ЛИТЕРАТУРНОХУДОЖЕСТВЕННЫЙ
И
ОБЩЕСТВЕННОПОЛИТИЧЕСКИЙ
ЖУРНАЛ

Орган Союза писателей Бурятской АССР
СОДЕРЖАНИЕ

Выходит
один раз
в
2 месяца
на русском
и бурятском
языках
Год издания
двадцать пятый

2
МАРТ-АПРЕЛЬ

1972
БУРЯТСКОЕ
ГАЗЕТНОЖУРНАЛЬНОЕ
ИЗДАТЕЛЬСТВО

ЧУВСТВО

СЕМЬИ

ЕДИНОЙ

ИЛЬИН. Полет. Стихи.
ЭЛЛЯЙ. Город на севере. Стихи.
ДАНИЛОВ. Я и ты. Хомус. Стихи.
ВАСИЛЬЕВ. Багульник. Стихи.
ЕФИМОВ. Первая строка. Стихи.
ДЕДЮКИН. Желание. Стихи.
ГОЛЬДЕРОВ. Учителям. Стихи.
ПРОЗА
Е. ПАРНОВ. Бронзовая
улыбка. Повесть.
ПОЮ МОЕ
ОТЕЧЕСТВО,
РЕСПУБЛИКУ
МОЮ!
Ц.-Д. ДОНДОКОВА.
Наша девушка.
Поэма.
С. МЕТЕЛИЦА. На крутом берегу Селенги.
НОВЫЕ ИМЕНА
С. БУХАЕВ. Орел и кабарожка. Новелла.
B. ХАРАХИНОВ.
Обними
березку.
Этюд.
C. ГУРКА. Хугингин и Хавъюрмар. Легенда. 'Про Котика, Мышку и Лягушеньку. Сказка.
К.
С.
С.
С.
М.
В.
В.

3
6
^
8
9
10

11

80
96

103

106
109

АВИАЦИЯ И КОСМОС —ВЕК XX
И. ДАВЫДОВ. Полет во имя жизни.
115
В МИРЕ
ИНТЕРЕСНОГО
Б. КУЗНЕЦОВ.
Древнейшие карты
мира
126
ИСКУССТВО
Н. КОЧЕШКОВ. С чего начинается родина.
134
КРИТИКА И
БИБЛИОГРАФИЯ
К. БАЛКОВ. По обе стороны баррикад. 138
A. БАЛЬБУРОВ. Поэзия граненой яшмы.
НО
B. СЕКЕРИНА. Открытое сердце.
142
Л. ПУДАЛОВА. Время и человек.
143
НАШ
КАЛЕНДАРЬ
А. КОШЕЛЕВ. Где золото роют...
A. БЕЛОУСОВ. Пусть ярче разгораются «Сибирские огни»!
БАЙКАЛ - ДЕТЯМ
B. БИРЮКОВ. Жучок-светлячок. Рассказ.
Ц. ЦЕНДСУРЕЫ. Друзья. Рассказ.
Ж. ЗИМИН. Пурга. Белка. Земляника.
Дятел. Стихи.

145
152

155
157
159

Рукописи объемом менее печатного лиг™ не возвращаются.

Главный -редактор Лфрикан

Бальбуров.

РЕДКОЛЛЕГИЯ: Валентина Каржаубаева (ответственный секретарь), Исай Калашников, Барадий Мунгонов (редактор отдела прозы), Владимир Петонов (редактор отдела
критики и поэзии), Константин Седых, Михаил Степанов,
Алексей Уланов, Гунга Чимитов (ответственный секретарь).
Техн. редактор И. Нечаев.

Корректор 3. Александрова.

Подписано к печати 10/11-72 г. Формат бумаги 70X108, п. л. 10 (13,7).
Тираж 16574 экз. Заказ 1365. Н-04322
Адрес редакции: 670324, г. Улан-Удэ, ул. Ленина. 27; тел. Л°\° 28-82. 70-66, '26-91.
Типография управления по печати при Совете Министров БурАССР.

Бурятская АССР

I

а

до* errАО СЕМЬИ

Ким И Л Ь И Н

(Бурятия)

Полет
С полутора десятка тысяч метров
На пиках гор я вижу только снег,
И облака серебряно и мерно
Плывут внизу.
' Как медленней их бег!
Летит мой конь высоко над землею,
Есть у него простое имя —• ТУ.
В моей стране рожденный, он собою
Мир изумляет прямо на лету.
Нет ничего быстрее и чудесней.
Чем этот конь,
он гордость всей страны.
Летит он в поднебесье, словно песня.
Лишь пожелай — домчит и до луны.
И вот он вскоре плавно с разворота
Садится:
легкий холодок в груди.
Иркутск—Москва — за шесть часов полета
Он этот путь оставил позади.
Моторов гулких затихают звуки,
Мы сходим вниз,—
Красива и чиста.
Встречая нас, Москва простерла руки
Монтажных кранов, коим нет числа.
Полет в Москве закончился и — чудо! —'
Он длится, наши изумив умы,
И он еще стремительней: отсюда
Дороги в космос пролагаем мы.
Полет отсюда — из Кремля, и с нами
В полете — наши верные друзья,
И к нам протягивает руки вся
Земля и машет дружески руками.
Неудержимо мы летим вперед —
К аэродрому коммунизма, к свету,—
Пусть встречу нам готовит к свой черед
Безвестный космос, где пределов нету.

А там опять — стремленье в высоту,
Мы будем мчаться, обгоняя время.
...Я славлю
нас в Москву привезший ТУ —
Начало моего стихотворенья!
Перевод с бурятского Ю. Денисова.

Поэзия, рожденная Октябрем
Якутию в царское время называли «гиблым краем»,
«тюрьмой без решеток».
Выдающийся русский писатель В. Г. Короленко, четыре
года отбывавший ссылку в Якутии, в своем известном рассказе
«Сон Макара» так описал судьбу бедняка-якута: «Да, его
гоняли всю жизнь! Гоняли старосты и старшины, заседатели
и исправники, требуя податей; гоняли попы, требуя ругу...
Гоняла промерзшая земля и злая тайга!..»
Этот же писатель с большой сердечностью рассказывал
о том, как якуты собирались по вечерам у очага и до поздней
ночи слушали чудесные песни и сказания, сложенные безымянными певцами-олонхосутами.
В развитии культуры, просвещения неоценимо значение
по лит ссыльных. В якутской ссылке были декабристы Вестужев-Марлинский, Муравьев-Апостол, Бобрищев-Пушкин и
другие. Ссылку отбывал великий революционный демократ
п. Г. Чернышевский, выдающийся революционер — рабочий
Петр Алексеев.
Огромную подлинно историческую роль в жизни якутского народа сыграли видные деятели Коммунистической партии
И. В. Бабушкин, В. Н. Курнатовский, В. П. Ногин, Е. М.
Ярославский, Г. К. Орджоникидзе и другие. Они были учителями и друзьями якутов. Приобщая якутов к идеям революции, они воспитывали их политически, являя живой пример
самоотверженной борьбы за счастье народов. Они защищали
якутов от произвола и беззакония царской администрации и
местных князькои-тойонов. Они заложили основы коммунистической организации и Якутии, сплотили якутский народ
для борьбы за cont'TCKi/ю власть.
Дружба якутского народа с русским народом сказалась
с особенной силой во время Великой Октябрьской революции.
Вместе с русским народом якутские трудящиеся с оружием в руках отстаивали завоевания Октября.
Якутская Автономная Советская Социалистическая Реепублика была образована в феврале 1922 года. В довольно
короткое время якуты, эвены и эвенки прошли исторический
путь экономического и культурного развития. Бедная, вымирающая окраина царской России превратилось в цветущую
индустриально-колхозную республику.

(
\
\
(
\
\
'}
\
\
>
\
•,
(
\
(
(;
'
}
)
}

\
|

(
i
\
\
{
\
)
)
}

;

L

'.Сейчас. Якутская Автономная Республика является реепубликой сплошной грамотности, в Якутске функционирует
Якутский государственный университет, открыт филиал Акаае.чии наук СССР.
Бурный рост культуры в Якутии привел к появлению
национальной художественной интеллигенции.
За годы советской власти в Якутской АССР
расцвело
театральное, балетное и изобразительное искусство.
На основе богатейшего фольклора создана национальная
по форме, социалистическая по содержанию якутская литература — детище Великого Октября.
Для рождения советской литературы исключительное значение сыграли произведения русских писателей. Сейчас
якутская советская литература является одной из богатейших литератур Сибири и Дальнего Востока. Основоположник якутской советской поэзии Алексей Кюндэ
говорил:
«Каждый якут сознает, что своим счастьем он обязан Великой Октябрьской революции, по руслу которой мы теперь и
пойдем вместе и в полном содружестве с российским пролетариатом».
Оюнский, Кюндэ являются зачинателями якутской прозы
и драматургии. Первые рассказы и пьесы о гражданской
войне и восстановлении народного хозяйства принадлежат
их перу.
Со звонкой лирой комсомольского поэта пришел в литерагуру Элляй. Одновременно он много и плодотворно работал
над переводами русских революционных песен на якутский
язык. Его поэмы «Счастье якута», «Прометей» вошли ь золотой фонд якутской поэзии.
Н. Мординов, А. Аччигайа, К. Урастыров, К. Джирибинэ,
С. Васильев и другие героями своих произведений сделали
простых людей, людей труда, показывали героизм и самоотзерженность якутских трудящихся.
Предвоенные годы характерны
значительным ростом
якутской литературы. В литературу пришла талантливая молодежь: А. Абагинский, П. Туласынов, И. Чагылган, И. Эртюков. Все чаще и чаще появляются новые имена: Л. Попова,
С. Данилова, Б. Хабарыыса, Т. Сметанина, А. Берияки.
Б. Джанглы и другие.
Правдиво показывая жизнь и преобразование республики, поэты создали целую галерею художественных образов
трудящихся Советской Якутии.
Усилиями отряда переводчиков сейчас якуты читают на
родном языке произведения классиков мировой и русской
литератур. Широко переводятся на якутский язык также
произведения писателей-и поэтов братских республик Советского Союза.
Книги Н. Мординова, С. Элляя, Н. Золотарева, Эрилика
Эристика, Семена Данилова широко известны всесоюзному
читателю. Якутский лирик Семен Данилов в этом году удостоен Государственной премии РСФСР за книги сБслая
ночь» и «Белый конь Манчары».
Перед якутской советской литературой — широкая и светлая дорога. Литераторы Якутии идут в ногу с жизнью и.
,ipatidui>o отображая нашу действительность, отдают все силы, весь свой талант общенародному делу построения коммунистического общества.

!
I
\

(
(
(
\
|
)
)
}
)
)
^
\
(
\
\
)
\

\
{

Серафим Э Л Л Я Й
(Якутия)

Город на севере
Здесь, на высокой лиственнице, встарь
Весною токовал в лесу глухарь.
Летяга серебристая в дупле
Ютилась, притаившись в полумгле
Сохатый, выходя на берега,
Закидывал ветвистые рога
И пил, изнемогая от жары.
Живительную воду Сайсары.
В недобрый час, в межлунье и туман,
Вольных якутов навещал шаман.
Как бесноватый, в отблеске огня
Железными подвесками звеня.
Поросший мхом курган с былых времен
Считалось — темный силой наделен.
А нынче, суеверью вопреки.
Берут оттуда глину печники.
Еще недавно здесь, в глуши лесной,
Близ жалкой урасы берестяной.
Среди полянки — шириной в ладонь —
Голодный старец разводил огонь.
И беды непрерывной чередой
Неслись над головой его седой.
...Угрюмо воет волк, ревет медведь,
Над бедняком тойон заносит плеть,
Голодного якута грабит бай...
Так прозябал в убожестве мой край.
Но горя миновала полоса.
Народ, вошедший в дружную семью.
Обрел впервые родичу свою.
Там, где царили горе и нужда,
Настал расцвет свободного труда.
Мы сбросили бесправие и гнет.
Год от году обилие растет.
И город — воплощение мечты —
Воздвигли мы средь вечной мерзлоты,
Трепещут над громадами домов
Густые клубы шелковых дымов.
Великая речная магистраль
Здесь пролегла. И, озаряя даль,
С созвездьями огни вступают в спор.
Мой город, стой ветрам наперекор!
Тебе подвластны хмурая тайга
И северного моря берега.
Ты высишься среди полярной тьмы,
1

6

Тойон — князь, бога

1

Как победитель мрака и зимы.
Как солнца благодатные лучи —
Огни твои в трехмесячной ночи.
То песни гром, то музыки раскат
Над городом торжественно звучат.
И блещет он в глухой полярной мгле,
Как яркий светоч счастья на земле.
Перевела с якутского В.

Потапова.

Семен Д А Н И Л О В

Я

И ТЫ

Я. — дремучий, стареющий, каменный берег,
все видавший, все знающий с давних времен;
ты — речушка, что мудрости камня не верит
и беспечно журчит, торопясь под уклон.
Ты моложе меня на века и по праву
естества молодого, светясь и звеня,
предпочла размышленью разбег и забаву—
и бездумно проносишься мимо меня.
Стал мой лес прямоствольный темнее и
реже,
стало сердце крошиться мое от любви:
размывают его, как песок побережий,
и несут, и уносят веселые волны твои.

Хомус
Хомус 1 — извечной лирики попутчик,
поэзии самой волшебная струна,
якутской крови и. язык, и звук.
Благословеньем ' твоего народа
хомус отмечен: проклиная зло,
свободы он защитник чудотворный.
Когда звучит он — слышен ход времен,
скорбей и горя острый древний отзвук,
надежда и печаль племен ушедших.
То радость, то тоска, то плач, то смех
древнейших девушек, их счастье и любовь,так бережно хомус до нас доносит.
1

Хомус—национальный

музыкальный

щипковый

инструмент.

О я всегда готов внимать ему,
робея подпевать, лишь в паузах смелея,
чтоб с предками душой соприкоснуться.
И их несостоявшуюся жизнь
через хомус я точно понимаю.
И знаю: он вовек не отомрет!
Он! — нашей вечной лирики попутчик,
поэзии самой волшебная струна,
якутской крови и язык, и звук.
Сергей В А С И Л Ь Е В

Багульник
Если пришлось бы продлиться,
если бы жить после смерти,
я бы хотел превратиться
только в багульник, поверьте.
Чтобы у края летовья',
с лесом и озером рядом,
полниться вечной любовью
к птицам, горам, водопадам.
Грозы бесстрашно встречая,
радуясь солнцу и свету,
звонких детей привечая,
тихо склоняясь к поэту,—
так бы стоять бесконечно,
так бы цвести без печали,
чтобы светло и сердечно
люди тебя поминали.
В шелковой иене цветочной,
в колком листвы шелестенье
люди б расслышали точно
сердца живого биенье.
Мне б зеленелось счастливо
и просветленно дышалось,
если бы творчества диво
ростом ветвей продолжалось.
Моисей Е Ф И М О В

Первая строка
Какое-то смятение в крови,
как будто жизнь внезапно повернулась,
как ветка к солнцу, в сторону любви —
и сердце в ожиданье встрепенулось.
' Летовьо - место летнего кочевого поселенье.
8

Какой-то прозвучал над миром звук,
как будто кто-то прикоснулся к струнам
начала нот рассыпались вокруг,
звеня, как снег на голом льду подлунном.
Какой-то лик явился и пропал;
то за плечом, то позади маяча,
являлся вновь — манил и отступал,
черты свои во тьме догадок пряча.
Какая-то прошла по мне волна
и все смела, и все назад вернула —
не до веселья стало, не до сна,
и в ясном небе молния сверкнула.
И замер я в предчувствии чудес
и ожидая светопреставленья.
не зная, что посланником небес
ко мне сейчас нисходит вдохновенье.
Что, как звезда, мгновенна и легка,
светло упругий воздух рассекая,
упала в душу первая строка,
меня на подвиг песни обрекая.

Василий Д Е Д Ю К И Н

Желание
Я, знающий времени иену и меру,
не верю в посулы несбыточных снов.
Не хочется мне на вершины карьеры
взбираться по лестнице лет и чинов.
«

И низко упасть я себе не позволю;
на дикий загул, болтовню и вино
не стану менять ни работу, ни волю:
пустынно без них на земле и темно.
Позорней всего — это быть посредине:
лежать без движения дни и года,
мелеть, как мелеют озера в трясине...
Такого не будет со мной никогда!
Хотел бы прожить свою жизнь, как умею,
легко и естественно, просто, как свет:
закончить, что начал, сказать, что имею...
И не было счастья превыше, и нет!

Василий ГОЛЬДЕРОВ

Учителям
За ласку и добро,
что вы дарили мне,
за хлеб и молоко,
что вы мне не жалели,—
я, люди, вам готов
теперь воздать вдвойне,
хотя одни ушли,
другие — постарели.
Хотя одних уж нет —
другим спешу сказать,
как благодарен я
за доброту людскую,
как поздно начал я
смысл жизни постигать,
как по учителям
сегодня я тоскую.
По вашим бы хотел
всю жизнь пройти стопам,
чтоб на земле добро
и правда были вечно...
Вот поздние иветы
признательности — вам,
кто был со мною строг
и нежен бесконечно'
с якутского А. Преловский.

. . Б е л ы й сверкающий песок п р о т я н у л с я вдоль всего
побережья.
Босые ноги з а р ы в а л и с ь в этот горячий и нежный песок, в котором
прятались колючие, похожие на древние костяные гребни р а к о в и н ы .
Мохнатые пальмы гнулись над коралловым этим песком. Солнце вспыхивало на воде ослепительно лоснящимися звездами и косыми столбами уходило в глубину. Я лег у самой воды. Пена подползала к моим
ногам, оседала на прибитом песке, сохранившем рисунок приливов.
Мне было жарко и хорошо в кипящем воздухе между раскаленным
песком и блистающим океаном. Я стал мечтать о прохладной мякоти
кокосового ореха, и в руках у меня очутилась веревка, п р и в я з а н н а я к
ошейнику маленькой ручной обезьяны. По моему знаку обезьяна поле <ла но стволу н головокружительную синеву, где за о с т р ы м и скелет а м и м о щ н ы \ .incn.cB п р я т а л и с ь uvK4ii.ii' с.пелые ядра...
11и i \ i IHMKIIM п р е р ы в и с т ы й треск порвался в слепящий т у м а н , р а -

юри.ШНЫе

КЛОЧЬЯ

IsOIOpOlO

С I,е/КИ.ЧИП.

И

ИС'НМЛИ.

Томное плоское /пню глядело на м е н я с высоты. Н и з к и й лоб, при.'пмапньк- полосы, в ы п у к л ы е , по безволосые надбровные дуги. И глаi a , горящие к р а с н о в а т ы м огнем. Тей опять заверещал и бросил вдруг
м н е толем,!!"!, как м а н п л ь с к и й канат, стебель ползучей крапивы. Безо т ч е т н о я с ч в а шлея за него руками. Он натянулся, и я почувствовал,
что м е н я т я н у т вверх. Тогда я стал сам ползти по этому мохнатому
стеблю, который жег даже сквозь рукавицы. Но я не чувствовал боли.
К р у г неба надо мной ширился, а темный край ямы приближался.
Когда я оказался уже на поверхности, мой спаситель отошел от
края моей ловушки почти на всю длину стебля. Он вытягивал меня,
пятясь от ямы. Мы стояли друг против друга, соединенные пятидесятифутовым к р а п и в н ы м стеблем, еще натянутым прежним усилием.
Первым опомнился тей. Он опять резко заверещал. Вырвал у меня из рук стебель и ушел, водоча его за собой. Он скрылся, ни разу не
обернувшись, за каменной грядой, заросшей можжевельником. И четкая цепочка его следов темными п я т н а м и отпечаталась на утреннем
снегу.
Я пришел в себя от ощущения, что вновь замерзаю. Но не хватало сил опять погрузиться в зыбкое марево самовнушения. Полнейшее
изнеможение, обессиливающая опустошенность овладели мной. Я опустился на снег и пролежал некоторое время безучастный ко всему.
Заставил себя встать и побрел по белому полю на подкашивающихся ногах, пылая от лихорадки и дрожа от холода. Все пути для меня безразличны. Я не сознавал, где нахожусь и куда иду.
1

Окончание.

H:i4<i.TO в

,\°

1.
11

Когда солнце поднялось в зенит, я добрел до каких-то скал, которые, как узкие ворота, пропускали мою тропу. За скалами открывалась равнина, покрытая той жалкой растительностью, которая следует
сразу же за снеговой линией. Не отдавая себе в том отчета, я понял,
что вышел на перевал. Я никогда здесь ранее не был, но сразу узнал
этот черный утес, напоминающий парящего орла. Сходство было столь
велико, что внушало какой-то странный ужас. От него не леденела
кровь в жилах и не шевелились волосы на голове. Но находила растерянность, наступала тоска: хотелось молиться и рыдать, но нельзя было ни рыдать, ни молиться.
Твердыня стен лежала внизу. По-разному освещенные солнцем
суровели пронзительной синью, медной зеленью и желтизной ртутныл
паров драконьи хребты гор. Пленки тумана бросали влажные сумрачные тени. Белые потоки водопадов застыли на отвесных обрывах. Тяжелым светом матово блестели льды.
Не хватало слов для описания дикой, совершенно отрешенной от
привычного мира, равнодушной этой красоты. Человек был перед ней
слепым,как крот, немым, как рыба, и крохотным, как самый жалкий
муравей. Все здесь превышало наш разум. И нерожденные слова умирали в горле перед бездной, которую нельзя измерить собой.
Я увидел отсюда и «Госпожу белых снегов»—священную для буддистов Чому Канькар. Это самая высокая гора мира состоит из трех
пиков: два усеченных конуса и высочайший купол над ними. Никогда
нога человека не ступала на божественную белизну снегов Чомы. К
северо-западу за сизым туманом угадывались индиговые контуры гор
области Шар-Камбу, к западу, за наполненной синим к р а х м а л о м пропастью, лежали невидимые в сиреневой \игле долины Фэйлен, Ялун и
Дунькота.
Одинокий стоял я перед тем, чему и названия нет, потрясенный,
исполненный благоговейного ужаса и восхищения. Слова «картина»,
«панорама», «вид», «ландшафт», «страна» и т. д. разбиваются в этих
каменных стенах, как жалкие стекляшки. Это синяя ладонь бога, на
кончике ногтя которой стоит жалкий испуганный человек. Вот, что
чувствовал я, когда следил, как курится туман в молчаливой стынущей синеве. Я благодарил судьбу за то, что она дала мне увидеть такое, прежде чем Кали оборвет мою нить.
Но постепенно тело мое освободилось от оцепенения. Пока глаза
н мозг впивали открывшееся перед ними непостижимое, тело страдало
от холода, хотело есть и отчаянно протестовало против смерти. Оно
явно не желало умирать. Душе не оставалось ничего иного как прислушаться к бренной своей оболочке и попытаться понять ее. После
чудесного избавления из снежной могилы тело могло надеяться и на
новые чудеса. И бесплотная душа медлила поэтому соединиться с курящимся внизу туманом.
Одинокий человек, затерянный п величайшем! горной стране мира,
среди снегов и мороза, без к р у п и н к и цзамбы и о р у ж и я — э т о т человек
хотел жить.
Я знал, куда мне надо было идти, но нигде не видел дороги. Все
утонуло в снегу. Тогда, решив прибегнуть к испытанному способу, я
сел на снег и понесся по довольно пологому склону. II тишина ожила. Ветер засвистел в ушах, зашуршал разрезаемый снег. Замороженное наваждение рассеялось. Я уже знал, что если сумею продержаться
пять-шесть дней, то останусь жить. Все зависело от того, найду я пропитание или нет. Среди снегов об этом нечего было и думать. Но я летел в клубах радужной пыли вниз, на несколько сот футов вниз, где
эти бессмысленные диски приобретали магическую власть.
12

Я отряхнулся, протер запорошенные глаза. Сложив руки лодочкой, дыханием оттаял замерзшие ресницы. Вокруг меня было ровное
белое поле. Увязая в снегу, побрел я к черневшей невдалеке верхушке скалы. Там можно было оглядеться и выбрать подходящую дорогу.
По снегу протянулись предвечерние тени. Он сделался чуть фиолетовым, а следы — синими. Я тащился к скале, с тоской сознавая, что теряю силы гораздо скорее, чем этого можно было ждать. Пустота в
желудке подступала к сердцу острыми сосущими спазмами. Опять
стало холодно, и вернулась проклятая душевная слабость. Недавнее
возбуждение прошло, и я мог трезво оценить свои шансы.
Надвигающаяся ночь грозила стать последней. В холодных странах гораздо быстрее теряешь силы без еды, чем в родной для меня
Южной Индии. Еще два перехода я, может быть, сделаю на последнем
дыхании. Но ночь убьет меня уже сегодня, если мне не удастся найти
подходящее укрытие. Теплый ночлег мог дать короткую передышку.
У скалы внезапно обозначилась потерянная тропа. Крутыми извивами она сбегала в речную долину. Снеговая граница казалась очень
близкой. Я немного приободрился, надеясь через какой-нибудь час вырваться из снежного плена.
Наконец я пересек границу снега. Белые линзы попадались еще в
тени можжевеловых кустов, в ямах и рытвинах блестела талая вода.
Но вдоль дороги росли рододендроны и острые колючки с красными
ягодами. Дорога уходила вниз. Зима осталась та п л е ч а м и .
Я сорвал несколько синих можжевеловых ягод. Горячая слюна
наполнила рот, острая спазма парализовала горло. Всо же я заставил
себя тщательно разжевать жесткие, отдающие с к и п и д а р о м , ягоды. Может быть, па несколько минут это и обмануло голод
Уже и с у м е р к а х пышел я на широкую р а ш м ш у Намга-Цаль, что
ч п а ч н т «Роща радости». Великий буддийский п а т р и а р х Сиккима Лхаi i N i i i i о | д ы х а л urn. после трудного похода по нчилям народа хлопа,
пи- ни ироы/игдонпл у ч е н и е . Л х а ц у н ь пришел к восхищение от этой
прекрасном л о л и п ы . Г.ндн иод и с п о л и н с к и м кедром дуншин, он с тихой
улыбкой ( л л я д с л MUivfiut 4 х о л м ы и серебристые сосны. «Радость овлаi t v u i здесь м о и м сердцем, с к а з а л п а т р и а р х ученикам, осеняя светлые
слезы.— Пусть это место станет отныне священным».
С тех пор «Роща радости» стала священной, а пещера, в которой
несколько дней прожил п а т р и а р х , сделалось объектом ежегодного паломничества.
Все свои надежды я возлагал именно на эту пещеру. Сумерки
быстро сгущались. Смутный зеленоватый свет еще стоял в чернеющем
небе. Но с каждой минутой он темнел и сгущался, оседая в непроглядных лощинах. Я знал, что тропа должна привести прямо к пещере,
но не имел ни малейшего представления о том, когда это будет. Даже
для жителей сиккимских гор хождение по ночам дело храбрости безумной и безрассудной. А я шел этой тропой впервые, шатаясь от голода и усталости.
До пещеры я добрался уже в полной темноте, ползком. Я буквально вкатился под каменный полог. Замолк шум ветра, стало теплее.
Сначала поразил какой-то неприятный запах. Но я быстро принюхался и перестал его ощущать. Потом провалился на самое дно густого
душного сна. Меня обступили кошмары. То я падал в синие облачные
ущелья и летел бесконеч«о вниз, разрывая грудь в мучительном немом крике, то меня накрывала снежная лавина, под которой я медленно умирал от удушья. Однажды я почувствовал жаркое гнилостное дыхание какого-то зверя и ощутил на своем мокром от пота лице его
шершавый язык. Ночь длилась и длилась, ж а р к а я изнуряющая ночь.

13

Когда я п р о с н у л с я , м у т н ы й рассвет уже п р о с а ч и в а л с я под своды
пещеры. Мне было тепло и мягко. Я разлепил обветренные воспаленные веки и с ужасом увидел, что обнимаю большого снежного леопарда. Зверь блаженно вытянулся на боку и гибкой тяжелой спиной своей
п р и ж а л м е н я к стене. Сначал я подумал, что все еще сплю и ночь развертывает перед моим внутренним взором очередной кошмар. Но я
быстро убедился, что это не так. Мощный ц а р с т в е н н ы й зверь лениво
посапывал, отворотя от меня усатую морду.
Потрясение оказалось настолько сильным, что на меня снизошло
странное сцепененис, которое перешло потом в мертвый сон. Во второй
раз я проснулся уже от п р я м ы х солнечных стрел. Зверь покинул меня,
но проснулся я с полной памятью о нем. Вновь мелькнуло убеждение,
что все происходило лишь во сне. Но я был весь облеплен п р я м ы м и
к о ш а ч ь и м и в о р с и н к а м и . Рядом со мной в 'Примятом м у с о р е запутались клочья свалявшейся шерсти. В углу валялись окровавленные ребра чьей-то грудной клетки. Над вянущими красноватыми лохмотьями
сонно вился столбик мошкары.
Я вскочил на ноги и, крадучись, пробрался к выходу. Большие
кошачьи следы уходили по пыльной тропе к снежному перевалу. Вернулся в пещеру и осмотрел остатки кровавого пира. Леопард зарезал
овцу. Должно быть, он унес ее из ближайшего селения.
И тут случилось то, о чем я до сих пор вспоминаю с отвращением
и мукой. Убежденный, наследственный вегетарианец, я набросился на
эти, чуть тронутые разложением, объедки. Даже не потрудился разжечь костер и поджарить мясо. Я рвал з у б а м и сухожилия и дробил
кости, высасывая густой белый мозг.
Когда сытый и отяжелевший, как боа, я выполз из пещеры на
дневной свет, меня мучила тошнота. Очень хотелось пить. Еле дотащился до ручья. Скользя на гладких округлостях льда, ползком пробрался к темным д ы м я щ и м с я г л а з к а м воды. Выплевывая тонкие невидимые льдинки, кое-как н а п и л с я . От стужи ныли зубы, ледяным обручем сковало виски.
В прибрежных к а м ы ш а х весь мой организм сотрясла жесточайшая
рвотная с п а з м а . Совершенно измочаленный, свалился я на оттаивающую под ж а р к и м солнцем землю. Нежный пар струился в безоблачную
синеву. Тихо покачивались желтые па концах сухие камышовые листья.
Но к п о л у д н ю я уже чувствовал себя почти хорошо. Силы заметно
прибавились, голод уже не терзал столь ожесточенно и остро. Гостеприимство зверя спасло мне жизнь.
II тут только впервые задумался я над тем, почему снежный леоп а р д не тронул меня?
Я не раз слышал от тибетцев и ч и т а л в священных к н и г а х , что
снежный леопард никогда не нападает на человека. Даже раненный
не бросается он на охотника, а уползает прочь, растапливая снег горячей алой лентой. Почему?
Люди не знали ответа, священные книги об этом умалчивали. Это
была одна из тех тайн Тибета, о которых не очень любят говорить.
Своими к о р н я м и она уходила в жуткую древность, о которой бесполезно з а д у м ы в а т ь с я , бесплодно гадать.
Одно я знал твердо. Могучий зверь облизал мои п ы л а ю щ и й л on
и воспаленные глаза, согрел своим телом, дал приют, поделился остатками трапезы и ушел, не дожидаясь благодарностей, не помышляя о
моей дружбе.
Я натаскал в пещеру сухих и пахучих трав. Устроил леопарду
мягкое удобное ложе. И ушел по своей тропе, стараясь не думать о
нем. как и он не помнил обо мне, наверное, на своей незаметной тропе.
14

Перейдя два потока с топкими березами, я стал подыматься через чащу рододендронов, в которой бегали зеленые фазаны, удивительно похожие на попугаев.
Я нашел несколько спелых кедровых шишек и подкрепился орехами. Очевидно они были сорваны ветром. Все другие шишки оказались вылущенными белками.
По хорошему мосту из кедровых стволов и еловых досок я перешел через реку Ялун. Начинались обитаемые места. Справившись с записями и хорошо все обдумав, я решился на довольно о т ч а я н н ы й шаг.
Не без внутренней борьбы и животной какой-то тоски прошел я мимо
спуска к деревне Ялун. Я решил дать несколько миль лишку и пройти через Миркань-ла. Паньбо-ла и Зинань-ла. Но не только потому,
что эти перевалы было легче взять. Меня привлекало сильнее всего
ущелье Маньда-пуг. Все дело в том, что там жили люди куда более
простые, чем в Я л у н е . Они не видели тибетской стражи, о деньгах з н а ли только понаслышке и охотно нанимались в проводники.
Семь лишних миль... Я не могу рассказать, что значит это для
истощенного измученного путника. Понять это может лишь такой же
одинокий и несчастный путник. Но короткий путь мог поставить
под угрозу все. А чго з н а ч а т эти семь л и ш н и х м и л ь по сравнению с
тем, что мне уже пришлось перенести?
Я добрел дс этого убогого людского жилья в полубезумном состоянии. Упал около колодца, испытывая какое-то неизъяснимое блаженство. Так, наверное, наступает смерть.
Меня внесли в х и ж и н у , уложили на шкуру яка поближе к огню,
дали кружку с тибетским- чаем, з а п р а в л е н н ы м маслом. Я выпил ее с
жадностью и з н а к а м и попросил еще. Только после второй кружки ко
мне вернулась речь. Я сказал, что ехал из Непала поклониться тибетским святыням, но во время пурги оторвался от каравана и заблудился.
— Нельзя ли н а н я т ь здесь яков и проводника?—спросил я хозяина хижины, который слушал меня, сочувственно кивая головой.
— Отчего же? Завтра вернется наш старшина и поможет вам найти подходящего человека.
Я подарил хозяину большую серебряную монету и с н а с л а ж д е нием вытянулся на колючей засаленной шкуре, ощущая всем телом
ласковое тепло огня. Мне принесли рис и горный лук. Я ел медленно,
с трудом сдерживая отчаянную жадность, чувствуя, как нетерпеливо
дрожат руки. Сразу набрасываться на еду очень опасно. Но как трудно сдержать себя... Глаза слипались. Я выпил настой из диких абрикосов, который возвращает силы, и сразу же заснул и проспал почти
сутки.
Потом я еще день провалялся на шкуре, беседуя со стариками, засыпая порой ненадолго и испуганно просыпаясь. Кости ныли от сладкого томления. В желудке ощущалось блаженное тепло. Я отдохнул
за эти дни, даже немного отъелся. Мне так не хотелось пускаться в
путь! Казалось, я достиг рая, в котором хочу остаться навсегда. Но это
был лишь слепой зов моей телесной оболочки, к о т о р а я у с т а л а от мучений и не хотела новых испытаний.
Все же на четвертый день я пустился в дорогу. Меня сопровождал высокий м о л ч а л и в ы й проводник — лепчу. В нашем караване было
три яка, один из которых нес припасы: рис, цзгмбу, коровье масло, лук.
Остальные яки шли без поклажи, потому что ее не было.
Зеленые рощи в глубоких долинах ласкали глаз. Я отдыхал от
долгого с о з е р ц а н и я голых скал и заснеженных перевалов. Внизу п а с -

л и с ь овцы и я к и . Дымились пастушьи костры. Дорога казалась легко»
и радостной, словно все трудное уже осталось позади.
...Мой проводник остановил яков у голубой скалы. Высеченные в
ней ступени круто поднимались вверх и терялись в черной колючей
дыре. У подножия рос колоссальный гималайский кедр, увешанный
разноцветными ленточками. Я заметил его еще издали. Казалось, дерево цвело.
— Надо испросить у Пзмазана хорошего пути,— сказал проводник, указывая на дыру в скале.
— Кто это, Пэмазан?—спросил я.
— Великий святой. Он из племени камба — заклинателей дождя-.
Если его рассердить, он может послать бурю.
Мы поднялись в пещеру. После яркого утреннего неба под сводами ее ничего нельзя было разглядеть. Но глаза вскоре привыкли, ия увидел аскета в позе Будды, сидящего на охапке соломы. Узкие,
прямые, как дощечки, ладони его были сложены одна над другой и
ребром касались впалого живота. На языке пальцев это был знак нирваны. Широко раскрытые, привыкшие к вечному сумраку глаза глядели сквозь нас, чуть переливаясь стеклянистой влагой.
Мы долго стояли под слепым и пронзительным взглядом архата.
Казалось, он не дышит. Резко обозначенные ключицы и ребра его не
шевелились. Я подошел к нему, поклонился и положил в железную нищенскую чашу пять серебряных рупий. Заклинатель дождя остался
недвижимым, как изваяние. Проводник прошептал молитву и пошел к
выходу. Я поглядел еще с минуту на темную бронзу высохших рук,
которые оплетали, как сухие лозы, тугие черные жилы, и тоже направился к резко очерченному пролому, в котором дрожала солнечная
синева.
И тут я услышал за спиной смех, неприятный, скрежещущий, злобный. Я хотел обернуться, но небо передо мной потемнело, и мохнатые
снежинки заплясали в нем, как пыль в луче.
— Иди! Иди!—-словно ворона закаркала сзади.— Все в руках того, кто вяжет и разрешает. Как свяжется, так и сбудется. Но не по
воле твоей. Воля твоя — дым, воля твоя — снег на солнце. Убирайся,
глупец!..
Я выскочил из пещеры и запрыгал по каменным ступеням, словно
спасаясь от погони. Темный страх и тоска какая-то замутили мне душу.
Я огляделся, будто пробуждаясь от тяжкого сна, В безоблачном небе ослепительно сверкало влажное солнце.
Мы пустились в путь в полном молчании. Я пытался прогнать тягостный осадок. Не мне — уроженцу Южной Индии — принимать это
близко к сердцу. Я не раз видел и фокус с канатом, и вырастающее
на глазах из семечка апельсиновое дерево со спелыми плодами, я
знал многие секреты йогов. То, что случилось теперь, и в сравнение не
шло с ж у т к и м и опытами в подземных х р а м а х Шивы. Откуда тогда этот
гнет, эта серая тоска под сердцем? Неужели меня так сильно могла
поразить неожиданность?
— А на перевалах неспокойно,— сказал проводник, кивнув на матовую серебристую полосу, которая оконной изморозью легла на синее
стекло горизонта. — Тут есть поблизости монастырь. Может, заночуем
там? Если с утра будет хорошая погода, тогда и тронемся со спокойной душой.
Я уже был не тем, кто выехал некогда из Дарджилинга с хорошо
оснащенным к а р а в а н о м . Тибет многому научил меня. И я тут же согласился.
— Хорошо,— сказал я.— А что это за монастырь?
10

— Очень старый. Его зовут Таши-чос-дин. Теперь там живет
только один л а м а со своей ани.
Это меня заинтересовало, но я не подал и вида и не стал расспрашивать проводника дальше. Слово ани, вернее «анэх» обычно употребляется для обозначения жены, наложницы или монахини. Красношапочная секта дозволяет и то, и другое, и третье. Но в данном случае речь, по-видимому, шла, о монахине, живущей в конкубинате с
ламой Такое часто встречается в Тибете. Рождающиеся от подобных
союзов дети воспитываются в монастыре и сами потом становятся монахами.
Монастырь действительно оказался почти заброшенным. Во дворе сидела с т а р у х а , лениво вращающая молитвенные цилиндры. Поднявшись по двум с к р и п у ч и м лестницам с прогнившими ступенями, мы
пошли в дом л а м ы . Он и его ани встретили нас довольно любезно. На
обед подали рис, редьку и мурву. Судя по всему, лама жил очень скудно.
После обеда вышли на пустынный, заросший сорняками, монастырский двор. Уединившись с ламой под тень старого абрикоса, я ловко
навел разговор на заклинателя дождей. Темный, полуграмотный л а м а
затрясся, как пихта под ветром.
— Вы его ничем не обидели?—испуганно спросил он.
— Ничем.— твердо сказал я, испытывая, однако, гнетущее сомнение.
— А что сп вам сказал?
Я почти дословно передал слова аскета, невольно подражая его
скрипучему голосу.
— И больше ничего?
— Как гл-дто больше ничего,— я з а д у м а л с я . — Впрочем, когда я
уже покинул пещеру, мне показалось, что святой крикнул мне вдогонку: «Сзяжс-гсч не по воле твоей». Но это ведь только повторение
уже сказанного. Не правда ли?
— П э м а л а п никогда ничего не говорит Ешустую,— тихо сказал лама, чему-то недобро улыбаясь.— Он предупредил, что с в а м и случится
что-то, чего вы ждете, или же, напротив, избегаете. Но будет это не
по вашей воле.
— А по чьей?
— На этот БОППОС нельзя ответить. — сухо с к а з а л лама.—Пойдемте, я проведу вас в комнату. Вы, верно, устали с дороги.
Моя комната оказалась необыкновенно чистой и очень бедной
кельей. На глиняном, отполированном, как м р а м о р , полу лежал матрац, набитый можжевеловой и кедровой хвоеГ;. В углу стояли чайник
и кружка. Н а п р о т и в окна на стене висела полочка, на которой стоял
бронзовый Майтрея. Перед ним тонкой голубой струйкой медленно
т а я л а курительная свеча. Вот и вся комната. Но пахло в ней удивительно сладко и грустно.
На другой день небо над перевалом выглядело еще более грозн ы м , и мы решили провести в монастыре еще одну ночь.
Вечером лама распорядился заколоть козленка, кровь которого
собрали з хорошо вымытые кишки, наполовину з а п о л н е н н ы е щамбон.
Потом кровяные колбасы сварили и уложили в плетеные корзины.
Проводник с к а з а л , что эта л у ч ш а я еда .тля нугешсч-тшмщиком, которых
застигает на перевалах непогода.
На следующий день г р о з н ы е п р и л и к и на три н>пте стали еще
грознее. Но м н е уже надое.'! м о м а п ы р ь , и я п р е д л о ж и л ироно.чнику перебраться » рамю.1с»кеш1\ H I к ; a n a i \ п р е н и ю
Когда мы п р и ш л и 1 \ л а . я ера i v /ке н с п о м п н л з а к л и н а т е л я дождей.
1! »li.ii(H.i.-j. ,Y j

17

Не моя воля, а лишь м у т н а я завеса над голубыми зубцами гор, сотворила эту встречу.
В доме старшины ко мне бросился Пурчун. Он привел сюда яков
(их осталось два), надеясь дождаться меня > перевала Нанго.
Если бы только вы остались в живых,— захлебываясь, рассказывал Пурчун,— вы бы обязательно вышли к Напго-ла. Другого пути
нет. Я хотел ждать вас десять дней. Если бы вы не пришли, то, значит, вы умерли. Тогда бы мы с Чаном разделили между собой яков
и имущество.
Потом я узнал, что Чан в добром здравии. Поклажа тоже в большей своей части уцелела.
— Тсй забрал себе я к а , на котором были рпс и цзамба,—продолжал свое повествование Пурчун. — Ружья и п о д а р к и не нужны тек»
Он забирает у людей только еду.
— А куда вы девались тогда, Пурчун?
— Когда вы бросились в догонку за теем, мы убежали,—простодушно у л ы б а я с ь , ответил он. — Тея нельзя преследовать. Если он что
берет, у него не надо отнимать. Таков закон. Мы очень перепугались,
и убежали. А когда вернулись на то место, нас не нашли. Потом Чан
увидел ваш след рядом со следом тся. Мы не «пошли туда, куда ваг
повел тей, а направились в обход, к ложбине. Там опять увчдели ваш
след, но на этот раз его пересек снежный леопард. Я долго молился
тогда за вас, и Чан тоже молился. Мы решили идти к Нанго-ла. За десять дней живой человек всегда дойдет туда. А мертвому зачем я к и
и товар? О мертвом позаботится владыка рая Амптаба.
Я видел, ч го Пурчун до слез рад мне. Если бы я не ушел тогда от
ледяной ямы. они бы с Чаном нашли меня. И я опять подумал о заклинателе дождей. Не будь его каркающего предсказания, я бы вряд
послушался проводника и, невзирая на полосу в небе, пошел бы к перевалу. И кто знает, что могло бы за этим последовать. Я бы мог благополучно спуститься вниз, а мог и погибнуть в снежной буре. И в обоих
случаях мне не было суждено соединиться с пропавшим караваном.
Кому-то дано связывать и разрешать. Помимо воли нашей творить наши судьбы. Кому? Случаю?
Я покинул деревню во главе большого к а р а в а н а . У нас были груженые п р и п а с а м и и подарками яки и непальские лошади, которых
сопровождали кули. Но кули и лошади были наняты лишь на полпути.
Им предстояло возвратиться с перевала Нанго.
Впереди каравана важно выступал Пурчун. Он нес мое ружье как
знак своего высочайшего положения в отряде. Главное украшение
ружья — красный холщовой чехол потерялся. Пурчун высказал предположение, что его унес тсй.
Мы ехали вдоль реки, принимавшей в себя множество ручейков.
Каждый ручей приводил во вращение крыльчатку с молитвенными цил и н д р а м и . Недаром вода в этой реке считалась святой. Наш путь лежал через густой лес по н а п р а в л е н и ю к Даба-пгопьпо, где добывают
знаменитую синюю глину, из которой лепят ф и г у р к и божеств.
С тайным у ж а с о м следил я за тем, как все чаще стали появляться
меж кедровыми стволами снежные я з ы к и . Опять снега! И тут же я радовался, что со мной люди, что я не GAIT, п мои яки несут вьюки
с удобными палатками.
Подъем па Нанго-ла шел уже по г л у б о к о м у снегу. Кое-где он был
р ы х л ы м , и мы п р о в а л и в а л и с ь в него но пояс, на освещенных местах его
покрывала твердая ледяная глазурь. До перевала было всего две мили
по абстрактной прямой, доступной лишь воображению. А так нам предстояло пройти миль двадцать по серпантинной гоопе.
18

К вечеру мы достигли монастыря Мандин-Гомба, построенного на
широкой, покрытой кустарником террасе. Здесь Пурчун нашел для меня
жалкую келью. Еще он успел достать несколько яиц и чайник молока.
Лама в это время сидел за «Ганьчжуром», чтение которого продолжается с пяти часов утра до восьми вечера.
«Ганьчжур» — это «Перевод заветов» Будды, большой сборник
канонических буддийских сочинений числом 1083. Сюда вошли главным образом сочинения, составленные индийскими у ч е н ы м и и переведенные затем с санскрита на тибетский язык. Они делятся буддистами на
группы: 1) виная, или правила монашеской жизни, 2) сутры, или поучения Будды по разным вопросам, 3) мистический р и т у а л — м а н т р ы и
4) абидарма — метафизическое учение, проповедующее высший разум.
Обыкновенно «Ганьчжур» состоит из 100 или 108 томов.
Я подробно остановился на одном, потому что мне пришлось выдержать настоящий экзамен по «Ганьчжуру». Местный л а м а , очевидно.
решил проверить, действительно ли я тот л а м а - п а л о м н и к , за которого
себя выдаю. Кажется, испытание прошло благополучно. Мы даже поспорили по одному темному вопросу тантрического характера. С преувеличенным пылом я старался убедить моего собеседника, не понимать под мистическим «ма» дословный призыв воссоединиться с женщиной. Он молча кивал, и я не мог разобрать с н а ч а л а , соглашается ли он
со мной или нет. Но потом я увидел его молоденькую ани и понял, что
лама кивал просто из вежливости.
Утром явились Пурчун и Чан, усердно кланялись, стали умолять
меня задержаться здесь на один день. Чан уверял меня, что ему без
особых затруднений удастся получить для нас разрешение продолжать путь.
— Не надо будет даже платить чуа ; ,— к л я л с я он.—Все равно без
разрешения нам дальше ходу не будет. Тибет — это не Непал. На перевале Нанго наг обязательно задержат дл<. нь^пичшм. Л у ч ш е уж потерять день здесь, где нам так хорошо.
Я понимал, что мои проводники правы. Пглп до сих пор нам приходилось преодоленать л и ш ь сопротивление- п р и р о д ы , то теперь нам будут
препятствовать люди. Опыт моих предшественников показал, что именно их и нельзя избежать.
А к вечеру приехали местные старшины. Самый богатый из них носил круглую широкополую шляпу и х а л а т из темно-красной саржи. Он
приехал верхом на нечистокровном яке, которого называют здесь чжо.
Я с нетерпением ожидал результата переговоров старшин с моими
людьми и, сильно обеспокоенный, молил высшего р а с п о р я д и т е л я судеб
об успехе нашего предприятия.
Наконец пришел Пурчун. Он сказал, что поутру нам придется опять
поехать в монастырь Маньдин-Гомба. Там с т а р ш и н ы и настоятель удостоят меня беседой.
— Что это значит? — в тревоге спросил я.— Они что-нибудь подозревают?
— Они обязаны подозревать, сэр. Такая у них работа. Но я думаю, что все обойдется.
В эту ночь я долго не мог заснуть. Было страшно обидно повернуть
теперь назад. После всего, что пришлось перенести.
Монастырь Маньдин-Гомба один из древнейших по южную сторону Гималаев. Он пользуется большим почетом у верующих. Здесь хранится редчайший экземпляр «Ганьчжура» в 125 томах. Монастырский
храм славится дивными фресками, живописующими торжество Майтреи.
1

2

Так в этой части Непала н а з ы в а е т с я т а м о ж е н н а я п о м ы и п а .

19

Я вновь занял ту келью, в которой провел уже не очень приятную
ночь. Но на этот раз мне не пришлось долго томиться ожиданием. Вбежали П у р ч у н и Чан, подпрыгивая от радости.
— Х о з я и н ! — з а к р и ч а л Чан. — Мы сказали старшинам, что вы
накорпа. говорящий по-тибетски и одевающийся в тибетский костюм.
— И этого оказалось достаточно?—удивился я.
— Не сспссм.— пояснил Пурчун.—Вы поправились тогда настоятелю. Он сказал, что непальское правительство не давало инструкций
задерживать пилигримов.
— А что сказал старшина? — поинтересовался я.
— Гопа велел Пурчуну поручиться за вас,— ответил Чан.
— Да.— важно кивнул Пурчун. — Старшина по т рсбовал, чтобы я
под свою личную ответственность поручился в том, что вы действительно паломник. Еще надо уплатить пошлину по восемь анна с человека.
— Значит, мы можем отправляться?— от радости я не мог усидеть
на месте.
— Погодите,— сказал Пурчун.— Сейчас сюда придут гопа и главный л а м а пожелать вам счастливого пути.
— Ах, вот как! — я вновь забеспокоился.— Они придут только
за этим?
— Так они сказали,— беспечно зевнул Пурчун.— Не забудьте
только сказать им: «Санпой-чжа-чог».
Эти слова означают «до встречи в будущем году». Они должны
подтвердить, что путешественники идут через непальские владения
лишь на поклонение тибетским святыням и затем вернутся, как водится у пилигримов, на родину тем же самым путем. Вообще, доступ иностранцам в Непал почти так же затруднен, как и в Тибет. Лишь для
паломников местное правительство делает исключение.
Все это я прекрасно знал. Итак, мне предстоял допрос, который
должен был закончиться клятвой.
Вскоре п р и б ы л и и ожидаемые посетители. Темно-красный гопа в высоких тибетских сапогах и с длинной золотой серьгой в левом ухе слегка кивнул мне головой и снял шляпу. Главный л а м а так же молча
поклонился и отошел в дальний угол.
— Почему вы выбрали столь неблагоприятное время года для
путешествия в Тибет? — спросил старшина, сосредоточенно покачивая
на длинных лентах свою шляпу.
— Отнюдь не мое собственное желание заставило меня отправиться столь поздно,— объяснил я.— Я сделал это, исполняя повеление нашего святого и ученого главного ламы.
— Как зовут святого и ученого л а м у ? — спросил настоятель.
— Цавап. Надеюсь, это великое имя известно в Непале?
— Я с л ы ш а л , что л а м а Цавай большой знаток Асвагошп? — настоятель, в и д и м о . шГкм'ал п р я м о ю о т п е т а .
— Да. Святой л а м а Цанай л у ч ш и й , — я сделал ударение на этом
слове,— знаток этого великого индийского поэта, который воспел жизнь
Учителя в несравненных стихах.
— На санскрите Асвагоша, к а ж е т с я , о з н а ч а е т «голос коня». Не
так ли?
Я поклонился.
— Но. н а с к о л ь к о мне п о м н и т с я , великого поэта н а з ы в а л и еще
соловьем?
— Вы тонкий знаток, святой лама,— я вновь поклонился.— Не мне
говорить такому знатоку, что произошло однажды в саду.
— Я темный деревенский житель,— вмешался в «.ученую» беседу

20

г г л р ш и н а . — Озарите меня светом вашей мудрости. Ведь гак редко
приходится слышать умные речи.
— Я рад буду поведать вам эту небольшую историю, которую святой лама, конечно, рассказал бы куда лучше... Однажды У ч и т е л ь шел
имеете с учениками благоухающим садом. Ж у р ч а л и ручьи. Дрожали
ослепительные росинки в нежных складках распускающихся роз. Неторопливо текла беседа. И вдруг соловей увидел Луноликого, пленился
н, дрожа от восторга, запел. Тогда сказал, тронутый пением птицы,
1>удда: «Пусть же в новом воплощении он будет человеком». И душа
соловья воплотилась в человеческом теле. Человека назвали Асвагошей
:<а гордость и горячий нрав. Но стихи его оставались соловьиной песней, славящей Учителя.
— Ласо, ласо 1 ,— пробормотал старшина.— Как хорошо быть
ученым.
— Да, только с Дгармаракшей можно сравнить пение Асвагоши,—•
вздохнул лама и зорко уставился на меня.
— Именно он,— пылко вскричал я,— довел благоговейную повесть
до законченности.
— Поэма о Будде — лучший цветок разума,— л а м а поднял палец
с длинным, с п и р а л ь н о з а к р у ч е н н ы м ногтем. — «Молча на спящего
Будду долго и грустно глядел...» Жаль, не помню, что дальше...
...Он думал: «Время утечет,
Улыбка л у н н а я затмиття.
Пусть первого меня влечет
Другого берега з а р н и ц а .
Я первый покидаю мир.
Огонь погас, и кончен пир...

— Вспомнил! Вспомнил!—прервал меня лама.—Вы прекрасно прочли богоравные строки. Да, так думал Субхдра, глядя на погруженного в н и р в а н у Учителя. Потом «...сжавши ладони, огошел он от совершенного лика». Где вы так хорошо изучили тибетский язык?
— Святой Давай знает его еще лучше,— дипломатично ответил я.
И это была чистая правда.
•— Такому человеку надо пухом выстлать путь в Л х а с с у ! — о б р а тился лама к темно-красному старшине.
— Как хорошо быть ученым!—опять ска:>ал гопа. — Простите, что
я не принес рам подарка,— поклонился он мче.
Видимо, допрос был окончен.
— Наше знакомство еще слишком недавно началось,— я поклонился ему еще ниже. — Надеюсь, мы продолжим его в будущем.
Я вручил ему заранее приготовленный алый шарф и отчетливо
произнес:
— Сачпой-чжа-чог.
—• До встречи в будущем году! — повторил старшина.
— Счастливого вам пути,— сказал лама.
Они еще раз поклонились и вышли из комнаты. Пурчун незаметно
проскользнул следом. Потом он передал мне содержание н\ разговора:
ЛАМА: Хорошо говорит по-тибетски. Знает о б ы ч а и . Очень ученый
буддист.
СТАРШИНА: Это так.
ЛАМА: Все как будто говорит в его пользу... По, с другой стороны, это и настораживает.
СТАРШИНА: Бывают очень грамотные п а л о м н и к и .
ЛАМА. Это. н е с о м н е н н о , и н д у с . Готов н этом п о к л я с т ь с я !
1

Да, да.
21

СТАРШИНА: Не доверяю я им.
ЛАМА: Я тоже. Но мы ничего не должны иметь против индийских
буддистов.
СТАРШИНА' В том-то и дело. Нет у нас опюпаний его задерживать.
ЛАМА: А может, и не надо задерживать. Ведь декабрь...
СТАРШИНА: И то правда! Перевалы все в снегу. Несомненно, он
погибнет в снегах, и слуги вернутся назад с известием о его кончине.
Но что мне было за дело до их речей? Впрочем, я извлек и некоторую пользу кз этого разговора. Очевидно, небольшая доля невежества
не только не вредит, по, напротив, является лучшей рекомендацией
лояльности. Это следовало учесть на будущее.
Было уже далеко за полдень, когда мы, наконец, выступили. Миновав монастырские чортэни и мэньдоны, мы направились к небольшому озеру со зловещим названием Миза — «Пожирающее людей». Его
сковывал толстый мутно-белый лед, в котором смутным зигзагом отражался высокий чортэпь, носящий н а з в а н и е «Приносящий спасение
тем, кто меня видит».
Дорога шла вдоль берега реки Якмы, которая еле угадывалась
под снегом и льдом. Было тихо и печально. Над ущельем дул ветер,
сдувая белую пыль с каменных стен. Наши шаги заставляли сухой снег
натужно скрипеть и пробуждали скорбное эхо.
Шагалось довольно легко, но как-то невесело. Яки сделались серыми от изморози и, казалось, что они вот-вот растают.
Снег стал глубже. Затем пошли черные обледенелые скалы. Я несколько раз больно ушибся и в кровь ободрал ногти на руке. А темнота между тем катастрофически приближалась.
— Мы успеем добраться до Пугпа-карпо 1 ?—спросил я Пурчуна.
— Успеем. Уже недалеко.
Но поднялся туман и темнота сделалась непроглядной. Сразу же
стало зябко, пальцы на ногах сдавила ледяная боль. То и дело кто-нибудь из нас проваливался в расселины между камнями. Чан вскрикнул
и сказал, что подвернул ногу.
— Очевидно, мы уже не попадем в пещеру,— сказал я.— Давайте
устраиваться так.
Мы расчистили снег между скалами, развьючили яков и уселись
на тюки, обхватив колени. В этом каменном хаосе нечего было и думать
о месте для палатки. Так началась эта т и х а я ледяная ночь под черным
слепым небом. Истощенные трудным переходом и борьбою с разреженным воздухом, мы молча терпели голод и лютую стужу. Я никогда не
забуду эту страшную ночь. Лама недаром надеялся, что декабрь доканает меня. Конечно, человеку свойственно скоро забывать перенесенные страдания. Беды, которые нам приходится переживать в данный
момент, кажутся куда более тяжелыми, чем все, что было раньше.
И все же, зная это, я решаюсь утверждать, что эта ночь явилась для
меня самым т я ж к и м испытанием.
Дул легкий остер, и падал мокрый тяжелый снег. К счастью, он
только сильнее п р и ж и м а л одеяло. Но проклятая сырость просачивалась все глубже и глубже, и казалось, что медленно остывает сердце.
Каждый страдал ь одиночку, и мы почти не говорили между собой, хотя никто не с п а л .
Утро выдалось превосходное. В солнечных острых л у ч а х перед нами сверкала величественная гора Каиль-чэнь.
Вершина перевала отстоит от белой пещеры к востоку на две мили
1

22

Белая

пещера

пути. У самой подошвы спуска лежит огромный обломок скалы. Это
место называется Торпа-гэн, т. е. «Место спасения». Если путешественнику удается добраться сюда, он может считать себя спасенным. Отсюда легко дойти до вершины перевала.
Действительно, через какой-нибудь час мм добрались до высшей
т о ч к и Каиль-чэня. Ярко-синяя бездна открылась перед нами. II снежная белизна делала ее более синей. Вдали над заснеженными вершинами тонкой фиолетовой линией вырисовывались хребты Тибета...
В три часа пополудни мы прибыли в Цзонго, конечный пункт области Таши-рабка, где па большой скале стоят развалины древнего каменного дома.
Первые встречные пастухи спросили нас, кто мы и куда идем.
— Мы из Балдуна.— ответил Чан. — Идем в Шигацэ.
Мое приподнятое настроение мигом улетучилось. Беззаботность
могла обернуться непоправимой бедой. Я не должен был забывать об
опасности, подстерегающей на каждом шагу. Люди в этой стране недоверчивы и подозрительны. Отныне в н и м а т е л ь н ы е глаза станут неусыпно следить за нами. Особая осторожность нужна здесь, в пограничных районах. Скорее в глубь с т р а н ы , скорее в Л х а с с у ! Только прорвавшись в недоступный этот город, я смогу немного успокоиться.
Когда мы прошли мимо пастухов, Пурчун тихо подошел ко мне и
сказал: •
— Хозяин' Надо прятаться. Это франтов 1 они погнали бы обратно
к границе, потому что их они боятся. А с н а м и здесь не посчитаютс'я.
Особенно, если узнают, что вы индус. Китайцы ненавидят индусов. Нас
могут убить здесь.
"Этот беспечный человек, который не боялся грозных перевалов
и снежных бурь, теперь дрожал от страха.
Я поним'ал, что у Пурчуна были все основания для опасений.
Допрос в пограничной деревне был бы самым трудным для нас.
Около шести часов пополудни мы уже приблизились к этой столь
опасной деревне.
— До н а с т у п л е н и я сумерек давайте спрячемся в овраге,— предложил Пурчун.
Овраг основательно зарос бурьяном, и мы отлично устроились там.
Замесили в воде немного цзамбы и слегка перекусили. Только когда
в густо-синем небе появилась я р к а я луна и колючие травы стали пепельными и серебристыми, как паутина, мы вновь вышли на дорогу.
Прошли мимо высокой каменной стены, которую, как творят тибетцы,
построили в один день во время войны с Непалом.
Стена тянулась на целых пять миль. Местами она обвалилась,
п длинные лунные наши тени пересекали груды щебня. Эта стена проходит через реку по мосту, на котором сооружено восемь сторожевых
башен, п кончается у проклятой деревни.
— Мост охраняется?— опросил я Пурчуна.
Он пожал плечами. Руки его дрожали.
— Не з н а ю , — с к а з а л Пурчун. — Может, нам лучше вернуться к
перевалу.
— Перестаньте болтать глупости.— рассердился я , - — Ч а н , пойдите
разведайте, охраняется ли мост.
Луна лила колдовское свое сияние на сонные к р ы ш и далекой деревни. Черная тень -под стеной, сужаясь, уходила в н а п о л н е н н у ю пепельным светом тьму.
Вернулся Чан и сказал, что мост не о х р а н я е т с я .
1

Франг — европеец.
23

Мы осторожно тронулись в путь, ведя якон на поводу. Благополучно прошли через мост. Угрожающе скрипели сосновые доски настила.
В широких щелях жирно поблескивала вода. Но никто из нас не заметил этой палатки, сделанной из шкур якоп, черной и почти невидимой
в ночи.
Вот почему, когда нас окликнули оттуда, мы окаменели от неожиданности.
— Откуда и куда идете?
Пурчун был бледен, как мел, а я беззвучно р а з е в а л рот. Один
только Чан не потерял присутствия духа.
— Мы — валлунцы, идем в Шигацэ,— ответил он с подкупающей
общительностью. — А вы кто такие?
Не дожидаясь ответа, поспешили мы дальше. Пройдя ярдов тридцать, мы остановились перевести дух. Сердце мое колотилось где-то
у самого горла. Смутно блестел заледенелый берег реки Играя под
луной, неслись по черной воде ледяные глыбы...
9 декабря около пяти часов вечера мы уже въезжали через западные ворота в Ташилхуньпо —резиденцию панчен-ламы.
Закатное
солнце плавилось на золотых шпилях домов и гробниц. Т и х и й переулок вел меня к монастырю Ташилхуньпо. Я шел медленно, стараясь
казаться погруженным в молитву, как это подобает всем, носящим
одеяние ламы.
В доме министра меня встретил его мачэнь— главный повар.
Лицо его было перепачкано в саже, но держался он совершенно непринужденно. Я решил, что он случайно запачкался на кухне и не заметил этого. И хорошо, что я ничего ему об этом не сказал. Потом мне
рассказали, что сажа на лице тибетского повара такой же отличительный атрибут, как белый колпак лондонского кулинара.
Повар сообщил мне, что министр отбыл в Донцэ, но распорядился
перед отъездом встретить меня и поместить в его доме. Он распахнул
тяжелые резные двери и, разведя руки в глубоком поклоне, торжественно произнес:
— Пундиб ла, чяг пэд нан. (Добро пожаловать, господин пандит).
Перед нами поставили столик с ч а й н ы м прибором. Прислуживал
нам сам повар. После чая он принес баранину, цзамбу и китайские сухари ма-хуа, которые делают из тонких полосок теста, поджаренного в
кипящем жиру.
Вошел слуга и сообщил, что меня желает видеть секретарь министра. Я быстро переоделся в строгий костюм ламы и, взяв несколько
монет и шарф-хадак, поспешил за посланцем.
Секретарь встретил меня с исключительным радушием и любезностью. Я вручил ему подарки и принял ответный хадак чудесного лилового шелка. Мне подали высокий тюфяк, покрытый китайским ковром, и поставили передо мной чайный столик с красивыми фарфоровыми ч а ш к а м и .
Слуга наполнил одну из них из серебряного ч а й н и к а и, поклонившись, пригласил отведать.
— Пундиб ла, сол-чжашс. (Пожалуйста пейте, господин п а н д и т ) .
По местному обычаю я выпил ровно треть. Выпить больше — значило выказать дурные манеры, меньше — обидеть хозяина.
Секретарь тоже отпил немного и вылил чай в специальную чашу,
давая понять, что официальная церемония знакомства закончилась'
— Вечером я пошлю гонца » Лонцэ, господин пандит. — сказал
он.— Не захотите ли вы написать чего-нибудь всемогущему?
— Сочту за честь, господин секретарь.
— Вы, наверное, захотите написать его па шелковой бумаге,—
24

сказал сскетарь,— оставив внизу листа больше свободного места, чем
вверху.
— Именно так я и поступлю, господин секретарь. Будьте
впредь моим.учителем. Могу ли я начать письмо с сожаления, что
застал всемогущего?
— Такой ученый человек, как вы, господин пандпт, не нуждается
в учителях. Он может писать все, что хочет. Он может даже начать
письмо с выражения безграничной признательности всемогущему за
его заботу. Можно также попросить всемогущего
поскорее возвратиться в столицу ради счастья всех живых существ и, в частности, гостей всемогуцсго, безопасность которых зависит исключительно от
его милосердия.
- Еще раз благодарю вас, господин секретарь. Позвольте мне
высказать в письме мой восторг по поводу вашей обходительности?
Секретарь ничего не ответил, но одарил меня прощальной улыбкой. Я откланялся и поспешил засесть за письмо, благословляя
тонкость и ум секретаря. Я знал, какое значение 'придают в Тибете
протоколу.
Ожидая возвращения министра, я всерьсг. п р и н я л с я зл и з у ч е н и е
священных книг и истории Тибета. Я перестал вести регулярные записи, отмечая в дневнике лишь интересующие меня сведения о н р а в а х и
обычаях тибетцев.
У одного ламы секты нышм мне удалось приобрести несколько
священных сочинений, отпечатанных с досок XV века. Кроме того, рекомендация секретаря открыла мне доступ в библиотеку перерожденца Палри. Я работал там до захода солнца, делая выписки из уникальных сочинений. Когда занятия начинали утомлять меня, я отдыхал за
чтением мелодичных стихов Кавиадарша, написанных Данди, и беседовал со сведущими людьми. Из таких бесед я узнал, что в монастыре Донцэ х р а н я т с я древние священные книги, н а п и с а н н ы е золотом. Но
доступ к ним к р а й н е затруднен. Только личная рекомендация панченламы может здесь помочь. Но до возвращения министра нечего было
думать даже о простой аудиенции у второго по значению властителя
Тибета. Зато мне удалось ознакомиться с двумя печатными сочинениями о Чойчжял-раба-тане, славном короле, который построил Пакор
чойдэ в Чжянцэ. Эти сочинения, равно как и история самого города
Чжанцэ, считаются лхасским правительством «тэрчой», т. е. совершенно секретными. Выписки из этих книг могли бы погубить меня. Поэтому
я делал их латинскими буквами на языке урду. Еще я узнал, что и
строго закрытом монастыре Лхари-зим-пут, расположенном на дикой горе к востоку от Панам-чжона, хранится полное описание жизни и сочинений ламы Лха-цун чэнь-по, который ввел буддизм в Сиккиме.
Так постепенно спадал покров тайны с загадочной с т р а н ы небожителей. Побывав в монастырях, я убедился, что они в настоящее время
служат не столько убежищем отрекшихся от мира аскетов, сколько духовными школами. Будущие ламы приобретают там все необходимые
знания от азбуки до высших пределов богословия. Главное в н и м а н и е в
высших монастырских школах уделяется богословской философии, состоящей из пяти отделов догматики, составленных и н д и й с к и м и у ч е н ы м и
и переведенных па тибетский язык. После реформ Ц?оп.\аиы т и б е т с к и е
ученые написали к этим отделам многочисленные комментарии, которые
изучаются в специальных дацанах. Такие дацаны созданы в монастырях близ Лхассы: три в Дабуне и по два в Cvpa и Г а л д а н е Кроме богословских дацанов, существуют еще и тайные — м и с т п ч с - с к и с (наг-па),
где изучаются тантры и мистическая обрядность. Несколько особняком
стоят медицинские дацаны, где изучают тибетскую и китайскую медици25

i s \ . Здесь, в Ташилхуныто, есть три богословских факультета: Тойсамлин, Шарцэ, Киль-кан и один мистический — Наг-кан.
Крупные монастыри обычно делятся на общины. Каждая община.
как правило, образованная монахами-земляками, живет самостоятельной жизнью. У нее свое обособленное имущество и даже отдельный
храм, вокруг которого и располагаются жилища монахов. Это делает
общину, или кам-цань, своего рода территориально-административной
единицей. В Ташилхуньпо насчитывается сорок таких общин. Несколько общин образуют более крупную единицу, которая управляется высшей богословской коллегией. Таким образом, кам-цань представляет собой первую ступень сложной иерархии Тибета.
Все эти сведения, хотя и не считаются «тэрчой», но так же не подл"/кат разглашению. Не мудрено, что за пределами Тибета о них не
знают.
В каждом монастыре есть библиотека, зачастую х р а н я щ а я у н и ьзльные документы, музей местной фауны и флоры или собрание раз„•'нчных иноземных диковин, а также, естественно, священные реликвии.
Лама Учжень-чжяцо посетил в стране Лхобрак знаменитое святилище Сэх-гуру-чой-ван, где среди многочисленных реликвий особо почитается чучело лошади, принадлежавшей великому гуру Падма Самбаие. Лошадь эта называется «чжамлин-нинькорэ», т. е. «лошадь, могущая в один день объехать вокруг света». Заметив, что у знаменитой лошади не достает одной ноги, мой друг обратил на это внимание настоятеля. «О, это случилось давно,—сказал настоятель,— эту ногу у к р а л
один паломник из Кама, чтобы передать чудесные свойства этого благородного животного местным лошадям».
Любопытно, что этот благочестивый вор почитается у себя на родине за святого. Бот какие чудеса может сотворить прикосновение к
реликвии.
Узнав случайно, что в монастыре города Донцэ хранится сочинение под названием «Общее описание мира», я решил предпринять туда
поездку. Секретарь его святейшества дал мне несколько
рекомендательных писем, и я в сопровождении Пурчуна отправился в Данцэ.
Нас встретили там очень приветливо. После вечернего чаепития и
церемонии вручения подарков, меня провели в отведенную мне келью, к
которой примыкала своя часовня, именуемая «комнатой для созерпания».
На другой день я отправился па поклонение божествам (чойчжал),
взяв с собой в качестве жертвы связку курительных свечей, дюжину
разноцветных шарфов и на две таньки очищенного масла. Спустившись
но крутой лестнице, л прошел в зал для собраний. .Меня поразили его деревянные раскрашенные колонны, резные капители которых изображали фантастических зверей. Яркие настенные фрески изображали
шестнадцать у ч е н и к о в Будды. Они влекли ••< себе какой-то грубой
наивностью и простотой, х о т я значительно уступали по мастерству индийским. Впрочем, толстый слой лака и сумеречный свет несколько
с к р а д ы в а л и недостатки.
На великолепном алтаре из резного дерева и меди стояли статуэтки будд и бодисатв. Главные статуи покоились в отдельных нишах. Они
были сделаны из позолоченной меди и к а з а л и с ь очень древними. Настоятель сказал мне, что основатель монастыри Чже-Лха-хунь обратился однажды к богам с просьбой ниспослать ему искусного художника.
В тот же день монастырь посетил индиец, который изготовил статую
Большого Будды и возвратился на родину.
— Может быть вы, господин пандит. являетесь воплощением этого
благочестивого мастера?—улыбаясь, спросил меня настоятель.

