Новая и новейшая история №4-5 за 1994 год

Теги: журнал новая и новейшая история журнал новая и новейшая история

ISBN: 0130-3864

Год: 1994

Похожие

Новая и новейшая история №5 за 2014 год

Новая и новейшая история №5 за 1996 год

Новая и новейшая история №4 за 1983 год

Новая и новейшая история №5 за 1991 год

Текст

1ОВАЯ
ISSN 0130-3864
И
IIOBI II11I UI
ИСТОРИЯ
I
В номере
ТРАГЕДИЯ ЮГОСЛАВИИ
ПОПЫТКА КОМИНТЕРНИЗАЦИИ КОМИНФОРМА В 1950 г.
БЫЛА ЛИ ОППОЗИЦИЯ СТАЛИНУ В 1941 п
ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА И ЕЕ ВОЗДЕЙСТВИЕ
НА ИСТОРИЮ XX в.
ПЕРЕПИСКА МЕЖДУ СТАЛИНЫМ И МАО ЦЗЭДУНОМ В 1949 г.
ТЮРЕМНЫЕ ЗАПИСКИ РИХАРДА, ЗОРГЕ
ВОСПОМИНАНИЯ ДИПЛОМАТА.
ТЕРНИСТЫЙ ПУТЬ К ХЕЛЬСИНКИ. 1975 г.
ПОХОРОНЫ СТАЛИНА. ВЗГЛЯД ИСТ.ОРИКА-ОЧЕВИДЦА
ДВЕ ЖИЗНИ ЭДУАРДА БЕРНШТЕЙНА
ТАЙНАЯ ДИПЛОМАТИЯ ЛЮДОВИКА XV И РОССИЯ
ИЗ МЕМУАРОВ ДЕ ГОЛЛЯ
1994

РОССИЙСКАЯ
АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ
ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ
НОВАЯ
НОВЕЙШАЯ
ИСТОРИЯ
№ 4-5
ИЮЛЬ—ОКТЯБРЬ
1994
ЖУРНАЛ ОСНОВАН
В МАЕ 1957 ГОДА
ВЫХОДИТ 6 РАЗ В ГОД
СОДЕРЖАНИЕ
СТАТЬИ
Волков В. К. Трагедия Югославии 3
Ионов И. Н. Теория цивилизаций: этапы становления и развития 33
Адибеков Г. М. Попытка коминтернизации Коминформа в 1950 г. По
новым архивным материалам 51
Кошкин А. А. Советско-японский пакт о нейтралитете 1941 г. и его
последствия 67
Тырсенко А. В. Андре Шенье и Французская революция конца XVIII в. 80
ДИСКУССИИ И ОБСУЖДЕНИЯ
Журов Ю. В. (Брянск). Средняя продолжительность жизни человека
как критерий прогресса в историческом развитии .... 94
Ерин М. Е., Михайловский Е. Г., Дегтеревская В. Н. (Ярославль).
Некоторые соображения к обсуждению периодизаций новой и но¬
вейшей истории 106
«КРУГЛЫЙ стол»
Первая мировая война и ее воздействие на историю XX в. 109
ИЗ АРХИВА ПРЕЗИДЕНТА РФ
Академик Тихвинский С. Л. Переписка И. В. Сталина с Мао Цзэду¬
ном в январе 1949 г 132
ПУБЛИКАЦИИ
Тюремные записки Рихарда Зорге. Предисловие А. А. Прохожева 141
ЗАПИСКИ ДИПЛОМАТА
Дубинин Ю. В. Тернистый путь к Хельсинки. 1975 г. 177
ВОСПОМИНАНИЯ
Член-корр. РАН Поляков Ю. А. Похороны Сталина. Взгляд историка-
очевидца 195
ИЗ ИСТОРИИ ОБЩЕСТВЕННОЙ МЫСЛИ
Овчаренко Н. Е. Две жизни Эдуарда Бернштейна (окончание) 208
«НАУКА» • МОСКВА

ДОКУМЕНТАЛЬНЫЕ ОЧЕРКИ
Вишлёв О. В. Была ли в СССР оппозиция «германской политике» Сталина накануне
22 июня 1941 г. По документам германских архивов 242
Черкасов П. П. Тайная дипломатия Людовика XV и Россия (1749—1756 гт.) 254
ПОРТРЕТЫ ИСТОРИКОВ
Иванов Р. Ф. Член-корреспондент АН СССР Алексей Владимирович Ефимов
(1896—1971) 284
ИЗ ЗАРУБЕЖНОЙ КНИГИ
Де Голль Ш. Мемуары надежд. Обновление. 1958—1962 гг. Европа. Предисловие
В. И. Антюхиной-Московченко 299
РОССИЙСКИЕ АРХИВЫ
Будник И. В., Турилова С. Л* Архив внешней политики Российской империи 324
РЕЦЕНЗИИ
Орлов А. С. Документы внешней политики СССР. Т. XXII в. 1939, в 2-х кн.
М., 1992 '. 338
Липицкий С. В. Русский архив. Великая Отечественная. Т. 12(1). Накануне войны.
Материалы совещания высшего руководящего состава РККА 23—31 декабря
1940 г. М., 1993 341
Шкундин Г. Д. Ю. А. П и с а р е в. Сербия на Голгофе и политика великих держав.
1916 г. М., 1993 344
Соколов А. А. История Латинской Америки. 70-е годы XIX века— 1918 год.
М., 1993 347
Достян И. С. Российская дипломатия в портретах. М., 1992 350
Заостровцев Б. П. (Санкт-Петербург). Е. В. Чистякова. Русские страницы
Америки. М., 1993 353
Керов В. Л. И. Я. Э л ь ф о н д. Тираноборцы., Из истории французской политиче¬
ской мысли XVI в. Саратов, 1991 354
Зверева Г. И. Просветительское движение в Англии. М., 1991 358
ФАКТЫ. СОБЫТИЯ. ЛЮДИ
Ивонин Ю. Е., Ивонина Л. И. (Запорожье). «Серый кардинал» 361
НОВОЕ ПОПОЛНЕНИЕ РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК
НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ
Олегу Александровичу Ржешевскому — 70 лет 371
Кудрявцев О. Ф. Духовные связи Швейцарии и России 372
Петров П. Коллоквиум «Новый взгляд на русско-французский союз 1891—1893 гт.» 374
Рогова Н. С. XIV российско-финляндский симпозиум историков 376
Лаптева М. П., Подвинцев О. Б. (Пермь). О научной работе кафедры новой и но¬
вейшей истории Пермского государственного университета 378
Пелипась М. Я. (Томск). Обсуждение журнала «Новая и новейшая история» в
Томском государственном университете 380
|Б. Т. Рубцов] 381
© Российская академия наук
Институт всеобщей истории РАН, 1994 г.
2

Статьи
© 1994 г.
В. К. ВОЛКОВ
Директор Института славяноведения
и балканистики РАН
ТРАГЕДИЯ ЮГОСЛАВИИ
Югославский кризис имеет комплексный, многослойный характер, а сле¬
довательно, и многообразные причины. Прежде всего, его нельзя рассматривать
в отрыве от таких событий, как «бархатные революции» 1989 г. в странах
Восточной и Юго-Восточной Европы, последовавший вслед за ними распад
«социалистического содружества», а затем — после провала путча в августе
1991 г.— и Советского Союза. Крах «реального социализма» затронул и Югос¬
лавию, которая, пусть по-своему, переживала то же, что и другие страны
Восточной Европы.
Политический кризис Югославии, давно назревавший, разразился в на¬
чале 90-х годов в совершенно новых международных условиях. В годы
«холодной войны» Югославия была своего рода буферной зоной между
странами НАТО и Организацией Варшавского Договора. Эта особенность
ее международного положения, а также активная роль в движении непри-
соединившихся стран и среди государств «третьего мира» придавали Югос¬
лавии политическое'значение, далеко выходившее за рамки ее реального
веса в международных делах.
В основе югославского кризиса лежали внутренние причины. Именно они привели ,
к распаду этого федеративного государства. Кризис вылился в кровопролитные и
разрушительные вооруженные столкновения на национальной почве, что явилось
также крахом коммунистического эксперимента в области национальной политики.
Трагическое развитие событий в Югославии приковало к себе внимание всего
мирового сообщества. Но прежде всего затрагивались интересы соседних государств
— Австрии, Венгрии, Румынии, Болгарии, Греции, Албании, всей Юго-Восточной
Европы. Более того, активные действия ряда европейских государств, в первую очередь
Германии и Италии, а несколько позднее и США привели к интернационализации
югославского кризиса. Югославия оказалась объектом пристального внимания со
стороны Европейского Сообщества (ЕС), Совещания по безопасности и сотрудничеству
в Европе (СБСЕ), НАТО, а также Совета Безопасности ООН. Однако все попытки
умиротворения, включая отправку в наиболее горячие точки «голубых касок», до сих
пор не привели к желаемым результатам. Отсутствие успеха свидетельствует как о
неадекватности применяемых мер, так и о несоответствии исходных оценок реальному
характеру событий. Более того, ряд шагов западных держав чреват разрастанием
кризиса далеко за рамки старых югославских границ.
Переплетение внутриполитических и международных проблем превратило
югославский кризис в сложный узел противоречий, нуждающихся в системном,
комплексном анализе.
3

БЫЛА ЛИ ЮГОСЛАВИЯ ИСКУССТВЕННЫМ ГОСУДАРСТВОМ?
Такой вопрос часто ставится в современной публицистике и является предметом
оживленной политической полемики, особенно в новых государственных образованиях,
отколовшихся от Югославии. Ответ на него находится в прямой зависимости от
позиции, которую занимает в настоящее время та или иная сторона. Современные
политические интересы проецируются, таким образом, на прошлое, определяя трактовку
исторических событий. Так, образование Югославии в 1918 г. названо «ошибкой» в
брошюре, опубликованной в конце 1991 г. группой хорватских историков '. Эта
брошюра — своего рода полуофициальная «историческая справка» — была задумана
как историческое оправдание и обоснование провозглашения независимости Хорватии.
Все исследователи, занимающиеся историей образования Югославии, единодушно
отмечают, что это государство не было случайным конгломератом разнородных
земель1 2. Его возникновение в 1918 г. являлось следствием сознательного стремления
югославянских народов к объединению. В конце XIX — начале XX в. приверженцев
идей национального единства югославянских народов — сербов, хорватов и словенцев
— было несравненно больше, чем сторонников концепций создания «Великой Сербии»
или «Великой Хорватии». Среди социал-демократических партий балканских народов
пользовалась популярностью идея Балканской федерации как способа решения
национальных проблем в этом регионе, всегда отличавшемся национальной черес¬
полосицей. Создание Югославии происходило на фоне огромных изменений под
влиянием первой мировой войны и распада Австро-Венгрии.
В новом государстве, однако, из всех возможных форм политического уст¬
ройства победила централистская модель. Унитарное югославское королевство
во главе с сербской династией Карагеоргиевичей не учитывало особенностей
исторического развития и политического положения входивших в него народов
и территорий. Поэтому национальный вопрос в течение всего межвоенного
времени являлся осью, вокруг которой вращалась внутриполитическая жизнь
государства. Кризисы на социальной и национальной почве регулярно сотрясали
страну. Определяющими были сербско-хорватские противоречия. Их обострение
привело к военно-монархическому перевороту в январе 1929 г. Однако он лищь
показал бесперспективность попыток решения национальных проблем путем
установления авторитарного режима. В канун второй мировой войны Югославия
вступила на путь федерализации. В августе 1939 г. на основе соглашения между
правительством и хорватскими политическими лидерами была образована авто¬
номная «Хорватская бановина», объединившая хорватские земли. Начавшаяся
мировая война не дала возможности развиться этой тенденции.
Конец «первой Югославии» — такое название получил в историографии период
ее истории между двумя мировыми войнами — положила гитлеровская агрессия
в апреле 1941 г. Нацистская политика на Балканах, нацеленная на стравливание
народов, оставила мрачное наследие в их национальной психологии. Основным
орудием оккупационного режима стало так называемое «Независимое государство
Хорватия» (НГХ), в состав которого нацисты включили всю Боснию и Герцеговину,
а также Санджак3. Под покровительством гитлеровцев хорватские фашисты-ус¬
таши развернули массовый геноцид сербского и еврейского населения. Страна
прошла через жуткие кровавые испытания. Даже на фоне массовых преступлений
фашизма в Европе НГХ прославила себя садизмом и бесчеловечностью установ¬
ленного там режима4. Усташский террор вызвал ответную волну среди сербских
1 D. Bilandzi£, В. ($ovtf eta Croatia Between War and Independence. Zagreb, November 1991, p. 32.
2 См., например: Писарев Ю. А. Создание югославского государства в 1918 г.: уроки истории.—
Новая и новейшая история, 1992, № 1.
3 Историческая область, занимавшая южную часть современной Сербии и северную часть Чер¬
ногории.
4 Об усташских зверствах существует обширная литература. Одной из последних вышедших на
русском языке была книга об усташском министре внутренних дел. См. Станоевич Б. Усташский
министр смерти. Анатомия преступления А. Артуковича. M., 1989. В историографии утвердилось
мнение, что усташи истребили примерно 700 тыс. человек. Современные хорватские историки
полагают, что эта цифра преувеличена.
4

националистов, объединявшихся в четнические формирования. Схватки усташей
с четниками, особенно кровопролитные в Восточной Боснии и Герцеговине, для
обеих сторон обретали черты национально-религиозной войны католиков с пра¬
вославными, в которой страдающим оказалось также и мусульманское население.
Расстановку сил и вектор развития событий в Югославии изменила народ¬
но-освободительная борьба под руководством коммунистов. Партизанское дви¬
жение потрясло НГХ и весь оккупационный режим. Его победа в войне привела
к восстановлению единства государства, сумевшего выдержать испытание на
прочность. Сам факт возрождения Югославии свидетельствовал о преобладании
центростремительных сил над центробежными в толще народной жизни, .о жиз¬
ненной силе идей объединения близкородственных народов. «Вторая Югославия»
с самого начала строилась коммунистами во главе с Йосипом Броз Тито, хорватом
по происхождению, как федеративное государство по советскому образцу. Страна
была разделена на шесть республик и две автономных области (обе — в составе
Сербии)5. Федерация на деле была централизованным государством, скрепленным
единственной правящей партией — коммунистической. Как и в Советском Союзе,
при определении внутренних административных границ между республиками
мнение населения во внимание не принималось, они были установлены бюрок¬
ратическим путем. В адрес установившегося режима можно было отнести все
слова критики, что и сказанные в адрес любой другой коммунистической страны,
но одно нельзя отрицать: в его рамках делалось все возможное для сглаживания
национальной розни. Первые 15—20 лет его истории прошли под лозунгом
«братства и единства». Последующие возрождение и оживление национализма
в Югославии были связаны уже с особенностями развития коммунистического
строя, с его социальными особенностями, с пороками его теоретических конст¬
рукций и политической практики.
НАСЛЕДИЕ ТИТО: «САМОУПРАВЛЕНЧЕСКИЙ СОЦИАЛИЗМ»
Югославия, оказавшись в 1948 г. в состоянии разрыва отношений с Советским
Союзом, первой из стран советского блока начала отход от сталинской модели
социализма, но вскоре задержалась на раннем этапе преобразований.
Теоретически югославская модель создавалась на основе критики советской
системы с использованием накопленного к тому времени социал-демократического
и иного идеологического арсенала. В Советском Союзе, считали югославские
теоретики, произошло перерождение социалистического строя. Главный порок
советского режима они видели в этатизме, под которым понималось сращивание
партийного аппарата с государственным при господствующей роли первого. В
результате рабочий класс оказался отстраненным от власти: она перешла в руки
«нового класса» — партийно-государственной бюрократии. Последняя взяла в
свои руки также и экономику, превратив общенародную собственность в госу¬
дарственную, т. е. в бюрократическую. Эта критика была справедлива, но она
отражала только часть, и, может быть, не самую главную часть правды. В
данном случае важно констатировать другое, а именно — югославские теоретики
(Б. Кидрич, Э. Кардель и др.) исходили из постулата научности коммунистических
теорий, которые всего лишь надлежало претворить в жизнь иным, «истинным»
путем.
Основы новой политической системы в Югославии складывались в течение
50-х — начале 60-х годов и основывались на принципах «прямого самоуправления
трудящихся». Реформы затронули государственное устройство и вводили сложную
делегатскую систему политического представительства в разных областях обще¬
5 В конце 80-х годов численность населения этих республик в округленных цифрах составляла:
Босния и Герцеговина — 4,4 млн. чел.; Хорватия — 4,7 млн. чсд.; Черногория — 650 тыс. чел.;
Сербия — 9,6 млн. чел., в том числе в автономном крае Воеводина — 2 млн. чел., в автономном
крае Косово — около 2 млн. чел. Некоторые территории в послевоенный период меняли название.
Так, автономная область Косово и Метохия стали называться автономным краем Косово. Была
переименована из автономной области в автономный край и Воеводина.
5

ственной жизни. Коммунистическая партия Югославии (КПЮ) была преобра¬
зована в Союз Коммунистов Югославии (СКЮ), который в апреле 1958 г.
принял новую программу, суммировавшую все этц взгляды. Основной ячейкой
общественного устройства провозглашались коммуны (общины), местные органы
самоуправления, которые как бы противопоставлялись советам. На предприятиях
вводилось рабочее самоуправление, что должно было подчеркивать социалисти¬
ческий характер собственности и производственных отношений. Конституция
1963 г. закрепляла созданную общественно-политическую систему самоуправле¬
ния, хотя на этом ее развитие не завершилось.
После опубликования программа СКЮ стала предметом острой идеологической
критики со стороны КПСС и других коммунистических и рабочих партий вос¬
точноевропейских стран. В адрес югославских коммунистов посыпались обвинения
в ревизионизме и других «идейных грехах». Такие полемические кампании, не
раз вспыхивавшие и в последующие годы, сопровождались напряженностью и в
межгосударственных отношениях. Они придавали, в частности, советско-югос¬
лавским отношениям маятниковый характер. Однако с течением времени эти
дискуссии стали затухать. Сказывались поиски другими компартиями путей
реформирования политического и экономического механизма своих стран в ус¬
ловиях наметившейся стагнации. Но главное — появилось осознание того, что
расхождения в теории были гораздо большими, чем в практической деятельности.
На деле югославская система самоуправления лишь несколько смягчила ком¬
мунистический режим. Особенно это сказалось в области средств массовой ин¬
формации, культуры, расширения связей с внешним миром. В целом же югос¬
лавская система сохранила автократические черты, что наиболее наглядно про¬
являлось в культе Тито и в его безграничной власти. В то же время идеологические
постулаты самоуправления и децентрализации привели к тому, что бюрократи¬
ческий централизм был опущен с общегосударственного уровня на республикан¬
ский. Помимо общего центра, представленного СКЮ, армией, службой безопас¬
ности и федеральными органами, возникли политические центры в республиках
и автономных краях. Вокруг этих центров началось формирование этнократи¬
ческих (этнобюрократических) кланов, что для многонациональной Югославии
имело далеко идущие последствия.
Под термином «этнократия» следует понимать новый общественный слой,
элементы которого возникали вследствие проводившейся в странах «реального
социализма» социальной политики и экспериментов в области национальной
политики6. Его становлению способствовала нацеленность на национально-тер¬
риториальное размежевание. На практике это привело к возникновению под
лозунгами интернационализма утонченного национализма. Манипуляции с прин¬
ципом «право наций на самоопределение вплоть до отделения» вели к созданию
автономных единиц — будь то федеральные республики или автономные края,—
территориальных по форме и национальных по содержанию. Национальная
партократия вела себя в них как в мононациональных государственных образо¬
ваниях, оттирая на второй план представителей других народов. Эти тенденции
скачкообразно возросли, когда существовавшие правящие режимы вступили в
полосу кризиса. Но окончательно этнократия складывалась на этапе крушения
этих режимов и набирала силу в посткоммунистическом обществе. В ряды
этнократии как нового правящего слоя вливались часть старой партократии,
бюрократические слои, управленцы в экономической сфере, дельцы «теневой»
экономики, а также националистическая интеллигенция. Удельный вес ее со¬
ставных частей варьируется в каждом отдельном случае. Общей чертой всех
этнократических кланов является их стремление к национально-авторитарным
формам правления, борьба за власть и собственность, за контроль над «своей»
территорией при полном игнорировании и непризнании за другими этносами
6 См. Волков В. 1G Этнократия — непредвиденный феномен посттоталитарного мира.— Полити¬
ческие исследования. 1993, № 2.
6

тех прав, которых она добилась для себя. Без учета этих особенностей социальной
анатомии посткоммунистических многонациональных обществ — Советского Со¬
юза, Югославии и других стран — невозможно выявить истинную подоплеку
этнических столкновений и конфликтов на огромной территории от Адриатического
моря до Тихого океана.
В Югославии процесс складывания этнократических кланов в республиках и
автономных краях проходил интенсивнее, чем в Советском Союзе, в силу
особенностей ее политического устройства. Националистические настроения, став¬
шие заметной чертой политической жизни страны уже в 60-е годы, имели другую
социальную базу, чем в старой Югославии, но во многом опирались на прежнее
идеологическое наследие. Основным, как и в прежние времена, стало противоречие
между хорватским и сербским этнографическими кланами. Федеральное руко¬
водство во главе с Тито, подметив эти тенденции, сочло наиболее опасным
сербский клан и нанесло по нему упреждающий удар. В 1966 г. был смещен со
своих постов А. Ранкович, которому ставилось в вину сопротивление реформам
и приверженность унитаризму, под чем понималось преобладающее число сербов
в федеральных органах власти. Следствием явилось резкое оживление национа¬
листических течений в Косово — среди албанцев, и в Хорватии.
1968—1971 гг. были заполнены национальными выступлениями в Косово,
демонстрациями белградских студентов, обострением ситуации в Хорватии. Об¬
становку подогрело начавшееся в конце 1970 г. обсуждение предлагавшихся
конституционных поправок, которыми предусматривалось расширение прав ре¬
спублик, их приравнивание к «государству». В Хорватии развернулась широкая
кампания против ее «ограбления» другими республиками, выкачивания феде¬
ральными властями валютных поступлений из ее бюджета. Националистические
элементы, сгруппировавшиеся вокруг культурно-просветительной организации —
«Матицы хорватской», возглавили антиюгославскую пропаганду под лозунгом
«возрождение Хорватии». Она усилилась после того, как весной 1971 г. руководство
Союза Коммунистов Хорватии (С. Дабчевич-Кучар, М. Трипало и др.) обвинило
своих критиков в «заговоре» против него и попыталось опереться на «массовое
движение». К политической борьбе подключились средства массовой информации,
ставшие разносчиком националистической идеологии.
Обострение ситуации в Хорватии привело в 1971 г. к политическому кризису
в Югославии. Хорватское руководство выступило с требованиями расширения
своих прав в рамках федерации. Впервые прозвучали слова о «суверенитете
республики». Вспышка национализма сопровождалась антисербскими выпадами.
На ряде предприятий стали подсчитывать, сколько рабочих и служащих при¬
надлежит к той или иной национальности. В сербских селах встревоженное
население организовало караульную службу. Были выдвинуты идеи распростра¬
нения принципов федерализма на СКЮ, что подорвало бы его единство. Феде¬
ральное руководство Югославии расценило развитие событий в Хорватии как
сепаратистскую линию. По словам Тито, страна оказалась на грани гражданской
войны. Кризис был разрешен его авторитарным вмешательством: хорватское
руководство было смещено. Как и положено при любом авторитарном режиме,
эти действия сопровождались репрессивными мерами, которые придали нацио¬
налистам нимб борцов за национальные идеалы.
События в Хорватии не были изолированным явлением. Аналогичные процессы
наблюдались в других республиках и в автономных краях. Югославское руко¬
водство во главе с Тито видело их причины не в социальных сдвигах и прин¬
ципиальном несоответствии своих идейных установок политическим реалиям, а
в недовершенности политических реформ. Новым шагом в их развитии стала
Конституция 1974 г., усугубившая децентрализацию югославского государства.
Наряду с расширением прав республик почти равные права были предоставлены
автономным краям Косово и Воеводине, что было расценено в Сербии как подрыл
ее единства. В новом государственном устройстве явственно проглядывали черты
конфедерации. Не создав механизмов разрешения новых противоречий, не пред¬
7

отвратив последующих кризисов, конституция лишь способствовала ослаблению
центральных органов федерации. В таких условиях центробежные тенденции
подпитывались самостийными устремлениями бюрократических элит, усилились
процессы складывания республиканских этнократических кланов. Единство страны
на деле было поставлено в зависимость от единства СКЮ, а судьба последнего
— от личности Тито.
КРИЗИС ГОСУДАРСТВЕННОСТИ В ЮГОСЛАВИИ
После смерти Тито в 1980 г. национальные проблемы Югославии превратились
в ось политической жизни страны. Обострение межнациональных отношений
наблюдалось повсеместно. Но наиболее сильно оно проявилось в событиях,
происходящих в автономном крае Косово начиная с 1981 г.
Взрывоопасная обстановка в Косово складывалась исподволь и в течение
долгого времени. Это была самая отсталая часть Югославии как в экономическом,
так и в культурном отношении. В старой королевской Югославии албанское
население испытывало национальные притеснения и произвол сербской бюрок¬
ратии. В годы войны немецкие оккупанты создали на Балканах «Великую
Албанию», куда включили также большую часть Косовской области (по тогдашней
терминологии — Косово и Метохию), западные части Македонии и часть севе¬
ро-западной Греции.
В послевоенной Югославии на положение албанского населения оказывал
сильное влияние факт разрыва отношений с СССР после 1948 г. Руководство
«социалистической» Албании вело антититовскую пропаганду среди албанского
населения Югославии, в которой проживало примерно 40% всех албанцев. В
свою очередь югославское руководство предпринимало ответные меры. В итоге
в автономном крае Косово сдерживалось развитие албанской культуры, ущем¬
лялись национальные права. Поэтому национальные выступления 1968 г. приняли
здесь массовый характер. После них были намечены и стали проводиться меры
по ускоренному развитию экономики Косово, особенно с учетом высокой рож¬
даемости и быстрого роста населения. Изменилась кадровая политика. В столице
края, городе Приштина, был открыт один из самых крупных в Югославии
университетов, причем из более чем 50 тыс. студентов примерно две трети
обучалось на гуманитарных факультетах. Конституция 1974 г. наделила авто¬
номный край Косово правами, практически уравнивавшими его с другими ре-
спубликами-«государствами».
Однако в условиях экономического застоя в стране, повсеместно высокого уровня
безработицы, складывания местных партократических элит и роста республиканского
самостийничества в Косово стал быстро набирать силы албанский национализм. В
общественной жизни началось вытеснение сербского языка, повсеместное свертывание
его преподавания, изгнание профессоров-сербов из Приштинского университета.
Широкое распространение получили идеи сепаратизма и ирредентизма — сбора всех
албанцев в рамках единого государства. Наиболее радикальное крыло националистов
выдвинуло лозунг создания «этнически чистого Косова». Сопутствовавшая ему
практика, перераставшая в травлю и преследование проживающих здесь сербов и
черногорцев, преследовала цель добиться их массового выселения за пределы края.
Идеи «этнической чистки», зародившиеся впервые в среде албанских националистов,
были позднее подхвачены всеми националистическими течениями в Югославии и
принесли «кровавый урожай».
В ходе бурных демонстраций и других форм массовых выступлений в марте
— апреле 1981 г. центральным стал лозунг Косово — республика». По существу
сепаратистский, он опирался на программное положение коммунистов о праве
наций на самоопределение вплоть до отделения. Только республика, а не авто¬
номный край обладала правом выхода из федерации. Этот лозунг был поддержан
местным партийным руководством. Его приветствовали радикальные национали¬
сты, а одна из их организаций выпустила даже географическую карту «новой
8

великой Албании». Столкновения демонстрантов с милицией привели к жертвам
с обеих сторон. В Косово были введены воинские части, фактически установлено
военное положение, прокатилась волна репрессий. Чрезвычайные меры не привели,
однако, к стабилизации положения. Усилился процесс выселения сербов и чер¬
ногорцев из Косово. Пресса наполнилась сообщениями об осквернении сербских
культурных памятников. Напряженность не спадала и в последующие годы 7.
Ретроспективный взгляд на косовские события 1981 г. показывает, что именно
с них начался кризис югославской государственности, приведший 10 лет спустя
к ее распаду. Это было десятилетие прогрессирующей дестабилизации федерации,
когда происходила своего рода цепная и неуправляемая реакция нарастания
национальных противоречий. В первую очередь косовские события разбередили
национальные чувства сербов. В их самосознании Косово занимает особое мес^э.
Здесь в средние века находился центр сербской государственности, здесь в 1389 г.
произошла решающая битва с турецким воинством, предводительствуемым сул¬
таном Мурадом. Поражение сербов определило последующую судьбу Сербского
государства: в середине XV в. оно попало под османское господство. Все эти
исторические события легли в основу косовского цикла сербского эпоса с мно¬
гочисленными песнями, сказаниями и легендами. Он в значительной степени
воздействовал как на формирование сербского национального самосознания, так
и на оценку общественным мнением современных событий.
В конце XVII — в XVIII в. резко изменился национальный состав населения
Косово. Под влиянием политических причин сербское население в большинстве
своем покидало его. Несколько волн переселенцев устремилось на север, в частности,
в Воеводину, а на их место турецкая администрация расселяла албанцев. С течением
времени последние стали здесь большинством. Но даже после второй мировой войны
их доля составляла 67%, а сербов — 24% 8. В начале 80-х годов нашего века сербы
и черногорцы составляли вместе только 8 % всего косовского населения. Албанизация
Косово — открытая рана в сербском национальном сознании. «Косовский комплекс»
широко использовался различными политическими течениями Сербии в их борьбе
за власть, стал объектом их манипуляций. Однако его существование — объективный
фактор, с которым приходится считаться.
Каждый из народов, входивших в Югославию, а шире — любой балканский
народ, имел свой особый идейно-мифологический комплекс, который определял
национальное сознание, активно воздействовал на политические процессы. В
такие комплексы входили многие старые представления, воспоминания недавнего
прошлого, а также собственные оценки положения того или иного народа в
рамках Югославской федерации.
Для сербов помимо «косовского комплекса» характерно широкое распростра¬
нение убеждения, что во «второй Югославии» режим Тито сознательно стремился
расчленить сербский народ, растащить его территории по разным республикам
и областям, свести Сербскую республику к границам «Белградского пашалыка»
(административная единица в Османской империи XVIII в.). Особую критику
вызывала Конституция 1974 г., которая наделяла сербские автономные края
Косово и Воеводину правами, де-факто выводившими их за рамки республики.
Все это нашло отражение в меморандуме Сербской Академии наук и искусств
1986 г., в котором содержались также горькие оценки итогов экономических
реформ и развития системы самоуправления, заведших страну и общество в
тупик. Этот меморандум подвергся ожесточенным нападкам со стороны офици¬
альных органов в Сербии и других республик, но особенно — в Хорватии.
Для хорватского национализма характерно было отрицательное отношение к
7 События в Косово вызвали поток политологической и исторической литературы, далеко не
всегда беспристрастной. Среди появившихся книг следует отметить материалы конференции Соци¬
алистического Союза трудового народа Югославии в мае 1985 г.— Sta i kako dalje na Kosovu. Beograd,
1985; fakobuh С. Сукоби на Косову, 2-е изд. Београд, 1986; Misovtf М. Ko je trazio Republiku:
Kosovo 1945—1985. Beograd, 1987; Horvat В. Kosovsko pitanje. Zagreb, 1988.
8 Petranovit B. Istorija Jugoslavije. 1918—1988. Knj. In. Socijalisticka Jugoslavija. 1945—1988.
Beograd, 1988, s. 451.
9

федерации вообще: его идеологи считали и «первую», и «вторую» Югославию
темницей для хорватского народа, а острие всегда направлялось против сербов.
Распространялись тезисы о «засилье сербов» — как в федерации вообще, так и
в Хорватии в частности, о преследовании хорватов федеральными властями, об
ожидающей их демографической и экологической катастрофе, об экономическом
ограблении республики. Характерной чертой хорватского национализма было его
переплетение с католическим клерикализмом. Из этого источника проистекали
идеи о принадлежности католиков-хорватов к «западной цивилизации» в про¬
тивоположность православным сербам, а также жалобы на преувеличение мас¬
штабов усташских преступлений против сербов в годы второй мировой войны.
Широко пропагандировалась концепция борьбы за «чистоту хорватского литера¬
турного языка», его освобождения от «сербизмов», хотя, как известно, сербы,
хорваты и боснийские мусульмане говорят на одном языке — сербскохорватском,
в котором незначительные местные диалекты не совпадают с национальными
границами. Наличие массовой хорватской эмиграции в европейских странах,
особенно в ФРГ, а также в США способствовало распространению таких взглядов
в западных странах и их средствах массовой информации.
Клерикально-католическая окраска всегда была присуща и словенскому нацио¬
нализму, что роднило его с хорватским собратом. Но в 80-х годах упор здесь
делался на экономические проблемы; особо подчеркивался высокий уровень сло¬
венской промышленности и культуры, образованность населения республики. На
разные лады склонялось распространенное мнение о том, что «в Югославии работают
одни только словенцы». В развитие этой мысли утверждалось, что Словения отчисляет
непомерные суммы в федеральный бюджет,, особенно в фонд содействия отсталым
территориям, которые развиваются, следовательно, за ее счет. При этом сознательно
закрывались глаза на то обстоятельство, что федерация служила основным рынком
сбыта для продукции словенской промышленности. В первой половине 80-х годов
спекуляции на эти темы, проповедь национального эгоизма и национальной зам¬
кнутости стали заметной чертой общественно-политической жизни Словении.
Новым явлением оказалось зарождение мусульманского национализма. Ему
предшествовало возникновение «мусульманской народности» как категории. Этот
процесс хорошо виден на примере переписей населения в стране: в 1948 г. они
фигурировали как «мусульмане неопределенные» (т. е. затруднялись назвать
свою национальность), в 1953 г.— как «югославы неопределенные», в 1961 г.—
как «мусульмане» (категория этнической принадлежности), в 1971 г.— как «му¬
сульмане в смысле народности»9. Сам факт определения национальности по
принадлежности к определенному вероисповеданию — явление уникальное, и он
отражал специфику Боснии и Герцеговины, где единый этнос раскололся именно
по этому принципу: католики считали себя хорватами, православные — сербами,
а мусульмане выделялись в особую группу, которая осознала себя как отдельную
этническую общность. Такое развитие определило и идейную направленность
движений, ее представлявших. Наибольшую известность приобрела «Исламская
декларация», провозгласившая своей целью образование исламского государства
в Боснии и Герцеговине с возможным подключением в будущем к нему Косова
и Санджака. Ставилась задача исламизации мусульман и введения исламских
принципов во все сферы жизни. В Декларации нашли отражение принципы
исламского фундаментализма. «Ислам — это идеология, панисламизм — это полити¬
ка»,— говорилось в ней10. В целом же она повторяла основные программные
положения организации «Молодые мусульмане», сотрудничавшей в годы второй
мировой войны с германскими оккупантами.
* Ibid., s. 425.
,0Текст «Исламской декларации» см.: Югославия в огне. Документы, факты, комментарии
(1990—1992). Современная история Югославии в документах, т. 1. M., 1992, с. 24—27. Автором
этой декларации был Алия Изетбегович. Он и группа его единомышленников были осуждены на
процессе в Сараево летом 1983 г. за подрывную деятельность. Реабилитированы в 1990 г. В конце
1990 г. А. Изетбегович стал Председателем Президиума Боснии и Герцеговины.
10

Националистический бум, охвативший всю страну, был вызван новой полити¬
ческой и экономической ситуацией, постепенно вызревавшей в рамках системы
самоуправления и децентрализации. В начале 80-х годов югославская государ¬
ственность все больше приобретала черты конфедерации при ослаблении связей
между республиками и областями. СКЮ переживала идейный и организационный
кризис, утратила черты единой и централизованной партии и сама стала на
путь федерализации. Республиканские и областные бюрократические кланы стре¬
мились к политическому полновластию, подкрепленному экономической автар¬
кией. Практически стал распадаться единый югославский рынок. «Экономический
национализм» привел к складыванию восьми обособленных народнохозяйственных
комплексов — по числу республик (6) и автономных краев (2). Этот поразительный
факт наиболее наглядно проявился в функционировании восьми замкнутых
электроэнергетических систем. Аналогичная картина наблюдалась в банковском
деле, в промышленной политике и т. д. Ориентация на первостепенное удов¬
летворение местных нужд создавала обстановку, когда контакты с зарубежными
партнерами ставились выше развития межреспубликанских связей. Дезинтеграция
в экономической сфере стала грозным предзнаменованием политических конф¬
ликтов.
В таких условиях, как неоднократно отмечалось в югославской политологии
и публицистике, бюрократия нашла в национализме свою подлинную идеологию.
Она служила им средством мобилизации масс и манипулирования ими с целью
обеспечить себе поддержку в борьбе с другими бюрократическими кланами на
федеральных форумах. Национализм стал идеологическим оправданием собст¬
венных эгоистических действий и поступков. В то же время аналогичные меры
других бюрократических кланов подвергались подчас довольно меткой критике
по принципу «в чужом глазу и соринка заметна». Средства массовой информации,
также прописавшиеся по республиканским квартирам, наполнились резкими
выпадами и едкими комментариями по чужому адресу, создавая в стране об¬
становку национальной розни и национальной нетерпимости.
Реальная картина политической жизни в 80-е годы в Югославии осложнялась
также тем обстоятельством, что в каждой республике внутри бюрократических
кланов шла борьба между двумя группами (фракциями) претендентов на власть,
а именно — между, так сказать, «легитимными» наследниками старой партийной
номенклатуры, с одной стороны, и молодой национальной бюрократией этно¬
центристского толка — с другой. Обе группы апеллировали к националистической
интеллигенции и брали на вооружение демократические и популистские лозунги.
Эта борьба внутри отдельных республиканских кланов не мешала им, однако,
блокироваться на федеральном уровне для отстаивания своих интересов. Такая
блокировка с начала 80-х годов все чаще принимала форму антиссрбских коалиций.
Лозунг «слабая Сербия — сильная Югославия» часто служил оправданием для
своекорыстной политики, например, для поддержки албанского сепаратизма в
Косово хорватским и словенским руководством, добивавшимся для себя большей
свободы действий.
Отмеченные особенности ярко проявились после прихода к власти в Сербии
нового руководства во главе с С. Милошевичем. Оно взяло курс на «спасение
Косова» от угрозы полной албанизации. Используя популярные идеи об «анти¬
бюрократической революции», оно повело борьбу за вытеснение с партийных и
государственных постов представителей протитовской фракции. Оно поставило
задачу восстановить суверенитет Сербии над автономными краями Косово и
Воеводины: после организованных сербскими властями массовых демонстраций
их прежнее руководство было отстранено, на командные должности пришли
люди, разделявшие линию белградских лидеров. Аналогичные изменения произошли
и в Черногории. Одновременно развернулась критика конституции 1974 г.,
началась подготовка к изменению конституции Сербйи.
Действия сербского руководства вызвали ответные выступления албанцев в Косово.
Там не прекращались митинги, демонстрации, забастовки протеста. Беспокойство
п

охватило руководство Хорватии и Словении, где развитие событий в Сербии
было расценено как «партийный переворот». Эти проблемы обсуждались на
специальных пленумах ЦК СКЮ в декабре 1987 г. и июле 1988 г. Однако
принятые на них решения остались без последствий, что свидетельствовало об
ослаблении роли СКЮ в политической системе Югославии, о дестабилизации феде¬
рации.
Дезинтеграционные процессы наблюдались повсеместно. С лета 1987 г. прекратил
существование Союз писателей Югославии: он стал первой общеюгославской орга¬
низацией, распавшейся под напором национальных антагонизмов. Повсеместно стал
обсуждаться вопрос о необходимости создания «третьей Югославии», т. е. полного
переустройства страны на новых принципах, поскольку старые («вторая Югославия»)
изжили себя. Высказывались самые разнообразные точки зрения, отражавшие по¬
зиции отдельных республик и их руководства. На крайних позициях стояли Хорватия
и Словения, где развивались идеи «асимметричной федерации», в которой две эти
республики занимали бы особое положение, а их связи с остальной частью страны
носили бы конфедеративный характер.
С середины 80-х годов во все возраставшей степени руководство Словении
стало проводить курс на обособление от югославской федерации, на осуществление
мер, направленных на «вестернизацию» внутренней жизни республики, широко
используя идеи «еврокоммунизма». Наряду с демократизацией общества, особенно
в сфере средств массовой информации, эта линия нашла выражение в кампании
критики сербского руководства, в поддержке всех сил, занимавших антисербскую
позицию, в других республиках и автономных краях, даже если они отстаивали
узкокорыстные интересы. Это придало отношениям внутри федерации конфрон¬
тационный характер.
Еще дальше пошли оппозиционные круги словенской интеллигенции, настро¬
енные националистически. Они опубликовали в журнале «Нова ревия» (1987 г.)
«национальную программу», подводившую к идее образования независимого го¬
сударства. Из их среды послышались громкие голоса критиков «сербского шо¬
винизма»: последнему приписывалось стремление к «косовизации» Югославии,
желание ввести «единый югославский официальный язык», обеспечить Сербии
«ведущую роль на Балканах». Крайние национал-радикалы шли еще дальше,
развивая тезисы об «оккупации» Словении и объявляя Югославскую народную
армию (ЮНА) «оккупационной армией». Начавшаяся перепалка средств массовой
информации вылилась в пропагандистскую войну Словении и Сербии.
80-е годы ознаменовались также крупными политическими скандалами в
связи с коррупцией в правящей верхушке страны. Одним из Таких скандалов
стало разоблачение осенью 1987 г. аферы боснийского предприятия «Агрокоммерц»,
выпускавшего вексели без покрытия на крупные суммы. В аферу оказались
замешанными многие партийные и государственные лидеры Боснии и Герцеговины,
в частности республиканские представители на федеральном уровне. Подобные
разоблачения случались и в других республиках. Все это способствовало даль¬
нейшей дискредитации идей «самоуправленческого социализма», падению авто¬
ритета СКЮ, обострению положения в стране.
«БАРХАТНЫЕ РЕВОЛЮЦИИ» В ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЕ
И СОБЫТИЯ В ЮГОСЛАВИИ
Дальнейшее развитие политических процессов в Югославии невозможно понять
без учета влияния международных факторов, также оказывавших разнонаправ¬
ленное воздействие. Во второй половине 80-х годов начавшаяся в Советском
Союзе «перестройка» служила и фоном, и катализатором событий во всех странах
Восточной Европы. Как и повсюду, в Югославии она имела двоякие последствия:
с одной стороны, подпитывала иллюзии о возможности реформирования комму¬
нистической системы и построения «социализма с человеческим лицом», а с
другой — подрывала монопольное положение коммунистических партий и других
12

несущих конструкций существовавших режимов. В Югославии эти факторы
по-разному сказывались в отдельных частях страны, хотя в целом все югославские
республики продвинулись по пути демократизации, свободы для средств массовой
информации и приспособления народного хозяйства к нормам рыночной эконо¬
мики, пойдя дальше других социалистических государств.
«Бархатные революции» 1989 г. в ряде стран Центральной и Юго-Восточной
Европы ускорили политические процессы в Югославии, которые развивались в
том же направлении. Однако здесь они оказались неразрывно связанными с
национальными противоречиями, что придало событиям совершенно особый ха¬
рактер. Начало новому этапу, приведшему к распаду страны, положил состояв¬
шийся 20—22 января 1990 г. в Белграде XIV Внеочередной съезд СКЮ, которому
суждено было стать последним в истории СКЮ. На нем делегации Словении и
Хорватии заявили о независимости своих Союзов коммунистов и покинули съезд.
В итоге СКЮ лишился руководящих органов и распался на независимые ре¬
спубликанские организации. Распад единого СКЮ стал предвестником дезинтег¬
рации федерации. Хотя ее органы продолжали функционировать, их власть на
местах неуклонно сокращалась, а центр тяжести политического руководства
окончательно переместился в республики, где власть перешла к соответствующим
этнократическим кланам. Одновременно обострились отношения между респуб¬
ликами. Так, на рубеже 1989—1990 гг. в ответ на ряд антисербских акций
словенского руководства последовал бойкот словенских товаров в Сербии, под¬
держанный секретными решениями сербского руководства.
Весь 1990 г. был заполнен подготовкой и проведением выборов на многопар¬
тийной основе, а также первыми шагами вновь избранных республиканских
парламентов. С начала года повсеместно стали возникать новые политические
партии, преимущественно на национальной основе. В апреле 1990 г. состоялись
выборы в Словении и Хорватии. В обеих республиках коммунисты потерпели
поражение. В первом случае к власти пришла «Демократическая оппозиция
Словении» (ДЕМОС), хотя председателем Президиума Словении был избран
старый коммунистический функционер М. Ку чан, во втором — «Хорватское де¬
мократическое содружество» (ХДС), а его лидер Ф. Туджман, в прошлом генерал
титовской службы безопасности, стал председателем Президиума Хорватии. Сле¬
дует подчеркнуть, что в обеих этих республиках вновь установилась монополия
одной партии, хотя и на другой основе, чем при коммунистической диктатуре.
Первые же действия Словении и Хорватии были однотипными: вновь избранные
органы провозгласили полный суверенитет республик, заявили об изменении их
названий (опущено определение «социалистическая») и государственных символов,
провозгласили примат республиканского законодательства перед союзным (фе¬
деральным), приступили к формированию своих вооруженных сил. Тем самым
был сделан решающий шаг в сторону развала федерации.
Несмотря на сходство действий, различия в условиях привели в Хорватии к
тяжелым внутренним последствиям. Еще летом 1989 г., когда из хорватской
конституции были исключены положения о сербском языке как языке сербского
населения республики, раздались протесты, которые власти постарались приглу¬
шить репрессиями. Однако летом 1990 г. так называемая «революция символов»,
сопровождавшая прокламирование суверенитета Хорватии, где вновь была принята
вся та государственная символика, которой пользовались усташи, вызвала у
сербского населения негативную реакцию. Эти символы, отражавшие внутреннюю
сущность происходивших перемен, нельзя было рассматривать как безобидный
театральный реквизит. Их смысл прояснялся шовинистическими антисербскими
лозунгами и действиями хорватских экстремистов. По конституции 1990 г.
Хорватия провозглашалась государством только хорватского народа (прежде она
считалась государством хорватского и сербского народов). Требования сербского
населения гарантировать их права путем предоставления культурной автономии
были тогда отвергнуты новым хорватским руководством. В ответ в населенной
преимущественно сербами Сербской Краине (центр — г. Книн) была провозгла¬
13

шена своя республика и принята Декларация о суверенитете и автономии
сербского народа. Так возникло сербское ирредентистское движение в Хорватии,
которое поставило цель не допустить своего отрыва от Сербии. Эти события
наложили отпечаток и на развитие ситуации в других частях страны.
В ноябре — декабре 1990 г. прошли выборы на многопартийной основе в
остальных четырех югославских республиках. Наибольшее значение имели выборы
в Сербии. Здесь еще летом 1990 г. Союз коммунистов заявил о своем самороспуске
и вместе с республиканским Социалистическим союзом трудового народа создал
Социалистическую партию Сербии (СПС). Выборы проводились по новой кон¬
ституции, принятой в сентябре. Предвыборная борьба, в которой приняли участие
десятки партий, отличалась напряженностью и накалом страстей. Проявившиеся
сепаратистские тенденции в Словении и Хорватии давали повод строить политические
программы на противопоставлении им линии сохранения целостности страны.
СПС, возглавляемая С. Милошевичем, выступила с критикой долголетней дея¬
тельности старого коммунистического руководства во главе с Тито, обвиняя его
в том, что оно довело страну до дезинтеграции и кризиса. Она сделала упор
на подчеркивании прав человека и демократических свобод, ориентации на
рыночную экономику и выдвинула лозунг «Сильная Сербия в сильной Югославии».
Итоги выборов принесли ей три четверти мест в скупщине (парламенте), а ее
лидер С. Милошевич стал Председателем Республики Сербия.
Сходные результаты дали и проходившие одновременно выборы в Черногории.
Только здесь Союз коммунистов (СК) сохранил свое старое наименование, хотя
его программные цели претерпели существенное изменение. СК Черногории шел
на выборы под лозунгами построения общества гражданских свобод, эффективной
экономики, социальной защищенности и подчеркнуто выступал против нацио¬
нализма и шовинизма. Эта линия принесла ему более двух третей голосов, а
его лидер М. Булатович стал Председателем Президиума Черногории. Как и в
Сербии, здесь сложилась ситуация «многопартийной однопартийности». Позиции
же руководителей этих двух республик по многим вопросам строительства новых
отношений в югославской федерации были очень близки или даже совпадали.
Итоги выборов в Сербии были с беспокойством встречены в Словении и
Хорватии, руководство которых увидело в них подтверждение правильности
своих сепаратистских намерений. Преобладающим мотивом комментариев в за¬
падных средствах массовой информации были рассуждения на тему «возврата к
прошлому», а также сербского «удара по югославскому единству». Начиная с
этого времени на Западе стали складываться антисербские пропагандистские
стереотипы, отразившиеся впоследствии на развитии политических событий.
Выборы в Боснии и Герцеговине, а также в Македонии принесли разные
результаты. В последней ни одна из партий не получила большинства, так что
национальная партия (ВМРО — Демократическая партия македонского националь¬
ного единства), набравшая несколько больше голосов, чем коммунисты, не смогла
добиться преобладания в парламенте; президентом же Македонии был избран
К. Глигоров, представитель старой политической элиты. Что касается Боснии и
Герцеговины, то там выборы прошли практически по национальным партиям и
достаточно точно отразили соотношение трех национальных групп в республике.
По тому же принципу были выбраны и руководители республики, причем пред¬
седателем Президиума избрали мусульманского лидера А. Изетбеговича. Сам ход
выборов показал возрастание межнациональной напряженности, так что будущее
республики, по существу, оказалось связанным с будущим югославской федерации,
в первую очередь — с отношениями между Загребом и Белградом.
Выборы на многопартийной основе во всех республиках сопровождались при¬
нятием новых республиканских конституций, а в ряде случаев — и декларациями
о независимости, в которых оговаривался приоритет республиканских законов
перед союзными. Итогом стали распад единого конституционного порядка в
стране и возникновение параллельных конституционно-правовых систем. Ненор¬
мальность сложившейся ситуации была ясна всем. С конца 1990 г. началась
14

серия заседаний, встреч и консультаций как на уровне Президиума СФРЮ
(союзные органы продолжали свою деятельность) с участием представителей
всех республик, так и на двусторонних встречах республиканских делегаций.
Был рассмотрен ряд различных проектов изменения отношений в рамках югос¬
лавской федерации. Эти встречи помогли выявлению позиций сторон, но в то
же время вскрыли их непримиримость и растущие разногласия. Сербия и Чер¬
ногория стремились сохранить федерацию; Македония, а также Босния и Гер¬
цеговина склонялись к конфедеративному устройству, а Словения и Хорватия
выступали за союз самостоятельных и суверенных государств, обставляя это
такими условиями, которые выдавали их явное стремление к выходу из федерации.
Попытки найти политическое решение кризиса наталкивались на нежелание
сторон идти на взаимные уступки. Задавала тон в этом процессе Словения, уже
приступившая к формированию собственной армии. Словенские предложения об
«асимметричной федерации», в которой две республики — Словения и Хорватия
— пользовались бы конфедеративными правами, а остальные составляли бы
федерацию, на деле преследовали цель достичь разъединения страны, отмежевания
от федерации. Прогрессирующий паралич федеральных органов власти привел
к тому, что переговоры вышли на межреспубликанский уровень. Встреча «ше¬
стерки» президентов 6 июня 1991 г. только подчеркнула наличие противоречий,
особенно между Сербией и Хорватией по вопросу о положении сербского населения
в Хорватии. Было принято решение провести в каждой республике референдумы
о будущем статусе Югославии. Однако они так и не состоялись. Сделанные 26
июня 1991 г. по согласованию между собой заявления Словении и Хорватии о
своей полной независимости создали новое положение и открыли новый этап в
развитии югославского кризиса.
ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА И НАЦИОНАЛЬНЫЕ КОНФЛИКТЫ
В ЮГОСЛАВИИ
Односторонние заявления Словении и Хорватии о независимости и выходе
из федерации ставили остальных ее членов и все мировое сообщество перед
лицом политики свершившихся фактов. На повестку дня сразу же выдвинулось
несколько вопросов, к решению которых никто не был готов: является ли
односторонняя декларация о независимости достаточным основанием для меж¬
дународного признания самопровозглашенного государства? Имеет ли федерация
как общепризнанный субъект международного сообщества право на защиту своей
целостности? Где предел права наций на самоопределение вплоть до отделения?
Каковы принципы определения границ новых государств? Эти и многие другие
вопросы, связанные с правопреемственностью государственных образований, ни¬
когда не обсуждались, не было и теоретических проработок их решения. С лета
1991 г. под влиянием процессов, протекавших в Югославии, они перешли в
разряд животрепещущих. Еще в большей степени актуализировали их события,
связанные с распадом Советского Союза в конце 199 Г г., причем многие подходы
к югославским проблемам создавали важные международные прецеденты.
Перерастание государственного кризиса в вооруженный конфликт имело свои
особенности в каждой из отделившихся республик. В Словении сигнал был дан
решением республиканских властей установить свой пограничный и таможенный
контроль на границах с Австрией и Италией. При отсутствии соответствующих
соглашений с федеральными органами такие действия нарушали общее эконо¬
мическое пространство и задевали права других республик, поскольку вставал
вопрос о границах и праве контроля за ними. Проблема обострялась и тем
обстоятельством, что за несколько дней до этого было подписано соглашение
Словении с Союзным Исполнительным Вече, по которому Словения отказывалась
от самостоятельного взимания таможенных пошлин и гарантировала зафикси¬
рованные в договоре отчисления в союзный бюджет. Теперь же речь шла совсем
о другом: располагает ли союзный центр средствами настоять на своем решении.
15

Фактически это была проба сил. И федеральные власти отреагировали соответ¬
ствующим образом, направив югославскую армию взять под контроль пункты
перехода границ. Однако Югославская народная армия (ЮНА) натолкнулась на
вооруженный отпор словенских отрядов самообороны. Последнее было неожи¬
данностью для югославского командования: армейские части не имели приказа
стрелять, не располагали боеприпасами, их передвижения носили характер внут¬
реннего перемещения войск. Если бы армия развернула боевые действия, то, по
оценке западных военных экспертов, через два-три дня вся Словения превратилась
бы в развалины. Поэтому основные жертвы — их общее число — 56 убитых и
около 300 раненых — пришлись на части федеральной армии, тем более что
словенская сторона была полностью в курсе всех ее планов и перемещений.
Удививший весь мир неожиданный отвод армейских частей с территории Словении
в середине июля 1991 г. был вызван событиями в Хорватии, принявшими иной
оборот.
Если в Словении конфликт принял характер противостояния между феде¬
ральным центром и республикой, добивавшейся независимости (причем центр
здесь явно проиграл), то в Хорватии вспыхнули этнические конфликты. Они
охватили районы с преимущественным или преобладающим сербским населением.
Помимо Сербской Краины (г. Книн) конфликты возникли в восточной части
Славонии, Баранье и Западном Среме ", где образовалась вторая Сербская ав¬
тономная область (центр — г. Вараждин). Отказ хорватского руководства от
предоставления этим областям автономии, которая гарантировала бы их права,
создал конфронтационную ситуацию. Посылка туда хорватских войск и нацио¬
налистических добровольческих отрядов привела к кровопролитию и антисербским
эксцессам. В ответ возникли сербские отряды самообороны. Вину за начавшуюся
гражданскую войну хорватские власти постарались возложить на Сербию. Ру¬
ководство последней не стояло, естественно, в стороне и оказывало поддержку
сербским силам как в Хорватии, так и в Боснии и Герцеговине. Впрочем, его
действия в этом плане практически ничем не отличались от мер хорватского
руководства в поддержку хорватских сил в Боснии и Герцеговине.
В гражданскую войну, вспыхнувшую в Хорватии, оказалась вовлеченной и
югославская армия. Ее действия носили двоякий характер. С одной стороны,
она выполняла указания федеральных властей по обеспечению контроля за
государственными границами страны. С другой — старалась разъединить враж¬
дующие стороны: борющиеся хорватские формирования, отряды сербской само¬
обороны, добровольцев. ЮНА не ставила перед собой стратегических целей,
вроде похода на Загреб, о чем постоянно говорила хорватская сторона, обвиняя
ее и Сербию в агрессии. Военные столкновения охватили именно те районы
Хорватии, где проживало сербское население. Как раз эти районы и подверглись
разрушениям (например, районы городов Вараждин и Осиск), а их население
понесло значительные жертвы, причем пострадали не только сербы, но и хорваты.
Несомненно, однако, что без участия частей ЮНА число жертв этногражданской
войны было бы гораздо большим. Оно и так велико: потери всех конфликтующих
сторон составили по разным подсчетам от 10 до 30 тыс. убитыми, огромное
количество раненых (число убитых и раненых обычно соотносится как 1:5),
насчитывалось также более 500 тыс. сербских и хорватских беженцев, большинство
из которых лишились всего своего имущества, а многие — и своих близких.
Сказанное выше не следует понимать как попытку оправдать действия сербской
стороны и югославской федеральной армии. Но факты свидетельствуют о том,
что было бы несправедливо и возлагать всю вину на одну лишь сербскую сторону,
а в хорватской видеть только невинную жертву. Между тем именно так стала
изображать дело практически с самого начала значительная часть западных
средств массовой информации. В этом, собственно, и состояла хорватская стра¬
тегия. Отказывая сербскому населению в тех правах, которых Хорватия добивалась
11 Исторические и географические названия частей территории Хорватии.
16

для себя, а затем становясь в позу жертвы сербской агрессии, хорватская сторона
многими действиями — блокадой казарм, нападением на мелкие подразделения,
гонениями сербского населения и т. д.— сознательно провоцировала ответную
реакцию федеральной армии. Целью таких действий было стремление добиться
международного признания Хорватии как независимого государства. Вторым
шагом в этом стратегическом замысле являлось использование международного
признания как мощного инструмента принуждения, способного заставить феде¬
ральную армию очистить контролируемую ею территорию (до трети общей
площади Хорватии). В целом такая линия была направлена на интернациона¬
лизацию югославского кризиса, на использование внешних сил, готовых поддер¬
жать Хорватию в ее борьбе против Сербии и остатков югославской федерации.
Кризис югославской государственности сопровождался сужением базы феде¬
ральных органов, составленных из представителей всех республик, входивших
в федерацию. Но даже несмотря на это, они предпринимали шаги к предотв¬
ращению кровопролития в ходе этнических конфликтов. Так, именно Президиум
СФРЮ обратился в начале ноября 1991 г. к Совету Безопасности ООН с просьбой
немедленно направить в очаги конфликтов в Хорватии миротворческие силы
ООН. По мере отзыва представителей Словении, а затем и Хорватии из феде¬
ральных органов в них, естественно, увеличивался удельный вес других республик,
в первую очередь Сербии и Черногории. Это давало основания для враждебных
югославской государственности сил (в первую очередь для этнократических
кланов отколовшихся от нее республик) идентифицировать «центр» с Сербией
и строить на таком отождествлении свою пропагандистскую линию. История
того времени полна фактов как скрытого, так и открытого противодействия
представителей отдельных республик усилиям федеральных органов по прекра¬
щению конфликтов и разведению враждующих сторон. Особой одиозностью
отличались действия хорватского представителя в Президиуме СФРЮ С. Месича.
Когда этот орган в августе 1991 г. принял решение о создании комиссии, которая
совместно с хорватскими властями должна была добиться прекращения огня,
Месич обратился к хорватскому парламенту — Сабору — с призывом не при¬
знавать эту комиссию, а Сербию объявить агрессором. Его деятельность продол¬
жалась до тех пор, пока в начале декабря 1991 г. Хорватия не приняла решения
выйти из федеральных органов. Возвратившись в Загреб, С. Месич заявил:
«Спасибо за оказанное мне доверие бороться за интересы Хорватии на том
участке, который был мне поручен. Думаю, я выполнил задание — Югославии
больше нет» ,2.
Ряд аналитиков, в частности германских, пришли к выводу, что этнограж-
данские конфликты в Хорватии вылились в пропагандистскую войну средств
массовой информации, которая распространялась далеко за рамки Югославии.
Победителем из нее вышла хорватская сторона, сумевшая получить поддержку
большинства органов прессы в Западной Европе, прежде всего в Германии и
Австрии, и в США. Проигравшими оказались югославская федерация и Сербия,
на которую возлагалась ответственность за этнические конфликты. Односторон¬
ность таких оценок была очевидна. Но за ними скрывался не поиск истины, а
определенные политические интересы, вылившиеся в конечном счете в признание
независимости Словении и Хорватии, а затем и других республик и заявления
о прекращении существования Югославии в ее прежнем виде.
Посылка «голубых касок» в Хорватию для разъединения конфликтующих
сторон принесла некоторые результаты, хотя главную роль здесь сыграло уста¬
новление примерного равенства сил. Однако и это умиротворение часто нару¬
шалось, причем наибольшую агрессивность проявляли хорватские формирования.
Но и это относительное затишье очень хрупко и напрямую зависит от перспектив
последующего политического урегулирования.
Эпицентр югославского кризиса все время смещался. С наибольшей силой
12 Югославия в огне, с. 370.
17

этнические конфликты разразились в Боснии и Герцеговине. Проведенный здесь
в конце февраля 1992 г. референдум по вопросу о независимости республики
привел на деле к ее развалу. Сербское население, составляющее треть, бойко¬
тировало референдум и образовало Боснийскую Сербскую Республику — Бос¬
нийскую Краину. Хорватское население (17,3%), среди которого усилилось
влияние экстремистской проусташской Хорватской партии права, также офор¬
милось как обособленная этническая группа со своим политическим руководством.
Появились и экстремистские «зеленые береты» среди мусульман (они составляют
43% населения республики, насчитывавшей всего 4,4 млн. человек), прибыли
добровольцы — моджахетдины из ряда мусульманских стран. Итоги плачевны.
Каждая из этнических групп находится в конфликте с двумя другими, сложилась
ситуация «войны всех против всех», хотя основная часть столкновений приходится
на сербско-мусульманское и хорватско-мусульманское противостояние. Число
жертв этнических конфликтов составляет десятки тысяч убитых. Количество
беженцев перевалило за миллион. Известны факты, подтверждающие вмеша¬
тельство в события как со стороны Сербии, так и — в не меньшей степени —
со стороны Хорватии, которая держит там части своей регулярной армии. Му¬
сульманские формирования печально знамениты своими жестокостями по отно¬
шению к лицам других вероисповеданий, созданием многочисленных концлагерей
для сербского населения. Хотя каждая из трех сторон несет свою долю ответ¬
ственности за этнические конфликты, отношение к ним среди международной
общественности, формируемое средствами массовой информации, разное.
Различия в отношении к участникам конфликта окончательно сформировались
весной 1992 г. К тому времени, после признания независимости Македонии,
только две республики — Сербия и Черногория заявили о своей решимости жить
и дальше совместно и создали 27 апреля 1992 г. новое федеративное государство —
Союзную Республику Югославию (СРЮ). Именно на нее и была возложена
ответственность за этнические конфликты в Боснии и Герцеговине, а 30 мая
1992 г. Совет Безопасности ООН при поддержке России ввел экономические
санкции против новой «третьей» Югославии. Последующие события показали,
что эти санкции никак не отразились на дальнейшем развитии конфликтов в
Боснии и Герцеговине. Но они поставили СРЮ в положение «мальчика для
битья» и означали применение против сербского народа принципа коллективной
ответственности, осуждаемого международным правом, за действия, которые
совершало его руководство, но не одно, а вместе с лидерами других югославских
республик.
МИРОВОЕ СООБЩЕСТВО И ЮГОСЛАВСКИЙ КРИЗИС
Невольно возникает вопрос, в чем причина столь односторонних оценок,
получивших распространение в западных средствах массовой информации и в
правящих кругах ряда европейских стран и США. Им, безусловно, хорошо
известны факты, свидетельствующие о том, что ответственность за разжигание
национальных конфликтов лежит на этнократических кланах разных республик,
которым удалось втянуть в свою борьбу за власть, территорию и собственность
широкие слои населения, используя для мобилизации националистические ло¬
зунги. Ответственность за такое развитие событий лежит на хорватских лидерах
в не меньшей степени, чем на сербских. И Ф. Туджман — не больший демократ,
чем С. Милошевич. И если все эти факты все еще не преданы гласности, а на
многие из них просто закрываются глаза, то причину, по-видимому, надо искать
в специфических интересах ряда стран Европейского Союза и НАТО.
Позиция западных держав претерпела коренные изменения и в своем развитии
прошла несколько этапов. Первоначально большинство из них, так же как и
Советский Союз, стояли на позиции, что сохранение единства Югославии в том
или ином виде желательно. Более того, государственный кризис и признаки
дезинтеграции Югославии вызывали тревогу не только ее соседей, но и Евро¬
18

пейского Сообщества и других международных организаций. Однако реакция
западной прессы и отдельные нюансы политики ряда европейских государств
свидетельствовали о том, что сепаратистские действия Словении и Хорватии
встречали тайное или плохо скрываемое поощрение со стороны различных полити¬
ческих сил, например, итальянских либералов, республиканцев в США. Зазвучали
слова о необходимости поддержать «некоммунистические» республики Югославии,
тогда как сербское руководство стало почти повсеместно называться «необоль¬
шевистским». За показной идеологизацией оценок стояли, однако, определенные
геополитические интересы. И они ясно проявились после провала путча в августе
1991 г. в Москве и начала распада Советского Союза.
В основе этих изменений лежали глубинные сдвиги во всей системе между¬
народных отношений, начавшиеся после революций 1989 г. в странах Центральной
и Юго-Восточной Европы и вылившиеся в самоликвидацию Организации Вар¬
шавского Договора. Распад Советского Союза к концу 1991 г. углубил проис¬
ходившие перемены и довел их до логического завершения. Исчезла биполярность
мира, сошла со сцены одна из двух сверхдержав. Расстановка сил на мировой
арене кардинально изменилась. Особенно большие перемены имели место в
Европе, где они дополнялись фактом возникновения объединенной Германии.
Для некоторых внутренних сил отпали прежние соображения о том, что сохранение
целостности Югославии лежит в плоскости национальных интересов составлявших
ее республик. Более того, некоторые из провозгласивших независимость республик,
в первую очередь Словения и Хорватия, теперь решили, что они поодиночке
быстрее пройдут путь, ведущий к вступлению в Европейский Союз. Отдельные
же европейские государства посчитали, что дезинтеграция Югославии будет
отвечать их национально-государственным интересам.
Параллелизм между процессом распада Советского Союза и позицией евро¬
пейских держав в ходе развития югославского кризиса наводит на размышления.
Вряд ли здесь будет уместно говорить о совпадении событий по времени. Но
трудно отделаться от мысли, что итоги украинского референдума о независимости
1 декабря 1991 г. и последующая вслед за тем Беловежская встреча были
расценены отдельными сторонами как зеленый свет для их действий. Первой
пришла в движение германская дипломатия. ФРГ заявила в декабре 1991 г. о
намерении признать независимость Словении и Хорватии еще до рождественских
праздников. 17 декабря 1991 г. в Брюсселе состоялось заседание министров
иностранных дел стран — членов ЕС, которое приняло Декларацию о критериях
признания новых государств в Восточной Европе и Советском Союзе. В ней
содержались ссылки на Заключительный акт Хельсинкского Совещания, Париж¬
скую Хартию, принципы самоопределения, Устав ООН, права человека, права
национальных меньшинств и этнических групп ,3. Ряд ее положений уточнялся
в принятой в тот же день Декларации о Югославии, где констатировалась
готовность ЕС признать независимость тех югославских республик, которые
заявят о таком желании и подтвердят признание обязательств, содержащихся в
документе о критериях признания новых государств. В соответствии с этими
документами 15 января 1992 г. последовало признание странами ЕС и некоторыми
другими государствами Словении и Хорватии, а позднее — и других югославских
республик. В феврале 1992 г. последовало признание Российской Федерацией
независимости Словении и Хорватии. Тем самым российская дипломатия косвенно
признала и правомочность документов, принятых ЕС.
Между тем эти документы с самого начала вызывали глубокое недоумение.
Во-первых, бросалось в глаза то обстоятельство, что 12 государств ЕС взяли на
себя функции, выходящие далеко за рамки добровольного посредника, и присвоили
себе прерогативы СБСЕ и ООН принимать решения, касающиеся судеб суверенного
и независимого государства. Во-вторых, декларации ЕС как бы создавали правовую
основу для легализации односторонних действий отдельных республик, поощряли
13 Югославия в огне, с. 192—193.
19

сепаратистские настроения и игнорировали существование югославской федерации
как субъекта международного права. В-третьих, в декларации ЕС смешивались
понятия государственных границ с административными межреспубликанскими
границами внутри федерации, что вступало в противоречие с правом наций на
самоопределение и открывало возможности применения «двойных стандартов»
при решении многих проблем.
Последнее обстоятельство заслуживает более пристального внимания. Встает
вопрос: как соотносятся декларации ЕС с положениями Заключительного акта
Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ)? В нем принцип
нерушимости границ и уважения территориальной целостности государств был
признан одной из основополагающих норм международного права. Но Хельсин¬
кский акт гарантировал границы Югославии, а не административные границы
ее республик. Эта юридическая норма, а также Хельсинкский акт оказались
нарушенными. Противопоставление им юридически не конкретизированного права
наций на самоопределение вплоть до отделения в трактовке деклараций ЕС
подразумевало деление наций на две категории: за одними такое право призна¬
валось, для других — отрицалось. И как ни странно — ссылкой на тот же принцип
нерушимости границ. Очевидно, что такой «двойной стандарт» открывал простор
для произвольного толкования международного права и волюнтаристских действий
вплоть до вмешательства во внутренние дела других государств. Многоопытные
дипломаты европейских стран как будто не заметили этих противоречий. За
такой позицией, надо полагать, скрываются разные мотивы и расчеты, связанные
с их традиционными геополитическими представлениями, далеко не всегда сов¬
падающими друг с другом.
Из всех стран Европейского Сообщества Германия наиболее решительно
выступила в поддержку Хорватии и внесла наибольший вклад в международное
признание ее независимости и самостоятельности. С точки зрения Белграда,
тогдашний германский министр иностранных дел Г.-Д. Геншер полностью перешел
на хорватские позиции в ходе югославского кризиса. Это вызвало в его адрес
крайне нелестные эпитеты в сербской прессе и обвинения в стремлении к
гегемонии на Балканах — давней цели Германской империи и «третьего рейха».
Конечно, такие оценки представляются крайними. В то же время трудно понять
причины, заставившие германскую дипломатию занять столь одностороннюю
позицию, которая носит как антиюгославский, так и антисербский характер,
особенно если учесть еще живое историческое сознание и воспоминания, связанные
с годами антигитлеровской борьбы.
Югославский кризис оказал заметное воздействие на многие стороны развития
международных отношений. Так, стало заметно снижаться значение и активность
такого инструмента, созданного с целью предотвращения конфликтов на евро¬
пейском континенте, как СБСЕ. Напротив, возросла роль ЕС, за которым
просматривались контуры НАТО. В последнем же настолько усилилось влияние
объединенной Германии, что на рубеже 1992—1993 г. стал все громче звучать
вопрос: кто же будет определять политику НАТО в Европе — ФРГ или США?
Эти проблемы пришлось решать уже администрации президента Клинтона, при¬
шедшей к власти в январе 1993 г.
К тому времени югославский кризис имел уже сложную дипломатическую
историю, включавшую его многократное обсуждение в Совете Безопасности ООН,
отраженное в ряде резолюций, вереницу европейских конференций, многосто¬
ронних и двусторонних встреч, деятельность специального посланника генераль¬
ного секретаря ООН С. Вэнса и уполномоченного Европейского Союза Д. Оуэна 14
по решению боснийской проблемы, которые выработали план ее урегулирования
— план Вэнса — Оуэна. Этот план предусматривал создание на территории Боснии
и Герцеговины девяти кантонов по национально-территориальному принципу и
14 Впоследствии С. Вэнс и Д. Оуэн стали сопредседателями Координационного комитета Женевской
конференции по бывшей Югославии.
20

одного смешанного — столица Сараево. План, как все подобные проекты, был
далек от совершенства, фаворизировал хорватскую общину и ущемлял сербскую.
Косвенным образом он свидетельствовал об искусственном характере идеи создания
государства Боснии и Герцеговины, которая всегда была административной еди¬
ницей, входившей в состав крупного государства. Тем не менее план Вэнса —
Оуэна открывал перспективу разрешения конфликта, хотя и нуждался в кор¬
ректировке и уточнениях, подчас существенных. О готовности поддержать план
как основу дальнейшего переговорного процесса заявила Союзная Республика
Югославии. Однако боснийские сербы отрицательно отнеслись к таким компо¬
нентам плана, как карта территориального размежевания и предложения о
временном устройстве Боснии до принятия будущей конституции государства
Боснии и Герцеговины.
В политике США на ее новом этапе учитывалась сложившаяся к тому времени
ситуация в развитии югославского кризиса, однако ее движущие пружины за¬
ключались в их глобальных геополитических интересах, далеких и от Югославии,
и от Балкан в целом. Они исходили из желания укрепить руководящую роль
США в НАТО, взять инициативу в свои руки и потеснить в этом вопросе
Германию, не входя, однако, в конфронтацию с нею. Тактически американская
дипломатия как бы продолжила и даже усилила отдельные черты германского
курса, ужесточая позицию по отношению к Сербии. Энергичное подключение
к урегулированию югославского кризиса стало первым крупным шагом админи¬
страции Клинтона в области внешней политики. Новый госсекретарь У. Кристофер
выступил в начале февраля 1993 г. с планом разрешения кризиса, который
состоял из шести пунктов. В нем был учтен весь опыт работы комиссии Вэнса
— Оуэна. Он содержал положения, выдававшие стремление предотвратить об¬
разование в Боснии и Герцеговине мусульманского государства даже на части
территории. Предусматривалось усиление контроля за развитием событий в
Македонии и в Косово. Для проведения в жизнь решений, которые будут
достигнуты, не исключалось применение военных акций ООН, НАТО и даже
самих США, что было новым моментом в конфликте. В целом этот «мирный
план» походил скорее на «мирный ультиматум». К такой характеристике под¬
талкивало и предложение создать трибунал ООН для суда над военными пре¬
ступниками на югославских землях. Единственный исторический прецедент —
Нюрнбергский трибунал — имел в качестве юридической основы безоговорочную
капитуляцию гитлеровской Германии. Правовая база такого предложения вызывала
много вопросов и сомнений.
Но главное — США сохранили «презумпцию виновности» Сербии и сербской
стороны. И это обстоятельство очень скоро проявило себя. Последовал мощный
политический нажим на боснийских сербов с целью заставить их принять план
Вэнса — Оуэна. Их возражения не выслушивались, поправки отклонялись, дав¬
ление нагнеталось, прослеживалось желание перейти от политических методов
к силовым. Повод для такого развития в создавшихся в Боснии и Герцеговине
условиях найти было нетрудно. Ими стали события вокруг города Сребреница.
Из этого осажденного города мусульманские силы устраивали рейды на окрестные
сербские села. В ответ на творимые ими зверства сербские силы подвергали
город артиллерийскому обстрелу. Поводом для перехода США и западных держав
к силовым актам послужил взрыв, жертвами которого стали многие лица,
стоявшие в очереди за хлебом. Обвинив в случившемся сербскую сторону |5,
западные державы провели 17 апреля 1993 г. в Совете Безопасности ООН
резолюцию об ужесточении экономических санкций против СРЮ, т. е. против
Сербии и Черногории. Сам факт, что санкции были направлены против стороны,
непосредственно в конфликте не замешанной и представлявшей признанную
Хельсинкскими документами страну-участницу, наводит на грустные размыш-
15 Позднейшие расследования установили, что этот взрыв был организован мусульманской стороной
с провокационными целями.
21

ления. С этого времени США открыто взяли курс на лидирующую роль в
решении югославского кризиса по своему сценарию. Президент Клинтон отдал
распоряжение использовать американскую военную авиацию для сбрасывания
продовольственной помощи в осажденные мусульманские города, объявил воз¬
душное пространство Боснии и Герцеговины «зоной, закрытой для полетов».
Боевые самолеты США и других стран НАТО стали осуществлять патрулирование
этого пространства. Был поставлен вопрос о непосредственном военном вмеша¬
тельстве в югославский кризис в форме нанесения воздушных ударов по позициям
боснийских сербов. Итогом стали скачкообразный рост напряженности в конце
апреля — начале мая 1993 г. и угроза эскалации войны на югославской территории.
Рост напряженности сопровождался очередной волной антисербской пропаганды
и замалчиванием причин, побудивших боснийских сербов отказаться от принятия
многих пунктов плана Вэнса — Оуэна. Подчеркивая только внешнюю сторону
дела, а именно — то, что сербские силы контролировали примерно две трети
всей территории Боснии и Герцеговины, западные средства информации не
раскрывали действительных реалий. Исторически сложилось так, что большую
часть сербского населения составляют сельские жители, а мусульмане — в зна¬
чительной части население городское. В преимущественно горной стране, какой
является Босния и Герцеговина, главную роль играет качество территории, а
не ее размеры. Об этом свидетельствуют такие цифры. По плану Вэнса — Оуэна
сербы теряли бы четверть территории, на которой они проживали веками.
Отводимые им кантоны занимали бы самые бедные земли. Так, из 31,4 млрд,
долл., как было оценено все имущество Боснии и Герцеговины, на долю мусульман
пришлось'бы 18 млрд., хорватам — отошло бы 7,3 млрд., а сербам — только 6,1
млрд.; из 920 км железнодорожных путей 500 приходилось бы на мусульманские
кантоны, 260 — на хорватские и только 160 — на сербские; из 3900 мегаватт
энергетических мощностей существующих электростанций мусульмане получали
бы 1765, хорваты — 1220 (при этом под их контролем находились бы все 10
крупных гидроэлектростанций), а сербы — всего 905 мегаватт. В распоряжении
сербов не было бы ни одного из заслуживающих внимания месторождений
бокситов, свинца, цинка, железной руды или соли и, соответственно, крупных
промышленных предприятий ,б. Все эти факты широко обсуждались на сессии
Парламента Сербской Республики Боснии и Герцеговины в середине мая 1993 г.,
которое после длившегося 17 часов заседания отклонило план Вэнса — Оуэна.
Практически ни один из отмеченных фактов не попал на страницы и телеэкраны
западных средств информации.
Недостатки плана Вэнса — Оуэна были известны, но, даже несмотря на них,
при определенных коррективах он мог бы стать основой для мирного урегули¬
рования. Однако сорвала тогда его принятие угроза военного вмешательства в
югославский кризис. Мусульманская и хорватская стороны восприняли ужесто¬
чение санкций против Сербии как отпущение грехов и усилили свою антисербскую
активность. Вскоре, однако, стали разрастаться столкновения между ними самими.
Несмотря на запрет торговли оружием с Боснией и Герцеговиной, мусульманская
сторона получила значительные количества вооружения, в частности и тяжелых
видов|7, и стала наносить чувствительные удары по хорватским позициям,
особенно в районе города Мостар. Ответом было введение на боснийскую тер¬
риторию подразделений хорватской регулярной армии. Несмотря на то, что эти
факты общеизвестны, международное сообщество не прореагировало на них.
16 Brock Р. Dateline Jugoslavia: The Partisan Press.—Foreign Policy, № 93 (Winter 1993—1994),
p. 168.
17 Мусульманские силы пополняют свое вооружение за счет ряда источников. Помимо оставшегося
в их распоряжении оружия ЮНА, на территории Боснии и Герцеговины в контролируемых ими
городах имеется ряд крупных заводов, производящих вооружения и боеприпасы. Крупные партии
оружия поставляются из Германии, главным образом из бывших арсеналов армии ГДР, а также из
Венгрии и некоторых других стран. Они поступают различными путями, но преимущественно —
через Словению и Хорватию. Последние же закупают его официально и завозят без ограничений.
22

Хорватско-мусульманские столкновения, сопровождавшиеся «этническими чист¬
ками», лишний раз подтверждали, что в этногражданском конфликте ответст¬
венность несут все стороны, втянутые в него, и поиск единственного виновника
бессмыслен.
Весеннее 1993 г. обострение югославского кризиса под влиянием активного
вмешательства США отодвинуло наметившуюся было перспективу политического
разрешения этногражданской войны на территории Боснии и Герцеговины. Все
лето и вторая половина 1993 г. были заполнены здесь многочисленными военными
столкновениями, повлекшими за собой новые жертвы и страдания населения,
причем всех без исключения национальностей. Сам ход событий показал бес¬
перспективность ставки на силу. В то же время он обнаружил наличие своего
рода «иракского синдрома» у ряда западных стран, и прежде всего у США, в
подходе к югославскому кризису, представлений о возможности разрешить его
путем вооруженной интервенции.
РОССИЯ И СОБЫТИЯ В ЮГОСЛАВИИ
Отношение российской дипломатии и общественных сил к событиям в Югос¬
лавии во многом определялось сходством процессов, сопровождавших распад
двух федераций. Они протекали почти параллельно, хотя югославские события
развивались несколько опережающе и интенсивнее. Несмотря на общность многих
черт, кризис и крушение коммунистических режимов, однотипность социальной
анатомии посткоммунистического общества и т. д., наблюдались, однако, и очень
существенные различия.
Во-первых, разную роль сыграли центральные органы власти. В СССР фе¬
деральный центр также противостоял сепаратистским тенденциям республикан¬
ских этнократических кланов (их существование — общая черта двух стран). Но
попытка советского центра взять под контроль развитие событий в стране в
августе 1991 г. была расценена демократическими силами Российской Федерации
как путч и привела к его поражению. Демократические силы в Москве, Ленинграде,
других крупных городах, а также российское руководство во главе с Б. Н. Ельциным
рассматривало национальные движения в республиках как своих союзников в
борьбе против коммунистического центра и режима в стране. Во-вторых, рос¬
сийское руководство стремилось к налаживанию равноправных отношений с
другими республиками, признало провозглашение ими независимости и вместе
с несколькими из них положило начало складыванию нового сообщества —
Содружества Независимых Государств на основе Беловежской декларации от
8 декабря 1991 г. Это позволило в значительной мере снять остроту проблем,
связанных с границами и меньшинствами, т. е. тех проблем, которые стали
непосредственной причиной этнических конфликтов в Югославии. В-третьйх,
этнократические кланы на территории бывшего Союза стали складываться позднее,
чем в Югославии, и не смогли оказать такого влияния на события. Но самое
главное, что эти слои не находились у власти в России.
В Югославии, напротив, сербская этнократия идентифицировала себя с фе¬
деральным центром, что наложило печать на весь ход развития событий на
начальном, решающем этапе. Кроме того, одностороннее и бескомпромиссное
провозглашение независимости Словенией и Хорватией придало с самого начала
процессу распада федерации конфликтный характер и не сопровождалось соот¬
ветствующими усилиями наладить сотрудничество с другими республиками. Затем,
в массовом сознании сербского населения жили воспоминания о геноциде со
стороны хорватских фашистов-усташей в годы войны. Отказ Хорватии гаранти¬
ровать права сербского населения путем предоставления ему территориальной
автономии привел к возникновению сербского ирредентистского движения вначале
в Хорватии, а затем в Боснии и Герцеговине. Отсутствие адекватных форм
правового урегулирования таких проблем остается заметным пробелом в меж¬
дународном праве.
23

О собственной политике России в югославском кризисе можно говорить при¬
менительно к концу 1991—началу 1992 г., когда произошел распад СССР и
прекратило свое существование общесоюзное Министерство иностранных дел.
Правопреемственность Российской Федерации в международных делах отнюдь
не означала продолжения того курса, который намечался в последние годы
существования Союза. Напротив, в ряде случаев новый курс строился на антитезе
прежнему, и политика в отношении Югославии не стала исключением. Новый
подход к событиям в этой стране определялся многими обстоятельствами: соб¬
ственным опытом российского руководства и его участием в Беловежских дого¬
воренностях; эйфористическими настроениями и ожиданиями тесного сотрудни¬
чества с ведущими западными державами, и прежде всего с США, отношениям
с которыми давался абсолютный приоритет; отсутствием понимания, что распад
СССР стал исходным пунктом для изменения подхода западных держав и США
к проблемам Восточной Европы, включая югославский кризис, да и к самой
России. Все эти особенности привели к тому, что российская дипломатия не
выработала самостоятельной линии поведения и допустила перекосы в оценках
и ошибки в практических шагах.
Прежде всего она отошла от тезиса об ответственности всех участников
югославского кризиса за вооруженные столкновения и кровопролития и перешла
на ту точку зрения, что вина ложится на Сербию и ЮНА. Подход с такой
меркой к развитию конфликтной ситуации на территории Боснии и Герцеговины
сопровождался серией шагов, которые уводили в сторону от объективного решения
проблемы. Был попросту проигнорирован факт ответственности мусульманской
стороны за эскалацию напряженности и ее перерастание в вооруженный конфликт.
Признание государственной независимости Боснии и Герцеговины, последовавшее
в конце апреля 1992 г., было фактическим поощрением непримиримой позиции
мусульманского руководства, хотя формально оно продолжало линию, заложенную
признанием независимости Словении и Хорватии и исходило из права народов
на самоопределение. Однако как раз последний принцип и был нарушен в данном
случае: мусульманское руководство во главе с А. Изетбеговичем не выполнило
ни одного условия, предусмотренного Декларацией о критериях признания новых
государств в Восточной Европе и Советском Союзе в декабре 1991 г., хотя и
эта декларация была далека от совершенства. Поэтому среди аналитиков событий
сейчас получает все большее распространение взгляд, что поспешное признание
государственной независимости Боснии и Герцеговины — как со стороны западных
держав, так и России — стало на деле толчком к развитию этнических конфликтов.
Крупной ошибкой российской дипломатии явилось ее участие в экономических
санкциях против Союзной Республики Югославии. Попытки объяснить этот шаг
выявили две группы аргументов, которыми могли руководствоваться лица, при¬
нимавшие участие в выработке такого решения. Первая основывалась на суще¬
ствовавшем тогда понимании приоритетов, согласно которым главное внимание
уделялось развитию отношений с западными державами и США. При такой
системе ценностей российская дипломатия просто не могла позволить себе вы¬
ступить против их инициативы, вылившейся в решение Совета Безопасности
ООН примерно наказать Сербию и Черногорию. Помимо конфликта с Западом,
такие действия могли бы быть истолкованы как одобрение силовых действий
югославского федерального центра, ассоциируемого с Сербией, и дали бы повод
подозревать Россию в аналогичных намерениях по отношению к странам СНГ
и государствам Восточной Европы, внимательно следившим за событиями и на
бывшем советском, и на бывшем югославском пространствах, делая сравнения
и проводя параллели между ними.
Несомненно, такие соображения нельзя сбрасывать со счетов. Первейшая
задача дипломатии — не допустить международной изоляции своей страны, не
поставить ее в невыгодное положение. Но в таком случае возникает вопрос об
уровне разумной достаточности принимаемых мер. Так ли уж необходимо было
голосовать за санкции и занимать позицию даже более жесткую, чем многие
24

их инициаторы? Может быть, было достаточно воздержаться от голосования в
Совете Безопасности? Последнее было бы более логичным, если учесть, что
незадолго до принятия санкций российская дипломатия не допустила исключения
Югославии из СБСЕ, что, кстати, было с пониманием встречено большинством
государств-участников.
Теперь о второй группе аргументов. В западных средствах информации об¬
ратили внимание на совпадение по времени решения российской дипломатии
поддержать санкции с ее же просьбой к западным кредиторам предоставить
России мораторий на погашение внешних долгов сроком на пять лет. Увязав
воедино эти действия, западная пресса назвала поддержку санкций «валютным
решением», вызванным надеждами на финансовую помощь Запада. Сам факт
появления такой версии свидетельствовал о подрыве престижа российской дип¬
ломатии в глазах западных средств массовой информации.
Поддержка санкций против новой Югославии вызвала волну критики в адрес
российского МИД внутри страны. Критические голоса доносились со стороны
деятелей, представлявших разные части политического спектра общества, но
чаще — они исходили из течений, настроенных оппозиционно по отношению к
Президенту и правительству. Это дало повод некоторым поверхностным или
предубежденным наблюдателям связать критику санкций с критикой исполни¬
тельной власти и наклеить на них общий ярлык. Однако такие оценки продер¬
жались недолго. Возобладали более серьезные подходы. За начавшейся полемикой
стал виден запоздалый процесс осознания национально-государственных интересов
России. При всей своей противоречивости и незавершенности, он содействовал
более глубокому подходу ко всем сторонам югославского кризиса. К тому же с
течением времени яснее раскрылись негативные моменты и односторонность
политической линии западноевропейских держав и США по отношению к Юго¬
славии, что также дало пищу для размышлений.
Центральным соображением для российских аналитиков стали параллели
между развитием югославского кризиса и событиями в России и на территории
СНГ. Такие параллели зачастую проводили сами участники югославского кризиса.
Так, во время визита в Киев в 1992 г. хорватский лидер Ф. Туджман особо
подчеркнул, что, с его точки зрения, Хорватия сыграла такую же роль в распаде
Югославии, какую Украина — в развале Советского Союза, и сделал вывод о
необходимости сотрудничества двух стран. Особое внимание привлекала роль
внешнего фактора в развитии кризиса. Склонность западных держав к силовому
вмешательству и наличие у них «иракского синдрома», помимо самой констатации
очевидного факта, что агрессия Ирака против Кувейта не имеет ничего общего
с этногражданским конфликтом на югославских землях, который сродни этни¬
ческим раздорам в Закавказье, наводили также на размышления более общего
характера. Не подменяют ли органы Европейского Союза и НАТО международные
организации, призванные разрешать возникающие кризисы, например СБСЕ и
СБ ООН? Не вырабатывается ли постепенно новый механизм вмешательства в
конфликт, разразившийся между бывшими республиками югославской федерации?
Не отрабатывается ли в ходе югославского кризиса модель вмешательства в
других регионах мира? Не сможет ли впоследствии та же дипломатическая
техника быть применена в случае конфликта в рамках СНГ? Такие вопросы
представляются теперь многим российским наблюдателям далеко не празд¬
ными ,8. События в Югославии все более привлекают их внимание как
своеобразная лаборатория негативного опыта.
Мимо российского общественного мнения не прошел тот факт, что санкции
против новой Югославии отнюдь не способствовали ослаблению конфликта в
18 Призывы Э. Шеварднадзе в свое время направить наблюдателей ООН в район абхазско-гру¬
зинского конфликта и разместить здесь миротворческие силы западных держав наряду с намерениями
ограничить роль России в «горячих точках» СНГ, попытки националистических лидеров балтийских
стран и некоторых стран СНГ использовать «партнерство во имя мира» в рамках НАТО как инструмент
противостояния с Россией — показывают, что такие опасения нельзя назвать беспочвенными.
25

Боснии и Герцеговине. Там активизировали свои действия мусульманские и
хорватские силы. В то же время ослабло воздействие Сербии на силы боснийских
сербов. Соответственно возросла непредсказуемость развития событий. Воору¬
женные столкновения стали более ожесточенными. В самой Сербии введение
санкций способствовало сплочению населения в ответ на возникшую внешнюю
угрозу, произошла радикализация общества. Ослабло влияние умеренных течений
и партий, которые было принято именовать «демократическая оппозиция» (на¬
звание весьма условное). Это показали результаты выборов в Сербии 20 декабря
1992 г., на которых С. Милошевич, баллотировавшийся на пост Президента,
одержал убедительную победу над М. Паничем, американским гражданином и
премьер-министром СРЮ, кандидатом «демократов».
Не осталось незамеченным и то обстоятельство, что план Вэнса — Оуэна был
выработан без участия российской дипломатии. Оценка такому факту могла
быть только одна: Россию начали мягко отстранять от югославского урегулиро¬
вания. Бросалось в глаза отсутствие реакции западных держав на начатые весной
1993 г. хорватской армией военные операции в Сербской Краине. Одновременно
хорватские части вели боевые действия против мусульман в Боснии, а также
игнорировали запрет на полеты в боснийском воздушном пространстве. На все
это на Западе также закрывали глаза. Такая демонстрация «двойного стандарта»
наводила российских аналитиков на размышления, связанные с проблемами,
непосредственно затрагивавшими Россию, при разрешении которых наблюдался
такой же подход, например, ущемление прав русского населения в Эстонии и
Латвии, фактически проводимая там политика апартеида, нескрываемые заявки
на проведение там «этнической чистки» под тем или иным предлогом и нежелание
наблюдателей ЕС увидеть в этом нарушение прав человека.
Обострение ситуации вокруг Боснии и Герцеговины весной 1993 г. совпало
по времени с внутриполитическими осложнениями в России: апрельский рефе¬
рендум, нагнетание политической конфронтации в обществе. Но и эта не спа¬
давшая вплоть до выборов в Государственную Думу 12 декабря 1993 г. внутренняя
напряженность не означала уменьшения интереса к югославскому кризису. Более
того, он перестал восприниматься как международная проблема и становился
фактором внутриполитической жизни страны. Такой поворот будет более понятен,
если принять во внимание, что со второй половины 1993 — начала 1994 г.
усилился процесс осознания различными политическими партиями и движениями
в России ее национально-государственных интересов. И все аспекты югославской
трагедии — распад федерации, этногражданские конфликты, воздействие внешних
факторов и т. д.— стали особенно актуальными под углом зрения собственных
проблем и определения будущих задач.
Выборы в Думу и начало ее деятельности выявили большую степень
совпадения точек зрения большинства представленных в ней партий на югос¬
лавский кризис. Так, почти все депутатские группы считают необходимым
отмену экономических санкций против Сербии и Черногории как явно одно¬
сторонних и усложняющих урегулирование конфликта. Далее, такое же еди¬
нодушие наблюдалось во мнении, что надо дать самим участникам конфликта
договориться между собой и не позволять внешним силам осложнять их
отношения путем фаворизации одних и ущемления интересов других. Наконец,
все сходились на том, что российская дипломатия способна внести свой вклад
в урегулирование ситуации и не дать событиям разрастись в общебалканский
конфликт. При этом, несмотря на разнообразные громкие заявления, суще¬
ствовало ясное представление, что, несмотря на важность балканских проблем,
они не должны становиться препятствием для развития отношений России с
западными державами и США.
Можно утверждать, что в начале 1994 г. среди политических сил России
сложился своего рода консенсус по вопросам, связанным с югославским кризисом.
Это сказалось и на деятельности российской дипломатии, которая заметно ак-
26

авизировалась. Все это проявилось в ходе очередного обострения югославского
кризиса в связи с событиями в Боснии и Герцеговине.
САРАЕВСКИЙ КРИЗИС ФЕВРАЛЯ 1994 г.
И ПЕРСПЕКТИВЫ ЮГОСЛАВСКОГО УРЕГУЛИРОВАНИЯ
Новый кризис назревал долго. Больше того, к нему готовились разные стороны,
каждая из которых желала распутать боснийский узел по своему сценарию.
Наибольшую активность проявляла американская дипломатия, подключившая к
деятельности миротворческих сил механизмы НАТО: в одном из обращений
генерального секретаря ООН содержались призывы использовать возможности
этого военного блока для контроля за выполнением принятых решений.
В самой Боснии и Герцеговине в конце 1993 — начале 1994 г. наиболее
ожесточенными были столкновения между хорватами и мусульманами. Окрепшие
мусульманские силы, получившие неведомыми путями оружие, а также поддержку
моджахетдинов-добровольцев из других исламских стран, стали наносить чувст¬
вительные удары по хорватам и контролируемым ими территориям. В ответ
активизировался появившийся там «ограниченный контингент» регулярных хор¬
ватских войск. В целом обстановка в Боснии и Герцеговине отличалась крайней
запутанностью: в отдельных ее районах конфликтующие стороны то вели борьбу
по принципу «все против всех», то составляли временные и непрочные комбинации
по типу «два против одного». Никакой логики в этих комбинациях не было —
их эфемерное существование определялось либо временной целью, либо даже
личными отношениями лидеров местных группировок. В то же время в Женеве
продолжались поиски соглашения для урегулирования конфликта. Но они во все
возраставшей степени стали наталкиваться на противодействие мусульманской
стороны, которая расширяла объем своих требований и претензий, чувствуя
возрастающую поддержку Запада и мусульманских стран. В итоге наметилось
сближение между сербами и хорватами в самой Боснии и Герцеговине. Начались
двусторонние контакты между официальными представителями Хорватии и Сер¬
бии.
Характерной чертой явилась активность исламских государств. В начале
февраля 1994 г. Сараево посетили премьер-министры Турции Т. Чиллер и
Пакистана Б. Бхутто. Эти визиты двух высокопоставленных дам свидетельствовали
о новом рубеже в политике исламского мира по отношению к югославскому
кризису. Заявления в мусульманских странах о готовности поддержать братьев
по вере в Боснии и Герцеговине раздавались уже давно. Появление там мод-
жахетдинов было не случайным явлением. Но для начала широких действий,
как известно, нужен повод. А спрос рождает предложение.
7 февраля 1994 г. на сараевском базаре произошел взрыв. Он унес жизни
почти 70 человек, более 200 получили ранения. Это трагическое событие произвело
удручающее впечатление. Реакция последовала незамедлительно. Среди стран
Европейского Союза и Атлантического альянса сразу же сработала «презумпция
виновности» сербов в Боснии. Гневные голоса потребовали нанести воздушные
удары по сербским позициям вокруг Сараево. Базы НАТО были приведены в
боевую готовность. Начались консультации политиков и военных. Короче, пришли
в движение все политические механизмы с уже заложенными в них программами
действий.
Совет НАТО, созванный по инициативе Европейского союза, предъявил уль¬
тиматум боснийским сербам. 11 февраля Совет НАТО потребовал от них в
10-дневный срок отвести тяжелое вооружение на 20 км от Сараево. Было
заявлено, что если сербская артиллерия и танки останутся в запретной зоне,
по ним будет нанесен воздушный удар. Артиллерия мусульман в этом районе
также должна была быть взята под международный контроль, но никаких
ультиматумов им предъявлено не было. Разумеется, идея демилитаризации района
27

Сараево, высказывавшаяся и прежде, отвечала целям мирного урегулирования,
но односторонность подхода к участникам конфликта бросалась в глаза.
Толчком к действиям НАТО стал взрыв и вызванные им жертвы, хотя
ответственность сербской стороны так и не была установлена. Более того, другие
выдвинутые версии указывали на мусульманскую сторону как организатора этого
террористического акта. Доказательств в подтверждение такого предположения
было достаточно, а предыдущие события изобиловали фактами, свидетельство¬
вавшими о провокационных действиях, предпринимавшихся мусульманами, с
целью вызвать вмешательство извне в свою пользу. Односторонняя позиция,
занятая НАТО, на деле превращала этот блок в прямого участника конфликта.
Антисербская направленность его действий была подчеркнута демонстративной
рекомендацией членам семей дипломатических представителей США и некоторых
других стран покинуть Белград до истечения срока ультиматума боснийским
сербам. Тем самым как бы косвенно расширялась сфера возможного применения
сил НАТО, осуществлялось давление на Сербию.
Чрезвычайную важность приобрел вопрос о международно-правовой базе дей¬
ствий НАТО. Вправе ли этот блок присваивать себе прерогативы Совета Без¬
опасности ООН и даже подменять его? Ссылки на принятые им ранее резолюции
не могли скрыть того факта, что создавался весьма опасный прецедент для всей
системы международных отношений.
Начало отсчета срока действия ультиматума НАТО привело фактически к
международному кризису. Даже среди ряда участников этого блока возникли
опасения, как бы реализация угроз и нанесение воздушных ударов не привели
к ответным действиям и эскалации конфликта вплоть до его перерастания в
«балканскую войну». Озабоченность непредсказуемостью последствий военных
действий стала проявлять и американская администрация. Сами же боснийские
сербы, загнанные в угол, готовились к обороне и дальнейшим тяжелым испы¬
таниям. В таких условиях российская дипломатическая инициатива и действия
специального представителя Президента России, зам. министра иностранных дел
В. И. Чуркина, помогли найти выход из того тупика, который создался в
результате односторонней акции НАТО.
Действия российской дипломатии показали? что без России, традиционно
игравшей одну из ведущих ролей на Балканах, достичь прекращения конфликта
на территории Боснии и Герцеговины, а также урегулирования югославского
кризиса либо невозможно, либо очень трудно. Она нашла формулы, позволившие
снять возражения боснийских сербов и их опасения, что освобождаемая ими
территория будет занята мусульманскими силами. Большое значение имело при
этом доверие, испытываемое сербской стороной по отношению к России. Удалось
смягчить и позицию НАТО, а также получить согласие командования миротвор¬
ческими силами ООН на югославских территориях на размещение входивших
в их состав российских войск в зоне, возникавшей после отвода сербских фор¬
мирований. Достижение этих соглашений, предотвращение угрозы натовских
ударов по сербским позициям, открывшаяся возможность продолжить полити¬
ческими средствами переговорный процесс явились крупным успехом.
Российская инициатива положила начало новому этапу урегулирования югос¬
лавского кризиса. Помимо самих участников конфликта особую ответственность
взяли на себя^йредставители великих держав, конкретно — России и США. Их
согласованные действия, основанные на учете всех особенностей югославской
ситуации, способны содействовать решению сложнейших вопросов, ответ на
которые далеко не ясен. Помимо прочего, такое сотрудничество великих держав
может опираться только на принцип стратегического партнерства между ними
как в целом, так и в их балканской политике. Однако Вашингтон несколько
нервно отреагировал на российские действия и постарался принизить их успех.
В двусторонних отношениях это проявилось в раздувании «шпионских страстей»
(дело супругов Эймс в начале марта 1994 г.), а в югославских делах — в ставке
28

на достижение хорватско-мусульманского урегулирования в Боснии и Герцеговине
по принципу «два против одного».
Американская инициатива в Боснии подавалась рядом представителей американской
администрации как своеобразный ответ на «российский вызов». Ее смысл заключался
в создании федерации двух этнических групп, которая состояла бы из полуавтономных
кантонов (использование элементов плана Вэнса — Оуэна). Предусматривалось, что
такая федерация впоследствии создаст конфедерацию с Хорватией, что будет служить
противовесом СРЮ (т. е. федерации Сербии и Черногории).
В целом американская инициатива объективно была направлена на раскол
Боснии и Герцеговины. Однако на словах провозглашалась задача сохранения
ее целостности. И это было не случайно: такая постановка вопроса ставила
сербскую сторону в Боснии, чей отказ от такой комбинации можно было без
труда просчитать заранее, как бы в положение раскольника и, следовательно,
облегчала задачу оказания на нее давления. Уже на предварительной стадии не
скрывались замыслы резко уменьшить контролируемую сербами территорию,
«спрямив» границы, разделяющие этнические группы; заблаговременно боснийская
Сербская республика предостерегалась от слияния с собственно Сербией (не
допустить «аншлюса»!). Вместе с тем устранялась перспектива образования са¬
мостоятельного мусульманского государства.
Подписание в конце марта 1994 г. в Вашингтоне соглашения о создании хорват¬
ско-мусульманской федерации боснийским президентом А. Изетбеговичем и прези¬
дентом Хорватии Ф. Туджманом явилось заметной вехой в осуществлении амери¬
канского сценария разрешения югославского кризиса. Высказанное намерение этой
федерации вступить в конфедеративные связи с Хорватией придавало обращению к
боснийским сербам присоединиться к хорватско-мусульманскому соглашению оттенок
насмешки. Последовавший ответ был дан на том же уровне: сербы соглашались
присоединиться к договору, если реорганизованная таким образом Босния и Герцеговина
проявит желание вступить в Союзную Республику Югославию. В целом американский
сценарий носил по-прежнему антисербский характер.
Проблемы территориального и национального размежевания, в чем, собственно,
главный корень кризиса, обещают быть наиболее тяжелыми и трудноразрешимыми.
Это показывают переговоры об урегулировании положения Республики Сербская
Краина. Ей отказывают в самоопределении на том основании, что это лишило
бы Хорватию почти четверти ее территории. Переговоры между Загребом и
Книном начались только при посредничестве российской дипломатии. При ее
поддержке пока что удалось достичь только прекращения военных действий. Их
дальнейшей целью является заключение соглашения об урегулировании поло¬
жения в Краине. На словах хорватское руководство соглашается на предоставление
ему широкой автономии. Заручившись американской поддержкой, Ф. Туджман
видит только одно решение, а именно — возвращение Краины под хорватский
суверенитет. Пойдут ли на это краинские сербы? И каково будет реальное
положение их возможной автономии в стране, где сербофобия пустила столь
глубокие корни? В то же время какая-то форма соглашения необходима. Без
нее нет будущего. Их соглашение с Загребом может открыть дорогу для урегу¬
лирования отношений между Хорватией и Сербией. Но все названные шаги —
всего лишь этапы на долгом предстоящем пути. Если они будут успешно пройдены
— а это потребует немалого времени и огромных усилий,— впереди еще будут
важные проблемы не меньшей сложности. Вытекая из югославской проблематики,
они имеют более широкий балканский контекст.
Первая среди этих проблем связана с Македонией. Ее положение затруднено
ныне позицией Греции, выдвигающей против нее обвинения в притязаниях на
греческую территорию и требующей изменения названия страны и народа. С
греческой точки зрения название «Македония» может принадлежать только
греческой провинции. Не просты отношения Македонии и с Болгарией, правящие
силы которой, включая президента Ж. Желева, не признают существования
македонского народа и считают македонцев болгарами. Короче, провозглашение
29

Македонией независимости создало ей несравненно больше международных проблем,
чем их имелось ранее, тогда как преимущества проблематичны. Македония —
единственная из югославских республик, которая мирно, на основе переговорного
процесса вышла из федерации, выполнив все условия, необходимые для ее
признания внешним миром. Но ее отношения с этим миром столь сложны, что
для их урегулирования потребуются значительные усилия. Однако сейчас Ма¬
кедония — единственная на территории бывшей Югославии республика, где при¬
сутствуют американские войска. Положение Македонии осложняется и наличием
значительного числа албанцев — почти четверть всего населения.
Албанская проблема имеет много граней и является поистине общебалканской.
Здесь присутствует и мусульманский фактор со всеми его особенностями, и
проблема Косова, и вопрос об отношении к Боснии и Герцеговине. Пока что
усилиями разных сторон албанская проблема заморожена. Но если произойдет
эскалация албанского национального вопроса, весь Балканский полуостров будет
«л иванизирован».
Все стороны понимают, что до мирного урегулирования югославского кризиса
и распутывания связанных с ним балканских узлов еще очень далеко. Пока
командование миротворческих сил просит подкрепления для контроля за разводом
конфликтующих сторон и за прекращением боевых действий. Наибольший кон¬
тингент — более 2700 человек — вызвалась выделить Турция. Эти войска наме¬
реваются поставить на линии разведения мусульманских и хорватских сил.
Боснийские сербы заявили о своем решительном несогласии с турецким участием
в миротворческих действиях на югославских территориях. Однако с ними не
посчитались и на этот раз.
Решение югославского кризиса вряд ли сможет иметь долгосрочный характер,
если оно будет базироваться только на принципе обустройства национальных
государств, при отсутствии каких-либо наднациональных структур. Такой взгляд
побуждает снова обратиться к идее «третьей Югославии». Пока продолжаются,
хотя и в меньшем объеме, вооруженные столкновения, ^ама мысль о таком
повороте событий кажется утопичной. Между тем она имеет все права на
существование. Такие предложения были разработаны, например, созданным в
Швейцарии Фондом восстановления мира и управления кризисами.
Эти соображения были изложены в книге его председателя Бориса Вукобрата,
французского бизнесмена югославского происхождения ,9. На ходе его мыслей,
несомненно, отразился факт существования СНГ, каким бы несовершенным это
объединение ни было. Конечно, это всего лишь один из возможных вариантов.
Однако ясно, что без цивилизованного решения национальных проблем, уважения
прав всех народов, без той или иной степени взаимного сотрудничества возникшие
на территории бывшей Югославии малые государства вряд ли смогут существовать.
СОБЫТИЯ ВОКРУГ ГОРАЖДЕ — КУДА ОНИ ВЕДУТ?
Два месяца спустя после Сараевского кризиса новое серьезное осложнение в
Боснии и Герцеговине привело к очередному международному обострению. Пер¬
воначально события развивались по привычному сценарию. Наступление в конце
марта мусульманских «зеленых беретов» против сербских позиций практически
не привлекло внимания наблюдателей сил ООН. Последовало сербское контр¬
наступление, которое привело к занятию сербскими силами командных высот
вокруг города Горажде, входящего в число шести «зон безопасности», провоз¬
глашенных в мае 1993 г. силами ООН 19 20. К тому времени в городе скопилось
примерно 65 тыс. человек — местных жителей и беженцев, преимущественно
мусульман. Начался артиллерийский обстрел города сербами.
19 Вукобрат Б. Предложения по созданию нового сообщества республик бывшей Югославии. При
участии группы экспертов: Элизабет Копп, проф. Жан-Франсуа Обер, проф. Алоис Риклин, проф.
Курт Ротшильд, проф. Воислав Становчич. Париж, 1993 (на русском языке).
20 В их число входят города Сараево, Тузла, Зепа, Бихач, Сребреница и Горажде.

Экстремизм в действиях вначале мусульманской, а потом и сербской стороны
не вызывал сомнений. Обе они нарушили взятые на себя обязательства, но
последствия оказались разными. 10 и 11 апреля последовали воздушные удары
авиации НАТО по сербским позициям. Однако они привели только к эскалации
конфликта, к попытке сербских сил, руководимых экстремистами, взять штурмом
Горажде. Из мусульманских источников поступили сообщения о завязавшихся
боях на окраине города. Следующим шагом было объявление боснийским сербам
ультиматума со стороны НАТО, угрожавшего уничтожением военных целей в
радиусе 20 км вокруг Горажде, если они не прекратят наступления на город и
не отойдут от него на 3 км. С некоторым опозданием те пошли на принятие
этих условий, чем завершились почти трехнедельные бои, в ходе которых было
убито несколько сот человек.
Эти трагические сами по себе события сопровождались рядом сопутствующих
действий, которые придали им особый характер и заслуживают специального
рассмотрения. Прежде всего встает вопрос: каков был механизм принятия решения
о нанесении воздушных ударов? Известные факты позволяют сделать вывод, что
решение было принято командующим силами ООН, британским генералом Роузом,
после кратких консультаций с уполномоченным ООН Я. Акаси и поспешно
реализовано силами НАТО. В итоге «позабыли» проконсультироваться с Россией,
нарушив тем самым существовавшую договоренность, что в боснийском урегу¬
лировании США и Россия будут действовать согласованно. В итоге была вновь
продемонстрирована склонность недооценивать роль России в процессе мирного
урегулирования на Балканах, что породило раздражение в Москве.
Не меньшее разочарование российской дипломатии вызвала позиция босний¬
ских сербов, нарушивших имевшиеся с ними договоренности о прекращении
военных действий. Возникло даже впечатление, что они использовали Россию
как прикрытие для достижения своих экстремистских целей. Когда же сербские
силы предприняли попытку решительного штурма Горажде, последовало кате¬
горическое требование президента России отвести войска от города и позволить
войти в него миротворческим силам ООН.
События вокруг Горажде поставили также вопрос: кто же контролирует
военные силы боснийских сербов? Развитие ситуации наводит на размышления,
что их командующий генерал Р. Младич проводит курс, независимый не только
от президента Сербии С. Милошевича, но и от политического лидера боснийских
сербов Р. Караджича. Их противоречивое поведение и вызвало в конечном счете
соответствующую реакцию российских дипломатов.
Своеобразными были и действия мусульманской стороны. Ее представители
на разных уровнях требовали от США и других стран НАТО самых решительных
военных мер против боснийских сербов. Они же заваливали мировую прессу
сообщениями об уже свершившемся якобы захвате Горажде сербскими силами.
И хотя ни одно из них не подтвердилось, западные средства массовой информации
продолжали черпать свои сведения главным образом из этого источника. Позиция
мусульманской стороны продемонстрировала ее намерение добиваться своих целей
при опоре на США и другие западные державы и отсутствие готовности к
мирным переговорам, которые она и раньше неоднократно срывала.
В США в те дни зазвучали голоса «ястребов», требовавших подвергнуть
бомбардировке не только позиции боснийских сербов, но и территорию собственно
Сербии, а также отменить эмбарго на поставку оружия мусульманским силам.
Нетрудно представить, к чему бы привели такие действия. Но и без того
воздушные удары НАТО загоняют и США, и ООН все глубже в омут этно-
гражданской войны без ясных перспектив выхода из нее. После неудачи плана
Вэнса — Оуэна не было выдвинуто ни одного нового предложения. Отсутствует
такой план и у НАТО, и у США. Ясно, что дальнейшее наращивание военных
угроз малоперспективно не только по политическим, но й по моральным сооб¬
ражениям. И правительства ряда стран, входящих в НАТО, начинают все больше
это ощущать.
31

КОГДА БЛЕСНЕТ СВЕТ В КОНЦЕ ТОННЕЛЯ?
Проблемы югославского урегулирования занимают ныне одно из центральных
мест в международных отношениях и в политической жизни ряда стран. В ходе
предвыборной борьбы в Европейский парламент (выборы состоялись 12 июня 1994 г.)
во Франции, например, большая группа интеллектуалов сплотилась под лозунгом
«Европа начинается в Сараево». В конце апреля югославские земли посетила
делегация Государственной Думы России, а в конце мая — Патриарх Московский
и Всея Руси Алексий II. По инициативе последнего в Сараевском аэропорту
состоялась его встреча с патриархом Сербским Павлом и главой хорватских
католиков кардиналом Кухаричем. Каждый из них добирался туда, рискуя
жизнью, но их ожидавшейся встречи с лидером боснийских мусульман Церичем
не произошло. Мусульманская сторона все время выставляла свои условия и на
встречу так и не явилась, хотя ей надо было бы проехать расстояние всего в
несколько километров.
По инициативе российской и французской дипломатии в мае 1994 г. в Женеве
состоялась встреча глав дипломатических ведомств России, США, Великобрита¬
нии, Франции, ФРГ и представителей ЕС и ООН, на которой США склонились
к предложению европейских стран, поддержанному Россией, о разделе территории
Боснии и Герцеговины между ее этническими группами по формуле: 49%
территорий передать сербам, а 51% —созданной в марте 1994 г. мусульманско-
хорватской федерации. Такой подход требует больших уступок со стороны сербской
общины, которая контролирует ныне более 70% территории. Мусульманам же
предлагаемая им часть кажется слишком малой. К тому же они претендуют на
предоставление им права самим определить границы их* зоны.
Ведущие державы международного сообщества ведут бесконечные консульта¬
ции по боснийским проблемам. В начале июня 1994 г. удалось достичь соглашения
о прекращении огня между воюющими сторонами на один месяц: против большего
срока перемирия выступили мусульмане, мотивируя свою позицию т^м, что
сербы могут воспользоваться длительным временем для укрепления своего кон¬
троля над занимаемой ими территорией.
Растущая несговорчивость мусульманской общины имеет свои причины. Они
коренятся в политической поддержке, получаемой со стороны определенных
политических сил США и некоторых европейских стран, которые руководствуются
соображениями, далекими от югославского урегулирования. Примером могут
служить решения, принятые вначале сенатом (середина мая 1994 г.), а затем
палатой представителей (начало июня) американского конгресса в пользу отмены
Соединенными Штатами Америки в одностороннем порядке эмбарго на поставку
вооружений боснийским мусульманам. Такой курс не согласуется с позицией
администрации президента Клинтона. Характерен отзвук решения американского
сената в России: практически одновременно Государственная Дума проголосовала
за снятие эмбарго на торговлю с Югославией.
Любой костер догорает, если в него не подбрасывать сучьев. Предложения,
выработанные на встречах представителей России, США и европейских держав,
создают основу для налаживания переговорного процесса. Но это только начало,
за которым неизбежен длительный период согласования позиций сторон. Чтобы
пройти этот путь до конца, потребуются большие усилия. При этом важно
освободится от ряда неконструктивных подходов, затрудняющих достижение
урегулирования в Боснии и Герцеговине, и принять реалистический план действий
без патронирования той или иной стороны и без попыток осуществить надуманные
схемы, которые могут существовать только при условии постоянного присутствия
миротворческих сил. И надо помнить, что югославское урегулирование — только
часть общебалканских проблем, состояние которых также требует внимания.
32

© 1994 г.
И. н. И О н О В
ТЕОРИЯ ЦИВИЛИЗАЦИЙ:
ЭТАПЫ СТАНОВЛЕНИЯ И РАЗВИТИЯ
В последние годы в отечественной исторической науке получил распространение
взгляд, согласно которому современный кризис отечественной исторической те¬
ории, связанный с падением авторитета марксизма и теории формаций, может
быть преодолен при помощи цивилизационного подхода к развитию человечества.
Все более многочисленными становятся попытки превратить теорию цивилизаций
в методологическую основу изучения мировой и отечественной истории. Еще
решительнее этот взгляд утверждается в образовании: на исторических факуль¬
тетах вузов введен курс по истории мировых цивилизаций. Однако размах этой
практической деятельности находится в противоречии с недостаточной исследо¬
ванностью самой теории цивилизаций как предмета философского и исторического
знания, причин ее возникновения и закономерностей развития, пределов ее
применимости.
От теории цивилизаций зачастую требуют того, чего она дать не может:
готовых ответов на последние вопросы бытия, способности функционировать и
в качестве мировоззрения, и в качестве методологии истории, цельности и
непротиворечивости отдельных ее компонентов. Отсутствие общепризнанного
варианта понятия цивилизации порождает в системе образования спрос на ци¬
вилизационную эклектику, создание исторических концепций, механически со¬
бранных из разнородных элементов различных вариантов теории истории. Со¬
ответствуя задаче совмещения в учебном процессе представлений о линейно-
стадиальном характере исторического процесса и его локальных особенностях,
такие концепции часто не учитывают противоречий между входящими в них
элементами теории цивилизации и теории формаций, противостоящих друг другу
цивилизационных теорий. В итоге методологические конструкции, которыми
предлагается оперировать школьникам и молодым историкам, оказываются еще
более противоречивыми, чем отвергнутая теория формаций.
Понятие «цивилизация» уже утвердилось в идеологии и реально способствует
преодолению мировоззренческого кризиса. Но применение его в науке и обра¬
зовании должно стать более осознанным. Двигаясь в теоретическом поле проблемы
«цивилизации», мы должны учитывать опыт предшественников, различать этапы
развития теории цивилизаций, видеть способы разрешения ее современных про¬
блем.
В предлагаемой читателю статье делается попытка дать обзор становления
теории цивилизаций в XVIII—XX вв., обозначить основные этапы ее развития
и различия между ними, отметить основные идеи, привнесенные в теорию
цивилизаций тем или иным автором. Это поможет ответить на вопрос, возможно
ли и при каких условиях оперировать идейным наследием теории цивилизаций
как целым и облегчит ли это задачу реализации взаимодействия отдельных ее
вариантов.
По своему происхождению понятие «цивилизация» связано с понятием «граж¬
данский» (civilis) в его противопоставлении понятию «естественный» (naturalis).
Эта дихотомия впервые появилась в античной теории права и восходит к
«Никомаховой этике» Аристотеля. Она была развита в трудах философов-стоиков,
противопоставлявших в человеческой природе естественные и искусственные
начала. В эпоху Возрождения впервые появился глагол «цивилизовать», обозна-
2 Новая и новейшая история, № 4—5
33

чавший переход людей в истории от состояния невежества и дикости к граж¬
данскому» культурному и государственному состоянию. В XVII — первой половине
XVIII в. этот глагол получил широкое распространение в трудах английских и
французских философов-просветителей. В это же время акцент на противопо¬
ставление в понятии «гражданский» искусственного — естественному, природ¬
ному, начал под влиянием идеи «естественного права» сменяться «стягиванием»
вокруг понятия «гражданский» разных значений, что отражает обычно процесс
идеологизации понятий. У Д. Локка и Б. Спинозы в идее «гражданского общества»,
родственной понятию «цивилизация», уже соединены принципы разума и чело¬
веческой природы, естественного состояния и государства. Высшим законом
государства стал для них естественный закон, закон природы1.
Однако потребность в понятии «цивилизация» как центральном в теории
истории не возникала вплоть до середины XVIII в. Господствующим оставалось
средневековое понятие «христианский мир». Лишь кризис христианской идеологии,
секуляризация взглядов философов и историков привели к необходимости по¬
явления нового понятия, отражающего смысл истории. Этим понятием стал
термин «цивилизация», впервые появившийся у французского философа Мира¬
бо-старшего в 1756—1757 гг. в трактате «Друг людей».
Правда, понятие «цивилизация» было все еще тесно связано у него с пред¬
ставлением об облагораживающем влиянии на человечество христианской веры.
Но «стягиваемый» им круг значений постоянно рос. Уже в 60-е годы XVIII в.
под влиянием идей Ф. Вольтера господствующим стало представление о циви¬
лизации как процессе смягчения человеческих нравов и просвещения духа под
влиянием культуры. Из работ шотландского просветителя А. Фергюсона пришло
представление о цивилизации как способе обеспечения имущественных и личных
прав людей в государстве в. условиях высокого развития промышленности и
торговли, литературы и искусства. Появились представления о существовании
цивилизации в античном мире, в Китае, у арабов.
Однако высокая ценностная нагрузка понятия «цивилизация», его отождест¬
вление скорее с желаемым, чем наличным идеалом, резкое противопоставление
«цивилизации» эпохи Просвещения — «варварству» средневековья и других пе¬
риодов истории затрудняли применение этого понятия при анализе исторических
фактов. Особую трудность представляло то, что понятие «цивилизация» оказалось
связанным с внеисторическим. идеалом «человеческой природы», являвшимся, в
сущности, секуляризованной формой понятия Бога. Поэтому история функцио¬
нирования понятия «цивилизация» во второй половине XVIII — начале XIX в. в
рамках «философской истории», а затем и конкретно-исторических исследований —
это непрекращающиеся попытки его «историзации», развертывания во времени.
Так, у Вольтера идеализация представлений о «цивилизованных народах» и
«великих эпохах» цивилизации определила преобладание в этом понятии цен¬
ностного содержания над познавательным. История «варварства» и «цивилизации»
были им резко противопоставлены друг другу. В книге «Опыт о нравах» (1758 г.)
Вольтер отнес к «великим эпохам» цивилизации, когда в полной мере была
воплощена человеческая природа, лишь времена правления Александра Маке¬
донского, римского императора Августа, клана Медичи во Флоренции и Людовика
XIV во Франции 1 2. При этом объяснить появление «цивилизации» из «варварства»
Вольтер оказался не в состоянии.
Шаг вперед в развитии концепции цивилизации сделал А. Фергюсон, пока¬
завший в книге «Очерк истории гражданского общества» (1767 г.) становление
«цивилизации» как закономерный процесс, связанный с развитием промышлен¬
ности и торговли, накоплением богатств и появлением у людей досуга, позво¬
лившего заниматься науками и искусствами, совершенствовать нравы. Понятие
1 Moras J. Ursprung und Entwicklung des Begriffs der Zivilisation in Frankreich. 1756—1830. Hamburg,
1930, S. 6—7; B&ieton P. Histoire des mots: culture et civilisation. Paris, 1973, p. 33—37.
2 Voltaire. Essai sur les moeurs. Paris, 1962, p. XLIX—L.
34

«цивилизация» стало для него инструментом познания. Он видел отрицательные
черты цивилизации, связанные с деградацией господствующих классов в условиях
эксплуатации человека человеком. Фергюсон впервые поставил вопрос о невоз¬
можности перенести культурный опыт цивилизаций на не подготовленную для
этого почву, создав тем самым предпосылки для рождения идеи о множественности
цивилизаций3. Именно у Фергюсона мы находим первую целостную теорию
цивилизации.
Но в условиях господства в XVIII в. механистического детерминизма, идеи
целенаправленного необходимого развития, концепция развития цивилизации сразу
же приобрела детерминистские и телеологические формы. Это в первую очередь
было связано с выдвижением идеи прогресса как одного из свойств цивилизации
в работах французских философов-просветителей А. Р. Тюрго, во многом заимст¬
вовавшего идеи Фергюсона, и Ж. А. Кондорсе, придавшего в 1.794 г. теории прогресса
законченный характер. Идея поступательного развития цивилизации на пути к
полному воплощению человеческой природы и всеобщему счастью стала для Кондорсе
универсальной. Он распространил ее на всю историю человечества и впервые
заговорил о «начальном состоянии цивилизации», отнеся его ко времени первобытных
охотников и рыболовов. Эпоха варварства «исчезла». Цивилизация стала единственно
известным состоянием человечества. Высшим проявлением прогресса цивилизации
для Кондорсе была революция, социальный прогресс, ведущий к вынесенной в
будущее абсолютной цели — всеобщему равенству.
В условиях господства теории прогресса линейные представления об истории
оказались настолько сильными, что не позволяли всерьез говорить, как ранее,
о локальном разнообразии в рамках процесса цивилизации. Национальные куль¬
турные различия стали рассматриваться как второстепенные, связанные с осо¬
бенностями среды обитания, расы, культурной традиции. При этом потребности
исторического анализа находили воплощение в структурировании самого «про¬
цесса» цивилизации. Большое значение придавалось понятию «темп прогресса».
С учетом идей, составлявших содержание процесса цивилизации, Тюрго впервые
разделил его на три этапа. На первом из них, по его мнению, господствуют
представления о движущих миром сверхчеловеческих силах. На втором религия
подвергается критике, а главным предметом рассуждения философов становятся
находящиеся вне сферы опыта сущности. На третьем этапе ученые путем на¬
блюдения и анализа процессов в природе и обществе формулируют научные
законы. От этапа к этапу темп прогресса цивилизации возрастает 4. Впоследствии
эта схема была заимствована и развита французами: социалистом-утопистом
А. Сен-Симоном и родоначальником позитивизма О. Контом.
С этого времени началось постепенное слияние идей цивилизации и прогресса.
Внешне это выглядело как победа идей историзма, но на деле системообразующим
в концепции «прогресса цивилизации» было представление о вынесенной в
будущее цели истории, для обоснования существования которой исторические
события выстраивались в линейном порядке, а не соответствующие схеме отсе¬
кались 5. Это заметно искажало картину истории. Основанием теории цивилизаций
на этом этапе был не научный историзм, а идеология исторического оптимизма,
которая, как и всякая некритически воспринятая идеология, ограничивала воз¬
можности объективного научного познания.
Однако не все ученые поддались этому влиянию. Прежде всего речь идет о
философии истории немецкого философа И. Г. Гердера, который отрицал пря¬
молинейный прогрессизм. Признавая преемственное развитие культуры, Гердер
подчеркивал, что движущей силой истории является не поступательный рост
человеческих знаний, о чем писал Кондорсе, а противоборство в истории про¬
3 Ренев Е. Г. Историософская и социально-политическая мысль Адама Фергюсона. М., 1990.
Канд, дисс., с. 122—124, 135, 141, 170.
4 Кондорсе Ж. А. Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума. М., 1936, с. 17,
221; Тюрго А. Р, Ж. Избранные философские произведения. М., 1937, с. 59—63.
5 Pollard 5. The Idea of Progress. History and Society. London, 1968, p. 78; Moras J. Op. cit., S. 57.
2*
35

тивоположных культурных принципов, воплощенных в истории различных на¬
родов, каждому из которых свойственно стремиться к счастью и гуманности
только ему присущим путем. Стержневой идеей Гердера была мысль о невоз¬
можности уподобления одного народа другому и одной эпохи — другой. Их
качественное своеобразие, познать которое можно не чисто рационально, а при
помощи интуиции, он выражал в понятиях «дух народа» и «дух времени». Гердер
резко отрицал возможность мерить одну культуру меркой другой (например,
древнеегипетскую — меркой древнегреческой) и одну эпоху — меркой другой
(деспотическое государство. — меркой демократических ценностей). Большое место
в его взглядах занимала идея о географических предпосылках возникновения
локальных культур. При этом идея локальных культур и идея стадий развития
цивилизации у него не противостояли, а взаимно дополняли друг друга 6.
Правда, идеи Гердера долгое время оставались невостребованными. В то же
время одностороннее развитие теории цивилизаций по пути сближения с идеей
прогресса ставило ее под удар .критики. В теории цивилизаций не учитывались
циклические процессы в истории, о которых еще в первой половине XVIII в.
писал итальянский философ Дж. Вико. Игнорировалась ограниченность либе¬
ральных идеалов, являвшихся идеологической основой представления о цивили¬
зации. Демократическая критика этих идеалов в трудах Ж.-Ж. Руссо с самого
возникновения теории цивилизации поставила ее научную ценность под вопрос.
Противопоставление естественного и искусственного в этимологии понятий «граж¬
данский» и «цивилизация» было использовано И. Кантом, критиковавшим ис¬
кусственную, механическую цивилизацию как антитезу органически разбиваю¬
щейся, естественной в своих основах культуры. Вследствие этого противопостав¬
ление цивилизации и культуры стало традиционным для немецкого историзма.
Эти идеи были взяты на вооружение историками-романтиками XIX в., которые
использовали кризис исторического оптимизма и либеральных ценностей, порож¬
денный кровавыми событйями Великой французской революции, для критики идеи
цивилизации, делая упор на изучение культурных традиций. Вместе с тем у
историков-прогрессистов внимание с понятия «цивилизация» соскальзывало на по¬
нятие «общество». Даже восстановив свой идеологический авторитет и превратившись
в «национальную идею» Франции, понятие «цивилизация» продолжало терять пред¬
мет исследования, переживало кризис. Конкурирующие с ним за место центрального
понятия исторической науки менее идеологизированные и менее отягощенные цен¬
ностным содержанием понятия «культура» и «общество» все активнее претендовали
на его семантическое поле, вытесняя его из сферы науки в сферу идеологии.
Все это происходило в условиях окончательного слияния понятий «цивили¬
зация» и «прогресс», осуществленного французским историком Ф. Гизо в кнцге
«История цивилизации в Европе» (1829 г.). Гизо «перевернул» господствующее
представление о соотношении понятий цивилизации и прогресса, сделав последнее
основанием понятия «цивилизация». В результате идея прогресса, вычлененная
в свое время из понятия «цивилизация», поглотила его. Цивилизация была
сведена к двум «всеобщим фактам» — прогрессу общества и прогрессу человека.
Однако увидеть эти факты Гизо смог лишь в истории Европы, да и то не. всей.
За пределами его интересов остались не только «дикие» племена Африки и
страны Азии, но и аристократические республики Европы (такие, как Венеция),
ибо он не нашел там одного из перечисленных им признаков цивилизованных
народов, к которым относились свобода, духовность, общественные связи и
общественное развитие. В итоге у Гизо в центре внимания оказалась не столько
«цивилизация», сколько «общество», социальный прогресс. Проблемы природной
среды и культуры уходят в сторону. На смену им рождается интерес к социальной
среде и структуре общества, влиянию нашествий извне и классовой борьбе 7. * S.
6 Жирмунская Н. А. Историко-философская концепция И. Г. Гердера и историзм Просвещения.
XVIII век, вып. 13. Л., 1981, с. 94—100.
1 Гизо Ф. История цивилизации в Европе. СПб., 1905, с. 10, 24—27, 42; Moras J. Op. cit.,
S. 82—85.
36

Однако пик влияния идеи прогресса как безусловной ценности, характерный
для эпохи Просвещения, был в это время уже пройден. После Великой французской
революции слияние идей цивилизации и революции, которое предлагал Кондорсе,
стало невозможно. Безудержный исторический оптимизм изжил себя, и это
отразилось на переосмыслении понятия «цивилизация». Свой вклад в него внесли
философы-романтики. Еще в 1810 г. французский философ Л. Г. А. де Бональд
развел понятия культуры как благовоспитанности (politesse) и цивилизации,
связав первое со стремлением к роскоши и беспорядку, а второе — со стремлением
к порядку, совершенствованием законов 8.
Развитием той же тенденции стала эволюция понятия «цивилизация» в рамках
социологии позитивизма. Правда, представления о цивилизации у О. Конта были
близки взглядам Гизо. Конт охарактеризовал цивилизацию как естественный
закон развития человечества, проявлением которого в «социальной статике» он
считал закон соответствия между государственным строем и «состоянием циви¬
лизации», т. е. нравами и идеями общества, а в «социальной динамике» — закон
трех стадий развития цивилизации: теологической, метафизической и позитивной.
Главной задачей для Конта было при этом не выяснение влияния «состояния
цивилизации» на государство и общественные отношения, а «определение на¬
правления развития современной цивилизации», т. е. утверждение принципа
общественного прогресса. Но в поздних трудах Конта наряду с поиском форм
взаимодействия идей прогресса и порядка растет интерес к структурным взаи¬
мосвязям в обществе 9 *.
Однако в середине XIX в. мелкие уступки идее «порядка» уже не решали
проблемы. Революции 1848—1849 гг. породили кризис ценностей модернизации,
по сравнению с которым критика просветительских идей романтиками казалась
непринципиальной. Терпело крах представление о возможности достижения сво¬
боды и счастья всех людей в результате воплощения либеральных ценностей,
одной из которых являлась «цивилизация». Родился социал-дарвинизм. В этих
условиях стало невозможно основывать познание истории на внеисторическом,
вневременном идеале. Оправдание понятию «цивилизация» стали искать в истории,
а не вне ее. Представление о цивилизации как прогрессе сменилось восприятием
цивилизации как эволюции. Это было серьезным новшеством. Детерминизм
продолжал господствовать в исторической теории, но постепенно уходил теле-
ологизм, ориентация на определенную внеисторическую цель, идеал.
Так завершился первый этап развития теории цивилизации (середина XVIII
— середина XIX в.), для которого были характерны безоглядный исторический
оптимизм, тенденция к сближению идей цивилизации и прогресса, линейно-ста¬
диальная характеристика цивилизации, неразвитость представления о локальных
цивилизациях. Понятие «цивилизация» употреблялось тогда почти исключительно
в единственном числе. Это — наиболее архаичная часть идейного наследия теории
цивилизаций, неоднократно подвергавшаяся критике. Родственная ранней теории
цивилизаций линейно-стадиальная версия истории разрабатывалась в СССР в
1980-х годах, когда советские философы пытались «подпереть» идеей цивилизации
теорию формаций ,0.
Дело в том, что марксизм, являясь формой реакции на кризис ценностей
модернизации, сумел сохранить исторический оптимизм Просвещения и раннего
либерализма, являвшиеся основанием для линейно-прогрессистских схем теории
цивилизации. Он сделал это, механически сменив объект исторических ожиданий,
с которым связывалась идея прогресса: вместо «третьего сословия» таким объектом
стал идеализированный пролетариат. Понятие «цивилизация», тесно связанное
с идеалами либерализма, при этом превратилось в антиценность и было отброшено.
Ему было противопоставлено как подлинно научное понятие «формация». В
8 Bonald L. G. A. de. Oeures, t. III. Paris, 1819, p. 499.
9 Социология Конта в изложении Риголажа. СПб., 1898, с. 153, 180—181, 322—323.
,0См. сборники: Цивилизация и социальный прогресс. M., 1983; Цивилизация: теория, история,
современность. М., 1989.
37

последнем анализ духовных факторов прогресса, характерный для большинства
теорий цивилизации, был замещен анализом преимущественно материальных
факторов прогресса. Но линейно-стадиальная логика исторического мышления в
теории формаций сохранилась. Глубинное сходство стадиальной теории формаций
и стадий развития цивилизации Тюрго — Конта, заимствование Ф. Энгельсом
схемы: дикость — варварство — цивилизация у А. Фергюсона (через Г. Т. Мор¬
гана) подтверждают родственность этих идей. Критика Энгельсом эксплуататор¬
ской «цивилизации» относится к форме, а не к сущности исторической теории 11.
При этом детерминизм и телеологизм «исторического материализма» резко за¬
трудняют взаимодействие этой части марксистских идей с более развитыми
теориями цивилизаций, относящимися к последующим этапам ее развития во
второй половине XIX — в XX в. и основанными на частичном или полном
преодолении наследия ранней теории цивилизации.
Главной тенденцией развития теории цивилизаций во второй половине XIX в.
было продолжение ее социологизации. Особенности цивилизационного качества
истории стали видеть в предопределенности исторического развития географической
средой. Бурное развитие естественных наук и претензии позитивизма на общенаучный
характер возродили стремление к историческому синтезу, параллельному изучению
природных и общественных процессов, характерное еще для Гердера. Новым ос¬
нованием для этого стали работы классика английского позитивизма Г. Спенсера,
с которым в теорию цивилизации приходит идея о развитии структуры общества
в процессе его приспособления к окружающей среде.
При этом Спенсер различал «начальное состояние цивилизации», для которого
характерна «неопределенная однородность» общества, и «развитую цивилизацию»,
которой свойственна «определенная разнородность» общества, т. е. разделение
труда. Кроме этого, он заложил основания концепции о наличии нескольких
типов сознания: от первобытного до современного. Спенсер указывал на развитость
у нецивилизованного человека «простых» чувств и способностей (наблюдатель¬
ности, ловкости и т. п.) и неразвитость у него свойственных цивилизованному
человеку «сложных» способностей (прежде всего рационального мышления) и
«воспроизведенных» чувств, основанных на саморефлексии, оценке своих действий.
Среди многообразия цивилизованных обществ Спенсер выделил общества,
ориентированные на приспособление к внешней, прежде всего политической
среде, включающие милитаризованные общества Востока, античности, средневе¬
ковой Европы, а также общество, ориентированное на свою «внутреннюю среду»,
удовлетворение потребностей людей,— промышленное общество современной Ев¬
ропы. Это деление восходит к концепции Фергюсона, различавшего тупиковую
«цивилизацию» античности и «цивилизованность» современной ему Европы как
предпосылку неограниченного развития. Спенсер отмечал, что «милитаризм»
порождает политический деспотизм, «принудительную кооперацию» и препятст¬
вует прогрессу цивилизации, в то время как «индустриализм» порождает демок¬
ратию и свободную кооперацию людей, способствует развитию цивилизации ,2.
Однако ценности «прогресса цивилизации» уже перестали быть для Спенсера
самодовлеющими. По сравнению с Контом он сделал еще один шаг от идеи
прогресса, как ее понимал Кондорсе. Спенсер подчеркивал, что эволюция обществ
ограничена во времени. Достигнув равновесия со средой, общество перестает
развиваться (по Конту, наступает стадия «порядка»). Но этим дело не ограни¬
чивается. Следующей необходимой стадией общественного развития является
упадок, разложение. Вследствие этого исторический процесс у Спенсера приоб¬
ретает волнообразный («ритмический») характер. При этом ограничивается зна¬
чение различий между цивилизованным и «диким» человеком. В частности,
Спенсер признавал высокие моральные качества «нецивилизованных» людей ,3. * 12
"Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 173—178.
12Философия Герберта Спенсера в сокращенном изложении Г. Коллинза. СПб., 1898, с. 20, 28,
360, 369, 403.
,3Там же, с. 38—39, 288, 399.
38

В Англии идеи, близкие идеям Спенсера, развивал историк-позитивист
Г. Т. Бокль. В книге «История цивилизации в Англии» (1861 г.) он попытался
доказать, что изучение взаимодействия человека с окружающей его, прежде
всего географической, средой позволяет понять общественные отношения и куль¬
туру данного народа в их существенных чертах. Рассматривая отношения субъекта
и среды деятельности, Бокль выделил две модели взаимодействия человека и
природы, активную и пассивную: «человека, действующего на природу», и «при¬
роду, действующую на человека». Первая модель, по мнению Бокля, характерна
для современной Европы, где господствует линейная, поступательная форма
развития общества, где «возникло все, что достойно имени цивилизации», а
вторая — для «односторонних и неправильных», развивающихся преимущественно
циклически цивилизаций Азии, Африки и доколумбовой Америки. В итоге, по
Боклю, лишь в Европе сложились условия для создания положительных обще¬
ственных ценностей: осознания ценности человеческого труда, человеческой лич¬
ности, частной собственности и демократии. Для неевропейских цивилизаций,
составляющих большинство в мире, но не отражающих подлинную сущность
исторического процесса, характерно доминирование антиценностей: пренебреже¬
ние трудом и личностью человека, рабство, нищета и деспотизм |4.
Однако, поставив под сомнение идею о бесконечном прогрессе человечества,
позитивизм не мог долго сохранять и идею о единых для всей истории критериях
цивилизации, о линейном характере исторического процесса. Все большее влияние
на теорию истории в Англии и Франции оказывала «периферийная» немецкая
историческая школа, исповедовавшая принцип индивидуальности исторических
событий и явлений.
До середины XIX в. в Германии господствовала линейная концепция истории
Г. Гегеля. Но уже в 1857 г. появляется книга историка Г. Рюккерта «Учебник
всемирной истории в органическом изложении», автор которого сделал реши¬
тельный шаг в сторону гердеровской модели истории. Рюккерт заявил, что
«историческая действительность не может быть логически правильно расположена
в виде одной линии». История способна осуществляться только в индивидуальной
форме «культурных типов», или «культурно-исторических организмов». Так ро¬
дилась идея о множестве локальных цивилизаций. Подчеркнем, что у Рюккерта
речь идет не о народах, этносах, как у Гердера, а об объединенных родством
культур блоках мировой истории, которые могут состоять как из одного народа,
так и из несколькцх народов ,5.
В отличие от истории человечества «культурные типы» преходящи, ограничены
местом и временем своего существования. Их развитие вписывается не в одно¬
линейную непрерывную, а многолинейную дискретную модель истории. Объек¬
тивным доказательством существования множественности цивилизаций Рюккерт
считал невосприимчивость Китая к западной культуре. Он указывал, что военные
завоевания и политическое влияние стран одного «культурного типа» могут иметь
успех и быть долговечными только при условии внутренней открытости навстречу
им стран другого «культурного типа» (в предельном случае — их готовности
сменить культурный тип, что проявляется в отказе от своей религии) |б. В конце
60-х годов XIX в. эти идеи были переосмыслены в позитивистском духе русским
ученым Н. Я. Данилевским.
Влияние взглядов Гердера росло и во Франции. Уже в первой половине XIX в.
мы находим у историков Э. Кине и Ж. Мишле идеи о преобладающем влиянии
религии, «культурной кристаллизации сил нации», на историю страны. Усили¬
валось внимание к ценностным ориентациям отдельных культур, их влиянию
на формы общества и государства. Во второй половине столетия это помогло
историку-позитивисту И. Тэну, оставаясь в рамках «географического дстерми-
Бокль Г. Т. История цивилизации в Англии. СПб., 1906, с. 19—31, 50—58.
15Ruckert Н. Lehrbuch der Weltgeschichte in Organischer Darstcllung, Bd. 1—2. Leipzig, 1857; Bd.
1, S. 96.
16Ibid., Bd. 1, S. 64, 92—93; Bd. 2, S. 479, 481—483.
39

низма», уйти от соблазна поиска единообразия в истории и сосредоточиться на том,
как конкретно «люди того времени понимали счастье, бедствие, любовь, веру, рай,
суд, все великие интересы человеческой жизни». Тэн впервые попытался связать
идею «духа народа» с преобладанием определенного художественного стиля, проложив
дорогу исследованиям американского культуролога XX в. А. Крёбера |7.
Действуя в русле этой традиции, французский социолог Э. Дюркгейм дал
наиболее завершенное представление о множественности локальных цивилизаций
в теории позитивизма. На рубеже XX в. в книге «Метод социологии» он заявил
о невозможности выделить «лишь один масштаб для определения полезности
или вредности социальных явлений», единый критерий цивилизации. Он резко
критиковал философов, пытавшихся, вслед за Контом, продолжать строить ли¬
нейно-стадиальные концепции мировой истории. Не отвергая до конца идею
«прогресса цивилизации», Дюркгейм существенно дополнил ее концепцией «со¬
циальных видов», по сути дела, представлявших собой локальные цивилизации.
«Таким образом,— писал он,— историческое развитие теряет идеальное и упро¬
щенное единство, которое ему приписывали; оно распадается, так сказать, на
массу обломков, которые не могут прочно соединиться друг с другом, потому
что существенно отличаются друг от друга... Последовательный ряд обществ не
может быть изображен геометрической линией, он скорее похож на дерево, ветви
которого расходятся в разные стороны» ,8.
Дюркгейм нанес смертельный удар представлению о единой «цивилизации» в
истории, решительно разделив познавательное и ценностное значения понятия «ци¬
вилизация». Он подверг критике идею о связи «прогресса цивилизации» с приростом
человеческого счастья, господствовавшую в литературе от Кондорсе до Спенсера.
Дюркгейм считал, что «цивилизация» — не более чем отражение процесса
разделения труда в обществе. Причем она не приносит счастья человеку, а лишь
возмещает отчасти ею же нанесенные потери. (Затем эта мысль была развита
3. Фрейдом и его последователями в идее «неврозов цивилизации».) Идеал
цивилизации, ценностная сторона этого понятия, имеет, по мысли Дюркгейма,
ограниченное значение. Осуществление этого идеала, достижение более высокой
ступени цивилизации, чем та, которой требуют условия окружающей среды,
способно, по его мнению, ввести общество в болезненное состояние, чреватое
ценностной дезориентацией населения и ростом числа самоубийств ,9. Идеи Дюркгейма
легли в основу исторической концепции первого поколения руководителей
французского исторического журнала «Анналы» — М. Блока и Л. Февра — и
оставались актуальными при изучении истории цивилизаций в течение всей
первой половины XX в.
В марксистской теории истории тенденции, сходные с поздним позитивизмом,
наблюдаются в стремлении К. Маркса к изучению общества как системы, а
общественного производства — как отношения человека с окружающей средой.
При этом на первый план выдвигались «телесная организация» людей и природные
условия их деятельности — «геологические, оро-гидрографические, климатические
и иные», которые определяют «все дальнейшее развитие — или отсутствие раз¬
вития — в истории» 20. В теории формаций эти тенденции проявились в учении
об азиатском способе производства. Здесь марксизм ближе всего подошел к
позитивистской теории цивилизаций. Однако не случайно, что стремление Маркса
к историческому синтезу не было реализовано на практике, а советские марксисты
60—70-х годов, фактически заимствуя идеи Бокля (или Дюркгейма), при этом
отрицали значимость учения о вокальных цивилизациях 21.
пМишле Ж. Народ. М., 1965, с. 139—140; Тэн И. Философия искусства. М., 1933, с. 7, 55—56,
132—133.
^Дюркгейм Э. О разделении труда. Метод социологии. М., 1991, с. 426, 473, 481—482, 507.
|9Там же, с. 314—315, 317.
1QMapKC JC и Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 19.
^Маркарян Э. С. О концепции локальных цивилизаций. Ереван, 1962; его же. О генезисе
человеческой деятельности и культуры. Ереван, 1973.
40

Но в целом возможности позитивистского подхода к изучению истории ока¬
зались к этому времени исчерпанными. Развитие кризиса ценностей модернизации
на рубеже XIX и XX вв. значительно подорвало не только исторический оптимизм,
но и веру в связность и единство истории, возможность ее рационального
познания. Пессимизм А. Шопенгауэра дал плоды в виде иррационализма Ф.
Ницше и «философии жизни», определивших духовную атмосферу перехода к
качественно новой, постмодернистской эпохе, сменившей сами основания цен¬
ностных ориентаций культуры.
Поэтому рубеж XIX и XX вв. представляет собой также завершение второго
этапа в развитии теории цивилизаций (вторая половина XIX в.). Эта граница
отделяет господство в теории истории второй половины XIX в. представлений о
целостности и связности истории, принципиальной совместимости логического и
исторического подходов к ее изучению, преобладание анализа причинно-следст¬
венных связей в истории — от периода господства в XX в. представлений о
разнонаправленности и дискретности исторического процесса, о наличии позна¬
вательного, эпистемологического барьера между логическим и историческим,
преобладания внимания к мотивационным связям в истории, порожденным не
объективными факторами, а различиями мировоззрений в разных культурах. На
этом рубеже угасло стремление к выявлению законов истории. Зато история
локальных цивилизаций стала самостоятельным предметом исторического ис¬
следования.
Изменились сами стимулы к созданию новых разработок теории цивилизации.
В XX в. их появление неизменно связано с опытом поражений. «Великие теории
цивилизации» XX в. рождало великое разочарование философов и историков в
перспективах развития европейской цивилизации и борьба с этим чувством.
М. Вебер перед лицом кризиса рационализма анализировал предпосылки и
тупики рационализации в истории различных стран, О. Шпенглер своей теорией
«высоких культур» ответил на кризис ценностей европейской культуры нового
времени, А. Дж. Тойнби обобщал опыт краха мировых империй перед лицом
кризиса Британской империи, Ф. Бродель искал утешения в остановившемся
времени традиционной народной культуры в условиях военного поражения Фран¬
ции в начале второй мировой войны (его теория была создана в нацистском
концлагере). В каждом из этих случаев разочарование в современности имело
плодотворный результат: оно обеспечивало историку взгляд на свое общество
как бы со стороны, включало в его исторический кругозор опыт других народов.
При этом идея множественности цивилизаций не только допускалась — она
приобретала особое ценностное значение. Наличие множества цивилизаций трак¬
товалось в качестве множества путей выхода из кризиса, множества путей
дальнейшего развития человечества.
Доминирующим в теории цивилизаций XX в. стало представление о циви¬
лизациях как о локальных социокультурных системах, порожденных конкретными
условиями деятельности и мировоззрением людей, населяющих данный регион
и определенным образом взаимодействующих между собой в масштабах мировой
истории. Идея «мировой цивилизации» если и встречается теперь, то только как
производное от идеи взаимодействия разных цивилизаций, но не образец, по¬
зволяющий делить цивилизации на «правильные» и «неправильные». Идеал
«цивилизации» окончательно перемещается из области науки в область идеологии.
«Монистическая» концепция цивилизации сменяется «плюралистической».
Правда, кризис рационализма не исключал стремления философов и ис¬
ториков к познанию истории как целого, преодолению барьера между логи¬
ческим и историческим, к рациональному объяснению идущих в истории
процессов. Но господствующим стало представление о том, что конституиро¬
вание истории как целого, соединение логического и исторического не про¬
исходит автоматически, что для этого нужна определенная методологическая
процедура.
В связи с этим из философии истории и социологии знания выделяется соб¬
41

ственно методология исторической науки. Появляется и развивается представление
о границах исторического знания.
Другой вопрос, насколько сознательно решались эти проблемы в рамках самих
«великих теорий цивилизаций» XX в. Такое решение требовало широкого фи¬
лософско-методологического мышления, на уровень которого способными под¬
няться оказывались не все. Некоторые историки и философы по разным причинам
принципиально отвергали необходимость рациональной методологии истории.
Поэтому часть теорий цивилизации нашего века парадоксальным образом осталась
на уровне философии истории века прошлого или же имела своим результатом
лишь изменения в методике исторического исследования, не сумев дать обще¬
значимых результатов для развития методологии исторического познания.
Однако в отдельных случаях методологические принципы были разработаны.
Наиболее ярким примером такого рода является историко-социологическая кон¬
цепция классика немецкой теории истории Макса Вебера, сложившаяся в первые
десятилетия XX в.
Вебер видел сложные проблемы, встававшие перед историком, стремившимся
изучать исторический процесс в его многообразии, ограниченность возможностей
объективистского подхода к теории цивилизаций. Уже в конце XIX в. стало
ясно, что объяснить разные ценностные ориентации различных цивилизаций с
позиций географического и экономического детерминизма (как это делали Бокль
и Маркс) невозможно. Связь между формой удовлетворения материальных по¬
требностей людей и их ценностными ориентациями оказалась весьма условной.
На это указывал уже немецкий историк И. Г. Дройзен. Занимаемые цивилиза¬
циями «экологические ниши» (материальные условия существования людей)
были достаточно «широки» для появления разных ценностных ориентаций. В
результате идея географического детерминизма была вытеснена идеей поссиби-
лизма, представлением о пределах, допускаемых внешними условиями для вос¬
производства определенных ценностных ориентаций. У Вебера этот подход воп¬
лотился в понятие «предельные потребности», характеризующее потребности,
неудовлетворение которых грозит вымиранием популяции. Активной силой в
истории при этом выступало уже не взаимодействие человека со средой его
обитания, а ценностные ориентации культуры.
Отказ от строго объективистского подхода, подразумевающего наличие законов
исторического развития, в свою очередь подорвал престиж объяснительного прин¬
ципа изучения истории, господствовавшего в англо-французской историографии
XVIII—XIX вв. Все большее значение стал играть герменевтический («понима¬
ющий») принцип ее изучения, который в XIX в. разрабатывался немецкой
культурологией. Большую роль в его развитии сыграли В. фон Гумбольдт, Ф.
Шлейермахер, В. Дильтей и др. Этот принцип предполагал не анализ объективных
причин деятельности, а анализ субъективных мотиваций деятельности, связанных
с мировоззрениями различных культур. При этом остро вставала проблема
столкновения мировоззрений исторического индивида и самого историка, проблема
условности того категориального аппарата, при помощи которого исторические
факты вводятся в контекст современной исторической науки.
Теперь в логике исторического исследования надо было сочетать по меньшей
мере две не зависимые друг от друга логики: логику связей между явлениями
и событиями в рамках ценностного мира той или иной цивилизации, того или
иного исторического времени — и логику мировой истории, воплощенную в той
перспективе, в которую помещает исторический факт последующее историческое
развитие. В этих условиях требовалось еще и сохранить объективность истори¬
ческого исследования, ибо ее утрата подрывала статус истории как науки. Для
этого надо было установить меру возможной объективности как восприятия
исторических явлений в их индивидуальности, так и теоретического анализа
исторического процесса в его перспективе.
Вебер решал эту проблему при помощи представления об «идеальных типах»
как форме преломления исторической реальности в сознании историка, компро¬
42

мисса между ценностными ориентациями и логикой деятельности субъекта ис¬
торической деятельности и субъекта исторического познания. Это позволяло ему
сочетать идею множественности ценностных ориентаций локальных цивилизаций,
выраженных в заданной религиозными взглядами хозяйственной этике, с идеей
об общем эволюционном развитии человечества по пути рационализации чело¬
веческой деятельности. Взаимодействие ценностных ориентаций и форм удов¬
летворения материальных потребностей Вебер анализировал с учетом домини¬
рования первых, посредством определения господствующего характера практики
местной религии: ритуально-культового, аскетически-деятельного, мистико-со¬
зерцательного, интеллектуально-догматического. Каждому из этих типов дея¬
тельности соответствовал свой носитель веры и идеал мирской деятельности,
различные в Индии, Китае, арабском мире и Европе. Этим идеалом определялись
формы власти, общественное устройство, экономические отношения. Однако все
религии в той или иной форме стремились «просветлить» или «упорядочить»
мир, что соответствовало общему для всех идеалу рационализации 22.
Стремление Вебера сочетать идеи неокантианства и позитивизма, представ¬
ления об индивидуальности исторических явлений и целостности исторического
процесса в рамках единого «поля легитимного соперничества» исторических
теорий оставляло место для познавательных противоречий, вызвавших критику
как с той, так и с другой стороны. Но познавательный импульс веберовской
мысли породил целую школу в теории цивилизаций. Ее крупнейшие представители
— немецкий философ-экзистенциалист К. Ясперс, выдвинувший идею о духовной
революции «осевого времени» (VIII—V вв. до н. э.) как пороге в преемственности
мирового цивилизационного развития, и израильский социолог С. Н. Айзенштадт,
развивший социологический и герменевтический анализ различий «осевых» и
«доосевых» цивилизаций. Предметом исследования здесь была воспринимаемая
в различных цивилизациях мера напряженности между земным и .небесным
порядком и формы институционализации способов преодоления или уменьшения
этого напряжения. Развитие Айзенштадтом веберовской теории цивилизаций
стало заметным явлением в рамках «веберовского ренессанса» 80—90-х годов
XX в.23 *.
Однако обычно историки цивилизаций XX в. стремились преодолеть обозна¬
ченные Вебером противоречия и сложности теории исторического познания, делая
односторонний акцент либо на герменевтическом восприятии фактов истории в
их культурном контексте, либо на анализе априорной логики истории. Часто
возникавшие познавательные противоречия они вообще стремились не замечать.
С этим связана недолговечность авторитета отдельных «великих теорий циви¬
лизаций» в XX в.
Примером одной из них является теория цивилизаций, или «высоких культур»,
О. Шпенглера. В его книге «Закат Европы» (1919 г.) исторические категории и
связи между ними поданы нарочито иронически, в позитивистской форме, за¬
имствованной из теории Дюркгейма, принципиально отвергаемой автором. В эту
форму Шпенглер вложил совершенно иное содержание. Тем самым роль’исто¬
рической теории, объяснения истории снижается до уровня суммы метафор, не
имеющих объективного научного значения. Ведь главное свойство «высоких
культур», по Шпенглеру,— их взаимонепроницаемость, ограниченность наблю¬
дателя, находящегося в любой из них, собственным «культурным горизонтом».
Цивилизации представлены у Шпенглера как отдельные «организмы», име¬
ющие собственную судьбу. Они делятся на два разряда: культуры, существующие
22Гайденко П. П., Давыдов Ю. Н. История и рациональность. Социология Макса Вебера и
веберовский ренессанс. М., 1991, с. 50—61, 103—107; Смоленский II. И. К критике концепции
Макса Вебера о природе исторического познания.— Новая и новейшая история, 1985, № 3; Моммзен
В. Макс Вебер и историческая наука.— Новая и новейшая история, 1990, № 4.
^Eisenstadt 5. N. A Sociological Approach to Comparative Civilizations. Jerusalem, 1986; Ясперс IC
Смысл и назначение истории. М., 1991; Патрушев А. И. Ренессанс Макса Вебера: истоки, дискуссии,
тенденции.— Новая и новейшая история, 1993, № 1.
43

около 1 тыс. лет, и «высокие культуры», существующие около 3,5 тыс. лет. В
ходе своего развития «высокие культуры» проходят четыре этапа: скрытый
(первобытно-духовный), этап раскрытия (с вычленением формы культуры), этап
самореализации (когда рождаются народы, языки, искусство, государство и наука)
и этап окостенения, собственно «цивилизации» в кантовском смысле (когда из
культуры уходит живая идея и она сводится к сумме технических приемов и
навыков). Цивилизации характеризует системность, внутренняя связность. Ос¬
новываясь на этом предположении, Шпенглер строит «гомологические ряды»
культур, сравнивая друг с другом стадиально одновременные и типологически
однородные проявления аполлонической культуры античности, фаустианской
культуры Западной Европы и других «высоких культур». Одним из интересных
наблюдений Шпенглера была характеристика им «магической» культуры, поя¬
вившейся вследствие некритического усвоения новой культурой традиций старой
(например, арабской мусульманской культурой — наследия Вавилона). Это лишает
культуру возможности самостоятельного развития, раскалывает цивилизацию на
два противостоящих друг другу культурных мира, делает фиктивной общественную
структуру, противопоставляет действительную жизнь — чувству жизни 24.
Несмотря на ироническое отношение Шпенглера к «объясняющим» схемам и
стремление исследовать цивилизации в их индивидуальности, логика сравни¬
тельного изучения цивилизаций привела его к созданию одного из вариантов
позитивистской по сути философии истории. Результат получился обратным
замыслу. Не случайно поэтому, что в американской неоэволюционистской ис¬
ториографии была воспринята по преимуществу позитивистская форма концепции
Шпенглера, а его последователям в Германии приходится специально реставри¬
ровать представление о его первоначальном проекте 23.
В теории цивилизаций А. Тойнби акцент на «объяснении» сделан сознательно.
Но при этом автору в его фундаментальном двенадцатитомном труде «Постижение
истории» (1934—1961 гг.) пришлось опираться на внешние, внеисторические
факторы, такие, как вера в Бога. Недаром сочинение Тойнби называют «теологией
истории». Внешние скрепы позволяют историку обосновать свою веру в цельность
и связность процесса истории, являющейся, в сущности, диалогом между человеком
и Богом, веру в ее благополучное разрешение, позволяют развернуть доказа¬
тельство органического, системного характера цивилизаций, представление о
котором было только постулировано Шпенглером. При этом стремление к «по¬
ниманию» субъектов истории у Тойнби отсутствует почти полностью. Его отно¬
шение к мировоззрению других цивилизаций характеризуют методологический
презентизм, ориентация на современные формы сознания. Обосновывая свой
подход, Тойнби указывал, что главное в его теории цивилизаций как блоков
мировой истории — не столько познавательная, сколько социально-ориентирую-
щая функция в стремительно развивающемся многообразном мире, достоверно
и полноценно познать который мы не в состоянии * 26 .
Во взглядах Тойнби спенсеровская концепция приспособления общества к
среде обитания получила универсальный смысл. Формула «вызов и ответ» стала
основой теории истории, отражением процесса воспроизводства цивилизаций в
их взаимодействии с разнообразным окружением: природной средой, культурными
предшественниками, варварскими племенами. Противоречие общества и среды
рождает «внутренний творческий импульс» — главный фактор развития цивили¬
зации. Однако этот импульс может и не родиться. В таком случае появляются
«абортивные» или «задержанные» в развитии цивилизации. Реализации творче¬
uSpengler О. The Decline of the West, v. 1—2. New York, 1926; v. 1, p. 106, III, 178, 183—184,
341—344; v. 2, p. 189—195, 238, 241.
^he Boundaries of Civilizations in Space and Time. New York, 1987, p. 30—31; Spengler heute.
Sechs Essays. Munchen, 1980, S. 134—135.
26Toynbee A. J. Experiences. London, 1969, p. 85—87; Toynbee on Toynbee. New York, 1974, p. 74;
Хачатурян В. M. Проблема цивилизации в «Исследовании истории» А. Тойнби в оценке западной
историографии.— Новая и новейшая история, 1991, № 1.
44

ского импульса служит заимствование обществом духовных достижений творче¬
ского меньшинства, совершающего процесс «ухода» и «возврата», разрыва с
господствующей традицией и возвращения в общество нового культурного бо¬
гатства. Эта идея родственна идее «осевого времени» Ясперса и разрабатывается
на том же материале.
В процессе развития цивилизации духовная элита, получившая власть, од¬
нажды оказывается неспособной ответить на вызов среды и, не желая терять
свое господствующее положение, превращается из творческого меньшинства в
правящее меньшинство, навязывающее свою власть силой. Это ведет к надлому
цивилизации и в несколько этапов приводит ее к кризису. Временному обновлению
общества способствует взаимодействие цивилизации (в терминах Тойнби) с
«внешним и внутренним пролетариатом», т. е. варварским окружением и экс¬
плуатируемыми массами. Это придает государству характер мировой империи,
а верованиям — характер мировой религии. Одним из результатов кризиса ло¬
кальной цивилизации является возникновение вселенской церкви, которая ста¬
новится основой развития мировой цивилизации. Однако подлинная ценность
для Тойнби — не цивилизация сама по себе, а вселенская церковь в ее развитии,
как духовная общность людей, воссоединяющая их с Богом 27.
Как для историка-эмпирика для Тойнби было важно точно определить количество
цивилизаций, в том числе достигших полного расцвета и неразвившихся, выявить
формы связей между ними. В его концепции впервые появляется тщательно раз¬
работанная классификация цивилизаций, включающая первоначально 21 цивили¬
зацию, а затем, к концу работы над этой темой, 13 основных и 24 цивилизаций-
спутников, «абортивных» или задержанных в развитии цивилизаций. Они связаны
между собой пятью различными способами, в частности через духовное родство.
В американской теории цивилизаций классификация цивилизаций преврати¬
лась в особую тему для размышлений. Сходные с Тойнби идеи развивали также
американский историк Ф. Бэгби и австрийский историк О. Андерле 28.
Наиболее влиятельным выразителем современных представлений о цивили¬
зации является французский исторический журнал «Анналы», на протяжении
более чем 60 лет, с 1929 г., разрабатывавший эту тему. Можно сказать, что со
времен «философской истории» XVIII в. ни одно из направлений теории циви¬
лизации не оказывало такого влияния на развитие практической историографии.
Популярность школы «Анналов» связана прежде всего с тем, что входящим в
нее историкам впервые удалось осуществить широкомасштабный исторический
синтез, обогатить историю сведениями из самых разных наук: географии, почво¬
ведения, климатологии, биологии, демографии, медицины, психиатрии и т. п. Тем
самым для историков открылись новые пласты источникового материала. Изучение
исторических типов ментальности позволило историкам «Анналов» широко при¬
менить «понимающие», герменевтические методы изучения истории.
Однако, будучи историками-практиками, основатели «Анналов» М. Блок и
Л. Февр с подозрением относились к философии и теории познания. При этом
познавательные противоречия обходились, а не преодолевались. Слабо был развит
понятийный аппарат. Применительно к школе «Анналов» скорее можно говорить
о «цивилизационном подходе», чем о теории цивилизаций. Февр писал о «ци¬
вилизации групп, племен, наций, даже континентов», а также о межконтинен¬
тальной и мировой цивилизации. Под цивилизацией он и Блок имели в виду
социокультурную целостность произвольного масштаба, воплощенную в образе
жизни и типе ментальности, которые в свою очередь нс жестко («поссибилистски»)
связаны с естественно-географической, демографической и социально-политиче¬
ской средой, хозяйственно-экономическими и политическими способами выжи¬
вания в условиях этой среды 29.
21Тойнби А. Дж. Постижение истории. Сб. М., 1991, с. 283—288, 338—358.
2УГам же, с. 7, 77—79; The Boundaries of Civilizations..., p. 23—29, 32—58.
2<iFebvre L. Combats pour 1’histoire. Paris, 1946, p. 35—37; Bloch M. La societe feodale. Paris,
1968.
45

Второе поколение школы «Анналов», лидером которого был Ф. Бродель,
стремилось с более ясно осознанных структуралистских позиций схватить характер
цивилизации в структуре «целостного исторического факта» — любого предмета,
события, отношения, в котором отразились ценности и мировоззрение данной
цивилизации. «Реестр» этих проявлений давал полное представление о «мате¬
риальной цивилизации» — медленно эволюционирующей системе ментальных
структур и культурных традиций, существующих в тесном взаимодействии с
бытом человека, формами его приспособления к окружающей среде. Время
эволюции «материальной цивилизации» — «большая временная продолжитель¬
ность» (Longue durde) является, по Броделю, основой, на которую накладываются
более короткие исторические ритмы, соответствующие эволюции общества и
государства 30.
Однако представление о связях в истории складывалось в школе «Анналов»
стихийно, зависело от меры распространенности исторического оптимизма в обществе.
Подъем этой идеологии в ЗО-е и в 50—60-е годы сблизил школу «Анналов» с
марксизмом; ее упадок в 70—80-е годы привел к распаду представлений об исто¬
рической «целостности» и дроблению поля исторического исследования, вследствие
чего изучение истории цивилизаций все больше заменялось анализом отдельных
связей в их структуре, представлением о самоценности расшифровки тех или иных
форм исторического менталитета (история смерти, любви, болезни и т. п.). Правда,
более активными стали и изыскания в области теории истории. Но сознательный
компромисс между логикой источника и логикой историка, подобный веберовскому,
остается для современной школы «Анналов» недостижимым. Ее положение харак¬
теризуется кризисом и постепенной утратой авторитета31.
У теории цивилизаций XX в. был и «второй эшелон», без учета которого
представления о ней были бы неполными. К нему относится американский
социолог Питирим Сорокин. Правда, Сорокин отрицал существование цивили¬
заций как особых систем, интегрированного социокультурного целого, и возмож¬
ность идентификации отдельных цивилизаций на основе объективных признаков.
Цивилизация для него — прежде всего достаточно произвольный познавательный
конструкт, не существующий вне определенных ценностных ориентаций историка.
Вне сферы влияния этих ориентаций цивилизации как особый тип сообщества
людей расслаиваются на разные типы сообществ: языковые и этнические, тер¬
риториально-государственные, религиозно-государственно-языковые и др. Каждая
из цивилизаций распадается на отдельные, более или менее связанные социокуль¬
турные системы. Даже в менталитете обнаруживаются по крайней мере четыре
слоя, которые постоянно конфликтуют друг с другом: биологическое бессозна¬
тельное, биологическое сознательное, социокультурное сознательное и сверхсоз¬
нательное. Однако наряду с этим Сорокин на большом статистическом материале
проследил прохождение культурами как целым определенных этапов развития,
когда поочередно сменяют друг друга идеационная, идеальная и сенсативная
культурные системы. Впоследствии Сорокин признавал, что дело здесь, в сущности >
идет о периодизации истории цивилизаций32. Динамику развития культуры,
взаимодействие духовных и материальных элементов этого процесса и его ин¬
тегрирующих факторов изучал А. Л. Крёбер, создавший теорию цивилизаций
на основе характеристики стилей культуры. У него традиция О. Шпенглера
была соединена с традицией Сорокина 33.
К Крёберу примыкает большая группа культурантропологов, много сделавших
^Афанасьев Ю. Н. Франсуа Бродель и его видение истории.— Новая и новейшая история,
1985, № 5.
31 Couteau-Вegarie Н. Le phenomdne nouvelle histoire. Grandeur et decadence de Г ecole des Annales.
Paris, 1989, p. VIII.
32Pitirim Sorokin in Review. Durham, 1963, p. 409, 413—414, 425—426, 434—436.
^Kroeber A. L. Styles and Civilization. Ithaca, 1957, p. 150—175. <.
46

для разработки «этнологического», релятивистского представления о цивилизации,
под которое подводится любая культура. Весьма содержательны работы амери¬
канских культурантропологов Р. Бенедикт, М. Мид, Д. Горера, Ф. Хсю и других,
в сравнительном аспекте изучавших североамериканскую и восточные цивили¬
зации. Для понимания структуры цивилизации большое значение имеют работы
их соотечественника Р. Редфилда, посвященные взаимодействию «великой» и
«малой», элитарной и народной традиций в культурах 34 35. Однако из-за обилия
наблюдаемых цивилизаций (этнологи насчитывают их сотни) роль понятия «ци¬
вилизация» для характеристики блоков мировой истории в их работах остается
нереализованной.
Значительное влияние имеет основанная на синтезе идей Макса Вебера и
Зигмунда Фрейда теория цивилизаций немецкого социолога Н. Элиаса, в которой
прослежен процесс рационализации поведения и сознания людей в ходе эволюции
от феодальной раздробленности к централизованному государству, сопровождав¬
шейся размыванием традиции внешнего контроля над поведением людей и
становлением самоконтроля. Это, в частности, изменило отношение человека к
собственному телу и его естественным отправлениям, что породило новые про¬
блемы автономии и отчуждения 33.
В настоящее время созданию новых масштабных концепций теории цивили¬
заций мешают прежде всего отмеченные Сорокиным произвольность и разногласия
в идентификации цивилизаций, связанные с недостаточной проясненностью ди¬
алектики исторического события и исторической перспективы, формирующей
логику исследователя. Необходимо создание «поля легитимного соперничества»
всех наличных вариантов теории цивилизаций, которое станет вместе с тем
полем их взаимодействия и предпосылкой создания новых содержательных кон¬
цепций, позволит удовлетворить потребность историка в рациональном познании
исторического процесса как целого, не допуская при этом игнорирования каче¬
ственного многообразия истории.
В 60—90-е годы XX в. обнадеживающие в этом смысле разработки ведутся
немецкими философами и историками Н. Люманном, Р. Козеллеком и Й. Рюзеном.
В сущности, они являются продолжением веберовской традиции теории истории.
В них практически не упоминается термин «цивилизация», но не заметить их
связь с актуальными проблемами теории цивилизаций невозможно. Предметом
внимания этих ученых стало историческое время,— как объективное, воплощенное
в мотивационных и причинно-следственных связях в истории, так и субъективное,
порожденное представлениями историка об истории, связанными с его идеалами
и ценностями, страхами и ожиданиями.
В работах социолога Люманна выявлена разорванность исторического времени,
отсутствие прямой связи будущего, выстраиваемого из прошлого, скажем, аф¬
риканских или азиатских обществ, с нашим собственным настоящим. Фактически
прошлое состоит из множества исторических альтернатив, большая часть которых
не реализована и существование которых не воспринято современным обще¬
ственным сознанием. Эти альтернативы вместе с тем связаны с «культурными
горизонтами» породивших их обществ и составляют их собственную историческую
перспективу, чуждую для нас и объяснимую лишь с точки зрения породившей
их культуры, мировоззрения. Как правило, эта перспектива не может быть
непосредственно проанализирована рационально.
Кроме того, наше собственное прошлое в его линейном выражении составляет
лишь малую часть мировой истории. Сосредоточившись на нем, мы теряем
возможность воспринять остальную историю в ее многообразии. Линейное исто¬
рическое сознание вынуждено игнорировать точки разделения исторических аль¬
тернатив в прошлом, вероятностный характер победы альтернативы, определившей
^Redfield R. Peasant Society and Culture. Chicago, 1955; Hsu F. L. K. The Study of Literate
Civilizations. New York, 1969.
35Menell S. Norbert Elias. Civilization and the Human Self-image. Oxford — New York, 1989.
47

наше собственное настоящее. Поэтому большую роль в познании такого прошлого
играет частично верифицируемое историческое знание, в частности внеисточни-
ковое. Факты, относящиеся ко времени до разделения альтернатив, толкуются
с точки зрения победившей альтернативы. Прошлое воспринимается не как
целое, а только в отдельных тенденциях. Вместе с тем мы можем анализировать
такое прошлое рационально, с использованием последних достижений научной
логики, ибо сама картина этого прошлого отражает процесс становления этой
логики Зб.
Работы историков Козеллека и Рюзена вскрыли то, что общественное сознание
периодически меняет совокупность актуально значимых фактов, осознаваемых
как собственное прошлое. Характерным примером такой смены была эпоха
Просвещения. Вместе с тем они показали, что от историка требуется личное
самоопределение по отношению к прошлому, выделение в нем ключевого периода
истории, воплощающего определенный идеал и являющегося опорным при ис¬
следовании истории как целого. Отстаивая этот идеал, историк выполняет задачу
исторической ориентации общества. Вместе с тем перемещение ключевого периода
истории по оси времени и из страны в страну вызывает существенное изменение
наблюдаемой картины истории, совокупности фактов, актуально значимых для
данного историка. Эти изменения можно фиксировать и анализировать 37.
В этих исследованиях получила новую трактовку старая, но не потерявшая
актуальности в Германии тема о противоречии между «пониманием» и «объяс¬
нением» как методами научного познания, проявляющемся в исторической науке
в форме предела возможности одновременно совершенствовать восприятие истории
и анализ исторических процессов. Трудность сочетания этих задач связана с
тем, что поле свободной деятельности историка ограничено двумя безднами:
бесчисленностью событий прошлого и связей между ними, с одной стороны, и
безграничностью будущего, принципиальной незавершенностью исторического
процесса — с другой. Прошлое во всем богатстве его связей столь же неуловимо,
как и будущее. Особенно это касается нереализованных или чуждых для нашего
мировоззрения исторических альтернатив, напрямую не связанных с нашим
настоящим.
Поэтому мы можем либо бесконечно увеличивать точность нашего восприятия,
«понимания» прошлого, уходя в иррациональные глубины мифологического со¬
знания других культур и расставаясь с претензией на их рациональный анализ,
либо без конца увеличивать нашу способность к анализу, «объяснению» прошлого,
выделяя в нем ограниченное, все более сужающееся поле исследований. Ключевой,
воплощающий в себе идеал историка период истории при этом в первом случае
перемещается в прошлое, в область нереализованных исторических альтернатив,
а во втором — сближается с нашим настоящим или даже выносится в желательное
для нас будущее, выступающее как проект.
Вопрос о соотношении в исторической науке, и в частности в теории
цивилизаций, «понимания» и «объяснения», линейных и локальных схем не
может быть решен окончательно. Общество в разные периоды своей жизни
бывает то достаточно уверено в себе, чтобы выдвинуть «свою» историю в
качестве образца для прошлого и будущего, то теряет уверенность настолько,
что заставляет историков возрождать воспоминания о нереализованных аль¬
тернативах прошлого и собирать знания об истории и ценностях других
цивилизаций в надежде превратить их в действующую альтернативу своему
печальному настоящему, сделать их основанием для своего будущего, хотя
бы ценой утраты части собственной духовной традиции (например, рациона¬
лизма) и возможности объяснить историю на языке собственной культуры (с
применением понятия «цивилизация»).
36Lumann N. The Differentiation of Society. New York, 1962, p. 320—321.
31 Kose Heck R. Future’s Past. On Semantics of Historical Time. Cambridge, 1985; Rusen J. Lebendige
Geschichte. Eine emeuerte Historik, Bd. III. Frankfurt a. M., 1989.
48

