Невозможно понять Китай в настоящем или в перспективе, не имея представления о его прошлом. Многое из этого прошлого внушает благоговейный трепет. Каждый, кто пытается разгадать головоломку будущего, ожидающего нашу хрупкую и непростую планету, найдет неожиданные ответы в этой хронике эпохальных событий.
Observer
Аргументы, содержащиеся в этой грандиозной книге, не оставляют сомнений — история Китая бесконечно интересна и обязательно заставит вас замереть в напряжении на краешке геополитических «стульев».
Independent on Sunday
История Китая эпична... Невозможно понять волнующее будущее этой страны, не разобравшись в ее поразительном прошлом.
Traveller Magazine
Не принося суть в жертву краткости, автор сумел захватывающе рассказать историю Китая... Читатели, хоть немного знакомые с историей страны или только собирающиеся с ней ознакомиться, непременно полюбят эту книгу. Настоятельно рекомендуем.
LibraryJournal
В книге умело и с большой точностью передана суть научных дебатов по истории Китая — особенно дебатов между археологами и литературоведами.
Philadelphia Inquirer
Ясный, доступный рассказ с непревзойденным колоритом, разворачивающий перед читателем необыкновенную панорамную перспективу.
Open Letters Monthly
Империя подразумевает мировое господство — экспертный анализ истории Китая делает мир древних императоров поразительно современным и актуальным.
Observer


Джон Кей
КИТАИ
ОТ КОНФУЦИЯ ДО МАО ЦЗЭДУНА
КоЛибри
МОСКВА


УДК 94(510) ББКбЗ.З(5Кит) КЗЗ
John Keay CHINA A History
Перевод с английского Виктории Степановой
Научный редактор: Дмитриев С. В., кандидат исторических наук, старший научный сотрудник, заведующий сектором древней и средневековой истории Китая Института востоковедения РАН
КейДж.
КЗЗ Китай: От Конфуция до Мао Цзэдуна / Джон Кей; [пер. с англ. В. В. Степановой]. — М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2020. — 736 с.: ил.
ISBN 978-5-389-14524-5
Масштабная последовательная история Китая с древних времен до конца XX века, рассказ о легендарных Пяти императорах, мифическом царстве Ся и доимперских государствах Шан и Чжоу, об археологических находках, относящихся к бронзовому и железному векам, о периоде Сражающихся царств... Все самое главное — о влиянии Конфуция, об объединении Китая Первым императором Цинь Ши-хуанди, о Культурной революции Цинь, возвышении и упадке Хань... В своем плавном течении, не прерываясь ни на столетие, повествование переходит ко времени Суй, Тан и Сун, эпохе Пяти империй и Десяти государств и далее, к триумфу Мин. Видный британский историк Джон Кей, скрупулезный исследователь архивных источников, в том числе неопубликованных, повествует о маньчжурском завоевании, о падении Мин, о ситуации в Джунгарии, Синьцзяне и Тибете, о кризисе Цин, о ходе Опиумных войн и восстании тайпинов; освещает такие драматические события истории Китая, как боксерское восстание, переход страны от империи к республике, события Русско- японской, Первой и Второй мировых войн и Культурной революции Мао Цзэдуна.
В подробном введении дается исчерпывающее представление о географии Китая, хронологии его истории и особенностях языка, топонимов и имен собственных. Снабженное солидным справочным аппаратом, цветными вклейками, картами и таблицами, издание адресовано широкому кругу читателей. От дописьменного периода до социально-экономической политики Китая конца столетия — эта уникальная книга о Китае уже признана в мире классикой.
УДК 94(5 Ю) ББК бЗЗ(5Кит)
978-5-389-14524-5
©John Кеау, 2008
© HarperCollinsPublishers, designed by HL Studios, Oxfordshire, maps and diagrams © Степанова В. В., перевод на русский язык, 2020 © Издание на русском языке, оформление.
ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2020 КоЛибри®


Посвящается Джулии


Философ сказал: «Не приятно ли учиться и постоянно упражняться? Не приятно ли встретиться с другом, возвратившимся из далеких стран? Не тот ли благородный муж, кто не гневается, что он неизвестен другим?» [1]
Конфуций. Беседы и суждения. Глава 1 (пер. П. С. Попова)
Тот, кто не забывает прошлого, властвует в настоящем [2].
Сыма Цянь. Исторические записки


Содержание
Введение
Переписывая прошлое 13
Черная работа 19
Колыбель, основа и все остальное 22
Династическая динамика 28
Триумф пиньиня 33
Вопрос масштаба 36
Глава 1. От обрядов к письменности (до 1050 г. до н. э.)
Великое начало 43
Блеск бронзы 51
Встреча с родными 62
Изречения оракула 67
Глава 2. Мудрецы и герои (около 1050 — около 250 г. до н. э.)
Следы сандалий Чжоу 78
Скорее осень, чем весна 91
Конфуцианская передача 99
Воюющие царства и этатистские войны 106
Глава 3. Первая империя (около 250-210 гг. до н. э.)
Дорога каменных коров 117
Культурная революция Цинь 127
Крадущаяся стена, затаившаяся гробница 141


Глава 4• Возвышение Хань (210-141 гг. до н. э.)
Распад Цинь 152
Из пешек в короли 159
Государи в нефрите 169
Глава 5. Империя изнутри и снаружи (141 г. до н.э. — 1 г. н.э.)
Хань и сюнну 181
Путешествие Чжан Цяня в Западные земли 192
Управление империей 203
Конфуцианский фундаментализм 214
Глава 6. Ван Ман и возвращение Хань (1-189)
Династия из одного человека 219
Переломный момент 229
Закат и упадок 242
Глава 7. Четыре столетия неурядиц (189-550)
Три царства и битва у Красной скалы 254
Дао и небесные наставники 262
Явление Просветленного 271
Падение в бездну 277
Снова Лоян 284
Глава 8. Суй, Тан и Вторая империя (550-650)
Промежуточное обстоятельство 292
Суй-цидальные тенденции 302
Сыновья заката и сыновья рассвета 312
По ту сторону Нефритовых врат 319
Глава9. Высокая Тан (650-755)
Распутные, но не беспутные 328
Величайшая держава Азии 342
Подобно дыханию весны 354
Переломный момент 362
Глава 10. Преображение империи (755-1005)
Низкая Тан 368
Пять империй или Десять государств 381
Сун и Ляо 392
Глава 11. Шаг назад (1005-1235)
Великое государство Белого и Высокого 403
Реформы и переоценка 411
В башнях певичек 420
Цзинь и Сун 428


Глава 12. На суше и на море (1235-1405)
Закат Сун 443
Воссоединение монголов 455
Злоключения монголов 471
ТфиумфМин 481
Глава 13. Ритуалы Мин (1405-1620)
От края небес до конца земли 489
Невзгоды и неудачи 501
Великий спор о ритуалах 511
Памятники и набеги 522
Глава 14. Маньчжурское завоевание (1620-1760)
Падение Мин 532
От чжурчжэней к маньчжурам 545
Пример для многих 558
Джунгария, Синьцзян и Тибет 567
Глава 15. Агония империи (1760-1880)
Самоочевидные истины 579
Оскорбления и опиум 590
Тайпин и Тяньцзинь 606
Глава 16. Республиканцы и националисты (1880-1950)
От кисти к перу 621
От империи к республике 635
Война и снова война 648
Великий поход и долгая война .. 658
Эпилог 670
Слова благодарности 682
Примечания 683
Библиография 695
Карты 705
Фотоматериалы 733


Введение
ПЕРЕПИСЫВАЯ ПРОШЛОЕ
Экономическое возрождение Китая в постмаоистскую эпоху прошло не без потерь. Исчезли портреты Председателя Мао, многолюдные шествия рабочих с флагами и вооруженные мотыгами бригады на колхозных полях. Жилые кварталы, плотно застроенные по единому образцу, исполняют новую хореографию, транспортные эстакады встают над рисовыми полями, священные горы опутаны канатными дорогами, корабли на подводных крыльях рассекают гладь озер, которыми когда-то любовались поэты. Привычные очертания исторического ландшафта исчезли или превратились в достопримечательности для туристов. Торжественно выставленные на внутренний и внешний рынок, они неудержимо манят к себе представителей еще одного разрушительного братства — ученых из разных стран. Когда история переписывается с таким размахом, ничего святого не остается. Великая стена, Великий канал, Великий поход и даже большая панда — мифы, объявляют ученые-ревизионисты, способствуя возникновению взаимосвязей, а значит, невежественные вымыслы иностранцев следует заимствовать в интересах китайского шовинизма.
Вопреки заявлениям туристических брошюр было установлено, что возраст Великой стены вовсе не достигает двух тысяч лет, ее длина не десять тысяч километров и она не видна из космоса (на самом деле во многих местах она не видна даже на земле). К тому же она никогда не была единым непрерывным сооружением [1]. Она не сдержи¬
13


ВВЕДЕНИЕ
вала набеги разбойников-кочевников, и не это было первоначальной целью ее постройки — вместо того чтобы обозначать и защищать существующие территориальные границы Китая, она предназначалась, возможно, для их планового расширения [2]. Фрагменты Великой стены в окрестностях Пекина, которые сегодня можно с удобством осмотреть, были реконструированы именно ради подобного осмотра, а в их основании лежат остатки укреплений эпохи Мин, не старше дворцов Запретного города или лондонского Хэмптон-Корта.
Точно так же обстоит дело с Великим каналом. Протянувшийся от дельты Янцзы до Хуанхэ на расстояние около 1100 километров, канал предположительно играл роль главной артерии между плодородным «сердцем» (центральной областью) Китая и «мозгом», где находилось правительство. Сооруженный в VII веке, он действительно связывал изобильные южные земли с неурожайным севером, соединяя два основных географических компонента политической экономики Китая, и служил крайне необходимой магистралью для массовой транспортировки грузов и распространения влияния империи. Однако он тоже не был цельным единым сооружением — скорее это была череда умело спроектированных водных путей, соединяющих между собой протоки дельты Янцзы, а в других местах связывающих притоки этой реки с притоками Хуайхэ, в свою очередь связанными с блуждающей Хуанхэ. Но вся эта система практически никогда не была задействована одновременно. Реки имели переменное течение, поскольку сезон дождей на севере не совпадал с сезоном дождей на юге. Для перетаскивания тяжелых грузовых судов и обслуживания плотин требовалась колоссальная рабочая сила; углубление дна и техническое обслуживание каналов обходилось непомерно дорого. Наконец, общая работа системы требовала слишком частой реорганизации. Поэтому в наше время у Великого канала почти столько же заброшенных участков, сколько и у Великой стены [3].
Еще больше противоречий вызывает Великий поход, эпос о героическом начинании коммунистов в 1934-1935 гг., который в наши дни называют совсем не таким долгим и не таким героическим, как было принято считать, Говорят, что размах и количество сопровождавших его битв и перестрелок преувеличены (или попросту выдуманы) в целях пропаганды, а из восьмидесяти тысяч солдат, выступивших в поход в Цзянси на юго-востоке, лишь восемь тысяч измерили пешим маршем горные хребты Китая до округа Яньань на северо-западе. Из
14


ВВЕДЕНИЕ
оставшихся часть погибла, но большинство просто сбежало задолго до окончания пути длиной почти десять тысяч километров. Из тех же, кто продержался до конца, по крайней мере одному человеку редко приходилось идти пешком: самого Мао несли на носилках [4].
В чуть более устойчивом положении пребывает большая панда, олицетворение (если можно так выразиться) видов, находящихся под угрозой исчезновения. В 1960-е и 1970-е гг. эти редкие животные, вместе с виртуозными мастерами игры в пинг-понг, стали неожиданно ценным инструментом в дипломатическом арсенале обложенной со всех сторон Китайской Народной Республики. Широко востребованные зоопарками всего мира панды, особенно самки, преподносились в дар достойным главам государств. Это был своего рода жест дружбы, и экспериментальное размножение панд поощрялось, словно его успех мог каким-то образом укрепить политический союз. Но теперь этой практике пришел конец. На основе редких упоминаний в классических текстах (например, в «Книге документов» — «Шу цзин», фрагменты которой предположительно датируются 2-м тысячелетием до н. э.)1 для панды была выведена родословная несомненной древности, и ей было присвоено имя на стандартном китайском — Да сюн-мао, или «Большой медведь-кошка». Повадки панды были сочтены достаточно безобидными, чтобы сделать ее универсальным символом мира. Благодаря ревностной заботе численность панд стабилизировалась и, пожалуй, даже выросла. А чтобы никому не пришло в голову вынашивать коварные замыслы относительно национального символа, вывоз большой панды был запрещен. Теперь все панды принадлежат Китаю. Иностранные зоопарки могут арендовать их на срок до десяти лет, годовая арендная плата составляет около двух миллионов долларов США, а детеныши, родившиеся за это время, наследуют гражданство матери—и те же условия контракта. Большая панда, черно-белое изображение которой украшает логотипы самых разных брендов, сама стала франшизой.
Во всем этом нет ничего удивительного или достойного сожаления. Любая история рано или поздно подвергается пересмотру, а по¬
1 Другой вариант перевода — «Канон записей» (или «Шан шу» — «Чтимые записи»). Вероятнее всего, главы этого важнейшего текста китайской традиции были зафиксированы не раньше VIII—VII веков до н. э. на основе более древних, возможно в каком-то виде передававшихся изустно, литургических преданий. —Здесь и далее, если не указано иное, прим. науч. ред.
15


ВВЕДЕНИЕ
скольку китайцы интересовались своей историей больше и дольше, чем представители любой другой цивилизации, их история менялась чаще, чем любая другая. Только за прошедшее столетие книги по истории пришлось переписывать как минимум четырежды — в интересах националистической мифологии, затем марксистской диалектики классовой борьбы, затем маоистских постулатов о динамике пролетарской революции и, наконец, тезиса рыночного социализма о совместимости авторитарного правления с накоплением богатств.
Широко распространенное утверждение, объявляющее современный Китай преемником «самой древней непрерывно существующей цивилизации в мире» (возрастом от трех до шести тысяч лет, в зависимости от достоверности публикации), ожидает такая же придирчивая проверка, как Великую стену или большую панду. И хотя сейчас это утверждение широко поддерживают сами китайцы, подобные притязания звучат не менее подозрительно, чем прочие обобщения. Возможно, под тремя или шестью тысячами лет непрерывно существующей цивилизации подразумевается всего лишь три или шесть тысяч лет цивилизации, которую другие народы находят неизменно непостижимой? Так или иначе, характер этой цивилизации, а также мотивы тех, кто отстаивает ее непрерывность, нуждаются в пристальном разборе. Настойчивые разговоры о преемственности кажутся особенно подозрительными в свете революционных потрясений минувшего века. И фрагменты Великой стены, и сохранившиеся участки Великого канала, и обрывочные исторические документы Китая по отдельности заслуживают ничуть не меньше внимания, чем составленное из них гордое целое.
Но в одном смысле непрерывность не вызывает сомнений: китайские ученые были одержимы прошлым своей страны практически с тех самых пор, как у нее появилось прошлое. Подобно многим другим народам, древние китайцы свято верили, что когда-то на их земле царило изначальное совершенство, доисторический Эдем, выраженный (в их случае) в добродетельной иерархии, где космические, природные и человеческие силы взаимодействовали друг с другом в гармонии и согласии. Чтобы направить человечество к новому воплощению идеализированного прошлого, следовало обращаться не к пророчествам, а к истории — в старинных текстах можно было отыскать и решение современных дилемм, и прогнозы на будущее. «Книга документов» и другие старинные компиляции приобрели
16


ВВЕДЕНИЕ
канонический статус — их изучали и толковали так же внимательно и почтительно, как в других странах изучают Священное Писание и иные божественные откровения. Знакомство с классическими текстами было не только приметой учености, но и главным знаком принадлежности к китайской нации и мерилом культурного развития.
Кроме того, оно было необходимым условием для государственной службы. Прецедент и практика, заимствованные из старинных текстов, служили валютой в политических спорах. Правильно истолкованные исторические прецеденты могли подтвердить законность правления, санкционировать инициативу или предуведомить об опасности. Но вдобавок ими можно было манипулировать, чтобы узаконить власть узурпатора, развернуть репрессии или препятствовать реформам. Образованные вельможи использовали их в качестве завуалированной критики: отсылки к прошлому позволяли отрицательно отозваться о текущей политике, не навлекая на себя гнев высокопоставленных особ, — или, наоборот, запутать дело и снять с себя ответственность.
В 1974 г. с целью дискредитировать Линь Бяо (военного, ранее считавшегося преемником Мао) руководство Коммунистической партии Китая развернуло кампанию против Конфуция, культурного колосса, тесно связанного со всей текстовой традицией. Что общего могло быть у мыслителя, жившего в V веке до н. э., и революционера XX столетия? Разумеется, «реакционные» настроения. Но поскольку реакционность Линь Бяо не сразу стала очевидной для политработников, привыкших воспевать его как самого прогрессивного из коммунистических лидеров, необходимо было выставить его на порицание вместе с философом, чьи доктрины после Культурной революции нельзя было считать ничем иным, кроме наглядного образчика реакционности. Принцип, заимствованный из баллистики и знакомый всем китаеведам, был прост: наводи на дальнюю цель, чтобы поразить ближнюю. Двойной лозунг официальной кампании «Против Линь Бяо — против Конфуция» вызвал предсказуемый выброс пара в кружках марксистов и отвлек внимание от довольно таинственной кончины и опалы злосчастного маршала Линя [5].
В минувшем столетии, столь богатом на революции (националистическая, коммунистическая, культурная, рыночно-социалистическая), ревизионистам порой приходилось изрядно поторопиться, чтобы успеть за событиями. Впрочем, их затруднения не новы. Не¬
17


ВВЕДЕНИЕ
обходимость постоянно пересматривать, перерабатывать, заново интерпретировать и дополнять исторические хроники с незапамятных времен ложилась бременем на каждое следующее китайское правительство. В периоды смены династий это бремя становилось особенно тяжелым, но даже в золотую эпоху Тан (618-907) управление историей оценивалось с политической точки зрения так же высоко, как сегодня управление экономикой. Историография была не отвлеченным научным времяпрепровождением, но жизненно важной функцией правительства. Глава управления историографии занимал в имперской бюрократии не последнее место, пользовался всеми льготами и привилегиями высокого положения и имел в подчинении обширный штат высококвалифицированных служащих, производивших обильную бумажную работу (до определенного времени «бумажную» в переносном смысле, поскольку самой древней разновидностью писчего материала были бамбуковые планки).
Анализ официальной историографии эпохи Тан показал, к каким кропотливым методам компиляции прибегало управление историографии, чтобы расширить исторические хроники, опираясь на близкие по времени источники [6]. На первом этапе материалы добывали из официальных судебных журналов и административных записей, дополняя их документами различных правительственных ведомств. Так возникла подборка официальных протоколов под названием «Ежедневный календарь»1. Затем из ежедневных календарей извлекали самое существенное и переносили в годичные достоверные отчеты2, на основании которых создавали государственную историю3 одного правления за другим, а те, в свою очередь, служили основой для утвержденной истории4 каждой империи.
1 Так называемые жилй, первые сведения о которых относятся к IX веку н. э.
2 Вероятно, автор имеет в виду шилу («правдивые записи»), которые начали составляться в VI веке н. э. Самые старые из сохранившихся шилу относятся к IX веку н. э. Обычно шилу составляли после конца правления монарха.
3 Возможно, автор подразумевает хуэйяо («собрание важнейшего»), первая из которых была составлена в начале IX века и описывала историю империи Тан от основания до времени составления труда.
4 Имеются в виду чжэнши — официальные или династические истории. Они обычно писались после конца существования того или иного государства, чей правитель считался достойным претендовать на императорский трон, и утверждались правящим монархом. Существует 24 истории такого типа. Схема ис- ториописания, описанная автором, верна, но такой сложный, ступенчатый
18


ВВЕДЕНИЕ
Разумеется, подобный накопительный подход подразумевал множество повторений, и хотя (пожалуй, и к лучшему) до нас дошла лишь часть этих материалов, утраченное можно в какой-то мере восстановить по цитатам из других мест. Учитывая возможность компилировать параллельную документацию властей многочисленных провинций, учитывая существование разного рода неофициальных текстов, а также тенденцию снабжать все эти материалы комментариями и ссылаться на них при составлении энциклопедий, антологий, биографических словарей и прочих внушительных компендиумов, никак нельзя утверждать, будто история Китая недостаточно документирована.
ЧЕРНАЯ РАБОТА
Следовательно, и нам не нужно извиняться за стремление подбросить в этот курган эрудиции еще одну лопату материала. Мы лишь питаем надежду сделать историю Китая более доступной и вместе с тем более внятной и связной.
Подборки официальных и неофициальных документов почти целиком связаны с деятельностью правящей знати Китая и доступны нам лишь в той готовой отредактированной форме, которую им придала знать. Более захватывающая добыча, извлеченная непосредственно из китайского ландшафта и не затронутая научной переработкой, раньше ценилась на вес золота. В начале XX века, после того как европейские археологи наткнулись на занесенные песками древние буддийские святилища вдоль Шелкового пути в провинциях Ганьсу и Синьцзян, ученых охватила настоящая золотая лихорадка: музеи Британии, Франции, Германии и России1 стремились заполучить свою долю из последней (как тогда предполагали) великой сокровищницы китайского искусства2. Но «золотая жила» на Шелковом
механизм функционировал далеко не всегда, а только в правление наиболее устойчивых и при этом заинтересованных в историописании империй Средневековья и Нового времени.
1 К списку стоит добавить Японию.
2 Находки в Восточном Туркестане относятся далеко не только (и даже не столько) к сокровищам китайской культуры, сколько к наследию других культур этого региона, тесно связанных как с Китаем, так и с Индией, Тибетом и Центральной Азией. До указанных находок про эти богатые и самобытные культуры не было известно практически ничего.
19


ВВЕДЕНИЕ
пути оказалась лишь предвестницей подлинного археологического взрыва. Позднее, в XX веке, на свет были извлечены гадательные кости Аньяна, Таримские мумии, множество неолитических стоянок, сенсационная «терракотовая армия» и императорские гробницы эпохи Хань (202 г. до н. э. — 220 г. н. а). История Китая, и без того достаточно долгая, с каждым годом становилась все длиннее. Существующие данные требуют постоянного обновления, а новые открытия стали теперь столь некстати изобильными, что за время, отделяющее раскопки от публикации их результатов, неоконченные труды, такие как эта книга, имеют риск безнадежно устареть.
«Начиная раскопки на просторах Великой Китайской равнины или на севере провинции Чжэцзян, где с древнейших времен располагались центры китайской цивилизации, — писал Эрик Цюрхер в 1950-х гг., — трудно хоть что-нибудь не найти» [7]. Работы Цюрхера посвящены распространению буддизма в IV-V веках. Приверженцы новой веры обладали поразительной способностью отыскивать в китайской земле буддийские реликвии, когда противники начинали критиковать иноземное (индийское, а не китайское) происхождение их религии. Такие находки не только гипотетически подтверждали длительность существования буддизма в Китае, но и считались в высшей степени благоприятными знаками. Если упадок императорской династии обычно сопровождался рядом дурных знамений (наводнение, засуха, нашествие саранчи и т. д.), то о возвышении новой династии сообщала череда благоприятных предзнаменований, из которых самым ценным считалась находка какого-нибудь стародавнего артефакта. Поскольку древность так высоко ценилась сама по себе, обнаружение, скажем, урны бронзового века явно означало благоволение Небес к той новой ветви правления, которая претендовала на ее открытие.
Не исключено, что подобные представления были по-прежнему сильны и влияли на работу китайских археологов даже в середине XX века. Национальное возрождение, возникшая в 1912 г. Китайская Республика и Китайская Народная Республика, начавшая существование в 1949 г., требовали исторической легитимации. Ученые и чиновники, выросшие на классических историях и подогреваемые духом национального возрождения, знали, что искать истоки китайской цивилизации следует на севере страны. Все ресурсы были направлены туда, и, как справедливо заметил Цюрхер, работа археологов в этом регионе вряд ли могла остаться невознагражденной. К всеобщему
20


ВВЕДЕНИЕ
удовольствию, раскопки действительно позволили получить обширные доказательства существования и древности китайской цивилизации в северных провинциях, особенно в бассейне реки Хуанхэ, что совпадало с данными древнейших текстов и исторических хроник. И только завзятые скептики, в основном живущие за пределами Китая, задавались вопросом: если бы столько же внимания и ресурсов было уделено другим областям, например бассейну Янцзы или югу, разве это не принесло бы сопоставимых по ценности находок, способных уравновесить «перекос к северу» в древнекитайской истории?
Время доказало справедливость этих сомнений. К концу XX века расширение археологической деятельности шло рука об руку со стремительным ростом экономики. Появились финансовые возможности для проведения широкомасштабных раскопок, и поскольку во многих областях шли обширные земляные и строительные работы, археологические находки посыпались как из рога изобилия. Но еще острее стал вопрос изучения и сохранения найденных материалов. Механический экскаватор мог в считаные минуты поднять из земли то, что археологи с лопатами искали годами — но с такой же скоростью он мог уничтожить находку.
Типичный случай произошел в ходе расширения больницы в г. Ма- вандуе на окраине Чанша, столицы южной провинции Хунань. Строительство нового крыла больницы «случайно потревожило» соседний курган, на который археологи обратили внимание еще в 1950-е гг. [8]. Дело было доведено до сведения властей провинции, и, получив приказ о немедленном проведении раскопок, группа археологов во френчах «как у Мао» спустилась на место и обнаружила там одну из величайших сокровищниц современности. Были найдены три огромные гробницы, датированные II веком до н. э. В каждой из них находилось несколько вложенных друг в друга монументальных саркофагов — в одном оказалось хорошо сохранившееся женское тело и самые древние в Китае карты и образцы живописи на шелке. Были открыты тексты — ранние версии произведений китайской классики — и множество артефактов, одеяний, символов власти, лаковых изделий и изделий из нефрита, оружия и погребального инвентаря, которых оказалось достаточно, чтобы оправдать постройку в Чанша грандиозного нового музея и наполнить его экспонатами. В 1983 г. еще в одном кургане, на этот раз в центре Гуанчжоу (Кантон), столицы соседней провинции Гуандун, были найдены великолепные гробницы того же пе¬
21


ВВЕДЕНИЕ
риода, что спровоцировало превращение археологической площадки в своеобразный музей в нескольких минутах ходьбы от городского железнодорожного вокзала. В Гуанчжоу в ходе расчистки площадки для строительства торгового центра недавно были обнаружены самые старые в мире деревянные шлюзы возрастом две тысячи лет. Сейчас они комфортно вписаны в сверкающую архитектуру торгового центра — их можно осмотреть, спустившись на лифте на этаж В1.
Многочисленные находки вдали от предполагаемого центра древнекитайской цивилизации в бассейне реки Хуанхэ призывают к радикальной переоценке сложившихся представлений об облике Китая на рубеже нашей эры. Но хотя сообщения о новых открытиях поступают еженедельно, подобной смелой переоценки пока еще сделано не было. «Кембриджская история Древнего Китая», опубликованная в 1999 г., открыто признала свое поражение. Не имея возможности увязать литературные источники с новыми материальными источниками (или найти автора, готового этим заниматься), редакторы пошли на компромисс и представили некоторые периоды параллельными главами, одна из которых опирается на письменные источники, а другая — на археологические находки. Иногда они согласуются друг с другом, иногда нет. Древняя история Китая пока еще ждет того, кто сможет ее убедительно переписать.
КОЛЫБЕЛЬ, ОСНОВА И ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ
Наша книга вносит в решение этой задачи лишь скромный вклад, поскольку она предназначена для удовлетворения гораздо более насущной потребности — представить читателю обзор истории Китая, для понимания которого не требуется предварительное знакомство с темой или знание китайского языка. Имеющаяся литература на английском языке заставляет заподозрить существование международного сговора (если не сказать — заговора), цель которого — сделать этот предмет как можно более сложным и непонятным. Отчасти это обусловлено научной конкуренцией колониальной эпохи, и мы еще поговорим о ней отдельно; история Китая достаточно длинна, а культура и без того достаточно сложна. Возможно, от читателей это потребует некоторого напряжения, но я искренне надеюсь, что в итоге их усилия будут вознаграждены сполна.
22


ВВЕДЕНИЕ
Не менее прискорбны, чем научная путаница, и те бездны невежества, из глубин которых иностранцы пытаются судить об истории Китая. Многие могут перечислить с полдюжины римских императоров, но мало кто способен назвать хотя бы одного китайского монарха. Столкнувшись с чередой китайских имен собственных, записанных латиницей, носители индоевропейских языков испытывают нечто вроде избирательной дислексии: все эти имена кажутся им совершенно одинаковыми. Разумеется, в основе проблемы лежит чужеродность китайских наименований, особенно когда речь заходит об общепринятых вариантах перевода географических и хронологических терминов. Преодолеть проблему помогает прилежание и длительное приобщение к предмету, и, рискуя вызвать недовольство у тех, кто уже оставил эти трудности позади, мы далее приводим полезные вводные данные (в сопровождении таблиц).
С административной точки зрения современный Китай делится на двадцать восемь провинций1. Некоторые из них возникли относительно недавно, но так или иначе занимаемые ими области претерпели определенные изменения. Однако большинство из них имеют долгую историю, поэтому имеет смысл использовать провинциальную терминологию ретроспективно, чтобы обеспечить китайскую историю географическими рамками на всем ее протяжении.
К счастью, в названиях провинций нередко содержатся полезные подсказки относительно их местоположения. Бэй, дун, нань и си по-китайски значит «север», «восток», «юг» и «запад», а гиань переводится как «гора». Таким образом, название Шаньдун («Гора-восток») носит провинция к югу от Пекина, занимающая часть материка и полуостров с изрезанной береговой линией. Первоначально она уходила в глубь материка до растянувшегося с севера на юг горного хребта Тайханшань — отсюда название «к востоку от горы», или «Гора-восток». Согласно той же логике, название Шаньси («Гора-запад») носит провинция, аналогичным образом расположенная к западу от хребта Тайханшань.
1 Вернее, на двадцать три провинции (если считать вместе с Тайванем), пять автономных районов, четыре города центрального подчинения и два специальных административных района. Автор объединяет провинции с автономными районами и исключает города центрального подчинения (Пекин, Чунцин, Шанхай и Тяньцзинь) и специальные административные районы (Гонконг / Сянган и Макао / Аомынь).
23


ВВЕДЕНИЕ
Западнее Шаньси находится провинция с очень похожим названием — Шэньси (в нем отражено положение к западу от района под названием Шэньчжоу). Все три провинции примыкают или когда-то примыкали к блуждающей реке Хуанхэ1. То же касается вклинившейся между Шаньдуном и Шаньси провинции Хэбэй («Река-север», где под рекой по-прежнему подразумевается Хуанхэ). Разумеется, провинция, расположенная к югу от реки, носит название Хэнань («Река-юг»), хотя из-за того, что река так часто меняла курс, небольшая часть Хэнани теперь находится на северном берегу. Эти пять северных провинций (Хэнань, Хэбэй, Шэньси, Шаньси и Шаньдун) занимают всю территорию плодородной пойменной долины нижнего бассейна Хуанхэ, где, согласно письменной традиции, разворачивались главные события древнейшей истории Китая. Эти провинции традиционно считались колыбелью китайской цивилизации и находились в центре внимания археологов с середины XX века.
К югу от Хэнани расположена еще одна пара провинций-близ- нецов. В случае Хубэя и Хунани Ху обозначает великое «озеро» или «озёра», в которые Янцзы разливается перед тем, как выйти на побережье. Таким образом, эти две провинции лежат соответственно к северу и к югу от великих озер, то есть, грубо говоря, к северу и к югу от самой Янцзы. Далее на юг, замыкая стержень сердцевинного Китая, идут Гуандун и гуанси.Гуан означает что-то вроде «расширенная (южная) территория». Эти две «расширенные» провинции на крайнем юге лежат соответственно на востоке (-дун) и на западе (-си) друг от друга. За ними в Южно-Китайском море находится островная провинция Хайнань (букв, «к югу от моря») — самая южная часть страны.
Возвращаясь через побережье на север к полуострову Шаньдун, мы видим провинции Фуцзянь, Чжэцзян и Цзянсу, а также соседние Цзянси и Аньхой — они меньше, и их названия не так явно связаны со сторонами света. В некоторых названиях есть отсылки к направлению, но большинство образованы путем объединения названий двух и более важных центров. Так, название Фуцзянь объединяет в себе портовую столицу Фучжоу и Цзяньнин, город у внутренней границы Фуцзяни [9]. Между прочим, окончание -чжоу когда-то обозначало «островок», условно заселенный «китайцами», на территории неосво¬
1 Хуанхэ, несущая свои крайне богатые илом воды по плоской равнине, зарекомендовала себя как река, крайне склонная к изменению русла.
24


ВВЕДЕНИЕ
енной области, затем один из районов такого поселения, а теперь чаще всего главный город региона. И наконец, очевидно, что название города Пекин (Бэйцзин), мегаполиса центрального подчинения в провинции Хэбэй, переводится как «северная столица», а Нанкин (Наньцзин) на реке Янцзы в провинции Цзянсу — как «южная столица», каковой она и была до 1937 г. \
Все провинции, упомянутые до этого, а также провинцию Гуйчжоу на юго-западе и обширную Сычуань, занимающую большую часть верхнего бассейна Янцзы, иногда называют центральной, внутренней или «основной» областью Китая. Впрочем, термины «центральная» и «внутренняя» довольно противоречивы, поскольку никакие различия между центром и периферией, или внутренним и внешним Китаем, нельзя считать физически убедительными, исторически последовательными или политически обоснованными. Однако эта формулировка может оказаться полезной, если мы хотим отделить семнадцать плодородных, густонаселенных и давно интегрированных «основных» провинций, о которых говорилось выше, от традиционно менее плодородных, менее населенных и менее исторически интегрированных провинций, лежащих ближе к границам современного Китая2.
В эту последнюю категорию входят остальные одиннадцать провинций, многие из которых представляют собой обширные территории с резкими природными контрастами и непростой репутацией. Тайвань, длинный остров у побережья Фуцзяни, когда-то был известен европейцам под названием «Формоза». Впоследствии он был отчужден от Китая в ходе японской оккупации в первой половине XX века и националистической оккупации во второй половине XX века3. Расположенная на юго-западе провинция Юньнань, удален¬
1 Нанкин был столицей империи Мин с 1368 до 1421 г., а затем, с 1927 до 1937 и с 1946 до 1949 г., — столицей Китайской Республики. Более того, с 1940 по 1945 г. город был столицей прояпонского режима Ван Цзинвэя, претендовавшего на место единственного легитимного правительства Китая.
2 Основным критерием при разделении «внутренних» и «внешних» провинций, конечно, необходимо считать не их населенность или плодородие, а время вхождения в состав китайского государства, и, соответственно, удельную важность некитайских элементов в культуре населения той или иной провинции.
3 Японскую оккупацию, длившуюся более полувека (которой остров обязан высоким уровнем развития инфраструктуры), далеко не все согласны отождествлять с последовавшим за ней периодом восстановления китайской власти Гоминьдана, пусть зачастую и довольно репрессивной.
25


ВВЕДЕНИЕ
ная от Тайваня примерно так же, как Техас от Флориды, тоже всегда имела непростые отношения с остальной страной. Эта провинция оседлала климатическую границу между тропической Юго-Восточной и засушливой Центральной Азией — в ее лесах встречаются слоны, а на высоких перевалах фыркают яки.
Дальше на северо-запад открываются бескрайние пустоши под лазурным небом — Цинхай и Сицзан, вместе занимающие обширную область горного плато и за пределами Китая некогда известные как Тибет. Сегодня слово «Тибет», как правило, ассоциируется только с Тибетским автономным районом. К северу и снова на запад остается Синьцзян — самая большая и самая отдаленная из всех китайских провинций, по большей части пустынная, хотя далеко не пустующая. Китайцы когда-то называли ее «западными регионами», а жители других стран — Восточным или Китайским Туркестаном. Нынешнее название переводится просто как «новые территории» (Синъ-цзян), но местные активисты (в основном тюркоязычные уйгуры-мусульмане) предпочитают название «Уйгуристан».
Возвращаясь на восток вдоль северной границы Китая, мы видим вытянутую провинцию Ганьсу и крошечную Нинся1 — усыпанные оазисами маршруты, ведущие из «основных» провинций соответственно в Синьцзян и Монголию. Зажатый между болотами Цинхая2 и песками Гоби, ведущий с востока на запад «коридор Ганьсу» стал в китайской историографии таким же клише, как «Тибетское плато». Нинся, ориентированная по оси с севера на юг, идет вдоль верхнего течения реки Хуанхэ и вдается в соседнюю провинцию Внутренняя Монголия3. Внешняя, или Северная, Монголия не является частью сегодняшнего Китая; ее граница длинной дугой делит пополам пустыню Гоби с востока на запад, оставляя за Китаем все земли к югу. Пески и степи Внутренней Монголии, таким образом, исполняют роль естественных укреплений оборонительной «длинной стены», вошедшей
1 Нинся «крошечная» по китайским меркам — по площади (66400 кв. км.) она чуть меньше Грузии, а по населению (6,5 млн чел.) — больше Ливии и лишь немного уступает Болгарии.
2 Цинхай (тиб. Амдо) известен не только болотами, но и огромным эпоним- ным соленым озером Кукунор (кит. Цинхай) и суровыми высокогорьями, харак-, терными для Тибетского плато, северной частью которого является этот регион.
3 Формально Тибет, Синьцзян, Нинся, гуанси и Внутренняя Монголия — не провинции, а автономные районы.
26


ВВЕДЕНИЕ
в Великую Китайскую стену. Северная граница Внутренней Монголии — самая длинная международная граница Китая, а ее южная граница проходит вдоль восьми китайских провинций — Ганьсу, Нинся, Шэньси, Шаньси, Хэбэй и трех провинций бывшей Маньчжурии.
Эти последние, в северо-восточном углу, который раньше назывался Маньчжурией (или по-японски Маньчжоу-го1), названы в честь рек. Название самой северной провинции, Хэйлунцзян, совпадает с китайским названием реки Амур, вдоль которой проходит российско-китайская граница. Название расположенной южнее провинции Цзилинь происходит от маньчжурского слова «вдоль (реки Сунгари)»2. Она граничит с Северной Кореей. Ляонин к юго-западу названа в честь реки Ляохэ, она примыкает к провинции Хэбэй и на 300 километров удалена от Пекина. На юг через залив Бохайвань Ляонин обращена к полуострову провинции Шаньдун.
На этом заканчивается кольцо из одиннадцати периферийных провинций, внутри которого лежат семнадцать центральных провинций, из которых пять самых северных составляют область «колыбели». Завершают административную мозаику различные мелкие образования, такие как городские округа Пекин и Шанхай3, и обладающие особым статусом анклавы Гонконг и Макао. Кроме них следует упомянуть многочисленные автономные образования — области этнических меньшинств: автономные округа в составе провинций либо автономные области, включающие в себя провинцию целиком, как Тибет.
Мы допускаем, что существует более наукообразный подход к изучению географии Китая. На континентальной массе суши размером примерно с Соединенные Штаты Америки и расположенной примерно на той же широте (Тропик Рака, касающийся Флорида-Кис, как раз проходит около Южного Китая) можно найти немало похожих природных условий. Благодаря большой разнице крайних значений температур и высот здесь встречаются и засушливые, и тропические
1 Так принято называть зависимое от Японии государство, созданное в 1932 г. и уничтоженное в 1945 г. Это редкий случай буквальной фонетической передачи китайского (а не японского) топонима «Маньчжурия».
2 Маньчжурское «Гйрин ула» переводится как «вдоль реки»: под рекой подразумевается Сунгари. Китайское название Цзилинь (букв. «Благовещий лес») является фонетической калькой первой половины маньчжурского слова.
3 К ним стоит добавить Тяньцзинь — «морские ворота» Пекина, а также Чунцин к востоку от Сычуани.
27


ВВЕДЕНИЕ
регионы, болотистые почвы сменяются песчаными дюнами и степями, а пышная растительность уступает место ее полному отсутствию.
Что касается системы расселения, лучше всего разобраться в ней поможет карта рек и гор, хотя на территории Китая вы не найдете аккуратного чередования прерий, пустынь, гор и прибрежных районов, как в Северной Америке. Большинство рек Китая устремлены с запада на восток, от сухих возвышенностей Цинхая и Тибета к влажным равнинам на побережье. Между Хуанхэ на севере и Янцзы в центре страны есть еще две реки — Ханьхэ, главный приток последней, и Хуайхэ, на некоторых участках объединяющаяся с первой, которые соблюдают ту же тенденцию. Так же ведут себя и реки южнее Янцзы, которые собираются в гуанси и Гуандуне, чтобы сформировать устье реки Чжуцзян, близ которой расположен Гонконг. Все эти реки, однако, текут в нужном направлении самым причудливым образом. Янцзы, спускаясь с природных твердынь Тибета, поворачивает зигзагами на юг в сторону Вьетнама, а затем обратно на север в Сычуань; Хуанхэ выполняет нечто вроде сальто-мортале, изгибаясь дугой в сторону Монголии и обратно.
За всю эту акробатику отвечают горы. Многократно запечатленные на фотографиях карстовые образования на юге, гигантские Гималаи, суровый Памир и скромный Тянь-Шань, а также многочисленные не столь знаменитые горные хребты пересекают обширные области страны и вносят радикальные поправки в утверждение, будто все реки в конечном итоге спокойно соединяются на покрытых бурной растительностью прибрежных равнинах. За некоторыми исключениями (например, дельта Янцзы), прибрежные районы Китая на самом деле довольно неровные. То же касается и южных провинций. Наоборот, в Сычуани, окруженной собственными горами, глубоко внутри страны над обрывами Янцзы, находятся самые плодородные равнины Китая и проживает самое многочисленное на сегодняшний день население.
ДИНАСТИЧЕСКАЯ ДИНАМИКА
Если к исторической географии Китая можно найти множество подходов, то в отношении хронологии таких возможностей не существует. Течение времени и протяженность пространства были внимательно изучены и педантично упорядочены уже в Древнем Китае.
28


ВВЕДЕНИЕ
В истории Индии до IX веке н. э. едва ли найдется хоть одна бесспорная дата1, зато история Китая пестрит датами, которые легко можно проверить по календарю затмений, вплоть до IX века до н. э.; при этом указан может быть не только год, но и месяц, день, а иногда даже час2. Согласование часов и календарей с суточными, планетарными и астральными циклами было необходимым условием космической гармонии, а потому представляло собой главную заботу всех китайских правителей. История в буквальном смысле показывала время: годы царствования отсчитывали минуты, династии отбивали часы. Поэтому при анализе многотысячелетней китайской истории предпочтение неизменно отдавали периодизации, опирающейся на последовательность династий.
Основать династию, правители которой будут принимать власть по праву рождения и позаботятся о гробницах и репутации основателя и его преемников, стремился каждый потенциальный властитель, даже если он был самозванцем, узурпатором или иноземным захватчиком. На императорское звание нередко претендовали даже мятежные крестьяне. В китайской истории насчитывается больше сотни самопровозглашенных императорских династий3. Но в действительности реализовать свои амбиции, хотя бы отчасти или на время, смогли лишь десятки, и немногие из них удостоились благосклонности историков и были включены в «законную» последовательность правителей Китая.
Единых критериев включения в эту августейшую компанию не существовало. До 221 г. до н. э. династии состояли из царей4 и только после этого из императоров. Ни одна из царских и императорских династий не пользовалась неоспоримым авторитетом. Даже неко¬
1 Время пребывания в Индии Александра Македонского хорошо известно — с 327 по 325 г. до н. э.; достаточно надежно реконструирована и хронология династии гуптов.
2 Обилие дат далеко не всегда говорит о точности знаний — часто даже наоборот. К сожалению, большинство дат, содержащихся в древнекитайских летописях, верификации не поддаются.
3 Стоит указать, что многие «династии» могли состоять из одного правителя, бывшего и первым, и последним их представителем.
4 Царями (ванами) правители древнекитайских княжеств стали именовать себя довольно поздно, не ранее IV века до н. а, до этого титул царя мог носить лишь один правитель — Сын Неба, чжоуский ван, а его вассалы носили разные княжеские титулы низшего ранга.
29


ВВЕДЕНИЕ
торые «законные» императорские династии контролировали лишь половину (или меньше) территории, в то время считавшейся Китаем. Поэтому их правление может совпадать по времени с правлением еще одной «законной» династии в другой части страны1. Тем не менее наличие единой «законной» империи в любой момент времени было общим правилом, и если просуществовавшие достаточно долго и правившие обширными территориями династии, предпочтительно благородного коренного происхождения, могли рассчитывать на включение в «законную» преемственность, недолговечным локальным государствам иностранного или просто незавидного происхождения оставалось об этом только мечтать2.
Последовательность из двадцати или около того «законных» династий, не говоря уже о доброй сотне отдельных правителей, из которых они складываются, — все еще слишком большой и неудобный для усвоения кусок материала. Дело усугубляется тем, что иногда одни государства принимали имя других, славу которых, по их собственному утверждению, они стремились возродить3. В таких случаях к названию династии обычно добавляется географическая или хронологическая подсказка: Восточная Чжоу, Северная Вэй и т. д.; Ранняя Хань, также известная как Западная Хань, и Поздняя Хань, также известная как Восточная Хань.
К счастью, некоторые государства добивались определенной устойчивости: они сохраняли свои позиции по сто и более лет и успевали прославиться объединением земель, военными походами, политической стабильностью, культурными достижениями и роскошью.
1 Важным аспектом этой сложной системы было то, что зачастую «законность» притязаний того или иного правителя на императорский трон определялась только постфактум — в бурные времена на территории Восточной Азии могла одновременно править дюжина «императоров», каждый из которых полагал себя единственным законным Сыном Неба, а остальных — жалкими самозванцами.
2 Из этого правила есть много исключений. Например, в X веке последовательно правили три государства — Поздняя Тан, Поздняя Цзинь и Поздняя Хань, каждое из которых правило всего несколько лет, контролировало не слишком большую часть Северного Китая, и, более того, правители их были тюрками- гиато. Тем не менее именно эти малореспектабельные правители были признаны единственными законными «императорами» того времени, несмотря на наличие современных им более сильных китайских государств.
3 Нередко наименования государств также были связаны с наименованием областей, из которых началось восхождение к власти их правящего дома.
30


ВВЕДЕНИЕ
Пять самых продолжительных империй (каждая из них существовала три-четыре столетия) составляют великое плато китайской истории, и их стоит запомнить. Для этого могут пригодиться отсылки к империям, существовавшим в это же время в других странах.
ХАНЬ (Ранняя и Поздняя), 202 г. до н. э. — 220 г. н. э., существовала во времена Римской республики и ранней Римской империи.
ТАН, 618-907 гг., существовала во времена расширения Арабского халифата.
СУН (Северная и Южная), 960-1279 гг., существовала во времена Крестовых походов1.
МИН, 1368-1644 гг., существовала во времена ранней Османской империи и империи Великих Моголов.
ЦИН (или Маньчжурская империя), 1644-1912 гг., существовала во времена европейской глобальной экспансии.
Кроме того, мы познакомимся со многими другими примечательными государствами. По иронии судьбы та из них, которой удалось почти вплотную подойти к воплощению хвастливого лозунга китайских императоров, якобы правивших «всей Поднебесной», была вовсе не китайской, а монгольской. Это была империя Юань (1279-1368), при одном из правителей которой нашел работу венецианец Марко Поло.
Некоторые государства просуществовали одно-два десятилетия и едва ли заслуживают упоминания. Другие, хотя и недолговечные, кардинально изменили ход китайской истории. Такой была империя Цинь (221-206гг. до н.э.). Ее основатель первым установил хрупкое единство во всей «сердцевине» Китая и первым принял титул хуанди — императора2. По сути, в историю он вошел под этим титулом — Цинь Ши-хуанди, то есть Первый император Цинь. Словно две почти одинаковые подставки для книг, на обоих концах хронологической полки стоят Цинь, первая и одна из самых коротких империй, и Цин, последняя и одна из самых долгих.
1 Крестовые походы начались в конце XI века. Возникновение империи Сун почти совпало с провозглашением Священной Римской империи германской нации Оттоном I в 962 г.
2 Этот титул, в дальнейшем ставший привычным обозначением императора, во времена его создания явно отсылал к божественной сфере и означал что-то вроде «августейший божественный правитель-первопредок».
31


ВВЕДЕНИЕ
Если бы все остальные императоры последовали превосходному примеру Цинь Ши-хуанди и тоже правили под своим царственным номером — Первый, Второй, Третий и т. д., — немалой путаницы можно было бы избежать. К сожалению, этот обычай не прижился. Хотя императоры и цари, носящие одинаковые имена, встречаются в Китае довольно часто, их никогда не различают по номерам, как французских Людовиков или английских Георгов. Не существует и общего правила относительно того, какое из имен императора в итоге останется в истории. Личные имена явно считаются слишком личными1, поэтому выбирать приходится из различных благоприятных титулов, которые император получал в течение жизни и после смерти. В одних династиях императоров принято обозначать храмовыми именами, в других предпочитают посмертные имена2, а в империях Мин и Цин на императоров распространяются названия (девизы) разных периодов правления. Это объясняет мнимую аномалию цинского императора, который правил невероятно долго (1735-1795) и носил храмовое имя Гао-цзун, а в историю вошел как «император Цяньлун», то есть «император периода Цяньлун» (называть его просто «император Цяньлун» все равно что называть Мао Цзэдуна «Председатель Большой скачок»).
В этой книге мы для удобства будем называть императоров теми именами, которые получили самую широкую известность. Кроме того, исключительно в виде напоминания перед именем каждого из них будет курсивом обозначена династия, к которой он принадлежал, — например, «Сунский Жэнь-цзун» или «император Цин Цяньлун».
ПЯТЬ ВЕЛИКИХ ИМПЕРИЙ
ХАНЬ ТАН СУН МИН ЦИН
400 г. 200 до н. э.
Г I 200 400
I
I
600
800
1000 1200 1400 1600 1800
2000 г. н. э.
1 Это одно из многих наследий, полученных современным китаеведением от традиционного: старые авторы не считали возможным именовать правителей их личным именем, которое было настолько строго запрещено к использованию при их жизни, что даже входившие в него знаки были табуированы.
2 Храмовые имена также выбирались посмертно.
32


ВВЕДЕНИЕ
ТРИУМФ пиньиня
К сожалению, лишь немногие из этих имен покажутся знакомыми людям, уже читавшим работы по истории Китая на английском языке. Из всех вариантов передачи китайских иероглифов1 латиницей за последние тридцать лет изменилось около 75%, часто почти до неузнаваемости2. В конечном итоге это перемены к лучшему, хотя в настоящее время они создают немало проблем и путаницы.
Раньше китайские слова транскрибировали на английский с помощью системы Уэйда — Джайлса, названной в честь двух ее создателей, живших в XIX веке. Систему Уэйда — Джайлса вряд ли можно назвать простой и ясной — кроме букв в ней было множество диакритических знаков (дефисов, одиночных кавычек и пр.). Что еще хуже, она была далеко не универсальной. В США была распространена другая система, а в других европейских языках существовали собственные системы. Сказать, что языковедение мало чем могло помочь человеку, решившему изучать Китай, было бы преуменьшением. Стандартизация стала насущной необходимостью.
Но поскольку китайская система письма не относится к алфавитным, то есть слова в ней не складываются из отдельных букв, соотнесение ее с существующими алфавитными системами всегда вызывало затруднения. И если арабскую вязь можно воспроизвести по буквам с помощью латинского алфавита, не уделяя особого внимания тонкостям произношения, то безбуквенное китайское письмо можно записать латиницей, только подобрав для каждого отдельного слова похожий набор звуков, то есть ориентируясь на произношение слова, а не на знаки, которыми оно записано. И это создает дополнительные проблемы. С помощью латиницы невозможно обозначить пять тонов, существующих в китайском языке. Многие китайские слова, которые выглядят по-разному, когда их пишут китайскими иерогли¬
1 Термин «иероглиф», утвердившийся в русскоязычной литературе для обозначения знаков китайского письма, не слишком удачен, поскольку неинформативен (буквально переводится как «священные письмена») и создан греками для обозначения египетского письма. Точнее термин «фоноидеограмма» — знак, передающий звучание и смысл слова.
2 Русская транскрипция Палладия (не лишенная недостатков, но в целом довольно удачная), к счастью, сохранилась, и отмеченного автором разнобоя в русскоязычной литературе нет.
33


ВВЕДЕНИЕ
фами, читаются одинаково, когда их звучание пытаются передать на английском. Например, имена двух императоров Тан на китайском пишутся совершенно не похожими иероглифами, но в латинской транскрипции оба носят одно и то же имя — Сюань-цзун.
Хуже того, китайские иероглифы в разных областях Китая произносятся no-разному. Все грамотные китайцы умеют читать иероглифы, и на всей территории страны принята единая система письма. Но жители разных регионов читают написанные иероглифы вслух согласно собственному местному или региональному диалекту. Поэтому незнакомцы в поезде вполне могут читать одну газету, но не могут обсудить ее друг с другом. Иностранцы, в основном европейцы, в большом количестве начавшие прибывать на побережье Китая в конце XVI века, обнаружили, что разговорный китайский намного проще, чем письменный. Недавно авторитетный источник установил, что англоговорящим студентам научиться говорить по-китайски на 20% сложнее, чем научиться говорить по-французски, а освоить навык чтения и письма на китайском в пять раз сложнее, чем читать и писать по-французски. Иностранные ученые, вооруженные быстро освоенным разговорным китайским, энергично приступили к переложению письменных иероглифов на свои языки, опираясь на китайское произношение, с которым они успели познакомиться. Увы, проблема заключалась в том, что это произношение было распространено только в провинциях Гуандун и Фуцзянь, которыми в те времена были ограничены все контакты с иностранцами. Там говорили на кантонском диалекте (Кантон = Гуанчжоу, столица провинции iy- андун) и хакка и хокло, языках жителей провинции Фуцзянь. Остальные китайцы, проживавшие в бассейне Янцзы и на севере, с трудом разбирали эту речь, потому что в основном пользовались так называемым мандаринским диалектом1. Вполне естественно, что северяне возмутились, обнаружив, что даже их географические названия неверно переведены и ошибочно произносятся.
Вдобавок было еще одно осложнение. Иностранцы, о которых идет речь, прибывали из Португалии, Испании и Италии, затем из Гол¬
1 «Диалекты» китайского языка делятся на семь (в других классификациях — до 14) групп, и разница между этими группами обычно больше, чем между разными языками иных языковых семейств — например индоевропейской, и они обычно не допускают устного взаимопонимания. Поэтому, в сущности, во многих случаях правильнее говорить о языках, а не о диалектах.
34


ВВЕДЕНИЕ
ландии, Англии, Франции, Америки и России. В каждом из этих языков определенные гласные и согласные читаются иначе. Например, «J» по-испански произносится одним образом, по-французски другим, а по-английски третьим1. Любое переложение китайской речи должно было принимать во внимание эту разницу — отсюда и разнообразие систем латинизации с учетом особенностей отдельных европейских языков, отсюда и абсурдность попыток создать систему транскрипции китайских иероглифов, в действительности представлявшую собой попытки воспроизвести на английском, французском, испанском и т. д. китайский региональный говор, бывший в ходу лишь у провинциального меньшинства китайской нации2.
Чтобы стандартизировать воспроизведение звучания китайских иероглифов во всех алфавитных языках и покончить с этим хаосом, в 1950-е гг. была разработана еще одна система. Это был пиньинь. Китай в то время во многом зависел от технической помощи Советского Союза, и к этой задаче были привлечены русские ученые. Первоначально рассматривалась возможность положить в основу пиньиня не латинский, а русский кириллический алфавит, но с конца 1950-х пиньинь перешел на латиницу3. И только после активного продвижения и вступления Китайской Народной Республики (КНР) в ООН в 1971 г. он завоевал международное признание. В 1980-е гг. пиньинь стал общепринятым, а в 1990-е его использовали в большинстве иностранных работ, посвященных Китаю (хотя далеко не во всех). По всему Китаю пиньинь преподавали и демонстрировали, пусть и с оглядкой, наряду с традиционными китайскими иероглифами, и вполне вероятно, в один прекрасный день он сможет полностью их вытеснить4.
1 То есть [х], [ж] и [дж] соответственно. — Прим. ред.
2 Весь китайский язык до недавнего времени состоял из таких «провинциальных меньшинств» из-за отсутствия официального государственного языка или даже какого-либо диалекта, на котором говорило бы большинство населения.
3 Советские ученые с начала 1930-х гг. принимали активное участие в создании письменности для китайского языка (языков) на базе латинского алфавита. Кириллическая письменность была создана для дунган (хуэй) — живших на территории СССР китайских мусульман.
4 Переход китайских языков-диалектов на латиницу (а не только на пиньинь, более-менее подходящий для северных диалектов) возможен при отказе от концепции единого китайского языка и единого китайского государства. В сущности, именно это соображение привело китайское руководство к отказу от претворения в жизнь проектов латинизации.
35


