ИЗ ИСТОРИИ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ И ПРАВОВОЙ
мысли
^

Редакционная коллегия:
В. С. НЕРСЕСЯНЦ (председатель),
П. С. ГРАЦИАНСКИЙ, H. М. ЗОЛОТУХИНА,
В. Д. ЗОРЬКИН. Л. С. МАМУТ

Ю.Я.БАСКИН
КАНТ
Москва
сЮридическая литература»
1984

67
Б 27
Баскин Юрий Яковлевич (род. в 1921 г.), доктор
юридических наук, профессор кафедры марксистско-ленинской
философии Ленинградской ордена Октябрьской революции
Высшей партийной школы. Специалист в области истории
политических учений и международного права.
Основные работы: «Общественно-политические и
правовые взгляды Н. Бэлческу» (1961), «Проблемы истории
якобинской диктатуры в свете трудов В. И. Ленина»
(1962), «Международное право. Вопросы методологии»
(1971), «Учение Канта и Гегеля о международном праве
и современность» (1977)—в соавторстве с профессором
Д. И. Фельдманом.
Ответственный редактор доктор юридических наук
Л. С. Мамут
Рецензенты:
кандидат юридических наук Н. Н. Д е е в,
доктор юридических наук В. К. Д я б л о
Баскин Ю. Я.
Б 27 Кант. М.: Юрид. лит., 1984. —88 с— (Из
истории политической и правовой мысли).
В книге исследуются политические и правовые взгляды
немецкого мыслителя Иммануила Канта. Автор освещает жизненный путь
и философские основы учения Канта о государстве и праве, его
взгляды на проблемы международного права, показывает влияние
Канта на развитие буржуазной науки о государстве и праве,
выявляет значение его прогрессивных и демократических идей для
современности.
Для юристов, историков, философов.
1202000000-059
Б 6-84 67
012(01)-84
© Издательство «Юридическая литература», 1984

ВВЕДЕНИЕ
Восемнадцатый век ознаменовался в Западной
Европе переходом от феодальных отношений к
капиталистическим. Промышленный переворот в Англии и
Великая французская революция 1789—1794 гг.
подготовили экономическое и политическое торжество
буржуазии. Но в Германии все еще сохранялись
феодально-крепостнические порядки. Продолжая
официально именоваться Священной Римской империей,
она не являлась единым государством, а была
разделена на множество самостоятельных княжеств,
которые вели бесконечные междоусобные войны,
ослаблявшие ее политически и экономически. Прусские
крепостнические порядки препятствовали росту
производительных сил, развитию мануфактурного
производства. «К внешнему развалу империи присоединялся
величайший внутренний беспорядок,— писал Ф.
Энгельс.—... Все было скверно, и во всей стране
господствовало общее недовольство... Все прогнило,
расшаталось, готово было рухнуть, и нельзя было даже
надеяться на благотворную перемену, потому что
нация не имела в себе силы даже для того, чтобы убрать
разлагающийся труп отживших учреждений»1. Но
и в этих условиях постепенно в стране складывались
капиталистические производственные отношения.
Национальное возрождение Германии началось
во второй половине XVIII века, в эпоху Просвещения,
что нашло отражение в творчестве немецких
литераторов и философов. Просвещение как идейное течение,
связанное с борьбой нарождающейся буржуазии и
народных масс против феодализма, в Германии
имело свою специфику. Оно охватило, в первую очередь,
область литературы и искусства. Вначале Лессинг,
а затем Гердер, Шиллер, Гете и др. утверждали
идею единства немецкого народа, выступали против
деспотизма, сословных привилегий и крепостничества,
боролись за утверждение свободомыслия. В последней
трети XVIII века в Германии возникло литературное
5

и общественное движение «Буря и натиск». Но
большинство немецких просветителей ограничивались
борьбой лишь в сфере духовной жизни. То, что другие
нации осуществляли на практике, немцы переживали
теоретически. «Германия сопровождала развитие
современных народов лишь абстрактной деятельностью
мышления»,— писал К. Маркс2. Именно здесь она
достигла больших вершин. Немецкая классическая
философия явилась одним из теоретических
источников марксизма. А основателем этой философии был
Иммануил Кант.
И. Кант родился 22 апреля 1724 г. в г. Кенигсберге
в семье шорника Иоганна Канта. Родители
Иммануила отличались трудолюбием. У них была большая и
очень дружная семья. Кант говорил, что в детстве он
не слышал и не видел ничего безнравственного и
несправедливого. Большое влияние на юного Канта
оказала его рано умершая мать Анна-Регина, о которой
он вспоминал: «Моя мать была любвеобильной и
нежной, являвшейся примером для своих детей... Я
никогда не забуду своей матери, так как она посеяла и
взрастила во мне первые зерна добра, она открыла
мое сердце впечатлениям природы, она разбудила и
развила мой разум, а ее уроки имели постоянное и
священное влияние на всю мою жизнь»3·
В 1732 году в возрасте восьми лет Иммануил был
отдан в гимназию (так называемую коллегию
Фридриха), которой руководил друг его отца — пастор
Франц Шульц. Шульц был не только религиозным
деятелем. Он глубоко изучал философию, знал лично
X. Вольфа. Взгляды Шульца оказали большое
влияние на духовное развитие юноши. Способности
Канта, его трудолюбие и сила воли проявились уже в
раннем возрасте. Несмотря на слабое здоровье, он
быстро стал одним из первых учеников.
По окончании гимназии Кант поступил в 1740
году в Кенигсбергский университет, где проявил
большое упорство и прилежание. Программа
университетского курса была весьма обширна. Она
предусматривала изучение: древних языков, математики,
логики, метафизики, практической философии, природы,
поэзии, красноречия, истории и ряда других
дисциплин. В эти годы Кант особенно интересовался
естествознанием. Его любимым учителем был философ и
6

математик профессор Мартин Кнутцен (1713—1751)—
блестящий лектор и педагог. Именно Кнутцен
познакомил будущего философа с трудами Ньютона, в
частности с «Математическими началами натуральной
философии». В 1746 году Кант был вынужден
оставить университет. Причиной явилось бедственное
материальное положение семьи. В течение девяти лет он
служил в качестве домашнего учителя. Летом 1755
года (12 июня) Кант получил степень магистра, а 27
сентября, после защиты диссертации «Новое
освещение первых принципов метафизического познания» —
право преподавания в Кенигсбергском университете
в качестве приват-доцента. Вся последующая жизнь
Канта была связана с этим учебным заведением.
С осени 1755 года Кант приступил к чтению
лекций, которые неизменно вызывали живой интерес у
слушателей. Один из современников Канта
вспоминал: «Я слышал его в 1755 году на первой
лекции. Громадная аудитория была до лестницы
заполнена студентами. Это его чрезвычайно смущало, он
терял самообладание, говорил тише, чем обычно.
Однако мы прониклись убеждением в его громадной
учености. Уже в следующий час Кант сумел овладеть
собой»4.
Другой ученик Канта — И. Г. Гердер подчеркивал:
«В цветущие годы своей жизни он обладал веселой
бодростью юноши... Его открытое, как бы созданное
для мышления чело несло печать просветления, из
его уст текла приятная речь, отличавшаяся
богатством мыслей. Шутка, остроумие и юмор были
средствами, которыми он всегда умело пользовался, оставаясь
серьезным в момент общего веселья. Его лекции
носили характер приятной беседы»5.
Но, несмотря на свою выдающуюся эрудицию и
несомненный успех у слушателей, Кант долго не мог
получить кафедру. Спустя. 10 лет после защиты
диссертации, в 1765 году он был назначен на должность
хранителя королевской библиотеки, и только в 1770
году Кант стал ординарным профессором родного
университета. В 1780 году он был избран членом
академического сената, а в 1786 году — ректором
университета. В эти годы к нему приходит европейская
известность. Кант становится членом Прусской
академии наук в Берлине, почетным академиком
Санкт-Петербургской академии, членом Академии в Сиенне.
7

Его сочинения переводятся на ряд европейских
языков, вызывая оживленную полемику. Но все это не
изменило природной скромности и непритязательности
Канта. Став широко известным ученым, он дружил со
многими простыми людьми, не имевшими отношения
ни к философии, ни к преподаванию. Так, одно из
своих сочинений — «Наблюдения над чувством
прекрасного» — он посвятил лесничему Вобзеру, у которого
часто проводил время летних каникул.
Впоследствии Кант писал: «Я учусь уважать
людей и чувствовал бы себя гораздо менее полезным,
чем обыкновенный рабочий, если бы не думал, что
данное рассуждение может придать ценность всем
остальным, устанавливая права человечества... Если
существует наука, действительно нужная человеку, то
это та, которую я учу, — и именно подобающим
образом занять указанное человеку место в мире —и из
которой можно научиться тому, каким надо быть,
чтобы быть человеком»6.
В 1797 году из-за преклонного возраста и болезни
Кант вынужден был прекратить чтение лекций.
Скончался Иммануил Кант 12 февраля 1804 г. и был
похоронен с почестями в родном городе.
Современники единодушно свидетельствуют, что
Кант был человеком долга, редкого трудолюбия и
высокой нравственности. Его рабочий день начинался в
пять часов утра, прерывался на три-четыре часа на
обед и беседу с друзьями и затем снова продолжался
до десяти вечера. Раз и навсегда заведенный
распорядок не нарушался. Друзья шутили, что по Канту
можно проверять часы. Но внешне однообразная
жизнь ученого была полна глубокого внутреннего
содержания и исключительного духовного богатства. В
1793 году он написал сочинение «Религия в пределах
только разума», в котором критиковал ряд
положений официальной церкви. Оно имело большой успех.
Спустя год вышло второе издание. Кантовское
свободомыслие вызвало гнев прусского короля, и философу
было предписано «образумиться». Семидесятилетний
мыслитель по приказу монарха прекратил публичные
высказывания о религии. Но он не отступился от своих
убеждений. Как только Фридрих II скончался, Кант
посчитал себя свободным от запрета и с новой
энергией стал проповедовать свои взгляды.
Генрих Гейне писал о Канте: «Он жил механичес-
8

ки-размеренной, почти абстрактной жизнью
холостяка на тихой, отдаленной улочке Кенигсберга...
Вставание, утренний кофе, писание, чтение лекций,
обед, гуляние — все совершалось в определенный час
и соседи знали совершенно точно, что на часах
половина четвертого, когда Иммануил Кант в своем сером
сюртуке, с камышовой тросточкой в руках выходил
из дома и направлялся к маленькой липовой аллее...
Восемь раз проходил он ежедневно взад и вперед во
всякое время года, а когда бывало пасмурно или
серые тучи предвещали дождь, появлялся его слуга;
старый Лампе с тревожной заботливостью следовал
за ним... Какой странный контраст между внешней
жизнью этого человека и его разрушительной
мыслью, сокрушающей мир»7.

ГЛАВА I
Философские основы учения Канта
о праве и государстве
философских взглядов
Канта, испытавшего воздействие идей английского и
французского Просвещения, довольно четко
подразделяется на два периода — докритический и
критический. Первый из них охватывает время с 1746 года,
когда было написано его первое научное сочинение —
«Мысли об истинной оценке живых сил», — до конца
60-х годов. На протяжении этих лет научные интересы
Канта сосредоточивались на преблемах
естествознания (особенно физики и космогонии) и их
философском истолковании. Кант выступал тогда в основном
с материалистических позиций, хотя и стремился со-<
четать материализм с идеями Лейбница и Вольфа.
Основная заслуга Канта в указанный
период—создание космогонической гипотезы о происхождении
Солнечной системы в результате эволюции
первоначальной газовой туманности под действием открытого
Ньютоном закона всемирного тяготения. Идея Канта
имела большое не только естественнонаучное, но и
философско-методологическое значение, так как
подрывала устои господствовавшего в XVIII веке мета-
10

физического мировоззрения. «Первая брешь в этом
окаменелом воззрении на природу, — писал Ф.
Энгельс,— была пробита не естествоиспытателем, а
философом. В 1755 г. появилась «Всеобщая естественная
история и теория неба» Канта. Вопрос о первом
толчке был устранен; Земля и вся Солнечная система
предстали как нечто ставшее во времени. Если бы
подавляющее большинство естествоиспытателей не
ощущало того отвращения к мышлению, которое Ньютон
выразил предостережением: физика, берегись
метафизики!— то они должны были бы уже из одного
этого гениального открытия Канта извлечь такие
выводы, которые избавили бы их от бесконечных
блужданий по окольным путям и сберегли бы колоссальное
количество потраченного в ложном направлении
времени и труда. Ведь в открытии Канта заключалась
отправная точка всего дальнейшего движения
вперед»1.
К концу 60-х годов интересы Канта все более
перемещаются в область гносеологии, а затем морали и
права, учения об обществе в целом. Происходит и
существенное изменение его исходной философской
позиции: резко усиливается идеалистическая тенденция
философии Канта в ущерб материализму. Его
философия приобретает дуалистический, преимущественно
идеалистический характер. В. И. Ленин, подчеркивая
это обстоятельство, указывал: «Основная черта
философии Канта есть примирение материализма с
идеализмом, компромисс между тем и другим, сочетание
в одной системе разнородных, противоположных
философских направлений»2.
Второй период философской деятельности Канта
получил наименование критического. Такое название
происходило из основного требования, которое в эти
годы Кант предъявлял ко всякому философскому
знанию, о том, что начинать изложение философии
должно с критики познавательной способности
субъекта и определения границ его познания. Термин этот
был вместе с тем связан и с наименованием основных
трудов Канта: «Критика чистого разума» (1781),
«Критика практического разума» (1788) и «Критика
способности суждения» (1790). Именно в эти годы
выходят главные работы Канта, посвященные праву
и государству. Их методологическое основание
составляет критическая философия Канта, названная им
11

трансцендентальной, то есть выходящей за пределы
опыта, предшествующая ему.
Ознакомимся с ее исходными положениями,
особенно в той их части, которая касается учения о
праве и государстве непосредственно.
Внутренняя противоречивость критической
философии Канта основана на противопоставлении мира
«вещей в себе»3 и их познания, на разрыве сущности и
явления. Признавая наличие объективного мира
«вещей в себе», факт существования которого не
зависит от субъекта, Кант склоняется к материализму. Но,
утверждая, что познание этого мира возможно лишь
на основе априорных (то есть доопытных) форм
чувственности и рассудка, Кант выступает как идеалист»
так как в этом случае оказывается, что единство
знания имеет своей основой не объективное единство
мира, а рассудок субъекта, поэтому для Канта
априорны такие категории, как пространство и время. Они —
трансцендентальные (доопытные) схемы рассудочных
понятий, благодаря которым только и возможно
подведение явлений (чувственности) под понятия.
Отсюда природа оказывается единой благодаря
трансцендентальному единству сознания. Последнее
вносит в природу законы. Данное утверждение — уже
путь к субъективному идеализму. Сам Кант не пошел
по нему дальше. Но его мысль была верно
подмечена современниками. Одни из них (Фихте) стремились
последовательно развить ее, другие (Шеллинг и
Гегель)— преодолеть с позиции объективного
идеализма. Кант же сосредоточил в дальнейшем свое
внимание на другом — активности процесса познания и его
противоречивом характере. Эти свойства присущи, по
Канту, разуму — высшей ступени познания.
Диалектический характер разума Кант пытается выяснить
посредством рассмотрения четырех пар антиномий,
т. е. неразрешимых противоречий, в которых как
тезис, так и антитезис в равной мере доказуемы, а
значит и истинны. Сам Кант значение предложенных
антиномий характеризует следующим образом: когда
субъект мыслит явления чувственного мира как «вещи
в себе», то «неожиданно обнаруживается
противоречие, неустранимое обычным, догматическим путем,
так как и тезис, и антитезис можно доказать одинаково
ясными и неопровержимыми доказательствами... и
разум, таким образом, видит себя в разладе с самим со·
12

бой — состояние, радующее скептика, критического же
философа повергающее в раздумье и беспокойство»
(IV, ч. 1, 161).
Антиномии эти таковы (см. III, 404—431):
Тезис Антитезис
1. Мир имеет начало во вре- Мир не имеет начала во
времени и ограничен также в про- мени и границ в прострап-
странстве. стве...
2. Вся сложная субстанция в Ни одна сложная вещь в ми-
мире состоит из простых час- ре не состоит из простых
частей, и вообще существует толь- тей, и вообще в мире нет ни-
ко простое или то, что сложе- чего простого.
но из простого.
3. Причинность по законам Нет никакой свободы, все со-
природы есть не единственная вершается в мире только по
причинность... Для объяснения законам природы.
явлений необходимо еще
допустить свободную
причинность.
4. К миру принадлежит или Нигде нет никакой абсолютно
как часть его или как его при- необходимой сущности —ни в
чина безусловно необходимая мире, ни вне мира — как его
сущность. причины.
Среди всех антиномий нас в дальнейшем будут
интересов-ать по преимуществу 3-я и отчасти 4-я, так
как именно они непосредственно связаны с учением
Канта об обществе. Остановимся поэтому прежде
всего на понимании Кантом свободы и
необходимости.
На первый взгляд может показаться, что он
отрывает друг от друга понятия «свобода» (он часто
употребляет понятие «свободный произвол») и
«необходимость». Это впечатление усиливается еще и
тем, что Кант относит действие свободы к обществу,
а необходимости — к природе. Но ведь сама
сущность антиномии заключается в единстве тезиса и
антитезиса. Кант понимал, что свобода и
необходимость связаны между собой, хотя и переносил эту
связь в область «вещей в себе». К тому же следует
иметь в виду, что противопоставление природы и
человека не носило у Канта абсолютного характера.
Он неоднократно писал о природе как объективном
мире в целом, т. е. включая в это понятие и
общество. Понятие «природа» трактуется им в ряде
случаев как сущность, законы развития всего мира (в
том числе и общества). Так, в «Рецензии на сочи-
13

нение Москати «О существенном различии в
строении тела животных и людей» Кант указывает на
единство строения внутренних органов человека и
животных. В работе «О различных человеческих
расах» им защищается мысль о естественном
единстве человеческого рода (первая написана в 1771
году). Говоря об истории человеческих обществ,
Кант обращает внимание на роль «природы во всех
трех ее царствах»: изучение естественных условий всех
материков и морей, как и основание их связи,
представляет собой подлинный фундамент всей истории,
без которой ее трудно было бы отличить от сказок
(II, 287—288). Правда, эти слова написаны в самом
начале 60-х годов, но и в критический период Кант
отмечал общность природы и человека. Ее основу
составляет, по мысли философа, наличие в природе.,
«намерения» всесторонне развивать способности
каждого существа, в том числе и человека. При
этом природа стремится к тому, чтобы человек, в
отличие от животных, развивал эти способности
самостоятельно, так как он обладает разумом и волей.
И все же различие между природой и
обществом для Канта чрезвычайно существенно. Поэтому
третья антиномия и выражается суждениями
двоякого рода. Применительно к природе речь идет о
законах и технических правилах (максимах).
Различие между ними заключается в том, что первые
носят теоретический характер и выражают связь
причин с некоторым действием (следствием,
результатом). Вторые же — «указывают на разнообразное
(содержание) возможностей деятельности» (IV, ч.1,
340). Что касается общества и свойственной ему
свободы, то здесь деление, предлагаемое Кантом,
носит несколько иной характер: речь идет о
правилах объективных (императивы) и технических
(максимы), которые носят субъективный характер.
«Практическое правило, — пишет он, — есть всегда
продукт разума...» (IV, ч. 1, 332). Императивы, в свою
очередь, делятся на гипотетические и
категорические. Первые из них определяют «условия
причинности разумного существа как действующей
причины только в отношении результата»; вторые —
«только волю (безразлично) будет ли она достаточной
для результата или нет» (VI, ч. 1, 332). Максимы
исходят из правила, законы — из воли.
14