Лишь крайние тенденции в разрешении этого противоречия: с одной стороны,
линейное прошлое, привязанное к гипотетическому будущему, хотя бы его можно
было анализировать при помощи самой передовой логики, и с другой стороны
— прошлое, понятное лишь с точки зрения мировоззрения чуждой культуры,
которое историк не попытался хотя бы через сферу аналогий связать с нашим
или близким нам прошлым,— не принадлежат ведению исторической науки, а
остаются принадлежностью идеологии или фольклористики. Да и то они могут
быть интегрированы в науку, если общество примет их как культурные ориен¬
тации, признанный проект будущего и сможет реализовать в своей деятельности.
Так в современную науку из XVIII в. пришло понятие «цивилизация» в един¬
ственном числе, привязанное к идеалу будущего,— в форме понятия «мировая»
или «современная» цивилизация. Правда, его статус подрывают глобальные
кризисы современной цивилизации. Для неевропейских цивилизаций органичным
может быть взгляд на историю, чуждый европейцу. Такие примеры уже наблю¬
даются в теории цивилизаций Индии и Африки.
Но для нужд отечественной исторической науки наиболее плодотворным
представляется поле между этими двумя крайностями, обозначающее зону сба¬
лансированной оптимизации познавательных процессов. На этом поле, границы
которого нащупывал еще Вебер, возможны взаимодействие «понимания» и «объ¬
яснения», свободного восприятия фактов истории и их логического анализа, учет
тенденций развития мировой цивилизации и возрастания роли в истории куль¬
турных традиций локальных цивилизаций, включая те, чей путь совсем не
укладывается в «рационалистическую» и «модернизационную» версии истории,
таких, как африканская цивилизация.
Но, строя представление о мировой цивилизации или локальных цивилизациях
как социокультурных общностях для целей исторического исследования или
преподавания истории, необходимо помнить, что оно сознательно или бессозна¬
тельно привязывается к определенной системе ценностей, определенному «клю¬
чевому периоду» в истории, который Рюзен называет «кайрос» (от древнегреческого
— xaipo£ — благоприятное время).
Нельзя произвольно совмещать идеи, подразумевающие наличие двух или
более таких систем ценностей и периодов. Это соединение будет механистическим
и исторически неоправданным.
«Кайрос» в принципе может быть и «плавающим», т. е. различные фазы исто¬
рического исследования могут строиться на основе разных познавательных предпо¬
сылок. Но процедура перехода от одной системы ценностей к другой, от наследия
одного периода теории цивилизаций — к наследию другого должны быть, как
минимум, осмыслены и объяснены историком, соотнесены с объективным процессом
разделения исторических альтернатив, обоснованы с точки зрения потребности
современного общества в актуализации «спящих», экзотических исторических аль¬
тернатив, расширения или смены круга актуально значимых исторических фактов.
В этом процессе обоснования важное место занимает представление о «нашей
собственной», российской (или европейской) цивилизации, с историей которой мы
себя соотносим, чей путь развития представляется нам «естественным».
В рамках такого подхода теории цивилизаций XX в. перестают быть
антагонистами, сливаются в единое теоретическое поле, различаясь только
большим или меньшим акцентом на «восприятие» или «анализ», актуализацией
тех или иных политически или культурно значимых исторических альтернатив.
Это позволяет осуществлять необходимое взаимодействие между различными
вариантами этих теорий. По-моему, было бы, в частности, продуктивно вза¬
имодействие теории «осевого времени» Ясперса, которая до сих пор, несмотря
на ее развитие Айзенштадтом, остается во многом философией истории на
службе у философии, а не у истории,— и родственных идей Тойнби, Сорокина,
Броделя, более близких задачам исторической науки. Вместе с тем позити¬
вистские элементы теории Вебера делают основанную им традицию открытой
для диалога с наследием позитивистских теорий цивилизации и близких к
49

ним концепций, в частности, для осмысления в терминах Ясперса стадиального
подхода к эволюции человеческого сознания (триада «архаический — традици¬
онный— современный»), разработанного в отечественной науке И. С. Коном38.
Взаимодополняющими являются некоторые представления Вебера и Маркса и в
особенности неомарксистов — А. Грамши, Д. Лукача, уделявших особое внимание
человеку в истории.
Все это позволяет рассматривать наследие теории цивилизаций XVIII—XX вв.
как реальную предпосылку преодоления методологического кризиса современной
отечественной науки на началах преемственности и сохранения положительного
наследия нашей исторической школы, прежде всего системного подхода к исто¬
рическим явлениям.
3&Кон И. С. Социология личности. М., 1967, с. 185—207.
50

© 1994 г.
Г. М. А ДИБЕКОВ
ПОПЫТКА КОМИНТЕРНИЗАЦИИ КОМИНФОРМА В 1950 г.
По новым архивным материалам
Осенью 1993 г. в Российском центре хранения и изучения документов новейшей
истории (РЦХИДНИ) читателям был открыт доступ к фонду 575 «Информаци¬
онное бюро коммунистических партий. 1947—1956 гг.» — международной струк¬
туры, известной также под названием Коминформ. В свое время архив Комин¬
форма, не без участия чиновников общего отдела ЦК КПСС, отложился в трех
архивах: в Архиве политбюро ЦК КПСС (ныне Архив Президента Российской
Федерации), Текущем архиве ЦК (ныне Центр хранения современной докумен¬
тации) и Центральном партийном архиве (ныне РЦХИДНИ).
Сегодня хранящиеся в РЦХИДНИ документы Информбюро компартий до¬
ступны российским и зарубежным исследователям, а это — значительная часть
архива названной организации. Высвечивая многие темные пятна в истории
коммунистического движения середины 40-х — середины 50-х годов, архив Ко¬
минформа в то же время не дает ответа на ряд принципиально важных вопросов.
Ответы на них можно найти лишь в фондах политбюро ЦК, Сталина и его
ближайшего окружения.
В данной статье рассматриваются обстоятельства подготовки и проведения
неожиданно ставшего последним заседания секретариата Информбюро 22—24
ноября 1950 г., главными вопросами которого по инициативе Сталина оказались:
расширение функций Информбюро и учреждение поста генерального секретаря
Информбюро. Анализируемые документы находятся в РЦХИДНИ.
ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЙ СЦЕНАРИЙ ЗАСЕДАНИЯ
СЕКРЕТАРИАТА КОМИНФОРМА
Для того чтобы лучше понять смысл изложенных ниже первых шагов работ¬
ников аппарата ЦК ВКП(б) по подготовке ноябрьского 1950 г. заседания сек¬
ретариата Коминформа, следует вернуться к предыдущему заседанию, состояв¬
шемуся в апреле того же года. На нем обсуждались информационные сообщения
представителей партий — членов Коминформа о ходе выполнения двух резолюций
прошедшего в ноябре 1949 г. совещания Информбюро: «Защита мира и борьба с
поджигателями войны», «Югославская коммунистическая партия во власти убийц
и шпирнов». На совещании было заявлено, что борьба за прочный и длительный
мир, за организацию и сплочение сил мира против сил войны должна занять
центральное место во всей деятельности компартий. Апрельское 1950 г. заседание
секретариата Коминформа подтвердило правильность выводов совещания 1949 г.,
считая необходимым в ближайшее время сосредоточить внимание компартий на
проведении массовой кампании по сбору подписей под воззванием Постоянного
комитета Всемирного конгресса сторонников мира о запрещении атомного оружия,
на подготовке к созыву второго Всемирного конгресса сторонников мира в 1950 г.,
на усилении борьбы против деятельности поджигателей войны, связанной с осу¬
ществлением агрессивных планов Северо-атлантического пакта '.
1 Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории (далее — РЦХИДНИ),
ф. 575, on. 1, д. 120, л, 112.
51

С апреля по ноябрь 1950 г. произошло несколько событий, приведших к
усилению международной напряженности. Среди них — прежде всего война в
Корее. По одной версии, 25 июня 1950 г. войска Северной Кореи пересекли
38-ю параллель и перешли южнокорейскую границу. Эта акция была предпринята
президентом Корейской народно-демократической республики (КНДР) Ким Ир
Сеном и согласована с И. В. Сталиным, одобрившим его план действий после
консультаций с руководителем Китайской Народной Республики (КНР) Мао
Цзэдуном. Последний поверил в утверждение Ким Ир Сена о том, что США
якобы не вмешаются в такое сугубо «внутреннее дело», как гражданская война
между Севером и Югом. Тем более что высокопоставленные чиновники из
администрации Белого дома неоднократно заявляли: Южная Корея не входит в
зону интересов американской безопасности2. Но вооруженные силы США по
приказу Вашингтона встали на защиту демократии в Южной Корее. Сталин же еще
до начала вооруженного конфликта отозвал из КНДР советские войска и военных
советников, считая излишним столь грубо «засвечиваться» на глазах у всего мира
своим участием в столкновении военных формирований двух корейских государств.
Правда, как показали последующие события, Сталин своего слова не сдержал.
Иначе выглядит другая версия начала войны в Корее. На рассвете 25 июня
1950 г. по распоряжению президента Корейской республики Ли Сын Мана,
получившего ранее приказ от американского генерала Дугласа Макартура под¬
готовить и осуществить план «похода на север», южнокорейские войска совершили
провокационное нападение на пограничные районы Корейской народно-демок¬
ратической республики. Северокорейские войска ответили мощным контрнаступ¬
лением и пересекли границу — 38-ю параллель. Начался «внутренний конфликт
между северными и южными корейцами, происходит гражданская война» 3. 27
июня Совет Безопасности ООН на своем заседании, в котором представитель СССР
не участвовал, одобрил предложенную правительством США резолюцию, призвав
власти Северной Кореи немедленно отвести свои вооруженные силы к 38-й параллели
и рекомендовал членам ООН предоставить Корейской республике необходимую
помощь для отражения вооруженного нападения и восстановления международного
мира и безопасности в этом районе 4. Правительство США только этого и ждало.
Оно бросило против КНДР сначала свои военно-воздушные, военно-морские, а затем
и наземные вооруженные силы. Цель американской агрессии против корейского народа
заключалась в том, чтобы лишить Корею национальной независимости, не допустить
создания единого демократического государства, использовать корейскую территорию
в качестве военно-стратегического плацдарма на Дальнем Востоке. Правительство
СССР указывало на ряд заявлений президента Г. Трумэна, свидетельствовавших о
вмешательстве США во внутренние дела Китая, Филиппин, Вьетнама.
В свете последней версии событий, происходивших на азиатском континенте
в июне—августе 1950 г., представляются обоснованными предложения предсе¬
дателя Внешнеполитической комиссии ЦК ВКП(б) В. Г. Григорьяна, направленные
Сталину 21 сентября. В докладной записке Григорьян предлагал созвать очередное
заседание секретариата Информбюро коммунистических партий 10 октября в
Бухаресте. Согласно уставу Информбюро, говорилось в документе, заседания
секретариата должны происходить по мере необходимости, но не реже одного
раза в три-четыре месяца. Со времени последнего заседания секретариата (апрель
1950 г.) прошло пять месяцев. В записке умалчивалось, что упомянутый пункт
устава ни разу не был выполнен.
По мнению руководителя Внешнеполитической комиссии ЦК ВКП(б), «пред¬
ставители компартий могли бы подвести итоги проделанной работы по проведению
кампании за запрещение атомного оружия и наметить меры для усиления
подготовки к созыву второго Всемирного конгресса сторонников мира» 5.
2 Heuser В. Western «Contaiment* Policies in the Cold War. London — New York, 1989, p. 125.
3 Внешняя политика Советского Союза. Документы и материалы. 1950 год. М., 1953, с. 317.
4 РЦХИДНИ, ф. 575, on. 1, д. 129, л. 189.
5 Там же, л. 10.
52

При обсуждении этого вопроса представитель ЦК ВКП(б) в секретариате
Информбюро должен был: а) обратить внимание на необходимость расширения
программы движения сторонников мира с тем, чтобы дополнить требование
запрещения атомного оружия предложениями о всеобщем сокращении вооруже¬
ний, об осуждении пропаганды за новую войну и о проведении других мероприятий,
направленных против подготовки и пропаганды новой войны; б) подчеркнуть
важность повседневного разоблачения пропаганды новой войны и задачи при¬
влечения к ответственности виновников подобной пропаганды; в) указать на
необходимость дальнейшего расширения массовой базы движения сторонников
мира за счет вовлечения в него более широких слоев населения; г) рекомендовать
проведение массовых мероприятий в процессе подготовки ко второму Всемирному
конгрессу, в частности организацию народных собраний для выделения делегатов
на конгресс и принятия наказов им; д) подчеркнуть желательность расширения
состава делегаций на конгресс за счет представителей женских, молодежных,
религиозных, культурных и других организаций, представителей крестьянства и
ремесленников, а также видных прогрессивных деятелей науки и искусства,
парламентских и других политических и общественных деятелей, стоящих за
мир, имея в виду возможно большее привлечение к участию в конгрессе не-
коммунистов; е) обратить внимание на необходимость сочетания подготовки к
конгрессу с новым усилением сбора подписей под Стокгольмским воззванием 6.
На заседании секретариата Коминформа предлагалось также обсудить вопрос
о состоянии и задачах коммунистической прессы, заслушав сообщения предста¬
вителей компартий. Каких именно партий, в записке не указывалось. Предста¬
вителю ЦК ВКП(б) при обсуждении этого вопроса предписывалось: а) рекомен¬
довать более широкое освещение в центральных органах компартий вопросов
идеологической работы партий, пропаганды марксистско-ленинской теории, воп¬
росов партийного строительства; б) подчеркнуть важность в современной обста¬
новке разоблачения всей прогрессивной печатью пропаганды, направленной на
разжигание новой войны; в) обратить внимание на необходимость улучшения
дела распространения коммунистической печати 7. Это было обобщенное изло¬
жение основных недостатков, выявленных сотрудниками ЦК ВКП(б) при анализе
коммунистической прессы.
Далее Григорьян предлагал на заседании секретариата обменяться мнениями
о созыве в конце ноября — начале декабря очередного совещания Информбюро
для рассмотрения следующих вопросов: о дальнейших задачах борьбы за мир,
против поджигателей новой войны; о мерах борьбы с террористической деятель¬
ностью реакции против коммунистического движения. С предложением о созыве
заседания секретариата могли бы выступить представители в Информбюро от
ЦК Венгерской партии трудящихся (ВПТ), Румынской рабочей партии (РРП)
и ЦК ВКП(б).
СТАЛИН ДУМАЕТ ИНАЧЕ
Такой важный документ не мог не быть согласован с М. А. Сусловым как
секретарем ЦК и представителем руководящего органа ВКП(б) в секретариате
Комцнформа. Тем более что в той же записке предлагалось подготовку материалов
к намечавшемуся заседанию секретариата поручить комиссии в составе М. А.
Суслона, М. Б. Митина и В. Г. Григорьяна. Суслов же, не обговорив заранее
со Сталиным поднятые в записке Григорьяна проблемы, видимо, решив ограни¬
читься советами и рекомендациями В. М. Молотова и Г. М. Маленкова, кури¬
ровавших внешнюю политику на партийном Олимпе, на сей раз попал впросак.
Впрочем, в тот период «вождь» не часто появлялся на работе, жил больше на
даче. Но при решении принципиальных вопросов держал руку на пульсе.
6 Там яге, л. 10—11.
7 Там же, л. 11.
53

Неожиданно Сталин решил поставить в центр дискуссии на ближайшем
заседании секретариата Коминформа вопрос ...о расширении функций Информ¬
бюро. Сценарий круто менялся, иным должно было стать и главное действующее
лицо: выбор пал на французского представителя.
26 октября за подписью Григорьяна на имя Сталина направляется новая
докладная записка, переработанная на основе его замечаний. От содержания
сентябрьского документа остались рожки да ножки — лишь предложение по
второму вопросу, да и то в конкретном преломлении: «Заслушать доклады
редакторов центральных органов компартии Италии — газеты «Унита» и ком¬
партии Чехословакии — газеты «Руде право» 8. Значительная часть документа
посвящена краткому изложению и обоснованию сталинской идеи. Поскольку
читатель знаком с содержанием прежней записки, для сравнения подробнее
остановимся и на новой. Первые строки слово в слово повторяли намек на
необходимость соблюдения устава в отношении регулярного проведения заседаний
секретариата Коминформа. Далее в документе говорилось буквально следующее:
«1. Представители партий в Секретариате Информбюро могли бы рассмотреть
вопрос о расширении функций Информбюро коммунистических и рабочих партий
и выработать соответствующие предложения для внесения их на обсуждение
очередного Совещания Информбюро компартий (подчеркнуто в тексте. — Г. Л.).
По предварительной договоренности этот вопрос мог бы внести на рассмотрение
Секретариата представитель компартии Франции.
Созыв заседания Секретариата Информбюро целесообразно наметить на вторую
половину ноября с. г. в г. Бухаресте.
С предложением о созыве заседания Секретариата Информбюро могли бы
выступить представители в Информбюро от компартии Франции, Румынской
рабочей партии и ВКП(б).
В рекомендациях Секретариата Информбюро по вопросу о расширении фун¬
кций Информбюро следовало бы:
а) указать на то, что необходимость расширения функций Информбюро
вытекает из всей современной международной обстановки, требующей более
тесного объединения усилий братских компартий в борьбе за дело мира, за отпор
империалистической реакции и в деле защиты политических и экономических
интересов рабочего класса и народных масс;
б) подчеркнуть, что опыт работы Информбюро полностью оправдал создание
этого органа и теперь назрел вопрос о расширении функций Информбюро ввиду
того, что круг вопросов, по которым партии испытывают потребность во взаимной
консультации и согласовании своих действий, расширился, назрела необходимость
установления более тесного контакта между партиями как в области общеполи¬
тической, так и по вопросам идеологической работы, пропаганды, партийно-ор¬
ганизационного строительства, деятельности коммунистической прессы;
в) выдвинуть вопрос о создании постоянно действующего Секретариата Ин¬
формбюро и учреждении должности Генерального Секретаря Информбюро ком¬
партий для обеспечения постоянного руководства деятельностью Информбюро.
2. На заседании Секретариата Информбюро было бы также целесообразно в
порядке обмена опытом заслушать доклады редакторов центральных органов
компартии Италии — газеты «Унита» и компартии Чехословакии — газеты «Руде
право».
Рекомендовать Секретариату Информбюро после обсуждения этого вопроса
создать комиссию для выработки практических предложений, предусматривающих
улучшение освещения в центральных партийных органах вопросов идеологической
работы партий, пропаганды марксистско-ленинской теории, вопросов партийного
строительства и усиления разоблачения пропаганды за новую войну.
3. На заседании Секретариата Информбюро следовало бы обменяться мнениями
8 Там же, л. 43.
54

о сроке созыва и повестке дня очередного Совещания Информбюро коммуни¬
стических и рабочих партий.
Было бы целесообразно во второй половине декабря с. г. созвать очередное
Совещание Информбюро, на котором обсудить вопрос о расширении функций
Информбюро коммунистических и рабочих партий. Совещание Информбюро
должно также создать Секретариат Информбюро и избрать Генерального Сек¬
ретаря Информбюро компартий и рассмотреть вопрос о структуре аппарата
Информбюро, имея в виду организационное укрепление и усиление аппарата
Информбюро» 9.
ЯВЛЯЛСЯ ЛИ ФАЖОН АВТОРОМ ДОКЛАДА?
Возможно, еще до принятия секретариатом и политбюро ЦК ВКП(б) соот¬
ветствующих решений по вопросу о расширении функций Коминформа, на что
имелось уже указание Сталина, работники Внешнеполитической комиссии при¬
нялись составлять материалы для доклада по первому вопросу повестки дня 10 11
и для выступления представителя ЦК ВКП(б) “. Что касается второго материала,
который писался «под Суслова», то помощники последнего использовали полностью
лишь два абзаца, остальное основательно переработали или написали заново.
Сложнее определить путь, проделанный «материалом для доклада». Видимо, он
рассматривался как основа для будущего доклада представителя Французской
компартии, которым стал Этьен Фажон. Однако этот «материал» подвергся
Фажоном минимальной правке, о которой будет сказано ниже, и превратился
в доклад. В хранящемся в РЦХИДНИ 12 протоколе заседания секретариата Ко¬
минформа, проходившего 22—24 ноября 1950 г. в Бухаресте, имеются два
идентичных текста доклада Фажона — на русском и французском языках. Причем
французский текст представляет собой первый экземпляр, а все остальные до¬
кументы и материалы, включенные в протокол, первым экземпляром не являются.
Трудно сказать, почему это сделано, не из соображений же убедить (кого?),
доказать (кому?) авторство Фажона. Хотя, кто знает, возможно и такое. Пути
Коминформа неисповедимы.
Впрочем, может быть, выдвинутая нами версия ошибочна и включенный в
протокол французский текст представляет собой оригинал доклада Фажона,
заранее присланный в Москву и использованный в выступлении Суслова? До¬
пустим. Но в таком случае чем же объяснить почти полное текстуальное совпадение
доклада, с которым Фажон выступил на секретариате, с подготовленным в
аппарате ЦК ВКП(б) «материалом для доклада по первому вопросу». Разумеется,
не считая немногих правок, позднее внесенных в этот «материал» Фажоном, о
которых будет сказано ниже. Наконец, еще один довод в пользу нашей версии.
Вряд ли руководство ВКП(б) рискнуло бы отдать «на откуп» французскому
представителю столь важный и новый вопрос, как расширение функций Информ¬
бюро, не снабдив его некоторыми «указаниями» в виде того самого «материала»,
который неожиданно превратился в доклад.
А теперь о самом докладе Фажона. Обосновывая необходимость обсуждения
на заседании секретариата проблемы расширения функций Коминфор ia, Фажон
остановился на особенностях международного положения. Обостр илась борьба
«двух лагерей». «Лагерь империалистической реакции, возглавляемый США»,
перешел от подготовки новой войны к прямой агрессии в Корее, расширил
провокационные действия в отношении КНР. Гонка вооружений в главнейших
капиталистических государствах за последние месяцы получила новый толчок.
В странах Северо-атлантического блока создаются объединенные вооруженные
9 Там же, л. 42—43.
ю Там же, д. 123, л. 197—206.
11 Там же, д. 129, л. 79—84.
12 Там же, д. 122, л. 10—20.
-г ..Ли . OU I
55

силы, «подготовляется воссоздание агрессивной армии Западной Германии; офи¬
циально реабилитируется гитлеровец Франко» ,3. (Подчеркнутое нами внесено
Фажоном в «материал для доклада». — Г. А.) На основании этого делался вывод
о том, что «подготовка войны вступила в новую стадию». Далее следовал обычный
пропагандистский набор тех лет: международная реакция переходит в наступление
на экономические интересы и политические права трудящихся, добивается сни¬
жения заработной платы рабочих, ухудшения условий их жизни и работы,
ликвидирует остатки демократических свобод, вводит драконовские законы, на¬
правленные против демократических организаций, усиливает аресты и судебные
преследования борцов за мир, все чаще прибегает к методам террора и полити¬
ческих убийств, направленным прежде всего против руководящих деятелей ком¬
мунистических партий и других демократических организаций. «В условиях
общего обострения международной обстановки следует еще раз напомнить об
исторической ответственности рабочего класса и его передового авангарда —
коммунистических партий за предотвращение новой мировой бойни, за судьбы
наций, интересам которых угрожает американский империализм» |4.
По мнению докладчика, возрастание угрозы войны и задачи, которые встают
в связи с этим перед коммунистическими партиями, с новой силой выдвигают
вопрос об укреплении связей между коммунистическими и рабочими партиями.
«Нам представляется, что назрела необходимость в том, чтобы сделать новый
шаг вперед в области добровольного сотрудничества братских компартий, в
координации их деятельности, в организации обмена опытом между ними, что
должно найти свое выражение, на наш взгляд, в перестройке работы Информбюро
коммунистических и рабочих партий в сторону расширения его функций» |5. Но
были и другие причины такой перестройки. Речь шла в первую очередь о
«коренной, общей для рабочих всех стран исторической задаче» — хрустальной
мечте коммунистов — «уничтожении капитализма, порождающего войны, и за¬
воевании победы социализма», что предполагало «интернациональные действия
рабочего класса и его коммунистического авангарда, постоянное упрочение ин¬
тернациональных связей между братскими компартиями» ,6.
Другой «важной задачей», требовавшей «постоянных согласованных действий»
компартий (и непременным атрибутом выступлений на заседаниях в Коминформе),
в докладе была названа «борьба с предательскими правосоциалистическими пар¬
тиями», лидеры которых «выродились ныне в откровенных пособников импери¬
алистических агрессоров. Они ведут разнузданную травлю сторонников мира во
всех странах, обливают грязью великий Советский Союз и страны народной
демократии. Они наносят огромный вред рабочему движению, раскалывая его
ряды в угоду империалистической реакции, заинтересованной в разъединении
демократических сил» |7. Небезынтересно обратить внимание на следующий абзац:
«В нынешних условиях, когда демократические силы всего мира сплачиваются
для борьбы с угрозой войны, задача разоблачения правосоциалистических лидеров —
пособников поджигателей войны — является основным условием единства тру¬
дящихся — социалистов с их низовыми организациями. Эта задача приобретает
особую остроту, и ей необходимо уделить особое внимание» ,8. Подчеркнутый
нами тезис вставлен Фажоном в «материал для доклада». Это характерно было
для позиции компартии Франции: на всех форумах Информбюро ее представители
различали в социалистическом движении правых и левых, верхушку и рядовых
членов. Советские же представители, опираясь на большевистские традиции и
памятуя об органическом неприятии Сталиным всего социал-демократического
и социалистического, почти не делали таких различий. * * * * * *
Там же, д. 123, л. 50—51. Сравни: там же, л. 198.
14 Там же, л. 51.
15 Там же, л. 53.
16 Там же.
17 Там же, л. 54.
18 Там же.
56

Кратко проанализировав трехлетнюю деятельность Информбюро по органи¬
зации обмена опытом и координации работы компартий, Фажон отметил, что
контакт между партиями и выработка согласованных решений по таким вопросам
деятельности компартий, как борьба в защиту мира, за установление единства
рабочего класса, и по ряду других «содействовали идейному и организационно¬
политическому укреплению братских компартий, усилению влияния компартий
в массах и упрочению международного коммунистического движения» ,9. Здесь,
как и в иных местах доклада, желаемое выдавалось за действительное. В эти
годы наблюдались идейно-теоретический застой и политическое сектантство в
мировом движении коммунистов.
Еще более сомнительным представляется тезис о той роли, которую сыграло
Информбюро в «своевременном разоблачении и изгнании из рядов коммунисти¬
ческого движения фашистских шпионов и убийц из бывшей компартии Югославии.
Борьба против клики Тито подняла революционную бдительность в рядах ком¬
мунистических партий и помогла осуществить своевременное изгнание правонаци¬
оналистических и других предательских элементов из некоторых партий» 19 20. Имеются
в виду позорные страницы в жизни и деятельности различных компартий:
Польши — отстранение от должности генсека Польской рабочей партии В. Го¬
мулки; Болгарии — инсценирование политического процесса над секретарем Бол¬
гарской коммунистической партии Т. Костовым; Венгрии — фабрикация «дела»
члена политбюро ЦК Венгерской партии трудящихся, министра внутренних, а
затем иностранных дел Л. Райка. В конце 1950 г. в Чехословакии «подбирались»
к генсеку Коммунистической партии Чехословакии Р. Сланскому, которого ре¬
прессировали ровно через год. Сталин не прощал инакомыслия и непослушания.
Несмотря на несоответствие следующего тезиса реалиям, в докладе утверж¬
далось: «В целом существование и деятельность Информбюро коммунистических
и рабочих партий является важным фактором сплочения рабочего класса и всех
антиимпериалистических сил для борьбы за прочный мир, народную демократию
и социализм, за дело, неразрывно связанное с именем, примером и учением
товарища Сталина»21. Подчеркнутое нами внесено Фажоном в «материал для
доклада».
Заключительная часть доклада была посвящена реорганизации Коминформа,
который в том виде, как он существовал, не отвечал «возросшим задачам»:
«Назрел вопрос о создании постоянно действующего международного органа
коммунистических и рабочих партий, и таким органом должен быть Секретариат
Информбюро» 22. Утверждалось, что в быстро меняющейся международной об¬
становке потребность в таком постоянном органе исключительно велика; с его
организацией намного повысилась бы способность коммунистических и рабочих
партий устанавливать единство взглядов и действий при каждом повороте меж¬
дународных событий. Вместе с тем «братские партии будут иметь постоянную
возможность получать советы и рекомендации по интересующим их вопросам».
По каким конкретно вопросам, в докладе не уточнялось.
Руководствуясь принципом взаимного согласия и добровольной координации
действий между партиями, говорилось далее в докладе, секретариат Коминформа
мог бы взять на себя следующие функции. Он ставил бы на обсуждение ком¬
мунистических и рабочих партий вопросы, требующие «объединения усилий и
единых акций рабочего класса и трудящихся различных стран для совместной
борьбы против угрозы войны, в защиту политических и экономических интересов
трудящихся». Секретариат мог бы подготавливать по просьбе коммунистических
и рабочих партий, в том числе и не входящих в Информбюро, советы по
вопросам политической линии партий и их практической деятельности для
внесения этих рекомендаций на обсуждение совещаний Информбюро. Предла¬
19 Там же, л. 55.
20 Там же.
21 Там же, л. 56.
22 Там же, л. 57.
57

галось ввести в практику работы секретариата Информбюро «регулярное заслу¬
шивание докладов коммунистических и рабочих партий с целью обмена опытом
их работы и вынесения в случае необходимости рекомендаций партиям по этим
вопросам. С другой стороны, руководствуясь полностью оправдавшим себя прин¬
ципом. гласящим, что необходимо проверять выполнение принятых решений.
Секретариат Информбюро должен проверять выполнение решений Совещаний
Информбюро и своих собственных рекомендаций, касающихся партий, входящих
в Информбюро 23. Подчеркнутое нами внесено Фажоном в «материал для доклада».
Секретариат Информбюро «способствовал бы коммунистическим и рабочим пар¬
тиям в их работе в области организационно-партийного строительства, пропаганды
марксизма-ленинизма, улучшения всей идеологической работы партий и усиления
борьбы с реакционной идеологией». Само собой разумеется, что за ним оставалось
руководство газетой «За прочный мир, за народную демократию!»
В последних строках доклада были сформулированы те «преимущества»,
которые должны были получить коммунисты мира в связи с расширением
функций Коминформа и созданием секретариата как постоянно действующего
международного органа компартий, который «поднимет боевую готовность брат¬
ских партий, усилит их руководящую роль в борьбе народов за национальную
независимость и за свои жизненные интересы», «будет способствовать дальнейшему
идейно-политическому росту компартий, организационному укреплению их рядов
и росту их влияния», «усилит необходимую разработку теоретических и прак¬
тических вопросов борьбы за мир, за народную демократию и социализм»,
«создаст благоприятные условия для нового усиления борьбы против тлетворного
влияния на рабочий класс продавшихся империалистам лидеров правосоциали¬
стических партий»24 25. Одним словом, расширение функций Коминформа пред¬
ставлялось панацеей, способной отвести от коммунистического движения все
невзгоды и беды, или компасом, указывающим единственно правильное направ¬
ление движения к успехам и победам.
РАСШИРЕНИЕ ФУНКЦИЙ КОМИНФОРМА И УЧРЕЖДЕНИЕ
ПОСТА ГЕНСЕКА 1
Есть еще одна загадка, которую пока не удалось разгадать. Имеется в виду
вопрос о генеральном секретаре Коминформа, фигурировавший в октябрьской
записке Григорьяна Сталину. О генсеке не упоминалось ни в «материале для
доклада», ни в докладе Фажона. Это довольно странно, тем более что идея об
учреждении поста генсека Коминформа, вероятнее всего, принадлежала Сталину.
Доступные нам сегодня Архивные документы не дают ответа на этот вопрос. И
все же обращает на себя внимание тот факт, что об учреждении поста генерального
секретаря ничего не сказано также в упомянутом выше материале, подготовленном
в ЦК ВКП(б) для выступления Суслова на заседании секретариата по вопросу
о расширении функций Коминформа. Это свидетельствует о том, что идея
создания высшей должности в Информбюро родилась не сразу, не в сентябре;
она могла вызреть к середине октября.
Любопытно, что умолчание (или отсутствие упоминания) в докладе Фажона
об учреждении поста генсека как будто бы не смутило присутствовавших (а
может, они не были в курсе московских планов?), Так или иначе, выступивший
первым в прениях болгарский представитель Г. Чанков сказал следующее: «Наша
делегация полностью согласна с докладом тов. Фажона и одобряет сделанные
им предложения о расширении функций Информбюро и о создании постоянного
Секретариата во главе с Генеральным секретарем» 23. Вот так. Идея приписана
Фажону, который, судя по протоколу, не возразил, а значит, был согласен. Что
же произошло в тот ноябрьский вечер 22-го числа, после окончания длившегося
23 Там же, л. 57—58.
24 Там же, с. 58—59.
25 Там же, д. 122, л. 26; д. 123, л. 68.
58

всего один час (с 19 до 20 часов) вечернего заседания, на котором лишь был
зачитан доклад Фажона? Суслов мог иметь беседу с Чанковым и попросить его
произнести на утреннем заседании 23 ноября приведенные выше слова о генсеке
именно в такой форме. Иначе откуда Чанкову стало известно об идее московского
руководства? Допущенное в докладе Фажона недоразумение (упущение, неувяз¬
ка?) было исправлено и в речи самого Суслова, выступившего после Чанкова
и выразившего свое предложение более корректно: «Мы также считаем правильным
и необходимым учредить пост Генерального секретаря Информбюро» 26. И все
же остальные ораторы — Г. Георгиу-Деж от Румынской рабочей партии,
Э. Д’Онофрио от Итальянской компартии (ИКП), М. Хорват от Венгерской
партии трудящихся, Г. Бареш от компартии Чехословакии, Я. Берман от
Польской объединенной рабочей партии (ПОРП) ни словом не обмолвились
о посте генерального секретаря Коминформа, хотя однозначно высказались
за расширение функций Информбюро и создание постоянно действующего
секретариата. Для Москвы, наверное, принципиально важным это и было, а
не то, как величать руководителя такого секретариата: «генеральный» или
как-то иначе.
Еще один, остающийся пока не выясненным вопрос. Судя по документам,
хранящимся в РЦХИДНИ, Суслов, уже находясь в Бухаресте, к предложенной
Фажоном функции секретариата — подготавливать по просьбе коммунистических
и рабочих партий, как входящих, так и не входящих в Информбюро, советы
по вопросам их политической линии и практической деятельности для внесения
этих рекомендаций на обсуждение Информбюро — собственноручно приписал:
«А в неотложных случаях давать директивные указания, обязательные для
соответствующих партий, входящих в Информбюро» 27. Это дополнение вошло
в протокольную запись речи Суслова 28, а также, в несколько отредактированном
виде, в резолюцию секретариата: «А в случаях неотложной необходимости —
принимать постановления и директивные указания, обязательные для соответ¬
ствующих партий, входящих в Информбюро» 29. На первый взгляд различие как
будто бы чисто стилистическое. Но, по Суслову, «давать директивные указания»
от имени секретариата Коминформа мог и единолично будущий генеральный
секретарь, а резолюция обязывала коллективно «принимать» обязательные для
партий решения. И все же даже в такой демократической оболочке принятие
этого тезиса означало дальнейшую коминтернизацию Информбюро, вмешатель¬
ство в дела других партий, диктат над ними. Из всех участников заседания это
положение Суслова поддержал в своей речи лишь венгерский представитель
Хорват 30 31.
Обсуждение вопроса о расширении функций Коминформа на ноябрьском 1950 г.
заседании секретариата в содержательном отношении можно разделить на две
неравные части: одна, меньшая, была посвящена обобщению итогов деятельности
Коминформа за три года, другая, большая, — аргументации в пользу расширения
его функций.
По мнению Чанкова, за три года существования Информбюро удалось добиться
«ясности по такому основному вопросу, каким являлся вопрос о социально-поли¬
тической сущности режима народной демократии», «организовать обмен опытом
между братскими партиями и в особенности изучение и использование богатого
и ценного опыта ВКП(б)», «лучше организовать народные массы на борьбу за
мир, против реакции и империализма», «ликвидировать уклоны и извращения,
выражающиеся в «теориях» о так называемом особом пути развития к социализму,
отличающемся от советского пути» 3|.
26 Там же, д. 122, л. 32; д. 123, л. 79.
21 Там же, д. 123, л. 79.
28 Там же, д. 122, л. 32.
29 Там же, л. 100.
30 Там же, д. 123, л. 95.
31 Там же, л. 60—63.
59

Суслов сначала перечислил решения по обсуждавшимся на совещаниях Ко-
минформа 1947 г., 1948 г. и 1949 г. «таким крупнейшим, решающим политическим
и тактическим вопросам, как вопросы международного положения, положение
в коммунистической партии Югославии, защита мира и борьба с поджигателями
войны, единство рабочего класса и задачи коммунистических и рабочих партий».
Затем он сделал вывод: контакт между партиями и выработка согласованных
решений Коминформа по вопросам деятельности компартий содействовали
«идейному и организационно-политическому укреплению братских партий,
повышению их революционной бдительности, усилению их влияния в массах»,
«своевременному разоблачению и изгнанию из рядов коммунистического и
рабочего движения фашистских шпионов и убийц из бывшей компартии
Югославии, а также националистических и предательских элементов в неко¬
торых других партиях» 32.
Хорват, как и ряд других участников обсуждения, говорил об основных
заслугах Коминформа применительно к ВПТ. Так, по его убеждению, прозву¬
чавший на первом совещании в 1947 г. вывод о разделении мира на «лагерь
мира» и «лагерь агрессии» позволил венгерским коммунистам осознать, что
«внутренний враг состоит не только из остатков бывших господствующих классов,
но и из империалистической агентуры, ликвидацию которых необходимо ускорить.
Осознание этой задачи определило нашу более острую политику в отношении
партии мелких хозяев и правого крыла социал-демократов. Это же обстоятельство
выдвинуло задачу чистки партии и поднятия ее идеологического уровня». По
его словам, «разоблачение банды Тито» на совещании Коминформа в июне 1948 г.
дало ВПТ «толчок к разоблачению и уничтожению банды Райка и в то же
время заставило партию более энергично работать по кооперированию кресть¬
янства и усилить борьбу против кулачества. Но самая большая помощь была
оказана нам Информбюро, когда оно поставило защиту мира в качестве главной,
решающей задачи коммунистических и рабочих партий» 33.
Бареш напомнил, что через несколько месяцев после сентябрьского 1947 г.
совещания Коминформа, в феврале 1948 г., КПЧ смогла, «опираясь на
крепкую чехословацко-советскую дружбу, на солидарность антиимпериали¬
стического демократического лагеря и стоя во главе народа, ликвидировать
попытку реакционного путча и открыть путь к строительству социализма».
Далее говорилось о том, что «в Словакии удалось ликвидировать буржуазно¬
националистический уклон», а в 1950 г. разоблачить «вражеских агентов»,
проникших в ЦК КПЧ 34.
Участники заседания секретариата были единодушны в том, что необходимо
расширение функций Коминформа и создание постоянно действующего секре¬
тариата. При этом все дружно повторяли глобальные аргументы «за», изложенные
в докладе Фажона. Так, Суслов, указывая на «неуклонное нарастание мощного
национально-освободительного движения угнетенных народов» и «подъем рабочего
движения в капиталистических странах», призывал своих коллег: «мы должны
также учитывать интересы не входящих в Информбюро компартий Европы,
Америки и Азии, должны иметь в виду задачу оказания помощи этим партиям,
обращающимся в Информбюро за советами»35. При этом назывались конк¬
ретные компартии: Индии, Индонезии, Ирана, Норвегии, Бельгии, Гол¬
ландии, Кубы.
Но приводились и аргументы с «национальным колоритом», связанные с
практической деятельностью отдельных партий. Потребность в реорганизации
Коминформа каждый оратор объяснял по-своему. Чанков сокрушался о «даль¬
нейшей судьбе кулачества»: ведь Болгария — не СССР, кулаков выселять некуда,
32 Там же, л. 72—73.
33 Там же, л. 91—92.
34 Там же, л. 97—98.
35 Там же, л. 76.
60

а «ликвидировать как класс» надо бы, этому учит советский опыт; Коминформ
мог бы обсудить эту проблему и дать рекомендации болгарским товарищам. Или
другой пример, приведенный Чанковым,— «выработка с помощью Информбюро
общей позиции по македонскому вопросу» 36.
Д’Онофрио рассматривал вопрос о расширении функций в тесной связи с
необходимостью координации действий растущего движения за мир, других
демократических движений: профсоюзного, женского, молодежного. В то же
время он привел еще два довода в пользу расширения функций Коминформа
из практики ИКП, когда она оказывалась, по выражению Д’Онофрио, в «за¬
труднительном положении». Первый довод: руководство только что созданной
компартии Ливии, бывшей итальянской колонии, обратилось к руководству
ИКП за советами, в том числе по программе партии. Второй довод: компартия
Свободной территории Триеста зачастую обращается в ИКП за помощью
и советами по вопросам, «разрешить которые не может только Итальянская
коммунистическая партия ввиду того, что они затрагивают всю постановку
нашей международной политики». В обоих случаях ситуация могла быть
иной, если бы существовало Информбюро, «которое могло бы разрешать
такого рода вопросы, могло бы оказывать помощь и малочисленным ком¬
мунистическим партиям, давать им советы и, когда это нужно, ориентировать
их в правильном направлении, в соответствии с интересами международного
рабочего движения» 37.
И наконец, наше последнее соображение по поводу дискуссии (если можно
так назвать рассмотрение вопросов без споров) о расширении функций Комин¬
форма, вернее, о различных подходах к этой проблеме со стороны ее участников.
Одни пытались обосновать необходимость расширения географической и полити¬
ческой сфер действий Коминформа, «примеряя» к своим партиям, другие видели
правомерность постановки вопроса лишь в особенностях современного между¬
народного положения. И все же было одно выступление, на которое нельзя
не обратить особого внимания при чтении протокола заседания. Это речь
руководителя Румынской рабочей партии Г. Георгиу-Дежа, единственного
первого лица партии среди участников обсуждения. Она выделялась своей
бесцветностью, набором общих трескучих фраз, характерных для коммуни¬
стического движения того времени, а также панегириком Сталину, чему
посвящался последний абзац. Кстати, в выступлениях других участников
(Чанкова, Бермана) имя «вождя» присутствовало скорее как атрибут («бла¬
годарность ВКП(б) и лично товарищу Сталину»). Речь же Георгиу-Дежа
заканчивалась следующим аккордом: «Главным источником силы Информа¬
ционного бюро является гениальное предвидение и мудрость товарища Сталина,
непобедимыми идеями которого руководствуется международное коммунисти¬
ческое движение. Великий стратег борьбы народов за мир и социализм, творец
величайших побед современности придает Информационному бюро непоколе¬
бимость и уверенность в своей деятельности» 38. Такое нарочитое славословие
не часто наблюдалось на форумах Коминформа.
В основу резолюции по вопросу «О расширении функций Информбюро ком¬
мунистических и рабочих партий» был положен доклад Фажона, избранного
председателем комиссии по выработке этой резолюции. В принятом единогласно
документе дословно воспроизводились многие положения доклада 39. Участники
заседания согласились с мнением комиссии: предложить секретариату Коминформа
представить этот документ в качестве проекта резолюции на утверждение оче¬
редного совещания Информбюро; информировать о документе только политбюро
соответствующих партий; не публиковать его в печати. Секретариату Коминформа
36 Там же, л. 67—68.
37 Там же, л. 88—89.
38 Там же, л. 84.
39 Там же, д. 122, л. 98—100.
61

поручалось «переработать Устав Информбюро в соответствии с изменениями,
вытекающими из настоящего решения о расширении функций Информбюро,
и представить проект Устава на рассмотрение следующего совещания Ин¬
формбюро» 40.
МИТИН ПОУЧАЕТ «УНИТУ»
Вторым в повестке дня заседания секретариата стоял вопрос «Об опыте работы
газет «Унита» и «Руде право». С докладами выступили ответственные редакторы
центральных органов ИКП — П. Инграо 41 и КПЧ — В. Коуцкий.
Итальянский представитель сразу же заявил, что ЦК ИКП отклонил идею
о том, чтобы сделать из газеты внутрипартийный орган и посчитал необходимым
сделать ее «газетой, умеющей обращаться к широким народным массам и объ¬
единять их вокруг политики коммунистов» 42. В то же время ЦК ИКП ориентировал
журналистов «Униты» на превращение газеты в «оружие, опирающееся на марк¬
систско-ленинское учение, пропагандирующее это учение» 43. Инграо подробно
остановился на освещении газетой борьбы за мир, за свободу и благосостояние
трудящихся. Удалось в ряде случаев сломить заговор молчания или рассеять
клевету правительственной печати в отношении насущных требований рабочих
и крестьян, организовать широкую кампанию солидарности с борющимися тру¬
дящимися, подвергающимися преследованиям. Группы «Друзей Униты» внесли
свой вклад в сбор подписей под Стокгольмским воззванием. Редактор проана¬
лизировал проблемы организации работы журналистов, их количественный и
качественный состав, трудности в распространении газеты. Говоря о недостатках
газеты, Инграо отметил прежде всего «слабое ознакомление итальянского народа
с достижениями советского социалистического общества, с успехами стран на¬
родной демократии»44. Большего внимания требуют вопросы «популяризации
марксистско-ленинской теории», «разоблачения враждебной идеологии», «обоб¬
щения опыта партийной работы».
Доклад Коуцкого отличался от предыдущего и проблематикой, и композицией,
и даже терминологией. Это объяснимо. «Унита» — газета крупной оппозиционной
компартии, действующей в капиталистической стране в разгар «холодной войны»,
а «Руде право» — центральный орган правящей компартии, после февраля 1948 г.
занявший, по словам Коуцкого, «руководящее положение» в качестве «коллек¬
тивного агитатора и организатора социалистического строительства» 45. Отсюда
одна из основных ее функций — помогать КПЧ в реализации ее политики. По
указанию руководства партии «Руде право» с начала 1950 г. значительную часть
своих страниц стала отдавать освещению борьбы за мир, против «империали¬
стических поджигателей войны», связывая с этими вопросами такие разные по
характеру события, как первомайское социалистическое соревнование, съезды
молодежных и женских организаций, суд над «вредительскими реакционными
40 Там же, л. 100.
41 В РЦХИДНИ хранится характеристика Пьетро Инграо, подготовленая, по всей вероятности,
в Коминформе (подобной характеристики В. Коуцкого нами в архиве не обнаружено). В 1943 г. в
29-летнем возрасте он вступил в ИКП, проявил себя как способный журналист. В 1948 г. по
предложению генерального секретаря ИКП П. Тольятти Инграо был назначен ответредактором
«Униты». Далее следовали критические оценки: «Являясь незаурядным журналистом, Инграо в своей
работе по руководству газетой допускает много ошибок. Он еще недостаточно понимает роль ответ¬
ственного редактора центрального органа компартии и в значительной степени копирует приемы и
методы редакторов буржуазных газет. Многие ответственные работники ЦК отмечали, что с Инграо
трудно договориться об опубликовании важных политических статей и информации, в особенности
статей по вопросам теории и партийной жизни, которые, по мнению Инграо, не интересуют массы
читателей. Когда ему говорят, что он мало дает информации о Советском Союзе, Инграо признает
критику справедливой, но необходимой инициативы не проявляет, опасаясь нападок реакционной
прессы» (РЦХИДНИ, ф. 575, on. 1, д. 123, л. 216).
42 РЦХИДНИ, ф. 575, on. 1, д. 122, л. 51.
43 Там же, л. 52.
44 Там же, л. 56.
45 Там же, л. 67.

группами». Существенный шаг сделан в пропаганде гигантских успехов СССР,
его миролюбивой внешней и созидательной внутренней политики, «опыта славной
ВКП(б)». Следующий блок проблем, занимавших приоритетное место в газете,
охватывал вопросы социалистических преобразований в промышленности и сель¬
ском хозяйстве. Один из ведущих отделов редакции занимался освещением
проблем внутрипартийной жизни: подготовкой к «Году партийного просвещения»,
работы партийных органов, проверки членов партии и кандидатов, идейно-поли¬
тического уровня коммунистов, внутрипартийной демократии. По словам Коуц-
кого, «Руде право» начала систематически публиковать материалы по вопросам
как внутрипартийной жизни, так и пропаганды марксизма-ленинизма, начиная с
1948 г., после отстранения от должности бывшего редактора газеты В. Нового 46 за
«вредительскую деятельность». Эта «деятельность» выразилась в довольно стран¬
ных вещах: «Новый старался изолировать редакцию от руководства партии, от
партийных органов и от партии вообще, проводил в редакции тенденции, ме¬
шавшие укреплению ее партийности и ее тесному сотрудничеству с ответствен¬
ными партийными органами»47. Основные слабости газеты докладчик свел к
недостаточной убедительности публикуемых материалов, их шаблонности, де¬
кларативности, нередко к отсутствию боевого духа, непоследовательности в
применении «острого большевистского оружия —т критики и самокритики», по¬
верхностностью и непродуманностью многих старей.
Обсуждения докладов Инграо и Коуцкого не намечалось. Участники заседания
секретариата получили возможность заслушать выступление в качестве третей¬
ского (или верховного, старшего) судьи шеф-редактора газеты Коминформа «За
прочный мир, за народную демократию!», действительного члена Академии наук
СССР, специалиста «по диалектическому и историческому материализму, критике
буржуазной философии и оппортунизму» М. Б. Митина. Приведя в начале речи
подряд три «классических положения товарища Сталина» (например, о том, что
печать — «самое острое и самое сильное оружие нашей партии»), оратор пре¬
дупредил, что, поскольку оба редактора достаточно говорили о положительных
сторонах работы своих редакций, ему придется больше внимания уделить «не¬
которым существенным недостаткам». По поводу «Униты» 48 Митин сказал, что,
несмотря на увеличение в последнее время публикации материалов о достижениях
СССР и стран народной демократии, этого все еще недостаточно. Нет убедительных
статей о жизненности социалистического строя, доказавшего свои преимущества,
особенно «на фоне тяжелого положения трудящихся тех стран, которые находятся
под ярмом «плана Маршалла»». Газета полностью предала забвению вопросы
партийного строительства, внутрипартийной жизни, авангардной роли коммуни¬
стов. Митин не прошел и мимо «элементов объективизма» при освещении газетой
вопросов литературы, искусства и международной жизни, предъявив к ней пре¬
тензии, в частности, за то, что «Унита» черпает международную информацию
в основном из сообщений американских телеграфных агентств Юнайтед пресс
интернэшнл и Ассошиэйтед пресс и «совершенно не пользуется материалами
Совинформбюро» 49 50. Советский философ-редактор ориентировал итальянских кол¬
лег на необходимость «строго поддерживать боевую идеологическую линию партии,
давать бой всяким проявлениям буржуазного мировоззрения, неустанно воспи¬
тывать массы в духе партийного подхода к этим проблемам» 30.
Митина не устраивало «бесстрастное, объективистское изложение взглядов
Фрейда по вопросам психоанализа» и то обстоятельство, что «Унита» назвала
«известного физика» А. Эйнштейна «великим ученым материалистом». Не на
шутку обиделся советский представитель за недооценку значения «замечательных
46 По другим источникам «Нови Вилем» (РЦХИДНИ, ф. 575, on. 1, д. 120, л. 110).
4? РЦХИДНИ, ф. 575, on. 1, д. 122, л. 74.
48 В основу этой части выступления Митина положены подготовленные в Коминформе «Краткая
характеристика» ЦО ИКП и обзор «Униты» с января по октябрь 1950 г.— РЦХИДНИ, ф. 575,
on. 1, д. 123, л. 207—215, 217—244.
4* РЦХИДНИ, ф. 575, on. 1, д. 122, л. 90.
50 Там же, л. 91.
63

произведений И. В. Сталина по языкознанию». Досталось «Уните» и за «непро¬
думанное™ при макетировании газеты: на одной и той же странице были
опубликованы портрет В. И. Ленина и фотография некой Риты Форт, убившей
несколько человек, в том числе и детей; или же портрет генсека ИКП
П. Тольятти и рядом объявления об американских кинофильмах. При этом
напоминалось об опыте газеты «Правда» в 1912—1913 гг. (когда в ней работал
Сталин). Была еще одна претензия к журналистам «Униты»: похвалив их за
публикацию «романов с продолжением» с целью привлечения читателей, Митин
отметил недостаточную разборчивость в выборе произведений. По его мысли,
читателю намного интереснее было бы познакомиться не с «Графом Монте-Кристо»
или «Тремя мушкетерами», а с романом М. Горького «Мать».
Характер замечаний шеф-редактора газеты Коминформа в адрес другой газеты —
«Руде право» был иным, хотя в чем-то и схожим. Одной из слабых сторон
работы редакции он считал недостаточно глубокую и даже ошибочную трактовку
ряда теоретических и идеологических вопросов (имелись в виду статьи о тео¬
ретическом обосновании Октябрьской революции 1917 г., в которой анализиро¬
вались работы Ленина, но даже не были упомянуты произведения Сталина).
Газета мало печатала статей, посвященных изучению опыта большевистской
партии «для практического использования в странах народной демократии».
Третьим недостатком было названо недостаточное внимание к вопросам критики
и самокритики. Вот и все. Получается, что основной критический удар Митина
был направлен против газеты итальянских коммунистов.
По представлению комиссии под председательством Митина секретариат еди¬
нодушно принял соответствующую резолюцию. Она была довольно пространна
(более 8 страниц), ее многие положения об «Уните» и «Руде право» базировались
на речи Митина 51. Однако эта часть документа занимала одну треть, а в двух
третях от имени секретариата Коминформа формулировались задачи коммуни¬
стической печати вообще, а также прессы компартий капиталистических стран
и стран народной демократии. Центральное место на страницах коммунистической
печати предписывалось отдавать проблемам «расширения массовой базы движения
сторонников мира, особенно среди крестьянства и средних слоев», «разоблачения
конкретных поджигателей войны», «вопросам укрепления возглавляемого Совет¬
ским Союзом демократического, антиимпериалистического лагеря и защиты им
дела мира, пропаганды достижений Советского Союза, стран народной демократии,
Китайской народной республики и Германской демократической республики» 52.
Среди других задач первостепенной важности были выделены: «последовательное
разоблачение империалистической внешней и реакционной внутренней политики
США как оплота и жандарма международной реакции», «усиление повседневного
и всестороннего разоблачения пропаганды шовинизма, расовой ненависти и на¬
циональной вражды, разжигаемой империалистами», показ роста национально-
освободительного движения в колониальных и зависимых странах, пропаганда
марксизма-ленинизма, «повышение революционной бдительности, воспитание
масс в духе непримиримости к врагам социализма» 53. Перед печатью компартий
капиталистических стран ставились задачи борьбы за национальную независимость
своих стран от «посягательств американского империализма», против подавления
демократических свобод, в том числе преследования коммунистической прессы 54.
Перед печатью компартий стран народной демократии выдвигались задачи изу¬
чения и обобщения опыта социалистического строительства в этих странах,
практического применения опыта СССР, систематической пропаганды марксиз¬
ма-ленинизма, опыта ВКП(б) и других компартий, показа проявлений классовой
борьбы при строительстве социализма, мобилизации масс для преодоления упор¬
ного сопротивления классового врага. Заключительные пункты резолюции вновь
51 Там же, л. 91—99.
л Там же, л. 105.
53 Там же, л. 106, 107.
54 Там же, л. 109.
64

были обращены к коммунистическим партиям мира и их печатным органам с
указаниями укреплять связи с массами, регулярно публиковать письма трудя¬
щихся, добиваться превращения партийной печати в важнейшее средство по¬
вседневного общения партии с народными массами, проводником ее влияния на
массы, усилить связь между газетами братских коммунистических партий. От¬
дельный пункт документа содержал рекомендации секретариата Информбюро
шире использовать в коммунистической прессе материалы газеты «За прочный
мир, за народную демократию!», а последней — регулярно давать обзоры ком¬
мунистической печати, показывая положительный опыт газет и подвергая критике
их недостатки35. Таким образом узаконивался «наднациональный» статус ко-
минформовского печатного органа, призванного оценивать работу и, по существу,
вмешиваться в дела творческих журналистских коллективов разных стран. Это
был еще один шаг к дальнейшей коминтернизации деятельности Коминформа.
Секретариат Информбюро принял предложение Суслова поручить редакции
газеты «За прочный мир, за народную демократию!» подготовить на основе
резолюции по докладам ответственных редакторов газет «Унита» и «Руде право»
редакционную статью о задачах коммунистической и демократической печати
и опубликовать ее в газете, а также предложение Фажона перепечатать эту
статью в центральных органах компартий. Оба предложения позднее были ре¬
ализованы.
ЧЕТВЕРТОГО НЕ ДАНО
После краткого обмена мнениями по третьему вопросу повестки дня заседания
секретариата Коминформа — о созыве и повестке дня очередного совещания
Информбюро — была принята не менее краткая резолюция, состоявшая из двух
пунктов: 1) созвать очередное совещание Информационного бюро коммунисти¬
ческих и рабочих партий, 2) обсудить на совещании вопрос о расширении
функций Информбюро (докладчик — представитель Французской компартии) 55 5б 57.
Принимавшие это решение участники заседания были уверены в том, что
четвертое совещание состоится. Однако этого не случилось. Четвертого было не
дано. Почему?
Доступные нам архивные документы не дают ответа на главный вопрос: что
же экстраординарное произошло за один месяц, считая со дня принятия секре¬
тариатом решения о созыве этого совещания? Имеется лишь косвенное свиде¬
тельство. Из литературы известно, что в декабре, в период подготовки к пред¬
стоявшему совещанию, в Москве состоялась беседа Сталина с генеральным
секретарем ИКП П. Тольятти. Мы не располагаем записью этой беседы. Однако
в книге Дж. Бокка «Пальмиро Тольятти» отмечается, что, по словам тогдашнего
представителя ИКП в Коминформе Луиджи Амадези, Сталин в ходе беседы
предложил Тольятти занять планируемый пост генерального секретаря Информ¬
бюро; Тольятти ответил отказом 51. Чем же мог мотивировать свой отказ руко¬
водитель итальянских коммунистов? Скорее всего, состоянием своего здоровья
(в октябре он тяжело болел). Но не только. Вполне возможно, что во время
разговора Тольятти аккуратно, в тактичной форме высказал фактическому ос¬
нователю и покровителю Коминформа свои сомнения относительно перспектив
его успешного, эффективного функционирования (кстати, в упомянутой книге
Бокка кратко излагается суть спора Амадези с Тольятти, критически отзывав¬
шегося об Информбюро, в частности, о результативности его работы).
Может быть, в период подготовки к 23 декабря — дню открытия намечавшегося
совещания — произошло еще какое-нибудь событие, повлиявшее на позицию
Сталина в отношении будущности Коминформа. Но, думается, беседа с Тольятти
55 Там же.
56 Там же, л. 100.
57 Восса G. Palmiro Togliatti. Roma, 1973, р. 546.
3 Новая и новейшая история, № 4-5
65

оставила след. Ведь именно после нее Сталин потерял былой интерес к Инфор¬
мбюро: с того времени не состоялось ни одного совещания, ни одного заседания
секретариата Информбюро. Эта международная коммунистическая структура
стала все больше превращаться в поставщика в ЦК ВКП(б) информации о
положении в компартиях, входивших и не входивших в Коминформ, в некий
международный передаточный «почтамт», посредством которого руководители
многих компартий обменивались конфиденциальной корреспонденцией.
События, развернувшиеся вокруг ноябрьского 1950 г. заседания секретариата
Коминформа, задают загадку также относительно происхождения самой проблемы
расширения функций Информбюро. Чем (или кем?) навеяна была (или подска¬
зана?) эта сомнительная, не вызвавшая большого энтузиазма в коммунистическом
движении идея удлинения «руки Москвы», способной достать в любом конце
мира очередную жертву для публичной порки? И кто знает, возможно, после
четвертого совещания Коминформа «вождю», психическое и физическое состояние
которого оставляло желать лучшего, пришла бы в голову новая мысль — о
географическом расширении и количественном увеличении состава членов Ин¬
формбюро.
Пока же, до выяснения всех обстоятельств по интересующей нас проблеме
(надеемся на открытие недоступных еще архивных документов), можно сделать
вывод: то ли Сталин прислушался к собеседнику (Тольятти), то ли к внутреннему
голосу, но так или иначе в декабре 1950 г. решение получилось разумное,
исторически оправданное. Оно позволило французской и итальянской компартиям,
остававшимся под сталинским прессом, избавиться хотя бы от бухарестского
дамоклова меча, всегда опускавшегося по команде из Москвы. Что же касается
компартий стран «народной демократии» и самих этих стран, то они длительное
время продолжали находиться под жестким партийным и государственным кон¬
тролем Кремля. Облегченно вздохнули в руководстве не входивших в Коминформ
компартий, которые избежали угрозы попасть в орбиту постоянного наблюдения
и повышенного внимания со стороны Информбюро, что сулило мало хорошего,
поскольку рассматривалось как угроза потенциальной «проработки».
После смерти Сталина было проявлено несколько инициатив, в частности,
Митиным (в РЦХИДНИ имеются соответствующие документы), представлявших
собой попытки «в новых условиях» возобновить активную деятельность Комин¬
форма. Но эти затеи завершились безрезультатно. Новое руководство КПСС в
лице Н. С. Хрущева не склонно было реанимировать детище холодной войны.
17 апреля 1956 г. в газете «За прочный мир, за народную демократию!» было
опубликовано «Информационное сообщение о прекращении деятельности Ин¬
формационного Бюро коммунистических и рабочих партий», подписанное цен¬
тральными комитетами восьми партий — членов Коминформа. В сообщении, в
частности, указывалось, что ЦК этих партий, «обменявшись мнениями по вопросам
его деятельности, признали, что созданное ими (а также компартией Югославии.—
Г. А.) в 1947 г. Информационное Бюро исчерпало свои функции, в связи с чем
по взаимному согласию приняли решение прекратить деятельность Информаци¬
онного Бюро коммунистических и рабочих партий и издание его органа — газеты
«За прочный мир, за народную демократию!» 38. Формула «по взаимному согласию»
означает, что вопрос о ликвидации Коминформа был решен, так сказать, «в
рабочем порядке», путем согласований ЦК КПСС с другими партиями. В фонде
575 нет никаких данных о встрече представителей партий — членов Информбюро,
посвященной его дальнейшей судьбе.
Год спустя, в 1957 г., на смену Коминформу появилась новая организационная
форма объединения коммунистических сил мира — международные совещания,
которых состоялось три: в 1957 г., 1960 г. и 1969 г.
58 Вместо этой газеты с 1958 г. в Праге начал выходить журнал «Проблемы мира и социализма» —
ежемесячное теоретическое и информационное издание коммунистических партий.
66

© 1994 г.
А. А. КОШКИН
СОВЕТСКО-ЯПОНСКИЙ ПАКТ О НЕЙТРАЛИТЕТЕ 1941 г.
И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ
25 февраля 1941 г. на стол министра иностранных дел Японии Ё. Мацуока
легла шифровка из Берлина № 159. Японский посол в Германии генерал
X. Осима сообщал о возможном ухудшении германо-советских отношений. Такое
впечатление он вынес из состоявшейся накануне беседы с шефом германского
дипломатического ведомства И. Риббентропом, который не скрывал, что на
восточных границах рейха сосредоточено «от восьмидесяти до ста немецких
дивизий»'. >
С конца 1940 г. аналогичные сведения поступали в Токио от японских
дипломатов в европейских государствах и по линии военной разведки. Не за¬
медлили поделиться с японцами информацией, полученной разведкой США, и
американцы. Государственный секретарь США К. Хэлл признавал после войны:
«Имевшиеся у нас данные о подготовке Гитлера к вторжению в Россию были
особенно полезны для меня на переговорах с японцами. Они исключали всякую
возможность соглашения между Россией и Японией» 1 2.
Анализируя складывавшуюся в мире обстановку, японское правительство
допускало, что подобная «утечка информации» организуется немцами с целью
прикрытия готовящегося вторжения на Британские острова. Однако на сей раз
источником был официальный представитель высшего руководства Германии,
что требовало особого отношения к сообщению. Содержание дипломатической
депеши № 159 было доложено императору Японии Хирохито.
Новость взволновала японского монарха. Складывалась ситуация, при которой
империя вновь могла быть поставлена перед свершившимся фактом. В Токио
не забыли пережитого шока, когда Япония, по существу, была предана Германией,
неожиданно заключившей с Советским Союзом в августе 1939 г. пакт о нена¬
падении в момент поражения японской армии в боях на Халхин-Голе. Хотя
после заключения в сентябре 1940 г. между Японией, Германией и Италией
военно-политического союза («тройственный пакт») японо-германские связи ук¬
репились, тень взаимного недоверия сохранялась. Подозрения Хирохито в иск¬
ренности союзника неизмеримо усилились бы, знай он об истинной оценке
Гитлером японских руководителей.
22 августа 1939 г., накануне подписания германо-советского соглашения о
ненападении, «фюрер», собрав в своей загородной резиденции в Зальцбурге
приближенных генералов, заявил: «Император (Японии.— А. К.) сродни русским
царям. Слабый, трусливый, нерешительный, он легко может быть сметен рево¬
люцией... Нам следует видеть в себе хозяев и относиться к этим людям в лучшем
случае как к лакированным полуобезьянам, которые должны знать кнут» 3.
В Японии понимали, что в стратегическом плане Германия отводит4 своему
дальневосточному союзнику роль младшего партнера, который должен таскать для
нее каштаны из огня. В условиях расширения японской экспансии на юге — в
1 Тайхэйё сэнсо-э но мити. Сирёхэн (Путь к войне на Тихом океане). Сб. док., т. 4. Токио,
1963. с. 383.
2 Hull С. The Memoirs, v. 1. New York, 1948, p. 969.
3 Ikle F. W. German — Japanese Relations 1936—1940. New York, 1956, p. 133.
3*
67

сентябре 1940 г. был оккупирован Северный Индокитай — Токио весьма беспо¬
коила перспектива втягивания Японии как участника «тройственного пакта» в
войну против Советского Союза на стороне Германии. Хотя война против СССР
предусматривалась японскими планами, считалось необходимым избежать ведения
военных действий на два фронта. Хирохито заявил лорду — хранителю печати
К. Кидо: «Если Германия в ближайшем будущем начнет войну с СССР, союз¬
нические обязательства заставят нас готовиться к выступлению на севере... Так как
у нас связаны руки на юге, мы окажемся перед серьезной проблемой» 4.
Было принято решение направить Мацуоку в Европу с тем, чтобы на пере¬
говорах в Берлине, Риме и Москве из первых рук получить необходимую
информацию. При этом на встречах с немцами японскому министру было
строго-настрого запрещено давать какие-либо обещания. Главной целью дипло¬
матического вояжа была Москва, где Мацуока по поручению японского прави¬
тельства и лично императора должен был попытаться заключить с И. В. Сталиным
пакт о ненападении, необходимый японцам на период продвижения на юг.
Мацуока не хотел подписывать пакт о ненападении с Советским Союзом,
так как втайне надеялся, что вскоре Япония присоединится к Германии в ее
войне против СССР. В противном случае будет трудно претендовать на плоды
победы, и Сибирь и Дальний Восток окажутся в руках Германии, а не Японии.
При этом Мацуока считал, что, даже если Германия увязнет в России, война
будет продолжаться годами и в конце концов США и Великобритания одержат
победу, «Японию не будут строго судить лишь за нападение на коммунизм» 5.
В Токио располагали информацией, что советское руководство стремится
избежать войны с Японией. Еще в ходе советско-германских переговоров о
заключении пакта о ненападении на встрече с Риббентропом Сталин заявил,
рассчитывая, что это передадут японцам: «Мы желаем улучшения отношений с
Японией. Однако есть предел нашему терпению в отношении японских провокаций.
Если Япония хочет войну, она ее получит. Советский Союз этого не боится.
Он к такой войне готов. Если же Япония хочет мира, это было бы хорошо. Мы
подумаем, как Германия могла бы помочь нормализовать советско-японские
отношения. Но мы не хотели бы, чтобы у Японии сложилось впечатление, будто
инициатива исходит от советской стороны» 6.
Думается, не без умысла затруднить переговоры в Москве под руководством
Мацуоки был разработан и 3 февраля 1941 г. одобрен координационным комитетом
правительства и императорской ставки документ «Принципы ведения переговоров
с Германией, Италией и Советским Союзом». Им предусматривалось в обмен
на согласие Японии заключить пакт о ненападении, от которого она долгое
время отказывалась, вынудить советское руководство на серьезные уступки, а
именно, продать Японии Северный Сахалин и прекратить помощь Китаю» 7.
Идея «покупки» советских дальневосточных территорий существовала в Японии
давно. Влиятельный японский дипломат, в 30—40-е годы посол Японии в Италии,
Т. Сиратори еще в 1935 г. писал министру иностранных дел X. Арита: «Прежде
всего Россия должна разоружить Владивосток, закончить вывод своих войск из
Внешней Монголии, не оставив ни одного солдата в районе озера Байкал...
Вопрос о передаче Северного Сахалина по умеренной цене включается сюда тоже.
В будущем надо иметь также в виду покупку Приморской области Сибири» 8.
На первоначальном этапе переговоров о заключении советско-японского пакта
о ненападении осенью 1940 г. японское правительство попыталось предложить
4 Montgomery М. Imperialist Japan, The Yen to Dominate. London, 1987, p. 461.
5 Bergamini D. Japan’s Imperial Conspirasy. London, 1971, p. 743.
6 Кудо M. Ниссо тюрицу дзёяку-но кэнкю (Исследование японо-советского пакта о нейтралитете).
Токио, 1985, с. 62—63.
7 Нихон гайко нэмпё нараби сюё бунсё (Хронология японской дипломатии и основные документы),
т. 2. Токио, 1965, с. 481.
8 Цит. по: Кутаков Л. Н. История советско-японских дипломатических отношений. М., 1962,
с. 152.
68

советскому руководству подобную сделку, когда возникла проблема ликвидации
японских угольных и нефтяных концессий на Северном Сахалине. В шифроте¬
леграмме от 20 ноября 1940 г. Мацуока дал указание послу Японии в СССР
У. Татэкаве: «Рассмотрение вопроса о ликвидации концессий затруднительно.
Вместо этого предложите продать Северный Сахалин» 9 10 11 12. Естественно, это «пред¬
ложение» было решительно отвергнуто советской стороной.
12 марта 1941 г. Мацуока выехал в Европу. 24 марта во время остановки в
Москве он предложил советским руководителям рассмотреть вопрос о заключении
японо-советского пакта о ненападении. Советская позиция состояла в том, что
заключение пакта о ненападении с Японией было связано с проблемой возвращения
утраченных ранее Россией территорий — Южного Сахалина и Курильских ост¬
ровов. Так как японское правительство было не готово к обсуждению этих
вопросов, считалось целесообразным вести переговоры о заключении пакта о
нейтралитете, не предусматривавшего разрешения территориальных проблем.
Мацуока предложил вернуться к этому вопросу на обратном пути из Берлина.
Готовясь к приему японского министра, Гитлер издал 5 марта 1941 г. директиву
№ 24 «О сотрудничестве с Японией», в которой была определена цель: как
можно скорее вовлечь Японию в войну против Великобритании и таким образом
связать значительные английские силы на Тихом океане. В результате американцы
должны будут перенести свое внимание на Дальний Восток. Япония, однако,
должна избегать войны с США. Директивой запрещалось сообщать японцам о
существовании плана войны Германии против СССР ,0. Риббентроп убеждал
японского министра атаковать Сингапур. Он заявил: «В случае, если Советский
Союз выступит против Японии, Германия незамедлительно нанесет удар по
СССР. Мы обещаем это. Поэтому Япония может, не опасаясь войны с Советским
Союзом, двигаться на юг, на Сингапур» и.
Отвечая на вопрос Мацуоки о состоянии германо-советских отношений, Риб¬
бентроп сказал: «Конфликт с Россией всегда возможен... Во всяком случае,
Мацуока по его возвращении не имеет основания сообщить японскому императору
о том, что конфликт между Германией и Россией исключается. Наоборот,
обстановка такова, что такой конфликт, если он и не окажется вероятным,
может, однако, считаться возможным». Не раскрывая содержания плана «Бар¬
баросса», он тем не менее счел возможным информировать собеседника, что
«большая часть германской армии уже сосредоточена на восточных границах
государства». Убеждая своего коллегу в быстротечности германо-советской войны,
Риббентроп говорил: «В настоящее время мы сможем сокрушить Советский Союз
в течение трех-четырех месяцев... Я полагаю, что после разгрома Советский
Союз развалится. Если Япония попытается захватить Сингапур, ей не придется
больше беспокоиться о севере» |2.
Гитлер также склонял Мацуоку к нападению на Сингапур, заявляя: «Никогда
в человеческом воображении для нации не представятся более благоприятные
возможности. Такой момент никогда не повторится. Это уникальная в истории
ситуация». По поводу германо-советских отношений «фюрер» ограничился сооб¬
щением японцу, что рейх имеет свыше 160 дивизий, сконцентрированных на
советских границах.
Следуя данным ему указаниям, Мацуока, вопреки своему обыкновению,
больше слушал, чем говорил. Он знал, что специально приставленный к нему
в качестве сопровождающего офицер разведуправления генштаба императорской
армии полковник Я. Нагаи по своим каналам передает в Токио содержание
берлинских бесед. Тем не менее Мацуока заверил своих собеседников в том,
9 Кудо М. Указ, соч., с. 87—88.
10 Ernst L. Presseisen. Germany and Japan. A Study of Totalitarian Diplomacy 1933—1941. Hague,
1958, p. 287.
11 Тайсэн-но хироку (Секретные документы периода большой войны). Токио, 1948, с. 393.
12 Japan's Decision for War. Records of the 1941 Policy Conferences. Stanford (Cal.), 1967, p. 22.
69

что «Япония будет всегда лояльным союзникам, который посвятит себя общим
усилиям и не займет пассивной позиции».
Мацуока дал понять немцам, что без согласия японской армии он не может
принимать какие бы то ни было обязательства. Показателен такой эпизод.
Принимая от Мацуоки подарок — японскую картину-свиток с изображением горы
Фудзи, — рейхсмаршал Г. Геринг как бы в шутку обещал посетить Японию с
тем, чтобы полюбоваться этой священной для японцев горой, но только после
того, как «Япония возьмет Сингапур». Мацуока, кивнув в сторону Нагаи, сказал:
«Об этом вам придется спросить у него» ,3.
Более откровенно Мацуока говорил об отношениях Японии с Советским
Союзом, прямо заявив, что имеет поручение заключить японо-советский пакт
о ненападении или нейтралитете. Реакция немцев на это сообщение должна
была подсказать, насколько далеко зашла подготовка Германии к нападению на
Советский Союз. Если бы руководители рейха решительно воспротивились такому
пакту, это было бы сигналом того, что решение о войне на востоке принято
окончательно. Однако Гитлер и Риббентроп реагировали довольно прохладно.
Риббентроп лишь предупредил Мацуоку «не заходить слишком далеко в сближении
с Россией». Впоследствии Гитлер заявил, что японцы заключили пакт с СССР
«с одобрения Германии» ,4. О причинах такой позиции немцев можно только
догадываться. Скорее всего, они рассчитывали на то, что, имея пакт по Сталиным,
японцы быстрее решатся на захват Сингапура.
Мацуока покидал Германию с ощущением, что руководители рейха явно
недоговаривают, не хотят раскрывать свои карты японцам, фактически дезори¬
ентируют их. Как иначе можно было расценить слова Гитлера о том, что,
«несмотря на задержку в осуществлении германского плана высадки на Британские
острова, капитуляция Великобритании — это лишь вопрос времени... Великобри¬
тания должна быть разбита» |5. Как объяснить скопление германских войск в
восточных районах «рейха», которые Мацуока видел своими глазами, пересекая
германо-советскую границу? Неужели Германия решила воевать одновременно
на западе и востоке?
Впоследствии Мацуока признался, что после посещения Берлина оценивал
вероятность начала германо-советской войны как «50 на 50». «Если бы я знал,
что они вступят в войну, я бы предпочел занять в отношении Германии более
дружественную позицию и не стал бы заключать пакт о нейтралитете» |6,—
заявит он 25 июня 1941 г. на заседании координационного комитета правительства
и императорской ставки. Но это будет потом. А пока предстояли переговоры в
Москве.
Хотя руководители рейха не настаивали на участии японских вооруженных
сил в войне против СССР, а стремились направить их против Великобритании,
в ходе такой войны могло создаться положение, когда правительство Германии
потребовало бы от своего союзника выполнения обязательств по «тройственному
пакту». В этом случае выступление Японии против СССР должно было состояться
не тогда, когда японские правящие круги сочтут момент наиболее благоприятным,
а когда это будет необходимо Германии. Это не устраивало Японию, не желавшую
играть подчиненную роль в германской войне против СССР, выполняя вспомо¬
гательные задачи. Японское руководство не могло не волновать и то, что в
результате быстрого разгрома Германией Советского Союза Япония не будет
допущена к дележу «русского пирога» или же должна будет довольствоваться
жалкими крохами. Поэтому для обеспечения собственной свободы действий как
на южном, так и на северном направлениях целесообразно было иметь пакт о
ненападении или нейтралитете с Советским Союзом. К тому же он мог быть
13 Toland J. The Rising Sun. The Decline and Fall of the Japanese Empire. 1936—1945. New York,
1970, p. 66.
14 Fuhrer Conferences on Matters Dealing with German Navy 1941, v. 1. Washington, 1947, p. 53.
13 Montgomery M. Op, cit., p. 464.
16 Japan’s Decision for War, p. 58.
70

своеобразным прикрытием подготовки Японии к нападению на СССР. Главная
же цель пакта для Японии оставалась прежней — обеспечение прочного тыла
на севере от потенциальной угрозы со стороны Советского Союза после начала
войны против США и Великобритании на Тихом океане и в Юго-Восточной
Азии.
По мнению японцев, такая угроза могла стать реальной при образовании в
ходе войны союза между Вашингтоном, Лондоном и Москвой. Японский воен¬
но-морской министр К. Оикава с тревогой говорил: «Флот уверен в своих силах
в случае Ерйны только с Соединенными Штатами и Британией, но выражает
опасения по поводу столкновения одновременно с Соединенными Штатами,
Британией и Советским Союзом. Представьте, если Советы и американцы будут
действовать вместе и Соединенные Штаты развернут военно-морские и авиацй-
онные базы, радиолокационные станции и т. д. на советской территории... Флот
не хотел бы провоцировать Советский Союз» ,7.
Мацуока обязан был учесть эти опасения. К тому же провал порученных
самим императором переговоров в Москве серьезно подорвал бы авторитет япон¬
ского министра иностранных дел, поставил бы вопрос о его дальнейшем пребывании
на занимаемом посту. Поэтому он решил все же проводить линию на подписание
соглашения с Советским Союзом.
Готовясь к встрече с Мацуокой, советское руководство из сообщений Р. Зорге
знало |8, что император и ближайшее окружение японского премьер-министра
Ф. Коноэ хотят заключить пакт о ненападении с Советским Союзом с тем,
чтобы, не чувствуя стеснения на севере, нанести удар на юге. Хотя советское
правительство в течение длительного времени неоднократно предлагало прави¬
тельству Японии заключить пакт о ненападении, в сложившейся международной
обстановке непросто было принять решение. В Кремле хорошо помнили реакцию
Запада на подписание советско-германского пакта о ненападении и обвинения
в «предательстве» идеи антигитлеровской коалиции. Заключение аналогичного
соглашения еще с одним государством-агрессором неизбежно создало бы новые
проблемы во взаимоотношениях с западными державами, которые могли расценить
действия СССР как провоцирующие Японию на расширение экспансии в Азии
и на Тихом океане. Кроме того, идя на подписание пакта с Японией, советское
руководство рисковало ухудшить свои отношения с Китаем. Однако, как и в
случае с Германией, пакт с японцами отвечал государственным интересам Со¬
ветского Союза, ибо создавал хотя и ненадежные и явно временные, но все же
гарантии, снижал опасность одновременного нападения на СССР с запада и
востока.
Вернувшись из Берлина в Москву, Мацуока 7 апреля в беседе с В. М.
Молотовым попытался выдвинуть японские условия подписания пакта с СССР,
в частности предложил продать Японии Северный Сахалин. Советский нарком
ответил, что такое предложение можно рассматривать лишь как шутку. При этом
Молотов настаивал на ликвидации японских концессий на Северном Сахалине ,9.
Было ясно, что советское руководство не отступит от своих позиций.
В довольно сумрачном настроении Мацуока посетил Ленинград, где осмотрел
сокровища Эрмитажа и присутствовал на балетном спектакле. Вернувшись
12 апреля в Москву, он телеграфировал из японского посольства в Токио, что
Молотов «не проявляет симпатии и шансы заключения соглашения с Россией
близки к нулю» * 18 19 20. Неожиданно японскому министру позвонил секретарь Сталина,
приглашая Мацуоку в Кремль на беседу с советским лидером.
После традиционных приветствий Мацуока начал пространно излагать Сталину
Ibid., р. 59.
18 Bergamini D. Op. cit., р. 747.
19 Тихвинский С. Л. Заключение советско-японского пакта о нейтралитете 1941 г.— Новая и
новейшая история, 1990, № 1, с. 31. Эта публикация представляет особый интерес использованными
в ней архивными материалами.
20 Bergamini D. Op. cit., р. 748.
71

значение японского лозунга «хакко итиу» (восемь углов под одной крышей),
под которым японская империя намеревалась создавать «новый мировой порядок».
Он убеждал, что этот древний лозунг не означает стремления Японии к переделу
мира, что цель Японии объединить все народы земли «под единой крышей
взаимного уважения и комфорта».
Сталин терпеливо слушал, а затем, прервав собеседника, предложил перейти
к делу. Отвергнув претензии Японии на Северный Сахалин, он заявил о желании
вернуть в состав территории Советского Союза южную часть этого острова,
отторгнутую от России в результате русско-японской войны 1904—1905 гг.21
Мацуока возражал, ссылаясь на то, что южная часть Сахалина заселена японцами
и России лучше обратить внимание на расширение своих территорий за счет
арабских стран вместо того, чтобы претендовать на территории, соседствующие
с японской метрополией 22.
Это была «домашняя заготовка» Мацуоки. Готовясь к переговорам с Советским
Союзом, министерство иностранных дел Японии разработало программу заклю¬
чения с СССР пакта о ненападении. Одним из пунктов этой программы пре¬
дусматривалось: «В подходящий период включить в сферу влияния Японии (в результате
покупки или обмена территориями) Северный Сахалин и Приморье» 23. Для того,
чтобы побудить советское правительство пересмотреть свою политику в отношении
японо-китайской войны, в документе предлагалось предложить Советскому Союзу
следующее: «СССР признает традиционные интересы Японии во Внутренней
Монголии и в трех провинциях Северного Китая. Япония признает традиционные
интересы Советского Союза во Внешней Монголии и Синьцзяне. СССР соглашается
с продвижением Японии в направлении Французского Индокитая и Голландской
Индии. Япония соглашается с будущим продвижением Советского Союза в направ¬
лении Афганистана, Персии (впоследствии сюда включается и Индия)» 24.
Изложенный Мацуокой «план» Сталина не заинтересовал. Было ясно, что
целью вовлечения Советского Союза в империалистический сговор было желание
не допустить его сближения с «демократиями» Запада и даже создать четырех¬
стороннюю коалицию (Япония, Германия, Италия, СССР), идея которой активно
обсуждалась между Германией и Японией в 1940 г.
Никак не отреагировав на геополитические прожекты Мацуоки, Сталин вы¬
ложил на стол проект советско-японского пакта о нейтралитете, который состоял
из четырех статей. Первая статья предусматривала обязательство обеих сторон
поддерживать мирные и дружественные отношения между собой и взаимно
уважать территориальную целостность и неприкосновенность другой договари¬
вающейся стороны. Во второй статье говорилось, что в случае, если одна из
договаривающихся сторон окажется объектом военных действий со стороны одной
или нескольких третьих держав, другая договаривающаяся сторона будет соблю¬
дать нейтралитет в продолжении всего конфликта. Статья третья предусматривала,
что пакт сохраняет силу в течение пяти лет.
Связавшись с Токио, Мацуока получил согласие на подписание предложенного
советской стороной документа. Вместе с тем в инструкциях центра было особо
подчеркнуто, что «тройственный пакт не должен быть ослаблен» 25.
13 апреля 1941 г. в Кремле был подписан пакт о нейтралитете между Японией
и Советским Союзом. Одновременно была подписана Декларация о взаимном
уважении территориальной целостности и неприкосновенности границ Монголь¬
ской Народной Республики и Маньчжоу-Го. Была достигнута и договоренность
о разрешении в течение нескольких месяцев вопроса о ликвидации японских
концессий на Северном Сахалине.
21 Кудо М. Указ, соч., с. 80.
22 Там же.
23 Там же.
24 Там же.
23 Дайтоа сэнсо кокан сэнси (Официальная история войны в Великой Восточной Азии), т. 20.
Токио, 1968, с. 239.
72

На состоявшемся затем банкете внешне царила атмосфера удовлетворения
от успешно проделанной дипломатической работы. По свидетельству японских
очевидцев, стремясь подчеркнуть свое гостеприимство, Сталин лично подвигал
гостям тарелки с яствами и разливал вино. Однако обилие комплиментов не
могло скрыть от наблюдателя, что за столом сидели не друзья, а противники.
Участники банкета с японской стороны, в частности личный секретарь Мацуоки
Т. Касэ, впоследствии рассказал о состоявшемся за столом весьма примечательном
диалоге.
Подняв свой бокал, Мацуока сказал: «Соглашение подписано. Я не лгу. Если
я лгу, моя голова будет ваша. Если вы лжете, я приду за вашей головой».
Сталин поморщился, а затем со всей серьезностью произнес: «Моя голова важна
для моей страны. Так же как ваша для вашей страны. Давайте позаботимся,
чтобы наши головы остались на наших плечах».
Предложив тост за японскую делегацию, Сталин отметил вклад в заключение
соглашения ее членов из числа военных. «Эти представляющие армию и флот
люди заключили пакт о нейтралитете, исходя из общей ситуации,— заметил
Мацуока.— На самом деле они всегда думают о том, как бы сокрушить Советский
Союз» 26. Сталин ответил: «Хотелось бы напомнить всем японским военным, что
сегодняшняя Советская Россия это не прогнившая царская Российская империя,
над которой вы однажды одержали победу» 27.
В целом негативно относившиеся к каким-либо договоренностям с Советским
Союзом военные круги Японии не придавали пакту о нейтралитете особого
значения. В «секретном дневнике войны» японского генерального штаба армии
14 апреля 1941 г. была сделана следующая запись: «Значение данного договора
состоит не в обеспечении вооруженного выступления на юге. Не является договор
и средством избежать войны с США. Он лишь дает дополнительное время для
принятия самостоятельного решения о начале войны против Советов» 28. Еще
более определенно высказался в апреле 1941 г. военный министр X. Тодзио:
«Невзирая на пакт, мы будем активно осуществлять военные приготовления
против СССР» 29.
Так думали в Токио не только военные. Сразу после нападения гитлеровской
Германии на Советский Союз Мацуока, совсем недавно подписавший пакт,
энергично убеждал императора Хирохито как можно скорее нанести удар по
СССР с востока. Он считал, что надо дойти по крайней мере до Иркутска. Для
этого предлагалось отсрочить выступление на юге. Мацуока заявлял: «Нужно
начать с севера, а потом пойти на юг. Не войдя в пещеру тигра, не вытащишь
тигренка. Нужно решиться» 30.
Занимавший один из ключевых постов в империи председатель Тайного совета 31
К. Хара на императорском совещании 2 июля 1941 г. прямо заявил: «Кто-то
может сказать, что в связи с пактом о нейтралитете было бы неэтично нападать
на Советский Союз... Если же мы нападем на него, никто не сочтет это
предательством. Я с нетерпением жду возможности для нанесения удара по
СССР. Я прошу армию и правительство сделать это как можно скорее. Советский
Союз должен быть уничтожен» 32.
На этом совещании руководящего состава правительства, армии и флота в
присутствии императора единогласно был принят секретный документ «Программа
национальной политики империи», в котором было решено: «Мы будем скрытно
26 Мацуока Ёсукэ-соно хито то сёгай (Мацуока Ёсукэ — человек и его карьера). Токио, 1974,
с. 879—881.
27 Bergamini D. Op. cit., р. 749.
28 Таихэйё сэнсо-э но мити, т. 5. Токио, 1963, с. 300.
29 Тайхэйё сэнсо си (История войны на Тихом океане), т. 4. Токио, 1972, с. 66.
30 Там же, с. 84.
31 Тайный совет, существовавший в Японии с 1888 по 1947 г.,— консультативный орган,
вырабатывавший рекомендации по вопросам государственной политики. С конца 30-х годов оказывал
непосредственное влияние на выработку политического и военного курса Японии.
32 Тайхэйё сэнсо-э но мити, т. 5, с. 464—466.
73

усиливать нашу военную подготовку против Советского Союза... Если германо¬
советская война будет развиваться в направлении, благоприятном для империи,
мы, прибегнув к вооруженной силе, разрешим северную проблему»33.
Необходимый для завершения подготовки к вторжению в СССР отрезок
времени планировалось использовать для оказания давления на Советский Союз
с целью вынудить его пойти на серьезные уступки. В принятом 4 августа 1941 г.
на совместном заседании правительства и императорской ставки документе «Ос¬
новные принципы дипломатических переговоров с Советским Союзом» предпи¬
сывалось заставить советскую сторону прекратить помощь Китаю, передать или
продать Японии Северный Сахалин, Камчатку, земли к востоку от Амура,
добиться вывода советских войск со всей территории Дальнего Востока. Этот
курс был охарактеризован как «дипломатическая прелюдия начала войны» 34.
В соответствии с решением императорского совещания от 2 июля генеральный
штаб и военное министерство Японии развернули широкомасштабную подготовку к
проведению наступательных операций против советских войск на Дальнем Востоке
и в Сибири. Разработанный летом 1941 г. оперативно-стратегический план войны
против СССР имел шифрованное наименование «Кантогун токубэцу энсю» («Особые
маневры Квантунской армии») — сокращенно «Кантокуэн». По плану в течение июля —
августа численность Квантунской армии была увеличена почти в два с половиной
раза, составив 850 тыс. солдат и офицеров. Всего же выделенная для вторжения
группировка, включая армии марионеточных государств и войска, дислоцировавшиеся
в Корее, на Курильских островах, Южном Сахалине и Хоккайдо, насчитывала свыше
1 млн. человек. Была определена дата нападения — 29 августа 1941 г.35
Можно встретить у японских авторов утверждения о том, что Япония осу¬
ществляла приготовления на случай «превентивного удара Красной Армии» 36.
В действительности же в крайне трудный первый период Великой Отечественной
войны советское правительство было заинтересовано в недопущении военных
действий на востоке, стремилось избежать войны на два фронта. В Токио это знали.
В секретном оперативном приказе командующего объединенным флотом Японии
И. Ямамото от 1 ноября 1941 г. указывалось: «Если империя не нападет на Советский
Союз, то мы уверены, что СССР не начнет военных действий» 37. Красная Армия
на Дальнем Востоке готовилась не к «превентивному удару», а к отражению
вероломного нападения Японии, опасность которого была реальной.
В связи с утверждениями об «оборонительном характере» японских военных
приготовлений профессор Токийского университета Я. Онума отмечал: «Японская
сторона согласно операции под кодовым названием «Кантокуэн» осуществляла
массовую мобилизацию с расчетом напасть на Советский Союз в момент, когда
положение Германии будет выгодным. Так как эта подготовка именовалась
«маневрами», в Японии малоизвестен факт о том, что в действительности это
была подготовка к войне... Факты есть факты. Я считаю, следует признать:
«Кантокуэн» не были обычными маневрами, а были подготовкой к войне» 38. О
33 Там же^ с. 467.
34 Тайхэйе сэнсо си, т. 4, с. 98.
35 Дайхонъэй рикугун бу (Секция сухопутных сил императорской ставки), ч. 2. Токио, 1968,
с. 322.
36 Отправным моментом для таких утверждений явилось послевоенное заявление бывшего на¬
чальника оперативного управления генерального штаба Японии генерала С. Танака о том, что якЬбы
«с середины июля (1941 г.— А. К.) все оолее очевидными стали признаки провоцирования Советским
Союзом войны против Японии».— Танака сакусэн бутё-но сёгэн: Тайсэн тоцуню-но синсо (Свиде¬
тельство начальника оперативного управления генштаба Танака Синъиту: правда о вступлении во
вторую мировую войну). Токио, 1971, с. 61. Авторы японской многотомной «Официальной истории
войны в Великой Восточной Азии» продолжают отстаивать эту версию. Они пишут: «Командование
сухопутной армии исходило из возможности превентивного удара СССР по Японии».— См.: Дайтоа
сэнсо кокан сэнси. Т. 21. Хокуто хомэн рикугун сакусэн (Операции сухопутных войск на северо-
восточном направлении). Токио, 1968, с. 61.
37 Цит. по: Рогинский М. Ю., Розенблит С. Я. Международный процесс главных японских
военных преступников. М.—Л., 1950, с. 194.
38 Токио сайбан-о тоу (Вопросы к Токийскому трибуналу). Токио, 1984, с. 352.
74

том, что Япония готовила не «оборонительную войну против Советов», а импе¬
риалистическую агрессию, убедительно свидетельствуют ставшие известными
после войны документы, вскрывающие планы установления на советском Дальнем
Востоке и в Сибири японского оккупационного режима, превращения этих
районов в колониальные владения Японии. По итогам войны с СССР в состав
японской империи должна была войти территория к востоку от озера Байкал.
В документе «План административного управления районами Великой Восточной
Азии», датированном декабрем 1941 г., указывалось: «Будущее советских тер¬
риторий следует определить на основе японо-германского соглашения... Однако
Приморская область будет присоединена к территории империи, районы, грани¬
чащие с Маньчжурской империей, должны находиться под ее влиянием. Управ¬
ление сибирской железной дорогой будет полностью подчинено Японии и Гер¬
мании. Пунктом разграничения зон управления намечается Омск» 39. Внешние
границы будущей японской империи в рамках программы «Сфера сопроцветания
Великой Восточной Азии» включали всю азиатскую часть СССР до Уральского
хребта.
До полного успеха германского плана «молниеносной войны» в условиях
сохранения на восточных рубежах СССР крупной группировки советских войск
японское правительство не осмелилось осуществить эти замыслы. Тем не менее,
сосредоточив у границ СССР миллионную армию, японское правительство вы¬
нуждало советское командование держать на Дальнем Востоке и в Сибири
значительные силы и ресурсы. Тем самым косвенно оказывалась серьезная
поддержка усилиям германской армии. Этот важный факт не отрицают совре¬
менные японские историки. Авторы многотомного труда «Официальная история
войны в Великой Восточной Азии» признают, что: «В основе отношений между
Японией и Германией лежала общая цель — сокрушить Советский Союз... В
военном министерстве считали, что Япония должна способствовать успехам
германской армии... Под верностью «тройственному пакту» понималось стремление
не уступать Англии и США, обуздать их силы в Восточной Азии, сковать армию
Советского Союза на Дальнем Востоке и, воспользовавшись удобным моментом,
разгромить ее» 40 41.
В годы войны в готовности к отражению японского нападения, которое могло
начаться в любой момент (план «Кантокуэн» сохранял силу до конца 1943 г.),
на Дальнем Востоке и в Сибири находилось от 15 до 30% общего состава
Красной Армии. Едва ли нужно пояснять, насколько необходимы были эти
войска на советско-германском фронте. Гитлеровское руководство высоко оце¬
нивало такую форму участия Японии в войне против СССР. Министр иностранных
дел Германии Риббентроп в телеграмме японскому правительству от 15 мая
1942 г., подчеркивая эффективность японской политики сковывания совет¬
ских войск на Дальнем Востоке, с удовлетворением отмечал, что «Россия
должна держать войска в Восточной Сибири в ожидании русско-японского
столкновения»4|. Политика и стратегия Японии вели к затягиванию Великой
Отечественной войны и второй мировой войны в целом, увеличению жертв
советского и других народов.
Несмотря на пакт о нейтралитете, число вооруженных вылазок японской
армии на советскую территорию возросло. Части и подразделения Квантунской
армии во время войны 779 раз нарушали сухопутную границу, а самолеты
военно-воздушных сил Японии 433 раза вторгались в воздушное пространство
СССР. Японский военно-морской флот силой задержал 178 и потопил 18
советских торговых судов. Тем самым грубо нарушалась первая статья пакта о
нейтралитете42.
В ходе второй мировой войны лидеры США и Великобритании настойчиво
39 Нихон-но тайсо имбо (Замыслы Японии против Советского Союза). Токио, 1948, с. 72.
40 Дайтоа сэнсо кокан сэнси. Т. 73. Кантогун (Квантунская армия), ч. 2. Токио, 1974, с. 74.
41 Рогинский М. Ю., Розенблит С. Я. Указ, соч., с. 256.
42 Внешняя политика СССР. Сб. док., т. IV. M., 1946, с. 550.
75

добивались вступления СССР в войну на Дальнем Востоке. Отвечая на их
просьбы, Сталин разъяснял: Советский Союз не может в настоящее время
присоединиться к борьбе против Японии, поскольку его вооруженные силы ведут
ожесточенные бои с немецкой армией. Советских войск на Дальнем Востоке
достаточно для обороны, но для наступления против Японии их численность
надо по меньшей мере утроить. После поражения Германии Советский Союз
будет в состоянии послать на Дальний Восток необходимые подкрепления 43.
Принципиальное решение о вступлении СССР в войну с Японией было
выработано на Ялтинской конференции в феврале 1945 г. Было достигнуто
соглашение, которое гласило: «Руководители трех великих держав — Совет¬
ского Союза, Соединенных Штатов Америки и Великобритании согласились
в том, что через два-три месяца после капитуляции Германии и окончания
войны в Европе Советский Союз вступит в войну против Японии на стороне
союзников» 44. Принимая это решение, советское правительство выполняло со¬
юзнический долг в интересах скорейшего окончания второй мировой войны.
Обращаясь к СССР с просьбой о помощи в войне с Японией, правительства
США и Великобритании сознавали, что это окажет серьезную поддержку ком¬
мунистическим силам Китая и Кореи, и тем не менее шли на это. Ибо быстрое
окончание войны было возможно лишь при активном участии в ней СССР. По
признанию американцев, без этого война с Японией продолжалась бы еще долго.
Министр обороны США Г. Стимсон указывал: «Главные бои должны были бы
закончиться самое раннее в конце 1946 г. Мне было известно, что такие операции
будут стоить нам более 1 млн. жертв, если говорить только об американских
войсках. Наши союзники также могли понести большие потери»45. В июле 1945 г.
он писал президенту США Г. Трумэну: «Начав вторжение, нам придется, по
моему мнению, завершать его даже еще более жестокими сражениями, чем те,
которые имели место в Германии. В результате мы понесем огромные потери и
будем вынуждены оставить Японию» 46. Трумэн впоследствие признал: «Мы очень
желали, чтобы русские вступили в войну против Японии». В его мемуарах
отмечалось, что «вступление России в войну становилось все более необходимым
для спасения сотен тысяч американцев» 47.
Советский Союз имел достаточно оснований для предусмотренной третьей
статьей соглашения денонсации пакта о нейтралитете 48, что и было официально
сделано в заявлении советского правительства от 5 апреля 1945 г. В нем
указывалось, что пакт был подписал до нападения Германии на СССР и до
возникновения войны между Японией, с одной стороны, и Англией и США —
с другой. Было заявлено: «С того времени обстановка изменилась в корне.
Германия напала на СССР, а Япония, союзница Германии, помогает последней
в ее войне против СССР. Кроме того, Япония воюет с США и Англией, которые
являются союзниками Советского Союза. При таком положении Пакт о нейт¬
ралитете между Японией и СССР потерял смысл, и продление этого пакта стало
невозможным» 49.
Денонсировав пакт о нейтралитете, советское правительство тем самым за
четыре месяца до согласованного с союзниками срока вступления в войну пре¬
дупредило японское правительство о возможности участия СССР в военных
43 Советский Союз на международных конференциях периода Великой Отечественной войны.
1941 — 1945 гг., т. 2. М., 1978, с. 95.
44 Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны, т. III. М., 1947,
с. 111 — 112.
45 Henry L. Stimson and McGeorge Bundy: On Active Service in Peace and War. New York, 1948,
p. 619.
46 Эрман Дж. Большая стратегия. Октябрь 1944 — август 1945. М., 1958, с. 271—272.
47 Truman И. Memoirs. V. 1. Years of Decision. New York, 1955, p. 229, 314.
48 Третья статья пакта гласила: «Настоящий пакт вступает в силу со дня его ратификации
обеими договаривающимися сторонами и сохраняет силу в течение 5 лет. Если ни, одна из догова¬
ривающихся сторон не денонсирует пакт за год до истечения срока, он будет считаться автоматически
продленным на следующие 5 лет*.— Внешняя политика СССР, т. IV, с. 550.
49 Внешняя политика Советского Союза..., с. 112.
76

действиях против Японии. В Токио внимательно следили за развитием ситуации.
В середине апреля сотрудники военного аппарата японского посольства в Москве
в своих разведдонесениях сообщали: «Ежедневно по Транссибирской магистрали
проходят от 12 до 15 железнодорожных составов... В настоящее время вступление
Советского Союза в войну неизбежно. Для переброски около 20 дивизий потре¬
буется около двух месяцев» 30. Об этом же с весны 1945 г. регулярно информировал
японское командование и штаб Квантунской армии.
Нельзя исключать и того, что японская разведка имела сведения о Ялтинской
договоренности союзников по поводу возвращения СССР после поражения Японии
Южного Сахалина и Курильских островов. Это косвенно подтверждается суще¬
ствованием у японского правительства намерения выторговать неучастие СССР
в войне в обмен на «добровольную» уступку этих территорий. В Токио знали,
что СССР будет требовать возвращения ранее принадлежавших России дальне¬
восточных земель. Ведь, как отмечалось выше, именно такая позиция СССР
определила решение заключить в 1941 г. пакт не о ненападении, а о нейтралитете,
не предусматривавший разрешение территориальных проблем.
Сознавая, что вступление СССР в войну не оставит Японии никаких надежд,
японские лидеры упорно держали курс на продолжение войны, тем самым пред¬
определяя участие Советского Союза в войне на Дальнем Востоке. Советский Союз
объявил Японии войну после того, как правительство последней отвергло Потсдамскую
декларацию союзников с призывом о капитуляции. Оно выступило на весь мир с
заявлением: «Мы будем неотступно идти вперед и вести войну до конца» 50 51 *.
В связи с продолжающимися обвинениями с японской стороны Советского Союза
в «нарушении» пакта о нейтралитете японский исследователь данной проблемы
К. Фусида пишет: «В Японии немало тех, кто рассматривает вступление Советского
Союза в войну как вероломный акт. Что ж, для японских милитаристов, стремившихся
продолжать войну, возможно, это и выглядело вероломством. Однако вступление
в войну отнюдь не было вероломством в отношении стонавших под игом захватчиков
и колонизаторов народов азиатских стран, а также для множества японцев, мо¬
лившихся о скорейшем окончании войны. Поэтому обвинение Советского Союза в
том, что на момент вступления в войну «еще сохранялся срок действия пакта о
нейтралитете», есть не что иное, как формальный подход» 51.
Противоречат истине утверждения о том, что СССР с целью успеть вступить в
войну поспешил нанести удар по Японии сразу после атомной бомбардировки Хиросимы.
Ведь еще 28 мая 1945 г. личный представитель президента США Г. Гопкинс после
беседы со Сталиным передал в Вашингтон, что Сталин лично сообщил ему и послу
А. Гарриману, что «Советская Армия будет полностью развернута на маньчжурских
позициях до 8 августа»53. Скорее, наоборот, американцы поспешили опередить Со¬
ветский Союз, сбросив атомную бомбу на Хиросиму 6 августа.
Трудно полностью согласиться и с тем, что исход войны решили атомные
бомбы. По расчетам американских штабов, для обеспечения высадки десантов
на Японские острова требовалось по меньшей мере девять атомных бомб 54. А
как стало известно потом, после уничтожения Хиросимы и Нагасаки, у США
больше не было готовых бомб. Японское же правительство и после бомбардировки
Хиросимы продолжало готовиться к решающему сражению на своей территории.
У. Черчилль писал после войны: «Было бы ошибочным полагать, что судьба
Японии была решена атомной бомбой» 55.
Не выдерживает критики версия о том, что Советский Союз «выступил против
50 Дайтоа сэнсо кокан сенси. Т. 73. Кантогун, ч. 2, с. 325.
31 Кудо М. Указ, соч., с. 299.
32 Ниссо хэйва-но дзекэн (Условия мира между Японией и Советским Союзом). Токио, 1987,
с. 183—184.
33 Lensen G. A. The Strange Neutrality: Soviet — Japanese Relations During the Second World War
1941—1945. Florida, 1972, p. 265.
34 U. S. News and World Report. 2.XI.1959.
33 Churchill Ж The Second World War, v. VI. London, 1953, p. 559.
77

уже поверженной Японии», что Квантунская армия практически не оказывала со¬
противления. Несмотря на переброски частей этой армии на юг, она сохраняла свою
боевую мощь и оставалась наиболее обученной и хорошо оснащенной группировкой
японских сухопутных сил. О том, что советским войскам противостояли в Маньчжурии
и Корее многочисленные войска, свидетельствует тот факт, что к началу войны с
Японией советскому командованию пришлось сосредоточить на Дальнем Востоке
группировку численностью свыше 1,7 млн. солдат и офицеров 5б. Разгром Квантунской
армии всего за 24 дня стал возможен не в результате слабости японских войск,
а в результате мощи и высокого военного искусства Советской Армии.
В день объявления войны в специальном заявлении правительства Велико¬
британии говорилось: «Война, объявленная сегодня Советским Союзом Японии,
является доказательством солидарности, существующей между основными союз¬
никами, она должна сократить сроки борьбы и создать условия, которые будут
содействовать установлению всеобщего мира. Мы приветствуем это великое
решение Советской России» 57 58.
Увязывая вопрос об участии Советского Союза в войне с территориальными
требованиями к СССР, а теперь к России, японская сторона заявляет о том,
что не считает для себя обязательным решение Ялтинской конференции союзников
о передаче Курильских островов Советскому Союзу 38. В этом есть определенный
резон, так как Япония не была участницей этой конференции. Однако вне
зависимости от ялтинских соглашений японское правительство при капитуляции
без каких-либо оговорок приняло положение Потсдамской конференции о том,
что «японский суверенитет будет ограничен островами Хонсю, Хоккайдо, Кюсю
и Сикоку и менее крупными островами, которые мы укажем»59. Тем самым
право решения вопроса о Южном Сахалине, Курильских островах, как и об
Окинаве, Тайване и других территориях, передавалось союзникам.
О том, что решением союзников все Курильские острова, а не какая-то их
часть, выводились из-под суверенитета Японии, свидетельствует изданный 29
января 1946 г. «Меморандум главнокомандующего союзных держав японскому
императорскому правительству». По этому меморандуму из-под юрисдикции
государственной и административной власти Японии были исключены все нахо¬
дящиеся к северу от побережья Хоккайдо острова, в том числе «группа островов
Хабомаи (Хапомандзё), включая острова Сусио, Юри, Акиюри, Сибоцу и Тараку,
а также остров Шикотан» 60.
В 1951 г. японское правительство подписало Сан-Францисский мирный договор,
в котором согласилась с тем, что «Япония отказывается от всех прав, правоос¬
нований и претензий на Курильские острова и на ту часть острова Сахалин и
прилегающих к нему островов, суверенитет над которыми Япония приобрела по
Портсмутскому договору 1905 г.» Ратифицировав договор, японский парламент
принял эту четкую констатацию.
Официальный представитель правительства Японии, заведующий договорным
департаментом министерства иностранных дел Японии К. Нисимура. 6 октября
1951 г. сделал следующее заявление в палате представителей парламента: «По¬
скольку Японии пришлось отказаться от суверенитета на Курильские острова,
она утратила право голоса на окончательное решение вопроса об их принад¬
лежности. Так как Япония по мирному договору согласилась отказаться от
суверенитета над этими территориями, данный вопрос, в той мере, в которой
он имеет к ней отношение, является разрешенным»61. 19 октября 1951 г. на
56 История второй мировой войны 1939—1945, т. 11. М., 1980, с. 192.
57 Известия, 10.VIII.1945.
58 См.: Северные территории Японии. Издание посольства Японии в Москве, 1992, с. 9.
59 См. История войны на Тихом океане (пер. с японского), т. IV. М., 1958, с. 259—261.
60 См. От холодной войны к трехстороннему сотрудничеству в Азиатско-тихоокеанском регионе.
М., 1993. с. 139.
61 Сборник документов и материалов по Японии. 1951—1954. М., 1954, с. 90.
78

заседании специального комитета по мирному договору палаты представителей
парламента Японии он уточнил понятие «Курильские острова»: «Территориальные
пределы Курильских островов, о которых говорится в договоре, включают в себя
как северные Курильские, так и южные Курильские острова» 62.
Документы и факты свидетельствуют о завершенности решения вопроса об
изъятии всех Курильских островов из-под суверенитета Японии. Попытки же
пересмотреть эти решения означали бы покушение на принятую Японией в
августе 1945 г. Потсдамскую декларацию и Сан-Францисский мирный договор.
По прошествии почти полувека со времени окончания второй мировой войны,
думается, пора отказаться от взаимных претензий по поводу пакта о нейтралитете
1941 г., привнесения неудовлетворенности итогами войны в современную политику
и начать серьезный поиск путей к необремененному проблемами прошлого
добрососедству двух стран и народов.
62 Цит. по: Черевко К. Е. Япония на дальневосточных рубежах России и СССР (XVII—XX вв.).
М., 1987, с. 97—98.
79

© 1994 г.
А. В. Т Е Р С Е Н К О
АНДРЕ ШЕНЬЕ И ФРАНЦУЗСКАЯ
РЕВОЛЮЦИЯ КОНЦА XVIII в.
Выдающаяся личность далеко не сразу оценивается по достоинству во всех
проявлениях своего дарования. Последующие поколения открывают в ее таланте
новые грани, зачастую скрытые от современников.
Судьба Андре Шенье (1762—1794) —яркое тому подтверждение. Он вошел
в историю как блестящий поэт, чье литературное наследие, по образному вы¬
ражению одного из его биографов, являлось «переходным мостиком от Расина
к Гюго», т. е. от классицизма к романтизму '.
Между тем при жизни его поэзия не сделалась достоянием широкой публики.
Почти все его стихотворные произведения долго оставались в рукописях. До¬
бровольное молчание Андре Шенье исследователи объясняют его требовательно¬
стью к собственным сочинениям, тем вниманием, которое он уделял теоретическим
вопросам поэзии, отделке формы и языка.
Прижизненную славу Андре Шенье принесла политическая публицистика, к
которой он обратился во время Французской революции конца XVIII в., оставив
ради политики свои литературные опыты. Исключение составили только два
стихотворных произведения, написанные на политические сюжеты, единственные
из опубликованных им самим,— ода, посвященная знаменитой клятве в зале
для игры в мяч депутатов от третьего сословия, и сатирический гимн, адресованный
солдатам швейцарского полка Шатовьё.
Первое, более или менее полное издание его поэтических сочинений было
осуществлено в 1819 г. писателем Анри де Латушем, через 25 лет после гибели
поэта в эпоху большого террора. После публикации Латуша в романтической
традиции утвердился культ великого поэта, защитника свободы, ставшего жертвой
якобинской диктатуры. Дань этой традиции отдавал и А. С. Пушкин в оде
«Андрей Шенье», навеянной «Ямбами», созданными Шенье в тюрьме Сан-Лазар
в ожидании казни:
Подъялась вновь усталая секира
И жертву новую зовет.
Певец готов; задумчивая лира
В последний раз ему поет.
Заутро казнь, привычный пир народу;
Но лира юного певца
О чем поет? Поет она свободу:
Не изменилась до конца * 2.
Поставленная в романтической традиции проблема «Андре Шенье и Фран¬
цузская революция конца XVIII в.» привлекла внимание исследователей, по
преимуществу литературоведов, обращавшихся к ней в связи с изучением его
поэтического наследия. При этом оценки политической деятельности Андре
Шенье в годы революции далеко не однозначны: от апологетических, как,
। Scarf F. Andre Chenier: His Life and Work 1762—1794. Oxford, 1965, p. 366.
2 Пушкин А. С. Полное собрание сочинений, т. 2. М., 1956, с. 258.
80

например, у Ш.-О. Сент-Бёва, видевшего в своем герое «отважного одиночку»,
выполнявшего «свой долг по отношению к общему делу»3, до гораздо более
умеренных у Жана Госсерона, считавшего Шенье искренним защитником ложных
идей 4, и, наконец, вплоть до резко негативных у Жерара Вальтера, для кого
трагическая гибель поэта была гибелью «опасного политического противника»,
которого революционеры II г. отправили на эшафот5. Если вышеназванные
авторы пытались определить место и роль Андре Шенье в революционных
событиях, то лидер французских монархистов Шарль Моррас исходил в своей
крайне апологетической оценке из прямого противопоставления личности поэта
Революции как таковой. Для него Андре Шенье являлся носителем лучших
традиций французской цивилизации, которого Революция — антипод и разру¬
шитель этих традиций — обрекла на смерть6 И все же при всем различии
суждений большинство авторов прямо или косвенно признают, что Андре Шенье
был не только блестящим публицистом первых лет Революции, но и одним из
идейных лидеров ее либерального крыла 7.
В центре внимания данной статья — деятельность Андре Шенье в годы Фран¬
цузской революции конца XVIII в. и реконструкция его взглядов того времени.
Андре Шенье принадлежал к поколению людей, чьи судьбы были тесно
связаны с Французской революцией конца XVIII в. Он с энтузиазмом встретил
ее начало летом 1789 г.8. Старый порядок, понятие, которым в ходе Революции
стали обозначать свергнутый режим с его одиозными сословными привилегиями,
господством дворянской аристократии и королевским абсолютизмом, А. Шенье
считал в корне несправедливым. По его словам, он «никогда не имел ничего
общего со Старым порядком»9 * и на протяжении долгих лет был привержен
идеалу свободы ,0.
Неприятие общества дореволюционной Франции, мысли о свободе и воспевание
в стихах предреволюционной поры «святого равенства» отражают особенности
формирования его личности. Выходец из семьи коммерсанта Луи Шенье, вы¬
полнявшего обязанности торгового консула в Константинополе, где и родился в
1762 г. будущий поэт, А. Шенье не принадлежал к привилегированным сословиям,
хотя его род занимал видное место в рядах третьего сословия. Несмотря на
недворянское происхождение, ему, как и двум его братьям, Константину и
Мари-Жозефу — последний стал в дальнейшем драматургом и политическим
деятелем, членом Конвента во время Революции — удалось получить образование
в аристократическом Наваррском коллеже, основанном в XIV в. королевой
Франции Жанной Наваррской,— одном из лучших учебных заведений старой
Франции. Четвертый из братьев Шенье, Совер, избрал военную карьеру.
Но ни блестящее образование, ни завязавшиеся во время пребывания в
коллеже (1773—1781 гг.) дружеские связи с представителями известных фамилий,
открывшие ему доступ в аристократические салоны, ни даже попытка, это было
распространено в то время, «одворянить» свое имя и называться «кавалером де
Сент-Андре» не могли уравнять его в правах с дворянством и сделать полноправным
членом высшего общества. Как и многие представители буржуазной элиты третьего
сословия, уступавшие аристократии лишь в силу ее привилегий, Андре Шенье
3 Цит. по: D'Aubarede G. Andre Chenier. Paris, 1970, p. 158.
4 Gausseron J. Andre Chenier et la Drame de la pensee moderne. Paris, 1963, p. 15.
5 Walter G. Andre Chenier. Son milieu et son temps. Paris, 1947, p. 7.
6 Maurras Ch. Andre Chenier.—- Critique et pofcsie. Paris, 1968, p. 189—191.
7 Кроме указанных работ об Андре Шенье см. также: Ries G. Les idees politiques d’Andre
Chenier.— La revue socialiste, 1962, № 157—158; Loggis V. Andre Chenier: His Life, Death and Glory.
Ohio. 1965.
» Memoires de Barthelemy 1768—1819. Paris, 1914, p. 64.
9 Chenier A. Oeuvres en prose. Paris, 1878, p. 298.
•o Ibid, p. 3.
81

остро ощущал свою неполноправность. Буквально накануне Революции, в апреле
1789 г., он с горечью писал: «Нет больше сил, чтобы негодовать против искус¬
ственно созданного неравенства... Тяжело видеть, как вами пренебрегают, не
принимая вас в том обществе, которое считает себя выше вас» 11.
Обостренное ощущение сословного неполноправия предопределило то огромное
влияние, которое имели на становление мировоззрения Шенье идеи Просвещения.
Еще в Наваррском коллеже он познакомился с трудами как античных, так и
современных ему авторов. Среди последних следует выделить Дж. Локка,
Ж.-Ж. Руссо, Ш. Монтескье, Вольтера ,2. Эти мыслители и писатели символи¬
зировали «век Просвещения», а развитые ими идеи пользовались широкой из¬
вестностью и популярностью среди образованных слоев французского общества.
Для Шенье главной, объединяющей их учения идеей являлась идея свободы —
свободы личности, свободы политической. Первым и непременным условием свободы
он считал свободомыслие. В 1788 г. он отмечал в своих заметках, что котда «Руссо,
Монтескье выступали против эксцессов тирании королевской власти или церкви»,
то говорили, что их работы «полны вольномыслия», и он сожалел, что «вплоть до
сегодняшнего дня свобода не является у нас, как у древних, добродетелью», а
понятие «мыслить свободно» есть не что иное, как обвинение |3.
Принцип свободы мысли был особенно близок Шенье, поскольку этот принцип
подразумевал духовную автономию индивидуума и открывал тем самым широкие
возможности для самовыражения творческой личности. К осмыслению идеи
свободы Шенье шел не только через свой жизненный опыт и усвоение политических
учений той эпохи, но и, главным образом, путем литературных исканий.
Первые поэтические наброски Шенье относятся еще ко времени пребывания
будущего поэта в Наваррском коллеже и датируются 1778 г. Он почти сразу
же отверг господствовавшую в то время сухую, безжизненную и тяготеющую к
схематизму эстетику классицизма, требовавшую от поэта не свободного полета
фантазии, яркости образов и богатства жизненных наблюдений, а строгого ло¬
гического мышления. Поэтическим канонам классицизма он в своем творчестве
противопоставил античную поэтику с присущими ей лиризмом и образностью
художественных форм, в которые он облекал близкие ему свободолюбивые идеи
просветителей.
И на самом деле, то литературное направление, одним из зачинателей
которого был Шенье|4, направление, получившее в начале XIX в. название
«романтизм», имело в условиях нараставшего во второй половине XVIII в.
кризиса Старого порядка во Франции отчетливое политическое звучание. Ведь
по словам Виктора Гюго, признанного главы французского романтизма, «романтизм...
есть либерализм в литературе», а «литературная свобода — дочь свободы полити¬
ческой» ,5. И хотя высказывание Гюго датируется концом 20-х годов XIX в., оно
применимо и к концу предыдущего столетия, поскольку, как справедливо считал
известный историк общественной мысли Жорж Гюсдорф, «все элементы того,
что в XIX в. называли романтизмом, могут быть найдены в литературе и
искусстве предыдущего века» |6, так как «появление романтизма и конец века
Просвещения являются не двумя следующими один за другим периодами, а
взаимосвязанными аспектами одной и той же эпохи» ,7.
Революция конца XVIII в. соединила романтический, эмоциональный порыв
французов к свободе, к новому, справедливому социальному устройству и ра¬
ционалистический императив, унаследованный ею от Просвещения и требующий
осмысления с позиции Разума будущего устройства Франции. * 12 13 14 15 16 17
Н Ibid., р. 318—319.
12 Dimoff Р. La vie et 1’oeuvre d’Andre Ch6nier (1762—1790), t. 1—2. Paris, 1935, t. 2, p. 119.
13 Chenier A. Op. cit., p. 335.
14 Gausseron J. Op. cit., p. 112; Scarf F. Op. cit., p. 366; Fabre J. Andre Chenier. Paris, 1965,
p. 252; Jubecourt G. Two Assassinated Poets: Chenier and Brasillack. Calgary, 1972, p. 1.
15 Гюго В. Собрание сочинений, т. 2. M., 1972, с. 5—6.
16 Gusdorf G. Naissance de la conscience romantique au si£cle des lumidres. Paris, 1976, d. 443.
17 Ibid., p. 19. H
82

Справедливые основы Нового порядка французские революционеры усматри¬
вали в реализации на практике широко распространенных в политической мысли
того времени учений о естественном праве и общественном договоре |8. Эти
учения отрицали историческую традицию, к которой апеллировал Старый порядок,
и являлись мощным оружием в борьбе с ним.
События лета 1789 г.— политический кризис абсолютистского режима, созыв
Генеральных Штатов и конституирование их в Национальное, а затем и в
Учредительное собрание, взятие Бастилии, наконец, принятие Декларации прав
человека и гражданина воспринимались их участниками как осуществление воли
суверенного народа, реализующего свое право на заключение общественного
договора, целью которого будет восстановление и сохранение естественных прав
человека, поскольку, как говорилось в Декларации, «забвение прав человека и
пренебрежение к ним являются единственными причинами общественных бед¬
ствий». Естественными и неотъемлемыми правами провозглашались гражданские
права личности — свобода, юридическое равенство, собственность, безопасность,
сопротивление угнетению, а также право народа быть высшим источником власти —
народный суверенитет.
Историческое значение бурных событий начала Революции не укрылось от
Шенье, который дал им яркую и глубокую характеристику, оправдывая рево¬
люционное насилие, направленное против Старого порядка: «Когда великая
нация, состарившись в заблуждениях и праздности, устает от долгого летарги¬
ческого сна и посредством справедливого и законного восстания обретает свои
права, а также разрушает порядок, который лишал ее этих прав, то она не
может сразу же утвердиться и прийти в спокойное состояние при Новом порядке,
который должен следовать за Старым» ,9. Андре Шенье подчеркивал, что Рево¬
люция несет освобождение не только Франции, но и Европе в целом. «Если мы
одержим верх,— утверждал он,— изменится судьба Европы: люди вновь обретут
свои права, народы — узурпированный у них суверенитет» и в результате «свобода
распространится и утвердится повсюду» 18 19 20.
Свобода — высшая цель и главное завоевание Революции. В этом у Шенье
не было сомнений. Вместе с тем вслед за политической мыслью XVIII в. и
авторами Декларации прав человека и гражданина он считал, что свобода состоит
в осуществлении личностью всей полноты ее естественных прав. Поэтому он не
раз отмечал огромную значимость документа, в котором провозглашались эти
права: «Декларация прав человека и гражданина, принятая Националь¬
ным собранием, содержит все основные истины, которые являются фун¬
даментом справедливого и свободного общества» 21, «истинной базой обществен¬
ного договора» 22.
После упразднения Старого порядка в 1789 г. в условиях стремительно
развивавшейся Революции среди людей, ее начавших, стали проявляться прин¬
ципиальные разногласия относительно ее характера и перспектив. Эти разногласия
привели к размежеванию революционных сил и к выделению либерального и
демократического направлений в Революции. Идейной основой этого процесса
были все те же рационалистические теории естественного права и общественного
договора, их различные толкования в общественной мысли века Просвещения.
Пришедшие к власти летом 1789 г. либеральные политики — депутаты Уч¬
редительного собрания, группировавшиеся вокруг Якобинского клуба во главе с
О. Мирабо, маркизом Лафайетом, А. Ламетом, А. Барнавом, А. Дюпором, —
18 Согласно учению о естественном праве, каждому человеку присущи права, выражающие его
разумную природу и предшествующие социальной организации. Учение об общественном договоре
предполагало договорное происхождение общества, в которое люди объединяются с целью сохранения
своих естественных прав; при этом общественные установления должны были соответствовать есте¬
ственному праву.
19 СпёпГег А. Op. cit., р. 1.
20 ibid., р. 23.
21 Moniteur, 7.VIII.1791.
22 Chenier А. Op. cit., р. 44—45.
83

связывали успех Революции с достижением компромисса между общественными
элитами — буржуазией и либеральной аристократией. По их мнению, предста¬
вители социальных верхов, воспитанные на идеях Просвещения и владевшие
собственностью, были заинтересованы в общественном прогрессе и призваны
утвердить «принципы 1789 г.» — права человека и гражданина, гарантирующие
свободу личности. Установленный Учредительным собранием в конце 1789 г.
избирательный ценз обеспечивал этим социальным слоям контроль над полити¬
ческой властью, устраняя в то же время от активного участия в политической
жизни народные массы, поскольку, в соответствии с либеральной идеологией,
только собственность и компетентность являлись необходимыми гарантиями ус¬
пешного ведения общественных дел. Либеральные политики считали, что Рево¬
люция должна завершиться принятием цензовой, монархической конституции;
при этом сохранение исполнительной власти в руках Людовика XVI символи¬
зировало преемственность между Старым и Новым порядками во Франции.
Подъем массовых народных выступлений против Старого порядка привел в
1790 — начале 1791 г. к зарождению и политическому оформлению демократи¬
ческого движения и появлению иного по сравнению с либеральным понимания
целей и задач Революции. Демократические лидеры выступали за отмену иму¬
щественного ценза и считали, что Революцию следовало совершать буржуазии
в союзе с народом, а не с аристократией и королем. Жером Петион предупреждал,
что «буржуазия, этот многочисленный и зажиточный класс, идет на раскол с
народом, она ставит себя выше его, она видит себя на одном уровне с дворянством,
которое ее предает и которое ждет только подходящего момента, чтобы ее
унизить» 23. «Народ — единственная опора свободы»,— подчеркивал Максимилиан
Робеспьер 24. Демократизация Революции означала борьбу до победы над ари¬
стократией и королевской властью, утверждение политического равенства и
установление демократической республики.
Либералы и демократы в теории исходили из разных традиций, сложившихся
в общественно-политической мысли XVIII в. и различавшихся противоположными
взглядами на общество и права личности. Если, согласно либеральной традиции,
идущей от Локка, Вольтера и физиократов, в обществе существуют два вида
прав — коллективные права, выражающиеся в осуществлении сообществом граж¬
дан политической власти, и права личности, неподвластные сообществу и явля¬
ющиеся собственностью индивидуумов, то демократическая традиция, яркими
представителями которой были Ж.-Ж. Руссо и Г.-Б. Мабли, напротив, предусмат¬
ривала «полное отчуждение каждого члена ассоциации в пользу всей общины» 25,
т. е. ограничение и подчинение прав личности решениям сообщества граждан,
коллективного суверена. Иными словами, либеральная мысль представляла об¬
щество как сосуществование частных интересов, тогда как согласно демократи¬
ческой традиции общество — это сплоченная общность граждан, где частный
интерес подчинен общему. Поэтому, обращаясь к идейному наследию Просвещения
при осмыслении привнесенного революционным временем нового исторического
опыта, либеральные политики отстаивали неприкосновенность неотъемлемых
прав личности, т. е. ее свободу, тогда как демократы ради достижения обще¬
ственного прогресса в ходе революции считали возможным и даже необходимым
ограничивать свободу личности во имя равенства.
В споре между сторонниками либерального и демократического путей в
Революции Шенье склонялся к либеральному выбору. Демократия пугала его
возможностью вырождения в тиранию, поскольку в ней отсутствовали действенные
гарантии прав личности. «В тех или иных условиях,— считал он,— народ ста¬
новится чем-то вроде тирана» 26.
Чтобы избежать негативных проявлений народовластия, Шенье предлагал
23 Moniteur, 7.П.1792.
24 Робеспьер М. Избранные произведения, т. I. M., 1965, с. 228.
25 Руссо Ж.-Ж. Трактаты. M.; 1969, с. 161.
26 Chenier A. Oeuvres inedites. Paris, 1914, р. 17.
84

«утвердить каждого гражданина в границах его прав» 27. Вместе с тем он признавал
насущную необходимость народного суверенитета, выражающегося в сильной
государственной власти, поскольку, утверждал он, «не может быть счастливого
общества без политической власти и общественного порядка» 28.
В поисках оптимальных взаимоотношений между государством и личностью,
или, употребляя более распространенные в ту эпоху понятия, между «общей
волей» и «индивидуальной волей», Шенье пришел к выводу, что прерогативой
«общей воли» является установление законных пределов проявления «индиви¬
дуальной воли», перед которыми «индивидуальная воля должна остановиться» 29.
Вместе с тем государство лишь устанавливает границы, в рамках которых
допустимо проявление «индивидуальной воли» и ни в коей мере не стесняет
личность в ее правах, оставляя ей определенную законом автономию. Более
того, он полагал, что проявление индивидуальных устремлений «порождает
соревнование, источник тысяч благ во всяком, хорошо организованном обществе,
поскольку оно поощряет каждого человека становиться лучшим из лучших».
Отсюда и задача государства — «примирять различные интересы и устремления
и препятствовать частным амбициям покушаться на чужие права и гражданский
мир» 30.
Вслед за либеральной традицией во французской общественно-политической
мысли Шенье видел в неприкосновенности прав и свободы личности, в индиви¬
дуализме, ограниченном только общественным интересом и общим благом, залог
социального прогресса.
Либеральные воззрения Шенье обусловили его политическую ориентацию.
Летом 1790 г. он стал членом «Общества 1789 года». Эта политическая организация
была создана в мае 1790 г. умеренными депутатами Учредительного собрания
во главе с М.-Ж.-П. Лафайетом, О. Мирабо, Ш.-М. Талейраном, Э. Сийесом.
Девиз «Общества 1789 года» — «ни реакции, ни нового восстания»,— как и его
название, ясно выражал замысел его учредителей, считавших, что Революция
должна завершиться утверждением в общественной жизни либеральных «прин¬
ципов 1789 г.» На страницах «Газеты Общества 1789* года» Шенье выступил с
памфлетом «Мнение, высказанное французскому народу по поводу его настоящих
врагов», ставшим его политическим дебютом. В памфлете он предупреждал, что
общественное благо требует не допустить, чтобы Революция зашла слишком
далеко, поскольку ее дальнейшее развитие угрожает ниспровержением тех спра¬
ведливых принципов, которые она установила. По его мнению, истинными
врагами французского народа являются те, кто пытается продвинуть Революцию
по пути ее радикализации, поскольку этот путь ведет к ограничению прав
личности, покушению на собственность и в итоге — к разжиганию социальной розни
между зажиточной частью общества и массой простого народа31. В этом памфлете
Шенье не называл политических противников. Но публицисты демократической
ориентации — Ж.-П. Марат, Ж.-Ж. Эбер и К. Демулен сразу же заметили в
выступлении Шенье скрытый вызов им и их единомышленникам. Демулен в
редактировавшейся им газете «Революции Франции и Брабанта» прямо писал,
что для Шенье «мы являемся нарушителями мира и кровавыми людьми» 32.
В апреле 1791 г. в очередном памфлете «О духе партий» Шенье вновь с
тревогой указывал, что Революция может привести к расколу нации на враж¬
дующие группы и стать прологом гражданской войны. Обращаясь к депутатам
Учредительного собрания, он еще более настойчиво, чем в 1790 г., призвал их
считать Революцию оконченной, укрепить общественный порядок, установить
сильную власть и принять конституцию, которая разрабатывалась с осени 1789 г.,
27 Moniteur, 4.IV.1791.
28 Chenier A. Oeuvres еп prose, р. 28.
» Moniteur, 8.VIII.1791.
30 Chenier A. Oeuvres inedites, p. 2.
31 Chenier A. Oeuvres en prose. Paris, 1878.
32 Loggis V. Op. cit., p. 138.
85

поскольку, предупреждал он, «если действовать так, как будто бы Революция
еще не окончена, она не окончится никогда» 33.
Вопрос о судьбе Революции — продолжить ее или остановиться на достигнутом —
возник в общенациональном масштабе летом 1791 г. в связи с острым политическим
кризисом. Поводом к нему послужило бегство короля и его семьи из Парижа с
целью возглавить контрреволюционные силы и завершившееся арестом беглецов
в Варение. Вокруг судьбы короля и, шире, судьбы монархии разыгрались поли¬
тические страсти. Либеральные депутаты Учредительного собрания объявили его
личность неприкосновенной и настаивали на сохранении за ним трона, усматривая
в этом залог политической стабильности.
Демократически настроенные депутаты выступали за замену Людовика XVI
на троне. Прозвучали и радикальные призывы к установлению республики.
16 июня либеральные депутаты, одержавшие победу в Учредительном собрании
по вопросу о короле, идейными лидерами которых были А. Барнав, А. Дюпор
и А. Ламет, основали в противовес Якобинскому клубу, где верх взяли демок¬
ратически настроенные депутаты во главе с М. Робеспьером, клуб в монастыре
фельянов, получивший отсюда наименование «Клуб фельянов». Расстрел 17 июня
на Марсовом поле республиканской манифестации частями Национальной гвардии
во главе с Лафайетом привел к окончательному расколу в лагере Революции.
Теперь его либеральное крыло ориентировалось на фельянов, а демократическое —
на якобинцев. Своеобразным учредительным манифестом «Клуба фельянов» и
программой либерального движения стала речь, произнесенная в Учредительном
собрании Барнавом: «Сегодня, господа, вы должны почувствовать, что общий
интерес заключается в том, чтобы Революция остановилась. Еще один шаг по
пути к свободе означал бы уничтожение королевской власти, по пути к равенству —
уничтожение собственности»34. Основные черты послереволюционного порядка
должна была закрепить конституция. Позже родился и лозунг фельянов: «Кон¬
ституция, вся конституция, ничего, кроме конституции» 35.
Усилия либеральных политиков завершить Революцию, не допустив ее экс¬
цессов, перекликались с идеями Шенье, которые он неустанно развивал с 1790 г.
в своих памфлетах и которые, по меткому замечанию историка Жоржа Мишона,
«уже являлись основой программы фельянов» 36. Поэтому не случайно, когда в
конце лета 1791 г. в «Клуб фельянов» влились члены самораспустившегося
«Общества 1789 года», среди них был и Шенье. Его имя значилось в опубли¬
кованном 4 октября того же года списке фельянов 37.
«Клуб фельянов» походил скорее на салон эпохи Старого порядка, чем на
политическое общество. Доступ в него был ограничен высокими членскими
взносами (106 ливров в год) и открыт только для представителей социальной
элиты, а устав запрещал активную политическую деятельность 38. И все же роль
клуба в истории Французской революции была велика — он стал лабораторией
либеральной мысли.
Поскольку протоколы заседаний Клуба не велись, сохранилось только одно
свидетельство современника об участии в них Шенье. Яркий его портрет —
портрет активного участника клубных собраний — оставил в своих мемуарах
современник Революции и ее историк Ш. Лакретель, также участвовавший в
них: «Один человек очень меня заинтересовал как проявлением своего большого
таланта, так и своей выдающейся личностью. Это был А. Шенье... Из его уст
исходили самые энергичные и красноречивые суждения. Его запоминающийся
облик: атлетическое сложение, невысокий рост, смуглое лицо, горящие глаза —
придавал его словам дополнительную силу» 39. Лакретель сожалел, что Шенье
33 Ch'enier A, Oeuvres en prose, р. 51.
34 Archives parlementaires, serie I, t. 28. Paris, 1860, p. 330.
35 Declaration des Amis de la Constitution ci-devant reunis aux Feuillants. Paris, 1792, p. 2.
36 Michon G. Essai sur Thistoire de parti feuillant. Adrien Duport. Paris, 1924, p. 81.
37 Liste des membres composant le club des Feuillants. Paris, 1791.
38 Statuts du Club. Paris, 1791.
39 Lacretelle Ch. Dix annees d’epreuves pendant la Revolution. Paris, 1849, p. 81—82.
86

не был депутатом Национального собрания, где мог бы выдвинуться как блестящий
оратор 40.
Но пиком политической карьеры Шенье стала политическая публицистика.
На протяжении года — с лета 1791 по лето 1792 г., т. е. вплоть до демократического
восстания 10 августа 1792 г., свергнувшего монархию, он являлся ведущим
журналистом либеральной ориентации. Его ораторское дарование нашло отра¬
жение и в его статьях. Их основу зачастую составляли речи, произнесенные им
в клубе фельянов 41. При этом его политические идеи пользовались у фельянов
такой популярностью, что, по словам историка французской прессы А. Атена,
программу фельянов «нужно искать в статьях Андре Шенье» 42.
Летом и осенью 1791 г. Шенье сотрудничал в издававшемся Панкуком
«Монитёре» — ведущем печатном издании эпохи, где публиковались отчеты о
работе национального собрания и статьи на политические темы. «Монитёр» всегда
придерживался доминирующей в тот или иной момент политической ориентации.
Поэтому, когда с началом работы Законодательного собрания в октябре 1791 г.
в нем оформилась многочисленная фракция депутатов-якобинцев, Панкук закрыл
для Шенье свою газету.
В конце года представилась возможность публикации в «Парижской газете» —
одном из центральных изданий, имевшем значительный по тем временам тираж
в 12 тыс. экземпляров43. В ноябре ее редактирование перешло от проякобински
настроенного М.-Ж.-А. Кондорсе в руки фельянов — Р. де Сен-Жан д’Анжели
и бывшего королевского цензора, академика Ж.-Б.-А. Сюара. Последний, хорошо
знавший Шенье, привлек его к участию в газете.
В политических статьях второй половины 1791 г. и весны — лета 1792 г.
Шенье вновь обратился к теме, ставшей лейтмотивом всей его публицистики:
как завершить Революцию, не допустив ее «эксцессов» и утвердить во французском
обществе права человека и гражданина. Он отчетливо сознавал, что без граж¬
данского согласия и социального мира, которые должны прийти на смену «слишком
затянувшейся Революции» 44, Новый порядок во Франции не обретет стабильности.
Надежды на восстановление национального единства и упрочение Нового порядка
Шенье, как и все либералы-фельяны, связывал с принятой Учредительным
собранием 3 сентября 1791 г. первой французской конституцией.
В этом документе были воплощены важнейшие положения либеральной иде¬
ологии. Конституция гарантировала гражданские права и свободу личности,
закрепляла принципы народного суверенитета и разделения властей при сохра¬
нении института монархии, вводила избирательный ценз, обеспечивавший соб¬
ственникам контроль над политической властью.
Принятый конституционный акт Шенье назвал «блестящим оформлением
социальной организации»45. В изложенных в нем принципах он усматривал
реализацию своей мечты о «царстве закона», когда «общественный порядок стоит
на страже имущества и личности»46.
Конституция, по его мнению, исключала возврат к прошлому, к сословному
неполноправию Старого порядка. «Равенство в правах,— отмечал он,— это гораздо
больше, чем простой конституционный закон... и не во власти даже Национального
собрания возродить эти одиозные различия, покоящиеся на рождении и приви¬
легиях» 47. Вместе с тем принятие конституции он считал завершающим актом
Революции, препятствующим ее развитию по пути к анархии 48. Наконец, кон¬
ституция закрепила социальные итоги Революции, в ходе которой на смену
40 ibid., о. 83.
4i Aubarede G. Op. cit., р. 161.
42 Hatin A. Histoire politique et litteraire de la presse periodique en France, t. 4. Paris, 1860,
i93.
43 Histoire g£n£rale de la presse franpaise, t. 1. Paris, 1969, p. 464.
44 Chenier A. Oeuvres en prose, p. 74.
45 Ibid., p. 258.
4« Ibid., p. 28.
47 Moniteur, 9.VIII.1791.
4« Moniteur, 7.VIII.1791.
87

аристократии к власти пришел новый правящий класс — класс буржуазных
собственников. «Следовало бы заметить,— обращался Шенье к своим читателям
со страниц «Парижской газеты»,— что этот класс, который обозначают словом
буржуазия и который находится на равном удалении как от пороков чрезмерного
богатства, так и от пороков нищеты, между расточительностью роскоши и
крайней нуждой, составляет в основном массу настоящего народа... что этот
класс самый мудрый, самый умеренный, самый активный, ему наиболее свой¬
ственно все то хорошее, что подразумевает честный промысел, что когда этот
класс чем-либо недоволен, необходимо осудить открытые пороки в законах и в
правительстве» 49.
Под пером Шенье класс буржуазных собственников предстает надежной опорой
конституции и Нового порядка. «Это для него,— писал Шенье, отождествляя
дело Революции с интересами этого класса,— прежде всего была совершена Рево¬
люция, именно он может ее поддержать своей смелостью, терпением, трудом» 50 51.
Шенье удалось уловить, находясь в гуще революционных событий, их социальный
смысл и понять, что великие завоевания Революции — свобода, гражданское
равенство, гарантии частной собственности — хотя и отражают общенациональные
интересы, все же в первую очередь отвечают насущным потребностям и запросам
класса буржуазных собственников. Ведь утверждение этих революционных прин¬
ципов способствовало раскрепощению экономических интересов и дало мощный
импульс развитию рыночной экономики и свободного предпринимательства. По¬
этому, завершение Революции и сохранение ее итогов он связывал с активными
политическими действиями этого класса, направленными на укрепление консти¬
туционного порядка, что в то же время, по его мнению, отвечало бы и обще¬
национальным интересам. Вновь и вновь он обращался со страниц «Парижской
газеты» к французам с призывом объединиться «во имя справедливости, собст¬
венности, законов»5|: «Французские граждане, все вы, кто хочет, чтобы ваша
родина была свободна и счастлива, чтобы ваше жилище было безопасно, чтобы
ваша собственность была неприкосновенна... объединимся» 52.
В тревожной политической обстановке конца 1791 г., чреватой социальными
и политическими конфликтами, углублением национального раскола и началом
иностранной военной интервенции и гражданской войны, Шенье настойчиво и
последовательно искал пути к общественному согласию.
Он неоднократно предостерегал общественное мнение от применения репрессивных
мер, на чем настаивали якобинские политики и публицисты, к французам, по тем или
иным причинам не принявшим Революцию и эмигрировавшим из страны, указывая при
этом, что «преследования не способствуют перемене убеждений, они порождают только
мучеников»53. Общественный порядок и гарантии прав личности, по его убеждению,
создадут благоприятные условия для их возвращения и только по отношению к непри¬
миримым эмигрантам, обосновавшимся в Кобленце под эгидой Прусского и Австрийского
дворов и готовивших вооруженное вторжение на территорию революционной Франции,
он допускал применение репрессивных мер.
С тех же позиций Шенье пытался разрешить и вопрос о церковном расколе.
Еще в 1790 г. Учредительное собрание приняло закон о гражданском устройстве
духовенства, что стало поводом к общенациональному размежеванию по кон¬
фессиональному признаку на сторонников и противников гражданского культа.
В Законодательном собрании якобинская левая потребовала преследований не-
подчинившихся закону о гражданском устройстве церкви священнослужителей.
Фельяны, напротив, предлагали объявить свободу выбора между двумя религи¬
озными культами. Шенье пошел дальше своих политических единомышленников.
В противовес попыткам якобинцев насадить государственный религиозный культ,
49 Journal de Paris, 26.11.1792.
50 Chenier A. Oeuvres en prose, p. 42—43.
51 Journal de Paris, 14.VI.1792.
« Journal de Paris, 5.VII.1792.
53 Chenier A. Oeuvres en prose, p. 9.
88

существенно ограничивавший свободу личности, он предложил сделать религию частным
делом, путем отделения церкви от государства с одновременным провозглашением
равенства всех культов. «Национальная ассамблея,— писал он,— предоставит каждому
полную свободу следовать той религии, которая ему более подойдет... каждый будет
оплачивать тот религиозный культ, какому он захочет следовать, и не будет оплачивать
никакой иной... необходимо издать закон, согласно которому никакой гражданский
акт не будет затрагивать церковную организацию» 54.
Далеко идущая идея Шенье об отделении церкви от государства не нашла
достаточной для ее осуществления поддержки во время Революции и была
осуществлена почти столетие спустя, в 1905 г.
Попытки Шенье, как и либералов в целом, найти пути к национальному
примирению на базе конституции 1791 г. в условиях усилившейся с начала 1792 г.
политической поляризации французского общества, не приводили к успеху. Под
давлением якобинцев, идущих во главе демократических сил, преобладание
получил жесткий политический курс, отвергающий всякие компромиссы. Тем
самым ставилась под сомнение и сама либеральная конституция, предполагавшая
компромисс с королем и дворянской аристократией. Точка зрения якобинцев в
конечном счете одержала верх по вопросам об эмигрантах, чьи имущества
подверглись секвестру, и о непринявшем гражданское устройство церкви духо¬
венстве, которое подлежало преследованию по закону.
Поэтому с начала 1792 г. Шенье обрушил огонь критики, вкладывая в нее
всю силу своего дарования, на якобинцев, усматривая в их деятельности угрозу
новому конституционному порядку.
К началу 1792 г. якобинцы полностью оправились от раскола с фельянами.
Возрождение якобинской организации было непосредственно связано с новым
подъемом народного движения, вызванного экономическим кризисом, инфляцией
и ростом цен на продовольствие. В движении приняли участие городские трудовые
слои, за которыми закрепилось в ту эпоху название «санкюлоты»,— ремесленники,
рабочие, лавочники, мелкие предприниматели. В их требованиях соединялись
лозунги политической демократии и социального равенства — эгалитаризма. Они
выступали против всевластия социальных элит — «аристократии богатства», за
отмену избирательного ценза и за таксацию цен на продовольствие.
Зима и весна 1792 г. были отмечены массовым участием санкюлотов в
деятельности политических клубов, включая и Якобинский клуб. Опираясь на
народную поддержку, якобинцам удалось создать мощную политическую орга¬
низацию, состоявшую из центрального клуба в Париже и сети дочерних обществ
в провинции. Их организация приобрела «мобилизационный» характер, т. е.
была рассчитана на активные политические действия в масштабах всей страны,
массовую народную поддержку и ориентирована на продолжение Революции.
На эти новые черты якобинской организации с тревогой указывал Шенье в
интересном, отчасти художественном описании политической практики много¬
численных якобинских клубов: «Эти общества, держась за руки, образуют нечто
вроде электрической цепи, опутывающей Францию. Их неугомонная активность
обрекла правительство на бессилие... Присвоив себе атрибуты публичной власти,
они то превращаются в трибунал и приостанавливают действия местных властей,
то прямо дают им предписания» 55. Он открыто обвинял якобинцев в том, что
они, называя себя «друзьями конституции», на деле же «проявили себя только
в явных и тайных атаках»56 на нее и, опираясь на силу организации,
подлинного «государства в государстве», стремились установить свою власть
над Францией 57.
Страстные выступления Шенье против якобинцев не были оставлены послед¬
ними без внимания. В ответ на них в «Монитёре» появились две статьи его
54 Moniteur, 19.VIII.1791.
55 Journal de Paris, 26.11.1792.
56 Journal de Paris, 11.V.1792.
57 Journal de Paris, 15.V.1792.
89

младшего брата Мари-Жозефа Шенье, примкнувшего во время Революции к
якобинцам.
Разные политические пристрастия братьев Шенье не отразились на их
личных дружеских отношениях. Мари-Жозеф даже специально оговаривал
всю деликатность публичной дискуссии с человеком, с которым он связан
«кровными и дружескими узами» и которого всегда считал «гражданином,
достойным уважения» 58.
Газетная полемика между Андре и Мари-Жозефом Шенье относительно поли¬
тической практики якобинизма выявила, по сути, столкновение между двумя
различными пониманиями Революции — между либеральной революцией собст¬
венников и неотъемлемых прав человека у Андре Шенье и демократической,
народной революцией у Мари-Жозефа 59.
А. Шенье усматривал в деятельности якобинцев, в их стремлении найти
политическую опору в массовом народном движении, угрозу власти собственников
и конституции, которая эту власть узаконила. Со страниц «Парижской газеты»
он обвинял якобинцев, подчас эмоционально резко, в разжигании социальной
вражды, ведущей к подрыву национального единства. В якобинских клубах,
писал он, «ежедневно провозглашаются мысли и даже принципы, которые уг¬
рожают любому состоянию и любой собственности», там «любой богатый человек
слывет врагом общества» 60. Более того, он утверждал, что политическая практика
якобинцев ведет к отчуждению народного суверенитета от «доброго народа»,
т. е. людей состоятельных, как раз и являющихся «настоящим французским
народом», истинным носителем «национальной воли» в пользу народных низов,
людей без собственности, которые «не заинтересованы ни в каком политическом
управлении» 61.
На доводы Андре Мари-Жозеф справедливо возражал на страницах «Монитёра»,
что «принципы якобинцев совсем не угрожают собственности» и, даже более
того, якобинцы убеждены, что без. собственности нет и свободы 62. Вместе с тем
Мари-Жозеф подчеркивал, что принципы политического равенства и народного
суверенитета являются для якобинцев не узкими понятиями, как для либеральных
политиков, распространявших их только на собственников, а гарантиями поли¬
тических прав каждого гражданина, вне зависимости от того, является ли он
собственником или нет 63. Тем самым Мари-Жозеф последовательно отстаивал
политические права санкюлотов, которых он в отличие от своего брата и вслед
за якобинцами считал «частью настоящего народа», наряду с собственниками 64.
Газетная кампания Шенье против якобинцев приобрела наиболее острый и
драматический характер во время политического кризиса лета 1792 г., в ходе
которого он, как и все фельяны, предпринимал отчаянные усилия с целью
предотвратить выход Революции за рамки конституционной законности, уважения
к естественным правам человека и собственности.
Наступление кризиса было ускорено объявлением 20 апреля Францией войны
Австрийской империи, а затем и Пруссии, которые вынашивали планы военной
интервенции. Военные действия сразу же приняли неблагоприятный оборот для
французских армий, плохо подготовленных и вдобавок ослабленных эмиграцией
офицеров-дворян. Реально обозначившаяся угроза Революции со стороны авст¬
рийских и прусских войск, вооруженных формирований эмигрантов и их сто¬
ронников во Франции, видевших в военном вмешательстве единственное средство
восстановить Старый порядок во всей полноте, вызвала стихийную мобилизацию
французских патриотов. В условиях открытого противостояния революционных
« Moniteur, 11.V.1792.
59 Мари-Жозеф Шенье после трагической гибели Андре Шенье отошел от политической дея¬
тельности, умер в 1811 г.
60 Journal de Paris, 26.11.1792.
61 Journal de Paris, 5.VII.1792.
62 Moniteur, 11.V.1792.
63 Ibidem.
64 Moniteur, 19.VI.1792.
90

сил внешней и внутренней контрреволюции якобинцы требовали принятия дей¬
ственных мер общественного спасения, идущих вразрез с конституционным ре¬
жимом, — роспуска конституционной королевской гвардии, приверженность ко¬
торой Новому порядку была более чем сомнительной, создания лагеря из 20 тыс.
вооруженных представителей департаментов под Парижем, введения чрезвычай¬
ного положения — объявления отечества в опасности.
Эти вынужденные меры, в конечном счете принятые под давлением якобинцев,
уже означали определенные ограничения конституционной законности и личных
прав граждан, диктуемые общенациональными интересами. 29 июля Робеспьер
сформулировал в Якобинском клубе новое, демократическое по сути понимание
конституционализма: «Надо спасти государство каким бы то ни было способом,
антиконституционно лишь то, что ведет его к гибели» 63.
В тревожные дни лета 1792 г. якобинцы, решая задачи национальной обороны,
возглавили массовое революционное движение и фактически отвергли либераль¬
ную конституцию.
Для Шенье так же, как и для всех ортодоксальных сторонников конституции
1791 г., были неприемлемы ни позиции, занятые якобинцами, ни планы контр¬
революции. Шенье относил себя к тем истинным патриотам, которым в одинаковой
мере ненавистна «тирания Бастилии и тирания клубов»* 66. Война в его пред¬
ставлении являлась продолжением со стороны австрийцев, пруссаков и эмигрантов
«старой войны дворян и королей против народа» 67 и поэтому справедливой со
стороны Франции. Вместе с тем он не допускал никаких чрезвычайных огра¬
ничений конституционного режима и сразу же отверг меры общественного спа¬
сения, предложенные якобинцами. Он считал, что действия якобинцев оконча¬
тельно раскрыли их политическое лицо «тиранов, которые угнетают во имя
равенства, которые раздирают родину во имя патриотизма и которые попирают
ногами все права человека, цитируя при этом Декларацию прав» 68.
Отмежевываясь как от якобинцев, так и от сторонников возвращения к
Старому порядку, Шенье летом 1792 г. уже не питал иллюзий относительно
прочности конституционного порядка, поскольку в пестром политическом спектре
той эпохи больше не видел весомой альтернативы антиконституционным силам.
Его идея о единстве действий собственников в защиту конституции так и не
осуществилась, и он с горечью должен был констатировать безрадостный для
себя факт, что «добрый народ не объединяется» 69 и что для совместных действий
«честным гражданам не хватает смелости» 70 *. Лишенная поддержки собственни¬
ческих слоев французского общества, прекратила существование либеральная
«партия» фельянов, оставшись в памяти современников и последующих поколений,
согласно яркой характеристике, данной ей Ф.-Р. Шатобрианом,— «одной из тех
окостеневших партий, которые всегда гибнут, раздираемые партией прогресса,
увлекающей их вперед, и партией реакционеров, тянущих их назад». В одйой
из своих последних статей Шенье вынужден был откровенно признать, что
теперь «великая нация... вынуждена делать выбор между Кобленцем и якобин¬
цами» 7|. Сам же он, как и большинство бывших фельянов, отказался от непри¬
емлемого для него в любом случае выбора. Восстание 10 августа 1792 г.,
ознаменованное свержением монархии и победой демократического движения во
главе с якобинцами, положило конец его активной публицистической деятель¬
ности.
Крах либерального политического курса, которого придерживался Шенье,
вызвал его глубокое разочарование в общественных делах. В одном из частных
писем от 28 октября 1792 г. он подверг критическому пересмотру свое участие
is Цит. по: Манфред А. 3. Три портрета. М., 1978, с. 318.
«« Journal de Pans, 27.VII.1792.
« Journal de Paris, 20.IV. 1792.
« Journal de Paris, 5.VII.1792.
« Journal de Paris, 26.П.1792.
70 СНёгйег A. Oeuvres en prose, p. 77.
’I Journal de Paris, 15.VIL1792.
91

в Революции. «Что я сделал в Революции?» — спрашивал он себя и тут же
отвечал: «Благодарение Богу ничего... Революции никогда не были подходящим
временем для людей честных и принципиальных»72. И все же ему еще раз
пришлось принять участие в большой политике в конце 1792 г. во время процесса
над Людовиком XVI, снова в качестве журналиста.
В декабре 1792 г. бывший король был предан суду Конвента по обвинению
в государственной измене. Суд над ним имел большое политическое значение.
Это был суд над человеком, который символизировал как Старый порядок, так
и компромиссный либеральный порядок конституционной монархии 1789—1792 гг.,
свергнутый 10 августа 1792 г. В случае осуждения бывшего короля снимались
последние легитимные препятствия на пути демократической республики.
Шенье не мог упустить возможность дать еще один бой своим политическим
противникам, когда на карту вновь была поставлена судьба Революции. Он
опубликовал в конце декабря 1792 г. два письма в журнале «Французский
Меркурий» 73, где доказывал, что Конвент не имеет права судить короля, во-
первых, в силу того, что этот институт не обладает функциями судебной власти,
во-вторых, согласно конституции 1791 г. король даже в случае измены не мог
быть судим, а только отрешен от власти, наконец, если, как утверждалось в
обвинении, король никогда искренне не принимал Новый порядок, то и якобинцы
со своей стороны вели постоянную борьбу против конституции, его узаконивавшей,
и в конце концов восстановили против короля народ и Законодательное собрание.
Но удача не сопутствовала Шенье и тайным сторонникам короля, органи¬
зовавшим его защиту, которую вели в Конвенте Мальзерб, Тронше и де Сез.
Конвент признал Людовика XVI виновным в государственной измене и приговорил
к смертной казни, которая и была совершена 21 января 1793 г.74 75.
В дальнейшем судьба Шенье сложилась трагически. Его имя было хорошо
известно якобинцам как непримиримо к ним настроенного журналиста и уже
значилось в составленных ими в июле 1792 г. проскрипционных списках 15. Он
вынужден был скрываться. Так как в Париже с установлением якобинской
республики 21 сентября 1792 г. оставаться было небезопасно, он нашел убежище
в Версале, где и оставался до весны 1794 г. Случайно узнав о преследованиях
своего друга, журналиста маркиза Пасторе, с которым вместе сотрудничал в
«Парижской газете», он покинул свое убежище и пришел в Пасси, где жил
Пасторе и у него в доме был арестован как подозрительное лицо.
Шенье был заключен в тюрьму Сан-Лазар. Там в ожидании казни он написал
«Ямбы», ставшие его политическим завещанием. В «Ямбах» он в гротесковой
форме изобразил народовластие, которое выродилось в тиранию и привело к
Большому террору:
Самодержавному есть хочется народу,
Набиты под тюремный свод,
Ждут тысячи голов скота ему в угоду,
Как я, взойти на эшафот 76.
Возрождение Франции он, как и во времена активной журналистской дея¬
тельности, связывал с утверждением власти закона и с правами человека.
О, знайте, молнии с моей сверкают лиры
За родину, не за себя;
. И хлещут бешено бичи моей сатиры,
Лишь справедливость возлюбя.
72 Chenier A. Oeuvres en prose, р. 359.
73 Mercure franpais, 25, 29.ХП.1792.
74 См.: Кучеренко Г. С. Людовик XVI (1754—1793). От трона до гильотины.— Новая и новейшая
история, 1994, № 2.
75 Loggis V. Op. cit., р. 152.
76 Песни первой французской революции. М.-Л., 1934, с. 618.
92

Пусть извиваются и гидры, и питоны,
Железом их, огнем клейми,
Их истребив дотла, воздвигнув вновь законы,
Мы снова станем все людьми 77.
Машина террора действовала изобретательно и быстро. Шенье был осужден
революционным трибуналом по сфабрикованному делу о так называемом «тю¬
ремном заговоре». Его смертный приговор был приведен в исполнение 25 июля
1794 г. Поэт был гильотинирован за два дня до падения Робеспьера и завершения
политики террора.
«Революции имеют людей для всех своих этапов,— писал Шатобриан. — Одни
из них идут с Этими революциями до конца, другие начинают, но не доводят
до завершения».
Эти слова великого французского писателя, поэта и политического деятеля
как нельзя лучше характеризуют участие Шенье во Французской революции
конца XVIII в. Но, хотя он и сошел с политической сцены задолго до конца
Революции, идеи, с которыми он связал свою жизнь — прав человека, консти¬
туционного правления, понимания среднего класса как гаранта свободного об¬
щества, были развиты либеральной мыслью XIX в. и стали достоянием современной
цивилизации.
77 Там же, с. 614.
93

Дискуссии и обсуждения
© 1994 г.
Ю. В. ЖУРОВ0
СРЕДНЯЯ ПРОДОЛЖИТЕЛЬНОСТЬ ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕКА
КАК КРИТЕРИЙ ПРОГРЕССА В ИСТОРИЧЕСКОМ
РАЗВИТИИ
Одним из коренных вопросов методологии истории является конкретизиро¬
ванное выяснение сущностных черт и конкретно-фактическое наполнение понятий
прогресс и регресс в историческом процессе. Сами эти понятия, несущие в себе
высшую степень обобщения, в приложении к отдельным частям исторического
процесса могут выражаться и другими словами: развивающееся общество, эко¬
номический прогресс, прогрессивные реформы, научно-технический прогресс и
т. д.; или же — реакция, контрреформы, экономический спад, развал экономики
и т. п. На обыденном языке первое означает движение общества вперед (латинское
progressus — движение вперед, успех), второе — движение назад.
В мировой и отечественной философской и исторической литературе понятийно-ка¬
тегорийные проблемы общественного прогресса разработаны довольно широко и глубоко,
хотя разные школы и направления по-своему, часто с противоположных позиций,
подходили к определению сущностных черт и основных критериев понятия «прогресс».
Пожалуй, впервые идея прогресса была сформулирована просветителями XVIII в.
А. Тюрго, Ж. Кондорсе'. Разностороннюю трактовку проблемы общественного прогресса
мы находим у Г. Гегеля* 1 2. Как «автоматическую эволюцию» рассматривал общественный
прогресс Г. Спенсер3. Свое рассмотрение сущности и признаков общественного прогресса
дали историки и философы, проповедовавшие циклическо-цивилизационные теории, в
которых прогресс отождествлялся с круговоротом в истории. Наиболее крупными пред¬
ставителями этого направления в XX в. являются О. Шпенглер, Э. Мейер, А. Тойнби,
П. Сорокин, X. Ортега-и-Гассет и др.4 Марксистская общественно-политическая мысль
дала свое определение общественного прогресса, суть которого — движение человечества
от одной формации к другой. Историко-философские проблемы общественного прогресса
поднимали в своих трудах многие отечественные ученые 5.
В статье Ю. В. Журова рассматриваются имеющие большое научное и практическое значение
вопросы, на которые может быть неоднозначный взгляд. Редакция журнала готова опубликовать
материалы всех возможных участников обсуждения вопросов, поднятых в статье.
1 Тюрго А. Р. Избранные философские произведения. М., 1937; его же. Избранные экономические
произведения. М., 1961; Кондорсе Ж. А. Эскиз исторической картины прогресса человеческого
разума. М., 1936.
2 Гегель Г. Политические произведения. М., 1978.
3 Спенсер Г. Прогресс, его закон и причина. СПб., 1899; его же. Автобиография, ч. 1—2. СПб., 1914.
4 Мейер Э. К теории и методике истории. М., 1904; Сорокин П. А. Система социологии, т. 1—2.
Пг., 1920; Шпенглер О. Философия будущего. Иваново-Вознесенск, 1922; его же. Пессимизм ли это? М.,
1922; Тойнби А. Диалог историков. Переписка А. Тойнби и Н. Конрада. — В кн.: Конрад Н. И.
Избранные труды. История. М., 1974.
5 Кон И. С. О понятии исторический прогресс. — В сб.: Проблемы развития в природе и обществе.
М.-Л., 1958. Жуков Е. М, Понятие прогресс в мировой истории.—Вестник АН СССР, 1961, № 4;
Семенов Ю. Н. Общественный прогресс и социальная философия современной буржуазии. М., 1965;
Рутенбург В. И. Прогресс и его противники. — В сб.: Критика новейшей буржуазной историографии. Л.,
1967; Момджян X. И. Проблемы общественного прогресса в современной идеологической борьбе. М., 1981.
94

Исходя из вышеназванной литературы, общественный прогресс в историческом
процессе можно определить как восходящее, поступательное развитие человече¬
ского общества от низших ступеней и форм к высшим. Однако в этой форму¬
лировке, на наш взгляд, есть уязвимые моменты. Главными здесь признаются
организация человеческого общества (ступени и формы) и продукты труда че¬
ловека (экономика, производительные силы), а не сам человек. За пределами
этого определения остается и то, что человек есть часть природы, хотя и
вышедшая из-под воздействия ряда законов ее развития.
В исторической науке прочно установилось мнение, что во временном про¬
тяжении — в течение нескольких веков, а нередко и одного века — историческое
развитие в рамках всего человеческого общества или отдельных его государственно¬
национальных ячеек в конечном счете прогрессивно. Регрессивные же периоды за¬
нимают годы, в крайнем случае десятилетия. Это мнение в известном смысле спра¬
ведливо для нового и новейшего времени, но, чем дальше мы будем углубляться в
средневековье и древность, тем больше обнаружим регрессивных периодов, охваты¬
вающих все большее число десятилетий. Вполне возможно, что на заре человеческого
общества, тем более в процессе выделения человека в отделенную от природы,
животного мира самостоятельную историческую субстанцию, эти регрессивные периоды
охватывали и века.
Каковы же основные критерии исторического прогресса? Представители
диалектико-материалистического направления главным критерием историче¬
ского, общественного прогресса считают развитие экономики, производитель¬
ных сил. В. И. Ленин в статье «Аграрная программа социал-демократии в
первой русской революции» прямо назвал развитие производительных сил
«высшим критерием общественного прогресса» 6. Среди признаков исторического
прогресса материалисты, особенно социалистического толка, рассматривают и
человека, но как элемент производительных сил и как производное от их
движения, не учитывая какие-либо естественные, внутренние, количествен¬
но-качественные характеристики человека как исторической субстанции, как
объекта и субъекта истории.
Из идеалистов, близко подошедших к диалектике при рассмотрении проблем
исторического прогресса, наибольшее место человеку, его сущностным каче¬
ствам и деятельности уделил Ж. Кондорсе, участник и жертва Великой
французской революции. Определяя исторический прогресс только как прогресс
человеческого разума, он, пожалуй, впервые в социологическо-философской
литературе подробно останавливается на таком вопросе, как средняя продол¬
жительность жизни. В заключение своего труда «Эскизы исторической картины
прогресса человеческого разума», опубликованного в 1794 г., Кондорсе писал:
«Средняя продолжительность жизни должна беспрестанно возрастать, если
только физические революции не будут тому препятствовать, но мы не знаем,
где та граница, которой она никогда не должна перейти; мы не знаем даже,
определена ли общими законами природы грань, далее которой она не могла
бы распространиться»7. К сожалению, впоследствии, в XIX—XX вв., никто
из философов, экономистов и историков, за исключением демографов, не
обращался, в более или менее полном виде, к этому показателю состояния
и движения человеческого общества и его истории.
Большая часть идеалистов, в частности Гегель, исторический прогресс
сводят к прогрессу в осознании свободы, саморазвитию мирового духа и
вершиной, концом прогресса считают ту реальную действительность, в которой
живут сами.
Представители многочисленных философских и социологических теорий XX в.
6 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 16, с. 220.
7 Кондорсе Ж. Указ, соч., с. 256—257.
95

отрицают, прямо или косвенно, наличие прогресса в истории либо заменяют его
признанием развития истории в рамках нескольких круговоротных циклов, пе¬
риодически повторяющихся в тех или иных регионах мира. Некоторые, отрицая
прогресс в истории, предлагают его заменить понятием «социальных изменений». В
различных идеалистическо-религиозных философско-исторических школах понятие
«исторический прогресс» вообще отсутствует, а сам человек рассматривается как
неизменный комплекс нравственно-метафизических догматов, оторванных от реальной
действительности и предопределенных божественным первоначалом.
В отечественной историко-философской мысли преобладающим, на наш взгляд,
хотя и заметно теснимыми в последнее время, является диалектико-материали¬
стический или очень близкий к нему подход в объяснении основных процессов,
явлений и фактов истории. Это направление, определяя главным критерием
прогрессивности экономику, ее развивающееся состояние, наращивание произ¬
водительных сил, фактически уравнивает понятия исторический прогресс и об¬
щественный прогресс, имея в виду, что основным объектом истории как науки
является история человеческого общества.
В последнее время в исторической и экономической литературе при сравнении
темпов прогрессивности развития тех или иных стран в качестве одного из
главных критериев стали называть средние показатели жизненного уровня на¬
селения и низшие границы этих показателей. Такой подход в известной степени
отражает гуманистические тенденции в исследовании и определении вектора
направленности исторического процесса.
Полностью соглашаясь с присутствием этих показателей как главных в сложном
и многогранном комплексе определения прогрессивности, мы считаем, что есть
смысл и необходимость добавить к ним еще один.
Им, по нашему мнению, может явиться средняя продолжительность жизни
человека. В обоснование этой позиции следует сказать, что центром и главной
фигурой в истории всегда были, есть и будут человек и его деятельность, а
главной, непреходящей ценностью всегда являлась и является человеческая
жизнь. Кроме этого, принятие средней продолжительности жизни как одного из
главных критериев исторического прогресса учитывает взаимодействие природ¬
но-естественных и социальных факторов, влияние открыто регрессивных в ко¬
нечном счете таких явлений для любого человеческого общества, как войны,
стихийные бедствия, эпидемии, экологические катастрофы и т. д.
Средняя продолжительность жизни человека в связке с такими демографи¬
ческими показателями, как движение народонаселения, рождаемости, смертности,
довольно четко и тонко отражает прогрессивность или регрессивность того или
иного общественного строя, политического режима, деятельности правительства,
учета ими интересов и потребностей человека.
Введение средней продолжительности жизни человека в группу основных
критериев исторического прогресса полностью соответствует и тому современному
мышлению, которое рассматривает общечеловеческие ценности как приоритет¬
ные. Оно вытекает также из необходимости гуманизировать изучение истори¬
ческого процесса как в мировых, так и национально-государственных масштабах.
Средняя продолжительность жизни включает в себя и капитально влияет на
другие основные критерии исторического прогресса — развитие производительных
сил, экономики, жизненного уровня. Она обладает признаками универсального
определителя направленности развития истории как производного человеческой
деятельности и в мировых рамках, и в рамках отдельных государств, наций и
народностей.
Внутри критерия «средняя продолжительность жизни человека» весьма важно
выделить трудоспособный возраст человека, его динамику, фактическое и юри¬
дическое (пенсионное) соотношение, так как эти факторы прямо влияют на
другие основные критерии исторического прогресса — экономику, производитель¬
ные силы, жизненный уровень.
96

♦ *
Конкретизированное рассмотрение средней продолжительности жизни до XIX—
XX вв. представляет значительную трудность, так как какого-либо статистического
учета по этому демографическому показателю не велось. Тем не менее опреде¬
ленное представление, хотя и весьма далекое от математической точности, по
этому поводу источники и литература дают.
По итогам археологических раскопок, относящимся к культурам 50—40-тысяче-
летней давности, исчислению возрастной структуры умерших по сохранившимся
скелетам и уменьшению этого показателя наполовину в силу отсутствия каких-либо
данных по детской смертности8, мы получаем такие выборочные данные по средней
продолжительности жизни человека — Северная Европа: 10—15 лет, Америка: 10—14,
Южная Европа: 10—15, Россия (Среднее Заволжье): 12,6 лет9 * 11.
Материалы раскопок дают и более высокие данные по средней продолжи¬
тельности жизни в различных районах мира. Однако они носят не массовый
характер и, вероятнее всего, на протяжении одного-двух веков выравниваются
с тенденцией к средней величине, главным образом по причинам естественного
характера — эпидемий, голода, нападения животных, экологических катастроф
и в какой-то степени общественного характера — войн, искусственного умерщ¬
вления излишних, нездоровых младенцев и стариков. Индийский ученый Дж. М. Датт
утверждает, что у доисторических людей средняя продолжительность жизни — 14 лет ,0.
Материалы археологических раскопок по медному, бронзовому и железным векам
свидетельствуют о том, что средняя продолжительность жизни постепенно уве¬
личивалась и стала переходить 15-летний рубеж.
Интересные расчеты на основании около 25 тыс. кладбищенских эпитафий
из 48 городов и районов Римской империи произвел венгерский ученый Я. Шилади.
По его схеме, с коэффициентом поправки на то обстоятельство, что он проводил
учет умерших только с 15 лет, средняя продолжительность жизни для времен
Римской империи составляла примерно 17—18 лет 11.
Один из крупнейших мировых демографических авторитетов, польский ученый
Эдвард Россет, считает, что на рубеже древней и средневековой истории наиболее
правильным и близким к действительности будет определение средней продол¬
жительности жизни во всемирном масштабе в 20 лет12 *. Как ни странно, но
более чем 10 столетий средневековья не дали существенного движения вперед
в средней продолжительности жизни человека. Значительная группа ученых
полагает, что средняя продолжительность жизни для населения средневековой
Англии не достигала 30 лет и в целом держалась на уровне 26—28 лет. А по
подсчетам Дж. К. Рассела, в 1349—1375 гг. она падала до 17,3 года, в 1376—1400 it.
до 20,5, в 1401—1425 гг. составляла 27,7 года. Основная причина этого явления —
При значительном большинстве археологических раскопок детских скелетов не обнаруживалось,
а если и обнаруживались, то значительная их часть относилась к возрасту пяти и более лет. Данное
обстоятельство свидетельствует о том, что большая часть детских захоронений не сохранилась или
же умершие младенцы, вероятно, не подвергались захоронению обычным порядком. Это дает нам
право сократить цифру средней продолжительности жизни наполовину по сравнению с приведенной
в литературе (детская смертность в древнейшие времена, как мы считаем, превышала 50%).
9
Урланис Б. Ц. Эволюция продолжительности жизни. М., 1978, с. 16. Приведенные автором
данные мы сократили наполовину, так как в них не учитывается детская смертность.
,0См. Россет Э. Продолжительность человеческой жизни. М., 1981, с. 185—186.
11 См. Урланис Б. Ц. Эволюция продолжительности жизни, с. 19.
12Россет Э. Указ, соч., с. 189—190.
4 Новая и новейшая история, № 4—5 97