ВВЕДЕНИЕ
Впрочем, пиньинь тоже не идеален. Очевидно, отвечавшие за изобретение пиньиня марксисты спроецировали свои убеждения о равенстве возможностей на клавиатуру, поэтому главные роли достались клавишам «q», «х», «у» и «г», которые крайне редко используются в западных языках. Что еще хуже, тонкости китайских иероглифов, на которые в системе Уэйда — Джайлса намекала россыпь диакритических и пунктуационных знаков, оказались в значительной степени утраченными, тональные знаки существуют, но используются крайне редко, и количество совершенно разных китайских слов, выраженных одним и тем же словом на пиньине, все увеличивается. Что касается произношения, то, пытаясь быть похожим одновременно на все национальные нормы произношения, пиньинь в конечном счете не похож ни на одну из них. Согласно официальной версии, пиньинь указывает, как слово должно звучать в «общей речи» жителей Народной Республики (путунхуа). В действительности путунхуа, представляющий собой приблизительную упрощенную версию пекинского и нескольких северо-восточных диалектов, выбранных в качестве основы для государственного языка, употребляется в основном на севере. В других областях Китая пиньиньское произношение может сослужить в разговоре не лучшую службу. И даже на севере приезжему не мешало бы заранее выяснить, как на самом деле произносятся все эти «q», «х» и «2», прежде чем пробовать объясниться с кондуктором в пекинском автобусе.
ВОПРОС МАСШТАБА
Чарльз Патрик Фицджеральд, допиньиньский автор ряда англоязычных работ по истории Китая, емко сформулировал предостережение, касающееся, впрочем, многих других традиций. Он отметил, что историки, составлявшие летописи правления китайских империй, «неутомимо собирая и записывая факты, организовали этот богатейший материал таким образом, что прямой перевод исходных текстов превращается в трудную и неблагодарную задачу».
«Как следствие, китайские исторические хроники очень мало переводили на европейские языки, а существующие научные работы такого рода настолько пестрят личными именами и титулами, что становятся совер¬
36


ВВЕДЕНИЕ
шенно неудобоваримыми для обычного читателя. Эти прямые переводы, бесценное подспорье для студента и ученого, никогда не смогут достичь успеха у широкой публики» [10].
Фицджеральд написал эти слова в 1950-х гг., и с тех пор переводов стало больше, а их качество улучшилось. Но его замечания относительно трудностей перевода и неудовлетворительных свойств конечного продукта по-прежнему остаются в силе. Перевод древних китайских текстов, записанных ранними видами китайских иероглифов, представляет серьезную проблему сам по себе, вдобавок усугубляясь интерполяциями и купюрами, возникшими по вине авторов и переписчиков, которые оставили нам тексты в их нынешнем виде. Иногда тексты сокращали или редактировали специально, и из этого тоже можно извлечь полезные сведения. Но нередко это происходило в результате случайности, из-за небрежного хранения или разрушительного действия времени. Сырость, солнечный свет и термиты уничтожали написанные тушью иероглифы; бамбуковые планки со столбцами текста, сшитые непрочными нитями, легко распускались, и части текста могли перепутаться или потеряться. Даже «страницы» почти оригинальных текстов, найденные в пещерах вдоль Великого шелкового пути или в гробницах Мавандуя, оказались непригодными для немедленного прочтения и поставили перед учеными серьезную задачу их идентификации и упорядочивания. Поэтому современный переводчик должен не только извлечь из текста определенный смысл, но и суметь разглядеть случайные или намеренно допущенные ошибки, позднейшие дополнения и накопившиеся за многие столетия неточности. Все это заставляет задуматься о том, правильно ли мы читаем и понимаем некоторые довольно важные тексты.
Фицджеральд писал об императрице У Цзэтянь (690-705), отнюдь не единственной женщине, пользовавшейся безграничной властью, однако единственной, обладавшей титулом императора. Его книга была, возможно, самой ранней англоязычной биографией китайского правителя до эпохи Цин, и в ней до сих пор есть некоторая новизна. В китайских исторических хрониках биографическим материалам отводится немало места. Как правило, в первой половине любой государственной или официальной истории содержится хронологическое описание царствования правителей, о которых идет речь, а во второй половине — подборка кратких биографий основных
37


ВВЕДЕНИЕ
участников событий. Сведения нередко изложены по одной и той же схеме: предки, рождение, благоприятные встречи в молодости, продвижение по службе, кончина, суммирующее поучение, что совсем не похоже на тонкие характеристики, блестящие догадки и захватывающие повороты повествования, которых ждут от современных биографов.
Хронологические разделы с такой же аккуратностью излагают факты, не увлекаясь домыслами, и демонстрируют образцовую точность в отношении дат, однако им решительно не хватает интриг, драматических намеков и причинно-следственных связей, из которых складывается захватывающая история. Многие современные книги по истории Китая как на английском, так и на китайском языках, написанные на основании древних хроник, неизбежно заимствуют у них эти особенности. «Неутомимо собирая и записывая факты», они тоже порой превращают знакомство с этими «богатейшими материалами» в довольно «затруднительное и неблагодарное» дело. Важные события и императорские распоряжения следуют одно за другим в упорядоченной последовательности, без отдельного указания на их значимость или стоявший за ними ход мысли. Не слишком захватывающие биографии приберегаются под конец каждого царствования, а поскольку каждое царствование, каким бы коротким оно ни было, часто рассматривается отдельно, читателю порой нелегко увидеть более широкую картину политических и экономических процессов, социальных изменений и внешнеполитических проблем.
Кроме того, бросается в глаза стремление современных авторов подражать многоречивости официальных историй. «Кембриджская история Китая», еще не оконченная ко времени написания этой книги, уже состоит из шестнадцати объемных томов (и чтобы отразить все существенные события, ей, пожалуй, потребуется еще больше), а «Наука и цивилизация в Китае» Джозефа Нидема преодолела двадцатитомный рубеж.
Разумеется, Китай полностью заслуживает подобного торжественного отношения. Огромную страну с бесконечными династическими родословными, экзотической культурой, трагическим недавним прошлым и захватывающим будущим вряд ли можно изучить беглым поверхностным взглядом. Но не стоит предполагать по стонущим под тяжестью книг полкам, что история Китая сильно отличается от исто¬
38


ВВЕДЕНИЕ
рии других стран. Это не так. В Китае точно так же, как и везде, возвышаются и рушатся империи, блистают отдельные личности, прогресс движется скачками, мир непрочен, а социальная справедливость эфемерна. Разница заключается не в качестве, а в степени, не в характере, а в масштабе происходящего. Поэтому предупрежденный о трудностях читатель найдет историю Китая столь же поучительной и полезной, как и любую другую, — только в большей степени.
Численность населения в Китае на сегодняшний день составляет 1,4 миллиарда человек — около пятой части всего населения мира. Вскоре они могут поглотить примерно пятую часть мировых ресурсов. Однако вся история Китая доказывает, что ничего особенного в этом нет1. Существующая статистика позволяет предположить, что даже во времена империи Хань (ровесницы Римской империи) население Китая было огромным и составляло, вероятно, ненамного меньше пятой части всего тогдашнего населения мира. Китайские города были и долго оставались самыми густонаселенными, а земли — самыми плодородными. Китай опережал другие страны в развитии науки, техники и промышленности. Случись подобное снова, это означало бы возврат к былому величию, которое демография вполне оправдывает, а история подтверждает, и которое может оказаться сравнительно благотворным для всего остального мира.
Численность населения Китая не раз резко падала в результате стихийных бедствий и жестоких конфликтов, но не менее драматичным было и восстановление. Богатство и техническое превосходство Китая не раз оказывались под вопросом, очевиднее всего в XVIII и XIX веках, и все же это никогда не останавливало изобретательный, трудолюбивый и традиционно многочисленный китайский народ.
В других государствах подобные преимущества вполне могли подстрекнуть развитие глобальных амбиций. В VIII-X веках почти полностью буддийский Китай знал, что буддизм в Индии, святой земле, на которой возникла эта религия, переживает кризис. Но если аналогичный кризис в христианской Святой земле принес из Европы в Палестину несколько волн крестоносцев, в Северную Индию из Ки¬
1 Надо учитывать, что если статистически население Китая в исторические времена и составляло примерно пятую часть человечества, то потребление ресурсов в абсолютном выражении заметно изменилось даже по сравнению с XIX веком. — Прим. ред.
39


ВВЕДЕНИЕ
тая не отправилось ни одного рыцаря-«буддоносца»1. И это несмотря на душераздирающие сообщения, что буддийские святыни в Индии приходят в упадок и разрушаются, а также продемонстрированную Китаем способность к успешной военной экспансии к югу от Гималаев.
Пятьсот лет спустя китайцы, так же как их испанские и португальские современники, имели достаточно ресурсов и достаточно развитые технологии, чтобы отправить корабли через океан. И они действительно это сделали — достигли Юго-Восточной Азии и переплыли Индийский океан, но не с целью отыскать «христиан и пряности», как Васко да Гама, или добывать золото и серебро, или эксплуатировать чужой труд и чужие земли. Их главной целью было, как ни странно, пропагандировать и распространять «во всей Поднебесной» жизненно важную космическую гармонию2.
Поскольку, согласно мировоззрению китайцев, император Китая считался Сыном Неба, для других народов это действительно подразумевало определенную степень подчинения. Но подчинение не означало порабощения или расхищения ресурсов3. Оно могло приносить пользу. Причина той благосклонности, с которой Васко да Гаму встретили на юге Индии в 1498 г., заключалась, по мнению одного из его спутников-португальцев, в том, что индусы ожидали уважительного отношения и пышных даров от всех бледнолицых моряков — как следствие встреч с китайскими мореходами. Впрочем, китайские контакты не оставили в дальних землях постоянных посольств или поселений: вместо того чтобы искать способ окупить плавания, императоры Мин прекратили их. Китайская империя по-прежнему ограничивалась Китаем и его ближайшими соседями. Пятая часть на¬
1 Крестоносцы двинулись из Европы в Святую землю не потому, что они знали, в чьих руках она находится. Крестовые походы стали средством решения внутриевропейских проблем — борьбы за новые владения, власть, землю, вообще место под солнцем; возрастающей неустойчивости положения отдельных лиц из-за городской революции XI столетия; продолжающегося конфликта светской и духовной власти (спора об инвеституре); стремления к религиозному благочестию и т. д. — Прим. ред.
2 Имеются в виду плавания экспедиции Чжэн Хэ в первой половине XV века. — Прим. ред.
3 Если такое порабощение и расхищение представлялось слишком трудным для Китая.
40


ВВЕДЕНИЕ
селения мира не выдвигала никаких претензий на пятую часть сельскохозяйственных земель мира.
Однако отношения Китая с азиатскими соседями нельзя назвать полностью безоблачными. Военные походы китайцев достигали территории современных Бирмы, Индии, Непала, Пакистана, Афганистана, Таджикистана, Узбекистана, Киргизии и Казахстана. Но, как и большие морские путешествия, эти походы крайне редко, практически никогда не заканчивались колонизацией; кроме того, их обычно предпринимали в ответ на иноземное вторжение, часто имевшее серьезные и длительные последствия.
Ближайшие соседи — корейцы, вьетнамцы и монголы, не говоря уже о некитайских народностях, в настоящее время проживающих на территории Китая (жителях Тибета, Синьцзяна и южных областей), — несомненно, могли бы поспорить насчет добрососедских качеств Китая. Но агрессия Китая обычно была ответной. Обладатель одной из самых длинных и наименее защищенных сухопутных границ в мире, Китай был вынужден постоянно давать отпор грозным противникам. Оседлому населению Северного и Западного Китая угрожали бесконечные вереницы кочевых и полукочевых народов, среди них самые воинственные союзы в истории Азии — сюнну, тюрки, тибетцы, мусульмане, монголы и маньчжуры. Позднее к этому списку присоединились незваные гости из-за моря — европейские державы в XIX веке и японские империалисты в XX веке1. Хотя никакие провокации не могут оправдать, например, недавнее угнетение Тибета, китайский народ гораздо больше пострадал в военном отношении и претерпел в отношении культурном и экономическом от других, чем наоборот2. И если идея Великой стены как оборонительного рубежа пользуется такой популярностью, то лишь потому, что она настолько удачно согласуется с этим фактом. Но, как мы убедимся далее, в те моменты, когда история кажется особенно сговорчивой, историк должен проявлять максимальную бдительность.
И наконец, обещанные извинения. В обзорных исторических трудах приоритет обычно отдается недавнему прошлому. Приближаясь
1 Автор не говорит о вьетах и корейцах, в чьем случае экспансия Китая совершенно бесспорна: при первой же возможности китайские империи завоевывали или пытались захватить земли ближайших соседей. — Прим. ред.
2 Все же важно, кто при столкновении сохранил свою государственность.
41


ВВЕДЕНИЕ
к настоящему, повествование замедляется, словно подходящий к станции поезд. Заметно сбросив скорость в XIX веке, оно осторожно ползет через весь XX век до буферов XXI столетия. Возможно, эта книга, в которой древней истории отведено куда больше места, чем новой и новейшей, впадает в другую крайность. Но поскольку китайской культуре свойственно исключительно серьезное отношение к прошлому, отдаленное здесь часто представляется более важным. Для китайцев Первый император Цинь Ши-хуанди (правивший в 221 — 210гг. до н.э.) остается колоссальной фигурой, в то время как последний император Пу-и (правивший в 1909-1911) почти никому не известен. То, что он окончил свои дни, возделывая цветники в пекинском парке, пожалуй, оправдывает подобное невежество. Столетия, представляющие самый большой интерес для иностранцев (начиная с XVI века для европейцев и с середины XVIII века для американцев), всего лишь отражают их собственную историческую перспективу. И как вам, дорогой читатель, прекрасно известно, поезд истории ни на мгновение не останавливается ради удобства книги. «Настоящее» этой книги для вас уже превратилось в «минувшее». История успевает стать историей еще до того, как попадет на полку. То, что казалось свежим и злободневным в момент написания, уплывает вперед, словно свет задних фар, исчезающий на дороге в будущее.


1
От обрядов к письменности
(до 1050 г. до н. э.)
ВЕЛИКОЕ НАЧАЛО
Хотя древних китайцев вряд ли можно назвать безбожниками, они никогда открыто не приписывали своим богам (или Богу) столь малоправдоподобное деяние, как сотворение мира. Поэтому в начале времен не Бог создал небеса и землю — они появились сами собой. История Китая начинается не с мифа о творении, а с мифа о происхождении, в котором место создателя занимает событийная ситуация. Это событие, имеющее довольно наукообразные черты (что-то от черной дыры, что-то от Большого взрыва), называется Великим Началом.
«До того как Небо и Земля обрели форму, все было неопределенным и беспорядочным [говорится в «Хуайнань-цзы», II век до н. э.]. И посему оно получило имя Великого Начала. Великое Начало породило пустоту, а пустота породила Вселенную. Вселенная породила ци [жизненную силу или энергию], имевшую пределы. То, что было светлым и легким, поплыло вверх, чтобы стать Небом, то, что было тяжелым и мутным, уплотнилось, чтобы стать Землей... Совокупные сущности Неба и Земли стали инь иян» [1].
Более поздняя и популярная версия мифа о происхождении мира называет первозданную среду не только аморфной, но и «непрозрачной, как содержимое яйца». Это действительно было яйцо — ведь когда оно разбилось, белок отделился от желтка. Прозрачный белок, или ян, поднялся и стал Небом, а мутный желток, или инь, опу¬
43


ГЛАВА 1
стился и стал Землей. Между ними находился инкуб яйца, дух по имени Пань-гу, который в момент разделения прочно стоял ногами на земле, а головой касался небес. «Небеса были чрезвычайно высоко, а Земля чрезвычайно глубоко, а Пань-гу был чрезвычайно длинен», — говорит «Хуайнань-цзы» [2]. Хотя Пань-гу нельзя назвать создателем Вселенной, он явно способствовал ее формированию.
Новые сведения о тех, кто помогал упорядочить самозародившуюся Вселенную, стали известны совсем недавно, после того, как шелковый манускрипт, похищенный из захоронения близ Чанша в южной провинции Хунань в 1942 г., перешел во владение галереи Саклера в Вашингтоне, округ Колумбия. Рукопись состоит из текста и рисунков, представляющих собой схему общего устройства Вселенной. Подобные схемы были довольно широко распространены, они помогали наблюдать за фазами Вселенной и вычислять оптимальное время для тех или иных действий. Шелковый манускрипт, датированный 300 г. до н. э., был аккуратно уложен в бамбуковую шкатулку, но значительно пострадал от времени и в некоторых местах оказался порван. Не весь текст разборчив, и не все разборчивое понятно. Но в одном из разделов, очевидно, изложена еще одна версия происхождения Вселенной. Здесь за ее упорядочивание берется целая семья — муж, жена и умело помогающие им четверо детей. Сначала они «приводят предметы в движение, вызывая преобразования», затем, после заслуженного отдыха, вычисляют границы времени, отделяют небо от земли и дают имена горам («поскольку горы были не в порядке»), а также рекам и четырем морям [3].
В то время на земле царил мрак, поскольку солнце и луна еще не появились. Упорядочить горы и реки удалось лишь благодаря просвещенному руководству четырех богов, олицетворявших четыре времени года. В следующий раз богам пришлось вмешаться «через сотни и тысячи лет», когда родились солнце и луна. Ибо в их свете стало очевидно, что с девятью областями1 что-то не так: их поверхность неровная, а сверху на них падают горы. Чтобы защитить землю, боги изобрели полог, или небесный купол, а чтобы удерживать его, воздвигли пять столбов, каждый своего цвета. Эти цвета (зеленый, красный, желтый, белый и черный) соответствуют пяти фазам, или пяти стихиям — важной, хотя не всегда последовательной концеп¬
1 Из них, согласно традиционному воззрению на мир, состояла Поднебесная (Китай).
44


ОТ ОБРЯДОВ К ПИСЬМЕННОСТИ. ДО 1050 Г. ДО Н. Э.
ции, которая встречается в китайской истории и философии почти также часто, как неразделимые противоположности инь иян.
Упомянутый раздел шелкового манускрипта из Чанша заканчивается словами: «Затем Бог наконец создал движение солнца и луны». Из всех китайских текстов это загадочное утверждение стоит ближе всего к креационизму. Однако китайские духи, боги и даже сам Бог никогда ничего не создавали: они лишь приводили предметы в движение, поддерживали, располагали в определенном порядке, исправляли и давали имена. В китайской традиции происхождение Вселенной всегда считалось менее важным вопросом, чем ее упорядоченность и налаженная работа, поскольку именно от последних зависело измерение времени и пространства и результаты любых человеческих дел.
Не столь важным в китайской традиции считается и происхождение человека. Существует еще одна версия истории Пань-гу, где основную роль в процессе творения сыграл не его исключительный рост, а его посмертное разложение. В этом мифе (в противовес распространенным мифам о творении этот вполне можно назвать мифом о разложении) говорится, что, когда Пань-гу лежал при смерти, «его дыхание стало ветром и облаками; его голос стал громом; его левый глаз стал солнцем, а правый глаз — луной; его четыре конечности и пять частей тела стали четырьмя полюсами и пятью горами; его кровь стала реками; его сухожилия стали возвышенностями и долинами; его мышцы стали почвой в поле; его волосы и борода стали звездами и планетами; его кожа и волоски на ней стали травами и деревьями; его зубы и кости стали бронзой и нефритом; его семя и костный мозг стали жемчугом и драгоценными камнями; его пот стал дождем и озерами; а населявшие его тело черви, когда их тронул ветер, стали черноволосыми простолюдинами» [4].
В индийской мифологии есть похожий сюжет. Из тела жертвы — первочеловека Пуруши — ведические боги создали варновую иерархию: священнослужители брахманы родились из уст Пуруши, воинственные кшатрии — из рук, рачительные вайшьи — из бедер, а жалкие шудры — из стоп. Но даже брахманам, в чьем тщеславном воображении родился этот миф, не приходило в голову возвести зарождение части человеческой расы к кишечным паразитам1. Пожалуй, лишь знать, вознесенная
1 Большинство склонно считать «предками» людей паразитов, живших на коже Пань-гу, что логичнее, ведь они населили поверхность земли, в которую
45


ГЛАВА 1
так высоко, как в Китае, могла приписать своим черноволосым соотечественникам настолько отвратительное происхождение. В более поздние времена иностранцы возмущались высокомерием китайских чиновников, но их поводы для негодования не шли ни в какое сравнение с тем, что мог бы рассказать на этот счет простой народ Китая.
Из обоих примеров можно сделать вывод, что настойчивое стремление к социальной стратификации — деление на высокопоставленных «нас» и низших «их» — зародилось в самые древние времена, и в Китае это дополнительно подтверждают многочисленные мифы о физическом отделении неба от земли. Пань-гу мог преодолеть это расстояние, поскольку он был «чрезвычайно длинен», позднее люди и боги тоже могли совершать прогулки туда и обратно, но в конце концов расстояние между небом и землей стало слишком большим, и только те, кто обладал магическими силами или имел возможность поставить обладателя таких сил на службу своей семье, мог надеяться совершить подобное путешествие. Другими словами, общение с небесами стало привилегией немногих избранных, и в этом заключалось еще одно их отличие от трудящегося простонародья.
В «Шан шу» («Записи о прошлом» VIII—VI веков до н. э., которая дала этимологам XX века китайское слово «панда») мифы постепенно начинают складываться в историю. Здесь отделение Неба от Земли приписывается вполне конкретному «императору»1, который приказал положить конец всем самовольным контактам между ними. Связь неба и земли была должным образом разорвана парой богов, состоявших у него на службе. По распоряжению императора «следовало прекратить все восхождения и нисхождения», и, как нас уверяют, после того как это свершилось, «порядок восстановился, и люди вернулись к добродетели».
Этим императором был Чжуань-сюй, второй из мифических Пяти императоров, которых традиция помещает во главу великого древа законных государей Китая2. Все Пять императоров соединяли в себе
превратилось тело гиганта. Вряд ли этот фрагмент можно считать обоснованием социальной стратификации в китайском обществе: согласно данной концепции, китайские аристократы считались точно такими же потомками кожных паразитов, как и простолюдины.
1 В эти мифологические времена термин «ди», впоследствии использовавшийся для обозначения правителей, относился скорее к божеству или первопредку.
2 Согласно большинству текстов, перед легендарными Пятью императорами (Уди) правили легендарные «Три августейших» (Сань хуан).
46


ОТ ОБРЯДОВ К ПИСЬМЕННОСТИ. ДО 1050 Г. ДО Н. Э.
божественные и человеческие качества. Их величие потрясало, а деяния отличались такой безупречностью, что еще много тысячелетий служили примером для потомков. В сущности, безупречный пример добродетельного объединяющего правления и был их основной функцией. Первым из Пяти императоров был досточтимый Желтый император (Хуанди), вторым Чжуань-сюй, третьим и четвертым — Яо и Шунь, чьи изречения цитируют особенно часто, и последним был Юй1. В отличие от предшественников Юй положил начало принципу передачи власти по наследству2 и сделал преемником собственного сына, тем самым основав первое в Китае государство Ся [5].
Правители Ся были царями. Императорский титул в их отношении не употреблялся, появившись лишь спустя 1400 лет. Однако удалось приблизительно установить даты (традиционно ок. 2100 — ок. 1600 г. до н. э., но, возможно, на несколько столетий позже) и местоположение государства Ся — в нижнем течении Хуанхэ либо в районе Чжунъюань (Великая Китайская равнина, которая простирается в Северном Китае от провинции Шаньдун до провинции Шэньси). В отличие от Пяти императоров Ся не считаются полубожествами. Они не оставили никаких документальных или материальных свидетельств, которые можно было бы уверенно соотнести с ними, и даже специалисты по древнейшей истории Китая могут рассказать о них сравнительно немного. Но археологи обнаружили культуры, одна из которых могла принадлежать Ся, и есть доказательства того, что одна из ранних форм письменности могла использоваться при дворе Ся3.
ПЯТЬ ИМПЕРАТОРОВ И ТРИ ДОИМПЕРСКИЕ ДИНАСТИИ
Пять императоров Три доимперские династии
Хуанди Чжуан-сюй Яо Шун Юй
■ ^тжттш'-
V>vi
* ......
СЯ i ШАН
1
ЧЖОУ
ок. 2070 — ок. 1600 — ок. 1046-
ок. 1600 гг. ок. 1046 гг. 256 гг.
до н. э. до н. э. до н. э.
1 Большинство авторов не относят Великого Юя к числу Пяти императоров.
2 Считается, что наследственная передача существовала уже при Пяти императорах: Чжуань-сюй был внуком Хуанди, ему наследовал его сын — Ди Ку, а тому — его сын Яо.
3 Следов синхронной Ся письменности пока не найдено.
47


ГЛАВА 1
В то же время раскопки не смогли подтвердить существование единого царства или культуры, соответствующих той уникальной, широко распространенной, влиятельной и просуществовавшей достаточно долго культуре, которую позднейшая текстовая традиция связывает с Ся. С некоторыми важными оговорками1 то же можно сказать и о более знаменитых государствах Шан (ок. 1750-1046 гг. до н. э.) и Чжоу [6] (ок. 1050-256 гг. до н. э.)2, которые вместе с Ся составляют первые Три династии (эпохи). Все материальные источники на сегодняшний день подтверждают, что на территории Великой Китайской равнины и далеко за ее пределами возникало и сосуществовало множество местных культур неолита и бронзового века с более или менее выраженными особенностями. Таким образом, начало китайской истории омрачает серьезное противоречие: письменные свидетельства классических текстов IV и III веков до н. э., долгое время считавшиеся абсолютной истиной, не всегда подтверждаются археологическими материалами, изученными по высочайшим стандартам современной науки в XX веке.
Это противоречие крайне важно для общего понимания китайской цивилизации, ее развития и даже национального характера китайцев в прошлом и настоящем. Ставки настолько высоки, что краски порой намеренно сгущают, подрывая беспристрастность научной мысли политической ангажированностью. Все письменные источники утверждают, что существовала единая линия правления, которая складывалась из сменяющих друг друга «династий», географически сосредоточенных на Великой Китайской равнине, откуда распро¬
1 Образы этих государств, которые реконструируются по данным археологии, заметно отличаются от весьма детальной, но в основном выдуманной картины, содержащейся в традиционных письменных источниках.
2 Точные датировки столь давних событий вряд ли возможны. Существование государства Ся в разных изданиях может датироваться 2205-1766, 1998- 1558 или 2205-1600гг. до н.э.; последний вариант, «установленный» в рамках работы амбициозного китайского проекта «Хронология Ся, Шан и Чжоу» (1996-2000), встречается чаще всего, но с точки зрения точности и историчности ничем не отличается от двух других или подсчетов даты сотворения мира. Датировки Шан колеблются от 1765-1122 до 1600-1027 гг. до н. э., а наиболее распространен вариант 1600-1046 гг. до н. э. Он также предложен указанным проектом хронологии. В случае с датой падения Шан, вероятно, действительно уместно говорить о середине XI века до н. э., но информации, позволяющей установить время конца существования этого государства с точностью до года, пока нет.
48


ОТ ОБРЯДОВ К ПИСЬМЕННОСТИ. ДО 1050 Г. ДО Н. Э.
странялась в разные стороны превосходящая соседей и «в основном китайская» культура. Хронологически эта линия правления тянулась, словно апостольская преемственность римских пап, от Пяти императоров к Т}эем династиям / эпохам (Ся, Шан и Чжоу) и далее, в гораздо лучше изученные времена. Но археологические данные не поддерживают эту стройную теорию. Представляется куда более вероятным, что с хронологической точки зрения периоды правления трех древних династий частично совпадали, а с географической точки зрения царства Великой Китайской равнины не имели того центрального положения и влияния, как принято считать1. Что касается обстоятельств, которые привели к формированию обособленной и «в основном китайской» культуры, то она не распространялась в разные стороны от Великой Китайской равнины, а зарождалась и развивалась на гораздо более широкой территории и среди народов, отнюдь не отличавшихся этническим единообразием.
Чтобы лучше понять сущность этого противоречия, представьте себе две группы ученых, которые стоят у ворот Запретного города или любого другого традиционного китайского архитектурного комплекса. Одна группа ученых вглядывается внутрь, в торжественную перспективу выложенных серым камнем дворов, воздушных залов и величественных симметричных лестниц. Другая группа смотрит в противоположную сторону и видит пестрый и в равной степени интригующий реальный мир с типичной городской мешаниной не сочетающихся между собой перспектив, плотными потоками транспорта и хаотичной архитектурой. Согласие между этими двумя группами вряд ли возможно, хотя недавние шаги в этом направлении дают некоторую надежду.
Археологи постепенно приходят к мысли, что их наука не всесильна, поскольку новые находки порой опровергают их собственные ранние гипотезы. И они признают, что сохранение реликвий отдаленного прошлого — такая же случайность, как их зачастую непредвиденное открытие; если на данный момент доказательств недостаточно, это не значит, что нечто никогда не существовало или что в один прекрасный день оно не может быть обнаружено. Между тем ученые,
1 Царства Великой Китайской равнины также соседствовали с множеством иных государственных и протогосударственных образований, зачастую находившихся на схожих стадиях развития.
49


ГЛАВА 1
работающие с текстами, соглашаются, что их источники могут быть не вполне объективными, и те, кто писал эти тексты спустя долгое время после описанных событий, возможно, преследовали собственные интересы. Например, название первого государства Ся совпадает с самоназванием группы народностей1, населявшей Великую Китайскую равнину в последние столетия до н. э. (как раз в период формирования историографической традиции), подчеркнуто отделявшей себя от других, менее «китайских» народов (их называли ди, мань, жун или и — все эти слова переводятся как «варвары»). Возникшее гораздо позднее название Хань аналогичным образом превратилось из обозначения государства в наименование народности и в настоящее время используется как официальное обозначение условно моноэтнического китайского большинства. Оба примера говорят о том, что обоснованность этнических наименований непосредственно связана с выдающимся положением одноименного государства. Таким образом, восхваление государства Ся в текстах, возможно, должно было дополнительно укрепить привилегированное положение тех, кто считал себя наследниками царства Ся, а также «народа ся»2.
Современная наука хорошо понимает, с чем связаны эти претензии на обособленность и особость. Вряд ли можно считать простым совпадением, что в националистическую и коммунистическую эпохи сторонники линейной текстовой традиции жили и работали в Китае, а те, кто выступал за региональную и плюралистическую интерпретацию китайской идентичности, как правило, были иностранцами, часто жителями Запада, японцами или китайцами, проживающими за пределами Китая3. Деконструкция истории Китая, сомнения в ее
1 Общность хуася («цветущих ся») или чжуся («всех ся») была в значительной мере воображаемой и конструировалась в гораздо большей степени на основе противопоставления себя соседям, нежели на базе общих особенностей ее носителей.
2 Судя по всему, сам знак ся в текстах появляется не раньше середины 1-го тысячелетия до н. а, примерно в годы складывания концепции этническо- культурной общности ся\ это один из доводов в пользу скептического отношения к действительному существованию государства Ся.
3 Один из основателей критического отношения к традиционным источникам по древней истории Китая — Гу Цзеган (1893-1980) всю жизнь проработал в Китае, но верность научным принципам сделала его мишенью всех многочисленных политических кампаний — от борьбы с «правоуклонистами» в 1930-е гг. до шельмования «контрреволюционеров» во времена Культурной революции.
50


ОТ ОБРЯДОВ К ПИСЬМЕННОСТИ. ДО 1050 Г. ДО Н. Э.
целостности и попытки проколоть пузырь традиционного высокомерия имеют собственную историю, но это не значит, что все это опровергает результаты и делает недействительными выводы китайских ученых.
БЛЕСК БРОНЗЫ
Ханчжоу, столица провинции Чжэцзян, город с населением шесть миллионов человек, находится к юго-западу от Шанхая, примерно в 150 километрах южнее дельты Янцзы. В городе имеется краеведческий музей, расположенный на острове в озере Сиху — одном из самых знаменитых водных достопримечательностей Китая, с богатыми культурными связями, а теперь окруженном современными красотами. Обогнув продавцов мороженого и палатки с сувенирами, посетители выходят на берег, где в фойе музея их встречает блестящая латунная табличка с английским текстом, рассказывающим о «реликвиях Хэмуду». Хэмуду — название местной неолитической культуры, расцвет которой начался примерно за пять тысяч лет до н. э. Ей посвящен целый этаж музея: в витринах манекены, представляющие людей Хэмуду, занимаются повседневной работой среди художественно разбросанных «реликвий» своих поселений каменного века. Но новая табличка доносит до нас еще один важный момент. Обрисовав успехи людей Хэмуду в строительстве домов, обжиге изящной черной керамики и резьбе по нефриту и слоновой кости, она заканчивается смелым заявлением: «Раскопки в Хэмуду доказали, что долину реки Янцзы можно считать колыбелью китайской нации наряду с долиной Хуанхэ [sic]»1.
До недавнего времени подобное утверждение звучало как ересь. Долину Янцзы и весь Южный Китай доисторического периода счи¬
1 Говоря о вкладе юга в развитие Восточной Азии, нельзя не упомянуть культуру Лянчжу, в 3300-2200 гг. до н. э. занимавшую земли вокруг озера Тайху в низовьях Янцзы. Для этой рисоводческой культуры характерен крайне высокий уровень развития земледелия и ремесла (особенно стоит отметить многочисленные изделия из нефрита крайне тонкой работы), а эпонимный памятник представляет собой сравнительно крупный городской центр с храмовыми и дворцовыми комплексами. Все эти данные в совокупности позволяют считать Лянчжу древнейшим в Восточной Азии ранним государством.
51


ГЛАВА 1
тали чужими землями, заселенными некитайскими охотниками-со- бирателями — слишком опасными для оседлых земледельцев. Куда более очевидным кандидатом на звание колыбели доисторической культуры Китая были излюбленные древними поселенцами равнины и долины севера. Именно там в 1920-х гг. были найдены окаменелые останки прямоходящего гоминида — «пекинского человека»1, именно там предположительно развивалась китайская ветвь Homo sapiens, и там были посеяны первые семена зерновых культур. Там же намного позднее началась письменная история Китая, оттуда распространялся прогресс, оттуда исходили приказы правителей. Эта же картина была (не без оснований) спроецирована на промежуточные периоды неолита и энеолита.
Только в начале 1980-х гг., но и тогда с оговорками, китайский ученый впервые публично поставил под сомнение общепринятую точку зрения. Он предположил, что она может быть «неполной», хотя сейчас ее вполне можно назвать совершенно ошибочной. Примеры десятков различных неолитических культур, подобных реликвиям Хэмуду, были обнаружены от Маньчжурии на крайнем северо-востоке до провинции Сычуань на западе и провинций Гуандун и Фуцзянь далеко на юге. Ни одну из них нельзя назвать значительно более развитой, чем другие; множество других поселений, несомненно, еще только предстоит обнаружить. Но вероятно, более поздние тексты, в которых этот период именуется эпохой Десяти тысяч царств (или племен), не слишком далеки от истины.
Как правило, самым удобным средством классификации неолитических народов служит керамика. Много интересного могут рассказать захоронения. Однако кладбища и гончарные мастерские предполагают оседлость населения. И первый вывод, который следует сделать из новых открытий, заключается в том, что поселения людей, занимавшихся в основном выращиванием сельскохозяй¬
1 Пекинский синантроп (Homo erectus pekinensis) был хронологически первой находкой, связанной с древними людьми в Китае, затем были сделаны другие. На данный момент самым древним считается обнаруженный в 1965 г. юаньмоуский человек, живший примерно 1,7 млн лет назад (некоторые полагают, что заметно позже) в самой юго-западной провинции Китая — Юньнани. Впрочем, этого южанина также вписали в китаецентристскую концепцию, сделав аргументом в пользу гипотезы независимого очага сапиентации (формирования человека разумного) на территории Китая. Даже сейчас реликты этой версии порой встречаются в китайской литературе.
52


ОТ ОБРЯДОВ К ПИСЬМЕННОСТИ. ДО 1050 Г. ДО Н. Э.
ственных культур и разведением домашнего скота, существовали не только на Великой Китайской равнине, но и во многих других областях Китая. Если в долине Хуанхэ начиная примерно с 8000 г. до н. э. выращивали просо, то в долине Янцзы примерно с того же времени выращивали рис. Производство шелка, основанное на уникальной для Китая форме животноводства — разведении шелкопрядов, также имеет весьма древнее происхождение, и, как теперь известно, в долине Янцзы оно существовало по меньшей мере с 3-го тысячелетия до н. э.
Связи между этими неолитическими культурами пока неясны. На территории Индостана и во внутренних областях Азии ученые традиционно соотносят пути расселения людей с распространением разных типов керамики и других характерных артефактов. На основании этих данных делают выводы о миграциях населения, колонизации и завоеваниях. Но, возможно, все это тоже не более чем ретроспективные допущения. Не исключено, что в обоих случаях на доисторический период была спроецирована картина более поздних миграций, в Индии устремленных главным образом внутрь страны, а во внутренних областях Азии и в Сибири — вовне. Следовательно, можно предположить, что ранние поселения в этих регионах были непостоянными, развитие технологий — неравномерным, а население вело полукочевой образ жизни.
Более статичная модель, которую предпочитают в Китае, также отражает позднейшие исторические установки. Эта модель рассматривает неолитические культуры не как странствующие сообщества, а как сгруппированные областные «сферы взаимодействия», и основное внимание уделяется тем культурам и местностям, для которых в большей степени характерна непрерывность внутреннего развития. Возможно, из-за того, что усилия археологов были изначально сосредоточены в бассейне реки Хуанхэ на Великой Китайской равнине, самые важные с этой точки зрения поселения действительно оказались сконцентрированы на севере. Здесь существовали поселения культуры Яншао (примерно 5000-3000 гг. до н. э., то есть современники Хэмуду), где производили расписную красную керамику, вытесненные затем культурой черной керамики Луншань (около 3000 г. до н. э.). Некоторые луншаньские поселения имеют городские черты. Центр этой культуры находится в Шаньдуне, но поселения разбросаны гораздо
53


ГЛАВА 1
шире, чем поселения Яншао1. В них появляются сооружения из блоков утрамбованной земли ханту — их получали, утрамбовывая рыхлую лессовую почву до консистенции бетона, и использовали для строительства фундаментов и стен вплоть до XX века, когда им на смену пришел бетон. И, к вящей радости археологов, люди культуры Луншань строили своим мертвецам роскошно обставленные гробницы.
Размер некоторых гробниц культуры Луншань, богатство и характер их погребального инвентаря говорят о четко стратифицированном обществе. Привилегированные кланы (или «династии»), очевидно, возвеличивали своих предков, чтобы узаконить собственное положение. Кроме того, благодаря посредничеству предков они имели исключительное право на общение с богами2. Из этих соображений они щедро одаривали своих мертвецов редкими вещицами (например, из резной слоновой кости) и разнообразными ритуальными принадлежностями, от посуды для еды и питья до музыкальных инструментов и изделий из нефрита. Среди них встречаются и довольно живописные приспособления для шаманского общения со сверхъестественным миром предков и богов.
Во всем этом чувствуется нечто смутно знакомое. Вполне возможно, правителями луншаньского общества или какой-то его части были цари Ся. Луншаньское поселение Эрлитоу близ Лояна на южном берегу реки Хуанхэ в провинции Хэнань датируется 1750-1530 гг. до н. э. Эрлитоу предположительно можно соотнести с Ся3. На месте
1 Луншань — крайне неоднородная культура; ее классический шаньдун- ский вариант, выросший на базе местной культуры Давэнькоу (4300-2500 гг. до н. э.), заметно отличается от хэнаньского варианта, наследовавшего Яншао. Возможно, различия между племенами, ныне объединяемыми в эту культуру, на деле были гораздо заметнее, чем общие черты.
2 В более позднее время у правящего дома были исключительные возможности для почитания предков: многие церемонии простолюдинам были запрещены, как и строительство отдельных храмов для своих пращуров, но даже тогда это не могло лишить простонародье общения с предками, которое, пусть и в чуть менее пышной форме, было главным наполнением религиозной практики любой семьи, и на посредничество предков перед богами рассчитывать могли все. Более того, не исключено, что строгая иерархичность существовала прежде всего в стремившихся к порядку сводах конфуцианских правил, а в жизни возможностей ограничить людей в почитании предков у властей было не так уж много.
3 Скорее Эрлитоу — археологическое отражение существовавшего в среднем течении Хуанхэ государства (или протогосударства) раннего бронзового
54


ОТ ОБРЯДОВ К ПИСЬМЕННОСТИ. ДО 1050 Г. ДО Н. Э.
раскопок были обнаружены предметы материальной культуры двух типов: одни явно первобытные, другие весьма сложные, однозначно принадлежащие более поздним (или, что вероятнее, хронологически частично совпадающим) государствам Шан и Чжоу. Фактически эти находки представляют собой основной источник для изучения социальной, культурной и политической истории 2-го и 1-го тысячелетия до н. эЛ
Прежде всего это обгоревшие кости, в основном лопаточные, разных животных. Кости клали в огонь и ждали, когда они покроются трещинами, затем по этим трещинам «читали» ответы сверхъестественных сил на человеческие вопросы (примерно так же, как древние греки гадали по внутренностям). Далее об этой практике будет рассказано подробнее, поскольку она привела к возникновению древнейшей формы фиксации фактов и первому зафиксированному в Китае случаю использования письменности. Другие находки из Эрлитоу имеют еще более сенсационный характер. Здесь было обнаружено некоторое количество древнейших образцов бронзового литья — технологии, во многом определившей культурный облик Древнего Китая. Массивные изделия из бронзы — урны, котлы и кувшины, почерневшие или позеленевшие от времени, но в остальном
века, которое, возможно, стало основой для содержащихся в более поздних источниках рассказов о Ся.
1 Археологические находки являются основным источником для изучения истории Восточной Азии 2-го, а также (в несколько меньшей степени) 1-го тысячелетия до н. э., но обнаруживают их, к счастью, не только на месте поселения Эрлитоу. Ярким примером этого, а также очередным доводом в пользу крайнего разнообразия линий цивилизационного развития в Восточной Азии раннего бронзового века служат недавние находки в городище Шимао на юге Ор- доса, на границе между земледельческими областями средней Хуанхэ и степью, довольно далеко от колыбели китайской цивилизации. Памятник, датируемый 2300-1800 гг. до н. э., представляет собой огромное, обнесенное стенами городище, самое большое в Восточной Азии. В центре двух обводов стен из утрамбованной земли (толщиной 2,3 м, периметры обводов 5700 и 4200 м) высится огромная дворцовая цитадель (300 м в диаметре, 70 м высотой), вырезанная из природного лессового холма, обложенного камнем. Холм превращен в ступенчатую пирамиду с одиннадцатью террасами. В стенах цитадели — резные каменные личины, вмурованы кусочки нефрита, вероятно призванные защищать правителя (чей дворец находился на вершине) не только от врагов из плоти и крови. Для культуры в целом характерен крайне высокий уровень развития скотоводства и земледелия, обработки бронзы. Этническая принадлежность жителей городища и их дальнейшая судьба пока остаются загадкой.
55


ГЛАВА 1
совершенно невредимые — до сих пор украшают залы многих музеев мира.
Лучше всего о значении этой находки написал Роберт Бэгли в «Кембриджской истории Древнего Китая»: «Образцы бронзового литья являются технологически и типологически наиболее характерными признаками материальной культуры 2-го тысячелетия до нашей эры... [и служат], показательным критерием оценки культурного развития» [7]. Бронза в Древнем Китае играла такую же роль, как камень в цивилизации Древнего Египта и позднее Ирана (Персии) и Греции. Производство бронзовых изделий требовало огромного труда, с помощью бронзы выражали сложные идеи, в бронзе запечатлены ранние образцы письменности, а благодаря ее прочности до нас дошло огромное количество древних изделий. Бронзовое производство в Китае, хотя и уступает по трудоемкости великим каменным сооружениям Египта эпохи фараонов, было тем не менее достаточно масштабным, чтобы считать его «промышленным». В Аньяне (провинция Хэнань) археологи обнаружили бронзовые сосуды весом около 34 тонны каждый; общий вес бронзовых изделий из одной гробницы V века до н. э. в Суйчжоу составил 10 тонн. «Ничего хотя бы отдаленно сопоставимого в других государствах Древнего мира не найдено» [8].
По сравнению с добычей и резьбой по камню технология бронзового литья была бесконечно более требовательной. Раннее мелкое производство в провинции Ганьсу позволяет предположить, что искусство обработки металла зародилось в Китае без какого-либо влияния извне1. В пользу этого свидетельствует обилие подходящих руд и достаточно развитые на тот момент навыки изготовления керамики, позволявшие создавать литейные формы и достигать высоких температур в печах для бронзового литья. Неизгладимое впечатление производят массивные бронзовые сосуды (дин, гуй, цзя и т. д.), часто
1 Факт находки первых медных изделий на территории Ганьсу, неолити¬
ческие культуры которой заметно отставали от соседей в долине среднего
и нижнего течения Хуанхэ (например, там гораздо позже стал известен гончарный круг), но зато находились в гораздо более тесном контакте с Центральной Азией и Южной Сибирью, дает основание предположить, что технология выплавки меди могла прийти в Восточную Азию извне. Очень скоро (как это позже случилось и с железом) древнекитайские мастера превзошли своих учителей по очень многим параметрам, достигнув чрезвычайно высоких результатов как в качестве, так и, особенно, в количестве производимой продукции.
56


ОТ ОБРЯДОВ К ПИСЬМЕННОСТИ. ДО 1050 Г. ДО Н. Э.
с основанием в виде треножника, имеющие разную форму в зависимости от своего назначения (сервировка готовых продуктов, приготовление пищи, кувшины для пива и пр.).
Сначала все они повторяли форму керамической посуды, но постепенно их вид и отделка усложнялись. Керамические формы для отливки бронзовых сосудов сами по себе были достаточно сложными: украшения вырезали на внутренней стороне формы, чтобы на готовом изделии они стали выпуклыми. Техника гравировки на поверхности готового изделия появилась позже. Внутренние и внешние формы первых отливок делили на части — для триподов дин требовалось три части, для более сложных сосудов — гораздо больше. От ножек к вершине сосуда шли вертикальные соединительные линии. Каждую часть, включая дополнительные детали, такие как носики и ручки, отливали отдельно и скрепляли в единое целое в окончательной заливке. Использование раздельных форм устраняло необходимость в пайке или заделывании швов и одновременно способствовало развитию повторяющихся декоративных рисунков, орнаментов и инкрустаций, часто с зооморфными мотивами.
Эта оригинальная и требующая немалого мастерства техника быстро развивалась. Вместе с ней менялись формы сосудов и фантастические орнаменты, которыми их украшали. Изучая эти вариации, искусствоведы смогли наметить этапы эволюции бронзового производства, расположить сохранившиеся образцы в определенной последовательности, определить приблизительные даты существования каждого стиля и сделать важные выводы из расположения мест их находки.
Выяснилось, что места находки вовсе не ограничиваются Великой Китайской равниной, как считали раньше. Хотя изделия самого раннего стиля, связанного с культурой Эрлитоу (1900-1350 гг. до н.э.), крайне редко находят за пределами бассейна Хуанхэ, более поздние стили, особенно связанные с культурой Эрлиган (примерно 1500-1300 гг. до н. э.), распространились достаточно широко. Вероятно, часть бронзовых изделий могла попасть в другие места вместе с торговцами, как товар или подарок, но обнаружение литейных мастерских, производивших почти одинаковые сосуды, вплоть до провинции Хубэй и реки Янцзы позволяет говорить о существовании более основательных контактов. Имеет смысл предположить, что, куда проникли настолько сложные и престижные технологии, проникали
57


ГЛАВА 1
также соответствующие культурные убеждения и общественный уклад, а это, в свою очередь, может свидетельствовать о существовании определенной формы политической гегемонии1. Таким образом, данные о бронзовом производстве показывают, что в XV-XIII веках до н.э. на Великой Китайской равнине существовало государство с развитой сложной культурой, распространившее свое влияние в значительной части региона к югу и востоку.
Археологам это экспансивное государственное образование известно как Эрлиган, по названию археологической площадки в городе Чжэнчжоу на реке Хуанхэ, в провинции Хэнань. Ориентируясь исключительно на археологические источники, Р. Бэгли объявляет Эрлиган «первой великой цивилизацией Восточной Азии» [9], и большинство историков, исходя из предоставленных археологами дат и местоположения, вполне охотно соотносят эрлиганскую культуру с известным по письменным источникам государством Шан. Но, как и в случае с Эрлитоу и государством Ся, Эрлиган и Шан тоже не вполне совпадают друг с другом. Распространение и господство культуры Эрлиган окончилось раньше, чем существование государства Шан. Хотя бронзовое производство продолжало расширяться, в особенности на севере, в других областях примерно в 1300 г. до н. э. появились характерные местные стили, что свидетельствует о возрождении культурной и политической автономии в регионе Янцзы, Сычуани и на северо-востоке как раз в тот период, когда, по утверждению хроник, безраздельно господствовала Шан.
Кроме этих интригующих намеков на политическую активность, бронзовая промышленность дает некоторые сведения о природе эр- лиганского и, возможно, шанского общества. Бронза представляет собой сплав, для изготовления которого необходимы медь и олово. Эти металлы нужно было сначала найти и добыть, а затем соединить в процессе литья в особой пропорции, соответствующей размерам и типу изготовляемого сосуда. Также было необходимо большое ко¬
1 В истории Китая немало примеров, когда предметы, относящиеся к элитарному потреблению, а также связанные с ними культурные и религиозные представления и технологии распространялись значительно быстрее, чем политическая или военная власть породившей их культуры. Это характерно для стадии древних, архаических государств, чьи возможности по организации военного вторжения были невелики — в отличие от привлекательности их культурных достижений для ближних и дальних соседей.
58


ОТ ОБРЯДОВ К ПИСЬМЕННОСТИ. ДО 1050 Г. ДО Н. Э.
личество топлива для печей, и, поскольку за работой литейных мастерских предположительно наблюдала «столица», вероятно, существовала значительная потребность в транспорте. Следовательно, в то время в обществе существовала не только иерархическая стратификация — оно было к тому же разделено на функциональные ремесленные группы, достаточно постоянные и находившиеся под бдительным контролем властей. Нужно было обучать и содержать квалифицированных ремесленников, мобилизовать многочисленную и вместе с тем покорную рабочую силу. Руководила производством правящая династическая клика, обеспечивавшая постоянный спрос на готовые изделия высокого качества. Металл относительно редко использовали для изготовления оружия и почти не использовали для производства инструментов или сельскохозяйственных орудий. Бронзовое литье оставалось престижной монополией взыскательной знати. Основную часть бронзового производства составляли ритуальные сосуды, и, судя по археологическим данным, многие из этих сосудов действительно предназначались только и исключительно для сопровождения высокопоставленных особ в местах их захоронения.
Огромный комплекс гробниц в Аньяне, севернее реки Хуанхэ на территории провинции Хэнань, датируется приблизительно 1200 г. до н. э. Несмотря на то что влияние эрлиганской культуры к этому времени начало сокращаться, этот неоспоримо позднешанский центр не демонстрирует никаких признаков упадка. Изученный тщательнее, чем любая другая археологическая площадка, некрополь Аньяна и циклопические фундаменты расположенного по соседству с ним города создают захватывающее, хотя и несколько мрачное представление о могуществе поздней Шан1. Самая большая гробница занимает площадь размером с футбольное поле. От тех мест, где на поле должны быть ворота и боковые линии, идут четыре наклонных спуска. Они соединяются в центре у вертикальной шахты, в основании которой находится разрушенная погребальная камера. Это крестообразное сооружение площадью около 200 кв. м и высотой 3 м уходит под землю на глубину 10,5 м. В нем было найдено пять жертвенных
1 См.: Кузнецова-Фетисова М.Е. «Великий город Шан» (XIV-XI вв. до н. э.) и его значение в древней истории Китая. М.: Наука — Восточная литература, 2015.190 с. — Прим. ред.
59


ГЛАВА 1
ям. В середине на площадке с деревянным настилом стоял саркофаг. К сожалению, грабители могил добрались туда намного раньше археологов. Погребальный инвентарь был в основном разграблен; та же участь постигла многие другие гробницы Аньяна. На сегодняшний день существует только одно достойное внимания исключение.
Скончавшаяся всего через 150 лет после фараона Тутанхамона госпожа Фу Хао, супруга одного из правителей Шан, была похоронена в Аньяне примерно в 1200 г. до н. э. и оставалась непотревоженной до 1976 г. н. э. Ее гробница небольшая и без наклонных спусков. Госпожа Хао — это имя выгравировано на лежавших вместе с ней бронзовых изделиях — возможно, была нежно любимой при жизни, но занимала слишком незначительное положение1, чтобы заслужить что- нибудь, кроме «малой гробницы» глубиной около 7,5 м. Тем не менее ее погребальная камера обставлена очень богато. Саркофаги, хотя и сильно пострадавшие от сырости, когда-то были отделаны красным и черным лаком и покрыты тканями, а стены, вероятно, украшены росписями. Большинство предметов сохранившегося погребального инвентаря первоначально находились внутри внешнего саркофага. В этом сравнительно небольшом пространстве помещались 195 бронзовых сосудов (самый крупный из которых весил 120 кг), более 270 мелких бронзовых предметов, 564 предмета из резной кости и огромная коллекция изделий из нефрита — 755 предметов, самая обширная среди найденных коллекций такого рода. «Если [более крупные] гробницы были еще богаче этой, то представить их содержимое воображение просто не в силах», — говорит Р. Бэгли [10].
В гробнице госпожи Хао было найдено шестнадцать скелетов. Они располагались внутри саркофага, вокруг него и над ним. Шанская знать не любила покидать этот мир в одиночку: в могилу их сопровождали родственники, придворные, охранники, слуги и домашние животные. Ритуал требовал, а его зрелищность, несомненно, способствовала особому размаху человеческих жертвоприношений. В больших гробницах количество жертв исчисляется сотнями2.
1 Согласно шанским источникам, Фу Хао регулярно возглавляла войска в завоевательных походах и даже имела собственную армию. Это было редкостью для шанских цариц и вовсе невообразимо для Китая более поздних времен.
2 Не всегда легко определить по обнаруженным у царской могилы скелетам, кто был принесен в жертву, а кто скончался во время постройки гробницы и был похоронен поблизости.
60


ОТ ОБРЯДОВ К ПИСЬМЕННОСТИ. ДО 1050 Г. ДО Н. Э.
Одни скелеты сохранились полностью, другие расчленены или обезглавлены, у многих спилен верх черепа — возможно, его сохраняли для резьбы по кости. Вероятно, некоторые искалеченные жертвы были осужденными на казнь преступниками или военнопленными. Убийство пленников было обычным явлением, и среди скелетов встречаются разные расовые типы. Вряд ли милосердие Шан, если оно вообще существовало, «не знало принужденья» — судя по археологическим данным, оно не видело большой разницы между другом и врагом1 и в ритуальных целях расходовало жизни людей — мужчин, а иногда женщин и детей — так же расточительно, как бронзу и нефрит.
Откуда брались средства на всю эту безудержную роскошь, не вполне ясно. В тот период не происходило заметных сдвигов в сельском хозяйстве, нет сведений о крупных ирригационных работах и каких-либо важных технических нововведениях, хотя когда-то свои сторонники были у теории возникновения плужного земледелия. Торговля и завоевательные военные походы, по-видимому, тоже не играли значительной роли. Судя по всему, династия Шан просто выжимала из населения все возможные сельскохозяйственные и рабочие ресурсы. «Это приводит к неизбежному выводу, — пишет Чжан гуанчжи из Китайской академии (Academia Sinica), — что период Шан стал в этой части света началом организованной крупномасштабной эксплуатации одной группы людей другой в рамках одного общества»; кроме того, он положил начало «тиранической системе правления, которая делала такую эксплуатацию возможной» [И].
Пока члены правящих кланов вели роскошную жизнь в огромных дворцах, о грандиозности которых свидетельствуют сохранившиеся фундаменты из утрамбованной земли, «черноголовые» простолюдины2 ютились в землянках, ели из грубой глиняной посуды и возделывали поля деревянными и каменными орудиями, почти не изменившимися с эпохи неолита. Судя по состоянию многих скелетов, люди регулярно недоедали. Отдых был редким, неподчинение властям — смертельно опасным. Высокий уровень
1 Большинство шанских сообщений о человеческих жертвах называют их военнопленными.
2 Термин «черноголовые» засвидетельствован гораздо позже эпохи Шан.
61


ГЛАВА 1
культуры в Китае бронзового века был куплен дорогой ценой: яркий блеск цивилизации возникал под тяжелой рукой деспотической власти1.
ВСТРЕЧА С РОДНЫМИ
Довольно суровая картина жизни в Китае во 2-м тысячелетии до н. э. может несколько измениться благодаря дальнейшим исследованиям на археологических стоянках, в последнее время открытых в отдаленных уголках страны. Например, культура Цицзя, обнаруженная в провинциях Ганьсу и Цинхай, дала не только бронзовые изделия доэрлитоуского периода, но и свидетельство существования еще одного бессмертного признака китайской цивилизации: в 2005 г. на археологической стоянке Лацзя была обнаружена «самая древняя в мире лапша», изготовленная из просяной муки и датированная приблизительно 2000 г. до н. э. [12].
Более сложные артефакты, в том числе несколько огромных бронзовых колоколов с археологических стоянок в Хубэе и Хунани, подтверждают существование в бассейне Янцзы развитого искусства и культуры. Но их затмевают находки, сделанные выше по реке, в провинции Сычуань. Два недавних открытия в Чэнду (ныне мегалополис с населением около 12 миллионов человек) и его окрестностях ставят в тупик искусствоведов и грозят подорвать сложившиеся представления о единстве традиций бронзового века. Жертвенные ямы, случайно обнаруженные в Саньсиндуе в 1986 г., и стоянка в Цзиныиа, открытая во время дорожного строительства в 2001 г., принесли огромное количество костей животных и слоновьих бивней, но ни одного человеческого скелета. А настоящей сенсацией стала находка массы бронзовых бюстов и фигурок, золотых масок и изделий из нефрита, совершенно непохожих на все, что было найдено в других областях Китая. Бронзовая статуя высотой 2,6 м (вместе с пьедесталом), датируемая 1200г. до н.э., изображает удлиненную жестикулирующую фигуру со стилизован¬
1 Не вполне понятно, откуда брались ресурсы для шанской роскоши — кроме населенности государство Шан ничем особенно не отличалось от других древних цивилизаций схожей степени развития. Богаче шанские правители жили явно не только потому, что больше угнетали свой народ.
62


