Бурятская АССР

КНИЖНАЯ ПШТА

ЛИТЕРАТУРНОХУДОЖЕСТВЕННЫЙ
И
ОБЩЕСТВЕННОПОЛИТИЧЕСКИЙ
ЖУРНАЛ

Выходит
один раз
в 2 месяца
на русском
и бурятском
языках
Год издания
двадцать пятый

Орган Союза писателей Бурятской АССР

СОДЕРЖАНИЕ
ЧУВСТВО

СЕМЬИ

ЕДИНОЙ

Бурятской большевистской печати —
полвека.
Л. Т А П Х А Е В . Мой народ.
Подайте,
люди, руку.
П. ТРОЯКОВ
Литература возрожденного народа.
М. КИЛЬЧНЧАКОВ.
Моя Хакассия.
Старая лиственница.
Н. ТИННКОВ. Пой, хайджи!
И. КОТЮШЕВ. Хакасский сад.
Н. ДОЛЮ/КАКОВ. Ручеек.
I I . КОСТЯКОВ. Весенний цветок.

3
5
6
S
9
g
9
\о

ПРОЗА
X. НАМСАРАЕВ.
Однажды
ночью.
Повесть.
Ж. ТУМУНОВ. Гонбочжаб Цыбиков в
Восточном институте.
Е. ПАРНОВ. Бронзовая улыбка. Повесть.
А. БАЛЬБУРОВ. Обида. Рассказ.

1

55

105
В. ПЕГОНОВ. Память. Поэма.
М. БЕСОВА. Как мы открывали Джиду. ПО

ЗАРУБЕЖНАЯ
ФЭН
Быль.

ЮНЬ.

О

чем

ПРОЗА
пел

мори'нхур.
128

В МИРЕ

ИНТЕРЕСНОГО

К. НИКИТИН. Спорт всю жизнь.

БУРЯТСКОЕ
ГАЗЕТНОЖУРНАЛЬНОЕ
ИЗДАТЕЛЬСТВО

2

ПОЮ МОЕ ОТЕЧЕСТВО,
РЕСПУБЛИКУ
МОЮ!

ЯНВАРЬ—ФЕВРАЛЬ

1972

11

На повестке дня — современность.
Н. ДАМДИНОВ. Полдень, идущий утру
вослед....
Б. ДУГАРОВ. Эхо Вьетнама. Монголжон. Горный монолог. Сур. Весна в горах.
На книжной полке.

150
15?
154
157
160

Р у к о п и с и объемом менее печатного листа не возвращаются.

Главный редактор Лфрикан Вальбуров.
РЕДКОЛЛЕГИЯ: Валентина К а р ж а у б а е в а (отиетственнып секретарь), Исай Калашников, Барадии Мунюнов (редактор отдела прозы), Владимир Потопов (редактор отдела
критики и поэзии), Константин Седых, М и х а и л Степанов,
Алексей Уланов, Гунга Чимитов (ответственный секретарь).
Техн. редактор И. Нечаев.

Корректор 3. Александрова.

Подписано к печати 29/XII-71 г. Ф о р м а т бумаги 70X108, п. л. 10 (13,7).
Тираж 13.607 экз. Заказ 2062. Н-00561.
Адрес редакции: Улан-Удэ, ул. Ленина, 27. Тел.: 28-82, 26-91, 23-36, 70-66.
Типография управления по печати при Совете Министров БурАССР.

БурятсКой болЬшевистсКой
печати—полвеКа
21 декабря 1921 года вышла первая газета на языке бурятского народа. Символично, что эта газета носила название «Шэнэ байдал», или по-русски «Новая жизнь». За всю
свою многовековую историю народ бурятский не знал факта
более знаменательного для своей культуры. Появление массовой ежедневной газеты на родном языке было воспринято
трудящимися бурятами как свидетельство огромной заботы
партии великого Ленина о процветании национальной по
форме, социалистической по содержанию культуры Советской
Бурятии — одной из с а м ы х отсталых окраин бывшей царской
империи.
Организатором первой революционной газеты на бурятском языке было Дальбюро ЦК РКП (б), руководимое верным ленинцем, замечательным революционером Павлом Петровичем Постышевым.
Следует вдуматься во все значение этого факта: народ,
имевший на своем языке только лишь священные тексты религиозных книг, х р а н и в ш и х с я за семью печатями в дацанах—
буддийских монастырях, имевший лишь единичные проблески творчества на родном языке — хоринские, баргузинские
и иные хроники да отдельные записи фольклорных произведений, получил возможность выражать ежедневно и массово свои думы и ч а я н и я не только по вопросам своей культуры и экономики, но и по вопросам большой политики, касающейся судьбы всей нашей Советской Страны!
Это было практическим осуществлением ленинской национальной политики нашей партии, это было актом великого
и благородного доверия нашей партии к немногочисленным
тогда кадрам бурятских коммунистов и национальной интеллигенции.
В 1923 году декретом ЦИК СССР была образована Бурят-Монгольская Автономная Советская Социалистическая
Республика. На базе газеты «Шэнэ байдал» в связи с образованием республики создается газета «Бурят-Монголой
унэн» — орган Бурят-Монгольского областного комитета
РКП (б) и ревкома БМАССР, затем обкома ВКП(б) и
ЦИК Бурят-Монгольской Республики, с 1958 года в связи с
переименованием республики в Бурятскую АССР газета стала называться «Буряад унэн» («Бурятская правда»).
50-летие газеты Буряад унэн» является 50-летием революционной коммунистической печати на бурятском языке.
Кроме того, деятельность ежедневной газеты на родном языке бурятского народа явилась плодотворной почвой становл е н и я и р а з в и т и я бурятского литературного языка и бурятз

ской советской литературы и искусства. С 1925 года газета
«Бурят-Монгольская правда» начинает издавать в виде приложения молодежную газету «Залуу малшан» («Молодой
скотовод», ежемесячную детскую газету «Ленпнэй 'ашанар»
«Внуки Ленина»).
Литературная общественность Бурятии с благодарностью отмечает, что первый поэтический сборник на бурятском языке был издан в качестве приложения к газете «Бурят-Монголой унэн». Таким образом, газета «Буряад унэн»
как орган Бурятского областного комитета партии стояла у
колыбели первых литературно-художественных изданий на
бурятском языке. Газета руководит изданием на бурятском
языке таких журналов, как «Соёлой хубисхал» («Культурная революция»), «Эрдэм ба шажан» («Наука и религия»)
и «Тэмсэлэй шэмэг» («Знамя борьбы»).
Работа на поприще журналистики на своем родном языке послужила прекрасной школой для подавляющего большинства писателей Бурятии. Так, например, один из основоположников современной бурятской литературы Хода Намсараев длительное время работал литературным сотрудником
редакции газеты «Бурят-Монголой унэн». Ж а м ь я н Балданжабон, Ц. Дон, Бато Базарон, Мунко Саридак, Бавасан
Абидуев, Аполлон Шадаев, Шираб Нимбуев и многие другие
прошли великолепное горнило унэновской школы.
Газета «Буряад унэн», я в л я я с ь активным помощником
областной партийной организации в борьбе за развитие экономики и культуры республики, проводит большую работу
по популяризации лучших произведений бурятской советской
литературы, систематически публикуя на своих страницах
образцы достижений бурятской литературы во всех ее жанрах. Вместе с тем газета «Буряад унэн» уверенно и принципиально несет знамя высокой партийной идейности литературы, организуя на своих страницах систематическую, бескомпромиссную критику отдельных ошибок и недостатков в
творчестве писателей Бурятии. Совершенно незаменима
роль «Буряад унэн» в деле заботливого воспитания молодых писательских кадров.
Литературная общественность Бурятии отмечает 50-летие большевистской печати на бурятском языке не только
как праздник газеты «Буряад унэн», но и как большой
праздник всей бурятской литературы. Обращаясь в этот день
со словами искренней благодарности к журналистам газеты
«Буряад унэн», писатели Советской Бурятии сердечно желают своей родной газете дальнейших творческих успехов,
большей широты и глубины в отображении нашей чудесной
советской действительности, в пропаганде великой дружбы
народов СССР.
А м а р сайн, дорогие товарищи унэновцы!

СЕМЬИ ЕДИНОЙ

Лопсон Т А П Х Д Е В
(Бурятия)

Л\ой народ
пришел в этот мир со своею судьбой, Всяк умеет у нас обуздать скакуна,
Щегольнув, как бывало когда-то,
Со скуластым лицом бурята,
Джигитозкой лихой, но совсем не она —
И Байкал голубой увидал перед собой,
Самый нужный талант бурята.
Стала светом душа богата.
Обуздал он и рифму, и кисть, и смычок,
Я пришел в этот мир и пою без конца,
И крутую силу машины,—
И при этом радостно, знаю,
Он в грядущее хочет направить скачок,
Что другого певца — дорогого отца —
Проявляя доблесть мужчины.
Часто людям напоминаю.
Я пою, безразлично — велик «ли мал,
А вдали от земли, что горда и тверда
И покоем душа объята.
(В ней для сердца — стойкости мера),
Глянул в душу мою светозарный Байкал—
Привечают меня дружелюбно всегда
И прозрачна душа бурята.
И зовут потомком Гэсэра.
Не добро в сундуках, где пушнина густа Но нельзя, невозможно узнать глубину
И звенят колокольцы злата —
Беспредельной души народа,—
Наша песня из уст переходит в уста,
Попытайся, глупец, прикоснуться ко дну
Вот оно — богатство бурята!
Светозарного небосвода!..
В кэшем древнем краю чтят превыше всего И, пожалуй, доступна еще кое-как
Нам вершина Мунко-Саридака.
Тех, кто сам, своими руками
Но народная совесть в веках-облаках
Целину для народа поднял своего —
Во сто краг превыше, однако!
Тех, кто звался большевиками.
Нынче судят о доблести старших из нас Я пришел в этот мир со своею судьбой,
Со скуластым лицом бурята,
По медалям и давним ранам.
Чтоб народ мой, меня увидав пред собой,
А кому посражаться охота сейчас —
Принял брат мой меня, как брата.
Будь на ринге гостем желанным.

Подаи.пе, люди, pyky
I O M V кто стар и болен.
Т о м у , к го с н и к в Зеде.
Тиму, кю "Э дороге
K I I . I R I H M о пчдмте

И молит о воде.
У п а в ш е м у в бессильи,
Уставшему стонать.
Подайте, люди, р у к у

И помогите встать!..
Этот вот с работой
Не справившись, увы,
Боится беспощадной,
Придирчивой молвы.
Но парень просто молод,
И o i i i . l i маловат,
И богатырский молот
Ему тяжеловат.
Такому не мешайте
Промашку наверстать —
Скорей подайте руку
И помогите встать!
Девчонок голосистых.
Запевших первый год,
Ладонью вы укройте
От жизненных невзгод.
Влюбленным, захотевшим
Судьбу свою связать,
Вы не забудьте счастья
Побольше
пожелать!
Пускай рука в мозолях,
В мазуте 'И в пыли —
Она нежнее шелка

Для тех, кому смогли
Вы оказать подмогу
И пожелать добра.
И миновать тревогу,
И скрасить вечера.
А вместе н а ш и руки —
Сплоченные стволы
Тайги непроходимой.
.Мощней любой скалы.
Они протопят бурю.
Они у й м у т задир.
Те руки цвета с о л н ц а .
Построившие мир.
И собственные руки
Мои — в тугом узле,
Который не развя/к>т
Все беды на земле.
И счастлив я, п о к ч д а
Их общий пульс во мне
Неукротимо бьется
В родимой стороне!
Перевод с Г.УОЯТСКОГО Ю А Л Е К С А Н Д Р О В '

П. ТРОЯКОВ, ответственный секретарь
отделения Союза писателей Хакассии

Литература возрожденного
народа
Между северными отрогами Саян и Енисеем, там. где Moryias' сибирская рек.1,
широко раздвинув свои берега, покидает прорубленные ею горные массивы, расположен изумительно своеобразный край юга Сибири. Это — .Минчсииско-хакасская котловина, моя Хакассия.
Громадные белоснежные тасхылы, как называют здесь высокие горы, с вечно
зеленой тайгой и пышной растительностью окаймляют te с юга, :i к северу тянутся
необозримые степи с курганами и переливистыми возвышенностями, с лугами и островами, с отливающей синевой озерами — вот внешний, так сказать, естественный
пейзаж нашего края.
До революции мало кто знал эту отсталую окраину России и ее кэренных жителей. «Кто ты, т р н ж ч и безымянный народ?»— вопрошал один из путешественников,
побывавших здесь. Л и ш ь безмолвные к а м н и у г р ю м ы х с г е п е й свидетельствовали
о
жизни, когда-то б у й н о волновавшейся » з д е ш н и х м е с т а х , о далеком прошлом предков местных племен. Но они м о л ч а л и подобно сфинксам, как бы охраняя навечно
сокрытую под землю т а й н у людского б ы т и я и людских страстей древних.
На этих-то землях и ж и л и х а к а с с к и е племен,), которых попрооу называли инородцами. В долинах завьюженных с г е п е й , « п р и т а е ж н ы х л у г а х терялись убогие кочевья, хутора, стойбища и небольшие аалы скоговоцов и охотников.
Жизнь была суровой и жестокой. Постоянно находясь в мире иллюзорной мечты и поклоняясь силам природы и шаманам, трудящиеся скотоводы не могли, конечно, создать прочные и хорошие условия для своей жизни. И народ был обречен на
вымирание. Свободно и радостно зазвучали песми хайлжи о новой жизни, о животьорной воде, что пришла на просторы обожженной солнцем земли, о народной судьбе, о счастливом т р \ д е , о Ленине мудром и великом.

Если бы не было крутого т?с.\ыла,
Откуда бы текли эти реки?
Если бы не было великого Ленина,
Откуда бы взялась новая жизнь?
Щедро раскрыла свои богатства и сказочные дары х а к а с с к а я земля.
Богатые
ископаемые в горах: уголь, железная руда, медь, молибден, лесные массивы знаменитой сибирской лиственницы, стройного кедра, огромных сосен и елей — все это
стало замечательной базой больших промышленных преобразований.
На обновленной земле раскинулись крутжые хозяйства колхозов и совхозов. Где
некогда шумел ковыль, теперь колышется добротный сибирский хлеб. Орошенная влагой земля дает чудесную пшеницу, рожь, кукурузу, картофель, сочные плоды овощей.
Заботливые руки земледельцев в ы р а щ и в а ю т ягоды, яблоки, сливы, груши, арбузы и
дыни.
За труды большие, за с т а р а н и е людей, за тог вклад, что внесли трудящиеся области в строительство коммунизма, Советског правительство наградило Хакассию ооденом Ленина.
Революция дала мощный размах народному творчеству. Живой родник поэзии v;e
умолкает в устах певцов и сказителей. Один из популярных сказителей С. П. Кадышев — член Coiosa писателей — рассказывает о прошлом и настоящем своего края,
насыщая свою речь веками накопленной мудростью народной.
Растет художественная литература Хакассии. Теперь уже не новость, что хакасы
в отдаленных улусах читают книги на родном и русском языках. Широко известны
имена зачинателей хакасской литературы В. Кобякова, М. Кокова, П. Штыгашева и
современных писателей Н. Доможакова, М. Кильчичакока, И. Костикова, И. Котюшева, М. Чебодаева, М. Баинова, В. Угдыжеко>ва, Н. Тиникови.
Значительный вклад в развите литературы внес поэт, прозаик и переводчик
Николай Доможаков, которого Советская власть вырвала из кулацкой кабалы. Он
выпустил более ."есятка сборников, перевел отдельные произведения русских поэтов.
«Вассу Железнову» М. Горького, «Отелло» В. Шекспира. Доможаков — певец колхозного труда. Он пишет о своих односельчанах, в домах которых звучит музыка
Чайковского, с гордостью знакомит своих читателей со з н а т н ы м и людьми — животf-оводами.
Иван Котюшег: — поэт второго поколения наших писателей. Первое его стихотворение появилось в 1938 году. С тех пор он выпустил около десятка книг. Два сборника издал в Москве. Обращаясь к окружающей природе и повседневным делам людей,
поэт пишет я р к и е лирические и сюжетные стихи.
Поэта л драматурга, участника Великой Отечественной войны М. Кильчичако'м
хорошо знают в Хакассии и за ее пределами. Талантливый драматург, актер, хайджи,
он в совершенстве владеет богатством родного языка.
Иван Костяков — поэт и прозаик. Им написано немало песен, которые поются ь
народе. Роман «Шелковый пояс»— о периоде коллективизации, о Великой Отечественной войне — в ы д е л я е т с я ярким и колоритным изображением ж и з н и простых хакасских
скотоводов.
Новые м о т и в ы и темы принесли молодые поэты М. Чебодаев и М. Баинов. Конкретные образы л ю д е й , их труд в ярком сюжетном преломлении предстают в стихах
М. Чебодаева. Глубокие размышления о жизни, о делах людей, насыщенность произведений с л о ж н ы м и поэтическими образами характеризуют поэзию М. Баинова. Широко
известны также с т и х и В. Угдыжекова, Н. Тиннкова и В. Майнашева.
В последнее десятилетие появились к р у п н ы е прозаические произведения, р о м а н ы
и повести. Роман Н. Доможакова «В далеком аале» издан на русском языке в Красноярске. Роман «Шелковый пояс» И. Костякова, повести Т. Балтыжакова, Г. Топановл.
рассказы И. Костякова, И. Котюшева, С. Ччркова, А. Черпакова, К. Нербышева и
многих других молодых авторов стали з а м е т н ы м явлением в нашей литературе.
Что касается драматургии, то и здесь имеются определенные достижения. Наряду
с пьесами наших зачинателей за последние десятилетия появилось значительное количество драматических произведений. .Многие из них ставились в театре. Лирическая
ьомедия М. К и л ь ч и ч а к о в а «Медвежий лог» ставилась во многих театрах страны. В

1970 году его пьссл «Всходы» в переработанном ничг ними имм поставлена на сцене.
г
Накануне юбилейного, 1970 года успешно шел с п е к т а к л ь то ш ссс С. Маркова «Айдон>о встрече хакасов с В. И. Л е н и н ы м во время его сибирской с с ы л к и . П и ш у т с я пьесы
и молодыми
авторами.
Рассказ и роман, лирические и сюжетные стихи и поэмы, басни и притчи, драматические произведения, критические статьи и литературоведческие работы— все это стаю
достоянием нашей молодой литературы. Иначе не могло быть. Потому что она разг.ивается и растет в братской семье многоязычной л и т е р а т у р ы Советской страны.

М. К И Л Ь Ч И Ч А К О В

(Хакассия)

ЛЛоя Хаиассия
Хакассия, край мой! Родные просторы.
Вы мне улыбаетесь морем огней.
Широкие ггепи, высокие юры
Навеки в душе сохранятся моей.

Ты вышедших к знанью дорогой прямою
Детей своих с Ленинских гор ожидай!

И рада столица — Москва дорогая,
Привет через дали тебе сна шлет,
V\He с л ы ш и т с я песня девчат круглолицых Как мать, за ребенком своим наблюдая.
На тучных полях, где работа кипит.
Когда он впервые на землю встает.
Та звонкая песня их — вольная птица —
Шахтеров в глубоком забое бодрит.
И рада столица тебе, возрожденной,
Х а к а с с и я — м л а д ш а я из дочерей.
И где бы я ни был, в думах с тобою.
Красуйся, расти, ты мой край обновленный.
Родная Хакассия — солнечный край!
Согретый заботой Отчизны моей!
Перевод А. ЧМЫХАЛО.

Старая лиственница
На вершине она в поднебесье стоит.
В опустелом гнезде шелестит ветерок.
Пусть промоется бури над нею норой,— Теребит белый пух у л е т е в ш и х орлят.
Оплетают желе 1ные корни гранит —
Оторвать ее м о ж н о л и ш ь вместе с горой. Скоро снова в разбойничьем посвисте вью!
Подкрадется седая с т а р у х а — зима...
Так и мы свою зиму встречаем, мой д р \ г .
Даже птицы страшатся с в и в а т ь здеть
наступает, ты видишь сама.
ц
жилье,
Не щебечут в холодных осенних л у ч а х . (
„.1МО
розь ляжет на наши виски.
v
Облака повисают на ветках ее.
Tojl ^ 0 m mm Х 0 л о д ч ы е ветры с тобой!
Да гнездятся срлы у нее на плечах.
Ведь у н |с
к а к у листвеяни ^ к о р н и
крепки —
Здесь, где мечется ветер по краю ск'«лы, Устоям. ^IK «.ни, перед бурей любой.
Силясь к р о н у п р я м у ю с разлета п р и г н у т ь .
К а ж д ы м год п з к и д а ю г гнездовье орлы.
Пусть в нчлет у с т р е м л я ю т с я н а ш и птенцы —
О т п р а в л я ю т с я вместе с орлятами в путь. Мы в дорогу п р о в о д и м подросших о р л я т .
Пусть с высот нашу землю увидят юнцы.
П у с т ь от края до кр 1Я ее оглядят.
Но н а в е к и срослась со скалэю она.
Провожая в лоро.у подросших детей,
^в f
в
у д е р ж а т ь в,е
Машет в е т к а м и вслед им, печали полна:
•
nUяa nВНС
uni
Видно, трудно в разлуке, как матери, ей. П у с т ь о[)и у . 1егают _ не будем тужить.
Пусть у в и д я т , чю нам посмотреть не дано...
Осыпаются шишки, созревшие в срок.
А для этого стоило,
О холодный г р а н и т одиноко стучат.
Стоило жить!
r

Перевод В. С Е М Е Н О В А

к. т и н и к о в
Пой,

хайдЖи!

Ной, хайджи! Собрался весь народ.
Пусть чатхан твой звонко запоет —
Так, чтоб горы пели и леса,
Чтоб звенели даже небеса.

Пой, хайджи, чтоб слышали тебя
Те, кто, волю светлую любя.
За нее ведут поныне бой,—
Пой о близкой их победе, пой!

Пой, хайджи, о т е х , кто пал в бою.
Защищая родину свою:
Пой о тех, кто всюду и везде
Побеждает в дерзостном труде!

Пой, хайджи, о солнце, о весне,
Пой о нашей радостной стране,
О ее грядущем расскажи,—
Пой о нашей родине, х а й д ж и !
Перевод А. ШПИРТА.

И. К О Т Ю Ш Е В

XakacckMM сад
Приезжайте в х а к а с с к и е степи!
Вас великие ж д у т чудеса.
Там в сияним, в великолепье
Зеленеет садов полоса.

До чего же он сладок и вкусен
Этот солнечный плод наливной!
Может, вам не поверится в это,—
Не Хакассия, скажете, Крым!
Беззащитным от стужи и ветра,
Как деревьям расти молодым?

Уроженцы далекого юга
Вам навстречу листвой зашумят,
Сотни яблок, р у м я н ы х и круглых,
Из-за листьев в глаза поглядят.
Как на
Столько

Нет, друзья, не садовники Крыма,
Посадил их х?кас-садовод.
Видно, солнце о т ч и з н ы любимой
Н ы н ч е столько тепла нам дает.

шее у девушки бусин.
яблок на ветке одной.

Перевод

В. ТУШНОВОЙ.

И. Д О / И О Ж А К О В

РучесК
Словно т о н е н ь к и м Н а л ь ч и к о м , ты
Острой с т р у й к о й CBJCH ледяной.
Пробуравив земные пласты.
Вышел к солнцу р а в н и н ы степной.
Ты — младенец, и п у т ь твой далек,
И вперед от родн or > ключа.
Расстелив золотистый песок,
Ты по к а м е ш к а м м ч и ш ь с я , ж у р ч а .
Только резвых к у з н е ч и к о в треск.
Только ш о р з х в траве ветерка
Заглушает серебряный плеск.—
("плосок твой негр">м")К пока.
Даже п т и ц ы , с п у с к а я с ь с высот.
П р е з и р а ю т тебя, ручеек:

Переходят струю т в э ю вброд.—
Т а к ты ме.ик и так неширок.
Ты, едва п о я в и в ш и с ь на свет.
На м г н э в е н ь е его пэлюбя,
Чуть бледнеть — и тебя уже нет.
Будто в ы п и л и кони тебя.
...Это стеш в июльские дни
Беспредельные — взором о к и н ь :
Высыхают под солнцем они.
Даже г о р ь к а я блекнет полынь.
Нет. нам милостей нечего ждать!..
И в просторах хакасских степей
Мы природу должны обуздать,
П о д ч и н и т ь ее воле своей.

Чтоб Уйбата живые струи
Через горы Тогмас перешли,
Напоили бы степи мои,
Утолили бы жажду земли:
Чтобы маленький тот ручеек,
Что стремился по глади степной,

С Енисеем бы встретиться M C I .
Обменяться студеной водой.
Это — партии нашей наказ
Переделать родные края.
Воля партии двигает нас.
Чтобы степь зеленела моя.
Перевод С. ПОДЕЛКОВЛ.

и. костяков

Весенний цветоК
(Песня девушки)
Я не знаю, куда деваться,
Пламя грудь нестерпимо жжет...
Жду, никак не могу дождаться,
Что же милый мой не идет?
Солнце землю готовит к лету,
И весенний в полях цветок
Открывает теплу и свету
Удивительный свой глазок.

Половодьем, рекою бурной
Возвратись, прилети, приди
И цветок — оюнек пурпурный —
Приколи на моей груди.
Пусть горит он, как в чистом поле,
Под лучами, что солнце льет.
Тот, кто нежный цветок приколет,
Сердце любящее возьмет.
Перевод II. АВРАМЕНКО.

моца намсараев
повесть
Двадцатой годовщине Великой Октябрьской социалистической революции посвящаю
Автор.

Лист бумаги, покрытый вертикальной вязью старомонгольской
скорописи, заставил человека задуматься. Он уже несколько раз перечитал эту, посланную с верным человеком записку и теперь сидел
за столом, подперев рукой голову и покусывая нижнюю губу.
Опершись сзади на его плечо, над ним склонилась молодая женщина. По ее свежему лицу, освещенному яркой лампой, пухлой руке
с толстым золотым кольцом на бззымянном пальце было видно, что
она привыкла ж и т ь в довольстве и праздном благополучии.
— Так, значит, вот оно как,— мужчина за столом нарушил наконец молчание.— Будь что будет, а сделать придется. Да и кто про
это узнает? Наши-то божьи люди известно ведь какие — одни слепые, а другие незрячие.
Человек зычно хохотнул, блеснул при этом крепкими желтоватыми зубами п весело взглянул на женщину.
Его слова привели ее в хорошее настроение. Посмеиваясь, она
заговорила в ответ:
— Да уж если ты что задумал, ни перед чем не остановишься.
Тзкой уж у тебя характер!
С этими словами она обняла его за шею, ласкающе прижалась
на миг щекой, потом искоса игриво заглянула ему в глаза и глубоко
вздохнула. Мужчина расплылся в блаженной улыбке. Так теплой
летней порой какая-нибудь буренушка начнет ласково лизать морду быку, а тот, разомлев и разнежившись, возвышается среди луга огромной недвижной грудой мяса, будто забыв обо всем на свете.
— Постой,— вдруг встрепенулся он,—- мне ведь надо все приготовить, чтобы завтра в ночь выехать в город.
11

Он легонько потрепал женщину по щеке и самодовольно вскинул голову.
— Вот они где у меня,— хвастливо сказал он, поднимая крепко сжатый кулак.— Хоть они и провожают злыми глазами каждый
мой кусок, но пикнуть ни один не посмеет. Растяпы, божьи людишки, их можно во сне погрузить и увезти на свалку,— ни один и не
почухается!
Женщина обеспокоенно заметила:
— Не случилось бы чего неладного, если узнают на стороне.
С опаской надо бы, осторожней.
— А-а-а, не такие дела устраивал.
Следующая ночь выдалась ветренная. Косматые сумрачные облака время от времени, клубясь, заволакивали луну, и тогда земля
мгновенно тонула во мраке.
В эту пору от стоявшего на краю деревни амбара колхоза
- Новь» отъехали широкие сани-розвальни, запряженные парой лошадей. Сделав небольшой крюк, упряжка вышла на проезжую дорогу, и вскоре скрип полозьев затерялся в ночи.
Чуть погодя со стороны амбара появились две темные фигуры.
Приглушенно разговаривая и позвякивая ключами, эти двое обогнули дома и скрылись среди сараев.
Спустя некоторое время в окне одной невзрачной избушки затеплился слабый огонек. Там, внутри, на низеньком столике горела
лампа без стекла. От жиденького пламени тянулась вверх тонкая
струйка копоти. За столиком, поджав под себя сложенные крестнакрест ноги, сидели двое мужчин.
Опасливо понижая голоса, они долго что-то подсчитывали, переговаривались и, придя в конце концов к согласию, удовлетворенно
кивнули друг другу. Это они шарились у амбара, а потом исчезли в
т-ми сараев.
— Хорошо, пусть тогда каждый из нас положится на свою удачу. Давай!
Приятели вскочили, бодро потирая руки, и расстелили на топч?.не войлочный потник. Кладовщик Дагба—он и подал эту мысль—
шмыгнул в темный угол, извлек откуда-то новенькую колоду карт и
швырнул ее на потник:
— Тасуй пока!
Сам же торопливо скинул драный, крытый далемоой дэгэл. похожий на те. что носят ламы, огладил ладонью свою стриженую
голову, лизнул большой палец и приготовился играть.
Амбарный сторож Базар пристроился бочком. ВЫТЯНУВ ногу,
привычно хрустнул колодой, nept-тасовзл и с н я т . Вскрылся трефовый валет. Безар суеверно ПЛК-НУЛ на карту и щелкнул вальта по
усатой физиономии:
—• Какую еще беду сулит мне этот мал.ли?
У Дагбы же вскрылся бубновый ТУЛ, которого он тотчас громко
чмокнул, воскликнув при этом:
— А нам светит туз!
Базар молча собрал карты, снова пер^таеора." и положил колоду
;-;£-. середину. Дагба сунулся бы то снять, но Базьр прикрыл колоду
ладонью, говоря при этом:
— Постой, друг! Сначала договоримся, во сколько фишек мы
оценим ту ШТУКУ, потом и будешь снимать.
Дагба, как пес, стерегущий мышиную нору, искоса уставится на
колоду, потом, блеснув 7глазками, выпалил:
— Нет. ты это о чем" Мы же еще у амбара условились на десять с каждой стороны.

Базар, замявшись, опустил голову.
'
— Ладно,— решился он и махнул рукой.— Черт с ним!
Дагба, мурлыча что-то под нос, снял и показал карту. Дождавшись, пока Базар сдаст, он взял карты, разобрал их и тоненьким.
унылым голоском затянул песню, взвизгивая, как подавившийся
костью щенок.
Базар, глядя в свои карты, соображал: «Видно, у Дагбы карга
сильненькая. Что же он сейчас выкинет?»
Так уж повелось, что Базар все, что у него ни заводилось, спускал Дагбе, который, мошенничая, вконец запутывал своего прияте-ля. Подобно пугливому коню, которого совсем замордовали, Базар
страшился теперь каждого пустяка. Поэтому сто тревожила и бесконечная песенка Дагбы.
Базар был единственным чадом богуча Ханхани. После смерти
родителей он все оставшееся ему добро за короткий срок промотал на
вино и карты, после чего подался в дацан, чтобы стать ламой. Диковинный он был человечишко. Когда Ханхапи-богач с женой слегли
и были уже при смерти, этот Базар, захмелев на одной вечеринке в
Шанагае, для потехи спел дурашливую песню про своего отца.
Богач Ханхани постоянно кричал, что сынок стал картежником.
вот-вот спустит все и еще до смерти заставит отца вдо-воль нахлебаться нищеты и горя. Базар же, не получая от него ни копейки, в
отместку и сочинил эту насмешливую песенку.
Дагба до недавней поры был послушником габж-и Лхасарана.
Затем бросил дацан, бродяжничал в разных местах и, наконец,
объявившись здесь, женился на младшей сестре председателя Дамдина.
Жена Дагбы лежала на кровати и прислушивалась к сопенкю картежников. «Хоть бы повезло моему.— размышляла она.—
Если сейчас выиграет, то коровье стегно, которое они должны поделить пополам, целиком достанется нам». Она даже принималась шептать молитвы. Игроки вдруг, молодцевато ухнув, ударили картами
сплеча.
— Кто сорвал банк?— вскакивая, крикнула она.
— Базар,— неохотно буркнул Дагбэ.
— А у тебя?
— Три фишки продул.
Жена Дагбы рассерженно отвернулась к стене и с головой закуталась одеялом. «Погоди, как мне сорвать на них зло?— думала
она.— А вот закричу, будто задыхаюсь, тогда поглядим, что они
станут делать...»
Базару подваливала отменно сильная карта, он хриплым басом
тоже бурчал какую-то нивесть где подцепленную пеенго.
Это еще больше разозлило женщину. Рывком сбросив с себя
одеяло, она вдруг сдавленно выкрикнула:
— Спасите!
Дагба с Базаром бросили карты, мигом подскочили к ней.
— Что с тобой? Что случилось?— они тормошили ее с двух
сторон.
А баба расходилась пуще. Выставив наподобие рожек мизинцы
и указательные пальцы на обеих руках, она разинула рот и захрипела.
— Это что же такое с ней делается?— испзтанно глядя на ДагГ>у, спросил Базар.
Услышав эти слова, женщина тотчас подумала: «Хоть бы Дагба
догадался сказать, что моя болезнь послана богами за проступок моего отца».
Дагба, с виду сильно испуганный, пробормотал что-то неразбор13

чпвое, три раза сказал «пад-пад» и дунул жене на грудь Та сразу
притихла п, обмякнув, повисла у него на шее.
Базар с удивлением смотрел на это представление. < Гляди-ка.—•
соображал он,— Дагба-то, выходит, не позабыл ламское лечение...
Нашла на бабенку порча, а он раз дунул — и все, вылечил. Божий
человек!» Но тут вдруг в голове у него промелькнула беспокойная
мысль, что божий человек, чего доброго, в стой суматохе с женой
постарается замять свой проигрыш. А ведь продул три фишки.
— Дагба, не забудь про фишки-то!
Он вернулся на место и стал тасовать колоду.
Ну, этого женщина не смогла выдержать.
—• Скажите, три фишки! Эка важность!—вскричала она, вмиг
оживши.— Тут сейчас никому нет дела до твоих паршивых фишек. Человек тут, можно сказать, умирает, а он о своих картах!
— Теперь я понял, почему ты вдруг начала умирать — нагреть
меня надумала.— Базар хватил колоду об пол и, крикнув:— Ну и
подавись ты этими фишками!— хлопнул дверью.
— Постой, ты что это! Никому не нужны твои фишки!—закричал было вслед ему Дагба, но жена ткнула локтем под бок и всхлипнула:
— Оставь его, опять мне что-то плохо стало... А эти фишки, они
у тебя лишние, да? Есть-пить просят?
— Ну что ты? А Базар-то, оказывается, горячий мужик!—
тревожась не на шутку, воскликнул Дагба.— Вот начнет бегать по
людям, разносить про нас всякую пакость, что тогда? А у нас вдруг
найдется что-то такое, что надо оберегать ог чюдских глаз.
— Уж не Базар ли тебя оберегает? Нашел заступника! Ступай
тогда за своим дружком!— жена опять ударилась в слезы.
— Ничего ты не понимаешь! Откуда, по-твоему, взялось у нас
то здоровенное стегно, которое мы собрались поделить с ним? Вот
я о чем. Эх, если бы ты не начала выкидывать свои штучки...
— Хе, смотрите, какой стал храбрый и заботливый! Я вижу,
как ты собираешься меня кормить. Ничего мне от тебя не надо: пока
мой брат председателем, я с голоду не помру.
— Ну, хватит, пусть это останется между нами,— примирительно сказал Дагба и покосился на жену, которая лежала на кровати,
чуть не лопаясь от переполнявшей ее злости.
Тогда он потихоньку собрал карты и шмыгнул в дверь.
— Куда?!—з&визжала, вскакивая, жена. Набросив
второпях
одежду, выбежала следом.
Немного погодя в безмятежной зимней ночи раздались вопли.
Слышавшие это люди, отплевываясь, говорили. «Э, видно, эти собаки
никак не поделят ворованное колхозное добро и теперь не иначе, как
взялись за ножи. Так им и надо, пусть хоть сожрут друг друга
живьем! Ворованное, оно до добра не доводит?.
Так, зло и язвительно, говорили люди, копя в душе тяжелый
гнев.