?6

Мне было п р и я т н о услышать эти слова. Я склонился перед святынями, коснувшись лбом их правых рук.
— Они посылают вам благословение (чяг-ван),— прошептал настоятель и стал читать мантры.
Я же мысленно благодарил стечение обстоятельств, которое позволило мне забраться так далеко невредимым. Пока...
Обойдя скятыни, я остановился перед п я т ь ю колоннами, посвященными защитникам буддизма от демонов и еретиков. К ним были прибиты щиты и колчаны, полные стрел. С потолка спускались полотнища
сверкающей китайской парчи, на которых золотом и серебром были вышиты драконы, изображения «пяти великих царей»—защитников учения и первого д а л а й - л а м ы Лобзан-чжяцо, принимающего тибетское
царство от монгольского завоевателя Гуша-хана.
Перед каждым изображением я расстелил по хадаку и оставил горстку монет. Перед статуями Будды и Львиноголосого я поло/кил еще и
связки курительных свечей. Затем, как положено правоверным буддистам, трижды слева направо повторил обход святынь. Лама семенил за
мной, перебирая длинные коралловые четки, и без устали выкрикивал
мантры. Лишь в конце последнего круга я попросил его провести меня
ь библиотеку.
По меньшей мере сотня лам сидели там за огненно-красными пюпитрами. Ни один из них не поднял глаза от спященных книг, чтобы посмотреть на вошедших — так строго соблюдалась здесь дисциплина.
Библиотека н а п о л н и л а меня странным чувством благоговения и страха.
Бее книги здесь были очень старыми, с широкими л и с т а м и : некоторые
достигали в длину четырех футов. Я попросил показать мне написанное золотыми буквами «Общее описание мира».
•— Сейчас это, к сожалению, невозможно, господин панднт,—-сказал лама. — Указанное сочинение находится у монаха, готовящегося
к получению богословской степени томрампо.
Я остро ощутил, что совершаю какую-то непоправимую ошибку.
Но прежде чем осознать это, я обратился к ламе-настоятелю с новой
просьбой:
— В Индии мне довелось встречаться с госпожой Блаватской —
у нас она известна как Радна Бай,— учредившей некое Теософическое
общество. В недавно вышедшем груде «Тайная доктрина» госпожа
Блаватская уделяет много внимания погибшему материку Атлантиды,
причем она ссылается на «Книгу Дцьян», будто бы существующую
в очень ограниченном числе экземпляров и практически недоступную.
Один экземпляр якобы хранится в каком-то тибетском монастыре, а
другой — в Ватикане. Именно этот ватиканский манускрипт, кстати
сказать, якобы совершенно исключенный m обращения, и прочла Радна Бай, конечно, сьерхестественным способом. Признаться, я мало верю
зо все это. Но мне было бы очень интересно знать: существует или, быть
может, существовала такая ,;<Книга Дцьян» на самом деле?
— Мне ничего не известно об этом,— равнодушно ответил лама.
— До завтра, господин пандит,— сказал он, провожая меня до
дверей.
Но утром лама сказал:
— Наверное, нал; придется отложить посещение библиотеки, господин пандит. Меня просили передать вам приглашение на завтрак.
Один наш почетный гость мечтает о знакомстве с вами.
—• Гость?
— Да, гость из далекой страны Нпппон.
— Японского гостя нельзя п р и н я т ь здесь, в вашем монастыре?
— Зто едва л и возможно. Паш гость — первосвященник буддий2"

ской секты Сингон и настоятель старинного х р а м а Сэпчо. У этой секты
есть постоянное посольство при дворе панчен-ламы. Нас приглашают
посетить его. Зто недалеко. Мулы ждут.
Я понял, что получил приглашение, которое нельзя не принять.
Мы подъехали к маленькому уединенному храму, укрывавшемуся
I? расщелине красных гор. Сгущалась непогода и черные ветви столетних деревьез метались в слепом белесом небе. Длинные хвойные иглы
и сухие листья летели по ветру. Холодный туъган выступил на золотой
резьбе многоярусного субургана, на голубой глазированной черепице
шатровой крыши, резко загнутой вверх по краям. Это был храм. Храм
и посольство секты Сингон.
Я немного знал об этой секте. Иероглифы, которыми пишется слово «Сингон», означают «истинное слово» или «действительная речь»,
Это влиятельнейшая в Японии секта, которой принадлежит много храмов в различных частях страны.
Меня провели в большой низкий зал с окном во всю стену. В красном ущелье клубилась белая мгла. Черные кедры тихо раскачивались
над невидимым'горным потоком, шум которого я слышал даже здесь.
В центре зала на шелковисто-блестящей циновке сидел человек в
угольно-красной тоге.
Он склонился головой до земли и указал мне циновку напротив.
— Пусть покой снизойдет на вас в этих стенах,— с к а з а л он тихим и п р и я т н ы м голосом. — Если вы ищете покоя,— добавил он поанглийски.
Опускаясь на циновку, я быстро оглядел комнату. Мы были одни.
Я испытывал чувство величайшей растерянности. Я перестал вдруг различать что можно и что нельзя. Я не знал, плохо или нет для меня владеть английским. Не знал, о чем говорить с этим человеком, не предвидел, какие вопросы он мне задаст и что последует за нашей беседой.
Я молча сел, пальцами изобразив фигуру внимания.
Но японец, казалось, говорил сам с собой. Речь его текла легкои свободно, хоти говорил он ио-тнбетски и по-английски, на языке хинди, бенгали и урду. Это казалось непостижимым. Потому я следил за
его речью, как за танцем кобры, почти не воспринимая смысла.
— Родниковый источник нашего покоя.— все так же тихо лилась
и лилась многоязычная речь,—таится в извечном течении окружающих
нас вещей, в естественном порядке живой природы. Сущность просветления и мудрости совершенного человека, путь к высшей стадии самопознания заключается в слиянии с природой, со всей Вселенной. Вы
согласны со мной? — вдруг резко спросил он.
Я вздрогнул и, путаясь, что-то залепетал о том. что буддийские
х р а м ы потому и стоят на возвышенностях, чтобы ближе было до горных высот, куда не долетают звуки людской суеты, нескончаемых междуусобпц и распрей, что...
А он вдруг т и х о рассмеялся.
— Оказывается вы уроженец Порбандара, господин пандит.
Не отдавая себе отчета, я говорил с ним па языке родных мест.
Что-то рушилось и моем сознании. Я все не мог понять, выдал ли я себя этим или нет. Да, я говорил с ним не по-тибетски, а на родном языке. Но ведь я не с к р ы в а л , что родился и живу в Индии. И вряд ли бы
это можно било скрыть. Получилось, что я не выдал себя. Но он смеялся
тихо и всепонимающе. Да и на родном языке я заговорил вроде бы не
по воле своей. В чем же тут дело? Я попытался встряхнуть сковавшее
мою волю оцепенение.
— Да, Порбандара,— сказал я . — Р о д и т е л и мои пндуисты, но сам>
с детских лет исповедую буддизм, Исповедую и изучаю путь великого
28

учения в веках и странах,— последнюю фразу я сказал по-китайски, сожалея, что не знаю японского языка.
— Вы прекрасно подготовлены, господин пандпт,— он внимательно
посмотрел на меня. — Вынужден отдать зам должное. Это очень трудно— бояться, но все-таки делать свое дело. И хорошо делать. Нам,
японцам, легче, мы не боимся смерти.
— О чем это БЫ?—спросил я, тяготясь ею п р я м и м взглядом, беспощадным, но лишенным всякого ч у в с т в а - и неприязни, и снисхождения.
— О чем?-— его удивление казалось искренним. — Это хорошо известно нам обоим. К счастью, пока только нам.
— И все же я не понимаю, о чем идет речь.
— Понимаете. Вы—шпион, господин пандит. Обыкновенный шпион. Чтобы вы о себе ни думали.—Он говорил с нарастающей громкостью.
Последние слова почти прокричал. И вдруг голос его снова стал тихим.— Я ценю, что вы питаете хорошие чувства к этой несчастной стране и не хотите вредить ей. Меня также подкупает чрезвычайно и то
самообладание, которое помогает вам преодолеть страх. Но это же ничего не меняет. Бы—шпион, господин пандт,—закончил он с улыбкой.
Я все время безотчетно ждал этих слов. Кто-то должен был мне
их сказать. Меня подозревали, и я боялся, и я выпутывался из паутины подозрений, но кто-то все равно должен был сказать мне эти слова.
Теперь это случилось. И я больше ничего не боялся.
— Вы ошибаетесь, ваше святейшество,— сказал я. — И я не знаю,
зачем вы говорите то, что все равно не сможете доказать.
— Доказать? Я и не подумаю доказывать! Если я скажу, что вы
шпион, то в этой стране вас будут считать шпионом и никто даже не
подумает спросить о доказательствах. Поймите, что никого здесь не интересует ни то, на кого вы работаете, ни те цели, которые преследуете.
Достаточно знать, что вы шпион, чтобы поступить с вами соответствующим образом и перестать думать о вас. Таков Тибет.
Он был прав. А я молчал, потому что не знал, о чем говорить с ним.
Страха не было. Все казалось слишком сложным, чтобы закончиться
так безвыходно просто. Я понял, что сейчас что-то предложат мне, станут что-то требовать, играя старой, как мир, альтернативой «или-или».
— Конечно, вы ожидаете, что я обращусь к вам с определенным
предложением, господин пандит. Не так ли?
Я молчал. Передо мной сидел человек с интеллектом на ступень
выше. Или более — как это он сказал?—подготовленный к той роли,
которую я взял на себя. В данном случае разницы не было. Кроме
того, он что-то знал обо мне, я же о нем — ничего. Он даже говорил на
моем родном языке, а я не мог ответить ему по-японски. Потому я не
вступал в неравную схватку. Просто ждал.
— Итак, вы ждете предложения, господин пандит. Ну что ж, все
в мире подчиняется закону причин и следствий. И все же, мне бы хотелось, чтобы вы поняли одну существенную разницу между нами. Выслушайте меня внимательно, господин п а н д и т . У нас, в стране Ниппоп.
стар и млад знает такие строки:
Выйдешь к морю — т р х п ь : в волнах.
Выйдешь в г о р ы — т р у п ы ь траве.
Но не бросит назад СЕОЙ взгляд.
Кто смерть принять зп государство югсч;.

Слова «бросить взгляд назад» означают просто подумать о себе. Так
вот, мы не думаем о себе. Мы приносим себя в жертву по зову необходимости, не раздумывая и без страха. Наша ж е р т в а — э т о наша последняя улыбка счастью родиться на японской земле. Конечно, так может сказать каждый человек, и вы, господин пандит, в том числе. Вы
29

тоже любите свою родину и тоже готовы отдать ж и з н ь за счастье родиться на индийской земле. Ваши сипаи, восставшие против владычества иноземцев,— тому пример. II все же есть разница. Природа моеГг
страны и понимание ее людьми сокровенного смысла учения Будды воспитали в нас 'приятие смерти. Мы всегда готовы умереть. Хотя бы о г
землетрясения, которое случается у нас чуть ли ни каждый день. Поэтому японцы так легко говорят о своей смерти. Согласитесь, это не
очень присуще другим народам. Другие знают, что когда-нибудь умрут.
но живут так, как будто они бессмертны. Мы же знаем о неизбежном
конце и ведем себя как смертные люди. У нас есть тонкий этикет смерти. До эпохи Токугава наши дети обучались в школах способам самоубийства. Мальчиков учили х а р а к и р и , девочек — закалываться кинжалом. А буддизм научил нас «умирать с улыбкой», «умирать, словно засыпая», «умирать, подобно засыхающему дереву», «умирать невозмутимо». Постарайтесь \ ловить смысл этой разницы, господин пандит. И, наконец, еще одно. Я здесь служу моей стране, а что делаете здесь вы?
Выполняете волю англичан?
— Англичане пришли, англичане — уйдут, ваше святейшество, Индия великая страна. Никто не сможет долго противостоять се стремлению к свободе. Поверьте, что стремление это гнет англичан д а ж е Р тех
местах, где внешне они встречают только покорность. Вечен и свет Индии, святой настоятель японского х р а м а , тот свет, который осветил этот
край и вашу страну, тот свет, который как вы сами говорите, научил
вас умирать «с улыбкой». Люди должны жить, а не умирать. Не всем
пригодна истина великого учителя, что смерть избавляет нас от страданий. Будда это знал лучше и прежде всех. Есть люди, которые не могут иначе. Я это допускаю. Но их очень, очень немного. Остальным нужно иное. Кров и огонь в очаге, еда, лекарства на случай болезни, теплая одежда в снежную пору — вот что нужно людям. II тихий свет истины, который, пролившись в их души, опустит занссеннную руку с острым камнем. Не по воле народа эта страна отгородилась от мира. Заставы на ее дорогах не спасают от чумы. А кто придет на помощь, если
случится беда? Люди должны знать друг друга, чтобы уметь вовремя
помочь. И я один из тех. кто хочет знать. В этом и только в этом смысл
моей миссии. Я не поведу за собой английских солдат, святой настоятель х р а м а Сэйчо.
— Хочу верить, что вы заблуждаетесь честно.— с к а з а л он, подымаясь с циновки.
•— Я не заблуждаюсь, ваше святейшество. Заблуждаетесь вы, говоря о том, что служите своей стране. Разве для Тибета или, скажем,
близких к вам Маньчжурии и Кореи, благом явится японский самурай
с мечом за поясом? Кого вы поведете за собой?
—Вы забыли, господин пандит, о чем я сказал вам в начале беседы. Речь идет только о вас. У меня особая миссия здесь и особые отношения с властями. Я могу распорядиться вашей судьбой, вы же не
властны даже говорить с кем-нибудь обо мне. Об этом не совсем прия т н о напоминать, по это так, и ничего тут нельзя поделать. Наконец,
еще одно. Меня не очень интересуют ваши доводы и внутренние мотивы. Они не могут повлиять на решение, которое я принял. В свое время,
я вам его сообщу. Пока прошу разделить со мной утреннюю трапезу.
Он раздвинул шелковую ширму, на которой были вытканы серые
цапли в залитых утренним туманом к а м ы ш а х . У стены, расписанной
блеклыми фресками, изображающими заросшие цветами скалы, стоял
на низеньких драконовых ножках зеркально отполированный стол красного дерева. Рядом стояла жаровня, на которой грелся старинный оловянный сосуд с сакэ. Молчаливый монах в такой же угольно-серой то30

ге принес бамбуковые палочки-хоси и деревянные черно-золотые ч а ш к и
с едой.
Мы ели молча, пока не подали, наконец, деревянный жбан с распаренным рисом, символизирующий об окончании трапезы. Положив
в свои чашки по горсточке этого риса, мы отпили по последнему глотку теплой сакэ и сложили свои палочки.
— Я не предложу вам ничего такого, что бы шло рфазрез с вашеГт
совестью, господин пандит,— сказал японец, ополаскивая руки.—-Возможно, вы будете удивлены, узнав, что я вообще ничего вам не предлагаю. Что ж, считайте, что по совершенно не зависящим от вас обстоятельствам я заинтересован в успехе вашей миссии. Заинтересован в вашей поездке в Лхассу, заинтересован в благополучном возвращении на
родину. И если до сих пор я не мог облегчить вам столь трудный путь,
то сейчас у меня есть такая возможность.
Он открыл черную лакированную шкатулку и извлек оттуда свернутый в трубку лист с красным шнурком и сургучной печатью.
— Это—паспорт, разрешающий вам поездку и трехмесячное пребывание в Лхассе. Можете считать его даром японского народа соотечественнику великого учителя. Не стану разуверять вас, если вы расцените
мой поступок в качестве аванса одной стороны в надежде на ответный
шаг другой. Одним словом, думайте все, что вам угодно. Но настанет
день, когда я пожелаю вновь свидеться с вами. И еще одно—-совсем
пустяк. Я попрошу вас дать мне рекомендательное письмо тому высокому лицу в Китае, которое удостоило вас своим покровительством.
Я согласился. Согласился не раздумывая. Другого выхода у меня
не было. И я знал, что от .меня потребовали слишком мало. Этим не
кончалось.
— На какое имя писать письмо? — спросил я, с трудом шевеля
губами.
— На какое имя? — он на секунду задумался.—-А на любое! Впрочем, оставьте лучше место,— почтительным жестом он указал на скамеечку с письменными принадлежностями.—-Да, чуть не забыл. Теперь вы
можете быть совершенно спокойны относительно монастырского ламы.
Все его подозрения на ваш счет рассеялись. Завтра он покажет вам
«.Общее описание мира». А «Книги Дцьян» в этом монастыре пет, и,
честно говоря, я вообще не уверен, что такое сочинение есть на свете.
Я написал письмо и поторопился покинуть храм. Ветер окреп. По
небу неслись страшные рваные тучи. Скрипели раскачивающиеся в высоте стволы. Сгущалась грозная мгла. В монастыре зажглись первые
огни.
И все же путь в Лхассу был открыт.

Опасен путь, стократ опасней подозреньс
Дневник Цэбека

Сыбикова

так я стал бурятским ламой, едущим на поклонеИ ние
святыням. Купив в Урге четырех верблючов

и наняв двух погонщиков, примкнул к к а р а в а н у алашаньских
монголов, торгующих рисом и просом. Хозяин к а р а в а н а , человек добрый и недалекий, специально завернул в Ургу поклониться здешнему
Чжэ-бцзуп-дамбе, слава о котором идет но всей Монголии от Цайдама
до Гоби.
Мы вышли из города з а с т ы в ш и м утром 25 ноября. По шершавому

31

льдистому насту сухо шуршала снеговая крупа. Грустно позвякивали
верблюжьи колокольцы-боталы, наигрывая однообразную
мелодию
пустыни. Из-под снега чернели сухие верхушки прошлогодних колючек.
Мерное покачивание и заунывный звон колокольцев навевали сон. Черные силуэты верблюдов и синие тени их на лиловом заснеженном поле
тихо качались в щелках слипающихся век.
Когда расплылись черные горбатые силуэты и л у н к и верблюжьих
следов внизу стали неразличимыми, гортанно з а к р и ч а л и погонщики.
Смолкли далекие колокольцы передних верблюдов. Караван сбивался
в кучу. Вот встал и мой верблюд, только за спиной все еще слышался
лвон. Но и его не стало, когда подтянулись последние животные. Мы
заночевали посреди голого снежного поля, обдуваемого ночным ветром.
Развьючили припасенные в Урге дрова. Желто-красное п л а м я рванулось к еще не остывшему небу, и оно сразу сделалось совершенно
черным и непроницаемым. Тьма сжала нас со всех сторон.
Ночью ветер утих, и стало заметно теплее. Крупу сменил лохматый медленный снег. Когда утром мы вылезли из палаток, все кругом
было пушистым и белым: верблюды, поклажя, шапки и плечи наших
ночных часовых. Мы растопили в ч а й н и к а х этот свежевыпавший снег,
приготовили цзамбу и чай. От вчерашней грусти не осталось и следа.
Сегодня караванный перезвон показался мне веселым и бодрым. Но не
прошли мы и двадцати верст, как снова задул ветер. Холодный и сухой
ветер с Гоби. Он нес глинистую пыль и мелкий колючий песок. Внизу
началась поземка. Сдуло выпавший за ночь снег. Он несся стелющимся
по земле паром. Ноздреватый наст быстро забило пылью. Он стал
грязно-желтым. Песок першил в горле, резал глаза. Мы еле добрались
в тот день до колодца Хара-толгой, где и заночевали. Костра из-за сильного ветра не разводили. Так и шли мы вперед, чередуя одинокие ночлеги в степи с короткими дневками. Грифы следовали за нами, подбирая бараньи кости. Одинокий след наш тянулся через снежное поле, не
пересекаясь ничьим следом. Только отпечатки волчьих лап находили
мы поутру на снегу — петляющие парные отпечатки, смыкающиеся
в замкнутый круг. За две недели мы прошли путь от Хутера до колодца Добойн-изак, откуда начинается хошун алашаньского вана.
Лишь 15 декабря добрались мы до монастыря Тукумун-сумэ, основанного шестым далай-ламой Цан-ян-чжямцо. По преданию, этот вел и к и й л а м а нарушал все мыслимые и немыслимые принятые обеты. Не
остановился он и перед нарушением обета безбрачия. Он не делал секрета и-! своей разгульной жизни, и поэтому весь Тибет знал, что избранница живого бога забеременела. Узнали об этом и в Пекине. Китайские
астрологи прочли по звездам, что женщина эта родит будущего царя
мира, и поспешили с донесением к богдыхану. Богдыхан распорядился
немедленно вызвать д а л а й - л а м у в Пекин и послать людей убить женщину. Последнее, очевидно, и было в точности исполнено, поскольку
предание больше не упоминает о будущем царе мира. Что же касается
далай-ламы, то он сумел перехитрить китайского императора. В дороге один из спутников д а л а й - л а м ы заболел и умер. Цан-ян-чжямцо велел обрядить труп в свое одеяние и везти его к богдыхану, а сам ушел
бродить по дорогам Индии, Монголии и Тибета, как простой нищий. Он
ночевал в горных пещерах, питался скудным подаянием и творил чудеса. Слава о них дошла и до жены алашаньского вана. Вот почему, когда нищий далай-лама забрел случайно в столицу правителя алашаньских земель, жена вана признала владыку Лхассы п оказала ему все
подобающие почести. Примеру княжеской семьи последовал и простои
народ. Поэтому Цан-ян-чжямцо, прах которого давно покоился в Пекине, спокойно жил себе в алашаньской земле, окруженный всеобщей
32

любовью и преклонением. Далай-лама не нарушал уже запретов и предписаний, став образцом аскетизма и святости. Он основал в алашаньских степях несколько монастырей, в том числе и Тукумун-сумэ...
Путь наш пролегал уже через обитаемые районы, и мы разбивала
лагерь вблизи кочевий. Здесь всегда можно купить сухой навоз на растопку, пиво или верблюжье молоко.
Я не упускал случая поговорить с кочевниками. Расспрашивал их
о быте, местных обычаях, памятных исторических эпизодах. Гостеприимство — святой закон для монгола. Без чая и цзамбы вас из юрты не
выпустят. Благодаря этому прекрасному обычаю, я узнал много важных подробностей, которые могли мне пригодиться в дальнейшем и облегчить путь тем, которые пойдут вслед за мной.
В одной юрте мне, между прочим, рассказали об оросе (так монголы зовут европейцев), который собирал здесь шкуры диких животных,
камни, растения. Я сразу понял, что речь идет о Н. М. Пржевальском,
но, конечно, не подал и вида. А в другой раз я встретился с остановившимся на ночлег бурятским ламой. Он вез в Лабран списки новорожденных мальчиков. По этим спискам предстояло указать перерожденца ширетуя цугольского дацана Забайкальской области Иванова.
Я знал Иванова и искренне пожалел о его смерти. Этот ширетуй был
человеком поистине безгрешной жизни и кроткой души. Все, что у него
было, роздал он неимущим и жил как самый настоящий аскет. Встреча
с соотечественником, да еще с ламой, явилась для меня первым настоящим экзаменом. Кажется, я его выдержал блестяще. Лама ни на секунду не заподозрил, что я не тот, за кого себя выдаю. Мой собеседник
видел во мне такого же бурятского ламу, как и он сам, может быть,
только немного более ученого. Он лишь посетовал, что дела не позволяют и ему отправиться в святое паломничество.
На том мы и расстались.
Первою я н в а р я нового года мы достигли Тэнгри-элису, что по-русски означает <;Небесные пески». Этот участок самой настоящей пустыни считается священным. Тем, кто проходит пески пешком, прибавляется столько же блаженства, сколько дает его чтение 8000 стихов
Праджня-парамиты. Для неграмотных паломников — это совершенно
исключительный шанс обрести святость. Но и ученый л а м а не пренебрегает случаем пополнить запас блаженства. Святость — не деньги,
карманов не оттянет. Поэтому мы все спешились и зашагали рядом с
верблюдами. Серо-желтый песок тихо урчал под ногами. По обычаю
мы бросили з кусты саксаула и верблюжьей колючки по горстке чохов.
У каждого из нас было по нескольку связок этих китайских медяков с
квадратной дыркой посредине. Кусты у Небесных песков обычно полны чохов. Считается большим грехом взять тут хотя бы одну монетку.
Только нищие монахи могут подбирать эти валяющиеся в песке чохи,
чтобы немного облегчшь себе часть бесконечного пути. Даже разбойники-голопг не рискнут -прикоснуться к жертвенным деньгам. Таков
Тибет, где грозные боги стерегут перевалы к носятся над пустыней в
причудливых, крутого замеса облаках.
Мы приближались к границе земель алашаньского вана и собственно Китая, где могли встретить летучие пограничные отряды. Места эти
пользуются у паломников особенно дурной славой. Необузданный
произвол китайских стражников пришлось испытать и нам. Они назначают плату зл переход границы в зависимости от погоды, настроения
и других неподдающихся учету факторов. Стражники берут от 100 до
200 чохов с человека. Нам они определили 140. Но боже мой, как они
считали! К а ж д а я третья монета исчезала в широких р у к а в а х их халатов. Они в с п а р ы в а л и тюки, ожесточенно рылись в м е ш к а х с провизией.
Видимо, искали водку.
Сразу же за пограничным постом л е ж а л а н и щ а я деревенька Сун3. ^Байкал-

X

2.

33

Чан, населенная тангутами и китайцами. Она с л а в и л а с ь т а й н ы м и притонами курильщиков опиума. Власти давно собирались прикрыть курильни, но местные пограничники •— основные посетители опийных ночлежек— вовремя предупреждали хозяев о готовящейся облаве. По
улицам слонялись толпы голодных нищих. Они окружили наш к а р а ван, протягивая худые грязные руки.
•— Не надо денег!—заплакал старый китаец, когда я достал связку чохов. — Дайте мне хоть что-нибудь поесть!
Разбив лагерь, мы наварили для несчастных людей котел похлебки из цзамбы, заправленной бараньим жиром. Больше мы ничего не
могли для них сделать. Опасаясь, что голодные нищие растзщут все
наши припасы, хозяин велел собираться в дорогу. Мы выступили после
полудня, не досчитавшись трех баранов.
— Жаль, не успели достать ружье! — с ж а р о м с к а з а л я ехавшему
рядом одноглазому монголу, у к а з а в на стадо чернохвостых антилоп.
Прекрасные животные копытами разбивали смерзшийся снег и слизывали с засоленной земли белые шарики соли.
•— Разве бурятские л а м ы охотятся? — с нескрываемым удивлением 'спросил монгол, вперив в меня к а р и й в желтых крапинках глаз.
—• Конечно, нет,— сказал я, мысленно п р о к л и н а я себя за оплошность.— Но ведь среди нас далеко не все ламы. А двух-трех антилоп
хватило бы, чтобы хоть немного откормить нищих в той страшной деревне.
— Все равно,— угрюмо сказал одноглазый,— ни один паломник
не осквернит себя убийством антилопы.
Я промолчал, решив держаться подальше от этого человека и
вести себя впредь осторожней...
Подъем на Тэюгри-даб, «Небесный перевал», занял у нас почти
четыре дня. Только к 19 я н в а р я караван вышел на широкое горное
плато. Ветры сдули отсюда почти весь снег. Черно-коричневые пластинки сланцев гулко постукивали под ногами верблюдов. Мы прошли
узкой тропой мимо замерзшего озера. Червая остановившаяся вода и
каменистое дно тускло просвечивали сквозь удивительно чистый лед.
У разрушенных непогодой скал можно было укрыться от ветра, и мы
решили немного передохнуть. Тем более, что шел первый день лунного
нового года, или «цагалгана» по-монгольски. В цагалган люди обмениваются добрыми пожеланиями и табакерками. Закончив таким обменом празднование нового года, мы навьючили верблюдов и продолжили путь к вершине перевала, до которого оставалось еще около трех
верст узкой, круто уходящей вверх дороги. Там стоит готовая станция
и несколько постоялых дворов, за которыми тянутся тщательно обработанные поля. Вниз, прямо к реке Синин вела хорошая дорога. Мы
прошли по ней семь верст за каких-нибудь два часа.
Вдоль другого берега Синина тянутся красные, выветренные скалы. Под низким багровым солнцем они кажутся залитыми застывшей
кровью. Горизонтальные трещины и причудливые сплетения голых дреиесных ветвей у подножия придают какую-то изощренную законченность этому странному неземному пейзажу.
Верстах в десяти выше, где отвесные скалы с обеих сторон сжимают реку, перекинут широкий деревянный мост. На противоположном
конце моста — таможня, где осматривают идущие из Монголии к а р а ваны в поисках кирпичного ч а я . Китайцы свято блюдут свою ч а й н у ю
монополию.
При нашем подходе из таможни выскочил молоденький чиновник.
Не обращая на нас никакого в н и м а н и я , он поднял шлагбаум и, пропустив караван, вернулся в дом. Он весьма своеобразно понимал свой
долг. Только на моих глазах наши спутники провезли 50 плиток кирпичного чая, засунув их в мешки с цзамбой.
34

• Переночевав вблизи гостеприимной таможни, мы вышли на прямую дорогу, ведущую в знаменитый монастырь Гумбум. Там нам предстояло прожить до конца апреля. Тому было несколько причин. Вопервых, мои спутники, люди большей частью торговые, надеялись распродать здесь свои товары и закупить новые, высоко ценимые в Тибете. Кроме того, наши животные, да и мы сами, нуждались в основательном отдыхе. Но самое главное препятствие заключалось в том,
что высокогорные перевалы можно было взять лишь весной. Поэтому
я решил все свободное время посвятить знакомству со святынями А.мдо — монастырями Гумбум и Лабран.
.Монастырь, который тибетцы и монголы называют Гумбум, а
китайцы — Та-Сы, стоит над самым оврагом, дно которого поросло
диким луком. Овраг этот так и зовут: «Падь дикого лука», цзонха помойгольски. Кстати, имя реформатора буддизма Цзонхавы тоже происходит от названия этого растения. По-русски Цзонхаву следовало
бы называть Диколукским.
Господин Диколукский и был основателем монастыря Гумбум,
точнее—Гумбум-Чжамба-лин, что означает «Мир Майтреи со 100
т ы с я ч а м и ликов».
Цзонхава родился в 1375 году. Кровь от его пупка была пролита
как раз над обрывом, где теперь возвышается п а м я т н ы й субурган.
Через три года на священном месте выросло ароматное сандаловое
дерево, на листьях которого явственно проступили изображения великих божеств: Львиноголосого, Манджшури, Ямантаки, Махакалы и др.
Описывая историю святого монастыря, нельзя не сказать несколько слов об этих божествах. Ведь вся религиозная жизнь Монголии и
Тибета связана со всевозможными буддами, бодисатвами и охранителями. Для того, кто не разбирается в пантеоне местных богов. Тибет останется тайной за семью печатями. Жизнь этого теократического государства так же тесно связана с религией, как это было когда;
то в Египте, Вавилоне и в государстве народа м а й я . Может быть, влияI ние религии на жизнь тибетцев еще более велико, чем в доколумбо• вой Америке и Египте.
Ни один народ, ни одно государство не имели такой большой и
могучей касты жрецов, к а к а я существует в современном Тибете. Наверное, каждый четвертый здесь лама. Притом, между простым народом и духовенством нет резкой разграничительной черты. Ламой может стать всякий, кто возьмет на себя т(*уд заучить сотню страниц
священных текстов. Тем более, что большая часть лам влачит столь
же жалкое полунищенское существование, как и рядовой тибетский
крестьянин или ремесленник. Тибет, в полном смысле этого слова, государство служителей бога, точнее — богов. Поэтому н у ж н о сказать
несколько слов о местных богах.
Статуи и иконы буддийских божеств украшены узорным орнаментом или разноцветными нимбалми. Троном им, как правило, служит
цветок лотоса, говорящий о божественном происхождении, об особой
причастности к Будде. Поза божества («асана»), так же как и положение его рук ( « м у д р а » ) , строго определены каноном и имеют скрытый символический смысл. Зк.атоки мудры насчитывают сотни значений, скрытых в различных фигурах пальцев. Будда чаще всего изображается держащим одну р а с к р ы т у ю ладонь вад другой. Это означает н и р в а н у . Другие фигуры мудры символизируют милость, внимание, размышление и др. Есть мудра колесница, мудра лотоса и много
других, которые характеризовали раньше б р а х м а н и с т с к и х божеств и
утратили в Тибете свой первоначальный смысл.
Часто тибетские боги держат в руках особые атрибуты власти,
устрашения, или милости: в а д ж р у — символ г р о м а , нищенскую чашу,

3*

35

табель—чашу-череп—колесо жизни, лук и стрелы, цветы. Боги-устраши-~ели иногда сжимают в кулаке мерзких животных — не то ракоскорпионов, не то каких-то личинок. Лики богов, их волосы, руки, одежды
раскрашиваются в уставные цвета, имеющие магическое значение.
Главные божества ламаистов—будды. Время от времени спускаются они на землю проповедовать учение и спасать людей от мук
низших перерождений. Чаще всего изображают наиболее чтимых земных будд, которые когда-то жили на земле в образе людей. Первый из
; а к и х будд отличался гиганггским ростом. Но постепенно снисходившие до земной жизни будды делались все меньше, и последний из них,
будда Шакьямуни, ничем не отличался от обычных людей. Он чаще
всего изображается сидящим на алмазном престоле и достигшим высшего просветления. Тело его покрывают позолотой или желтой краской. К р а с н а я тога оставляет непокрытым правое плечо. У ног божества лежит жезл громовержца — ваджра. В медицинских
дацанах
можно увидеть изображения будды
Б х а й ж а д ж а м у р а — «Владыки
ц р а ч е в а н и я » , учителя и покровителя лам-лекарей. Тога этого божества к р а с и т с я в синий цвет. В левой руке он держит ч а ш у . Большим
почитанием окружены в Тибете и непосредственные участники спасег.ня всех буддистов — боднсатвы пли будущие будды.
Наследником Шакьямуни, последнего земного будды, считается
Майтрея. Этот грядущий будда, с именем которого простые люди Тибета связывают надежды на л у ч ш у ю жизнь, должен, как и будды
первых воплощений, явиться в мир великаном. Его изображают с
маленькой ступой на голове и в золотистых одеждах. Перед тем как
сойти с неба на землю, Шакьямуни возложил свою диадему бодисатлы на голову Майтреи. Когда придет черед Майтреи появиться на
земле, раскроется священная гора Кукупада, чтобы новый будда смог
взять спрятанные там монашеские одежды и чашу Ш а к ь я м у н и . «Не
р а с к р ы л а с ь ли гора Кукупада?» — спрашивают друг друга простые
поди, ощутив толчок землетрясения или большой горной лавины. Но
Майтрея-победитель все еще пребывает на небесах.
Бодисатвы изображаются в виде индийских принцов с п ы ш н ы м и
диадемами на голове, с браслетами на руках и ногах, в богатых одеяниях. Наиболее чтимым в Тибете бодисатвой считается Авалокитешвара, перерожденцами которого считаются далай-ламы. Авалокитешвара, он же Арьяболо Львнноголосый,— духовный сын «Владыки Западного рая» Амитабы, одногд из пяти будд созерцания. Авалокитешвара
сходит со священного лотоса на землю, чтобы уничтожить страдание.
Он отказывается превратиться в будду до тех пор, пока все люди земли не встанут на путь высшего познания, избавляющий от страданий,
рассеивающий власть иллюзии — Майи. Священные книги говорят,
что великий бодисатва, «обладая могущественным знанием, замечает
создания, осажденные многими сотнями бед и огорченные многими
печалями. Поэтому он является спасителем мира, включая богов».
Авалокитешвару часто изображают с одиннадцатью головами. Это напоминает о том, что спаситель м и р а так горько рыдал от жалости к
людям, потрясенный их жестокими страданиями, что голова его раскололась на десять частей. Амитаба собрал осколки и сделал из них
новые головы, прибавив к ним изображение своей собственной. Так и
рисуют теперь Авалокитешвару. Головы его суживаются кверху, как
многоэтажная остроконечная пагода. Три трехликих этажа увенчивают голову «страшного вида», на которой вырастает голова Амитабы с
остроконечным шиньоном. Каждый лик раскрашивается в особый цвет.
Основная голова Авалокитешвары — белая, лик справа от нее — зетеный, слева — красный. Следующие два «этажа» содержат иные комбинации тех же цветов, устрашитель выкрашен в черный цвет, Амита'ч\ — з красный. Каждая из десяти голов (кроме Амитабы) у в е н ч а н а
36

золотой диадемой, усыпанной самоцветами. У одиннадцатого Авалокитешвары восемь рук. В л а м а и с т с к и х монастырях хранится множество изображений и других бодисатв: Манджушри, Ваджрапани, Падмапани и других.
t
Отдельную группу составляют женские божества — милосердная
Тара, она же Долма, богиня любви и богатства Курукулла.
Тара изображается сидящей на лотосе с маленьким цветком лотоса в руке. Одна нога ее спущена с трона и опирается на такой же
цветок лотоса. Тара родилась из слезы Авалокитсшвары, когда тот
рыдал над ужасами мира. Из сострадания к людям Тара сама ведет
их через мучительную цепь перерождений. За то и зовут ее Тара Милосердная. Вместе с Авалокитешва.рой она защищает бедный человеческий род и всегда откликается на молитвы несчастных. Она часто
спускается с небес на гору Потала, откуда внимательно следит зл
каждой слезой, оброненной страдающими людьми. В священных гимнах сказано, что богиня может быть красной, как солнце, синей, как
саткрир, белой, как пена в океане, и сверкающей, как золото. Особой
любовью пользуется зеленая Тара. Считается, что она пришла на землю в образе непальской принцессы, ставшей женой царя Сронцзан> гамбо, основавшего в Тибете буддизм. Любопытно, что Белую Тару
монголы считают воплощением русских царей. Дело в том : что впервые л а м а и с т ы познакомились с русскими во время царствования Екатерины II и многие здесь считают, что и теперь Россией правит красивая женщина в короне (они видели изображение государыни на монетах), очень похож.ая на Белую Тару.
Кроме будд и бодисатв, пантеон ламаистов состоит из сотен
, других, часто очень причудливых божеств. Многорукие и многоголовые, они зачастую выглядят весьма устрашающе. Но к буддистам эти
страшные боги .весьма милостивы. Ведь чем больше рук у бога, тем
больше он сможет принести добра. Это древнее языческое верование
усвоили многие религии. Следы его мы находим и в православии
(«Троеручица»).
Со с т р а ш н ы м и лицами рисуют божеств охранителей закона (кала), хранителей веры (докшитов) и царей—хранителей стран света. Эти
устрашающие демоны рисуются в доспехах, с грозным оружием в руках. Они с к а ч у т на разъяренных львах, огнедышащих конях или разгневанных буйволах, подминая под себя поверженные тела врагов.
Зачастую и сами они изображаются с оскаленной буйволиной головой.
Демоны-хранители предстают порой совершенно обнаженными, украшенными колесами судьбы — на вздутом животе и з а п я с т ь я х , с черепами на лбу и на волочащейся по земле перевязи.
\
Каждый буддист в Монголии и Тибете выбирает себе личного
покровителя — и-дам. Порой такой и-дам берется на всю жизнь, порой только на время, для выполнения той или иной цели. Для того,
чтобы умилостивить страшного защитника, свершают сложные, большей частью, тайные обряды. Считается, что особенное могущество
бог-покровитель обретает в момент соединения со своей шакти. Поэтому часто можно видеть изображения сплетенных в самых откровенных позах богов, многоликих и многоруких, оскаливших страшные рты.
Таковы, к примеру, трехликий Дэмчок со своей шакти, буйвологлавый
Я м а н т а к а в короне и ожерельях из человеческих черепов. Развевающиеся волосы и высунутые острые языки таких устрашителен раск р а ш и в а ю т красным. На иконах они представлены на фоне языков
пламени или на кладбище, где дикие звери р а з р ы в а ю т могилы и рвут
мертвецов. Одним словом, чем страшнее, тем лучше. И не мудрено:
ведь божества эти призваны прогонять орды демонов, несущих болезни и смерть.
Примерно та же задача возлагается и на докшитов. с той лишь
37

разницей, что они должны охранять не отдельного буддиста, а весь
священный закон. Поэтому и они предстают в тех же устрашающих
поаах, с теми же ужасными атрибутами, к которым добавляются ещэ
змеи, свисающие с шеи, оплетающие могучие ноги страшных богов.
Такова, например, Веприца — молния—Ваджраварахи. Это отвратительная к р а с н о к о ж а я женщина, которую часто изображают с синей
свиной мордой. На шее богини — традиционное ожерелье из черепов,
в руках — жезл в виде детского скелета, наполненная кровью чаша из
черепной коробки грешника, и острый жертвенный нож. Кяк и положено, Веприца-молния пляшет на трупе поверженного демона.
Тибетские божества часто изображаются с третьим глазом на лб\'.
Это «урна»— третий глаз Будды, знак особой мудрости и могущества.
О нем мне предстоит еще рассказать. Иногда этот глаз изображают
как бы в зачаточном состоянии — к р а с н а я точка наподобие инаийского кастового мазка или драгоценный камень у наиболее чтимых стат у й ; порой это вполне сформировавшийся глаз, расположенный либо
параллельно линии бровей, либо вдоль л и н и и носа. Я видел у лам и
маски в виде черепов с тремя пустыми глазницами.
Пока же продолжу повествование о божествах Тибета. В истории
буддизма важную роль игр.али учителя-проповедники, которые часто
основывали многочисленные секты. По сути, сам Гаутами, или будда
Шакьямуни, был первым из таких проповедников. Буддисты почитают
таких проповедников за святую жизнь, ктубокую мудрость и за то,
что те несли свет учения другим народам. Поэтому изображения великих лам-учителей почитаются н а р а в н е с богами. То же можно сказать и об иконах далай-лам. "Высоким культом окружены и многочисленные субурганы с мощами и прахом святых лам, а также магические м а н д а л ы . Мандала представляет собой круг, в который вписан
квадрат с отходящими от него фигурами в виде буквы «Т» и маленьким кругом посередине. Мандала — это символическое изображение
м и р а . В центре мандалы обычно помещают изображение божества, которому данная м а н д а л а посвящена, или горы Сумеру, на которой
живут хранители стран света.
При богослужении л а м а сжигает перед мандалой благовония,
приносит дары и непрерывно читает мантры, в ы к л и к а я время от времени нужное ему божество. Часто он впадает при этом в экстаз, начинает шаманить, изменившимся голосом выкрикивает пророчества.
Считается, что в эти минуты на него находит божественное откровение
или что выкликаемое божество вселяется в ламу.
Мандалы и субурганы, как и статуи божеств, создаются по самым
строгим канонам. Размеры и раскраска, божественные .атрибуты, позы, число голов и рук и даже выражение лиц — все это раз навсегда
определено и не подлежит изменениям. Лишь изображения учителей,
паломников и монахов не столь строго канонизированы. Здесь еще
возможны различные вариации.
Теперь можно вновь возвратиться к истории монастыря Гумбум.
Когда реформатор Цзонхава пребывал уже в Центральном Тибете, п р е с т а р е л а я мать его, с к у ч а я по сыну, послала письмо, в котором
просила хоть ненадолго п р и е х а т ь в родные к р а я . Цзонхава ответил
ей. что пусть она поставит над с в я щ е н н ы м деревом субурга» со ста
т ы с я ч а м и изображений Львипоголосого (отсюда и н а з в а н и е
Гумб у м ) — это равносильно их с в и д а н и ю . II мать Цзонхавы построила
этот знаменитый субурган, от которого, как уверяют священные книги,
«была большая польза для всех живущих существ».
Вокруг священного субургана стоит ныне храмовая постройка из
серого г р а н и т а , у в е н ч а н н а я двойной золоченной крышей. В нише суб у р г а н а стоит золотое изображение Цзонхавы, под которым на м р а 38

морной с т у п е н ь к е установлены маленькие субурганы с прахом лам и
постоянно горящие светильники.
П а л о м н и к и растягиваются здесь на земле всем телом. Это так
называемое поклонение «в растяжку», когда человек превращается в
гусеницу-землемера. Считается, что оно особенно угодно богам. Последовав п р и м е р у остальных, я тоже распростерся в пыли, после чего
получил право зажечь еще один светильник. У самого входа в этот
х р а м стоит высокое сандаловое дерево. Говорят, у него один корень с
тем священным деревом, которое находится теперь внутри субургана.
Совершив поклонение субургану Цзошхавы, паломники направл я ю т с я в храм Майтреи, крытый такой же двойной шатровой крышей
из золоченой черепицы, после чего опять-таки совершив поклонение
«в растяжку», идут почтить страшных охранителей Чжигжэда, Чагдора, богиню Лхамо на лошади, нагруженной трупами, Махакалу,
Кшэтра'палу и Дэмчока.
Я видел желтые тибетские буквы на коре сандаловых деревьев.
Говорят, они обновляются каждую весну. Но листья выглядели совершенно обыкновенно. Ни на одном из них я не увидел даже намека
на силуэт устрашителя. Может быть, со времен Цзонхавы дерево
утратило часть своей волшебной силы, возможно же, что ламы разучились уже творить чудеса. Но это ничему не мешает. Если легенда
говорит, что изображения на листьях выступали, то отнюдь не важно,
случается ли это теперь или нет. От семян священного дерева, занесенных на дно оврага, выросла теперь целая роща. Листья с этих растущих среди дикого лука деревьев тщательно собирают и высушивают.
Ламы продают их многочисленным п а л о м н и к а м . Листьям прописываются чудодейственные Свойства. Особенно незаменимыми они считаются при трудных родах.
В монастыре Гумбум четыре дацана: богословский, медицинский
и два мистических: дийнхор и чжюд. Когда-то здешним ученым л а м а м
покровительствовал один из хранителей учения — царь Бэхар.
Ему
даже посвящен маленький храм на дне оврага. Над входом в х р а м
надпись: «-Величественная добродетель блестяще правит». Изображение Бэхара, скачущего на льве устрашителя с туго натянутым луком, все еще хранится в этом храме. Но божественный дух навсегда
отлетел отсюда. Рассказывают, что когда в монастырь ворвались
разъяренные мусульманские фанатики, лама-прорицатель, схватив
статую царя-хранителя, бесстрашно бросился в толпу врагов. И был
убит. С той поры Бэхар разгневался на монахов, которые, оказав активное сопротивление фанатичным убийцам, н а р у ш и л и созерцательные заветы буддизма. Но даже покинутый божеством х р а м все равно
остается священным. И в этом отличие л а м а и з м а от всех мировых религий. Здесь чтят проявление божественной воли независимо от того,
что оно несет людям. Нарушивший обеты лама-прорицатель считается святым, несмотря на то, что вызвал божественное неудовольствие.
Одним этим он стал как бы причастен к царю-хранителю. А за нарушение обета он расплатился жизнью. Только и всего.
У с а м о г о обрыва стоит здание мистического факультета
чжюд,
основанного в 1649 году по образцу лхасского д а ц а н а . Здесь х р а н и т с я
много чудес, о которых почтительно шепчутся друг с другом паломники. Весь Тибет знает об отделанном золотом габале, изготовленном
из черепа матери Цзонхавы. На нем якобы само по себе появляется
священное слово «хум». В габале х р а н я т с я рисовые зерна, которые
«сами собой множатся». Это необыкновенные зерна исцеляют болезни и приносят богатые урожаи. Факультет чжюд славится своей строгой дисциплиной. Может быть, именно поэтому в нем обучается лишь
двенадцать (из 2000!) монахов Г у м б у м а .
Все местное духовенство возглавляет хамбо—учитель, которого

39

официально именуют «первопрестольным». Его избирают из перерожденцев прежних хамбо, но всего на три года, а не пожизненно. Выбранный перерожденец живет в отдельном дворце, выкрашенном в
ослепительно красный цвет. Внешними атрибутами должности «первопрестольного» служат желтый зонт и такая же, как у Цзонх,авы, желтая остроконечная шапка с длинными н а у ш н и к а м и . Когда хамбо появляется ьа улице, его сопровождает целая процессия: л а м ы несут зажженные курительные свечи, музыканты непрерывно дуют в медные
трубы.
Хамбо — первое лицо в Гумбуме. Он распоряжается всей жизнью
монахов, присуждает ученые степени, выступает с проповедями. Мирские деля вершит цокчэн-гэбкой, «правитель добродетели». Обычно, он
носит перед хамбо курительные свечи. «Правитель добродетели» следит за дисциплиной и разрешает все судебные дела, возникающие вне
монастыря. За небольшие проступки он прямо на месте наказывает
своим распорядительским жезлом, для более серьезных случаев у него припасены длинные плети. В л а с т ь «правителя добродетели» весьма
велика, и во избежание злоупотребления этой властью он назначается
только на один год.
Административное же управление полностью находится в ведении
трех чиновников, называемых китайским словом лао-е со . тепенями:
да—старший, эррл — второй, сан — третий. Как это иногда бывает,
высшая степень дает большой почет, но не д а е т власти. Всем вершит
зррл, или второй чиновник. Он заведует общемонастырским имуществом, земельными угодьями и крестьянами, которые живут на них. Он
непосредственно сносится с 'Синмнским амбанем и несет ответ только
перед ним одним. Понятно поэтому, ч to чиновника степени э р р л всегда
назначают китайские власти.
Нет слов, самоуправление в монастырях очень велико, но китайцы знают буквально о каждом шаге местной власти и в любой момент
могут взять все бразды правления в свои руки.
Я бродил по узким и кривым улочкам монастыря, стараясь понять, почему столько здоровых и сильных мужчин добровольно отрекаются от активной жизни. Во многих странах есть монастыри. Но
нигде монахи не составляют столь значительного процента населения.
В этой стране нет ни школ, ни музеев, ни больниц, ни театров. Все
сосредоточено в монастырях. Обучение грамоте, исследование природы, хранение знаний, ведение исторических хроник, врачевание и
красочные ритуальные танцы. Словом, целый народ добровольно отрекся от реальной жизни ради невероятной цели, смутно мерцающей
впереди. Но разве не то же было в Египте, где служение мертвым заставляло забывать о нуждах живых? Да и можно ли говорить о каком-то добровольном решении народа? Нет. простой люд, хотя н чтит
богов, принося им непосильные жертвы, мало расположен сменить
простор степей на монастырскую келью. Если бы не п о л н а я изоляция
от внешнего мира и не изощренная политика китайских властителей,
законсервированный порядок здешней жизни рассыпался бы как извлеченная на свет м у м и я . Он и так подорван изнутри. Ф у н д а м е н т размыли подпочвенные воды, д е р е в я н н ы е колонны подгнили, г стропила
источены древоточцами. Дом еще стоит, сверкая на солнце сусальным
золотом черепичной к р о в л и . Но первый сильный порыв вегра — и оч
рухнет. Разбой по д о р о г я м с т р а н ы , где даже сам д а т а й - л а м а не чувствует себя в безопасности, н а р о д н ы е в о л н е н и я , ч у д о в и щ н а ! коррупция Ti жестокость к и т а й с к о й а л м т ш с т р а и и и — вс;- это п о д т а ч и в а е т
основы векового м и р о п о р я д к а . Если чуть-чуть о б л е г ч и т ь жизнь мон15
гольского скотовода, з а с т а в и т ь его поверить, что лекарст i в с а н г е
спасут от болезней, чем священные глупости, е с л и н а у ч и т ь -„ю детей
грамоте не в горных монастырях, а п р я м и в юрте, то он с у м е е т стрях40

нуть сонное оцепенение. Степной житель не стремится к нирване. О»
даже не понимает, что это такое. Изощренная метафизика буддизма
чужда и непонятна ему. В душе он все такой же язычник, приносящий
жертвы стихиям земли. В святом архате он все еще видит ш а м а н а с
бубном. Недаром религия ламаистов поражает своей варварской пышностью и причудливой фантастичностью, с голь чуждыми созерцательному буддизму. Именно такую форму .религии и поддерживает пекинский двор. Поверхностному наблюдателю кажется, что в вопросах
веры далай-лама является полным властелином в своем государстве.
Возможно даже, что так кажется и самому далай-ламе. Но буддизм в
Тибете испытывает сильное влияние Небесной империи. Главным божеством в китайском буддизме счшается «Владыка Запада» Амитаба,
который царствует в «Стране совершенного блаженства».
Мне кажется, что постепенное проникновение культа Амитабы в Тибет проливает свет на конечные цели пекинского правительства. Цели эти вполне
кон-кретны и ясны. Далай-лама и другие и е р а р х и безусловно понимают.
что К и т а й стремится к полному присоединению Тибета. Для этого используются все средства: искусственная изоляция страны от внешнего
мира, дублирование всех ключевых постов к и т а й с к и м и ч и н о в н и к а м и ,
военное и политическое давление. Но только хорошо зная тонкости буддийского культа в Китае и Тибете, можно понять, что ту же цель преследует и постепенное ненавязчивое внедрение культа Амитабы. На
первый взгляд, ничто не может вызвать здесь тревоги у Лхассы. Амитаба хоть и не главное, но все же исключительно почитаемое здесь боже; ство. Он является духовным отцом Авалокитешвары, перерожденцами
которого считаются д а л а й - л а м ы . Казалось бы, из этого еще не вытекает,
что Китай сделается центром религиозной догматики. Далай-лама все
равно останется духовным владыкой ламаистов, будь то тибетцы, непальцы или китайцы. Операция з а д у м а н а куда более тонко. Дело в том, что
культ Авалокитешвары (по-китайски Гуань-инь) и в китайском буддизме занимает очень важное место. Но на к и т а й с к о й почве Гуань-инь
превращается в женское божество и становится богиней милосердия.
Многочисленные иконы, которые китайцы «жертвуют» в тибетские монастыри, позволяют проеледшь все этапы такого превращения. И в нем
• вся суть тайной религиозной диверсии. Превратив Авалокитешвару, душа которого воплощается в тибетских первосвященников, в женское божество, пекинские политики надеются подорвать сами основы власти
далай-ламы!
Не знаю, понимают ли это в Лхассе. Я же в этом совершенно убежj. ден. Вот один из открытых мной секретов ламаистских монастырей.
Я записывал священные легенды, просматривал древние летописи, тайно фотографировал монастыри, предметы культа и быта. Весь
этот ч р е з в ы ч а й н о интересный этнографический материал, безусловно,
окупал все трудности моей поездки. Но постепенно, как бы помимо всего, я начинал постигать истинные т а й н ы этой страны. Они л е ж а т не
столько в сфере религии, сколько в политике, и охраняются куда строже, чем самые священные реликвии.
За месяц я хорошо изучил Гумбум и решил посетить другой знаменитый монастырь — ЛабраН), один из немногих, которые могут прис у ж д а т ь высшие ученые степени. Я н а н я л проводников, этим з а н и м а ются здесь китайские т а т а р ы — с а л а р ы .
Эти подрядчики-монополисты установили твердую таксу за проезд
до Л а б р а н а : 3 л а н а 5 цинов серебра за каждые 150 к и т а й с к и х фунтов 1
веса. Причем учитывается не только вес вьюков, но и человека. Так
что мне пришлось заплатить еше за 120 фунтов.
Мы охали по левому берегу реки, по ч е р н о й р а в н и н е , где в я м а х и
1

Около 88 кг.
41

у валунов лежал снег. Видимо, здесь часто дуют сильные ветры. Но сейчас стояло затишье, и солнце светило ярко и сильно. Оттаявшая земля
курилась прозрачным паром. Синий дым подымался п р я м ы м столбом
над черными юртами тангутов.
У излуки дорога свернула к скалам. Здесь в Хуанхэ вливался горный поток. Незамерзающая вода яростно прыгала по камням. На секунду молочный поток окрашивался удивительным бирюзовым цветом, чтобы исчезнуть, смутно рокоча к а м н я м и , под ледяной коркой. На каменных завалах росли причудливые ивы, и ярко-красные мочалки их корней полоскались в молочной пене.
Еще издали я заметил человека, сидящего у самой воды. Я подумал, что это какой-нибудь магометанин, по обычаю пришедший к реке
с ковриком и четками, чтобы совершить утренний н а м а з .
Когда же мы подъехали ближе, я увидел, что человек этот абсолютно гол. Он сидел на покрытой ледяной коркой гальке, и у ног его бушевала пена. И человек этот был жив.
— Кто это?—спросил я с а л а р а , державшегося за уздечку моего
лошака.
— Респ.— коротко ответил проводник. — Они часто приходят сюда.
Я уже слышал о респах — аратах высшего посвящения, достигших
колоссальной силы самовнушения. Говорят, они голыми проводят целую
ночь на морозе, воображая будто изнывают на солнце, и не замерзают.
Они живут в пещерах, едят только овощи и болтушку из цзамбы, изготовленной из высокогорного ячменя—грим.
Мы проехали мимо респа, но он даже не шевельнулся. Ослепительно сверкала л е д я н а я корка па камнях и грохотал пенистый поток.
— В этих скалах много пещер, где живут святые отшельники,—сказал мой салар, когда мы уже порядком отъехали от грохочущей воды. — Их называют ри-тод. Тангуты всегда приносят им пищу. Оставляют у скал и уходят. Но те берут очень мало. Они не пьют даже молоко яков, чтобы не отнимать его у сосунков.
Салары одеваются по-китайски, но носят свои особые остроконечные колпачки из синей шерсти, которые у к р а ш а ю т золотыми нитками.
Их женщины ходят в шароварах и п р и к р ы в а ю т нижнюю половину лица. Между собой говорят по-тюркски, но хорошо знают китайский и т а н гутский языки. Мой проводник знал еще монгольский и тибетский, хотя
и не очень хорошо. Я для практики изъяснялся с ним по-тибетски.
— А вы, салары,— спросил я,— разве не приносите еду отшельникам? Тут же кругом много с а л а р с к и х деревень?
— Нет бога, кроме аллаха.— сухо сказал
он-. — А л л а х велик, и
Мухамед пророк его.
Это был все тот же м у с у л ь м а н с к и й фанатизм, который вызвал
здесь в семидесятых годах такие волнения, пожары, убийства, избиение лам т! разграбление монастырей. Та же м р а ч н а я , до поры затаившаяся, нетерпимость.
Мы проехали знаменитую Хатунай-гол, что по-монгольскп з н а ч и т
«Река царицы», где п р е к р а с н а я ц а р е в н а , полоненная в ч у ж и х землях
Чингисханом, нанесла н е н а в и с т н о м у повелителю к о в а р н ы й у д а р кинжатом, от которого тот вскорости и скончался. Теперь места эти считались
м и р н ы м и , хотя стояли тут т а н г у т с к н е и саларские поселения, столь
яростно враждовавшие друг с другом в былые временя. Я знал, как
медленно у м и р а е т старая вражда.
На четвертый день пути поднялись на перевал. Суеверная и з а г а дочная, полная седых тайн, лежала под нами эта с к о в а н н а я морозом
земля. Каменные алтари, на которых неведомые народы приносили
жертвы неведомым богам. Сбросившие листву священные деревья, расцветшие предвесенней пестротой сотен разноцветных лоскутов. Собран42

ные в груды рога яков. Таинственная глубина пещер, где сумрачные
стены еще хранят копоть давно отгоревших костров. Даже улыбки на
лицах .высеченных в скалах будд похожи здесь на сладкую языческую
дрему. Это не отсвет познания, не мудрость отречения. Просто сладкий
тысячелетний сон>. О чем? Может быть, ни о чем...
Л а б р а н поразил меня какой-то немыслимой чистотой. Ни гниющих
зловонных куч, ни смрадных луж, ни бродячих собак — ничего из того,
что казалось раньше непременными принадлежностями монастырей.
Строгие глинобитные стены и такие же домики под соломенной кровлей окнами во двор. Аскетические субурганы и мэньдоны, на которых
уставными к р а с к а м и выведены магические знаки. Ничего лишнего. Все
в образцовом порядке.
Самой большой святыней считаемся здесь х р а м , в котором стоит
отлитый из позолоченной меди 80-футовый
Майтрея. Именно таким
великаном и должен явиться на землю этот победоносный будда грядущего мирового периода. Конеч,но, на самом деле статуя много ниже.
Здесь, к * к и в д р у г и х , посвященных Майтрее храмах, несоответствие
размеров объясняют тем, что статуя изображает не зрелого Майтреюпобедителя, а восьми или двенадцатилетнего мальчика.
Рядом с х р а м о м Майтреи стоят храмы, посвященные Цзонхаве и
Таре, и с \ б у р г а н ы с прахом лам. Лабран славится по всему Тибету ученостью с в я щ е н н ы х коллегий, образующих пять высших дацанов, и безупречной дисциплиной. Каждое утро монахи приходят сюда на общее
собрание, где разбираются все поступки за прошлый день. К а ж д ы й обязан рассказать все, что он знает дурного о себе и своих товарищах. Совершивших прегрешение туг же наказывают розгами. Не проходит и
д»я, чтобы кого-либудь че высекли. Интересно, что такие собрания —
дело аб'солютно добровольное. Но почти все монахи приходят на н«х.
Это единственная .возможность получить к утреннему чаю шарик масла
•из жирного якового молока, b отличие от Гумбума, ламы живут здесь
почти впроголодь и не обладают никаким личным имуществом, кроме
чайника, глиняной чашки и крохотной печурки, топить которую устав
предписывает только сух-им овечьим навозом.
На ч:ев^р от -монастыря лежит сумрачное ущелье, над которым постоянно к р у ж и т с я воронье, подымающее страшный крик, когда с н-еба
камнем п з д а е т гриф или ягнятник. Здесь — кладбище. А кладбища ламаистов з а с л у ж и в а ю т специального рассказа.
Остановка пульса и прекращение д ы х а н и я еще не считаются здесь
свидетельством полного п р е к р а щ е н и я жизни. Тибегцы считают, что дух
(нам-шэ) остается в теле не меньше трех дней. Только у лиц, достигших
высоких степеней святости, душа отлетает с последним вздохом, спеша
присоединиться к обитателям рая. Но ведь всем известно, что случаи такой святости в Н1ашем мире встречаются нечасто. Поэтому великим грехом считается переносить, даже просто трогать, тело сразу же после
смерти. И три дня вокруг покойника горят курительные свечи, и сменяющие друг друга родственники и друзья молятся о ниспослании усопшему счастья в будущей ж и з н и . Утром четвертого дня составляют гороскоп у м е р ш е г о и того, кому первому предстоит прикоснуться к нему.
Только п^сле этого н а ч и н а е т с я п о г р е б а л ь н ы й обряд. Первым делом обр а щ а ю т с л к душе покойника, у м о л я я ее в ы й т и через одно ш отверстий
в черепе Это очень в л а ж н а я ч а с т ь обряда. Ведь д у ш а может заблудиться, выйти совсем через д р у г и е двери и обречь себя па вечное мучение.
Один за д р у г и м выходят родственники из к о м н а т ы . У т р у п а остается
только л а м а . II пока он не объяснит всем, откуда вылетела душа, никто
че смеет войти.
За исполнение столь ответственного обряда л а м а п о л у ч а е т корову,
яка, б а р а н или же несколько л а н о в серебра, в зависимости от состояния покойного. Затем астролог отмечает даты р о ж д е н и я всех присут43