Что же представляет собой человек, который
подчинен и правилам, и законам? Проблема эта
составляет главное в учении Канта. В «Критике
чистого разума» Кант пишет о задачах философии и
ее предмете следующим образом: «Все интересы
моего разума (и спекулятивные и практические)
объединяются в следующих трех вопросах:
1. Что я могу знать?
2. Что я должен делать?
3. На что я могу надеяться?» (III, 661).
Позднее в «Логике» Кан^ объединяет их в один
вопрос: Что такое человек? Именно эта проблема
составляет и философское основание учения Канта о
праве и государстве.
Согласно Канту, человек есть единство двух
сторон (взаимосвязанных друг с другом и вместе с тем
противоречивых, антиномичных). С одной стороны,
человек представляет собой явление
(эмпирическое), с другой— «вещь в себе»
(трансцендентальное, т. е. то, что предшествует опыту и недоступно
научному познанию по своей сущности).
Противоречивый, антиномичный характер этих двух начал
(сторон) определяет сущность и все стороны
деятельности человека. В значительной мере (как мы
увидим далее) он определяет и развитие
человеческого общества в целом. Как явление, человек, в
силу своей эмпирической природы, скорее зол, чем
добр. Здесь преобладают животный эгоизм и
стремление к счастью. Как сущее («вещь в себе»)
человек нравствен и добр (см. Ill, 623)4.
Рассматривая человека как сущее, Кант
обращается, в первую очередь, к проблеме души, под
которой он имеет в виду разум в широком смысле
слова. Душа человека включает в себя способность
к мышлению (разум) и волю. В первом значении
(как разум) душа есть диалектическое единство
трех ступеней: 1) чувственности, которая выражается
в форме удовольствия (положительные эмоции) и
неудовольствия (эмоции отрицательные); 2)
рассудка, или способности познания и 3) разума в
собственном смысле, выражающего способность
желания. Посредством разума человек осуществляет
поиск окончательной цели для достижения
нравственности и свободы.
15

Все сказанное относится к характеристике
разума теоретического, но субъект, обладая волей,
вместе с тем обладает и практическим разумом. В силу
этого человек способен не только к мышлению, но и
к действию. Ибо воля — это «способность желания
не столько по отношению к поступку, сколько к
основанию, определяющему произвол к поступку» (IV,
ч. 2, 119—120 и др.). Воля и есть практический
разум, который тоже антиномичен. Вот как
формулирует эту мысль Кант: «В высшем для нас
практическом, то есть осуществляемом нашей волей, благе
добродетель и счастье мыслятся соединенными между
собой необходимо, так что чистый практический
разум не может признавать первую, если к благу не
принадлежит второе» (IV, ч. 1, 444).
Но далее Кант приходит к выводу, что
достижение этого единства невозможно. Ход его
рассуждений таков: либо желание счастья должно быть
побудительной причиной добродетели,, либо —
наоборот. Но первое невозможно, так как обоснование
морали посредством счастья Кант отвергает.
Невозможно и второе, так как сочетание причин и
действий «сообразуется не с моральными намерениями
воли, а со знанием законов природы» (IV, ч. 1, 445).
Отсюда и вытекает тот факт, что нельзя ожидать
сочетания счастья и добродетели. Таким образом,
антиномия чистого практического разума сводится к
противопоставлению счастья и добродетели.
Содержание воли двойственно. Она
одновременно и положительна, и отрицательна.
Положительная сторона воли заключается в следовании
нравственному закону. Отрицательная — в зависимости
от необходимости, в свободе, т. е. способности
субъекта поступать по собственному усмотрению (см.
IV, ч. 2, 120, 135). Не следует, однако, полагать, что
произвол означает, по Канту, беззаконие. В
соответствии со своей позицией Кант имеет в виду под
произволом свободу личности. Иногда он говорит о
произволе именно как об основании этой свободы. Так,
в работе «Об изначально злом в человеческой
природе» мы читаем: «Стало быть, основание; злого
находится не в каком-либо объекте, который
определяет произвол через склонность... а только в
правиле, которое произвол устанавливает себе для
применения своей свободы...» (IV, ч. 2, 22). Иногда
Л о

же — наоборот (как в «Метафизике нравов»):
«...умение произвола согласно законам свободы в
противоположность природе следовало бы назвать
также искусством» (IV, ч. 2, 125).
При этом в философии Канта практический
разум (и соответственно его .основная антиномия)
оказываются выше разума теоретического
(спекулятивного)5. Почему же так получается? Ответ на
этот вопрос заключается, вероятно, в двух
моментах. Во-первых, в самой логике кантовского учения.
Во-вторых, в социальных условиях Германии того
времени; возможно, — и в личных, психологических
особенностях Канта.
С точки зрения логической первенство
практического разума над спекулятивным порождено
единством III и IV антиномий. Невозможность
теоретического обоснования бытия бога в рамках
спекулятивного мышления сталкивается с возможностью, по
мнению Канта, его обоснования разумом
практическим. Кант подробно излагает этот вопрос в работе
«Об изначально злом в человеческой природе».
Предрасположенность ко злу человек не способен одолеть
ни личным моральным совершенствованием, ни
совершенствованием общества в целом. Единственное
условие победы над злом — бог, как основа и высшая
форма нравственной гармонии. Поэтому-то
практический разум выше теоретического.
Вопросы о свободном произволе и практическом
разуме приводят нас к рассмотрению
категорического императива — высшего принципа нравственности.
Категорический императив — это безусловное
нравственное предписание, исполнение которого
является совершенно необходимым независимо от того,
извлекает ли в результате этого человек для себя
пользу (удовольствие) или нет. Кантом были
сформулированы несколько основных определений
категорического императива, которые характеризуют различные
стороны человеческого духа. Вот наиболее важные
из них для понимания сущности права:
1. «...Поступай только согласно такой максиме,
руководствуясь которой ты в то же время можешь
пожелать, чтобы она стала всеобщим законом»
(IV, ч. 1, 260).
2. «...Поступай так, чтобы ты всегда относился
к человечеству и в своем лице, и в лице всякого дру-
? Заказ 2326

гого так же, как к цели, и никогда не относился бы
к нему только как к средству» (IV, ч. 1, 270)6.
Первая из этих формулировок выражает
всеобщий и, следовательно, формальный характер
нравственного закона. Вместе с тем она подчеркивает
активность личности («руководствуясь которой ты в
то же время можешь пожелать») и ее
индивидуальность.
Вторая формулировка — развитие исходного
постулата кантовской философии о ценности личности,
идеи о человеке как цели самой по себе, как высшей
ценности. Обе эти формулировки (как и другие,
встречающиеся в произведениях Канта)
подчеркивают автономность нравственного закона, тот факт,
что категорический императив не навязан человеку
извне, но находится в нем самом, следует из его
природы. Это особенно важно, так как из принципа
автономии (самостоятельности) человека вытекает его
нравственная свобода, равно как и убежденность
Канта в неисчерпаемых духовных возможностях
человека. Он формулирует эту мысль следующим
образом: «Ты должен, значит ты можешь».
Нравственность и свобода — это две стороны одной
медали — «...свободная воля и воля, подчиненная
нравственным законам — это одно и то же» (IV,
ч. 1, 290)7.
Как мы видим, Кант, в отличие от своих
предшественников, несмотря на все оговорки,
отказывается от выведения норм морали из положений
религии. Он утверждает, что нравственный закон
покоится не в боге, а в душе человека как
личности — «я».
Именно существование основанной на
нравственности свободы отличает человека (общество в
целом) от природы, составляя, как мы уже видели,
3-ю из антиномий (III, 400)8. Но полное
достижение человеком нравственности и свободы
невозможно в силу двойственности его природы. Человек
должен и может стремиться к нравственному идеалу,
постепенно приближаясь к нему, но он его полностью
никогда не достигает, поскольку никогда не
преодолеет своей раздвоенности. Поэтому полное
достижение свободы как «высшего принципа» возможно лишь
в умопостигаемом мире, в мире «вещей в себе», то
есть в конечном счете в потустороннем мире. Такой
18

вывод следует из мысли Канта о том, что способность
человека достигнуть полноты развития
осуществляется не в отдельной личности, но в роде, в обществе,
взятом в целом. Общество же, подобно природе,
находится в постоянном развитии, которое не имеет предела
(так Кант весьма своеобразно связывает учение об
общественном прогрессе с содержанием 4-й
антиномии и попыткой, столь же безуспешной, как и его
предшественников, доказать бытие бога). Но если
бог — конечная цель мирового развития, то одно из
двух: либо его нет (если развитие бесконечно), либо
ошибочна посылка о бесконечности развития.
Принципиальная недостижимость
категорического императива в силу бесконечности развития и
общественного прогресса ни в коей мере не означает,
однако, призыва к пассивности, а тем более —
пессимизма. Наоборот, философия Канта глубоко
оптимистична. Он убежден в том, что человеческое
общество движется вперед, а целью его развития
является достижение всеобщего правового
гражданского общества. Только в обществе, и именно в
таком, в котором членам его предоставляется
величайшая свобода (VI, 12—13). Эта «величайшая
свобода» заключается в возможности человека
развивать свои духовные способности с наибольшей
полнотой. Достижение свободного общества основано
на свойствах человека, его природных задатках,
которые «прекрасно обнаруживают устройство,
созданное мудрым творцом» (VI, 12). Что же это за
задатки? Кант называет их «недоброжелательной об-
щежительностью» и поясняет, что человек
одновременно и эгоистичен, стремится к уединению,
обладает «необщительным свойством» и, в то же время,
не может обойтись без других людей. Эти два
свойства антагонистичны и поэтому образуют своего
рода антиномию. Они подобны силам отталкивания и
притяжения, господствующим в природе.
Не следует поэтому думать, что под выражением
«человек зол» Кант имеет в виду обыденный,
повседневный смысл этого слова: озлобленность,
стремление обязательно причинить другому боль или
страдание. Сам Кант так поясняет свою мысль:
«Суждение: человек зол, согласно сказанному выше,
выражает только то, что человек сознает моральный
закон и тем не менее принимает в свою максиму
2·
19

(случайное) отступление от него»9. Обратим
внимание на оговорку «случайное». Она сама как раз
не случайна. Не удивительно, что в других местах
Кант пишет о восстановлении «первоначальных
задатков добра»10. И вот вывод, который очень важен
и в полной мере поясняет диалектический характер
мысли Канта: «Единственная причина зла состоит в
том, что человеческую природу не подчиняют
правилам. В человеке лежат лишь зачатки добра»11.
Через этот антагонизм осуществляется прогресс
человечества, в ходе которого развиваются таланты
людей и «благодаря успехам просвещения»12
кладется начало для утверждения образа мыслей,
способного со временем превратить грубые природные
задатки нравственного различия в определенные
практические принципы и тем самым паталогически
вынужденное согласие к жизни в обществе превратить
в конце концов в моральное целое (см. VI, 12), ибо
«неугомонный разум» побуждает человека к
развитию заложенных в нем способностей13. При этом
цель истории, согласно Канту, — благо не
отдельного лица, а всего человечества как рода. Будучи в
одиночку слаб для достижения нравственного
идеала, человек обретает могущество в общении с себе
подобными. Как член Целого он оказывается
способным неуклонно двигаться вперед, правда, под
руководством высшей государственной власти. Эгоизм и
раздоры между людьми порождают необходимость
создания средств для их обуздания14. Важную роль
в этом процессе и призвано сыграть право.

ГЛАВА II
Сущность права и его система.
Учение о естественном
(частном) праве
Понимание Кантом права
тесно связано с его
определением свободы. В «Метафизике нравов», первую
часть которой составляют «Метафизические начала
учения о праве», он пишет: «...право—это совокупность
условий, при которых произвол одного (лица)
совместим с произволом другого с точки зрения всеобщего
закона свободы» (IV, ч. 2, 139). В другом месте той
же работы мы читаем: «Свобода — независимость от
принуждающего произвола другого...» (IV, ч. 2, 147).
Мы уже знаем, что понимал Кант под произволом,
поэтому нас не должен смущать этот термин и
применительно к праву.
Произвол как свобода достигается человеком
только при наличии общежития. Первоначально
произвол одного никак не согласовывался с произволом
другого (и не был им ограничен). О таком состоянии
общества Кант говорит как о «так называемом»
естественном. Чтобы избежать его, люди вступают в об-
21

щественный договор*. Основу последнего составляет
свойственное людям врожденное качество
моральности. Э. Соловьев, отмечая это обстоятельство,
справедливо пишет: «Индивиды, согласно Канту,
вступают в договор не в качестве разумно-эгоистических,
а в качестве моральных существ»1. Но мы уже знаем,
что, по Канту, как явление человек не может в полной
мере достичь категорического императива (особенно
на ранних ступенях развития общества). Именно
поэтому, считает философ, и возникает необходимость
в праве, как внешней узде, способной охранять
личность от посягательства других. Смысл
общественного договора состоит в том, что «человек обладает
достаточной внутренней силой для добровольного
обуздания своих «предпреступных» помыслов»2.
Таким образом, если категорический императив
относится к внутренней области (моральности)
человека, то право составляет внешнюю сторону его
жизни (область легальности). Канта неоднократно
упрекали за якобы осуществленный им отрыв права от
морали. Но упреки эти несостоятельны.
Современными исследователями убедительно показано, что Кант
не отрывает их друг от друга, но разграничивает
и (в известном отношении) противопоставляет3.
Такой подход не только не ошибочен, наоборот,
он составляет заслугу Канта, который одним из
первых указал на различие этих социальных институтов,
в то время как подавляющее большинство его
предшественников и современников отождествляли нормы
морали и права или выводили содержание правовых
норм из морали непосредственно. На основании
изложенного становится и более понятным определение
Кантом всеобщего правового закона как
категорического императива чистого практического разума:
«...поступай внешне так, чтобы свободное проявление твоего
произвола было совместимо со свободой каждого,
сообразной со всеобщим законом» (IV, ч. 2, 140).
Право, считает Кант, касается лишь внешних
практических отношений между людьми. Оно, далее,
означает не отношение произвола (свободы) одного лица к
* Следует иметь в виду, что Кант считал общественный
договор не реальным историческим фактом, но логической
конструкцией, разъясняющей сущность и причины возникновения права
и государства.
22

желанию другого, но «лишь отношение к произволу»,
т. е. к равным по природе своей (одинаковым по
сущности) явлениям. И когда идет речь о праве, не имеет
значения цель, которая лежит в основе произвола.
Важны только сами действия. Кант определяет их как
форму (выражение) двустороннего произвола.
Идея первоначального, общественного договора,
равно как и связь права с моралью, вполне логично
приводили Канта к учению о естественном, т. е.
неотъемлемом внутренне, по природе присущем
человеку праве. Сам Кант определяет его как право,
основанное на ясных, априорных принципах,
имманентных человеку. Он называет его при этом частным
правом.
В отличие от частного (естественного)
положительное право есть результат деятельности
законодателя, поэтому оно является публичным правом. Но и
то и другое право всегда связано с категорическим
императивом. По мнению некоторых исследователей,
«если кантовские формулировки сущности
естественного права перевести на современный юридический
язык, то нужно прийти к выводу, что естественное
право в концепции Канта стоит близко к понятию
правосознания. В силу этого оно воздействует на ста-
тутарное право как источник его преобразования и
развития»4. Эта точка зрения находит свое
подтверждение и непосредственно в сочинениях Канта. Так,
во П-м разделе своей работы «О поговорке «Может
быть это и верно в теории, но не годится для
практики», он пишет, что принцип равенства граждан перед
законом происходит из идеи естественного равенства.
Положительное, или публичное, право Кант именует
также гражданским, используя данный термин в
смысле, существенно отличном от сложившегося в
дальнейшем. Так как публичное право вытекает, в конечном
счете, из положений права естественного, то они в
совокупности образуют право в широком смысле слова.
Кант определяет право и как моральную способность
обязывать других. С этой точки зрения существует,
по его мнению, право прирожденное и право
приобретенное. Первое «может быть названо также
внутренним», а второе — «внешним» (IV, ч. 2, 147).
Наконец, Кант различает право в широком
смысле (ius latum) и право в строгом, узком смысле
(ius strictum). Это разграничение близко к разграни-
23

чению на частное и публичное право, хотя и не
совпадает с ним. Право в первом смысле имеет место
тогда, когда обязанность и принуждение не
установлены законом и основаны, в силу этого, на
справедливости или на крайней необходимости; во втором
смысле — когда обязательность осуществления права
основана на законе (в общественном,
государственном смысле).
Прирожденное право имеет своей основой
свободу, которая, собственно говоря, и есть «единственное
первоначальное право, присущее каждому человеку
в силу его принадлежности к человеческому роду».
Из первоначального права на свободу вытекает
и прирожденное равенство, а следовательно, —
независимость каждого, его свойство быть своим
собственным господином (sui iuris), равно как и свойство
безупречного человека (iusti), поскольку он перед
лицом любого правового акта ни с кем не поступил
не по праву», а также «правомочие совершать по
отношению к другим то, что само по себе не
уменьшает принадлежащего им (IV, ч. 2, 147).
Этой способности (свойству безупречности)
противостоит неправо, т. е. то, что препятствует
человеку осуществлять его свободу. Правое и неправое
находятся в связи «по закону противоречия». И для
обеспечения правого необходимо наличие правомочия
принуждать того, кто наносит ущерб праву (IV, ч. 2,
141). Данное правомочие не есть нечто внешнее по
отношению к праву, но составляет его непосредственную
сущность. Правомочие принуждать — это
«возможность сочетать всеобщее взаимное принуждение со
свободой каждого» (IV, ч. 2, 141).
Весьма характерно, что Кант раскрывает
сущность права через обязанности. Можно сказать, что
он отчетливо видел единство правомочий и
обязанностей. Деление обязанностей Кант осуществляет,
следуя в основном римскому юристу Ульпиану:
Ульпиан
1. Живи честно.
2. Не вреди другим.
3. Воздавай каждому свое.
Кант
1. Будь человеком,
действующим по праву.
2. Не поступай с кем-либо не
по праву.
3. Каждому сохрани свое.
24

Как мы видим, Кант несколько изменил
формулировку первых двух правил. Причем изменения
направлены на установление более тесной связи
правомочий и категорического императива. Особенно это
заметно в первом правиле, в котором подчеркивается
достоинство человеческой личности (см. IV, ч. 2, 146)г\
Что касается третьего из правил Ульпиана, то Кант
существенно изменил его, так как считал, что
правило «воздай каждому свое» есть нелепость, ибо нельзя
никому дать то, что у него уже есть. Новый смысл,
придаваемый этой формулировке, логически вытекает
из кантовского учения. Он сам это поясняет
следующим образом: «Займи такое положение, в котором
каждому может быть гарантировано свое в
отношении любого другого» (IV, ч. 2, 146).
Учение о правовых обязанностях означает, по
Канту, рассмотрение права с точки зрения
«сверхчувственной способности к свободе» (IV, ч. 2, 149).
Таким образом, вновь подтверждается связь права и
нравственности. Кант не упускает этого из виду и
когда анализирует основные отрасли частного и
публичного права.
Анализ естественного права Кант начинает с
права частного, которое, по его определению, регулирует
отношения между людьми, способными действовать
свободно. Основу этих отношений составляет «мое»
и «твое», иными словами право собственности —
исходное понятие всей его системы права. Кант считает,
что право собственности является социальным
институтом, а не чем-то биологически (естественно)
прирожденным. Где нет общества, нет права
собственности. Положение в высшей степени важное и
отличающее Канта от многих его предшественников и
современников. Он прав, когда считает, что право
собственности не есть отношение человека к предметам
внешнего мира, но представляет собой отношение между
людьми по поводу этих предметов, так как «нелепо
мыслить обязательность лица по отношению к вещам
и обратно» (IV, ч. 2, 173). Параграф 8
«Метафизических начал о праве» озаглавлен: «Иметь что-то
внешнее своим можно лишь в правовом состоянии, при
наличии власти, устанавливающей публичные законы,
т. е. в гражданском состоянии». Кант пишет здесь
следующим образом: «...только воля, обязывающая
каждого другого, стало быть, коллективно всеобщая
25

(совместная) и обладающая властью воля, может
дать каждому гарантию», т. е. право собственности
(IV, ч. 2, 168).
Кант ставит право собственности в зависимость от
воли коллектива (общества). А это значит, что
собственность не есть естественное, природное явление.
Такое смешение (даже порой отождествление) права
положительного и естественного встречается у Канта
неоднократно и в определенной мере затрудняет
четкое понимание его позиции.
Все многообразие «моего», т. е. права
собственности, Кант подразделяет по способу приобретения на
три вида. «Если иметь в виду форму (способ
приобретения),— пишет он,— это или вещное право...или
личное право или вещно-личное право...» (IV, ч. 2, 172).
При этом три вида права собственности у Канта
соответствуют категориям — субстанции, причинен-
ности и общения.
Если судить по терминологии, употребляемой
Кантом, то может сложиться впечатление, что Кант
оправдывает рабство и крепостничество, поскольку
пишет о праве вещно-личном как праве распоряжаться
каким-либо лицом. Но такое понимание носит
поверхностный характер. Когда Кант говорит о
распоряжении одним лицом (человеком) со стороны
другого, он имеет в виду лишь возможность пользоваться
его услугами на основании договора или семейных
отношений (см. далее). Право вещно-личное
подчинено у Канта требованиям категорического императива,
согласно которому, как мы знаем, один человек не
может быть средством для достижения целей
другого. Человек не может быть собственником самого
себя, «не говоря уже о том, чтобы быть собственником
других людей» (IV, ч. 2, 184).
Кант отчетливо видит связь и противоречие
между частным и общим (коллективным). Нет частного
права («мое») без того, чтобы не было общего права—
как в смысле историческом (происхождение
собственности), так и применительно к современности. Кант
различает три этапа в развитии права собственности:
1) первоначальная общность. Права личной
собственности не существует; это лишь владение «в явлении»;
фактическое вступление во владение; 2) первобытная
общность. Возможность, предварительное
приобретение; это физическое владение, но не умопостигаемое;
26