Город начинал свою обычную утреннюю жизнь. По улицам текли толпы людей самых разных возрастов и профессий. Кто мог бы
угадать, по какому делу, на какую работу направляется каждый из
них? Одно ясно: у любого есть какая-то своя забота.
Одни проходили по улицам торопливо, другие — не спеша, с ленцой поглядывая по сторонам. Среди всех этих людей, зорко осматриваясь, вышагивал крупный старик в козьем тулупе внакидку и в черной барашковой шапке, надвинутой по самые брови. Одежда, а еще
Гюлыпе — обледенелые вислые усы выдавали в нем жителя отда14

ленных глухих мест. Вот он остановился и широко заулыбался
встречному мужчине лет тридцати с небольшим, с трубкой во рту.
в лисьем малахае набекрень и в длинном сияем дэгэле. Они поздоровались, громко заговорили, размахивая руками.
В это же примерно время в людском потоке, держа под мышкой
толстую книгу, шла девушка по имени Ханда. Рядом с ней шагал
высокий остроглазый смуглый парень.
— Нет. все-таки мы родились в счастливое время,— негромко
говорила девушка.— Ну вот, хотя бы мои родители — что они видели? Вся жизнь прошла в работе от темна до темна на богачей да ча
1
свое бедное хозяйство. И я в детстве пасла овец нашего нойона . Его
дочь после вышла замуж за председателя колхоза и живет припеваючи: так же заносчива, никого не замечает, царица царицей.
— А нойон этот сейчас где?—поинтересовался парень.
— Выслали куда-то, ничего о нем не слышно. Дочка-то, говорят,
тайком расспрашивает о нем кое-кого.
— Коммунары есть в вашем колхозе?
— Сейчас ни одного нет. Было три человека, но председатель
со своими приятелями обвинил их в связях с ламами и кулаками.
Ну и во время чистки всех поисключали.
— И председатель у вас беспартийный?
— Говорят, был вроде партийным, да исключен за утерю партийного билета
— Ну, а комсомольцы как, есть?
— Есть. Балжад Парниева, Содном Батуев и я — трое нас было,
но Содном теперь в Красной Армии, а я вот тут. Так что в колхозе
одна Балжад осталась.
За разговорами они незаметно дошли до старого двухэтажного
деревянною дома, хорошо знакомого горожанам своими резными узорами на фасаде. В этом доме морозной зимой тридцать третьего года
размещались курсы: здесь спешно готовили тех, кто должен был
первым выйти на борьбу с вековыми суевериями и темнотой в ближних и дальних местах республики.
Коридор был полон девчат и парней. Шум, гам, смех.
< Эй, друзья, что опаздываете? Долго спите!»—крикнули вошедшим, и новый взрыв смеха колыхнул сизые клубы табачного дыма.
Ханда и ее спутник чуть смутились, вызвав этим еще большее веселье. Но тут в конце длинного коридора появился преподаватель —
высокий седой мужчина в полувоенном. Проходя, он с улыбкой поздоровался, и все повалили следом за ним в класс.
Расселись, стих шум, лишь шелест страниц нарушал иногда тишину. Еле слышно скрипели перья.
Прошло уже полтора месяца, как Ханда приехала по разнарядке
аймачного комитета комсомола на эти курсы. Эта тихая ясноглазая
девушка с миловидным светлым личиком с первого дня удивила всех
своим старанием. За это время она стала не только первой в учебе
среди своих сокурсников, но и сумела незаметно завоевать всеобщую
любовь и уважение.
Вечером Ханда все с тем же быстроглазым пареньком отправилась в кино. Билеты взяли подешевле, в первых рядах.
Погас свет, и в наступившей разом тишине проползли начальные титры фильма. Потом на экране возник густой сумрачный лес.
Метнулась вверх по стволу шустрая белка. Пробежал скачками
заяц. Закинув на спину тяжелые рога, сквозь заросли промчался
громадный лось. Но вот показались острые пики каменной гряды. У ее подножия чернел узкий ход в пещеру. Оттуда вдруг
1

Нэи - — н а ч а л ь н и к .

15

выглянуло чье-то звероватое лицо, заросшее до самых глаз диким
волосом. Приглядевшись к нему, Ханда решила про себя, что это, конечно, кулак, бежавший с места высылки. Увидев злобные, бегающие глазки, вдруг подумала: «А ведь точно такие же глаза были и у
наших богатеев, когда их во главе с волостным старшиной Тапхаром высылали из наших мест».
Между тем на экране крадучись появился молодой мужчина.
«Ага, это, наверно, милиционер, который выслеживает этого кулака,— догадалась девушка,— сейчас, сейчас...»
Но дальше ничего особенного не произошло — те двое встрети"ись, радостно приветствуя друг друга. Оказалось, что молодой приходился родственником беглому кулаку. Он приносил ему в лес продукты и получал подробные наказы о том, как вредить строительству колхоза.
— «Интересно, это и в самом деле где-то было или же выдумка? Взять, к примеру, наши места,— размышляла девушка, уже перестав обращать внимание на экран. — Допустим, волостной старшина Тапхар сбежал и устроил себе тайное убежище в горах Шэрэнгиты. Стал бы тогда его зять, наш председатель Дамдин, помогать ему?.. А жена-то его очень уж большую власть забрала над мужем... И вообще, если подумать, кто у нас ходит в председателях^
Кто у нас клаловщик, бригадир и все те, кто хоть мало-мальски чемто заведует? Чем они дышат?» Но тут она оборвала свои мысли п.
досадуя, что отвлекается, стала смотреть HP экран.
Внезапно экран погас, и почти тотчас вспыхнул свет в зале. Люди задвигались, заговорили. Кто-то объяснял, что оборвалась лента.
Ханда без особого интереса смотрела по сторонам.
Сзади, в самом конце, в приподнятых над залом ложах важно
сидели нарядно одетые женщины и солидные мужчины. Ближе —
сплошные ряды беззаботных, смеющихся лиц. Девушка мельком
скользнула по ним взглядом, и вдруг что-то заставило ее мгновенно
насторожиться. Она вторично пробежала глазами по рядам и остановилась на крупном лице с жесткими усами и холодными совиными
глазами. «О. боже! Старшина Тапхар!» Одновременно с этой мыслью
в голове вспыхнула до жути отчетливая картина: она. тогда еще
подросток, испуганно всхлипывая, стоит над зарезанной волком овцой, а издали, грозя нагайкой, скачет разъяренный старшина Тапхар. Девушка вздрогнула, словно обжигающая плеть снова обвилась вокруг ее тела, а над головой загремели отборные ругательства. Но откуда здесь может взяться старшина Тапхар? Ведь его давно
куда-то выслали. Может, это ошибка? Едва успев подумать так, она,
к своему величайшему удивлению, увидела рядом с усатым кого-то,
чрезвычайно похожего на председателя Дамдина.
Но тут погас свет, и события на экране двинулись своим чередом.
«Этого еще не хватало!— растерянно думала Ханда.— И тесть
тут. и зять не отстал. Нет, надо получше рассмотреть их».
Решив так, она шепотом поделилась новостью со своим спутником:
— Слушай, в задних рядах сидит сосланный старшина Тапхар.
А рядом с ним наш председатель Дамдин.
— Ну? Когда зажжется свет, ты покажи их мне.
— Хорошо. Интересно, председатель меня видел или нет? —
обеспокоенно прошептала она, испытывая какую-то безотчетную
тревогу.
Вскоре кино окончилось, яркий свет залил зрительный зал.
Ханда и ее друг, вскочив, обшарили глазами ожившие ряды з
конце зала. «Где они? Где?»—спрашивали они друг друга. Но тол16

па, теснясь, перемешиваясь, безостановочно уплывала в двери. Разве найдешь, разве разглядишь в этой толчее лица тех двоих?

Ханда, закончив курсы, вернулась из города, и подружки, сгорая
от любопытства, сбежались к ней. После долгих разговоров и расспросов, после того, как были подарены новые книги, привезенные из
города, и выслушаны колхозные новости, Ханда вдруг вспомнила
что-то и весело фыркнула. Под вопросительными взглядами подружек она достала фотокарточку, на которой была снята со своим
быстроглазым смуглым сокурсником.
— Узнаёте?— спросила она, опуская голову в притворном смущении и бросая вокруг быстрые лукавые взгляды.
—• Ой!—зашумели подружки.— Значит, то, что мы слышали,—
правда?
Ханда удивленно подняла брови.
—• Говорят.— хмуро объяснила одна,—• председатель Дамдин
рассказывал, что видел, как ты разгуливала по городу в обнимку с
каким-то парнем. А жена Дамдина так всем и говорит: «Ханда-то
наша, выходит, не учиться поехала, а с париями таскаться».
И по тону, л по выражению лица сказавшей все это девушки было видно, с какой неприязнью она относится к жене председателя.
Ханда, чуть покраснев, спросила расстроенно:
— А по какому делу Дамдин ездил в город?
—• Никто не знает, зачем и к кому ездил. Потерялся вдруг на
несколько дней, а потом, -глядим, опять появился. Сам-то он молчит,
зато у его жены рот нараспашку — шепнула кое-кому, что муж, мол,
ездил в город по тайному делу,— понизив голос, сообщила все та же
девушка и осторожно повела глазами по сторонам.
— Ладно, зачем это нам? Я ведь этого.. — Ханда, не договорив,
оборвала было речь, но подружки со всех сторон напустились на нее:
— Да говорр! же, говори!
Ханда уклончиво сказала:
— Мы с этим парнем, что на фотокарточке, вместе учились. У
него очень хороший характер, веселый, приветливый. Мы были друзьями, поэтому и сфотографировались вместе, что же тут плохого?
Девушки в ответ недоверчиво фыркнули.
—• Что это вы?— удивленно обвела их глазами Ханда.— Из-за
фотокарточки такие разговоры, точно в старину, когда кто-то приносил в подоле...— Она вдруг догадалась:—Вы подумали, что это
мой жених, да? Вовсе нет! Мой здесь, в наших краях.
Она взглянула на подруг и рассмеялась журчащим ласковым
смехом. В ответ невольно рассмеялись и те. Больше об этом не разговаривали.
Однажды ранним утром Ханда сидела на пороге старого пустого
амбара. Перед ней полукругом расположились несколько стариков,
попыхивающих деревянными трубками. Сизый дым в неподвижном
воздухе лениво тянулся вверх. Здесь же, прислонясь к почерневшей
от старости стене амбара, стояли парни и девчата. Собравшиеся слушали, о чем горячо и взволнованно говорила Ханда.
— Все BLI видите, что делается в нашем коттхозе, а что думаете
обо всем этом?—Она обвела потемневшими глазами лица стариков и
молодых. — Кто должен разъяснять политику государства, смысл и
пользу нашего труда? Кто обязан вести за собой людей, показывать
им пример? Стоит нам только собраться учить неграмотных грамоте, так сразу же некоторые истошно кричат «караул»? Мы знаем их:
они бегают и суетятся больше всех, а сами ничего, кроме вина и карт,
сплетен и склок, знать не знают. А каково наше колхозное хозяй2. «•Байкал» Л» 1

^

ство? Сами вы изо дня в день видите: ломаные телеги, заморенные
лошади, дряхлые дома без крыш и пустые амбары без полов. Ведра
зерна на семена, шапки сена на корм у нас в колхоза не наберется.
Всюду полудсхлые овцы, полуживые коровы.. Куда ни глянешь,
всюду пируют коршуны да галдят стаи сорок.
Девушка перевела дыхание и уже спокойнее продолжала:
— Когда я училась в городе, знаете, кого там видела? Нашего
председателя Дамдина. С тестем, с тем самым, которого давно отсюда выслали! Они рядышком сидели в кино.
Удивление было столь велико, что никто не проронил ни слов;!.
Некоторые даже рты разинули.
— Старшина Тапхар?—переспросил кто-то нзконец.—Не может быть!
— Он самый, сама видела.
•— Откуда взялся? Вздь его же...
— Правильно. А вот откуда он взялся, с том, наверно, надоспросить его зятя Дамдина — уж он-то знает лучше!— насмешливо
сказала Ханда.
Окружающие покачивали головами, переглядывались. Каждылг
из них словно наяву увидел перед собой совиные глаза бывшего волостного старшины. Старики задумались, дымя трубками: «И верно
ведь, когда Ханда была в городе, председатель куда-то уезжал, будтопо срочному делу,—мы так ничего и не узнали, куда и зачем ездил.
Был слух, будто он увознл с собой две коровьи туши. Поговаривали.
что кладовщику и сторожу председатель выделил одно стегно. Они
потом разыграли это в карты. Слышали мы, знаем: жена кладовщика Дагбы прикинулась припадочной, когда ее муж стал проигрывать.
Базар стал требовать с Дагбы свой выигрыш, а Дагба выбил ему
глаз... Но Базару что?—хоть и окривел, а по-прежнему расхаживает
заносчивым петухом. Как же, как же, говорити об этом, говорили...
Шепотом, правда, говорили, с оглядкой...»
Старики повздыхали, примолкли.
Ханда нахмурилась, оглядела всех: «Что это они? От людских
глаз, говорят, не скроешься,— все они видели, все знают... Но почемхлюди молчат? А вот я скажу им прямо в лицо' на ваших глазах
несколько проходимцев и прощелыг растаскивают последнее колхозное добро, а вы не смеете сказать об этом зслух!» Ко сдержалась,
не стала говорить старикам этих обидных слов.
Через несколько дней на окраине деревни у приземистой избенки, покрытой сажей и копотью, тоже сидели люди и тоже вели разговор, но несколько иной.
Два подслеповатых окна избушки, казалось, уже устали изо дня
в день созерцать одни и те же беспорядочно разбросанные Tf лежньк
колеса, проржавевшие плуги, бороны, косилки, сеялки — и вот-вот
сонно закроются.
Стоял ясный день начала весны. Люди устроились под стеной,
на солнцепеке, с удовольствием подставляя лица теплым лучам. Н;.
сломанной телеге сидел председатель Дамдин с кривой трубкой в ЗУбах. Он глубокомысленно щурился на далекие горы, напуская на
себя вид человека, озабоченного колхозными делами, а сам между
тем думал: «Как же выполнить просьбу тестя? Придется еше ра:>,
съездить в город...» Но тут сидевший рядом Дагба, поглядывая HI:
председателя снизу вверх, сказал вдруг:
— Ханда-то Холхоева после приезда очень уж смело стала говорить о нас. Надо бы ее покрепче взнуздать. Она со своим длинны:,:
языком того и гляди наделает нам хлопот.
Сидевший тут же мужчина в овчинном дэгэле насмешливо усмехнулся:
18

— Боишься, как бы не рассказала посторонним, почему Назад
окривел на один глаз?
— С чего ты взял,— буркнул Дагба, зло багровея, и повернулся
к сидевшему рядом Базару.
Тот покосился единственным своим глазом на мужчину в овчинном дэгэле:
— Даже если мы с Дагбой выбьем друг другу оба глаза, другим
до этого нет дела!
Мужчина в дзгэле смерил Базара колючим взглядом и процедил
сквозь зубы:
— Посмотрите на этого дурака: один глаз продал за коровье
стегно, а второй отдает задарма.
Он встал и вызывающе поправил кушзк.
— Бросьте!—зашумели было остальные, но тут Дамдин заставил всех умолкнуть:
— Надо сделать так. чтобы эта сука Холхоева не могла из деревни шагу ступить. Теперь вы видите сами, что получается, когда
баб и девок отпускаешь на сторону.— Он зловеще помолчал. Потом
прошипел:—Я вас пригрел возле себя, вроде бы прощаю ваши проделки. А вы понимаете, что с вами будет, если завтра из-за этих
склок и сплетен я перестану заступаться за вас, а?
— Понимаем, понимаем,— угодливо подхватил кто-то. но
остальные, уставясь в землю, молчали
Мужчина в дэгэле, схватившийся с Базэром, хмурясь, бросил
Дамдину: «День завтрашний не всегда бывает похож на вчерашний»— и, презрительно хохотнув, закончил— В приспешниках у лам я не ходил, с кулаками дружбу не
водил. В чужом пиру похмелье получается. Нет уж, спасибо!
Он повернулся и, подобрав полы своьго потертого дэгэла, решительно зашагал прочь.
—• Эй, эй! Стой!— примирительно закричал ему вслед Дамдин.— Надо еще про сев поговорить!
— Не могу,— оборачиваясь на ходу, отвечал тот.— Сказать прямо: боюсь! Я ведь не такой храбрый, как вы.
С тем, независимо заложив руки за спину, он и удалился.
— Пусть идет, на какую заплатку нам это барахло нужно. Не
был он нашим и не будет,— беспечно сказал Дагба.
Председатель ответил не сразу.
— Что ж, правильно,— сказа ч он наконец и. хитро посмеиваясь, оглядел сидевших.— Теперь мы должны начать без устали
кричать везде о весегшем севе. Сюда в кузницу с завтрашнего дня
надо поставить трех-четырех старичков. На вывоз и очистку семян
хватайте без разбора баб и девок, туда же нужно всунуть и эту Ханду,— закончил Дамдин, со значением выставив палец.
С этого дня за Холхоевой хвостом потянулись пересуды и сплетни, нивесть откуда бравшиеся и неизвестно кем пущенные. Ее друзья забеспокоились: «Неспроста все это. Что-то против тебя замышляется».
Председатель как-то встретил ее наедине. -<Ты, склочная сука,
опять к какому-нибудь мужику собираешься сбежать?!—заорал он,
наливаясь кровью и выкатывая глаза.— Ты из моих рук так легко
не вырвешься, запомни! Знай, что длинный подол опутывает ноги,
а длинный язык опутывает голову!»
Девушку истошные крики Дамдина не испугали и не смутили.
Сжав кулачки, она тут же выложила все, что думала о бесчисленных проделках председателя.
Среди всех сплетен и клеветы, словно продираясь сквозь заросли
колючего чертополоха, она с головой ушла в работу. А пора на селе
была самая горячая — весенний сев. Почерневшая, обветренная, с по2*
1't

трескавшимися губами и ссадинами на руках Ханда работала и днем,
и ночью. Молодежь, не сговариваясь, признала ее своим вожаком.
Старики поражались ее неутомимости, хозяйскому глазу и сокрушенно покачивали головами: «Вот ей бы быть нашим председателем. И в работе впереди всех, и люди ее уважают, и сердечное слово для каждого у нее всегда найдется. А колхоз наш как бы тогда
поднялся!»
Отошла посевная. Зеленый покров лег на луга и долы, звонкоюлосая кукушка разбудила эхо в лесистых предгорьях, защебетали
Б ясной вышине жаворонки.

Звонко распевала и Ханда, встречая лето. Ее песню о своем
любимом слышали и те, чьи взгляды скользили по ней, как лезвия
ножей, кто скрипел зубами, увидя ее, и посылал ей вслед пожелания
убираться к черту.
В один из летних вечеров, сидя с родителями у очага, Ханда
вдруг сказала:
— Мать, отгц, я прошу вас никогда не думать, что я вас оставила одних, обижаться и горевать. Где бы я ни была, вы всегда будете
со мной.
Старики, вздрогнув от неожиданности, посмотрели на дочь
Некоторое время в маленьком полутемном летнике стояла тягостная
'шшина. Ханда сидела, опустив глаза, часто моргала покрасневшими
зеками.
— Постой, дочка, это ты о чем?— плохо повинующимся голосом
проговорила, наконец, старенькая мать.— Разве я отпущу куда-нибудь тебя, единственную мою! Какие ужасные слова довелось услышать моим ушам,—-плача, причитала старушка.— Девять месяцев
я носила тебя под сердцем, двадцать месяцев носила тебя на руках,
и вот теперь мою шестидесятилетнюю старость ты мучаешь такил:и словами!
Старик помалкивал. «Эта негодница, видно, замуж собралась,—
соображал он, поглядывая то на всхлипывающую жену, то ка расстроенную дочь.— Выходит, пришла пора остаться нам одним в этом
доме. А эти ее слова, что не оставит нас,— они что могли бы значить?»
Справившись с волнением, он с притворным смехом повернулся
к старушке:
— А кто мне всегда говорил, что дочь — чужой 1овар? Как же
можно удерживать взрослую девушку 7 Что должна была сказать,
то и сказала. И сколько бы мы с тобой ни ворчали, все в мире будет
идти своим чередом — лес вырастает, вода утекает.
Некоторое время руки его бесцельно хватались то за одно, то
за другое, но вот они наткнулись на трубку, и старик облегченно
стал набивать ее табаком. Прикурил и нгчал раз за разом торопливо
затягиваться.
Девушка между тем осторожно подсела к матери и, ласково поглаживая ее морщинистую руку, принялась вполголоса утешать.
Материнское сердце отходчиво — старушка постепенно успокоилась и уже с умилением думала про себя: «Бедненькая моя, видно, сильно ее задели мои слова. Я-то что могу сделать—кого выбрала, за того и выйдет, отец правильно сказал. И со мной не стала спорить вместе с отцом, лаской все хочет уладить, бедняжка».
— Дитя мое, только бы тебе было хорошо!— растроганно сказала старушка, проводя заскорузлой ладонью по склоненной голове
дочери.
Девушка с посветлевшим лицом вскочила с места, грудь еа
20

взволнованно вздымалась, словно ей не хватало воздуха. Порывисто обняв мать за шею, она крепко прижалась к ней.
— Ой, перестань! Уронишь, задушишь! — со смехом: отмахивалась мать. — Что это с девкой сегодня?!
Старик радостно посмеивался и, любуясь дочерью, думал: «Экие
они, дочери-то, мягко все делают, с лаской, и глядишь — уже в сердце к тебе влезли».
Стояла обычная летняя пора, когда солнечные жаркие дни сменяются душными вечерами, наполненными звенящей мошкарой.
Медленно густеют сумерки, сходит на землю синева, а потом настает
непроглядно темная ночь.
На ог-сраике деревни, в конце глухой улочки, таился под забором
человек с пятизарядной винтовкой. Он при каждом взлае псов вздрагивал, настораживался, задерживая дыхание.
'Кажется, громыхнула телега. Или это в брюхе бурчит?.. Глядика, и верно, в животе' Давеча у Дамдина съел две чашки простоквагии, оттого, наверно, в брюхе разговоры пошли...»—дремотно соображал он.
Прошло еще какое-то время, и робкий свет проступил на краю
неба, и звезды, словно разом увеличившись в числе, засверкали еще
чище, еще ярче. Человек с винтовкой уже спал. Его храп разносился по переулку, словно бродячий пес рычал над костью.
В это время неподалеку зашуршала трава под осторожными ногами, и на заборе обозначились две тени.
— Спит,— послышался глухой шепот.— Постой здесь, я подойду
ближе.
— Стой. Не надо,— обеспокоенно отозвался другой голос.
Однако первый уже приблизился к безмятежно похрапывающем\- и осторожно вытянул из-под руки винтовку.
— Что ж, «дядюшка», прощай. Приятно будет увидеться вновь,-—проговорил он насмешливо, так же осторожно отошел.
— Ну вот и вырвали у собаки клыки, теперь можно не опасаться.
Прошло еще некоторое время, в предутреннем мраке протарахтела телега, дворовые псы проводили ее недолгим разноголосым гомоном.
В этот час старик Холхой, имевший привычку выкуривать за
ночь несколько трубок, проснулся и услышал поднятый собаками
шум. Пробудилась его старуха, охая, встала :<т вышла во двор.
Приподнявшись на топчане, старик Холхой прикурил и с наслаждением затянулся несколько раз. Псы на деревне между тем
умолкли, и глубокая предрассветная тишина опять воцарилась в
мире.
Вошла со двора жена, остановившись у порога, почему-то шепотом проговорила:
—• Дочка-то у нас... кажется, сбежала. Ты ничего не слышал'.'
•—• Что
ты?
— С вечера еще было заметно, что собралась.
—• А мне почему ты ничего не сказала?
— Самому надо было догадаться.
Вдруг за дверью послышался торопливый тяжелый топот, в
дом кто-то вошел и резко захлопнул за собой дверь. Некоторое время человек молчал, тяжело дыша, потом сделал шаг и рявкнул:
— Кто здесь есть?
— Н-никого нет...—растерянно отвечал старик.
21

— Ханда ваша где?
— Нет ее как будто...
— Куда делась?
— Не знаю, вечером была, а сейчас, кажется, нет ее.
— На улицу не выходить, пока я не вернусь! — приказал человек и торопливо выплел.
Слышно было, как по двору забегали люди, донеслись голоса:
— Ты здесь?
— А она где?
— Говорят, нет ее!
Голоса были злобные.
— Ох, сотворят эги собаки какую-нибудь пакость,— встревожился Холхой.—Председатель Дамдин, оказывается, какой плохой
человек! Набрал себе приспешников и делает, что вздумается. И
дочку нашу до чего невзлюбил.
— Потише 'j'bi. Помолчи,— шепотом остановила старуха.—
Вдруг подслушивают со двора?
Вскоре друг за другом вошли трое или четверо, подхватили
старика и без лишних слов поволокли к выходу.
Старуха кинулась следом:
— Пожалейте. Что вы хотите от ветхого старика?!
К го-то из них торопливо вернулся, с трэском захлопнул перед
носом старухи дверь и подпер ее снаружи сорванной с крыльца доской.
В другом месте происходили другие события.
Старик стоял, вытянув шею и пригнув, наподобие бодливого
козленка, облысевшую с макушки голову. Его круглые глазки с
чуть вывернутыми красными веками смотрели на приезжего пристально и нехорошо одна щека подергивалась.
— Т-а-ак,— зловеще протянул он. —• Явился, значит! О боги,
чтоб мне повеситься, эким же пакостным ты оказалсп!
— Не скажете Л1- мне. отчего это старик встречает приезжего
бранью?—- усмехнулся приезжий, будто обращаясь к кому-то с вопросом.
— Не могу утерпеть, увидев такого человека, как ты. —• Старик
опустил голову
и, скривив губы, стал счищать ногтем со своего старого тэрлика 1 заскорузлые пятна.
— Ладно.— все так же насмешливо согласится приезжий.— Однако, сами-то вы7 кто такой, бабай?
— Я, что ли' Раньше, помнится, я Пыл Лдушин Морхон. А ты
тот самый молодец, что выкрал дочку старика Холхоя. Так ведь, а°
— Погодите, бабай, о чем это вы?
— Хе! Нахальный же ты парень!—вскричал старик.— Целого
человека украл и еще спрашивает, о нем ли л говорю!
— Стойте, стойте, бабай! — обеспокоился приезжий. — Вы чтото путаете, я в ваших местах впервые, а вы про какую-то дочку какого-то Холхоя!
Адушпн Морхон растерянно присмотрелся к нему еще раз и уже
другим тоном сказат:
— Ай-яй-яй, а я ведь принял тебя за Павла, сына Табиты. который выкрал дочку Холхоя. Какие похожие люди бывают! Тогда
тсто же ты такой?
Полой тэрлика он вытер с лица пот.
Приезжий ответил:
1

9О

Тзр.ТПК - Вгр.ЧНЯЯ

,11-ТМНЯ

ОД1.ЖД.1.

— Родом я из долины Тугнуя. Бару Тугутов зовут меня, и, сколько б я ни говорил вам свое имя, вряд ли вы меня припомните среди своих знакомых.
По краю неба плыли редкие, тронутые багрянцем облака. В отдалении, у подножья горы, смутно желтела стерня на убранных полях. Ухабистая дорога, на обочине которой происходил
разговор,
убегала к кучке ветхих домиков. Лошади и волы тащили туда с
разных сторон возы, и в легком осеннем воздухе явственно слышался колесный скркп, понукания и визгливые окрики людей.
— Ну что ж, прощайте, бабай. Мне надо добираться до места,—
•сказал приезжий и тронул коня.
Старик посторонился и некоторое время сгоял, глядя вслед. «Выходит, не тот, а то бы я его без всяких отвел к председателю,—
ворчал он про себя.—Но кто он тогда? Упряжка у малого добрая...
Надо узнать, по какому делу прикатил».
Закрываясь ладонью от солнца, он проводил взглядом удалявшуюся телегу, потом заложил руки за спину и деловито зашагал
следом.
Человек, назвавшийся Бару Тугутовым, между тем рысью катил
к недалеким уже домикам и размышлял: «О какой дочке Холхон
говорил старик? Уж не о Ханде ли, с которой я учился на курсах?
-Замуж, значит, вышла...»
Посередине- улуса возвышался дом с красным флагом
над
крышей, с тремя просторными окнами по фасаду и с высоким крыльXIOM —• ну прямс /дворец по сравнению с окружающими развалюхами. Раньше в нем жил волостной старшина Тапхар.
Хоть никакой вывески над входом не было, приезжий, увидев
красный флаг, решил, что это правление колхоза.
Откуда-то выскочила маленькая собачонка в желтом суконном
ошейнике и засуетилась, заметалась, взлаивая тоненьким голоском
и рассыпая в то же время какой-то серебряный перезвон. Приезжий, удивляясь, оглядел собачонку и увидел на ее желтом ошейнике
густой ряд мал?ньких бубенчиков.
Подъехав к дому. Бару Тугутов привязал лошадь, взял с телеги чемодан и не спеша поднялся на крыльцо.
Войдя, он неожиданно увидел в переднем yr.iv роскошную кровать, на ней развалившегося мотожаво^-о крупного мужчину. При
появлении постороннего тот закрыл глаза, притворился спящим. В
ногах v него сидела женщина с холеным белым лицом и что-то там
вышивала. Она мельком глянула на вошедшего, поправила свое короткое черное платье и уже больше не обращала, на него внимания.
Гость, смущенный таким приемом, нелозко поздоровался. Женщина, притворно вздрогнув, сделала большие глаза, еле слышно ответила и насторожилась.
Гость прошел и сел на табурет, пост?вив чемодан возле себя.
«Уж нет ли в этом чемодане доносов н? нас?» — испуганно подумала женщина.
На стене, размахивая кургузым хвостом-маятником, резвились
ходики. Крупнокалиберная двустволка, висевшая над кроватью, косо глядела своими пустыми черными глазницами.
Несмотря на все — на нарядную обстановку в доме, на порядок
и чистоту — гость чувствовал себя неуютно. Не нравились хозяин,
который продолжал, зажмурившись, валяться ка кровати, хозяйка,
бесцеремонно рассматривающая его трусоватыми глазами.
Тягостную тишину нарушали только нэ\'емные ходики да капающий рукомойник в углу. Наконец, гость решился заговорить:
— Что новенького
у вас?
Женщпн\ передернуло.
— А кто вы такой?— р^зко спросила она.