ствующих. Если выясняется, что кто-нибудь родился под тем же созвездием и планетой, что и покойный, то этому человеку приходится уходить домой. Иначе дух покойного может убить его. Естественно, что
«спасенный» родственник отдельно благодарит бдительного астролога,
который и без того получает хороший подарок.
После всех церемоний тело плотно бинтуют холстом и у к л а д ы в а ю т
на носилки лицом туда, куда укажет астролог. Вокруг головы зажигают пять масляных лампад, после чего загораживают носилки ш и р м а ми, за которыми ставят лампу и чашки с любимой едой покойного.
Только на другой день, обычно рано утром, тело переносят на кладбище. Участники процессии совершают перед носилками почтительные
поклоны. За гробом следуют два близких родственника, которые несут чай и блюдо с цзамбой, и лама, держащий в левой руке конец привязанного к носилкам шарфа. Он в ы к р и к и в а е т на ходу похоронные
мантры, вращая правой рукой молитвенный барабан. Время от времени он оставляет шарф и звонит в колокольчик. Поставить носилки на
землю до прибытия на кладбище считается дурным знаком. Если же это
почему-либо случается, то погребение совершается прямо тут же.
Впрочем, погребение — не совсем у м е с т н ы й термин для описания
л а м а и с т с к и х /похоронных обрядов.
На каждом кладбище лежит большая к а м е н н а я п л и т а , нл которую
лицом вниз кладется обнаженное тело. Затем л а м а проводит на нем линии, вдоль которых и разрубает его длинным мечом, шепча при этом
специальные мантры. Первый отрубленный кусок он бросает с а м о м у
большому и старому грифу — завсегдатаю кладбища. Остальные куски
достаются прочим птицам. Стаи ястребов и грифов постоянно кружатся над кладбищем. Это совершенно ручные, если только позволительно
так говорить в столь исключительном случае, пти-цы. Одна за другой
подлетают они к мертвому телу, п о в и н у я с ь зову ламы.
Когда на месте ужасного пиршества остаются одни лишь кости,
приступают к заключительной части обряда. Дробят эти кости к а м н я м и
и, смешав их с мозгом из разбитого черепа, бросают птицам.
Затем лама берет новый, не бывший в употреблении, глиняный сосуд и наполняет его аргалом —• сухим коровьим навозом, цзамбой и маслом. Он бросает в сосуд раскаленный уголек и ставит его так, чтобы
жертвенный дым курился в ту сторону, куда предположительно отлетела душа покойного.
Погребение окончено. Вес присутствующие моют руки и, отойдя
немного от кладбища, у с а ж и в а ю т с я з а в т р а к а т ь . В полдень они возвращаются домой. Сорок девять дней после этого на кладбище носят еду
и питье в с а м ы х л у ч ш и х сосудах и возжигают курения из цзамбы, мас.i£i ч можжевеловой хвои.
В период бардо ("так называют промежуток между смертью и возрождением) дух покойника блуждает возле дома. Чтобы не причинить
ему вреда, на сорок девятый день п р и н я т о одежду покойного и кошелек с деньгами относить тантрическому ламе. Этот лам.1 особыми магт р а м и отгоняет демонов и голодных духов от т,ома.
Особые моления совершают также пл седьмой день после смерти
и повторяют их каждые семь дней периода б.чрдо. В эти дни монахам
раздают подаяние, состоящее из денег, золота, серебра, еды и чая, а о
особо святой, сорок девятый, день дается большой обед всем л а м а м общины.
Только тогда родственники могут быть уверены в благополучии
души покойного.
Обычай разрубать у м е р ш и х на куски и отдавать их на съодение
хищным птицам проистекает из основного убеждения л а м а и с т о в , что
м и л о с е р д и е — в е л и ч а й ш а я из добродетелей. Человек, на похороны которого слетается особенно много птиц, считается добродетельным. Ес44

ли же птицы ii даже собаки почему-то не дотрагиваются до останков,
то это указывает на порочную жизнь.
Тела прокаженных, а также беременных пли бесплодных женщин
считаются нечистыми. Их зашивают в кожаные мешки и бросают в воды великих рек.
Зато воплощенных лам сжигают на специальных кострах, после
чего бережно собирают пепел в субургап. Останки же святых, являющихся по поверью воплощениями бодисатв и будд, сохраняют подобно египетским м у м и я м . Их тщательно б а л ь з а м и р у ю т и усаживают потом в субурган, придав телу созерцательную асану и мудру будды.
Эти святые «бычно сами указывают перед смертью, где, когда и в какой
семье вновь воплотятся их души.
С первыми днями ослепительной монгольской весны паломник);
стали готовиться к дальнейшему пути. Ламы-гадатели предсказали,
что самый благоприятный день для выступления приходится на девятое число четвертой луны, что соответствует 24 апреля.
Для пути ь Тибет лучше брать мулоп, чем лошадей. Они, во-первых, выносливее, а кроме того, их можно выгодно продать в Л.хассо
Я купил четыре лошади и десять мулов, что обошлось мне почти с
пятьсот ланов. Затем пришлось приготовить полный комплект верховых и в ь ю ч н ы х седел, закупить для четырех моих погонщиков сушеного мяса, крупы, цзамбы и масла, а также дробленного гороху для животных. На все это пошло, включая плату погонщикам, еще шестьсот
ланов. Я истратил почти половину своих денег, а путь, з сущности,
только начинался. Если мои животные падут в дороге, и я не сумею
продать их в Лхассе, у меня не хватит средств на возвращение. Разве
что придется пустить в ход неприкосновенный резерв — золотые пластинки, с п р я т а н н ы е в каблуках сапог.
Все богомольцы решили идти в Цайтам по южному берегу Кукуиора. На этом пути легче достать корма для животных и меньше шансов встретить людей Рабтана. Этот тангутский л а м а самовольно взымает налог со всех монголов, едущих через его кочевья. В молодости
он учился в Гумбуме, но оставил тихую монашескую жизнь ради разбойничьих подвигов в степи. Он воевал с соседями, н а п а д а л на караваны, совершал лихие набеги на чужие стада. Однажды он напал даже
на караван, ™езший из Тибета в Монголию ургинского хутухту. Приближение монгольского иерарха и даже е х а в ш и й с ним китайский амбань ничего не могли поделать с отважным разбойником. Пришлоси
заплатить ему большой выкуп. Чтобы сохранить лицо, хутухту назвал
этот выкуп «подарком» и попросил Рабтана оказывать покровительст
во всем проходящим через его владения монголам. Тангутский атаман
быстро понял, какую выгоду даст ему такое покровительство, и, воздав
хутухту подобающие почести, любезно согласился. С тех пор он регул я р н о стал брать с каждого богомольца 2 цина серебром в качестве
платы за хлопоты по благополучному прохождению к а р а в а н а . Плохо
приходилось тем, кто отказывался платить. Рзбтак грабил тогда к а р а ван подчистую.
Теперь Рабтан сделался слепым и немощным стариком, но лучше
было обойти его стороной. Поэтому, пройдя по дороге Гумбум—Донкор
только шесть верст, мы свернули влево и, перевалив через хребет,
вышли на речку Раку. Здесь был объявлен сбор всех паломников.
Поджидая запаздывающих, мы провели у реки три д н я .
Где-то уже началась настоящая весна, по на топких берегах стремительной реки было сыро и холодно. В юн и палунои еще лежал черный ноздреватый снег.
Когда прибыли, наконец, последние п а л о м н и к и , старшины стали
собирать оружие. На каменный жертвенник побросали фитильные
ружья, винтовки Бердана, револьверы, сабли и пики. Предстояла це-

45

ремония освящения. Зажгли благовонную смесь из цзамбы, масла п
можжевельника и устроили шумный хоровод. Лама без перерыва читал
сан — молитву о благополучном пути. Освящение оружия и эта молитва,
именуемая «золотым напитком», были особенно уместны, потому что
завтра нам предстояло ступить на землю кукунорских тангутов, просл а в и в ш и х себя многочисленными грабежами.
После молитвы паломники разобрали оружие и уже вооруженные
обошли дымящийся жертвенник, выкрикивая «лха-ржял-ло», что значит «божество победило» или, точнее, просто «ура».
Затем приступили к избранию начальника к а р а в а н а . Это весьма
ответственная должность. Начальник к а р а в а н а иедет все переговоры
с властями, от его авторитета во многом зависит размер многочисленных налогов и поборов. Поэтому на этот пост стараются выбрать людей бывалых, могущих внушить уважение должностью или богатством.
Многие паломники ратовали за некого Ешейтамба, побывавшего и
Лхассе уже девять раз. К своему неудовольствию, я узнал в этом Ешейтамбе того самого одноглазого, со следами оспы на лице паломника,
с которым так неосторожно заговорил об охоте на антилоп. Поэтому
я подговорил знакомых мне алашаньскич монголов отдать голоса за
другого кандидата — казначея—перерожденца Чэшой из Гумбума. Его
п выбрали. Он сразу же занял место в голове к а р а в а н а , и мы выступили.
За несколько дней мы не встретили нг дороге ни одного человека.
Плоская желто-бурая р а в н и н а незаметно покрылась зеленой пылью
нарождающейся травы. Сильнее сделался запах цветущей полыни. От
него даже горчило в горле.
Псревглив хребет Алтан-copro, мы увидели синее переливчатое
стекло Куку-нора. На всех языках зовут это озеро Синим: Куку-нора
по-монгольски, Цинь-хай по-китайски, Цо-нонбо по-тибетски. Густые
индиговые струи муаровым узором расходятся по всей поверхности
озера. Оно остается синим и в огне з а к а т а , и в желто-зеленом свете
раннего утра. Меняются лишь оттенки и освещенность.
16 мая начались соляные болота Цайдама. Непроходимый губительный край, где нет ни пищи, ни воды. Решили обойти болото стороной, по пескам. Сделав трудный переход сколе 35 верст, мы достигли
реки Шара-гол. Измученные животные кинулись к воде. Решено было
заночевать па берегу.
Начальник каравана созвал совет. Предстояло выбрать дорогу,
по которой идти. Главных дорог, ведущих из южного Цайдама в Тибет,
две: через перевал Бурха-будай и через Найчжи.
Одноглазый настаивал, чтобы шли через Найчжи. Он говорил, что
все девять раз ходил в Лхассу этой дорогой, поскольку она обильна
травой. Но наш начальник, помня, очевидно, недавнее соперничество,
не склонен был уступать сразу. Он долго морщился, вздыхал, но в
конце концов согласился.
И вправду, вскоре перед нами открылось зеленое поле, поросшее
яркими весенними цветами. Белые, ветвящиеся тропы пересекали его
из конца в конец. Они то собирались в тугие жгуты, то расходились в
разные стороны. Но где-то далеко-далеко они соединялись вновь. Таково свойство монгольских дорог. Многие из них ведут в одно место.
Надо только выбрать лучшую: кратчайшую, безопасную, богатую водой
п пищей. Но как тут выбрать? Степной кочевник не ищет чужих дорог.
Он странствует по зеленому полю, оставляя за собой примятый, быстро
зарастающий след. У каждого здесь своя дорога. Только паломники
бредут к лхасским святыням одним и тем же с незапамятных времен
проторенным путем. Таков обычай. Может бьпъ, он возник не случайно.
Тревожно и сладко пахло весной. Над головой танцевали облака
комаров. В ушах стояло их зудящее пение. На лицах и руках краснели
расчесы. На с т о я н к а х было только одно спасение — дым аргала. Я
46

задыхался в его белых сладко-вонючих клубах. Гр\дь раздирал кашель.
Глаза слезились. Но все же это было лучше, чем комары.
Караваны из Г у м б у м а в Тибет обычно отдыхают здесь недели две,
чтобы получше откормить животных перед трудной дорогой — перед
северным тибетским плоскогорьем, где сквозь сланцевые плитки пробиваются колючки да жалкие кустики сорных трав.
За время стоянки каждый из нас несколько раз съездил к летникам местных монголов, чтобы выбрать лошадь и купить с десяток баранов. Я купил мерина-трехлетку и восемь баранов. Все стоило 25 ланов. Гораздо дешевле, чем в Гумбуме. Все было бы хорошо, если бы
не комары и мошка. Наши животные не знали отдыха. Они тощали и
теряли силы, несмотря на то, что травы было вдоволь. Пришлось отправиться к иерховьям Найчжи, где к р ы л а т ы е кровопийцы не так донимали.
Теперь н а ш караван не мог идти столь быстро, как раньше. Нас
сковывало баранье стадо, которое не поспевало за лошадьми и далеко
растягивалось по дороге. Еще хуже приходилось на переправах. Бараны не хотели лезть в воду, и их нужно было тащить за рога. Они часто
вырывались i; убегали в степь. Приходилось с н а р я ж а т ь погоню и долго
гоняться за у п р я м ц а м и . Иногда животные останавливались на самой
середине пенящегося потока и никакой силой их не удавалось стронуть
с места. Не мудрено, что в первый же день мы не досчитались десяти
голов. Зато потом кто-то углядел на высокой скале несколько чужих
баранов, отбившихся от какого-то к а р а в а н а . Трех мы изловили и одного подстрелили.
Только на пятый день добрались мы до переправы Ноготохой. Эго
место показалось нам раем: сочная молодая трава и никаких комаров.
Этот и весь следующий день мы отдыхали.
Впредь решено было делать короткие переходы, большую часть
дня оставляя для отдыха. Не удивительно, что нам редко теперь удавалось сделать за день больше 15 верст. II это по хорошей безопасно:";
дороге!
Трудности начались 15 июня, когда отвесные скельные берега с
обеих сторон сжали реку Найчжи. По узкому карнизу, нависающему
над самым потоком, можно было провести только мула или лошадь.
Верблюд там уже не пройдет. А у нас было тридцать верблюдов, в том
числе дча моих. Поневоле приходилось карабкаться на горный перевал, идти в обход. Но едва мы взобрались на этот перевал, как пришлось из-за крутого спуска развьючить животных и взвалить тюки на
себя. Я не знаю ничего труднее этого головокружительного спуска по
великанским каменным ступеням с грузом на голове. Мы проделали
этот путь дважды. Одолев перевал, сразу же стали готовиться к новым
испытаниям. Всю ночь и весь следующий день жгли угли. В горах нечего было доже надеяться раздобыть топливо. Четырех вьюков древесного угля должно было хватить на десять стоянок.
27 июня н а ч а л и подъем на перевал Найчжи. По оценкам Пржевальского, сн лежит на высоте 14600 футов. Здесь уже ощущается влияние разреженного воздуха. Степные монголы тяжело переносят горную болезнь. Они называют ее сур—сила земли. Считается, что она
возникает от запаха травы, выросшей по заклятию нечистого духа. На
протяжении всего пути жгли курения и читали молитвы. Паломники
просили у горных богов дать им силы вынести сур.
Я остановился у огромного камня, па котором были высечены к
обведены белой краской знаки Гзсэра: огромный меч и бараны с круто
изогнутыми рогами. Цветные пятна лишайников забрызгали серые
трещиноватые скалы. Золотистый, как высохшие чернила, мох закрывал лепешки нанесенной ветрами почв? к
Гул и свежесть. Повсюду шумели ручьи. Грохотали сорвавшиеся
в ущелье камни. Казалось, что она действительно поднималась снизу,
47

эта таинственная сила земли, из сырости и мрака. Таял жертвенный
дым, и гортанные крики лам замирали среди недвижимых нагромождений камня.
Паломники притихли. Они чувствовали, что каждое слово их ловят
т ы с я ч и ушей и тысячи глаз следят за каждым движением. Может
быть, это и начинался сур.
Мы достигли вершины перевала, где находилось маленькое озерцо
дождевой воды. В нем отражались туманные снеювые вершины. А а
ушах все стоял мелодичный таинственный гул, словно к ним были приж а т ы морские раковины.
Под н а м и лежало песчано-каменистое плато, ежа roe тускло-коричпевыми громадами хребтов Вайчжи и Акгир-такчэнь.
29 июня вышли к реке Чу-мар. Кровавый поток перерезал желтосерые пески. Вязкий, красный как киноварь, ил п р и д а в а л реке зловещий вид. Мулы испуганно кричали и ничуть не хотели сдвинуться с
места. Погонщики пинками загнали их в воду. Животные вязли в иле.
Ложились на бок. Обтекающие их кровавые потоки пенились. Люди
выкрикивали проклятия и молитвы, исступленно хлестали кнутом по
мокрым лошадиным спинам. Казалось, что все вдруг сошли с ума.
Двух мулов унесло потоком вместе с поклажей. Быстрое течение унесло и поднятый при переправе ил. Вода посветлела. Обнажилось каменистое дно. Последние лошади переправились уже совершенно легко.
И опять зашумела в ушах горная тишина.
Пройдя десять верст, остановились лагерем у подошвы Куку-шилэ.
Ei этот день некоторые'амдоские л а м ы ходили на охогу. Они принесли
трех антилоп оронго. Всех паломников пригласили на угощение.
— Почему вы убиваете животных?— спросил я одного из лам, с
которым мне уже приходилось беседовать и раньше. — Разве у лам
Амдо свои особые законы?
— Закон для всех один,— строго ответил лама. •— Все мы еще на
родине отказались от духовных обетов. Лишь вернувшись назад, мы
г.новь примем их. Путь в Тибет труден. Редко кому удается соблюсти
монашеские правила. Может случиться всякое...
Порой приходится
i-.оевать с разбойниками, а в перестрелке не мудрено и убить человека.
Поэтому мы, будучи теперь обыкновенными людьми, позволяем себе
охотиться на антилоп.
В чем-то лама был несомненно прав. Дорога Е Тибет трудна к
жестока. Одолеть ее может лишь человек, свободный в своих деисткиях. Но меня поразила та удивительная легкость, с которой ламы отнеслись к охоте. Мы не испытывали пока недостатка в еде. Убийство
оронго было вызвано не нуждой, а лишь желанием послать пулю в
легкую добычу. И это желание, очевидно, возникло сразу же, как только ламы сложили с себя обет. Значит, ахимса была для них -не глубоким
нравственным убеждением, а всего лишь темным языческим табу, которое ничего не стоит снять.
Постепенно я начал понимать, что представляет собой буддизм Е
Тибете. Еще я понял всю глубину своей ошибки. Заговорив тогда с
одноглазым об охоте, я допустил промах, который можно было бы легко исправить, з н а й я про обычай слагать обет. Но я не знал об этом
обычае. И мой ответ одноглазому становился от этого ошибкой вдвойне. Оставалось надеяться, что тот ничего не понял и забыл про меня.
Мы преодолели еще одну красную реку и, поднявшись по пади перевала Дун-буре, стали готовиться к длительней стоянке. Пошел снег.
Холодный, пронизывающий ветер гасил п л а м я и сдувал наши жалкие
уголья. Сложив из камней загородку, мы смогли вскипятить чай.
Меня сильно лихорадило. Голова просто раскалывалась от боли.
Я измерил себе температуру. Оказалось 38,5°. Пришлось проглотить
порядочную дозу х и н и н а . Но только я собрался закутаться потеплее п
заснуть, как ко мне подошел одноглазый.
48

— Ч го это за стеклянная палочка, которую ты сначала спрятал
под шубу, а потом вытащил и разглядывал на свет?— спросил он. —
При этом ты еще качал головой от огорчения.
Он видел, как я ставил себе термометр!
— Это священный амулет, который дал мне один великий лекарь,— ответил я. — Он показывает, как сильно хворает человек.
— А мне можно посмотреть?
— Нот,— сказал я, проклиная в душе шпиона, который всюду су•ет свою одноглазую рябую морду. — Амулет теряет силу от чужого
глаза
— Тогда ты повесь на него черную бусинку с белыми пупырышками, которая предохраняет от глаза. Могу тебе дать такую.
— Это не поможет. Я не хочу испортить амулет.
— Еще я хотел спросить тебя про деревянный ящик, который ты
;станавлшзал на трех палках в Лабране. Это тоже твой амулет?
Оказывается, он следил за мной и в Лабране. Жаль, что я его там
не внде.ч. I-I вообще, мне казалось, что, фотографируя тамошние святынк, я был совершенно один. Какая неосторожность! Отныне мне уж
не удастся и г р а т ь роль темного провинциального ламы... Что же делать? Конечно, и образованный человек может оставаться буддистом,
хотя это и подозрительно. Я имею в виду, конечно, европейское образование. По что мне сказать одноглазому?
— Почему ты молчишь?
— Не знаю как ответить тебе, чтобы ты понял. У пас в Бурятии, а
Бурятия в х о д и т в состав Российской империи, есть м н о г о чудес, которые принесли оросы. Это одно из таких чудес. Больше я ничего не могу
с к а з а т ь тебе.
— А это чудо не от злых демонов?
— Нет, оно от милосердных богоз.
— Оно портит наши святыни.
— Нет. Оно лишь увеличивает их силу. Оно сделает так, что люди, которые не смогли пойти на поклонение, тоже приобщатся к святыням Тибета.
- Почему же ты, з а л е з а я головой в ящик, н а к р ы в а л с я черной
атерпей?
— Разве у вас в Амдо не чтят одинаково лам различных сект?—
я сделал вид, что очень удивлен. — Буряты в каждом л а м е видят святого. Вот и это чудо, которое доверили мне в черношапочном монастыре, для м е н я свято. Поэтому я обращаюсь с ним по черношапочному
уставу.
Одноглазый ничего не ответил и ушел. Моя лихорадка усилилась.
Но я боялся спать, чтобы не проговориться случайно в бреду.
Тишина стояла такая, что слышно было, как на к а м н и л о ж и т с я
игольчатый снег. Быстро темнело. Незаметно для себя я з а с н у л . Утром
я встал совершенно здоровым. Сильное горное солнце растопило снег,
а вода быстро впиталась в песок. Но на душэ осталось щемящее чувство затаившейся опасности.
Мы спустились по небольшому распадку к реке, за которой тянулась х о л м и с т а я песчаная равнина, поросшая твердыми стрелами горного л у к а - м а н г и р а . А рядом в тени скал медленно т а я л скопившийся
за зиму лсд. В синих студеных л у ж а х падали в бесконечную глубину
зубчатые твердыни Тибета. Когда лошадь вступала и такую лужу,
страшно было даже глянуть вниз.
— Эта т а л а я вода обладает большой целительном силон,— сказал
мне знакомый лама-охотник. — Она помогзс-т победить сур.
Он слез с лошади и, опустившись перед лужей на корточки, зачерпнул воду. К а р а в а н остановился, и многие п а л о м н и к и последовали
примеру л а м ы . Я тоже н а п и л с я из л у ж и . Вода д ы ш а л а запахом снеж4. «Байкал» Л° 2

49

ных вершин и гроз. Она казалась удивительно легкой. В груди стало
свободно и холодно.
Река казалась глубокой, и мы стали искать брод. Целую версту
прошли по берегу, часто останавливаясь и входя в воду. Наконец, в
самом широком месте, где поток разбивается на шесть отдельных русел, нашли хорошее дно. Лошади шли вплавь под грузом. Вьюки сильно подмокли. К тому же опять пошел снег. Пришлось разбить лагерь,,
хотя не было ни корма для животных, ни топлива.
От нашего стада осталось не больше двадцати голов. И то за эту
ледяную голодную ночь шесть баранов пали. Пришлось выступить па
ранней заре с непросохшим грузом. Идти собирались до первой травы.
Баранов решили заколоть на ближайшей стоянке. Мы думали лишь о
том, чтобы сохранить лошадей. На тибетском нагорье растет только
жесткая, с твердым прямым стеблем трава бухачигирик — сила яка.
Только молодым животным удается прожевать ее. Старые быстро теряют зубы и погибают. Мы убедились в этом довольно скоро. Те и?
нас, кто поскупились в летниках на молодых лошадей, горько раскаялись. Им пришлось оставить большую часть груза. Хорошо еще, что
над ними сжалились более удачливые товарищи. Я тоже отдал им одного верблюда.
15 июля наш сильно поредевший караваи подходил к перевалу
Дан-ла. Здесь впервые за все время нашего пути от Найчжи, мы встретили людей. Они выбежали из своих черных палаток и с любопытством
уставились на нас. Это были еграи, принадлежавшие к разбойничьему
племени голоков. Но мы не опасались нападения. Стойбище насчитывало не свыше пятидесяти палаток. Голоки же любят воевать лишь
при сильном численном превосходстве.
Каменистый Дан-ла лежит на высоте 16700 футов (здесь тоже побывал Пржевальский). Разреженный воздух тут особенно сильно дает
о себе знать. Многие богомольцы таж и не пережили Дан-ла. Недаро>м,
завидя идущий караван, над перевалом собираются грифы. Они редко
остаются голодными. На каменных а л т а р я х можно видеть пятна копоти от сожженных здесь жертвоприношений отлетевшим душам.
Паломники приближаются к этому месту со страхом. Задолго до
того, как начнется подъем, стараются умилостивить здешних духов.
Никто не решается даже назвать перевал его настоящим именем.
Мы спешились здесь и зажгли курения. -Каждый молился про себя.
Вдруг один из лам-охотников заметил приставшую к нашим баранам
чужую овцу. Он т а к обрадовался, что позэбьп о грядущих опасностях
и тут же хотел ее забить. Но какой-то благочестивый амдосец заплатил богатый выкуп — два лана. Привязав на шею овце цветные ленточки, он прогнал ее назад в горы. Теперь ей суждено было либо приспособиться к дикой жизни, либо околеть. Никакой буддист не решит.ся убить животное, на котором привязан цэтар — охранение жизни.
Так ознаменовалось начало нашего восхождения. Мы прошли мимо груды бараньих костей, мимо издыхающего верблюаа, брошенного
каким-то караваном, и многие из нас ощутили печаль. Дождь вымывал
пыль и грязь из каменных гротов, мутные глинистые ручьи бежали под
оскользающимнся копытами наших мулов и лошадей. С жалобныл:
криком лег на мокрую землю чей-то верблюд. Хозяин попытался поднять его, но петом только снял попону и поехал догонять караван.
К вечеру дождь сменился мокрым, л и п у ч и м снегом. Он тяжела
оседал на крыше палатки, и было слышно, как стекают талые ручейки.
Эта ночь стала роковой для доброй половины наших измученных животных. Словно ища у людей защиты, бросались они на п а л а т к и и тут
же околевали. Последний крик и стук упавшего тела, к к а ж д ы й из нас
мысленно повторял: «Еще один». После этой ночи у меня остался один
верблюд, четыре мула и три лошади. Стоя у входа в палатку, я смот50

рел, как мои люди перераспределяют груз. Меня кто-то окликнул. Я
повернулся и увидел своего недруга.
Выгадывавший каждый чох, одноглазый потерял всех своих мулов.
Теперь он пришел ко мне.
— Вели своим людям взять мой груз,— сказал он, глядя на меня
мутным от злобы глазом.
— Сочувствую твоим несчастьям,— ответил я. — И охотно возьму
часть твоей поклажи, хотя это вынудит меня оставить кое-что из моих
вещей. Но, как ты сам понимаешь, все взять я не смогу. Попроси еще
кого-нибудь помочь тебе.
— Нет, ты возьмешь мой груз, хотя бы тебе пришлось для зтого
бросить все свои тюки.
— Тогда я не возьму ничего,— сказал я и отвернулся.
— Хорошо же!— зашипел он, подходя ко мне с другой стороны.—
Только не жалей йотом! Я пойду сейчас к начальнику каравана и скажу ему, что ты русский шпион. Мы сдадим тебя пограничникам з
Донкоре. Они знают, как обходиться с такими, как ты!
— Убирайся!— закричал я, тщетно пытаясь унять охватившую
меня ярость. — Я сам пойду сейчас к начальнику и...
Но что «и»? С чем я мог пойти к начальнику каравана? И все же
другого выхода не было. Я заставил себя усгокоиться и, лихорадочно
отыскивая спасительную мысль, пошел к палатке начальника.
Войдя внутрь, я поклонился и, достав из-за пазухи хадак, расстелил его перед казначеем святого перерожденца. Сверху я положил три
лана серебра.
— Пришел искать у тебя защиты, господин,— сказал я с поклоном.
Он милостиво принял дар и разрешил мне говорить.
— Ты знаешь, начальник,— начал я издалека,— как много я сделал, чтоб.ы выбрали именно тебя. Только слепой может не увидеть
храбрости, только невежда не сумеет почувствовать исходящую от тебя
великую мудрость. Поэтому я сразу понял, что только такой человек
может стоять во главе столь большого каравана. И я сумел убедить в
этом всех алэшаньских монголов, которые с а м и быстро уверились в
твоем превосходстве. Ты знаешь об этом, начальник.
— Я знаю об этом,— он в свою очередь поднес мне хадак, положив
на него медное колечко с бирюзой. — Говори, кто обидел тебя. Мой
долг защищать святых лам.
— Я сказал, что только слепой может не увидеть твоих достоинств,
господин. В нашем караване есть такой человек. II хотя он слеп всего
на один глаз...
— Так это одноглазый посмел обидеть тебя?— казначей с гневэм
вскочил с одеяла.
— Это так, господин,— сказал я, печально кивая толовой. — Зная,
что это я добился твоего избрания, он затаил на меня злобу. Боги покарали этого человека, который наверняка был в прошлом собакой
или крокодилом. Ночью он потерял своих животных. Поэтому он хочет
забрать себе моих, угрожая в случае отказа оболгать меня перед тибетскими пограничниками.
— Какая пустая тревога,— рассмеялся он. — Что может сказать
этот вздорный человек, обреченный стать слепым кротом?
— Ок хочет сказать, что я шпион русских, а ты, за которого я так
горячо стоял ка выборах, знаешь об этом.
— Это опасный оговор,— нахмурился к а з н а ч е й . — Ты ведь бурят,
и земли ваши принадлежат русскому царю. П о г р а н и ч н и к и же не станут
особенно разбираться. Они считают, что всегда лучше задержать правого, чем пропустить виновного. Поэтому о д н о г л а в ы й может причинить
тебе неприятность.
— Потому и пришел я к тебе, что он может причинить нам неприятность. Ведь слава о тебе, господин, твое влияние...
4*

51

— Конечно, ь Лхассе меня хорошо знают,— не очень уверенно
протянул он,— но здесь на местах... Чего можно ждать от простого
солдата? Конечно, я с к а ж у , что все это ложь, что ты правоверный
буддист-бурят и посвященный л а м а . Ты ведь действительно л а м а ?
— Ч/ку-ше!— торжественно принес я самую священную в Тибете
клятву, что значит «Будда знает!»
— Ну вот. И еще я подговорю моих людей сказать, что этот от,н о г л а з ы п — л г у н и обманщик, совсем помешавшийся от выпавших на
его долю несчастий, которые он сам н а к л и к я л на себя нечестивой
жизнью.
— Как ты мудр, господин!— восхитился я. — Недаром твоя мудрость сразу бросилась мне в глаза! После твоих слов я понял, что этот
злобный обманщик действительно помешался от горя. Более того, у
меня закралось подозрение, что он сам шпион! И правда, господин,
вспомни, как он хЕастался на выборах, что девять раз ходил в Лхассу!
Да он повторяет это при каждом случае! Возьми хоть тот раз, когда
мы в ы б и р а л и дорогу. Помнишь, господин?
Он кивнул, не понимая еще, куда я гну.
— А зачем оп девять раз ходил в Лхассу 0 —спросил я и замолк.
— Действительно, зачем?—все еще неуверенно улыбаясь, повторил к а з н а ч е й .
— В том-то к дело. Видишь, как хорошо изучил он все дороги 0
Девять раз побывал в Лхассе! Подумать только, какой святой! Много
мы знаем настоящих святых в монгольских дацанах, которые столько
раз отправлялись па поклонение? И похож л и одноглазый на святого?
Где же вся его святость, которую он должен был обрести от многократного посещения святынь? А боги? Разве они станут так карать человека, который... Что же тут говорить... Суди сам, господин, на то и дана
тебе в е л и к а я мудрость. А я все сказал. Ударяя меня, этот шпион метит в тебя, к которому преисполнен низкой зависти. Но ты могущественный человек, а где искать защиту скромному бурятскому ламе?
Знаешь, господин, я ведь даже не снял с себя обет на врем'я пути, как
это делают ваши амдоские л а м ы . Поэтому я не могу защищаться от
гонений и клеветы. Смиренно приму я все, что пошлют мне боги. Даже гибель. Ж а л ь только, что не сумею исполнить мечту всей жизни —
удостоиться лицезрения живого бога.
— Н и к т о не причинит тебе з л а ! — с к а з а л к а з н а ч е й . — Я обещаю
тебе, что ты достигнешь Лхассы. Я даже сумею помочь тебе испросить
аудиенцию. Что же касается этого одноглазого...
В этот момент в палатку протиснулся одноглазый.
- Я н а р о ч н о п р и ш е л к тебе,— господин,— сказал он, кланяясь,—
чтобы п р и тебе з а д а т ь этому человеку несколько вопросов.
— У б и р а й с я о т с ю д а ! — з а к р и ч а л к а з н а ч е й . — Я хорошо знаю этого
человека, святя ж и з н ь которого могла бы сложить примером для тебя. Ты же о с м е л и в а е ш ь с я клеш-тать па пего. Убирайся и не смей даже
мысленно оскорблять святого л а м у , и н а ч е я прогоню тебя из своего
каравана.
— Хорошо же!—прошипел о д н о г л а з ы й и в ы п о л з из палатки.
Первый натиск был отражен. Но я знал, что основные испытании
впереди. Следовало готовиться к самому худшему. Понимал это и казначей. Хотя он и уверял меня, что все обойдется, п р и з ы в а я при этом
гнев богов на одноглазого. Я видел по н а с у п л е н н ы м бровям его, что и
он опасается всяких неприятностей.
Мои нарочито наивные догадки насчет шпионства одноглазого
только лишний раз укрепляли казначея в уверенности, что одноглазый
действительно шпион. Доверенный человек, которого лхасское правительство или же китайские власти з а с л а л и в к а р а в а н для выявления
лазутчиков.
52

— Ладно, что-нибудь п р и д у м а е м ! — с к а з а л назначен, п р е р ы в а я
тяжелое молчание. — А сейчас пора собпрать<:л в дорогу.
Конечно, у одноглазого нашлось немало верных приверженцев. Ни
один из его вьюков не остался на стоянке. Кто-то даже одолжил ему
сильную молодую лошадь, хотя раньше этот скупец ехал на муле. Он
больше не подходил ни ко мне, ни к начальнику каравана. Но все время держался где-нибудь поблизости, не выпуская меня из виду.
Но боги и впрямь повернулись к нему грозными л и к а м и у с т р а ш и телен. По пути к перевалу лошадь одноглазого поскользнулась и упала
на задние ноги. Он вылез из седла посмотреть не повреждена ли бабка. В этот миг мы остались с ним совершенно наедине. Часть к а р а в а на уже скрылась за поворотом, задние еще не показались из-за скалы
внизу. Каким-то шестым чувством, совершенно помимо БОЛИ, я понял,
что если пронесусь сейчас мимо него на всем скаку, он полетит туда—
вниз, где на сто футов под нами виднеется такой же извив каменистой
дороги. И одноглазый почувствовал это. Он поднял голову и, увидев
меня так близко, побледнел. Обернулся вперед, назад — никого. Столь
же пустынна была дорога внизу. Подъехав к нему, я спешился. Он
стоял над лошадью, уронив руки. Задыхаясь от неистово бьющегося
сердца, я провел коня на поводу мимо. Удары сердца гулко отдавались
в ушах. Потом я услышал, как сзади з а ц о к а л и по к а м н я м копыта. Одноглазый не стремился обогнать меня, хотя ехал всегда впереди. С его
лошадью, как видно, ничего не случилось.
Я долго не мог успокоиться.
Мы прошли Дан-ла удивительно счастливо. Никто из паломников
сильно не захворал. Пришлось только забить на мясо двух захромавших лошадей. Внизу растянувшийся к а р а в а н вновь собрался, и. дав
отдых животным, мы направились к реке Сан-чу.
Гнет надвигающейся беды тяготил меня. Перед глазами все прыгало побледневшее рябое лицо одноглазого. Я совсем ушел в себя н
перестал замечать, что творится вокруг. Но выстрелы прервали мои
невеселые мысли.
Я вздрогнул н оглянулся. Посреди зеленой равнины караван наш
сбивался в темную испуганную кучу. Сзади были горы, а впереди,
вздымая желтые облака пыли и паля на скаку из ружей, широкой дугой охватывали нас какие-то всадники.
В к а р а в а н е началась паника. Одни рванулись к горам, другие шарахнулись в стороны, но быстро вернулись, внося еще большую смуту.
«Голоки! Голоки!»— кричали наши паломники. И впрямь, это были
разбойники—голоки. На всем скаку неслись они к нам, стреляя беспорядочно в бесцветное предвечернее небо. Разбойники здесь тоже буддисты. Они стараются не отягощать без надобности свою душу убийством. Убивают редко. Чаще грабят дочиста. Мы могли особенно не
бояться за свей жизни, но, потеряв деньги, нам следовало забыть о
Лхассе и благодарить богов, если они помогут возвратиться домой.
Может быть, эта мысль и вселила мужество в сердца некоторых из
нас. Сначала кто-то робко выстрелил, потом загремели нестройные
залпы. Конечно, все, у кого было оружие, тоже стреляли в воздух.
Но голоки подошли уже слишком близко. Они разрезали караван
надвое и с гиканьем закружились вокруг. С обеих сторон не утихала
пальба. Р ж а л и бившиеся в испуге лошади. Где-то кто-то упал, на него
наскочили другие, и скоро все смешалось в беспорядочный клубок.
Но постепенно, словно по воле невидимого режиссера, н а к а л «боя»
стал стихать. Голоки перестали стрелять и, отъехав немного поодаль,
вновь р а с т я н у л и с ь по равнине. Словно чего-то ждали. И видимо, недаром. Вскоре от нашего к а р а в а н а отделились три всадника. В одном из
них я узнал казначея. Ружье и пику он потерял в пылу битвы. Очевидно, наша делегация е х а л а сговариваться о выкупе. Я не взял с собой
53

никакого оружия и во время всей этой сумятицы старался держаться
в стороне. Поэтому я видел, как протекала баталия, и с неменьшим
интересом следил теперь за тем, как идут переговоры. Издали они напоминали яростный базарный торг. Наши руководители проявили чудеса героизма.
Когда они возвратились, мы узнали, что нам назначен выкуп в
одну треть лана с человека. Это означало, что мы потерпели поражение в битве и должны теперь платить контрибуцию. Впрочем, не
слишком большую, поскольку, надо понимать, наше героическое сопротивление произвело на противника должное впечатление.
Кто-то сказал, что одного человека у нас убили, двоих немного
придавили упавшие лошади. Пока никто не знал имена жертв.
Я поскакал в голову к а р а в а н а . Крики, стоны и смех торжества,
казалось, могли бы заглушить даже шум недавней битвы. И вдруг то,
что я увидел, заставило меня рвануть поводья и поднять коня на дыбы. Ламы-охотники несли одноглазого. Это он был тог, единственный,
кого мы потеряли. Пуля вошла в его невидящий глаз и разнесла ему
затылок. Мертвое лицо его как-то разгладилось. Рябины выступали не
так заметно, па концах губ исчезли складки, придававшие выражение
лютой злобы. Со сложным чувством смотрел я в мертвое лицо своего
врага. От гнета же, который так томил весь этот день мою грудь, но
осталось и следа. Он растаял, испарился, как лед под горным солнцем.
Дышалось легко и свободно. Я залюбовался красками заката.
И еще я подумал, что одноглазый и впрямь был большим грешником.
•— Какой святой человек погиб!—убивался начальник каравана.—
Девять раз лицезрел он лик живого бога! Девять раз коснулся лбом
святых рук большого и малого Чжу! Не иначе, душа этого праведника
сама уже нашла выход из тела.
С этой мыслью все согласились. Поэтому церемония погребения
не заняла много времени. Еще не отпылал згкр.т, как мы уже поставили палатки и принялись готовить пищу.
Начальник каравана ко мне не подходил.
Я же старался не думать больше об одноглазом. Впереди была
река, а за ней — граница. Следовало хорошо подготовиться к ее переходу.
Мы остановились на берегу реки, как раз напротив поста тибетской
стражи. Еще в Гумбуме я узнал, что именно отсюда было послано донесение в Лхассу о подходе большой русской экспедиции. Я сразу понял, что речь шла об отряде П. К. Козлова.
Тибетское правительство строго приказало всем местным жителям сторожить границу и немедленно сообщать в Накчу, а оттуда в
Лхассу, о каждом появлении русских. Конечно, будь сейчас с нами одноглазый, мне бы не пришлось переправиться через Сан-чу. Вполне
понятно, что я с волнением разглядывал большую черную п а л а т к у ,
стоящую на зеленом холме. Мысленно я готовился к долгим расспросам, испытаниям по л а м а и с т с к и м уставам. Но все оказалось значительно проще.
Только мы стали лагерем, как тибетские пограничники поспешили
навестить нас. Конечно, они с п р а ш и в а л и начальника каравана: кто мы.
откуда и куда идем. Роковые вопросы человечества, на которые никто
еще не смог ответить... Но по всему было видно, что пограничники относятся к таким расспросам чисто формально и не питают на наш счет
никаких подозрений. Основной целью их визита была продажа масла,
которое они захватили с собой. Взамен они брали тибетские деньги,
материю к, главным образом, китайскую водку. В поисках этой водки
они учинили маскарад таможенного досмотра. Равнодушно взирая на
явную контрабанду, они остервенело набрасывались на каждую стек54

„тянную бутылку. Обнаружив водку, они не отставали дс тех пор, пока
владелец не соглашался продать ее.
Глядя на все это, я совершенно успокоился.
Пришел мой черед подвергнуться досмотру. Я указал пограничникам свои вьюки и отошел в сторону, чтобы не мешать. Тут-то они и
обнаружили фотокамеру, штатив и запас сухих пластинок.
— Что это?— спросил предводитель отряда.
•— Наш монастырь посылает это в подарок великому ламе,— сказал я.
— Но все-таки что это?— не отставал пограничник.
Я установил штатив, направил камеру на пограничную палатку.
— Поглядите сами,— сказал я, накрывая его голову черной накидкой.
Увидев в матовом стекле перевернутое изображение палатки, он
искрикнул.
— Это великое чудо! Конечно, его нужно показать великому ламе.
После этого я подарил ему бутыль с медицинским спиртом. У нас
установились великолепные отношения, и все бы сошло прекрасно,
если бы... Я почувствовал на себе чей-то взгляд и обернулся. Сзади
стоял начальник каравана. Я ничего не сумел прочесть в его глазах.
Он повернулся и ушел. И опять вернулось тоскливое ощущение тревоги.
После осмотра мы получили дозволение следовать дальше. Переправа прошла благополучно, и караван наш стал подыматься на хребет Бум-цзэй. Сразу же после перевала ко мне подъехал начальник
каравана и отозвал меня в сторону.
— Я должен огорчить тебя,— сказал он. — Со смертью одноглазого не умерли подозрения на твой счет. Среди наших монголов прошел слух, что в бурятской общине едет светский человек с русскими
манерами. Конечно, они не знают еще, что это именно ты, но подозревают каждого бурята. Если слухи дойдут до властей в Накчу, всей бурятской общине придется повернуть обратно.
Тайный смысл его слов был понятен: «Покамест я один подозреваю
(или знаю), кто ты есть на самом деле, и если ты не сделаешь (или не
дашь) то-то и то-то, я раскрою твою тайну». Я не сомневался, что он
предложит мне какую-то сделку, иначе зачем было тянуть до Накчу.
Он мог донести на меня пограничникам.
— Ты сам знаешь, начальник, насколько безосновательны такие
подозрения. Но я согласен, что всякий дурной слух может повредить.
Поэтому я полагаюсь на твою мудрость и заранее согласен со всем,
что ты придумаешь. Ведь не может быть, чтобы ты не сумел найти
выход из положения? Да по тебе видно, что ты уже нашел его! Говори
же, господин. Осчастливь своей мудростью верного твоего приверженца.
-— Не скрою,-—сказал он, сокрушенно разводя руками,— что я
долго д у м а л об этой новой неприятности. Думал, потому что хотел помочь такому достойному человеку, как ты. Но так ничего и не придумал,— он замолчал на минуту, и вдруг стал говорить шепотом. — Мне
кажется, есть лишь один выход. Надо вручить при моем посредстве—
меня, как ты понимаешь, хорошо знают р. Накчу — хотя бы пятьдесят
ланов серебра тамошнему хамбо. После моего доклада ты и еще ктонибудь из бурят нанесете хамбо визит.
Тайный смысл этих слов тоже был ясен. Хитрый казначей хотел4
получить крупную взятку, не становясь при этом соучастником. Боле'.
того, п р и к а р м а н и в предназначенные для хамбо пятьдесят ланов, он готов был даже намекнуть тому, что в караване есть человек, внушающий некоторые подозрения. Иначе зачем тогда нужен мой визит? Да
еще вместе с поручителем! Если хамбо задержит меня, то он, казначей, здесь ни три чем, если разрешат следовать далее, то вся ответственность зя г,;еня ложится на того же хамбо.
55

— Нет, господин,— с к а з а л я. — Твой план, слишком мудре« для
столь простого дела. Если уж мне надо показаться хамбо, то лучше я
сам и отдам ему подарок. Кроме того, столь большая сумма может
внушить хамбо подозрение, что дело здесь нечисто. Мне же нечега
скрывать, господин! Вся душа моя как на ладони. Подумай сам, господин, все подозрения на мой счет проистекают лишь от того, что я
получил некоторое образование. Но я и не думаю скрывать того, чтоучился в русской гимназии. Разве это так уж плохо для буддиста? Или
от этого я меньше привержен к вере, хуже знаю традиции? Совсем напротив! Так не лучше ли будет, если я чистосердечно все расскажу
хамбо? Про одноглазого, про нелепые слухи... Попрошу у него помощи
и совета. Как ты полагаешь, господин?
— Я не согласен с тобой. Конечно, если ты лично вручишь хамбо
пятьдесят ланов, он может что-то заподозрить. Иное дело если это
сделаю я, человек известный и у в а ж а е м ы й . Не надо и рассказывать
хамбо про одноглазого. Вся эта история может произвести неблагоприятное впечатление. Поступим лучше так: я сам представлю тебя
хамбо, а уж потом вручу ему твои пятьдесят ланов.
— Это уже лучше, господин. Ты представишь меня хамбо в качестве бурятского ламы, коим я и состою, который интересуется святынями местных монастырей. Хорошо бы при этом испросить у хамборазрешения на осмотр монастырских музеев. Согласись, господин, что
такое стремление весьма естественно для буддийского ламы. А вручить пожертвование... ну, скажем, в десять ланов ты сможешь уже
наедине.
— Не стоит обременять хамбо просьбой осмотреть монастыри. II
ни в коем случае нельзя дать ему меньше тридцати ланов.
— Буряты нашего дацана затем и снарядили меня в путь, чтобы
я, приобщись к святости тибетских монастырей, смог принести эту
святость в родные места. Двадцать же серебряных ланов вполне могут
сгладить неловкость такой просьбы.
— Ты умный человек,— сказал казначей, трогая поводья.—И мне
приятно покровительствовать тебе.
Пустив лошадей, мы быстро догнали к а р а в а н .
— Когда ты намереваешься передать мне подарок для х;:мбо?—
спросил он. — Теперь или в Накчу?
— Сразу же после Накчу. Как ты знаешь, там обычно продают тех
животных, которых не берут с собой в Лхассу. Вырученные от этой продажи деньги я благоговейно передам тебе.
— Тогда ссуди мне сейчас десять ланов,— сказал он. — А после
Накчу ты добавишь еще десять.
На том мы и поладили.
К а р а в а н наш между тем уже достиг южной подошвы х р е б т а . От
широкой раышпы П а к ч у н;;с отделял т е п е р ь один дневной переход в 35
верст.
Хамбо жил в д в у х э т а ж н о м доме т и б е т с к о й а р х и т е к т у р ы . П е р е й д я
через быстрый ручей по г о р б а т о м у м о с т и к у , мы вышли п р я м о к резиденции. У входа ее висели р е м е н н ы е плети для н а к а з а н и я виновных
Казначей покосился на IMIX и опять предложил мне немного подождать, пока он, как свой человек, п о г о н о р п т немного с х а м б о с глазу на
глаз.
— Это будет выглядеть н е п р и л и ч н о по отношению ко мне, у ч е н о м у
буддисту,— сказал я.
По наружной каменной лестнице мы поднялись на второй этаж.
Казначей толкнул украшенную изображением священного колеса дверь
и первым вошел в комнату. Я поспешил за ним. Справа у окна сидел
старенький лама в потертой красной одежде. Прред ним стоял письменный прибор китайской работы и большой серебряный ч а й н и к , от ко56

торого подымалась струйка п а р а . Рядом стоял писец с бамбуковым пером в черных засаленных волосах.
Мы с поклоном вручили хамбо наши подарки. Он принял их не глядя, продолжая о чем-то беседовать с писцом.
— Я слышал, в вашем к а р а в а н е убит один паломник?—• внезапно
спросил он, легким кивком отсылая писца, — Кто сн?
Казначей побледнел. Мне тоже было не по себе. Я не мог понять,
каким образом весть о смерти одноглазого опередила нас. Никто из паломников еще не навещал ха^мбо. За это можно было ручаться. Мы поспешили сюда сразу же по приходе в Накчу.
— Это так, это так,— залепетал казначей. — На нас н а п а л и грабители. Они стреляли. Все так перемешалось! И надо же, чтобы пуля
сразила самого святого, самого уважаемого человека, девять раз совершившего паломничество.
— Как вам это стало известно, святой отец?— решился спросить я.
Он у д и в л е н н о в з г л я н у л на меня.
— Разве это такое чудо для вас?— спросил он. — Или в б у р я т с к и х
монастырях никогда не с л ы ш а л и об астральном колокольчике Тибета?
— Конечно, слышали, святой отец,— ответил я. — Но разве подобные чудеса совершаются и теперь? Наши с т а р и к и говорили, что
только в прежнее время святые буддисты...
— Я вижу, вы лама новой формации,— прервал он меня,— предпог читающий все приписывать лишь естественным п р и ч и н а м . Это, может,
и не так плохо само по себе, но подобный образ мысли разрушает вер\
у народа. Тем более, что чудеса совершаются и по сей день.
И тут раздался звон, пронзительный, как от медного гонга, и ч \ т ь
дребезжащий, как от надтреснутого колокола. Я вздрогнул и огляделся. Никого, кроме нас, в комнате не было. Но я мог дать клятву, что
[ звонят у меня над самым ухом.
— Когда еще раз услышите а с т р а л ь н ы й колокольчик,— сказал мне
хамбо,— припомните мои слова.
Казначей трясся от страха.
— Пространство — не преграда для посвященных,— продолжал
хамбо. — Но посвящение достигается созерцанием, отречением и верой.
Смотрите, не потеряйте веру. Вы, я вижу, получили светское образование.
—• Он у-учился в ру-у-сской гимназии,— пролепетал казначей. — Я
говорил, что ему лу-у-чше не идти дальше...
— Отчего же? — удивился хамбо.— Франги много знают и многое
,' умеют. Правоверный буддист не должен закрывать глаза на окружающий его м и р . Только тогда он сможет нести свет блуждающим во тьме
душам. Но з н а н и я , каков бы ни был источник их, должны служить укреплению веры, а не р а с ш а т ы в а н и ю ее. Ваше образование,— обратился он ко мне,— не может служить препятствием достижению святых
целей. Вопрос л и ш ь в вашей вере, в вашем соответствии священному
сану ламы.
Показалось, что этот седой, почти высохший с т а р и к знает обо мне
все. К счастью, так показалось мне только на миг.
— Кто мог бы п о р у ч и т ь с я за вас?— спросил он. — Причем имейте в виду, что я снесусь с поручителем вашим гораздо скорее, чем ид\ т
к а р а в а н ы из Монголии в Тибет.
— Л а м а Чойнжор Аюшеев, известный святостью и благочестием,
далеко за пределами нашей родины,— твердо ответил я.
— Этого достаточно,— с к а з а л хамбо. — Я знаю о святом л а м е . Рад
буду услышать от него хорошие слова о вас.
Это было сказано так просто и буднично, что я о п я т ь ощутил сомнение и страх. Словно и п р я м ь отсюда можно было мысленно перенес-

»

57

тпсь через стены, горные перевалы и бурные потоки в скромную обитель
л а м ы Аюшеева, который и не подозревал о моем существовании. Господи, какой вздор!
И сейчас же вновь задребезжал у меня над ухом невидимый колокольчик.
Казначей вновь затрясся.
— Правду-у, правду-у надо говорить в этих святых с т е н а х ! — з а выл он.
А я подумал, уж не сами ли разбойники-голоки донесли хамбо о
перестрелке, в которой был убит одноглазый? Какая-то шторка приподнялась в моем сознании. Брызнул ослепительный свет, и я испытал
предчувствие откровения. Сейчас я пойму, что случилось тогда, и почему лишь один одноглазый нашел смерть в той взаимной перепалке в
воздух, и откуда обо всем этом узнал хамбо, и почему он... Но я не смог
додумать, не сумел удержать мысль. Вопрос хамбо спугнул ее. Она ускользнула, оставив в груди чувство недоумения и досады.
— На что надеятся правоверные ламаисты в ваших степях?—спросил меня хамбо.
— На пришествие Майтреи, который отведет их в блаженную
страну Шамбала,— рассеянно ответил я, все пытаясь схватить что-то
навсегда ускользнувшее, припомнить мучительно знакомое, но непокорное, 'провалившееся в черноту.
— А вот интересно,— оживился хамбо,— как вы, человек, так сказать, просвященный, понимаете эту как будто мифическую страну? Где
она, по-вашему? Как ее можно достичь?
Я решил ответить ему в соотвествии с философской традицией буддизма. Собственно, так как я действительно понимал это: не так, как
объясняли темные тантрические ламы; не так, как рисовалась эта страна смутному воображению неграмотных монголов, бурят или тангутов.
— Шамба или, точнее, Чамба, по-тибетски Майтрея,— сказал я. —
Ла — означает перевал. Как же можем мы видеть в перевале Майтреи
нечто иное, кроме как превращения его в Будду? Для святых буддистов
это последний перевал, за которым лежит нирвана, за которым исчезает
двойственность мира и кончается цепь перерождений.
— Так я и знал, что вы являетесь фи-ло-соф-ствующим ламой! —
пренебрежительно протянул хамбо. — Вы идете опасным путем, который ведет к неверию. Вам остался лишь один шаг до страшного заблуждения увидеть в нирване простую смерть. Поймите же пока не поздно и
передайте мои слова д р у г и м — л ю д и тянутся к свету веры, потому что
хотят уйти от смерти. Поэтому преступно даже намекать на то, что в
конце этого пути их ждет смерть. Людям надо проповедовать о западном рае Амитабы, а не о нирване. Нирвана —удел избранных. Это эзотерическая тайна, которая должна оставаться лишь среди нас, посвященных. Бедному же человеку нужен рай! Запомните это... Я не имею
намерения воспрепятствовать вашему дальнейшему продвижению. Там,
где иные,— он метнул взгляд на казначея,— могут усмотреть злую волю, я вижу лишь заблуждения юности и плоды просвещения фравгов.
Помните же, юный лама, что образованность ваша ни на шаг не приблизит вас к конечной цели существования. Раскройте сердце навстречу
вере, ищите ответы внутри себя.
С этими словами он весьма милостиво отпустил нас. Очевидно, я
правильно повел себя в беседе с ним. Изображай я из себя догматичного фанатика или просто невежественного бурятского ламу, он бы сумел
быстро разоблачить меня. А так налицо оказался европейски образованный лама-вольнодумец, и нечего было искать двойное дно.
Согнувшись в глубоком поклоне, мы попятились к двери.

58

— Нет ли у вас каких-нибудь просьб ко мне?— спросил хамбо, когда мы уже достигли двери.
Казначей отрицательно затряс головой, продолжая отбивать поклоны.
— Можно мне осмотреть библиотеку и музей в Накчу-гомба, святой
отец?— спросил я.
— Тайные наши святыни предназначены для посвященных,— назидательно сказал он. — Лицезреть их можно лишь сообразно со степенью посвящения. Но пусть вам покажут все. Вы увидите, что время чудес не миновало, и это послужит вашей вере!
Я низко поклонился ему.
—- Помогайте этому молодому ламе,— сказал он, обращаясь к казначею.— Талант и звание оживают лишь под четкими гранями веры.
Тибет рассеивает многие заблуждения. — Он крутил настольное молитвенное колесо. — И еще одно... Скромный наш монастырь не нуждается
в богатых подарках. Приберегите их до Лхассы. И помните, что боги
принимают подношения только из первых рук.
Казначей буквально зашатался. Это был прямой удар. И в третий
раз мне почудилось, что хамбо знает о нас все. Конечно, здесь могло
быть и случайное совладение, но я склонен считать, что хамбо просто
исключительно проницательный человек. Двух-трех фраз, произнесенных казначеем, очевидно, оказалось достаточно для него, чтобы читать
в душе этого человека, как в открытой книге. Но что сказать тогда обо
мне, о моей душе?
Я вышел в сильном смущении.
— Все равно, начальник,— сказал я казначею,— ты получишь обещанные десять ллнов. Я знаю, что ты сумеешь обратить их на благочестивые цели.
Мои слова, синее весеннее небо и блестящая молодая трава вернули ему прежнее жизнелюбие. Он глубоко вздохнул, поежился, словно
стряхивая с себя темное наваждение, и сказал:
— Теперь ты видишь, что я желал тебе добра, когда настаивал на
посещении святого хамбо. Вот все и уладилось. Никто не стаиет больше распространять о тебе лживых слухов. До самой Лхассы охранит тебя благословение хамбо. Что же касается двадцати ланов, то я их все
же передам ему. Но, конечно, не сейчас, а потом, наедине.
Я рассыпался в благодарностях и, отделавшись от казначея, поспешил в монастырь, о котором с благоговением говорят все буддисты. До
него надо было проехать верст десять к северу от реки по камеиистой
лощине меж отвесных склонов. Дорога постепенно забирала все выше,
и я вскоре остался наедине с горами. Внизу мыл галечные берега стремительный поток. Над лошадиным скелетом все еще кружил гриф, словно никак не мог позабыть о вкусном угощении. Искалеченный абрикос
тянулся к небу всеми лепестками полураскрывшихся цветков. Горные
осы гудели над ним, а в ветвях трепетал запутавшийся бумажный конь.
Может, ветер занес его сюда, а может, в священный праздник приношения коией счастья его выпустили с этого обрыва вместе с табуном таки-х
же вырезанных из красной бумаги коней. Тогда кто-то ждет не дождется
своего счастья. Оплакивает злую судьбу, не догадываясь, что его красный конь запутался среди ветвей абрикоса. Каменные лавины срывались с горных склонов, обрушивались подточенные солнцем ледники,
«извергались потоки вспененной воды, лиловые молнии вспарывали наполненное дождем небесное брюхо, а искалеченное дерево все стояло
себе над обрывом, залечивая раны, наращивая сломанные ветви. И
чье-то счастье трепетало в черной путанице его побегов.
Сразу же за абрикосом открылся мэньдон сложенный из серо-коричневых сланцевых плит. На нем были нарисованы мани и вертикаль59

ные полосы желтых и к р а с н ы х уставных цветов. Потом показался и сурогыи, величественный, как с а м и горы, субурган, на котором застыл в.
небесном полете красный, облачногривый конь. Это было трудное горное счастье, которое никогда не прилетает само.
Л там пошли з а р о с л и кизила, сквозь которые, извиваясь, уходила
I? поднебесье тропа. Пришлось спешиться и повести лошадь на поводу.
В синем ослепительном небе метались черные хвосты я к о в . Т и х о
раскачивались окоренные тополевые шесты. И только субурганы стояли
недвижшо и бесстрастно, неподвластные времени и настроению, тибетские потомки древних индийских ступ, олицетворяющих, согласно тайным учениям, пустоту.
Смиренно склонившись, вошел я в горную обитель. Меня ожидали,
п 'л не у д и в и л с я этсму. Акустические эффекты в горах позволяют иногда передавать сообщения на несколько верст. Ламы часто строят свои
монастыри вблизи т а к и х акустических фокусов. В такой точке явственно слышен д а л е к и й шепот, тогда как стоящий вблизи абсолютно ничего не слышит. Все н а ш и буряты знают о таком свойстве гор. Правда,
они считают, что свойство это горы обретают благодаря с в я т о м у влиянию монастырей. Следствие здесь, как это часто бывает, п р и н и м а е т с я
за п р и ч и н у . Л а м ы провели меня по всем помещениям, п о к а з а л и библиотеку, музей, трапезную, рассказали о местных святынях. Библиотека
оказалась довольно бедной. Я не обнаружил в ней ни одного действительно интересного сочинения. Зато собрание ритуальных м а с о к буквально потрясло меня. Прежде всего я обратил внимание на маску-череп с третьей пустой глазницей над переносицей.
— Скажите, святой отец,— спросил я настоятеля,— как следует понимать третий глаз — буквально или аллегорически? Я до сих пор полагал, что это лишь символ присущей богам мудрости, недоступного нам
провидения внутренней сущности вещей.
Почему-то роль просвященного ламы-скептика д а в а л а с ь мне особенню легко.
— Вы глубоко заблуждаетесь, вознесенный,— ответил настоятель.—
Санскритские источники утверждают, что богам физически присущ третий глаз. У святых архатов глаз этот как бы обращен во внутрь, чем п
достигается удивительная сила самопознания и отречения от действительности. Зато охранители учения должны быть особенно зоркими именно к п р о я в л е н и я м внешнего мира. Третий глаз у них развит поэтому
столь же хорошо, как и два других. Больше того, как вы знаете, у некоторых охранителей глаза расположены еще и на каждом пальце многочисленных рук.
— Судя по этим тигровым к л ы к а м , трехглазые черепа принадлежат о х р а н и т е л я м учения?
— Да, это слепки с черепа охранителя, душа которого покинула
тело и воплотилась в более высокой сущности.
— Вы говорите, слепки, святой отец,— весьма непритворно удивилс я . — Значит ли это, что где-то х р а н я т с я подлинные мощи охранителя?
Может быть, в вашем музее?
— Сие есть истина недоказуемая и тайна непроизносимая,— сухс
ответил настоятель. — Пройдемте лучше вниз, и я покажу вам скелет
великана.
По наружной лестнице мы спустились на монастырский двор. Там
шли приготовления какой-то т а н т р и н с к о й церемонии. Ламы раздвигали
д л и н н ы е медные трубы, благоговейно извлекали из чехлов оправленные
в серебро трубы из человеческих берцовых костей. Пробовали флейты п
б а р а б а н ы . Л е г к и й ветер лениво прокручивал молитвенные колеса, трепал пестрые хоругви. Мы прошли через весь двор к стене, примыкающей
п р я м о к скалам' Согнувшись, пролез я вслед за настоятелем в черную
дыру. Неровные, сглаженные временем, ступени вели в темноту. Он
60

спускался легко и уверенно. Видно, ходил сюда часто, а может быть,
просто умел видеть в темноте. Я же, цепляясь за шероховатые стены,
осторожно нащупывал ногой ступень и только потом так же осторожно
ставил д р у г у ю ногу. Этот слепой лаз в монастырской стене вел внутрь
горы. Ступеньки были разной высоты, и мне иногда казалось, что под
ногой пропасть.
Все же я одолел этот спуск и медленно пошел вдоль узкого коридора. Идти приходилось п р и г н у в голову и на полусогнутых ногах. Внезапно в затхлый мрак подземелья просочилось дуновение свежего воздуха.
Я шел навстречу этой холодней струе, н а п р я ж е н н о вслушиваясь в мог и л ь н у ю тишину. Больше всего мне хотелось сейчас у с л ы ш а т ь шаги
моего проводника. Но настоятель словно сквозь землю п р о в а л и л с я .
Ж а р к и м \душьем опалила меня мысль, что я добровольно сошел в заготовленный для меня склеп. На секунду я потерял всякий контроль
над собой. Что-то во мне сорвалось, и полетело, и понеслось, как валун
по отвесному склону. С т р а ш н а я мысль, подобно н а ч а в ш е й с я лавине, обрастала л и х о р а д о ч н ы м и подкреплениями смятенного у м а . Я уже
не
сомневался в том, что разоблачен и иду теперь на вечное заточение. Не
знаю, куда бы завело меня это минутное замешательство, если бы я
•не ударился лбом о каменную стену. Электрическая боль пронзила меня
насквозь. Лунная вспышка прорезала темноту и р а с с ы п а л а с ь холодными, медленно затухающими и с к р а м и .
Подземный ход делал крутой поворот. Задыхаясь от боли, я повернул навстречу потоку свежего воздуха. Резки;'! удар и холод погасили л и х о р а д о ч н ы й ж а р . Расходившееся сердце медленно возвращалось
к п р и в ы ч н о м у ритму. Впереди меня к о л ы х а л с я р ж а в ы й огонек. Очевидно, настоятель з а п а л и л какую-то плошку.
— Здесь находятся кельи тех, кто избрал для себя полный отход от мира,— прошептал настоятель, когда я подошел к нему.
Я видел темные п я т н а з а м у р о в а н н ы х лазов п черные дыры под ними, к у д а , верно, просовывали ч а ш к у с ц ч а м б о и и к у в ш и н ч и к воды.
— Когда душа покидает кого-нибудь из УТИХ святых,— вздохнул
он,— мы узнаем о том лишь по нетронутой ч а ш к е с сдой. И то не сразу... Они порой не едят много дней. Довольствуются глотком воды.
В шепоте настоятеля м н е п о ч у д и л а с ь и с к р е н н я я зависть. Мы шли
вдоль этих каменных могил навстречу бьющему откуда-то ледяному
потоку. В подземельи было так холодно, что я с трудом сдерживал
дрожь. Лишь темные пятна более свежей кладки свидетельствовали об
у ж а с н ы х могилах, в которых добровольно заточили себя архаты, мнящие превзойти в подвижничестве самого Будду.
Я вспомнил того голого отшельника, которого видел недавно сидящим на льду, и подумал, что з а м у р о в а н н ы е за этой стеной продвинулись
куда дальше по пути и з б а в л е н и я от с т р а д а н и й . Здесь никогда не бывает
лета. Всегда только ночь и холод. Холод и ночь. У х о д от м и р а , умерщвление плоти, изуверство — они присущи, наверное, всякой религии. Но
только в л а м а и з м е эти с т р е м л е н и я определенной части людей обрели
законченное выражение. Только у л а м а и с т о в м о н а х - о т ш е л ь н и к вознесен
над богами. Недаром, с а м о слово «лама» означает — «выше нет».
Ламаистское учение делит все стоящие над обычным человеком существа на восемь классов. И к первому классу п р и ч и с л я ю т с я л а м ы . Они
первые в великом стремлении к спасению. Л а м а м и были и будда Шакьямупи и восемнадцать его б л и ж а й ш и х учеников. Потом на землю
спустились и другие л а м ы , чтобы напомнить людям о законе, растолковать им великое учение. Это были проповедники и основатели сект: создатель м а х а я н ы Нагарджуна и его любимый ученик Адиша, распространивший буддизм в Тибете, реформатор Цзонхава и другие высшие
ламы. Ведь, строго говоря, родовое духовенство нельзя относить к ламам. Лишь из уважения людей в желтых или к р а с н ы х шапках именуют
61

столь высоко. И даже это чисто формальное употребление титула ламы
как бы приобщает священнослужителей к миру высших существ. Но
простой народ не подозревает о таких тонкостях догматики, а сами ламы не стремятся их ему растолковать.
Второй класс оставляют «юдамы», или «охраняющие божества».
Главный юдам — непостижимый Адибудда, первейший из будд, господин и хранитель всех тайн.
Третий класс объединяет многочисленный пантеон «специализированных» будд: будд врачевания, покаяния, желания, созерцания, 100О
будд текущего мирового периода, будд, предшествовавших Шакьямуни»
и "грядущего будду Майтрею.
Затем следует класс бодисатв, класс женских божеств, класс хранителей закоиа'— чойджинов, которых тибетцы именуют «драг-шед»—
ужасные палачи. Ламаисты считают, что все чойджины были когда-то
богами других религий, которые обратились в буддизм и стали ревностными его хранителями.
Второстепенные местные боги чужих народов тоже вошли в тибетский пантеон. Они составляют седьмой класс.
Последний, восьмой, класс объединяет «сабдыков»—хозяев земли.
Это—духи божеств рек, гор, лесов, источников, стран света и деревень.
Вот как высоко вознесены ламы! Лишь где-то в самом низу, лод ними, находятся будды и бодисатвы, ужасные устрашители, некогда грозные Брама и Индра, духи пустыни и духи гор.
Столь же строгой иерархии подчиняется и закон перерождения.
''Магическое тело» будды или бодисатвы — это нить, »а которую нанизываются жемчужины жизней их человеческих воплощений.
Первоначально «право на божественное перерождение» принадлежало лишь главам желтошапочников. Но вскоре оно распространилось
и на духовенство второго ранга — настоятелей знаменитых монастырей,
заместителей далай-ламы в провинциях, высших красношапочных иерархов. Тибетское название таких перерожденцев •— рпнбоче, что значит
«великая драгоценность». К этому титулу часто добавляют еще и слово
«пагба»—благородный, возвышенный. Монголы называют перерожденцев «хутухту».
За ринбоче-хутухту следуют тулку-ламы, или хубилганы помонгольски. Это перерожденцы настоятелей крупных монастырей. И если ринбоче почитаются как воплощения будд, бодисатв, юдамов и знаменитых индийских проповедников, то тулку рассматриваются в качестве перерожденцев более «простых» богов и святых. Наконец, сравнительно недавно, возник и четвертый ранг перерожденцев. Теперь уже
всякий влиятельный лама мог рассчитывать на то, что его станут расс м а т р и в а т ь как воплощение какого-нибудь прославившегося благочестивой жизнью монаха.
Одним словом, ламы стремятся придать реальный смысл высокому
своему званию. Те же, кого будущее воплощение заботит куда больше, чем нынешнее, уходят в ледяной мрак этого коридора.
Мы медленно шли вдоль страшной стены. У одной из келий настоятель поставил светильник ил пол и опустился рядом с ним на колени.
Знаком он предложил мне последовать его п р и м е р у . Потом распластался по земле и далеко задвинул шаткий огонек в какое-то отверстие.
Стало темно. Настоятель осторожно взял меня за руку и потянул к себе.
Я с н а ч а л а не мог понять, чего он от меня хочет, но вдруг увидел впереди
какое-то светлое пятно — крохотное оконце в кладке, освещенное снизу светильником. Я заглянул туда и чуть было не вскрикнул от удивления. В красноватом сумраке я разглядел исполинский скелет. Он вытянулся на полу во всю длину кельи. Тускло блеснули истлевшие лоскутья
желтой ткани. Оловянная ч а ш а . Колокольчик.
62

— Это велика»! — прошептал настоятель. — Когда-то их было
много в Тибете. Они восприняли учение из уст первых проповедников
и спят теперь в тайных пещерах. Некоторые из них восстанут, когда придет время.
Я чувствовал, что коченею от пронизывающего холода и этого сумасшедшего шепота. Напрасно я мысленно заставлял себя вспомнить
трехглазые маски. Напрасно уверял себя, что скелет в масляном полумраке всего лишь жалкий муляж.
— Давайте уйдем отсюда! — попросил я. — Мне что-то нездоровится.
Когда мы вышли, наконец, на солнечный свет, и в уши ворвался рев
труб и рокот барабанов, я подумал, что настоятель сделал все, что мог
для возвращения ламы-вольнодумца на путь истинный.
А на другой день наш к а р а в а н тронулся в дальнейший путь. Мы
прошли мимо того горного монастыря с подземельем и верст через восемь опять вышли к реке Накчу. Таковы уж дороги в горах. Они обматываются вокруг хребтов, как нитки вокруг катушки. Уводят и возвращают назад. Простые дороги ведут либо вперед, либо вспять, горные
же еще подымают и опускают. Они и проложены для того, чтобы поднять к перевалам и опустить вниз. И не столь уж важно, сколько надо
идти такой дорогой к перевалу. Лишний десяток верст не принимается
во внимание. Только бы не были слишком круты подъемы и спуски.
Спустившись к реке, мы решили не торопиться с переправой. Вода
стояла еще очень высоко. Ожидая ее убыли, мы провели на берегу и
весь следующий день. Только 27 июля, когда уровень немного упал, мы
решились перейти реку. Вода доходила до седел лошадей. Малорослые
же мулы шли вплавь. Но за последние дни животные отъелись, отдохнули и хорошо перенесли переправу. В тот день мы смогли сделать еще
тридцать верст. Столько же удалось пройти и на следующий день. Всех
подстегивало желание скорее добраться до Лхассы. Впрочем, кроме понятного утомления от долгой и трудной дороги и, конечно, благочестия,
многими руководили и чисто корыстные соображения. Суть в том, что
лхасские торговцы стараются скупить первых же лошадей и мулов,
чтобы поскорее выполнить заключенные с Индией контракты. А так как
конкурирующие друг с другом торговцы не могут знать заранее, сколько животных прибудет в данный год из Амдо, то наперегонки набрасываются на первые партии. Понятно, что и паломники стремятся опередить друг друга и подороже сбыть своих лошадей. Чем больше приводят животных другие караваны, тем ниже падает цена. Поэтому наш
к а р а в а н после короткого отдыха уже на закате отправился дальше.
Лишь ночью остановились мы на лугу санчунской казенной станции,
где разрешается пастись только станционным табунам. Мы тихо
развъючили животных и заночевали, не разжигая огня.
Тайно потравив казенный луг, мы выступили, когда только-только
занимался п е р л а м у т р о в ы й рассвет и иней не таял еще »а лошадиных
потниках. В то утро вода в реках казалась особенно холодной. Медленно разгоралось л а т у н н о е солнце. Животные долго не хотели входить в
воду. Но мы перешли реку Рачу и еще одну, название которой никто
не знал. Мы д а ж е взяли в тот день перевал Чог-ла и вышли к Восьми
субурганам. Дальше идти было уже невмочь. Сон буквально валил с
ног. Я заснул сразу, будто провалился под лед, в черную застывшую
воду. Но среди ночи внезапно проснулся от чьего-то душераздирающего
крика. И долго потом не мог уснуть. Всю ночь где-то рядом ревели дикие ослы, у которых была сейчас с а м а я пора свадеб. Наши лошади тоже вели себя тревожно, отзываясь на ослиный рев испуганным ржанием.
Утром первого августа мы достигли реки Помдо — одного из главных притоков Уй-чу. А на Уй-чу, как известно, стоит Лхасса. Цель, ка63

залось, уже близка. Из-за высокой воды опять пришлось гнать животных вплавь. Груз надо было перетаскивать на себе через мост. Но что
это был за мост! Две железных цепи, натянутых на расстоянии в полтора аршина друг от друга между береговыми опорами. К этим подрагивающим цепям ремнями кое-где привязаны жалкие дощечки и жердочки. Вот и весь мост. За один раз по нему может пройти только один
человек. Да и то ежеминутно рискуя свалиться в воду. Только страхом
перед этим мостом можно объяснить возникновение легенды, что переход по нему очищает от всех грехов. Гудящие цепи колеблются сразу
в двух плоскостях, жердочки выскальзывают из под ног, а внизу беснуется вспененная река. Только за большие грехи можно назначать такое наказание.
После этой переправы мы целый день отдыхали вблизи старого
красношапочного монастыря.
Зато второго августа, перевалив через высокий хребет Чаг-ла, мы
спустились в долину реки Пэнбо. Это одно из наиболее густонаселенных
мест Тибета. Отныне мы оказывались под полной юрисдикцией далайламы. Пройдя еще верст тридцать, благо дорога оказалась хорошей,
мы поднялись к Го-ла — перевалу Головы.
Отсюда в ясную погоду можно увидеть Лхассу! Ее розовые дома,
золоченные крыши храмов, белый дворец далай-ламы на Красной горе...
Я еле дождался утра. Но окутавший гору густой т у м а н не р а с т а я л . Накрывшее нас облачное одеяло не позволило насладиться лицезрением
города небожителей.
Но несмотря на это паломниками овладел экстаз. Они распростерлись на земле, простирая руки в туман, смеясь и п л а ч а . Вставали, чтобы
совершить троекратный поклон, и вновь растягивались на холодных
камнях, мокрых от сгустившегося на них облачного т у м а н а . Люди целовали эти кам«и и все тянулись, тянулись вперед, словно прозревали
сверкание священного города. Порой мне к а з а л о с ь , что они и в п р я м ь
видели его тайным, каким-то зрением экстаза и веры.
Мне тоже трудно было сдержать нахлынувшие вдруг чувства. Много лет и еще восемь с л и ш н и м месяцев этой тяжелой дороги я стремился к таинственному городу. И вот он близок, совсем близок! Я бы мог
даже увидеть его, если бы ветер сдул это белое с провисшими серыми
к р а я м и одеяло, окутавшее гору.
Ламы затянули священные молитвы. Кто-то п ы т а л с я жечь курения, но они не хотели разгораться в облачном киселе. Т у м а н н ы м слепящим пятном обозначилось солнце. Оно взошло как раз над невидимой
еще Поталой. Я верил, что мне уже ничто не помешает добраться до
Лхассы. И в самом деле, что теперь могло мне помешать?
Мы принесли жертвы на каменном алтаре, расстелив розовые хадаки, оставили по горсти чохов.
До Лхассы оставалось лишь несколько верст...