3)гражданская общность (состояние). Окончательное
приобретение или право собственности в собственном
смысле слова как осуществленная возможность.
Перейдем теперь к рассмотрению личного права.
В отличие от права вещного оно определяется Кантом
как «владение произволом другого как способность
по законам природы определять этот произвол моим
произволом к тому или иному действию» (IV, ч. 2,
184). Если вспомнить определение Кантом произвола,
то нетрудно понять, что речь идет о способности
(праве) одного лица определять действия другого, поэтому
личное право «никогда не может быть
первоначальным и самовольным» (IV, ч. 2, 185). Оно всегда есть
результат договора, в котором находит свое внешнее
выражение воля сторон. Именно на основе личного
права и строится Кантом его учение о договоре,
определяемом как правовой акт произвола, свободы
личности. Договор — это выражение совместной воли
его участников «согласно закону чисто
практического разума» (IV, ч. 2, 187). А поскольку человек
всегда есть цель, и не может быть средством для ее
достижения, постольку личные права всегда имеют
своим объектом лишь действие обязанного лица.
Это — право на действия другой моральной личности.
Личные права являются относительными, поскольку
обращены к определенному физическому лицу. Этим
и отличаются они от вещных прав, которые
абсолютны.
Наибольшую критику вызвала у оппонентов Канта
его трактовка вещно-личного права, к которому
философ относит случаи, когда «мужчина приобретает
женщину, чета приобретает детей, а семья — прислугу»
(IV, ч. 2, 191). Канта упрекали в том, что он
принижает достоинство женщины, отказывает ей в равных
правах с мужчиной, видит в лицах, находящихся в
услужении, людей «второго сорта». Но упреки эти
в значительной мере преувеличены, хотя и не лишены
некоторого основания (Кант действительно говорит
о «естественном превосходстве способности
мужчины») (IV, ч. 2, 194). Не следует, однако, забывать те
традиции, ту идейную и социальную обстановку, ту
юридическую практику, в которых развивалась
творческая деятельность Канта. Вместе с тем, и это
немаловажно, Кант неоднократно подчеркивал условность
самого термина «вещно-личное право». Этот термин
27

не означал отождествления личности с вещью в
юридическом смысле (не следует путать с «вещью в себе»
в смысле философском, согласно которому каждый
человек действительно «вещь в себе»). Различие
вытекает уже из самого определения, в котором
подчеркивается, что право владения внешним предметом
осуществляется как вещью по форме, но пользование им
как лицом отлично от вещного права в собственном
смысле слова. И далее, разъясняя права хозяина в
отношении слуги, Кант пишет, что прислуга
принадлежит «как бы по некоторому вещному праву» (IV,
ч. 2, 198; подчеркнуто мною. — Ю. Б.).
Следует также иметь в виду, что брак есть для
Канта равенство владения. Именно поэтому он
выступает против так называемых морганатических браков.
Он видит в них возможность установления большей
власти одной стороны над другой. Также и вещно-лич-
ное право родителей по отношению к детям — ни
в коей мере не право собственности, а, скорее
обязанность, порождаемая актом рождения. Поэтому дети
по достижении совершеннолетия освобождаются от
всякой зависимости от родителей без какого-либо
договора (IV, ч. 2, 197).
Что же касается прислуги, то здесь начало и
конец «вещности» определяются договором, но и он не
может быть таким, чтобы «истощать» способности
слуги.
Рассмотрение трех основных видов естественного
частного права приводит Канта к необходимости
более подробного анализа права договоров, под
которым понимается: «Акт объединенного произвола двух
лиц, посредством которого вообще свое одного
переходит к другому...» (IV, ч. 2, 185). Кант подразделяет
все договоры на три группы: 1) благотворительные —
хранение, аренда (как предоставление вещи на время)
и дарение; 2) обременительные — мена,
купля-продажа и заем; 3) о найме — предоставление вещи, наем
рабочей силы и возложение полномочий. Наконец,
Кант выделяет в отдельную группу так называемые
обеспечивающие договоры (залог, поручительство и
личная порука). Мы не будем рассматривать все эти
виды договоров, да и сам Кант не уделяет им
значительного внимания, стремясь не столько к выяснению
юридических подробностей, сколько к определению
сущности самих явлений.
28

Раздел о договорах — один из наиболее сжатых
в книге Канта. Это вполне понятно, так как
философская сторона проблемы им до этого уже
рассмотрена, а юридические тонкости его не интересуют.
Следует только отметить, что в качестве объекта
(предмета) договора Кант выделяет три группы
вещей: деньги, товар и книги. Последнее особенно
характерно, так как Кант высказывается здесь в защиту
прав автора и его свободы выражать свое мнение.
Заключает Кант рассмотрение вопроса о частном
праве характеристикой деятельности судебных
учреждений, основу которых составляет распределяющая
справедливость. В отличие от справедливости,
действующей в отношениях между отдельными людьми,
распределяющая справедливость осуществляется в
деятельности государственных органов, а именно суда.
При этом Кант снова подчеркивает, что право в его
философском понимании (естественное право) и
«правовой принцип, который суд правомочен и даже
обязан принять для себя самого» (IV, ч. 2, 215), не одно
и то же. Основу для деятельности судов составляет
статутарное право, которое, хотя и не может, как мы
уже знаем, отменить право естественное, но с ним не
совпадает. Поскольку же статутарное право издано
государством, соблюдение его для подданных
обязательно. Сказанное приводит нас к рассмотрению
проблем публичного права и вопроса о сущности
государства.

ГЛАВА III
Учение о публичном праве и государстве
^
Публичное право, по
мнению Канта, не может
существовать так же, как частное право, которое
внутренне присуще каждой личности и не нуждается во
внешнем оформлении (законодательстве), хотя и
лежит в основе соответствующих отраслей статутарного
права. Переход от частного права к публичному
определяется требованиями категорического императива
практического разума: «... ты должен при отношениях
неизбежного сосуществования со всеми другими
людьми перейти от этого (естественного.— Ю. Б.)
состояния в состояние правовое, то есть состояние
распределяющей справедливости» (IV, ч. 2, 240). Публичное
право — это система законов, «изданных для народа,
то есть для множества людей, или для множества
народов» (там же, 231). В первом случае речь идет
о праве государственном (для множества людей); во
втором — о международном праве и так называемом
праве граждан мира. Рассмотрим взгляды Канта на
государство, государственное и уголовное право.
Для учения Канта характерно определение
государства через право: «Государство (civitas)—это
30

объединение множества людей, подчиненных
правовым законам» (IV, ч. 2, 233).
В. А. Туманов справедливо считает, что
определение государства через право есть выражение
буржуазных отношений1 (добавим от себя, не осознанное,
не субъективное, но объективное). В этом смысле
Кант выступал одним из предшественников теории
так называемого правового государства.
Именно подчинение праву, по мнению философа,
отличает государство от других общностей, тоже
носящих социальный характер, но основанных не на
праве, а на «законах добродетели в чистом виде».
Последние Кант называет этическими, или этически-
гражданскими общностями. Они могут существовать
в рамках политической общности и даже включать
не только часть, но и всех ее членов. Поэтому
различие в основаниях (принципах) объединения не
абсолютно. Кант пишет: «Вместе с тем, если
рассматривать их как две общности вообще, между ними
имеется известное сходство, позволяющее назвать первую
из них также этическим государством, то есть
царством добродетели...» («Трактаты и письма...», с. 163).
Как мы видим, и в данном случае Кант
разграничивает право и мораль, но отнюдь не разрывает их, не
противопоставляет друг другу. Государство единое,
органическое целое и: «Каждое звено в таком целом
должно, конечно, быть не только средством, но в то же
время целью и, содействуя возможности целого, в
свою очередь, должно быть определено идеей целого
в соответствии со своим местом и своей
функцией» (V, 400).
Исходя из этой основополагающей идеи, Кант
четко отграничивает государство как социальный
феномен («царство свободы») от совокупности (системы)
его органов (государственного аппарата),
посредством которых осуществляется сам процесс
управления. Касаясь вопроса об образовании США, он
пишет: «...при недавно предпринятом полном
преобразовании великого народа в государство часто очень
удачно пользовались словом организация для
обозначения устройства ведомства и т. д. и даже всего
государственного аппарата» (там же)\ Следуя Монтескье,
Кант отмечает, что в каждом государстве
существуют три власти, которые составляют единую волю,
лишь выступающую в трех лицах. Это: 1 ) верховная
31

власть в лице законодателя, осуществляющего
суверенитет; 2) власть исполнительная, «правящая
согласно закону» и 3) власть судебная. Кант уподобляет
эти три власти трем частям силлогизма: большая
посылка содержит в себе закон как выражение
всеобщей воли; малая — веление поступать согласно
закону, а вывод выступает как судебное решение. Три
власти дополняют друг друга «для совершенства»
и находятся во взаимном подчинении в том смысле,
что ни одна из них не может принять на себя
функции другой и не может реально существовать без
других. Наконец, путем объединения всех трех властей
«они каждому подданному предоставляют его права»
(IV, ч. 2, 237).
Законодательная власть, по мысли Канта, должна
принадлежать объединенной воле народа и не может
быть передана правителю, так как это противоречит
самой сущности принципа разделения властей и
природе верховенства. Осуществляют эту власть
объединенные для законодательства члены общества, т. е.
граждане. Каждый из них обладает неотъемлемыми
правами: основанной на законе свободой или правом
повиновения только закону; равенством и
гражданской самостоятельностью.
Признание за каждым человеком неотъемлемых,
естественных прав вполне логично приводило Канта
к выводу о неправомерности сословных привилегий,
особенно передаваемых по наследству.
Канта часто критиковали и продолжают упрекать
за деление граждан на активных и пассивных. Но
упрекать его в этом несправедливо. Исторические
взгляды Канта соответствовали передовым
политическим идеям его эпохи (достаточно напомнить, что и
знаменитая якобинская конституция признавала
подобное деление граждан). Логически же такая
позиция вытекала из самого понимания Кантом свободы,
основу которой для него составляла собственность.
Вполне понятно, что лица, не владевшие
собственностью, не являлись для Канта в полной мере
самостоятельными и поэтому не могли и не должны были
участвовать в выражении всеобщей воли.
Говоря о разделении властей и указывая, что
каждая из них есть определенный государственный сан,
Кант категорически утверждает, что глава
государства «с точки зрения законов свободы не может быть
32

никем иным, кроме самого объединенного народа»
(IV, ч. 2, 236). При этом он отличает объединенный
народ от разрозненной массы людей как подданных.
Через посредство всеобщей воли они как раз и
достигают того, чтобы право в строгом смысле слова
максимально соответствовало требованиям морали и
категорического императива. Именно поэтому «в том,
что касается внешнего мое и твое, воля законодателя...
безупречна» (IV, ч. 2, 237).
Кант подчеркивает, что исполнительная власть
является лишь поверенным в делах государства как
объединения граждан. Стремясь к самостоятельному
законодательству, она вырождается в деспотию, так
как правитель государства (rex, princeps) — только
поверенный государства. Но еще опаснее так
называемое отеческое правление (regimen paternale),
которое является самым деспотическим из всех
возможных. Говоря об отеческом правлении, Кант, скорее
всего, имел в виду просвещенный абсолютизм.
Подданные, по его мнению, не дети, нуждающиеся в
родительской опеке, а моральные личности, достойные (в
законных рамках) быть свободными и
самостоятельными в своих поступках. И здесь его позиция
оказывается более радикальной, чем взгляды большинства
представителей эпохи Просвещения. Абсолютной
'монархии Кант противопоставляет правительство
патриотическое, или отечественное, «при котором само
государство (civitas), хотя и обращается со своими
подданными как с членами одной семьи, но в то же
время относится к ним как гражданам государства,
то есть по законам их собственной
самостоятельности» (IV, ч.2,238).
В связи с вопросом о «патриотическом» (см. IV,
ч. 2, 80) правлении возникает необходимость
определить отношение Канта к монархии и республике.
Понимание Кантом этих терминов специфично. Он
рассматривает форму государства в зависимости от
двух признаков: количества лиц, осуществляющих
верховную власть, и формы правления. В первом
случае Кант различает автократию (власть одного,
княжескую власть), аристократию (власть немногих,
дворянства) и демократию.
По форме управления государства разделяются на
республиканские и деспотические. Последовательное
разделение властей имеет место именно в республике
3 Заказ 2326
33

(в отличие от деспотического правления, где
законодательная и исполнительная власти слиты). В
результате такого своеобразного подхода получается, что
может иметь место и республиканское монархическое
(княжеское) правление (государство), в котором,
согласно Канту, достигается благо государства, а
именно — «высшая степень согласованности
государственного устройства с правовыми принципами,
стремиться к которой обязывает нас разум через некий
категорический императив» (IV, ч. 2, 240). Более того,
в «Метафизике нравов» Кант пишет, что демократия
в обычном смысле слова есть деспотизм, так как
здесь каждый якобы стремится властвовать и поэтому
не может возникнуть действительной всеобщей воли.
Монархия тоже не идеал, но наиболее приемлемая
форма правления. Глава государства должен бытЕ
при этом ограничен в своих правах. В частности, он
не может по своему усмотрению смещать чиновника;
деятельность правительства подчинена высшему
представительному органу.
Кант довольно подробно рассматривает вопрос о
конституционных правах монарха и, вместе с тем, о
гарантиях прав подданных. Это вполне понятно, так
как идея зависимости государства от^ права
(правового государства) требовала от него даже в
философских рамках разработки юридических норм, лежащих
в основе взаимодействия законодательной и
исполнительной власти, отношений между народом (как
подданными) и органами государства. Не случайно
этому посвящена большая часть «Общего замечания
относительно правовых следствий из природы
гражданского союза», составляющего приложение к § 49
«Метафизических начал учения о праве». Среди основных
проблем, здесь рассматриваемых, Кант ставит на
первое место вопрос о праве государя на землю. Это
неудивительно, так как широко известно, что в средние
века, да и в XVIII веке патримониальная теория
территории была господствующей. Первый серьезный
удар нанесла ей лишь французская революция,
провозгласившая, что территория государства есть
собственность всей нации. Кант занимает в этом вопросе
наиболее передовую позицию. На вопрос: «Можно ли
рассматривать властелина как прямого собственника
(земли) или же его следует рассматривать лишь как
верховного повелителя в отношении народа на основе
34

законов?» — он отвечает, что земля не является
частноправовой, а «принадлежит только народу». При
этом Кант, конечно, не отрицает частной собственности
на землю для отдельных членов коллектива
(государства). Но «верховный повелитель не может иметь
доменов, то есть земельных угодий для частного
пользования» (IV, ч. 2, 247). Отсюда вывод, носящий
характер парадокса (своеобразной антиномии): о государе
можно сказать, что он ничем не владеет как своей
собственностью и одновременно владеет всем как
повелитель народа, дарующий каждому свое.
Другой важной проблемой, рассматриваемой
Кантом, является право исключительного наследования,
основанного на сословной или корпоративной
принадлежности. Оно им также отвергается. Государство
вправе в любой момент аннулировать такую
привилегию. Поэтому рыцарство (и духовенство) владеют
землей на праве временного пользования. Их
владения могут быть отменены в любое время. «Те, кто
здесь подпадает таким образом под реформу, не могут
жаловаться на то, что у них отнимают их
собственность; ведь основание для их прежнего владения
заключалось лишь в народном мнении и должно было
быть действительным лишь до тех пор, пока
существует это мнение» (IV, ч. 2, 248).
Земельные собственники облагаются налогами и
податями, но только через корпус уполномоченных
(исключение — война, грозящая распадом, т. е.
гибелью, государства). Таким образом, Кант
высказывается за ограничение исполнительной власти в
вопросах налогообложения. Право облагать налогами для
верховного правителя — косвенное; он обладает им
лишь в той мере, в которой «принимает на себя
обязанности народа». В этой связи следует отметить, что
Кант относится с одобрением к практике
государственного призрения за счет «состоятельных граждан».
Помощь (в том числе через государство) неимущим
согражданам основывается на моральных
требованиях категорического императива и поэтому от нее
«не может уклониться тот, у кого есть чем жить».
Затем Кант обращается к вопросу об отношении
государства к церкви. Он разделяет
вероисповедание (как внутреннее дело совести граждан) и церковь
(как учреждение). В первом случае государство не
вправе вмешиваться в дела религии. Поэтому оно и
3*
35

не может устанавливать законы, «которые бы
создавали церковные учреждения», а также «предписывать
народу веру и форму богослужения». Вмешательство
ε вероисповедальные дела церкви «ниже достоинства
правительственной власти». Но зато государство
имеет право «препятствовать влиянию публичных
наставников на зримую политическую жизнь, которое
могло бы быть вредным для общественного спокойствия»
(IV, ч. 2, 251). В полном согласии со всем ходом
предшествующих рассуждений Кант приходит к
выводу, что расходы на содержание церкви нельзя
отнести за счет государства.
Наконец, Кант резко выступает против произвола
верховного правителя в вопросе назначения на
государственные должности (или лишения их). Все это
должно осуществляться в интересах народа. Он также
против наследования почетных (дворянских прежде
всего) званий, ибо это опять-таки противоречит
всеобщей воле народа. Равенство (конечно, в данном
случае юридическое) —вот идеал Канта. Следовательно,
государство не может допускать договоров, которые
бы «истощали силы» работника, доводя его до
отчаяния и превращая в холопа. Тем более недопустимо
передавать личное подчинение по наследству (см. IV,
ч. 2, 255).
Таковы некоторые важнейшие вопросы
правового, конституционного характера, которые освещает
Кант в своих замечаниях об общей природе
гражданского союза.
После этих разъяснений мы можем рассмотреть
проблему отношения Канта к монархии и
республике. Здесь-то и возникает одно из главных
противоречий в учении Канта о государстве. С одной
стороны, он неоднократно высказывался в пользу
республиканской формы правления и даже ставил в
зависимость от ее наличия достижимость вечного мира.
С другой — Кант признает недостижимость
республиканского правления и полагает, что возможен
«способ правления, сообразный с духом
представительной системы, как это выразил, по крайней мере,
Фридрих II, сказав, что он только высший слуга
государства» (VI, 270). Нельзя не признать, что с точки
зрения самой логики Канта здесь есть смысл (хотя
и ошибочный): он полагал, что достигнуть
совершенного правового устройства легче всего там, где
36

осуществление государственной власти сосредоточено
в руках наименьшего числа лиц, в идеале — одного.
Это вытекает из уже отмеченного деления Кантом
государства по двум признакам. Суть проблемы глубоко
раскрыта К.Марксом, который писал,что «у Канта
республика, в качестве единственной рациональной
государственной формы, становится постулатом
практического разума, который никогда не
осуществляется, но осуществление которого всегда должно быть
нашей целью и предметом наших помыслов»2.
Обратимся теперь к другой важной и спорной
проблеме — о том, как относился Кант к революции.
Он пишет о народе в двух значениях: как о
субъекте власти и как о ее объекте. Во втором значении
этого понятия «властелин государства имеет в"
отношении подданных одни только права и никаких
обязанностей» (IV, ч. 2, 241). Казалось бы, куда уж
более! И действительно, это выражение очень часто
толкуется в том смысле, что монарх не ограничен
волей народа. И если властитель даже поступает
вразрез с законами, устанавливает новые налоги,
осуществляет призыв в армию и т. д., которые
противоречат равенству в распределении
государственных повинностей, подданные могут лишь
жаловаться. Но подобное толкование не может быть
признано вполне правильным. Оно основано на
смешении понятий. Под термином глава государства
(властелин) Кант понимал суверена, т. е.
законодательствующий народ (совокупность активных
граждан как единое целое, их всеобщую волю), но
отнюдь не правителя. Другое дело, что и последнему
народ «ни в коем случае не может оказывать
сопротивление» (IV, ч. 2, 241). Отношение Канта к
революции не всегда резко негативно. Оно не
противоречит его теории и вытекает из сущности понимания
им общественного договора и «правового
государства»: поскольку государство есть правовое
установление (договор о «моем» и «твоем»), постольку
недопустимы, с точки зрения практического
категорического императива, внеюридические формы его
изменения. Права народа по отношению к главе
государства и исполнительной власти неотъемлемы и
нерасторжимы, но, в свою очередь, и глава
государства имеет определенные права. Поэтому, по
мнению Канта, допускается лишь «негативное» сопро-
37