— Вы меня не знаете. Зовусь я Бару.
Женщина вспыхнула от злости, вскочил г.. Но т у т отворилась
дверь, и в дом вошел старичок в стареньком матерчатом дэгэле.
У порога он остановился, поморгал и, прикрываясь ладонью от бившего через окно низкого вечернего солнца, осмотрелся. Увидев женщину, заискивающе улыбнулся.
— Глаза совсем ничего не видят... А председатель наш отдыхает^
что ли?
Женщина надменно оглядела старичка.
— Сами видите.
Старичок крючковатыми заскорузлыми пальцами поскреб затылок.
— Ай-яй-яй,— вздохнул он, опускаясь на стоявший у входа
табурет.
Бару ощутил в себе ярость, повернулся к лежащему мужчине
и громко сказал:
— Товарищ председатель, вставайте, к вам пришел посетитель.
Председатель медленно приподнялся, лениво спустил с кровати
ноги, зевнул и почесал грудь.
Старичок подхватился с места, испуганно поглядывая на председателя, тот метнул на него колючий взгляд, рявкнул:
— Дочь твоя, эта ветреная сука, дома еще? Или уже утащилась по той же дорожке, что и Холхоевская девка?
Глуховатый старик Парни совершенно растерялся.
— И-ии... — пчскнул он вопросительно, оттопыривая ладонью
ухо.
Председатель не снизошел до ответа. В разговор вклинилась,
председательша.
— А старичок-то себе на уме,— язвительно пропела она, оборачиваясь к мужу.— Что ему не нравится, ю не слышит: память, мол.
отшибло, глаза ослабели — ничего не слышу, ничего не вижу. А нескажет, что рта лишился, что есть не может. На сплетки у него :г
ум остер, и язык боек.
Председатель Дамдин, распялив в ухмылке губы, одобрительно
посмотрел на жену.
Старик Парни съежился и поник. Со стороны на него было жалко глядеть.
Бару, задыхаясь от ярости, видел перед собой поочередно го
высокомерные физиономии председателя и его жены, то маленькогоподавленного старика. «Постой, это что же здесь происходит? — спросил он себя. — Уже шестнадцать лет прошло, кэк установилась Советская власть. Кто дал право этим двум так нагло измываться над
беззащитным стариком?»
Он грохнул о стол кулаком.
— Вы — собаки взбесивширся, на вас невозможно глядеть без отвращения! Как смеете издеваться над стариком?
Председатель свирепо сузит глаза и, набычившись. медленнодвинулся к нему,
Председательша, вытаращив глаза и закрывая ладонями vnin,.
пронзительно завизжала:
— Перестань 1 Зачем тебе это, оставь!
Старик Парни, не зная, бежать ому или оставаться, прирос ь"
порогу, оробело моргал побелевшими глазами.
Председатель подступил к Бару вплотную и некоторое врзмя
стоял, скрипя зубами и раздувая ноздри.
— Вон отсюда!—бешено взревел он и обрушил на стол к\мак.—
Кто ты такой, чтобы тявкать в моем доме?!
Глядя ему прямо в глаза, Бару презрительно усмехнулся
24

— Дурак! Что ты прыгаешь передо мной, как петух 9 .. Я псслан Советской властью.
Председатель разом увял.
В доме снова стало тихо, только бойко отстукивали ходики, а з
углу по-прежнему громко ронял капли умывальник.
Когда старик и Бару молча вышли друг за другом, Дамдич
обессиленно шлепнулся на кровать. Жена кипела от злости на своего сникшего супруга. Тот, понимая это, расслабленным голосом попросил: «Налей мне стаканчик».
— Как мне это надоело!—с притворным возмущением воскликнула жена, направляясь к шкафу.
Она ловко сбила сургуч с литровой бутылки, налила водку в
белую фарфоровую кружку.
Дамдин ободрился.
•— Водка — лучшее лекарство. Першит ли в горле или сосет
внутри — все как рукой снимает. Выпей и ты, Долгор. А потом, пожалуй, можно и спать ложиться.
5
Домик старого Парни своей простотой и незатейливым уютом
располагал к покою В побеленной печке деловито гудело пламя,
слышалось веселое потрескивание углей. В два небольших окошке:
глядело закатное солнце. На стене, рядом с красным шелковым KVшаком, на тонкой серебряной цепочке висел маленький нож, украшенный серебряной чеканкой. Присмотревшись, на рукоятке этого
ножа можно было заметить две вырезанные русские буквы.
Повеселевший Бару сидел за низеньким столиком у стены и пил
чай. Весел был и старый Парни — словоохотливый, он всегда был
рад случаю поговорить с новым человеком. А теперешний его гость.
по всему видать, приехал издалека, никуда, кажется, не - торопился,
поэтому поговорить можно всласть. Седая бородка старика — маленькая, клинышком—до смешного походила на хвост козленка и даже подрагивала при каждом его слове.
— Дело тут такое, чтоб ты знал,— обстоятельно рассказывав
старик.— Жена его — единственная дочка волостного старшины
Тапхара. Большей был богач, по пятьдесят батраков за раз держал.
а расплачивался одной болтушкой из скверной муки. Как раз за год
до того, как его отсюда выселили, наш теперешний ппедседатель
женился на его дочери. Сам Дамдин тоже был сыном сильненького
человека. После смерти отца и матери он ударился в вино, карты и
контрабанду. Все промотал, опустился — ниж? некуда, долгов у него больше, чем на голове волос. Мы тут всего навидались: и как обманутые взаимодавцы разыскивали его днем и ночью, как дочки
богатеньких отдавали ему по дурости свои кольца-браслеты; и детишек видели, у которых он выманивал медную и серебряную мелочь, — много их бегало тут в слезах. Без конца слышим, что Дамдин одного избил, другого обругал, у третьего что-то отобрал. А вот
что Дамдин кого-то объехал, чем-то наделил, кому-то что-то вернул— этого не было. Да-а... И с чего вдруг вздумалось ему полезть
в батраки? Ну?кда, видно, заставила!.. Слышим, подрядился Дамднн
выкосить старшине Тапхару пять десятин. Взял у него деньги и провел то лето на сенокосе.
Старик слабенько хихикнул, покрутил головой и повел свой рассказ дальше:
—• И вот тогда-то он между делом и окрутил эту Долгор.
Снова посмеялись, и Бару спросил:
— Ну. какой из него председатель получился?
Старик сокрушенно вздохнул и потупился:
— Что из него получится! То не видит, не замечает никого, то
25

ревет, как раненый медведь, и кидается на каждого, кто попадется
на глаза. Видели же сами только что. Стариков и старух, уж на что
они всякого перевидели, чуть до гроба не доводит. Мне сейчас семьдесят три года, худого в жизни не делал, грязью никого не обливал,
говорю, что думаю Посуди сам: чего хорошего можно ожидать, если
человек и сам-то препаскудный, да еще жена у него тварь, взбесившаяся от сытости и безделья.
Старик замолчал и вздрагивающей рукой погладил темя.
Во дворе в это время послышался шум — кто-то, смеясь и разговаривая, поднимался на крыльцо. Отворилась дверь, и вошли две
д?вушки лет семнадцати-восемнадцати. Увидев незнакомого человека, они растерянно остановились. Одеты они были в довольно новые
коротенькие тэрлики, повязаны одинаковыми белыми платками.
Ростом под стать друг дружке, но одна черноглазая, с лицом матово-белым, тонким и удлиненным, а другая — круглолицая, смуглая,
с бойкими карими глазами. Оправившись от смущения, они погляде*ш друг на друга и снова рассмеялись.
С появлением этих девушек в домике старого Парни стало словно светлее. Молодой гость почувствовал, как в душе у него вдруг
зазвучала какая-то мелодия, неуловимая, еле слышная, как те песни, которые в летних сумерках доносятся иногда из таинственнотемнеющих степных далей
Старик Парни не спеша обернулся и спросил с хозяйственной
сторогостью в голосе:
— Закончили?
— Закончили,— враз ответили девушки.
— А м^.ть где?
— Скоро гридет,— голоском тоненьким, как звук свирели, оти<'чала светлолицая.
— Пейте тогда чай,— распорядился старик и, обращаясь уже тс
11К-ПО, пояснил:
Хорошая картошка в этом году уродилась, только сейчас
м у ч а е м ие копать. Вот эта.— он указал на смуглую.-—-дочь моей
••'• гтры. а вторая — моя единственная внучка. Три года назад сын
u n i t v.Mt-p. нот от него и осталась.
Старик вздохнул и продолжал:
П.т>хов;'то идут дела в колхозе.— пары тохо пашут, за скоI O M i n - (-митр,гг. Честные, прямые люди оказались в загоне, в почете
п о д х а л и м ы Лодыри да пьяницы живут за счет тружеников. У кого
после итого Г)\д<т ж е л а т ь - работать? У нчс, к примеру, даже вот как
Г.ьшас'т: л п ш \ m i i c i i urnmii жена председателя возвращалась из дацнна и ио.1.мс самого улуса упустила свою лошадь. Как раз неподалеку стояла п.ты полеводческая Пригада. Ну, поедседателыиа приходит
туда н требует отнелти ее n кочхоа А время горячее — идет посевная, кто же даст 1-й лошадь и такую пору? Сказали, что тут. мол.
близко, можно и iK'iiiKo.vi дом i n , моп:-то молодые. Она подняла шум,
стала кричать, что ил Kivxona во-\ иовыгонл»-!. Тут случился Сэдып
Тэгтохоев. Ок всем говори.ч, что не может работать—его будто бы
боднул колхозный бык и отГпм вмут|>"1пикт1! Так оно или не так,
не знаю, но пил он крепче любого здоровою, скандалил и безобразничал. Вот этот Сэдып почему-то окааа.ч'.-н тогда в бригаде и подвез
председательшу до дому. С тех пор лодырь и пьяница Сэдып Тогто-1
хоев стал у председателя уважаемым человеком. A VTO поделаешь
Кто пойдет против Дамдина? Кто захо-ч i быть съеденным заживо?
Старик безнадежно махнул рукой.
7
— Дедушка, зачем вы говорите лишнее' —сказала из угля
внучка.— Девушки сидели там за маленьким столиком и пили чай.—Гость-то, наверно, из аймцентра? Будетз всякое рассказывать посторонним людям — дождетесь неприятностей от Дэмдина.

Старик Парки оторопело замолчал. «Это что же получается?—
'"оыло написано на его лице.— Выходит, я становлюсь старым сплетником?» У него и самого вдруг появилось сомнение: а что, если гость
нарочно его расспрашивает? Он отер ладонью взмокший лоб, еще
раз посмотрел на Бару, но, так ничего и не решив, на всякий случай
улыбнулся ему.
Бару приветливо посмотрел на девушек, словно хотел сказать
им, что старик не так-то уж и прост, лишнею не скажет, хоть язы'чок у него и не очень прочно подвешен.
— Вы, отец не беспокойтесь,— успокоил он старика.— Мало ли
что выдумают молодые девушки, не надо придавать этому значения. Старинную пословицу о том, что старые крыши дырявы, а старые люди лукавы, нам пора оставить. Верно я говорю?— и он с весе-лым вызовом посмотрел на девушек.
Девушки, прыская, о чем-то оживленно зашушукались.
В это время дверь неспешно отворилась, и через порог с заметным усилием шагнула старуха в потертом синем дэгэле.
— А-а-а, вы уже пришли, девушки!— заговорила она еще в
дверях.— Старый-то, поди, утащился куда-нибудь почесать язык?
Тут она вдруг увидела гостя.
— Аи, кто это у нас?! Почему сразу не сказали мне. что гость
приехал?— начала было выговаривать она девушкам, но тут же
разглядела и старика. — Ты здесь, что ли, старый'^ А л уж подумала,
что опять по соседям отправился.
Только после этого она поздоровалась с гостем. Бару с улыбкой
'Ответил всегдашнее «мэндэ > и подумал, что старушка-то, видать, с
-характером.
— Чудит старая, совсем с ума сходит. Что напрасно шуметь-греметь,— старик осторожно покосился на жену, затем, с готовлостью
тгродолжить беседу, опять перенес внимание на Бару.
Девушки в своем углу перешептывались и пересмеивались, поглядывая на старушку.
— Помолчите!—-строго сказала та п добавила:—-Когда девуш.кн много смеются — поднимается ветер.
Это развеселило девушек еще больше.
— Ой, да шутница вы, тетушка,— хихикнула смуглая девушка.
Старик Парки, расплываясь в улыбке, придвинулся к гостю.
—• Ну, молодой гость, раньше так говорили: подрались, а ударить забыли, так и мы — уж сколько времени разговариваем, а имени друг друга но узнали. Скажите теперь хоть немного о себе.
Бару, усевшись поудобнее, з^чтиво начал:
— Человек я дальний. Зовусь Бару Тугуговым. В ваш колхоз я
приехал по своему небольшому делу...
Хозяин, рассказывавший о себе пространно п долго, того же ждал
и от гостя. Поэтому, когда тот ограничился двумя-тремя словами, он
даже оторопел — рассказ гостя получился короче вопроса хозяина.
Не зная, что делать дальше, он обернутся к жене:
— Ну, а ты где побывала?
— У чабанов была, наведалась к с т г р и к с м Холхоевым. Старик
рассказывает, что ПОЛУЧИЛИ письмо от дочери: живет она хорошо, но
беспокоится за стариков, с-ышала, что Дамдич после t e бегства стал
притеснять стариков. Просит прощения, а чтс просить — все равно
девке когда-то надо выходить замуж
Пожалела стариков — что
оольше-то придумаешь... Сохрани, бурхан, чтобы с нами такое случилось!— вздохнула старушка, бросая взгляд на внучку.
Она взяла с печки маленький красный чайник г проковыляла
к девушкам.
Хозяин, за оезговором успевший уже опорожнить семь чаше:-:
•чаю, благодушествовал сейчас над восьмой.
27

Бару, давно уже напившись, все еще сидел за столом, поглядывая на внучку старого Парни. Он и сам бы не смог рассказать, какиесейчас мысли проносились у него в голове. Он смотрел на девушку.
а в это время кто-то посторонний словно нашептывал ему: «Встретить такую прелестную девушку — это ли не удача, не счастье?*
Почувствовав на себе его пристальный взгляд, Балжад подняла
голову, тонкие ее брови сердито дрогнули, нахмурились, и она поспешно отвела глаза. Однако украдкой несколько раз все же взглянула на него, большие блестящие глаза ее потемнели. Лицо гостя
показалось Балжад знакомым... И она вспомнила фотокарточку, которую показывала Ханда Холхоева после прггезда из города. На ней
рядом с Хандой, был, кажется... ну да, этот человек. Она снова заинтересованно поглядела на молодого гостя...
С улицы послышались громкие, развязные голоса и хриплый
смех.
Бару, который словно пребывал в пеком чудесном сне, сразу
стряхнул с себя оцепенение, заторопился на улицу.
Солнце только что зашло, но вершина возвышавшейся к югу горы была еще освещена его лучами. Густой закатный свет необычайно
резко обрисовал не только стволы деревьев у вершины горы. но.
казалось, даже отдельные листья и иглы на ветках. Осенняя желтизна, перемежаясь с темной зеленью сосняков, причудливо расцвечивала лес. Глаза Баоу безотчетно задержались на этой картине-.
Но слух снова неприятно резанул грубый чужой смех, однако людей
вокруг не было видно.
Конь стоял на месте, грыз удила и поматывгл головой. Бару направился к нему.
Вдруг из-за дома появились три человека, направляясь навстречу Бару. В середине шагал, одетый в черное, коротенький толстый
человек, чем-то похожий на ворону. На ходу он что-то говорил своим приятелям, прерывая рассказ каркающим смехом. Все в деревне
так его и звали — турлаг, ворона. Эта кличка стала частью его
имени.
Троица вплотную приблизилась к Бару. Похожий на ворону человек, ухмыльнувшись, прищурил один глаз, неестественно вытаращил второй, сбычился и прогнусил:
— Это откуда же у нас тут появился незнакомый человек?
Остальные, скаля зубы, поглядывали на своего вожака и выжидательно молчали.
Бару спокойно оглядел подбоченившегося коротенького человечка, зло сопевшего перед ним. «Эге, видно, это председатель спустил
вас на меня»,— подумал Бару, стараясь не выдать своего волнения.
— Вы хотите узнать, откуда я приехал?— громко спросил он.
— Хе! Больно-то интересны кому-то наши с тобой пути!—пумливо осклабился коротенький, дыхнув перегаром. —Это дело десятое.
— Вот-вот! Вы уже, видно, узнали это от кого-то? Зачем Же
вам знать лишнее, правда? Давайте отложим это на потом,— сказал
Бару, в упор глядя на него из-под густых насупленных бровей.
Коротенький все еще старался сохранить свой решительный
вид и зловещий тон, но было заметно, что он как-то сник. Даже фигура его напоминала теперь какое-то неуклюжее чучело...
G

Рассветная синева еще лежала в низинах, а багровый отсвет
встающего солнца уже тронул гребни гор. К ним льнули размытые
по краям клочки облаков. Казалось, они отстали от своей стаи, зацепившись за эти вершины.
2}

Утреннюю тишину тревожили топоры. На каждый удар добротная кондовая древесина отзывалась звонким лающим звуком. Сверкая белизной, отлетали щепки, и за ними толпой бросались ребятишки. Тут же суетились старушки.
— Осторожней! Не суйтесь под топор!— покрикивали они.— Ох,
какие дети пошли, им говоришь, а они хоть бы что!
— Что делать, как жить?— басисто причитала толстая старуха
в хорошем дэгэле, подбитом легкой теплой овчлной. — Похолодало,
дрова нужны, а лошади не допросишься!
— Тебе ли жаловаться!— визгливо закричала ей другая — тощая, лет пятидесяти, с обветренным коричневым лицом. — Сын у
тебя кладовщиком1 состоит при амбарах, а ты будто пе знаешь, где
взять дров! Нужд? погнала тебя сегодня за щепками? Ненасытность
твоя, жадность заставляет тебя толкаться TVT с нами. Постыдилась
бы!
Сердито озираясь, тощая продолжала набирать щепки в полу
своего рваного дэгэла.
Вскоре ребятишки и старухи стали мало-помалу расходиться,
только несколько человек продолжали бродить вокруг плотников.
Один из плотников, молодой плечистый парень, обернулся к
старику в коротком сером зипуне, не спеша обтесывавшему бревно:
— Дядюшка Нухан, так вы расскажете нам вчерашнюю новость?
П. воткнув топор в бревно, он приготовился слушать.
Дядюшка Нухан оторвался от работы, посмотрел на парня, подумал и присел, скрестив ноги, на кучу сухой щепы. Топор бережно положил около себя.
Доставая поочередно -из кармана трубку, кисет, он усмехался
и бормотал под нос: «Т-а-а-к, интересно ему стало... Значит, и молодые начали кое о чем задумываться... что ж, надо рассказать...»
-— Если взять с самого что ни на есть начала, то было оно так,—
проговорил он, задумчиво моргая и усаживаясь поудобнее.
Плотники, дружно оставив работу, подошли ближе.
— Скрывать-таить тут нечего. Может, вы уже и слышали об
этом, или догадываетесь. Сам-то я знаю давно. Так вот. Дамдин, как
стал председателем, на другой же день сказал мне: Нухан, говорит,
слушай меня внимательно. Надо, говорит, сделать так, чтобы наши
парни жен брали со стороны, а девки б наши замуж на сторону не
уходили. Если же какая-нибудь вдруг улизнет, то я взыщу с тебя,
и строго взыщу! Ты должен, говорит, смотреть, следить и обо всем
докладывать мне. Скажем, собрался парень куда-то съездить днем
или ночью — дать ему коня: а вот если парни из другого колхоза
начнут у нас крутиться по вечерам — гнать их так, чтобы дорогу
сюда забыли. И вот такой глупости он много еще говорил... Ну вот,
время, значит, идет, и вижу я, что молодью у нас, вроде, сильно невзлюбили Дом дина. И в других колхозах молодежь, замечаешь, не
любит некоторых наших, разговаривают с издевочкой,
поддеть все
т
стараются. И за дело. Скажем, что по наущен .:ю Дамдина вытворяют
Турлаг-Даши и его дружки? Как увидят, что в деревню приехал
молодой парень, сразу прицепятся и затеют скандал, драку. Вот
нынче летом, когда Холхоева Ханда замуж сбежал ч, все же видели,
какой безобразный переполох затея IK, старика Холхоя со старухой
к ответу притянули, стали запугивать. Все УКГ- мы это видели. И вчера вечером во дворе у старого Парни Турлаг-Даши снова затеял ругань и свару. ХОРОШО, что парень оказался ке из робких, су'ле.т их
осадить. Не-е-ет. председатель Дамдин совсем распоясался. О том,
мтобы уважать его, и говорить не приходится, одни проклятья люди
ому шлют Вот давеча послушал бы кто со стороны, как ругались
из-за щепок старуха Холхоя и мать Дагбы, тот сразу бы понял, что
аа жизнь у нас в колхозе. Так я думаю

Дядюшка Нухан только тут вспомнил про свою трубку и полез в
карман за спичками.
— Все это так, удивляться тут нечему,—весело сказал сидевший поодаль молодой плотник.—Пока Дамдин ходит в начальниках,
жизнь у нас в колхозе не наладится, это все знают. Дядюшка Нухан
ничего нового не сказал. Да и как ему сказать новое-то, когда у'него
с председателем... рука руку моет, словом.
Плотники, до этого слушавшие тихо, дружно расхохотались.
— Дядюшка Кухан лишнего не скажет,— заметил другой плотник.— Когда он в гостях у Дамдина робко пьет вкусные чаи, он, наверно, забывает, что произошла революция и старого начальства
больше нет. Когда я был маленький, дядюшка Нухан, бывало, часто
сиживал в кухне у старшины Тапхара. Там он на потеху его жены и
дочери разыгрывал из себя небывалого труса -— то и дело всего пугался, подпрыгивал так, что стены чуть не трескались.
Веселье снова овладело всеми. Плотники смеялись до слез, добродушно похлопывая по плечу дядюшку Нухана. Никто не заметил,
как подошел председатель Дамдин. Подбоченясь, он по обыкновению
сбычился, прищурился, картинно поставил ноги в новеньких сапогах. Не зная, давно ли он тут стоит, колхозники смутились. Только
дядюшка Нухан продолжал восседать ср?ди разбросанных щ-пок п
беспорядочной груды бревен и равнодушно сипел трубкой; глазки
его посматривали вызывающе и даже, пожалуй, нахально.
Неподалеку козы и телята трепали снопы, все еще стоявшие н?.
поле. Хромая старуха ходила, опираясь на палку, отпугивала их истошным криком. Козы ч>ть отбегали в сторону, потом за спиной
старухи снова бросались к снопам.
Дамдин молча выжидал некоторое время, давая прочувствовать
свою значительность, потом, начав тихо и зловеще, постепенно поднял голос до надсадного крика:9
— Та-а-ак, обо мне судачите Моя жена вам покоя не дает, да'7
Какое ваше собачье дело до того, что я делаю? Я у вас кусок изо рта
не вырываю, вашими припасами не кормлюсь' А вы — что вы делаете, как не разеваете свои пасти на колхозное добро? Вы у меня
слишком-то не умничайте! Не пришлось бы вам однажды оказаться
при голодном брюхе и голой заднице. Лучше заканчивайте по-хорошему этот дом!
Все молчали. Видно, председатель все-таки подошел недавно —
о его жене никто ни слова не говорил. Видно, председатель лупит
наугад, полагая, что люди непременно должны перемывать косточки
его жены.
Плотники, вздохнув, молча встали, поплевали на ладони и взялись за топоры. В оцепеневшую тишину осеннего утра снова полетел звонкий перестук.
Председатель подошел к дядюшке Н\ - хчну.
— Язык у тебя, вижу, длинный стэл,— процедил он сквозь зубы— Если старуха Холхоя еще раз приковыляет сюда, щепок ей не
давать. Гоните прочь эту паршивую суку! Пусть позовет свою шлюху-дочь заготавливать ей дрова.
— Нет уж!—громко отрезал дядюшка Нухьн.— Побыл я собакой в старое время, хватит. Сейчас не то время. Держитесь от меня
подальше.
Хрипло выдохнув, он всадил в дерево топор.
— Ну-ну, обойдемся и без тебя, пикомv ты не нужен.— обавиз
тон. бросил председатель п отошел.
— Вот это ты умно сказал: никому не нужен!— гакричал всл-д
дядюшка Нухан.— Не потому ли однажды из-за угла огрели меня
по голове дубинкой?!

Неохотно, вразнобой постукивали топоры. У людей в ушах все
еще слышалась брань председателя, и от этого внутри у каждого
словно залегла холодная тень. Работа валилась из рук. Председатель, так и не обратив внимания на крики Нухана, зашагал прочь.
Там, куда он направлялся, беспорядочной толпой виднелись развалюхи колхозников, а за ними темнели коровники без крыш, дряхлые кошары, окруженные полуразрушенными оградами. Помещения для скота казались, вымершими, лишь вороны и сороки нарушали там стылую тишину, да собаки, завернув колечками хвосты,
бойко носились взад-вперед со старой костью. Утреннее эхо разносило людские оклики и переругивания.
Эта, давно уже примелькавшаяся картина, не привлекала внимания плотников. Они продолжали равнодушно тюкать топорами,
как бы говоря всем своим видом, что не в свое дело лучше не соваться.
Дядюшка Нухан, только сейчас вздохнув с облегчением, заговорил:
•—• Сколько уж раз аймачное начальство одергивало нашего
Дамдина, а он как насел на меня, так и по сию пору давит. Что
за горемычный я человек! И ведь никакой
черт меня не тянул!
Сам все навлек на свою голову. О завтрашне1-,! дне не думал, в простоте душевной тащил на себе всякую прошлую труху, и в расплату
за все это я каждый день теперь своими глазами вижу беду, своими ушами слышу о ней.
— Из-за чего вы, дядюшка Нухан. сегодня не в духе?— спросил
кто-то у него.
— Верно ты говоришь, не в духе,— уныло покачивая головой,
отвечал дядюшка Нухан.— Всего испытать мне довелось. И по этой
вот лысой голове мне доставалось, оттого она, наверное, и полысела.
Слушаясь Дамдина, я сегодня оказался, как говорят, худшим из
десяти, последним среди семи. Адушин Морхон. Турлаг-Даши и я
накопили грехов, что со счету собьешься. Скажем, в ту ночь, когда
Ханда Холхоева ушла из дому, Турлаг-Даши с пятизарядкой караулил ее под забором, да уснул, а когда проснулся — и винтовки нет,
и Ханды след простыл. А каково мне было смотреть, как после этого председатель Дамдин всенародно бранил Даши, плевал ему нз
лысину, и пинал ногами...
Дядюшка Нухан тяжело вздохнул и выругался. Побагровевший
от переполнявшей его злости, он, казалось, даже начал окутываться
паром, как кипящий медный чайник.
7
Солние, словно остановившись среди глубокой синевы безоблачного неба, щедро заливало землю потоками по-осеннему мягких
лучей.
Пологие склоны просторной долины пятнали квадраты уже убранных полей, на которых сейчас пасся скот. Издали казалось, что
по бледно-желтой стерне разбросаны огромные валуны — белые, серые, бурые. То были отары овец, стада коров, табуны лошадей.
Вверх по этой долине, ближе к горам, виднелись аккуратные
ряды новых построек. Недалеко от них, в низине, высились вороха
соломы, двигались и шумели люди, скрипели телеги, клубилась
пыль. Неспокойный осенний воздух то неожиданным порывом подхватывал и разносил окрест возбужденные людские голоса, то вдруг
замирал, и тогда они звучали приглушенно и словно где-то в отдалении. Это молотили хлеб в колхозе '<Суранза.н». Он находился в
семи километрах от колхоза «Новь», где председательствовал знакомый нам Дамдин.
На току среди тридцати с лишним человек работали и делови•3

тые старики, и крикливые неугомонные старушки. Будто помолодев от веселой работы на людях, от синевы и ясности осеннего дня,
старики по-молодому бодро отгребали солому, пересыпали зерно,
завязывали тугие мешки, вслед за молодежью подхватывали песню.
Бурлил, грохотал ток, сотрясая землю, жарко дымился горьковатой хлебной пылью, подхлестывал людей мерцающими потоками
зерна, заставляя забывать об усталости и времени. Все сошлось
•здесь, на этом маленьком пятачке земли,— тяжелое железо лемехов, черные борозды в весенней земле, соленый пот посевной, тревоги засушлив! ix дней, робкая зелень всходов, солнечный жар и
ночные грозы над полями. Итог долгих трудов и забот лежал на
току, и он был полновесен, этот итог, поэтому работа казалась
людям праздником.
Около молотилки работала молодая женщина. Она сноровисто
подхватывала охапки соломы и складывала в копны. Лет ей было
.меньше двадцати. Синий берет, с неосознанной кокетливостью надетый чуть набекрень, еще больше молодил ее тонкобровое, ясноглазое личико с чуть припухлыми по-детски губами, которые порой
раздвигались в улыбке, обнажая ровный ряд ослепительно белых
зубов. Ее юную прелесть не портили ни густо припорошенная мякиной рабочая одежда, ни пыль, толстым слоем оседавшая на лица
людей, работавших на току. Взглянув на нее, каждый невольно
улыбался и светлел — такая она была миловидная, так на загляденье споро работала.
Неподалеку, дымя и сотрясаясь своим угловатым корпусом, рычал трактор. Стоявший возле него дюжий парень, покрытый пылью
и копотью так, что на лице его блестели лишь зубы и белки глаз,
то и дело с улыбкой поглядывал на женщину у молотилки. Это
Пыл Павел Табитуев. Его отец, бедняк Табита, в молодости, избегая наказания за бродяжничество, скрылся з тайге, потом принял
христианство, за что и был помилован. Жена Табиты умерла, когда сыну было совсем мало лет. А послэ смерти самого Табиты, утонувшего по пьяному делу, мальчик остался совсем сиротой. Тут он
попался на глаза старшине Тапхару, который скорей бы удавился,
чем упустил дармового батрака. Лет пять-шесть Павел впроголодь,
разутый-раздетый, батрачил на старшину. Октябрьская революция
вырвала его из цепких лап богача. Павел поступил в начальную
школу, выучился писать и читать. Крепкрш. привычный к любой
работе, парень, считался в колхозе «Суранззн» одним из первых
ударников. В канун сенокоса он женился на Ханде Холхоевой из колхоза «Новь>. Знали они друг друга давно — р. одно время батрачили на старшину Тапхара, а позже вместе учились в начальной
школе.
На Ханду — это она работала у молотилки — в первые дни ее
появления в «Сурпнзанс» Пыли устремлены, как это водится в любой
деревне, десятки внимательных глаз, особенно придирчивых еще и
потому, что невестка Пыла из ко.чхоза ч Новь». А «Новь» из-за своего председателя потьзовалась у соседей неважной славой. Но очень
скоро и старики, и молодежь вынесли единодушный приговор: у
молодой мягкий, приветливый характер, работящие руки, ко всякому делу подходит с душой.
Провожая ласковыми взглядами Павла и Ханду, рассудительные старики, любящие посудачить женщины не раз говорили, что
вот, мол, они — душа нашей колхозной молодежи, главные наши работники. Но были и другие — злоязыкие очернители, о которых говорят, что у них вместо души пиковый туз. Они не забывали отметить, что Павел — сын крещеного человека и сам безбожник. Он,
мол. смог подняться только потому, что пришла в упадок истинная
вера и захирели дацаны. «И жена его,— втихомолку предостерегали
32

они колхозников.— сами видите, слишком уж красива. А в священных книгах сказано, что в таких вот красавиц как раз и вселяется
нечистая сила, чтобы верней и легче завладеть человеческими душами».
Перед тем, как пожениться Ханде и Павлу, и в колхозе «Новь»
пришлось претерпеть столько клеветы и гонений, что забыть это
было невозможно. Подручные председателя Дамдина, неведомо как
пролезшие в колхоз, по его приказу никуда не выпускали Ханду
Холхоеву. Каждую ночь с дубинками и ружьями поджидали Павла
за деревней. Могли и убить... Но Павел и Ханда оказались осторожными. Он благополучно увез девушку, прихватив еще и винтовку
незадачливого сторожа. И дружки Дамдина стали ждать удобного
момента, чтобы свести счеты...
На току наступило время обеда. Подошли люди из второй смены.
Гул трактора и рокот молотилок не смолкали. Колхозники, сдав
свою смену, стали собираться домой.
Павет и Ханда возвращались вместе со своими сверстниками.
Шли с шутками и песнями. Даже старики, забыв свою сдержанность и степенность, веселились вместе с молодежью, будто сбросили с плеч не один десяток лет.
Они уже подходили к первым домам, когда Ханда, изменившись
вдруг в ллце, повернулась к Павлу.
—- Смотри, что там за человек на черном коне?—глаза ее испуганно всматривались куда-то.— Вон он... скрылся за амбаром!
— Кто? Где?— насторожился Павел и посмотрел, куда указывала Ханда.
Внезапный испуг Ханды и тревожно забегавшие глаза Павла не
остались незамеченными. Оборвав шум и веселье, люди переглянулись...
Новый небольшой дом Павла приветливо глядел на дорогу двумя
белыми окнами. Он словно повеселел при виде приближающихся
хозяев.
Вскоре Павел и Ханда сидели друг против друга за столиком,
покрытым белой скатертью, ели суп из новеньких фаянсовых
тарелок.
В переднем углу стояла низенькая железная кровать, застеленная черно-коричневым суконным одеялом. Две подушки в белых
шелковых наволочках лежали в изголовьи. Стену над кроватью украшал шитый черно-белыми узорами ковер из козьей шкуры. В противоположном углу на столике стоял красный патефон, рядом —
стопка пластинок с русскими, монгольскими, бурятскими и татарскими песнями. Выше висела почетная грамота в застекленной
рамке.
Время от времени взгляды Павла и Ханды встречались, и тогда они читали в i лазах друг друга переполнявшую их любовь. Сердца их на миг замирали, а затем начинали биться горячо и учащенно
Ош: уже заканчивали обед, когда отворилась дверь и бочком
протиснулась маленькая девочка, дочь бригадира Радны.
— Зам письмо. Лежало у вашего дома.
Он л подала сложенный вчетверо синий конверт и тотчас вышла
Ханда взяла письмо, взглянула на адрес •— почерк, хоть и измененный, показался ей знакомым. Да, она помнит этот почерк, видела его в конторе своего колхоза «Новь». Неприятно удивившись,
она почему-то вдруг вспомнила мелькнувшего давеча всадника.
От Павла не укрылось, как сразу помра-шело лицо жены, как
резко надорвала она конверт.
.ч <Бай -л Л° 1