Тайны бо го п и т а и м ы люден
у р я т с к п н л а м а и п а н д н т - н н д и е ц вошли в Л х а с с у в
один и тот же день. Их пути пересеклись у цели и
вновь разошлись, чтобы опять сблизиться по прихотливому "велению
случая.
В темных очках, с красной повязкой вокруг головы вошел п а н д и т в
город через западные ворота, именуемые Паргокалин-чортэнь. Два погонщика гнали за ним навьюченных лошадей. А он ехал, покачиваясь в

седле, от у с т а л о с т и у р о н и в голову на г р у д ь . Полицейские — корчагпа
п р и н я л и его за уроженца Л а д а к а и. ни о чем не спросив, п р о п у с т и л и в
столицу.
Но к о г д а он п р о е з ж а л м и м о китайской кондитерской, кто-то к р и к н \ л в толпе:
— Смотрите, вот п р и б ы л еще один больной; оспа п о р а з и л а его г л а за. Город полон больных. Что за страшное время для Тибета!
К а р а в а н монголов вошел в Лхассу через восточные ворота. Верстах
в четырех от города их встретил л а м а , который подробно расспросил
каждого, кто он, есть ли у него земляки в Лхассе и где он намерен ост а н о в и т ь с я . Узнав, что с караваном идут и буряты, он порекомендовал
им сразу же по прибытии в город навестить бурятского ламу Гончока.
Поэтому, когда сопровождаемый ламой к а р а в а н п о р а в н я л с я с полиц е й с к и м и постами, его беспрепятственно пропустили.
Б у р я т с к и й л а м а и пандит-индиец е х а л и навстречу д р у г д р у г у по
г р я з н ы м , з а п р у ж е н н ы м п а л о м н и к а м и у л и ц а м . Они в с т р е т и л и с ь в
ш у м н о м квартале, где сосредоточились китайские, непальские п кашм и р с к и е м а г а з и н ы . Здесь торговали фарфором, шелковыми материями, ч а е м всех сортов, бронзовыми ф и г у р к а м и и ювелирными и з д е л и я ми.
Они медленно е х а л и , п р о б и в а я с ь сквозь т о л п \ . д р у г д р у г у навстречу. Но, поровнявшись, разъехались, как чужие — они и были ч у ж и м и .
И все же что-то увиделось, что-то осталось. Бессознательный след в
п а м я т и , которому суждено проявиться, тревожно воскреснуть и выл и т ь с я в беспокойный вопрос: «Кто это п где я мог его видеть?»
I I вправду, когда их дороги вновь сошлись, к а ж д ы й из них сделал у с и л и е , чтобы не обернуться. Они у з н а л и д р у г друга, хотя были
уверены, что никогда р а н ь ш е не встречались. Поэтому" старались избегать подобных встреч, оставляющих недоумение и тревогу. Но встречи п о в т о р я л и с ь , потому что к а ж д ы й сужал свои круги вокруг одной
uc.Tii. Они стали видеть друг в друге ш п и о н а . И, с т а р а я с ь избавиться
от н а з о й л и в о й слежки, совершали невольные ошибки, которые привл е к а л и к ним в н и м а н и е н а с т о я щ и х шпионов.
В один из самых священных дней лунного календаря, когда Учитель отошел в н и р в а н у , толпы паломников устремились к главной
с в я т ы н е Лхассы — Большому Чжу. На вершинах всех холмов, в каждом святилище, монастыре, в каждом доме зажгли курения. Удушлив ы й а р о м а т м о ж ж е в е л ь н и к а с и н и м и струйками потянулся к безоблачному небу Лхассы. Мужчины, женщины, дети, калеки, старики, тибетцы, тангуты, китайцы, монголы, кашмирцы, непальцы, сиккимцы,
л а м ы , к н я з ь я и нищие — все спешили в священный храм. Длинной
змеей обтекала толпа высокий тополь у западной стены х р а м а , который вырос, как говорят, из волос самого Будды, или, как его здесь наз ы в а ю т , Чжу. П а л о м н и к и целовали белую кору священного дерева и
к л а н я л и с ь установленной рядом каменной плите, воздвигнутой еще в
IX веке в п а м я т ь о победе тибетцев над войсками китайского императора.
Отсюда начинается п р я м а я дорога в храм. Он стоит в самом центре города, трехэтажный дом-колодезь под четырьмя золотыми китайс к и м и к р ы ш а м и . Перед огромными его воротами — гора из рогов бар а н о в п яков, над которой вьются по ветру разноцветные флаги. Все
э т а ж и этого храма с глухими н а р у ж н ы м и стенами разделены на множество комнат, где в тусклом свете горящих фитилей блестит бронза
п к р а с н ы й колокольный металл статуй. Здесь собраны все будды, бод н с а т в ы и охранители, в которых только верят тибетцы. Но г л а в н а я
с в я т ы н я хранится в центральном зале. Там, у восточной стены, сидит
на т р о н е псд р о с к о ш н ы м б а л д а х и н о м будда Шакьямуни, которого тп5 '<Б,!1!Кал» Л» 2

65

бетцы н а з ы в а ю т Чжу-ринбоче Перед ним на низком и длинном столике день и ночь горят золотые светильники с топленым маслом.
Согласно легенде, знаменитую статую отлил скульптор В а с в а к а р ма, которого бог Индра вдохновил сделать сплав из «пяти драгоценных веществ» — золота, серебра, цинка, железа, меди — и «пяти
драгоценностей неба» — алмаза, рубина, ляпис-лазури, изумруда, нндранила. Статую изготовили в Магаде еще при жизни Великого учителя.
Потом ее доставили из Индии в столицу Китая. Когда же тибетский
царь взял в жены дочь императора Тай-цзуна, то получил священную
реликвию в качестве приданого. Реформатор Цзонхава украсил ее
браслетами и диадемой из кованого золота и драгоценных камней.
Один за другим подходили паломники к трону прекрасного п р и н ца. Звоном колокола увеселяли они будду, целовали его колени и,
добавив коровьего масла в золотые светильники, уступали место следующим. А Большой Чжу каждого одаривал необыкновенной своей
улыбкой. Бронзовый лик его сверкал золотым порошком недавней покраски, тени и отблески перебегали по нему, и казалось, что статуя
всякий раз оживает, когда от новых порций масла вспыхивают светильники.
Бурятский л а м а в последний раз взглянул на улыбающегося будду и обогнул одну из поддерживающих балдахин колонн, сделанных
в виде золотых драконов. Теперь ему следовало воздать почести сидящим по обе стороны Большого Чжу, грядущему будде Майтрее и
первому из явившихся в мир будд—Дипанкаре. Оставив перед каждой
статуей хадак и несколько серебряных монет, он н а п р а в и л с я к изображению Цзонхавы возле большого небесного камня, который желтошапочный реформатор нашел в одной из пещер. На камне стоял колокольчик с большим рубином в ручке. На эту реликвию, принадлежащую г л а в н о м у ученику будды Маудгальяне, полагалось только
почтительно взирать. Лишь высшие ламы могли звонить в этот колокольчик.
Бурятский п а л о м н и к вошел в покой Цзонхавы сразу же после того, как их покинул индийский пандит. Это нельзя было назвать случаем. Скорее, предопределением, которое обусловлено общностью цели. А цель приближалась. Каждый из них благочестивым паломничеством и щедрым пожертвованием добивался аудиенции живого бога.
В сопровождении служителя х р а м а п а н д и т проследовал в покои
Авалокитешвары, которого в Тибете называют Шэньрэзиг чу-чиг-цзал.
Говорят, что однажды царь Сронцзан-гамбо услышал голос, повелевший ему сделать статую Авалокитешвары в человеческий рост,
после чего исполнятся все желания царя. Лучший непальский мастер
взялся за изготовление статуи милосердного бодисатвы. Он взял ветку дерева мудрости Бо, под которым Шакьямуни достиг состояния
будды, и песку с берега реки Н а й р а н ч ж а н а , в которой он к у п а л с я после того, как обрел всезнание, немного земли с острова Великого океана
и земли из восьми с в я щ е н н ы х мест Индии, ч а с т и ц у с а н д а л о в о г о дерева и еще десятки д р у г и х священных веществ. Все это он измельчил в
порошок и смочил затем молоком красной коровы и козы. Tax была
получена м я г к а я м а с с а , из которой и слепил он статую, внутри которой поместил сандаловое изображение А в а л о к и т е ш в а р ы , привезенное
с Цейлона. «Не я лепил ее,— говорил потом мастер,— она с а м а возникла из драгоценной массы». А еще рассказывают, что с т а т у я поглотила души царя и его супруги.
Индийский пандит воздал почести А в а л о к и т е ш в а р е и всем окружающим его богам и богиням. Он посетил покои царя Сронцзан-гамб<>
и других тибетских святых, возложил связки свечей к лотосовым тронам будд прошедшего, настоящего и будущего времен. Служитель
66

показал ему и з н а м е н и т у ю статую В а д ж р а п а н и . Иконоборец Ландарма велел уничтожить ес^ Но слуга, который привязал ей на шею веревку, внезапно п о т е р я л рассудок и у п а л . Изо рта его х л ы н у л а кровь,
и он умер. Статуя же осталась стоять.
Служитель проводил пандита во внешний двор, где стояли устрашитсли", охраняющие Сронцзан-гамбо и обеих его жен. Но панднт уже
устал от богов и святых. Рассеянным взглядом окинул он раскрашенг
ные фигуры и увидел вдруг лежащие у ног одного из устрашителей
исполинские рога яка.
— Я никогда не видел таких больших рогов,— сказал он служителю. — Откуда они?
И служитель поведал ему следующую историю, которую вот уже
в тысячный раз рассказывал любопытным паломникам:
— Ученик странствующего святого и поэта Миларалы отправился
как-то в Индию, чтобы'изучить там все тайны веры. Через несколько
лет он возвратился ка родину, исполненный гордости своими великими
п о з н а н и я м и . М и л а р а п а тепло встретил любимого ученика и взял его
с собой в очередное паломничество ,в Лхассу. И вот, когда они ехали
по безлюдной пустыне, Миларапа увидел эти самые рога. Провидя все
наперед, он решил дать гордому и спесивому ученику хороший урок.—
«Примеси мне эти рога»,— сказал он. — «Зачем они тебе? — спросил
ученик. — Их нельзя съесть, они не дадут нам воды в этой пустыне, из
них не сошьешь одежду». Про себя же он подумал, что учитель совсем
спятил. «Ему н у ж н о все, что только он ни увидит. И все он раздражается, ворчит, словно старый пес, а то и совсем впадает в детство». Мил а р а п а , конечно, догадывался, что думает о нем ученик, но не подал
вида и только с к а з а л : «Кто знает, что может произойти? Только мне
кажется, эти рога еще нам понадобятся». С этими с л о в а м и он поднял
рога и понес их сам.
Через некоторое время путешественников н а с т и г л а с и л ь н а я буря.
Ревел ветер, громыхал гром, больно хлестал к р у п н ы й град. А кругом
не было даже жалкой норы, где бы можно было переждать непогоду.
Ученик з а к р ы л голову р у к а м и и сел на песок. Он не надеялся дожить
до окончания бури. И вдруг он заметил, что Миларапа забрался в
один из рогов и спокойно ждет там, пока уляжется непогода.' «Если
сын таков, как его отец,— сказал с в я т о й ученику,— то пусть он тоже
заберется в н у т р ь рога». Но в роге н*с у м е щ а л а с ь даже шляпа бедного
ученика, который утратил всю свою спесь. Тут небо прояснилось, ветер утих, и М и л а р а п а вылез из убежища. У ч е н и к же Миларапы принес рога в Лхассу и пожертвовал их Чжу.
Пока пандит слушал эту назидательную историю, паломники один
за д р у г и м следовали своим благочестивым путем. Всего лишь на несколько м и н у т задержался пандит во внешнем дворе, но их оказалось
достаточно, чтобы бурятский л а м а догнал его. Они встретились вновь,
равнодушно отвели глаза и уже почти вместе проследовали в темное
помещение страшной богини' Л х а м о .
Грозное лицо охранительницы верховных иерархов Тибета было
закрыто, ко кунер — служитель раздвинул занавес, оказав тем самым
высокое уважение щедрым и благочестивым п а л о м н и к а м . II они увидели мула, рожденного от к р а с н о г о осла и крылатой кобылицы, которого приподнесла охранительнице богиня моря. Они увидели седло из
кожи чудовищного людоеда, змеи, которые служат мулу уздой, у н и з а н н у ю ч е р е п а м и веревку, и кости, на которых ведется роковая игра
на жизнь или смерть. Они увидели лик Лхамо. Потрескивали плавающие в масле фитили и тихо ш у р ш а л и ручные мыши. Их было так много, что занавес, обычно с к р ы в а ю щ и й богиню, зашевелился, как живой.
Они перебегали по плечам служителя, взбирались к нему на голову.
5*

67

Священные м ы ш и , в которых воплотились души л а м . Пандит и л а м а бурят добавили масла в л а м п а д ы и п о к и н у л и покои Л х а м о . Потом
они р а з о ш л и с ь в р а з н ы е стороны с тревогой с о з н а н и я , что новой встречи не избежать.
Б у р я т с к и й л а м а н а п р а в и л с я к з н а м е н и т о м у х р а м у Рамочэ, где нах о д и л а с ь вторая по з н а ч е н и ю с в я т ы н я Л.хассы — древняя с т а т у я Малого Чжу. Пандит же, сопровождаемый шумной толпой нищих певцов,
поспешил к главному о р а к у л у .
Встревоженные, они разошлись в р а з н ы е стороны, чтобы встретиться потом в к а н ц е л я р и и далай-ламы, в приемной, где п а л о м н и к и
испрашивают аудиенцию у живого бога. Обоим был назначен один и
ют же день, который приходился на второе число седьмой л у н ы по
местному календарю. Они внесли чиновнику по восемь ланов и вышли
на у л и ц у , где их сразу же разлучилл орущая и танцующая толпа.
Государственный оракул К а р м а - ш я р совершал традиционное шествие вокруг квартала Чжу. Его сопровождали вооруженные п и к а м и и
саблями разряженные слуги н ламы-музыканты. Двое телохранителей
почтительно поддерживали оракула с обеих сторон. На нем были яркие п а р ч о в ы е одежды, опутанные ч е т к а м и и ожерельями из священных колес. На голове покачивался п ы ш н ы й шлем, у к р а ш е н н ы й б е л ы м и
ч е р е п а м и и разноцветными лентами. В правой руке был крепко з а ж а т
меч. Лицо оракула ежеминутно корчилось в ужасных гримасах. Карма-шяр высоко п о д п р ы г и в а л и, шатаясь как пьяный, отталкивал своих
благоговейных п р и с л у ж н и к о в . Вырвавшись, он делал в н е з а п н ы й прыжок вперед, но т е л о х р а н и т е л и вновь подхватывали его под м ы ш к и .
Казалось, у оракула вот-вот начнутся корчи.
Дойдя до южной границы к в а р т а л а , он з а в и з ж а л и ш а р а х н у л с я
н,азад, с в а л и в одного из телохранителей в зловонную канаву. Толпа
в испуге замерла и в страшной панике разделилась надвое. Оракул
остался один в этом, рассекшем толпу, коридоре. Он вновь отчаянно
завизжал и ш в ы р н у л меч в толпу. Опять возникла павика. Давя и опрокидывая друг друга, люди бросились врассыпную. Новый пустой
коридор образовался в том месте, куда должен упасть меч. Там, в десяти шагах друг от друга, стояли пандит и бурятский лама. Они одни
только остались на своих местах. С жестяным стуком упал между ними меч. Этот, сделанный из тонкого медного листа, меч никого не мог
поранить всерьез. Но горе тому, чьей головы он коснулся бы! Тибетцы
верили, что если в толпе скрывается какой-нибудь враг религии, то
он будет насмерть поражен мечом. Так было всегда. И если почемулибо меч оказывался бессильным, его карающую роль брала на себя
сама толпа. Пандит н б у р я т с к и й лама посмотрели друг другу в глаза
и медленно перевели взгляд на лежащий в пыли меч. Вокруг неистовствовала п р и п л я с ы в а ю щ а я толпа. На сей раз боги были довольны
обитателями города небожителей. Все смеялись, радостно поздравляя
и п р и в е т с т в у я з н а к о м ы х и незнакомых. И, словно з а р а ж а я с ь общим
настроением беззаботной радости, пандит н бурятский лама у л ы б н у лись д р у г другу. Они все поняли. Тревога, которую породило постоянство их встреч, вдруг рассеялась.
«Нам надо договориться,— п о д у м а л б у р я т с к и й л а м а , — и н а ч е мы
только испортим друг другу игру».
«Так может смотреть только интеллигент.— мысленно р а с с у ж д а л
пандит. — Как это я сразу не разглядел в нем образованнэго человека? Интересно, какие цели он преследует... Конечно, он не л а м а . Возможно даже, и не бурят. Если же он действительно бурят, то, вероятнее всего, его присутствие здесь вызвано интересами русских... Любопытно! И почему нет, в конце концов? Неуспех экспедиций Пржевальского и Козлова неизбежно должен был породить поиски иных, менее
тривиальных путей. Это вполне естественно... Итак, русские п р и ш л и
68

'
'
•
г
,

к тому, что у ж е д а в н о п р а к т и к у ю т а н г л и ч а н е . В т а к о м с л у ч а е , мы бы
могли договориться с ним. Если же я ошибаюсь...»
Пандит сложил пальцы в мудру «священного колеса». Немного
поколебавшись, бурятский л а м а ответил ему м у д р о й
«колесницы».
Тогда пандпт сложил ладони в знаке « н а м а с к а р » , означающем приветствие. Л а м а ответил сложной фигурой, символизирующей ясность,
определенность: «Брат» — показал индус. «Брат» — ответил б у р я т с к и й
лама.
Л и к у ю щ а я толпа разделила их. Но они о т ы с к а л и друг друга и
п о ш л и рядом.
- Что, если после аудиенции? — тихо спросил п а н д п т п о - м о н г о л ь ски.
— Когда взойдет луна,— на том же языке ответил б у р я т .
- - Где? — прошептал пандит по-русски.
Б у р я т п р о м о л ч а л . И лицо его осталось бесстрастным.
- Где? — по-монгольски повторил пандит.
- У дворца Шадда,— ответил лама.
Они еле заметно кивнули друг другу и разошлись.
Когда б у р я т с к и й п а л о м н и к прошел через бирюзовый мост, с'^ади
его возникли две тени. Бесшумно выпрыгнули они из черного с у м р а к а
галереи на л у н н у ю дорогу, но что-то звякнуло вдруг в темноте. Может,
это оружие задело о кольчугу, а может, просто упала серебряная монета па каменную плиту. Бурят вздрогнул и оглянулся, словно у с л ь с шал, как резко зазвенел тот самый астральный колокольчик. Здесь-то
и н а б р о с и л и ему на голову мешок. Он не вскрикнул и покорно дал себя связать. Только п о д у м а л , что п а н д и т предал его, з а м а н и в в лов у ш к у . Недаром он следовал за н и м , как тень. Недаром, у л у ч и в
момент, вовлек его в немую беседу посвященных. Только убедившись,
что с к р о м н ы й бурятский паломник не так прост, как хочет к а з а т ь с я ,
он предал его. Но разве знание мудры — вина? Разве не м о ж е т б \ р я т с к и й л а м а тянуться к истокам буддизма?
Его втолкнули в носилки и куда-то понесли. Он с л ы ш а л , как ш а р кают по земле подошвы, торопливо и часто. Очевидно, его н о с и л ь щ и к и
шли скорым, сбивающимся на бег шагом. Носилки т я ж е л о к о л ы х а лись в их неловких руках. Вскоре похитители поставили н о с и л к и н;)
землю, тихо пошептались о чем-то, отдыхая. Потом так же рсмко рванули носилки с земли, и опять зачастили шаркающие ш а г и .
Все чаще о с т а н а в л и в а я с ь для отдыха, неведомые п о х и т и т е л и прот а щ и л и его через весь город. Наконец, в последний раз бросив нюсилки, они выволокли его и куда-то повели. Потом был подъем но
лестнице, спуск и опять подъем. Тепло, запах курительных свечей и
горящего масла подсказали пленнику, что он н а х о д и т с я в к о м н а т е .
Его развязали, сняли с головы душный мешок.
Неяркий -огонек в м а с л я н о й плошке не резал п р и в ы к ш и е к темноте
глаза. Бурят огляделся. За низким л а к и р о в а н н ы м с т о л и к о м сидел лама в тоге, к а з а в ш е й с я почти черной. Рядом с н и м стояли письменный
прибор и глиняный, оправленный в серебро, ч а й н и к . На полу лежала
плетеная циновка. Перед бронзовой с т а т у э т к о й Майтреи "медленно
дымилась к р а с н а я точка курительной свечи. Л а м п а д к а оставляла лицо
черного л а м ы в тени. Молча смотрел он из УТОЙ тени на бурята, неподвижный, как мумия. Даже п л а м я не шевелилось от его д ы х а н и я .
Потом вдруг как-то совсем буднично сказал по-русски:
— Рад видеть вас у себя, милостивый государь. Прошу садиться.
Не взыщите, что нет стульев. С а м и понимаете, обстоятельства.
Бурят молча стоял посреди к о м н а т ы . Перебегающими и г о л о ч к а м и
возвращалось кровообращение в освобожденные от веревок руки. Ослепительной вспышкой возникло в мозгу лицо п а п д н т а в праздничной
толпе. «Где?»— спросил его по-русски п а н д и т : «Где?» Значит, все
69

это было недаром. Слежка, т а й н а я беседа на пальцах и это неожиданное русское «где». За ним наблюдали все время, его подозревали, может б'ыть, многое знали о нем. Припомнился одноглазый и смерть его
в перестрелке, в которой все стреляли в воздух, и загадочное поведение хамбо-ламы в Накчу.
—- Для чего вы предприняли эту ночную прогулку, и кто вас ждал
у дворца Шадда? — опять по-русски спросил его черный лама.
«Нелепый вопрос. Уж это-то они знали точно, кто и зачем ждал
его».
— Молчать бессмысленно, дрожайший. Вас взяли рядом с условленным местом. Вы шли на тайное свидание, это установлено. С кем?
И он подумал, что молчание тоже выдает его. Бурятский л а м а
должен хоть что-то знать по-русски.
— Я плохо говорю на этом языке,— по-монгольски ответил бурят.
— Да ну? — казалось, искренне удивился черный л а м а . — С каких, это пор?'—И переходя на монгольский, со вздохом сказал: — Подчиняюсь вашей причуде. Но, должен вам заметить, вы сами вскоре откажетесь от нее.
«Почему делами лхасской полиции ведают черношапочные л а м ы ?
Или это не полиция? А может, он вовсе не черношапочный л а м а ? »
Пленник чувствовал, что очень многое зависит от правильного ответа на эти вопорсы. Отчаянно необходимо было знать, где он и кто
этот человек в черном, который так легко и свободно говорит по-русски и по-монгольски.
— Кто вы? — спросил он. — Зачем меня похитили? Где я?
Черный л а м а тихо рассмеялся.
— Прошу понять одно, -—сказал он. — Вас арестовали, когда вы
шли на тайную встречу. Этого вполне достаточно, чтобы... Но неужели
вы сами не понимаете? Право, ваше запирательство похвально, но не
надо впадать в излишнюю наивность. Какие дела могут быть у бурятского м о н а х а с индийским пандитом?
«Да, шел на встречу с пандитом! Это так. Отрицать не приходится... Но какая в том крамола? Сам факт не может еще служить обвинением. Но с другой стороны, он вызывает ряд весьма серьезных
вопросов. Все дело в том, как лучше ответить на них. Ответ должен
снять все подозрения. Нужно придумать безупречное объяснение'..
Правда, остается еще сам пандит. Но что он может добавить к тому,
что было? Нет, нет! Ответ должен вмещать в себя все: и сговор о
тайной встрече, и мотивы, по которым бурятский паломник мог на
такую встречу пойти».
— Мне жаль н а п р а с н о расходуемой вами мыслительной энергии,— тихо сказал черный лама, вновь переходя на русский. — Все
это впустую. Допустим, вы найдете сейчас более или менее удовлетворительное объяснение вашему тайному свиданию. Что с того?' Или вы
полагаете, что здешнее правосудие руководствуется римским правом?
Никакие слова не .могут снять подозрений. А что. кроме слов, сможете
вы положить на а л т а р ь истины? Итак, о чем собирались вы говорить
с пандитом? О чем собирались с ним говорить? — по-монгольски повторил черный л а м а .
— Весь долгий и тяжелый путь сюда,— сказал бурят, садясь на
циновку,— я страдаю от того, что получил некоторое образование в
светской школе. Да, меня интересуют святыни Лхассы не только как
буддиста, но и как ищущего истину человека, склонного к н а у к а м , если угодно. Что в том греховного? Почему не могу встретиться я с
образованным человеком из далекой страны? Почему мне нельзя побеседовать с ним о вечных вопросах бытия?
— Ночью? В темных арках заброшенного дворца?
70

— Да, ночью, в уединенном месте. Разве сам факт моего ареста
не свидетельствует о том, что подозрения и слежка не были игрой воображения? Всех здесь в чем-то подозревают! Так неужели же невинное стремление избегнуть лишних подозрений тоже может быть поставлено в вину?
— В вину можно поставить все, что угодно. Вы это прекрасно
знаете. Даже отсутствие всякой вины может быть расценено как изощренная ловкость преступника. Не в вине суть. Кто следил за вами?
— Да хотя бы тот же пандит! Я видел в нем назойливого шпиона.
Когда же он подошел ко мне, я даже обрадовался возможности поговорить с ним и уладить возникшее недоразумение.
— Чего же хотели вы достичь нынешней ночью: усыпить подозрения ш п и о н а или найти ответы на вечные вопросы в беседе с у ч е н ы м
пандитом?
— И того, и другого. В зависимости от обстоятельств.
- Прошу пояснить.
— Я до сих пор не знаю, шпион индиец или нет. Может быть, он
т а к а я же жертва всеобщей подозрительности, как и я. Не исключено
также, что это именно он замавил меня в ловушку.
— П р я м о т а и о т л и ч н о р а з ы г р а н н а я наивность ваших ответов могут, согласен, растрогать такого человека, как я, всегда готового отдать должное партнеру,— черный л а м а вновь заговорил по-русски. —•
Л х а с с к а я полиция же этого просто не оценит. Вы взяли неверный тон.
Или с полицией вы предполагаете говорить иначе? Я не хочу изнурять вас д а л ь н е й ш и м допросом, так сказать, втемную. Вижу, что это
требует от вас большой нервной энергии. Давайте говорить откровевно, Цэбек Гомбожапович. •
«Все кончено. Разоблачен. Теперь, действительно, все кончено. Но
как они могли узнать? Непостижимо... Может быть, кто-то из знакомых увидел меня здесь?»
— Не ломайте понапрасну голову, господин Сыбиков. Все в мире
имеет естественное объяснение. И даже здесь, среди молитвенных колес Тибета, самое простое объяснение будет и с а м ы м р а з у м н ы м . Я
у з н а л вас Цэбек Гомбожапович.
— Узнали?!
— Вот вы и заговорили по-русски! Я же п р е д у п р е ж д а л , что вы сами п р е к р а т и т е бессмысленную игру. Похвалыю-с!
— Разве я с к а з а л это по-русски? Впрочем, теперь эю не имеет значения. Теперь...
— Вы правы, это не имеет теперь з н а ч е н и я . А я действительно
л знал вас.
Ч е р н ы й л а м а с н я л ш а п о ч к у и, взяв л а м п а д к ч , п р и б л и з и л ее к
своему липу.
Сыбиков н а к л о н и л с я , н а п р я ж е н н о в г л я д ы в а я с ь в резкие черты
совершен.нг. н е з н а к о м о г о л и ц а . «Нет, я н и к о г д а не встречал его. Никогда. Он че тибетец, не бурят, не монгол. Похож н-а корейца или на
японца».
Вдруг лицо черного м о н а х а н е у л о в и м о изменилось. Шире р а с к р ы лись черные щелки г л а з , в ы п я т и л а с ь н и ж н я я губа, щеки разошлись в
доброй и глуповатой улыбке.
— А господина досента не хоспт лазве больси л а п с и ?
Свист в у ш а х . Как а с т р а л ь н ы й колокольчик. Поймать. Ухватить.
Тик. так... Поезд. Колеса. Белая струя пара. Все не то, не то. Акации
На с о п к а х . Китобойная шхуна. Прогорклый запах ворвани. Ест глаза.
Самоходный корвет. Две мачты со снастями и д л и н н а я тонкая труба
в середине. Дым из трубы. Параллельно горизонту. Или трехтрубный
крейсер? Серо-зеленый броненосец в молочно-синей воде Амурского

«

залива? Нет, не то, но где-то рядом, где-го совсем рядом. Ш ч м н а я
Светлановская. Экипажи. Разряженная толпа. З а п а х духов и свежей
рыбы. Мачты, мачты. Джонки, кавасаки, шхуны, баркасы. Пестрая
оснастка. Ф л а г и . Турнюры дам. Флотские офицеры в черном с золотом.
Эполеты, кортики, к р а х м а л ь н ы е рубашки. Совсем близко, совсем. Китайцы в с а р ж е в ы х кофтах. Косы из-под шляп. Я п о н с к и е м о р я к и . А м е р и к а н с к и е купцы. Китайские вывески. Нет, не то... Упущено что-то
Надо возвратиться, возвратиться... Куда? Забыл! Флотские офицеры?
Золотые эполеты, кортики. Блеск спиц в колесах пролеток. Дамы. Духи «Камелия». Вверх по Светлановской. Слева — порт. Направо вокзал. Прямо — русско-китайский банк. Серое двухэтажное здание
на самом углу. Рестораны. Освещенный подъезд. Драцены и л е т а н и и
у м р а м о р н о й лестницы. Нет... Игорный дом. Жуткий квартал п р и т о нов и опийных курилен. Дача у Второй речки? Полосатые купальные
костюмы. Духовой оркестр на разряженной барке. Китайские фонарики. Фейерверк. Военный оркестр. Т а м б у р - м а ж о р . Полонез.
Штабск а п и т а н Цикламенов. Офицерское собрание! Б и л л и а р д ! П о в а р - к и т а ец!!! Вот!!!
— А й - а й - а й , Цэбск Гомбожапович! Забыли старого з н а к о м о г о . Л
я так вас сразу у з н а л . Нехорошо, господин доцент, право, нехорошо!
Но я на вас не в обиде.
— Как прикажете именовать вас теперь? — спросил Сыбиков.
— Перед в а м и настоятель одного очень древнего буддийского
х р а м а , расположенного в уединенной долине страны Ниплон.
— Что же вы делаете здесь, в Тибете, святой иастоятель?
— Э, .нет, так не годится, милостивый государь. Я уже достаточно
пришел вам на помощь. Не стремитесь пока к большему. С п р а ш и в а т ь
буду я... Для н а ч а л а позволю себе спросить вас о господине пандите.
Я хочу знать, когда и где вы познакомились с ним? Что у вас общего?
— Сегодня должна была состояться первая наша встреча.
— Вот уже несколько дней вас всегда видят вместе. Не н а д о глупой л ж и , господин Сыбиков. Ийаче не рассчитывайте на п о щ а д х .
— Самое смешное, святой настоятель, что я говорю п р а в д \
1)
теперь, и ранее я сказал чистую правду об индийце.
— Прошу запомнить,— тихо с к а з а л ч е р н ы й лама,— что я не остановлюсь ни перед чем, чтобы заставить вас сказать все. Мне н у ж н о
знать, что связывает русскую разведку с английской. И я у з н а ю это.
не в з и р а я 1Ш на что. Пандит уже заговорил. Сейчас я только у т о ч н ю у
него некоторые сведения. После этого вы будете отвечать мне вдвоем.
Обдумайте пока свое положение, господин Сыбиков. И не создавайте
себе сладких иллюзий. Я располагаю абсолютными методами у з н а в а т ь
п р а в д у . Встать! — з а к р и ч а л он, п о д ы м а я с ь из-за с т о л и к а .
Сыбиков встал.
- К стене!
Подошел к стене.
— Вытянуть руки!
Сыбиков уперся ладонями в стену.
Черный л а м а быстро провел руками по его одежде.
— Можете сесть, господин! Сыбиков,— спокойно з а м е т и л он, не
найдя оружия.
Взяв с письменного прибора ножички и тушевые иглы, он вышел
из комнаты. Дверь за ним з а к р ы л а с ь . З в я к н у л тяжелый тибетский
замок.
Сыбиков быстро огляделся. Окон в к о м н а т е не было. Медленно
обвел всю ее в н и м а т е л ь н ы м взглядом. Циновка из рисовой соломки,
чайник, расписной столик, светильник, Майтрея — все. Свечка у Майтреи обратилась в тонкий столбик серого п е п л а . Сыбиков в с т а л и по72

Т Я Н У Л С Я к бронзовой с т а т у т г к е . но т\ т же опустил р у к у . Сломанный
столбик пепла мог выдать. Осмотрел столик. В н и м а н и е его п р и в л е к
м а л е н ь к и й позеленевший от времени субурган, который, как пресспапье, п р и ж и м а л б у м а ж н у ю стопку. Сыбиков взял ее в руки и повернул основанием к себе. Тонкий лист меди з а к р ы в а л круглое отверстие.
На металле ни в м я т и н ы , ни ц а р а п и н ы . С у б у р г а н никогда не открывали.
В ы г р а в и р о в а н н ы е на медной крышке скрещенные в а д ж р ы о х р а н я л и
чьи-то святые останки. В центре эмблемы был мистический знак, символизирующий единство противоположных н а ч а л в природе. Сыбиков
перевел взгляд на л а м п а д у . Подумал, что запах паленого может зыдать. Поискал, чем бы открыть субурган. Взял со с т о л и к а кисточку с
острой костяной р у ч к о й и попытался поддеть крышку. После некоторых
усилий она отлетела с т и х и м п е ч а л ь н ы м звоном. Субурган был набит
можжевеловой хвоей, в которой покоились ц и л и н д р и к и с в е р н у т ы х
м а н т р . Осторожно поставив крышку на место, по не з а к р е п и в , он водр у з и л с у б у р г а н на столик. После этого той же костяной ручкой вспорол п о д к л а д к у своего х а л а т а и достал оттуда похожие па х р а н я щ и е с я
в с у б у р г а н е ц и л и н д р и к и . Засунув поглубже в можжевельник, Сыбиков
з а к р ы л с у б у р г а н и поставил на место. Потом положил кисточку в
л а к и р о в а н н ы й черный пенал. Теперь можно было не опасаться о б ы с к а .
«Судя по расспросам японца, индиец не шпион. Выходит, что это
я навел па его след... Если, конечно, весь этот допрос не очередная
к о м е д и я . . . Все же п о к а получается, что индиец не шпион. Иначе м е н я
бы не в з я л и так рано. Дали бы нам встретиться и подождали, пока я
проговорюсь. II зачем вообще нужен им индиец, когда они о т л и ч н о
знают, кто я? Во в с я к о м случае, отвечать следует так, чтобы не повред и т ь тому пандиту».
П а п д п т а схватили, как только наблюдатели донесли, что б у р я т с к и й
л а м а в с т у п и л на мост. Связанного, с мешком на голове п р и н е с л и его в
тот же с а м ы й т р е х э т а ж н ы й дом с о к н а м и во в н у т р е н н и й дворик, который стоял на глухой окраине Лхассы. Владея высокой культурой йогов,
пандпт. о к а з а в ш и с ь в н о с и л к а х , легко освободил р у к и , проделал дырку в мешке. Поэтому он знал, куда его принесли.
В к о м н а т е , где с пего с н я л и мешок, не было ничего, кроме циновки, ч а й н и к а и л а м п а д ы . Его оставили здесь одного и долго н и к т о к
нему не п р и х о д и л .
«Допустим, этот м н и м ы й бурятский л а м а оказался шпионом,—
р а с с у ж д а л п а н д и т . — Его подослали ко мне, чтобы завлечь в уединенное место. Но зачем? Разве трудно арестовать меня дома или на улице? Что-то я не заметил, чтобы тибетская полиция п р а к т и к о в а л а т а й ные а р е с т ы . Тогда зачем все это? Может быть, агенты, которым поруч и л и арестовать меня, просто поторопились? Не дождались, пока мы
в с т р е т и м с я , пока лжелама не вытянет из м е н я неосторожных слов. Все
это с л и ш к о м неуклюже, чтобы быть правдой. Очевидно, за кем-то in
нас следили п. выяснив, что мы как-то связаны, решили арестовать.
В т а к о м случае, должен быть-арестован и этот бурят. Наконец, последнее время мы ч а с т о о к а з ы в а л и с ь рядом, а это тоже могло в н у ш и т ь
подозрение...»
Б р я к н у л б р о н з о в ы й замок, и дверь, с к р и п я , отворилась.
— Здравствуйте, господин пандит. Рад вас вновь видеть у себя,—
сказал, входя в комнату, лама в черной тоге.
Пандит сразу узнал его.
Вот уж не д у м а л , что вы станете прибегать к столь недостойным методам, святой отец,— сказал он.
Вы тоже обманули мое доверие, господин п а н д и т .
— Зачем вам понадобилось это похищение, эти носилки? Неужели...
73

— Я выдам вас китайской администрации, господин папднт.—
перебил его черный лама,— если вы не расскажите мне обо всем, что
касается ваших связей с русской разведкой. Не кажется ли вам, что
роль агента-двойника несколько не вяжется с вашей глубокой ученостью и утонченным гуманизмом? >
— Вы ошибаетесь, святой отец, я...
— Для вас я уже не лама! — повысил голос японец. — Я с а м у р а й
и слуга императора! Если вы не дадите нужных мне сведений, то завтра же вас передадут в руки амбаня! Надеюсь, мне не надо объяснять,
что с вами сделают китайцы?
— Не надо запугивать меня, господин самурай. Вы слишком тонкий человек, чтобы не понимать это. Ни угрозой, ни пыткой вы не узнаете от меня больше, чем я захочу сказать. Вы же знаете, что я сам
смогу остановить свое сердце. Давайте же говорить, как здравомыслящие люди. Однажды мы сумели договориться...
— Однажды я просто пощадил вас... Хорошо, д а в а й т е говорить
как разумные люди. Мои агенты поторопились схватить вас и этого
русского.
— Он русский?
— Вы знаете лучше меня, кто он.
— Я с к а ж у вам всю п р а в д у . Этот человек слишком ч а с т о п о я в л я л ся на моих путях, чтобы я мог его не з а м е т и т ь . С н а ч а л а я решил, что
он следит за мной. Потом понял, что он выполняет миссию, сходную
с моей. Тогда я решил встретиться и поговорить с ним. Очевидно, это
навело вас на его след, и вы, решив, что мы связаны, п р е д п р и н я л и
эту а к н и ю . Она н е р а з у м н а , святой отец.
— Допустим. А зачем вы решили встретиться?
— Чтобы, по меньшей мере, не мешать д р у г д р у г у , а может быть,
д а ж е помогать.
— В чем?
— R том, чтобы разбудить насильственно остановленное в этой
с т р а н е г-рсмя. Изоляция...
— Довольно об этом, господин пандит! — японец
раздраженно
м а х н у л рукой. — Я по горло сыт разговорами о гуманизме. Я обращаюсь к вам как разведчик к разведчику, мне нужны доказательства, что
вы не связаны с русской секретной службой. Вот и все. Либо я получу
их, либо... Мне нет дела до того, как вы именуете свою миссию, но она
на этом з а к о н ч и т с я . Вы п о н и м а е т е меня?
— Я не разведчик, святой отец, по крайней мере, не такой, как вы,
но я понимаю вас. Боюсь только, что кроме честного слова, у меня не
найдется других доказательств.
— А русский — разведчик?
— Не знаю. Я не успел это узнать.
— А как вы думаете?
— Одно из двух: либо он такой же, как я. либо, как вы.
— Точнее, пожалуйста. Мне хочется з н а т ь ваше мнение.
Слишком уж часто встречались наши пути, чтобы я не увидел
в этом бурятском л а м е такого же любознательного ученого, как я. Это
не разведчик в вашем понимании. Так, по к р а й н е й мере, мне кажется.
— Хорошо. Вернемся к доказательствам. Мне нужна абсолютная
уверенность, что в вашем лице, господин пандит, и в лице этого любознательного ученого я не вижу трогательного единства двух секретных
служб. Помогите же мне обрести такую уверенность. Этим вы поможете п себе.
Раскрылась дверь, и в комнату вбежал молодой монах в такой
же, как у японца, угольно-черной тоге. Он что-то п р о к р и ч а л по-японски. Пандит разобрал только два слова: «англичане» и «сэнеэй».
74

Черный настоятель сразу же поднялся и, ч у т ь наклонив голову,
сказал:
— Я покину вас на некоторое время, господин пандит.
Японцы ушли, заперев за собой дверь.
Загрохотал замок, и в комнату Сыбикова в сопровождении черного ламы вошел пандит. Он по-индийскому обычаю сложил ладони
на груди и поклонился. Сыбиков ответил на поклон.
— Садитесь, господа,— сказал по-английски японец, у к а з ы в а я на
циновку. — Я свел вас здесь не для допроса. Произошло событие, резко изменившее все мои намерения и планы. Надеюсь, что оно затронет
также и вас. Только что получено известие, что английская а р м и я перешла индийско-тибетскую границу.
Пандит тихо вскрикнул и беспомощно развел руками.
— Да, господа.— продолжал японец. — Несколько кавалерийских
эскадронов и дивизион горной артиллерии движутся уже по дороге к
.Лхассе. Это вторжение! Артиллерия жестоко подавляет всякое сопротивление. Не сомневаюсь, что страна будет оккупирована. К и т а й вряд
-ли вмешается... Вы не ожидали этого, не правда ли, господа.
Сыбиков молча затряс головой. Пащит все так же беспомощно
развел руками В черных глазах его были слезы.
— И я, признаться, не ожидал,— тихо вздохнул японец,— хотя
ничего неожиданного тут нет. Все в порядке вещей. Теперь вся наша
возня становится бессмысленной. Для меня, по крайней мере. Вторжение перечеркнуло вашу гуманистическую миссию, господин пандит, да
и вашу тоже, Цэбек Гомбожапович, в чем бы она ни заключалась. Я
не питаю к кому-либо из вас личного зла. Посему и отпускаю вас, гослода... На свой страх и риск. Советую поскорее покинуть Лхассу.
Он встал. И они тоже поднялись со своих мест.
— Торопитесь, господа,— сказал японец, открывая дверь.
— А вы? Что будете делать вы, господин настоятель? — нерешительно спросил пандит.
— Мне надлежит сделать то, что положено японцу, который не
о п р а в д а л доверия своего императора,— спокойно сказал он, освещая
им лестницу лампадой. — Прощайте, господа.
Они спустились во внутренний двор и длинной, как туннель, подворотней вышли на улицу. Над Лхассой уже занимался зеленый рассвет. Они молча обнялись и разошлись.
Когда взошло солнце, в небе з а к р у ж и л с я сухой колючий снег. С
тихим звоном падали на холодную землю крохотные льдинки. Казалось, что где-то далеко-далеко в пещере отшельника звонит астральный колокольчик. Лхасса проспала последнюю мирную ночь своей истории. А бронзовые боги все улыбались неповторимой улыбкой отрешенности и всезнания.

Послесловие автора
Специалисты тябетологи легко узнают в главных героях этого
-повествования реальные исторические лица: Гомбочжапа Цэбековича
Цыбикова (в книге он фигурирует под именем Цэбека Сыбикова) и
.пандита Сарата Ч а н д р а Даса (пандиг С. Ч.). Как видите, автор не
делает из этого секрета. Он лишь немного изменил имена своих героев.
На то есть определен«ые причины. Во-первых, Цыбиков и Сарат Чандра Дас посетили Тибет з разное время. На самом деле Цыбиков встретился в Лхассе с д р у г и м т а й н ы м агентом-индийцем, о котором нет поч75

ти н и к а к и х сведений. Во-вторых, путевые д н е в н и к и обоих путешественников содержат ряд невосполнимых пробелов.
Именно этс
обстоятельство и поставило автора перед проблемой логической реконструкции некоторых событий. Конечно, автор р а с с п р а ш и в а л специалистов, рылся в архивах, даже совершил поездку по следам одного из
героев. И все же главным его орудием при восстановлении у т р а ч е н н ы х
звеньев поветствовательной цепи было воображение, по сути, основное
орудие писателя. Конечно, автор исходил из х а р а к т е р о в героев, конкретной исторической обстановки, опирался ва многочисленные документы. И все же временами только с помощью вымысла удавалось
перебросить мосты через провалы незнания. А это означало, что в ряде' с л у ч а е в конкретные исторические лица будут вынуждены говорить
слова, которых на самом деле они никогда не говорили, и совершать
поступки, о которых ни слова не говорится в их м е м у а р а х . Естественно, что у в а ж е н и е к историческому факту не позволило автору так пос т у п и т ь . Отсюда и вынужденное изменение имен, хотя и незначительное, возможно, столь же незначительное, как и допущенные отступления от исторической правды.
То же чувство глубокого уважения к реальному ф а к т у и к г е р о я м
повествования, в частности, з а с т а в и л о автора выбрать несколько необычную форму построения книги. За исключением последней главы,
книга написана от первого лица. Автор хотел, чтобы в тех местах,
где повествование построено на прочном документальном фундаменте,
с читателем непосредственно говорили герои к н и г и — путешественники. В этой части книги можно было бы даже оставить героям их настоящие имена. События же, которые протекали в Лхассе, в з н а ч и тельной степени реконструированы. На совершенно реальном фоне
поклонения святыням Большого Чжу или, скажем, церемонии обхода
к в а р т а л а оракулом разыгрываются, в известной мере, вымышленные
сцены. В этой главе автор избрал и другой метод повествования.
Есть, конечно, некоторая опасность в столь откровенных п р и з н а ниях. У читателя может возникнуть соблазн провести слишком резкую
и определенную границу между авторским вымыслом и исторической
правдой. Так поступать не следует. Реальность иногда бывает более
фантастической, чем любой вымысел, а ф а н т а з и я позволяет воссоздать
исторические события с большей
полнотой, чем подробная летопись.
Такие случаи неоднократно отмечались. Возьмем пример из данной
книги. После столь откровенного авторского « с а м о р а з о б л а ч е н и я » некоторые читатели усмотрят в эпизоде одновременного въезда в Лхассу
пандита и бурятского л а м ы вымысел чистейшей воды. И ошибутся.
Цыбиков и пандит М. (не Сарат Чандр Дас, посетивший Тибет до Цыбикова, а другой агент, о котором здесь уже упоминалось) действительно въехали в Лхассу в один и тот же день. Об этом у п о м и н а е т с я в
документах а н г л и й с к о й секретной службы, которые давно у т р а т и л и
секретность и были опубликованы в конце пятидесятых годов.
Это всего лишь пример того, насколько опасно считать действительность всегда будничной и опирающейся на строгую закономерность,^ а фантазию — оторванной от земли и построенной из одних
случайностей. Диалектика, как известно, видит в с л у ч а й н о с т и проявление закономерности.
Итак, автор постарался показать читателю «закрытый» Тибет в
к у л ь м и н а ц и о н н ы й момент его истории. Показать
эту удивительнуюс т р а н у ^ именно такой, какой увидели ее замечательные путешественники, чей самоотверженный подвиг позволил приподнять таинственноеп о к р ы в а л о страны небожителей.
В 1904 году .английская военная экспедиция пересекла границу
Индии с Тибетом и вторглась в страну. Сопротивление малочисленной
76

•ii плохо вооруженной тибетской а р м и и было подавлено огнем горной
артиллерии. Овладев перевалами, англичане в з я л и под контроль все
дорог;! и н а ч а л и н а с т у п л е н и е на Л х а с с у . Вскоре столица далай-ламы
бы л.ч о к к у п и р о в а н а и н о с т р а н н ы м и в о й с к а м и .
К н и г а непосредственно подводит ч и т а т е л я к этому эпизоду. После
о к к у п а ц и и м а л е н ь к о й свободолюбивой страны уже нельзя было говорить о «закрытом» Тибете. Пандит и б у р я т с к и й лама были последними, кто видел Тибет перед оккупацией, наложившей роковой отпечаток
на судьбу страны. Поэтому вполне закономерно закончить повествование именно на этом событии. В заключение же автор может позволить
себе напомнить основные вехи дальнейшей истории Тибета и довести
се до сегодняшнего дня.
После о к к у п а ц и и 1904 года Тибет вплоть до 1950 года н а х о д и л с я
под «британским в л и я н и е м » . Правда, а н г л и й с к и е войска вскоре были
выведены из страны, но британская миссия в Лхассе продолжала оказ ы в а т ь давление на тибетскую администрацию, которое подкреплялось
внушительным числом батальонов на индийской границе. Оторвав Тибет от Китая, англичане во многом продолжали следовать политике
л х а с с к и х амбаней. Поскольку главное в н и м а н и е англичан было обращено на политику царского правительства в Юго-Восточной Азии, они
не м е ш а л и традиционному тибетскому изоляционизму. Покоренный
чужеземным оружием, Тибет оставался практически з а к р ы т ы м для
м и р а . Х а р а к т е р н ы й исторический парадокс. «Небожители» продолжали существовать как бы вне течения мирового времени. 3000 монастырей, з которых проживало 300 тысяч монахов — четвертая часть всего населения оставались форпостами изоляции и консерватизма. С т р а х
перед обычными полицейскими мерами и у ж а с перед м у ч е н и я м и на
том свете заставляли тибетцев кормить и обслуживать тех, кто пз-брал для себя путь святости и абсолютной праздности. Вся с т р а н а
работала на лам и жила только для того, чтобы поддерживать их
жизнь. Вся социальная система держалась только на суеверии. Больше всего бсялись тибетцы перевоплотиться после смерти в какое-нибудь
животное. Ужас перед таким перерождением заставлял их терпеливо
сносить нищету и бесправие. Впрочем, кроме 300 тысяч монахов, в
стране существовала еще одна реальная сила: двести семей крупных
•феодалов, на которых работали десятки тысяч крепостных. Государственные должности з а н и м а л и всегда двое: л а м а (он был г л а в н ы м ) и
представитель одной из семей. А н г л и ч а н е сохранили этот порядок в
неприкосновенности. Ничего не сделали они и для того, чтобы рассеять
у ж а с перед животным перерождением. Новые руки взяли старые рыч а г и власти. Это всегда удобно и, главное, не требует особых усилий
у м а . Поэтому и границы Тибета продолжали о х р а н я т ь с я столь же ревниво, как и при китайцах. Страну бережно оберегали от проникновения
современных идей. Ведь именно идеи разрушают примитивные соц и а л ь н ы е системы. Так, уже в 1927 году (!) 20 сентября, в урочище
'Чунаркэн тибетские солдаты и кочевники-голоки з а д е р ж а л и большую
н а у ч н у ю экспедицию, которую возглавлял
Николаи Константинович
Рерих. Напрасно Рерих посылал в Лхассу прошение за прошением.
Ответа он не получал. А положение между тем становилось совершенно о т ч а я н н ы м . Надвигалась зима. Снежные бураны и р а з р е ж е н н а я атмосфера только усиливали действие леденящей стужи. Топливо д а в н о
сожгли, зимних палаток у экспедиции не было, а провизия подходила к
концу. Вспоминая потом это с т р а ш н о е время. Рерих писал: «Кончались лекарства, кончалась пища. На наших глазах погибал караван...
На тибетских нагорьях осталось пять человек из наших спутников...»
Только в мае 1928 года экспедиции разрешили продолжать путь.
Но идти следовало в обход, через малоизученную область Великих
озер, л е ж а щ у ю к северу от Т р а н с г и м а л а е в . Словно не два десятилетия
77

п р о ш л и со времени экспедиций Пржевальского и Козлова, а два дняНичего не менялось и внутри страны. В 1913 году один богатый
феодал послал четырех своих сыновей учиться в А н г л и ю . Один из них.
стал геологом. Вернувшись в Тибет, он з а н я л с я составлением карты
полезных ископаемых. Но при первой же попытке сделать триангуляционную п р и в я з к у его чуть не забросали к а м н я м и . Ламы близлежащего м о н а с т ы р я з а я в и л и , чго он беспокоит дремлющих под землей духов.
и это может пагубно отразиться на урожае. Столь же яростное сопротивление встретил он и в других местах. Элита не хотела никаких изменений, ничем не отличаясь в этом от д р у г и х реакционных элит.
Молодой геолог отступился от своего н а ч и н а н и я . II стал ламой.
Любая прогрессивная инициатива разбивалась о закостеневшую
общественную структур}'. Никто не хотел н и к а к и х улучшений и рационализации. Общее благо никого не интересовало. Не подстегиваемый
никакими событиями Тибет, казалось, б е з н а д е ж н о застыл в остановившемся потоке времени.
До 1950 года в Тибете не было ни светских школ, ни современных
книг, ни газет. Невежество считалось одной из в е л и ч а й ш и х буддийских
добродетелей. Оно было лучшей рекомендацией для занятия высших
должностей. Во время второй мировой войны а н г л и ч а н е попытались
открыть школу, но она была быстро закрыта монахами. Только британский гимн «Боже, храни королеву!», военное обучение под руководством английских офицеров, пулеметы системы Брен и автоматы Стен
заимствовали тибетские правители у современной цивилизации. Кроме
того, а м е р и к а н ц ы подарили далай-ламе радиостанцию.
Любопытно с р а в н и т ь описание тибетских монастырей, сделанное
путешественниками в начале века, с рассказом английского секретного агента Форда. Вот что писал Форд в 1949 году: «Над городом материально и духовно господствовал монастырь. Он был самым крупным землевладельцем р а й о н а , а арендаторы, которым сдавались участки, фактически были, как повсеместно в Тибете, его крепостными.
Для того, чтобы нанять слугу, мне пришлось и с п р а ш и в а т ь официальное разрешение у владельца поместья, на земле которого родился
этот слуга.
В монастыре п р о ж и в а л о две тысячи монахов, их обслуживало местное трехтысячное население, которое поставляло им все необходимое.
Монахи не работали, можно сказать даже, что они решительно ничего
не делали. Несколько женщин от зари до сумерек носили шестнадцатилитровые баки с водой на самую вершину холма. Жили эти женщины у подножия, рядом с радиостанцией, и я lie мог высунуть носа за
дверь, чтобы не увидеть их — они то поднимались на холм, то спускались с него. Тибетец выпивает в день по крайней мере пятьдесят пиал
ч а я . Если бы к тому же монахи еще и м ы л и с ь , этот отряд женщин
пришлось бы намного увеличить».
Одним словом, все оставалось по-прежнему, как во времена великого пятого д а л а й - л а м ы . Даже дороги и перевалы этой недоступной
горной страны. Вот что писала уже в июне 1956 года американская
«Нью-Йорк геральд трибгон»: «Туда (в Тибет) можно проехать также на м а ш и н а х . В Гангтоке — на индийской стороне границе — их частично разбирают, потом люди или животные на спинах переносят их
через перевал на высоте 5000 метров в Ягунг, находящийся в 70 километрах от Гангтока. Там машины собирают, и они по недавно законченной дороге следуют до Лхассы».
С началом китайской революции перед Лондоном встала з а д а ч а
предохранить Индию от революционного движения.
После создания в октябре 1949 года Китайской Народной Республики н а ч а л и с ь первые осложнения для « б р и т а н с к о г о влияния».
78

Немногочисленные, но очень активные английские агенты многое
сделали для. того, чтобы организовать сопротивление местного насел е н и я китайской армии. Но в 1951 году части НОА вступили в Тибет.
и он вошел в состав КНР как национальный автономный район. С
1951 по 1955 годы власть в Тибете совместно осуществляли правительство КНР и главы ламаистской церкви — далай-лама и панчен-лама.
17 я н в а р я 1957 года далай-лама бежал в Индию, где и живет по
сей день.
Что же происходит в Тибете -сейчас? Как и во всем Китае, там
неистовствует маоизм, поставивший под угрозу завоевания социализма. Не только в административных учреждениях и в частных домах,
но и в х р а м а х , в монастырях повешены портреты «великого кормчего»,
«самого, самого, самого красного солнца». Одутловатое лицо Мао вытеснило улыбку Будды. Божеские почести, которые оказывают человеку, превзошли уже любое раболепие перед божеством.
Боги требовательны, будь то земные или небесные боги. Но и человеку многое надо на земле. Ведь по природе своей человек богоборец.
На этом автор прощается с читателем и по примеру пандита Сап а т а Чандра Даса заканчивает книгу заключительным пожеланием
благополучия «сарва мангалам».

мою

Цырен-Дулма Д О Н Д О К О В А

НАША ДЕВУШКА
Поэма в стыках ч прозе

Девушки, добрый вечер!
- Ну, какой же он добрый? Лима все крепнет, метель страшенная — даже
с н к л а дрожат жалобным зябким звоном. На улицу носа не высунешь!
Кдинственное спасение — толовизор.
- Девушка в красивом синтетическом свитере, мне почти жаль вас! Нам холодно даже в жарко натопленной квартире, вы готовы захандрить и расхвораться.
А знаете, почему?
- Ну?
— Вы неподвижны. Вы молоды, а молодость извечно враждует с неподвижностью.
Гн.1 непонятны — и простите за откровенность — вы неприятны вашей молодости.
Молодость любит тех, кто, забывая и сне и покое, трудится, рискует, ж а ж д е т опасностей, преодолевает препятствия. Спасать замерзающего в степи товарища, строить
в неприступных, исхлестанных ветром горах, новый город, скакать сквозь пургу и
тьму за отарой...
- Ну-ну!
— Смеетесь? На здоровье! Я не обижаюсь... Спасибо, — вы, кая;гт''я, убавили
звук? ^Благодарю за внимание», как говорят дикторы телевидения... Хотите — я
расскажу вам о вашей ровеснице — чабанке Зое?
- Чабанке? Лучше бы о киноартистке. Или балерине...
- Немного терпения. Терпения и внимания. И вы убедитесь, что жизнь и процессия Зои достойны того, чтобы о ней были поставлены кинофильмы и. может
быть, даже балеты.
— Что я; — рассказывайте.
— Да, расскажу...
А знаете, мне пришла в голову любопытная мысль... Ч го
если я не расскажу о Зое, а покажу вам ее?
— Как? Сейчас?
— Да, сейчас. Я и мои товарищи едем к ней в гости. Слышите? Машина уже у
подъезда. Едемте, девушки!
— Но дорога, наверно, далека?
— Да. Далека дорога, пройденная Зоей. Да и живет она не близко — в Хоринске.
80

— Какая даль! II так холодно на улице!
— Холод не страшен тому, в ком горит жажда жить и узнавать жизнь. А долгая дорога, словно длинный кнутик, подстегивает
ленивую память. Сколько историй дарят друг другу попутчики! Едемте — обещаю отдать вам самое дорогое из
i;..пилки моей п а м я т и . . .