тивление, неповиновение власти в рамках закона, но
не активная борьба вне его. По этой же причине
глава государства не наказуем. Народ лишь может
(в качестве подданных) уйти из-под его власти.
«Неповиновение это есть чистая форма борьбы за право
в отличие от революционных действий, которые по
основному своему содержанию являются борьбою
за власть»3. Предлагаемые Кантом
ненасильственные действия должны привести к моральной
изоляции деспотического правления и «авторитет власти
ставится перед необходимостью либо пересмотреть
юридические основания своих действий, либо
принимать в качестве естественной расплаты за
неправовые акции неправовые же по своему
происхождению и смыслу бунтарски-революционные
выступления»4.
Делая вывод о неправовом (внеправовом)
характере революции, Кант различает повиновение
индивидуальное и коллективное5. Каждый подданный
(гражданин) в лучшем случае обладает лишь правом
пассивного неповиновения; народ тоже не имеет
юридического права на революцию, но это не значит, что
он не может фактически ее совершить.
Коллективное сопротивление, когда речь идет о народе как
суверене, Кант даже одобряет: «Если права народа
попраны, то низложение тирана будет
справедливым,— в этом нет сомнения» (VI, 303).
Казалось бы, все ясно. Но тут снова
проявляются непоследовательность и противоречивость Канта.
По его мнению: «...народ, чтобы с полным правом
судить о верховной власти (summum Imperium),
должен рассматриваться как уже объединенный и
подчиняющийся устанавливающей всеобщие законы
воле, он не может и не должен судить иначе, чем это
угодно нынешнему главе государства (summus im-
perans)» (IV, ч. 2, 240). А посему — «надо
повиноваться ныне существующей власти, каково бы ни
было ее происхождение» (там же, с. 241)—легальное
(законное) или внелегальное, революционное (см. об
этом далее). А из этого последнего положения
логически можно сделать (своего рода тоже
антиномия.— Ю. Б.) два прямо противоположных вывода.
Кант, конечно, прав, когда видит в революции
действия внеправовые, и в этом состоит его
несомненная теоретическая заслуга. Но открыто признать ее
38

закономерность не решается6, хотя оправдывает ее
морально и практически. Что касается последнего
обстоятельства, то хорошо известно положительное
отношение Канта к Великой французской
буржуазной революции. О моральном же оправдании им
революции упоминается далеко не всегда. Между тем,
это обстоятельство особенно интересно. И не только
потому, что Кант пишет о необходимости новой
власти, которая возникла пусть и неправовым образом,
но свергла тиранию. Хотя Кант и говорит о «праве
на контрреволюцию» (см. IV, ч. 2, с. 245)7, т. е. о
юридической обоснованности действий свергнутого
монарха для восстановления своей власти, но это
положение оказывается в явном противоречии с
другими, более согласующимися с исходными
утверждениями мыслителя. Кант одобряет революционные
изменения, если они приближают общество к
осуществлению категорического императива. Поэтому он не
отвернулся от французской революции даже во
времена якобинского террора, хотя и не оправдывал его.
Кант считал весьма удачным государственный строй,
существовавший в то время в Швейцарии,
Нидерландах и Великобритании, несмотря на то, что во
всех этих странах он установился в результате
революции. Знаменательны его слова о необходимости
быть свободным для того, чтобы учиться
пользоваться свободой.
Таким образом, для Канта вопрос о
революции — это не столько вопрос о республике или
монархии (равно как и другой форме правления),
сколько вопрос об изменении политического режима,
способа управления (см. VI, 269)8.
Что касается третьей из властей — судебной, то ее
основная задача, по Канту, — защита личной
свободы и собственности граждан. Ни «властелин
государства», ни правитель не могут творить суд.
Народ имеет право и должен сам судить себя через
своих сограждан.
Кант — решительный сторонник суда присяжных,
избираемых самим населением. Этот суд не
подчиняется исполнительной власти: «...только народ
может творить суд над каждым в его составе, хотя и
опосредствованно, через им самим избранных
представителей (суд присяжных)» (IV, ч. 2, с. 239). Кант
разделяет решение вопроса о виновности и вопроса
39

о виде и размере наказания. После того как
виновность признана присяжными, наказание определяет
суд, избираемый «властелином государства» или
назначаемый исполнительной властью.
Таково учение Канта о государстве и революции.
Нам остается рассмотреть его взгляды на уголовное
право и право помилования, чтобы затем перейти к
международному праву.
Кант определяет преступление как нарушение
публичных законов. Преступление — это
посягательство как на свободу человечества в целом, так и на
свободу отдельных лиц. Нарушение публичного
права может носить двоякий характер — гражданский
и уголовный. Поясняя смысл гражданского
нарушения закона, Кант указывает на такие действия, как
растрата, обман и т. п. Это — частные преступления,
которые лишают нарушителя возможности быть
гражданином. Таким образом, в данном случае речь
идет, собственно говоря, не о гражданских
правонарушениях, а об уголовных преступлениях,
имеющих своим объектом имущество и интересы
отдельных лиц. Собственно же уголовными Кант называет
преступления публичные, так как они «подвергают
опасности не отдельное лицо, а общество» (IV,
ч. 2, 256).
Так как каждая личность обладает свободой
воли и действия ее должны определяться
требованиями категорического императива, всякое
преступление неотвратимо влечет за собой наказание.
Наказание, таким образом, у Канта — результат свободы
личности, ее права и обязанности нести
ответственность за совершенные действия. Он различает две
основные группы наказаний: наказания по суду и
естественная кара. Первые осуществляет
государство. Вторые носят внутренний, моральный
характер. Но в обоих случаях наказание имеет своим
основанием именно категорический императив:
«Карающий закон есть категорический императив...» —
пишет философ (IV, ч. 2, 256). Применение
наказания есть осуществление справедливости со стороны
государственной власти. Это — право возмездия. В
гражданском обществе в отличие от общества,
находящегося в естественном состоянии, оно
осуществляется не индивидами, а судом (общественной,
распределяющей справедливостью).
40

Кант отрицает утилитарный характер наказания.
Целесообразность, как его основание, не может
иметь места, так как это противоречит самой
сущности категорического императива — ведь человек ни
при каких обстоятельствах не может быть орудием
для другого. Неверным считает Кант и утверждение
о том, что наказание является средством
исправления, устрашения и т. п. Поэтому вполне
справедливо видят в Канте одного из основоположников
теории объективного вменения (см. гл. V).
Как возмездие, наказание должно быть
соразмерным совершенному преступлению. Поэтому,
например, за убийство следует безусловно приговаривать
к смертной казни: «Если же он убил, то должен
умереть» (IV, ч. 2, 258). Кант резко критикует в
этой связи Беккариа. Он пишет: «... маркиз Бекка-
риа из участливой сентиментальности, напыщенной
гуманности (compassibilitas) выдвинул против
этого утверждение в неправомерности любой смертной
казни на том основании, что такое наказание не
могло содержаться в первоначальном гражданском
договоре... Все это софистика и крючкотворство.
Человек подвергается наказанию не потому, что он
захотел его, а потому, что он захотел совершить
наказуемый поступок...» (IV, ч. 2, 260).
Лишь в трех случаях Кант сомневается в
необходимости установления за убийство смертной
казни. В первом из них он полагает, что лишать жизни
участников потерпевшего поражение массового
мятежа (восстания) вовсе не обязательно. Поскольку
после казни может случиться так, что не останется
ни одного подданного. Государство тогда как бы
самоликвидируется и возникнет состояние, еще худшее,
не знающее никакой справедливости. Это Кантово
положение хотя формально и противоречит принципу
возмездное™, но причины его кроются в самой
сущности категорического императива, так как
осуществление наказания отбросило бы общество в
первоначальное естественное состояние; к тому же
поголовное уничтожение граждан противоречит
принципу, согласно которому: «Чего народ не может решить
относительно самого себя, того и законодатель не
может решить относительно народа» (IV, ч. 2, 96).
Предполагать же, что весь народ или его
большинство способны приговорить себя к казни, абсурдно.
41

В качестве второго исключения Кант
рассматривает случай убийства матерью своего внебрачного
ребенка. Аргументы, приводимые Кантом, довольно
своеобразны, хотя и непосредственно вытекают из
понимания им сущности гражданского состояния.
Дело в том, что внебрачный ребенок самим фактом
своего рождения оказывается вне закона и вне защиты
общества. Поэтому убийство его (и позор матери) не
могут быть «сняты» никаким указом. Таков ход
рассуждений Канта. Он может показаться жестоким.
Но если вспомнить, что писал Кант о так
называемых морганатических браках, тогда его позиция
будет выглядеть иначе. Не следует ли подумать о том,
что Кант в данном случае пытается уберечь от на1·
казания женщину, родившую ребенка вопреки
традициям и нравам общества? Женщину,
поступающую так жестоко под давлением жестоких
обстоятельств. К тому же и здесь глубинная сущность
общественного договора берет верх над частными по
отношению к ней принципами возмездия. Само
возмездие оказывается слишком непропорциональным
совершенному деянию.
Наконец, третий случай — дуэль. Здесь ход
рассуждений Канта лишен той логичности, которая ему
присуща при рассмотрении первых двух. Но и он не
лишен основания. Свою конструкцию Кант строит
на предположении, что дуэль не есть убийство, а
представляет собой умерщвление на основе
взаимного согласия сторон. Возникающий при этом «узел»
(выражение Канта) есть результат несовершенства
«варварского и неразвитого законодательства».
Мотивы чести не совпадают с распоряжениями властей,
«исходящая от государства справедливость
становится несправедливостью с точки зрения
справедливости, (исходящей) от народа» (IV, ч. 2, 263).
Иными словами, статутарное право приходит в
противоречие с моралью. Конечно, для Канта мораль
оказывается выше.
Принцип талиона связан у Канта с идеей
неотвратимости наказания, доведенной им до крайних
выводов. В «Метафизике нравов», например, он
рассуждает, что если народ какого-либо государства
решает самораспуститься, то предварительно он
должен казнить убийц, дабы восторжествовала
справедливость.
42

Из сказанного вполне понятно, что Кант в
принципе отрицает право помилования, ибо вытекающая
из этого, по его мнению, безнаказанность есть
величайшая несправедливость (IV, ч. 2, 263).
Помиловать, считает философ, можно лишь человека,
оскорбившего главу государства. Простить такого
преступника значит доказать «блеск своего
величия».
Вместе с тем Кант не отрицает и субъективную
сторону преступления9. Это касается, прежде всего,
вопроса о вменяемости. В разделе
«Предварительные понятия в метафизике нравов» мы читаем:
«Определение степени вменяемости (imputabilitas)
поступков по величине препятствий, которые должны
быть при этом преодолены, носит субъективный
характер. Чем больше естественные препятствия
(чувственности), чем меньше моральное препятствие
(долга), тем больше хороший поступок ставится
в заслугу...» (IV, ч. 2, 137). Как мы видим, и здесь
понимание Кантом проблемы ставится в
зависимость от требований категорического императива,
от понимания им моральности личности.
Основанием вменяемости служит свободная воля
субъекта преступления. Если же человек не обладает
свободой воли, то он не может быть признан
преступником по закону.
Наказание — не только правовой, но и моральный
акт. Оно основано на способности человека нести
ответственность. Преступник для Канта — моральный
субъект, и поэтому «наказание как выражение
требования категорического императива, осуществляя
справедливость, вместе с тем защищает
прирожденные права личности преступника как разумного
существа и отдает должное достоинству личности
человека как преступника»10. Такова основная идея
Канта в области уголовного права. И здесь его
позиция представляла собой, пусть и несколько
завуалированную, критику феодальных принципов
уголовного права.
Социальную и политическую позицию Канта
охарактеризовал в своих работах К. Маркс. В статье
«Философский манифест исторической школы
права» он писал, что «философию Канта можно по
справедливости считать немецкой теорией
французской революции»11. Экономическая неразвитость и
43

политическая непоследовательность, которые были
свойственны формирующемуся в условиях Германии
XVIII века классу буржуа, обусловила в конечном
счете колебания Канта. Его позиция в этих
вопросах носила преимущественно либеральный характер.
Приветствуя Французскую буржуазную революцию,
Кант не мог в полной мере понять ее
всемирно-исторического значения, и тем более, воспринять теорию
и практику наиболее радикального крыла
революционеров— якобинцев. Либерализм Канта носил
умозрительный характер и брал верх над его
демократическими устремлениями. К. Маркс отметил это в
работе «Немецкая идеология»: «Характерную форму,
которую принял в Германии основанный на
действительных классовых интересах французский
либерализм,— писал он, — мы находим опять-таки у
Канта. Ни он, ни немецкие бюргеры, приукрашивающим
выразителем интересов которых он был, не
замечали, что в основе этих теоретических мыслей
буржуазии лежали материальные интересы и воля,
обусловленная и определенная материальными
производственными отношениями; поэтому Кант отделил это
теоретическое выражение от выраженных в нем
интересов, превратил материально мотивированные
определения воли французской буржуазии в чистые
самоопределения «свободной воли», воли в себе и
для себя, человеческой воли, и сделал из нее таким
образом чисто идеологические определения понятий
и моральные постулаты»12. К. Маркс отметил эти
обстоятельства как основание политической
доктрины Канта и его программы развития права и
государства.

ГЛАВА IV
Учение Канта о международном праве
и вечном мире
fl
^ЁШ ущность международного
^^ права и его основные
институты рассмотрены Кантом главным образом в двух
работах: первой части «Метафизики нравов» (1797)
и трактате «К вечному миру» (1795). Отдельные
замечания по вопросам международного права
содержатся и в ряде других его работ.
Что же понимал Кант под международным правом
и как его позиция в этом вопросе соотносилась с
современной ему наукой?
Ко второй половине XVIII века в науке
международного права обозначилось три основных
направления. Первое из них получило название гроцианско-
го и основывалось на присущем Г. Гроцию
стремлении сочетать философские идеи школы
естественного права с изучением позитивной
международно-правовой практики. К нему относились X. Вольф иЭ. де
Ваттель, а также Ж.-Ж. Бурламаки, отчасти К. ван
Бннкерсгук и Г. Ф. Мартене. Второе, представленное
именами Т. Гоббса и Б. Спинозы, а также С. Пуфен-
дорфа, X. Томазия и Ж. Барбейрака, видело в
международном праве отрасль естественного права
45

и считало эту науку скорее философской, нежели
чисто юридической. Наконец, третье направление —
позитивное— занимало прямо противоположную
позицию. Его сторонники полагали, что нет
необходимости обращаться к философским, мировоззренческим
аспектам. Задачей международного права является
текстуальное изучение, собирание, систематизация
и логический анализ действующих договоров и
других источников международного права. Это
направление было особенно сильно в Германии, где его
обосновывали и развивали С. Рахель и И. Я. Мозер. В
Англии сторонником позитивного направления
зарекомендовал себя Р. Зеч.
Кант был преимущественно сторонником второго
из названных направлений. Его взгляды на
международное право непосредственно основываются на
учении о праве естественном. Он следующим образом
определяет предмет международного права: «Право
государств в отношении друг к другу, которое не
совсем правильно называется международным правом —
оно должно было бы, скорее, называться
межгосударственным (ius publicum civitatum) — это то право
...когда одно государство, рассматриваемое как
моральное лицо по отношению к другому государству,
в состоянии естественной свободы, а следовательно,
и в состоянии постоянной войны делает своей
задачей установить отчасти право на войну, отчасти
право во время (im) войны, отчасти... право после
войны» (IV, ч. 2, 269—270). Международное право,
имея свою основу в праве естественном, по Канту,
отличается от последнего наличием формально
юридических (договорных или обычных) установлений.
Кант считал, что международное право должно
регулировать не только отношения между
государствами, но и отношения отдельных лиц к
иностранному государству, а равно отношения граждан разных
государств между собой. Весьма критически оценивая
современное ему международное право, Кант полагал,
что оно еще менее совершенно, чем право
внутригосударственное, так как международное право «покоится
на договорах, содержащих уже в самом акте их
заключения тайную предпосылку их нарушения» (VI,
298).
В советской литературе было высказано мнение о
том, что: «Кант возражает против узкой трактовки
46

международного права как права на ведение войны»1.
С этим следует согласиться. И все же, поскольку Кан-
тово определение международного права
отталкивается от понятия войны, рассмотрим, как он трактовал
ее с юридической точки зрения. Кант выделяет три
основные группы вопросов:
а — виды войн,
б — основания ведения войны,
в — режим во время войны (законы и обычаи
войны).
В естественном состоянии, считает Кант, война —
единственный способ осуществления права. Более
того, она является движущей силой общественного
прогресса, так как есть внешне выражение
антагонизма. Однако с прогрессом человечества войн
становится все меньше и меньше и со временем они
прекратятся.
Но не всякая война является справедливой и
поэтому правомерной. Справедливыми Кант признает
войны, направленные на защиту государства
(отечества), или же те, которые ведут к созданию
национальной государственности, а равно войны, имеющие своей
целью восстановление нанесенного ущерба (IV, ч. 2,
274). Война не может быть карательной, ибо
наказание имеет место лишь в отношениях старшего к
подчиненному, между тем государства суверенны и как
участники международного общения равны друг с
другом. Война не может быть и истребительной или
преследовать цель порабощения другого народа. Кант
неоднократно и весьма резко выступал против
колониальных войн. Так, отвечая на вопрос,«может ли
какой-либо народ располагаться в новооткрытых
странах и вступать во владение по соседству с народом,
который уже поселился в данной местности, без его
на то согласия?», Кант приходит к совершенно
определенному выводу: такое заселение возможно лишь в
случаях, когда оно не нанесет ущерба другому народу,
первоначально проживающему на данной территории.
Если же интересы аборигенов нарушаются, то: а)
недопустимо применение силы; заселение возможно
лишь мирным путем, на основании договора; б) при
заключении этого договора нельзя пользоваться
неосведомленностью коренных жителей. Иными словами,
договор, заключенный обманным путем, неправомерен,
он юридически и морально недействителен.
47

Следует также подчеркнуть, что Кант стремится
теоретически обосновать деление войн на
справедливые и несправедливые, исходя из идеи
категорического императива. Так, он пишет, что с точки зрения
международного права несправедливый враг — это
тот, чья публично выраженная (будь то словом или
делом) воля выказывает максиму, согласно которой,
если сделать ее всеобщим правилом, невозможно
состояние мира между народами и должно быть
увековечено естественное состояние (IV, ч. 2, 277). Кант
признавая неизбежность войн в свое время, отнюдь не
был их сторонником.
Весьма прогрессивны взгляды Канта на законы и
обычаи войны. Исходное положение, которое он
защищает, таково: не граждане (народы) ведут между
собой войну, но государства («через посредство
народа»). Поэтому нельзя грабить народ, отнимать у
частных лиц их собственность. Разрешается лишь взимать
поставки и контрибуцию, сумма которой должна
быть точно определена и которая должна взиматься
по распискам, «дабы при заключении мира
соразмерно распределить повинности» (IV, ч. 2, 275).
Кант призывает к гуманизации средств ведения
войны. Он выступает против любых вероломных
действий, «могущих уничтожить доверие, требующееся
для создания будущего прочного мира». Эти
соображения Канта находились на уровне наиболее
прогрессивных идей, утверждавшихся в международном
праве в конце XVIII века, особенно в ходе Великой
французской буржуазной революции 1789—1794 гг.
Кант не занимался специально рассмотрением
отдельных институтов международного права, но ряд
высказываний, содержащихся в его произведениях,
говорит о том, что философ в этих вопросах занимал
либерально-демократическую позицию.
Свидетельством тому является защита им принципов
невмешательства (см. IV, ч. 2, 270), нейтралитета — как
полного и равного неучастия в военных действиях (там
же, 276), а равно стремление к выработке
эффективной международной системы разрешения споров
между государствами невоенным путем (там же, 278 —
279). Кант предлагал с этой целью созвать постоянный
конгресс из представителей государств, открытый для
всех желающих к нему присоединиться. Этот конгресс
мог бы выполнять третейские и примиренческие функ-
48