периодическое повторение в это время смертоносных эпидемий чумы ,3. В Греции
в средние века средняя продолжительность жизни удерживалась на уровне 22 лет ,4.
Средняя продолжительность жизни в Швейцарии (Женеве) за 1561—1600 гг.
исчислялась в 21 год, а по всему XVII в. — в 26 лет. Детская смертность в
средневековье оставалась почти на том же уровне, что в древнейшие времена.
Ю. Л. Бессмертный для Франции раннего средневековья устанавливает ее примерно
в 55%, и то только «в спокойные времена». При этом существовала большая разница
в средней продолжительности жизни между верхами и низами французского сред¬
невекового общества ,3. По Англии XV—XVI вв. Э. Россет определяет ее, как минимум,
в 5 лет ,б. Из материалов, приведенных Ю. Л. Бессмертным, можно сделать вывод,
что рост средней продолжительности жизни в средневековье блокировался прежде
всего эпидемиями, огромной детской смертностью и лишь затем войнами.
Изменения коренного, принципиального характера в средней продолжительности
жизни были достигнуты в новое и новейшее время. Уже в XVII—XVIII вв. они
были довольно существенны: округленную величину средней продолжительности
жизни для этих столетий определяют в 25—35 лет. Во Франции (в Нормандии)
в 1690—1750 гг. средняя продолжительность жизни определялась в 33 года,
такая же цифра выведена по Лангедоку в 1720—1790 гг., для Швеции третьей
четверти XVIII в. — в 34,5 года, а для Франции середины XVIII в. — в 37,5
года |7. В целом в начале и в середине XIX в. во многих европейских странах
средняя продолжительность жизни не превышала 35 лет.
В связи с резким сокращением смертности (общей и детской) с середины
XIX в. сначала в странах Европы, а затем и в других цивилизованных странах
началось быстрое увеличение средней продолжительности жизни. Об этом сви¬
детельствуют вычисленные американскими исследователями данные совокупной
величины средней продолжительности жизни по шести странам: США (штат
Массачусетс), Англии, Франции, Нидерландам Дании и Норвегии 5 * 17 18.
Год
Средняя продолжитель¬
ность жизни
Прирост за 10
лет
1840
41,0
—
1850
41,5
0,5
1860
42,2
0,7
1870
43,5
1,3
1880
45,2
1,7
1890
47,1
2,0
1900
50,5
3,4
Однако далеко не все страны встретили XX в. с такими блестящими резуль¬
татами. В Италии и Болгарии на начало XX в. средняя продолжительность
.изни составила около 42 лет, в России, по данным 1896—1897 гг., — 32 года,
’ Индии — 22,6 года, причем в этой стране за последнюю треть XIX в. произошло
ке сокращение средней продолжительности жизни на 1,5—2 года.
XX столетие дало стремительное увеличение продолжительности жизни. И
13Russell J. С. British Medieval Population. Albuquerque, 1948.
14Velaoras V. G. Standart Age and Sex Patterns of Mortality. — Trends and Differencials in Mortality.
New York, 1956, p. 134.
l5Dements and Coneces of Population Trends, v. 1. New York, 1973, p. 110; Бессмертный JO. Л.
Жизнь и смерть в средние века. Очерки демографической истории Франции. М., 1991, с. 48, 223.
{ЬРоссет Э. Указ, соч., с. 204.
17Урланис Б. Ц. Эволюция продолжительности жизни, с. 28.
Россет Э. Указ, соч., с. 207.
98

этот процесс охватил почти все страны, территории и народы, хотя и в разных
пропорциях, и в разные хронологические периоды.
По уже упомянутым шести наиболее развитым странам: Англии, Франции,
Нидерландам, Дании, Норвегии, США (до 1930 г. по штату Массачусетс, а
после по всей стране), эволюция параметров средней продолжительности жизни
выглядела следующим образом 19:
Год
Средняя продолжитель¬
ность жизни
Прирост за 10
лет
1910
54,3
3,8
1920
58,3
4,0
1930
61,7
3,4
1940
64,6
2,9
1950
69,8
5,2
1960
72,0
2,2
1965
72,3
0,3
В Италии средняя продолжительность жизни на начало XX в. составляла
42,7 лет, на 1950—1953 гг. — 65,3 года, а на 1970—1972 гг. уже почти 72 года.
В Болгарии примерно по тем же годам — 42,1, 65,7 и 71,3. В Германии в
1891—1900 гг. средняя продолжительность жизни составляла 42,3 года, на 1932—
1934 гг. — 61,4 года, а в 1972 г. по ГДР — 71,2, по ФРГ — 70,6 года. В Польше
в 1931—1932 гг. средняя продолжительность жизни составляла 49,8, 1952—1953 it. —
61,5, 1973—1975 гг. — 7120.
.Темпы нарастания исторического прогресса в XX в. к его последней четверти,
как в зеркале, отразились на дифференциации средней продолжительности жизни
по основным регионам мира. Наиболее высокая продолжительность жизни была
и есть в Северной Америке, Японии, Европе, Австралии и до последнего времени —
в СССР. Здесь средняя продолжительность жизни достигла и превысила 70 лет.
На втором месте идут Латинская Америка, Восточная Азия и Океания, где
параметры средней продолжительности жизни колеблются между 60—65 годами.
За исключением Кубы, Китая, КНДР, Южной Кореи, Сингапура и Пуэрто-Рико,
где этот показатель значительно выше.
На третьем месте — Южная Азия, тде средняя продолжительность жизни не
достигает 50 лет. И, наконец, на последнем месте Африка. Здесь средняя
продолжительность жизни не превышает 45 лет. Исключение в сторону увеличения
составляют ЮАР и Северная Африка.
Демографы ООН эту картину конкретизировали в следующих величинах
средней продолжительности жизни21:
1950—1955
1960—1965
1970—1975
Европа (без СССР)
65,4
69,6
71,2
Восточная Азия
46,7
56,5
62,5
Южная Азия
39,1
44,6
48,5
Африка
36,1
40,8
45,0
Северная Америка
69,0
70,1
71,4
Латинская Америка
52,3
57,1
61,4
Океания
60,8
63,9
65,9
,9Там же.
20Урланис Б. Ц. Рождаемость и продолжительность жизни в СССР. М., 1963, с. 103; его же.
Избранное. M., 1985, с. 13; Россет Э. Указ, соч., с. 217, 220.
21Россет Э. Указ, соч., с 212; Население мира. Демографический справочник. М., 1989, с. 210—237.
4*
99

Как видно из taблицы, существуют резкие различия в уровнях, темпах и
исходной базе исторического прогресса в третьей четверти XX в. Разница между
максимальными и минимальными показателями средней продолжительности жизни
составляла в 1950—1955 гг. — 32,1 года, 1960—1965 гг. — 29,3, 1970—1975 гг. —
26,4 года. А это значит, что житель Африки в середине века жил на 32 года,
а Южной Азии — на 30 лет меньше, чем североамериканец. К началу последней
четверти XX в. этот разрыв сократился соответственно на 6 и 7 лет.
Можно и по-другому оценить эти цифры: к середине нынешнего века Африка
отставала от Европы и США примерно на 120—130 лет, а Южная Азия —
примерно на век. Есть и еще более кричащие сравнения. В Мали, например, в
1950-х годах средняя продолжительность жизни была 26—27 лет, в Гвинее —
30,5 лет, в карибской республике Гаити — 32,6 года 22. По средней продолжи¬
тельности жизни как главному показателю уровня исторического развития эти
страны и народы были близки к уровню позднего средневековья Европы.
Значительная часть исторической ответственности за это лежит на высоко¬
развитых капиталистических странах, которые в течение многих десятилетий
осуществляли колониальное господство в Африке, Азии и Латинской Америке.
Крушение колониальной системы в середине XX в., создание условий для
применения достижений медицины в Африке, Азии, Латинской Америке создали
потенциальные возможности для ликвидации огромного разрыва в темпах роста
средней продолжительности жизни, который сложился между этими регионами
и Европой и Северной Америкой.
По данным и прогнозам ООН, средняя продолжительность ожидаемой жизни
в последней четверти XX в. в развитых и развивающихся странах представлена
такими цифрами 23:
1975—
1979
1980—
1984
1985—
1989
1990—
1994
1995—
1999
2000—
2004
2010—
2014
2020—
2024
Экономически
развитые регионы
72,2
73,2
74,5
74,8
75,5
75,9
76,7
77,3
Развивающиеся
регионы
55,6
57,3
59,1
60,8
62,5
63,8
66,7
69,5
Как видим, разрыв, и довольно основательный, в средней продолжительности
жизни между странами, вырвавшимися в своем историческом развитии далеко
вперед, и значительно отставшими от них еще сохранится и — на долгие десятилетия.
Суммируя представленный в данной статье материал в хронологическо-вре-
менном отношении, можно составить следующую сводную таблицу о движении
средней продолжительности жизни как главном показателе исторического про¬
гресса 24 *.
Эпоха камен¬
14—15 лет
XVI, XVII,
25—35 лет
ного века
XVIII вв.
Эпоха бронзы
и железа
*48—20
XIX в.
30—50
Древний мир
20—30
Первая поло¬
вина XX в.
40—55
Средневековье
20—30
Вторая поло¬
вина XX в.
55—75
22Россет Э. Указ, соч., с. 227.
^Население мира, с. 198.
24В основу таблицы положены расчеты Э. Россета. — Россет Э. Указ, соч., с. 208 (с нашей
корректировкой древнейшего периода и XX в.).
100

В отношении же последней четверти XX в., по данным и прогнозам ООН, средняя
продолжительность жизни по всему миру такова: 1975—1979 гг. — 58,0 года, 1980—
1984 гг. — 59,5, 1985—1989 гг. — 61,1, 1990—1994 гг. — 62,7, 1995—1999 гг. — 64,1,
2000—2004 it. — 65,4, 2010—2014 it. — 67,9, 2020—2024 гг. — 70,5 25.
На протяжении всей истории человечества была и сохраняется разница в средней
продолжительности жизни между верхами и низами общества, между имущими и
неимущими, между эксплуататорами и эксплуатируемыми. Социальное неравенство
перед лицом смерти существует с тех пор, как появилось само это неравенство.
Исследование этой проблемы весьма важно для выяснения, в какой мере и в каком
объеме для элиты общества характерно основное достижение исторического про¬
гресса — высокая продолжительность жизни. К сожалению, в историческом аспекте
эта проблема почти не исследована, по ней имеются лишь отрывочные данные.
Результаты широкого исследования Я. Шилади эпитафий на могилах эпохи Римской
империи, на которое мы уже ссылались, привели его к определенному выводу —
зажиточные слои античного общества жили в полтора—два раза дольше, чем рабы26.
Почти два тысячелетия не дали в этом отношении ощутимых результатов. К. Маркс,
изучая положение рабочего класса Англии середины XIX в., писал: «Как раз у рабочих
крупной промышленности мы наталкиваемся на самую короткую продолжительность
жизни». И здесь же привел данные медицинского инспектора д-ра Ли о средней
продолжительности жизни в Манчестере: состоятельного класса — 38 лет, рабочих —
17 лет; по Ливерпулю — соответственно 35 и 15 лет27.
Немецкий врач и основатель санитарной статистики И. Каспер в 1834 г. пришел
к выводу, что бедняки живут в среднем на 18 лет меньше, чем выходцы из богатых
слоев населения Германии28. По данным, исчисленным по 12 округам Парижа, в
1817 г. смертность в бедных округах была в полтора раза выше смертности в
богатых кварталах; в 1850 г. она была выше уже в два раза 29. Э. Россет по
статистическим материалам 1928 г. в г. Лодзи (Польша) сделал вывод, что в местах
проживания состоятельного населения уровень смертности на 70% меньше, чем в
рабочих районах 30. Профессор медицины Кейптаунского университета Дж. Брок в
отношении южной части Африки середины XX в. сообщает следующие данные о
средней продолжительности жизни: белое население — 67 лет, «цветное» — 47 31 32.
Четкую картину зависимости уровня смертности от социальной принадлеж¬
ности в США 60-х годов показывают следующие данные:
Смертность лиц в возрасте 25—64 лет. 1960 г. (Средний уровень принят за 100)32
Доход (тыс. долл,
в год)
Мужчины
Женщины
Доход (тыс. долл,
в год)
Мужчины
Женщины
До:
2
156
123
6—8
87
96
2—4
119
ПО
8—10
93
92
4—6
100
101
10 и более
84
87
25 Урланис Б. Ц. Избранное, с. 157—158; Население мира, с. 198.
26Урланис Б. Ц. Эволюция продолжительности жизни, с. 98—99.
21Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 656.
28Annales d’Hygiene Publique, 1834, v. XI.
Урланис Б. Ц. Эволюция продолжительности жизни, с. 99, 104.
30Rosset Е. Proletariat Lodzki w Swietie badan demografiezyneh. Warszawa, 1930, s. 81—82.
3X Brack J. F. Sophisticated Diets and Man’s Health. — In: Man and his Future. Ed. by Wolstenholm.
London, 1963, p. 43.
32Spiegelman M. Introduction to Demography. Cambridge, 1968, p. 96.
101

В XX столетии сократилась разница в средней продолжительности жизни
между верхами и низами общества, но она все еще продолжает быть весьма
существенной.
Отдельно рассмотрим среднюю продолжительность жизни в России. Рус¬
ский математик академик В. Я. Буняковский за 1862 г. исчислил среднюю
продолжительность жизни по православному населению России в 31,6 лет.
В. И. Борткевич за период с 1874 по 1883 г. дал более низкую среднюю
продолжительность жизни в России — 27,7 лет. С. А. Новосельский по
материалам переписи 1897 г. определил среднюю продолжительность жизни
в 32,3 года33. В сравнении с другими европейскими государствами средняя
продолжительность жизни в России была намного ниже. Даже от самой
отсталой в Европе страны — Австро-Венгрии Россию отделяла по этому
показателю общественного прогресса минусовая разница более чем в семь-
восемь лет 34.
Динамика средней продолжительности жизни в России — СССР35
Годы
Средняя продолжи¬
тельность жизни
Годы
Средняя продолжи¬
тельность жизни
1896—1897
1926—1927
1938—1939
1954—1955
1955—1956
1957—1958
32
44
47
64
67
68
1958—1959
1960—1961
1970—1975
1976—1980
1981—1985
69
70
70,4
70,9
71,4
Прогноз ООН:
1986—1990 — 71,9
1991—1995 — 72,4
1995—2000 — 72,6
Приведенные данные свидетельствуют, что Россия — СССР после 1917 г.
шла, и очень крупными шагами, по главной дороге исторического прогресса. К
70-м годам тот огромный разрыв более чем в 20 лет, который существовал
между Россией и передовыми, развитыми странами в начале XX в., был лик¬
видирован. В справочнике «Население мира» 1989 г. применительно к СССР
33Урланис Б. Ц. Рождаемость и продолжительность жизни в СССР, с. 103.
34Там же, с. 104.
35Там же; Россет Э. Указ, соч., с. 334—335. Данные с 1976 г. даны по прогнозам ООН. В
состоянии источников удивляет тот факт, что почти все статистические данные по последним 15—20
годам, в том числе и демографический справочник «Население мира» (например, издание 1989 г.),
предпочитают оперировать расчетом ожидаемой, гипотетической продолжительности жизни родив¬
шихся в эти годы, а не реальной продолжительностью жизни в те же годы. Это не дает возможности
проверить прогноз ООН. Наше замечание относится и к последующим таблицам.
102

конца 60-х годов прямо указывается на это: «Отставание от наиболее передовых
в этом отношении регионов мира — стран Западной и Северной Европы, а также
Северной Америки было почти преодолено». Конкретное представление о ходе
этого процесса дает следующая таблица 36:
Средняя продолжительность жизни, лет
Прирост лет
1935—1939
1950—1955
1965—1970
1937—1953
1953—1968
СССР
47
61,7
70,3
14,7
8,6
Европа (без
СССР)
58
65,4
70,7
7,4
5,3
Северная Аме¬
рика
62
68,7
70,5
6,7
1,8
Весь мир
35
47
55
12
8
Эту таблицу может продолжить другая 37, включающая в себя прогностические
данные ООН на 1975—2000 гг.38
Средняя продолжительность жизни в годах
1970—1975
1975—1980
1980—1985
1985—1990
1990—1995
1995—2000
СССР
70,4
71,2
71,4
71,9
72,4
72,6
Европа
Северная
Америка
71,21
71,5]
71,9
72,3
72,8
73,3
73,7
Весь мир
57,9
59,2
61,0
62,7
64,5
Комментируя эти цифры, следует отметить, что начиная с 1975 г. они даны
нами по зарубежным прогностическим расчетам, которые по СССР отличаются
от реальных в сторону уменьшения. В связи с этим небольшой промежуток в
средней продолжительности жизни, существовавший в конце 60-х годов между
СССР и развитыми странами, возможно, и увеличился, но не в такой степени,
чтобы утверждать, что СССР в 70-е годы «намного отставал от развитых капи¬
талистических стран» по средней продолжительности жизни 39. Объем же этого
уменьшения, составившего разницу между реальной средней продолжительностью
жизни и средней длительностью предстоящей жизни, нам установить не удалось,
так как, к сожалению, в многочисленных официальных статистических источниках
не удалось обнаружить сведения о реальной средней продолжительности жизни
в 80-е годы. Центральное статистическое управление СССР в эти годы, так же
как и демографический справочник «Население мира», предпочитали и предпо¬
читают давать цифры только по- средней продолжительности предстоящей жизни
родившихся в те или иные годы, расчет которых, как правило, не равен дей¬
ствительной средней продолжительности жизни.
36Население мира, с. 203; Demorgraphic Trends in the World and its Major Regions, 1950—1970.
Table E.
37World Population Prospects as Assessed in 1973, № 4. Inited Nations, 1977, p. 138—147.
38World Population Trends and Prospects by Country. 1950—2000. Summary Report of the 1978,
Assessment № 4. United Nations, 1979, p. 57—66.
39Дробижев В. 3., Минаев В. В. Демографическое развитие СССР в период социализма. — В
кн.: Историческая демография: проблемы, суждения, задачи. М., 1989, с. 105.
103

Но именно эти данные показывают снижение средней продолжительности
жизни в СССР с середины 80-х годов. Так, ЦСУ на 1986 г. ожидаемую
продолжительность жизни родившихся в этом году показало в 69,6 года, в
1987—69,8, в 1988 и 1989—69,5 года40 41. Еще более ясно этот процесс обозначен
в докладе Министерства здравоохранения Верховному Совету РФ «О состоянии
здоровья населения РФ в 1991 г.», где рассчитана средняя продолжительность
ожидаемой жизни при рождении в последние 30—35 лет. Они сведены нами в
следующую таблицу 4|:
Средняя продолжительность ожидаемой жизни на территории СССР при рождении (число лет)
1 1958—1959 гг.
— 67,2
1988 г.
— 69,6
1968—1969 гг.
— 68,2
1989 г.
— 69,3
1978—1979 гг.
— 67,4
1989—1990 гг.
— 69,2
1986—1987 гг.
— 69,7
1990 г.
— 69
Таким образом, снижение средней продолжительности жизни в СССР —
России с середины 80-х годов не подлежит сомнению. Россия в настоящее время
не входит в число стран, где средняя продолжительность жизни превышает 70 лет.
* ♦
*
Приведенные нами материалы о средней продолжительности жизни человека,
рассматриваемой в качестве главного критерия исторического прогресса, свиде¬
тельствуют, что до нового времени этот процесс шел очень медленно. И если
тогда определялись какие-либо подвижки, то они были на территории тех
европейских стран, которые в то или иное время, по тем или иным причинам
выходили на ведущее место в ходе истории человеческой цивилизации.
Примерно с XVII в. рост средней продолжительности жизни человека начинает
приобретать общеевропейский характер, с заметным опережением, выдвижением
вперед Западной Европы. Еще значительнее ускорился этот процесс в XIX в.,
особенно во второй его половине, что, естественно, связано с развитием экономики,
науки, культуры, здравоохранения и санитарии, условиями жизни и быта. К
Западной Европе как передовому региону мира в росте средней продолжительности
жизни в XIX в. присоединилась Северная Америка. Остальные же регионы мира,
особенно Африка и Азия, находились в этом веке по уровню средней продол¬
жительности жизни в состоянии своеобразной стагнации, почти совершенно не
продвинувшись от средневековья.
Исключительные результаты в росте средней продолжительности жизни че¬
ловека дал XX в. Феноменальность этого явления в человеческой истории
заключается не только в том, что средняя продолжительность жизни во многих
странах приблизилась к своему максимуму, но и в том, что рост продолжительности
жизни приобрел глобальный характер, а разрыв между ведущими и отсталыми
странами в этом процессе сократился, в первую очередь в последней четверти
века, в 2,5—3 раза и сейчас составляет около 10 лет, в 70-е годы — около 25 лет.
40Народное хозяйство СССР за 70 лет. М., 1987, с. 109; Народное хозяйство СССР в 1989 г.
М., 1990, с. 43.
41 Российская газета, 14.Х.1992. Данные исчисления произведены автором в виде простого сложения
и деления по показателям для мужчин и женщин, приведенным в документе. Эти исчисления
отличаются от более ранних официальных статистических данных. Примерно такие же данные, что
и «Российская газета*, дает и демографический справочник «Население мира* за 1989 г. (с. 203)
с разницей плюс—минус 0,3—0,8 года.
104

Стремительность и скорость этого процесса в XX в., особенно во второй его
половине, дает право рассматривать этот век как подлинный качественный скачок
в продолжительности жизни человека.
Возведение средней продолжительности жизни в статус ведущего среди ос¬
новных критериев — признаков исторического прогресса с методологической и
конкретно-исторической точки зрения потребует широкого сравнения его с другими
ветвями исторического прогресса — экономической, политической, научно-тех¬
нической, культурней, установления взаимосвязи и взаимозависимости между
ними.
Ведущие отечественные демографы интуитивно подходят к постановке такой
задачи. Так, например, А. Б. Синельников пишет: «От того, сколько лет в
среднем живут люди в данной стране — 30 или 70, — в значительной степени
зависит ее политический престиж, а также социально-экономическое развитие.
Если в этой стране много людей умирает в детских и молодых возрастах, то
она несет большие экономические потери, поскольку преждевременно умершие
не успевают окупить своим трудом средства, затраченные на их содержание,
образование, медицинское обслуживание» 42.
Принятие средней продолжительности жизни в качестве методологически
ведущего среди основных критериев исторического прогресса, на наш взгляд,
повысит объективность общих оценочных выводов в исторических, экономических,
социологических, политологических и иных обществоведческих исследованиях.
Он даст в руки исследователей инструмент, объективно определяющий уровни
и темпы исторического, общественного прогресса в сравнительно-временном и
территориальном отношении. Введение средней продолжительности жизни в ком¬
плекс основных критериев исторического прогресса повысит взаимосвязь естест¬
венных, социальных и гуманитарных процессов при рассмотрении поступательного
хода и динамики истории человечества.
Включение средней продолжительности жизни в состав основных критериев
— признаков исторического прогресса предполагает и некоторое изменение и
дополнение самой формулировки понятия «исторический прогресс», данной в
начале статьи. На наш взгляд, новая формулировка этого понятия может выглядеть
так: исторический прогресс — это восходящее, поступательное развитие челове¬
ческого общества и отдельного человека от низших ступеней и форм к высшим,
количественное и качественное развитие их сущностно-жизненных признаков и
показателей.
- г. К У
в&мн^ еддаиго 11 мьа
42Население СССР за 70 лет. М.» 1988, с. 115.
105

© 1994 г.
М. Е. Е Р И Н, Е. Г. МИХАЙЛОВСКИЙ,
В. Н. ДЕГТЕРЕВСКАЯ
НЕКОТОРЫЕ СООБРАЖЕНИЯ
К ОБСУЖДЕНИЮ ПЕРИОДИЗАЦИИ
НОВОЙ И НОВЕЙШЕЙ ИСТОРИИ
Крутые исторические изломы всегда требуют пересмотра схем и догм в
общественных и гуманитарных науках, показывая огромные расхождения между
представлениями людей предыдущих поколений о будущем и реальным ходом
жизни. И когда исследователь делает попытку уйти от сложившихся привычных
стереотипов в науке, то, казалось бы, давно изученные, решенные, хрестоматийные
на первый взгляд проблемы вновь встают перед нами во всей своей сложности
и неординарности. В этом смысле опубликованная статья Б. Д. Козенко и
Г. М. Садовой о периодизации новой и новейшей истории вызывает несомненный
интерес ’. Авторы предлагают новую схему периодизации, пересматривают ут¬
вердившиеся ранее критерии выделения новой и новейшей истории и переос¬
мысливают содержание ее периодов. Нужно отдать должное их логике, аргу¬
ментации и четкости построения своих рассуждений. Чувствуется, что статья
является результатом давних и глубоких раздумий авторов над несовершенством
общепринятой схемы периодизации исторического процесса.
Напомним, что Б. Д. Козенко и Г. М. Садовая предлагают следующие три
периода изучения и преподавания новой и новейшей истории: 1) период фор¬
мирования капитализма и буржуазной цивилизации, или первый период новой
истории, с 1640—1649 гг. до 1789—1815 гг.; 2) период победы и утверждения
капитализма и начала перехода от стадии промышленного капитализма свободной
конкуренции к империализму, период расцвета буржуазной цивилизации, или
второй период новой истории, от 1789—1815 гг. до 1914 г.; 3) новейшая история —
от 1914—1923 гг.— становление и расцвет современного капитализма и сосуще¬
ствование его с социализмом, время кризиса мировой цивилизации * 2. Безусловно,
авторы имеют право на свое толкование сложных методических вопросов, а их
схема — право на существование. Важно и другое: статья Б. Д. Козенко и Г. М.
Садовой может послужить стимулом для серьезного обсуждения и осмысления
теоретических проблем всеобщей истории.
Довольно удачным выглядит обоснование периодизации новой истории. Мы
разделяем тезис авторов о вычленении франко-германской войны 1870—1871 гг.
и Парижской коммуны в качестве рубежа между первым и вторым периодами
новой истории как варианте, неприемлемом для серьезных исследователей и
несущем явный отпечаток идеологического прессинга. Предложение Б. Д. Козенко
и Г. М. Садовой провести условную границу раздела первого и второго периодов
новой истории по линии 1815 г. более отвечает реальным процессам в истории
Европы и Северной Америки. Правда, авторы обошли вниманием далеко не
Козенко Б. Д, Садовая Г. М. О периодизации новой и новейшей истории в свете новых
подходов.— Новая и новейшая история, 1993, № 4.
2 Там же, с. 96.
106

бесспорный вопрос о точке отсчета новой истории. Современная отечественная
историография ведет начало ее от Английской буржуазной революции. Но не¬
которые исследователи полагают, что отсчет новой истории следует начать с
середины XVI в.: масштаб и степень вызревания новых факторов привели к
серьезным революционным сдвигам в жизни общества. Здесь же лежит граница
и между двумя этапами развития европейской цивилизации, обозначаемая ми¬
ровоззренческой и научной революцией XVI—XVII вв.
Можно согласиться с предложением Б. Д. Козенко и Г. М. Садовой рассмат¬
ривать первую мировую войну и Октябрьскую революцию в России «как единый
рубеж, отделяющий новую историю от новейшей» 3. Первая мировая война, на
наш взгляд, стала не «начальным актом кризиса мировой цивилизации»4, а
лишь кризисом европоцентризма, мало затронув обе Америки, значительную
часть Азии и Африку. Некстати, как нам кажется, авторы пытаются защитить
ленинскую теорию империализма. В. И. Ленин ничего существенного для по¬
нимания природы империализма не сказал 5. Все признаки империализма уже
были известны из трудов Д. Гобсона, Р. Гильфердинга, К. Каутского, Р. Люк¬
сембург, Н. Бухарина. Правда, Ленин привел их в строгий порядок, чтобы
придать большую логичность и убедительность своему главному выводу о том,
что империализм экономически и политически является последней стадией ка¬
питализма, империализм есть канун социалистической революции. Этот главный
вывод Ленина не стоит приписывать Сталину, который лишь повторил все доводы
своего учителя об империализме как «загнивающем» и «умирающем». В данном
вопросе авторы статьи стоят на традиционной точке зрения, хотя право так
думать они, естественно, имеют.
Несомненный интерес представляет идея переходного этапа от новой к но¬
вейшей истории, который датируется 1914—1923 гг. Но здесь хотелось бы
высказать ряд соображений. Указывая на 1923 г. как на завершение переходного
периода, Б. Д. Козенко и Г. М. Садовая ссылаются на то, что к этому времени
завершилась гражданская война в России, буржуазия в подавляющем большинстве
стран смогла отбить натиск революционного пролетарского авангарда. Версаль¬
ско-Вашингтонская система закрепила итоги первой мировой войны 6. Это верно,
но итоги Октябрьской революции, как показали события 1989—1991 гг., были
закреплены и гарантированы лишь на время. То же самое относится и к итогам
войны: Вашингтонская система была взорвана уже в 1931 г., через девять лет
после ее создания, а Версальская просуществовала чуть больше. Эти факторы,
видимо, надо учитывать.
Авторы статьи утвердительно отвечают на спорный вопрос относительно но¬
вейшей истории как самостоятельного, «всеобще признанного периода всемирной
истории»7. Известно, что в зарубежной историографии с XIX в. новейшую
историю либо объединяли с новой историей, либо выделяли под названием
«современная история», не считая в то же время самостоятельным разделом
всемирной истории. В этой связи встает вопрос, связанный с ее внутренней
периодизацией. Традиционно в нашей историографии она строилась в соответствии
с периодизацией этапов общего кризиса капитализма. Исчезновение этой кате¬
гории ставит со всей необходимостью проблему изыскания каких-то новы* кри¬
Там же, с. 93.
4
Там же, с. 94.
5
См. Шишков Ю. «Теория империализма», ретроспективный взгляд в конце столетия.— Наука
и жизнь, 1990, № 9—10.
б
Козенко Б. Д., Садовая Г. М. Указ, соч., с. 95.
7 Там же, с. 87.
107

териев, вех и рубежей, которые помогли бы определить хронологию новейшей
истории.
Излишне пессимистичным выглядит подход к наиболее важным, узловым
моментам современной истории, который заставляет авторов «оценить XX в.—
новейшую историю — как один из самых сложных и противоречивых периодов
в истории человечества и его цивилизации» 8. Такое определение можно приложить
к любому из этапов всемирной истории, и для каждого из них оно будет
справедливым, и прежде всего в глазах современников — очевидцев происходящих
событий. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить «великое переселение
народов», крестовые походы, нашествие монголо-татар, эпидемию черной оспы
в 1347—1350 гг., опустошившей половину Европы, бесконечные войны средне¬
вековья и нового времени. Вся предшествующая история человечества протекала
не менее драматично. Безусловно, каждое столетие имеет свои особенности
развития, свои пороки, специфические болезни и язвы, но одновременно и
достижения в области науки, техники и культуры, прогресс в экономике.
Представляется любопытной попытка объединить формационный и цивили¬
зационный подходы к изучению истории. Сознающие сколь сложен и неоднозначен
реальный исторический процесс, авторы статьи склоняются к поиску комплексных
подходов. Эти новые подходы требуют, видимо, уточнения самого понятия «ци¬
вилизация», а также таких категорий, как «капитализм», «социализм», «импе¬
риализм» и «колониализм».
Исходя из этого встает вопрос, насколько научно обосновано выделение наряду
с буржуазной цивилизацией социалистической цивилизации (или «пролетарско-
социалистической») 9. Сама кратковременность существования так называемого
«реального социализма» по сравнению с капиталистическим строем и его крушение
в конце 80-х — начале 90-х годов XX столетия вряд ли позволяют применять
к нему подобную терминологию.
В целом публикация статьи Б. Д. Козенко и Г. М. Садовой — отрадное
явление, несмотря на спорность некоторых ее положений. Она дает возможность
для выявления новых методологических подходов и переосмысления устаревших
взглядов.
8 Там же, с. 96.
9 Там же, с. 95.
108

«Круглый стол»
ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА
И ЕЕ ВОЗДЕЙСТВИЕ НА ИСТОРИЮ XX в.
По этой теме в преддверии 80-й годовщины начала первой мировой войны
Российская ассоциация историков первой мировой войны, созданная по инициативе
покойного академика РАН Ю. А. Писарева, провела «круглый стол». В его работе
приняли участие представители ряда научных институтов Российской академии
наук и других научных и учебных учреждений Российской Федерации. От
Института российской истории РАН выступили: академик П. В. Волобуев («Первая
мировая война и судьбы России»), доктора исторических наук В. С. Васюков
(«Роль России в антигерманской коалиции в первой мировой войне»), С. В. Тютюкин
(«Первая мировая война и революционный процесс в России»), Ю. И. Кирьянов
(«Историография рабочего движения в России. 1914 — февраль 1917 г.»), К. Ф. Шацилло
(«О причинах поражения России в первой мировой войне»), к. воен. н. А. Г. Кавтарадзе
(«К вопросу о поражении России в первой мировой войне»), к. и. н. А. И. Степанов
(«Причины и характер первой мировой войны»). Институт всеобщей истории
(ИВИ) РАН представляли доктора исторических наук: Р. М. Илюхина («Первая
мировая война: идеи мира и нового миропорядка»), Л. В. Пономарева («Первая
мировая война в исторических взглядах русских эмигрантов: «евразийцы» и
«либералы»), Б. М. Туполев («Германская «мировая политика» как пролог к
возникновению первой мировой войны»), кандидаты исторических наук Л. Н. Бровко
(«Э. Бернштейн в годы первой мировой войны»), Б. И. Греков («О политике
«революционизации» России весной — летом 1917 г.»), А. П. Жилин («К вопросу
о морально-политическом состоянии русской армии в годы первой мировой
войны»), Ю. В. Кудрина («Первая мировая война и датский реформизм»),
С. В. Листиков («Общественно-политическая полемика о месте и роли США в
мировом сообществе в годы первой мировой войны»), А. М. Пегушев («Первая
мировая война: воздействие на Африку»), А. В. Ревякин («О духовном развитии
французского общества в годы первой мировой войны»), В. К. Шацилло («Гер¬
мано-американские отношения в августе 1914—апреле 1917 г.»), И. А. Кукушкина
(«К. Каутский и германская социал-демократия в годы первой мировой войны»).
От Института славяноведения и балканистики РАН выступили: доктора истори¬
ческих наук В. Н. Виноградов («О двух уровнях противоречий на Балканах»),
Т. М. Исламов («Проблемы распада межнациональных империй — Россия и
Австро-Венгрия в первой мировой войне»); кандидаты исторических наук В. И. Беляева
(«Томаш Масарик и образование независимого чехословацкого государства»),
О. В. Соколовская («Вступление Греции в первую мировую войну»), А. Л. Шемякин
(«Сербия и югославский вопрос в 1914—1918 гг.), Г. Д. Шкундин («Антанта и
проблема сепаратного мира с Болгарией в годы первой мировой войны»). Мос¬
ковский государственный университет им. М. В. Ломоносова (МГУ) был пред¬
ставлен М. Д. Савваитовой («Чешский вопрос» в официальных кругах царской
России в годы первой мировой войны. 1914 — февраль 1917 г.»), Уссурийский
государственный педагогический институт — к. и. н. Д. В. Лихаревым (««Мировая
политика» Великобритании и стратегическое планирование Британского адми¬
ралтейства в начале XX в.»), Российский центр хранения историко-докумен-
109

тальных коллекций С. С. Поповой («К вопросу о «немецком золоте». По мате¬
риалам Особого архива»)1.
В центре внимания участников «круглого стола» были следующие проблемы:
Россия в войне; союзники и нейтральные страны; международные отношения и
дипломатия; война и общество; война, революционный процесс и альтернативное
развитие; война и национально-освободительное движение; война и духовное
развитие общества; источниковедение и историография первой мировой войны
и др.
Ряд докладов был посвящен проблеме происхождения войны, анализу пред¬
военной политики великих держав, обострение отношений между которыми в
конечном счете и привело к мировому конфликту, а также военной политике
России в начале XX в.
В ходе работы «круглого стола» было заслушано 24 доклада, в дискуссии
участвовало более 80 человек.
Открывая заседание «круглого стола», Ю. А. Писарев подчеркнул, что первая
мировая война еще не получила должного отражения в советской историографии,
хотя и в нашей стране, и за рубежом эта тематика не выпадает из поля зрения
исследователей. Вместе с тем он призвал сосредоточить внимание прежде всего
на нерешенных и спорных вопросах этой многосложной темы, дающей ключ к
пониманию истории бурного XX в., насыщенного глубокими потрясениями и
революционными катастрофами, влияние которых ощущается и в наши дни.
Общие проблемы были поставлены в выступлении акад. П. В. Волобуева.
77. В. Волобуев. Одна из научных задач настоящего «круглого стола» —
вернуться к уточнению места первой мировой войньк в мировой и отечественной
истории. Существует различное отношение к известной точке зрения, согласно
которой войну 1914—1918 гг. считали рубежом отсчета новейшего, открывающего
XX в. периода, а XIX в. начинали с 1789 г. и доводили до 1914 г. Уже одно
это выдвигает вопрос о периодизации современной истории на первый план.
Глобальная катастрофа невиданной ранее силы, потрясение всех сторон жизни
народов — международных отношений, мирохозяйственных связей, политики,
экономики, духовной сферы и т. п. было таким по своим последствиям, что
оказало громадное воздействие на весь ход мировой истории, на все человечество.
Если у кого-то сложилось мнение, что нами все это изучено, то он сильно
ошибается. Наоборот, российские историки по ряду объективных и субъективных
причин отстают от западных коллег в исследовании темы. Требуют переосмысления
как общие, так и некоторые частные вопросы истории этой войны. Вопрос о
причинах нередко сводился к узко трактуемым экономическим империалисти¬
ческим противоречиям, борьбе за экономический и территориальный раздел
мира. Было и это. Но без понимания роли политических факторов, скажем,
претензий Германии на политическое лидерство в Европе и мире, а также
династических амбиций на Балканах, раскрыть глубоко причины войны невоз¬
можно. Первая мировая война при всей многовариантности исторического раз¬
вития, как представляется, была неизбежной. Слишком много накопилось горючего
материала в мире, а европейская цивилизация, вступив в индустриальную фазу,
была серьезно больна. Война — показатель этой болезни.
Вопрос о значении первой мировой войны для исторических судеб нашей
страны также выдвигается на одно из главных мест. Здесь немало проблем,
требующих решения или корректировки. Неверно, в частности, хронологически
обрывать ее Октябрьской революцией. Надо исходить из того, что война для
России началась 1 августа 1914 г., а закончилась 3 марта 1918 г. Брестским
миром. Встает вопрос: насколько оправдано было участие России в этой войне
с точки зрения национальных интересов страны, нужна она была или не нужна? 1
1 Доклады Ю. А. Писарева, В. Н. Виноградова, Г. Д. Шкундина, Д. В. Лихарева и В. К.
Шацилло в виде статей опубликованы в журнале «Новая и новейшая история* в 1993 г.
ПО

Полагаю, что, кроме имперских притязаний, а затем поддержания престижа в
связи с сараевским (сербским) кризисом, серьезных оснований для вступления
в войну не было. Ее опасность сознавали многие проницательные деятели.
Общеизвестно, что Россия не была готова к войне ни в чисто военном смысле,
ни с точки зрения уровня ее военно-промышленного потенциала, ни в полити¬
ческом отношении (стабильность общества была шаткой). В силу этих причин
Россия не могла выдержать напряжения большой войны. Архаичный политический
строй оказался неспособным мобилизовать имеющиеся громадные ресурсы страны
для победоносного ведения войны и обрек страну на поражение.
Почти не исследован вопрос — как воспринимали, войну народные массы?
Как отечественную? Понимали ли, вообще, ее природу? Роль патриотизма на
разных этапах войны, его распространенности в различных слоях населения —
предмет особого интереса.
Как известно, в России — первой из воюющих стран — вследствие тягот войны
вспыхнули одна за другой две могучие народные революции. «Если мы не
победим, то революция несомненна», — говорили многие уже в начале войны.
В условиях порожденной войной хозяйственной разрухи — транспортного кризиса,
дефицита топлива, энергии и металлов, продовольственного кризиса и т. п.—
продолжение боевых действий стало невозможным. Прав оказался генерал-адъ¬
ютант М. В. Алексеев, когда заявил, что «войну и революцию мы выдержать
не можем». Оба правительства — и царское, и Временное — пали, не справившись
с войной. И последнее. Могла ли Россия победить? Абстрактно говоря, в составе
коалиции (Антанты) — да. Но практически — нет, хотя ее военная промышлен¬
ность в 1917 г. достигла большого развития. Но дух народа и армии был подорван,
причем еще до революции. Россия получила от войны не победу, а две революции,
которые коренным образом изменили ход ее истории. «Похабный» Брестский
мир был расплатой за авантюру прежних господствующих классов России.
Ряд выступлений участников был посвящен вопросам кануна и
начала войны, историческим факторам, обусловившим сползание ве¬
ликих держав в пропасть мировой войны.
А. И. Степанов. В конце XI — начале XX в. Европа оказалась расколотой
на три блока: германо-австрийский блок в центре Европы, романо-британский —
на западе и славянский — на востоке. Противоречия между ними могли быть
разрешены только в результате глобального военного конфликта. В историографии
существует значительный разброс мнений о причинах и характере первого в
истории человечества глобального военного конфликта, открывшего эпоху мировых
войн. Каждая из воевавших держав оправдывала собственное участие в войне
и возлагала ответственность за ее развязывание на своих противников, приводя
всевозможные доводы и обоснования. Наряду с официальными версиями варьи¬
ровались еще две оппозиционные. Первая — религиозно-пацифистская — безого¬
ворочно осуждала войну с позиций общечеловеческих ценностей, идеалов гума¬
низма и религиозной морали. Вторая отражала позиции радикальных социали¬
стов-интернационалистов, видевших в войне пролог мировой революции в виде
серии гражданских войн.
Существуют три группы причин, породивших мировой конфликт: геоистори-
ческие 2; социально-экономические и демографические; военно-политические. Ста¬
рая германская историография при мотивации экспансии германского капитала,
как известно, делала упор на узость внутреннего рынка, сдерживавшую якобы
развитие национальной экономики и поиск «жизненного пространства».
Относительно военно-политических причин надо сказать, что в результате
экономического бума германское правительство смогло создать многомиллионные,
прекрасно вооруженные армию и флот. Модернизация германского военно-эко-
2 Роль географического положения той или иной страны, особенно в военно-стратегическом
значении и влияние предыдущей исторической тенденции развития конкретной страны.
111

комического потенциала, который стал превосходить совокупную мощь Франции
и России, привела к нарушению баланса сил в Европе в пользу Германии. В
этих условиях высшее германское военно-политическое руководство не устояло
перед искушением решить межимпериалистические противоречия военным путем.
Германским генштабом был разработан вполне обоснованный с военно-технической
точки зрения план молниеносного разгрома Франции на западе, пока Россия
мобилизовывала бы свои вооруженные силы, а затем последующего разгрома
России при условии фактического нейтралитета Великобритании и США, неза¬
висимо от их формальной позиции, так как они не имели массовых, обученных
сухопутных армий.
Б. М. Туполев. Вопрос о роли Германии в развязывании первой мировой
войны стал в 60-е годы предметом резкой полемики среди западногерманских
историков в связи с выходом в свет книги Ф. Фишера «Рывок к мировому
господству», в которой автор доказывал особую роль Германии в подготовке и
разжигании войны. Дискуссия вокруг этой проблемы продолжается в ФРГ с
разной степенью интенсивности до сих пор. Так, Клаус Хильдебранд, опровергая
тезис Фишера о виновности Германии, утверждал, что самое позднее с 1909 г.
Великобритания выиграла изнурительную гонку морских вооружений и была,
таким образом, лучше подготовлена к войне. Однако проводившиеся накануне
войны англо-германские переговоры по военно-морским вопросам свидетельствуют
о несостоятельности этого утверждения. Представляется вместе с тем, что в
современной российской историографии роли Германии в возникновении первой
мировой войны уделяется недостаточно внимания. Среди господствующих классов
Германии существовало два основных воззрения на способы экспансии. Сторон¬
никами аннексионистских методов прямого территориального захвата выступали
юнкерство и монополисты горнорудной и тяжелой индустрии. Их рупором являлся
Пангерманский союз и его дочерние организации. Более политически гибкие
круги монополистической буржуазии, прежде всего крупные банки, электротех¬
нические монополии и еще не полностью монополизированные отрасли промыш¬
ленности готовых изделий, выступали за косвенные методы экспансии, не в
последнюю очередь в форме Среднеевропейского экономического союза под гер¬
манской эгидой. Однако с начала XX в. тенденция к открытому использованию
силы в германских правящих кругах постоянно нарастала.
Методы прямой агрессии и «мирной» экспансии были тесно взаимосвязаны и
дополняли друг друга. К методам «мирного проникновения» относились государ¬
ственные займы, компенсации или государственные гарантии для поддержки
экспорта капитала и товаров, экспансия кредита, прямые инвестиции, прежде
всего в строительство железных дорог, в банки и горнорудные предприятия, а
также различные формы «культурного» империализма.
Предметом особого внимания германских правящих кругов стала «мировая»
и «флотская» политика, традиционно связанная с именами Б. фон Бюлова и
А. фон Тирпица. Между тем в позициях этих двух ведущих государственных
деятелей кайзеровской Германии, канцлера и статс-секретаря военно-морского
ведомства, были и существенные различия. Если замысел Тирпица заключался
в строительстве мощного военно-морского флота, направленного против Вели¬
кобритании, но создаваемого по возможности в спокойной обстановке, чтобы,
не привлекая внимания Европы, успешно пройти так называемую «зону риска»,
то Бюлов под давлением «общественного мнения» вынужден был постоянно
делать уступки соображениям престижа, будь то в сфере континентальной без¬
опасности, сооружения военно-морского флота или борьбы за приобретение ко¬
лониальных территорий. Результатом этого был колебавшийся, «зигзагообразный»
внешнеполитический курс, который очень скоро привел Германию к положению
страны, окруженной потенциальными врагами.
Когда весной 1914 г. межимпериалистические противоречия резко обострились,
попытки Германии добиться мирными средствами развала Антанты и подобающего
«места под солнцем» потерпели неудачу. Надежды на дальнейшее «мирное
112

проникновение» уменьшились. На заморских территориях Германия сталкивалась
со все возрастающей конкуренцией других держав.
Поскольку в кризисные 1908—1909 гг. Англия сохраняла нейтралитет, в
Германии полагали, что она останется нейтральной и в предстоящей войне. Но
если во время Боснийского кризиса 1908—1909 гг. речь шла о «восточной»
проблеме, не затрагивавшей коренных интересов Англии, то в 1914 г. решался
вопрос о сломе равновесия сил в Европе, об установлении германской гегемонии
на континенте, захвате Германией колоний в Африке. Во всяком случае рейх¬
сканцлер Т. фон Бетман-Гольвег, назвав во время выступления в рейхстаге
2 декабря 1914 г. Англию истинной виновницей войны, а начавшуюся в Европе
схватку — «английской войной», до последней возможности всерьез ожидал от
«туманного Альбиона», что он добровольно ограничит свои мировые позиции в
пользу Германии, в чем был вполне единодушен с императором Вильгельмом II
и значительной частью немецкой буржуазии.
Брошенные Вильгельмом II во время июльского кризиса слова «теперь или
никогда», определившие курс имперского правительства на войну, объяснялись
высокой степенью готовности Германии к вооруженному столкновению со своими
соперниками и экспансионистским натиском монополистической буржуазии и
юнкерства, захватнические замыслы которых были изложены в меморандуме
рейхсканцлера 9 сентября 1914 г.
К. Ф. Шацилло. В канун первой мировой войны милитаризация страны
достигла невиданного ранее масштаба. Россия, единственная из великих держав,
ухитрилась в начале XX в. принять участие в двух крупномасштабных дорого¬
стоящих войнах. Готовясь к русско-японской войне, царизм только на перево¬
оружение армии и флота ассигновал помимо бюджета этих министерств из
средств государственного казначейства 775 млн. руб. золотом. По подсчетам
министра финансов В. Н. Коковцова, прямые расходы на войну составили 2,3
млрд, руб., а с учетом и косвенных потерь эта сумма определялась им в 4—5
млрд. руб. Результатом же войны стала потеря всего флота и полное расстройство
вооруженных сил, которое резко обострилось участием их в революционном
движении (произошло не менее 437 антиправительственных военных выступлений,
причем 106 были вооруженными) и в так называемой «помощи гражданским
властям», для чего только в 1905 г. с учетом повторных взносов было направлено
около 3 млн. солдат при общей численности армии около 1 млн.
Готовясь к мировой войне, военное и морское министерства потребовали на
новое вооружение соответственно 7,1 и 1,3 млрд. руб. единовременных расходов,
т. е. от половины до трех годовых бюджетов государства в 1908 г. Удовлетворить
эти просьбы полностью казна никак не могла, но к началу 1914 г. только на
перевооружение армии и флота Думой было ассигновано 1810 млн. руб., из них
успели израсходовать к 1 января 1914 г. лишь 20%. Итого расходы на одно
перевооружение в 1898—1913 гг. составили 2585 млн. руб., а общие расходы на
флот и армию поглотили 22% всех расходов государства за это время — 8381
млн. руб. Если к названной сумме прибавить прямые и косвенные потери от
русско-японской войны, то получится астрономическая цифра в 12,3—13,3 млрд,
руб. золотом.
Что значила для отнюдь не страдавшей излишками средств России эта сумма,
можно понять, сопоставив ее с другими: общий капитал всех акционерных
компаний России (без железнодорожных) составлял к 1 мая 1914 г. около трети
этой суммы; стоимость железнодорожного транспорта (с мастерскими, телеграфом
и т. д.) на 1 января 1914 г. равнялась 5115 млн. руб.; стоимость всей промыш¬
ленности — 6083 млн. А ведь на содержание этих фондов ушли не только
последние 16 лет, а потребовалось куда большее время.
Но ни для кого не секрет, что генералы и адмиралы не считали себя
удовлетворенными уже одобренными военными программами и вынашивали планы
дальнейшего развития армии и флота, причем некоторые из них к 1914 г. уже
получили одобрение царя и правительства. Итак, 2,5 млрд. руб. на новые
113

вооружения уже утвержденных расходов и в близкой перспективе еще 4 млрд.—
такую сумму должно было заплатить население России за гонку вооружений и
подготовку к войне. Сумма колоссальная, особенно если вспомнить, что весь
капитал в железных дорогах к началу XX в. оценивался в 4,7 млрд. руб. А
ведь именно железнодорожное строительство было тем локомотивом, который
потянул за собой развитие почти всей крупной промышленности в пореформенной
России.
Ввергнув бездумно страну в русско-японскую войну и проиграв ее, царизм
напрягал все силы, чтобы вооружить на уровне современных требований армию
и флот, но не успел этого сделать. Война началась на четыре — пять лет ранее
той даты, которая намечалась самодержавием. Флот не был достроен, что не
очень-то отразилось на ходе войны. Но едва ли не хуже всех вооруженная
русская армия оказалась заранее обреченной на тяжелые кровавые сражения, в
которых перевес в технике был не на ее стороне. Все это сказалось на настроении
солдат, что и послужило дополнительным взрывоопасным социальным материалом,
которым и без того была переполнена Российская империя.
При самой снисходительной оценке действий царизма в канун первой мировой
войны их нельзя не признать потенциально катастрофическими. Даже в области
военного дела, которое всегда считалось самодержавием важнейшим, царизм
оказался банкротом, не сумев правильно распределить свои скудные средства
между армией, флотом и «производительными расходами».
Пристальное внимание докладчиков привлек вопрос о роли России
в войне, о ее действительном вкладе в конечную победу стран Антанты
над армиями Центрального блока, о правомерности традиционных
взглядов на причины поражения России в первой мировой войне.
В. С. Васюков. В отечественной исторической литературе до сих пор недо¬
оценивается роль и вес России в межблоковой расстановке сил в ходе первой
мировой войны, при том что в вопросе о причинах войны ей отводится едва ли
не ведущее место. Несбалансированность подхода налицо.
Хотя тезис о полуколониальной зависимости России от западных держав,
господствовавший в свое время в нашей историографии, был отвергнут как явно
несостоятельный, ряд весьма серьезных исследователей утверждает, что место
России в антигерманской коалиции было второстепенным. Роль лидера припи¬
сывают Англии или делят поровну между Францией и Англией. Более «ради¬
кальные» авторы отводят России место «младшего партнера», а то и вовсе
называют «второстепенным элементом» Антанты. В том же ключе выдержаны
утверждения о «прислужническом» характере действий России в ходе первой
мировой войны, перекочевавшие в публицистику «перестроечных» лет, в том
числе в программную книгу М. С. Горбачева «Перестройка и новое мышление
в ядерный век». В этом анализе, однако, не учитывается двусторонняя зависимость
западных держав — Англии, Франции, Италии — и России. Речь идет прежде
всего о дофевральском периоде войны. После «бархатного» Февраля вес и влияние
России в отношениях с союзниками действительно стремительно падают. Зна¬
комство с богатейшей военной и дипломатической перепиской тех лет, с раз¬
личными другими источниками не оставляет сомнения в том, что до весны 1917 г.
Россия была не «младшим партнером» или «прислужницей» западных держав,
а одним из трех главных участников антигерманской коалиции, проводившим
к тому же вполне самостоятельный курс.
Нельзя не видеть, что принижалось значение русского фронта в противоборстве
с австро-германским блоком. Утверждается, например, что российской армии
отводилась «второстепенная задача», состоявшая в изматывании сил противника;
главным фронтом с самого начала был-де и оставался Западный фронт. Между
тем западные державы на деле всячески стремились взвалить на русскую армию
главную тяжесть войны, предпочитая таскать каштаны из огня чужими руками.
Прежде всего это относилось к Англии, которая в первые месяцы войны не
располагала сколько-нибудь значительными по масштабам операций сухопутными
114

силами. А исход борьбы решался именно на сухопутных театрах войны. Но
разве не известно, что «борьба на истощение» была стратегической _ линией
держав Согласия, противопоставленной стратегии быстротечной войны германского
Генерального штаба. В конечном счете стратегия антигерманской коалиции увен¬
чалась успехом. Уже к концу 1916 — началу 1917 г. произошел перелом в ходе
войны в пользу держав Антанты, а стало быть, и в пользу России. Полагаю,
что решающий вклад в этот перелом внесли армии России и Франции.
Хорошо известен расклад сил между Западным и Восточным фронтами вплоть
до начала весенней кампании 1917 г. Весь Восточный фронт на всем его огромном
протяжении — от Балтики до Кавказских гор — против Германии, Австро-Венгрии
и Турции, держала одна Россия, в то время как на западе с австро-германцами
сражались Франция, Англия, Италия и Бельгия. Так что вряд ли стоит сомневаться,
что русский фронт был одним из двух главных фронтов первой мировой войны.
Не случайно весь 1915-й год германское командование направляло главный удар
против России, надеясь избавиться от борьбы на два фронта. Эти расчеты
потерпели крушение, хотя русским войскам и пришлось значительно «попятиться»^
В кампании 1916 г. блистательным успехом увенчалось наступление армий
генерала А. А. Брусилова.
В ноябре 1916 г. у России на фронте было 202 дивизии: 187 на австро-германском
и 15 на Кавказском. В результате намеченной на зиму 1916/17 гг. реорганизации
русской армии, к четвертой летней кампании предстояло сформировать 76 новых
дивизий, частично за счет свежих пополнений, частью за счет перевода полков
с четырех- на трехбатальонный состав. К лету 1917 г. русская армия насчитывала
уже 278 дивизий, что значительно цревышало количество дивизий союзных
армий, вместе взятых. У. Черчилль писал в мемуарах, что в кампанию 1917 г.
Россия вступила не только не побежденной, но и сильнее, чем когда-либо раньше.
Значителен разнобой в оценке целей России в войне, между тем известное
соглашение о Константинополе и проливах, заключенное в марте 1915 г., зримо
обнаруживает и вес и положение России в антантовском блоке. Уже в октябре
— ноябре 1916 г. союзникам пришлось согласиться на предание его огласке,
против чего они долго возражали.
Немало погрешила наша историография в характеристике царского генера¬
литета, как и офицерского корпуса в целом, не жалея для них черной краски.
Нельзя забывать о яркой плеяде видных русских военачальников первой мировой
войны.
А. Г. Кавтарадзе. Вопрос о поражении России в первой мировой войне, как
и важнейшие аспекты проблемы: о главных виновниках развязывания войны,
участии в ней России и ее роли в победе стран Антанты, выявление истинных
причин разложения русской армии и трагического для страны исхода борьбы,
имеет первостепенное значение. Нельзя согласиться с прозвучавшим здесь мне¬
нием, что Россия проиграла войну. Верная своим союзническим обязательствам,
Россия в течение трех лет вела тяжелейшую схватку с противником и осталась
непобежденной на полях сражений, хотя в ходе войны у нее были и серьезные
неудачи, равно как и крупные успехи. Она была сломлена прежде всего изнутри
силами, заинтересованными в ее ослаблении, в разложении ее армии и флота.
О том, что такие силы действительно существовали, свидетельствуют многочис¬
ленные документы, до сих пор еще не подвергнутые должному анализу, а
некоторые из них вообще не введены в научный оборот ни в нашей стране, ни
за рубежом.
А. П. Жилин. Мировая война 1914—1918 гг. привела к крушению самых
могущественных государств многовековой традиции, государств, наименее де¬
мократических по своим вековым идеалам. Как социальное явление она оказала
огромное воздействие на развернувшуюся в ходе ее революционную борьбу. В
связи с этим важной является разработка темы «Армия и революция». В годы
войны вооруженные силы приобрели исключительное значение во всей государ¬
ственной жизни, решая не только сугубо военные задачи, но и играя подчас
115

определяющую роль в сложной и противоречивой жизни страны. В трудах
некоторых западных историков (Р. Пайпса, А. Рабиновича, А. Уайлдмана и др.)
вообще проводится идея о революции в России как об ограниченном военном
мятеже, бунте солдат, который был умело использован небольшой группой
революционеров3. Как бы там ни было, армия становилась ареной острой поли¬
тической схватки. Однако анализ настроений солдатских масс в целом не стал
еще самостоятельной темой, а рассматривался в отечественной историографии в
основном в контексте общей проблемы — борьбы большевиков за армию. В
работах советских историков долгое время утверждалась ленинская концепция,
согласно которой разлагали армию правящие классы, буржуазия, лидеры согла¬
шательских партий. Напротив, в последние годы под влиянием развернувшейся
полемики о методах борьбы большевиков за власть в прессе широкое распрост¬
ранение получил тезис эмигрантской историографии об исключительной ответ¬
ственности большевиков за развал армии, подрыв ее устоев. Стали встречаться
утверждения и о том, что начало разрушительной политики в отношении армии
положило Временное правительство. Такая оценка деятельности Временного
правительства давалась и очевидцами тех событий. Так, многие представители
верховного командования были убеждены в том, что именно политика прави¬
тельства способствовала подрыву дисциплины и самих устоев армии. Существо¬
вание различных взглядов на проблему диктует необходимость более углубленного
изучения эволюции настроений в армии не только в солдатских массах, но и в
офицерской среде, генералитете.
Одним из центральных на «круглом столе» был вопрос о влиянии
первой мировой войны на революцию в России, о соотношении внут¬
ренних и внешних факторов, повлиявших на революционный процесс,
о роли различных социальных групп, тех или иных политических сил
на разных этапах вызревания революционной ситуации.
С. В. Тютюкин, Сопряженность войн и революций,— разумеется, с разным
уровнем корреляции — это достаточно распространенное, хотя и не универсальное
явление нового и особенно новейшего периода всемирной истории. Ярким примером
этого могут служить и вспыхнувшие под непосредственным влиянием первой
мировой войны революции в России, Германии, Австро-Венгрии, Финляндии,
рост рабочего и демократического движения в ряде других стран, китайская
революция 1925—1927 гг.
Соответствующие прогнозы на этот счет делали еще до начала первой мировой
войны не только марксисты (Ф. Энгельс, К. Каутский, В. И. Ленин и др.), но
и представители многих других течений общественно-политической мысли. В
частности, в России об угрозе революции как вероятном результате неудачной
для царизма войны предупреждали премьеры П. А. Столыпин и В. Н. Коковцов,
бывший министр внутренних дел П. Н, Дурново, кадет Ф. И. Родичев, причем
жизнь подтвердила их пессимистические прогнозы.
Активизации революционного процесса в России во время войны особенно
способствовали три момента. Во-первых, война поставила на повестку дня не
только на фронте, но и в тылу проблему физического выживания человека.
Во-вторых, близорукая политика царского правительства и российской буржуазии,
не позаботившихся о социальной защите трудящегося населения в условиях
войны и о соблюдении хотя бы видимости справедливости в распределении ее
тягот между «верхами» и «низами» общества, неуклонно подрывала патриоти¬
ческие чувства народа и толкала их к революции. В-третьих, ослабление всех
структур государственной власти и превращение «человека с ружьем» в реального
3 Рабинович А. Большевики приходят к власти. М., 1989; Карр Э. X. Русская революция. М.,
1990; Wildman A. The End of the Russian Imperial Army.— The Old Army and the Soldier’s Revolt.
Princeton, 1980; idem. The End of the Russian Imperial Army. Princeton, 1988; Pipes R. The Russian
Revolution. New York, 1990.
116

участника политической жизни страны создавали дополнительные предпосылки
для силовых конфронтаций, резко снижая шансы на достижение социально-полити¬
ческого компромисса.
Все это по мере затягивания войны и исчерпания кредита доверия народа к
правительству вело к росту «военно-коммунистических» и анархистских настро¬
ений масс, которые и прорвались наружу в 1917 г. В условиях, когда царизм
явно не справлялся уже с ролью национального лидера, а либерально-буржуазная
оппозиция не смогла вовремя сменить его у кормила власти, на первый план
в России неизбежно выдвигались партии социалистической ориентации, а среди
них — леворадикальные группировки, в наибольшей мере учитывавшие социаль¬
ное нетерпение масс, их усталость от войны, жажду передела собственности,
отобранной у народа господствующими классами.
В итоге социальный фактор, который традиционно был в России сильнее
национального, в конце концов заглушил к осени 1917 г. патриотические чувства
значительной части народа, тогда как в странах Запада соотношение между
названными факторами в основном складывалось в пользу национальных, а не
социальных факторов. Однако отмеченный процесс был длительным, шел не¬
равномерно и противоречиво: патриотические настроения, захватившие в на¬
чальный период войны почти все слои народа, включая пролетариат, постепенно
эволюционировали частично в «революционное оборончество», частично — в па¬
цифизм, а частично — даже в открытое пораженчество.
Таким образом, патриотизм во время войны при всем различии его оттенков
являл собой пульсирующее народное чувство, острота и формы проявления
которого менялись под влиянием многих социальных и политических факторов.
Тем не менее у нас нет оснований, как это нередко делалось раньше, абсолю¬
тизировать различия между пониманием патриотизма различными слоями рос¬
сийского общества, не видеть искреннего желания миллионов россиян защитить
родную землю от немецких агрессоров, отстоять честь и независимость своей
родины, не допустить разграбления ее национальных богатств и оскорбления
духовных святынь. В первый период войны, 1914 — начало 1915 г., произошел
резкий спад забастовочного движения рабочих, который нельзя объяснить только
репрессиями властей и страхом перед мобилизацией. Однако использовать эту
выгодную для них ситуацию господствующие классы России не смогли.
Ю. И. Кирьянов. В настоящее время немало слов сказано о «несовершенстве
схем», по которым выстраивалась история рабочего движения в России, и в
частности в годы войны.
Основные недостатки — преувеличение организованности рабочего движения,
завышенная политизация рабочего движения и игнорирование неорганизованных,
стихийных форм борьбы и деятельности всех партий, кроме большевистской,
искусственное «подтягивание» событий и процессов к октябрю 1917 г.
Так, в подавляющем большинстве работ утверждалось, что рабочий класс
России ответил на объявление войны усилением стачечной борьбы. На самом
же деле, как свидетельствуют архивные и другие источники, в июле 1914 г.
антивоенных стачек в России не было; имело место лишь несколько небольших
уличных демонстраций. Наблюдалась, собственно, та же картина, что и в других
странах. В июльские дни под названием забастовки полицией зафиксирован
невыход на работу в связи с проводами родных и близких в армию без предъявления
каких-либо требований или выражения протеста, что является характерным
признаком стачки. Показательно, что и позже — при мобилизации в 1916 г.—
официальные документы такое поведение рабочих называли уже «невыходом на
работу», а не стачкой. К антивоенным относят также столкновения мобилизо¬
ванных рабочих с полицией, имевшие место в некоторых поселках Урала и
Донбасса в июле 1914 г. В действительности же эти столкновения произошли
в связи с попыткой мобилизуемых рабочих разгромить винные склады с целью
заполучить вино по случаю отъезда в армию. Неправомерным представляется и
отнесение к политическим стачек, вспыхнувших на экономической основе, хотя
117

календарно они совпадали с 1 мая. Вряд ли стоит причислять к политическим
стачкам отдельные погромы магазинбв и лавок, наблюдавшиеся в первые дни
Февральской революции, хотя в них и принимали участие отдельные группы
рабочих.
Несколько слов об освещении в историографии партийного руководства рабочим
движением. Численность партии большевиков к моменту Февральской революции
1917 г.— 24 тыс.— является завышенной примерно на треть. Нет оснований
относить на счет большевистских организаций выступления рабочих в 1916 г.
и начале 1917 г., ибо в этих выступлениях принимали также участие и эсеры-
интернационалисты, и анархо-синдикалисты, и часть меньшевиков.
Анализ выступлений рабочих, связанных с открытием сессии Государственной
думы 14 февраля 1917 г., позволяет лучше понять соотношение партийных сил
в среде рабочих сразу после Февральской революции, когда меньшевики и эсеры
получили количественное преобладание в Советах.
С характеристикой рабочего движения связан и вопрос о союзе рабочего
класса и крестьянства. Анализ конкретного материала о «взаимодействии» раз¬
личных классов и социальных слоев свидетельствует о том, что если и можно
говорить о союзе рабочего класса и крестьянства накануне и во время Февральской
революции, то под крестьянством следует иметь в виду лишь ту его часть,
которую составляли солдаты тыловых гарнизонов. Собственно деревня молчала
в период Февраля 1917 г. Буржуазия, буржуазная интеллигенция, военное
командование действовали на «параллельных дорогах», выступая против само¬
державного правительства Николая II, но преследуя «свои» цели: продолжение
войны и др.
Б. И, Греков. В последние годы в российской печати появляется много
публикаций на тему о финансировании германским правительством революци¬
онных сил в России в 1917 г. Данной теме уделил много внимания А. И.
Солженицын в книге «Ленин в Цюрихе». Этот вопрос рассматривался также в
работах историка из ФРГ. Ф. Фишера, который еще в 60-е годы писал о политике
революционизации, проводившейся Германией по отношению к России в 1917 г.
Историками скандинавских стран в 70-е годы изучался вопрос о пацифистской
организации «Лига нерусских народов России», ставившей задачу рсволюциони-
зации народов Российской империи. Лига финансировалась Германией и развер¬
нула в годы первой мировой войны активную деятельность в нейтральном Берне
и Стокгольме, воздействуя в антироссийском духе на общественное мнение стран
Антанты.
Разумеется, нельзя утверждать, что революция в России произошла исклю¬
чительно в результате финансовой поддержки Центральных держав. Тем не
менее исключение внешнеполитического фактора при изучении причин Октяб¬
рьской революции, игнорирование факта поддержки российских социал-демок¬
ратов некоторыми европейскими державами также представляется ошибочным.
При наличии давно доступного и широкого круга источников и при относительно
высоком уровне разработанности этой темы на Западе нашей историографией
эта проблема почти не изучалась, что по сей день способствует возникновению
различных спекулятивных версий.
Если о роли Центральных держав в политике революционизации России
написано довольно много, то о позиции стран Антанты по этому вопросу известно
значительно меньше. Слабая разработанность этой проблемы историографией
Англии и Франции объясняется желанием всю вину за возникновение большевизма
в России свалить на недостаточно дальновидную политику Берлина. Между тем
целый ряд архивных материалов, которые мне удалось найти в архиве германского
министерства иностранных дел в Бонне, свидетельствует о наличии во внешней
политике Англии и Франции летом 1917 г. тенденций, направленных на рас¬
членение России, на поощрение центробежных тенденций и, следовательно, на
ее ослабление. В первую очередь имеются в виду материалы германских посольств
в Швейцарии и Швеции. В этих нейтральных странах наиболее интенсивно
118

велась работа спецслужбами противоборствующих сторон, как это делалось и
во время второй мировой войны, и подробные отчеты о деятельности различных
агентов регулярно отправлялись в Берлин.
Чем объяснить противоречивую позицию стран Антанты по отношению к России
летом 1917 г.? С одной стороны, желанием использовать русские войска на восточном
фронте для облегчения борьбы против Германии на западном фронте, с другой —
стремлением не допустить существенного усиления России после окончания войны.
Россия в роли победительницы могла бы стать неудобным партнером для Антанты
в процессе послевоенного урегулирования в Европе и Азии.
С. С. Попова. Французские фонды Центра хранения историко-документальных
коллекций (бывший Особый архив) являются ключом ко многим неисследованным
проблемам первой мировой войны и ее воздействия на дальнейшие эпохальные
события XX в. В них можно найти, в частности, материалы о наступательных
операциях немецкой армии на русском фронте, о деятельности разведок воюющих
стран, о столкновении интересов Антанты и Германии в 1918—1919 гг. в связи
с нахождением немецких формирований на территории России, Украины, При¬
балтики, сведения об интервенции Антанты в Россию, о работе межсоюзнических
организаций, о Версальском договоре, определившем судьбу мира на годы вперед.
Эти темы явились жертвой политических обстоятельств в нашей стране, так как
1,5 тыс. дел, содержащих официальные документы, были по воле министерства
иностранных дел погребены почти на три десятилетия в закрытом тогда для
исследователей Особом архиве. В последнее время внимание привлекает судьба
русского экспедиционного корпуса во Франции и вызывающая повышенный
интерес тема «Ленин и немецкое золото».
Сохранившиеся официальные французские документы позволяют еще глубже
понять трагизм десятков тысяч русских солдат и офицеров — жертв политических
событий на их далекой родине, оказавшихся во Франции, Салониках и Северной
Африке на положении военнопленных, ставших дешевой рабочей силой, размённой
монетой при репатриации в период интервенции.
По теме «Ленин и немецкое золото» обнаружены новые факты, бесспорно
свидетельствующие, что инициатива в сборе материалов, компрометирующих
Ленина, принадлежит его противнику по международному социалистическому
движению, министру вооружения Франции Альберу Тома, опасавшемуся выхода
России из войны. В начале июня 1917 г. он направил из ПетроградаЛ:воему
однофамильцу, начальнику французской военной миссии в Швеции, Л. Тома,
указание «дать возможность правительству Керенского не только арестовать, но
особенно дискредитировать в глазах общественного мнения Ленина и его после¬
дователей». Воспоминания Л. Тома, публиковавшиеся во французской газете
«Ордр» в 1933 г., оказались вне поля зрения Керенского и Мельгунова, пытавшихся
доказать, что октябрьский переворот удался исключительно с помощью-немецкого
золота. В этих воспоминаниях, не лишенных субъективных оценок, приводится
много малоизвестных фактов о деятельности немецких агентов в нейтральных
странах и странах Антанты, но нет подтверждения версии Керенского и Мель¬
гунова.
Немало материалов по истории первой мировой войны содержится в бель¬
гийских фондах. Среди них обнаружен архив бельгийского автомобильного бро¬
нированного дивизиона, подаренного бельгийским королем- русскому царю в 1915 г.
и воевавшего в составе 11 русской армии и сумевшего благополучно вернуться
на родину через территорию США.
Большое внимание было уделено проблеме воздействия первой ми¬
ровой войны на судьбы отдельных стран и народов, как вовлеченных
в войну (США, Австро-Венгрия, Сербия, Греция), так и затронутых
ею косвенно (Африканский континент) или сохранявших на протяжении
войны нейтралитет (Дания), а также вопросам периодизации войны.
С. В. Листиков. Отдавая дань вкладу, внесенному в разработку темы «США
и первая мировая война» отечественными исследователями (работы 3. М. Гершова,
119

Б. Д. Козенко, Е. И. Поповой и др.), следует отметить, что многие ее аспекты
требуют углубленного изучения. К ним можно отнести проблему внутриполи¬
тической полемики о месте и роли США в мировом сообществе. Она приобрела
особо острые формы в период американского «нейтралитета» (август 1914 —
апрель 1917 г.), когда решался вопрос об отношении к войне и о возможности
вступления в нее. Картина расстановки общественно-политических сил в США
в этот период очень мозаична, она распадается на множество национальных,
расовых, религиозных, социальных, профессиональных фрагментов.
Настроения рабочих и фермеров, принадлежавших к антивоенному лагерю,
были очень противоречивы: в рассуждениях многих экономический прагматизм
сочетался с пацифистскими, изоляционистскими настроениями. Той же позиции
придерживалась значительная часть предпринимателей. Они ориентировались на
емкий внутренний рынок, сомневались в успехе борьбы с опытными европейскими
конкурентами, связывали с войной дезорганизацию международных хозяйствен¬
ных связей, хорошо осознавали сложности перевода производства на военные
рельсы, а потому не считали войну «благодеянием» для США; некоторые из
них, в частности Г. Форд, открыто участвовали в пацифистском движении.
Иные позиции занимали крупные банки и современные корпорации в отраслях
массового производства (машиностроении, мясоконсервной промышленности и
ряде иных), активно проникавшие на зарубежные рынки. Именно они поддержали
в 1915—1917 гг. движение «готовности», объединившее широкие круги военных,
бизнесменов, интеллигенции.
Наибольшие споры среди ученых вызывают военные аспекты проблемы «го¬
товности». Более убедительной представляется сегодня та точка зрения, что
США располагали достаточными для отражения экспансии милитаристских держав
армией и флотом. Они вместе с тем не способны были тогда еще подкрепить
претензии политического руководства США на роль одного из лидеров в решении
мировых проблем. Движение «готовности» было нацелено и на решение стоявших
перед американским обществом задач — стимулирование эффективных форм пред¬
принимательства, достижение национального согласия, развитие образования,
патриотическое воспитание граждан.
Не стихают споры ученых вокруг проблем американского «нейтралитета».
Общепризнанно, что политика США в это время благоприятствовала Антанте.
Остается без ответа, однако, вопрос о том, могла ли она быть подлинно нейтральной:
в условиях глобального противостояния США были объективно поставлены в
положение страны, любое действие которой могло рассматриваться одной из
воевавших группировок держав как недружественное.
Углубленного анализа требует и проблема причин вступления США в мировую
войну. Думается, что немаловажную роль в решении политического руководства
США сыграло его стремление, выбрав критический момент, связать судьбы США
и ведущих держав Европы. Это открывало перспективу дальнейшего широкого
участия США в решении мировых проблем. В этой связи особое значение
приобретает переосмысление противоречивой системы взглядов В. Вильсона, со¬
четавшей идеи исключительности США, их «права» на мировое лидерство,
защиту «американских интересов» с использованием силовых средств и торжества
сил демократии как условия переустройства мира в соответствии с более про¬
грессивными, по сравнению с довоенными, принципами, наиболее полно выра¬
женными в «14 пунктах», создания международной организации для мирного
решения конфликтов между государствами.
Т. М. Исламов. Первую мировую войну следует рассматривать как рубеж
во всемирно-историческом процессе. Непосредственным результатом войны и
одним из самых ее далеко идущих последствий был полный распад двух мно¬
гонациональных империй — Османской и Австро-Венгерской, серьезное ослабле¬
ние Российской с отпадением от последней Финляндии, Польши, Прибалтики.
Очевидна глубокая внутренняя связь процессов распада двух континентально¬
европейских полиэтнических образований и существенная роль в этих двух
120

процессах двух российских революций 1917 г., особенно Октябрьской. Освещение
в советской историографии влияния последней на судьбы Австро-Венгерской
монархии и ее народов, равно как воздействие этой революции на мировой
исторический процесс, расходилось с исторической действительностью. Сущест¬
вовал, в частности, методологически неверный подход, при котором революция
рассматривалась, в сущности, в отрыве от породившей ее мировой войны, обо¬
собленно, как самостоятельное явление мировой истории, в то время как на
самом деле Октябрьская и последовавшая вслед за ней серия европейских ре¬
волюций органически с войной связаны и должны изучаться в контексте первой
мировой войны 1914—1918 гг.4. Поэтому в действительности определяющим
рубежом во всемирно-историческом процессе следовало бы считать окончание
первой мировой войны.
Ни 1918 г., ни октябрь (ноябрь) 1917 г. не могут служить критерием,
дифференцирующим фазы истории цивилизаций. В культурно-историческом плане
процессы и явления в живописи, архитектуре, литературе, философии, психологии,
других областях науки, происходившие в предвоенную эпоху, ставшие типоло¬
гическими для всего XX в., ничем качественно не отличались от тех, что имели
место в 1920—1930-х годах. Поэтому вряд ли обоснованно прозвучавшее в
дискуссии предложение отнести начало XX в., соответственно и конец XIX, к
1914 г. Разумно и обоснованно допустить, что XIX в. начался в 1780-х годах,
или точнее в 1789 г., но если иметь в виду содержание процессов и явлений,
присущих именно XX в., то его следовало бы начинать с 1900-х годов и
рассматривать как целое, определив XX в. как «век мировых катаклизмов».
В структурах и уровне социально-экономического развития, в способах, путях
и методах становления и экспансии империй Габсбургов и Романовых имелось
много общего, в частности в их противостоянии Османской империи — сначала
в отражении османских вторжений, затем в оттеснении османов из юго-восточных
рубежей континента и, наконец, в дележе султанского наследия. В то же время
российское историческое сознание и российская историография не свободны от
пристрастности, от некоего «антиавстрийства». Летописи истории фиксируют
целую серию австро-турецких и русско-турецких войн, но ни одной сколько-нибудь
крупной русско-австрийской, если не считать первую мировую войну и довольно
пассивного участия одного австрийского корпуса в кампании 1812 г. на стороне
Бонапарта. Даже в пору резкого обострения империалистического соперничества
держав из-за преобладания на Балканах правители обеих империй сознавали
необходимость согласования своих противоречивых интересов. Они терпели друг
друга в ставшем тесном восточноевропейском пространстве, ибо чувство само¬
сохранения подсказывало им, что развал одной из них неминуемо отзовется на
целостности другой. Первая мировая война подорвала саму основу этого выра¬
ботанного двумя столетиями русско-австрийского сотрудничества, «модуса ви¬
венди» двух великих континентальных держав, гарантировавшего также и мир
во всей Европе. Причиной того, что от России навсегда отпали Финляндия,
Прибалтика и Польша и временно — Закавказье и Бухара, была не революция
1917 г., а поражение в войне. Так же обстояли дела и с Австро-Венгрией.
Национальные движения разной степени зрелости и сепаратизма до войны имели
место в обеих империях, но лишь одно с достаточной четкостью сформулировало
конечную цель создания национального государства — польское. Движения ос¬
тальных народов монархии, и в первую очередь славянских, ориентируясь на
концепцию австрославизма, видели свое будущее в федералистски преобразо¬
Правда, в отечественной литературе, посвященной истории стран Средней Европы, в 80—90-х
годах наметился отход от жесткого привязывания периодизации новейшей истории Австрии, Венгрии,
Чехословакии, Румынии и других стран непосредственно к Октябрю 1917 г.— См. Краткая история
Венгрии. M., 1991; другие издания, подготовленные Институтом славяноведения и балканистики
РАН.
121

ванной Австрии. Решающий поворот в настроениях лидеров чехов и других
славян произошел весной 1918 г.; крушение и распад монархии и образование
ряда мало приспособленных к самостоятельному существованию в свете истори¬
ческого опыта 1939—1989 гг. национальных государств явились следствием ис¬
торических поражений австро-венгерских армий на фронтах.
Антанта, сотворив Версальско-Вашингтонскую систему послевоенного устройства,
косвенно дала жизнь тоталитаризму обоих видов (германскому нацизму и, опос¬
редованно,— сталинской модели социализма), открыв путь ко второй мировой войне.
А. Л, Шемякин. Важнейшая проблема в контексте образования объединенного
Югославянского государства — что оно собой представляло: результат осознанного
стремления югославянских народов к объединению или следствие автоматической
логики войны? Более серьезному изучению подлежит извечный вопрос о диа¬
лектике внешнего и внутреннего факторов в процессе образования Югославии.
В первую очередь нас интересует сербский аспект указанной проблемы. Пред¬
ставления о «народном единстве» сербов, хорватов и словенцев в конце XIX —
начале XX в. были широко распространены среди югославянской интеллигенции.
Политики Сербского королевства видели центром возможного югославянского
объединения свою страну, полагая хорватов и словенцев всего лишь различными
ветвями «сербского племени». С началом мировой войны югославянский вопрос
был официально поставлен сербским правительством, однако в условиях воору¬
женного противоборства с Веной этот вопрос в еще большей степени оказался
в зависимости от военно-политической конъюнктуры. По свидетельству очевидца,
декларация о военных целях Сербии приобрела югославянское обрамление лишь
после того, как премьер-министра Н. Пашича убедили, что «это поможет Сербии
в войне, так как вызовет выступления югославянских и иных славянских народов
Австро-Венгрии». Вообще, в югославянской историографии (речь идет об исто¬
рической науке еще единой страны) имеются различные оценки национально¬
государственной политики сербского премьера Н. Пашича, а именно он во многом
определял политику Сербии в годы первой мировой войны. Часть специалистов —
Й. Йованович, С. Йованович, Д. Шепич, Д. Янкович и другие — полагает, что
в первую очередь он выступал за объединение в единое государство всех сербов
(«великосербский» подход). Последовательным сторонником югославянской кон¬
цепции считают его Н. Попович, В. Казимирович и др. На наш взгляд, его
позицию следует рассматривать в динамике.
В мае 1915 г. в Лондоне был основан Югославянский комитет, который
возглавил Анте Трумбич — хорват из Далмации, но лишь 20 июля 1917 г. на
острове Корфу представителями сербского правительства и Югославянского ко¬
митета была подписана «Корфская декларация», в которой стороны однозначно
высказались за создание единого государства сербов, хорватов и словенцев.
Почему же только теперь Пашич пошел на сближение с комитетом и установил
с ним официальные контакты? До Февральской революции Пашич, предпола¬
гавший, что именно Россия сможет в конце войны поставить перед союзниками
австро-венгерский вопрос во всем его объеме, не желал связывать себя какими-либо
посторонними обязательствами. После «выхода из игры» России Пашичу пришлось
перестраиваться на ходу.
В начале 1918 г. выяснилось, что политики США и Великобритании вовсе
не против сохранения Австро-Венгрии («14 пунктов» В. Вильсона). Тогда Пашич
срочно поручил сербским дипломатическим представителям в Лондоне и Вашин¬
гтоне поднять вопрос о Боснии и Герцеговине, чтобы обеспечить Сербии хоть
что-нибудь. Когда же союзники наконец определились в своем принципиальном
решении «разменять» Австро-Венгрию на несколько национальных государств,
Пашич вернулся к своему «югославизму». Он проводил гибкую политику, стремясь
при любом раскладе сил обеспечить интересы Сербии и сербского народа, и в
зависимости от изменения международной обстановки «колебался» от «велико-
сербства» до «югославизма».
В итоге югославские области распавшейся монархии Габсбургов 1 декабря
122

1918 г. объединились с Сербией и Черногорией в единое государство — Королевство
Сербов, Хорватов и Словенцев.
О. В. Соколовская. Период первой мировой войны стал переломным в судьбе
греческого государства, дав мощный толчок развитию демократического движения,
которое вскоре привело к падению монархии. Несмотря на то, что Греция вступила
в войну позже других балканских государств (почти на два года позже Болгарии
и на год позже Румынии), в правящих кругах уже после убийства в Сараево и
австрийского ультиматума развернулась дискуссия относительно позиции страны в
грядущей большей войне. Основные разногласия существовали между сторонниками
двух наиболее популярных деятелей — короля Константина и премьера Венизелоса.
Отголоски жарких споров тех предвоенных дней слышны до сих пор в западной
научной литературе по данному вопросу. Сторонники монархии (Эббот, Франгулис,
Космэн, Ставрианос и др.) оправдывают стремление короля, «подлинного выразителя
души Эллады», любым способом сохранить нейтралитет. Последователи Венизелоса,
негодуя на первых, доказывают, что Греция еще в период Дарданелльской операции
потеряла блестящий шанс стать крупнейшей балканской державой (Пластикас,
Прайс, Аспреас, Леон и др.). Борьба между Венизелосом и королем, приведшая в
1916 г. к политическому расколу в стране, отражала разный подход этих политиков
к проблеме осуществления «великой идеи» (мегали идеа). Венизелос был сторонником
программы-максимум, требовавшей активного участия Греции в войне с целью
получения территориальных компенсаций; король Константин — сторонником про¬
граммы-минимум, предусматривавшей сохранение нейтралитета. Уже после окон¬
чания войны «великая идея» в ходе малоазиатской кампании 1919—1922 гг. была
навсегда похоронена. На целые десятилетия Греция оказалась поставленной перед
множеством проблем, дающих о себе знать и поныне.
М. Д. Савваитова. Историография, следуя традиции, заложенной в работах
советских историков, долгие годы подходила односторонне к изучению «чешского
вопроса» в официальных кругах царской России в годы первой мировой войны
1914 г.— феврале 1917 г. Обращаясь к сюжетам, связанным с постановкой
чешского вопроса на международной арене, приоритет отдавался, как правило,
негативным оценкам деятельности таких видных чешских и словацких полити¬
ческих лидеров, как Т. Г. Масарик, Э. Бенеш, М. Штефаник, ставших позже
во главе молодого Чехословацкого государства. Что касается места России в
разрешении чешского вопроса, то в большинстве работ акцентировалось внимание
на исключительной роли Октябрьской революции и пролетарского движения в
России. Позиция дореволюционной России в «чешском вопросе», как и та роль,
которую отводили ей крупнейшие чешские политические лидеры в своих про¬
граммах, исследовались крайне поверхностно. В политическом смысле о «чешском
вопросе» можно говорить лишь с конца XIX в., когда он все более принимал
характер борьбы за получение ограниченного суверенитета в рамках Австро-
Венгрии, а в ходе первой мировой войны и за создание независимого государства.
В подходах официальных кругов царской России к «чешскому вопросу» в течение
войны можно выделить несколько этапов. Первый — с июля 1914 г. до осени 1915 г.
Победы русской армии, стремительное продвижение ее в глубь австро-венгерских
территорий вплотную поставили перед российскими официальными сферами про¬
блему выработки концепции будущего империи Габсбургов и ее славянских народов.
Такая ситуация оказала большое влияние на ориентацию виднейших чешских
политических деятелей антиавстрийского лагеря, в планах которых в 1914 — начале
1915 гг. Россия рассматривалась как единственная реальная сила, способная содей¬
ствовать решению чешского вопроса. При этом предлагались различные формы
политической комбинации чешских земель с Россией. Но министерство иностранных
дел России в этой ситуации не проявляло должной инициативы.
Второй этап охватывает время с осени 1915 г. по февраль 1917 г. Ему сопутствовало
резкое изменение политической ситуации: прежде всего военные поражения России
и, как следствие, утрата ею прежних позиций в блоке Антанты; создание осенью
1915 г. чешского заграничного комитета в Париже, открыто провозгласившего целью
123

чешского освободительного движения борьбу за независимое государство и раз¬
рушение Австро-Венгрии; постепенное осознание западными державами важности
проблемы малых государств в послевоенном устройстве Центральной Европы. Во
второй половине 1916 г. в недрах российского министерства иностранных дел
начинает оформляться программа разрешения «чешского вопроса». Ее суть заклю¬
чалась в стремлении удержать его в компетенции России, создав альтернативный
западному центр чешского освободительного движения. Такая программа, прове¬
денная «сверху» бюрократическими методами без учета интересов основной массы
представителей чешского освободительного движения, с самого начала была обречена
на неудачу, вызвав негативную реакцию российского общества. Февральская рево¬
люция, в корне изменив ситуацию, окончательно похоронила этот план.
В. И. Беляева. Одной из ярких личностей славянского освободительного движения
периода войны был Томаш Гарриг Масарик, в будущем — первый президент Чехо¬
словацкой республики. В годы войны Масарик преследовал две взаимосвязанные цели:
ликвидацию единой Австро-Венгерской империи и создание независимого чехосло¬
вацкого государства. При этом национально-освободительному движению чехов и
словаков пришлось решить ряд специфических проблем. Во-первых, чехословацкий
вопрос никогда не был предметом большой европейской политики, в отличие от
польского. Пришлось приложить значительные усилия для того, чтобы ознакомить
ведущих политиков стран Антанты с положением двух славянских наций в рамках
империи, их надеждами и чаяниями. Во-вторых, территории чешских земель и
Словакии не были оккупированы иностранными войсками, отсутствовало широкое
военное сопротивление господствовавшему режиму внутри будущего государства и
освободительное движение разворачивалось за его пределами. Но поскольку Масарик
с самого начала был нацелен на борьбу за создание государства, то государственные
атрибуты оформлялись за границей. Так, Чехословацкий национальный совет был
признан странами Антанты еще до окончания войны фактически в качестве прави¬
тельства официально не существующего государства, а само оно — союзником Антанты.
Кроме того, на всех фронтах сражались чехословацкие полки, которые по согласованию
с военным командованием Франции, Италии, России являлись самостоятельными
подразделениями, образуя тем самым национальную армию.
Масарику был чужд национализм. Он всегда с сарказмом относился к идеям
«чистоты расы», решительно их отвергая. Возглавляя национально-освободитель¬
ное движение, Масарик не позволял себе превозносить одну нацию в ущерб
другой. Он был противником пангерманизма, выступал против существования
Австро-Венгрии, но в его речах и работах нет оскорбительных выпадов против
австрийцев или немцев. Для него императивом в политике была нравственность,
этика и мораль. Масарик уже в те годы стал поборником идеи единой Европы.
Хотя в мировой историографии существует не один десяток работ, посвященных
проблемам создания независимого чехословацкого государства 5, нельзя сказать,
что все проблемы разрешены или даже поставлены. Определенное внимание
уделялось им в российской историографии 6. Но в ней имеются большие лакуны.
Российские историки практически не исследовали деятельность первого президента
5 Упомянем здесь некоторые работы: Seton-Watson R. W. Masaryk in England. London, 1943;
Perman D. The Shaping of the Czechoslovak State. Leiden, 1962; Bradley J. La Legion tchecoslovaque
en Russie 1914—1920. Paris, 1965; Calder K. Britain and the Origins of the New Europe. Cambridge,
1976; Krizek J. Vznik Ceskoslovenska. Praha, 1978; Calcott W. The Last War Aim: British Opinion and
the Decision for Czechoslovak Independence, 1914—1919.— Historical Journal, 1984, № 4; Kral V. Vznik
CSR. Praha, 1985; Galandauer J. Vznik Ceskoslpvenske republiky. 1918. Praha, 1988; Unterberger B.
The United States, Revolutionary Russia, and the Rise of Czechoslovakia. Chapel Hill — London, 1989.
6 История Чехословакии, т. 2. M., 1959; Клеванский А. X. Чехословацкие интернационалисты
и проданный корпус. М., 1965; Шмераль Я. Б. Образование Чехословацкой республики в 1918 году.
М., 1967; Краткая история Чехословакии. М., 1987; Интернационалисты. Участие трудящихся стран
Центральной и Юго-Восточной Европы в борьбе за власть Советов в России. 1917—1920 гг. М.,
1987.
124

независимой Чехословакии Т. Г. Масарика. Вот почему так необходимы сейчас
подобного рода исследования для более глубокого понимания проблем истории
первой мировой войны.
Ю. В. Кудрина. Западная историография, в частности скандинавская, уделяет
большое внимание международным отношениям в Европе до и в период первой
мировой войны, роли малых стран в стратегии великих держав 7. Что касается
процессов формирования концепций национального развития, складывания модели
экономического, политического и социального развития, скандинавского образца,
начавшихся накануне и в период войны, то они требуют дальнейшего изучения
как нашей, так и скандинавской историографиями.
Первая мировая война оказала особое влияние на нейтральные страны Северной
Европы, в частности на Данию, она способствовала развитию социально-поли¬
тических сдвигов во всех областях хозяйства страны. Именно в годы войны
Дания активно включилась в мировой торговый обмен, что привело к бурному
экономическому развитию, а затем к перестройке национального хозяйства страны
во всех областях.
За годы войны произошли изменения в социально-политической структуре
общества, усилилось влияние промышленной и финансовой буржуазии, среднее
сословие выделилось в особую социальную группу населения. Мировая война
оказала большое воздействие на развитие социальных доктрин, произвела ломку
старых, довоенных. Она принесла с собой понимание необходимости общественного
контроля хозяйственной жизни, вмешательства государства в защиту экономи¬
чески слабых групп населения.
В годы войны получила развитие система социально-экономического парт¬
нерства, которая развилась в рамках так называемых «свободных переговоров»
профсоюзов с предпринимателями. Усилившаяся в годы войны интеграция про¬
фессиональных, политических и государственных институтов явилась результатом,
с одной стороны, роста консолидации буржуазно-консервативных сил, с другой
— начавшегося еще до войны процесса интеграции всего рабочего движения в
буржуазном государстве. Если до первой мировой войны не только левые, но и
центристы выступали против парламентского пути к социализму, то первая
мировая война, вызвав усиление центристского направления, привела к признанию
такого пути.
Политика так называемого «гражданского мира» в годы войны заложила
основы и способствовала созданию в стране климата «общественного консенсуса».
Это означало, что в обществе, где продолжали существовать социальные про¬
тиворечия и социальная борьба, все более утверждалось согласие относительно
того, что противоречия и конфликты должны преодолеваться в рамках сущест¬
вующих общественно-политических структур, легальными способами, как пра¬
вило, путем компромиссов. Большая заслуга в достижении консенсуса полити¬
ческих и общественных сил в условиях «гражданского мира» в стране принадлежала
Социал-демократической партии Дании.
Таким образом, в годы войны стали складываться политические, институци¬
онные, философские концепции датской модели развития, при которой важную
7 См.: Кудрина Ю. В. Новейшая история Дании в современной датской историографии.— Вопросы
истории, 1983, № 1; Hubatsch К W. Das deutsch-skandinavische Verhaltnis im Rahmen der europaischen
Grossmachtspolitik, 1890—1914. Gottingen, 1941; Lindberg F. Scandinavia in Great Powers Politics,
1905—1908. Stockholm, 1958; Fink T. Spillet om dansk neuralitet, 1905—1909. ftrhus, 1959; idem.
Ustabil balance. Dansk udenrings og forsvarspolitik. 1894—1905. Xrhus, 1969; KArsted T. Hvad skal det
nytte? De radikale og forsvaeret, 1894—1914. Arhus, 1969; Branner H. SmSstat mellem stormagter.
Kjtfbenhavn, 1971; Dobers U. Die deutsch-danischen politischen Beziehungen im Spatsommer 1914. Hamburg,
1972; Sjtfqvist V. Erik Scavenius, Bd. 1—2. Kobenhavn, 1973—1977; Krieger F. Deutsch-danische
Beziehungen, 1901 — 1914. Bonn, 1974; Luntinen P. The Baltic Question 1903—1908. Helsinki, 1975;
Branner H. Den udenringspolitiske beslutningsprices. Kobenhavn, 1976.
125

роль играло сочетание двух начал — капиталистического способа производства
и социально ориентированной системы перераспределения.
А. М. Пегушев. Вовлеченность Африки в войну по масштабам и последствиям
в целом трудно сопоставима с тем, что значила эта война для судеб Европы.
Что же касается собственно африканской истории, то следует, очевидно, признать,
что первая мировая война стала важным^ хотя еще недостаточно объективно
оцениваемым фактором исторического развития народов этого континента в XX
столетии.
В этой связи сравнительно недавно послевоенное развитие колониального
мира, в частности Африки, оценивалось по методологическому трафарету, в
котором фигурировали такие положения, как общий кризис капитализма и его
колониальной системы, прорыв мирового империализма в 1917 г. Причем из
двух неразрывно связанных исторических событий — первой мировой войны и
Октябрьской революции — приоритет в плане воздействия на колониальный мир
безоговорочно отдавался Октябрю.
В последнее время кое-что из этой схемы выпало, но многое остается. Не
ясно, как же быть с известной периодизацией, в соответствии с которой отсчет
новейшего времени в африканской истории ведется с 1917 г.? Механическое
перенесение схемы на африканскую историю — нонсенс, что, кстати, давно
понимали многие отечественные африканисты, но взамен пока ничего, кроме
заимствований, не предлагается.
Существуют различные — отечественные и зарубежные — «рабочие варианты»
периодизации африканской истории, в частности выделение в ней доколониальной,
колониальной и постколониальной эпох. Согласившись с таким делением, придется
признать, что в африканской истории первая мировая война была не водоразделом
между двумя историческими эпохами, а лишь одним из внутренних рубежей
колониальной эпохи — временем окончательного колониального раздела конти¬
нента. Некоторые африканские историки считают эту версию европоцентристской,
догматической: для них колониализм был лишь эпизодом в тысячелетней аф¬
риканской истории 8 9, а первая мировая война значила для судеб народов Африки
значительно меньше, чем многие доколониальные внутренние войны.
Можно обнаружить также определенное несоответствие между методологиче¬
скими установками нашего недавнего прошлого и реальной исторической картиной.
Так оценка, исторического развития Африки после первой мировой войны и
Октября основывалась на известном положении о бесперспективности капитализма
в колониальном мире. Между тем многочисленные исследования — включая оте¬
чественные f — по межвоенному периоду свидетельствуют о том, что под прямым
воздействием новой международной экономической ситуации, сложившейся в
результате первой мировой войны, начались необратимые перемены в экономи¬
ческой и социально-экономической жизни континента: включен) ? Африки в
систему мирового капиталистического хозяйства, экономический рох т во многих
странах и, наконец, складывание так называемых африканских кс юниальных
обществ, характеризовавшихся многоукладностью в экономике, своеобразным
синтезом традиционных и современных общественно-экономических структур.
Это была не стагнация, не тупик, а поступательный, хотя и сложный, проти¬
воречивый и очень болезненный процесс.
Одним из еще не в полной мере оцененных итогов первой мировой войны
для Африки было учреждение в соответствии с решениями, принятыми в Версале,
мандатной системы. Под влиянием известной оценки Ленина (в докладе на 2-м
Всероссийском съезде коммунистических организаций народов Востока, ноябрь
8 См., например, Ade Ajai A. F. The Continuity of African Institutions under Colonialism.— Emerging
Themes of African History. Nairobi, 1968.
9 См., в частности, работы серии «История стран Африки», издаваемой с 1981 г. Институтом
Африки РАН.
126

1919 г.) последняя однозначно трактовалась в отечественной историографии как
замаскированная форма установления колониального господства держав-победи¬
тельниц над владениями держав, потерпевших поражение в войне. Однако при
всем несовершенстве мандатной системы статус подмандатных территорий давал
их жителям ощутимые преимущества перед населением собственно колоний;
прежде всего возможность для международной общественности влиять на внут¬
реннюю обстановку в подмандатных странах. Это, в конечном итоге, в известной
степени облегчило их путь к политической независимости.
Еще один вопрос, требующий специального изучения,— социально-психоло¬
гические последствия войны, происшедшие под ее влиянием сдвиги в массовом
сознании африканцев, (изменение недавних представлений о белом сверхчеловеке
и т. д.), которые психологически готовили массовую почву для антиколониального
политического пробуждения народов континента.
Участники заседания затронули вопрос о различных вариантах
выхода из войны и альтернативных концепциях нового миропорядка,
предлагавшихся на завершающем этапе войны различными политиче¬
скими течениями, а также о восприятии первого глобального военного
конфликта в истории человечества современниками этого события —
деятелями германского рабочего движения, французской интеллиген¬
ции, русскими эмигрантами.
Р. М. Илюхина, В годы первой мировой войны проблема мира приобрела
нравственный, социально-политический и международно-правовой аспекты. В
этой связи особый интерес для исследования представляют миротворческие дви¬
жения, получившие поддержку масс на рубеже 1916—1917 гг. Это, во-первых,
религиозно-этическое движение абсолютного неприятия войны, отвергавшее войну
как таковую, практика которого в ряде пацифистских организаций — Междуна¬
родное братство примирения, Общество друзей, организации толстовцев и ду¬
хоборов в России — проявлялась в отказе брать в руки оружие. Хотя движение
отказников и было малочисленным — в США и Англии оно составляло не более
1,5—2% от общего набора — оно несло глубокий нравственный заряд борьбы с
насилием.
Движение политического протеста против войны включало также социалистов
различных направлений и либерально-реформаторские круги. Социалистическая
оппозиция требовала окончания войны, мирных переговоров, интернациональной
солидарности трудящихся, мира без аннексий и контрибуций. Многочисленные
конференции социалистов во время войны, изучение которых нуждается в новых
подходах, оказали серьезное влияние на широкие слои общества в переходе от
националистических амбиций к миротворческим настроениям.
Важной и далекоидущей была идея меньшинства — революционных левых
социалистов-интернационалистов — о всеобщем революционном мире, т. е. о
необходимости пролетарской революции для достижения мира, о превращении
войны империалистической в войну гражданскую, что и было в конечном итоге
реализовано в России.
Наиболее массовым стало либеральное движение, рассматривавшее социальные
реформы как предпосылку наступления эры мира и социальной справедливости.
Идеологи реформаторства из социалистических, либеральных и религиозных
кругов углубляли идею соотношения мира и республиканской формы правления.
Существенной частью этого движения были численно возросшие феминистские
организации, такие, как Лига женщин за мир и свободу и многие другие. Эти
организации исповедовали идею, получившую приоритетное развитие в XX в.,
о том, что мир может быть установлен на основе социальной справедливости.
И наконец, специально следует поставить вопрос о движении под лозунгом
«Достижение мира ради предотвращения всех войн», получившем поддержку
правительств ряда стран. Оно ставило своей целью завершить войну на выгодных
для победителей условиях и предотвратить последующие войны. Во время войны
была разработана формула нового миропорядка на основе создания международной
127

организации безопасности, арбитража и разоружения, проекты которой разра¬
батывались общественными организациями и властными структурами в конце
войны. Концепция Лиги наций как новой основы международного правопорядка
была попыткой ограничить военно-силовые методы в разрешении конфликтов,
отдавая предпочтение мирным средствам, что было принципиально новым шагом,
определившим идеи общей безопасности народов.
Л. Н. Бровко. Война спровоцировала революцию в Германии, хотя страна
стояла перед необходимостью решения серьезных задач, прежде всего буржуаз¬
но-демократического характера. Безусловно правы те, кто утверждает, что идеи
Э. Бернштейна, повлияв на позицию немецкой социал-демократии, прежде всего
социал-демократической молодежи, сыграли свою роль в судьбе революции.
Однако Бернштейн оказался прав и по существу — капитализм оказался доста¬
точно жизнестойким, для того чтобы преодолеть и революцию, и войну, а
общество оказалось неготовым к решению задач социалистической революции 10.
А. В. Ревякин. По аналогии с войнами, потрясшими европейский континент
на рубеже XVIII—XIX вв. и до неузнаваемости изменившими его облик, пред¬
ставляется уместным говорить и об «эпохе первой мировой войны», охватывая
этим понятием совокупность исторических процессов, катализатором которых
послужила собственно война, в частности общее усиление политического ради¬
кализма в послевоенный период.
Думается, история первой мировой войны как «колыбели» политического
радикализма в равной мере левого и правого толка изучена еще не достаточно
как у нас, так и за рубежом. Одной из предпосылок роста последнего явилось
глубокое разочарование в традиционных либерально-демократических ценностях
значительной части общественности, придерживавшейся «левой» ориентации.
Если на рубеже XIX—XX вв. повсеместное укрепление демократических
институтов, распространение светской школы, антиклерикальное законодатель¬
ство, длительное отсутствие крупных войн и беспрецедентное развитие между¬
народных связей, еще тогда превратившее Европу в «общий дом» населявших
ее народов, многим из «левых» внушали веру в возможность торжества либе¬
рально-демократических ценностей, то мировая война нанесла сокрушительный
удар по этой вере. Французские «левые» особую угрозу видели в разгуле на¬
ционалистических страстей, милитаризации общества, усилении авторитарных
тенденций в государстве. Для них вновь актуальным стал, казалось бы давно
уже сданный в архив, лозунг защиты республики от монархической реставраций.
Впрочем, значительная их часть готова была мириться с политическим откатом
страны, если такой ценой надо было платить за национальное единство, необ¬
ходимое для победы над внешним врагом. Значительная часть, но не все.
Некоторые с самого начала рассматривали сотрудничество с «правыми» как
недопустимое ренегатство. Они-то и были склонны относить крах своей веры в
мирный ненасильственный прогресс на счет несовершенства самих либерально¬
демократических ценностей, как не содержащих в себе гарантий от безумия
войны.
Показательно, что такие умонастроения были присущи прежде всего творческой
интеллигенции, которая благодаря способности к самоанализу в меньшей мере,
чем другие слои общества, была захвачена врасплох всплеском националисти¬
ческих страстей. Особый интерес в этой связи представляет фигура писателя
Р. Роллана, известного задолго до войны своими пацифистскими и интернаци¬
оналистскими взглядами. Для многих французов он стал олицетворением мо¬
рального сопротивления войне. Живя в Швейцарии, он сблизился с социалиста¬
ми-интернационалистами, многие из которых впоследствии примкнули к ком¬
мунистическому движению. Близок к нему оказался и сам Роллан. В Центре
|0Проблема частично освещается у В. В. Барнля, Ю. Кучинского, Н. Моммзена, Б. Фишера, а
также в работах Ф. Ф. Головачева, Я. С. Драбкина.
128

хранения историко-документальных коллекций мною обнаружены новые доку¬
менты о деятельности писателя в годы войны. Они позволяют уточнить важные
обстоятельства той драмы, которую пережила тогда «левая» интеллигенция Фран¬
ции и которая толкнула ее в объятия политического радикализма, открыто
проповедовавшего культ грубой силы, что означало разрыв с либерально-демок¬
ратическими ценностями, как бы искусно он ни камуфлировался.
Л. В. Пономарева. Первая мировая война заняла важное место во взглядах
русской эмиграции, причем различные ее представители опирались на разную
традицию. В произведении позднего Вл. С. Соловьева «Три разговора» (1900)
подчеркивается контраст между популярными в конце XIX в. прогрессистско-
европеистскими иллюзиями о наступающей «эпохе мира и мирного распростра¬
нения европейской культуры повсюду» («военный период истории кончился») и
реальной угрозой возникновения мировой войны, в предположительном развер¬
тывании которой автора особенно тревожила возможность столкновения евро¬
пейских — в том числе русского — народов с народами Востока. В религиозной
футурологии Соловьева Европа выступала как исторически определившееся куль¬
турное единство, как то, что нуждалось в усилении своего европейского —
христианского — самосознания. Соловьев, однако, весьма опасался за будущее
Европы, «нравственный багаж» которой становился невелик. «Христианства нет,
идей не больше, чем в эпоху троянской войны; только тогда были молодые
богатыри, а теперь старички идут»,— говорил он в июле 1900 г. своему другу
философу С. Н. Трубецкому “.
Пережившие первую мировую войну и революцию и оказавшиеся вынужденно
в эмиграции русские мыслящие люди («первая» или «белая» волна), принимая
на себя сознательную миссию сохранения традиций русской культуры, не могли
вместе с тем не стать на путь новых исторических интерпретаций происходящего.
Сын С. Н. Трубецкого лингвист Н. С. Трубецкой был одним из основоположников
учения о России-Евразии. В книге «Европа и человечество», опубликованной в
Софии в 1920 г. и положившей начало существованию «евразийства» как течения,
Н. С. Трубецкой так писал о роли первой мировой войны: «Великая война, а
особенно последовавший за нею «мир», который и до сих пор приходится писать
в кавычках, поколебали веру в «цивилизованное человечество» и раскрыли глаза
многим» 12. Европа показала себя как сугубо этническая культура романо-гер¬
манских народов, «наступающая на мир». Ее восприятие опасно для других
этносов уже потому, что лишает их веры в ценностное достояние собственной
культуры, как это происходило в последние века и с Россией. Евразийцы
признавали себя наследниками исторических взглядов славянофилов, Гоголя, Достоевского
и Леонтьева, но «только во вторую очередь и в порядке последующего осознания» |3.
Главное определяющее влияние на формирование своего учения — представления о
России как Евразии — они видели в событиях первой мировой войны и последующей,
в едином цикле с ней пребывающей русской революции ,4.
Представляя Россию существенно отличным от Европы историко-культурным
организмом, «особым миром — особой частью света — Евразией» (Г. В. Вернад¬
ский), евразийцы критически пересматривали внешнюю политику России конца
XIX — начала XX в. «К началу мировой войны державно-исторического задания
и самопонимания Россия не имела. Они были утрачены еще раньше»,— писал
в «Евразийском временнике» П. П. Сувчинский. По мнению евразийцев, в XIX в.
консервативная правительственная идеология, создавая в качестве защиты де¬
кларации о самобытности русского народа и его призваниях (начиная от Маг-
11 Трубецкой С. Н. Публицистические статьи. М., 1906, с. 346.
^Трубецкой Н. С. Европа и человечество. София, 1920, с. IV.
13
Евразийский временник, кн. 3. Берлин, 1923, с. 5—6.
14
Евразия. Исторические взгляды русских эмигрантов. М., 1992.
5 Новая и новейшая история, № 4—5
129

ницкого, Уварова и кончая Катковым и Победоносцевым), в то же время не
препятствовала тому, что Россия, «уступая общему ходу событий... все сложнее
втягивалась в общеевропейские политические сплетения». Русский консерватизм
стал только политическим, а не национально-культурным, и даже славянофиль¬
ская мысль XIX в.— «слаба и недейственна». «Имея несколько раз возможность
нейтрально утвердить себя, как великое самодовлеющее целое, русская государ¬
ственность фатально низводила свое значение до степени частного политического
фактора, вынужденно слагающего общеевропейское сложное равновесие» ,5.
Евразийская концепция подвергала сомнению внешнюю политику России
конца XIX — начала XX в. в балканском ареале: узел, связывающий Евразию
с Европой, линия, влекущая к первой мировой войне. Западная граница Евразии,
отделявшая ее от Европы, проходила, согласно этим представлениям, между
Россией и Польшей. «К независимой Польше мы относимся с симпатией и
признанием, понимая в то же время, что Польша в культурном отношении
принадлежит к европейскому, а не к тому «евразийскому» миру, к которому
принадлежит Россия»,— говорилось в письме евразийца П. Н. Савицкого от 19
августа 1925 г. в редакцию одной из польских газет |6.
В отличие от евразийцев русские эмигранты либерального направления в его
различных тенденциях искали объяснения катастрофических событий войны и
революции, не оставляя своего европеизма. Переписка П. Б. Струве и П. Н.
Савицкого, сохранившаяся, в частности, в фонде П. Н. Савицкого, находящемся
в Государственном архиве Российской Федерации, показывает отсутствие личного
разрыва и нарушения доверия между этими ведущими фигурами русского ли¬
берализма и евразийства. «Я вообще противник превращения разночувствия,
разномнений и разногласий в бойкот»,— писал 22 марта 1931 г. Савицкому
Струве |7. Однако в воззрениях либералов и евразийцев предлагались вкупе два
весьма различных видения прошлого и будущего российской истории. Для русских,
как и европейских, либералов — П. Н. Милюкова, А. А. Кизеветтера — первая
мировая война возникла из-за того, что Европа была еще недостаточно «Европой»
— недостаточно урегулированной в духе цивилизованных отношений. Для русского
сознания западническая либеральная концепция имеет тем не менее постоянный
противовес в печальной иронии Вл. С. Соловьева, уподоблявшего секуляризи¬
ровавшуюся Европу гомеровской Трое.
* * *
Подводя общий итог, следует отметить, что «круглый стол» выявил несомненное
возрастание интереса исследователей к проблематике первой мировой войны,
предопределившей важнейшие тенденции всего последующего развития, острей¬
шие катаклизмы XX столетия. Участники обсуждения в своих выступлениях
отразили стремление к переосмыслению старых постулатов, отказ следовать
схематическим представлениям, построенным на узкой Источниковой базе и
подчиненных «социальному заказу». Вместе с тем обсуждение показало также,
что в подходе к некоторым конкретным сюжетам все еще сказывается груз
традиционной для недавнего прошлого историографической традиции, ее пред¬
шествующего развития. Прежде всего это ощущается в оценке роли России в
мировой войне, ее места в системе международных отношений той поры, основных
причин кардинального изменения соотношения сил на международной арене
после ее окончания. К сожалению, не столь заметно прозвучала тема роли в
войне других держав. Было высказано немало интересных общетеоретических
|5Евразийский временник, кн. 3, с. 9, 35—36.
^Государственный архив Российской Федерации, ф. 5783 П. Н. Савицкого, on. 1, д. 334, л. 52.
17Там же, д. 387, л. 1—8.
130

соображений в связи с конкретно-историческим материалом. Но остается еще
ряд общих проблем, нуждающихся в дальнейшей разработке. Возникает, скажем,
вопрос, насколько согласуется утверждение о неизбежности первой мировой
войны с концепцией «многовариантности» исторического развития. Если война
была неизбежной, тогда каким же образом «вырисовывался» какой-либо другой
вариант?
Вызывает сомнение в этой связи и утверждение о том, что «серьезных
оснований» для вступления России в войну не было. Если война и в самом деле
была неизбежной, стало быть, и основания к участию в ней были серьезны в
представлении современников событий. Их концепции происходившего следует
уделить особое внимание. Такая постановка вопроса в равной степени применима
и к остальным великим и малым державам, вовлеченным в войну.
Нет, кажется, особых оснований и к преувеличению достижений зарубежных
авторов в области освещения истории первой мировой войны, как это имело
место в выступлениях отдельных участников «круглого стола». И западная
историография при всем ее разнообразии далеко не свободна от односторонности
и тенденциозности, будь то французская историография, американская, англий¬
ская или германская.
«Круглый стол» позволил более точно обозначить некоторые «белые пятна»
и слабые места в изучении первой мировой войны отечественной наукой. И это
лишь малая часть того, чему предстоит уделить внимание в ближайшие годы.
В частности, выступавшие указывали на необходимость дальнейшей разработки
таких важных проблем, как Версальско-Вашингтонская система, ее противоречия,
соотношение революции и реформизма, Вильсоновская программа мира и ряда
других тем.
Материалы «круглого стола» подготовили:
д. и. н. В. С. Васюков,
д. и. н. В, Н. Виноградов,
к. и. н. Ю. В. Кудрина
5*
131

Из Архива Президента РФ
© 1994 г.
Академик С. Л. ТИХВИНСКИЙ
ПЕРЕПИСКА И. В. СТАЛИНА
С МАО ЦЗЭДУНОМ В ЯНВАРЕ 1949 г.
В современной китайской мемуарной литературе и публицистике имеют хож¬
дение версии о том, что до провозглашения Китайской Народной Республики
советское руководство «безразлично и скептически относилось» к Китаю и КПК,
поскольку считало, что Китай в дальнейшем «пойдет по пробританскому и
проамериканскому пути»1. В подтверждение этого зачастую используется ответ
советского правительства на обращение в январе 1949 г. нанкинского правительства
Гоминьдана к США, Великобритании, Франции и СССР с предложением о
посредничестве в установлении мира с КПК. Этот ответ оценивался китайскими
авторами как «ушат холодной воды на КПК, развертывавшую к тому времени
решающую битву» с гоминьдановской армией1 2.
В некоторых американских книгах по истории советско-китайских отношений
также продолжает бытовать версия о том, что Советский Союз-де советовал
руководству КПК во избежание американской интервенции «остановиться в
своем наступлении на берегу Янцзы и достичь соглашения с националистами
и, возможно, даже согласиться с разделом страны»3.
Выявленные в Архиве Президента РФ документы — интенсивная телеграфная
переписка между И. В. Сталиным и Мао Цзэдуном, относящаяся к началу
января 1949 г.,— убедительно опровергают эти версии.
После капитуляции Японии осенью 1945 г. открылась возможность добиться
объединения Китая мирным путем. Во время переговоров в Чунцине между деле¬
гациями Гоминьдана и Коммунистической партии Китая 10 октября 1945 г. был
подписан ряд соглашений: о прекращении военных действий между вооруженными
силами Гоминьдана и КПК, легализации деятельности КПК, признании ее воору¬
женных сил составной частью китайской армии. Созывался Политический Кон¬
сультативный Совет с участием представителей всех политических партий Китая.
Но решения Политического Консультативного Совета, на открытии которого Чан
Кайши обещал покончить с однопартийным правлением Гоминьдана, прекратить
преследования демократических элементов, созвать избранное демократическим
путем Национальное Собрание, не были выполнены.
Летом 1946 г. Гоминьдан, поддержанный США, высадившими в Китае свои
войска и предоставившими Чан Кайши огромное количество вооружений, боевой
авиации, военно-морских судов и крупные запасы продовольствия, а также денежные
средства, возобновил гражданскую войну против КПК. Войскам КПК пришлось
уйти из ряда контролировавшихся ими районов Северо-Западного и Северного
Китая. Однако рост недовольства подавляющего большинства населения Китая
политикой Гоминьдана, развязавшего гражданскую войну, пребыванием в стране
1 Wu Xiuquan. Eight Years in the Ministry of Foreign Affairs. Memoirs of a Diplomat. Beijing, 1985, p. 10.
2 Ли Хайвэнь. Контакты между Мао Цзэдуном и Сталиным.—Ляован, 1992, № 52.
3 Chang G. Н. Friends and Enemies. The United States, China and the Soviet Union 1948—1972.
Stanford (Calif.), 1990, p. 28.
132

американских войск, резким ухудшением экономического положения страны,
произволом гоминьдановской военщины наряду с успешной оборонительной тактикой
маневренной и партизанской войны со стороны Народно-освободительной армии
Китая (НОА) привели к тому, что к середине 1947 г. Гоминьдан, бросивший против
НОА трехмиллионную армию, потерял более трети своих войск.
В течение лета — осени 1948 г. войска НОА нанесли ряд серьезных поражений
войскам нанкинского правительства. С сентября по ноябрь 1948 г. проходила
первая из трех крупнейших операций НОА против войск Чан Кайши — Ляо-
шэньское сражение, в ходе которого была освобождена вся территория Северо-
Восточного Китая. При этом на сторону НОА добровольно перешло значительное
число солдат, офицеров и генералов правительственных войск. В ноябре началась
Хуайхайская операция, в ходе которой Гоминьдан потерял свыше 555 тыс.
человек, а в декабре — последняя, Пинцзиньская операция, итогом которой стало
освобождение всего Северного Китая.
Перед лицом крупнейших военных неудач и непосредственной военной угрозы,
нависшей над Нанкином и Шанхаем после выхода НОА на северный берег
Янцзы, Чан Кайши в новогодней речи, опубликованной 1 января 1949 г.,
предложил командованию НОА заключить перемирие, намереваясь получить
передышку и использовать ее для укрепления своей обороны.
Одновременно Гоминьдан попытался «интернационализировать» свое «мирное
наступление». Министерство иностранных дел нанкинского правительства обра¬
тилось к правительствам США, Англии, Франции и СССР с предложением
посредничать в установлении мира между Гоминьданом и КПК.
Международная обстановка в конце 1948 г. была весьма напряженной. Обо¬
стрились отношения между СССР и США, поддержанными Англией и Францией,
по вопросу о Берлине («Берлинский кризис»).
В* США еще с конца 1945 г. разрабатывалась серия планов нападения на
Советский Союз с применением атомного оружия, монопольным обладателем
которого до середины 1949 г. были Соединенные Штаты. Согласно одному из
этих планов, получившему условное название «Дропшот», на Дальнем Востоке
США рассчитывали использовать силы гоминьдановского и других реакционных
режимов, оказав им поддержку военно-воздушными и военно-морскими силами
с японских и других военных баз «за пределами материкового Китая»4.
В этой сложной международной обстановке, чреватой военным вмешательством
США в ход гражданской войны в Китае, советское правительство решило по¬
советоваться с Мао Цзэдуном относительно позиции, которую следовало бы, по
мнению руководства КПСС, занять в отношении предложения нанкинского пра¬
вительства о посредничестве четырех держав в прекращении военных действий
между гоминьдановскими войсками и Народно-освободительной армией Китая.
Публикуемые документы из АП РФ начисто опровергают как домыслы о «без¬
различии и скептическом отношении советского руководства к КПК», так и
версию о том, что СССР был против форсирования НОА реки Янцзы и осво¬
бождения всего Китая от диктатуры Гоминьдана.
Автор выражает благодарность за помощь в выявлении документов научным
сотрудникам АП РФ к. и. н. Л. П. Киевской и к. и. н. В. А. Лебедеву.
№ 1
Телеграмма И. В. Сталина Мао Цзэдуну 10 января 1949 г.
Товарищ Мао Цзэдун,
9 января получили от нанкинского правительства ноту с предложением со-
4 См. Дедовский А. М. Китайская политика США и советская дипломатия. 1942—1954. М..
1985, с. 204.
133

ветскому правительству принять на себя посредничество между нанкинским
правительством и китайской компартией о прекращении войны и заключении
мира. Аналогичное предложение одновременно послано правительствам США,
Англии и Франции. Ответа от этих трех правительств нанкинское правительство
еще не получило. Советское правительство также еще не дало ответа. По всему
видно, что предложение правительства продиктовано американцами. Цель этого
предложения — объявить нанкинское правительство сторонником прекращения
войны и установления мира, а компартию Китая объявить сторонником продол¬
жения войны, если она прямо откажется от мирных переговоров с нанкинцами.
Мы думаем ответить таким образом: Советское правительство стояло и про¬
должает стоять за прекращение войны и установление мира в Китае, но раньше
чем дать свое согласие на посредничество, оно хотело бы знать, согласна ли
другая сторона — Китайская компартия — принять посредничество СССР. Ввиду
этого СССР хотел бы, чтобы другая сторона — Китайская компартия — была
осведомлена о мирной акции китайского правительства и было бы запрошено
согласие другой стороны на посредничество СССР. Мы думаем так ответить и
просим сообщить, согласны ли Вы на это. Если не согласны, подскажите нам
более целесообразный ответ.
Мы думаем также, что Ваш ответ, если Вас запросят, должен быть, примерно,
таким:
Китайская компартия всегда высказывалась за мир в Китае, ибо гражданскую
войну в Китае начала не она, а нанкинское правительство, которое и должно
нести ответственность за последствия войны. Китайская компартия стоит за
переговоры с Гоминьданом, однако .без участия тех военных преступников,
которые развязали гражданскую войну в Китае. Китайская компартия стоит за
непосредственные переговоры с Гоминьданом без каких-либо иностранных по¬
средников. Китайская компартия особенно считает невозможным посредничество
такой иностранной державы, которая своими вооруженными силами и флотом
сама участвует в гражданской войне против китайских Народно-освободительных
войск, ибо такая держава не может быть признана нейтральной и объективной
в деле ликвидации войны в Китае. Мы думаем, что Ваш ответ должен быть,
примерно, таким.
Если Вы не согласны, сообщите нам Ваше мнение.
Что касается Вашей поездки в Москву, то мы думаем, что ввиду изложенных
выше обстоятельств Вам следовало бы, к сожалению, еще раз отложить Ваш
отъезд на некоторое время, ибо Ваша поездка в Москву в этих условиях будет
использована врагами для дискредитации китайской компартии, как силы, якобы
несамостоятельной и зависимой от Москвы, что, конечно, невыгодно как для
компартии Китая, так и для СССР.
Ждем ответа. Филиппов» 1
АП РФ, ф. 45, on. 1,
д. 330, л. 95—96.
№ 2
Продолжение и окончание предыдущей телеграммы
И. В. Сталина Мао Цзэдуну 11 января 1949 г.
Как видно из сказанного выше, наш проект Вашего ответа на предложение
Гоминьдана рассчитан на срыв мирных переговоров. Ясно, что Гоминьдан не
пойдет на мирные переговоры без посредничества иностранных держав, особенно
без посредничества США. Ясно также, что Гоминьдан не захочет вести переговоры
без участия Чан Кайши и других военных преступников. Мы рассчитываем
поэтому, что Гоминьдан откажется от мирных переговоров при тех условиях,
134

которые выставляет КПК. В результате получится, что КПК согласна на мирные
переговоры, ввиду чего ее нельзя обвинять в желании продолжать гражданскую
войну. При этом Гоминьдан окажется виновником срыва мирных переговоров.
Таким образом мирный маневр гоминьдановцев и США будет сорван, и Вы
можете продолжать победоносную освободительную войну.
Ждем ответа. Филиппов.
Одновременно Сталин сообщил Мао Цзэдуну полный текст ноты нанкинского
правительства по вопросу о посредничестве, полученной от министерства ино¬
странных дел нанкинского правительства с пометой о том, что «нанкинское
правительство считает это предложение не подлежащим опубликованию» 2.
АП РФ, ф. 45, on. 1,
д. 330, л. 97—99.
№ 3
Телеграмма Мао Цзэдуна И. В. Сталину 13 января 1949 г.
Тов. Филиппов.
Вашу телеграмму 10 января я получил.
1. Мы считаем, чэ< правительству СССР, в отношении ноты нанкинского
правительства, с прел эжением СССР принять посредничество о прекращении
гражданской войны в Китае, следовало бы ответить следующим образом:
Правительство СССР всегда желало, а также желает видеть мирный, демок¬
ратический и единый Китай. Однако, каким путем достичь мира, демократии
и единства Китая, это собственное дело народа Китая. Правительство СССР,
основываясь на принципе невмешательства во внутренние дела других стран,
считает неприемлемым участие в посредничестве между обеими сторонами в
гражданской войне в Китае.
2. Мы полагаем, что США, Англия и Франция, особенно США, хотя крайне
и желают принять участие в посредничестве о прекращении войны в Китае и
тем самым достичь цели — сохранения власти Гоминьдана, но правительства
этих государств, особенно правительство США, уже потеряли авторитет среди
китайского народа, а наряду с этим победы НОА во всей стране и гибель власти
Гоминьдана уже стало делом, стоящим перед глазами,— желают ли они про¬
должать стоять на стороне помощи нанкинскому правительству и тем самым
продолжать оиижать НОА, как будто тоже является вопросом.
Только СССР имеет крайне высокий авторитет среди народа Китая, поэтому
если СССР в ответе на ноту нанкинского правительства займет такую позицию,
как было изложено в Вашей телеграмме от 10 января, то это приведет к тому,
что США, Англия и Франция могут считать, что участие в посредничестве
является должным, и приведет к тому, что Гоминьдан получит повод для
оскорбления нас как воинственно настроенных элементов.
А широкие народные массы, которые недовольны Гоминьданом и питают свои
надежды на скорую победу НОА, будут в отчаянии.
Поэтому, если СССР, исходя из интересов всех международных отношений,
в ответе на ноту может занять позицию, предлагаемую нами, то мы весьма
хотели бы, чтобы Вы одобрили наши предложения. Если Вы так поступите, то
окажете нам огромную помощь.
3. Можно ли позволить лицам из нанкинского правительства, включая военных
преступников, войти в переговоры с нами о мире, об этом еще следует подумать.
Сейчас мы склонны занимать такую позицию: для того, чтобы народ Китая
быстрее получил настоящий мир, требуется безусловная капитуляция нанкинского
правительства.
135

Войну начало нанкинское правительство, оно совершило огромное преступ¬
ление, ему уже не доверяет народ страны. Для быстрейшего окончания войны
и установления мира, нанкинское правительство должно передать власть народу.
У него нет никаких оснований задерживаться.
Мы считаем, что если сейчас вести переговоры о мире с Чжан Чжичжуном,
Шао Лицзы 3 и тому подобными лицами и от имени этих лиц вместе с нами
создать коалиционное правительство, то это как раз и является желанием
правительства США.
А это принесет народу Китая, демократическим партиям и народным орга¬
низациям, частям НОА и даже в среду КПК большую смуту и принесет большой
ущерб занятой нами сейчас позиции, по которой вся правота за нами.
Начиная с июля 1947 г. мы уже осторожно и длительное время уделяем
внимание обманчивости переговоров, которые неизбежно будут вести правитель¬
ства США и Гоминьдана в случае военного поражения последнего, а также на
степень влияния, которое оказывает этот обман на народ Китая.
Мы были глубоко озабочены тем, что этот обман окажет большое влияние
на народ и приведет к тому, что мы будем вынуждены еще раз сделать поли¬
тический обход, то есть не отклонять переговоры о мире с Гоминьданом. Мы
замедляем создание коалиционного правительства. Основной причиной этого
является именно то, чтобы американцы и гоминьдановцы выложили все свои
козыри, а свои козыри мы выложим в самый последний момент.
Недавно мы опубликовали список военных преступников, 43 человека, это
было сделано неофициально (заявление авторитетного лица). НОА еще не издала
приказ об аресте этих военных преступников.
1 января Чан Кайши внес предложение о мире. На это мы тоже ответили
неофициально (обзорная статья журналиста).
Словом, мы оставили ряд мест для поворота, чтобы посмотреть, как реагирует
китайский народ и международная общественность на обман мирных переговоров
Гоминьданом.
Но сейчас мы склонны к тому, чтобы со всей правотой отклонить мирный
обман Гоминьдана, так как сейчас, исходя из того, что соотношение классовых
сил в Китае уже имеет коренное изменение и международная общественность
тоже не в пользу нанкинского правительства, НОА летом сего года уже может
перейти реку Янцзы и наступать на Нанкин.
Как будто нам не потребуется предпринимать еще раз обходной политический
маневр. В настоящей обстановке от проведения еще раз такого обходного маневра
больше вреда, чем пользы.
4. Благодарю Вас за то, что Вы по такому важному вопросу запрашиваете
наше мнение. Если Вы не согласны с изложенным выше моим мнением или
если будете вносить изменения, прошу сообщить их мне.
Мао Цзэдун. 12 января 1949.
АП РФ, ф. 45, on. 1,
д. 330, л. 100—103.
№ 4
Телеграмма И. В. Сталина Мао Цзэдуну 14 января 1949 г.
Товарищу Мао Цзэдуну.
Вашу большую телеграмму о нанкинском мирном предложении получили.
1. Конечно, было бы лучше, если бы мирного предложения нанкинского
правительства не существовало, если бы не существовало всего этого мирного
маневра США. Ясно, что этот маневр не желателен, так как он может причинить
нашему общему делу неприятности. Но, к сожалению, маневр этот существует,
136

он является фактом, и мы не можем закрывать глаза на этот факт, обязаны
считаться с ним.
2. Несомненно, что мирное предложение нанкинцев и США является прояв¬
лением политики обмана. Во-первых, потому, что нанкинцы на самом деле не
хотят мира с компартией, ибо мир с компартией означал бы отказ Гоминьдана
от своей основной политики ликвидации компартии и ее войск, а этот отказ
повел бы к политической смерти гоминьдановских руководителей и к полному
развалу гоминьдановских войск. Во-вторых, потому, что они знают, что компартия
не пойдет на мир с Гоминьданом, так как она не может отказаться от своей
основной политики ликвидации Гоминьдана и его войск.
Чего же хотят нанкинцы в конце концов? Они хотят не мира с компартией,
а перемирия с ней, временного прекращения военных действий, чтобы исполь¬
зовать перемирие, как передышку, привести в порядок гоминьдановские войска,
укрепить южный берег Янцзы, подвезти вооружение из США, накопить силы
и потом сорвать перемирие и ударить по народно-освободительным войскам,
взвалив вину за срыв переговоров на компартию. Минимум чего они хотят —
это помешать компартии добить гоминьдановские войска.
В этом основа нынешней политики обмана, проводимой нанкинцами и США.
3. Как можно ответить на такой маневр нанкинцев и США? Возможны два
ответа. Первый ответ: прямо и неприкрыто отклонить мирные предложения
нанкинцев и тем самым провозгласить необходимость продолжения гражданской
войны. Но что это будет означать? Это значит, во-первых, что вы выложили
на стол свой главный козырь и отдаете в руки гоминьдановцев такое важное
оружие, как знамя мира. Это значит, во-вторых, что вы помогаете вашим врагам
в Китае и вне Китая третировать компартию, как сторонницу продолжения
гражданской войны, и хвалить Гоминьдан, как защитника мира. Это значит,
в-третьих, что вы даете возможность США обработать общественное мнение
Европы и Америки в таком направлении, что с компартией мир невозможен,
так как она не хочет мира, что единственное средство добиться мира в Китае
— организовать вооруженную интервенцию держав, вроде той интервенции, ко¬
торая проводилась в России в течение четырех лет с 1918 года по 1921 год.
Мы думаем, что прямой и неприкрытый ответ хорош, когда имеешь дело с
честными людьми, а если приходится иметь дело с политическими жуликами,
вроде нанкинцев, то прямой и неприкрытый ответ может стать опасным.
Но возможен и другой ответ. А именно: а) признать желательным установление
мира в Китае; б) переговоры между сторонами вести без иностранных посредников,
ибо Китай является независимой страной и не нуждается в иностранных по¬
средниках; в) переговоры вести между компартией и Гоминьданом как партией,
а не с нанкинским правительством, являющимся виновником гражданской войны
и потерявшим ввиду этого доверие народа; г) как только стороны придут к
соглашению по вопросам мира и руководства Китаем, военные действия пре¬
кращаются.
Может ли Гоминьдан принять эти условия? Мы думаем, что не может. Но
если Гоминьдан не примет этих условий, народ поймет, что виновником про¬
должения гражданской войны является Гоминьдан, а не компартия. Знамя мира
в этом случае остается в руках компартии. Это обстоятельство важно особенно
теперь, когда в Китае появилось множество людей, уставших от гражданской
войны и готовых поддержать сторонников установления мира.
Но допустим невероятное и предположим, что Гоминьдан принял эти условия.
Каковы должны быть планы действий компартии?
Нужно будет, во-первых, не прекращать военных действий, создать коали¬
ционные центральные правительственные органы с таким расчетом, чтобы в
Консультативном Совете примерно три пятых мест, а в правительстве две третьих
портфелей оставалось у коммунистов, а остальные места и портфели распределить
между другими демократическими партиями и Гоминьданом.
137

Нужно, во-вторых, чтобы посты премьера, главкома и по возможности пре¬
зидента остались за коммунистами.
Нужно, в-третьих, чтобы Консультативный Совет объявил созданное таким
образом коалиционное правительство единственным правительством Китая, а
всякое другое правительство, претендующее на роль правительства Китая, объявил
мятежной и самозванной группой, подлежащей упразднению.
Нужно, наконец, чтобы коалиционное правительство издало приказ как вашим
войскам, так и войскам Гоминьдана о том, чтобы войска приняли присягу на
верность коалиционному правительству, а также о том, что немедленно прекра¬
щаются военные действия против тех войск, которые присягнули, и будут
продолжаться военные действия против тех войск, которые отказались принять
присягу.
Едва ли гоминьдановцы пойдут на эти мероприятия, но если они не пойдут,
тем хуже для них, ибо они будут окончательно изолированы, а эти мероприятия
будут проведены и без гоминьдановцев.
4. Так мы понимаем дело и таковы наши советы вам. Возможно, что в
предыдущей телеграмме мы не вполне ясно изложили наши советы.
Мы просим вас рассматривать наши советы именно как советы, которые ни
к чему вас не обязывают и которые можете принять или отклонить. Можете
быть уверены, что отклонение наших советов не повлияет на наши отношения
и мы останемся такими же вашими друзьями, какими были всегда.
5. Что касается нашего ответа на предложение нанкинцев о посредничестве,
наш ответ будет составлен в духе ваших пожеланий.
6. Мы все же настаиваем, чтобы вы отложили временно вашу поездку в
Москву, так как ваше пребывание в Китае очень необходимо в настоящее время.
Если хотите, мы можем немедленно послать к вам ответственного члена Политбюро
в Харбин или в другое место для переговоров по интересующим вас вопросам.
Филиппов. 14 января 1949 г.
АВПР, ф. 45, on. 1,
д. 330, л. 110—113.
№ 5
Телеграмма Мао Цзэдуна И. В. Сталину 14 января 1949 г.
Тов. Филиппов.
1. Я был рад получить Вашу дополнительную телеграмму от 11 января. В
основном курсе (срыв широких переговоров с Гоминьданом, продолжение рево¬
люционной войны до конца) мы с Вами совершенно едины.
Сегодня мы опубликовали 8 условий, при которых мы согласны вести мирные
переговоры с Гоминьданом. Эти условия выставлены против тех 5 реакционных
условий, которые 1-го января Чан Кайши выставил в своем мирном предложении.
Несколько дней тому назад американцы уже прощупывали наше мнение —
желаем ли мы вести мирные переговоры с Гоминьданом без участия 43-х военных
преступников. Поэтому, только одно лишь условие — без участия в переговорах
военных преступников — уже недостаточно для срыва интриги мирных перего¬
воров Гоминьдана.
2 [...]4
3. После опубликования Гоминьданом мирных предложений, в районах Го¬
миньдана происходит суматоха большая и население в массовом порядке требует
от Гоминьдана мира, упрекает Гоминьдан за то, что его условия мира чрезмерно
жестоки.
Агитационно-пропагандистские органы Гоминьдана спешат разъяснить, почему
138

Гоминьдану необходимо отстоять свое законное положение и содержать армию.
Полагаем, что этот беспорядок у Гоминьдана будет еще расширяться.
Мао Цзэдун. 14 января 1949 года.
АПРФ, ф. 45, on. 1,
д. 330, л. 104—105.
№ 6
Телеграмма И. В. Сталина Мао Цзэдуну 15 января 1949 г.
Товарищу Мао Цзэдуну.
Мы только что получили Вашу небольшую последнюю телеграмму, из которой
видно, что между нами установилось единство взглядов по вопросу о мирном
предложении нанкинцев и что компартия Китая уже начала «мирную» кампанию.
Значит, вопрос надо считать исчерпанным.
Филиппов. 15 января 1949 года.
АПРФ, ф. 45, on. 1,
д. 330, л. 118.
№ 7
Сообщение об ответе Советского правительства
на меморандум (ноту) нанкинского правительства
в газете «Известия» 18 января 1949 г.
8 января Министерство иностранных дел Китая направило в посольство СССР
в Китае меморандум, содержащий просьбу Китайского правительства к Советскому
правительству выступить посредником в мирных переговорах между Китайским
правительством и Китайской коммунистической партией. Как было сообщено
советскому послу, Китайское правительство обратилось с таким же предложением
к правительствам Соединенных Штатов Америки, Великобритании и Франции.
17 января заместитель министра иностранных дел СССР тов. Вышинский А. Я.
принял посла Китая в СССР г. Фу Бин-чана и передал ему ответ Советского
правительства, в котором указывается, что Советское правительство, неизменно
придерживаясь принципа невмешательства во внутренние дела других стран, не
считает целесообразным принять на себя посредничество, о котором говорится
в указанном меморандуме.
В ответе Советского правительства отмечается, что восстановление единства
Китая, как демократического и миролюбивого государства, является делом самого
китайского народа и что это единство могло бы быть достигнуто скорее всего
путем непосредственных переговоров сторон, без иностранного вмешательства,
внутренними силами Китая.
Советско-китайские отношения. 1917—1957.
Сб. документов. М., 1959, с. 209.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. В переписке с Мао Цзэдуном Сталин по соображениям конспирации
пользовался псевдонимом Филиппов.
2. В воспоминаниях китайского дипломата и публициста Ши Чжэ ошибочно
указывается: «В декабре 1948 г. советская сторона направила нам письмо,
полученное советским правительством от гоминьдановского правительства. Оно
139

просило Советский Союз урегулировать спор между ГМД и КПК, прекратить
гражданскую войну, уговорить коммунистов не воевать... Советское правительство
передало нам оригинал (русский текст) письма без каких-либо комментариев»
(Воспоминания Ши Чжэ напечатаны: Жэньу, 1988, № 5. Русский перевод
опубликован: Проблемы Дальнего Востока, 1989, № 1, с. 139—148. Приведенную
цитату см. с. 141).
3. Чжан Чжичжун и Шао Лицзы еще в 1946 г. были уполномочены нанкинским
правительством на ведение переговоров с представителем КПК. Но эти переговоры,
которые велись при посредничестве генерала Маршалла, были сорваны Чан
Кайши.
4. В этом пункте речь шла о порядке дальнейшей работы радиостанции КПК
с Москвой, и здесь этот пункт опускается.
140

Публикации
ТЮРЕМНЫЕ ЗАПИСКИ РИХАРДА ЗОРГЕ
ПРЕДИСЛОВИЕ
Приближается 100-летие со дня рождения и 50-летие со дня гибели легендарного
советского разведчика Рихарда Зорге (4 октября 1895 г.— 7 ноября 1944 г.).
Р. Зорге родился в поселке Сабунчи недалеко от г. Баку в семье коммерсанта
Густава Вильгельма Рихарда Зорге и Нины Семеновны Кобелевой. Когда Рихарду
было около трех лет, семья переехала в Германию. К концу первой мировой
войны Р. Зорге стал убежденным коммунистом, принимал активное участие в
германском революционном движении. С конца 1924 г. он работал в Москве в
Коминтерне, с 1929 г.— в советской военной разведке. С 1925 г. Зорге —
гражданин Советского Союза и член ВКП(б). Как немецкий журналист Зорге
в 1930—1933 гг. работал в Китае, а с сентября 1933 г.— в Японии, представляя
германское информационное агентство «ДНБ» и газету «Франкфуртер цайтунг».
С этого времени и до октября 1941 г. под его руководством в Токио успешно
функционировала резидентура советской военной разведки «Рамзай» (по ини¬
циалам «Р. 3.» — Рихард Зорге), куда входили его ближайшие соратники —
корреспондент французского агентства «ГАВАС» югослав Бранко Вукелич, вла¬
делец фирмы по изготовлению множительной техники немец Макс Клаузен,
японские патриоты — журналист, писатель и поэт, специалист по Китаю Ходзуми
Одзаки и художник Ётоку Мияги.
Светлый образ Зорге — стойкого антифашиста и интернационалиста, блестя¬
щего журналиста-международника, крупного специалиста-востоковеда, талант¬
ливого исследователя-аналитика и выдающегося разведчика стал широко известен
общественности нашей страны в 1964 г. после присвоения ему звания Героя
Советского Союза. За это время в нашей печати опубликованы десятки книг и
статей, посвященных Зорге*! Однако многие факты жизни и деятельности этого
человека остаются неизвестными российскому читателю. Лишь немногие зару¬
бежные монографии переведены на русский язык и изданы в нашей стране* 2. В
то же время в Японии и на Западе число публикаций о Зорге весьма значительно3;
изданы японские и американские архивные следственные и судебные материалы
о Зорге и его разведывательной группе4. Основная часть документальных мате¬
Корольков Ю. М. «Человек, для которого не было тайн». М., 1965; Будкевич С. Л. «Дело
Зорге». М., 1969; Голяков С., Понизовский В. «Голос Рамзая». М., 1976; Волков Ф. Д. Подвиг
Рихарда Зорге. М., 1981; Колесникова М. В., Колесников М. С. Жизнь и бессмертие Рихарда Зорге.
М., 1985. Среди последних публикаций следует назвать: Молодяков В. Э. Рихард Зорге: супершпион
или суперполитик.— Проблемы Дальнего Востока, 1993, № 5.
2 Мейснер Г. О. «Кто вы, доктор Зорге? М., 1966; Мадер Ю. Репортаж о докторе Зорге. Берлин, 1988.
з
Миякэ Ханако. Нингэн Дзоруге. Токио, 1949; Киносита Дзюндзи. Огго-то «ебарэру нихондзин. Токио,
1963; Одзаки Ходзуки. Дзоруге дзикэн. Токио, 1963; Каваи Тэйкити. Дзоруге дзикэн гокутю ки. Токио,
1975; Willoughby, Charles A. Shanghai Conspiracy. The Sorge Spy Ring. New York, 1952; Mader J. Dr. Sorge
Funkt aus Tokyo. Berlin, 1966; Chalmers J. An Instance of Treason. California, 1990.
4 Гэндайси сире, Дзоруге дзикэн. т. I. Токио: Мисудзу Себо, 1962, Warfare С. The Case of
Richard Sorge. New York — London: Gerland Publishing, Inc., 1989.
141

риалов о деятельности Зорге, хранящихся в сейфах архивов военной разведки,
бывшего КГБ и Коминтерна, остается в основном скрытой от исследователей и
журналистов.
В то же время многое о своей жизни сообщил Зорге в записках, которые он
писал в Токийской тюрьме Сугамо в конце 1941 г. после ареста японской тайной
полицией 18 октября 1941 г. Одновременно с Зорге были арестованы Б. Вукелич
и М. Клаузен. Аресты японских членов резидентуры начались раньше: Ё. Мияги
— 10 октября, X. Одзаки — 14 октября 1941 г. Всего по делу группы Зорге было
арестовано 35 человек, но привлечено к суду только 175. Следствие по делу
«Рамзай» вели сначала чиновники японской тайной полиции, а затем прокуратуры.
Дознание длилось до мая 1942 г. 17 мая 1942 г. в японских газетах впервые
было сообщено о раскрытии разведгруппы Зорге. При этом особо подчеркивалось,
что группа якобы работала на Коминтерн, а Советский Союз и его разведорганы
даже не упоминались. Как представляется, сделано это было не для «заигрывания»
с СССР, а в целях усиления антикоммунистической истерии внутри страны,
поскольку коммунисты выступали против захватнических войн японских мили¬
таристов. Полиция и прокуратура стремились обвинить арестованных в нарушении
закона «О поддержании общественного порядка», что позволяло японским властям
проще и более жестко расправиться с ними.
Судебное разбирательство продолжалось до 15 декабря 1942 г., после чего
дело было передано на рассмотрение коллегии Токийского окружного уголовного
суда. Приговор суда был объявлен 29 сентября 1943 г. Зорге и Одзаки были
приговорены к смертной казни, Вукелич и Клаузен — к пожизненному тюремному
заключению, Мияги был замучен в тюрьме еще до приговора. Остальные 12
человек, осужденные в качестве соучастников группы Зорге, были приговорены
к различным срокам (до 15 лет) тюремного заключения. Верховный суд 20
января 1944 г. отклонил кассационную жалобу Зорге под формальным предлогом,
что эта жалоба была доставлена в Верховный суд на одни сутки позже уста¬
новленного срока. 5 апреля 1944 г. был оставлен в силе смертный приговор
Одзаки, хотя его кассационная жалоба и была представлена вовремя.
Зорге и Одзаки были казнены утром 7 ноября 1944 г., в 27-ю годовщину
Октябрьской революции. В печати об этом ничего сообщено не было. Японские
власти, кроме заявления от 17 мая 1942 г., никакой информации об этом деле
не давали до конца войны.
Отдельные выдержки из тюремных записок Зорге, главным образом автобио¬
графического характера, цитируются некоторыми'авторами6, однако в полном
объеме эти записки в России до сих пор не публиковались. Сотрудники Института
востоковедения РАН Г. Ю. Ветров, С. В. Коврижкин, А. А. Прохожев и И. Л.
Тимонина перевели с японского языка полный текст этих записок7.
Некоторые отечественные авторы ставят под сомнение подлинность тюремных
записок Зорге. Их аргументация основана на том, что в японских полицейских
и судебных архивах не сохранилось, к сожалению, полного оригинала рукописи
записок на немецком языке, как и других подлинных документов по делу Зорге.
Все эти документы сгорели вместе со зданием министерства юстиции во время
массированного налета на Токио стратегической авиации США 7 марта 1945 г.
В огне погибли все оригиналы научных и публицистических работ Зорге, в
частности, рукопись монографии «История дипломатии современной Японии»,
над которой он работал в последние годы жизни. Сгорела также и многотомная
5 Гэндайси сире, Дзоруге дзикэн, т. I, с. 5- .
6 Будкевич С. Л. Указ, соч., с. 74—75, 77—78; Колесникова М. В., Колесников М. С. Указ,
соч., с. 257—259, 262, 264—266, 269—274, 282—283, 285.
7 Гэндайси сире, Дзоруге дзикэн, т. I. с. 139—222.
142

библиотека Зорге, конфискованная японской полицией при его аресте. Факт
гибели документов был установлен сразу же после войны американскими офи¬
церами из штаба оккупационных войск. Затем ими было выяснено, что сохранились
копии судебных материалов на японском языке, заблаговременно вывезенные
из Токио в г. Кофу, префектура Яманаси. Американцы сразу же засекретили
все эти материалы. В США они были рассекречены в 1983 г. и изданы спустя
пять лет8.
Подлинность мемуаров Зорге американцам под присягой подтвердили прича¬
стные к делу Зорге прокурор М. Ёсикава и профессор Ё. Икома, осуществивший
перевод документа с немецкого языка в феврале — апреле 1942 г. Более того,
американцы нашли 24 страницы машинописного оригинала записок Зорге с
правками автора, случайно сохранившиеся в личном досье Ёсикавы, который
вел следствие по этому делу. Ёсикава передал текст в штаб американских
оккупационных войск и письменно подтвердил, что это часть записок, собст¬
венноручно написанных и исправленных Зорге в его присутствии и переданных
ему в следственном помещении Токийской тюрьмы в октябре — ноябре 1941 г.
Иногда отмечается, что текст записок Зорге, возможно, был скорректирован
американскими спецслужбами после войны при переводе их на английский язык.
Так, даже в наиболее серьезном исследовании о деле Зорге С. Л. Будкевича
говорится, что «можно предположить, что текст второго варианта «записок Зорге»,
опубликованный в «Материалах по современной истории», содержит неточности,
поскольку он заимствован из послевоенных публикаций, отредактированных с
учетом английского перевода»9.
Такие утверждения не выдерживают критики, поскольку, во-первых, перевод
записок на английский язык с самого начала имел гриф «совершенно секретно» и
уже по этой причине был недоступен японцам, а, во-вторых, что самое главное,
записки Зорге сразу же после перевода их на японский язык были опубликованы
в закрытых материалах министерства юстиции: первый раздел в феврале 1942 г.,
а второй — в апреле 1942 г. Экземпляры данных публикаций за № 191 (первый
раздел) и № 189 (второй раздел) были обнаружены американцами в хранилищах
за пределами Токио. Их вместе с 24 страницами оригинала записок и заявлением
Ёсикавы американцы возвратили японской стороне в 1952 г. Эти материалы были
переизданы под грифом «совершенно секретно» министерством иностранных дел
Японии в октябре 1953 г. и Управлением общественной безопасности в ноябре 1953 г.
В январе 1957 г. упомянутые документы без изменений были изданы Главным
полицейским управлением и после рассекречивания вошли в открытое издание.
Поэтому сомневаться в подлинности записок Зорге никаких оснований нет.
Если есть какие-либо неточности в тексте записок, то они объясняются скорее
не «происками японских и американских спецслужб», а качеством перевода с
немецкого на японский, и последующих переводов с японского языка на анг¬
лийский и русский.
В японских и американских материалах к мемуарам Зорге относится также
еще один документ, который таковым по сути дела не является: первая часть
записок, написанная японскими служащими полиции и прокуратуры как обоб¬
щение ответов Зорге на их вопросы в ходе следствия. Мы же к мемуарным
запискам Зорге относим только те тексты, которые были написаны им лично.
Как уже отмечалось, записки были написаны в конце 1941 г. Вполне зако¬
номерно может возникнуть вопрос, почему нет никаких писем, других воспо¬
минаний или дополнений к данным запискам, написанным Зорге позднее? Ведь
он находился в тюрьме еще почти три года в ожидании суда, а затем казни.
Дело в том, что по японскому законодательству того времени заключенным
8 Warface С. The Case of Richard Sorge.
9 Будкевич С. Л. Указ, соч., с. 70.
143

разрешалась переписка только с близкими родственниками, находившимися на тер¬
ритории Японии. Зорге, как и супруги Клаузен, таких родственников не имел и был
лишен прав на переписку. Однако после вынесения смертного приговора Зорге и
Одзаки было разрешено написать предсмертные записки, и оба воспользовались этим
разрешением. По заявлению бывшего начальника тюрьмы С. Итидзимы, он прочитал
объемные предсмертные записки Одзаки и отправил их в министерство юстиции,
сняв для себя копию. Эта копия и сохранилась, а оригинал сгорел вместе с другими
материалами в здании министерства юстиции. Такая же судьба, видимо, постигла и
предсмертные записки Зорге. Начальник же тюрьмы, не зная немецкого языка, не
сумел их прочитать и снять копию. Поэтому о последних записках Зорге известно
очень мало, в основном, из воспоминаний их переводчика профессора Икомы10.
Читая записки Зорге, не следует забывать обстоятельства, при которых они
были подготовлены. Записки печатались на машинке лично Зорге в присутствии
прокурора, который нередко задавал уточняющие вопросы и сразу же отбирал
текст. Зорге позволялось только исправить явные опечатки, он не имел возмож¬
ности просмотреть ранее написанный материал и отредактировать его. Поэтому
в тексте имеются повторы, разночтения, отдельные неточности.
В частности, могут вызвать удивление просматриваемые в первых главах записок
неопределенность в описании организации, на которую работала резидентура «Рам¬
зай», и стремление всячески выделить Коминтерн и ЦК ВКП(б) как основных
потребителей добывавшейся разведчиками информации. Такая позиция Зорге вполне
объяснима, если учесть, что во время написания этих глав он очень боялся, что
дело его разведгруппы будет передано военной полиции «Кэмпэнтай», чего та
упорно добивалась, подчеркивая военную направленность деятельности разведчиков.
Это было бы действительно крайне опасно, поскольку военная полиция немедленно
расправилась бы с Зорге и его соратниками без всякого суда. Примеров таких было
достаточно: люди, попав в руки «Кэмпэнтай», исчезали бесследно. Только убедившись,
что из-за межведомственного соперничества («Кэмпэнтай» подчинялась военному
министерству, специальная полиция Токио — министерству внутренних дел, а про¬
куратура и суд — министерству юстиции) дело группы осталось на рассмотрении
министерства внутренних дел и министерства юстиции, Зорге в последующих главах
все поставил на свои места.
Язык записок и их стиль отличаются строгостью и лаконичностью. Чувствуется,
что Зорге стремился сказать все и в то же время ничего о своей разведывательной
деятельности в различных странах, о способах и методах агентурной работы. Более
подробно Зорге писал о фактах и, особенно, о людях, которые и без того были хорошо
известны японцам или недоступны для японской полиции. Когда же речь заходит о
людях, которым высказывания Зорге могли как-то навредить, в тексте появляются
всякого рода оговорки, что за давностью лет он не помнит тех или иных подробностей,
связь поддерживал только со своими ближайшими (уже арестованными) соратниками
и т. д. Благородство его души проявилось и в том, что он старательно брал на себя
всю ответственность, стремясь облегчить участь своих товарищей. В записках Зорге
писал о своей разведывательной деятельности в Китае и Японии, о работе в Коминтерне,
о детских и юношеских годах, о том, как и почему он стал убежденным коммунистом.
Думается, что знакомство российского читателя с личными записками Рихарда Зорге
позволит составить более полное представление об этой незаурядной и многогранной
личности. Кроме того, данная публикация позволит ввести тюремные записки Зорге
в научный оборот в качестве важного исторического источника.
А. А. Прохожее,
доктор экономических наук, профессор,
зав. лабораторией Института востоковедения РАН
юИкома Ёситоси. Дзоруге Кайсо. Токио, 1962, с. 19—22.
144

РАЗДЕЛ ПЕРВЫЙ
Глава I. О МОИХ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНЫХ ГРУППАХ
В ЯПОНИИ И КИТАЕ
КОМИНТЕРН И ЕГО РАЗВЕДОТДЕЛ В ПЕРИОД С 1925 ПО 1929 г.
Разведывательный отдел Коминтерна11 являлся одним из трех его крупных
подразделений, которые закладывали основу для выработки детального курса по
руководству международными коммунистическими партиями как в организаци¬
онном, так и в политическом плане. Он существовал уже с начала 1925 г. Со
временем возникла потребность в расширении этого отдела и превращении его
в крупномасштабную организацию. И я активно включился в такую работу.
ЗАДАЧИ РАЗВЕДОТДЕЛА
В обязанности разведывательного отдела входила регулярная подготовка раз¬
нообразной информации о международных коммунистических партиях; рассмот¬
рение специфических партийных проблем, информирование о положении в ра¬
бочем движении в какой-либо стране и о политической и экономической ситуации
в разных странах, а также подготовка в зависимости от обстоятельств специальных
докладов по специфическим проблемам, имеющим важное международное зна¬
чение. В качестве оснорных источников для подготовки такого рода сообщений
служили материалы, направляемые в Коминтерн представителями партий, газеты,
журналы и книги из разных стран, а также отдельная информация, получаемая
от путешественников, партийных представителей и др.
СТРУКТУРА РАЗВЕДОТДЕЛА
Заведующим разведотделом мог быть только член партии, обладающий мно¬
голетним опытом разведывательной деятельности. Такими были и Куусинен11 12,
и другие — все, кто какое-то время занимал этот пост. При заведующем раз¬
ведотдела имелся секретариат, возглавляемый ответственным секретарем. В сек¬
ретариате осуществлялась вся работа по контролю за разведдеятельностью в
каждой стране, которые группировались по регионам — Европа, Британский
Союз, Северная Америка, Южная Америка, Восточная Азия (сюда входили все
страны и партии Юго-Западной части Тихого океана). В свою очередь каждый
регион имел более узкую классификацию. Так, в Европе были выделены гер¬
маноязычные страны и партии, романоязычные страны и партии (Франция,
Италия, Испания), Скандинавские страны и партии, Балканские страны и партии^
Регион Восточной Азии подразделялся на Китай, Японию, Корею, Голландскую
восточную Индию. И кроме того, отдельное подразделение, ведавшее партиями
других стран региона. В случае, если имелся только один информатор, он
выполнял все обязанности. Деятельность крупных партий освещалась одним или
несколькими сотрудниками. Однако были примеры, когда во многих случаях
небольшие партии объединяли по языковому признаку и их дела вел один
человек. Когда дело касалось важных международных проблем, из числа сотруд-
11 Так в японском тексте. Официально он назывался информационным отделом.— Прим. ред.
12Куусинен, Отто Вильгельмович (1881—1964) —финский и советский коммунист, 1921 — 1939*гг.
секретарь Исполкома Коминтерна, глава Информационного отдела, с апреля 1924 г.— друг Зорге,
1940—1957 гг. председатель Президиума Верховного Совета Карело-Финской ССР, зам. Председателя
Президиума Верховного Совета СССР, 1957—1964 гг. член Президиума и секретарь ЦК КПСС.—
Прим. ред.
145

ников отдела специально отбирались отдельные информаторы, работавшие затем
непосредственно под руководством заведующего отделом или ответственного сек¬
ретаря. Все сообщения передавались в секретариат. Важные доклады предвари¬
тельно критически обсуждались на узких совещаниях в составе информаторов
и работников секретариата, после чего представлялись заведующему отделом.
Совершенно секретные и секретные сообщения проходили специальную обработку
в секретариате. К такого рода материалам относились сообщения о повстанческих
действиях, крупных забастовках или, например, партизанской войне в Китае.
В особых случаях на секретных совещаниях присутствовали представители
Советской коммунистической партии (имеется в виду ВКП(б) —А. П.)- В ряде
случаев при рассмотрении военных проблем, связанных с партизанским движе¬
нием, на совещаниях присутствовали представители Красной Армии. Со временем
число информаторов разведотдела возросло почти до 30 человек. В тех же
случаях, когда проводились международные конференции или другие совещания
международного характера, число сотрудников отдела значительно увеличивалось.
НЕПОСРЕДСТВЕННАЯ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
СОТРУДНИКОВ ОТДЕЛА
По прошествии определенного времени оказалось, что собранны к ранее базовых
данных недостаточно. Поэтому появилась настоятельная необходимость пополнять
их за счет информации, получаемой непосредственно от сотрудников разведотдела,
непрерывно работающих во всех странах. В организационном отделе штаб-квар¬
тиры Коминтерна долгое время существовала практика направлять во все партии
специальных эмиссаров для оказания помощи в решении организационных про¬
блем. Затем рамки такой работы расширялись, и в их задачи стали включать
также и разведывательную деятельность. В соответствии с таким курсом я был
направлен в 1927 г. в Скандинавские страны, где занимался разведдеятельностью
компартий по проблемам экономики, политики и важных военных вопросов этих
стран. Я начал работать в Дании. В соответствии с полученными указаниями,
я выполнял функции активного руководителя наряду с руководством партии,
присутствовал на различных собраниях и конференциях, а также посещал ос¬
новные партийные организации в стране. Когда позволяло время, занимался
разведработой по политическим и экономическим проблемам Дании. Свои на¬
блюдения и добытые сведения обсуждал с партийными представителями и в свои
донесения в Москву включал и их мнения. Из Дании я переехал в Швецию,
где таким же образом занимался изучением разнообразных проблем. В 1928 г.
принимал участие в работе политического комитета II международного конгресса
Коминтерна, после чего снова был направлен в Скандинавию. На этот раз
главным образом из-за ситуации, сложившейся в компартии Норвегии. И в
Норвегии я действовал теми же методами, как в Швеции и Дании. Однако
партийные проблемы оказались там далеко не простыми, в результате чего
разведдеятельность в политической и экономической областях осуществлялась
не так, как замышлялось. В этот период перед возвращением домой пришло
распоряжение посетить Англию, где предстояло изучить состояние рабочего
движения, позиции коммунистической партии, политическую и экономическую
ситуацию в стране в 1929 г. и представить соответствующую информацию. Я
получил указание никоим образом не вмешиваться во внутрипартийную борьбу.
Это вполне совпадало с моим личным намерением и позволило уделить больше,
чем в Скандинавии, внимания политической и экономической разведдеятельности.
Вернувшись в Москву, я, разумеется, передал в разведотдел свое очередное
сообщение. Кроме того, я откровенно проанализировал и доложил все, что
оказалось не совсем удачным в моих поездках по сбору развединформации и в
исследованиях в странах, которые посетил. Кроме того, я высказал некоторые
существенные предложения. В частности, предлагал, чтобы фундаментальная и
всесторонняя разведывательная программа была отделена от внутренних распрей
146

в борьбе за власть местных компартий. В случае же необходимости для решения
чисто внутренних национальных и частных партийных проблем следует посылать
специальных эмиссаров, способных, если и не полностью, то хотя бы частично,
посвятить себя разведдеятельности в области экономики, внутренней админист¬
рации, внешней политики, а при необходимости и по военным проблемам в
широком смысле. Такого рода разделение в работе, отмечал я, также абсолютно
необходимо для сохранения секретности разведдеятельности. Еще определеннее,
чем прежде, я предложил также, чтобы лица, ведущие разведдеятельность в
других странах, исходя из соображений секретности, были полностью отделены
от структуры Коминтерна. После этого в моей работе обозначались некоторые
перемены, хотя не ясно, в какой мере это явилось следствием сделанных мной
предложений. Тем не менее отчетливо проявились существенные изменения как
в организации моей следующей поездки, а это была поездка в Китай, так и в
сфере предписанных мне обязанностей. В то же время претерпели полное из¬
менение мои личные отношения с тесно контактировавшими прежде со мной
лицами, а также с Коминтерном.
Способы моей связи с орготделом Коминтерна в период моей разведдеятельности
в Скандинавских странах и в Англии были простыми. Свою корреспонденцию
в Москву я посылал через местные партии или пользовался услугами центрального
берлинского отделения связи. Время от времени посылал телеграммы по тем же
каналам связи. В большинстве случаев я сам ездил в Берлин, чтобы обеспечить
отправку моих сообщений. Другими словами, я совершенно не располагал соб¬
ственными средствами связи.
КАРДИНАЛЬНЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ В РАЗВЕДДЕЯТЕЛЬНОСТИ
В ПЕРИОД С 1929 ПО 1941 г.
ОТДЕЛЕНИЕ ОТ ШТАБ-КВАРТИРЫ КОМИНТЕРНА
В конце лета 1929 г., когда я возвратился из Скандинавии и Англии, мои
официальные отношения с Коминтерном были прерваны. И работал я в своем
номере в гостинице и в других помещениях. За исключением служебных, мои
контакты с другими товарищами из Коминтерна были прекращены, и я встречался
только с двумя-тремя ответственными лицами, которые имели непосредственное
отношение к моей работе. В связи с моей поездкой в Китай состоялись совещания
с рядом членов Коминтерна и других коммунистических организаций. С самого
начала план моей поездки разрабатывался в соответствии с курсом, в основе
которого лежали отделение разведработы от других видов деятельности и со¬
блюдение секретности. В результате же проведенных совещаний курс на такого
рода разделение стал прослеживаться еще более отчетливо, чем прежде. Среди
лиц, принимавших участие в таких совещаниях, были не только представители
Советской компартии и ее Центрального комитета, но и Красной Армии, а
также группа сотрудников четвертого управления — разведывательного органа
Красной Армии13. С этой группой отрабатывалась, главным образом, техническая
сторона моей будущей разведдеятельности. На одном совещании присутствовали
два сотрудника Народного комиссариата иностранных дел Советского Союза, с
которыми обсуждались политические аспекты моей разведработы. После этого
два или три раза меня приглашали в так называемое четвертое управление.
Там шла речь о технической стороне моей работы в Китае, а затем и в Японии.
В результате отделения от Коминтерна отчетливо определились изменения в
характере предписанных мне обязанностей. Мне запрещалось вступать в какие-
13Разведывательное управление Красной Армии — советская военная разведка. В 1924—1935 гг.
советскую военную разведку возглавлял Я. К. Берзин.— Прим. ред.
147

либо отношения с коммунистическими партиями в Китае и Японии: я не мог
вступать с ними в контакт, разумеется, по своему собственному усмотрению и
не имел права даже помогать им.
Основная задача моей разведдеятельности состояла в анализе и оценке полити¬
ческой обстановки. Вторая задача заключалась в сборе информации по основным
аспектам экономики страны, особенно экономики военного времени. Третьей
задачей являлся сбор военной информации. Что касается информации по пар¬
тийным проблемам, то мне предписывалось собирать только особо важную.
Причем я не имел права получать ее по партийным каналам, а только из других
источников. Полученную информацию периодически отправлял из Китая, в
отношении же Японии такого рода разведдеятельностью совершенно не занимался.
МОИ ОТНОШЕНИЯ С ОРГАНАМИ В МОСКВЕ
ДЕТАЛЬНО НЕ БЫЛИ ОПРЕДЕЛЕНЫ
Мне совершенно не было разъяснено, в каких отношениях я буду находиться
с Москвой с организационной точки зрения. Поэтому мне не было ясно, к
какому ведомству принадлежу. Разумеется, я не задавал никаких вопросов по
этому поводу. Поэтому и по сей день не знаю, относился ли я к штаб-квартире
Коминтерна, или был сотрудником так называемого четвертого управления, или
был приписан к какой-либо другой организации, например, к Народному ко¬
миссариату иностранных дел Советского Союза или к Центральному комитету
Советской коммунистической партии. Если же судить по характеру моих обя¬
занностей и получаемых указаний, то можно сделать следующие выводы.
ВЕРОЯТНО, Я НАХОДИЛСЯ В ВЕДЕНИИ
ЦЕНТРАЛЬНОГО КОМИТЕТА СОВЕТСКОЙ
КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ
Путем всесторонних размышлений я пришел к такому выводу. Мне ничего
не известно о том, шла ли отсылаемая мной информация в Центральный комитет
Советской коммунистической партии, или в его секретариат, или же в какой-либо
разведывательный орган, специально созданный Центральным комитетом. Не¬
сомненно лишь то, что она использовалась высшими партийными кругами,
следовательно, высшими кругами советского правительства. Ниже я попробую
рассказать о характере проводимой мной разведдеятельности.
Если говорить о технической и организационной стороне дела, то моя ин¬
формация посылалась в особый орган, известный в качестве четвертого управления.
Из этого четвертого управления я получал технику, необходимую для выполнения
своих обязанностей (например, радиоаппаратура, радисты и т. п.), и другую
помощь. Время от времени четвертое управление поручало мне выполнение
заданий военного характера. Однако главный акцент делался обычно на получение
необходимой для партийного руководства политической информации. В связи с
этим мои отношения с московскими инстанциями складывались следующим
образом. Все посылаемые мною сообщения поступали в четвертое управление.
Из этого управления они направлялись руководству Советской коммунистической
партии, а разведданные, представлявшие интерес для Коминтерна, направлялись
туда; Разумеется, с этой информацией могли знакомиться и другие организации,
такие, как Советская армия14, Народный комиссариат иностранных дел и др.
Короче говоря, по характеру моих донесений я был связан с Коммунистической
партией Советского Союза, а по технической части — с четвертым управлением.
|4Так в японском тексте.— Прим, перев.
148

ПРИЧИНЫ ПЕРЕМЕН В РАЗВЕДДЕЯТЕЛЬНОСТИ
После 1929 г. произошли перемены в характере моей разведдеятельности.
Причины этого кроются в следующем. Во-первых, в связи с изменениями в
международном положении центр тяжести сместился от Коминтерна к Советской
коммунистической партии и к самому Советскому Союзу. Во-вторых, мои соб¬
ственные способности в большей мере соответствовали не столько разведдеятель¬
ности в целях решения политических проблем партии, сколько деятельности в
более широкой сфере экономики и политики, а также в известной мере в области
военной разведки.
Короче говоря, я больше подходил для удовлетворения срочных запросов
руководства Советской коммунистической партии, нуждающейся в обширной
экономической, политической и военной информации, нежели запросов Комин¬
терна об информации о положении в местных партиях и рабочем движении.
Такого рода обстоятельства, а также то, что с 1925 г. я стал членом Советской
коммунистической партии, и определили мой перевод на работу в указанном
выше широком диапазоне разведдеятельности. При получении такого указания
я попросил себе одного технического помощника (радиста), одного сотрудника-
японца и одного компетентного сотрудника-иностранца. И мне подобрали Кла¬
узена15, Мияги16 и Вукелича17. В месте назначения я мог в случае необходимости
вербовать и других людей.
ПОЛОЖЕНИЕ МОЕЙ РАЗВЕДГРУППЫ
ОТНОСИТЕЛЬНО МОСКОВСКИХ ИНСТАНЦИЙ
Отношения между членами моей разведывательной группы и московскими
инстанциями были различными. Почти не было ясности ни в их организационном,
ни в их служебном положении. Поэтому очень трудно объяснить положение,
которое занимал каждый из них в отдельности.
МОЕ ПОЛОЖЕНИЕ
С 1925 г. я был членом Советской коммунистической партии. И мое положение,
естественно, представляется ясным. Будучи членом партии, я должен был под¬
чиняться партийным директивам и инструкциям. Где и какую бы деятельность
я ни проводил, я поступал в соответствии с партийными директивами и инст¬
рукциями. О моих отношениях с партией можно составить четкое представление
хотя бы по тому факту, что даже в Японии я аккуратно вносил мои партвзносы..
За свою деятельность и в Японии, и в Китае я нес ответственность перед
Советской коммунистической партией и ее Центральным комитетом. Вместе с
тем, будучи главой агентурной группы в Японии, я с технической стороны нес
ответственность перед Красной Армией, а именно — перед четвертым управле-
i5 Кристиансен-Клаузен, Макс (1899—1979) — немецкий коммунист, разведчик РККА, радист
группы Зорге в Шанхае и Токио. В целях маскировки основал в Токио фирму по изготовлению
множительной техники «М. Клаузен сокаи». Арестован японской полицией 18 октября 1941 г.,
приговорен к пожизненному заключению. Освобожден из тюрьмы 9 октября 1945 г. Проживал в
СССР, затем в ГДР.— Прим. ред.
16Мияги, Ётоку (1903—1943) — японский художник, выпускник Высшей школы искусств в
Сан-Франциско (США), один из основателей «Пролетарского общества искусств», член Коммуни¬
стической партии США, член разведгруппы «Рамзай». Арестован в Токио 10 октября 1941 г., при
аресте пытался покончить с собой, убит в тюрьме 2 августа 1943 г.— Прим. ред.
7Вукелич, Бранко (1904—1945) — югославский коммунист, член Французской коммунистической
партии, разведчик РККА, член группы «Рамзай». С 1933 г. корреспондент, затем заместитель
руководителя бюро французского информационного агентства «ГАВАС» в Токио. Арестован 18 октября
1941 г., приговорен к пожизненному заключению, умер в тюрьме 13 января 1945 г.— Прим. ред.
149

нием. Это управление обеспечивало техническую сторону моей связи с Цент¬
ральным комитетом. Кроме того, это управление решало технические проблемы,
с которыми мне приходилось сталкиваться.
После того, как я начал работать в Китае и Японии, мои отношения со
штаб-квартирой Коминтерна носили исключительно косвенный характер. Для
понимания характера этих отношений следует иметь в виду три обстоятельства.
Во-первых, исключительную стабильность моих отношений с Коминтерном в
прошлом, т. е. в период с 1925 по 1929 г. Во-вторых, дружеские отношения
между мной и отдельными руководителями штаб-квартиры К оминтерна. И fl-
третьих, некоторая часть посылаемых мной информационных сообщений посту¬
пала из Центрального комитета в штаб-квартиру Коминтерна и, по-видимому,
использовалась там. Однако после того, как в 1929 г. мои отношения со штаб-
квартирой Коминтерна были прерваны, я не мог не принять во внимание, что
не являюсь членом Коминтерна. В Коминтерне не было индивидуального членства,
и Коминтерн не являлся партией. Он представляет собой объединение всех
коммунистических партий в мире, а не всех членов этих партий.
Суть вышеизложенного такова.
Как руководитель агентурной группы в Японии, я был непосредственно и
прежде всего связан с Центральным комитетом Советской коммунистической
партии. По техническим аспектам своей работы и по некоторым другим вопросам
разведдеятельности я принадлежал также к четвертому управлению Красной
Армии. И, как уже отмечалось выше, мои отношения с Коминтерном носили
косвенный характер.
ПОЛОЖЕНИЕ КЛАУЗЕНА
Клаузен был сотрудником московской радиошколы, и на работу ко мне его
направило четвертое управление Красной Армии. Его отношения с московскими
инстанциями обусловлены связью с радиошколой и четвертым управлением. Мне
не известно точно, был ли он членом Советской коммунистической партии. Я
знаю только то, что он был давним членом Германской коммунистической партии
и направлен в Москву в радиошколу, которая находилась в ведении четвертого
управления. Он был завербован четвертым управлением и пос (ан в Китай.
Клаузен не являлся членом Коминтерна, так как в Коминтерне не было инди¬
видуального членства. Клаузен никогда не работал для штаб-квартиры Комин¬
терна. Единственное, что его связывало с Коминтерном,— это определенное
идеологическое родство, вытекающее из его членства в Германской коммуни¬
стической партии.
ПОЛОЖЕНИЕ ВУКЕЛИЧА
У Вукелича не было непосредственных отношений с московскими инстанциями.
Другими словами, он никоим образом не был связан ни с Советской коммуни¬
стической партией, ни с Коминтерном, ни с четвертым управлением Красной
Армии. Все его контакты с Москвой носили косвенный характер. Тем не менее
те, кто дали ему указание покинуть Францию и работать со мной, находились
в Москве. Это означает, что указание об участии в работе моей разведгруппы
в качестве ее члена он получил из Москвы. Однако я не знаю, какая московская
организация отдала ему такой приказ. Думаю, что он был членом Французской
коммунистической партии. Короче говоря, его положение можно определить
следующим образом.
Из того факта, что Вукелйч состоял членом Французской коммунистической
партии, можно полагать, что он был связан с Коминтерном. Он был зарегист¬
рирован и признан в качестве доверенного помощника одним из московских
ведомств. При этом не имеет большого значения, какая это была организация
150