II
Я тоже родом из Хоринска — как и Зоя. Люблю свою родину. Особенно ее
зимы.
Зима у нас ровная, пышная, белая. А морозы — бородатые, колючие, розоволицые. Вьюга бежит-бежит по степи — и вдруг раскинет руки и взовьется в небеса.
Солнце вздрогнет, прищурится и, обиженно похлопав заплаканными ресницами,
закроется. Но вьюге надоест крутиться — и вот она уже плавно спускается вниз на
тишайших шелковых парашютах.
EI-TI, на моей родине ключ Хара Усан — Черная Вода. Зимой, когда все белымбело вокруг и земля спит под белой теплой овчиной, он один не белеет, не засыпает.
ПРЖИТ черно-золотая кипучая вода, и, любопытно склонившись, глядят на нее
кусты тальника, красные, словно лапки озябших гусей. А когда мороз раззадорится
не на шутку, тальник дышит испуганно и покрывается воздушной кисеей, прозрачнобелой, вспыхивающей яркими искрами — точь-в-точь подвенечное платье невесты,
замирающей от счастья и страха. Злится мороз, сердито машет белым рукавом вьюги, ломает суставы сжавшимся деревцам. Но очарованно стоит тальник, любуясь
бессонной водой незамерзающего ключа.
Да, не простой это ключ, и с малолетства знали мы, дети, что он — ключ от
зимней сказки...
Сказка окружала наше детство, сказка сопровождала нашу разгоняющуюся
юность. И так не хотелось засыпать долгими зимними вечерами — ох, как не хотелось! Потому что тоненько позванивало оконное стекло под пальцами пурги —
словно кто-то вызывал нас на улицу. И чутко, настороженно поскрипывал снег у
дверрй — кто-то ждал нас, заговорщицки пряча лицо в высокий белый воротник и
осторожно переминаясь с ноги на ногу... Выбежишь ранним утром во двор, жадно
озираешься по сторонам, вслушиваешься в постепенно звончающее утро, а сердце
так четко, чисто бьется в груди и, вторя ему, звучно, нетерпеливо хрустит под валенками снег, и так нежно горят, медленно бледнея, лампады звезд, застенчиво отступающих под пристальным блеском погожего морозного дня... И все громче, настойчивей слышится картавый голосок Черного ключа. Черпнешь рукой — и кажется
теплой вода в этакую с т у ж у ! А уж к а к а я ясная — все камушки, все травинки на
дне видны! Вот чудо-то: черная вода, а какая ясная, добрая, чистая какая! Наверно,
потому, что родная она. И еще потому, что все волшебно в детстве.
А мороз крепнет, он уже стал розово-золотым, он обдает тебя белым веником,
и пар клубится вокруг, как в хорошо натопленной бане. И кто-то огромный, веселый,
добродушный знай наддает на каменку — все круче
пар, все ярче золотой край
вечереющего неба, все жарче бежит в тебе кровь, подстрекая бежать куда-то, смеяться, прыгать и петь...
Хороша у нас зима! Весел и затейлив наш мороз, как крепкий старик, подгулявший на свадьбе!
15 детстве месяц казался мне золотым медальоном, покачивающимся на черносинем бархате, и звезды стайками выскакивали на небо, чтобы полюбоваться месяцем, и лукаво и грустно блестели они, как глаза влюбленных девушек...
Смотрите, девушки, нынче такое же небо, и мороз, и снег, и молоденький
месяц — все. как тогда, в моем детстве! И звезды так глядят, так вздрагивают, словно им не терпится поведать что-то интересное...
Между прочим, в соседней машине едет удивительный человек — Василий Родионович Филиппов. Он тоже любит наши зимы, наши хоринские вечера. Хоринск —
вторая его родина: во время войны он работал здесь первым секретарем райкома.
Впрочем, тогда редко представлялась возможность мирно наслаждаться обществом
ночных светил и бойким говорком подмерзшего снега...
6. «Байкал» № 2

81

...Фронт напрягался в титаническом усилии, фронт работал на победу. И тыл
стал вторым фронтом. Стране нужен хлеб — надо посеять, надо вырастить, надо
(снять хороший урожай. Стране нужно молоко, мясо, масло — надо выходить скот,
надо воспитать молодняк, надо... Ох, как много надо было в то грозные, в те великолепные, в те опаляющие годы! И Василий Родионович был одним из тех,
кто
своими руками, волей и разумом своим боролся ла нашу победу.
Шла весна 1943 года — шла и вела с собой посевную. Василий Родионович
приехал в Ара Хасурту. Работать могли только бабы, дети и старики. Трудно им быле: и наголодались, и жилы себе вымотали, и техники почти никакой. А тут еще
многие жены фронтовиков получили похоронки. Настроение у всех такое, что хоть
в землю живыми ложиться. Так и говорили бедные бабы, нисколько не стесняясь
присутствием молчаливого человека с усталым внимательным лицом.
— В землю должно лечь зерно,— тихо, но твердо возразил Филиппов. Хлебвот что может спасти наших детей.— И добавил еще более твердо и веско: — Наших
детей — и, значит, будущее нашей страны. Будем с хлебом — выживем и победим.
Иначе — позорная смерть.
Где-то в сарае отыскали плуг — совсем уж сочли его ненужным, валялся, как
рухлядь, как лом железный. Худенький — одни паза, как острые гвоздики — подросток поймал на лугу почти одичавшую кобылу. И потянулись к полю все. кто мог
ходить: почерневшие от горя и голода бабы; высохшие, легонькие, как прошлогодние сосновые шишки, старики; тощие, прозрачные, как утренние тени, но внезапно расшалившиеся мальчишки... Не буду долго рассказывать, как работали, как
ссорились, как плакали, побоями и мольбами подымая и понукая обессилевшую лошаденку,— скажу только, что посевная не сорвалась.
Какой хлеб удался в тот год! Войдешь в ниву — как в золотое озеро с головой
погрузишься, и не видать тебя! Как радовались соседки наши, простые русские семейские бабы. И Василий Родионович стоял, прищурясь, и любовался волнующейся
гладью хлебов, и смотрел на запад, р у м я н я щ и й с я , как хорошо поджаренный караван.
Он сам проверял, как в я ж у т снопы, сам показывал.
Поразительный человек Василий Родионович! С учеными — он ученый, с животноводами — умный и дельный товарищ, вникающий во в^е подробности ремесла.
А с писателями — он свой брат-литератор, умеющий и поспорить о новом романе
видного бурятского беллетриста, и дружески покритиковать первую поэму
юного
стихотворца... И если с кем пз хоринцев приключится беда — первое имя, которое
приходит в голову пострадавшего, конечно же, имя Василия Родионовича.
А Филиппов помнит, и знает почти каждого из них и pi-внивп интересуется л ч
делами.
Есть у Василия Родионовича превосходные научные труды
по овцеводству.
Создавая их, он дотошно советовался с н а ш и м и животноводами, изучал их опыт. Вот
и нынче он, позабыв о своем недуге, мчите» с нами по заснеженной степи в моро.?
и вьюгу, чтобы побеседовать с ч а б а н а м и и посоветоваться с любимой моей героиней
Зоей Жамеарановой...
Но пора кое-что рассказать
Слушайте, . д е в у ш к и !

и о Зое.

III
Мы уже приближаемся к третьему отделению Анинскогп совхоза. Позади осталась Красная Ганга, позади — священная гора хоринских б у р я г , таинственно растущая из ровной земли. Не успела нам показать заповедный ключ — Черную Воду... А вот Боршогор — горка, на склоне которой я девочкою любила возводить из
каменьев и глины сказочные дворцы. Я надрывалась, тащл т я ж е л ы е
ребристы.'
глыбы в гору; р у к и были в вечных ссадинах, в трещинах от холодной воды и засохшей глины, но прекрасны были созидаемые мной замки и павильоны! II мечтала
я стать настоящим зодчим. Но судьба распорядилась иначе. Трудно сложилась моя
молодость, много черной работы пришлось мне сделать, и пришлось мне подымать

82

и преодолевать гораздо большие тяжести, чем камни для моих детских дворцов. II
глубокие ссадины бороздили не только к о ж у моих рук, но и сердце мое.
А все же я не сетую на свою н е л е г к у ю судьбу, милые девушки! Если дан человеку голос, то, чем трудней складывается жизнь этого человека, тем свободней
рождается песня в его груди, тем слаще ему поется. Моим строительным материалом
стали слова — из них строю я мои здания. Как видите, я все-таки стала строителем! И об одном мечтаю я теперь: пусть светло и вольно живется моим героям и в
жизни, и в домах, построенных мною книг.
А здесь, в одном из этих домиков, родилась моя Зоя. Отец ее был чабан; война заставила его переменить профессию — он пошел на фронт солдатом. Мать Зои
тоже чабанила, и хлеб холила, и дояркой была. Удивительная женщина! Когда ее
муж отправился защищать с оружием в руках Родину, когда нужда заглянула в окна ее жилища,— она не впала в уныние, не сосредоточилась лишь на своей беде.
Нет, она, как могла, старалась облегчить жизнь своих соседок. Неудобно надоедать людям особенно в такое время, когда у каждого свое горе, своя тоска. И
Зоина мама каждый день навещала то одну, то другую односельчанку, прося то горсточку соли, то сухарь взаймы. Придет, попросит, а сама метким взором обежит
комнату, оглядит лицо хозяйки, задаст два-три вопроса ее детишкам. Вызнает, какая в доме нужда, какая печаль точит сердце женщины — и уйдет, не взяв ни
соли, ни хлеба: забыла, дескать. А на следующее утро снова навестит соседку — и
гама принесет то, что нужно. Или — на худой конец — разговорит, утешит, присоветует что-нибудь... Много тоски она развеяла своими визитами, и немало чужой
беды развела. А однажды спасла от гибели трех детишек, отравившихся
печным
угаром, у ж е посиневших и потерявших сознание: выволокла их на снег, сбегала
на родник, скипятила большой таз и вымыла горячей водой головы малышей. Вернувшаяся г колхозной фермы мать руки ей целовала, плача и благодаря. Ч у ж а я беда всегда была как своя для Зонной матери...
Видите там, за поворотом, новый дом? Здесь живет Зоя. Пока машина подъезжает к нему, пока мы будем ждать вторую -Волгу», далеко отставшую от нас, я
заочно познакомлю вас с моей героиней.
Сейчас зима, Зоя и ее подруги ж и в у т в уютных зимниках с электрическим
светом, с теплыми печами, даже с телевизором — да, да, милая девушка в пушистом
синтетическом свитере! Представьте себе долгий зимний вечер, незаметно наступ а ю щ и й после напряженного трудового дня. Девушки в телогрейках и жарких фуфайках, вязаных из пахучей овечьей шерсти, только что загнали своих мохнатых,
протяжно блеющих подопечных в теплую кошару, спешились с добрых послушных
лошадей, расседлали их, задали им корму и, по давней привычке, одна за другой
набиваются в просторную и светлую комнату Зои. Самая молодая, румяная и непоседливая, включает телевизор: нынче транслируется балет из Москвы, другая, тоненькая и задумчивая, усаживается с книгой. Зоина мама, лежа у печи, говорит,
улыбаясь:
- Доча, затеяла бы позы — нынче дорогие гости обещали приехать!
И Зол, отложив в сторону вязанье, начинает щипать тесто для поз. Румяная
непоседа не выдерживает — и, вскочив с табуретки, начинает тоненькими ломтиками строгать мясо: старинный обычаи требует, чтобы начинка приготовлялась не
на мясорубке, а вот так, ножом и руками — тогда мясо полностью сохранит свою
сочность, своп аромат. По крайней мере, так говорят старики. • Молоденькая хохотушка, возможно, и обратилась бы к помощи мясорубки, но под ревнивым взглядом
Зонной мамы ей неловко нарушать добрую старую традицию.
А п о ж и л а я женщина любуется ловкими движениями девушек, рассеянно слушает их шутки и смех, н вспоминает трудную свою юность, и горькую, безмужнюю
молодость, и ж и т ь е в нетопленой, темной хатенке, и бессонные, черные ночи на
жестком, дощатом топчане... Разве сравнится нынешний чабанский быт с тем, еще
недавним, но так далеко отодвинутым в прошлое, что кажется он уже далекой, почти
баснословной историей... Волшебно изменилась жизнь в родном краю, и радуется
старая женщина этой перемене, и с суеверным страхом твердит про себя:
— Хорошо, все хорошо, все очень хорошо! Только бы не помешала беда, только б не погасло солнце ясное, только б военный дым не замглил Солнце-гору...

6*

83

...А Зое уже надоело возиться со стряпней. Оставив кипящие позы на попечение
своей молоденькой подружки, она выбегает во двор — проведать животных.
С малых лет любила Зоя всякое зверье. Пятилетней малышкой целыми днями
играла с белым козленком Табара, бодливым озорником. Сперва до слез дело доходило: никак не поддавался строптивый малыш, не желал слушаться малолетней
воспитательницы. Она действовала и лаской, и строгостью, и с а х а р со стола утаивала — угощала проказника. И добилась-таки своего: смирился Табара. Тут уж Зоя
помаялсЧ его: то глаза ему завяжет — в жмурки с ним играет, то верхом оседлает,
то поклажей навьючит. Все терпел козленок, превратившийся в покорную собачонку.
Летом раздолье им обоим: барахтаются в зеленой траве, бегают вперегонки... Но вот
выросли у козленка рога, повзрослел он. Смех сказать — рога есть, а бодаться не
умеет: Зоя отучила. Но ведь это обидно: какой же он козел, если не может бодаться?
И девочка, став на коленки и выставив вперед лоб, принялась тренировать своего
питомца. После первого же урока у нее самой выскочили две шишки — точь-вточь, как у Табара, когда он был совсем маленький. Заплакала Зоя. Мама увидела,
заругалась: «Этак он тебя и без глаз оставит!» И решила разлучить друзей. Зоя заплакала еще пуще и сквозь слезы объяснила, что шишки появились у нее потому,
что она у п а л а и стукнулась о придорожный камень. Мама сжалилась, хоть и разгадала дочкин обман. Не могла она видеть равнодушно дочкиных слез — слишком
много самой пришлось плакать, слишком памятны были слезы крошечной Зои, шепеляво спрашивающей:
А где наш па-па? Но-ка-жи его кал-тоц-ку...»
Когда в 1942 году отец уходил на фронт, Зоя успела ему только личико свое
показать — сонное, с бессмысленно улыбающимися ярко-черными щелками блестящих глазенок. Постоял отец над люлькой улыбающейся дочки, осторожно потрепал
ее от рожденья смуглые щеки и сказал, как будто она могла понять его слова:
— Слушай меня, доча. Нет у нас с мамой сына — ты должна заменить его.
Если пояс мой окажется короток — удлини его. Если исчезнет след мой — найди
его и продолжи. Чтоб не пропало имя рода моего, чтоб не кончилась добрая слава
дел моих и отца моего. Чтоб с уважением называли люди мое имя. Вместо сына моего
нерожденного остаешься ты, доча.
Стала Зоя учиться. Прилежно занималась, и книги любила, а все чем-то недовольна была. Помогала матери, второй хозяйкой была в дому, не гнушалась никаким трудом, а все ей мало казалось.
— Работать хочу,— твердила она матери и подругам.
— Разве не работа то, что ты делаешь?
— Это так, пустяки домашние. Хочу настоящим делом заниматься. Хочу работать, как отец работал. Как вся наша страна работает.
И однажды уехала из дому, оставив отлучившейся на несколько дней матери
коротенькую записку. Мать думала: дочка в Улан-Удя укатила — учиться. А Зоя,
оказывается, ушла работать телятницей.
Но телята вскоре ее разочаровали: очень уж бестолковые и капризные. Профессия доярки показалась ей интересней. Однако и здесь Зоя не нашла себя: ей,
привыкшей к степным просторам, к полукочевой чабанской жизни скучно стало возиться с неповоротливыми, малоподвижными коровами.
То ли дело — чабанить!
Вспомнила Зоя детство, вспомнила рассказы мамы п чабанских приключениях отца,
о вольной степной жизни, половина которой проходит в седле, а другая половина —
в непрестанных тревогах за отару, в ночной бессонице, когда лишь дремлешь, поптичьи, вполглаза и вполуха, чутко прислушиваясь к свисту ветра и вою метели за
вздрагивающим и тоскливо позванивающим окошком: не волк ли там воет, не блеют
ли в кошаре овцы, испуганные приближенном хищного и голодного зверя?..
Хлопнула дверь — ято Зоя вернулась. Ее молодое, обожженное зноем и морозами,
лицо возбуждено.
— Лида,— говорит она сестренке,— я ушла, а ты опять за книжку? Позы
'без присмотру. Смотри, сама же голодной останешься.
— Ой, Зоенька, бог с ними, с позами! Как интересно пишет Флобер...
84

Зоя бросает завистливый взгляд на истрепанную бийлиитечную книгу н вздыхает. Сестренка вскакивает со стула, ей стыдно:
- Зоя, я что придумала! Вы готовьте позы, а я иуду читать вслух! Хорошо?
- Ну ладно,— ворчит добродушно Зоя. — Но боюсь — по:ш переспели. Смотри. На твою долю хороших может не достаться.
- Ну и пусть! Кто не ест мяса, у того кожа белая-белая. И фигурка изящная, как точеная! — мгновенно находится девушка.
...Что ж, ты права, Лида. Ладно уж, девочка,— читай книжки, блюди цвет лица и фигуру. Не одним мясом, в конце концов, сыт человек...
А мороз разгорается, расходится — ух, как стучит и скрипит пн проворными,
железом коваными сапогами за дверью! Верно, прознал, что навестили Зою девушки — вот и топчется у дома, ждет, клубя паром, словно взволнованный курильщик табачным дымом. И вечер хмурится все темней, и все ниже надвигает на
заиндевелые брови косматую белую шапку. Тоже ждет девушку — ленивую утреннюю зорьку, которая так поздно подымается зимою со своей пуховой постели.
А девушки слушают звонкий голосок Лиды, читающей про с т р а д а н и я далекой
чужой женщины, и сосредоточенно щиплют позы, которые так теплы, так пышны
здесь, в домашнем тепле. Недолго им блаженствовать — вынесут их сейчас девушки в холодные сени, окаменеют они на холоде, сожмутся и затвердеют, словно степные воробьи, убитые жестоким морозом...
Но явится гость — и внесут их опять в тепло, и посадят их в горячий пар —
и опять станут они пышными, нежными, как бы улыбающимися. Не зря в°дь вложили в них девушки тепло своих быстрых пальцев, и жаркое заботливое свое дыханье, и радостный смех ожидания...

IV
На белом спетс п а р н я л у ч ш е нет.
Чем комсомол шестидесятых лег.
М.

Тяжкой поступью лет
Тропы горные стерты.
Но мне видится след,
В почву врезанный твердо.
След отца моего,
Слит с тропой комсомола.
Юность их и родство —
Моей юности школа.
Комсомол и отец —
Сверстники-побратимы.
Комсомол и отец —
Пламень неугасимый...
Мама, выйдем во двор,
На завалинке сядем.
Тих окрестный простор,
Притомившийся за день.
,-Только звезды не спят.
Нарождаются, гаснут.
Как их гибель прекрасна!
; Как горяч звездопад.!
Ярок и долговечен
Звезд растраченных след.
Это — подвига свет.

Светлов.

Это — честь человечья.
Мал мой возраст и рост,
Сердце слабо н робко...
Дотянуться б до звезд
Этой тонкою тропкой,
Встать бы вровень с тобой,
Ввысь ушедший отец мой,
След продолжить бы твой,
Выть достойной наследства
Жить,
высоко неся
Свет великого дела,
Чтоб Вселенная вся
Навсегда молодела,
Чтобы юность отцов
Нашим знаменем стала,
Чтоб во веки веков
Сталь сердец не устала!
...Ах, как месяц пригож,
Чистый,
ясный, как л ь д и н к а .
Мама, правда ведь.—
схож
Пн с твоею косынкой?
Мама, ты не кори,
83

Что отстала я в школе.
Что-то жжет изнутри —
Заболела я, что ли...
Холодает в степи.
Тает звездная стая.
Ты иди,
ты поспи.
Я еще помечтаю...
* *
*

Без мечты,
говорят,
Сердце осиротеет...

Гор суровый наряд
Под зарей золотеет.
Травы утренник сжег.
Тропка стянута стужей:
Степь к зиме ремешок
Подтянула потуже.
То шагает Гнедко,
То рысцой понесется.
Стук копыт далеко
По степи раздается.
Овцы серой рекой
Расструились по склону —
Ищут в травке скупой
Витамин свой зеленый.
Ну, а мой витамин Эта ширь золотая,
С блеском снежных вершин,
С небесами без к р а я !
Сколько воли дано
Для мечты,
для работы...
Здесь лишь мне суждено
Сделать славное что-то.
Бабушка Шилэнта 1
машет белой м а к у ш к о й :
«Приходи, сирота,
Поболтать со старушкой!»
Недосуг мне сидеть
За беседой пустою.
И не кличь меня впредь
Никогда сиротою!
Сирота —
это тот,
Кто мечтать не умеет,
Кто бесплодно цветет
И бездельно стареет.
II скажу не тая:
Высотой не гордись ты.
Не завидую я
1

Название горы.
80

Красоте твоей льдистой.
Глянь-ка,
гордая,
вниз:
Степь — погоста пустынней.
А ведь надо пастись,
Надо жить животине.
Зноем степь сожжена,
Стужей бита вприбавку.
И жива лишь одна
Богородская травка.
В грунт железный вплела
Жиловатые корни.
Закрепилась.
Цела.
Не сдается —
и кормит.
Вот она какова,
Как дарить себя рада,
Сиротинка-трава,
Сероцвет-неувяда!
...А мечталось взахлеб
Под овчиной курчавой,
Чтобы — подвиг.
И чтоб —
Блеск,
овации,
слава.
И Кремлевский дворец,
И поклонников свита.
И почет...
И — отец.
Молодой.
Не убитый...
Помню вьюга храпит,
Никнет пламя в коптилке.
Мама хворая спит
На дырявой подстилке.
Завтра двойка опять —
П р е ж н и м двойкам вдогонку.

V
О лете грустишь зимой,
Под старость
юность милей...
О, край заснеженный мой,
Мой нежный,—
меня согрей!
Стою на твоем снегу,
А кажется — что бегу,

1

f

Чти теплая степь цветет
И солнце,
как поводырь,
Холмов караван ведет
В залитую золотом ширь...
Верблюды детства —
холмы!
Ж и в ы м и казались вы
В шерсти сожженной травы,
В пуху морозной зимы!

На вечные времена!
Не племя новых господ,
Не прежних тайши сынки —
Возник двенадцатый род —
Бурятские большевики.
Не древен их корень и дом,
Но кровь п мысль горяча.
Учителем и отцом
Считают они Ильича.

За вами девочка шла
В фуфайке из щедрых лучей.
Прирученной змейкой ручей
Бежал за ней до села.

Не хочешь быть под конем —
Подпругу крепче стяни.
Высоким, строгим огнем
Твои озарились дни.
Ты стал, как юноша, смел,
Прадедовский край седой.
Воскрес и помолодел,
Омывшись живой водой.

Но рыжий тот караван
Стеснялся войти в село.
Задумчивостью обуян,
Он мимо брел тяжело.
Легенд и преданий кладь
Он нес на своих горбах.
Он ветром веков пропах.
Умел он терпеть и ждать.
II было нельзя поднять
Ту ношу
девочке — мне.
II страшно было узнать
О юрсстной старине...
Ты
'1о
Ты
То

помнишь,
кр'-мя и
помнишь,
бремя бед

мой древний крап,
тот народ?
мой гневный край,
и невзгод?

Как д у ш и глохли в глуши,
Как правил,
дик и суров,
Шодро Болтироков тайши'
Одиннадцати родов....
...Но гул возник вдалеке,
Накатывался
и рос...
Гроза на Неве-реке
Грозней тайшинских угроз!
«Аврорьг> мощный сигнал
Услышан мо^й страной.
Тайши и купцов изгнал
Народ возрожденный мой!
И нечисть ночная вся
Огнем зарк сожжена,
И новый день занялся,
И новый род родился—
1
2
а

Тайшч! — князь.
Буддистский х р а м .
Будущий Герой Советского Союза.

А мы старались взрослеть.
Спешили детство забыть.
Нам надо было успеть
Подраться,
попеть,
полюбить.
И сборищ,
и споров пыл
Грел стены нетопленных школ.
И Зоин отец — Шоймпол —
Ровесником нашим был.
...В дацане 2 — хохот и гам:
Агиткой безбожной—жги!
Мы ламам и кулакам
Со сцены кричим:
— Граги!—
С отжившим мы —
па ножах.
С грядущим,
с новым,
друзья.
Дарма Жанаев 3 — вожак.
Вперед! Отступать нельзя.
Губил нас огонь,
свинец.
Угрюмила нас беда.
Но помню: Зоин отец
Умел быть светлым всегда.
Жизнь, вскинутая на дыбы,
Смирнела,
как конь под седлом.
Сквозь слякоть и бурелом
Пробились тропы судьбы.

Тот в вуз учиться пошел,
Л итог стал за станком.
И Баицын-Эбуре своем
Остался верный Шоймпол.
Он новь подымать призывал
Мужчин улуса сплотив,
Он ТОЗ организовал,
Возглавил сельский актив.
Он был улыбчив и строг,
Он сдержан был—и удал.
Он сил своих не берег.
От жизни все отдавал.
II в день, когда небо вдруг
Ненастный дым заволок,
11 радио теплый звук
Стал жестким, словно клинок,
II Жизнь живых призвала
За Жизнь против смерти встать
Шоймпол, оставив дела,
Отправился воевать.
Отарою исхудалой
Брели тыловые дни.
Земля,
как вдова,
страдала,
Казалось, она рыдала:
'<Война, мужчин мне верни!»
Но шли на запад сурово
Мужчины, хмуро пыля.
II сохли новые вдовы,
Как древняя наша земля.
Отец уходил за сыном,
За юным шел пожилой,
И женщины вслед мужчинам
Глядели с темной тоской.
Но ждали нас пашни,
покосы,
Коров недоенных рать.
II некогда даже косы
Было нам расчесать.
II крепло в нас злое что-то —
Напасти злой вопреки.
И нас спасала работа
От старости и тоски.
Мы жили на улице Шмидта
И, хоть жилось нелегко,
Мы дверь держали открытой
Для всех, кто шел далеко.
Я помню те проводины —
И сдвинутые столы,
II чувство беды единой,
1

Юроолы — напутственное Олагопожелание.
88

И мамины юроолы 1 ,
И слезы женщин,
и шутки
Идущих на смерть мужей,
Махорочные самокрутки,
Лепешки из отрубей...
Сквозь слезы смеюсь я снова,
Под солнцем пятится тьма:
Хохочет Жанаев Дарма,
Пуская соленое слово.
Подруга моя шлепком
Шутливо его награждает...
Смеемся,
А в горле ком.
II темень дом осаждает...
Т я г у ч е дымит состав,
Лазурное небо мажет,
И бабы,
на цыпочки встав,
Вслед поезду машут,
машут...
Но шпалам
пошел,
пошел,
Тоску разлуки размаяв...
И одном вагоне Жанаев
И Зоин отец Шоймпо.т.
А поезд сбавляет ход,
И окна блеск заполняет:
Байкал подходит,
растет
И синью вод осеняет...
Байкал,
баюкал ты их.
Качал на руках,
как батя.
И нот — провожаешь.
Притих,
Широко раскинув объятья.
Спасибо тебе, машинист!
Спасибо, начальник умный!
С подножек сигают вниз,
Сбегают к берегу шумно —
Лицо сполоснуть водой —
Чистейшею,
несравненной,
Взять камушек голубой -Веселый такой,
довоенный...
Казалось,
Байкал кивал
С напутственным бормотаньем:
Крушите их наповал.
А мы вас
ждать не устанем.

И я,
и

степь,
п народ —
Мы все подкрепим вас с тылу.
Пусть каждый из вас черпнет
Моей чистоты и силы...»

Шли дни дорогами ЛРТ,
Махали далью,
прощались.
И люди шли им вслед —
И тоже не возвращались.
Не шли назад поезда
По рельсам одноколейки.
Взяла фронтовая страда
Друзей моих многих навеки...
Но лица их и слова
Хранит так четко и строго
Байкальская синева,
Степная седая дорога.
И плеском весенней травы,
И гулом осенней меди
Со мной говорите вы,
Друзья мои и соседи.
И поезд, умчавший вас
В огонь нереднего края, —
Он мчится и посейчас,
' От времени не отставая.
И устали нет моей.
И думаю у обелиска
О молодости друзей —
!рутой,
т-отцвртшей,
близкой.

VI
Ромашками берег цвел,
Уда голубела чисто,
Когда под пулей фашиста
Упал твой отец Шоймпол.
II пальцы его, каменея,
Зажали цветок в кулак —
Чтоб первой весной твоею
Не мог любоваться враг.
Звезда 1' .!и;'отки скатилась,
В траву кровинкой вошла,
До времени затаилась —
Чтоб ты ее свет нашла.
Чтоб приняли это наследство,
1

Печное, как земля,
Твое пионерское детство,
Комсомольская юность твоя.

Комсомола питомцем
Был отец молодой.
Тем же яростным солнцем
Путь отмечен и мой.
...Лишь поблекшее фото,
Бледный отсвет лица.
Треугольнички с фронта —
Три его письмеца...
По устойчивы,
словно
Звезд настойчивый свет,
Узы близости кровной,
Судеб слившихся след.
Молодым на войне
Пал отец мой в сраженье.
II не сыну,
а мне
Быть его продолженьем.
И клянусь я звездой
Той немеркнущей, алой,
И клянусь я водой
Голубого Байкала —
Весь пройти, до конца
Путь,
крутой и веселый.
Быть достойной отца,
Верной быть комсомолу...

* *
*

И в ведро,
и в непогоду,
И в праздник —
работа всегда.
Четыре времени года —
Вот атлас ее труда.
Зима, как карта слепая
На белом холсте пурги,
Висит с октября до мая,
Пока не вспыхнул ургы 1 .
Пронзает ветер свинцовый,
И овцы полумертвы.
Живой очажок травы
На метр отстоит от другого.
Но надо долго пасти,
Крепчающей стуже переча,
Но надо спасти,
спасти
Голодную рать овечью.
Гнедко, ни шагу назад!

Ургы — подснежник.
89

If голод забыть, л устаток.
Что» минимум сто ягнят
Годились от сотни маток...
Но дни зимы сочтены.
Протяжнее стали зори.
Зеленая карта весны
Открылась в атласе Зои.
Хорош был нынче окот!
Зима не прошла впустую.
...Ишь — матка одна, бастуя,
Сынку молока не дает.
Не кормит — хоть плачь,
хоть тресни!
Хоть бей!
Но Зоя не бьет.
Она старинную песню
.Мамаше нравной поет:
< Тэго, тнго!
Встань, не лежи!
Ъго, тэго!
Сынка оближи.
М а л е н ь к и й он.
Слабенький он,
Он ведь для жизни тобой рожден!
Тэго, гзго,
Сынка не губи,
Тэго, тэго,
Его полюби —
Он ведь родной,
Теплый такой,
Плачет он...
Покорми,
успокой...;
II i.ia.i ленивый овечий
Косится на малыша От щм'енки человечьей
Очнулась овечья д у ш а !
II, блея нежно и звонко,
Встает капризная мать,
Чтобы вымя точное дать
Обиженному р е б е н к у . . .
Л солнце идет,
растет,
Стоит над седой Настасьей —'
II т а юнеет,
цветет,
Пьянея от синего счастья.
И сопки,
как корабли.
Колеблются в легком дыме...
Весной вращенье земли,
Наверное, ощутимей.
И Зоя тоз;е хмельна,
И к р у ж и т ей голову что-то:
' Название горы.

90

Ьесч-нняя ль голубизна,
Бессонная ли забота...
Подснежник,
нежный глазок
Средь опали и бурелома!
Когда б, как письмо, ты мог
Сказать моему дорогому —
Пускай он не ждет опять
Меня в субботу напрасно:
Ягненок болен опасно,
И надо его спасать.
Бедня1а недомогает,
От кашля грустен и квёл.
Дала ему утром укол,
Да что-то не помогает.
Найти MHi нужно скорей
Совхозного ветеринара...
Л дни все жарч!-,
полней,
И все веселен отара.
Свободен от белой тоски
Простор, лучами прогретый —
Напомнят о ней средь лета
Лишь яркой соли куски.
И соль упоенно лижет
Беспечных о в г ц орда...
По осень псе ближе, ближе
Подкрадывается сюда:
Обдышит клеем листья —
]< спрячется до поры.
Потом г.торичкой лисьей
л кра'Ч-т ш а п к у горы.
Подымется с небом вровень,
1'> горах серебром блеснет —
И как языком коровьим,
Закатом лето слизнет.
Картавость вороньего карка
Побелу ее подтвердит —
И юлой контурной картон
Осень прошелестит...
"la, в ноле не за цветами
Выходит Зоя чуть свет,
II шиться ей за мечтами
Л а к и о уж времени нет.
Ми в сердце,
и \ 3 K v i n щёлку
1>Н".'|ЗеТ В Д Р У Г

С о м н е н ь я ЗМеЯ!

А вдруг п р о п а д а е т без толку
1! юность.
и жизнь моя?
Ведь !]•• из '.кел! ',й тело.
II не из камня душа...
Подруга OI'HOBKJ надела —
Как эга т к а н ь юроша!

А бисерные олени
Так славно бегут по унтам...
Весенней крови томленье
Мешает спать по ночам.
Подружка в райцентр,
в субботу
На день рожденья зовет:
«Не Алитет — работа,
В горы она не уйдет!
Бросай своих тонкорунных,
Мать справится и одна...»
Ни к ночи сиьерко дунул,
Но мама слакч,
больна.
И.-т слово дала недаром:
Как минимум — сто от ста!»
Иольшая ге.мья отара
Г>е;{ Зои как сирота.
Пасти если хочешь стадо —•
Иди позади всегда.
Коль служишь работе надо
Идти впереди труда.
Ягненок —
ребенок малый:
Тому подстилку поправь.
Того конфеткой побалуй,
А этого в угол поставь.
Один — жадюга-обжора,
Лпугому — лишь пить давай.
Тот, черненький,— ловкий, спорый,
\ этот, белый.— лентяй.
Привяжешься к ним душою —
Ничем уж не оторвать!
Своим подопечным Зоя —
И вра".
л учитель,

Пудилшяк —

и мать.

едва ль не главное
Орудие чабана.
Две стрелки скачут исправно,
Вся жизнь им подчинена.
Но есть и другой —
надежный,
Испытаннейший прибор —
Овечий блёкот тревожный,
Ягнят нетерпячих хор.
Заслышишь тот звук знакомый —
И, сколько бы ни спала.
Порхнет, словно птица, дрема,
Во двор позовут дела...

Да, стужей нежданной, ранней
Дохнуло с угрюмых гор...
Накинув тулуп бараний,
Выходит Зоя во двор.
Как будто небо спокойно...
Отару ьести скорей...
Овцы
ратью нестройной
Жуя,
бредут перед ней.
Стучат вразнобой копытца
По мерзлой, скудной земле...
A t'-itp крепчает,
ярится,
Заставить хочет смириться.
Но Зоя не покорится.
Она читает в седле.
Она, как всегда, не забыла
Журнал засунуть в сапог...
Темнеет небо уныло
11 сумрак сопки облек,
По ветру движется стадо,
Как плот по теченью плывет...
И вдруг —
упал небосвод!
Снег сыплет,
вьюга ревет —
Домой возвращаться надо!
— Х а и т ! — Зоя кричит,
скача
По следу глупых беглянок,
Отчаянно грохоча
Гремком из гнутых жестянок.
Но вьюга гудит в горах,
Гремок заглушает вьюга —
II овцы бегут впотьмах
От снега и от испуга.
По склону, дурочки,
ввысь,
Где снег хлобыщет все пуще...
Пропали в метельной гуще,
В кромешной мгле разбрелись.
Но что-то растет навстречу,
Чернея средь серых небес...
Косматой овчиной лес
Толпу укрывает овечью.
Гнедка привязав верней,
Кричит и мечется Зоя.
Дрожащей,
жалкой толпою
Стекается стадо к ней.
— Ну, неслухи,
ну, тупицы,
Народ несмышленым вы мой!..
Ну, бедные,—
как нам пробиться

91

Сквозь этакий мрак домой? —
Бранит их,
плачет, жалея,
Не зная, что предпринять.
А овцы, покорно блея,
]']е окружают теснее,
Как малые дети — мать.
II с ними Зое теплее,
И серая тьма — светлее,
II — стыдно паниковать.
— Одна б я еще рискнула,
Но с вами... Нет, не пойду...
Что ж мямлишь, как суслик снулый?
Спасай, коль влипли в беду! —
Она собирает сучья,
Берёсту с березы дерет.
Но снег,
настырный,
липучий,
Разжечь костер не дает.
Иге мокро. II воздух самый,
Как тряпка,
влагой наГфяк.
А снег все валит упрямо,
И тяжко
падает мрак.
Промозглый вкрадчивый вечер
Сулит студеиую ночь.
Но тепел он,
круг овечий,
II овцы по-человечьи
Должны человеку помочь!
И в это тепло живое,
Сплотившееся кругом,
Ложится доверчиво Зоя
В обнимку с мокрым Гнедком...
А утром еще ретивей
Неистовствовала пурга.
В каком-то диком порыве
Валились с неба снега.
Угрюмо,
весело,
люто
Крутилась белая тьма.
II небо взвивалось круто —
И рушилось наземь —
будто
Сошло невзначай с ума.
Куда там домой!
Ни тагу
Теперь уж сделать невмочь.
Ни разумом,
ни отвагой,

Ничем тут нельзя помочь.
От голода и дремоты
Ни встать,
ни поднять головы.
Дать овцам...
Найти чего-то.
Добыть хоть клочек травы...
Под снежной тяжестью белой
Легко уснуть,
позабыть...
А мама?
Прощай... Не сумела...
Не смой!
Нужно думать.
Быть.
Пробить эту толщу злую
II в пропасть сна не упасть.
Пороться напропалую —•
Чтоб так,
зазря,
не пропасть.
А снег сникает помалу,
И ветер не так остер...
Vpa — зажегся костер!
Теперь устоим, пожалуй...
Восход уже начеку.
Сверкают снежинки, как брызги.
Под снегом
овцы Гнедку
По репицу хвост обгрызли
И страх уже не томит.
И можно искать дорогу...
Лай.

Крики...
Сосед Чимит
Идет в с н е г а х на подмогу!
Ой, девка... Цела?
- Пела...
Гляди, какие сугробы...
- А то, что овец спасла,—
О том разговор особый...
VII

Б у р л и т ч у г у н о к на плите,
Р . ' м я п я т с л лица с моро.;у.
Как .тезды, во всей красоте
Сияют на скатерти позы.
Хореш, привлеченный теплом,
II запахом пищи обильной,
Скребется и просится в дом,
Скуля за дверями умильно.
- П,ыи! — Лида шугает его.
Но мяса несет ему Зоя.

Ну разве обидишь того,
Кто трудится вместе с тобою?
...Искусанный волком кобель
К плетню был веревкой привязан,
Когда закипела метель.
Пролитая небом безглазым.
Он был «на больничном» тогда.
Но Зоя с отарой пропала.
II понял Хорёш, что — беда.
II в темень завыл одичало.
Но гипертонический криз
Мать Зои совсем обезножил.
Веревку Хорёш перегрыз —
И ринулся в ночь.
в бездорожье.
Завеянный след он искал.
Вынюхивал вымерзший запах.
II ПОЛЗ,

и тонул,
и скакал.
Хромая на раненых лапах.
Чутьем — или чудом, скорей,
Пробившись сквозь хаос сердитый,

Od громко завыл у дверей
Неблизкой избушки Чимита...

Разряжены,

возбуждены
Идут подруги,
соседи.
Приехали чабаны,
Их лица чеканно-темны,
Как будто из старой меди.
И тесно гости сидят,
II лампы ярко горят,
II взгляды, как лампы, ярки
И дом, словно площадь, гудит
II праздничным смехом,
и спором,
II Зоя, потупясь, сидит,
Прислушиваясь к разговорам.
«Ну, хоть бы едой занялись.
Остынут ведь позы напрасно...
Румяный седой журналист
Допрашивает пристрастно:

ЖУРНАЛИСТ:

Зоя Шоймполовна, журнал «Байкал» очень интересуется Вашей работой.
Ваша землячка, поэтесса Цырен-Дулма Дондоковна Дондокова, работает над
очерком к поэмой о Вашей жизни, Вашем труде. Мне, признаться, тоже хотелось бы написать о чабанском ремесле — ремесле, сочетающем в себе и
груб>ю. как говорится, прозу, и крылатую романтику... Расскажите нам о
себе, Зоя Шоймполовна. Как и когда зародилось в Вас желание стать чабанкой?
Где Вы учились своей профессии? Кто был Вашим наставником, воспитателем?
Я понимаю, многие хотят побеседовать с Вами, а час уже поздний. Вы хоть
вкратце, хоть Фразой одном...
...Но разве фразой одной
Судьбу свою вдруг раскажешь?
Но разве простор степной
В одну минуту покажешь?

Чтоб горы, блеском маня.
Как мама, нежно кивали,
И чтоб под копытом коня
Жарки весной оживали!

Как папу

...Но разве расскажешь враз,
В смущении глаз не пряча,
Оо этой страде горячей,
Об этой мечте ребячьей
О том,
как она сбылась?
л-лк стал район наш богатым,
И каждый был сыт и одет.
Как выбрали депутатом
Fe в Верховный Совет.
(Нет-нет —
и скосишься взглядом,
Чтоб снова
украдкой взглянуть:
Горят два пламени рядом,
Ее освещая грудь:

убили.
как
В бескормицу овны гипли
И голод был лют,
как враг.
II вьюги от злости хрипли...
И как мечталось •—
до слез! —
Чтоб повеселели вдовы.
Чтоб разбогател колхоз.
И всем было мяса вдоволь;
Чтоб сотни сытых овец
Паслись по степям полынным;
Чтоб, если б пришел отец,—
'Гордился б дочкой.
как сыном:

93

Значок комсомола алый
И с ним депутатский — вот...)
Судьба мечту обскакала,
Как птиц обогнал самолет!
...Ах, как в столицу летела,
В Кремлевский светлый дворец!
А в зале, когда сидела,
Тоска вдруг душой овладела
Без мамы,
без милого дела,
Без добрых, глупых овец...
Вернулась —
и грусть охватила:
Зачем так спешила домой?
На ]..уг:тавку не сходила,
Б театр не попала Большой...
Расскажешь ли кратко,
скоро
Все дни свои и мечты?
Чабан человек простора.
Простора и простоты.
Под вьюгою и под грозою
Жизнь, словно хулэк 1
его мчит...
Не мучьте вопросами Зою —
Пускай она помолчит.

* *
*
Бубнят иногда пожилые:
«Худая пошла молодежь.
Вот в наши-то годы былые —
Тогда молодняк был хорош.
Чтоб девке — в штанах красоваться?
Чтоб парню — пеленки стирать?!»
Мне скучно от этих нотаций,
От этих пустейших тирад.
Брюзги близорукие спорьте,
Но с толком — чтоб самая суть.
Ктэ первый на стройках,
в спорте?
К го в космос прокладывал путь?
А Космодемьянская Зоя,
А Зоя — землячка моя?
Нет,
Молодостью
такою
Гордится наша земля!
...Любуюсь я искоса ею:
Как смелы крылья бровей!
Коса, лоснясь и чернея,
Кипит, как горный ручей.
И лезвий кинжальных острее
Взгляд узких степных очей...
Но Зоя, смугло краснея,
Опять потупила взор...
Филиппов подсел — н е н е ю
Иначе повел разговор:

В. Р. ФИЛИППОВ:

Зоя Шонмполовна, когда я жил и работал здесь, в Хоринске, ты былг.
еще совсем маленькая. Мне очень нравится, что ты так выросла с тех пор —
так хорошо, так славно выросла! Мне приятно, что ты, видимо, читала мои
труды. Твое обращение с ягнятами подтверждает мою догадку.
ЗОЯ (оживляясь):
Конечно, читала, Василий Родионович! Ягнят я принимаю, как Вы
учите. И H.I Ваших статей узнала, что у новорожденных ягнят нет иммунитета...
В. Р. ФИЛИППОВ:
— Да-да. М а л ы ш и , родившись, должны немедленно брать молоко матер!!
и получить с ним этот самым иммунитет. Материнское молоко — это как бы
телохранитель новорожденного ягненка. II мне поразительным представляется
что ты, такая молодая, сумела это понять и применить на деле еще до появления моей статьи. (Смеется). Ты, Зоя, тоже телохранитель ягнят!
ЗОЯ (вспыхивая):
— Нет, да что Вы, я просто... (Широко улыбается). Я помню, родился такой сла-апенький ягненочек. А мамаша такая оказалась, такая...
ФИЛИППОВ:
- Нравная, как русские крестьяне говорят.
1

94

Аргамак, скакун.

ЗОЯ:
- Вот именно — нравная. Нрав у нее плохой, тяжелый. Ягоистичный.
Не захотела кормить — и все. Отказывалась от своего ребенка.
ФИЛИППОВ (с интересом):
- Как же ты помогла малышу?
ЗОЯ (смущенно):
- Я ей просто песенку спела.
ФИЛИППОВ (смеется):
— Прелестно! Наверно, ату
<Тэго, тэго...;>?
ЗОЯ:
— Ага!
ФИЛИППОВ:
1
- Это прркписно, Зоя, что Б вашей деятельности так естественно спч' таются приемы древнего чабанского опыта с методами научной теории. Иго
так отрадно, что наши чабаны с доверием и уважением обращаются к нам,
ученым. Я верю, что скоро у нас появится универсальный тип чабана-ученого.
Как Вы думаете, Зоя!
ЗОЯ:
- Спасибо Вам! Спасибо вам всем, товарищи, за добрые слова, за ваш
интерес к нашей жизни... II что БЫ приехали к нам, стужи и вьюги не испугались...
VIII
Я хотел бы к н а ш и м идеалам
па горячей лошади скакать.

М. Светлов.

Комсомолец я. Мне двадцать лет.
На хулэке я скачу горячем.
И друзья мои летят вослед,
Мы все выше, все быстрее скачем.
Горы,
горы.
горы предо мной.
Каждая вершина —
выше,
краше!
Высота.
краса земли родной •—
Это все мое.
Мое и наше!
Много нас, отчаянных парней'
Нас жара смолила, обжигая,
Обнимал Байкал волной своей,
Прорубь нас калила ледяная.
Сила есть,
и в жилах кровь быстра.
Есть простор для песен,
для дерзанья.
Алым светом нашего костра
Озарим мы бездны мирозданья!
Вместе с нами девушки спешат.
Та - - перегнала,
отстала ята.
Спешилась одна,
Вперила взгляд
В круг колодца, полный мглы и света.
Золотые кольца на воде.

Как сердца влюбленные треггещут..
- Зоя Жамсарановна, мэндз!
Разреши помочь...
— Гляди, как блещут...
Осторожней — не спугни ведром.
Поиграют пусть еще немного...
— Зоя, ты попей — мы подождем.
Да не надо. Знаю я дорогу.
...Видно, это нужно: приотстать,
Заглядеться,
Вдуматься,
дослышать...
И опять —
скакать,
перегонять,
Гя'.!

ОГЛЯДКИ —

все быстрей и выше.
Как в колодце кольца,
дни горят
Серебром снегов и бронзой зноя...
Гкакуны вперед несут ребят,
lice быстрее юные летят И оглядываются на Зою.
II над новью городов и сел,
Над просторами степей и пашен
Крепко держит знамя Комсомол,
Деловит,
мечтателен,
бесстрашен.

Вольный перевод с бурятского Дмитрия Г О Л У Б К О В А .

В прошлом году Улан-Удэнскому заводу «Электромашина» исполнилось
пятьдесят лет. Родина высоко оценила достижения коллектива передового »
Бурятии предприятия, наградив завод орденом «Знак Почета».
Об истории завода, его становлении и пути к победам, рассказывает в своем
очерке бывший литейщик завода, воспитанник рабочего коллектива — писатель Семен Борисович Метелица.

Семен М Е Т Е Л И Ц А

KpV/TQW БЕРЕГИ (&1ЕНГИ
/

У

I

У

Н а ч н у я рассказ о родном заводе Ме- заудинским казаком в звонкие берега.
ханлит», который нынче носит такое ясНа этих берегах стоял побольше полное и твердое имя <• Электромашина», не века назад стекольный завод верхнеудинс цехов и корпусов его, а с реки — Се- ского купца Кобылкина. Впритык к неленги, на крутом берегу которой
стоит
му — завод кабацкого
старшины-купца
завод, и сестры ее — Уды, которая дала
Спесивпева: «Водка и пиво и лимонад*.
имя нашему любимому и славному горо- Под этими двумя вывесками от зорьки до
зорьки гнули хребет сто стеклодувов и
ду.
пивоваров. Если к этой сотне верхнеудинБегут по родимой земле бурят Уда и
ского пролетариата прибавить слесарем,
Селенга, вливаясь в золотую чашу Байкочегаров и машинистов из железнодокала, и много воды утечет в реках-сестрожного депо, да еще ковалей Бондарерах, пока появится «Электромашина» —
вых и Гуревичей с подручными из Куззавод-орденоносец, завод, о котором знанечного ряда, что помещались близ Онют теперь во всех городах страны и даленого базара на берегу все той же Уды.
ко за ее границами, знают по тому, что
вот тебе и вся промышленность Верхнена
электромоторах
и
автомобильных
удинска, о котором сказал Антон Павлокранах напечатано сталью: «Сделано
в
вич Чехов «Верхнеудинск — премиленьУлан-Удэ. «Электромашина». И много воды
кий городок».
утечет в реках-сестрах до той поры, поА над стекольным и водочно-пивоваренкуда взойдет на капитанский мостик завода нынешний директор его Павел Нил- ным-лимонадным
заводиком
высилась
санович Бурлов — сын бурятского нароВшивая горка. Да, да — так и прозывалась тогда рабочая слободка, украшенная
да, награжденный орденом Октябрьской
Революции. Быстротечны наши реки, пм
врытыми в землю хибарками стеклодувов
и пивоваров. Ютилась здесь «голь перестать нашему времени, которое вносит и
историю Бурятии новые имена, прославив- к а т н а я " и за то, видать, и окрестили купшие вдохновенным трудом и республику. цы Кобылкины, Спегивцевы, Труневы
г
прочие отцы Нерхнеудинска ту горушку
и город Улан-Удэ, и завод. Но я помню и
1
стародавние времена так, словно бы ceii- т а к и м именем, а ведь оттуда начинал.' :'
час из окошечка биржи труда получаю
наш город, оттуда и пошел Верхнеудинп;
путевку в у ч е н и к и литейщика на i М'-- оттуда на Восток глянули первые каланханлит»...
кие бойницы Верхнеудинского острога...
Уда, Уда. Гляньте на не.' с горы и поВ Ермаковы еще времена ратные Р.Н'сияне пришли на землю бурят побратикажется вам, что не река это совсем, а
кривой, дамасской стали, клинок брошен иаии. С ратными людьми поселилось зд|>п,
96

хлебопашество, жаркий Оанный дух с бе- России, купца первой гильдии Второва,
резовым веником и, ясное дело, право- дымилась труба «Механлита», напротив
славие. Буряты, сохранив традиции своих единственной в то время Верхнеудинской
пращуров, сохранив нетленные сказки и школы «второй ступени» имени Васипесни, обычаи и обряды, и знаменитое лия Константиновича Блюхера. Вот этусказание о своем герое-защитнике народа то школу я и окончил и получилось так,
богатыре Гэсэре, в значительном боль- что через дорогу началась моя трудовая
шинстве приняли веру русского народа биография. Прямо со школьной парты,
и стали крестить в церквах у попов и через дорожку и в цех.
Но не совсем прямо! В те годы только
монахов-миссионеров своих потомков и
нарекать их именами из святцев. Пере- занималась заря первой пятилетки. Работы! Работы! Любой! Любой! Любой! II
плетались судьйы народов в дремучем
краю сибирском, сливались души, рожда- вместе с сотнями других горожан различных возрастов и пола, л приходил к двелась дружба навек.
Так вот состоялось удивительное сов- рям биржи труда в шесть часов утра.
падение моей личной судьбы — сына Очередь. Непогода. Но надо получить рассыльных поселенцев — с одним из пер- боту и, самое главное, раньше других
вых поэтов бурятского народа, зачинате- пробиться к тому окошечку, из которого
лем советской бурятской литературы Сол- выпархивает «жар-птица» — путевка на
бонн Туя и с героем моего очерка Павлом работу. Биржа труда открывалась в восемь... Вы знаете, дорогие читатели, я с
Нилсановичем Бурловым.
Солбонэ Туя был первым слушателем особым почтением отношусь к той части
моих творческих начинаний, а позже и газеты «Правда Бурятии», которая начисоавтором некоторых произведений, а я нается на четвертой странице, после подбыл первым переводчиком его. С Павлом писи редактора. С каким непередаваемым и
Нилсановичем Бурловым, земляком н еди- неувядаемым любопытством и трепетом я
нокровником Солбонэ Туя,
переплелась читаю бесконечные объявления «ТРЕБУмоя судьба в цехах мне родного завода. ЮТСЯ...». Это отличнейший барометр наНо когда я, шестнадцатилетним маль- шего могущества, барометр нашего прочишкой, с путевкой биржи труда прибе- цветания. Я читаю эти объявления от
жал на тот завод, был ли он, «Механлиг», буквы до буквы, читаю как поэму о нашем счастье...
заводом?..
Так вот, в тот незабываемый день осеОсень 1929 года. Двадцать шесть рабочих различных специальностей, начиная ни 1929 года из окошечка биржи труда
от бондаря и кончая единственным тока- прямо в мои мальчишеские руки и вырем по металлу Сергеем Марфиным. Он порхнула жар-птица. Я прижал ее к груди
обрабатывал металл на токарном станке и побежал в «Механлит». Не иначе, я
посредством ручного привода. Что это та- родился в рубашке, по крайней мере, так
кое? Да вот что это такое. Здоровенный сказала мать!
Рядом со мной бежал еще один парабочий крутил ручку колеса, от которого
ремень шел на шкив станка, а токарь ренек — Костя Вейсман. Сейчас он проМарфин отдавал команды: «Вася, шииче! славленный токарь-универсал. Но получиВася вполсилы! Вася, плавненько! Вася, лось так, что он передал директору «Механлит» Макаревичу свою
жар-птицу
сколь мочи!»
А кто знает, где помещался в те двад- первым. Костя пошел в токарный.
цатые годы , Механлит»?
Макаревич спросил меня:
— Мальчик, пойдешь в литейку?
Нынешняя наша зелено-солнечная" улиПойду ли я в литейку?!
ца Ленина даже старому поколению кажется раздавшейся в плечах, вроде бы и
II вот литейка. Под керосиновыми копшире стала она, раздольнее. А когда она тилочками, которые больше давали чада,
прозывалась Большая», то уж очень по- чем света, копошились в сырой земле,
ходила на Мокрос.тободскую (теперь улица стоя на коленях, два или три человека. А
Балтахинова). В то время Мокрослобод- в самом дальнем углу — до потолка огская улица была в любую пору года не- недышащая башня-пекло. Она шипела,
проезжаема даже для пожарных. И вот гудела и, казалось, вот-вот разорвется от
там, где сейчас магазин «Автомобиль», в
безмерного напряжения. Эту чугуноплабывших торговых складах знаменитого не вильную печь-вагранку почтительно натолько в городах Сибири, но и по всей зывали «мамаша». Она была первой в
7. -'Байкал» ,\« 2

97

Верхнеудинске, да что там в Верхнеудинске — первой во всем тогдашнем Прибайкалье, начиная от Петровского Завода.
Люди в литейке встретили меня, как
отцы и братья.
— Выдюжишь? — спросили они.
Я не собирался выпускать из рук свою
жар-птицу: мама же сказала, что я «родился в рубашке». Вечерами мы разносили
в рогачах ковши с брызжущим огненным
металлом и заливали, заливали осторожненько, словно драгоценнейшую жидкость.
в опоки. В них, глиняных формах, и
скрывалась тайна, что совершалась при
свете коптилки. Когда мы священнодействовали над опоками, то не замечали пара, газов и горько-соленого пота.
Пока из летки вагранки не вытекал весь
металл, мы не могли, не имели права замечать, что задыхаемся, а потом валились
на кучи сырой формовочной земли, пахнущей баней и серой.
И все-таки я стал рабочим человеком.
Я учился у литейщика Беднягина формовать тачечные колесики. Много, много
позже я понял, что на этих самых колесиках, на этих самых немудрящих отливках
начинала первую пятилетку индустриализация республики. На таких вот колесах
для тачек поднимался гигант Бурятии —
паровозо-вагонный завод, который начали
строить в тайге за городом Верхнеудинском люди со всех концов страны. Здесь
работали грабари из Казахстана, бетонщики из Костромы и Рязани, землекопы пз
Харькова и Одессы, плотники и арматурщики из Минска и Гомеля, штукатуры и
маляры из Баку и Тбилиси, подрывпикн
из Ленинграда и Москвы.
Разве мог я, шестнадцатилетний мальчишка, знать, что из литейки «Мехаплита» колеса для тачек увозят на Беломорстрой, на Днепрогрэс и на многиемногие другие малые и большие новостройки первой пятилетки.
Моя рабочая судьба складывалась удачно: первым моим другом на заводе стал
мой лучший учитель-формовщик высшего
разряда, секретарь партячейки завода Дорофей Михайлович Филипенко. Мы остались с ним друзьями на всю жизнь. Позже он, как и многие, выпестованные «Механлитом», слесари, токари, литейщики,
кузнецы, ушел делать паровозы и вагоны на тот самый Улан-Удэнскпй ПВРЗ,
стал мастером меднолитейного цеха. Я
писал о нем очерки, как и о многих соратниках по «Механлиту», в том числе
98

о воспитанниках Павла Нилсановича Бурлова — о первой в Бурятии
бригаде
коммунистического труда — бригаде слесарей Юрия Филиппова. Сейчас один из
них — Николай Демин — инженер планового отдела, активный рабкор областной
газеты. Другие — мастера, техники.
В 1930 году «Механлит»
перетащил
свое немудрящее хозяйство с улицы Ленина в новые, специально для него построенные корпуса. Как мы ликовали! Нам
казалось, что таких корпусов, таких условий для труда больше нигде не найти.
Завод построили в четырех километрах
от города, на крутом берегу Селенги. Внизу, если глянуть из литейки, виден был
паром, сновавший через реку, его еще
называли «плашкоут». С крутяка паром
казался лодчонкой. Моста через Селенгу
тогда еще не было.
Я подробно рассказываю о тех далеких
временах, о моем первом рабочем коллективе, не только потому, что, если не рассказать о «Механлите» тех далеких времен — не получится рассказа и о герое
очерка Павле Нилсановиче Бурлове, который уже двадцать с лишним лет руководит этим предприятием. И так уж сложилась его замечательная судьба, что тот
завод, который помогал строить гигант
индустриальной Бурятии, где он прошел
трудовую школу, позвал его, уже зрелого
руководителя, специалиста, в свои стены, позвал на капитанский мостик.
Десятого августа 1971 года Павлу Нилсановичу Бурлову исполнилось пятьдесят лет. Невысокий, крепкий, с молодой
н легкой походкой, твердым, как бы в
самое сердце глядящим взглядом, он не
так похож на директора, как ожидалось,
и кажется, ходит по цехам старший, всеми уважаемый друг, умеющий все понять,
во всем профессионально разобраться,
вникнуть и в мастерство модельщика, л
в сложную технологию рождения роторов
электромоторов, и в работу создателей
автокранов, и в таинства литейщиков. С
лаборантами он лаборант, с кузнецами —
кузнец, с литейщиками — литейщик, с
токарями — токарь, с инженерами —
инженер.
Талантливый,
необычайно инициативный организатор, он сумел в 1953 году,
когда пожар оставил на крутом берегу
Селенги только остовы от цехов, в короткий срок возродить завод, поднять его,
преобразить. Коллектив своими силами
построил такие цеха, в которых ничего

— Батенька мой! Так это ты, Павлушне осталось от прежнего «Механлита».
Бурлов не командовал. Он работал. Он ка Бурлов, уже вернулся?!
был везде и среди всех...
— Уже... вернулся.
...Восемь детей было в семье Нилсана
— И уже техник-механик?
Бурлова. Нилсан хоть и создавал в род— И уже техник-механик.
ном улусе Куркат первый колхоз, но
— И ты, Толик Асеев, техник-мехаподпись свою под документами ставил с ник?
такой осторожностью, словно это было
— Да мы же, Кузьма Егорыч, вместе
- особого рода священнодейство. А дальше с Павкой Красноярку кончили. Четыре
подписи грамота не шла. Время не то бы- года не разлучались, грызли гранит науло — разруха, борьба с кулачеством и ки...
полная юрта ребятишек.
Пройдут годы и закадычный дружок
Старший
сын — Николай — закончил Павла станет Анатолием Семеновичем
кооперативный техникум. Бато, спрятав в Асеевым — директором ордена Ленина
кармане пиджака диплом выпускника Ир- локомотиво-вагоноремонтного завода. Но
кутского финансового экономического ин- тогда они только вступали в трудную
ститута, ушел на фронт. Ему не приве- школу. Павел начал ее возле плеча руслось показать в каком-либо учреждении ского мастера вагоноколесного цеха —
свой диплом. Он не вернулся из-под Кие- Вячеслава Ивановича Иванова. Он занива. Сестра Варвара — учительница, с выс- мал пост инспектора по пуску колесных
шим образованием, преподает русский и пар. Фигура. И зарплата приличная. Но в
литературу. Сестра Катя не нашла в се- первый же день мастер сказал молодому
бе ни сил, ни желания расстаться с зем- специалисту:
лей отцов, она — доярка в колхозе, соз— Паша, научись как следует протиданном Нилсаном Бурловым. Иннокентий рать колесные пары.
окончил железнодорожный техникум и
Только и всего. Сейчас Павел Нилсаработает конструктором. Вслед за Кеш°й нович говорит, что вроде бы не укололи
пошел меньшой брат — Николай. ,-)тот
его гордость те слова Вячеслава Иванотоже стал техником в котельном цехе вича. Но мне кажется, что обиделся ПавЛВРЗ...
луша на русского мастера Иванова: за
А Павел? Какие слова помогут расска- чем дипломированному специалисту в
зать о его судьбе? Мальчишка из улуса первый его рабочий день предлагать раКуркат, пастушок, подхваченный мате- боту чернорабочего: «Паша, научись как
ринскими руками Советской власти, в следует протирать колесные пары!»
первые тридцатые годы на маленькой жеНо настанет час и Павел Нилсанович—
лезнодоржной станции с названием и
впрочем,
тот час придет раньше,
чем
смешным, и настораживающим — «ПолоБурлов
станет
Павлом
Нилсановичем,
пойвина» (середина пути между Москвой и
Владивостоком) в русской школе заверша- мет ясную твердость рабочей мудрости.
ет семилетку, потом едет в Улан-Удэ, где Чтобы знать душу производства, чтобы
строят город и огромный завод. Прорабо- стать руководителем, очень полезно лютав всего несколько дней на стройке, он бому — полезно для его нравственного и
здоровья — дышать
получает направление на учебу в Крас- профессионального
воздухом
самой
что
ни
на есть черновой
ноярский железнодорожный техникум.
Земле бурятской нужны были свои твор- работы. Надо пройти азбуку труда в рацы индустрии, и Павлуша Бурлов, маль- бочей жизни кипучей, а уж как окрепнут
чишка шестнадцати лет, махнул в Крас- корни, вот тогда-то и начнется сокодвиноярск, а через четыре года вернулся в жение в молодом деревце к солнцу. Солнту же комнатушку, где получал путевку це от такого не скроется, не убежит, и
в жизнь. На стройплощадке все измени- тучки обиды не застят его.
Из тех корней и пошло в рост могулось, уже громыхали в новеньких цехах
чее
дерево жизни Павла Нилсановича
машины и станки, уже бегали по рельсам
первые юркие паровозики-маневрушки — Бурлова. Мастер заложил первый камень
«Компашки», как их называли. И только в надежный фундамент характера будукомнатка отдела кадров осталась такой щего руководителя завода.
В 1937 году Павел стал комсомольцем,
же.
Начальник отдела кадров с радостью и в том же году возглавил комсомольскомолодежную
смену в вагоноколесном
встретил ребят.

99

цехе. В 1941 году он уже член партии,
заместитель начальника цеха.
Бурлов мужал на большом заводе
в
кругу множества характеров, в кругу рабочих и инженеров, в кругу коммунистов,
съехавшихся на завод со всех железнодорожно-строительных производств страны.
В годы войны Павел Нилсанович — уже
во главе огромного рабочего коллектива—
пагонокплесного цеха. Кто не знает, как
трудно было в тылу с мальчишками да
девчонками из ремесленного, да с солдагками, да с вдовами, как трудно было в
те. пожарищем пахнущие годы?
Вот за эту рабочую стойкость в те военные времена и зацвел
на
трудовом
анамени завода орден Ленина.
В этой большой огромной победе рабочего коллектива — доля труда, таланта
Павла Нилсановича Бурлова, чьи корни
жизни окрепли в такой суровой, но животворящей среде, как среда рабочего
класса.
Когда посланец ЛВРЗ коммунист Бурлов принял завод на крутом берегу Селенги, здесь был только один инженер с
высшим образованием — Марин Анисим
Федорович. Сроднились они помыслами,
сплелись в неразрубаемую цепь их устремления, и вместе, плечом к плечу, душа
в душу, много лет делали из «Механлита>> «Электромашину». Когда в 19G2 году
был задуман необычайно смелый поворот
судьбы завода — перевод на производство электродвигателей, то ни среди рабочих, ни среди командиров производства
не было ни одного знающего
это очень
сложное и исключительно специфическое
производство. Нужны были
специалисты
высокой инженерной культуры, нужны
были именно электростроители.
А где их взять? В стране всего-то насчитывалось три завода, что выпускали
электромоторы, и среди
них — правофланговый — московский электромеханический имени Ильича.
Вот туда-то по решению парткома, завкома и дирекции и были посланы пятнадцать рабочих ^Механлита» во главе с
Михаилом Васильевичем Чекаловым (ныне он начальник электромоторного цехаХ
Через полтора месяца ученичества
у
москвичей улан-удэнцы
вернулись
на
свой завод. Но они не приехали с готовыми рецептами, не привезли и консультантов хотя бы для начала. А дело было
нешуточным: ремонтировали лесовозные

100

машины, оензопилы, а тут строить электромоторы!
Но... Впрочем, что «но»? Нет, не было этого но. Просто после совещания,
в
котором участвовали приехавшие и весь
инженерный и технический состав, коммунисты, комсомольцы, Бурлов поехал в
Москву. У завода появился новый, могучий и чрезвычайно требовательный шеф —
Министерство
электротехнической
промышленности СССР. Директор просил для
своего нового завода твердого плана на
выпуск электромоторов
и не
ожидал,
что произойдет какая-то заминка.
— Ну, что же, попытайтесь выдать за
год сто..,— сказали в первой инстанции
министерства, оценивающе оглядывая настойчивого директора, и добавили:— пятьдесят моторов. Сто пятьдесят моторов.
Бурлов понял: это была не снисходительность старшего к младшему, а закономерное отношение к маленькому производству, безвестному для такого солидного
союзного министерства.
Стало вроде бы жарковато, но за плечами завод — коллектив, ц он ждет тебя,
Павел Нилсанович!
— Прошу решить вопрос о плановом
задании для нашего завода...
— Разве вы не поняли меня, товарищ
Бурлов?
— Понял. Прошу решить вопрос о плановом задании для нашего завода в сторону увеличения.
— Увеличения?! Что увеличить?
— Годовой план по выпуску электромоторов.
Затем разговор продолжался в другом
кабинете, где Павла Нилсановича попросили повторить свою просьбу и обосновать ее. Обоснования, может,
были не
очень убедительными, но напористость директора и энтузиазм коллектива, который
он представлял, отлично дополняли их.
— И сколько вы думаете дать за год,
Павел Нилсанович?
— Четыреста. Четыреста
моторов в
год мы дадим.
- А вы знаете,
Павел Нилсанович,
что такое сесть в лужу?
— Простите, не знаю. Не садился еще
ни разу в жизни...
— Хорошо. Запишите Улан-Удэнскому
заводу «Электромашина» четыреста моторов на 19G2 год.
...В половине декабря того же года дирекция, партком, завком и комсорг завода послали в Министерство электротехни-

ческой промышленности СССР телеграм- сандр на пятом курсе Иркутского мединму-рапорт: <-Улан-Удэнокий завод ('Элект- ститута.
Воспиталось на заводе и рабочее племя
ромашина» выдал в 1962 году четыреста
прославленный
в
десять электромоторов мощностью свыше из бурят-улусников:
Бурятии расточник Давид Будаевич Сельста киловатт».
веров, модельщик Владимир
Алиханов,
На следующий год в Молдавию на элекбригадир заливщиков в моей литейке —
тротехнический
завод дирекция отпраБадматор Цимбалов, инженер — начальвила еще десять человек
на учебу
и
ник отдела технического контроля, член
стажировку.
райкома партии Николай Улахинов.
«Электромашина» начала
превращатьНевозможно назвать вгсх единоплеменся в завод-втуз. Увлечение наукой, знаников Бурлова. навсегда связавших свою
ниями не только электротехники и электсудьбу с рабочим классом,
с родной
роники, но знаниями, духовно обогащаюЭлектромашиной». Точно также невозщими, стало повседневной жизнью всех
можно и перечислить все национальности,
от мала до велика, от слесаря до дирекныне составляющие эту прекрасную сетора. Только в прошлом году институты и
мью завода.
техникумы, не покидая рабочих
мест,
Захар Сучков — паренек из бывшегн
окончили четырнадцать рабочих и команстарообрядческого села
Большой Кунадиров производства. Учатся заочно и по
лей — пришел учеником слесаря. Именно
вечерам в средних школах, в техникумах,
директор угадал в мальчишке дремлющие
в институтах более пятидесяти человек.
силы организатора. Бурят Бурлов выраср
Мне очень хотелось бы назвать многи
тил семейского мальчишку. Захар Сучков
имена, хотя бы тех, кто творит сегодняш- получил здесь же среднее техническое
нюю историю завода.
образование, много лет был мастером кра •
Нынешний начальник кранового
цеха нового цеха, а ныне
Захар
Ефимпвич
Анисим Федорович Рымарев пришел на
Сучков возглавляет партийную oprami.w<-Механлит» учеником слесаря. Здесь он
цию завода.
окончил десятилетку и лесной техникум.
Не уходят с завода люди. Здесь нет таТой же дорогой к знаниям зашагал Иван
кого тяжелого термина < текучесть кадЕгорович Пермитин. Сейчас он начальник ров». Да кто же уйдет из родной семьи,
моего родного цеха — литейного. Но ны- где и труд, и песня, и радость, и огорченешняя литейка отличается как день от ния — все пополам.
ночи, в которой начались мои первые раСейчас «Электромашина» имеет в своих
бочие шаги. Смешно и говорить о какихрядах двести четырнадцать инженеров и
то тачечных колесиках, о рогачах и ковтехников. Вспомните, когда завод пришах!
нял Павел Нилсанович Бурлов, здесь был
На заводе взращены многие рабочие только один инженер, трудилось сто сорок
династии. Рымаревы, Гребенщиковы, Ав- рабочих, сейчас — тысяча двести высокодоничевы и... Бурловы.
квалифицированных строителей электромоДа, да я не оговорился. Все четыре сы- торов и автокранов. За последние два
на директора прошли рабочую школу в года «Электромашине» дважды присваиэтих цехах в разное время, внуки негра- вался самый почетный и гордый для чести
рабочего коллектива — Знак качества.
мотного бурята из улуса Куркат. Внуки!
Двадцать четвертый съезд на заводе
Можно было рассказать о потомках всех
встретили торжеством. Все плановые наветвей рода Нилсана, но мне придется
упомянуть только о детях третьего сы- метки были перевыполнены. Не стану я
на — Павла. Юрий — хирург, Валерий в называть цифр, но вот такого факта обойТуле заканчивает образование на инже- ти нельзя. Рост реализуемой заводом провырос в
нерно-механическом факультете
политех- дукции с 1958 года по 1970
нического института, Виктор не покидает сорок восемь раз. II еще цифры: первый
испытательной станции завода и поныне, квартал девятой пятилетки «Электромавсей индусти это не мешает ему завершать учебу в шина» завершила раньше
Улан-Удэнском технологическом институ- риальной Бурятии. Сверх плана выдали
продукции
на три миллиона восемьсот
те. Виктор во многом, вероятно, повторит
путь отца, только он будет не техником- семьдесят пять тысяч рублей. II так замехаником, а инженером-механиком. Са- вершают они и первый год девятой пятимый младший из ветви
Павла — Алек- летки. Только вперед!
101

Когда я читал этот очерк в парткоме
и заводе (не перепутал ли чего, не выдумал ли чего) присутствующие коммунисты
и рабочие наперебой предлагали: напишите больше и шире про нашего директора,
человека удивительной чуткости. «С кого
требуется, и стружку снимет, а назавтра
справится в завкоме: обеспечили ли тому
путевку на курорт и поместили ли ребятишек такого-то в ясли или в детсад»,—
рассказывали они.
Кстати, завод обеспечил значительное
большинство своих кадровых рабочих и
специалистов благоустроенным современным жильем, продолжает строить свои
дома, ясли, детские сады, пионерские лагеря, туристические базы.
Завершая свой рассказ о заводе, причастностью к которому я горжусь всю
свою немалую жизнь, поведав о Павле
Нилсановиче Бурлове значительно меньше,
1971 г.