33

Развернув письмо, Ханда качала читать, глаза удивленно бегали по строчкам. Письмо гласило: «Дорогая Ханда! Твой обоаз, чудесный, как цветок, и нежную твою душу полнит сердце и бьется,
как плещут в непогоду волны. Незабываемо горячие слова заронила ты в мое сердце и забыла о них. Обешаю тебе, дождавшись пасмурного вечера, увидеть твое виноватое лицо. Вспомни май прошлого года!» На этом письмо обрывалось, никакой подписи под ним
не было.
Испуганная Ханда пыталась сообразить, о каком еще мае прошлого года говорится в этом непонятном письме,— ведь она тогда
работала на посевной в колхозе «Новь». Она вспомнила, чей это почерк: так в колхозе писал счетовод Цэрэн.
— Это они клевещут на меня,— подумала она. дрожащими руками разорвала письмо, бросила в печь.
Павел смотрел на нее, ничего не понимал. Наконец, после долгого молчания он тихо спросил:
— Что случилось, Ханда? Что за письмо? Откуда? Не стала мне
показывать, сразу в печку. И лицо... Я никогда не видел тебя такой.
Что случилось?
Ханда вдруг разрыдалась, уткнувшись лииом в л-чдони, и упала
ничком на кровать.
Недоумевая все больше, Павел еще некоторое время посидел за
столом, потом встал и на цыпочках направился к печке. Огонь уже
догорел, только две-три головешки еще тлели, утопая наполовину
в пушистом пепле. Сбоку, пожелтев и покоробившись от жары, лежали клочки бумаги, чуть обугленные с одной стороны.
Павел, воровато покосившись на Ханду, взял щипцы и вынул
обрывки письма. Положив их в карман, он все так же тихо вышел
из дому.
За домом он оглянулся, достал клочки и, прикладывая их друг
к другу, стал читать. Лицо его все больше темнело, и. наконец, он
застыл, понурившись...
Один из руководителей аймака, побывав как-то в «Суранзане»,
очень восхищался колхозной усадьбой, поставленной аккуратно и с
умом.
Каждое хозяйство — или, как говорят, каждый дымящий очаг —
занимало участок длиной сто и шириной пятьдесят метров. Если
же глядеть в общем, то получалось так: в центре на большой площади друг против друга возвышались правление колхоза и клуб.
По сторонам площади разместились дома колхозников с огородами,
со стойлами для скота, мастерскими, банями, амбарами и сараями.
Чуть в отдалении стояли школа и больница.
Нетрудно было бы увидеть, что почти у каждого колхозника
или новый дом, или заново персчсрыта крыша, пли обновлены двери, свежепокрашены окна, весело дымят побеленные печные трубы.
Каждый двор обнесен оградой, на улицу выходит забор из отесанных
досок с калиткой. Некоторые еще не закончили строиться. Вполне
справедливо говорили, что колхоз растет и хорошеет. Каждый мог
видеть это своими глазами.
...Утро. Небо безоблачно, прозрачна даль, легкий ветерок веет
прохладой. Лес на восточном склоне горы Трэхглавой весь наискось
прошит стрелами медно-красных утренних лучей.
Безлюдно пока меж домами, даже собак ire видно и не стышно.
Лишь вертлявые сороки, выскочив откуда-то, стрекотэли на заборах.
Они то и дело суетливо подхватывались не то лететь, не т э еще

что-то сделать, прямо как лодыри, которые всегда хватаются то за
одно, то за другое, но тут же и бросают все.
Вот открылась дверь одного из новых домов, и показалась крепкая старуха в маленькой круглой шапочке с меховой опушкой. В
одной руке она несла маленький синий чайник, в другой — поварешку. Она чуть отошла от дому и, поворачиваясь на месте, стала во
все стороны разбрызгивать поварешкой дымящую паром жидкость.
После этого, приложив ко лбу одну руку, вознесла молитву и с видом человека, сделавшего большое дело, ушла в дом.
Это была мать бригадира Радны, старуха Янжима. Еще в молодые годы она однажды увидела во сне, что стала женой монгольского богдо-ламы*. Гостивший в юрте знакомый лама так растолковал ей этот сон: «Э-ээ. удивительно счастливый сон — видно, ты
непростая женщина! В прежней своей жизни" * или м;е в этой ты, к
вящей радости лам и хувараков, отмечена вниманием гэгэна"""*, святейшего Будды». Уверовав в это, Янжима с тех пор переполнилась
набожностью. Разбрызгивая по утрам на все четыре стороны чай,
она считала, что угощает своего богдо-ламу. Никакой другой работы, кроме молитв, постов и поездок по дацанам, старуха не знала.
Стоило чему-нибудь мало-мальски ценному попасть ей в руки, она
тут же все это раздаривала и скармливала всевозможным бродячим ламам. Ко всему, она была еще страстной любительницей слухов и сплетен. Этим она и стала приметной, как бородавка на носу,
и стар, и млад указывали на нее пальцами.
Между тем утро вступило в свои права, деревня ожила. Председатель колхоза товарищ Найрта прошагал в правление. Поздоровавшись с пришедшим спозаранку счетоводом, он зашел в свой
кабинет.
Немного погодя в правление вошел краснолицый здоровяк с широкими уверенными движениями.
— Найрта пришел?— на ходу спросил он.
— Пришел, пришел!— вслед ему бросил счетовод.
Не задерживаясь, здоровяк прошел в кабинет председателя. С
улыбкой поздоровался и присел на табурет.
— Ну, Найрта, молотьба нас уже не задерживает — сегодня до
обеда все закончим. Уговор наш остается в силе?
И с видом чрезвычайно занятым он привстал с табуретки.
— Конечно, все сделаем!—отвечал председатель.— Надо отметить тех, кто в твоей бригаде отличился на уборке и молотьбе.
— Есть такие. Из новоприбывших, к примеру, Ханда, жена
Павла. Работящая молодуха пришла в наш колхоз, надо обязательно ее отметить... Ну, я пошел.
— Хорошо. Парторг Цэбэг обязательно должен сегодня приехать. И я скоро подойду к вам.
«Значит, сколько надо было сдать государству зерна, уже сдали,— довольно думал председатель, оставшись один.— И в амбары
все ссыпали. Остается только распределить хлеб на трудодни, это
будет закончено уже сегодня. Парторг Цэбэг отлично все же работает. Видно, партийную работу так и надо ставить. Если все делается правильно, с умом, то дела колхозные и дальше пойдут без
помех».
Мечтательно улыбнувшись, председатель встал и прошелся по
кабинету. Он остановился у окна и, глядя куда-то поверх крыш,
озабоченно нахмурился. «А радоваться все же рановато,— строго
сказал сам себе.— Минувшей весной ягнят мы недосчитались. Прав* Богдо-лама — высший буддийский
* В прошлой жизни.
*** Гэгэи — духовный сан.
>:

духовный

сан.

35

да. план выполнили — некоторые матки приносили по паре ягнят, да
и осенний приплод помог. Сена недобрали — дождем попортило...
Опять же не всем колхозникам успели помочь со строительством,
у некоторых дома еще не в порядке. Нет, радоваться рановато...»
Председатель вернулся на место. Задумавшись, он не сразу заметил на столе сложенную вчетверо бумагу. Видно, ее долго носили в кармане — она была попачкана и потерта на сгибах. Председатель взял ее в руки, рассеянно скользнул глазами. «Виноватое
сердце должно повиниться, мое же сердце требует, чтобы ваш колхоз...» Найрта перечитал письмо. Написано оно было печатными
буквами, адресовано председателю и парторгу.
— Нет, это еще что такое?— вслух проговорил он.— Удивительно. .
За дверью послышались голоса, и в кабинет друг за другом вошли двое.
— Та-а-ак,— засмеялся председатель.— Вы откуда это вдвоем?
— С фермы приехали,— сказал один из вошедших.
Второй добавил:
— Встретились вот на ферме и решили с вами посоветоваться.
И чему-то смеясь, вынул из кармана трубку, кисет и закурил
— Так, так! О чем же?— заинтересовался председатель.
—• Коровник новый уже закончен, осталось только окна застеклить. А в старом — полы перестелить.
— На нашей овцеферме,—- вступил з разговор второй,— строятся две новые кошары. Боюсь, затянется дело. Я думаю, можно было бы плотников с коровника перебросить на нашу ферму. Вот и
бригадир плотников не возражает.
— Я как раз думал об этом,— кивнул председатель.— Собрался
уж съездить и посмотреть, что там с коровниками делается.
И все трое, придвинувшись к столу, заговорили о текущих колхозных делах.
9

Лунный диск, по-осеннему серебряно-холодный, плыл сквозь
прозрачную пелену облаков. Меж струйчатыми волокнами он порой
казался чуть сплющенным.
Молодежь колхоза «Суранзан» в тот вечер веселилась, а почему "и л не повеселиться, когда урожай собран, обмолочен; частью
сдан, сколько надо засыпано в закрома. Большая работа подходила
к концу.
На улицах и рн.шых концах улуса зве 'ели песни, каменистая
земля отзывалась на размеренный топот пляшущих ног.
Но вот засветились окна клуба, народ потянулся к гостеприимно распахнутым дверям. Занавес пока скрывал сцену, но за ним
чувствовалось оживленное и таинственное движение: там невнятно,
приглушенно разговаривали, смеялись.
Клуб постепенно заполнялся людьми, они рассаживались, и
слитный гомон их голосов походи ч на шум проливного дождя.
Время шло. Нетерпеливые зрители уже начали хлопать в ладоши и топать ногами. Тут дрогнул и помол.? к стороны занавес, открывая сцену, на которой стоял улыбающийся председатель Найрта.
— Товарищи!—громко сказал он.— Летние и осенние работы в
нашем колхозе закончены. Наши колхозники, молодые и старые, с
немалой победой пришли к сегодняшнему вечеру. Будем считать
наш праздничный вечер открытым, и пусть его начнут те, у кого
голос звонкий и певучий, у кого слово острое и веселое!
Сказав, председатель спустился со сцены и сел среди колхозников
Снова послышались хлопки, веселые восклицания и возгласы:
35

«Правильно! Правильно!» На сцену вышли две девушки в одинаковых черных шелковых дэгэлах и в шелковых же желтых платочках. Встав рядом, они запели.
Их тоненькие голоса будто вспорхнули и затрепетали, зазвенели в вышине зала, как жаворонки в летнем небе, потом журчащим
ручейком стекли вниз и словно растворились в тесном полумраке
рядов, откуда доброжелательно глядели десятки
внимательных
глаз. С минуту стояла тишина, а потом восторженный гул голосов
и грохот рукоплесканий обрушились на сцену.
Девушек сменили двое парней в черных костюмах и девушка в
оветло-сером платье. Парни заиграли—один на лимбе'", второй—на
хуре**. а девуыка, встав между ними, запела.
Богомольная старуха Янжима тоже пришла в клуб. Рядом с ней
сидели еще две старушки. Едва заслышав песню, они обе враз заплакали.
— Красота какая, даже ла сердце берет!— рсхлипывала однг. из
них, вытирая слезы кончиком платка.— Что же моя-то бедненькая
не дожила до такого дня, тоже бы пела-игррла со своими сверстниками. Лучше бы уж я умерла, а дочка жила бы в это счастливое
время...
От этих слов старуха Янжима вся передернулась и нехорошо
посмотрела на своих соседок.
— Судьба каждому назначена свыше, от нее еще никто не уходил,— наставительно проворчала она.
В ответ старушки дружно насели на нее с двух сторон:
— Ты что ж, хочешь сказать, что умирать в молодые годы назначено свыше?
— Вы бы уж помолчали.
— Сама помолчи! В клуб пришлэ, а не в дацан!
Тем временем на сцену вышла Ханда. Одета она была бедновато, но какой-то необыкновенный внутренний свет, словно исходивший от ее тоненького личика, заставил ргзом потеплеть сердца присутствующих. Все затихли.
Глаза Павла, сидевшего в окружении друзей, тотчас приковались
к ней, лицо вспыхнуло, гулко застучало сердце.
— Павел, что с тобой?— посмеивались друзья.
— Словно опьянел, а?
— Голову потерял?
Павел покраснел еще больше и смущенно насупился.
— Перестаньте!—огрызнулся он, наконец.-—Не смогли найти
себе такую жену, а теперь завидуете.
—• Верно!—-подмигнул один из парге-й. Помоги нам сыскать такую же!
Павел вдруг сердито отвернулся. Он снова вспомнил то письмо
и совсем помрачнел.
Ханда, улыбаясь радостно и чуть смущенно, подошла и остановилась у самого края сцены. Голосок у нее был не сильный, но
ласкающий слух своей мягкостью и мелодичностью. Ни шороха, ни
движения не слышалось в клубе: люди слушали, и лица их светлели.
Когда Хакда кончила петь, клуб дружно загудел. Перекрывая
рукоплескания, кто-то громко требовал, чтобы она спела еще.
Многим, верно, в этот вечер вспомнилась старая пословица, что
трезвая голова рождает разумные мысли, а мирная жизнь рождает
звонкие песни. Но может, некоторые вспомнили и иные слова: взор
не устает от красивого, слух не устает от напевного.
* Лимба — музыкальный инструмент.
** Хур — музыкальный инструмент.
37

Еще много парней и девчат выходили на сцену. А. потом начались танцы и пляски.
Председатель Найрта. поняв, что веселье продлится еще долго,
потихоньку
вышел на улицу и направился домой.
Ч я ^ был уже поздний. На северо-западе луна уже была готова
сползти J8 гтену гор. Глянув на низкие о;>лакч. тронутые по краю
ржавчиной . 'вета. председатель с опаской подумал, не таится ли вон,
скажем, за гой горой какая-нибудь туча, несущая глухое ненастье.
Но сейчас же усмехнулся про себя: «Я, пожалуй, становлюсьг вроде
птицы ахуны", которая пророчит непогоду... А хотя, почем\ бы и
нет? Пока я хожу в председателях, мне надо быть немножко ясновидцем, иначе от меня какой прок». Так, посмеиваясь сам над собой, дошел до дому. В окнах было темно, точько резко белела труба над крышей. Зато в доме Павла, стоявшем чуть подальше, окна
были освещены. «Вернулись уже. значит. Испугался Павел, что
сглазят молодую жену, увел пораньше домой».— посмеивался председатель, подни.маясь на крыльцо.
Подзадоривая друг друга, брехали по деревне псы. У амбаров
расхаживал сторож — старый Пархай. Под мышкой он держал допотопный дробовик, который вряд ли мог выстрелить, даже если сунуть его в печь. Но старик Пархай чувствовал себя лицом значительным, он бодро выпячивал грудь и время от времени осипшим
слабым голосом выкрикивал для острастки что-то вроде «гы-хы-хы...
уй-уй-ай...» Этот странный крик, никак не похожий на человеческий,
звучал в ночи жутковато. Суеверного человека в старину такие
звуки непременно бросили бы в трепет: «Вот теперь-то я уж точно
услышал, как плачет нечистая сила»,— решил бы бедняга и побежал бы к ламам или шаманам, а те уж, конечно, не упустили бы
случая поживиться.
Ближе к рассвету луна ушла за горы, мрак загустел, и в это
время где-то возле дома Павла раздался короткий, сдавленный
крик, и конский топот, сорвавшись, быстро унесся в ночь — все
дальше и дальше, пока не стих совсем.
Старый Пархай, дремавший сидя, услышал этот шум, но ничего
толком спросонья не разобрал.
«Э-хе-хе,—- позевывая, вздыхал он — Приснилось, должно быть.
Недаром это время зовется лисьей порой, са>*ый сон сейчас... И меня, выходит, задели краешком небесные наваждения. И отчего это
не приснилось, как старухе Янжиме, что я стал женой богдоламы...»
Старик, кряхтя, встал и, по-прежнему держа под мышкой свою
железяку, двинулся в обход амбаров. <Да-з..,— зябко поеживаясь,
бормотал он.— Время-то и вправду стоит мирное, коли такое вот
подобие ружья и такое вот подобие человека, как я, могут охранять
амбары».
Чуть погодя, то там, то здесь громко захлопали двери домов.
На улицах послышались восклицания и торопливый топот. Там,
где стояли дома Найрты и Павла, заговорило множество голосов.
С разных концов замигали огоньки ламп. Со стороны амбулатории
мимо старика Пархая торопливо пробежали фельдшер Даши с женой, с ними еще двое.
«Видно, худое случилось»,— охнул старым Пархай.
Происходило что-то нешуточное, но старый Пархай не мог оставить без присмотра амбары. Дрожа от острого холодка осенней ночи, он до самого рассвета так и промаячил в карауле. Воротясь домой, он принял из рук старухи чашку с горячим чаем и шумно
отхлебнул.
• Птица
38

ах> на —легендарная

птица.

— Ой-ёй-ёй. неужто и вправду кончилась эта ночь, а я все еще
цел?
— Так скажи, что там случилось!— не выдержала старуха.
— Тебе-то что! Говорю — что-то случилось, а что, я и сам не
знаю.
Старик Пархай. уже заметно успокоившись, тянул свой чай.
— Что же ты не сбегал-то туда?— не отставала старуха.
— Куда пойдешь, если я к амбарам приставлен.
— И на что нужен такой караульщик, если тут неладное творится. Или тебя вместо пугала к амбару приставили?
— Тише, тише, ради богов. С первого дня колхоза эта пустотеляя железка ни зв\ка не издавала, куда с ней пойдешь?
Вдруг распахнулась дверь и вошел председатель.
— Ну, Пархэй, ты, конечно, слышал, что ночью делалось,—
сразу заговорил он.— Или ты все проспал?
— Вот-вот, что случилось-то?— Шумели ночью, бегали, кричали— это я слышал. Рассказываю сейчас старухе, и оба удивляемся.
Старик выжидательно посмотрел на председателя.
Найрта опустился на табурет и хмуро проговорил:
— Большая беда случилась. Ты должен рассказать обо всем,
что слышал и видел этой ночью.
—• Я всю свою жизнь ничего ни от кого не скрывал. И про сегодняшнюю ночь старухе уже все рассказал, что делал. Но главного я так однако и не понял. Может, что вы расскажете?
Найрта в ответ опустил голову, помолчал, сказал:
— Сегодня ночью кто-то убил Ханду.
Пархай со старухой так и онемели.
После долгого молчания первой заговорила старуха.
— О боги! Убили? Неужели убили? Какая страшная весть...
Бедная деточка! — заикаясь, проговорила она и залилась слезами.
Старый Пархай понурил голову:
— Какое горе! Какое страшное дело.. И кто мог? Когда я услышал тот крик, у меня все так и похолодело,
волосы встали дыбом. Потом, слышу, кто-то поскакал вроде как на восток. Правду
ск&зать, меня перед тем сильно ко сну клонило, и я еще подумал,
что мне это приснилось.
Найрта тихонько встал.
— Ну что ж... значит так... Что теперь поделаешь? Убийцы, конечно, найдутся Коварна злоба врага, коварна и опасна.
10

Резкий холодный ветер нес пыль и песок — невозможно было
глаз открыть. В печных трубах и на чердаках завывало и рыдало
на сотни ладоп.
Начался серенький день. Еще темнее было з маленьком домике Павла, где на столе, прикрытое белым покрывалом, лежало тело
Ханды. Возле стола человек лет тридцати не спеша доставал из саквояжа какие-то блестящие, жутковатого вида инструмены. Был он
в белом халате и в резиновых перчатках. Еще один человек, приготовившись записывать, сидел за столиком у стены. Вдоль другой
стены сидели парторг колхоза Цэбэг, председатель сомонного* совета Аюша, председатель колхоза. Несколько человек стояло у двери,
и среди них — Павел, подавленный, растерянный, с неузнаваемо изменившимся лицом. В томительной тишине время от времени лязга' COMO-I — т ? р п н т о р и а л ь н а я

единица.

39

ли инструменты в руках врача, и тогда Павел
вздрагивал, страдальчески морщился, поднимал пустой взгляд на то неподвижное и
белое, что лежало на столе.
Но вот, приоткинув покрывало, врач склонился над столом и
одним движением ножниц разрезал платье. Резко зачернела на белом рукоятка ножа, оправленная тусклым серебром. От нее тянулась тонкая струйка уже засохшей крови.
— Ранение нанесено в область сердца.— негромко сказал
врач.— Нож проник на глубину, примерно, пятнадцати сантиметров.
Человек за столом деловито записывал. Так же деловито и буднично звучал голос врача. И только теперь люди р. комнате начали
до конца осознавать непоправимость случившегося.
Павел, с трудом отрывая ноги от пола, приблизился к столу и в
наступившей тишине долго смотрел на Ханду. Глубокие тени уже
залегли на ее лице, синева тронула губы, словно сведенные в страдальческой улыбке. Длинные шелковистые ресницы казались все
еще влажными от слез.
— Единственная моя...— пршептал Павел, еле шевеля губами.—
Совсем один я теперь... Один на всем свете... Как же так? Кто этот
зверь, что убил тебя? Я найду его. Заставлю кровью заплатить за
твою жизнь...
Слепыми от боли глазами он повел вокруг, и люди торопливо отводили взгляд, словно чувствовали себя в чел,т-то виноватыми перед
ним. Вдруг Павел словно разом надломился, короткий хрип вырвался из горла. Цэбэг, Аюша и Найрта бросились к нему, отвели в сторону. Врач накапал какой-то темной жидкости в стакан с водой и
заставил его выпить. Павла увели.
Люди тоже начали расходиться, рассказывая друг другу, как
все произошло.
А было так. Из клуба Павел и Ханда вернулись после полуночи,
не спеша стали готовить поздний ужин. Когда собрались спать, было уже часа три. За окном дотлевал лунный свет. Все густея, наползала темнота. Уже сквозь сон Павел слышал, как к дoмv подскакали верховые и звонкий девичий голос позвал: "Ханда!.>
Ханда, в последнее время днем и ночью вспоминавшая своих
стариков, мигом вскочила с кровати. Ощупью нашла платье, торопливо надела туфли на босу ногу и выбежала на улицу. Павел, к
этому времени уже проснувшийся, слышал, как она сбежала с крыльца. И почти тотчас вслед за этим страшный крик сорвал его с
постели. Выбежав, он еще успел увидеть двоих. что уносились
прочь, нахлестывая лошадей. А в паре шагов от крыльца лежала
Х;;нда, навзничь, с раскинутыми рукам:*.
Оторопев, он в первый момент не смог д?же шeзeльнvтьcя, но.
миг спустя, он Просился к ней, спрашивая: «Ты что это? Что с тобой?» Молчание и неподвижность были ему ответом. «Ханда! Что
с тобой? Ханда!»—повторил он, беспорядочно тормоша ее. Но молчала Ханда, и лишь лицо ее все более холодело.
Председателя Найрту разбудили сумасшедшие удары.
— Найрта, вставай! Беда!— не своим голосом кричал за дверью
Павел.
Найрта сквозь сон перед этим слышал крик и конский топот и
даже было проснулся, но усталость взяла свое. От стука и криков
Павла он сразу вскочил, предчувствуя что-то недоброе.
— Кто? Что случилось?— тревожно спрашивал он, открывая
дверь.
— Ханду убили!
С бьющимся сердцем Найрта склонился над Хандой. попытался
нащупать пульс.
40

— Отошла. Наверно, не надо ее трогать. Надо людей созвать.
Надо известить власти.
И они бросились по деревне, неся о г дома к дому страшную
весть.
Люди собрались скоро. Председатель совета Аюша, местный
фельдшер Даши и парторг Цэбэг составили £<кт. Затем около убитой была поставлена охрана и отправлен наречный — сообщить о
случившемся вышестоящим органам власти.
11
В маленький домик старого Холхоя в колхозе «Новь» перестало
заглядывать солнце. Горе черным туманом скрыло весь мир, лишило
стариков сна и покоя. И днем, и ночью лишь алан слышали проходящие, лишь слезы видели входящие.
Уронив голову на костлявые руки, причитала мать:
—• Доченька моя единственная! Не было, не было тебе здесь
покоя — как тебя только ни ругали, как ни травили! Не вытерпела,
ушла из улуса — знала, что хуже-то уж нигде не будет. Не потому
ушла, чтобы от нас, стариков, подальше быть. Плакала, помню,
просила: мала, мол, ты уж меня не ругай Никогда бы вас не оставила... Но ведь жизни мне здесь не дают... Вечером и ушла в эту
вот дверь. С той поры мы и не видели ее больше...
Старик Холхой крепился из последних сил, кашлял, заскорузлой ладонью тер глаза.
Дверь осторожно скрипнула, и в дом проскользнул Адушин
Морхон. Побегав туда-сюда глазами, он присел на табурет, помолчал, вздохнул продолжительно. В доме наступила тишина, лишь
старуха всхлипывала и сморкалась.
Вдруг Морхон заерзал — он уловил запах варившейся похлебки, заправленной острым полевым луком. Морхон всю свою жизнь
ничем толком не занимался. Одну знал работу — ша'1ался от доме.
к дому, умел деже без приглашенья присаживаться с хозяевами за
стол, разносил по улусу слухи и сплетни. Его стыдили, глаза кололи, думали — переменится, но куда там: если Морхон почуял запах съестного, то не было случая, чтобы он ушей, не отведав. Вот
и тут, учуяв луковую похлебку, он стащил с плешивой головы шапку и уселся поплотнее.
«Как бы ловчее сказать, что мне веленс>\— соображал он. еле
успевая сглатывать подступающую слюну.
—• Да-а-а...— протянул он наконец.— Ханда-то ваша, значит, того. Бедняжка, бесхитростная была девка, простая, вот по простотето своей, выходит, и дала кому-то слово. Что поделаешь, люди нынче пошли нрава дерзкого...
Он опасливо покосился на дверь и понизил голос:
— Вы уж разговор наш посторонним не передавайте. Если, не
дай бог, услышат об этом люди, могут вам неладное наворожить. И
в божественных книгах ведь сказано...
Тут он посмотрел на мать:
— С чего бы это внутри у меня нехорошо как-то стало... Тетушка, налейте-ка мне тарелочку вон того супа и поставьте сюда... Так
вот, насчет вашей дочери я буду все время держать в голове. Виноватый все равно где-то есть, а ведь не зря говорят, что худое
не пройдет мимо плохого, а дубинка — мимо кола. Так и худой
Морхон впустую ходить не будет, вы еще услышите! Наш председатель Дамдин очень огорчен... Еще раньше, когда ваша Ханда начала крутить с этим трактористом Павлом, Дамдин почувствовал,
что добром это не кончится, и уж так он пытался уберечь ее. отго41

верить. Я тоже немало беспокоился тогда, и не зря, выходит,— вмд;.шь, несчастье какое приключилось...
Он умолк и снова бросил взгляд на чугунок, стоявший на огне.
Старушка, охая, неохотно встала и взяла с полки глубокую
срарфсровую тарелку, налила в нее суп и вместе с ложкой поставила перед Морхоном. А тот никогда не смотрел на то, охотно или
неохотно принимают его люди, была бы лишь ему польза. Словом,
старичок был из тех, о ком насмешливо говорят, что у них «обмороженные глаза . Нимало не смущаясь тяжкими вздохами убитых
горем стариков, Морхон ухватил ложку и набросился на еду.
Старый Холхой ни слова пока еще ке скгзал. Слушая болтовню
Мгфхона, он перебирал в памяти прошлые дела председателя Дамдина, Турлаг-Даши, Нухана и этого самого Морхона. Ему вспоьнилось вдруг, как однажды во время болезни сына одного улусника
Турлаг-Даши взялся отслужить молебен. Развесз-iB флажки с заклинаниями и напялив на себя одеяние хамбы*, он тогда ловко всех
одурачил: слепил из ржаного теста какое-то несуразное страшилище, кривлялся перед ним, будто молился. «И Дамдпн •—этот тоже
хорош,— думал старик,—-был сыном богатенького... недавно, говорят, отвозил куда-то бывшему старшине Тапхару две коровьи туши... А Тапхар-то тестем ему приходится. Морхон такой же, как
он... Все они старались, чтобы моя дочь попала в беду...»
Он оглядел чавкающего Морхона.
— Если тебя послушать, выходит, что вы с председателем Дамдином заботились о нашей дочери?
Не успел Морхон и рта раскрыть
в ответ, ках распахнулась
дверь и ввалился Турлаг-Даши. Он был слегка хмельной, черный
тэрлиг на нем был нараспашку, кушак сполз куда-то вниз.
Войдя, Турлаг-Даши нехорошо уставился на Морхона.
— Ага!—зловеще процедил он.— Вот где ты, оказывается. Супчик, значит, кушаешь? Язык свой чесать начал? Или не начал?
Ну-ка, вон отсюда!
— Постой, постой! Что случилось-то?
— Молчать!—прикрикнул Турлаг-Даши — Сказано тебе: вон
отсюда!
Морхон послушно подхватил шапку и молча выбежал за дверь.
Даши покосился вслед и повернулся к старику Холхою.
— У нас здесь кое-что происходит сейчас,— сообщил он значительным шепотом.— Приехали два милиционера и взяли под стражу того бравого молодца, который все кричит, что явился учить грамоте стариков. Вместе с ним забрали эту вертихвостку, дочь Парни.
Даши пригнулся, стараясь заглянуть старику в лицо, но тот не
обращал на него внимания, равнодушно глядел в пол.
— Боги!—ахнула старуха.— Какая ужасная новость!
— Ха,— усмехнулся Турлаг-Даши.— Пусть виновные получают свое! Кто, спрашивается, мог ткнуть ножом вашу Ханду? Кто?
Кроме этих собак, некому!
— Боги!— гаснущим голосом простонала стэруха.— Кто знает...,
кто знает... Совсем разболелось у меня сердце... Руки-ноги дрожат...
Она еле доковыляла до кровати и свалилась ничком.
Два человека в милицейской форме вызвали Бару и Балжад в
.травление колхоза «Новь». Почти тотчас туд? же, самодовольный и
небрежный, явился председатель Дамдин.
— Н-ну, товарищ Бару,— с ухмылочкой заговорил он.— Вижу,
* Х а м б а - л а м а — духовный сан.
12

все свои дела вы ооделали и теперь со своей :ювои царицей соопраетесь нас покинуть.
— Не понимаю, о каких делах вы говорите,— грубо ответил
Бару.
— Не разговаривать!— прикрикнул один из милиционеров.
Постепенно правление стало заполняться народом. В толпе
оживленно переговаривались, шептались. Немало людей, видно, собралось и на улице — оттуда доносились шаги, шум, порой улусникп
заглядывали в окна.
—• Что вы здесь собрались, чего не видели?— рассердился милиционер.— Освободите помещение!
— Ой. погодите!— послышался из толпы голос Адушина Морхона. — Дайте посмотреть на молодых, на нашего зятюшку!
— Перед вамп не театр, не представление.— милиционеры выпроваживали на улицу любопытных.
Встревоженный Бару молча сидел на скамейке у стены и. подперев кулаками скулы, о чем-то напряженно думал. Неподалеку,
на другой скамейке, сидела Балжад. Не доставая до пола, она беспечно болтала ногами, посмеивалась и с любопытством поглядывала на милиционеров.
— Зачем я вам понадобилась?— вдруг спросила она.— Куда хотите меня везти?
— Сами не знаете, что ли?
— Откуда я могу знать, когда и вы не знаете,— искренне удивилась девушка.
Снова наступила тишина. Глаза у Балжад сердито блестели, на
щеках выступили красные пятна.
В это время явился какой-то человек с известием, что лошади
готовы. Милиционеры вывели на улицу Бару и Балжад.
В колхозе строили загадки, что будет дальше, чем все кончится:
жаль, очень жаль, что удар ножа оборвал молодую жизнь Ханды
Холхоевой, ко при чем тут Балжад и учитель Бару? Примерно
к зтом\ т сводились все разговоры.
12

Кабинет находился в дальнем конце коридора на втором этаже
нового двухэтажного дома с широкими окнами. Кабинет был невелик, большую его часть занимал просторный стол. За ним в кресле с
высокой прямой спинкой сидел моложавый мужчина средних лет.
Над его головой висел портрет Ленина, а на стене справа — портреты
Сталина и Ворошилова, на стене слева — Калинина и Дзержинского.
Развернув перед собой папку, человек задумчиво перебирал исписанные листы и что-то отчеркивал красным карандашом. Покончив с этим, он подпер ладонью скулу, прищурился и надолго погрузился в размышление. Слышалось лишь его дыхание, оно будто
слщвалось воедино с наступившей тишиной.
Минут десять спустя в кабинет ввели Бару.
— Гражданин Бару Тугутов, наш с вами разговор должен быть
точным и правдивым. Подпишите вот, что будете говорить только
правду.
С этими словами человек подтолкнул г Бару небольшой квадратный листок.
Бару молча взял бумагу, расписался и, приподнявшись с места,
положил ее перед следователем. Тот мельком взглянул и убрал ее
в папку. Потом, глядя сурово и озабоченно, сказал:
— Так, гражданин Бару Тугутов, вы знаете, конечно, по какому
делу находитесь у нас?
— Нет. не знаю.
43

— О том, что произошло в колхозе «Суранзан . иы слышали?
— Слышал.
—• Так. Что вы слышали и знаете об убийстве Холхоевой ХанДЫ?