ОТ ОБРЯДОВ К ПИСЬМЕННОСТИ. ДО 1050 Г. ДО Н. Э.
ными чертами лица, напоминающими о традиционном искусстве ацтеков. Не имеют известных аналогов разбирающиеся на части бронзовые фруктовые деревья, похожие на гигантские столовые украшения, с листьями, похожими на персики плодами и птицами на ветвях.
Кроме того, в Саньсиндуе были обнаружены фундаменты большого города из блоков утрамбованной земли (ханту). Этот строительный метод предполагает связь с культурой Эрлитоу или Эрлиган1. В то же время весьма велик соблазн связать странные и удивительные археологические находки из Сычуани с существовавшими позднее в том же районе государствами, известными по текстам как Шу и Ба. Аналогичная связь напрашивается между находками в Хубэе и Хунани и существовавшим позднее в бассейне Янцзы царством Чу. Это позволило бы подчинить противоречивые данные общепринятой письменной традиции и поместить необъяснимые формы искусства в рамки существующих исследований.
Но самое противоречивое открытие еще не удалось уложить ни в какие рамки. В 1978 г. китайский археолог Ван Бинхуа обнаружил множество курганов в Комуле (Хами), в пустынях на востоке провинции Синьцзян. В этих местах никто не ожидал найти древнюю культуру, как-либо связанную с традиционной колыбелью китайской цивилизации: если Чэнду расположен от Пекина примерно на таком же расстоянии, как Денвер от Нью-Йорка, то Комул можно сравнить с отдаленным уголком Айдахо.
Европейские путешественники в XX веке уже замечали в этих местах похожие курганы, но не заинтересовались ими. Новые захоронения датированы примерно 1200 г. до н. э., и об их содержимом было почти ничего не известно, пока после открытия Вана не прошло еще десять лет. Именно тогда, в 1988 г., американский ученый Виктор Мэйр, руководивший экспедицией Смитсоновского института, оказался в новом отделе краеведческого музея в столице Синьцзяна Урумчи. Раздвинув служившие дверью занавески, он сделал шаг внутрь и, по его собственному выражению, «попал в другой мир».
1 Культура Саньсиндуй демонстрирует гораздо больше отличий от Шан, чем сходств с ним.
63


ГЛАВА 1
«В комнате было множество мумий! И они выглядели почти как живые! Не завернутые в метры пыльной марли усохшие выпотрошенные фараоны, о которых все сразу думают, когда речь заходит о мумиях. Нет, это были вполне обычные люди, одетые в повседневную одежду. В комнате было полдюжины тел, и все они — мужчины, женщина и ребенок — выглядели так, будто ненадолго прилегли вздремнуть и в любой момент могли сесть и заговорить с тем, кто случайно оказался рядом со стеклянной витриной» [ 13].
Мэйр был совершенно очарован. Пожалуй, как специалист по древней восточной лингвистике и литературе, он мог бы даже понять часть отрывистых реплик, слетевших с высохших губ мумий. Он дал им всем имена, а одного назвал в честь своего брата — сходство было поразительным. Этот Ур-Давид («первый Давид»), или «черчен- ский человек», лежал, положив голову на подушку и «мягко сложив на животе выразительные руки». Он был одет в штаны красивого темнобордового оттенка и шерстяную рубашку, «отделанную тонким красным кантом». На ногах у него были высокие белые сапоги, а под ними войлочные носки, «окрашенные в яркие радужные цвета».
Повинуясь той же поэтической вольности, обнаруженное на соседнем участке хорошо сохранившееся женское тело стало Красавицей из Крорайны, или Лоуланьской красавицей. Она отправилась в могилу в клетчатой накидке рогожного переплетения; когда пластический хирург восстановил ее лицо для телевизионного документального фильма, она выглядела почти презентабельно. Непреодолимое стремление наделять мумий личными чертами имело свое объяснение: для Мэйра они не только «выглядели почти как живые», они явно были похожи на него самого. Это был случай мгновенного узнавания, а затем пламенного усыновления. Американец нашел родных1.
Но именно в этом с китайской точки зрения и заключалась проблема. Таримские мумии (Тарим — название реки, которая спускалась в Таримский бассейн восточного Синьцзяна2) не относятся к монголоидной расе, а исследование ДНК подтвердило их европеоидное
1 Автор, британец шотландского происхождения, явно иронизирует. — Прим. ред.
2 Река Тарим течет и сейчас; ее длина 2137 км, а средний сток превышает этот показатель у реки Москвы. Другое дело, что большую часть года, когда ее не подпитывают тающие ледники соседних горных хребтов, обнаружить эту реку практически невозможно.
64


ОТ ОБРЯДОВ К ПИСЬМЕННОСТИ. ДО 1050 Г. ДО Н. Э.
происхождение. У многих из них каштановые волосы, и по крайней мере один имел рост около двух метров. Больше всего они похожи на кроманьонцев Восточной Европы. То же можно сказать об их одежде и, вероятно, об их языке. Скорее всего, они принадлежали к протото- харской группе, древней ветви огромной индоевропейской языковой семьи, которая включает в себя кельтские, германские, греческий и латинский языки, а также санскрит, древнеиранский и множество других языков.
Мэйр и его ученики не собирались останавливаться на достигнутом. На сегодняшний день обнаружено несколько сотен мумий, прекрасно сохранившихся благодаря исключительной засушливости региона и высокому содержанию щелочи в пустынных песках. Захоронения охватывают длительный период (2000 г. до н. э. — 300 г. н. э.). Предки этих людей, скорее всего, переселились из Алтайского края, где примерно в 2000 г. до н. э. процветала еще одна европеоидная культура — Афанасьевская1. Вероятно, было несколько волн миграции, в процессе которых переселенцы контактировали с иранскими народами индоевропейской языковой группы и с алтайскими народами. Поскольку и те и другие были знакомы с основами металлургии и имели множество одомашненных животных, в том числе лошадей и овец, люди, чьи мумии сохранились до наших дней, вероятно, переняли у иранских народов эти знания и передали их дальше, культурам Восточного Китая.
Поэтому, по мнению Мэйра и его коллег, коневодство, овцеводство, колесо и конная повозка, запасы необработанного нефрита и, возможно, технологии производства бронзы и железа пришли в сердцевину Китая именно благодаря этим европеоидным прототохарам. Отсюда напрашивался вывод, что европейцы, в XVII-XIX веках смущавшие Китай своим техническим превосходством, не были первыми. «Иноземные демоны на Шелковом пути» появились уже четыре тысячи лет назад, и благодаря им древнюю цивилизацию Китая не следует рассматривать как абсолютно уникальную «вещь в себе». В действительности она, скорее всего, была настолько же подражательной и не более самобытной, чем большинство других цивилизаций.
1 См.: Грязное М. П. Афанасьевская культура на Енисее. СПб.: Дмитрий Буланин, 1999. — Прим. ред.
65


ГЛАВА 1
Излишне говорить, что китайским ученым крайне трудно согласиться с этой точкой зрения. Даже если отложить в сторону уязвленный патриотизм, на кону стояла национальная интеграция. «Синьцзянские сепаратисты» (предпочитавшие называть себя уйгурскими националистами) с готовностью приняли выводы Мэйра, которые помогали им обосновать свое стремление к независимости и оспорить претензии Пекина, утверждавшего, что их провинция исторически является частью Китая. Мумии оказались втянутыми в политику. Власти Китая, обнаружили, что их подозревают в умышленной халатности при консервации мумий, саботаже исследований, замалчивании их выводов и сокрытии доказательств, в том числе уже обнаруженных мумий.
Разгоревшиеся страсти сейчас постепенно начали утихать. Уйгуры — тюркоязычный народ, поселившийся в Синьцзяне не ранее VII века н. э. и исповедующий ислам. Вряд ли можно утверждать, будто они имеют много общего с энеолитическими европеоидами, жившими во 2-м и 1-м тысячелетиях до н. э. и говорившими на индоевропейском языке, о чьих верованиях нам практически ничего не известно. Предки уйгуров могли вступать в браки с поздними носителями тохарского языка, но с тем же успехом они могли уничтожить этот народ. Более того, Китайская Народная Республика не настаивает на существовании единого китайского народа или единой исторически определенной территории. Уйгуры, тибетцы и другие этнические меньшинства имеют веские причины возмущаться ханьским шовинизмом, однако история может быть ненадежным союзником.
Более интересный вопрос — действительно ли люди-мумии участвовали в распространении технологий и сырья. Основным источником нефрита для Китая всегда служил горный хребет Куньлунь в Южном Синьцзяне. Было установлено, что нефрит, изделия из которого найдены, в частности, в гробнице госпожи Хао, добыт в Куньлуне, а значит, народы, населявшие промежуточные регионы, вполне могли участвовать в его поставке. Меньше ясности с металлургией. Люди афанасьевской культуры изготавливали небольшие медные инструменты, но, согласно последним исследованиям, «выплавка и литье металла им были неизвестны» [14]. Судя по артефактам, которые на данный момент соотносят с мумиями, оставившие их народы тоже этого не умели. При этом известно, что железо появилось в китайской истории около 900 г. до н. э. именно в Синьцзяне.
66


ОТ ОБРЯДОВ К ПИСЬМЕННОСТИ. ДО 1050 Г. ДО Н. Э.
Другое дело лошади, верховая езда и колесницы. Они, как и нефрит, почти наверняка были заимствованы китайцами у среднеазиатских соседей. Колесницы, иногда вместе с лошадьми и возничими, впервые появились в Аньяне (около 1240-1040 гг. до н. э.) и других захоронениях периода Шан. Найденные там огромные колеса с множеством спиц были объявлены первыми в Китае колесами, а лошади — первыми в Китае тягловыми животными. Никаких свидетельств развития колесного транспорта или верховой езды в Китае до этого периода не найдено. Но предположение, что эти навыки действительно пришли в Китай из-за рубежа, не означает, что они были заимствованы именно в Синьцзяне. Как мы убедимся дальше, скорее всего, их переняли у соседей из Монголии.
ИЗРЕЧЕНИЯ ОРАКУЛА
Пока археологические стоянки в Синьцзяне и Сычуани не изучат подробнее, догадки будут перевешивать достоверные факты, оставляя обширное поле для домыслов. В то же время широко раскинувшийся археологический городской комплекс в современном Аньяне в провинции Хэнань уже подвергся исчерпывающим раскопкам. Он находится в самом сердце Китая, и здесь археологи могли наверняка рассчитывать на потрясающие находки.
Говорят, первый интерес к этим местам возник, когда в 1899 г. выяснилось, что один аптекарь из Пекина снабжает больных малярией лекарственным порошком, будто бы истолченным из костей дракона. Разумеется, такого количества драконов в Китае никогда не водилось — на самом деле это были лопатки крупного рогатого скота и пластроны (брюшные щитки) от черепах. Но они имели достаточно древний вид, а на некоторых было нацарапано нечто вроде надписей. Это открытие сделал страдавший малярией больной, чей брат оказался известным ученым, специалистом по древнекитайским текстам. Когда он изучил знаки на костях и понял, что они подозрительно похожи на иероглифы, найденные на бронзовых изделиях позднего периода Шан, за костями началась охота.
После множества уклончивых бесед и долгой слежки было установлено, что кости и панцири поставляют жители деревень в окрестно¬
67


ГЛАВА 1
стях Аньяна. Казалось, их запасы там неисчерпаемы. Коллекционеры- любители, в том числе иностранцы \ обнаружили на удивление много костей с нацарапанными иероглифами в антикварных магазинах Пекина, и, поскольку эти иероглифы можно было перенести на бумагу, используя эстампы, а затем попытаться расшифровать, знатоки всего мира надолго обеспечили себе увлекательное занятие. Между тем поставщики, вместо того чтобы соскабливать каракули, снижавшие стоимость хороших «костей дракона», начали, наоборот, углублять их, чтобы выгодно продать на рынке диковин. «На одну подлинную кость приходится сотня подделок», — описывал ситуацию в 1935 г. историк Хэрли Г. Крил. Коллекции костей, «среди которых не было ни одной подлинной», «скупались за многие сотни долларов» [15].
К счастью, все это не смутило археологов. Раскопки в Аньяне начались в конце 1920-х гг. и с перерывами на войны и революции продолжались в 1930, 1950 и 1970-х гг. Ожидания, что эта археологическая площадка окажется культовым центром периода Шан, вполне оправдало обнаружение монументальных фундаментов более пятидесяти крупных зданий и сенсационные находки гробницы размером с футбольное поле и роскошного погребального инвентаря госпожи Хао. Таким образом, существование государства Шан, чья историчность раньше вызывала не меньше сомнений, чем Ся, было самым надежным образом удостоверено, письменная традиция получила подтверждение, а археологию признали ключом к дальнейшему обоснованию господства и превосходства Северного Китая в отдаленном прошлом.
Как отмечалось, этим надеждам не суждено было полностью сбыться. Дальнейшие открытия в других областях Китая с одинаковой частотой то подтверждали, то перечеркивали бережно хранимые традиции. Но по крайней мере «кости дракона» ученых не разочаровали. Новые находки и кропотливый анализ процарапанных надписей позволили сделать вывод, что шанская знать действительно была образованной и что современная китайская письменность уникальна, поскольку действительно является прямой наследницей письменности, которую использовали во 2-м тысячелетии до н. э. Более того, установили, что документальная история Китая начинается не с набора за¬
1 Честь первых открытий, связанных с определением времени создания текстов и их жанра, принадлежит китайским ученым и коллекционерам.
68


ОТ ОБРЯДОВ К ПИСЬМЕННОСТИ. ДО 1050 Г. ДО Н. Э.
гадочных рун и не с бесконечного гомеровского эпоса, а с предельно утилитарного, официального и явно бюрократического архива (хотя и начертанного на панцирях и костях). Надписи на костях раскрыли красноречивые подробности сложной системы правления и церемониала эпохи Шан, что, предвосхищая дальнейшие тенденции, добавило лишний аргумент к претензиям Китая на три или четыре, если не на все шесть тысяч лет непрерывно существующей цивилизации.
На данный момент в распоряжении ученых находится более ста тысяч фрагментов, составляющих около семи тысяч лопаток и пластронов, большинство из которых считаются подлинными. Более четверти из них происходят из одного и того же места, что позволяет предположить их осознанное хранение в специальном «архиве». Датировка костей охватывает около трех тысяч лет, начиная с конца 4-го тысячелетия до н. э. (культура Луншань) и заканчивая периодом правления государства Чжоу в начале 1 -го тысячелетия до н. э. Однако использование костей было стандартизировано, и их стали ценить как средство записи именно в государстве Шан, столицей которого около 1300 г. до н. э. стал Великий город Шан на территории современного Аньяна. В эпоху Шан черепашьи пластроны впервые начали использовать вместе с лопатками животных, а затем и вместо них1. Может быть, пластроны как более редкий материал лучше отвечали духу царственного искусства предсказания; может быть, черепахи как исключительно долгоживущие животные считались более подходящим символом; а может быть, трещины на пластронах просто получались более четкими. Именно в эпоху Шан возник обычай предварительно просверливать на костях и пластронах небольшие углубления в определенном порядке и иногда нумеровать их, создавая своего рода «маркированный список», в котором огонь затем должен был оставить свои пометки. Наконец, именно в эпоху Шан возник обычай записывать рядом с каждой трещиной краткое содержание гадания, включая дату и имя предсказателя, а также хранить — можно даже сказать «подшивать» — обработанные «документы».
Ни одно из этих достижений не следует недооценивать. Добиться, чтобы кость или пластрон покрылись аккуратными трещинами, было
1 Большинство шанских гадательных костей — лопатки крупного и мелкого рогатого скота; но черепашьи пластроны, очевидно, считались более ценным материалом, и их старались использовать при особо важных гаданиях. Некоторые ученые считают, что структура пластронов, самой природой размеченная на квадраты, повлияла на технологию шанского гадания.
69


ГЛАВА 1
ничуть не проще, чем истолковать результат гадания. Недавние эксперименты, в основном с костями животных, не дали обнадеживающих результатов. Японский ученый, как-то пригласивший коллег на барбекю, поставил эксперимент с угольными брикетами, раскаленной кочергой и лопаточной костью, предварительно просверленной на стандартную глубину. У него ничего не получилось. «Мне надоело возиться, — говорит он, — и я бросил чертову кость в груду угля... Предсказание оказалось неблагоприятным». Затем, когда тлеющая кость начала издавать неприятный запах, он вынул ее из углей. И когда он это сделал, кость начала трескаться. «“Чпок! Чпок! Чпок!” — это было страшно. Нам удалось реконструировать древний китайский способ гадания!» Впрочем, позволим себе не согласиться — в эпоху Шан все это явно происходило совсем не так Кость, с которой экспериментировал японский ученый, обуглилась и совершенно не годилась для «прочтения» или комментирования. Ученые пришли к выводу, что в эпоху Шан гадальные кости были лучше высушены, а огонь, возможно полученный от сжигания дерева маслянистых лиственных пород, был намного жарче1 [16].
Исходя из разумного допущения, что найденные на сегодня залежи костей и пластронов составляют лишь небольшую часть первоначального архива, другой ученый предположил, что правители Шан советовались со своими богами ежедневно [17]. Ритуал обычно проходил в одном из праотцовских залов под музыку, воскурение благовоний, подношение еды и напитков и, возможно, жертвоприношение животных. Вероятно, его торжественности ничуть не мешали частота повторений и заурядный характер задаваемых вопросов.
Поскольку навык «чтения» пророческих трещин был совершенно утрачен следующими поколениями, все, что нам об этом известно, основано на поясняющих надписях, которые удалось разобрать ученым. Эти надписи были сделаны на костях и панцирях после обжига, как можно ближе к соответствующей трещине. Вначале их записывали тонкой кистью, затем процарапывали ножом, а получившиеся царапины заполняли краской. Так или иначе (для того чтобы сверяться с ними в будущем или в демонстративных целях), правители Шан явно хотели, чтобы записи имели впечатляющий вид.
1 Обычно считается, что трещины образовывались при прикладывании к просверленным в кости отверстиям раскаленного металлического прута.
70


ОТ ОБРЯДОВ К ПИСЬМЕННОСТИ. ДО 1050 Г. ДО Н. Э.
В ходе современных попыток прочесть надписи на гадательных костях было выделено около четырех тысяч отдельных знаков архаичного китайского письма; около половины из них были «переведены или идентифицированы с разной степенью уверенности». «Нет никаких сомнений в том, что язык этих надписей — китайский» [18]. Некоторые иероглифы по характеру ближе к пиктограммам, но во многих прослеживаются их более поздние формы и, как в классическом китайском, они расположены столбцами и читаются сверху вниз. Что особенно важно, каждый иероглиф по отдельности обозначает некое понятие, а не звук, входящий в состав слова, выражающего это понятие, как в большинстве других языков1. Наконец, многое в самих иероглифах и их грамматическом соотношении подтверждает, что эта система письма возникла за некоторое время до описываемого периода. Возможно, более ранние записи не сохранились, поскольку их делали на менее долговечных материалах — бамбуке, древесной коре или ткани. Но, судя по всему, две отличительные особенности китайской цивилизации — особая ценность образования и уникальная система письменности — имеют долгую историю, начавшуюся еще до аньян- ской (ок. 1240 — ок. 1040 гг. до н. э.) и, вероятно, даже до шанской эпохи (приблизительно 1750-1040 гг. до н. а). Не исключено, что несколько пока не окончательно распознанных иероглифов на камне, относящихся к неолитическому периоду, в будущем смогут это подтвердить2.
Учитывая трудности перевода и неизбежно «стенографическую» форму записи, обусловленную естественными свойствами гадательной кости, удивительно, как много надписей удалось расшифровать. Чаще всего встречаются «вопрошания»3, требующие простого под¬
1 Специалисты полагают, что большинство шанских знаков как раз передают звучание слов. Пиктограммы и идеограммы, изображающие передаваемое понятие, составляют не столь значительную часть.
2 Ученые обнаружили довольно много знаков (прежде всего на керамике), относящихся к временам культур Яншао, Луншань, а также культур бассейна Янцзы (например, Лянчжу). Однако все они, вероятно, могут считаться только протописьменностью: ими можно было обозначать имя мастера или владельца сосуда, какие-то объекты, но передать звучащую речь со всеми ее грамматическими тонкостями эти знаки (обычно встречающиеся по два-три или вовсе в одиночестве) не могли. Скачок от протописьменности к собственно письменности Шан пока проследить не удается.
3 В шанском языке не было маркеров вопроса. Возможно, он выражался интонационно.
71


ГЛАВА 1
тверждения из иного мира, например: «Сегодня не будет никаких бедствий» или: «В ближайшие десять дней [продолжительность шанской «недели»] не случится никаких бедствий». Желаемый «ответ» на такие вопросы — иероглиф, означающий «благоприятно» или «утвердительно» (трещина прочитывалась как положительный ответ на заданный вопрос — да, сегодня не будет никаких бедствий). Нередко для большей ясности вопрос дополнительно формулировали в отрицательной форме: «На следующий день... [мы] не должны предлагать подношения предку И» — и вслед за этим: «На следующий день... мы должны сделать подношения предку И». Таким образом, если первый ответ оказывался непонятным, второй мог его прояснить. Иногда задавали вопросы, предполагающие множественный выбор: «Фу должен отправиться с инспекцией в округ Линь, либо это должен сделать Цинь, либо это должен сделать Бин». «Положительный» ответ на любой из вариантов решал дело [19].
«Вероятно, правитель так часто обращался к гаданиям именно из-за того, что ему требовалось предсказать очень многое», — считает Дэвид Кейтли [20]. Буквально всё: от капризов погоды до причин царской зубной боли, от благоприятного дня охоты до перспективы победы над врагом — необходимо было обсудить со сверхъестественным собранием богов и предков. Правитель явно считался ключевой персоной в абстрактной бюрократической иерархии: низшие, земные отделы состояли из родственников и подчиненных с их собственными местными полномочиями, а высшие, небесные отделы — из предков и богов, обладающих всеобъемлющими и более точными знаниями, — и обращаться к ним мог только правитель посредством гадания. «Живые и мертвые, таким образом, были вовлечены в общий ритуально структурированный разговор, в котором союзники и чиновники правителя Шан подчинялись ему, а правитель точно так же подчинялся своим предкам...» [21]
Хотя у предков, духов и богов была собственная иерархия, различить их порой нелегко. К главному божеству Ди обычно обращались косвенно — возможно, его считали прародителем правящей династии Шан (а может быть, и нет). Но к концу периода он, похоже, впал в немилость, а при династии Чжоу был полностью забыт. Кроме него советовались с другими духами, отвечавшими за посевы и реки, а также с правившими в былые времена царственными предками и несколькими Великими властителями, не считавшимися предками
72


ОТ ОБРЯДОВ К ПИСЬМЕННОСТИ. ДО 1050 Г. ДО Н. Э.
правителя. К ним можно было обратиться за помощью или попросить их о ходатайстве перед Ди. От предков особенно ожидали лояльности — они должны были участвовать в земных заботах потомков также активно, как и при жизни. Возможно, найденные в царских гробницах еда и напитки в ритуальных бронзовых или керамических сосудах должны были не только обеспечить умершего пропитанием, но и дать ему средство сыграть роль посредника, совершив собственные ритуальные подношения.
Многие предки в комментариях к гаданиям названы по имени. Именно отождествляя имена некоторых из них с именами правителей из более поздних текстов, ученые смогли подтвердить историчность государства Шан. Но если предки обычно стояли на стороне правителей Шан, остальное сверхъестественное собрание вовсе не стремилось одобрять и поддерживать все их начинания. Царские во- прошания нередко получали отрицательный ответ, а властитель Ди отличался особенно суровым нравом. Он мог подстрекать врагов Шан вместо помощи в борьбе с ними или наслать бедствия вместо их предотвращения. Известный пример связан с госпожой Хао, которую надписи называют супругой правителя У-Дина (это она покоилась в роскошно обставленной гробнице, найденной в целости и сохранности в Аньяне). Когда госпожа Хао забеременела, У-Дин надеялся, что родится мальчик (власть в Шан передавалась по мужской линии), и, разумеется, обращался с этим вопросом к богам. Однако его вопро- шание «Роды госпожи Хао пройдут благополучно» не принесло желаемого ответа. По трещинам У-Дин смог прочитать только, что «если она родит в день дин, удача будет длительной». Предсказание казалось слишком расплывчатым, и император решил попытаться снова. Реакция по-прежнему была неоднозначной: теперь удачи можно было ждать, только если ребенок родится в день дин или в день гэн — что-то вроде четверга и субботы в десятидневной неделе Шан. Прогнозы были не слишком благоприятными, и, разумеется, они оправдались: «Через 31 день, в день цзя-инь, она (госпожа Хао) родила, и это было плохо: на свет появилась девочка».
Подобные примечания, добавленные к предсказанию через некоторое время, сравнительно редки. Иногда отмечали, что прогноз погоды оказался точным («Дождь и вправду был»), а охота — удачной (перечислена добытая дичь). Но исход более важных дел, например войн, часто оставался до конца неясным. Видимо, торжественное ис¬
73


ГЛАВА 1
полнение ритуальных совещаний с божествами было куда важнее, чем точность или польза их ответов. Главной целью этих действий было возвысить государство Шан и всех ее живущих и почивших представителей, продемонстрировать вассалам, подданным и неприятелям древность и высокое положение царского рода и то, с каким усердием правитель вовлекает его в свои дела.
В условиях физически и политически враждебного формированию протогосударства и сложной культуры окружения подобные демонстрации были необходимы. Известно, что во 2-м тысячелетии до н. э. климат в бассейне реки Хуанхэ был более теплым и влажным, чем в наши дни. Средняя температура на 2-4 °С превышала нынешнюю, кустарники и леса росли намного гуще, но зимы, вероятно, были такими же холодными. Люди выращивали в основном просо, может быть, пшеницу, редко рис. Вероятно, из-за морозов пресноводные черепахи в государстве Шан не водились, и их пластроны приходилось добывать у южных соседей; если удавалось достать живых черепах, их держали в прудах, но, видимо, не разводили. Было много дичи — буйволы, кабаны, олени и тигры (скорее всего, уссурийские). Тропические диковинки, такие как слоны и павлины, упоминаются редко. В письменных источниках следующего государства, Чжоу, говорится, что реки замерзали так основательно, что по льду могла перейти армия. Ранние осенние снегопады и поздние весенние заморозки считались обычным явлением в сельском хозяйстве и были одинаково важны и для крестьян, и для правителей, поскольку любое природное бедствие можно было истолковать как политическое предзнаменование.
Другие очаги цивилизации Древнего мира в долинах Нила, Тигра и Евфрата или Инда, где рано развилась письменность и появились города, не испытывали подобных трудностей. Там с наступлением тепла разливались реки, щедро орошая поля, а когда становилось прохладнее, выручали ласковые дожди1. В располагавшемся же на 5-10 градусов широты к северу Китае никаких тепличных условий не существовало. Здесь жизнь была суровой, а выживание давалось людям с трудом. Ирригация в эпоху Шан была почти неизвестна, рассчитывать на стабильные урожаи не приходилось, и важное место
1 В Египте и Месопотамии дожди шли редко. В Двуречье боялись града: «Если Адад побил поле...» (Законы Хаммурапи, § 45,47). — Прим. ред.
74


ОТ ОБРЯДОВ К ПИСЬМЕННОСТИ. ДО 1050 Г. ДО Н. Э.
в рационе занимало мясо диких животных и домашнего скота1. Возможно, мы не слишком погрешим против истины, предположив, что люди Шан так искусно обращались с огнем, плавили бронзу и обжигали гадальные кости именно благодаря опыту, который приобрели, запасая топливо или сидя долгими холодными ночами вокруг раскаленного очага.
Политический климат был ничуть не благоприятнее природного. К позднему периоду правления Шан обычно относят термин «раздробленное государство»: это значит, что вассалов, которые непосредственно подчинялись правящей династии, было немного, но тех, кто находился в подчинении у этих вассалов, могло быть значительно больше2. Вассалов и союзников связывали с царями Шан узы родства: они были сыновьями или братьями правителей и их потомками3. Они тоже соблюдали ритуалы Шан и, в свою очередь, черпали в них силу. Они почитали тех же богов и предков, придерживались тех же погребальных обрядов и, несомненно, пользовались той же письменностью и календарем. Но общие интересы вовсе не гарантировали их непоколебимой верности центральной власти и не мешали им самостоятельно действовать на местах.
Между властными центрами Шан были рассеяны многочисленные «варварские» поселения, вероятно говорившие на другом языке и сохранявшие частичную или полную (и порой грозную) независимость. Их присутствие делало владения Шан мозаичными, а границы не до конца определенными. Внутригосударственные связи были родственными, а не территориальными. Географические и династические наименования, встречающиеся в гадательных надписях, позволяют заключить, что в конце 2-го тысячелетия до н. э. владения Шан занимали лишь северную часть нынешней провинции Хэнань и юго- восточную часть Шаньси. Вокруг лежали другие раздробленные государства, многие из которых были не слабее Шан и имели собственное
1 Мясо как диких, так и домашних животных регулярно попадало лишь на стол знати: у крестьян не было ни досуга для охоты (к тому же даже в те времена мест, где могли бы жить дикие животные, в весьма населенной долине Хуанхэ, было совсем немного), ни лишних пастбищ для разведения большого числа скота. Основой рациона шанцев были выращенные ими злаки и овощи.
2 Раньше такую структуру называли феодальной, но ныне это слово вышло из научной моды.
3 Данных о родстве шанских ванов и подвластных им князей хоу почти нет.
75


ГЛАВА 1
бронзовое производство и, возможно, литературу. Маленькое и уязвимое государство Шан было в лучшем случае первым среди равных, а в XI веке до н. э., видимо, утратило и это преимущество.
Существование раздробленного государства Шан, в котором раздробленность, пожалуй, перевешивала государственность, в то время во многом зависело от личных усилий правителя. Судя по данным предсказаний, правители позднего периода Шан хорошо это понимали. Они не только соблюдали плотный график ритуалов, но и, как неоднократно отмечается в надписях на костях, «совершали поездки»: выезжали охотиться, сражаться, наблюдать за ведением сельского хозяйства и наводить порядок в своих владениях. Кроме того, они переносили свою «столицу» (или культовый центр), когда прежнее место переставало быть благоприятным, обычно из-за угрозы со стороны врагов или природных бедствий. Как часто это происходило, неясно, поскольку столица независимо от ее местоположения всегда называлась просто «это место» или «Шан» (позднее «Инь»)1. В более поздних текстах упоминаются семь переездов с места на место, из которых Аньян был, конечно, не первым, но мог быть последним. Весьма меткую формулировку предложил Дэвид Кейтли, назвавший царство Шан «бродячим» [22].
Но даже при завидном долголетии правящей династии, при всем великолепии захоронений, раннем развитии технологий, сложности ритуалов и могуществе деспотичной власти позднее царство Шан оставалось всего лишь местным протогосударством, одним из многих. Возможно, оно обладало значительным влиянием до 1200 г. до н. э., но вряд ли после. Оно никоим образом не предвосхитило появление единой великой империи тысячу лет спустя. Тем не менее к 1046 г. до н. э. (в настоящее время это наиболее вероятная дата поражения Шан от государства Чжоу) оно обладало рядом культурных особенностей, которые воспринимаются как типично и даже исклю¬
1 Инь — это термин (возможно, довольно нелицеприятный), использовавшийся соседями шанцев. Что касается склонности к частому переносу столицы, то этот вопрос, хоть и имеет довольно солидную историографию, по-прежнему неясен. Возможно, немалая часть облика «бродячего» государства базируется на летописях, написанных спустя столетия после падения Шан и решавших задачи совершенно иной эпохи. Стоит отметить, что мы не знаем, как шанцы называли свои первые столицы: все гадательные надписи относятся лишь ко времени существования последней из них.
76


ОТ ОБРЯДОВ К ПИСЬМЕННОСТИ. ДО 1050 Г. ДО Н. Э.
чительно китайские, и вполне возможно, именно поэтому в более поздней письменной традиции именно Шан была избрана для включения в общую преемственность династий.
Речь идет прежде всего о повышенном внимании к родословной и родственным связям, о поклонении предкам, соблюдении ритуалов и календарной системе. Кроме того, Кейтли отмечает в ритуальных мероприятиях Шан одну особенность, которая позднее наложила отпечаток на всю китайскую философию и религию, — ее «характерную посюсторонность» [23]. Предки и боги играли в человеческих делах практическую роль, их не считали далекими и непостижимыми, им не приписывали невообразимых деяний, таких как сотворение мира или объявление нравственных «заповедей» — они были рядом, в своих гробницах и храмовых табличках, с ними можно было советоваться, призывать их к действию или пользоваться в собственных интересах их примером, мудростью и влиянием.
Бронзовое литье и поразительные художественные достижения эпохи Шан доказывают, что уже в глубокой древности в Китае существовал технический прогресс и развитое искусство. Но, как теперь ясно, этими признаками цивилизации обладало не только Шан — чего никак нельзя сказать о письменности. Более трех тысяч лет назад в государстве Шан использовали систему письма, которая и сегодня остается узнаваемо китайской, что само по себе примечательно, и которая к тому же вполне могла иметь долгую доаньянскую историю. Практическое применение письменности в государстве Шан имеет для нас особое значение. С самого начала она была поставлена на службу бюрократии: ее использовали для записи официальных событий, то есть для создания исторической документации. И в 1-е тысячелетие до н. э., в новую эпоху письменных источников, образованность, власть и история вступили рука об руку.


2
Мудрецы и герои
(около 1050 — около 250 г. до н. э.)
СЛЕДЫ САНДАЛИЙ ЧЖОУ
Чжоу, последнее из трех великих доимператорских государств (Ся, Шан, Чжоу), вытеснило Шан из нижнего течения Хуанхэ приблизительно в 1046 г. до н. э. Восемьсот лет спустя династия по-прежнему правила в этом регионе. В ходе этого династического марафона один за другим успели смениться тридцать девять правителей, в основном передававших власть от отца к сыну. Ни одна из правивших позднее династий Китая не продержалась больше половины этого срока. Можно сказать, Чжоу принадлежит мировой рекорд по продолжительности династического стажа1.
ПРАВИТЕЛИ РАННЕЙ (ЗАПАДНОЙ) ЧЖОУ, (ок. 1046-770 гг. до н. э.)
1050 1040 1030 1020 1010 1000 990 980 970 960 950 940 930 920
1 Не стоит забывать про династию японских императоров, согласно традиции правящую уже более двух с половиной тысяч лет (из которых полторы тысячи подтверждены письменными источниками).
78


МУДРЕЦЫ И ГЕРОИ. ОКОЛО 1050 - ОКОЛО 250 Г. ДО Н. Э.
Восемь веков правления одной династии едва ли могли пройти без фундаментальных перемен. В течение этого долгого времени наука и культура пережили расцвет, благодаря которому появились первые классические тексты Китая. Значительные изменения претерпели общественный уклад, управление государством и военное дело. История постепенно выбралась из темных погребальных камер и наполненных костями жертвенных ям на задокументированный свет дня. Даты перестали быть приблизительными, территории — разрозненными, места сражений можно указать, а за поворотами военной фортуны — проследить. Появились монеты, строились общественные сооружения — оборонительные стены, системы орошения полей и защиты от наводнений1. Горизонты расширились. Возникли новые города, возделывалось больше земель. В лаконичных текстах появились узнаваемые личности, которые строили карьеру. Родство и происхождение больше не служили необходимым условием для государственной службы: профессиональные стратеги и дипломаты активно предлагали свои услуги и склоняли чаши весов власти в свою пользу. Зародившиеся при дворе бюрократические порядки распространились на гражданскую и военную администрацию. Ритуал пережил своего рода революцию. Подчиненные территории подражали могущественной Чжоу, одновременно агрессивно конкурируя друг с другом. Процесс формирования государственности шел, пожалуй, даже слишком успешно.
1 Все эти постройки, хотя, конечно, в гораздо меньшем масштабе, появились еще во времена неолита.
79


ГЛАВА 2
Самые славные достижения Чжоу сосредоточены в начале ее исторического пути. На первых государей взирали как на идеальный образец справедливого и добродетельного правления, их деяния изучали внимательнее и приводили в пример чаще, чем деяния любых других правителей в истории Китая. Последних царей Чжоу вспоминают обычно только в связи с их великими современниками. То была эпоха Конфуция и других мудрецов, время рождения китайской философии, плодотворная пора абстрактных рассуждений и рационального анализа. Долгие столетия правления Чжоу делятся, как в Древней Греции, на героический и классический период. Для китайской цивилизации это были судьбоносные времена.
Тем не менее в некоторых исторических трудах с ними расправляются довольно быстро. Одна солидная и уважаемая книга умудрилась втиснуть восемь столетий истории Чжоу ровно в столько же страниц, из которых большая часть отведена объяснению китайской письменности и экскурсам в мировую историю [1]. Чжоу заслуживает гораздо большего, хотя следует признать, ее история действительно недостаточно документирована сохранившимися текстами. «Это лишь слабые следы сандалий правителей древности, — сказал Лао-цзы, родоначальник даоского учения, в беседе с Конфуцием, записанной в IV веке до н. э. в книге притч «Чжуан-цзы». — Они ничего не расскажут нам о той силе, что направляла их [древних правителей] стопы... Следы, оставленные сандалиями, ничтожнее, чем даже сами сандалии» [2].
Это далеко не единственная проблема, встающая перед историками. Появились тексты, и вместе с ними у китайских летописцев — привычка именовать, а затем переименовывать («исправлять имена») или вторично присваивать те или иные наименования людям, понятиям и явлениям. Редкий иностранный читатель не отшатнется при виде нагромождения одинаковых имен, титулов и географических названий. И, увлеченный мыслью, что Китаю предначертано стать единой империей, он будет стараться побыстрее проскочить загадочную Чжоу и скорее встретиться с уничтожившей ее соперницей — империей Цинь и триумфатором Цинь Ши-хуанди, Первым императором.
Справедливости ради следует отметить, что правление Чжоу, несмотря на протяженность, не всегда было славным. Далеко не все правители Чжоу отличались предприимчивостью, поражений на их счету в целом было больше, чем побед, а расширение довольно быстро сменилось отступлением. Можно сказать, что из восьми столе¬
80


МУДРЕЦЫ И ГЕРОИ. ОКОЛО 1050 - ОКОЛО 250 Г. ДО Н. Э.
тий правления Чжоу лишь одно пришлось на утверждение занятых позиций, а остальные семь веков они постепенно утрачивали приобретенное. Неуклонно теряя территории, подданных, ресурсы и влияние, Чжоу в конце концов сохранили за собой лишь свой законный титул. Если бы государство Чжоу было империей, его затянувшийся упадок можно было бы сравнить с падением Рима1. Возможно, Китаю нужен был хаос последних столетий Чжоу, чтобы оценить преимущества порядка и согласиться на жертвы, которых требовала предпринятая царством Цинь попытка объединить страну. Хотя не исключено, что многовековое правление Чжоу рассказывает иную, пусть и более спорную историю: беспрецедентно долгое правление одной династии, расцвет философии и интеллектуальной деятельности и довольно слабая внутренняя борьба никак не доказывают необходимость срочной централизации. Напротив, они говорят о том, что конгломерат местных союзов, развивавших локальные культурные традиции, отличался жизнеспособностью. Отклонением была империя, а не конкуренция множества царств.
По иронии судьбы сами цари Чжоу, стремясь закрепить первоначальный успех, подготовили почву для своего окончательного падения. Их происхождение не вполне ясно, но в XII веке до н. э. они утвердили свою власть на территории провинции Шэньси в долине реки Вэйхэ, притока Хуанхэ, окруженной плодородными землями и дорогами (в наше время вдоль Вэйхэ проложены главные ветки железной дороги с востока на запад) и пробивающейся через равнины и пустыни Шэньси. Некогда это были западные границы владений Шан, и здесь Чжоу, вероятно, контактировали с приграничным прототибетским народом цян2. Правители Чжоу выбирали невест из народа цян, и при поддержке цянов предводитель Чжоу (посмертно получивший титул вана и храмовое имя Вэнь) бросил вызов государству Шан. Во время
1 Отсылка к классическому труду Э. Гйббона «Упадок и разрушение Римской империи» (1776-1788), в котором начало повествования идет от династии Антонинов (II век н. э.) до XVI столетия. — Прим. ред.
2 Мы слишком мало знаем о цянах, чтобы уверенно говорить об их родстве с тибетцами. Некоторые ученые связывают этих врагов Шан (и излюбленных объектов их жертвоприношений) с упомянутой выше гансуской культурой Ци- цзя. Видимо, на северо-западных границах Шан обитал целый конгломерат народов, связанных культурно и лингвистически как с будущим Китаем, так и с Центральной Азией. Возможно, они участвовали в этногенезе тибетцев (как, впрочем, и китайцев), на которых затем китайские авторы перенесли их название.
81


ГЛАВА 2
третьей вылазки на восток в долине Хуанхэ сын и наследник Вэнь-вана У-ван вступил в битву с правителем Шан в месте под названием Муе. Согласно последним расчетам, это произошло в 1046 г. до н. э. Силы Чжоу одержали победу, царство Шан было разгромлено, и его правитель покончил жизнь самоубийством. Подавив остатки сопротивления, чжоуский У-ван вернулся к себе домой, в долину Вэй (близ Сианя, на сегодняшний день еще одного города с шестимиллионным населением) и скончался там через два года после одержанной победы.
Позднейшие комментаторы, оглядываясь назад во всеоружии ретроспективного анализа и, разумеется, кое-где избирательно прикрывая глаза в интересах современности, нашли удобное объяснение этого успеха. Государство Чжоу заслужило благорасположение Неба своей выдающейся добродетелью, в то время как царство Шан утратило его в силу крайнего упадка нравов. Пьянство, кровосмесительные связи, каннибализм, похабные песни и изуверские наказания наполняют список ритуальных нарушений и правительственных упущений, вмененных впоследствии в вину последнему правителю Шан. Добродетель, которая некогда привела к возвышению Шан, покинула его, и вместе с ней династия лишилась права на власть. Государства совершают циклическое движение, подобно временам года и планетам: они возвышаются и приходят в упадок согласно высшей воле Неба. Царство Шан было обречено, поскольку Небо передало его земной «мандат» более достойной и более добродетельной династии. Поражение в Муе было неизбежно — и, вероятно, выиграть эту битву действительно ничего не стоило.
Впрочем, концепция Небесного мандата, или Небесного повеления (тянь мин) для Шан оказалась новостью. Судя по надписям на гадальных костях, жители Шан считали верховным божеством сурового и внушающего трепет Ди. О Небе как безличной и непогрешимой верховной власти в надписях ничего не говорится. Очевидно, именно чжоусцы, некоторое время еще почитавшие Ди, положили начало этой новой «зачаточной историософии», которая впоследствии обрела большое значение для легитимации каждой следующей династии и стала краеугольным камнем существования Китайской империи [3]. Согласно толкованию Чжоу-гуна, младшего брата покойного правителя У-вана, земную власть даруют Небеса — безличная высшая сущность. Право на власть подтверждается вручением Небесного мандата, срок действия которого конечен и в определенной степени зависит от добродетельного поведения его обладателя.
82


МУДРЕЦЫ И ГЕРОИ. ОКОЛО 1050 - ОКОЛО 250 Г. ДО Н. Э.
Сама эта фраза — «Небесный мандат» — впервые прозвучала в ходе полемики, освещенной в «Шу цзине» и развернувшейся после скоропостижной кончины У-вана около 1043 г. до н. э. Старший сын У-вана, будущий правитель Чэн-ван, в тот момент был слишком молод и неопытен, чтобы немедленно принять бразды правления. Поэтому был собран регентский совет, и Чжоу-гун, многоопытный политик и брат покойного У-вана, принял назначение при поддержке одного из своих единокровных братьев и молодого правителя. Но это тройственное соглашение возмутило других братьев царя Чжоу, которые вступили в сговор с недовольными представителями побежденного царства Шан и отказались признать законность нового правления. Государство Чжоу, стоявшее на пороге власти над огромными новыми территориями, вполне могло обойтись без кризиса престолонаследия, хотя он в конечном итоге стал «судьбоносным не только для Западного Чжоу, но и для истории китайской государственности в целом» [4].
В свете надвигающейся междоусобицы молодой правитель Чэн- ван, несомненно, под присмотром доблестного Чжоу-гуна решил посоветоваться с предками и обратился к гаданию на черепашьем панцире. Дед Чэн-вана Вэнь-ван поступил так, когда чжоусцы впервые выдвинули претензии на власть. Тогда Небо улыбнулось «нашему стремлению возвысить нашу маленькую землю Чжоу». Другими словами, гадание подтвердило правильность намеченных действий. В этот раз ответ тоже оказался обнадеживающим: на вопрошание, следует ли выступить против повстанцев, трещины ответили утвердительно. «А посему я уверенно поведу вас воевать на восток, — заявил молодой правитель. — На Небесный мандат не следует слишком полагаться, однако гадание указывает на благоприятный исход дела» [5].
Война началась, и, поскольку мятежным братьям принадлежали земли, когда-то составлявшие центральную область государства Шан, войска правителя Чжоу снова прошли маршем на восток вдоль Хуанхэ, обращая врага в бегство, и на этот раз не остановились, пока не дошли до моря в провинции Шаньдун. Так в распоряжении Чжоу оказалась территория длиной более 1600 километров и шириной несколько сотен километров — фактически почти весь северный район колыбели китайской цивилизации.
Победители раздали эти земли сородичам и военачальникам в виде феодальных наделов и вотчин. Раздел добычи положил начало
83


ГЛАВА 2
Классические тексты и время их появления
Шу цзин (Книга документов / Канон записей)
И Чжоу шу (Утраченные [и вновь обретенные] записи Чжоу)
И цзин (Книга / Канон перемен)
Ши цзин (Книга песен / Канон стихов)
«Весны
Л
Чуньцю (Летопись и Осени»: Цзо чжуань)
Чжаньго цэ (Планы сражающихся царств)
Лунь юй (Конфуций, Беседы и суждения)
Мэн-цзы
Мо-цзы
Хань Фэй-цзы
1уань-цзы
Лао-цзы (Дао дэ цзин)
Чжуан-цзы
Сунь-цзы, Искусство войны
Го юй (Речи царств / Речи, [имевшие место в разных] царствах)
Чу цы (Чуские строфы)
Сюнь-цзы J
Хуайнань-цзы
Ши цзы (Сыма Цянь, Исторические записки)
Хань шу (История Хань)
>
Западное Чжоу (1046-770 гг. до н. э.)
Вёсны и Осени; Чжаньго, Сражающиеся царства (770-250 гг. до н. э.)
Хань (202 г. до н. э. — 220 г. н. э.)
84


МУДРЕЦЫ И ГЕРОИ. ОКОЛО 1050 - ОКОЛО 250 Г. ДО Н. Э.
возникновению территориальных единиц, которые при позднем Чжоу превратились в царства, а еще позднее стали для государств императорского Китая удобным источником наименований. Среди них были, к северу от Хуанхэ, Янь (около современного Пекина) и Цзинь, которая распалась на Хань, Вэй и Чжао, а также Ци и Лу в Шаньдуне (первое досталось цянскому союзнику Вэнь-вана1, второе — сыну Чжоу-гуна), и множество более мелких образований, таких как Тан и Сун (где позволили остаться раскаявшемуся предводителю шанской оппозиции).
История и география этих государств для нас сейчас не имеют большого значения, но примечательно, как долго удалось просуществовать в веках их именам. Множество поздних империй оглядывались на Чжоу и нечаянно созданные ими княжества для узаконения собственных позиций. Они не только присваивали их имена2 — так, столетия спустя появились великие империи Цзинь, Вэй, Тан, Сун и т. д., но и претендовали на региональную связь с их правителями. Так или иначе, Чжоу и подчиненные княжества стали символом древней истины, сияние которой решительно затмевало их действительные достижения. Их воспринимали как непревзойденный образец, их имена придавали неоспоримый престиж, и неудивительно, что их эксплуатировали самым бесстыдным образом.
Можно отметить лишь одно исключение. Основанное сразу после бегства чжоуского двора на восток в 771 г. до н. э. на степных границах провинции Ганьсу княжество коневодов под названием Цинь редко привлекало благожелательное внимание гигантов будущего3. Хотя
1 Гипотеза о цянских корнях Тай-гун Вана (Цзян Шана) выдвинута достаточно давно, но данных для ее верификации недостаточно.
2 В большинстве случаев заимствование шло довольно сложным путем: имена чжоуских уделов вошли в привычную топонимику, дав наименования многим областям Северного и Центрального Китая (даже сейчас на номерах автомобилей из Шаньдуна стоит знак ци, а из Шаньси — цзинь, и т. п.). Названия средневековых империй обычно базировались на первых титулах, полученных их основателями еще до прихода к власти. Так, например, основатель империи Сун Чжао Куанъинь выбрал это название, поскольку до того был губернатором области гуйдэ, также именуемой Сунчжоу («Сунская область»), поскольку примерно там размещалось в XI-III веках до н. э. одноименное чжоуское княжество.
3 Циньцы, веками служившие чжоуским царям, были в числе немногих верных, в эту грозную пору сохранивших лояльность царскому дому, за что получили право на управление исконными чжоускими землями на юге Шэньси, только что оставленными их хозяевами. Представление о циньцах как о коневодах базируется прежде всего на летописной традиции восточных царств, на
85


ГЛАВА 2
Цинь было княжеством, царством, а затем империей, его имя мало кто стремился присвоить, и до XX века ни один китайский правитель по доброй воле не согласился бы признать свою связь с ним1. Почти на всем протяжении китайской истории царственная династия Чжоу настолько превосходила в небесной благодати императорскую Цинь, что их считали абсолютными противоположностями. Правители Чжоу, несмотря на свою терпимость к «феодальному» федерализму (а может быть, как раз благодаря этому), считались воплощением добродетели, а правители Цинь с их агрессивным стремлением к централизации — вовсе нет. Только когда националисты оживили память о первом объединении Китая под властью Цинь, а марксисты и маоисты обнаружили в деспотичном характере инициатора объединения определенные революционные качества, не говоря уже о терракотовых доказательствах его огромного могущества, Цинь перестало быть бранным словом.
После своей окончательной победы триумвират во главе с Чжоу-гу- ном основал новую столицу близ Лояна в провинции Хэнань, которая, с точки зрения Чжоу, была тогда отдаленной восточной областью. Там приблизительно в 1035 г. до н. э., после семи лет фактического правления, многомудрый Чжоу-гун отошел отдел государства, отказался вер¬
которую сильно повлияла антициньская пропаганда последних веков Чжоу, пытавшаяся выставить циньцев, неостановимо продвигавшихся на восток, в виде варваров и дикарей. По последним данным, как минимум циньский правящий дом происходил вовсе не из степи, а был переселен чжоусцами из окрестностей столицы государства Шан, где циньцы жили до этого. Ничего «варварского» в Цинь не обнаружили и археологи. Более того, похоронный обряд циньской знати в первые века истории княжества более консервативен, чем на востоке, и сохранил больше исконно чжоуских черт, чем можно видеть даже в синхронных гробницах Восточного Чжоу.
1 Ранним Цинь называлась ненадолго объединившая Северный Китай империя, которой правила прототибетская (ди) династия Фу (351-394); Поздним Цинь — одно из государств, появившихся на обломках Раннего Цинь, под управлением также прототибетской (цянской) династии Яо (384-417). Наконец, тогда же появилось Западное Цинь, в котором правили сяньбийцы (прототюрки или протомонголы) из рода Цифу — оно существовало в 383-400 и 409-431 гг. Во всех случаях наименование было выбрано не для того, чтобы показать связь с первой империей, а потому, что центром всех этих государств была территория современной Шэньси, сокращенно именуемой Цинь. Великой Цинь китайцы как минимум с I века н. э. именовали малоизвестную им Римскую империю (точнее, ее восточную, азиатскую часть), и в данном случае слово, видимо, указывало как на западное положение этой страны, так и на то, что Рим — настоящая империя ничуть не хуже Цинь — в отличие от других западных стран.
86


МУДРЕЦЫ И ГЕРОИ. ОКОЛО 1050 - ОКОЛО 250 Г. ДО Н. Э.
нуться в столицу предков на западе и вернул бразды правления законному государю Чэн-вану. За это отречение регента превозносят больше всего. Он управлял Чжоу во времена величайшего кризиса, стоял у истоков нового государства и многое сделал для его божественного обоснования и легко мог бы узурпировать трон. То, что он этого не сделал, служило убедительным доказательством его высочайшей добродетели и принесло ему славу, почти затмившую первых правителей Чжоу — Вэнь-вана, У-вана и Чэн-вана. Все историки без исключения превозносят его память, а нравоучители неизменно ставят его в пример. В «Беседах и суждениях» Конфуция стареющий философ вздыхает: «О, как я опустился! Уже давно не вижу во сне Чжоу-гуна»1 (VII.5) [6].
Но действительно ли Чжоу-гун добровольно отказался от власти, или его вынудили это сделать, до конца неясно. По-видимому, его мнение о Небесном мандате несколько отличалось от мнения его коллег по триумвирату. В другой дискуссии по этому вопросу он настаивал, что мандат перешел от Шан не к государю, а к «людям Чжоу», и это в особенности касалось тех людей Чжоу, кто мог советовать правителю и наставлять его на путь добродетели. Фактически это был призыв к меритократии — правлению людей, доказавших свои способности и таланты, и к расширению прав и возможностей бюрократов и пожалованного землями чиновничества. Но этот призыв не нашел понимания у коллег Чжоу-гуна, сославшихся в качестве неоспоримого контраргумента на предсказательную практику Если напрямую обращаться к Небу мог только правитель, значит, пользоваться Небесным мандатом тоже мог только он. Как избранный сын древнего рода Чжоу, он уже в некотором смысле воплощал собой «людей Чжоу». С точки зрения семейных отношений, столь дорогих конфуцианцам, он был отцом своего народа и Сыном Неба, и эту
1 Перевод Л. С. Переломова. См.: Конфуцианское «Четверокнижие» («Сы шу»). Пер. с кит. и коммент. А. И. Кобзева, А. Е. Лукьянова, Л.С. Переломова, П. С. Попова при участии В.М. Майорова; Вступит, ст. Л.С. Переломова; Ин-т Дальнего Востока. М.: Восточная литература, 2004. С. 180. Исключительное место Чжоу- гуна в начале чжоуской истории во многом, вероятно, объясняется тем, что его сын был первым правителем княжества Лу — родины Конфуция, и культ Чжоу- гуна господствовал в этом княжестве. Возможно, если бы Конфуций, творчески интерпретировавший чжоускую традицию и объявивший ее основой основ, родился бы не в Лу, а в другом княжестве, то мы бы знали другого мудрого соратника малолетнего Чэн-вана, выстроившего блестящее здание чжоуской монархии, а Чжоу-гун остался бы в числе второстепенных персонажей.
87


ГЛАВА 2
формулировку, как и сам Небесный мандат, в дальнейшем принимали все следующие правители.
Вопрос, следует ли рассматривать однозначно привилегированный статус правителя как оправдание или как препятствие самодержавной власти, оставался и до сих пор остается не до конца решенным. Если Сын Неба держал ответ только перед Небом, он мог позволить себе не прислушиваться ни к чьим советам. Но если обладание Небесным мандатом напрямую зависело от добродетельности его осуществления, правителю следовало быть более осмотрительным. Добродетельность правления оценивалась с точки зрения благосостояния государства и народа. «Любовь Неба к людям очень велика, — говорит герой «Цзо чжуань» (III век до н. э.). — Разве позволят они одному человеку руководить остальными, превозносясь и самодурствуя, предаваясь излишествам и попирая достоинства, которыми их наделили Небо и Земля? Разумеется, нет!» [7] Следовательно, если правитель, даже получивший предупреждение в виде военных поражений, гражданского недовольства или стихийных бедствий, отказывался взяться за ум, Небесный мандат автоматически выскальзывал из его рук, и на него мог предъявить законные права кто-то другой. При таких условиях Небесный мандат можно истолковать не как обоснование абсолютизма, но как приглашение к восстанию. Намеренно или нет, Чжоу-гун поднял крышку бронзового сосуда и выпустил из него конституционных червей.
Чэн-ван, избавленный наконец от интриг своего дядюшки, вполне мирно правил более тридцати лет (примерно 1035-1003 гг. до н.э.). В качестве завещания он оставил слова, которые бережно передавали из поколения в поколение и которые вполне могли бы послужить эпитафией раннего Чжоу: «Сделайте сговорчивыми тех, кто далеко, приближайте к себе тех, кто обладает способностями. Усмиряйте и поощряйте земли большие и малые» [8]. Кан-ван (ок 1003 — ок 978 гг. до н. э.), сын Чэн-вана и современник библейского царя Давида, прислушался к этому совету, и хотя проявлял больше склонности к поощрению, чем к усмирению, правил обширным и процветающим государством. Лишь в царствование его сына Чжао-вана (ок 977-957 гг. до н. э.) и внука Му-вана (ок 956-918 гг. до н. э.) власть Чжоу столкнулась с первыми неудачами1.
1 Существует несколько вариантов хронологии правлений западночжоу- ских царей, но для точной датировки событий того времени совершенно недостаточно данных.
88