— штаб-квартира Коминтерна, Центральный комитет Советской коммунистиче¬
ской партии или четвертое управление Красной Армии.
ПОЛОЖЕНИЕ МИЯГИ
Положение Мияги было таким же, как и Вукелича. Он тоже состоял членом
Коммунистической партии (США) и также из Москвы получил указание об
участии в моей разведдеятельности. Аналогичным образом он был привлечен к
работе одной из важных московских организаций и назначен членом моей
группы. В случае с ним также не имеет значения, был ли это Коминтерн,
руководство Советской коммунистической партии или четвертое управление Крас¬
ной Армии.
ПОЛОЖЕНИЕ ОДЗАКИ18
Положение Одзаки по отношению к Центру во многом отличалось и от
положения Вукелича и от положения Мияги. Он не был послан на работу ко
мне московской организацией. Он был назначен и утвержден Москвой по моей
личной рекомендации в качестве полноправного члена моей группы. Однако с
точки зрения оформления и утверждения Центром его положение было таким
же, как у Вукелича и Мияги. Короче говоря, он был причастным к Коминтерну
в широком смысле, зарегистрированным и назначенным либо Коминтерном, либо
Центральным комитетом Советской коммунистической партии, либо одной из
служб Красной Армии.
ПОЯСНЕНИЕ В ОТНОШЕНИИ БЕРНХАРДТА 19
Мой первый радист Бернхардт работал со мной с 1933 по 1935 г. Его
положение было таким же, как и Клаузена. Как и Клаузен, он состоял членом
Германской коммунистической партии и обучался в московской радиошколе. Как
и Клаузена, его направило ко мне четвертое управление Красной Армии.
В общих чертах вышеизложенное представляется в следующем виде.
Все отмеченные выше лица являлись членами моей агентурной группы. Это
люди, которые в зависимости от занимаемого положения находились в прямых
или косвенных отношениях с одной или несколькими московскими организациями.
Мое положение отличалось от их. Только я как руководитель группы и член
Советской коммунистической партии нес прямую ответственность и поддерживал
непосредственные отношения с Москвой. И только я полностью отвечал за нашу
работу. Клаузен и Бернхардт были связаны с радиошколой и, следовательно,
имели отношение к четвертому управлению Красной Армии, поэтому их следует
выделить отдельно. Отношения между другими членами группы и московскими
инстанциями носили специфический характер.
Дополнительно хотелось бы дать следующее объяснение.
В силу отмеченных выше причин представляется затруднительным определить
истинное положение Вукелича, Мияги и Одзаки. Из-за того, что в Коминтерне
не признается индивидуального членства, нельзя составить ясного представления
^Одзаки, Ходзуми (1901—1944) —японский политолог, писатель, поэт, журналист. В 1926—1938 гг.
сотрудник газет «Токио асахи симбун», «Осака асахи симбун». С 1938 г. советник японского
правительства по вопросам Китая, консультант исследовательского бюро Южно-Маньчжурской же¬
лезнодорожной компании. С 1930 г.— близкий друг Зорге, член разведгруппы «Рамзай».
Арестован 15 октября 1941 г., казнен 7 ноября 1944 г. вместе с Зорге.— Прим. ред.
19Бернхардт (настоящее имя и годы жизни неизвестны) — первый радист разведгруппы Зорге
в Токио до осени 1935 г. Заменен по просьбе Зорге более опытным специалистом Клаузеном.—
Прим. ред.
151

об отношениях между ними и Коминтерном. Исходя из функции Коминтерна
как международной организации, а также из его практической деятельности,
нельзя считать его членами отдельных лиц. Членами Коминтерна можно считать
только тех людей, которые имеют непосредственное отношение к его органам.
И нет никаких оснований считать других отдельных лиц в качестве его членов.
Из-за того, что Коминтерн является организацией международного масштаба,
его нередко ошибочно рассматривают в качестве партии международного масштаба.
Однако, строго говоря, с научной точки зрения такой взгляд на Коминтерн
является несостоятельным. Коминтерн скорее одна из международных органи¬
заций, в которой объединено множество партий. И как в других такого рода
коллективных организациях, между ее структурными составляющими (например,
компартиями) имеют место специфические отношения.
ОБ АННЕ КЛАУЗЕН 20
Анна Клаузен была женой Клаузена. Я познакомился с ней еще до ее
замужества — с Шанхайского периода. Будучи женой Клаузена, она только
помогала ему в работе и в этом смысле имела отношение к моей группе. Однако
она не являлась членом моей группы, ее помощь мужу заключалась в предо¬
ставлении их дома для выполняемой мужем работы. Вместо мужа она и в
Шанхай ездила для выполнения важных задач в интересах группы. Мы рассчи¬
тывали только на ее личную помощь, которую она могла оказывать Клаузену,
как всякая жена помогает своему мужу. Мы и не ожидали, что она станет
членом нашей группы. Разумеется, мы тем более не мечтали, что она станет
членом компартии. Она не проявляла никакого интереса к политическим делам
и была к ним совершенно равнодушна.
О БЫВШЕЙ ЖЕНЕ ВУКЕЛИЧА ЭДИТ 21
Эта женщина также не была членом моей группы. Однако вначале она играла
ту же роль по отношению к Вукеличу, как Анна Клаузен по отношению к своему
мужу Клаузену. После того, как разошлась с Вукеличем, она предоставляла свой
дом для радиопередач, проводимых Клаузеном, и тем самым помогала нам. Этим
и ограничивалась ее помощь нашей группе. Она не проявляла интереса к политике,
и не было никакой надежды на то, что она станет на коммунистический путь.
о МИДЗУНО 22
Мидзуно оказывал содействие моей группе в Китае, а в Японии он был
известен к£к друг Одзаки и его помощник. Сам я встречался с ним только один
раз в ресторане. В Японии он ни разу не передавал свою информацию непос¬
редственно мне. Однако, по моему мнению, он оказывал помощь Одзаки.
Кристиансен-Клаузен, Анна (1899—1978), урожд. Жданкова, родом из Новониколаевска (Но¬
восибирска), коммунистка. Жена Макса Клаузена, курьер разведгруппы «Рамзай*. Арестована в
Токио 17 ноября 1941 г., приговорена к семи годам тюрьмы. Освобождена в октябре 1945 г.
Проживала вместе с мужем в СССР, затем в ГДР.— Прим. ред.
21Вукелич, Эдит (годы жизни неизвестны) — датчанка, преподаватель гимнастики, член группы
«Рамзай*. Первая жена Бранко Вукелича с 1929 г. Прибыла с ним в Японию 11 февраля 1933 г.
В ее доме в Токио размещалась радиостанция Клаузена. После развода с Вукеличем покинула
Японию в сентябре 1941 г.— Прим. ред.
22 Мидзуно, Сигэру (1910—1945) —друг Одзаки по Шанхаю, специалист по Китаю, член Ком¬
мунистической партии Японии. Одзаки в 1939 г. устроил его на работу в центр исследования Китая.
Неоднократно арестовывался японской полицией за левые убеждения. Умер в тюрьме в 1945 г.—
Прим. ред.
152

О КАВАИ23
Каваи являлся моим помощником в моей разведгруппе в Китае и непосред¬
ственно со мной поддерживал отношения. В Японии Мияги и Одзаки после ряда
консультаций со мной взяли его в нашу группу и привлекли к работе. Однако
в конечном счете он почти не пригодился в нашей работе. Сам я никогда не
получал непосредственно от него никаких материалов. Вся информация шла ко
мне через Одзаки и Мияги. То, что им не были получены удовлетворительные
результаты, обусловлено, по-видимому, трудностями, связанными с его личными
обстоятельствами.
О КОСИРО 24
Косиро не являлся членом моей группы. Однако был другом Мияги и косвенно
помогал группе, чем и был полезен нам. Один или два раза я встречался с ним
в ресторане, и он произвел на меня очень хорошее впечатление. С моего согласия
Мияги стал поддерживать с ним очень тесные контакты.
О ГЮНТЕРЕ ШТЕЙНЕ 25
Штейн был самым активным образом связан с работой моей группы. С учетом
его идеологических установок и личных качеств можно сказать, что это был
подходящий человек для моей группы. Я сообщил в Москву о том, что пока он
оставался в Японии, его неплохо бы привлечь в состав моей группы. Однако
разрешения на это не последовало.
КОРОТКО О ХАРАКТЕРЕ РАЗВЕДГРУППЫ В ЯПОНИИ
По моему мнению, мою разведгруппу следует рассматривать в качестве
особого органа, находящегося в подчинении Центрального комитета Советской
коммунистической партии. В этом характерная особенность группы. Другой
важной особенностью является то, что в техническом и организационном отно¬
шении она была связана с так называемым четвертым управлением Красной
Армии. Разведгруппа получала указания и от четвертого управления и выполняла
для него ограниченный спектр заданий. Поэтому по определенным видам раз¬
ведывательной информации группа поддерживала отношения с Красной Армией.
Однако нельзя не видеть, что эти отношения имели второстепенное значение в
сравнении с отмеченной выше характерной особенностью разведгруппы. Непос¬
редственных отношений с Коминтерном по разведывательным делам у группы
не было. И я не знаю, в какой мере доходила до Коминтерна посылаемая мной
информация и как она использовалась. С Коминтерном были только косвенные
отношения. И они обусловлены только тем, что два-три члена моей группы
являлись прежде членами компартий различных стран. То, что эти люди были
приданы моей группе, обусловлено, по-видимому, посредничеством Коминтерна.
23&zeau, Тэйкити (1901—1981) — японский репортер левых убеждений, друг Одзаки по Шанхаю.
В 1936 г/впервые был арестован, но не выдал Одзаки и Зорге. После освобождения через 10 месяцев
до сентября 1941 г. находился в Китае. По «делу Зорге* был осужден на 10 лет тюремного заключения.
Освобожден в октябре 1945 г.— Прим. ред.
24Косиро — один из информаторов Ётоку Мияги.— Прим, перев.
25Штейн, Гюнтер (1900—?) — журналист-международник, коммунист. После прихода к власти
в Германии нацистов выехал в Англию и принял британское подданство. В Токио находился в
1936—1938 гг. в качестве корреспондента ряда английских и американских газет. До августа 1938 г.
в его доме в Токио размещалась радиостанция Клаузена. В 1950 г. был арестован в Париже по
обвинению в шпионаже в пользу СССР, но категорически отрицал эти обвинения, выслан в Англию.—
Прим, перев.
153

Однако неизменным остается тот факт, что моя группа является, по существу,
организацией Центрального комитета.
ДОПОЛНЕНИЕ К ВЫШЕИЗЛОЖЕННОМУ
Выше я изложил в общих чертах свое мнение о характере моей японской
группы. Я уже отмечал, что нет прямых доказательств такого мнения. Однако
в основе его лежит мой собственный опыт, и у меня нет сомнений на этот счет.
Если же исходить из того, что нельзя принимать во внимание мнение, основанное
на формуле «...в то-то верю» и «...в том-то убежден», то мы должны полагаться
только на факты, которые я уже излагал. В таком случае определенно можно
сказать только следующее. С ноября 1929 г. мои разведгруппы и я сам в
техническом и организационном отношении являлись непосредственной частью
разведывательных органов Красной Армии, а именно так называемого четвертого
управления. И если взять за основу такую ограниченную точку зрения и исходить
только из бесспорных фактов, то окончательный вывод должен быть таким: мои
разведгруппы в Китае и Японии являлись особыми подразделениями четвертого
управления.
Глава II. КОМИНТЕРН И СОВЕТСКАЯ
КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ
КОМИНТЕРН И СОВЕТСКАЯ КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ
Моя разведывательная группа в Японии являлась одной из организаций,
подчиненных Советской коммунистической партии. Можно чистосердечно при¬
знать, что все члены группы работали во имя продвижения дела коммунизма,
а отнюдь не из-за денег и личных интересов. При таких условиях очень важное
значение в настоящем деле имеют отношения между Коминтерном и Советской
коммунистической партией, а также их роль в международном коммунистическом
движении.
ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ СОВЕТСКОЙ
КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИЕЙ И КОМИНТЕРНОМ
В ФОРМАЛЬНОМ И ТЕОРЕТИЧЕСКОМ ПЛАНЕ
Коминтерн не является партией. Это международная организация националь¬
ных коммунистических партий. Он состоит из многих секций, представляющих
отдельные партии, одной из которых является Советская коммунистическая
партия. Замысел Коминтерна как международной организации состоит в дея¬
тельности в интересах мирового коммунизма и в объединении мира в единое
коммунистическое общество. Короче говоря, в том, чтобы покончить с частной
собственностью на средства производства, с классовой эксплуатацией и угнетением,
с расовой тиранией и объединить все государства на основе единого фундамен¬
тального плана. Другими словами, создать Советский Союз во всемирном мас¬
штабе. Эта унифицированная объединяющая программа указывает роль, которую
разные народы и расы должны играть в процессе своего неуклонного движения
в целях достижения мирового коммунизма. Следовательно, глобальная политика
Коминтерна не является простым суммированием различных программ всех его
секций, а представляет собой гораздо более значимую программу. Без такого
рода синтеза, осуществляемого руководством Коминтерна, его секции не смогут
создать ничего, кроме пестрой и неравновесной социальной и расовой мозаики.
Если не будет международной программы, то не будет и решающего фактора
дл. единения.
154

В этой связи необходимо обратить внимание на такое обстоятельство. Про¬
грамма Коминтерна не есть нечто жестко фиксированное. В соответствии с
процессом развития ситуации она также претерпевает изменения. И эти изменения
сравнимы с эволюцией самой структуры коммунистического общества, которое
непрерывно прогрессирует. Таким образом, нельзя не видеть, что природа Ко¬
минтерна меняется после значительных сдвигов в обстановке. В настоящее время,
например, Коминт эн представляет собой организацию, целью которой является
классовая борьба. Однако отчетливо прослеживаются факторы его перехода к
организации, целью которой станет построение социализма в отдельных странах.
В будущем Коминтерн станет главной экономической штаб-квартирой социали¬
стических стран мира. А в дальнейшем — и главной штаб-квартирой строительства
коммунистического общества.
На нынешнем этапе коммунистического движения непосредственной и главной
целью Коминтерна является активное руководство каждой его секцией по борьбе
за захват коммунистическими партиями политической власти в каждой стране.
И по форме, и в теоретическом плане Коминтерн является мозгом — генеральным
штабом. Его обязанность заключается в руководстве деятельностью секций,
осуществляемом для достижения цели на данном этапе развития мирового ком¬
мунизма. В своей практической работе Коминтерн анализирует мировую полити¬
ческую и экономическую ситуацию и на основе результатов анализа определяет
необходимые и реально осуществимые цели. Затем каждой секции предоставляется
сделать конкретный выбор. Так, например, на основе анализа мировой эконо¬
мической ситуации в капиталистическом мире Коминтерн должен вынести суж¬
дение о том, успешной или нет будет всеобщая забастовка в той или иной
стране. Далее, если, например, видно, что объективная ситуация не способствует
насильственной революции, то обязанностью Коминтерна является прекращение
восстания. Однако в том случае, когда обнаруживаются симптомы глубокого
кризиса капитализма, он призван энергично призывать к восстанию. Коминтерн,
активизируя политическую й экономическую борьбу в отдельной стране, оказывает
помощь коммунистическому движению и партии этой страны, предоставляя
прежде всего пропагандистские материалы и финансовые средства, а в случае
необходимости, направляя туда политических, пропагандистских и организаци¬
онных советников. Такая помощь была исключительно важной и эффективной.
Особенно в тех случаях, когда в качестве советников выступали люди, уже
накопившие достаточный опыт аналогичной работы в других партиях. И, наконец,
Коминтерн оказывает помощь своим секциям в создании в Москве специальных
школ и тренировочных центров по подготовке партийных руководителей среднего
и низшего звена.
С формальной стороны Советская коммунистическая партия является одной
из секций Коминтерна и в этом смысле не отличается от других секций. Она
ни в малейшей мере не отличается от других партий и в преклонении перед
волей Коминтерна. Во взаимоотношениях между партиями не установлены прямые
контакты, что в одинаковой мере относится и к Советской коммунистической
партии. Все взаимосвязи между секциями осуществляются через международные
органы, другими словами, через руководящие органы Коминтерна. За Советской
коммунистической партией не признается и права оказания помощи любой
партии мира. Всякая помощь и поддержка осуществляется исключительно Ко¬
минтерном. Правда, Коминтерн может обратиться к коммунистическим партиям,
включая и Советскую коммунистическую партию, с просьбой о предоставлении
косвенной помощи. В этом случае необходимо единодушное согласие всех членов
— представителей партий в Коминтерне. Однако такого рода помощь не может
быть предоставлена иначе как в виде помощи одной партии другой. Поскольку
Красная Армия и другие вооруженные силы не являются органами партии, они
не могут быть использованы в подобных целях. Это потому, что Красная Армия
и друпГе вооруженные формирования относятся к государству, другими словами,
Советскому Союзу, и не принадлежат Советской коммунистической партии. По
155

просьбе Коминтерна партия направляет нуждающимся в помощи секциям про¬
довольствие, финансовые средства, советников и помощников из членов своей
партии, особенно прошедших специальную подготовку и получивших соответст¬
вующую квалификацию. Однако Красная Армия никогда не будет серьезно
вовлечена в борьбу партий за захват политической власти в своих странах.
Оставив в стороне фундаментальный принцип коммунизма о том, что только
рабочий класс может совершить коммунистическую революцию, Коминтерн яв¬
ляется всемирной организацией, структурные элементы которой образуют партии.
Это не всемирная организация со структурными элементами в виде стран с их
армиями. Поэтому Коминтерн не может предоставлять непосредственную военную
помощь. Конечно, в теоретическом плане имели место и исключения. Например,
Внешняя Монголия стала базой при ведении боевых действий с русской бело¬
гвардейской контрреволюцией. Однако требования троцкистов о вооруженном
вмешательстве Советского Союза в ход революции в других странах полностью
противоречили курсу Коминтерна и реальной действительности.
Короче говоря, можно сказать следующее. Теоретически Советская комму¬
нистическая партия находится под руководством Коминтерна. И в этом она
ничем не отличается от других компартий. У нее нет также никаких прямых
или особых отношений с другими секциями Коминтерна. Предоставление помощи
другим партиям обязательно осуществляется через Коминтерн. Следует лишь
обратить внимание на очень большую помощь Советской коммунистической
партии Коммунистической партии Китая. Именно в китайскую компартию была
направлена группа специальных военных советников. Что же касается других
стран, например, Германии, Польши, Балканских стран, то помощь партиям
каждой из этих стран ограничивалась посылкой туда небольшого числа членов
Советской коммунистической партии, несравнимого с их общей численностью.
РАБОЧИЕ ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ РУКОВОДСТВОМ СОВЕТСКОЙ
КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ И ШТАБ-КВАРТИРОЙ КОМИНТЕРНА
В последние годы между теорией по поводу взаимоотношений Коминтерна и
Советской коммунистической партии и практическим применением этой теории
выявилось значительное несоответствие, в связи с чем в настоящее время роль
руководства партии гораздо выше, чем штаб-квартиры Коминтерна. Это руко¬
водство, т. е. Центральный комитет Советской коммунистической партии, стало
определяющим фактором и в мировом коммунистическом движении, и в самом
правительстве Советского Союза. То, что партия достигла такого влияния, стало
совершенно очевидно в 1928—1929 гг. Это обстоятельство обусловлено следую¬
щими причинами.
1) Штаб-квартира Коминтерна находится в Москве, поэтому между руковод¬
ством партии и Коминтерном легко могли быть установлены тесные связи. Если
принять во внимание трудности поддержания связей с компартиями других стран,
широко разбросанных в разных регионах, то легко понять возникновение такого
рода тесных отношений в Москве.
2) Советская коммунистическая партия — это наиболее широко известная и
крупная компартия в мире. Кроме того, это политическая партия, занимающая
господствующее положение в Советском Союзе. Поэтому она располагает зна¬
чительными финансовыми ресурсами. Следовательно, она в состоянии предо¬
ставлять Коминтерну большие средства. И в этом отношении другие компартии
не идут с ней ни в какое сравнение. Кроме того, Советская коммунистическая
партия, располагая мощной базой в лице советского государства, способна удов¬
летворять разнообразные потребности Коминтерна во всех областях — техниче¬
ской, организационной, административной, политической. Большим преимуще¬
ством Советской коммунистической партии является то, что она может свободно
действовать на территории Советского Союза, не испытывая беспокойства ь
отношении вмешательства со стороны каких-либо военизированных организаций.
156

3) Советская коммунистическая партия включает в себя представителей от
150 национальностей и рас. В силу этого она в большей степени, чем любая
другая компартия в мире, подходит для поддержания контактов с различными
национальными и расовыми группами. И в этой связи необходимо отметить,
что до тех пор, пока Советская коммунистическая партия будет продолжать
сотрудничество с Коминтерном, она будет весьма активно участвовать в его
деятельности, используя такой многообразный расовый фон.
4) Советская коммунистическая партия имеет давнюю историю, поэтому она
располагает очень способными и опытными руководителями. Все они ветераны
мирового рабочего движения, чей опыт восходит еще к дореволюционной России.
Это руководители, имеющие большие заслуги и во время революции, и»в
строительстве Советского Союза, поэтому их голос очень весом. Их заявления
на международных конференциях и совещаниях обладают таким весом, который
несравним с декларациями и заявлениями руководителей делегаций других ком¬
мунистических партий. Я сам хорошо помню, когда одно только появление на
такого рода совещаниях таких старых ленинцев, как Сталин, производило огромное
впечатление на зарубежных делегатов.
В силу такого рода факторов Советская коммунистическая партия с самого
начала деятельности Коминтерна занимала сильные позиции. И когда возникала
дискуссия по какой-нибудь важной проблеме, мнение Советской коммунистиче¬
ской партии всегда признавалось окончательным. Тем более в тех случаях, когда
суждение исходило от Ленина и Сталина. В минувшие 10—15 лет такого рода
тенденция все больше и больше усиливалась. Из-за внутрипартийной борьбы и
гонений у лидеров коммунистических партий стали проявляться колебания, в
связи с чем произошли большие качественные перемены в партийном руководстве
всех стран, а также изменение и сокращение опыта работы. В результате
сложилась такая ситуация, когда руководство Советской коммунистической партии
не могло не быть все более причастным к определению курса деятельности
Коминтерна.
Можно выделить две причины, в силу которых Советская коммунистическая
партия заняла господствующее положение в Коминтерне. Первая причина в том,
что, несмотря на противодействие реакционных сил и разного рода трудности,
были достигнуты большие успехи в построении социализма в Советском Союзе.
Короче говоря, Советская коммунистическая партия успешно осуществила на
основе указаний Коминтерна великое дело построения социалистического госу¬
дарства. Вторая причина кроется в изменении основного акцента в развитии
международного положения. Короче говоря, он полностью переместился от полити¬
ческого, национального и революционного рабочего движения в сторону политики,
проводимой Советским Союзом, выступающим в роли единственного социали¬
стического государства в мировом обществе. Исключительно собственными уси¬
лиями Советский Союз занял положение мощной мировой державы, и это
обстоятельство не могут не признавать все другие страны. Оба рассмотренных
выше объективных фактора представляются исключительно важными для оценки
и Коминтерна и места Советской коммунистической партии в Коминтерне.
5) Построение социализма в Советском Союзе
Советская коммунистическая партия была единственной секцией Коминтерна,
которая в качестве первого шага к установлению коммунистического общества
возложила на себя миссию по созданию государственного социализма в своей
стране на практике. В ходе нынешней германо-советской войны мы впервые в
полной мере смогли увидеть, как Советская коммунистическая партия осуществила
это предназначение, особенно в экономической области. Реально даже руково¬
дители Германии вынуждены были признать, что они недооценили экономическую
мощь Советского Союза. Вопрос о возможности построения государственного
социализма только в одной стране — это проблема, ставшая объектом теорети¬
ческой борьбы между группой Ленина и группой Троцкого. И эта проблема
была разрешена на практическом эксперименте этих нескольких лет. Установление
157

государственного социализма в Советском Союзе это не только замечательные
успехи одной коммунистической партии, но и факт огромной важности для
мирового коммунистического движения. В результате таких успехов руководство
Советской коммунистической партии усилило свое влияние на мировое рабочее
движение. Именно по этой причине образ Коминтерна поблек. И сейчас рабочие
всего мира гораздо лучше знают руководителей Советской коммунистической
партии, а не руководство Коминтерна.
6) Смещение основного акцента в международной сфере
Второй объективный фактор заключается в смещении основного акцента в
международной сфере от руководства Коминтерна к руководству Советского
Союза, выступающего в роли социалистического государства. В период с 1928
по 1929 г. отчетливо обозначился спад волны радикальных революций. Быстро¬
течные и крупномасштабные революции на некоторое время исчезли из вида.
В Китае шла большая война Китайской коммунистической партии против Чан
Кайши, Нанкинского правительства и сил мирового империализма. Мировое
революционное движение не могло не обращать внимания на проблемы обороны
от контрреволюционных сил, особенно фашизма, национал-социализма и ульт¬
ра-национализма. Рабочее движение было отброшено на оборонительные рубежи.
Стало неактуальным прежнее революционное наступление, проводившееся ра¬
бочим классом и угнетенными народами. И не только это. Значительно увеличилась
опасность возникновения войны между мировыми державами, а также опасность
сосредоточения их сил в империалистической войне против России. По этим
причинам у рабочего движения возникла важная и неотложная проблема принять
во что бы то ни стало соответствующие оборонительные меры.
В то же время возросла важность той роли, которую Советский Союз как
государство и мировая сила играл в международных делах. С ростом его политического
и экономического могущества и мировые державы не могли не считаться с
существованием в мировой политической жизни этого социалистического госу¬
дарства. Это прояснилось, когда противостояние фашизму и национал-социализму
стало краеугольным камнем внешней политики Советского Союза и Коминтерна
и получило практическую реализацию в отношении Франции и Испании. По
этой причине революционное рабочее движение охотно стало рассматривать
Советский Союз опорой в своей борьбе за самозащиту и существование. Одно¬
временно под влиянием объективной ситуации в мире лидерство Советского
Союза становилось более влиятельным, чем международного рабочего движения,
выдвигалось на передний план и все более важной становилась роль, которую
играло руководство Советской коммунистической партии. Все большую и большую
важность приобретал русский социализм, как основа международного, военного
и политического положения Советского Союза. Рабочие полагали, что успехи
России в борьбе с силами фашизма и национал-социализма обязательно приведут
к возрастанию угрозы антисоветского наступления этих сил. Нападут или нет
фашисты и национал-социалисты на Советский Союз, будет зависеть от того,
в какой мере удастся Советскому Союзу как социалистическому государству
создать экономическую мощь. Создание этой экономической мощи стало для
Советского Союза и революционного рабочего движения действительно неотлож¬
ной и крупной проблемой. И как никогда прежде, именно содействие развитию
Советского Союза становилось ответственной миссией, возложенной на между¬
народное рабочее движение. Исходя из практических задач, широкое признание
получила точка зрения, что троцкизм предан забвению и превратился в ото¬
рванную от жизни теорию, пригодную лишь для забавы интеллектуалов, и что
именно построение в Советском Союзе общества социалистической структуры
впервые гарантирует безопасность международного рабочего движения. Одновре¬
менно с этим возникло понимание необходимости защищать Россию от всякого
рода направленных против нее атак. Идея о возможности участия Красной Армии!
в пролетарских революциях в других странах является не более, чем больным
воображением людей, незнакомых с сущностью международного рабочего дви-
158

хения. Исходя же из сущности международного рабочего движения, высшая
миссия Советской коммунистической партии состоит не в посылке Красной
Армии за пределы своей страны, а в отражении уже просматриваемрй импери¬
алистической агрессии, в скорейшем создании социалистической экономики,
способной защитить Советский Союз, являющийся наиболее реальным капиталом
рабочих всего мира.
РЕЗЮМЕ ВЫШЕИЗЛОЖЕННОГО
Таким образом, Советская коммунистическая партия, ставшая значительно
превосходящей Коминтерн силой, в настоящее время выполняет функции фак¬
тического руководителя коммунистического рабочего движения, что отчетливо
проявляется в рабочих отношениях между руководителями Советского Союза и
Коминтерна. Прежде Коминтерн был весьма независимой организацией и лишь
изредка советовался с партией по отдельным вопросам. Однако со временем ему
все чаще требовались советы руководителей Советского Союза, и в настоящее
время такие консультации стали почти повседневным делом. Руководство Ко¬
минтерна сейчас уже никак не может пренебрежительно игнорировать, как это
было ранее, когда во главе Коминтерна стоял Зиновьев, Советскую коммуни¬
стическую партию при определении курса международного рабочего движения.
В результате того, что Коминтерн признал преимущественное положение Со¬
ветской коммунистической партии, между руководителями обеих сторон уста¬
новилось единство. Отражением этого является то обстоятельство, что внешняя
политика и лозунги в революционном движении все больше и больше стали
входить в орбиту внешней политики и лозунгов Советского Союза. Именно
такими были в действительности лозунги в отношении фашизма, империали¬
стической войны, а также внутренней реакции в Испании, Италии и Германии.
Я знаю многих из Коминтерна или подобных ему организаций, перешедших в
органы Советского правительства или возвратившихся на хозяйственную работу
в Советском Союзе. В последнее время много рабочих, которые, будучи эмиг¬
рантами из других стран, пошли на работу по строительству советской экономики.
В прошлом же такого рода лица в большинстве стремились идти не на управ¬
ленческую работу в Советском Союзе, а в Коминтерн или связанные с ним
правительственные органы. Не могу утверждать, что это так, но, как мне
представляется, среди небольшой части коммунистов проявилось одно новое и
ошибочное с политической точки зрения мнение. Эти люди, в результате впе¬
чатляющих успехов советского социализма, по-видимому, недооценивают Ко¬
минтерн и его деятельность и считают, что он на самом деле отстал от своего
времени. Однако появление такого ошибочного политического мнения с точки
зрения коммунизма фактически указывает прежде всего на важность того об¬
стоятельства, что строительство Советского Союза сильно продвинулось вперед,
а объективно также на то, что в международном рабочем движении руководство
Советской коммунистической партии занимает очень важные позиции.
В настоящее время Советская коммунистическая партия играет очень важную
роль. Разумеется, такое положение не может быть постоянным и неизменным.
И если одна или большее число коммунистических партий придут к власти и
приступят к строительству социализма, то может произойти смещение акцентов
в положении. Таким образом, нынешнее преимущественное господствующее по¬
ложение Советской коммунистической партии следует рассматривать как вре¬
менное явление. Однако в современной ситуации такое ее преимущественное
положение вряд ли будет оспорено в последующие десять лет. Во всяком случае
прогресс в Советской коммунистической партии и в строительстве социализма
в Советском Союзе оказали большое влияние на деятельность моей группы. И
при оценке нашей деятельности нельзя не принимать во внимание отмеченные
выше сдвиги в руководящих силах.
159

ПЕРЕМЕНЫ В МОЕМ ПОЛОЖЕНИИ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
Выше говорилось о смещении центра тяжести в революционном рабочем
движении от руководства Коминтерна к руководству Советской коммунистической,
партии. Это обстоятельство отчетливо проявилось и в моей деятельности. Из
структуры Коминтерна я перешел в Советскую коммунистическую партию, но
это всего лишь частица такой перемены. Однако из такой перемены отнюдь не
следует, что мы (а именно, я и члены моей группы) прекратили революционную
деятельность в интересах коммунизма. Мы просто переместили область нашей
коммунистической деятельности из сферы партийной работы в Коминтерне в
другую не менее важную сферу, а именно, в сферу деятельности, нацеленной
на процветание и прогресс Советского Союза. В понятие процветание Советского
Союза включался ряд проблем: потребности экономического и политического
строительства, внешней политики Советского Союза, а также его защита от
политической и военной агрессии извне. Откровенно говоря, вместе с переменой
направления моей деятельности я получил и новое задание — способствовать
развитию внешней политики Советского Союза и укреплять его оборону от
внешней агрессии. Такого рода деятельность представляется важным и общим
средством выражения коммунистической идеи. И в этом смысле она ничем не
отличается от деятельности Коминтерна в интересах отдельных коммунистических
партий.
ОБЪЯСНЕНИЕ ТЕРМИНА «МОСКОВСКИЕ ИНСТАНЦИИ»
Когда на первоначальном этапе допросов спрашивали об организации, которая
предоставляла мне полномочия и отдавала приказы, я преднамеренно употреблял
общее и неопределенное выражение «московские инстанции». Я обдуманно не
объяснял, указывает ли этот термин на какой-либо орган Коминтерна или на
другую какую-либо важную организацию в Москве. В тех обстоятельствах не¬
возможно было через переводчика объяснить полицейскому офицеру, как я
изложил это в предыдущих разделах, всю сложность дела, а именно, перемену
сферы моей деятельности и сдвиги в коммунистическом руководстве. Во время
подробного допроса, проведенного прокурором Ёсикава26, я кое-как с трудом
смог объяснить сложные подробности по поводу перемены моего высшего на¬
чальства в Москве. Я объяснил затем, что до 1929 г. называемой мной «московской
инстанцией» являлась организация Коминтерна. После 1929 г. в связи с изме¬
нением общей международной ситуации произошли кардинальные изменения и
в руководящей мной системе. Если бы в самом начале следствия, проводимого
полицейскими чинами, я попытался объяснить всю эту сложную ситуацию, это
несомненно затянуло бы допросы и привело к неразберихе.
О своих встречах с такими влиятельными деятелями Коминтерна, как Пят¬
ницкий, Мануильский и Куусинен, после моего перехода из Коминтерна в
другую московскую организацию я могу дать следующее объяснение. Эти люди
были моими давними коллегами и старыми друзьями. Они поручились за меня
и были моими учителями в области коммунистического движения. Они поручились
также за меня, когда меня назначали на работу по линии Центрального комитета
Советской коммунистической партии, и они же были поручителями при моем
вступлении в партию. Эти люди обладали большим международным опытом в
области революционного движения. Поэтому они давали мне советы по различным
вопросам и после того, как я покинул Коминтерн (после моего ухода из Коминтерна
Ёсикава, Мицусада (1907—?) — прокурор Токийской прокуратуры, вел следствие по «делу
Зорге» с 24 октября 1941 г. до 27 марта 1942 г. По его разрешению и в его присутствии были
написаны Зорге данные записки. Выступал с показаниями о разведгруппе Зорге в Комиссии Конгресса;
США по расследованию антиамериканской деятельности в 1951 г —Прим. ред.
160

я встречался только с этими лицами). Кроме того, они были не только известными
деятелями Коминтерна, но и членами Центрального комитета Советской ком¬
мунистической партии.
Моя разносторонняя разведывательная деятельность в Китае и Японии носила
своеобразный и совершенно новый характер, поэтому встречи с тремя этими
старыми друзьями имели для меня особый смысл. Это относится прежде всего
к моей деятельности в Японии. Ведь я был самым первым и единственным
человеком, которому удалось успешно выполнить там такую обширную миссию.
И как мне известно, впервые только мне удалось успешно справиться с такого
рода испытанием. Четвертое управление Красной Армии являлось единственным
органом, имевшим право отдавать мне приказания, именно отсюда поступали
ко мне указания и запросы. Мои встречи с работниками Коминтерна и другими
лицами носили совершенно неофициальный характер, и я получал от них только
дружеские советы, а не директивы или приказы.
КРАТКОЕ РЕЗЮМЕ
Как уже отмечалось выше, наша (моя и членов моей группы) деятельность
в Японии свидетельствует о смещении центра тяжести в коммунистическом
движении. Нашей работой мы непосредственным образом содействовали процве¬
танию будущего Советского Союза (здесь нет необходимости судить о том, в
какой мере мы способствовали этому). Косвенным образом мы способствовали
мировой революции. По крайней мере, мы в это верили. И в этом смысле мы
работали не только в интересах Советского Союза, но и в интересах мировой
коммунистической революции.
Глава III. ДАЛЬНИЙ ВОСТОК КАК АРЕНА
МОЕЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
ПОДРОБНОСТИ МОЕГО ОТЪЕЗДА НА ДАЛЬНИЙ ВОСТОК
С изменением характера моей работы, короче говоря, с переходом от дея¬
тельности в интересах Коминтерна к широкой разведдеятельности в настоящее
время в интересах Советской коммунистической партии и четвертого управления
Красной Армии произошли и другие перемены. Меня спросили, предпочитаю ли
я вернуться в Европу и использовать там накопленный опыт, работая с новыми
людьми, нуждающимися в моем опыте, или, если позволят обстоятельства,
поехать на Дальний Восток. И я в качестве арены моей деятельности выбрал
Дальний Восток. Московские инстанции остались очень довольны моим решением.
Почему я сделал отмеченный выше выбор? И почему этот выбор был одобрен?
Если сказать коротко, то суть в следующем. До 1920-х годов арена деятельности,
в которой были заинтересованы революционное рабочее движение и политика
Советского Союза, ограничивалась Европой и частично Америкой. На Дальний
Восток не обращалось большого внимания. Однако с началом революции в Китае
Коминтерн и Советский Союз стали обращать свои взоры к этому новому
региону. Тем не менее опытные и способные кадры в большей или меньшей
мере проявляли интерес к Европе и Америке. И только немногие политические
наблюдатели почувствовали, что революция в Китае и последовавшее затем
продвижение Японии в Маньчжурию являются важными мировыми событиями,
обладающими большой силой воздействия. Больше того, весьма мало было таких
людей, кто решился бы посвятить Дальнему Востоку все свои силы. Я решил
заняться этим делом по двум причинам. Во-первых, потому, что это отвечало
моему темпераменту. И, во-вторых, потому, что у меня появился большой
6 Новая и новейшая история, № 4—5
161

интерес к новой и очень сложной политической ситуации на Востоке. Вместе ।
небольшой группой других я исходил из следующих предположений:
— большие перемены в революционном рабочем движении и внешней политик)
Советского Союза неизбежно скажутся теперь на новой арене действий — Дальне*
Востоке;
— проблема обеспечения собственной безопасности, стоящая перед Советски*
Союзом в связи с возможностью внешних осложнений и нападений извне, должн;
быть изучена и пересмотрена в соответствии с новой ролью, которую играе'
Дальний Восток;
— и, наконец, ситуация на Дальнем Востоке непременно и существенны*
образом скажется на великих державах в Европе и в Америке и может привесп
к коренным изменениям существующего баланса сил. Справедливость таки:
предположений отчетливо подтвердилась ходом событий нескольких последующи:
месяцев. Это, разумеется, в то время было только моим личным мнением, скоро
предположением, однако я считал, что это — достаточное основание для пере
мещения сферы моей собственной деятельности в Восточную Азию. Таким образом
я осуществил одновременно две перемены. Во-первых, свою деятельность ]
Коминтерне заменил на деятельность в интересах Советского Союза. Это явилос
весьма важным событием для меня лично (вместе с тем это свидетельств)
важного сдвига в коммунистическом движении). И, во-вторых, произошли больше
перемены в арене моей деятельности: из Европы она переместилась на Дальни]
Восток. Получив предписание, я в январе или феврале 1929 г. выехал в Китай
Там я приступил к новой и разнообразной разведдеятельности.
Глава IV. ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ МОЕЙ РАЗВЕДГРУППЫ В КИТАЕ
С ЯНВАРЯ 1930 г. ПО ДЕКАБРЬ 1932 г.
Организация китайской группы.
Я прибыл в Китай вместе с двумя соратниками — иностранцами, получившим]
приказ о переводе от четвертого управления Красной Армии. Из находившихся
в Китае лиц я рассчитывал только на Агнес Смедли27, о которой слышал еще
когда находился в Европе. Я попросил ее помощи в организации моей rpynnt
в Шанхае и особенно в подборе сотрудников-китайцев. Стал насколько возможна
чаще встречаться с ее знакомыми из числа китайцев. Прилагал большие усилия
чтобы подружиться с этой компанией, согласной вместе работать и сотрудничав
с иностранцем в интересах левого движения. Я приметил одного очень знающей
человека, которого взял на работу в качестве переводчика. Постепенно так ।
ним подружился, что стало возможным вести откровенные разговоры. Посл<
двух-трех месяцев общения, в общих чертах рассказал о своих целях и предложи,
работать вместе. Попросил его познакомить меня со своими знакомыми и друзьями
если среди них есть подходящие для нашей работы люди. Я называл этой
китайца Ван, а затем и его жена стала вторым членом нашей группы. Когда я
три месяца находился в Кантоне, Ван назвал мне имена своих местных знакомых
Из них я выделил одну женщину, которая родилась в Кантоне и отличщ
подходила для моей работы. Она была в хороших отношениях со Смедли
постепенно и с ней сблизился и смог успешно включить ее в число свои^
сотрудников. Ее муж, болевший тяжелой формой туберкулеза, впоследстви^
тоже присоединился к нашей группе. Из мужчин, с которыми я познакомился
через эту женщину, один по имени Тян тоже стал моим помощником в Кантоне!
21 Смедли Агнес (1894—1950)—американка левых убеждений, одна из известных авторов
писавших о Китайской революции. Одзаки перевел на японский язык ее книгу «Дочь земли*
изданную в Токио в 1934 г. Похоронена на кладбище революционеров в Пекине.— Прим. ped. j
162

Женщина из Кантона обеспечивала связь между нами. Вернувшись в Шанхай,
я значительно расширил круг моих сотрудников, отбирая подходящих людей
среди знакомых Вана и женщины из Кантона, ее звали Тюи. Таким образом и
сформировался китайский состав моей группы в Китае. В этой группе все
симпатизировали народно-революционному движению, были и такие, кто . имел
контакты с КПК, но не было ни одного члена этой партии. Следуя указаниям
Центра, я уклонялся от установления прямых связей с КПК.
Что касается привлечения в мою разведгруппу сотрудников-иностранцев, то
я использовал аналогичные методы. Подыскав прежде всего человека среди
друзей Смедли, я просил ее познакомить меня с ним, постепенно сближался и
ждал срока, когда можно было вести прямые переговоры. Таким образом вербовал
сотрудников из числа иностранцев и довел их до трех человек. Эти трое не
были в полном смысле членами группы, они скорее были помощниками и нашими
сторонниками. Самым первым обретенным мною другом в Шанхае был Одзаки.
Затем через него установил связи и с другими японцами. Сейчас не могу сказать
точно, но думаю, что впервые встретился с Одзаки по рекомендации Смедли,
но я уверен, что до этого неоднократно просил ее познакомить меня с подходящими
японцами. Смедли беседовала со знакомыми китайцами по моей просьбе, и
действительно мои пожелания доходили до соответствующих китайцев и японцев
в Шанхае. Таким образом я, видимо, и встретился с Одзаки и думаю, что
познакомила нас Смедли. Затем вместе со Смедли часто встречался с Одзаки в
ее доме. Как уже говорил, мои воспоминания об этом довольно давнем деле не
вполне надежны, но думаю, что первая встреча с Одзаки произошла именно
так. Сейчас не помню точно встретились мы впервые с Одзаки в ресторане или
в доме Смедли. Более того, я совершенно не помню, предлагал ли мне Кито28
встретиться с Одзаки. Не могу я вспомнить также, при каких обстоятельствах
подружился с Кито. Благодаря встрече с Одзаки стало возможным реализовать
мои стремления познакомиться с нужными мне японцами.
КИТАЙЦЫ, КОТОРЫХ Я ИСПОЛЬЗОВАЛ
ДЛЯ ПОЛУЧЕНИЯ ИНФОРМАЦИИ
Попробую рассказать только об очень небольшом числе китайцев, находив¬
шихся со мной в непосредственных контактах. В Шанхае я был прямо связан
только с Ваном, и лишь в исключительных случаях имел дело с другими членами
группы. Ван из самых различных источников добывал информацию и материалы,
которые мы вместе анализировали. В случаях же, когда возникала необходимость
получить особо достоверные пояснения и сообщения, мы вдвоем с Ваном непос¬
редственно встречались и беседовали с человеком, передавшим информацию и
материалы. Все указания и поручения по сбору информации шли через Вана,
и, кроме исключительных случаев, я непосредственно не встречался для разъ¬
яснения своих указаний с отдельными агентами. Однако, если агент приезжал
в Шанхай из других мест, то я сам встречался с ним в присутствии Вана. С
течением времени определилось, к каким проблемам каждый агент имеет особые
склонности и способности, в связи с чем работа в Шанхае была, в основном,
распределена так, чтобы использовать сильные стороны каждого человека. Агенты
в Пекине, Ханькоу и Кантоне занимались самыми различными проблемами без
такого распределения функций. Мы встречались поздно вечером и, если позволяла
погода, использовали людные улицы. Встречались и в частных домах: в доме
Вана, в домах иностранцев, куда я мог запросто заходить. Места встреч меняли,
так как легко бросается в глаза, если встречи проходят в одном месте. По
возможности мы избегали использовать для встреч мой дом. Работая в такой
2&Кито, Гинъити (годы жизни неизвестны) — японец американского происхождения, член Ком¬
мунистической партии США, дружил в Шанхае с Одзаки.— Прим, перев.
6*
163

манере, зачастую перед тем, как начать ту или иную операцию, я вынужден
был заранее договариваться и встречаться с Ваном. Однако это не было невоз¬
можным, поскольку в то время в Шанхае не было особого риска в подобных
делах.
МЕТОДЫ ДОБЫВАНИЯ ИНФОРМАЦИИ
ЯПОНЦАМИ — ЧЛЕНАМИ ГРУППЫ
И СПОСОБЫ СВЯЗИ С НИМИ
Для встреч с японцами — членами группы я использовал рестораны, кафе,
а также дом Смедли. Ходить по шанхайским улицам во время первого Шанхайского
инцидента29 японцам было опасно, поэтому я ожидал их на мосту Гарден Бридж
на границе японской Концессии и обеспечивал их безопасность, забирая в машину
или лично сопровождая до места встречи. Чтобы избежать внимания со стороны
японской полиции, я почти не появлялся в японской Концессии. Как самое
большое исключение, я один или два раза встречался с Одзаки в кафе в Хункоу30.
Однако, что бы ни говорилось, самым удобным местом встреч был дом Смедли,
поэтому я часто и направлялся туда и с Одзаки, и с Каваи. Поскольку встречи
зачастую проходили поздно ночью, я часто использовал машину, чтобы их
привезти и отвезти. Кроме того, стремясь не встречаться слишком часто, я
старался проводить встречи с интервалом самое малое в две недели. После того,
как вместо Одзаки стал работать другой японец, перенеся места встреч на
оживленные улицы иностранного сеттльмента, мы встречались, главным образом,
в кафе на Нанкин-роуд или в ресторанах при крупных гостиницах. Поскольку
китайцы враждебно относились к японцам, мы избегали заходить в китайские
рестораны. Заранее определенные даты встреч строго соблюдались и потому
обходились без использования телефона и почты. Я строго придерживался этого
курса, даже если неожиданно возникало важное дело или я попадал в затруд¬
нительное положение, что было не раз. Когда я встречался с японцами, то
всегда приходил один без сопровождающих иностранцев. Только один раз я
познакомил одного японца с Паулем, так как необходимо было принять меры
по обеспечению связи из-за моего отъезда из Шанхая. При встречах мы редко
обменивались информацией в письменной форме, передавая ее только устно.
Исключение составляли отчеты Каваи.
ВСТРЕЧИ С ЧЛЕНАМИ ГРУППЫ — ИНОСТРАНЦАМИ
Когда я встречался с членами группы — иностранцами, то большей частью
приходил к ним домой, но часто использовался и мой дом. Встречи организо¬
вывались очень часто, договаривались о них обычно по телефону. Впоследствии
для встреч стали использовать и дома знакомых членов группы. Иногда ужинали
в ресторане или встречались в барах и танцевальных залах. Все предпочитали
встречаться во французском сеттльменте, в японскую Концессию ходили редко.
Собранные материалы и подготовленные отчеты мы хранили дома. После отправки
доклада в Москву, материалы я уничтожал или возвращал, но тем не менее у
нас в руках всегда имелось много документов. В отличие от Японии, в Шанхае
в то время для людей, занимавшихся работой, вроде нашей, было сравнительно
безопасно. Наиболее ценные материалы мы просили сохранить своих друзей, но
они не знали, какого рода были эти материалы. Мы только объясняли, что это
секретные документы, и просили их сохранить.
29Попытка японских войск в январе — марте 1932 г. захватить г. Шанхай.— Прим. ред.
30Район Шанхая.— Прим, перев.
164

ДОБЫВАНИЕ ИНФОРМАЦИИ МНОЮ ЛИЧНО
Я не мог быть удовлетворен информацией, представляемой членами группы,
поэтому и сам лично насколько было можно собирал различные данные и
материалы. Хотя в Шанхае и не было посольства, я сразу же вошел в местную
немецкую колонию и ко мне стала поступать всевозможная информация. Центром
этой колонии было немецкое генконсульство. Меня там все знали и часто
приглашали. Тесно общался с немецкими торговцами, военными инструкторами,
студентами, но самой важной для меня была группа немецких военных советников,
прикомандированных к Нанкинскому правительству. Из этой группы выборочно
общался с теми, кто был осведомлен не только о военных, но и о политических
проблемах в Нанкине. Одним из них был старший советник, впоследствии
ставший генконсулом, полковник фон Крибель. Военные советники часто при¬
глашали меня в Нанкин или приезжали ко мне в Шанхай. Кроме того, я ездил
вместе с ними в Тяньцзинь и Ханчжоу. От них же получал различную информацию
о внутренних делах Нанкинского правительства, планах военщины, экономике
и политических мероприятиях. Кроме того, во время Шанхайского инцидента в
1932 г. они же дали мне достоверные сведения о планах боевых действий
японской армии и фактической численности войск. Сблизившись с немецкими
летчиками из Евроазиатской авиакомпании, я мог узнавать о положении в
глубинных районах Китая. Кроме того, несколько раз сам летал туда и всесторонне
изучал обстановку в Китае. Таким образом, постоянно расширяя свои знания
и читая литературу о Китае, я в результате стал знатоком Китая и мог, готовя
сообщения, оперативно давать заключения по самым разным проблемам.
ЛЮДИ, СОСТОЯЩИЕ В МОЕЙ КИТАЙСКОЙ ГРУППЕ.
ИНОСТРАНЦЫ
Алекс. Алекс прибыл в Китай вместе со мной по указанию четвертого
управления Красной Армии. Его задача состояла в обеспечении связи с этим
управлением в техническом и организационном отношении и, кроме того, освещать
военные проблемы. Однако примерно через полгода после приезда в Шанхай
из-за пристального внимания полиции иностранного сеттльмента вместе с семьей
он вынужден был вернуться в Европу. И хотя я был командирован в качестве
его помощника по политическим вопросам, мы на взаимных началах работали
самостоятельно. Поскольку он был старше меня по возрасту и имел прямую
связь с Москвой, его нужно считать старшим и по службе. Через некоторое
время после его отъезда из Шанхая я принял на себя технические, организа¬
ционные и военные вопросы и стал руководителем группы по всем направлениям.
Себер Вейнгартен. Вейнгартен занимался радиообслуживанием моей группы,
он оставался в Шанхае и после моего возвращения в Москву. Будучи выпускником
Московской радиошколы, он стал работать вместе со мной по указанию Центра.
Агнес Смедли. Американка по национальности, она была корреспондентом
немецкой газеты «Франкфуртер Цайтунг». Я использовал ее как непосредственного
члена группы, и ее стиль работы не вызывал возражений. После того, как я
вернулся в Москву, она осталась в Шанхае.
Джон. Прибыв в Шанхай по заданию четвертого управления Красной Армии
в 1931 г., он работал под моим руководством. Через некоторое время в качестве
моего заместителя ему были поручены функции по связи, а также важные
задачи по шифрованию и фотографированию. Он был поляком по национальности
и до этого — членом Коммунистической партии Польши.
Пауль. Он был назначен четвертым управлением Красной Армии моим пре¬
емником. В период моего пребывания в Шанхае он, будучи военным специалистом,
занимался военными проблемами. После моего отъезда стал руководителем группы.
Миша или Мишин. Он был русским белоэмигрантом и привлечен к работе
165

моим предшественником (шефом Клаузена, о котором я расскажу позже) в!
качестве радиотехника. Он работал со мной в Шанхае и Кантоне. <
i
ИНОСТРАНЦЫ — ПОМОЩНИКИ j
Гамбург. Это — немецкая женщина. Она предоставляла нам свою квартиру^
а кроме того, была связной и хранила материалы. |
Джекоб. Молодой американец, репортер одной из газет. Он в основном
собирал политическую информацию среди иностранцев. .
Молодой сотрудник американского консульства. Он предоставлял экономий
ческую и политическую информацию, но вот имени его сейчас уже не помню.
Клаузен. Он прибыл в Шанхай раньше меня и работал радистом у своего
шефа, известного как Джимм, принадлежал к четвертому управлению РККА в
Москве. В Шанхае я впервые встретился с ним как с радиотехником. Значительное
время он работал под моим руководством в Кантоне, но не был в числе основных
членов группы. Затем он был переведен в Маньчжурскую группу. Поскольку я
знал его возможности, в 1935 г. у Москвы попросил прислать его для работы
в Японии.
КИТАЙЦЫ — ЧЛЕНЫ ГРУППЫ В КИТАЕ
Ван. О Ване я уже рассказывал. Его настоящего имени я не знаю. Тем н€
менее он был важным членом моей группы.
Жена Вана. В Шанхае она действительно активно работала на нас. Затем
я поручил ей самостоятельную работу в Нанкине, она устроилась в министерство
иностранных дел Нанкинского правительства, откуда добывала материалы эко¬
номического и военного характера.
Тюи. Она вступила в мою группу в Кантоне. Затем и ее муж стал работать
на меня, занимался проблемами Южного Китая и, кроме того, осуществлял
связь между Кантоном и Шанхаем.
Чан. Он — кантонец и все время находился в Кантоне, но регулярно присылал
информацию о военном и экономическом положении в Южном Китае.
Пай. Это знакомый Вана. Помогая Вану, был связным в Шанхае.
Ли. Он присоединился к нам через Вана и Пая. Затем я послал его в Нанкин,
и он стал связным между Нанкином и Шанхаем.
Шин. Он постоянно находился в Нанкине и оттуда присылал сведения с
политической обстановке. Потом я нашел хорошего связника в Ханькоу, нс
наши отношения ни с тем, ни с другим не сложились. Его ввел к нам Ван.
Все эти лица, конечно, основные члены группы, но у них было многс
знакомых, которые также предоставляли нам информацию. Однако их имена я
уже не могу вспомнить.
ЯПОНЦЫ — ЧЛЕНЫ ГРУППЫ
Одзаки. Одзаки был моим самым главным соратником. Впервые я познакомился
с ним через Смедли в Шанхае. Отношения между нами и с деловой, и (
человеческой точек зрения были совершенно безупречными. Его информация
была чрезвычайно надежной и наилучшей из той, которую я получал из японских
кругов. С ним у меня быстро завязались дружеские отношения. Поэтому, как
только я прибыл в Японию, прежде всего принял меры к тому, чтобы установить
связь с ним. Он покинул Шанхай в 1932 г., и это была серьезная потеря для
нашей группы. Он явно имел тесные связи с Китайской коммунистической
партией, но я в то время почти не знал об этом, нет, фактически ничего ш
знал.
Каваи. Его привел ко мне и познакомил Одзаки. В это время Каваи был
166

действительно активным и к тому же очень хотел работать. Он раза два ездил
в Маньчжурию и добывал информацию для меня. Он всегда имел выходы к
информации о положении в Северном Китае. Поскольку он не говорил на
иностранных языках, то после отъезда Одзаки я стал испытывать трудности в
контактах с ним. Помню, что в Шанхае он пригласил меня к своему знакомому
Кавамура, но больше с Кавамура я не встречался и личных отношений между
нами не возникло. Я никогда не встречался в Пекине ни с Каваи, ни со Смедли.
Мидзуно. С ним меня познакомил Одзаки. Однако я встречался с ним всего
несколько раз. От него у меня осталось впечатление, что он скорее ученый,
чем политический шпион. В Японии я один раз встречался с ним в ресторане.
Ямаками31. Когда Одзаки уезжал из Шанхая, он познакомил меня с ним в
качестве своего преемника, но после одной или двух встреч наши отношения
прекратились. Однако, почему мы так быстро расстались, сейчас не могу вспом¬
нить. Он познакомил меня с Фунакоси.
Фунакоси32. Я часто встречался с ним. Наши отношения продолжались до
самого моего отъезда из Китая. Перед этим я познакомил его с моим преемником
Паулем, и он затем работал с ним. Мои отношения с Фунакоси с самого начала
не были такими тесными, как с Одзаки. Кроме того, он не давал столько
информации, как Одзаки.
Пояснения относительно Кито. Он не был членом моей группы и не работал
со мной — это я твердо заявляю. Я несколько раз слышал о нем от Смедли и
Одзаки, но между нами совершенно не было личных отношений. Хотя я помню
о других членах группы, о нем совершенно не помню. По моим предположениям,
Смедли имела с Кито прямые или косвенные контакты, и не от нее ли, думается,
он узнал о моем желании заполучить японца, которому можно было бы доверять.
Если бы Фунакоси был членом моей группы, то мне не было бы нужды просить
Смедли познакомить меня с Одзаки. Как я уже писал выше, я познакомился с
Одзаки через Смедли и уверяю, что не было никого другого, кто мог бы меня
с ним познакомить. И не только это. Если бы Кито был членом моей группы,
я бы наверное не стремился познакомиться с Одзаки. Дело в том, что я хотел
иметь только одного способного и знающего сотрудника из японцев и никак не
собирался создавать большую группу в пять или шесть человек. Кроме того,
мне было запрещено Москвой брать в партнеры известных людей, вроде Кито.
Если бы я знал, что Одзаки имеет тесные связи с Коммунистической партией
Китая, несомненно, я колебался бы, поддерживать ли с ним столь тесные
взаимоотношения. И, может быть, оставил бы мысль о дальнейшем использовании
Одзаки.
ОТНОШЕНИЯ С КПК
Из Москвы мне было дано указание не иметь прямых контактов с КПК,
кроме того, мне и не ставилось задач, которые требовали бы этих контактов.
Я собирал информацию о КПК и направлял ее в Москву, но эта информация
поступала только время от времени и совершенно открытыми способами. Иногда
такого рода информацию добывали Смедли и примыкавшие к нашей группе
китайцы. С тех пор, как прекратились мои отношения с Коминтерном и я стал
работать на Советскую коммунистическую партию и четвертое управление РККА,
мне было запрещено поддерживать связи с другими компартиями — я это здесь
31 Ямаками, Масаеси (годы жизни неизвестны) — японский журналист, друг Одзаки, в Шанхае
был корреспондентом агентства «Рэнго цусин».— Прим, перев.
32Фунакоси, Хисао (годы жизни неизвестны) — японский журналист, друг Одзаки, в Шанхае
был корреспондентом газет «Шанхай Дейли Ньюс», «Майнити симбун», затем «Иомиури симбу н».
По «делу Зорге» был арестован в Пекине 4 января 1942 г. и осужден к 10 годам тюремного
заключения. Умер в тюрьме в феврале 1945 г.— Прим, перев.
167

снова утверждаю. Москва непрерывно обращала внимание на недопустимость
контактов с другими компартиями, особенно в моей ситуации. Для сбора ин¬
формации о КПК имелась специальная группа Коминтерна, а кроме того, о
Китайской Красной Армии иногда информировала еще одна группа. В мою
компетенцию не входили доклады по подобным проблемам, и у нашей группы
не было полномочий участвовать в функциях КПК. Исходя из моего опыта в
Скандинавских странах и Англии, я считал, что разведработа должна быть
отделена от партии в каждой стране, и это мнение я сообщил московским
инстанциям. Я покинул Коминтерн, чтобы профессионально заниматься развед-
работой. И не было никаких причин именно в Шанхае игнорировать указания
Москвы или мой собственный опыт. После того, как я стал работать в Японии,
я еще более строго, чем в Китае, придерживался этой точки зрения. Более того,
я получил указание из Москвы не устанавливать связей с Японской коммуни¬
стической партией.
МОИ ОБЯЗАННОСТИ В КИТАЕ
Мои обязанности в Китае можно разделить на две группы. Первая — задачи,
поставленные мне перед отъездом из Москвы; вторая — новые задачи, которые
появились в связи с изменением обстановки на Дальнем Востоке, то, что я сам
выдвигал и изучал.
Мои обязанности, определенные в Москве, состояли в следующем:
1) анализ деятельности постепенно усиливавшегося Нанкинского правитель¬
ства33 в социально-политической области;
2) изучение военной мощи Нанкинского правительства;
3) анализ деятельности различных группировок в Китае в социально-политической
области, а также их военной мощи;
4) изучение внутренней и социальной политики Нанкинского правительства;
5) изучение внешней политики Нанкинского правительства в отношении всех
стран, особенно Японии и СССР;
6) изучение политики Америки, Англии и Японии в отношении Нанкинского
правительства и других групп и течений в Китае;
7) изучение вооруженных сил других стран в Китае;
8) изучение проблем экстерриториальности и сеттльментов;
9) изучение проблем развития сельского хозяйства и промышленности Китая,
положения рабочих и крестьян.
Все это — мои обязанности, определенные Москвой. Вместе с тем я сам, по
молчаливому согласию московских инстанций, выдвинул следующие проблемы
и следил за изменениями обстановки на Дальнем Востоке:
1) наблюдение за новой экономической активностью Германии (особенно в
связи со все большим разрастанием группы немецких военных советников);
2) наблюдение за усилением позиций США в Китае (особенно в связи с
новыми американскими капиталовложениями в Шанхае);
3) новая японская политика в Маньчжурии и ее влияние на Советский Союз;
4) пристальное наблюдение за намерениями Японии в ходе Шанхайского
инцидента и дислокацией японских войск;
5) наблюдение за ухудшением отношений между Нанкинским правительством
и Японией.
Новая политика Японии по отношению к Китаю глубоко заинтересовала
меня, и я стал интересоваться японскими проблемами в целом. Находясь в
Китае, я не мог глубоко изучить корни этих проблем, но тем не менее их
33Гоминьдановское правительство Чан Кайши, находившееся после контрреволюционного пере¬
ворота в апреле 1927 г. в Нанкине.— Прим. ред.
168

проработка в Китае очень пригодилась потом во время работы в Японии. Центр
в Москве одобрил данную сферу научных интересов и выразил удовлетворение
по этому поводу.
ПОЯСНЕНИЯ ПО ПОВОДУ МОИХ ОБЯЗАННОСТЕЙ В КИТАЕ
Попробую дать пояснения относительно двух видов моей разведработы в
Китае. Первый — предписанный Москвой, второй — проблемы для изучения,
выбранные мной.
а) Обязанности, порученные Москвой.
Анализ деятельности Нанкинского правительства в социально-политической
области. Имелось много проблем, о которых нам хотелось достоверно знать в
ходе разведработы, в том числе — какие классы твердо поддерживают Нанкинское
правительство, какова действительная природа изменений социальной базы пра¬
вительства. В то время отношение народных масс — рабочих и крестьян — к
Нанкинскому правительству было пассивным или отрицательным. В противопо¬
ложность этому Шанхайские банкиры, финансовые круги Чжэцзяна, крупные
землевладельцы, гангстеры, торговцы наркотиками и другие представители круп¬
ного бизнеса симпатизировали правительству. Мнение интеллигенции было раз¬
личным, были и такие ее представители, которые становились чиновниками
расширяющейся правительственной бюрократической системы. Я должен был,
изучив все эти проблемы, информировать Москву. Сам собирал надежную ин¬
формацию, беседуя, главным образом, с членами моей группы, поддерживая
отношения с самыми различными людьми или действуя другими способами. В
конце 1930 г. и примерно в июне — июле 1932 г. я направил в Москву подробные
доклады и несколько раз дополнительные краткие сообщения.
б) Военные силы Нанкинского правительства.
При выполнении этой задачи необходимо было собирать различную инфор¬
мацию о дивизиях, поддерживающих правительство, и мерах по реорганизации
армии, проводимых немецкими военными советниками. Кроме того, мы должны
были постоянно следить за перемещениями командного состава, изменениями в
системе укреплений, вооружении войск, методах боевой подготовки. Постепенно
мы собрали всю информацию об армии Чан Кайши, оснащенной самым совре¬
менным оружием; о вооруженных силах, стоящих на стороне Нанкинского пра¬
вительства; о войсках с сомнительной ориентацией. Кроме того, мы могли в
целом точно установить состояние современного вооружения и ход реорганизации
основных частей. Однако ситуация все время менялась, поэтому иногда было
почти невозможно точно охватить обстановку. Я получал данную информацию
главным образом от китайских членов группы, но должен был и сам собирать
важные сведения и через немецких военных советников, и через импортеров
оружия.
в) Анализ социально-политической деятельности группировок, находящихся
в оппозиции Нанкинскому правительству.
Важнейшими объектами моего изучения были Кантонская, Гуансийская армии,
группировка Фын Юйсяна34 и другие, с первыми двумя я смог досконально
разобраться. И в этом случае основное внимание я уделял тем социальным
корням, которые составляли базу этих группировок. Хотя и иностранные банки
имели с ними отношения, но важнейшую роль скрытно играли китайцы —
Кантонские банкиры и богачи из Гуаней. Из материалов, полученных группой
по этой проблеме, большую часть собрал я лично. И после моего отъезда из
34Кантонская и Гуансийская группировки китайских милитаристов господствовали в Юго-Западном
Китае во время второй гражданской войны 1927—1936 гг. Генерал Фын Юйсян, возглавлявший группу
войск в Северном Китае, с 1931 г. активно выступал против японской агрессии.— Прим. ред.
169

Южного Китая мои сотрудники довольно регулярно посылали мне дополнительные
донесения.
г) Внутренняя и социальная политика Нанкинского правительства.
Для того чтобы разобраться с этой проблемой, необходимо было изучить
различные законы, принимавшиеся Нанкинским правительством официально в
интересах рабочих и крестьян, как с теоретической точки зрения, так и с
позиций их практического применения. Однако правительство не очень-то было
заинтересовано в таком подходе, поэтому мне и докладывать почти нечего было.
Мои китайские сотрудники собирали информацию, но что я сообщал, конкретно
вспомнить не могу.
д) Внешняя политика Нанкинского правительства.
Мне было предписано постоянно собирать информацию по внешней политике
Нанкинского правительства. Наибольший интерес для меня представляла позиция
Нанкинского правительства в отношении СССР, Японии, Англии и Америки.
Совершенно ясно, что политика правительства была зависимой от Англии и
Америки, но с практической точки зрения, эта политика достигала цели. На¬
нкинское правительство считало, что, проводя политику зависимости от Англии
и Америки, оно сможет усилить свои позиции по отношению к СССР, а позднее
и Японии. Я получал материалы по этой проблеме от китайцев — членов группы,
а также от сотрудников немецкого и американского консульств. Во время Шан¬
хайского инцидента 1932 г. я с большим интересом воочию наблюдал эту
политику зависимости от Англии и Америки. Англия и Америка горячо поддер¬
живали антияпонскую позицию Нанкинского правительства.
е) Китайская политика Англии и Америки.
Я уже касался этой проблемы выше. Кроме того, моей задачей было следить
за англо-американскими и японскими действиями в отношении античанкайши-
стских группировок. Англия рассматривала Гонконг как плацдарм для сближения
с Кантонской и Гуансийской группировками, а Япония, используя всевозможные
средства, стремилась привлечь на свою сторону влиятельные силы в Северном
Китае, но пока еще не продвигалась в других направлениях.
ж) Иностранная военная сила в Китае.
Мы должны были уделять самое пристальное внимание состоянию иностранных
экспедиционных войск и флота, и особенно их передвижениям. Как только
разразился Шанхайский инцидент, все страны сразу же резко увеличили здесь
свои вооруженные силы, и моя работа в этом направлении стала чрезвычайно
важной. В связи с этим я обязан был более детально, чем прежде, следить за
дислокацией войск всех стран. Материалы большей частью я получал от немецких
военных инструкторов.
з) Проблема экстерриториальности в Китае.
В то время эта проблема играла чрезвычайно важную роль во внешней
политике. Для Нанкинского правительства это была внутриполитическая про¬
блема, ставящая под угрозу престиж страны, почему по данной проблеме часто
и проводились конференции представителей различных держав. Когда в Китай
была направлена так называемая миссия во главе с судьей Фессенденом35 с тем,
чтобы выработать компромиссные предложения об иностранных концессиях в
Шанхае, проблема стала взрывоопасной. Миссия имела с собой некий конкретный
план, но из американских и немецких источников я узнал его содержание
значительно раньше. Америка очень доброжелательно относилась к Нанкинскому
правительству, поэтому прилагала усилия для решения проблем экстерритори¬
альности. Англия, как водится, чаще всего следовала за Америкой. Что касается
Советского Союза, то интерес представляло лишь только то влияние, которое
35Международная миссия, в ЗО-е годы занимавшаяся проблемами экстерриториальности ино¬
странцев в Шанхае.— Прим. ред.
170

оказывала эта проблема на взаимоотношения стран, получивших право экстер¬
риториальности, с Нанкинским правительством.
и) Развитие сельского хозяйства и промышленности в Китае.
Нанкинское правительство осуществляло много планов преодоления сельско¬
хозяйственного кризиса, и моя задача заключалась в информировании об их
результатах. Сельскохозяйственная политика правительства учитывала, главным
образом, интересы зажиточных крестьян и крупных землевладельцев, но ни
один из планов успеха не имел.
Я также сообщал о состоянии и развитии промышленности, особенно о планах
создания военной промышленности. По моим сведениям, в Китае успешно раз¬
вивалась текстильная промышленность, были построены два или три военных
арсенала, реконструированы старые. Получив чертежи, статистические отчеты
и другие достоверные документы об арсеналах в Нанкине и Ханькоу, смог
обоснованно оценить их производственные мощности. Различные материалы получал
и от китайских членов моей группы и от немцев. Я должен был также добывать
сведения о китайских авиатрассах, методах подготовки летчиков и т. п. По этим
вопросам получал важную информацию, общаясь с немецкими летчиками. Сель¬
ское хозяйство Китая изучал по собственной инициативе и впоследствии дли¬
тельное время занимался его исследованием. К проблемам сельского хозяйства
я имел особый интерес, поэтому смог собрать много полезных материалов.
ПРОБЛЕМЫ ИЗУЧЕНИЯ, ВЫБРАННЫЕ МНОЮ ЛИЧНО
Постараюсь также объяснить по порядку наиболее важные области работы,
которые сам взял на себя в связи с новыми обстоятельствами, возникшими после
того, как я приступил к выполнению своих задач в Китае.
а) Экономическая деятельность Германии и группа немецких военных совет¬
ников постепенно набрали силу.
Приступив к выполнению своих задач в Китае, я был изумлен чрезвычайно
активной деятельностью немцев. Поэтому решил поднять эту проблему и детально
с ней разобраться. Московские инстанции одобрили мои расследования эконо¬
мической деятельности Германии и рекомендовали сблизиться с немецкими
военными советниками. В то время немцы не имели большого политического
веса в Китае, но они старались увеличить его путем использования мощной
экономической базы своей страны и своего влияния на военную политику На¬
нкинского правительства. В то время Германия почти не обращала внимания
на Японию. Большинство немецких дипломатов считало, что, проводя реши¬
тельную политику по отношению к Китаю, Германия сможет, естественно,
сохранить свои позиции на Дальнем Востоке. Такое мнение было преобладающим
и в начальный период японо-китайского конфликта. Прояпонская политика,
провозглашенная некоторыми нацистскими руководителями, получила крайне
незначительное число сторонников. Даже сегодня многие немцы предпочитают
Китай Японии. Немецкие деловые круги возлагают большие надежды на будущее
Китая, чем Японии. Другими словами, Германия не только традиционно занимала
по отношению к Китаю позицию солидарности, но и рассчитывала на Китай в
удовлетворении своих экономических потребностей. Поэтому многие немцы не
оставляли надежды на китайско-германское сотрудничество. Германская эконо¬
мическая и военная деятельность в Китае в то время и замышлялась для создания
исходного пункта к заключению пакта о таком сотрудничестве. Нельзя сказать,
что эти устремления Германии потерпели крах из-за нынешней японской политики
в отношении Китая, но ясно, что их реализация пока невозможна. Кроме того,
цель германской деятельности заключалась в том, чтобы контролировать орга¬
низацию китайской армии. Конкретно Германия, осуществляя поставки военного
имущества сухопутным войскам Китая и создав под конец сеть военных мас¬
терских, стремилась внедриться в государственные предприятия. Одновременно
Германия намеревалась превратить Китай в испытательный полигон немецкой
171

авиационной промышленности. ТакоЬы были общие цели находившихся в Китае
немецких военных советников, предпринимателей, дипломатов. Нечего и говорить,
что такая политика Германии в отношении Китая стала предметом серьезного
беспокойства для СССР как с экономической, так и с политической точки
зрения. Советский Союз досконально знал Чан Кайши, поэтому не считал
возможными совместные действия Китая и Германии против Монголии и Тур¬
кестана, но тем не менее было необходимо внимательно следить за отношениями
этих двух стран. Считаю, что добился больших успехов, выполняя самостоятельно
взятую на себя задачу наблюдения и сбора информации по данной проблеме.
Я всегда мог получать достоверную информацию от немцев. Говорю так потому,
что я общался со многими немцами и поддерживал дружеские отношения с
наиболее влиятельными военными советниками.
б) Новая деятельность Америки в Китае.
Американская деятельность в Китае заключалась, главным образом, в инве¬
стициях в Шанхае и капиталовложениях в радиосвязь и авиационные предприятия.
Организационно она направлялась американскими бизнесменами и торговым
атташе Шанхайского консульства. Кроме того, Америка проявляла активность
и в области дипломатии в связи с проблемами экстерриториальности и перемирия
в Шанхае. По всей видимости, Америка стремилась заменить Англию в качестве
доминирующей силы на Дальнем Востоке. Тогда уже проявились такие признаки,
и деятельность Англии на Дальнем Востоке начала быстро сокращаться. Советский
Союз же полагал, что нужно во что бы ни стало установить дипломатические
отношения с Америкой. Информацию по этой сложной проблеме я получал
главным образом от Смедли и молодых сотрудников американского консульства,
информация от Смедли поступала редко и нерегулярно.
в) Новая политика Японии в отношении Маньчжурии.
Положение Японии на Дальнем Востоке изменилось после Маньчжурского
инцидента36, вспыхнувшего осенью 1931 г. Захватив контроль над Маньчжурией,
Япония стала стремиться играть все более активную роль в Восточной Азии.
Были все основания предвидеть, что, как только Япония покорит Маньчжурию,
она будет стремиться играть эту роль энергично и единолично. Прямое влияние
Маньчжурского инцидента состояло в том, что Советский Союз оказался в
непосредственном соприкосновении с Японией в обширном пограничном районе,
который до этого в общем-то не принимался во внимание с точки зрения
национальной безопасности. Другими словами, возникла новая, непростая для
СССР ситуация. Маньчжурские дела были задачей Харбинской группы и не
входили в мои обязанности, но я сам лично не мог не следить со всей тщательностью
за новой обстановкой в Восточной Азии.
г) Шанхайский инцидент.
Вспышка боевых действий в Шанхае в 1932 г. свидетельствовала о том, что
в японской внешней политике начал проводиться новый курс. Конечно, в то
время нам было не вполне понятно, было ли это случайным единичным стол¬
кновением или это было выражением устремлений Японии завоевать Китай
вслед за захватом Маньчжурии. Кроме того, было непонятно, двинется ли Япония
на север, в Сибирь, или же на юг и вторгнется в Китай. В такой ситуации во
время Шанхайского инцидента моя работа стала еще более важной. Я старался
вскрыть подлинные цели Японии и в деталях изучить методы боевых действий
японской армии в ходе боев в Шанхае.
д) Японо-китайские столкновения.
В результате Маньчжурского и Шанхайского инцидентов вскрылась новая
картина японо-китайских проблем. Отношения между двумя странами, разуме¬
ется, не только неизбежно ухудшились, но и совершенно изменился их прежний
360ккупация японскими войсками Северо-Восточного Китая (Маньчжурии), начавшаяся 18 сен¬
тября 1931 г.— Прим, ред.
172

характер. Китай, как и Советский Союз, стал смотреть другими глазами на
новые действия Японии, неизбежно испытывая по отношению к ней новые
опасения. Нечего и говорить, что я уделял самое пристальное внимание этому
вопросу.
е) Японская проблема.
Я изучал эту проблему по частям, но вынужден признать, что японскую
проблему необходимо рассматривать целиком. И еще будучи в Шанхае, приступил
к изучению Японии и намеревался при этом стать знатоком японской истории
и внешней политики.
ОБЯЗАННОСТИ ЯПОНСКИХ ЧЛЕНОВ ГРУППЫ.
Нечего и говорить, что в изучении указанных проблем наибольшую помощь
я получал от японских членов группы. Особенно много мне помогли Одзаки,
Каваи и Фунакоси, когда я изучал проблемы, описанные выше в пунктах б, в,
гид. Они были источниками важнейшей информации при моем анализе таких
проблем, как новая политика Японии в Маньчжурии, влияние этой политики
на Советский Союз, Шанхайский инцидент, японо-китайские столкновения, япон¬
ская экспансия в целом. Сейчас я ни за что не смогу вспомнить, какую работу
поручал каждому члену группы. Однако, говоря в общем, совершенно точно,
что это были задачи, связанные с вышеуказанными пунктами б, в, г и д. Если
говорить обо всех этих проблемах, Одзаки был моим учителем, а область
изучения была очень широкой. Он разъяснил мне маньчжурскую политику
Японии в последние несколько лет и ее планы на будущее. Я попросил его
подготовить доклад о планах Японии в отношении пограничного района в Северной
Маньчжурии и Сибири и собрать материалы для ответа на вопрос, планирует
ли Япония агрессию против Китая и Сибири. Посоветовавшись с ним, я дважды
посылал Каваи в Маньчжурию и Северный Китай, чтобы разобраться с этими
проблемами и заодно собрать военную информацию. Одзаки представил чрез¬
вычайно полезную информацию о Шанхайском инциденте и связанной с ним
японской политике. Я ставил перед ним следующие вопросы. Каковы действи¬
тельные цели Японии в Шанхайских боях? Каковы намерения Японии в отношении
Шанхая и его восстановления? Что собирается делать Япония в отношении
интересов Англии и Америки в Шанхае? И, наконец, просил его дать пояснения
относительно военных целей Японии в Шанхае, вооруженных (сил и боевых
операций. Стремясь собрать информацию именно по этим проблемам, я сам под
различными предлогами посещал районы города, где шли боевые действия. Это
было возможно только потому, что Шанхай — совершенно' уникальный город.
Кроме того, шла различная информация об операциях японской армии от
немецких военных инструкторов.
Беседуя с Одзаки, я многое узнал от него, как о прошлой политике Японии
по отношению к Китаю, так и о прогнозах будущих действий Японии в свете
Маньчжурского и Шанхайского инцидентов. Я уже забыл детали наших бесед
с Одзаки по этим вопросам, но смог приобрести общие представления по истории
и политике Японии. В частности, он скрупулезно разъяснил мне изменения во
внутренней политике Японии до и после начала Маньчжурского инцидента и
поделился своими обширными познаниями об ультранационалистическом дви¬
жении Японии в 1931—1932 гг.
Каваи доставлял из Маньчжурии и Северного Китая различную информацию,
сообщал об операциях японской армии в Маньчжурии, тактике китайских пар¬
тизан, политических и экономических целях Японии в Маньчжурии и других
проблемах. Думаю, что он предоставлял также различные материалы о японской
политике в Северном Китае. Однако сейчас не могу точно вспомнить масштабы
его деятельности по сбору сведений и материалов во время Шанхайского инци¬
дента. Каваи передавал информацию через Одзаки. Поэтому фактически я не
173

мог разобраться, что из полученной мной информации поступило именно от
Каваи.
Теперь уже не помню, какого рода информацию я получал от Фунакоси.
Думаю, что, поскольку Шанхайский инцидент закончился заключением согла¬
шения о перемирии, добываемая им информация, скорее всего, ограничивалась
только общими вопросами о политике Японии в отношении Китая и Маньчжурии.
Я очень редко встречался с Мидзуно, Кавамура37 и Ямаками, поэтому почти
ничего не припоминаю, о чем с ними беседовал.
ДРУГИЕ ГРУППЫ В КИТАЕ.
ГРУППА ДЖИММА, ИЛИ ЛЕМАНА.
Самой первой, работавшей в Шанхае, была группа Джимма. Ее называли
также группой Лемана, но я ничего не слышал об этом, пока не приехал в
Шанхай. Джимм был командирован четвертым управлением РККА и прибыл в
Шанхай немного раньше Алекса и меня. Его задача состояла в том, чтобы
организовать радиосвязь между Шанхаем, другими районами Китая и Москвой.
Кроме того, в качестве второстепенного задания он должен был направлять
информацию в Москву, если бы появилась возможность ее получения. Таким
образом, по сути его задачи были, главным образом, технического, подготови¬
тельного, экспериментального характера. Когда я прибыл в Шанхай, он уже
завершил организацию радиосвязи на линии Шанхай — Москва и создавал ее
между Шанхаем и другими районами Китая. Однако, кажется, организация
связи с Кантоном шла не очень успешно. Джимм привлек к работе Клаузена,
а затем в Шанхае и русского белоэмигранта Мишу (или Мишина). Позже Джимм
передал мне и Алексу налаженную им в Шанхае радиостанцию и собрался к
отъезду в Москву. Когда он покинул Шанхай — не помню, но помню, что по
возвращении в Москву он стал начальником радиошколы. Я встречал его в
Москве в этом качестве. До смерти Мишина я заботился о нем. Он работал для
меня в Кантоне, а затем и в Шанхае. Клаузен был в нашей группе короткое
время. В 1931 г. по указанию Москвы я отправил его в Харбинскую группу. В
результате группа Джимма (Лемана) умерла естественной смертью.
ХАРБИНСКАЯ ГРУППА.
Еще одной группой, с которой я контактировал в ходе своей работы, была
Харбинская группа. Она также была направлена четвертым управлением РККА.
Ее задача состояла в сборе военной информации в Маньчжурии, но одновременно
собиралась также и политическая информация. Харбинская группа служила для
меня почтовым ящиком. Мои письма и документы, адресованные в Москву, я
отправлял этой группе, а они переправляли их в Москву. Направляемые для
меня из Москвы деньги тоже посылались через этот канал. Связь с Харбинской
группой осуществлялась следующим образом. Прежде всего из Харбина в Шанхай
приезжал кто-нибудь из Харбинской группы и согласовывал технику связи через
«почтовый ящик». Затем выделенные для этого члены Харбинской и Шанхайской
групп поочередно курсировали между двумя городами, выполняя роль почтальонов.
Клаузен несколько раз выполнял для меня такую роль. Я и сам, став «почталь¬
оном», возил документы в Харбин, думаю, что это было весной 1932 г.
С руководителем Харбинской группы Отт-Гломбергом38 я впервые встретился
в Шанхае. В следующий раз я встретился с ним, когда он вызвал меня в Харбин,
Кавамура, Ёсио (1911—1942)—японский журналист, друг Одзаки, в Шанхае был коррес¬
пондентом газеты «Манею нити-нити симбун». Член разведгруппы «Рамзай». Был арестован 31 марта
1942 г. и умер или убит в тюрьме 15 декабря 1942 г —Прим. ред.
3Резидент советской военной разведки в Маньчжурии в ЗО-е годы.— Прим. ред.
174

чтХ)бы передать документы. В Харбине я также встречался с работавшим ранее
в Шанхае Фролихом, называемым иногда также Тео. Я слышал о радиотехнике
АРТУРА но, пожалуй, не встречался с ним в Харбине. Тео и Гломберг покинули
Ха^ин в 1932 г. Я встречал их в России в 1933 г., но это была случайная
встреча, не связанная с работой. Мои связи с Харбинской группой строго
ограничивались «почтовым ящиком», с точки зрения сути работы связей совер¬
шенно не было.
ГРУППА ФРОЛИХА — ФЕЛЬДМАНА В ШАНХАЕ.
В 1931 г. в Шанхае работала также группа Фролиха — Фельдмана. И она
была командирована четвертым управлением РККА с задачей установить связи
с Китайской Красной Армией и собирать информацию о ней. Они имели соб¬
ственные средства радиосвязи с Москвой, поэтому не использовали нашу .радио¬
станцию. Возглавлял группу Фролих, второе имя было Тео,— генерал-майор
сухопутных войск Красной Армии. Фельдман был радиотехником и имел звание
подполковника. В группе был еще один человек, но кем он был — не знаю. Они
не смогли выполнить свою задачу и в 1931 г. покинули Шанхай. У меня не
было с ними связей по работе, были только случайные встречи. Шанхай, в
конце концов, такой маленький город, что трудно было избежать случайных
столкновений с людьми. Я не получал указаний из Москвы вступать с ними в
контакт. У них были свои инструкции, и между нами не было формальных
отношений.
ГРУППА КОМИНТЕРНА В ШАНХАЕ.
Я познакомился с сотрудниками группы Коминтерна случайно в Шанхае в
1931 г. Она состояла из политической и организационной секций. Организационная
секция состояла из Ноуленса, ставшего известным после его ареста, и еще
двух-трех помощников. Позже в Шанхай прибыл Карл Лессе и занял место
Ноуленса. Организационная секция имела разные задачи, но главным было
обеспечение связи между Коминтерном, КПК и политической секцией их группы
в Шанхае. Связь была трех видов: 1) курьеры, т. е. люди, курсирующие между
Москвой и КПК; 2) отправка писем и документов; 3) радиосвязь. Помимо этого
оргсекция осуществляла финансовые связи между Москвой, КПК и политсекцией
Шанхайской группы; подбирала места встреч и дома для политсекции и КПК;
оказывала разнообразную помощь в техническом и организационном отношениях
в нелегальной работе в Китае; организовывала обмен секретными документами
между Москвой и Китаем и, наконец, обеспечивала безопасность членов полит¬
секции. Что касается последнего пункта, секция имела полномочия давать ука¬
зания членам политической секции, ограничивать их передвижения и т. п.
Политическая секция состояла из Герхарда, которого я знал, когда был еще
в Германии, и с которым вместе работал в мой коминтерновский период, и
одного-двух помощников. С этими помощниками я не встречался. С Герхардом
я случайно встретился в Шанхае и возобновил прошлое знакомство, но по работе
мы совершенно не контактировали. Задача Герхарда, а точнее политической
секции их группы, состояла в том, чтобы быть представителем Коминтерна и
выразителем политического курса в отношении КПК, принятого Конгрессом
Коминтерна. Политическая секция выполняла также обязанности посредника в
обмене информацией между КПК и Коминтерном и готовила доклады по всем
социальным вопросам рабочего движения в Китае. Затем эти доклады через
организационную секцию отправлялись в Москву. Мне никогда не приходилось
переправлять их донесения нашими радиосредствами и другими способами связи.
С арестом Ноуленса положение Герхарда в Шанхае стало опасным, ив 1931 г.
он вернулся в Москву. Всего я встречался с Герхардом не более трех раз.
175

ИНЦИДЕНТ С НОУЛЕНСОМ
Я впервые узнал, что Ноуленс выполнял секретную миссию в Шанхае, только,
когда он был арестован. Его арест вызвал большую сенсацию среди иностранцев,
проживавших в Шанхае. Арест произвела полиция Шанхайского иностранного
сеттльмента по требованию Нанкинского правительства и передала его этому
правительству. Нанкинское правительство арестовало руководителей КПК и из
их показаний узнало о существовании и деятельности Ноуленса, а в довершение
всего и о местах, где Ноуленс встречался с представителями партии. Ноуленс
и его семья были арестованы у себя в доме, где были обнаружены и конфискованы
в качестве важных улик весьма секретные документы. Ноуленс утверждал, что
он швейцарец, но швейцарские власти упорно это отрицали. Он был приговорен
к длительному сроку тюремного заключения, но вскоре, благодаря вмешательству
Советского Союза, был выслан за границу.
ПОЯСНЕНИЯ О МОИХ ВЗАИМООТНОШЕНИЯХ
С РАЗЛИЧНЫМИ ГРУППАМИ
Моя группа, за исключением чисто служебных связей с группами Джимма
и Харбинской, не имела отношений с любыми другими группами. Поскольку я
прибыл в Шанхай как преемник Джимма, у меня были, естественно, контакты
с ним. Харбинская группа выполняла роль почтового ящика между Москвой и
мной, но помимо этого никаких других связей не было. Иногда мы выпивали
вместе с членами группы Тео — Фельдмана и беседовали о повседневных про¬
блемах, но по работе отношений совершенно не было. Характер нашей работы
был совершенно различным. Более того, указаниями из Москвы запрещалось
смешивать наши служебные функции. Такими же были и мои отношения с
Герхардом. Он был моим другом с 1921 г., когда мы присоединились к комму¬
нистическому движению в Германии, и часто ходили друг к другу, когда оба
были в Москве. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в Шанхае мы
возобновили наше знакомство. Как я уже говорил раньше, мы встречались очень
редко. К тому же совершенно не были связаны по работе. С КПК я лично не
вступал ни в какие близкие отношения,— это было запрещено Москвой. Мне и
с Герхардом встречаться запрещалось Москвой. Но когда я позже доложил в
Москву о моих связях с Герхардом, в Центре совершенно не обратили на это
внимания. Итак, я утверждаю, что поскольку задачи, которые выполняли моя
группа и группа Герхарда, были различными, они никогда не пересекались по
работе.
Продолжение следует
176

Записки дипломата
© 1994 г.
Ю. В. ДУБИНИН
ТЕРНИСТЫЙ ПУТЬ К ХЕЛЬСИНКИ. 1975 г.
Шел 1975 г. В Москве нарастало беспокойство. На самом верху. Импульсы
оттуда передавались Министерству иностранных дел и затем во все более на¬
стоятельных формах докатывались до нашей делегации в Женеве. В самом деле,
Общеевропейское совещание, или Совещание по безопасности и сотрудничеству
в Европе, длилось, казалось, чересчур долго.
Его решили проводить в три этапа.
Первый — на уровне министров иностранных дел государств-участников —
прошел в Хельсинки в начале июля 1973 г. На нем был принят документ под
названием «Заключительные рекомендации консультаций в Хельсинки», в обиходе
Совещания названный по цвету его обложки «Синей книгой». В ней на трех
десятках страниц были определены правила процедуры Совещания, исходившие
из фундаментального принципа — решения принимаются на основе консенсуса,
т. е. при отсутствии какого бы то ни было возражения, высказываемого каким-либо
государством-участником. В этом документе был изложен и своего рода план-
задание, по которому следовало составить конкретные и детализированные проекты
заключительных документов Совещания на втором этапе.
Этот, несомненно, определяющий для существа дела этап начался в Женеве
еще в середине сентября 1973 г. и все тянулся и тянулся. Конечно, в истории
дипломатии можно отыскать примеры, когда международные форумы длились и
подольше. Но особенность проходивших переговоров состояла в том, что за ними
внимательно следили, и чем дальше, тем больше, и в самых высоких сферах,
и в общественном мнении, особенно у нас. В частности, потому, что третий,
заключительный этап Совещания, этап торжественного утверждения всего того,
что Совещание наработает, мог состояться лишь в случае успеха всей предыдущей
работы. Уровень представительства на третьем этапе должен был быть определен
государствами-участниками в ходе работы Совещания до завершения предыдущего
этапа. Предполагалось участие на финише высших политических руководителей
государств. Стало быть, этот третий этап мог превратиться не просто в выдающийся
апофеоз многотрудных дипломатических усилий, но и открыть... Тут термино¬
логическая фантазия даже в то время давала простор для самых смелых опре¬
делений. Скажем: открыть новую страницу в отношениях между европейскими
государствами или больше — положить начало новой эпохе в международной
жизни, и не только в Европе. Никто точной дефиниции дать не мог, но ощущение
того, что свершается и может свершиться что-то неординарное, по-настоящему
крупное для будущего, не только было, но и усиливалось.
Юрий Владимирович Дубинин — член коллегии МИД СССР (1971—1978), посол СССР в
Испании (1978—1986), Постоянный представитель СССР при ООН и Совете безопасности (1986),
посол СССР в США (1986—1990), посол СССР во Франции (1990—1991), руководитель государ¬
ственной делегации СССР на переговорах с Эстонией (1991—1992), руководитель государственной
делегации Российской Федерации по переговорам с Украиной (с 1992 г. и по настоящее время),
кандидат исторических наук, почетный доктор политических наук Университета Джорджа Вашингтона
(США), член жюри французской «Премии послов».
177

Но шел уже июнь 1975 г., а конца этому дипломатическому марафону все
не было видно. Делегации в Женеве, а там их по числу государств-участников
было 35 — одних дипломатов насчитывалось человек 350—400,— спорили, писали
сразу 35 перьями длинные замысловатые тексты, ставили перед столицами
вопросы, требовали новых инструкций...
Я входил в делегацию СССР, которую возглавлял заместитель министра
иностранных дел А. Г. Ковалев. По неписаному, но закрепившемуся правилу
был заместителем руководителя делегации. В моем непосредственном ведении
находились гуманитарные проблемы — третья комиссия или, как прочно вошло
в терминологию Совещания, пресловутая «третья корзина».
Историки убедительно доказали, что «европейская идея», «идея Европы»
уходит корнями в глубь веков. К ней обращались в различные периоды развития
Европы, а в современную эпоху — особенно часто, стремясь найти практические
пути сближения европейских государств во имя обретения континентом единства.
Общеевропейское совещание — проявление и составляющая этой тенденции.
И поскольку идея не нова, корни ее глубоки, нет, казалось бы, ничего удиви¬
тельного в том, что она вновь оказалась на поверхности дипломатической жизни:
все, вроде бы, естественно, иначе и быть не могло. Но ведь и огонь в природе
тоже явление естественное, всегда присутствующее либо в ярком пламени или
в тлеющей головешке, либо в потенции, например, в виде огнива, спичек или
готовой к действию зажигалки. Но и ему для того, чтобы вспыхнуть и возгореться
в очаге вашего дома, необходима искра или слабое, колеблющееся пламя спички,
а еще необходим достаточный запас дров. И только тогда огонь займется, наберет
силу, даст тепло. Одним словом, нужен какой-то изначальный толчок, чтобы
идея, пусть даже с большой историей и потенцией, превратилась в действие. В
данном случае им стала дипломатическая инициатива Советского Союза, которой
суждено было — а это случалось крайне редко с начинаниями, исходившими от
советской стороны,— быть принятой теми, кому она адресовалась, превратиться
в форум, ставший центром международной жизни.
Задача исследователей — выявить и описать точно первоначальное действие,
а может быть, и цепочку шагов, которые положили начало этому процессу. Я
же хочу поделиться тем, как истоки этого события виделись мне, тому кругу
людей, с которыми я работал.
Год 1965. Советский Союз и Франция Шарля де Голля присматривались друг
к другу, как бы выбирая удобный момент для старта к взаимовыгодному сближению
друг с другом, сближению, которое имело бы резонанс, благотворно сказалось
бы на международном климате в Европе и за ее пределами. Одна попытка в
этом направлении уже была предпринята, когда весной 1960 г. во Франции
побывал Н. С. Хрущев. Далась она непросто, но завершилась огромным успехом
и, казалось, открыла большие горизонты. Но несколько недель спустя два
супергиганта — СССР и США — снова рассорились. Злосчастного Пауэрса сняла
с советского неба ракета, а «разборка» между Н. С. Хрущевым и Д. Эйзенхауэром
состоялась именно в Париже. Потом последовали финал алжирской войны и
многое другое, включая Карибский кризис. Миру с трудом давались добрые дела.
Мировым державам, особенно Франции, приходилось считаться с нуждами соб¬
ственной политики, со стихией международных событий, но и в этих условиях
Франция была способна играть крупную роль при условии, что ее инициатива
будет тщательно рассчитана и не попадет, как в 1960 г., под жернова между¬
народных событий, вращающиеся вне ее воли и контроля.
И вот весной 1965 г. Париж решился. Было передано приглашение А. А.
Громыко посетить Францию. Ответ последовал быстрый и положительный. Визит
состоялся в апреле. А осенью министр иностранных дел Франции М. Кув де
Мюрвиль посетил Советский Союз. Полный успех. Затем крупной вехой стал
визит де Голля к нам. Страница большой истории, поворот в отношениях двух
стран, начало целой полосы в международной жизни — периода разрядки.
За всем этим дипломатическим фасадом — многосложные творческие терзания,
178

поиски, стремление нащупать ответы на множество вопросов. Один из центральных
состоял в следующем. Мы долго стремились к сотрудничеству между Советским
Союзом и Францией. Нами двигала убежденность, что интересы двух стран во
многом совпадают. Мы хотели, чтобы советско-французское взаимодействие стало
динамичным фактором международной жизни. Настало время, когда все это
стало возможным. Но как это реализовать, в какие формы облечь? Первые же
контакты показали, что это непросто. Новая политика требовала реалистично
сформулированных задач и соответствующего дипломатического инструментария.
Прежде всего в европейских делах. Это было очевидным.
Я работал в то время в нашем посольстве в Париже. Был первым советником,
точнее советником, занимавшимся политическими вопросами. На мне лежала,
в частности, разработка предложений для Москвы. Своими заботами я поделился
с послом. Им был В. А. Зорин. Он согласился со всеми рассуждениями. Спросил:
«Что можно сделать?» «Хорошо бы поискать вместе с французами». «Как?» Я
предложил провести одну-две встречи в неофициальной обстановке с руководя¬
щими работниками Кэ д’Орсе, с тем чтобы прикинуть совместимость идей и
соображений, выдвигавшихся в различные годы советской стороной, с новыми
взглядами, излагавшимися де Голлем. Наше внимание привлекло сделанное
французским президентом незадолго до этого заявление относительно германского
урегулирования. «Речь идет о том,— подчеркнул тогда французский президент,—
чтобы было признано, и прежде всего Германией, что урегулирование, предметом
которого она могла бы стать, обязательно включало бы урегулирование вопроса
о ее границах, о ее вооружениях путем соглашения со всеми ее соседями как
на Востоке, так и на Западе» '. Кстати, перечитывая эту формулировку сейчас,
невольно возникает мысль о том, что это были пророческие слова.
Зорин согласился. Поскольку формально мы никаких вопросов перед фран¬
цузскими властями ставить не собирались, решили действовать без запроса
центра. Однако предварительно поделились в общем плане задумкой с Кув де
Мюрвилем, который ее одобрил. Тем самым был открыт путь к обстоятельному
разговору с обычным моим собеседником на Кэ д’Орсе — директором европейского
департамента Ф. Пюо. Он состоялся 7 июля за завтраком, что подчеркивало
неформальный характер беседы. Но, увы, примерка множества советских ини¬
циатив к французской политике положительного результата не давала. Ни
отлично зажаренное филе под романтическим названием «шатобриан а ля бе-
арнез», ни тонкое бордоское вино не помогали. За первой встречей последовала
вторая, 15 июля, но ситуация повторялась.
Существует поверье, будто дипломаты никогда не говорят «нет». Не верьте.
«Нет», правда мягкое, с пояснениями, но все-таки «нет» звучало с французской
стороны стола до самого десерта. Самое досадное заключалось в том, что оба
мы чувствовали, что по существу, во всяком случае в том, что касается геопо¬
литики, интересы и позиции Советского Союза и Франции были весьма близки,
а может быть, и совпадали.
Наконец, я выложил последнюю из моих домашних заготовок. Спросил: «А
как относится французская сторона, дорогой коллега, к вопросу о созыве кон¬
ференции европейских государств?» Мой вопрос не был взят с потолка. Еще в
1954 г. Советский Союз выступал с таким предложением, выдвигал проект
общеевропейского договора. Идея была припасена на конец разговора, поскольку
мне представлялось, что конференция как форма могла быть удобна для того,
о чем думали не только в Москве, но, вероятно, и в Париже — о закреплении
территориального статуса в Европе, как он сложился в результате войны и
послевоенного развития.
Пюо задумался. Что это значит? Согласие? Но о согласии он не говорил.
1 Gaulle de С. Discours et messages. Pour 1’effort. Aout 1962 — Decembre 1965, Pion, 1970, p. 340.
179

Однако и вместо «нет» произнес нечто другое: «До сих пор никто перед Францией
этого вопроса не ставил». Потом после паузы добавил: «Мы изучим этот вопрос,
и ответ я дам на следующей встрече». Тем не менее не последовало никакого
ответа. Если не было сказано «да», то не было сказано и «нет». Видимо,
высказанная с нашей стороны идея лежала в русле французской политики, но
в Париже, поразмыслив над нашим разговором, сочли, что еще не пришло время
занимать в отношении нее четкую позицию. Отметим попутно, что довольно
скоро Франция скажет «да». Так что не доверяйте рассуждениям насчет того,
что слова «может быть» в устах дипломата равнозначны отрицанию. Нужно
только проявить выдержку и поработать. Но и это верно не только в отношении
дипломатов.
Во всяком случае тогда, в июле 1965 г., нам в посольстве стало ясно, что
идея общеевропейской конференции или совещания — принципиальной разницы
здесь нет — жизнеспособна. Мы решили, что называется, зацепиться за нее и
привлекли к ней внимание Москвы. Подробная запись беседы была отправлена
в Москву. На нее сразу же обратил внимание А. Г. Ковалев, тогда заведующий
Первым Европейским отделом МИД. Он написал на документе: «Надо послать
на ознакомление министру». Тот, кто знаком с мидовской кухней, знает: министру
кладут на стол далеко не все отчеты о беседах послов, пусть даже посланные
шифросвязью. То, что ему была доложена пришедшая диппочтой запись беседы
советника посольства — явление крайне редкое. В архивном экземпляре, с которым
я ознакомился, готовя эти воспоминания, обратило на себя внимание подчер¬
кивание синим карандашом слов о «конференции европейских государств»...
Но вернемся в Женеву, в июнь 1975 г. Совещание уже было реальностью.
Оно работало в напряженном ритме. И беспокойство в Москве на самом верху
— это беспокойство первого руководителя тогдашнего Советского Союза Л. И.
Брежнева.
То, что его отношение к Общеевропейскому совещанию было особым, под¬
черкнуто заинтересованным, известно достаточно широко. Я имел возможность
убедиться в этом лично на известной по многим описаниям даче в Завидово.
Нет, я не принадлежал к кругу близких знакомых руководителя Советского
Союза, которые могли рассчитывать на приглашение на охоту в те заповедные
леса. Не входил я и в команду составителей всякого рода партийных и госу¬
дарственных документов — речей или проектов высоких постановлений,— кото¬
рые бывали завсегдатаями загородных особняков. В Завидово я оказался в связи
с подготовкой первого визита Брежнева во Францию осенью 1971 г. Он был
призван стать крупным событием для советской внешней политики. Готовились
к нему серьезно и тщательно. Взвешивались, не без колебаний и споров, самые
различные обстоятельства. Я приглашен был для участия в этой работе как
специалист по Франции, незадолго до этого назначенный заведовать Первым
Европейским отделом — отделом, можно сказать, французским, по значимости
Франции в работе этого подразделения Министерства иностранных дел.
В течение всего нашего пребывания в Завидово там был и Брежнев. Примерный
план работы согласовывался совместно. Затем либо вдвоем-втроем, либо каждый
в отдельности (нас было совсем немного) мы готовили проекты тех или иных
бумаг. Результаты такого творчества обсуждались вместе с Брежневым. Разговоры
продолжались и за столом, поскольку все трапезы, включая и утренний завтрак,
были общими. Не вдаваясь в подробности, отмечу то, что имеет непосредственное
отношение к сюжету: Брежнев многократно возвращался к теме мира в Европе.
Помню, что ему не понравился первый вариант европейского раздела материалов,
готовившихся к поездке во Францию, написанный изысканной дипломатической
вязью округлых фраз и профессиональных терминов. У самого Брежнева фор¬
мулировок взамен не было. Но он говорил о масштабности и драматизме евро¬
пейской истории, о Европе как о континенте, где рождались всемирно значимые
цивилизации, возникали и рушились империи, перемещались гигантские людские
массы, проносились смерчи насилия и войн. Все это сочеталось у него с воспо-
180

минаниями о войне, через которую прошел он сам, и выливалось в повторявшуюся
на разные лады мысль о том, что этой Европе надо, наконец, дать мир и
спокойствие, которые она и выстрадала и заслужила.
«Вот мы на фронте мечтали,— пояснял он,— о том дне, когда смолкнет
канонада, можно будет поехать в Париж, подняться на Эйфелеву башню, воз¬
вестить оттуда так, чтобы было слышно везде и повсюду — все это кончилось,
кончилось навсегда! Надо как-то ярко написать про это. И не просто написать
и сказать, а сделать».
Я далек от того, чтобы как-то рисовать или дорисовывать портрет этого
человека, претендовать на то, чтобы давать ему какие-либо характеристики.
Мне хотелось лишь подчеркнуть, что желание сделать что-то большое, масштабное,
полезное для Европы глубоко укоренилось в сознании этого деятеля, оказавшегося
волею судеб во главе такого могущественного государства, как Советский Союз.
Ко времени того визита во Францию, материалы для которого мы готовили
в Завидово, Совещание еще не началось. Но советская внешняя политика во
все большей степени концентрировалась на этом мероприятии как на одном из
важнейших звеньев. Шла активная работа, нацеленная на то, чтобы убедить
всех возможных участников в необходимости Совещания. Неудивительно, что в
Завидово, а позже уже во Франции, во время самого визита, главное внимание
было отведено именно ему. И не только с точки зрения организационных
вопросов, но и под углом зрения возможного содержания работы совещания, его
результатов.
Подписанные в итоге визита во Францию «Принципы сотрудничества между
СССР и Францией» — документ новаторский для того времени — стали прооб¬
разом сердцевины Заключительного акта в Хельсинки. Большим достижением
визита во Францию считалось заявление Советского Союза и Франции о том,
что совещание сможет «состояться в 1972 г.» Заметьте: состояться. Т. е. начаться
и кончиться. И в 1972 г.!
А тогда, в июне 1975 г., к нам в Женеву специально заехал С. В. Червоненко.
Он был послом во Франции, а главное — вхож к Брежневу. И в Женеву на
пути из Москвы к месту своей работы он заехал по специальному заданию.
Провел с А. Г. Ковалевым и со мною продолжительную беседу, смысл которой
заключался в том, чтобы в дополнение ко всем другим письменным и устным
сообщениям передать пожелание Брежнева по возможности скорее идти к окон¬
чанию встречи, заверить, что в Москве со вниманием будут относиться ко всем
предложениям делегации о действиях, которые могли бы этому способствовать.
Для нас это не было новостью, но сам факт, что к нам приехал личный эмиссар
главы нашего государства, характеризовал картину настроений в Москве особенно
рельефно.
Справедливости ради следует заметить, что работа к тому времени, о котором
идет речь, была проделана огромная. И, разумеется, не только делегациями.
Совещанием занимались весь дипломатический аппарат и руководители участ¬
вовавших в нем государств.
Прежде всего был найден тот баланс интересов между Советским Союзом и
странами Восточной Европы, с одной стороны, и странами Запада — с другой,
обретена мощная сила взаимного тяготения, пружина этого беспрецедентного
дипломатического раута, который ни одна из сторон не хотела прекращать,
несмотря ни на какие сложности или кризисы, будь то в рамках Совещания
или вне его. Суть этого баланса сводилась к простому уравнению. Если Восток
стремился утвердить нерушимость границ, как они сложились после войны, то
Запад, соглашаясь на это, ставил задачу открыть их для движения идей, контактов,
транспорентности в военной сфере. Борьба на международной арене и в идео¬
логической и в политической сферах, особенно с учетом того, что различие в
социальных системах сохранялось, призвана была в итоге переместиться в новую
плоскость, приобрести новые формы, основополагающим стержнем которых должен
был стать отказ от применения силы.
181

Но одно дело принять принцип, другое — определить конкретные параметры
его реализации. Тем более, что речь шла о важных и подчас деликатных
интересах многих государств, в частности Советского Союза. Борьба вокруг этого
шла жестокая.
К концу июня была проделана большая часть работы по формулированию
принципов взаимоотношений между государствами, раздела, который по праву
был призван стать одним из основных в Заключительном акте Совещания.
Близилась к концу работа по «третьей корзине», а это был еще один ключевой
вопрос Совещания. Более того, занимавшаяся этим, казалось бы, наиболее
конфликтным вопросом комиссия первой завершила к 4 июля редактирование
порученного ей раздела Заключительного акта. Сложнее обстояло дело с разра¬
боткой мер доверия и стабильности, и вокруг этой третьей, еще одной осново¬
полагающей проблемы все больше концентрировалось внимание и делегаций, и
правительств.
Но помимо этих главных, силовых линий Совещания были и другие, которые
имели специальное значение для какой-то группы государств, скажем, Кипра,
Греции и Турции в связи с кипрской проблемой или Мальты в силу особенностей
ее политики. Эти проблемы для большинства других участников были как бы
маргинальными. Они казались по меньшей мере экстравагантными, и от них
хотелось просто отмахнуться, так же как и от каких-то там локальных ссор.
Правильно ли это было?
К июню 1975 г. удалось в принципиальном плане решить и такой важный
для исхода Совещания вопрос, как уровень представительства на третьем, за¬
ключительном его этапе.
Советский Союз с самого начала имел в виду, что финалом Совещания
должна стать встреча глав участвовавших в нем государств. Не знаю, каковы
были внутренние, скрытые от мира позиции на этот счет в других государствах.
Но известно другое. В дипломатических переговорах тот, кто произносит первое
слово, кто берет на себя инициативу предложить что-либо другим, а стало быть,
обратиться к ним с просьбой ответить «да» на его предложение, пусть даже не
менее выгодное для них, тот в глазах партнеров неизбежно становится просителем.
И поскольку «это» для чего-то ему нужно, заявитель должен «заплатить» за
согласие с ним. Так получилось и с советской идеей завершить Совещание на
высшем уровне. Наши западные партнеры пустились в затяжные дипломатические
маневры, заявляя, что вопрос об уровне третьего этапа будет зависеть от
результатов Совещания. Надо, мол, взвесить, стоит ли высоким лицам утруждать
себя дополнительным перемещением. В общем-то и в Москве мыслили примерно
так же. Только под результатами на Западе понимались прежде всего подвижки
со стороны Советского Союза в тех вопросах, которым наши партнеры придавали
специальное значение. Эта тактика настолько увлекла делегации многих стран
и дипломатические ведомства, руководившие ими, что стала напоминать азартную
игру. Во всяком случае к концу 1974 г. стало очевидным: ни на уровне делегаций,
ни на уровне министров иностранных дел положительного решения не добиться.
Брешь в этой глухой стене удалось пробить с помощью Франции. Точнее,
при содействии ее тогдашнего президента Валери Жискар д’Эстена. Он раньше
других западных лидеров увидел, что ставшие к концу 1974 г. достаточно ясными
возможные политические результаты Совещания и их значимость для будущего
неизмеримо важнее, чем какие-то отдельные дополнительные уступки со стороны
Советского Союза, за которые продолжали вести яростный бой делегации западных
стран в Женеве. В. Жискар д’Эстен склонялся к тому, чтобы прекратить торг
с Москвой насчет уровня проведения третьего этапа Совещания, пойти навстречу
Советскому Союзу. В этом французский президент кардинально разошелся со
своим собственным министром иностранных дел Ж. Сованьяргом, с Кэ д’Орсе
в целом и, конечно, с французской делегацией на Совещании, увлекавшейся
всякого рода тактическими увязками и комбинациями.
Произошел этот прорыв при следующих обстоятельствах. На начало декабря
182

1974 г. был запланирован визит Брежнева в Париж — первая встреча советского
лидера с тогдашним президентом Франции. В Москве чувствовали, что В. Жискар
д’Эстен готов сделать какой-то политический жест в отношении Брежнева,
предполагали, что он мог касаться Совещания. В этой связи в нашу концепцию
визита мы заложили в качестве главной цели задачу добиться от французского
президента согласия на проведение третьего этапа Совещания на высшем уровне.
Что касается французской дипломатии, то она, будучи еще лучше нас осве¬
домленной о настроениях собственного президента, постаралась сделать все воз¬
можное, чтобы помешать его замыслам. Ситуация возникла, прямо скажем,
неординарная. Заградительный огонь развернула и французская печать. Жискар
д’Эстену публично давались советы не уступать в этом вопросе. Так, газета
«Котидьен де Пари» писала: «Жискар д’Эстен явно хочет внести новизну в этот
вопрос, отклоняясь от линии, проводимой на Западе, подобно тому, как поступил
де Голль по поводу НАТО. Этот жест, если президент его сделает, повлечет
меньшие последствия. Но достаточно вспомнить о препятствиях, создававшихся
со стороны Ж. Помпиду ходу совещания, чтобы понять, какое удовольствие
глава государства, быть может, намеревается доставить господину Брежневу» 2.
Оригинальный маневр с целью «обезвреживания» надвигавшейся угрозы был
предпринят и со стороны Кэ д’Орсе. Накануне визита из французского мини¬
стерства мне последовало приглашение прибыть в Париж, чтобы заранее согла¬
совать текст заключительного коммюнике.
И вот я в кабинете одного из моих хороших знакомых, директора европейского
департамента К. Арно. Он — сама любезность. Текст проекта коммюнике легко
и быстро ложится на бумагу. Вместе с тем обращает на себя внимание особый
интерес моих французских партнеров к тому, чтобы гладко и округло написать
раздел коммюнике, посвященный Совещанию. Я вчитываюсь в предложенную
формулировку. Она полна изящных слов, одно лучше другого. Витиевато говорится
и о заключительном этапе, так, что глазу зацепиться не за что. Все корректно,
но только общие слова. При других обстоятельствах можно было бы с ходу
согласиться. Однако перед нами стояла задача добиться прорыва, четко записать,
что третий этап будет этапом высшего уровня. Но именно этого-то и нет в
предложениях моих коллег. Вступать в спор? Я уверен, что это бесполезно.
Предлагаю этим разделом коммюнике не заниматься вообще. Партнеры разыг¬
рывают недоумение., «Помилуйте, как же не заниматься? Ведь это же сейчас
главное!» «Тем более. Оставим главное самим руководителям.» Следуют уговоры,
аргументы, еще более утонченные формулировки, которыми готовы заменить
свои же собственные. Звучат и упреки: дескать, за проект коммюнике с такой
недоработкой начальство по головке не погладит.
Расчет моих коллег прост: пойти далеко навстречу, не уступая в главном,
чтобы затем представить собственному президенту проект как удовлетворяющий
Москву, в силу чего, мол, никакого другого движения в сторону Советского
Союза не требуется. В общем-то все «шито белыми нитками», но оборону держать
приходилось против такого сложного вида дипломатического натиска, как натиск
улыбок и учтивости. И все-таки ко времени начала бесед Брежнева и Жискар
д’Эстена в проекте зиял пробел в пункте, касавшемся Совещания.
Переговоры состоялись в загородной резиденции французских президентов,
в замке Рамбуйе. Не помню всех деталей программы, но для данного сюжета
важно то, что В. Жискар д’Эстен предложил Брежневу провести беседу в узком
кругу, захватив с собой министров иностранных дел, К. Арно и меня, а также
переводчиков — с нашей стороны им был Н. Афанасьевский, с французской —
князь Андронников. Мы перешли в небольшой салон. Его стены были покрыты
деревянными панелями с изображением сцен охоты. Большие кресла. Кофе, чай.
2 Le Quotidieq de Paris, 7—8.XII.1974.
183

Французский президент завел разговор о Совещании. Он прямо поставил^
вопрос: как видит Брежнев раздел коммюнике по этой теме? Это был разговор!
лидеров двух стран. Долгий разговор двух людей совершенно различного вос-j
питания и жизненного пути, а главное — различной школы мышления. Брежнев]
хорошо знал, чего хотел, но оперировал категориями описательного характера,]
которые не втиснешь в каноны дипломатического коммюнике. Жискар д’Эстен^
с его картезианской строгостью мысли ждал четких формулировок. Он держался,
свободно. Внимательно вслушивался в перевод. Время же, заполнявшееся русской*
речью, использовал для того, чтобы любоваться резьбой на стенах. Громыко*
проявлял фантастическую выдержку. В разговор он включался короткими ре-1
пликами только тогда, когда к нему прямо обращался Брежнев или когда eroi
коллега Сованьярг пытался подбросить в разговор что-нибудь совсем несносное.
Его спокойствие и невозмутимость поражали. У меня было более чем достаточно
времени для того, чтобы с учетом услышанного обдумать фразу, которая, казалось,,
могла решить проблему. Я написал ее по-французски. Улучив момент, я попросил*
разрешения у Громыко предложить ее французам. Тот согласился. Брежнев!
промолчал. Я зачитал совсем короткий текст. Едва я умолк, в разговор вступил)
князь Андронников. «Не знаю, как по существу,— небрежно сказал он,— но]
фраза не годится с точки зрения французского языка». Однако кроме князя был)
президент. Повернувшись в сторону Андронникова, он не спеша произнес: «А!
по-моему, это хороший французский язык и вообще формулировка подходящая».]
Лидеры кивнули друг другу. Пробел в коммюнике был заполнен словами: «Созданы
хорошие предпосылки для завершения совещания в кратчайший срок, для про-;
ведения его третьего этапа и подписания заключительных документов на высшем)
уровне».
Мы вышли к другим членам делегаций. Те — и наши, и французы — спешили
узнать новости. Жискар д’Эстен попрощался. Проходя мимо меня, он обронил:]
«Если что, дайте знать». Легкой походкой он спустился по лестнице, сел за;
штурвал стоявшего на внутренней лужайке замка вертолета и через каких-то)
пару минут взмыл вверх, удаляясь в сторону Елисейского дворца в центре;
Парижа. У оставшихся чувства были, что называется, смешанные. У хозяев, а
большинство их с Кэ д’Орсе,— улыбки, вырубленные в камне, и их можно,
понять. У нас — понимание масштабного дипломатического успеха, но об этом
и заикаться неловко. Перед ужином Сованьяргу сделалось плохо. Французского
врача не оказалось. К счастью, академик Е. И. Чазов был, как всегда, во
всеоружии...
Вскоре за Жискар д’Эстеном в пользу завершения Совещания на высшем
уровне высказались президент США Дж. Форд, затем канцлер ФРГ В. Брандт,
премьер-министр Великобритании Г. Вильсон и др. Важный рубеж был взят.
Теперь проблема состояла в том, чтобы определить дату завершения Сове¬
щания. Еще большее число делегаций, чем в случае с определением уровня
третьего этапа, увязывало решение этого вопроса с прогрессом в той или иной
интересовавшей их области. Вместе с тем в Москве исходили из того, что
динамизм работы по существу вопросов должен сочетаться с динамизмом орга¬
низационного плана. Быстрейшее завершение Совещания диктовалось полити¬
ческой целесообразностью. К тому же наступало лето, и было очевидно даже с
чисто человеческой точки зрения, что лидерам надо успеть собраться вместе до
разъезда на каникулы: если задержаться, то потом съехаться всем будет намного
труднее. Наконец, было условлено, что третий этап состоится в Хельсинки, и
Финляндия как страна-хозяйка настаивала по причинам, весьма прагматическим,
чтобы ей заблаговременно, хотя бы за две-три недели, был дан четкий ориентир,
когда ждать гостей. Надо было определяться.
В конце марта 1975 г. Брежнев обратился с посланиями к руководителям
США, Франции, ФРГ, Англии, Италии, где предложил определить в качестве
даты завершения Совещания 30 июня. Последовал вежливый отказ, сопровож¬
давшийся замечанием о том, что, скорее всего, Совещание удастся завершить
184

где-то во второй половине июля. Ответы не отличались определенностью. В
середине июня Брежнев вновь обратился к лидерам ведущих стран Запада с
письмами, в которых подчеркивалась важность скорейшего окончания Совещания.
Советское правительство обратилось одновременно с посланиями аналогичного
содержания к правительствам всех остальных государств-участников. Активная
работа по определению срока третьего этапа развернулась на Совещании. 27
июня делегация Канады предложила 28 июля в качестве ориентировочной даты
начала заключительного этапа. Вокруг всего этого разгорелась напряженная
борьба.
Все изложенное выше никак не является попыткой рассказать об истории
Общеевропейского совещания, пусть даже и отдельными штрихами. Это всего
лишь некоторые составные части фона, на котором разыгрались две драматические
ситуации, тесно увязанные с окончанием второго, женевского этапа Совещания,
а значит — и всего Совещания в целом. Одна из этих ситуаций возникла вокруг
предложений Мальты по Средиземноморью. Другая — из конфликта, связанного
с вопросом о представительстве Кипра на третьем этапе Совещания.
Но обо всем по порядку.
В середине сентября 1974 г. в Женеве делегация Мальты внесла на рассмотрение
Совещания серию предложений по вопросам, относящимся к безопасности в
Европе. Центральное место в них отводилось налаживанию органического со¬
трудничества между участниками Совещания и всеми другими государствами
Средиземноморья, а также Ирана и государствами Персидского залива. В этих
целях предполагалось создать специальный направляющий комитет. Завершались
эти предложения указанием на то, что с развитием «нового, суверенного, неза¬
висимого органа» США и СССР «постепенно выведут свои вооруженные силы
из этого района».
Из доверительных источников нам стало известно, что документ внесен по
прямому указанию премьер-министра Мальты Д. Минтоффа, а делегации Мальты
предписано любой ценой, вплоть до блокирования всей работы Совещания,
добиваться обсуждения и принятия мальтийского предложения.
Среди делегаций появление мальтийских предложений вызвало недоумение
и беспокойство. Было очевидным, что по своему содержанию они не укладываются
в те параметры, которые предусмотрены «Синей книгой», и по этой причине
вроде бы без труда могли бы быть отведены. Однако Совещанию уже был знаком
напористый стиль ведения дел Минтоффом, и поэтому предвиделась возможность
сложных коллизий. Так и получилось.
В течение многих месяцев предложения Мальты старались «замотать», избегали
серьезного их обсуждения. Но и Мальта ждала своего часа. В конце мая 1975 г.,
когда была почти закончена работа по согласованию документа общего характера
по средиземноморским проблемам, Мальта внесла к этому документу свои до¬
полнения, повторявшие основные идеи своего первоначального предложения. Все
это вызвало резко негативную реакцию стран НАТО, в первую очередь США.
Их задевало все, но особенно возникшая угроза пребыванию р Средиземном
море их 6-го флота. Что касается Советского Союза, то с точки зрения широких
политических целей многое могло бы быть приемлемым, в частности и совместный
с американцами вывод вооруженных сил из района Средиземного моря. Но в
Москве понимали, что задача эта нереалистична и что все это способно лишь
осложнить завершение Совещания. Делегация получила указание постараться
нейтрализовать остроту ситуации за счет включения в документ по Средизем¬
номорью текста общего, необязывающего характера.
Обстановка на Совещании осложнилась еще и тем, что для защиты позиции
Мальты в Женеву прибыл из мальтийской столицы Ла Валетты личный пред¬
ставитель Минтоффа посол Гудвилл. Среди делегаций быстро распространилась
молва, что только он располагает прямыми, лишь ему одному известными
указаниями своего премьер-министра, как вести дела в поднятом Мальтой вопросе.
И вел эти дела Гудвилл с предельно твердых, бескомпромиссных позиций.
185

Согласие Мальты на завершение Совещания он ставил в прямую зависимость
от отношения к ее предложениям. И когда в начале июля на заседании коор¬
динационного комитета — своего рода высшего органа Совещания — в который
раз дебатировался вопрос о дате завершения Совещания, со стороны мальтийского
представителя последовало жесткое заявление: «Мое руководство не определило
ни дня, ни месяца, ни года проведения третьего этапа Совещания». Яснее не
скажешь. При наличии правила консенсуса это означало полный тупик.
В бесплодных поисках компромиссных формулировок, какого-то выхода из
положения уходил день за днем. Совещание гудело, как улей. Казалось, что
все другие вопросы, если не забыты, то отодвинуты на второй план.
Весь интеллектуальный потенциал Совещания был мобилизован на поиски
какой-нибудь логичной формулы договоренности. Но все было бесполезно. Для
американцев 6-й флот — священная корова. С ними были единодушны все
натовцы. Но позиция Мальты оставалась твердой — ни шагу в сторону от сути
представленных предложений. Пускались в ход резкие слова насчет шантажа,
злоупотребления правом консенсуса. Изощренные умы искали комбинации-ла¬
зейки, как бы обойти правило консенсуса. Но это были не более чем эмоции,,
способные лишь накалить атмосферу, поскольку изменение правил процедуры
само требовало консенсуса, т. е. согласия Мальты, а действовать без нее значила
бы взорвать Совещание. К тому же правилом консенсуса дорожила не только
Мальта.
Пробовали обращаться в министерство иностранных дел Мальты, но там
подтвердили, что операцию проводят двое — сам Минтофф и посол Гудвилл.
Что касается Минтоффа, то он отправился в путешествие на яхте по Средиземному
морю, и якобы с ним не было никакой связи. Оставался только посол Гудвилл.
9 и 10 июля проходила серия почти непрерывных заседаний координационного
комитета Совещания. Работали и днем, и ночью. Дебаты велись насчет даты
окончания Совещания. Поскольку было ясно, что окончательно ее определить
будет невозможно, ставилась цель договориться хотя бы о так называемой
«целевой», т. е. ориентировочной, дате. Канада предложила в качестве такой
даты 30 июля, имея в виду, что по этой дате в дальнейшем потребуется еще
финальное, утверждающее ее решение, когда будет достигнуто общее согласие
по оставшимся нерешенным вопросам. В ночь с 10 на 11 июля за принятие
предложения Канады высказалось 30 делегаций. Но положение вновь обострилось
из-за Мальты, выдвинувшей в качестве условия своего согласия принятие eq
предложений. Ответом стран НАТО было категорическое «нет». Кризис был
явным.
В разгар этих перипетий в Женеве должна была состояться встреча Громыко
с госсекретарем США Г. Киссинджером.
Громыко прилетал накануне. В Женеву, где проходило сразу несколько
конференций, собралось в это время немало мидовского начальства. Помню,
долго обсуждался вопрос, кому быть в аэропорту, чтобы встретить министра.
Так как большое число встречающих не поощрялось, для поездки в аэропорт
тщательно отбиралось несколько человек. В результате у трапа оказалось два
заместителя Громыко, наш посол в Берне, постоянный представитель в Женеве,
еще два-три дипломата высокого ранга. Не было только... переводчика с фран¬
цузского. А именно такой работник и понадобился министру, как только он
сошел с трапа. На его вопрос, кто может помочь с переводом его приветственного
обращения к швейцарцам, во главе столь представительной шеренги возникло
замешательство. Один из замов обратился ко мне, не смогу ли я помочь выйти
из положения. Я ответил, что готов. Тот бросился к министру со словами: «А
вот Дубинин...» Но услышал сердитое: «Послы не должны выступать перевод¬
чиками». Кончилось тем, что Швейцария — страна французского, немецкого и
итальянского языков — услышала слова Громыко в переводе на английский,
поскольку такого переводчика Громыко захватил из Москвы для переговоров (
американцами. Но это лишь курьезная деталь.
186

Доклад министру о положении дел на Совещании был кратким, а главное
— неутешительным: все на мертвой точке. Что же до предложений насчет того,
как можно было бы выйти из положения или хотя бы как ставить вопрос о
Совещании на следующий день в переговорах с Г. Киссинджером, то их вообще
не последовало, потому что все, казалось, было уже опробовано. Вместе с тем
вопрос о завершении Совещания, и завершении скорейшем, был тогда основным
для Москвы вообще и для встречи с госсекретарем США, в частности. Я при
разговоре с Громыко на эту тему не присутствовал. Его вел А. Г. Ковалев, но
мйгу представить, что разговор был не из приятных.
Поздно вечером А. Г. Ковалев попросил меня зайти к нему и, когда я
пришел, заговорил о мальтийской проблеме. Я был, разумеется, в курсе всех
деталей, хотя непосредственно этот вопрос не вел. С мальтийским послом
Гудвиллом я познакомился в кулуарах Совещания скорее из любопытства, и,
поскольку мне не приходилось ему ничего доказывать и вообще разговаривать
по острому для него вопросу, отношения между нами установились неплохие.
А. Г. Ковалев был немногословен: «Завтра в 10 часов утра Громыко встречается
с Киссинджером. Вы знаете Гудвилла. Поезжайте в здание, где проходит Сове¬
щание. Пораньше. Может быть, вам удастся с ним повидаться. Поговорите. Если
вдруг будет что-нибудь интересное, расскажем министру».
Гудвилл предпочитал общаться по-английски. С английским я тогда был не
в ладах. Поэтому я попросил отправиться со мной в здание Совещания В. Ф.
Петровского, который был ответственным секретарем нашей делегации, с тем
чтобы в случае необходимости он помог мне объясниться с мальтийским послом.
Он охотно согласился.
Совещание начинало работу тоже в 10 часов утра, но дипломаты, особенно
в те дни, собирались там и пораньше. Мы с Петровским появились в здании
сразу после девяти. Я, расположившись в одном из дальних уголков зала,
попросил Петровского быть поближе ко входу и в случае, если Гудвилл дейст¬
вительно появится, пригласить его для краткого разговора со мной.
Все это выглядело несколько романтично. Свидания специально не назначалось,
чтобы не придавать возможной встрече официального характера. Никакой уве¬
ренности, что Гудвилл собирался быть на совещании, а тем более с утра, у
меня не было. Но, как говорится, на ловца и зверь бежит. Я вдруг с радостью
увидел, как с дальнего конца зала ко мне направляется не кто иной, как
мальтийский посол, в сопровождении Петровского. Мы уселись, обменялись
любезностями. Я решил идти к цели самым прямым путем.
«Через каких-то пятнадцать—двадцать минут,— сказал я,— начнется встреча
Громыко и Киссинджера. Совсем рядом. В отеле «Континенталь». Это уникальный
случай. Может быть, последняя возможность для того, чтобы решить интересу¬
ющую Мальту проблему. Мы готовы помочь этому. Если вы, посол, сообщите
мне сейчас вашу запасную позицию по спорному вопросу, я обещаю, что через
несколько минут она станет предметом обсуждения Громыко и Киссинджера со
всеми вытекающими отсюда последствиями».
Знал ли я, что у Гудвилла имеется запасная позиция? Нет, конечно. Но
должна же она была быть! Или во всяком случае только при наличии запасной
позиции, и запасной позиции разумной, был возможен компромисс, без которого
в проигрыше остались бы все, не исключая и Мальту.
Напряженно ждал реакции Гудвилла. Вдруг увидел — вместо ответа он достал
бумажник. Вынул тонкую полоску бумаги, напоминавшую телеграфную ленту.
На ней — несколько выписанных от руки слов. «Записывайте»,— сказал он.
И продиктовал короткую формулировку: «С целью способствовать миру,
сокращению вооруженных сил в этом районе...» Сразу видно — это решение
проблемы. Здесь не было ни Ирана, ни стран Персидского залива. Но главное
— в этих словах отсутствовало требование к США вывести их 6-й флот из
Средиземного моря! х
Но не мое дело было втягиваться в разговор, к тому же дорога каждая
187

минута. Я поблагодарил, сказал, что спешу к месту встречи министра с госсек¬
ретарем.
Стрелка часов подходила к десяти. В машине так же, на скорую руку,
перевел формулировку на русский язык. Вот и отель «Континенталь». Пропусков
у нас не было, но удалось пробраться через все заслоны. Мы оказались в зале
встречи, когда ее участники рассаживались за столом переговоров. Я сказал
пару слов А. Г. Ковалеву. Вместе передали записанную формулировку Громыко.
Без особых Пояснений. Министр бросил взгляд на протянутый ему лист бумаги
и воспринял все с таким невозмутимым видом, что невольно подумалось: не
требуются ли какие-либо пояснения?
Расселись. Я тоже устроился в конце стола. Пара шуток перед началом
обсуждения. Затем Громыко произнес: «Предлагаю начать с вопроса об Обще¬
европейском совещании, вернее с мальтийского вопроса». Эти слова не вызвали
у Киссинджера никакого энтузиазма. С кислой миной он ответил: «Я не возражаю,
конечно, но говорить-то не о чем. На совещании полный тупик. Что же мы
будем обсуждать?» «Есть новое мальтийское предложение»,— бесстрастно заявил
министр. Киссинджер посерьезнел, наклонился к соседу справа, затем к соседу
слева. С дальнего конца стола к нему поспешил глава американской делегации
на переговорах, еще кто-то из сопровождавших. Стали шептаться. «О каких
новых предложениях вы говорите? — наконец спросил он.— У нас ничего нет.
Мы даже ничего не слышали». «Да и мы их получили совсем недавно»,— пояснил
Громыко. «Но я надеюсь,— заметил Киссинджер с недоверием,— что в новой
формулировке нет намека на 6-й флот?» «Об этом там ничего не говорится»,—
ответил Громыко.
Он предложил Киссинджеру прервать заседание и поговорить один на один.
Они уединились в дальнем конце небольшого зала, где проходила встреча. Их
беседа была совсем непродолжительной. Прошло всего несколько минут, после
чего оба возвратились к столу довольные. Объявили: «Мы договорились. Фор¬
мулировка подходит. Теперь нашим делегациям следует провести ее через своих
союзников. Сделать это надо аккуратно. Операция деликатная. Она ни в коем
случае не должна сорваться. В то же время ни у кого не должно возникнуть
подозрения, что мы действуем в каком-то сговоре. Тем более, что никакого
сговора в точном смысле слова и нет».
Переговоры переключились на другую тему. Мне больше нечего было делать
на советско-американской встрече.
Остальное в отношении мальтийского кризиса являлось уже делом техники.
Хотя и непростой. Потребовалось еще несколько дней для того, чтобы в разво¬
рошенном муравейнике Совещания вынутые из бумажника Гудвилла слова были
всеми признаны формулировкой проекта Заключительного акта. Группа НАТО
заседала не только в Женеве, но и в штаб-квартире в Брюсселе, совещались и
делегации Варшавского договора, велась работа с нейтралами. Надо было не
только убедить в достоинствах осторожно предлагавшейся формулировки, но и
мягко отвести новые, «еще лучшие» предложения, уговорить колеблющихся,
дать возможность дождаться инструкций из столиц теми, кто сомневался. Для
придания пущей достоверности всей этой операции руководитель нашей делегации
никого из команды наших дипломатов, проводивших ее, не поставил в известность
об истинном происхождении предложения. Наконец, формулировка была принята,
одобрен и весь текст дополнения. Он гласил:
«Для содействия целям, изложенным выше (это часть документа Совещания
по проблемам Средиземноморья.— ТО. Д.), государства-участники также заявляют
о своем намерении поддерживать и расширять контакты и диалог, начатые
Совещанием по безопасности и сотрудничеству в Европе, с неучаствующими
средиземноморскими государствами, включая все государства Средиземного моря,
с целью способствовать миру, сокращению вооруженных сил в этом районе,
укреплению безопасности, ослаблению в этом районе напряженности и расши¬
рению сферы сотрудничества — задачам, в которых все совместно заинтересованы,
188

а также с целью определения дальнейших совместных задач: государства-уча¬
стники будут стремиться в рамках их многосторонних усилий содействовать
прогрессу и соответствующим инициативам, а также осуществлять обмен мне¬
ниями в отношении достижения изложенных выше задач».
Пусть читатель не ломает себе голову над расшифровкой с таким трудом
притертых друг к другу слов. Я подчеркнул лишь некоторые из них. Те, которые
позволили развязать мальтийский узел. Конечно, в таком виде они ни у кого
не могли вызывать страхов. Но и Мальта должна была быть удовлетворена. Без
ее усилий в Заключительном акте вообще не появилось бы этого пассажа, а он
в дальнейшем пригодился средиземноморским странам.
Перевал был взят.
14 июля в качестве даты начала третьего этапа Совещания было определено
30 июля. Однако только в качестве «целевой», предположительной даты!
Работа наша напоминала не просто восхождение на вершину, пусть даже и
очень высокой категории трудности, а пересеченйе целой горной страны. Не
успевали мы спуститься в долину, оставив позади одну горную цепь, как перед
нами вставали новые кручи, требовавшие новых подъемов. Теперь необходимо
было дату 30 июля из даты «целевой» превратить в дату окончательную. Отметим,
что на дворе было уже 14 июля. Наступил цейтнот, и флажок на отсчитывавших
время часах пополз вверх.
Проблем оставалось много. Особенно в военной области. Было решено, что
кроме еще работавших комиссий координационный комитет будет заседать еже¬
дневно, проводя помимо дневных и ночные заседания, с тем чтобы не позднее
18 июля определить окончательную дату. Наша делегация обратилась с призывом
к участникам Совещания отказаться от попыток добиться под занавес односто¬
ронних уступок и преимуществ. Увы, это оказался глас вопиющего в пустыне.
Именно в эти дни на поверхность вышла еще одна конфликтная ситуация, на
этот раз связанная с Кипром.
Еще в конце марта 1975 г. делегация Турции поставила под сомнение
правомочность кипрской делегации представлять Республику Кипр на Совещании.
Свою позицию Турция аргументировала тем, что эта делегация представляет
не государство Кипр, а только греческую общину. Из такой посылки делался
вывод, что нельзя обойти молчанием серьезную проблему возможного незаконного
участия руководителей греческой кипрской общины или их представителей на
третьем этапе Совещания. И следовала концовка: «Если не в самое ближайшее
время, то по крайней мере до окончания второго этапа должны быть приняты
во внимание в интересах успешного завершения нашей работы серьезные ос¬
ложнения, созданные этой проблемой».
Речь шла о том, что Турция будет возражать против участия архиепископа
Макариоса в работе третьего этапа Совещания, и этот вопрос они предлагали
рассмотреть до окончания женевского этапа. В мае последовало уточнение:
Турция хотела бы, чтобы делегацию Кипра на третьем этапе возглавил какой-либо
иной представитель островного государства, а содержание высказываний, которые
будут им там сделаны от имени Кипра, было бы согласовано между представи¬
телями турецкой и греческой общин.
Делегация Кипра отклонила турецкую позицию, подчеркнув, что не даст
никому возможности вмешиваться в вопрос о представительстве своей страны
на третьем этапе. У Кипра к тому же был свой счет к Турции. Глава кипрской
делегации А. Мавроматис говорил, что одобрение решений Совещания со стороны
Кипра вместе с Турцией, т. е. участие Кипра в консенсусе вместе с Турцией
— страной, нарушившей в ходе Совещания те принципы, которые Совещанием
вырабатываются,— представляет определенную проблему для правительства Кип¬
ра и его общественного мнения. Для того чтобы решить ее, считал он, важно
было бы, чтобы Совещание отвергло попытки Турции вмешиваться во внутренние
дела Кипра. Макариос твердо был намерен участвовать в работе заключительного
этапа лично. Делегация Греции энергично поддерживала Кипр.
189

Совещание оказалось в деликатном положении. С середины июня конфликт
превратился в открытый и постоянный. Без жарких схваток по этой проблеме
не обходилось ни одно серьезное обсуждение, связанное с окончанием Совещания.
Причем каждая из сторон стремилась к принятию Совещанием решения в ее
пользу, но ни одна из попыток сформулировать какое-либо решение не увенчалась
успехом.
Наша делегация исходила из принципиальной позиции Советского Союза в
пользу территориальной целостности и независимости Кипра, поддержки его
законного правительства. Вопрос о представительстве киприотов считали искус¬
ственным, полагая, что его должно было решать само правительство Кипра.
Свою позицию мы не скрывали, но стоило нам сказать хоть слово в этих
дискуссиях, как число участвовавших в них незамедлительно расширялось за
счет представителей какой-нибудь из натовских стран, что было делом привычным
по тем временам. Развязки это не давало.
Совещание между тем привлекало все большее внимание не только руководства
стран, в нем участвовавших, но и других стран. В фойе постоянно дежурило
множество журналистов в ожидании новостей о его окончании. 18 июля струна,
казалось, натянулась до предела, но прошел день, прошла ночь, а конца второго
этапа не наступило. Даже терпению репортеров приходил конец.
20 июля А. Г. Ковалев получил предписание срочно прибыть в Москву. Вылет
был намечен на утро 21 июля.
Весь день 20 июля, как обычно, шла напряженная работа координационного
комитета. Наша делегация была в зале заседаний. Председательствовал глава
делегации Турции. Это обстоятельство имело для нас существенное значение.
Дело в том, что в соответствии с правилами процедуры Совещания председа¬
тельство на нем осуществлялось поочередно всеми делегациями в течение одних
суток в порядке французского алфавита, причем оно переходило к следующей
делегации в полночь. Советский Союз следовал в порядке французского алфавита
сразу за Турцией, а это означало, что в полночь председательское кресло должно’
было перейти от Турции к нам. Дискуссия в зале шла жаркая, и чем ближе
стрелки часов приближались к 12 ночи, тем очевиднее становилось, что заседание
будет продолжено и заполночь, с коротким перерывом для смены председателя.
Несмотря на ранний отлет в Москву на следующий день, А. Г. Ковалев
оставался на заседании до полуночного перерыва. Однако затем, посоветовавшись
с членами делегации, он все-таки решил передохнуть перед дорогой и отправился
домой. Руководство делегацией, а стало быть, и председательствование на Со¬
вещании было поручено мне.
В начале первого я объявил начало нового заседания, которое по сути было
продолжением предыдущего, а точнее, длинной череды непрерывных бдений.^
Мы условились в нашей делегации, что в случае необходимости выступления
от имени Советского Союза по существу обсуждавшихся вопросов это будет
делать Л. И. Менделевич — член нашей делегации, один из опытнейших советских
дипломатов. Это была общепринятая на Совещании практика. Лев Исакович
занял на председательском подиуме место рядом со мной и еще одним нашим
дипломатом.
Повестка дня включала много разновеликих вопросов, все еще стоявших на
пути завершения женевского этапа Совещания.
С самого начала я постарался задать максимально динамичный темп работы.’
Сама по себе это задача деликатная. Дело в том, что председательствовавший^
не располагал никакими властными полномочиями. Оставаясь во всех отношениях:
равным со всеми остальными руководителями делегаций, он лишь как бы отдавал
себя в их распоряжение для того, чтобы, действуя в рамках правил процедуры;
и сложившихся традиций, сообщать необходимый порядок ходу заседания. При
этом неэтично ни проявление какого-то политического или иного пристрастия
с его стороны, ни навязывание совещанию или каким бы то ни было делегациям^
своего мнения. Однако и при этих условиях возможности влияния на ход
190

заседания у председателя имелись, и немалые. Точным ведением дискуссии он
мог избавить его от процедурных осложнений, в его руках было немало средств
обеспечить деловой тон работы, своевременно остудить страсти, если они воз¬
никали. Наконец, в его руках было право, и даже больше чем право, предлагать
коллегам проекты решений по обсуждаемым вопросам, выводя заседание из
трудных ситуаций. Мерило его действий — реакция аудитории. Малейшие не¬
дочеты или оплошности в действиях председателя незамедлительно становились
предметом замечаний из зала. На любом форуме находятся дипломаты, которые
на знании нюансов процедуры делают себе реноме, и председательствующий
постоянно находится под надзором их недремлющего ока.
Но в ту ночь, с 20 на 21 июля, я с удовлетворением отмечал, что коллеги
мои не только не протестовали, но и охотно втягивались в энергичный ритм.
Мы «сбрасывали» один вопрос, другой, третий... В частности вопрос об определении
Белграда в качестве места первой после Совещания встречи представителей
государств-участников. Наконец, подошли к кипрской проблеме. Время — далеко
за полночь. Усталость делегаций очевидна. Но дискуссия вокруг этой проблемы
вспыхнула с той же силой, как 10, 20, множество раз до этого.
Выступил представитель Турции, представитель Кипра, представитель Греции,
кто-то еще. Изложил мнение советской делегации Менделевич. Нельзя было
попытаться приостановить эту столь обычную перепалку. Любая такая попытка
председателя вызвала бы выпад в его адрес со стороны той делегации, которая
сочла бы себя ущемленной. Я ограничивался стандартными фразами: «слово
предоставляется уважаемому представителю...», «благодарю уважаемого предста¬
вителя...» В то же время у меня нарастало напряжение: рано или поздно все
желающие выговорятся. Воцарится молчание. И тогда, в который уже раз встанет
вопрос: а как же быть? Где развязка? Где выход из тупика, блокирующего
окончание работы? Хорошо, если кто-нибудь вдруг предложит проект решения,
с которым согласятся конфликтующие стороны. Но почему это должно случиться
в эту ночь, если не случилось ни разу в течение многих предшествующих недель
работы? Надежды никакой. Скорее всего, в той тишине, которая последует за
схваткой, взоры всех устремятся на председателя, в ожидании, что, может быть,
избавление придет от него. Но у меня нет никаких заготовок. И не потому,
что еще каких-то три-четыре часа назад я и не помышлял, что окажусь на
председательском кресле перед таким испытанием. Ничего нелзаготовлено потому,
что ни наша делегация, ни кто-нибудь другой не придумали ничего приемлемого.
Я жадно вслушивался в перебранку делегатов в расчете уловить хоть какой-то
новый поворот мысли, какой-то сигнал, ухватившись за который можно было
бы составить текст, способный получить утверждение. Но из зала — ни одной
подсказки. Известные, непримиримые позиции. Все тот же набор аргументов.
Возникла ситуация, которая через десять минут могла превратиться в стандартный
эпилог: «Никакого решения не найдено, вопрос остается в повестке дня, следующее
заседание состоится...» И тогда опять конца Совещанию не будет видно. С этим
не хотелось мириться.
И вот наступила тишина. Оглядываю зал. Никто больше не просит слова.
Предложений тоже нет. Объявить перерыв? Минут на тридцать. Но на часах
начало четвертого утра. Делать такое предложение в создавшихся условиях было
бы обосновано только тогда, когда есть надежда, что в перерыве что-то решится.
Но откуда она, эта надежда? Нет, лучше постараться разрубить узел с ходу.
Пусть даже необычным способом.
Пододвигаю микрофон. Говорю: «Уважаемые коллеги. Вы слышали все, что
здесь только что было сказано». Пауза. Кто же с этим не согласится? Продолжаю.
«Предлагаю перейти к следующему пункту повестки дня». Председательский
молоток уже занесен на виду у всех. Я опускаю его через несколько секунд,
необходимых для того, чтобы мои слова были переведены синхронными пере¬
водчиками на остальные пять рабочих языков совещания. Полная тишина в зале
сменяется нарастающим шумом. Делегаты приходят в движение. Я еще в на-
191

пряжении. Нет ли поднятой руки с протестом против такого решения, вернее,
против такой развязки остроконфликтной ситуации, не оспаривает ли кто, что
консенсус был? Но нет, я вижу по лицам, что это гул удовлетворения. Это дает
мне право предложить перейти к следующему пункту повестки дня, предпос¬
леднему пункту: одобрению проекта заключительного акта Общеевропейского
совещания со всеми самыми последними к нему дополнениями.
Этот документ,— теперь его знает весь мир,— только накануне сведенный
вчерне воедино в толстый, многостраничный «кирпич» в мягкой обложке, принес
представитель исполнительного секретариата. Я показал многим десяткам дип¬
ломатов, сидевшим в зале, плод их многолетнего труда, результат усилий
министерств иностранных дел, правительств, руководителей 35 стран Европы и
Северной Америки, усилий народов этих стран. Его обложка зеленого цвета —
это зеленый свет третьему этапу Совещания.
«Нет ли возражений против принятия нами этого проекта и представления
его на утверждение на высшем уровне в Хельсинки?»
Одобрительные голоса.
Удар молотка! Очень сильный! Как выдержала ручка?! Второй этап общеев¬
ропейского совещания завершен. На пути в Хельсинки больше нет никаких
препятствий.
Последний пункт нашей повестки дня я предложил снять. Он предполагал
торжественную церемонию закрытия второго этапа Совещания. Для чего она,
эта церемония? Торжество будет в столице Финляндии, в Европе и отзовется,
может быть, и больше чем в Европе.
Все соглашаются со мной.
В вышедшей в Италии книге «Дневники переговоров (Хельсинки — Женева
— Хельсинки, 1972—75)» про финал нашей работы написано так: «Ввиду позднего
времени не было поздравительных речей, за исключением выступления пред¬
ставителя Святого престола. То, что было, однако, у всех на уме, это то, что
после 22 месяцев работы переговоры в Женеве завершились наилучшим образом.
Воды Женевского озера еще не успокоились, однако было ощущение, что хорошо,
что все разногласия во всем объеме вышли наружу именно на втором этапе
СБСЕ: ведь в ходе его запальный шнур был разведен ради мирного завершения
Совещания в Хельсинки, на котором действительно сосредоточилось бы внимание
всего мира» 3.
Правильно написано. А пока мы все еще в Женеве. Выходим из зала заседаний
в фойе. То самое, где в течение стольких дней и ночей нас поджидали много¬
численные журналисты. Там пусто. Совсем разуверились! Потеряли надежду!
Даже самые стойкие и прозорливые не думали, что эта ночь может стать
последней в столь длительном и изнурительном дипломатическом марафоне.
Но нет. Кто-то появляется из дальнего конца зала. Протирая глаза, прибли¬
жается ко мне. «Ну как, Юрий Владимирович, когда следующее заседание?»
Это наш! Женевский корреспондент агентства ТАСС. Самый упорный в мире!
Какой молодец! «Все кончилось. Теперь надо ехать в Хельсинки». Не верит.
Уточняет: «И об этом можно сообщить?» «Конечно же, сообщайте. Я еду писать
телеграмму в Москву».
Журналист исчезает. Итак, Телеграфное агентство нашей страны оказалось
не только первым, но и единственным обладателем информации, которая инте¬
ресовала весь мир.
В этой связи мне позже рассказали следующее. В Москве вестей из Женевы
ждали с нетерпением, прежде всего высшее руководство. Поэтому, как только
тассовское сообщение поступило в столицу, о нем немедленно доложили руко¬
водителю ТАСС с вопросом, как им распорядиться: как доложить Брежневу ну
3 Дневники переговоров (Хельсинки — Женева — Хельсинки, 1972—75), с. 581—582.
192

и, конечно, передавать ли на весь мир? Последовал вопрос: что сообщают другие
агентства? Проверили. Оказалось, ничего. Так что же, есть только сообщение
ТАСС? Да, только оно. Случай был столь необычным, что последовало указание:
проверить в МИД правильность информации. Действовать только после этого.
Но это — к слову. Женевский корреспондент ТАСС был награжден орденом.
Вернемся, однако, в Женеву. Быстро попрощавшись с коллегами, мы поспешили
в представительство. Шифровальщик обычно ждал возвращения делегации. Я
написал краткую телеграмму: «21 июля в 3 часа 45 минут второй этап Обще¬
европейского совещания завершил свою работу под председательством делегации
СССР». Поставил подпись: А. Ковалев. Сказал, чтобы отправили немедленно.
Утром нам предстояло проводить А. Г. Ковалева в аэропорт, и мы отправились
к себе передохнуть несколько часов.
Захваченный с заседания молоток остался лежать на рабочем столе в кабинете.
За завтраком я рассказал А. Г. Ковалеву о нашей бурной ночи.
Из аэропорта все мы, члены делегации, заехали в представительство. Нам
оставалось сделать в Женеве совсем немного: отправить телеграмму с кратким
изложением последних событий, собраться, дождаться спецсамолета, который
должен был прибыть за нами, и, как говорится, сняться с якоря. По дороге из
аэропорта мы обратили внимание на то, что, оказывается, стоит превосходная
летняя погода.
Однако едва члены делегации расселись за столом, как заговорил Менделевич.
О прошедшей ночи и баталии вокруг кипрского вопроса. «Чем больше я думаю,—
сказал он, обращаясь ко мне,— тем больше утверждаюсь во мнении, что в итоге
вчерашнего обсуждения можно было найти и провести решение, в большей
степени благоприятствующее позиции Кипра». Вот так сюрприз! Женевский этап
совещания закрыт. В столицах несомненное удовлетворение. Об этом через
час-другой зашумит вся печать мира. Делегации собирают чемоданы. И вдруг
такое заявление! И даже больше чем заявление: поставлен вопрос о том, что
мы не все сделали для государства, позиция которого была нам понятна.
Как быть? Мои коллеги опустили головы. Отвечать надлежало мне. Предсе¬
дателем был я, и за главу делегации остался я, деваться некуда. Но что ответить?
Я мог сказать, что успех совещания даст столь положительный эффект, что это
приведет к решению всех проблем, в частности и кипрской. Но это Лев Исакович
знал и сам. Или сказать, что мы же все были там вместе. Что же махать
кулаками после драки? Но для такой резкости должны были быть сомнения в
искренности Льва Исаковича, подозрения в том, что, ставя этот вопрос, он искал
чего бы то ни было иного, кроме наилучшего результата для нашей дипломатии.
Нет, это не годилось. Лев Исакович — дипломат с огромным опытом. В Женеве
он вынес на своих плечах основную тяжесть разработки принципов взаимоот¬
ношений между государствами-участниками Совещания. И, наконец, он был
ответственным за кипрский вопрос. Все эти варианты не годились.
«Хорошо,— сказал я.— Заседание позади, и совещание закрыто. Но одна
зацепка для продолжения действий здесь, в Женеве, все-таки еще остаемся. Она
в том, что я, как председатель заседания, еще не подписал его протокол».
Действительно, практика предусматривала такую формальность. Это была
именно формальность, так как в протокол вносился минимум сведений о заседании
и его решениях, и, насколько я помню, никогда никаких проблем с этой
операцией на совещании не возникало. Но в то же время, говоря строго юри¬
дически, до тех пор пока протокол не подписан, председатель мог ставить вопрос
о том, что заседание не закрыто, и поднимать вопрос о его возобновлении до
истечения срока своих полномочий, т. е. до полуночи.
Так вот, опираясь на эту формальность, я могу постараться возобновить
заседание где-то во второй половине дня, но для этого надо иметь хоть какую-то
минимальную уверенность, что подобная экстравагантность может быть оправдана.
Этот разговор сразу рассеял усталость моих коллег.
«Для этого, Лев Исакович, я предлагаю вам срочно встретиться с главой
7 Новая и новейшая история, № 4—5 193

кипрской делегации. Один на один. Выяснить, чего бы он хотел добиться. Дайте
обещание, что наша делегация сделает все, чтобы помочь им в сложившейся
ситуации. Я же назначу на несколько более поздний час встречу с главой
делегации Турции, послом В. Бенлером (я хорошо знал его) с тем, чтобы еще
до заседания обсудить возможные варианты.
Предложил членам делегации высказаться по предложенному плану. Все
согласились. Разошлись в ожидании новостей после разговора Л. И. Менделевича
с А. Мавроматисом. Заключительную телеграмму, стало быть, писать было
рановато. Прошли два долгих часа. Наконец, последовал сигнал: Мавроматис,
приглашенный к нам в представительство, уехал. Мы снова все собрались в
кабинете. Все внимание к тому, что скажет Лев Исакович. «Мы говорили
откровенно,— сказал он,— с разных сторон анализировали обстановку. Говорили
долго. Мавроматис сказал в завершение: исход вчерашнего заседания — наилуч¬
ший из всех вариантов для Кипра, и ничего другого делать больше не следует».
Мудрый человек Мавроматис! Я дал отбой встрече с послом Турции. Отправили
телеграмму в Москву, не отягощая ее подробностями. Расходимся. Время запа¬
ковать и памятный председательский молоток. Но куда он запропастился? Не
могу его найти. Спросил нашего ответственного секретаря, не видел ли он
молоток. Тот, смутившись, принес его из своего кабинета. Немного сконфуженно
объяснил, что, дескать, у него были свои планы насчет этого сувенира. Все
бывает...
Минуло пять лет. В Мадриде начала работу вторая встреча государств-уча¬
стников Общеевропейского совещания. Я был послом в Испании и руководителем
нашей делегации на подготовительной части встречи. В испанскую столицу
съехалось много ветеранов женевских баталий. Встречи, воспоминания. Здесь и
член мальтийской делегации на женевских переговорах, тоже мой старый зна¬
комый. Но не посол Гудвилл. Посол Гудвилл был личным представителем
премьер-министра Мальты Д. Минтоффа и стоял выше того дипломата, кто
постоянно руководил в Женеве мальтийской делегацией. Я поинтересовался у
мадридского собеседника, что стало с послом Гудвиллом. «Я знаю вашу историю
с послом Гудвиллом,— услышал я в ответ.— Она кончилась для него плохо.
Совсем плохо». Не верю своим ушам. «Но в чем же дело? Ведь он так много
сделал не только для успеха совещания, но и для Мальты? И потом Гудвилл
поделился со мной позицией, которая исходила от самого Минтоффа». «Это вы
так считаете. Минтофф же рассудил иначе. Дело в том, что Гудвилл отдал вам
в тот день действительно последнюю запасную позицию Мальты. Да, она была
опробирована самим Минтоффом, но рассматривалась премьер-министром как
крайняя уступка в надежде на то, что Мальте удастся получить что-то большее.
Одним словом, Минтофф был раздосадован до предела и уволил Гудвилла не
только из министерства иностранных дел, но и с государственной службы вообще».
Мне стало грустно. Я призывал собеседника в свидетели того, что полученное
тогда Мальтой было максимумом возможного.
«Не пойди Гудвилл на смелый шаг, не было бы ничего ни для Мальты, ни
для всех нас». «Вы спросили меня про посла Гудвилла, я вам все рассказал»,—
заметил собеседник.
Да, рискованная жизнь у дипломата, когда дипломат... действует!
194

Воспоминания
© 1994 г.
Член-корр. РАН Ю. А. ПОЛЯКОВ
ПОХОРОНЫ СТАЛИНА.
ВЗГЛЯД ИСТОРИКА-ОЧЕВИДЦА
Первая декада марта 1953 г. вошла в память народную прочно, навсегда. В
грядущие десятилетия будут сложены легенды и написаны научные статьи,
основанные на неизвестных пока документах, созданы кинофильмы, романы,
поэмы.
Сам факт смерти Сталина — человека, который на протяжении более трети
века был у кормила власти, а в течение четверти века являлся ничем и никем
не ограниченным правителем гигантской страны, который осуществил невиданные
преобразования во всех сферах бытия, провел неслыханные репрессии против
собственного народа, физически уничтожив сотни тысяч граждан, был возвеличен
при жизни официальной пропагандой, как мудрейший и гениальнейший деятель
всех времен и народов, и признан современной печатью негодяем и палачом —
означал исторический рубеж огромной важности.
Но кроме неоспоримо-масштабного значения физической смерти Сталина,
означавшей конец его диктатуры, есть еще одно обстоятельство, делающее март
1953 г. столь памятным и знаменательным. Это гибель сотен людей во время
прощания с вождем в результате смертоубийственной давки, обусловленной
многими причинами. Огромное скопление народа, губительный хаос, неожиданно
обнаружившиеся расхлябанность, растерянность партийно-советской машины,
приведшие к массовым смертям и травмам,— все это было производным от
кончины советского генералиссимуса. Но сопровождавшееся ужасными эксцессами
предпохоронное прощание перестало быть сопутствующим, а превратилось в
самостоятельное событие, стало общественно-политическим явлением.
Историческая ассоциация с Ходынкой напрашивается сама собой. Нас волнует
не сама коронация Николая II. Много государей вступало на престол, и коррнация
— ритуал традиционный, пышный, обязательный, но исторически не знамена¬
тельный. Коронация не интересна для народной истории, не памятна простым
людям, она привлекает внимание лишь придворных историографов. Но нас
волнует, нам всегда будет памятно 18 мая 1896 г., когда погибло более 2 тыс.
человек в Москве на Ходынском поле в давке, возникшей при одном из коро¬
национных мероприятий1. Официально церемониал возложения императорской
короны на голову нового самодержца, его легитимизации считался событием
главным, а случившееся на Ходынском поле — сопутствующим. Но для истории
Ходынка вышла на авансцену, а рутинная храмовая торжественность корона¬
ционно-процедурного действа осталась на задворках. Начало царствования нового
императора заслуживает в учебниках и монографиях не более одной строчки:
«В 1896 г. на престол вступил Николай II». А Ходынка, ее отзвуки не формально,
а по сути стали общественным явлением, достойным изучения и описания.
Ходынка уже тогда вызвала не только ужас, горечь, негодование, но, превра¬
1 История Москвы, т. 5. М., 1955, с. 78. ... .
■jMIi i ПАЫХ |
*1 * * I4 V • ■1

тившись в имя нарицательное, наводила на раздумья и пророчества. «Кто начал
царствовать Ходынкой, тот кончит, встав на эшафот»,— написал через десяток
лет К. Бальмонт2.
С годами Ходынка как самостоятельный исторический факт вошла в анналы
истории и поныне волнует, вызывает ассоциации и сравнения, затрагивает души
отзвуками далекой боли и страданий.
Так и события, связанные со смертью и похоронами Сталина, отодвинутые
от нас более чем четырьмя десятилетиями, привлекают и будут привлекать наше
внимание, вызывая самые разнообразные чувства и воспоминания у стариков,
удивление молодых, наводя нас всех на невеселые мысли о судьбах народа.
Но отвлечемся от общих рассуждений. В данном случае я выступаю не как
исследователь, а как мемуарист.
Хочу рассказать о том немногом, что я видел в те дни, о запомнившихся
штрихах, деталях, черточках, которые помогут воссоздать правдивую картину
нескольких ночей и дней, предшествовавших торжественному траурному похо¬
ронному ритуалу на Красной площади. Это взгляд рядового москвича с ночной
улицы, на которую его занесло неуемное стремление приобщиться к великому
таинству движения истории.
Сталин, как сообщалось в официальном коммюнике, умер 5 марта 1953 г. в 21
час. 50 мин. Не буду касаться многочисленных версий о времени и обстоятельствах
его смерти, появившихся в конце 80-х и начале 90-х годов3. Повторю, что перед
читателем сугубо личные воспоминания. Нет нужды доказывать, что восприятие
прозвучавшего в будничный мартовский день сообщения было различным у парт-
госаппаратчика и колхозной доярки, жителя столицы и узника Магадана, офицера
лагерной охраны и охраняемого зека. Бесспорно, множество людей после 5 марта
ликовали, считали, что час возмездия пробил, еще больше — искренне горевали,
полагая, что страна понесла великую потерю. В любом случае большинство понимало,
ощущало неизбежность крутых поворотов в судьбах страны и людей. Но разнооб¬
разнейший спектр различных чувств, суждений и раздумий не высвечивался открыто,
не выходил за пределы семейного или узкого дружеского круга. После 1987 г.
появилось немало утверждений в разного рода публикациях и теле- и радиопередачах,
что многие будто бы в те достопамятные мартовские дни чуть ли не принародно
проклинали Сталина как тирана, деспота и убийцу, клеймили диктатуру пролетариата
и приветствовали зарю свободы. Думаю, что для истории полезны и интересны не
поздние придумки, а свидетельства, безыскусно передающие обстановку, настроения,
высказывания тех дней.
Все, что я видел и слышал от знакомых, родных, сослуживцев, соседей,
случайных собеседников,— различное по эмоциональной окраске и форме выра¬
жения было единым, однозначным в общем и главном.
Это главное может быть охарактеризовано одним словом: потрясение.
В просторную кухню нашей большой коммунальной квартиры выходили
заплаканные люди. Не умолкал телефон — звонили друзья, знакомые — велика
была потребность высказаться, поделиться своими чувствами.
В Институте истории в центре Москвы на Волхонке, где я тогда работал и
куда я пришел, движимый жгучей потребностью общения, собрались почти все
сотрудники. Обычно основная масса сотрудников приходила только два раза в
неделю, в так называемые присутственные дни.
Помню Д. А. Баевского, А. А. Воронецкую, Э. Б. Генкину, Л. М. Иванова,
А. П. Кучкина, А. В. Митрофанову, В. Т. Пашуто, Г. Н. Севостьянова, Е. И. Тряпицына,
2 Бальмонт К Избранное. М., 1980, с. 241.
3 Известно, в частности, что заседание пленума ЦК КПСС, Совета Министров СССР, Президиума
Верховного Совета СССР, принявшее ряд решений, связанных со смертью Сталина, закончилось 5
марта в 20 час. 40 мин., т. е. за час с лишним до того, как произошла официально объявленная
кончина.— Известия ЦК КПСС, 1991, № 1, с. 160.
196

И. Н. Шарову, С. И. Якубовскую. Все говорили об одном. Другие молчали,
думая — я не сомневаюсь — об одном. Многие плакали — об одном.
Что бы ни писалось и ни говорилось в последующие годы, для меня пред¬
ставляется несомненным: подавляющее большинство граждан, потрясенные смер¬
тью, были искренни, выражая свою взволнованность, скорбь. Быть может, это
один из самых серьезных феноменов нашей истории.
Парадоксальность происходившего подметил знаменитый американский жур¬
налист Г. Солсбери, очутившийся на Красной площади ранним утром 6 марта,
когда центр города еще не попал в кольцо солдатско-милицейских оцеплений:
«Я присоединился к толпе и испытал странные ощущения. Сталин мертв всего
несколько часов, а люди уже собираются по своей собственной воле — без
приказов, без агитпропа. То там, то здесь вдруг всплакнет какая-нибудь старая
крестьянка — привычный символ скорби».
Стоя в толпе, Г. Солсбери пытался понять настроения массы. Он пришел к
выводу, что люди не сразу осознали факт смерти Сталина, факт его отсутствия
в их жизни. «Это был истинный тиран, и даже в своей смерти он все еще
держал людей гранитной хваткой своего кулака»4.
Г. Солсбери, вероятно, недалек от истины. Однако его объяснение слишком
общо, и о причинах происходившего следует поговорить обстоятельней.
Прежде всего попробую ответить на вопрос, почему так велико было именно
потрясение, почему оно уподобилось землетрясению, цунами, извержению вулкана.
Нет ничего необычного и неожиданного в смерти человека, перевалившего
за 70. Наш разум, основанный на опыте всех поколений, давным давно отбросил
мысль о бессмертии. Охотно соглашаясь на веру в загробную жизнь, на пере¬
воплощение, переселение душ и т. д., человек твердо усвоил, что все люди
смертны. Следовательно, ни один гражданин, даже дошедший в преданности
Сталину до безумия, не мог всерьез думать о его бессмертии. «Идеи Сталина
бессмертны, Сталин как символ наших великих побед — бессмертен». Сталин
как человек — увы...
В то же время Сталин был настолько возвеличен, что это переходило прак¬
тически в обожествление, и потому возможность его ухода из нашего бренного
мира отодвигалась за грани реального. Вождь, превращенный в бога-человека,
жизнь которого, с одной стороны, представлялась кристально светлой, величе¬
ственно радужной, а с другой — таинственно-непонятной, обретал в массовом
сознании некий мистический ореол. Не забудем, что личная жизнь вождей, их
болезни были тайной за семью печатями. Для новых поколений все это может
показаться диким, нелепым, но история таит много загадок. Видимо, есть осо¬
бенности массового сознания и доселе изученные плохо. Особенности иррацио¬
нальные, трудно постижимые, трудно объяснимые. Возвеличивание, обожеств¬
ление Сталина доходили до абсурда, принимали формы, способные оттолкнуть
всякого разумного человека. Но в то же время восхваление Сталина, достигнув
невероятной концентрированности и силы, вошедшее в быт, ставшее повседнев¬
ным, ' сопровождавшим гражданина от рождения до смерти, оказывало свое
воздействие не только на простых людей, не имевших высшего образования, но
и на рационально мыслящих интеллектуалов, стало частью общественного со¬
знания.
А. Т. Твардовский верно писал, что имя Сталина:
Не знало меньшей меры
Уже вступая в те права,
Что у людей глубокой веры
Имеет имя божества.
Поэтому мысль о возможной кончине генералиссимуса казалась абстрактной,
4 Солсбери Г. Возмутитель спокойствия. Мемуары иностранного корреспондента. Лондон, 1989.—
Цит. по: За рубежом, 1990, № 37, с. 18.
197

оторванной от реальной почвы, попросту выпадала из сознания, что тонко!
подметил тот же поэт: ;
Помыслить даже кто бы смог, I
Что и в Кремле никто не вечен ;
И что всему выходит срок 5. ]
Да, ощущение неожиданности было преобладающим. Оно пришло первым ц
первым же ушло. Но первоначально именно оно определяло общественны^
настрой, составив основу того потрясения, о котором было сказано.
Другое чувство, царившее в первые часы и дни,— сознание потери. Теперь
мы знаем, как много было людей, которые думали о почившем в бозе совсем
не так, как восклицал ось на собраниях и по радио, показывалось в театрах и
кино, писалось в газетах и книгах, пелось в песнях. Однако каждый, кто ныне^
пытается представить атмосферу тех лет, должен помнить, что в последние годы
жизни Сталина большинство граждан даже подумать нехорошо о вожде и учителе
не решалось.
Не только в официальной, но и в бытовой практике культ «отца народов»
к 1953 г. достиг вершины, а сразу после 5 марта произошел последний, попросту
невероятный его всплеск.
О приверженности русского народа к самодержавному правлению говорено-
переговорено. Вера в царя — старая черта российского менталитета. Конечно,
без учета российской специфики не обойтись. Но эта специфика вполне объяснима,
она отражает прежде всего слабость, неразвитость демократических начал об¬
щества. Сталин широко использовал российскую привычку к царю-батюшке.
Народная любовь к доброму или недоброму, но царю была существенно подорвана
в годы революции, но оказалось, что с монархии можно снять романовскую
оболочку, но сохранить и упрочить ее традиционную державную суть. Сталин
и возродил ее, умело замаскировав коммунистическими аксессуарами и создав
поразительную по эффективности систему собственного восхождения на импе-
раторско-генсековско-предсовминовские высоты, возведя себя в ранг «величайшего
правителя». И когда поэт благодарил «товарища Сталина» за то, что «о всех о
нас» он думает в Кремле, тем самым выражалась губительная для демократии
истина: слава Богу, что нам не надо думать, ибо есть некто, думающий о нас
и за нас.
Увы, пока сохраняется тупой восторг от ненадобности затруднять мыслями
собственную голову и упование на думающего о тебе и за тебя управдома,
префекта, министра, президента — демократия останется лишь в мечтаниях ро¬
мантиков от политики и истории. Никуда не деться от констатации: к весне
1953 г. среди большинства граждан СССР прочно укоренилось сознание того,
что у страны есть великий, признанный миром лидер, утвердивший свою леги¬
тимность вождь. Кто в этом сомневался, тех давно убрали. Кто продолжал
сомневаться, тот глубоко затаил в себе свои сомнения. Многие под влиянием
военной победы, под воздействием гигантской пропаганды искренне верили в
сталинское величие и горевали, узнав о смерти.
И, наконец, естественна и неизбежна возникавшая почти у каждого мысль
— что будет со страной, кто придет на смену? Народ привыкает к «хозяину».
30 лет Сталин правил СССР. Миллионы людей не знали другого лидера и
беспокоились — как будет без него, что будет без него. Никто не знал и не мог
знать, что будет дальше, но то, что произошло нечто переломно-эпохальное, и
тогда понимал каждый, страшась неизвестности.
...Первый день без Сталина все не кончался. Люди собравшиеся в институте,
не расходились. Сидели небольшими группами в комнатах, курили и говорили,
говорили... Говорили о делах домашних, производственных и потом снова о
5 Твардовский А. Т. Стихотворения и поэмы. М., 1986, с. 726.
198

Сталине, смутно, невнятно: кто-то рассказывал, как видел Сталина в последний
раз, проходя в праздничной колонне по Красной площади. Кто-то повествовал
о хранящейся у него редкой сталинской фотографии или сталинских сборниках,
брошюрах, выходивших в 20-е годы, кто-то вспоминал эпизоды военного времени,
первые салюты, сталинские приказы. Кто-то поделился тем, как его поразила
лысина на макушке вождя. «Понимаете,— сказал он,— мы представляем Сталина
с густой шевелюрой. А в последний день XIX съезда партии, в прошлом октябре,
у меня был гостевой билет, я сидел в бельэтаже, вблизи от сцены и ораторской
трибуны. И когда Сталин вышел на трибуну, я четко увидел плешь на его
голове. Я был потрясен. Но никому, конечно, не говорил об этом»,— торопливо
добавил рассказчик.
Это воспоминание было встречено явно неодобрительно, хотя никто открыто
не выразил своего отношения к проблеме сталинской проплешины. Кстати, слово
«плешь» прозвучало кощунственно, и сам рассказчик, произнеся его, тут же
поправился, заменив непочтительное «плешь» на уважительно-благородное «лы¬
сина».
Впрочем, склонность к аналитико-источниковедческому подходу, свойственная
историкам-профессионалам, проявилась и здесь.
Аккуратно, осторожно, мягко в разговорах был подмечен некоторый нюанс
в правительственном сообщении о кончине вождя. На фоне той просто фанта¬
стической фразеологии, которая сопровождала в печати, по радио, на собраниях
каждое упоминание фамилии генералиссимуса все послевоенные годы (особенно
после вселенского празднования 70-летнего юбилея в декабре 1949 г.), тональность
правительственного сообщения показалась тогда чуть-чуть приглушеннее. Ко¬
нечно, там были высочайшие слова о соратнике и гениальном продолжателе
дела Ленина, о мудром вожде и учителе, вдохновителе и вожде Октября,
основателе первого в мире социалистического государства. Но две трети сообщения
были посвящены роли и задачам партии, укреплению могущества государства.
С точки зрения авторов документа, некоторая переакцентировка была, безусловно,
разумной. Король умер — да здравствует король. Воздавая должное усопшему,
восславим нового короля — в этом железная логика истории. В данном случае
не новым, но приобретающим новое дыхание правителем была партия. Ей прежде
всего и было посвящено сообщение о смерти «короля». Еще раз повторю, что в
сообщении было достаточно громких слов о Сталине, но именно после бесконечных,
достигших невиданных вершин славословий фразеология документа при всей ее
привычной выспренности была на полтона ниже, чем в предыдущие дни. Это
и было подмечено мудрыми историками-источниковедами, в частности В. Т.
Пашуто и А. А. Зиминым, поднаторевшими на сопоставлении документов древ¬
ности.
В одной из комнат института была радиоточка. Сотрудники заходили туда,,
слушали траурные марши, выступления поэтов и композиторов, ученых и мар¬
шалов, рабочих и колхозников, песни о Сталине, которых было написано столько,
что их с избытком хватило на все траурные дни. Все с волнением ждали новых
сообщений. Каких? Что экстраординарного могло передать радио, кроме бесчис¬
ленных телеграмм соболезнования, кратких коммюнике о сменах почетного
караула? Но невысказанное, вместе с тем острое ожидание перемен, может быть,
кадровых перестановок, может быть, неожиданных политических поворотов за¬
ставляло то и дело приходить в комнату, где черная тарелка репродуктора
изливала скорбные переливы Шопена, заставляло спрашивать каждого, выхо¬
дившего из комнаты: «Что передают?».
Мы не ошиблись в своих предположениях. 7 марта «Правда» опубликовала
пространное постановление совместного заседания пленума ЦК КПСС, Совета
министров и Президиума Верховного Совета СССР. Ставилась задача — обес¬
печить «величайшую сплоченность руководства», не допустить «какого-либо раз
брода и паники», «каких-либо перебоев по руководству деятельностью государ¬
199