— Слышал только то, что в колхозе «Новь? говорили все, кроме
этого, я ничего не знаю.
— Гражданин Бару! Вы с Холхоевой Хандой состояли в родстве
или вас связыв&ли какие-то другие., личные отношения?
— Родственных отношений никаких нет. Я был знаком с ней —
минувшей зимой мы вместе учились в городе на курсах. Личных
отношений между нами никаких не было.
— После приезда в колхоз «Новь» вы с ней встречались? Может быть, переписывались?
— Ничего такого не было.
— В каких отношениях вы с Балжад Паркиевой?
— Живу у ее родителей. Мне кажется, можно уже говорить о
том, что мы с Балжад любим друг друга.
— Что вы знаете об отношениях между Холхоевой Хандой и
Балжад Парниевой?
— Ничего не знаю.
—• Хорошо, гражданин Бару! Я должен показать вам одну вещь.
Вы, конечно, понимаете, что обязаны сказать о ней все, что знаете
и помните.
С этими словами следователь открыл ящик стола и вынул чтото, завернутое в бумагу. Это оказался серебряный нож бурятской работы, покрытый засохшей кровью.
Бару начал было довольно спокойно присматриваться, но вдруг,
изумленно расширив глаза, он весь подался вперед, кровь разом отхлынула от его лица. Гулко, взахлеб забилось сердце, горло словно
сдавила жесткая рука, и какой-то багровый дым на миг ослепил и
оглушил Бару.
Ничем не выказав, что заметил состояние Бару, следователь
достал помятый и обгоревший с одного боку лист бумаги.
— Смотрите,— сказал он, показывая его.— Кго и кому мог написать это письмо?
Однако Бару был не в состоянии не только понять, но даже
поосто увидеть написанное.
— Ничего об этом письме я не знаю, и сказать о нем я ничего
не могу,— проговорил он, наконец, хриплые голосом.— Но когда я
увидел этот нож, страшная мысль кольнула меня. Я хоть и знаю
этот нож, но отказываюсь и буду отказываться от причастности к
этому черному делу. Пусть порукой будет моя честь гражданина
Страны Советов. Больше сказать мне нечего.
Бару выпрямился, твердо посмотрел следователю прямо в глаза- лицо у него было уже совсем другое — спокойное, замкнутое.
Следователь некоторое время молча смотрел на Бару сумрачным тяжелым взглядом, затем дважды нажал маленькую кнопку на
углу стола. Тотчас в кабинет вошел милиционер.
— Уведите арестованного!—приказал следователь — И приведите ту женщину.
Вскоре перед следователем сидела Балжгд. Ни т-ни испуга или
смущения не было на ее лице. Чуть посмеиваясь, как ни в чем не
бывало, она бойко отвечала на вопросы:
— Кроме того, что я уже сказала, ничего другого я не знаю. К
этому делу я не имею даже самого малого касательства. Даже
обидно, что вы спрашиваете меня о нем. Кто мне объяснит, в чем я
провинилась?
И ожидая ответа, она простодушно улыбнулась хмурому следователю.
44

Следователь достал из стола все тот же нож.
Балжад вздрогнула при виде черной крови, засохшей на лезвии,
и, не сводя с него испуганных глаз, невольно подалась назад.
— Вы зачем показываете мне этот... нож... весь в крови?—дрожащим голоском спросила она, меняясь в лице; из глаз ее закапали слезы.
— Этот нож вы должны знать и помнить! Расскажите его историю,— мягко сказал следователь и выжидательно посмотрел на
девушку.
— Рассказать его историю? Да я даже по помню, чтобы я его
когда-нибудь видела,— возмущенно проговорила она.— Почему вы
думаете, что я должна знать этот нож?
Следователь с минуту молча смотрел на нее, задумчиво сдвинув брови.
— Вы сможете рассказать мне что-нибудь об этом ноже,— сказал он наконец.— Сейчас сами убедитесь в этом.
Он повернул нож, и тут стали видны вырезанные на его рукоятке две русские буквы и цифры, обозначающие год.
— Это что?— быстро спросил он.
Глаза у девушки мгновенно расширились, она удивленно ахнула:
—• Вот так штука, это же нож моего покойного отца! Как он к
вам попал, да еще весь в крови? Его ведь у нас никто не носил,
до недавнего времени он всегда вигел на стоне. Но как он мог попасть в эту черную историю, я не знаю. Прошу поверить мне, я к
:>тому делу никакого отношения не имею.
Следователь молча вынул из стола рваную бумажку, обгорелую
с одной стороны, и еще какой-то сложенной вчетверо, замаранный
листок. Вышел из-за стола и остановился за спиной Балжад.
— Вот прочитайте эти две бумаги,— по-прежнему очень мягко
сказал он и, держа их перед ее глазами, выжидательно склонился
над девушкой.
Балжад, беззвучно шевеля губами, питала их довольно долго.
Не обнаружив подписи ни на одном из этих писем, она внимательно просмотрела буквы, пытаясь угадать, кто мог написать. Почерк
был знакомый, хотя писавший старался изменить его, но все равно
можно было угадать руку Цэрэна Убашиева. «Ага,— догадалась девушка.—-Те же, кто погубил Ханду, решили оклеветать и меня с
Бару ».
— Это кто писал и для чего?—спросила она, оглядываясь на
следователя.
Следователь, ничего не сказав, вернулся на своз место, сел и
только после этого неожиданно резко спросил:
— Почерк вашего друга Бару, не так ли?
— Нет. почерк у Бару вовсе не такой, да и не станет Бару
писать такие гнусные вещи. Эти письма написаны рукой счетовода
нашего колхоза «Новь» Убашиева Цэрэна. Я думаю, что самые отъявленные негодяи нашего колхоза специально сочинили эти письма,
чтобы примешать нас с Бару к этому черному делу.
Сказав это. она холодно посмотрела на следователя.
— Ах вот как? А кто эти, как вы сказали, отъявленные негодяи, кроме Убашиева Цэрэна? Назовите же мне их имена.
•— Можно, можно!—сказала она, и глаза ее засверкали.— Председателя нашего колхоза Дамдина знаете? А его неразлучные дружки— это Турлаг-Даши, Морхон, кладовщик Дагба, Базар. Они стращают и запугивают народ, вымогают взятки Вы не знали об этом?
Все знают, как они злобствовали и открыто преследовали нас с
Хандой Холхоевой за то. что мы стали комсомолками Вот посмот15

рите, что они сделали: Ханда сейчас убита, я в тюрьме — сижу вот
здесь перед вами, и вы с меня снимаете допрос, это как назвать'?
И она рассмеялась сухо, с горечью.
Тесный, с бумажными окнами клуб колхоза Новь- бьп битком
кабит народом, согнанным сюда по приказу председателя Дамднна.
Те, кто не поместился на лавках, стояли и сидели на полу. Люди боязливо помалкивали.
Председатель Дамдин, багровый, заметно г'.мьльнон, выпрямился
над столом, окинул собравшихся косым взглядом.
— Слушайте, колхозники моего колхоза!—зычно прокричал
он.—• Вы слышали, что недавно случилось по соседству с нами в колхозе «Суранзан»? Кто убил эту бродячую девицу Ханду Холхоеву?
Почему убил? Установлено, что эту бродячую девицу убили тот самый пришлый человек Бару Тугутов. который величал себя учителем, и снюхавшаяся с ним беспутная девка Парниева Балжад! Причина же убийства Холхоевой Ханды такова — хорошенько заполните! Холхоева Ханда когда-то обнадежила этого самого Бару, что
станет его женой, а сама же вот этим летом, как вы помните, выскочила за Павла Табитуева из колхоза «Суранзан >. Тогда этот Бару,
которого, можно сказать, ткнули мордой в гря:.ь, аж под девятым
своим ребром завязал в узелок злобу. Он пообещал себе найти ее
хоть под землей и поприветствовать. 1/1 вот чем все это кончилось
на сегодня. Ну, а при чем здесь Балжад Парниева? А вот при чем:
Павел Табитуев, оказывается, просил эту Балжед Парниеву выйти
за него замуж. Она согласилась и уже от радости ног под собой не
чуяла, но тут Ханда Холхоева сплетнями и склоками вбила между ними клин, заставила Павла Табитуева наплевать той в лицо п
оказалась его женой. Вот почему тот серебряный кож умершего отца Балжад Парниевой день ото дня становился все острее и наконец
совершил то, что вы знаете.
Голос председателя гремел все громче и перешел уже в истошный крик, когда в толпе пронзительно заголосила старушка Холхоева. Вскочил и старик Парни, сидевший -неподалеку.
—• Вы нашу бедную сиротку не трогайте!— визгливо крикнул он.
Председатель Дамдин сплеча бросил на стол свой литой кулак.
— Вышвырните на улицу этого старого пса!—рявкнул он.
И тотчас вскочили Турлаг-Даши, Морхон, Дагоа :i Базар, схватили за воротник старого Парни и уже было поволокли к выходу, но
тут распахнулась дверь, и друг за другом вошли несколько вооруженных милиционеров.
— Оставаться всем на местах!—приказал один из них, становясь у входа.
Другой, видимо, старший, вынул т кармана гимнастерки сложенную бумагу.
— Дамдин, председатель колхоза <'Повь», зять бывшего волостного старшины Тапхрра; бывший лама Даши по прозвищу Турлаг;
бывший вор и бродяга Адушпн Морхон: бывший хуварак-лама. кладовщик колхоза Дагба; Базар, картежник и пьяница: бывший богач
Убашиев Цэрэн — эти люди находятся здесь?
Милиционер строго оглядел присутствующих.
Старик Парни, которого едва не выбросили на улицу, сразу же
встрепенулся.
— Вот они, все тут!—тоненько закричал он.— Вот этот
:-тот...
УТОТ...— перечислял он, поочередно тыча пальцем в названных
— Встаньте здесь!—приказал милиционер и выстроил з:-:-: шестерых у стены.
— Вы арестованы в соответствии с законом и по распоряжению
46

аймачных властей!—объявил ок.—Довожу до вашего сведения в узаконенном порядке. Вы поняли?
И он приступил к обыску арестованных.
Иссиня бледный председатель Дамдин трясся п молчал, помалкивали и остальные, только Турлаг-Даши, весь потный и красный,
вдруг спросил:
— А это ваше аймачное начальство имеет право брать под стражу председателя нашего колхоза?
— Вы с этим начальством еще встретитесь, тогда и спросите!—
холодно ответил милиционер и подал знак вывести арестованных.
— Проклятые, чтоб вам сюда никогда не возвращаться!— прокричал им вслед старик Парни.
Одобрительный ропот пробежал по толпе, только один кто-то,
опасливо понизив голос, заметил:
— Тише. Прежде, чем подбросить над собой камень, надо знать,
где твоя голова.
Через несколько дней после этого вернулись домой Валжад и
Бару. Старик Парни со старухой растеряли от счастья все слова п
могли только плакать да обнимать дочку с чятем в четыре руки.
Что ж удивительного, если в радости, говорлт, даже коршун плачет! И не только родители — весь колхоз «Новь», все старики и старушки, дети, ровесники Балжад и Бару радовались, тесно набившись в маленький домик старого Парни.
В разгар веселья вдруг вошли старики Холхоевы. Маленькие,
Сгорбленные, они остановились у порога, подслеповато моргая заплаканными глазами.
— Балжад, доченька, где ты?
Балжад бросилась к ним. Дрожащими руками старики обняли
ее с двух сторон, целуя горящие от волнения щеки.
— Погубили злые люди нашу единственную доченьку,— всхлипывала старушка.— Теперь ее не вернешь... Вместе вы с ней росли,
подружками были... Удвоилось поэтому нашэ горе, когда по наговору злодеев увезли тебя... Но справедлива, к счастью, наша власть,
узнала всю правду, и вот вернулась ты обратно домой со своим другом. Радуемся, словно дочь наша вдруг возвратилась к нам. Пришли
вот поцеловать, полюбоваться на тебя...
Старики снова расцеловали ее и заплакали. Балж&д и Бару бережно усадили их, принялись успокаивать.
Сердечные слова и слезы осиротевших стариков тронули всех,
кто был в домике старого Парни. Многие вытирали украдкой глаза. Каждый думал свое, но не из таких ли мыслей сложилась в народе простая и давняя мудрость: «Родное дитя дороже сердиа, родная земля дороже головы». Будет ли кто оспаривать эти слова, если
они сказаны к месту?
Начиная с этого времени, колхозники — молодежь и старики —
все чаще стали поговаривать о том, что было бы неплохо объединиться в один колхоз со своими соседями из «Суранзана». Выгода
была
очевидна с любой стороны — взять ли в расчет
земельные
угодья, или хозяйства и быт, или з'словпя работы, или же самих
людей. Предложение довели до колхозников «Суранзана», и те, подумав, одобрили его. Это взаимное желание людей
объединиться
должно было скоро рассматриваться в аймачных учреждениях, и
колхозники со дня на день ждали решения о слиянии двух хозяйств. И как раз в эту пору, как-то незаметно за всеми разговорами и ожиданиями перемен, подоспели повестки о вызове в суд свидетелей по делу Дамдина и его подручных. Суд должен был состояться пятнадцатого октября.
17

13

В это утро возле клуба аймачного центра царило необычайное
оживление. Под кавесом у коновязи не Сыло где приткнуться жеребенку: теснились телеги, стояли вплотную друг к другу разномастные лошади, некоторые еще и дыхание не успели перевести, курились густым паром.
На крыльце клуба и на скамейке подле ограды сидели люди,
разговаривали, курили трубки, самокрутки, неистово дымя махоркой
и крепким самосудом.
Таща за собой маленькую внучку, взад-вперед расхаживала набожная старуха Янжима, мать бригадира Радны из колхоза «Суранзан». На ходу она перебирала сандаловые четки и
беспрерывно
шептала молитвы.
Большинство собравшихся было из колхоза «Новь», но приехали люди и из «Суранзана».
На соловом иноходце, на котором обычно разъезжал председатель Дамдин, подкатил старик Парни со старухой, с дочкой и зятем.
Сойдя с телеги, они весело поздоровались с собравшимися.
Председатель колхоза «Суранзан» Найрта Будаев, посмотрев
на Бару, пошутил:
— Ай-яй-яй, Бару-багша*, как же вы решились осквернить посвященного грозному богу Дамдину** священного солового иноходца,
над которым, говорят, даже птица не смеет пролететь? Смотрите,
как бы не пал на вас гнев свирепого Дамдина!
— Что ж, если разразится такая беда,— смеясь, отшучивался
Бару, — придется, думаю, звать на помощь председателя Найрту.
Вскоре начался суд. На сцене, за длинным столом, покрытым
красным сукном, сидели три человека. В сторонке примостилась
молодая женщина — похоже, что секрете рь. Ближе и справа за небсльшим столом, тоже под красным сукном, видимо, обвинитель
озабоченно перебирал толстую кипу бумаг. Напротив его, слева, за
деревянным ограждением по трое в ряд сидели обвиняемые — Дамдин, Турлаг-Даши, Адушин Морхон, Дагба, Базар и Цэрэн. Перед
ними за маленьким столиком сидел и листал бумаги лысый старичок в очках — защитник, видно.
Духота в клубе стояла такая, что нечем было дышать. По багровым распаренным лицам струился пот, но люди слушали терпеливо и жадно, с особым интересом ожзгдая, что скажут оказавшаяся
вдруг в числе свидетелей старуха Янжима и обвиняемые во главе
с Дамдином.
Уже ответили на вопросы Цэрэн, Базар, Морхон, теперь пришла
очередь Дамдина.
Дамдин, красно-сизый, с набрякшим потным лицом, медленно
встал и, подрагивая коленями, ссутулился в ожидании вопроса.
Председатель суд;', человек лгт тридцати г небольшим, высокий,
с пристальными светлыми пазами, проговорил негромко и мирно:
— Вы дали подписку, что ГЛ-ДРТС на все вопросы суда отвечать
правдиво и искренне, так? Вы имгч-то прг.зо задавать вопросы относительно своего дела. Понимаете?
— Понимаю,— хрипло выдавил из себя Дамдин, с силой потирая
затылок,
— Кто убил Холхоеву Хднду? Отвечайте прямо и честно 1
— Убили ее Турлаг-Даши и Дагба. Их рук дело.
Тут из зала донеслись крики: «А где были твои руки?»—и судья тотчас строго побренчал колокольчиком.
— Каким оружием воспользовались убийцы? Как и где убили?
— В колхозе «Суранзан». Ночью вызвали из дому женским го18

лесом и ударили в сердце ножом, который Базар выкрал у старика
Парни.
— Злодеи!— снова крикнули из толпы. И председательский колокольчик опять зазвонил, требуя тишины.
— Обвиняемый Дамдин! Давая показания следователю, вы говорили, что подучили Дагбу подделываться под голос Балжад Парниевой, что заставили Базара выкрасть серебряный нож покойного
сына старика Парни и что приказали этот самый нож оставить на
месте преступления — в теле убитой Ханды Холхоевой. Это вге правильно?
— Правильно.
— С какой целью вы приказали оставить нож в теле убитой 9
С какой целью вы решили подделать голос Балжад Парниевой?
— Мы хотели отвести от себя подозрения. Вину взвалить на
Бару Тугутова и Балжад Парниеву.
— Что вы сделали для того, чтобы подозрения пали на Бару
Тугутова?
— Для того, чтобы подозрения пали на Бару Тугутова, я заставил Убашиева Цэрэна написать два письма без подписи. Затем Турлаг-Даши поехал в колхоз «Суранзан» и подбросил эти письма
Ханде Холхоевдй и председателю Найрте.
— Почему ваши действия были направлены именно против этих
троих — Ханды Холхоевой, Балжад Парниевой и Бару Тугутова?
— Потому что они всюду кричали о том, что мы разоряем колхоз, связаны с ламами и кулаками, присваиваем колхозное добро.
— Вы действительно делали все то, в чем они вас обвиняли?
— Нет, мы этого не делали. Они клеветали на нас.
— Вы, обвиняемый Дамдин, отвечая до этого на вопросы следователя, сообщили, что вы являетесь зятем бывшего волостного
старшины Тапхара, Турлаг-Даши — бывший лама, Дагба — бывший
хуварак, Цэрэн — сын богача, Базар — сын богача, Морхон — бывший
вор. По какой же причине вы отрицаете сейчас свои показания?
Председатель суда задал этот вопрос уже заметно посуровевшим голосом.
Дамдин. опустив голову, молча скреб затылок.
—• Что ж, с&дитесь,— сказал председатель суда, холодно.— Даши, по прозвищу Турлаг,— это вы?— спросил он, взглянув в сторону подсудимых.
— Да,— отвечал Турлаг-Даши. торопливо вскакивая с места
— Вы много лет ходили в ламах?
— Двадцать с лишним лет я был ламой, но, как говорят, оставил бога в лозняке, а обет — в березняке. ушел Е мир п стал
колхозником.
— Бывший лама, вы. отрекшись от бога и обета, стали \'бизать
людей?
•—- Что поделаешь, послушались мы председателя Дамдина п
вдвоем с Дагбой совершили вот такое плохое дело.
— Этот самый Дагба, будучи хувараком, воспитывался вами?
—• Нет, он был послушником другого, большого ламы.
—• Так. Вы подтверждаете то, что до вас говори.'!и другие обвиняемые во главе с Дамдином?
— Все правильно говорили. Подтверждаю.— нехотя сказал Турлаг-Даши и кивнул головой, но в это время вскочил сидевший в
зале Павел и выкрикнул, бросаясь вперед:
— Я этих кровавых псов заставлю сейчас кровью расплатиться
за мою Ханду!
Сидевшие поблизости люди едва удержали Павла, но гнев, словно только дожидавшийся этого, уж^ гремел, переполняя зал:
4. «Байкал» Л! 1

49

— Дайте убийц нам в руки!
-— Мы их своим судом!
С большим трудом удалось милиционерам успокоить, уговорить
людей, унять шум и гвалт.
Между тем председатель суда — внешне он по-прежнему оставался спокойным, лишь глаза его стали еще более холодными и
жесткими — приступил к допросу Дагбы.
— Кто из вас двоих убил Ханду Холхоеву •— вы или ТурлагДаши?
— Турлаг-Даши ударил ее ножом,— запинаясь, отвечал побелевший Дагба.— Я только вызвал ее из дому, подделав свой голос под
женский. Пожалейте меня, я ведь до этою ничего плохого никому
не делал.
Тут вдруг поспешно вышел вперед дядюшка Нухан и облагался
к судье:
— Позвольте мне задать Дагбе вопрос.
Председатель суда наклонил голову, давая разрешение.
Дядюшка Нухан повернулся к Дагбе и закричал на весь к туб,
дрожа от злости:
— Лжешь ты! Кто в прошлом году ударил меня ночью из-за
угла дубинкой? Не ты ли это сделал? Сейчас ты об этом не говоришь, невинным хочешь прикинуться? Отвечай мне прямо!
— Не бил я вас!—завизжал Дагба.— Это вот они, Турлаг-Даши
и Морхон, били вас!—и он ткнул пальцем в сторону Даши л Морхона.
Те в ответ окрысились на него с двух сторон, обвиняя з клевете.
Председатель суда приказал им замолчать. По его знак\~ с улицы позвали старуху Янжиму.
— Вы Янжима-хугшэн*, так?— спросил он ее.
— Да, да, это я! О боги, боги! Сколько живу на свете, никогда
никого не обманула, зла никому не причинила, так за что же. за
какие тяжкие грехи суждено мне сегодня при всем народе стоять и
отвечать перед судом. О Арья-Бала**!
Она молитвенно воздела над собой сложенные ладони и что-то
поспешно зашептала.
Председатель суда, сухо улыбнувшись, взглянул на заседателей.
на прокурора и с едва уловимой насмешкой спросил:
—• Так, Янжима-хугшэн, вы ведь приняли на себя обет з тю-7
бом случае и до конца следовать учениям и заветам богов и там'
— О да!—отвечала та, снова воздевая руки и закатывал смиренно глаза.
— Вы знаете вот этого человека по имени Турлаг-Даши?
— Знаю, знаю!
— Вы этого Даши знаете еще с тех времен, когда он был ламой, и почитали его как служителя веры?
— Да, почитала.
— Раз вы всегда помните про свой обет, то не должны, наверно, забыть и вот о чем: однажды, когда вам приснилось, что вы
стали женой монгольского богдо-ламы, Даши объяснил вам этот сон.
так?
Едва председатель суда сказал это, весь собравшийся народ
дружно засмеялся.
— Н-не помню,— запинаясь и краснея отвечала старух^ Янжима.— А чему это вдруг все смеются?
— Отвечайте суду. Почему те письма, что привез вам Турлаг* Хугшчн — старуха.
** Арья-Бала — слова молитвы.
50

Даши, вы не стали относить сами, а передали через свою маленькую внучку, которая будто бы нашла их перед домом?
В ожидании ответа председатель суда пристально смотрел на
старуху Янжиму.
— О боги, боги, все в руках ваших!.. Я поверила Даши, потому что он был когда-то ламой, я не могла его ослушаться, когда
он попросил вот так передать эти письма.
Она набожно подняла сложенные ладони и снова зашептала.
— Таким образом вы оказались заодно с убийцами. Так ведь?
Старуха Янжима залилась слезами.
— Боги, помилуйте! Как я могла заставить невинную руку моей
внучки совершить такое страшное дело?!
После этого еще несколько свидетелей дали свои показания.
Выступили обвинитель и защитник. И после того, как сказали свое
слово обвиняемые, был объявлен перерыв и суд удалился на совещание.
Дамдина, Турлаг-Даши и Дагбу приговорили к высшей мере
Морхон, Цэрэн и Базар получили по десять лет тюремного заключения с последующим лишением гражданских прав на три года.
Когда председатель суда зачитал это постановление, все, кто
был в клубе, захлопали в ладоши. «Не оглядывайтесь назад!
Н<?
возвращайтесь сюда!»—кричали они осужденным.
Преступники, окруженные колючей оградой штыков, были выведены вон.
Перевод с бурятского В. МИТЫПОВЛ.

Повесть Еремея Парнова «Бронзовая улыбки» посвящена выдающемуся /*,.
тешествию нашего земляка, ученого Г. Ц. Цыбикова в Тибет, открывшего мир::
вековые тайны этой удивительной страны. Предлагая вниманию читателей это
произведение, мы публикуем статью Ж. Тумупова. основанную на малоизвестных документах, о деятельности замечательного ученого после его тибетское
путешествия

Гонйочжаб Цыбиков в Восточном институте
2 мая 1903 года на общем собрании членов Географического общества в Петербурге был заслушан отчет Г. Цыбикова об этом путешествии. Его научный подвиг был высоко оценен и отмечен Золотой медалью за блестящие результаты путешествия в Лхассу и Почетной премией имени Пржевальского.
В этом же году на заседании конференции Восточного института, с которым
была связана вся последующая деятельность Г. Ц. Цыбикова, он был избран секретарем конференции данного института, что было утверждено приказом исправляюшего должность Приамурского генерал-губернатора Венсвского от 24 февраля 190'!
года 1 .
В декабре 1903 года Г. Цыбикову было поручено чтение теоретических лекций
•на кафедре монгольского языка сверх установленных но должности лектора практических занятий. Этим самым ему было оказано большое научное доверие. Одна•ко молодого ученого угнетала неясность его служебного положения. В своем заявлении директору Восточного института от 13 апреля 1905 года он отмечает: «...Меня нее вргмя гнетет одно тяжелое недоумение, имею ли я права на все преимуще•сша, предоставляемые службой по определению правительства, так как лектопы
щеточных языков, на основании 20 пункта Положения о Восточном институте, счит а ю т с я на службе по вольному найму». Далее пишет: <<Нет ничего тягостнее для чеюкека, чем-либо привилегированного, как нгзнанме законности своих преимуществ и
сомнение в том, не б у л у т ли о т н я т ы все эти п р е и м у щ е с т в при новом пересмотре
ею служебною п о л о ж е н и я » . Дело it юм, ч т о Г. Цмоик'шу »а период государственном с л у ж б ы <• IS't'l по Н10Г) к>д не было присвоено зв.шие по чину, хотя по занимаемом |<> I ' h i l l r I II И I I I С Ы Ж у р.111011,1 ОН '...IMS . К П К . I . I JTOMI.
Первый к л а с с н ы й чин ему был присвоен п р и к а ю м по i р а ж д а н с к о м у ведоме I B S
лн^ь в марте 190(> года'. С.ооощаи но л ш д и р е к ш р у М и с т и ч н о г о и н с т и т у т а , Министерство народного просвещении
писало, « ч и > п р и ч и с л е н н о м у
к
Министерству
народного просвещения Цыбимнц
Высочайшим приказом
по
гражт,анском\
ведомству от 3 марта за № \'Л отд.то с т а р ш и н с т п ' ) в чипе ьо.иежского секретаря <.
i-ro ию:^я 1S99 го ia»^. Естесничто. там>й ч и п не \ дов >етвопя,1 учегого и он подае!
заявление об освобождении ею o i обяч;;нн1кмей л е к г э р а Просьба была удовлетворена. Г. Цыбиков уезжает на родин>. Но п р е п о д а в а т е л и и профессора Восточного инстит у т а , ценя заслуги молодого ученою, не т е р я л и надеж iv в е р н у т ь его в H H C T H I S I на
1
2
3
4

Прп.моргосар.хнв фонд
Прпморгосархив, фонд
Прнморгосархив, фонд
Прнморгосархив, фонд

1 К., о г п к ь 3. д е п о
115, опись 3. дело
115, опись Я. дело
115. опись 3. дело

1. лист '2,Vi.
1, лист 73—/4.
1. лист 256
1, лист 109.

кафедру монгольской словесности. Конференция Восточного инст-пута рассмотрела
агот вопрос на своем заседании и приняла решение запросить согласие Г. Ц. Цыбикова занять вакантную кафедру монгольской словесности. «Конференция
Восточного
института, приняв во внимание полезную педагогическую деятельность при Восточном
институте, научные путешествия и ученые труды окончившего с дипломом 1 степени
курс Императорского С.-Петербургского университета по факультету г.осючных языков,
причисленного к Министерству народного просвещения коллежского секретаря Гонбочжаба Цэбековича Цыбикова и, одобрив .представленную им программу преподавания монгольской словесности, в заседании своем 4 января 1906 юда определила
запросить г. Г. Ц. Цыбикова о согласии занять вакантную кафедру монгольской
5
словесности» ,— писал директор Восточного институт?.
Г. Цыбиков, получив приглашение о занятии кафедры монгольской словесности, 17 мая 1906 юда направил директору Восточного института письменное согласие. О свои?; научных трудах он сообщает следующее: ^Печатные труды, кроме мелких статей но этнографическим :: общественным вопрос.?.м в столичных и провинциальных газетах, суть:
1. «Подати и повинности в Забайкальской области».
2. «О центральном Тибете»—предварительный отчет о путешествии
(переведен в Америке на английский язык).
Подготовлены к печати:
1. Сочинение Цзонхавы «Большой Ламрим» — перевод с комментариями «
вступительным словом о ламаизме.
2. «Практическое руководство к изучению монгольского языка»:
3. «Буддийский паломник у святынь Тибета»—полное описание путешествия
1899—1902 годов".
Здесь же он сообщает и о том, что «1894-93 учебный год провел в монгольском городе Урге, откуда предпринимал поездки по ближайшим местам, как АмурБалсухуланту, хурень Дачин-вана, Заин-Гегена, монастырь Эрджу-Цзу, Барун-хурень и т. д. Целью атих поездок было изучение на месте быта монголов вообще и
их духовенства в частности».
Имея такой солидный научный багаж, Г. Цыбикоя приказом Министра народною просвещения от 28 октября 1906 года был назначен исправляющим должность
профессора Восточного института.
15 декабря 1903 года Г. Ц. Цыбиков возвращается во Владивосток. Он продолжает работать над своими научными трудами
«Буддист-паломник у святынь
Тииета», над переводами на монгольский и русский языки «Ламрима», «Пособием
для практического изучения монгольского языка».
С начала 1907-08 учебного года в круг наук институтского преподавания был
введен необязательный курс тибетского языка. Чтение лекций по тибетскому языку,
сверх установленных часов по монгольскому языку, поручено Г. Цыбикову. Эту
связанность он исполнял вплоть до 1917 года. Признанием научных заслуг и авторитета было присвоение очередного звания по чину — титулярного советника".
В период летних каникул 1908—1909 учебного года Г. Цыбиков был направлен в научную командировку в Забайкальскую область и Китайскую империю. К
своем письме А. В. Рудакову, директору Восточного института, Г. Цыбиков со, бщает: «Посвятив июнь и ию.«ь Забайкалью, думаю в августе и сентябре быть зл
границей в Пекине и Монголии» 3 .
После возвращения, несмотря на огромную занятость, он пишет и издает
сПособие для изучения тибетского языка», «Пособие для практического изучения
монгольского языка», «Монгольские тексты», «Образцы слога и орфографии современного делопроизводства для чтения студентов 3-го курса Восточного института»,
которые имели большое научное и методическое значение. «Пособие для практического изучения монгольского языка» переиздавалось в 1909 и 1915 годах. В 1910
году увидел свет монгольский перевод Цзонхавы .<Лам-рим-чен-по» («Ступени пути
5
6
7
6

Приморгосархив, фонд
Прнморгосархив, фонд
Приморгосархив, фонд
Прнморгога>ь:ив, фонд

115. опись 3. дело 1, лист 1 1 1 .
115, опись 3, дело 1, листы 108—109.
115, опись 3, дело 1, лист 256.
115. опись 3. дело, 1, лист. 143.
.".3

к блаженству»), русский перевод которого с предисловием и п р и м е ч а н и е м вышел во
Владивостоке в 1913 году. В предисловии к русскому переводу «Ламрима» Г. Цыбикос пишет: « Н а ч а т а я мною уже несколько лег тому назад работа по разным
причинам выходит ьа суд специалистов только теперь. Ч о т ч а с т и рад такому случаю, т. к. у наших соотечественников
интерес к миру, где господствует северным
буддизм, теперь заметно увеличивается вследствие известных политических шагов
правительства по отношению к Монголии и Тибету».
В 1910 году Г. Цыбикова постигло
большое
гор; в связи с кончиной отал.
Заботы по «устроегию дальнейшей жизни осиротевших родных и приемных малолетних детей» легли на него, единственного родного сына отаа. Для устройства
д о м а ш н и х дел ему был предоставлен отпуск.
Б 1913 году Г. Цыбиков выехал в научную командировку в Петербург
для
з а щ и т ы диссертации. Материалы диссертации — перевод «Лам-рим-чен-по» с предисловием и примечанием — давно были готовы и находились у декана
факультета
восточных языков С.-Петербургского университета Н. Марра. Однако, Г. Цыбиков)
в этот раз не удалось защитить диссертацию, м а т е р и а л ы были возвращены Г. Цыбикову для доработки. Но по количеству опубликованных трудов и их научной ценности Цыбиков вполне заслуживал присвоения ученом степени. К этому времени он
был п р и з н а н н ы м ученым-востоковедом и пользовался з а с л у ж е н н ы м авторитетом
,;
научном мире. С
присущей ему настойчивостью он продолжает научную деятельность. В 1915 году с учетом изменившихся условий в жнгни Монголии составил носую n p o i p a v M y преподавания но предмету политического и экономического строя
Монголии. В 1916 году Г. Цыбиков отправляется р н а у ч н у ю к о м а н д и р о в к у в г. Цицнкар, расположенный в северо-восточном
Китае.
Находясь вдали и несмотря на трудности п у т е ш е с т в и я того времени. Г. Цыбмков почти каждое лето приезжал в родные места. Будучи одним из первых образованных людей среди агинских бурят, он понимал свою ответственность в деле и\
просвещения. Г. Цыбикоз в сентябре 1917 года обращается в конференцию Восточного института со следующим заявлением: «Вследствие приглашения меня моими
сородичами, забайкальскими бурятами, послужить .ie.iv национализации школы, что
будет сделано в Российской республике для всех инородцев, в том числе и для
бурят, а также принимая во внимание создавшееся в России политическое положение, я желаю посвятить свои силы делу народного просвещении сородичей. Поэтому прошу конференцию Восточного института освободить меня от должности и. л
профессора»"1. Совет профессоров Восточного института удовлетворил просьбу Г. Цыбикова. Он возвращается на родину и продолжает там педагогическую деятельность
За это вре^я Г. Цыбиков дважды получает приглашение на работу во Владивосток
В первом п р ш л а ш с н и и , присланном 2 сентября 1919 года, ректор Восточного и н с т и т у та профессор Подгтаскин просит его занять вакантное мосте экстраординаоного профессора Восточного института. Второе телеграфное приглашение было прислано секретарем Совета профессоров Восточного института Коанорсьим и имело с.идуюшпсодержание- «Восточный институт прежнем положении предполагается преобразовать
в Восточный факультет университета. Годовой оклад профессора 11400 рублей, при
баска за дороговизну 35 процентов. Поспешите заяпл?нием» ! 0 .
Несмотря на эти приглашения Г. Цыбиков остается на родине и посвящает
свою жизнь просвещению земляков.
Ж. Т У М У Н О В
директор А г и н с к о й средней и/колы Ля 2.