МУДРЕЦЫ И ГЕРОИ. ОКОЛО 1050 - ОКОЛО 250 Г. ДО Н. Э.
К большому сожалению историков, хотя чжоусцы активно практиковали гадания, они редко давали себе труд записать на растрескавшихся от огня черепашьих панцирях краткое содержание полученного предсказания — вопрос и ответ. Возможно, их записывали отдельно на менее прочных материалах — как почти наверняка поступали с результатами нового, набирающего популярность и более дружелюбного к черепахам способа гадания по случайному расположению палочек. Эти палочки (стебли тысячелистника) бросали одновременно по шесть штук, и они падали, образуя гексаграммы (шестичленные фигуры), которые предсказатель затем интерпретировал, опираясь на свод примет, каплю искусства и толику математики. Можно с уверенностью предположить, что результаты гаданий записывали, поскольку именно благодаря работе с гексаграммами появилась «Книга перемен» («Чжоу И» или «И цзин»). Этот классический текст, записанный в IX веке до н. э., состоит из афоризмов, разъясняющих значение фигур, и изображений, руководствуясь которыми предсказатель, вероятно, читал по гексаграммам1.
В «Книге перемен» активно используется прием, типичный для китайского стихосложения и вообще литературы и искусства — сопоставление человеческих переживаний и забот с образами природы в восхитительно тонкой, хотя порой довольно туманной манере. Тот же прием можно найти еще в одном, более близком к современности (не гадательном) классическом тексте — «Ши цзин», или «Книге песен», над составлением которой, согласно позднейшим предположениям, работал Конфуций. Сборник состоит из ритуальных гимнов, героических стихотворений и пасторальных од, и первая песня в нем дает типичный пример использования этого приема. Негромкий крик птицы автор уподобляет брачному предложению, а лаконичные выразительные образы, звукоподражания и игра слов (в значитель¬
1 Время составления «Книги перемен» — одна из многих загадок китайской древности, однако нет сомнения, что древнейший слой текста восходит к очень давним временам. В основе памятника — 64 фигуры, каждая из которых сформирована из шести черт — сплошных или прерванных. Процедура гадания заключается в выборе той или иной гексаграммы, которая затем толкуется гадателем — таким толкованием, собственно, является и следующий по времени написания — и древнейший текстуальный — слой памятника. Даже сейчас для выбора гексаграммы нередко используется тысячелистник, но способ его использования несколько отличается от описанного автором.
89


ГЛАВА 2
ной степени утраченная при переводе) передают насыщенное чувство любовного предвкушения.
Утки, я слышу, кричат на реке предо мной,
Селезень с уткой слетелись на остров речной...
Тихая, скромная, милая девушка ты,
Будешь супругу ты доброй, согласной женой1 [9].
Спустя две с лишним тысячи лет это стихотворение по-прежнему входило в обязательный культурный багаж образованного человека. В пьесе «Пионовая беседка», написанной в 1598 г. Тан Сяньцзу, наставник скромной и серьезной героини знакомит ее с этим стихотворением, и она вдруг ощущает в себе тягу к любовным приключениям; как сообщает наставнику служанка героини в восхитительном английском переводе: «Ваша классическая экзегеза / Разбила ее сердце на куски» [10].
«Ши цзин», «И цзин» и другие классические тексты раскрывают аспекты ритуальной практики и общественного уклада в Китае в начале 1-го тысячелетия до н.э. и рассказывают о распространении и развитии литературной культуры. Историки, конечно, предпочли бы более основательный фактографический материал, и словно для того, чтобы сделать им приятное, Чжоу компенсировали молчаливость гадательных черепашьих панцирей многочисленными надписями на бронзовых сосудах. Некоторые из этих надписей достаточно длинны и рассказывают о событиях и людях, известных по письменным источникам. Они оказались огромным подспорьем в расширении хронологии Чжоу, отправной точкой которой, как широко известно, является затмение, зафиксированное в текстах и астрономически соотнесенное с 841 г. до н. э. — «первая точная дата в истории Китая».
Большинство надписей на бронзовых сосудах перечисляют или просто фиксируют передачу подарков, наград, должностей или земель. Рассматривая их в совокупности со стилистическими изменениями бронзовых изделий, археологической обстановкой, широтой их распространения и данными позднейших текстов, вполне можно согласиться с утверждением Джессики Роусон, считавшей, что «дости¬
1 Здесь и далее «Ши цзин» («Книга песен») цит. в пер. А. А. Штукина.
90


МУДРЕЦЫ И ГЕРОИ. ОКОЛО 1050 - ОКОЛО 250 Г. ДО Н. Э.
жения Чжоу действительно примечательны, и хотя им уделяют слишком мало внимания... [они] тем не менее оставили заметный отпечаток не только в своем времени, но и в жизни следующих поколений» [11].
СКОРЕЕ ОСЕНЬ, ЧЕМ ВЕСНА
Подробный анализ гробниц и кладов Чжоу, изобилующих бронзовыми изделиями, позволил Джессике Роусон сделать еще один вывод: в первые годы IX века до н. э. в ритуальных практиках Чжоу произошли радикальные перемены — самая настоящая революция. Неожиданно бронзовые сосуды стали крупнее и приобрели стандартизированную форму. Среди них стали часто встречаться одинаковые наборы предметов, очертания которых выдавали интерес к воссозданию архаичных форм, а надписи на бронзовых сосудах стали более единообразными. Кроме того, в захоронениях появился новый арсенал бронзовых колоколов и изделий из нефрита.
Этот процесс действительно можно назвать ритуальной революцией, поскольку все эти изменения подразумевали более грандиозное, шумное и организованное богослужение под твердым контролем центральной власти с привлечением большого количества зрителей. Вероятно, стандартизация ритуала на всей Великой Китайской равнине была связана с укреплением внутренних связей: освоение земель расширялось, и соседние феодальные княжества начали активнее контактировать друг с другом. Кроме того, надписи на бронзовых сосудах, как и гадательные кости эпохи Шан, были архивными записями, поэтому их собирали, выставляли и хранили как престижные семейные реликвии. Учитывая, что надписи на бронзе рассказывают о царских милостях, люди, бережно хранившие (и в некоторых случаях изготавливавшие) эти сосуды, явно были не царственными дарителями, а получателями, иногда относительно скромного происхождения. Другими словами, Чжоу расширяли свою социальную опору, одновременно подчеркивая собственное старшинство и превосходство.
В начале IX века до н. э. государство Чжоу находилось в расцвете сил, пользуясь большим влиянием, по крайней мере в ритуальных вопросах, чем когда-либо обладало Шан. По мнению Дж. Роусон, правители Чжоу не только считали себя преемниками централизованного
91


ГЛАВА 2
государства Шан, но и «верили... что подобное единое государство — естественное состояние Китая», и настойчиво провозглашали эту политическую модель, хотя это вызывало определенное напряжение «в естественным образом раздробленном китайском регионе» [12].
Впрочем, все это не противоречит той панихиде по царской власти, которую мы находим в письменных источниках. В конце концов, устойчивость ритуала не обязательно подразумевала непоколебимость политической власти. Правители Чжоу могли подчеркивать свое формальное превосходство для компенсации военных неудач, а вассалы — строго придерживаться предписанных ритуалов, чтобы скрыть склонность к политическому неповиновению. Предупрежденный об этой уловке «Книгой песен», читатель, пожалуй, не должен искать здесь однозначных совпадений. Но следует заметить, что археологические доказательства процветания Чжоу не согласуются и даже прямо противоречат письменным данным, повествующим о ее ослаблении.
Согласно письменным источникам, в 957 г. до н. э. государь Чжао- ван опрометчиво решил напасть на крупное соседнее княжество Чу на юго-восточной границе, платившее Чжоу дань, но, вероятно, не признававшее себя его вассалом. Войска Чжоу были разбиты наголову: шесть армий «пали в бою», а сам Чжао-ван погиб — возможно, утонул, но, скорее всего, был убит. Тринадцать лет спустя его наследник My-ван с гораздо большим успехом воевал против цюанъ-жунов, живших на северо-западной границе Чжоу, но не смог помешать отделению восточных вассалов Чжоу. «Правящий дом пришел в упадок, поэты сочиняли о нем насмешливые стихи», — сообщает Сыма Цянь, главный автор «Исторических записок», созданных в I веке до н. э. Очевидно, на какое-то время трон был узурпирован, поскольку следующему правителю пришлось восстанавливать свои права при поддержке «многих владетельных князей», а его преемник снова столкнулся с проблемами на востоке, судя по тому, что ему довелось сварить в котле живьем вождя Ци в Шаньдуне.
Около 860 г. до н. э. — в зените «ритуальной революции» Чжоу — великое княжество Чу перешло в наступление, вторглось на терршч> рию Чжоу и достигло местности под названием Е в южной провинции Хэнань. «Правящий дом [Чжоу] ослабел... некоторые из владетельных князей не являлись ко двору, но нападали друг на друга». Очередное вторжение Чу произошло в 855 г. до н. э. Владетельные князья продол¬
92


МУДРЕЦЫ И ГЕРОИ. ОКОЛО 1050 - ОКОЛО 250 Г. ДО Н. Э.
жали враждовать между собой. Двухсотлетнюю годовщину триумфа Чжоу в Муе молодой государь отметил в изгнании. Правление взял на себя регентский совет наподобие того, который когда-то возглавлял Чжоу-гун, и лишь четырнадцать лет спустя власть вернулась к сыну изгнанного правителя, Сюань-вану.
Сюань-ван правил долго (827-782 гг. до н. э.) и агрессивно. Отложившиеся вассальные земли были возвращены в состав государства, дань и торговые отношения с Чу восстановлены, на западе отбиты нападения народа сяньюнь. Но радость Чжоу оказалась непродолжительной. Грубое вторжение в Лу, еще одно княжество на территории провинции Шаньдун, не дало ожидаемых результатов, и «с этого времени многие владетельные князья перестали повиноваться приказам государя», — сообщают «Исторические записки».
Воцарение Ю-вана в 781 г. до н. э. было встречено всевозможными знаками небесного неодобрения — сильным землетрясением, оползнями и одновременным солнечным и лунным затмением. «О знамениях небесных и земных, предвещающих бедствия», — восклицает «Книга песен» об этом ужасном событии.
Вода, вскипев, на берег потекла,
С вершины горной рушилась скала,
Где берег горный — там долины падь,
И там гора, где впадина была.
О горе! Люди нынешних времен,
Из вас никто не исправляет зла! [13]
Все это косвенным образом подразумевало, что правитель не справляется со своими обязанностями. Гибель царства Шан уже продемонстрировала, что, если государя преследуют несчастья, значит, он безнадежно дискредитировал себя и больше не может считаться благословенным Сыном Неба. Ю-ван пренебрегал всеми дурными предзнаменованиями, попрал традиции, самовольно изменив порядок престолонаследия в угоду фаворитке, и растерял доверие оставшихся вассалов, призывая их на защиту государства от захватчиков, когда на самом деле никакой опасности не существовало (огни на сигнальных башнях зажигали, чтобы развлечь обольстительную красавицу Бао Сы, занявшую место законной супруги). Вскоре вассалам это надоело, и когда в 771 г. до н. э. напали цюань-жуны, призыв
93


ГЛАВА 2
Ю-вана о помощи остался без ответа. Брошенные на произвол судьбы чжоусцы были разгромлены, столица разрушена, а Ю-ван убит.
Оставшиеся в живых представители дома Чжоу, поспешно закопав множество бронзовых ценностей, чтобы сберечь их от врагов (и несказанно порадовав археологов несколько тысяч лет спустя), бежали на восток, в запасную столицу Лоян. Там при поддержке группы сохранявших верность феодалов на трон взошел Пин-ван, сын Ю-вана, и древние храмы были отстроены заново. История государства Чжоу на этом не закончилась — ей предстояло существовать еще более пятисот лет. Но теперь, попав в зависимость от бывших вассалов, Чжоу царствовали, но не правили. Они цеплялись за остатки влияния, на которые позволяло рассчитывать их ритуальное старшинство.
Итак, история Западного Чжоу (1046-771 гг. до н.э.) закончилась, и началась история Восточного Чжоу (770-256гг. до н.э.). Но поскольку правители Чжоу отныне играли только роль рефери на политической арене, этот период рассматривают не как династический период правления Восточного Чжоу, но скорее как пропуск в последовательном ряду династий. Этот пропуск — периодически повторяющийся любопытный феномен в истории Китая, к которому мы еще вернемся, — здесь делится на две части: период Вёсен и Осеней и период Сражающихся царств. Оба названия взяты из соответствующих исторических текстов: летописи «Вёсны и Осени» («Чуньцю»), охватывающей 770-481 гг. до н.э., и летописи «Планов сражающихся царств» («Чжаньго цэ»), охватывающей 490-221 гг. до н. э. Хотя разделяющая эти этапы дата вызывает споры (чаще всего называют 475 или 453 г. до н. э.), период в целом отмечен соперничеством множества бывших феодальных вотчин, теперь имевших статус государств, внутри и вокруг распадающегося царства Чжоу в нижнем течении Хуанхэ.
В три столетия периода Вёсен и Осеней число этих государств было больше, их размеры меньше, и масштабы конфликтов оставались сравнительно скромными. В «Цзо чжуань» (комментарии к летописи «Вёсны и Осени») упоминается сто сорок восемь полусуверенных образований: очевидно, беспорядочным феодальным дроблением земель в пользу родственников и иждивенцев занимались не только цари Чжоу, но и их вассалы. Но в ходе постепенного завоевания и поглощения одних образований другими число активных участников политического турнира сократилось, а сами они стали крупнее
94


МУДРЕЦЫ И ГЕРОИ. ОКОЛО 1050 - ОКОЛО 250 Г. ДО Н. Э.
и сильнее. Сто сорок восемь мелких княжеств, городов-государств, независимых поселений и различных анклавов слились примерно в тридцать. В период Сражающихся царств в результате дальнейшего объединения основных участников стало семь, а затем три. Соперничество близилось к кульминации, ставки росли, страсти разгорались. «Весна» сумела прикрыть позор Чжоу завесой общей респектабельности, «Осень» сорвала и разметала эту непрочную завесу, как листву с деревьев, и наступившей вслед за осенью зимой Сражающиеся царства сошлись друг с другом в смертельной битве.
Сохранившихся подробностей достаточно, чтобы у неподготовленного читателя зарябило в глазах. В одном амбициозном недавнем исследовании этот воинственный процесс собирания древних китайских царств в единую империю сравнивается с противоположной тенденцией в Европе раннего Нового времени — стремлением покинуть единую империю1 и укреплением системы множества государств в результате жестокой конкуренции. Но если, согласно данным этого исследования, великие европейские державы за четыре столетия до 1815 г. развязали около девяноста войн, то северокитайские «великие державы» за четыре столетия до 221 г. дон. э. успели поучаствовать в двухстах пятидесяти шести войнах, не считая всех внутренних гражданских конфликтов и нападений извне, в том числе нашествий кочевых народов [14].
К счастью, многие из этих войн были, по-видимому, краткими и почти бескровными. Они носили второстепенный, порой даже случайный характер на фоне гораздо более сложной игры политических союзов и военных уловок, составлявших тогдашнюю науку управления государством. Подкуп и блеф могли изменить ход игры с не меньшим успехом, чем военные действия, а расточительный характер вкупе с непредсказуемым результатом последних переводил их в разряд крайних мер. Не понаслышке знакомые с принципом равновесия сил, китайские государства высоко подняли планку политического прагматизма. Позднее не знавшие угрызений совести государственные мужи не раз обращались к хронике «Вёсны и Осени» за вдохновением, и даже Макиавелли мог бы найти в ней для себя много полезного. Как дает понять «Цзо чжуань» («Комментарий Цзо» о зачастую загадочных «следах сандалий» самой хроники), герои
1 По-видимому, имеется в виду распад Священной Римской империи на отдельные, фактически самостоятельные государства. — Прим. ред.
95


ГЛАВА 2
этого периода были не воинами и колесничими, но стратегами, интриганами и сладкоречивыми ораторами.
Вместе с тем текст «Цзо чжуань», созданный, вероятно, в одно время с великими гомеровскими и санскритскими эпическими поэмами1 и полный сражений, интриг и полемики, невольно напрашивается на сравнение с ними. Боги в китайском тексте подчеркнуто отсутствуют, но есть герои, вполне способные сравниться с могучим Гектором или благородным Приамом из «Илиады», а похождения главного героя «Цзо чжуань» Чунъэра2 равноценны деяниям Рамы или Пандавов из индийской классики.
Чунъэр был сыном правителя Цзинь, большого царства, хранившего верность Чжоу и простиравшегося на север от реки Хуанхэ в провинцию Шаньси. Наследовать престол Чунъэр не мог, поскольку его мать была из народа жуп (то есть она была не ся, не китайского происхождения), и его внешность служила лишним доказательством этого препятствия: рассказывают, что у него были «сросшиеся» ребра и еще что-то странное с ушами. Чунъэр буквально означает «двуухий» — прозвище, конечно, более предпочтительное, чем «одноухий», но здесь скорее всего указывающее на особенности внешности, возможно, удлиненные отвисшие мочки ушей3. В 655 г. до н. э. он оказался втянутым в заговор против государя, и это предопределило его судьбу: молодой Чунъэр бежал в изгнание, и так началась девятнадцатилетняя история его плутовских похождений.
В сопровождении группы преданных и ловких спутников Чунъэр сначала провел несколько лет среди ди, еще одного не родственного ся народа, а затем блуждал по всему государству Чжоу и дальше на юг до великого царства Чу в бассейне Янцзы. За это время он приобрел полезные знакомства, извлек познавательные уроки и не раз проявлял выдающиеся способности к управлению государством. У него появи¬
1 Большинство ученых полагают, что Гомер жил примерно в VIII веке до н. э. Создание «Махабхараты» и «Рамаяны» (VII-IV века до н. э.), впрочем, действительно близко ко времени написания «Цзо чжуань» (конец IV века до н. э.).
2 Хронологические рамки «Цзо чжуань» (722-468 гг. до н. э.) заметно шире, чем жизненный путь Чунъэра (697-628), и хроника не ограничивается описанием его приключений.
3 Необычная внешность вовсе не препятствовала занятию престола. Более того, в источниках довольно раннего времени фиксируются распространенные в Древнем Китае представления о том, что необычная внешность — обязательный атрибут выдающегося человека.
96


МУДРЕЦЫ И ГЕРОИ. ОКОЛО 1050 - ОКОЛО 250 Г. ДО Н. Э.
лись долги, которые следовало отдать, счета, по которым следовало заплатить, и невесты, которых предстояло покинуть, — всего этого примерно поровну. Завоевав репутацию выдающегося храбреца и собрав немало доказательств милости Небес, блудный Чунъэр вернулся в родное царство Цзинь после смерти правителя — своего сводного брата, и в 636 г. до н. э. принял бразды правления (известен как Цзинь Вэнь- гун — «гун Вэнь государства Цзинь», — получив это имя посмертно).
Через год силы Цзинь восстановили на престоле законного государя Чжоу, временно вытесненного из оспариваемой несколькими претендентами столицы в Лояне. Затем в 634 г. до н. э. войска Цзинь победили армию, вторгшуюся из Чу, в месте под названием Чэнпу. Это было первое в истории Китая достаточно подробно описанное сражение: современным военным историкам удалось восстановить его план, вплоть до расположения прямоугольных войсковых колонн и стрелок, указывающих линии наступления [15]. Сотня боевых колесниц и тысяча пехотинцев были захвачены и переданы государю Чжоу, который воздал некогда изгнанному Чунъэру почести как спасителю Чжунго («Срединного царства») и официально даровал ему титул ба («властитель» или «защитник царства»).
С терминами ба, гун и чжунго связаны определенные трудности, поскольку на некитайские языки их традиционно переводят несколько произвольным образом. Например, ба обычно переводят греческим словом «гегемон»: этот статус присваивали эллинистическим городам-государствам, обычно Спарте или Афинам, в знак признания их первенства в военно-политическом союзе. В Китае «гегемония» тоже могла переходить из рук в руки. Ранее этот титул принадлежал правителю Ци в провинции Шаньдун, а от Цзинь он позднее перешел к Чу, У, Цинь и другим. Но в Китае он не имел смысла вне контекста легитимной и единой, пусть даже номинальной власти Чжоу. Приняв титул после того, как его, согласно предписаниям этикета, попросили об этом в третий раз, правитель Цзинь подтвердил это, сказав: «Чунъэр кланяется дважды, касаясь головой земли, и почтительно принимает и будет распространять, где возможно, эти блистательные, просвещенные и превосходные приказания [чжоу- ского] Сына Неба» [16].
Обычай льстивого преклонения перед Небесным мандатом и единой правящей династией сохранился и отделил тех, кто его придерживался — так называемых людей ся (иногда хуа-ся), от тех, кому он
97


ГЛАВА 2
был незнаком: жунов, ди и других. В греческом и китайском мирах чувство превосходства и отличия от окружающих народов сплачивало образованное городское общество, помогая преодолевать внутренние конфликты. Греческие государства возвеличивали свои различия в святилище Зевса в Олимпии, где предположительно в 776 г. до н. э. были впервые проведены Олимпийские игры. Китайские государства, хотя об этом меньше известно, тоже стремились соблюдать некоторые приличия в ожесточенной политической игре, по накалу не отстающей от соревновательных видов спорта, и проводили спортивные игры. Учрежденные в начале периода Сражающихся царств, они включали в себя состязания силачей, танцоров, лучников, гонки на колесницах и разновидность потешного бодания головами, в котором применялись рога [17].
Но если ба переводят греческим словом «гегемон», то для перевода титула гун в западноевропейских языках традиционно используют слово «герцог». Следуя этой логике, хоу переводят как «маркиз», цзы — «виконт», и далее вниз по ступенькам европейской аристократической иерархии вплоть до превращения ши в «эсквайра» или «рыцаря». Европейские историки приняли эту систему условных обозначений, поскольку социальные и экономические отношения в Древнем Китае на первый взгляд соответствовали их представлениям о «феодализме». Однако не следует заводить эту аналогию слишком далеко. Китай эпохи Чжоу и средневековую Европу разделяют самое малое восемь тысяч километров и полторы тысячи лет. Кроме того, марксистские историки, настаивавшие на том, что при Шан имел место рабовладельческий строй, не пришли к единому мнению, когда именно состоялся предполагаемый переход от рабовладения к феодализму. Другие сомневаются в том, что в китайском феодализме вообще когда-либо присутствовали договорные отношения, лежавшие в основе европейской феодальной системы, которые привели, в частности, к выступлению английских баронов, потребовавших Великой хартии вольностей [18]. Но титулы «герцог», «маркиз» и прочие по-прежнему в ходу, и вместе с ними в китайскую историографию проникают другие, создающие не вполне верное представление слова — «поместные земли», «сеньориальное право» и т. д.
Иначе обстоит дело с Чжунго. В китайском языке это слово состоит из двух иероглифов: чжун однозначно выражает понятие «центральный», «средний» или «внутренний», а го означает «государство»
98


МУДРЕЦЫ И ГЕРОИ. ОКОЛО 1050 - ОКОЛО 250 Г. ДО Н. Э.
или «царство». На самом деле именно так китайцы до сих пор называют свою страну, а слово «Китай» (China) вплоть до XIX века было для них таким же чуждым и непонятным, как слово «Индия» для жителей страны, которую мы привыкли называть Индией. Как географическое наименование современной республики, Чжунго («Центральное государство» или «Центральная страна») отражено на политически корректных для КНР картах, а соответствующие иероглифы значатся среди шести официальных вариантов написания фразы, которая переводится как «Китайская Народная Республика». Однако те же два иероглифа когда-то не менее корректно переводились как «Срединное царство», а до этого использовались для обозначения «срединных государств» позднего периода Чжоу (го, как все китайские существительные, может обозначать и единственное, и множественное число).
Другими словами, в зависимости от исторического контекста чжунго может обозначать небольшое ядро соперничавших княжеств в Северном Китае или его антитезу — обширную восточноазиатскую агломерацию территорий с единым централизованным правлением. Этот термин вводит в заблуждение почти как «Великая стена». Но сторонники концепции длительности и непрерывности китайской цивилизации справедливо подчеркивают, что породить эту концепцию могло в первую очередь чувство общности. «Срединные царства» периода Вёсен и Осеней и периода Сражающихся царств связывала общая культура и своеобразное чувство превосходства в отношении менее образованных соседей, а их пусть даже номинальная преданность Чжоу и Небесному мандату в суровых условиях конкурентного сосуществования помогала сохранять идеал гармоничной политической иерархии под единым успешным руководством.
КОНФУЦИАНСКАЯ ПЕРЕДАЧА
По культурно близким «срединным царствам» позднего периода Чжоу бродили не только авантюристы в изгнании, такие как Чунъэр из Цзинь, но и множество других любопытных личностей — торговцы, ремесленники, наставники, чародеи, нравоучители, философы и шарлатаны. В Азии разворачивалась эпоха странствий и паломничеств. Долина Ганга за Гималаями наполнилась отшельниками, метафизиками, чудотворцами и святыми людьми. Среди них были Махавира,
99


ГЛАВА 2
основоположник джайнизма, и Сиддхартха Гаутама, Будда («Просветленный»), чье учение задержалось в Китае дольше и ценилось выше, чем в Индии. И в Китае, и в Индии имелось достаточно княжеств и соперничающих дворов, где можно было найти благодарных слушателей или покровителей. Неспокойные времена располагали к духовным поискам и обновлению старых порядков. К тому же подталкивали общественные потрясения и зарождение рыночной экономики.
На севере Китая объединение княжеств шло полным ходом. В поздний период Чжоу укрепленные города удельных княжеств постепенно распространяли свою власть на близлежащие территории, подчиняя себе более слабых соседей. Среди них нередко оказывались «варварские» народы, которых образованные ся называли ди и жупами (на западе и севере), или манями и и (на юге и востоке1). Покоренные оружием или соблазненные союзом (политическим или брачным, как в случае с матерью Чунъэра), вожди этих народов перенимали феодальную систему эксплуатации и принимались выколачивать подати из имевшихся в их распоряжении земельных и человеческих ресурсов. В Раннем (Западном) Чжоу сельскохозяйственные изъятия имели форму отработки: крестьянин обрабатывал часть своей земли в пользу вышестоящего феодала (так называемая система колодезных полей)2. Но к концу периода Вёсен и Осеней отработку постепенно вытеснил индивидуальный поземельный налог.
Налог уплачивали в натуральной форме, хотя примерно в VI веке до н. э. появились монеты. В литейных мастерских, до этого занятых исключительно производством ритуальных бронзовых сосудов, стали делать оружие и сельскохозяйственные орудия — лопаты и плужные лемехи. Железные орудия, постепенно вытеснившие бронзовые, и более широкое использование тягловых животных позволили перейти к культивации сложных приграничных земель, террасированию и орошению крутых лессовых склонов и посеву озимой
1 Прототипом восточных и, вероятно, были аборигены Шаньдуна, но они были ассимилированы уже в первые века Западного Чжоу, оставшись только в традиционной картине мира.
2 Вплоть до V-IV веков до н. э. отработки были основой эксплуатации крестьянства. «Колодезные поля» — система, впервые описанная Мэн-цзы в IV веке до н. э. и, судя по всему, никогда в реальности не существовавшая. В рамках этой системы восемь семей якобы сообща обрабатывали государственное поле, урожай с которого шел в казну.
100


МУДРЕЦЫ И ГЕРОИ. ОКОЛО 1050 - ОКОЛО 250 Г. ДО Н. Э.
пшеницы. О важной роли новых орудий труда можно судить по тому, что именно их миниатюрные бронзовые копии «игрушечного», карманного размера служили первыми монетами. «Монеты-кинжалы» с лезвием и рукоятью предпочитали в Ци; более тысячи широколопастных «монет-лопат» найдены в одном кладе Цзинь. Очевидно, их использовали и как средство обмена, и как средство накопления богатства. Обмен больше не ограничивался уплатой дани и официальными вручениями подарков. По дорогам и рекам перемещалось множество товаров, а из дальних земель в «срединные царства» везли редкости — синьцзянский нефрит, слоновую кость и перья с юга. В «Цзо чжуань» говорится о купцах и таможенных пунктах; важным элементом городской планировки стала рыночная площадь.
Но самые, пожалуй, значительные изменения — демографические — выделить сложнее: они происходят незаметно, как изменение климата, хотя играют не менее важную роль. Убедительные доказательства мы получили недавно из статистического исследования на основе «Цзо чжуань» [19]. Исследование показало, что если в описании начального периода Вёсен и Осеней чаще идет речь о сыновьях правителей, то в середине периода их сменили министры и члены высокопоставленных семей, а к его концу главными героями стали ши. Термин первоначально подразумевал нечто вроде «дружинника», но впоследствии распространился на всех образованных «благородных мужей» ся, невзирая на их происхождение или род занятий. Благодаря естественному плодородию и повышению урожайности сельскохозяйственных культур население росло, и вместе с ним расширялась демографическая основа общества ся.
Ши, позже обремененные английским переводом с дополнительными пояснениями («интеллектуалы», «правящий класс», «хранители традиций», «костяк бюрократии» и т. д.), в период Вёсен и Осеней продолжали искать для себя достойное место в обществе. Происхождение возлагало на них много ожиданий, но давало мало привилегий. Младшие сыновья младших сыновей, дальние родственники или простолюдины, получившие образование, они стремились найти работу и ради этого совершенствовали свои профессиональные качества. Советники правителей, литераторы, морализаторы, дипломатические посредники, бюрократы, реформаторы и толкователи предзнаменований стали феноменом той эпохи и позднее играли важную роль в управлении империей. Когда-то большинство tuu
101


ГЛАВА 2
действительно можно было назвать дружинниками, но теперь лишь немногие из них участвовали в активных военных действиях и еще меньше занимались сельским хозяйством или торговлей. Их ремеслом были споры, их достоинство заключалось в словах, а их польза — в могущественной смеси благородства и изобретательности.
Не все ьии стремились найти свою нишу на конкурентном рынке труда. В Китае тоже были отшельники, чьи учения об избавлении от страстей, душевном равновесии, аскетизме, возвращении к природе и простой жизни нашли отражение в знаменитой своей строгостью «Дао дэ цзин» («Каноне пути и благодати»)1. Авторство книги, записанной только в III веке до н. э., приписывают Лао-цзы — Старому учителю, который, если он действительно существовал, жил за двести лет до этого. Существует еще одна подобная компиляция, названная по имени предполагаемого автора, но содержащая множество позднейших вставок, — менее требовательная к читателю «Чжуан-цзы», созданная, вероятно, в IV веке до н. э. Обе книги в их окончательном виде представляют критику учения Конфуция. Позднее эти тексты стали канонической основой даосизма, когда он возник как не вполне согласованная школа мысли в I веке н. э.
Другие ьии были бы рады поступить на службу, но им это не удавалось. Около 500 г. до н. э. из небольшого княжества Лу в провинции Шаньдун, оплота консерватизма, где правила ветвь потомков Чжоу-гуна, один такой сын «благородного мужа» отправился странствовать в поисках славы. Как и его отец, воин легендарной силы, который мог поднять одной рукой решетку в крепостных воротах, этот Кун-цзы имел крепкое сложение и еще одну выдающуюся внешнюю особенность (что в древнекитайских представлениях всегда указывало на будущее возвышение) — шишку на голове (возможно, у него просто был очень высокий лоб). Однако военное дело интересовало его гораздо меньше, чем отца, и, несмотря на примечательную внешность, слава к нему не спешила2. Тринадцать лет он
1 В «Дао дэ цзине» есть немало поучений правителям, и в целом даосы обычно были совсем не против получить место советника при князе, хотя, без сомнения, даосское учение формулировало для своих адептов и множество более честолюбивых задач.
2 Конфуций отправился на поиски лучшей участи, когда ему было уже за пятьдесят, а до этого он сделал довольно заметную чиновную карьеру и несколько лет занимал один из ключевых постов в царстве Лу.
102


МУДРЕЦЫ И ГЕРОИ. ОКОЛО 1050 - ОКОЛО 250 Г. ДО Н. Э.
странствовал по «срединным царствам», и в одном из них ненадолго нашел себе работу. Но в трудные времена обрести покровителя, который соответствовал бы его высоким требованиям, оказалось нелегко, а найти того, кто согласится следовать его идеалистическим советам, — почти невозможно. Кун-цзы вернулся в Лу замечательным, а то и нелепым неудачником, заслужив насмешки деревенских остряков.
«Человек из Дасян сказал:
— Как велик Кун-цзы! Ученость его огромна, но он пока ни в чем не прославился!
Учитель, услышав это, сказал ученикам:
— Каким же делом мне заняться? Управлять колесницей или стрелять из лука? Лучше буду управлять колесницей!»1 (IX.2) [20].
Саркастичный, но не язвительный человек, известный за пределами Китая как Конфуций (латинизация «Кун-фуцзы», «Учитель Кун»), до конца жизни оставался небогатым младшим чиновником в своем родном незначительном царстве Лу. Будда при жизни обрел множество последователей, правители воздавали ему почести, и когда (приблизительно в 483 г. до н. э., но, возможно, позже) он достиг нирваны, его останки бережно сохранили и возвели над ними несколько храмов. Учителя Куна, скончавшегося в 479 г. до н. э., оплакал небольшой круг учеников, да еще его вдова — дама столь непримечательная, что о ней неизвестно ровно ничего, кроме того, что однажды она произвела на свет дитя. Конфуцианский культ появился лишь через несколько сотен лет, когда факты из жизни учителя успели основательно перемешаться с легендами и содержанием целого корпуса приписанных ему (в большинстве случаев ошибочно) текстов. Редко потомство оказывалось столь щедрым на похвалы, и редко случалось, чтобы столь скромная карьера в конечном итоге удостоилась всеобщего уважения.
Однако для нас гораздо важнее та миссия, которую возложил на себя Конфуций, выдающийся мыслитель и вдохновенный учитель. Коротко рассказывая о себе, он ничего не говорит о своих профессиональных устремлениях:
1 Здесь и далее цит. в пер. Л. С. Переломова.
103


ГЛАВА 2
«В пятнадцать лет я обратил свои помыслы к учебе. В тридцать лет я встал на ноги. В сорок освободился от сомнений. В пятьдесят познал волю Неба. В шестьдесят научился отличать правду от неправды. В семьдесят лет стал следовать желаниям сердца и не преступал меры» [21].
На полвека опередив Сократа, который родился через десять лет после смерти китайского мудреца, Конфуций учил, что мораль и добродетель восторжествуют, если люди будут учиться. Возьмите город о десяти тысячах домов, говорил он своим последователям. В них, несомненно, найдется немало людей, таких же честных и заслуживающих доверия, как я, но вряд ли найдется хоть один, так же стремящийся к учебе. В ходе своей интеллектуальной одиссеи он, возможно, действительно написал краткую хронику периода Вёсен и Осеней («Чуньцю») — во всяком случае, он был хорошо с ней знаком — и поучаствовал в создании других произведений, в частности «Книги песен» («Ши цзин»), которую особенно любил. Но окончательно установить авторство этих текстов все же нелегко: их дошедшие до нас формы представляют собой компиляции с несколькими слоями составительской работы, сдобренными значительной долей фальсификаций, накопившихся на протяжении веков.
Не больше доверия вызывают некоторые высказывания Конфуция, вошедшие в сборник «Беседы и суждения» («Лунь юй»), цитаты из которого приведены выше. Однако принято считать, что другие отрывки без искажений передают подлинные слова Учителя из бесед с учениками. Это придает им своеобразие и непосредственность, сближающие их скорее с евангелиями, чем с джатаками, в которых изложена жизнь Будды. В них есть то, что Лао-цзы мог бы назвать не просто следами, а «сандалиями» — узнаваемый голос, первый и, возможно, самый великий в истории Китая, который обращается непосредственно к слушателю. Иногда учитель бывает агрессивным, как доктор Сэмюэль Джонсон в дурном расположении духа, и все же, несмотря на репутацию сухого педанта, он вызывает у читателей такую же симпатию, как когда-то у учеников.
Сам Конфуций всегда подчеркивал, что в его словах нет ничего нового. Ключевые понятия его учения окружены разногласиями (не в последнюю очередь о том, как лучше перевести их на английский и русский), однако их суть представляется вполне непротиворечивой. Сыновья должны почитать своих отцов, жены — мужей, младшие
104


МУДРЕЦЫ И ГЕРОИ. ОКОЛО 1050 - ОКОЛО 250 Г. ДО Н. Э.
братья — старших братьев, подданные — своего правителя. «Благородные мужи» должны быть верными, честными, осмотрительными в речах и прежде всего «гуманными», то есть вести себя с другими так же, как они хотели бы, чтобы другие вели себя с ними. Правитель, пользуясь доверием людей и заботясь о том, чтобы те были сытыми и защищенными, должен следовать Небесному мандату и быть холодным и неизменным, как Полярная звезда. Законы и наказания вызывают у людей лишь стремление уклониться от них, поэтому лучше править, подавая нравственный пример и образцово соблюдая ритуалы, тогда люди устыдятся и постараются стать лучше. Ключ к добродетели лежит в самосовершенствовании и самоисправлении (предках маоистской самокритики). О смерти и загробной жизни, а тем более о «знамениях и чудесах, беспорядках и божествах» Конфуций ничего не говорил. Совершенствоваться при помощи мудрого учителя — дело каждого человека. Но даже сам Конфуций не родился с этим знанием — он «получил его благодаря любви к древности и настойчивости в учебе» [22].
«Учитель сказал: — Я передаю, но не творю; я верю в древность и люблю ее» [23]. «Путь» Конфуция — это путь прошлого, и его работа заключалась в том, чтобы переправить знания о древних добродетелях из прошлого в будущее, как по ленте конвейера. Легендарные Пять императоров, эпохи Ся, Шан и прежде всего Чжоу — вот примеры, к которым обществу следовало вернуться, если оно хотело восстановить порядок. «Я следую за Чжоу», — говорил он, подразумевая, однако, не незадачливого современного правителя в Лояне, а государей У-вана, Вэнь-вана, Чэн-вана и Кан-вана Раннего (Западного) Чжоу и, конечно, непревзойденного Чжоу-гуна. Правила личного поведения и общественного служения должны соблюдаться неукоснительно. Что еще важнее, они должны, как встарь, соблюдаться искренне. «Исправление имен», глубоко конфуцианская по своей сути доктрина, призывала не к переименованию ключевых титулов и понятий ради удобства современного использования, а к возрождению их изначального истинного смысла и значения. Скорее легитимист, чем консерватор, Конфуций возвел прошлое (или свое понимание прошлого) в нравственный императив для настоящего.
И оно оставалось на этом пьедестале две с половиной тысячи лет. Казалось, История вслед за Небом предъявила «мандат», пренебречь которым не мог позволить себе ни один правитель. Но вскоре эти
105


ГЛАВА 2
принципы вышли за рамки предписаний, изложенных в лаконичных и емких «Беседах и суждениях». Над запущенным Учителем конвейером натянули вывеску «конфуцианство» (а затем «неоконфуцианство») и нагрузили его всевозможными сомнительными вещами. История оказалась более сговорчивой, чем Небо.
ВОЮЮЩИЕ ЦАРСТВА И ЭТАТИСТСКИЕ ВОЙНЫ
Ко времени смерти Конфуция в 479 г. до н. э. период Вёсен и Осеней быстро переходил в кризисный период Сражающихся царств. Распадалось довольно крупное государство Цзинь, которым некогда правил Чунъэр. К концу столетия на его территории оформились три независимых княжества — Хань, Чжао и Вэй (не путать с одноименной рекой), поставив государя Чжоу в Лояне перед свершившимся фактом, которому он вряд ли был рад. Когда он неохотно согласился со сложившимся положением, рассказывают, что бронзовые котлы Чжоу, символы добродетели древней династии, пошатнулись. Также пошатнулся, а фактически был свергнут через сто лет после смерти Конфуция и правящий дом Ци, самого крупного царства в провинции Шаньдун. В атмосфере конца столетия «все считали само собой разумеющимся, что на смену чисто номинально правившей Чжоу неизбежно придет новая великая сила» [24].
Сильнейшие из оставшихся государств вступили в смертельное противоборство. Регулярные армии одерживали первые победы, новые методы ведения войны многократно увеличивали счет павших, а политические методы становились все более безжалостными. Однако период Сражающихся царств прославился не только военными искусствами. Под влиянием учеников и последователей Конфуция возникла и развивалась великая китайская традиция философских размышлений. Это была эпоха поразительных художественных достижений и выхода традиционного искусства из религиозных рамок. Кроме того, судя по найденным недавно текстам, это был, по-видимому, важный этап в развитии медицины, натурфилософии и оккультных наук Период Сражающихся царств, как и другие промежуточные эпизоды политической раздробленности, в культурном отношении был вовсе не безнадежен: в нем можно заметить проблески интеллектуальной деятельности и художественного мастерства.
106


МУДРЕЦЫ И ГЕРОИ. ОКОЛО 1050 - ОКОЛО 250 Г. ДО Н. Э.
Из всех гробниц, изученных во второй половине XX века, пожалуй, самыми удивительными оказались захоронения, открытые в 1978 и 1981 гг. в Лэйгудуне близ города Суйчжоу в провинции Хубэй. Лэйгудунь, расположенная к югу от главной арены сражений «срединных царств», ближе к Янцзы, чем к Хуанхэ, была столицей небольшого государства под названием Цзэн. В период Вёсен и Осеней Цзэн подчинялось Чу, великой южной державе, которая когда-то боролась с Ранним (Западным) Чжоу, а затем с Цзинь в правление Чунъэра.
Хотя правители Цзэн обладали титулом хоу, незначительное положение их небогатого государства не обещало археологам ничего выдающегося. Чистая удача, что одна из гробниц принадлежала самому правителю Цзэн-хоу И («цзэнскому хоу И»), скончавшемуся около 433 г. до н. э. Но даже заранее зная, что это захоронение представителя знати, археологи вряд ли могли вообразить, какое ошеломляющее множество изысканных изделий из нефрита, натуралистических лаковых изделий и монументальных бронз ждало их там. Содержимое гробницы Цзэн-хоу И теперь занимает половину музейно-дворцового комплекса в провинциальной столице Учан (часть трехградья Ухань); директор Департамента массовой работы Ли Лин, руководивший раскопками, назвал его исключительным открытием, которое «потрясло страну и весь мир» [25].
Сто четырнадцать сосудов из Лэйгудуня весят более десяти тонн, но гораздо сильнее потрясает богатейшее бронзовое кружево их ажурных украшений. Извивающиеся змеи, ползущие драконы и колючие скульптурные выступы — сами сосуды почти скрываются под причудливыми извивами инкрустаций. Они выглядят так, будто пролежали две с половиной тысячи лет не в земле, а на морском дне и стали пристанищем для колоний ракообразных. В этой победе вычурности над формой (и техники литья по восковым моделям над формовой отливкой) вряд ли стоит винить экстравагантные вкусы князя И: на других археологических площадках на территории Чу были найдены не менее причудливые предметы. Однако в Лэйгудуне орнаментация доведена до крайней степени, которую позволяет металл. Постепенно чуские ценители причудливого и изысканного переключились на лакировку, инкрустации и роспись по шелку. Когда над Чжунго сгустились тучи, вельможи и ремесленники этого южного государства Цзэн положили начало пышным, эксцентрически экзотичным культурным
107


ГЛАВА 2
традициям, которые в печальных «Чуских строфах» («Чу цы») надолго пережили исчезновение с политической арены самого «великого Чу».
Центральное место в коллекции из Лэйгудуня занимает огромный музыкальный ансамбль из шестидесяти пяти бронзовых колоколов общим весом две с половиной тысячи тонн. Колокола не имеют язычков (по ним нужно ударять деревянным молотком) и расположены в три яруса на массивной, богато украшенной раме, частично отделанной красным и черным лаком. Здесь же имеется необычная, но весьма успешная попытка создания фигурной скульптуры. Стойки каждого яруса выполнены в виде опоясанных мечами бронзовых кариатид, которые поддерживают деревянные перекладины на поднятых руках. В центре ансамбля место кариатиды занимает самый большой колокол. Он выглядит богаче остальных, и надпись на его поверхности гласит, что царь Хуэй из Чу, узнав о смерти правителя И из Цзэн, велел специально отлить этот колокол и прислал его как подношение для погребальных обрядов хоу.
Примечательно, что правитель Чу в этой надписи назван ваном, то есть царем: этот титул по-прежнему сохраняла за собой угасающая Чжоу, и правители Сражающихся царств не стремились присвоить его до конца IV века до н. э., однако в Чу он использовался по крайней мере с VIII века до н. э. Очевидно, Чу во многом отличалось от прочих «срединных царств», хотя его политическая история не вполне ясна. Возникнув где-то на юге Хэнани или на севере Хубэя, оно медленно расползлось по центральной области современного Китая огромной дугой от бассейна реки Хуайхэ до ущелий Янцзы и Сычуани. Расширение происходило в основном за счет «варварских» народов мань: их традиции, несомненно, значительно повлияли на формирование характерных особенностей чуской культуры, а их присоединение может объяснить, почему остальные срединные царства посматривали на Чу свысока, не считая его ся, то есть «своим».
Расширение на юг познакомило Чу с другими государствами со смешанной культурой, которые находились за пределами «срединных царств». По сути, сосредоточенному7 на севере «истоку» китайской цивилизации уже бросала вызов «сердцевина», расположенная дальше к югу. К ней относились царства У в дельте Янцзы в Чжэцзяне и Юэ к югу от У в Фуцзяне; с ними обоими Чу периодически воевало. В конце VI века до н. э. У одолело Чу и вынудило его правителя бежать в Цзэн, где он нашел убежище у цзэнского властителя. Раздосадован¬
108


МУДРЕЦЫ И ГЕРОИ. ОКОЛО 1050 - ОКОЛО 250 Г. ДО Н. Э.
ный этим, правитель У выместил свою ярость на одном из предыдущих царей Чу: его останки вынули из могилы, публично высекли и четвертовали. В 482 г. до н. э. правитель У стал ба («гегемоном»), но через девять лет был побежден Юэ. Чу вернуло себе большую часть потерянных территорий, и, вероятно в память о былом милосердии Цзэн к беглому предшественнику, в 433 году до н. э. чуский правитель Хуэй приказал отлить большой колокол погребального ансамбля Лэйгудуня для гробницы правителя И, внука спасителя Чу.
В V веке до н. э. царства Чу, У, Юэ и другие, расположенные на границах или вне северной Великой Китайской равнины, начали играть более заметную роль. Возможно, их консолидации способствовали потоки беженцев, спасавшихся от боевых действий на севере, и, безусловно, им пошла на пользу волна централизаторских реформ, значительно продвинувших процесс формирования государственности в Китае в VI-IV веках до н. э. Разделить в этом процессе причину и следствие достаточно трудно. Заимствуя формулировку из европейского Средневековья, можно сказать, что в период Сражающихся царств «государство творило войну, а война творила государство» 1 [26]. Впрочем, в Китае государство оказалось более успешным разжигателем войны, чем война — создателем государства, ибо войны велись более ожесточенно, а государств стало меньше, и необходимая для войны мобилизация всех ресурсов напрямую зависела от гражданских реформ, укреплявших центральную власть.
Инициатором таких реформ стало Ци в провинции Шаньдун, и вскоре его примеру последовало большинство других царств. Последние и самые основательные реформы были проведены в Цинь. Реформы фактически переломили прежнюю тенденцию к феодальному дроблению. Приграничные земли, новые завоеванные или отвоеванные территории уже не раздавались вассалам в качестве вотчин: из них формировали административные «военные округа», во главе которых стояли назначенные царем управляющие и в которых набирали рекрутов для военной службы. Постепенно эту систему распространили на всю территорию царства, а вскоре после этого производились переписи населения и вводился подушный налог. Верность подчиненной знати обеспечивали скрепленные кровью клятвы; соперников могли офици¬
1 Известное высказывание американского историка Чарльза Тилли (1929- 2008): The state made war and war made the state. — Прим. ред.
109


ГЛАВА 2
ально объявить вне закона. Правила и законы унифицировались и «публиковались» в бронзе1. Земля постепенно перераспределялась в обмен на подоходный налог, а налог приобретал форму денежных выплат.
В исторических летописях («Планах сражающихся царств» и более поздних «Исторических записках» Сыма Цяня) эти сдвиги описаны как деяния отдельных личностей, а не как единый политический процесс. Реформы упоминаются, если они были делом рук министра или советника, заслужившего собственный биографический очерк. Таким образом, в соперничестве Сражающихся царств не последнюю роль играла охота за выдающимися специалистами. Привлекая самые возвышенные умы, самых изобретательных стратегов и самых устрашающих военачальников, правители не только повышали свои шансы на победу, но и пропагандировали свои добродетели, дававшие им право на власть (поскольку добродетель как магнит притягивала талант и опыт) и даже на получение Небесного мандата.
Озабоченные поисками работы ьии радовались: особенного благоволения удостаивались те ученые мужи, которые, развивая или отвергая учение Конфуция, строили теории власти и мотивации, имевшие практическую пользу для управления государством и подданными. Мо-цзы (Учитель Мо, ок. 480 — ок. 390 гг. до н. э., известный только по одноименному тексту) начал свое сочинение с проповеди бережливого, мирного и неравнодушного сосуществования в обществе, но присовокупил к этому около двадцати глав, посвященных оборонительной тактике — единственному виду военного искусства, в котором его миролюбивым ученикам (монетам) было прилично упражняться. Ни на что не похожий, пропитанный идеализмом моизм, похоже, имел самое большое влияние в вечно эксцентричном царстве Чу2.
Мэн-цзы жил примерно полвека спустя и служил при дворе Вэй, но больше о нем ничего не известно. Верный памяти Конфуция, он
1 Археологических подтверждений этого пока не обнаружено.
2 Это маловероятно, поскольку Чу было одним из наиболее агрессивных царств эпохи, а Мо-цзы и его ученики были принципиальными противниками завоевательных войн (известно об их участии в войнах против Чу) и искали применения своим талантам прежде всего в малых княжествах близ Хуанхэ — главной добыче для алчных соседей-гигантов. Сам Мо-цзы был выходцем из того же государства, что и Конфуций, — Лу
110


МУДРЕЦЫ И ГЕРОИ. ОКОЛО 1050 - ОКОЛО 250 Г. ДО Н. Э.
изложил высказывания учителя в подробной программе реформ, призывая следовать примеру легендарных Пяти императоров и Трех эпох (Ся, Шан и Чжоу), почитать Небесный мандат, смягчить наказания и налоги, а также восстановить систему колодезных полей. В век жадности и насилия восторжествовать мог, по мысли Мэн-цзы, только правитель, отказавшийся от угнетения подданных, хранящий добродетель и заботящийся о благе народа. То же касалось общества в целом — нравственность возобладает, если человек сумеет осознать свою изначально добрую природу. Но все это, хотя и звучало обнадеживающе, произвело мало впечатления на опьяненных погоней за властью военных правителей Чжунго. Лишь позднее Мэн-цзы удостоился титула второго мудреца великой конфуцианской традиции.
Гораздо более существенный вклад в торжество централизованного правления в княжестве Цинь сделала школа мысли, известная как легизм. Поздние летописи приписывают (как правило, с неодобрением) создание драконовской основы первого «легистского» государства некоему Шан Яну, министру Цинь с 356 г. до н. э., хотя разработать теоретическое обоснование этого государства предстояло позднее другим деятелям. Цинь, расположенное на дальнем северо- западе, так же как южное Чу, считалось глухой провинцией, и «срединные царства» посматривали на него свысока, как на варварское государство. Оно осваивало долину реки Вэйхэ, некогда центральную область Западного Чжоу, но его корни лежали дальше к западу, а население состояло в основном из занимавшихся скотоводством жунов1. Проблемы интеграции и обороны удерживали Цинь на второстепенных позициях, пока Шан Ян, обучившись своему ремеслу в княжестве
1 Эта традиционная точка зрения сейчас оспаривается многими учеными. Новейшие находки заставляют предположить, что «варварское» происхождение циньцев может быть плодом антициньской пропаганды, крайне распространенной в восточных государствах в последние десятилетия эпохи Сражающихся царств. На деле происхождение как минимум правящего рода Цинь, возможно, было связано с шанцами. Именно из окрестностей шанской столицы циньцы переселились в окрестности столицы Чжоу в первые годы после крушения Шан. Впрочем, трудно исключить и то, что степные, условно «жун- ские» компоненты могли участвовать в формировании циньской общности в целом. Археологические данные пока не подтверждают каких бы то ни было существенных культурных отличий циньцев от жителей более восточных уделов. Циньский погребальный обряд в первые десятилетия Восточной Чжоу выглядит даже более консервативным, чем у восточных соседей, сохраняя многие черты западночжоуских традиций, утраченные даже самими чжоусцами.
111


ГЛАВА 2
Вэй, не заинтересовал правителя Цинь программой радикального преобразования общества. В государстве была введена система прямого управления округами, стандартизирована система мер и весов. Вводились высокие налоги на торговлю, осуществлялись ирригация и освоение новых земель в сельском хозяйстве. Все население было учтено в ходе переписи, обложено индивидуальным налогом и повсеместно призвано на военную службу. «Мобилизацию масс» изобрели не в XX веке.
Роль пряника при этом исполняла сложная система рангов, для каждого из которых полагались свои привилегии и поощрения. Она позволяла любому человеку продвигаться вперед по заранее установленным ступеням. Например, отрубленная в бою голова одного врага автоматически переводила человека на одну ступень вверх. Но гораздо эффективнее пряника был кнут в виде свода законов, предусматривавших жестокие и бездумные наказания даже за незначительные провинности. Население страны было объединено в группы по пять-десять дворов, и на членов каждой группы возлагалась взаимная ответственность за донесение о любых нарушениях, совершенных другими членами группы. Если о нарушении никто не сообщал, установленное наказание несла вся группа.
На военной службе этот дух карательного товарищества только усиливался. Солдаты одного отряда должны были сами арестовывать тех, кто пытался дезертировать, добывать фиксированную квоту вражеских голов и коллективно понести наказание при любой неудаче. Шан Ян был способным военачальником и, возможно, сам возглавлял подобные отряды новобранцев (возможно, правильнее будет сказать «соседей-ополченцев»), когда силы Цинь одержали решающую победу над княжеством Вэй в 341 г. до н. э. Через шестнадцать лет цинь- ский гун принял титул царя. Но к тому времени Шан Ян после смерти своего покровителя нарушил собственный уголовный кодекс и был приговорен к бесславной казни — его разорвали на части колесницами [27].
Возможно, в действительности не все эти меры задумал и осуществил именно Шан Ян. Не исключено, что китайские историки, обратившись к своему любимому приему, посмертно приписали ему часть упомянутых деяний. И, возможно, эти меры были не такими жесткими, как их изображают: дискредитация Цинь и ее политики была одной из главных задач следующей империи Хань, в долгое правле¬
112


МУДРЕЦЫ И ГЕРОИ. ОКОЛО 1050 - ОКОЛО 250 Г. ДО Н. Э.
ние которой и была составлена история Цинь. Тем не менее реформы оказались сенсационно успешными. Снова опустошив княжество Вэй в 316 г. до н. э., Цинь двинуло войска на юг через горный хребет Циньлин в Сычуань, и этим, как мы увидим дальше, обеспечило себе обширный новый источник продовольствия и рабочей силы, а также некоторые важные стратегические преимущества перед Чу. В последнем столетии Сражающихся царств (около 320-220 гг. до н. э.) Цинь могло уверенно помериться силами с любым противником. Именно оно в основном диктовало условия постоянно меняющихся военных и политических союзов, и оно же развязало примерно сорок из шестидесяти «великих войн за власть» этого периода.
Философ Сюнь-цзы, посетив около 263 г. до н. э. новую столицу Цинь, Сяньян, испытал смешанные чувства. Большое впечатление на него произвели величественная красота и спокойная целеустремленность, и вместе с тем он был глубоко потрясен отсутствием образования и тяготами людей, «запуганных властью, ожесточенных лишениями, алчущих наград и страшащихся наказаний». Казалось, все государство «жило в постоянном страхе и тревожном ожидании момента, когда весь остальной мир объединится и выступит против него» [28]. Сюнь-цзы не захотел оставаться в этом мрачном месте. До этого он возглавлял академию Цзися в царстве Ци и теперь поспешил занять более подходящий пост в Чжао, а затем перебрался в Чу, таким образом объединив в своем маршруте всех четырех основных претендентов на власть. По глубокой иронии судьбы именно один из учеников Сюнь-цзы, Хань Фэй, в конечном итоге обеспечил легизму респектабельное философское обоснование, а его другой ученик, Ли Сы, стал главным министром Первого императора и самым знаменитым апологетом легизма.
Примерно в то же время, когда Сюнь-цзы посетил Сяньян, Цинь перешла от традиционной политики союзов к единоличному расширению посредством неприкрытой агрессии. «Атакуйте не только земли, но и людей, — советовал главный министр Цинь, ибо, как сказал Сюнь-цзы, — правитель — это лодка, а люди — вода». Армию противника следовало не просто победить, но и физически уничтожить, чтобы неприятельское государство потеряло способность сопротивляться. «Таким образом, — сухо отмечается в «Кембриджской истории Древнего Китая», — в III веке до н. э. массовые убийства были объявлены официальной политикой».
113


ГЛАВА 2
Успеху этой политики способствовали важные достижения в области вооружения и организации военного дела. В период Вёсен и Осеней военная мощь армии оценивалась по количеству колесниц. Кроме экипажа (обычно включавшего в себя командира, луч- ника-телохранителя и колесничего) у каждой из двухколесных колесниц было около семидесяти сопровождающих — вооруженных копьями пехотинцев, которые бежали рядом с ней и принимали самое активное участие в сражении. Колесницы были престижным скоростным транспортом знати, они давали некоторое преимущество на поле боя и могли служить опорной точкой для сбора войск, но часто застревали в грязи и могли опрокинуться на пересеченной местности.
По мере того как централизация освобождала подчиненную знать от вотчин и самостоятельности, во многих царствах, кроме собранных в рамках «феодального» призыва пеших солдат и колесниц, появлялись отряды профессиональных воинов, быстро превратившиеся в регулярные армии. Дисциплинированные и хорошо обученные, защищенные кожаными панцирями и шлемами, вооруженные мечами и алебардами, армии нового образца значительно превосходили бегущих за колесницами новобранцев даже до появления кованого железа и смертоносных арбалетов.
Эти важные нововведения, вероятно, появились в начале IV века до н. э. на юге: там находилось царство У, славившееся своими клинками, а в захоронениях Чу найдены самые ранние образцы металлических спусковых крючков для арбалетов. Научные трактаты, ни на шаг не отстающие от технического прогресса, свидетельствуют о том, что война превращалась в форму искусства. Ши по имени Сунь Бинь, уроженец Ци, считается автором первого текста, в котором арбалет назван «решающим элементом в сражении» [29]. Кроме того, Сунь Бинь пишет о коннице, которая в те времена была новинкой, поскольку искусство верхового сражения было еще мало изучено. Известная дискуссия о превосходстве брюк над юбками, случившаяся в царстве Чжао в 307 г. до н. э., очевидно, отмечает момент перехода от колесницы к заимствованной у кочевников практике верховой езды. Однако на тот момент конница использовалась в основном для разведки, и ее численность была невелика.
Горячий сторонник ненасилия Мо-цзы, повествуя о самозащите, одновременно косвенно рассказывает о высокоразвитых приемах
114


МУДРЕЦЫ И ГЕРОИ. ОКОЛО 1050 - ОКОЛО 250 Г. ДО Н. Э.
осадной войны, в том числе об использовании лестниц на колесах, которые позволяли взбираться на стены, и дымовых мехах, мешавших противникам вести подкопы. Города уже давно были укреплены, но именно в период Сражающихся царств впервые упоминаются крепости с постоянными гарнизонами, соединенные между собой «длинными стенами». Служившие отчасти для разграничения территории, отчасти для ее защиты, «длинные стены», участки которых позднее вошли в циньскую Великую стену, были, пожалуй, наиболее очевидным проявлением формирования государства.
Введение всеобщего призыва означало, что армии стали намного более многочисленными. В великой битве при Чэнпу в 632 г. до н. э. каждая сторона мобилизовала предположительно до двадцати тысяч человек. К началу периода Сражающихся царств численность средней армии, вероятно, составляла около ста тысяч человек, а к III веку до н. э. — несколько сотен тысяч. Потери в бою могли доходить до 240 тысяч человек (хотя это обычно считается преувеличением). Так или иначе, бойня происходила с беспрецедентным размахом: битвы иногда продолжались неделями, а военнопленным не стоило рассчитывать на милосердие — их (вместе с их головами) просто добавляли к счету павших.
В серии решающих сражений, развернувшихся между 262 и 256 годами до н. э. и сопровождавшихся именно такой бойней, Цинь уничтожило силы Хань и Чжао. Стареющий правитель Чжоу, неосмотрительно выступивший на стороне Чжао, был вынужден подчиниться. «Исторические записки» коротко сообщают, что в 256г. до н.э. последний из тридцати девяти славных правителей Чжоу «склонил голову в знак признания своей вины и предложил все свои владения Цинь... Правитель Цинь принял дар и вернул правителя Чжоу в его столицу. В следующем году люди Чжоу бежали на восток, и их священные сосуды, в том числе девять котлов, перешли в руки Цинь. Так встретила свой конец династия Чжоу» [30].
Через десять лет, в 246 г. до н. э., на престол Цинь взошел тринадцатилетний мальчик «с крючковатым носом и миндалевидными глазами, высокой грудью ястреба, голосом шакала... и сердцем тигра или волка». В то время его звали царем Чжэн из Цинь. Четверть века кровопролитных сражений спустя остатки Сражающихся царств исчезли, и царь Чжэн присвоил себе Небесный мандат Чжоу и принял титул Ши-хуанди, «Первый император».
115


ГЛАВА 2
Родившаяся в кровопролитии имперская традиция Китая продолжалась, иногда прерываясь, но никогда не исчезая надолго, от Первого императора в III веке до н. э. до воспетого кинематографом Последнего императора в прошлом, XX столетии. Последнему китайскому императору, кроткому молодому человеку в очках с толстыми стеклами и в темном костюме с шелковым галстуком, предстояло, как и последнему правителю Чжоу, «бежать на восток». Отрекшийся от престола, а затем свергнутый, он ускользнул из Запретного города в Пекине в 1924 г. и сдался на милость японских захватчиков.