ственных и партийных органов». Объединялись многие министерства, назначались
или перемещались различные руководители.
Главное заключалось в том, что немедленно назначался новый премьер —
Г. М. Маленков 6. Поскольку он оставался и секретарем ЦК партии, то казалось,
что страна получила нового вождя, сосредоточившего в своих руках все бразды
правления. Правда, это состояние длилось недолго — ровно через неделю, 14
марта, Маленков был освобожден от обязанностей секретаря ЦК КПСС7. На
работе в ЦК «сосредоточился», как гласило постановление, Н. С. Хрущев,
который, подобно Сталину, в дальнейшем сумел использовать этот пост для
установления своего единовластия. Решения 7 марта означали полную победу
старой гвардии. Вместо установленного Сталиным широкого (36 человек) состава
Президиума (Политбюро) ЦК, в котором преобладала малоизвестная «молодежь»,
снова утверждался «узкий» (10 членов и 4 кандидата) Президиум. В него входили
в основном представители старой сталинской руководящей когорты — Г. М. Маленков,
Л. П. Берия, В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов, Н. С. Хрущев, Н. А. Булганин,
Л. М. Каганович, А. И. Микоян, М. 3. Сабуров, М. Г. Первухин.
Первыми заместителями предсовмина Г. М. Маленкова назначались Берия,
Молотов, Булганин, Каганович. Практически все «молодые», введенные в пре¬
зидиум после XIX съезда, осенью 1952 г., оказались отстраненными от руководства
партией.
Министерство государственной безопасности и Министерство внутренних дел
объединялись в Министерство внутренних дел (МВД) во главе с Л. П. Берией 8.
Это означало необычайное усиление позиций Берии — он и первый заместитель
предсовмина, и один из десяти всемогущих членов Президиума ЦК, и глава
МВД с его войсками, сыском, лагерями. Правда, как известно, это его возвышение
длилось всего четыре месяца — в начале июля он был арестован и объявлен
«врагом Коммунистической партии и советского народа»9.
Министром обороны назначался Н. А. Булганин, а его первыми заместителями
авторитетнейшие полководцы минувшей войны — А. М. Василевский и Г. К. Жуков.
Все это стало известно 7 марта, за два дня до похорон, а в первый день мы,
сознавая неизбежность кадровых перестановок, могли лишь теряться в догадках
и домыслах.
Вернемся же к этому первому послесталинскому дню, 6 марта 1953 г.
...Вечерело, а люди все не расходились. Синдром коллективизма, выработанный
за предшествующие годы, сказался в полной мере. Факт несомненный — боль¬
шинство сотрудников сами, без приказов, вызовов, указаний предпочли в этот
день находиться не дома, а в коллективе. Но привычка к предписаниям свыше
также сказывалась: все были в растерянности — что-то надо предпринять, но
что? Провести митинг? Написать коллективное письмо с выражением скорби и
преданности? Коленопреклоненно помолиться перед портретом вождя?
Для всего этого нужны были указания, но их не поступало.
Наконец, когда уже стемнело, вызрело решение: идти в Колонный зал Дома
Союзов, где, как не раз сообщалось по радио, уже стоял гроб и куда был открыт
доступ. Разумеется, созвонились с райкомом. Там не возражали. Рекомендовали:
постройтесь в колонну, чтобы было видно, что идет организация, коллектив, и
двигайтесь в район Петровских ворот и Трубной площади — где-то там форми¬
руется конец очереди.
Человек 30 во главе с секретарем партбюро института Н. А. Сидоровой,
6
Правда,
7.Ш.1953.
7 „
Правда,
21.III. 1953.
8 Правда,
7.III.1953.
9
Правда,
10.VII.1953
200

быстро одевшись, вышли на улицу Волхонку и пошли по Гоголевскому бульвару.
Был в этой группе и тогдашний институтский партийный активист А. М. Некрич.
О попытке пройти вечером 6 марта к Дому Союзов он рассказал в своих
воспоминаниях10. Я, разумеется, хотел идти вместе со всеми, но Н. А. Сидорова
высказала не лишенный оснований довод, что следует кому-то остаться в институте
в качестве дежурного от партбюро. Выбор пал на меня. Я остался, усевшись
между радио и телефоном.
Итак, шел вечер 6 марта. Телефон не заставил себя долго ждать. Путь от
Волхонки по Бульварному кольцу к Пушкинской площади, Петровским воротам
не столь уж длинен. Вскоре стали звонить коллеги, вышедшие из института.
Звонили встревоженные, растерянные. Сообщали, что скопились огромные толпы,
где начинается очередь никто не знает, что институтская колонна рассеялась,
происходит давка, порядка и ясности нет.
О, воспитанная долгими годами привычка к организации, к указаниям, вера
в силу создаваемой сверху организованности^ порядку! Люди пробивались к
телефонным будкам, звонили в институт с одной целью — узнать, нет ли ка¬
ких-либо новых разъяснений, указаний — куда идти, где формируются колонны.
Никто и помыслить не мог, что власть потеряла контроль над ситуацией.
Я позвонил в райком. Там с тревогой сказали, что колонна, пошедшая от
райкома, также оказалась разбросанной и единственный совет — рекомендовать
всем, кто будет еще звонить, идти по домам.
Поздно вечером я направился домой. Я сел в метро у Кропоткинских ворот
с тем, чтобы доехать до центра. Но станция Охотный ряд работала только для
пересадки — наружу там никого не выпускали. Я поехал обратно к Кропоткинским
воротам и оттуда переулками пошел к себе домой на улицу Горького (Тверскую).
Кругом было пустынно, прохожие почти не встречались. За улицей Герцена
(Б. Никитской) на ул. Станиславского (Леонтьевский пер.) стоял патруль: на
Тверскую не пропускали. Я показал паспорт, в котором была отмечена прописка —
улица Горького, дом № 10. Пропустили. В арке при выходе на улицу Горького —
снова патруль.
На следующий день, 7 марта, я вышел из дома. Наш квартал был блокирован
со всех сторон. Пушкинская площадь была перекрыта грузовиками, оставшиеся
узкие проходы заняты солдатами. Со стороны улицы Герцена выход на Тверскую
у здания Моссовета закрывала плотная солдатская цепь. Такая же цепь
преграждала путь к центру и по самой Тверской. И, наконец, улица Немиро¬
вича-Данченко (Глинищевский пер.) была перекрыта поставленными впритык
грузовиками. Это «направление» охранялось особенно тщательно, ведь оно было
«стратегическим». Глинищевский переулок вел от Тверской к Пушкинской улице
(Большой Дмитровке), а именно по Пушкинской и тянулась нескончаемая
очередь, вливавшаяся в двери Дома Союзов.
Телефон дома не умолкал. Главной темой стали слухи о давке, происшедшей
в ряде мест, главным образом в районе Трубной площади. Говорили о сотнях
погибших, тысячах раненых.
Что же произошло в трагический вечер и в трагическую ночь на 7 марта и
несколько по-иному повторялось в последующие дни? Почему случилось мар¬
товское столпотворение?
Достаточно представить себе, выражаясь военным языком, диспозицию, чтобы
понять изначальную неизбежность трагедии.
В Колонный зал, где лежал усопший генералиссимус, вел только один вход.
Через него вливался узенький ручеек, шириной, быть может, в 10—12 человек,
тоненько, вяло огибавший постамент с открытым гробом.
В эту малюсенькую струйку и должна была превратиться людская река,
10Некрич Александр. Отрешись от страха. Воспоминания историка. Overseas Publications Interchange
LTD, 1979, с. 109.
201

которая медленно устремлялась по Пушкинской улице, если не считать отдельных
«спецгрупп», подходивших со стороны Большого театра, Охотного ряда и площади
Дзержинского (Лубянки).
А к неторопливому и относительно неширокому потоку на Пушкинской
стремилось целое людское море, волны которого накатывались со всех сторон.
Людей, рвавшихся к гробу Сталина, насчитывался не один миллион — значи¬
тельная часть взрослого населения столицы, множество жителей Подмосковья и
тысячи или десятки тысяч граждан из близких и даже дальних областей и
городов. Эта огромная масса в первый же вечер скопилась там, где, как им
казалось, начинается река, ведущая к Пушкинской улице. Городские власти
проявили непонимание масштабности происходившего, не соразмерили силу люд¬
ского напора и слабость первых милицейских пикетов, огромность массы и
ничтожность проходов к Дому Союзов, оказались неспособными маневрировать
теми силами, которые имелись. Когда подходы к истокам очереди в одном месте
перекрывались, напор в других местах удваивался и утраивался. Остановленный
поток обращался вспять и сталкивался со встречным движением. Так и возникла
великая давка. В последующие дни река, вливавшаяся в Пушкинскую, была
ограждена со всех сторон. Были перекрыты не только ближние, но и дальние
подступы к ней. Не знаю, в каком месте, за Бульварным или Садовым кольцом,
находилось начало очереди, но я не встречал человека, который бы прошел
нормально весь путь — от истоков до устья.
Кроме Пушкинской, по другим улицам в центр, к заветному зданию, про¬
пускались лишь официальные делегации, снабженные специальными пропусками.
Таких делегаций — от иностранных государств, советских республик и областей,
городов и министерств, крупных заводов и общественных организаций было, как
нетрудно догадаться, великое множество.
Так, уже 6 марта людская лавина осадила центр, напор ее не ослабевал, а
нарастал с каждым часом.
Что же выплескивало миллионы людей на оцепленные солдатами, перекрытые
грузовиками, перегороженные милицией улицы? Видимо, здесь мы сталкиваемся
еще с одним из феноменов массовой психологии. И ответ совсем не так прост,
как может показаться на первый взгляд. Быть может, сработало то, что можно
назвать синдромом стадности? Да, толпа обладает стадным чувством. Но не так
просто доказать, что именно это чувство и погнало сотни тысяч людей к
Пушкинской улице, как покорно идет стадо овец к месту убоя за уверенно
шагающим вожаком, незаметно сворачивающим в сторону перед распахнутыми
воротами бойни, как несется к пропасти, не рассуждая, встревоженный чем-то
табун диких лошадей.
В данном случае это объяснение вряд ли подходит. Ведь большинство людей
собиралось, как и подметил в первый же день Г. Солсбери, порознь или срав¬
нительно небольшими группами, компаниями.
Можно объяснить стадностью случаи, когда сотни тысяч или пол миллиона
граждан, собравшись на площади, подогретые пламенными призывами, готовы
ринуться вслед за вожаками, за авангардом на прорыв милицейских цепей, на
штурм новой Бастилии, на погром. Поток вовлекает всех — и согласных и
несогласных. В потоке индивидуумы становятся его каплями, поток один, не¬
разделим. Это и есть синдром стадности.
Но здесь было иначе. Не стадо увлекало всех, а все сами сбивались в стадо,
сбивались по преимуществу индивидуально или стайками. Не стадное чувство
двигало людьми, выходившими на улицы, а что-то другое. Но нельзя закрыть
глаза и на то, что во многих случаях толпа поддавалась стадному инстинкту,
неудержимо бросалась за теми, кто, как казалось, нашел неперекрытый переулок,
проходной двор, лазейку. О подобных случаях я еще скажу. Эта неуправляемая,
неудержимая сила стала непосредственной причиной гибели и травм.
Так что же служило магнитом, притягивавшим людей? Думаю, что налицо
было страшное, опасное явление — массовый психоз, какое-то особое психическое
202

состояние, помутнение, когда разумное, рациональное отступает на задний план,
а людьми движет нечто трансцендентное, непонятное, охватывающее и объеди¬
няющее.
Что же вызвало этот психоз, что придало ему чудовищные размах и силу?
Причин, видимо, много, и их надо видеть в совокупности.
Корни — в обожествлении Сталина, о чем я уже говорил. Когда десятки
миллионов людей выросли с сознанием того, что их судьбой управляет один
человек, одетый сначала в простую гимнастерку, а затем в парадный мундир
генералиссимуса, когда вся страна с утра до вечера клялась в любви и преданности,
пела песни, посвященные ему, называла самыми высокими эпитетами, тогда
смерть этого человека погружала миллионы в состояние шока, транса. Выход
из шока — действие. Наиболее понятное и естественное действие для жителей
столицы и Подмосковья — непосредственное участие в прощании.
Психоз подогревался, нагнетался печатью и особенно радио, продемонстри¬
ровавшим огромную силу воздействия на массы. Я не без страха думаю о том,
в какое безумие могут ввергнуть людей современные средства массовой инфор¬
мации, особенно телевидение, вошедшее в каждый дом.
Есть еще одно обстоятельство, способствовавшее возникновению мартовского
психоза и его ужасных последствий. Многие сотни лет назад подмечена и
использована любовь, тяга народа к зрелищам. «Хлеба и зрелищ» — этот девиз
древнего Рима отражал не просто политические реалии тех лет, а непреходящую
историческую закономерность. Во все века люди собирались толпами, чтобы
поглазеть на казнь недавнего кумира или знаменитого разбойника.
В марте 1953 г. тяга в траурный Колонный зал, стремление увидеть горы
цветов, побеленное смертью лицо вождя, увидеть фигуры в почетном карауле,
услышать звуки плачущих скрипок — стали одной из серьезнейших причин,
увлекавших старых и малых.
Особенность этого зрелища состояла в том, что каждый становился и зрителем
и участником, был и гладиатором и римлянином, сидевшим на каменных скамьях
Колизея.
Сейчас я пытаюсь с 40-летней временной дистанции проанализировать свои
тогдашние ощущения.
Что влекло к Дому Союзов меня, 32-летнего простого научного сотрудника,
семейного, уравновешенного, не подверженного эмоциональным порывам чело¬
века? Я и доныне не могу разобраться в истоках влечения, оказавшегося неу¬
держимым.
Партийный долг, обязывающий члена КПСС с 1943 г. поклониться последний
раз генеральному секретарю? Нет. Хотя я был искренним, убежденным и до¬
бросовестным коммунистом, партийная сознательность, дисциплина отнюдь не
повелевали мне во что бы то ни стало пробиваться к Дому Союзов.
Любопытство? Но ведь радио сообщало мне обо всем, что происходило там,
а выходя на улицу, я лишался этого информационного источника. Желание
запечатлеть в памяти то, что творилось на улицах? Но я на взволнованно-при-
тихшие улицы уже достаточно насмотрелся и за пределами Бульварного кольца,
и на подступах к центру. Насмотрелся на бестолковые скопления у Триумфальной,
на безлюдье у Моссовета, на кордоны, заставы, патрули, грузовики. Я уже
впитал в себя впечатлений на всю жизнь. Я отчетливо представлял то, что мне
откроется в знакомом белоколонном зале, представлял свет обвитых крепом
хрустальных люстр, бессчетность венков с красными лентами в золотых надписях
и прочее ритуальное великолепие. К тому же я прекрасно понимал, что моя
не корректировавшаяся полностью самыми сильными стеклами близорукость не
позволит мне разглядеть что-нибудь действительно примечательное.
Долг уважения памяти, стремление выразить любовь и преданность? Но я
не испытывал особой любви и уважения к генералиссимусу, хотя сознание того,
что у народа, и у меня в частности, есть признанный вождь, есть глава
государства, сплачивающий воедино все его части,— этЪ сознание стало частью
203

моего существа. Мое «я» отнюдь не было подавлено, я не чувствовал себя
одурманенным, не находился в состоянии экстаза. Я сидел дома, пил чай, слушал
радио, отвечал на телефонные звонки, разговаривал с женой, дочерью, соседями
по коридору, которые, кстати говоря, все уже перестали плакать. Но так или
иначе, все мое существо рвалось на улицу. Притом не просто побродить, не
просто влиться в незнакомую толпу, а попасть в невысокое здание на углу
Пушкинской и Моховой. Так что же в конце концов двигало мной? Пожалуй,
как и у большинства, сказывались разные чувства, разные причины. Только в
едином комплексе они породили феномен «прощания со Сталиным». Думаю, что
доминантой все же был синдром причастности. Каждый считал: произошло нечто
значительное, историческое. Как важно сознавать, помнить: я был в этом зале,
я видел Сталина на смертном одре, я ощущал поступь истории, я буду рассказывать
об этом детям и внукам. Никто не мог предположить, что через 40 лет дети и
внуки будут воспринимать подобные рассказы несколько иначе.
Наступил второй день прощания — 7 марта. Я снова пошел в институт. Там,
как и накануне, собрались люди. Опубликованное в «Правде» сообщение о
кадровых перестановках погасило волну домыслов, порой фантастических пред¬
положений. Ощущение нестабильности, неуверенности, неопределенности, воз¬
никавшее в первый день, рассеялось. Вернулась привычная и приятная ясность
— руководство неизменно, руководство твердо, оно думает о нас, руководство
знает, что делать, знает кого, куда и зачем ставить. Назначения и перемещения
оживленно комментировались, разумеется, в позитивном ключе.
О трагическом вечерне-ночном столпотворении говорили все, передавали ужас¬
ные подробности.
Из наших, институтских, всерьез не пострадал никто, хотя страху натерпелись
порядком. Те, кто пошли минувшим вечером, все же, к счастью, не попали в
эпицентр, но и на обочине трагедии хаос поражал масштабом и ужасом. Главное,
что испытал каждый,— ощущение беспомощности муравья, попавшего в стрем¬
нину. Все, впрочем, сходились на том, что сегодня-то порядок уже наведен и
новых жертв, конечно, не будет. Не должно быть. Не может быть.
...Подошел третий день прощания — 8 марта. Скорбно-взволнованный людской
поток, подобный вулканической лаве, не остывал и не иссякал, плотно окружив
северную и северо-западную части московского центра, продолжая вливаться в
узкую горловину Пушкинской. Тверская по-прежнему была оцеплена со всех
сторон и потому оставалась пустынной. Прохожих — местных жителей и служащих
окрестных магазинов и учреждений — было так мало, что они лишь подчеркивали
непривычность, неправдоподобность картины. Отсутствие троллейбусов и авто¬
мобилей лишало улицу обязательных атрибутов. Нелепое сравнение пришло в
голову. Я вспомнил петербургскую белую ночь — призрачный свет, пустынность
без дневной столичной толчеи, без суеты и лязга городского транспорта. Белая
ночь опустилась на утреннюю Москву с траурными мелодиями и милицейско-
солдатскими оцеплениями... Радио сообщило, что похороны назначены на 9
марта. Таким образом наступил последний день массового прощания. К вечеру
ко мне пришел старый приятель Юра Писарев11, живший со мной в одном доме.
Он был возбужден и решителен.
— Надо идти,— сказал он.— Иначе мы не попадем в Колонный зал.
— Но мы же не прорвемся — кругом заставы, оцепления,— неуверенно воз¬
разил я.
— Прорвемся. Мы ведь уже в центре, в каких-то считанных сотнйх метров
от Дома Союзов. Миллионы людей не могут пробиться именно сюда, и нам
куда легче просочиться к Колонному залу. *
ц Писарев, Юрий Алексеевич (1916—1993) — известный советский ученый, академик, специалист
по истории Югославии.
204

— Пойдем,— сказал я.— Ты прав, у нас хорошие стартовые возможности.
Будем потрясать паспортами, восклицая «Да здравствует московская прописка!».
Стрелка часов подходила к 10. Я напялил пару свитеров, теплые носки,
надел старое пальто. Моя семилетняя дочь Лена плакала, требуя, чтобы мы
взяли ее с собой. Не буду утверждать, что она считала необходимым во что бы
то ни стало проститься с товарищем Сталиным. Девочке ужасно хотелось уча¬
ствовать в ночной авантюре, каковой был наш поход. К счастью, я проявил
отцовскую твердость и оставил ее дома.
Итак, мы вышли на улицу, надеясь дворами пройти к Пушкинской. Проходные
дворы этой старой части Москвы были знакомы нам хорошо. Через несколько
минут мы оказались в тылах Пушкинской. Но не тут-то было. Все выходы из
дворов на улицу были забиты солдатами и милицией так плотно, что и мышь
не могла проскочить. Несколько отчаянных подростков из Щелкова сказали:
«Айда через крышу», и устремились в подъезд двухэтажного дома, фасадом
выходившего на Пушкинскую. Сказалась великая русская смекалка: лихие ребята
нашли ход на чердак, из чердака вылезли на крышу и по водосточным трубам
спустились на Пушкинскую. Мы хотели последовать их примеру, но из-за
дымовой трубы выскочили милиционеры — пикет, оказывается, был и на крыше.
Гениальный чердачно-водосточный вариант реализовали смелые и быстрые щел-
ковцы, а мы, нерешительные интеллигенты, были загнаны обратно на чердак и
дальше на лестницу.
После неудачных блужданий по проходным дворам в тылах Пушкинской мы
вернулись на Тверскую. Она в нескольких местах была перерезана солдатскими
цепями. Время от времени небольшие группы со специальными пропусками,
неся венки, проходили через цепи. Изредка проезжали машины также со спец-
пропусками.
Манипулируя своими паспортами, говоря, что «мы живем вон в том доме»,
мы все же миновали заграждение у Моссовета. Армейский капитан посмотрел
паспорта, увидел штамп с пропиской—«улица Горького», а разобраться в нуме¬
рации домов, разумеется, не смог и пропустил нас. Но уже в следующей цепи
милицейский майор, прочитав в паспорте и номер дома, изысканно матерно
посоветовал убираться отсюда, а не то он отправит нас значительно дальше.
Мы оказались во дворе дома № 6, в задах ресторана «Арагви». Двор тянулся
длинной лентой параллельно Тверской до проезда Художественного театра. Выход
в проезд преграждали высоченные ворота чугунного литья.
Не знаю, откуда и как набирались люди, но всюду, где мы бродили, было
полно народа. Видимо, это были жители окрестных домов и люди, просочившиеся
подобно нам разными путями и способами через все заставы и заграждения.
Собравшаяся у ворот толпа стала их раскачивать, стремясь повалить. О,
слепая, дикая народная удаль! О, стихийно согласованная яростная активность
толпы! Раскачивать тяжеленные ворота было смертельно опасно для всех, на¬
ходившихся поблизости. Но все в каком-то упоении продолжали, крича и под¬
бадривая друг друга, свою работу. Ворота рухнули. Каким-то чудом никто не
оказался раздавленным — они упали наружу, где людей не было, но при падении
они могли задеть многих. Толпа ринулась вперед. Кто-то надрывно закричал
сзади — то ли сбили человека, то ли кто-то сломал ногу, зацепившись за узоры
поверженных железных ворот. В этом хаосе была стадность, но была и осознанность
коллективного действия, некая целеустремленность. Неуловимость и непостижи¬
мость психологических перепадов — от беспомощного шарахания одиночек, ли¬
хорадочных попыток разрозненных групп, хитроумных поисков лазеек до стадно
осознанного порыва, грозного в своей неудержимости.
И снова я задумываюсь над тем, что уподобляло скопившиеся здесь тысячи
граждан лососю, который, подчиняясь инстинкту, преодолевает все преграды в
неудержимом стремлении достичь единственного для него во всем мире места в
далекой таежной речке, места своего появления на свет и прощания с ним. И
все же, быть может, это был азарт — раз уж пошел, раз уж начал пробиваться
205

— пробейся до конца, добеги до финиша, не сходи с беговой дорожки, не
достигнув цели?
Толпа беспощадна. Упавшего затопчут, не оглянувшись. Человек, попавший
в водоворот, беспомощен. Он может проклинать себя за неосторожность, он
может кричать, рыдать, стонать, пытаться прибиться к берегу. Но каждый,
находящийся рядом, так же беспомощен, каждый не принадлежит себе. Каждый
— частица огромного целого и, не желая быть этой частицей, подвергаясь
смертельной опасности, пытаясь противиться, каждый подчиняется движениям
целого, ибо он сам вольно или невольно неотъемлемая составная этого целого.
...Мы пересекли проезд Художественного театра, прошли через какие-то дворы
и оказались в Георгиевском переулке. Это — последний переулок перед Охотным
рядом, соединяющий Тверскую с Большой Дмитровкой. В Георгиевский выходила
тыльная часть Дома Союзов. Сейчас здесь высятся громады административных
зданий. Тогда это был тихий, скромный, старинный переулочек. Мы устремились
к Пушкинской. Несколько мощных военных высокобортных грузовиков в два
ряда перегораживали переулок. Перед грузовиками толпились сотни людей.
Толпа накапливалась, готовясь к штурму. Все ринулись вперед, взбираясь на
грузовики. В открытых кузовах стояли солдаты, которые отбрасывали взобрав¬
шихся обратно. Меня прижало к машине, я встал на крыло, пытаясь залезть
наверх. Два солдата беззлобно, но решительно столкнули меня вниз. Я упал на
людские головы и плечи. Если бы толпа не сомкнулась так тесно, мое туловище
достигло бы асфальта, а ползание под сапогами сотен людей не могло быть
продолжительным. Но, слава Богу, пустого пространства не было. Мне удалось
принять вертикальное положение, тело мое просунулось между окружавшими,
и я почувствовал под ногами земную твердь. Снова толпа несла меня на
грузовики, снова я ощутил себя беспомощной щепкой, влекомой неодолимым
течением. Однако в каком-то необъяснимом противоборстве встречных, боковых,
диагональных потоков меня выбросило на тротуар, и я прибился к стене,
прижавшись к ней.
Георгиевский переулок был уже весь заполнен людьми. Они медленно, грозно
продолжали двигаться на преградившие дорогу грузовики. Задние, стоявшие
где-то у Тверской, рвались вперед, сдавливая предпоследних, а те с удвоенной
силой жали на передних. Создавалась огромная энергия напора, достигавшая
наивысшей концентрации у баррикады из грузовиков.
Я увидел Писарева, отчаянно, но безуспешно пытавшегося вырваться из
рядов. Протиснувшись, я протянул ему руку, он уцепился за нее и оказался
рядом со мной. Удерживаясь за крюк водосточной трубы, мы отдышались. Придя
немного в себя и оценив ситуацию, я сделал достаточно убогую попытку определить
наши дальнейшие действия: «Мы как мыши, которые сами лезут в мышеловку
за кусочком сыра, и им перебивает позвоночник. Здесь сыр уже съеден, а мы
все лезем, хотя всерьез рискуем позвоночниками. Надо отступать».
«Да, нужно рвать когти»,— отозвался Писарев, цитируя любимое народом
произведение советских классиков И. Ильфа и Е. Петрова.
Держась друг за друга, цепляясь за выступы домов, стараясь не попасть
опять в продолжавший бурлить водоворот, мы выбрались снова на Тверскую.
По мостовой шла группа человек в 30 с венками и пропусками — одна из
бесчисленных официальных делегаций. Мы подбежали к ней и пристроились в
последний ряд.
Какая неожиданная удача! Мы счастливо миновали очередную солдатскую
изгородь. Но сразу же проявила себя негаснущая бдительность советского человека.
Начальник группы, зорко оглядел ряды и, увидев чужаков, немедленно приказал
нам удалиться. Группа пошла по тротуару мимо здания тогдашнего Совмина,
а мы — мы оказались грешниками, изгнанными из рая. Но мы находились уже
возле гостиницы «Москва» в сотне метров от Колонного зала. Оно было рядом
— приземистое по сравнению со стоящим вплотную небоскребом середины 30-х
206

годов — здание Дома Союзов. Был хорошо виден висевший на его фасаде, ярко
освещенный прожекторами, гигантский — метров 20 высотой — портрет Сталина.
Но и здесь дорогу от Дома Союзов до гостиницы «Москва» перегораживали
грузовики, и здесь собрались сотни людей. Со стороны Манежа подъехала
правительственная машина. Грузовики — это, видимо, было уже хорошо отра¬
ботано — сдвинулись в стороны, освобождая дорогу. Машина проехала, за ней,
в проход, устремились люди без пропусков. А грузовики, урча, задним ходом
снова сблизились, закрыв проход.
Но мы были уже совсем близко, ожидая следующей руководящей машины.
Прошло минут пять и появился очередной начальственный «ЗИС». Толпа вда¬
вилась в стороны, освобождая путь, раздвинулись и грузовики. «ЗИС» медленно
проехал, мы двинулись за ним. Но он, пройдя за пропускную щель, остановился.
Мы оказались как раз в проходе между грузовиками, которые тем временем
стали сближаться. Еще немного, и они сплющили бы нас. Мы просто упали на
багажник «ЗИСа», и в это время грузовики сошлись вплотную.
«ЗИС» развернулся, подъехав к главному входу Дома Союзов. А здесь уже,
как раз напротив Дома, собралась толпа просочившихся — человек в 100—150.
Толпа, скопившаяся на правительственном плацдарме, явно мешала. Какой-то
генерал, распоряжавшийся на этом участке, правильно оценил обстановку и дал
команду. Несколько офицеров построили нас и повели к углу Пушкинской, где
был долгожданный вход. Еще несколько минут, и мы влились в бесконечную
череду, которая проходила через зал.
Траурная музыка... Море цветов... Почетный караул из неведомых мне людей...
В гробу — едва различимый блеклый профиль человека с усами...
Мы прошли зал и очутились на улице. Через час или два Колонный зал
закрыли — началась подготовка непосредственно к похоронной церемонии.
А мы брели домой по Тверской мимо бессонных солдатских и милицейских
цепей, мимо измочаленных полковников, майоров, капитанов, лейтенантов. Центр
по-прежнему был закрыт наглухо, но людей, шедших в обратном направлении,
пропускали беспрепятственно, и они уже маленькими группками растекались по
Тверской, Моховой, прилегающим переулкам.
Тонкий ледок, покрывший многочисленные лужицы, хрустел под ногами.
Рассвет еще не забрезжил.
Видимо, до конца своих дней я буду помнить каждую деталь, каждое мгновение
этой мартовской ночи — лихо заломленные ушанки молоденьких солдат, сбра¬
сывавших нас с грузовиков, грязно-обледенелые тротуары, деловитый мат и
дружное сопение мужиков, раскачивавших железные ворота, красные знамена
с черными лентами, валенки с галошами щелковских подростков, остроту чужих
локтей, упершихся в мои ребра, чей-то отчаянный крик, заставивший вздрогнуть,
но тут же забытый, морозную промозглость и мокрый, пропотевший от нажима
давивших со всех сторон тел воротник...
Сколько погибло людей в Москве в эти страшные и трагические дни — сказать
трудно. До сих пор данные о количестве убитых и раненых во время похорон
Сталина не опубликованы.
Я стал свидетелем силы и бессилия власти, всемогущества и беспомощности
массы. Осознал, как легко возникает хаос и как трудно он преодолевается.
Рассвет еще не забрезжил. Но часы уже отметили, что новый день наступил.
Это был девятый день марта — день похорон генералиссимуса, последний день
сталинской эпохи. Рассвет еще не забрезжил, но небо на востоке — так нам
казалось — уже становилось светлее.
207

Из истории общественной мысли
© 1994 г.
Н. Е. ОВЧАРЕНКО
ДВЕ ЖИЗНИ ЭДУАРДА БЕРНШТЕЙНА
ПЕРЕСМОТР МАРКСИЗМА БЕРНШТЕЙНОМ
Мы переходим к самому важному, противоречивому и спорному этапу в
жизни Бернштейна, оценивавшемуся одними как его слава, а другими как
бесславие. Для первых он был Лютером, для вторых — Геростратом.
В этом этапе жизни Бернштейна — а ему уже исполнилось тогда 46 лет —
выделим лишь основные вехи становления мировоззрения и последующую эво¬
люцию Бернштейна-ревизиониста, или, точнее говоря, социалистического рефор¬
миста, что более соответствует историческому смыслу действительной эволюции
его воззрений и гражданской позиции, оставляя сознательно в стороне незати¬
хающую уже почти столетие международную полемику вокруг его имени, со¬
ставляющую специальный раздел в советской и зарубежной историографии.
Выясним, что думал, писал и как в соответствии со своим изменившимся
миропониманием он поступал на различных рубежах истории.
Первые залпы по теории и практике марксизма и германской социал-демок¬
ратии прозвучали в 1896—1898 гг., когда Бернштейн опубликовал серию статей
в «Нойе цайт» под общим заголовком «Проблемы социализма», вызвавших, как
отмечалось в первой части очерка, резкие протесты ортодоксальных марксистов,
что побудило Бернштейна обратиться к Штутгартскому съезду СДПГ в 1898 г.
с «Заявлением», излагавшим основные идеи его статей.
В сентябре 1898 г. А. Бебель после встречи с Бернштейном сообщал В. Адлеру: «После
того как я поговорил с ним и послушал, что он думает, мне стало ясно, что дело должно
дойти до разрыва, и тотчас написал об этом Каутскому. При склонности целого ряда
людей вновь идти навстречу противнику, использующему против нас наступательный
образ действий, должно последовать выяснение отношений»Тем не менее Бебель
предложил Штутгартскому съезду дать возможность Бернштейну более четко и полно
изложить свое понимание тенденций развития мира и социализма, представив свои
взгляды в виде публикации, хотя на съезде раздавались решительные требования «ис¬
ключить» виновника из партии и предать его анафеме.
В 1899 г. Бернштейн издал такую книгу под названием «Предпосылки со¬
циализма и задачи социал-демократии» * 1 2. В предисловии к ней он вновь, как и
в «Заявлении» Штутгартскому съезду, высказал сожаление по поводу ожесточенной
критики в свой адрес, а также в связи с тем, что партийный съезд 1899 г. в
Окончание. Начало см. в № 3 нашего журнала за 1994 г.
1 Bebel A. an Adler V., 2.IX.1898.— Adler V. Briefwechsel mit August Bebel und Karl Kautsky (und
anderen). Wien, 1954, S. 252.
2 Bernstein E. Die Voraussetzungen des Socialisms und die Aufgaben der Sozialdemokratie. Stuttgart,
1899.

Ганновере устроил форменное судилище над ним. В течение четырех дней на
съезде продолжались ожесточенные баталии. Главным был вопрос «наступление
на основы мировоззрения и тактическая позиция партии». С докладом шесть
часов выступал Бебель. Он дал глубокий анализ социально-политического по¬
ложения Германии и общей картины мира, отнюдь не подтверждавший основных
выводов Бернштейна. Касаясь теоретико-мировоззренческих взглядов Бернштей¬
на, он отмечал: «Его мысли, его критика, предлагаемые им пути... есть лишь
комбинация идей немецкого либерализма». В заключение Бебель с горечью
признался: «Я не делаю секрета из всего этого: в тот день, когда принципы,
подобные тем, которые отстаивает Бернштейн, могут быть реализованы в партии,
я скажу себе: ты напрасно работал 36 лет, теперь уходи и живи спокойно,
созерцая мир» 3.
«Проблемы социализма» и «Предпосылки социализма и задачи социал-демок¬
ратии» подверглись резкой критике со стороны видных деятелей не только
германской, но и европейской социал-демократии: А. Бебеля, К. Каутского,
В. Либкнехта, Р. Люксембург, А. Парвуса, В. Адлера, А. Лабриолы, Г. В. Плеханова,
В. И. Ленина и многих других.
На Штутгартском съезде Каутский сказал, что «Бернштейн не обескуражил
нас, но заставил нас размышлять, будем ему за это благодарны». Но после этого
сам долгое время молчал. Свое молчание Каутский объяснил Плеханову тем,
что он тогда работал над завершением книги «Аграрный вопрос», вышедшей в
1899 г., а также тем, что ему было нелегко выступить против «старого боевого
товарища», с которым «18 лет находился в тесной дружбе и вел борьбу плечом
к плечу». Кроме того, он не терял надежды, что «Бернштейн еще вернется к
нам» 4.
Ожидания Каутского не сбылись. И год спустя он стал одним из главных
оппонентов Бернштейна, выпустив своего знаменитого «Антибернштейна»5 и
опубликовав десятки статей против своего друга.
Одним из первых критиков Бернштейна стал редактор дрезденской газеты
«Сексише арбайтер-цайтунг» А. Парвус, опубликовавший 10 статей под общим
заголовком «Переворот Бернштейна в социализме», которые высоко оценил
Плеханов, поставив их в большую заслугу Парвусу перед пролетариатом всех
стран 6.
Одним из яростных оппонентов Бернштейна была Люксембург, назвавшая
его «Предпосылки социализма» «первой попыткой дать теоретические основы
оппортунистическим течениям в партии»7. В ревизионизме Бернштейна она
видела отход от марксизма прежде всего потому, что он, с ее точки зрения,
отклонял теорию краха капитализма и объективистско-детерминистский взгляд
на ход общественного развития. Она считала, что все, кто не верит в то, что
Маркс научно доказал неизбежность крушения капитализма, стоят на стороне
буржуазии, являются противниками пролетариата.
С рядом статей против Бернштейна выступил и Плеханов. В работах «Бер¬
нштейн и материализм», «За что нам его благодарить», «Духовное завещание
г. Бернштейна» и других он подверг резкой критике взгляды Бернштейна, заявив,
что «сейчас речь идет о том, кому кем быть похороненным: социал-демократии
Protokoll uber die Verhandlungen des Parteitages der sozialdemokratischen Partei Deutschlands.
Berlin, 1899, S. 96, 124.
4 Cm. Kautsky K. an Plechanoff G., 22.V.1898.— Der Kampf, Wien, 1925, № 1, S. 1—2. Каутский
опубликовал это письмо впервые в связи с 75-летием Э. Бернштейна в 1925 г.
5 Kautsky К Bernstein und das sozialdemokratische Programm. Eine Antikritik. Stuttgart, 1899.
6 Плеханов Г. В. Соч., т. XI. М., 1925, с. 34—35.
7 Luxemburg R. Sozialreform oder Revolution? — Luxemburg R. Gesammelte Werke, Bd. 1. Berlin,
1970, S. 440.
209

Бернштейном или Бернштейну социал-демократией? Я лично не сомневаюсь и
никогда не сомневался в исходе этого спора» 8. Плеханов призывал всегда помнить
слова, сказанные Либкнехтом на Штутгартском (1898 г.) съезде, о том, что,
«будь рассуждения Бернштейна верны, тогда мы могли бы похоронить свою
программу и все свое прошлое, тогда мы перестали бы быть пролетарскою
партией» 9.
Начиналась великая дискуссия века, вышедшая далеко за рациональные
границы. Она поглотила огромный умственный потенциал германской и евро¬
пейской социал-демократии, распылила и ослабила рабочее движение. И хотя
Ганноверский съезд СДПГ большинством голосов в 216 против 21 принял бебе-
левскую так называемую «победоносную» резолюцию, подтверждавшую верность
принципам, программе и тактике партии и выражавшую протест против попыток
превратить СДПГ в партию демократически-социалистических реформ, но была
ли она «победоносной»? Едва ли! Ортодоксальные марксисты стояли на своем,
хотя наступали новые времена, требовавшие неординарных решений. Делегаты
съезда практически не предприняли никаких шагов для обновления тактики и
стратегии СДПГ с учетом новых реальностей, сложившихся в социально-полити¬
ческом развитии ведущих капиталистических стран. Это была большая ошибка
и съезда, и руководителей СДПГ. Дрезденский съезд СДПГ в 1903 г. способствовал
еще большему углублению раскола в партии, положив начало идейно-полити¬
ческой дезинтеграции рабочего движения, при которой каждая из сторон считала
свои взгляды и практическую деятельность истиной в последней инстанции,
тогда как новая эпоха требовала выработки новой тактики и стратегии на основе
консенсуса.
Точка зрения советской историографии на ревизионизм Бернштейна — вслед
за В. И. Лениным — сводилась к следующему: Бернштейн в «Проблемах соци¬
ализма», «Предпосылках социализма» и других своих работах выступил с ревизией
основных положений учения Маркса. Подменяя революционный марксизм ре¬
формизмом, он выдвинул лозунг «Движение все, конечная цель — ничто!»; со¬
вершил подмену марксистской теории эклектическим набором заимствованных
у либеральных теоретиков (Л. Брентано, катедер-социалисты и др.) догм; диа¬
лектический материализм заменил идеализмом, экономическое учение Маркса,
доказывающее неизбежность гибели капитализма,— апологетическими утверж¬
дениями в духе вульгарной политэкономии о гармонии классовых интересов при
капитализме; отрицал обнищание пролетариата при капитализме, разорение
средних слоев; приукрашивал капиталистическую систему, доходил до оправдания
колониальной политики капиталистических государств; отрицательно относился
к марксистскому учению о классовой борьбе, пролетарской революции и диктатуре
пролетариата; этому учению противопоставил теорию медленного и постепенного
врастания капитализма в социализм, ориентируя рабочие партии на отказ от
классовой борьбы за уничтожение капитализма и построение социализма; выступал
главным образом за осуществление мелких экономических и политических реформ,
а в качестве главного средства борьбы ратовал за исключительно парламентскую
деятельность; крайне идеализировал буржуазную демократию, затушевывая ее
классовую природу; распространение ревизионистских взглядов Бернштейна, из¬
ложенных в «Проблемах социализма» и «Предпосылках социализма», способст¬
вовало перерождению партий II Интернационала из партий социальной революции
в партии социальных реформ; этими книгами он пытался подчинить рабочее
движение буржуазной идеологии, развратить сознание рабочего класса, отвлечь
пролетариат от революционной борьбы; утверждал, что главным законом обще¬
ственного развития будто бы является «мирная эволюция», а в буржуазном
8 Плеханов Г. В. Указ, соч., т. XI, с. 35.
9 Там же, с. 30.
210

обществе существует гармония классовых интересов и что при капитализме
возможно устранение кризисов и коренное улучшение положения трудящихся;
заявлял, что буржуазная демократия якобы обеспечивает смягчение классовых
противоречий и проведение социальных реформ в интересах пролетариата; вы¬
ступая против марксистского учения о классовой борьбе и диктатуре пролетариата,
он призывал к отказу от революционной политики, к соглашательству и при¬
способленчеству.
Таков был суровый вердикт советских историков, переходивший из книги в
книгу. Попытаемся рассмотреть, заслуживали ли изложенных выше обвинений
взгляды и работы Бернштейна тех лет.
Одним из оснований для упрека Бернштейну в том, что своим ревизионизмом
он отказался от радикальной критики капитализма и от требования социали¬
стического преобразования общества, является вышеприведенное положение:
«Движение — все, конечная цель — ничто!» В действительности же это место в
«Проблемах социализма» звучит следующим образом: «Я признаю, что у меня
чрезвычайно мало интереса, и я нахожу чрезвычайно мало смысла в том, что
обычно понимают под «конечной целью социализма». Эта цель, чем бы она ни
была, для меня совсем ничего не означает, а движение — все. Под движением
я понимаю как всеобщее движение общества, т. е. социальный прогресс, так и
политическую и экономическую агитацию и организацию для содействия этому
прогрессу» ,0.
Поскольку это высказывание Бернштейна было понято ошибочно, в письме
в «Форвертс» он дал следующее пояснение: «Следует ли из того, что я отклоняю
необходимость заниматься так называемой «конечной целью социалистического
движения», что я вообще отрицаю каждую определенную цель этого движения?
Я сожалел бы, если бы мои слова были поняты именно так. Движение без цели
было бы хаотическим продвижением, ибо оно было бы движением без направления.
Без цели нет направления; если социалистическое движение не хочет блуждать
туда-сюда без компаса, то, само собой разумеется, оно должно иметь свою цель,
к которой оно сознательно стремится» 11.
Бернштейн рассматривал социалистические цели и принципы как необходимые
и ясно придерживался социалистических основных принципов и представлений
о цели. В отказе от идеи «конечной цели» он видел не отход от Маркса, а
скорее уточнение его мыслей, изложенных им в «Гражданской войне во Франции».
В частности, мыслей о том, что рабочий класс «не думает осуществлять посредством
народного решения готовые и законченные утопии... Рабочему классу предстоит
не осуществлять какие-либо идеалы, а лишь дать простор элементам нового
общества, которые уже развились в недрах старого разрушающегося буржуазного
общества» ,2. По мнению Бернштейна, эти мысли Маркса означали не что иное,
как то, что «движение, ряд процессов — все, а любая заранее точно фиксированная
конечная цель по отношению к нему (движению) не имеет существенного
значения» ,3.
Кстати, отказ от принятия идеи «конечной цели» социализма впервые про¬
звучал не в 1898 г. И автором этой идеи был не Бернштейн. Еще в 1893 г.,
когда в Бернштейне никто и не подозревал будущего ревизиониста, в одном
интервью на вопрос: «А какую вы, немецкие социалисты, ставите себе конечную
цель?» — последовал такой ответ: «У нас нет конечной цели. Мы — сторонники 10 * * 13
10Bernstein Е. Probleme des Sozialismus, 4 Aufl., Bd. 2. Berlin, 1904, S. 95.
"ibid., S. 48.
Маркс К. и Энгельс Ф. Собр. соч., т. 17, с. 347.
13Bernstein Е. Die Voraussetzungen des Sozialismus und die Aufgaben der Sozialdemokratie. 2-te
Aufl., Stuttgart, 1921, S. 236. Далее все ссылки даются по этому изданию.
211

постоянного, непрерывного развития, и мы не намерены диктовать человечеству]
какие-то окончательные законы. Заранее готовые мнения относительно деталей)
организации будущего общества? Вы и намека на них не найдете у нас» 14 *. j
Социалистическим теоретиком, который еще в 1893 г. отказался принять
идею «конечной цели», не будучи при этом проклинаем как ревизионист, был
не Бернштейн, а Ф. Энгельс.
Призыв Бернштейна к пересмотру тактики и стратегии партии диктовался
не только новыми условиями и убеждениями, приобретенными в лондонской
эмиграции, но и событиями в ведущих капиталистических странах, и прежде
всего в Германии. Не будем торопиться с их оценкой по принципу «за» и
«против». В жизни бывает все сложнее. Он посвящал Каутского в свои сомнения,
как, например, в письме от 16 сентября 1895 г.: «Когда я читаю наши газеты,
у меня нередко возникает, впечатление, будто учение о классовой борьбе под¬
вергается опасности превратиться из ясной и толковой теории в огрубленную
догму, рассматривающую вещи весьма механически» |5. А 10 октября 1898 г.,
через два дня после завершения Штутгартского съезда СДПГ, он вновь пишет
Каутскому: «Вся моя полемика с самого начала была направлена против взглядов,
что мы стоим перед крахом буржуазного общества, я возражаю против того,
чтобы тактика социал-демократии зависела от идеи якобы предстоящей в бли¬
жайшем будущем катастрофы такого типа» 16.
Пересмотр Бернштейном теории кризисов, классов, краха капитализма и
революционной теории играл еще более важную роль при обосновании упрека
ему в том, что ревизионизм якобы означает примирение с капитализмом и отказ
от социалистических целевых представлений.
Чтобы разобраться во всем этом, надо кратко рассмотреть историю появления
понятия «ревизионизм». Оно было введено в политическую дискуссию с отри¬
цательным смыслом как упрек в намерении «пересмотреть» определенные при¬
знанные теории.
В социалистическом движении ревизионизм может относиться к различным
областям теории, например, к таким, как цели, теория общества, политическая
стратегия. Поскольку Бернштейн не пересмотрел социалистическую целеуста-
новку, его ревизионизм относился прежде всего к теории общества и политической
стратегии.
При пересмотре теории общества речь у Бернштейна шла о том, чтобы теорию
приспособить к общественной действительности, а не к практике. Теории общества,
к примеру теории кризисов, краха капитализма и классов, содержат в себе
высказывания о структуре общества, действующих в нем закономерностях, а
также прогнозы о его будущем развитии. Поскольку общественная действитель¬
ности является отправным моментом для теории общества, при ее пересмотре
решается вопрос о том, является ли она правильной или ошибочной, согласуются
ли картина общества, обрисованная теорией, и выдвинутые прогнозы с реальной
действительностью и подлинными тенденциями развития.
При пересмотре же стратегии речь шла о том, пригодны и целесообразны
ли названные в стратегии средства и методы для осуществления провозглашенных
целей.
В «Проблемах социализма» Бернштейн подверг пересмотру теории общества,
господствовавшие в то время в социал-демократии, а также ее политическую
стратегию. Он «ревизовал» эти теории, поскольку пришел к выводу, что они не
14Интервью Ф. Энгельса корреспонденту французской газеты «Фигаро» 11 мая 1893 г.— Маркс К. и
Энгельс Ф. Соч., т. 22, с. 563.
,5Цит. по: Steinberg H.-J.— In: Bernstein und der demokratische Sozialismus. Berlin (West) — Bonn,
1978, S. 43.
16Ibid., S. 44—45.
212

соответствуют общественной действительности и революционная стратегия не
подходит для осуществления социалистических целевых представлений.
Согласно марксистской общественной теории, распространенной среди соци¬
ал-демократов на рубеже веков, капиталистическая экономическая система в
силу присущих ей закономерностей постоянно подвержена тяжелым экономиче¬
ским кризисам (теория кризисов). Поскольку временный промежуток между
кризисами сокращается, а сами кризисы становятся все более разрушительными,
все это неизбежно ведет к крушению всей капиталистической экономики (теория
краха). Одновременно классовая структура становится все более простой: вслед¬
ствие концентрации производства исчезают промежуточные мелкобуржуазные
слои. Это приводит к поляризации между преобладающим большинством насе¬
ления — все более нищающим пролетариатом (теория обнищания) и численно
небольшой и становящейся все меньшей и одновременно все более богатой
буржуазией. Неизбежный экономический крах и упрощение классовой структуры
создают предпосылку для завоевания политической власти пролетариатом путем
революции и для социалистического преобразования общества.
На основе экономического анализа Бернштейн пришел к выводу, что эти
теории не подтверждаются, ибо они уже не соответствовали изменившейся
действительности. В кредитном деле, в мировом рынке, а также в государственном
вмешательстве в экономику он увидел новые факторы, позволявшие не допустить
обострения кризисов до полного краха экономики.
Статистический материал дал возможность Бернштейну установить, что клас¬
совая структура вопреки прогнозам теории классов не упрощается в том виде,
как это было предсказано Марксом: большое число мелких и средних предприятий
не проявляли склонности к исчезновению. Даже нараставшая концентрация
предприятий не вела к сокращению числа собственников, ибо вследствие создания
акционерных обществ возникла целая армия совладельцев капитала.
В результате дальнейшего развития классовая структура дифференцировалась
еще больше: появился новый средний слой в лице служащих и чиновников,
число которых в процентном отношении возрастало быстрее, чем число наемных
рабочих.
Бернштейн далее констатировал, что вопреки прогнозам марксовой теории
обнищания уровень жизни рабочих повышался. Нет естественного закона, дик¬
тующего определенный потолок заработной платы. «Распределение общественного
богатства было во все времена вопросом власти и организации» 17,— писал Бер¬
нштейн. И тем не менее борьба профсоюзов за более высокую заработную плату
рабочих не только не ведет к усилению однородности рабочего класса, но даже
способствует его дифференциации.
Пересмотр теорий не означал, по мнению Бернштейна, что кризисов не
существовало. Он указывал лишь на то, что эти кризисы не вели к крушению
капитализма. Что же касается собственников, то для Бернштейна рост их ко¬
личества был не аргументом в пользу оправдания капитализма, а, наоборот,
дополнительным доводом в пользу социализма. Распределяется ли прибавочный
общественный продукт между 10 тыс. людей или полумиллионом, для остальных
членов общества не имеет принципиального значения, указывал он.
Пересмотр теории обнищания также не означал оправдания капитализма,
поскольку благосостояние богатых росло куда быстрее, чем скромный уровень
жизни рабочих.
Итак, ревизия теории общественного развития ни в коем случае не влекла
за собой отказ от социалистических целей. Однако она делала необходимым
пересмотр стратегии их осуществления, поскольку с несостоятельностью теорий
краха капитализма и обнищания отпадали важные предпосылки для революци¬
17Bernstein Е. Probleme des Sozialismus, Bd. 1. Berlin, 1904, S. 75.
213

онной стратегии. В ответ на упреки, что он якобы отказался от принципиальной
критики капитализма и считал ненужным его замену социалистическим строем,
Бернштейн отвечал в вышедшей в 1922 г. книге «Социализм прежде и теперь.
Спорные вопросы социализма в прошлом и настоящем»: «Указание на тенденцию
ослабления кризисов ни в коем случае нельзя рассматривать как защиту капи¬
талистической экономики» |8.
Поскольку ревизионизм Бернштейна возник как пересмотр марксистских
теорий, необходимо исследовать, пересмотрел ли он только отдельные взгляды
Маркса или же создал принципиально иную теоретическую концепцию, прин¬
ципиальную теоретическую альтернативу марксизму, его методу.
В то время как ортодоксальные марксисты, левые социалисты и приверженцы
Бернштейна видели в ревизионизме радикальный разрыв с марксизмом, сам
Бернштейн весьма дифференцированно относился к марксизму. Он считал не¬
правильным противопоставление марксистов ревизионистам. Если бы это было
так, тогда ревизионист в силу необходимости превращался бы в антимарксиста.
«Когда говорят о ревизионизме,— писал Бернштейн,— то заранее предполагают,
что ревизионист неизбежно должен быть антимарксистом, т. е. противником
теории Маркса. Я не знаю ни одного ревизиониста, который отвечал бы такой
характеристике» 18 19.
Бернштейн решительно отвергал утверждения о том, что он враг марксизма,
его «разрушитель», «проводник» оппортунистической политики и т. п. В вышедших
в 20-х годах воспоминаниях он признавал: «В смысле ревизии я, конечно, был
ревизионистом... Не я открыл дискуссию среди социалистов. Против моего желания
в партии начались дебаты вокруг ее сущности, и я оказался в центре их. Для
меня это было вдвойне неприятно, так как ни от одного имеющего существенное
значение положения я не мог отказаться. Как же должны были измениться мои
поступки?» 20.
В докладе «Сохраняющееся в марксизме», который был прочитан в 1913 г.
в Будапеште, Бернштейн указывал, что все три основные области марксизма —
история философии, анализ капиталистического общества и теория классовой
борьбы рабочих — были в деталях модифицированы на основе новых исследований
и в результате дальнейшего развития самого общества. «Однако в своих основных
понятиях учение было подтверждено» 21.
После свержения монархии в Германии Бернштейн написал статью «Что
такое марксизм?» с подзаголовком «Ответ на травлю». Он отмечал, что существуют
политические партии, пользующиеся тем, что люди мало знакомы с марксизмом,
и приписывающие ему все что угодно. В то же время он критиковал тех, кто
рассматривал марксизм как свод непререкаемых истин. В споре с догматическим
пониманием марксизма Бернштейн развил собственный теоретический подход,
который ни в коем случае не следует рассматривать как антимарксистский или
несовместимый с марксизмом. В отличие от ортодоксальных марксистов он видел
в Марксе человека, высказывания и теории которого, как и любого другого
человека, могут быть подвергнуты критической проверке и при этом подтверждены
или отброшены.
В теоретическом подходе Бернштейна решающую роль играло соотношение
между теорией и эмпирикой, между теорией и фактами. Если новое общественное
развитие противоречит прогнозам теории, тогда эта теория должна быть пере¬
смотрена. Бернштейн отклонял утверждение, что учет фактов и тенденций
18Bernstein Е. Der Sozialismus einst und jetzt. Streitfragen des Sozialismus in Vergangenheit und
Gegenwart. 2-te Aufl., Berlin, 1922, S. 56. Далее все ссылки даются по этому изданию.
19
Bernstein Е. Der Revisionismus in der Sozialdemokratie. Amsterdam, 1909, S. 8.
20Bernstein E. Entwicklungsgang eines Sozialisten.— In: Die Volkswirtschaftslehre der Gegenwart in
Selbstdarstellungen, Bd. I. Leipzig, 1924, S. 36—37.
21 Bernstein E. Der Sozialismus einst und jetzt..., S. 181.
214

развития, не открытых марксизмом, представляет собой капитуляцию перед
буржуазной экономией. С его точки зрения, такой учет означал «капитуляцию
перед истиной», что почетнее, чем скрывать заблуждение. Социализм как теория,
полагал Бернштейн, не означает нечто завершенное и не может быть таковым,
ибо объектом его анализа является нечто незавершенное, находящееся в посто¬
янном развитии. Критическая проверка теории, открыто предпринимаемая самими
участниками движения, является признаком силы, и ни одна растущая и стре¬
мящаяся вперед партия не может отказаться от такой проверки.
Такая проверка не должна обходить Маркса, а должна начинаться именно с
него. Причем критика и ревизия марксовых теорий, отмечал Бернштейн, отнюдь
не означают перехода в лагерь буржуазной науки, так как существуют, считал
он, и социалистические критики Маркса.
Поскольку ортодоксальные марксисты усматривали в историческом детерми¬
низме квинтэссенцию марксизма, а Бернштейн это отрицал, то они были убеждены
в том, что Бернштейн радикально порвал с марксизмом и его основополагающими
идеями. В действительности же Бернштейн признавал за историческим матери¬
ализмом центральное место в марксизме. Но в отличие от философского и
естественнонаучного материализма, которые «строго детерминированы», истори¬
ческий материализм, по его мнению, таковым не является.
Конституирующим элементом объективно-детерминистской, или марксистской,
теории общественного развития является, как известно, схема «базис — над¬
стройка», согласно которой все происходящее в надстройке объективно детерми¬
нировано законами, действующими в экономическом базисе. Для обоснования
своего взгляда Бернштейн ссылался на письма по вопросам исторического ма¬
териализма, написанные Энгельсом незадолго до смерти, где схема «базис —
надстройка» существенно уточнялась, где указывалось на взаимовлияние базиса
и надстройки и даже подчеркивалась относительная самостоятельность идеоло¬
гических и политических факторов. Лишь с такими уточнениями Энгельса
Бернштейн признавал правильность материалистического взгляда на историю. С
его точки зрения, развитие науки, искусства, ряда социальных отношений все
меньше зависит от экономического развития.
Вместе с тем Бернштейн не разделял взгляда, согласно которому наука
доказала неизбежность социализма. Такое доказательство он считал принципи¬
ально невозможным и даже ненужным. Цель социализма, подчеркивал он,— это
такая цель, которой не ожидают фаталистически, а в высшей степени желают
и за осуществление которой борются.
Бернштейн не рассматривал развитие в сторону социализма как единственно
возможное. Пойдет ли развитие в сторону социализма, зависит от того, желает
ли этого большинство людей. И если даже преобладающее большинство людей
желает социализма как цели, то все еще будет зависеть от искусства стратегии —
приведут ли социалисты людей к этой желаемой цели или нет. Теория должна
поставлять знания, дающие ориентацию практическому социалистическому дви¬
жению, чтобы оно не упустило своей цели. Каутский же, напротив, считал, что
задача теории заключается не в формулировании практической программы для
осуществления социалистических целей (например, о конкретной форме обоб¬
ществления средств производства), а в том, чтобы только укрепить своих сто¬
ронников в научно доказанной вере, что переход от капиталистического к
социалистическому способу производства происходит с естественной необходи¬
мостью. С такой же точно необходимостью обеспечены, следовательно, полити¬
ческое господство рабочего класса и приход к политической власти его партии —
СДПГ. Поэтому ортодоксальные марксисты так страстно защищались от «раз¬
лагающей критики» Бернштейна: она могла поколебать веру рабочих в естест¬
венную необходимость социализма.
Бернштейн пытался создать основы для теоретически фундированной стратегии,
которая шаг за шагом с помощью политики системоизменяющих реформ позволила
бы преодолеть капитализм и построить демократическое социалистическое об¬
215

щество. Ортодоксальные же марксисты рассматривали его приверженность ре¬
формизму как отказ от классовой борьбы и социалистической цели. Но для
Бернштейна стратегия реформ не означала отказа от классовой борьбы. Ни в
коей мере не оспаривая существования классовой борьбы в современном ему
обществе, он выступал против шаблонного взгляда на нее, против того, что эта
борьба обязательно будет принимать все более резкие формы и что обострение
противоречий приведет однажды к непосредственному противостоянию двух круп¬
ных классов. Он утверждал, что классовая борьба не ведет к необходимости
насильственного революционного столкновения, а наоборот, по мере развития
демократических институтов будет принимать «более мягкие формы».
По этой причине ортодоксальные марксисты обвиняли Бернштейна и его
сторонников в том, что они, дескать, проявляют мелкобуржуазную боязливость
и отказывают революционному и готовому к борьбе рабочему классу в его
основном праве — праве на революцию. На это Бернштейн отвечал: примеча¬
тельно, что эти так называемые «мелкобуржуазные воззрения» обнаруживаются
у людей, принадлежащих к рабочему классу или находящихся в самом тесном
отношении с рабочим движением, тогда как о приверженности пролетарско-ре¬
волюционному настроению говорят представители буржуазного класса или ве¬
дущие буржуазный образ жизни люди, не имеющие никакой связи с миром
рабочих или знающие о нем понаслышке.
Бернштейн полагал, что аргументы для революционной стратегии добывались
путем абстрактных философских спекуляций или исторических аналогий. Поэтому
свою стратегию реформ он обосновывал, как ему казалось, посредством мате¬
риалистического анализа. Он считал, что на рубеже веков, как раз с точки
зрения исторического материализма необходимые экономические и социологи¬
ческие предпосылки не были в достаточной степени зрелы для быстрого рево¬
люционного перехода к социализму. Централизация производства не достигла
такого уровня, как это ожидалось по прогнозам Маркса. Промышленные рабочие
еще не составляли большинства населения. Рабочий класс не был еще достаточно
развит для того, чтобы взять на себя единоличное управление обществом.
Бернштейн подчеркивал важность того, чтобы воспринимать рабочих такими,
какие они есть на самом деле. А рабочие, отмечал он, не обнищали так в своей
массе, как это было предсказано в «Коммунистическом манифесте», и не осво¬
бодились от предрассудков и предвзятостей. Они продолжали нести в себе
добродетели и пороки экономических и социальных условий, в которых жили.
И ни эти условия, ни их воздействия не могут быть изменены в один присест.
Самая могущественная революция может лишь очень медленно изменить общий
уровень большинства нации.
Иного мнения был Каутский. Он считал, как, впрочем, и Ленин, что в годы
революций политическое воспитание масс прогрессирует так быстро, что в иных
условиях на это потребовалась бы жизнь поколения. Бернштейн полагал, что
СДПГ, придя к власти благодаря краху экономической системы капитализма,
мало что сможет сделать для социалистического преобразования общества. В
таких ситуациях, считал он, происходит не то, что хотят партии, а то, что
диктуют обстоятельства.
В результате пересмотра и дальнейшего развития марксизма, предпринятого
Бернштейном, возник теоретический подход как альтернатива ортодоксальному
марксистскому теоретическому подходу, представленному прежде всего Каутским
и — в основных своих чертах — также Бебелем и Люксембург. Классический
спор о ревизионизме положил основание двум различным традиционным течениям
в СДПГ: ортодоксальному марксистскому и ревизионистскому. Но некоторые
специалисты по Бернштейну, в частности упоминавшийся в первой части очерка
западногерманский исследователь X. Хайман, категорически заявляют, что, не¬
смотря на утверждения многих ученых о том, что взгляды Бернштейна в конечном
счете одержали победу в СДПГ (такой, кстати, была и официальная точка
зрения советской историографии), фактическое развитие партии происходило не
216

на основе концепций Бернштейна, а следовательно, реформистская практика
партии не подкреплялась соответствующей ревизионистской теорией.
Безусловно, возникновение ревизионизма было вызвано многими причинами,
и прежде всего качественными объективными изменениями в социально-полити¬
ческом развитии стран Европы и США, связанными с переходом от капитализма
свободной конкуренции к монополистической стадии. Кроме того, появлению
ревизионизма предшествовали деятельность немногочисленной, но влиятельной
социал-реформистской оппозиции, складывавшейся с 1891 г. во главе с Г. фон
фольмаром, и зарождение социально-политического ревизионизма в среде «ака¬
демиков» с середины 90-х годов, виднейшие представители которых выступили
широким фронтом на партийных съездах в Гамбурге и Штутгарте с требованиями
широкого использования в политической тактике СДПГ компромиссов. Это были,
например, М. Шиппель, В. Гейне и др. Значительная часть социал-демократи¬
ческой прессы уже была в руках «академиков». Они же и стали ударным отрядом
ревизионизма, хотя по многим вопросам были более крайними, либо более
умеренными, чем Бернштейн. Но природа ревизионизма, как специфического
феномена, вполне предполагает различие в частностях при сохранении верности
принципам. И, наконец, об историческом месте ревизионизма и, естественно, о
его духовном отце. Это целая многослойная проблема.
ИСТОРИЧЕСКОЕ МЕСТО РЕВИЗИОНИЗМА
Взгляды лондонского затворника остались бы лишь идеями, интересовавшими
элиту академических исследователей, если бы для них не сложились в обществе
соответствующие социальные, партийно-политические, профессиональные и иные
структуры и не утвердились бы основанные на них определенные типы обще¬
ственного сознания, социальных настроений и психологии. Ревизионизм был бы
нежизненной доктриной, если бы он возник и развивался вне контекста соци¬
ал-демократического неореформизма Фольмара и практицизма И. Ауэра с их
многочисленными сторонниками, вне наличия «немецкого варианта» тред-юни¬
онизма в верхах массовых социал-демократических профсоюзов, вне влияния
обширной сети «служащих», охватывавшей руководство самых различных рабочих
организаций — от больничных касс до рабочих секретариатов, и мощного слоя
социал-демократических депутатов в земельных парламентах, городских собра¬
ниях и общинных представительствах.
Социальный состав рабочего класса и попутчиков социалистического движения
представлял пеструю мозаичную картину. Реформизм, произраставший на почве
элементов «социального мира», подпитывавшийся «триадой»: определенными кру¬
гами рабочего класса, монополистической буржуазии и властями буржуазно-юн¬
керской монархии, и составлял социальный базис ревизионистского движения
по реформированию теории и практики социализма. Ревизионизм, таким образом,
не нуждался в собственной социальной опоре. Как один из элементов более
широкой неореформистской тенденции в СДПГ и в рабочем движении он получил
истинный «подарок» от истории — реформистскую почву, в том числе буржуаз¬
но-либеральную и демократическую. В этом состоит один из важнейших моментов,
определяющих историческое место ревизионизма, а значит, и самого Бернштейна,
который дал имя новой теории реформистского социализма и идейно-политиче¬
скому направлению в партии и движении.
Историческое значение ревизионизма состоит в том, что доктрина реформи¬
стского социализма как альтернатива марксистскому — имеется в виду «реальный»
социализм XX в., который по своей структуре ушел далеко в сторону от
изначальных общетеоретических представлений его основоположника,— будет
существовать до тех пор, пока в истории существуют объективные предпосылки
и естественно-историческая необходимость социального прогресса, но, разумеется,
в других эволюционных формах по сравнению с теми, которые имели место в
историческом процессе до современной эпохи. Отгремели первые теоретико-полити-
217

ческие схватки в немецкой и зарубежной социал-демократии. Заложен фундамент!
здания системы ревизионистских взглядов с его главной опорой — теорией peJ
формистского или демократического социализма. |
Когда заходит речь о взглядах Бернштейна на социализм, который он рас4
сматривал как науку об обществе, о них судят преимущественно по «Предпосылкам^
социализма». Между тем это лишь исходный источник. Взгляды Бернштейна на
эту основную проблему включают многочисленные публикации за три десяти¬
летия, начиная примерно с середины 90-х годов XIX в. Они охватывают философию
и историю, политическую экономию и социологию, историю революций и пар¬
ламентаризма, социальную психологию рабочего класса и мировую политику,
другие аспекты знания, дающие в совокупности представление об историко-те¬
оретической картине социализма Бернштейна.
Бернштейн посвятил немало страниц в «Проблемах социализма» и в особен¬
ности в «Предпосылках социализма» критическому переосмыслению диалекти¬
ко-материалистического метода познания. Определяя узловой вопрос этого исс¬
ледования, он писал в «Предпосылках социализма»: «Как я представляю, главная
цель этого сочинения состоит в том, чтобы путем борьбы против остатков
утопического способа мышления в социалистической теории одновременно соот¬
ветствующим образом усилить реалистический и идеологический элементы (вы¬
делено мною — Н. О.) в социалистическом движении» 22.
Спустя четверть века с учетом огромного исторического опыта он отмечал:
«Я убедился, что марксизм, основные руководящие идеи которого я считаю
верными, в применении к действительности отягощается остатками утопического
мышления и вольно или невольно толкает своих приверженцев на практике к
роковым ошибкам» 23.
Бернштейн не отрицал полезности исторического материализма, оставался
верен своей идее возвышения идеального — именно идеального, не идеалисти¬
ческого — фактора в истории и познании, в науке. Он не отрицал того, что
Маркс и Энгельс учитывали влияние неэкономических факторов на ход истории.
Но в то же время он полагал, и, добавим, справедливо, что новое состояние
общества и исторического процесса привели к усилению обратного воздействия
на экономический базис тех категорий, которые Бернштейн объединял общими
понятиями «реалистический и идеологический моменты» в социализме.
В настоящее время, замечал он, каждый, кто применяет материалистическое
понимание истории, «обязан, наряду с развитием и влиянием производительных
сил и производственных отношений, полностью считаться с правовыми и мо¬
ральными понятиями, историческими и религиозными традициями каждой эпохи,
влияниями географических и других естественных факторов природы, к которым
конечно же относится и натура самого человека с ее умственным дарованием» 24.
«Безусловная самостоятельность» идеологического или нравственного фактора
— один из источников противоречивости взглядов Бернштейна. Не случайно,
когда дело касалось исследования объективных процессов исторического развития,
логика жизни побеждала в нем логику «абстрактного рационализма». Но нельзя
не признавать и наличие здравого смысла в этой исходной методологической
посылке Бернштейна. В основе ее, несомненно, лежит попытка, познавая через
науку реальный мир, оказывать на его развитие — посредством деятельности
личности, партии, класса, государства и общества — сознательное воздействие.
Вторая исходная позиция Бернштейна в исторической теории познания —
22Bernstein Е. Die Voraussetzungen des Sozialismus..., S. 13.
23Bernstein E. Entwicklungsgang ..., S. 31..
24Bernstein E. Der Revisionismus..., S. 8.
218

отношение к учению Маркса о диалектическом развитии. «Это — более сильное
и глубокое обоснование идеи развития, понятия эволюции и ее принципиальное
применение,— говорил он в 1909 г., выступая перед студентами и рабочими
Амстердама,— чем предпринятое кем-либо из других, живших до и во времена
Маркса социалистов» 25. Есть, однако, два существенных «но» в его понимании
диалектической идеи развития: во-первых, он отождествляет марксову теорию
развития с понятием эволюции. И в этом нет великого греха, ибо эти категории
по изначальному содержанию тождественны. Но вся суть вопроса состояла в
том, что понятие эволюции в социальном смысле сводилось на этом специфическом
этапе истории к «мирному» развитию.
Во-вторых, философское учение о развитии Бернштейн признавал лишь по
отношению к природе, а в обществе, по его мнению, действовали уже иные
причинно-обусловленные связи как эквивалент исторического развития. Подвергая
сомнению одну из основополагающих категорий исторической теории Маркса,
детерминизм, он писал: «Философский или естественнонаучный материализм
строго детерминирован, но марксистское понимание истории уделяет экономи¬
ческой основе народной жизни безусловно определяющее влияние на ее преоб¬
разование» 26. Бернштейн, отвечая многочисленным критикам и своим сторон¬
никам, писал в сердцах, что «чистый или абсолютный материализм столь же
спириту ал истичен, как и чистый или абсолютный идеализм. И тот, и другой
отождествляют мышление и действительность, хотя исходные точки их различны.
В конечном счете они различаются в способах выражения. Новейшие материа¬
листы, подобно крупнейшим современным естествоиспытателям, решительно ста¬
новятся на точку зрения философии Канта»27. В вышеизложенных мыслях
Бернштейна есть здравое начало о недопустимости тождества идеи и реальности
и о наличии идеала как в материализме, так и в идеализме.
Бернштейн резонно возражал против идеологического фатализма ортодоксаль¬
ных марксистов и — в известных случаях — слепого догматизма их представи¬
телей. И «предначертание» истории, и слепая вера в сумму догматов с едва ли
не механическим пришествием — разумеется, через классовую борьбу и рево¬
люцию — социализма, имели место быть у ортодоксальных марксистов. Но не
рождала ли борьба против фатализма и догматизма новый вариант этих «хро¬
нических болезней» ума и поступков в истории? Согласно той же мысли Бер¬
нштейна, подобные «болезни» свойственны и идеализму, и неокантианству.
Завершая эту сложную и далеко еще не исследованную проблему, хотелось
бы поставить вопрос: стал ли Бернштейн приверженцем неокантианской фило¬
софии истории? Он взял у Канта и неокантианцев «идеальный момент», но
рассматривал его как отражение «реально» существующего исторического мира.
И не более того. Поэтому едва ли правомерно утверждать, что он был «полным»
кантианцем в методологии так же, как в истории и политике. У него набирается
столько «исключений» из неокантианства в анализе различных сфер исторического
процесса, что «канонизация» его как мыслителя-кантианца неправомерна 28.
Два обстоятельства чисто внешнего характера подтолкнули Бернштейна за¬
няться изучением крайне сложной проблемы тех лет: сущности социалистического
идеала, т. е. будущего социалистического общества, и путей продвижения к
нему. Эти обстоятельства — прежде всего социально-экономическая и нравствен¬
ная эволюция буржуазного общества на рубеже двух веков, оказавшая заметное
влияние на теорию и тактику рабочего движения, и возникшая в последнее
2SBernstein Е. Die Voraussetzungen des Sozialismus..., S. 44.
26Bernstein E. Das realistische..., S. 227.
27
Bernstein E. Erinnerungen eines Sozialisten. Erster Teil. Aus den Jahren meines Exils, Berlin, 1918,
S. 296—297.
28_
См. по этому поводу, в частности, статью Г. В. Плеханова «Cant против Канта, или Духовное
завещание г. Бернштейна».— Плеханов Г. В. Указ, соч., т. XI, с. 47.
219

десятилетие обширная литература о тенденциях и перспективах развития обще¬
ства.
Полемизируя со взглядами Маркса, он рассматривал четыре вопроса полити¬
ческой экономии капитализма: марксову теорию стоимости; движение доходов
современного капитализма; производственные классы и распределение обществен¬
ного богатства; кризисы и возможности адаптации современной экономики к
изменяющимся условиям. Они, несомненно, актуальны и сейчас для правильного
понимания многих научных, политико-экономических, нравственных и иных
ценностей. По всем этим вопросам он показывал несостоятельность марксовой
точки зрения. Закон стоимости, по Бернштейну, потерял свое значение в условиях
индустриального капитализма. «Правильна ли теория стоимости Маркса или нет,
для доказательства придаточного труда (прибавочной стоимости.— Н. О.) она
не имеет совершенно никакого значения». Эта теория «вводит в заблуждение,
поскольку ее рассматривают в качестве мерила эксплуатации рабочего капита¬
лизмом»29. Он отрицательно относился к объективному процессу концентрации
капитала, рассматривая рост акционерных обществ как «противодействие в весьма
значительных размерах централизации собственности путем централизации пред¬
приятий»30.
И из этих двух посылок Бернштейн делал далеко идущие социально-эконо¬
мические выводы. 1) Отождествлял держателей мелких акций — наемных ра¬
ботников, получающих столь же мелкие дивиденды,— с собственниками — вла¬
дельцами акционерных обществ, не учитывая различия между извлечением
прибавочной стоимости и процентом за мелкий взнос, получаемый наемным
работником, который по существу отчуждается от влияния на дела банка или
акционерного общества. 2) Анализируя социальную структуру самодеятельного
населения на основе данных о подоходном налоге, он вольно или невольно
отождествлял доход от частной собственности, в том числе и монопольную
прибыль, с заработной платой наемного работника. 3) На этой почве он обос¬
новывал идею о новом «среднем» сословии, стоящем между рабочими и буржуа,
некоей «третьей» социальной силе, способной уравновесить два противоположных
конфликтующих класса, составляющих основание и вершину социальной пира¬
миды общества31.
Наконец, третий том «Капитала» вызвал сомнения у Бернштейна относительно
циклов периодических кризисов капиталистического производства, кризисов си¬
стемы в целом, на основании которых его последователи пришли к выводу о
неизбежности «мирового краха невиданной силы». Бернштейн полагал, что ги¬
гантское расширение мирового рынка, неслыханный рост богатства европейских
индустриальных государств в сочетании с эластичностью современного кредитного
дела и появлением промышленных картелей столь ограничили негативное воз¬
действие местных или региональных факторов на общую экономическую ситу¬
ацию, что «по крайней мере на длительное время всеобщие коммерческие кризисы
такого рода, как прежние, вообще должны быть маловероятными»32. Здесь следует
сделать существенную оговорку: Бернштейн не утверждал, как это ему припи¬
сывали, что капитализм вообще преодолел кризисы. Его возражения касались
утверждений ортодоксальных марксистов, выдвигавших на первый план в теории
и пропаганде идею социальной революции в условиях, когда ее непосредственные
предпосылки отсутствовали.
Что касается империализма, то Бернштейн, как и его сторонники, рассматривал
29
Bernstein Е. Die Voraussetzungen des Sozialismus..., S. 78, 82.
30
Ibid., S. 85.
’’ibid., S. 108.
32Ibid., S. 114.
220

его не как новую экономическую стадию, а скорее как колониальную и торговую
политику «расширения» капитализма. Симпатизируя некоторым чертам англий¬
ского империализма, в частности парламентской системе, демократии, германский
империализм Бернштейн расценивал как «политически реакционный» и по этой
причине он, по его мнению, не мог рассчитывать на поддержку рабочих33.
Альтернатива империализму — борьба СДПГ за демократию в той мере, в какой
она посредством демократических учреждений будет содействовать расширению
своего влияния на управление страной34.
По отношению к колониальной политике Бернштейн занимал лояльную по¬
зицию: Германия не нуждается в колониях и социал-демократия должна при¬
держиваться критического отношения к колониальной политике господствующей
системы. Но он признавал и некоторые «исключения» в отношении к колониальным
народам: «За дикарями можно признать лишь весьма ограниченное право на
занимаемую ими территорию. Высшая культура имеет в чрезвычайных случаях
и высшее право. Не завоевание, а освоение земли дает историческое право на
ее использование». Уточняя этот тезис, он видел обязанность «высшей культуры»
в следующем: «техническое обеспечение доходности человеческого труда, лучшее
использование труда посредством совершенствования правовой защиты, обеспе¬
чение безопасности труда и лучшая организация экономики».
Таковы критерии Бернштейна, дающие права и вменяющие в «долг» высшей
культуре смягчить результаты насильственного покорения народов35.
Мы подходим к главному во взглядах Бернштейна «О сущности социализма»,
взглядах, воспринятых одними как пророчество, другими — как измена собст¬
венным идеалам, как попытка расколоть крупнейшее социально-классовое и
демократическое движение эпохи, составивших, по мнению одних, его славу,
по мнению других,— бесславие. Но это и есть, видимо, настоящая история со
всей палитрой ее красок. Его взгляды на социализм, как выражение собственного
духовного облика, уходят от прежней научной системы, но не порывают с ней
окончательно. Выше уже отмечалось, что развитию теории социализма Бернштейн
отдал свыше 25 лет своей зрелой творческой жизни. Пусть он не создал единого
обобщающего аналитического труда по этой главной теме своей жизни. Может
быть, это и к лучшему, ибо он постоянно наблюдал за эволюцией исторического
процесса, за всем спектром социально-политической и духовной жизни общества.
В противном случае, появись такой труд, он стал бы очередной готовой догмой
как для сторонников, так и для оппонентов, поскольку даже самый строгий
научный прогноз всегда таит опасность: запланировать то, чего не будет. Это
уже дело науки систематизировать его знания в этой обширной области, рекон¬
струировать историко-теоретическую картину его здания социализма, которое
отнюдь не состоит из упорядоченных цитат.
Понять теорию социализма Бернштейна можно лишь с учетом методологи¬
ческих основ ее построения. Бернштейн рассматривал историю как естественно-
исторический процесс, а всякую попытку нарушить естественный ход его развития —
как аномалию, ведущую к непредсказуемым последствиям. Он высоко оценивал
научный социализм Маркса как фундаментальную теорию истории и общества,
признанную всеми социалистами, и считал его идеологией рабочего движения36 *.
Бернштейн неоднократно давал определение социализма как теории и формы
исторического движения общества по пути прогресса. Рассуждая о конкретных
33
Bernstein Е. Sozialdemokratie und Imperialismus.— Sozialistische Monatshefte (далее — SM), 1900,
S. 241.
34
Bernstein E. Die Voraussetzungen des Sozialismus..., S. 211.
35Cm. Bernstein E. Sozialismus und die Kolonialfrage.— SM, 1900, S. 551, 561.
36Bernstein E. Von der Sekte zur Partei. Die deutsche Sozialdemokratie einst und jetzt. Jena, 1911,
S. 30; idem. Was ist Sozialismus? Berlin, 1922, S. 716; idem. Der Sozialismus einst und jetzt..., S. 5—10.
221

деталях системы вполне реалистически, например, о собственности, о движущи^
силах борьбы за социализм, о путях продвижения к нему, в научном определении)
социализма он делал акцент на этическую сторону его содержания (которая,;
заметим, имеет место в нем): «Социализм,— писал он,— есть сумма социальных
требований и естественных стремлений рабочих, которые осознали свое классовое!
положение и задачи своего класса в современном капиталистическом обществе...
Но сумма этих требований ... духовная сумма, идейное содержание этих требо¬
ваний»37. Вместе с тем социализм для Бернштейна не был готовой формулой
или схемой и не являлся делом только наемных рабочих. В нем, он считал,
были заинтересованы и другие общественные слои, например служащие. Но
главным для него было то, что социализм «есть процесс развития»38. Отрицая
конечную цель пролетариата, Бернштейн тем не менее рассматривал социализм'
в качестве общественного идеала.
В мае 1901 г. Бернштейн выступил в Берлине перед членами «Студенческого
союза» с сенсационным докладом: «Возможен ли научный социализм?» Он выразил
сомнение в «научности» социализма, поскольку он является одновременно и
политической доктриной. С этой точки зрения он не отвечает тем требованиям
науки, которые предъявляются к естественным наукам. «Наука,— отмечал Бер¬
нштейн,— не может быть тенденциозной. Как познание фактического, она не
принадлежит никакому классу или партии» 39. В пылу острой полемики, разго¬
равшейся тогда буквально по всем теоретическим проблемам СДПГ, Бернштейн
подчеркивал: «Специфически социалистическое в учении о социализме лишь
одно: этическое или правовое мировоззрение, которое пронизывает его содержание.
Но правовые взгляды не являются наукой» 40. Поэтому Бернштейн предложил
заменить «научный социализм» понятием «критический социализм».
Критика Бернштейном научного социализма по Марксу отнюдь не отрицала
возможности научного обоснования социализма. Она была направлена лишь на
то, чтобы его научное обоснование постоянно подвергалось критической проверке.
Научный социализм возможен, если понятие «научный» в его концепции отвечает
требованиям, которые свойственны самой теории41.
Не надо удивляться столь эмоциональному, резкому и непримиримому вы¬
ступлению. Это случилось в первые месяцы по возвращении из эмиграции.
Отечество встретило его не цветами, верных друзей не было: остракизм в партии
и стремление правительственно-либеральных кругов «заполучить» лондонского
изгнанника как идейную силу достигли небывалой остроты. Не выдерживали
нервы, и он заведомо шел на публичное обострение отношений с Правлением
СДПГ. Сравнительный анализ ряда последующих выступлений и публикаций в
эти первые годы по возвращении позволяют высказать именно такое предполо¬
жение.
Бернштейн на основе тщательного анализа социально-политического развития
капиталистических стран и истории рабочего движения пришел к твердому
убеждению, что социализм придет не в результате большой политической ре¬
шающей битвы, а вследствие достижения целого ряда экономических и полити¬
ческих побед рабочего движения в различных сферах его развития. Он возникнет
не как следствие роста нищеты и эксплуатации, унижения рабочих, а как
результат возрастания их социального влияния и завоеванного относительного
улучшения экономических и политических условий жизни, всеобщих социальных
и этических факторов. Социалистическое общество, считал он, возникает не из
31Bernstein Е. Was ist Sozialismus?, S. 27; idem. Der Sozialismus einst und jetzt..., S. 10.
3?>Bernstein E. Was ist Sozialismus?, S. 28.
39Bernstein E. Wie ist wissenschaftlicher Sozialismus moglich? Berlin, 1901, S. 31.
40IbicI., S. 32.
^Bernstein E. Entwicklungsgang..., S. 38.
222

хаоса, а из единства связей организационного творчества рабочих в области
свободной экономики с творчеством и достижениями борющейся демократии в
государстве и общинах42.
Бернштейн много занимался теорией «критического социализма». Изучая историю
социализма как науки, он рассмотрел наиболее существенные его концепции и
пришел к выводу, что различия* в истолковании социализма состоят в том, что их
авторы, как правило, исследуют один из его аспектов, предполагая, что дают его
картину в целом. Бернштейн считал, что наиболее точным определением социализма
является то, которое «связано с идеей кооперации». Он определял социализм как
«кооперативную экономику» или «кооперативный общественный строй», который
невозможно создать без децентрализованного самоуправления и рабочей демократии.
Без этих предпосылок, подчеркивал он, «так называемое общественное присвоение
средств производства привело бы только к безмерному опустошению производи¬
тельных сил, к бессмысленному экспериментаторству и к бесполезному применению
насилия, рабочий класс смог бы утвердить свое политическое господство только в
форме диктаторской революционной центральной власти, поддерживаемой терро¬
ристической диктатурой революционных клубов»43. Небезынтересно заметить, что
он на два десятилетия раньше, чем В. И. Ленин, пришел к такому определению
сущности социализма.
Главной трудностью на пути к социализму Бернштейн считал осуществление
обществом социализации или коммунилизации, которые являются классическими
формами обобществления (огосударствления) собственности государством или
передачи ее в ведение коммун, муниципалитетов и т. д. На предприятиях же,
остающихся в руках капиталистов, государство как представитель общества
участвует в распределении прибылей и в определении цен с целью недопущения
возникновения монополии. Эта мера обобществления собственности дает воз¬
можность обществу приобретать все больше прав на экономику, получать в свое
ведение все большую долю производства.
Социализацию необходимо проводить осторожно, поэтапно, систематически. Она
не означает «сплошную экспроприацию», как полагали многие ортодоксальные
марксисты. Социализация имеет различные пути. Не может быть и речи о соци¬
ализации мелких, а во многих случаях — и средних предприятий, в особенности
нерентабельных. Основной вопрос осуществления социализации — поставить про¬
изводство, экономику в целом под регулируемый контроль общества. Регуляторами
такого контроля должны быть, по Бернштейну, демократия, парламент и закон.
Он затронул вопрос и о слишком узком понимании роли и значения классовой
борьбы в истории, ее сущности и формах. Бернштейн полагал, что эта борьба
вступила в стадию эволюции, когда при переходе к социализму она будет
принимать более цивилизованные формы, основанные на общем интересе, со¬
лидарности различных слоев общества, его воле и правовом сознании.
Бернштейн предлагал пересмотреть политическую стратегию и тактику партии
и рабочего движения. В основе его новой тактико-стратегической ориентации
лежали по крайней мере три первоочередные задачи: преодолеть противоречие
между теорией и практикой, заключавшееся в том, что СДПГ, придерживаясь
революционной фразеологии, фактически проводила реформистскую политику;
разрешить дилемму: «реформа или революция», с большой остротой вставшую
тогда перед рабочим движением и обществом, в пользу первой (хотя он и не
отрицал возможности второй, если таковая будет навязана рабочему классу и
обществу в процессе социализации);' и последняя, логически вытекающая из
двух предыдущих тезисов: в корне реформировать партию, превратив ее в партию
социально-демократических реформ.
41Bernstein Е. Was ist Sozialismus?, S. 28.
43Bernstein E. Die Voraussetzungen des Sozialismus..., S. 129, 130.
223

Доктрина социализма Бернштейна в немалой степени страдала элементами
утопизма и догматизма, абсолютизацией суждений и жесткостью в прогнозах,,
что в известной мере неизбежно, поскольку речь шла о научном прогнозе,
обоснованном под неизбежным давлением конъюнктурных факторов. В то же
время это не лишает ее права на существование — это альтернативный вариант
реформистского социализма для определенных условий соответствующей исто¬
рической полосы развития. Мы находим в его доктрине немало практических
размышлений, которые могут послужить импульсом и для понимания проблем
современного общественного развития.
ВОЗВРАЩЕНИЕ «БЛУДНОГО СЫНА*
В 1900 г. на Парижском конгрессе II Интернационала Бернштейн встретился
с Ауэром и попытался объяснить ему, что его плодотворная деятельность возможна
только в Германии. Ауэр, державший в своих руках все рычаги внутрипартийной
власти, через посредников вышел на имперского канцлера Б. Ф. Бюлова, который,
будучи заинтересован в дальнейшей «линьке» СДПГ, дал согласие не возобновлять
судебных преследований в отношении Бернштейна.
В ноябре 1900 г. Бернштейн получил из Берлина письмо от шурина, Я. Бамберга,
в котором сообщалось, что с 1901 г. обвинения против него отменяются и путь
в Германию свободен. Сообщение не столько обрадовало, сколько повергло его
в ужас. Ведь он не рассчитывал на амнистию. Возвращение на родину связывалось
им с неизбежным многолетним тюремным заключением.
В начале февраля 1901 г. после более чем 20-летнего изгнания Бернштейн
с женой вернулся на родину. У трапа парохода в морском порту вольного
ганзейского города Любека тысячи рабочих устроили им триумфальную встречу.
Бернштейн сразу окунулся в живую, бившую ключом общественную жизнь и
получил возможность участвовать в ней. Он снял квартиру в пригороде Берлина
Лихтерфельде. Жизнь была нелегкой. Рассчитывать приходилось исключительно на
литературные заработки, не столь уж значительные, ибо никаких постоянных постов
в партии и в иных частных структурах по возвращении он никогда не занимал.
Первые три года, 1901—1903, были чрезвычайно напряженными, изматыва¬
ющими, временами доводившими его «до последней черты». Каждый желающий
получил «право» публично «бросать в него камни». И многие воспользовались
этим. Но он находил в себе силы сохранить верность своим идеалам. Осенью
1901 г. в Лондоне собрался съезд СДПГ. Формальным поводом для разбирательства
«дела Бернштейна» послужил его злополучный доклад «Возможен ли научный
социализм?», который буржуазная и официозная пресса охарактеризовала как
«полное разрушение фундамента социалистического учения». Ему было предъ¬
явлено обвинение в преувеличенном скептицизме, односторонней критике партии
при одновременном пренебрежении к критике буржуазного общества, в неясности
в выражениях и неверном изложении традиционной теории. В резолюции Бебеля
взгляды Бернштейна не осуждались, но выражалась надежда, что он сделает
соответствующие выводы.
Бернштейн под бурные аплодисменты делегатов заявил, что никакие решения
съезда не могут поколебать его убеждения, а резолюция, объявлявшая его
неправым, основана на ошибочных предпосылках. Итак, третий из четырех
состоявшихся за последние четыре года (1898—1901) партийных съездов, посвя¬
щенных «вероотступнику» Бернштейну, фактически сохранил в партии статус-кво.
Тем не менее борьба ортодоксов и ревизионистов разгоралась.
В области теории ортодоксы акцентировали внимание на пропаганде революции.
В 1902 г. вышла известная книга Каутского «Социальная революция»44. При
44См. Kautsky К Die soziale Revolution. Stuttgart, 1902.
224

всей верности и основательности теоретических рассуждений автора она слабо
вписывалась в тот исторический отрезок времени начала XX в., который ставил
перед СДПГ, профсоюзами, демократией новые крупные вопросы политической
стратегии и тактики.
Книга Каутского встретила серьезные возражения со стороны Бернштейна. В
августе 1902 г. на страницах «Социалистише монатсхефте» он тактично, со
знанием дела подверг критическому рассмотрению его «новейшие прогнозы со¬
циальной революции», опровергнув аргументы Каутского о необходимости со¬
циальной революции, и рекомендовал автору заняться практическими вопросами45.
Ортодоксальные марксисты, в том числе и Каутский, постоянно выдвигали в
политической агитации на первый план идеологизированную «цель», а «движение»
в известной мере недооценивали, ибо оно требовало большей гибкости и труда.
А в Германии складывалась необычная историческая ситуация, центральным
вопросом которой был парламентаризм.
Мюнхенский съезд СДПГ в 1902 г. вновь занялся политической борьбой
между революционерами и ревизионистами, которых соответственно представляли
Каутский и Бернштейн. На этот раз политические схватки разгорелись из-за
партийного органа «Нойе цайт» и «свободного» журнала «Социалистише монат¬
схефте», отражавших два упомянутых главных направления в движении.
1903 г. стал переломным в борьбе большинства СДПГ с Бернштейном и
бернштейнианством (не будем вкладывать негативный смысл в этот термин: он
столь же правомерен, как, например, гегельянство, поскольку выражает определенную
систему социальной и политической мысли). Этот перелом был вызван результатами
выборов в германский рейхстаг, которые принесли ошеломляющий успех СДПГ и
в известной мере подтверждали призыв Бернштейна больше уделять внимания
«движению». За кандидатов СДПГ голосовало свыше 3 млн. голосов или 31,7%
всех избирателей. По сравнению с выборами 1898 г., она увеличила свой избира¬
тельный корпус почти на 43%, а остальные политические партии в целом лишь
на 14%. Ее фракция в рейхстаге состояла теперь из 81 депутата.
«Съезды» Бернштейна, наконец, завершились, появилась «партия ревизиони¬
стов». Заметим, однако, что эта «партия» была явлением чисто номинальным.
Бернштейну оказывали некоторую поддержку на съезде СДПГ реформисты
Г. фон Фольмар, В. Гейне, М. Кварк и др. Но он не вступал с ними ни в какие
«партийные игры», не создавал фракций. Бернштейн оказался «нетипичным»
оппозиционером просто потому, что это противоречило его социалистическим
убеждениям и гражданской этике. Он не стал вождем оппортунистов в борьбе
против радикалов. Формально на съездах сокрушительные победы оставались за
ортодоксами, но ситуация сохранялась парадоксальная: ревизионисты набирали
«очки», а ортодоксы по-прежнему в основном держались за «испытанные» истины,
теряя очки, хотя среди них были и реалисты, осознававшие угрозу расколов,
углубления разногласий.
В марте 1902 г. Бернштейн одержал триумфальную победу на выборах в
рейхстаг на родине Ф. Лассаля в Бреслау и оставался его депутатом до 1906 г., а
затем был вновь переизбран в 1912—1918 гг. В эти годы он возвратился к
своему любимому занятию — литературно-издательскому делу. Можно лишь по¬
ражаться, как его на все хватало. Издание на протяжении пяти лет (1901—1905 гг.)
журнала «Документы социализма», творческая работа над вопросами экономики
и истории, в результате которой появился ряд монографий, в их числе трех¬
томная фундаментальная «История берлинского рабочего движения» (1848—1908 гг.),
многочисленные публикации в немецкой и зарубежной прессе. В 1906 г. он
читал курс лекций в профсоюзной школе генкомиссии Свободных немецких
профсоюзов, выступал с докладами о марксизме и ревизионизме за рубежом.
45См. Bernstein Е. Die neueste Prognose der sozialen Revolution.— SM, 1902, H. 8.
8 Новая и новейшая история, № 4—5
225

Вершиной его деятельности до первой мировой войны была совместная с
А. Бебелем работа по редактированию и изданию в 1913 г. «Переписки между
Ф. Энгельсом и К. Марксом с 1844 по 1883 гг.» в четырех томах46.
БЕРНШТЕЙН И РОССИЯ
Эта тема, видимо, привлечет внимание читателя уже хотя бы потому, что
многие страницы, посвященные связям между представителями российской и
немецкой социалистической и общественной мысли последней трети XIX —
начала XX в., по существу, канули в Лету. Одни из них, преимущественно
ортодоксы, получили в отечественной историографии канонизированный статус
хрестоматийно-глянцевых вождей (но даже А. Бебелю и Р. Люксембург немало
досталось за «непонимание» тех или иных событий и явлений, например, Люк¬
сембург — за ее тюремное сочинение об Октябрьской революции); другие пре¬
давались анафеме, заняли место «изгоев» в историографии. В их ряду оказался
и Бернштейн.
На протяжении многих лет Бернштейн поддерживал близкие дружеские от¬
ношения с видными деятелями российской эмиграции, в частности с П. Б. Аксель¬
родом (с 1874 г.), с Г. В. Плехановым (со времени его швейцарской эмиграции)
и В. И. Засулич, и многими другими.
Первая российская революция 1905—1907 гг. произвела огромное впечатление
на Бернштейна и совершила подлинный переворот в его взглядах на Россию и
отношение к ней.
Еще ранее он вместе с другими интернационалистами откликнулся на такие
крупные события, как стачка 1902 г. в Ростове-на-Дону, волнения в Армении47,
выступления студентов С.-Петербургского и Дерптского университетов, кресть¬
янские восстания на Юге России, на Украине и в Саратовской губернии, многие
из которых обагрились кровью. В марте 1903 г., когда движение протеста и
солидарности развернулось и в других странах, он в очередной раз выступил с
докладом на массовом народном собрании в пятом берлинском избирательном
округе по выборам в рейхстаг на тему: «Царизм и его непримиримые противники»,
тепло встреченный собравшимися. Он призывал выразить протест против жес¬
токостей царского правительства и преступлений абсолютизма48.
Трагедия 9 января 1905 г. на Дворцовой площади в Санкт-Петербурге не
только потрясла Бернштейна, его единомышленников и критиков, но и стала
«лакмусовой бумажкой» для проверки ряда крупных теоретических и тактико¬
стратегических установок в социалистическом движении Германии. Первая рос¬
сийская революция привлекла внимание таких крупных авторитетов в области
теории и политики германской социал-демократии, как Бебель, Ф. Меринг,
Каутский, Люксембург и другие. В их ряду достойное место занял и Бернштейн.
Уже в апрельском номере 1905 г. журнала «Социалистише монатсхефте» появилась
его теоретическая статья, пожалуй, первая в печатных органах СДПГ — «Рево¬
люции и Россия» 49.
В ней он рассматривал российскую революцию в контексте поворотных событий
истории нового времени. Проводя аналогию с Английской и Великой французской
революциями, он предупреждал против попыток механического повторения их
опыта. В работе отмечались отличия революции в России от этих революций.
46Der Briefwechsel zwischen Friedrich Engels und Karl Marx, 1844 bis 1883. Hrsg. von A. Bebel,
E. Bernstein, 4 Bde. Stuttgart, 1913.
47
Cm. Bernstein E. Die Leiden des armenischen Volkes und die Pflichten Europas. Rede, gehalten in
einer Berliner Volksversammlung. Berlin, 1902.
48Cm. Deutsches Zentralarchiv (Potsdam), Bl. 149 RS., Bl. 166RS—167.
49
Bernstein E. Revolutionen und Rupland.—SM, 1905, H. 4., S. 289—295.
226

С этой целью Бернштейн дал обстоятельную характеристику социального состава
общества, его экономической структуры, собственности, роли национального
вопроса в революции и силы самодержавной реакции. Касаясь перспектив рос¬
сийской революции, он открыто предупреждал социалистов всех стран, что «если
революция ускоряет процесс развития, то это еще не означает, что она упраздняет
законы развития. Механические преобразования, которые не отвечают естест¬
венному устройству общественного организма или даже прямо противоречат ему,
либо тотчас вновь устраняются, либо же разрушают само общество, т. е. создают
препятствия на пути его развития. Если события будут развиваться по такому
пути, то реакция сможет тогда вернуть общество назад, и даже еще далее от
того исходного пункта, которого оно достигло накануне революции»50.
Бернштейн не ограничился лишь этой статьей. Последовали другие работы,
публичные выступления и даже практические предложения по развитию тактики
СДПГ на основе «русского опыта». Под влиянием революционного движения в
России он поставил в 1904 г. на Бременском съезде СДПГ вопрос об использовании
массовых стачек рабочим классом Германии51. Даже несмотря на поражение
декабрьского вооруженного восстания в Москве в 1905 г., он продолжал попу¬
ляризировать эту идею в массах 52. Вместе с тем он предупреждал партию от
попыток механического перенесения российского опыта в немецкие условия.
Бернштейн отмечал огромную силу влияния этой формы борьбы на развитие
революции, дискредитацию правительства, но одновременно и на рост анархии
в стране. Он подчеркивал, что политическая стачка в условиях революции —
это одно, вне революционной обстановки в стране — другое, в таком случае она
не перерастает в вооруженное восстание53.
Российская революция развивалась сложными путями, изменялись формы
борьбы, соотношение сил. Бернштейн внимательно следил за событиями в России.
Он не разделял ленинскую тактику бойкота первой Государственной думы 1906 г.,
обращая внимание на то, что парламентская тактика СДПГ, находившейся 12 лет
на нелегальном положении, принесла ей крупные успехи, превратив партию в
общенациональную силу.
Кроме того, вопрос об исходе российской революции, считал Бернштейн, не
является исключительно русским делом. Она оказывает влияние на все полити¬
ческое развитие Европы. Чем большее значение для развития событий в России
приобретают спорные вопросы тактики, полагал Бернштейн, тем сильнее они
затрагивают и наши интересы 54. Он постоянно подчеркивал, что бойкот выборов
только играет на руку российской буржуазии, которой в этом случае легче
погасить пожар революции, добившись превосходства в Думе.
Бернштейну импонировали прежде всего демократический характер и цели
российской революции, необходимость устранения абсолютизма, учреждение в
стране парламентского строя, обеспечение демократических свобод ее гражданам.
Ортодоксальные же марксисты — Каутский, Люксембург и другие — акцент де¬
лали на тех аспектах российской революции, которые больше соответствовали
их революционному мировоззрению, основывающемуся на использовании силы.
Это не частное расхождение в подходе к одному и тому же явлению. Причиной
его были различия во взглядах на такое многогранное и глубоко противоречивое
50Ibid., S. 292.
5,Die sozialdemokratische und anarchistische Bewegungen im Jahre 1904. Wien, 1905.— Deutsches
Zentralarchiv (Merseburg). Mapregeln gegen die Sozialdemokratie. Rep. 120, В В VII, 1, № 18, Bd. 6,
Bl. 465 RS.
52Cm. Bernstein E. Die politische Massenstreik und die politische Lage der Sozialdemokratie in
Deutschland. Vortrag, gehalten im Sozialdemokratischen Verein in Deutschland mit einem Anhang: zwolf
Leitsatze Uber die politische Massenstreik. Breslau, 1905.
53Cm. Bernstein E Die politische Massenstreik und die Revolutionsromantik.— SM, 1906, H. 1, S. 15—18.
54Bernstein E. Die Fragen der Taktik in RuPland.—SM, 1903, H. 3, S. 211.
8*
227

явление, как социальная революция, в понимании самой диалектики революции,
смены ее периодов, вызывающих к жизни иные средства и формы борьбы на
различных этапах революции и порождающих не только в рабочем движении,
и обществе, но и между отдельными лицами, политическими группами и течениями,
общественной мысли глубокие конфликты, обусловленные крайностями эволю¬
ционного или революционного подхода к оценке естественно-исторического раз¬
вития общества.
У Бернштейна постоянно сохранялся большой интерес к еще одной «русской
теме»: «Маркс, Россия и русские революционеры». К числу наиболее заметных
публикаций следует отнести написанную им в 1908 г., в связи с 25-летием
смерти К. Маркса, по просьбе только что начавшего выходить в С.-Петербурге
прогрессивного журнала «Минувшие годы» статью «Карл Маркс и русские ре¬
волюционеры»55. Центральное место в ней занимают отношения К. Маркса с
М. А. Бакуниным, конфронтация между которыми в 40—70-х годах XIX в.
оказала большое влияние на важнейшие процессы развития социалистической
мысли, политику рабочего, демократического и национально-освободительного
движений. Следует отметить, что некоторые подходы к изучению этой проблемы
Бернштейном необычны и не укладываются в рамки отечественной историографии.
Возможно, местами не все убедительно звучит у Бернштейна, но многое ему,
как современнику и участнику ряда событий того времени, сопоставлявшему
теорию и политику с общественной практикой, виделось яснее, чем нам. Во-
первых, Бернштейн не сводил «вражду» между двумя революционерами только
к личной предубежденности друг против друга; во-вторых, она, по его мнению,
обусловливалась в высшей степени различиями в направлении мышления зна¬
менитых революционеров, а в-третьих, полагал он, было бы неверно искать
причины ее исключительно в области идеологии. Вместе с тем он считал, что
«всякий, кто изучал относящиеся к этой теме материалы, скорее придет к выводу
о том, что теоретические и деловые разногласия между Марксом и Бакуниным
получили особое обострение вследствие примеси личных моментов и что именно
эти личные моменты завели их взаимные столкновения за те пределы, которые
необходимо обусловливались различиями в их теоретических взглядах»56.
Бернштейн давал и этико-психологическую характеристику представителям
двух ветвей международного революционного движения. Еще до 1848 г., писал
он, Бакунин был «несимпатичен» Марксу из-за «сентиментального радикализма».
Надо же найти такую метафору для человека, прошедшего сквозь баррикады
революций 1848—1849 гг. во Франции, Германии, Австро-Венгрии, Италии,
дважды приговоренного европейскими правительствами к смертной казни, за¬
ключенного в одиночку Алексеевского равелина Петропавловской крепости!
Бернштейн отмечал также, что по отношению к русским революционерам,
особенно к вождям двух течений российского освободительного движения —
Герцену и Бакунину, Маркс проявлял «великое недоверие», «пренебрежительный
тон», «сильную антипатию». Он объяснял причины такой нетерпимости тем, что
Маркс, по его словам, «был склонен придавать теоретическим спорам личную
окраску»57.
Маркс дифференцированно подходил к российским революционным демокра¬
там. В определенной мере пренебрежительно относился к «чернопередельцам»
Г. В. Плеханову, П. Б. Аксельроду, В. И. Засулич и Л. Г. Дейчу, основателям
первой марксистской партии в России. И, как ни парадоксально, симпатизировал
сторонникам политического терроризма — П. Н. Ткачеву, членам «Народной
55См. Бернштнейн Э. К. Маркс и русские революционеры.—.Минувшие годы. СПб., 1908, № 10—11,
с. (I) 1—24, (II) 1—24.
5<Там же, с. 5.
57Там же, с. 6.
228

воли». Эта странная позиция Маркса объяснялась, как считал Бернштейн, его
надеждой на то, что тактика политического террора не только революционизирует
ситуацию в России, но и послужит импульсом для западноевропейского «рево¬
люционного анархизма»58.
Большое внимание в статье Бернштейн уделил вопросу о соотношении бур¬
жуазных революций 1848—1849 гг. в Европе и национально-освободительных
движений, прежде всего славянских народов и, в частности, судьбам малых
славянских народов, находившихся в составе европейских монархий — Австро-
Венгрии, Германии и России. Бернштейн, как тонкий политик, подверг филиг¬
ранной и по форме, и по содержанию критике «славянскую стратегию» Маркса.
Казалось, основной вопрос вполне ясен: в континентальной Европе гремят бур¬
жуазно-демократические революции. Их содержание определяла не «гражданская
война» пролетариата и буржуазии, длившаяся несколько июньских дней 1848 г.
в Париже, не «установление» власти пролетариата, а политическая борьба широких
слоев европейской демократии за создание национальных государств в Германии,
Италии, за освобождение от монархических режимов и национальное освобождение
европейских славян: чехи, поляки, хорваты и другие славянские народы имели
право на национальную независимость. Бакунин, главный оппонент Маркса в
те годы, был одним из организаторов Славянского конгресса 1848 г. в Праге.
Он рассматривал славянское движение как составную часть общеевропейской
борьбы против абсолютизма и реакции, за свободу. Маркс же полагал, что
национально-демократические движения славян Центральной и Юго-Восточной
Европы означают «восстание некультурности против культуры». А редактиро¬
вавшаяся им газета «Нойе рейнише цайтунг» резко нападала на Бакунина,
публично обвиняя последнего в том, что его выступления в Праге означали
поддержку лишь российского самодержца. Более того, газета, ссылаясь на «некое
свидетельство» знаменитой писательницы и приверженицы социалистических
идей Жорж Санд, объявила Бакунина русским шпионом. Жорж Санд опровергла
эти инсинуации, и газета была вынуждена извиниться59.
Тактика Маркса в европейских революциях, по мнению Бернштейна, объяс¬
нялась его историко-экономической доктриной, учением о научном социализме,
концепцией об исторической миссии пролетариата и его твердой уверенностью
в том, что в Европе уже наступила пора реализовать эту миссию. Маркс,
видевший в пролетариате носителя общественного прогресса, по словам Бернш¬
тейна, был как бы заранее предопределен быть противником чешского, хорватского
и других национальных движений, хотя он и поддерживал национально-освобо¬
дительное движение ирландского народа, симпатизировал полякам.
Наконец, Бернштейн подверг научно-критическому осмыслению позицию Мар¬
кса относительно исторических судеб малых, главным образом тех же славянских
народов в Европе. Основные положения доктрины Маркса в этом вопросе, в
интерпретации Бернштейна, сводились к следующему:
— это народности, осужденные историей на национальное вымирание; они
состоят «из крестьян и земледельческих рабочих и являются представителями
консерватизма с низкой формой экономики против города и прогрессивной ин¬
дустрии»;
— особая антипатия к мелким национальностям, претендующим на самосто¬
ятельное существование среди «великих исторических народов, независимо от
того, принадлежат ли эти национальности к славянской, романской или германской
расе»;
— признание «закономерности» победы великих исторических народов и «по¬
5*Гам же, с. 22.
59Там же, с. 6.
229

ражения», даже гибели «мелких национальностей» (этот тезис Бернштейн за¬
имствовал из марксовой «Нойе рейнише цайтунг»);
— все эти обломки прежних народов, безжалостно растоптанных ходом истории,
остаются до их денационализации «приверженцами» и слугами контрреволюции,
так как все их существование является протестом против великой исторической
революции;
— за исключением поляков, русских, венгров (!), возможно, турецких славян,
«ни один славянский народ не имеет будущего», потому что им недостает самых
элементарных «исторических, географических, политических и экономических
условий для самостоятельности и жизнеспособности»60.
В основе этой доктрины Маркса, по мнению Бернштейна, лежало его глубокое
убеждение в том, что царская Россия являлась тогда «охранителем консервативного
порядка в Европе», а влиятельные вожди австрийских славян «кокетничали с
Россией». Бернштейн, не соглашаясь с позицией Маркса, пытался несколько
смягчить его утверждения. Но здесь же он в конечном счете приходил к выводу,
что для русского «экономические» и исторические соображения Маркса отступали
на задний план или даже были просто непонятными и казались какими-то
фантазиями. К тому же против них можно было привести небезосновательные
возражения, а поэтому даже добросовестный человек мог совершенно искренне
оспаривать мнение о том, что демократическое восстание будто бы послужит на
пользу царизму, как это утверждали Маркс и некоторые другие» 61.
Подводя итог исследованию отношений Маркса и Бакунина, свои симпатии
Бернштейн отдавал Бакунину. «С чисто человеческой точки зрения в борьбе
между Марксом и Бакуниным,— писал Бернштейн,— этот последний выступает,
несомненно, в более благоприятном свете, чем его противник. Даже тот, кто
считает, что Маркс отстаивал в этом споре интересы рабочего движения, не
допускавшие никаких сентиментальных уступок (т. е., на наш взгляд,— комп¬
ромиссов, к которым социалистическое движение обратилось с некоторым исто¬
рическим опозданием.— Н. О.), не может не пожалеть, что Маркс не повел
этой борьбы иными средствами и в иных формах. Но сама борьба была неиз¬
бежна»62. Но следует сказать, что до конца своих дней Бернштейн с большим
уважением и тактом относился к Марксу.
Бернштейн дал высокие и нетрадиционные оценки русским друзьям и оппо¬
нентам Маркса: П. Л. Лаврову, С. Г. Нечаеву, А. И. Герцену, Н. И. Утину,
Н. А. Серно-Соловьевичу, С. М. Степняку-Кравчинскому, основателям группы
«Освобождение труда» — Г. В. Плеханову, П. Б. Аксельроду, В. И. Засулич, а
также Г. А. Лопатину и некоторым др.
Работы Бернштейна регулярно публиковались в России. Они привлекали
внимание большевиков и меньшевиков, либералов и кадетов, широких кругов
российского общества. Начиная с 1899 и по 1930 г. в русском переводе вышли
наиболее значительные труды и мемуары Бернштейна. Они издавались в Санкт-
Петербурге, Москве, Иванове-Вознесенске, Симферополе, Харькове, Одессе, Ека-
теринославе и в других городах. Его «Предпосылки социализма» под разными
названиями и, к сожалению, не всегда в хороших переводах лишь за пятилетие —
с 1901 по 1906 гг.— переиздавались шесть раз. По количеству названий и тиражу
среди иноязычной западноевропейской социалистической литературы он уступал,
пожалуй, лишь Бебелю и Каутскому. Широкое распространение книг, брошюр,
баГам же, с. 6—8, 10.
61 Там же, с. 7. См. также с. 24, где Бернштейн пытается «уравновесить» суть исторического
спора между вождями двух направлений социалистической мысли и движения — Марксом и Баку¬
ниным. Небезынтересно заметить, что уже в 80-х годах XIX в. германская социал-демократия
вырабатывает позитивное отношение к русским революционерам. См., например: Bartel Н., Schroder W.t
Seeber G., Wolker H. Der Sozialdemokrat, 1879—1890. Berlin, 1975.
62Бершитейн Э. К. Маркс..., c. 24.
230

работ Бернштейна в России — лучшее свидетельство его популярности в те годы
в нашей стране.
Вместе с тем следует отметить, что ни в одной стране не было высказано
столько жесткой, непримиримой критики и всякого рода обвинений в адрес
Бернштейна, как в России. В этом отношении его, пожалуй, обогнал лишь
«ренегат» Каутский. «Принципы» этой критики сформулировал начиная с 1894 г.
В. И. Ленин, хотя, как показывает ее анализ, ни одной сколько-нибудь заметной
публикации Бернштейна он не подверг обстоятельному научному разбору, заменив
его готовыми политическими стереотипами. Даже систему взглядов Бернштейна,
изложенную, но не исчерпанную в «Предпосылках социализма», на которую он
написал обстоятельную рецензию в 1899 г.63, Ленин критиковал не по оригиналу,
а по книге Каутского «Бернштейн и социал-демократическая программа. Анти¬
критика»64. Мы уже не говорим о том, что многие публикации Ленина, в которых
упоминается Бернштейн, увидели свет лишь после его смерти, так что они не
имели практического значения для рабочего и социалистического движения тех
лет и не оказали какого-либо влияния на современников. Возрождать на страницах
очерка эту продолжающуюся уже почти столетие тенденцию критики означало
бы возвращаться к некоей «теории убожества», сложившейся вокруг имени и
роли Бернштейна в развитии социалистической мысли и движения. Сейчас
важнее подойти к его духовному наследию непредвзято и увидеть, что же
остается в нем непреходящего.
в годы войны
Сараевская трагедия 28 июня 1914 г.— убийство наследника австровенгерского
престола эрцгерцога Франца Фердинанда — застала Бернштейна в Швейцарских
Альпах, на курорте Энгадин, где он проводил вместе с женой Региной парла¬
ментские каникулы. 31 июля он возвратился в Берлин, а 1 августа 1914 г.
Германия объявила России войну. Под влиянием дезинформации общественного
мнения правительствами Германии и ее союзников, проводимой в последние два
предвоенных месяца, у него сложилось мнение, будто виновником войны являлась
Россия. Тем более что произошедшее 31 июля в Париже убийство Жана Жореса,
как сообщал ему живший во французской столице «некий русский», было якобы
«спровоцировано агентами России»65.
Но уже 4 августа, когда социал-демократическая фракция рейхстага едино¬
гласно одобрила военные кредиты, Бернштейн стал сомневаться в своих перво¬
начальных выводах. Позже в мемуарах он признал, что социал-демократия своим
одобрением кредитов правительству Вильгельма II лишилась большого полити¬
ческого доверия, которым она до тех пор пользовалась в демократических кругах
Европы66. Следует отдать ему должное: уже в первые дни войны он не сомневался
в выборе своего места в охваченном жаждой власти и крови безумном мире.
История знает немало примеров краха блестящих карьер, умственного и нрав¬
ственного падения личностей, предательства и отказа от собственных убеждений.
Но в годы первой мцровой войны мы вновь видим Бернштейна, политика, с
присущим ему нетрадиционным подходом к сложным проблемам, сумевшего
преодолеть барьеры социал-реформистской стратегии Г. фон Фольмара: «Доброй
Рецензию В. И. Ленина на книгу: Kautsky К. Bernstein und das sozialdemokratische Programm.
Eine Antikritik. —Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 4, с. 199—210. Эта рецензия впервые напечатана
в 1928 г. в VII томе Ленинского сборника, т. е. в то время, когда она скорее имела академическое
значение, чем выясняла позицию самого Ленина в период возникновения конфликта в социалисти¬
ческом движении.
64См. Kautsky К Bernstein und das sozialdemokratische Programm. Eine Antikritik. Stuttgart, 1899.
65
Bernstein E. Entwicklungsgang..., S. 45.
66-,..
Ibidem.
231

воле — протянутую руку, злой воле — кулак!» Он дистанцировался от политики
«гражданского мира» (бургфриден) и предложил демократически-социалистиче-
скую альтернативу выхода из войны и достижения мира.
Уже реакция в стране, особенно в СДПГ, и за рубежом среди сторонников
немецкой социал-демократии на одобрение августовских военных кредитов от¬
крыл^ Бернштейну глаза на многое. Его поразили первые известия о бесчинствах
немецких войск по отношению к гражданскому населению на оккупированных
территориях. Он убедился, что обещания рейхсканцлера Бетманн-Гольвега на¬
кануне войны о том, что война будет носить оборонительный характер, лишь
маскировали истинные цели военного руководства. Это и многое другое обусловило
его вывод: «война, которая первоначально должна была стать оборонительной,
фактически превратилась в завоевательную войну», а «одобрение социал-демок¬
ратией военных кредитов привело к тому, что она утратила свою историческую
миссию»67.
Эти первые мысли об оценке войны он изложил в дискуссиях социал-демок¬
ратической фракции рейхстага, членом которой он стал, и в прессе, поскольку
цензура военных властей еще не накладывала на них запрет. Как депутат
рейхстага от СДПГ и член ее социал-демократической фракции Бернштейн
получил возможность публично выступать перед рабочими, молодежью, студен¬
тами, выезжать с лекциями за рубеж и главное — выступать в печати по вопросам
современной истории, рабочего движения, социализма и международных отно¬
шений.
Хотя правому руководству СДПГ с помощью партийной дисциплины удалось
склонить социал-демократическую фракцию рейхстага к тому, чтобы единогласно
поддержать первый военный бюджет, тем не менее 3 августа на заседании
фракции 14 депутатов голосовали против. Среди них оказался и Бернштейн.
Таким образом, в социал-демократической фракции появилась трещина, что
позднее привело к расколу партии. Расстановка сил в условиях кризиса соци¬
ал-демократии вплоть до 1916 г. сохранялась в пользу СДПГ — «большинства».
А презрительно третируемое в отечественной историографии «так называемое
СДПГ — «меньшинство», партия «независимцев» во главе с Каутским, Г. Гаазе,
Бернштейном и другими, превратившаяся затем в 1917 г. в Независимую соци¬
ал-демократическую партию Германии (меньшинства), знаменовала собой воз¬
никновение оппозиции внутри СДПГ.
Бернштейн сыграл значительную роль в этом расколе. Но он не участвовал
ни в каких «особых» фракциях и внутрипартийных группировках, не принадлежал
ни к каким модным и заклейменным в политической публицистике «измам»
вроде «социал-патриотизма» (словцо, пущенное с легкой руки К. Б. Радека) или
«национал-шовинизма». Он шел своим путем. Уже в первые месяцы войны
Бернштейн начал публикацию «Документов о войне», составленную на материалах
так называемых «цветных» книг воюющих держав. Этим самым было положено
начало современным исследованиям предыстории войны, вопросов вины и от¬
ветственности за ее развязывание. Заметный след в истории борьбы мнений
правого, правящего «большинства» в партии и формировавшегося в ее рядах
нового левого «меньшинства» заняли две дискуссии по этим вопросам на страницах
«Нойе цайт». В июне—июле 1915 г. началась полемика между Каутским и
Э. Давидом, секретарем Правления социал-демократической фракции рейхстага,
ультра-правым реформатором и главным сочинителем основных документов пар¬
тии по военным вопросам. В феврале — марте 1917 г, эту полемику с Давидом
продолжил Бернштейн.
Коллизии по коренным вопросам военной политики во фракции нарастали.
В марте 1915 г. при очередном вотировании военного бюджета в рейхстаге
67Ibid., S. 46.
232

Бернштейн предложил воздержаться от голосования за бюджет. Из 99 депутатов
его поддержали 30. Становилось очевидным, что переломить консервативное
большинство фракции не удастся. Тогда «меньшинство» решило напрямую об¬
ратиться к партийным массам и общественному мнению. 19 июня 1915 г.
Бернштейн, Гаазе и Каутский выступили с воззванием «Веление времени»68. В
нем четко отмечалось, что длительный и действительный мир возможен лишь
на основе свободного соглашения, предлагалось отказаться от проводившейся до
того времени большинством партии и фракции политики гражданского мира и
со всей определенностью отмежеваться от экспансионистских и агрессивных
целей войны.
Правления партии и фракции организовали массовую кампанию осуждения
авторов воззвания, обвинив их в попытке «переворота». Но вместе с тем руко¬
водство СДПГ решило предложить партии и общественности свой вариант оценки
целей войны и достижения мира. Оно поручило в начале августа 1915 г. Бернштейну
и Давиду подготовить два альтернативных варианта «Тезисов» о целях войны.
14—16 августа на совместном заседании Правления и Исполкома партии, а
также фракции рейхстага должны были обсуждаться оба документа. В ходе
разгоревшейся острой дискуссии, по словам К. Либкнехта, выяснилось, что
Бернштейн призывал к самостоятельной политике партии, а Давид защищал
политику блока с буржуазными элементами» 69.
За проект Давида высказалось большинство — 74 и 26 были против. «Тезисы»
же Бернштейна даже не обсуждались и не ставились на голосование. Это были
пиррова победа «большинства» и последняя манифестация единой социал-демок¬
ратической партии. Тем не менее проект Бернштейна представлял огромный
интерес, так как в нем выдвигались свежие идеи и конкретные предложения,
в частности признание права народов на национальное самоопределение в рамках
признанного всеми международного права как высшего принципа международных
отношений, последовательное стремление к заключению мира, учреждение меж¬
дународного третейского суда, принцип «открытых дверей» для всех колоний,
отмена так называемого права добычи на морях, интернационализация всех
морских путей. Кроме того, поскольку Германия нарушила нейтралитет Бельгии,
Бернштейн предлагал «незамедлительно освободить Бельгию после заключения
мира и полностью возместить причиненный бельгийскому народу материальный
и моральный ущерб».
Разногласия в СДПГ вызвали противоречивые отклики в европейской соци¬
ал-демократической печати. Одним из первых на воззвание «Веление времени»
откликнулся В. И. Ленин. В июле — сентябре 1915 г. он написал три статьи:
«Крах II Интернационала», «О положении дел в российской социал-демократии»
и «К оценке лозунга ,,мир“». В первой, кроме обвальной критики авторов,
названных «девочками для всех», никакого анализа нет70. Что же противопоставил
Ленин Бернштейну и его единомышленникам в вопросе о мире? Он предложил
мировую революцию для Европы в качестве «повивальной бабки» для рождения
демократического мира, назвав «проституированным» лозунг «мира», не сопро¬
вождающийся призывом к революционным действиям масс. Свою стратегию
Ленин считал «стратегией международного социалистического и рабочего движения
в рассматриваемый период», ибо «вне гражданской войны за социализм,— писал
он 26 июля 1915 г.,— нет спасения от одичания, нет возможности прогресса в
Европе»71. Но ведь европейский «менталитет», не говоря о всей совокупности
68См. Bernstein Е., Haase Н, Kautsky К Das Gebot der Stunde.— Leipziger Volkszeitung, 19.VI.1915.
69Цит. no: Miller S. Burgfrieden und Klassenkampf.. Die deutsche Sozialdemokratie im Ersten Weltkrieg.
Dusseldorf, 1974, S. 196.
™Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 26, с. 265, а также т. 49, с. 83.
71 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 26, с. 297, 300.
233

условий и факторов кризиса, порожденных войной, на первом году войны был
еще далек от готовности делать революцию и серьезно отличался от российского.
Вот таким вошел Бернштейн в советскую историографию. Но это не тот
Бернштейн, каким он был в годы войны и революций в России и Германии.
Реальный Бернштейн с присущими ему ошибками и противоречиями и с ори¬
гинальными новыми мыслями и идеями совсем иной. И, не нуждаясь в «офи¬
циальной» реабилитации, он заслуживает серьезного отношения к себе, к своим
трудам и идеям и критического исследования духовного наследия времен войны.
А почитать у него есть что: книги, брошюры, многочисленные научные и
политические публикации, не потерявшие до сих пор своей актуальности.
Бернштейн никогда не претендовал на руководящие и иные чиновничьи посты
в партии, не играл в политиканство. Примечательной чертой его характера была
борьба не с человеком, что неизбежно сопровождается личными конфликтами,
обрастает интригами, а дело и истина лишь страдают от этого, но с идеями,
политикой, позицией личностей, тормозящих развитие мысли и социалистического
движения. В годы войны у него сложился внутренний протест против слов и
дел «кайзер-социалистов», вождей «гражданского мира». В публикациях, на
различных общественных и партийных форумах, вспоминал Бернштейн, он остро
критиковал лозунги некоторых представителей СДПГ «большинства», «обнару¬
живая их пустоту, поскольку «большинство» изображало дело таким образом,
что с их помощью оно вносит колебания в лагерь сторонников аннексий» 72.
Многие современники отмечали такие важные черты характера и миро¬
воззрения Бернштейна, как интернационализм и гуманизм. Видимо, на форми¬
ровании этих качеств сказались его глубокие знания европейского опыта не
только революций, но и эволюция общества в целом, знакомство за долгие годы
эмиграции с жизнью и историей различных народов и стран, тесные личные
дружеские отношения со многими зарубежными представителями социалистиче¬
ской мысли.
Деятельность Бернштейна и других сторонников «меньшинства», а затем
НСДПГ вызывала симпатии у социалистов враждебных Германии воюющих
государств. Она была одним из важных каналов взаимопонимания с оппозици¬
онным меньшинством социалистических партий воюющих государств. В апреле
1915 г. Бернштейн1 встретился в Швейцарии с председателем Правления Соци¬
алистической партии Франции П. Ренод ел ем и одним из руководителей мень¬
шинства этой партии Ж. Лонге. В августе там же произошла новая встреча
Бернштейна и Каутского с Реноделем и с председателем Всеобщей конфедерации
труда Л. Жуо. Речь шла о возможности перемирия между воюющими державами,
о котором говорили французские партнеры. Особое значение для Бернштейна
имело то обстоятельство, что война положила конец продолжавшемуся полтора
десятилетия отчуждению между ним и Каутским. В молодые годы они вместе
пришли в социалистическое движение, став приверженцами марксизма. Как и
в старые времена, он вместе с Каутским пытался осмыслить происходившие в
годы первой мировой войны события, вскрыть причины и последствия этой войны
и, опираясь на итоги этого осмысления, наметить для СДПГ политические пути
по предотвращению в будущем таких трагедий.
БЕРНШТЕЙН И ПОСЛЕВОЕННЫЙ МИР
Несмотря на трудности, связанные с войной, и загруженность парламентской
работой, он сумел систематизировать свои взгляды в двух крупных монографиях:
«Международная политика социал-демократии. Социал-демократия и вопросы
12Bernstein Е. Entwicklungsgang...., S. 48.
234

Европы. Избранные статьи» и «Международное право и международная политика.
Сущность, вопросы и будущее международного права» 73. Кроме того, Бернштейн
опубликовал по смежным проблемам такие фундаментальные работы, как
«Интернационал рабочего класса и европейская война» (зима 1914—1915 гг.),
«О задачах евреев в мировой войне» и «Союз народов или союз государств?
Исследование» 74 75.
В центре его внимания — вопрос о том, что ждет Европу, ее народы и
государства после войны. Он был весьма обеспокоен характером войны, приведшей
не только к социально-экономической разрухе европейского общества, но и к
его глубокому духовному перерождению. Одно из главных зол, которому Европа
должна была противостоять после завершения войны, это, по его мнению,
преодоление созданного войной национального ожесточения в экономических и
общесоциальных сношениях народов. В качестве объекта исследования между¬
народно-правовых проблем устройства европейского мира он избрал оригинальный
метод их решения посредством анализа такого круга вопросов, как роль демократии
и парламентаризма во внешней политике, дилемма патриотизма и классовой
борьбы в войне, дипломатические игры воюющих держав, начавших уже летом
1916 г. спекулировать на чувствах и стремлениях народов к миру, историческое
право малых народов на национальную и государственную независимость. Бер¬
нштейн глубоко осознавал, что без демократизации дипломатии и внешней
политики разговоры о прочном мире приведут в лучшем случае к очередному
вооруженному перемирию. Он придавал огромное значение торговой политике
государств и свободным сношениям народов как важнейшим предпосылкам ев¬
ропейского мира.
Острой критике подверг Бернштейн немецкую и международную социал-де¬
мократию, несущую определенную долю ответственности за то, что войну не
удалось предотвратить, обвинив социал-демократов великих держав в том, что
они и материально, и духовно «стали заложниками империализма», тогда как
опасность, которую несет империализм в процессе расширения войны, «не умень¬
шается, а возрастает».
Особый интерес представляют его размышления о гарантиях мира в Европе,
которые, по замыслу английского министра иностранных дел Э. Грея, а затем
и президента США В. Вильсона, должны были быть вручены международному
сообществу в лице Лиги наций 15. Суть критики Бернштейном главного «миро¬
творческого» учреждения держав-победительниц (США в первую очередь) со¬
стояла в том, что он вскрыл противоречие между ее понятием и сущностью.
Рассмотрев в ретроспективном плане исторические попытки мыслителей и политиков
в разные времена установить некие межгосударственные органы регулирования
международных отношений, он обстоятельно аргументировал несостоятельность
самого термина «Лига наций», ибо на деле, по его мнению, речь шла не о
политике наций, а об интересах государств. Далее, государство и нация не во
всех случаях тождественны. Существуют государства, в которые входят нацио¬
нальные меньшинства или же государства — федерации наций и т. д. Поэтому
субъектом международных отношений в их первородном понимании является
народ. Но в этих «международных отношениях» правит не воля народов, а власть
73См. Bernstein Е. Sozialdemokratische Vdlkerpolitik. Die Sozialdemokratie und die Frage Europas.
Gesammelte Aufsatze. Leipzig, 1917; idem. Volkerrecht und Volkerpolitik. Wesen, Fragen und Zukunft des
Volkerrechts. Berlin, 1919.
74Cm. Bernstein E. Die Internationale der Arbeiterklasse und der europaische Krieg. Tubingen, 1916;
idem. Von den Aufgaben der Juden im. Weltkrieg. Berlin, 1917; idem. Der Vblkerbund Oder Staatenbund?
Eine Untersuchung. Berlin, 1918.
75Cm. Bernstein E. Vblkerbund Oder...; idem. Der Vblkerbund. Vortrag, gehalten auf Einladung der
Basler Studentenschaft. Basel, 1919.
235

государства. Такова извечно не разрешймая историческая проблема не просто
«игры слов», а самой сущности понятия «международные отношения», вследствие
чего юридически народы отстранены от решения проблем войны и мира.
Бернштейн полагал в те годы, что в истории наступает момент, когда следует
говорить и действовать в международных отношениях не «Союзу государств»
(Лиге наций), а «Союзу народов». Он подверг острой критике притязания Виль¬
гельма II и имперского канцлера Бетман-Гольвега, заявивших, что «Германия
готова в любое время стать во главе «Союза народов», который обуздает нару¬
шителей мира» 76.
Бернштейн считал, что эти притязания есть повторение специфической гер¬
манской идеи достижения империей гегемонии. Его практические предложения
состояли в следующем: не «Союз государств» и даже не «Союз наций», а «Союз
народов», ибо центр тяжести в международных отношениях лежит на народных
массах как на субъектах, действующих лицах союза, предполагающего довери¬
тельные отношения и демократическую природу союза. «Союз народов» может
стать тем органом, деятельность которого будут определять сами народы или
же назначенные по их желанию и воле уполномоченные77. Он пророчески
предсказал недееспособность Лиги наций, которая была по сути «могучей кучкой»
держав-победительниц во главе с США.
Наконец, он завершил огромный труд по изданию литературного наследия
Ф. Лассаля, к которому он приступил еще в начале 90-х годов XIX в. На
протяжении двух лет, в 1919—1920 гг., вышло в свет 12 томов «Собрания речей
и сочинений Фердинанда Лассаля» с обширным введением Бернштейна, в котором
дан обобщающий взгляд на личность и историческую роль Лассаля. Бернштейн
не только воздал должное одному из выдающихся зачинателей социалистического
движения в Германии, но и впервые дал объективную характеристику Лассалю,
свободную от политических и других пристрастий, привносивших искажения в
его образ, роль и место в истории.
Отгремели последние залпы первой мировой войны. Полуразрушенная Европа
делала первые шаги к зыбкому миру. Скоротечная Ноябрьская революция 1918 г.
в Германии, провозгласившая первую в истории страны республику, не сразу
смогла отдать силы достижению внутреннего социального мира, отягощенного к
тому же и положением побежденной державы. И все же в истории Германии
произошел крутой поворот: на смену тысячелетнему рейху пришло республи¬
канское общество. Крупные послевоенные изменения требовали от Бернштейна
не меньшего напряжения, духовных и физических сил, чем в годы войны. В
январе он оставил НСДПГ и вернулся в социал-демократическую партию «боль¬
шинства», получившую пост президента страны, а в начале 1919 г. ее представитель
возглавил и первое правительство республики. Бернштейн руководствовался,
видимо, соображениями, что его усилия в политической области и формировании
новых, республиканских общественных отношений принесут большую пользу,
если он выступит не в качестве оппозиционера, а как непосредственный участник
строительства новой жизни общества. Он получил назначение в государственное
казначейство — комиссаром республики по вопросам социализации (т. е. обоб¬
щения имущества), в которых Бернштейн был признанным авторитетом.
Одним из узловых вопросов, поставленных Ноябрьской революцией в повестку
дня, стал призыв: «Социализировать, быстрее социализировать!», т. е. «обобще¬
ствить» собственность в ее различных формах.
Бернштейн, опираясь на свои глубокие экономические знания, накопленные
более чем за три десятилетия, в 1918—1919 гг. выступил по этой проблеме с
рядом публичных докладов, убеждая общественность, что «обвальное» обобще¬
16Bernstein Е. Volkerbund oder..., S. 12—13.
77Ibid., S. 15, 16.
236

ствление или «огосударствление» собственности в условиях разрухи может лишь
углубить экономический и социальный кризисы в стране. Его размышления на
этот счет сводились не к призыву к массовым «социальным экспериментам», а
к проведению реалистической политики, диктуемой прагматическим ходом жизни.
Вместе с тем Бернштейн серьезно занимался исследованием теоретических
проблем демократической эволюции общества во всей ее сложности и противо¬
речивости, рассматривая вопросы собственности, власти, государства с точки
зрения новых условий и потребностей общественного развития. Первым его
публичным трудом в первые годы Веймарской республики была монография о
германской революции78, в которой он был не сторонним наблюдателем, а
активным участником. Его книга — документированная хроника событий, в из¬
ложении которых автор стремился быть предельно объективным, сравнивая те¬
оретические представления прошлого с тем, что же произошло в действительности.
Он проанализировал причины, почему Ноябрьская революция 1918 г. не переросла
в социалистическое общество. Работа над книгой побудила Бернштейна задуматься
о дальнейшем развитии своих исторических взглядов и углублении ряда пред¬
ставлений о судьбах социализма.
Летом 1921 г. по приглашению Сената Берлинского университета Бернштейн
прочитал курс публичных лекций о «Спорных вопросах социализма в прошлом
и настоящем», подводивших итог его более чем 40-летней научной работе в
области социалистической теории. Результатом этой работы стало издание мо¬
нографии «Социализм прежде и теперь. Спорные вопросы социализма в прошлом
и настоящем» 79 *, которая значительно обогатила и расширила картину социали¬
стического мира со времени публикации в 1896 г. его первых статей под
названием «Проблемы социализма». Некоторые идеи Бернштейна имеют не
только историческое и теоретическое значение, но и прикладной характер для
понимания тенденций эволюции современного мира.
Знания и опыт Бернштейна оказались весьма полезными для возрождения
социалистического и рабочего движения и законодательной деятельности в пар¬
ламенте Веймарской республики. В 1920 г. он вышел победителем в избирательной
борьбе по выборам в первый общегерманский рейхстаг, завоевав мандат от
социал-демократии «большинства». Его избрали в парламентскую комиссию по
вопросам налоговой политики. Он непосредственно участвовал в 1920—1922 гг.
в разработке налогового законодательства, был депутатом и советником городского
самоуправления района Шёнеберг-Берлин. Пожалуй, за годы, предшествовавшие
первой мировой войне, он не был столь активен на высших форумах партии,
как в это послевоенное время: с 1919 по 1924 г. он непременный делегат
партийных съездов СДПГ («большинства»), а после объединения с НСДПГ
(«меньшинства») в 1922 г.— и объединенной партии. На съезде в Веймаре (1919 г.)
он выступил с докладом о внешней политике партии, характеризуя 3 и 4 августа
1914 г. как самые трагические дни в его жизни. На Кассельском съезде (1920
г.) его избрали в комиссию по подготовке новой партийной программы, принятой
в следующем году в Гёрлице. Бернштейн дал обстоятельный комментарий этой
программы.
ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ
Первые признаки экономической и политической стабилизации в начале 20-х
годов подтолкнули Бернштейна к мысли о необходимости провести оценку соб¬
ственных взглядов по вопросам теории социализма. В эти годы он опубликовал
78См. Bernstein Е. Die deutsche Revolution. Berlin, 1921.
79См. Bernstein E. Der SOzialismus einst und jetzt. Streitfragen des Sozialismus in Vorgangenheit und
Gegenwart. Berlin, 1922.
237

ряд небольших работ, ставших своего рода духовным завещанием приверженцам
социалистической идеи 80. В них он как бы подвел итог своим почти 40-летним
исследованиям по проблемам социализма, охватывавшим все его составные части
и элементы: историю, государство и общество, экономику и политику, революции
и войны, собственность, а также пути и средства достижения его идеалов.
Бернштейн не только внес коррективы и уточнения в свои взгляды, как они
были изложены еще в 1899 г. в «Предпрсылках социализма» и других много¬
численных публикациях последующих лет, но и по-новому рассмотрел пути и
средства продвижения к социализму с учетом осмысления опыта таких крупных
событий, как Октябрьская революция в России и Ноябрьская революция в
Германии, показавших в определенной мере, как не надо «делать» революции.
Самое любопытное заключается в том, что на фоне глубокого раскола между¬
народного рабочего движения, растущей конфронтации в нем между двумя
главными тенденциями — социал-демократической и коммунистической, расте¬
рянности в рядах бывших и новых марксистов, он был, пожалуй, одним из
немногих, кто творчески использовал наследие Маркса и Энгельса. Бернштейн
проводил четкую грань между «марксизмом» Маркса и Энгельса и «марксизмом»
его эпигонов, многие из которых создавали де-факто «свой марксизм», руковод¬
ствуясь исключительно прагматическими соображениями и интересами.
Бернштейна волновало, естественно, то, что происходило в Советской России.
Он много внимания уделял, как он говорил, «большевистской разновидности
социализма». И не ради очередной критики обращался он к большевистскому
опыту. Делал он это прежде всего потому, что «русский путь» к социализму
был тогда единственным и мог послужить примером для международного рабочего
движения, представители которого, по мнению Бернштейна, во многом недоста¬
точно критически относились к «большевистскому эксперименту» 81. «В мое на¬
мерение,— писал Бернштейн,— не входит злой умысел в отношении большевиков.
Я рассматриваю только ошибки большевизма, так как его доктрина и методы
являются сегодня важным предметом дискуссий о социализме. Те факты, которые
я суммировал, освещаются в самой большевистской литературе. Они составляют
там предмет оживленных дискуссий, поскольку последствия их опасны» 82.
Из широкого круга в той или иной мере дискуссионных проблем, исследованных
Бернштейном, остановимся на нескольких. Прежде всего на вопросе о том,
какова основная идея доктрины, на которую опирается большевизм. Как самое
ортодоксальное течение большевизм, считал он, заимствовал у Маркса два
исходных принципа: насилие и экспроприацию экспроприаторов. В свою очередь
большевики «экспроприировали» у Маркса эту идею, полагая, что насилие —
единственный путь преобразования России из монархии в социалистическое
общество. Приведя целый ряд убедительных аргументов и фактов, он пришел
к выводу, что в доктрине большевизма либо игнорируется, либо полностью
обходится учение о социальном развитии общества, в частности вопрос об
«органической взаимосвязи социально-политических процессов с фактами эко¬
номического развития, т. е. с производственными отношениями» 83. Большевики,
отмечал Бернштейн, «опираются либо на Коммунистический Манифест с его
См. Bernstein Е. Was die Sozialdemokratie will? Die Ziele, die Grundsatze und die Politik der
Sozialdemokratie; idem. Wie eine Revolution zugrunde ging. Eine Schilderung und Nutzungsanwendung.
Stuttgart, 1921; idem. Was ist Sozialismus? Berlin, 1922; idem. Was ist der Marxismus? Eine Antwort auf
eine Hetze. Berlin, 1924.
8Заметим, что уже в первые годы после революции в России появились работы К. Каутского
и О. Бауэра, с тревогой писавших о первых опытах послеоктябрьских преобразований. См.: Kautsky К
Demokratie oder Diktatur. Berlin, 1918; idem. Die Diktatur des Proletariats. Wien, 1918; Bauer O. Der
Weg zum Sozialismus. Berlin, 1919.
82
Bernstein E. Der Sozialismus einst und jetzt..., S. 123.
“ibid., S. 116.
238

лапидарными и заостренными положениями (насилие), либо на формально вы¬
рванные из контекста, например из I тома «Капитала», чисто теоретические
выводы (экспроприация)». При этом они, подчеркивал он, не принимают во
внимание важнейшие положения экономического и социального развития бур¬
жуазного общества, которые существенно дополняют и в чем-то изменяют взгляды
и оценки «ранних» Маркса и Энгельса.
Насилие и «экс», составлявшие сущность доктрины социализма большевиков,
привели к тому, что они выдвинули лозунг: «Грабь разбойников!» 84 Самое слабое
место в большевистской стратегии насилия заключается в том, что она вступила
в явное противоречие с главными направлениями эволюции экономики, так что
у большевиков, считал Бернштейн, по существу не было экономической политики.
Насилие, по мысли большевиков, это «высшая творческая сила преобразований».
Они рассматривают насилие как волшебную палочку или панацею от всех
болезней. Бернштейн считал, что Октябрь 1917 г. произошел не по канонам
социалистической теории, и поэтому категорически осуждал веру большевиков
в творческую силу насилия. Несмотря на то, что они провозгласили великолепные
планы различных преобразований, идея насилия, полагал Бернштейн, деформи¬
рует идею и политику социализма. С глубоким сожалением он констатировал,
что в результате массового изгнания из страны лучших представителей науки
и культуры разрушены духовные предпосылки создания нового общества.
Рассматривая брошюру Н. И. Бухарина «Программа коммунистов», Бернштейн
содрогался от таких терминов, как «железная диктатура» и «враги народа и
революции», которые распространялись на широкие слои населения. Он оценивал
стоявшую за этими лозунгами политику как «экстремистский терроризм, который
трудно себе даже вообразить» 85. Политику «железной диктатуры» в сфере хо¬
зяйства Бернштейн оценивал как «несостоятельную», поскольку большевики,
когда пришли к власти, сделали рабочих практически хозяевами фабрик и
заводов, но не наделили их экономической ответственностью 86. Таковой плачевной
оказалась, по мнению Бернштейна, роль «гегемона» в России.
На примере доклада Л. Д. Троцкого «Советская власть и международный
империализм», с которым тот выступил перед массовой рабочей аудиторией,
Бернштейн подверг научной критике вторую исходную идею большевистской
доктрины. Первый его тезис: «власть неделима», она принадлежит большевикам
и никакие «правые» и «левые» радикалы не могут получить в ней место.
Вторым составным и определяющим элементом в ортодоксальной доктрине
насилия большевизма, по мнению Бернштейна, провозглашалась «воля», т. е.
воля вождя, политика, партии. «Большевики,— указывал Бернштейн,— почти
не знают границ воли в истории. Самое роковое в их политике состоит в том,
что они поступают так, будто не существует никакого предела границ воли
революционного реформатора» 87. Эта важная тема в науке и политике до сих
пор не исследована. И можно понять всю ее значимость, если объективно
оценивать причины краха социализма в Восточной Европе. Из этого, конечно,
не вытекает, что насилие в истории субъективно, что оно не имеет объективных
причин. Бернштейн наметил существенные подходы к пониманию этой проблемы.
Приведем два его размышления на этот счет: «Там, где насильственные меры
большевиков не учитывают экономических условий, их ожидает крах. Цену
этого опыта русский народ должен оплачивать, к сожалению, бесконечно мно¬
гочисленными жертвами» 88. И «игнорирование границ власти насилия — роковая
84lbid., S. 118.
85Ibidem.
86Ibid., S. 119.
87Ibid., S. 121.
88Ibid., S. 122.
239

ошибка в политике большевиков. Большевистская политика есть непрерывное
плохо работающее экспериментаторство» 89.
Бернштейн искренне сочувствовал русскому народу, оказавшемуся в трудном
положении. С его представлениями и знанием демократии в западном обществе,
которую он отнюдь не идеализировал, с его убежденностью в необходимости
создания социального и правового государства он не мог воспринимать методы,
с помощью которых строился социализм в России и не мог согласиться с тем,
какое содержание социализм получил в России. Но при этом он оставался
тактичным и доброжелательным по отношению к русскому народу. Не будем
забывать, что он анализировал положение дел в Советской России в первые
четыре-пять лет ее существования. В заключение своих размышлений Бернштейн
писал: «Констатируя это, я не намеревался дать повод подозревать в чем-либо
большевиков. Как и в каждом революционном движении, и в этом имеется,
естественно, большое количество идеалистов. Но среди них бывают и другие
натуры. Я не касаюсь этого момента. Речь идет о доктрине, о способе понимания
и о том, какое влияние то и другое оказывают на деятельность большевиков.
Именно при выяснении этого вопроса становится ясно, что большевики весьма
уклоняются от взглядов великого учителя и мыслителя Карла Маркса» 90.
Этот краткий экскурс в размышлении Бернштейна о социализме дает основание
утверждать, что он никогда не вел дискуссии ради дискуссии, а всегда стремился
к выяснению истины.
Его по-прежнему печатали за рубежом, в том числе и в Советской России.
Казалось, прежние тревоги уходили в прошлое. Постепенно налаживалась жизнь.
Но первый удар обрушился на него в 1924 г.— умерла Регина. Она была его
ближайшим другом и единомышленником, пройдя рука об руку, душа в душу
с ним по тернистому пути жизни длиной в 40 лет. Потеря была невосполнима
во всех отношениях. И едва ли он оправился от этого удара в оставшиеся годы
жизни.
В 1925 г. Бернштейну исполнилось 75 лет, 50 из них он отдал служению
идеалам социализма, демократии, свободы и утверждению принципов справед¬
ливости и солидарности между народами в борьбе за общественный прогресс.
Социалисты и общественность Германии и многих зарубежных стран тепло
отметили юбилей человека, который прошел свою «Голгофу» с честью и досто¬
инством и никогда не стремился ни к влиятельным постам, ни к сомнительному
лидерству, ни к неизбежным интригам, поскольку дело касалось политики, в
том числе и довольно «высокой». Он был и остался свободным, насколько эта
свобода возможна в каждую историческую эпоху 91.
В последние восемь лет жизни Бернштейн отошел от политической деятель¬
ности. Невосполнимые потери близких и друзей жестоко сказались на состоянии
его здоровья. Он уже редко выступал на страницах газет и журналов, но с
первых же шагов фашистов осознал всю опасность, которую они несли народу.
Накануне новых потрясений в Германии, 18 декабря 1932 г., в воскресенье, не
дожив двух с небольшим недель до 83-летия, Э. Бернштейн ушел из жизни.
Пять траурных дней ярко показали его огромную популярность. На смерть
Бернштейна откликнулись социалистический и интеллектуальный мир Старого
и Нового Света, различные общественные организации и движения, частные
лица и общественные деятели. В их числе К. Каутский, П. Ненни, Э. Вандервельде,
Л. Блюм и П. Фор и многие другие. На смерть Бернштейна откликнулась и
Коммунистическая партия Германии. Траурная церемония прощания с Бернш¬
89lbid., S. 123.
90Ibid., S. 121.
91 См. Kautsky К. Eduard Bernstein. Zu seinem fiinfundsiebzigsten Geburtstag.— Die Gesellschaft,
Berlin,' 1925, № 1, S. 1—26.
240

тейном, на которую собрался цвет немецкой и зарубежной социалистической
мысли и демократии, состоялась 22 декабря в крематории Вальмерсдорф, Берлин.
Правление СДПГ, обращаясь к партии и общественности, писало в те дни:
«От нас ушел один из великих в истории немецкого и международного рабочего
движения, Эдуард Бернштейн, мудрый ум которого родился в одну из боевых
эпох нашего времени...
Кем был Бернштейн для Интернационала и, особенно, для германской соци¬
ал-демократии? Едва ли это можно выразить в нескольких словах. Он был одним
из крупнейших теоретиков партии... Он оставался страстным борцом, который
трудился не только в уютном кабинете ученого, но и чувствовал себя на своем
месте в центре политических сражений. От рождения ему было предназначено
стать социалистическим теоретиком и политиком мирового масштаба» 92.
Официальный некролог СДПГ в связи с кончиной Бернштейна далеко не
исчерпывает оценку его места и роли в истории социалистической мысли и
движения. Об интересе к наследию Бернштейна свидетельствуют многочисленные
публикации о нем ученых самых различных школ и направлений стран Европы
и Америки. Тем не менее система воззрений Бернштейна в различных областях
общественных наук не бесспорна, как и система любого другого мыслителя,
отражающего идеи своей эпохи. Это присуще, видимо, всякой творческой личности,
вступающей в конфликт с господствующими идеями своего времени. Многое из
того, что было сказано или написано Бернштейном, опережало его время.
Мы видим в трудах Бернштейна и противоречия, и спорные положения. Но
это, очевидно, естественный процесс творчества, обращенного к исследованию
новых явлений общественной жизни. Бесспорно, видимо, одно: он отстаивал не
один, а различные пути общественного развития, он раздвинул поле исследований
и практики не только рабочего движения, но и исторического процесса в целом.
Он не отказался от марксизма как научной системы взглядов, а в значительной
мере до последних дней своей жизни оставался приверженцем его основопола¬
гающих идей. Но его время внесло столь глубокие перемены в мировое развитие,
что он не мог не откликнуться на вызов времени и не попытаться дать ответ
на многие сложные вопросы, с которыми столкнулись в те годы мировая обще¬
ственность и научная мысль, вовсе не претендуя при этом на то, что его взгляды
будут истиной в последней инстанции. Он всегда стремился более тесно связать
теорию с практикой, с этой самой сложной областью человеческой деятельности.
Взгляды Бернштейна и его научно-политическое наследие на протяжении
многих десятилетий рассматривались, да и сейчас еще рассматриваются главным
образом с конъюнктурно-политических позиций данного времени или в интересах
того или иного политического течения, что неизбежно ведет к тому, что многие
ученые в своих оценках прибегают к крайностям. Мы сделали лишь первую
попытку в отечественной историографии по-иному оценить взгляды, научнО-
политическое наследие Бернштейна, его место и роль в истории социалистической
мысли и движения, понимая при этом, что «феномен» Бернштейна еще ожидает
своего объективного, без заданных стереотипов исследования.
92Vorwarts, 19.ХП.1932.
241

Документальные очерки
© 1994 г.
О. В. ВИШЛЁВ
БЫЛА ЛИ В СССР ОППОЗИЦИЯ
«ГЕРМАНСКОЙ ПОЛИТИКЕ» СТАЛИНА
НАКАНУНЕ 22 ИЮНЯ 1941 г.
ПО ДОКУМЕНТАМ ГЕРМАНСКИХ АРХИВОВ
В фондах Политического архива министерства иностранных дел ФРГ (Бонн)
хранится ряд донесений, поступивших в мае — июне 1941 г. из Москвы в Берлин
через германский разведцентр в Праге «Информационсштелле III» и по другим
агентурным каналам. В них говорится об имевших якобы место серьезных разногласиях
и даже противоборстве в высших эшелонах государственной власти СССР по вопросу
о том, как дальше строить отношения с Германией. Из этих донесений следует, что
высшее политическое руководство СССР во главе с И. В. Сталиным, с одной стороны,
командование Красной Армии во главе с наркомом обороны Маршалом Советского
Союза С. К. Тимошенко, его заместителем Маршалом Советского Союза С. М. Буденным,
наркомом Военно-Морского Флота адмиралом Н. Г. Кузнецовым, поддержанное ни¬
зовыми организациями ВКП(б),— с другой, якобы по-разному оценивали перспективы
дальнейшего развития советско-германских отношений.
Сталин и его ближайшее окружение, по сообщениям германских агентов,
стремились будто бы любой ценой, даже путем далеко идущих военно-полити¬
ческих и территориальных уступок (сдача немцам Украины), предотвратить
германо-советский конфликт, опасаясь, что СССР проиграет войну, а последняя
сама по себе приведет к распаду Советского Союза и крушению социализма как
общественной системы. Оппозиционные же Кремлю силы выступали против
уступок немцам, требуя проведения в отношении Берлина более жесткого курса.
В донесениях утверждалось, будто бы часть командиров Красной Армии питала
даже надежду на то, что война с Германией приведет к падению сталинского
режима. Более того, утверждалось, что военные мероприятия в западных при¬
граничных округах СССР весной — в начале лета 1941 г. осуществлялись вопреки
воле Кремля под сильнейшим нажимом со стороны военных. Вовсе фантастической
представляется информация в одном из донесений об имевшей место попытке
Сталина расправиться с военной оппозицией, которая, по сообщению агента, не
удалась лишь потому, что командование РККА привлекло для своей охраны
регулярные войска, против которых НКВД оказался бессилен * 1.
Автор выражает благодарность Фонду им. Александра фон Гумбольдта за поддержку при сборе
материала в германских архивах.
1 Politisches Archiv des Auswartigen Amts (далее — PA AA Bonn): Biiro des Staatssekretar, Russland,
Bd. 5 (R 29716), Bl. 049 (113453)—053 (113457), 100 (113504), 103 (113507) —105 (113509), 112
(113516), 125 (113529)—126 (113530), 130 (113534); Dienststelle Ribbentrop, Vertrauliche Berichte,
2/2 Teil 2 (R 27097), Bl. 30853; Dienststelle Ribbentrop, UdSSR — RC, 7/1 (R 27168), Bl. 26051,
26097—26098; Dienststelle Ribbentrop, Vertrauliche Berichte fiber Russland (Peter), 2/3 (R 27113), Bl.
462607.
242

Как относиться к этим донесениям? Можно ли считать их хоть в чем-то
достоверно отражавшими политическую ситуацию в Москве и, следовательно,
использовать как источник при изучении политики Советского государства на¬
кануне 22 июня 1941 г.? Некоторые исследователи считают, что эти документы,
поступавшие в руководство министерства иностранных дел Германии под грифом
«совершенно секретно, государственной важности», который указывал на значи¬
мость содержавшейся в них информации и на серьезность источников, из которых
она была получена, заслуживают самого пристального внимания. Ряд донесений
такого рода был опубликован в книгах западногерманских исследователей
Б. Пиетров и Э. Ф. Зоммера2, посвященных внешней политике СССР накануне
и в начальный период войны. Отрывок из одного донесения включил в свою
статью «Дорога к войне», опубликованную в журнале «Огонек», А. М. Некрич3.
Автор этих строк также использовал ряд данных, в основном об оборонительных
мероприятиях СССР, приводившихся в донесениях «Информационсштелле III»4.
Действительно, эти агентурные донесения содержат немало информации,
достоверность которой не вызывает сомнений. Так, среди сообщений по военным
вопросам соответствовала действительности информация о том, что Генеральный
штаб РККА считал возможным удар Германии по СССР с трех направлений:
из Восточной Пруссии на Ленинград, из района Варшавы — через Брест, Минск
и Смоленск на Москву и из района Люблина и территории Румынии — на Киев.
Могут быть подтверждены другими документами сообщения о военных мероп¬
риятиях советского правительства в старых укрепрайонах на так называемой
«линии Сталина», о разработке Кремлем планов эвакуации населения, промыш¬
ленности и правительственных учреждений в восточные районы страны, об
отдельных мероприятиях по подготовке к проведению всеобщей мобилизации.
Достоверны некоторые сообщения по политическим вопросам, в частности об
отказе советского правительства от форсированного проведения коллективизации
в Прибалтике, о принимавшихся им мерах по стимулированию патриотических
настроений населения СССР.
Вместе с тем в донесениях имеется целый блок информации, которая не
подтверждается ни советскими документами, ни сообщениями, поступившими в
Берлин из других источников, в частности от агентуры абвера и служб безопас¬
ности. Обращает на себя внимание то, что эта информация имела первостепенное
военное и политическое значение.
Так, в сообщениях германской агентуры из Москвы настойчиво проводилась
мысль о том, что наиболее вероятным и опасным направлением возможного
удара Германии по СССР в Кремле считают северо-западное — из Восточной
Пруссии через Прибалтийские республики на Ленинград, что именно здесь, по
мнению советского руководства, должны будут развернуться главные сражения
германо-советской войны. В подтверждение этой версии в одном из агентурных
донесений сообщалось даже о том, что нарком обороны СССР маршал С. К.
Тимошенко, поддержавший якобы такую точку зрения, подвергается нападкам
со стороны своих врагов, обвиняющих его в том, что он, как украинец, замышляет
измену — сдачу немцам Украины5..
Что касается юго-западного и южного направлений, то в донесениях неод¬
нократно указывалось на относительную слабость советской обороны вдоль за¬
падных границ Украины и Молдавии, на возможность отступления здесь советских
Pietrow В. Stalinismus, Sicherheit, Offensive. Das Dritte Reich in der Konzeption der sowjetischen
Aussenpolitik 1933 bis 1941. Melsungen, 1983, S. 241—242; Sommer E. F. Botschafter Graf Schulenburg.
Der letzte Vertreter des Deutschen Reiches in Moskau. 2. Aufl.— Asendorf, 1989, S. 141—143, 150—151.
3 Огонек, 1991, № 27, c. 8.
4
См. Вишлёв О. В. Почему же медлил Сталин в L941 г.? (Из германских архивов).— Новая
и новейшая история, 1992, № 1—2.
5 РА АА Bonn. Buro des Staatssekretar, Russland, Bd. 5 (R 29716), Bl. 053 (113457), 105 (113509).
243

войск, что якобы подтверждалось и решением Кремля «не держать на Украине
и Северном Кавказе (включая бывшую Донскую область) значительных запасов
продовольствия и сырья для промышленности»6.
Вся эта информация не имела ничего общего с планами построения обороны,
которых придерживались в Москве. Советское руководство предполагало, что
главный удар вермахт нанесет именно на Украине, и поэтому вдоль юго-западных
границ СССР сосредоточивало наиболее многочисленную и мощную группировку
войск и в первую очередь туда перебрасывало в июне 1941 г. все новые части7.
Не соответствовала действительности и информация о том, что Сталин якобы
«отклонил проект советского генерального штаба ответить на сосредоточение
германских войск контрсосредоточением Красной Армии» и что в этих условиях
генштаб РККА «делает ставку на мощь советского воздушного флота и танковых
войск, которые вступили во вторую стадию развертывания»8. Никаких решений
о прекращении либо приостановке передислокации частей Красной Армии в
западные приграничные округа СССР ни в мае, ни в июне 1941 г. советское
руководство не принимало. Единственное требование, которое Сталин предъявил
военным в связи с передислокацией войск, заключалось в том, чтобы была
обеспечена ее максимальная скрытность. Сама же передислокация проводилась
в ускоренном темпе. Не подтверждаются и данные об изменении командованием
Красной Армии планов организации обороны, о перенесении акцента в ее
осуществлении на действия авиации и танковых войск. Что же касается сообщения
о высокой степени мобилизации и боеготовности технических родов войск Красной
Армии, то впоследствии германский агент сам опроверг ранее переданную им
информацию, подчеркнув, что советская авиация и танковые войска к началу
войны оказались совершенно неподготовленными к боевым действиям9.
Осторожного отношения к себе требует содержащаяся в агентурных донесениях
информация по политическим вопросам, прежде всего о разногласиях и проти¬
воборстве между Сталиным и его окружением, с одной стороны, командованием
Красной Армии и низовыми организациями ВКП(б) —с другой.
Известно, что между Сталиным и командованием РККА накануне войны
возникали разногласия, в частности по вопросу о том, на каком направлении
ожидать главного удара Германии по СССР, когда может произойти нападение,
насколько срочными являются мобилизационные мероприятия и приведение войск
приграничных округов и военно-морского флота в состояние полной боевой
готовности. Упоминания об этом можно найти в мемуарах Г. К. Жукова,
Н. Г. Кузнецова и других советских военачальников. Однако эти разногласия
не были настолько остры, чтобы привести к серьезному конфликту, тем более
политическому конфликту с вооруженным противостоянием в Москве, о чем
уже говорилось выше. Такое противостояние наверняка не осталось бы незамеченным
иностранными дипломатами, в том числе и немецкими. Однако никаких под¬
тверждений этому нет в сообщениях из Москвы германского посла Ф. В. фон
Шуленбурга, германского военного атташе Э. Кёстринга и заместителя последнего
Г. Кребса. Нет подтверждения этому и в мемуарной литературе, в частности в
воспоминаниях иностранных дипломатов.
Очень серьезные сомнения вызывает достоверность присутствовавшей в аген¬
турных донесениях информации о наличии в ВКП(б) некоего широкого «движения
трудовой оппозиции», выступавшего против «непомерных уступок Сталина Гер¬
6 Ibid., Bl. 112 (113516).
7
См.: Жуков Г. К. Воспоминания и размышления, 11-е изд. М., 1992, с. 348—349, 360 и др.;
Волкогонов Д. А. Триумф и трагедия. Политический портрет И. В. Сталина, кн. II, ч. 1. М., 1989,
с. 136.
8 РА АА Bonn. Buro des Staatssekretar, Russland, Bd. 5 (R 29716), Bl. 112 (113516).
9 Sommer E. F. Op. cit., S. 151.
244

мании»10 ll. В условиях, когда жестоко каралось не только любое противодействие
политике советского правительства, но и малейшее отступление от генеральной
линии партии, существование в рядах ВКП(б) такой оппозиции было малове¬
роятным, равно как маловероятным являлось выступление Красной Армии, еще
не оправившейся от недавних «чисток» и находившейся под полным контролем
Кремля, в качестве самостоятельной оппозиционной политической силы. Вряд
ли можно считать достоверным и сообщение о том, что статьи А. А. Жданова,
секретаря ЦК ВКП(б), одного из наиболее близко стоявших к Сталину политиков,
посвященные советско-германским отношениям, поданные в «Правду», «дважды
не пропускались цензурой»11.
Сомнительный характер сведений о военных планах и военных мероприятиях
советского руководства, а также о политической ситуации в СССР, передававшихся
в Берлин через «Информационсштелле III», позволяет задать вопрос: а не имеем
ли мы здесь дело с дезинформацией, которую под прикрытием отдельных до¬
стоверных данных распространяла Москва? Думается, такую возможность иск¬
лючить нельзя. НКИД СССР, а также органы советской разведки и контрразведки
накануне войны проводили целый ряд дезинформационных акций (например,
имитация сближения Советского Союза с США и Англией12), с помощью которых
пытались воздействовать на Берлин. Вполне допустимо, чта донесения «Инфор¬
мационсштелле III» — это «след» еще одной акции такого рода.
Возникает закономерный вопрос: если вышеохарактеризованные агентурные
донесения — дезинформация, то какие конкретно задачи надеялось советское
руководство с ее помощью решить и могли ли вообще дезинформационные
сообщения такого содержания отвечать интересам СССР?
Если рассмотреть сведения сугубо военного характера, передававшиеся в
столицу германского «рейха» через «Информационсштелле III», то нельзя не
признать, что эти сведения вполне могли отвечать интересам Кремля. Информация
о высокой степени боеготовности советской авиации и танковых войск, о подготовке
командованием Красной Армии в случае германского нападения сокрушительного
ответного удара по Восточной Пруссии13 могла предназначаться для того, чтобы
дополнить те мероприятия военного устрашения Германии, которые проводились
советским руководством в апреле — июне 1941 г. с целью удержать ее от
выступления против СССР14. Подбрасывая же немцам ложные сведения о слабости
отдельных участков советской обороны, Москва, вероятно, рассчитывала на то,
что подтолкнет их в случае, если Гитлер все же решится развязать войну, к
активным действиям на тех направлениях, где германскую армию ожидал наиболее
мощный отпор.
Сложнее ответить на вопрос, какие цели мог преследовать Кремль, подбрасывая
Берлину сведения о расколе и противоборстве в советском руководстве. Ответ
на него, как нам кажется, следует искать в «германской политике» Сталина, а
также в том, как оценивали в Кремле планы Гитлера в отношении СССР и
ситуацию в правящих верхах Германии весной — в начале лета 1941 г.
Высшее советское политическое руководство стремилось предотвратить войну
с Германией либо, по меньшей мере, не допустить ее возникновения в 1941 г.
Такая позиция Кремля объяснялась целым рядом политических и военных
причин, о которых уже неоднократно говорилось в мемуарной и исследовательской
литературе. С весны 1941 г., по мере нарастания военной опасности, советское
руководство попыталось воздействовать на Берлин с помощью целого ряда дил¬
ера АА Bonn. Buro des Staatssekretar, Russland, Bd. 5 (R 29716), Bl. 105 (113509).
llIbid., Bl. 051 (113455).
12См.: Вишлёв О. В. Указ. соч.— Новая и новейшая история, 1992, № 2, с. 76—77.
,3РА АА Bonn. Biiro des Staatssekretar, Russland, Bd. 5 (R 29716), Bl. 105 (113509).
14
См. Вишлёв О. В. Указ. соч.— Новая и новейшая история, 1992, № 1, с. 96—97.
245

ломатических и военно-политических мер15. Оно всячески демонстрировало свою
расположенность к мирному диалогу, готовность к компромиссу, рассчитывая
тем самым втянуть Германию в переговоры и если не предотвратить войну, то
хотя бы выиграть время. Вместе с тем Кремль не мог не считаться с возможностью
военного выступления Германии против СССР и принимал самые серьезные
меры по укреплению обороны: концентрировал в западных приграничных округах
все новые дивизии Красной Армии и боевую технику.
В советском руководстве допускали, что сосредоточение вермахта на границе
с СССР Гитлер рассматривает пока что лишь как средство политического давления
на Советский Союз с целью заставить его на предстоящих переговорах пойти
на серьезные уступки, которые позволили бы «рейху» продолжать войну против
Англии16. Лишь после переговоров, в том случае, если на них не удастся достичь
компромисса, полагали в Кремле, военная машина Германии будет приведена
в действие. Сталин опасался, что ответные военные мероприятия СССР в западных
пограничных округах, явно противоречившие сигналам о желании урегулировать
спорные вопросы мирным путем, которые советская сторона подавала Берлину,
могут быть восприняты Гитлером как создающие угрозу безопасности Германии,
перечеркнуть возможность советско-германских переговоров и спровоцировать
немцев на выступление. Чтобы не допустить этого, Кремлю требовалось дать
объяснение причин противоречивости своей политики, убедить Берлин в том,
что советское политическое руководство во главе со Сталиным по-прежнему
твердо привержено идее сотрудничества с Германией и не помышляет о войне.
Информация о противоборстве между Сталиным и командованием Красной Армии
позволяла решить эту задачу, представив дело так, будто кремлевские руково¬
дители не допускают и мысли о возможности военного столкновения с «рейхом»,
однако, испытывая давление со стороны оппозиции, сформировавшейся под вли¬
янием слухов о каких-то непомерных требованиях, предъявляемых Германией
СССР, и о близящейся войне, вынуждены лавировать и соглашаться на принятие
определенных военных мер, которые сами они в общем-то не одобряют.
Думается, что возможность такого тактического хода со стороны советского
руководства нельзя исключить и по ряду других причин. В Кремле ошибочно
полагали (не в последнюю очередь под влиянием дезинформации, которую со
своей стороны распространял Берлин для маскировки своих планов в отношении
СССР), что в нацистской верхушке идет острая борьба по вопросам внешней
политики, что Риббентроп выступает за продолжение сотрудничества с СССР,
что Гитлер колеблется и обходит «русский вопрос» «полным молчанием», в то
время как «пробританская группировка» — к ней причислялись Геринг, Гиммлер,
Геббельс и другие — в союзе с командованием вермахта стремится заключить
мир с Англией и обратить острие германской экспансии на восток — против
СССР17. В условиях, когда в Берлине шла борьба между сторонниками и про¬
тивниками войны против Советского Союза, сведения о противоборстве в Москве
между Сталиным и командованием Красной Армии, в центре которого находился
тот же вопрос — о перспективах советско-германских отношений и подчеркивалась
готовность Сталина к определенным уступкам, его стремление сохранить мир с
Германией, могли быть преднамеренно спроецированы на ситуацию в Берлине
и нацелены на то, чтобы повлиять на Гитлера (расчет на взаимопонимание),
укрепить в германском руководстве позиции сторонников мирного диалога с
Советским Союзом.
Преследовалась, по-видимому, и еще одна важная цель.
Проводя мысль о приверженности руководства СССР политике партнерства
15Там же, с. 94 и сл.
,6Там же.— Новая и новейшая история, 1992, № 2, с. 74 и сл.
|7Там же, с. 73, 75, 77, 93.
246

с Германией, Кремль давал Берлину понять, что тот своими военными мероп¬
риятиями у советской границы, какие бы цели они ни преследовали, ослабляет
позиции дружественных ему сил в Москве. В донесениях, поступавших в Берлин,
постоянно сквозила мысль: «Сталин боится за свое правительство», оно может
пасть даже, если Германия не объявит войну СССР, а лишь выдвинет на
переговорах с ним далеко идущие требования военно-политического либо тер¬
риториального порядка. Подчеркнуть это для Кремля было особенно важно.
Ожидая переговоров с Берлином, он, очевидно, рассчитывал дать ему понять,
что «ввиду сложной внутриполитической обстановки» такого рода требования он
не может ни принять, ни даже обсуждать. Не исключено, что германское
руководство надеялось побудить воздержаться от предъявления СССР каких бы
то ни было ультиматумов, требований и условий. В Кремле, по-видимому,
опасались, что широко обсуждавшиеся мировой общественностью слухи о том,
что в обмен на мир Гитлер потребует от советского правительства Украину,
согласие на участие германских фирм в эксплуатации бакинских нефтяных
промыслов, а также на проход вермахта через южные районы СССР на Средний
и Ближний Восток18, могли иметь под собой реальные основания. В одном из
агентурных донесений «Информационсштелле III» по сути дела открытым текстом
говорилось, что любая попытка Германии навязать Советскому Союзу новое
соглашение будет иметь негативные последствия. Если это произойдет, подчер¬
кивал агент, то дружественное Германии правительство Сталина будет сметено
«чисто русским патриотическим империалистическим движением»19. О том, что
за этим последует, Берлин без труда мог сделать выводы сам. Эти выводы
напрашивались сами собой: в Москве к власти придут антигермански настроенные
силы во главе либо в союзе с военными, а это будет означать сближение
Советского Союза с Англией и объявление им войны Германии. «Рейх» будет
поставлен перед необходимостью вести войну на два фронта, значительно уступая
своим противникам по людским и сырьевым ресурсам.
Как можно заключить из вышесказанного, информация, содержавшаяся в
агентурных донесениях, поступавших в Берлин через «Информационсштелле
III», вполне могла быть нацелена на то, чтобы повлиять на политику нацистского
руководства, а также на его военное планирование в нужном советскому пра¬
вительству направлении.
И все же, не совершаем ли мы ошибку, допуская, что агентурные донесения
«Информационсштелле III» могли быть продуктом хорошо продуманной дезин¬
формационной акции, проводившейся советской стороной? Не являлись ли не
соответствовавшие действительности сообщения московского агента следствием
случайности либо каких-то ошибок, допущенных им в оценке и интерпретации
собранной информации? Как первое, так и второе, думается, можно исключить.
Дело в том, что сведения как по вопросу о предполагаемом советским прави¬
тельством направлении главного удара вермахта по СССР, так и по политическим
вопросам о противоборстве между Сталиным и командованием Красной Армии
методично подтверждались немцам и «советскими источниками за рубежом»
путем «неосторожных высказываний» либо «признаний» во время «доверительных
бесед». Показательно, что эти «зарубежные советские источники» были хорошо
известны немцам как агенты НКГБ СССР (руководители советской резидентуры
в Берлине А. 3. Кобулов и И. Ф. Филиппов20) либо как агенты разведу правления
Красной Армии (советский военный атташе в Стокгольме Н. Никитушев21). По
18Там же, с. 71, 87 и др.
19
РА AA Bonn. Biiro des Staatssekretar, Russland, Bd. 5 (R 29716), Bl. 106 (113510).
20
PA AA Bonn. Dienststelle Ribbentrop, Vertrauliche Berichte uber Russland (Peter), 2/3 (R 27113),
Bl. 462607.
2,PA AA Bonn. Dienststelle Ribbentrop, UdSSR — RC, 7/1 (R 27168), Bl. 26097—26098.
247