-' Приморгосархнв. фонд 113, опись о. делэ 1. .т:ет. 240
!0
Приморгосар.хиь. фонд 115, опись 3. дело I. лист. 24'1.

От автора

Ом-ма-ни-пад-мэ-хум!
Вы увидите эти слова на стенах
монастырей и на отвесных обрывах в горах. Они высечены на гранитных валунах
у заснеженных
перевалов, где с поднебесья спускаются сверкающие
языки глетчероч,
на древних языческих жертвенниках, вырезаны на коре священных кедров. Их шепчу г проводники, когда лошадь кместе с грузом срывается
в пропасть или когда след снежного леопарда выходит утром на караванный путь. Эта шестисложная формула, означающая
«О, сокровище
лотоса!», предохраняет от злых духов, отводит пулю разбойника-голока, помогает преодолеть «силу земли» — таинственную болезнь Гималаев. А если и случится самое худшее,
то и тут не забудут магическую
формулу. Те, кто останутся в живых, прошепчут ее над телами павших,
чтобы души их не воплотились потом в тела животных и насекомых.
Со слов «О, сокровище лотоса!» начинается дорсна в Тибет. Нам
тоже предстоит войти в эту таинственную страну
и через южные, и
через северные ее границы. Больше того,
мы совершим путешествие
в прошлое.
Мы были современниками удивятельного государства,
в котором
каждый четвертый житель становится монахом. Даже Древний Египет,
и м п е р и и инков и ацтеков ре знали ничего подобного. Но все эти могучие теократические государства
давным-даоно исчезли, а буддийский
Тибет дотянул до атомной эры, и даже первый искусственный спутник
успел пролететь над этой удивительной страной.
Как-то автор этих строк, находясь за границей, забрел в небольшой м а г а з и н ч и к , торгующий экзотическими безделушками.
Он очень
напоминал лавку древностей, столь мастерски описанную Уэллсом к
рассказе «Хрустальное яйцо». И в нем тоже было свое чудо, с которого, собственно, можно начать повествование.
На нижней запыленной полке, где-то в темном уг.-у, стояла бронзовая пагода, покрытая благородной паутиной д е с я т и л е т и й . Основание ее
было закрыто медной крышкой, на которой к р а с о в а л с я с в я щ е н н ы й знак:
два скрещенных жезла ваджры. Судя по всему, п а г о д у никто не открывал. И это решило дело, когда хозяин сказал:
— Клпите эту превосходную модель.
Он ошибался, принимая эту пагоду за модель. Это был настоящий
тибетский субурган, в котором х р а н я т пепел настоятелей буддийских
м о н а с т ы р е й или мощи святых не слишком высокою ранга.
Чю же оказалось внутри этой с в я т ы н и , которую неведомо как вывезли из Тибета, несмотря на С 1 р о ж а й ш и й запрет? Она была снаряжена
по всем канонам северного буддизма. В самой глубине ее покоились завернутыг в желтый истлевший шелк мощи,
которые не стоило тревожить, а все остальное
пространство
было
заполнено
цилиндриками
мантр и благовонной хвоей с в я щ е н н о г о можжевельника.

Мантра представляет собой бумажную ленту, н с п и с а н н у ю тибетскими буквами и ввернутую в тугую трубочку. И во г сргди т а к и х завернутых в шелковые лоскутки трубочек попалась одн,:... Вместо м и с т и ческих тибетских заклинаний на ней крохотными русскими буквами были сделаны короткие записи. С этого и начались поиски, которые п р и вели и конце концов к путевым д н е в н и к а м известного нашего путешественника. Приведенное в них описание л х а с с к и х с в я т ы н ь почти досювчо
совпадало с записями, н а й д е н н ы м и к субургапе.

Ж и в о й бог
Дневник Цэбска Цыйикова

В

Тибете его называют Тугчжэ чэньло Шэньрэзиг—
"Всемилостивейший Авалокитешвара». Он ни
когода не умирает, хотя порой, огорченный беззакониями мира, удаляется в рай Сукхавати, далекий Западный рай. Древние летописи
этой страны говорят, что на земле он появлялся всего лишь четырнадцать раз в течение восемнадцати столетий, прошедших от смерчи
Будды до начала XV века.
В 1474 году родился Гэдунь-чжямцо, перерождение Гэдунь-д\-ба, который был воплощением самого Авалокитешвары. Это был первый из далай-лам. Ему наследовал Сонам-чжямцо, приглашенный в
Монголию победоносным Алтан-ханом. Когда Сонам-чжямцо прибыл
в лагерь хана, могущественный завоеватель назвал его монгольским
именем «далай-лама». По-монгольски «далай» то же, что по-тибетски «чжямцо», и слово это означает Океан. Хан принял слово «чжямцо», которое случайно входило и в имя предшественника Сонамчжямцо за родовое, фамильное. С тех пор воплощенцев великого ламы стали называть далай-ламами...
Я пришел сюда, чтобы лицезреть того, кто никогда не умирает.
В одежде бурята-паломника стою я в преддверии бога, присюнившись к колонне, которую обвивает дракон. Приемная полна лэмаитов, пришедших издалека, чтобы взглянуть на того, кому небо
дало вязать и разрешать людские судьбы. Ни один европеец не
видел его лица. Лишь понаслышке знает мир о святилишах поднебесной столицы и ее удивительных мистериях.
Четырехтрубные броненосцы бороздят океаны, государственные
деятели обретают бессмертие на экране синематографа, и только
здесь в Лхассе, застыло неудержимое время. Да и была ли она, эта
жизнь, наполненная удивительными достижениями цивилизации, ясная, свободная ог загадок, которые блистательно разрешила наука 7
Тут, где все дышит тайной, где вещи имеют двоякий расплывчатый
смысл, моя прежняя жизнь представляется полузабытым удивительным сном.
Три дня назад через монгольского переводчика, состоящего в
штате далай-ламы, я внес восемь ланов местных монет, что на нашг
деньги составляет десять рублей шестьдесят шесть копеек. Но здесь
это огромная сумма. Простому человеку требуется полгода, чтобы
заработать еэ. Из этих денег пять ланов поступают в казну, остальные идут на угощение.
Переводчик, приставленный к паломникам-монголам, велел н и м
прийти во дворец немного позже полудня. Вместе с тремя ламами,
пожелавшими отправиться со мной на поклонение, я подошел к воротам Поталы, когда солнце только начало склоняться к синим ;г
30

аметистовым горным хребтам. Небо выглядело невероятно зеленым
и страшным. Красные крыши Поталы тихо таяли в зтом всевидящем
небе, от которого нельзя укрыться даже в исполненных древне!!
колдовской мощи пещерах.
Мы поднялись по каменным лестницам мимо святых ступ и
портиков, украшенных символами святости и счастья: слонами, колесами, двойными рыбами и красными конями. В приемной собрались и другие паломники из верхних, или цайдамских монголов, во
главе которых был дряхлый старик, приехавший с сыном, вероятно,
на последнее в этой своей жизни поклонение далай-ламе.
Приемная совершенно голая. Только раскрашенные стены, колонны да пол, глинобитный, но с впрессованными камешками и
отполированный, как мрамор.
Паломники стояли, прислонившись к колоннам, или бродили
бесцельно и сонно, как священные карпы в храмовых бассейнах
Среди них я вдруг опять увидел его — того самого индийца в одежде ученого пандита. Это удивило меня: насколько я знал, далай-лама не принимал смешанных депутаций. Последнее время я часто
встречал этого пгндита во время своих заняттш и прогулок. Я видел
его в храмах, монастырях, на рынке и даже в "астных домах сановников. Я посчитал его за шпиона, хотя и удивился, что ко мне
приставили такого заметного человека, а не туземца, которого нельзя различить в толпе. Но потом произошло одно событие, которо^
прояснило для меня многое. Все оказалось
значительно сложнее,
чем я предполагал. И вот сегодня, когда взойдет Луна, я надеюсь
узнать... Вппочем, сейчас лучше не думать об этом...
Во время скучного и долгого ожидания к нам изредка выходит
переводчик и забирал принесенные нами для подношений шелковые шарфы-хадаки. Немного раньше заката, который бывает здесь
то синим, как индиго, то подобным густеющей бычьей крови, мимо
нас в длинной же лтой куртке прошел чжишаб-хамбо — первый советник далай-ламы.
Тотчас же нас пригласили подняться еше на один гтаж. Мы
ПРОШЛИ под загнутой кверху крышей Красного дворца по решетчатой галерее мимо сотен ярко раскрашенных дверей. Куда вели они?
Я знал, что в Потале 999 комнат. Сквозь зарешеченные окна я видел то кусок белой стены, то золотую верхушку ступы, хранящей
прах одного из предшествующих далай-лам.
С закатом солнца нас провели еще на эгаж вверх. Одолев деревянную и очень крутую лестницу, я очутился вдруг под откоытым
небом. Тускл ожелтое и беспощадное, смотрело оно на меня белесыми точками проявляющихся звезд. Все лестницы кончились. Потала лежала внизу, массивная и расходящаяся, как исполинская пирамида. Впечатление было такое, будто я действительно залез на
небо.
Мы стояли на широкой площадке перед тяжелыми резньппг
дверьми. Пронзительно раскрашенные дрсконы и водяные кони равнодушно смотрели нп нас. Они охоаняли приемный зал далай-ламы.
эти мудрые чудовища. По обе стороны дверей на высоких скамьях
сидели самые знатные ламы. Желтый и красный атлас гооел под
закатным небом жестоким и грустным огнем. На ламах висели белые ожерелья с черепами и священными колесами. На синих парчовых поясах извивались драконы; на красных, атласных — бежал
золотой узор из право- и левосторонних свас'ык.
Под прямым углом к этим огненным и зотютым скамьям на длинных коврах сидели, скрестив ноги, простые ламы из придворного
штата. Халаты их были засалены, шапки потерты.
А мы стояли, уставившись в затылок друг другу, и молча ожи57

дали аудиенции. Впереди меня были пандит и старый уйгурский лама, сзади — все остальные.
Переводчик, в который раз уж, повторил нам правила предстоящей церемонии. Нетерпение мое разгоралось. Ламы перебирали
длинные четки с причудливыми хвостами. Ветер скрипел в флюгерах, приводивших во вращение молитвенные цилиндры.
Наконец двери распахнулись, и нас провели в зал. На высоком
троне сидел неподвижный, как Будда на лотосе, юноша, почти мальчик, в желтой, богато расшитой мантии. Остроконечная желтая шапочка с длинными завязками делала его удивительно похожим на
легендарного реформатора буддизма Цзонхаву. Трон далай-ламы, без
спинки и ножек, скорее напоминал сундук из черного дерева. Я плохо различал подробности, потому что все время смотрел на мальчика, олицетворяющего собой власть над душами миллионов людей.
Помню только прекрасный рельеф из двух стоящих на задних лапах львов, которые как бы поддерживали сидящего на троне, узоры
из цветов и листьев, сложную вязь магических символов. Как и во
всех тибетских помещениях, в зале было довольно темно. Тускло
поблескивала золотая материя тог...
Так вот что окружено такой тайной, так во" к чему стремятся
люди за тысячи верст! Я испытывал досаду и разочарование.
По обе стороны престола стояли два красавца телохранителя из
высшего духовенства. Чуть поодаль застыли еще какие-то важные
сановники. Но было их немного.
Лишь только мы вошли в зал. началась какая-то нервная суетливая спешка. Приставленные к нам ламы все время торопили нас,
почти толкали, то и дело понукая: «Скорее, скорее! Вперед, идите
скорее вперед...»
Вместе со всеми я подошел к трону и трижды низко поклонился, держа на вытянутых руках свой самый красивый хадак. Мальчик чуть повернул окаменевшее в улыбке лицо. Принял хадак и блаi ословил меня наложением правой руки на голову. Такой же милосгп удостоились старый цайдамец и пандит, который, я успел заме• i i I'M., передал далай-ламе вместе с хадаком кусочек золота. Остальные дары принял стоящий справа от трона свитский прислужник.
Далай-ламе подали несколько шелковых шнурков. Он завязал на
каждом п:» них \:'ел, дунул на него и положил по шнурку на скло( к м ш ы е перед ним шеи. Такой шнурок с узлом, освященный дуновение- м бога, после прочтения известного заклинания превращается в
талисман, предохраняющий от несчастий.
Два служителя расстели мп перед престолом тоненький коврик,
на который нам разрешили сесть правым боком к далай-ламе и спиной к его приближенным Прямо передо мной, таким образом, оказалась лишь голая стена, у которой стоял порлтсом надоевший мне переводчик.
Потом в огромном серебряном кувшине принесли чай. Как меня
учили, я встал и подошел с заранее припасенной чашкой к престолу. Точно так же поступи мм и другие, удостоенные этой милости.— старики и пандит. Слуга ммеснул мне на самое донышко. Я выпил и трижды поклонился. После этого налили самому далай-ламе.
Он обвел нас своей улыбкой, по лишь пригубил свою чашку. Мы
возвратились ни свои места.
И вдруг живой бог заговорил. Обыкновенным человеческим гоюсом, приятным и довольно громким:
—- Хорошо ли вы совершили путь и благополучно ли на вашей
родине?
Я видел, как смятение пронеслось по лицам сидящих рядом со
мною паломников. По церемониалу мы не должны были ничего от-

вечать, а лишь слегка приподняться и отдать легкий поклон переводчику. Он трижды предупредил нас об этом. Но старый цайдамец
все же издал какой-то благоговейный хрип.
Переводчик молча передал наш поклон далай-ламе. После этой
церемонии принесли чашки с припущенным рисом. Далай-лама отведал из поданной ему чашки и сполоснул рот из особого кувшинчика. А нам даже не удалось поднести щепотку риса ко рту. Аудиенция была окончена. Два громадных телохранителя выхватили
из-за поясов бичи и набросились на нас, рассыпая удары.
— Убирайтесь скорее!— кричали они, а оог провожал нас своей
отрешенной, отлитой в бронзе улыбкой. Толкэясь и застревая в дверях, лгы выбежали под жестокое и равнодушное небо.
Так вот она, священная тайна Тибета!
Я распрощался со стариком и отстал от паломников, чтобы как
слэдует осмотреть Красный дворец, и, если удастся, другие здания
Поталь;. Какой-то безотчетный инстинкт заставил меня вспомнить
об ученом пандите. Я стал отыскивать его в толпе, но он, видимо,
ушс-л раньше всех.
Мне уже самому было смешно мое разочарование. И в самом
деле, вдруг вообразил себе неведомо что! Конечно, во многом виНОЕНТЗ тайна, окутывающая Тибет, и всевозможные домыслы, распространяемые в Европе по поводу этой тайны. И, конечно, религиозный г-1'.стаз паломников. Как ни странно, тоудности и опасности, с
которыми сопряжено путешествие в Лхассу, только подогревают
это/ эчстаз. Но тьков человек. Запретный плод всегда ему сладок.
И я — не исключение.
'•Нечего гневить бога,— сказал я себе.-—Твое паломничество
пр->тртгл(гт как нельзя более успешно. Ты достиг недосягаемого и
увидел невидимое. Осталось совсем немного. Поэтому воспользуйся
случаем и осмотри Поталу — местопребывание живой святыни, чтимой столь же высоко, как и статуи основателей буддизма».
Дворец далай-ламы находится в одной версте на запад от городу. Он. вне всякого сомнения, является самым замечательным зданием не только Лхассы, но и всего Тибета.
Построил дворец легендарный царь Срочцзан-гамбо. Так это
или нет. кто знает. Несомненно одно, что на этой скале, именуемой
•<Краской горой» (Марбо-ри), когда-то находился замок, испытавший
все невзгоды вековых феодальных войн.
Б середине XVII столетия Потала сделалась резиденцией пятого дал^й-ламы, зналтенитого Лобсан-чжямцо, который сумел «воевать верховную власть в Тибете. Это в его время были возведены
главные части дворца, а прежние обветшалые здания отделаны заново. В народе до сих пор помнят то страшное время, когда людей
тысячами сгоняли на рабский труд. Постройка продолжалась десятилетия, подобно скорбной* эпопее Древнего Египта, жестокой мистерии ттирамид.
Еше рассказывают, что смерть застала пятого далай-ламу, когда дворец еще не был достроен. Управитель
Санчжяй-чжямцо
шестнадцать лет скрывал от народа, что душа далай-ламы воплотилась в иное тело, выставляя на празднества загримированную
статую. От имени мертвеца заставлял он тибетцев продолжать изнурительную работг.
Так вырос на Южной Горке целый квартал длиной в добрых
двести саженей. Потом его окружили высокой каменной стеной.
Главный дворец построили на самой воршине, он заполнил своим
основанием все углубления и спуски. Он не похож ни на одно сооружение в мире. Жмущиеся друг к другу нигжо усеченные пирамиды вс много этажей и типично тибетские плоские крыши создают

неповторимый резко ассиметричный ансамбль. Грозный н величественный с юга, этот дворец довольно нелеп с востока и запада и неопрятен с севера.
Но лестницы Поталы — это окаменевшая поэма. Во дворец ведут три широкие лестницы с лицевой стороны и две боковые дороги, которые тоже потом переходят в каменные лестницы.
Главные святыни и апартаменты
далай-ламы находятся в
центральной части дворца, выкрашенной в красно-коричневый цвет.
Поэтому и называется эта часть Поталы Пооран-Марбо, что означает (-Красный дворец»
В среднем этаже «Красного дворца» находится зал для духовенства дворцового факультета, именуемого даиан Нам-чжял. Дацан
состоит из 500 лам, постоянно живущих здесь и совершающих богослужения во здравие далай-ламы. А над залом дацана — другие
залы, в которых тускло поблескивают в шатком свете лампад и курильных свечей золото и бронза пирамид-ступ, или субурганов помонгольски, в которых хранлтся прах всех далай-ла.м. начиная от
пятого перерожденца. Предшественники этого <-фараона-строителя»
мирно спят в Бройбунском Галдан-Побране, а самый первый далай-лама похоронен в монастыре Ташил-хуньпо.
Конечно, строитель Поталы, шестнадцать лет числившийся в
живых после смерти, удостоился самого богатого субургана. Говорят,
что на него ушло все золото и все драгоценные камни тибетской
казны. Это настоящая золотая пагода в два человзчэских роста.
Во дворце находятся апартаменты
первого советника далайтамы— чжишнб-хамбо и четырех высших сановников — лам. именуемых придворными писцами. Вместе они образуют совет-йигцач.
который заведует всей духовной жизнью Тибета.
В других частях здания, именуемых «Белым дворцом» (Побраккарбо), помещаются квартиры придворного штата, приемные залы,
службы, кладовые. Слева от дворца, также на скале, стоит главная
тюрьма верховного правления Тибета. В случае надобности Поталл
быстро может превратиться в крепость. Поэтому у каждых ворот
своя стена, которая смыкается с соседними по законам лабиринта
А если верить сл> хам, то вся скала под Поталой источена, как стму-ый пень древоточцами, потайными ходами. По др>чую сторону к
стенам лепятся частные дома. Впрочем, на южной стороне, уже за
стенами, я видел два желтеньких домика с китайскими чешуйчатыми крышами. Каждый из них был окружен высокой стеной. Ворота
были закрыты неплотно. Я мельком заглянул в щело и увидел каменные плиты и огромную гранитную череп?ху, которую закрыла
вдруг желтая тога. Какой-то лама шел к воротам. Я быстро отскочил в сторону и поспешил назад к Потале
Я прошел мимо дорина — большой гранитной колонны, стоящей
на гранитном же пьедестале. Отсюда, ес::п, :;?,к положено ламаита:.:.
обходить По'галу. всегда оставляя святыню по правую руку, можно
рядами хаотично разбросанных домиков выйти к большому субуогану Бар-чед-дэн, что п переводе1 с тибетского звучит как «Промежуточная пирамида».
Субурган этот соединяет вершину Марбо-ри с другой веошинпй.
называемой Чагбо-ри. Говорят, ч' г о эта цепь скалистых холмов —
окаменевший дракон, который, кпк известно, не только являете
владыкой вод, но и служит гербом соседнего Китая. Как вероломная корыстолюбивая китайская власть, так и вода, угрожающая наводнением, породили в тибетцах опасения, что дракон может ожить
п принести неисчислимые беды. Поэтому гору рассекли на две части
и воздвигли на этом месте субурган. Пока дракоч не подает признаков жизни...

Кроме того, здесь проходит главная и самая удобная дорога из
Лхассы. Поэтому, как ни красива легенда, а скалу надо было прорубать именно в этом месте. Безымянный строитель поставил на вы-ступах скальных стен небольшие субурганы, которые соединил проволокой, увешанной кольцами. Когда подымается ветер, проволочная арка начинает тихо и мелодично звенеть.
Я прошел под звенящими кольцами и, присев на камень, стал
разглядывать Поталу сбоку.
Богомоле^., совершающий лин-хор, то есть круговой обход святынь Лхассы, не проходит под этой аркой, а минуя ее, идет по подошве горы Чагбо-ри, вдоль берега речки. На этом отрезке пути
вплоть до скалистого выступа у реки Уй-чу нет ничего особо замечательного. Разве что масса высеченных прямо в скале статуй
буддийских божеств, пестро и аляповато раскрашенных. Здесь же
в неглубоких пещерах — нишах сидят каменотесы со всевозможными инструментами и красками. Они изготовляют из каменных плит
изображения богов и раскрашивают потом каждого бога в подобающие ему цвета. Вокруг мастеров всегда топчется небольшая толпа. Торговля идет бойко. Купив святыню, богомолец выбирает на
скале укромное местечко (краски акварельные и могут пострадать
от дождя) для своего кумира. От множества таких приношений
скалы превратились в невиданной величины иконостас. Сознаюсь.
г>та грандиозная мозаика потрясла меня. Поистине, нужно быть богом, чтобы равнодушно взирать на это воплощение человеческих
несчнстий и молений.
Мелодично звенели кольца под легким ветром. Прозрачный синий сумрак тихо сочился с черно-фиолетовых, резко очерченных на
остывающем небе хребтов. Я был один. Все ото время меня не оставляло чувство, что за мной внимательно и настороженно следят
чьл-то глаза. В прозрачном, чуть дрожащем воздухе белели дома
Поталы. Неподвижная каменная улыбка и устремленные в непонятн\ю даль незрячие глаза на каменном субургане. Я был один.
Начинал пробуждаться голод. С утра я съел только лепешку и?.
поджаренной ячменной мукн-цзамбы да кусок вареной баранины.
Все это я запил холодным чаем, чуть-чуть приправленным коровьим маслом. Вспомнилась чашка с рисом, которого так и не довелось отведать в гостях у тринадцатого перерожденца.
Как удивительно бедно живет здесь простой народ. Чернорабочий получает в день одну треть данха, что составляет около семи
копеек, хороший ткач зарабатывает в два рэ."с< больше. Да и рядовому ламе живется не лучше. Монах-чтец за целый день непрерывного чтения едва выручает один данха. Общая беспросветная бедность. Одна треть, две трети данха — DTQ не пустой^ звук. Я видел
эти монеты-отрубки, кочующие от бедняка к бедняку.
Ходят здесь и непальские монеты, и британо-индийские рупии,
которые тибетцы называют «пилин гормо». За один такой серебряный пилин дают три или три с третью местной серебряно-медной
валютной единицы.
Потому таким видимым уважением ПОЛЬЗУЮТСЯ богатые люди.
Их встречают всеми знаками почета. Снимают обеими руками шапку, приветственно высовывают язык, называгот высокородным (гюшю). внимательно слушают, то и дело вставляя «лха, ляг-со». что
означает «хорошо, хорошо». Все, что говорит богатый,— хорошо
Впрочем, разве в других странах дело обстоит по-иному?
Я пересек дорогу и направился к задней стороне Поталы. Меня
не интересовали обширные конюшни далай-ламы, в которых, кстати сказать, содержатся и слоны, привезенные из Индии специальным послом. Но вот знаменитый Лу-хан (^драконов храм*) давно
уже манил меня 1ревожной своей тайной. Здесь совершаются посто61

янные богослужения о '.своевременности и соразмерности осадков». Такова официальная версия. Действительно, иногда ламы своевременно предупреждают о снегопадах и довольно точно предсказывают засуху. Но в простом народе ходят слухи, что в храме есть
глубокий бассейн, в котором живет настоящий дракон, пойманный
в одном из горных озер. Но все окна храма выходят во внутренний двор, а дверь всегда закрыта. Потребовалось много усилий даже для того, чтобы незаметно подобраться к храму с фотографическим аппаратом и сделать несколько снимков.
Я сумел пробраться в недоступную Лхасеу, посетил самые знаменитые ее святыни, даже удостоился благословения живого бога.
но меня все время тревожит беспокойное чувство, что все это лишь
внешняя обманчивая сторона вещей. Я видел в монастырях деревья, на коре которых явственно проступают весной буквы тибетского алфавита, и даже сфотографировал это чудо. Я составил подробные планы Поталы и наиболее почитаемых храмов, но хранимые в них тайны неуловимой тенью ускользнули от меня. Иногда
я думаю, что это мнимые тайны, живущие в шепоте забитых и
темных людей. Но ведь я сам видел рождение букв на коре деревьев и человеческий череп с третьей глазницей над переносицей! Но
об этом потом... Где лее истина? Какое мучительное чувство сомнения, противоречивое чувство ожидания и беспокойства.
К Потале примыкают особые сооружения, которые называются
линами, что, скорее всего, означает «мир«, или «местопребывание
Я так точно и не узнал, что представляют собой лины. Это дворцы
и в то же время особые домовые храмы знатных хутухту, которые
в давние времена занимали «ханский» престол, т. е. должность верховного правителя Тибета. В каждом дворце свой штат духовенства, пользующегося значительной независимостью и большими привилегиями. Линсв всего пять. Я не был ни в одном из них. Паломников туда не пускают. Да никто особенно и не стремится в эти
древние дворцы-храмы. Они не окутаны облаком слухов, но в каждом идет какая-то скрытая от мира работа. Если мне удастся благополучно вернуться на любимую родину, я смогу сказать только
одно: «В Цэмелине знают, как усыпить человека на много веков, но
я далеко не уверен, что это умеют делать». Примерно то же л могу сказать и об остальных линах.
Зато мне удалось проникнуть в медицинский Манба-дацан —
небольшое здание на скале Чагбо-ри. Тал! я видел прекрасные статуи богов, сделанные из коралла, бирюзы, малахита, ароматного
белого сандала, и инструменты, принадлежавшие основателю пндотабетской медицины Сочжэд-шон-ну,
что по-тибетски значит —
«молодой исцелитель». Штат духовенства состоит из шестидесяти
лам, специально прикомандированных по одному человеку из равных монастырей. Они получают содержание из казны далай-ламы п
живут в домах, построенных вокруг дацана. Эти ламы и есть студенты факультета. Заведует ими хамбо, состоящий также лейб-медиком далай-ламы. Он показал мне бронзовую статую, которой больше тысячи лет Она облита воском, на котором нарисованы санскритские буквы. Стоит ткнуть серебряной иглой в определенную
точку, как выступает капелька красной жидкости. На этой статуе
студентов обучают чудесному искусству целебных игл. Хамбо сказал мне, что на теле человека есть 695 активных точек, укалывая
которые, можно излечить многие болезни. Я тут же пожаловался.
что застудил позвоночник и часто мучаюсь жесточайшими болями.
Меня раздели и посадили на каменное сидение, напоминающее большой котел. Хамбо внимательно ощупал мое тело и разрисовал его
черной тушью, а два студента вонзили в указанные места длинные
62

серебряные иглы. Я вздрогнул, но не от боли, а от неожиданности
или, может быть, от ожидания боли. Но никаких неприятных ощущений я не испытывал. Мне только казалось, что уколотые места
постепенно разогревались. Это было очень приятное, успокаивающее
тепло. С тех пор прошло три месяца, и ни разу меня не беспокоили боли в пояснице. Ничего подобного наша медицина не знает!
Тибетские врачи легко излечивают самые трудные болезни, но они
совершенно бессильны против чахотки или эпидемии холеры.
Я обошел Поталу кругом, мысленно делая некоторые поправки
к составленному ранее чертежу. Стало уже совсем темно, и в кумирнях затеплились лампадки с топленым коровьим маслом. Крохотными красными точками зажглись курительные свечи. Я вышел
на дорогу и бодро зашагал к Лхассе. В городе спать ложатся довольно рано, а прогулка по пустынным улицам далеко не безопасна. Пришлось и мне привыкнуть к такому образу жизни. Тем более,
что в городе нет никаких увеселительных заведений.
Есть, правда, один театр, точнее,— принадлежащая китайцам
открытая сцена и несколько китайских же ресторанов. В них подают чай, свинину и китайские лепешки. Горячительных напитков
нет, но допускается игра в китайские карты. Сладковатой и дурманящей рисовой водкой — ханджой торгуют в одном кабачке, запрятанном на окраине Лхассы. Местную водку — чан можно получить
ма любом постоялом дворе.
Город буквально изрезан множеством какав; по некоторым из
них течет вода, другие давно высохли, но большая часть предназначена для нечистот. Там, где канава пересекается улицей или дорогой, устроены каменные и деревянные мостики. Один из них. называемый Ютог-самба («бирюзовый мост»), поставлен на главной дороге от ворот хр&ма Чжу к Потале. Он представляет собой широкую галерею, покрытую зеленой глазурованной черепицей. Тибетцы
очень гордятся этим мостом и относят его к чудесам своей столицы. Сразу же за мостом и дворец Шадда, у которого я условился о
встрече. Луна как раз только что взошла, и пепельный свет выбелил улицы и проявил густые тени. Но на мосту меня ждала засада. Едва я вошел в темноту галереи, как к го-то набросил мне на
голову мешок...

Путь с юга
Дневник пандита С. Ч.
не настал тот день, когда я смогу открыть
Е ще
свое настоящее имя. С. Ч.— вот и все. что я по-

ка могу сказать о себе. Я родился в 1849 году в маленьком полусамостоятельном государстве на северо-западе Индии, в Порбандаре. Мои соплеменники — люди горячей крови, нетерпеливые и предприимчивые. Они ведут торговлю от Адена до Занзибара, и беспокойство путешественников передается здесь от отца к сыну
Моя семья принадлежит к медицинскому сословию вайдья. Это
уважаемая, хотя и не самая высокая каста. Из этой семьи вышел
даже один премьер-министр. Правда, он находился у власти очень
недолго и вынужден был бежать в страхе за свою жизнь. Мои родители принадлежали к джаинскому толку индуизма, великим принципом котороого является Ахимса. Этот доевнейший принцип индусской религии проповедовали основатель джайнизма Манавира,
63

Будда и приверженцы древнего культа Вишну. Смысл его предельно ясен: «Не делай зла. Не вреди никакой жизни. Воздержись от
насилия».
Я не испытывал священного трепета перед заветами старины
Более того, иногда позволял себе кощунственные высказывания, которые родители выслушивали с тихим и молчаливым укором. Они
следовали принципу, что веру нельзя постичь разумом, а можно
лишь обрести внутри себя.
По примеру многих своих товарищей я захотел продолжать свон
образование в Англии. Мать согласилась на мой отъезд лишь при
условии, что я дзм три великих обета джстйнистов, обязывающих
воздерживаться от вина, мяса и физической любви.
Лондон разочаровал меня. Все здесь мешало работе и сосредоточенности. Шум, обилие людей и экипажей, лондонский туман и
суетные развлечения моих сверстников. Знакомство с. Библией не
принесло мне ничего, кроме скуки. Я оставил се, едва дойдя до Исхода. Индуистская мистика выглядела куда изощренней и тоньше,
гораздо более достойной внимания мыслящего человека. Зато именно здесь, на чужбине, для меня открылась дикая красота «Бхагават-Гиты». Я был очарован этой грозной поэмой, дышащей звездным светом и ароматом молнии. Она возвратила мне удивительно»чувство родины. Я не стал верить в Браму или Шиву, но какая-то
неуловимая связь между мной и душой Индии, ее древней этикой
была установлена.
Ты скорбишь о тех, о которых не следует скорбеть,
Хотя и говоришь слова мудрости.
Мудрые не оплакивают ни ж и в ы х , ни мертвых.
Ибо поистине не было времени.
Когда бы я или ты,
или эти владыки земли не были;
Воистину, не перестанем мы быть и в грядущем.
Как живущий в теле переживает детство, юность и старость.
Так же переходит он в другое тело.
Сильный об этом не скорбит.
Соприкосновения с материей, о сын KVHTH.
Бросают в холод и жар.
Доставляют наслаждение и страдание;
Эти ощущении преходящи,
Они налетают и исчезают;
Выноси их мужественно, о Б х а р а т а .
Тот, кого они мучают, о л у ч ш и й из людей.
Km уравновешен в радости и в горе т в е р д ,
' l o r способен к бессмертию.
У нереа.'п ного нет бытия; реальное не перестанет быть;
» i v к о н е ч н у ю истину постигли прозревшие в суп. вещей.
' { н а м , ч к ) То. которым проникнуто все живое, неразрушимо
M m , i n иг м о ж е г привести к уничтожению То Неразрушимое.
1 1 р г \ 1 Г | ) | щ и .-1111111. тела этого Вечного.
К о т о р ы й мера i p \ шасм и неизмерим.
Iln-nmu сражайся, о Бхарата.
Думающий, 'по ни может убить,
II

Л v МаЮ.ЦНЙ,

410

oil

MO/KIT

6l.ll ii

yollTI.IM.