3
Первая империя
(около 250-210 гг. до н. э.)
ДОРОГА КАМЕННЫХ КОРОВ
Хотя Цинь Ши-хуанди (Первого императора Цинь) неизменно называют первым объединителем Китая, его достижения были не такими впечатляющими, как порой предполагают. Циньское государственное сооружение просуществовало не больше пары десятилетий, после чего империю пришлось кропотливо восстанавливать; территориально она охватывала примерно сердцевину Китая1, и то не полностью; и хотя Первый император, безусловно, превзошел всех предшественников в агрессивном универсализме, своими успехами он во многом обязан другим людям. Шан Ян и его сторонники-леги- сты разработали, по сути, интервенционистскую схему тоталитарного государства, философы-рационалисты и министры в дальнейшем отладили его механизм, а цари Цинь, правившие до Первого императора, успешно вели политику расширения государства и накопили достаточно ресурсов для ее завершения.
Около 330 г. до н. э., то есть за сто лет до того, как царь Чжэн из Цинь принял титул Первого императора, его прапрапрадедушка, циньский Хуэйвэнь-ван отвернулся от востока, где в нижнем бассейне реки Хуанхэ воевали Сражающиеся царства, и сосредоточил внимание на
1 Формально в правление Цинь Ши-хуанди власть империи распространилась далеко за пределы собственно Китая — прежде всего в южном направлении, где циньские войска дошли до нынешнего Северного Вьетнама.
117


ГЛАВА 3
соблазнительном, но на первый взгляд недостижимом далеком юго- западе. Там, за крутыми грядами хребта Циньлин (ныне последнего оплота большой панды), за верхней долиной реки Ханьшуй (Ханьцзян) и за туманными пиками Дабашаня лежали земли, которые один ученый назвал «землей шелка и денег» [1]. Это была Сычуань, занимающая обширную территорию в верхнем бассейне Янцзы, сегодня самая густонаселенная часть страны. В то время (впрочем, как и сейчас, после разделения провинции в 1997 г.) ее контролировали две силы: царство Ба на юго-востоке примерно соответствовало современному Чунцину, а Шу в центре — современному Чэнду.
246 238 221 210
Ни Шу, ни Ба не фигурируют в летописях «Вёсен и Осеней» и «Планах сражающихся царств». Расстояние, пересеченная местность и климат словно сговорились изолировать Сычуань от государств бассейна Хуанхэ, а населяющие Сычуань народы были сочтены слишком чуждыми и малокультурными для участия в циничных маневрах и кровавых битвах надменных ся. За пределами этого заколдованного круга лежало великое южное государство Чу, где отливали бронзовые колокола. Оно иногда поднималось вверх по рекам Ханьхэ и Янцзы и вторгалось на территорию Ба. Из двух сычуаньских государств более сплоченным и богатым было Шу (если судить о богатстве его древнейших обитателей по жертвенным ямам в Саньсиндуй). Кроме того, оно было ближе к центру Цинь в долине реки Вэйхэ, хотя даже если считать по прямой, расстояние между городом Сиань, рядом
118


ПЕРВАЯ ИМПЕРИЯ. ОКОЛО 250-210 ГГ. ДО Н. Э.
с которым находилась древняя столица Цинь Сяньян, и Чэнду с оставляло добрых пятьсот километров.
Тем не менее Хуэйвэнь-ван установил сердечные отношения с дальними соседями. Он обменивался подарками с правителем Шу и поощрял мелкую торговлю с его царством, одновременно вынашивая в его отношении большие замыслы. Расстояние между царствами было слишком велико, но, если верить более поздней (скандально тенденциозной) версии, он решил эту проблему с помощью уловки, которая сделала бы честь даже данайцам, дары приносящим. Вместо деревянного коня он приказал изготовить пять каменных коров в натуральную величину, столь искусной работы, что их было не отличить от настоящих, и украсить их хвосты и задние ноги нашлепками из чистого золота. Стадо выставили в траву; посланники царства Шу увидели его и призадумались.
Люди Шу были, даже по сомнительным стандартам Цинь, непросвещенными и довольно далекими от цивилизации, а значит, несколько доверчивыми. Посланники рассказали своему царю о замечательном явлении, и он, взволнованный мыслью о неисчерпаемом источнике золотых коровьих лепешек, разумеется, стал просить прислать ему каменных коров в подарок. Хуэйвэнь-ван согласился. Но поскольку перегнать такое стадо через два крупных горных хребта по осыпающимся склонам и лесам, где бродили панды, было невозможно, он предложил сначала построить удобную дорогу. Царь Шу эту мысль одобрил, и закипела работа.
С какой бы целью на самом деле ни была построена «дорога каменных коров», убедительные следы которой удалось обнаружить археологам, это было вполне серьезное предприятие и первое из великих достижений циньского общественного строительства. Кроме того, это был революционный прорыв в военном искусстве Сражающихся царств и самое первое горное шоссе в Китае. Новая дорога была в основном деревянной (как гималайский джип-трек, который связывал Синьцзян с Пакистаном, пока китайские инженеры не построили вместо него в 1970-е гг. Каракорумское шоссе). Там, где современные инженеры могли бы срезать скалу или пробить туннель, создатели «дороги каменных коров» шли поверху (взрывчатая сила пороха была пока неизвестна даже в Китае). В самых трудных местах дорога шла по мосткам, прикрепленным одной стороной к крутым склонам. В поверхности скалы проделывали рад отверстий, затем в отверстия вбивали прочные сваи, достаточно длинные, чтобы уложить на них
119


ГЛАВА 3
деревянный настил. Кое-где для строительства дороги перекрывали реки и вырубали леса. Хуэйвэнь-ван весьма беспокоился о том, чтобы чудесные коровы прибыли на место в целости и сохранности, и его нельзя в этом винить. Наконец его коллега в Шу приветствовал каменное стадо на самых пышных пастбищах Сычуани... но через некоторое время отослал подарок обратно. Нет, он не обиделся — просто животные вели себя не так, как ожидалось.
Совсем не так легко оказалось избавиться от тяжеловооруженных циньских ратников с колесницами и обозами припасов, которые пришли по новой дороге вслед за каменными коровами. С бряцаньем пробравшись по навесным мосткам, армия Цинь вторглась в Шу в 316 г. до н. э. Под самым неубедительным династическим предлогом Хуэйвэнь- ван отказался от своего блефа и использовал дорогу, как и планировал с самого начала. Победить людей Шу в бою на равнинах оказалось не сложнее, чем одурачить их в горах. Проиграв несколько сражений, царь Шу бежал, а правитель соседнего государства Ба попал в плен. Таким образом, за исключением небольших территорий на юге и востоке, входивших в сферу интересов Чу, все сельскохозяйственные земли Сычуани оказались во власти царя Цинь. Это стало крупнейшим территориальным приобретением в Китае с тех времен, когда Западное Чжоу захватило владения Шан после битвы при Муе около 1046 г. до н. э.
Сопоставимый боевой подвиг был зафиксирован лишь в одной стране Азии. Всего за десять лет до описываемых событий македонская пехота вторглась в Индию. У Александра Великого не было удобной горной дороги, и он повел своих людей обходным путем через Гиндукуш, чтобы затем спуститься к не менее перспективным победам в верхнем бассейне реки Инд. Пенджаб, что в переводе означает «пять рек», то есть пять притоков Инда, лежал перед Александром так же, как Сычуань, что означает «четыре реки», то есть четыре притока Янцзы, лежала перед Хуэйвэнь-ваном. Но для будущего завоевателя мира Александра приключение на этом закончилось. Индийский поход оказался не более чем историческим сбоем. Через год Александр ушел, а через три года умер. Порядки, установленные им в богатейшей провинции Индии, прекратили существовать, как только он отступил. Та же участь постигла почти всю его армию, погибшую от жажды во время долгого марша через пустыню обратно в Вавилон. На Индостане его вторжение оставило так мало следов, что ни в одном из сохранившихся индийских источников о нем нет никаких упоминаний.
120


ПЕРВАЯ ИМПЕРИЯ. ОКОЛО 250-210 ГГ. ДО Н. Э.
В Китае все происходило совершенно иначе. Сычуань оказалась окончательно и бесповоротно втянута в сферу влияния культуры ся и китайской империи. Для царя Цинь, в отличие от Александра, эта победа стала решающей. Завоевание удвоило территорию Цинь и превратило его из очередного сражающегося царства в воинственную сверхдержаву. Не могло быть и речи об отказе от земли, равно богатой полезными ископаемыми и обильными урожаями зерновых, обладающей множеством рек и мягким климатом, одинаково выгодной со стратегической и экономической точки зрения. Восстания безжалостно подавлялись, и после краткого неудачного эксперимента с удельным двоевластием вся страна была поделена на уезды и волости под непосредственным управлением центральной власти. Были введены циньские методы переписи населения и набора рекрутов, легистский устав поощрений и наказаний, стандартная система мер и весов, а также календарь.
Поднявшиеся в Чэнду массивные стены новой крепости высотой 23 метра и длиной 6,4 километра вскоре дали понять, что Цинь намерено остаться здесь надолго. Крепость по традиции строили из утрамбованных в деревянной опалубке, прочных, как бетон, землебитных блоков ханту. Добыча земли для фортификации оставила по всей равнине Чэнду огромные глубокие ямы. Эти ямы затем затопили и запустили в них рыбу: искусственные озера оказались достаточно большими, чтобы накормить рыбой целый город. Жестокая и деспотичная власть Цинь все же не была равнодушной к благосостоянию «черноголовых простолюдинов»: от покорности народа напрямую зависела массовая мобилизация.
Между тем по «дороге каменных коров» и другим спешно построенным дорогам из районов с суровым климатом в бассейнах рек Вэйхэ и Хуанхэ устремились потоки первых переселенцев — жадные до новых земель колонисты, отрабатывавшие трудовую повинность осужденные, искатели полезных ископаемых и изгнанники, переживавшие карьерный кризис. «Из всех областей, которым предстояло объединение под эгидой Цинь, Шу подверглось самой длительной и устойчивой трансформации», — пишет убежденный апологет этого процесса [2]. Проведя восемьдесят лет в относительном покое, Цинь получило возможность проводить на новых землях полевые испытания и экспериментировать с проектами, которые позднее характеризовали его правление во всем Китае.
121


ГЛАВА 3
«Земля шелка и денег» была готова для освоения. В Сычуани существовало обширное шелковое производство, и его продукция, особенно парча, могла служить как товаром, так и конвертируемой валютой (для этого ее упаковывали в тюки стандартного веса). В разбросанных по Сычуани и Юньнани местах добычи полезных ископаемых появилось монетное производство. Здесь выражение «делать деньги» имело буквальный смысл. Отлитые из местного сырья медные монеты более привычной для нас и более удобной для использования формы наполняли казну Цинь и, судя по их повсеместному распространению в захоронениях того периода, пользовались у предков большой популярностью. Так же активно разрабатывались соляные и железорудные месторождения, в основном под государственным надзором, но с широкими возможностями для частной инициативы. Соль приносила богатство, железо превращалось в инструменты и оружие.
Зерновое производство, основа и мера успеха любой устойчивой экономики, обеспечивающее доступность и мобилизацию рабочей силы, получило приоритет. Были проведены кадастровые исследования, землю поделили на равные участки, разграничив их дорожками и канавами. Множество земель было перераспределено. Судя по сохранившимся документам, государство даже пыталось диктовать, какие культуры и в какое время следует сажать. Но, вероятно, это относилось в первую очередь к тем землям, где были сооружены новые системы орошения: около 270 г. до н. э. Ли Бин, циньский губернатор Шу, задумал частично перенаправить на равнину Чэнду одну из четырех рек Сычуани, Миньцзян.
Ли Бин спроектировал в Дуцзянъяни грандиозную систему плотин и каналов. Можно только догадываться, каких усилий потребовало воплощение этого проекта, который предусматривал обширные землекопные и насыпные работы, постройку нескольких мостов и сооружение сложной водно-распределительной сети. «Крупнейший, тщательно спланированный проект общественного строительства, подобного которому еще не было на восточной половине Евразийского континента» снижал опасность наводнений, создавал водный торговый путь и превращал Сычуань в огромные рисовые закрома для всего внутреннего Китая [3]. Имя Ли Бина стало легендой, а его проект, обросший сталью и бетоном поздних надстроек, сохранился до наших дней и включен в список объектов Всемирного наследия ЮНЕСКО. Как и «дорога каменных коров», система водоснабжения Ли Бина
122


ПЕРВАЯ ИМПЕРИЯ. ОКОЛО 250-210 ГГ. ДО Н. Э.
на реке Миньцзян предвосхитила более поздние грандиозные сооружения Первого императора. Но в отличие от них, ее не забыли, как гробницу Первого императора, или превратно поняли, как его стену Если бы в Китае были собственные «семь чудес Древнего мира», гидротехнические сооружения Ли Бина наверняка входили бы в их число.
Пока Ли Бин занимался плотинами, Чжаосян-ван, дольше всех (306-251 гг. до н.э.) правивший стремительно разбогатевшим государством Цинь, начал поигрывать новообретенными мускулами. Окрепнув на стероидах местного производства, Цинь приготовилось выдвинуться из стратегически выгодной Сычуани. Государство, контролировавшее верхние течения Ханьшуй и Янцзы, представляло прямую угрозу для любого государства в их среднем и нижнем течении. ВIII веке до н. э. это было великое южное царство Чу. Уже во времена Хуэйвэнь-вана, обсуждая плюсы и минусы строительства «дороги каменных коров», циньский министр заметил, что из всех сражающихся царств только Цинь и Чу имеют достаточно сил, чтобы возобладать над остальными. К 280 г. до н. э. вопрос стоял еще проще: кто из этих двоих окажется сильнее и сможет окончательно взять верх.
Примерно в то же время, когда силы Цинь подчинили Сычуань, войска Чу подчинили Юэ. Юэ находилось еще дальше от реки Хуанхэ и Сражающихся царств, чем Сычуань. Оно лежало к югу от дельты Янцзы и соседствовало с государством У, доставлявшим Чу немало хлопот в VI веке до н. э., когда цзэнский хоу предложил убежище чускому правителю. Положение стало немного проще после того, как государства образовали своеобразную пищевую цепочку. В начале V века до н. э. Юэ поглотило У, затем в конце IV века до н. э. Чу поглотило Юэ (и вместе с ним У). Естественно, если бы Чу (в то время включавшее в себя Юэ и У) уступило Цинь, это объединило бы всю долину Янцзы, вплоть до реки Ханьшуй и самых дальних притоков. Таким образом Цинь стало бы практически непобедимым, взяв под свой контроль две трети области «истока» Китая и, по чистому совпадению, положив конец эпохе государств с невыносимо однообразными названиями.
Хорошо понимая, какую угрозу представляет обходной маневр Цинь в Сычуани, Чу сначала попыталось сколотить антициньский альянс. Когда это не удалось, около 285 г. до н. э. Чу двинуло войска вверх по Янцзы. Они разграбили Ба и Шу, а затем повернули на юг в провинцию Гуйчжоу либо Юньнань. География этого похода не вполне цонятна, но мотивация ясна: Чу стремилось, в свою очередь,
123


ГЛАВА 3
обойти Цинь с тыла. Цинь ответило встречным маневром, обрубившим «щупальце» Чу. Экспедиционный корпус Чу, отрезанный на далеком юго-западе, остался среди коренных народов и, продолжив способствовать смешению культур, больше не участвовал в перетягивании каната между Цинь и Чу.
Воспользовавшись моментом, в 280-277 гг. до н. э. Цинь нанесло ответный удар и взяло противника в клещи, двинув армии с одной стороны в долину реки Ханьшуй, а с другой — вдоль реки Янцзы. Первая колонна наступления ударила глубоко в провинцию Хубэй и захватила столицу Чу и гробницы царственных предков. Вторая колонна положила конец владычеству Чу в Ба и захватила Янцзы вплоть до ее знаменитых Т£>ех ущелий. Чу так и не оправилось от этого двойного удара. Оно лишилось значительной части территорий, а дальнейшее перемещение владений Чу в сторону побережья и провинции Шаньдун выглядело не компенсацией, а постепенным развоплощением. Гораздо хуже была утрата престижа и легитимности. Потеряв столицу и не имея возможности совершать жертвенные обряды у гробниц предков, царь Чу явно лишился милости Небес. Царство Чу утратило нравственный авторитет и военную мощь и больше не могло считаться серьезным претендентом на верховенство.
Тем не менее огонь царства Чу теплился еще пятьдесят лет, и даже когда он наконец погас, память о нем осталась. Под возгласы «Великое Чу должно возродиться!» оно действительно возродилось после того, как имперский эксперимент Цинь потерпел неудачу. Из Чу пришли новые претенденты на власть (один из них стал основателем империи Хань), и мягкая южная смесь экстравагантной культуры, изящных ремесел, шаманского мистицизма и печальных стихов влилась в основной поток северокитайской культуры. Чу и Цинь, которых Сражающиеся царства когда-то считали нецивилизованными варварами, следуя каждое своей траектории, сошлись на Великой Китайской равнине, тем самым опровергнув представление о том, что политическое влияние и высокая культура зарождались в этой области и распространялись из нее вовне. Динамика была в равной мере и центростремительной, и центробежной, а «китайская цивилизация» была столь же собранной, сколь и рассеянной [4].
Пока царь Чу оплакивал утраты, Чжаосян-ван, воодушевленный военными успехами в Хубэе, покорял новые горизонты. Звезда Цинь была в зените, царство получило еще больше ресурсов, его новые тер¬
124


ПЕРВАЯ ИМПЕРИЯ. ОКОЛО 250-210 ГГ. ДО Н. Э.
ритории от середины Янцзы до далекого Шаньси теперь нависали над Сражающимися царствами в долине Хуанхэ, словно открытая пасть хищника. Но, несмотря на все стратегические преимущества, окончательный триумф все же достался Чжаосян-вану дорогой ценой. Ужасающая резня сопровождала поражение Чжао, Вэй и Хань (преемников Цзинь) в 250-х гг. до н. э. Даже свержение древнего дома Чжоу в 256 г. до н. э. прошло не вполне бескровно: через шесть лет последний правитель Чжоу, живший почетным пленником на содержании Цинь, был казнен по подозрению в заговоре с целью вернуть себе престол.
За год до этого, в 251 г. до н. э., старый Чжаосян-ван скончался от естественных (и давно ожидаемых) причин. Ему наследовал сын, а вскоре после этого внук. Когда последний умер в 247 г. до н. э., преемником стал тот, кого считали его сыном, — тринадцатилетний Чжэн, будущий Первый император. Однако в силу своего возраста Чдсэн не мог взять в руки бразды правления — «надеть мужской головной убор и опоясаться мечом» — до 238 г. до н. э.
Учитывая, что долголетие правителей служило важным фактором стабильности любой династии, чересчур быстрая смена нескольких законных наследников и девять лет несовершеннолетия последнего из них вполне могли стать фатальными для Цинь. Разочарованные придворные фракции поднимали восстания, отдаленные военные округа подумывали о самостоятельности, остатки Сражающихся царств спешили воспользоваться положением. Но судьба благоволила Цинь, черпавшей силу в безграничных ресурсах и покорности населения. Восстания подавлялись, нападения извне жестоко пресекались. «Исторические записки», имея в виду присоединение Чжэн в 246 г. до н. э., гласят:
«К этому времени земли Цинь уже включали [области] Ба, Шу и Хань- чжун; [на юге] они простирались за Юань и включали Ин, где была учреждена область Наньцзюнь; на севере [Цинь] овладело областью Шанцзюнь и землями к востоку от нее, включая области Хэдун, Тайюань и Шандан; на востоке циньские земли тянулись до Инъяна. Уничтожив оба дома Чжоу, [Цинь] учредило [на их землях] область Сань-чуань»1.
1 Цит. по: Сыма Цянь. Исторические записки (Ши цзи). Т. 2 / Пер. с кит. и коммент. Р. В. Вяткина и В. С. Таскина; Под общ. ред. Р. В. Вяткина. Изд. 2-е, испр. и доп. под ред. А. Р. Вяткина. М.: Восточная литература, 2003 (Памятники письменности Востока, XXXII, 2). С. 53.
125


ГЛАВА 3
Северные приобретения, тянувшиеся до степей Монголии, отдали в руки Цинь больше половины нижнего бассейна Хуанхэ. И здесь владения Цинь за время несовершеннолетия Чжэна расширились дальше: циньские полководцы захватили около тридцати городов и создали еще один новый округ [5].
Таким образом, когда в 238 г. до н. э. молодой правитель Чжэн достиг совершеннолетия, государство Цинь уже имело огромное влияние. Оно обладало более чем половиной своей будущей территории и считало большинство выживших государств своими подданными или вассалами. За исключением подозрительно близкого к ста тысячам счета павших в царстве Чжао в 234 г. до н. э., «Исторические записки» необычайно скупо упоминают жертвы на заключительном этапе объединения. Вероятно, жертвы были незначительными. Сам Чжэн воспринимал свои военные походы скорее как дисциплинарные мероприятия, призванные «наказывать бесчинство и неповиновение». Основной целью стало присоединение земель, а не физическое уничтожение противника. Вслед за поражением Хань и Чжао в 225г. до н.э. последовало подчинение уже раздробленного Вэй, в 223г. до н.э. — отступившего к морю ослабленного Чу, а в 222- 221 гг. до н. э. наконец сдались Янь на крайнем северо-востоке и Ци на полуострове Шаньдун. «Благодаря духам предков эти шесть царей признали свою вину, и мир в настоящее время пребывает в основательном порядке», — удовлетворенно заметил победитель [6].
Царю Чжэну оставалось только отметить это достижение подобающим новым титулом. Советники, обсуждавшие этот вопрос, предложили ему именоваться «Великим августейшим властителем». Но у Чжэна, остро осознававшего недостатки своего новообретенного положения, нашлась более удачная идея: «Уберите слово тай — “Великий” и оставьте слово хуан — “властитель”, прибавьте к нему ди — самый древний титул правителей — “император”, и пусть мой титул будет хуанди — “Властитель-император”»1.
Новый порядок был немедленно утвержден официальным указом: отныне посмертные имена отменялись, и императоров следовало называть только унаследованным порядковым номером. «Мы будем [титуловаться] Ши-хуанди — первый властитель-император, а последующие поколения [правителей пусть именуются] в порядке
1 Цит. по: Сыма Цянь. Исторические записки... Т. 2. С. 62.
126


ПЕРВАЯ ИМПЕРИЯ. ОКОЛО 250-210 ГГ. ДО Н. Э.
счета: Эр-ши — второй, Сань-ши — третий, и так до десятитысячного поколения, [власть нашего рода] будет передаваться бесконечно»1 [7]. Впрочем, потомки довольно скоро отказались от этих ограничений. Одно из первых и самых разумных нововведений императора, увы, не прижилось: порядковая нумерация правителей прекратилась уже после Второго императора.
КУЛЬТУРНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ ЦИНЬ
После вступления на престол правитель должен был прежде всего позаботиться о своем роде — в прошлом, настоящем и будущем. Почитая предков, он предвидел время, когда сам станет одним из них, и демонстрировал законность своего прихода к власти и тем самым легитимность своих наследников. Поэтому сооружение подобающей гробницы для подростка Чжэна началось сразу после того, как завершились погребальные обряды его отца. Вероятно, планы постройки неоднократно пересматривались и расширялись, и к тому времени, когда Чжэн перешел от совершеннолетия к царствованию, а затем к императорскому правлению, погребальное строительство приобрело по-настоящему грандиозный размах. Его родители были окружены почестями: отец, несмотря на недавно изданный запрет, получил посмертный титул великого верховного властителя. С матерью, которая к тому времени была еще жива, возникли проблемы другого рода. Прежде всего необходимо было позаботиться о ее репутации — очистить ее имя от подозрений в позорной связи, подрывавшей ту самую легитимность, которую молодой император настойчиво стремился подчеркнуть.
Так получилось, что во время несовершеннолетия Чжэна государством правила группа опытных политиков и военачальников под руководством талантливого Люй Бувэя, служившего канцлером при отце Чжэна. Что было необычно и, пожалуй, даже вызывающе, на взгляд конфуцианских «благородных мужей», привыкших рассматривать власть как собственную прерогативу, — своим положением Люй Бувэй был обязан не наукам, а торговле. Даже будучи весьма успешным предпринимателем, он оставался всего лишь торговцем. В царствах ся это ремесло считалось одним из самых недостойных,
1 Цит. по: Сг>1маЦянъ. Исторические записки...Т. 2. С. 63.
127


ГЛАВА 3
а легистские законы Цинь налагали на его представителей самые тяжелые штрафы и ограничения.
Презрением к этому выскочке, возможно, и объясняется подчеркнутая пикантность посвященных Люй Бувэю биографических строк в «Исторических записках». Как большинство министров Цинь, он не был уроженцем этого царства и до приезда туда около 251 г. до н.э. пользовался благосклонностью знаменитой наложницы. Ее имя в хронике не упомянуто, говорится только, что она была «несравненной красавицей и весьма искусной танцовщицей», что привлекало к ней множество поклонников. Среди них был и тогдашний наследный принц Цинь. Принц вынудил Люй Бувэя расстаться с ней, однако «она скрыла, что к тому времени была беременна». Ее ребенок, мальчик, родившийся в положенный срок, считался потомком принца Цинь. Через некоторое время наследный принц взошел на трон и стал царем, прекрасная наложница была признана его официальной супругой, а ее ребенок был объявлен наследником. Это и был юный Чжэн1. Таким образом, если эта история правдива, будущий Первый император был самозванцем. Права наследника можно узаконить, официально сочетавшись браком с его матерью (что было сделано), но ни о какой законности не могло быть речи, если ребенок родился от не заслуживающей упоминания связи между обычной наложницей и рыночным торговцем.
Однако этим дело не кончилось. Когда тринадцатилетний Чжэн взошел на трон после смерти отца, его мать, вдовствующая царица,
1 Согласно Сыма Цяню, циньский принц Ин Ижэнь (Цзы Чу) — отец будущего Первого императора — был сыном одной из царских наложниц, бесконечно далеким в череде престолонаследования. Как часто случалось с подобными незначительными княжичами, он был отправлен заложником в Чжао, где вел довольно жалкий образ жизни. Люй Бувэй, сколотивший на торговле состояние, но тяготившийся своим низким положением в обществе, предложил принцу финансовую поддержку и в знак дружбы уступил ему понравившуюся княжичу собственную наложницу. Деньги купца спасли принца от смерти во время начавшейся войны с Цинь, помимо этого, хитроумный Люй убедил бездетную супругу циньского царя усыновить Цзы Чу — так из одного из многих сыновей правителя он стал наследником престола, а затем и царем, после чего купец стал первым министром, получив в кормление земли, населенные сотней тысяч семейств. Касательно щекотливой истории с беременностью наложницы Сыма Цянь отмечает, что срок ее беременности превышал естественный, что теоретически можно воспринимать как опровержение версии биологического отцовства Люй Бувэя или как указание на прирожденное отличие Первого императора от обычных людей.
128


ПЕРВАЯ ИМПЕРИЯ. ОКОЛО 250-210 ГГ. ДО Н. Э.
а в недалеком будущем вдовствующая императрица, возобновила отношения с Люй Бувэем. Но он, похоже, начал тяготиться ее вниманием и очень боялся, что об их связи станет известно.
«Распутство императрицы не прекращалось. Люй Бу-вэй стал опасаться, что это станет известным и навлечет на него беду. Тогда он подыскал мужчину по имени Лао Аи, у которого был очень большой член. Сделав его своим шэжэнем (слугой), он стал часто приглашать его на оргии и заставлял его крутить на своем члене колесо из тунгового дерева. Чтобы соблазнить императрицу, [Люй Бу-вэй] устроил так, что она узнала об этом и пожелала сойтись с этим мужчиной»1 [8].
Так и произошло. Государыня была крайне заинтригована, и Лао Ай, обладатель выдающегося достоинства, оказался невольным бла- гополучателем в этой не слишком тонкой стратагеме. Его обвинили в каком-то проступке и якобы приговорили к кастрации (в результате которой ему сбрили только бороду и усы), а затем назначили прислуживать в покоях вдовствующей царицы как евнуха. «Она очень его полюбила», — говорится в «Исторических записках» — неудивительно, учитывая, что на самом деле он вовсе не был евнухом. Лао Ай неотлучно состоял при царице, которая осыпала его подарками, и вскоре приобрел собственную многотысячную свиту и стал заметной персоной при дворе. Когда вдовствующая государыня снова забеременела, они удалились из столицы в провинцию. Однако жить долго и счастливо им не пришлось — в 238 году их сыновей (их было двое) сочли угрозой престолонаследию2. Недавно занявший трон Чжэн «послал чиновников выяснить обстоятельства дела. Все подтвердилось. В деле оказался замешанным и... Люй Бу-вэй»3 [9].
Люй Бувэй нашел людей, которые смогли его защитить. Злосчастный Лао Ай решил поднять знамя восстания. Однако его армию быстро разбили, семью уничтожили («в Сяньяне отрубили несколько сотен голов»), а его оставшиеся сторонники — около четырех тысяч семей — были перевезены в Сычуань. Сам Лао Ай был разорван колесницами.
1 Цит. по: Сыма Цянь. Исторические записки... Т. 7. С. 298. Сохраняем при цитировании написание Бу-вэй и Аи.
2 Императору донесли, что Лао Ай и императрица прочат одного из них на его место.
3 Цит. по: Сыма Цянь. Исторические записки... Т. 7. С. 299.
129


ГЛАВА 3
Вдовствующую государыню и Люй Бувэя просто изгнали, запретив появляться при дворе. Но в 235 г. до н. э. государыня была прощена, и ей позволили вернуться в Сяньян, а Люй Бувэя отправили в ссылку, тоже в провинцию Сычуань. Опасаясь, что это лишь прелюдия к смертной казни, король торговли «выпил отравленное вино и умер».
, Рассказывая об этом, «Исторические записки» не скупятся на детали. Однако есть некоторые сомнения в том, что эту часть текста действительно написал его главный автор Сыма Цянь. В своих записках великий историк рисует несколько неоднозначный портрет Первого императора. Учитывая, что Сыма Цянь писал в эпоху Хань чуть более века спустя, у него были все основания принижать Цинь: основатель Хань сверг дом Цинь, и, следовательно, единственного законного императора этого дома надлежало выставить самозванцем, лишенным добродетелей, позволяющих рассчитывать на Небесный мандат. Поэтому Сыма Цянь приводит в своих записках длинную обличительную речь против Первого императора, где говорится, что он был «жадным и недальновидным», пренебрегал советами и традициями, не знал нужд народа и «поверг весь мир в пучину жестокости». Его законы были чрезмерно суровыми, а поступки бесчестными. И если на этапе захвата власти все это было еще простительно, то созданию справедливой и устойчивой империи никак не способствовало. Таким образом, главная вина Первого императора заключалась в том, что он «не менялся вместе со временем» [10].
Вместе с тем, как мы убедимся дальше, Сыма Цянь имел веские причины недолюбливать своего ханьского покровителя и потому не слишком усердствовать в очернении предыдущей династии. Фактически он говорит, обозначив это только как собственное мнение, что, хотя «правление Цинь сопровождало много жестокостей, [империи] все же удалось измениться со временем, и ее достижения были велики» [11]. Вкупе с некоторыми филологическими нестыковками в других разделах текста это заставило ученых заподозрить в истории о том, что Люй Бувэй был настоящим отцом Чжэна, позднейшую вставку, добавленную другими летописцами, стремившимися снискать расположение императоров Хань. Однако рассказ о возвышении и падении несчастного Лао Ая кажется достаточно достоверным. Вероятно, Первый император, как многие императоры после него, обнаружил, что провозглашать свою законную власть гораздо удобнее, если избавиться от всех, кто подвергает ее законность сомнению.
130


ПЕРВАЯ ИМПЕРИЯ. ОКОЛО 250-210 ГГ. ДО Н. Э.
Приняв новый титул, Первый император вскоре сделал еще одно объявление, ставшее красноречивой преамбулой его царствования: он объявил, что Цинь «управляет силой воды». Однако имелся в виду не успех сычуаньского гидропроекта Ли Бина, а учение о пяти фазах, или пяти силах (стихиях). Согласно этому учению, ход истории определяет поочередное усиление и ослабление пяти главных природных сил. Если конфуцианцы приписывали власть династии Небесному мандату, то другие философы менее ортодоксальных (или более даоских) взглядов связывали ее с одной из пяти стихий — землей (почвой), деревом, металлом, огнем или водой. Наделяя влиянием сменяющие друг друга династии, фазы чередовались в бесконечном цикле, в основе которого лежало представление о том, что каждая следующая стихия одолевает предыдущую: дерево плывет по воде, металл рубит дерево, огонь плавит металл, вода гасит огонь, земля засыпает воду и т. д. Поскольку Чжоу, очевидно, было связано с огнем, империя Цинь приняла покровительство стихии, побеждающей огонь. «Началось действие стихии воды», — говорится в «Исторических записках»1. И поскольку к услугам легковерного правителя отныне была целая философская школа пяти фаз, это имело значительные последствия для всей страны.
У каждой из пяти фаз (стихий) имелись благоприятные соответствия — цвета, числа, времена года (пришлось добавить еще одно) и многое другое. Стихии воды соответствовал черный цвет, число шесть и зима. Однако зима была самым суровым временем года, временем темноты, смертей и казней (которых до недавнего времени было предостаточно), и с водой были связаны довольно мрачные ассоциации, особенно у жителей часто страдающей от наводнений долины Хуанхэ. Таким образом, Первый император, всего лишь поддержавший широко распространенную традицию, оказался окруженным безрадостными символами. Даже если бы он был самым веселым и снисходительным правителем (а он таким не был), его царствование вряд ли могло породить оптимистичные чувства и светлые ожидания2.
1 Цит. по: Сыма Цянь. Исторические записки... Т. 2. С. 63.
2 Маловероятно, что построения придворных ученых, убедивших императора в покровительстве ему стихии воды, были широко известны вне стен дворца, и неблагоприятный образ воды мог как-то повлиять на восприятие империи народом. Кроме черных знамен и черных придворных одежд простолюдины вряд ли могли хоть что-то заметить.
131


ГЛАВА 3
Тем не менее он принял свой водный жребий с характерной педантичностью. Он сам носил только черное, и его войска выходили под черными штандартами из крепостей, над которыми развевались черные флаги. Очевидно, Хуанхэ (Желтую реку) тоже необходимо было переименовать. Но поскольку ее считали источником и воплощением всей воды государства, просто назвать ее Черной рекой было недостаточно. Она сталаДэшуй, «Рекой добродетели». С числом шесть никаких проблем не возникло. Парные бирки, символизировавшие императорские поручения (у императора оставалась одна половина, у чиновника, получившего поручение, другая) было приказано делать шесть «дюймов»1 длиной. Официальные головные уборы стали шесть «дюймов» шириной, а длину «шага» приравняли к шести «футам»2 (фактически это были два шага). Предписанная ширина колесной оси официального транспорта также равнялась шести «футам», и запрягать его полагалось шестью лошадьми, предпочтительно вороными. Аналогичные требования были распространены на колесницы и повозки, в результате чего возникла стандартная ширина дорожной колеи, тоже равная шести «футам», а трехполосные дороги империи стали напоминать трамвайные пути. Необходимые поправки были внесены в календарь: празднование Нового года перенесли на десятый месяц, и теперь оно совпадало не с солнцестоянием или началом весны, а с наступлением зимы.
Пристальное внимание к деталям, количеству, единообразию и соблюдению правил подчеркивало уважение императора к пяти стихиям и прекрасно сочеталось с духом и буквой легизма. Отличительной чертой легистского государства раньше было принято считать суровые законы, подкрепленные ранжированными наградами и драконовскими наказаниями. Но открытие в 1970-х гг. хранилища бамбуковых документов в захоронении близ Уханя, на территории провинции Хубэй, которая когда-то была центральной областью царства Чу, заставило пересмотреть эти представления. Нельзя сказать, что найденные документы, представляющие собой справочник местного чиновника по циньским законам и юридическим уложениям, разубеждают в жестокости правосудия. В некоторых случаях кража
1 Речь идет о мере длины, именуемой цунь. В цинское время она равнялась примерно 2,4 см.
2 Чи в циньское время равнялся примерно 24 см. До Цинь один «шаг» (бу) равнялся 8 чи.
132


ПЕРВАЯ ИМПЕРИЯ. ОКОЛО 250-210 ГГ. ДО Н. Э.
всего одной монеты каралась отрубанием стопы, а также татуировкой туловища (особенно унизительной формой обезображивания) и ссылкой на каторгу. Однако гораздо чаще в качестве наказания фигурировали штрафы или недолгие периоды неоплачиваемых общественных работ. Так или иначе, правосудие было строго регламентировано, и в нем не было места произволу. Характер преступления, степень его умышленности и любые смягчающие обстоятельства скрупулезно разбирались, а установленные бюрократические процедуры соблюдались на протяжении всего судебного процесса даже в случаях самых незначительных нарушений. Точно так же статуты, регулирующие ведение сельского хозяйства, перечисляли не только различные виды предназначенных для посева зерновых культур, но и количество семян каждой культуры, необходимое для засеивания данной площади. Отчитываться о ходе сельскохозяйственных работ было необходимо при появлении любого информационного повода: был дождь, не было дождя, обнаружены вредители и так далее. Предусматривались ежегодные призы для смотрителя, скотовода и работника, отвечающих за лучшего в округе вола, и, конечно, наказание для худших (обычно два месяца обязательных работ)1 [12].
1 Удивительные успехи Цинь в построении беспрецедентно эффективной и столь же невиданно деспотичной системы бюрократического контроля неплохо изучены. В целом они относятся еще ко временам царства Цинь, и именно ресурсы, в кратчайшие сроки аккумулированные благодаря этим успехам, позволили сделать возможными великие завоевания Ин Чжэна и его превращение в Первого императора. Каждое поле находилось под неусыпным контролем чиновников, которые постоянно отправляли информацию о темпах роста урожая в столицу Там эти вести анализировали, постоянно корректируя прогноз урожая, от которого напрямую зависел размер налога (крестьянину оставлялось немногим больше необходимого для выживания минимума). Чиновники также находились под неусыпным контролем и нещадно штрафовались за каждое упущение (например, мышиную нору, обнаруженную ревизором в подотчетном зернохранилище). Удивительно, что при этом чиновники практически не получали жалованья. Они работали в рамках трудовой повинности. Вводились эти правила не по всему царству, а лишь в избранных областях, чаще всего недавно завоеванных, которые рассматривались в качестве баз для следующего вторжения. Остальные провинции управлялись не столь сурово. После создания империи циньским бюрократам не удалось добиться в огромных вновь завоеванных областях того же качества управления. Уровень контроля в новых землях был несравнимо ниже, а уровень злоупотреблений — выше. Таким образом, золотым веком циньской бюрократии стоит считать не времена империи, а десятилетия, предшествовавшие ее созданию.
133


ГЛАВА 3
Сперва в государстве Цинь, а затем в провинции Сычуань, на завоеванных территориях Чу, Вэй и Чжао, а теперь и по всей империи особое внимание уделялось «эффективности, точности и фиксированной рутине управления и делопроизводства... а также точной количественной оценке данных, повышению урожайности сельского хозяйства и сохранению природных ресурсов» [13]. Домохозяйства были переписаны с целью налогообложения, население организовано в группы для призыва на военную службу и общественные работы. Все ново- приобретенные территории были поделены на «военные округа», которыми управляли непосредственно назначенные императором чиновники. В 221 г. до н. э. этих округов насчитывалось тридцать шесть, и каждый из них делился на уезды. Чтобы бывшие правящие семьи уже не сражающихся царств не создавали проблем в военных округах, их отпрыски были вызваны в столицу Цинь Сяньян и поселены в аналогах своих дворцов под бдительным оком императора. Их армии были распущены, а все лишнее оружие пущено на переплавку. Правда, мечи перековали не на орала — из них отлили двенадцать колоссальных статуй, которые позже были повторно переплавлены для других целей. Медным монетам Цинь повезло больше. Они стали стандартным средством обмена во всей империи, а их внешний вид (плоские и круглые, с квадратным отверстием посередине, позволявшим нанизывать их в связки) сохранялся более двух тысяч лет. Во всей империи была проведена стандартизация весов и мер, и за любые отклонения от установленных показателей, точно определенных в каждом конкретном случае, назначались крупные штрафы.
Чтобы обеспечить повсеместное выполнение этих приказов и повысить бюрократическую эффективность, оставалось только стандартизировать иероглифы для письма и чтения. В течение 1 -го тысячелетия до н.э. унаследованный от Шан и Чжоу стиль письма «большой печати» (да-чжуань) приобрел во многих Сражающихся царствах местные особенности. Более того, в Шу, Чу и других государствах за пределами Великой Китайской равнины существовали совершенно иные системы письма, о чем свидетельствуют найденные там пока еще не расшифрованные пиктографические фрагменты1.
1 Основные находки дописьменных знаковых систем относятся к среднему и нижнему течению Янцзы и датируются дошанским временем. Ни одна из этих протописьменностей не сумела стать письменностью в полном смысле этого слова. Ко времени Цинь все чжоуские царства пользовались общей ие-
134


ПЕРВАЯ ИМПЕРИЯ. ОКОЛО 250-210 ГГ. ДО Н. Э.
Первый император ввел новый стиль письма «малой печати» (сяо- чжуань), который должен был положить конец беспорядочному разнообразию. Устаревшие и оскорбительные иероглифы были отменены, прочие упрощены и рационализированы, и каждый в отдельности был приведен к единому стандарту1. Несмотря на то что ученые эпохи Хань довольно скоро внесли в стиль «малой печати» свои поправки, эта реформа способствовала возникновению единого письменного языка, которым пользовалась образованная знать по всей империи, независимо от диалектов устной речи2. Это был признанный язык власти и науки. Реформа имела огромные и далеко идущие последствия. Она стирала региональные различия, но при этом углубляла социальные различия, расширяя пропасть между образованными и необразованными классами. Не будь этой стандартизации, бюрократам Китая сегодня понадобилось бы не меньше переводчиков, чем Евросоюзу, и претензии на существование многотысячелетней «непрерывной цивилизации» вряд ли выглядели бы обоснованными, если бы их вообще удалось сформулировать понятным для всех китайцев образом.
Эти меры, сопровождаемые общественными работами, масштабы и размах которых затмили даже «дорогу каменных коров» и гидротехнические сооружения Ли Бина, объединили империю надежнее, чем простое завоевание, и обеспечили ее существование после падения империи Цинь. Подобной обширной и в основном «варварской» империи, состоявшей не только из государств бассейна Хуанхэ, но и из Сычуани, государств бассейна Янцзы и большей части Южного Китая и Внутренней Монголии, никогда ранее не существовало. Устанавливая во всех своих владениях одинаковые стандарты административного контроля и массовой мобилизации, Первый император, очевидно, понимал, что открывает новые горизонты. В серии памят¬
роглификой (которая, впрочем, порой могла применяться для записи языков, довольно далеких от чжоуского). Первые шаги собственных письменностей ряда народов Южного Китая (например, наси или чжуанов) плохо документированы и относятся к более поздним временам.
1 Эта реформа была наименее успешной среди реформ Первого императора — унификации письменности удалось добиться только империи Хань.
2 Вероятно, Цинь Ши-хуанди стремился укомплектовать все основные должности чиновной иерархии исключительно циньцами, так что языком элиты являлся не какой-то искусственный (и преимущественно письменный) жаргон, как впоследствии, а вполне живой циньский диалект.
135


ГЛАВА 3
ных надписей, тексты которых добросовестно приводит Сыма Цянь, император уделял своим административным достижениям больше внимания, чем военным победам.
«На двадцать шестом году [правления, в 221 г. до н. э.] властитель-император открыл эру [своих] свершений. Он выправил и упорядочил законы и меры и те устои, которым следует все сущее... Заслуги [нашего] властителя- императора [проистекают от] его усердия и усилий в [поощрении] основных занятий [Он] на первое место ставит хлебопашество, отвергает другие занятия, и черноголовые от этого благоденствуют. Под всем огромным небом [он] овладел сердцами людей и объединил их помыслы. Все [ритуальные] инструменты и оружие сделаны [теперь] по единой мере, в письме установлено единое начертание [иероглифов]. И все, что освещают лучи солнца и луны, все, что перевозится на лодках и повозках, до конца выполняет свое назначение, и нет того, что бы ни отвечало устремлениям [императора]. Действовать в нужное время — так [поступает наш] властитель-император»1.
Империи — продукт избыточных ресурсов, новых технологий (металлургических, сельскохозяйственных и военных) и личной инициативы — до этого неоднократно возникали в других частях Азии. Дарий и Ксеркс из персидской династии Ахеменидов в конце VI века до н. э. создали территориальный колосс, простиравшийся от Эгейского моря до Инда, Александр Македонский ненадолго превзошел его в IV веке до н. э., а в начале III века до н. э., когда Цинь играла мускулами в провинции Сычуань, готовясь к первому «объединению» Китая, династия Маурьев из Паталипутры осуществляла первое «объединение» Индии.
Ашока, третий император из династии Маурьев и почти современник Цинь Ши-хуанди, тоже питал слабость к надписям на камне. На стенах пещер Индии и монолитных каменных колоннах они сохранились лучше, чем на стелах Первого императора, из которых аутентичным считается только один найденный фрагмент. Но индийская империя, память о которой увековечили эти надписи, исчезла через десять лет после смерти Ашоки, в то время как китайская империя Цинь Ши-хуанди преобразилась в Ханьскую империю и в основе своей просуществовала более двух тысяч лет.
1 Цит. по: Сыма Цянь. Исторические записки... Т. 2. С. 67-68.
136


ПЕРВАЯ ИМПЕРИЯ. ОКОЛО 250-210 ГГ. ДО Н. Э.
Вердикт истории в отношении этих двух императоров вряд ли мог быть более непохожим. Ашоку почитают как великодушного реформатора, который отказался от насилия, склонялся к монашеской жизни, провозгласил общий закон дхармы и вместо армий отправлял в другие страны проповедников. Цинь Ши-хуанди, напротив, считается одним из худших тиранов, «восточным деспотом» во главе тоталитарного государства, от природы жестоким, суеверным и склонным к мании величия. Однако его надписи тоже утверждают, что он «принес мир всему миру», «правил справедливо», «проявлял сострадание к простым людям» и «неустанно трудился ради общего блага», не говоря уже о том, что он распустил (чужую) армию, переплавил (чужое) оружие и строго и беспристрастно вершил правосудие. В сущности, надписи приписывают ему те же достоинства, которыми мог бы гордиться Ашока, и многие фразы в переводе как будто повторяют слова индийского царя1.
Но поскольку об Ашоке, за исключением упомянутых надписей, известно слишком мало, его обычно судят по его собственным словам2. О Первом императоре, напротив, очень многое известно из других источников. Плодовитая историографическая традиция Китая, имевшая привычку принижать недолговечные династии, была к тому же серьезно оскорблена некоторыми его деяниями3, поэтому Первый император, случись ему выйти из своего подземного мавзолея, обнаружил бы, что оставленные им надписи на камне не имеют никакой силы. И он вполне обоснованно мог бы пожаловаться на двойные стандарты, ведь если бы «Исторические записки» и все написанные на их основе труды были уничтожены и в веках сохранилась только его эпиграфика, история, возможно, была бы к нему так же добра, как к Ашоке.
Именно массовое уничтожение книг в 213 г. до н. э. и стало причиной непреходящего позора Первого императора в веках (длившегося до тех пор, пока красногвардейцы-хунвэйбины не пошли по его сто¬
1 Это универсальная идеология монархической и, шире, любой единоличной политической власти. Те же выражения можно найти и у вавилонского царя Хаммурапи, и у Дария I. — Прим. ред.
2 Известно жизнеописание Ашоки на санскрите «Ашокавадана» и рассказы о нем в палийских летописях «Дипавамса» и «Махавамса», а также в ряде других буддийских сочинений. И надписи индийского царя, и письменные тексты рисуют сходный образ праведного правителя. — Прим. ред.
3 Главную роль сыграл тот факт, что эта историографическая традиция во многом сформировалась в эпоху Хань — империи, возникшей на руинах Цинь и по крайней мере формально отрицавшей заслуги предшественницы.
137


ГЛАВА 3
пам в конце 1960-х гг. и не реабилитировали его как первого «культурного революционера» в истории Китая). Хотя реформа письменности была воспринята образованными людьми положительно, к традиционной учености Первый император относился с подчеркнутым презрением. Историю, говорил он, следует творить, а не повторять. Те, кто разглагольствовал о величии Чжоу-гуна и Небесном мандате, вряд ли могли рассчитывать на его уважение или благосклонность. Нападки на легизм, ставивший закон выше прецедента, а силу правителя выше его добродетели, император пресек в свойственной ему решительной манере, устроив в 213 г. до н. э. литературный погром.
После того как Люй Бувэй (торговец и министр, который, вероятно, все же не был отцом Первого императора) впал в немилость в 238 г. до н. э., его место среди доверенных лиц, а затем и пост канцлера занял еще один выскочка — Ли Сы, по описанию современников, «человек с улицы, из простонародья», но, по мнению его биографа в XX веке, настоящий серый кардинал за троном Первого императора и «первый объединитель Китая» [14]. Горячий апологет и сторонник легизма и, возможно, автор триумфальных надписей императора, Ли Gbi когда-то учился у философа Сюнь-цзы (как и Хань Фэй, еще один красноречивый идеолог легизма). И Ли Сы, и Хань Фэй с готовностью приняли жесткий прямолинейный кодекс, вызывавший отвращение у их наставника, но пришедшийся ко двору в Цинь. (Остается предполагать, что как учитель Сюнь-цзы оставлял желать лучшего.)
Хань Фэй первым начал открыто критиковать традиции и высмеивать конфуцианских ученых, которые, по его словам, «сторожили пень в ожидании зайца». Убеждая императора вернуться к обычаям древности, эти ученые уподобляют государя туповатому крестьянину, который, увидев однажды, как заяц с разбегу убился о пень, отложил соху и провел остаток своих дней, ожидая повторения этого удачного случая. Другими словами, прецеденты прошлого не могут указывать, как решать проблемы настоящего, и государство не может позволить ученым проповедовать такую глупость. Ученые не пашут и не воюют — они лишь паразиты. Их изящные речи подтачивают закон, а их двусмысленные советы оставляют правителя в нерешительности. Если дать им волю, они, несомненно, принесут гибель, писал Хань Фэй.
«Поэтому в государстве просвещенного правителя нет книг, написанных на бамбуковых планках, — закон служит единственным
138


ПЕРВАЯ ИМПЕРИЯ. ОКОЛО 250-210 ГГ. ДО Н. Э.
руководством к действию. Нет поучительных историй о былых властителях — чиновники служат единственными учителями. Нет междоусобиц и личных армий — отсечение вражеских голов (в битве) считается единственным достойным деянием. Люди такого государства не говорят ничего против закона, действуют только для пользы, а смелые поступки совершают на военной службе» [15].
Легизм, который иногда называют реализмом, рационализмом и модернизмом, был крайне прагматичным учением. Он допускал существование только таких ученых, которые, как сами легисты, способствовали укреплению государства. Когда в 213 г. до н. э. конфуцианский ученый предложил императору, который обладал теперь всей полнотой власти, возродить традиции Шан и Чжоу и вознаградить верных сторонников, одарив их феодальными вотчинами, настала очередь Ли Сы взяться за перо (точнее, за кисть). Раздача уделов в прошлом привела к катастрофе, решительно написал он. Феодальные правители восставали против вышестоящей власти — к этому их подстрекали ученые, взывавшие к древности, чтобы очернить настоящее и унизить нынешнюю власть. Теперь те же «приверженцы личных теорий» хотят, чтобы Цинь повторила эту ошибку. Они критикуют установленные на землях императора порядки, сбиваются в клики и подрывают его власть. Их нужно остановить.
«Я предлагаю, чтобы чиновники-летописцы сожгли все записи, кроме циньских анналов; все в Поднебесной, за исключением лиц, занимающих должности ученых [при дворе], кто осмеливается хранить у себя Ши цзин, Шу цзин и сочинения ученых ста школ, должны явиться к начальнику области или командующему войсками области, чтобы там свалить [эти книги] в кучу и сжечь их Всех, кто [после этого] осмелится толковать о Ши цзине и Шу цзине, [подвергнуть] публичной казни на площади; всех, кто на [примерах] древности будет порицать современность, [подвергнуть] казни вместе с их родом; чиновников, знающих, но не доносящих об этом, карать в той же мере. Тех, кто за тридцать дней после издания указа не сожжет [эти книги], [подвергнуть] клеймению и принудительным работам на постройке [крепостных] стен. Не следует уничтожать книги по медицине, лекарствам, гаданиям на панцирях черепах и стеблях, по земледелию и разведению деревьев»1 [16].
1 Цит. по: Сыма Цянь. Исторические записки... Т. 2. С. 77-78.
139