всей видимости, сообщения, поступавшие из Москвы в Берлин через «Инфор-
мационсштелле III», являлись лишь звеном широкомасштабной акции, которую
проводили эти два ведомства. Не исключено, что с советской подачи вопрос о
противоречиях между Сталиным и военными был затронут в середине июня
1941 г. на страницах американской прессы22, а также на некоторое время стал
предметом дискуссий дипломатов в европейских столицах23.
В связи с вышеизложенным напрашивается один весьма интересный вопрос:
не являлись ли слухи о готовности Сталина к далеко идущим уступкам Германии
и о предстоящем новом советско-германском соглашении, которые в мае — июне
1941 г. циркулировали во всем мире и горячо обсуждались политиками, дипло¬
матами и журналистами многих стран24, продуктом не только германской и
британской, но и советской пропаганды? Причины спекуляций на этот счет
официального Лондона и британской прессы вполне объяснимы. Английское
правительство боялось такого поворота событий (его интересам отвечал герма¬
но-советский конфликт) и пыталось мобилизовать мировое общественное мнение
против «нового сговора» Гитлера со Сталиным. Берлин со своей стороны всячески
поддерживал и распространял эти слухи, чтобы поддержать у Москвы уверенность,
что шанс предотвратить германо-советскую войну остается. Эти слухи нужны
были ему для того, чтобы выиграть время, необходимое для завершения сосре¬
доточения вермахта у советской границы и обеспечения внезапности нападения.
Но распространение этих слухов вполне могло отвечать и интересам советского
руководства. С их помощью оно подавало Берлину сигналы о своей готовности
выяснить отношения не на поле боя, а за столом переговоров. Показателен в
этом отношении один немаловажный факт. Вплоть до 14 июня 1941 г., когда
было опубликовано известное сообщение ТАСС, в котором подчеркивалось, что
ни Германия, ни СССР не готовятся к войне друг против друга, Кремль ни
разу не выступил с опровержением этих слухов, хотя по другим, менее важным
вопросам его реакция в виде опровержений, сообщений или заявлений ТАСС
следовала незамедлительно. Но и в самом сообщении от 14 июня опровержение
слухов производилось так, что у многих создалось впечатление, будто Москва
готова к переговорам с немцами, настроена выслушать их «претензии» и «пред¬
ложения» и лишь ждет, когда Германия выступит с соответствующей диплома¬
тической инициативой.
Но одно дело слухи и сомнительные агентурные донесения, а другое —
дипломатические документы. Как быть, например, с донесениями на Вильгельмштрассе
германского посла в Москве фон Шуленбурга в мае 1941 г. или с посланием в
Анкару турецкого посла в Москве А. X. Актая, попавшим в это же время по
агентурным каналам в руки немцам, в которых указывалось на готовность
Сталина к очень серьезным уступкам Берлину? Актай не исключал даже готовность
Сталина к территориальным уступкам. Действительно ли Москва была готова
к таким уступкам, чтобы предотвратить войну? Ответ на этот вопрос, который
важен сам по себе, необходим и для того, чтобы выяснить проблему, вынесенную
в заголовок данной статьи. Если готовность к серьезным уступкам у Сталина
была, то наличие разногласий в советском руководстве (безусловно, не в тех
формах, в каких это изображалось в сообщениях «Информационсштелле III»)
все же можно допустить. Если такой готовности не было, то ни о каких
разногласиях не могло быть и речи.
Попытаемся разобраться, насколько точными, объективными, а следовательно,
и заслуживающими доверия являлись оценки, дававшиеся Шуленбургом и Актаем.
Сразу оговоримся, что в данном случае мы имеем дело лишь с предположениями,
22РА АА Bonn. Buro des Staatssekretar, Russland, Bd. 5 (R 29716), Bl. 100 (113504).
23PA AA Bonn. Dienststelle Ribbentrop, UdSSR — RC, 7/1 (R 27168), Bl. 26051.
24См.: Вишлёв О. В. Указ.соч.—Новая и новейшая история, 1992, № 2, с. 72—73, 82—96.
248

высказывавшимися этими дипломатами, поскольку ни тот, ни другой никакой
официальной информацией от советского правительства, как это можно заключить
из их донесений, не располагали.
В донесениях Шуленбурга в министерство иностранных дел Германии от 7,
12 и 24 мая 1941 г.25, последовавших вслед за назначением Сталина 6 мая
председателем Совета Народных Комиссаров СССР, неоднократно подчеркивалось:
решение Сталина, всегда являвшегося сторонником тесного сотрудничества с
Германией, встать во главе советского государства призвано подчеркнуть отход
от прежнего, связываемого с именем Молотова, «ошибочного курса», приведшего
к охлаждению советско-германских отношений, и создание надежной гарантии
того, что политика СССР в отношении «третьего рейха» впредь будет носить
исключительно дружественный характер. Это подтверждается, отмечал Шулен-
бург, многочисленными жестами доброй воли в адрес Германии, сделанными
Сталиным в апреле — мае 1941 г. Цель назначения Сталина председателем СНК
СССР — сохранить мир с Германией и для этого он готов пойти на определенные
жертвы.
Действительно, Сталин стремился предотвратить либо, по крайней мере,
оттянуть войну с Германией. Однако Шуленбург явно преувеличил его друже¬
ственное отношение к нацистскому «рейху» и готовность к уступкам. Причины,
побудившие старого дипломата дать такую оценку политики Сталина, вполне
объяснимы. Сам Шуленбург являлся противником войны Германии против СССР,
считал, что она обернется для немцев катастрофой. Подчеркивая «прогерманские»
настроения Сталина, он, видимо, надеялся повлиять на Гитлера, который, как
Шуленбург убедился в ходе встречи с ним в конце апреля 1941 г., окончательно
решился на войну против СССР, а также на своего непосредственного начальника —
Риббентропа, после некоторых колебаний перешедшего в начале мая 1941 г. в
лагерь сторонников войны. Давая предвзятую оценку причин назначения Сталина
председателем СНК СССР, Шуленбург преследовал свои цели. Любому мало-
мальски разбиравшемуся в политике человеку в тот момент было ясно, что это
решение являлось ответом на программную речь Гитлера в рейхстаге двумя
днями раньше, в которой он даже не упомянул СССР26. Эту речь Кремль
воспринял как очень тревожный сигнал и выдвижением на ключевой государ¬
ственный пост «признанного и бесспорного вождя народов Советского Союза»,
как назвал Сталина Шуленбург, дал Берлину понять, что сознает всю серьезность
положения и призывает его сделать выбор: либо сохранение мира, и в этом
случае Сталин, зарекомендовавший себя политиком, способным к компромиссу
с Германией, будет гарантом дружественной позиции СССР, либо конфронтация,
и тогда авторитет личности Сталина станет залогом того, что все силы страны
будут мобилизованы на нужды войны.
Точка зрения, высказывавшаяся Шуленбургом, противоречила оценке, которая
была дана руководством министерства иностранных дел Германии. 9 мая 1941 г.
статс-секретарь этого министерства Э. фон Вайцзеккер направил германским
послам циркуляр следующего содержания: «Объединение всех полномочий в
руках Сталина означает укрепление власти правительства и дальнейшее усиление
позиций Сталина, который, очевидно, счел, что в современной сложной меж¬
дународной обстановке он обязан взять на себя личную ответственность за судьбу
Советского Союза. Так как Сталин и ранее во всем определял внутреннюю и
внешнюю политику Советского Союза, то вряд ли можно ожидать существенного
изменения прежнего курса»27.
25Akten zur deutschen auswartigen Politik 1918—1945 (далее — ADAP), Serie D, Bd. XII, 2, Dok.
468, 505, 547.
26Archiv der Gegenwart. 1941, Dok. C5003—C5007.
27PA AA Bonn. Botschaft Ankara, Geheime Erlasse, Berichte, Telegramme (nur von Hand zu Hand),
Bd. 16 (Ankara, 561), Bl. ohne Nummer (Multex Nr. 296 vom 9.V. 1941).
249

Что же касается судьбы сообщений Шуленбурга, то их Вайцзеккер, учитывая
тенденциозный характер содержавшейся в них оценки, попросту положил под
сукно. Они не попали в руки Риббентропа28, ни тем более в руки Гитлера, о
чем можно судить из журнала регистрации представлявшихся ему для ознаком¬
ления дипломатических и агентурных донесений, в котором записи о посланиях
Шуленбурга, равно как и о донесениях «Информационсштелле III», отсутствуют29.
Еще менее убедительным источником, свидетельствовавшим о готовности
Сталина к далеко идущим уступкам Германии, являлось сообщение турецкого
посла в Москве Актая30. Достоверность информации, которой он располагал, и
его способность объективно анализировать обстановку у самих немцев вызывали
большие сомнения. Даже Шуленбург в одном из своих писем в министерство
иностранных дел Германии с издевкой заметил относительно персоны Актая:
«Известно, какие буйные фантазии одолевают моего турецкого коллегу, когда
он садится сочинять свои донесения»31. В Берлине оценки Актая всерьез не
принимали и остается только гадать, с какой целью донесение турецкого посла
впоследствии было включено в публикацию германских дипломатических доку¬
ментов.
И все же какие уступки была готова сделать Москва Берлину весной — в
начале лета 1941 г. для предотвращения войны?
В фондах германских архивов нет документов, исходивших от советских
правительственных инстанций, в которых немцам накануне 22 июня 1941 г.
делались какие бы то ни было предложения уступок политического, военного,
территориального характера либо намекалось на готовность СССР к таковым.
Нет в них и документов о предлагавшихся советским правительством Берлину
экономических уступках. Однако анализ советско-германских экономических
отношений позволяет предположить, что в этой области советское правительство
все же могло в чем-то пойти навстречу пожеланиям Германии, если бы такие
пожелания были высказаны. Такой вывод позволяет сделать прежде всего
безусловное выполнение советской стороной всех ранее взятых ею на себя
обязательств по товарным поставкам в Германию, несмотря на откровенный
саботаж ответных поставок немецкими фирмами. Показательно и то, что в
условиях явно обострявшегося кризиса двусторонних отношений Кремль пошел
на подписание в апреле 1941 г. соглашений о товарообороте и платежах с
оккупированными Германией Бельгией и Норвегией, в мае — с Данией32. В
апреле он заключил с германским правительством дополнительные соглашения
о расширении поставок из СССР нефтепродуктов, цветных металлов, зерна,
хлопка33. Был значительно облегчен транзит через территорию СССР каучука
и других материалов, закупавшихся Германией в странах Дальнего Востока34.
Позиция СССР в отношении Германии в сфере экономических отношений
была настолько благожелательна, что руководство торгово-политическогр от¬
дела германского министерства иностранных дел в своей аналитической записке
от 15 мая 1941 г. отметило: создается «впечатление, что мы могли бы
28ADAP, Serie D, Bd. XII, 2, Dok. 485.
29PA AA Bonn. Botschafter Hewel, Vorlagen beim Fuhrer, Bd. 1 (R 27487), Bl. 82/83—90/91.
30ADAP, Serie D, Bd. XII, 2, Dok. 550.
3lIbid., Dok. 504.
32Внешняя политика СССР. Сборник документов, т. IV. М., 1946, док. 502, 504, 514.
33РА AA Bonn. Handakten Etzdorf, Vertr. AA beim OKH, Russland: Vortragsnotizen und Berichte,
Lagebeurteilung Ost (betr. Fremde Heere Ost) (R 27361), Bl. ohne Nummer (Geheim! Vortragsnotiz.
Betr.: Sowjetunion, Nordstaaten vom 19.IV. 1941).
34ADAP, Serie D, Bd. XII, 2, Dok. 521.
250

предъявить Москве дополнительные экономические требования, выходящие за
рамки договора от 10 января 1941 г.»35
Возможность определенных экономических уступок Германии со стороны СССР
подтверждается и рядом дипломатических донесений, поступивших в Берлин из
источников, которые не вызывали у него сомнений. В этих донесениях обращает
на себя внимание один немаловажный факт: в них даже не упоминается о наличии
в Москве каких-то прогерманских настроений, а подчеркивается, что за возможными
советскими экономическими уступками рейху кроется единственная цель — выиграть
время, необходимое СССР для завершения подготовки к войне.
31 мая 1941 г. из Берлина в германское посольство в Москве было переправлено
для ознакомления следующее сообщение германского консула в Женеве, дати¬
рованное 23 мая того же года:
«Секретно.
Содержание: сообщения из России.
По сведениям из достоверного источника, французский посол в Москве не¬
которое время назад был проездом здесь (в Женеве.— О. В.) и высказывал, д
частности, следующие мысли, которые затем также повторял здешний генеральный
консул (Франции.— О. В.): [... ] 2. Вся политика Сталина направлена в настоящий
момент на то, чтобы при любых обстоятельствах выиграть время и, выполняя
все пожелания Германии относительно поставок из России и всеми прочими
способами, не дать ей повода для занятия враждебной позиции либо для военной
акции Германии против СССР. (В этом же направлении высказывается и другой
в целом хорошо информированный о русской политике агент, который на вопрос
о значении имеющих якобы место русских продовольственных поставок рабочим
Бельгии ответил, что Россия... в данный момент вынуждена выполнять все
пожелания Германии относительно товарных поставок, чтобы не дать Германии
повода для выступления против России.)
Крауэль» 36
26 мая 1941 г. от германского посланника в Бухаресте в Берлин поступила
следующая шифртелеграмма:
«№ 1507 от 26.5 Очень срочно!
Совершенно секретно.
Государственной важности.
Имперскому министру иностранных дел.
Согласно сообщению, полученному генералом Антонеску из достоверного
источника, в ближайшем окружении Сталина высказывается мысль, что советское
правительство должно пойти на очень серьезные жертвы для того, чтобы выиграть
время. Тем не менее там не намерены делать никаких уступок военного характера
и откажутся отвести советскую армию от границы [... ] если этого от них
потребуют. Сталин твердо убежден, что войну можно оттянуть, но ее нельзя
предотвратить. Мерой, способной оттянуть войну, считают снабжение Германии
продукцией из Советского Союза, в то время как всю промышленность Советского
Союза переключают на военное производство. Советскому правительству ясно,
что подготовка его армии оставляет желать много лучшего. [...]
Киллингер»37
35Ibidem.
36РА АА Bonn. Botschaft Moskau, Geheim, Handakten Botschafter v. Schulenburg aus verschied.
Sachgebieten (D Pol 1, D Pol 2, Pol 4 Wi), Bd. 1, Bl. 461803—461804.
37PA AA Bonn. Biiro des Staatssekretar, Russland, Bd. 5 (R 29716), Bl. 048 (113452).
251

О готовности СССР к экономическим уступкам Германии с целью добиться
выигрыша времени говорилось и в нескольких более ранних агентурных доне¬
сениях, поступивших в Берлин в марте 1941 г.38
Что касается возможности территориальных уступок СССР Германии, то
Москва, как можно судить по отдельным свидетельствам, полностью исключала
возможность таковых. В частности, через советскую резидентуру в Берлине в
начале июня 1941 г. немцам было дано понять, причем в очень резкой форме,
что о таких уступках не может быть и речи39. Как свидетельствуют дневниковые
записи У. фон Хасселя, бывшего германского посла в Италии, находившегося в
оппозиции Гитлеру, в мае 1941 г. в определенных кругах в Берлине, высказы¬
вавших опасения относительно способности Германии вести войну на два фронта,
взвешивали возможность предъявления СССР ультимативного требования пере¬
дачи «рейху» Украины и обеспечения германского участия в эксплуатации со¬
ветских нефтяных месторождений40. Однако на уровне высшего политического
руководства Германии возможность предъявления такого рода ультиматума Мо¬
скве, по всей видимости, даже не рассматривалась. Гитлер сознательно и целе¬
направленно готовил внезапный удар по СССР, и втягивание в переговоры с
Москвой по какому бы то ни было вопросу в его планы не входило. И Хассель,
и Вайцзеккер в своих дневниковых записях от июня 1941 г. единодушно под¬
черкивали: ни о каких зондажах и контактах, официальных либо неофициальных,
между советским и германским правительствами им не известно41. Записи бесед
Вайцзеккера с советским послом в Германии В. Г. Деканозовым за апрель —
июнь 1941 г.42, а также донесения Шуленбурга на Вильгельмштрассе тогда же
о встречах и беседах с советскими должностными лицами43 подтверждают, что
вплоть до позднего вечера 21 июня 1941 г. принципиальные вопросы советско-
германских отношений ни советской, ни немецкой сторонами не поднимались.
Но и в ходе встреч вечером 21 июня 1941 г. Молотова с Шуленбургом в Москве44,
а Деканозова с Вайцзеккером в Берлине45 германская сторона не предъявляла
никаких требований уступок, а советская сторона, в свою очередь, никаких
уступок не предлагала.
По свидетельству В. М. Бережкова, занимавшего в то время должность первого
секретаря советского посольства в Германии, в ночь на 22 июня 1941 г. Деканозов
получил из Москвы распоряжение сообщить немцам, что Кремль готов «выслушать
возможные претензии Германии» и провести для этого советско-германскую
встречу на высшем уровне46. Однако готовность «выслушать возможные претен¬
зии», о чем сообщает Бережков, еще отнюдь не означала, что Москва намеревалась
38РА ДА Bonn. Dienststelle Ribbentrop, Mitarbeiterberichte III, 4/2, Teil 1 (R 27119), Bl. 289141 —
289142; Dienststelle Ribbentrop, Vertrauliche Berichte, 2/2, Teil 2 (R 27097), Bl. 30698—30699.
39
PA AA Bonn. Dienststelle Ribbentrop, Vertrauliche Berichte uber Russland (Peter), 2/3 (R 27113),
Bl. 462565—462566; Dienststelle Ribbentrop, UdSSR — RC, 7/1 (R 27168), Bl. 26039—26040.
40Die Hassel-Tagebiicher 1938—1944. Hrsg. von F. von Gaertingen, 2. Aufl. Berlin, 1988, S. 247.
4lIbid., S. 253, 256; Die Weizsacker-Papiere 1933—1950. Hrsg. von L. E. Hill. Frankfurt a. M. etc.,
1974, S. 257.
42PA AA Bonn. Biiro des Staatssekretar, Aufzeichnungen uber Diplomatenbesuche, Bd. 8 (R 29833),
Bl. ohne Nummer.
43PA AA Bonn. Biiro des Staatssekretar, Russland, Bd. 5 (R 29716), Bl. 035 (113439), 091 (113495);
ADAP, Serie D, Bd. XII, 2, Dok. 532, 547, 548, 646.
44ADAP, Serie D, Bd. XII, 2, Dok. 662.
45Ibid., Dok. 658.
46
Бережков В. Просчет Сталина.—Международная жизнь, 1989, № 8, с. 27; Bereschkow V. Ein
♦Krieg der Diktatoren»? Der deutsch-sowjetische Nichtangriffsvertrag, die Au[tenpolitik Stalins und die
Praventivkriegsfrage.— In: Hitlers Krieg? Zur Kontroverse um Ursachen und Charakter des Zweiten
Weltkriegs. Koln, 1989, S. 106.
252

эти претензии удовлетворить. Поэтому вряд ли можно согласиться с его утвер¬
ждением: «Фактически это был намек на готовность советской стороны не только
выслушать, но и удовлетворить германские требования». Без убедительных до¬
казательств,— а их Бережков не приводит — данное утверждение является весьма
спорным. Оно не подтверждается ни уже излагавшимся в советской литературе
содержанием телеграммы, направленной из Москвы в Берлин в 0 часов 40 мин.
22 июня 1941 г., ни немецкой записью беседы Деканозова с Риббентропом
ранним утром того же дня47.
Критический анализ немецких документов о советско-германских отношениях
накануне 22 июня 1941 г. позволяет сделать однозначный вывод: агентурные
донесения, в которых сообщалось о готовности СССР к далеко идущим уступкам
Германии, слухи на этот счет, циркулировавшие весной — в начале лета 1941 г.
во всем мире, спекуляции по этому поводу, содержавшиеся в сообщениях не¬
которых дипломатов, не имели под собой реальной основы. Они, по-видимому,
являлись результатом дезинформационных и пропагандистских акций ведущих
европейских держав.
Проводя курс «экономического умиротворения» Германии, Советский Союз
тем не менее не предлагал ей уступок политического, военного и территориального
характера, а также новых экономических уступок. У «оппозиции» в Москве не
было оснований для обвинения Сталина и советского правительства в «непомерных
уступках» Берлину, ввиду чего и сами сообщения о наличии такой «оппозиции»
представляются ложными, дезинформационными.
В заключение хотелось бы подчеркнуть: изучение ключевых проблем пред¬
ыстории и истории второй мировой войны требует особо осторожного и тщательного
отбора документальных источников, на которых строятся исследования. Полити¬
ческое и военное противоборство держав сопровождалось психологической войной,
широкомасштабными дезинформационными акциями, с помощью которых уча¬
стники конфликта стремились ввести противника в заблуждение, достичь нужных
им политических и военных целей. Это обстоятельство ни в коем случае нельзя
упускать из виду. В противном случае «дезы» из прошлой политики вполне
могут стать версиями современной историографии.
47История дипломатии, т. IV. М., 1975, с. 180; ADAP, Serie D, Bd. XII, 2, Dok. 664.
253

© 1994 г.
П. П. ЧЕРКАСОВ
ТАЙНАЯ ДИПЛОМАТИЯ ЛЮДОВИКА XV
И РОССИЯ (1749—1756 гг.)
9 декабря 1748 г. Елизавета Петровна подписала отзывную грамоту российскому
посланнику при версальском дворе Генриху Гроссу 1, приказав ему выехать из
Франции «со всеми делами под претекстом своих нужд» 1 2. Посланнику предпи¬
сывалось покинуть Париж без обязательной в таких случаях отпускной аудиенции
у короля Людовика XV, что само по себе свидетельствовало о демонстративном
характере отъезда из Франции официального представителя России.
Получив столь категоричное предписание, Гросс поспешил исполнить волю
императрицы. 12 января 1749 г. он отправил в Петербург шифрованную депешу,
в которой писал: «Причины, за которыми Ваше Императорское Величество всеми¬
лостивейше за благо изволили меня отсюда отозвать, весьма основательны; и в
самом деле по очевидной ненависти французского двора противу Вашего и по
непрестанно везде явленному к империи Российской недоброжелательству ничего
доброго будет ожидать нельзя». И в первых числах февраля 1749 г. российский
посланник выехал из Парижа, ограничившись письменным уведомлением о своем
отъезде маркиза Пюизье. министра иностранных дел Людовика XV 3.
Решение русского правительства было ответной акцией на немотивированный
отъезд из Петербурга 16 июня 1748 г. французского поверенного в делах Сен-
Совёра. Так произошел разрыв дипломатических отношений России и Франции,
установленных еще Петром Великим в период Северной войны 4.
Среди множества причин, вызвавших этот разрыв, можно выделить две
основные — принадлежность России и Франции к враждебным союзам, а также
устойчивую неприязнь Людовика XV к России и ее стремлению занять достойное
место в концерте европейских держав.
История и география распорядились таким образом, что традиционными со¬
юзниками Франции со времен Франциска I и кардинала Ришелье были наслед¬
ственные противники России — Швеция, Польша и Турция, составлявшие так
называемый «восточный барьер», воздвигнутый французской дипломатией в XVI—
XVII вв. против австрийских и испанских Габсбургов. Хотя изначально «восточный
барьер» имел исключительно антигабсбургскую направленность, со временем он
превратился в серьезное препятствие для реализации целей России в Европе,
тем более что главным ее союзником с 1726 г. являлась именно Австрия.
Возобновление в мае 1746 г. русско-австрийского союза, на основании которого
Россия вмешалась в войну за австрийское наследство на стороне венского двора 5,
вызвало весьма болезненную реакцию в Версале. Французская дипломатия сделала
1 Приняв впоследствии православие, Генрих Гросс стал именоваться Андреем Леонтьевичем.
2
Архив внешней политики Российской империи (далее — АВПРИ), ф. Сношения России с
Францией, 1748 г., оп. 93/1, д. 2, л. 58.
3 Там же, 1749 г., оп. 93/1, д. 2, л. 12, л. 40—40 об.
4
См.: Молчанов И. Н. Дипломатия Петра Первого. M., 1984; Guichen vicomte de. Pierre Le
Grand et le premier traite franco-russe (1682 й 1717). Paris, 1908.
5 См. Щепкин E. Русско-австрийский союз во время Семилетней войны. 1746—1758 гт. Иссле¬
дование по данным Венского и Копенгагенского Архивов. СПб., 1902.
254

Императрица Елизавета Петровна
все от нее зависящее, чтобы не допустить Россию в 1748 г. на Аахенский мирный
конгресс, где решались вопросы послевоенного устройства в Европе. Это, по всей
видимости, стало последней каплей, переполнившей чашу терпения в Петербурге.
Ключевую роль в определении внешней политики России с 1744 г. играл
граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. Он принадлежал к младшей когорте
«птенцов гнезда Петрова». Вступив на дипломатическую службу в 1721 г., он
сразу же был замечен Петром Великим, который лично вручил молодому дип¬
ломату свой миниатюрный портрет, украшенный бриллиантами. Этого высочай¬
шего подарка Бестужев удостоился за то, что, находясь при датском дворе в
качестве министра-резидента, сумел добиться от Фридриха VI признания импе¬
раторского титула за Петром I.
Несколько лет Бестужев провел на службе у английского короля Георга I,
куда его определил царь Петр. Из Лондона будущий канцлер вернулся убежденным
и неисправимым англофилом.
После смерти своего благодетеля Бестужев занимал дипломатические посты в
Стокгольме, Гамбурге, Копенгагене, а также представлял Россию в Нижне-Сак¬
сонском округе. В 1740 г. он был вызван Анной Иоанновной в Петербург и назначен
по предложению всесильного Бирона кабинет-министром на место казненного не¬
задолго до того Артемия Волынского. Первый министерский опыт Бестужева был
непродолжительным. В ночь с 8 на 9 ноября 1740 г. в результате переворота,
устранившего от власти ненавистного всей России Бирона, Бестужев лишился
своего поста, был привлечен к суду и вскоре приговорен к четвертованию. Однако
255

правительница Анна Леопольдовна милостиво заменила смертную казнь ссылкой
в Белозерский уезд с лишением чинов, орденов и имущества. К счастью, ссылка
оказалась недолгой.
Новый взлет Бестужева начался с воцарением Елизаветы Петровны, произошедшим
в результате нового дворцового переворота 25 ноября 1741 г. Хотя Бестужев, естественно,
не принимал в нем участия, тем не менее вскоре он был назначен вице-канцлером
стараниями двух влиятельных в то время французов, игравших важную роль в
подготовке переворота,— маркиза де Ла Шетарди, посла Людовика XV в Петербурге,
и Жана (Иоганна) Лестока, лейб-медика Елизаветы. Они спешно искали замену
отправленному в ссылку А. И. Остерману, слишком привязанному к проавстрийской-
линии. Шетарди и Лесток полагали, что сумеют контролировать обязанного им
Бестужева, но, как выяснилось, жестоко обманулись.
Новый вице-канцлер оказался им не по зубам. Это был человек твердой
воли и непоколебимых убеждений, которые отстаивал столь же решительно,
сколь и умно, не гнушаясь всеми способами и приемами в борьбе с теми, кого
считал своими врагами. Он оказался не только англофилом, но и твердым
сторонником ориентации на союз с Австрией, с которой у России не было
никаких серьезных противоречий, зато был общий противник — Оттоманская
Порта. Ревностно защищая национальные интересы России, Бестужев одним из
первых разглядел и правильно оценил экспансионистские притязания молодого
прусского короля Фридриха II, опиравшегося на помощь Франции, и сумел
внушить Елизавете Петровне неприязнь к нему и его политике.
Вице-канцлер затеял тонкую интригу против Шетарди, к которому благоволила
императрица, и сумел даже добиться его удаления из России. Затем он избавился
от другого своего благодетеля — Лестока, отправив его в угличскую ссылку.
Елизавета Петровна недолюбливала Бестужева, но умела ценить его выда¬
ющиеся способности. В июле 1744 г. граф Бестужев-Рюмин был назначен на
остававшийся вакантным после смерти князя Черкасского в конце 1742 г. пост
канцлера Российской империи. Его позиции значительно укрепились. В своей
политике Бестужев последовательно проводил линию на тесное сотрудничество
с Англией и Австрией, противодействуя франко-прусскому тандему в Европе. Именно
Бестужев побудил Елизавету Петровну, несмотря на ее давнее личное расположение
к Франции, решиться на разрыв с версальским двором, проявившим демонстративную
враждебность к России на Аахенском мирном конгрессе в 1748 г.
В русско-французских отношениях наступила длительная пауза, продолжавшаяся
до 1756 г. Этот драматический эпизод до сих пор не получил надлежащего освещения
ни в российской, ни во французской исторической литературе. Можно назвать лишь
две работы, в которых эта тема так или иначе рассматривается 6.
В данном очерке на основе российских и французских документальных ма¬
териалов, с привлечением имеющихся исследований предпринята попытка про¬
следить за действиями тайной дипломатии Людовика XV и Елизаветы Петровны
после разрыва в 1748 г., приведшими к восстановлению дипломатических отно¬
шений между Россией и Францией в 1756 г., в преддверии /Семилетней войны,
в которой им суждено было стать союзниками.
СЕКРЕТ КОРОЛЯ
«Историки до сих пор не решили вопроса, которая из двух стран — Россия
или Франция — сделала первый шаг к сближению накануне Семилетней войны,—
отмечал польский историк К. Валишевский в биографическом исследовании,
6 См.: Vandal A. Louis XV et Elisabeth de Russie. Etude sur les relations de la France et
de la Russie au XVIIIcnie siecle. Paris, 1911 (русский перевод: Вандаль А. Императрица Елизавета и
Людовик XV. М., 1911); Валишевский К. Дочь Петра Великого. М., 1989.
256

Людовик XV
посвященном Елизавете Петровне.— Спор об этом,— продолжал он,— возник
среди дипломатов еще в 1757 году, и кто из них прав, сказать довольно трудно...
Но в смысле дипломатической инициативы первенство, по-видимому, принадлежит
России» 7. К. Валишевский делает свой вывод на том единственном основании,
что вплоть до начала 1756 г., когда Фридрих II пошел на сближение с Англией,
внешняя политика Франции ориентировалась на тесный союз с Пруссией, что
исключало какое бы то ни было согласие между Версалем и Петербургом,
учитывая сильные антипрусские настроения при дворе Елизаветы Петровны.
Утверждение польского историка выглядело бы вполне убедительным, если бы
не одна характерная особенность французской дипломатии эпохи Людовика XV.
Речь идет о так называемом «секрете короля» — тайной дипломатии Людовика XV,
проводившейся в обход министра иностранных дел и нередко вступавшей в
противоречие с официальной политикой.
Подлинный смысл параллельной дипломатии Людовика XV до сих пор остается
до конца не разгаданным, хотя на этот счет высказано множество суждений и
предположений. Бесспорно одно: тайная дипломатия возникла вскоре после смерти
в 1743 г. первого министра, кардинала Флери, место которого в Королевском
совете осталось вакантным. Людовик XV, давно тяготившийся изнурительной
опекой престарелого кардинала, с готовностью воспринял совет маршала Ноайля,
данный ему незадолго до кончины Флери: «Не позволяйте, чтобы Вами управляли.
Не имейте ни фаворитов, ни первого министра. Совещайтесь с Вашим советом,
но решайте дела сами» 8 9. Король так и поступил, заявив после смерти Флери,
что отныне сам будет своим первым министром.
Очень скоро, однако, обнаружилось, что Людовик XV оказался совершенно
неспособен к этой ответственной роли, требовавшей ежедневного кропотливого
труда с бесконечными бумагами, один вид которых вызывал у короля неподдельный
7 Валишевский К. Указ, соч., с. 414.
8 Цит. по: Безобразов П. В. О сношениях России с Францией. M., 1892, с. 203.
9 Новая и новейшая история, № 4—5
257

ужас. Под его личным руководством дела пошли из рук вон плохо из-за отсутствия
какого-либо организующего начала. Каждый министр «тянул одеяло» на себя,
не желая считаться с общими интересами, соблюдать которые после смерти
Флери попросту оказалось некому. По всей видимости, и сам Людовик XV вскоре
понял, что явно переоценил свои возможности, недооценив всю тяжесть еже¬
дневной рутинной работы по управлению государством. Во всяком случае очень
скоро король вернулся к более приятной для него жизни восточного деспота,
деля ее между женщинами и охотой. Дела же он перепоручил принцу де Конти,
своему родственнику,, которого в Версале называли «тайным визирем». Именно
де Конти и держал в своих руках все нити тайной дипломатии, руководя
секретной от министра иностранных дел перепиской со своими агентами в
европейских странах, давая им советы, нередко противоречившие официальным
инструкциям министра.
Возникает закономерный вопрос: зачем королю, обладавшему практически
неограниченной властью, понадобилась тайная дипломатия? Неужели он не
располагал возможностями решать те или иные задачи непосредственно через
своего министра иностранных дел?
При том, что об этом написано достаточно много 9 10, дать четкие ответы на
эти вопросы не так легко. Во всяком случае здесь не обойтись без учета
особенностей личности Людовика XV, известного своей слабохарактерностью и
подверженного всевозможным, подчас взаимоисключающим влияниям. У короля
никогда не доставало мужества противостоять кардиналу Флери или хотя бы
вступать в полемику со сменявшими один другого министрами иностранных дел
— д’Аржансоном, Пюизье, а затем Сен-Контестом и Рулье. Как ни странно,
королю легче было снять того или иного министра, чем аргументированно спорить
с ним. Но даже вопрос отставки не угодивших ему министров Людовик XV
решал не самостоятельно, а под чьим-то сильным влиянием. Особенно он пасовал
перед своими фаворитками — мадам Помпадур, оттеснившей со временем принца
де Конти от влияния на внешнюю политику, а затем — мадам дю Барри.
Фаворитки, по существу, и направляли деятельность Королевского совета.
Не разделяя часто мнения министра иностранных дел, Людовик XV предпо¬
читал не столько навязывать ему свою волю, как можно было ожидать, сколько
действовать в обход министра, что не раз ставило французскую дипломатию в
затруднительное положение. При этом у короля, по всей видимости, были
какие-то собственные представления о внешней политике и дипломатии: он
смотрел на них как на дела семейные или личные. «Признаваясь с презрительной
откровенностью в своем неведении в делах управления и особенно финансов,—
отмечал французский историк А. Вандаль,— он всегда любил выставлять напоказ
свои дипломатические знания и считал, что сношения Франции с иностранными
государствами требуют полного внимания со стороны ее государя. До 1748 года
эта склонность не выходила за границы платонического пристрастия и проявлялась
только в общем руководстве внешней политикой Франции, но после Аахенского
мира один вопрос особенно заинтересовал короля, как по своей новизне, так и
по важности: это вопрос, который мы теперь называем «восточным» ,0.
Речь шла о намерении Людовика XV возродить изрядно обветшавший «вос¬
точный барьер» уже не только против Австрии, но и против России. Непосред¬
ственным поводом к обострению всегда присущей Людовику XV русофобии
послужило появление российской армии на берегах Рейна на исходе войны за
австрийское наследство. «Вмешательство России в войну за австрийское наслед¬
9 Из новейших исследований можно выделить работу: Perrault G. Le secret du Roi, t. I. Pans, 1992.
10Вандаль А. Указ, соч., с. 202—203.
258

ство,— констатировал А. Рамбо,— усилило традиционную враждебность фран¬
цузской дипломатии в отношении этой державы» 11.
Крайне беспокоило Людовика XV и усиление российского влияния в Польше
и Швеции, бывших давними союзниками Франции. «Россию же, молодую, смелую
державу, напротив, он не любил, и ее вмешательство в общие дела его тревожило,—
заметил А. Вандаль.— К этому чувству в нем присоединялась личная неприязнь
к Елизавете... Он не только не желал восстановления дружбы с Россией, но
даже желал сразиться с ней; ему казалось, что французская дипломатия не
может направить свою деятельность более полезным образом, чем постараться
поднять Турцию, Польшу и Швецию» |2.
Именно Людовик XV, как уже отмечалось, воспротивился стремлению искренне
симпатизировавшей ему Елизаветы Петровны присоединиться к Аахенскому
мирному договору, что послужило одной из причин разрыва дипломатических
отношений между Россией и Францией. Неосторожность и склонность к крайностям
вообще отличали тайную дипломатию короля от более гибкой и сдержанной
официальной дипломатии Франции.
Существенные расхождения между двумя линиями французской внешней
политики наблюдались в Польше, которая, как полагал французский историк
прошлого века герцог де Брольи, «составляла главную, если не единственную,
цель тайной дипломатии». «Первейшая миссия тайных агентов (Людовика XV.—
77. ¥.),— отмечал Брольи,— состояла в том, чтобы подготовить восшествие на
польский трон французского принца с очевидным намерением распространить
на эту несчастную страну влияние и покровительство Франции. Впоследствии,
когда этот замысел был оставлен... Польша все равно осталась центральным
пунктом, к которому вели все нити этого таинственного замысла» * 12 i3.
Претендентом на польский престол был не кто иной, как принц де Конти,
глава тайной дипломатии Людовика XV. В Европе поговаривали о скорой смерти
саксонского курфюрста Августа III, посаженного на польский трон стараниями
России, и принц де Конти вознамерился осуществить то, что ранее не удалось
Станиславу Лещинскому, тестю Людовика XV, изгнанному из Польши. В на¬
мерения принца де Конти входило также отделение Польши от Саксонии при
сохранении тесного сотрудничества последней с Францией благодаря династиче¬
ским узам между Бурбонами и Саксонским домом.
' Подобные намерения никак не соответствовали устремлениям официальной
дипломатии Франции, руководители которой — Пюизье, Сен-Контест, а затем
и Рулье — скептически оценивали шансы де Конти в Польше, а также считали
рискованным делом искусственное разрушение польско-саксонского/союза.
По настоянию принца де Конти французским посланником при польско-сак¬
сонском дворе в марте 1752 г. был назначен граф де Брольи, сыгравший весьма
негативную роль в русско-французских отношениях 50-х годов XVIII в. В течение
нескольких лет на своем посту в Варшаве и Дрездене граф де Брольи будет
настойчиво проводить линию принца де Конти, пока не убедится в ее беспер¬
спективности.
Деятельность графа де Брольи в Варшаве как нельзя лучше показывает
раздвоение усилий французской дипломатии, характерное для эпохи Людовика XV.
Отправляясь к польско-саксонскому двору, де Брольи получил две инструкции:
одну, официальную, от министра иностранных дел, другую, секретную, от принца
де Конти. Первая требовала от посланника осторожного, закулисного противо¬
uRecueil des instructions donnees aux ambassadeurs et ministres de France depuis les traited de
Westphalie jusqu’a la Revolution fran^aise. Avec une introduction et des notes par Alfred Rambaud. T. 9.
Russie. 1749—1789. Paris, 1890, p. 1.
12Вандаль А. Указ, соч., с. 204—205.
13Broglie Duc de. Le secret du Roi. Correspondance secrete de Louis XV avec ses agents diplomatiques,
1752—1774, t. I. Paris, 1878, p. 5.
Q*
259

действия возможному присоединению Польши и Саксонии к русско-австрийскому
союзу. Ему рекомендовалось при этом действовать не лично, а через названных
в инструкции польских магнатов, придерживающихся французской ориентации.
Инструкция де Конти обязывала графа де Брольи употребить все усилия для
обеспечения поддержки его, принца, кандидатуры польской знатью в случае
смерти Августа III. Посланнику прямо вменялись в обязанность возрождение в
Польше французской партии и возбуждение недовольства королем-саксонцем и
его политикой сотрудничества с Австрией и Россией. С самого начала деятельность
графа де Брольи в Варшаве пришла в столкновение с интересами России,
стремившейся еще при жизни Августа III обеспечить польский трон его сыну.
Граф де Брольи попал в весьма щекотливую ситуацию. Он вынужден был
лавировать между противоречивыми указаниями, поступавшими из Версаля. В
одном из секретных донесений принцу де Конти он писал по этому поводу:
«Самое трудное для меня состоит в том, чтобы информировать министра обо
всем здесь происходящем, обо всем, что я делаю и что я вижу, и при этом
соотносить мой отчет с намерениями Вашего Высочества и великими планами,
порученными Вам королем. Поэтому я вынужден скрывать от него многое из того,
что я вижу, и делать предположения о таких вещах, которых не вижу» ,4.
Надо отдать должное активности и напористости графа де Брольи. В короткий
срок он сумел воссоздать в высшем польском обществе нечто вроде французской
партии из числа антирусски настроенных магнатов. Зато старания графа де
Брольи в продвижении кандидатуры принца де Конти успеха не имели. Во-первых,
Август III, вопреки ожиданиям, явно не торопился переместиться в мир иной.
Несмотря на свою тучность, он благополучно избегал апоплексического удара,
на что так надеялись в Версале, и продолжал с упоением предаваться музыке
и живописи, доверив все дела графу Брюлю, своему первому министру. Во-вторых,
оппозиция саксонской династии в Польше не намеревалась менять немецкого
принца на французского. Польские магнаты надеялись в случае смерти Августа III
избрать короля из своей среды. В этом смысле миссия де Брольи имела мало
шансов на успех, что в конечном счете осознал и сам французский посланник.
Все больше сомнений у графа де Брольи вызывали указания принца де Конти
добиваться отделения Польши от Саксонии, тем более что новый министр
иностранных дел Сен-Контест, назначенный на этот пост по протекции мадам
Помпадур, настаивал на прямо противоположном — на сближении с Саксонией.
В конце концов де Брольи не мог не считаться и с влиятельной при версальском
дворе фракцией, группировавшейся вокруг дофины, дочери Августа III. После
долгих и мучительных размышлений граф де Брольи, как замечает историк
французской дипломатии П. Рэн, «присоединился к политике Сен-Контеста,
который унаследовал у маркиза де Пюизье министерство и дал ему приказ
поддержать саксонскую династию посредством заключения союзного договора с
Августом III» |5. Таким образом один из главных агентов тайной дипломатии
принца де Конти вышел из двойной игры и сосредоточился на выполнении
официальных инструкций. Единственно в чем поведение Брольи не претерпело
изменений, так это в его открытой неприязни к России и российской политике
в Польше.
Французские историки, изучавшие этот период, едва ли не единодушно
осудили недальновидную политику Людовика XV по возрождению «восточного
барьера», направленного теперь уже главным образом против России. По их
мнению, такая политика лишь осложняла положение Швеции, Польши и Турции,
предоставляя России удобный предлог для оказания давления на них. К тому * *
^Boutaric М. Е. Correspondance inedite de Louix XV sur la politique etrangere avec le comte de
Broglie. Tercier, etc. et autres documents relatie du ministere secret, t. 1. Paris, 1866, p. 13
xsRain P. La diplomatie fran^aise d’Henri IV a Vergennes. Paris, 1945, p. 223.
260

же «восточный барьер» стал труднопреодолимым препятствием на пути норма¬
лизации русско-французских отношений. Вот что писал по этому поводу цити¬
ровавшийся уже П. Рэн: «Хорошо, конечно, иметь политику, основанную на
традиции, но нельзя и не извлекать уроков из исторического развития, меняющего
ситуацию и соотношение сил. Опасаться Австрийского дома в 1750 г.— точно
так же, как его опасался Ришелье в 1630 г., продолжая считать Польшу, Швецию
и Турцию столь же эффективным барьером в середине XVIII в., как и за 100
лет до этого,— означало не видеть очевидного упадка этих трех государств и
одновременно не учитывать не менее очевидного возрастания роли России,
преобразованной Петром Великим. Желание отделить Польшу от Саксонии ради
интересов Парижа,— продолжал французский исследователь,— намерение под¬
держать ее (Польши.— 77. Ч.) независимость и посадить там французского принца
рано или поздно должно было привести к преданию ее на растерзание России,
Пруссии или даже Австрии. Будущее неоднократно подтвердит это» ,6.
Намерение Людовика XV и принца де Конти возродить «восточный барьер»
против России странным образом сочеталось у них с неожиданно пробудившимся
стремлением к восстановлению дипломатических отношений с петербургским
двором, причем в большей или меньшей степени это стремление было свойственно
как секретной, так и официальной дипломатии. Министр иностранных дел с
полным на то основанием считал, что разрыв с Россией лишь осложнил положение
Франции перед лицом возраставшей опасности со стороны Англии, а затем и
Пруссии. Принц де Конти со своей стороны скоро убедился в том, что осуще¬
ствление его личных планов в Польше во многом зависит от благожелательной
позиции России. С некоторых пор де Конти стал даже вынашивать мысль о
женитьбе на Елизавете Петровне, с помощью чего рассчитывал получить желанную
польскую корону.
Так или иначе, но интересы официальной и тайной дипломатии Людовика XV
неожиданно сошлись на России, хотя, как мы увидим, действовали обе дипломатии
поначалу независимо одна от другой, и это ставило позднейших историков перед
множеством вопросов и загадок. Одни историки, например К.„ Валишевский,
считали, что инициатором восстановления дипломатических отношений между
Россией и Францией был петербургский двор; другие, как Г. Зеллер, были
убеждены, что это произошло «по инициативе Версаля» 6 17. Скорее всего, речь
шла о встречном движении, толчок которому дала все же французская сторона.
СИГНАЛЫ ИЗ ВЕРСАЛЯ
После разрыва в конце 1748 г. Елизавета Петровна и Людовик XV обменивались
лишь эпизодическими посланиями, информируя друг друга о радостных или
печальных событиях в императорском и королевском семействах. Таков был
обычай той эпохи: даже дворы, находящиеся в состоянии войны, сообщали один
другому о важнейших происшествиях в царствующих домах — рождении, смерти,
бракосочетании — и обменивались поздравлениями или соболезнованиями. Так,
например, в сентябре 1757 г., в разгар военных действий между Россией и
Пруссией, в Петербурге был объявлен трехнедельный траур по случаю кончины
вдовствующей королевы прусской, матери Фридриха II 18.
Эпизодический обмен «известительными грамотами» между Елизаветой Пет¬
ровной и Людовиком XV не имел никаких политических последствий для от¬
ношений двух стран, остававшихся в замороженном состоянии. Обе стороны
I6Ibid., р. 220—221.
xlZeller G. Histoire des relations internationales. T. 3. Les temps modernes. Deuxieme partie. De
Louis XIV a 1789. Paris, 1955, p. 227.
|8АВПРИ, ф. Сношения России с Францией. 1757 г., оп. 93/1 < д. 5.
261

ревниво следили за тем, чтобы не быть заподозренными в какой-то своей
заинтересованности и тем самым не уронить достоинства.
С отъездом из Парижа в феврале 1749 г. посланника Гросса Россия не имела
во Франции никакого представительства. В начале ноября 1750 г. в Париж из
российского посольства в Гааге был командирован надворный советник князь
А. Голицын для ведения переговоров с австрийским посланником графом Кауницем
по интересующим обе стороны вопросам. Казалось бы, российское правительство
могло использовать пребывание своего эмиссара для изучения обстановки при
версальском дворе, но, судя по донесениям князя Голицына из Парижа, он не
имел никакого поручения на этот счет. Его информация касалась исключительно
переговоров с Кауницем19. И все же из опасения быть превратно понятой
Елизавета Петровна в январе 1751 г. «соизволила указать его, князя Голицына,
оттуда отозвать и до времени ему в Гааге при после графе Головкине по-прежнему
остаться» 20.
В конце 1752 г. в Петербурге был получен первый сигнал, свидетельствовавший
о желании версальского двора нормализовать отношения с Россией. Сигнал этот
поступил от некоего графа Санти, служившего обер-церемониймейстером при
дворе Петра I и Елизаветы Петровны, отпущенного за границу для лечения
водами. Путешествуя по Германии, Италии и Франции, граф Санти регулярно
посылал письма канцлеру А. П. Бестужеву и вице-канцлеру М. И. Воронцову,
в которых делился своим впечатлениями об увиденном и услышанном.
В одном из писем, датированном 18 ноября 1752 г., граф Санти сообщал
Воронцову о своих встречах в Париже, Фонтенбло и Лионе с французскими
банкирами и торговцами, которые в один голос выражали ему сожаление в связи
с затруднениями в русско-французской торговле, возлагая ответственность за
это на французских дипломатов в Петербурге, доведших дело до разрыва между
двумя странами 21. Санти сообщал далее, что один из самых влиятельных банкиров
и кредиторов версальского двора Исаак Вернет интересовался его мнением о
возможности восстановления дипломатических отношений между Францией и
Россией, «а именно,— писал обер-церемониймейстер петербургского двора,—
склонился ли б Императорский Дом принять от них нового министра и к
отправлению своего взаимно во Францию?» 22. Граф Санги не имел никаких полномочий
вести переговоры по столь щекотливому вопросу и потому ограничился общим
замечанием вроде того, что, мол, он не знает случая, когда бы «наш Двор
какому-нибудь европейскому Двору в учтивости соответствовать не хотел» 23.
Трудно сказать со всей определенностью, кто стоял, и стоял ли, за спиной
банкира Вернета кроме торговцев, заинтересованных в развитии прямой торговли
с Россией. Учитывая связи Вернета с версальским двором, можно в одинаковой
мере предположить, что он действовал как с ведома министра иностранных дел
Сен-Контеста, так и по поручению принца де Конти, главы тайной дипломатии.
Более определенной представляется роль другого француза — петербургского
торговца Мишеля, оказавшего важные посреднические услуги версальскому и
петербургскому дворам. Он родился в России, куда в 17.17 г. Петр I пригласил
на постоянное жительство из Франции его отца, рабочего руанской суконной
мануфактуры. Мишель-младший держал в Петербурге модный галантерейный
магазин, который посещали представители высшего столичного общества. По
торговым делам Мишель часто ездил во Францию за товаром для своего магазина.
Одновременно он охотно выполнял и функции дипломатического курьера, до
19Там же, 1750 г., оп. 93/1, д. 2.
20Архив князя Воронцова, кн. 1—40. М.., 1870—1895; кн. 7, с. 288.
21Там же, кн. 3, с. 642.
22Там же.
23^
Там же.
262

тех пор пока между Петербургом и Версалем существовали официальные отно¬
шения. Еще в апреле 1748 г. французский поверенный в делах в Петербурге
Сен-Совёр сообщал министру иностранных дел Пюизье, что Мишель направляется
во Францию в качестве курьера 24.
Надо сказать, что Мишель был горячим патриотом и Франции, и России и
потому тяжело переживал разрыв между ними. Нетрудно догадаться, что такой
человек как нельзя лучше подходил на роль тайного посредника между двумя
дворами.
До сих пор историкам не удалось выяснить все обстоятельства, связанные с
деятельностью такого рода посредников в нормализации русско-французских
отношений накануне Семилетней войны. Дипломатические архивы России и
франции, как правило, хранят многозначительное молчание по поводу их кон¬
кретной роли в событиях тех далеких лет. Но то, что эта роль была весьма
значительна, ни у кого не вызывает сомнения.
В случае с Мишелем, например, главная трудность состоит в том, чтобы
отделить его инициативные, самостоятельные действия от конкретных поручений,
которые он получал в Версале или в Петербурге, поскольку никаких письменных
документов он никому никогда не предъявлял. Дважды — в 1752 и 1753 гг.—
Мишель во время своих приездов во Францию пытался убедить министра ино¬
странных дел в желании Елизаветы Петровны нормализовать отношения с ко¬
ролем, ссылаясь при этом на мнение своих влиятельных знакомых в Петербурге,
не разделявших франкофобии канцлера Бестужева. Известно было, что среди
них фигурировали двоюродные братья Петр и Иван Шуваловы, а также сам
вице-канцлер М. И. Воронцов, кстати говоря, постоянный должник Мишеля 25.
«Между тем,— отмечал А. Вандаль,— версальскому дгору было известно, что
крайняя бестужевская политика не соответствовала тайным желаниям Елизаветы» 26.
И все же в Версале проявляли осмотрительность, ограничиваясь первое время
осторожным зондажем настроений в Петербурге. Поэтому Мишель и не получил
от министра никаких конкретных указаний и тем более полномочий. За ним
была оставлена роль наблюдателя и тайного информатора версальского двора.
Мишелю не оставалось ничего другого, как закупить необходимый товар и
отправиться обратно в Петербург, где его с нетерпением ожидали столичные
модницы и франты.
А некоторое время спустя, в 1755 г., в Россию без лишнего шума выехал
сотрудник французского посольства в Варшаве шевалье Мейсонье де Валькруассан
с секретным поручением графа де Брольи. Де Валькруассан должен был проследить
за военными приготовлениями России в Прибалтике. В то время ожидалась
отправка военной помощи России Англии ь соответствии с договоренностью
между канцлером Бестужевым и британским послом в Петербурге Уильямсом.
Получение информации на этот счет составляло официальную часть миссии
де Валькруассана. Кроме того, граф де Брольи строго конфиденциально, видимо,
по поручению принца де Конти, просил шевалье постараться выяснить настроения
петербургского двора в отношении возможного примирения с Францией 27.
По всей видимости, де Валькруассан, появившийся в Риге под чужим именем,
был неосторожен в своих действиях, чем и привлек к себе пристальное внимание
агентов Бестужева, приказавшего арестовать дипломата-шпиона. «Сей француз,—
говорилось в записке, поданной М. И. Воронцовым и П. И. Шуваловым импе¬
ратрице,— прямой и небезопасный шпион, потому что он самую подозрительную
24Recueil des instructions..., t. 9, p. 4.
25Архив князя Воронцова, кн. 2, с. 626.
26Вандаль А. Указ, соч., с. 226.
27
Валишевский К. Указ., соч., с. 422.
263

корреспонденцию под подложными именами производил и в главных приморских
городах приискивал себе корреспондентов; того ради отнюдь его отсюда выпустить
нельзя, а надлежит содержать в крепком месте, однако ж с определением
пропитания без нужды»28. На допросах из двух доверенных ему поручений
шевалье де Валькруассан предпочел признаться лишь в одном: он не шпион, а
тайный эмиссар, выясняющий перспективы улучшения отношений между Россией
и Францией. Таким образом его миссия носит политический, а не шпионский
характер.
Тем не менее де Валькруассану стараниями канцлера Бестужева пришлось
провести несколько месяцев в Шлиссельбургской крепости, пока его не обменяли
на некоего Люсси, доверенного человека фаворита И. И. Шувалова, француза
на русской службе, обвиненного в шпионаже и посаженного в Бастилию. Арест
Люсси, скорее всего, был ответной мерой французского правительства на задер¬
жание де Валькруассана.
В начале 1755 г. в Версале стали склоняться к выводу, что дело идет к
тесному военно-политическому союзу России и Англии, над чем усиленно тру¬
дились канцлер Бестужев и английский посол в Петербурге Чарльз Уильямс. К
этому времени борьба Франции и Англии за преобладание в Северной Америке
и Индии уже вступила в стадию прямых военных столкновений. На политическом
небосклоне Европы появились первые признаки надвигающейся военной грозы. В
этих условиях Франция, сохраняя союз с Пруссией, заключенный еще в 1741 г.
сроком на 15 лет, начала задумываться о возможности улучшения отношений
с Австрией и Россией.
Все эти соображения побудили французскую дипломатию осуществить оче¬
редной, на этот раз более энергичный, зондаж настроений при петербургском
дворе по вопросу примирения с Францией. Инициатива нового демарша, как
выяснил К. Валишевский, изучивший документы Архива министерства иностран¬
ных дел Франции, исходила не от Рулье, назначенного в середине 1754 г. новым
министром иностранных дел, а от принца де Конти, который сам подыскал и
подходящую кандидатуру для поездки в Россию 29. Очередным тайным эмиссаром
секретной дипломатии стал даже не француз, а шотландский эмигрант шевалье
Маккензи Дуглас, сторонник Стюартов, бежавший из Англии во Францию и
нашедший там покровительство у принца де Конти.
Выбор Дугласа в качестве агента тайной дипломатии был как нельзя более
удачным, так как подданный короля Великобритании, во-первых, не мог ском¬
прометировать короля Франции, а во-вторых, не рисковал привлечь к себе
слишком пристальное внимание, как, например, французы де Валькруассан или
даже Мишель. К тому же, и это было важно, шевалье Дуглас отличался
сдержанностью и осмотрительностью, столь необходимыми для успешного вы¬
полнения возложенной на него миссии.
ШЕВАЛЬЕ ДУГЛАС В ПЕТЕРБУРГЕ
1 июня 1755 г. принц де Конти принял шевалье Дугласа и вручил ему
табакерку с двойным дном, где скрывалась инструкция, написанная мелким,
бисерным почерком. Инструкцию составил лично де Конти по согласованию с
королем. В документе подробно регламентировалось поведение тайного эмиссара
и четко определялись цели его миссии в Петербурге 30.
Дуглас направлялся в Россию под видом дворянина, путешествующего для
собственного удовольствия и желающего «поправить здоровье». Его маршрут
28Цит. по: Соловьев С. М. История России с древнейших времен, кн. XII, т. 23. М., 1964, с. 355.
29См. Валишевский К. Указ, соч., с. 418.
30См. Recueil des instructions..., t. 9, p. 6—10.
264

пролегал через германские земли — Богемию, Саксонию, Силезию, Померанию,
Данциг, Пруссию и Курляндию, поскольку Дугласу поручили выясн ть настроения
курляндского дворянства, в частности, относительно бывшего герцога Бирона.
Затем через Лифляндию эмиссар тайной дипломатии должен был прибыть в
Петербург, где мог рассчитывать на активное содействие Мишеля.
Для того чтобы избежать подозрений, Дуглас обязан был представиться сэру
Ч. Уильямсу. Шевалье вменялось в обязанность «устанавливать полезные зна¬
комства, необходимые для получения желаемой информации». Особый интерес
в Версале вызывали переговоры Бестужева и Уильямса о заключении субсидной
конвенции, по которой в обмен на английские субсидии Россия должна была в
случае вступления Англии в войну направить ей на помощь свою армию. Шевалье
Дугласу поручалось «тайно собирать информацию о ходе переговоров этого
министра (Уильямса.— П. Ч.) относительно войск, направляемых на помощь
Англии» 31.
Далее следовал подробный перечень вопросов, интересовавших Людовика XV
и принца де Конти: внутреннее положение России, состояние ее армии, флота,
финансов и торговли; степень устойчивости правительства, влияние канцлера
Бестужева и вице-канцлера Воронцова,’фаворитов императрицы, взаимоотноше¬
ния между ними; перспективы возвращения свергнутого в 1741 г. Иоанна Ан¬
тоновича и его отца, герцога Брауншвейгского, наличие у них сторонников в
России; влияние наследника престола великого князя Петра Федоровича и от¬
ношение к нему в России; настроения в русском обществе в связи с возможной
войной в Европе; планы России в отношении Польши, Швеции и Турции;
отношения между правительством и запорожскими казаками; отношения Петер¬
бурга с Веной и Лондоном; информация об окружении императрицы и сопер¬
ничающих группировках при ее дворе; наконец, «о чувствах императрицы к
Франции и о чувствах, которые ее министерство в действительности ей внушает
для. воспрепятствования восстановлению корреспонденции с Его Величеством
(королем Франции.— П, Ч.)» 32. Таким образом, важнейшей целью миссии Дугласа
являлось выяснение возможности восстановления дипломатических отношений
между Францией и Россией, что, по замыслу тайной дипломатии Людовика XV,
могло бы затормозить заключение англо-русской субсидной конвенции.
Поездка Дугласа в Россию готовилась со всей тщательностью и предусмот¬
рительностью. Никто, кроме тех, с кем собирался вести переговоры Дуглас, не
должен был заподозрить, что шотландец представляет в Петербурге интересы
короля Франции. Для пущей секретности принц де Конти предложил использовать
условный язык в переписке со своим агентом. Использование условного языка
должно было убедить любого непосвященною в случае, если к нему по каким-либо
причинам попала бы секретная переписка, что речь идет о покупке мехов в
России. Поэтому английского посла Уильямса договорились именовать «чернобурой
лисой», а канцлера Бестужева — «волком» или «соболем». Колебания в цене
«чернобурой лисицы» означали степень влияния Уильямса при дворе Елизаветы
Петровны, падение цены на «соболя» — падение влияния канцлера, и наоборот.
«Беличьи шкурки» — это русские войска, оплачиваемые английскими субсидиями.
Их численность в тысячах должна была показываться количеством мехов в
единицах. Если Дуглас сообщает, что в цене «мех горностая», то это значит,
что русская национальная партия получает преобладающее влияние, а если
пишет, что «в ходу рысьи меха», то следует понимать, что речь идет о возрастании
влияния австрийской партии.
В случае, если бы пришлось отзывать Дугласа, ему написали бы, чтобы он
не покупал «муфту», так как ее уже приобрели. Наконец, если миссия Дугласа
31 Ibid., р< 8.
32Ibid.„ р. 8—10.
265

потерпит неудачу, он сообщит в пйсьме, что нездоров, а предстоящее свое
возвращение предварит известием, что «меха уже куплены» 33.
Шевалье Дуглас выехал из Парижа в первых числах июля 1755 г. Он явно
не торопился, подолгу останавливался в крупных германских городах, а в одном
из них даже успел завести роман с путешествовавшей от скуки дамой, которая
задержала шевалье при себе дольше, чем он мог себе это позволить. В Версале
начали беспокоиться, тем более что 19 сентября 1755 г. Россия и Англия все-таки
заключили субсидную конвенцию, чего так опасались во Франции.
Лишь в самом конце сентября Дуглас прибыл в Ригу, откуда отправил в
Версаль свое первое послание, составленное на условном «языке мехов». Увы,
его информация не отличалась оптимизмом, к тому же явно запоздала. Дуглас
сообщал, что в России на «чернобурую лисицу», т. е. Уильямса, чрезвычайно
высокий спрос, «соболь», т. е. Бестужев, не выходит из моды, а «рысь», хотя
и употребляется только для дорожных шуб, все-таки еще в цене.
4 октября 1755 г. Дуглас наконец прибыл в Петербург, где поспешил засви¬
детельствовать почтение сэру Чарльзу Уильямсу, который, надо сказать, принял
соотечественника весьма прохладно и вежливо отказался исполнить его просьбу
о представлении ко двору русской императрицы. По тогдашним правилам ино¬
странец мог быть представлен двору только послом своего государя.
7 октября Уильямс отправил в Лондон депешу, в которой среди прочего
сообщал: «Когда приехал сюда какой-то господин Дуглас из Парижа, то одержимый
подозрительностью австрийский посланник спросил его: чего он хочет в России?
и тот отвечал: я приехал по совету врачей, чтоб пользоваться благодеяниями
холодного климата» 34. Дуглас оказался в затруднительном положении, не зная,
как ему вступить в контакт с вице-канцлером Воронцовым. В полученных
инструкциях из соображений конспирации фамилия Воронцова не фигурировала,
но именно к нему Дугласу рекомендовали обратиться в Петербурге. В Версале
имели информацию о серьезных разногласиях, существовавших между канцлером
и вице-канцлером, по вопросам ориентации внешней политики России. Знали
здесь и о том, что Елизавета Петровна проявляла растущее недовольство излишне
властным Бестужевым, все больше полагаясь на Воронцова.
Еще в 1728 г. 14-летним подростком Михаил Воронцов был определен пажем
к цесаревне Елизавете Петровне и с тех пор неизменно находился при ней. В
памятную ночь с 25 на 26 ноября 1741 г. он вместе с Петром Шуваловым стоял
на запятках кареты, в которой Елизавета Петровна отправилась в казармы
Преображенского полка поднимать гвардейцев на свержение Брауншвейгского
семейства. Именно Воронцов и Лесток арестовывали Анну Леопольдовну и членов
ее семьи.
За активное участие в возведении Елизаветы на престол Воронцов был
пожалован в действительные камергеры, а в 1744 г. получил графский титул и
был назначен вице-канцлером.
Положение Воронцова при новом дворе значительно укрепилось благодаря
его женитьбе в 1742 г. на графине Анне Карловне Скавронской, двоюродной
сестре императрицы. Правда, в 1748 г. он едва не впал в немилость в связи с
«делом» Лестока, организованным Бестужевым, но сумел оправдаться и восста¬
новить свое положение. Современники единодушно характеризовали графа Ми¬
хайлу Ларионовича как честного, мягкого и гуманного человека, обладавшего
тонким литературным вкусом. Он был другом и покровителем М. В. Ломоносова.
Как политику и государственному деятелю, Воронцову не доставало твердости
и решительности. Он пасовал перед властолюбивым и жестким канцлером Бес¬
тужевым, приглядывать за которым поручила ему императрица еще в 1744 г.
33См. Broglie Duc de. Op. cit., t. 1, p. 159—160.
34Цит. по: Соловьев С. M. Указ, соч., кн. XII, т. 24, с. 356.
266

М. И. Воронцов
Не имея мужества спорить с Бестужевым или хотя бы робко возражать ему,
Воронцов тайно интриговал против него, пользуясь расположением Елизаветы
Петровны.
Разделяя в целом антипрусские настроения Бестужева, вице-канцлер не
одобрял его односторонне проанглийской ориентации. Посетив в 1744 г. Францию,
Воронцов искренне полюбил эту страну и ее культуру. Он сожалел о диплома¬
тическом разрыве с Францией и мечтал примирить Елизавету Петровну с
Людовиком XV.
Но у Воронцова не хватало смелости открыто противодействовать линии
всемогущего канцлера, умевшего навязывать императрице даже такие решения,
которые ей лично бывали и неприятны. Не полагаясь только на свое влияние,
Воронцов установил доверительные отношения с теми придворными кругами,
которые были недовольны канцлером. Он нашел верных, и что еще более важно,
очень влиятельных союзников в лице братьев Шуваловых. Младший из братьев,
Иван Иванович Шувалов, 28-летний фаворит стареющей императрицы, никогда
не скрывал своих французских пристрастий и, пользуясь огромным влиянием
на Елизавету Петровну, постоянно предостерегал ее от излишне тесного сближения
с Англией, на чем настаивал Бестужев. Одновременно молодой фаворит поддер¬
живал у императрицы интерес к Франции, разрыв с которой в 1748 г. она
искренне переживала. Обо всем этом в Версале если и не знали достоверно, то
во всяком случае догадывались. Петербургский галантерейщик Мишель неодно¬
кратно информировал Версаль о франкофильских настроениях Воронцова и
Шувалова. Именйо поэтому шевалье Дуглас был уполномочен установить контакт
именно с графом Воронцовым.
Дуглас, по всей видимости, весьма сожалел, что не подготовил должным
образом свой приезд в Петербург, понадеявшись исключительно на покровитель¬
ство английского посла. Правда, в его распоряжении было рекомендательное
письмо к шведскому посланнику Поссе, но в данном случае оно ему не могло
помочь. Когда же он все-таки обратился к Поссе, осторожный швед направил
запрос в Стокгольм к тамошнему французскому послу маркизу д’Авренкуру,
спрашивая его мнение о шотландце из Парижа. Маркиз ответил ему, что Дуглас,
скорее всего, заурядный авантюрист, подосланный кем-то распространять ложные
267

слухи, будто король Франции ведет какие-то переговоры с Россией без ведома
Швеции 35. Этот факт лишний раз подтверждает, что миссия Дугласа в Петербург
была подготовлена не официальной, а тайной дипломатией Версаля.
Раздосадованному Дугласу не оставалось ничего другого, как только обратиться
за содействием к Мишелю, который сумел устроить конфиденциальную встречу
шевалье с вице-канцлером Воронцовым. Граф внимательно выслушал француз¬
ского эмиссара и попросил предъявить какие-либо документальные подтверждения
его полномочий, которых у Дугласа, естественно, не было. Тем не менее Воронцов
заверил Дугласа в своих самых лучших чувствах к королю Франции и принцу
де Конти. На большее шотландцу трудно было рассчитывать, не имея официальных
полномочий. Воронцов, ощущавший за собой неусыпную слежку подозрительного
Бестужева, не рискнул представить шевалье Дугласа императрице, но все же
информировал ее о состоявшейся встрече.
Установив контакт с вице-канцлером и не желая привлекать к себе излишнего
внимания Бестужева и Уильямса, шевалье счел за благо, сославшись на нездоровье,
отправиться в обратный путь. 20 октября, т. е. спустя две недели после своего
приезда, он покинул Петербург. Через Нарву он выехал в Данциг, а оттуда во
Франкфурт, где его догнали письма от Мишеля и, что самое главное, два письма
от графа Воронцова. Мишель заверял Дугласа в том, что русская императрица
уже готова к примирению с христианнейшим королем, из чего следовало, что
миссия Дугласа увенчалась успехом. Воронцов был куда более сдержан, но из
двух его писем, тем не менее, можно было сделать вывод о возможности и даже
желательности продолжения начатого тайного диалога при условии, что в сле¬
дующий раз французский эмиссар предъявит в Петербурге официальные пол¬
номочия на ведение переговоров. Дуглас вернулся в Париж 29 декабря 1755 г.
с твердым убеждением в необходимости и возможности восстановления дипло¬
матических отношений с Россией, о чем он и доложил принцу де Конти и
Терсье, старшему чиновнику министерства иностранных дел, посвященному в
отличие от министра Рулье в «секрет короля» 36.
ВТОРАЯ МИССИЯ ДУГЛАСА
Возвращение Дугласа во Францию совпало с событием, повергнувшим вер¬
сальский двор, да и всю Европу в состояние шока. 16 января 1756 г. прусский
король Фридрих II и английский король Георг II заключили так называемую
Вестминстерскую конвенцию, оформившую военно-политический союз Пруссии
и Англии. Этот союз опрокидывал всю устоявшуюся систему международных
отношений в Европе, вызвав то, что позднейшие историки назовут «диплома¬
тической революцией» или «ниспррвержением союзов».
Прежде всего Вестминстерская конвенция нанесла удар по внешнеполитической
ориентации России, определявшейся канцлером Бестужевым, только что подпи¬
савшим субсидную конвенцию с Уильямсом. 14 марта 1756 г., несмотря на
энергичные усилия Бестужева спасти свое детище, а вместе с ним и свою
карьеру, англо-русская конвенция была денонсирована Елизаветой Петровной.
Еще большее потрясение испытали в Версале, где надеялись на поддержку
прусского союзника в надвигавшейся войне с Англией. Руководители французской
дипломатии, как официальной — Рулье, так и тайной — де Конти и Терсье,
лихорадочно искали выходы из крайне затруднительного положения, в котором
оказался Людовик XV, преданный своим прусским союзником.
Один из возможных выходов напрашивался сам собой: форсированное сбли¬
жение с Австрией, о чем уже велись секретные переговоры между аббатом
35Вали1иевский К. Указ, соч., с. 420.
36Recueil des instructions..., t. 9, p. 12—13.
268

Берни, доверенным человеком мадам Помпадур, и графом Штарембергом, по¬
сланником императрицы Марии Терезии при дворе Людовика XV. Эти переговоры
завершились 1 мая 1756 г. заключением так называемого Версальского оборо¬
нительного договора, по которому король Франции обязался оказать военную и
иную помощь Марии Терезии в случае агрессии против ее владений в Германии.
Но Австрия с 1726 г. была тесно связана с Россией и, будучи уверена в
своей союзнице, не намеревалась отказываться от давней, проверенной дружбы.
В Версале не могли не учитывать этого обстоятельства и в конечном счете
пришли к выводу о целесообразности привлечения России к создававшемуся
франко-австрийскому военному союзу. Это позволило бы Франции существенно
укрепить свои позиции перед лицом Англии и Пруссии, а заодно попытаться
еще более осложнить русско-английские отношения.
Но прежде необходимо было по меньшей мере восстановить дипломатические
отношения с Петербургом, неосмотрительно прерванные в 1748 г. Возобновление
диалога с Россией важно было для Версаля и с точки зрения сбалансирования
французской политики в Европе, так как франко-австрийское примирение отнюдь
не ликвидировало противоречий между двумя странами.
Подписание Вестминстерской конвенции 16 января 1756 г. побудило Людовика XV
немедленно предпринять новый демарш в Петербурге. «Удовлетворенный тем,
как его тайный комиссар выполнил свою задачу,— отмечал герцог де Брольи,
исследователь секретной дипломатии Людовика XV,— король решил вновь на¬
править его к тому же двору в официальном качестве, но сохраняя с ним особую
связь, посредником в которой был де Конти. Он должен был работать над
установлением между сувереном Франции и царицей прямой и частной коррес¬
понденции политического характера» 37. Шевалье Дуглас, не успевший как следует
отдохнуть от утомительной поездки в Петербург и обратно, был вызван к принцу
де Конти, от которого и узнал о предстоящей ему новой миссии.
На этот раз тайная дипломатия предпочла действовать в тесном контакте с
министром иностранных дел. 27 января 1756 г. Дуглас получил от самого Рулье
не только инструкцию, но и личное письмо, адресованное вице-канцлеру Во¬
ронцову.
Весьма характерно, что в полученной Дугласом инструкции прямо указывалось,
что поскольку «русский двор — принципиальный враг друзей короля и друг его
врагов, то бесполезно при таком положении вещей думать о возобновлении
дружбы, существовавшей между этими государствами» 38. Из инструкции следо¬
вало, что в Версале по-прежнему возлагали ответственность за разрыв дипло¬
матических отношений исключительно на Россию. Поэтому Дугласу предписы¬
валось довести до сведения графа Воронцова, что первый шаг в направлении
восстановления прерванных сношений должна сделать императрица Елизавета.
Что же касается короля Франции, то он благосклонно примет ее представителя,
поскольку «сохраняет неизменными свои личные чувства к императрице России
и искренне желает блага, процветания и славы этой государыне» 39.
Главной политической проблемой, препятствовавшей нормализации отношений
между Францией и Россией, по мнению версальской дипломатии, были тесные
связи Петербурга и Лондона, закрепленные в недавно подписанной субсидной
конвенции. Дуглас был уполномочен заявить Воронцову, что намерение России
направить на помощь Англии свои войска чревато самыми серьезными послед¬
ствиями для европейского равновесия и для франко-русских отношений в первую
очередь. Поэтому следует как можно более убедительно доказать вице-канцлеру,
37Broglie Duc de. Op. cit., t. 1, p. 160.
38Recueil des instructions..., t. 9, p. 19.
39Ibidem.
269

что заключение субсидией конвенции с Англией было непростительной ошибкой
императрицы, которую еще не поздно исправить 40.
В осторожной и деликатной форме Дуглас должен был дать понять Воронцову,
что король Франции, всегда испытывавший к графу самые теплые чувства, будет
ему весьма признателен, если тот сумеет предотвратить ратификацию императ¬
рицей субсидией конвенции с Англией. При этом король не ограничился бы
бесплодными знаками благодарности, но нашел бы достойный способ вознаградить
графа Воронцова. Вице-канцлер должен был понять, что Людовик XV желает,
как минимум, получить гарантию нейтралитета со стороны России в случае
франко-английской войны на континенте. Франция будет готова даже компен¬
сировать России финансовые потери в случае расторжения англо-русской субсидией
конвенций. Правда, Дугласу рекомендовано было сделать так, чтобы последняя
мысль пришла в голову самому Воронцову, а он, Дуглас, должен будет лишь
дать утвердительный ответ на соответствующий запрос вице-канцлера 41.
Инструкция предупреждала Дугласа о необходимости быть предельно бди¬
тельным в отношении канцлера Бестужева, «безусловно преданного Англии».
«Было бы очень важно для возобновления двусторонних отношений, чтобы этот
министр (Бестужев.— П. Ч.) был удален от дел,— говорилось в инструкции.—
Это послужило бы самым убедительным доказательством лучших чувств импе¬
ратрицы России к Его Величеству и вызвало бы ответное доверие с его стороны.
Впрочем, это слишком деликатный вопрос, чтобы подробно его здесь развивать»,—
гласила инструкция 42.
Действия Дугласа в Петербурге не должны были вызвать ни «малейшего
беспокойства у ее (Франции.— П. Ч.) старых союзников (Швеции, Польши и
Турции.— П. Ч.), обязательствам перед которыми она остается верна; она никогда
не пожертвует старыми связями ради новых; единственная ее цель — сохранение
мира» 43. Таким образом, подтверждалась прежняя ориентация Франции на под¬
держку стран «восточного барьера». После франко-австрийского примирения в
1756 г. такого рода поддержка будет носить откровенный антирусский характер.
В инструкции говорилось о крайней желательности возобновления торговых
отношений между Францией и Россией. «Хорошо известно,— гласил документ,—
насколько выгодно для Франции иметь прямую торговлю с Россией» 44. Возоб¬
новление прямой торговли послужило бы удобным поводом для назначения в
Петербург французского консула, что могло бы подготовить почву для возоб¬
новления официальных дипломатических отношений, если политическая миссия
Дугласа потерпит неудачу. Но первый демонстративный шаг в возобновлении
диалога должна предпринять императрица Елизавета, заявив о своем желании
направить посланника ко двору Людовика XV. Императрица может быть уверена,
что король по достоинству оценит ее добрую волю и незамедлительно назначит
посла в Петербург из числа своих приближенных, который, безусловно, мог бы
быть приятен Ее Императорскому Величеству 45.
«Шевалье Дуглас,— подчеркивалось в инструкции,— обязан сознавать всю
деликатность поручения, доверенного ему королем. Он должен быть предельно
внимателен в том, чтобы не говорить и не предпринимать ничего такого, что
могло бы хоть в какой-то мере скомпрометировать Его Величество. Политический
интерес и вопрос чести связаны воедино в цели его миссии. Он должен быть
40Ibid., р. 23—24.
41 Ibidem.
42Ibid., р. 25.
43Ibidem.
44Ibid., р. 25—26.
45Ibidem.
270

чрезвычайно осмотрительным, чтобы не выходить за рамки настоящей инструкции,
чтобы не дать российскому двору повода утверждать, после того как он сделал
первые шаги, что именно Его Величество виноват в разрыве, что навсегда сделало
бы намерение воссоединиться вновь неосуществимым» 46. По существу, данное
указание увязывалось с давним желанием французской стороны добиться уст¬
ранения канцлера Бестужева, на которого, и не без основания, в Версале
возлагали ответственность за плачевное состояние франко-русских отношений.
Дугласа предупредили, что его «возвращение в Петербург вызовет беспокойство
у английского и венского посланников», которые могут принять крайние меры
для того, чтобы сорвать выполнение его миссии.
Поэтому Дугласу рекомендовалось принять все меры предосторожности, чтобы
не дать возможности злоумышленникам проникнуть в его дом в Петербурге и
завладеть важными бумагами47. Данное предостережение, если верить свиде¬
тельству французского дипломата Ла Мессельера, входившего в состав первого
после примирения посольства Франции в России, не было излишним. В записках,
составленных по возвращении из России, Мессельер утверждал, что агенты
Бестужева пытались убить Дугласа, обстреляв окна дома, в котором он остановился
в Петербурге 48.
14 февраля 1756 г. шевалье Дуглас покинул Париж, а 20 апреля прибыл в
Петербург. Остановившись поначалу у Мишеля, Дуглас уже на следующий день
поспешил конфиденциально известить графа Воронцова о своем приезде и же¬
лательности их скорейшей встречи по интересующему обе стороны вопросу.
Встреча состоялась 23 апреля. В самом ее начале Дуглас вручил вице-канцлеру
письмо от министра иностранных дел Рулье, повергнувшее графа в нескрываемое
изумление. «Узнав о благосклонных отзывах обо мне вашего сиятельства от
особы, которой Вы поручили найти библиотекаря и выслать образцы бургундского
вина,— читал Воронцов,— я поручаю ей засвидетельствовать вашему сиятельству
мою благодарность за это».
— Что это значит? Какой библиотекарь? Какое вино? — недоуменно спросил
вице-канцлер.
— Библиотекарь — это я,— ответил Дуглас,— а вино — это дела, назначение
лиц, которые должны быть посланы с обеих сторон для восстановления отно¬
шений.— Кажется, можно было бы и прямо об этом написать,— недовольно
заметил Воронцов, и добавил: — Я сообщу обо всем этом императрице, но так
как теперь Страстная неделя, то, скорее всего, не смогу это сделать до Пасхи,
и потому прошу Вас сообщить мне письменно обо всем, что Вам поручено здесь
предложить от французского двора, чтобы я мог сделать обстоятельное донесение
императрице 49.
Дуглас тут же в присутствии вице-канцлера составил записку следующего
содержания: «Король, мой государь, направил меня к Вашему сиятельству с
сообщением о том, что если императрица действительно расположена к соединению
с Францией, то король с удовольствием увидит установление дружеских сношений,
которым для взаимных интересов не следовало бы прерываться. Мне поручено
заверить Вас, что сразу же после того, как императрица примет решение
назначить своего министра во Францию, король, узнав о йроисхождении и звании
этого министра, немедленно назначит своего министра в Россию, сходного про¬
исхождения и звания. Поскольку взаимное назначение этих министров может
'‘ibid., р. 26.
47Ibidem.
48
См.: Записки Мессельера о пребывании его в России с мая 1757 по март 1759.— Русский
Архив, № 4, 1874, с. 961.
49
Recueil des instructions..., t. 9, p. 27.
271

иметь следствием налаживание прямой торговли французов в России, то король
назначит консула в Петербург» 50.
Судя по всему, между Воронцовым и Дугласом в тот же день состоялся,
говоря языком современной дипломатии, обмен мнениями по интересующим обе
стороны вопросам. В докладной записке по результатам встречи, поданной им¬
ператрице, граф Воронцов сообщал, что он обсуждал с французским эмиссаром
политику Пруссии и Англии, представляющую опасность как для Франции, так
и для России. «При том он, Дуклас,— писал Воронцов Елизавете Петровне,—
распространялся о худой вере короля Прусского и что Франция никакой пове-
ренности к нему более не имеет и весьма преогорчены сим трактатом (Вест¬
минстерской конвенцией.— П. Ч.) и что со временем ему дать восчувствовать
не оставят. Напротив того сказывал, что с Венским Двором Франция в добром
согласии пребывает» 51. Последнее означало, что франко-австрийские переговоры
о заключении оборонительного союза близятся к завершению. И действительно,
неделю спустя, 1 мая 1756 г., в Версале произошло историческое примирение
Бурбонов и Габсбургов, враждовавших более двух столетий.
Что касается собственно русско-французских отношений, то вице-канцлер
извещал императрицу о заявленной Дугласом склонности короля Франции к
«возобновлению дружбы и корреспонденции между обоими дворами»52. В то же время
Воронцов отметил недостаточность полномочий тайного эмиссара Людовика XV, ко¬
торый со своей стороны заверял его в абсолютной серьезности намерений короля
и его министерства в отношении России. «Однако ж,— передавал Воронцов смысл
сказанного ему Дугласом,— ежели вице-канцлер о точности его комиссии (по¬
ручения.— 77. V.) сомнение имеет, то он вице-канцлеру представить имеет, чтоб
от себя надежную персону в Париж к г. Рулье отправил, где ему совершенное
удостоверение от министерства дано будет, и что сей способ он за существительный
и скорейший признавает к соглашению обоих Дворов. А ежели б, паче чаяния,
на сию посылку склонности оказано не было, то позволено бы было ему нарочного
в Париж послать, и притом именно испрашивает себе обнадеживания, чтоб как
оный нарочно отправленный человек в Париж, так и оттуда к нему присланный
курьер с депешами, сохранно пропущен был» 53.
Воронцов счел, что предложение Дугласа о направлении во Францию тайного
российского эмиссара с целью более полного выяснения намерений тамошнего
двора заслуживает внимания. Во второй записке, поданной Елизавете Петровне
в последних числах апреля, вице-канцлер советовал: «Наипаче посылкою нарочной
персоны во Францию надобно не медлить» 54.
После 23 апреля 1756 г. у Воронцова и Дугласа состоялось еще несколько
встреч, в ходе которых шевалье пытался вызвать к себе большее доверие. Он
показал вице-канцлеру только что полученные им письма от Рулье и принца
де Конти, призванные рассеять сомнения Елизаветы Петровны относительно
полномочий Дугласа. Принц де Конти изъявлял даже готовность лично приехать
в Петербург, чем привел Воронцова и императрицу в немалое смущение.
В письме Рулье, датированном 18 апреля, особо подчеркивалась необходимость
сохранения тайны миссии Дугласа как уполномоченного короля Франции, дабы
не скомпрометировать Людовика XV в глазах всей Европы. Ознакомление Во¬
ронцова с письмами де Конти и Рулье укрепило доверие вице-канцлера к
французскому эмиссару.
7 мая шевалье Дуглас был приглашен к графу Воронцову, который вручил
50Ibidem.
51 Архив князя Воронцова, кн. 3, с. 417.
52Там же, с. 416.
53Там же.
5*Гам же, с. 418
272

ему ответ на переданные ранее записки и письма. В ответе от имени императрицы
сообщалось, что Ее Величество благосклонно отнеслась к желанию короля Франции
возобновить между ними официальные отношения. Императрица Поручила графу
Воронцову передать шевалье Дугласу свое согласие обменяться полномочными
министрами с Его Христианнейшим Величеством и известить его посланца, что
в самое ближайшее время в Париж будет направлен ее представитель, уполно¬
моченный на месте договориться об условиях восстановления официальных сно¬
шений с версальским двором. Что касается самого шевалье Дугласа, то, хотя
он и не аккредитован до сих пор официально при петербургском дворе, ему все
же будут оказываться все надлежащие почести и знаки внимания как личному
представителю короля Франции.
«По прочтении оного ответа,— докладывал в тот же день Воронцов императ¬
рице,— шевалье Дуклас засвидетельствовал вице-канцлеру, что он крайне тем
ответом доволен, и старался в наисильнейших терминах изъявить свою о том
радость, уверяя, что Двор его всемерно не токмо совершенно оным ответом
доволен, но и весьма рад будет... что для скорейшего и надежнейшего доставления
к своему Двору сего ответа намерен он отправить его с Мишелем, опасаясь
поверить кому-нибудь из своих служителей, дабы в пути не подвергнуть какому
страху; а между тем, дабы не могло ничего прежде времени выйти наружу и
никто б догадаться не мог об успехах его сюда присылки, то в отправляемых
по почте своих письмах хочет продолжительно писать, что он ответа на свои
предложения еще ожидает и чает вскоре оный получить» 55.
Предосторожность, проявленная Дугласом, была понятна, если учесть, что
его переговоры с Воронцовым проводились за спиной канцлера Бестужева, без¬
условно, следившего за подозрительным рютландцем, но не догадывавшегося
пока, насколько далеко зашло дело. Не были в курсе тайных переговоров,
завязавшихся в Петербурге, и английский посол Уильямс, и даже австрийский —
граф Эстергази.
Историков, изучавших эти сюжеты, давно занимал вопрос: чем объяснить
столь быстрый и благожелательный ответ Елизаветы Петровны на авансы шевалье
Дугласа, чьи официальные полномочия так и не были предъявлены? Здесь мы
сталкиваемся с одной из романтических легенд, которые, оказывается, не чужды
и исторической науке 56.
ЗАГАДКА «МАДЕМУАЗЕЛЬ ДЕ БОМОН*
Некоторые легковерные историки, почерпнувшие непроверенную информацию
из записок Ф. Гайярде, мадам Кампан и других сомнительных источников,
необоснованно поспешили приписать заслугу в нормализации русско-французских
отношений не Дугласу, как оно и было на самом деле, а шевалье д’Эону де
Бомону, переодевшемуся якобы в дамское платье и выдававшему себя за фран¬
цузскую аристократку.
Согласно романтической легенде, созданной некоторыми историками, шевалье
Дуглас в свой первый приезд в Россию осенью 1755 г. привез с собой 20-летнюю
племянницу, мадемуазель Лию де Бомон, которую он оставил в Петербурге,
когда вынужден был срочно вернуться во Францию, опасаясь преследований
Бестужева и Уильямса. Единственно, что успел предпринять шевалье перед
поспешным отъездом, так это представить девушку графу Воронцову, попросив
55Гам же, с. 421.
56См. об этом: Gaillardet F. Mdmoires sur la ch£validre D’Eon, Paris, 1866; Зотов В. Кавалер
д’Эон и его пребывание в Петербурге.— Русская Старина, 1874, т. 10, с. 743—771; т. И,
с. 740—745; Карнович Е. Замечательные и загадочные личности XVIII столетия. СПб., 1893;
Тимирязев В. А. Шарль Женевьева Дэон. Историко-биографический очерк.— Исторический вестник,
1900, т. 82, № 10, с. 265—297; № 11, с. 658—691.
273

вице-канцлера позаботиться о ней. Граф исполнил свое обещание и даже нашел
удобный повод представить м-ль де Бомон самой императрице, на которую юная
французская аристократка произвела самое благоприятное впечатление. Елизавета
Петровна даже сделала девушку своей фрейлиной и поселила ее в ближайших
к себе апартаментах вместе с еще более юной графиней Екатериной Воронцовой,
племянницей вице-канцлера, получившей впоследствии широкую известность
под фамилией Дашкова. Рассказывали, что фрейлины очень подружились и
долгими петербургскими вечерами часто подолгу шептались о чем-то, уединившись
в своих покоях.
Трудно сказать, как бы долго все это продолжалось, если бы Лия де Бомон,
полностью завоевавшая доверие своей компаньонки и самой императрицы, од¬
нажды не решилась открыть им свою тайну. Она вовсе не девица Бомон, а
шевалье д’Эон де Бомон, друг и поверенный шевалье Дугласа, который, к
глубокому сожалению, не смог передать российской императрице личное письмо
Его Величества Людовика XV. Друзьям не оставалось ничего другого, как
попытаться получить доверенность императрицы столь необычным способом, тем
паче что хрупкое сложение и нежные черты лица шевалье д’Эона де Бомона
делали его похожим на девушку. Теперь же он готов понести любое наказание,
которого, безусловно, достоин за свою дерзость и совершенный обман.
Елизавета Петровна не только не рассердилась, но, напротив, пришла в
полный восторг от этой романтической истории. Императрица поручила д’Эону
вернуться к своему государю и передать ему, что его желание восстановить
былую дружбу полностью отвечает и ее намерениям.
Шевалье д’Эон поспешил в Париж и обо всем доложил королю, который
после этого и решил направить Дугласа в Петербург с новой миссией, придав
ему в качестве секретаря месье д’Эона.
Во всей этой истории достоверно только одно: шевалье д’Эон действительно
существовал, но все ему приписанное — чистейший вымысел, опровергнутый еще
в прошлом веке такими авторитетными историками, как Альбер Вандаль и герцог
де Брольи. Во-первых, при дворе Елизаветы Петровны никогда не было фрейлины
по имени Лия де Бомон, что подтверждается всеми дворцовыми журналами и
списками. Во-вторых, о существовании м-ль Бомон де даже не подозревала ее
«лучшая подруга» — Екатерина Романовна Воронцова-Дашкова, оставившая ин¬
тереснейшие воспоминания 57, где ни единым словом не обмолвилась о том, что
якобы прожила с нею в одной комнате в течение нескольких месяцев. В-третьих,
шевалье д’Эон не сопровождал Дугласа ни в первой, ни во второй его поездке
в Россию. Впервые он появился в Петербурге лишь в августе 1756 г., о чем,
кстати, Дуглас был предварительно оповещен письмом в июне, когда д’Эон с
дипломатической почтой выехал из Парижа * 58.
Кто же он такой, шевалье д’Эон де Бомон, ставший героем столь романтической
истории? Это был скромный дипломатический агент, приходившийся родствен¬
ником господину Терсье, заведовавшему в министерстве иностранных дел сек¬
ретной перепиской. Именно Терсье рекомендовал своего протеже помощником
к Дугласу, он же отправлял его в июне 1756 г. в Петербург. Впоследствии д’Эон
вернется «в Россию в роли секретаря французского посольства и даже предложит
свои услуги графу Воронцову в качестве конфиденциального информа'&ра, ра¬
зумеется, за денежное вознаграждение.
Легенда, однако, оказалась весьма живучей, чему способствовала странная
привычка шевалье время от времени переодеваться в женское платье. После
смерти д’Эона в Лондоне в 1810 г. там даже провели медицинское освидетель¬
ствование его тела, и официальный документ, заверенный докторами, прокурором
51 Дашкова Е. Записки. 1743—1810. Л., 1985.
58Recueil des instructions..., t. 9, p. 29.
274

и французским консулом, неопровержимо подтвердил, что Шарль-Женевьева-
Тимоте д’Эон де Бомон был мужчиной.
Итак, ни мифическая м-ль де Бомон, ни реально существовавший шевалье
д’Эон не имели никакого отношения к повороту в политике России в отношении
Франции. Чем же все-таки объяснялся этот поворот, произошедший весной 1756 г.?
Думается, причин здесь множество, включая устойчивую симпатию к Франции
несостоявшейся невесты Людовика XV 59. Главная же из этих причин, безусловно,
заключалась в осознании ошибочности однобокой ориентации российской внешней
политики на Англию, навязанной всевластным канцлером Бестужевым. Это стало
совершенно очевидным после заключения Вестминстерской конвенции между
Англией и Пруссией, и напрасно канцлер пытался доказать совместимость ан¬
гло-прусского союза с англо-русской субсидной конвенцией; его уже не желали
слушать, как прежде.
Враги Бестужева подняли голову и перешли в наступление. Воронцов, братья
Шуваловы, Разумовские, Нарышкины, Голицыны, Чернышевы, Шереметевы,
барон Строгановv генерал Бутурлин и другие влиятельные лица, составлявшие
интимный кружок Елизаветы Петровны, обвинили канцлера в серьезном дип¬
ломатическом просчете и все настойчивее советовали императрице сменить курс,
а заодно и отстранить Бестужева.
Первым свидетельством переориентации российской внешней политики стала
денонсация 14 марта 1756 г. субсидной конвенции с Англией. Одновременно на
том же заседании правительственной конференции с участием императрицы
впервые было выражено пожелание нормализовать отношения с Францией, чему
энергично сопротивлялся канцлер Бестужев, потерявший свое былое влияние на
Елизавету.
На заседании конференции 30 марта 1756 г. идея о примирении с Францией
была подтверждена. Одновременно была выражена готовность вступить в войну
с Пруссией в случае ее агрессии против Австрии.
В этой обстановке радушный прием тайного эмиссара короля Франции в
Петербурге не выглядел столь неожиданным, как могло показаться на первый
взгляд. Желая выяснить более подробно позицию версальского двора в отношении
России и в целом европейских дел, вице-канцлер Воронцов, воспользовавшись
предложением Дугласа, получил согласие императрицы на то, чтобы отправить
в Париж своего представителя, причем с более широкими, чем у французского
эмиссара, полномочиями.
НАДВОРНЫЙ СОВЕТНИК БЕХТЕЕВ
Этим представителем стал Федор Дмитриевич, Бехтеев, надворный советник,
доверенный человек графа Воронцова. Однажды граф защитил Бехтеева, мел¬
копоместного дворянина Смоленской губернии, от обид, кои ему чинил сосед-
помейщк, и с тех пор благодарный Федор Дмитриевич верой и правдой служил
вице-канцлеру. Осталось неизвестным, где и когда Бехтеев получил образование,
но слыл он человеком весьма просвещенным. Достаточно сказать, что именно
ему будет доверено начальное обучение малолетнего Павла Петровича, будущего
императора Павла I, он же обучал грамоте и племянницу своего благодетеля,
графиню Екатерину Романовну Воронцову, ставшую, как мы уже говорили,
впоследствии княгиней Дашковой.
Бехтеев хорошо знал Европу, где часто бывал, выполняя поручения вице-
канцлера. Он говорил на нескольких европейских языках, слыл человеком ос¬
59Петр I рассчитывал выдать свою дочь Елизавету замуж за юного Людовика XV, о чем даже
велись длительные переговоры с версальским двором, но завершились они неудачей. Тем не менее
Елизавета Петровна, воспитывавшаяся на французский манер, навсегда сохранила привязанность к
Франции и теплые чувства к ее королю.
275

торожным и рассудительным, что лишний раз доказал, отправляясь с весьма
деликатной миссией во Францию поздней весной 1756 г. Бехтеев представил
вице-кайцлеру перечень вопросов, на которые попросил дать разъяснения и
указания, чтобы руководствоваться ими в своей нелегкой миссии в Париже. Вот
эти вопросы и ответы на них графа Воронцова:
— «Как представляться французскому министерству: от Ее Императорского
Величества, или по Ее Высочайшему повелению, или с соизволения Е. В. от
вашего сиятельства и от вас приказано мне?
— Сии последние слова можете употреблять, что по высочайшему соизволению
Ее Императорского Величества вы от меня отправлены и к г. Рулье прямо
адресованы, дабы через него король извещен был о сентиментах и склонностях
здешнего Двора к восстановлению дружбы и корреспонденции.
— О поездке принца Контия к здешнему Двору делать ли внушения от себя
и стараться, чтоб действительно сюда приехал, или только в генеральных терминах
изъявлять, что здешнему Двору оное будет приятно, не употребляя высочайшего
имени Ее Императорского Величества?
— Сперва удостовериться, подлинно ли принц Конти желает сюда ехать, и
тогда можно ему сказать, что и в самом деле он здесь принят будет с отменною
отличностию по высокости своей породы.
— Ежели французское министерство пожелает соглашаться со мною на письме
о назначении министров — в какой форме и силе соглашение или декларация
учинена быть имеет?
— Для избежания всякого недоразумения надобно с обеих сторон единоглас¬
ными декларациями обязаться, за подписанием по высочайшему повелению Ее
И. В. от меня [и] по указу короля от г. Рулье. Оная декларация... которую вы
по соглашению с г. Рулье можете своею рукою написать на приложенном для
того в запас бланкете за подписанием моим и потом с г. Рулье разменяться.
— О плане соединения обоих Дворов, который во второй Дукласовой проме-
мории предложен от принца Контия, в какой силе изъясняться?
— Чтоб он о содержании оного прежде точно объявил вам или через г. Дукласа
представил; а иначе, не знав содержания, ничего наперед объявить не можно.
— Если спросят о заключенной конвенции нашей с англичанами? .
— Сей пункт весьма деликатен, и хотя Франция, по-видимому, алчно ведать
желает, токмо о нем ни в какую экспликацию вступать не должно, а сказать
можно, что Ее И. В. есть верный друг своим союзникам и без наиважнейшей
причины отменить оные не изволит 60.
— Каким образом отзываться о трактате, заключенном между Англией и
королем Прусским?
— На сие можно сказать: заключенный трактат между королями Англий¬
ским и Прусским, по причине неожидаемой о том здесь ведомости, немалое
удивление причинил и что о том некоторые изъяснения с Английским Двором
чинятся».
По существу, вопросы, составленные Бехтеевым, и легли в основу полученной
им инструкции, свидетельствовавшей о том, что Россия в неменьшей степени,
чем Франция, заботилась о сохранении своего достоинства и престижа, не желая
представать стороной, больше заинтересованной в восстановлении дипломатиче¬
ских отношений, чем Версаль.
Выяснив все интересующие его вопросы, Бехтеев выехал из Петербурга, как
он сам писал, «без всякого шума», 28 мая 1756 г.
6 июля он прибыл в Париж, где его уже ожидал вездесущий Мишель,
60Следует учитывать, что решение о денонсации субсидией конвенции с Англией, принятое 14
марта 1756 г., имело, так сказать, «закрытый» характер. Русское правительство использовало данную
конвенцию как козырь в своей игре с Францией, Австрией и Пруссией и потому не желало
раскрывать его преждевременно.
276

передавший русскому эмиссару желание принца де Конти немедленно встретиться
с ним. Де Конти не пользовался расположением всесильной мадам Помпадур,
целиком подчинившей себе упрямого, но слабохарактерного Людовика XV, и
принц не без основания опасался, как бы маркиза не взяла в свои руки переговоры
с русским уполномоченным. Де Конти хотел упредить и другого своего недруга,
министра Рулье.
В письме от 22 июля 1756 г., адресованном графу Воронцову, Бехтеев подробно
описал свою встречу с принцем де Конти, который настойчиво рекомендовал
ему вести все дела только с ним, но не с Рулье 6|. Между тем Бехтеев имел
четкие указания вступить в переговоры именно с Рулье, а не с де Конти.
Поэтому он, несмотря на предостережения принца, уведомил главу французской
дипломатии о своем приезде и имеющихся у него полномочиях.
В среду вечером, 10 июля, Бехтеев в сопровождении Терсье и Мишеля
приехал в Компьен, где на следующий день встретился с Рулье, которому вручил
письмо вице-канцлера Воронцова. Здесь русского посланца ожидал неприятный
сюрприз, свидетельствовавший то ли о неосведомленности министра иностранных
дел Франции, то ли о застарелом пренебрежении Версаля к России. «Когда я
письмо подавал,— сообщал Бехтеев российскому вице-канцлеру,— не узнавая
имя Вашего, спрашивал он (Рулье.— 77. ¥.) у меня, от кого, упоминая притом
имена его сиятельства канцлера и господ Шуваловых. На что я ему повторил,
что то от Вашего сиятельства». Изумление русского дипломата достигло крайней
степени на следующей его встрече с Рулье, состоявшейся 12 июля там же, в
Компьене. Французский министр, как доносил Бехтеев вице-канцлеру, «учинил
мне между прочим странный и нечаянный вопрос, а именно: при иностранных
ли делах ваше сиятельство министром? Но как я с оказанием крайнего удивления
его ответствовал, что вы равный товарищ его сиятельству канцлеру, столько же в
делах уполномочены, как и он, то он мне только ответствовал, что ему нужно было
сие знать, но, впрочем, он о том не сомневался и более о сем не говорил»61 б2.
Бехтеев пришел к неожиданному открытию, что официальный руководитель
дипломатии Людовика XV ничего не знал о первой поездке шевалье Дугласа в
Петербург, а это означало, что принц де Конти не так уж и преувеличивал
свою роль в нормализации франко-русских отношений. Поэтому не следовало
пренебрегать контактами с ним, хотя, как впоследствии убедился Бехтеев, пре¬
обладающее влияние на политику Франции оказывала маркиза де Помпадур,
действовавшая как непосредственно через короля, так и через своих ставленников —
Рулье, а затем Берни.
Здравый смысл подсказывал надворному советнику, что официальные пере¬
говоры надо все же вести с Рулье, который настоятельно рекомендовал Бехтееву
объявить себя российским поверенным в делах при версальском дворе. Российский
дипломат со своей стороны проявлял должную осмотрительность, ссылаясь на
отсутствие у него точных указаний на этот счет. Каждая сторона старалась не
обнаружить публично своей заинтересованности в возобновлении дипломатических
отношений и, руководствуясь все теми же соображениями престижа, не желала
делать первый шаг. Поскольку Рулье настаивал на представлении эмиссара из
России королю, Бехтеев предложил министру отрекомендовать его как российского
дворянина, совершающего путешествие по Европе. Рулье же настаивал на при¬
дании персоне Бехтеева еще большей официальности. «Вы будете представлены
королю под именем подполковника российского»,— предложил министр озада¬
61 Архив князя Воронцова, кн. 3, с. 422—423, 148.
62Там же, с. 159—162.
277

ченному надворному советнику. «Но, кажется, было бы с моей стороны непо¬
рядочно назваться тем, чего мне не пожаловано»,— уклонился Бехтеев63.
В конце концов договорились, что Бехтеев в качестве российского дворянина
будет представлен королю в Компьене на церемонии утреннего пробуждения
Его Величества. Короткое представление состоялось 23 июля: остановившись на
минуту перед Бехтеевым, Людовик XV поинтересовался здоровьем императрицы
Елизаветы и проследовал далее. Тем не менее появление российского дворяни¬
на-путешественника при французском дворе отныне было «узаконено» самим
королем.
Раскланявшись с Людовиком XV, Бехтеев сразу же попал в объятия принца
де Конти, который увлек его в уединенное место для конфиденциальной беседы.
Из разговора с принцем Бехтеев вынес твердое убеждение: де Конти интересует
не столько сближение с Россией, сколько польская корона. «Изо всего я приметил
у него королевство Польское в голове,— докладывал русский дипломат графу
Воронцову,— и для того хочет ехать к нам». У Бехтеева сложилось даже мнение,
что де Конти не желает обмена послами между Францией и Россией, ибо «тем
лишен претекста и предприятия сей поездки».
Из последующих встреч с де Конти, который не оставлял российского дипломата
своим вниманием, Бехтееву стало ясно, что принц, во-первых, не одобряет
примирения короля с Марией Терезией, а во-вторых, что более опасно для
интересов России, является приверженцем старой ориентации на Пруссию. Бехтеев
сообщал в Петербург и о настойчивых попытках прусского посланника при
версальском дворе барона Книпгаузена вызнать цель его приезда во Францию.
Барон Книпгаузен, писал Бехтеев вице-канцлеру, «раза три подходил туда, где
я иногда со знакомыми со мною разговаривал, приставал к речам; однако я,
кроме учтивых ответов, по случаю разговоров, как будто с весьма незнаемым
мне человеком, в речь с ним не вступал. Могу уверить ваше сиятельство,—
заверял своего патрона Бехтеев,— что до подписания декларации ни здесь, ни
в тех землях, через которые я проехал, никто мне не сведал, свидетельством
тому то, что до сих пор обо мне в газетах не пишут, что к немалому моему
утешению служит» 64.
Действительно, миссия Бехтеева осуществлялась в обстановке строгой сек¬
ретности. О ее подлинном характере не знал сам канцлер Бестужев, которому
Бехтеев для отвода глаз сочинял из Парижа малосодержательные официальные
рапорты. Все нити тайной дипломатии Елизаветы Петровны держал в своих
руках вице-канцлер Воронцов, который поддерживал с Бехтеевым секретную
корреспонденцию, постоянно инструктируя его. А ничего не подозревавший
Бестужев считал своим главным недругом и одновременно главой французской
партии в Петербурге Ивана Ивановича Шувалова, последнюю любовь стареющей
Елизаветы Петровны. «Несчастье в том,— сетовал канцлер в письме своему
английскому другу Уильямсу,— что у нас теперь молодой фаворит, умеющий
говорить по-французски и любящий французов и их моды. Ему хочется, чтобы
приехало сюда большое французское посольство» 65.
Бестужев не преувеличивал: Шувалов в самом деле был горячим сторонником
примирения с Францией и, пользуясь своим почти неограниченным влиянием
на императрицу, всеми средствами содействовал этому примирению. Именно
Шувалов настаивал на прямых переговорах с Францией, без посредничества
Австрии, как предлагал Воронцов. В записке, направленной вице-канцлеру
Согласно Табели о рангах Петра I, гражданский чин надворного советника соответствовал
армейскому званию подполковника, но по традиции военные чины ценились в России выше граж¬
данских. Поэтому, видимо, Бехтеев и отказался представиться подполковником.
64Архив князя Воронцова, кн. 3, с. 163—164, 169.
65Цит. по: La Cour de Russie il у a cent ans. 1725—1783. 3 ^me 6d. Paris, 1860, p. 144.
278

5 июня 1756 г., Шувалов подчеркивал: «Дукласова негоциация, вашим сиятель¬
ством производимая, может быть более чести и преимущества здешнему Двору
произведет, нежели посредство Венского Двора, который, пользуясь французскою
обещанною и нужною себя дружбою, легко нас на некоторые непристойные
поступки отдаст. И тако, если Дукласова комиссия ему известна совсем будет
прежде времени, то почитать надобно за одногласную негоциацию; а посредством
Венского Двора мы ничего от французов ожидать будем не можем» 66.
До времени Воронцов держал графа Эстергази в неведении как о переговорах
с Дугласом, так и о миссии Бехтеева во Франции, и лишь после того, как
Версаль сам известил Вену о тайных контактах с Петербургом, российский
вице-канцлер получил санкцию императрицы информировать о них австрийского
посланника, а заодно и канцлера Бестужева.
ПРИМИРЕНИЕ
4 июня 1756 г. на конференции у Елизаветы Петровны было принято прин¬
ципиальное решение о восстановлении дипломатических отношений с Францией.
При этом было оговорено, что Ее Величество «не может согласиться сделать
первый шаг, тем более что Франция отозванием своего министра (в январе 1748 г.—
77. Ч.) первая подала повод к прекращению сношений; Ее величество согласна
на то, чтоб французский и русский министры были назначены в один день» 67.
Началась интенсивная переписка между Петербургом и Парижем по каналам
шевалье Дугласа. Бехтеев находился еще в пути и узнал о принятом решении,
будучц в Гааге. Предусмотрительный Воронцов снабдил его верительными грамотами,
в которых оставалось только проставить число.
Теперь необходимо было дождаться присылки для Дугласа аналогичного
документа и согласовать дату взаимного объявления о назначении полномочных
министров (посланников). Ждать пришлось недолго, так как в Версале тоже не
теряли времени даром. 29 июня 1756 г. шевалье Дуглас вручил графу Воронцову
верительное письмо от Рулье, в котором, в частности, говорилось: «Государь
мой! Намерение, которое принял Его Величество поручить шевалье Дугласу
дела свои при Императрице, вашей Государыне, есть по большей части следствием
той ревности, которую ваше сиятельство оказать изволили о восстановлении
между обоими дворами доброго согласия. В сем качестве адресую я к вашему
сиятельству г-на шевалье Дугласа и прошу вас подавать ему совершенную веру
во всем том, что касательно до интересов Его Величества он с вами иногда
говорить, а особливо когда чрез ваше посредство уверять будет Императрицу,
Государыню вашу, о почтении и дружбе Его Величества, коим, невзирая на
различные обстоятельства, были всегда непременны» 68. Таким образом подтвер¬
ждались наконец официальные полномочия шевалье Дугласа.
Одновременно Дуглас вручил вице-канцлеру второе верительное письмо, ад¬
ресованное канцлеру Бестужеву. При этом шевалье сказал, что получил указание
предварительно согласовать с графом Воронцовым необходимость вручения ее
графу Бестужеву. Воронцов посоветовал Дугласу не обходить канцлера, тем
более что дело теперь улажено.
Утром 13 июля по поручению императрицы Воронцов лично отправился в
дом Бестужева на Каменный остров и передал ему приказ Елизаветы Петровны
принять верительное письмо от шевалье Дугласа. Заодно вице-канцлер вручил
66Архив князя Воронцова, кн. 6, с. 276.
67Цит. по: Соловьев С. М. Указ, соч., т. XII (23), с. 326—327.
68Письмо приводится в переводе, сделанном тогда же в Коллегии иностранных дел.— Архив
князя Воронцова, кн. 33, с. 473—474.
279

своему озадаченному шефу переписку, состоявшую из 22 писем, которая осу¬
ществлялась все это время за его спиной с версальским двором.
В тот же день шевалье Дуглас в сопровождении Воронцова посетил канцлера,
пригласившего своих гостей отобедать вместе с ним. Воронцов, чтобы, как он
сам признавался, не прослыть наставником французского поверенного в делах1,
вежливо отказался и откланялся, оставив шевалье один на один с графо^
Бестужевым. Дуглас остался доволен обедом и подчеркнуто любезным приемом,
но уезжал от канцлера с чувством тревоги за будущее франко-русских отношений.
Бестужев явно не был настроен содействовать их успешному развитию. «Г-н Дуклас,—
сообщал Воронцов в письме И. И. Шувалову 14 июля,— возвратясь вчера в
вечеру от г-на канцлера, мне знать дал, что он, по отзывам его, ничего доброго
себе не предвещает и опасается, чтоб при самом начале возобновления с французским
двором дружбы, оная в наивящее отдаление приведена не была»69.
Тем временем Бехтеев, предусмотрительно в отличие от Дугласа запасшийся
необходимыми полномочиями (что существенно облегчало выполнение его мис¬
сии), сумел договориться с государственным секретарем Рулье о том, что объ¬
явление послов при обоих дворах состоится 4 сентября 1756 г., а приступить к
своим обязанностям послы должны будут также одновременно — в январе 1757 г.70
Надворный советник мог быть вполне удовлетворен результатами своей миссии
и деликатно дал понять вице-канцлеру, что ибпрочь вернуться на родину. В
письме от 3 августа 1756 г. он писал: «Я ожидаю от вашего сиятельства
милостивого о себе определения, нижайше прося великодушно меня не позабыть
здесь и недолго с бедною моею фамилиею разлучать. Ваше сиятельство изволите
знать, сколь мало меня все прельщает, кроме спокойной и частной жизни» 71.
В ожидании же благосклонного решения своей судьбы надворный советник
Федор Дмитриевич Бехтеев исправно нес службу при версальском дворе в
качестве российского поверенного в делах. В его задачу входило прежде всего
информирование вице-канцлера о положении дел в Версале, об имеющихся при
тамошнем дворе течениях и группировках. Переписка Бехтеева с вице-канцлером,
опубликованная в «Архиве князя Воронцова», дает достаточно полное представ¬
ление об активной деятельности русского дипломата, информация которого о
внутреннем положении Франции тех лет представляет несомненный интерес и
для современного исследователя.
Занятость многотрудными обязанностями поверенного в делах не освобождала
Федора Бехтеева от выполнения не менее важных — так во всяком случае
считала Елизавета Петровна — личных поручений императрицы. Едва ли не все
свободное время, а часто и служебное Бехтеев проводил в модных парижских
магазинах в поисках нужных товаров для своей государыни, и в сорок восемь
лет не утратившей вкуса к последним новинкам, появлявшимся в столице
европейской моды. Елизавета Петровна не могла и помыслить о том, чтобы хоть
в чем-то отстать от версальских модниц. Постоянно озабоченный Бехтеев бегал
из магазина в магазин в поисках нужных тканей, лент, чулок, перчаток, духов,
туалетной воды, помады, румян и многого другого, что ему предписывала не¬
истощимая изобретательность императрицы Всероссийской. В переписке Бехтеева
часто мелькают отчеты о произведенных им покупках. «Чулки заказал,— сообщал
он в Петербург; — стрелки у них новомодные, шитых стрелок более не носят,
для того, что показывают ногу толще». Из галантерейных магазинов и парфю¬
мерных лавок российский поверенный в делах спешил к каретнику заказывать
очередную карету для императрицы или ее приближенных, а затем к зеркальных
69Там же, с. 113—114.
70В силу разных причин взаимный обмен послами произошел с полугодовым опозданием.
71 Архив князя Воронцова, кн. 3, с. 174.
280

дел мастеру, знаменитому Жермену, делать заказ на громадное туалетное зеркало
в роскошной золоченой раме.
За всеми этими работами он обязан был следить, расплачиваться, а потом
искать возможности для скорой и безопасной переправки всего покупаемого и
заказываемого в Петербург. Бехтеев разрывался между официальными приемами,
переговорами, встречами, чтением и составлением бумаг, измученный, кроме
того, изнурительной беготней по магазинам, коих в Париже оказалось гораздо
больше, чем предполагал надворный советник.
Тем временем в Версале и Петербурге шли интенсивные поиски подходящих
кандидатов на посольские должности при обоих дворах. В начале августа Рулье
доверительно сообщил Бехтееву, что король по его, Рулье, совету остановил
свой выбор на маркизе де Л’Опитале (в русской транскрипции принято было
писать Лопиталь). «Я еще не могу ничего достоверного об оном маркизе донесть,—
поспешил сообщить в Петербург Ф. Д. Бехтеев.— Господин Рулье весьма его
хвалил сими словами, что он весьма древней фамилии, заслуженный человек
и всем почтён... при том человек уже пожилой и бывалый у дел, и на которого
они надеются» 72.
К середине августа вопрос был решен окончательно, после чего вновь на¬
значенный посол принял в своем парижском доме российского поверенного в
делах. «Я виделся с г. маркизом Лопиталем,— делился своими впечатлениями
о встрече с ним Бехтеев в письме к Воронцову.— Он роста видного, чаю, за 50
лет, человек, кажется, предобрый, сам просился в сие посольство и с охотою
едет к нам, готовит все с поспешением; ему уже выдано сорок тысяч ливров
вперед для исправления нужного» 73.
Поль-Франсуа де Галюцци, маркиз де Лопиталь родился в 1697 г. С юных
лет он посвятил себя военной карьере, прослужив тридцать лет сначала в
кавалерии, затем в гренадерских войсках, а впоследствии в жандармерии. В
1740 г. бригадир Лопиталь был удостоен звания полевого маршала, после чего
был назначен французским послом в Неаполь, а потом причислен к свите
Людовика XV в звании генерал-лейтенанта.
Предложение отправиться в промерзлый Петербург избалованный нежным
климатом южной Европы маркиз принял с должным пониманием важности своей
миссии. Он немедленно занялся сборами, подбирая себе с помощью Рулье под¬
ходящих сотрудников и спешно пополняя свои скудные познания о далекой
России, представлявшейся маркизу бескрайней снежной пустыней. Он часто
приглашал к себе Бехтеева и подробно расспрашивал его о стране, где ему
предстояло прожить несколько лет. Эти расспросы, по-видимому, иной раз за¬
бавляли русского дипломата, постоянно встречавшегося во Франции с полным
незнанием и непониманием России. «Кроме ученых и у дел находящихся (да и
то не все),— писал Бехтеев по этому поводу Воронцову в сентябре 1756 г.,—
прочие французы, особливо знатные, думают, что французу у нас надобно
умереть с голову и с холоду. Трудно у них из головы вынуть сие затверделое
мнение» 74.
К началу декабря 1756 г. французское посольство в Петербург было полностью
укомплектовано. 28 декабря 1756 г. Людовик XV и государственный секретарь
по иностранным делам (министр) Рулье подписали верительную грамоту чрез¬
вычайного и полномочного посла маркиза де Лопиталя 75, после чего французское
посольство в полном составе выехало в Россию.
72Там же, с. 165.
73ТахМ же, с. 168.
74Там же, с. 195.
75
Подлинник верительной («кредитивной») грамоты хранится в Архиве внешней политики Российской
империи.—АВПРИ, ф. Сношения России с Францией. 1756 г., оп. 93/1, д. 1, л. 11 —Поб.
281

Известие о назначении послом в Россию маркиза де Лопиталя в Петербурге
получили в конце августа одновременно из двух источников: из депеши Бехтеева
и от шевалье Дугласа. К тому времени был решен и вопрос о кандидатуре
российского посла во Франции. 23 августа 1756 г. конференц-секретарь импе¬
ратрицы Д. В. Волков официально уведомил французского поверенного в делах
о назначении российским послом к версальскому двору обер-гофмаршала графа
Михаила Петровича Бестужева-Рюмина, старшего брата канцлера.
М. П. Бестужев-Рюмин начинал свою карьеру еще при Петре Великом,
назначившем его в 1720 г. резидентом в Лондон, а затем посланником в Швецию.
Впоследствии он представлял Россию при польско-саксонском, прусском и —
вторично — шведском дворах. Неудачная, как оказалось, женитьба в 1743 г. на
графине А. Г. Ягужинской едва не разрушила карьеру Бестужева, -так как его
жена за участие в заговоре против императриц^ была арестована, бита кнутом,
лишена языка и сослана в Сибирь. Самому Бестужеву-старшему с трудом удалось
оправдаться, после чего он был отправлен посланником в Пруссию. До назначения
в Париж М. П. Бестужев-Рюмин занимал пост российского посланника в Вене.
В петербургском свете всем было известно, что Бестужев-старший не ладит
со своим братом-канцлером. Трудно сказать, что в большей степени разделяло
братьев — политические воззрения или имущественные распри. Они, конечно,
пытались соблюдать внешние приличия, изредка бывая друг у друга, но эта
показная любезность могла обмануть разве что непосвященного. После того, как
однажды Михаил Петрович был на обеде у Алексея Петровича, присутствовавший
там же сэр Чарльз Уильямс, неразлучный друг канцлера, по возвращении к
себе сострил в донесении, отправленном в Лондон: «Можно себе представить,
как был весел этот обед; если б на столе было молоко, то оно свернулось бы
от этих двух физиономий» 76.
Непримиримая вражда двух братьев, а главное принадлежность Михаила
Петровича к партии Шуваловых и Воронцова, настаивавших на сближении с
Францией, по всей видимости, и определили выбор Елизаветы Петровны при назначении
посла ко двору Людовика XV. Немаловажным было и то, что М. П. Бестужев-Рюмин
много потрудился для укрепления русско-австрийского союза, который теперь
предстояло усилить французским компонентом.
30 сентября 1756 г. Елизавета Петровна подписала верительную грамоту
М. П. Бестужеву-Рюмину, которую он должен был вручить королю Франции.
В ней, в частности, говорилось: «Пресветлейший и державнейший государь, Наш
любезнейший брат и истинный друг Людовик пятый надесять, Король Французский
и Наварский, и прочая и прочая и прочая.
По нашему с Вашим Величеством согласному и истинному желанию восста¬
новить и беспрерывно содержать между Нами и Вашим Величеством искреннюю
дружбу, доброе согласие и корреспонденцию, за благо рассудили Мы взаимно
определить при Вашем Дворе Чрезвычайным и Полномочным Послом Нашего
Обер-Гофмаршала, действительного тайного советника и орденов Святого Андрея,
Святого Александра Невского, Белого Орла и Святого Иоанна кавалера Нам
любезно верного графа Михаила Бестужева-Рюмина». Императрица просила
короля принять посла и решать через его посредство все вопросы русско-фран¬
цузских отношений. Грамота заканчивалась подписью: «Ваша добрая сестра и
совершенная приятельница Елизавета» 77.
С назначением послов был положен конец почти восьмилетней размолвке
между Россией и Францией. Значительную роль в этом примирении сыграла
тайная дипломатия. Обе стороны достигли примирения без чьего-либо внешнего
посредничества и безо всякого ущерба для престижа и достоинства каждой из
76Цит. по: Соловьев С. М. Указ. соч. т. XII (24), с. 399.
77АВПРИ, ф. Сношения России с Францией, 1756 г. оп. 93/1, д. 1, л. 5—6 об.
282

сторон. Русско-французское сближение было продиктовано не только естественной
необходимостью возвращения к общепринятым нормам ц формам межгосудар¬
ственных отношений, тем более двух великих держав, но и осознанием близости
их интересов перед лицом военно-политического сближения Англии и Пруссии.
И все же сохранялись довольно острые противоречия, существенно затруд¬
нявшие налаживание более тесного сотрудничества между Россией и Францией.
В отличие от России, со времен Петра Великого желавшей такого сотрудничества,
франция проявляла холодную сдержанность, оставаясь в плену старых и новых
предубеждений. Главное, к чему стремилась дипломатия Людовика XV в отно¬
шении России, так это к ее нейтрализации в условиях франко-английской войны,
а также к возрождению «восточного барьера» с целью воспрепятствовать рас¬
ширению российского влияния в Европе. В обстановке разгоравшейся на конти¬
ненте Семилетней войны Людовику XV было важно приобщить Россию к фран¬
ко-австрийскому союзу на правах младшего партнера, что и произошло весной
1757 г. Русско-французское примирение и присоединение России к Версальскому
союзному договору завершили «дипломатическую революцию» в Европе, начатую
сближением Англии и Пруссии в январе 1756 г. Прямым следствием этой
«революции» явилось создание двух враждебных коалиций, ввергнувших мир в
Семилетнюю войну.
283

Портреты историков
© 1994 г.
Р. Ф. ИВАНОВ
ЧЛЕН-КОРРЕСПОНДЕНТ АН СССР
АЛЕКСЕЙ ВЛАДИМИРОВИЧ ЕФИМОВ
(1896—1971)
Подлинную ценность исторических событий может определить только время.
То же самое можно сказать и о трудах историка: только те работы, которые
выдержали испытание временем, остаются в науке.
Создатель советской школы американистики А. В. Ефимов внес весомый
вклад во многие сферы научной деятельности — в историю, этнографию, истори¬
ческую географию, педагогику. Однако дело не только в профессиональной стороне
его деятельности. Хотелось бы правдиво рассказать об А. В. Ефимове и как о
человеке, о его высоких духовных качествах, внимании к коллегам и в первую
очередь к своим многочисленным ученикам, к которым принадлежал и я.
Семья, образование, окружение — все это оказывает большое, а иногда и
решающее воздействие на мировоззрение человека, особенности его характера,
моральные, духовные качества.
Алексей Владимирович Ефимов родился в 1896 г. в г. Баку в семье юриста.
Интересные данные о происхождении А. В. Ефимова в разговоре со мной
сообщил его племянник К. А. Пигулевский. Прадед Алексея Владимировича,
крепостной крестьянин из Тверской губернии Тихон Ильич Ефимов, отличился
во время службы в армии и получил офицерский чин, а затем дворянство. Его
единственный сын Николай окончил морское училище, участвовал в кругосветных
плаваниях, дослужился до звания адмирала. Однажды из заграничного плавания
он вернулся с женой-датчанкой, которая родила русскому адмиралу четырех
сыновей. Один из них — Владимир — отец Алексея Владимировича.
А. В. Ефимов поступил в военно-морское училище в Петербурге, затем — в
Политехнический институт. Премудрости исторической науки он постигал в
Бакинском, а позднее в Московском университетах. Закончив в 1922 г. истори¬
ческий факультет Московского государственного университета, стал научным
сотрудником Музея Революции и одновременно преподавал историю на рабфаке
им. М. В. Ломоносова. Свое историческое образование он продолжил в 1925—1930 гг.
в аспирантуре Института истории Российской ассоциации научно-исследователь¬
ских институтов.
После завершения аспирантуры Ефимова направили на работу в Ростов-на-
Дону, где он преподавал историю в ряде учебных заведений. В 1934 г. был
приглашен на работу в МГУ на исторический факультет. Там он получил в
1938 г. звание профессора. Работа в МГУ продолжалась до 1944 г.— Ефимов
заведовал кафедрой новой и новейшей истории, был деканом истфака. В стенах
университета и вне его Алексей Владимирович много внимания уделял научно-
исследовательской работе, не без основания считая, что педагогическая и научная
работа неразрывно связаны друг с другом, составляют единое целое. Являясь
штатным сотрудником МГУ, он одновременно в 1933—1936 гг. был старшим
научным сотрудником Коммунистической академии, а позднее, в 1936—1941 гг.,
работал в Институте истории АН СССР, где возглавлял сектор новой истории.
284

В 1938 г. Алексей Владимирович защитил докторскую диссертацию «К истории
капитализма в США». В 1939 г. его избрали членом-корреспондентом Академии
наук СССР.
В годы Великой Отечественной войны Ефимов отдавал все свои силы и знания
делу Победы. Он выступал с лекциями и докладами в воинских частях и перед
гражданским населением многих городов страны, опубликовал более 30 статей
в советской и зарубежной периодической печати. В 1942 г. декан исторического
факультета МГУ А. В. Ефимов провел научную сессию, посвященную 700-летию
Ледового побоища на Чудском озере. Она имела большой научный и политический
резонанс.
В 1944—1957 гг. Ефимов — сотрудник Института методов обучения Академии
педагогических наук РСФСР. В 1957 г. он возглавил сектор народов Америки
Института этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая АН СССР, где и работал до
последних дней своей жизни.
Признанием больших заслуг Алексея Владимировича на научном и педаго¬
гическом поприще было присуждение ему в 1942 г. звания лауреата Государ¬
ственной премии СССР за участие в написании первого тома двухтомного
издания «История дипломатии». В 1954 г. он был награжден орденом Ленина.
В 1947 г. его избрали членом-корреспондентом Академии педагогических наук
РСФСР, а в 1968 г. членом-корреспондентом АПН СССР. В 1966 г. Ефимов за
заслуги в области педагогики был награжден медалью К. Д. Ушинского, в 1971 г.—
почетным знаком «Отличник просвещения СССР».
Когда перечитываешь длинный перечень ученых степеней и званий Алексея
Владимировича, его высоких правительственных наград, невольно создается впе¬
чатление, что его научная и педагогическая деятельность — путь триумфатора,
который никогда не сталкивался со сколько-нибудь серьезными проблемами.
Ошибочное представление! На его долю выпало немало трудностей и в личной
жизни, и в сфере профессиональной деятельности.
В возрасте немногим более 20 лет в результате инфекции Алексей Влади¬
мирович получил тяжелое воспаление коленного сустава ноги и на всю Жизнь
остался инвалидом. Затем попала под поезд Татьяна Федоровна — жена и самый
близкий друг Алексея Владимировича. Тяжелейшие переломы таза, не позволили
ей иметь детей. Это была настоящая трагедия для Алексея Владимировича, он
любил детей искренне и горячо. С исключительной теплотой говорил о своем
приемном сыне Юрии, его успехах в физике, которой тот занимался. С гордостью
рассказывал о его изобретениях.
Не баловала Алексея Владимировича жизнь и в профессиональном плане.
Общепризнанный авторитет у нас и за рубежом в своей сфере научной и
педагогической деятельности, он тем не менее так и не был избран академиком.
Ни разу не смог выехать в научную командировку в США, страну, для изучения
истории которой сделал так много. К слову сказать, за рубежом его. ценили
несравненно больше, чем в родной стране. Труды А. В. Ефимова получили
широкую известность на Кубе, в Мексике, в южноамериканских государствах,
в социалистических странах Европы и Азии.
Расцвет творческой деятельности Ефимова пришелся на мрачные годы массовых
репрессий в стране. Процветали всеобщая подозрительность, доносительство,
которые не обошли стороной и научную среду. Особенно тяжело было выходцам
из непролетарских слоев, тем более дворянам. Алексей Владимирович испытал
все это на себе полной мерой.
Пройдя через эти тернии, Алексей Владимирович не только не ожесточился,
но и сохранил исключительно теплое, дружественное отношение к людям.
Он был глубоко порядочным человеком. Во время работы в Ростове-на-Дону
в 1930—1934 гг. Ефимов близко подружился с семьей руководителя кафедры
Ростовского Коммунистического вуза С. М. Седякина. В 1936 г. этот старый
большевик, член партии с 1913 г., был арестован. В то страшное время с семьями
«врагов народа» зачастую порывали даже родные. Ефимов не оставил в беде
285

семью друга. Он взял к себе в Москву, куда в это время переехал, дочь Седякина,
высылал деньги в Ростов семье своего товарища. Для того чтобы так поступать
в то время, надо было иметь немало гражданского мужества.
Хорошо помню показательный случай. В 1966 г. один из соискателей на
звание члена-корреспондента АН СССР попросил меня поговорить с Ефймовым
на предмет поддержки его кандидатуры на предстоящих выборах. Я выполнил
его просьбу. Первый вопрос, который задал мне Алексей Владимирович, был: а
он хороший человек? Сейчас, когда прошло свыше четверти века после этого
разговора, я понимаю, почему был поставлен именно этот вопрос. Алексей
Владимирович больше всего ценил в людях порядочность и был глубоко озабочен
тем, чтобы в высших эшелонах нашей науки были не только крупные ученые,
но люди с безупречной моральной репутацией.
Удивительно внимательным было отношение Ефимова к своим ученикам. Его
живо интересовали наши профессиональные и житейские проблемы, он всегда
готов был помочь. Обладая поистине энциклопедическими познаниями во многих
исторических дисциплинах, он умел «вскрыть» суть проблемы. Причем оказывал
помощь не только на высоком профессиональном уровне, но и деликатно, не¬
заметно, создавая впечатление, что идея родилась совместно, в ходе взаимного
обсуждения и ты являешься ее автором не в меньшей степени, чем он.
Коллега Ефимова по педагогической и научной работе Р. А. Авербух, которая
еще в 1923 г. совместно с ним преподавала на рабфаке, вспоминала: «Много
было у Алексея Владимировича Ефимова учеников. Он относился к руководству
ими очень серьезно, направлял их, помогал им и поощрял их научную само¬
стоятельность. Далеко не всем историкам его поколения посчастливилось создать
научную школу. Алексею Владимировичу удалось это сделать» *.
Круг научных интересов Ефимова был исключительно широк, но все же в
центре внимания для него всегда оставалась история Соединенных Штатов
Америки. Его вклад в изучение истории США был огромен, он «по праву
занимает почетное место пионера и зачинателя советской американистики» * 2.
В 1934 г. вышла в свет книга Ефимова, посвященная зарождению и развитию
капитализма в США3. Это была первая монография по истории Соединенных
Штатов Америки, опубликованная в СССР, она и сегодня остается классическим
трудом по новой истории США.
В то время количество источников и литературы по американской истории
в наших библиотеках было крайней ограничено. Автор использовал в монографии
все, что можно было получить по этой проблеме в книгохранилищах страны.
Введение в научный оборот этого материала уже являлось шагом вперед в
развитии советской исторической науки. Но главное достоинство этого труда
определялось тем, что автор поставил и исследовал важнейшие теоретические
проблемы истории США: роль «свободных» земель в развитии капиталистических
отношений в стране, социальная борьба в истории США, генезис рабовладения,
развитие американского капитализма вглубь и вширь, предпосылки гражданской
войны 1861—1865 гг., особенности и периодизация промышленного переворота,
специфика развития капитализма в сельском хозяйстве США и др.
Монография А. В. Ефимова вышла в свет в то время, когда приобрела
большую остроту возникшая в США теория так называемой «исключительности»
американского капитализма, т. е. его коренного отличия от капитализма в других
1979 ®оспоминания 0 товарище.— Проблемы истории и этнографии Америки. M.,
2 Болховитинов Н. И. О творческом пути и научной деятельности А. В. Ефимова.— Проблемы
истории и этнографии Америки, с. 14—15.
3 Ефимов А. В. К истории капитализма в США. М., 1934.
286

странах. Четко сориентированная политическая направленность этой теории была
очевидна. Столь же очевидна была и необходимость дать ее научно обоснованную
критику.
Ефимов в работе «К истории капитализма в США» блестяще выполнил эту
задачу. На основании анализа новой истории США он сделал всесторонне
аргументированный вывод об «отсутствии каких бы то ни было оснований для
утверждений о какой-то „исключительности“ американского капитализма» 4. Этот
вывод получил дальнейшее развитие в трудах учеников Ефимова.
Один из постулатов «теории исключительности» — утверждение о том, что
история США не знала борьбы классов. Ефимов показал несостоятельность этого
утверждения. Анализируя экономические и политические предпосылки граждан¬
ской войны в США, он сделал вывод о том, что классовая борьба была движущей
силой истории США на всех ее этапах. Проанализировав движение скваттеров
в Канзасе, насильно захватывавших «свободные» земли, Ефимов сделал вывод,
«что эти формы классовой борьбы, хотя и в менее развитом виде, были характерны
не только для Канзаса» 5, но также для других территорий и штатов в период
их заселения.
Борьба между плантаторами-рабовладельцами и свободными поселенцами за
«свободные» земли в Канзасе и в других частях страны перерастала в борьбу
за власть в национальном масштабе между рабовладельцами и их противниками.
В повестку дня вставала гражданская война.
Ефимов глубоко анализировал важную роль «свободных» земель, куда уст¬
ремлялся поток рабочих в кризисные годы, как одного из факторов, которые в
известной степени амортизировали столкновения между рабочими и предприни¬
мателями. Он доказывал, что этот своеобразный клапан срабатывал отнюдь не
регулярно и в стране периодически имели место ожесточенные схватки между
трудом и капиталом.
Если всего несколько лет назад мы всемерно подчеркивали, где надо и не
надо, важную роль, которую сыграла в истории США классовая борьба, то
сегодня нередко делаем вид, что такого явления вообще не было в истории
США. Нет необходимости аргументировать вывод о том, что ни та, ни другая
точка зрения не соответствует реальности.
В трудах Ефимова дана сбалансированная оценка роли классовой борьбы в
американской истории. Он не утрировал ее значения, но и не отрицал важности
революционных традиций в истории США.
На мой взгляд, это правильный подход к проблеме. Революционные традиции
американского народа — реальность истории США, которую не может игнори¬
ровать ни один объективный историк. Традиции эти были и сильны, и длительны.
Соединенные Штаты пережили две революции — войну за независимость 1775—
1783 гг. и гражданскую войну 1861—1865 гг. Здесь зародилось массовое движение
за восьмичасовой рабочий день, сыгравшее важную роль в истории американского
и мирового рабочего движения. По инициативе К. Маркса в США в 1872 г.
переехала из Европы штаб-квартира I Интернационала. Именно в США зародилась
традиция праздновать 1 мая как международный праздник трудящихся всех
стран.
Игнорировать классовую борьбу и революционные традиции американского
народа — значит искажать историю США. В своих трудах А. В. Ефимов уделял
данным проблемам то место, которое они занимали в американской-истории.
Подлинный ученый никогда не лакирует историческую действительность и
не чернит ее. Такой, сугубо научный подход к сложнейшим проблемам амери¬
канской истории был характерен для трудов Ефимова. В своей первой монографии
4 Там же, с 246.
5 Там же, с. 87.
287

он подчеркивал, что колонизация Запада отнюдь не представляла собой идил¬
лическую картину внедрения цивилизации в диких прериях, столь ярко описанную
не только в многочисленных вестернах, но и в трудах профессиональных аме¬
риканских историков. Колонизация Запада, писал Ефимов, была по своей сути
чудовищной по жестокости и грандиозной по масштабам акцией геноцида по
отношению к коренному индейскому населению. Само название «свободные»
земли, столь прочно вошедшее в мировой исторический лексикон, отмечал он,
ни в коей мере не соответствовало подлинному положению вещей. Эти земли
не были свободными, они принадлежали коренному индейскому населению.
Экспроприировав огромные земельные наделы, белые пришельцы попрали свя¬
щенный для капитала принцип частной собственности. То было преступление
огромного, истинно американского масштаба.
Первостепенное место в монографии занимает аграрный вопрос с учетом той
роли, которую он играл в истории США. При решении аграрного вопроса надо
было в первую очередь «очистить» огромные земельные просторы Соединенных
Штатов от их истинных хозяев — индейцев. В такой необходимости, отмечал
Ефимов, были твердо убеждены все классы и группы белого населения США.
Против индейцев на самом раннем этапе американской истории сложился единый
фронт, начиная от скваттеров-фермеров и кончая промышленниками, крупными
аграриями, рабовладельцами-плантаторами.
Когда спустя десятилетия Ефимов опубликовал фундаментальную монографию6,
посвященную изучению доимпериалистичской эпохи американского капитализма,
он включил в нее все свои важнейшие труды, многие из них в значительно
переработанном виде. Это касалось и книги «К истории капитализма в США».
Однако автор сохранил в новом издании все положения, касающиеся характера
борьбы за «свободные» земли в США. Алексей Владимирович отмечал, что борьба
за землю четко разбивалась на ряд последовательных этапов. На первом из них
решался вопрос об изгнании индейцев с их законной территории. Сразу же
после этого начиналась жесточайшая борьба, вплоть до вооруженной, за право
распоряжаться этой землей. Затем решающее значение приобретал «вопрос о
том, в интересах каких классов будет использован новый земельный фонд»7.
Автор подчеркивал, что в борьбе за решение аграрной проблемы в США
прослеживалась четкая закономерность, суть которой сводилась к тому, что
имущие классы, блок буржуазии и плантаторов-рабовладельцев, добивались ре¬
шения аграрного вопроса в основном в своих интересах.
Вместе с тем, писал Ефимов, было бы явным упрощенчеством рассматривать
все сложные перипетии борьбы за землю в США только в вышеизложенном
ракурсе. Широко известно, что в конечном счете в результате длительной и
упорной борьбы аграрный вопрос в США был разрешен самым демократическим
путем по сравнению с любой другой страной. В мировой истории нет аналогов
подобному решению аграрной проблемы. Именно это, подчеркивал Ефимов,
обеспечило развитие капитализма в сельском хозяйстве США по «американскому»,
фермерскому пути, как его определял В. И. Ленин. И в наши дни сохраняет
свое значение теоретический вывод Ефимова о месте и роли аграрной проблемы
в гражданской войне, сделанный в его первой монографии.
«Гомстед акт», закон о бесплатном предоставлении земли гражданам США,
принятый в 1862 г., в разгар гражданской войны, Ефимов назвал «важнейшим
завоеванием народных масс». Он отмечал что принятие этого закона, сыгравшего
столь большую роль во всей последующей истории страны, явилось следствием
упорной и продолжительной борьбы предшествующих поколений. «Этот акт,—
6 Ефимов А. В. США. Пути развития капитализма (доимпериалистическая эпоха). М., 1969.
7 Там же, с. 57.
288

писал Ефимов,— был результатом длительной и ожесточенной классовой борьбы
в старых восточных штатах, он был вырван революционным путем, был завоеван
фермерами и рабочими и явился одним из важных условий для развития ка¬
питализма в сельском хозяйстве» 8.
Автор анализировал вопрос о гомстедах в неразрывной связи со всеми другими
революционными событиями гражданской войны 1861 —1865 гг. Акт о гомстеде,
подчеркивал Ефимов, был «одним из моментов буржуазно-демократической ре¬
волюции в Америке». Оценка гражданской войны как своеобразной формы
буржуазно-демократической революции была новым словом в советской истори¬
ческой науке. Этот вывод был всесторонне обоснован Ефимовым в его монографии,
вышедшей в свет в 1955 г., и в главах, опубликованных в коллективной работе
советских историков, посвященной столетию гражданской войны в США 9, ре¬
дакторами которой были А. В. Ефимов и Л. И. Зубок.
Глубокий и всесторонний анализ закона о гомстедах, впервые в нашей стране
данный в трудах Ефимова, имеет сегодня не только важное научное, но и
практическое значение.
Россия и другие страны СНГ осуществляют социально-экономические и об¬
щественно-политические преобразования, которые должны изменить социальную
и политическую структуру этих государств. Реализация этой программы .невоз¬
можна без аграрной реформы. В России широко дискутируется вопрос о том,
каковы должны быть важнейшие принципы этой реформы: кто имеет право на
землю, кому, сколько, из каких фондов можно предоставить земли, на каких
условиях, когда и кому эту землю продавать?
В связи с этим интересно напомнить основные положения закона о гомстедах
и дать ретроспективную оценку его роли в последующей истории Соединенных
Штатов.
По закону 1862 г. каждый гражданин США или иммигрант, пожелавший
получить американское гражданство, достигший 21 года и не воевавший на
стороне мятежных рабовладельцев в гражданской войне, имел право получить
от федерального правительства гомстед — участок земли размером не более 160
акров (65 га). Гомстед предоставлялся фактически бесплатно, заявитель обязан
был внести лишь регистрационный сбор — 10 долл. Спустя пять лет после уплаты
регистрационного сбора поселенец, приступивший к обработке своего участка,
становился собственником этой земли.
Около 2 млн. американцев по закону о гомстедах получили в собственность
285 млн. акров земли. При реализации этого закона было много злоупотреблений
и махинаций, но бесспорно и то, что это был самый демократический путь
решения аграрной проблемы. Закон о гомстедах создал в США мощный слой
фермеров, работавших на собственной земле, что обеспечило быстрое и успешное
развитие аграрного сектора американской экономики, народного хозяйства страны
в целом.
Спустя всего 30 лет после принятия закона о гомстедах, в 1894 г., США
вышли на первое место в мире по объему промышленного производства и вот
уже 100 лет прочно удерживают его.
Причем важно отметить, что закон о гомстедах был принят в условиях самой
тяжелой, самой кровопролитной войны, которую когда-либо вели Соединенные
Штаты. Показательно и то, что закон не предусматривал дискриминации по
принципу расы, национальности и религиозной принадлежности.
В «Очерках истории США» получили дальнейшее исследование особенности
и закономерности развития американского капитализма. Автор прослеживал
* Ефимов А. В. К истории капитализма в США, с. 133.
9 Ефимов А. В. Очерки истории США. 1492—1870-е годы. М., 1955; К столетию гражданской
войны в США. М., 1961.
10 Новая и новейшая история, № 4—5
289

в^Кйп1яе проблемы американской истории на протяжении почти всего периода
дЖой истории — от колониальных времен до восстановления Союза в 1877 г. В
Центре его внимания — социально-экономические факторы истории США, раз¬
витие капитализма, массовые народные движения — рабочих, фермеров, черных
американцев, российско-американские отношения.
Особенно детально в «Очерках» исследовалась гражданская война 1861—1865 гг.
Автор анализировал ее экономические и политические предпосылки, роль на¬
родных масс, в частности большой вклад негров в разгром мятежных планта¬
торов-рабовладельцев, в уничтожение рабства, подробно аргументировалась да¬
ваемая в книге периодизация войны. Исследовались важнейшие события Ре¬
конструкции и восстановления Союза в 1865—1877 гг. Развивая свои теоретические
выводы о гражданской войне как своеобразной форме буржуазно-демократической
революции, Ефимов отмечал подлинно народный характер гражданской войны,
которая привела в движение многомиллионные народные массы. В то же время
он остановился и на другой стороне этой проблемы: «Однако решает вопрос не
количество населения, вовлеченного в гражданскую войну, а тот факт, что
народным массам удалось наложить отпечаток на ход событий, повлиять на
объективное содержание, на результаты гражданской войны» |0.
Как основатель советской научной американистики Ефимов «шел непрото¬
ренным путем первопроходца. Он не только исследовал деятельность американских
пионеров, русских землепроходцев и мореплавателей, но и сам во многих случаях
был пионером и первооткрывателем новых тем и направлений в молодой советской
американистике» * 11.
В частности, в «Очерках истории США» Ефимов впервые в исторической
литературе дал анализ классового состава радикальных республиканцев, доказав,
что радикалы по своим воззрениям были убежденными и последовательными
защитниками интересов промышленной буржуазии северных штатов. Отмечая
сильные стороны в деятельности радикальных республиканцев, Ефимов писал,
что они черпали свой радикализм в революционности буржуазии, возглавившей
борьбу с мятежными рабовладельцами и выступавшей в союзе с широкими
народными массами. Ограниченность буржуазных революционеров Ефимов видел
в первую очередь в их непоследовательности в вопросе об освобождении черных
рабов. Для большинства радикалов уничтожение рабства было не более чем
чисто военной мерой. Радикальные республиканцы занимали очень сдержанную
позицию в вопросе о предоставлении бывшим рабам земли. В этой непоследо¬
вательности и ошибках радикалов была заключена основа предательства интересов
бывших рабов и их белых союзников на Юге США республиканской партией в
1877 г., когда путем сговора буржуазии Севера и бывших рабовладельцев Юга
последние пришли к власти в южных штатах ,2.
Для «Очерков» были характерны глубина анализа и одновременно доступная
форма изложения материала. Это делало работу интересной не только для
историков-профессионалов, но и для широких масс читателей.
В 1969 г. была опубликована главная работа Алексея Владимировича «США.
Пути развития капитализма (доимпериалистическая эпоха)». Она в полном
смысле слова стала итогом его многолетнего научного творчества. В этом труде
в переработанном и углубленном виде Ефимов развил многие идеи и теоретические
положения, изложенные в предыдущих его монографиях. Одна из важных осо¬
бенностей его новой работы заключалась в том, что внутренняя и внешнеполи¬
тическая история США рассматривались в ней как органическое целое.
Сегодня во многих работах отечественных историков умалчивается об экс¬
XQ Ефимов А. В. Очерки истории США, с. 299, 300.
11 Болховитинов Н. Н. Указ, соч., с. 7.
х1Ефимов А. В. Очерки истории США, с. 293—299.
290

пансионистской сущности американского капитализма и империализма. В рас¬
сматриваемом труде Ефимова экспансионизм американской внешней политики
объяснялся не субъективными, а объективными причинами — всем ходом исто¬
рического развития страны. Ефимов показывал, как зарождался и развивался
экспансионизм на раннем этапе американской истории, давал научно обосно¬
ванную периодизацию внешней политики США, исследовал вопрос о том, как
потребности внутреннего развития на Севере и рабовладения на Юге оказывали
прямое, решающее воздействие на выработку и реализацию внешнеполитического
курса США.
Велик вклад Ефимова в изучение дипломатической истории США, в частности
в исследование отношений между Россией и США. Эти отношения являют собой
поразительный пример успешного «мирного сосуществования» стран с различными
формами государственного устройства.
В главах, опубликованных в «Истории дипломатии», в «Очерках истории
США» и в других работах, Ефимов показал, что в истории США и России,
народов этих стран было много общего: огромные и мало освоенные земельные
просторы, большая роль колонизационного процесса в развитии той и другой
страны, богатейшие запасы естественных ресурсов, многорасовый и многонаци¬
ональный состав населения, религиозный плюрализм, динамичный характер раз¬
вития обеих стран.
Исследование закономерностей и особенностей исторического развития США
позволило Ефимову, в первую очередь в монографии «К истории капитализма
в США», поставить проблемы, связанные с формированием и развитием рабочего
класса и рабочего движения страны на протяжении всего докапиталистического
периода ее истории. Он показал, что история рабочего движения США — это
летопись никогда не утихавшей борьбы между рабочими и работодателями.
Менялись ее формы, организационные начала, сходили с арены исторической
деятельности одни союзники рабочих и появлялись другие. Однако суть борьбы
пролетариата никогда не менялась — это четкое противостояние жизненных ин¬
тересов рабочего и предпринимателя. Ефимов подчеркивал, что, если жизненный
уровень американского рабочего класса и в домонополистическую эпоху был
одним из самых высоких в мире, то это не только результат передовой технологии,
богатейших запасов естественных ресурсов, регулярного притока квалифициро¬
ванной рабочей силы из-за рубежа, но и в первую очередь следствие постоянной,
упорной, хорошо организованной борьбы рабочего класса за свои жизненные
интересы.
Уже в первых трудах Ефимова, опубликованных в 30-х годах, он наметил
проблемы, связанные со становлением и развитием американской нации. С
середины 50-х годов теоретические проблемы этнической истории стран Америки
постоянно находились в поле его зрения.
Почти 15 лет своей творческой жизни, с 1957 по 1971 г., Ефимов возглавлял
сектор народов Америки Института этнографии АН СССР. И все, что было
сделано за эти годы институтом в изучении истории народов Америки, связано
с деятельностью Алексея Владимировича. Ефимов выступал в качестве автора
и редактора многих коллективных трудов, посвященных этим проблемам. Среди
них надо в первую очередь отметить фундаментальную коллективную работу
«Народы Америки» ,3.
Это двухтомное издание было опубликовано в серии «Народы мира», подго¬
товленной Институтом этнографии. «Народы Америки» были первой в нашей
стране попыткой дать обобщающий анализ истории и этнографии народов Америки.
Первый том этого издания посвящен народам Северной Америки. Исключи¬
тельно широк и многообразен круг проблем, исследованных в томе,— процессы
,3Народы Америки, т. I, II. Под ред. А. В. Ефимова и С. А. Токарева. М., 1959.
in*
291

колонизации Америки, формирование и дальнейшее развитие наций, судьбы
индейцев и эскимосов в условиях колонизации и развития капитализма, их
положение в конце 50-х годов XX в. В работе дан богатейший материал об
этническом составе населения Америки, о жизни и культуре племен, народов,
наций и классов, их составляющих.
В коллективном труде советских историков и этнографов опровергаются широко
распространенные на Западе убеждения в том, что народы можно делить на
«исторические» и «неисторические». Авторы писали: «В настоящем томе, как и
в других томах серии „Народы мира“, показан вклад народов Америки в историю,
в развитие культуры, показана их борьба за существование, достойное человека,
против национальной и расовой дискриминации и за гражданское и социальное
равноправие»14 15.
О большом внимании, которое авторы работы уделили коренному населению
Америки, свидетельствовал тот факт, что треть объема первого тома занимает
история и этнография американских эскимосов, алеутов, индейцев северо-запад¬
ного побережья Америки. Специальные главы посвящены охотническим племенам
американского Севера, индейцам северо-восточного и приозерного районов США
(ирокезы и алгонкины), юго-восточным племенам Северной Америки, индейским
племенам североамериканских степей и плато, племенам Калифорнии и Большого
Бассейна, индейцам Юго-Запада. В работе рассматривается и современное по¬
ложение индейцев и эскимосов Северной Америки.
Авторы детально исследовали новые этнические образования Северной Аме¬
рики. В этом разделе специальные главы посвящены рассмотрению современного
населения США, негров, национальных меньшинств, современного населения
Канады, Гренландии.
Наибольшее внимание в первом томе было уделено исследованию складывания
нации в США: коренному населению страны, вопросам колонизации и иммиг¬
рации, положению национальных меньшинств.
Во втором томе освещались процессы колонизации Центральной и Южной
Америки, прослеживалась история складывания и развития латиноамериканских
наций.
Авторы показывали роль индейцев и негров в процессе формирования новых
наций, вклад этих народов в мировую сокровищницу культуры. Подробно ана¬
лизировалась колонизация стран Латинской Америки и взаимодействие культур
коренного населения с испанской и португальской культурами.
Столь большой круг исследуемых проблем позволил авторам сделать широкие
обобщения и глубокие выводы. В 1987 г. серия «Народы мира», составной частью
которой являлись «Народы Америки», была удостоена Государственной премии
СССР.
Специфика складывания и развития американской нации привлекала особое
внимание Ефимова. Он делает основополагающий теоретический вывод о непре¬
рывном диалектическом развитии нации, об определяющем влиянии на этот
процесс двух американских революций, о принципиальном значении принад¬
лежности нации к определенной общественно-экономической формации, о ма¬
териальных и духовных факторах ее развития ,5.
В трудах Ефимова показано, что США — единственная в мире великая де¬
ржава, нация которой была создана путем массовой иммиграции,— добились
больших успехов в решении проблем межрасовых и межнациональных отношений.
Гигантский плавильный котел успешно переплавлял в США многочисленные
нации и народности в единую американскую нацию. Однако Алексей Владими¬
рович ни в коей мере не переоценивал достижения США в решении проблемы
14Народы Америки, т. I, с. 5, 6.
15Ефимов А В. О направлениях в изучении наций.— Новая и новейшая история, 1967, N? 4, с. 42.
292

межрасовых и межнациональных отношений. Мрачной тенью легла на всю
историю США важнейшая составная часть этой проблемы — негритянская. В
трудах Ефимова глубоко проанализировано рабство черных американцев. С
полным основанием он отмечал, что без разрешения вопроса о характере аме¬
риканского рабства невозможно понимание ни национальных особенностей аме¬
риканского капитализма, ни предпосылок и содержания гражданской войны в
США.
Наряду с изучением национальных процессов в странах Америки ученые сектора
под руководством Ефимова сосредоточили внимание на разоблачении расизма во
всех его проявлениях. Вышел ряд сборников, посвященных этим проблемам, в
подготовке и редактировании которых активно участвовал Ефимов |6.
Сборник «Документы обличают расизм» свидетельствовал о том, что научный
коллектив, возглавлявшийся Ефимовым, занимался изучением расизма в очень
широком плане. В разделе «Документы ООН и других международных органи¬
заций» была опубликована Конвенция ООН о предупреждении и наказании
преступления геноцида, Декларация Организации Объединенных Наций о лик¬
видации всех видов расовой дискриминации, отрывки из Международной кон¬
венции об устранении всех форм расовой дискриминации.
В издании было уделено внимание расизму в США и борьбе против него.
Серия документов рассказывала о дискриминации черных американцев при
приеме на работу, о безработице среди негров, об их тяжелых жилищных
условиях и т. д. Многочисленные документы повествовали о расистском терроре
против черных американцев и о различных формах их борьбы за социально-
экономические, политические и гражданские права.
Специальные разделы были посвящены расовому угнетению в Южной Африке
и Родезии и сопротивлению ему, выступлениям общественных организаций
различных стран против апартеида и расистского режима в Родезии. В одном
из разделов рассказывалось о проблеме, сравнительно мало известной широким
кругам — расизме в Англии.
В сборнике «,,Нет!“ — расизму» Ефимов был ответственным редактором и
автором основополагающей главы «Раса как социальная категория и расизм»,
которая открывала книгу. Он делал вывод: «Если биологическая сторона чело¬
веческих рас не дает объяснений причин современных расовых конфликтов, то
их следует искать вне сферы биологии и не только в социальной обусловленности
процессов расообразования и дальнейшего развития рас, но и в том, что чело¬
веческие расы в смысле закономерностей своего развития относятся и к биологии,
и к истории» ,7.
Не снята проблема расизма и сегодня. Более того, она в значительной мере
обострилась и углубилась. Расизм проявляется и в таких демократических странах,
как Англия, Франция, ФРГ.
Исследования Ефимова по вопросам межрасовых и межнациональных отно¬
шений в определенной мере позволяют правильно подойти к этой исключительно
болезненной проблеме. Он подчеркивал: «Рассматривая многие случаи, многие
виды роли расового вопроса в исторических событиях, можно сделать вывод о
том, что расовые условия никогда в истории не выступают изолированно, са¬
мостоятельно, независимо от других сторон общественной жизни» ,8. Именно
глубокий и всесторонний анализ «других сторон общественной жизни» может
дать ответ на вопрос о причинах межрасовых и межнациональных конфликтов
в современном мире.
Уже после кончины Алексея Владимировича вышла в свет написанная при * * *
16Документы обличают расизм. М., 1968; «Нет!» — расизму. M., 1969.
,7«Нет!» — расизму, с. 11.
18Там же, с. 16.
293

его авторском участии коллективная работа, посвященная развитию национальных
процессов в США. Во введении к этому труду он подчеркивал, что сложные
процессы становления и развития нации в США можно правильно понять только
при условии исторического подхода к его оценке. Ефимов отмечал, что элементы
американской нации появились еще в колониальный период, важнейший этап
ее развития — война за независимость 1775—1783 гг., «но процесс ее дальнейшего
развития не закончился и по сей день» |9.
Более 20 лет творческой жизни Алексей Владимирович отдал изучению
сложного комплекса проблем, связанных с географическими открытиями в се¬
верной части Тихого океана — открытием Америки со стороны Азии. Первая
монография, посвященная этой проблеме, была опубликована в 1948 г.19 20 В
следующем году увидела свет новая работа, в которой исследовано открытие
Америки русскими путешественниками 21. В ней Ефимов не только проанализи¬
ровал новые архивные материалы, но впервые среди отечественных историков
всесторонне исследовал рукописные карты периода русских великих географи¬
ческих открытий. Он рассматривал эти карты как важнейший исторический
источник, без которого невозможно изучение географических открытий. С полным
основанием Ефимов делал вывод, что «эти карты являются историческими до¬
кументами, источниками», дающими возможность делать ценнейшие историко¬
географические обобщения.
Изучение вклада русских путешественников в открытие Америки позволило
Ефимову, как отмечал советский историк А. И. Алексеев, «наметить основные
этапы открытия Америки со стороны Тихого океана, определить значение русских
географических открытий и показать их место в мировой истории, сформулировать
сущность понятия «географическое открытие» 22.
Значительна ценность этих работ Ефимова. Во всех странах мира даже
школьники знают, что 500 лет назад великий мореплаватель Христофор Колумб
открыл Америку. Хорошо известны и работы, посвященные вкладу викингов в
открытие Америки. Но мало кто знает о великих русских географических от¬
крытиях в этой части мира. Труды Ефимова позволили воздать должное тому,
что было сделано в XVII и первой половине XVIII в. русскими людьми для
открытия Америки. Он с полным основанием писал: «Открытие Америки со
стороны России было не только результатом правительственной политики, но и
народных усилий». В его трудах показан реальный вклад в историю великих
географических открытий не только таких известных мореплавателей, как Семен
Дежнев, Витус Беринг, Алексей Чириков. Ефимов воздает должное Прокопию
Нагибину, Афанасию Мельникову, Ивану Федорову, Михаилу Гвоздеву и многим
другим отважным русским путешественникам, прокладывавшим путь к открытию
западных берегов Америки.
Эти имена не только гордость России, но и достояние всего цивилизованного
мира. Прошло не одно десятилетие после появления в свет работ Ефимова,
посвященных великим русским географическим открытиям, а их значение не
только не ослабевает, но и все более возрастает. Особенно это важно подчеркнуть
в наше время, когда во всем мире отмечалось 500-летие открытия Америки.
Свой большой вклад в это событие всемирно-исторического значения внесла и
Россия. Об этом еще раз аргументированно, на высоком профессиональном уровне
напоминают труды Ефимова.
19
Национальные процессы в США. М., 1973, с. 20.
20Ефимов А. В. Из истории русских экспедиций на Тихом океане. Первая половина XVIII в.
M., 1948.
21 Ефимов А. В. Из истории великих русских географических открытий. M., 1949.
Алексеев Л. И. А. В. Ефимов — историк географических открытий.— Проблемы истории и
этнографии Америки, с. 24.
294

«Если в конце XV и в начале XVI в.,— говорилось в одной из его работ,—
были сделаны великие географические открытия на Западе, то в XVII и первой
половине XVIII в. были сделаны великие географические открытия на Востоке,
которые по своему влиянию на судьбы мировой истории, на ее ход отнюдь не
уступают географическим открытиям на Западе» 23.
Труды Ефимова, посвященные русским географическим открытиям в Сибири
и Америке, были написаны на основе широкого круга источников, хранившихся
в архивах. Необходимость их публикации в интересах развития отечественной
исторической и географической науки, утверждения российского приоритета в
открытии огромных пространств Северо-Востока Сибири, западных берегов Аме¬
рики была очевидна. Под редакций Ефимова в 1951 г. издается сборник документов
по этой проблематике, обнаруженных в Центральном государственном архиве
древних актов24, в 1964 г.— атлас, содержащий 194 карты географических от¬
крытий 25.
Опубликованные в атласе карты выходят за хронологические рамки, указанные
в заглавии. В нем представлены также древнейшие карты, отражавшие мифо¬
логические и религиозные воззрения о мире в античности и средних веках,
карты доколумбовой и колумбовой эпох.
Соединяется ли северо-восточная Сибирь с северо-западной Америкой? На
этот вопрос в XVIII в. не было ответа. Карты и комментарии к ним, опубликованные
в Атласе, показывают, как менялось представление современников по этому
вопросу, каков был вклад русских мореплавателей и землепроходцев в решение
этой проблемы.
Атлас дает возможность проследить важнейшие этапы русских географических
открытий в северо-восточной Сибири и Америке. В частности, большое внимание
в нем уделяется экспедиции В. Беринга — А. Чирикова 1724—1743 гг., опубликованы
карты экспедиций П. Креницына — М. Левашова, И. Биллингса — Г. Сарычева,
П. Шишкина, И. Антипова, П. Зайкова и др.
В трудах, посвященных географическим открытиям, ученый не только пока¬
зывает, почему и как осуществлялись эти открытия, но и исследует их социальные,
экономические, общественные, политические и военные последствия. Открытие
Америки Колумбом, писал Ефимов, «изменило жизнь не только населения
Америки, но и населения Европы и Африки. Открытие... Америки со стороны
России также привело к началу нового этапа издавна сложившихся взаимоот¬
ношений между жителями крайнего северо-востока Азии и северо-западной части
Северной Америки» 26. После русских великих географических открытий началась
колонизация Россией Аляски и части Калифорнии, оставившая заметный след
в истории Северной Америки.
Книги Ефимова по истории русских географических открытий неоднократно
переиздавались. В 1971 г. вышло в свет третье издание его основного труда по
данным проблемам 27. Первое и третье издание этой работы разделяли более 20
лет, на протяжении которых автор опубликовал много статей; докладов и других
материалов, посвященных географическим открытиям. Естественно, они нашли
отражение в третьем издании его монографии. В историографическом разделе
Ефимов проанализировал важнейшие работы по данной проблематике, вышедшие
23
Ефимов А. В. Из истории великих русских географических открытий, с. 7.
24~
Открытия русских землепроходцев и полярных мореходов XVII в. на северо-востоке Азии. Сб.
документов. M., 1951.
25Атлас географических открытий в Сибири и в северЬ-западной Америке XVII—XVIII вв. M.,
1964. £
26Цит. по: Алексеев А. И. Указ, соч., с. 28.
27
Ефимов А. В. Из истории великих русских географических открытий. М., 1971.
295

за последние годы. В книгу было внесено много поправок, дополнений, значительно
расширены и обновлены иллюстрации.
Эти труды Ефимова получили широкое признание и в нашей стране, и за
рубежом. В 1961 г. он был избран почетным членом Географического общества
Колумбии, в 1966 г. Географическое общество СССР присудило Алексею Вла¬
димировичу премию им. С. И. Дежнева.
Ефимов по праву считается одним из основоположников отечественной школы
историков-географов.
Большое внимание Алексей Владимирович уделял изучению важнейших школ
и направлений американской историографии и советской историографии США.
Он подчеркивал, что перед советскими американистами со всей остротой стоят
задачи «освоения и критической проработки той огромной исторической продук¬
ции, которая создана и создается в США, т. е. такой работы, в направлении
которой нами до сих пор сделано еще не так много» 28.
Основные труды Ефимова создавались в сложнейший период истории нашей
страны, но ни в одном из них нет конъюнктурных подходов к принципиальным
проблемам истории.
Не может быть подлинно профессионального историка без твердых полити¬
ческих убеждений. Это со всей очевидностью доказывает долгий творческий и
жизненный путь Алексея Владимировича Ефимова. В обыденной жизни он мог
идти на компромиссы, на поиски взаимоприемлемых решений, но никогда не
поступался принципами. Таков он был и в своем творчестве.
Органическое сочетание научной и педагогической работы — одно из условий
для успехов и в той, и в другой сфере деятельности. На протяжении всего
полувекового творческого пути Ефимов оставался и ученым, и педагогом.
С 1934 г., с начала работы в МГУ, Алексей Владимирович выдвинулся в
число ведущих преподавателей и исследователей нового периода не только
американской, но и всемирной истории. Он выступал в качестве автора учебников
по новой истории для средней и высшей школы, участвовал в подготовке учебных
программ по истории, читал вузовские курсы по новой истории США и европейских
стран. В 1940 г. был опубликован его школьный учебник 29, выдержавший затем
более 300 изданий. Это был рекорд, не превзойденный ни в нашей стране, ни
за ее рубежами. Можно сказать без преувеличения, что эта книга принесла ему
мировую известность.
Алексей Владимирович внес значительный вклад в развитие и теории, и
практики педагогической науки во время работы в Институте методов обучения
Академии педагогических наук в 1944—1957 гг., много сделал для изучения
методологии и методики преподавания истории.
Специальные и общие курсы лекций Ефимова по истории США были крупным
явлением в исторической науке и в педагогике. В 40—50-х годах он выступал
с лекциями в Московском государственном институте международных отношений
МИД СССР. Курс этих лекций лег в основу его «Очерков истории США».
Педагогические и научные интересы Ефимова не замыкались на проблемах
американской истории. Он много сделал и для изучения новой истории стран
Европы. Крупным событием в советской исторической науке был выход в свет
в 1939 г. первого в нашей стране учебника по новой истории для исторических
факультетов высших учебных заведений 30. Если подходить к оценке этого учеб¬
ника с современных позиций, то, очевидно, в нем можно найти и определенные
2*Ефимов Л. В. Пути развития капитализма, с. 633.
29Ефимов А. В. Новая история (1640—1870). М., 1940.
зоНовая история. 4. I. 1789—1870. Под ред. академика Е. В. Тарле, члена-корр. АН СССР
А. В. Ефимова и Ф. А. Хейфеца. М., 1939; Ч. II. 1870—1918. Под ред. академика Е. В. Тарле,
члена-корр. АН СССР А. В. Ефимова, проф. Ф. И. Нотовича и проф. В. М. Хвостова. М., 1939.
‘ ’296

изъяны. Но для своего времени это было глубоко профессиональное осмысление
большого и сложного периода новой истории.
Ефимов был одним из авторов и редакторов учебника по новой истории. Его
авторский вклад очень значителен. Им написано 12 глав. Само их перечисление
свидетельствует о широком круге его научных интересов: «Европа и Северная
Америка накануне Французской революции», глава, посвященная революции
1848 г. в Италии, пять глав в разделе «Европейская реакция и национально-
освободительные движения 50—60-х годов XIX в.», «I Интернационал», три
главы в разделе «Франко-прусская война и Парижская коммуна».
Учебник создавался в тот период, когда уже расцвел пышным цветом культ
личности Сталина. По стране прокатилась волна политических репрессий. Все
это наложило отрицательный отпечаток на советские труды по истории, в
частности и на вузовский учебник по новой истории. И тем не менее авторы
и редакторы, включая и Ефимова, сделали максимум возможного в тех условиях,
чтобы освободить свой труд от типичных недостатков исторических работ этого
периода — вульгарно-социологических оценок, начетничества, схоластики.
Ефимов был также автором и редактором первых в нашей стране школьных
атласов и хрестоматии по новой истории для исторических факультетов высших
учебных заведений, ряда методических пособий 31.
Что характерно для педагогических трудов Ефимова, для всех его работ по
истории? В них нет нарочитой занимательности, искусственной броскости, вы¬
мученного желания заинтересовать читателя. Для них показательно глубокое
знание предмета, умение выделить из огромного количества исторических событий
главное, основное, четкая логика в изложении сложнейших исторических явлений,
глубокое понимание психологии, образа мышления ученика и студента. И как
следствие этого — умение четко, доходчиво изложить самые трудные, противо¬
речивые исторические события.
Известный американский писатель Митчел Уилсон в романе «Жить с молнией»
писал, что для того, чтобы стать ученым, «вовсе не нужно понимать самые
сложные вещи. Совсем наоборот. Надо уметь так посмотреть на самое сложное
явление, чтобы сразу найти лежащую в его основе простоту. Талант находить
простейшее в самом сложном — вот что необходимо настоящему ученому». Эти
слова привел Ефимов в своей работе по истории США32 и не случайно: сам
он, бесспорно, обладал таким талантом.
Это исключительно важно. Современная историческая наука — сложнейший
конгломерат самых различных дисциплин, изучение которых начинается со
школьного и вузовского учебника. Это начало пути по сложному лабиринту
исторического познания. И на этом пути, чтобы не заблудиться в исторических
дебрях, нужны четкие и яркие ориентиры. Яркие и для того, чтобы привить
ученику и студенту любовь к историческому знанию.
Особо надо сказать о Ефимове как лекторе. Одно дело читать учебник, пусть
даже самый хороший, но совершенно другое, когда ты имеешь возможность
слушать лекции автора учебника и тем более непосредственно общаться с ним.
Студенческая аудитория — очень чуткий барометр, моментально реагирующий
на все нюансы лекционного процесса. Ефимов был очень ярким лектором. Я
слушал его лекции по новой истории США и европейских стран во второй
половине 40-х годов в МГИМО. На нас, студентов-фронтовиков, приученных
военной службой к субординации, само ученое звание А. В. Ефимова — член-
корреспондент АН СССР — уже действовало магически. Но еще больше поражала
его внешность: величественно красивый, с вьющейся шевелюрой, орлиным про¬
филем, высокий, стройный, широкоплечий. И даже сильная хромота, тяжелая
31 См. Некоторые теоретические вопросы методики истории. М., 1958.
32Ефимов А. В. Очерки истории США, с. 308.
297

палка из красного дерева, на которую он опирался, направляясь к кафедре, не
нарушали первого впечатления исключительной гармонии и одухотворенности
этого человека.
В лекциях Ефимова аудиторию сразу же привлекала глубокая логика его
суждений, поразительное сочетание внешнего благородства лектора и глубины
содержания излагаемого материала. Алексей Владимирович был красив на кафедре
и внутренне, и внешне. И аудитория чутко улавливала это. Он никогда не
требовал от студентов повышенного к себе внимания, не упрекал, если кто-то
не проявлял к нему внимания как к лектору. Впрочем, весь облик Ефимова,
благородная, уважительная манера держаться по отношению к студентам незримо
дисциплинировали аудиторию.
Авторитет Ефимова-преподавателя был среди студентов бесспорен. А завоевать
его было нелегко, так как в те годы в МГИМО работали лучшие историки
страны. Е. В. Тарле, Л. В. Черепнин, Л. И. Зубок, А. Л. Сидоров, А. 3. Манфред
— вот далеко не полный перечень имен, украшавших в то время исторические
кафедры этого института.
В трудах Ефимова мы находили ответы на самые актуальные, злободневные
вопросы, которые ставила перед нами жизнь. Это было характерно для его
деятельности и как ученого, и как педагога. Когда в 1966 г. в Институте
этнографии АН СССР отмечался 70-летний юбилей Ефимова, председательст¬
вовавший на заседании директор института Ю. В. Бромлей сказал: «Став пат¬
риархом, он остался пионером».
В 1996 г. будет отмечаться 100-летие со дня рождения Ефимова. И самое
лучшее, чем можно отметить грядущий юбилей,— это опубликовать новые,
хорошие труды по проблемам, над которыми он работал, провести научную
конференцию, посвященную его памяти.
К 70-летию со дня рождения Алексея Владимировича Ефимова и 45-летию
его научной и педагогической деятельности его многочисленные ученики опуб¬
ликовали коллективную монографию33. В ней было напечатано более 30 работ,
посвященных проблемам, над которыми работал юбиляр: общие проблемы За¬
падного полушария; история США, Канады, Гренландии; история стран Латинской
Америки.
В 1979 г. вышла в свет коллективная работа, посвященная памяти А. В.
Ефимова, написанная его учениками и коллегами 34. 27 авторов, участвовавших
в этой работе и рассказавших о многих сторонах научной, педагогической и
общественной деятельности А. В. Ефимова, не претендовали на полное раскрытие
его многогранного вклада в науку. Тем более это относится к автору данной
статьи. Ее можно рассматривать лишь как отдельные штрихи к яркому портрету
Алексея Владимировича Ефимова — крупного ученого, педагога, общественного
деятеля. Его богатое и разнообразное творческое наследие еще ждет своих
исследователей.
330т Аляски до Огненной Земли. История и этнография стран Америки. М., 1967.
34Проблемы истории и этнографии Африки. М., 1979.
298

Из зарубежной книги
© 1994 г.
ШАРЛЬ ДЕ ГОЛЛЬ
МЕМУАРЫ НАДЕЖД. ОБНОВЛЕНИЕ.
1958 — 1962 гг. ЕВРОПА*
ПРЕДИСЛОВИЕ
Уже опубликованная в журнале «Новая и новейшая история» первая глава
«Мемуаров надежд» — «Институты французского государства» — вызвала нема¬
лый интерес как специалистов, так и читателей вообще. При этом высказывались
сожаления, что в Российской Федерации не существует издания на русском
языке «Мемуаров надежд», хотя это одно из самых важных документальных
свидетельств по истории современной Пятой Республики. В частности, в письме
на имя главного редактора журнала академика Г. Н. Севостьянова, подписанном
директором Департамента Европы МИД РФ послом А. Глуховым, по поводу
опубликования вышеуказанной главы подчеркивалось: «Ваш журнал, начав эту
публикацию, предпринял очень важную и весьма своевременную для изучения
современной политики Франции и международных отношений акцию. С удов¬
летворением отмечая это, рассчитываем на публикацию последующих глав, и в
частности особенно актуальных — «Европа», «Мировые проблемы» и «Глава го¬
сударства».
Несмотря на то, что в предисловии к публикации в журнале первой главы
«Мемуаров надежд»1 специально оговаривалось* 1 2, что с научной точки зрения
неправомерно проводить какую-либо аналогию политической деятельности де
Голля и событий во Франции в годы его руководства страной с нашей нынешней
политической жизнью и нашими разнообразными лидерами политических партий
и движений, тем не менее подобные попытки не прекращаются3.
Действительно, можно согласиться с бытующим тезисом, что незаменимых
людей нет. И это верно. Вполне возможно заменить кого угодно кем угодно
когда угодно и где угодно. Но тысячелетиями исторический процесс показывает,
что существуют люди, которых заменить нельзя,— это неповторимые личности,
оставившие свой собственный след в истории, в частности в области государст¬
венной деятельности. Генерал Шарль де Голль относится именно к таким не¬
ординарным личностям.
Сколько бы ни пытались некоторые социологи и политологи отрицать роль
личности в истории, в практической жизни и деятельности именно крупные
личности, особенно в критические моменты истории, оказывали весьма сущест¬
венное влияние на тот или иной ход событий. Историческая наука давно уже
дала возможность заметить, что великие таланты появляются всегда там, где
Перевод с французского, общая редакция и примечания В. И. Антюхиной-Московченко.
1 См. Новая и новейшая история, 1993, № 5.
2 Там же, с. 211.
3 См., например: Вечерняя Москва, 11.1.1994.
299