Оба о д п п а к о п о 1а(>л\'жл«иотгя.
Человек не м о ж е г ни у б и т ь , пи бит;, уЛпп.пт.
Он не рож.т.ется. и не v M i i p : i < - r .
Раз получив бытие, mi не перестает существовать.
Нерожденный, п о с т о я н н ы й , п е ч н ы м п древний,
Он не убит, когда те/ю ei о \Тишаюг.
Кто знает, что он н е р а з р у ш и м , постоянен, неизменен.
К л к может тот убить, о П х а р л т л , пли Г>ыть убитым?
Подобно тому, как человек, сбросив верхнюю озежду. н а а е в а с т noByi'i.
Так бросает оп изношенные тела и облекается в новые.

Это квинтэссенция индуизма и буддизма.
Я бросил занятия юриспруденцией, поскольку профессия адвоката вдруг показалась мне безнравственной и постыдной. С \-двоонным усилием я налег на изучение древних культур Востока. Пы-

таясь постигнуть темный смысл седых сказаний, я постоянно чувствовал, как крепнет моя связь с родиной. Знакомство с древнеегипетскими папирусами и клинописными табличками Двуречья вывело меня на какой-то удивительный круг постижения человеческого духа. Законы вавилонского царя Хаммурапи и хеттская песнь
об Уилликумми заставили меня вновь обратиться к Библии. и я
почувствовал поэтическую прелесть Песни Песней. Иранская Авеста
помогла мне по-иному взглянуть на великий индийский эпос — Законы Ману и Джатаки. Надписи великого индийского царя-миротворца Ашоки я воспринимал уже в связи с моралью Ассирии, Ниневии. Урарту и хеттов.
Иными словами, я ощутил вклад моей страны в великую культуру Востока. Точнее, я испытал предчувствие этого удивительного
ощущения, которое должно было прийти ко мне со знанием и пониманием.
В Лондоне я познакомился с тогдашним губернатором Бенгалии
сэром Джорджем Кемпбеллом, который пригласил меня на работу в
только что открытую Бутийскую школу. Поэтому по окончании
учения я лишь немного погостил дома и уехал вместе с женой в
Дарджтинг. Одновременно я ПОЛУЧИЛ от английского правительства прпплшение как можно скорее прибыть в Калькутту для важного пчзговора. Еще не настало время говорить об этом периоде
моей жизни. Могу лишь сказать, что мне было сделано несколько
предложений, одно из которых означало путешествие в недоступный
Тибет. Я принял большинство из этих предложений и тут же получил доступ к секретным документам.
От;,ыне Тибет становился для меня смыслом жизни. Я должен
был знать об этой стране все, что только было можно, еще до начала экспедиции.
Я читал отчеты путешественников, донесения шпионов, заметки паломников и купцов. Любая мелочь была для меня исключительно важна, от случайной детали могла зависеть жизнь. Материалов иыло много, но как мало говорилось в K3ix оо этой удивительн, к стране. Мне посоветовали не делать выписок, а положиться на снч">ю память. Со всех точек зрения это было удобнее, да и
надеж нс-е тоже. И я буквально вгрызался в английские
непальские, слккимские. китайские, индийские и русские тексты. Я \-же
жил Тпйетом. Итак, Тибет...
Тр.Ск-т — это страна снегов, священный центр ламаизма, куда
с глубоким благоговением обращены сердца и взоры миллионов
людей. Он зовется таинственным и недоступным, цивилизованный
мир почти ничего не знает о нем. поскольку Тибет не хочет, чтобы о нем знали. Весь девятнадцатый век прошел под знаком все
учашлсщнхся попыток вырвать тайну великих снеговых гор. Создавались прекрасно оснащенные и хорошо вооруженные научные
экспедиции, которые пускались в дорогу под надежной европейской
и туземкой охраной. Но Тибет не хотел открывать свои тайны, и экспедиции возвращались, а смельчаки-одиночки гтавсегда оставались
под ярким изменчивым небом.
Такие «запретные» страны, как Китай, Япония и Корея, давно
уже вынуждены были открыть своп ворота для ловких миссионеров г. хищных купцов, но горы Тибета, его ледники и заснеженные
перевплы. пропасти и теснины — надежный союзник людей, которые хотят сберечь своеобразие своей жизни, кэкая бы она ни была:
хорошая или плохая.
Тибет... Последняя твердыня Азии, самой природой хпанимая
от любопытных взопов и алчных замыслов чужеземцев. Страна
пустынь и величайших в мире гор, где живут грозные и могуще5. «Б Гм -и ,\з 1

65

ственные боги, чьи высеченные в скалах лики сурово глядят в глаза незваных гостей.
Это высочайшее в мире плоскогорье занимает пространство почти в два миллиона квадратных километров. Средняя высота его
над уровнем .моря — 4000 метров. С севера и юга его защищают
горные цепи Куэнь-лунь и Гималаев, на востоке и западе альпийские долины надежно защищены глубочайшими пропастями. Извилистые дороги очень редки, и мало кто знает, как можно пойти по
этим дорогам. Это пути горного лабиринта, теряющиеся у отвесных
стен, скользящие над бездной. Луга, заросшие гигантскими цветами;
колдовская сила пещер, в которых живут высохшие, как мощи,
старцы; непроходимые леса, где стволы кедров обвивает сорокаметровая крапива. И лесные поляны, где люди не смеют охотиться
п куда олени приходят лизать соль, а барсы — наточить о священные
деревья беспощадные когти. Там медведь не уступит пути человеку, а леопард тихо уходит прочь, увидев на скале тень Учителя
В давние времена тибетские племена составляли единое п самостоятельное государство. Теперь большая часть их земель входит в состав империи, подвластной Дай-цинской династии китайских императоров, а окраинные территории принадлежат Ладаку,
Непалу, Сиккиму и Бирме.
Никто даже не знает, сколько живет в недоступном Т::'ете
людей. Одни считают, что три миллиона, другие— не меньше восьми.
Только с начала семнадцатого века Небесная империя Дай-цннов распространила свой суверенитет на Тибет. Медленно и постепенно, верные своей традиционной политике, китайские императоры стали прибирать Тибет к рукам. Ненавязчиво, вкрадчиво, rj4Tii
незаметно для самих тибетцев, власть стала переходить в ^-.ки
властителей пограничных провинций Китая. Многомиллионное государство неторопливо всасывало в себя стрэну снегов. Для т^го,
чтобы наблюдать за землями, примыкающими к индийской грр.нице китайцы направили постоянного представителя — амбаня.
Потом началось наступление на власть далай-ламы. Амбг.;-::. и
не думал посягать на его религиозный авторитет. Напротив, с-ттость и непогрешимость далай-ламы всячески подчеркивались Но
во г реальная власть, действительное участие в управлении сттной — это далай-лама постепенно терял. Тем более, что и другие
высшие религиозные князья Тибета стали требовать для себя -•• ">хозной власти над провинциями и областями. Китайцы отнеслись
к таким претензиям весьма благосклонно, и власть далай-.-.?.мы
становилась все более номинальной.
Теперь все входящие в состав Китая тибетские земли рагд^?5лечы на почти независимые друг от друга феодальные
в лад; нпя.
тг.к или иначе подчиненные Пекину.
Северо-восточная провинция подчинена китайскому амбаню. который проживает в Синине (китайская провинция Ганьсу).
Юго-восточный край включен в состав китайской провп'-тп';:.'
Сычуань и подчинен непосредственно ее генерал-губернатору.
Третья часть, значительно превосходящая по площади обе другие, составляющая собственно Тибет, закрыта для иностранцев и
находится под надзором лхасского амбаня.
Так что изоляция Тибета вызвана не столько религиозными
тайнами лам и желанием тибетцев сохранить свою самобытность,
сколько чисто политическими соображениями центрального правительства в Пекине.
Жители Тибета все еще помнят те времена, когда далай-лама
единовластно управлял всеми провинциями. Теперь деление страны
имеет лишь исторический интерес. Три китайских амбаня управлл66

ют страной, раздробленной на множество автономных владений,
точных границ которых не знает никто.
Таков Тибет на грани нового, двадцатого века.
Французский путешественник Дютрейль де Ренс считает, что непосредственная власть далай-ламы распростаняется на почтора
миллиона человек, среди которых не менее 3(Ю тысяч монахов. Центром владений далай-ламы является провинция У.
Затем следует область, подчиненная второму тибетскому властителю панчен-рпнбоче, или панчен-ламе, обитающему в монастыре
Ташилхуныто близ города Шигацэ. Он властвует над сотней тысяч
подданных, населяющих провинцию Цан, но авторитет этого второго по значению ламаистского иерарха распространяется далеко :за
пределы этой провинции. Именно панчен-риибоче, а не далап--:ама,
назначает настоятелей монастырей племени голог в Амдо.
В том же монастыре Ташилхуньпо находится и резиденция;
главы секты сакья, которая, как и приверженцы старой религии(боньбо), не признает верховной власти буддийских лам. По сути
каждая секта обладает своими автономными владениями. Но над
всеми распростер свои перепончатые крылья дракон Небесной империи.
Тибет — изолированная страна, и сношения его с внешним миром крайне затруднены. То, что тибетцы именуют словом лпм —
«дорога», или даже чжя-лэм — «большая дорога», представляет собой узкую тропу, петляющую по дну глубоких лощин, прерываемую бурными потоками, которые редко удается перейти вброд.
Мостов почти нет. Лишь изредка можно встретить два-три бамбуковых ствола, переброшенных над ревущей и белой водой. Часто
лэм змеится по крутым отрогам, вздымающимся на пять :г более
тысяч метров. Там сияют облака и воют колючие метели, а снежные лавины, как спички, ломают исполинские стволы гималайских
кедров. Порой лэм сужается в узкую, не шире одного фута, ленту,
заброшенную на скальный карниз, заледенелый, скользкий, повисший над страшным обрывом. Там можно только стоять, приклеившись спиной к холодной скале. Стоять и ждать, пока ветер не сорвет тебя, как жалкую былинку. А бывает и так, что там. где еще
вчера был удобный путь, ты встретишь лишь груду скальных обломков, ямы и рытвины, и искореженные обвалом, с корнем выдранные стволы.
Только черный як может пройти по таким дорогам. Тяжелое
животное продавливает ледяную корку и потому не скользит, а
короткие ноги позволяют ему идти вперед даже при сильном
боГ
ковом ветре. Як спокойно тащится над пропастью, лениво ЖУ; , карабкается почти по отвесному склону. Ему не нужен запас пищи в
дорогу, он всегда отыщет пук высохшей жесткой травы, оставшийся в скалах еще с незапамятных времен. Этого хватит ему на день
пути. Но яки ленивы и упрямы. Устав идти, они ложатся на снег
и скорее дадут убить себя, чем тронутся дальше. Они не могут идти
караваном, как лошади или верблюды, а тащатся беспорядочным
стадом, калеча друг о друга привязанный груз. В горах они вряд
ли пройдут более десяти километров за сутки, по равнине, может
быть, сделают вдвое больше.
Вот почему многие все же рискуют идти на лошадях, которые
намного дороже, которых трудно прокормить и которые в довершение всего срываются в пропасть вместе с кладью.
Дютре,йль де Ренс чуть с ума не сошел от тибетских ДОРОГ.
За последнее тысячелетие буквально считанные путешественники смогли проникнуть в столицу Тибета, хотя вплоть до начала
XIX века они не встречали никакого противодействия со стороны
местных властей.
5*

67

Я внимательно изучил все документы, в которых только упоминается слово Тибет. В течение полутора лет я не разгибаясь сидел над книгами, письмами, фотокопиями, картами и манускриптами на разных языках. Среди всех этих документов было несколько особо секретных и важных. Специальный курьер из Лондона
следил за тем, чтобы они были прочитаны в изолированном помещении и не попали в чужие руки...
Попытки проникнуть внутрь Тибета, которые делались в течение всего девятнадцатого столетия, неизменно терпели неудачи. Граница с Индией была на замке.
Совершенно новая эпоха в исследовании Тибета началась с тех
пор, как русские путешественники вновь обратили внимание мира
на возможность проникновения в Тибет с севера по пути первых
католических миссионеров.
Поскольку из-за характерной индусской внешности и других
не менее важных обстоятельств для меня этот путь был неудобен, я лишь бегло ознакомился с русскими документами, да и то
лишь с теми, где говорилось об обычаях местного населения. Тем
более, что Лхассы русские так и не достигли.
Получу я разрешение на «паломничество» в Лхассу или нет.
все равно мой путь будет лежать через южную границу. С юга,
только с юга смогу я пробраться в сторону лам. Дело было бы
безнадежным, почти безнадежным, если бы не одна лазейка, долгое
время остававшаяся неиспользованной.
Дело в том, что правительства Пекина и Лхассы, закрыв Тибет для иностранцев, сделали исключение для азиатов, исповедующих буддизм. Этим воспользовались англичане. В 1865 году по
инициативе полковника Монтгомери индийское геодезическое бюро
начало подготовлять моих соотечественников, подданных британской
короны, для самостоятельных географических исследований. Они
посылались в Тибет и другие закрытые для европейцев области
Гималаев. В целях конспирации эти ученые-пандиты именовались
чишь условными буквами. Переодетые паломниками и снабженные
необходимыми материалами и инструментами, они свободно пересекали границу и довольно легко пробирались в Лхассу.
С разных сторон, кроме северной, углублялись пандиты в Тибет, и если мы располагаем теперь хоть какими-то картами этой
страны, в том их заслуга. Собранные ими материалы считаются секретными и не подлежат опубликованию в течение 30 лет. Естественно, что мне эти материалы были предоставлены.
К концу своей работы я, кажется, мысленно мог представить
себе каждый перевал, каждый поток и мост i:a дорогах Тибета. Я
говорил по-тибетски столь же свободно, как на языках Индии или
на английском языке. Китайский язык я тоже изучи;! довольно хорошо. План Лхассы врезался в мою память столь прочно, что, я
уверен, мне не надо было бы спрашивать там дооогу у посторонних.
Разрешение на мою поездку в Тибет все еще не было получено
Оставалось готовиться к путешествию под видом паломника. К этому времени у меня состоялся важный разговор с одним английскил;
полковником, на которого была возложена ответственность за мою
будущую миссию. Имя этого офицера никому ничего не скажет, г
поэтому я буду просто называть его полковник. Беседа протекал.;
приблизительно тг,к.
ПОЛКОВНИК: Надеюсь, гуру 1 , вы готовы?
Я: Да, сэр. Вполне. Хоть завтра.
1 Гуру — учитель
.68

(инд.) — почтительное

ПОЛКОВНИК: В таком случае, я бы хотел сделать некоторые
дополнения к вашему заданию. Вы не возражаете 9
Я: Буду рад выслушать вас.
ПОЛКОВНИК: Нам бы хотелось, чтобы вы обратили внимание
на расположение местных, и особенно китайских гарнизонов.
Я: Я уже ранее отказался выполнять любые поручения, связанные с военным шпионажем. Для меня «тайны Тибет?» — это этнографические, культурные, религиозные тайны, но не более.
ПОЛКОВНИК: Относится ли это и к путям сообщения?
Я: В известной мере. Все, что касается передвижения по тибетским дорогам небольшой группы людей, я буду внимательнейшим образом отмечать и изложу потом в отчете. Одним словом, я
постараюсь облегчить путь всем, кто пойдет по моим стопам. Но я
не намерен пролагать дорогу военной экспедиции...

Колесница махаянм
Отступление автора

рождении он был наречен именем Готама. ОдП!| ри
нако, впоследствии ревностные почитатели дали

ему новое имя Сиддхар-тха. Он принадлежал к небольшому племени шакьев, состоявшему, по преданию, из одних кшатриев-воинов.
Среди шакьев не было ни брахманов, ни представителей других
каст. Поэтому прирожденные воины должны были сами заниматься
земледелием, торговлей и другими, не подобающими их касте делами. Все шакьи, в том числе и их вождь — отец Готамы, сами ходили за плугом. Шакьи выбирали своих предводителей по принципу очередности Отец Готамы не был царем. Слово «раджанья» означало просто любого кшатрия, имеющего прэво стать вождем. Это
потом легенда превратила Готаму в сына царя •— принца Сиддхартху,
родившегося в роскошном дворце и выросшего среди развлечений и
утонченных удовольствий.
Шакьи жили на небольшой территории, расположенной по обе
стороны теперешней индо-непальокой границы в районе нынешних
округов Басти и Горакхпур. Земли их были покрыты девственным
лесом, с которым приходилось вести упорную борьбу.
Жена вождя шакьев Майя однажды увидела во сне, что ей в
бок вошел белый слон. Она не придала сну значения и вскоре забыла его. Но как-то она искупалась в священной пушкаре шакьев —
искусственном водоеме с лотосами, после чего родила в роще деревьев сал, посвященной богине — матери, мальчика, который вышел из
ее бока. Новорожденный сразу же встал на ножки и издал ликующий львиноголосый клич. А через семь дней Майя умерла.
Юный Готама получил обычное для всех кшатриев воспитание.
Он прекрасно научился управлять боевой колесницей, владеть оружием, усвоил племенные обычаи. Он женился на девушке своего
племени Каччане, принадлежавшей к знатному роду, и она родила
ему сына Рахулу.
Отец Готамы Шуддходана, как мог, ограждал сына от теневых
сторон жизни. Он помнил пророческие слова мудреца Аситы: «Я
смеюсь от радости, что спаситель явился на землю, и плачу от того,
что мне не выпадет счастье дожить до свершения его подвига».
Потерявший любимую жену Шуддходана не хотел утратить и
60

сына, даже если тому и надлежит свершить подвиг. Поэтому жизнь
Готамы (ему еще предстояло оправдать имя Сиддхартхи, которое
значит «выполнивший назначение») протекала легко и счастливо. Но
однажды, проезжая на колеснице, окруженный друзьями и поющими девушками, Готама увидел кровоточащие язвы на теле калеки,
скорбную процессию, которая следовала за лежащим в гробу покойником/ согбенного годами старца и погруженного в размышления
аскета-саниаси Это были четыре встречи Будды. Острой молнией
ранила его сердце мысль о предназначенных человеку страданиях
Кто мы? Откуда мы? Куда идем? В чем конечный смысл наших страданий? И безнадежная тоска затмила его. Он задумался о муках
тела и души, о всех утратах, которые ожидают человека на земле.
задумался о том безжалостном и бессмысленном уничтожении, которое люди называют смертью. В ту же ночь он решил стать саниаси, чтобы в размышлениях обрести путь, ведущий к избавлению от
мук. Он покинул тайком свой дом и ушгл в леса и пещеры.
Шесть лет он метался в поисках этого неведомого пути. Он искал
истину в священных тайнах брахманов, искат* ее в себе, умерщвляя
свою плоть голодом и бичеванием. Подолгу жил он в джунглях, где
одни только звери могли слышать его. И вдруг на него снизошло
откровение. Случилось это, когда он сидел, погруженный в себя, под
деревом пипалой на берегу реки Неранджары. Готама сделался Буддой, что означает на санскрите «осененный истиной». Он познал «четыре благородные истины»: 1) существование страдания— существовать, значит страдать; 2) причина страдания — желание, которое
только возрастает при удовлетворении; 3) прекращение страдания—
уничтожение желаний; 4) путь, ведущий к такому уничтожению,—
три стадии, или последовательные состояния совершенства: знание
и соблюдение «благого закона»; исполнение дисциплины буддизма и
его морали: нирвана, где уже нет существования.
Демон зла, бог смерти Мара, наслал на «просветленного» страшные бури. Но страха не было в сердце Будды. Мара послал ему своих дочерей, которые стали соблазнять отшельника всеми радостями
жизни. Но желание было убито в сердце Будды. Только сомнение
могло еще отвратить его от избранного пути. Четыре недели днем и
ночью ходил Будда вокруг дерева, пытаясь победить сомнение. И
победил.
В «Оленьем парке» близ Бенареса Будда произнес свою пеовую
проповедь перед пятью учениками и двумя оленями. Сорок пять лет
бродил он по городам и деревням, проповедуя свое учение. Со всех
концов Индии к нему стекались ученики. Одних он оставлял при
себе, других посылал проповедовать в самые отдаленные концы
страны. И они несли людям «дхарму», которую следует понимать
как закон жизни и которая потом стала называться буддизмом.
Умер Будда в восьмидесятилетнем возрасте в Кушинагаре. Он
лег под деревом пипалой и обратился к монахам и мирянам: «Теперь, монахи, мне нечего сказать вам больше, кроме юго, что BCf
созданное обречено на разрушение. Стремитесь всеми силами к спэсению».
К спасению ради чего? К какому спасению? Если со смертью
кончается все, то значит ли она спасение во имя жизни? Как понимать слова Учителя? Назареянин на кресте тоже спросит потом в
смертной тоске: «Зачем ты покинул меня, Элоим?» Разве он не почувствовал, что это смерть приходит к нему, а за смертью кончается
все? Где же истина? Но разве религия когда-нибудь искала истину''
Уход Будды из жизни буддисты называют «обретением великой
нирваны». Учитель умер в месяце вайшакха (май) в момент полнолуния.
70

Будда умер. Буддизм же становился мировой религией. Ей не
нужен был Будда-человек. Ей необходим был Будда-бог. И легенда
стала творить бога.
Будда не дал ясного ответа на вопрос о загробной жизни, но мировая религия, чтобы стать мировой религией, чтобы быть мировой
религией, должна сказать «да!» Иначе не будет у нее власти над слепыми мятущимися душами людей. Вот почему та смерть под полной
громадной майской луной, поднявшейся над черным лесом, стала
потом праздником, «Трижды святым» днем, как рождение и просветление Будды.
Не столь уж важно теперь, был ли на самом деле принц Сиддхартха, которого молва потом сделала Буддой. Важно другое. Даже
если жил такой человек, который стал проповедником и умер, как
все смертные, он бы никогда не сказал слов, приписанных ему потом: «Подобно тому как воды океана имеют лишь один вкус — вкус
соленый, так и учение мое имеет лишь один вкус — вкус спасения».
Отсюда оставался лишь шаг к другим словам: «Чтобы основать царство истины, я иду в город Бенарес бить в барабан бессмертия во
тьме этого мира». Эти слова сказали за него потом. Вера в бессмертие — основа религий. С тех пор и по сей день ученые монахи воздают народу за долготерпение и послушание его обещаниями бессмертия в иной жизни. Но сами они знают, что даже приведенные в их
древних священных книгах слова Будды говорят не о бессмертии, а
об избавлении от жизни как величайшем благе.
Сквозь цветной туман мистических легенд едва-едва проглядывает изначальная суть буддийского мировоззрения. Когда-то это была не столько религиозная, сколько философско-этическая система.
Основная суть ее в учении о подавлении желаний — и «четвертой и
возвышенной истине». Она говорит о «восьмеричном пути», ведущем
к прекращению страданий. Вот его ступени: «Праведная вера, праведная решимость, праведные слова, праведные дела, праведный образ жизни, праведные стремления, праведные помыслы, праведное
созерцание». Идущий по ступеням «восьмеричного пути» становится
святым архатом 1 и погружается в нирвану. Нирвана — венец стремлений мудрецов, идеальное состояние.
Но что же такое нирвана, эта основа буддийской философии?
Блаженство? Небытие? В буддистском учении нельзя найти ясного и
однозначного толкования нирваны. Одни видят в нирване полное
уничтожение, другие — прекращение бытия, доступного сознанию, и
переход в некое непознаваемое бытие. Одни полагают, что путь в
нирвану лежит через смерть, другие уверены, что она достижима
еще при жизни. Но все сходятся в одном — нирвана означает прекращение цепи перерождений, которая составляет удел всего живущего.
Эта вечная цепь перерождений усвоена буддизмом из ранних
индийских религий. Она, эта роковая санскара, неотвратимо влечет
все живое от перерождения к перерождению по стезе страданий
Даже смерть не может оборвать эту цепь. Новое рождение опять
обрекает на страдания. Вырваться из этого страшного, как затягивающаяся на шее петля, круга санскары может лишь тот, кто пройдет
сквозь перерождения «восьмеричным путем» и станет архатом.
Брахманисты учат, что перерождение возможно в любой форме:
животного, растения, насекомого, демона или божества. Но лишь
высшая форма — человек — способна достичь нирваны.
Буддисты верят, что сам Будда до своего рождения в облике
Готамы прошел длинный ряд перерождений, что был он в прежних
воплощениях и человеком всех каст и занятий, и богом, в том числе
А р х а т — отшельник.

даже самим Брахмой. Он лишь первым из людей достиг нирваны, за
которой кончаются любые перерождения. Вот почему современные
буддисты говорят, что Будда не умер, а ушел в нирвану.
По учению Будды, путь к нирване труден. Только сам человек.
без чьей бы то ни было помощи, может достигнуть ее. Будда не отрицал существования богов, он старался обойти эту проблему. Может быть, потому что не верил в них. Во всяком случае, он говорил,
что даже боги подвержены проклятию санскары. Поэтому достигший просветления человек выше богов. Ни боги, ни сам Будда не
могут спасти людей. Каждый человек может только своим путем
прийти к нирване сквозь ужас перерождений.
Может быть, этого достаточно для философской этики. Религии,
мощной церковной иерархии требуется иное: нравственность должна была перерасти в культ.
В основе нравственных законов Будды лежали пять обязательных принципов: не убивать ни одного живого существа, не посягать
на чужое, не касаться чужой жены, не лгать, не пить вина. Это должен был соблюдать каждый. Но стремящийся стать архатом должэн
был соблюдать обязательства в самой абсолютной форме. Он не мог
обрабатывать землю, чтобы не убить живущих Е ней червей. Даже воду для питья он вынужден был многократно процеживать, чтобы не
проглотить случайно мельчайшее существо. А собственность?
Разве
трудом и торговлей она не приумножается за счет других 7 Значит,
не надо никакой собственности. Только повязка вокруг
бедер и чашл
нищего. Архат должен был становиться саниаси 1 и уходить от мира.
А любовь? Разве Будда не завещал ученикам особую, столь непривычную для человека любовь? Это была любовь и милосердие
ко всему живому: друзьям и врагам, коровам и пантерам, муравьям
и паразитам на теле. Вечная улыбка бронзовой статуи Будды. Задумчивая бронзовая улыбка, обращенная ко всем и никому.
Всем и никому. Привязанность к друзьям и близким уже сама
по себе отнимает часть любви, предназначенной для всех. Значит.
не может быть для архата такой привязанности.
Бронзовая улыбка. Бесстрастная и отрешенная. Непротивление
злу, прощение всяких обид. Всепрощающая и равнодушная улыбка
Нельзя злом воздавать за зло. От этого ведь только растет зло в мире. Зло никогда не имеет конца, оно всегда влечет за собой НОВУЮ
вражду и новое страдание. Только всепрощение должна нести в ми а
улыбка архата.
Нельзя защищать несправедливо
обиженного, вступаться за
слабого, мстить за убитого, отстаивать неправедно осужденного
Нужно убить любое желание и лишь самому уклониться от зла.
Приневолить себя к бесстрастию, найти блаженство в равнодушии,
благожелательном ко всем.
И это не столь трудно, как кажется. Ведь это лишь мнится, что
мы живем проявлениями нашей души, способной чувствовать гнев,
радость и скорбь. Нас направляет не душа, а отдельные дхармы.
Слово «дхарма» имеет много значений: закон, учение, религия, истинная реальность, признак и, это самое главное, носитель поизнака,
носитель душевных свойств.
Человек — сложное, противоречивое существо. У него много
дхарм, много носителей душевных свойств. Одни буддистские школы
говорят, что 75, другие—84, третьи—100... Много дхарм. Ведь есть
«чувственные» дхармы, с помощью которых мы ^воспринимаем
мир»: звуки, запахи, краски; есть дхармы отвлеченных представлений, делающие человека мыслящим существом; есть дхармы высших стремлений — зовущие в нирвану, например.
С а н и а с и — г.скет.

Смерть и тела, и души разлагает на элементы. Дхармы высвобождаются и, как невидимый пар от воды, обретают свободу и безразличие. Но той кармой, силой той кармы, которую мы творим нашей жизнью и всеми предыдущими перерождениями, дхармы вновь
объединяются в иной уже комбинации, давая иную душу иному существу — перерожденцу.
Так и свершается вращение рокового колеса бытия.
Прервать, уничтожить этот круговорот может лишь архат, достигший нирваны. Потому и становились ученики Будды нищими
аскетами, странствующими по пыльным и знойным дорогам без цели и желаний. Лишь знак нищеты, цвет низших каст составлял их
собственность — желтая тога.
Но если бы все стали вдруг бикшу (нищими), то кто бы производил рис и овощи, чтобы давать этим нищим подаяние? Разве голодная смерть всей страны давала нирвану всем жаждущим? Или
всеобщее безбрачие, разве оно не угрожало прекратить перерождение тех грешных душ, которые не могли ещй обрести совершенство?
К счастью, такие вопросы никто не решал. Все получалось стихийно, само собой. Не все последователи Будды готовы были обречь
себя на аскетизм. Они не хотели расстаться : приятными удобствами
мирской жизни, желали достичь нирваны без лишений и мук. Люди — всегда люди. И таких людей — большинство.
Мирские приверженцы «восьмеричного пути» принимали к
соблюдению лишь пять минимальных принципов, к которым добавляли еще пожертвования монашеским обществам. Теперь каждый
мог жить, как хотел. Одни — в нищенстве, другие в радостях и горестях мира, одни — подаянием, другие — трудом рук своих. И все
могли обрести нирвану. Так философия стал?, превращаться в религию и ритуал.
Буддизм завоевывал души и страны. Первоначальное символическое изображение Будды в виде колеса сменилось фигурой, сидящей на лотосе и несущей свою удивительную улыбку всем и никому
Буддизм становился государственной религией. Возникали монастыри, возводились ступы, в которых хранили священные реликвии и
мощи. Все шло привычным путем, каким следовали когда-то жоецы
всех стран и народов, каким суждено было пойти и последователям
Христа и Магомета.
Религия нищих стала религией господ. Нравственные устои
горстки людей стали мертвыми догмами миллионов. Мх нужно было изменять, подновлять, приспосабливать. Созывались соборы,
образовывались секты. Буддизм был порождением Индии, особым,
присущим только ей, ни на что не похожим. Но распространяясь
по миру, он терял нечто неуловимое, присущее духу Индии. I!
судьба буддизма похожа на судьбы всех больших религий. Он вбирал в себя чужих богов и чужие обычаи, терял свою сложную, порой непонятную душу, опускаясь до сознания воспитанных на примитивных верованиях людей. И одновременно с этим метафизически усложнялся в монастырях, превращался в мертвую схему.
Постепенно в буддизме возникло свыше /!0 сект. Но самый глу-л
бокий раскол произошел в первом веке. «Восьмеричная дорога
раздвоилась. Образовалось два течения: хинаяна (малая колесница,
узкий путь) и махаяна (большая колесница, широкий путь). Это
было закреплено на четвертом соборе во время царя Канишки. Хинаяна требовала сохранения ортодоксального буддизма; махаяна.
основателем которой был богослов Нагарджуна, спешила превратить
человека Готаму в мирового бога.
Родом из брахманов, Нагарджуна пошел навстречу требованиям
брахманистов. Новая религия должна была рпитать старую, взяв
73

почти весь ее реквизит. Но не это главное. Не в этом то общее,
что объединяет все мировые религии. Махаяна пересматривала основу буддизма — учение, что человек достигнет нирваны лишь собственными усилиями. И в самом деле! Нужно лучше знать человека, чем идеалисты первых буддистских лет. Разве под силу грешному и слабому существу взвалить на себя такое бремя? Нет,
«восьмеричный путь» — это узкий путь избранных, народу же нужен широкий и легкий путь. Для его же счастья, для облегчения
его же усилий. Да и метафизическая,
основанная на этике религия без богов не очень-то понятна народу. Ему надо что-нибудь
более привычное, что-нибудь попроще, и чтоб обязательно был бог.
Да и разве не бог великий учитель Будда?
Над предполагаемыми останками Будды выросли ступы. Потом
выросли храмы, где стоял уже сам Будда. Порой — в виде золоченого гиганта с драгоценным камнем на месте третьего глаза. Образ его стал конкретным, а понятие 1 Будда — расплывчатым.
Готама-Будда, Будда-Шакьямуни стал лишь одним из множества различных будд, в число которых попали и древние брахманские боги, и боги тех народов, которые приняли у себя буддизм.
Святые архаты тоже попали в этот пантеон, как это повелось в
других религиях в других странах.
Количество будд росло. Поток грозил выйти из-под контроля.
Инфляция была приостановлена. Осталось 995 будд-мироправителей
(непокрытую голову золоченых статуй стала венчать царская корона), 35 будд-грехоочистителей и еще много других будд.
Инфляция была приостановлена и инфляция была налицо. Оставалось внести в пантеон будд неравенство и специализацию. Так
возникли излюбленные божества: основатель учения Будда-Шакьямуни, грядущий Будда-Майтрея, которому суждено сменить Шакьямуни на престоле правителя мира, Будда-Очирвани (Ваджрэ.пани)—
последний из распространенного на севере пантеона 1000 будд, мудрый Будда-Манджушири, миросоздатель Будда-Адибудда, мистический властитель рая Будда-Амитаба.
Кроме будд, в пантеон махаяны вошли еще и бодисатвы. Это
своего рода канонизированные архаты — существа,
преодолевшие
в себе жажду существования и достигшие нирваны, но пожелавшие остаться Е миру, чтобы помогать людям. А людям, которым
столь трудно достичь совершенства самим, этим людям так нужны
бодисатвы. Эти бодисатвы могли бы остаться в нирване, стать буддой, но предпочли любовь к ближнему Наиболее чтимым бодисатвой стал Авалокитешвара, трехликий. шестиликий, десятиликий,
одиннадцатиликий львиноголосый бог.
Но этим не ограничились реформы Нагарджуны. Он видоизменил еще одну главную основу буддизма — нирвчну. В самом деле, что такое нирвана? Непонятное состояние, некоторые считают,
что даже смерть. Она хороша для философов, изощренных аристоKpjiTOB духа. А разве народ поймет нирвану, захочет в нее? Народу нужен рай. И не беда, что Будда ничего не говорил о рае. Рай
есть. Он находится в блаженной стране Сукхавати. Там в цветуших садах, среди удовольствий и неги пребывают праведники. Заведует этой обетованной землей кроткий Будда-Амитаба, или просто Амитаба.
Что общего у такого рая с нирваной? Ничего. Но здесь нет посягательства на учение Готамы. Просто душам райских праведников еще один раз предстоит воплотиться на земле и уж тогда достигнуть нирзаны. если только они не пожелают сделаться бодисатвами.
!