ГЛАВА 3
Император согласился, и в 213 г. до н. э. началось великое сожжение бамбуковых книг. Согласно поздним источникам, вскоре за этим последовали репрессии, в ходе которых четыреста шестьдесят ученых были под надуманным предлогом казнены или похоронены заживо. Вероятно, таким образом власть стремилась положить конец любому изустному и письменному распространению текстов. Но для людей, видевших свое главное отличие от окружающих народов в глубоком знании истории и, по существу, литературной культуре, сожжение книг и преследование ученых стало сильнейшим ударом. Общественное мнение этого не забыло, а ученые не простили \
Вместе с тем последствия этих мер, конечно, преувеличены. Книги, равно как и читатели, в то время были отнюдь не многочисленны, а бамбук отлично горел, но ничуть не хуже сохранялся в тайниках. Полностью подавить инакомыслие было невозможно. Даже прямо упомянутые Ли Сы сочинения «ста философских школ» сохранились и дошли до наших дней. Исторические хроники Цинь были освобождены от сожжения, и хотя летописи других Сражающихся царств в самом деле были уничтожены, в императорском архиве сохранились копии древнейших текстов, в том числе конфуцианской классики. Некоторые ученые утверждают, что гораздо более масштабные потери культура понесла семь лет спустя, когда дворцы в Сяньяне, в том числе императорский архив, были разграблены победоносными противниками Цинь [17]. Возможно, это был еще один случай, когда на репутацию Цинь легла тень грехов преемников.
По-видимому, главной целью власти в 213 г. до н.э. был не запрет истории и литературы, а ограничения доступа к ним, и, как сообщают «Исторические записки», «содержать простых людей в невежестве и следить за тем, чтобы никто в империи не взывал к прошлому, чтобы критиковать настоящее» [18]. Однако результат оказался прямо противоположным: в попытке компенсировать потери ханьские ученые принялись изучать сохранившиеся материалы с усиленным рвением. «Таким образом, Ли Сы, запрещавший ставить прошлое выше настоящего,
1 Многие современные ученые сомневаются в реальности этих событий. Не исключено, что это знаменитое аутодафе было в той или иной степени выдумано позднейшими конфуцианцами, поскольку делало их главными, смертельными врагами ненавистной Цинь и заметно увеличивало их (на деле небольшие) заслуги в борьбе с империей.
140


ПЕРВАЯ ИМПЕРИЯ. ОКОЛО 250-210 ГГ. ДО Н. Э.
основательно просчитался» [19]. Другими словами, «культурная революция» Цинь укрепила культуру, которую должна была дискредитировать, и дискредитировала революцию, которую должна была укрепить.
КРАДУЩАЯСЯ СТЕНА, ЗАТАИВШАЯСЯ ГРОБНИЦА
То, что империя, стоявшая за первым объединением большей части земель, которые мы сегодня называем Китаем, увенчала этот успешный процесс передачей своего имени территориальному творению своих рук, представляется достаточно логичным. Цинь дала нам слово China — во всяком случае, так принято считать. Сначала это слово проникло в индоиранские языки (санскрит и древнеперсидский) как «Сина» или «Чина», от них перешло в греческий и латынь как «Синай» или «Тинай», а от них во французский и в английский как СЫпе и China. Производные (шиофил, ошификация и т. д.) были созданы ошологами на основе того же корня. Таким образом, Цинь предстает не только как имперский, но и как этимологический предок Китая, причем в обоих случаях определяющей характеристикой служит централизованная империя с самобытной культурой.
Но если понятие Чжунго можно относительно гибко увязать со «срединными царствами», «средним царством» и затем с «центральным государством», этимология «Цинь = Китай» далеко не так прямолинейна. Корень «син-» проник в санскрит, вероятно, еще до возвышения Цинь — возможно, он появился благодаря государству- гегемону Цзинь, которым правил Чунъэр в VII веке до н. э. Позднее греко-римский мир знал фактически два Китая: Синай (Тинай) и Серее (или Серика)1 — из этих областей экспортировали шелк, однако не считали одной страной. Средневековая Европа добавила еще один вариант — Катай, в котором, по собственному утверждению, побывал Марко Поло. Чин (или Чина) у Марко Поло встречается несколько раз лишь в качестве альтернативного названия южной прибрежной области Маньзы [20]. Именно в этом ограниченном смысле слово «Чин» (Чина) использовали мусульманские, а затем португальские торговцы. В английском языке оно встречалось редко, пока китай¬
1 Римская Серика обозначала оазисы Великого шелкового пути, например Хотан, где изготавливался шелк
141


ГЛАВА 3
ский фарфор {china) не украсил елизаветинские обеденные столы. Тенденцию довольно точно уловил Шекспир: в пьесе «Мера за меру» говорят о пареном черносливе, поданном на трехпенсовом блюде, а не на блюде «из китайского фарфора»1 [21]. Постепенно слово china (фарфор) преобразовалось в China (как название страны) — так же, как в римские времена словом seres («шелк» на латыни) стали называть всю землю Серее. Таким образом, слово china/China в повседневном английском языке закрепилось, а затем распространилось на всю Китайскую империю благодаря посуде с юга страны, а не древней империи с севера.
Государству Цинь определенно была знакома южная местность «Чин». Одержав победу над царством Чу (включавшим в себя У и Юэ), Первый император продолжал двигаться в глубь страны на юг. По-видимому, он завоевал провинцию Гуандун и части провинций Гуанси и Фуцзянь (из которых складывался упомянутый Марко Поло «Чин»), а также (во всяком случае, на бумаге) подчинил себе территорию нынешнего Северного Вьетнама. Однако не вполне ясны не только масштабы, но и сроки этих присоединений. Если верить «Историческим запискам», успешная южная кампания Цинь проходила в 214 г. до н. э., то есть всего за четыре года до внезапной кончины Первого императора и стремительного распада его империи. Есть сведения, что на юге были созданы три новых военных округа, но поскольку все их пришлось отвоевывать империи Хань, сомнительно, что Цинь действительно в полной мере их контролировала2. Так или иначе власть Первого императора на юге оказалась недолгой.
Однако здесь, как и в Сычуани, был сооружен важный канал, который связывал южный приток Янцзы с северным притоком Сицзяна, в свою очередь впадавшим в устье Чжуцзяна близ Гонконга. Строительство канала началось в 219г. до н.э. и должно было облегчить продвижение на юг и создать внутренний водный путь, ведущий через Хунань в Гуанчжоу (Кантон). Канал неоднократно подвергался
1 «Сударь, она пришла брюхатая, и ее потянуло, с вашего позволения, на пареный чернослив, сударь, но у нас в доме была всего одна пара и в тот самый момент лежала, как говорится, на фруктовом блюдце, на трехпенсовом блюде; ваша милость видели такие блюда, они не из китайского фарфора, но очень хорошие блюда» (Действие И, сцена I; перевод М. А. Зенкевича). — Прим. ред.
2 Империи Хань пришлось отвоевывать эти земли не у местных жителей, а у государства Нань Юэ (Намвьет), созданного циньскими офицерами.
142


ПЕРВАЯ ИМПЕРИЯ. ОКОЛО 250-210 ГГ. ДО Н. Э.
перепланировкам и реконструкциям, но, как и гидротехнические сооружения Ли Бина, сохранился до наших дней. В том же году император, достигнув крайней южной точки в своих путешествиях, свернул в сторону, лишь немного не дойдя до строящегося канала в окрестностях Чанша. Гористая местность на юге в то время была не вполне безопасной, и это, в сущности, было достаточно веской причиной, чтобы снова повернуть на север. Но «Исторические записки» дают этому происшествию другое объяснение, очевидно, чтобы привлечь внимание к личным качествам императора, которые вызывали немалое беспокойство у Ли Сы и других министров, а также у всего цинь- ского двора.
Судя по всему, императора влекли вершины холмов. На них воздвигали его стелы с надписями, и сам он любил лично туда подниматься1. Но на одном возвышении близ Чанша его восхождению помешало нечто, по описанию похожее на торнадо. Император воспринял это как личное оскорбление: он снисходительно простил ветер, но обрушил всю тяжесть своего гнева на холм, приказав полностью лишить его деревьев и выкрасить в красный цвет. На работу были немедленно брошены три тысячи заключенных. Поскольку «красный цвет носили осужденные преступники» [22], а вырубка всех деревьев была ближайшим аналогом четвертования, очевидно, холм был наказан за оскорбление величества. Император находился во власти опасных заблуждений, полагая, будто обладает не только земной властью, но и чем-то большим. Его охватило чувство запредельной власти. Ему принадлежала «вся Поднебесная», и даже природа должна была ему повиноваться. (Вряд ли об этом зловещем прецеденте знали участники Великого Похода товарища Мао, две с лишним тысячи лет спустя певшие песни о том, как они «окрасят красным всю страну».)
Более важную роль сыграло расширение империи на север, которое привело к созданию так называемой Великой стены. География и хронология этих завоеваний в «Исторических записках» Сыма Цяня освещены довольно неопределенно, но похоже, Первый император все одиннадцать лет своего правления в качестве императора (221 — 210гг. до н.э.) присоединял территории вдоль северной границы
1 Культ горных вершин, особенно некоторых, свойствен всему человечеству. В Восточной Азии он очень распространен и был одной из основ верований ее жителей с доисторических времен, оставаясь таковым и сейчас, причем не только у китайцев, но и у монголов и японцев.
143


ГЛАВА 3
бывших Сражающихся царств. На завоеванные территории снова быстро отправляли колонистов: упоминания о переселениях встречаются довольно часто и позволяют представить, как разворачивался этот процесс. Об этом же говорит постепенное выравнивание стены, часть которой раньше была вынесена намного дальше к северу, чем большинство построенных позднее участков. На основании этих данных можно заключить, что силы Первого императора наступали по трем направлениям: на северо-запад до Ланьчжоу в провинции Ганьсу, на северо-восток до конца Корейского полуострова и на север через пустынное плато Ордос в северной петле реки Хуанхэ, к Монголии.
Наступление через Ордос — единственное, о котором Сыма Цянь приводит достаточно сведений. Большая их часть включена в биографию Мэн Тяня, циньского военачальника, руководившего продвижением на север. Мэн Тянь отправился в поход, ведя за собой сто или триста тысяч солдат, вероятно, в 221 г. до н. э. (или 215 г. до н. э.), чтобы рассеять жунов и ди1 и взять под контроль Ордос. Закрепившись там, он приступил к строительству стены. Пока Ганнибал в Европе преодолевал естественную преграду — Альпы, Мэн Тянь в Китае решил построить искусственную границу. По некоторым сведениям, стена протянулась на десять тысяч ли (около 5000 километров) от Линтао (недалеко от Ланьчжоу) до Ляодуна (восточнее Пекина). Изначально она направлялась на север через провинцию Нинся, а затем, достигнув реки Хуанхэ, повторяла ее широкий северный изгиб. Больше Сыма Цянь ничего не говорит о выравнивании стены, а также нигде не упоминает о цели ее постройки. Однако он лично посетил те места, где столетием раньше трудился Мэн Тянь. Кроме самой стены на него явно произвела большое впечатление дорога длиной 850 километров, которую по приказу Мэн Тяня проложили через бесплодные земли Ордоса.
«Я ездил на северную границу и вернулся по той самой прямой дороге.
В пути я видел башни Великой стены, построенной Мэн Тянем для Цинь.
Срывая горы и засыпая ущелья, прокладывая прямые дороги, несомненно,
ни во что не ставились усилия байсинов (простых людей)»2 [23].
1 К этому времени уже можно говорить о заметной роли в степи племени (или объединения племен) хунну (сюнну).
2 Цит. по: Сыма Цянь. Исторические записки... Т. 8. С. 77.
144


ПЕРВАЯ ИМПЕРИЯ. ОКОЛО 250-210 ГГ. ДО Н. Э.
Из этого можно заключить, что «Великая дорога» Мэн Тяня потребовала намного больше инженерных усилий, чем его же Великая стена. При этом дорога была «прорублена через артерии и вены земли», а стена «следовала контурам земли... изгибаясь и петляя... под защитой гор, отроги которых служили пограничными постами» [24]. Если десять тысяч ли, о которых говорит Сыма Цянь, понимать буквально, то стена была, конечно, длиннее дороги. Вместе с тем принято считать, что Мэн Тянь начал строить стену не с нуля. Обычай возводить стены для демонстрации исключительной власти, а также для обороны своих владений существовал в Сражающихся царствах уже по крайней мере сотню лет. В некоторых местах Мэн Тяню просто нужно было отремонтировать уже существующие участки стен и соединить их между собой [25].
В китайской литературе стену Мэн Тяня, как и прославившуюся позднее Великую стену, называют Чанчэн, что буквально означает «Длинная стена» (или «Длинные стены» — так же, как Чжунго означает «Срединное царство» или «срединные царства»). Чанчэн могли защищать города, дворцы и даже деревни1. Поэтому, согласно другой версии, стена Мэн Тяня на самом деле представляла собой не единое сооружение, а череду «застав» с собственными чанчэн, которые и видел Сыма Цянь [26]. Это, безусловно, объясняет, почему циньские чан- чэн так редко упоминаются в дальнейших летописях, а также почему они были настолько неэффективными в качестве оборонительных сооружений. К тому же, если верить текстам, участок стены к северу от Ордоса был сооружением скорее наступательным, чем оборонительным. Как кульминация крупномасштабного наступления и место размещения постоянного гарнизона на землях, раньше принадлежавших племенам жунов и ди, стена (или стены) должна была направлять агрессию Цинь, а не предотвращать набеги нециньских народов.
Излишне говорить, что стены, форпосты, сторожевые вышки и все остальное строили из ханту. Блоки утрамбованной земли иногда укрепляли слоями прутьев и веток, но об отшлифованной каменной кладке, как в эпоху Мин XVI-XVII веков, даже не шло речи. Хотя постройки из ханту достаточно долго сохраняются под землей, на по¬
1 Главным отличием этих «длинных стен» от обычных городских укреплений (которые, собственно, и назывались чэн) было то, что они защищали то или иное направление на широком, или «длинном», фронте.
145


ГЛАВА 3
верхности они не способны в течение двух тысяч лет противостоять песчаным бурям, сильным морозам и периодическим наводнениям. Археологам удалось найти лишь несколько участков циньской стены, в основном на территории провинции Ганьсу. Однако современники строительства написали о нем достаточно, чтобы ученые смогли вывести потрясающую статистику: миллионы рабочих трудились посменно, чтобы поднять необходимые для постройки триллионы тонн земли; длина стены составляла десять тысяч ли, а ее ширины хватало, чтобы проехать поверху на колеснице. Смертность на строительстве, вероятно, была ужасающей, хотя что именно служило ее причиной — климат и тяжелые условия работы на северной границе, вспомогательные дорожные работы, как считает Сыма Цянь, или само по себе строительство стены, непонятно. Так или иначе, стены, а вместе с ними Мэн Тянь и Первый император приобрели дурную славу. Но в последнее время наука осмотрительно избегает категоричных выводов, а ученые решительно отказываются от концепции Великой стены и склонны скорее приуменьшать масштабы и значение новаторских усилий Цинь.
Впрочем, к другим грандиозным сооружениям эпохи Цинь ученые относились довольно благосклонно. Существование «дороги каменных коров», ирригационных построек Ли Вина, аналогичных сооружений на реке Вэйхэ, канала в провинции Хунань и дороги Мэн Тяня подтверждено археологией. Колоссальные (675х 112м) размеры нового императорского дворца Эпан (Апан), количество рабочих, занятых на постройке гробницы Первого императора (700 тысяч человек), и почти фантастические описания этого мавзолея до недавнего времени вызывали лишь закономерный скептицизм. Но когда в 1974 г. была найдена терракотовая армия, даже завзятые скептики потеряли дар речи. Император, который отправился на встречу с предками, ведя за собой армию глиняных манекенов в натуральную величину, был способен на что угодно.
Вероятно, в письменных источниках размеры дворца Эпан несколько преувеличены, но они уже не кажутся абсолютно неправдоподобными: масштабы императорской гробницы, наконец обнаруженной в Сяньяне, располагают к смелым предположениям. От сообщений о других грандиозных проектах Первого императора больше не отмахиваются, как от заведомых выдумок историков, служивших позднее другой империи, и не списывают их на историогра¬
146


ПЕРВАЯ ИМПЕРИЯ. ОКОЛО 250-210 ГГ. ДО Н. Э.
фические нестыковки. Приверженность императора учению пяти фаз (стихий), в частности воде, уже не кажется надуманной, а рассказ Сыма Цяня о странствиях императора, в том числе о восхождении на гору в Чанша, приобретает вполне достоверные черты.
Хотя ни в одном источнике нет данных о том, что Первый император лично вел в бой свои войска (императоры вообще редко этим занимались), он совершил пять продолжительных путешествий по стране. В прошлом правители Чжоу тоже время от времени объезжали свои владения, а в будущем императоры, особенно цинские — Канси и Цяньлун, сделали свое великое путешествие основой государственного церемониала. Вероятно, Первый император тоже путешествовал, чтобы видеть и быть увиденным, осуществлять политический надзор и публично совершать положенные ритуалы. Несомненно, во время этих поездок он инспектировал войска и допрашивал местных чиновников, и, разумеется, отдавал приказы об основании новых колоний и строительстве новых общественных сооружений. Но в какой мере император на самом деле общался со своими подданными во время этих поездок, остается неясным.
По словам Сыма Цяня, он усердно старался избегать чужих взглядов. В 219 г. до н. э. во время первого посещения священной вершины Тайшань в Шаньдуне он совершил восхождение в одиночку и исполнил все ритуалы, которые счел целесообразными, втайне, без каких- либо записей. Семь лет спустя по совету человека, подогревавшего в нем надежды на бессмертие1, император завел в нескольких дворцах все, что могло понадобиться для развлечений и женского общества, а затем соединил эти дворцы между собой крытыми переходами и обособленными коридорами. С этих пор его местонахождение полагалось хранить в строгой тайне, нарушение которой каралось смертью. Очевидно, несколько неудачных покушений на его жизнь сделали его чрезмерно подозрительным. Став властителем всей Поднебесной, он закономерным образом обратился к следующей задаче:
1 Поиски бессмертия, которые часто приписываются Первому императору, могут быть в числе наветов, а вернее, в числе черт, делавших его похожим на ханьского императора У-ди, при котором трудился Сыма Цянь. Трудно было изобрести способ отомстить высокомерному императору лучше, чем придать характерные для него черты ненавистному циньскому тирану. Не исключено, что очень многие описания Цинь Ши-хуанди, особенно критические, были памфлетом против У-ди.
147


ГЛАВА 3
теперь ему предстояло победить смерть. Восхождение в горы пробуждало в нем ощущение господства над физическим миром, а удаляясь от чужих взглядов, он как будто становился на шаг ближе к тому, чтобы преодолеть течение времени.
Смерть, пишет Сыма Цянь, стала запретной темой, и любые разговоры о ней карались ею же — теперь не заслуживающей упоминания. Колдунов, магов и чародеев, имевших личный опыт общения с вечностью, вызывали к императору для расспросов. Никаких средств не жалели на рекомендованные ими эликсиры бессмертия (одним из которых он, вероятно, в конечном итоге отравился) и борьбу с признаками бренности, возникавшими с досадной частотой. Обнадеживающие новости пришли из провинции Шаньдун, стародавнего оплота традиций и непознанных тайн. Рассказывали, что в Желтом море есть гористый архипелаг, жители которого считали бессмертие, или средство его обретения, самым обычным явлением. Император решил лично все выяснить.
В четырех из своих пяти великих путешествий он выезжал на берег моря. Вероятно, необъятный простор произвел большое впечатление на правителя материкового государства, особенно учитывая, что его правление опиралось на «силу воды». Во время второго путешествия в 219 г. до н. э. он отправил экспедицию для поисков бессмертных на так называемых Райских островах. Для участия в экспедиции были выбраны «несколько сотен мальчиков и девочек»1. Дети так и не вернулись. Возникшая позже легенда утверждает, что они высадились на берег в Японии и остались там. Вторая экспедиция была отправлена в 215 г. до н. э. Она вернулась, но не принесла никаких известий о загадочных островах. Третью экспедицию планировали отправить в 210 г. до н. э., но откладывали до тех пор, пока не будет уничтожена огромная рыба (или морское чудовище): императору приснился сон, как оно топит его флот. Поэтому он вооружился арбалетом и, продолжая двигаться вдоль побережья, однажды действительно подстрелил одно такое существо. Это была его последняя жертва — через несколько дней он сам умер.
Большая часть этих сведений может оказаться сфабрикованной. Хотя подобные домыслы недостойны уважаемого историка Сыма
1 Считалось, что на Острова бессмертных, которые могли бы открыть императору свои тайны, могла ступить лишь нога невинных.
148


ПЕРВАЯ ИМПЕРИЯ. ОКОЛО 250-210 ГГ. ДО Н. Э.
Цяня, их могли вставить в «Исторические записки» другие авторы после его смерти. Однако сто лет спустя весьма похожий интерес к бессмертию и поиску Райских островов проявлял ханьский император У-ди, и этот факт слишком хорошо засвидетельствован, чтобы сбрасывать его со счетов. Шанские цари и правители Чжоу тоже обращались за толкованием снов к предсказателям и сталкивались с чудовищами. Предки имели неотъемлемое право на причудливые, по мнению потомков, взгляды и экстравагантные пристрастия, и, как бы ни относилась к ним легистская логика и конфуцианская мораль, они, вероятно, были весьма распространены в эпоху, изобилующую культами и суевериями.
Пожалуй, самое яркое представление о фантазиях Первого императора дает описание его гробницы, оставленное Сыма Цянем. Место для захоронения выбрали, как только он взошел на трон1. Вокруг были устроены подземные камеры с двойными стенами, в которых располагались многочисленные глиняные копии его солдат и другие сопровождающие. От человеческих жертв во время погребальных обрядов тогда еще не отказались. Супругам и наложницам, которые не смогли родить императору детей, было приказано присоединиться к нему в загробной жизни. Ту же участь разделили, вероятно, тысячи ремесленников и строителей, излишне хорошо знакомые с внутренним устройством гробницы. Но в Чу, а в это время и в Цинь пригодных к работе и службе живых людей во время погребения все чаще заменяли глиняными фигурами. Они стоили меньше, были долговечнее, а при налаженном массовом производстве, как с терракотовой армией Первого императора, их можно было воспроизводить до бесконечности2.
Семьсот тысяч рабочих, отправленные на сооружение гробницы, поселились неподалеку. Рядом с гробницей располагались их лавки,
1 В отличие от обыкновения возводить над могилами правителей курганы Цинь Ши-хуанди приказал вырубить для себя погребальную камеру в природной скале Лишань.
2 Существование «терракотовой армии» является весомым аргументом в пользу того, что рассказы о массовых человеческих жертвах во время похорон Первого императора — еще один штрих к его портрету варвара и узурпатора, написанному предвзятыми потомками. На данный момент следов человеческих жертвоприношений в окрестностях горы Лишань не обнаружено, зато найдены изготовленные из глины не только воины, но и танцоры, циркачи, чиновники и красавицы.
149


ГЛАВА 3
склады и мастерские, горны и печи для обжига. Похожий комплекс, только раскинувшийся несколько шире, существует и в наши дни — настолько велик оказался спрос на терракотовые копии и сувениры из главной достопримечательности Китая. Но две тысячи лет назад Сыма Цянь счел нужным рассказать лишь о главном некрополе — расположенной глубоко под горой огромной, увенчанной куполом гробнице императора.
«Они углубились до третьих вод, залили [стены] бронзой и спустили вниз саркофаг. Склеп наполнили перевезенные и опущенные туда [копии] дворцов, [фигуры] чиновников всех рангов, редкие вещи и необыкновенные драгоценности. Мастерам приказали сделать луки-самострелы, чтобы, [установленные там], они стреляли в тех, кто попытается прорыть ход и пробраться [в усыпальницу]. Из ртути сделали большие и малые реки и моря, причем ртуть самопроизвольно переливалась в них. На потолке изобразили картину неба, на полу — очертания земли. Светильники наполнили жиром жэнь-юев (скрытожаберных рыб) в расчете, что огонь долго не потухнет»1 [27].
До 1974 г., когда во время рытья колодца рабочие случайно наткнулись на камеры с глиняными воинами, которых Сыма Цянь даже не счел достойными упоминания, все это тоже считалось фантастической выдумкой. Ни в одном захоронении не могло быть ртутных морей, картографической модели государства и макета ночного звездного неба. Кроме того, по некоторым сведениям, гробница уже несколько раз подвергалась разграблению и разрушению, впервые уже через пять лет после погребения императора — что подтвердили разбитые терракотовые воины. Кропотливо собранные из обломков, именно они, а не сама гробница, чье местоположение на тот момент оставалось неопределенным, стали звездами китайской археологии конца XX века.
Однако после обнаружения терракотовой армии в 1974 г. едва ли хоть один год проходил без новых известий из великого некрополя близ Сяньяна. Были найдены новые камеры с глиняными воинами. В других местах обнаружили скелеты, экипажи в половину натуральной величины и бронзовые статуи гусей и журавлей в натуральную
1 Цит. по: Сыма Цянь. Исторические записки... Т. 2. С. 87.
150


ПЕРВАЯ ИМПЕРИЯ. ОКОЛО 250-210 ГГ. ДО Н. Э.
величину. Одно из таких мест предположительно считается захоронением бабушки Первого императора. Согласно подсчетам, основная погребальная камера должна находиться в километре от воинских ям под сильно осевшей горой.
Гробница остается непотревоженной, а ее секреты — не раскрытыми. Официально она ожидает разработки и утверждения методов, которые смогут обеспечить полную сохранность ее содержимого. Возможно, имеет место и некоторый конфликт интересов — научных и археологических, а также партийных, провинциальных и центральных. И здесь, как и в случае с таримскими мумиями, национальная осторожность только подогревает международное нетерпение. Однако никто не может обвинить власти Китая в том, что они не дают археологам поводов для любопытства. Обследование, сканирование и пробы грунта установили, что полость погребальной камеры остается неповрежденной: она не засыпана землей и не залита водой. Анализ почвы выявил следы ртути — предположительно, морей и рек, протекающих по искусно сработанному макету владений императора; изучив данные и составив схему распределения этих следов, ученые получили почти узнаваемую карту Китая. Возможно, планетарий под куполом гробницы все еще мерцает, арбалеты готовы выстрелить, а среди сотни чиновников у саркофага повелителя стоит без книг в руках канцлер Ли Сы. Может быть, в стенах гробницы до сих пор царят покой и порядок, которыми так гордился император, увековечивший их в надписях на стелах. Однако за стенами гробницы всякое подобие порядка и благопристойности рассыпалось едва ли не раньше, чем императора проводили в последний путь.


4
Возвышение Хань
(210-141 гг. до н. э.)
РАСПАД ЦИНЬ
Почти все, что известно о Первом императоре и его канцлере-кни- госжигателе, мы узнали из книг. В стране, где литературе и истории уделяют так много внимания, как в Китае, книгоборцам следует поостеречься: книги могут отомстить, и Первый император и канцлер действительно сполна испытали на себе их месть. По всей видимости, «Исторические записки» Сыма Цяня, одна из самых грандиозных летописей в истории человечества, были созданы в качестве непосредственного ответа на гонения Первого императора против образованности. Сыма Цянь видел свою задачу в том, чтобы собрать рассеянные по всему свету «обрывки литературы и древней истории», упорядочить их и придать им надлежащий вид для просвещения и назидания будущих поколений [1]. Подобно Конфуцию, который выражал ту же мысль в эпоху усобиц Сражающихся царств, Сыма Цянь считал себя не создателем, а посредником. Но поскольку все ранние летописи и комментарии к ним («Вёсны и Осени», «Цзо чжу- ань», «Чжаньго цэ» и т. д.) заканчиваются незадолго до объединения Цинь, а более поздние летописи начинаются с первого императора Хань, «Исторические записки» остаются единственным источником сведений о том, что происходило в период между возвышением и упадком Цинь. По счастливому совпадению самый драматический поворот в древней истории Китая освещен его самым выдающимся историком.
152


ВОЗВЫШЕНИЕ ХАНЬ. 210-141 ГГ. ДО Н. Э.
Написанные примерно через сто лет после падения Цинь «Ши цзи» (название обычно переводят как «Исторические записки» или «Записи [великого] историографа»1) вовсе не ограничиваются этим периодом или недавним для него прошлым. Сто тридцать глав охватывают около трех тысяч лет — примечательный размах для сочинения, созданного во II—I веках до н. э. Позднее «Исторические записки» официально стали считать первой из двадцати четырех официальных историй (по одной для каждой «законной» династии), и они стали Книгой Бытия китайской историографии. Повествование в них начинается с мифических древнейших времен и пяти императоров, двигается через три царства Ся, Шан и Чжоу к периоду Вёсен и Осеней и Сражающихся царств, а затем к Цинь и Хань. Хотя «Исторические записки» служили образцом для всех созданных позднее официальных (нормативных или династических) историй, на самом деле они единственные, рассказывающие о правлении более чем одной династии.
Это не просто династическая хроника, но и не просто история. Помимо сохранения и упорядочивания прошлого, разработки весьма полезных наглядных материалов в виде годичных временных шкал и сводных таблиц событий в разных государствах, у великого историка было еще много задач. Оставались уроки, которые следовало усвоить, ошибки, которые требовалось исправить, репутации, которые нужно было пересмотреть, и вред, который необходимо было устранить. Это значило не просто превозносить одних и обвинять других или совершить набег в прошлое за оружием, которое можно использовать в настоящем. «Исторические записки» должны были стать не просто историей мира, рассказанной Сыма Цянем, а историей мира, рассказанной самой историей. Но поскольку пути истории, как и пути Небес, нередко бывают замысловатыми и непостижимыми, здесь требовался особый подход.
1 Название «Исторические записки» («Ши цзи») труд Сыма Цяня получил уже после смерти автора. Сам автор называл его «Книгой (придворного) историографа» («Тайшигун шу»). В данном случае слово «историограф» означает придворную должность хранителя памяти о прошлом, архивиста, летописца и создателя обобщающих сочинений по истории. Тайшигун Сыма Цянь схож с придворным историографом Н. М. Карамзиным, задачей которого по должности было написание сочинения по истории России в литературной форме. — Прим. ред.
153


ГЛАВА 4
Чтобы дать внятное представление о таком обширном и сложном предмете, недостаточно было структурировать темы, развернуть длинное линейное повествование и протянуть звенящие цепи причин и следствий, к которым привык современный читатель. Следовало тщательно выверить каждое слово: достоверность и точность изложения имели огромное значение. Но у Сыма Цяня оставалась определенная свобода в вопросах выбора и упорядочивания фактического материала, что позволяло подтолкнуть читателя к нужным выводам. Этому способствовало продуманное введение диалогов и драматических эпизодов, а также довольно сложная структура книги. Из ста тридцати глав только двенадцать занимают «Основные записи». Вместе с хронологическими таблицами они дают неплохую канву происходящего, но их трудно понять без тридцати следующих глав, посвященных «Наследственнным домам» (или «государствам»), и семидесяти глав, в которых изложены биографии известных людей. Чтобы понять, что именно происходит в каждый конкретный момент, а главное, почему это происходит, читателю нужно ознакомиться со всем текстом от начала до конца (в русском переводе это девять томов) и иметь под рукой солидный запас закладок. Это похоже на попытки понять сюжет пьесы, в которой напечатаны сначала все реплики одного актера, затем все реплики другого, и так далее. Фрагментированный стиль изложения никоим образом не умаляет достоверность «Исторических записок», однако он неизбежно приводит к ряду повторов и несоответствий, часть которых, несомненно, возникла случайно, но другая часть, вероятно, должна напомнить о противоречивых мотивах и противоположных мнениях, сопровождающих все человеческие начинания.
Недавние исследования обнаружили в «Исторических записках» множество особенностей, характерных для раннеклассических произведений («Ши цзин», «Беседы и суждения» Конфуция и др.): повышенное внимание к именам и их «исправлению», передача смыслов через аллюзии и «взаимосвязь» явно не связанных материалов, а также подчеркнутое стремление не создать новое, но передать имеющееся без искажений. Но, пожалуй, самой интригующей следует считать версию, которая противопоставляет «Историческим запискам» гробницу Первого императора: если гробница представляет собой физическую модель, или микрокосм известного тогда мира, то
154


ВОЗВЫШЕНИЕ ХАНЬ. 210-141 ГГ. ДО Н. Э.
«Записки» представляют его же — небеса и созвездия, реки и каналы империи, очертания земель и ранги высокопоставленных чиновников — в прозе. Говоря словами Гранта Харди:
«Гробница первого императора изображала мир, созданный и связанный бронзой, то есть силой оружия, тогда как “Исторические записки” Сыма Цяня предлагали альтернативное изображение мира, записанного на бамбуковых планках, мира, которым правили образованность и мораль... Даже если творение Сыма Цяня не имело такой политической силы, как творение Первого императора, оно оказалось намного влиятельнее. В конце концов, даже о знаменитом мавзолее императора мы знали и составили представление по тому, какое место он занимал во всеохватывающем бамбуковом мире Сыма Цяня» [2].
Вместе с тем, если обстановка мавзолея (когда его откроют) окажется точнее, чем описание Сыма Цяня, или будет противоречить ему, возможно, последним будет смеяться как раз Первый император. Терракотовая армия уже добавила в историю неожиданный военный аспект. Дальнейшие находки — представьте себе ужас, если среди них обнаружат книги, — могут ниспровергнуть труды не только великого историка, но и ста поколений историков после него1.
Если внутренний саркофаг Первого императора окажется неповрежденным, возможно, нам даже удастся узнать, от чего он умер. Но до тех пор придется довольствоваться «записками на бамбуке».
1 Это более чем вероятно. При всем гигантском таланте Сыма Цяня как историка, при его несомненной осведомленности и новаторских методах исторического исследования главной задачей написания «Исторических записок» было не объективное описание прошлого, а его моделирование. Прошлое должно было стать достойным преддверием эпохи Хань, для Сыма Цяня воплощавшей в себе цель и смысл исторического процесса. Сыма Цянь, родившийся всего лишь спустя несколько десятилетий после объединения Китая, сумел создать исторический труд, который убедительно доказывал, что история Китая была едина всегда — некоторые дрязги эпохи Чжоу стоит считать не более чем досадным недоразумением — и будет столь же единой и впредь. Сам этот тезис, конечно, не имеет ничего общего с истиной, но для молодой имперской элиты, к которой принадлежал Сыма Цянь, именно единство огромной империи было залогом положения и власти, и под него необходимо было подвести прочный фундамент. Прочность кладки «Исторических записок» и правда феноменальна: до сих пор именно труд Сыма Цяня фактически лежит в основе всей китайской историографии и исторической мифологии.
155


ГЛАВА 4
В 210 г. до н. э. Первому императору еще не было пятидесяти лет, и он достаточно хорошо себя чувствовал, чтобы отправиться в очередную поездку по своим владениям. Всего за несколько дней до смерти он выходил пострелять морских чудовищ на берегу в Шаньдуне. Поэтому предположение, что он стал жертвой отравления, вполне правдоподобно. Но если это так, вероятно, он принял яд собственноручно: известно, что в зельях, которые готовили для него специалисты по бессмертию, одним из главных ингредиентов был редкий минерал киноварь. Ее добывали в Сычуани и использовали в качестве красителя, прежде всего для изготовления красных чернил, которыми имели право писать только императоры. Киноварь представляет собой сульфид ртути в кристаллической форме, она токсична и, попадая в больших количествах внутрь организма, вызывает летальный исход. Глотая напитки, обещавшие вечную жизнь, Первый император, вероятно, собственными руками приближал довольно внезапную смерть1.
Как пишет Сыма Цянь, при первом намеке на недомогание императора Мэн И, главный министр и брат строителя Стены Мэн Тяня, был поспешно выслан из Шаньдуна, чтобы организовать «жертвоприношения горам и рекам», которые, вероятно, должны были ускорить выздоровление. Главными в сопровождавшей императора свите остались канцлер Ли Сы, прославившийся уничтожением книг, Чжао Гао, занимавший важный пост начальника императорских экипажей, и принц Ху Хай, младший сын императора. Когда через несколько дней после отъезда Мэн И император скончался, Ли Сы проявил нехарактерную нерешительность, и инициативу взял на себя Чжао Гао. У евнуха были личные счеты к братьям Мэн. Принца Ху Хая, зеленого юнца, не обладавшего никакими достоинствами, кроме высокого происхождения, он решил использовать в своих целях, и ему довольно легко удалось уговорить Ли Сы, которому к этому времени было уже шестьдесят с лишним лет, вмешаться в порядок престолонаследия.
1 Киноварь стала хрестоматийным ингредиентом снадобий для достижения вечной жизни ко временам расцвета даоской алхимии эпохи Тан (VII-X века), когда чрезмерное стремление к бессмертию свело в могилу многих властей предержащих. Достаточных данных о составе снадобий, которые принимал Первый император (и о самом факте приема им подобных снадобий), нет. Согласно Сыма Цяню, в те времена киноварь скорее считалась сырьем для алхимического получения золота.
156


ВОЗВЫШЕНИЕ ХАНЬ. 210-141 ГГ. ДО Н. Э.
Заговорщики скрыли завещание покойного императора, в котором он назначал наследником старшего сына, и некоторое время скрывали сам факт смерти Ши-хуанди — необходимо было добраться до Сяньяна и перехватить бразды правления до того, как известие о кончине императора привлечет других претендентов на власть. Поэтому кавалькада устремилась к столице, как будто ничего не случилось. Все знали, что император склонен к затворничеству; еду для него продолжали, как обычно, доставлять в его экипаж, а чтобы замаскировать зловоние разлагавшегося тела, колесницу заполнили рыбой.
Возвратившись в столицу, заговорщики развернули активные действия. Принц Ху Хай был провозглашен законным наследником императора и коронован как Цинь Эр-ши хуанди — Второй император. Наследник, которого на самом деле выбрал Первый император, был обвинен в измене, и ему отправили подложное письмо от отца, в котором тот якобы приказывал ему совершить самоубийство. Будучи послушным сыном, он так и сделал. Братья Мэн заподозрили неладное и пытались сопротивляться, но были заключены под стражу, после чего Мэн И казнили, а Мэн Тяня вынудили принять яд.
Как пишет Сыма Цянь, эти события сопровождались террором, по сравнению с которым даже суровое правление покойного императора показалось бы почти великодушным. «Ужесточите законы, повысьте штрафы, — призывал Чжао Гао. — Пусть обвиняемые в преступлениях доносят на других, и вместе с преступниками пусть наказание несут их семьи. Уничтожьте главных министров и посейте раздор среди их родственников». По воле евнуха, взявшего на себя роль великого инквизитора, на рыночной площади в Сяньяне были четвертованы двенадцать принцев и десять принцесс. Такая же участь постигла всех, кто был с ними связан, а также «три колена их родственников» (как правило, родителей, братьев и сестер, которых было «неисчислимое множество»). Были объявлены новые законы и введены более суровые наказания. Налоги и сборы повысились, еще больше рабочих вынудили отправиться к непосильному труду и гибели на незавершенных стройках дворца Эпан и стены на северной границе. «Каждый человек начал бояться за собственную безопасность, — пишет Сыма Цянь, — и нашлось немало тех, кто хотел, восстать» [3].
Восстание вспыхнуло через полгода после смерти Первого императора. Оно успело охватить восточные военные округа, когда
137


ГЛАВА 4
в следующем году (209 г. до н. э.) очередной жертвой в списке стал Ли Сы. Недалекий новый император избегал его, и Чжао Гао ничего не стоило оклеветать «первого объединителя Китая». Под пытками Ли Сы признался в измене и был приговорен к «пяти казням», состоявшим из татуировки, отрезания ушей, носа, пальцев и стоп, бичевания, обезглавливания и публичной демонстрации отрубленной головы. Вдобавок ко всему тело Ли Сы было разрублено надвое в пояснице. Немногих уничтожителей книг настигало столь красноречивое возмездие — канцлера буквально разорвали в клочки [4].
Тем временем Чжао Гао задумал избавиться от своей царственной марионетки. Упредив на много столетий историю о новом платье короля1, он предложил государю принять в дар лошадь, однако вместо лошади во дворец привели оленя. Когда император заметил, что перед ним не лошадь, Чжао Гао и другие придворные принялись его разубеждать: все согласились, что это лошадь, и притворно обеспокоились здоровьем его величества, который, очевидно, находился в помраченном состоянии ума. Главный предсказатель подтвердил, что в последнее время государь допускал некоторые оплошности в ритуалах почитания предков. Второму императору порекомендовали на время отказаться от общественной жизни ради поста и очищения.
Так императора удалось изолировать. Вскоре после этого во дворец, где он уединился, вторглись силы врагов. Чжао Гао объявил, что это авангард повстанческой армии (разумеется, это не имело ничего общего с действительностью — на дворец напали его собственные строго вымуштрованные сообщники) и посоветовал молодому императору принять яд, чтобы избавить себя от пленения и казни. После настойчивых уговоров, щедро сдобренных угрозами, император подчинился. Сам Чжао Гао после этого завладел императорскими печатями.
Однако на этом терпение придворных и высокопоставленных чиновников иссякло. Вероятно, терпение иссякло и у Небес, которые выразили свое мнение о происходящем тремя мощными землетрясениями. Чжао Гао обратился за поддержкой к тому, кто, вероятно, был внуком Первого императора2. Он не испытывал горячего желания за¬
1 Имеется в виду одноименная сказка Г. X. Андерсена 1837 г. — Прим. ред.
2 Некоторые ученые предполагают, что последний, третий правитель империи Цинь Цзы-ин был не внуком, а братом Первого императора.
158


ВОЗВЫШЕНИЕ ХАНЬ. 210-141 ГГ. ДО Н. Э.
нять трон, но в сложившихся обстоятельствах принял самое разумное решение — приказал убить Чжао Гао. Шел 207 год до н. э., со смерти Первого императора минуло всего три года, но по всей империи уже полыхали беспорядки. Такое наследство не стоило риска. Однако не исключено, что на самом деле внук уже установил контакты с повстанцами. Так или иначе, через три месяца они вошли в Сяньян [5].
ИЗ ПЕШЕК В КОРОЛИ
Слово «восстание» не вполне точно передает масштаб той волны протестов, которая поднялась в ответ на произвол Второго императора. Восставшими двигал дух реставрации, стремление к возрождению Сражающихся царств и сильнейшее чувство собственной правоты, убеждавшее, что они должны свергнуть императорский дом, столь очевидно утративший милость Небес. Справедливости ради заметим, что Цинь вряд ли когда-либо претендовала на милость Небес. В надписях Первого императора Небеса упоминаются крайне редко, а о Небесном мандате вообще нет ни слова, что неудивительно, ведь их составлял такой неистовый легист, как Ли Сы. Но с конфуцианской точки зрения в тот момент и в следующие семь лет гражданской войны законность однозначно была на стороне анти- циньских сил.
Сыма Цянь подробно описывает этот запутанный период, в безжалостных деталях повествуя о наступлениях и контрнаступлениях, сражениях и интригах, но всегда рассказывает о событиях с точки зрения «повстанцев» и никогда не выступает от имени запятнанного кровью двора Цинь в Сяньяне. На фоне масштабного батального полотна возникают колоссальные личности, принимающие судьбоносные решения. Период, который на первый взгляд может показаться запоздалым недолгим возвращением к Сражающимся царствам, изображается как переломный момент, исторический водораздел и великая возможность для великого историка. В те годы решалось политическое будущее Китая и формировалась его официальная идеология. Возникшая в результате империя Хань консолидировала китайскую культуру, окружив ее великим почтением, и придала убедительную основательность концепции непрерывной китайской цивилизации.
159


ГЛАВА 4
Из всех вопросов, связанных с борьбой за власть — территориальных, династических, философских и финансовых, — возможно, самым удивительным был социальный вопрос, поскольку в этот раз инакомыслие зародилось в самых низших слоях общества. Сопротивление власти Цинь стало не просто всенародным, но и народническим. В своем стремлении мобилизовать рабочую силу империи Первый император установил непосредственные прямые отношения между правительством в центре и подданными на местах. Вырванные из многовекового забвения «черноголовые» простолюдины были принудительно вовлечены в исторический процесс: миллионы людей подняты с обжитых мест и брошены на военную службу, общественные работы или колонизацию новых земель в пользу империи. Другие миллионы были обязаны поддерживать эти усилия посредством интенсивного налогообложения и коллективной ответственности, подкрепленной жестокими наказаниями. Всех этих людей связывали общие проблемы и вполне естественные страхи. И если националисты позднее превозносили Первого императора как объединителя государства, а маоисты одобряли введенное им самовластье и массовую мобилизацию, то консервативным марксистам больше льстила антициньская реакция, в которой они усматривали древнейшее свидетельство существования классового сознания и крестьянских восстаний.
Первым вызов власти Цинь бросил крестьянин по имени Чэнь Шэ из бывшего царства Чу. В 209 г. до н. э. он вместе с отрядом1 должен был отправиться служить на границу, однако подсчитал, что из-за проливных дождей они не смогут прибыть на место в назначенный срок, а значит, их сочтут дезертирами и казнят, поэтому они с тем же успехом могут дезертировать уже сейчас. Его спутники согласились и убедили других новобранцев присоединиться к ним. Дело не обошлось без некоторого сверхъестественного вмешательства. Глухой ночью в призрачно освещенном храме впервые прозвучал крик «Великое Чу возродится!», и вслед за ним раздался крик «Чэнь будет царем!». Эти слова были написаны императорской киноварью на полоске шелка, которую один солдат чудесным образом нашел в брюхе рыбы, приготовленной на ужин. На этом красноречивые знамения не закончились. Отряд новобранцев превратился в отряд повстанцев,
1 Чэнь Шэ, как и его сподвижник У гуан, был в этом отряде сотником.
160


Окрашенное шелковое знамя в форме буквы «Т» из Мавандуя, Чанша (Хунань). Т£>и раскопанные в 1970-х гг. гробницы Мавандуй дали поразительный набор артефактов. Знамя покрывало последний внутренний саркофаг Госпожи Дай (150 г. до н. э.), современницы императрицы Люй из империи Ранняя Хань. Музей провинции Хунань


Слева: панцирь черепахи из Аньяна (Хэнань) с начертанными знаками. Существование царства Шан (ок. 1600 — ок. 1045 г. до н. э.) подтвердилось путем изучения письменных знаков, начертанных на таких панцирях. Эти ранние свидетельства письменной традиции отражают ответы оракула, полученные путем растрескивания материала при нагревании
Посередине, бронзовая фигура из жертвенной ямы в Саньсиндуе (провинция Сычуань). Датируемая 1200 г. до н. э., эта почти двухметровая фигура остается стилистической аномалией. Такие находки показывают, что вне пределов трех классических царств Ся, Шан и Чжоу процветали технически сложные культуры
Бронзовый сосуд (цзунъ) из гробницы правителя царства Цзэн И (ум. 433 г. до н. э.) в провинции Хубэй. Литье зачастую колоссальных бронзовых сосудов было одним из величайших достижений Древнего Китая. Самые богато украшенные сосуды найдены в сражающемся царстве Чу, данником которого был правитель И


Обнаруженная в 1974 г. «терракотовая армия» Первого императора Цинь (вверху) была, вероятно, величайшей археологической находкой XX века. Тысячи воинов и сотни лошадей теперь выставлены на обозрение в окрестностях Сианя. С тех пор были раскопаны и более диковинные предметы, такие как украшенные серебром и золотом бронзовые колесницы с четырьмя конями (внизу), но главную камеру гробницы императора все еще предстоит открыть


Вверху, нефритовый погребальный костюм принцессы Доу Вань. В эпоху Хань (ок. 200 г. до н. э. —
220 г. н. э.) царственных особ часто хоронили в специально изготовленном костюме из нефрита. Считалось, что нефрит отражает высокое положение покойного и обладает бальзамирующими свойствами. Каждый костюм состоял из сотен пластинок, которые связывались вместе шелковой, серебряной или золотой нитью
Слева: таримские мумии из пустынь Синьцзяна произвели в археологической среде фурор, поскольку по антропологическому типу были не просто некитайскими, а определенно европеоидными. Хотя происхождение, язык и технологии этого «черченского человека», или Ур-Давида («первого Давида»), все еще неясны, похоже, что в первые два тысячелетия до нашей эры значительную часть территории современного Китая населяли немонголоидные народы


Внизу, хотя подобные остатки укрепленных сооружений типичны для архитектуры протяженного северного пограничья Поднебесной, они представляют собой не Великую стену, а армейское зернохранилище. Расположенное недалеко от Дуньхуана в коридоре Ганьсу, оно датируется Поздней, или Восточной, Хань (25-220). Фотограф: Жан-Франсуа Ланзарон
Сцена из популярного романа «Троецарствие» об одноименном периоде (220-265) изображена здесь на покрытой лаком шкатулке эпохи Мин


При империи Тан (618-907) Китай протянулся вдоль Великого шелкового пути, достигнув наибольших размеров за всю свою историю. Даже народы, населявшие земли современных Монголии, Казахстана, Киргизии и Узбекистана, присылали дань, как правило, в виде лошадей (вверху — роспись по шелку времен империи Сун). Чистокровные скакуны из Центральной Азии очень ценились. Китайцы заимствовали у кочевников конные виды спорта (например, поло) и подражали моде кочевников. Керамические статуэтки эпохи Тан изображают всадницу в сложном головном уборе (внизу слева) и обутого в сапоги наездника на верблюде, нос которого обладает явно некитайскими очертаниями {внизу справа')


Слева: тибетская настенная роспись XVII века с первой проповедью Будды. Буддизм достиг Китая во II веке н. э. (примерно через шестьсот лет после того, как Будда жил и проповедовал в Индии). Религия быстро распространилась в Поднебесной в течение длительного периода раздробленности (220-581), и впоследствии ему покровительствовали правители империй Суй и Тан
Пещера «поклонения предкам» в Лунмэне в окрестностях Лояна (Хэнань) построена в 670-х гг. по приказу императрицы У, жены Гао-цзуна и единственной в Китае женщины, носившей высокий титул императора. Традиция наскальных изображений Будды пришла из Индии через Афганистан (Бамиан) и Синьцзян


Шелковый путь представлял собой двустороннее движение по горно-пустынным тропам. После буддийских проповедников, направлявшихся на восток в Китай, вскоре появились китайские паломники, двигавшиеся на запад в Индию. Большинство проходило в Ганьсу через Дуньхуан, где и появилась эта шелковая картина IX века, изображающая странствующего монаха. Музей Гиме


ВОЗВЫШЕНИЕ ХАНЬ. 210-141 ГГ. ДО Н. Э.
а отряд повстанцев вскоре разросся в целую армию, которая, когда другие последовали примеру Чэнь Шэ, стала авангардом огромной антициньской коалиции. Чэнь Шэ возродил древнее царство Чу и объявил себя его правителем. Другие самозванцы последовали его примеру к северу от Хуанхэ на территории бывших Янь, Чжао и Вэй1 [6].
Сыма Цянь упомянул посмертный титул Чэнь Шэ Инь-ван1. Великий историк, привыкший к тому, что история пренебрегает простыми людьми, был заинтригован: как человек, «родившийся в жалкой хижине с крошечными окнами и дверью из прутьев, крестьянский батрак и гарнизонный новобранец, не имевший даже среднего состояния», смог, несмотря ни на что, «подняться и повести за собой отряд из нескольких сотен изможденных бедняков против... великого царства, которое вот уже сто лет [то есть со времени присоединения к Цинь провинции Сычуань] собирало дань с восьми старинных провинций». Единственное объяснение здесь могли предложить конфуцианцы: империя Цинь не смогла править благочестиво и гуманно и не понимала, что среди качеств, необходимых правителю, умение выигрывать войны занимает не самое главное место. Поэтому Чэнь Шэ оставалось только оседлать волну праведного негодования. Но сам он тоже оказался нерадивым правителем, и вскоре эта волна накрыла и его — через год он был убит одним из собственных сподвижников. Действительно печально, задумчиво отметил великий историк [7].
Появились вожди нового толка, и самой заметной фигурой среди них был Сян Юй. Еще один уроженец Чу, но аристократ, а не простолюдин, Сян Юй происходил из старинного рода чуских военачальников и на голову возвышался над современниками как в переносном, так и в прямом смысле. Он имел дурной характер, но был бесстрашен в бою, и солдаты его боготворили. Хотя историки, воспитанные на литературных и чиновничьих традициях, не находили в батальных похождениях ничего романтического, Сян Юй стал для них исклю¬
1 Среди этих самопровозглашенных лидеров преобладали потомки былых правящих домов этих царств.
2 Бёртон Уотсон предлагает буквальный перевод «король печали». Знак инь также может переводиться как «скрытый, сокровенный, нереализовавшийся». Возможно, именно последнее значение ближе к образу повстанческого царя среди тех, кто дал ему это посмертное имя.
161


ГЛАВА 4
чением. Сыма Цянь называет его заносчивым, коварным и неблагодарным и все же, рассказывая о нем, не может скрыть восхищения и делится подробностями, которые только укрепляют героическую репутацию Сян Юя. Ни один другой воин, упомянутый на страницах «Исторических записок», не может сравниться с Сян Юем, которого благодаря труду Сыма Цяня до сих пор приводят в пример как самого выдающегося военачальника во всей истории Китая.
Почуяв шанс, выпадающий один раз в жизни, из народа поднялись другие лидеры, больше похожие на Чэнь Шэ. Лю Бан из уезда Пэй, расположенного на севере бывшего (и возродившегося) царства Чу, тоже отказался повиноваться власти Цинь и ушел в разбойники. Но если мрачному Чэнь Шэ приходилось собственноручно подстраивать сверхъестественные знамения, а могучий Сян Юй был достаточно влиятельным, чтобы обойтись без них, Лю Бана Небеса по собственной воле с юности щедро осыпали счастливыми встречами и благоприятными знаками. Среди них нередко фигурировали драконы, из всех животных теснее всего связанные с земной властью и небесной милостью. Мать зачала Лю Бана от дракона, еще один дракон парил над ним, когда он спал, и, кроме того, его лицо с длинными бакенбардами напоминало драконье, что приводило в восторг физиономистов (предсказателей, толковавших будущее по чертам лица). Один из них, некто Люй, был так потрясен, что даже отдал ему в жены свою дочь. Так великий историк без обиняков дает нам понять, кто станет будущим основателем империи Хань и кто будет его влиятельной супругой. Читателей не должно вводить в заблуждение скудное образование Лю Бана, его неотесанные манеры и отсутствие военных заслуг. Благословение Небес все это полностью возмещает.
После смерти Чэнь Шэ место предводителя восставших быстро занял харизматичный Сян Юй1. Он постепенно сосредоточил в своих руках всю власть в возрожденном царстве Чу, сначала держась в тени за троном марионеточного правителя, затем сам став правителем и позже ба («гегемоном» или «защитником») объединения государств-сателлитов. Осененный благословением дракона, Лю Бан из
1 Преемства между ними не было: Сян Юй и его дядя Сян Лян подняли восстание чуской знати и возродили родное царство совершенно самостоятельно. Их выступление было гораздо более масштабным и опасным для империи. Восстание Чэн Шэ и У 1уана вошло в историю прежде всего потому, что было первым и указало врагам Цинь, что империя слабее, чем кажется.
162


ВОЗВЫШЕНИЕ ХАНЬ. 210-141 ГГ. ДО Н. Э.
уезда Пэй и его банда, превратившаяся в армию, объединился с Сян Юем и его войсками из царства Чу. В 207 г. до н. э., в год, когда Второй император совершил самоубийство, а Чжао Гао был убит, армии главнокомандующего Сян Юя нанесли череду тяжелых поражений силам Цинь, оттеснив их назад к горным проходам, охранявшим оплот Цинь на реке Вэйхэ. «От боевых криков чуских солдат содрогалось небо, и не было среди войск владетельных князей ни одного солдата, который не задрожал бы от страха», — пишет Сыма Цянь1 [8].
Между тем Лю Бан повел своих людей на запад через долину реки Ханьшуй, а затем на север в направлении Цинь. Найдя проходы на этом направлении менее защищенными, он связался с циньским двором в Сяньяне, узнал о смерти Второго императора и заручился поддержкой внука Первого императора, который был теперь потенциальным (но весьма не расположенным к царствованию) Третьим императором. После этого Лю Бан, не посоветовавшись с союзниками, подошел к столице и занял ее.
Узнав об этой самовольной выходке, главнокомандующий Сян Юй пришел в ярость. Он тоже ринулся к Сяньяну, угрожая уничтожить и врага, и собственного союзника, и остановил четыреста тысяч своих воинов на расстоянии одного дня пути от того места, где стояли сто тысяч воинов Лю Бана. Речь шла не только о нарушении субординации — ходили упорные слухи, что Лю Бан пошел на сговор с Сяньяном, и эти слухи как будто подтверждала необычайная снисходительность Лю Бана к людям Цинь и отнюдь не расположенному царствовать императору. Все выглядело так, будто Лю Бан старался завоевать доверие Цинь и создать себе репутацию безупречной добродетели, что свидетельствовало о его имперских притязаниях так же явно, как небесные драконы и тигры, по рассказам, кружившие по ночам над его лагерем.
Чтобы не допустить распри между победителями Цинь, посредники пытались примирить их. Лю Бан лично явился к Сян Юю, но даже после того, как потекло вино и прозвучали новые заверения в верности, приближенные с обеих сторон продолжали держать под рукой оружие. Под предлогом слабости мочевого пузыря Лю Бан с извинениями вышел из шатра для аудиенций и не вернулся обратно. Узнав, что на самом деле он тайно отбыл к своей армии, где был в безопасности, Сян Юй пришел в неописуемую ярость. По словам Сыма
1 Цит. по: Сыма Цянь. Исторические записки... Т. 2. С. 127.
163