существуют общественные условия, благоприятствующие их возникновению и
развитию. Резкие повороты истории часто выдвигают на первый план людей
ранее мало известных, которые как бы сразу становятся в ходе событий крупными
политическими деятелями. Выдающийся французский философ Дени Дидро, как
будто заглядывая в будущее Великой французской революции, до которой он
не дожил, справедливо писал: «Гений живет во все времена; но люди, которые
являются его носителями, немы, пока необычайные события не воспламенят
массу и не призовут их»4. В самом деле, разве получил бы такую всемирную
известность аррасский адвокат Максимилиан Робеспьер, не будь Великой фран¬
цузской революции? Ведь именно этой революции был обязан своим возвышением
и славой Наполеон Бонапарт.
В истории современной Франции таким резким поворотом была вторая мировая
война, катастрофический разгром Франций гитлеровской Германией и оккупация
страны. Почти неведомый до этих событий за пределами Франции, известный
главным образом среди военных специалистов, генерал де Голль уже в первые
годы войны занял видное место во французской политике, а следовательно, и
в международных отношениях. Характерно, что он сам отлично понимал: лишь
чрезвычайные обстоятельства заставили его взять на себя чрезвычайные обязан¬
ности.
В конце 1941 г., беседуя в своем бюро в Карлтон-Гардене в Лондоне с
известным французским журналистом Филиппом Барресом, де Голль с улыбкой
сказал: «Вы прекрасно понимаете, что невозможно вести борьбу, подобную
нашей, не вызывая различных комментариев. Одни говорят, что я являюсь
союзником коммунистов, франкмасонов и евреев, другие утверждают, что я хочу
установить во Франции королевство, империю или, во всяком случае, личную
диктатуру. Все эти люди, обладающие богатым воображением, забывают лишь
одно: Франция заполонена захватчиками, я стал главой Свободных французов
и руководителем части Французской Империи именно потому, что Франция
оккупирована, не будь этого, я навсегда остался* бы офицером своего ранга в
нашей армии, где я рассчитывал закончить свою карьеру, я не политик, а просто
патриот, который хочет освободить свою страну» 5.
Нельзя не вспомнить, что в 1990 г. весь мир отмечал 100-летие со дня
рождения Шарля де Голля. Этого незаурядного человека неоднократно сравнивали
с великими деятелями прошлого и при сопоставлении с Наполеоном I отдавали
предпочтение генералу. Но он сам никогда не соглашался с какими бы то ни
было сравнениями с выдающимися представителями прошлой истории Франции.
И в этом был прав.
Долгий трудный жизненный путь Шарля де Голля и вся его деятельность
показывают, что он проявил себя как выдающийся, широко образованный,
реально мысливший и гибкий политический деятель правого направления, сто¬
явший на позициях защиты национальных интересов страны и готовый бороться
за величие Франции. Стратегию и тактику де Голля как в годы второй мировой
войны, так и в период его пребывания на посту президента Пятой республики,
отличают смелость, реализм и способность почти безошибочного прогнозирования.
Реалистический подход к событиям у него всегда сочетался с незаурядными
способностями тактического маневрирования. «Подлинная политика, реалисти¬
ческая политика,— считал он,— не затрудняет себя сентиментальностью». Вели¬
чие де Голля как политика подтверждается прежде всего тем, что он ясно понял,
в чем в новых условиях состоит национальный интерес Франции. Превыше всего
он всегда ставил интересы Франции в целом, как страны, так и государства.
Действительно новая политика и в годы второй мировой войны, и в после¬
4 Дидро Д Собр. соч., т. 5. M. — Л., 1947, с. 413.
5 Barras Ph. Charles de Gaulle. Brentano’s. New York, 1941, p. 296.
300

военный период, осуществлявшаяся в совершенно новых исторических условиях,
порой экстремальных и даже трагических для его страны, заслужила собственное
определение — голлизм. Особенностью этой политики является проведение в
жизнь одновременно трех принципов: национальная независимость, высокий
авторитет государства и социальный прогресс. Исходя из этих основополагающих
принципов, внешнеполитическая доктрина голлизма включала в себя следующие
основные требования: национальная независимость, самостоятельная и незави¬
симая национальная оборона и свободная система союзов с учетом существующих
международных отношений.
В предлагаемой читателям пятой главе из «Мемуаров надежд», озаглавленной
«Европа», Шарль де Голль излагает свою внешнеполитическую концепцию в
отношении послевоенного устройства мира. Он начинает с проблем Европы,
поскольку полагает, что обустройство европейского континента является перво¬
степенной задачей всех без исключения великих и малых европейских государств.
Но первостепенной задачей всех стран Европы он провозглашает сохранение
мира, а Франции определяет роль «глашатая мира».
Необходимо обратить внимание на то, что особое место в политике он уделяет
взаимоотношениям Франции и Советского Союза. Он неоднократно говорил, что
Франция и Россия — это дочери одной матери — Европы. Не испытывая особых
симпатий к советскому государственному строю, но высоко ценя военный и
культурный вклад России в мировую цивилизацию, с первых дней Великой
Отечественной войны им были предприняты шаги к установлению прямых и
непосредственных отношений с Москвой. Даже в самые трудные для нашей
страны времена войны де Голль никогда не сомневался в победе России. Всегда
и в дальнейшем, будучи у власти, он поддерживал тесное сотрудничество с
СССР, высказывая чувство глубокого уважения к русскому народу. После под¬
писания в 1944 г. Договора о союзе и взаимной помощи де Голль сказал: «Для
Франции и России быть объединенными — значит быть сильными, быть разъ¬
единенными — значит находиться в опасности»6. Одним из первых государствен¬
ных руководителей на Западе он выступил за преодоление раскола Европы и
выдвинул идею «согласия, разрядки и сотрудничества».
Необходимым условием процветания Европы, ее западных и восточных го¬
сударств, каждое из которых самобытно, де Голль считал независимость их
политики от США, чья история, насчитывающая всего две сотни лет, к тому
же была создана, по его словам, «безродными колонистами».
Много интересного и нового читатель найдет в этой главе и в отношении
проблем франко-германских, франко-английских и, конечно, отношений Франции
и США. Прежде всего проясняется полное несоответствие действительности
оценки совместной политики де Голля и К. Аденауэра по созданию Общего
рынка как союза «Ось Париж — Бонн», не говоря уже о нелепости применения
характеристики сотрудничества Гитлера и Муссолини («Ось Берлин — Рим») к
тому времени, когда победа над фашизмом была достигнута.
Обращают на себя внимание и борьба де Голля против наднационального
принципа объединения Европы и его неудача осуществить на практике то, что
было задумано «планом Фуше».
Это были годы борьбы против застоя, за обновление французской экономики.
Они также были насыщены встречами и беседами с главами государств и
правительств многих стран.
Доктор исторических наук,
заслуженный деятель науки РФ,
профессор МГИМО МИД РФ В. И. Антюхина-Московченко
6 Советско-французские отношения во время Великой Отечественной войны. 1941 —1945 гг.
Документы и материалы. М., 1959, с. 395.
301

ЕВРОПА
Войны порождают и уничтожают государства. Даже в мирное время дух
войны витает над ними. Вся национальная жизнь, политический строй, положение
в мире определялись для нас, французов, в период между 1815 и 1870 гг.
враждебной коалицией европейских государств, объединившихся против Рево¬
люции, блестящими победами Наполеона, а затем его разгромом и в конечном
счете разорительными договорами, заключенными после множества сражений.
Затем на протяжении 44 лет «вооруженного мира» наши внутренние и внешние
акции определялись главным образом ощущением разгрома, тайным желанием
исправить навязанное нам положение, а также боязнью, что объединенная
Германия вновь нанесет нам поражение. Гигантские усилия нашего народа во
время первой мировой войны могли открыть нам путь к обновлению, но мы
сами захлопнули перед собой дверь, не сумев завершить военную победу, от¬
казавшись от репараций, которые могли бы дать нам средства для индустриа¬
лизации страны и тем самым для компенсации огромных людских и материальных
потерь, и, наконец, замкнулись в пассивной политике и стратегии, которые
отдали Европу на откуп честолюбию Гитлера. На чем должна французская
нация основывать свои действия и свой путь вперед теперь, после недавнего
конфликта, в ходе которого она едва не погибла?
Первой из этих основ является то, что Франция, несмотря ни на что, живет
— суверенная и победоносная. В этом, безусловно, есть что-то от чуда. Дейст¬
вительно, сколько людей полагало, что Франция никогда не сможет оправиться
от душевных и телесных ран после того, как сначала перенесла неслыханный
разгром, а затем ее правители пошли в услужение к захватчикам, после того
как страна подверглась страшнейшим разрушениям в ходе двух величайших
битв войны, а в промежутке между ними подверглась длительному грабежу со
стороны оккупантов и систематическим унижениям, навязанным ей властью,
основанной на отказе от национального суверенитета и смирении? Сколько людей
было уверено, что после такого поражения ее освобождение, если оно произойдет,
может прийти только из-за границы и что потому именно заграница будет
решать, что станет с Францией в области ее внутренней и внешней политики?
У скольких людей до такой степени было подавлено чувство сопротивления, что
они считали абсурдной надежду на то, что настанет день,' когда враг капитулирует
не только перед союзниками Франции, но и перед нею самой? Однако в конце
концов Франция вышла из драмы, сохранив свое единство и территориальную
целостность, оставшись хозяйкой своей судьбы и находясь в рядах победителей.
Поэтому ничто не мешает ей сейчас продолжать быть самой собою и вести себя
так, как она пожелает.
Тем более, что впервые в ее истории над ней не висит никакой угрозы со
стороны ближайших соседей. Расчлененная, поверженная Германия — это уже
не грозное государство, стремящееся к господству. Италия горько раскаивается
в том, что решила обратить свои честолюбивые помыслы против нас. Союз с
Англией, обеспеченный «Свободной Францией»1, а затем деколонизация, устра¬
няющая воспоминания о былых претензиях, привели к тому, что ветер подо¬
«Свободная Франция» — так первоначально называлось движение, созданное генералом де
Голлем после его выступления по радио Лондона 18 VI 1940 г., в котором он призвал французов
продолжать войну с гитлеровской Германией. 28 VI 1940 г., после признания правительством
Великобритании генерала де Голля главой движения «Свободная Франция», он систематически
выступал по лондонскому радио от имени Франции. После вступления в войну СССР и признания
Советским правительством 26 IX 1941 г. созданного движением де Голля руководящего органа
«Французский Национальный Комитет» его движение стало называться «Сражающаяся Франция».
В обращении по лондонскому радио к французам 29 XI 1940 г. он заявил, что начавшаяся мировая
война в сущности «является революцией, самой великой из всех революций, которые происходили
в мире, которые знал мир».
302

зрительное™ не дует больше над Ла-Маншем. Симпатии и общие интересы
сближают разъединенные Пиренеями успокоившуюся Францию и умиротворенную
Испанию. И разве может возникнуть какая-либо угроза со стороны дружественных
территорий Бельгии, Голландии, Люксембурга или традиционно нейтральной
Швейцарии? Итак, мы освободились от состояния напряженности, в котором
держали нас наши опасные соседи и которое тяжким грузом висело над нашей
деятельностью.
Правда, если Франция рассталась с горькой привычкой повседневно ощущать
опасность, то весь мир оказался во власти постоянной угрозы всеобщего конфликта.
Между двумя империями, американской и советской, ставшими колоссами по
сравнению со старыми державами, происходит непрерывное столкновение сил,
борьба за гегемонию и вражда идеологий. Обе империи располагают ядерным
оружием, с помощью которого можно в любой момент разрушить весь мир и
которое превращает каждую из них в непременного покровителя других стран
своего лагеря. Опасное равновесие, которое может в один печальный день
вылиться в глобальную войну, если только не начнется эволюция в сторону
всеобщей разрядки напряженности! Для Франции, столько пережившей и испы¬
тавшей в ходе конфликтов, в которых она участвовала на протяжении двух
столетий, оказавшейся вследствие своего географического расположения — самого
западного выступа Старого Света к Новому Свету,— вследствие размеров страны
и скученности населения смертельно уязвимой, совершенно очевидно: мир стал
жизненно важной необходимостью. Итак, все призывало ее превратиться в
глашатая мира. Действительно, Франция очутилась в исключительном положении:
она не требует ничего, что принадлежит другим, и другим нечего требовать от
нее; она не чувствует никакой обиды ни к одному из современных гигантов;
наоборот, вековая дружба, неоднократно подтвержденная в ходе событий, свя¬
зывает ее с обоими народами, питающими к ней исключительную симпатию;
короче говоря, если существует голос, который может быть услышан, если
существуют действия, могущие стать эффективными для того, чтобы установить
порядок вместо холодной войны, то это могут быть только голос и действия
Франции. Но при условии, что это будет именно ее собственный голос и что
ее руки будут свободными.
Одновременно Франции открыли широкий кредит заинтересованности и до¬
верий многие народы, чья судьба только-только устанавливается и которые не
хотят подпасть под господство ни той, ни другой гигантской державы: Китай,
располагающий такими людскими и материальными ресурсами, что в будущем
перед ним откроются любые возможности; Япония, перековывающая, начиная
с экономики, свою способность играть присущую ей мировую роль; Индия,
решающая сейчас проблемы своего существования, но призванная в один пре¬
красный день повернуться к внешнему миру; значительное число старых и новых
государств Африки, Азии и Латинской Америки, принимающих во имя немед¬
ленных потребностей своего развития помощь и с той, и с другой стороны, а
иногда — с обеих сторон сразу, но испытывающих отвращение к идее «присое¬
динения»,— все они сегодня обращают свои взоры преимущественно к Франции.
Безусловно, они резко критикуют Францию, пока она еще не закончила деко¬
лонизацию, но эта критика смолкнет, как только Франция предоставит свободу
своим бывшим колониям. Только от нее зависит привести в действие потенциал
притягательности, уважения и престижа, которым она располагает на значи¬
тельной части земного шара, чтобы, следуя тому, чего от нее ждет весь мир,
служить всеобщему делу — достоинству и прогрессу всего человечества.
Итак, та же судьба, которая способствовала спасению Родины во время самых
ужасных критических моментов войны, теперь позволяла Франции, несмотря на
относительные потери мощи и богатства за последние два столетия, играть
первостепенную международную роль, соответствующую ее гению, отвечающую
ее интересам и пропорциональную ее возможностям. Естественно, я был полон
решимости заставить Францию играть эту роль, тем более что, по моему
303

убеждению, усилия по внутреннему преобразованию, политическая стабильность
и социальный прогресс — без чего она была бы обречена на беспорядки и упадок
— требовали, чтобы она чувствовала себя еще раз в своей истории облеченной
международной ответственностью. Такова моя философия. Какова же будет моя
политика перед лицом практических проблем, стоящих перед Францией в области
внешних дел?
Если не считать проблем Алжира и наших колоний, которые надлежало
решать только нам, внешние дела благодаря своим масштабам и значению
представляли поле для продолжительной деятельности, если только в один пре¬
красный день война снова не начнет сама разрубать гордиевы узлы, которые
она же повсюду завязала. Значит, действия Франции в области внешней политики
должны быть постоянными и решительными, что в противоположность беспре¬
рывно менявшимся слабым попыткам прошлых лет стало возможным благодаря
нашим новым институтам.
Каковы же были основные проблемы? Речь шла о Германии, разделенной на
три части (парламентарная республика на Западе, коммунистическая диктатура
на Востоке и Берлин с его особым статутом), раздираемой беспокойством,
связанным с таким положением вещей, и ставшей главной ареной соперничества
двух лагерей. Речь шла о Европе, разум и чувства которой толкали ее к
объединению после пережитых ею мучительных страданий и которая продолжала
оставаться резко разделенной из-за принудительного закабаления Центральной
Европы и Балкан Советами, из-за существования системы двух блоков и железного
занавеса. Речь шла об организации, навязанной Атлантическому союзу и пред¬
ставлявшей собою не что иное, как политическое и военное подчинение Западной
Европы Соединенным Штатам Америки. Речь шла о помощи, необходимой для
развития стран «третьего мира», в оказании которой шла конкурентная борьба
между Вашингтоном и Москвой. Речь шла о кризисах на Востоке, в Африке, в
Азии и в Латинской Америке, становившихся хроническими и неизлечимыми
из-за вмешательства двух гигантов. Речь шла о международных организациях,
в которых по любым вопросам два соперника отстаивали полярно противоположные
точки зрения и исключали возможность беспристрастного суждения.
Я хочу сделать так, чтобы по каждой из этих проблем Франция сказала свое
слово. Правда, в этом грешном мире, заслуживающем снисхождения, в котором
каждый из руководителей сталкивается с испытаниями и тяжкими затруднениями,
необходимо двигаться осторожно, учитывая конкретные обстоятельства и уважая
других. Лично я часто наносил удары, но они никогда не затрагивали гордости
народов и достоинства их руководителей. Главным же было то, чтобы все наши
действия и заявления были полностью самостоятельными. Это стало нашим
правилом сразу после моего возвращения к власти. Столь решительная перемена
в поведении нашей страны привела к глубоким изменениям во всей мировой
политической игре.
Правда, Восток ограничивался первоначально тем, что наблюдал за новым
поведением Парижа. Но у наших западных партнеров, привыкших к тому, что
официальная Франция до сих пор покорно подчинялась гегемонии, прикрываемой
флагом атлантической солидарности, это вызвало неудовольствие. Тем не менее
они смирились с этим. Надо сказать, что опыт отношений некоторых из них с
де Голлем, накопленный во время войны и сразу после победы, подсказывал
им, что от новой Французской Республики нельзя будет чего-либо добиться
столь же легко, как от прежней. Первоначально в их правительственных кан¬
целяриях, в их парламентах и прессе полагали, что опыт будет непродолжи¬
тельным, что де Голль обязательно вскоре исчезнет и тогда все вернется к
прежнему положению вещей. В то же время в этих странах, особенно среди
народных масс, многие не без удовольствия наблюдали за возрождением Франции
и испытывали удовлетворение или даже некоторую зависть, видя, как она
освобождается от гегемонии, довлеющей над всем Старым Светом. К этому
прибавлялись чувства, которые народные толпы других стран питали ко мне
304

лично и демонстрировали их всякий раз, когда мне случалось вступать в контакт
с ними, с таким воодушевлением, что это производило впечатление на их
правительства. В общем, за границей, несмотря на испытываемое недовольство,
на кисло-сладкие речи, на отрицательные высказывания печати и злые карика¬
туры, стали привыкать к этой новой Франции, ведущей себя как великая
держава, и отныне стали следить за ее делами, жестами и словами с таким
вниманием, какого ей давно уже не оказывали.
Меньше всего сдержанность обнаружили во всем сказанном и написанном
там, где, как считалось до настоящего времени, проявляется французская по¬
литическая мысль. Ибо уже давно привыкли считать, что наша страна отныне
делает только то, что продиктовано ей из-за рубежа. Безусловно, такие умона¬
строения возникли в эпоху, когда опасности, грозившие Франции, заставляли
ее постоянно обращаться за внешней помощью и когда, кроме того, несостоя¬
тельность политического строя исключала для правительства возможность само¬
стоятельно идти на риск великих решений. Еще до первой мировой войны в
условиях союза с Россией III Республика была вынуждена соблюдать условия
Франкфуртского договора2 и предоставить Санкт-Петербургу возможность играть
роль первой скрипки. Правда, в дальнейшем в ходе великой битвы на нашей
земле, которую мы вели вместе с англичанами, бельгийцами и в конце концов
вместе с американцами, первостепенная роль, а затем и командование принад¬
лежали французам, которые, впрочем, приложили основные усилия. Но что
стоило нам «Стоп!» англосаксов в поспешном прекращении военных действий
11 ноября 1918 г.,— происшедшем как раз тогда, когда мы торжественно готовились
пожать плоды победы! Сколько уступок было сделано в ответ на пожелания и
обещания американского президента во время заключения Версальского договора,
возвращавшего нам, само собой разумеется, Эльзас и Лотарингию, но сохранявшего
нетронутыми территориальную целостность, единство и материальные ресурсы
врага? Разве в дальнейшем не ради ублажения Вашингтона и Лондона прави¬
тельство Парижа в обмен на обманчивый план, предложенный Соединенными
Штатами, отказалось от захваченного нами залога и от репараций, которые
должна была выплатить нам Германия? Впоследствии, когда возникла угроза со
стороны гитлеровской Германии, когда Гитлер рискнул ввести войска в рейнскую
зону и когда было вполне достаточно превентивных или репрессивных действий
с нашей стороны, чтобы заставить немцев отступить и нанести поражение
фюреру, еще не имевшему оружия, разве не продемонстрировали пассивность
наши министры только потому, что Англия не выступила с подобной инициативой?
Откуда, как не из согласия англичан, проистекало согласие французов на аншлюс3
Австрии, на расчленение, а затем аннексию Чехословакии рейхом? И разве не
было ничего от долгой привычки к положению сателлита в подчинении режима
Виши закону захватчиков и в политике «коллаборационизма»4, имевшей целью
заставить нашу страну участвовать в строительстве «нового порядка» в Европе,
который на самом деле был лишь германским порядком? И из какого источника,
2 Франкфуртский мирный договор, завершивший франко-прусскую войну 1870—1871 гг. Подписан
10 мая 1871 г. во Франкфурте-на-Майне в условиях подавления Парижской Коммуны. Франция
отказывалась в пользу Германии от всех своих прав на территорию Эльзаса и большей части
Лотарингии, обязывалась выплатить Германии контрибуцию в размере 5 млрд, франков в течение
не более трех лет и принимала на себя уплату расходов на содержание немецких оккупационных
войск. Архивные материалы Российской империи свидетельствуют о том, что первоначально немцы
требовали 6 млрд, франков контрибуции и только вмешательство императора России, которого просил
об этом А. Тьер, привело к тому, что немцы снизили контрибуцию до 5 млрд, франков.
3 Аншлюс, т. е. присоединение,— термин, ставший синонимом насильственного включения су¬
веренного государства Австрии в состав Германии 11 — 12 марта 1938 г.
4 Политика «коллаборационизма», т. е. сотрудничества, официально проводившаяся правитель¬
ством Виши после встречи главы государства Виши маршала Ф. Петэна с Гитлером во Франции,
в городе Монтуар в октябре 1940 г.
305

как не из идеи, что мы должны всегда уступать, проистекало осуждение,
раздававшееся иногда даже в моем ближайшем окружении, когда, сражаясь с
врагом, я старался одновременно сохранить суверенные права Франции перед
лицом наших союзников?
После стольких уроков можно было предположить, что с окончанием войны
круги, претендующие на руководство общественным мнением, станут проявлять
меньшую склонность к зависимости. Но ничего подобного не произошло. Наоборот!
Для руководства каждой политической партии отход нашей страны на второй
план был твердо установленной и открыто провозглашенной доктриной. В то
время как для коммунистов абсолютным правилом было признание, что Москва
всегда права, все старые организации провозгласили лозунг «наднациональности»,
иначе говоря — подчинения Франции чужим законам. Отсюда — приверженность
такой «Европе», в которой исполнительная власть, находящаяся в руках тех¬
нократов, и законодательная власть, осуществляемая парламентариями — причем
большинство и тех, и других были бы иностранцами,— получили бы право
решать судьбу французского народа! Отсюда — также страсть к Атлантической
организации, вручавшей обеспечение безопасности, а следовательно политику
нашей страны, в руки другой державы. Отсюда же — стремление подчинять
акции нашей государственной власти требованиям международных организаций,
в которых под видом коллективного обсуждения во всех областях — политической,
военной, экономической, технической и валютной — осуществлялась бы верховная
власть нашего покровителя и в которых наши представители никогда не говорили
бы «мы хотим», а только «выступали бы в защиту дела Франции». Отсюда,
наконец,— постоянное недовольство у приверженцев таких взглядов действиями,
которые я предпринимал от имени независимой нации.
Но зато я пользовался довольно широкой поддержкой. На моей стороне были
чувства французского народа, который, не впадая в заносчивость, старался
сохранить свою самобытность, особенно после того, как он только что чуть не
утратил ее и когда он увидел, как другие народы повсюду горячо утверждают
собственную индивидуальность, идет ли речь о суверенитете, языке, культуре,
производстве или даже спорте. Каждый раз, публично выступая на эту тему, я
неизменно чувствовал душевный отклик. В плане политическом на моей стороне
была организация, сформировавшаяся, чтобы идти за мною, вне прежних партий
и над ними, добившаяся избрания в парламент многочисленной и компактной
группы депутатов, поддерживавших меня без колебаний5. В плане практическом
рядом со мною всегда было устойчивое правительство, премьер-министр которого
был убежден в праве и обязанности Франции активно действовать на мировой
арене, а министр иностранных дел проявлял в этой области такие способности,
какие редко встречались у его коллег на протяжении долгой и трудной истории
Франции.
Морис Кув де Мюрвиль6 имеет особый дар. В переплетающихся проблемах
и в цепляющихся друг за друга аргументах он сразу же отделяет главное от
второстепенного, в результате чего он ясен и точен в вопросах, которые корыстные
расчеты других делают туманными и запутанными. У него есть необходимый
опыт: на протяжении своей блестящей карьеры он вел многочисленные переговоры
и лично знал многих должностных лиц. У него есть необходимая уверенность,
5 Речь идет о голлистской партии ЮНР (Союз за новую Республику), основанную в октябре
1958 г. В дальнейшем она не раз меняла свое название. С декабря 1976 г. называется ОПР
(Объединение в поддержку Республики). Ее лидер — мэр Парижа Жак Ширак.
6 Кув де Мюрвиль, Морис Жак, род. в 1907 г.— французский государственный деятель и
крупнейший дипломат, соратник де Голля, был послом Франции в Италии, Египте, СИТА, ФРГ.
С 1958 по 1968 г. бессменный министр иностранных дел Пятой Республики. В 1968—1969 гг. —
премьер-министр. В дальнейшем — председатель Комиссии по иностранным делам Национального
собрания Франции.
306

ибо он понимает, что будет долго занимать пост, на который я его назначил.
Он умеет подойти к людям, легко вступать в контакт, выслушивать, наблюдать,
замечать, а потом, в нужный момент, твердо сформулировать свою точку зрения,
от которой уже не отступит. Он верит, он убежден, что Франция сможет
существовать как таковая, только занимая место в первом ряду держав, что с
помощью де Голля она вернет себе это место, что над этим надо работать, а
все остальное не имеет значения.
Именно этим мы и займемся на обширном поле Европы. Я всегда, а сейчас
сильнее, чем когда-либо, чувствовал то общее, что имеется у народов, ее
населяющих. Поскольку все они принадлежат к одной белой расе, исповедуют
одну и ту же христианскую религию, ведут один и тот же образ жизни, связаны
между собой многочисленными узами в области общественной мысли, искусства,
науки, политики, торговли, самой их природе соответствует стремление к объ¬
единению, которое имело бы свой характер и свою организацию в современном
мире. Именно в силу такого предназначения Европы в ней правили римские
императоры, ее пытались объединить Карл Великий, Карл V, Наполеон, а Гитлер
претендовал на то, чтобы навязать ей свое тираническое господство. Но как не
отметить при этом, что ни один из этих объединителей не добился от подчиненных
стран отказа от своей индивидуальности? Наоборот, принудительная централи¬
зация всегда вызывала в ответ обострение национализма. Я уверен, что сейчас,
как когда-то в прошлом, нельзя добиться объединения Европы путем слияния
народов: оно может и должно явиться следствием систематического сближения
между ними. Ведь все толкает их к сближению в наше время широкого развития
международной торговли, создания общих предприятий, развития науки и техники,
не знающих границ, быстрых средств сообщения, растущего числа путешествий.
Поэтому моя политика нацелена на создание концерта европейских государств,
с тем чтобы развитие самых различных связей между ними способствовало росту
их солидарности. Есть все основания полагать, что, оттолкнувшись от этого,
эволюция сможет привести к созданию конфедерации, особенно в случае воз¬
никновения общей для всех опасности.
Практически это привело нас к созданию экономического сообщества шести
стран7; к организации регулярных политических консультаций между ними; к
деятельности, направленной на то, чтобы некоторые другие страны, прежде всего
Великобритания, перестали увлекать за собой Запад к атлантической системе,
несовместимой с возможностями европейской Европы, а наоборот, заставить эти
центробежные силы изменить ориентацию, привычки и клиентуру и стать единым
целым с континентом; наконец, к тому, чтобы дать пример разрядки, а затем
согласия и сотрудничества со странами Востока в надежде, что мир и прогресс
отвечают общим желаниям и интересам и той, и другой половины случайно
расколотой Европы вне зависимости от проводимой линии, выбранной режимами,
и от пропаганды.
В сердце проблемы и в центре континента лежит Германия. Ничто не может
быть построено без нее, и ничто не раздирало Старый Свет сильнее, чем ее
дурные дела,— такова уж ее судьба. Безусловно, Германия, разделенная сейчас
на три части, в каждой из которых находятся войска победителей, никому
непосредственно не угрожает. Но как стереть в памяти народов ее честолюбивые
замыслы, которые еще недавно дали ей возможность внезапно создать военный
аппарат, способный разбить одним ударом армию Франции и армии ее союзников;
как забыть дерзость, с которой она благодаря соучастию Италии двинула свои
армии вплоть до Африки и бассейна Нила; как забыть ее военную мощь, которая
с помощью итальянцев, венгров, болгар и румын позволила пройти ей Польшу
7 Европейское экономическое сообщество (ЕЭС), Общий рынок. Учрежден Римским договором
1957 г., подписанным 25 III 1957 г. на неопределенный срок. Вступил в силу с 1 I 1958 г. в составе
шести стран. В дальнейшем круг участников расширился.
307

и Россию и докатиться до ворот Москвы и предгорий Кавказа; как забыть ее
тиранию, царившую с помощью подавления, репрессий и преступлений повсюду,
где благодаря военному успеху реял немецкий флаг? Теперь должны быть
приняты все необходимые меры предосторожности, дабы не допустить, чтобы
снова набрали силу страшные германские демоны. Но, с другой стороны, можно
ли представить себе установление прочного и длительного мира на такой основе,
с которой этот великий народ никогда не примирится, можно ли надеяться на
подлинное объединение континента без его участия, можно ли рассеять тыся¬
челетний страх перед разрушениями и смертью, царящий на обоих берегах
Рейна, пока продолжается вековая вражда?
По важнейшему вопросу — вопросу о дальнейшей судьбе Германии — моя
точка зрения выработана. Прежде всего я считаю, что было бы несправедливо
и опасно пересматривать фактические границы, навязанные войной. Это означает,
что линия по Одеру — Нейсе, отделяющая Германию от Польши, является
окончательной границей, что не должны признаваться никакие старые претензии
на территорию Чехословакии, что новый аншлюс исключен в какой бы то ни
было форме. Кроме того, за Германией ни под каким видом не может быть
признано право на обладание атомным оружием и его изготовление — от чего,
впрочем, она сама публично отказалась. С учетом всего перечисленного я считаю
необходимым, чтобы Германия стала неотделимой составной частью организо¬
ванного сотрудничества государств, сотрудничества, которое, по моему мнению,
должно охватить весь наш континент. Таким образом, будет гарантирована
безопасность всех народов от Атлантического океана до Урала и будут созданы
такие перемены в положении вещей, умонастроениях людей и международных
отношениях, что у немецкого народа появится надежда объединить три составные
части Германии. Пока же Федеративная республика должна играть существенную
роль в Европейском экономическом сообществе и в случае необходимости в
политическом концерте шести стран. Наконец, я намереваюсь действовать так,
чтобы Франция создала тесную сеть предпочтительных связей с Германией,
благодаря чему народы обеих стран смогут мало-помалу понять и оценить друг
друга, что диктует им их инстинкт в моменты, когда они не растрачивают свои
жизненные силы на взаимную борьбу.
Благодаря замечательному совпадению в тот момент, когда я вновь взял
бразды правления в Париже, во главе боннского правительства уже давно стоял
и еще довольно долго продолжал оставаться Конрад Аденауэр8, т. е. человек,
наиболее способный из всех немцев вести свою страну по одной дороге и рядом
с Францией и желавший этого сильнее других. Уроженец рейнской области, он
был глубоко убежден, что галлы и германцы взаимно дополняют друг друга,
что на этом основывалось когда-то существование Римской империи по обоим
берегам Рейна, что именно из этого возникла слава франков и Карла Великого,
что этим оправдывались вассальные отношения между королем Франции и
принцами, его избиравшими, что это чувство заставило Германию вспыхнуть
от искр Французской революции, вдохновляло Гёте, Гейне, мадам де Сталь,
Виктора Гюго и что, несмотря на отчаянные схватки между двумя народами,
это чувство не переставало пробивать себе дорогу подспудно. Этот патриот
понимает, сколь высоки горы ненависти и недоверия между Германией и окру¬
жающими ее странами, воздвигнутые неистовым честолюбием Гитлера и страстной
покорностью ему немецкого народа и его элиты, он знает, что среди этих стран
только Франция может позволить срыть эти горы, если она открыто протянет
руку своему исконному врагу. Этот политик, сумевший благодаря своей ловкости
8 Аденауэр, Конрад (1876—1967) — политический деятель Прирейнской Германии, после первой
мировой войны примыкал к сепаратистам. Никогда не поддерживал Гитлера. Канцлер ФРГ с 15
IX 1949 г. до 16 X 1963 г.
308

и настойчивости до настоящего времени сохранить равновесие и прогресс Феде¬
ративной республики, маневрирует так, чтобы ни угроза с Востока, ни протекция
Запада не нанесли ущерба хрупкому зданию государства, построенного на раз¬
валинах, и понимает, какова цена решительной поддержки новой Французской
республики как внутри Федеративной республики, так и за ее пределами.
Как только канцлер понял, что мое возвращение — отнюдь не эпизод, он
выразил желание встретиться со мной. Я принял его в Коломбэ-ле-дез-Эглиз9
14 и 15 сентября 1958 г. Действительно, мне казалось, что этой встрече следует
придать отпечаток исключительности, что для исторического объяснения, которое
будут вести от имени своих народов старый француз и очень старый немец,
атмосфера семейного дома будет импонировать больше, чем декорации дворца.
Поэтому моя жена и я устроили канцлеру скромный прием в Ла Буассери.
И вот я наедине с Конрадом Аденауэром. Прежде всего он ставит вопрос о
доверии. «Я прибыл к вам,— начал он,— потому что считаю вас человеком,
способным направлять ход событий. Ваша личность и то, что вы уже сделали
в свое время на службе своей страны, наконец, условия, при которых вы снова
пришли к власти, дают вам все возможности для этого. Наши народы в настоящее
время впервые находятся в таком положении, которое позволяет им построить
свои взаимоотношения на совершенно новой базе, на базе сердечного сотрудни¬
чества. В настоящее время отношения развиваются как раз в этом направлении.
Но пока все, что было сделано хорошего, определялось обстоятельствами, правда,
весьма существенными, но в масштабе истории преходящими: разгромом — с
немецкой стороны, усталостью — с французской. Теперь речь идет о том, чтобы
выяснить, нельзя ли создать нечто более прочное и длительное. В зависимости
от того, что вы лично захотите и сделаете, Франция и Германия смогут или
действительно вступить в согласие на продолжительное время, что даст гигантские
преимущества обеим странам и всей Европе, или будут оставаться взаимно
удаленными друг от друга и тем самым, на свое несчастье, обреченными на
взаимную оппозицию. Если реальное сближение между нашими странами входит
в ваши намерения, то позвольте вас заверить, что я полон решимости работать
над этим вместе с вами и что я также располагаю для этого определенными
возможностями. Ведь я уже И лет нахожусь на посту канцлера и, несмотря на
весьма преклонный возраст, полагаю, что еще некоторое время смогу выполнять
эти функции. А доверие, которым я пользуюсь, и, с другой стороны, мое прошлое,
когда я относился к Гитлеру и его людям только с осуждением и презрением,
в ответ на что они расправились со мной и моими близкими, позволяют мне
ориентировать в желательном направлении политику Германии. А вы? Куда
намерены вы направить политику Франции?»
Я ответил канцлеру, что мы встретились с ним в моем доме именно потому,
что, на мой взгляд, для Франции настало время начать проводить новую политику
в отношении его страны. После страшных испытаний 1870, 1914 и 1939 гг.,
навязанных Франции германским честолюбием, она видит, что Германия по¬
беждена, расчленена и вынуждена влачить жалкое международное существование,
а это коренным образом меняет условия в отношениях между обеими странами
по сравнению с прошлым. Нет сомнений в том, что французский народ не может
предать забвению все, что он некогда выстрадал от своего зарейнского соседа,
и пренебрегать необходимыми мерами предосторожности на будущее. Впрочем,
еще до окончания военных действий я полагал, что эти меры предосторожности
должны быть нами приняты в материальном и территориальном плане. Но
учитывая, с одной стороны, размах всего свершенного с тех пор в Германии и
создавшееся в связи с этим ее новое положение, а с другой — изменение настроения
умов в Федеративной республике благодаря деятельности правительства Конрада
9 Коломбэ-ле-дез-Эглиз — название деревни, в которой находится *Ла Буассери — личный дом
с небольшим земельным участком семьи Шарля де Голля. Жена Шарля де Голля — мадам Ивонна.
309

Аденауэра, наконец, первостепенный интерес, который представляет дело объе¬
динения Европы, требующее прежде всего сотрудничества между Парижем и
Бонном, я полагаю, что стоит попытаться опрокинуть ход истории, примирить
оба наших народа и объединить их усилия и способности.
Высказав это друг другу, Аденауэр и я стали рассматривать, как добиться
этого практически. Мы легко пришли к согласию относительно принципа, что
не следует совмещать политику двух самостоятельных стран, как это пытались
сделать теоретики Европейского объединения угля и стали, Евратома и Евро¬
пейского оборонительного сообщества, а наоборот, признать, что положение обеих
стран весьма различно, и строить дальнейшие отношения, исходя из этой ре¬
альности. По мнению канцлера, униженная и находящаяся в тяжелом положении
Германия может рискнуть попросить Францию помочь ей восстановить доверие
и уважение внешнего мира, что вернет ей ее место в международных отношениях,
способствовать обеспечению безопасности страны перед лицом советской угрозы10 *,
особенно в том, что касается угрозы, нависшей над Берлином, наконец, признать
ее право на воссоединение. Я заметил на это канцлеру, что перед лицом такого
количества просьб у Франции нет нужды просить помощи Германии ни в том,
что касается единства и безопасности, ни в том, что касается ранга мировой
державы, тогда как она, Франция, безусловно, может способствовать возрождению
своего исконного врага. И Франция сделает это — и с каким достоинством! —
во имя согласия, которое надо установить между двумя народами, так же, как
во имя равновесия, единства и мира в Европе. Но для того чтобы оказываемая
ею поддержка была оправданной, Франция рассчитывает на то, что немецкая
сторона выполнит некоторые условия. Эти условия заключаются в следующем:
принятие существующих государственных границ, проявление доброй воли во
взаимоотношениях с Востоком, полный отказ от атомного вооружения, терпение
во всех испытаниях, связанных с объединением Германии.
Я должен сказать, что по всем этим вопросам прагматизм канцлера позволяет
ему присоединиться к моей точке зрения. Как бы ни был он предан своей
стране, канцлер не намеревается сделать главной целью своей современной
политики вопрос о пересмотре границ, отлично зная, что постановка этого
вопроса приведет только к удвоению тревоги и ярости у русских и поляков, а
на Западе вызовет тягостное осуждение. Как бы безгранична ни была ненависть
канцлера к коммунистическому строю и каков бы ни был его страх перед
империализмом Москвы, он отнюдь не исключал возможности модуса вивенди11.
«Уже в 1955 г.,— заметил он мне,— я отправился с официальным визитом в
Кремль, и тогда я был первым из всех глав государств или глав правительств
западных держав, сделавшим это после войны». Он категорически отрицает
наличие у Германии намерения иметь атомное оружие и объясняет, какие угрозы
в противном случае возникли бы для мира. Хотя он желает всей душой, чтобы
настал день, когда снова возникнет единое германское государство и будет
положен конец тоталитарному угнетению, которое коммунисты с помощью Советов
навязывают «зоне», как он называет эту территорию, мне кажется, что в голове
Высказывания де Голля и Аденауэра о «советской угрозе*, об «империализме Москвы» и тому
подобные характерны для всех западных политиков периода «холодной войны». Однако нельзя не
заметить, что некоторым основанием для подобных суждений явилась чрезвычайно активная волюн¬
таристская внешнеполитическая деятельность в период десятилетнего правления генсека КПСС Н.
С. Хрущева в связи с его непродуманной политикой ультиматумов великим державам Запада:
денонсации государственных договоров СССР — 1942 г. с Великобританией и 1944 г. с Францией,
требованиями немедленно решить проблему Берлина, Карибским кризисом и т. д. Но тем не менее
позиция Франции в отношении Советского Союза в период президенства Шарля де Голля всегда
основывалась на политике сотрудничества и взаимного уважения.
«Модус вивенди» — латинский термин, означающий временное, обычно краткосрочное, согла¬
шение, заключаемое тогда, когда существуют обстоятельства, не позволяющие достичь длительного
или постоянного соглашения. Может устанавливаться договором или обменом письмами.
310

этого католика с берегов Рейна, вождя партии традиционных демократов, засела
мысль, что Федеративная республика столкнется с некоторыми неудобствами,
если сразу поглотит протестантский, социалистический и прусский комплекс
оторванных территорий. Во* всяком случае он согласен с тем, что, хотя речь
идет о цели, от которой Германия не откажется никогда, следует воздержаться
от установления конкретных сроков ее осуществления.
Мы долго обсуждали проблемы Европы. Для Аденауэра, как и для меня, и
речи не может быть о том, чтобы стремиться к ликвидации наших народов, с
их государствами, с их законами, путем слияния их в некую безродную конст¬
рукцию, хотя он и признает, что из мифа интеграции сумел извлечь для
Германии солидные преимущества и что поэтому благодарен французским про¬
поведникам этой идеи Жану Монне и Роберу Шуману12 за их подарки. Но,
будучи канцлером побежденной, разделенной и находящейся в опасности Гер¬
мании, Аденауэр, естественно, склоняется к идее объединения только Западной
Европы, которое обеспечит его стране, наряду с равноправием, большое влияние
и значительную поддержку перед лицом Востока Европы и благодаря самому
факту своего существования будет способствовать сохранению присутствия Со¬
единенных Штатов в Европе и их гарантий Федеративной Германии. Аденауэр
буквально цепляется за эти гарантии, ибо, говорит он, «обеспечивая немецкому
народу безопасность и место в хорошем обществе, эти гарантии тем самым
отвлекают его от навязчивой идеи изоляции и восхваления силы — а ведь именно
это в свое время толкнуло немецкий народ, на его беду, в объятия Гитлера».
Я указываю Аденауэру, что Франция с точки зрения своих собственных
национальных интересов не нуждается — и в этом ее коренное отличие от
Германии — в объединении только стран Западной Европы, поскольку она не
утратила во время войны ни своей репутации, ни своих территорий. Поэтому
Франция предусматривает экономическое, а если будет возможно, то и полити¬
ческое сближение всех европейских государств, ибо цель, к которой она стре¬
мится,— это всеобщий прогресс и умиротворение. В ожидании этого и при
условии, что ее самостоятельности не будет причинено ущерба, она попытается
начать осуществление Римского договора и намеревается, помимо этого, пред¬
ложить шести странам регулярно согласовывать все возникающие политические
вопросы международного характера. Что касается Европейского экономического
сообщества, то трудности появятся по мере обсуждения сельскохозяйственных
вопросов, решение которых необходимо для Франции, и при обсуждении кан¬
дидатуры Великобритании, которую Франция считает должным отклонять до
тех пор, пока в политическом и экономическом отношении Великобритания
будет продолжать оставаться тем, чем она является сейчас. По этим двум
вопросам французское правительство рассчитывает на согласие германского пра¬
вительства, без чего подлинный союз «Шестерки» не может быть осуществлен.
«Лично я,— заявил мне канцлер,— отлично понимаю ваши соображения. Но в
основном в Германии относятся отрицательно к идее общего сельскохозяйственного
рынка и хотят, чтобы просьба Англии была удовлетворена. Однако, поскольку
для меня нет ничего важнее, чем добиться успеха в создании союза шести стран,
я обещаю действовать так, чтобы обе проблемы, о которых вы только что
говорили, не помешали нам достичь договоренности. Что же касается идеи
проводить между партнерами регулярные обсуждения политических вопросов,
то я заранее полностью присоединяюсь к ней».
По вопросу об Атлантическом пакте я заверил моего собеседника, что мы,
французы, считаем естественным, чтобы Германия была его полноправным членом.
Да и как может быть иначе? В эпоху атомного оружия и пока Советы угрожают
}2Монне, Жан; Шуман, Робер — известные дипломаты и политические деятели Франции, убеж¬
денные сторонники наднационального объединения Европы с непременным исключением из него
СССР и ряда стран Восточной Европы.
311

Германии, совершенно очевидно, что Германии необходимо покровительство
Соединенных Штатов. Но и в этом отношении, как и в других, Франция
находится в иных условиях. Поэтому, продолжая в принципе принадлежать к
союзу, предусмотренному Вашингтонским договором на случай агрессии, Франция
намерена когда-нибудь выйти из системы НАТО, тем более что она сама скоро
станет обладать ядерным оружием, на которое не может распространяться принцип
интеграции. Чтобы обеспечить моей стране жизнеспособность в будущем, превыше
всего ей необходима политическая независимость, соответствующая ее положению
и целям. Теперь и канцлер услышал мои доводы. «Французский народ,— сказал
я ему,— привык на протяжении веков быть мастодонтом Европы, и это чувство
проистекало из величия Франции и тем самым из ее ответственности; оно
позволяло французскому народу сохранять свое единство, несмотря на то, что
по своей природе он был извечно, еще со времен галлов, склонен к расколам
и несбыточным мечтам. И вот события, я хочу сказать, спасение Франции после
войны, сила ее институтов, глубокие изменения в мире, дают Франции возмож¬
ность снова обрести ту международную роль, без которой французский народ
утратит интерес к самому себе и будет обречен на распад. Впрочем, я думаю,
что в случае исчезновения Франции с карты мира все народы, в том числе и
немецкий, в конечном счете многое бы утратили, ничего не приобретя. Поэтому
все, что подталкивает мою страну к отказу от ее роли, является для нее
наихудшей опасностью и представляет серьезный риск для других». «Я тоже так
считаю,— ответил мне Аденауэр,— и всем сердцем радуюсь возрождению мировой
роли Франции. Но позвольте мне напомнить, что немецкий народ, хотя его
демоны отличаются от демонов французского народа, равным образом ощущает
потребность в собственном достоинстве. После встречи и разговора с вами я
верю, что вы поможете немецкому народу обрести свое достоинство». В заключение
наших переговоров мы приняли решение приложить усилия к тому, чтобы наши
страны не ограничивались сотрудничеством в международных организациях, где
стирается лицо каждой страны, а установили бы между собой прямые и префе¬
ренциальные отношения во всех областях. Мы решили поддерживать в дальнейшем
тесный личный контакт.
26 ноября 1958 г. я вместе с Мишелем Дебре13 и Морисом Кув де Мюрвилем
отправился в Бад-Крейцнах к Аденауэру с ответным визитом. Рядом с ним
находился его заместитель, динамичный Людвиг Эрхард, который, воспользо¬
вавшись предпринимательским духом патроната, конструктивным сотрудничест¬
вом профсоюзов и кредитами по плану Маршалла, восстановил средства произ¬
водства и руководил в этот момент великим экономическим подъемом своей
страны. Тут же присутствовал и Генрих фон Брентано, министр иностранных
дел, убежденный, как и канцлер в том, что согласие с Францией должно стать
отныне абсолютным принципом политики Германии. Во время этой встречи оба
правительства уточнили условия сотрудничества, соответственно тому, что было
намечено в Коломбэ-ле-дез-Эглиз. В частности, они договорились о том, что
следует прекратить переговоры с Ричардом Моудлингом, пытавшимся в самом
начале утопить сообщество шести стран в более широкой зоне свободного обмена
с участием Великобритании и в дальнейшем всех стран Запада. Одновременно
мы воспользовались случаем заверить немцев, испытывавших в то время сильную
тревогу, что французы будут решительно противиться изменению статуса Берлина,
которое как раз в этот момент был готов навязать Никита Хрущев.
До середины 1962 г. Конрад Аденауэр и я обменялись примерно 40 письмами.
Мы встречались 15 раз, чаще всего в Париже, Марли, Рамбуйе или же в
Баден-Бадене и Бонне. Мы провели в беседах более 100 часов — то наедине
друг с другом, то вместе с нашими министрами, то в обществе наших семей.
13Дебре, Мишель — первый премьер-министр Шарля де Голля после его возвращения к власти
в 1958 г. и официального провозглашения Пятой Республики в январе 1959 г.
312

Затем, поскольку я намеревался торжественно освятить новые отношения между
двумя нациями, столь долгое время являвшимися врагами, я пригласил канцлера
прибыть в Париж с официальным визитом. Уже в июне 1961 г. президент
Федеративной республики Генрих Любке посетил Париж с государственным
визитом, но без всякой помпы. И вот в июле 1962 г. на площадях и улицах
нашей столицы перед народом появился сам глава немецкого правительства.
Оказанный ему прием, особенно со стороны толп народа, свидетельствовал об
уважении, которым он пользуется, а также о доверии, с которым относится наш
народ к проводимой им политике примирения и сотрудничества. После приема
в Париже состоялся внушительный военный парад в лагере Мурмелон. Там
генерал де Голль под знаменами встретил канцлера Конрада Аденауэра. Оба в
машине командования объехали части танковой дивизии французской армии и
танковой дивизии западногерманской армии, продемонстрировавших высокий
класс. Затем в сопровождении министров и видных деятелей обеих стран мы
присутствовали при парадном марше обеих дивизий, в то время как над полем
пролетали военно-воздушные подразделения обеих армий. Поездка закончилась
в Реймсе, городе, ставшем символом наших древних традиций, но служившем
также и местом многочисленных столкновений между исконными врагами, начиная
с древних набегов германцев и кончая сражениями на Марне. В соборе, еще не
полностью восстановленном, первый француз и первый немец объединили свои
молитвы, чтобы по обе стороны Рейна дружба навсегда вытеснила несчастья войны.
• Позднее, вплоть до смерти моего выдающегося друга, наши отношения раз¬
вивались столь же ритмично и были отмечены той же сердечностью. В общем
все, что было сказано, написано или сделано нами, служило развитию и при¬
способлению к происходящим событиям согласия доброй воли, достигнутого в
1958 г. Конечно, по мере изменения обстановки появлялись разногласия. Но мы
всегда преодолевали их. Благодаря мне и Аденауэру отношения между Францией
и Германией установились на такой основе и в такой атмосфере, которых раньше
наша история не знала.
Такое сотрудничество двух бывших врагов было обязательным условием
объединения Европы, но отнюдь не достаточным. Правда, если судить по речам,
звучавшим со всех сторон, и статьям на эту тему, объединения нашего континента
будет легко достигнуть, ибо все этого хотят. Но дело принимает совсем иной
оборот, как только оно касается реальных вещей: потребностей, интересов,
предрассудков. В то время как напрасные переговоры с англичанами показывают
рождающемуся сообществу, что одних благих намерений не достаточно для
примирения непримиримого, «шестерка» констатировала, что уже в области
экономики подгонка положения в каждой стране под общий стандарт чревата
трудностями, которые невозможно разрешить только в рамках заключенных на
этот счет соглашений. Все также убедились, что так называемые «исполнительные
органы», поставленные во главе общих организмов под влиянием иллюзий ин¬
теграции, которые бурно расцвели накануне моего возвращения к власти, ста¬
новятся беспомощными, едва возникает необходимость принимать решение и
навязывать его исполнение, что лишь правительства способны к подобным дей¬
ствиям и что даже они в состоянии осуществлять их только после надлежащих
переговоров между министрами или послами.
Так было с Европейским объединением угля и стали14. После того как были
исчерпаны дары радостного начинания, сразу же преподнесенные ему государ¬
,4Европейское объединение угля и стали —(ЕОУС)— монополистическая государственная ор¬
ганизация 10 стран Западной Европы, входящих в ЕЭС, которое объединяет их металлургическую,
железорудную и каменноугольную промышленность. Была образована на основе Договора в Париже
18 IV 1951 г. в составе Бельгии, Нидерландов, Люксембурга (Бенилюкс), Италии, Франции, ФРГ
на 50 лет. Договор вступил в силу 25 VII 1952 г. С I I 1973 г. в ЕОУС вошли Великобритания,
Дания, Ирландия, с I I 1981 г.— Греция. В 1967 г. функции высших органов ЕОУС переданы
руководящим органам ЕЭС.
313

ствами, причем ни один из них не был нам выгоден — отказ Франции от поставок
рурского угля, поставки стали и угля итальянцам, финансовые субсидии шахтам
Бенилюкса,— «верховная власть», хотя и располагавшая теоретически весьма
широкими полномочиями и значительными ресурсами, очень скоро оказалась
бессильной перед лицом проблем, возникших в связи с национальными потреб¬
ностями отдельных стран. Как только заходила речь о том, чтобы установить
цены на сталь, или регламентировать закупки топлива вне стран Объединения,
или приступить к реконверсии угольного бассейна Боринажа и т. п., заседавший
в Люксембурге ареопаг оказывался не в состоянии навязать свою волю. В
результате началось хроническое распадение этой организации. К тому же ее
вдохновитель Жан Монне ушел с поста председателя.
Одновременно и в Евратоме15 проявились непримиримые противоречия между
положением Франции, которая уже имела в своем активе 15-летнюю деятельность
Комиссариата по атомной энергии, располагавшего многочисленными установками
и занятого осуществлением обширной конкретной программы исследований и
развития, и положением других стран, не сделавших ничего самостоятельно и
стремившихся к тому, чтобы заполучить у американского поставщика то, чего
у них нет, за счет кредитов общего бюджета Евратома.
Наконец, в Экономическом сообществе вопрос о регламентациях по сельскому
хозяйству, связанных со снижением таможенных пошлин на промышленные
товары, выдвинул такие препятствия, которые Брюссельская комиссия не могла
преодолеть самостоятельно. Надо сказать, что в этом вопросе дух и буква
Римского договора не отвечают потребностям нашей страны. Насколько статьи
договора, касающиеся промышленности, были точны и всеобъемлющи, настолько
же туманны были статьи, касавшиеся сельского хозяйства. Это объяснялось тем,
что наши представители, участвовавшие в переговорах 1957 г., настолько ув¬
леклись мечтой о наднациональной Европе, так стремились любой ценой за¬
ключить хоть какой-то договор, который приблизил бы их к их цели, что даже
не сочли своим долгом обеспечить с самого начала удовлетворение французских
интересов, причем весьма существенных. Следовательно, надо было либо добиться
удовлетворения этих интересов в ходе создания Общего рынка, либо ликвидировать
его вообще. Однако, несмотря на твердую решимость добиться этого, французское
правительство благодаря восстановлению активности нашего платежного баланса
и стабилизации франка смогло согласиться, чтобы механизм Общего рынка начал
действовать. В декабре 1958 г. оно сообщило, что с первого дня следующего
года вступят в силу первые намеченные меры, а именно — сокращение на 10%
таможенных пошлин и увеличение на 20% контингента товаров.
Таким образом, начавшееся осуществление Общего рынка потребует в даль¬
нейшем большой активности, причем не только технической, но и дипломати¬
ческой. Действительно, для этой операции, хотя она и имела очень большое
экономическое значение, были характерны специфические политические наме¬
рения, направленные на то, чтобы лишить Францию права располагать собой.
Вот почему по мере реального создания Сообщества я был вынужден неоднократно
вмешиваться лично, чтобы спасти мою страну от опасностей, угрожавших ее
интересам.
Первая опасность крылась уже в изначальной двусмысленности этого института.
Предусматривает ли он — что уже было большим делом! — гармонизацию прак¬
тических интересов шести государств, их экономическую солидарность по отно¬
шению к внешнему миру и по возможности объединение их усилий в между¬
народном плане? Или же он предназначен осуществить полное слияние экономики
Евратом — Европейское сообщество по атомной энергии — организация государств 10 стран,
входящих в ЕЭС. Договор о Евратоме подписан 25 III 1957 г. в Риме. Вступил в силу 1 I 1958. С
1967 г. функции высших органов Евратома переданы руководящим органам ЕЭС. При Евратоме
имеется Объединенный исследовательский центр.
314

и политики соответствующих стран с тем, чтобы они растворились в едином
образовании, имеющем свой парламент, свои законы, свое правительство, которое
бы во всех отношениях управляло своими подданными французского, немецкого,
итальянского, бельгийского, нидерландского и люксембургского происхождения,
ставшими согражданами внутри искусственной родины, изобретенной умами
технократов? Само собою разумеется, что я, не испытывая любви к несбыточным
мечтам, рассматривал его с первой точки зрения. Вторая точка зрения была
воплощением всех надежд и иллюзий сторонников наднациональной школы.
Для этих сторонников интеграции европейская «исполнительная власть» уже
существует реально: это Комиссия экономического сообщества, созданная, правда,
из лиц, назначенных шестью государствами, но на деле ни в каком отношении
от них не зависящих. Если послушать хор тех, кто хочет, чтобы Европа была
федерацией, хотя и без человека, ее объединяющего, все атрибуты правительства
в вопросах экономики, а именно — власть, инициатива, контроль, бюджет должны
отныне принадлежать хору экспертов, вплоть до — это уже может быть слишком
расширенное толкование — точки зрения на отношения с иностранными госу¬
дарствами. Что же касается «национальных» министров, без которых пока нельзя
обойтись в вопросах практической деятельности, то их следует периодически
вызывать в Брюссель, где они будут получать инструкции от Комиссии, каждый
по касающейся его области. С другой стороны, те же творцы мифа хотят видеть
в Ассамблее, на которую в Страсбург съезжаются депутаты и сенаторы, направ¬
ленные туда парламентами соответствующих стран — членов Сообщества, «Ев¬
ропейский парламент», который, безусловно, не будет располагать никакой ре¬
альной властью, но придаст брюссельской «исполнительной власти» видимость
демократической ответственности.
Председателем Комиссии является Вальтер Хальштейн. Горячий сторонник
теории сверхгосударства, он употреблял всю свою кипучую энергию на то, чтобы
придать Сообществу соответствующую видимость и характер. Он превратил
Брюссель, где находится его резиденция, в своего рода столицу Сообщества. Как
подлинный суверен, он руководил там своими коллегами, между которыми
распределял обязанности, и располагал многотысячным коллективом чиновников,
которых назначал, направлял на те или иные участки, продвигал по службе и
оплачивал по своему усмотрению. Он принимал верительные грамоты послов и
претендовал на великие почести, когда посещал страны Сообщества с офици¬
альными визитами, весьма заботясь, впрочем, о том, чтобы продвигать вперед
дело слияния шести стран, будучи уверен, что сама логика вещей приведет к
осуществлению его мечты. Познакомившись с Вальтером Хальштейном, встречаясь
с ним в дальнейшем, приглядываясь к его деятельности, я понял, что если он
является на свой лад искренним европейцем, то именно потому, что он прежде
всего немец, честолюбиво борющийся за интересы своей родины. Ибо та Европа,
которую хотел создать Хальштейн, представляла собой прекрасную базу, благодаря
которой его страна могла бы даром вернуть себе уважение и равные с другими
права, утраченные в результате бешеной агрессии Гитлера и его разгрома, а в
дальнейшем приобрести преобладающий вес, основанный, бесспорно, на эконо¬
мических способностях Германии, и, наконец, добиться того, чтобы борьба за
границы и единство его страны были взяты на себя могущественным ансамблем
стран в силу доктрины, которой он дал свое имя в бытность министром иностранных
дел Федеративной республики. Все это не умаляет моего уважения к нему и
почета, который мы ему оказываем, но цели, которые я поставил перед Францией,
несовместимы с подобными проектами.
Это коренное различие в понимании роли Брюссельской комиссии ею самой
и тем обстоятельством, что мое правительство, ожидая от нее изучения вопросов
и конкретных предложений, считало принятие важных мер возможным только
по согласованному решению между правительствами, вызывало хронические
разногласия. Но поскольку в Римском договоре записано, что на период станов¬
ления Сообщества никакие меры не могут приниматься без единогласия шести
315

государств, то достаточно внимательно следить за тем, что предпринимается,
дабы не допустить попрания французского суверенитета. И я слежу за этим
внимательно. Итак, на протяжении описываемого периода происходит становление
Сообщества в области, которая является и должна оставаться экономической,
чтобы, несмотря на столкновения, политика не заставляла его переживать смер¬
тельные кризисы. К тому же в ноябре 1959 г. по инициативе Парижа было
принято решение, чтобы каждые три месяца министры иностранных дел шести
стран собирались для рассмотрения проблемы в целом и обсуждения возможных
разногласий, о чем они должны докладывать своим правительствам, принимающим
в случае необходимости соответствующие решения. Можно полагать, что наше
правительство нелегко поддавалось уговорам.
Но только что родившееся Сообщество должно было пройти еще одну проверку
жизнью, и не только с точки зрения политики. С точки зрения самой экономики
два серьезных препятствия, возникших в результате столкновения противоречивых
интересов и расчетов, грозили преградить путь его дальнейшему развитию. Речь
идет, естественно, о внешнем тарифе и о сельском хозяйстве, причем оба вопроса
тесно связаны между собой. Казалось, правда, что наши партнеры, подписывая
договор, согласились с тем, что единые внешние таможенные пошлины будут
установлены по мере ликвидации таможенного обложения внутри Сообщества.
Но если в принципе все признают необходимость такого решения во имя соли¬
дарности, то отдельные участники попадают в весьма затруднительное положение,
потому что это решение кладет конец торговым льготам, давно уже ставшим
неотъемлемым условием их существования. Следовательно, эти страны выступают
за то, чтобы внешняя таможенная пошлина была насколько возможно низкой
или чтобы она во всяком случае была максимально гибкой и не причиняла им
затруднений. Эти же страны по тем же соображениям отнюдь не торопятся,
чтобы «Шестерка» взяла на себя область потребления и, следовательно, закупку
континентальной сельскохозяйственной продукции, половину которой составляют
французские продукты. С позиций Германии, например, которая покупает 2/3
своего продовольствия за пределами Сообщества по дешевке, сбывая в обмен
поставщикам продовольствия много промышленных товаров, Общий рынок нужен
только для промышленных товаров. При таком решении превосходство Федера¬
тивной республики стало бы в Сообществе подавляющим. Для Франции это
неприемлемо. Значит, в Брюсселе нам предстояло бороться.
Битва была продолжительной и трудной. Наши партнеры, весьма недовольные,
что Франция создала новую республику, рассчитывали, что и на этот раз
Франция принесет свои интересы в жертву интересам «европейской интеграции»,
как это было ранее при создании Европейского объединения угля и стали, когда
все выгоды достались другим за наш счет; или при создании Евратома, когда
наша страна, не получая ничего взамен, стала предоставлять другим почти все
оборудование, подвергаясь, кроме того, навязанному ей иностранному контролю
над ее атомными установками; или при подписании Римского договора, который
не урегулировал проблему сельского хозяйства, хотя она представляла для нас
капитальный интерес. Но теперь Франция намерена добиться того, что ей нужно,
тем более что ее требования соответствуют логике Сообщества. Поэтому-то нам
в конце концов и удалось добиться необходимого.
Так, в мае 1960 г. «Шестерка» по нашему упорному настоянию договорилась
о введении общих таможенных пошлин и приняла календарь осуществления
решений в области сельскохозяйственной политики. В декабре того же года,
приняв решение об ускорении процесса ликвидации внутренних таможенных
пошлин, разделяющих «Шестерку», была достигнута договоренность о том, что
любой импорт продовольственных товаров из других стран автоматически ведет
к крупным финансовым изъятиям из бюджета купившей их страны. А в январе
1962 г. были приняты важнейшие решения.
Поскольку к этому времени первая фаза осуществления Общего рынка была
уже завершена, предстояло решить в соответствии со статьями договора, проводить
316

или нет в жизнь вторую фазу, после которой — она включала снижение таможенных
пошлин на 50% — обратного пути уже не будет. Мы, французы, решили вос¬
пользоваться этим случаем, чтобы сбросить покровы и заставить наших партнеров
взять на себя формальные обязательства в деле, являющемся для нас весьма
существенным. Поскольку наши партнеры не смирялись с этим и создавалось
впечатление, что у них имеются весьма беспокоящие нас тайные замыслы, я
решил, что сейчас или никогда наступил момент начать большую игру. Поэтому
наши министры Кув де Мюрвиль, Баумгартнер и Пизани16 очень ясно дали
понять в Брюсселе, что мы готовы пойти на разрыв, если наши требования не
будут удовлетворены. Я лично написал письмо канцлеру Аденауэру, чье пра¬
вительство являлось нашим основным противником по этим вопросам, и повторил
положения письма в составленной в категорических выражениях телеграмме,
посланной в тот вечер, когда начались решающие переговоры. Во всех столицах
наблюдалось значительное волнение. Во Франции партии и большинство газет,
выступая единым хором с заграницей, твердили, что они встревожены и скан¬
дализованы позицией генерала де Голля, непреклонность которого грозит унич¬
тожить «европейскую надежду». Но Франция и здравый смысл победили. В ночь
с 13 на 14 января 1962 г. после драматического обсуждения Совет Министров
«Шестерки» официально принял решение о распространении положений Общего
рынка на продукцию сельского хозяйства, немедленно начал проводить в жизнь
целый ряд мер и постановил, что необходимые меры в вопросах сельского
хозяйства будут приниматься одновременно и на равных правах с другими
вопросами. В результате чего осуществление договора об Общем рынке смогло
вступить во вторую фазу.
Но как далеко может зайти проведение договора в жизнь, учитывая волнения,
которые стараются спровоцировать англичане, и естественную склонность пяти
наших партнеров подпадать под их влияние? И как можно удивляться тому,
что Великобритания решительно выступала против создания Сообщества, учи¬
тывая, что в силу своего географического положения и, следовательно, в силу
своей политики она никогда не допускала и мысли ни об объединении континента,
ни о своем слиянии с ним? Можно даже сказать, что в определенной степени
вся история Европы на протяжении восьми веков была связана с этим. Что же
касается настоящего времени, то наши соседи по Ла-Маншу, будучи созданы
для свободного обмена благодаря морской природе своей экономической жизни,
не могли согласиться от чистого сердца с тем, что континент замкнется в единых
внешних таможенных пошлинах, и еще менее с тем, что им придется покупать
наше дорогое продовольствие вместо закупки его по дешевке всюду, например,
в странах Британского содружества. Но Сообщество не может стать реальностью
без общих таможенных пошлин и без оказания предпочтения собственной сель¬
скохозяйственной продукции! Поэтому во время дискуссий и изучений, пред¬
шествовавших заключению Римского договора, правительство Лондона, перво¬
начально участвовавшее в этой работе, поспешило отозвать своих представителей.
Потом, с намерением сделать напрасными надежды шести стран, оно предложило
им создать вместе с Англией и рядом других государств более широкую евро¬
пейскую зону свободного обмена. Вот как обстояло дело к моменту моего
возвращения к власти.
Уже 29 июня 1958 г. в Париж приехал премьер-министр Гарольд Макмиллан.
Во время нашей дружеской беседы, затрагивавшей множество вопросов, он вдруг
крайне взволнованно заявил мне: «Общий рынок — это континентальная блокада!
Англия не согласна с его созданием. Я прошу вас, откажитесь от него! Иначе
между нами начнется война, которая вначале, бесспорно, будет только эконо¬
16Баумгартнер — французский банкир, крупнейший специалист по валютно-финансовым про¬
блемам, помогал де Голлю осуществлять денежную реформу 1958 г.
Пизани — министр сельского хозяйства Франции.
31?

мической, но она чревата опасностью постепенно охватить и другие сферы
отношений». Решив, что на преувеличения не стоит обращать внимания, я
постарался успокоить английского премьер-министра, спросив у него, однако:
почему Соединенное Королевство так возмущается ликвидацией таможенных
пошлин между шестью странами, в то время как аналогичные преференции
существуют внутри Британского содружества? Как раз в это время министр
Ричард Моудлинг вел в рамках организации, называвшейся «Европейское эко¬
номическое сотрудничество», куда входила и Англия, активные переговоры,
которые держали «Шестерку» в напряжении и оттягивали создание Сообщества;
«Шестерке» предлагали вступить в зону свободного обмена, в которой должно
было раствориться это Сообщество. Гарольд Макмиллан стремился вырвать у
меня согласие на это несколькими настойчивыми письмами. Но мое правительство,
сбросив маску любезности, дало понять, что не согласится ни с какой формой
объединения без общего внешнего тарифа и решения сельскохозяйственной про¬
блемы. Тогда Лондон, по-видимому, отказался от дальнейшей обструкции и,
изменив свои намерения, создал «Европейскую ассоциацию свободной торговли»,
в которой участвовали только скандинавы, португальцы, швейцарцы и австрийцы.
Наши партнеры в Брюсселе сразу же перестали колебаться и решили немедленно
приступить к созданию Общего рынка.
Но это была только передышка. Летом 1961 г. англичане возобновили на¬
ступление. Поскольку им не удалось помешать извне рождению Сообщества,
они намеревались теперь парализовать его изнутри. Перестав требовать отказа
от Общего рынка, англичане заявили, наоборот, о своем желании войти в него.
Они предложили также рассмотреть условия, на которых это можно осуществить
«с учетом их особых отношений со странами Британского содружества и с их
партнерами по «Ассоциации свободной торговли», а также их особых интересов
в области сельского хозяйства». Согласиться с этим означало, по сути дела,
отказаться от первоначальной формы Общего рынка. Наши партнеры не могли
пойти на это. Но, с другой стороны, сказать Англии «нет!» было выше их сил.
Тогда, делая вид, будто имеется возможность решить квадратуру круга, они
начали в Брюсселе серию переговоров с британским министром Эдуардом Хитом
о проектах и контрпроектах, вызвавших сомнения относительно будущего нашего
Сообщества. Итак, я вижу, что близится день, когда мне придется или смести
все препятствия, положив конец всяким уверткам, или освободить Францию от
предприятия, обреченного на крах сразу же после рождения. Как это и можно
было предвидеть, еще раз подтвердилось, что объединенная Европа может быть
только объединением государств, что, если затрагиваются национальные интересы,
ничто и никто не должен навязывать государству свою волю и что любой путь,
кроме сотрудничества, не ведет никуда.
Все, что в этом отношении правильно для экономики, столь же правильно
и для политики. Впрочем, в этом нет ничего неестественного. Действительно,
до какой степени иллюзии или предвзятости надо дойти, чтобы поверить, будто
европейские нации, закаленные веками колоссальных усилий и бесчисленных
испытаний, каждая со своими собственными географическими условиями, своим
языком, своей историей, своими традициями, институтами, смогут перестать
быть самими собой и слиться в нечто единое? Насколько же поверхностно
сравнение, которые часто проводят наивные люди, между Европой, которую
надлежит создать, с тем, что создано в Соединенных Штатах, ибо последние
были созданы, не имея ничего предшествующего, на свободной территории,
последовательными волнами безродных колонистов! Как, в частности, можно
предположить, что внешние цели шести стран вдруг станут общими, тогда как
происхождение, положение, претензии этих стран весьма различны? Какой может
быть роль соседей Франции в деле деколонизации, которую она должна в
ближайшем будущем довести до конца? Если во все времена Франция совершала
«божьи деяния», распространяя свободомыслие и гуманизм, то во имя чего это
станут делать ее партнеры? Германия, в результате разгрома лишившаяся надежд
318

на господство, расчлененная в настоящее время и подогреваемая многими в
стремлении к реваншу, сейчас тяжело ранена. Во имя чего ее рана автоматически
должна стать раной других? Во имя чего Италия, перестав быть придатком
Германской империи или империи французов, затем изгнанная с Балканского
полуострова, куда она хотела распространиться, оставаясь полуостровной держа¬
вой, замкнувшейся в Средиземном море и, естественно, попав в орбиту морских
держав, станет теперь смешиваться с континентальными народами? Какое чудо
заставит Нидерланды, которые испокон веков обязаны своим существованием
кораблям, а своей независимостью — средствам, пришедшим из-за моря, дать
поглотить себя континентальным жителям? Каким образом Бельгия, занятая
стремлением сохранить во всем хрупкое равновесие между фламандцами и
валлонцами на всем протяжении своей истории, после того как она вследствие
компромисса соперничавших соседей стала самостоятельным государством, сможет
серьезно заниматься другими проблемами? Какая иная забота может быть у
люксембуржцев, кроме стремления сохранить Люксембург в условиях беспре¬
рывного соперничества двух великих держав, расположенных по берегам Мозеля?
И наоборот, разве нельзя, признав национальную самобытность каждого из
этих государств и их право сохранять эту самобытность, объединить их усилия
во всех областях, собирать регулярно министров, а периодически — и глав пра¬
вительств или глав государств, создать постоянные органы для рассмотрения
вопросов политики, экономики, культуры, обороны, спокойно обсуждать их на
встречах представителей парламентов соответствующих стран, привить вкус и
привычку коллективно рассматривать все проблемы, затрагивающие общие ин¬
тересы, и вырабатывать по возможности единую позицию по этим проблемам?
Разве не может такое всеобщее сотрудничество, связанное с уже существующим
экономическим сотрудничеством в Брюсселе и Люксембурге, привести к действиям
в области прогресса, безопасности, влияния, отношений с внешним миром,
помощи развитию стран, нуждающихся в этом, наконец и главным образом, в
деле мира, к действиям, которые будут носить общеевропейский характер? Разве
не приведет Сообщество, созданное шестью странами, к тому, что другие госу¬
дарства начнут постепенно присоединяться к нему на тех же условиях? Разве
не может таким путем возникнуть наперекор войнам, из которых состоит история
человечества, объединенная Европа, мечта мудрецов?
Еще до того, как обсудить эту идею с канцлером Германии, я изложил ее
председателю Совета Министров Италии. Аминторе Фанфани нанес мне визит
7 августа 1958 г. Я вновь принимал его в декабре 1958 г. и в январе 1959 г.
Во время этих встреч я оценил широту его взглядов, осторожность суждений,
его учтивость и благородство. Мне представляется, что Италия Фанфани, жаж¬
дущая быть информированной обо всех происходящих переговорах, расположена
включиться в них при условии, что с нею будут обращаться с уважением,
которое следует оказывать нации с великим прошлым и с еще более значительным
будущем, готовой поставить свою подпись под принципиальными декларациями,
выражающими благие намерения, но внимательно следящей за тем, чтобы брать
на себя только очень ограниченные обязательства. Именно так обстоит дело с
проблемой объединения Европы. Конечно, глава римского правительства относится
благожелательно к этой идее. Он даже одобряет завещанную ему де Гаспери
наднациональную тенденцию. Но, легко преодолев очевидное противоречие, он
утверждает, что не хочет ничего предпринимать без участия Англии, хотя
заранее знает, что последняя отказывается от интеграции. На словах убежденный
сторонник солидарности между народами Старого Света, он исключает возмож¬
ность изменения их отношений с Соединенными Штатами, даже если это —
отношения зависимости. В частности, по его мнению, никак нельзя изменять
организацию Атлантического союза. Однако он не отвергает моего проекта
организованной системы политических консультаций между шестью странами и
даже был готов беседовать о ее деталях, когда разговор зашел об этом.
Вскоре после этой встречи я отправился устанавливать непосредственный
319

контакт с правительством и народом Италии. Наши соседи торжественно отмечали
столетие франко-пьемонтских побед 1859 «г. Президент республики Джованни
Гронки пригласил меня присутствовать на торжествах, и я с готовностью принял
это приглашение. Вместе со мной выехали Кув де Мюрвиль и Гийома. 23 июня
Милан встретил меня бурей приветствий. Не меньший энтузиазм по отношению
ко мне проявили итальянцы на следующий день во время парада, в котором
французские подразделения приняли участие наряду с итальянскими. Горячие
демонстрации огромной толпы в Мадженте, потом в Сольферино, где я выступал
и где было когда-то поле битвы, не оставляют никаких сомнений в благожела¬
тельном отношении масс к нашей стране и к генералу де Голлю. Во время
церковной службы архиепископ монсиньор Монтини произносит проповедь, про¬
никнутую уважением, которое испытывает это высокое духовное лицо, будущий
папа Павел VI, к Франции. Несколько позднее меня столь же тепло принимал
в Капитолии римский муниципалитет. Ничто не доказывало лучше, каким
безумием была агрессия, совершенная против нас по приказу Муссолини 19 лет
назад. Что могло быть более ободряющим при оценке перспектив взаимоотношений
между двумя братскими народами? Президент Гронки, председатель Совета
министров Антонио Сеньи и министр иностранных дел Джузеппе Пелла были
полностью согласны со мной и сопровождавшими меня министрами.
Тем не менее во время переговоров, которые мы начали в поезде, увозившем
нас в Рим, и продолжили в Квиринальском дворце, где я вместе с супругой
был гостем главы государства и госпожи Гронки и где два президента собирались
вместе с членами своих правительств, обе стороны проявили отнюдь не идентичные
настроения. Мы, французы, хотели начать движение к европейской Европе.
Итальянцы ставили превыше всего сохранение существующих отношений с ан¬
глосаксами. По сути дела, римское правительство выступало за интеграцию,
потому что рассчитывало под прикрытием этого мифического аппарата манев¬
рировать как ему заблагорассудится, потому что такая конструкция никак не
задевала протекционистской гегемонии Вашингтона, наконец, потому что римское
правительство считало подобную конструкцию, пока в нее не вступит Англия,
временной. Вскоре я убедился, что такова же точка зрения и Бенилюкса. Точно
так же, как наши экономические и социальные феодалы и политические партии,
громкими криками требовавшие преобразований, встречали в штыки любую
реформу, менявшую установленный порядок, руководящие круги наших евро¬
пейских партнеров и наши собственные капеллы, провозглашавшие необходимость
объединить континент, сразу же воздвигали стену оговорок, противоречивых
толкований и уверток, едва я пытался пробить путь этому объединению. Но,
думал я, если Рим был построен не за один день, то совершенно естественно,
что такое дело, как строительство Европы, потребует более продолжительных
усилий.
В Ватикане я получил самый наглядный урок упорства. Меня принял папа
Иоанн XXIII. Он хотел торжественностью приема подчеркнуть исключительное
внимание, с которым он относится к Франции. Иоанн XXIII с удовольствием
выслушал мои слова о национальном подъеме страны, которую он хорошо знал
и политические волнения которой он наблюдал непосредственно в бытность свою
нунцием в Париже. Потом папа Римский с тревогой, омрачавшей его спокойствие,
говорил об испытаниях, выпавших на долю христианства в связи с гигантскими
потрясениями века. Католическое сообщество во всех странах Европы и Азии,
подпавших под власть коммунизма, подвергается преследованиям и отрезано от
Рима. Но и в странах свободного мира своего рода сомнения повсюду наносят
раны если не религии, как таковой, то деятельности церкви, ее требованиям,
ее иерархии, ее обрядам. Однако, сколь бы ни был папа озабочен существующим
положением, он видел в нем лишь новый кризис, добавившийся в наши времена
ко многим другим, выпавшим на долю церкви после Иисуса Христа и преодоленным
ею. Он уверен, что церковь, используя свойственные ей ценности вдохновления
и испытания, обязательно восстановит и на этот раз свое равновесие. Именно
320

этому призванию он хочет посвятить свою деятельность на папском престоле.
После этого к аудиенции была допущена моя жена, и папа благословил нас.
Больше мы его не видели.
Никто не обещает Европе вечной жизни. Но может быть, перестроившись,
чтобы овладеть стоящими перед ней проблемами, она захочет снова взять разбег?
Однако, с тех пор как все стали твердить о необходимости объединить Европу,
никакого проекта перестройки не было предложено шести странам. Я взял на
себя задачу подготовить такой проект, как только стало ясно, что наша страна
освобождается от тисков алжирской проблемы и вновь обретет свободу действий.
Я намеревался собрать в Париже глав государств или глав правительств, чтобы
Франция смогла внести свои предложения в условиях, соответствующих величию
задачи. Первым об этом намерении был информирован канцлер Аденауэр. В
июле 1960 г. в Рамбуйе, куда я его пригласил, я сообщил ему о моем плане
совещания в верхах и рассказал, как, на мой взгляд, должна работать система
согласования решений между шестью странами, основанная на периодических
встречах их руководителей, а в промежутке — на деятельности постоянных
организмов, которые подготавливали бы встречи и следили за исполнением
принятых решений. Мы, и он, и я, пришли к согласию в главном. В августе я
познакомил с моим проектом премьер-министра Нидерландов Жана-Эдуарда де
Кея и министра иностранных дел Иозефа Лунса во время их пребывания в
Париже. Как и следовало ожидать, я обнаружил, что их взоры обращены
значительно больше к Англии и к Соединенным Штатам, чем к континенту, и
что в довершение всего они стремятся добиться присоединения Англии к шести
странам, каковы бы ни были условия. Примерно такую же позицию заняли
бельгийцы: премьер-министр Гастон Эйскенс и вновь ставший министром ино¬
странных дел Поль-Анри Спаак, которых я также принимал в Елисейском
дворце. Там же я принял осторожных люксембуржцев Пьера Вернера и Эжена
Шаусса. Между этими приемами я вдоволь наговорился с Аминторе Фанфани,
снова ставшим председателем Совета министров Италии, и министром иностран¬
ных дел Антонио Сеньи, посетившими Рамбуйе, и все выяснил в Бонне вместе
с Конрадом Аденауэром.
Кроме того, я счел необходимым в соответствии с моими методами обратиться
к общественности. 5 сентября во время пресс-конференции я изложил, что было
мной предпринято. Заявив, что «строительство Европы, то есть ее объединение,
является для нас важной целью», я уточнил, что для этого необходимо «исходить
не из мечты, а из реальной действительности. Но каково реальное положение
Европы, каково то основание, на котором можно построить ее единство? В
действительности европейские государства... это государства, каждое из которых,
безусловно, имеет свою собственную душу, свою историю, свой особый язык,
свои несчастья, свою славу, свои собственные чаяния; но эти государства являются
единственными образованиями, имеющими право приказывать и обладающими
властью, способной заставить выполнить их приказания». Далее, признав «тех¬
ническую ценность некоторых более или менее вненациональных и наднацио¬
нальных организмов», я констатировал, что они не имеют и не могут быть
политически эффективны, о чем свидетельствует современное положение Евро¬
пейского объединения угля и стали, Евратома и Брюссельского сообщества.
«Вполне естественно,— продолжал я,— чтобы государства Европы имели в своем
распоряжении организации, подготавливающие совместные решения и при на¬
добности следящие за выполнением принятых решений. Но право принимать
решения принадлежит государствам». Затем я сформулировал свой проект: «Фран¬
ция считает возможным, желательным и практически осуществимым обеспечить
регулярное сотрудничество государств Западной Европы в области политики,
экономики, культуры и обороны... Это предусматривает организацию регулярных
консультаций между ответственными правительствами и работу специальных
организаций, подчиненных правительствам в каждой области. Это предусматри¬
вает периодическое обсуждение проблем в Собрании, где заседали бы делегаты
11 Новая и новейшая история, № 4—5 321

национальных парламентов. На мой взгляд, это должно предусматривать про¬
ведение как можно скорее торжественного общеевропейского референдума, чтобы
получить необходимое согласие народов». Я закончил следующими словами:
«Если мы вступим на этот путь... то возникнут новые связи, появятся новые
привычки, и, после того как время сделает свое дело, можно будет продумать
дальнейшие шаги по объединению Европы».
10 и 11 февраля 1961 г. я председательствовал в Зале Часов на Кэ д’Орсэ
на собрании председателей Советов министров, министров иностранных дел,
высокопоставленных чиновников и послов Германии, Италии, Нидерландов, Бель¬
гии, Люксембурга и Франции. Дебаты носили весьма оживленный характер, ибо
выступавшие старались скрыть мучившие их мысли. По правде говоря, эти
мысли были обращены к Соединенным Штатам Америки и Англии. На мое
официальное предложение сразу организовать политическое сотрудничество шести
государств Аденауэр ответил полным согласием. К нам примкнул Вернер. Фанфани
присоединился с некоторыми оговорками. Первоначально Эйскенс и Спаак не
возражали. Но Луне довольно настойчиво высказал некоторые возражения. Видя
это, Спаак занял аналогичную позицию. Совершенно очевидно, что Бельгия и
Нидерланды, эти малые державы, опасающиеся «великих» держав континента,
эти прибрежные государства Северного моря, традиционно охраняемые британским
военно-морским флотом, на смену которому сейчас пришли американцы, плохо
приспосабливаются к системе, в которой не участвовали бы англосаксы. Но не
менее очевидно, что, если западные страны Старого Света будут продолжать
подчиняться Новому Свету, Европа никогда не станет европейской и тем более
никогда не сможет воссоединить свой Восток и Запад. Все же после совещания
осталось впечатление, что Европа сделала свои первые шаги, что все участники
совещания отнеслись к этому с большим интересом и испытали большое удов¬
летворение от встречи и от совместного обсуждения и что, наконец, надо
попытаться идти дальше вперед. Поэтому была достигнута договоренность встре¬
титься в Бонне через три месяца и решено создать для подготовки нового
совещания в верхах политическую комиссию из представителей шести государств,
поручив ей подготовить в Париже предложения об организации сотрудничества
этих государств во всех областях политической жизни.
Однако, учитывая масштабы препятствий, трудно было надеяться на скорый
успех. Фактически сразу началась активная закулисная деятельность, направ¬
ленная на срыв проекта. Сторонники непременного вступления Англии в Эко¬
номическое сообщество, которое могло стать и политическим, соединили свои
негативные усилия с усилиями сторонников наднациональных форм объединения,
причем явная противоположность позиций и тех и других не мешала им соединить
усилия для борьбы против французского решения. Прибыв в Бонн 20 мая, я
констатирую, что в Германии наблюдается напряженность, вызванная тем, что
канцлер занял положительную позицию по моему предложению. Принимая в
конце месяца короля и королеву Бельгии, которых Париж горячо приветствовал,
я счел возможным засвидетельствовать этим молодым монархам и их стране
горячую симпатию Франции. Но сопровождавший их министр иностранных дел
Спаак еще раз заявил об отрицательном отношении к политическому сотруд¬
ничеству шести государств. Одновременно доносились голоса сомнения из Италии
и критика из Нидерландов.
Несмотря ни на что, новое совещание глав государств и глав правительств
состоялось в Бонне 18 и 19 июля. Каждый подтвердил на нем свою точку зрения,
изложенную еще на Парижском совещании. Но поскольку и на этот раз канцлер
Аденауэр и генерал де Голль ясно дали понять, что полностью согласны друг с
другом, возражения других имели менее язвительный характер. Даже на Рейне,
когда после заседания немцы погрузили всех на пароход для прогулки и завтрака,
не было заметно никаких туч вокруг общеевропейских излияний. Совещание
приняло решение продолжить работу в направлении, предложенном французским
правительством. В связи с этим политическая комиссия, уже сформированная
322

ранее под председательством Кристиана Фуше, получает мандат подготовить
проект договора в надлежащей форме для возможного утверждения на следующем
совещании в верхах, которое состоится в Риме.
Итак, осторожность и приличия удержали высших руководителей от демон¬
страции своих разногласий. Но эти разногласия не преминули открыто проявиться
во время работы комиссии Фуше. Ей был представлен только один проект —
французский. Германия продолжала поддерживать нас. Но решительные возра¬
жения Бельгии и Нидерландов и расчетливая нерешительность Италии привели
к тому, что проект не был принят. До последнего момента, однако, можно было
надеяться на присоединение правительства Рима к правительствам Парижа и
Бонна, что позволило бы, безусловно, прийти к согласию. 4 апреля 1962 г. я
отправился в Турин на встречу с Аминторе Фанфани. Наши переговоры оставили
у меня впечатление, что мы пришли к согласию относительно исправленного
текста плана Фуше. Безусловно, в тот день так считал и мой собеседник. Ибо
итальянский государственный деятель имел достаточно большой вкус к великим
делам и понимал высшую необходимость дня, чтобы желать для своей страны
стать вместе с Францией и Германией основой объединения Европы. Но столь
простая и категорическая решительность оказалась несовместимой со сложностью
политической жизни наших заальпийских соседей. Вот почему, когда 17 апреля
министры иностранных дел «Шестерки» собрались в Париже, чтобы изложить
окончательную точку зрения своих правительств, Антонио Сеньи отверг фран¬
цузский проект. После этого Спаак получил полную возможность стать глашатаем
любых возражений. Горячо поддержанный Лунсом, он заявил, что Бельгия не
подпишет договора, «даже если в таком виде он подходит ей», до тех пор пока
Англия не вступит в Экономическое сообщество. Через несколько дней он написал
мне, что его страна готова подписать соглашение между шестью государствами
при условии, что политическая комиссия, предусмотренная нашим планом как
инструмент Совета государств, получит власть, независимую от правительств.
Таким образом, Спаак, не испытывая ни малейшего смущения, выступил сто¬
ронником одновременно двух взаимоисключающих теорий — сторонником анг¬
лосаксонской гегемонии и сторонником наднациональных институтов.
Отныне этот вопрос останется нерешенным до тех пор, пока не станет ясно,
является ли для истории сделанное Францией предложение организовать сотруд¬
ничество между странами раздираемого на части Старого Света «некоей армадой,
погруженной в пучину вечной лжи», или же прекрасной надеждой на будущее,
засиявшей над волнами?
п*
323

Российские архивы
© 1994 г.
И. В. БУДНИК, С. Л. ТУРИЛОВА
АРХИВ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ
РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ
Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ) является ведомст¬
венным архивом с постоянным составом документальных материалов, организа¬
ционно входит в состав Историко-документального департамента Министерства
иностранных дел Российской Федерации '.
АВПРИ осуществляет хранение и использование документальных материалов,
образовавшихся в результате деятельности внешнеполитической службы Россий¬
ской империи. Хронологически эти документы охватывают период с 1720 по
1917 г., хотя имеется небольшое количество материалов более раннего временй:
это, прежде всего, межгосударственные договорные акты, участником которых
была Россия с 1537 г. по 1917 г., а также некоторые архивы тех загранучреждений
Министерства иностранных дел (МИД) России, которые продолжали свою дея¬
тельность после свержения Временного правительства.
В АВПРИ хранится около 400 фондов и коллекций общим объемом более
550207 единиц хранения. Протяженность стеллажных полок архива —8 км.
Документальные материалы АВПРИ — это, главным образом, дипломатиче¬
ские документы, представленные в основном в подлинниках. Прежде всего
договорные акты, конвенции, ратификационные грамоты к договорам, доклады
«на высочайшее имя», постановления, рескрипты по вопросам внешней политики,
инструкции, указы российского правительства дипломатическим и консульским
представителям, их донесения в центр; отчеты о международных конференциях
с участием России, протоколы переговоров, нотная переписка, «кабинетные
письма» (переписка глав государств и правительств); разного рода справки о
политических, экономических и культурных связях России; отчеты МИД царю
и отчеты департаментов МИД.
Интерес представляют материалы о взаимоотношениях России с народами,
вошедшими позднее в состав Российской империи, документы о создании Госу¬
дарственной Коллегии иностранных дел (ГКИД), а затем МИД России, а также
об их личном составе. В АВПРИ имеются коллекции документальных материалов
видных русских дипломатов XIX — начала XX в., микрофильмов, полученных
из других архивов бывшего СССР и в рамках обмена с государственными
архивами. Дании, Индии, США, Швеции и других стран.
Фонды и коллекции АВПРИ можно разделить на следующие группы:
1. Фонды центральных учреждений внешнеполитических ведомств России
XVIII — начала XX в.: подразделения ГКИД, МИД, Канцелярия министра (в
научном обиходе — фонд Канцелярия), Азиатский департамент, II департамент,
Департамент личного состава и хозяйственных дел, Правовой департамент, Эко-
1 Адрес: 113039, г. Москва, ул. Б. Серпуховская, д. 15. Телефон: 236-52-01. Телефакс: 244-44-11.
В этом здании XIX в. (бывшего ломбарда) мидовские архивы размещаются с 20-х годов XX в.
324

номический департамент, Юрисконсультская часть, Отдел печати, Славянский,
Японский, Китайский столы, Политархив и т. д.
2. Коллекции и фонды материалов заграничных учреждений ГКИД — МИД:
посольств, миссий, консульских учреждений, агентств.
3. Коллекции материалов Санкт-Петербургского Главного архива МИД.
4. Фонды дипломатических канцелярий при главнокомандующих русскими
действующими армиями и других временных учреждениях, генерал-губернаторах.
5. Коллекции трактатов и карт (пограничных, меркаторских, географических).
6. Коллекции документальных материалов чиновников МИД, писателей, пу¬
тешественников, общественных деятелей.
7. Коллекции микрофильмов документов, полученных из других архивов
России и в рамках обмена с архивами других государств.
Большая часть коллекций архива сгруппирована по странам: сношения России
с Англией, России с Францией и т. д. Основу их составляет переписка ГКИД
и МИД с дипломатическими и консульскими представительствами России в
различных странах, с аккредитованными при правительстве России иностранными
дипломатами, главами государств и руководителями внешнеполитических ве¬
домств других государств. Они включают также письма должностных и частных
лиц русским дипломатам; дела, сформированные из документов по определенной
теме, например, дела «Кильского правления» в коллекции Сношения России с
Голштинией; материалы некоторых пограничных комиссий.
Отдельные коллекции составлены из документов российских дипломатических
и консульских представительств за границей: Венская миссия, Парижская миссия
(XVIII в.), посольство в Париже, посольство в Вашингтоне, консульство в
Белграде (XIX—XX вв.).
Документы этих коллекций состоят из переписки российских представителей
в той или иной стране с ГКИД или с МИД; с официальными и частными
лицами России и страны пребывания; с российскими дипломатами в других
странах и пр.
Хранящиеся в АВПРИ материалы содержат сведения о всех важнейших
событиях международной жизни XVIII — начала XX в. Документы первой по¬
ловины XVIII в. освещают эпоху Петра I, установление союза с Австрией (1726 г.),
участие России в войне за польское наследство, восстановление отношений, а
затем сближение и союз с Англией, войну с Турцией 1735—1739 гг., войну со
Швецией 1741—1743 гг., участие России в войне за австрийское наследство.
Документы второй половины XVIII в. отражают две войны с Турцией 1768—1774 гг.
и 1787—1791 гг.; присоединение к России Крыма (1783 г.); войну со Швецией
1789—1790 гг.; участие России в разделах Польши; историю взаимоотношений
с украинцами, белорусами, грузинами, армянами, казахами, туркменами и дру¬
гими народами, входившими в состав Российской империи.
Документы архива с конца XVIII в. до середины XIX в. характеризуют
расширение внешнеполитических связей России с различными странами Европы,
Азии, Северной, Центральной, Латинской Америки и Африки.
В АВПРИ хранятся документы о заграничных походах русской армии после
Отечественной войны 1812 г.; об участии России в Крымской войне 1853—1856 гг.;
деятельности Российско-Американской компании (РАК) на Тихом океане, в
Русской Америке, на Алеутских, Курильских и Шантарских островах; об усилении
влияния России в Средней Азии; установлении первых контактов с Японией;
помощи России славянским народам в борьбе против османского ига.
Материалы архива освещают роль России на международной арене в 70—80-е
годы XIX в.; политику России на Дальнем востоке, в частности накануне и в
период русско-японской войны 1904—1905 гг.; дипломатическую сторону соору¬
жения КВЖД; русско-английские переговоры 1898—1899 гг. о «сферах интересов»
в Китае; англо-русские отношения конца XIX — начала XX в. в связи с англо¬
бурской войной.
Имеются документы по внешней политике России перед первой мировой
325

войной, отражающие обострение международной обстановки (Боснийский кризис 1908—
1909 it., итало-турецкая война 1911—1912 it.; Балканские войны 1912—1913 гг.:
июльский кризис 1914 г.), а также документы, относящиеся к первой мировой войне,
февральской революции в России, политике Временного правительства.
Среди архивных документов — рукописи и автографы российских императоров,
государственных и общественных деятелей, дипломатов, военачальников, ученых,
писателей: Петра I, Екатерины II, Александра И, М. И. Кутузова, А. В. Суворова,
М. Б. Барклая-де-Толли, М. В. Ломоносова, Д. И. Фонвизина, Г. Р. Державина,
А. С. Пушкина, А. С. Грибоедова, Ф. И. Тютчева, А. М. Горчакова, а также
Наполеона, Талейрана, Баха, Вольтера и др.
Фотодокументы, изобразительные материалы архива запечатлели российских
дипломатов, виды зданий посольств, миссий, консульств, протокольные мероп¬
риятия, различные города и памятники культуры и архитектуры.
Документы АВПРИ охватывают не только вопросы внешнеполитического
характера, но и многие существенные стороны внутренней жизни Российской
империи 2. Многие из документов АВПРИ являются единственным источником,
освещающим общественно-политическую жизнь тех стран, которые не располагают
собственными архивами.
Наиболее крупными и информативными фондами и коллекциями АВПРИ
являются: Канцелярия, Санкт-Петербургский главный архив, Политархив, фонды
посольств и миссий, Секретный архив министра.
Основу документальных материалов Архива внешней политики Российской
империи составляют фонды Санкт-Петербургского и Московского главных архивов
дореволюционного МИД России.
Российская внешнеполитическая служба, как и дипломатические службы многих
зарубежных стран (Франции, Германии, Японии и др.), всегда осуществляла постоянное
хранение архивных материалов, образовавшихся в результате ее деятельности.
28 февраля 1720 г. Петром I был издан «Генеральный регламент государст¬
венных коллегий», специальная глава которого посвящалась архивам и предпи¬
сывала сосредоточить все документы центральной власти страны, кроме финан¬
совых, в архиве Коллегии иностранных дел 3.
Так было положено начало Московскому и Санкт-Петербургскому архивам
коллегии. В Московском архиве коллегии иностранных дел (МАКИД) были
сконцентрированы материалы, потерявшие оперативное значение, документы
Посольского приказа — внешнеполитического ведомства России до коллегии. Сре¬
ди них находились унаследованные Посольским приказом остатки Московского
великокняжеского и царского архивов XIV—XVI вв., документы о дипломати¬
ческих связях российского государства с XV до начала XVIII в., уникальная
библиотека рукописей, ценнейших изданий русских и западноевропейских авторов.
Санкт-Петербургский архив КИД стал архивом текущих дел. Туда поступала
по истечении трех лет текущая дипломатическая переписка.
В 1720 г. в КИД была составлена инструкция первому русскому архивариусу,
переводчику А. Д. Почайнову «О разборке и описании дел архивов Коллегии».
Ему предписывалось сначала упорядочить дела в коллежском архиве в Петербурге,
а затем в Москве и «тамо обретающиеся в Посольском приказе государственные
и прочие старинные дела, взяв ведомость, что по прежним указам там разобрано,
разобрать и учинить оным обстоятельное описание по государствам и регистрам
с нумерами». Документы в «столбцах» архивариус должен был переплести в
книги, «расклея столпы против данного ему образца» 4.
2 Документы ГАФ СССР в библиотеках, музеях и научно-отраслевых архивах. Об архивах МИД
СССР. М., 1991, с. 519—522.
3 Полное собрание законов Российской империи (далее — ПСЗРИ), т. VI. СПб., 1830, № 3534.
4 АВПРИ, ф. Внутренние коллежские дела (далее — ВКД), оп. 2/6, д. 1, л. 260.
326

Инструкция определяла также место нахождения архива в Санкт-Петербурге:
«И занять на архив канцелярии Коллегий иностранных дел исподние палаты и
в них один стол с сукном, а прочие — простые, и сделать щафы, столы и скамей
и что потребно будет и дать двух сторожей для хранения. И которые подьячие
к делам архива определены будут, оных к другим делам не иметь, а быть им
при том деле безотлучно» 5. С 1732 г. ГКИД и ее архив размещались в знаменитом
здании «Двенадцати коллегий» на Васильевском острове.
Архив коллегии в Москве в первой половине XVIII в. располагался в здании
Приказов в Кремле, затем — на Ростовском подворье близ Варварки, а далее
был перемещен в палаты Е. Украинцева на Покровку, где находился до 70-х
годов XIX столетия.
Инструкция, данная первому русскому архивариусу, регламентировала раз¬
борку и описание дел и во многом определила такую работу в архивах внеш¬
неполитического ведомства на протяжении длительного времени. 1720 г. можно
считать датой окончательного создания первого официально оформленного госу¬
дарственного архива России. В списках чиновников Коллегии иностранных дел
в 1721 г. упоминался следующий состав архива в Санкт-Петербурге: архивариус
Алексей Почайнов, один канцелярист и семь копиистов 6.
В Москве также оставались чиновники, занимающиеся архивами.
Уже в конце 1720 г. оба архива выполняли справочную работу по заданию
руководства Коллегии иностранных дел. Например, 2 декабря 1720 г. из КИД
в Санкт-Петербурге просили «искать со всяким прилежанием» в Москве документы
об отношениях России с Польшей начала XVIII в.; материалы, «потребные... к
сочинению истории, которая продолжается в кабинете е. ц. в.-ва» 7, и т. д. В
Петербургский архив трактаты, заключенные Россией с иностранными государ¬
ствами, передавались вскоре после их подписания. Так, договор со Швецией,
заключенный в Ништадте 30 августа 1721 г., был передан в архив 27 сентября
того же года 8.
Связь между текущим (Санкт-Петербургским) и историческим (Московским)
дипломатическими архивами проявлялась в том, что дела Санкт-Петербургского
архива, потерявшие практическое значение, перевозились в Москву.
В МАКИД в первой половине XVIII в. были значительные для того времени
штаты — шесть человек, так как здесь хранились документы на многих языках
и нужны были квалифицированные сотрудники — переводчики. Причем руко¬
водство КИД отмечало, что «к архиву нужно определить чиновников из Мос¬
ковской конторы Коллегии, также и из посторонних, сколько необходимо надобно
набрать способных и надежных людей», ибо «пересмотр, разбор и порядочное
описание дел в архиве довольно времени требует, то, вероятно, только надобно
старание иметь, чтоб не проходило время напрасно» 9. Интенсивная работа по
разборке и описанию документов МАКИД началась еще при М. Г. Собакине,
возглавившем архив в 40—60 годы XVIII в.
Во второй половине XVIII — первой четверти XIX в. МАКИД стал заметным
историко-культурным центром Москвы. Архиву удалось навести порядок в учете
и хранении документов, которые стало легче использовать при составлении
справок для нужд ГКИД и публикаций. В конце 70-х годов XVIII в. по инициативе
управляющего архивом историка Г.-Ф. Миллера было начато исследование ма¬
териалов МАКИД. Особенно большую работу по составлению описей и обзоров
5 Там же, л. 261—261об.
Там же, л. 32—32об.
1 Богоивлбиский С. К. 200-летие бывшего Московского главного архива МИД.— Архивное дело,
вып. II. М.-Л., 1925, с. 3.
8 АВПРИ, ф. Приказные дела новых лет, оп. 15/1, 1720 г., д. 3, б/л.
9 АВПРИ, ф. ВКД, оп. 2/6, д. 2057, л. 2—2об.
327

Посольского приказа и ГКИД провели «наиболее трудолюбивый архивист из
всех служивших в архиве ученых и любителей древностей» Н. Н. Бантыш-Ка-
менский и А. Ф. Малиновский — историк, археограф и писатель. Составленные
ими описи и до сего времени помогают архивистам и исследователям, работающим
в АВПРИ. Капитальный труд Бантыш-Каменского в четырех томах «Обзор
внешних сношений России по 1800 г.», написанный в конце XVIII — начале
XIX в., но изданный лишь в 1894—1902 гг., не утратил своего значения и в
настоящее время.
МАКИД известен также как первый архив России, начавший публикацию
документов. В 70-е годы XVIII в. в этой работе участвовал замечательный
русский просветитель Н. И. Новиков. В 1811 г. по инициативе министра ино¬
странных дел России Н. П. Румянцева при архиве была создана комиссия
печатания государственных грамот и договоров, которая ставила своей целью
издание дипломатических и других материалов государственной важности. Ко¬
миссия, работавшая на протяжении почти всего прошлого столетия, выпустила
пять томов государственных грамот и договоров (четыре тома в 1813—1828 гг.,
пятый том — в 1894 г.), включивших более 1000 исторических документов
XIII—XVIII вв.
В конце XVIII — первой половине XIX в. в архивах внешнеполитического
ведомства служили видные общественные деятели, дипломаты, публицисты, ис¬
торики, писатели, в частности, Д. П. Северин, братья Киреевские, П. М. Строев,
К. Ф. Калайдович, М. П. Погодин, Д. В. Веневитинов, А. К. Толстой, декабрист
Н. И. Тургенев, Н. П. Огарев, А. Н. Афанасьев и др.
После нескольких лет работы в архивах молодые люди могли поехать для
окончания образования в заграничные университеты, получить место в российских
посольствах и миссиях за рубежом. В 1802 г. Бантыш-Каменский направил в
Санкт-Петербург именной список служащих Московского архива, он, в частности,
писал: «Да неустрашит... толь великое число чиновников. Все сии молодые,
благородные люди служат без жалованья, занимаясь переводами, описью дел и
разными выписками по присылаемым из Коллегии указам, и сим приуготовляют
себя к дальнейшей для государства службе» ,0.
Представители многих аристократических фамилий значились здесь юнкерами,
актуариусами, переводчиками: Голицыны, Долгорукие, Волконские, Трубецкие,
Гагарины, Новосильцевы, Толстые, Булгаковы. Именно об этих «архивных юно¬
шах» А. С. Пушкин писал в седьмой главе «Евгения Онегина»: «Архивны юноши
толпою на Таню чопорно глядят»... Общественный деятель и литератор середины
XIX в. А. И. Кошелев, в молодости также служивший в МАКИД, вспоминал, что
«архив прослыл сборищем блестящей московской молодежи, и звание «архивного
юноши» сделалось весьма почетным, так, что впоследствии мы даже попали в стихи
начинавшего тогда входить в большую славу А. С. Пушкина» 11.
Пушкин в 1831 —1837 гг. был чиновником Санкт-Петербургского главного
архива МИД. В архивах министерства великий поэт изучал материалы о Емельяне
Пугачеве и эпохе Петра I.
В старинный московский особняк близ Покровки, где был расположен Мос¬
ковский главный архив МИД России, Пушкин приходил «рыться в архивах».
Кстати, это выражение им же и пущено в оборот. В мае 1836 г. по приезде в
Москву он в последний раз работал в архиве МИД ,2.
В 1802 г. было образовано Министерство иностранных дел России, однако,
Коллегия иностранных дел еще продолжала существовать параллельно с МИД 10 11 12
10АВПРИ, ф. Административные дела (далее —АД), III—1, 1802 г., д. 1, л. 3.
11 Автократова М. И., Буганов В. И. Сокровищница документов прошлого. M., 1986, с. 38.
12О службе А. С. Пушкина в МИД см.: Вестник МИД СССР, 1988, № 12, с. 66—74; Турилова
С. Л. Автографы А. С. Пушкина в Архиве внешней политики России.— Дипломатический ежегодник.
М., 1992, с. 223—227.
328

до 1832 г. С 1802 по 1832 г. роль основного (общего) архива МИД выполнял
Санкт-Петербургский архив Коллегии иностранных дел, в котором хранилась как
коллежская, так и вся министерская переписка «двух последних царствований».
Санкт-Петербургский архив делился на секретный и публичный архивы (отделения).
В секретном архиве имелось две палаты: трактатная и министерских дел.
В трактатной палате хранились трактаты, конвенции, декларации, протоколы,
ратификации, полномочия, полное собрание всех «негоциаций».
В палате министерских дел — бумаги по сношениям с европейскими державами,
азиатские дела, бумаги по цифирной экспедиции, именные указы, определения
секретной экспедиции, журналы депеш, общие конференциальные записи, дела
по частным комиссиям, письма частных лиц и ответы на них, доклады, мнения
по политическим делам, письма и записки статс-секретарей, генерал-прокурора,
государственного казначея и других должностных лиц по секретным делам и
ответы на них, печатные экземпляры трактатов, деклараций, манифестов.
В публичном архиве хранились: дела о приеме штатных и сверхштатных
сумм, о денежных выдачах, «печатные дела», паспортные дела, дела служащих
в коллегии чиновников и послужные списки, дела о наследственных и других
исках, протоколы публичной экспедиции коллегии и сенатские указы, переписка
с Синодом и другими присутственными местами.
В Московском архиве коллегии сохранялись все «старые дела». В трактатной
палате МАКИД — внутренние государственные бумаги, трактаты, грамоты. В
общем хранилище МАКИД — министерские дела, дела бывшего Посольского
приказа и Коллегии иностранных дел, а также материалы, поступившие из
других мест, в частности, из состоявших в ведомстве иностранных дел приказов,
архивная библиотека.
В 1822 г. при архиве коллегии в Санкт-Петербурге была учреждена особая
комиссия для приведения в порядок архива министерской канцелярии за 1812—
1819 гг. В 1827 и в 1856 гг. были разработаны специальные программы распо¬
ложения дел, с помощью которых и проводилась работа по систематизации вновь
поступающих дел 13.
Указом от 10 апреля 1832 г. структура МИД России, образованного в 1802 г.,
была изменена: окончательно упразднялась ГКИД. В‘указе особо отвечалась
принадлежность к МИД трех архивов, получивших название главных: два в
Санкт-Петербурге и один в Москве. Бывший Санкт-Петербургский архив был
разделен на два: в Первом главном архиве подлежали хранению дела всех
департаментов МИД и документы ГКИД с 1801 г. по 1832 г., имевшие практическое
значение для повседневной дипломатической работы. Второй главный архив
предназначался для особо важных и секретных политических документов, в том
числе касающихся историй царской семьи. В Московском главном архиве МИД
(МГА МИД) хранились дела с 1256 г. по 1801 г.
В 1834 г. Первый главный архив был переименован в Санкт-Петербургский
главный архив МИД России, а Второй главный архив получил название Госу¬
дарственного архива МИД. В отечественном архивоведении его называют «Го¬
сударственный архив Российской империи».
В Санкт-Петербургском главном архиве было создано два отделения: в первое
отделение была сдана политическая переписка, отложившаяся во Временной
канцелярии министра, начиная с 1801 г.; во второе вошли документальные
материалы публичной экспедиции коллегии за 1801—1832 гг. В дальнейшем во
второе отделение Санкт-Петербургского главного архива поступали материалы
из Азиатского департамента; департаментов внутренних сношений, фамильных
дел и некоторых местных учреждений МИД.
13Горяйнов С. 1812 г. Документы Государственного и Санкт-Петербургского Главного архива.
СПб., 1912, с. 3—11; Мазаев В. И., Чернецов А. С. Архив внешней политики России.— Новая и
новейшая история, 1978, № 6, с. 173.
329

Наиболее массовое поступление документальных материалов произошло в
1868 г., когда существовавшие до этого архивы департаментов МИД были
упразднены и их документы передали в Санкт-Петербургский главный архив.
Во втором отделении архива материалы распределялись по искусственно созданным
разрядам, подразделявшимся на роды. В результате такого разделения фондовая
принадлежность документов была нарушена, и дела одного и того же департамента
оказались распыленными по нескольким разрядам.
В 1864 г. архивы МИД в Санкт-Петербурге были соединены под руководством
одного директора Государственного и Санкт-Петербургского главного архивов
МИД. По мнению руководства МИД, такое соединение должно было «облегчить
собрание всех сведений по важнейшим предметам государственного управления,
по делам особо секретным и по дипломатии».
В XIX — начале XX в. архивы МИД России проводили большую работу по
обеспечению сохранности, систематизации дел, приемке документов из депар¬
таментов и загранучреждений МИД, составлению справок, обзоров. Продолжалась
их исследовательская и публикаторская деятельность.
С 1874 г. по 1909 г. МИД России издал под редакцией Ф. Ф. Мартенса
«Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россией с иностранными де¬
ржавами», начиная с 1648 г. (вышло 15 томов). В 1880 г. было предпринято
периодическое издание: «Сборник Московского главного архива МИД», вышедшее
в 1880—1900 гг. в семи выпусках. Сборники издавались для ознакомления с
составом и содержанием документов архива и его богатейшей библиотеки. Со
второй половины XIX в. заметно усилилась издательская деятельность самого
Министерства иностранных дел, в котором наряду с архивами участвуют и
некоторые его политические департаменты. Так была продолжена, начатая в
1852 г., публикация «Трудов русской духовной миссии в Пекине». В 1857 г.
был издан третий, а в 1861 г.— четвертый том «Трудов». В 1861 г. стал выходить
«Ежегодник МИД», в котором, кроме справочных сведений по самому ведомству
в период 1862—1916 гг., печатались также и важнейшие дипломатические до¬
кументы. В 1861—1862 гг. комиссия печатания государственных грамот и договоров
при Московском главном архиве издала в четырех выпусках сборник «Письма
русских государей и других особ царского семейства», подготовленный директором
Московского главного архива М. А. Оболенским.
В конце XVIII — первой половине XIX в. ученые допускались в архивы МИД
только с личного разрешения царя. При министре иностранных дел А. М. Горчакове
в 1868 г. исследователи впервые получили широкий доступ в архивы МИД.
Внося предложение об открытии архивов для ученых, А. М. Горчаков в записке
в Государственный совет отмечал, что «архивы МИД представляют собой богатое
собрание материалов для отечественной истории. Имея в виду ту пользу, которую
может извлечь историческая наука от исследования этих материалов, я нахожу
возможным открыть доступ в архивы для благонадежных посторонних лиц.
Оценку этой благонадежности всего ближе предоставить директорам архивов,
на которых должно быть также возложено наблюдение, чтобы документы, име¬
ющие значение тайны, вовсе не были сообщаемы посторонним лицам» ,4.
Приблизительно тогда же в архивах МИД было введено правило об обяза¬
тельном предоставлении исследователями архиву одного экземпляра своей работы
— правило, действующее и поныне.
Выдающиеся русские историки В. Н. Татищев, М. В. Ломоносов, М. М.
Щербатов, Н. М. Карамзин, С. М. Соловьев, В. О. Ключевский, Н. И. Костомаров,
С. Ф. Платонов, Ф. Ф. Мартенс, П. П. Пекарский, писатель Л. Н. Толстой и
другие изучали документы архивов ГКИД — МИД.
Во второй половине XIX — начале XX в. чиновниками архивов были архивисты,
|4АВПРИ, ф. СПб. Главархив, IV—34, оп. 145, 1865 г., д. 1, л. 278.
330

археографы, собиратели древностей, историки, такие, как М. А. Оболенский,
П. И. Бартенев, С. М. Горяйнов, Н. П. Павлов-Сильванский, С. А. Белокуров,
С. К. Богоявленский, В. А. Уляницкий. Служил в Государственном и Санкт-
Петербургском главном архивах МИД в 1898—1904 гг. и будущий нарком
иностранных дел Г. В. Чичерин, один из авторов «Очерка Министерства иностранных
дел. 1802—1902»,— важного источника сведений по внешней политике России нового
времени |5.
Традиционно мидовские архивы в Москве и Петербурге возглавляли известные
дипломаты, историки, архивисты, такие, как уже упоминавшиеся, Г.-Ф. Миллер,
А. Ф. Малиновский, Н. Н. Бантыш-Каменский, а также В. А. Поленов,
К. К. Злобин, П. Б. Мансуров, С. С. Лошкарев, П. Г. Дивов, П. М. Юдин —
одноклассник А. С. Пушкина по Царскосельскому лицею, известный филолог
А. Ф. Гильфердинг, М. А. Оболенский, Ф. А. Бюлер — коллекционеры, собиратели
древностей; С. М. Горяйнов, Н. А. Львов, Н. В. Голицын, С. А. Белокуров.
В 1870 г. министерству было передано здание Московского горного правления
на Воздвиженке. После перестройки дома в нем с 1875 г. располагался Московский
главный архив МИД. Ныне на этом месте построено новое здание Российской
государственной библиотеки (бывшая Библиотека им. В. И. Ленина).
В Санкт-Петербурге мидовские архивы занимали помещения в здании МИД
России на Дворцовой площади, построенном в 1828 г. 15 16 17
Закон о Министерстве иностранных дел, принятый 3 июля 1914 г., закреплял
установившееся за предшествующие годы положение архивов и их назначение.
Государственному архиву МИД предписывалось хранить документы, «относящиеся
до особых внутренних дел и важнейших происшествий в империи»; в Санкт-Пе¬
тербургском главном архиве МИД должны были храниться акты и дела как бывшей
Коллегии иностранных дел с 1801 г. по 1832 г., так и дела МИД, законченные
производством и не требовавшиеся в повседневной текущей деятельности департа¬
ментов и заграничных учреждений министерства; в Московском главном архиве
МИД следовало хранить государственные документы до 1801 г. (1256—1801 гг.),
особые внутренние государственные дела, трактаты с иностранными державами,
грамоты европейских и азиатских государей и владельцев, дела Посольского приказа
и Коллегии иностранных дел до 1801 г. В 1882 г. в МГА МИД поступила часть
дел коллегии недипломатического характера за 1801—1830 гг.
Перед Октябрьской революцией 1917 г. архивы МИД по-прежнему составляли
справки и готовили документы для нужд МИД России.
В 1916 г. в читальном зале МГА МИД работало ПО исследователей. Комиссия
печатания государственных грамот и договоров, состоящая при архиве, в которой
была сосредоточена вся издательская деятельность архива, главной своей обязанностью
«при настоящем положении русской исторической науки,— как писалось в отчете о
работе МГА МИД за 1916 г.,— признает опубликование описей архива и его библиотеки».
В 1914 г. она издала первый том «Архива Царства Польского». В 1915 г. занималась
подготовкой двух изданий: «Описание рукописей архивской библиотеки» и второго
тома «Архива Царства Польского» |7.
В архивах продолжали трудиться высококвалифицированные специалисты. С
1886 по 1918 г. (всего 32 года) прослужил в МГА МИД Сергей Алексеевич
Белокуров (1867—1918). С 1898 г. делопроизводитель Белокуров фактически
руководил Московским главным архивом министерства. Он был настоящим по¬
движником, великолепным историком, автором более 350 работ 18, архивистом,
доктором церковной истории, сравнимым по научным исследованиям лишь с
15Очерк Министерства иностранных дел. 1802—1902. СПб, 1902.
1бДВПРИ, ф. Департамент личного состава и хозяйственных дел, оп. 463, д. 388а, л. 1 — 1об.
17АВПРИ, ф. Отчеты по МИД, 1916 г., оп. 475, д. 147, л. 11.
^Белокуров С. А. 1882—1907. Список научных трудов. М., 1908.
331

Н. Н. Бантыш-Каменским и А. Ф. Малиновским, прославленными архивистами
ГКИД — МИД конца XVIII — начала XIX в. Под влиянием Белокурова архив
«из убежища родовитых молодых людей, стремившихся к дипломатической карь¬
ере, сделался приютом для тех, кто интересовался исторической наукой и видел
в чтении и изучении архивных документов не скучную, безжизненную работу,
а смысл и содержание своей жизни» ,9.
Выразительная характеристика этого выдающегося русского историка и той
атмосферы, в которой он трудился, приводится в статье М. М. Богословского
«О трудах С. А. Белокурова по русской истории»: «Но не будучи ни истори¬
ком-мыслителем, ни историком-художником, он был во всей чистоте — иссле¬
дователем, разыскателем. Его ученая деятельность заключалась именно в соби¬
рании и разыскании фактов. Многие годы он был хранителем той громадной и
драгоценной сокровищницы древних документов, которые скрывает Московский
архив министерства иностранных дел, и не ограничивался только обязанностями
хранителя. В течение этих многих лет едва ли насчитывается много дней, когда
бы он не работал над изучением хранимых документов.
Входя в присутственную залу архива, всегда можно было застать его за
письменным столом, наклонившимся над какими-нибудь старинными рукопися¬
ми... Все хранилище прошло через его руки и побывало неспешною чередою,
документ за документом под его внимательным взором на его письменном столе.
Он отчетливо знал весь архив: не было, вероятно, ни одного уголка в этом
собрании, ни одного картона, книги или связки, о которой он не имел более
или менее подробного представления. Какие бы подробные описи архива ни
составлялись, они никогда не в состоянии заменить этого живого знания, а
Сергей Алексеевич был именно этой драгоценной для каждого ученого живой
описью архива. Пишущему эти строки, да и ему ли одному, часто приходилось
обращаться к Сергею Алексеевичу за справками по поводу хранившихся в архиве
документов, с вопросом о том, что можно найти в архиве., и ни разу ни один
такой вопрос не остался без вполне исчерпывающего и обстоятельного ответа,
без руководящего и точного указания.
...Хорошо зная архив... Белокуров не был эгоистическим стражем тех сокровищ,
при которых стоял, и щедро делился ими с ученым миром, постоянно издавая
и публикуя хранящиеся в архиве документы, умножая таким образом находящийся
в распоряжении науки запас фактического материала и обогащая его собиранием
все новых и новых фактов» 19 20.
После Февральской революции 1917 г. в Государственный архив МИД были
свезены документы из Зимнего и Аничкова дворцов, а также Петергофа, Гатчины
и Царского села 21.
22 марта 1917 г. МИД представил Временному правительству докладную
записку, в которой Петроградский (до 1914 г. Санкт-Петербургский) главный л
Государственный архивы МИД оценивались как важные хранилища «общеполи¬
тического... и дипломатического значения».
В сентябре 1917 г. Временное правительство, напуганное неудачами на фронте
и развертывавшимися событиями в Петрограде, приступило к эвакуации ценностей
из столицы. К ней были предназначены и документы архивов МИД России. Все
они были разбиты на три части: одна направлялась в Москву, в помещение
Московского главного архива МИД, другая (в основном дела Госархива) — в
Кирилло-Белозерский монастырь в г. Кириллов, бывшей Новгородской губернии,
а часть материалов осталась в Петрограде 22.
19
Исторический вестник. Пг., 1919, с. 435.
20Богословский М. М. Историография, мемуаристика, эпистолярия. М., 1987, с. 99.
21 АВПРИ, ф. СПб. Главархив, оп. 718, д. 193, л. 1.
22АВПРИ, ф. Делопроизводство Архива внешней политики, on. 1 д. 4, л. 2.
332

\ Реэвакуация архивных материалов из Кирилло-Белозерского монастыря и
воссоединение разрозненных частей архивов были осуществлены уже при Со¬
ветской власти. В 1921 г. все архивы бывшего МИД России были перевезены
из Кирилло-Белозерского монастыря в Москву. В 1922 г. была организована и
передача в Москву оставшейся в Петрограде части Государственного и Петрог¬
радского главного архивов бывшего МИД России.
К началу 20-х годов XX в. почти все архивы прежнего Министерства ино¬
странных дел России были сконцентрированы в Москве и в соответствии с
декретом Совета народных комиссаров РСФСР «О реорганизации и централизации
архивного дела в РСФСР» от 1 июня 1918 г. стали составной частью Единого
государственного архивного фонда (I секция ЕГАФ).
С 1920 г. российские дипломатические архивы организационно были подчи¬
нены Госархиву РСФСР, который существовал до 1925 г., когда секционное
деление ЕГАФ было ликвидировано, а все фонды Госархива РСФСР распределены
между вновь созданными центральными государственными архивами. Материалы
Санкт-Петербургского главного архива МИД России вошли тогда на правах
отдела в только что созданный Архив революции и внешней политики России
XIX — начала XX в. Документы Московского главного архива и Государственного
архива МИД России были сконцентрированы в Древлехранилище московского
отделения Центрального исторического архива РСФСР. В 1931 г. Древлехрани¬
лище было преобразовано в Государственный архив феодально-крепостнической
эпохи — ГАФКЭ, который по утвержденному в 1941 г. положению о Главном
архивном фонде СССР получил название — Центральный государственный архив
древних актов (ЦГАДА), с 1992 г.— Российский государственный архив древних
актов (РГАДА) 23. Часть материалов из бывших архивов МИД оказалась в
Центральном государственном архиве Октябрьской революции (ЦГАОР СССР),
ныне Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ).
В 1933 г. Архив революции и внешней политики России XIX — начала XX в.
был разделен на два самостоятельных центральных архива. До 1941 г. оба этих
архива существовали как самостоятельные научно-исследовательские учреждения,
но имели общий читальный зал и единое хозяйственное руководство. В 1941 г.
они были вновь объединены в Центральный государственный исторический архив
в Москве 24.
После Октябрьской революции 1917 г. советское правительство приступило
к широкому обнародованию документов российской и международной дипломатии.
В конце 1917 г. начали выходить «Сборники секретных договоров из архива
бывшего Министерства иностранных дел» 25. Много важнейших документов было
опубликовано на страницах созданного в 1922 г. исторического журнала «Красный
архив». В 30-х годах было осуществлено издание: «Международные отношения
эпохи империализма». К 1941 г. было выпущено 13 томов.
В Наркомате по иностранным делам часто возникала необходимость в мате¬
риалах дипломатических архивов МИД России, особенно при рассмотрении воп¬
росов о формировании границ Российского государства, о характере отношений
России с другими странами, о заключении с ними различных договоров и
соглашений, учреждении российских дипломатических и консульских предста¬
вительств за границей. Именно поэтому в 1946 г. по постановлению Совета
народных комиссаров СССР архивы бывшего МИД России 1720—1917 гг., а
23Центральный государственный архив древних актов. Путеводитель, ч. I. М., 1946; ч. I. М.,
1991.
24Максаков В. Архив революции и внешней политики XIX и XX вв.— Архивное дело, 1927,
вып. XII; Юрьев А. Госархив внешней политики и его политическое значение.— Архивное дело,
1938, № 3 (47), л. 116—124.
25Сборник секретных договоров из архива бывшего Министерства иностранных дел, вып. 1—7.
Пг., 1917—1918.
333

именно: фонды Санкт-Петербургского главного архива и часть собрания МГА
МИД, относящаяся к деятельности Коллегии иностранных дел 1720—1832 гг.,
были переданы из Наркомвнутдела 2б, в ведении которого находились в то время
все госархивы СССР, в Наркоминдел, с марта 1946 г.— Министерство иностранных
дел СССР, и подчинены Архивному, с конца 1958 г.— Историко-дипломатиче¬
скому, управлению МИД СССР под названием Архива внешней политики Рос¬
сии — АВПР. Аналогичные материалы более раннего времени остались в Цен¬
тральном государственном архиве древних актов — ныне Российском государст¬
венном архиве древних актов.
Работой по комплектованию и использованию документов АВПР руководили
крупные историки, академики В. М. Хвостов, С. Л. Тихвинский, заведующие
архивом в 60—80-е годы А. А. Юрьев, В. И. Мазаев, а также квалифицированные
архивисты Н. А. Клемина, В. П. Флерина, Н. Н. Башкина, Н. Б. Кузнецова,
Э. В. Науменкова, В. И. Жиленко и др.
С февраля 1992 г. Архив вошел в состав Историко-документального управления
МИД Российской Федерации и стал называться Архивом внешней политики
Российской империи.
АВПРИ — открытый публичный архив, в котором могут работать исследова¬
тели как из России, так и иностранные историки. В течение года в АВПРИ
работают 300—350 исследователей из стран СНГ и 50—70 иностранных ученых.
Как правило, для получения права на работу в читальном зале АВПРИ
исследователь должен предоставить письмо-ходатайство от какой-либо учебной
или научной организации с указанием темы, по которой он хотел бы работать
в АВПРИ.
В тех случаях, когда потребитель архивной информации по каким-либо
причинам не может сам провести исследование, АВПРИ готов провести такое
исследование или выявить и копировать документы по интересующему заказчика
вопросу на договорной основе.
Значительная часть материалов АВПРИ публиковалась в виде отдельных
сборников или тематических подборок документов.
МИД России в сотрудничестве с РАН провел значительную работу по пуб¬
ликации документов по внешней политике России: с 1956 г. издается фунда¬
ментальная публикация «Внешняя политика России XIX—начала XX века»,
всего опубликовано 15 томов. Долгие годы эта публикация осуществлялась под
руководством академика А. Л. Нарочницкого, в настоящее время она продолжается
под руководством академика РАН Г. Н. Севостьянова. Также издано: два тома
сборника документов «Русско-китайские отношения в XVIII веке», один том
сборника «Международные отношения в Центральной Азии», советско-американ¬
ский сборник «Россия и США: становление отношений 1765—1815 гг.», три тома
советско-болгарского сборника «Россия и болгарское национально-освободительное
движение 1856—1876 гг.», два тома советско-югославского сборника «Первое
сербское восстание 1804—1813 гг. и Россия», два тома советско-югославского
сборника «Освободительная борьба народов Боснии и Герцеговины и Россия.
1865—1875 гг.», советско-шведский сборник «Россия и Швеция. Документы и
материалы 1809—1918 гг.», советско-испанский сборник «Россия и Испания.
Документы и материалы 1667—1917 гг.» и ряд других публикаций27.
В конце 1992 г. издательство «Наука» выпустило за счет МИД РФ 300
экземпляров 15-го тома «Внешней политики России XIX — начала XX века
(1827—1828 гг.)». Издание осуществлялось под руководством академика Г. Н. Сево¬
стьянова. В настоящее время подготовлен макет 16-го тома. Для издательства
26Во время Великой Отечественной войны 1941—1945 гг. часть архивов быв. МИД России была
эвакуирована в Куйбышев (ныне Самара).
27Публикации МИД СССР по внешней политике и международным отношениям. М., 1984.
334

«Наука», ставшего самоокупаемым, данная публикация убыточна, а у МИД РФ
и Отделения истории РАН не было средств на финансирование этого сборника.
Необходимость такого издания не ставится под сомнение ни российскими, ни
зарубежными историками 28. Есть договоренность, что 16-й том будет опубликован
издательством «Международные отношения».
Важность издания документальных сборников особенно велика еще и потому,
что сейчас в обществе существует огромный интерес к отечественной истории;
подчас же этот интерес удовлетворяется публикациями, далекими от истины.
В конце 1992 г. «Внешняя политика России XIX — начала XX века» была
включена в федеральный список изданий, субсидируемых государством, в соот¬
ветствии с практикой, существующей во всех развитых странах мира.
В 1992 г. архивные материалы АВПРИ наряду с документами других госу¬
дарственных архивов Российской Федерации были опубликованы в сборнике
«Под стягом России» 29, отражающем процессы формирования Русского центра¬
лизованного государства — Российской империи с XVI — до третьей четверти
XIX в. и красноречиво и убедительно показывающем общность исторических
судеб народов.
В 1993 г. издательство «Международные отношения» в серии «Россия в
мемуарах дипломатов» опубликовало по рукописи, хранящейся в АВПРИ, «За¬
писки» чиновника МИД России Г. Н. Михайловского — «Из истории российского
внешнеполитического ведомства 1914—1920 гт.»30 Это первый опыт издания
богатейшего собрания мемуаров архива.
В настоящее время АВПРИ принимает участие в подготовке сборников до¬
кументов: о российско-швейцарских отношениях XIX — первой половины XX в.,
российско-иранских отношениях 1720—1828 гг. Готовится к изданию «Путево¬
дитель по фондам АВПРИ». Он состоит из пяти частей: Коллегия иностранных
дел (1720—1832 гг); центральные учреждения Министерства иностранных дел
России (XIX — начало XX в.); заграничные учреждения внешнеполитической
службы России (конец XVIII — начало XX в.); временные учреждения МИД
России, различные комиссии и общества, коллекции документальных материалов,
личные и другие фонды; коллекции микрофильмированных документов из ино¬
странных и российский архивов.
В последнем томе содержатся сведения о трофейных архивах, возвращенных
в разные годы советским правительством их законным владельцам. В АВПРИ
хранятся микрофильмы упомянутых материалов.
Документы АВПРИ и публикации сотрудников архива регулярно печатались в
«Вестнике МИД СССР», «Дипломатическом вестнике МИД РФ», «Международной
жизни», «Дипломатическом ежегоднике» — периодических изданиях МИД РФ.
Одним из своеобразных видов использования документов АВПРИ является
проведение двусторонних документально-художественных выставок, посвященных
истории связей России с разными странами. Подобные выставки с успехом
проводились в Москве, равно как и в столицах Бельгии, Бразилии, Великобри¬
тании, Дании, Индии, Италии, Марокко, Нидерландов, Франции и других стран.
В 1992 г. АВПРИ совместно с Государственным музеем А. С. Пушкина
организовал впервые выставку «Русские литераторы и российская дипломатическая
служба XVIII — первой четверти XIX в.»
В 1993 г. документы (трактаты) АВПРИ экспонировались в Копенгагене на
юбилейной выставке, посвященной 500-летию договорных отношений между
28См. рецензию: Хевролина В. М. Внешняя политика России XIX—начала XX века. Документы
Российского министерства иностранных дел. Т. VII (XV). Январь 1827 — октябрь 1828 г. M., 1992.—
Новая и новейшая история, 1993, № 4, с. 204—207.
29Под стягом России. М., 1992.
^Михайловский Г. Н. Записки, кн. 1—2. М., 1993.
335

Россией и Данией; на выставке документов Архивного фонда Российской Феде¬
рации «К 100-летию русско-французского союза» в Государственном музее изо¬
бразительных искусств им. А. С. Пушкина 31 были представлены 41 документ и
изобразительные материалы из фондов архива.
Сейчас в некоторых средствах массовой информации раздаются голоса против
предоставления МИД РФ права осуществлять постоянное хранение архивных
материалов. В этой связи хотелось бы отметить, что архивные подразделения
МИД выполняют, кроме функций публичного архива, большую исследовательскую
работу в интересах внешней политики государства. Любая международная про¬
блема имеет свою историю, без знания которой невозможно выработать правильное
к ней отношение. Выявление, обобщение и анализ информации по истории таких
проблем является одной из основных задач Историко-документального департа¬
мента МИД РФ. Для проведения такого рода исследовательской работы и нужны
МИД архивы.
Конечно, возможен и другой принцип хранения дипломатических архивов,
когда через определенное законом время МИД сдает архивные материалы на
постоянное хранение в национальный архив. Так делается в США, Англии,
Швеции и др. Этот принцип имеет как достоинства, так и недостатки. Основным
недостатком является отчуждение ретроспективной информации по внешнепо¬
литическим вопросам от работников внешнеполитической службы.
Значение АВПРИ для оперативной деятельности МИД России многократно
возросло после распада СССР: ведь именно в этом архиве хранятся многочисленные
документы о вхождении в состав Российской империи тех или иных территорий,
которые сейчас выделились в самостоятельные государства, а следовательно стали
и субъектами международных отношений. В последнее время сотрудниками
АВПРИ были подготовлены справочные материалы об истории вхождения в
состав России Крыма, Грузии, о переселении немецких колонистов в Россию;
об эмиграции евреев из России в Палестину в конце XIX — начале XX в.,
отношениях России с ЮАР, статусе Финляндии в Российской империи и др.
Много справочных материалов предоставил архив руководству министерства о
деятельности МИД Российской империи, структуре его центрального аппарата
и загранучреждений в связи с проходившей в министерстве реорганизацией.
Самостоятельным направлением в исследовательской деятельности АВПРИ яв¬
ляется выявление документов, подтверждающих право собственности России на
недвижимость за границей.
Все вышесказанное, однако, не означает, что условия работы исследователей
в читальном зале АВПРИ должны быть хуже, чем в любом другом публичном
архиве России. Именно обеспечение нормальных условий работы исследователей
должно сделать для научной общественности безразличным, какому ведомству
подчинен архив.
Наряду со служебно-информационной и публикаторской работой сотрудники
АВПРИ отдают много сил совершенствованию учета, условий хранения, науч¬
но-справочного аппарата архива. В последнее время активизировалась работа по
созданию так называемого страхового фонда АВПРИ, представляющего собой
собрание микрофишей архивных дел, которые стали выдаваться исследователям
вместо оригиналов. Таким образом обеспечивается сохранность последних от
изнашивания. Продолжается компьютеризация архивных данных.
Важной функцией АВПРИ продолжает оставаться работа по возвращению
архивных материалов российского происхождения, по каким-либо причинам ос¬
тавшихся за границей. Так, например, в 80-е годы были получены из Франции
часть архива российской миссии в Эфиопии, документы военного атташе в
Париже А. А. Игнатьева, переданные в Военно-исторический архив в Москве;
31 Каталог выставки документов из Архивного фонда Российской Федерации «К 100-летию
русско-французского союза». M., 1993.
336

часть архива российской миссии и генерального консульства в Лиссабоне. В
начале 1990 г. в архив возвратились из США материалы начала XX в. российских
консульств в Сиэтле, Сан-Франциско, Филадельфии и др.
Проблема публикации документальных сборников, пожалуй, самая болезнен¬
ная для архива, но не единственная. В связи с реорганизацией МИД, как и в
других его подразделениях, в АВПРИ были сокращены и без того небольшие
штаты. Откладывается решение вопроса о пристройке к зданию архива.
Как и в других российских архивах, не решен вопрос о качественной ре¬
ставрации документов. Отсутствие валютного финансирования не позволяет не
только развивать материально-техническую базу архива, но и поддерживать ее
на прежнем уровне.
За последние годы в АВПРИ сложился творческий коллектив, выработаны
методы работы, определенные традиции. Многие годы проработали и трудятся
в настоящее время И. В. Будник (советник, заведующий АВПРИ), С. И. По-
вальников, М. К. Радецкий, В. А. Левин, Л. Н. Рябоненко, О. А. Глушкова,
3. И. Платонова, Г. И. Прыткова, О. И. Святецкая, С. Л. Турилова, И. В. Три¬
фонова, С. И. Яковенко, Ю. В. Басенко, Ю. В. Иванов.
За 40 лет, прошедших после открытия доступа к фондам архива в целях
научного исследования, в его стенах побывало более 6 тыс. российских и ино¬
странных ученых, среди них академики Б. Ф. Поршнев, Е. В. Тарле, В. М. Хвостов,
А. Л. Нарочницкий, С. Л. Тихвинский, Г. Н. Севостьянов, Ю. А. Писарев,
Н. Н. Болховитинов, профессор А. 3. Манфред, зарубежные — Ф. Бродель (Фран¬
ция), П. Гримстед-Кеннеди, Дж. Кеннан (США) и др.
Следует отметить, что многие фонды АВПРИ еще не разработаны исследо¬
вателями. Мало изучаются материалы Коллегии иностранных дел, написанные
немецким готическим шрифтом; богатейшие личные фонды российских дипло¬
матов, общественных деятелей, таких, как К. В. Нессельроде, А. С. Грибоедов,
Н. Д. Киселев, А. П. Бутенев, А. Е. Влангали, В. Н. Ламздорф, А. Б. Лоба¬
нов-Ростовский, Ф. Ф. Мартенс, А. М. Ону, Б. Э. Нольде и др.
Ныне, в эпоху переосмысления истории нашего Отечества, и в частности
истории внешней политики и дипломатии Российской империи, документы архива
являются бесценными источниками для приближения к истине.
337

Рецензии
ДОКУМЕНТЫ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ СССР. Т. ХХП. 1939, в 2-х кн, М.:
изд-во «Международные отношения», 1992, кн. 1 — 712 а, кн. 2 — 668 с.
Существенным вкладом в мировую и российскую
историографию кризисного 1939 г. стал ХХП том
серии «Документов внешней политики СССР» ’. Се¬
рия издается с 1957 г. и предыдущий XXI том
был выпущен в 1977 г. Изменения в стране и
мире за последние годы позволили составителям
и редколлегии опубликовать рассекреченные в по¬
следнее время документы, проливающие новый
свет на события того времени. Том состоит из двух
книг. В первой изложены документы, связанные
с событиями, происходившими с 1 января до 1
сентября 1939 г.— начала второй мировой войны,
во второй — с 1 сентября до конца года. Кроме
того, в сборнике опубликованы фрагменты по¬
литических отчетов полпредов СССР в Болгарии
и Германии за 1939 г., датированные, соответст¬
венно, 23 января и 3 мая 1940 г.
Из 905 документов, содержащихся в томе,
818 публикуются впервые. Хотя труд не охва¬
тывает всю совокупность документов, отража¬
ющих внешнеполитическую деятельность СССР
в том сложнейшем для советской дипломатии
году, он содержит наиболее важные из них, те,
которые раскрывают главные направления со¬
ветской внешней политики.
Основную часть сборника составляют доку¬
менты из Архива внешней политики Министерства
иностранных дел Российской Федерации (АВП
РФ), но в публикацию включены также многие
документы из архивов Российского центра хране¬
ния и изучения документов новейшей истории
(РЦХИДНИ) и бывшего КГБ СССР. Во второй
книге помещены обстоятельные примечания, вклю¬
чающие значительное количество иностранных до¬
кументов: ответов на ноты, памятные записки и
заявления советского правительства и его органов,
либо упоминаемых в советских документах.
Собранные в томе документы позволяют чи¬
тателю окунуться в сложнейшую и до предела
1 Редколлегия тома: Ю. К. Алексеев, А. П. Бон¬
даренко, Г. В. Киреев, Ф. Н. Ковалев, В. Г. Ком¬
плектов, С. А. Кондрашов, О. А. Ржешевский,
С. Л. Тихвинский.
Составители тома: В. И. Аникин, Л. В. Вну¬
кова, М. М. Ипполитов, Г. С. Пачев (руково¬
дитель), И. М. Субботина, Е. Б. Цогулева.
338
накаленную обстановку, царившую в Европе в
1939 г., ощутить предгрозовую атмосферу того
времени. Хитросплетения взаимно пересекаю¬
щихся национальных интересов, сложные лаби¬
ринты переговорных процессов, столкновения во¬
ли, амбиций, интриг государственных деятелей
и политических лидеров, тенденции обществен¬
ных течений и деятельность разведывательных
служб, взаимозависимость военных действий и
дипломатических шагов после начала войны —
все это в полной мере передают материалы тома.
Наибольший интерес, особенно в свете научных
дискуссий последних лет, представляют документы,
отражающие перипетии англо-франко-советских
переговоров о заключении политического соглаше¬
ния и военной конвенции, а также эволюцию
германо-советских переговоров от экономических
к политическим. Документы показывают, как по
мере нарастания тупика в поисках возможностей
заключения договора СССР с Англией и Францией
происходило медленное, но неуклонное сближение
Германии и СССР, закончившееся в обстановке
стремительно надвигавшейся войны подписанием
пакта о ненападении и секретного протокола от
23 августа 1939 г. Документы рисуют впечатляю¬
щую картину того, как глубокое взаимное недоверие
сторон в ходе переговоров СССР с западными
державами ставило новые и новые препятствия на
пути согласования спорных вопросов, последова¬
тельно сужая поле для маневра советской дипло¬
матии (док. 303, 314, 326, 342, 370, 378, 393,
397, 406, 434, 446 и др.).
Тревожным было положение и на Дальнем
Востоке. Вооруженный конфликт на реке Хал-
хин-Гол между советско-монгольскими и япон¬
скими войсками был чреват возможностью вой¬
ны на два фронта в случае втягивания СССР
в назревавшую войну в Европе. Усилия совет¬
ской дипломатии по разрешению конфликтной
ситуации на Дальнем Востоке освещены в ряде
документов (332, 492, 512, 559, 564 и др.)
Порочный круг, порожденный, с одной сто¬
роны, традиционной двойственностью советской
внешней политики (установки на «мировую ре¬
волюцию» и мирное сосуществование, восприни¬
мавшейся Западом как тактическая уловка), а с
другой стороны, неприятием западными демок-

ратиями большевизма и их попытками предот¬
вратить германскую агрессию против Польши
сугубо политическими средствами (запугав Гит¬
лера возможностью союза с СССР, но не свя¬
зывая себя какими-либо конкретными обяза¬
тельствами военного характера), не давал воз¬
можности создать эффективные рычаги сдер¬
живания германской экспансии. Эгоистические
национальные интересы получили приоритет
над идеей коллективной безопасности. Это видно
из дневника полпреда СССР в Лондоне И. М.
Майского. Описывая реакцию британской об¬
щественности на советско-германский пакт о
ненападении, он писал 24 августа 1939 г.: «Осо¬
бенно неистовствуют лейбористы. Они обвиняют
нас в измене принципам, в отказе от прошлого,
в протягивании рук фашизму... Консерваторы
(правившая тогда в Англии партия.— А. С.)
держатся много спокойнее. Они никогда всерьез
не верили ни в Лигу наций, ни в коллективную
безопасность и сейчас гораздо проще восприни¬
мают возврат Европы к политике «национального
интереса»» (док. 495). Действительно, как пока¬
зывают документы, советско-германский пакт в
1939 г. воспринимался правящими кругами мно¬
гих государств, в отличие от общественного мне¬
ния, клеймившего СССР, знаменосца политики
коллективной безопасности, за измену общему
делу, достаточно реалистично (док. 501, 504,
505, 508, 526 и др.), тем более что о секретном
протоколе еще мало кто знал.
С началом войны, как свидетельствуют до¬
кументы тома, советское правительство в своих
действиях исходило не только из комплекса до¬
говоренностей, связанных с пактом и секретным
протоколом от 23 августа, но и из реального
развития событий. Главной целью было реали¬
зовать свои геополитические устремления в оп¬
ределенной секретным протоколом «сфере инте¬
ресов», не дав при этом повода для демократи¬
ческой общественности мира обвинить СССР в
нарушении нейтралитета в войне, о котором он
объявил. Важной предпосылкой для решения этих
задач явилось разрешение конфликтной ситуации
на Дальнем Востоке и улучшение отношений с
Японией. Важнейшими факторами, оказавшими
влияние на последующее решение советского ру¬
ководства, были быстрый разгром польской армии
гитлеровским вермахтом, «странная война» на
Западе, вместо ожидавшихся активных действий
противоборствующих сторон, и достижение мир¬
ного урегулирования советско-монгольского во¬
енного конфликта с Японией на реке Халхин-Гол.
Интенсивная дипломатическая переписка с Гер¬
манией по вопросу о Польше, с Англией и Фран¬
цией по сохранению советского нейтралитета в
войне и поддержанию нормальных отношений
с ними, с Японией о заключении перемирия
стали главными направлениями внешней политики
СССР в сентябре 1939 г. (док. 554, 558, 559,
564, 566, 575, 579, 586, 587 и др.).
После вступления советских войск в Запад¬
ную Белоруссию и Западную Украину советскому
руководству необходимо было обосновать леги¬
тимность «взятия под защиту белорусского и ук¬
раинского населения в условиях распада поль¬
ского государства». Нужно было убедить совет¬
ский народ в необходимости и справедливости
такого шага и смягчить негативную реакцию За¬
пада на этот акт. Столь непростую работу со¬
ветской дипломатии отражают документы 586,
597, 608, 611, 613, 621, 625, 626, 630, 634, 635.
После заключения 28 сентября 1939 г. договора
с Германией о дружбе и границе, определившего
новую границу между СССР и Германией, на
повестку дня стал вопрос о практическом осу¬
ществлении советско-германских договоренностей
в отношении Эстонии, Латвии и Финляндии,
входивших в «сферу интересов» СССР с момента
подписания секретного протокола от 23 августа,
а также Литвы, отошедшей в «сферу интересов»
СССР после 28 сентября. Переговоры и оконча¬
тельные тексты договоров со странами Балтии
освещены в документах 574, 584, 614, 661, 672.
Закрепившись в этом регионе, жизненно важном
для СССР как в экономическом, так и в воен¬
но-стратегическом отношениях, советское руко¬
водство и дипломатия сумели в основном нейт¬
рализовать общественное мнение Запада, в зна¬
чительной степени избежав негативных оценок
своих действий. Такие видные деятели Запада,
как Черчилль и Ллойд Джордж, рассматривали
вовлечение «в союзные отношения» Советским
Союзом его западных соседей как сужение сферы
деятельности гитлеровской Германии и требовали
улучшения отношений с СССР и расширения
торговли с ним (док. 659, 667, 669 и др.).
В то же время, как явствует из публикуемых
документов, в целом настороженность и недоверие
к политике СССР со стороны западных демок¬
ратий с началом войны увеличились. Во многом
этому способствовала негативная реакция США
на действия СССР. К словам, сказанным в Ва¬
шингтоне, чутко прислушивались правящие круги
стран Западной Европы (док. 696, 859).
Отношения СССР со странами Запада особенно
обострились с началом советско-финляндской вой¬
ны 1939—1940 it. Этому в значительной степени
способствовала и неосмотрительная политика
СССР в отношении Финляндии. Окрыленное ус¬
пехами похода в западные области Украины и
Белоруссии, быстрым подавлением сопротивления
339

правящей элиты стран Прибалтики при заклю¬
чении государствами Балтии пактов о взаимо¬
помощи с СССР, советское руководство не про¬
явило достаточной политической мудрости при
переговорах с Финляндией, настойчиво требуя
от нее неприемлемых для последней террито¬
риальных уступок. Нелучшим образом вело пе¬
реговоры и правительство Финляндии, рассчи¬
тывавшее, что СССР не рискнет пойти на си¬
ловое решение территориального вопроса из-за
опасения восстановить против себя мировое об¬
щественное мнение. Однако Сталин и его ок¬
ружение полагали, что в условиях невмеша¬
тельства Германии война с Финляндией будет
легкой и скоротечной. Процесс нарастания на¬
пряженности в переговорах между делегациями
СССР и Финляндии отражен в документах сбор¬
ника 666, 670, 677, 683, 684, 753, 754, 762,
772, 797, 806, 812, 814, 815, 822, 823, 827,
828, 833, 837, 887. Эта война оказалась крупной
ошибкой советской внешней политики. Она спо¬
собствовала падению международного престижа
СССР, вскрыла слабость Красной Армии, ук¬
репила уверенность Гитлера в возможность бы¬
строго разгрома Советского Союза.
В целом материалы тома вооружают иссле¬
дователя богатейшим материалом по истории ка¬
нуна второй мировой войны и ее начального
периода. Введенные в научный оборот новые
документы позволяют дать углубленные ответы
на ряд спорных вопросов. Например, кто был
инициатором германо-советского сближения, ка¬
кова была реакция правящих кругов и мировой
общественности на советско-германский пакт о
ненападении, как расценивали в Англии и Фран¬
ции вступление Красной Армии в западные об¬
ласти Украины и Белоруссии. Новые данные
позволяют уточнить трактовки некоторых событий
того периода, дать оценку пакта от 23 августа
и секретного протокола с позиций международ¬
ного права и национальных интересов СССР,
проанализировать возможность нападения Гер¬
мании на Польшу при отсутствии пакта Молотова
— Риббентропа, определить вероятность предот¬
вращения летом 1939 г. надвигавшейся войны.
Заслугой редколлегии и составителей тома
являются обстоятельные примечания, 293 ком¬
ментария, занимающие почти 30% объема второй
книги. В них поясняются документы, воссоздается
исторический контекст. Примечания значительно
расширяют наше понимание связанных с доку¬
ментом событий, позволяют с разных сторон взгля¬
нуть на конкретный исторический эпизод.
Однако некоторые комментарии не до конца
проясняют суть вопроса. Так, в примечании
№ 186 говорится, что под нажимом Франции
глав министерства иностранных дел Польши
Ю. Бек 23 августа 1939 г. заявил, что «в случае
совместных действий против германской агрес¬
сии сотрудничество между Польшей и СССР...
не исключено». Но не сказано, что в тот же
день Бек известил польских послов в Лондоне,
Париже и Вашингтоне, что сделал это заявление
«только в интересах облегчения тактики, а прин¬
ципиальная позиция Польши в отношении
СССР... остается без изменений»2 3. Нет ком¬
ментариев к док. 812 о «Майнильском инци¬
денте» 30 ноября 1939 г., ничего не говорится
о финляндской ноте от 29 ноября, где финны
з
предлагали компромиссное решение .
На наш взгляд, сборник выиграл бы, если бы
в него были включены важнейшие документы из
книги «Год кризиса»4, относящиеся к 1939 г. Эго
дало бы возможность создать в едином официальном
труде наиболее солидную документальную базу по
внешнеполитическим событиям 1939 г. Имеются в
рецензируемом труде и технические недостатки. Так,
в указателе имен, намного облегчающем поиск нуж¬
ных материалов, одни фамилии указаны с иници¬
алами, другие — без. Если это простительно дня
иностранных имен, то не указывать инициалы оте¬
чественных государственных и политических деяте¬
лей вряд ли корректно. Например, во второй книге
на с. 652 указаны два Ерофеева, один с инициалами,
другой нет. Возникает вопрос — это один человек
или разные люди? Но это, конечно, мелкие недочеты,
не умаляющие высоких научных достоинств труда.
В целом, выход в свет XXII тома «Доку¬
ментов внешней политики* — заметное явление
в научной жизни России. Сделан крупный шаг
в изучении истории 30-х годов, расширении ее
документальной базы. Новый труд, безусловно,
будет с благодарностью принят исследователями
и широкой общественностью. Он вооружает на¬
учную мысль новыми знаниями, побуждает уче¬
ных к дальнейшему познанию одного из самых
сложных периодов нашей истории.
А. С. Орлов,
доктор исторических наук,
член-корр. Российской академии естествен¬
ных наук,
ведущий научный сотрудник Института
военной истории МО РФ
2 Bellona. Kwartalnik Wojskovo-Historyzny,
zeszyt 1. London, 1955, s. 76.
3 TerkkaJ., TittaA. Itseluainen Suomi. Halsinki,
1987, s. 127.
4 Год кризиса. Документы и материалы.
1938—1939. М., 1990.
340

РУССКИЙ АРХИВ. ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ. Т. 12(1). НАКАНУ¬
НЕ ВОЙНЫ. МАТЕРИАЛЫ СОВЕЩАНИЯ ВЫСШЕГО РУКОВОДЯЩЕ¬
ГО СОСТАВА РККА 23—31 декабря 1940 г. М.: изд-во «Терра», 1993,
408 с.
Институт военной истории Министерства
обороны Российской Федерации совместно с
архивами развернул работу по изданию серии
документов по истории Великой Отечественной
войны, долгие годы хранившихся в засекречен¬
ных архивах.
Документы «Русского архива» по истории
Великой Отечественной войны являются про¬
должением издания «Архив русской револю¬
ции», цель которого — расширить документаль¬
ную базу отечественной истории, введя в на¬
учный оборот новые источники.
Первенцем этой серии является том «На¬
кануне войны», в котором полностью представ¬
лены документы и материалы совещания вы¬
сшего командного состава Красной Армии, про¬
веденного 23—31 декабря 1940 г. в Москве.
Рассматриваемое издание дает ценную инфор¬
мацию о реальном состоянии Красной Армии
на рубеже 1940—1941 гг., об уровне ее бое¬
способности и боеготовности, о ее командных
кадрах и их взглядах по основным проблемам
подготовки и ведения войны, операций и боев.
Книга содержит ориентирующее читателей
предисловие, полные стенограммы всех докладов
и выступлений и тщательно отработанный, со¬
лидного объема научный аппарат, позволяющий
легко и быстро разобраться в специальных во¬
енных терминах и в сути приводимых участ¬
никами совещания исторических примеров. В
приложениях особое внимание привлекает об¬
стоятельная аналитическая справка о содержа¬
нии и значении оперативно-стратегических игр,
проведенных с участниками совещания.
В книге даны полные списки участников
совещания, 274 человека, и участников опера¬
тивно-стратегических игр, указаны воинские
звания и должности каждого из них. Кроме
того, даны краткие биографические справки и
фотографии всех докладчиков и выступавших.
При знакомстве с томом убеждаешься в его
актуальности. И это не только потому, что столь
нам знакомым термином «перестройка» участ¬
ники совещания часто характеризовали проис¬
ходившие тогда процессы, объясняли или пы¬
тались оправдать допущенные промахи и недо¬
работки. Опыт проводившейся в 1939—1940 гг.
реорганизации Вооруженных Сил СССР не
только интересен, но и поучителен.
Политическая ситуация в стране и армии
в то время была весьма напряженной. Только
что кадры Красной Армии перетряхнули ста¬
линские репрессии, разрушительные последст¬
вия этого становились все более очевидными.
Между тем суждения и даже мысли об этом
были опасны для тех, в чьей голове возникали.
Поэтому участники совещания благоразумно из¬
бегали затрагивать столь болезненную тему. Но
редко звучали на совещании возвеличивания
Сталина.
Ни на одном заседании Сталин не присут¬
ствовал. И тем не менее его влияние участники
все время незримо ощущали. Сталин тщательно
наблюдал за ходом и содержанием работы столь
представительного и важного мероприятия. На
заседаниях постоянно «дежурили» его ближай¬
шие соратники А. А. Жданов и Г. М. Маленков,
которые, как свидетельствовал Г. К. Жуков,
«несомненно, обо всем информировали И. В.
Сталина» 1. Кроме того, на совещании присут¬
ствовал многоопытный в делах слежки, доносов
и скорых расправ председатель военной коллегии
Верховного Суда СССР армвоенюрист В. В. Уль¬
рих, официально включенный в состав участ¬
ников.
Примечателен тот факт, что на следующий
же день после закрытия совещания, 1 января
1941 г., Сталин вызвал наркома обороны С. К.
Тимошенко и в присутствии других членов по¬
литбюро резко высказал недовольство тем, что
Тимошенко завершил совещание, не ознакомив¬
шись предварительно с поправками, которые
Сталин хотел внести в развернутые тезисы за¬
ключительного выступления наркома, заблагов¬
ременно ему присланные. При этом Сталин
подчеркнул, что тезисы Тимошенко он читал
именно в новогоднюю ночь, т. е. тогда, когда
совещание завершало свою работу 1 2.
Открывая совещание, Тимошенко как бы
мимоходом напомнил: «Мы за прошлые годы
имели немало проходимцев, которые тенденци-.
озно и со злым умыслом путали наши хорошие
дела» (с. 12). Каждый слушавший наркома
знал, о каких «проходимцах» упомянул Тимо¬
шенко и какую они понесли кару за свою «тен¬
денциозность».. .
1 Жуков Г. К. Воспоминания и размышления,
т. 1. М., 1990, с. 292.
2 Там же, с. 291.
341

Поскольку советско-финляндская война
1939—1940 гг., обогатив Красную Армию опы¬
том ведения наступательных операций в особо
сложных условиях, вместе с тем вскрыла ряд
серьезных недостатков в боевой подготовке со¬
ветских войск, были предприняты срочные меры
по их устранению и всемерному повышению
боеспособности Красной Армии. Одной из таких
мер и было декабрьское 1940 г. совещание вы¬
сшего командного состава.
Готовили совещание заблаговременно и
тщательно, ибо оно должно было решать слож¬
ные задачи:
— подвести итоги военного строительства
за весь год и объективно оценить состояние
Красной Армии;
— осмыслить и обобщить боевой опыт, полу¬
ченный в 1939—1940 гг., а также опыт военных
действий немецкой и других армий в Западной
Европе, где все шире разгоралось пламя второй
мировой войны;
— определить, что и как нужно сделать,
чтобы в 1941 г. поднять боевую подготовку
Красной Армии на высший уровень;
— в ходе самого совещания и проведенных
с его участниками оперативно-стратегических
игр на картах повысить уровень оперативной
и учебно-методической подготовки высшего ком¬
состава.
Участники совещания сосредоточили свои
усилия на проблема* оперативного искусства,
тактики, а также методики обучения и воспи¬
тания войск.
Обращает на себя внимание следующая
странная особенность декабрьского совещания.
Там была собрана элита вооруженных сил ве¬
ликой державы, и тем не менее львиная доля
внимания и времени была затрачена на решение
проблем тактического и оперативного масштаба,
о проблемах военной стратегии говорили очень
мало. Даже термин «стратегия» произносился
редко. Правда, в начале основного доклада на¬
чальника Генерального штаба РККА генерала
армии К. А. Мерецкова «Итоги и задачи боевой
подготовки сухопутных войск, ВВС и оператив¬
ной подготовки высшего начсостава» термин
«стратегия» упомянут, но в политическом кон¬
тексте: «Наш могучий народ под руководством
великого вождя товарища Сталина благодаря
его мудрой стратегии продолжает оставаться
вне войны» (с. 13).
Отметим, что вопреки заглавию этого до¬
клада в нем не много сказано и об оперативной
подготовке высшего начальствующего состава
Красной Армии. Бурные события предвоенной
поры не оставляли ни времени, ни возможностей
342
для организации его планомерной учебы. В до¬
кладе Мерецков констатировал: «Высший ко¬
мандный состав и штабы не работают над собой,
не работают над повышением своего оператив¬
ного кругозора» (с. 19). «Военная мысль,— счи¬
тал Мерецков,— не получила должного развития
и не способствовала росту [уровня подготовки]
командного состава» (с. 27). А ведь в 20—30-х
годах советская военная наука занимала одно
из первых мест в мире по уровню развития
военной теории. Притом выдающихся успехов
она достигла как раз в разработке проблем опе¬
ративного искусства. Доклады Г. К. Жукова,
П. В. Рычагова, И. В. Тюленева, Д. Г. Павлова,
А. К. Смирнова и заключительная речь С. К. Ти¬
мошенко продемонстрировали, с одной стороны,
высокий уровень теории подготовки и ведения
наступательных и оборонительных операций, а
с другой стороны, высветили весьма низкую
степень овладения этой теорией командным со¬
ставом Красной Армии. В докладе Мерецкова
говорилось о том, что опыт последних войн и
учений свидетельствует о недостаточности опе¬
ративной подготовленности и военной культуры
высшего командного состава и войсковых шта¬
бов, особенно авиационных (с. 19).
В докладе Жукова о характере современной
наступательной операции было показано, а в
заключительном выступлении Тимошенко особо
отмечено, что фронт «превратился в организа¬
цию оперативно-стратегическую» (с. 349). И
все же в документах совещания видны были
недооценки проблем стратегии, игнорирование
стратегического опыта. Даже нарком обороны
в заключительном выступлении заявил: «В смыс¬
ле стратегического творчества опыт войны в
Европе, пожалуй, не дает ничего нового»
(с. 339). И это сказано после того, как герман¬
ский вермахт стратегией «блицкрига» сокрушил
Польшу, Голландию, Бельгию и Францию! Зна¬
менательно и то, что Жуков, вспоминая о де¬
кабрьском совещании, отметил, что там «орга¬
низация стратегической обороны, к которой мы
вынуждены были перейти в начале войны, не
подверглась обсуждению» 3.
Поставленные самой жизнью сложные ши¬
рокомасштабные проблемы участники совеща¬
ния зачастую решали, экстраполируя на стра¬
тегию личный тактический боевой опыт. Ти¬
пичным в этом отношении было обсуждение и
решение вопросов о путях развития военно-воз¬
душных сил (ВВС) и способов их применения
в армейских и фронтовых операциях. В раз-
3 Там же.