чем он того заслуживает, я все время думал и думаю, как бы был счастлив мой
старший друг по перу поэт Солбояэ Туя,
наблюдая судьбу земляка! Я совершенно
уверен, что Солбонэ Туя продолжил бы
свою прекрасную легенду о Байкале поэмой
о Селенге, на крутом берегу которой стоит
«Электромашина». Он обязательно продолжил бы легенду и жемчужной нитью
вплел бы туда сагу о живом баторе —
коммунисте Павле Нилсановиче Бурлове.
Он обязательно написал бы, потому что
еще в тридцать третьем году в горьковском журнале «Наши достижения» мы с
ним напечатали очерк о первых строителях гиганта Бурятии — ПВРЗ, где воспитался директор «Электромашины» Павел
Нилсанович Бурлов.
Вот как бывает в жизни. Вот как переплелись судьбы. И вот почему я начал
этот очерк с берегов Уды и Селенги.

В КОНЦЕ ПРОШЛОГО ГОДА В УЛАН-УДЭ
СОСТОЯЛАСЬ
СЕДЬМАЯ
КОНФЕРЕНЦИЯ
МОЛОДЫХ ЛИТЕРАТОРОВ
БУРЯТИИ. МЫ ПРЕДЛАГАЕМ
ВНИМАНИЮ ЧИТАТЕЛЕЙ
ЖУРН АЛА
ПРОИЗВЕДЕНИЯ
УЧАСТНИКОВ ЭТОЙ
КОНФЕРЕНЦИИ

Сергей БУХАЕВ

Собственного корреспондента «Правды
Бурятии» Сергея Бухаева читатели знают
хорошо. С 1959 года он много и плодотворно работает как журналист, да и самый первый рассказ появился у него не
год-два назад. Пожалуй, можно отметить
уже своеобразные ступени успеха. Напечатаны рассказы в центральных газетах: «Известия» и «Сельская жизнь», третья премия за очерк «Антонов и Сашк-а» присуждена «Сельской жизнью», в Улан-Удэ вышла брошюра очерков о знатной трактористке республики Варфоломеевой. Герои
рассказов и очерков Бухаева — люди труда, жители бурятских улусов.

Орёл и КабароЖКа
Новелла
И сразу наступила тишина. Да, тишина...
А с утра, охваченное ликующим жаром, пылало солнце. Еще не
уставшее от печного разгула ветров зыбко дышало море. Качались
на гребнях волн и кричали пронзительно чайки; плыл над водой коричневый дым высоконосого лихтера, первым открывшего навигацию,
пламенел, осыпаясь, багульник.
Словом, день завоевывал мир.
Ему же в этот прекрасный день хотелось только одного: чтобы
боль, п р и к о в а в ш а я его к дереву, отпустила и рассосалась, как рассасывается на песке губы пенистый байкальский прибой.
Две недели назад, удрученный бесплодной охотой, он возвращался домой, лениво расталкивая крыльями тугие потоки весеннего воздуха. И вдруг у подножия своей скалы заметил каборожку. Он даже
зажмурился, решив, что это у него от голода и что видение сейчас
исчезнет. Но когда он разомкнул веки, все было так, как увиделось
ему в первый раз. Там, на синей каменистой россыпи, наполовину в
серебре воды, стояла, замерев, кабарожка.
Теплое чувство к ней вроде благодарности легонько ворохнулось

103

в нем и тотчас улеглось, уступая место жестокому инстинкту Только
на мгновение всплыло раздумье в его желтых глазах. Оно было сродни, наверное, чувству охотника, поднимающего ружье, чтобы -через секунду все же нажать на гашетку и смотреть потом с сожалением на
погубленную им красоту.
Он осторожно набрал высоту, п р и ж а л крылья к бокам и. похожий
на большой черный снаряд, неотвратимо лонесся к земле.
Не было на всем побережье созданьица пугливее кабарожки. Но
здесь она повела себя в высшей степени странно. Она не метнулась г
сторону, хотя не могла не увидеть его огромную, распластанную на
камнях тень. Она только чуточку двинула головой влеьо, и этого оказалось достаточно для того, чтобы он, старый орел п старый охотник,
змее роковую поправку в свое стремительное, как миг, падение.
Когда он пришел в себя, кабарожка уже уходила от него. Уходила неторопливо и спокойно, едва заметно п о к а ч и в а я с ь на д л и н н ы х
чоненьких ножонках, маленькая, легкая и изящная. Такая же изящная, как та мачта на белой шлюпке, которую он видел сегодня возле
Больших Камней. Но даже для гневного клекота не хватилс у него
сил.
Поздно вечером прилетела домой орлица. Обычно они выходили
па охоту вдвоем, но в этот злополучный день почему-то разлучились.
Несколько раз орлица будоражила настоявшийся к ночи воздух гортанным призывом. Гордость, его орлиная гордость, не позьолила ему откликнуться на зов. Он был разбит и опустошен, но не настолько, чтобы забыть о том, что он — орел, а не бесстыдная ч а й к а . Он осторожно
уложил свое тело на отсыревших к а м н я х и з а м е р .
Утром он д о к о в ы л я л до невысокого уступа, кое-как в с к а р а б к а л с я
на него, распластал крылья и, жалобно пискнув, совсем как в детстве, бросился вниз. Уже над водой он понял, что родной воздух держит его, готов понести, и нести столько, сколько надо ему, рожденному для неба. Он слабо шевельнул крыльями, еще раз, еще...
Потом он уьидел ту разлапистую сосну на скале, на которой многомного лет назад построил свое гнездо.
Однако уже на втором витке орел повернул к скале, кое-; ак поп-;ался за сук и сжался на нем от боли, пронзившей его касквозь.
Она теперь прочно поселилась в нем и правила им.
Ему претила всякая ложь. Но когда орлица нашла его до",;л, он не
нашел в себе сил открыть ей правду. Он поведал ей, что залетел вчера на Большие Камни и ему пришлось сразиться с хозяином тех
мест — сивоглавым орлом, что сейчас у пего болят к р ы л ь я , а завтра
все будет нормально и он снова поднимется в небо.
В полдень на россыпи под скалой опять появилась к?С<фожка.
Он мог поклясться, что она — та, а не другая. Она стояла среди кустиков черногрива и к чему-то прислушивалась. Потом сошла к воде,
остановилась под б р ы з г а м и , т и х а я и задумчивая.
Дикой вол-юн вздыбилась в нем ярость. Он тотчяс бы бросился
вниз, если бы не боль. Боль, как гвоздь, с н д е т а в ном, п п и к о в ы в а я
к месту. А кабарожка м е л к и м и ш а ж к а м и нышла из воды, отряхнулась
п тонкими губами стала собирать лепестки багульника. На клекот орла
она не обратила в н и м а н и я , будто никогда в ж и з н и не б о я л а с ь могучего орлиного клюва.
Он сказал орлице, что хочет свежей крови п нежного волокнистого
мяса. Орлица как-то странно в з г л я н у л а на н р го. словно отодрипулась,
бесшумно оттолкнулась от дерева и у ш т а в небо. Он запо~-.дялп подумал, что забь-л предупредить ее о непонятно-" поведении к а б г . р о ж к м ,
которая вопреки рассудку не бросилась тогда в г тропу от него, и изза этого он разбился об острые камни. Но орлица, описав над б у х той широкий круг, повернула в направлении Семи Сосен к а ^ раз в
104

тот момент, когда она, по его расчетам, должна была ринуться вниз.
А кабарожка, осторожно ступая, уходила от берега. Она медленно поднималась вверх, аккуратно огибая острые выступы камней.
II все это вместе: безмолвный отказ орлицы исполнить его желанно,
безмятежность кабарожки — заставило орла задуматься. Между ними,
как он понял, существует какая-то связь, что-то общее сближает их.
По что?
Четыре дня кабарожка не появлялась под скалой. На пятый день
он снова увидг.-л ее. Она выглянула из-за мыска, осмотрелась, и мгновение спустя скакнул к ней малюсенький желтый кабаржонок Он вертел головой, глядел на скалы и море, на солнце и чаек сумасшедшими
от восторга, черными, как у матери, пуговками глаз.
Так вот почему кабарожка не бросилась от него в сторону! Так
кот почему он разбился о к а м н и !
Орел прожил большую нелегкую жизнь. Вся она состояла из борьбы, из каждодневного утверждения себя, своей силы. Он жил только
потому, что л и ш а л жизни других, отнимал ее у кого-то. Но сейчас
старый орел честно признался себе в том, ч го десятки лет прожил в
неведении глазного смысла жизни, бездумно растратив их среди суетных забот о пропитании, о капельке свежей крови и кусочке волокнистого мяса
Ночью разыгрался на море шторм. А утром, когда шторм уже
г.оутих, цепляясь за волны веслами, вползла в бухточку белая шлюпка.
Она пристала к берегу выплеснув на камни четырех гребцов.
— Вот вл:\: и озеро!—сказал один из них.— Таких штормов я
даже на Балтике не видел.. Силен старик! Ты был прав, Князь.
— А меня волнует сейчас другое,— произнес женский голос. —
Чем мы сейчас и отныне будем питаться?
— Оружие и спички у нас есть,— отозвался тот, кого назвали
Князем,— остальное, полагаю, приложится.
Орел вспомнил и шлюпку, и людей. Он у^нал их. Две недели назад, в тот самый день, когда он разбился о камни, шлюпка стояла
возле Больших Камней. Человек, которого онл называют Князем, вытянул руку, и внизу что-то щелкнуло. Щелчок вырвал из крыла два
перышка. Боли орел не почувствовал, но, сообразив, что щелчок сопряжен с какой-то опасностью для него, поднялся выше и улетел.
Сейчас Князь стоял под ним и шелестел бумагой.
— Орлиная Скала!—воскликнул он.— Вот куда нас штормяга
принес... Недалеко отсюда должно быть одно озерушко. В нем рыба,
рассказывали мне, кишмя кишит. Будто бы опустишь в воду ведро,
вытащишь, а в нем половина рыбы.
— Легенда, Князь,— бросил ему женский голос.
— А вот зы сейчас и проверите,— ответил он.— Стерехов, Терехов и ты. Княгиня, идите к озеру. Вот так пойдете,— i.оказал он рукой.— А я здесь костром займусь.
Орел не понимал человеческой речи. Но когда трое двинулись г,
обход скалы, а Князь стал карабкаться к нему наверх, он догадался,
куда н а п р а в и л и с ь те и зачем карабкается к нему этот. Орел знавал
в своей жизни голодные дни, потому-то и посочувствовал людям. Видимо, шторм оставил их без еды.
Вязкие удары сотрясали дерево. Оно неохотно отдавало человеку
пахучие щепки. Их запах, густой и терпкий, как кабарожий мускус,
струясь, поднимался вверх. С моря доносился
плеск изнемогающих
ноли, крики чаек, шуршали осыпающиеся камни. В небе, переваливаясь с боку на бок, плыли причесанные ветром облака Мир был светел и прекрасен.
Орел почти забыл о присутствии челсьека. когда внизу т р е с н у л а
105

щепка. Она треснула, наверное, потому, что в это самое мгновение
вышла из-за мыса кабарожка в сопровождении своего детеныша.
Орел никогда не видел ни ружей, ни пистолетов. Да и люди стали
появляться воьле его скалы только в последние два-три лета. Но когда
он увидел в руке Князя что-то черное и блестящее, в нем ожило воспоминание о том сухом щелчке, который вырвал из его правого крыла
два перышка. И еще не ведая, для чего он это делает, орел издал
пронзительный клекот.
А кабарожка все также безмятежно шла к воде. Пританцовывая,
терся об ее бока несмышленыш-кабаржонок. И еще раз отчаянный
клекот орла упал на побережье.
Князь от неожиданности присел и, роняя шляпу, поднял голову.
Взгляды их встретились. В желтых немигающих глазах орла человек
мог бы прочесть мольбу и требование, но ему было сейчас не до орла,
и в следующее мгновение рука его снова двинулась в направлении кабарожки.
А она по-прежнему шла к воде...
Не-ет, орел и не думал нападать на человека. Он просто хотел,
чтоб кабарожка увидела сейчас его и человека, увидела и могла спастись и спасти своего кабаржонка. Он, старый орел, хотел только этого.
Тишину, которая наступила потом, он уже не услышал.

Валерий Х А Р А Х И Н О В
Валерий Харахинов — заведующий отделом газеты
«Правда Бурятии». После
окончания
Иркутского
государственного
университета в 1963 году он работал в областной газете «Восточно-Сибирская правда». Около двух лет нровел журналист на
Байкале. Работал матросом, судосборщиком, лаборантом,
рыбаком, лесорубом,
горнопроход^иком.
Рождались документальные новеллы «Байкальские этюды».
Публиковались они в альманахе «Ангара»,
передавались по Всесоюзному и Бурятскому радио, дважды были представлены читателям «Байкала». С очерками Харахинова можно познакомиться и в книгах «В
боях за Родину», «Путь к Золотой Звезде».
Публикуемое — фрагмент
из его книги «Байкальская тетрадь», выпускаемой в
этом году Бурятским книжным издательством.

Обними берёзКу
Ялта — город ласковый и веселый. Она сразу захватила их ритмом яркой черноморской повседневности. Вот уже третий день Туяна
ходит с друзьями по городу, но чувство необычности и новизны не
покидает ее. Впрочем, это и не удивительно. Ведь все произошло быстро и неожиданно.
106

— Туяна! Звонили из райкома — ты едешь в молодежный лагерь
^Спутник»,— сообщил Булат Гомбоев. Комсомольский секретарь ожидал радости, смущения, торопливых вопросов, и даже растерялся, когда она... отказалась.
— Ты что? Колхоз подводишь, ферму, девчат наших?— протянул он.
— Мне неловко, Булат. Я работаю всего первый год и... такие почести.
— Да ты же лучшая доярка Прибайкалья!
— А почему бы не ехать Аннушке?— все больше ниспадал ее
голос.
— А Знаменщикова едет!—обрадовался шаткости последнего аргумента Булат.— Только по другому маршруту — Кавказ.
Все-таки неловкость осталась. Ну хотя бы она поработала еще
год-другой. Пусть сейчас даже самые высокие надои. Может, это случайно?
На другой день Туяна шла рядом с подругами, а они, смеющиеся,
звонкоголосые, за околицей вдруг притихли. Сэсэг, потирая озябшие
руки, сказала:
— Ну, иди.
И вот уже не видно за крутояром улуса, уже давно ушел автобус,
доставивший ее до станции Татаурово, и поезд стремительно повел
счет иным горизонтам. Только неловкость по-прежнему ке проходила.
Здесь, в Ялте, она приняла иную форму — чувство необычности и ноиизны. Было любопытно ходить по молу, по которому когда-то гуляла
чеховская дама с собачкой. Было интересно наблюдать своих новых
друзей. Все отмечали обаяние Володи из Новосибирска, смеялись острословию красноярца Пименова, шутливо подражали степенности волжанина Бориса, завидовали смешливости ее, Туяны Жаргаловой.
Борис, большой и спокойный, начинал вдруг тихо задумчивую
песню. И песня о Волге, сильная и печальная, четко вписывалась в
неясный контур Аю-Дага. Туяна слушала Бориса, но почему-то думала о своей сибирской тайге.
Море, теплое, невидимое, дышало синей лаской. Но ей казалось,
что этот ветерок с Байкала. А вон там, где закат, как Баргузинские хребты, синели острозубые бахчисарайские горы, в которых когда-то бродил Чехов.
Все же Чехов любил тишину, иначе зачем бы он стал жить где-то
за городом. В музей самого ей дорогого писателя Туяна входила с
благоговением. Перед домом он разбил сад. Чехов хотел, чтобы вся
земля стала садом. Сад его давно вырос. И сейчас из кабинета, где
трудился писатель, почти не видно моря. Кабинет прост и изящен.
Над камином — чуть выцветший этюд «Стога в лунную ночь».
Этюд напоминал Туяне прибайкальские перелески, духмяные сенокосные ночи. То был набросок Левитана. Сам больной, Левитан посетил умирающего друга, подарив ему то, что было с собой — краски
родимого края. Чехов тосковал по среднерусской природе...
— «Стога в лунную ночь» — апофео?. одиночества, ^маленький
штрих любви Чехова к родине, к неброской красоте российских равнин...— слышался ей ровный голос экскурсовода.
Туяна стояла у этюда и вдруг остро поняла, что такое для нее
Баянгол. Конечно, это — не крымское яркоцветье. Но это... березы,
укутанные снежной замятью, это неистребимый запах пихты, это ее
дом с самодельными ковровыми дорожками, это светлые окна с издревлей резьбой, из которых она впервые глянула в мир, это...
107

Но у ней ли только? Почему именно — «Течет Волга», а ничто
другое? Разве мало других задушевных песец? Нет, это Борисова
песня, это его, Борисова Волга. И как хорошо, что у нее есть тоже
своя т а й г а , своя Баянголка. Как хорошо, что L-Й надо почти ежедневно бегать на ялтинский главпочтамт и читать-перечитывать нескладные строки того, рядом с которым она становится маленькой...
В Севастополь они приехали на исходе слоего отдыха. Отсюда —
с высоты Малахоьа кургана — Туяна дивилась делу рук севастопольиев. Потому что совсем недавно, по рассказам отца, девять из каждых
десяти домов были уничтожены.
На вершине кургана горит вечный огонь. К нему ведет широкая
аллея из стройных платанов и кленов, тополей и каштанов. Туяна хо
дила по аллеям, и не было ни одного горельефа, у которого бы она не
остановилась. Здесь сражался ее отец —• Л\унко Доржиевнч Жаргалов,
гиардии сержант.
Были недавно красавец Гурзуф и пляжи. Алушты, будут потом
Ленинские горы и ВДНХ, но ничто не западет так в душу, как это дыхание прошлого и настоящего. И Туяна замечала, что от той, как она
смеялась над собой, «деревенской робости» не осталось и следа. Это
была ее земля, которую освобождал отец, его друзья.
«Ну, a TLI~ J Что ты успела за свою воссмнадцатилстнюю жизнь?
Чем измеряется твоя любовь к отчему краю 7 1 » И она вдруг ясно по11
увствовала, что может сказать, что ей есть что сказать.
Вместе с тем начиналось легкое сожаление. О чем? О том, что
т р у д н о передать свои чувства. О том, что не успела записать — «хоть
малюсенько, хоть вот столечко!» — свои впечатления... Время теперь
казалось Туяне до обидного быстрым. II она совсем расстроилась,
когда наступил день прощанья с ребятами.
Но на пути в Татаурово она, так сильно желавшая в Москве задержать бег времени, теперь неудержимо торопила себя домой, к подругам. «До-мон, до-мой» — радостно отстукивали колеса до заветной
станции.
Автобус в Баянгол шел только вечером. И через полчаса нетерпеливого и старательного «голосования» Тулна сидела в кабине попутного молоковоза. Она попросила шофера остановиться перед самой
околицей.
Было свежо и тихо. Туяна, словно впервые, вглядывалась в деревню, выгпуншуюся вдоль тракта: двускатные, осевшие под тяжестью снега, крыши; гибкие висячие мостки через речку; хрусткая трогинка, на которой бесшабашно п р ы г а л и желтогрудые снегири; пугливые вскрики сорок; з а п а х пшеничного хлеба...
И это в с е — Б а я н г о л !
— Вот я и дома,— сказала она. II горделивые кипарисы, и синее тепло Черного моря, и пронзительный з а п а х южных цветов...— все
это вдруг стало сразу второстепенным, незримо далеким, все отступило
перед этим завьюженным белоснежьем, перед березками, погрустневшими от белой студепости.
Между берез, что взбежали па к р у т о я р , скользил на салазках
соседский м а л ь ч и ш к а . На последнем ухабе салазки подбросили Баирку, и он, потешно взмахнув руками, вылетел на одну из прогалин. 1у'•ша уже было ойкнула. Но, подавшись, тотчас отпрянула: Баирка, поднимаясь, тянулся к березе, цеплялся за ее бугристую кору, за надрезы, которые они оставили по весне.
Обними березку, малыш!

Сергей Г У Р К А
Из родного нивхского селения Кальма
Сергеи Гурка уехал учиться на художественно-графический
факультет
Ленинградского пединститута им. Герцена. Затем преподавательская работа в Николаевске-на-Амуре, а вскоре в Южно-Сахалинске состоялась персональная выставка
декоративной графики С. Гурки. Пристальное в н и м а н и е
к
художественному
вкусу своего народа,
воплощенному
в
искусстве орнамента, предметах бытового
украшения, очень скоро
начинает сочетаться с интересом к слову, к миру изустной нивх^ко;'! поэзии. В Южно-Сахалинской областной газете появляются первые
литературные работы:
легенды, сказки,
песни нивхов. Большинство рассказов Г у р ки этнографнчны. они выполнены по мотивам нивхского фольклора с его представлениями о добре и зле, характерной образностью наблюдений над миром, в котором они живут.
С. Гурка — младший н а у ч н ы й с о т р у д н и к
сектора этнографии и археологи; 1 . Бурятского института общественных "на\л.

Хугингин и Хавъюрмар
Легенда
Когда-то давно жили б р а г с сестрой. Брат, его звали Хугингин,
ходил ежедневно на охоту, добывая мясо на пропитание, шкуру для
одежды. Сестра оставалась дома, обрабатывая добычу.
Брат, придя с охоты, часто пропадал где-то.
Любопытство сестры перешло все границы. Однажды после охоты
брат опять отправился куда-то. Сестра, как тень, скользнула следом.
Долго она шла, бесшумно переступая валежины, пни, не теряя из виду
брата. Но вот брат остановился на берегу моря. «Зачем ходит мои
брат к морю?» — подумала Хавъюрмар, так звали сестру. Стало темнеть. Подходить к брату Хавъюрмар не хотела, боясь гнева его. Решила пойти домой. «Потом приду сама и все увижу»,— сказала себе.
Брат пришел, когда луна, поднявшись высоко, глядела в окошко.
Хавъюрмар, притьорившнсь спящей, следила за н и м . Он счастливо
улыбался и тихо напевал:
«Я

за тебя, милая, готов
с драконом сразиться.
Я за тебя, любимая, готов
в волну превратиться,
Чтобы к а ч а т ь тебя, чтобы
л а с к а т ь тебя».

109

«Никак влюбился Хугингин в какую-то девушку»,— мелькнуло
в голове у Хавъюрмар. Ревность прокралась в сердце. Грудь точно
разрывал острый зуб собаки. Хавъюрмар любила Хугингина, любила
не как брата, а как женщина любит мужчину, что было великим
у икр а (грехом).
Брат скрепко спал в ту ночь, сестра же пе сомкнула глаз, мучаясь и страдая. Утром Хугингин ушел на охоту, но не вернулся, как
обычно, в свое время. «Видно, Хугингин остался ночевать в тайге»,—
подумала Хавъюрмар. А была она шаманка. Быстро одев одежду брата и став похожей на него лицом, пошла к берегу моря.
Когда солнце скрылось за краем моря, оставив красивую полосу,
появилась одинокая нерпочка, качаясь на волнах. Вот она вышла на
берег, сбросила нерпичью шкурку и превратилась в стройную, лицом
похожую на луну, девушку. Хавъюрмар кьшпа навстречу. В последний момент девушка почувствовала неладное, увидев возлюбленного.
Всегда доброе и ласковое лицо его смотрело сейчас зловеще, жестоко.
Бросилась девушка к своей шкурке, накинула ее, но не успела погрузиться в поду. Колдунья метнул'а острогу в" нерпу. Острие впилось
з спину. В море рванулась нерпа, собрав последние силы. Колдунья
оказалась по пояс в воде.
— Ах ты, женщина в образе нерпы, я убью тебя за то, что ты
хотела отнять у меня брата,— вскричала Хагзъюрмар, потянув острогу. Нерпа из последних сил сопротивлялась, вода смешалась с кровью и стала красной, как след солнца на краю моря.
Вдруг обломился наконечник остроги, и нерпа вмиг исчезла в пучине с острием в спине.
— Унрешь ты все равно! — воскликнула колдунья вслед нерпе и
быстро н а п р а в и л а с ь домой.
Вечером следующего дня пришел брат с богатой добычей.
— Когда придут к нам холодные ветры и принесут с собой снег
и холод, я послу за своей невестой. Живет она на другом конце моря,— сказал Хугингин сестре после еды.
— Надо много рыбы насушить, много харка (рыбы для собак) на
дорогу. Для невесты надо много собольих, лисьих шкурок,— ответила
сестра, недобро блеснув глазами.
Долго в этот вечер ждал Хугингин на берегу моря свою возлюбленную. Не дождался. Прошел еще день. Поехал Хугингин рыбу ловить, надеялся в море увидеться со своей невестой — и не встретил ее.
Не помнил Хугингин, сколько раз выходило солнце и уходило опять,
не замечал, как завыли холодные ветры, принеся с собой снег. Видит
Хавъюрмар, что загрустил брат, иссох, глаза стали тухнуть, совсем
перестал разговаривать. Забеспокоилась колдунья, сказала:
— Собирайся в дорогу. Собаки сыты. Снегу много. Езжай за невестой.
Снарядив нарту, Хугингин отправился на другой край моря. Колдунья же вызвала к себе своих идолов. Всю ночь говорила она с ними, а когда взошло солнце, шагая по вершинам сопок и деревьев, в
жилище вместо женщины сидела куропатка. Полетела куропатка в сторону другого к р а я моря.
С тех пор солнце много раз шагало по земле. Много раз уходило
спать. Наконец, стало оно больше греть. Снег стал мягче. Ветры, устав от воя, стали слабыми. И однажды, когда снег стал совсем л и п ким, и подули кконръюр (теплые ветры), приехал Хугингин в родной
дом с женой. Сестры дома не оказалось. Потужили, погоревали, вскоре позабыли об этом.
Много раз прилетали птицы и улетали, много раз снег покрывал
землю и таял. Много раз переходили они с зимнего жилища в летнее.
Давно их сын бегал на своих ножках. Жили, пе ссорились.
Однажды, придя с охоты, отец застал сына плачущим.

110

«Почему ты плачешь, мой сын? Кто тебя обижает?» — спросил
Хугингин. «Маленькие птички»,— ответил сын. Отец рассмеялся: «Как
они могут тебя обидеть, эти беззащитные маленькие птички?» «Они
меня все время дразнят. Они говорят, ч го мой отец и моя мать —
брат и сестра»,— сказал ребенок. Улыбнулся Хугингин: «Не верь этим
маленьким болтуньям. Играй с ними и люби их».
Однако в душу его закралось сомненье. Притворившись, что отправился на охоту, Хугингин спрятался возле своего жилища. Ребенок
играл в кустах. Вдруг донесся до Хугингина тоненький птичий голосок:
<-Отец твой Хугингин, а мать — колдунья Хавъюрмар, они брат и
сестра».
-— Ты врешь, проклятая птичка! Сейчас я застрелю тебя из лука!— закричал мальчик.
«Мать твоя — Хавъюрмар. Она убила женщину-нерпочку, одела ее
наряды и приняла ее облик. Твоя мать — злая колдунья,— продолжала птичка, прыгая с ветки на ветку. — Отец твой Хугингин обманут
сестрой и ничего не знает».
Зарыдал мальчик и побежал за луком, чтобы убить болтунью.
Встретилась по пути мать и спросила, почему он плачет. Узнав, побледнела: «Птичка лжет, мой мальчик».
— Я душа нерпочки и летаю птичкой. Это ты меня убила, это ты
обманула своего брата. Ты злая колдунья-шаманка,— храбро защебетала птичка.
Услышав это, Хугингин долго лежал неподвижно под большой п
мохнатой лиственницей. А когда солнце дошагало до конца своего пути, встал и пошел домой. В углу плакал сын. Неподвижно сидела сестра-шаманка. Страшен был ее вид. Седые волосы торчали в разные
стороны и шевелились. Вокруг сидели деревянные идолы с горящими
глазами.
Вынул брат из заветного сундука острую японскую саблю отца
своего, перерубил всех идолов, отрубил голову сестре, бросил ее в
огонь вместе с телом. Поджег жилище и остался в нем вместе с сыном. Никто по сделал на их останках му ниьх раф (надмогильный
домик), поэтому их души свободно обитают в пространстве.
И с тех пор в огне есть туршъытик (хозяйка очага). Когда печь
трещит, значит, хозяйка сердится. А душа ребенка летает по тайге.
пугая путников и охотников стонами и рыданиями. Называется она
ыилк (маленькое привидение). Чтобы отделаться от нее, надо сказать: «Твой отец Хугингин, мать Хавъюрмар — брат и сестра». Милку
становится стыдно, и он больше не тревожит путников.
В тайге появился большой черный ворон — это душа Х у г и н г и н а .
Он очень боится людей, и редко кто может увидеть эту птицу.

Когда-то давно, говорят, жили рядом М ы ш к а с Лягушкой. Коты
тогда еще не ловили мышей, и подружки б ы л и o'iciib счастливы и
дружны. Случилось так, что однажды летом у с л ы ш а л а Мышка от
птиц, что где-то по реке поспела черемуха. Очень уж хотелось Мышке
попробовать черемухи. Да и м ы ш а т а м тоже м о ж н о принести.
Ill

Пошла Мышка к Лягушке и говорит:
— Лягушенька, подруженька, не хочешь ли отведать спелой черемухи? Птицы говорят, что очень много ее поспело. Поедем и приведем мышатам и лягушатам.
— Ква, кпа. Конечно, поедем,— с радостью ответила Л я г у ш к а .
— Мышата, лягушата,— не шалите, не ходите далеко. Мы скоро
пернемся и привезем много-много черемухи.
— Ура-а-а! — громко закричали мышата и лягушата.
Сели ь лодку Мышка и Лягушка. Но кому первому грести?
— Погреби сначала ты до половины пути, Лягушенька, хорошо?—
ласково-ласково попросила Мышка.
— Хороню,— добродушно ответила Лягушка. Она не умела грести.
«Квонпс-квай»,—-скрипели и всплескивали весла. Каждый раз, потянув весло, Лягушка опрокидывалась на спинку. Ее в л а ж н ы й желтый
животик блестел на солнце: «хелк-хелк». Долго мучилась Лягушка,
пока привыкла. От усталости болели лапки.
Не выдержала Лягушка, взмолилась:
— Наверное уже половину пути проехали, Мышенька?
— Нет, пет Лягушенька, осталось совсем мало. Скоро я сменю
тебя. Ах, подруженька, прости я совсем запуталась. Вот она черемуха.
Смолчала Л я г у ш к а . Наверно, и в п р я м ь забыла?
Только причалили, как Мышка уже спрыгнула на берег.
Прыг-скок, прыг-скок,— последовала Л я г у ш к а за своей подружкой. Не успела она доскакать, как Мышка уже была на черемухе.
Прилетела Птичка-невеличка, села на cavyio верхушку. Смотрит
на Мышку и удивляется: «Как хорошо умеет Мышка рпать черемуху».
Вдруг она услышала:
— Ква-ква-кка.
Взглянула вниз, а там Лягушка хочет вскарабкаться на черемуху.
Прыгнет, бедная, и упадет на спинку, а животик — «хелк-хелк» — блеотит на солнышке.
— Мышенька-подруженька, сорви мне веточку отведать ягодки,- —
взмолилась, наконец, Лягушка.
— Чего еще захотела! Сама сорвешь, не уаленькак, хи-хпкс,— ответила Мышка
Сорвала клювиком Птичка-невеличка веточку и бросила Лягушке.
— Спасибо Мышенька,— сказала Лягушка.
— За что?— спросила Мышка.
— За веточку,— ответила Лягушка.
Тут Мышка спрыгнула с веток и накинулась на Лягушку.
— Как ты смеешь трогать мое? Это я случайно уронила.
— Нет-нет, это я уронила веточку для Лягушки. Не смей отнимать у нее,— возмутилась Птичка-невеличка.
— Ха-ха! Как же можешь маленькая, бессильная птичка сорвать
геточку? Прочь с моей черемухи,— закричала Мышка и з а м а х н у л а с ь
палочкой. Птичка-невеличка вспорхнула и улетела, удивляясь.
Ох и обидно стало Лягушеньке. Отдала она веточку, а сама
прыгнула в зоду.
— Так-то будет лучше! Не думай, что я тебя буду спасать!— зло
ьфикнула вслед ей Мышка.
Лягушка же почувствовала, что в воде очень хорошо. Как она
раньше не знала. Легко поплыла она. Вскоре была Лягушка у своих
лягушат.
—• Мама пришла, черемухи принесла,— радостно выбежали навстречу лягушата.
— Нет, детки, я не нашла черемухи.— сказала сквозь слезы Лягушка,— идите домой, а я раздобуду червячков на вечер.
Удивились лягушата и спрашивают:
112

— А почему, мама, ты плачешь?
— Я не плачу, дети, я просто устала.
Притихли лягушата и ушли домой.
Вдруг они услышали песню:
Я Мышка норушка,
Я Мышка проворнушка,
Что я захочу —
То и получу.
Захотела я черемушки —
Вот черемушка и в лодочке
Эй, мышата, выбегай
И по веточке хватай.

Это Мышка ехала домой.
— Ура-а-а! Ура-а-а! Мама по течению плывет и громко песенку поет. Ух! А черемухи-то много.
— Черемушки мне хочется, а таскать совсем не хочется,— сказал
один мышонок.
— Мне тоже,— отозвался второй.
— Мне тоже,— закричали остальные.
Причалила Мышка к берегу и крикнула мышатам:
— Что всталь? Или ноги у вас поотнимались? Я вам черемухи
привезла, да еще буду таскать? Быстро за работу.
— У меня что-то рука заболела.
— У меня что-то нога болит.
— А у меня — голова.
— А у меня...
— А у меня...— наперебой запищали мышата.
— Эй! Лягушенька-подруженька, подойди, пожалуйста, с лягушатами, помоги стаскать черемуху ко мне домой- За это угощу я лягушат,— обратилась Мышка к Лягушеньк«л
Дружно взялись лягушата таскать веточки. Мышата стояли в стоpoi'.e и улыбались, глядя на лягушат. До самого вечера таскали квакушки черемуху, а когда закончили, Мышка сказала:
— Вот вам по одной ягодке, отведайте.
— Мышенька, лягушатки устали, проголодались, r-сдь они у меня
хорошо работали и заработали больше, чем по одной ягодке,— стала
Лягушка Мышке говорить.
— Еще чего захотела? Ты ведь не рзала, убежала. Берите, лягушата по одной ягодке и уходите отсюда. Вот возьму и не дам вам
совсем.
Не стали лягушата брать по одной ягодке. Ушли домой. В темноте ничего не наловишь, и поэтому уложила своих лягушат
Лягушка
голодными спать.
Вышла на улицу и слышит, как веселятся мьниата сытые.
Заплакала она от обиды.
— Мяу, мяу, здравствуй^ Лягушенька, почему ты плачешь? — Это
Котик пришел. Рассказала Лягушка все.
— Понду-ка я поговорю с Мышкой.
Подошел Котик к Мышкиной норе и подумал, услышав веселый
смех: «Мышатам весело, а лягушата, бедные, голодными спят. Подкараулю Мышку и задам ей».
Только вышла Мышка подышать свежим воздухом, Котик ее цапцарап.
— Мышенька, здравствуй, как у тебя весело! Это от тоге, что вы
сыты. А почему ты обидела добрую Лягушку, свою подружку? Лягушата всю черемуху тебе стаскали, а ты им по одной ягодке. Какая
же ты недобрая.
8. «Байкал» № 2

113

— Я им давала, да сны сами отказались.— пропитала Мышка,—
завтра отнесу еще.
Поверил ей Котик п отпустил .Мышку.
Пришла рано утром Мышка к Лягушке злая-презлая.
— Ты зачем нажаловалась Котику? С а м а же по могла н а р в а т ь
черемухи!
Не успела Лягушка и слова промолвить, как набросилась на нее
Мышка п стала больно кусать. Побежала Л ч г у ш к а от страха в воду
;; лфичнт:
— Лягушата, прыгайте в воду, скорее, скорее!
Попрыгали лягушата в воду и стали все плакать.
Все это видела Птичка-невеличка п ей стало ж а л к о Л я 1 у ш к у с
лягушатами. Плавают в воде лягушата и боятся выйти на берег. Целый день проплавали они. А когда большое доброе Солнце стало
опускаться за горы, появился Котик.
— Мяу, Лягушенька, отчего вы все г р о м к о плачете?
Молчит Лягушенька — боится говорить.
— Тью, тыо,— защебетала Птичка-невели-'ка на ветке,— угром
Мышка искусала их за то. что Лягушка рассказала тспс о своем горе.
— Ну, теперь Мышка от меня не уйдет.
Подошел бесшумно Котик к Мышкинои пере п притаился. Вечером довольная выходит Мышка. Цап-царап.
— Котик, миленький, отпусти меня. Ты ведь~хороший, сильный.
Л я беззащитная, слабая, да детки у меня,— запищала Мышка.
— У Лягушки тоже детки. Ты мне неправду сказала. За что гы
покусала их?
— Я их не к у с а л а .
Но тут вмешалась Птичка-невеличка:
— Я сама видела, как ты сегодня рано у т р о м гоняла бедных, беззащитных лягушат, и они попрыгали в воду.
— Не ешь меня, Котик,—взмолилась Мышка.— Я тебе отдам л у ч шего мышонка.
С тех пор Кот все время караулит Мышку v коры, а Лягушка стала жить в болоте, очень уж понравилось Лягушке п лягушатам плакать в воде.

1-)—15 января 1969 г. на околоземные орбиты были выведены космические корабли «Союз-4» и «Союз-5» с экипажами в составе к о м а н д и р о в
В. А. Шаталова и Б. В. Волынова, бортинженера А. С. Елисеева и инженера-исследователя Е. В. Хрупова. Пугем стыковки кораблей были создадапа первая в мире экспериментальная орбитальная станция; Е. В. Хрупов и А. С. Елисеев перешли через космическое пространство из «Союза-5» в «Союз-4».
В очерке Иосифа Давыдова «Полет во имя жизни» рассказывается
о том, как готовился этот полет.

Иосиф ДАВЫДОВ

Полет во имя жизни
Космический корабль, преодолевая огромные расстояния, после долгих месяцев
полета вернулся к Земле. Осталось самое последнее испытание: опуститься на поьсрхность родной планеты, где пилотов встретят любимая страна, родные и близкие.
Провели ориентацию. Можно включать тормозную двигательную установку и
начинать спуск. Члены экипажа удобно устроились в ложементах, затянули ремни.
Еще раз проверив готовность экипажа к перегрузкам во время спуска с орбиты, командир включил ТДУ. Но тишина кабины не нарушалась работой ракетной установки. Командир повторил включение. Двигатель не подавал признаков жизни. Нет
сомнения — произошел отказ. Экипаж, выполнивший очень трудный и етветс!зенный полет, оказался в безвыходном положении. Работающая на пределе, система
регенерации и жизнеобеспечения продержится еще сутки, а потом наступит кислородное голодание и в космосе разыграется трагедия...
В океане терпящий бедствие корабль подает сигналы бедствия -SOS», и по
законам человечности, по законам совести, ближайшие к месту крушения корабли
меняют курс и направляются туда, где гибнут люди.
Но это не Земля. А как же быть в космосе?
Командир космического корабля, обсудив обстановку с членами экипажа, принимает решение сообщить все на Землю.
Всего несколько минут потребовалось наземным станциям слежения, чтобы определить параметры орбиты корабля, попавшего в аварийную ситуацию.
Координационно-вычислительный центр произвел расчеты времени запуска и
наклонения орбиты спасателя. И вот уже дежурный летчик-космонавт слушает отсчет и ждет, когда мощная ракета выведет его в космос, где он найдет своих товарищей, попавших в беду, возьмет их на борт своего корабля и благополучно приземлится.
...Скажете — фантазия. Нет, это реальность. Советская наука считает, что
жизнь исследователей космоса должна быть предельно ограждена от всяких случайностей и капризов техники.
Во имя этого и проводится сложный научно-технический эксперимент в космосе.
На орбиту Земли выведена группа советских космических кораблей— 'Союз-4»
и -Союз-о». Впервые в космосе одновременно четыре советских космонавта. Задача
fc*

115

полета сложная, треиует оольшого мастерства и мужества, и напряжения
от
экипажей.
Лозунг строителей коммунизма: «Все во имя человека! Все для блага человек а ! » — проник в космос вместе с четырьмя коммунистами-космонавтами.
В период стремительно™ освоения космоса стала насущной проблема спасения
экипажей кораблей, терпящих бедствие. Для решения ее запускаются два корабля.
На борту одного летчик-космонавт полковник Владимир Шаталов — командир группы; на борту другого — полковник Борис Волынов — командир корабля, полковник
Евгений Хрунов — инженер-исследователь, научный
сотрудник
и
бортинженер
Алексей Елисеев.
Кто знает, может быть, пройдут десяткп лет прежде, чем седой Байкал сетью
каналов соединится с ширью Амура и два сказочных гиганта природы сомкнутся в
богатырском объятии.

Б. В. Волынов в космосе.
...Однако то, что пока является далеким будущим на земле, как это не парадоксально, вполне осуществимо в космосе. «Амур» и «Байкал» идут на сближение.
Так уж повелось — брать позывными названия городов, рек, озер. Они как-то
отождествляют необъятную ширь и красу нашей Родины. Позывной Владимира Шагалова — < А м у р » , Бориса Вольтова — «Байкал».
Их задача встретиться на орбите, произвести стыковку и приступить к сложному эксперименту по выходу в открытый космос и переходу двух членов экипажа
и ; одного корабля в другой.
Задачу перехода из корабля в корабль должны выполнить инженер-исследовап-ль Евгений Хрунов и бортинженер Алексей Елисеев.
А просто ли все это?
— «Амур»! Я «Байкал». Как слышите мпш? Прием.
Владимир Шаталов слышит голос друга и, улыбаясь, отвечает: «Слышу, «Байкал», отлично. Иду на сближение».
Полковник Шаталов проверил аппаратуру наведения. Автоматы обнаружили и
начали сопровождение корабля, в котором находятся друзья. Их пока еще не видно,
и он только по приборам может контролировать дальность до них и скорость сближения.

116

Бортовые часы космонавта мерно отсчитывают секунды, приближается момеь-,
когда Владимир Шаталов должен увидеть корабль, друзей, а они — его.
Первая ктреча в космосе двух экспедиций!
В пределах видимости были друг от друга Андриян Николаев и Павел Попови-1,
Валерий Быковский и Валентина Терешкова. Но встреча с рукопожатиями
должна произойти впервые. Эта встреча ознаменует новый этап в освоении космоса.
Она решит проблемы внеземных лабораторий, длительно существующих орбитальных
станций, н^ которых будет производиться замена экспедиционных групп исследователей, спасение экипажей, терпящих бедствие. На многие вопросы освоения космоса скажется успех этого полета. Об этом знают члены экипажей, и поэтому особенно тщательно проверяют аппаратуру корабля. Радиолокационное устройство определило дальность и скорость сближения кораблей и выдало информацию командиру группы сборки на орбите.
Владимир Шаталов прильнул к оптическому прибору.
На экране — полная
тьма. Но вот что-то блеснуло во мраке. Вспышка повторилась.
Нет сомнения — Владимир Шаталов видит корабль друзей. И как бы подтверждая его мысли, в шлемофонах раздается спокойный и уверенный голос Бориса Вольтова.
- Отчетливо видим световой оптический индекс «Амура».
Уже легче. Обнаружив корабль Шаталова, Волынов показал его Хрунову
и
Елисееву. Они подтвердили, что наблюдают вспышки.
Корабли идут на сближение. Расстояние сокращается. Теперь рядом с яркой
вспышкой оптического индекса на фоне темноты все более четко проступают четыре
светящиеся точки, по которым космонавты .могут определить взаимное положение
кораблей: курс, крен и тангаус.
Обменявшись по радио мнениями, л В а й к а л » и л Амур» решают выключить SDкне проблесковые огнн, чтобы они не слепили. Теперь экран разрезает четкая цепочка огней, два из которых мигают, давая космонавтам информацию о правильной
плоскости построения дальнейшего этапа сближения.
Автоматы сделали свое дело, подвели корабли на близкое расстояние. Тешрь
предстоит выполнение одного из самых ответственных элементов программы по.тта — стыковка. Эту сложную задачу можно решить двояко: полностью доверить^
автоматам и в случае их неправильной работы перейти на ручное управление или
сразу взять управление на себя.
Шаталов нажал кнопку ручное причаливание». Бездействовавшие ранее ручк~!
управления подключились к устройствам, выдающим команды на двигатели причаливания. Теперь все управление в руках космонавта.
Решение было принято своевременно. Несколько раз дернувшись, упали
иа
ноль стрелки указателя дальности и скорости. Произошел отказ автоматики. Задача
резко усложнилась. Шаталов запросил у Земли разрешение на выполнение полета
без приборов. Земля дает добро. Осталась только визуальная картина на оптическое-и тг-левизонном экранах. Теперь самыми надежными приборами космонавтов <"y,i ; ' T
их зрении, знание дела и мастерство. А этого им не занимать. У всех прекрасно'здоровье, все в совершенстве знают технику.
Изучении! кораблей и их систем они посвятили очень много времени, п р и с у т ствовали, а порой и принимали активное участие в их л.-тных и наземных и с п ы т а 1
н и я х . Они знакомы с тонкостями у п р а в л е н и я без приборов дальности и скорое; .
Каждый почти наизусть знает таблицу, помогающую определить при помощи гля-з
эти параметры.
По мере сближения Владимир Шаталов все более отчетливо улавливает скорость, которая стремится снести в бок корабль друзей. Цепочка огней рассыпаете л
по экрану, нарушая строгую линию, и стремится выскочить из поля зрения оптического и телевизионного экранов. Нужно удержать их, не потерять.
Шаталов по маневру огней видит, что Борис Волынов делает все, чтобы облегчить ему работу. Точными движениями ручек Владимир Шаталов останавлиБеП.т,
а потом заводит на перекрестке экранов ставшую теперь четкой прямую линию огней, очерчивающих положение корабля, в котором находятся товарищи по космическому эксперименту.

117

Если задачу гашения исковых скоростей удалось выполнить очень точно, то
куда сложней была другая задача. Корабли сближались, но автоматическая система
отказала и теперь пилоты не имели данных о дальности и скорости сближения.. Основным прибором стали глаза. Только по визуальному наблюдению «Амур» мог ипределнть дальность до «Байкала».
Но это еще не все. Нужно промерить скорость. Аналогичную работу делал
Борис БОЛЬШОЕ и его экипаж. Только при совпадении данных от промеров обоих
экипажей можно было сказать об их достоверности.
Произвели радиообмен. Оба экипажа четко определили скорость и дальность.
Сверка показала правильность замеров. Значит, можно уверенно идти на стыковку.
Огни наползают. Шаталов установил номинальную скорость сближения. Однако, чтобы но ошибиться, надо сделать еще один контрольный промер. Но в этот миг корабли выскакивают из ночной части планеты, и яркий солнечный свет, отраженный
от белого покрывала облаков, окутавших Землю, слепит космонавтов. На несколько
мгновений глаза не видят сближающихся кораблей. Необходимо быстро адаптироваться, подобрать фильтры. Но пока полет идет вслепую, а обросшие антеннами, как
РЖИ иглами, космические корабли уже близко друг от друга. Космонавты освоились с
ярким светом. Однако времени мало. Ошибиться нельзя. Такая ошибка может стать
роковой: корабли столкнутся на скорости выше допустимой. Произойдет авария и
сорвется выполнение задания.
Шаталов предельно внимателен. Он знает, что товарищи, и особенно Борис
Вольтов, начеку. Ошибки быть не может. Последний промер подтвердил правильность расчетов.
Блики света играют на солнечных батареях, на отсеках корабля. Владимир
Шаталов уверенно удерживает в перекрестии индекс, по которому контролируется
правильность стыковки. Масса корабля заполняет экран. Резкий удар сигнализирует о том, что корабли соприкоснулись.
II тотчас на световом табло вспыхивает лампочка — индикатор, показывающая,
что начался процесс стыковки кораблей. Теперь механические устройства, приводимые в движение электромоторами, фиксируют корабли в состыкованном состоянии. По внутренним соединениям космонавты поддерживают связь.
Евгений Хрунов и Алексей Елисеев готовятся к проведению эксперимента по
переходу из корабля в корабль. Для этого они выйдут в бытовой отсек, оденут
скафандры. Затем они проверят их герметичность и только после этого откроют крап
для выравнивания давления внутри бытового отсека и за бортом корабля. Только
ПОСЛР этого можно открыть люк и выйти в космос.
...Но эту тренировку они проведут на другом тренажере. В зале вспыхивает
свет. Тренировка по стыковке окончена. Сложную задачу сближения и стыковки в
космосе люди в миниатюре решили ча земле. К залу, где находятся космические
корабли с тренирующимися космонавтами, по коммуникациям тянутся десятки километров проводов, связывающих механические исполнительные устройства, имитирующие процесс стыковки со сложными элементами вычислительной техники и автоматики, на которых решаются уравнения динамики кораблей.
В кинофильме «Люди и космос» зрители видели тренажерный зал, в котором
замерли космические корабли. Кинокамера заглянула в кабину, показала приборную
доску, ручки, при помощи которых космонавты управляют полетом корабля.
Но вся эта сложная система устройств тренажера оживает благодаря творческому и напряженному труду сравнительно небольшого и дружного коллектива инженеров и техников, изо дня в день еовершенетнующих тренажер и поддерживающих его
в постоянной готовности к тренировкам.
И дел у них хватает.
С раннего утра, в дни тренировок, они прогревают, проверяют и опробывают
различные системы тренажера, чтобы не было потеряно драгоценное время подготовки экипажей.
Улыбаясь, стоят три Виктора — «электронный мозг» тренажера. У них самое
сложное и большое хозяйство, а стало быть, и много хлопот. Но они не унывают —
между делом обмениваются шутками, в трудные минуты готовы друг друга подменип. и выручить.
118

Встреча в .Москве. В. Л. Шаталов и Б. В. Вольтов.
Разных по характеру и возрасту, их объединяет большая любовь к делу, котоР ' - м у они с л у ж а т .
Виктор — старший — сто здесь зовут Петровичем — кавалер ордена Славы —
и пришлом батальонный разведчик. Через его руки, руки техника-испытателя, прошло много образцов авиационной аппаратуры, которая и по сей день надежно служит в авиации. Много раз он находился в испытательных полетах, когда проверялась эта аппаратура. С переднего к р а я войны он пришел на передний край науки.
Знаток своего дела, начальник
мозга > — Виктор-средний. Любой дефект он
научно обосновыварт.
Самый молодой и горячий Виктор — энтузиаст рационализаторской работы. Стрелите.н-н в поисках неисправностей, быстро анализирует работу электронных устройств.
Нее они дополняют друг друга, и < м о з г » всегда готов к действию.
.Золотые руки — нто Максимыч. В его ведении точные механические узлы, и
работают они, как хорошие часы. Опытный Максимыч передает свои навыки молодому А н а т о л и ю и, когда они вместе, дело спорится. Однако они не упускают случая
дружелюбно «поддеть» один другого за малейший промах. У Максимыча тоже закалка
техника-испытателя. Не один раз готовил он самолеты к испытательным полетим.
Максимыч готовил к вылету и самолет, на котором летал Георгий Тимофеевич Береговой.
Все тренажерные пути-дороги сходятся в «царстве» Миши и Саши — на пульте
и н с т р у к т о р а и центральном распределительном щите.
Саша — один из участников создания тренажера. Ему здесь все знакомо. Он
лаже успевает помочь электронному мозгу», оставляя сцарство» во владение Миши.
Миша н> п а д а е т духом, и уверенно управляет всем тренажером.
На у н и к а л ь н о й телевизионной п оптической аппаратуре работает Володя. Навыки испытателя он перенес и сюда, в космическую лабораторию. Он неутомим ь
поисках неисправностей. Его аппаратура всегда в действии и Володя готов придти
любому из друзей на в ы р у ч к у .
Прежде чем в учебный корабль сядет космонавт, там побывает кто-либо из специалистов тренажера и выполнит контрольную стыковку.
Но бывали и ч е р н ы е дни на тренажере. Появлялся трудноустранимый дефект.

119

И тогда до поздней ночи засиживались эти ребята на работе, чтобы утром тренажер
работал.
Но если для командиров кораблей Владимира Шаталова и Бориса Волынова
самый сложный элемент пилотирования это стыковка и ориентация, то на инженераисследователя Евгения Хрунова и бортинженера Алексзя Елисеева выпала вторая
очень сложная задача.
Они должны выйти в открытый космос и перейти в другой корабль...
...Самолет ТУ-104 набрал высоту. На борту его создан «бассейн невесомости» —
кусочек космоса, воспроизведенный в летной лаборатории. В самолете отрабатываются элементы одевания скафандра в условиях невесомости, выход из люка корабля и вход обратно.
Состояние невесомости для Евгения Хрунова и Алексея Елисеева не ново. Во
время более ранних тренировок они, как птицы, парили по кабине, кувыркались.
Одеты они были в легкие спортивные костюмы и поэтому ощущение невесомости
создавало чуть игривое состояние, приятное чувство необыкновенной легкости и
свободы.
Сейчас они готовились к серьезной* работе. Одевание скафандров в условиях
невесомости дело не простое. II человек, и скафандр повисают в воздухе. В таком
взвешенном состоянии нужно влезть в космическое снаряжение, зашнуроваться, проверить правильность подгонки. Космонавты помогают друг другу.
Самолет уже сделал более десятка «горок», что в сумме составляет несколько
минут состояния невесомости.
Наконец, скафандры одеты. Тело сразу становится неловким и г^пыним. Но
это еще не все. Чтобы приблизить условия к реальным, производится надув скафандра. Человек, впервые попавший в такие условия, чувствует себя н-.-уклюжим.
Но для Хрунова и Елисеева эта неуклюжесть — пройденный этап. Они чувствуют себя в скафандрах, как рыба в воде. И это не случайно. Много раз они одевались в эти похожие на доспехи древних рыцарей космические одежды и сживались
с ними, приучались в них работать. II труд не прошел даром. Они научились уверенно передвигаться в скафандрах, совершать необходимый для выполнения задания
комплекс движений руками и ногами.
...Ту-104 продолжает полет. На «горке» Хрунов должен нырнуть в люк и
покинуть бытовой отсек корабля. В следующую «горку» то лее самое повторит Елисеев. А потом тем же путем они должны вернуться в корабль.
Но, несмотря на тренированность, во время одевания скафандра огганизм разогрелся, участилось дыхание, а после надува стало еще жарче. Запотело стекло на
гермошлеме. Трудно! Говорят, тяжело в учении — легко в бою. Но эта поговорка,
пожалуй, для космоса устарела. Космонавты знают, что тяжело в учеиш: л не лтче
»удет п космосе.
Отрабатываются входы и выходы в люк в состоянии невесомости.
А самолет повторяет «горки».
Космонпмы знают, что их тренировки обслуживает большой коллектив летчиков
и инженеров и стараются максимально использовать каждую «горку . Зачетные
упражнения предельно сложны. Женя и Леша выполняют их на отличи •.
Но sin 1U' последнее для них испытание в земных условиях. Есл; работа в
невесомости требует Гюлынпш физического напряжения, то встреча
вакуумом
еще и опасна.
В барокамере в тгх ;;;е скафандрах и\ поднимали на такие высотк. тде в ciyчае разгерметизации мгновенно закипает кровь. Такие тренировки требуют большого внимания и мужества. Но Гю.п.шая вера в нашу технику, в товарищей, готовивших скафандры и барокамеру к подъему, не дает закрасться страху я неуверенности.
Вот они основные .-<тапы, по которым шли экипажы Саюза-4» ц ^Слюза-Г) > к
выполнению задании Родины.
Но это этапы тренировок и HI посредственной подготовки к полету. . им прошествовало много событий на жизненном пути.
Борис БОЛЬШОЕ и Евгений Хрунов пришли в отряд космонавтов к. авиациин120

ных полков. Там они впервые услышали о том, что отбираются молодые летчики для
летательных аппаратов, способных уйти за пределы Земли. Пытливый ум позвал и\
в неведомое, и они, пройдя строгий медицинский отбор, с увлечением взялись ля
дело.
Волынов и Хрунов принадлежат к самой первой, «гагаринской», группе
в
отряде космонавтов. Они первые видели начало штурма космоса. И уже тогда, ъ<>
времена первых стартов, были готовы повторить подвиг своих товарищей, но и\
время еще не наступило, их дела еще впереди. Борис Волынов уже несколько раз
Пыл дублером. Он в совершенстве знал различные модификации «востоков», изучил
и подготовился к полету на «Восходе». Несколько раз, стоя в космическом снаряжении, она наблюдал, как подъемник уносил к вершине ракеты его товарищей по
отряду, вместе с ними переживал часы предварительных отсидок в корабле, а потом
на земле волновался во время наиболее ответственных моментов старта и посадки.
Но его взлет откладывался. Товарищи видели внутренние переживания Бориса
и
успокаивали: «Ты, как самый подготовленный и знающий все корабли, полетишь с
особым заданием:).
Волынов и Шаталов с особым вниманием следили за полетом Георгия Тимофеевича Берегового. Они оба готовились по той же программе, были дублерами, но
четко знали, что полет Берегового — это проба сил, разведка перед боем, в который они пойдут вместе со своими товарищами Хруновым и Елисеевым. Их поле г
решит много проблем и наиболее важную, еще не тронутую, не освоенную никем область освоения космоса: переход из одного корабля в другой. Такое пока что проходило только в фантастических романах.
Если Борис Волынов готовился как командир корабля, то Женя Хрунов вместе
с Алексеем Леоновым сразу н а ч а л заниматься вопросами выхода и работы в открытом космосе. Глубокому изучению этой проблемы он и посвятил свою деятельность.

О х о т н и к и на привале. Слева н а п р а в о : Б. В. Волынов, Ю. А. Г..
т а р и н . В. М. Комаров.
Но помимо з н а н и я избранного н а п р а в л е н и я освоения космоса, космонавт должен иметь широкий к р у г о з о р во всех о б л а с т я х техники, должен в совершенств'знать к о с м и ч е с к и й к о р а б л ь и уметь пилотировать его не х у ж е командира корабля.
который в свою очередь мог заменить любого члена экипажа. П о л н а я взаимозаменяемость — вот основа экипажей космических кораблей.
Кроме специальных наук, космонавты Волынов и Хрунов совершенствовали
сьои теоретические знания в Военно-Воздушной академии имени профессора Жукги;-

ского. В стенах этой прославленной академии они прошли полный курс обучения,
защитили с отличием дипломные проекты. Знания, полученные в академии, стали прочным фундаментом в глубоком понимании многих вопросов науки и техники, объяснении необычных явлений природы, с которыми придется столкнуться в неведомых космических далях.
Владимир Шаталов пришел в отряд космонавтов гораздо позже Волынова и
Хрунова. Он старше их, опытней как летчик. Большая любовь к технике, к делу,
которому он слул;ит, и недюжне способности позволили ему опередить многих товарищей и выйти в группу ближайших кандидатов на полет.
Очень точно охарактеризовал своих
товарищей-дублеров
дважды Герой Советского Союза летчик-космонавт СССР генерал-майор авиации Георгий Береговой:
«Вместе со мной все детали будущего полета отрабатывали и другие товарищи-космонавты. Они были подготовлены так же, как и я».
Рассказывая о каждом, Георгий Тимофеевич с дружеским теплом говорил о
Волынове: «Темноволосый и черноглазый, с атлетической фигурой и уравновешенным характером, он пользуется заслуженным уважением у космонавтов».
Да, поистине огромное терпение, воля и уравновешенность присущи Борису.
Ведь он больше, чем кто-либо из всех космонавтов, дублировал своих товарищей,
вставал перед лицом государственной комиссии и сдавал экзамены по знанию всех
предшествующих кораблей и их сложной аппаратуре. Железная воля и выдержка
помогли Борису Вольтову выдержать все экзамены. II каждый раз Главный Конструктор и члены Государственной комиссии отмечали его безукоризненные знания и
прекрасную подготовку. Космический полет стал практической проверкой его большого и настойчивого труда.
Во Владимире Шаталове генерал Береговой увидел внешнее сходство с любимым
им поэтом Сергеем Есениным: «Открытое русское лицо с чуть застенчивой улыбкой.
Он великолепно знает и любит космическую технику, толково разбирается во всех
ее тончайших деталях. Его всегда можно видеть с новой книгой в руках».
Спокойный, очень внимательный. Он может подолгу разбирать с инженерами
и инструкторами сложные движения кораблей, представить различные аварийные
ситу; ;.,.и, отказы и противодействие им при помощи органов управления. Владимир
Шаталов стремится всегда проникнуть в тонкости возникшего вопроса и найти нл
НРГО квалифицированный ответ. II если это ему не удается, он без стеснения ищет
тех специалистов, от которых может получить исчерпывающие сведения.
Такой подход к делу дает возможность черпать знания, а они космонавту
нужны. Ведь он испытатель, которому предстоит дать оценку многим явлениям. А
кроме всего — он командир группы, на его плечи ложится ответственность за выполнение программы полета.
Об Алексее Елисееве можно с уверенностью сказать, что он раньше всех своих
товарищей по полету познакомился с ракетной техникой, с космическими кораблями. О к о н ч и м институт, он попал в конструкторское бюро, которое возглавлял один
из о д а р " п н г й ш и х ученых нашего времени — академик Сергей Павлович Королев.
Под ч е т к и м руководством и вниманием этого человека ковался крепкий коллектив
инженеров и т е х н и к о м , р у к а м и которых был запущен в космос первый спутник, а
потом и первый космический корабль.
Этот прекрасный коллектив м ы д м и и у л из своей среды талантливого исследователя-космонавта доктора технических наук Константина Петровича Феоктистова.
В пору первых космических свершений А л е к с е й Елисеев был рядовым инженером в одном из отделов конструкторского бюро.
Вдумчивый, энергичный и работоспособный, он к теоретическим знаниям, полученным в институте, прибавил и практические, а потом, соединив теорию с п р а к тикой, стал готовиться к защите диссертации. Завершив научный поиск, он защитил диссертацию, а теперь, как и Константин Феоктистов, он хотел многие мысли
проверить в реальной лаборатории — в космосе.
Алексей прошел медицинскую комиссию по программе отпора в космонавты н
был принят в отряд, где началась специальная подготовка к космическим полетам:
изучение теории, физическая подготовка, тренировка на центрифуге, в сурдокамс-

122

ре. термокамере и барокамере. В отряде космонавтов он освоил прыжки с парашютом, научился пилотировать самолет, побывал в «бассейне невесомости». Круговорот событий был настолько стремительным, что не хватало времени оглянуться назад. Много нового приходилось изучать, а также делать то, к чему раньше не
прикладывал руки. Правда, у него появился резерв времени за счет знания систем
корабля. Здесь ему было проще. Ведь в разработке многих узлов пи п р и н и м а л участие сам, был на испытаниях различных систем, на запусках беспилотных кораблей.
Многое из того, что его товарищи-космонавты изучали по описаниям, он н а п и с а л
сам, многое прощупал своими руками. Алексей помогал друзьям в т р у д н ы х вопросах. И не удивительно, что в экипаж корабля он попал как бортинженер.
Обязанности бортинженера широки. Он должен не только в совершенство знать
корабль, но и при необходимости устранить неисправность, а может быть, даже
выйти за борт корабля, чтобы обнаружить дефект, и, если есть необходимость, заменить некоторые узлы и агрегаты. Но это дело будущего. В этом же полете ому
предстояло выяснить возможность работы человека в открытом космосе, ощущения,
которые оказывают на работоспособность и психику человека состояние невесомости, яркий свет и бездна вокруг; определить, как видны предчетц и конструкции
корабля в условиях космоса, а затем перейти к Шаталову.
После этого корабли растыкуются, проделают еще ряд экспериментов и опустятся в заданном районе Советского Союза.
...Один из напряженных предстартовых дней пребывания в Звездном... Кончилась тренировка по стыковке. Дальнейший распорядок дня предельно насыщен.
Предстоит комплексный медицинский осмотр, в котором примут участие крупные
врачи-специалисты. Они определят физиологическую готовность экипажей к выполнению полета. На сегодня назначено и традиционное партийное собрание.
Комиссия, как и ожидалось, прошла без сучка, без задоринки. Здоровье у всей
труппы отличное. С хорошим настроением пришли они на партийное собрание.
Вездесущие фотокорреспонденты проникли и сюда. Вспышка фотоламп слепит
глаза. Фотокорреспонденты стремятся запечатлеть ту добрую дружескую обстановку,
которая царит в конференц-зале.
Собрание открывает секретарь партийной организации отряда космонавтов, он
же дублер и друг Бориса Волынова. Повестка дня: Задание Родины выполним покоммунистически».
Со вступительным словом к собравшимся обращается летчик-космонавт СССР
Герой Советского Союза Валерий Федорович Быковский. Он говорит о достижениях
отечественной космической техники, о том, что полеты наших станций «Зонд-5» и
«Зонд-6» проложили дорогу отважным американским астронавтам к Луне. Советские
космонавты по достоинству оценили полет «Аполлона-8».
Дело освоения космоса — общечеловеческое дело, а поэтому любой вклад
в
копилку человеческих знаний и дерзаний есть подвиг. Советские космонавты сделают все, чтобы умножить эти подвиги.
Долг каждого коммуниста выше поднимать з н а м я партии и прославлять свою
Родину.
Слово предоставляется членам экипажей кораблей <'Союз-4» и <'Союз-5» Владимиру Шаталову. Борису Волынову, ЕВГРНИЮ Хрунову, Алексею Елисееву. Во всех
выступлениях красной линией проходит благодарность космонавтов партии и правительству за высокое доверие, оказанной им.
Космонавты знают, что подготовку к космическому полету обеспечивали многие, многие люди.
Владимир

Шаталов:

— Проделана огромная работа. Я благодарен всем, кто бескорыстно передавал
нам свои знания, беззаветным трудом обеспечивал подготовку к полету. Я торжественно обещаю приложить все силы. волю, знания, чтобы успешно выполнить задание.
Борис

Волынов:

— Бесконечно благодарен всем товарищам, готовившим нас в полет. Все мои
силы, умение, знания отдам для выполнения программы полета.