ГЛАВА 4
Цяня, это вообще случалось с ним довольно часто. Такой гнев можно было утолить, только обрушившись на Сяньян, перебив всех его жителей, предав огню дворцы и архивы (при этом, вероятно, уничтожив больше книг, чем удалось в свое время Ли Сы) и убив теперь уже точно не расположенного к царствованию Третьего императора, а также, согласно одной из нескольких приведенных в «Исторических записках» версий этого ужасного эпизода, «осквернив могилу Первого императора», что, возможно, объясняет, почему часть терракотовой армии была найдена в разбитом на куски виде1.
Поступок Сян Юя был особенно предосудительным, поскольку город уже сдался, хотя и не ему лично, а его конкуренту-союзнику. Эту ошибку Сян Юй усугубил рядом других промахов. Вместо того чтобы прочно обосноваться в естественных укреплениях царства Цинь, он решил вернуться на восток. В Шаньдуне назревали беспорядки, люди Сян Юя скучали по дому, новая столица Чу в Пэнчэне (Сюйчжоу) ждала своего героя. В его отсутствие государство Цинь было разделено на четыре меньших царства, причем Лю Вану достались отдаленные военные округа в Ба и Шу (Сычуань), а также верхняя долина Ханьшуй по соседству. Поскольку Сычуань была известным местом ссылки, Сян Юй, похоже, считал, что, оттеснив своего соперника в эту обширную область за пределами Цинлинского хребта, помешает ему строить дальнейшие козни. Но Лю Бан (или «правитель Хань», как он теперь себя называл) рассматривал это скорее как удачный побег в безопасное укрытие. Чтобы окончательно удостовериться, что его не будут преследовать, он приказал разрушить за собой деревянную «дорогу каменных коров» и другие горные тропы2.
От 206 г. до н. э., когда Сян Юй назначил Лю Бана из уезда Пэй правителем Хань, отсчитывает срок своего существования и берет свое название империя Хань. Но должно было пройти еще четыре года напряженной и кровопролитной борьбы, прежде чем царь Хань стал императором.
1 Нельзя забывать и про тяжесть земли, под которой терракотовая армия оказалась после того, как обрушились поддерживавшие свод балки. Если бы терракотовая армия подверглась намеренному уничтожению, вряд ли грабители оставили бы глиняным воинам их оружие — вовсе не глиняное, а боевое (и даже бывавшее в сражениях).
2 Чаще это трактуется как показательный отказ от реванша и возвращения в циньскую столичную область, на управление которой Лю Бан имел право как победитель.
164


ВОЗВЫШЕНИЕ ХАНЬ. 210-141 ГГ. ДО Н. Э.
Ибо стоило Сян Юю отправиться на восток, как Лю Бан снова двинулся на север, восстановив дорогу в горах и вернув себе сердце Цинь.
Следующая битва титанов имела поистине эпический размах. Благодаря Сыма Цяню главные герои приобрели такую известность, что выражения «дух Сян Юя» или «стойкость Лю Бана» прочно вошли в разговорную речь. По сей день на китайских шахматных досках фигуры называют не черными и белыми, а соответственно Хань и Чу [9]. Обе стороны хорошо знали тогдашние правила ведения войны: игра должна разворачиваться ход за ходом, пока правитель одной из сторон не будет свергнут. Но шансы были равны, и хотя судьба улыбалась то одной, то другой стороне, результат оставался неопределенным вплоть до горького конца.
ОТ ЦИНЬ К ХАНЬ (220-87 гг. до н. э.)
//
& У у J-
о*
у
л?
у
&
///// -
Ф ^ ф
$
$
1—(——1—(—(—
200 190 180 170 160 150 140 130 120 110 100 90 80 до н.э.
ХАНЬ
220 210 ЦИНЬ
Первый ход сделал Лю Бан. Имея надежную базу в Цинь и неограниченные ресурсы в Сычуани, он находился в таком же выгодном положении, как циньские цари в период Сражающихся царств. Во главе армии, которая неожиданно выросла до 560 тысяч человек (численность, несомненно, преувеличена), он устремился на восток и захватил столицу Чу Пэнчэн. В это время Сян Юй, чье царство было слабо защищено с тыла, пытался задушить оппозицию далеко на востоке в провинции Шаньдун. Встретив новость о нападении Лю Бана традиционной вспышкой ярости, Сян Юй поспешил в столицу. Несмотря на то что под его началом было всего тридцать тысяч человек, которым перед этим пришлось совершить марш-бросок на несколько сотен километров, он заставил врага отступить, вернул Пэнчэн и одер-
165


ГЛАВА 4
жал две громкие победы — тем самым однозначно зарекомендовав себя как гениального полководца.
Лю Бана едва не схватили во время второй битвы у Пэнчэна. Он был окружен со всех сторон без малейшей надежды на избавление, но его спасла пыльная буря. День превратился в ночь, и в поднявшейся суматохе он бежал — Небо не оставило его. Его семья попала в плен, огромная армия была практически уничтожена, но он не сдавался. Еще дважды он попадал в окружение и оба раза бежал. Затишье, установившееся на время, пока Сян Юй отступил, чтобы подавить новые беспорядки на восточном побережье своего царства, позволило Лю Бану восстановить силы. Провизия и войска стекались к нему из провинций Сычуань и Цинь по рекам Вэйхэ и Хуанхэ; поспешно завербованные союзники устраивали беспорядки в тылу Чу и перехватывали обозы с провиантом.
К тому времени, когда Сян Юй вернулся на передовую в 203 г. до н. э., сложилась патовая ситуация. Чтобы разрешить ее, Сян Юй сначала пригрозил убить пленного отца Лю Бана, затем предложил Лю Бану сойтись в личном поединке. Ни на один вызов Лю Бан не откликнулся. Время, а также благосклонность Небес теперь были на стороне Хань. Ханьцы постоянно получали новые припасы из Сычуани и Цинь, а войска Сян Юя были измотаны, их припасы таяли, а силы растрачивались на устранение постоянных беспорядков в подчиненных Чу государствах. Когда Сян Юй снова отбыл на подавление очередного восстания на своих землях, Лю Бан испытал редкий вкус победы. Впрочем, он был недолгим. Сянь Юй снова примчался на помощь своим людям, и снова Лю Бан предпочел отступить, а не сражаться с явно непобедимым противником.
Обе стороны неоднократно обвиняли друг друга в предательстве, хотя в этом отношении они мало чем отличались друг от друга. Даже ханьский подданный Сыма Цянь, который обязан был поддерживать репутацию основателя Хань, не ставил это в вину великому Сян Юю. Правитель Чу был подлым, жестоким, тщеславным и недоверчивым, открыто заявляет великий историк, но тут же изображает его как блистательного героя, достойного самой высокой трагедии и вдобавок — чем больше он входит во вкус своей задачи — самых живописных пассажей в «Исторических записках»1.
1 Показывая Сян Юя в самом выгодном свете, Сыма Цянь прежде всего стремился возвеличить сокрушившего его Лю Бана — основателя империи Хань.
166


ВОЗВЫШЕНИЕ ХАНЬ. 210-141 ГГ. ДО Н. Э.
В конце 203 г. взаимные оскорбления уступили место поползновениям к перемирию. Оба правителя согласились отступить, Сян Юй отпустил семью Лю Бана, и империю поделили по линии идущего с севера на юг канала между реками Хуайхэ и Хуанхэ. Чу, которым правил Сян Юй, принадлежало все к востоку от этой линии; Хань, которым правил Лю Бан, — все к западу. Вздохнув с облегчением, Сян Юй наконец повернул назад. Но воспрявший духом Лю Бан двинулся за ним, вызывая раздражение у чуского вана и подбирая по дороге отставших от его армии солдат. Победное возвращение на родину обернулось для людей Сян Юя недисциплинированным бегством. Лю Бан подходил все ближе, его силы росли с каждым днем. Под его знамена стекались новые сторонники, до этого не проявлявшие особенного рвения, но теперь привлеченные обещанием получить земли, которые Лю Бан в самом деле мог раздавать. К ним присоединялись дезертиры, покинувшие армию Сян Юя.
Последнее великое сражение произошло в местечке Гайся на севере провинции Аньхой. Сян Юй был вынужден уступить противнику, имевшему тройное численное превосходство и окружившему его с малым количеством солдат и истощенными припасами. В ту ночь Сян Юй не спал, сообщает Сыма Цянь. Из ханьских лагерей слышались звуки музыки. Там пели чуские песни. «Разве ханьцы уже целиком завладели Чу? — спросил Сян Юй. — Откуда среди них так много чусцев?»
«[Той же] ночью Сян-ван поднялся и стал пить вино в своем шатре. С ним была красавица по имени Юй, которую он любил и всегда брал с собой. При нем был и скакун по кличке Чжуй [“Пегий”], на котором он обычно ездил. Полный тягостных дум, Сян-ван запел печальные песни, а затем сочинил стихи о себе:
Я силою сдвинул бы горы,
Я духом бы мир охватил.
Но время ко мне так сурово,
У птицы-коня нету сил,
А раз у коня нет силы,
Что же могу я поделать?
О Юй! О моя Юй!
Как быть мне с тобою? Что делать?
167


ГЛАВА 4
Сян-ван несколько раз пропел стихи, а красавица ему вторила. Из глаз Сян-вана ручьями катились слезы, все приближенные тоже плакали, и никто не смел взглянуть на него. Затем Сян-ван сел на коня и в сопровождении более восьмисот отборных всадников, находившихся под его знаменем, в ту же ночь прорвался сквозь окружение, вырвался на юг и ускакал»1 [10].
Преследование возобновилось. К тому времени, когда Сян Юй достиг реки Хуайхэ, из восьмисот сопровождающих у него осталась лишь сотня. Когда он подошел к Янцзы, их было всего двадцать восемь. Обещав им три последние победы, он сдержал свое слово. Трижды они совершали невозможное, прорываясь через многократно превосходящие силы солдат Хань. «Это Небо губит меня, а не мои ошибки в боях [тому виною]!», — заметил Сян Юй2.
На Янцзы — чуть западнее Нанкина — его ждала лодка. Спасение было уже близко. Из-за этой реки в бывшем царстве У он выступил восемь лет назад. Там у него оставались сторонники, там он еще мог бы править. Но он сказал: «Какими глазами буду я смотреть на них? Пусть даже они ничего не скажут, разве мне, Цзи, не будет стыдно в душе [перед ними]?»3 С этими словами он спешился и отдал Пегого доброму лодочнику, повернул назад и пешком пошел навстречу несметному войску Хань.
По словам Сыма Цяня, в последнем бою Сян Юй убил «несколько сотен человек», хотя сам получил «дюжину ран». Совсем ослабев от потери крови, он вдруг увидел старого знакомого, который теперь служил начальником конницы в войске Хань. Он обратился к нему как солдат к солдату:
«“Я слышал, что Хань[-ван] дает за мою голову тысячу золотых [И] и жалует селения с десятью тысячами дворов, поэтому я окажу тебе милость”». Вслед за тем перерезал себе горло и тут же скончался»4 [12].
1 Цит. по: Сыма Цянь. Исторические записки... Т. 2. С. 152.
2 Там же. С 153.
3 Там же. С. 154.
4 Там же.
168


ВОЗВЫШЕНИЕ ХАНЬ. 210-141 ГГ. ДО Н. Э.
ГОСУДАРИ В НЕФРИТЕ
28 февраля 202 г. до н. э., когда Сян Юй погиб и царство Чу сдалось, Лю Бан из уезда Пэй «обрел положение верховного императора». С этого момента в своем повествовании Сыма Цянь перестает называть его Хань-ваном (Лю Баном Пэй-гуном он не называл его уже давно) и пользуется только посмертным именем императора — Гю- цзу. В истории он тоже остался под этим именем, как Хань Гао-цзу, Великий прародитель Хань (иногда Хань Гаоди, Император-прародитель Хань1). Это был первый, и последний, на ближайшие полторы тысячи лет простолюдин, которому удалось подняться до головокружительных высот. Основать династию буквально из ничего смог бы далеко не каждый, и Сыма Цянь, работавший над своими записками в то время, когда престол занимал сильнейший из ханьских императоров, не скупился на похвалы царственному прародителю.
Однако в 202 г. до н. э. будущее государства Хань и Китая как единой империи было крайне неопределенным. Собранный Цинь территориальный колосс так основательно расшатался, что у потомков Великого прародителя было мало шансов контролировать самую обширную и живучую из всех имперских конструкций Древнего Китая. К югу от Янцзы предписания Хань едва ли имели хоть какую-то силу. Власть новой династии оспаривали на востоке и севере и решительно отвергали на северной границе, где область Ордоса, укрепленная трудами Мэн Тяня, быстро пришла в запустение.
Делу могло бы помочь долгое правление, но Гао-цзу прожил после воцарения лишь семь лет (202-195 гг. до н. э.), причем большую часть этого времени подавлял внутренние мятежи и отражал внешние вторжения. Пригодился бы и сильный преемник, но Гао-цзу сменил робкий подросток (который, во всяком случае, был его сыном), а затем два малолетних ребенка (которые, вероятно, не были его внуками). Довольно скоро власть Хань запуталась в сетях дворцовых интриг ив 190 г. до н.э. перешла в руки вдовствующей императрицы Люй, спутницы Гао-цзу с тех дней, когда он был еще никем из Пэй. Импера¬
1 Другие варианты: «Высокий (Высший) предок (родоначальник)», «Высокий (Высший) владыка». Знак Хань при этом имени появился уже потом, чтобы отличать Лю Бана от «высших родоначальников» иных, более поздних империй. То же самое касается и его преемников.
169


ГЛАВА 4
трица фактически узурпировала трон. Имперская фаза Цинь длилась пятнадцать лет, и казалось, эпоха Хань продлится немногим дольше.
Восхождение Лю Бана на вершину власти все это время оставляло какое-то неубедительное впечатление. Сам он откровенно признавал, что достиг успеха не столько благодаря своим способностям, сколько вопреки им и что ему помог в этом ряд серьезных компромиссов. Чтобы завоевать поддержку, ему пришлось для вида отказаться от репрессивной политики Цинь. Это означало отказ от легистского понятия государства и тюремного авторитаризма, снижение налогов и смягчение условий призыва на военную службу, внедрение более уступчивой идеологии и более доступного публичного образа правителя. Однако успешное управление страной едва ли было возможно без беспрекословного подчинения властям, строгих предписаний и неограниченного доступа к финансам и рабочей силе. Гао-цзу столкнулся со старой проблемой: тактика и действия, позволившие завоевать империю, не подходили для того, чтобы управлять ею. Гао- цзу должен был «меняться вместе со временем».
Перемены в его личности происходили постепенно. Осталась походная привычка к пьянству. Больше всего император любил шумные попойки с грубыми шутками и развлечениями в компании старых приятелей из Пэй. Беспробудное пьянство сопровождалось частыми «походами в туалет» (как это называет английский переводчик Сыма Цяня), где с человеком могли произойти самые разные неприятности: одни не возвращались, другие в свое отсутствие могли быть оклеветаны, третьих загоняли в угол «дикие медведи» (или даже сам император — как произошло с одной молодой дамой, затем срочно повышенной до фаворитки). Туалеты были дурным и опасным местом. В те времена, как и сейчас, экскременты из уборных собирали для удобрения полей (полагают, что вместе с появлением регулируемого плуга и изобретением сеялки это внесло существенный вклад в повышение урожайности сельскохозяйственных культур в эпоху ранней Хань). Нечистоты скапливались под уборной в зловонной яме. Здесь рылись свиньи, а в 194 г. до н. э. рядом с ними на короткое время появилась «человеческая свинья»: слепое, немое, выжившее из ума существо без ушей, рук и ног, но с явно женскими формами — все, что осталось после мести вдовствующей императрицы Люй от прелестной госпожи Чи, чье единственное преступление состояло в рождении императору еще одного сына. «Императрица Люй была крайне волевой женщи¬
170


ВОЗВЫШЕНИЕ ХАНЬ. 210-141 ГГ. ДО Н. Э.
ной», — заметил Сыма Цянь. Молодого Хуэй-ди, ее сына и законного наследника Гао-цзу, судьба госпожи Чи привела в такой ужас, что он тоже «начал каждый день пьянствовать» и больше не принимал никакого участия в государственных делах1.
В «Исторических записках» Сыма Цянь помещает рассказ о вдовствующей императрице Люй в разделе «Правители», как если бы она была официальной преемницей Гао-цзу. При этом Хуэй-ди (император Хуэй; ди значит «император») не получил отдельной главы и упоминается в повествовании лишь несколько раз. От смерти Гао-цзу в 195 г. до н. э. до своей смерти в 180 г. до н. э. вдовствующая императрица железной рукой управляла страной, в то время как сменявшие друг друга императоры играли чисто декоративную роль. Хуэй-ди при жизни совершил всего одно заметное дело: он поручил специалисту по церемониям и ритуалам Шусунь Туну разработать императорские обряды Хань.
Имевший множество последователей знаменитый конфуцианский ученый Шусунь Тун присоединился к Гао-цзу в те дни, когда тот еще именовался ваном Хань. Шусунь Тун взял на себя все приготовления и играл роль распорядителя во время церемонии его восшествия на трон, а после предложил ввести при императорском дворе некоторые приличия. Задача была не из легких. Гао-цзу настолько презирал классическое образование, что, как известно, мог сорвать с ближайшего ученого шапку и справить в нее нужду. И все же, хотя подобное отсутствие церемоний после циньской строгой формальности казалось свежим и бодрящим, даже императора раздражало, что сподвижники-собутыльники могли ворваться к нему, когда он уединялся с любовницей. Что нам нужно, сказал Шусунь Тун, — это правила этикета и придворный ритуал. Император с некоторым сомнением согласился. «Посмотри, что можно сделать, но только чтобы все это было не слишком заумно... Такая простая штука, чтобы даже я с ней справился».
Собрали группу ученых, которые тщательно изучили тексты и целый месяц в специально построенном павильоне отрабатывали хо¬
1 Говоря об ужасных деяниях императрицы Люй, необходимо заметить, что женщина у власти, какая бы она ни была, практически не оставляла историографам иного выхода, кроме описания ее правления и ее самой в самых мрачных тонах. Китайские летописи — в гораздо большей степени нравоучительная литература, нежели попытка объективного описания исторического процесса.
171


ГЛАВА 4
реографию новых придворных церемоний. Когда все было готово, Шусунь Тун пригласил Гао-цзу. Слова императора, подтвердившего, что он понял свою задачу, были встречены вздохом облегчения. Новый церемониал был немедленно введен в действие, и во время новогодних празднеств в 199 г. до н. э., когда знать и чиновники со всей империи явились ко двору выразить свое почтение, «все дрожали от страха и благоговения». Гао-цзу наконец «понял, какая это возвышенная вещь быть императором!» [13]. Шусунь Тун получил награду, и за время правления Хуэй-ди разработал и организовал обряды почитания предков, с которыми следовало обращаться к покойному «великому прародителю» и его преемникам.
Однако конфуцианские по духу церемонии и приличия вовсе не означали, что правитель собирался руководствоваться в исполнении своих обязанностей конфуцианскими предписаниями. Гао-цзу был слишком занят укреплением своей власти, чтобы служить примером нравственного совершенства, а его империя была, пожалуй, слишком непокорной, чтобы откликнуться на такой пример. Законы и налоги имели первостепенное значение не в последнюю очередь потому, что без них не было никакого смысла в послаблениях и льготах, которыми Гао-цзу и его преемники вознаграждали верных и успокаивали возмущенных. Хотя ханьские императоры довольно часто прислушивались к советам, они не стали полностью отказываться от самодержавного наследия Цинь1. Гао-цзу специально распорядился привести в порядок (и, возможно, восстановить) гробницу Первого императора и проводить обряды в его честь. Легистская структура управления в целом сохранилась. Учет и ранги, групповая ответственность, система наказаний и поощрений, всеобщее налогообложение, общественные работы и военный призыв, несколько смягчившись на практике, оставались основополагающими принципами существования Китайской империи.
Заметнее всего послабления стали в правление образованного Вэнь-ди (пр. 180-137 гг. до н.э.), одного из сыновей Гао-цзу, став¬
1 Все циньское подвергалось поношению лишь на словах. На деле Лю Бан, видимо, прекрасно понимал, что без циньских наработок империю не создать. Даже ханьские законы «Девяти статей», введенные в 200 г. до н. э. и более двух тысячелетий прославлявшиеся как гуманные и простые — в отличие от запутанных и бесчеловечных циньских — были, как показал ряд недавних находок археологов, почти дословным повторением циньского кодекса.
172


ВОЗВЫШЕНИЕ ХАНЬ. 210-141 ГГ. ДО Н. Э.
шего императором после смерти вдовствующей императрицы Люй, а также сына Вэнь-ди, Цзин-ди (пр. 157-141 гг. до н.э). Позже этот благодатный период удостоился множества похвал со стороны конфуцианцев, и не только из-за того, что императоры активно приближали к себе известных ученых, в том числе конфуцианской школы. Видимо, ретроспективно полвека от смерти Гао-цзу до смерти Цзин-ди представлялись многим золотым веком. В государстве царило относительное спокойствие (хотя на северной границе оно обходилось, как мы увидим позже, довольно дорого), урожаи были в целом регулярными (верный знак милости Небес), многие получили прощение и помилование. Вэнь-ди обладал добродетелью «высшего порядка», заключил Сыма Цянь. Даже для вдовствующей императрицы Люй у великого историка нашлось доброе слово: во время ее царствования «наказывали редко, а злодеев было мало, люди прилежно занимались сельским трудом, еды и одежды стало в избытке» [14].
Триумф для Цзин-ди наступил в 154 г. до н. э., когда семь царств попытались поднять мятеж, но потерпели поражение. Беспорядки начались еще в правление Гао-цзу и уходили корнями в войну с Сян Юем. В решающей битве при Гайся в провинции Аньхой победу одержали ханьские полководцы. Именно их войска одолели Сян Юя, в то время как ван Хань, по словам Сыма Цяня, «следовал позади войска». Военачальники сомневались, что Лю Бан способен одолеть соперника, и согласились рискнуть своими армиями только после того, как им пообещали в награду земли и высокое положение. Когда позднее те же генералы побуждали Лю Бана принять императорский титул, с одной стороны, они делали это по традиции, а с другой — для них это действительно имело большое значение: «Если наш повелитель не примет высочайшего титула, то и наши титулы ничего не будут стоить» [15]. Таким образом, когда царь Хань согласился занять императорский трон, горстка далеко не покорных генералов вскарабкалась на собственные троны размером поменьше.
Новой императорской династии требовалась столица, в которой можно было разместить храмы и гробницы предков, не говоря уже о придворных и чиновниках. В подражание Восточному (Позднему) Чжоу Гао-цзу выбрал Лоян, удачно расположенный в центре Чжунъ- юаня («Центральная равнина») между Цинь и Чу. Но как только он там поселился, его убедили переехать в отдаленное, но гораздо лучше
173


ГЛАВА 4
защищенное место в Чанъане, на западе естественно укрепленной области Цинь (близ Сяньяна, в современном Сиане). Лоян мог стать смертельной ловушкой, поскольку, одаривая своих военачальников, Гао-цзу отказался от прямого контроля над большей частью внутренних районов империи. По сути, он утратил практически все территории, которые достались Сян Юю, когда в 203 г. до н. э. уставшие от сражений соперники согласились разделить империю между собой. Таким образом, вся восточная половина бывших владений Первого императора распалась на десять царств1, причем только западная половина из них сохраняла статус военных округов под непосредственным управлением императора. Победа была куплена ценой восстановления дискредитировавшей себя системы феодальных вотчин, в которых власть императора была существенно ограничена2. Лоян и жалкая судьба последних императоров Чжоу могли бы послужить об этом напоминанием.
Хотя трудный процесс возвращения отделившихся царств начался почти сразу, они по-прежнему представляли собой угрозу, и решить эту задачу до конца столетия не удавалось. Гао-цзу старался постепенно сменить власть на этих территориях. Вместо бывших военачальников и других вероятных соперников он сажал на царские троны своих не слишком воинственных родственников. Императрица Люй продолжила эту политику, выдвигая на нужные места собственных родичей3. Вэнь-ди, заменяя правителей, воспользовался возможностью раздробить одни царства и вернуть себе другие. Подавленное Цзин-ди восстание 154 г. до н. э. дало новую возможность ослабить силы царств. Все это не позволило стране снова вернуться к хаосу эпохи Сражающихся царств, хотя до тех пор, пока существо¬
1 Правители этих царств носили титул ван, который за два столетия до этого мог носить только чжоуский Сын Неба, «Единственный из людей». Это отражало понижение статуса титулов в раннеимперском Китае.
2 Удельным князьям достались самые разоренные и непокорные земли, жители которых болезненней всего воспринимали уничтожение своих царств и их вхождение в состав империи. Возрождая старые царства, пусть и во главе со своими военачальниками, Лю Бан избавлял себя от забот о неспокойных территориях, оставляя себе мирные и верные коренные циньские земли с сохранившимся имперским аппаратом и инфраструктурой.
3 Это стало причиной восстания после смерти императрицы. В итоге побежденный род Люй, при покровительстве императрицы посягавший не только на удельные престолы, но и на империю вообще, был уничтожен.
174


ВОЗВЫШЕНИЕ ХАНЬ. 210-141 ГГ. ДО Н. Э.
вали царства, носившие громкие и славные имена Ци, Чжао, Янь и даже Чу, целостность империи оставалась под вопросом.
Имперские летописи обычно изображают эти ханьские или «подчиненные царства как непокорных сателлитов, тщетно оспаривающих бесспорную власть империи. Но археология снова вносит свои поправки. Ученым удалось найти несколько царских гробниц ранне- ханьского периода, и до тех пор, пока не откроют грандиозный мавзолей Цинь Ши-хуанди, они будут служить самым ярким примером материальной культуры Древнего Китая. Нельзя не признать, что подземные камеры китайских захоронений производят далеко не такое захватывающее впечатление, как греческие и римские колоннады. Но камень на территории Китая был, как правило, дефицитным товаром. Люди старались селиться в аллювиальных поймах рек и возводили там деревянные постройки на фундаментах из ханту. Здания высотой в несколько этажей, увенчанные двускатной крышей с изогнутыми карнизами, неоднократно изображены в росписях гробниц и описаны в текстах. Они выглядели потрясающе. Однако дерево гниет, а кирпичная кладка рушится. Поэтому в новой имперской столице Чанъань кроме обширных фундаментов и россыпи глазурованных черепиц сохранилось очень мало.
Но если на просторах Китая осталось не так много древних памятников, то памятники, что скрываются под землей, это полностью возмещают. В мировоззрении древних китайцев не последнее место занимал жадный интерес к загробной жизни, поэтому предков почитали не только как любимых родственников, но и как прародителей, заслуживающих уважения согласно конфуцианским предписаниям, а также как посредников при общении с миром духов. Сооружению и отделке гробниц уделяли огромное внимание. Покойных старались похоронить как можно в более целостном состоянии (кремацию древние китайцы сочли бы еще более позорной, чем четвертование или нанесение увечий), а для удовлетворения текущих потребностей в удобствах, пропитании, статусе и развлечениях, с ними отправляли все то, что им нравилось при жизни. В этом смысле каждая гробница отражала образ жизни своего обитателя и становилась, как и мавзолей Первого императора, уменьшенной копией оставленного им (или ею) материального мира.
Могилы ханьских царей не были исключением: они могут служить наглядной демонстрацией средств и вкусов их царственных оби¬
175


ГЛАВА 4
тателей. Когда в 1968 г. солдаты Народно-освободительной армии случайно обнаружили захоронения, принадлежавшие, как было доказано впоследствии, царю и царице Чжуншани (ханьское царство в Шаньси), самый большой интерес вызывали нефритовые костюмы царственной четы. Ослепительный клад шелков, лаковых изделий, статуэток и инкрустированной бронзы поразили одетых в полевую форму ополченцев не меньше, однако нефритовые костюмы, при всей их поразительной экстравагантности, не единственные в своем роде. Найденные в других местах более или менее сохранившиеся нефритовые костюмы ханьского периода обеспечили себе почетное место во многих музеях как образец, возможно, единственной в мире одежды из камня.
Каждый такой костюм покрывал тело умершего с ног до головы, словно доспехи, вместе с лицом, ступнями и пальцами рук Считалось, что нефрит обладает оберегающими свойствами, хотя речь шла скорее о духовной защите (чтобы препятствовать естественным химическим процессам, нефритовый костюм должен был быть совершенно герметичным). Нефритовый костюм выглядит как цельный каменный футляр, но на самом деле состоит обычно из четырнадцати предметов, среди которых подходящие по размеру перчатки, обувь, маска для лица, отдельные рукава и шлем. Как и броня терракотовых воинов, все эти предметы состоят из маленьких, плотно подогнанных друг к другу прямоугольных пластин. В одном костюме насчитывается от двух до трех тысяч нефритовых сегментов. Пластинки соединены между собой золотой1, серебряной или шелковой нитью. Даже у египетских фараонов не было нефритовых доспехов, скрепленных золотыми нитями. Искусная работа, общий вес и стоимость такого костюма говорят о богатстве, намного превосходящем средства большинства правителей государств-сателлитов — и, возможно, даже императоров.
В Чанша, столице другого царства, которое Гао-цзу отдал одному из своих генералов (на этот раз к югу от Янцзы, в Хунани), царские гробницы найти не удалось. Однако в кургане, который археологи открыли в пригороде Мавандуй в 1970-х гг., были обнаружены вполне
1 Саван удельного царя Лю Шэна, сына императора Цзин-ди, состоял из 2498 нефритовых пластинок, скрепленных золотыми нитями, весившими более килограмма.
176


ВОЗВЫШЕНИЕ ХАНЬ. 210-141 ГГ. ДО Н. Э.
сопоставимые сокровища. В гигантских саркофагах-«матрешках» покоились канцлер Дай-хоу (ум. 186 г. до н. э.), его супруга госпожа Дай и еще один образованный благородный мужчина, вероятно, их сын. Поскольку они не принадлежали к правящей династии, ни один из них не удостоился нефритового одеяния, хотя традиционные методы консервации (тщательно запечатанные саркофаги, не пропускающие сырость и бактерии) сослужили хорошую службу одному из тел. По прошествии двух с лишним тысяч лет обернутая в шелка госпожа Дай сохранилась во внутреннем саркофаге практически невредимой, хотя феноменально постарела и крайне нуждалась в услугах парикмахера. В отличие от таримских мумий ее тело не высохло: суставы сохранили гибкость, а кожа реагировала на мягкое нажатие. Вскрытие позволило установить, какими болезнями она страдала при жизни, и обнаружило в ее пищеварительной системе «138 с половиной семян»: перед смертью госпожа Дай ела мускусную дыню.
Обстановка ее гробницы известна довольно хорошо, поскольку в ней были найдены бамбуковые планки с полной описью погребального инвентаря. В описи перечислены не только различные сосуды, которые были обнаружены в обеденной зоне, но и деликатесы, которые когда-то их наполняли. Упоминаются семь видов мяса, а также рецепты их приготовления, и два вида пива: неферментированное и, вероятно, крепкое. Изысканно расписанные шелка украшали стены погребальной камеры, а последний внутренний саркофаг был укрыт Т-образным шелковым знаменем. Превосходно сохранившееся знамя, по-видимому, изображает пожилую госпожу Дай — она опирается на трость, также найденную учеными среди погребального инвентаря. Ниже на картине происходит застолье, участники которого едва ли не впервые изображены с палочками для еды, а выше госпожу Дай ожидает небесное собрание духов.
Шелковых манускриптов в гробнице не было. Их нашли только в захоронении предполагаемого сына князя Дай. Среди них два прекрасно сохранившихся экземпляра «Дао дэ цзин» Лао-цзы, доселе неизвестные труды по медицине, астрономии и гаданиям, руководство по сексу и фрагменты исторических сочинений, о которых, похоже, не знал даже Сыма Цянь; вероятно, они были потеряны для науки в десятилетия, разделявшие погребение и написание «Исторических записок». Коллекция из Мавандуя старше, чем обнаруженные ранее клады документов вдоль Шелкового пути, и действительно
177


ГЛАВА 4
может иметь «огромное значение для историков в переосмыслении древней китайской истории» [16]. Кроме того, в захоронениях была обнаружена одна из самых ранних географических карт. Очевидно, она была составлена в результате тщательного изучения местности и предназначалась для военных целей. Изображенная на ней местность по-прежнему вполне узнаваема, однако чтобы это понять, карту нужно перевернуть: в Китае предпочитали изображать юг в верхней части листа, а север в нижней1. На карте изображен неспокойный пограничный регион, в который входила южная половина царства Чанша и северная половина Наньюэ.
Наньюэ, или Южное Юэ (Намвьет), было совсем не таким, как остальные ханьские царства: оно ничем не было обязано Гао-цзу и имело собственные имперские амбиции. Оно занимало примерно территорию провинции Гуандун и соседние области гуанси и Северного Вьетнама. Его столицей был город Паньюй. Впоследствии этот город стал известен как мегаполис Гуанчжоу (Кантон), где в центре международного района в 1983 г. была найдена еще одна царская гробница периода Хань, а в 1990-х гг. — остатки царских дворцовых садов.
В гробнице покоился Вэнь-ван2, второй правитель государства Наньюэ (не путать с его современником Вэнь-ди, правившим в Чанъане). В соответствии со своим званием Вэнь-ван был похоронен в нефритовом костюме. Костюм никак не повлиял на сохранность тела правителя, однако его многокамерная гробница довольно интересна. Она представляет собой уменьшенную копию его дворца, в передней части которого располагались открытые для публики помещения (пиршественный зал в восточном, сокровищница в западном крыле), а в задней части находились личные покои, в том числе комната для слуг, которые сопровождали царя и после смерти, и еще одна комната для наложниц, удостоенных такой же «чести». В обстановке гробницы имеются предметы ханьского и местного производства, а также изделия из африканской слоновой кости, ладан из Южной Аравии и круглая серебряная чаша с крышкой, вероятно персидская. В те времена, как и сейчас, богатство в Паньюй (Гуанчжоу) приносила Жемчужная река Чжуцзян, впадавшая в Южно-Китайское море. Защищенное
1 См.: ПодосиновА. В. Ex Oriente Lux! Ориентация по странам света в архаических культурах Евразии. М.: Языки русской культуры, 1999. С. 45-88. — Прим. ред.
2 Судя по обнаруженной археологами его золотой печати, он носил императорский титул ди.
178


ВОЗВЫШЕНИЕ ХАНЬ. 210-141 ГГ. ДО Н. Э.
сзади горами Наньлин, Наньюэ не попадало в сферу интересов Хань и наслаждалось преимуществами своего мягкого климата и иноземными диковинками, стекавшимися со всех сторон света.
Юэсцы, вероятно, принадлежали к малайско-полинезийской группе, а не к монголоидной, как китайцы ся. В Северном Китае их обычаи (например, использование банановых листьев вместо тарелок) и природа (влажные горные склоны и малярийные болота) вызывали неизменное осуждение. Когда Первый император установил здесь свою власть, этот регион никак нельзя было назвать популярным: сюда на поселение отправляли только «беглецов, осужденных и лавочников». Администрация Цинь в этих местах была зачаточной, и когда император умер, область откололась. Управлявший областью циньский чиновник, взяв пример с меланхоличного Чэнь Шэ, восстал и объявил Наньюэ независимым царством, а себя его первым царем.
Это был Чжао То, иначе У-ван из Наньюэ. На десять лет его оставили в покое: по словам Сыма Цяня, Гао-цзу «довольно хлопот доставляли внутренние беспорядки». Но в 196 г. до н. э. император Хань послал доверенного дипломата, конфуцианского идеолога Лу Цзя, чтобы убедить царя У признать верховенство Хань. Ван У согласился сделать это в обмен на признание своего титула, но затем отказался от соглашения из-за нерешенных торговых противоречий. Введенный Хань запрет на продажу железа (стратегического сырья для изготовления оружия) вызвал протесты, после чего царь У сделал встречный ход: он объявил себя императором, и даже войска, отправленные на юг в 183 г. до н. э. вдовствующей императрицей Люй, не смогли заставить его отказаться от этого заявления. Более того, силы Наньюэ перешли в наступление и начали захватывать соседние территории, а государь У ездил в экипаже с желтым балдахином и выпускал собственные «эдикты», хотя и то и другое было прерогативой императора [17].
По сведениям Сыма Цяня, первый правитель (и самопровозглашенный император) Наньюэ умер в 137 г. до н. э. Это представляется маловероятным; если, как пишет Сыма Цянь, государь У был окружным чиновником на службе у Первого императора, то он скончался в возрасте не меньше ста лет, пережив двух циньских и шестерых ханьских императоров. Скорее всего, речь идет о его преемнике, чей нефритовый костюм сейчас находится в музее Гуанчжоу: именно этот человек второй раз принял дипломата Лу Цзя и обязался отказаться от императорских привилегий и платить дань Чанъаню. Это случилось в правление Хань
179


ГЛАВА 4
Вэнь-ди, но если империи Цинь удалось стремительно присоединить китайский «Средний Запад» в провинции Сычуань, то присоединение империей Хань «Глубокого Юга» несколько затянулось.
Еще два правителя Наньюэ сменились на троне в Паньюе, прежде чем в стране снова вспыхнули беспорядки. Обосновавшийся в Чанъане могучий У-ди, сын и преемник Цзин-ди, методично превращал лоскутное одеяло владений Хань в энергичную восточноазиатскую империю. Мелкие раздробленные феодальные царства полностью обессилели; император закрепил за собой право назначать в них канцлеров и первых министров1. В Наньюэ это новшество, введенное в 113 г. до н. э., было встречено резким недовольством. Ни один правитель Наньюэ до сих пор не посещал Чанъань, чтобы уплатить дань, и когда проханьская фракция в Паньюе убедила молодого правителя сделать это, страну охватило восстание, во главе которого встал тогдашний канцлер. Ханьские послы и сторонники Хань были убиты, посланные для мести войска из Чанъаня отброшены.
Империю Хань, которая только что триумфально выдвинулась в Центральную Азию, посрамили живущие на заднем дворе «варвары». Хань У-ди не мог больше мириться с таким положением, и поскольку уговоры не действовали, он решил применить силу. В 112 г. до н. э. не менее четырех военных экспедиций были отправлены в Паньюй по рекам и по морю. Первым туда прибыл «командующий башенных кораблей», ведя за собой двадцать или тридцать тысяч человек. Через некоторое время к нему присоединился «командующий, который успокаивает волны», ночью они начали штурмовать Паньюй, а с рассветом город сдался. «Таким образом, пять поколений или девяносто три года спустя после того, как Чжао То стал царем Южного Юэ, это государство пало» [18]. Сыма Цянь, работавший в то время над «Историческими записками», чувствовал удовлетворение. Больше не будет ни Южного Юэ, ни Восточного Юэ (в Фуцзяни)2, которое ждала та же участь в следующем году. К концу 111 г. до н. э. весь материковый Южный Китай, а также остров Хайнань и долина реки Хонгха в Северном Вьетнаме окончательно вошли в состав империи.
1 Это право ханьский император получил еще после подавления восстания семи ванов.
2 В отличие от Наньюэ Восточное Юэ представляло собой не государство, а союз юэских племен.


5
Империя изнутри и снаружи
(141 г. до н.э. — 1 г. н. э.)
ХАНЬ И СЮННУ
У тех, кто бежал от правосудия Хань во II веке до н. э., была поговорка: если больше ничего не остается, всегда можно уехать «на север к сюнну/хунну или на юг в Юэ». Из этих двух направлений более предпочтительным считалось первое — в степях, занятых кочевым народом сюнну1, климат был здоровее, чем в болотистом Южном Юэ. Но для центральной власти в Чанъане обе области были одинаково проблемными: слабо защищенные пограничные зоны, населенные ненадежными вассалами и окруженные непредсказуемыми врагами, никак не способствовали поддержанию общего порядка в империи. Приграничная ситуация на крайнем севере и на дальнем юге долго испытывала терпение Гао-цзу и его преемников и более-менее устоялась, и то немалой ценой, лишь в царствование У-ди.
У-ди взошел на трон после Цзин-ди в 141 г. до н.э.; тогда ему было пятнадцать лет, и он продолжал царствовать до самой смерти
1 В те времена эти знаки, видимо, звучали как хунна. В русскоязычной литературе принято именовать их сюнну, что, с одной стороны, не очень далеко от истины, но с другой — фактически постулирует монголоязычность создателей первой известной кочевой империи на границе Китая (сюнну более чем похоже на монгольское «люди»), о чем на самом деле мы не знаем ничего достоверного.
181


ГЛАВА 5
в возрасте шестидесяти восьми лет. Одному из самых долгих и насыщенных событиями правлений в истории (141-87 гг. до н.э.) преемственность пошла на пользу, но затем нанесла роковой удар. О правлении У-ди всегда высказывали противоположные мнения. Его называли то «абсолютным самодержцем», который лишил власти своих министров, чтобы «лично руководить правительством», и поэтому стал «самым известным из всех китайских императоров», то дворцовым ничтожеством, неспособным контролировать даже собственных домочадцев, «не принимавшим никакого участия в военных кампаниях, которые прославили его царствование», и имевшим такое слабое представление об их стоимости, что его правление стало настоящим «бедствием для Китая» [1]. В то время как император уделял внимание церемониям и ритуалам и слегка интересовался искусствами, государственные инициативы обычно (но не всегда) поступали от министров, советников или военачальников, и после их утверждения исполнение поручалось тем же людям.
Это вполне согласовывалось с конфуцианским учением. Императоры не должны были корпеть днями и ночами над возами бамбуковых документов, как, по рассказам, делал Первый император Цинь, или сражаться и пьянствовать наравне со своими войсками, как Гао- цзу. Чтобы подать высочайший пример добродетели и гуманности, Сыну Неба следовало держаться в стороне и, обладая всей полнотой власти, не ограниченной законодательными тонкостями и многочисленными обязанностями, сохранять полную невозмутимость и бесстрастие.
Это состояние выражали через даоское понятие у-вэй — «недеяние», «приостановленное действие» либо «прекращение действия». Мудрый правитель «ничего не делает (у-вэй), — говорит Лао-цзы, — но при нем нет ничего, что не было бы приведено в порядок» [2]. Как это работает? В идеальном мире поданный императором нравственный пример обладает магнетическим воздействием. Руководствуясь этим примером, все общество встает на путь добродетели, что устраняет необходимость в законах и наказаниях. Кроме того, под действием этой силы самые способные и добродетельные подданные неотвратимо притягиваются к императору, чтобы служить ему. Его Небесное величество может действительно «ничего не де¬
182


ИМПЕРИЯ ИЗНУТРИ И СНАРУЖИ. 141 Г. ДО Н. Э. - 1 Г. Н. Э.
лать», пребывая в полной уверенности, что под руководством блистательных помощников не останется «ничего, что не было бы приведено в порядок»1.
Однако здесь таилась опасность: у циников возникал соблазн судить о достоинствах и недостатках императора по талантам его чиновников. Первостепенное значение приобрел поиск и привлечение на государственную службу людей безупречных достоинств и способностей. Процесс был усовершенствован с помощью продуманной системы отбора. Снова и снова в записях встречаются указы, поручающие чиновникам империи искать перспективных кандидатов на должности и отправлять их в Чанъань. Эта практика возникла еще во времена Чжоу, но в эпоху Хань она заметно расширилась, поскольку административный аппарат империи стал больше и намного сложнее. При У-ди чиновников на государственную службу стали набирать чаще, чем раньше, при этом процесс отбора был стандартизирован и проходил в виде собеседования, состоявшего из вопросов и ответов. Затем был введен экзаменов для чиновников, в дальнейшем ставший главной отличительной чертой имперской бюрократии. Но даже для начального собеседования из вопросов и ответов требовались программа и жюри, которое оценивало бы результаты участников. Жюри состояло из группы ученых (в 136 г. до н. э. их было пятьдесят, но вскоре число увеличилось). Программа состояла из выбранных этими учеными канонических текстов (изначально их было пять). В их число входили сочинения, которые нравились Конфуцию («Книга перемен», «Книга песен», «Чтимые записи») либо приписывались ему самому («Записи о благопристойности («Ли цзи») и «Вёсны
1 В описанной схеме большую роль играла магическая сила дэ (сейчас обычно переводимая как «добродетель», но в данном контексте означающая нечто вроде маны у народов Полинезии), которой своего Сына снабжало Небо. В рамках этой концепции правитель воспринимался не как администратор, а прежде всего как верховный жрец, единственная связь между Небом и землей, и его ритуальная чистота и нравственность, благодаря которой Небо наделяло его все большими объемами дэ, были неизмеримо важнее практической сметки или интереса к делам управления. Эта сила помогала держать в узде многочисленных вассалов еще чжоуским ванам, а при Восточном Чжоу, когда действительная власть ванов в Лояне стала ничтожной, окружавшие их царедворцы не забывали лишний раз напомнить им, что повседневные хлопоты — не царское дело.
183


ГЛАВА 5
и Осени»)[. Таким образом, зачатки конфуцианства, опирающиеся на так или иначе связанные с Учителем Куном тексты, под покровительством государства приобрели официальный характер и налет ортодоксальности.
Однако на практике У-ди предпочитал ту систему управления и политику, которых придерживался Первый император Цинь. У-ди тоже много путешествовал, совершенствовал ритуалы и обряды, которые полагалось проводить на различных священных вершинах, и тоже был одержим кратковременностью жизни: его неодолимо влекла загадка бессмертных на Райских островах Пэнлай2. Гао-цзу не счел нужным соотносить свою новую династию с одним из Пяти элементов (или фаз), ив 104 г. до н. э. У-ди восполнил это упущение. Календарь был пересмотрен, объявлен новый календарь Великого начала, а покровителем империи Хань провозгласили стихию земли (почвы) — элемент, победивший «воду» Цинь. Стихии земли соответствовал желтый цвет и число пять (на сей раз это никак не сказалось на ширине колесной оси). Таким образом, смена династии была с некоторым запозданием синхронизирована со сменой фаз стихий, а ее законность подтвердил не любимый Конфуцием Небесный мандат, а эзотерическая теория, традиционно связанная с даосизмом3.
1 «Вёсны и Осени» и «Записи о благопристойности» действительно приписывались Конфуцию; к составлению первых он, вполне возможно, приложил руку, но основная часть текста была написана безымянными летописцами княжества Лу еще до него; вторые были написаны позже жизни Учителя — возможно, его внуком Кун Цзи (Цзы Сы) (481 -402 гг. до н. э.). «Книга песен» и «Чтимые записи» считались составленными Конфуцием: якобы он отобрал наиболее удачные и соответствующие чжоускому духу стихи и записи речей правителей и составил из них два свода, использовавшиеся им для обучения последователей.
2 Многие ученые считают, что очевидное сходство в описании Цинь Ши-ху- анди и У-ди на страницах труда Сыма Цяня может объясняться не только тем, что У-ди осознанно или неосознанно подражал Первому императору (что исключать нельзя), но и тем, что великий историограф (один из главных авторов антициньского мифа) мог таким образом создать довольно неприглядный образ своего повелителя, которого он, кажется, оценивал довольно невысоко. Описание расточительности У-ди и его внимания к разным шарлатанам должно было создать у читателя ощущение, что этот правитель, как когда-то Цинь Ши-хуанди, может привести империю к катастрофе.
3 Связь теории «пяти движений» с даосизмом спорна во многом потому, что мы очень мало знаем о настоящем облике интеллектуальной жизни чжоу- ского Китая, известной нам почти исключительно по дошедшим до нас тек¬
184


ИМПЕРИЯ ИЗНУТРИ И СНАРУЖИ. 141 Г. ДО Н. Э. - 1 Г. Н. Э.
Нет никаких доказательств, что У-ди обращался именно к философии легизма, чтобы восстановить во всей строгости законы и наказания, введенные Первым императором, однако суды при нем работали активнее, а общее число осужденных было больше, чем при любом другом правителе ранней Хань. Ради пополнения казны были повышены налоги и введена государственная монополия на производство железа и соли (119 г. до н. э.), а также алкоголя (98 г. до н. э.). Осужденных, заключенных (обычно это были военнопленные или несостоятельные должники), призывников и людей, отрабатывавших трудовую повинность, массово мобилизовали для строительства дорог, систем борьбы с наводнениями, императорских памятников и т. д. То же самое происходило на недавно «национализированных» литейных и соляных предприятиях, где неоплачиваемый труд был нормой (сегодня это называется рабским трудом)1. Но главной причиной была война. Имя У-ди означает «Воинственный император», и хотя он, похоже, крайне редко устраивал смотры войскам и никогда лично не вел их за собой в бой, его правление было отмечено непрекращав- шимися военными кампаниями, в основном проходившими в необъятной и неприветливой пустыне у северной границы империи.
Здесь по дуге от Корейского полуострова до Синьцзяна, где на тысячи километров тянулись леса, степи и пустыни, оседлое сельское хозяйство Китая сменялось бесконечным суровым царством кочевого скотоводства. Здесь так же, как в Африке и на Ближнем Востоке, отношения между «пустыней и пашней» были непростыми, потенциально полезными для обеих сторон, но обремененными взаимными недоразумениями и подозрениями. В Восточной Азии очевидная разница между продуваемыми всеми ветрами стоянками кочевни¬
стам. Стройность системы «школ », судя по всему появилась на свет благодаря усилиям ханьских библиографов, стремившихся к порядку. Как и теория двух первоначал инь и ян, теория пяти движений почти наверняка была в каком-то виде разработана мудрецами или жрецами одной из областей Древнего Китая, а во времена Чжаньго зафиксирована и пользовалась большой популярностью у самых разных интеллектуальных групп и течений. Но как выглядел в чжоу- ские и западноханьские времена даосизм и существовал ли он как отдельное направление — сложный вопрос.
1 Императорские мастерские поражали воображение размахом и мастерством работников, но насколько вольны последние были покинуть работу, а также лучше или хуже, чем обычным ремесленникам, жилось рабочим дворцового ведомства, неизвестно.
185


ГЛАВА 5
ков и тесными деревушками оседлых земледельцев заключалась не только в образе жизни и культуре — ее усугубляли этнические различия (хотя они, возможно, в действительности были не так велики, как казалось), иной государственный уклад, язык, образованность и многое другое, составлявшее гордость каждого из народов. По одну сторону лежал Китай, «земля шапок и поясов», как его называет Сыма Цянь, по другую — варварская страна и, земля штанов и шкур.
Но если социальные и экономические отличия были очевидны, с природными границами дело обстояло не столь однозначно. Сельскохозяйственные земли постепенно выходили в степи, а песчаные барханы наползали на посевы1. Ирригация до неузнаваемости преображала пустыню: засуха мешала сельскому хозяйству. Обширные пастбища рассекали лоскутное одеяло крестьянских полей на юге — пышные зеленые оазисы расцвечивали пустыню на западе. Водоразделы немногочисленных рек были слишком неопределенными, а долины — слишком ценными с точки зрения земледелия, чтобы превращать их в границы. Горы были слишком далекими и при этом вполне преодолимыми, а значит, бесполезными в качестве естественных укреплений. Демаркация и тем более защита границ в таких условиях казалась невозможной и на долгие столетия обременила бы императорский Китай.
Первого императора Цинь это не остановило. Его предки имели многолетний опыт общения с кочевыми соседями. Великое вторжение Мэн Тяня в Ордос около 218 г. до н. э. было предпринято именно затем, чтобы раз и навсегда обезопасить северные и северо-западные фланги Цинь. Возникшая в результате череда крепостей, сторожевых вышек, стен и дорог — Великая стена позднейшей традиции — возможно, была бы эффективной, если бы ее поддерживали в надлежащем состоянии. Однако это требовало непомерных затрат, и годы гражданской войны после смерти Первого императора сыграли здесь роковую роль. Войска были отозваны, поселенцы отступили на юг, и власть решила отказаться от наступления.
Однако не исключено, что именно с этого первого продвижения империи в Ордос и соседние степи к востоку и западу все и началось. Лишившись ценных пастбищ и потеряв возможность вести нефор¬
1 Границы земледельческих и кочевых территорий зависят от соотношения сил оседлых и скотоводческих государств.
186


ИМПЕРИЯ ИЗНУТРИ И СНАРУЖИ. 141 Г. ДО Н. Э. - 1 Г. Н. Э.
мальную торговлю через новую границу (теперь это было официально запрещено), кочевые скотоводы в кои-то веки объединились1. Во главе объединения встали сюнну, племя или клан, быстро ставший ядром крупной конфедерации. Под руководством Маодуня2, молодого князя сюнну, который в 209 г. до н. э. убил своего отца, чтобы получить титул ьиапьюя, или царя, союз сюнну совершал набеги на востоке, западе, юге и севере, разоряя и китайцев, и не китайцев. Шаньюй Маодунь вернул себе все земли, занятые Мэн Тянем, и проник вглубь на территорию нынешних провинций Хэбэй и Шаньси. Таким образом, пока Лю Бан и Сян Юй вели смертельный бой на берегах Янцзы, Маодунь получил свободный доступ к северным военным округам и, как пишет Сыма Цянь, «[Его] военная мощь была велика, [он] имел триста тысяч лучников и не раз причинял урон северным пограничным землям»3.
Сюнну иногда называют гуннами. Однако среди ученых нет согласия о том, действительно ли эти два слова обозначают один и тот же народ с поправкой на китайское и зарубежное произношение4. Научное мнение, словно дующий в евразийской степи ветер, обращается то в одну, то в другую сторону. Безусловно, вторгшиеся в Европу гунны тоже были кочевыми скотоводами, как и сюнну. Они тоже сражались верхом, терроризировали империю (Римскую), и от них приходилось откупаться дорогой ценой. Но все это происходило на много столетий позже и на полмира дальше. Судя по нескольким словам, которые удалось идентифицировать, сюнну говорили на одном
1 Ряд источников указывает на то, что, возможно, в степях и раньше существовало крупное государство, во главе которого стояли ираноязычные юэчжи (тохары), чьими вассалами были в том числе и сюнну. Но тогда китайцы мало интересовались происходящим в степях, и это объединение несравнимо меньше отразилось в китайских летописях — единственных письменных источниках региона в это время.
2 В литературе встречаются варианты Модунь или Модэ. Некоторые ученые полагают, что это транскрипция слова «багатур», в русском языке ставшего «богатырем».
3 Цит. по: Сыма Цянь. Исторические записки... Т. 8. С. 196.
4 Отождествлять сюшгу и гуннов, конечно, не стоит, но родство вторых с первыми мало кто оспаривает. Правда, стоит учитывать, что в своем пути от Алтая до Дуная сюнну, как это всегда бывает с кочевыми армиями, включили в свой состав множество племен, и общий их набор, конечно, должен был заметно отличаться от перечня вассалов Модэ.
187


ГЛАВА 5
из сибирских языков1, то есть вполне могли прийти из Сибири. Ставить знак равенства между сюнну и гуннами европейской истории полезно лишь настолько, насколько любые, даже самые сомнительные мнемонические указатели способны помочь в изучении неосвоенных пустошей отдаленного прошлого Азии.
Поскольку степные народы не оставили никаких письменных отчетов о своих делах и, вероятно, вообще были неграмотными, почти все наши сведения о них происходят из китайских источников. Однако в более ранних сочинениях сведений о них было слишком мало, поэтому историку (а именно Сыма Цяню) приходилось расспрашивать современников, живших на границе, опираться на свои наблюдения и даже собственное воображение. Все это довольно неожиданным образом привело к попыткам увидеть ситуацию глазами кочевников, и за свои ранние экскурсы в антропологию и симпатии к предполагаемым «варварам» великий историк заслужил немало похвал [3]
Посвященный сюнну раздел «Исторических записок» намного длиннее и содержательнее, чем раздел о Наньюэ. Очевидно, степная конфедерация представляла для ханьских государственных деятелей нечто большее, чем угроза династического и военного посрамления. Это противостояние спрогнозировало облик империи в будущем и определило ее природу. Со сверхъестественной проницательностью Сыма Цянь предсказал дальнейшее течение истории и сделал верные предположения о той роли, которую суждено было сыграть в ней приграничным народам — тибетцам, киданям, тюркам, монголам и маньчжурам (назовем лишь нескольких). Сопоставляя и сравнивая централизацию, стабильность и культурное превосходство Чжунго с «инаковостью» едва грамотных приграничных кочевых скотоводов, историк создал историографическую традицию, которая затем стала исторической реальностью. Противостояние Хань и сюнну оказалось в ней всего лишь первым раундом.
Подчеркивая эту мысль, Сыма Цянь рассматривает сюнну в одном ряду с «варварскими» коренными народами древности — жупами и ди, ассимилированными во времена Чжоу, и цитирует стереотипные представления своих современников. На китайском языке
1 В очень ограниченном наборе гуннских слов, сохраненных античными авторами (список почти полностью состоит из имен собственных), разные исследователи видят следы тюркских, монгольских, индоевропейских, тунгусских, уральских, енисейских влияний.
188


ИМПЕРИЯ ИЗНУТРИ И СНАРУЖИ. 141 Г. ДО Н. Э. - 1 Г. Н. Э.
«сюнну» означает «свирепый раб», и их обычно сравнивали с волками и другими хищниками. Набег сюнну «подобен нападению стаи птиц на засеянное поле». Они налетают «как порыв ветра» и рассеиваются «как туман», причем делают все это «со скоростью молнии». Таким варварам от природы свойственны жестокость и жадность, без благотворного утонченного влияния цивилизации пороки почти неисправимые. Чтобы преодолеть их, Хань нужно проявить терпение и даже великодушие.
Оторвавшись на время от борьбы с непокорными царями (часть которых действительно бежала на север к сюнну), Гао-цзу лично возглавил поход против них зимой 200 г. до н. э. Это предприятие никак не помогло реабилитировать его военную репутацию и закончилось настоящей катастрофой. Измученные морозом, теснимые всадниками сюнну, войска Хань были окружены в Пинчэне — месте близ Датуна на границе Шаньси и Внутренней Монголии. Сам император попал бы в плен, если бы не вмешательство супруги шаньюя Маодуня, которая призвала помиловать его и начать переговоры. Гао-цзу и его войскам разрешили совершить позорное отступление, и после дальнейшего дезертирства и набегов в 198 г. до н. э. был подписан первый из серии договоров, которые затем продлевались в течение шестидесяти лет.
Условия этих договоров «мира через родство» (осэ-цинь) были довольно нелестными для Хань. За государством сюнну признавался равный или «братский» статус, а в обмен на прекращение набегов шаньюй получал невесту из императорского рода и ежегодные подарки в виде шелка, зерна и других продуктов питания. В сущности, это была дань. Вместе с тем подарки можно было рассматривать как взятку или даже как инвестиции с расчетом на то, что сюнну пристрастятся к китайским продуктам и будут зависеть от их экспорта. Относительно принцессы были некоторые сомнения, но их перевесила надежда на то, что она родит следующего шаньюя, который уже будет наполовину китайцем или хотя бы сможет благоприятно повлиять на политику сюнну. Словом, лицо всегда можно было сохранить, но факты говорили сами за себя. Оглядываясь назад, мы видим, что первое международное соглашение императорского Китая во II веке до н. э. имело сверхъестественное сходство с его последним соглашением в XIX веке: заключенные якобы между равными сторонами, оба договора были вопиюще неравноправными.
189