ции. Кант защищает идею неделимости
международного общения государств. Он пишет, что в таком
случае нарушения договоров, «о котором можно
предположить, что оно касается дела всех народов» (IV,
ч. 2, 277), против государства-нарушителя
необходимо объединить усилия всех государств.
Для международно-правовой позиции Канта
характерно его отношение к интервенции. Ведь вплоть до
второй половины XVIII века принцип
невмешательства не являлся общепризнанным в международном
праве. Скорее, наоборот. Характер феодальных
международных отношений, их иерархичность, основанная
на принципе вассалитета, утверждали вмешательство
как правомерное действие. Идеи невмешательства
стали пробивать себе дорогу лишь в XVII веке. Они
получили свое позитивное закрепление во время
борьбы американских колоний за независимость и в годы
французской революции.
Но еще долго, на протяжении всего XIX века в
международном праве признавались «законные»
основания интервенции. Поэтому категорический отказ
от нее, провозглашенный Кантом, нельзя не
подчеркнуть, как выражение его демократизма.
Этот демократизм проявляется и в трактовке
некоторых вопросов гражданства (подданства). В области
международного права Кант приходит здесь к выводу,
что государство (правитель) не вправе единолично и
по своему только усмотрению объявить войну; для
этого нужно получить согласие подданных «не только
на ведение войны вообще, но и на каждое отдельное
объявление войны» (IV, ч. 2, 272).
Представляет также интерес рассмотрение Кантом
некоторых межународно-правовых проблем,
касающихся территории государств. Исходным здесь
является для него тезис о том, что: «Все люди
первоначально находятся в совместном владении землей всего
земного шара...» (IV, ч. 2, 180). Из этого тезиса
вытекает, что люди не должны препятствовать друг другу
пользоваться землей до тех пор, пока это пользование
не нарушает государственный суверенитет и права
земельных собственников. Кант был сторонником
свободного прохода через иностранную территорию в
мирных целях. Он выступал против так называемого
берегового права, на основании которого имущество
потерпевших кораблекрушение становилось собствен-
4 Заказ 2326
49

ностью прибрежного владельца: «Если на берег
выброшены люди или принадлежащие им вещи, то
владельцы прибрежного участка не имеют на это как на
нечто непреднамеренное права приобретения...» (IV,
ч. 2, 183).
Что же касается международно-правового режима
морского пространства, то его позиция основывается
на том, что все вещи, находящиеся на земле,
принадлежащей кому-либо на праве собственности, «если
они не вещи кого-либо другого», принадлежат этому
земельному собственнику. Аналогично решается вопрос
и между государствами: прибрежный суверен может
рассматривать как свое владение ту часть моря, в
пределах которой он реально способен защитить свои
интересы («например, на расстоянии пушечного
выстрела»). Здесь он вправе определять порядок
рыболовства, добычи янтаря (вспомним, что Кант жил в
Кенигсберге (Калининграде) —основном и поныне
центре добычи этого редкого дара природы) и т. п.
Остальное водное пространство следует рассматривать
как открытое море, принадлежащее всем народам:
«Но так как в далеком море местопребывание
невозможно, то и владение не может простираться так
далеко и открытое море свободно (таге liberum)»
(IV, ч. 2, 183). В другом месте, выступая против
притязаний на Мировой океан, столь распространенных
еще в XVI — XVII вв. и находивших отголоски в его
время, Кант пишет: «Возникает вопрос: как далеко
может простираться правомочие вступить во владение
землей? Настолько, насколько имеется возможность
держать ее в своей власти, то есть насколько тот, кто
хочет ее присвоить может ее защищать... как если бы
земля говорила: «Если вы не можете меня охранять,
то вы не можете мной и распоряжаться». Сообразно с
этим и следовало решить спор об открытом или
закрытом море...» (IV, ч. 2, 178).
Центральной для Канта проблемой в
международном праве была идея вечного мира, которая на
протяжении многих столетий до него занимала умы
человечества. О ней толковали ученые Древней Индии и
Древнего Китая. Правда, чаще всего они считали» что
вечный мир был в невозвратном прошлом, «золотом
веке». Но уже греки писали о реальном, будущем
вечном мире. Об этом мы читаем, например, у
Аристофана в комедии «Тишина»:
50

«Пусть сокровища все, что война отняла,
К нам вернутся сторицей! И пусть навсегда
Мы забудем о блеске железном!»2.
С возникновением христианства идея вечного мира
оказалась связанной с новым вероучением. Правда,
теперь «вечный мир» был обещан не на земле, а на
небе. Признавая, что «благо мира так велико, что
даже в условиях жизни земной и смертной ничего
сердечнее не желают, да ничего лучшего найтись не
может», Аврелий Августин говорил тем не менее, что
вечный мир наступит лишь вместе с «вечной жизнью»3.
В дальнейшем идея вечного мира в устах
представителей католической церкви стала одним из
главных аргументов в защиту ее господства. Но вместе с
тем, точнее, вопреки такому использованию, она
продолжала существовать и как выражение интересов и
чаяний народных масс, составляя одно из основных
требований многочисленных крестьянско-плебейских
ересей4. Новый, весьма мощный, толчок идея вечного
мира получила в XVI—XVII вв., с переходом к
капитализму. Теперь она выражала интересы
нарождающейся буржуазии в ее борьбе против анархии и произвола
феодальных войн. При этом в отличие от
предшествующих веков она все более и более оказывалась
связанной не с идеей единой мировой монархии, а с защитой
независимости и суверенитета отдельных
национальных государств.
К тому времени, когда Кант обратился к этой
проблеме, существовала уже весьма обширная
литература по вопросам установления и поддержания
вечного мира. При этом наибольшей популярностью
пользовались работы ближайших предшественников и
современников Канта Шарля Ирине де Сен-Пьера и
Жан-Жака Руссо.
Для того чтобы ликвидировать войны, по мнению
Сен-Пьера, недостаточно только просвещения и
изменения нравов. Необходимо заключить между
государствами договор о конфедерации. На основании этого
договора создается постоянный совет или конгресс, в
котором разрешаются «арбитражем или судом» все
разногласия между договаривающимися сторонами.
Договор, по мысли Сен-Пьера, должен
гарантировать территориальные владения его участников,
которые «взаимно и навсегда» откажутся от претензий друг
4*
51

к другу. Если же такого рода претензии возникнут, то
они регулируются «арбитражными решениями
совета». Но компетенция последнего не ограничивается
только разбирательством споров. Сен-Пьер считал,
что совет по представлению своих членов призван
издавать «законы», необходимые для обеспечения «всех
возможных благ». Эти «законы» должны были
приниматься сперва временно, простым большинством
голосов, а спустя пять лет утверждаться окончательно,
но тремя четвертями голосов членов совета. Проект
предусматривал также, что «союзник, нарушивший
договор, должен подвергаться изоляции и
преследоваться как враг общества»5. Против него допускалось
применение санкций.
Проект Сен-Пьера был обработан Руссо, который
написал в качестве предисловия к нему собственное
«Суждение о вечном мире». Руссо считал, что польза
от осуществления идеи Сен-Пьера была бы
бесспорной и что сам проект высокоморален. Но, в отличие от
своего предшественника, Руссо не верил в
возможность установления немедленного, сразу после
заключения договора, вечного мира. Главным препятствием
на пути к этому он считал своекорыстие монархов.
Вера Сен-Пьера в доброту государей, по мнению
Руссо, свидетельствует о том, что он «судил как ребенок».
На самом деле любой монарх никогда не захочет быть
«скованным» договором о вечном мире. Монархи с
негодованием отвергнут мысль о том, что они должны
быть «справедливыми не только с иноземцами, но
даже со своими собственными подданными»6. Каковы
же пути избавления человечества от ужасов войны?
Отвечая на этот вопрос, Руссо сделал чрезвычайно
важный шаг вперед в развитии идеи о вечном мире.
Он пришел к выводу, что добиться его можно только
революционным путем. Надо создать на месте
разрозненных монархий Европейскую республику, или
лигу. В ней каждый человек быстро обнаружит
выгоды общего блага и вечного мира. Правда, в
заключительных словах своего «Суждения» Руссо высказывает
сомнение в возможности создания Европейской лиги.
Но нам представляется, что для самого автора эти
сомнения не играли решающей роли. Скорее, он просто не
хотел открыто провозгласить необходимость
повсеместного революционного свержения монархий.
Как же подошел к этой проблеме Кант?
52

Справедливо замечено, что Кант был первым
мыслителем, который «высказал догадку об
объективной закономерности, ведущей к установлению мира, о
неизбежности создания на мирных началах союза
народов»7. Действительно, идея вечного мира вытекает
у Канта как из его учения о категорическом
императиве, так и из идеи антагонизма как движущей силы
общественного развития. Вкратце ход его рассуждений
может быть изложен следующим образом.
Априорный характер категорического императива
определяет стремление людей к нравственному
совершенству. Это — внутренняя идея, потребность разума
(см. III, 661). Но в силу двойственности человека
реальной движущей силой истории в целом,
международных отношений и международного права, в
частности, являются антагонизм, себялюбие и достижение
частного интереса (см. VI, с. 287—288). Получается, что
движение по пути к нравственному идеалу
осуществляется за счет постоянного и систематического от него
отклонения и даже прямого отказа. Здесь
субъективное вступает в противоречие с объективным,
необходимое проявляется через случайное (хотя сам Кант так
определенно и не говорит). В этом противоречивом
процессе и создаются предпосылки для того, чтобы с
ростом культуры, с прогрессом общества люди все
сильнее чувствовали зло, эгоистически причиняемое
друг к другу (VI, 584) и стремились к устранению
распрей и войн, к достижению вечного мира. Вечный
мир, в конечном счете, возможен*. Дело в том, что
Кант не отождествляет вечный мир с
последовательным и полным осуществлением в международных
отношениях выдвинутого им высшего нравственного
принципа. Речь у него идет о формальной, правовой
стороне дела, об искоренении войн.
Этой главной идее в области
международно-правовых отношений и международного права Кант
посвятил трактат «К вечному миру», который пользовался
большим успехом у современников. Достаточно
сказать, что при жизни автора он издавался 12 раз.
Рассуждение Канта «К вечному миру» состоит из двух
* Следует заметить, что Кант не сразу пришел к этому
выводу. В Метафизике нравов» он еще сомневается в возможности
установления вечного мира (см. IV, ч. 2, 278).
53

основных разделов. В первом содержится шесть
предварительных статей, второй включает три
окончательных. Кроме того, к трактату примыкают два
добавления— «О гарантии вечного мира» и «Тайная статья
договора о вечном мире», а также два приложения:
«О расхождении между моралью и политикой в
вопросе о вечном мире» и «О согласии политики и
морали с точки зрения трансцендентального понятия
публичного права». Рассмотрим их содержание.
Уже первое знакомство со структурой
исследования обращает внимание на тот факт, что сочинение
Канта носит не столько юридический, сколько
философский характер. В предварительных статьях
трактата рассматривается вопрос о необходимости
устранения объективных, по мнению автора, причин войн,
а именно: приемов тайной дипломатии;
приобретения территорий по наследованию, в обмен, на
основании договора или купли-продажи; постоянных армий;
возможности вмешательства во внутренние дела
другого государства. Чрезвычайно характерно, что в этих
предварительных статьях Кант решительно выступает
против институтов феодального международного
права, развивая основные идеи
буржуазно-демократического понимания сути международных отношений.
Особенно типичны в этом плане ст. 2, 4 и 5. Первая
из них посвящена обоснованию неправомерности
и ошибочности патримониального взгляда на
государство и его территорию. Автор решительно заявляет,
что «государство... не есть имущество. Государство —
это сообщество людей, повелевать и распоряжаться
которыми не должен никто, кроме него самого»
(VI, 260). Поэтому продажа, обмен или передача
государственной территории без прямого и явно
выраженного согласия народа противоречит идее
первоначального договора. Хотя Кант и не упоминает здесь
прямо о плебисците, он теоретически обосновывает
его, следуя лучшим традициям революционной
Франции.
Еще более знаменательны две следующие статьи.
Статья 4 предполагает запрещение использования
государственного долга в качестве основания для
интервенции и этим во многом опережает свое время,
предвосхищая доктрину Кальво (1868)» которая
устанавливала отказ от применения вооруженной силы для
истребования договорных долгов. Статья 5 носит еще
64

более широкий характер. Она гласит: «Ни одно
государство не должно насильственно вмешиваться в
политическое устройство и правление других государств»
(VI, 262).
Последняя из предварительных статей (6-я)
запрещает «прибегать к таким враждебным действиям,
которые сделали бы невозможным взаимное доверие
в будущем состоянии мира» (VI, 263), а именно:
использовать отравляющие вещества, нарушать
условия капитуляции. Для понимания позиции Канта
наиболее существенным является, однако, не сама эта
статья, а комментарий к ней. Признавая, что война
есть печальное, но вынужденное в естественном
состоянии средство, Кант подчеркивает недопустимость
карательных войн.
Содержание окончательных статей таково: так как
естественным состоянием между людьми является
война, то вечный мир не может наступить сам по себе,
автоматически. Его нужно добиваться сознательно.
При этом Кант достаточно реалистичен. Он
основывает свой вывод на изучении прошлого и
современности, веря вместе с тем в доброе начало человечества.
Хотя Кант далек от современных идеалов, он ярко
и глубоко выразил одну из глобальных идей,
волнующих человечество с древности и до наших дней — идею
устранения войн усилиями самих людей, каждого
человека. ·*-*!
В этом отношении наиболее характерна ст. 1. Она
гласит: «Гражданское устройство в каждом
государстве должно быть республиканским» (VI, 267).
Конечно, следует при этом учитывать своеобразие в
понимании Кантом республики, но важно и другое: Кант
обращает внимание на тесную связь внешней и
внутренней политики, на отношение государства к войне в
зависимости от его внутреннего строя.
«Международное право должно быть основано на
федерализме свободных государств», — таково
содержание ст. 2. Кант был противником мирового
государства в любой его форме. Он справедливо полагал, что
такое государство явилось бы препятствием на пути
исторического прогресса. Кант выступает против
теории первоначальной оккупации и говорит о
чудовищной несправедливости цивилизованных народов по
отношению к коренным жителям Америки, Африки и
Ост-Индии, хотя и считает, что уровень общественно-
55

го развития этих народов есть «скотское унижение»
человечества.
Последняя из окончательных статей — 3-я —
устанавливает институт всемирного гражданства. Ее
основной смысл — способствовать мирному общению,
торговле и передвижению, ибо дух торговли
несовместим с войной. А так как право на земную
поверхность принадлежит всему человечеству, то
неправомерны не только захват чужих территорий, но и
установление препятствий для мореплавания, торговли
и т. п.
Что касается добавлений к основному трактату,
о которых мы упоминали выше, то в первом из них
развивается уже известная нам идея о войне, как
средстве прогресса, «привитом, по-видимому, человеческой
природе» (VI, 284). При этом Кант видит в ней
средство к освоению всей Земли. Но тут же, в
соответствии с исходными положениями выработанного им
учения, добавляет, что «разум с высоты морально
законодательствующей власти, безусловно, осуждает
войну» (VI, 274). Это обстоятельство и является
главной причиной установления вечного мира:
«...природа неодолимо хочет, чтобы право получило в конце
концов верховную власть» (VI, 286).
Добавление второе имеет своей целью привлечь
к борьбе за мир философов, мнение которых
способно уравновесить заблуждения власти, извращающей
суждения разума.
Два последних приложения не представляют для
нас существенного интереса, за исключением
сказанного выше о сущности международного права и о
соотношении политики, морали и права.
Позицию Канта характеризуют следующие его
слова: если осуществление состояния публичного
права, хотя бы в бесконечном приближении, есть долг
и вместе с тем обоснованная надежда, то вечный мир
«есть не пустая идея, а задача, которая постепенно
разрешается и (так как промежуток времени,
необходимый для одинаковых успехов, будет, видимо,
становиться все короче) становится все ближе к
осуществлению» (VI, 309).
Достижение вечного мира связывается Кантом
с идеей общенародного права или права гражданина
мира, ибо каждый человек, по era мнению, ответствен
в своем лице за человечество в целом (IV, ч. 2, 184).
66

Общенародное («космополитическое») право есть
необходимый результат того факта, что все люди
составляют часть единого целого. Они живут на Земле,
и переход из естественного состояния в гражданское
влечет за собою их сотрудничество друг с другом.
Люди должны «предлагать себя для взаимного общения
(IV, ч. 2, 279), а не просто избегать войн, утверждает
Кант. Каждый человек имеет право вступать в
общение с другими. Это право, поскольку оно имеет в
виду возможное объединение всех народов для
(установления) определенных всеобщих законов их
возможного общения, по мнению Канта, можно назвать
правом гражданина мира (ius cosmopoliticum) (IV,
ч. 2, 279).
Идея мирного и активного сотрудничества
государств и их граждан — одна из наиболее глубоких
и гуманных во всем учении Канта. Ею он логически
заканчивает свою философию, в центре которой для
него всегда стоял Человек.

ГЛАВА V
Кант и развитие буржуазной науки
о государстве и праве
V
^Ш же при жизни Кант стал
1^г одним из наиболее
известных философов. Его труды были переведены на
ряд европейских языков, хотя современники
неоднократно жаловались на сложность его теоретических
построений. После смерти мыслителя кантианство в
собственно философском плане в первой половине
XIX века быстро утратило свое влияние. Труды
Фихте, Шеллинга и Гегеля отодвинули его на второй
план, а по мнению некоторых исследователей, это
учение оказалось в то время «практически бесплодным».
Последнее, однако, является скорее всего
определенным преувеличением, ибо в области права и учения
о государстве влияние Канта никогда не исчезало, а
с 20—30-х годов все более возрастает.
Применительно к интересующим нас проблемам можно выделить
три основных периода в развитии и интерпретации
идей Канта буржуазной политической и правовой
мыслью. Первый из них —время до 60—70-х годов
XIX века. Второй — последняя треть XIX — начало
XX века. И, наконец, третий — современный период.
В первый период влияние Канта было наиболее
ЪЬ

значительным в области международного права
(учение о вечном мире прежде всего) и государственного
права (разработка теории правового государства).
Несомненен также его вклад в разработку основных
идей так называемой классической школы в
уголовном праве, получивших наибольшее развитие во
второй половине XIX и начале XX века.
Начнем с международного права, так как здесь
реакция современников на предложения Канта не
заставила себя долго ждать и проявилась довольно
бурно.
В 1797 году И. Г. Гердер, бывший ранее учеником
Канта, опубликовал десятый выпуск «Писем для
поощрения гуманности», в котором тоже обратился к
рассмотрению идеи вечного мира. Взгляды его прямо
противоположны тем, которые развивал Кант. Если
Кант видел источник войны в объективных
социальных противоречиях и полагал, что они в известном
отношении служат прогрессу, хотя со временем
должны быть, безусловно, ликвидированы, то Гердер
считал, что в основе прогресса лежит стремление к
гармонии, но достигнуть ее можно не борьбой, а
воспитанием высоких моральных идеалов, свободы и разума.
Кант рассчитывал поставить республиканские
государства на службу миру, Гердер во всем винил
государства. Кант исходил из идеи общественного
договора, Гердер отрицал его. Критикуя современное
государство, Кант допускал возможность его
совершенствования, Гердер не видел ее. Путь к установлению
вечного мира, утверждал он, возможен лишь через
нравственное самоусовершенствование. И все же
нельзя не заметить, что в области политической Гердер
оказался прозорливее Канта. Он обращался со своей
идеей не к правительствам, а к народам. Гердер
более демократичен, чем Кант. Эта демократическая
линия в понимании идеи вечного мира уже при жизни
Канта неоднократно сочеталась с республиканскими
и прямо революционными призывами.
Так, Г. Хайнрих в предисловии к гамбургскому
изданию трактата «К вечному миру» писал, что план,
предложенный Кантом, недостаточен. Обращение к
государям будет неэффективным, и поэтому следует
апеллировать к крестьянам и городским низам.
Только через их просвещение возможен прогресс в деле
мира. Иосиф Гаррес в работе «Всеобщий мир—иде-
59