123

Евгений Хрунов:
— Я к полету готов. Беспредельно благодарен тем, кто помогал нам в подготовке и способствовал полету.
Алексей Елисеев:
— К полету готов. Благодарен всем товарищам, участвовавшим в моей подготовке к полету.
После основных экипажей выступают дублеры. Они желают своим товарищам
счастливого полета, выражают свою уверенность в успехе. Обращаясь
ко
всем
присутствующим, они говорят, что если кто-либо из членов основных экипажей по
какой-то причине не сможет лететь в установленный час, они готовы подменить товарища и выполнить его часть программы.
Многие, очень многие люди прямо или косвенно участвовали в подготовке космонавтов к полету. С чувством глубокой благодарности обращались к ним с трибуны космонавты.
Кто же эти люди?
О некоторых из них, готовивших тренажеры, уже говорилось. Хочется рассказать (що о том человеке, который изо дня в день непосредственно руководил тренировкой.
1-/то инструктор Алик.
Совсем недавно он был инструктором летного училища. Летчик первого класса.
Сколько мальчишек, а теперь воздушных асов, обязаны ему тем, что совершилась их мечта стать пилотами.
Год назад врачебно-летная комиссия запретила Алику летать. Врачи услышал;!
в сердце шумы и отняли у летчика небо.
Только пилот может понять другого пилота, как тяжко р а с с т а л с я с самолетами. Но он не упал духом — знал, что еще может быть полезен. Теперь он снов,'
инструктор. Правда, слушатели необычные — летчики с большим опытом полетов
на самолетах. Однако здесь нужно познавать новое в пилотировании — управлять
нужно космическим кораблем.
А л и к с большой любовью отнесся к новой профессии инструктора космонавтов
Множество приборов на пульте инструктора сигнализирует работу тренажера
показывают деятельность космонавта, фиксируют ошибки. За BC> J M этим обязаь
гледить инструктор. Правда, на помощь приходят самописцы, но в процессе тренировки Алик обязан уловить недочеты и промахи и объяснить космонавту наиболг.
рациональные способы их устранения. А для этого нужно в совершенстве знать кчн-мический корабль и условия имитации космоса на тренажере. Много раз он са\
с а д и л с я за органы управления кораблем. Пробовал пилотировать в различных сит у а ц и я х . Старался познать и реально представить себе динамику стыкующихся к<>рабг.ей, а потом во время инструктажа при помощи миниатюрных моделей показывал эволюции кораблей при пилотировании.
Во время т р е н и р о в о к предельно у с л о ж н я л условия стыковки, вьодил аварийны
ситуации и у ч и л пилотов выходить из н и х . Выпуская в полет космонавтов, он уверен, что они справятся в самых трудных условиях.
На тренажере А л и к п р и ж и л с я быстро. Его полюбили за добрый нрав, остры'
шутки и интересные истории из летной ж и л н и курсантов, которых он выводил i
небо. Веселый балагур в часы досуга, ко премя тренировки Алик становился собранным и предельно сосредоточенным. Ничего нельзя упустить. Все важно.
Партсобрание продолжается, слово предоставляется гостям.
С добрыми напутствиями к космонавтам обращаются товарищи:
^Успешного вам старта! Мягкой посадки на родной Земле!Взволнованные и возбужденные расходятся коммунисты. Но нет, не Д"М>л"|
Космонавты идут в спортзал.
Сегодня состоится товарищеская встреча по волейболу между командой отряд
космонавтов и инженерами и техниками, ведущими подготовку на трена леерах.
Друзья по работе и общему делу на спортивной площадке встречаются как соТерцИКИ.

Если многие из присутствовавших на собрании пришли как

124

болельщики,

т

Борис Вольтов — активный участник схватки. Он — ударная мощь команды космонавтов. Атлетически сложенный и прыгучий, он хорошо играет в нападении, ловок и
стремителен в защите. Но напряжение сегодняшнего дня все же сказалось. Да и
как говорят: «Игра у команды не пошла».
Спокойный и уравновешенный в делах и работе, Борис азартен и энергичен
в период спортивного накала. Но чаша весов перевешивает в сторону инженеров.
Спорт есть спорт. Кто-то должен победить. Но если говорить в общем — победила
дружба.
Товарищи обмениваются рукопожатиями, и хсгь чуточку в душе обидно за
проигрыш, но эта обида на самих себя. Космонавты поздравляют инженеров с победой. Все вместе идут домой. Скрипит снежок под ногами. Слышны веселые шутки,
смех. Над кромкой леса виден яркий диск Венеры. Морозный ветерок щиплет лицо.
Лохматые ели, освещенные раскачивающимися фонарями, бросают причудливые
тени на дорогу. Звездный освещен. На катке вокруг наряженной елки катаются ребятишки. Жизнь со всеми своими радостями и неудачами не обошла и этот новый
городок с таким сказочным названием — Звездный...

mm mm щ»

Бронислав КУЗНЕЦОВ,
кандидат филологических наук

Древнейшие карты мира
В одном из номеров «Байкала» я рассказывал о том, как в одной тибетской
книге мне случайно попалась на глаза
схема или план сказочной страны Шамбалы. Как потом оказалось, это
была
древняя тибетская карта мира, древнейшая из всех известных нам карт до сих
пор1. Тибетская книга, так называемый
Тибетско-шаншунский
словарь, представляла собой собрание разных древних сведений о тибетской религии бон, о том,
как несколько тысяч лет тому назад она
появилась в Тибете из легендарной страны Иран-Шамбала. В этой же книге
я
впервые встретил объяснение этого загадочного названия — Шамбала.
По мнению тибетцев, это индийское
название
Ирана, которое означает «Держатели мира» («Властители мира»).
Научная публикация тибетских
карт
недоступна широкому читателю. В то же
время газетные сообщения на эту тему
были слишком краткими, чтобы по ним
можно было судить о характере
нашей
рапсты. Поэтому специально для читателей журнала «Байкал» я подготовил небольшой очерк о тибетских картах, в кот о р о м попытаюсь рассказать о том, что
было уже опубликовано на эту тему, и
1

126

«Байкал» Л° 3. 1969, стр. 140—141.

о том новом, что мне удалось найти зг
последнее время.

1. Немного истории
В середине VI в. до н. з. Кир II, правитель небольшого персидского княжества, расположенного в южной части Ирана, сумел нанести поражение своему могущественному
северному соседу — Ми
дни. Покорив это царство, Кир затем сумел подчинить своему влиянию восточные области Ирана. Далее, персы захватывают на северо-западе Лидию (современная Турция),
богатство
последнее:
царя которой, Креза, вошло в поговорку
Создается великая Персидская империя,
последний соперник которой,
Вавилон,
отказавшись от борьбы, добровольно распахнул свои ворота перед
персидским
царем. Присоединение Вавилона к Персии имело не только огромное политическое, но и культурное значение.
Персидская империя во времена Кирг
и его преемника Камбиза,
покорившего
Египет, была самым мощным государством Старого Света. Не без оснований эт;
царство отождествлялось самими персаг.нсо всем известным им миром.

Успеху могущества Персии способствовали не только умелые военные и политические действия, но и религиозная политика по отношению
к
завоеванным
странам. Главный религиозный деятель и
один из главных сановников Кира Митридат провозгласил, что все люди на
земле верят в одних и тех же богов,
только называют их по-разному, каждый
на своем языке. Главные боги — это Небо (Господь премудрый), верховный правитель над всеми богами. Далее шел бог
света и правды, богатства и приплода,
враг лжи и обмана — бог Митра, в честь
которого сам Митридат получил свое имя
(«Данный Митрой», так как он, видимо,
родился по молитве своих родителей, обращенно к богу Митре). И, наконец, богиня плодородия Астарта или Анахита. Культ
последнего божества был, как полагают,
ближневосточного происхождения, но уже
в очень давние времена стал популярен
и в самом Иране.
Это были главные боги, помимо которых
существовало множество других.
Всех их надо было почитать, приносить
им жертвы, молиться.
Таким
образом,
благодаря тонкой религиозной политике
персов, создается единая во всей империи
идеология, религиозная система, а могущественное и влиятельное сословие жрецов, опора власти, хранителей традиции и
всяких премудростей, оказалось, независимо от их места жительства, под покровительством центральной власти.
Хотя политические противоречия между отдельными частями Персидской империи никогда не угасали и разноязычные
народы тяготились персидским господством, но эти противоречия до некоторой
степени смягчались отсутствием религиозной вражды между народами.
Но в V в. до н. э. в самом центре Евразии произошла грандиозная катострофа,
которая по своим последствиям не шла
ни в какое сравнение с самым сильным
землетрясением.
Поначалу события развивались спокойно. В конце V в. до н. э. на персидский
трон вступил жестокий и самоуверенный
царь Ксеркс, который решил
подавить
Элладу, единственное независимое государство из числа соседей Персии. Против
Эллады была брошена огромная, даже по
нынешним масштабам, армия,
которая
насчитывала, по
современной оценке,

около 100 тыс. человек.
Но оказалось,
что разноязычная и разноплеменная армия захватчиков было просто небоеспособной. Рассказывают, что
персидские
надсмотрщики гнали воинов
в бой с
помощью своих бичей, тогда как греки,
сражаясь
за
свободу своей родины,
проявляли чудеса героизма.
Дело кончилось тем, что персидская
армия и флот потерпели полное поражение, а сам Ксеркс, он же верховный
главнокомандующий, бежал к себе
домой, бросив армию на произвол судьбы.
Народы, подвластные персам, воспрянули духом. В то же время сами персы,
в первую очередь жрецы и аристократы,
винили во всех неудачах царя.
И вот
происходит подряд несколько покушений
на жизнь царя, которые заканчиваются
неудачей. В свою очередь царь,
опираясь
на преданных ему сатрапов и царскую
гвардию, в обстановке полной секретности
подготовил крупное мероприятие. Он приказал в один день по всей империи уничтожить всех жрецов и связанную с ними
родовую знать. Царь прекрасно понимал,
как и его сатрапы и слуги, что жрецы
не успокоятся, пока не избавятся от него. Поэтому он решил избавиться от жрецов. Одновременно с этим
был
издан
указ, по которому все божества были объявлены бесами или чертями, которым отныне запрещалось поклоняться. Был оставлен только один бог — Господь премудрый (первоначально — Небо), который
не нуждался в старых жрецах.
Хотя приказ царя о ликвидации жрецов проводился быстро и успешно,
но
осуществить его на окраинах
империи
было просто невозможно. Как только там
стало известно об указе царя, многие тысячи людей, прежде всего скотоводов,
снялись со своих мест и двинулись
на
запад, север и восток, подальше от жестоких сатрапов и царской гвардии.
Большая
группа
иранцев-скотоводов
Хорезма, но главным образом Согдианы
(Средняя Азия), двинулась на восток и
быстро достигла Алтая. Затем в
конце
III в. до н. э. согдийцы
продвинулись
дальше на восток и оказались южнее пустыни Алашань, к северу от Тибета. Во
II в. до н. э. часть согдийцев под давлением хунну снова переселилась к себе
на родину, а другая часть укрылась среди дружественных им племен Северного
Тибета.
Хотя сами иранцы растворились бес-

следно среди более многочисленных
тибетских и других кочевых племен, но их
культура, географические и астрономические представления, религия сохранились
среди тибетцев и дошли до наших дней.
Но судить обо всем этом оказалось возможным только на основе иранских книг,
сохранившихся в тибетском переводе. А
разобраться в книгах оказалось возможным только на основе древних географических карт, к которым мы теперь переходим.

2. Иранская карта мира
Географическая карта, которую мы сейчас будем рассматривать, является нартой древнего Ирана и в то же самое время картой всего мира. Никакого противоречия здесь нет, просто Персидская империя VI—V вв до н. э. отождествлялась
со всем миром, а такая тенденция была
свойственна многим народам древности:
индийцам, шумерам, египтянам и т. д.
На карте, которая находится перед нами (рис. № 1), обитаемая земля изображена в виде квадрата. Землю омывает
мировой океан, именуемый Окружающим

(Окружным) морем, которое отделено от
космического пространства горным хребтом, но об этом позже. Названия морей,
озер, стран и народов вписаны в прямоугольники. Ориентация карты по странам
света не совпадает с нашей, современной:
восток-запад (сверху вниз) и север-юг
(слева направо).
Только одно название мне удалось определить сравнительно легко: это была
«Страна саков», расположенная на карте
на северо-востоке. Само по себе это еще
ничего не давало, так как
эту догадку
надо было подтвердить с помощью других географических пунктов, но все они
были совершенно непонятны.
В центре
была обозначена столица Ирана, название
которой по-тибетски звучало,
примерно,
как Барсо-ргйад, но о таком городе я никогда не слыхал. Трудность состояла
в
том, что ни в одном из древних иранских
источников не сохранились названия даже столичных городов, не говоря уже о
более мелких. Поэтому мне стоило
шого
может

труда догадаться, что

соответствовать иранскому

гард — т.

е. «Городу персов»

боль-

Барсо-ргйад
Парсо-

(иранское

зд
«МпГслJflP^lS
\>i~~^-"- •
ansi xii;;£fifi?
bspyxtfos »op

128

* ^T-^^"**1"

»*,»•-'-A->,.»,

«гард» родственно русскому «град», «город»), или, как его называли
греки —
Персеполю (греч. «Город персов»). Иранское название Парсогаод ни в каких источниках вообще ке встречается и является до сих пор предположительной реконструкцией, которая основывается
на
греческом переводе Персеполь
и искаженной греческий транскрипции Пасаргады. Кстати сказать, эти два
варианта,
Персеполь и Пасаргады, в свае
время
породили массу недоразумений, а именно, что в древнем Иране были две столицы: одна — Персеполь,
а другая —
Пасаргады. Это недоразумение устраняется тибетскими картами древнего Ирана, на которых указана только одна столица — Парсогард.
Этот город стал центром
Персидской
империи при Кире II (VI в. до н. э.) и в
качестве такового
просуществовал до
Александра Македонского
(IV до н. э.),
завоевавшего Персию. Таким образам мы
можем утверждать, что основа тибетской
карты Ирана или мира сложилась в VI —
V вв. до н. э., хотя, как мы увидим дальше, эта географическая схема могла дополняться новыми названиями и в более
позднее время. Главное же для меня состояло в тем, что Пасаргады (Парсогард)
— желанный ключ к разгадке тибетской
карты.
Пасаргады не были городом в нашем
смысле ггогэ слова. Центральное место в
нем занимал царский дворец и тронный
зал, вокруг которых на многие сотни километров раскинулись поселения персов,
сады, царские постройки. Согласно тибетским источникам, все это вместе взятое и называлось «городом», который именовался Янчан (или Янлачан), тогда как
под названием
Пасаргады чаще
всего
имелся в виду царский дворец.
На езвэр от столицы, следуя
нашей
карте, сбгзначена страна Мидия, населенная народами, родственными персам по
языку и культуре. Севернее Мидии находятся «поселения тапурсв», древнего народа, жившего на южном побережье Каспийского моря. Здесь же обозначено море, именуемое «Бури
очень страшные»,
т. е. Каспийское, а за ним, как полагали
дрзвчие геогр&фы, конец обитаемого мира. Около Мидии, согласно тибетской карте, расположена «Страна могучих богатырей», т. е. Ассирия. Хотя ее могущество Зылс сломлена в начале VII в. до н. э.
Вавилоном и Мидией, но слава о былом
9. « Б л й к п л » № '2

величии этой страны сильных и жестоких
воинов все еще продолжала существовать.
На востоке и северо-востоке обозначены Бактрия, занимавшая территорию современного
Афганистана,
и
Согдиана
(Средняя Азия).
На юг от Пасаргад (правая часть карты) обозначены области, названия которых мне удалось найти в тибетских трудах по географии. Это были области древней Индии, что подтверждало подлинную
древнссть тибетской карты.
На запад от столицы находится «Страна жрецов», «Континент халдеев», т. е.
Вавилон, представлявший собой как бы
сстрсв между реками Тигром и Евфратом,
да к тому же еще отгороженный с севера
и юга огромными каналами, соединявшими
обе реки. Об этом городе в древних тибетских
книгах
говорится
следующее:
«...страна Континент
халдеев, — континент великого множества храмов
и ста
(т. е. множества) высоченных ворот, это
город наипервейший по части
колдовства...». Далее там же говорится, что в этом
городе жители пользовались письменностью, состоявшей из «...волшебных вогнутых и остроконечных букв», т. е. речь
идет, как мы видим, о клинописном письме: халдеи выдавливали свои знаки деревянными
колышками
на табличках,
приготовленных из сырой глины.
На крайнем западе расположен знаменитый город Салем, более известный над
под названием
Иерусалим.
По-тибетски,
он назывался Ланлин, сокращение или
искажение от Салем. Утверждать, что
Ланлин — это Салем, дают возможность
древние тибетские книги, в которых подробчо списывается как сам город, так
и
страна, в которой он расположен. Страна
казывается Палестина (тиб. Мулестон или
Пулестон), а также «Берег хадов». Название «хада» вполне точно соответствует вавилонскому «ха-ат», которым еще в
VII—VI вв. дз н. э. обозначался этот
район и его жители, о чем мы знаем из
вавилонских хроник. Оно восходит к названию «хетты», древнему народу, жившему когда-то в этом месте.
Недалеко
от Иерусалима
обозначен
Египет и его столица — Александрия, основанная в IV в. до н. э. Александром
Македонским. Это значит,
что древняя
схема мира постоянно дополнялась новыми сведениями по мере их поступления,
что подтверждается еще одной картой мира, тоже ирано-тибетской. Она помещена

Окружающее море, было вызвано необходимостью объяснить, почему воды мирово;
океана не вылизаются в космическое пространство.
Еще одна непонятная деталь на кран:
тибетской карте также получает свое объяснение с привлечением арабских данных.
восходящих к иранской
географической
традиции. Речь идет о двух морях, изображенных на тибетской карте. Одно из них—
мере Окружающее (Окружное), известно:-,
между прочим, под тем же самым названием и арабам, т. е. мировой океан, в западной своей части совпадающий с морем
Средиземным. Другое море на нашей карте
изображено также в виде рэки, но текущей
сверху вниз, с неба или с гор, изображение
которых можно видеть на тибетской карте
в верхнем правом углу. Эта река на юге отделена от моря Окружающего и всего нашего мира горным хребтом Каф.
Исследованиями арабистов было установлено, что второе море, о котором упоминается также в Коране,—это
небесный
океан. Древние географы полагали,
что
земной океан является соленым, а небес3. Ярабские географы дают ный, связанный с другим миром и посыпояснения к тибетской * лающий на землю дождь,— пресным. Отголоски этих сведений, возникших в глубокарте мира
чайшей древности в Месопотамии, сохранились в Библии. Эти сведения о двух
Один из крупнейших наших иранистов
океанах попали к иранцам задолго до напроф. М. Н. Боголюбов, ознакомившись с
чала нашей эры, а потом уже через их потибетской картой, о которой говорилось
средства проникли к арабам и тибетцам, но
выше, посоветовал мне поискать следы
в разные эпохи.
древней иранской картографии у соседОказалось также, что все основные древних с иранцами народов, в частности, у
ние географические представления у перарабов. Поиски увенчались успехом и давых арабских географов иранского проже более того: некоторые очень важные
исхождения и совпадают с ирано-тибетдетали тибетской карты мира, остававшиескими. У тех и у других одинаковое распося загадочными, получили
свое объяснеложение стран и народов мира и способ
ние. Неоценимую помощь в этих поисках
ориентации их по странам света. У арабмне оказали работы академика-арабиста
ских географов в центре мира помещался
И. Ю. Крачковского по арабской геограБлижний и Средний Восток: Мекка, Сирия.
фии и, в частности, его статья «География
Ирак, Египет и т. д. Вверху, т. е. на восу арабов до первых географических произтоке, расположен Китай, справа, т. е. на
ведений».
юге, как и на тибетской карте,— Индия, за
Оказалось, что Земля представлялась
которой дальше на юг идет море и конец
арабам, как и древним иранцам, квадратобитаемого мира, слева, т. е. на севере,—
ной, напоминающей по форме ковер, ложе
страна хазар, расположенная к северу от
и т. п. По мнению Крачковского, у арабов
Каспийского моря.
под влиянием иранских космологических
Нетрудно заметить, что географическая
идей появилось
представление о горной
цепи Каф, окружающей землю с внешней
карта, которую мы могли бы составить на
стороны мирового океана. Но то же самое
основе этих описаний, будет иметь ту же
можно видеть на ирано-тибетской
карте,
самую ориентацию по странам света, что и
где эта деталь без привлечения арабских
тибетская: восток-запад (сверху вниз) и седанных просто непонятна. Очевидно, пред- вер-юг (слева направо). Различие между
ставление о горной цепи,
опоясывающей
арабскими и тибетскими географическими
и книге Снеллгрова «Девять путей бона»,
вышедшей недавно в Англии. Автор книги решил, полагаясь на сообщения тибетцев, что эта карта является мистической схемой ступеней совершенствования
каждого, кто верит в религию бон. Но
тем не менее это та же самая карта мира, та же древнейшая схема, но с важными отклонениями от предыдущей.
В качестве столицы мира, как и прежде, указаны Пасаргады, на на западе уже
появилась страна «Царица-Рим», а это
указывает на 1-е вв. н. э., когда от Пасаргад осталось одно воспоминание: царская резиденция персидских царей была
уничтожена солдатами Александра Македонского в IV в. до н. э. На второй тибетской карте мира исчез «Небесный океан»,
о котором речь пойдет ниже, а «Страна саков» переместилась на восток и уже называется «Страной сильных племен саков»,
что также указывает на начало нашей эры:
именно в это время саксние племена переселяются в восточные области Ирана.

130

представлениями состоит в том, что арабские отражают уровень знаний эпохи Сасанидов (111—VII вв. н. э.), а тибетские относятся ко времени, предшествующей этой
эпохе.

4, Индийская карта мира
Существует неплохая шутка о том, как
делаются научные открытия, причем в качестве наглядного примера берется Христофор Колумб. Все начинается с того, что
Колумб открывает, как он думает, Западную Индию (Вест-Индию). Патом выясняется, что он открыл Америку, а не Индию.
Все становится на свои места, когда точно
и неопровержимо доказывается, что Америка была открыта задолго до Колумба (из
сборника «Физики продолжают шутить»).
Америку, конечно, открыли викинги, о
чем
неопровержимо
свидетельствуют
школьные учебники по географии: уж если
что туда попало, то значит так оно и есть.
В Тибете сохранилась древняя индийская
географическая традиция, согласно которой Земля имеет форму диска, верхнюю
часть которого покрывает мировой океан

(рис- N° 2). Представление о мировом океане, существовавшее у шумеров, создателей
древнейшей цивилизации не только в Месопотамии, но и во всем мире, у древних
китайцев, индийцев и других
народов,—
одна из загадок, оставленных нам в наследство нашими далекими предками.
В мировом океане, согласно той же ин-

9*

дийсксй традиции, расположены по странам
света четыре основных континента, а в
самом центре океана — легендарная гора
Мэру (Сумэру).
В тибетских средневековых книгах существует описание этой индийской схемы
мира и, в частности, четырех
континентов. Мне кажется, что это описание, до того, как оно попало в Тибет, постоянно совершенствовалось и дополнялось
новыми
данными о странах и народах по мере
развития и распространения информации.
Датировать появление самой схемы и ее
описание каким-то определенным
временем—невозможно, так как ее истоки уходят вглубь тысячелетий, а ее описание
могло быть дополнено новыми данными в
первые века нашей эры. Эти схемы и традиционные сведения проникают в Тибет,
начиная с VII в. н. э., закрепляются там
тибетской традицией и получают существование, но уже без всяких дополнений и
новых пояснений. С течением времени, по
мере развития географической науки,
и
эта схема, как и ирано-тибетская, отбрасывается как
нереальная, и постепенно
становится мистическим изображением буддийского мира.
Переходим к описанию четырех основных континентов. Должен сразу же оговориться, что на эту схему обратил внимание Л. Н. Гумилев, который первым дал ей
научное толкование.
Начнем с наиболее
известного
континента,
отождествление
которого никогда не вызывало сомнений; в
южной части океана
расположен континент Джамбудвипа,
самый маленький из
четырех, имеющий форму треугольника,
обращенного основанием на север, а острым
углом на юг.
Во-первых, Джамбудвипа — это одно из
древних названий Индии. Считалось,
что
там жили самые обыкновенные, с точки
зрения индийцев, люди. Во-вторых, Индия
действительно напоминает по форме треугольник, а это было известно в древние
времени даже на Западе. Греческий географ
Страбон (I в. н. э.) указывал, что очертания Индии напоминают ромб. Это, конечно,
поразительно, так как такого рода представление могло появиться только в результате высокого уровня знаний.
На север от Индии расположен в том
же мировом океане континент прямоугольной формы, самый большой из всех. Есть
основание отождествить его с Европой и
северо-восточной
частью Азии. Дело в
том, что о континенте прямоугольной фор-

131

мы, расположенном севернее Индии, писал
Геродот (V в. до н. э.), который, правда,
не склонен был помещать на нем саму Грецию и прилегающие к ней страны.
Жители 'северного континента изображались восточными географами как свирепые
и беспокойные. По легенде, они жили на
деревьях, от которых получали все незбхсдимог. Любопытно, что как Геродот, тал
и безымянный восточный географ утверждают, что люди на севере питаются плодами деревьев. Это показывает, как считает
Л. Н. Гумилев, что в первом тысячелетии
до нашей эры в Южной Сибири, Монголии
и Казахстана плодовые деревья росли в
диком состоянии, что совпадает с реконструкцией палеоклимата этого района.
На запад от Индии расположен континент круглой формы, второй па величине,
который можно отождествить с Африкой,
так как хорошо известно, что древние индийцы были знакомы как с европейскими
странами, так и с Африкой. Из истории того же Геродота мы знаем, что в V в. до н. э.
индийские войска принимали
участие в
составе персидской армии в неудачном походе против Эллады- Кроме того, в V в. до
н. э. западная часть Индии вместе с северней частью Африки входила в состав Персидской империи.
Прежде чем перейти к последнему континенту, третьему по величине, добавим,
ссылаясь на индийскую традицию,
что
форма тела жителей континента совпадает с контуром самого континента: на Джзмбудвипе люди треугольные и с треугольными лицами (обычные!), на западном—круглы? и круглолицые, на северном — прямоугольные с квадратными лицами. Так возникала наука антропология.
Я умышленно не упомянул о том, что у
каждого основного континента имеется по
два континента-спутника. Поскольку здесь
нэ лицо пплкге единообразна, то, вероятно, мы имеем дело с теоретизированием, а
теория, увы, не всегда совпадает с практикой. В общем, мы не знаем тех принципов, которыми руководствовались древние
географы Индии, когда рассуждали о континентах-спутниках, поэтому не будем заниматься гаданием. Добавлю только, ссылаясь на восточную традицию, что не имелись в виду острова, число которых определялось в несколько тысяч. И последнее:
со временем, по мере развития географических
представлений,- под Джамбудвипой
стала пониматься вообще вся Азия, а потом

132

и везь мир, поскольку, как потом выяснилось, везде жили люди «обычные».
Переходим к
последнему
континенту.
Он расположен восточнее Индии, имеет
форму полумесяца, обращенного выпуклой
стороной на восток. О жителях этого континента говорится, что они высокорослые,
с лицами, похожими на полумесяц, т. е. с
сильно выдвинутой вперед лицевой частью.
Эти жители очень добрые, с мягким и спокойным характером.
Доктор исторических наук Л. Н. Гумилев предположил, основываясь на положении этого континента и описании его жителей, что
восточный
континент—это
Америка.
Предположение это,
на мой
взгляд, было слишком смелым и неожиданным, чтобы его можно было безоговорочна
принять.
Дело как раз не в том, что жители Азии
в древние времена знали о существовании
Америки и совершали путешествия к ее
берегам и обратно. Советский исследователь В. И. Гуляев в своей книге «Америка
и Старый Свет в доколумбову эпоху» достаточна убедительно показал, что между
Америкой и Старым Светом были установлены связи еще в эпоху верхнего палеолита, и с тех пор эти связи и культурные
контакты не нарушались вплоть до появления в этих местах европейцев.
В другом месте своей книги Гуляев пишет: «И все же можно утверждать,
что
азиатские мореходы
пересекали в древности Тихий океан в самой широкой его
части и побывали у берегов Южной Америки задолго дэ Колумба. Я имею в виду
полинезийцев. Уже давно ведется в науне
спор о происхождении этого загадочного
народа и о времени его появления на островах Океании. Но бесспорно одно: жители
Полинезии и южноамериканские индейцы
поддерживали между собой какие-то культурные связи. Мы не знаем, к сожалению,
ни к какому времени они относятся, ни их
характера. Известно лишь, что американский картофель из Боливии и Перу довольно рано попал в Полинезию. Многие считают инициаторами далеких морских походов полинезийцев, в пользу чего говор;;т
хотя бы их высокое мореходное искусство.
Но вместе с тем жители прибрежных районов Эквадора и Перу тоже не были новичками в мореплавании».
Так в чем же дело, что же мешает отождествить восточный
континент с Америкой? Все дело в том, что хорошо было бы
найти в Индии какие-либо достаточно убе-

дительные
вещественные доказательства,
например,
предметы южноамериканского
происхождения. В этом случае у нас было
бы основание считать, что вместе с предметами индийцы могли получить и сведения об Америке.

Это слово не повсеместно употреблялось
для названия растения среди индейских
племен Америки. На острове Гаити словом
«тобако» называли особую трубку для курения, похожую на рогатку.
Испанский
ученый Овиэдо в книге «История западных индийцев» (1533 г.) писал, что двг
Такие доказательства имеются, хотя их
конца зтой трубки вставлялись в ноздри,
пока что и не слишком много. Остановимся на одном из них. В средневековых ти- а нижний конец подносился к дымящемуся
бетских сочинениях со ссылкой на индий- табаку. Остальное понятно. Другой ученый.
Бэнцони, в книге «Путешествие в Америские источники упоминается омерзительку»,
вышедшей в свет в 1565 г., говорит.
ное зелье под названием «табак», которое
что
«табзна»—это
название растения на
по-тибетски звучит «тамакха». Отметим попутно, что чередования звуков б/м харак- мексиканском языке (точнее, на одном из
языков Центральной Америки). Нетрудна
терны для старого тибетского, особенно в
заметить, что именно эта фгрма слова блисловах иностранного происхождения.
же всего подходит к индо-тибетскому «таОдним из первых о табакэ писал тибетмакха».
ский
ученый
Лабдон, живший околэ
Начало культивирования табака в Евоо1055—1143. Другой тибетский ученый,
пе относится к ХУ1 в. В 1558 г. семена
Чузан (Еше-Цанчан), живший позднее
этого растения были впервые привезены в
Лабдона, писал о табаке следующее: «Эта
Европу врачом Франциско Фернандесом, нсмерзость, известная как «тамакха» появиторый был послан в Мексику королем Ислась (в Индии), примерно, спустя сто лет
пании Филиппом II с целью изучения репосле нирваны Будды». Нирвана или, друсурсов той стрзны. От Фернандеса семена
гими словами, смерть Будды, являлась для
табака попали к французскому послу в
буддистов отправной точкой хронологии.
Ппртугалии Жаку Нико, который переслал
Европейскими учеными принято считать,
их во Францию. Заслуга Нико в деле расчто это событие имело место в V в. до н. э.
пространения табака увековечена в латинСледовательно, табак появился в Индии в
ском термине «никотиана».
IV в. до н. э.
Курени» широко распространилось в ЕвТибетский автор, которого мы цитирова- ропе в XVII—XVIII вв., а немного ранее,
ли выше, отзываясь с отвращением о та- как сообщают китайские
источники, в
баке, имел в виду, конечно, не столько
XIV—XVII вв. китайцев обучали курению
само растение, сколько практику курения, табака филиппинцы, которые, в свою очеа может быть, и жевания табака. Буддисредь, получили табак и научились курить,
ты всегда относились с осуждением ко
видимо, независимо от европейцев.
всякого рода одурманивающим и опьяняюПодведем итог. Говорить об открытии
щим веществам, так как
превыше всего Америки столь же трудно, как об открытии
ценили душевное спокойствие и равновеЕвропы, Азии или Африки, потому что со
сие. К сожалению, им не удалось уберечь
времен каменного века люди бодро пересвею паству от заморской отравы: курение двигались по земле чаще всего пешком.
получило широкое распространение также а также и по воде преодолевали огроми во всех буддийских странах.
ные расстояния,
переходили с материна
Из сортов табака, листья которых при- на мруррии, нч помышляя о славе первооткрывателей. С появлением
письменности
годны д"п курения, почти все относятся к
Америке. За ее пределами было обнаруже- сведения о самых разных странах и нароно только два сорта, один из которых уже дах собирались и записывались на камне,
в новое впекя был обнаоужен в Австра- пальмовых ветвях и других материалах.
лии, а другой в Новой Каледонии. Но для Есть основания
допустить, что доввни?
нас особенно важно то, что первыми ку- индийцы могли знать о существовании
рильщиками табака были, конечно, амери- Американского континента, который они,
канские индейцы,
которым принадлежит
как мы теперь
думаем, отождествляли с
слово «табак», вошедшее в большинство
расточным континентом серповидной форязыков мира.
мы.

Николай КОЧЕШКОВ,
кандидат искусствоведческих наук

С чего начинается родина...
В конце шестидесятых годов в Монголии появились «братья» Кукрыниксьг три
художника - Д. Сандагдорж (рождения 1933 г.), Д. Нацагдорж (рождения 1935 г-)
и Л. Ьатсух (рождения 1934 г.) и стали официально выступать на выставках и в печати под одним общим именем Саналбат. Содружество молодых художников оказалось
весьма удачным — на Международной книжной выставке в Лейпциге, проходившей
весной 1971 года, иллюстрация Саналбата к произведениям основоположника современной монгольской литературы Дашдоржийна Нацагдоржа «Минин нутаг» («Моя
родина») и «Шувуун саарал» («Быстроногий буланый скакун») были удостоены почетных дипломов. С одним из художников содружества Саналбат, с Ламжавыном Батсухом, меня связывает многолетняя крепкая дружба. Приятно отметить, как год от
года крепнет мастерство Л. Батсуха и его товарищей, ставших теперь крупными мастерами монгольской станковой графики.
...Для каждого монгола родина начинается с необозримых степных просторов,
терпкого запаха полыни и бешеной скачки на лихом скакуне. С молоком матери монгол впитывает любовь к родной природе, к богатому животному миру, к свежему горному воздуху и к чистому голубому небу, к необычайно красивым горным лесам, к живительным рекам и озерам, к чудесным водопадам и самым быстрым в мире скакунам.
И еще родина начинается для монгола с позэии Дашдоржийна Нацагдоржа,
вобравшей в себя драгоценные крупицы из сокровищницы народного творчества.
Старинная монгольская пословица гласит: «Далекие горы туманы и тучи соединяют, далеко живущих людей дела сводят». Эту пословицу вспоминал я не раз, встречаясь со своим другом то в Улан-Баторе в 1964 и в 1966 годах, то в Хабаровске, когда Л. Батсух оканчивал художественно-графический факультет Хабаровского пединститута в 1968 году. И мне посчастливилось проследить весь творческий путь талантливого художника, а вместе с ним и путь в искусство его товарищей Д. Сандагдоржа
и Д. Нацагдоржа.
Помнится, лет пять назад Батсух жаловался: «Я и мои друзья
давно мечтаем сделать достойные иллюстрации к замечательной поэме
нашего классика Нацагдоржа «Моя
родина». Но как это трудно, очень
трудно...»
В 1964 году на выставке в
Москве можно было увидеть, первые
18 листов иллюстраций к «Родине»,
исполненных тремя еще незрелыми
художниками-самоучками.

134

Это были аппликации из цветной бумаги, в лаконичной форме передающие колорит
монгольской природы с дремучими лесами и цветущими степями на севере, с барханами великой пустыни Гоби на юге, с причудливыми горными вершинами и чудесными оранжевыми закатами. Тогда молодым художникам недоставало еще мастерства,
умения передавать «настроения природы» и улавливать музыкальный
ритм поэзии
Нацагдоржа. Это были, по сути дела, подступы, этюды к большой и сложной теме
родины.
.В поэме «Моя родина» Нацагдорж сумел воссоздать обобщенный образ Монголии,
и этот образ, написанный сочными мазками, лишен каких бы то ни было мелких деталей и черт. В поэме, легко умещающейся на четырех-пяти страничках малого форма^
та, великий поэт словно в едином порыве охватывает красоту земли, величие древней
и новейшей истории страны, ее мрачное прошлое и светлое будущее. Велика ответственность художника, пытающегося средствами изобразительного искусства передать настроение, мысли и сам ритм поэзии Нацагдоржа. Ведь эту поэму знает вся страна.
И художники начинают глубоко
изучать истоки поэзии Нацагдоржа, берущие начало в монгольском
фольклоре. Они уезжают далеко в
степь. Там, в степи, они записывают старинные
легенды, предания,
сказки и делают к ним иллюстрации.
Батсух и его друзья изучают технику линогравюры, считая ее самой
подходящей для создания графических серий по мотивам поэзии Нацагдоржа. Но прежде
чем приступить
к этой, многими годами выстраданной
теме, они пробуют свои силы в линогравюрах по мотивам фольклора. Так, например, Л. Батсух в 1967—1968 годах создает шесть больших листов на тему «Легенда о моринхуре». Легенда эта повествует о
том, как у бедного арата (пастуха) пал любимый конь, который был быстрым, как ветер, и выносливым, как верблюд. Долго горевал арат до тех пор, пока добрый дух не
подсказал ему взять кусок сандалового дерева и вырезать из него голову коня. Затем
по совету доброго духа арат смастерил ящик, приделал к нему деку, натянул несколько
волос из хвоста коня, и получился музыкальный инструмент. Провел арат смычком
по инструменту, и полилась мелодия, в которой он услышал знакомый голос своего
коня. Народ дал название этому удивительному инструменту» «моринхур», что означает «голос коня». Так, говорит легенда, появилась у монголов своя музыка.
Полон оптимизма начальный лист серии, изображающий арата, скачущего по
степи на своем любимом коне. Все подчинено радостному настроению. Даже пыль, летящая из-под копыт коня, превращается резцом Батсуха в облачный орнамент, симполизнрующий у монголов радость и счастье.
Чувство неутешного горя и отчаяния переданы с особой силой в сцене прощания
арата с конем. На лице арата глубокая печаль, рука его трепетно охватила охладевшую голову друга.
Но у этой легенды — счастливый конец. Мотив счастья вновь звучит в последнем листе серии. Батсуху удалось создать запоминающийся образ вдохновенного пастуха-музыканта, увековечившего в музыке память о своем верном коне...
Года три тому назад Сандагдорж, Нацагдорж и Батсух начали работать над
иллюстрациями к поэме «Моя родина» и к стихотворению в прозе «Быстроногий буланый скакун». За это время художники создали около двадцати больших листов и
множество мелких заставок и концовок в излюбленной ими технике линогравюры.
Трудно выделить какой-либо лист. Они все исполнены на очень высоком профессиональном и художественном уровне. И высокая награда в Лейпциге, о которой
говорилось выше, представляется вполне заслуженной.
Рассмотрим полный поэзии начальный лист к «Родине». Великий поэт, изображенный на этом листе, зорко смотрит вдаль, туда, где видны у подножия горы два гэ135

pa (юрты), над одним из них вьется дымок. На небе — серп месяца. .Мысль поэта напряжена. Быть может, именно в этот момент он произносит свои знаменитые слова:
«На редкость она богата —
на севере и на юге,
Милая наша родина,
где жили отец и мать.
Днем ее освещают
лучи золотого солнца,
Ее освещает ночью
серебряный свет луны.
Это — моя Монголия,
Милая навсеиа».
Умело отобрав детали, художники сумели создать лаконичный и надолго запом и н а ю щ и й с я образ поэта, образ, слитый воедино с землей своих предков.
Прекрасен лист, иллюстрирующий следующие строки поэта:

ч Там — свежие нежные травы
т и х о колышет ветер,
Таv
в с в е т л о й степи маячат
п р и ч у д л и в ы е мпрг.жн.
'i;r.i с о б и р а л и с ь мужи
in дц.'снсм к у р г а н - Су мэру,
Жертвенные обряды
свершая в в е ч е р н и » ч а е > .

Тонко владея линией и пятном, авторы сумели донести до зрители дь'хашк- г л у бокой старины, сумели передать и тихое колыхание ветерка, и суровость далекой лю-

135

хи, и еле уловимое движение облаков-орнаментов, этих старинных символов грядущего счастья.
Лист за листом проходят перед нами чудесные пейзажи современной Монголии —
и цветущий луга с сочными травами и неисчислимыми стадами и земля, преображенная трудом народа. В последних листах серии словно слышится тарахтенье тракторов, вспахавших вековую целину, шум машин, разбудивших вечный покои великой
пустыни Гони. Художникам удалось передать трепетное волнение поэта, мечтавшего
о том счастье, которое придет на древнюю землю кочевников и которому оп посвятил
лучшие свои строки...
1
В отличие от рассмотренных листов, иллюстрации к стихотворению в проз' Быстроногий буланый скакун» решены в лирическо-интимном плане, как тема любви двух молодых сердец, для соединения которых нужно преодолеть очень большое
расстояние. Это — удивительно поэтичный рассказ о быстроногом скакуне, на котором всадник Сурэнхуу мчится к своей любимой девушке, живущей в далеком аиле.
Художники как бы заново «проч и т а л и » этот маленький, написанный всего на двух страничках, шедевр великого поэта. С особой силой,
правдиво и точно, им удалось нередать повадки и движение лошадей
во время бешеной скачки.
В этой серии гравюр хочется
выделить два листа —начальный, на
котором изображен привязанный к
коновязи горячий, нетерпеливый жеребец, и. пожалуй, последний лист,
ригуюший надолго запоминающийся
обры д е в у ш к и из далекого аила,
ждущей в ночном мраке степи своего возлюбленного. В этой последней оценке столько
тепла, столько чувства, столько веры в благоприятный исход судьбы!
Внимательно еще и еше раз просматриваешь талантливые произведения Саналбата и невольно ловишь себя на мысли о том, как прекрасна Монголия, как нестерпимо хочется снова и снова побывать
и кругу близких и самых дорогих
друзей, какими всегда были, есть
и будут для нас люди этой удивительной страны.
С чего начинается для монгола
родина? Конечно же, с поэзии Дашдоржийна Нацагдоржа. II крепче полюПить эту страну, глубже понять
душу его народа помогает нам замечательное искусство художников по
имени Саналбат. Они уже успели
проявить себя и как глубокие знатоки фольклора, и как талантливы' 1
мастера плаката, и i;ai: лучшие иллюстраторы произведений своего великого соотечественника. Их по праву можно назвать монгольскими К у к р и н и к ^ а м и .
Они еще молоды, и хочется надеяться, что у нас будет с ними впереди немало новых
и радостных встреч.

По обе стороны баррикад
«Видел ли ты когда-нибудь железное
дерево ильм? Семена его могут годами
лежать на к а м н я х — под солнцем, под
дождем, на морозе — и сами станут похожими на ь и м е н н у ю крошку, но в каждом семени могучая сила жизни. Стоит
семени попаси, в почву, оно дает росток
и подставляет листья солнцу. Если путь
к свету закрывают камни, растение раскалывает их, 1:ак сухую скорлупу ореха... Л
дерево свободы крепче железного ильма»,
— говорит D романе «Последнее отступликие» устами своего героя Исай Калашников.
В этих словах ключ к пониманию творчества Ч::СЛТРЛЯ.
Ef-Ti, • ром.-'1-е «Последнее отступление»
удивительный по силе правдивости обра»
ссмейского м'-'жикя Захара Кравцова, по
прозвищу Лесовик.
Вернулся Захар с фронтов первой мировой... Дум^ка в гочове неотступная: хочется ему зажить сво?й жизнью, чтоб всего вдоволь было, чтоб не зависеть ни откого. А тут революция. Разворошила она
быт семейщины, развел?, людей по обе
стороны баррикад. «Выбирай, говорит, с
кем ты?» А ему не .хочется выбирать. Захару, ему оы п?шшо распахать да хлебушко посеять. Есе остальное- пусть идет своим чередом, мол, моя хата с краю. «Не бывает так. - говорят товарищи. — Твое место в строю, с н а м и ! » И сын о том же говорит, Артем. А он противится, хватит,
мол, напоевг.лся. Руки г.сла жаждут, своего дслт. хлеборобского.
Но жизнь не хочет считаться с желаниями Захара Краснова. Пришлось и ему
выбирать...
Примечательная коллизия, не
правди
ли? В сущности, это путь сотен тысяч
крестьян. Но в том-то и дело, что писатель
взглянул на него с позиций сегодняшнего
дня, «переплавил» в своем сознании, дов^л.
так сказать до высшей ьондиции. И потому правда факта в данном случ!е стала
правдой искусства.
Художнической палитре Исая Калашникова присущ глубокий лиризм, своеобразная пластичность изображения. У него не
встретишь резких, выбирающихся из ритма повествования мазков.

138

Лиризм Исая Калашникова несет на себе печать философичности. Это даст возможности читателю постоянно ощущать
движение подтекста, авторская мысл^ не
умещается ма листе бумаги, а как бы,
струясь, бьет через край, захлестывает, зовет куда-то..
«Полдень. Жарко и душно. Воздух над
степью зд густо л от зноя и дрожит, как
студень. На курганчиках. неуклюже, точно
медвежата, греют в своих шубах тарбаганы; им лень двигаться, свистеть — стоят,
не шелохнувшись, часами.
...Митька i! Васька выкупались в теплой
воде речки, ier.ii! на горячий песок. Рымаренок начал дремать. Все они тут привыкли спать в глухую обеденную пору, а
Митьке сна гь не хочется, скучно. От нечего делать пересыпает песок из руки в
руку, разглядывает песчинки. Они всякие
разные — белые, как кусочки льда, красные, как сок брусники, желтые, как капельки смол.1», выплавленные солнцем из
дерева....»
Даже из этого небольшого отрывка видно, что м а н е р а письма Исая Калашникова
предельно раскованна, безыскусна.
Это,
на наш взгляд, результат особого в н и м а ния писателя к деталям. Его пейзажные
зарисовки всегда точны, строго сфокуснро ванны.
«Имя писателя, х у д о ж н и к а становится
часто как бы волшебной палочкой.— писал
в одной из своих статей замечательный советский писатель Владимир Солоухин.—
Дотронешься до глухой стены — и тотчас
окажешься в прекрасном, новом для тебя
мире, в стране, по которой так интересно,
так сладостно путешествовать».
Эти слова, думается, вполне применимы
к нашему сегодняшнему разговору.
Вот роман Исая Калашникова «Разрывтрава»,
выпущенной
недавно Бурятским к н и ж н ы м издательством.
Действие романа развертывается в далеком забайкальском селении Тайшиха.
Вернулись с полей гражданской войны
три брата—Игнат. Корнюха и Макся. Весь
Восток прошли, столкнули японцев в море — и вернулись. А дома отец при смерти, хозяйство в разоре. Как-то сложатся

их судьбы, куда-то приведут их пути-дороженьки?
Это — завязка романа. Завязка
интересная и многообещающая. Тем более, что
дорог, по ьоторым МОЖ1Ю пойти, две... И
обе они взаимно' исключают одна другую,
потому что проходят по разную сторону
баррикад. Пойдешь ли ты по пути, коим
пошли многие? Станешь ли
утверждать
новую власть на селе? Или, замкнувшись
в собственной скорлупе, будешь жить только самим собой, своими хлопотами, своими
заботами, своим хозяйством?.. И в этом,
последнем случае, ты волей-неволей станешь по TV сторону баррикад.
Такова логика революции. У нее на счету каждый BOI:H.
Не сразу и не все поймут это. Но те. кто
поймет, навсегаа прикипит к новой жизни, потому что сердцем своим почувствует
ее правота.
Вот И г и л г Назгрыч, старший из братьев. Высок, плечист, с широкой окладистой
бородой. А г;;лза... У него какие-то необыкновенные плача. Будто РСЮ жи?.иь разом
о х в а т ы в а ю т В~е-то видят, все-то примечают. И рук'1. добрые, крепкие руки пахаря.
Ему тяжело. Игнату, ох, как тяжело. А
на войне было просто: там — белые, тут —
красные. Знай, рубай до боли в плече!
Враг известен, вон он, зг тем пригорком...
А как же здесь, в родном селении? Как
же здесь разобраться, кто есть гто? Каждый день оч слышит от сельских' активистов, что идет бопьбя. что она ешр не окончилась. Недоумевает Игнат: «Почему не
окончилась? Ведь б е т я к н — в море...» Оч
\очет знать, почему? Хочет увидеть и понять внутренние пружины этой борьбы. И
он замыкается в себе. Он думает. Ищет.
.Мучительно к долго.
На г л а з а х у Игната рушится семейщина,
ее традиции и устои. РУШИТСЯ все то. что
он привык почитать. Как же теперь быть?
Как?
Это один и.! основных вопросов, ил который отвечает своим романом Исай Калашников. И отвечает без н а ж и м а со стороны, без того, уже п кгкой-то мере ст?г,шего. к сожалению, традиционным, шэблона, когда читатель заранее предугадывает, что будет дальш?, поскольку белое,
оно и есть белое, а черное всегда будет
черным. Шаг за шагом автор прнгоднт
нас к мысли, логическая завершенность
которой ке вызывает сомнения.
Идет Игнат по земле, ищет правду.
Единственную, незапятнанную. Ему •надо
знать ее, обязательно надо. Потому как
было «у сем(.йских давнее, застарелое нелюбье к ц а р я м державным. За веру старую, исти'шуп натерпелись они бог знает
сколько. По первости по всей Рассее-матушке. кмк гк'ов бездомных, гоняли, канал и - м а я л и со злобой неутолимой, а позднее
баба, п о д л ч я Катька-государша вытурила
за студеное Байкал-море. Через всю землю
русскую, через горы крутые, через леса
дремучие гнала непокорные, богу верные,
семьи... С того и семейские. Посадила нл
земли скудные-, суходольные. Хошь живи,
.\ошь помирлй.
В ы ж и л и . В(.с- горести-напасти вынесли,

веры праведной не сменили, обычаев древних не порушили».
А теперь ьсе менять надо. Но не т;п< то
просто это сделать, ох, как непросто, KOI да к а ж д а я тропка в селении, каждыи уго
лок в родном доме напоминает о давнем
А тут еще уставщик, вершитель старом
веры, «антихристы, говорит, нету им моею
согласья».
Для него все ясно, для уставщика. Т у т
все выверено до последней мелочи! А вот
у Игната... И все же он пришел к пониманию логичности и необходимости происходящего. Пришел черев муки и страдания.
Через кровь... Да, через кровь. Однажды
он повстречал в лесу главаря бандитском
ш а й к и Стигнсйку. Мог обезвредить его, но
не сделал этого. Поверил, что тот не Судет
больше измываться над людьми. И ошибся. От р у к и Стигнейкн пал первый председатель сельского Совета.
Страшная, но вместе с тем доведешия
рукой художника до высшей точки правдивости к о л л и з и я !
Мы не случайно столь подробно остановились на образе Игната Назарыча. В пон и м а н и и его — ключ к роману.
Но ке менее интересен и образ Корнюхи, брата Игната Назсрыча. Интересен
по-своему. Он как предостережение всем
ж и в у щ и м . Ведь и посейчас не отжило еще
\родливое явление, которое Алексей Максимович Горький назвал емким
словом
«мещанство».
Корнюха не правдоискатель в объективном ПОНИМРПИИ смысла этого слова, как
Игнат, не борец за новую жизнь, как
младший бр;:г Максим. Он всего-навсего
скопидом. Все для себя, и ничего другим.
Его философия отвратительна. Выразить
ее можно словами: «Я никому не мешаю,
ни от кого не завишу. Живу своей жизнью.
Чего же вн от меня хотите?» Он удивляется Игнату, когда видит, как тот изводит себя в поисках единственно возможной правды. Он недоволен 'Максимом, мол,
тоже нашелся — активист, жил бы лучше
своим домом, хозяйство вел. И злорадствует, когда узнает о беде, случившейся
с младшим братом. «Вот и дослужился.
И-эх. аипка...»
Страшен ртог жизни Корнюхи. Стпяшеч
и поучителен. Уехал от него сын. И, кажется, уехал навсегда. И—забыл... Никаких вестей от него — только бланки с денежными переродгми. Сын унаследовал от
отца все. к чему тот приготовлял его.
Ушла от К о р к ю х и и жека. И все-таки он
чего-то ждал. <'Ждал и смотрел в раскрытое окно на заросшее мягкой отавой пумно, па серо-зеленые сопки, на желтые полосы зреющго хлеба, нр жарко сверкающую ленточку реки. Кончалось лето, приб л и ж а л а с ь пора жатвы. А кто что посеял,
то и жнет...*
Это финал Корнюхи. Финал жестокий и
справедливый. А ведь где-то еще ЖИВ1 т
сын Корнюхи. унаследовавший от отца его
взгляды на сущее. И значит, борьба продолжается. В этом непреходящая, социальная значимость образа Корнюхи.
Но не такие, как Корнюха,
являются
двигателями жизни. Они лишь ее порож
дение. Порождение не случайное, а при

139

Поэзия граненой яшмы
В нашем /чурка ле несколько лет назад
печатались с т и х и древней к и т а й с к о й поэтессы Ли Цнн-чжао
в переводе китаиста
поэта Михаил.-1 Б;:смр.ног.а. Нам было приятно, что публикация пришлась по душе
читателям, от показал! широкой публике,
до какого безобразия доходили идеологи
так н а з ы в а е м о й «культурной революции»
в Китае, выбрасывая за борт величайшие
.постижепп i к и т а й с к о й
класгш и: поэзия
Ли Цин-чжг.о ок; з а л ; с ь в числе подвергнутых опали ценностей китайской культуры, объязлепН'ЛХ обр-i щ а м и культуры феодальной, а
потом \
нраждебпои идеям
«КуЛЬТурНО.1

И

вот

реВОЛ!01ПИ>\

HV!aTe~LCTiwM

«Художественная

литература» выпущен сборник е т и ч о р Ли
Цин-чжао «Строфы из 1граненой яшмы-.
Стихам великой гоэтэсс! кит.пиюн древности предпослано предисловие а:.тора П"реводов М и х а и л а Басмаковп со сведениями о ж и з н и и тгорчеттве Ли Цип ч ж т о .
Из этого р-тупления читатель узьает прич и н у главной особенности поэзии Ли Цинч ж а о — глубокой грусти, которой дынмт
псе стих,! поэтессы: она была свидетельницей и жертвой грозного нлшестия в Китай чжурчжепей, разгромивших Сунскую
империю, бьпа вынуждена бежать из родных мест в Южный К и т а й и влачить там

существование одинокой изгнанницы, находящей сдлнственмое утешение в своей
поэзии.
Мы не SIO>;;PM. конечно, судить, насколько точны переводы, исполненные Михаилом Басмг-пог ым. Языковой барьер особенно н е п р и с т у п е н для нас. когда речь заходит о китаистике — здесь мы лишены
возможности даже приблизительно судить
о тех или i n : v x осооеш.остях, о тех или
иных сторонах традиций китайской поэзии,
тем более, когда речо идет о китайскои
древней поэ:>ги. Но тем не менее стихи
Ли Цин-чжго по-русски зазвучали в изданном сборнике, как с т р а н н а я и непрнг.ь.чная.
:ю наполненная
неизъяснимо!,
прелести т и х а п задушевная и очень нежг а я мелоди!'. в КОТОРОЙ струится, плещетс я , а порг.-'i [;ыходит через край грусть.
Эта гр\ч т') особенная. Она светлая, не подавляющая нас безыс годностью, легкая и
п р о з р а ч н а я г. ОД1.ПЧ сткхах, становящаяся
пронзительно]"' в других. С первых
же
страниц ъырксоБывается облик гениального х у д о ж н и к а , чья поэзия умеет находит!
и передавать точко почти неуловимые нюансы в кгро 1'ветовой гаммы, в светотени.
в звуках окружающей природы, улавливать и тож° точно передавать даже c i v
процесс воздействия этой природы на т\_

шедшее к н а м из прошлого, и потому особенно опасное. Впрочем, как бы ни было
опасно, ОРО у-.'чет безвозвратно и восторжествует и с т и н н о светлое и доброе. Восторжествует у е ч т а одного из гепоев романа
Л у ч к и Б о г о м о л о в а , который говорит:
— Для MI ид новая жизнь — габота по
сердцу. Больше всего хочу красоту, к а к а я
есть в других к р а я х , сюда перенести. Чтобы и саду у рас свои были, и арбузы наливались, и пшеница н н к т а к земле от
тяжести у р о ж а я . Вот чего я хочу. За тем
и пришел з колхоз.
Восторжествует любовь Насти. Любовь
краствпя и добрая. Именно добрая. Потому что бе? этого не может быть человек
счастлив по-нлстсяшем/.
Восторжествуют ндои Стишки Бе.тозерова. Что ж !>з того, что он часто ошибается, порой делает не то. что хотелось бы?
В самом гл.^ном. в ГРОСН человеческой
сущности он безоговорочно п р е ч п н новой
жизни, отдает ей весь пыл своей неистраченной души
А пока идет борьба. Борьба т р у д н а я и
суровая. OH:I д и л т у с т спои законы. У нее
своя логи.-са.
Действие романа «Разрыв-тпава» охватывает оо.-ыпом промежуток времени, нач и н а я с дпа.:иать:\ годов вплоть до послевоенных дней. Очевидно, была опасность
р.паст'. в иллюстративность при изображе-

нии событии. Однако. лц;стерство писателя,
его \ мсние отобрать из массы фактов, н::
которые щедра жизш.. наиболее характерные.— все это позволило ему выполнить
х>дожестпениое задачне и создать роман
цельный и полнокровный.
Дело тут в том. что писателя не покидает pea ibno? чузство времени. Это и помогло ему воплотить р художественном
произведении событийность жизни, протяженностью и лео'тки лет.
Символично п оправданно всем ходом повествования название романа
«Разрывтрава». Неприметна на вид эта трава, и
узор ее незатейлив, а силу имеет они недюжинную. .Может пробиться сквозь камень, п то гд11\т вырастет, подобно л и ш а й HHKV. где-нибудь
в голой степи, в безводье. Не л случайно в старину поэты с р а в н и в а л и е со сказочным растением, кото
рое разрывает замки и запоры.
Так п то ювое, необычайное, что изображено в u романе,
приходит в жи ,пь молодым, K p n i : T : M . смьпает недоверие, заг.ос з ы в а е т сердца.
Ромам Ис-?" Калашникова «Разрив-ттва» тепло встречен читателем. Ему п р и суждена республиканская премия. Он как
бы стал перепало >i в творче.-тве паса геля, за которым, несомненно, последх гот еще
Солее ярк'-е и убедительные высоты.
К. БАЛКОВ.

пли иные струны человеческой души. Ли
Цин-чжао— эчо .художник того высокого
класса, того редкого дара, когда созданное
им произведение
выоажает
абсолютную
слитность природы и человека, когда живые человеческие настроения ке только
пронизывают все, что описывается, но когда изображаемое оживляется этими настроениями, приобретает
живые
черты и
предстает перед нами как соучастник совершаемого
поэтического действа. Во г
одно ш стихотворений сборника:
Весна заметней, ярче с каждым днем:
Уютный дворик. Тихое окно.
Еще не поднят занавес на нем,
Но пали тени синие давно.
В молчанье г башни устремляю взгляд,
И струны цитры яшмовой молчат.
Над горною вершиной облака —
Они торопят сумерек приход.
Зыбь по траве прошла от ветерка.
Кропит дождем померкший небосвод.
Цветущей груше холода страшны,
Боюсь, цветам не пережить весны.
Здесь иносказание, но не (откровенное,
не бросающееся в глаза, а угадываемое,
скрытое D совершенно естественном опасении за судьбу цветущей груши, которой
смертельно опасны холода, часто сопутствующие даже самой пышной и роскошной
сесне. Это достигается слитностью явления природы, изображаемого в -стихотворении, с частроем души поэта, той самой
слитностью, которая возможна только у
подлинного .художника, только у такого
поэта, длч которого природа — это не одна лишь флора и не обязательно лишь
фауна.
Вчитываясь в строки стихов Ли Цинчжао, мы не можем не испытывать двойственного чувства: перед нами поэзия более чем восьмисотлетней давности, но
как она современна, с одной стороны, и
как она от пас далека, с другой! Диалектика развития мировой поэзии оказалась
такой, что чем дальше отстоит она от нас
в глубине поков, тем он? ближе к природе, наполнена мифами, идущими от обожествления сил и явлений npnpo.'u.i. Разумеется, преобладание в современной поэзии начала рационалистического по сравнению с древними
периодами р а з в и т и я
поэтической мысли никак не должно п р и водить к мысли об оскудении или какомто перерождении поэзии. Как и вообще
все в духовном нашел мире, поэзия не
является и не может являться самодовлеющим фактором, она призвана удовлетворять тем или иным запросам своего времени, егэ велениям. П тем интересное находить то неумирающее, вечное, что удивительным образом мощно привлекает наше в н и м а н и е в поэзии давно минувших
веков, ж и в о и по-современному н а м и воспринимаемое, как будто написанное совсем недавно, написанное поэтом нынешнего
поколения. Это неумнрыощее. вечное—наше отношение к природе. Человек и прир о д л — т е й п вечная для всей литературы,

она чрезвычайно остро и н а с т о й ч и в о стала напоминать о себе в наши дни, несмотря на преобладание рационалистического,
несмотря на стремление к философичности
в современной поэзии.
Пронзительная грусть в некоторых стихах Ли Цин-чжао, доходящая до крика
отчаяния, в ы р а ж а е т с я в строгой и сдержанной форме и обязательно через совершенно зримее, к а ж д о м у понятные и доступные образы. В сведениях из биографии
поэта сообщается, что ей приходилось
жить даже в джонке—парусной лодке, скитаться по рекам и озерам Южного Китая,
пока ока не н а ш л а приюта в Нанкине.
Л и ш и в ш а я с я любимого м у ж а , погибшего
во время одмой из поездок, потерявшая
все, что напоминало бы о счастливом детстве и безоблачной юности в семье крупного сановника и широко известного в
свое время литератора, Ли Цин-чжао показала векам образец мужества духа, героического противостояния натиску бед и
несчастий, у;.;сния сохранить в чистоте то
единственное и то по-настоящему святое,
во имя чего ей стоило жить в условиях
пошлого и ;: ушного безвременья ЮжноСунской династии — во имя поэзии. Я не
могу не привести целиком еще одно стихотворение:
Стих ветер наконец-то. И вокруг
В пыли иветы душистые леж'гт,
Мне не п о д н я т ь к прическе слабых рук,
Гляжу с тоской на гаснущий закат.
Мир неизменен. Но тебя в нем нет.
В чем жизни смысл — того мне не понять.
Мешают говорить и видеть свет
Потоки слез, а их нельзя унять.
Как хорошо на Шуанси весной,
О том я слышала уже не раз.
Так, может быть, с попутною волной
По Шуанси отправиться сейчас?..
Но лодке утлой непосилен груз
Меня не покидающей тоски.
От берега отчалю — и, боюсь,
Тотчас же окажусь на дне реки.
Мы благодарны талантливому Михаилу
Басманову и издательству «Художественная литература» за предоставленную советскому читателю возможность познакомиться с произведениями одной из самых
ярких поэтических звезд мировой поэзии.
Отныне имя Ли Цин-чжао, став достоянием всех читающих на русском языке,
войдет в поэтический пантеон наравне с
именем великой Сапфс.
сверкавшей до
сих пор в горчом и блистательном одиночестве. Жаль только, что к н и ж к а стнхпз
Ли Цнн-чжг-.о издана
ничтожно малым
тиражом: десятитысячный тираж для таких стихов и в такой стране, как наша
великая Родина,— это почти что ничего,
этого т и р а ж а мало для одной лишь Москвы. Я полг.глю, что книжка эта заслужнF-ала и доброй обложки и более щедрого
оформления.
А. Б А Л Ь Б У Р О В .
141

Открытое сердце
Современный человек, особенно городской, все больше и больше тоскует о природе. И сам человек, и те, кто стоит на
страже духовного и физического его здоровья, подсчитывают, выводят, сколько и
чего человек этот, не общаясь с природой,
или почти не общаясь, теряет, насколько
он беднеет. Чтобы убедиться в сказанном,
достаточно полистать комплекты газет и
журналов.
Да, люди живут все более по-городскому, но в их душах, характерах происходят определенные сдвиги. Не будет ошибкой, если скажем, что отдаление от природы делает человека душевно
жестче,
рационалистичней.
«Огромная, с а м а я очаровательная область нашей психологии была бы уничтожена, целый мир отрадной чувствительности навсегда спал бы в глубине нашего
сердца, ставшего более жестким и пустынным, и в нашем воображении, лишенном прелестных образов...» — так сказал
бельгийский писатель Морис Метерлинк.
Замечательно,
когда
творческая личность писателя сливается с личностью человеческой,— тогда
усиливается эмоциональный и нравственный з а р я д его произведений, читатель верит ему до конца,
до последней строчки.
Ольга Васильевна Серова в свое время
окончила рыбный институт, работала в
Л имнологическом
научно-исследовательском институте на Байкале, была журнал и с т к о й — это все оставило добрый отпечаток на ее творчестве. Во-первых, обусловило ее тему — природа и человек, вовторых, приучило к краткому, меткому и
образному слову и в то же время острому
чувству гражданственности. Почитайте ее
этюды «Душа деревьев» (в книге «Вестники вешнею»)—даже в них чувствуется
публицистическая струя, а ведь куда, казалось бы, несопоставимей: деревья и общественная жизнь. И, пожалуй, выше
названные качества творчества Ольги Серовой — причина того, что ее короткие
произведения читаются с таким интересом,
с сильным эффектом сопереживания.
Пишет она простым языком, без красивостей, а начни читать — и не оторвешься.
Умеет увлекать автор за собой, но не сюжетной занимательностью, а внутренним
движением души.
Рисуя, например, картину пробуждения
Байкала весмой. она дает ее сквозь сложную гамму собственных
переживаний...
Тревожная тишина в природе, ее предрешенность и томящаяся сила, ж а ж д у щ а я
бурных проявлений. И состояние лирического героя, у которого не известно откуда взялась тревога. Все в ожидании, напряжении. «Я даже вскрикнула от неожиданности. Льды напряглись, дрогнули...»
«И дальше—волшебство превращения озера из застойного, сдавленного в бурлящее, свободное...» И в жизни так же: «Бури, легкая тишина, радость и грусть...»
По собственному признанию писательницы, Байкал был для нее самым первым,

142

еще не осознанным восприятием красоты».
И это попя:: великий знаток души человека и природы Михаил Пришвин, благословивший Ольгу Серову в литературу. В
1946 году в небольшой статье «Чувство
природы» он писал: «Сейчас меня снова
порадовала одна сибирячка, прислав в
нашу «Школу» свои опыты художественного описапнл Байкала». И далее Пришвин
делится своими мыслями, которые родились у него при чтении этюдов, как он выразился, «о весеннем пробуждении Байкала, поднимающем ввысь душу человека». Т а к и м и словами оцепил он первые
шаги писательницы к мастерству.
В большом, сложном современном мире Ольга Серова нашла свой путь к людям. С открытым сердцем идет она к нам,
не утаивая никаких чувств.
Народ в своих удивительных сказках,
песнях, преданиях одушевил природу—наделил ее разумом, чувствами. Ольга Серова следует этой прекрасной фольклорной
традиции топко, художнически.
...На вершине высокой гранитной скалы
у самого ее края росла сосна — и не стоя,
а почти лежа: не хотела покориться судьбе и умгрсть. В поисках соков земли она
пустила корни в расщелине. И так она вела свою борьбу среди бурь, дождей, снегопадов и зноя на холодной скале в течение долгих лет. И сама выстояла, и дала
новую жизнь — «на южном склоне выросла веселая, ершистая поросль
молодых
стройных сосенок».
Ведь это и про людей сказано — выносливых, мужественных, не сдающихся.
А как топко определяет писательница
душу деревьев.
Береза — целомудренна и мечтательна,
стройная пихта — как скромный человек,
который застенчиво прячет красоту своей
души, не раскрывая ее при первом знакомстве; ольха —«скрытная, что-то таящая
в себе, но вольная и независимая, как
цыганка»,
рябина—«'узорчатое
дерево,
преисполненное инстинкта
материнства».
И так про яблоню, кедр, вербу, лиственницу, осину. И как поэтично и верно схвачено!
Многие произведения Серовой идут под
рубрикой
«Для
среднего
и старшего
школьного возраста». Однако настоящая
литература ье делится на взрослую и детскую. Она оставляет след в душе и тех,
и других.
Ольга Серова пишет в таком жанре,
где личность автора обозначена зримо и
выпукло: читатель чувствует его дыхание.
В лирических миниатюрах не
обойтись
констатацией факта (что тоже является
художественным средством).
Автор открыто высказывает свое отношение к тому, о чем пишет. Лирический герой ее
книг — это страстный защитник природы,
защитник людей от жестокости, равнодушия, грубости и невежества.
Ее очерки о людях так же тонки, акварельны, что и этюды о природе.
Как
поэтично раскрыла она душу природы,

так и взволнованно рассказывает о людях.
Ее герои — рыбаки, охотники из НижнеАнгарска и Баргузина, ученый-байкаловед,
геологи-изыскателк, художницы, писатель,
врач, пионервожатый. Писательница кал
бы сознательно выбирает тех, кто уже по
роду своей профессии должен быть наделен мужеством, щедрым сердцем, романтичной душой. Но связь здесь двусторонняя. Профессию выбирает человек, а не
профессия человека, и значит уже до того, как стать геологом, художником, врачом, он имеет в себе зародыш необходимого характера, а потом только шлифует,
совершенствует его.
В коротком жанре очерка Ольга Серова умее~ дать ж и з н ь человека, передать
его неповторимую жизнь и объяснить ее
суть.
Рассказывая об охотниках
и рыбаках,
автор объясняет их удачливость не случайной везучестью в жизни. Т а л а н т в работе— это старание да терпение, лишь
снн приносят хорошие плоды.
В «Вестниках вешнего» рассказывается
об известном обычае охотников оставлять
в зимовье спички, соль, о х а п к у сухих
дров и немного продуктов. В э т о м — з а бота о товарищах. Простые вещи становятся под пером автора символами сибирского характера — немногословного, мужественного, щедрого.
«Работать надо честно и жить дружно,

и тогда остальное все как-то приложится»—так говорит герой очерка «Воин милосердия» (из книжки «Лети же, птица»)
врач Извеков, па памятнике которому написаны простые, светлые слова: «Он любил людей, работу и был доволен своей
жизнью».
Она отбирает такие крупицы из жизни
человека, которые характеризуют его н а и более полно и в читателе вызывают такой
горячий отклик, что ч у ж а я жизнь заставляет его оглянуться на себя. Она все время напоминает об истинном назначении
человека и зовет не растрачивать себя попусту.
И в людях, как и в природе, Ольга Серова отыскивает то, ч го сродни ее собственному характеру—беспокойному, щедрому, чуткому.
Родившаяся под шум байкальского прибоя— в городе Бабушкине, в семье известного революционера-ленинца Василия
Матвеевича Серова, писательница сохранила в душе и творчестве две стихии,
лишь внешне противоположные друг другу,
но единые в своей сознательной сути—революцию и природу. Ее л и р и з м гражданственен, гражданственность лирична. То
доло, за которое боролся ее отец, она продолжает по-своему, ведя
мужественную
борьбу за красоту человеческих помыслов,
ЧУВСТВ, дел.
В. С Е К Е Р И Н А .