ГЛАВА 5
’ При каждом продлении договора размер ежегодной дани-взятки увеличивался. К изначальному списку добавили золото, изделия из железа и алкоголь; зерно и шелк поставляли в астрономических количествах. Но вторжения сюнну в действительности так и не прекратились: они стали менее масштабными, но не менее частыми. Обычно их совершали ханьские ренегаты или союзные кочевые племена, над которыми шаньюй почти не имел власти. Возмущение Хань закономерно росло и достигло пика в 192 г. до н. э., когда шаньюй Маодунь прислал вдовствующей императрице Люй письмо, в котором игриво предлагал ей, поскольку они оба вдовеют и достигли определенного возраста, найти утешение и удовольствие в обществе друг друга. Взбешенная вдовствующая императрица уже готова была отправить на север войска, однако советникам удалось охладить ее пыл. Действительно, ответное письмо известной своим самолюбивым и мстительным нравом императрицы позволяет измерить глубину ее унижения:
«Я стара летами, моя душа одряхлела, волосы и зубы выпали, походка утратила твердость. Вы, шаньюй, неверно слышали обо мне, вам не следует марать себя. Я, стоящая во главе бедной страны, не виновата и должна быть прощена за отказ»1 [4].
Впрочем, в другом прочтении высказанное в письме шаньюя желание «поменять то, что имею, на то, чего не имею»2 можно отнести не к любовным утехам, а к торговле [5]. Если так, то здесь на сцену выходит фактор, который вскоре занял центральное место в отношениях Хань и сюнну. Потому что политика Хань, рассчитанная на зависимость сюнну от китайской продукции, начала приносить свои плоды. В дальнейших переговорах сюнну часто требовали не только дани, но и доступа к возникшим на границе рынкам, и отказ мог быть крайне провокационным.
Несмотря на все недостатки, Вэнь-ди и Цзин-ди продолжали политику «мира через родство». Именно это дорогостоящее зати¬
1 Цит. по: Таскин В. С. Материалы по истории сюнну (по китайским источникам). Предисловие, перевод и комментарии В. С. Таскина. М.: Гл. ред. вост. лит. изд-ва «Наука», 1968. С. 139.
2 Цит. по: Сыма Цянь. Исторические записки... Т. 8. С. 408, примеч. 8.
190


ИМПЕРИЯ ИЗНУТРИ И СНАРУЖИ. 141 Г. ДО Н. Э. - 1 Г. Н. Э.
шье перед бурей во многом обусловило возникшую позднее ностальгию по золотому веку Хань первой половины II века до н. э. Между тем преемники шаньюя Маодуня значительно расширили империю сюнну, особенно на запад, где вытеснили народ юэчжи из коридора Ганьсу и Синьцзяна за Памир. Это подало Хань идею (ее приписывают подростку У-ди) отправить путешественника-ди- пломата, чтобы попытаться вступить в контакт с юэчжами и выяснить, что они думают о союзе против сюнну. Выполнить эту задачу вызвался придворный по имени Чжан Цянь, и около 138 г. до н. э. в сопровождении слуги, отличного стрелка и охотника, а также небольшого военного эскорта он ушел в пустынный закат. Однако довольно скоро он был перехвачен войсками шаньюя. Разве понравилось бы императору, спросил шаньюй, если бы сюнну тайно отправили эмиссаров через весь Китай, чтобы установить дипломатические отношения с Наньюэ? Миссия Чжан Цяня оскорбляла суверенитет сюнну, и путешественника следовало задержать на неопределенный срок.
Чжан Цяню удалось бежать, но только через десять лет. Возобновив свое путешествие, он во второй раз канул в неизвестность. И вероятно, о нем успели совершенно забыть к тому моменту, когда через тринадцать лет, в 126 г. до н. э., узнав об окружающем мире намного больше всех своих современников и умудрившись вторично сбежать из плена сюнну, он вместе с верным слугой-охотником вернулся в Чанъань. К тому времени отношения Хань и сюнну стали откровенно враждебными. Сведения об обстановке в Центральной Азии, принесенные бесстрашным путешественником, оказались как нельзя кстати. Заметим, что Чжан Цянь заслуживает уважения не только как первопроходец Великого шелкового пути, но и как первый участник «большой игры».
Однако уложить эти сведения в голове было довольно сложно — их эпатажный характер был сопоставим лишь с открытиями, ожидавшими Колумба. Ибо, по словам Чжан Цяня, ханьский Китай был не одинок в этом мире. Вдалеке существовали другие «великие государства», где люди тоже жили в городах и — необычайное откровение — тоже «делали записи». Они «устраивали свою жизнь почти так же, как китайцы», и самое главное, были совершенно не осведомлены о том, что где-то в центре мира располагается Чжунго — Поднебесная империя.
191


ГЛАВА 5
ПУТЕШЕСТВИЕ ЧЖАН ЦЯНЯ В ЗАПАДНЫЕ ЗЕМЛИ
Возмужав, У-ди в 135 г. до н. э. подписал еще один договор о «мире через родство» с тогдашним шаньюем. Этот вопрос давно вызывал жаркие споры в Чанъане, и его снова начали обсуждать в 134 г. до н. э. На тот момент подозрительность сюнну была усыплена очередной порцией щедрой дани, и перспективы для неожиданного (разумеется, вероломного) контрудара казались особенно благоприятными. На свет выплыли старые аргументы, снова зазвучали призывы отомстить за поражение Гао-цзу в Пинчэне, и на этот раз У-ди решил принять сторону сторонников войны. Одобренный им хитроумный план должен был заманить шаньюя в засаду в городе Маи (на севере Шаньси).
На этот раз дело кончилось не катастрофой, а только сокрушительным провалом. Сюнну разгадали хитрость, развернулись и исчезли в степях, расторгнув договор в одностороннем порядке. За этим последовало пять лет «странной войны»1. Набеги сюнну продолжались, но вместе с тем продолжалась и торговля на пограничных рынках, как никогда оживленная. Все это было частью плана. Осенью 129 г. до н. э., когда на рынках царило особенное оживление, армии Хань напали на четыре приграничные торговые области. Несмотря на элемент неожиданности, более или менее успешной оказалась только одна атака. Потери сюнну исчислялись сотнями, потери Хань тысячами. Пинчэн так и остался неотомщенным. Однако через два года Вэй Цин, брат любимой супруги императора и один из полудюжины возвысившихся в то время харизматичных военачальников, смог снова подчинить Ордос, вернув тем самым завоевания Первого императора Цинь. Это был «первый серьезный удар по сюнну со времен Маодуня» [6]. Укрепления циньской Великой стены были восстановлены, и по обе стороны от северного изгиба реки Хуанхэ снова возникли поселения.
В отместку сюнну атаковали новые приобретения Хань на востоке и западе. Хань ответила на это разрушительными контрударами. На протяжении 120-х гг. до н. э. не проходило и года без военных походов, которые становились все более масштабными и проникали все
1 Отсылка к «странной войне» в годы Второй мировой, когда при формальном объявлении войны между Великобританией и Францией, с одной стороны, и нацистской Германией — с другой, боевые действия не велись.
192


ИМПЕРИЯ ИЗНУТРИ И СНАРУЖИ. 141 Г. ДО Н. Э. - 1 Г. Н. Э.
глубже на территорию сюнну. В 119 г. до н. э. ханьские войска прошли на север через пустыню Гоби во Внешнюю Монголию и на северо-запад через Ганьсу в Нинся. Теперь армии Хань не уступали сюнну в мобильности и могли по нескольку месяцев действовать в полевых условиях. Новые военные округа, переполненные трудовыми лагерями и солдатами-поселенцами, обеспечили безопасность границы вдоль Великой стены, в то время как потери сюнну, особенно утрата скота и пастбищ, вызвали ожесточенные распри внутри кочевой конфедерации. Возможно, военным, успехам Хань отчасти способствовало отступничество некоторых кочевых племен — перейдя на сторону Хань, они обратились против бывших товарищей.
Вполне ощутимый успех достался, однако, дорогой ценой. Следуя официальной практике, Сыма Цянь «подсчитывает очки» каждого сражения, словно баллы в карточной игре или экзаменационной работе. Из этих подсчетов становится ясно, что в военных действиях участвовали сотни тысяч солдат, десятки тысяч погибли, было захвачено множество военачальников и вождей, угнаны огромные стада крупного и мелкого скота, а также лошадей. Судя по всему, Хань считала приемлемыми потери, доходившие до 30%, иногда даже до 90 %. Хотя бы в этом отношении дела у сюнну шли лучше, но это объяснялось насущной необходимостью. Хань обладала практически неисчерпаемыми людскими и продовольственными ресурсами, доступ к которым ограничивался лишь сложностью их перемещения, в то время как численность кочевников была отнюдь не так велика, их основные средства существования (стада рогатого скота и лошадей) уязвимы, а их единственный актив составляла огромная территория.
Вернув себе северную границу и рассеяв врага, Хань могла бы после 119г. до н.э. свернуть военные действия. Однако она этого не сделала, и причину следует искать в тех сведениях, которые сообщил вернувшийся из своего путешествия Чжан Цянь. Точная хронология событий неясна, но вероятно, примерно в это время добытые им данные о положении дел в Средней Азии была заново изучены, его самого тщательно расспросили, и экспансионистский импульс Хань обрел новое направление. Вместо того чтобы продвигаться все дальше на север в неприветливые пустоши Монголии, войска Чанъаня повернули на запад и обратили свои взгляды на процветающие государства Средней Азии, о которых рассказал Чжан.
193


ГЛАВА 5
Поначалу открытия Чжан Цяня казались почти неправдоподобными. В ходе путешествия на запад он пересек пустыни Синьцзяна, преодолел суровый Памир и спустился к рекам Сырдарья (Яксарт) и Амударья (Оке). Вдоль первой из них располагалась страна, именуемая Даюань, иначе Фергана, ныне восточный Узбекистан, вдоль второй — Дася1, иначе Бактрия, или Северный Афганистан, юг Таджикистана и Узбекистана. Юэчжи, только что захватившие Бак- трию, без интереса отнеслись к предложению вернуться на восток и поддержать Чанъань в его вражде с сюнну. Их будущее лежало к югу от Гималаев, где им предстояло основать одну из величайших империй Северной Индии — Кушанское царство2, а в I веке н. э. нанести ответный визит вежливости, отправив в Китай первых буддийских миссионеров. Но в начале 120-х гг. до н. э. пока еще ничего не знавшие о Будде (Просветленном) юэчжи открыли Чжан Цяню глаза только на важность странного мира, в который он забрел.
Если бы Чжан Цяня не задержали на десять лет в государстве сюнну, то, попав в Бактрию, он мог бы застать на троне грекоязычных царей Эвкратида или Менандра3. Греко-бактрийская династия, возникшая после похода Александра Великого, была свергнута юэчжами около 130 г. до н. э. всего за несколько месяцев до прибытия Чжана4. Великолепные золотые и серебряные монеты с портретами последних царей еще не вышли из обращения и немало удивили Чжана. На каждой
1 То есть «Великое Ся». Так Чжан Цянь называл не столько Бактрию, сколько самих юэчжи — видимо, точно так же называлось государство последних во времена их господства в соседних с Китаем степях.
2 Кушанская империя на пике своего могущества включала в себя области Северного Индостана, при этом не меньшую роль играли подчиненные ку- шанами земли в районе нынешних Афганистана и Таджикистана, по которым проходил питавший кушанскую экономику Великий шелковый путь.
3 Менандр — один из индо-греческих царей, правивший к югу от Гйндукуша, то есть в областях к югу от собственно Бактрии. Менандр вошел в буддийскую литературу под именем Милинды. См.: Вопросы Милинды (Милиндапаньха) / Пер. А В. Парибка. М.: Гл. ред. вост. лит. изд-ва «Наука», 1989. — Прим. ред.
4 Обычно считается, что Греко-Бактрия была завоевана юэчжами (тохарами) около 125-120 г. до н. а, то есть уже после отъезда Чжан Цяня. Во времена его пребывания в Бактрии северные области региона были уже заняты юэчжами, Греко-Бактрия сильно ослаблена их набегами, а также предшествовавшим приходу тохаров разорительным вторжением саков, но еще существовала и контролировала основные районы Бактрии.
194


ИМПЕРИЯ ИЗНУТРИ И СНАРУЖИ. 141 Г. ДО Н. Э. - 1 Г. Н. Э.
монете, по его словам, «было изображено лицо царя [и], когда царь умирал, деньги немедленно меняли и выпускали новые с лицом преемника». В Китае такого обычая никогда не знали, и ему не суждено было возникнуть, поскольку китайской культуре уважение к торговле было несвойственно, и вряд ли кто-нибудь осмелился бы связать образ государя со столь низким занятием1.
К западу от Бактрии простиралось великое царство Аньси, иначе Парфия, или Персия (Иран), где Селевкиды, также наследники империи Александра, ранее были свергнуты парфянскими Аршаки- дами. Территория Аньси тянулась до места, которое Чжан называет «Западным морем», но, вероятно, это все же был Персидский залив, а не Средиземное море. Гораздо больший интерес представляло расположенное к востоку от Бактрии царство Шэньду. Осматривая бак- трийские базары, Чжан заметил «ткани из Шу [Сычуани] и бамбуковые трости из Цюна [также Сычуани]» — и то и другое, как говорили, привозили через Шэньду. Некоторые географические названия в записках Чжан Цяня трудно идентифицировать, но нет никаких сомнений, что Шэньду — это Индия: ее жители «отправлялись в битву на слонах», и даже римляне знали эту страну как Синду (по названию реки Синд, или Инд). По рассказам, эта страна лежала на несколько тысяч километров восточнее Бактрии, и Чжан рассудил, что она, вероятно, «не очень далеко от Шу». Следовательно, шелковые ткани и бамбуковые трости попадали в Индию прямо с крайнего юго-запада Китая.
Из всех открытий Чжан Цяня это поначалу вызвало в Чанъане самый большой интерес. Как показало десятилетнее заточение у сюнну, попасть из Китая в Центральную Азию было не так-то просто. Через пустыни Синьцзяна сюнну контролировали маршрут на севере
1 Позднее в Китае вполне принятой практикой стало нанесение на монету девиза правления императора. Другое дело, что чрезвычайная (по сравнению со странами Запада) многочисленность пользовавшихся монетами людей, а также отсутствие в Восточной Азии достаточного для насыщения монетного рынка количества золота и серебра привели к тому, что монеты в Китае традиционно отливались из меди или бронзы (реже железа), что заметно снижало их стоимость, а следовательно, и статус. Изображать профиль правителя на мелкой разменной монете и вправду было бы неуместно и слишком трудоемко. К тому же в Китае внешний облик правителей не считался важной частью их восприятия подданными и потому не тиражировался, в отличие, скажем, от греко-римской традиции.
195


ГЛАВА 5
от «Великого болота» (ныне соляная пустыня Лобнор1), а союзники сюнну, прототибетский народ цян, контролировали маршрут на юге2. Только дорога из Сычуани в Индию и Бактрию, по которой везли бамбуковые трости и шелка, похоже, давала способ обойти и тех и других. Когда Чжан Цянь предложил возглавить секретную экспедицию для изучения этого пути, «император пришел в восторг».
Вероятно, это произошло около 125 г. до н. э., через год после возвращения Чжана из западных стран, потому что уже в 123 г. до н. э. путешественник снова вернулся: юго-западный маршрут оказался тупиковым. Действительно, между Сычуанью и Индией происходила некоторая неофициальная торговля, и Чжан Цянь подчеркнул, что важную роль в ней играло промежуточное царство под названием Дяньюэ, жители которого тоже ездили на слонах (это была, вероятно, Бирма). Но жители юньнаньских холмов, расположенных между Сычуанью и Бирмой, с подозрением отнеслись к приветливому Чжан Цяню, запретили ему двигаться дальше и перебили его спутников. Дальнейшие усилия требовали военной поддержки, и дело было отложено на двенадцать лет, до тех пор, пока одновременно со штурмом Паньюя (Кантона) и подчинением Наньюэ войска Хань не пробились в Юньнань. Великий историк Сыма Цянь сопровождал их в этом походе, по крайней мере, до сегодняшней провинциальной столицы Куньмин. Но дальше к юго-западу их продвижение остановилось близ реки Ланьчан (Верхний Меконг). Недружелюбная гористая местность и в равной степени недружелюбное население охраняли тайну дороги шелка и бамбуковых тростей еще долгие века. Только после строительства Бирманской дороги в преддверии Второй мировой войны наконец появился надежный торговый путь, связавший Китай и Индию через дождливые переходы восточной оконечности Гималаев.
По словам Чжан Цяня, все царства дальнего запада высоко ценили продукцию и политическую благосклонность ханьского Китая, и их можно было убедить принять тот или иной вассальный статус. Воин¬
1 Еще несколько десятилетий назад Лобнор был не соляной пустыней, а «блуждающим озером» — кипящим жизнью болотным краем, который питала река Тарим.
2 Разделителем этих двух маршрутов была циклопическая пустыня, ныне именуемая Такла-Макан. Две трассы пути на запад шли соответственно через северные или южные оазисы, цепочкой окружавшие пустыню у подножия гор, скудно питавших оазисы талой водой.
196


ИМПЕРИЯ ИЗНУТРИ И СНАРУЖИ. 141 Г. ДО Н. Э. - 1 Г. Н. Э.
ственные народы Ферганы и других северных государств могли стремиться к объединению с Хань против общего противника — сюнну, народы Бактрии, Парфии и Индии, больше заинтересованные в торговле, — согласиться платить дань, если гарантировать им доступ к китайским товарам. Таким образом, утверждал Чжан (или утверждал от его имени Сыма Цянь), всех их можно вписать в ханьскую схему мироустройства. Император будет вознагражден постоянным потоком экзотических товаров и послов, «земли [Хань] расширятся на десять тысяч ли. И попадая в [страны с] иными обычаями, очень важно использовать переводчиков [на их языки], чтобы [слава о] могуществе и добродетели [Хань] распространилась среди четырёх морей... Как только соединимся с усунями, то можно будет привлечь на свою сторону и находящихся на западе от них подданных Дася и сделать их внешними подданными»1 [7].
Но торговля и политический союз ни тогда, ни, возможно, вообще когда-либо за всю историю существования Китайской империи не рассматривались как самоцель. И то и другое воспринималось лишь как средство, побудительный мотив, который должен был помочь вписать открытые Чжан Цянем земли в привычную китаецентрич- ную модель мира. В этом смысле устройство Поднебесной напоминало модель Вселенной, представленной в виде концентрических колец: в центре находился государь (то есть император Хань), его власть распространялась от непосредственно управляемых военных округов империи к косвенно управляемым царствам, разнообразным государствам-сателлитам на границе и, наконец, вассальным и зависимым образованиям за пределами империи.
Около 119 г. до н. э. находчивый Чжан Цянь ответил на новый интерес императора еще одним масштабным планом. На этот раз Бак- трия играла в нем второстепенную роль. Важнее было обезопасить Синьцзян и проходившие через него транзитные маршруты. Лишенные китайского зерна и товаров, сюнну пополняли свои запасы из оазисов Синьцзяна. Оазисы, каждый из которых представлял собой маленький город-государство, превращали Синьцзян в «правую руку сюнну» (как это назвал Чжан Цянь). Эту руку следовало «отсечь», и он знал людей, которые могли бы это сделать. Речь шла об усунях, племени, которое отпало от сюнну и, подобно юэчжам, было вытес¬
1 Цит. по: Сыма Цянь. Исторические записки... Т. 9- С. 203-204.
197


ГЛАВА 5
нено ими. Теперь усуни закрепились где-то на севере Синьцзяна (возможно, в окрестностях современного Урумчи1); они будут польщены, если Хань предложит им дипломатические отношения, и их легко будет склонить к наступательному союзу «Император одобрил это предложение», — сообщает Сыма Цянь.
Вновь восстановленный в высокой должности в 115 г. до н. э. путешественник Чжан Цянь приготовился к последнему походу в страну обветренных красных щек и клочковатых бород, тучных овец и лохматых верблюдов с болтающимися горбами. Вероятно, для императора рассказы об этой земле звучали как выдумка — впрочем, обходившаяся довольно дорого. Чжан Цяню были вручены дары, в том числе «золото и шелк стоимостью сто миллиардов монет»2 и «десятки тысяч голов крупного и мелкого скота». Кроме того, его сопровождала свита из трехсот человек и достаточно прислуги, чтобы отправить послов во все дальние страны.
Рассматривая Внутреннюю Азию как арену имперской экспансии, некоторые ученые несколько неожиданно уподобляют ее Средиземному морю в греко-римской истории [8]. Сравнение пустыни с морем, а суровой засушливой местности с мягким климатом побережья на первый взгляд ставит в тупик Однако пески той земли, которую позднее назвали Туркестаном, тоже светились на закате, словно «винно-красное море», и там тоже произрастал виноград. Чжан Цянь ранее заметил, что виноград при ферментации превращается в прекрасный напиток, который только улучшается с возрастом, и виноградная лоза из Синьцзяна была без промедления перевезена в Китай. Более того, разбросанные по пустыне торговые оазисы во многом напоминали архипелаги островов. Неопытные путешественники могли безопасно перемещаться от одного оазиса к другому. Автономные, но уязвимые, они могли служить местом стоянки и пополнения запасов, а также опорным пунктом для размещения гарнизона и строительства укреплений. Ключ к огромному миру лежал в обеспечении безопасности «морских путей» Синьцзяна.
1 Чаще всего считается, что в это время усуни кочевали в долине Или, в Семиречье, то есть на северо-западе современного Синьцзяна и в восточном Казахстане.
2 Что, конечно, стоит понимать не как буквальную оценку, а просто как указание на крайнюю ценность этих даров.
198


ИМПЕРИЯ ИЗНУТРИ И СНАРУЖИ. 141 Г. ДО Н. Э. - 1 Г. Н. Э.
Чжан Цянь вел людей с уверенностью, рожденной долгими годами трудных путешествий. Усуни были найдены, их силы взвешены, его дары хорошо приняты. Послам, отправленным Чжаном в Бактрию, Индию, Парфию, Фергану и Согдиану (позднее Самарканд), дали проводников-переводчиков. Но усуни переживали кризис управления и плохо представляли себе истинное могущество ханьского Китая. Прежде чем заключить союз, они желали отправить собственных посланников ко двору императора. Чжан сопроводил этих послов обратно в Чанъань и с удовлетворением убедился, что их «почтение к Хань значительно усилилось». Кроме того, он успел увидеть, как в Чанъань прибывают делегации из других среднеазиатских государств в сопровождении отправленных им посланников [9]. Когда Чжан Цянь умер (вероятно, в 113 г. до н. э.), его славили как первопроходца, открывшего дорогу в Западные земли. «Все послы, позднее прибывавшие в эти страны, ссылались на него, если хотели, чтобы их выслушали. Благодаря его трудам иностранные государства благосклонно относились к ханьским посланникам» [10].
Однако совсем не благосклонно к ханьским хождениям туда и обратно через Синьцзян относились сюнну: в последнее десятилетие века они не раз совершали крупные нападения в коридоре Ганьсу и на северной границе. Это окончательно убедило усуней. Оттесненные сюнну, они вскоре заключили с Хань союз, условия которого подготовил Чжан Цянь. В 103 г. до н. э. был подписан договор, суть которого составлял не столько «мир через родство», сколько «война через родство». У-ди получил тысячу лошадей, нового верного вассала и защитника интересов Хань в Синьцзяне и за его пределами, а усуни — щедрые подарки, могущественного покровителя и заплаканную принцессу-невесту.
Принцесса Сицзюнь1 и ее многочисленная свита оказались наиболее влиятельным элементом заключенного договора. Став женой седобородого вождя усуней, а затем его внука, ни с одним из которых она не могла объясниться, принцесса все же пользовалась значительным влиянием среди своих новых родственников и иногда выступала представительницей ханьского императора. Но она так и не смири¬
1 Принцесса Сицзюнь скончалась вскоре после свадьбы с усуньским владыкой. К усуням взамен нее около 101 г. до н. э. отправили принцессу Цзею. Песня же действительно повествует о Сицзюнь.
199


ГЛАВА 5
лась со своей судьбой и написала песню, которую помнили еще много сотен лет после того, как сами усуни были забыты. Песня рассказывает о ссылке принцессы Сицзюнь в «чужой земле по ту сторону неба», где домом ей служил войлочный шатер, а едой — простое «мясо с соусом из кислого молока». «Я живу с постоянными мыслями о доме, — пела принцесса, — мое сердце полно горя. Я хотела бы обернуться желтым лебедем и вернуться на родину» [11]. Песня вошла в «Хань шу», вторую из официальных историй, продолжавшую «Исторические записки» Сыма Цяня и составленную семьей Бань. Среди составителей была Бань Чжао, сестра главного автора, и, конечно, именно она, известная писательница и ученый, и в этом случае особенно сочувствующее лицо, позаботилась о том, чтобы в сборник попало горькое отражение тоски китайской невесты по дому.
Пока принцесса привыкала к жизни в юрте, попытки обезопасить проход через Синьцзян продолжались. Хотя их вряд ли можно назвать безоговорочно успешными, в 104 г. до н. э. они позволили отправить военную экспедицию в столицу Ферганы (Даюань), лежавшую между Ходжентом и Самаркандом. Это был самый масштабный и амбициозный поход Хань в Центральной Азии — войско, состоявшее из 6000 всадников и более 100 тысяч пехотинцев, отошло от Чанъаня на расстояние около 4000 километров. Поход имел двойную цель: наказать Фергану1 за нежелание вступать в подчиненные отношения с Чанъанем и заполучить знаменитых «небесных лошадей». Чистокровные лошади, всегда занимавшие важное место в торговле между кочевниками и Хань, были и долгое время оставались особой гордостью этих земель. В этом смысле командовавший походом военачальник Ли гуанли был далеким предшественником Уильяма Муркрофта, управляющего конным заводом Английской Ост- Индской компании, который в 1820-е гг. провел шесть лет в поисках лучших жеребцов в тех же самых местах, способствовав началу европейского исследования Центральной Азии и вступлению Европы в «большую игру».
Муркрофт погиб в своем походе; у Ли гуанли поначалу дела шли лишь немногим лучше — противник и местность оказывали одинаково упорное сопротивление. Он с позором вернулся в Дуньхуан, но ему было запрещено возвращаться на территорию Хань, и он, со¬
1 Топоним Фергана относится к гораздо более поздним временам.
200


ИМПЕРИЯ ИЗНУТРИ И СНАРУЖИ. 141 Г. ДО Н. Э. - 1 Г. Н. Э.
брав подкрепление, снова отправился в Фергану в 102 г. до н. э., чтобы сделать новую попытку. На этот раз его ждал успех. Он одержал несколько побед, добыл голову царя Ферганы (которого обезглавили собственные подданные), захватил три тысячи отборных лошадей и однозначно дал понять соседним государствам, что Хань настроена серьезно. После такой демонстрации «все государства Западных земель пришли в трепет», — говорит «Хань шу» [12]. Большинство оазисов Синьцзяна отправили послов в Чанъань, Бактрия и Парфия последовали их примеру.
Но цена этих побед была несоизмерима с полученными выгодами. Из сотни с лишним тысяч солдат, выступивших под началом Ли Гуанли из Дуньхуана, назад приковыляли лишь десять тысяч. Даже ханьский Китай не мог позволить себе снова и снова нести такие огромные человеческие потери и расходовать столько средств, сколько требовала верность усуней и других союзников. Новая государственная монополия на производство алкоголя приносила доход, но вызывала немало возмущения, а протесты против экспансионистской политики, которая разоряла империю, удовлетворяя при этом только императорский двор, раздавались все чаще.
Среди этих голосов прозвучал, хотя и несколько неуверенно, голос Сыма Цяня. В 99 г. до н. э., когда великий историк уже около семи лет работал над «Историческими записками», военачальник по имени Ли Лин, служивший под командованием Ли Гуанли в экспедиции против сюнну, потерпел поражение и был вынужден сдаться. Мужество Ли Лина не вызывало сомнений: при огромном численном перевесе противника, имея в распоряжении лишь пять тысяч пеших солдат, он сражался несколько недель, пока у его людей не закончились стрелы. Сыма Цянь знал Ли Лина и уважал его, хотя, по его словам, они не были близкими друзьями. Вступившись за него перед императором, историк намеревался лишь «расширить взгляды его величества» и опровергнуть клевету других придворных. Но каким-то образом «наш просветленный правитель не в полной мере понял смысл моих слов». Сыма Цяня обвинили в попытке выгородить Ли Лина и унизить великого Ли Гуанли. А это, в свою очередь, было истолковано как попытка обмануть императора, то есть уголовное преступление [13].
Чиновнику, столкнувшемуся с таким обвинением, следовало совершить самоубийство. Таким образом, его честь могла быть частично восстановлена, его позор не омрачал величия императора, и утопиче¬
201


ГЛАВА 5
ская система, не требовавшая законов и наказаний, оставалась непоколебимой. Согласно конфуцианскому идеалу, чиновники, привлеченные магнетическим нравственным примером императора, должны быть достаточно возвышенными и благородными, чтобы признать свою вину и самостоятельно наказать себя. Не сделать этого означало бы в первую очередь признать свою негодность для государственной службы, а значит, бросить тень на суждения и безупречное величие императора, а это верный путь к еще более мучительной смерти.
Заявлять о своей невиновности было бессмысленно, если только обвиняемый не хотел потянуть время. Тюремное заключение в ожидании суда на самом деле означало пытки с целью выбить признание, а сам судебный процесс предназначался только для того, чтобы выслушать признание и назначить наказание; оправдание обвиняемого было делом почти неслыханным. Но в последнее время возник новый обычай: обвиняемый мог откупиться огромной суммой от смертного приговора, который в таком случае заменяли менее жестоким наказанием — понижением в должности или ссылкой. Так поступил путешественник Чжан Цянь, когда опозорился в битве с сюнну. У-ди особенно благосклонно относился к этой практике: она позволяла пополнить казну, и поэтому ею нередко злоупотребляли.
Великий историк Сыма Цянь отклонил оба варианта. Он не мог ни собрать необходимые средства для смягчения наказания, ни пойти на самоубийство: это означало бы, что он не закончит свой великий труд. Составлять «Исторические записки» начал его отец, и он поручил Сыма Цяню закончить дело. «Как могу я, его сын, посметь пренебречь его волей?» — спрашивал он. Сыновняя почтительность, а также личная заинтересованность побуждали его упорно держаться за жизнь. И он выбрал третий вариант, хотя одна только мысль о нем вызывала ужас. Хуже, чем самоубийство, позорнее, чем казнь, слишком унизительный, чтобы прямо назвать его в длинном письме, которое он написал, объясняя свое решение, — этот вариант, по крайней мере, позволил бы ему закончить дело своей жизни.
Это крайнее наказание — «тепличная казнь» — подразумевало короткое заключение в «покоях шелкопряда»1, помещении, предна-
1 У В. М. Алексеева — «камера тута». См.: Алексеев В. М. Китайская классическая проза. 2-е изд. М.: АН СССР, 1959- С. 89. Описание судьбы Сыма Цяня встречается в его письме Жэнь Шао-цину. — Прим. ред.
202


ИМПЕРИЯ ИЗНУТРИ И СНАРУЖИ. 141 Г. ДО Н. Э. - 1 Г. Н. Э.
знаменном для проведения судебных кастраций. Принужденный побоями к неизбежному признанию, Сыма Цянь видел в своем оскоплении жалкую капитуляцию, сродни капитуляции Ли Лина. «Тяжелым посмешищем я стал для мира всего! О горе! О горе! Об этом не так ведь легко одно за другим говорить человеку толпы»1. Физический позор, бесчестье, которое он навлек на своих предков и семью, презрение, с которым к нему относились всю оставшуюся жизнь, вырвали у великого историка эти горькие слова. Такова была цена образованности, такова была жертва, благодаря которой потомки получили первую и лучшую из официальных историй Китая.
«И я действительно закончил эту книгу, и сохранил ее в горе известной нашей. Ее читал я настоящим людям, но и распространял среди городских, столичных. И если так, то, значит, я плачу свой долг за прежний срам, и если бы даже я десятки тысяч раз бывал казнен, я разве стал бы каяться, жалеть?»2 [14]
Перед смертью Сыма Цянь успел довести свой великий труд до царствования У-ди. Он неоднократно намекает потомкам о недостатках императора, а также о собственной вероятной предвзятости. Пережил ли он своего мучителя, неясно.
УПРАВЛЕНИЕ ИМПЕРИЕЙ
Империя Хань достигла своего максимального размера около 90 г. до н. э. Наньюэ (включая весь Северный Вьетнам), остров Хайнань (хотя его оставили в 46 г. до н. э.), некоторые части Юньнани, вся Ганьсу, «морские пути» через Синьцзян и многие города-оазисы этой провинции теперь считались территорией Хань. Кроме того, на крайнем северо-востоке были основаны новые военные округа, включавшие в себя большую часть Маньчжурии и Северной Кореи. Феодальные или даннические отношения были установлены с усунями и многими государствами Центральной Азии. После смерти У-ди в 87 г. до н. э. ни империей Хань, ни другими китайскими империями в течение следу¬
1 Цит. по*. Алексеев В. М. Китайская классическая проза... С. 89.
2 Там же. С. 96.
203


ГЛАВА 5
ющих восьмисот лет не было сделано никаких существенных новых приобретений.
Сюнну превратились из угрозы в досадную прмеху. Союз степных народов распался, с частью отколовшихся племен в 51 г. до н. э. подписали новый договор, и множество подчиненных сюнну осело на приграничных землях внутри империи. Границы продолжали тревожить цяны с Тибетского плато и ухуани из лесостепей Маньчжурии. Свернув политику экспансии, Чанъань обратился к консолидации через колонизацию. Преемники У-ди постепенно отказывались от того, что не могли удержать, интриги раздирали империю изнутри, династический цикл достиг своего зенита.
В других странах — Персии, Греции, Индии и Риме — империи возвышались и приходили в упадок. В Китае возвышались и приходили в упадок династии, но империя всегда оставалась незыблемой константой1. Небесный мандат мог переходить из рук в руки, однако его условия оставались неизменными. Во главе государства мог стоять только один законный император, один Сын Неба2. Власть императора, даже если ее иногда существенно ограничивали политические реалии, постепенно становилась неотделимой от китайского самосознания, также как подчеркнутое уважение к образованию и культуре. Благодаря централизующим усилиям и долговечности империи Хань, а также ее чиновникам, генералам и ученым, Чжунго преобразилось и в физическом, и в интеллектуальном смысле в безоговорочно цельное «Срединное царство» или «Центральное государство».
Существовавшая примерно в то же время и сопоставимая по размерам Римская империя продержалась несколько столетий. Китайская империя существовала несколько тысячелетий3. Множество догадок — географического, психологического и даже генетического характера — высказывалось о причинах столь непохожих судеб двух империй и порожденных ими политических строев: разобщенных,
1 Это во многом миф, созданный китайскими летописцами, которые изображали историю Китая как смену династий на одном вечном и незыблемом троне Сына Неба. На деле исторический процесс в Восточной Азии нужно описывать как череду сменяющих друг друга государств и империй.
2 Известно немало периодов, когда одновременно существовало множество претендентов на этот титул, и выбор, сделанный много позже летописцами, нередко мог бы удивить людей, живших во времена противоборства.
3 На смену политическому единству Восточной Азии всегда приходила раздробленность, иногда длившаяся веками.
204


ИМПЕРИЯ ИЗНУТРИ И СНАРУЖИ. 141 Г. ДО Н. Э. - 1 Г. Н. Э.
но постепенно приходящих к скоординированному сосуществованию национальных государств Европы и единой империи Китая с однозначно авторитарной властью. Убедительнее всего звучат объяснения, указывающие на эффективную административную структуру и идеологическую гибкость Китая, хотя их, безусловно, нельзя назвать самыми захватывающими. К этому следует добавить, что и сам административный механизм, и его идеологическая смазка были усовершенствованы именно в эпоху Хань.
Один из современных аналитиков назвал ханьскую бюрократию «самой впечатляющей формой правления, созданной в мире» [15]. Бюрократия была повсеместной и навязчивой1, она настойчиво вмешивалась в жизнь подданных империи и была не то чтобы совсем равнодушной, но не слишком восприимчивой к протестам. Все население страны — 57,6 миллиона человек, согласно данным первой сохранившейся переписи 1-2 гг. н. э. — было поделено на двенадцать миллионов семейных подворий. Они были сгруппированы в связанные взаимной ответственностью соседские общины по пять-десять дворов, как во времена Цинь. Соседские общины объединялись в поселения, во главе которых стояли старосты, поселения — в сельские волости во главе с начальниками. Соседние волости составляли округ или уезд, соседние уезды — префектуру, а соседние префектуры — военный округ (или один из немногочисленных ослабленных подчиненных уделов).
1 Ханьская бюрократия во многом отличалась от циньской. Чиновники получали жалованье (в отличие от циньских, которые были мобилизованы на службу), а главное — не были обязаны столь же скрупулезно оценивать состояние хозяйств своих подопечных крестьян. Дело в том, что ханьские налоги были многократно ниже циньских (они составляли примерно 3 % от среднестатистического урожая, не меняясь из года в год). Даже при плохом урожае такой налог можно было заплатить без особого труда; в случае же засух и прочих катаклизмов область могли, как и прежде, вовсе освободить от уплаты налогов. Низкий налог благодаря многочисленности населения с лихвой покрывал нужды империи, при этом создавая почву для заметной экономии на бюрократическом аппарате: такой налог собирать гораздо легче, чем высокий. Многое было отдано на откуп местным старейшинам и землевладельцам, которые собирали налог для империи совершенно бесплатно. Кое-что оседало в их карманах, но общая необременительность налогового гнета позволяла закрыть на это глаза. Ко всему прочему низкие налоги оставляли возможность введения чрезвычайных сборов (что широко использовалось во времена войн У-ди), а у циньских чиновников, отбиравших у крестьян все, что можно отобрать, такого ресурса не было.
205


ГЛАВА 5
В последних трех административных подразделениях управление осуществляли наемные чиновники, назначенные сообразно их заслугам и прибывшие издалека, чтобы избежать конфликта интересов среди местных жителей. Их функции заключались не просто в сборе налогов. Они отвечали за учет населения, исполняли судебные обязанности, организовывали общественные работы (строительство дорог, мостов, плотин, зернохранилищ), регулировали местную торговлю и производство, а также контролировали общественный порядок и безопасность. Из собранных в денежном или в натуральном виде налогов ежегодно отправляли в центр лишь часть, остальное оставляли для обеспечения местных нужд. То же касалось трудовых повинностей, гражданской и военной службы. Воинская повинность (обычно два года для каждого взрослого мужчины) и трудовая повинность (один месяц в году), как правило, не подразумевала отправку на северную границу или на строительство одного из грандиозных императорских сооружений: ее отрабатывали в своем районе или префектуре с какой-либо взаимовыгодной целью, например для борьбы с разбоем или улучшения ирригации.
В 5 г. до н. э. общее число бюрократов в центральных и местных органах управления составляло более 130 тысяч человек. Государственная служба была открыта для людей, имевших необходимое образование и способности, и здесь, так же как в гражданской службе, должности были организованы в иерархическую «очередность клева», которая охватывала все ведомственные подразделения. Размер жалованья, которое получал чиновник, напрямую зависел от его места в этой классификации, хотя приписанное каждому рангу количество «четвериков зерна» (ьии)\ сохранившееся с далекого безмо- нетного прошлого, имело мало общего с действительностью.
Даже многотысячный гарем императора подчинялся строгой системе. К началу I века н. э. наложниц и прислужниц тоже распределили по рангам, эквивалентным рангам правительственных чиновников. «Блистательная спутница» занимала такое же по значимости положение, как канцлер, один из самых высокопоставленных чиновников в стране, и имела доход десять тысяч ши, «прекрасная госпожа»
1 Имеется в виду дань (ши) — китайская мера объема, при Хань равная примерно 20 литрам. Впрочем, ши, в которых исчислялось жалованье чиновника, был единицей довольно условной и мог сильно отличаться от настоящей меры, тем более что часть жалованья выплачивалась деньгами.
206


ИМПЕРИЯ ИЗНУТРИ И СНАРУЖИ. 141 Г. ДО Н. Э. - 1 Г. Н. Э.
получала две тысячи ши, «благосклонным подругам» было назначено по тысяче ши, а «девушкам для разных надобностей» — триста ши. Младшие фрейлины, получавшие сто ши, имели примерно такой же низкий ранг, как канцелярские клерки1.
Точно так же обстояло дело с домашней прислугой самого императора, а также императрицы и вероятного наследника. «Старший главный мясник», его помощники и ученики, общим числом сорок два, также имели свою систему рангов, хотя их забрызганные кровью подчиненные, которые на самом деле занимались разделкой туш, никаких рангов не имели; в 70 г. до н. э. из соображений экономии число последних сократилось до 272 [16].
Мясники и поставщики прочих продуктов, как и женщины для опочивальни, нужны были не только ради удовлетворения гигантских аппетитов императора. И те и другие исполняли важные для династии функции. Дамы несли ответственность за продолжение и будущее императорского рода, поставщики продуктов обеспечивали потребности его прошлого: отборное мясо и первые плоды урожая предназначались в жертву предкам. Безудержная роскошь служила привычной мерой величия живых и мертвых. В святилищах предков имелся собственный штат прислуги, которая заботилась о нуждах умершего и поддерживала порядок в его гробнице и окрестностях. Близ гробниц возникали целые могильные города, заселенные и получавшие особое финансирование именно с этой целью. По данным «Хань шу», в правление Юань-ди (49-33 гг. до н. э.) насчитывалось более двухсот святилищ предков; за ними ухаживали примерно 57 тысяч чиновников2, и в течение года в них устраивали 24455 ритуальных трапез [17].
1 Не исключено, что эта система выглядела так в основном в описании конфуцианских летописцев, испытывавших явную страсть к систематизации, а также довольно ханжески очищавших описание придворной жизни от всего связанного с плотскими контактами. При таком подходе даже гарем казалось более верным описывать как министерство.
2 Автор включил в число чиновников жителей городов-мавзолеев, которые вплоть до правления Юань-ди основывались при императорских мавзолеях — формально для охраны и участия в приличествующих ритуалах. В такие города переселяли тысячи семей — прежде всего богатых купцов и ремесленников; чаще всего поселения сразу получали статус уездных центров. Благодаря полученным льготам такие города очень быстро росли (в крупнейшем из городов- мавзолеев, Маолине, к концу Западной Хань население почти сравнялось со
207


ГЛАВА 5
Верная служба или милость императора могли повысить в ранге, но система рангов ничего не говорила о профессиональной компетентности или влиятельности человека — только о его социальном статусе. Способным, честолюбивым или состоятельным людям система обеспечивала шанс на признание. Протекция и кумовство были довольно распространены, но почти никогда не приводили к передаче должности по наследству. Хотя Сыма Цянь, например, сменил своего отца на должности верховного астролога (ханьский эквивалент верховного предсказателя), это произошло не в силу преемственности, а благодаря тому, что отец лично подготовил его к исполнению связанных с этой должностью сложных обязанностей [18]. В то время должности великого историографа еще не существовало1; хотя сам автор «Исторических записок» называет себя именно так, официально этот термин возник только после того, как Бань iy получил высочайшее повеление написать историю империи Хань («Хань шу») в конце I века н. э.
Ранговая иерархия поддерживала бюрократическую структуру, но индивидуальные звания, должности и обязанности как центральной, так и местных властей менялись с изумительной частотой. Аккуратная схема, в которой три превосходительства (канцлер, главнокомандующий и верховный распорядитель общественных работ) стоят над девятью министрами (мастер церемоний, управляющий дворцовым хозяйством, главный судья, главы различных казначейств и т. д.) и министерствами, поделенными на различные подчиненные ведомства, не вполне соответствует действительности. Система была далеко не статичной. И ответственность нередко делили или делегировали, поскольку все должностные лица подвергались бдительной проверке
столичным и достигло почти трехсот тысяч человек) и превращались в города-спутники западноханьской столицы Чанъань. Так не слишком удачно спланированная столица, четыре пятых площади которой приходилось на дворцы, обзавелась удобными соседями, куда можно было переместить часть многолюдных рынков, шумных мастерских и быстрорастущее население. Благодаря городам-мавзолеям столичная область превратилась в огромный мегаполис, уникальный для Древнего мира, где столица была лишь одним из компонентов.
1 Чиновники гии (историографы) отмечены в источниках еще западно- чжоуского времени. Они занимались не фиксацией происходящего, а астрологическими прогнозами, расчетом календаря и прочее. Сыма Цянь гораздо больше времени занимался именно этим, а не созданием своей летописи, хотя сам явно считал более важным именно свой труд историка.
208


ИМПЕРИЯ ИЗНУТРИ И СНАРУЖИ. 141 Г. ДО Н. Э. - 1 Г. Н. Э.
отдельного цензурного управления1, канцелярии, ревизора или инспектора. Указания могли исходить сверху, но поправки вносились со стороны или даже снизу. Параллельное администрирование было широко распространено в правительстве задолго до его переосмысления Коммунистической партией Китая.
Иногда должность делили между собой два чиновника, иногда должности были парными — «левому» чиновнику соответствовал одноименный «правый». Нередко дублировались целые иерархии. За главнейшим верховным врачевателем и его свитой помощников и аптекарей надзирал инспектор верховного врачевателя, имевший собственный штат помощников, лекарей и учеников лекарей. В военных округах и подчиненных царствах команды инспекторов, которых иногда называли «пастухами», погоняли своих подопечных кистью для письма и пристально следили за местными властями в поисках неблаговидных действий. Впрочем, они должны были сообщать не только о проступках, но и о заслугах: цензор, пренебрегавший этой обязанностью, мог сам подвергнуться цензуре. Это была система сдержек и противовесов, вполне достойная цивилизации, которая изобрела первые в мире механические часы2.
Даже император не был избавлен от всепроникающей цензуры. Конфуций твердо стоял на том, что высокопоставленные чиновники, по определению обладающие высочайшими нравственными качествами, обязаны наставлять и журить императора, а также давать ему советы. Они делали это неявным образом, часто проявляя известное бесстрашие, и иногда действительно небезрезультатно. Например, если Небеса делали зловещее предупреждение в виде потопа и голода, местные чиновники должны были сообщить об этом, министерства должны были устранить последствия, астрологи и прочие — истолковать происшествие, а старшие советники — довести его (или не доводить) до сведения императора и побудить его задуматься о своем
1 Цензорат в Китае традиционно обладал большой степенью независимости. Его сотрудники, представлявшие отдельную, контрольную ветвь власти, были подотчетны только самому императору (по крайней мере, в теории).
2 Имеются в виду астрономические часы, призванные моделировать движение небесных тел по небосводу. Первые такие часы, использовавшие не только возможности водяных часов, но и некоторые механические приспособления, впоследствии легшие в основу работы собственно часового механизма, были созданы в Китае в начале VIII века н. э.
209


ГЛАВА 5
поведении. Самодержавие, таким образом, сдерживалось бюрократией. В идеале одно должно было уравновешивать другое, но порой бюрократия перевешивала.
Многое зависело от личных качеств императора. В рамках этой системы хорошо проявляли себя правители, следовавшие философии недеяния у-вэй — У-ди и его миролюбивые преемники Чжао-ди (пр. 87-74гг. до н.э.), Сюань-ди (пр. 74-49гг. до н.э.) и Юань-ди (пр. 49-33 гг. до н. э.). Все они удостоились горячих похвал на страницах «Хань шу». Сюань-ди олицетворял собой идеал отзывчивого правителя, и его царствование смело «можно было назвать возрождением [династии]», а Юань-ди отличался «широтой взглядов, и подчиненные могли свободно высказывать при нем свои мнения» [19]. Правление преемников У-ди в середине I века н. э. было отмечено сокращением чрезмерных расходов, которыми запомнилось долгое царствование их предшественника. «Все земли в пределах четырех морей были истощены», — сообщает «Хань шу»; население сократилось1. Но благодаря освобождению от повинностей, снижению налогов и различным послаблениям и мерам экономии люди снова открывали для себя «отдых и покой» и «стали богатеть». Урожаи были хорошими; Небеса опустили свою тяжелую руку и улыбнулись земле, простиравшейся под ними.
Но диктаторы, такие как Первый император Цинь (владыка терракотовой армии и манящей гробницы), вряд ли особенно поощряли чиновников, которые «свободно высказывали свои мнения». Прославившийся сожжением книг министр Ли Сы предлагал императору совет, только убедившись, что его слова будут приняты благосклонно, или старался сделать так, чтобы сначала совет подал кто-то другой. Немало хлопот доставляли императоры с независимым характером. Бюрократам и дворцовым чиновникам приходилось либо вступать в сговор, чтобы переключить их внимание на разврат и удовольствия, либо стараться отнимать у них как можно больше времени церемониями и канцелярскими вопросами. Еще хуже была ситуация, когда императора, по сути, не было, то есть он был слишком юн или неопытен, чтобы должным образом играть свою роль. Вакуум заполняли
1 Сокращение налогоплательщиков произошло из-за того, что увеличившиеся налоги заставили часть крестьян пуститься в бега и всеми силами избегать включения в податные списки.
210


ИМПЕРИЯ ИЗНУТРИ И СНАРУЖИ. 141 Г. ДО Н. Э. - 1 Г. Н. Э.
регенты и императрицы, враждовавшие между собой и создававшие огромную нагрузку на бюрократический аппарат в стремлении поставить его себе на службу или помешать его работе.
Именно такая ситуация сложилась, когда подходил к концу I век до н. э. Вряд ли это стало для кого-то сюрпризом. Кризис преемственности преследовал Хань с момента смерти великого прародителя династии Гао-цзу. Вздорная вдовствующая императрица Люй первой попыталась изменить порядок престолонаследия, чтобы вместо Хань привести к власти собственный клан Люй, и после этого с нее брала пример практически каждая следующая императрица и ее сторонники1.
На первый взгляд, поскольку императрица по определению была матерью наследника, будущей либо уже состоявшейся, такие маневры не должны были угрожать правопреемству. Но дело усложнялось тем, что во дворце, как и в бюрократическом аппарате, существовал обычай удваивать должности. Императрицы крайне редко сохраняли за собой титул всю жизнь — они приходили и уходили с удручающей частотой. Причин было множество: императрице не удавалось родить наследника, ее могла уничтожить соперница, она была замешана в заговоре, ее сыну предпочли сына от другой женщины, наконец, она просто перестала интересовать императора. Новые фаворитки из числа «блистательных спутниц» и «благосклонных подруг» проявляли настойчивость, и императору трудно было сопротивляться, особенно если от этой женщины у него уже имелся многообещающий наследник Еще больше усложняли дело вдовствующие императрицы. Искушенные в дворцовых интригах и меньше зависевшие от личной милости правителя, они сохраняли немалое влияние как наследницы небесной власти своих мужей, а также как матери или бабки правящих императоров (в этом случае они носили титул великой вдовствующей императрицы).
1 Планы Люй-хоу по смене династии однозначно придуманы заговорщиками, готовившими свержение всесильных Люй после ее смерти. Точно так же во всех случаях усиления регентш-императриц речь шла лишь о захвате ключевых постов их родней (сами императрицы довольно редко интересовались политикой и выступали только как обоснование права их рода на участие во власти) и более-менее бессовестном обогащении временщиков, отлично понимавших непрочность своего положения. Обвинения в планах узурпации трона обычно писали на своих знаменах их противники из числа желавших занять их места, прикрываясь идеей защиты законного императора.
211


ГЛАВА 5
Последние дни долгого правления У-ди омрачил очередной кризис престолонаследия. В 91 г. до н.э. его супругу, урожденную Вэй, обвинили в колдовстве. Истоки этого дела малопонятны, но его последствия были ужасающими. Ее сын, наследник, поднял оружие против отца, стареющего У-ди. В Чанъане вспыхнула гражданская война, и почти весь клан Вэй был уничтожен, включая канцлера, огромное количество военачальников, самого наследника и императрицу Вэй. Но предложение взять на ее место другую фаворитку, тоже родившую от императора сына, принесло точно такой же результат. Был свергнут еще один канцлер, в опалу попали еще несколько военачальников, среди которых был и Ли гуанли, завоеватель Ферганы. Затем уничтожение рода Вэй сочли ошибкой, и его немногочисленных оставшихся в живых представителей восстановили в должностях. Среди них был малолетний внук непокорного наследника, который позднее взошел на трон как Сюань-ди1, а также суровая и довольно зловещая фигура — племянник покойной императрицы Вэй по имени Хо 1уан.
Здоровье У-ди слабело, а Хо 1уан проявил себя способным министром, умевшим стабилизировать ситуацию. Когда император умер в 87 г. до н. э., трон занял Чжао-ди, сын У-ди еще от одной супруги, хотя на тот момент ему было всего семь лет. К счастью, У-ди перед смертью ясно выразил свою волю. В обход трех превосходительств (канцлера, главнокомандующего и верховного распорядителя общественных работ) он назначил, по сути, регентский триумвират, во главе которого стоял Хо гуан. На случай, если его волеизъявление покажется неясным, он подарил Хо гуану специально заказанную для этого случая картину, на которой был изображен герой всех конфуцианцев великий Чжоу-гун, заботливо наставлявший молодого Чэн- вана во времена Западного (или Раннего) Чжоу около 1043 г. до н. э.
К своей задаче — подражать окруженной благоговением личности, жившей почти тысячу лет назад, — Хо гуан приступил с почти неприличной уверенностью. Он полностью сосредоточил власть в своих руках, закрепив ее женитьбой молодого Чжао-ди на одной из своих внучек. Затем, когда Чжао-ди, так и не зачавший наследника, таинственно умер, не дожив до двадцати лет, Хо гуан отмахнулся от
1 Лю Бинъи (Сюань-ди) был прощен и вышел из темницы уже после смерти прадеда.
212


ИМПЕРИЯ ИЗНУТРИ И СНАРУЖИ. 141 Г. ДО Н. Э. - 1 Г. Н. Э.
закономерных подозрений и приступил к поискам другого подходящего императора. В этом непростом деле ему помогала власть, которой обладала нынешняя вдовствующая императрица — его пятнадцатилетняя внучка.
На единственного оставшегося сына У-ди подчеркнуто не обратили внимания — вероятно, потому, что он был в два с лишним раза старше Чжао-ди и вовсе не нуждался в регенте. Вместо этого в Чанъ- ань вызвали одного из внуков У-ди. Как сообщает «Хань шу», этот молодой человек откликнулся на приглашение излишне быстро, а затем с излишней готовностью принялся пользоваться всеми преимуществами своего небесного положения. Во дворце, где должен был царить траур, раздавались песни и сквернословия. Женщины Чжао-ди были щедро одарены вниманием нового государя, хотя тело их бывшего повелителя еще лежало в прощальных покоях. Наконец, что представляется более достоверным, новый император сразу начал мстить тем, кто критиковал его поведение. Почувствовав надвигающуюся опасность и не собираясь мириться с явным неуважением, Хо Гуан действовал быстро. Через месяц юноша был низложен указом маленькой вдовствующей императрицы. Еще одним указом в столицу вызвали Лю Бинъи, правнука У-ди и императрицы Вэй, того самого, который семнадцать лет назад младенцем избежал «охоты на ведьм» и теперь (в 74 г. до н. э.) занял трон как Сюань-ди.
Теперь Хо гуан мог с полным основанием сказать, что с третьим императором ему повезло. Благодарный Сюань-ди оказался образцовым правителем и осыпал его драгоценными подарками, в числе прочего отдав ему право на доходы и повинности от беспрецедентного количества — семнадцати тысяч — крестьянских хозяйств. Он заботился о том, чтобы Хо Гуан сохранял за собой непререкаемую власть до тех пор, пока после короткой болезни в 68 г. до н. э. великий интриган, наконец, не скончался от естественных причин, что само по себе было привилегией, редко выпадавшей на долю высокопоставленных чиновников, особенно тех, кто так или иначе вмешивался в вопросы престолонаследия. Хо Гуана похоронили со всей пышностью, на которую мог рассчитывать человек ниже императорского звания. Сам Сюань-ди присутствовал на похоронах и, как рассказывает «Хань шу», среди других прощальных даров преподнес покойному облачение, явно указывающее на высочайший статус — серый, как море, костюм из нефрита.
213


ГЛАВА 5
КОНФУЦИАНСКИЙ ФУНДАМЕНТАЛИЗМ
Хотя У-ди видел в давно покойном Чжоу-гуне образец опекуна для молодого правителя, он, похоже, совсем не одобрял воззрения гуна на императорскую власть (добродетель как основа легитимности, нравственное совершенство как надежная гарантия порядка в обществе и Небесный мандат как обусловленное и преходящее право на власть). Напротив, У-ди, а вслед за ним Хо гуан настаивали, что власть должна быть неоспоримой, законы — строго соблюдаться, наказания — приводиться в исполнение без поблажек, а трудовые и военные повинности — взыскиваться со всех подданных. Суровые обычаи легистского государства Цинь возвращали без всякого стеснения, а конфуцианские разговоры о прошлом и «магнетической» силе высокой нравственности высмеивали как безнадежно непрактичные.
Но вскоре маятник качнулся в другую сторону. Сюань-ди и особенно его сын Юань-ди подняли волну конфуцианского покаяния за самовластие У-ди. К концу века эта реакционная волна вынесла к власти человека (в дальнейшем не раз осмеянного), решившего осуществить уникальный эксперимент, суть которого можно назвать конфуцианским фундаментализмом.
Существенную перемену идеологического климата подтверждают одобрительные отзывы «Хань шу» о политике сок