ал», вышедшей в 1798 году, придал проекту Канта
«якобинские черты»1. Он полагал, что союз народных
республик Европы и Америки должен быть
осуществлен под руководством Франции. Фихте также
откликнулся на трактат «К вечному миру»,
опубликовав свои соображения в «Иенском философском
журнале» в 1796 году. Фихте согласен с исходным
положением Канта, что вечный мир возможен лишь как
результат деятельности государств. Тот факт, что
современные государства далеки от этого, не меняет
сути дела. Необходимо совершенствовать
государственный строй. И здесь Фихте выдвигает новое
положение. Он говорит, что такое совершенствование требует
уравнения имуществ и справедливого распределения
собственности. Таким образом, связь международных
и внутригосударственных отношений оказывается у
Фихте еще более существенной. Вот как он поясняет
свою мысль: «Постоянные столкновения между
сословиями и семьями приведут, наконец, к равновесию в
имуществе, при котором каждый будет чувствовать
себя более или менее сносно. Другие народы и
континенты также в конце концов придут к такому
состоянию, что не позволят более, чтобы их обманывали
в торговле или уводили в рабство, что исчезнет
последний стимул грабежа и хищничества»2. Залог мира
Фихте видит в добровольном объединении народов.
Идеи Канта были близки и Шеллингу, который
полагал, что залог безопасности народов заключается
в создании федерации государств, которые бы
взаимно гарантировали друг другу неприкосновенность
своего устройства. Такая федерация должна быть
основана на принципах «подлинно правового строя» и
при наличии «общей для всех них законности
совершенно наподобие той, как первоначально уже было
проделано индивидами при образовании того или
иного отдельного государства». Шеллинг считал, что
необходимо создать «один общий ареопаг народов,
куда будут входить представители всех культурных
наций»3.
Идеи Канта широко дебатировались и в других
странах. И. Бентам поддержал его мысль о значении
торговли в деле установления всеобщего мира. Те же
взгляды содержались и в проекте В. Ф.
Малиновского, изложенном в его сочинениях «Рассуждение о
войне и мире» и «Общий мир». Идеи Канта оказали не-
60

посредственное влияние также на работу профессора
Казанского университета И. X. Финке. Он утверждал,
что борьба между государствами не является вечной и
не соответствует естественному состоянию, и полагал,
что со временем наступит то счастливое время, «в
коем должно царствовать постоянно между
народами дружество»4. Правда, основной путь к этому И. X.
Финке видел в человеческом
самоусовершенствовании. Вместе с тем он полагал, что если несколько
народов достигнут такого совершенства, то «своим
политическим могуществом и своею никогда не
ослабевающей силой» они могут воздействовать на
развитие других народов. Не случайно книга Финке в
дальнейшем была признана «зловредной», а его
рассуждения содержали, по мнению Магницкого,
«возмутительное мнение о власти царской».
С начала XIX века начинается образование
национальных и международных обществ сторонников
вечного мира. В 1815 году возникло «Нью-Йоркское
общество мира», а затем, в 1816 году, Лондонское.
В 70—80-х годах общества друзей мира
существовали более чем в 10 государствах, в том числе в
России. Широкий размах движения за вечный мир
породил обширную литературу. Но жестокая
действительность капиталистического общества не могла не
нанести серьезного ущерба самой идее вечного мира. С этим
были вынуждены считаться ее самые ревностные
поклонники. В. Э. Грабарь с полным основанием писал:
«Утопичность проектов вечного мира привела к
необходимости искать иные средства ограничения
бедствий войны, а именно: замены ее мирными
средствами. Это является .общей тенденцией международно-
правовой литературы рассматриваемого периода»5.
Вполне понятно, что отходят на второй план и идеи,
которые развивал Кант.
Зато все более широкое распространение
получали в XIX веке основные принципы теории правового
государства, одним из основоположников которой, как
мы уже указали, является Кант· Его современник
Вильгельм Гумбольдт написал в 1792 году трактат
«Идеи для опыта определения границ деятельности
государства». Но изданный полностью в 1851 году он
быстро привлек к себе внимание политиков и
юристов. Ход рассуждений Гумбольдта отличен от того,
который развивал Кант» но сама идея и основные выво-
61

ды из нее — весьма созвучны его учению. Основная
мысль, объединяющая обоих мыслителей,
заключается в том, что подданные обязаны внешне
повиноваться государственной власти. Что же касается их
внутреннего к ней отношения, то здесь для каждого
сохраняется полная свобода. При этом для Канта — это
значит следовать предписаниям категорического
императива, а для Гумбольдта же — развивать присущие
им задатки, основу которых составляют внутренние
чувства. Гумбольдт следующим образом формулирует
свою мысль: «Формальное господство права при
внутреннем невмешательстве в дела подданных»6.
Государство не должно заботиться и о благополучии
граждан, кроме случаев, когда это необходимо для их
безопасности по отношению к нему самому (так
называемая внутренняя безопасность) и к внешним
врагам.
Вмешательство государства в дела подданных
(граждан) влечет за собой, по мысли Гумбольдта,
извращение самой сущности человека. Он становится
при этом (и здесь взгляды Гумбольдта чрезвычайно
близки Канту) не самоцелью, а средством для
достижения «вещественных целей». Для доказательства
своего основного тезиса Гумбольдт указывает на то,
что: 1) вмешательство государства влечет за собою
установление всеобщего единообразия и поэтому
подавляет индивидуальность личности; 2) указанное, в
свою очередь, ведет к упадку народных сил, к их
застою. Человек, которого «водят на помочах»,
оказывается неспособен к самостоятельной деятельности и
развитию. То же имеет место и с целыми народами;
3) так как главное в человеке — его внутренние
чувства, то их ограничение или даже формирование
извне есть искажение свободы; 4) люди разительно не
походят друг на друга. Между тем государственная
деятельность по необходимости требует общих
правил, нивелировки, которая опять-таки вредит и
отдельному человеку и обществу; 5) своим вмешательством
в дела подданных государство бесконечно усложняет
свои собственные задачи. Оно становится все более
сложным и порождает бюрократию. Последняя же
несовместима со свободой. И, как вывод, происходит
полное извращение человеческих воззрений на жизнь.
В конечном счете, хотя сам Гумбольдт и не решается
сделать такой вывод, ход его рассуждений сводится к
62

тому, что чрезмерное управление разрушает само
управление. Вместе с тем Гумбольдт отчетливо
понимает необходимость власти и права, которые бы как
раз и охраняли безопасность или, как он пишет,
«крепость законной свободы». Для этого государству
предоставляется возможность предупреждать
противозаконные действия и наказывать за них. Однако, как
только Гумбольдт утверждает это положение, он
вынужден отойти от своего исходного тезиса. Действие
в рамках права, как бы ограничено оно ни было,
всегда есть определенное вмешательство в поведение
подданных. Поэтому и сама идея правового государства
уже у Гумбольдта оказывается ограниченной и
непоследовательной. Исходный тезис все время
нуждается в подпорках и ограничении. Он хорош только как
абстрактный идеал. Это вынужден признать и сам
автор, когда он обращается к проблеме соотношения
свободы отдельного лица и безопасности общества в
целом. Гумбольдт понимает, что здесь невозможно
установление достаточно четкого и заранее
определенного разграничения. И ссылки на естественное
право не облегчают суть дела. Формула, им
предлагаемая, близка к Канту — «государство должно
запрещать или ограничивать те действия, которые
нарушают права других, то есть без их согласия умаляют
их свободу и собственность, или от которых этого
можно с вероятностью ожидать... Всякое другое
ограничение частной свободы лежит вне пределов
деятельности государства»7. Но как определить эти
границы? Только по усмотрению власти, издающей
законы, т. е. государства. Так сложилась идея, ставшая
затем широко распространенной в буржуазной
юриспруденции— самоограничение государства
посредством права. Большего учение о правовом государстве
дать и не могло. В этом легко убедиться, проследив
развитие этой идеи.
В 30—40-х годах XIX века либерально
настроенная часть немецких юристов (К. Т. Велькер, К. фон
Роттек и их сторонники) отождествляла правовое
государство с такой организацией общества, в котором
его политическая форма соответствует воле свободно
избранных народом представителей, где власть
монарха и исполнительных органов ограничена
конституцией и где осуществляется принцип разделения
властей. В правовом государстве должны быть обес-
63

печены свобода личности, неприкосновенность
собственности и равноправие граждан. Таким образом, в
указанной интерпретации правовое государство
отождествляется с конституционным правлением и право
не стоит над государством. Для Велькера и Роттека
главное в правовом государстве—соблюдение
законности, основанной на принципах буржуазного
демократизма.
Но после революции 1848—1849 гг.
преобладающим в трактовке идеи правового государства
становится консервативное, а затем и открыто реакционное
направление. Уже Р. фон Моль (с именем которого
связано окончательное утверждение самого термина)
считал, что правовое государство означает лишь
необходимость следовать действующим законам со
стороны и властей, и подданных. Он считал при этом, что
не должно касаться вопроса о содержании законов.
А для Ф. Ю. Шталя, издавшего свой основной труд о
философии права в 1856 году, смысл правового
государства сводился к совокупности методов
осуществления государственной власти.
Пытаясь устранить слабости рассматриваемой
теории, основанной на искусственном и реально не
осуществимом подчинении государства праву, П. Лабанд
написал о необходимости строгого разграничения
правовых явлений и политики. Для него право не есть, в
конечном счете, результат государственной
деятельности, наоборот, государство представляет собой
правовое явление. В этом отношении он идет дальше
Канта, для которого государство — это «объединение
множества людей, подчиненных правовым законам»,
а сами эти законы (когда речь идет о позитивном,
статутарном праве) — результат деятельности
государства. Как юридический феномен государство для
Лабанда выступает в качестве юридического лица
публичного права8. Здесь нужно искать зародыши
будущего нормативизма. В то время они встретили
довольно сильную оппозицию. Крайности «правового
государства» вступали в противоречие с жизнью, и их
надо было преодолеть.
Одну из попыток подобного рода предпринял
Р. Иеринг. Для него государство и право — как бы две
руки единого целого. Они являются орудиями для
достижения общественных целей посредством
принуждения, дополняя и взаимно ограничивая друг друга:
64

«Государство есть само общество, как держава
организованной принудительной власти... Право есть
система социальных целей, гарантируемых
принуждением»9. Иеринг выступает против крайностей
категорического императива, так как он слишком
абстрактен, что, однако, не исключает наличия
этического момента в праве. Наоборот, этика указывает, что
соответствует и что противоречит идее права.
Среди других юристов XIX века, с большим
вниманием относившихся к идее правового государства,
укажем на Г. Еллинека. В своем фундаментальном
исследовании «Общее учение о государстве» он
неоднократно обращается к анализу учения Канта. Елли-
нек не разделяет исходных методологических позиций
Канта, но вытекающая из них теория правового
государства привлекает его внимание. Рассматривая три
возможных ее варианта — государство как объект
права (М. Зейдель, К. фон Роттек), государство как
правовое отношение (Р. Блэкстон, а в XIX в. Э. Ло-
нинг, Б. Шмидт) и государство как субъект права —
Г. Еллинек отдает предпочтение последнему. При
этом, однако, он замечает, что определение
государства через право влечет за собою «не выяснение его
реального существа», а лишь возможность
«юридически мыслить» государство. «Познание реального
бытия государства должно быть положено в основу
этого понятия, но не должно быть с ним
отождествляемо»10. Сам Еллинек приходит, в конечном счете, к
определению государства, которое лишь с большой
натяжкой может быть признано правовым: «Как
правовое понятие государство есть... обладающая
первичной властью территориальная корпорация»11.
И все же цопытки сохранить определение
государства через право, восходящие к Канту, несмотря на
всю их критику продолжали и продолжают иметь
место. В этом отношении наиболее интересно
исследование С. А. Котляревского «Власть и право.
Проблема правового государства». Весьма подробно
рассмотрев возникновение самой идеи и ее историю на
протяжении XIX века, автор приходит к выводам
весьма знаменательным, а именно: что принцип
правового государства не может быть осуществлен в
полной мере. Он пишет: «В конце концов правовое
государство выражает только известный уклон,
устремление, запечатлевшееся в государственном строении и
5 Заказ 2326
65

деятельности. Правовое государство относится к миру
идеи, но идей, неизменно осуществляющихся и
преобразующих факты... Смысл его совершенно метаюриди-
ческий...»12. Круг как бы замкнулся. Перейдя из
философии в право, идея «правового государства»
вернулась в свое первоначальное состояние. Возвращение
это не было полным. Но об этом далее...
Обратимся теперь к третьему разделу публичного
права, как его понимал Кант, — уголовному прав>.
Как мы уже знаем, Кант считал, что преступление
обусловлено не внешними фактами, а волей самого
субъекта. Ведь как моральная личность он обязан
безусловно и во всех случаях следовать
предписаниям категорического императива. Свобода воли
личности, решительно и безоговорочно отстаиваемая
Кантом, составила основу теории индетерминизма. Она
была доведена до своего логического конца Гегелем.
Он писал: «Поражение, постигающее преступника, не
только справедливо в себе..., а есть также право, по-
ложение в самом преступнике, то есть оно положено в
его налично сущей воле, в его поступке»13. Гегель,
правда, подчеркивает при этом, что такой вывод
основывается на понимании преступника как
свободного и разумного существа, что он отдает должное
преступнику как свободной личности. Это, конечно, верно.
Но только в самом абстрактном смысле, при полном
отвлечении от реальных социальных отношений.
Отмечая положительные стороны
уголовно-правовых теорий Канта и Гегеля (признание достоинства
человека, отношение к нему как к свободному, а не
рабу и т. д. ), К- Маркс указывал на подмену
абстракцией «свободной воли» реального человека, на
которого необходимо и неизбежно влияют социальные
условия его существования14.
Идеи Канта оказали влияние на крупнейшего
юриста начала XIX века Ансельма Фейербаха и легли в
основу составленного им Баварского уголовного
кодекса 1813 года. Но Фейербах, признавая
возмездный характер уголовного наказания, стремился
придать ему и не свойственные философии Канта
мотивы устрашения. Это обстоятельство не прошло мимо
такого глубокого критика, как Гегель: «Похоже, —
писал он,— на то, что, как мы замахиваемся палкой на
собаку, так и с человеком обращаются, следуя тако-
66

му обоснованию наказания, не согласно его чести и
свободе, а как с собакой»15.
Так же как А. Фейербах отошел от кантовского
принципа талиона, соединив его с принципом
превентивное™, К. Захарие не удержался на исходных
положениях концепции возмездия. По его мнению, только
то наказание справедливо, которое соответствует вине
количественно и качественно. Но тогда возникает
вопрос— как установить такое соответствие? Захарие
исходит из мысли, что всякое преступление есть
нарушение свободы (по Канту произвола) другого лица.
Следовательно, наказание должно ограничить
свободу виновного. При этом продолжительность
заключения определяется внешней стороной — причиненным
материальным вредом. Она может быть двух видов:
непосредственной (при убийстве, изнасиловании и
т. п.) или опосредованной (имущественные
преступления, прежде всего). В первом случае Захарие
предлагает в качестве наказания приговаривать к
пожизненному заключению (но не к смертной казни). Во
втором — наказание должно исчисляться в
зависимости от размера причиненного материального
ущерба: его сумма делится на плату за рабочий день и
определенная таким образом цифра составляет
длительность заключения. Теория эта, как легко видеть,
есть лишь уступка практическим целям. К тому же
она оставляет открытыми вопросы о наказании за
действия, не наносящие материального ущерба
непосредственно, а также за покушение и т. п.
Сила теории талиона заключалась именно в ее
крайней абстрактности. Но это определяло и ее
нежизненность, не говоря уже о действительной,
социальной справедливости.
Своеобразной модификацией уголовно-правовой
теории Канта явилось учение И. Ф. Гербарта о
наказании. Если у Канта основание наказания носит
моральный характер (нарушение требований
категорического императива), то у Гербарта оно
приобретает характер одновременно и эстетический. Так как
право, по его учению, есть средство к устранению и
прекращению спора многих отдельных воль,
нарушающего эстетические требования социальной
гармонии, то и наказание покоится на своего рода
категорическом императиве, согласно которому всякое
преступное деяние противно человеку и обществу и
5*
67

требует своего устранения. Основание наказания
заключается в чувстве неудовольствия, вызванного
произведенным нарушением гармонии. Последняя должна
быть восстановлена. Это и достигается посредством
применения принципа талиона.
С середины и во второй половине XIX века идеи
Канта и Гегеля (при всем различии в их
философском основании) становятся весьма популярными,
особенно в Германии. Конечно, на практике принцип
возмездия (талиона) оказался далеко не всегда
осуществимым, но как теоретическое требование он
пользовался несомненным влиянием. В качестве его
сторонников можно, например, назвать К. Биндинга и
А. Меркеля. Правда, Биндинг смягчил строгость и
неотвратимость наказания — принципы, которые
провозглашал Кант. Он допускал, что государство не
обязано, а лишь имеет право карать виновного. Мер-
кель же пытался сочетать теорию возмездия с
теорией полезности16.
С конца 60-х — в 70-е годы XIX века популярность
идей Канта получила новый импульс. На этот раз их
взяли на вооружение политика и философия. Именно
тогда родился пресловутый лозунг «Назад к Канту!»,
впервые провозглашенный Отто Либманом, а затем
поддержанный и развитый Ф. А. Ланге. Несколько
позже В. Виндельбанд разъяснил его подлинное
значение: не просто к Канту, но с помощью философии
Канта назад к агностицизму и идеализму. Он писал:
«Понять Канта — значит выйти за его пределы».
Неокантианство, как стало называться это течение,
представляло собой реакцию на марксизм вообще, и на
научный материализм, прежде всего. В плане
социально-политическом и правовом оно, будучи
первоначально выражением идей либеральной буржуазии,
вскоре стало основой правого ревизионизма, орудием
борьбы против политической активности масс и
революционного преобразования общества.
В рамках неокантианства сложилось два основных
течения, получивших свое наименование от тех
университетов, где преимущественно протекала деятельность
их наиболее видных представителей: фрейбургская
(или баденская) школа и школа марбургская.
Несмотря на общность исходных методологических
установок, между ними существовали определенные раз-
68

личия, сказавшиеся в дальнейшем и на трактовке
правовых проблем.
Главным методологическим положением
неокантианства, и особенно его баденского направления, явилось
доведенное до предела противопоставление природы
и общества. Исходной предпосылкой при этом
служила антиномия свободы и необходимости. Г. Риккерт
писал: «... Исходным пунктом логики истории мы
выставляем следующее положение: не только в
донаучных наших познаниях существуют два принципиально
различных способа понимания действительности,
генерализирующий и индивидуализирующий, им
соответствуют также два, с логической точки зрения,
принципиально различных вида научной обработки
действительности, которые отличаются между собой
как своими конечными целями, так и своими
конечными результатами»17.
Еще резче выразил эту мысль В. Виндельбанд,
утверждавший о том, что существует «антагонизм
между естественным и нормативным
законодательством»18. В результате такого подхода неокантианцы
пришли к выводу о принципиальной невозможности
познать законы общественного развития. В обществе,
по их мнению, все сугубо индивидуально, а потому
незакономерно, а значит, непознаваемо. Здесь царит
произвол, но уже не в смысле свободы личности, как
это понимал Кант, отнюдь не отрицавший, как мы
видели, социальные закономерности и общественный
прогресс, но произвол в его собственном, прямом
смысле слова, как «абсолютная» свобода,
разрушающая всякие закономерности. Отсюда — требование
неокантианцев обращаться при изучении общества к
идеографическому (Виндельбанд) или
индивидуализирующему (Риккерт) методу. Различие между ними
несущественно. Важно то, что и Виндельбанд и
Риккерт сводят науку об обществе к познанию не
сущности, а явления индивидуального, внутренне не
связанного с другими.
По их мнению, единственное, что может быть
достигнуто в общественных науках, в том числе и
правоведении,— это описание отдельных социальных
процессов и явлений.
Такой принцип познания (скорее отказа от
научного знания) стал методологической основой для ряда
юридических школ, в частности, оказал влияние на
69