вернувшейся дискуссии заместитель начальника
Генштаба по ВВС, дважды Герой Советского
Союза генерал-лейтенант Я. В. Смушкевич, со¬
славшись на опыт действий нашей истребитель¬
ной и бомбардировочной авиации в Испании,
на реке Халхин-Гол и в Финляндии, сделал
такой вывод: «Теперь уже ясно, что только
тесное взаимодействие всех войск под руковод¬
ством общевойсковых командиров фронта и ар¬
мии решает успех операции и войны, и поэтому
место авиации только в общевойсковых боях и
операциях» (с. 197).
Суммируя отчетливо проявившиеся в вы¬
ступлениях и докладах мнения о приоритетной
роли истребительной авиации и низкой эффек¬
тивности действий дальней бомбардировочной
авиации, Тимошенко пришел к следующему
выводу: «Решающий эффект авиации достига¬
ется не в рейдах в далеком тылу, а в соединенных
действиях с войсками на поле боя, в районе
дивизии, армии» (с. 340).
Следует отметить, что одним из следствий
этого недостаточно обоснованного теоретическо¬
го вывода явилась крайняя малочисленность не
только советской стратегической дальнебомбар¬
дировочной авиации, но и фронтовой авиации
в годы Великой Отечественной войны.
Начальник штаба Прибалтийского военного
округа генерал-лейтенант П. С. Кленов заявил:
«Вопрос о начальном периоде войны должен
быть поставлен для организации особого рода
наступательных операций... Вопрос выполнения
этих особых операций очень сложный» (с. 153,
154).
Однако на призыв генерала Кленова никто
не откликнулся. А в заключительном выступ¬
лении Тимошенко представил дело так, будто
особой проблемы подготовки и ведения военных
действий в начальный период войны вообще не
существует. «Красная Армия и наше высшее
командование,— сказал он,— должны быть под¬
готовлены как к действиям в маневренных ус¬
ловиях, так и к прорыву современных железо¬
бетонных оборонительных полос с самого начала
войны» (с. 339).
Вопрос о действиях в начальный период
войны так и не был решен до 22 июня 1941 г.,
что во многом предопределило трагедию Крас¬
ной Армии летом 1941 г.
Хотя в повестке дня декабрьского совещания
вопрос о советской военной доктрине не стоял,
некоторые докладчики и выступавшие попутно
с обсуждением проблем оперативно-стратегиче¬
ских затрагивали и проблемы военной доктрины.
Так, уже в первой части доклада о характере
современной наступательной операции Жуков
призвал извлечь серьезный урок из опыта про¬
шлых войн, «сделать для себя вывод и подго¬
товиться к сокрушительным, уничтожающим и
организованным действиям нашей армии»
(с. 132).
Жуков завершил свой доклад напоминанием
о том, что еще в 1921 г. М. Ф. Фрунзе, разбирая
вопрос о единой военной доктрине Красной
Армии, писал, что «необходимо воспитывать
нашу армию в духе величайшей активности,
подготавливать ее к завершению задач револю¬
ции путем энергичных, решительно и смело
проводимых наступательных операций» (с. 151).
Наступательный дух советской военной док¬
трины отчетливо проявился и в докладе генерала
армии И. В. Тюленева «Характер современной
оборонительной операции». Стержневая идея
этого доклада была сформулирована так: «Пас¬
сивная оборона — смерти подобна, учил нас
т. Ленин и учит т. Сталин. Отсюда — каждая
оборонительная операция должна таить в себе
элементы наступления и в конечном счете пе¬
рерастать в свою противоположность, т. е. в
наступление для окончательного поражения
противника» (с. 223).
Вопрос о возможности упреждающего удара
по войскам противника на совещании даже не
обсуждался, а Тимошенко ушел от ответа Кле¬
нову, затронувшему эту тему.
Труднообъясним тот факт, что участники
совещания, детально обсуждая состояние и ме¬
тодику боевой, огневой и строевой подготовки,
так мало уделили внимания анализу полити¬
ко-морального состояния войск и методам по¬
литического воспитания личного состава. Вы¬
ступили на совещании 58 человек, и только 3 из
них — политработники — член Военного Совета
(ЧВО Киевского особого военного округа Н. Н.
Ватутин, ЧВС Закавказского военного округа (ВО)
А. Я. Доронин, ЧВС Одесского ВО А. Ф. Колобяков.
А. Ф. Колобяков, в частности, рассказал о
ходе работ по «освоению и изучению нового
театра военных действий, такого плацдарма,
как Бессарабия... по укреплению государствен¬
ных границ по рекам Дунаю и Пруту» (с. 119).
Сказал он и об опыте организации взаимодей¬
ствия с морским флотом и Дунайской военной
флотилией, и тут же выразил сожаление, что
«нам не пришлось сюда привлечь такую боль¬
шую базу, нашу основную базу Черноморского
флота, как Севастополь» (с. 120).
Мерецков, в обсуждении доклада которого
выступили 20 человек, в заключительном слове
признал: «Мы с вами здесь пробовали найти
правильные формы политпропаганды, и мы этих
форм по-настоящему не нашли» (с. 126).
343

Почти все выступавшие командующие вой¬
сками округов и начальники управлений родов
войск жаловались на большой некомплект и
низкий уровень подготовки командного состава.
Начальник Управления боевой подготовки Крас¬
ной Армии генерал-лейтенант В. Н. Курдюмов
доложил на совещании, что «большинство на¬
чальствующего состава в частях не имело дол¬
жной подготовки и практического опыта в обу¬
чении войск и что планы боевой подготовки во
всех проверенных военных округах системати¬
чески не выполнялись» (с. 34).
Красная Армия испытывала нужду почти
во всем, начиная с лыж и кончая новыми об¬
разцами оружия и боевой техники, в современ¬
ных средствах связи, в горючем и смазочных
материалах. Дело доходило до грустных курь¬
езов: танкистам на весь 1941 г. на отработку
восьми задач по огневой подготовке заплани¬
ровали выдать по... шесть снарядов на танк
(с. 295).
На решение многих задач, поставленных
участниками совещания, отводилось гораздо
больше времени, чем фактически оставалось до
начала Великой Отечественной войны. Это сви¬
детельствует о том, что к началу войны, лету
1941 г., командование РККА не готовилось.
Сколачивание звена рота — батальон намеча¬
лось к маю — июню 1941 г., а звена полк —
дивизия — корпус отодвигалось на более позд¬
ние сроки.
На совещании в центре внимания оказались
оперативно-тактические вопросы. Участники
слабо представляли себе стратегические зада¬
чи — с каким противником и как им придется
воевать. Уровень подготовки войск к войне ока¬
зался низким, а сроки его повышения растяги¬
вались до 1942 г.
Документы и материалы сборника проли¬
вают дополнительный свет на общее состояние
Красной Армии и уровень ее боеспособности и
боеготовности в 1939—1940 гг. Особая ценность
сборника состоит в том, что освещается это
состояние людьми, которым через пол года на
полях сражений Великой Отечественной войны
пришлось оценить всю меру объективности и
достоверности сделанных ими выводов.
С. В. Липицкий,
доктор исторических наук,
профессор
Ю. А. Писарев. СЕРБИЯ НА ГОЛГОФЕ И ПОЛИТИКА ВЕЛИКИХ
ДЕРЖАВ. 1916 г. М.: ВО «Наука», 1993, 206 с.
Трудное время переживает ныне фундамен¬
тальная историческая наука в России. Многие
ученые не могут увидеть свои труды опубли¬
кованными. Издательство «Наука» в последнее
время не часто радует нас появлением серьезных
работ в области истории. По причинам, не име¬
ющим к науке никакого отношения, из нее
уходят талантливые люди. Под угрозой распада
оказались целые школы и направления, скла¬
дывавшиеся десятилетиями. Угрожающее сме¬
щение шкалы ценностей в нашем обществе да¬
леко не всегда позволяет ученым надеяться на
благодарность с его стороны. Но хочется наде¬
яться, что, вырвавшись из трясины кризиса,
возрожденное отечество оглянется назад и с
признательностью вспомнит своих подвижников.
Вспомнит беззаветно преданных науке ученых,
которые приумножали ее достижения, продол¬
жая трудиться в тяжелейшее время.
О таких людях писал Н. А. Некрасов:
Трудись, покамест служат руки,
344
Не сетуй, не ленись, не трусь.
Спасибо скажут наши внуки,
Когда разбогатеет Русь.
Все это приходит на ум, когда берешь в
руки последнюю книгу академика РАН Ю. А.
Писарева. Всего считанные недели не дожил
он до ее выхода в свет. Автору этих строк
пришлось быть свидетелем того, как ученый
напряженно работал в последние месяцы жизни.
Страдая от тяжелейшего недуга, с трудом пе¬
редвигаясь, он еще и еще раз «шлифовал» в
больничной палате текст, словно предчувствуя
близкое дыхание смерти, боясь не успеть...
И вот книга вышла. Как известно, ныне на
«историческом» книжном рынке тон задает бел¬
летристика отечественного и зарубежного про¬
исхождения, которая далеко не всегда выдер¬
живает критику со стороны профессионалов,
тем отраднее издание рецензируемого труда.
Будучи всегда превосходным стилистом, Юрий

Алексеевич не обманул наши ожидания и на
этот раз. Он сумел мастерски соединить в книге
подлинную научность, глубину анализа источ¬
ников с доступностью изложения материала,
яркостью красок, увлекательностью. Вот почему
в аннотации монография рекомендуется не толь¬
ко узкому кругу специалистов, исследующих
проблемы истории первой мировой войны, но
и всем интересующимся историей. Книга чи¬
тается на одном дыхании, от нее трудно ото¬
рваться, и в этом смысле, даже выйдя небольшим
тиражом в дешевой обложке, она, несомненно,
составит конкуренцию развлекательному исто¬
рическому чтиву, которое, будучи более совер¬
шенным в полиграфическом отношении, так
притягивает к себе массового читателя.
Вышедшая книга является второй частью
задуманного и, увы, не до конца осуществлен¬
ного замысла — трилогии об истории Сербии в
первой мировой войне. Она логически продол¬
жает исследование «Тайны первой мировой вой¬
ны. Россия и Сербия в 1914—1915 гг.» ’, вы¬
шедшее в 1990 г. Еще ранее Ю. А. Писарев
издал монографию «Сербия и Черногория в
первой мировой войне» 1 2. Используя опублико¬
ванные или обнаруженные им самим за минув¬
шие годы новые документы, а также исследо¬
вания отечественных и зарубежных коллег, ав¬
тор сопоставил их со своими прежними оцен¬
ками, дополнив и уточнив их.
Отметим прежде всего удачно подобранное
название книги. Голгофа... В этом библейском
слове автор очень образно и, самое главное,
точно по существу отразил весь трагизм поло¬
жения, в котором оказался народ маленькой,
но гордой и жизнестойкой страны в 1916 г.
Впечатляет источниковая база монографии.
Автором привлечены многочисленные и разно¬
образные неопубликованные ранее документы
из 21 архивохранилища Венгрии, Австрии, Рос¬
сии, республик бывшей Югославии. Не обой¬
дены вниманием и официальные издания до¬
кументов, дневники, мемуары и переписка го¬
сударственных, военных и политических дея¬
телей различных стран, периодика, протоколы
заседаний парламентов и правительств, различ¬
ный справочный и статистический материал.
Во введении Ю. А. Писарев дал всесторонний
анализ этого огромного документального мас¬
сива, подробно указывая не только на то, о чем
1 Писарев Ю. А. Тайны первой мировой войны.
Россия и Сербия в 1914—1915 гг. М., 1990.
2 Его же. Сербия и Черногория в первой
мировой войне. М., 1968.
повествуют те или иные группы источников,
но и на то, о чем и почему они умалчивают.
Книга состоит из 14 глав. Охватывает ис¬
торию Сербии и тесно связанной с ней Черно¬
гории, а также рассматривает целый комплекс
вопросов, касающихся «балканского узла» пер¬
вой мировой войны. В этом смысле содержание
монографии несколько шире, чем оно представ¬
лено в названии. Это заставило автора избрать
очерковый способ изложения материала.
В главах первой («Военные поражения Сер¬
бии»), второй («Военные поражения Черного¬
рии») и в третьей («Отступление сербской армии
через Албанию») автор подробно остановился на
ходе военных действий Сербии и Черногории
против войск Центральной коалиции осенью
1915 — зимой 1916 гг. Ярко, крупными мазками
он нарисовал леденящую кровь картину герои¬
ческого отступления сербской армии через ал¬
банские горы, массовую смерть солдат и граж¬
данского населения от голода и холода. Перед
нами предстает рядовой сербский воин — глав¬
ный герой той тяжелейшей годины. В то же
время Ю. А. Писарев всегда был противником
безликого «историописания». Под его пером до¬
кументы — эти бесстрастные свидетели борьбы
страстей, решений, повлиявших на судьбы мил¬
лионов людей,— оживают. Они позволяли автору
живо характеризовать исторические личности —
королей Петра Сербского и Николая Черногор¬
ского, общественных и государственных деятелей,
дипломатов, высших офицеров, солдат, простых
крестьян в эти суровые месяцы сербской Голгофы.
Отсутствие карты с отражением хода войны, к
сожалению, затрудняет восприятие материала,
особенно для читателя, недостаточно хорошо зна¬
комого с исторической географией Балкан. Но в
целом, реальная картина тех далеких событий
восстановлена с исчерпывающей полнотой.
В главах четвертой («На острове Корфу») и
в пятой («Сербия и Россия после военной ката¬
строфы») детально освещается деятельность серб¬
ского правительства, переместившегося на остров
Корфу, по возрождению армии, взаимоотношения
Сербии с союзниками. Особое внимание уделено
визиту премьер-министра Н. Пашича в Россию
весной 1916 г. Тщательно анализируя и сопоставляя
документы из российских и югославских архивов,
автор установил, что в некоторых вопросах, на¬
пример в македонском, Пашич, стремившийся до¬
биться поддержки у России, в своих отчетах прин¬
цу-регенту Александру выдавал желаемое за дей¬
ствительное. На самом же деле в переговорах с
ним петроградское правительство, преднамеренно
желая обойти этот острый угол, соблюдало в столь
деликатном вопросе «фигуру умолчания». В последу¬
345

ющих трех главах рассматривается другая проблема —
Сербия и страны Четверного союза в 1916 г. Опираясь
строго на факты, в шестой главе («Послевоенные
планы Центральной коалиции в отношении Сербии»),
автор восстановил динамику нарастания противоречий
в сербском вопросе между союзниками по германскому
блоку, показав, каким образом скрытое противостояние
Австро-Венгрии и Болгарии переросло в резкий кон¬
фликт. Дело касалось, в первую очередь, раздела
добычи. Дифференцировав основных политических
деятелей Австрии и Венгрии в зависимости от их
отношения к «сербской проблеме», автор убедительно
показал, почему Германия, для которой проблема
«остаточной Сербии» не имела такого жизненно важ¬
ного значения, как для Габсбургской монархии, от¬
давала все-таки предпочтение не ей, а Болгарии при
решении территориальных споров. Отметим здесь
только одно спорное положение. Ю. А. Писарев ут¬
верждает, что царь Болгарии Фердинанд и глава его
правительства В. Радославов неизменно возражали
против черногорско-сербского государственного объе¬
динения под эгидой династии Петровичей (с. 74—75).
Этот тезис, на наш взгляд, нуждается в уточнении.
Во-первых, в позициях царя и премьер-министра
имелись некоторые несовпадающие нюансы: Радос¬
лавов не был столь непримиримо настроен, как Кобург.
Во-вторых, документы из германских архивов, ранее
введенные в научный оборот югославским историком
Ж. Аврамовским, показывают, что, хотя такая перс¬
пектива решения «сербской проблемы» отнюдь не
приводила в восторг болгарскую политическую алиту,
последняя все-таки в принципе готова были прими¬
риться с ней как с наименьшим злом по сравнению
с сохранением Сербии, даже и урезанной террито¬
риально 3.
Особое место в монографии занимает харак¬
теристика оккупационного режима в Сербии и
Черногории, установленного государствами. Чет¬
верного союза (гл. VII), а также борьбы местного
населения против оккупантов (гл. VIII). Поло¬
жение в австро-венгерской зоне рассмотрено под
разными углами зрения и с использованием такого
ценного источника, как коллаборационистская
пресса Белграда. Что же касается болгарского
оккупационного режима в Поморавье и в Вар-
дарской Македонии, то здесь ситуация была го¬
раздо сложнее. Ранее во всех обобщающих трудах
по истории Болгарии и Югославии, изданных в
СССР, этот режим характеризовался как терро¬
ристический и даже «зверский» 4. К сожалению,
3 Avramovski Z. Ratni ciljevi Bugarske i
Centralne sile. 1914—1918. Beograd, 1985,
s. 185—187.
4 История Болгарии, т. 1. M., 1954, с. 506—507;
История Югославии, т. 1. М., 1963, с. 674.
346
не избежал этой односторонности подхода и
Ю. А. Писарев. Он подчеркнул, что положение
населения в болгарском военном генерал-губерна¬
торстве было особенно тяжелым, так как оккупа¬
ционные власти ставили своей задачей осущест¬
вление насильственной ассимиляции сербского
и македонского населения (с. 81). Ограничен¬
ный объем книги, очевидно, не позволил автору
раскрыть весьма существенные различия, кото¬
рые были характерны для этого режима в соб¬
ственно сербских землях, с одной стороны, и в
Македонии — с другой. Ведь определенная часть
славянского населения Македонии тогда обла¬
дала болгарским национальным самосознанием
и приветствовала «воссоединение с матерью-
Болгарией», а иногда македонцы добровольно
вступали в ряды болгарской армии для того,
чтобы сражаться против сербов. Только тща¬
тельное изучение архивных материалов болгар¬
ского происхождения может восстановить ре¬
альную картину. Вплоть до недавнего времени
сделать это было сложно, поскольку на изучение
исторических аспектов македонского вопроса в
целом было наложено «цензорское табу». Ныне
же пути и перспективы дальнейших исследо¬
ваний просматриваются достаточно ясно, и не¬
малая заслуга в этом принадлежит академику
Ю. А. Писареву.
Новым пластом в историографии, и не толь¬
ко отечественной, является сюжет, рассмотрен¬
ный в одиннадцатой главе («Сербия и союзники
накануне наступательных операций на Сало¬
никском фронте»).
Летом и осенью 1916 г. в царской ставке
родился план вывода из войны Болгарии путем
заключения с нею сепаратного мира. Впервые
в научный оборот введен интересный доку¬
мент — записка начальника штаба Верховного
Главнокомандования генерала М. В. Алексеева,
отправленная Николаю II 16(29) июля.
Ю. А. Писарев подробно проследил путь этой
записки, ее экспертизу в российском министер¬
стве иностранных дел и в военной верхушке,
отношение к проекту союзниц России по Ан¬
танте, изложив аргументацию как сторонников
Алексеева, так и его противников. Тем самым
он как бы восстановил последовательность в
механизме принятия российским императором
важных внешнеполитических и военно-страте¬
гических решений. Вполне правомерно утвер¬
ждение автора, что нерешительность Николая II
была одной из главных причин, воспрепятство¬
вавших реализации плана Алексеева.
В этой же главе Ю. А. Писарев поставил
еще один интересный вопрос: каким образом
вступление Румынии в мировой конфликт в
августе 1916 г. реанимировало надежды антан¬
товской дипломатии на отрыв Болгарии от цен¬
трального блока? В целом, тема «Румыния и
проблема сепаратного мира Антанты с Болгарией
в первой мировой войне» еще ждет своего исс¬
ледователя. Ю. А. Писарев только обозначил эту
тему и указал основную источниковую базу для
ее раскрытия — неопубликованные пока еще ру¬
мынские документы о развитии двусторонних ру¬
мынско-болгарских отношений в июле — августе
1916 г. В этом проявилась замечательная черта
Ю. А. Писарева как исследователя — его щед¬
рость, способность безвозмездно дарить своим
ученикам и коллегам научные идеи.
В главах двенадцатой («Кризис в Сербии
обостряется»), тринадцатой («Югославянская
проблема. Сербия и союзники») и четырнадца¬
той («Итоги военной кампании на Балканах:
победы и поражения») автор подробно рассмот¬
рел неудачный для Сербии и для Антанты в
целом ход военных действий на Салоникском
фронте в 1916 г., справедливо указав, что не¬
удачи в осуществлении боевых операций спо¬
собствовали росту антивоенного движения в сер¬
бской армии и обострению политического кри¬
зиса в правящих кругах страны.
Органично в структуру монографии вписы¬
ваются пять приложений, состоящих из доку¬
ментов различного происхождения. Некоторые
из них ранее были опубликованы в Югославии,
но в переводе на русский язык полностью вос¬
производятся впервые. Еще два документа —
проекты создания югославского государства
А. Лекчевича и Л. Войновича — раньше вообще
не публиковались. Они обнародованы автором
по подлинникам, хранящимся в российских ар¬
хивах. Достоинством книги являются многочис¬
ленные фотографии из личного архива автора,
накапливавшегося десятилетиями. Некоторые из
них уникальны.
Чтение монографии Ю. А. Писарева облег¬
чает наличие двух указателей — именного и
географических названий, хотя они страдают
неполнотой. Можно было бы также отметить
некоторые неточности и опечатки, подчас до¬
садные. Но многие из них зависели не от автора,
а от нынешних неблагоприятных условий из¬
дания научных книг.
В заключение отметим, что книга проник¬
нута чувством большой любви автора к Югос¬
лавии, ее замечательным людям, историческому
прошлому. Ю. А. Писарев очень болезненно
переживал нынешнюю кровавую трагедию, в
которую оказались вовлечены народы братской
нам страны. Многое из современных событий
напоминало ему сербскую Голгофу 1916 г. Вот
почему с такой болью в сердце написана эта
книга. Она станет достойным памятником круп¬
ному российскому историку и замечательному
человеку.
Г. Д. Шкундин,
научный сотрудник Института
славяноведения и балканистики РАН
ИСТОРИЯ ЛАТИНСКОЙ АМЕРИКИ. 70-е годы XIX века — 1918 год.
М.: ВО «Наука», 1993, 511 с.
Вышел в свет второй том многотомного издания
«История Латинской Америки»'. По характеру,
масштабу и исполнению это новое явление в нашей
латиноамериканистике. Авторы1 2 использовали в
полном объеме достижения отечественных и зару¬
бежных научных изысканий в данной области, а
также широкий круг разнообразных источников:
1 Перйый том вышел в 1991 г. Рецензию
на него см. Новая и новейшая история, 1992,
№ 4.
2 Редакционная коллегия тома: Е. А. Ларин
(отв. редактор), А. Н. Глинкин, Н. Г. Ильина,
Н. П; Калмыков, С. А. Созина, И. И. Янчук,
Л. А. Ивкина (ученый секретарь).
Авторы глав: Глинкин А. Н., Гончаров А. В.,
Ермакович Л. М., Ильина Н. Г., Казаков В. П.,
документальные публикации, прессу, мемуар¬
ную литературу, статистику, наконец, что осо¬
бенно ценно, материалы российских, латино¬
американских и европейских исторических ар¬
хивов.
В томе выдержана изначально намеченная
линия на возможно более полное воспроизве-
Калмыков Н. П., Лавров Н. М. (также автор
заключения), Ларин Е. А., Леонов Н. С., Луцков
Н. Д., Матвеева Н. Р., Москаленко А. П., Си-
зоненко А. И., Созина С. А., Тихменев В. Е.,
Янчук И. И. Авторы разделов глав по истории
культуры: Беляев В. П., Константинова Н. С.,
Пичугин П. А., Стукалина М. Б., Субичус
Б. Ю., Шелешнева Н. А. Библиография — Лагоцка
О. А., указатель имен — Карпова А. Б.
347

дение истории Латинской Америки, различных
ее аспектов и сюжетов. Книга построена, в
основном, по страноведческому принципу (гла¬
вы 2—21), но в ней присутствует и проблематика
международных отношений (главы 1, 22, 23)
и глава по истории латиноамериканской куль¬
туры (24).
Том охватывает сравнительно небольшой от¬
резок времени — примерно полвека, — но чрез¬
вычайно важный, насыщенный процессами и
событиями, во многом определившими судьбы
латиноамериканских народов и стран в XX сто¬
летии. В эти десятилетия произошли сущест¬
венные сдвиги в социально-экономическом раз¬
витии латиноамериканских стран, связанные с
начавшейся здесь во второй половине XIX в.
промышленной революцией. Вместе с тем про¬
цесс капиталистического развития Латинской
Дмерики на рубеже XIX—XX вв. оказался слож¬
ным и противоречивым: с одной стороны, оче¬
видное его ускорение, с другой — неравномер¬
ность, часто заторможенность и деформирован-
ность вследствие сохранения отсталых эконо¬
мических структур, главным источником
которых было латифундистское землевладение,
и засилья иностранного капитала в ключевых
отраслях экономики. Все это определяло и слож¬
ность изменений социально-классовой структу¬
ры общества. Ведущие позиции сохраняла бур¬
жуазно-помещичья олигархия, тесно связанная
с иностранным капиталом. Тем не менее ук¬
реплялись позиции средней и мелкой нацио¬
нальной буржуазии, выступавшей, хотя и не¬
последовательно, за независимое экономическое
развитие, в защиту национальных интересов.
Формировался рабочий класс, возникли его пер¬
вые профессиональные и политические органи¬
зации, хотя пролетариат все еще оставался идей¬
но и организационно слабым и не играл само¬
стоятельной роли в политической жизни, под¬
держивая национальную буржуазию в ее
столкновениях с олигархией.
Отмеченные социальные сдвиги и обостре¬
ние социальных противоречий повлекли за со¬
бой интенсификацию политической жизни. В
90-е годы XIX — начале XX в. происходило
нарастание противоборства между либералами
и консерваторами, в рядах традиционных ли¬
беральных партий оформлялось влиятельное ра¬
дикальное крыло, представлявшее, главным об¬
разом, интересы национальной буржуазии, тог¬
да готовой и способной — даже принимая во
внимание колебания и отступления — пойти на
осуществление широких реформ, а при необ¬
ходимости — прибегнуть для этого и к револю¬
ционным методам.
348
Именно на этом фоне в конце XIX — начале
XX в. осуществлялось широкомасштабное втор¬
жение в экономику Латинской Америки капи¬
тала наиболее развитых стран Западной Европы
и США. Следствием этого было включение ла¬
тиноамериканских стран в мировую хозяйст¬
венную систему капитализма в качестве ее при¬
датка — поставщика сельскохозяйственной про¬
дукции и сырья для промышленности индуст¬
риальных стран. Одновременно Латинская
Америка становится одним из главных ареалов
межимпериалистической конкуренции, сопро¬
вождавшейся актами экономической и полити¬
ческой агрессии против латиноамериканских
стран со стороны империалистических держав,
прежде всего США, вооруженных интервенций.
Все эти процессы, явления и события в
большей или меньшей степени нашли отражение
на страницах рассматриваемой работы. Авторам
удалось ярко, живо передать подлинный дра¬
матизм происходившего, воспроизвести то, что
называется «духом эпохи». Это в первую очередь
относится к главам, посвященным Тихоокеан¬
ской войне 1879—1883 гг., войне за независи¬
мость Кубы 1895—1898 гг., истории стран Ка-
рибского бассейна и колоний европейских стран
в этом районе, Панамы, Эквадора, к отдельным
сюжетам истории Венесуэлы, Центральной Аме¬
рики. Привлекает внимание весьма насыщенная
фактами и их интерпретацией динамично на¬
писанная глава о месте стран Латинской Аме¬
рики в системе международных отношений в
80-е годы XIX в. — 1918 г. Вообще, сюжетная
линия, связанная с политикой «великих де¬
ржав», в первую очередь США и Великобри¬
тании, в Латинской Америке, четко очерченная
и в страноведческих главах, выглядит очень
впечатляюще.
Несмотря на очевидные сложности, вызван¬
ные необходимостью разместить огромный по
объему и разнообразию материал на крайне
ограниченном пространстве, несомненны автор¬
ские удачи в отображении содержательности и
самобытности общественной мысли, литературы
и изобразительного искусства Латинской Аме¬
рики. Заметим, однако, что в этой главе явно
ощущается нехватка раздела о науке.
Достоинства книги очевидны, тем не менее
она не свободна от просчетов и недостатков,
часть которых, если так можно выразиться,
была заложена в концепции и структуре работы.
Прежде всего, представляется упущением
отсутствие в книге главы, посвященной общим
тенденциям и проблемам социально-экономи¬
ческого и политического развития Латинской
Америки в рассматриваемое время. В этой связи
нельзя принять содержащееся в кратком вступ¬
лении к тому утверждение, что «авторы уделили
пристальное внимание... общерегиональным
тенденциям социально-экономического и пол¬
итического развития (с. 5). На самом деле ав¬
торский коллектив как бы предлагает читателям
книги сделать самим заключения такого рода,
базируясь на материалах страноведческих глав.
Это выводит нас и на проблему теоретиче¬
ского, концептуального порядка — периодиза¬
ции истории Латинской Америки, в частности
обоснования хронологических рамок, начиная
с 1870-х годов и до окончания первой мировой
войны. Авторский коллектив руководствовался
в своих построениях тезисом, согласно которому
в основе предлагаемой периодизации «лежит
концепция истории Латинской Америки как со¬
ставной части всемирно-исторического процес¬
са» (с. 5) 3. Однако 70-е годы XIX в. как рубеж
в истории региона не очень просматривается —
даже по прочтении рецензируемой работы. Это
относится в первую очередь как раз к общере¬
гиональным его признакам. На этом фоне бро¬
саются в глаза большие колебания в периоди¬
зации истории отдельных стран: для одних за
отправную точку изложения берутся 60-е годы,
для других — 70—80-е и даже, по сути дела,
90-е. Данное обстоятельство не находит своего
объяснения в книге.
Между тем, если обратиться к ситуации в
Латинской Америке на рубеже XIX—XX вв.,
можно отчетливо увидеть такие важные «над¬
национальные» (т. е. общерегиональные) про¬
цессы, как реальные и существенные изменения
в положении континента в системе мирового
хозяйства и мировой политики, структурные
сдвиги в экономике и в сфере социально-клас¬
совых отношений, в области классовой и полити¬
ческой борьбы. Именно на это время приходится
волна буржуазного реформизма, серия граждан¬
ских войн и революций — буржуазных и бур¬
жуазно-демократических, кульминацией которых
явилась мексиканская революция 1910—1917 гг.
Кстати сказать, это фиксируется и даже под¬
робно описывается авторами ряда страноведче¬
ских глав (например, по истории Перу, Чили,
Аргентины, Парагвая, Уругвая, Колумбии). Бо¬
лее того, во вступлении и заключении к книге
при характеристике принципиально значимых
процессов и явлений латиноамериканской ис¬
тории говорится как раз о конце XIX — начале
XX в. (с. 5, 467, 468).
Добавим, что выделение рубежа XIX—
3 Упоминание об этом содержится и в общем
«Введении» к изданию в первом томе (с. 10).
XX вв. в качестве начала нового периода в
истории Латинской Америки уже предложено
в отечественной латиноамериканистике 4.
Вопрос этот, очевидно, дискуссионный и в
качестве такового заслуживает специального об¬
суждения.
В связи с социально-экономической про¬
блематикой рассматриваемого периода прихо¬
дится указать еще на одну неясность. В нашей
латиноамериканистике давно и прочно утвер¬
дилась точка зрения, что первая мировая война
оказала заметное стимулирующее воздействие
на национальную экономику стран Латинской
Америки, на дальнейшее развитие капитализма
в них. Эта мысль так или иначе высказывается
и авторами страноведческих глав тома (см.,
например, с. 68, 106, 114, 189—190). Однако
данному вопросу не уделяется сколько-нибудь
заметного внимания: период войны именно в
плане социально-экономической проблематики
выглядит скомканным.
Два замечания более частного порядка. В
рецензируемом томе объемного по своему за¬
мыслу и исполнению издания в который раз
«не повезло» Центральной Америке. Глава 17,
состоящая из трех параграфов, посвященных
отдельным — пусть и бесспорно ключевым мо¬
ментам в истории этого субрегиона (либераль¬
ные реформы 70-х годов XIX в. в Гватемале,
борьба за воссоединение Центральной Америки
в 70—80-е годы и интервенция США в Ника¬
рагуа в 1909—1913 гг.), все же никак не ком¬
пенсирует отсутствия более емкого и целостного
очерка истории центрально-американских
стран, что особенно заметно в сопоставлении с
«полновесными» главами по истории стран Ка-
рибского бассейна и Панамы.
Другое замечание вряд ли можно расценить
как упрек авторскому коллективу и даже ре¬
дакционной коллегии тома. Речь идет о хро¬
нологических рамках и содержании глав по
истории карибских колоний европейских госу¬
дарств и по истории культуры, преобладающая
доля материалов которых относится ко времени
как раз до 70-х годов XIX в. Понятно, что
это — проблема листажа, выделяемого изда¬
тельством для каждого тома. Тем не менее сле¬
довало найти более приемлемое решение, ко¬
торое позволило бы обеспечить органическое
сочетание всех сюжетов, включаемых в соот¬
ветствующий том.
Второй том «Истории Латинской Америки»,
во многом подводящий итог работы российских
4 См., например: Kalmykov N., Larine Е.
Histdria da America Latina. Moscova, 1991.
349

латиноамериканистов, — труд, значимый не
только в чисто исследовательском плане, но
важный и полезный для широкой и разнооб¬
разной читательской аудитории. К этому следует
добавить, что самый взыскательный читатель
будет удовлетворен отлично выполненным, ве¬
сомым библиографическим разделом тома. Ос¬
тается лишь пожалеть, что и без того небольшой
тираж первого тома — 3,5 тыс., для второго
был определен совершенно уже смехотворной
цифрой в 1 тыс. экземпляров.
А. А. Соколов,
кандидат исторических наук,
доцент кафедры новой и новейшей истории
исторического факультета МГУ
РОССИЙСКАЯ ДИПЛОМАТИЯ В ПОРТРЕТАХ. М.: изд-во «Междуна¬
родные отношения», 1992, 383 с.
История внешней политики России и ис¬
тория российской дипломатии — темы тесно
смыкающиеся и переплетающиеся. Последняя
из них может изучаться только в непосредст¬
венной связи и взаимодействии с основными
этапами и особенностями российского внешне¬
политического курса, предполагает анализ его
приемов и методов, деятельности лиц, осуще¬
ствлявших политические контакты с другими
государствами, их удач и просчетов, побед и
поражений.
Обрисовать портреты ряда наиболее изве¬
стных и сыгравших значительную роль в исто¬
рии внешней политики России XVIII — начала
XX в. дипломатов и государственных деятелей
поставили задачей авторы рецензируемой книги ’.
Этого нельзя было сделать в отрыве от событий,
в которых эти люди принимали участие, от
краткого изложения особенностей внешней полити¬
ки петербургского двора в разные периоды.
Работа состоит из введения и самостоятельных
очерков, посвященных различным эпизодам в
дипломатической истории России, и государст¬
венным деятелям, в них участвовавшим. Часть
первая «Век исторического прорыва» включает
главы: 1) Г. А. Синина «Петр I — дипломат.
Великое посольство и Ништадтский мир»; 2)
А. Н. Шапкиной «Новые ориентиры. Канцлер
А. П. Бестужев-Рюмин и союз с Австрией»; 3)
Г. И. Герасимовой «„Северный аккорд" графа
Панина. Проект и реальность»; 4) А. П. Бажовой
1 Авторский коллектив: А. П. Бажова, В. С.
Васюков, Г. И. Герасимова, В. А. Емец, А. В.
Игнатьев, Н. С. Киняпина, Е. П. Кудрявцева,
Г. А. Кузнецова, О. В. Орлик, В. Н. Пономарев,
И. С. Рыбаченок, О. А. Савельева, Г. А. Санин,
Ю. Ф. Субботин, В. М. Хевролина, Н. И. Хитрова,
\. Н. Шапкина. Члены редколлегии: А. В. Игнатьев,
А. С. Рыбаченок, Г. А. Санин.
350
«Дипломаты екатерининской эпохи. Восточный
вопрос и Кючук-Кайнарджийский мир».
Часть вторая «Среди претендентов на евро¬
пейскую гегемонию» состоит из глав: 1) Г. А.
Кузнецовой «Дипломатический дебют Алексан¬
дра I. Тильзитский мир»; 2) А. Н. Шапкиной
«Полководец Кутузов и Бухарестский мир»; 3)
О. А. Савельевой «Греческий патриот на службе
России. И. А. Каподистрия и Священный союз»;
4) О. В. Орлик «П. Д. Киселев как дипломат.
Органические регламенты Дунайских княжеств»;
5) Е. П. Кудрявцевой «Любимец императора
Николая I. А. Ф. Орлов и его миссия на Ближнем
Востоке»; 6) В. Н. Пономарева «Финал долгой
карьеры. К. В. Нессельроде и Парижский мир».
Часть третья «Перед лицом новых задач в
Европе и Азии» содержит главы: 1) Н. И. Хит-
ровой «Триумф А. М. Горчакова. Отмена ней¬
трализации Черного моря»; 2) Н. С. Киняпиной
«Дипломаты и военные. Генерал Д. А. Милютин
и присоединение Средней Азии»; 3) В. М. Хев-
ролиной «Сан-Стефано: венец и завершение
дипломатической карьеры Н. П. Игнатьева»; 4)
И. С. Рыбаченок «Брак по расчету. Н. К. Гире
и заключение русско-французского союза».
Часть четвертая «Участие России в борьбе
за передел мира» включает главы: 1) И. С.
Рыбаченок «Последний бастион. В. Н. Ламздорф
и Мюрцштегское соглашение 1903 г.»; 2) И. С.
Рыбаченок «Николай Романов и К°. Путь к
катастрофе»; 3) А. В. Игнатьева, Ю. Ф. Суб¬
ботина «Под грохот пушек. С. Ю. Витте и
договоры 1904 и 1905 гг. с Германией и Японией»;
4) В. А. Емеца «А. П. Извольский и перестройка
внешней политики России (соглашения 1907 г.)»;
5) В. С. Васюкова «„Главный приз". С. Д. Сазонов
и соглашение о Константинополе и Проливах».
Каждой части предпослано вступление.
Книга предназначена для широкого круга чи¬
тателей, интересующихся историческим про¬
шлым России, представляет интерес для спе¬
циалистов. Основана книга на добротных ис¬
следованиях, мемуарной литературе, на доку¬
ментальных материалах, как опубликованных,
так и архивных, оснащена указателем имен и
большим количеством портретов и иллюстраций.
Обоснованным представляется деление бо¬
лее чем 200-летней эпохи внешней политики
России — от времени Петра I до Февральской
революции 1917 г.— на четыре периода: ХУШ в.,
первую половину XIX в., вторую половину этого
столетия и начало XX в. Каждая из этих частей
начинается с краткого обзора внешней политики
рассматриваемого периода, что позволяет чита¬
телю лучше ориентироваться в материале.
Галерея очерков-портретов и связанных с
ними событий дипломатической истории, ко¬
нечно, могла бы быть расширена, но небольшой
объем книги исключал такую возможность2.
Среди персонажей, которым посвящены отдель¬
ные главы, российские императоры Петр I и
Александр I, главы российского ведомства ино¬
странных дел — А. П. Бестужев-Рюмин, Н. И.
Панин, И. А. Каподистрия, К. В. Нессельроде,
А. М. Горчаков, Н. К. Гире, В. Н. Ламздорф,
А. П. Извольский, С. Д. Сазонов, а также
некоторые военные и государственные деятели,
принимавшие участие в дипломатических ак¬
циях — М. И. Кутузов, П. Д. Киселев, А. Ф.
Орлов, С. Ю. Витте. О них сообщаются краткие
биографические сведения и подробно рассказы¬
вается об участии и роли в важных внешнепо¬
литических акциях. В нашей историографии
это первый труд такого жанра, и выход его в
свет можно только приветствовать.
Оценка каждого из 19 очерков, включенных
в книгу, неизбежно будет субъективной, так
как зависит от научных интересов рецензента.
Мое внимание привлек очерк О. А. Васильевой
«Греческий патриот на службе России. А. И.
Каподистрия и Священный союз». Портрет
статс-секретаря по иностранным делам, шесть
лет занимавшего эту должность совместно с
Нессельроде (1816—1822 гг.), нарисован ярко
и точно, дана характеристика умеренно-либе¬
рального мировоззрения Каподистрии и его
взглядов на задачи политики России в отноше¬
нии Османской империи и балканских народов.
Пожалуй, более подробно стоило бы осветить
2 Материал рецензируемой книги дополняет
сборник статей «Портреты дипломатов», посвя¬
щенный памяти академика А. Л. Нарочницкого
(М., 1991, Институт истории СССР АН СССР).
Ряд очерков в переработанном и дополненном
виде опубликован в журнале «Новая и новейшая
история» за 1992—1993 гг.
роль Каподистрии в создании Священного со¬
юза.
Интересна глава, посвященная концу дип¬
ломатической карьеры К. В. Нессельроде, за¬
нимавшего пост министра иностранных дел Рос¬
сии в течение 40 лет (автор В. Н. Пономарев).
В исторической литературе прочно закрепилось
о нем мнение как о человеке бездарном и не¬
дальновидном, мало думавшем об интересах Рос¬
сии, умевшем лишь хорошо составлять дипло¬
матические бумаги на французском языке. Автор
очерка попытался дать более объективное пред¬
ставление о канцлере, который в своем «поли¬
тическом завещании», написанном перед уходом
в отставку в феврале 1856 г., стремился доказать
необходимость для России «разрыва с дипло¬
матической системой, которой держались 40
лет», утверждал, что во внешней политике
впредь следует отстаивать «русские интересы»
и прежде всего «заняться внутренними делами
и развитием своих нравственных и материаль¬
ных сил». Как видно, после тяжкого поражения
в Крымской войне Нессельроде осознал допу¬
щенные просчеты и сам наметил новый внеш¬
неполитический курс, проводить который дове¬
лось его талантливому преемнику А. М. Гор¬
чакову.
В запоминающемся очерке *„Сан-Стефано“
венец и завершение дипломатической карьеры
Н. П. Игнатьева» (автор В. М. Хевролина) в
отличие от большинства разделов книги про¬
слеживается вся дипломатическая карьера этого
талантливого государственного деятеля, дается
представление о его взглядах на задачи внешней
политики России, о расхождениях в этом от¬
ношении с министром иностранных дел Горча¬
ковым, со сторонниками более умеренного, ос¬
торожного курса в Восточном вопросе. После
решительной победы в войне с Турцией 1877—
1878 гг. Игнатьев считал необходимым доби¬
ваться таких решений, которые закрепили бы
на Балканах политическое преобладание Рос¬
сии, поставили бы в зависимость от нее Ос¬
манскую империю. Перед читателем предстает
сложный и противоречивый образ Игнатьева —
человека чрезвычайно деятельного, дипломата
ловкого и умелого, но в своем увлечении пер¬
спективой благоприятного для России разреше¬
ния балканских проблем ошибочно представ¬
лявшего в 1878 г. международную обстановку
в Европе, недооценившего силы противников
России и ее собственные возможности. После
заключения прелиминарного русско-турецкого
договора в Сан-Стефано окончилась диплома¬
тическая карьера Игнатьева, находившегося еще
в расцвете сил. Он стал почитаемым в Болгарии,
351

но оказался невостребованным и быстро забытым
на родине.
Автор дает оценку Сан-Стефанского до¬
говора как имевшего «и в урезанном виде»,
т. е. после замены Берлинским трактатом,
огромное значение для балканских народов
(с. 255). Но, может быть, стоило бы подчер¬
кнуть и неблагоприятные последствия Сан¬
Стефано для самой России. Ведь смелый за¬
мысел российской дипломатии создать обшир¬
ное болгарское государство усилил противо¬
действие западных держав интересам царизма
в Восточном вопросе и вместе с тем вызвал
недовольство части балканских государствен¬
ных и общественных деятелей. Так, сербы не
были удовлетворены территориальными приобре¬
тениями, полученными по этому договору, и обес¬
покоены появлением обширной Болгарии, а бол¬
гары жестоко разочарованы его пересмотром. Все
это в дальнейшем осложнило отношения России
с балканскими государствами.
Внешней политикой непосредственно ру¬
ководили и несли за нее ответственность им¬
ператоры. Стоило бы уделить больше внимания
их характеристике как дипломатов. Так, к
сожалению, осталась не раскрытой и не оце¬
ненной Екатерина II. В целом в содержатель¬
ной статье «Дипломаты екатерининской эпохи.
Восточный вопрос и Кючук-Кайнарджийский
мир» (автор А. П. Бажова) в соответствии с
заглавием деятельность самой императрицы
могла быть освещена значительно шире. Не
упомянут знаменитый «греческий проект», на¬
делавший столько шума в Европе и неодно¬
значно оцениваемый в нашей историографии.
Анализу возникновения Восточного вопроса в
этой главе или во введении к части первой
стоило бы уделить больше внимания.
В подробном рассказе о заключении Тиль¬
зитского мира (автор Г. А. Кузнецова) Александр I
характеризуется как талантливый дипломат. Но
необоснованным выглядит утверждение, что он
был сторонником статус-кво в Восточном вопро¬
се — ведь Наполеон легко завлек его перспек¬
тивой раздела Турции. Тильзит позволил оттянуть
неизбежный военный конфликт с Францией, но
вряд ли усилил позиции России в Европе.
Из персонажей, которым посвящены отдель¬
ные очерки, выпал Николай I, его путь от дип¬
ломатических побед в начале царствования к
медленному отступлению в восточной политике
(лондонские конвенции 1840 и 1841 гг.), к не¬
поправимым ошибкам кануна Крымской войны.
Читатель книги невольно задается некото¬
рыми общими вопросами истории российской
дипломатии, например, в связи с новым утвер-
352
ждением, что внешняя политика России пре¬
следовала династические интересы и лишь во
второй половине XIX в. «монархические ин¬
тересы уступили место государственным», а
дипломатия чаще стала оперировать прин¬
ципом «национальных» интересов (с. 7), и
А. М. Горчаков, отойдя «от дворянско-дина¬
стической политики Николая I», первым начал
отстаивать государственные интересы, имел
намерение впредь проводить «национальную»
политику (с. 210). Полагаю, что императоры
и их дипломаты всегда пытались защищать
государственные интересы, хотя представление
о таковых было субъективным и менялось, как
и социальные слои, которые поддерживали
внешнеполитический курс правительства или
были неудовлетворены им. Что касается «на¬
циональных* интересов, то само содержание
этого термина определить очень непросто. Оно
понималось неодинаково различными государ¬
ственными и общественными деятелями, ко¬
торые далеко не всегда могли влиять на пра¬
вительство.
В книге стоило бы дать общую характери¬
стику российских дипломатов XVIII — начала
XX в., их удач, просчетов и поражений, прин¬
ципов и стиля их работы. Ведь мнения на этот
счет высказывались очень своеобразные. Так,
некоторые русские историки XIX в., говоря об
ошибках и просчетах петербургского двора, от¬
ветственность за это возлагали на дипломатов,
как бы оправдывая самих руководителей этой
политики, например Николая I, подчеркивали,
что среди дипломатов было немало «иноверцев»
и «инородцев» и они недостаточно заботились
об интересах России 3. Стоит вспомнить и со¬
вершенно убийственную, парадоксальную ха¬
рактеристику российской дипломатии и дипло¬
матов в произведениях К. Маркса и Ф. Энгельса:
«Русская дипломатия образует своего рода орден
иезуитов», «это тайное общество, набиравшееся
вначале из иностранных авантюристов», именно
оно «подняло Российскую империю до ее ны¬
нешнего могущества», «эта шайка, настолько же
бессовестная, насколько и талантливая», открыв¬
шая России «путь к мировому господству» 4. Оп¬
ровергать такого рода утверждения нет нужды.
Читатель книги «Российская дипломатия в
портретах» составит иное, непредвзятое, осно¬
ванное на реальных фактах, на документальных
материалах представление о российских дип¬
3 См. например: Татищев С. С. Внешняя
политика императора Николая I. СПб, 1887.
4 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 22,
с. 14—15.

ломатах, среди которых встречались и карье¬
ристы и бездарные служаки, но было немало
талантливых деятелей, честно служивших на
благо России. «Инородцы* и представители рос¬
сийского дворянства в этом отношении не раз¬
нились.
Рецензируемая работа — полезный вклад в
изучение российской внешней политики и ис¬
торических личностей, участвовавших в ее осу¬
ществлении. Исследования по данной тематике
необходимо продолжать.
И. С. Достян,
доктор исторических наук, ведущий
научный сотрудник Института
' славяноведения и балканистики РАН
Е. В. Чистякова. РУССКИЕ СТРАНИЦЫ АМЕРИКИ. М.: изд-во
Российского университета дружбы народов, 1993, 138 с.
Становление и развитие российско-амери¬
канских отношений привлекает в последние го¬
ды все большее внимание исследователей. По¬
явились основанные на архивных разысканиях
монографии, освещающие главные, узловые
вопросы этой темы '. Профессор Российского
университета дружбы народов д. и. н. Е. В.
Чистякова в рецензируемой книге поставила
задачу кратко «показать основные вехи давних и
традиционных связей России с народами Америки
в XVI — начале XIX в.*, а также привлечь вни¬
мание к тому, как создавался в России образ Аме¬
риканского континента и его населения (с. 7).
Несмотря на пространные временные рамки
работы (четыре с половиной века) и сложность
исследуемых проблем, Е. В. Чистяковой удалось
удержать в фокусе авторского и читательского
внимания то главное, что представляет, по на¬
шему мнению, научную новизну книги — ис¬
следование личностного восприятия Америки в
России.
Такой подход отразился и в названиях глав
книги: «Америка на страницах русских мате¬
риалов*, «Москва узнает об открытии Нового
Света*, «Попытки сближения: ранние экспеди¬
ции*, «Первые российские путешественники в
Южной Америке и на Карибских островах*,
«Обратная связь — Себастьян Франсиско де Ми¬
ранда в России*, «Образ Америки в русской
общественной мысли*.
Даже в такой традиционной для российских
1 Болховитинов Н. Н. Россия и война США
за независимость. 1775—1783. М., 1976; его же.
Русско-американские отношения и продажа Аля¬
ски. 1834—1867. М., 1990; его же. Россия от¬
крывает Америку. 1732—1799. М., 1991; Аль¬
перович М. С. Франсиско де Миранда в России.
М., 1986; его же. Россия и Новый Свет (последняя
треть XVIII века). М., 1993; Петров В. П. Рус¬
ские в истории Америки. М., 1991.
12 Новая и новейшая история, № 4—5
американистов теме, какой является история
Российско-Американской компании, автора ин¬
тересовали не столько вопросы экономики и
межгосударственных отношений, сколько про¬
цесс формирования у россиян этноисторического
образа колонизируемой части Американского
континента.
Справедливо заключение автора о необхо¬
димости изучения и «обратной связи* — влия¬
ния России на американские государства и на¬
роды. Здесь читателю предлагается новый под¬
ход к проблеме — выяснить, насколько и в чем
расходились личностное восприятие и государ¬
ственные взаимоотношения. С особой отчетли¬
востью это отражено в главе, посвященной по¬
ездке Миранды в Россию (с. 94—104).
Большой интерес представляет обращение
автора к изучению влияния на просвещенные
круги российского общества истории и повсед¬
невных событий на Американском континенте.
В разделе, посвященном декабристам (с. 104—
111), показано, что восприятие Америки в на¬
шей стране давало думающим людям пищу для
размышлений о российских режимах, побуждая
к активным действиям с целью их изменения.
Надеемся, что Е. В. Чистякова продолжит
работу по исследованию обозначенных в ее мо¬
нографии проблем. В связи с этим хотелось бы
высказать некоторые пожелания.
В работе явно не хватает обстоятельного
обобщающего раздела, который позволил бы
четче проследить эволюцию оценок Америки в
российском обществе, формировавшихся и кор¬
ректировавшихся на протяжении ряда столетий.
Некоторые авторские положения нуждают¬
ся, на наш взгляд, в более обстоятельной аргу¬
ментации. Непонятна приверженность идее об
исключительности российской колониальной
политики, основанной будто бы на гуманизме
и здравомыслии, что не соответствует действи-
353
тельности. Несколько затрудняют слежение за
развитием основной мысли обширные экскурсы
автора в историю документов и биографии лич¬
ностей, упоминаемых по ходу изложения. Ого¬
ворюсь, однако, что это связано со своеобразным
стилем и манерой подачи материала: первый
совершенно не схож с академической «солид¬
ностью*, а вторая — ориентирует читателя на
самостоятельный дальнейший поиск в заинте¬
ресовавшей его области российско-американ¬
ских отношений.
Работа Е. В. Чистяковой «Русские страницы
Америки» дает основание заключить, что в оте¬
чественной американистике отчетливо обозна¬
чилась тенденция к поиску новых подходов к
изучению истории стран и народов Американ¬
ского континента.
Б. П. Заостровцев,
кандидат исторических наук,
доцент кафедры всеобщей истории
Российского государственного университета
им. А. И. Герцена (Санкт-Петербург)
И. Я. Эльфонд. ТИРАНОБОРЦЫ. ИЗ ИСТОРИИ ФРАНЦУЗСКОЙ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ МЫСЛИ XVI в. Саратов: изд-во Саратовского универ¬
ситета, 1991, 144 с.
Российская историография пополнилась
еще одним интересным произведением, в кото¬
ром речь идет о деятельности так называемых
тираноборцев, или монархомахов, сыгравших в
XV в., в эпоху Религиозных войн во Франции,
очень важную роль. Автор, заведующий кафед¬
рой всеобщей истории Саратовского государст¬
венного педагогического университета д. и. н.
И. Я. Эльфонд, почти не упоминает об этих
войнах, но тот сложный и противоречивый со¬
циально-экономический и политический фон,
на котором они проходили, незримо присутст¬
вует в монографии.
Стремясь к глубокому изучению творчества
тираноборцев, автор книги проанализировала
большое количество как политических тракта¬
тов, так и памфлетов изучаемой эпохи. Это
произведения таких теоретиков и публицистов
тираноборцев, как Ф. Отман, Ф. Дюплесси -
Морнэ, Луи д’Орлеан, Ж. Буше и др.
Оригинальна структура монографии, кото¬
рая состоит из введения, четырех глав и за¬
ключения. Глава первая посвящена взглядам
лидера монархомахов, правоведа, преподавав¬
шего римское право в университетах Парижа
и других городов Франции, а также в Страс¬
бурге, Лозанне Ф. Отмана (1524—1590), т. е.
носит персонализированный характер.
В остальных трех главах рассмотрены раз¬
личные проблемы. Эти главы называются со¬
ответственно: «Проблема государственности в со¬
чинениях тираноборцев — сторонников Рефор¬
мации», «Тираноборчество в политических док¬
тринах гугенотов» и «Интерпретация
354
тираноборчества в идеологии Католической ли¬
ги».
Представляемая книга имеет глубоко нова¬
торский характер. Автор высказывает отличную
от традиционных воззрений точку зрения на
взгляды тираноборцев. Прежде всего мы имеем
в виду концепции одного из крупнейших до¬
революционных историков И. В. Лучицкого и
одного из ведущих советских медиевистов
С. Д. Сказкина. Вместе с тем во введении, в
пространном и весьма разностороннем историо¬
графическом обзоре, автор недостаточно, на наш
взгляд, анализирует мнения отечественных ис¬
ториков. Так, в отношении позиции Лучицкого
Эльфонд ограничивается следующей оценкой:
«Он рассмотрел вопрос о специфике француз¬
ской реформации и роли дворянства в ней. При
этом он не учел значение буржуазных тенденций
для указанного движения, трактуя его как борьбу
знати с абсолютизмом. Анализируя основные
сочинения протестантских идеологов и излагая
теорию верховной власти, Лучицкий ограничи¬
вает идейное содержание этой теории. Вклад
тираноборцев в историю общественной мысли
Лучицкий оценил невысоко: «это не были про¬
грессивные воззрения». Таким образом, автор
упрекает Лучицкого в невнимании к «буржу¬
азным тенденциям» и выражает несогласие с
его трактовкой реформации, как борьбы знати
с абсолютизмом. Вместе с тем, отождествляя
протестантских идеологов с тираноборцами, ав¬
тор приписывает эту идею Лучицкому (с. 5).
Однако, как четко отмечает в своих историо¬
графических очерках Е. В. Гутнова, «Лучицкий
показал, что гугеноты отстаивали реакционную
в тогдашних условиях политическую программу,
враждебную прогрессивному процессу государ¬
ственной централизации, что руководящее ядро
гугенотской «партии* составляло не «третье со¬
словие», как думал Ж. Мишле, а феодальная
аристократия, которую поддерживало мелкое
дворянство и сепаратистски настроенные города
юга Франции. Под либеральной фразеологией
гугенотских тираноборческих трактатов Лучиц-
кий рскрыл ретроградные идеи общественных
групп, заинтересованных в восстановлении фе¬
одальных порядков» ’.
Признавая правоту Лучицкого, Сказкйн так¬
же отмечал, что его точка зрения ближе к
истине, чем мнение Мишле, считавшего гуге¬
нотов славными защитниками свободы, подаю¬
щими через цепь веков руку героям Француз¬
ской революции конца XVIII в., углубляя анализ
происходивших в XVI в. событий. Вопрос, ра¬
зумеется, был более сложным, чем это казалось
Лучицкому. Сказкйн выдвинул плодотворную
идею о различии, существовавшем между «гу¬
генотами религиозными», так называли совре¬
менники французских кальвинистов, и «гуге¬
нотами политическими», действительно актив¬
ными участниками религиозных войн во Фран¬
ции, позднее массами возвращавшимися в лоно
католической церкви. Сказкйн отмечал также,
что организация кальвинистской церкви и ее
антимонархичность были удобны для феодаль¬
но-дворянской оппозиции развивавшемуся аб¬
солютизму во Франции XVI—XVII вв. 1 2 Авторов
гугенотских политических памфлетов Сказкйн
называл монархомахами и лишь в качестве уточ¬
нения, в скобках упоминал название «тирано¬
борцы», т. е. прежде всего подчеркивая анти-
абсолютистскую направленность упомянутых
памфлетов 3. Автор рецензируемой книги ис¬
пользует термин «гражданские войны», тем са¬
мым разделяя точку зрения Сказкина, считав¬
шего это название более верным, чем термин
«религиозные войны», а стало быть признает,
что сущность происходивших событий не сво¬
дилась к проблеме реформации и антикатоли-
ческой борьбы. В то же время И. Я. Эльфонд
стремится расширить политическое значение де¬
ятельности гугенотских идеологов, делая упор
на термине «тираноборцы», что нашло отраже¬
1 Гутнова Е. В. Историография истории сред¬
них веков. М., 1985, с. 315.
2 Сказкйн С. Д. Реформация и религиозные
войны — история Франции, в 3-х т., т. I. М.,
1972, с. 186, 190—191.
3 Сказкйн С. Д. Франция в XVI и первой
половине XVII вв.— История средних веков, т. II.
М., 1954, с. 299—300.
ние и в самом названии монографии. К сожа¬
лению, в историографическом обзоре (именно
в этом разделе книги) автор отметил лишь труды
Сказкина, а мог бы сослаться, пусть не на
специальные, монографии, посвященные тирано¬
борцам, но на работы и отдельные замечания
и других советских медиевистов — Е. В. Гут-
новой, А. Д. Люблинской, Ф. А. Коган-Берн¬
штейн, О. Л. Вайнштейна, А. Н. Чистозвонова,
С. Л. Плешковой.
Итак, оценка деятельности тираноборцев во
многом зависит от ответа на вопросы: кем были
тираноборцы? гугенотами религиозными или
политическими? борцами за свободу вообще или
действительно лишь монархомахами, выступав¬
шими против абсолютизма, за возвращение
феодальных вольностей? Ответ на них должен
помочь понять и проблему, которую взялась
решить И. Я. Эльфонд, а именно: в кЬкой
степени взгляды тираноборцев отражают инте¬
ресы нарождавшейся буржуазии, какой удель¬
ный вес в их воззрениях занимают концепции,
соответствующие буржуазным интересам?
Как уже было отмечено, в главе первой
разбираются работы Отмана, в конце 40-х годов
сблизившегося с Кальвином и ставшего его дру¬
гом и соратником.
Большое внимание уделила Эльфонд ран¬
нему периоду творчества Отмана (1560—
1573 гг.), чему посвящен первый параграф гла¬
вы. Речь идет о таких произведениях, так
«Тигр», «Анти-Трибониан», «О французских не¬
истовствах», «Жизнь Гаспара де Колиньи, ад¬
мирала Франции». В книге скрупулезно анали¬
зируются эти сочинения. И. Я. Эльфонд подчер¬
кивает, в частности, оригинальность тезисов От¬
мана о соотношении политики и юриспруденции,
о соответствии законов форме государства — за¬
коны вторичны по отношению к государствам и
определяются ими. «Как одежда горбатого ока¬
зывается бесполезной для стройного человека,
так дело обстоит и с государством. Только из¬
менения в государстве способны изменить и
законы и политические указы» (с. 19).
Стремясь применить традиционный подход
к анализу религиозных или гражданских войн,
автор любопытным образом выстраивает цепь
рассуждений. Называя монархомахов теорети¬
ками и защитниками буржуазного права во
Франции, стремившимися к своему политиче¬
скому идеалу, автор подчеркивает, что они ис¬
пользовали в борьбе с абсолютизмом феодальные
Обычаи и способствовали тем самым попыткам
феодальной знати вернуть страну к'эпохе фе¬
одальной раздробленности. По сути дела, отме¬
чается в книге, Отман начинает в этих ранних
12*
355

своих произведениях разрабатывать учение «о
праве народа на сопротивление насилию со сто¬
роны государя». И именно это сделало его «од¬
ним из виднейших теоретиков ранней буржу¬
азии» (с. 29).
Свои выводы И. Я. Эльфонд дополняет во
втором параграфе той же главы, посвященном
♦Франко-Галлии» и другим, более поздним со¬
чинениям Отмана. Она пишет, что Отман в
своих политических сочинениях выстроил за¬
конченную политическую концепцию, последо¬
вательно проводил идеи народного суверенитета
и конституционной свободы французского на¬
рода, освящая их ссылками на исторические
традиции Франции. Разрабатывая категорию
политической свободы, он в полном соответствии
с гуманистическими и политическими учениями
утверждал закономерность связи категории «сво¬
бода» с соответствующей формой государства —
республикой, теоретически им допускаемой, или
ограниченной соответствующим контролем со
стороны населения монархией. В монографии
делается вывод, что во йсех этих вопросах Отман
придерживался гуманистических традиций пе¬
редовых представителей раннебуржуазной ев¬
ропейской мысли (с. 49). Однако на предыду¬
щих страницах книги И. Я. Эльфонд убеди¬
тельно показала, что под свободой и свободо¬
мыслием Отман понимал старые
патриархальные, восходящие к временам Ме-
ровингов традиции, унаследованные от древних
германцев. Автор монографии признает также
точку зрения, господствующую в отечественной
историографии, отмечая, что под «народом» От¬
ман понимал «прежде всего феодальную ари¬
стократию и частично городскую верхушку». А
решение им вопроса об абсолютной монархии
также связано с позицией сепаратистски на¬
строенного дворянства. Казалось бы, налицо яв¬
ное противоречие в рассуждениях автора ре¬
цензируемой книги. Однако И. Я. Эльфонд пра¬
вомерно переносит это противоречие на взгляды
самого Отмана, отмечая: «Объективно в его
сочинениях нашли свое отражение политические
программы как сепаратистского дворянства, так
и формирующейся французской буржуазии»
(с. 49). В книге подчеркивается, что высказы¬
ваемое в сочинениях Отмана недовольство и
даже возмущение налогами и поборами, рисует
его защитником интересов непривилегирован¬
ных слоев населения. Но это еще не дает автору
основания для утверждения, что Отман был
идеологом нарождавшейся буржуазии (с. 39).
Взгляды Отмана отражали лишь разнородность
социальных элементов, входивших в формиру¬
ющееся, но еще не сформировавшееся «третье
сословие». Ленинградский историк О. Л. Ван-
штейн, отмечавший неоднозначность позиции
Отмана, считал, что социальное разнообразие
элементов, сражавшихся под единым гугенот¬
ским знаменем, обусловило демократическую
оболочку теории Отмана, защищавшей под име¬
нем народного суверенитета и конституционной
свободы вольности феодальной знати 4. Иными
словами, во взглядах Отмана находила свое
отражение позиция и «религиозных гугенотов»,
и «гугенотов политических».
Противоречивый характер носила и критика
Отманом католической церкви и папства, о
которой подробно рассказывает автор моногра¬
фии. Видимо, следует выделить в этой критике
Элементы традиционного отстаивания интересов
национальной галликанской церкви, с одной
стороны, и новые элементы, связанные с идеями
Реформации,— с другой.
Во второй главе рассматривается вопрос о
том, как в сочинениях тираноборцев, причис¬
ляемых автором к сторонникам Реформации,
отражается такая крупная проблема, как отно¬
шение к государству. Речь идет о генезисе и
формах государства и о сущности тирании.
Эльфонд продолжает анализировать труды
Отмана, а также большое количество памфлетов
и трактатов авторов, считавшихся кальвинист¬
скими теоретиками — Т. де Беза, Ф. Дюплес-
си-Морнэ, Ю. Ланге, И. Жактийде, основные
сочинения которых вышли в свет, как подчер¬
кивает Эльфонд, после Варфоломеевской ночи,
в 1573—1576 гг. (с. 49 и след.). Но опять-таки
возникает вопрос: эти публицисты гугеноты
«политические» или «религиозные»? Кого они
считают «народом», для процветания которого
создаются государственные учреждения, что та¬
кое «общественная необходимость», кто заинте¬
ресован в осуществлении «божественного пра¬
ва», в какой мере требования публицистов от¬
ражают будущие буржуазно-демократические
идеалы? Из объяснений, содержащихся в книге,
не следует с непреложной убедительностью, что
в этих сочинениях прослеживается буржуазная
тенденция, в недооценке которой автор упрекает
Лучицкого. Так, защита республиканского строя
и демократии, как наилучший способ управле¬
ния, о которой пишет автор (с. 54), скорее
является проявлением тенденции к возврату ста¬
рых форм общественной жизни и государствен¬
ного строя, чем апологетикой будущих буржу¬
азных идеалов. Больше того, сама же И. Я. Эль¬
4 Ванштейн О. Л. Западноевропейская сред¬
невековая историография. М.— Л., 1964, с. 390.
356

фонд подчеркивает, что автор «Франко-Тур-
ции», связывая тиранию с абсолютизмом; по¬
следовательно защищал интересы дворянства.
Пытаясь доказать законность привилегий дво¬
рянства, Отман рассматривал это сословие как
лидера народа (с. 67).
Видимо, к анализу сочинений явных «гу¬
генотов политических», хотя и кальвинистов,
следовало бы присовокупить комментарий труда
католика Этьенна де Ла Боэси, написанного в
70-х годах XVI в., идеи которого, как подчер¬
кивал О. Л. Ванштейн, с энтузиазмом были
встречены гугенотами, видимо, «религиозными».
Ф. А. Коган-Бернштейн считала, что требование
свободы в трактате Ла Боэси «Рассуждение о
добровольном рабстве» и его утверждение, что
свобода есть великий закон природы, принципи¬
ально отличались от требования свободы, защи¬
щавшегося руководителями феодальной знати.
Точно так же и протест Ла Боэси против темных
сторон французского абсолютизма не имел в себе
никаких элементов феодальной реакции, никаких
сепаратистских требований, характерных для
крупных феодалов, и в этом отличие трактата
Ла Боэси от тираноборческой литературы 5.
Вообще, следует заметить, что идеологиче¬
ская атмосфера второй половины XVI в. во
Франции была крайне сложной и неоднознач¬
ной. А. Н. Чистозвонов, например, справедливо
утверждал, что Дюплесси-Морнэ, с одной сто¬
роны, продолжал традицию, шедшую от Лютера
и Кальвина, а с другой — разделял идеи Бодэна,
«подлинного барда абсолютизма» 6.
В первых двух параграфах третьей главы,
а именно, «Учение о народном суверенитете»
и «Проблема сопротивления тирану», практи¬
чески продолжается анализ, содержащийся в
предыдущей главе. Знаменательно признание
автора: «Зрелых политических теорий, соответ¬
ствующих интересам поднимающейся во Фран¬
ции буржуазии (особенно в лагере протестан¬
тов) , в это время не могло быть» (с. 85). За¬
ключительный параграф этой главы «Тирано¬
борческая публицистика протестантов»
представляет особый интерес. После Варфоло¬
меевской ночи, отмечает автор, можно говорить
об абсолютной гегемонии публицистов гугенотов.
В их памфлетах усиливается стремление обелить
короля, противопоставляя его развитому дво¬
рянству, и призвать население к активным дей¬
ствиям против партии католиков, как сторон¬
ницы тирании (с. 97—99). Может быть, следовало
бы, согласно мнению А. Д. Люблинской, в целях
углубления анализа памфлетов сравнить их с
перепиской гугенотских деятелей, с протоколами
собраний гугенотских общин и синодов 7.
Оригинально содержание четвертой главы,
состоящей из параграфов: «Идеи монархомахов
в творчестве Луи д’Орлеана», «Тираноборческие
мотивы у Ж. Буше» и особенно «Публицисты
Лиги против тирании». В последнем параграфе
анализируются памфлеты, в которых разобла¬
чаются зверства гугенотов и приводятся дока¬
зательства того, что именно они стремились к
тирании (с. 120). Иными словами, в памфлетах
Лиги на последнем этапе гражданских войн
широко используются в целях своей пропаганды
идеи самих тираноборцев (с. 124).
В «Заключении» автор делает вывод, что
тираноборцы разделяли все слабости и классо¬
вую ограниченность «возникавшей буржуазии»
(с. 127). Быть может, правильнее поставить
вопрос по-другому. В эпоху Просвещения иде¬
ологи буржуазии использовали в своих интере¬
сах идеи тираноборцев-монархомахов, защит¬
ников идей феодальной свободы и сепаратизма.
Таким образом, концепция автора опреде¬
ленна. Она во многом противоречит точке зре¬
ния, сформулированной Лучицким, Сказкиным,
Гутновой и другими советскими медиевистами.
Однако глубина проведенного в монографии ана¬
лиза дает автору право на самостоятельную
точку зрения. Поэтому правильнее говорить не
о противопоставлении этой точки зрения тра¬
диционной, а о развитии взглядов корифеев
дореволюционной и советской медиевистики,
которые неустанно призывали нас к творческой
полемике, к постоянному углублению научной
мысли.
В. Л. Керов,
доктор исторических наук,
профессор Российского университета
дружбы народов, действительный член
Международной академии наук Высшей школы
5 Коган-Бернштейн Ф. А. Трактат Ла Боэси
о добровольном рабстве.— Ла Боэси Этьен де.
Рассуждение о добровольном рабстве. М., 1952,
Приложения, с. 92—93.
6 Чистозвонов А. Н. Отражение тиранобор¬
ческих идей в «Апологии» Вильгельма Оранского
(1581).— Культура и общественная мысль. Ан¬
тичность. Средние века. Эпоха Возрождения.
М., 1988, с. 206—209.
7 Люблинская А. Д. Источниковедение исто¬
рии средних веков. Л., 1955, с. 325.
357

ПРОСВЕТИТЕЛЬСКОЕ ДВИЖЕНИЕ В АНГЛИИ. Под ред. Г. М. Меще¬
ряковой. М.: изд-во Московского университета, 1991, 445 с.
Идейно-художественное, интеллектуальное
движение европейского Просвещения традици¬
онно рассматривается российскими гуманита¬
риями в качестве приоритетного направления
в изучении истории нового времени. Однако,
как это ни парадоксально, осознание значимости
эпохи Просвещения для становления и развития
европейского общества пока не «материализу¬
ется» в полной мере в отечественной историо¬
графии. До настоящего времени вышло немного
работ, в которых бы содержалось целостное
представление о европейском Просвещении как
культурно-историческом феномене ’.
Тем заметнее появление среди исторических
трудов последних лет коллективной работы
«Просветительское движение в Англии», подго¬
товленной на кафедре новой и новейшей исто¬
рии исторического факультета МГУ. Она пред¬
ставляет собой результат многогранной иссле¬
довательской деятельности небольшого сообще¬
ства историков, которое сложилось в ходе
научного семинара, руководимого в течение ряда
лет д. и. н., проф. Н. М. Мещеряковой, изве-.
стным специалистом по экономической и со¬
циальной истории Англии. Эта книга создана
Н. М. Мещеряковой в творческом содружестве
со своими учениками — молодыми преподава¬
телями и аспирантами, защитившими диссер¬
тации по истории Английского Просвещения.
Ее появление свидетельствует о рождении ин¬
тересной исследовательской школы со своим,
оригинальным видением интеллектуальной ис¬
тории раннего нового времени.
Концептуальное единство этой работы от¬
разилось на ее композиции, выборе проблема¬
тики, последовательности изложения конкрет¬
но-исторических тем. Книга состоит из пяти
крупных разделов: «Введение», «Исторические
условия», «Общая проблематика Просвещения
в Англии», «Общественно-политическая идео¬
логия английских просветителей», «Заключе¬
ние». Рассмотрение сюжетов, связанных со
взглядами и творчеством английских просвети¬
телей, предваряется в книге серьезным исто¬
риографическим обзором (автор — А. И. Пети-
нова), емкой характеристикой исторической
эпохи, соотносимой с движением Просвещения
и формированием новой, «ньютоновской» кар¬
тины мира, анализом важнейших сущностных
1 См.: Барг М. А. Эпохи и идеи. Станов¬
ление историзма. М., 1987; Историография но¬
вой и новейшей истории стран Европы и Аме¬
рики, т. 1. М., 1991.
358
черт просветительства в Англии (автор — Н. М.
Мещерякова). При этом прослеживаются истоки
мировоззрения английских просветителей, мно¬
гообразные, порой противоречивые, интеллек¬
туальные источники их философских и теоре¬
тико-методологических построений. Книгу за¬
мыкает глава, содержащая широкий ретроспек¬
тивный взгляд на Английское Просвещение как
явление европейской культуры нового времени
(автор — Н. М. Мещерякова).
Конкретно-исторический раздел представ¬
лен в книге главами об общественно-политиче¬
ских воззрениях Э. Шефтсбери и Дж. Пристли
(автор — А. И. Петинова), Дж. Толанда и
Б. Мандевиля (автор — К. В. Кованое), Дж.
Мэсси и А. Юнга (автор — С. В. Гриднев),
Г. Болинт^рока (авторы — Е. В. Иерусалимская,
Е. Б. Рубинштейн), Г. Филдинга (автор —
Л. Г. Мясникова), У. Годвина (автор — Е. А. Ма¬
карова) .
Выбор персонажей эпохи Английского Про¬
свещения выглядит в книге достаточно нестан¬
дартно. Авторы не ограничились рассмотрением
концепций, содержащихся в трудах тех про¬
светителей, которых в историко-философских,
историко-экономических и историко-правовед¬
ческих работах принято относить к «звездам
первой величины» — Дж. Локка, Дж. Свифта,
Д. Дэфо, О. Голдсмита, А. Смита и др. На
первый план были сознательно выдвинуты твор¬
ческие личности, убеждения и деятельность ко¬
торых, по мнению Н. М. Мещёряковой (с. 426),
не укладывается в «прокрустово ложе» канони¬
ческих представлений о мире Просвещения. Ав¬
торы глав, посвященных взглядам отдельных
просветителей, попытались создать нечто вроде
коллективной биографии высокого интеллекту¬
ала XVIII в., биографии, представленной в кон¬
тексте Просвещения на протяжении столетия.
Оригинальность замысла работы в известной
степени предопределила специфику отбора и
новаторство прочтения, интерпретации источ¬
ников. В особенности это заметно, когда авторы
книги анализируют содержание базовых кате¬
горий и понятий, которыми оперировали анг¬
лийские просветители, сопоставляют разные
смыслы концепций «естественных прав» и «об¬
щественного договора». Богатство мировоззрения
идеологов Английского Просвещения, которое
раскрывается в главах книги, подтверждает ги¬
потезу, выдвинутую авторами в начале работы,
о наличии «многообразного, разнородного со¬
держания идейно-культурных потоков внутри
самого просветительского течения» (с. 8). Ав¬
торы подчеркивают, что в английском просве¬
тительском движении, подобно Французскому
Просвещению, имели место различные тенден¬
ции и направления — конформистское, демок¬
ратическое, социалистическое и др.
Методологически важными для постижения
существа просветительского движения в Англии
представляются главы, где освещаются основные
вехи социально-экономической истории Англии
в XVII—XVIII вв. и формирование общенаучной
парадигмы, которая упорядочила новые пред¬
ставления о мире и человеке, о сущности веры
и знания и их взаимоотношениях в условиях
распространения «научного метода» и утверж¬
дения «разума». Конкретно-исторический мате¬
риал этих глав подводит читателя к пониманию
таких свойств культурного сознания английских
интеллектуалов, как исторический и социаль¬
ный оптимизм и конформизм.
Детальное рассмотрение всего комплекса
просветительских идей, которые вызревали по¬
степенно, по мере преобразования традицион¬
ного общества, складывания основ новой госу¬
дарственности, переосмысления этических пред¬
ставлений, позволяет авторам акцентировать
внимание на положениях, ставших для высокой
новоевропейской культуры мировоззренческими
образцами, эталонами истинности, своеобраз¬
ным кредо. Среди них — идея всемогущества
разума: светское, этическое понимание веры;
размышления о добродетели, пользе и обще¬
ственном благе; проекты политического устрой¬
ства государства в соответствии с требованиями
разума. Как верно отмечается в книге, именно
стремление английских просветителей заново
осмыслить духовно-нравственную природу че¬
ловека, выдвинутую в центр их рассуждений
проблемы этики, почитаемой Просвещением как
«наука наук» (с. 104—105).
В главах, посвященных воззрениям Шефт-
сбери, Мандевиля, Филдинга, Годвина, подроб¬
но анализируются представления этих просве¬
тителей о морально-этических основах челове¬
ческой деятельности, сопрягаемой с понятиями
«нравственного чувства» и «добродетели». Авто¬
ры показывают существенные различия в под¬
ходах к решению этических вопросов. Тем не
менее, как отмечается историками, общим для
мыслителей XVIII в. было стремление к совер¬
шенствованию нравственной сущности человека
средствами воспитания, упрочения разумных ос¬
нований общества и государства.
В тесной связи с проблемами нравственности
в Английском Просвещении ставился вопрос о
существе взаимоотношений индивида и обще¬
ства, свободы личности в государстве. Тщатель¬
ное изучение текстов источников позволило ав¬
торам выявить определенную тенденцию изме¬
нения представлений об этих взаимоотношени¬
ях. Историки отмечают, что, сохраняя в качестве
исходной посылки мысль о социальности ин¬
дивидов, английские просветители в разное вре¬
мя приходили к различным выводам. Так, в
трудах Шефтсбери содержалась идея о возмож¬
ности гармоничного соединения интересов от¬
дельного человека и общества, а понятие «мо¬
ральной свободы» впрямую увязывалось со сво¬
бодой политической, стражем которой должны
были выступать разумные государственные за¬
коны (с. 205—207).
В сочинениях Годвина, впитавших в себя
интеллектуальный опыт Английского ц Фран¬
цузского Просвещения второй половины XVIII в.,
основное внимание уделялось установлению
сущностных различий между интересами ин¬
дивида, общества, государства. Не ограничива¬
ясь рассуждением о том, что «общество создано
нашими потребностями», а правление сущест¬
вует «в силу нашей негодности», Годвин утвер¬
ждал мысль об обществе как «сумме индивидов».
Такая трактовка привела его к выводу о невоз¬
можности «растворения личного существования
...в существовании общества» (с. 407—408).
Во всех главах, содержащих характеристику
воззрений отдельных просветителей, подробно
рассматриваются идеи о происхождении госу¬
дарства, переходе человека от естественного со¬
стояния к гражданскому, принципах рациональ¬
ного политического правления, экономических
основаниях «разумной» государственной власти.
Изучение теоретических построений анг¬
лийских просветителей выводит авторов глав о
Толанде, Болинг^роке, Пристли, Годвине, Мэсси
и Юнге на новый уровень понимания обще¬
ственно-политических установок Просвещения.
Творческое переосмысление просветителями
античного наследия и трудов европейских ин¬
теллектуалов XVI—XVII вв.— Маккиавелли,
Бэкона, Спинозы, Гаррингтона, Гоббса и дру¬
гих — в соответствии с натуралистическим под¬
ходом к изучению общества и государства спо¬
собствовало формированию новых представле¬
ний о сущности и динамике социальных инс¬
титутов. В сочинениях английских
просветителей, как отмечается в книге, они
рассматривались в качестве образований, сло¬
жившихся из естественных и гражданских ин¬
тересов индивидов и восходящих по ступеням
исторического прогресса. Для большинства мыс¬
лителей XVIII в. *конституционная монархия
выглядела воплощением такого миропорядка, в
359

котором создавались наилучшие возможности
для самореализации личности. Разум и власть
(последняя предполагала четкое разделение
функций законодательной и исполнительной
властей) оказывались прочно соединенными в
концепциях английских просветителей.
В главах работы последовательно проводится
мысль о том, что просветители уделяли огромное
внимание разработке механизмов поддержания
баланса политических сил, гармонического со¬
отношения и учета общественных интересов раз¬
личных группировок в государстве. Их рассуж¬
дения о содержании понятий «порядок» и «бес¬
порядок», «политическое насилие», «компро¬
мисс», «реформа» имели прямой выход на
реальную политическую практику и в большей
степени использовались государственными дея¬
телями в целях преодоления чувства социальной
разобщенности, примирения противоборствовав¬
ших сил в структуре власти.
Это положение подтверждается в книге все¬
сторонним анализом концепции Болингброка о
«короле-патриоте», «Политической арифмети¬
ки» Юнга, размышлений Филдинга, Пристли,
Годвина о типах государственного устройства.
Самостоятельный интерес представляет по¬
ставленная в книге проблема языка рассуждений
английских просветителей. Авторы уделяют зна¬
чительное внимание самому процессу констру¬
ирования понятийно-терминологического аппа¬
рата, с помощью которого в эпоху Просвещения
была выстроена объяснительная модель прошло-
• го, настоящего и будущего, послужившая ос¬
новой для интеллектуальных разработок в со¬
циально-гуманитарном знании XIX—XX вв.
Разумеется, не все сюжеты, связанные с
движением Просвещения,, оказались освещены
в книге в равной степени. Да и сам замысел
этой работы отнюдь не предполагал следования
принципу полноты. Вероятно, более детальной
проработки заслуживает вопрос о хронологиче¬
ских рамках Английского Просвещения, как,
впрочем, и всего европейского Просвещения.
Перспективным представляется сопоставление
важнейших сущностных черт Просвещения в
Англии и Шотландии во второй половине XVIII в.
Наконец, существует возможность изучения осо¬
бенностей культурного сознания интеллектуа¬
лов-просветителей, используя методологические
наработки европейского постструктурализма.
Это касается, в первую очередь, исследования
самоощущений деятелей Просвещения, их вза¬
имного восприятия и самоидентификации с этим
идейно-художественным движением. Постановка
подобных проблем содействовала бы уточнению
современных научных представлений о Просве¬
щении как культурной целостности.
В заключение хотелось бы отметить, что вы¬
шедшая в свет книга по истории Английского
Просвещения, без сомнения, найдет благодарных
читателей как среди гуманитариев-профессиона¬
лов, так и среди тех, кто интересуется сюжетами
европейской интеллектуальной истории.
Г. И. Зверева,
кандидат исторических наук, зав. кафедрой
истории и теории культуры
Российского государственного гуманитарного
университета
360

Факты. События. Люди
«СЕРЫЙ КАРДИНАЛ»
Приемная кардинала Ришелье. Важные са¬
новники, родовитые аристократы, крупные вое¬
начальники, финансисты и богатые негоцианты
с трепетом ждали своей очереди, боясь предстать
перед очами всесильного первого министра —
фактического правителя Франции. Появился
Ришелье. И тут к нему вне всякой очереди
подошел человек небольшого роста, в серой рясе
монаха ордена капуцинов, что-то шепнул ему
на ухо, и оба надолго уединились в кабинете.
Присутствовавшие знали либо догадывались, кто
это, и опасались его не меньше самого первого
министра. Имя этого человека — Франсуа Лек¬
лерк дю Трамбле, он более известен как отец
Жозеф, «серый кардинал», второе «я» кардинала
Ришелье. И хотя его называли «тенью» великого
Ришелье, деятельность этой «тени» имела са¬
мостоятельное значение в глазах современников
и последующих поколений. Писатель-романтик
начала XIX в. Альфред де Виньи, видевший в
Ришелье воплощение монстра государственного
бюрократизма, ограничившего вольности и при¬
вилегии дворянства, не пожалел черных красок
для того, чтобы изобразить отца Жозефа как
мерзкого, отвратительного и гнусного человека
в окружении жестокого кардинала. В то же
время Дюма-отец отнесся к отцу Жозефу более
объективно.
В историографии в отличие от своего зна¬
менитого патрона отец Жозеф получил доволь¬
но-таки устойчивую оценку. В то время как
кардинала Ришелье то нещадно хулили, то пре¬
возносили до небес, отца Жозефа, как правило,
оценивали с чисто прагматических, деловых по¬
зиций. Его ум, характер, рьяный католицизм
и дипломатические способности отмечены почти
в каждой из работ, посвященных истории Фран¬
ции и кардиналу Ришелье. Специальная лите¬
ратура об отце Жозефе немногочисленна ’. В
отечественной историографии упоминания име¬
ни отца Жозефа содержатся в работах
А. Д. Люблинской и Б. Ф. Поршнева. Более
подробные сведения о нем есть в книге
П. П. Черкасова «Кардинал Ришелье», однако
мнение автора книги о «сером кардинале» не
отличается от точки зрения его французских
коллег 1 2. Несмотря на широкую известность отца
Жозефа, в историографической трактовке его
жизни и деятельности остается немало' нере¬
шенных проблем. Отчасти это объясняется тем,
что отец Жозеф почти не получал письменных
инструкций, сам о делах почти не писал, и вся
информация, которую мы о нем имеем,— в
мемуарах и воспоминаниях Ришелье и других
современников, в содержании договоров и со¬
глашений, заключению которых способствовал
«серый кардинал». Наибольший интерес пред¬
ставляют следующие вопросы: почему же он
постригся в монахи и позволил себе сделаться
тенью Ришелье при его уме и способностях?
Какой след оставил он в истории Франции и
Европы? Если ответ на первый вопрос может
быть различным в зависимости от имеющихся
фактов и воображения автора, то вторая про¬
блема требует определенного ответа.
Франсуа Леклерк дю Трамбле родился 4
ноября 1577 г. в семье знатного анжуйского
дворянина Жана Леклерка дю Трамбле, канц¬
лера герцога Алансонского и Марии де Лафайет.
Родители Жозефа имели поместье Сен^Клод
недалеко от Парижа. Дед его по материнской
линии, маршал де Лафайет, владел четырьмя
баронствами. Как старший из трех детей Фран¬
суа должен был наследовать баронство Манф-
лиер. С детства мальчик обнаружил блестящие
способности в науках: в четыре года знал латынь,
позже овладел древнегреческим. По окончании
одного из парижских коллежей Франсуа прошел
полный курс в академии Плювинеля. Затем
юный барон де Манфлиер отправился с компа¬
нией молодых людей в Италию, где смог изучить
деятельность папской дипломатии, с которой в
Европе мало кто мог соперничать. Побывал он
и в Германии. По возвращении в Париж Фран¬
суа был представлен ко двору, где произвел
прекрасное впечатление на Габриэль д’Эстре,
1 Fagniez G. Le рёге Joseph et Richelieu, t.
1—2. Paris, 1894; Lafue P. Le рёге Joseph. Capucin
et diplomate. Paris, 1946; Piat C. Le рёге Joseph.
Le maitre de Richelieu. Paris, 1988.
2 Черкасов П. П. Кардинал Ришелье. М.,
1990.
361

фаворитку Генриха IV, давшую ему прозвище
«Цицерон Франции и своего времени» 3.
Итак, будущий советник кардинала Ри¬
шелье в молодости был умным и ловким кава¬
лером, снискавшим расположение двора, перед
ним открывалась блестящая светская карьера.
Он присоединился к французской армии во
время осады Амьена в 1597 г., когда Франция
вела войну с Испанией. Ему протежировал кон¬
нетабль Монморанси. После падения Амьена
Генрих IV направил дипломатическую миссию
к Елизавете Тюдор, в составе которой был и
Франсуа дю Трамбле4. По возвращении из
Англии молодой человек оставил грешный мир
и вступил под именем отца Жозефа в орден
капуцинов, отличавшийся суровой дисципли¬
ной. Капуцины носили власяницу серого цвета
с пришитым к ней капюшоном и веревочным
поясом, сандалии на босу ногу, длинные бороды.
За серый цвет своей рясы отец Жозеф получил
впоследствии прозвище «серое преосвященство».
Но до этого было еще далеко. Почему же пре¬
успевающий молодой человек оставил свет? Точ¬
ного ответа на этот вопрос в историографии
нет, отмечена лишь его неудовлетворенность
окружавшей жизнью. Может, был неудачный
любовный роман? А может, это выражение не¬
довольства политикой Генриха IV по отношению
к протестантам — ведь французский король ус¬
танавливал тесные связи с Англией и проте¬
стантскими князьями Германии? Согласно На¬
нтскому эдикту за гугенотами признавалась сво¬
бода вероисповедания, а гугенотским областям
даровалась автономия. Последнее предположе¬
ние о причине вступления молодого человека
в орден капуцинов наиболее вероятно. Ясно
одно — отец Жозеф был ревностным католиком
и посвятил себя служению этой церкви.
Путь восхождения отца Жозефа к извест¬
ности и на этом поприще был недолог. Он
окончил семинарию капуцинов в Руане, где
провел четыре года, изучая философию и тео¬
логию. Уже в 1603—1605 гг. он стал известен,
преподавая богословие в монастыре Сент-Оноре
в Париже, затем в Доме капуцинов в Медоне.
Одержимый католик, отец Жозеф обладал да¬
ром воздействия на людей и поэтому быстро
приобрел репутацию эрудированного теолога и
искусного проповедника. В 1605 г. он возглавил
Дом капуцинов в Бурже. Рядом с Сомюром
располагалось аббатство Фонтевро, где аббати¬
сой была принцесса крови, тетя Генриха IV
Элеонора де Бурбон. Отец Жозеф стал ее ду¬
3 Plat С. Op. -cit., р. 21—22.
4 Ibid., р. 28—29.
362
ховником. Молодой капуцин предложил инте¬
ресный проект реформы аббатства, по поводу
чего разгорелись споры, автора представили Ма¬
рии Медичи, еще ранее наслышанной об отце
Жозефе и одобрявшей его деятельность 5.
Аббатство Фонтевро входило в Люсонскую
епархию, где был епископом Арман Жан дю
Плесси, будущий кардинал Ришелье. В 1609 г.
Ришелье и отец Жозеф впервые встретились и
быстро сошлись, интуитивно почувствовав, что
удачно дополняют друг друга. Отец Жозеф был
не менее Ришелье образован, умен и честолюбив.
Но он уступал последнему, пожалуй, в одном —
в наличии качеств государственного деятеля. В
отличие от Ришелье отец Жозеф не относился
к веротерпимым и терпимым вообще. Тогда как
он выступал с идеей крестового похода против
протестантов, Ришелье уничтожил Ларошель
лишь в силу государственной необходимости 6.
Но, хотя отец Жозеф и был убежденным
католиком, все же в первую очередь он, как и
Ришелье, был реалистически мыслящим чело¬
веком. Немецкий историк Й. Волленберг очень
точно отметил, что политическое мышление Ри¬
шелье определялось признанием сложившегося
социально-политического порядка как данного
свыше, т. е., говоря современным языком, он
был в социальном и политическом отношении
консерватором 7. Консервативные взгляды сбли¬
жали двух преосвященств — в красной карди¬
нальской шапке и «серого кардинала».
Будучи честолюбив, отец Жозеф решил слу¬
жить человеку, которому предрекал великое бу¬
дущее. Со своей стороны Ришелье на пути
восхождения к власти нуждался в способных
помощниках. С этих пор и до конца своих дней
немногословный и мрачноватый капуцин словно
тень следовал за тем, кого он считал выдаю¬
щимся человеком своего времени.
Восхождение Ришелье к власти проходило
в сложных для Франции условиях. После убий¬
ства Генриха IV в 1610 г. внутренняя политика
французского правительства, направленная на
учреждение централизации и абсолютизма, на¬
талкивалась на ожесточенное сопротивление фе¬
одальной знати и гугенотов 8. Феодальная знать,
5 Lafue Р. Op. cit., р. 53.
6 Fagniez G. Op. cit., t. 1, р. 125.
7 Wallenberg J. Richelieu.. Staatsrason and
Kircheninteresse. Zur Legitimation der Politik des
Kardinalpremier. Bielefeld, 1977, S. 244.
8 Гугеноты — французские кальвинисты, со¬
хранившие после гугенотских, или религиозных
войн (1562—1594) согласно Нантскому эдикту
1598 г. свободу вероисповедания и ряд крупных
крепостей на юге Франции.

владевшая огромными территориями Франции и
содержавшая значительные для того времени ар¬
мии, постоянно провоцировала гражданские конф¬
ликты и устраивала антиправительственные мятежи,
как, например, мятеж д’Эпернона в 1619 г. 9 10 11 Глав¬
ному направлению внутренней политики фран¬
цузского правительства не соответствовало также
наличие в стране своеобразного гугенотского «го¬
сударства в государстве*, центром которого была
Ларошель. Война против гугенотов велась с пе¬
рерывами семь лет, с 1621 по 1628 г., и требовала
концентрации значительных военных и финан¬
совых ресурсов. Борьба с феодальным сепара¬
тизмом и гугенотами послужила основной при¬
чиной увеличения налогового бремени, в резуль¬
тате чего по всей стране вспыхнули крестьянские
ю
антиналоговые восстания
Наконец, сложность внутриполитической си¬
туации во Франции усугублялась тем, что Лю¬
довик Х1П был молод и с 1610 по 1617 г. страной
правили Мария Медичи и ее фаворит итальянец
Кончини, настроенные пропапски и происпански
и поддерживавшие аристократию. Ришелье и отец
Жозеф ошиблись, сделав вначале ставку на Ма¬
рию Медичи. Восемь месяцев 1617 г. Ришелье
был министром у королевы-матери, пока ту не
отстранили от власти Людовик ХШ и его фаворит
герцог де Люин. Но внутриполитическое поло¬
жение не изменилось к лучшему, и в 1624 г.
молодой король по совету того же отца Жозефа
и прощенной Марии Медичи вновь призвал Ри¬
шелье, ставшего к тому времени кардиналом.
Кардинал-министр укрепил центральную власть,
окончательно покончив с сепаратизмом гугенотов,
и на время —до Фронды 1648—1653 гг.— при¬
остановил активные выступления аристократии.
Конечно, отец Жозеф оставил значительный
след в истории католической церкви своими ре¬
формами и обращением многих гугенотов в ка¬
толицизм. Его целью, как он признавался папе
Григорию XV, было сделать Францию великой
католической державой 11. Большие услуги оказал
капуцин и при восхождении к власти Ришелье.
Но самым важным направлением его деятельности
являлись дипломатические услуги в годы Трид¬
цатилетней войны (1618—1648), охватившей весь
Европейский континент. Франция традиционно
бьра противницей Испании и Габсбургов, ибо в
силу географического положения ей прежде всего
9 Люблинская А Д Франция в начале ХУЛ в.
(1610—1620). Л., 1959, с. 275.
10 Mousnier R. Peasant Uprisings in Seventeenth
Century France, Russia and China. New York,
1972, p. 32—33.
11 Piat a Op. cit., p. 111—113.
грозила опасность поглощения «универсальной мо¬
нархией». С началом Тридцатилетней войны по
вопросу о внешнеполитическом курсе Франции су¬
ществовало несколько мнений. Сторонники одной
точки зрения выступали во внешней политике за
агрессивную антигабсбургскую линию, во внутрен¬
ней — за продление Нантского эдикта. Сторонники
другой точки зрения, защитники католической веры,
ратовали за статус-кво с Габсбургами и войну с
гугенотами 12 13 Поначалу отец Жозеф, исходя из
своих воззрений, принимал последнее. В 1619 г.
он советовал Людовику ХШ навязать свой арбитраж
империи и восставшей против нее Чехии ,3. Уль¬
мский мир, подписанный между Католической ли¬
гой и Протестантским союзом 14 15 16 при французском
посредничестве 3 июля 1620 г., был в значительной
мере делом рук отца Жозефа и французского
правительства. Однако в то время, когда Франция
проводила политику посредничества на территории
империи, Испания развивала свою деятельность в
Вальтелине — небольшой области в Ломбардии, ко¬
торая могла стать единственным коридором, сое¬
диняющим владения испанских и австрийских Габ¬
сбургов. Уже в 1620 г. эти земли были оккупиро¬
ваны, а в 1622 г. заключен Миланский договор,
согласно которому Вальтелина переходила во вла¬
дения Габсбургов. Отец Жозеф понял свою един¬
ственную за все время дипломатической деятель¬
ности ошибку и с приходом к власти Ришелье
принял его самую оптимальную для Франции того
времени внешнеполитическую линию: умеренная,
преимущественно путем предоставления субсидий
союзникам, антигабсбургская дипломатия и война
с гугенотами |5. Цель кардинала Ришелье заключалась
в том, чтобы достичь гегемонии Франции в Европе
путем ослабления во взаимной борьбе как противников,
так и союзников. В значительной мере эту цель помог
достичь кардиналу его верный капуцин.
Мнение ряда историков, повторяющих вслед
за Г. Фаньезом мысль о том, что «отец. Жозеф
настаивал на тесных взаимоотношениях между им¬
перией и Францией» ,6, представляется несколь¬
12 Church Е. Richelieu and the Reason of State.
Princeton, 1972, p. 88—94.
13 Tapit V. La politique estrang£re de la France
et le debut de la guerre de Temte ans (1618—1621).
Paris, 1934, p. 109—110.
14 Протестантский союз (возчик в 1608 г.) —
объединение германских протестантских кпязей,
стремившихся закрепить свою самостоятельность
в рамках «Священной Римской империи». Ка¬
толическая лига (образована в 1609 г.) —союз
германских католических князей, созданный в
противовес Протестантскому союзу.
15 Church Е. Op. cit., р. 94.
16 Fagniez G. Op. cit., .t. 1, р. 139.
363

ко односторонним. Капуцин, подобно его пат¬
рону, также превыше всего ставил интересы
Франции, но, в отличие от Ришелье, не желал
полного разрыва с единоверцами и открытой
конфронтации с ними. Когда Франция офици¬
ально объявила войну Австрийскому дому 19 мая
1635 г., отец Жозеф не одобрил этот шаг, считая,
что негоже «христианнейшему королю» вести за
собой «еретиков» всей Европы против защитников
святой римско-католической церкви ,7.
Отец Жозеф действовал не в одиночку —
у него существовала своя агентура. Так, при
заключении англо-французских договоров 1625
и 1629 гг. в качестве слуг английской королевы
Генриэтты-Марии, сестры французского короля
Людовика XIII, ловкий капуцин рекомендовал
своих коллег ,8. Успешное для Франции реше¬
ние вальтелинского вопроса, дипломатическая
и моральная подготовка осады Ларошели в
1627—1628 гг. также было делом рук капуцина.
Вальтелинская проблема беспокоила не
только Габсбургов, но и римского папу, не же¬
лавшего ссор между католическими государст¬
вами. Начатая в августе 1625 г. осада Верруа
близилась к концу: 7 тыс. французов успешно
противостояли испанской армии де Ферма 17 18 19.
Ришелье хотел возвратить Вальтелину под кон¬
троль союзника Франции Граубюндена. Он
знал, кого послать в Рим склонить папу к под¬
держке Франции на начавшихся мирных пе¬
реговорах с Испанией — отца Жозефа, весьма
популярного в католических кругах своим ре¬
лигиозным рвением. Капуцин продемонстриро¬
вал в Риме готовность французской стороны
отказаться от завоеванных позиций в Вальте-
лине, выдвинув идею освобождения этого района
от иностранного присутствия, и, обласканный
папой, вернулся в Париж. По договору в Мон¬
соне в мае 1626 г. Испания признала незави¬
симость Вальтелины. Это было удачей: опас¬
ность соединения земель Габсбургов, а следо-
вательцо, возможного вторжения во Францию
временно отпала. Одновременно Монсонский до¬
говор был дипломатической подготовкой пред¬
стоящей осады Ларошели, тем более что Англия
заняла открыто враждебную позицию и под¬
держивала гугенотов. Тем не менее франко-ис¬
панский договор 1626 г. не означал присоеди¬
нения Франции к габсбургской коалиции, а
17 Черкасов П. П. Указ, соч., с. 279.
18 Fagniez G. Op. cit., t. 1, р. 308; Lettres,
instructions diplomatiques et papiers d’etat du
cardinal du Richelieu. Par D. Avenel, t. I—VI.
Paris, 1846, t. II, p. 29—30.
19 Les papiers de Richelieu. Par P. Crillon, 1.1—II.
Paris, 1976, t. I, p. 228.
364
носил временный характер. Ришелье всячески
поощрял германских протестантских князей,
Данию и Голландию в войне с императором,
аккуратно субсидируя их. Ему нужно было,
чтобы союзники воевали против императора,
пока он ведет борьбу против гугенотов 20. Отец
Жозеф поддержал позицию Ришелье и считал,
что в сложившейся ситуации Франция может
вступить в союз с католическими государствами,
но при этом не терять связей с протестантскими
странами 21.
Взятие Ларошели свершилось во многом в
результате усилий неутомимого «серого карди¬
нала», мобилизовавшего многочисленную бра¬
тию капуцинов на обеспечение победы. Капу¬
цины укрепляли моральный дух солдат своими
проповедями и наставлениями, ухаживали за
ранеными и провожали в последний путь умер¬
ших. Агенты отца Жозефа активно действовали
и в осажденной Ларошели. Их уговорам поддался
даже один из нотаблей города Поль Ивон, пред¬
ложивший англичанам удалиться от Ларошели
и самим сдаться французскому правительству 22.
Ларошель пала 30 октября 1628 г., и после
ее падения отец Жозеф начал действовать в
шведско-германском направлении в связи с из¬
менившейся ситуацией в Европе. Второй период
Тридцатилетней войны (1625—1629) окончился
сокрушительным поражением антигабсбургской
коалиции. Положение стало угрожающим для
Франции, тем более что Испания вновь стала
использовать Вальтелину для прохода своих
войск. Ришелье даже пришлось совершить се¬
вероитальянский поход против Испании из-за
спора о «мантуанском наследстве», окончивше¬
гося для Франции удачно. И вот в это время
на европейской арене появляется шведский ко¬
роль Густав II Адольф, который уже в 1628 г.
втянулся частично в войну с императором, ока¬
зав в союзе с датчанами помощь осажденному
померанскому порту Штральзунду против им¬
перской армии Валленштейна. Ришелье отме¬
чал, что Густава Адольфа в Европе ждали как
мессию 23. Но для вступления в Европу Густаву
Адольфу необходимо было закончить войну с
Польшей, в силу чего в Альтмарке начались
шведско-польские мирные переговоры. В каче¬
стве посредников на переговорах присутствовали
английский и французский послы: Томас Роу
и барон Шарнасе. Неофициальным агентом
20 Lettres..., t. II, р. 289.
21 Fagniez G. Op. cit., t. 1, p. 260.
22 Les papiers de Richelieu, t. II, p. 421 —422.
23 Hanotaux G. Histoire du cardinal de
Richelieu, t. I—IV. Paris, 1896, t. IV, p. 426.

французов в Швеции, глазами и ушами Ришелье
являлся в 1629 г. отец Жозеф 24.
То, что основной целью французской дипло¬
матии являлся разгром Габсбургов при помощи
Швеции, было ясно. Вместе с тем Ришелье попутно
поставил задачу поссорить Католическую лигу и
ее главу Максимилиана Баварского с императором.
Эту-то задачу и должен был выполнить отец Жо¬
зеф, добившись выгодных соглашений со Швецией
и Баварией одновременно. При этом первый ми¬
нистр Франции и его соратник руководствовались
тем, что Максимилиан Баварский время от времени
благоприятно относился к победам протестантов
над императором Фердинандом, ибо не желал
гегемонии Габсбургов в Европе, а следовательно,
потери своей независимости. Во время переговоров
с Густавом Адольфом отец Жозеф добивался, чтобы
во время своего похода в Германию шведский
король не попирал права герцога Баварского и
католических князей25. В мае 1630 г. «серый
кардинал» способствовал заключению договора с
Максимилианом Баварским, заверив католических
князей Германии в дружбе и верности католиче¬
скому делу 26.
Ловкий капуцин заключил еще одну удачную
для Франции и всей антигабсбургской коалиции
сделку. В том же 1630 г. он прибыл в Регенсбург,
где упоенный победой Фердинанд П созвал обще¬
германский сейм. Чары отца Жозефа плюс дав¬
ление Максимилиана Баварского сделали свое
дело: император принял решение сократить свою
армию и уволить в отставку Валленштейна, уже
до того имевшего связи с антигабсбургской коа¬
лицией. В ответ капуцин обещал, что француз¬
ская сторона не будет поддерживать врагов им¬
перии. Впоследствии Фердинанд понял свою
ошибку и возложил всю ответственность именно
на отца Жозефа. «Этот нищий капуцин обезо¬
ружил меня своими четками и положил в свой
капюшон шесть курфюршерских корон» 27 28 *'. А в
январе 1631 г. в Бранденбурге был заключен
шведско-французский договор о союзе и взаимо¬
помощи, по условиям которого Франция финан¬
сировала войну Густава Адольфа в Германии, а
Швеция сохраняла нейтралитет по отношению
к Баварии до тех пор, пока последняя не напала
28
на нее и ее союзников
Отец Жозеф успешно выполнил свои дипло¬
24 Lafue Р. Op. cit., р. 161.
25 Hanotaux G. Op. cit., t. IV, р. 427.
26 Lettres..., t. Ill, p. 672.
27 Цит. по: Черкасов 77. 77. Указ, соч.,
с. 241—242.
28 Polisensky J. The Thirty Years War. London,
1971, p. 203.
матические задачи, но предостерегал Ришелье
от слишком тесного союза со Швецией. Дей¬
ствительно, Густав Адольф нарушил обязатель¬
ства союзного договора с Францией: ущемлял
интересы католиков на завоеванных территори-
ях и разбил Максимилиана Баварского . Уси¬
ление Швеции в Европе не устраивало Францию,
и поэтому гибель Густава Адольфа в битве при
Лютцене 10 ноября 1632 г. не была воспринята
трагически первым министром Людовика ХШ, но
заставила воюющие стороны несколько перегруп¬
пировать силы. Активно проводя дипломатическую
игру, отец Жозеф держал под контролем и внут¬
реннюю ситуацию во Франции. В начале 30-х
годов его агенты предоставили кардиналу Ришелье
бесспорные доказательства измены герцога Лота¬
рингского.
Хотя отец Жозеф как ревностный католик не
одобрил вступления Франции в войну, тем не
менее он понимал, что это необходимо. С выступ¬
лением Франции на стороне антигабсбургской ко¬
алиции и выходом из нее Англии протестантский
характер коалиции уходил на второй план, а на
первый выдвигалось ее откровенно антигабсбург-
зо „
ское направление . Капуцин продолжал служить
Ришелье, хотя и не столь активно, как прежде,—
здоровье никогда не отдыхавшего «серого преос¬
вященства» пошатнулось. Пожалуй, последней его
дипломатической удачей было заключение договора
с Бернгардом, герцогом Саксен-Веймарским, одним
из крупнейших полководцев Тридцатилетней вой¬
ны, который перешел на французскую службу 31.
В 1638 г. произошел перелом в европейской войне,
благоприятный для Франции и всей антигабсбур¬
гской коалиции. Французские войска двигались
на север, французский флот одержал победы на
Средиземном море и Атлантическом океане. Победа
Бернгарда Саксен-Веймарского при Рейнфельдене
и взятие им Брейзаха перерезали испанские ком¬
муникации в Эльзасе. В день падения Брейзаха,
18 декабря 1638 г., в загородном доме Ришелье в
Рюэле умер отец Жозеф, сраженный апоплекси¬
ческим ударом. Ришелье, будучи очень больным
человеком (он страдал туберкулезом), рассматривал
отца Жозефа как своего преемника, поскольку
никто из окружения кардинала не смог бы про¬
должить его дело. Но отец Жозеф был на восемь
лет старше Ришелье и, хотя серьезно ничем не
болел, годы брали свое 32 С середины 30-х годов
2 Ibid, р. 211.
30 Wollenberg J. Op. cit., р. 45—46.
31 Lettres..., t. IV, р. 667.
32 Burckhardt С. Richelieu. Behauptung der
Macht und kalter Krieg. Munchen, 1966, S. 141.
365

он уже работал менее активно. Потеря отца Жозефа
была очень ощутимой для Ришелье и, не найдя
подобающей замены среди французов, он стал про¬
двигать итальянца Джулио Мазарини.
«Золотой век» для Франции, о котором меч¬
тал «серый кардинал», осуществился при Лю¬
довике XIV — Франция проводила свою геге¬
монию в Европе, состояла в союзе с католиче¬
скими государствами, а в 1685 г. стала единой
в конфессиональном отношении — король за¬
претил гугенотское вероисповедание. Было ли
последнее благом для страны — другой вопрос.
Но то, что отец Жозеф своей дипломатической
деятельностью во многом способствовал победе
Франции и всей антигабсбургской коалиции в
Тридцатилетней войне и утверждению фран¬
цузской гегемонии в Европе — это факт. Ведь
именно он был проводником французской полити¬
ки в Германии, именно ему, а не Ришелье,
заверения которого очень скоро стали воспри¬
ниматься с подозрением, попадались на удочку
император и католические князья.
Фигура отца Жозефа и по сей день является
одной из наиболее необычных и таинственных
в европейской истории XVII в.
Ю. Е. Ивонин, Л. И. Ивонина
366

Новое пополнение Российской академии наук
30 марта 1994 г. прошло Общее собрание
РАН, на котором состоялись выборы действи¬
тельных членов (академиков), членов-коррес¬
пондентов, иностранных членов академии. По
отделению истории действительными членами
РАН стали: Б. В. Ананьич, Г. Г. Литаврин;
членами-корреспондентами РАН — В. И. Буга¬
нов, А. О. Чубарьян; иностранными членами
РАН — Б. Бейлин, Ж. Леклан, Г. Ньоли,
Д. Д. Оболенский, А. М. Шлезингер.
* * *
АНАНЬИЧ Борис Васильевич — главный
научный сотрудник Санкт-Петербургского фи¬
лиала Института российской истории РАН, 1931 г.
рождения, член-корреспондент РАН, доктор ис¬
торических наук, профессор, специалист по оте¬
чественной истории.
Основными направлениями исследований
Б. В. Ананьича являются: внутренняя и внешняя
политика России XIX — начала XX в., история
экономики и финансов царской России, внеш¬
неэкономические связи России, источниковеде¬
ние. Он автор более 100 публикаций, в том
числе монографий: «Россия и международный
капитал. 1897—1914. Очерки истории финан¬
совый отношений», «Российское самодержавие
и вывоз капиталов. 1895—1914», «Банкирские
дома в России. 1860—1914 гг. Очерки истории
частного предпринимательства».
Б. В. Ананьич один из основных авторов
фундаментального исследорания «Кризис само¬
державия в России. 1895—1917 гг.». Он участ¬
вовал в подготовке вышедшего в США крупного
исследования о развитии банковских структур
в различных странах мира «Международные
банковские связи в 1870—1914», где написан
ряд разделов о русских банках. Опубликовал
цикл исследований, посвященных мемуарному
и эпистолярному наследию С. Ю. Витте.
Б. В. Ананьич избран действительным членом
РАН по специальности «Российская история».
ЛИТАВРИН Геннадий Григорьевич — за¬
ведующий отделом Института славяноведения
и балканистики РАН и сектором Института
всеобщей истории РАН, 1925 г. рождения, член-
корреспондент РАН, доктор исторических наук,
профессор, ведущий специалист по средневе¬
ковой истории южных славян, Византии и рус¬
ско-византийских отношений, автор более 280
научных работ, в том числе монографий: «Бол¬
гария и Византия в XI—XII вв.», «Византийское
общество и государство в X—XI вв.», в стадии
подготовки к печати монография «Византия,
Болгария, Русь. Нерешенные проблемы». Один
из ведущих авторов и ответственный редактор
таких коллективных трудов, как «Развитие эт¬
нического самосознания славянских народов в
эпоху зрелого феодализма», «Принятие христи¬
анства народами Центральной и Юго-Восточной
Европы и крещение Руси», «Культура Визан¬
тии» (2 тома) и др. Под его руководством под¬
готовлены академические издания византийских
источников по истории ранних славян, Византии
и Древней Руси.
Г. Г. Литаврин ведет большую научно-ор¬
ганизационную работу как председатель Наци¬
онального комитета византинистов СНГ, явля¬
ется ответственным редактором «Византийского
временника» и ежегодника «Славяне и их со¬
седи». В 1988—1991 гг. возглавлял оргкомитет
по подготовке и проведению в Москве XVIII
Международного конгресса византинистов.
Г. Г. Литаврин — лауреат международной
премии им. Кирилла и Мефодия за 1983 г.,
член Болгарской академии наук. С августа 1991 г.—
вице-президент Международной ассоциации ви¬
зантинистов.
Г. Г. Литаврин избран действительным чле¬
ном РАН по специальности «Всеобщая история».
* * *
БУГАНОВ Виктор Иванович — руководи¬
тель Центра по изучению и публикации источ¬
ников Института российской истории РАН, 1928 г.
рождения, доктор исторических наук, профес¬
сор, специалист по проблемам историографии
и источниковедения отечественной истории, ис¬
тории социальных движений в России. В. И.
Буганов опубликовал более 500 научных работ,
в том числе 18 монографий, в частности «Раз¬
рядные книги последней четверти XV — начала
XVII в.», «Московское восстание 1662 г.», «Мо¬
сковское восстание конца XVII в.», «Отечест¬
венная историография русского летописания»,
«Эволюция феодализма в России» (в соавтор¬
стве), «Петр Великий и его время». В настоящее
время является ответственном редактором кол¬
367

лективного труда «История крестьянства СССР»
(совместно с академиком И. Д. Ковальченко)
и серий: «Полное собрание русских летописей»
(совместно с академиком Б. А. Рыбаковым),
«Памятники исторической мысли» и ряда других
научных изданий, в частности многочисленных
публикаций исторических источников. Большое
внимание ученый уделяет популяризации до¬
стижений отечественной исторической науки.
В. И. Буганов выступал с лекциями и до¬
кладами в вузах США, Англии, Германии,
Франции, на международных конференциях,
конгрессах и симпозиумах. Он является чле¬
ном-корреспондентом Российской академии об¬
разования.
Буганов В. И. избран членом-корреспонден¬
том РАН по специальности «Российская исто¬
рия».
ЧУБАРЬЯН Александр Оганович — ди¬
ректор Института всеобщей истории РАН, 1931 г.
рождения, доктор исторических наук, профес¬
сор. Занимается разработкой широкого комп¬
лекса проблем всеобщей истории, истории Ев¬
ропы, истории международных отношений и
внешней политики в XX в. Им опубликовано
более 150 научных трудов.
В последние годы активно разрабатывает
проблемы истории Европы, выявляя при этом
связь России с европейской традицией и евро¬
пейской историей.
Основная монография А. О. Чубарьяна «Ев¬
ропейская идея в истории. Проблемы войны и
мира» переведена на немецкий и английский
языки и издана в Германии и Англии. Многие
его статьи опубликованы также в Италии, Фран¬
ции и других странах.
По инициативе и под редакцией А. О. Чу¬
барьяна публикуется периодическое издание
«Европейский альманах», он руководит Центром
по истории европейской цивилизации, является
главным редактором многотомной «Истории Ев¬
ропы». Он член редколлегии журнала «Новая
и новейшая история».
Другое направление исследовательской де¬
ятельности А. О. Чубарьяна — мировая история
XX столетия. На основе сопоставления англий¬
ских, французских, а теперь и широкого массива
российских архивов он опубликовал ряд трудов,
посвященных международно-политическим про¬
блемам XX в.
Под его руководством готовится серия до¬
кументальных публикаций по истории XX в.
и, в частности, шеститомная публикация архи¬
вных документов по истории Коминтерна. Под
его редакцией опубликовано совместное с аме¬
риканскими учеными собрание документов —
«Антология мира». В настоящее время он воз¬
главляет большой международный проект по
истории «холодной войны».
А. О. Чубарьян представляет российских
историков в Международном комитете истори¬
ческих наук, является вице-президентом Меж¬
дународной ассоциации новейшей истории Ев¬
ропы. По его инициативе недавно создан новый
научно-аналитический и образовательный
центр — Европейский университет.
А. О. Чубарьян избран членом-корреспон¬
дентом РАН по специальности «Всеобщая ис¬
тория».
♦ ♦ ♦
БЕЙЛИН Бернард (США) — директор
Центра по изучению американской истории,
профессор истории Гарвардского университета
им. Чарльза Уоррена (с 1981 г.).
Специалист по колониальному периоду и
Американской революции XVIII в. Был прези¬
дентом Американской исторической ассоциации
(в 1981 г.), член Американской академии наук
и искусств, Национальной академии образова¬
ния, Американского философского общества и
многих иностранных академий. Дважды получал
Пулитцеровскую премию по истории (за книги
«Идеологическое происхождение американской
революции», «Путешественники на Запад»),
премию им. Бэнкрофта и Национальную пре¬
мию за книгу по истории. Среди других его
работ «Новые английские торговцы в XVII сто¬
летии», «Народы Британской Северной Америки».
Б. Бейлин разработал идеологическую ин¬
терпретацию происхождения войны США за
независимость, и его концепции принадлежит
теперь ведущее место в изучении Американской
революции XVIII в. В последнее десятилетие
он опубликовал серию фундаментальных книг,
посвященных изучению трансатлантического
переселения народов в Северную Америку в
XVII—XVIII вв., где широко использовал со¬
временные количественные и междисциплинар¬
ные методы исследования.
ЛЕКЛАН Жан (Франция)—академик,
непременный секретарь Академии надписей и
словесности, почетный профессор Коллеж де
Франс, директор Практической школы высших
исследований (V отделение). Тематика его мно¬
гочисленных трудов связана по преимуществу
с тремя комплексными историческими дисцип¬
линами — египтологией, мероистикой и исто¬
рической географией Африканского континента.
В пределах каждой их этих дисциплин работы
его давно и по праву обрели статус классических.
368

Что же касается мероистики, то он считается
одним из основателей этого исторического на¬
правления.
Важной стороной научной деятельности
Ж. Леклана является публикаторская деятельность:
журнал «Ориенталиа» (Рим) — это объемный
обзор-каталог, высокоценимый профессионала¬
ми. Он являлся основателем и содиректором
периодического издания «Анналы Эфиопии*
(1952—1972 гг.), а также «Новости мероистики»
(с 1962 г.). Под его редакцией'было осущест¬
влено издание египетских разделов трехтомной
серии «Мир форм» (1970—1980 гг.).
Ж. Леклан — профессор ряда университе¬
тов — Страсбургского, Сорбонны, Хартумского,
почетный доктор Католического лувенского уни¬
верситета и университета Болоньи, член Еги¬
петского института в Каире, член Немецкого и
Австрийского археологических обществ, член-
корреспондент Академии Линчеи (Рим), Бри¬
танской и Венской академий, академик акаде¬
мий Отр-Мэр, Эуропеа, Делфинале (Гренобль),
Экс-ан-Прованса и Лиона, Королевских акаде¬
мий Дании, Швеции, Бельгии, академий Ба¬
варии (Мюнхен), Румынии и др.
Ж. Леклан отмечен рядом почетных наград:
он командор ордена Почетного легиона, кавалер
орденов «За заслуги», «За военную доблесть»,
командор орденов Академические пальмы, Ис¬
кусство и литература, а также кавалер импе¬
раторского ордена Менелика (Эфиопия) и гран-
кавалер ордена Республики Египет.
НЬОЛИ Герардо (Италия) — профессор,
президент Итальянского института Среднего и
Дальнего Востока в г. Риме, крупный специалист
по древней и средневековой истории и архео¬
логии Азии. В своих работах он сочетает ис¬
торические, археологические и лингвистические
методы исследования. Среди его многих науч¬
ных трудов такие монографии, как: «Иудео-
персидские надписи Гура (Афганистан)», «Ис¬
торическое исследование древнего Систана»,
«Эпоха Зороастра и его родина», «От Зороастра
до Мани», «Идея Ирана» «Шакаб аль-Монасса.
Каталог южноарабских надписей».
Г. Ньоли является почетным членом Ази¬
атского общества (Париж), членом Европейской
академии (Лондон), членом-корреспондентом
Академии наук Турина, членом Попечитель¬
ского комитета «Энциклопедия Ираника» (Нью-
Йорк). В течение 10 лет он был ректором Во¬
сточного института в Неаполе, а также пред¬
седателем Стиринговского комитета Европей¬
ского иранологического общества.
Г. Ньоли — научный руководитель всех
итальянских археологических экспедиций в
Азии, стоял у истоков научного сотрудничества
археологов Италии и Института археологии
РАН, начатого в 1988 г. и получившего с тех
пор блестящее развитие. Он является инициа¬
тором ряда совместных научных программ, осу¬
ществляемых как в России, так и в ряде ре¬
спублик СНГ.
ОБОЛЕНСКИЙ Димитрий Димитриевич
(Великобритания), сын князя Д. Оболенского
и графини М. Шуваловой, профессор истории,
доктор истории, доктор литературы, член ко¬
ролевского исторического общества, член Бри¬
танской академии. Специалист по средневеко¬
вой славянской, балканской и русской истории,
преподаватель Кембриджского университета с
1946 г., Оксфордского — с 1949 г. по настоящее
время, внештатный лектор Гарвардского уни¬
верситета (США) и других университетов США
и Западной Европы, в 1952, 1964, 1977, 1981
и 1982 гг.— почетный сотрудник «Дамбартон
Оукс» (филиал Гарвардского университета).
Д. Оболенский — член общества древностей
Англии, член-корреспондент Афинской акаде¬
мии, иностранный член Сербской академии наук
и искусств, член Американского философского
общества, почетный доктор Сорбонны (Фран¬
ция), Белградского университета (Сербия), Со¬
фийского университета (Болгария) и Бирмин¬
гемского университета, вице-президент Между¬
народной ассоциации византиноведческих ис¬
следований.
Автор многих исследовательских работ по
истории культуры и литературы средневековой
Руси (России), Византии и южных славян. Ши¬
роким признанием (переведена на несколько
европейских языков) пользуется монография
«Византийское сообщество государств. Восточ¬
ная Европа: 500—1453», имеющая концепту¬
альное значение. Эта книга и последняя его
монография «Шесть византийских портретов»
переведены на русский язык.
Д. Оболенский — кавалер одного из высших
орденов Англии, «рыцарь» с титулом «сэр».
ШЛЕЗИНГЕР Артур Мейер (США) —
профессор Городского университета Нью-Йорка.
В 1961—1964 гг.— специальный помощник
Президента США. Дважды лауреат Пулитце¬
ровской премии (1946 и 1966 гт.). Автор боль¬
шого числа книг, среди них «Эпоха Джексона»,
«Эпоха Рузвельта», «Тысяча дней», «Имперское
президентство» и многих других многотомных
изданий, в частности по истории двухпартийной
системы в США. Был удостоен премий им.
Бэнкрофта, Паркмана, золотой медали Нацио¬
нального института, Национальной премии за
книгу по истории.
369

A. M. Шлезингер — специалист по всей ис¬
тории США (исключая колониальный период),
наиболее читаемый историк США. Его работы,
в частности книга о циклах в истории США,
опубликованы и в нашей стране.
* * *
Отделение истории РАН избрало доктором
исторических наук honoris causa ЭМАРА Мо¬
риса (Франция). Он вел научные исследования
по новой и новейшей истории во Французском
институте в Риме. С 1976 г. и по настоящее
время руководит научными исследованиями в
Высшей школе социальных наук в Париже.
Исполнительный директор Дома наук о человеке
(Париж).
Автор трех монографий и более 60 научных
исследований, посвященных экономической и
социальной истории Италии и Средиземноморья
нового и новейшего периода. Круг научных ин¬
тересов М. Эмара охватывает также проблемы
историографии, вопросы истории частной жиз¬
ни и др.
М. Эмару принадлежит важная роль в раз¬
витии научного сотрудничества российских ис¬
ториков с коллегами из Франции, США и других
стран.
Ученый совет Института всеобщей истории
РАН избрал доктором исторических наук honoris
causa НИКОЛЕ Клода (Франция) — директо¬
ра Французского института в Риме. В центре
его научных интересов находятся социально-пол¬
итические проблемы римской истории. Так,
фундаментальное исследование «Всадническое
сословие в республиканскую эпоху» способст¬
вовало значительному изменению общепризнан¬
ных взглядов на характер этого социального
слоя. Почти сразу после своего появления в
1976 г. стала классикой его работа «Ремесло
гражданина в республиканском Риме». Одна из
недавних монографий К. Николе — «Инвентарь
мира. География и политика у истоков Римской
империи». Его перу принадлежат «римские»
разделы в обобщающих трудах, созданных си¬
лами крупных специалистов разных стран:
«Кембриджская древняя история» й многотомная
«История Рима».
К. Николе преподавал в Тунисе, Кане, а с
1969 г. является профессором Сорбонны. С 1981
по 1992 г. был руководителем центра Глотца
(Университет Париж-1), в 1986 г. избран ака¬
демиком Франции (Академия надписей и изящ¬
ной словесности), в 1983 г.— президентом Об¬
щества латинских исследований, с 1984 г.—
членом-корреспондентом Немецкого археологи¬
ческого института, с 1988 г.— членом Британ¬
ской академии.
К. Николе — кавалер ордена Почетного ле¬
гиона.
Редакционная коллегия и коллектив
сотрудников редакции журнала «Новая
и новейшая история» поздравляют
вновь избранных действительных членов,
членов-корреспондентов, иностранных
членов РАН, почетных иностранных
докторов и желают им новых твор¬
ческих успехов в научной и общественной
деятельности.
370

Научная жизнь
ОЛЕГУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ РЖЕШЕВСКОМУ — 70 лет
16 апреля 1994 г. в Институте всеобщей
истории РАН отмечался юбилей заведующего
сектором истории войн XX века, заслуженного
деятеля науки Российской Федерации, доктора
исторических наук, действительного члена Ака¬
демии естественных наук* РФ Олега Алексан¬
дровича Ржешевского.
Олег Александрович родился в 1924 г. в
Ленинграде. Его отец, Александр Георгиевич —
кинодраматург, известный многим современни¬
кам по опубликованным в ЗО-е годы пьесам и
киносценариям, в том числе не увидевшему
свет кинофильму С. Эйзенштейна «Бежин луг».
Мать, Елена Ивановна, геолог, ныне пенсионерка.
Характерной чертой богатой событиями био¬
графии Олега Александровича является завид¬
ная верность служению Отечеству и военной
истории. Связав в суровом 1942 г. свою судьбу
с вооруженными силами, он прошел путь от
курсанта школы военных летчиков до полков¬
ника. Будучи от природы наделенным тягой к
знаниям, после войны он сочетал военную служ¬
бу с учебой (в 1953 г. с отличием окончил
Военный институт), журналистской деятельно¬
стью (в 1964—1967 гг. заведовал историческим
отделом в журнале «Советское военное обозре¬
ние»), а также и с исследовательской работой.
В 1967 г. защитил кандидатскую диссертацию.
Важным этапом в его жизни явилась работа
в 1977—1979 гт. в Институте военной истории
Министерства обороны РФ в должности началь¬
ника отдела военной истории капиталистиче¬
ских стран и начальника управления зарубеж¬
ной военной истории. В те годы определился
круг интересующих его проблем. Успешно за¬
щитил в 1976 г. диссертацию на соискание
ученой степени доктора исторических наук, по¬
священной анализу историографии США о вто¬
рой мировой войне. Основное ее содержание
изложено в монографии «Война и история» (М.,
1976).
Глубоким исследователем и умелым орга¬
низатором он проявил себя в качестве руково¬
дителя в авторских коллективов ряда значи¬
тельных трудов, в том числе таких, как «Во¬
енно-блоковая политика: история и современ¬
ность» (М., 1980) и «Внезапность в операциях
вооруженных сил США» (М., 1982). Много сил
и энергии во время работы в Институте военной
истории Олег Александрович отдал подготовке
3-го тома 12-томной «Истории второй мировой
войны. 1939—1945» (М., 1975) в качестве за¬
местителя его главного редактора, а также глав
и разделов о политике и стратегии союзников
по антигитлеровской коалиции в ряде других
томов этого многотомного издания. За эту работу
он был награжден орденом Трудового Красного
Знамени.
На 70-е годы приходятся его плодотворная
работа в зарубежных архивах, участие в раз¬
витии научных связей с зарубежными военно¬
историческими учреждениями, публикации
большого количества статей о зарубежной ис¬
ториографии второй мировой войны. Большую
роль в ознакомлении нашей научной обществен¬
ности с состоянием зарубежной военно-истори¬
ческой науки сыграли опубликованные под его
редакцией переводы книг Б. Лиделл Гарта «Вто¬
рая мировая война» (М., 1976), Ч. Макдональда
«Тяжелое испытание: Американские вооружен¬
ные силы на Европейском театре во время второй
мировой войны» (М., 1979), Д. Эйзенхауэра
«Крестовый поход в Европу: Военные мемуары»
(М., 1980), М. Говарда «Большая стратегия»
(М., 1980), У. Ширера «Взлет и падение третьего
рейха» (М., 1991) и др.
С 1979 г. Олег Александрович руководит
сектором истории второй мировой войны (ныне —
истории войн XX в.) Института всеобщей ис¬
тории РАН. За годы работы в этой должности
его творческие и организаторские способности
ученого раскрылись в полную меру. Под его
руководством сектор принял активное участие
в подготовке 11 и 12 томов «Истории второй
мировой войны 1939—1945 гг.», выпустил сбор¬
ник статей отечественных и зарубежных авторов
«Причины возникновения второй мировой вой¬
ны» (М., 1982), коллективный труд «Буржуазная
историография второй мировой войны: анализ
современных тенденций» (М., 1985), а также
международные коллективные труды «Вторая
мировая война. Краткая история» (М., 1984) и
«Причины второй мировой войны: Документы
и комментарии» (М., 1988).
Со второй половины 80-х годов Олег Алек¬
сандрович уделяет большое внимание изучению
371

и публикации новых, ранее недоступных доку¬
ментов и материалов из фондов отечественных
архивов, которые позволяют по-новому взгля¬
нуть на различные события или устранить не¬
которые «белые пятна» в истории второй ми¬
ровой войны. Под его научным руководством
издана коллективная монография «1939 год:
Уроки истории» (М., 1990). Он участвовал в
подготовке в качестве члена редакционной кол¬
легии последнего из опубликованных томов дип¬
ломатических документов «Документы внешней
политики. 1939 год» (т. 22, кн. 1, 2. М., 1992).
Открывающиеся возможности в изучении до¬
кументов военного времени реализуются им в
качестве научного руководителя четвертой книги
готовящегося к изданию труда «Великая Оте¬
чественная война 1941 —1945: Очерки истории»,
коллективной монографии «Вторая мировая вой¬
на: Актуальные проблемы» и совместндго с ис¬
ториками Финляндии труда «Зимняя война,
1939—1940 гг.», а также в качестве одного из
соавторов совместного труда с историками США
и Великобритании «Союзники в войне», издан¬
ного в США в 1994 г. Он также является
соавтором книги «Генералы Сталина», изданной
в Лондоне в 1993 г.
Участие в разработке коллективных трудов
О. А. Ржешевский сочетает с подготовкой ин¬
дивидуальных монографий. В последние годы
им были опубликованы «Уроки второй мировой
войны», «Вторая мировая война: Мифы и ре¬
альность», «Операция Оверлорд», «Европа 1939:
была ли неизбежна война?», а также значи¬
тельное количество научных статей. В общей
сложности Олегом Александровичем опублико¬
вано более 200 научных работ, из них часть —
в Германии, США, Великобритании, Японии,
Португалии, Венгрии, Болгарии и других стра¬
нах. В течение многих лет О. А. Ржешевский
плодотворно сотрудничает с журналом «Новая
и новейшая история».
Многогранная научная деятельность Олега
Александровича нашла заслуженное признание
широкой научной общественности. В 1992 г. он
избран действительным членом Академии есте¬
ственных наук и вице-президентом Междуна¬
родного Комитета по истории второй мировой
войны. Под его председательством с 1993 г.
успешно начало работать новое научное объе¬
динение — Всероссийская ассоциация истори¬
ков второй мировой войны.
В связи с 70-летием Олега Александровича
сердечно поздравляли руководство Отделения
истории РАН, дирекция и сотрудники Инсти¬
тута всеобщей истории, Института военной ис¬
тории МО РФ, а также ряда других научных
учреждений, во многих из которых трудятся
его ученики. Выступавшие высоко оценили не
только его научные заслуги, но и человеческие
качества.
Редколлегия и коллектив сотрудников жур¬
нала присоединяются к этим поздравлениям.
ДУХОВНЫЕ СВЯЗИ ШВЕЙЦАРИИ И РОССИИ
13 и 14 сентября 1993 г. в г. Берне состоялся
второй российско-швейцарский коллоквиум по
теме «Духовные связи Швейцарии и России».
С российской стороны в его’ работе приняли
участие академики С. Л. Тихвинский (руково¬
дитель делегации), Ю. С. Кукушкин, научные со¬
трудники Института всеобщей истории (ИВИ)
РАН — И. И. Сиволап-Кафтанова, В. М. Володар¬
ский, О. Ф. Кудрявцев, профессор МГУ Л. М.
Брагина, научный работник Института истории
и теории архитектуры 3. К. Покровская, ученый
секретарь Отделения истории РАН В. С. Шилов,
посол России в Швейцарии А. И. Степанов.
Заседания коллоквиума проходили в Доме уче¬
ных Бернского университета под председатель¬
ством проф. Б. Месмер (Бернский университет).
Утреннее заседание 13 сентября открылось
вступительным словом Б. Месмер. С докладом
372
«Образование как область взаимодействия на¬
родов России и Швейцарии» выступил Ю. С.
Кукушкин, который охарактеризовал развитие
отношений и связей между высшими школами
двух стран, процесс выработки взаимопонима¬
ния и.сходных ориентиров в сфере универси¬
тетского образования. В докладе д. и. н. О. Ф.
Кудрявцева «Базельское книгопечатание XVI в.
в распространении сведений о Московском го¬
сударстве» была раскрыта ведущая роль швей¬
царских типографов в печатании книг о России,
знакомивших европейцев с малоизвестным им
государством, обычаями, нравами, верой его
обитателей. К. и. н. В. М. Володарский в докладе
«Литература о Парацельсе в России» рассказал
об истории изучения в нашей стране творческого
наследия натурфилософа и гуманиста эпохи
Возрождения Теофраста Парацельса. Исследо-

ватель из университета Цюриха Р. Мументалер
в докладе «Семья ученых Фусс в России» по¬
казал судьбу нескольких поколений выходцев
из Швейцарии, обретших вторую родину в Рос¬
сии и много сделавших для развития российской
науки. Затем было зачитано сообщение Е. А.
Золотавиной (ИВИ РАН) «Швейцарские ученые
на службе в Петербургской академии наук».
Доклад к. и. н. 3. К. Покровской «Швейцарская
архитектура в России XVIII—XIX вв.: к вопросу
о русско-швейцарских научных связях в области
истории архитектуры» был посвящен творчеству
Трезини, Жилярди и других зодчих родом из
Швейцарии, деятельность которых запечатлена
во многих постройках Санкт-Петербурга, опре¬
деливших облик этого города и его окрестностей.
Вечернее заседание 13 сентября началось
докладом Л. М. Брагиной «Якоб Буркгардт и
русская историография», где речь шла об от¬
ношении ученого мира России к трудам зна¬
менитого швейцарского историка, о переводе и
издании их на русском языке. В докладе «Рус¬
ские писатели и швейцарский миф: три при¬
мера» исследовательница из университета Же¬
невы И. Геррманн говорила о восприятии Гер¬
ценом, Достоевским и Толстым общественной
жизни и политической системы Швейцарии,
под влиянием которых в русском общественном
сознании утвердился идеализированный образ
альпийской страны. Историк из Цюриха П.
Бишоф в докладе «Образ России в трудах Лилли
Галлера и Альбрехта Бехтольда» проанализи¬
ровала произведения швейцарских писателей,
подолгу живших в России и рассказавших ев¬
ропейскому читателю о жизни и нравах рос¬
сийской глубинки. Сходным по тематике, но
посвященным более позднему времени был до¬
клад К. Улиг (университет Цюриха) «Швей¬
царские путевые заметки о Советском Союзе».
Исследовательница Б. Штудер (университет Ло¬
занны) в докладе «Интерес к большевизму в
Швейцарии» показала влияние идей и практики
российских коммунистов на политическую ак¬
тивность общественных движений Швейцарии.
Утреннее заседание 14 сентября открылось
выступлением проф. П. Серио (университет Ло¬
занны) «История общественного сознания и ис¬
тория политическая: расходящиеся или парал¬
лельные парадигмы? (СССР при Сталине)».
Сравнительно-исторический анализ политиче¬
ского строя России и Швейцарии был сделан
в докладе д. и. н. В. С. Шилова «Россия и
Швейцария: общее и особенное в федеральной
государственной деятельности». В выступлении
проф. И. Гарамфелгий рассматривалась тема
«Проблема федерализма в сравнительном изу¬
чении». Были заслушаны сообщения к. и. н.
И. И. Сиволап-Кафтановой «Первый опыт пре¬
подавания истории Швейцарии в МГУ: пробле¬
мы и решения» и Б. Штудер «Русские архивы
в качестве источника по социальной и полити¬
ческой истории Швейцарии».
На вечернем заседании выступил С. Л. Тих¬
винский с докладом «Документы о советско-
швейцарских отношениях», в котором речь шла
о подборке важнейших источников по истории
дипломатических связей двух стран. Сообщение
«Издание актов по русско-советско-швейцар¬
ским отношениям» директора Швейцарского фе¬
дерального архива проф. К. Графа касалось
готовящейся публикации документов из храни¬
лищ России и Швейцарии по истории двусто¬
ронних связей. Более подробное знакомство с
тем, какие именно документы отбираются для
публикации и какие периоды истории наших
отношений они освещают, было предложено в
выступлении сотрудницы Швейцарского феде¬
рального архива Д. Тосато-Риго «Публикация
«Швейцария — Россия/СССР (1813— 1955).
Контакты и разрывы: плодотворное научное со¬
трудничество ученых России и Швейцарии».
Доклад посла России в Швейцарии проф.
А. И. Степанова «Внешняя политика и дипло¬
матия — важная область духовного взаимодей¬
ствия» был посвящен обзору развития полити¬
ческих и человеческих контактов, образующих
солидную историческую базу в отношениях
между двумя странами.
Следует отметить то внимание, которое по¬
стоянно проявляли швейцарские коллеги к рос¬
сийской делегации, хорошую организацию ими
работы коллоквиума и всех последующих на¬
учных мероприятий. Много сделали в этом плане
профессора Б. Месмер, Б. Битенхард, А. Дюбуа,
д-р М. Хаук, Р. Маурер.
Стороны условились провести следующий
коллоквиум в России в 1996 г., на котором
решили продолжить углубленное изучение про¬
блем федерализма на основе опыта швейцарских
кантонов и практической реализации идей фе¬
дерализма в России. Так же решено продолжить
изучение деятельности швейцарских выходцев
в России и российской эмиграции в Швейцарии.
О. Ф. Кудрявцев
373

КОЛЛОКВИУМ «новый взгляд
НА РУССКО-ФРАНЦУЗСКИЙ СОЮЗ 1891—1893 гг.»
10—11 марта 1994 г. в Москве состоялся
российско-французский коллоквиум, посвящен¬
ный 100-летию русско-французского союза
1891—1893 гг. Он был организован Институтом
всеобщей истории (ИВИ РАН) и Центром фран¬
цузских исторических исследований РАН (ру¬
ководитель — заместитель директора ИВИ РАН
д. и. н. М. М. Наринский) при поддержке
посольства Франции в России и Французского
культурного центра в Москве. В нем приняли
участие историки России и Франции, профес¬
сора и преподаватели университетов, архивные
работники и дипломаты двух стран.
На открытии коллоквиума выступили ака¬
демик-секретарь Отделения истории РАН ака¬
демик И. Д. Ковальченко, директор ИВИ РАН
проф. А. О. Чубарьян, директор института Пьера
Ренувена при университете Париж-I (Сорбонна)
проф. Р. Жиро, бывший посол СССР во Фран¬
ции Ю. В. Дубинин. Чрезвычайный и Полно¬
мочный Посол Франции в России г-н Пьер
Морель остановился на проблеме культурного
взаимодействия между Францией и Россией в
XIX — начале XX в.
Первый день работы коллоквиума был по¬
священ в основном выяснению истоков и при¬
роды русско-французского союза. Профессор
Университета Париж-Ш (Сорбонна) Ж.-К. Ал¬
лен выступил с докладом «Союз с Россией в
дипломатической системе Франции». Проф.
Н. В. Кузнецова в докладе «Французская дип¬
ломатия накануне 1893 г.» осветила вклад в
русско-французское сближение посла Франции
в России генерала Лефло, поделившись впечат¬
лениями о состоявшейся во Франции осенью
1993 г. конференции на эту же тему.
К. и. н. И. С. Рыбаченок (Институт рос¬
сийской истории (ИРИ) РАН) в докладе «Фран¬
ко-русский союз во внешней политике России
в 1894—1904 гг.» подняла вопрос реализации
союза с Францией во внешней политике России
в 1894—1904 гг. К слову сказать, в 1993 г.
И. С. Рыбаченок выпустила солидную моно¬
графию по этой теме.
Проф. Ю. Н. Панков (ИВИ РАН), бывший
в 70-е годы советником-посланником Посольства
СССР во Франции, в выступлении «Франко¬
русский союз в системе международных отно¬
шений на рубеже XIX—XX вв.» проанализи¬
ровал роль русско-французского союза в системе
международных отношений на рубеже XIX—
XX вв.
Как в докладах, так и в ходе развернувшейся
дискуссии красной нитью проходила мысль о
том, что необходимо пересмотреть устоявшийся
в марксистской литературе взгляд на русско-
французский союз 1891 —1893 гг. как на им¬
периалистическую сделку, подготовившую пер¬
вую мировую войну. В действительности союз
России и Франции вытекал из объективного
развития международных отношений. При этом
обе стороны руководствовались каждая собст¬
венными представлениями и интересами. Если
Франция прежде всего действовала под непре¬
ходящей с 1870 г. германской угрозой, то Россию
интересовало в союзе другое — его потенциаль¬
ная антианглийская направленность. Так, во
всяком случае, было до начала XX в., когда
несколько сгладились англо-русские противоре¬
чия в Центральной Азии. Обращалось внимание
и на то, что сближение России и Франции
было ответной реакцией на сплочение государств
Тройственного союза (Германия, Австро-Венг¬
рия, Италия).
Русско-французский союз оказался устро¬
енным на прочных началах. Он доказал свою
эффективность не только десятилетиями сотруд¬
ничества в условиях мира, но и тремя с лишним
годами военного времени (1914—1917), когда
Россия и Франция сражались в одной коалиции.
Почти 300-летняя история русско-французских
отношений не знает другого такого союза между
Россией и Францией, который обнаружил бы
подобную прочность при наличии очевидной
политико-идеологической несовместимости
Третьей республики и самодержавной Россий¬
ской империи. Этот факт доказывает, как от¬
мечалось на коллоквиуме, приоритет нацио¬
нально-государственных интересов над классо¬
во-идеологическими.
Франция сыграла очень важную роль в
начальной индустриализации России на рубеже
XIX—XX вв., предоставив российскому прави¬
тельству щедрую финансовую помощь в виде
займов и кредитов. Финансово-экономическому
аспекту русско-французского сотрудничества
было посвящено специальное заседание, на ко¬
тором были заслушаны доклады Р. Жиро «Эко¬
номические факторы образования русско-фран¬
цузского союза» и д. и. н., проф. В. И. Бовыкина
(ИРИ РАН) «Французские бцнки в России на
рубеже XIX—XX вв.». В ходе дискуссии, в
частности, отмечалось, что до си> пор ученые
двух стран не сошлись в едином мнении отно¬
сительно общей суммы «русских займов», кре¬
дитов и других форм французских инвестиций
374

в предреволюционной России. Эта работа тре¬
бует скрупулезных подсчетов и обобщений.
Д-р А. Огенюис (Комиссия по изданию
дипломатических документов министерства ино¬
странных дел Франции) выступила с докладом
«Гражданское и военное руководство Франции
и образование русско-французского союза», в
котором на основе документов проанализировал
позиции ведущих политиков и генералитета
Третьей республики в отношении тесного сбли¬
жения с Россией.
К. и. н. А. В. Ревякин (ИВИ РАН) в вы¬
ступлении «Военное сотрудничество между
Францией и Россией (по французским доку¬
ментам, хранящимся в Москве)» ознакомил уча¬
стников коллоквиума с найденными им в фондах
бывшего Особого архива документами из воен¬
ного министерства Франции, свидетельствую¬
щими о развитии русско-французского военного
сотрудничества.
Второй день заседаний почти целиком был
посвящен отношению общественного мнения той
эпохи к русско-французскому союзу.
Профессор университета Париж-Ш (Сор¬
бонна) Э. дю Рео, директор Группы по изучению
образов других и взаимных представлений в
международных отношениях, выступила с до¬
кладом «Общественное мнение Франции и
франко-русский союз», который она иллюстри¬
ровала многочисленными плакатами и карика¬
турами той эпохи. Из доклада вытекало, что
союз с Россией, несмотря на очевидные полити¬
ческие и идеологические несовместимости меж¬
ду двумя режимами, в целом одобрялся фран¬
цузским общественным мнением, видевшим в
этом союзе единственное средство нейтрализа¬
ции германской угрозы и одновременно путь к
возвращению утраченных в 1871 г. Эльзаса и
Лотарингии.
Выступление Э. дю Рео вызвало дискуссию
относительно параметров и инструментов обще¬
ственного мнения той эпохи, когда не практи¬
ковались социологические опросы.
Д. и. н. С. В. Оболенская (ИВИ РАН)
предложила доклад на тему: «Русское обще¬
ственное мнение и союз с Францией». В нем
было показано, что негативное отношение к
Франции, сложившееся в русском обществе со
времен Крымской войны, начало меняться под
воздействием франко-прусской войны 1870—
1871 гг. При этом эволюция отношения к Фран¬
ции протекала не одинаково в либерально-де¬
мократическом и придворно-правительственном
лагерях Российской империи. Значительный ин¬
терес представляет эволюция подхода Алексан¬
дра III, известного своими консервативно-охра¬
нительными убеждениями, к сотрудничеству с
республиканской Францией. Этот вопрос тре¬
бует социального изучения.
Большой интерес вызвал доклад доктора
Оксфордского и Гарвардского университетов
Барбары Эмерсон «Общественное мнение Ве¬
ликобритании и франко-русский союз». Отметив
сдержанное отношение правительства и обще¬
ственного мнения Англии к русско-французско¬
му союзу вплоть до начала XX в., она объясняет
это тем, что на Британских островах были убеж¬
дены не в антигерманской, а в антианглийской
направленности союза России и Франции. Со¬
перничество Англии с Францией в Африке, а
также ее противоборство с Россией в Централь¬
ной Азии долгое время ставили под вопрос
присоединение Лондона к Тройственному союзу
или к русско-французскому блоку. Решающую
роль в окончательном выборе Великобритании
в пользу сближения с Россией и Францией, по
мнению Эмерсон, сыграл подъем германского
национализма, у истоков которого стоял Бис¬
марк.
Оживление на коллоквиуме вызвало вы¬
ступление И. С. Рыбаченок с неожиданной те¬
мой: «Русско-французский союз в тостах». Вни¬
мательно изучив по архивам все официальные
контакты между представителями России и
Франции, И. С. Рыбаченок обосновала необхо¬
димость привлечения в арсенал историка меж¬
дународных отношений и истории дипломатии
принципиально нового вида источника.
С докладом «Неопубликованные документы
по истории франко-русского союза в фондах
Архива внешней политики Российской империи
МИД РФ» выступила сотрудник Архива внеш¬
ней политики Российской империи МИД РФ
Ю. В. Басенко. После заседания французские
ученые посетили и сам архив.
Итоги коллоквиума подвел М. М. Наринский
в докладе «Некоторые аспекты историографии
русско-французского союза», отметивший необ¬
ходимость продолжения изучения русско-фран¬
цузских отношений, а также совместных об¬
суждений результатов исследований российски¬
ми и французскими историками.
77. Петров
315

XIV РОССИЙСКО-ФИНЛЯНДСКИЙ СИМПОЗИУМ ИСТОРИКОВ
18—20 октября 1993 г. в Москве проходил
XIV российско-финляндский симпозиум исто¬
риков. В нем приняли участие 20 российских
и 11 финских специалистов. Рассматривались
две крупные темы: «Место и роль религии в
общественной жизни России и Финляндии в
XVII и XVIII вв.» и «Коминтерн и Коммуни¬
стическая партия Финляндии (1920—1943 гг.)».
Открыл симпозиум председатель Нацио¬
нального комитета российских историков ака¬
демик С. Л. Тихвинский. Он подчеркнул давние
традиции и плодотворность сотрудничества уче¬
ных России и Финляндии и выразил надежду
на успех данного симпозиума, на продолжение
российско-финляндского сотрудничества в на¬
учных поисках и совместных разработках в бу¬
дущем.
Собравшихся приветствовали от фин¬
ляндской стороны руководитель делегации
д-р Т. Вихавайнен, от российской — академик
П. В. Волобуев. Они проинформировали уча¬
стников заседания о деятельности рабочих ко¬
миссий, рассказали о программе и порядке ра¬
боты симпозиума, о планах на будущее.
Первый день работы был посвящен пробле¬
мам религии в жизни России и Финляндии
XVII—XVIII вв., а также взаимоотношению цер¬
кви и государства. Были заслушаны и обсуж¬
дены шесть докладов — по три с каждой сто¬
роны.
Проф. П. Лаасонён обстоятельно осветил
тему «Место и роль религии в общественной
жизни Финляндии в XVIII в.». Член-корр. РАН
Я. Н. Щапов (Институт российской истории
РАН) выступил с докладом «Старообрядцы и
вопрос о свободе вероисповедания в России в
конце XIX — начале XX в.». Сообщения сделали
также кандидат теологии Э. Лайне «Духовенство
и общество в Финляндии XVII в.», к. и. н.
В. С. Шульгин (МГУ) «Государство и церковь
в России в XVII в.» и кандидат наук С. Аалто
«Значение религии, церкви и духовенства в
финском обществе в XVI—XVIII вв.».
Одним из новых аспектов темы симпозиума
стал пересмотр концепции русского книгопеча¬
тания как имеющего только узкое «культовое»
значение. Д. и. н., проф. И. В. Поздеева (МГУ)
в докладе «Московский печатный двор и русское
общество в первой половине XVII в.» на основе
изучения архива Московского печатного двора
и сохранившихся печатных изданий проанали¬
зировала социально-культурные функции мос¬
ковской печати, показала, что в первой половине
XVII в. именно печатная книга обслуживала
376
идеологические и культурные функции церков¬
ных и государственных структур, донося до всего
русского общества догматы нравственных и со¬
циально-политических идей.
Во второй день работы была обсуждена про¬
блематика, связанная с историей Коминтерна
и Коммунистической партией Финляндии
(КПФ).
С финляндской стороны были представлены
два доклада — Т. Саарелы «Финляндский ком¬
мунизм и международное коммунистическое
движение (взаимоотношения в 1920—1930-х го¬
дах)» и К. Рентолы «Коминтерн, КПФ и СССР.
1937—1946 гг.».
Не все участники симпозиума согласились
с определением термина «финляндский комму¬
низм», к которому Т. Саарела отнес не только
руководство КПФ, действовавшее в Москве и
в стране, коммунистов-подпольщиков, но и те
финские легальные организации,” которые на¬
ходились слева от социал-демократии.
К. Рентола остановился на широком спектре
вопросов, связанных с взаимоотношениями
КПФ, Коминтерна и ЦК ВКП(б) в 1937—
1946 гг., сосредоточив главное внимание на пе¬
риоде войны. Расправу органов НКВД с финской
коммунистической эмиграцией в СССР в
1938 — начале 1939 г. он связал с планами
Сталина в отношении присоединения Финлян¬
дии. Докладчик высказал предположение, что
лишь ослабление волны репрессий позволило
уцелеть О. Куусинену, но положение руковод¬
ства КПФ вплоть до «зимней войны» было шат¬
ким. Почти полное отсутствие связей между
Загранбюро КПФ, действовавшим в Москве, и
руководством КПФ в стране, в частности с
дочерью Куусинена, Г. Куусинен, делали ма-
лорезультативной работу КПФ в годы войны.
Финский историк неоднократно говорил о
ликвидации партии, о попытках ее воссоздания,
что встретило возражения со стороны его рос¬
сийских коллег, в частности д. и. н. Н. С. Ле¬
бедевой (Институт всеобщей истории РАН). В
отличие от польской компартии, финскую офи¬
циально не распускали, а следовательно, не
стоял и вопрос о ее воссоздании. Вызвал воз¬
ражение и тезис об ослаблении волны репрессий
в 1939 г.— они продолжали нарастать вплоть
до начала Великой Отечественной войны.
Сотрудник Российского центра хранения и
изучения, документов новейшей истории
(РЦХИДНИ) д. и. н. Ф. И. Фирсов выступил
с докладом «Штаб революции: взгляд изнутри».
Он на большом круге документов Коминтерна

показал, что попытка осуществить руководство
рабочим движением из одного центра, подчиняя
это движение определенным политическим ка¬
нонам, неизбежно привела к неудаче и пере¬
рождению такого центра. Ф. И. Фирсов также
привел конкретный материал, показывающий
тесные связи руководства Коминтерна, его ап¬
парата со спецслужбами СССР, которые активно
их использовали в своих целях.
В докладе «Коминтерн и Компартия Фин¬
ляндии в 1930-е годы*, представленном д. и. н.
К. К. Шириней (РЦХИДНИ), в частности, было
показано, что, несмотря на неэффективность
леворадикального курса в борьбе против фа¬
шизма в 1930—1931 гг., Коминтерн и КПФ
продолжали идти именно этим курсом. Однако
в 1932—1934 гг. в рамках прежнего стратеги¬
ческого курса были постепенно найдены так¬
тические решения: о вступлении коммунистов
в социал-реформистские профсоюзы, а осенью
1934 г. «об изменении отношения к социал-де¬
мократии, о стремлении к переговорам и со¬
трудничеству с ней на любом уровне». По мне¬
нию докладчика, КПФ в 1935—1939 гг. кон¬
центрировала внимание на следующих задачах:
оттеснив фашизм, восстановить демократиче¬
ские права и свободы, добиться удовлетворения
экономических требований трудящихся; не до¬
пустить превращения страны «в трамплин гер¬
манского фашизма в войне». К. К. Шириня
одновременно проанализировал причины отно¬
сительно небольшого размаха борьбы за народ¬
ный фронт в Финляндии. Общий вывод до¬
кладчика состоял в том, что антифашистская
и антивоенная борьба Коминтерна и КПФ сыг¬
рали положительную роль, создав предпосылки
объединения революционных и демократиче¬
ских сил в вооруженной борьбе против фашизма,
а следовательно, в определении судеб Финлян¬
дии.
Доклад К. К. Ширини вызвал критику со
стороны финских коллег, указавших, что тогда
еще не стоял вопрос о союзе между Финляндией
и Германией, что ее превращение в трамплин
для германской агрессии был просто невозмо¬
жен, да и фашизма как такового в Финляндии
практически не было.
Н. С. Лебедева в докладе «Коминтерн и
Финляндия в 1939—1943 гг.» акцентировала
внимание на участии ИККИ в реализации ста¬
линской политики в отношении Финляндии.
На основе ранее неизвестных архивных до¬
кументов она показала участие руководства Ко¬
минтерна в подготовке к нападению на Фин¬
ляндию, в создании «народного правительства»,
в пропагандистской кампании в поддержку ак¬
ций СССР за рубежом, борьбу с лидером фин¬
ляндских коммунистов А. Туоминеном, осудив¬
шим Сталина и ИККИ за агрессию против фин¬
ского народа. Проанализирована в докладе и
деятельность руководящих органов Коминтерна
после подписания мирного договора как на меж¬
дународной арене, так и в Финляндии по ук¬
реплению связей между двумя странами, про¬
слежен решительный пересмотр всей стратегии
Коминтерна после нападения Германии на
СССР и, в частности, в отношении Финляндии.
Особый интерес вызвала информация Н. С.
Лебедевой о создании во время «зимней войны»
вооруженных отрядов на севере Швеции, ко¬
торые при приближении Красной Армии дол¬
жны были перейти границу и отрезать пути
отступления финляндским войскам, а также о
попытке прозондировать возможность сепарат¬
ного мира в марте 1943 г. путем обращения
О. Куусинена к финскому народу. Новыми были
и материалы о действиях структур распущенного
Коминтерна во второй половине 1943 — первой
половине 1945 гг., трансформировавшихся в От¬
дел международной информации, в частности
и в отношении Финляндии.
Профессор Карельского университета И. Та¬
кала остановилась на работе групп поддержки
КПФ в Карелии в 1940—1941 гг.
Споры вызвало выступление М. Саломаа, в
частности его утверждение, что в СССР никогда
даже не упоминалось название «национал-со¬
циалистическая рабочая партия» Гитлера, что
в докладах отсутствовали моменты моделирова¬
ния ситуаций и содержались лишь робкие по¬
пытки анализа. Н. С. Лебедева отметила, что
термин «национал-социалист, нацист» широко
использовался в СССР как в довоенное, так и
в послевоенное время. Ею было также подчер¬
кнуто, что политически опасно и недальновидно
не видеть в коммунистическом движении со¬
циальных и национальных корней, изображать
его лишь как агентуру Коминтерна и Москвы.
Объективный подход к истории Коминтерна
был проявлен в выступлении А. Костиайнена.
Он показал, что попытки Коминтерна проводить
среди финских коммунистов политику лишь в
своих интересах в 30-е годы потерпела крах
из-за незнания внутриполитических и социаль¬
ных условий этой страны.
О необходимости системного анализа, при
котором следует учитывать ситуацию в Комин¬
терне и положение в отдельных компартиях,
говорил и к. и. н. В. И. Миллер (Институт рос¬
сийской истории РАН). Он указал, в частности,
на то, что коммунистические партий были под
контролем не только Коминтерна. За ними вни¬
377

мательно следили и спецслужбы Англии, Фран¬
ции, Германии и других стран.
П. В. Волобуев, отвечая прежде всего
М. Саломаа, заметил, что любое общественное
движение будет иметь почву до тех пор, пока
будут существовать социальные силы, служащие
опорой ему. Коминтерн был порождением пер¬
вой мировой войны, Октябрьской революции в
России. Однако без поддержки в отдельных
странах со стороны наиболее обездоленных слоев
секции Коминтерна не возникли бы.
Подводя итог дискуссии, П. В. Волобуев
отметил, что она затронула две основные про¬
блемы: механизм взаимосвязи Коминтерна и
национальных компартий и проблему перерож¬
дения Коминтерна из организации мирового
коммунистического движения в учреждение,
подчиненное интересам сталинизма и его ка¬
рательных органов.
Т. Вихавайнен заметил, что в истории еще
остается множество нерешенных вопросов. Об¬
суждение проблемы Коминтерна выявило, в ча¬
стности, различные подходы к ней. Сймпозиум
стал лишь первым шагом в анализе взаимоот¬
ношений Коминтерна и КПФ. Привлечение
больших пластов документального наследия Ко¬
минтерна позволит сделать и более широкие
выводы по основным направлениям истории Ко¬
минтерна. '
20 октября состоялась рабочая встреча ру¬
ководства делегаций историков России и Фин¬
ляндии, на которой были обсуждены итоги и
перспективы научного сотрудничества, отмечен
позитивный характер более чем 25-летнего опы¬
та научных связей историков двух стран и вы¬
ражено обоюдное стремление к продолжению
научных контактов. Было решено провести оче¬
редной симпозиум в 1995 г. в Хельсинки. На
нем намечено обсудить темы: «Финно-угорские
племена в ранней истории России (VIII — на¬
чало XII в.)* и «Внешняя политика СССР и
Финляндии (конец 1940-х — начало 1960-х го¬
дов)». Была одобрена и тема совместного проекта
«Реформы и революции в России и Финляндии
в 1906—1918 гт.».
Н. С. Рогова
О НАУЧНОЙ РАБОТЕ КАФЕДРЫ НОВОЙ И НОВЕЙШЕЙ ИСТОРИИ
ПЕРМСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА
За последнее десятилетие существенным об¬
разом изменились условия, в которых протекала
научная деятельность кафедры новой и новейшей
истории Пермского государственного универси¬
тета (111’У) ,~* 2. Общая для всей отечественной
гуманитарной науки смена методологических й
ценностных приоритетов совпала с утратой ос¬
нователя научной школы — проф., д. и. н. Л. Е.
Кертмана3. Тем не менее не была нарушена
преемственность, и в то же самое время про¬
изошли назревшие изменения в тематике, а глав¬
ное — появились новые идеи и ориентации.
По-прежнему велик удельный вес исследо¬
ваний по британской истории и историографии.
Работы сотрудников кафедры Г. М. Алпатовой,
Л. А. Фадеевой, О. Б. Подвинцева, Т. Р.
Сайкиной, Н. Ф. Ушкевич, С. Н. Дементь¬
евой, опубликованные как в кафедральных
1—2 См. обзор научной деятельности кафедры
в предшествующие годы: Новая и новейшая ис¬
тория, 1984, № 1.
3 См. об этом: Новая и новейшая история,
1992, № 5.
378
сборниках 4, так и в других изданиях 5, охва¬
тывают разнообразные аспекты социально-эконо¬
мической, политической и духовной жизни Вели¬
кобритании. Обновляются подходы к традиционной
партийно-политической проблематике. В центре
внимания теперь социально-психологические и
личностные мотивации стратегии и тактики партий
и их лидеров. Существенные предпосылки для
этого были заложены в опубликованной посмертно
монографии Л. Е. Кертмана 6 о политической ди¬
настии Чемберленов, явившейся кульминацией
его англоведческих изысканий.
4 Проблемы рабочего движения развитых ка¬
питалистических стран в XIX—XX вв. (полити¬
ка, социальная психология, культура). Пермь,
1986; Влияние рабочего класса на политическую
и духовную эволюцию капиталистического мира
в эпоху империализма (XX век). Пермь, 1990;
Политическая и духовная культура Европы (но¬
вое и новейшее время). Пермь, 1992.
5 Актуальные проблемы истории Великобри¬
тании в новое и новейшее время. Уфа, 1991;
Человек и историческая эпоха. Тюмень, 1992.
6 Кертман Л. Е, Джозеф Чемберлен и сы¬
новья. М., 1990.

Серьезным сдвигом в работе кафедры стал
переход от изучения политических систем за¬
падноевропейских стран к анализу их политической
культуры. Важно отметить, что помимо смены про¬
блематики это одновременно повысило теоретико-
методологический уровень исследований. Изучается
политическая культура Германии Т. 3. Шмидт,
М. П. Лаптевой, Англии — О. Б. Подвинцевым,
Л. А. Фадеевой, Франции — Ю. П. Кормил иной.
Проблемы политической культуры и политиче¬
ского поведения поставлены также в связи с
творчеством М. Вебера 7.
Наметился выход за страноведческие рамки
к проблематике, охватывающей всю Европу и
Запад в целом, начало которому было положено
совместной книгой профессоров Л. Е. Кертмана
и П. Ю. Рахшмира 8. В ней предложен типоло¬
гический подход к политической стратегии и
социальной психологии западной буржуазии на
рубеже XIX—XX вв.
Аналогичное расширение проблемного и
страноведческого масштаба заметно и в культу¬
рологическом направлении кафедральных иссле¬
дований. В учебном пособии Н. Ф. Ушкевич 9
анализировалась деятельность общеевропейских
центров культурного движения. Американская
культура — предмет изучения С. Н. Дементье¬
вой 10 * и Г. А. Янковской ". А выход в свет
итоговой монографии Л. Е. Кертмана 12 13 стал
событием в отечественной культурологии.
Анализ динамикя научного поиска кафедры
позволяет выявить несколько существенных изме¬
7 Лаптева М. П. Макс Вебер: его идеи и
его время.— Человек и историческая эпоха. Тю¬
мень, 1992; ее же. Макс Вебер и проблемы
изучения политического поведения.— Партий¬
но-политическая история и демократические
движения в странах Западной Европы в XIX—
XX вв. Уфа, 1992; ее же. Макс Вебер и проблемы
политической культуры.— Политическая и ду¬
ховная культура Европы. Пермь, 1992.
8 КертманЛ. Е., Рахшмир П. Ю. Буржуазия
стран Западной Европы и Северной Америки
на оубеже XIX—XX вв. М., 1984.
9 Ушкевич Н. Ф. Великий Октябрь и акти¬
визация деятельности рабочего движения раз¬
витых капиталистических стран в области куль¬
туры. Пермь, 1984.
10 Дементьева С. Н. Взаимовлияние советской
социалистической и демократической прогрессив¬
ной культуры США в предвоенные годы.— Вза¬
имодействие культур СССР и США. М., 1987.
1 Янковская Г. А. Социально-этические про¬
блемы и американский консерватизм.— Исследо¬
вание по консерватизму. Вып. I. Пермь, 1994.
12 Кертман Л. Е. История культуры стран
Европы и Америки. 1870—1917. Л., 1987.
нений. Во-первых, в отличие от прошлого вре¬
мени, когда упор делался только на классовые
ценности и идеологические особенности пол¬
итического сознания отдельных социальных сло¬
ев, ныне внимание обращено на универсальные
общечеловеческие ценности и национальный
менталитет. Во-вторых, возникли предпосылки
для синтеза двух первоначальных направлений —
политологического и социологического, что отра¬
зилось в составе и названии последнего сборника
кафедры, подготовленного совместно с Институтом
всеобщей истории РАН. В-третьих, наиболее ин¬
тенсивно идет исследование такого важного пол¬
итического и духовного явления, каким является
современный консерватизм.
Своеобразным промежуточным финишем и ис¬
ходным рубежом для последующих исследований
стала книга нынешнего заведующего кафедрой
П. Ю. Рахшмира в соавторстве с А. А. Галкиным |3.
Дальнейшая эволюция методологического подхода
нашла отражение в его статье, опубликованной в
журнале «Новая и новейшая история» 14 15, и в ряде
других работ |5.
Под руководством П. Ю. Рахшмира были
защищены кандидатские диссертации, посвя¬
щенные британской 16 и германской 17 разно¬
видностям консервативной политической тради¬
ции. Готовятся к защите работы, в которых
рассматриваются проблемы американского и
французского вариантов консерватизма. Иссле¬
дования ведутся на междисциплинарной основе,
как в собственно историческом, так и в политоло¬
гическом плане. Установлены контакты с уче¬
ными из Англии, Ирландии, США, занимаю¬
щимися сходной проблематикой. Теоретические
изыскания в этом направлении дают возмож¬
13 Галкин А. А., Рахшмир П. Ю. Консерватизм
в прошлом и настоящем. М., 1987.
4 Рахшмир П. Ю. Эволюция консерватизма
в новое и новейшее время. — Новая и новейшая
история, 1990, № 1.
15 Рахшмир П. Ю. Типология современного
консерватизма. М., 1986; его же. Консерватизм
в современном мире.— Всеобщая история: дис¬
куссии, новые подходы, вып. 1. М., 1989; его
же. Плюсы и минусы консерватизма.— Обще¬
ственные науки, 1990, № 1.
16 Лукьянов М. Н. Проблемы британского
консерватизма в современной идейной борьбе.
(Канд, дисс.) Пермь, Пермский университет,
1986; Подвинцев О. Б. Типология послевоенного
британского консерватизма. (Канд, дисс.) Пермь,
Пермский университет, 1992.
17 Ищенко В. В. Проблемы германского кон¬
серватизма в идейной борьбе ФРГ. (Канд, дисс.)
Пермь, Пермский университет, 1990.
379

ность открыть на кафедре в 1994/95 учебном
году политологическую специализацию. В мае
1993 г. в ПГУ прошла научная конференция с
участием зарубежных ученых «Консерватизм в
современном мире». По итогам конференции под¬
готовлен первый выпуск «Исследований по кон¬
серватизму». Следующий выпуск под условным
названием «Консерватизм в политическом и духов¬
ном измерениях» будет подготовлен на основе ма¬
териалов новой международной конференции.
М. П. Лаптева,
О. Б. Подвинцев
ОБСУЖДЕНИЕ ЖУРНАЛА «НОВАЯ
В ТОМСКОМ ГОСУНИВЕРСИТЕТЕ
30 марта 1994 г. в рамках межвузовской
научно-методической конференции, проходив¬
шей в Томском государственном университете
(ТГУ) был проведен «круглый стол», посвя¬
щенный обсуждению журнала «Новая и но¬
вейшая история». «Круглый стол» открыл за¬
ведующий кафедрой новой и новейшей исто¬
рии ТГУ д. и. н., проф. М. Я. Пелипась. Он
рассказал о планах. редакционной коллегии
журнала укрепить связи с преподавателями
вузов и школ. М. Я. Пелипась подчеркнул,
что на протяжении последних лет в журнале
было опубликовано большое количество инте¬
ресных статей американских авторов. Он так¬
же подчеркнул важность для преподавания
новейшей истории публикуемых в журнале
новых архивных документов.
К. и. н., проф. А. Е. Глушков (Алтайский
государственный университет) отметил возрос¬
ший уровень публикуемых журналом матери¬
алов и высказал пожелание организовать регу¬
лярную публикацию статей методического ха¬
рактера, адресованных преподавателям, читаю¬
щим лекционные курсы. Он также призвал
продолжить дискуссию о периодизации новой
и новейшей истории, начатую в № 4 за 1993 г.
К. и. н. Л. Н. Корнева (Кемеровский государ¬
ственный университет — КГУ) отметила полез¬
ность для преподавателей публикуемой в жур¬
нале серии очерков ведущих государственных
деятелей Запада. Она считает важным публи-
И НОВЕЙШАЯ ИСТОРИЯ»
кование статей по политической истории стран,
осуществивших переход от тоталитарных режи¬
мов к демократии, в частности ФРГ и Испании.
К и. н., доц. С. Ф. Фоменко (Омский государ¬
ственный университет) выразила желание уви¬
деть на страницах журнала статьи по социаль¬
ной политике развитых стран Европы. К и. н.,
доц. Т. Т. Бурова (ТГУ) подчеркнула важность
для преподавания истории в школе материалов
по истории культуры. К. и. н., доц. Ю. М. Три-
бицов (КГУ) предложил ввести рубрику «Из
истории издания журнала», что, по его мнению,
могло бы дополнить картину идеологического
и политического давления на отечественную ис¬
торическую науку. Кандидаты исторических наук,
доценты Л. С. Решетникова (КГУ), В. А. Бармин
(Барнаульский педагогический университет),
Т. А. Бычкова и Л. Н. Смолякова (обе — ТГУ)
считают полезным опубликовать в журнале
статьи, в которых давался бы сравнительный
анализ развития стран Запада и Востока.
Участники «круглого стола» выразили еди¬
нодушное мнение о необходимости оказать вся¬
ческую поддержку журналу со стороны руко¬
водства высшей школы и РАН и высказали
пожелание, чтобы журнал больше способствовал
восстановлению разорванных ныне связей меж¬
ду академической наукой и историками, рабо¬
тающими в вузах, чтобы расширялся круг ав¬
торов, публикующихся на страницах журнала.
М. Я. Пелипась
380

|БОРИС ТИМОФЕЕВИЧ РУБЦОВ]
25 февраля 1994 г. на 72-м году жизни
скончался Борис Тимофеевич Рубцов — круп¬
ный ученый-славист, работы которого известны
в России и за ее рубежами.
С молодых лет Б. Т. Рубцову были свой¬
ственны исключительная целеустремленность,
огромная работоспособность, «жадность» к на¬
учным историческим знаниям, что определило
его будущую профессию историка уже в сту¬
денческие годы. Этому, несомненно, содейство¬
вали его природные способности — великолеп¬
ная память, аналитический ум, хорошее знание
ряда иностранных языков.
Студенческие годы Б. Т. Рубцова были пре¬
рваны войной, на которую он, несмотря на
бронь, ушел добровольцем уже 23 июня 1941 г.
Воевал на Сталинградском, Донском, Белорус¬
ском фронтах, участвовал в Курской битве, взя¬
тии Берлина; имел боевые награды — орден
Отечественной войны 2-й степени, пять медалей.
Закончил войну в звании капитана в гвардей¬
ском минометном дивизионе «катюш».
После войны Б. Т. Рубцов вернулся к учебе
и блестяще закончил исторический факультет
Одесского государственного университета, получив
рекомендацию для поступления в аспирантуру
Института славяноведения АН СССР.
Здесь он подготовил кандидатскую диссер¬
тацию на тему: «Эволюция феодальной ренты
в Чехии XIV — начала XV в.», в которой заявил,
о себе как о серьезном исследователе социаль¬
но-экономических проблем Чехии.
В последующие годы Б. Т. Рубцов продол¬
жал разрабатывать проблемы истории Чехии.
Вышли в свет его монографии «Гуситские вой¬
ны» (1955), «Эволюция феодальной ренты в
Чехии (XIV — начало XV в.)» (1958), «Иссле¬
дования по аграрной истории Чехии XIV —
начала XV в.» (1963), а также наиболее зна¬
чительная из статей «Усиление феодальной экс¬
плуатации в Чехии накануне Великой Кресть¬
янской войны XV в.», опубликованная в журнале
«Вопросы истории» в 1954 г. № 12.
В совокупности эти и многие другие работы
Б. Т. Рубцова позволили широко осветить кар¬
тину социальной истории Чехии, по-новому объ¬
яснить предпосылки и некоторые особенности
гуситского движения.
В рецензиях на монографические работы
Б. Т. Рубцова отмечался высокий методологи¬
ческий уровень проводимых им исследований.
В заслугу ему ставили основательное развитие
статистических методов исследования. Им были
подвергнуты статистической обработке матери¬
алы, полученные из 1500 деревень Чехии. В
их числе описи инвентарных книг, приходно-
расходные книги и т. д. Историко-статистиче¬
ский метод позволил Б. Т. Рубцову обосновать
важнейшие выводы своего исследования. Они
и были положены в основу его докторской дис¬
сертации «Исследования по аграрной истории
Чехии», успешно защищенной им в 1964 г.
Работы Б. Т. Рубцова по истории средне¬
вековой Европы переводились на чешский, поль¬
ский, немецкий, венгерский, греческий и ис¬
панский языки. Он принимал авторское участие
в таких больших коллективных работах, как
«Всемирная история», «История средних веков»,
«История Чехословакии», «Хрестоматия по ис¬
тории средних веков» и др.
В качестве профессора преподавал в ряде
вузов. Заведовал кафедрой в Институте тонкой
химической технологии, читал лекции в Уни¬
верситете дружбы народов им. П. Лумумбы, в
Институте общественных наук.
В продолжение ряда лет Б. Т. Рубцов за¬
нимался проблемами организации науки, буду¬
чи заместителем ученого секретаря Совета по
координации научной деятельности Академии
наук союзных республик и филиалов АН СССР,
заместителем ученого секретаря Редакционно¬
издательского совета АН СССР.
Вообще, у Б. Т. Рубцова был многолетний
опыт издательской и научно-редакционной де¬
ятельности. Он продолжительное время работал
в редакции журналов «Коммунист», «Проблемы
мира и социализма». При его непосредственном
участии в качестве заведующего редакцией Соц-
экгиза выходили в свет тома фундаментального
многотомного издания «Всемирная история»,
учебники для высшей школы.
Б. Т. Рубцов был отличным популяризато¬
ром исторических знаний. Его перу принадле¬
жат более 50 статей для таких изданий, как
БСЭ, Историческая энциклопедия, Детская эн¬
циклопедия. Им были опубликованы биогра¬
фические книги «Ян Гус» (1958), «Подвиги
таборитов» (1961), с интересом встреченные
массовым читателем.
В памяти своих коллег и друзей Борис Ти¬
мофеевич Рубцов останется как глубоко эруди¬
рованный историк, крупный исследователь про¬
блем средневековой европейской истории, че¬
ловек принципиальный и вместе с тем отзыв¬
чивый, всегда готовый прийти на помощь.
381

CONTENTS
Articles. Volkov V. K. The Yugoslavian Tragedy; Ionov I. N. The Theory
of Civilizations: Stages of Elaboration; Adibekov G. M. An Attempt at Cominternizing
Cominform in 1950. On the Basis of . New Archival Materials.
Koshkin A. A. The 1941 Soviet-Japanese Neutrality Pact and Its Consequences;
Tyrsenko A. V. Andr£ Chenier and French Revolution of the 18th Century.
Discussions. Zhurov Yu. V. (Bryansk). The Average Life — Span as a
Criterion of Progress in Historical Development; Erin M. E., Mikhailovsky E. T.,
Degterevskaya V. I. (Yaroslavl). The Division into Periods of Modern and
Contemporary History. Round-Table Session. The First World War and
Its Impact on the History of the 20th Century. From the Archive of the
Russian President. Academician Tikhvinsky S. L. Correspondence between
J. V. Stalin and Mao Tse-dung in January 1949. Special Features. Richard
Sorge's Notes Written in Prison. Foreward by A. A. Prokhozhev. Notes of a
Diplomat. Dubinin Yu. V. A Thorny Path to Helsinki. 1975. Reminiscences.
Corr. Mem. RAS Polyakov Yu. A. The Funeral of Stalin. A View of the
Historian-Eye-Witness. From the. History of Social Thought.
Ovcharenko N. E. Two Lives of Eduard Bernstein (End). Documentary
Essays. Vishlev О. V. Was There an Opposition to Stalin's «German Policy»
on the Eve of June 22, 1941? On the Basis of German Archives; Cherkasov P. P.
Louis XV's Secret Diplomacy and Russia (1749—1756). Historical Profiles.
Uvanov R, F. Corresponding Member of the USSR AS Aleksei Vladimirovich Efimov.
From Foreign Books. Gaulle Ch. de. «The Memoirs of Hope». Renovation.
1958—1962. Europe. Foreward by V. I. Antyukhina-Moskovchenko. Russian
Archives. Budnik I. V., Turilova S. L. The Archive of the Foreign Policy
of the Russian Empire. Book Reviews. Facts, Events, People.
Scientific Life.
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ
АДИБЕКОВ Грант Михайлович, доктор исторических наук, ведущий научный
сотрудник Российского центра хранения и изучения документов новейшей истории.
Автор монографий: «Красный Интернационал профсоюзов» (М., 1971), «Профинтерн:
политика коммунистов в профсоюзном движении» (М., 1981), «Во имя жизненных
интересов трудящихся» (М., 1984), «Октябрьская революция и профессиональные
союзы» (М., 1987) и других исследований, посвященных проблемам истории
международного рабочего и профсоюзного движения. Ряд работ переведен за
рубежом.
БУДНИК Игорь Владимирович, советник МИД РФ, заведующий Архивом
внешней политики Российской империи Историко-документального • департамента
МИД РФ.
ВИШЛЁВ Олег Викторович, кандидат исторических наук, старший научный
сотрудник Института всеобщей истории РАН, автор 'ряда работ по германской
истории.
ВОЛКОВ Владимир Константинович, доктор исторических наук, профессор,
директор Института славяноведения и балканистики РАН, автор монографий
«Германо-югославские отношения и развал Малой Антанты. 1933—1938» (М.,
1966), «Операция „Тевтонский меч“» (М., 1966), «Мюнхенский сговор и балканские
страны» (М., 1978) и других исследований по историй балканских стран и
международных отношений в Центральной и Юго-Восточной Европе.
ЖУРОВ Юрий Васильевич, доктор исторических наук, профессор, ректор
Брянского государственного педагогического института, автор монографии «Гражданская
война в сибирской деревне» и ряда других книг и статей по отечественной
истории.
382

ИВАНОВ Роберт Федорович, доктор исторических наук, профессор, академик
РАЕН, ведущий научный сотрудник, руководитель группы межнациональных и
межрасовых отношений Института всеобщей истории РАН, автор монографий
«Борьба негров за землю и свободу на юге США» (М., 1958), «Дипломатия
Авраама Линкольна» (М., 1987), «Дуайт Эйзенхауэр — человек, полководец, политик»
(М., 1994) и многих других работ по истории США.
ИВОНИН Юрий Евгеньевич, доктор исторических наук, профессор, заведующий
кафедрой всеобщей истории Запорожского государственного университета, автор
монографий «У истоков европейской дипломатии нового времени» (Минск, 1984),
«Становление системы государств: Англия и Габсбурги на рубеже двух эпох»
(Минск, 1989) и ряда других исследований.
ИВОНИНА Людмила Ивановна, кандидат исторических наук, старший пре¬
подаватель кафедры всеобщей истории Запорожского государственного университета,
специалист по истории Великобритании XVII в., автор ряда исследований по
указанной тематике.
ИОНОВ Игорь Николаевич, кандидат исторических наук, старший научный
сотрудник группы теории и сравнительной истории цивилизаций Института всеобщей
истории РАН, автор главы в коллективной монографии «Альтернативность истории»
(Донецк, 1992) и ряда других работ.
КОШКИН Анатолий Аркадьевич, доктор исторических наук, журналист-меж¬
дународник, автор монографий «Крах стратегии „спелой хурмы“. Воецная политика
Японии в отношении СССР, 1931 —1945» (М., 1989), «Кто нарушил пакт о
нейтралитете» (Токио, 1985), а также ряда статей и глав в коллективных трудах
по проблемам новейшей истории Японии и советско-японских отношений.
ПОЛЯКОВ Юрий Александрович, член-корреспондент РАН, академик РАЕН,
профессор, председатель Научного совета РАН по исторической демографии и
исторической географии. Специалист по истории гражданской войны в России
и численности народонаселения страны. Автор многих трудов по указанной
проблематике, в том числе «Переход к нэпу и советское крестьянство» (М.,
1967), «Территория и население советской страны после окончания гражданской
войны» (М., 1986).
ТИХВИНСКИЙ Сергей Леонидович, академик, советник Президиума РАН,
Председатель Национального комитета российских историков, автор монографий
«Движение за реформы в Китае в конце XIX в. и Кан Юнэй» (М., 1959),
«Сунь Ятсен. Внешнеполитические воззрения и практика» (М., 1964), «История
Китая и современность» (М., 1976), «Китай и всеобщая история» (М., 1988)
и многих других трудов по новой и новейшей истории стран Востока и истории
внешней политики СССР и международных отношений. Научный руководитель и
редактор ряда документальных и научно-исследовательских изданий.
ТУРИЛОВА Светлана* Леонидовна, первый секретарь Историко-документального
департамента МИД РФ, автор статей и публикаций по истории внешней политики
России и внешнеполитического ведомства XVIII—XIX вв.
ТЫРСЕНКО Андрей Владимирович, кандидат исторических наук, ассистент
Центра социально-гуманитарного образования МГУ. Специалист по истории Франции
XVIII—XIX вв., автор статей по указанной тематике.
ЧЕРКАСОВ Петр Петрович, доктор исторических наук, ведущий научный
сотрудник Института всеобщей истории РАН, автор монографий «Франция и
Индокитай. 1945—1975» (М., 1976), «Агония империи: Политические кризисы,
военно-колониалистские путчи и заговоры во Франции в период алжирской войны.
1954—1962 гг.» (М., 1979), «Судьба империи. Очерк колониальной экспансии
Франции в XVI—XX вв.» (М., 1983), «Распад колониальной империи Франции:
кризис французской колониальной политики в 1939—1985» (М., 1985), «Генерал
Лафайет. Исторический портрет» (М., 1987) и ряда других работ.
383

К СВЕДЕНИЮ. ПОДПИСЧИКОВ
Выпуск сдвоенного номера журнала (№ 4—5) обусловлен проведением в
июле — августе с. г. ремонтных работ в типографии. Запланированный общий
объем номеров журнала на 1994 г. сохраняется.
РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ
Г. Н. Севостьянов (главный редактор)
А. В. Адо, В. А. Виноградов, В. Д. Вознесенский (ответственный секре¬
тарь), Т. М. Исламов, Н. П. Калмыков, Ф. Н. Ковалев, И. И. Орлик,
В. С. Рыкин, Н. И. Смоленский, В. В. Согрин, Е. И. Тряпицын (зам. глав¬
ного редактора), Л. Я. Черкасский, Е. Б. Черняк, А. О. Чубарьян,
Е. Ф. Язьков
Рукописи представляются в редакцию в трех экземплярах.
В случае отклонения рукописи автору возвращаются два экземпляра,
один остается в архиве редакции.
Технический редактор Е. Н. Ларкина
Сдано в набор 04.05.94 Подписано к печати 21.06.94 Формат бумаги 70 xl00’/i6
Печать офсетная Усл. печ. л. 31,2 Усл. кр.-отт. 173,7 тыс. Уч.-изд. л. 39,4 Бум. л. 12,0
Тираж 5995. экз. Зак. 1206
Адрес редакции: Москва, 103717, ГСП, Подсосенский пер., 21. Тел. 916-19-93
Московская типография № 2 РАН, 121099, Москва, Г-99, Шубинский пер., 6

Уважаемые подписчики!
Журналы Российской Академии Наук можно выписать
в любом почтовом отделении России по каталогу
“Известий” Роспечати.
Обращаем Ваше внимание!
Подписку можно оформить также в редакции журнала.
Это избавит Вас от услуг почтового ведомства и
связанных с этим неудобств. Стоимость журнала
обойдется Вам в два - три раза дешевле!
Очередной номер журнала в этом случае будет ждать
Вас в редакции сразу же после выхода его из печати.

3604 p.
каталожная цена
/
1200 р.
Индекс 70620
ЧИТАЙТЕ В СЛЕДУЮЩЕМ НОМЕРЕ ЖУРНАЛА
КРИЗИС В ЧЕХОСЛОВАКИИ В 1968 г. И СССР. НОВЫЕ ДОКУМЕНТЫ
СОВЕТСКАЯ ВОЕННАЯ РАЗВЕДКА НАКАНУНЕ 22 ИЮНЯ 1941 г.
БЫЛА ЛИ СОВЕТСКО-ЯПОНСКАЯ ВОЙНА 1945 г. ЧАСТЬЮ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕН¬
НОЙ ВОЙНЫ
«КРУПНЫЙ СТОЛ». О ПЕРИОДИЗАЦИИ НОВОЙ И НОВЕЙШЕЙ ИСТОРИИ
В ПОМОЩЬ ПРЕПОДАВАТЕЛЮ ИСТОРИИ: ПЕРЕМЕНЫ В БОЛГАРИИ. 1989—1993 гт.
ТЮРЕМНЫЕ ЗАПИСКИ Р. ЗОРГЕ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
НА ПОСТУ УПОЛНОМОЧЕННОГО ГКО НА ТЕРРИТОРИИ ГЕРМАНИИ
К. МАРКС И А. И. ГЕРЦЕН: ИСТОРИЯ ОДНОГО КОНФЛИКТА
ТРАГИЧЕСКИЙ КОНЕЦ ДИПЛОМАТИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ А. С. ГРИБОЕДОВА
НЕИЗВЕСТНЫЕ ПИСЬМА ДЕ ГОЛЛЯ. 1938 г.
ИЗ ДНЕВНИКОВ Й. ГЕББЕЛЬСА. 1940 г.
8
ISSN 0130-3864 Новая и новейшая история. № 4*5, 1994
«НАУКА*