Время и человек
Для читателя личность большого художника сама по себе—зримый художественный образ, наделенный огромной моральной силой.
Воссоздают образ
писателя, помимо
мыслей и чувств, вложенных в художественное произведение, литературно-критические и публицистические выступления,
его письма, документы. И—воспоминания
современников, которые имеют бесценное
значение для нашей духовной жизни. Недаром К. Федин написал: «Странная вещь
воспоминания! Конечно, это мать искусства».
Новый сборник мемуаров о Всеволоде
Иванове — граждански
добросовестное
воспроизведение незаурядного характера
и таланта человека нашего времени, история духовного становления которого находится сейчас в стадии пристального изучения.
Книга «Всеволод
Иванов — человек и
писатель» 1 , как органичное художественное целое, воздействуя эмоционально, создает яркий и неповторимый образ Вс. Ива-

нова. Л это значит — она получилась и
является бесспорной удачей авторов и составителей.
Читатель приобщитсп к молодости нашей революции, услышит незабываемую
перекличку писателей нашей страны, которых согревало большое и доброе сердце
.Максима Горького,— товарища, критика и
неутомимого редактора произведений молодых созидателей литературы социалистического реализма.
Всеволод Иванов и его друзья, первопроходцы, первооткрыватели в советской
литературе, сразу и навсегда связали себя с советской властью, с Лениным, с
большевиками, все они были «красными».
Блистательный, многоцветный поток произведений Всеволода Иванова, по выражению Елизаветы Полонской, «великолепно пришелся» потрясенному, взволнованному и взбудораженному потоку литературы
тех дней. Все это мудро и просто доносят
до нас авторы книги.
Читая воспоминания И. Анова, В. Каверина, М. Слонимского, К. Федина, Е. Пс-

1

«Всеволод Иванов — писатель и человек». Воспоминания современников. Составитель Т. В. Иванова, М, «Сов. писатель», 1970 г.

143

лонск^й, входишь в благодатную атмосферу дружб!,!, порой возникающей мгновенно, но крепкой на всю жизнь. Высокое
чувство дружбы было очень характерно,
для тех, кго п «голодной и прекрасной
жизни начала двадцатых годов» (Е. Полонская) проходил суровую школу литературного совершенствования.
Спокойным и неторопливым мужеством,
добрым юмором веет от тех страниц книги, где речи идет о трех заключительных
месяцах
Великом
Отечественной войны,
проведенных Вс. Ивановым в самом горннле событий.
Его интеллектуально глубокие и эмоционально горячие очерки о боевых подвигах '•светских людей печатались на страницах газеты «Известия» и пользовались
у солдат и офицеров неизменным успехом.
Воины, покоренные писательским даром
'• удивительным человеческим
обаянием
Вс. Иванова, часто сопровождали его на
дорогах завершавшейся войны. «Я.—вспоминает Л. Кудреватых,— не раз наблюдал,
как солдаты приходили на помощь писателю. Было это и в час нашей поездки за
небольшой н а ш плацдарм за Одером. Отговорить
Всеволода
Вячеславовича от
этого рискованного путешествия не удалось. Тогда зг. реку, по молчаливому уговору, двчнулись несколько лодок, а в извилистом пути до пзредового к р а я шли
десятки людей, зорко наблюдавших за
всем, что может
вызвать опасность для
желанного юстя».
В книгу включено много воспоминаний.
Одни воспроизводят дыхание эпохи, другие рисуют портрет Вс. Иванова. Большую
эстетическую радость р. этом отношении
доставляют воспоминания Валентины Михайловны Ходасевич.
Художница пишет о том. что в «вещком» окружении Be. HIT нова всегда «было много нежданного». Сандаловые четки,
древние перстни, старинные книги и картины, изощренные скульптуры Востока...
Яркие, геобычные вещи писателя оттеняли
своеобразие его т а л а н т а , отличительной
особенностью которого является
сочная
живопись и неподдельное восхищение материальной красотой мира. Неслучайно палитру Вс. Ичгнова сравнивают с палитрой
Кончаловского, выдающегося автора натюрморта, Боплощаюшего красоту высокой
гармонии вещей, повседневно окружающих
человека.
Кроме того, прнчу.члнр.ос скопление вешен в клОн;1ете Всеволода Вячеславовича,
как справил THRO отмечает Т а м а р а Владимирова
Иванова.— -по «преемственное
напластование акссс-гуароп, необходимых
ему в процессе р а б о т ы над Т'-м пли и н ы м
произведением. Так. от периода н а п п г л
ния «Двенадцати МОЛОДНОР» остался па
стене тропининский портрет Павла и голмоты той эпохи, от «Эдссской святыни-» —

византийские предметы, от «Левщи со товарищи^— лубки и т. д.
Среди вещей Вс. Иванова главное место занимала книга, вызывающая у писателя необыкновенное, трепетное и целомудренное чувство.
Трудно удержаться от
удовольствия процитировать замечательные строки ц-> воспоминаний В. Ф. Асмуса: «Нигде цельность его (Вс. Иванова)
натуры ье сказывалась с таким пленительным изяществом, как з его отношении \
книге. Книга была для него не только типографским запечатлением мысли, но и
произведением искусства. Именно поэтому, а не из антикварного эстетизма, он
любил старые книги: по их близости к
слиянию [рафики, живописи и поэзии, по
большой гармонии материала и его художественной и живописной обработки».
Хочетс.т остановить внимание еще на
одной черте таланта многогранно одаренного Человека и Писателя, которую подмечают многие, знавшие и любившие сто.
Имеется в виду драгоценное
качество —
умение слушать строго, отзывчиво, доброжелательно.
«Всеволод
Вячеславович,—
пишет А. Крон,— умел слушать как-то так,
что если люди и не становились от этого
талантливее, то, во всяком случае, раскрывались с с;,мой лучшей стороны. Какимто чудом оп извлекал из людей н а р у ж у
способности, почти угасшие, и познания,
почти забытые, и люди всегда были благодарны ему не за свой мимолетный успех,
а за то, что они сами открывали в себе
нечто такое, о чем раньше не подозревали».
Ничто не расширяет так горизонты оощения с людьми, как путешествия. О Всеволоде Псанове, как о неутомимом путешественнике, пишут В. Никонов, Ц. Бадыасв и др. В путешествиях писатель ке
гонялся за материалом, как охотник за
дичью: странствия были нужны ему длч
особого творческого состояния. Символом
последнего становились подчас для писателя далекие неведомые к р а я .
Бесценны:! достоинством книги являются
включенные в нее образцы эпистолярного
наследия Вс. Иванова. В письмах находят
отражение многие сторогы личности писателя и блестяще выражается его многогранный талант реалиста, романтика, юмориста и фантаста-мистификатора сложной
чехово-горьковской, честертоновской школы.
Знакомство с ними, несомненно, укрепит желание читателя получить полное
собрание сочинений Вс. Иванова с включением дневников и писем. Какой бы это
был праздник в пашей культурной жизни!
Книга воспоминаний — еще один замечательный 1тлад в коллективно создаваемый образ глубокого и яркого писателя,
образ большого эстетического и этического з а р я д а , духовно организующий и обогащающий поколения советских людей.
Л.

144

ПУДАЛОВА.

Наш календарь

Александр

КОШ ЕЛ ЕВ

Где золото роют.
К 60-летию Ленского расстрела
Мои гг.етство и юность прошли в Иванове. Сейчас продукцию машиностроительных заводов этого крупного промышленного центра знают в десятках стран. Но
не автокранами, не станками и приборами
прежде всего славен город: там, в центре
ситцевого царства, «русском .Манчестере»,
в революционном горниле 1905 года выплавилась говая форма народовластия —
Совет рабочих депутатов. Много в -Иванове мемориальных досок, архитектурных и
скульптурных
памятников
героическим
дням тою славного времени. На берегу
речки Талки стоит
обелиск — высокий,
строгий, светлый. Основание его украшено
черным металлом траурного в е н к а — в память кровавой расправы над ивановскими ткачами, учиненной вооруженными казаками и городовыми...
Летом минувшего года в составе лекционной группы Иркутского областного комитета комсомола ездил я по золотым
приискам Бодайбннского района. И впечатался накрепко в мою память рядом с тем
далеким обелиском его брат — памятник
другим
рабочим,
сибирским,
которые
шестьдесят лет назад, как незадолго перед ними мои ивановские земляки, кровью
своей обагрили землю, пробуждая народ
ее к революции...
Чтобы достаточно четко представить себе и понять какое-нибудь событие, его
обязательно НУЖНО рассмотреть как звено
в
пространственно-временной
системе,
нужно изуччть тот нсторико-географическйй фон и,-! котором событие это произошло...

Вернувшись из поездки по приискам,
прочел я несколько книг, где собраны документальные материалы о тех
далеких
событиях, опять перелистал «Угрюм-реку»
Вячеслава Шишкова,
перечитал «Лену»
Виссариона Саянова. И по-новому оценил
я и воспринял то, что увидел во время поездки — природу, машины, людей. Очерк
э т о т — и г о г впечатлений и размышлений
над прочитанным и увиденным.

1. Золотой паук
Ленское золотопромышленное
товарищество— Лензото, начав в 1863 году работы на реке Ныгри, к 1910 году превратилось в мощное торгово-промышленное
интернациональное — с участием компании «Лена — Голдфилдс»— предприятие на
монопольных началах, установив
фактически безраздельный контроль над Витимско-Олекминским золотоносным районом,
к у п и в Бодайбинскую железную
дорогу,
владея пароходами на Лене и Витиме. Б
зависимости от Лензото находилось псе
местное «земство» — органы правительственной г.ласт-и, чиновники и полиция. Лензото, скупая сельскохозяйственные продукты почти во всем бассейне Лены, диктовало огромному краю свои цены и правила.
Акционерный капитал Лензото на 29 октября 1909 года был определен в 6.660.000
рублен, прибыль предприятия в
сезон

Автор очерка— старший научный сотрудник Сибирского энергетического института Сибирского отделения Академии наук СССР, кандидат технических наук. Член Союза журналистов СССР, он постоянно
выступает в газетах и журналах с материалами, посвященными вопро•ам развития науки, проблемам студенческой и научной молодежи, а
гпкже с очерками о туристских и экспедиционных походах по Восточчпй Сибири и Прибайкалью.
111.

N° 2

1909—1910 годов
составила почти 7 мил1
лионов рублей . От торговых оборотов —
покупая и продавая продовольственные
товары по произвольным ценам—Лензото
получило прибыль в 277 тысяч рублей,
больше 2 миллионов было получено от
продажи акций г,а Петербургской бирже.
Несмотря на такие огромные прибыли,
Лензото вело разработки золотых месторождении при самой первобытной организации труда, не используя технические
новшества, появлявшиеся в мировой практике золотодобычи. «Бесцельно указывать
на индивидуальные ошибки, поскольку я
считаю, что вся система промывки в корне неправильная и что работающие в настоящее время фабрики годятся только на
слом»,— писал о технике добычи золота
на Ленских приисках инженер Ч. Пюрингтон, посланный туда
для
обследования
компанией «Лена — Голдфилдс» 2 .
Таким образом источниками прибыли
являлись прежде вс?го весьма высокое
содержание с разрабатываемой породе и
эксплуатация тех, кто добывал это золото
под землей. Поскольку увеличить золотоносность пород администрация Лензото
была не в с и л а х , то для повышения прибыли она использовали гторой источник—
усиливала эксплуатацию и ухудшала условия ж и з н и рабочих.
Наряду с общей технической и технологической отсталостью золотодобычи на
приисках Лен?ото. безусловно следует отметить один факт, который длч меня как
энергетики представляется весьма интересные. Оказывается, г.?. Ленских золотых
приисках н а ч а л а действовать фактически
первая ь России электроэнергетическая система. (Сведения эти я получил от главного диспетчера Иркутскэнерго В. А. Занко). В 1896 году на реке Ныгри была пущена
гидроэлектростанция
мощностью
300 квт, которая
обеспечила
энергией
Павловский прииск и подавала энергию
на удаленные участки золотодобычи по
линии электропередачи
напряжением 10
киловольт. Причем электрическая энергия
расходовалась в основном не на освещение, как на подавляющем
большинстве
первых электростанций, а
на силовые
нужды. Спорные в России на
Ленских
приисках в 1896 году была использована
электровозная тяга для вывоза отходов
вскрышных работ. В 1900 году на Бодайбинских ГЭС устанавливаются агрегаты с
генераторным н а п р я ж е н и е м 5 киловольт,
здесь осущестпллстся работа электростанций в параллель, используются элсктрокотлы для сттайки м"р?лоты. элсктроппнвод насосов к лесопмлок, электроноклрчя.
Глубоко в тайге, почти в двух тысячах
километрах от железной дороги
(нужно
отметить, что оборудование первых электростанций было пущено еще до о к о н ч а н и я
сооружения Сибирской железной дороги:
1

грузы,
машины от Нижнего
Новгорода
приходилось везти по рекам и на лошадях)
такие достижения в области электрификчции на общем фоне крайней отсталости
края сейчас представляются прямо фантастическими. Столица Восточной Сибири,
резиденция генерал-губернатора—Иркутск
отстал от Бодайбо по вводу первой электростанции на 14 лет, причем технические
решения, принятые при электрификации
губернского юрода, были значительно менее прогрессивны, че>: на приисках. В начале двадцатого века, когда
мощность
всех электростанций России не превышала 9 тысяч киловатт, на шесть ГЭС Ленских приисков приходилась почти треть
этой мощности—2800 киловатт. Рост технической всоруженности на основе электрификации приисков, естественно, сопровождался увеличением количества квалифицированных специалистов. В частности,
в центральных механических мастерских
(они были размещены на левом берегу
реки Бодайбо, на юг от Феодосиевского
прииска, напротив того места, где потом
поставили памятник жертвам
Ленского
расстрела) к 1912 году трудилось около
250 человек, примерно 50 специалистов
обслуживали бурильную технику на п р и исках. Это были в основном наиболее передовые, рг.звитые и культурные рабочие,
которые сыграли значительную роль в забастовке 1912 года. Таким образом па Лене прояви.:;.сь буквально та революциопцирующая сила электричества, о которой
на рубеже XX века говорил В. И. Ленин.
По данным Лензото, на работе у него
было «злдолжено» (занято) в январе 1912
года 5514 человек «в ргботах» и 1141 чечеловек «не в работах». По другим данным, к моменту забастовки на Ленских
приисках
было занято свыше 12000 рабочих 3 .
Первыми рабочими на приисках были
якуты и тунгусы, однако эти привыкшие
к вольной жизни коренные жители Сибири
не выдержали
тяжелого
повседневного
труда, к которому были не приучены, и
разбегались. Их заменили те. кто не мог
собой свободно распорядиться — каторжане и ссыльнопоселенцы. Вольнонаемные
рабочие, подписав кабальный
контракт,
попадали Б те же условия, что и каторжане. Взять с собой семью такой рабочий
мог лишь с особого разрешения, которое
выдавалось редко. Приехавшие на прииски женщины попадали в полную зависимость от администрации и подвергались
жесточайшей эксплуатации. Они
могли
быть посланы на самые тяжелые работы,
о б я з а н ы били выполнять всю домашнюю
работу в к а з а р м а х , обслуживая не только
свою семью, по и неженатых рабочих —
«сынков». Под страхом выселения с приисков и репрессий к их мужьям женщин)!
обязаны были исполнять решительно все

Н и к и т и н Л. М. Правда о Ленских событиях. Изд-во «Пролетарий», Симферополь,2 1924.
Ленские прииски. Сб. документов под ред. П. Поспелова. ОШЗ. «История
заводов»,
М., 1937.
3
Дневник Ленской забастовки 1912 гола. Факты и м а т е р и а л ы , ("оставил Ф. А.
Кудрявцев О Г И З , Иркутск, 1938.

П6

требования администрации. Это порабощение достигло anoien накануне ленских событий при «белозерозском режиме», когда издевательства над женами и дочерьми
рабочих приняло самые варварские формы, когда служащие и администрация как
средневековые феодалы, имевшие «право
первой ночи», установили на приисках
крепостнические порядки.
Рабочие давали обязательство «никуда
не отлучаться, но быть в повиновении, не
грубить, не упрямствовать». Однако «не
грубить» рабочие не могли: уже в начале
70-х годов на приисках начинаются «бунты», иногда короткие, а иногда
длительные и упорные». До забастовки '1912 года
в Ленском горнем округе произошло более 100 выступлений рабочих 1 . Но на первых порах эти волнения были, как писал
В. И. Ленин, «гораздо более проявлением
отчаяния и мести, чем борьбой». Положение стало менялся в 90-х годах, когда,
после постройки Сибирской железной дороги, «открывшей Сибирь», на прииски
увеличился приток рабочих из Европейской России, которые принесли с собой
опыт организованных забастовок. Начало
двадцатого века ознаменовалось периодом массовых стачек. Не- сумев подняться
до политической сознательности, рабочие
золотых приисков все же укрепили свою
солидарность, а их упорство и организованность достигли очень высокого уровня.
Золотопромышленники вели с. рабочими
упорную борьбу, методы которой также
совершенствовались по мере роста организованности и активности рабочих. Сначала эго были исключительно «полицейские меры Бездействия», злгем начали
вести «профилактику»—гыявлять и увольнять «беспокойных», а «СКМЬР; буйных»
выселять. Со стачками борьба велась уж»
комбинированными
методами:
уступая
требованиям бастующих, после выхота на
работу и нормализации положения а д м и нистрация р а с п р а в л я л а с ь с зачинщиками
различными способами. Как сильно действующее к уповнях т а й г и средство умиротворения, Лекзото стало применять м а с совый расчет, однако и этот метод разбивался о возросшую организованность рлбочих. Во ьремя русско-японской РОЙЧЫ
«запасные нижние чины» за участие в
стачках отправлялись v;> фронт. Во в р е м я
гпрельской забастовки 1904 гона на Андреевском прииске рабочим перестали выдавать продовольствие, провоцируя их и i
«беспорядки», к годгнлоьию хоторых промысловое управление подготовилось, вызвав вооружекпую сигу. Однако дело ограничилось лишь одним >олостым залпом,
после чего рабочие разошлись, а вскоре
договорились с управлением и вышли на
работу. Тут интересно процитировать донесение прокурора Фааса, который писал,
что «стачки были
прекращены мирным
путем, "ем а тмиппсттаг'пя приисков очень
недовольна. Она требовала и требует мер
строгих, и на Лкареезском прииске администрация, надеясь на то, что в рабочих

будут стрелять, приготовила в больнице
места для раненых и пригласила священника для напутствования умирающих»—
итак, слуги промышленников и банкиров,
для кого извлекались подземные богатства
в далекой сибирской тайге, были готовы полить зо„:ото кровью рабочих еще задолго
до ленского расстрела.

2. День скорби и гнева
«Ленский расслтел... явился точнейшим отражением всего режима 3-тьеиюньской монархии... Для ленских
событий...
характерно
вступление
провокатора,
шпиона, охранника,
слуги цэря на путь массовых расстрелов бел
всяких политических
пог.одов... Неисправимость царской
монарлин и всего се режима выступили из ленских событий так ярко,
что зажгли массы революционным
огнем».
В. И. Ленин.
Забастовка н а ч а л а с ь 29 февраля
,1912
года выступлением рабочих Андреевского
прииска, которые в количестве 7i5 человек
не вышли на работу в знак протеста против выдачи hi годною к употреблению мяса. Как т а е ж н ы й пожар, волнения быстро
распространились по округе: к 3 м а р т а
бастовали ужи вес прииски ближней дистанции, а к 15 марта остановились 48 ппнI:CKOB Лснзото, где были заняты свыше
6000 рабочих.
Возникшая стихийно эта экономическая
забастовка с самого начала имела исключительно организованный
хацактер. чго
сбъяснязгся наличием среди ленских рабочих прослойки участников революции 1905
года—отличной школы борьбы, и создание м в самые первые дин центральных стачечных оргаьов, кула г.ошли большевики.
Разумеется в этом очерке нет возможности
н необходимости описывать развитие забастовки, чему посвящены специальные
исторические труды, на которые даны
ссылки а тексте. "Причины и ход событий,
приведших к кровавому финалу, расследовались двумя комиссиями: правительственной го главе с сенатором С. С. Манумшым — «посланием царя» н «общественной ревизией-;—группой из пяти адвокатов во главе с будущим председателем
Временного правительства А. Ф. Керенским (в эту ко>ч:ссию входили известные
иркутские адвокаты Г. Б. Патушинскнн
и А. А. Тюшевский, московские адвокат,,]
Е. А. Кобяков и А. М. Никитин — автор
книги «Правin о Ленских событиях»).
Все попытки сорвать стачку обычными,
«тихими» методами: мелкими уступками,
удалением особо
ненавистных
рабочим
служащих, угрозами репрессий,— ничего
не дали. Осталось последнее — пули. 17
марта нз прииски прибыла воинская команда из Кнренска в составе полуроты

1
Предвестник революционной бури. Сб. под ред. Кудрявцева Ф. А. И р к у т с к о е
книжное тд-во, 1962.

10*

147

солдат. С pcii приехал жандармский ротмистр Трещенков—непосредственны!! виновник кровавых событий. А. М. Никитин
писал: хНужнг была способность переступить ту г р а н ь нерешительности, которая
удерживает челогска ст сознательного нзГиения себе
подобных»,— и Трещенков
этой способностью обладал. Вот некоторые данные из его послужного списка:
i905 год — карательная экспедиция в Сормове; начальник охранного отделения в
Нижнем Новгороде, артиллерийская бомбардировка
железнодорожного
вокзала,
где будто бы засела рабочая д р у ж и н а ;
после вскрытия «финансовых недоразумений» перевод начальником жандармского
у п р а в л е н и я з Житомир, потом помощник
начальник,! охранного отделения в Москве и. наконец. Иркутск,— как видно, для
«особого поручения» был выбран человек
надежный. Прибывший с указанием подавить забастовку силой оружия, Трещенков
действовал
настолько
«добросовестно»,
что позже был предан суду сенатской комиссией в Бодайбо — иначе было просто
нельзя!— по обвинению
в превышении
власти. Следствие тянулось до а м н и с т и и
1913 года по случаю 300-летия дома Романовых, когда и было прекращено. Чтобы
больше не касаться характеристики этой
злосчастной фигуры, скажу здесь же. ч го
з 1914 году Трещенков
попал на войну,
где вскоре был убит 1 .
В ночь с 3 на 4 апреля был арестован
ряд
членов
забастовочного
комитета.
Аресты депутатов, ночные нашествия и
казармы жандармов и полиции вызвали
бурное возмущение бастующих, но и после этого забастовка сохранила мирный и
организованный характер, чему способствовала разъяснительная работа большевиков. Однако большевики не смогли везде
успеть... И повторилось то, что уже было
9 я н в а р я 1905 года в Петербурге: толпа
рабочих пошла за правдой. Конечно, в том,
что случилось на Ленских приисках, втюват весь общественно-политический строй
тогдашней России, самодержавие и буржуазия, виноваты представители власти, которые имеют прямое отношение к расстрелу — от иркутского губернатора Бантыша
до жандармского ротмистра Трещенкова,
но были здесь, как в «кровавом воскресеньи» 1905 года, виноваты и «гапоны», которые сознательно или подспудно сыграли
роль провокаторов. Это прежде всего «рабочелюбец» — о к р у ж н о й инженер Витнмского горного округл, коллежский советник
К. П. Тульчинский. По своим политическим
взглядам близкий кадетам, либеральный
<:а словах. Тульчпнскн"! на деле был предан хозяевам приисков. Дополнял и уравновешивая «волчий зуб» ж а н д а р м а Тп •щенкова «лисьим хвостом» умиротворит,-ля. уговари&ателя и обманщика. Тульч:шский. безусловно з н а я о том. что может
произойти, не предпринял сколько-нибудь
знергичпыч мер для предотвращения крозопролития, и, попав под пули вместе с

толпой, после расстрела выгораживал палачей (погон, во времт следствия, он отказывался от этих своих заявлений), требовал от рабочих прекращения забасгов
кн, грозя выселением с приисков. Наивную
веру горняков в то, что можно добиться
правды, если прийти «ьсем миром» к начальству, подогревали эсеровские ораторы.
Псевдореволюционеры — бывшие социалдс-мокрагы. мсньшевикч и эсеры, входившие в Центральный забастовочный комитет и Центральное бюро, в начальный период стачки пытались ее ликвидировать,
препятствовали
внесению политических
лозунгов и требосаний. Председатель стачечного комитета и лидер эсеров Александровского прииска Попов, вопреки решению Центрг-льного бюро,
запрещавшему
шествие на Надеждннскнй,— был
одним
из его организаторов. Большевики, исчерпав все возможности по предотвращению
шествия, не удержав ог участия в нем рабочих Андреевского, Васильевского, Пророко-Ильинского и Александровского приисков,— естественно, не могли бросить рабочих в такси момент и направили в колонну
своих активистов, чтобы хотя бы
придать шествию организованный характер и свести неминуемую беду к минимуму.
Вот строки из доклада сенатора Manyхина, расследовавшего Ленские события:
«... Из общего числа 202 ранены сзади,
62—сбоку, 117 человек ... в момент поражения находились в лежачем положении...»
— зверское
и хладнокровное убийство!
Заметая следы, палачи под покровом ночи свозили и разбрасывали на месте расстрела колья, кирпичи — ими якобы были
вооружены рабочие. В Иркутск и столицу
полетели лживые телеграммы организаторов кровавой драмы. Соавтором их выступал и Гульчннский, упомянутый в процитированной выше телеграмме
Михаила
Лебедев?. — бывшего балтийского матроса, участника Кронштадтского восстания
1905 года, через семь лет после него ранен
пулей карателей в приленской тайге.
Эхо Ленских событий прокатилось по
всей стране демонстрациями и с т а ч к а м и
протеста. В передовой статье большевистской газеты «Звезда» от 8 апреля были
такие слова: «В мрачную историю русского рабочего движения, богатую образца Mil
самого бессмысленного, изощренного насилия и беззакония, властной безответственной рукой вписана ковся кровавая страница».
Рабочие золотых
приисков не покорились: в стачечных комитетах укрепились
позиции бо1ьшевикоз, общим
лозунгом
стало «бгстозпть до зеленой травы». Экономическая стачка после расстрела
по
своим новым требованиям — наказать виновных—перерастает з политическую. Новые силм п р и д а л а забастовщикам поддержка всего пролетариата России. Как один
из п р и м е р о в интернациональной солидарности рабочих следует отметить телеграммы-приветстг.ия. которые пришли на прииски из Австралии п США—от бастовав-

1
В книге М. И. Лебедева «Воспоминания о Ленских событиях 1912 года» (Изд.
соц.-эк. литературы, М., 1962 приводится и другая версия: Трещенков был расстрелян
в 1920 году в Иркутске после освобождения города от белых.

148

ших в это время нефтяников и горняков
штата Колорадо, как писала «Правда»,
там тоже «события имели грозный характер».
По peaieuiio стачечною комитета, летом
1912 года, с 3 июля по 5 августа, почти все
участники
забастовки—8909
рабочих с
семьями организованно выехали с приисков. Рассказывая правду о событиях в
далекой Сибири, sin агитаторы революции
разнесли ее искры по всей России. М. И.
Лебедев в своей упоминавшейся выше
книге дает биографические справки о ряде активных участников Ленских событий,
которые г. разных концах страны боролись
за победу революции, а потом строили социализм. Интересно отметить, что сам Михаил Лебедев, будучи в 1920 году председателем Курской губернской чрезвычайкой комиссии, встретился с одним из виновников ленской трагедии— бывшим иркутским губернатором Ф. А. Бантышем,
укрывавшимся в одном из монастырей.
Коллегия ЧК приговорила Бантыша к
расстрелу.
В заключение приведу яркую и образную цитату кз книги А. М. Никитина: «В
истории рабочего класса в России есть
два великих момента, две странички, залитые КПОЕЪЮ своих мучеников: 9 января
1905 г. л -1 апреля 1912 г. Если 9 я н в а р я
с его лозунгом «патронов не жалеть» рассеяло всякие иллюзии рабочего класса па
возможность мирного сожития • с царизмом, то 4 апреля было тем ударом, который навеки похоронил все иллюзии о мирном сожитии с буржуазией: если через
братскую мсгилу. поглотившую
жертвы
9 января, не могла быть протянута рука
царизма рабочему, то через братскую могилу ленских рабочих не могла быть протянута рука рабочего класса русской буржуазии».

3. Цветы на мерзлоте
Было это в начале июля 1967 года. Наш
экспедиционный
отряд,
занимавшийся
изучением особенностгй энергопотребления
и возможностей энергоснабжения удаленных районов Восточной Сибири, должен
был переместиться с Удокана (это север
Читинской области, где будет сооружаться
крупневший
горно-металлургический
комбинат) в Бодайбо.
Можно было лететь самолетом вкруговую — через Читу и Иркутск, но мы решили использовать самый короткий путь—
пройти на плоту по реке Чаре (приток
Олекмы) до обозначенного на карте населенного пункта Усть-Жуя, потом лодкой
до Перевоза, а т:,м самолетом до Бодайбо
совсем олпзко. При этом мы хотели получить представление о Чаре как возможном источнике гидроэнергии и средстве
сообщения. Но основную роль при выборе
маршрута сыграло другое. Все четверо мы
были туристами, а Чара — река весьма
1

спортивная: пять именных порогов, бесчисленные шиверы и перекаты — вот что
привлекало НЕС в этой реке с экзотическим названием, чья голубая нить прошивает Удоканский хребгг и соединяет Читинскую область с Иркутской. Местные
жители, сотрудники геологической экспедиции, узнав, что мы собираемся пройти
по Чаре ч<на бревнах Сез мотора», смотрели на нас с глубоким сожалением: еще
не было случая, чтобы кто-нибудь спустился по реке даже на моторной лодке. «Да7
же...» Что такое лодка " Хороший удар о
камень — и ваших нет. Плот—дело другое.
в него вода не нальется, потонет — выплывет, засядет на камне — можно разгрузить и бросить, другой сделать. Конечно,
на плоту и-.аза и уши надо открытыми
держать, а руки — не снимать с гребей.
но это уж само собой. В общем, прошли
мы все эти пороги, прошли триста с г а к о м
километров по реке, где уклон воды местами виден на глаз, а скорость—как у
поезда. Много было по 1пути интересного,
но не о том сейчас речь . Экономя время,
последнюю ночь не прекращали движение:
река стала спокойнее, из всех препятствий
остались только мели и перекаты, но это
уже не опасность, а всего лишь неприятность. Прошли нормально
(абсолютная
темень продолжалась часа три, не больше:
все-таки север, летние ночи там на нет
сходят), но вымотались очень: попарно
несли непрерывную вахту, у п р а в л я я плотом паслух, по шуму воды на перекатах,
между вахтами удавалось
лишь
слегка
п(дрсмнуть, прикорнув на подгребке или
повиснув на леере. Много раз пришлось
лезть всем в черную воду, тащить плот через мель на глубину. Так что в Усть-Жую
прибыли, мечтая только об одном: поспать.
Жуя к середине летя так сильно обмелела, что никто из жителей не решился
везти нас на лодке вверх по реке, а идти
пешком с грузом по береговой тропе чуть
не сто километров очень не хотелось. Осталось одно — выспаться. Разбудило
нас
счастье: шум приземляющегося вертолета
пожарной службы. Через час были уже в
Перевозе — центре Дпльнетайгинского золотого прииска. Собственно, задерживаться там мы не планировали, считая глазной целью своей Бодайбо и его ближние
прииски, как объект для получения интересовавшей нас информации, но в Перевозе
задержана погода: низкие тучи зависли
над перевалами, выжимая из себя дождь
порциями, помалу, чтобы надольше хватило. Видя, что это надолго, решили скорректировать свои планы и получить нужные сведения здесь: все-таки тоже ведь
прииск.
На другое утро зашли в контору прииска, поговорили там со специалистами, потом поехали па драгу. Сейчас я уже не
помню технических показателей, параметров этой
плавучей
золотодобывающей
фабрики, но впечатление на нас она произвела очень сильное: могучая стальная

Очерк «На плоту по Чаре» опубликован в альманахе «Ангара», 1970. № 1.
1-59

машина, медленно перемещаясь по реке,
буквально пережевывала ее берега, выбирая из породы крупинки золота. На
драге были люди, и не так уж мало, которые наблюдали за машинами и механизмами, ремонтировали и регулировали
их, управляли моторами, ковшами, транспортерами. Как узнал я позже, первую
драгу завезла на прииски в 1927 году
английская компания «Лена—Голдфилдс»—
с октября 1925 года этой компании были
сданы Советским правительством в концессию на 30 лет почти все прииски, принадлежавшие раньше
Лензото.
Кстати,
концессия быля ликвидирована уже в 1930
году, поскольку «Лена-- Голдфилдс» повела добычу хищнически, опираясь в основном
на старателей, свертывая геолого-разведочные работы и эксплуатируя лишь разведанные участки. С 1932 года добычу золота в Ленском районе ведет трест Лензолото — с этого времени началась новая
история района, широкое развитие его золотопромышленности — с плановой геолого-разведкой (ее возглавил тогда академик
Обручев), развитием механизации подземной добычи, применением гидравлики, экскаваторов и мощных драг. Самая крупная из них—600-литровая—работает на
Маракане. В 1934 году было начато строительство Мэмаканской тепловой электростанции, в 1962 году завершилось строительство Мамаканской ГЭС—главного источника энергоснабжения Бодайбинского
и Мамско-Чуйского районов, уникального
сооружения ка вечной мерзлоте, одного из
достижений советского гидростроительства. «Портрет» станции я видел позже в
кабинете секретаря Бодайбинского горкома комсомола Любы Александровой, видел я эту ГЭС с самолета — на фоне покрытых тайгой сопок, в суровом северном
краю смотрится она, как чудо, как гимн
человеку-творцу.
В поселке Перевоз мы знакомились не
только с тем, что входило в программу
экспедиции: все-таки это был прииск, где
живут тс, кто дает стране золото — как
другие дают хлопок, яблоки, мануфактуру. Хоть поселок и небольшой, в нем было все, что положено — магазины, клуб,
почта, телефонная станция. Деревянные
мостовые па у л и ц а х «скрипят, как половицы». Телеграфные столбы не вкопаны
в землю, как привычно, а > креплены наватеннымп к а м н я м и : если закапывать, то
надо очень глубоко, иначе мерзлота при
протаиванни их
выпучит. А к к у р а т н ы е
одинаковые ломики, низкие заборы. Идем,
с любопытством через заборы з а г л я д ы в а ем (нехорошо, конечно, по уж больно н м тереспо. как тут люди жувут). Картошка
растет, в п а р н и к а х даже помидоры.
У одного из домиков мы остановились
надолго: цветы!
Не скромненькие северные цветочки, а настоящие, большие, садовые.— южные! Герань, гортензия, астры, разноцветные крупные ромашки, чтото вроде георгинов, львиный зев,— алое,
малиновое, желтое. голубое — не знаем,
как называется, не специалисты, но—здорово, так и повисли на заборе. Не сразу
заметили, что хозяЛка вышла и глядит на
нас с крыльца через цветочный лес. Поз-

150

доровались,
извинились за любопытство,
восхищение искреннее выразили. Пригласила зайти, калитку отворила.
К крыльцу — дорожка из плотно пригнанных гладкоструганных досок, прямо
пол. Не дом — оранжерея: везде горшки,
плошки, ящики. Радиола, пылесос, каргины, дорожки, занавесочки кружевные. Видим: довольна хозяйка, что захожим людям нравится. Рассказала, как воду носить цветам приходится, выращивать сеянцы в тепле, от мороза оберегать, пока
не дохнет теплом короткое лето, когда
можно цветы на волю выпустить.
«Удивляются люди: и зачем это я с цветами вожусь, зачем мучаюсь, ведь пользыто нет от них, не корова и не поросенок».
Что на такое можно было сказать? Есть
польза и великая: смотрят люди на диковинное, хрупкое и беззащитное, любуются
бескорыстной красотой — светлеет у них
на душе, настроение поднимается, хочется им стать лучше, чище в делах и помыслах».
Хозяйка та
цветочная—Кундилевская
Станислава Филипповна. Четверть века
назад приехали с мужем на прииски. Стала им родной трудная, неласковая по началу земля. Кстати, от жителей больших
городов нередко можно услышать, что на
Севере, в маленьких далеких поселках
живут или примитивы, или те, кто гонится за большой деньгой. Конечно, разубедить этих урбанистов трудно, но можно
просто напомнить, что, например, после
амнистии 1856 года в Сибири остались
жить такие декабристы, как М. К. Кюхельбекер и В. Ф. Раевский, а Д. Завалишина пришлось из Забайкалья высылать
в Россию
принудительно за бунтарство.
Вот так вот! А тогда была ведь просто
Сибирь, теперь же — Сибирь советская,
разбуженная, обновленная. Она зовет и
привязывает к себе людей сильных, чья
душа ищет простора, кто хочет участвовать в делах больших. И приходят новые
люди, чтобы жить на мерзлоте, идти в
глубь этой тяерди — за золотом и алмазами, за углем и нефтью—за прогрессом, за
теплом, за жизнью. А цветы на мерзлоте
выращивать тоже н у ж н о — л ю д я м на радость.

4. Люди обновленного края
.Миновавший 1971 год для Бодайбо был
дважды юбилейным: 125 лет назад открыли и i.a'ia.in разрабатывать
золотые
россыпи, в декабре исполнилось 50 лет со
дня основания Государственного всесоюзного ордена Ленина Ленского золотопромышленного треста. По итогам выполнения восьмой пятилетки 140 тружеников
предприятия Лензолото награждены орденами и медалями.
Во время летней поездки нам довелось
побывать на трех приисках, расположенных по речке Бодайбо — Васильевском,
Дражном и Артемовском. Поездка по району была короткой — Bicro три с половиной дня, но мы оба г товарищем моим,
кандидатом биологических н а у к Борисом

Вержуцким, как люди туристско-журналистского склада, пытались
выжать из
представившейся возможности все. Вставали рачо, а ложились глубоко заполночь:
то беседовали со старожилами, то непременно нужно было зайти на высшую точку
перевала над Артемовским прииском, то
обязательно побывать на Бодайбинском
кладбище. Имея два часа свободного времени на Артемовском прииске, сбегали к
памятнику на месте расстрела рабочих—
мы видели обелиск из автобуса, но такое
историческое место следовало посмотреть
во всех деталях, с разных точек. Упросив
шофера остановиться и извинившись перед его пассажирами, бегали к братской
могиле— она находится в рощице, поодаль
от дороги. Нам говорили, что могила расположена на россыпи и когда разработки
подошли к этому месту, то запросили
Москву: можно ли
перенести могилу?
Ответ был категоричен: ни в коем случае!
Конечно, мы не знаем, так ли было: это
похоже на легенду,— но пусть покоятся
на золоте те, кто пал там под пулями!

Больше всего мне запомнился и понравился Д р а ж н ы й прииск, хоть и были мы
там всего часа четыре. Центр прииска,
поселок
Балахнинский — зеленый оазис
среди бесконечных отвалов серой гальки.
И деревья в поселке lie посаженные, а
лесные. Позже читал я в «Восточно-Сибирской правде», что лес этот сохранен энергией и усилиями директора прииска, который лично следил, чтобы при строительДекабрь. 1971 г.

стве домов в поселке не повредили между
ними ни одного дерева, ни одного куста.
А директор этот—Степан Федорович Беликов, кавалер орденов Ленина, Октябрьской Революции, Трудового Красного Знамени. Приехав в Бодайбо тридцать пять
лет назад после техникума, он прошел
здесь славный трудовой путь, очень много
сделал для развития дражного флота.
Подстать своему директору и драгерыкапитаны
восьми
кораблей-фабрик: на
груди Федора Васильевича Бочарова блестит Звезда из металла, который он добывает, орденами Ленина награждены депутат Верховного Совета СССР Леонид Васильевич Солодухин и член горкома партии Григорий Васильевич Ягунов...
На Дражном встречала нас директор
школы Н. Я. Белоусова. Училась Нина
Яковлевна в Иркутске, так что нашлось,
о чем погоьорить. Работает она тут уже
лет десять. Муж ее, горный инженер, погиб при исполнении служебных обязанностей. Нет, уезжать с прииска не собиралась
и не собирается: ей здесь хорошо. Каждый
летний отпуск, регулярно, уже много лет
проводит в туристских поездках — побывала во многих странах разных материков, сравнивала с ними свой край: он—
лучше. А что: р'ека, лес, горный воздух,
здоровый климат, любимая работа, хорошие люди рядом — что еще нужно?
Как мы отметили, путешествовать любят многие жители района: отпуска большие, заработки
позволяют, а самолетом
сейчас можно быстро добраться, куда захочешь. Директор
Васильевской
школы
Р. П. Першина, в частности, просто поразила нас своим свежим южным загаром
и вообще каким-то морским, крымским
видом — оказалось, что она накануне прилетела из Сочи, где успела побывать уже
в мае.
К сожалению, нам не удалось поговорить ни с одним свидетелем Ленских событий: давно уж они были, да и почти
все участники забастовки уехали тогда из
этих мес.т. Лишь одна из наших попутчиц
в автобусе оказалась внучкой свидетеля
тех дней — бывшего тихоокеанского матроса, участника забастовки и трагического шествия, который никуда с приисков
не выезжал. В Артемовской школе, как
реликвию, рассматривали альбом
уникальных фотографий — старое и новое
золотого края.
Известно, что многие некогда щедро золотоносные районы планеты истощились—
ушли оттуда люди, остались брошенные
поселки. В Бодайбинском районе добыто
огромное количество золота,
но
долго
еще не потеряют своего значения Ленские прииски. В ближайшее время должно начаться освоение рудных месторождений, разведанные и предполагаемые злпасы которых
очень велики.
Будущее
района — в нем, этом рудном золоте. II
в'людях — тех, которые там живут, которые туда едут.

„Сибирским огням"—50 лет
Исполнилось 50 лет со дня выхода первого номера журнала «Сибирские огни».
Начало двадцатых годов было порой
бурного и стремительного расцвета советской журналистики. Это подтверждается
простым перечислением фактов появления
«толстых» журналов не только в столице,
но и на далеких
окраинах революционной России.
Возникновение одного за другим периодических изданий не только свидетельство энергичного, подлинно революционного развития литературы, роста писательских кадров, ко и свидетельство небывалого интереса трудящихся масс к художественно-словесному творчеству, к литературе, отражающей
борьбу
народа
за
власть Советов.
Именно в эти годы, наряду с решением
неотложных
хозяйственно-экономических
задач, В. И. Ленин в своей речи на III
съезде РКСМ ставит вопрос о строительстве новой, пролетарской культуры, которая «должма явиться закономерным развитием тех запасов знания, которые человечество выработало под гнетом капиталистического
общества,
помещичьего
общества, чиновничьего общества» 1 .
Ленинское учение о строительстве пролетарской культуры определило масштабы и характер развития литературы и искусства Республики Советов, вызвало к
жизни появление многочисленных литературно-художественных
и общественно-политических журналов в центре страны и
на ее окраинах.
Так, в нюне 1921 г. при ближайшем
участии М. Горького вышел первый номер
журнала «Красная новь». В этом номере,
наряду с произведениями прозы и поэзии,
была напечатана статья В. И. Ленина «О
продовольственном налоге», что явилось
ярким подтверждением неотделимости художественного творчества
от
политики
партии, от государственных задач Страны Советов.
Вслед за «Красной новью» появляется
критико-библиографический журнал «Печать и революция».
В следующем, 1922 г. один за другим
выходят журналы: п марте «Сибирские
огни», в апреле — «Молодая гвардия», в
мае — «Новый мир».
Издание первого номера «Сибирских огней» в марте 1922 г., когда на Д а л ы к ' М
Востоке п а р т и з а н с к и е отряды и р е г у л я р ные части Красной А р м и и еще вели кповопролитные бои с белогвардейскими полчищами и войсками интервентов, когда
«в Сибири, еще неспокойной от готряо^ний, в полубоевой обстановке» (Л. Ceiiфуллина) предпринимались лишь первые
шаги
по восстановлению разрушенного
1
2
3

152

войной хозяйства,
когда, кгзалось,
не
было никаких материальных возможностей для организации издательского дела,
выход
«художественно-литературного
и
общественно-публицистического
журнала»
был воспринят всей сибирской общественностью, как событие огромной политической важности. Кажется, ни одна
из
сибирских, губернских и уездных
газет
не обошла с'зонм вниманием этого примечательного
факта — выхода первого
номера журнгла «Сибирские огни».
Появление первых номеров сибирского
журнала было замечено центральной прессой, на него обратил снимание и давний
друг сибирских литераторов А. М. Горький.
В июле 1922 г., по выходе в свет двух
номеров журнала, «Правда» напечатала
рецензию Поволжского, в которой
была
дана высокая оценка произведениям
Л.
Сейфулликой (повесть «Четыре главы» и
рассказ «Правонарушители»), отмечен яркий и образный язык рассказа Вс. Иванова
«Амулет».
Оценивая
общекультурное
значение
«Сибирских огней», его роль в политической жизни в недавнем прошлом страны
каторги и 1ссылки, «Правда» утверждала,
что журна. : «художественно
воспроизводит эпоху
социальной революции в Си2
бири» .
М. Горький, находясь в Италии, не пропускает ни одного номера сразу же полюбившегося ему журнала,
не оставляет
без в н и м а н и я ни одной сколько-нибудь
заметной журнальной публикации, не пропускает ни одного нового имени, появившегося на страницах «Сибирских огней».
В его переписке 20-х годов с литераторами-сибиряками содержатся и просьбы о
высылке журнала, и одобрительные отзывы, и искренние пожелания успехов в работе сибирских «огнелюбов».
Уже первое письмо сибирской писательнице О. В. Чертовой, полное дружеских
советов п рекомендаций. заканчивается
примечательной припиской:
«Не хотите ли напечатать п «Сибирских
огнях» прилагаемую «Рецензию», а3 за это
пусть мне вышлют журнал. Идет?» .
Спустя месяц, он пишет В. II. Зазубрину
по-горь';овскп
яр^ое п задушевное
письмо, сердечно благодарит за присланн ы й ж у р ч а ч и п.шишпелыю оговаривается: «Прочитать еще не успел, а прочит а в — чршп.тм С а м «рецензию», если Вы
п т о в п р и ш н Ваши но ж у р н а л у желаете
этого. С 22-го года ж у р н а л у меня есть,
так что я могч 1 . вероятно, составить себе
более или менее полное представление о
всей pa";ore «Сибирских огнен*.
Глпвну.о задачу ж у р н а л а Горький виде!

В. И. Ленчи. Сочинения, т. 31, стр. 262.
Пит. по кн: «История русском советской
Горький, собр. соч., т. 30, стр. 63.

птературьг. т.

стг. 600.

врежде всего в объединении всех племен
и народностей Сибири, в приобщении всего населения этого необозримо великого
края к строительству новой, социалистической культуры.
«Из «Искры»,— писал он Зазубрину,—
разгорелись.— как Вы знаете,— довольно
яркие костре! во всем нашем мире,— это
дает мне право думать, что отличная
культурная работа «Огней» разожжет духовную жизнь грандиозней Сибири»'.
Журнал, действительно, многое сделал
и делает в объединении и сплочении всех
писателей Сибири в единую семью «огнелюбов», решающих вместе со всем народом грандиозную задачу по социалистическому отношению сибирских просторов,
по коммунистическому воспитанию всего
многоязычного населения
этой великой
окраины Страны Советов.
Уже тогда, в начальный период своего
существования, малечький, но д р у ж н ы й
и энергичным коллектив редколлегии журнала н-зчал плодотворную работу
«по
собиранию» писателей-одиночек, рассеянных по разным углам Сибири, и приобщению ич к коллективному труду созида1шя, активному творчеству, нужному народу. И это принесло поразительные результаты!
Рукописи, а вместе с ними теплые и
благодарные письма начинающих авторов
стекались в журнал со всех концов необъятной Сибири. Очи поступали из Бурятии и Якутии, из Омска и Иркутска, из
Барнаула и Капска. «Из всех городов
Сибири, — вспоминала позднее Л. Сейфуллина,—даже из сел почта доставляла
ежедневно письма. Журнал мало-помалу
осиливал все больше 2и больше многоверсгн ы х и глухих дорог» .
С первых же номеров журнал выступил
как общсспбирское издание, объединяющее писателе;"' всех национальностей Сибири.
В 1923 г. г,а страницах «Сибирских огней» выступил первый профессиональным
писатель Бурятии Солбонэ Туя с большой
и весьма интересной статьей «О бурятмонгольском эпосе и о шаманской поэзии». Свои суждения о народности древнего эпоса монгольских народов «Гэсэр»,
иллюстрированное авторскими переводами,
он подытожил верной и глубокой мыслью
о том, что «...даже самая маленькая народность имеет свою ьебезинтересную историю,
на поверхности которой порою
выращивались драгоценные литературнохудожественные зерна, имеющие общечеловеческое значение» 3 .
В последующие годы ж у р н а л не терял
творческих связей с молодой, развиваю
щейся литературой. Лучшие образцы народно-поэтического творчества, прозы
и
поэзии всегда находили место на страницах «Сибирских огней». Дружеская, заинтересованная критика ж у р н а л а не остав1

ляла без внимания ни одного сколько-нибудь заметного явления в бурятской литературе.
Сказанное с полным правом
можно отнести и к литературам других
автономных республик и областей Сибири и Дальнего Востока.
В 1928 году группа русских литераторов,
основателей журнала, впервые в истории
советской литературы пыталась созвать
общесибирский съезд писателей. Понимая
смысл готовящегося съезда, его роль в
сплочении творческих сил, разрозненных
необъятными просторами Сибири, его значение в будущем объединении писателей
всей страны, А. М. Горький горячо поддержал инициативу писателей-сибиряков.
Желая привлечь внимание выдающихся писателей Европы, мировой
общественности к съезду, как примечательному
явлению в культурной жизни народов Сибири. М. Горький обратился за помощью
и содействием к Ромену Роллану:
«20 апреля в Новосибирске будет съезд
литераторов-сибиряков: русских, якут, бурят и других племен. Дорогой Роллан,—
очень прошу Вас: пришлите этим людям
несколько слов привета! Не стану говорить о том, какой радостью будет для них
письмо от Вас, проповедника братства
людей. Письмо Ваше Вы можете послать
прямо в Новосибирск, редакции ж у р н а л а
«Сибирские огни...» 4 .
Съезд писателей Сибири, по независящим от сибиряков причинам, не состоялся. Однако идея эта не была
бесплодной: спустя несколько лет по инициативе
М. Горького был проведен первый Всесоюзный съезд писателей, объединивший
всех литераторов страны в единый творческий союз.
Журнал «Сибирские огни» еще в начале 20-х годов стал литературным центром,
объединявшим литераторов всей Сибири.
Писатели Сибири в этот начальный период
истории советской культуры стали активно
приобщаться к великим истокам русской
литературы, учиться на лучших ее образцах искусству
словесно-художественного
творчества. Духовно
обогащаясь,
учась
мастерству художественного отображении
действительности, писатели народов Сибири вносили к свой посильный вклад, свои
темы, образы и краски, свое мироощущение в общий арсенал сибирской литературы на русском языке.
Этот процесс духовного единения литератур страны Советов еще в самом начальном его периоде впервые был замечен А. М. Горьким. В статье «О литературе» он писал:
«...молодая литература наша энергично
служит делу объединения всего трудового
народа в единую культурно-революционную силу. Это — задача совершенно новая, важность ее не требует доказательств, и само собой разумеется, что с т у р а ч

Л1. Горький, собр. соч. т. 30. стр. 73.
Л. Сейфуллина. О литературе. «Сов.писат.», М.. 1958, стр. 290.
«Сибирские огни». 1923, №,\Ь 5. 6. стр. 248.
4
М. Горький, собр. соч., т . 30, с т р . 87.

:/

3

153

литература перед собой такую задачу не
ставила, не могла поставить».
Коллективную работу писателей автономных республик и областей, развитие
периферийной прессы в Союзе Советов,
учил М. Горький, нельзя обходить молчанием, нельзя игнорировать! И в качестве
примера великий писатель ссылался
на
опыт «Сибирских огней»: «... журнал «Сибирские огни» вполне заслуживает серьезного
внимания критики, отличный жур1
нал» .
Литература народов Сибири, как и других народов страны, за короткий исторический срок, благодаря неустанным заботам Коммунистической партии, вступила
в пору возмужания, в пору своей художественной зрелости. Сибирская литература находится в непрерывном движении
и росте; ее тематическое и жанровое обогащение счастливо
сочетается с удивительным, даже в наших условиях, процессом географического расширения, появления новых имен писателей из народностей Крайнего Севера, знакомящих всесоюзного читателя с природой своих со-

племенников, приобщенных Великим Октябрем к активному созидательному труду, к культуре и просвещению.
Теперь «Сибирские огни» не одиноки,
рядом с ним его собратья — «толстые»
журналы республик и областей Восточной
Сибири и Дальнего Востока —• «Байкал»,
«Полярная звезда», «Дальний Восток» и
целая плеяда альманахов,
издающихся
почти во всех крупных городах.
Литераторы Сибири, как и писатели
всей страны, вдохновленные историческими решениями XXIV съезда Коммунистической партии Советского Союза, приумножают
духовные
богатства
народов
СССР, строителей коммунизма.
В день славного 50-летия литераторы
Бурятии желают всему творческому коллективу журнала «Сибирские огни» продолжать славные традиции по сплочению
большого коллектива сибирских
писателей, укреплению братских связей многоязычной литературы Сибири.
Пусть еще ярче разгораются «Сибирские огни»!

доктор

Л1. Горький. Собр. юч., т. 25, стр. 202.

А. БЕЛОУСОВ,
филологических наук.

Василий БИРЮКОВ

Летал жучок-светлячок по лесу, светил фонариком и радовался.
— Я лечу, я лечу. Я к о м а ш к а м свечу, я букашкам свечу...
— Эй, светлячок! — о к л и к н у л его кто-то снизу.
Глянул — а там еж.
— Что тебе, ежик?
— Посвети-ка сюда. Змея утенка-малыша утащила. И тут где то
спряталась. Найти мне ее надо. Да поговорить с ней.
— Она же тебя укусит.
— Ничего, не укусит. Я у м е ю с пен разговаривать.
Посветил храброму е ж и к у жучок-светлячок. И снова по лесу полетел. Летит и видит — муравей сидит. Сидкт и плачет.
— Что с тобой?— спросил светлячок.
— Заблудился я...
— Как же так?
— Весь день работал. У м а я л с я . Под вечер прилег отдохнуть. Проснулся — тьма крутом. Куда идти — не знаю.
— Не унывай. Я знаю, где твой дом. Я полечу, светить буду, а ты
':.а мной иди. Да соломинку брось.
— Нельзя бросать. Для стройки нужна.
Быстро нашел муравыппко свой дом.
— Спасибо,— крикнул он светлячку.
Так до полночи летал жучок-светлячок. Всем дорогу освещал.
Но вот загих лес. Устал еж — лег в кустах спать.
Успокоились букашки.
— Велде порядок!— сказал светлячок.
Летит и по сторонам поглядывает. Посмотрел на небо и сказал:
— Вон там фонарики хороши! Мне бы такой один. Я бы ещесильней светил. Но как туда долететь?
Задумался жучок-светлячок. Да так крепко задумался, что не заметил, как на дерево налетел. Да так головой стукнулся, что искры из
глаз посыпались.
— Фонарик мой! Где мой фонарик? Уронил...
А около дерева мышка-норушка гуляла, орехи собирала. Схватила она фонарик и в норку спряталась. Сидит и радуется.
Опомнился жучок. Огляделся. Увидел в порке свой фонарик, попросил:
— Отдай фонарик, мышка. На что он тебе?
— Я тоже хочу в светлой норке жчть.

— Ты одна живешь. А я всем лесным жителям снечу. Отдай 1
— Отстань. Не отдам. Не отдам,— затараторила та. Да так звонко, что в кустах кто-то сердито фыркнул:
— Что за шум? Кто мне спать не дает?
— Ой, ежик! Я фонарик потерял. Чем я теперь светить буду. Никому я теперь помочь не смогу.
— Где же т ы его потерял?
— Я на дерего налетел, фонарик уронил. А мышка нашла и к себе в норку утащила.
— Так возьми у нее.
— Она но отдаст.
— Ах, негодница. Где ты там? Без фонарика тебя не видно. Идем
к мышке. А г а , вижу. Эй, м ы ш к а ! А ну, вылезай сюда.
— А мне и I V T хорошо.
— Ну тогда фонарик д л и л и .
— Не дам. Он мне самой очень нравится.
— Ну, подожди! Сейчас я тебе задам трепку.
— А ты меня не достанешь. У меня норка глубокая.
Задумался еж:
— Ну что ж. Если не отдашь, я сейчас разбужу крота. Он до тебя сразу доберется. Ну!
— Возьми!—пискнула мышка и выбросила фонарик из норки.
Уж поиграть нельзя.
Обрадовался жучок. Даже ежу спасибо забыл сказать. Полетел
по лесу — светит всем и радуется.

156

О. ЦЕНДСУРЭН

Рассказ
М а л ь ч и к и сидят в тени дома и, размахивая руками, спорят. Вернее сказать, не спорят, а болтают кое о чем. Это со стороны кажется,
что будто бы они препираются.
—• Я как выстрелю!—вскричал Намжил.— Волк сразу и повалился. Подбегаю: здоровенный же он! На загривке длиннющая шерсть,
настоящий гривастый волк! 1
—• Фи, ьолк с гривой. Я как-то за гривастым медведем гнался.
Чуть не схватил,— сказал Балбар.
— Вруша! Медведи с гривой не бывают. С гривой у нас только
волки,— говорит Намжил.
—• Сразу и «вруша»,— примирительно сказал Балбар.— Мы же с
тобой понарошку говорим. Вроде как в сказке.
Мальч-ики переглянулись. Намжил облизывав! губы. Наверное, ему
жарко, а, может быть, новая выдумка на язычок просится. И в самом
деле он говорит:
—• Раньше у меня был смдовой бык2. Знаешь, красивый, весь
красный. А быстрый... на с к а к у узду рг>1Л.
— Ух ты! А где он теперь? Почему не катаешься на нем?
—• Хорошо бы, да где такого найдешь?.. Л мой был, вот это да...
Еду однажды на нем верхом, а мимо куланы 3 . Мы с быком за ними.
Я глазом не успел моргнуть, как мы оказались среди куланов. Пылища. Думаешь каково там? К р а с н а я пыль, ничего не видно. Я зажмуриваюсь и скачу вслепую. Вдруг что-то колет в правую руку. Хватаюсь: хвост кулана. А кулан как рванется! Протащил нас с быком километров пять, поха не устал.
— А где теперь кулан? У тебя?— Балбар вскочил па ноги. Наверное, ему немедленно хочется взглянуть на дикого осла. А то и подержать его за хвост. Ведь редко кому удас-тся видеть вблизи этих
быстроногих обитателей степей.
Намжил тяжело вздохнул:
— Э-х, нет его. Раньше был...
— Верить тебе... — Балбар нехотя сел на траву.
— Хорошо было раньше,— облизнув
губы, сказал Намжил.—
Раньше я стариком был. Длинная борода росла... белая. Не хромал,
ничего такого... Людям помогал. — Намжил, скосив глаза, смотрит
на друга. У того от изумления приоткрылся рот.
— Вруша!—наконец воскликнул он.— Когда бы ты стариком
был?
Намжил помедлил немного и ответил:
—• Ну, ладно, вот когда в самом деле постарею, буду помогать
людям.
Балбар призадумался, потом сказал:
— Как бы не так, старым и самим трудно.
:
В Монголии самых крупных и с очень длинной шерстью на загривке волков
называют
гривастыми.
2
Иногда быки используются как ездовые.
3
Куланы — азиатские дикие ослы.

137

— Давай тогда прямо сейчас будем помогать, а? — вскочил с мест а Намжил.
— Лучше вечером, жарко сейчас,— нерешительно поднимается
Балбар.
— Вот и хорошо, что жарко. Пользы от нас будет больше. Вставай же скорее!
За домом мальчики увидели старушку, едва волочившую большую
сумку.) Они изо всех сил кинулись к старушке.
— Бабушка, мы поможем вам,— в один голос выпалили мальчуган ы . — Мы дотащим вашу
сумку.
Старушка внимательно оглядывает их.
— Ничего, детки, я
уж как-нибудь сама,—
и быстрее прежнего зашагала дальше.
Мальчики повернули
к магазину.
—• Можно, мы поможем вам?—друзья подлетели к
одной полной
женщине. Они в ы б р а л и
ее потому, что у нее самая т я ж е л а я среди покупателей ноша. Они с
восторгом углядели у нее
в руках
две
пузатых
ппоськч и, не сговариваясь, с порога кинулись
ей на подмогу.
— Аи! — з а к р и ч а л а
женщина. — Вы откуда такие? Чьи дети? Чего вам надо в магазине?
На улице Балбар начал ворчать:
— Болтунишка ты, к у л а н а за хвост д е р ж а л . . . л ю д я м помочь бы...
Эх, ты старикашка...
Балбар з а м о л ч а л , потому что навстречу им, растерянно озираясь
не сторонам, шел всамделишный старик. У м а л ь ч и к о в все замерло
внутри. Они ламс-длили ш а г . По всей ш м п м о с т н . старик — не городской житель.
— Ребятки, где тут с а м о е большое сельпо,—• спрашивает он.
— А-а, у н и в е р м а г , да? Вон туда, п о т о м илито, а там...— затараторили мальчики. С т а р и к по успевает п о и о р а ч ш ^ т ь голову вслед за
их пальцами. Но м а л ь ч и ш к и , конечно, не о т п у с т и л ] ; его и дошли с ним
до универмага.
— Молодцы, ребятки! Спасибо! Счастливом г;гм долгой жизни!—у
дверей универмага на прощание ска.чал старик.
Оттуда друзья вернулись домой к П а м ж п л у и н а т а с к а л и из колонки воды. Мать Намжил а протянула им ну кусочку анрула, вкусного сушеного творога, и с к а з а л а :
— Детки мои, вот вы и помощники хне. М'мод :ы, хорошо мне,
когда вы так стараетесь.
А мальчики, хрустя айрулом, убежали в д р у г у ю комнату и стали
сравнивать, у кого сильнее покраснели ладони о? ведерных дужек.
Перевод с м о н г о л ь с к о г о А. ТУГУТОВА.

158

Жан З И М И Н

Возмутив ночной покой,
Подняла ьдруг вой такой...
По селу галопом мчится,
В ворота по все стучится,
Дует в каждый дымоход
И гудит, как пароход...
Так сердита, просто ужас!
Дверь пыталась, поднатужась
У меня с петель сорвать...
Me сумела
и опять
В степь ушла
озоровать.

Белка с гриппом не знакома,
Насморка не знает,
И в тайге зимой, как дома,
На снегу играет...
Ест орешки на морозе
Сладкие, р е б я т к и !
Дубу старому, березе
Задает загадки...
Волк голодный рысью мелкой
Возле белки кружит.
Хорошо быть шустрой белкой —
Ни о чем не тужит!
Что ей ветер, стужа злая,
Звонкой, шаловливой?
Белка, песенка лесная,
Ты — зверек счастливый!..
Ну, а если вдруг случится
Посреди метели
Мальчугану заблудиться,
Белка, неужели
С ним по-братски не разделишь
От пурги его не спрячешь?
Ты орешков сладких?
Не осушишь слезы?
.Мягкий войлок не постелишь
Ишь, как весело ты скачешь
С кедра на березы...
В маленькой кроватке?
151)

Ну что же ты, дятел,
Стучишь невпопад.
Быть может, ты спрятал
Таинственный клад?
Пришел за богатством
Да сбился с пути?
Тайга-то большая —
Попробуй найти!
Весь день ты хлопочешь,
Деревья долбя.
Должно быть, трещит
Голова у тебя?
Быть может, устал
От работы такой?
И есть ли надежда?
Иль нет никакой?
Все птицы, как птицы:
То — песня, то — тишь,
А ты все долбишь,

И долбишь,
И долбишь.
Проверил сосну,
И осину н ель...
Собрал бы ты, дятел,
Большую артель.
Ударили б разом
В тайге без границ
Веселые клювы
«Содружества птиц».
И солнце б еще
Не коснулось земли,
Как клад твой заветный
Артелью б нашли.
И — поровну всем бы!
И — весело б так!
Ты, может, не хочешь
Делиться, чудак?
Перевод с бурятского М. С Е Р Г Е Е В А .

Землянику я ищу
На лугу.
В степь стрелою я лечу,
В лес бегу.
Раздвигаю я траву
И кусты,
Нагибаюсь и зову:
«Где же ты?!
Обещала ведь вчера
Вечерком:
Буду ждать тебя с у т р а
С туеском!»
Вижу, рядышком стоит,
Возле пня...
Раскраснелась н глядит
На меня.
Щеки алые у ней —
Брызжет сок...
«Полезай-ка поскорей
В туе-ок!»
Перевод с бурятского Вл. М А Р Т Ы Н О В А .
160

обл
,Тпм
°0жке: ' "Р- Первенец индустрии Бурятии - Л В РЗ
стр. Мать и сын, 3 стр. Отара в степи и 4 стр! Творчество.

Фото Л. ПШЕНИЧНИКОВА и Н. ЯНЬКОВА.

Цена 60 коп.

Индекс 73019