идеи одного из наиболее видных представителей
немецкой социал-демократии Густава Радбруха. Его
теоретическая и практически-политическая
деятельность охватывает всю первую половину XX века. Со
временем взгляды Радбруха претерпели
определенные изменения, но принципиальная, методологическая
основа их оставалась той же: противопоставление
мира сущего и мира должного. Законы природы,
согласно его учению,— это законы необходимости и
«действуют вследствие своего согласия с реальностью
существующего»; правовые законы — законы
долженствования и их действие имеет место, «несмотря на их
несогласие с этой реальностью»19. Социальные законы,
считает Радбрух, проходят три ступени: нравы,
право и нравственность. Прохождение этих трех
ступеней есть вместе с тем освобождение норм от
действительности. Оно достигается на ступени
нравственности. Что касается права, то это «действительность,
связанная с ценностью». Его назначение и цель —
реализация ценностей. Сами же ценностные
суждения не могут быть выведены из окружающей
действительности. Они возникают дедуктивным
путем. Поэтому юридические ценности оказываются
вечными и не зависящими от общества, тем более
от его социальной структуры, классовых и
политических антагонизмов.
Основной ценностью для права является
справедливость, которая якобы носит априорный характер и
на базе которой происходит процесс упорядочения
человеческого общежития.
Как мы видим, формализм в определении права
достигает здесь своих крайних выражений.
Благодаря этому, само понятие права, хочет того автор или
нет, может быть наполнено любым содержанием, что
и случилось на родине Радбруха в годы фашизма.
Именно после второй мировой войны начался отход
Радбруха в сторону идей естественного права через
введенную им новую категорию «природа вещей» и
понятие «действительности, связанной с ценностью».
Но этот мостик оказался очень шатким и не мог
выдержать сколько-нибудь серьезной научной
критики.
Признав внешнее воздействие на право со стороны
природы вещей, Радбрух не в силах был раскрыть
его содержание независимо от самого права. Для не*
70

го природа вещей, скорее всего, не что иное, как уже
существующая правовая норма, которая
предшествует вновь возникающей. Речь, следовательно, идет
лишь о воздействии данного права (и правового
сознания) на будущее·
Нельзя не отметить также влияние Канта на Рад-
бруха (и наиболее адекватное) в области уголовного
права. Хотя он и указывал на противоречивость
позиции Канта, но заявил себя вместе с тем горячим
сторонником теории возмездия20.
Один из видных представителей второго из
названных течений марбургской школы — Г. Коген писал,
что социальная действительность «есть жизнь
нравственного человека»21. Она — выражение права,
основанного на воле. Само же право — абстрактный
идеал, который отчуждает от себя отдельные конкретные
виды: уголовное, гражданское и т. п. право. В
каждом из них существуют субъекты права. Отношения
между последними регулируются нормами права.
Государство является высшей этической и вместе с
тем высшей юридической личностью. Оно
представляет самосознание человека. Государство — главная и
всепоглощающая идея философии Когена22. Он
подразделяет все государство на две категории:
эмпирическое и правовое. В первом есть классы и
классовая борьба. Во втором на место классов и классовой
борьбы приходит справедливость. Правовое
государство— это государство справедливости. Оно идеал,
хотя и недостижимый, но к которому следует
стремиться. Правовое государство выступает как самоцель.
В нем собственность утрачивает то значение, которое
ей придается в эмпирическом государстве. Так как
это государство есть нравственный идеал, то личность
растворяется в нем. Законы становятся выражением
воли личности и поэтому они, безусловно,
обязательны. Исполняя законы, личность
самосовершенствуется. Борьба за существование, господствующая в
эмпирическом государстве, превращается в борьбу за
самосознание, самосовершенствование. Поэтому
революция не только бессмысленна, но и вредна. Коген —
открытый противник марксизма. Он приемлет
«социализм» лишь в лассальянской форме, дополняя
взгляды Лассаля положением о том, что бог является
гарантом самосовершенствования человека и
общества, так как он — регулятор отношений между нравст-
71

венными личностями. Сама нравственность
становится для Когена не только совершенно абстрактной, но
и вечной: «Небо и земля могут исчезнуть,
нравственность останется... Вечность есть ее
действительность»23.
Такова позиция одного из философов —
основоположников неокантианства. Нетрудно заметить ее
крайнюю абстрактность, полный отказ от анализа
реальной общественной жизни и подмену ее достаточно
произвольными конструкциями, а также прямую
ревизию положений Канта. Коген не только не учитывает
противоречивости социальной философии Канта, но
и по сути искажает ее смысл. Он действительно идет
«дальше Канта».
Аналогичен путь и таких социологов, как Эд. Берн-
штейн и Р. Штаммлер. Так, теоретик правого
ревизионизма Эд. Бернштейн в своей борьбе против К.
Маркса дошел до утверждения, что: «Кант, этот
трансцендентальный идеалист, фактически был более строгим
реалистом, нежели многие последователи так
называемого естественно-научного материализма»24. Чем
же хотели правые социал-демократы дополнить
К. Маркса? Это «дополнение» было задумано ими,
главным образом, по линии аксиологической:
К. Маркс якобы игнорирует значение ценностного
момента в деятельности человека и общества в
целом. Кант же понятие ценности выдвигает на
первый план. К. Маркс доказывает реальность
достижения социализма. Кант отрицает возможность
достижения социального идеала, так как недостижим
полностью категорический императив. Отсюда
пресловутый лозунг: «Движение все, цель ничто!» Именно в
отказе от революционного движения, на место
которого правые социал-демократы выдвигали лозунг
о постепенных реформах, основанных на
«абсолютных» ценностях, и проявилось особенно четко
искажение учения Канта.
Если Бернштейн проводил ревизию учения Канта
в области политики, то в праве аналогичную роль
выполнил Штаммлер. Пытаясь опровергнуть исходные
положения Марксова учения, он утверждал, что
основу права составляют не материальные отношения и
интересы, а общие и априорные предпосылки,
свойственные человеческому разуму. Действующее право,
отдельные правовые нормы и институты основыва-
72

ются, по Штаммлеру, на абстрактных принципах,
образующих общие правовые понятия. Штаммлер
приходит поэтому к выводу, что вообще нельзя
говорить о возникновении права: «Все гипотезы о мнимом
первом появлении права в действительности являются
вообще непрочными и недоказуемыми»25.
Штаммлер углубляет разрыв нравственности и
права. Нравственное веление, считает он, относится к
внутренней жизни отдельного человека, а право есть
«веление для других». Исходя из этого, Штаммлер не
отрицает социального характера права. Но под этим
термином он понимает вовсе не обусловленность
права экономическими отношениями. Отвечая на вопрос:
что такое общество и «каков тот прочный признак, с
помощью которого становится доступным понятие
социальной жизни людей?» — он говорит:
«Социальная жизнь есть внешнее урегулированное совокупное
действие людей»26.
Таким образом, как мы видим, круг оказывается
замкнутым — правовые нормы, согласно
Штаммлеру, социально обусловлены лишь в том смысле, что
они опираются на другие нормы более общего
порядка. Поэтому не материальные экономические
отношения определяют право, а, наоборот, право
конструирует хозяйственный строй общества. Право есть
форма хозяйственной жизни, но форма активная, она
определяет материю (хозяйственную жизнь).
Право «несет ответственность» за социальное хозяйство.
Если, по Штаммлеру, право определяет
экономику, то оно тем более независимо от государства, ибо:
«Нет никакой необходимости в том, чтобы
юридические нормы устанавливались организованной
силой, которую мы знаем в виде государства».
Наоборот, «нельзя установить понятие государства, не
предпослав понятия права. Последнее есть
логическое prius»27. Таково было завершение идеи
правового государства. Вместе с тем деятельность Штам-
млера подготовила формирование нормативизма.
В области общей теории права его наиболее
авторитетным представителем долгие годы был Ганс
Кельзен. При этом он шел «дальше Канта» не
только в собственно правовых воззрениях, но и в их
философской основе в целом. Знаменательна в этом
отношении его трактовка территории. Еще в 1925 году
он писал: «С точки зрения нормативных взглядов, для
73

которых государство является существующим
порядком, территория не более как составная часть
этих норм... Так как нормы, и в особенности
правовые, имеют своим содержанием поведение человека
во времени и пространстве, то время и пространство
включаются в содержание норм»28. Таким образом,
априорный и субъективный характер пространства
и времени становится здесь еще более весомым — из
свойства человеческого разума в целом он
переносится в область субъективной нормотворческой
деятельности. Отрыв от реальной действительности
усиливается еще и тем, что право, по Кельзену,
является самодовлеющим феноменом. Оно образуется
путем эманации нижестоящих норм из
вышестоящих, в конечном счете из так называемой основной
нормы (для Кельзена — «pacta sunt servanda»).
Позиция самого Кельзена была довольно
либеральной. Но с помощью разработанной им
конструкции еще более успешно, чем на основании идей Рад-
бруха, можно было обосновать любое положение,
поэтому Кельзен и являлся на протяжении
полувека одной из наиболее популярных фигур в
буржуазном правоведении. Интересно, что Кельзен был
близок австромарксизму — одной из наиболее
правых разновидностей бернштейнианства.
Значительным было влияние Кельзена и в
области международного права. Последнее олицетворяло
для него высший правовой порядок и поэтому он
сочувствовал идее мирового государства,
неоднократно в период «холодной войны» выступая против
государственного суверенитета. Наряду с Кельзеном
нормативные идеи (особенно в международном
праве) разрабатывал и А. Фердросс. Правда, его
взгляды довольно быстро эволюционировали в сторону
возрожденного естественного права в его
религиозной интерпретации, что характерно для буржуазной
юридической мысли послевоенного периода.
События второй мировой войны, поражение
фашизма привели к тому, что доведенные до предела
идеи тоталитарного государства, основанные на
учении Гегеля, опошленном и извращенном, вызвали к
жизни своеобразное возрождение кантианских
концепций. Оно было особенно заметно в конце 40-х и
в начале 50-х годов, после чего пошло на убыль —
внимание буржуазной науки о праве привлекли преж-
74

де всего учение о естественном праве и идея
правового государства.
Представители современного, или, как иногда
говорят, возрожденного, естественного права
утверждают, что в основе позитивного права лежат
высшие и неизменные принципы. Эти высшие принципы
есть либо результат свойств, имманентных
человеческому разуму, а именно: высшие нормы, которые
он привносит в мир, либо свойственные каждому
человеку психические переживания, голос его совести
и т. п. Вместе с тем в послевоенные годы теории
естественного права часто выступают в своем
клерикальном обличий.
Под этими основными нормами имеются в виду
воля и мудрость бога, познанная людьми
посредством откровения. Мы уже упоминали выше о Фер-
дроссе. Близкие к нему взгляды развивает Р. Лаун,
который, отождествив естественное право с
нравственностью, пришел к выводу, что принципы
естественного права есть результат «планомерно
созданной богом человеческой природы»29. В том, что
право «дается богом», убежден испанский юрист Ере-
сие О' Шеа. Во Франции эту точку зрения
длительное время отстаивает Лапрадель, хотя религиозный
момент у него сочетается с идеей о том, что общие
принципы естественного права (отождествляемые с
моралью) «силой разума извлекаются из общей
основы цивилизации»30.
Важно подчеркнуть, что возрожденное
естественное право, опираясь в ряде случаев на общие с
мнением Канта методологические позиции, в
политическом отношении существенно от него отличается. Мы
уже говорили о либеральных и демократических
идеях Канта, о его идее вечного мира. В наши дни
число непосредственных продолжателей этих взглядов
невелико. Можно, конечно, среди видных юристов
указать на Ф. Бербера, а среди философов на К. Яс-
перса (при всей противоречивости его позиции). Но
куда более распространены и авторитетны
консервативные и прямо реакционные теории.
Естественное право оказывается в наши дни по преимуществу
орудием утверждения и обоснования интересов
империализма. Даже некоторые буржуазные юристы
вынуждены признать, что естественное право приз-
75

вано ныне «оправдывать действия, которые
противоречат позитивному международному праву»31.
Другим широко распространенным течением в
современной буржуазной юриспруденции, в ряде
моментов восходящим к Канту, является теория
правового государства. Естественно, что при этом были
отвергнуты (хотя бы на словах) претензии, с
которыми в 30-х годах выступали «теоретики» фашизма,
утверждавшие, что Третий рейх или «обновленное
итальянское государство — это правовое государство,
и оно не хочет быть ничем иным, ни абсолютистским,
ни полицейским государством» (дель Веккио).
Наиболее энергично возрождение учения о
правовом государстве на либеральной буржуазной основе
происходило в ФРГ, в частности — в связи с
определением компетенции федерального конституционного
суда. Один из современных теоретиков правового
государства — Ф. Р. Хайек пишет, что эта идея
означает, в первую очередь, ограничение воли
законодателя, ибо право — важнейшее средство, способное
излечить все социальные недуги. Закон, по мнению
У. Шейнера, имеет своей основой соблюдение
божественной и естественной воли. Здесь явно
обнаруживается связь теории правового государства с
идеями возрожденного естественного права. И она,
действительно, весьма распространена, хорошо
иллюстрируя эклектический характер буржуазных
правовых теорий в эпоху империализма.
Но если парламент (законодатель) не способен
создать правовое государство, то кто же это
делает? Ответ однозначен — федеральный
конституционный суд. Такой ответ с головой выдает классовую
сущность современных теоретиков правового
государства. Если у Канта оно служило орудием против
произвола и деспотизма монархов, то ныне стало
орудием борьбы против «произвола» масс (ведь с
точки зрения буржуазной теории государства и
права— парламент есть выражение воли народа (всех
избирателей). В. А. Туманов справедливо указывает,
что причиной этому является стремление
современного буржуазного государства к усилению
контроля над обществом, его тяготение к авторитарным
формам правления, систематическое нарушение
демократии. Возрождение теории правового государства
было связано с тем, что буржуазия боялась исполь-
76

зования государства левыми силами, если бы они
пришли к власти. Система правовых ограничений
оказывалась весьма кстати. Наконец, утверждая
примат права над государством, его идеологи
пытались этим противопоставить законность
капитализма якобы существующему «примату государства над
правом» при социализме32.
Конкретным выражением этих настроений могут
служить работы Р. Давида, утверждавшего, что
начиная с XVIII века именно право является в
Западной Европе основой гражданского общества. Сила
права, его авторитет основаны на том, что оно
справедливо, но не на том, что существует
государственная власть. Другой французский юрист Ж. Бюрдо
вообще писал, что государство возникает позже
права и т. п.
Таким образом, мы видим, что буржуазная
наука и поныне достаточно широко стремится
использовать идеи Канта. Но делает она это в интересах
господствующего класса, раздувая те стороны
философской и социально-политической доктрины
великого мыслителя, которые носят наименее научный
характер и выражают непоследовательность и
колебания Канта. Критический же пересмотр всего
ценного, что создал Кант, предпринятый К. Марксом,
Ф. Энгельсом и В. И. Лениным, служит интересам
общественного и научного прогресса. Напомним
слова Ф. Энгельса из его работы «Развитие
социализма от утопии к науке»: «И если школьные
наставники немецкой буржуазии потопили память о
великих немецких философах и созданную ими
диалектику в болоте безотрадного эклектизма.., то мы,
немецкие социалисты, гордимся тем, что ведем свое
происхождение не только от Сен-Симона, Фурье и
Оуэна, но также и от Канта, Фихте и Гегеля»33.

ПРИЛОЖЕНИЕ
ИЗ РАБОТ И. КАНТА
МЕТАФИЗИКА НРАВОВ В ДВУХ ЧАСТЯХ.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
МЕТАФИЗИЧЕСКИЕ НАЧАЛА УЧЕНИЯ О ПРАВЕ
(1797)
Введение в учение о праве
§ в
Что такое право?
Этот вопрос может также смутить правоведа — если только
он не хочет впасть в тавтологию или вместо общего решения
сослаться на то, что утверждали когда-либо законы
какой-нибудь страны,— как пресловутый вопрос: «Что есть истина?»,
обращенный к учителям логики. Что следует по праву (quid sit
iuris), то есть что говорят или говорили законы в том или
ином месте в то или другое время он еще может указать; но
право (recht) или то, чего они требуют, и каков всеобщий
критерий, на основании котор.ого можно вообще различать правое
и неправое (iustum et iniustum), — это остается для него тайной,
если он хоть на время не оставляет указанные, эмпирические
принципы и не ищет источник этих суждений в одном лишь
разуме (хотя бы упомянутые законы и служили ему для этого
хорошим руководством), чтобы установить основу для
возможного положительного законодательства. Чисто эмпирическое
учение о праве — это голова (подобно деревянной голове в
басне Федра), которая может быть прекрасна, но, увы, не имеет
мозга.
Понятие права, поскольку оно относится к соответствующей
этому праву обязательности (то есть его моральное понятие),
во-первых, касается лишь внешних, и притом практических,
отношений между лицами, поскольку их поступки как действия
могут иметь (непосредственное или опосредствованное)
влияние друг на друга. Во-вторых, понятие права означает не
отношение произвола к желанию (следовательно, к чистой
потребности) другого (лица), как это имеет место в благодетельных
78

или жестокосердных поступках, а лишь отношение к произволу
другого (лица). В-третьих, в этом взаимном отношении
произвола не принимается во внимание даже материя этого произ
вола, то есть цель, которую преследует каждый в отношении
желаемого объекта, например, не ставится вопрос, может ли
получить и свою выгоду от товара тот, кто его покупает у меня
для перепродажи, или не может; вопрос стоит лишь о форме
отношения двустороннего произвола, поскольку он рассматривается
исключительно как свободный,, и о том, совместим ли в такой
форме поступок одного из двух (лиц) со свободой другого,
сообразной со всеобщим законом.
Итак, право — это совокупность условий, при которых
произвол одного (лица) совместим с произволрм другого с точки
зрения всеобщего закона свободы.
§ с
Всеобщий принцип права
«Прав любой поступок, который или согласно максиме
которого свобода произвола каждого совместима со свободой
каждого в соответствии со всеобщим законом».
Таким образом, если мой поступок или вообще мое
состояние совместимо со свободой каждого, сообразной со всеобщим
законом, то тот, кто препятствует мне в этом, неправ, ибо
такое препятствие (противодействие) несовместимо со свободой,
сообразной со всеобщим законом..
Отсюда вытекает и следующее: нельзя требовать, чтобы этот
принцип всех максим сам в свою очередь был моей максимой,
то есть чтобы я сделал его для себя максимой моего поступка;
в самом деле, каждый может быть свободен, хотя бы для меня
его свобода и была совершенно безразлична, или же я в душе
охотно бы ее нарушил, если только я не. наношу ей ущерба
своими внешними поступками. Делать правые поступки своей
максимой — это требование, предъявляемое мне этикой.
Итак, всеобщий правовой закон гласит: поступай внешне
так, чтобы свободное проявление твоего произвола было
совместимо со свободой каждого, сообразной со всеобщим законом;
этот правовой закон, хотя и налагает на меня обязательность,
вовсе не ожидает и еще в меньшей мере требует, чтобы я ради
одной только этой обязательности ограничил свою свободу
самими указанными выше условиями; разум говорит лишь, что он в
своей идее ограничен этим и может действием быть ограничен и
другими (условиями); разум выражает это как постулат,
дальнейшее доказательство которого невозможно. — Если в
намерение входит не обучить добродетели, а .лишь показать, что право,
то нельзя и не должно объяснять даже всеобщей, правовой закон
как мотив поступка (IV, ч. 2, 138—140).
79

УЧЕНИЯ О ПРАВЕ
Часть вторая. Публичное право.
Публичного права раздел первый.
Государственное право
§ 43
Совокупность законов, нуждающихся в обнародовании для
того, чтобы создать правовое состояние, есть публичное
право-— Оно, следовательно, представляет собой систему законов,
изданных для народа, то есть для множества людей, или для
множества народов, которые, оказывая друг на друга влияние,
в правовом состоянии, когда действует одна объединяющая их
воля, нуждаются в конституции, чтобы пользоваться тем, что
основано на праве. — Такое состояние отдельных индивидов в
составе народа в отношении друг к другу называется
гражданским (status civilis), а их совокупность в отношении своих
собственных членов — государством (civitas), которое в силу своей
формы как нечто связанное общей заинтересованностью всех
в том, чтобы находиться в правовом состоянии, называется
общностью (res publica latius sic dicta), a в отношении к
другим народам — просто властью (potentia) (отсюда и слово
Potentaten); поскольку же оно (мнимо) унаследованнное
объединение, оно называется также коренным народом (gens), что
дает основание мыслить под общим понятием публичного
права не только государственное право, но и международное
право (ius. gentium); отсюда, поскольку земля представляет собой
не бесконечную, а замкнутую поверхность, государственное и
международное право необходимо приводят к идее права
государства народов (ius gentium) или права гражданина мира
(ius cosmopoliticum) ; так что, если среди этих трех возможных
форм правового состояния недостает хотя бы одной в
ограничивающем внешнюю свободу законами принципе, здание всех
остальных форм неизбежно будет подорвано и в конце концов
рухнет (IV, ч. 2, 231—232).
§ 45
Государство (civitas) — это объединение множества людей,
подчиненных правовым законам. Поскольку эти законы
необходимы как априорные законы, то есть как законы, сами собой
вытекающие из понятий внешнего права вообще (а не как
законы статутарные), форма государства есть форма государства
вообще, то есть государство в идее, такое, каким оно должно
быть в соответствии с чистыми принципами права, причем идея
эта служит путеводной нитью (norma) для любого
действительного объединения в общность (следовательно, во внутреннем).
В каждом государстве существует три власти, то есть
всеобщим образом объединенная воля в трех лицах (trias politi-
са): верховная власть (суверенитет) в лице законодателя,
исполнительная власть в лице правителя (правящего согласно
закону) и судебная власть (присуждающая каждому свое сог-
80

ласно закону) в лице судьи (potestas legislatoria, rectoria et
iudiciaria), как бы три суждения в практическом силлогизме:
большая посылка, содержащая в себе закон всеобщим образом
объединенной воли, меньшая посылка, содержащая в себе
веление поступать согласно закону, то есть принцип подведения под
эту волю, и вывод, содержащий в себе судебное решение
(приговор) относительного того, что в данном случае соответствует
праву (IV, ч. 2, 233—234).
К ВЕЧНОМУ МИРУ
(1795)
РАЗДЕЛ ПЕРВЫЙ, СОДЕРЖАЩИЙ
ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ СТАТЬИ ДОГОВОРА
О ВЕЧНОМ МИРЕ МЕЖДУ ГОСУДАРСТВАМИ
1. «Ни один мирный договор не должен считаться таковым,
если при его заключении тайно сохраняется основание для
будущей войны».
2. «Ни одно самостоятельное государство (большое или
малое — это безразлично) не должно быть приобретено другим
государством ни по наследству, ни в обмен, ни куплей, ни в
виде дара».
3. «Постоянные армии (miles perpetuus) должны со
временем полностью исчезнуть».
4. «Государственные лоят не должны использоваться для
внешнеполитических дел».
5. «Ни одно государство не должно насильственно
вмешиваться в политическое устройство и правление других
государств».
6. «Ни одно государство во время войны с другим не
должно прибегать к таким враждебным действиям, которые
сделали бы невозможным взаимное доверие в будущем
состоянии мира, как, например, засылка убийц из-за угла (percusso-
res), отравителей (venefici), нарушение условий капитуляции,
подстрекательство к измене (perduellio) в государстве
неприятеля и т. д.» (VI, 260—265).
РАЗДЕЛ ВТОРОЙ, СОДЕРЖАЩИЙ
ОКОНЧАТЕЛЬНЫЕ СТАТЬИ ДОГОВОРА
О ВЕЧНОМ МИРЕ МЕЖДУ ГОСУДАРСТВАМИ
Состояние мира между людьми, живущими по соседству, не
есть естественное состояние (status naturalis); последнее,
наоборот, есть состояние войны, то есть если и не беспрерывные
враждебные действия, то постоянная их угроза. Следовательно,
состояние мира должно быть установлено...
Первая окончательная статья договора о вечном мире:
Гражданское устройство в каждом государстве должно быть
республиканским...
Вторая окончательная статья... Международное право
должно быть основано на федерализме свободных государств.
Третья окончательная статья... Право всемирного
гражданства должно быть ограничено условиями всеобщего
гостеприимства (VI, 266—276).
б Заказ 2326
81

ЛИТЕРАТУРА
Маркс К. Тезисы ό Фейербахе.— Маркс К.,
Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 3.
Маркс К. Смертная казнь.— Памфлет г-на Кобдена.—
Мероприятия Английского банка.— Маркс К., Энгельс Ф.
Соч. 2-е изд., т. 8.
Энгельс Ф. Диалектика природы. — Маркс К-,
Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 20.
Ленин В. И. Материализм и эмпириокритицизм. — Поли,
собр. соч., т. 18.
Кант И. Сочинения в шести томах. М., 1963—1966.
Кант И. Трактаты и письма. М., 1980.
Асмус В. Ф. Иммануил Кант. М., 1973.
Б от омолов А. Философия Иммануила Канта.—
Коммунист, 1974, № 7.
Бур М., И ρ ρ л и ц Г. Притязание разума. М., 1978.
Вопросы теоретического наследия Иммануила Канта. Вып. 1.
Калининград, 1975; вып. 5. Калининград, 1980; Кантовский
сборник. Вып. 7. Калининград, 1982.
Г а л а н з а П. Н. Учение Канта о государстве и праве. М.г
1960.
Гринишин Д. М., Михайлов М. М., Прокопь-
е в В. П. Иммануил Кант. Л., 1976.
Гулы га А. В. Кант. М., 1977; изд. 2-е; М., 1981.
Дробницкий О. Г. Кант — этик и моралист.— Вопросы
философии, 1974, № 4.
История диалектики. Немецкая классическая философия.
М., 1978, гл. I.
Калинников Л. А. Проблемы философии истории в
системе Канта. Л., 1978.
Критические очерки по философии Канта. Киев, 1975.
Нарский И. С. Кант. М., 1976.
Поликарпова Е. В. Кант и проблемы антифеодальной
революции.—Правоведение, 1974, № 6.
Политические учения: история и современность.
Домарксистская политическая мысль. М., 1976.
Скрипник А. П. Категорический императив Иммануила
Канта. М., 1978.
, Фельдман Д. И., Баскин Ю. Я. Учение Канта и
Гегеля о международном праве и современность. Казань, 1977.
Философия Канта и современность. М., 1974.
Ш а ш к о в Н. И. Кант и «этический социализм».
Свердловск, 1975.
Buh г М. Immanuel Kant. Leipzig, 1967.
Thorn M. Immanuel Kant. Köln, 197«.
W e г k m e i s t e r W. H. ed. by. Reflections on Kant's
Philosophy. Gainesville, 1974.

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
Августин Аврелий 51
Беккариа Ч. 41
Бентам И. 60
Бербер Ф. 75
Бернштейн Эд. 72
Биндинг К. 68
Блэкстон Р. 65
Бюрдо Ж- 77
Ваттель Эмер де 45
Веккио Дж. дель 76
Велькер К. Т. 63, 64
Виндельбанд В. 68, 69
Вольф X. 6, 10, 45
Гаррес И. 59
Гегель Г. В. Ф. 12, 58, 66,
74, 77
Гейне Г. 8
Гербарт И. Ф. 67
Гердер И. Г. 5, 7, 59
Гете И. В. 5
Гоббс Т. 45
Грабарь В. Э. 61
Гроций Г. 45
Гумбольдт В. 61, 62, 63
Давид Р. 77
Еллинек Г. 65
Захарие К. 67
Зейдель М. 65
Зеч Р. 46
Иеринг Р. 64
Кельзен Г. 73, 74
Кнутцен М. 7
Коген Г. 71, 72
Котляревский С. А. 65
Лабанд П. 64
Ланге Ф. А. 68
Лапрадель П.-Ж. де 75
Лассаль Ф. 71
Лаун Р. 75
Лейбниц Г. В. 10
Ленин В. И. 11, 77
Лессинг Г. В. 5
Либман О. 68
Лонинг Э. 65
Малиновский В. Ф. 60
Маркс К. 6, 37, 43, 44, 66, 72,
77
Мартене Г. Ф. 45
Меркель А. 68
Мозер И. Я. 46
Моль Р. фон 64
Монтескье Ш. 31
Ньютон И. 7, 10
Оуэн Р. 77
О'Шеа Ересие 75
Пуфендорф С. 45
Радбрух Г. 70, 71, 74
Рахель С. 46
Риккерт Г. 69
Роттек К. фон 63, 64, 65
Руссо Ж--Ж. 51, 52
Сен-Пьер Ш. И. де 51, 52
Сен-Симон А. 77
Соловьев Э. Ю. 22
Спиноза Б. 45
Томазий X. 45
Туманов В. А. 31, 76
Улышан 24, 25
Фейербах А. 66, 67
Фердросс А. 74, 75
Финке И. X. 61
Фихте И. Г. 12, 58, 60, 77
Фурье Ш. 77
Хайек Ф. Р. 76
Хайнрих Г. 59
Шейнер У. 76
Шеллинг Ф. И. 12, 58, 60
Шиллер И. X. Фр. 5
Шмидт Б. 65
Шталь Ф.-Ю. 64
Штаммлер Р. 72, 73
Шульц Ф. 6
Энгельс Ф. 5, 11, 77
Ясперс К. 75
С*
83

ПРИМЕЧАНИЯ
ВВЕДЕНИЕ
1 Маркс К-, Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 2, с. 561—562.
2 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 1, с. 424.
3 К a η t Immanuel. Ein Lebensbild hach der Darstellung der
2eitgenossen E. E. Borowski, R. B. Jachmann und A. Ch. Wasi-
anski. Halle, 1902, S. 69.
4 Там же, с. 263.
5 Цит. по: Гулыга А. В. Кант. М., 1981, с. 59.
6 Кант Иммануил. Сочинения в шести томах. Т. II. М.,
1964, с. 205—206. В дальнейшем ссылки на это издание даются
в тексте (римская цифра — номер тома, арабская — страницы).
7 Гейне Г. Собр. соч., т. 6. Л., 1958, с. 96—97. Правда,
характеристика эта не во всем точна и справедлива. Она
относится, скорее, к последним годам жизни философа (см.
подробнее: Гулыга А. В. Указ. соч., с. 164—165 и др.).
ГЛАВА I
1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 20, с. 350—
351.
2 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 18, с. 206.
3 И. С. Нарский показал, что понятие «вещь в себе» имеет
у Канта четыре основных значения: 1) наличие внешнего мира
как возбудителя ощущений и представлений; 2) всякого
непознаваемого в принципе предмета; 3) всего, что находится вне
опыта и трансцендентальной сферы и 4) области недосягаемых
идеалов (См.: Нарский И. С. Кант. М., 1976, с. 41—46).
4 Е. А. Голиков указал на то, что этот дуализм «является
■следствием не только гносеологических, но, в первую очередь,
социальных причин, в частности, отражает кантовское
понимание соотношения между общественным идеалом и условиями его
реализации» (Голиков Е. А. Проблема социального развития
в философии истории и права Иммануила Канта. Автореф. дис.
канд. сЬилос. наук. Л., 1982, с. 10).
5 При этом следует иметь в виду, что понимание практики
у Канта, как и во всей классической идеалистической
философии, принципиально отлично от ее понимания в научном,
материалистическом смысле (См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч.
2-е изд., т. 3, с. 1).
6 Более подробный анализ различных формулировок
категорического императива см.: Скрип ник А. П. Категорический
императив Иммануила Канта. М., 1978, с. 41 и ел.
7 И. С. Нарский отмечает, что Кант рассматривает
несколько аспектов свободы (Нарский И. С. Указ. соч., с. 144—145).
84

В данном случае речь идет о свободе как способности к
произволу в эмпирическом мире. См. об этом также:
Жучков В. А. Гносеологическая сущность кантовского учения о
свободе.— В сб.: Вопросы теоретического наследия Иммануила
Канта. Вып. 2. Калининград, 1977.
8 Под природой Кант понимает «совокупность чувственно
данного, систематизированного согласно априорным принципам
рассудка» (Кант И. Соч., т. VI, с. 662. Примечание А. В. Гу-
лыги).
9 Кант И. Трактаты и письма. М., 1980, с. 102.
10 Там же, с. 117.
11 Там же, с. 452.
12 Просвещение, по Канту, это «выход человека из
состояния своего несовершеннолетия, в котором он находится по
собственной вине» (VI, 27). Девиз Просвещения: «Имей мужество
пользоваться собственным умом».
13 К а н τ И. Трактаты и письма, с. 49.
14 А. М. Деборин пишет: «Кантовский принцип антагонизма
усвоили сен-симонисты. Они перенесли его из психологической
сферы индивидуума, которую имел в виду Кант, в
экономическую область, расширив это понятие до антагонизма классов»
(Деборин А. М. Социально-политические учения нового
времени. Т. 2. М., 1967, с. 220).
ГЛАВА II
1 Соловьев Э. Ю. Теория «общественного договора» \\
кантовское моральное обоснование права.— В сб.: Философия
Канта и современность. М., 1974, с. 209.
2 Там же, с. 210.
3 См.: Асмус В. Ф. Иммануил Кант. М., 1973, с. 365.
4 Дябло В. К. Учение Канта о соотношении
нравственности и права.— В сб.: Вопросы теоретического наследия
Иммануила Канта. Вып. 3. Калининград, 1978, с. 85.
5 Это — право каждого человека ко взаимному общению
с другими людьми. Его конечная цель — объединение всех
народов на основе всеобщего мира (IV, ч. 2, 279—280). См. об
этом далее в главе IV.
6 Об этом писал уже П. Н. Галанза. См.: Галанза П. Н.
Учение Канта о государстве и праве. М, 1960, с. 23.
ГЛАВА III
1 Туманов В. А. Буржуазная правовая идеология. М.,
1971, с. 33. Вполне логично поэтому, что для Канта: «Не
право к политике, но, напротив, политика всегда должна
применяться к праву» (Кант И. Трактаты и письма, с. 296).
2 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 7, с. 77.
3 Соловьев Э. Указ. соч., с. 224.
4 Там же.
5 См.: Поликарпова Е. В. Кант и. проблемы
антифеодальной революции.— Правоведение, 1974, № 6, с. 83.
6 «Следовательно, изменения в (имеющем изъяны)
государственном устройстве... могут быть произведены только
самим сувереном путем реформы, а не народом, стало быть
путем революции» (IV, ч. 2, с. 244—245). Как мы видим, здесь
85

Кант употребляет понятие суверена не в первоначально
принятом им значении, а как равнозначное главе государства. Это
смешение встречается у Канта неоднократно и, в известной
мере, затрудняет понимание вопроса (см. IV, ч. 2, с. 234, 246
и др.).
7 Поэтому нельзя согласиться с утверждением Е. В.
Поликарповой (см. указ. статью, с. 85) о том, что Кант «считал
недопустимыми попытки контрреволюции».
8 Изучая эту проблему, Л. А. Калинников обратил
внимание на то, что, по Канту, «общество после революции не может
рассматриваться как качественно новое по сравнению с
дореволюционным его состоянием, ибо революция связана лишь с
незначительным «увеличением степени нравственности». Эти
методологические идеи берут начало в трансцендентальной
логике, где группа категорий качества никак не связана с группой
категорий количества... Общество как нечто реальное не
претерпевает качественных изменений, а лишь медленно
эволюционирует» (Калинников Л. А. Теория революции в
«критической» философии.— Кантовский сборник. Вып. 7.
Калининград, 1982, с. 70).
9 См. об этом: Пионтковский А. А. Теория права и
государства Канта.— В сб.: Философия Канта и современность,
с. 171.
10 Там же, с. 172.
11 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 1, с. 88.
12 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 3, с. 184.
ГЛАВА IV
1 Андреева И. С. Учение Канта о вечном мире.—В сб.:
Философия Канта и современность, с. 257.
2 Аристофан. Комедии. Т. I. М., 1934, с. 525.
3 Творения Блаженного Августина, Епископа Иппонийско-
го. Ч. 6. Изд. 2-е. Киев, 1910, с. 125, 124.
4 См.: Клнбанов А. И. Народная социальная утопия
в России. М., 1977, с. 79 и др.
5 Сен-Пьер Шарль Ирине де. Избранные места из
проекта вечного мира.— В сб.: Трактаты о вечном мире. М., 1963,
с. 122.
6 Руссо Жан-Жак. Суждение о вечном мире.—В сб.:
Трактаты о вечном мире, с. 140—141.
7 Андреева И. С. Проблема мира в западноевропейской
философии. М., 1975, с. 237—238.
ГЛАВА V
1 См.: Андреева И. С. Проблема мира в западноевро
пейской философии. М., 1975, с. 138.
2 Fichte J. G. Sämtliche Werke. Bd. V 111. Leipzig, o. j.
S. 435.
3 Шеллинг Φ. И. Система трансцендентального
идеализма. М., 1936, с. 334.
4 Финке И. X. Естественное, частное, публичное и
народное право. Казань, 1816, с. VII.
5 Грабарь В. Э. Материалы к истории литературы
международного права в России. М., 1958, с. 430.
86

6 См.: Humboldt W. Von Ideen zu einem Versuch die
Grenzen der Wirksamkeit der Staais zu bestimmen. Leipzig
1892, S. 53.
7 Op. cit., S. 111.
8 Johannes W. Die Lehre von Staat und Gesetze be;
Paul Laband. Köln, 1967, S. 9—11.
9 Иеринг Р. Цель в праве. СПб, 1908, с. 180.
10 Еллинек Г. Общее учение о государстве. СПб, 1908,
с. 118.
11 Там же, с. 133. О дальнейшей эволюции идеи правового
государства в Германии, приведшей к глубокому искажению
ее исходных предпосылок, см.: Стодольник Ласло.
Метаморфозы идеи правового государства.— В кн.: Критика
современной буржуазной теории права. М., 1969, с. 246—266.
12 Котляревский С. À. Власть и право. Проблема
правового государства. М., 1916, с. 350.
13 Гегель. Философия права. М.—Л., 1934, с. 117.
14 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 3,
с. 530—531.
15 Гегель Указ. соч., с. 117.
16 См.: Merkel Α. Lehrbuch des deutschen Strafrechts.
Stuttgart, 1889, S.S. 188—190.
17 Риккерт Г. Философия истории. СПб, 1905, с. 32.
18Виндельбанд В. Прелюдии. СПб, 1904, с. 199—200.
19 Радбрух Густав. Введение в науку права. М., 1915,
с. 1.
20 См. там же, с. 52.
21 Cohen H. Ethik der reinen Willens. Berlin, 1907, S. 72.
22 Современная буржуазная философия /Под. ред. А. С.
Богомолова и др. М., 1972, с. 35.
23 Cohen H. Op. cit., S. 411, 412.
24 Бернштейн Эд. Реалистический и идеалистический
моменты в социализме. Одесса, 1906, с. 5.
25 Ш τ а м м л е ρ Р. Сущность и задачи правоведения. Μ ,
1908, с. 62.
26 Там же, с. 55.
27 Штаммлер Р. Хозяйство и празо с течки зрения
материалистического понимания истории. СПб, 1898, с. 113.
28Kelsen H. Allgemeine Staatslehre. Berlin, 1925, S. 137.
29 L a u η R. Naturrecht und Völkerrecht. Göttingen, 1954,
S. 31—32.
30 La Pradelle Paul-Geofre de. Cour de droit interna-
tio nal public. Aix-en-Provence, 1955, p. 49.
31 Schwarzenberger G. The Introduce approach
International Law. London, 1965, p. 186.
32 См. об этом: Туманов В. А. Указ. соч., с. 65—66.
33 M а ρ к с К., Энгельс Ф. Соч. 2-е. изд., т. 19, с. 323.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение 5
Глава I. Философские основы учения Канта о праве
и государстве . . 10
Глава II. Сущность права и его система. Учение о
естественном (частном) праве . 21
Глава III. Учение о публичном праве и государстве 30
Глава IV. Учение Канта о международном праве и
вечном мире
Глава V. Кант и развитие буржуазной науки о
государстве и праве 58
Приложение. Из работ И. Канта 78
Литература .... Ь2
Указатель имен ........ . ... 83
Примечания 84
45
Юрий Яковлевич Б а с к и н
«КАНТ»
(Из истории политической и правовой мысли)
Редактор Л. А. Могусева
Художник Н. В. Илларионова
Художественный редактор Э. П. Батаева
Технический редактор А. А. Арсланова
Корректор С. Ai. Лебедева
ИБ № 1348
Сдано в набор 01.03.84. Подписано в печать 26.06 84. А-08334. Формат
84Х1087з2 Бумага типографская JSTç 1. Гарнитура литературная. Печать
высокая. Объем: усл. печ. л. 4,29; усл. кр.-отт. 4,19; учет.-изд. л. 4,64.
Тираж 1Э000 экз. Заказ Лз 2323. Цена 50 коп.
Издательство «Юридическая литература»,
121069, Москва, Г-69, ул. Качалова, д. 14.
Областная типография управления издательств, полиграфии и книжной
торговли Ивановского облисполкома, 153628, г. Иваново, ул. Типографская, 6.