7-1

Ш а к ь я м у н п — отшельник

in

томени шлкьгв.

Рай, таким образом, представляет собой промежуточную форму
между земной жизнью и нирваной. Промежуточную, но очень зам анчивую.
Но там, где есть рай, должен быть и ад. Для запугивания верующих был создан и ад с полным
набором ужасающих пыток
для тех, кто нарушает законы Будды. Это было тем более своевременно, что законы Будды основательно преобразились.^ Настолько
преобразились, что махаяна стала доступна самым отсталым народам. Да и монахи тоже уже перестали быть нищими анахоретами.
г
Они сделались
посредниками
междз
верующими и бодисатвами.
Ведь бодисатвы созданы, чтобы помогать людям. Они доступны
для их молитв, они снисходительны
к просьбам. А кто еще умеет
так хорошо донести просьбу человека до бодисатв. как не монах,
ставший теперь магом и заклинателем? Он умилостивит добрых богов и обезвредит злых. Тем более, что злые боги предстают перед
верующим в столь устрашающем облике. Кто помнит теперь, что
эти устрашители -—• преображенные шиваистские
и вишнуистские
боги, включенные в обширный пантеон махаяны.
В культ таких богов включаются теперь все средства: скульптура, живопись, архитектура, ритуальные танцы, музыка,
мистерии.
Такую религию может уже понять и принять вся феодальная
Азия.
Но сопредельный мир воспринимал лишь внешнюю сторону философских учений Индии. Не изначальный буддизм, а варварскую
пышность махаяны приняли в свои кумирни ламы Тибета и Непала. Но «большая колесница» достигла страны снегов в столь преображенном виде, что Нагарджуна вряд ли бы узнал
в ней свое
учение. И управлял этой золоченой колесницей буддийский
тантризм. Это
тайное учение, о котором мало кто знает. Изначально
термин «тантра» означал размножение. Тантризм проникнут эротикой. Его темные и сложные обряды воскрешают древнюю магию.
Когда-то считалось, что урожайность находится в прямой зависимости от плодовитости женщин. Махаяна приняла в себя чужих богов и древние языческие обряды. В плоть ее проник и тантризм,
которому предстояло окончательно затемнить первоначальное учение Будды. Тантрические статуи изображают богов в неистовом любовном слиянии Вся двойственность природы предстает здесь в
простых символах. И искаженные ужасной улыбкой бронзовые лики тантрических богов глядят в спокойное и вечное лицо аскета
Гогамы, завещавшего эту самую двойственность утопить в нирване.
Но для невежественного, задавленного жестокой жизнью человека
смысл ее непостижим. Ему неведомо, что поставленная им у тантрических идолов курительная свеча знаменует отход от Будды, который все так же светло и отрешенно улыбается из дымного далека кумирни.
В десятом веке в Кхаджурахо был возведен великолепный храм
Кандарья Махадева. Все горельефы его проникнуты эротикой. Это
каменная песня любви. Еще древние Упанишады видели в единении полов проявление великого божественного начала. Это начало
воплотилось в желтом камне храма Кандарья Махадева во всем мыслимом многообразии человеческих ласк.
Но тантрические боги несут элемент дьяволизма. Бычьи рогатые морды, ужасные оскаленные пасти, хищные колючие руки бросят потом любовь на грань, за которой лежит
смерть и темное
преступление.
Уже в \ I—\ II вв. буддистский тантризм был окончательно
узаконен в специальных текстах, которые
несколько неожиданно
75

указывали будущим аскетам совсем иной, куда бочее приятный
'путь к спасению.
Тантризм возвел на небеса Будды новое мистическое тело —
ананду, или сукхамаю, или махасукхакаю, что можно перевести с
санскрита как «плоть божества». Эта плоть и есть подлинная природа Будды. Страдающий Готама исчез. Осталась мистическая
плоть, сливающаяся в вечных объятиях со своей шакти (женское
божество)- по имени Тара, или Бхагавати.
Так буддизм освятил и узаконил древнейший тантрийский ритуал, который никогда не умирал на древней земле Индии.
И многочисленные шакти — жены бодисатв — заполнили храмы.
Пантеон богов удвоился. Каждый обрел свою тантрийскую пэру.
В культе тантризма основное значение придается не молитвам,
а словесным заклинаниям — мантрам и мистическим фигурам —
кругам, треугольнику, стилизованному лотосу. И все в итоге призывает аскета к соединению с шакти. Формула панчамакара (пять
слов, начинающихся на слог «ма») велит ему сделать то, что прямо противоположно аскетизму.
Столь откровенное противоречие трудно объяснить. Ученые ламы поэтому объявили тантризм тайным, доступным лишь для избранных. Это святая святых лам. И можно лишь смутно догадываться о том, что происходит на тайных тантристских мистериях
Главной страной, излюбленным цветком махаяны сделался Тибет. Буддизм был занесен туда в седьмом веке по чисто политическим соображениям. Объединитель Тибета князь Сронцзан-гамбо
решил сцементировать страну единым морально-религиозным учением. Позднейшая легенда объявила Сронцзэна воплощением бодисатвы Авалокитешвары.
Впрочем, снгчала заимствованный из Непала буддизм был
представлен в Тибете в классической форме хинаяны. Но простой
народ продолжал придерживаться древних шаманских обычаев (религия бонь-по). Изысканные философские откровения ортодоксальной хинаяны получили популярность только в придворных кругах.
В девятом веке легендарный Падма-Самбава стал проповедовать махаяну. Его проповеди сопровождались гаданием, заклинаниями духов, эффектными магическими обрядами. Оки имели большой успех.
В начале десятого века царь Ландарма вместе с сплотившимися вокруг него приверженцами родо-племениых обычаев попытался
подорвать буддизм, но потерпел поражение. Ландарма был убит и
сделался символом еретика. Окончательная победа буддизма в Тибете ознаменовалась широким распространением тантризма.
Тибетская система тантр над всеми богами вознесла не имеющего ни конца, ни начала Адибудду. Остальных будд она разделила на три категории: человеческие, созерцательные и бесформенные. Учение Готамы окончательно растворилось в чудовищной
смеси фантастических культов. Созерцание и магические заклинания —• дарани сделались едва ли не единственным средством достижения нирваны. Изощренная философская система выродилась в
колдовство. Победа буддизма в Тибете оказалась смертью истинного буддизма. Зато страна покрылась сетью монастырей, в которым
десятки тысяч лам могли спокойно предавать созерцанию, изучению священных свитков и тайным оргиям по тантрическим рецептам. Механическое повторение дарани приобрело настолько формальный смысл, что ленты с заклинаниями привязывались к ветвям
деревьев, чтобы их повторял ветер, вкладывались в особые цилиндры — молитвенные мельницы, чтобы их повторяла вода, заставляющая эти цилиндры вертеться.
76

Монгольские завоеватели
(особенно Хубилай) поддерживали
влияние буддизма на души людей. Точно так же поступали императоры Минской династии Китая. Может быть, с той лишь разницей, что, проводя политику раздробления страны, они не давали одним монастырям усиливаться за счет других. Поэтому буддистские
секты в Тибете множились.
Против этого восстал легендарный реформатор Цзонхава—основатель секты гелукпа. Жил он в XIV—XV веках и, согласно легенде, происходил из монастыря Гумбум в Амдо. Цзонхава решил
возродить древнебуддийскую возвышенность, строгость и чистоту
нравов, которые должны были объединить различные, слабо связанные друг с другом секты. Он ввел железную дисциплину и заставил монахов вновь надеть желтую одежду нищеты. Секту гелукпа
зэ ее желтые тоги и головные уборы прозвали потом «желтошапочной», в отличие от ранее преобладавшей в Тибете «красношапочной» секты сакья.
Цзонхава добился поставленной цели. Но гальванизировать отлетевший дух «высокого» буддизма он не смог. Пышные ритуальные церемонии, торжественные обряды, трубы, колокола, хоругви и
ленты — все это мало вязалось с отрешенностью от земной суеты.
Правда, в отличие от других сект, где монахи могли вступать в открытый брак, последователи Цзонхавы давали обет воздержания.
Тибетские секты с их различным толкованием законоучения и
ритуала во многом подобны отдельным течениям и сектам в других религиях. Но есть одно очень важное отличие чисто тибетского
свойства. Не только простой народ, но и само духовенство в Тибете
питает одинаковое религиозное чувство к жрецам других сект.
Основное достижение реформы Цзонхавы касалось однако не
форм религии, а. что гораздо важнее, создания иерархии. Он установил единую власть над всеми общинами и монастырями, которая была разделена между панчен-ринбоче и далай-ламой. Оба они
были объявлены воплощениями самых чтимых божеств: панченринбоче — Будды-Амитабы, далай-лама — Авалокитешвары
(Арьяболо).
Вообще, веса в перерожденцев — хубилга.нов широко распространилась средк «желтошапочных». В каждолт монастыре были своп
перерожденцы, живые боги, будды и бодисатвы. Божественную
сущность можно обрести довольно просто: «восьмеричный путь^
подменяется бросанием костей. Утонченная культура духа отступает перед слепым случаем. Впрочем, обычай этот продержался HPДОЛГО. Иерархия не может положиться на власть случая. II все
подобные выборы свершаются теперь при том или ином участии
коллегии высших жрецов.
С середины семнадцатого столетия новое Еоплсщенпс' усопшего святогп стали находить при помощи Золотой чаши, названной
«сэрбум-. Когда истекали три года со дня его смерти, приступали
к составлению списка детей, в которых предположите пьно могла
переселиться душа святого. Если дело шло о выборе самого далайламы или панчен-ламы, то список предварительно направляли регенту. Когда все дела со списком улаживались бумажки с именами кандидатов закатывались вместе с полосками, на которых было
написано «да» пли «нет», в шарики из цзамбы. Далэе эти шарики
опускались в Золотую чашу, которая ставилась на престол главной
святыни Лхассы. Семь дней шли потом непрерывные моления божествам. На восьмой день чашу несколько раз встряхивали и приступали к жеребьевке. Чье имя трижды выпчдало вместе с шариком, в котором лежала бумажка «да», тот становился истинным воплощением.
77

К младенцу направляли специальную комиссию, которая устраивала ему небольшой экзамен. Чаще всего будущий святой должен был найти среди десятков однородных предметов (чаши, четки, кольца и т. д.), те, которые принадлежали усопшему ламе.
В 1875 году после смерти далай-ламы Тиньле-чжямцо регент
и коллегия высших лам обратились за советом к знаменитому оракулу Начун-чойчхпону с просьбой указать признаки нового воплощения. «Там, где живет душа далай-ламы, деревья начинают цвести раньше,— сказал оракул.— Животные скидывают детенышей, а
больные смертельными недугами выздоравливают, если их коснулся святой ребенок. Но имя воплощенного может открыть лишь монах самых строгих правил». Оракула попросили указать такого монаха. После магических действий оракул сказал: «Кьньпо (настоятель) монастыря Гадань известен своей святостью и глубокими познаниями. Пусть он отправится в Чойкор-чжя, где я вижу святую
воду».
Каньпо отправился в указанную местность и, найдя там подходящую пещеру, затворился в ней на семь дней, которые провел в
глубоком созерцании. На исходе ночи седьмого дня имел он видение, и голос неземной повелел ему отправиться к озеру Мулидинки-цо. Пробудившись от чудесного
сна, каньпо пошел на озеро.
Ветер пробежал по камышам и стих. Озеро разгладилось, солнце
вышло из облаков. И тогда в кристально чистой воде увидел монах лик воплощения великого ламы. Младенец сидел на коленях
матери и, смеясь, тянулся ручонками к отцу. До мельчайших подробностей запомнил эту картршу лама. Он мог потом с закрытыми
глазами описать всю обстановку дома, который привиделся ему на
воде. Когда чудное видение исчезло, Каньпо решил возвратиться
в монастырь.
По дороге он остановился в Таг-no в доме уважаемого и богатого человека и увидел вдруг ту комнату и тех людей, что явились
ему в чистых водах озера. Он немедленно дал знать в Лхассу.
Регент, министры и высшие духовные лица тотчас же припыли в
Таг-no и взяли божественного ребенка, которому было тогда sctro
двенадцать месяцев. Родителей ребенка тоже забрали в Лхассу. где
для них уже были отведены апартаменты.
Такова официальная история ныне живущего далай-ламы, которого зовут Наг-ван ло-зан тубдан чжямцо, что значит «Владыка
речи, могучий океан мудрости».
Золотую урну не применили в этот раз для отыскания п.-рерожденца якобы потому, что дух недавно умершего панчен-лз"-:ы
при жизни был всегда враждебно настроен к далай-ламам и мог помешать прав^тьным выборам.
Как бы там ни было, по существующая система отыскания воплощения дает возможность регенту и высшим иерархам воизодить на престол выбранных ими же людей.
Примерно так же отыскиваются перерожденцы и менее вллятельных особ, че.л верховные ламы. Когда умирает настоятель монастыря, считавшийся при жизни святым, то составляются списки
всех родившихся потом в той местности мальчиков. Эти списки отвозят в Лхассу, где и уточняется возможный перерожденец.
Так осуществляется власть иерархии.

Путь с севера
Дневник Цэбека Сыбиксва
еня зовут Цэбек Гомбожаповлч Сыбпков.
М'Родился
я в Урдо-Аге Забайкальской .области.

Читинского уезда в апреле 18 ; * года. Отец .мой, бурят кубдутского
рода бывшей Агинской степной думы (ныне Агинской инородческой
волости), Гомоожап Монтуев в юные годы хотел посвятить себя духовному поприщу, но встретил препятствие со стороны родителей—
ярых шаманистов. Невзирая на это, он самоучкой овладел монгольской и тибетской письменностью, что позволило с-.му впоследствии занимать важные общественные должности.
Потом он рассказывал мне, как тяжело переживал отказ родителей послать его учиться в один из ламаистских монастыр^;. Ему
казалось, что ответы на все загадки мира хранятся в священных
списках, которые ламы якобы ведут с незапамятных времен. Он
хотел знать, как гозникают опустошительные болезни и как рождается подобная раскаленному шару потрескивающая молния, которую o:i видел однажды после грозы. Он пытался постигнуть. что
движет звездами и откуда пришет человек. Но более всего волновал его неразрешенный вопрос о смысле жи^ни.
Один бродячий лама как-то поведал ему слова Будды, и то в^я
жизнь — это страдание. «Рождение есть страдание, старость есть
страдание, болезнь есть страдание, соединение с немилым есть страдание, недостижение желаемого есть страдание...»
Отец и та УС видел, что несчастья и горести окружают человека
с первых же его шагов на земле. Но вот во имя чего мир создан
именно так, этого он понять не мог.
«Где же конец этих мучений, в чем их смысл и можно ли устроить жизнь иначе, чтобы человек был счастлив на земле? > Отеи
часто задумывался над этими вопросами. Но ответов не находил.
Как я уже упомянул, мечтам его об учении не суждено бы^о
осуществиться. Но он дал себе слово, что если у него будут сыновья, то он обязательно отдаст их в учение: одного — в светское
другого — в духовное.
Оспа унесла моих старших братьев, когда те находились еще
в младенческом возрасте...
Когда мне минуло пять лет, отец мой СТЕЛ обучать меня монгольской ^рамоте. Он с таким благоговением гладил рукой печатные страницы, с таким трогательным вдохновением пытался зажечь во мне любопытство к загадкам нашей природы, что я невольно проникался его чувствами. Через два гола он отвс-^ меня в
приходское училище при думе, где преподавали русский и монгольский языки. Но за весь первый год учителя не указали мне ни
одной буквы...
О, эти буквы! Я смотрел на них, как на таинственные знаки,
по которым можно отыскать дорогу в новый и прекрасный мир. Я
не знал, каков он. этот неведомый мир. Но передо мной смутно рисовалось бескрайнее поле, покрытое громадными разноцветными маками, синие-синие реки и залитые солнцем красные скалы и ослепительная радуга над землей. И города я видел, расплывчатые и
дрожащие, как сквозь залитые дождем ресницы, яркие, многоцветные города, в которых никогда не был, о которых даже не слышал.
Второй год моего учения прошел с большой пользой. Я овла79

дел основами русской грамматики и мог, правда, по складам, разбирать букварь. Потом как-то само собой получилось, что я перестал следить за трудным процессом составления слов и медтенного
проявления их смысла. Это осуществлялось \ ж е помимо моего сознания. Тогда .•; жадно набросился на книги. Прочел все. что мог
только достать Б нашей глуши.
Когда скончалась матушка, отец еще более укрепился в намерении как можно дольше держать меня в училище, чтобы избавить от мачехи. Он не знал, зачем судьба посылает людям муки,
но, как мог, старался эти муки облегчить. Всем, кроме себя самого.
Но так созданы люди. Они могут болеть либо за других, либо только за себя. Середины тут быть не может.
Те, кто уверены.
что
нашли ее. ошибаются либо сознательно идут на обман.
Осенью 1884 года в Чите была открыта гимназия, на которую
буряты сделали значительные пожертвования. В благодарность за
это местная администрация задумала привлечь в гимназию мальчиков-инородцев. Агинцы могли послать в нее четырех человек. Но
буряты, не привыкшие к училищу с почти десятилетним курсом.
не спешили посылать детей. Тогда начальство заявило о своем согласии принять всех желающих. Отец мой воспользовался этим и
ради предупреждения конкурса повез меня еще в начале августа.
Он плохо говорил по-русски и часто прибегал к мимике. Мы долго
искали нужного нам человека, но важные господа в синих вицмундирах отсылали нас от одного к другому. Отец мой все более жалко горбился и силился языком жестов возместить немоту слов. Лицо его дергалось и кривилось, будто он собирался заплакать. Мне до
слез было жаль его. Я видел, как сильно сцзл он за эти голы, как
пытливые его глаза словно подернулись голубоватой дымкой.
Наконец, нас все же направили к нужному лицу. То был сам
управляющий гимназией инспектор Карл Феодорович Бирман. Он
сказал отцу, что видит во мне первого бурята, пожелавшего учиться в русской гимназии, и охотно возьмется содействовать выполнению всех формальностей. Потом он обратился ко мне п. кажется, был приятно удивлен моими знаниями русской словесности. Он
спросил меня, знаю ли я Пушкина и могу ли что-нибудь прочит а т ь и:? него. Я выбрал «Памятник» и довольно бойко дошет до
глет
и ныне дикий тунгус, и друг степей калмык». Бирман про1-.чг:ш.чся, долго и шумно сморкался в огромный платок, который
достал ии-под длинных фалд, а потом сказал.
обращаясь к отцу:
Эго очень способный мальчик, и вы не пожалеете, что отдали егг
г, ' имна;-,1по. Здесь сделают из него достойного гражданина отечества^.
Надо ска:*гть. что мне удивительно понезю. Черэз неделю привезли и других детей, но так как инспектор Бирман настоял HI.
том, чтобы меня п р и н я л и первым, в гимназию зачислили еще только троих, а четвертому отказали в приеме па общественные средства.
Учение продолжалось девять лет, и я стал первым
бурятом.
окончившим ЧИТИНСКУЮ шмназию. Кончил я с серебряной медалью,
третьим по классу, потому что в шестом классе мое усердие значительно ослабело и я уже не был первым в н&уках. Тем не менее педагогический совет постановил оказать мне содействие Е продолжении образования и выдал прогоны и пособие, чтобы доехать
до Томска, где я поступил на медицинский факультет. Ко, уступая
желанию отца, я оставил этот факультет п, пропустив еще год.
проведенный в Урге, поступил в 1875 году в Санкт-Петербургский
университет на факультет восточных языков.
Отец оставался верным своей мечте. Как п в юности. он вс?
80

«•ще полагал, что ключ к загадкам природы хранится в древних
учениях Востока. Я не разделял этих его убеждений.
Напротив,
лишь в стремительном росте европейской цивилизации видел я
грядущее избавление человечества от голода, угнетения и болезней.
Свет шел с Запада, а не с Востока. Всеобщее просвещение обещало дать со временем благодатные всходы.
С душевным трепетом ехал я в далекий Петербург, в столицу
западной культуры, в прекрасную Северную Пальмиру. Этот город
поразил, восхитил и разочаровал меня Был он величав и распахнут, как-то удивительно просторен. Но ничего нэ было в нем от
тех туманных, полузабытых грез, которые пронес я в каких-то неведомых тайниках души через всю жизнь.
Я считался православным, но в бога не веровал, хотя и любил
пышность церковной службы, торжественность крестных ходов и
проникновенность хора. Из любопытства заходил я и в буддийский
храм, построенный за рекой на Васильевском острове. Постепенно
мне стало понятно, что я заблуждался, считая учение Шакьямуни языческим суеверием. В основе своей оно оказалось мало похожим на верования моих бурятских сородичей.
Но это было уже на третьем году моего учония в столице Российской империи, когда я под влиянием моих профессоров решил
посвятить себя изучению тибетской культуры.
А пока я жадно впитывал всеми органами чувств несказанное очарование туманного города, где небо так часто нависает над
самой землей беспросветной серой завесой.
Я принимал живейшее участие в студенческих сходках, хотя
больше сидел в углу и слушал, чем говорил сам. Многие из моих
товарищей удивительно владели даром слова. Их речи вновь и
вновь будили во мне те беспокойные дремотные струны, которые
вызывали в мозгу картины бескрайних стэпей Я видел
темных,
влачащих жалкое существование соплеменников, отца, тщащегося
гримасами возместить недостаток слов, и вечное беспокойство его о
конечной цели пути страданий. И я давал себе слово, что, закончив
курс, возвращусь в родные места и стану учить раскосых ребятишек сложной науке жизни, рассказывать им о больших
городах,
железных дорогах и моторных экипажах. О газовых фонарях, которые тысячами глаз светят в ночи, и о чудесных ротационных машинах, несущих в мир просвещение.
Мои товарищи много говорили о конституции, которая должна
была выдвинуть Россию на стезю свободы и процветания. Большая часть придерживалась революционных взглядов. Решительно
настроенные студенты резко высказывались за уничтожение монархии и проповедовали грядущий социализм. Они говорили, что рабочий люд и мужицкая деревня давно созрели д л я решительного
боя и что царизм падет при первом же натиске в ос ставшего народа.
Как любил я эти жаркие бессонные ночи вокруг остывшего самовара! До сих пор при воспоминании о них мне "удится запах
вареной колбасы и ситного хлеба. Под утро мы выходили гурьбой
на улицу и долго шли, не расходясь, то зачарованные ночным
солнцестоянием, то притихшие в непроглядном и синем утре.
Но большей чг^тью меня можно было зчотгть в библиотеке,
аудитории или музее. Этнография казалась мне самой удивительной
из наук. Я часами мог разглядывать устрашающих идолов с ВестИндских островов, дротики и плетеные циновки с нехитрым орнаментом.
Но уже тогда ь был нацелен на Тибет. На родине мне приходилось видеть привезенные оттуда паломниками предметы: сереб6. «Байкал» Л: I

81

ряные чайники с двумя носиками, раздвижные, наподобие подзорных, львиноголосые трубы, колокольчики, бронзовые будды и оодисатвы, субурганы, мандалы, всевозможные
балины для подношения божествам, хадаки из синего и красного шелка, украшенные мчгическими свастиками чаши. Одежда, обычаи и предметы обихода
этого народа были мне во многом близки и понятны. Но мы так
мало знали тогда о Тибете. Я часто беседовал с моими учителями на
самые различные темы, но как только разговор заходил о Тибете,
а этим рано или поздно дело кончалось, мы очень скоро упирались
в непроницаемую стену тайны. Тибет был закрытой страной, и
приходилось по крупицам собирать разрозненные сведения. К последнему курсу я хорошо владел уже не только тибетским языком,
но и английским и китайским, без которых невозможно было получить необходимые сведения об интересующей меня стране.
По предложению Григорьева Александра Васильевича, секретаря Совета Русского Географического общества, я сделал доклад о
современном состоянии наших знаний тибетской жизни. Заседание
было очень бурным. Выступавшие с огорчением называли знаменитые имена наших путешественников, которые поставили целью
добраться до загадочной Лхассы, но были вынуждены свернуть <•
полпути. Тайны Тибета волновали всех, и неоднокоатно в зале раздавались возгласы, призывавшие снарядить новую экспедицию
После заседания Александр Васильевич тепло поздравил меня
с успехом и шутливо спросил:
— А что, Цэбек Гомбожапович, махнули бы вы в Лхассу, да
и рассказали нам на следующем заседании что да как?
—• Готов отправиться в дорогу хоть завтра,— сказал я.
К нам в этот момент подошел мой профессор Александр Максимович Позднеев об руку с Сергеем Федоровичем
Ольденбургом — удивительным знатоком буддизма. Григорьев представил меня Сергею Федоровичу со словами:
— Вот, батенька, самый подходящий нам кандидат. Готов ехать
хоть завтра. А если поторопить, то, верно, и сегодня отправится в
Ургу.
— Скоро сказка сказывается,— улыбнулся Ольденбург, крепко
пожимая мне руку.— Достичь Лхассы — дело трудное К нему нужно тщательно подготовиться.
— А молодой человек и готовится,— вступил в разговор Александр Максимович.— Со временем он станет крупнейшим нашим
тибетистом.
— Не сомневаюсь,— поклонился нам на прощание Очьденбург.— Я слышал его сегодняшний доклад. Мы еще не раз, наверное, увидимся,— сказал он мне. УХОДЯ.
Итак, Тибет...
Северный Тибет, или Чан-Тан,— почти пустынная страна. Можно
пройти многие сотни верст и не встретить людского жилья. Линия,
пограничных сторожевых посюв здесь резко отодвинула к югу. Отдельные отряды тибетской стражи IK> любят забираться далеко нз
север. Вот почему многие экспедиции с севера смогли так близк*"
подойти к Лхассе. Им не > далось, правда, проникнуть з таинственный город, но был он близок и казался досягаемым. Пять-шест.,
копных маршей, последний отчаянный бросок к тайну, но этот бросок так и не удавался. С севеоа, с северо-запнда, с северо-восток 1
устремлялись в Тибет исследовательские караваны. Они проникал::
далеко в глубь страны, в то время как южная граница была неприступной.
И только величайший из исследователей Центральной Азит;
Пржевальский смог предпринять первое, по-настоящему ча\-чно>
82

изучение этой страны. Он страстно стремился достичь Лхассы Она
снилась ему ночами. Она была его Эльдорадо, его Офироы,
его
обетованной землей. Он отдал жизнь штурму тибетской твердыни,
как отдают жизнь штурму полярных земель, экваториальных лесов
Африки. Но не природа преградила ему путь. Он прошел там, где
до него осмеливались бродить только дикие яки. Но вынужден был
повернуть назад, когда достиг караванных дорог и восьмискатные,
загнутые по краям крыши домов горели перед ним в закатном
огне.
Первую экспедицию
Пржевальский
предпринял вместе с
М. А. Пыльцевым в 1872—1873 годах с северо-запада к озеру Куку-нор и далее к реке Янцзы через Цайдам. Он вынужден был вернуться тогда. Результатом этого путешествия явилась книга «Монголия и страна тангутов».
В конце 1876 года он вместе с Ф. Л. Эклоном устремился в Тибет вдоль Тарима. Ему опять не удалось достичь Лхассы, но он
смог подробно исследовать горную цепь Алтын-таг.
В третий раз он пошел вместе с Эклоном и В. И. Роборовским от
Зайсанокого поста через Цайдам. В октябре 1879 года экспедиция
после долгих скитаний по безводной пустыне и солончакам вышла
к стальным водам Янцзы. Но у поселения Нэнчу путешественники
нарвались на тибетский сторожевой отряд. И вновь вынужден был
Пржевальский уходить от зовущей его розовой Лхассы, спрятанной среди синих заснеженных гор.
В октябре 1883 года Пржевальский в четвертый раз отправился на штурм Тибета. Вместе с В. И. Роборовским и П. К. Козловым
выступил он из Кяхты и уже к маю следующего года достиг истоков Желтой реки, завершив не законченное ранее исследование.
Но и на этот раз, после нападения местных тибетских племен, отряд Пржевальского вынужден был повернуть назад. На пути к Лобнору Пржевальский сделал новую попытку пробраться на Тибетское плоскогорье. И вновь неудачно...
А между тем в Петербурге одна за другой выходили в свет
его классические работы, которые тут же переводились на все европейские языки: «От Кульджи за Тяньшань и на Лоб-нор» (1877),
«Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховье Желтой реки»
(1883), «От Кяхты на истоки Желтой реки», «Исследование северной
окраины Тибета и путь через Лоб-нор по бассейну Тарима» (1888).
Это целая эпоха в изучении Центральной Азии. Сверхчеловеческое напряжение. Долголетний подвиг, ставший привычным и будничным делом.
Но розовая Лхасса, отраженная в недвижных водах ледниковых озер, оставалась мечтой,
Пржевальский разработал подробный план своего пятого путешествия. На этот раз все обещало удачу. Оригинальный и неожиданный маршрут, скрупулезный учет каждой мелочи, снаряжение,
люди — решительно все было на стороне великого путешественника.
Но в октябре 1888 года в Караколе в самый разгар подготовительных работ Пржевальский скоропостижно скончался.
Если бы не эта смерть... Я подробно изучил план этого пятого,
несостоявшегося путешествия.
Все мыслимые случайности были
учтены. Он бы достиг Лхассы, если бы не эта смерть...
Но разработки Пржевальского всеми были восприняты как его
завещание. Императорское Русское Географическое общество, под
эгидой которого совершал свои путешествия Пржевальский, снарядило под начальством М. В. Певцова новую Тибетскую экспедицию, в которой приняли участие прежние спутники Пржевальского:
Роборовский, Козлов, геолог Богданович.

Весной 1890 года после успешных работ в Куэньлуньской горной стране экспедиции удалось проникнуть и на Тибетское плоскогорье. Путь на Лхассу был открыт. Но китайская администрация
отказалась пропустить чужеземцев.
В 1893 году В. И. Роборовскмй возглавил новую экспедицию, в
которую вошли Козлов и переводчик Ладыгин. Она проникла в
Цайдам и углубилась на юг по направлению к провинции Сычуань. Но на подступах к Желтой реке тяжело заболел Роборовский.
Опять приходилось воззращаться...
Боги, казалось, ревниво оберегали Лхассу.
Более обширные районы охватила экспедиция Козлова, в которой участворали А. Н. Казнаков и Ладыгин. Через Цайдам она вышла к реке Дрэ-чу (верхняя Янцзы), перейдя которую, направилась к Чжекундо Далее следовать путем предшественников Козлов
не решился. Именно здесь обычно происходили встречи с пограничными отрядами, после чего oci звалась лишь одна дорога — назад.
Козлов свернул с дороги и резко повернул на юг, желая выйти к
Чямдо.
Город был от него лишь в одном переходе, когда экспедицию
атаковали местные племена. Пришлось уходить на восток и зимовать в долине реки Ри-чу. По весне экспедиция продолжила путь
на восток, но опять была вынуждена повернуть назад В конце мая
она вышла к озеру Орин-нор.
Экспедиция не достигла «города небожителей», но собрала много интересных и достоверных сведений о нем. Окружающая Лхассу
завеса тайны начинала постепенно редеть. Когда Козлов зимовал
на Ри-чу, его посетило специально снаряженное далай-ламой посольство.
Сопровождаемые громадной свитой лхасские чиновники решились <'начать с нами переговоры лишь после того, как убедились в
том, что мы русские»,—писал Козлов в своем отчете о путешествии в Монголию и Кам.
— В последнее полугодие,— обратился главный посол к Козлову.— далай-лама, получая о вашей экспедиции довольно часто самые разноречивые сведения, решил, наконец, командировать нас
для выяснения вопроса, кто вы такие — русские или англичане?
Ес-чи русские, то приказано тотчас же познакомиться с вами и передать от дал^.й-ламы привет, а если англичане, то, не заводя никаких разговоров, ехать обратно в Лхассу.
Переговоры проходили непринужденно и дружески. Но в главном тибетцы оставались непреклонными. «Прежде всею, далай-лама
великодушно просит извинения,— сказал в заключение главный посол,— у сильного русского государя за то, что его экспедицию не пустили в Лхассу, но это сделано только в силу основных древних законов и заветоь лхгсских. обязывающих всех к каждого из тибетцев
свято охранять Буда-лху (Поталу) от посещения чужеземцев».
Маленькая страна, задыхающаяся в лапах китайского дракона,
зажатая между великими империями—Бритаской и Российской—отчаянно стремилась сохранить свою обособленность.
Кроме этих, ставших знаменитыми, экспедиций Русское Географическое общество снарядило экспедицию Г. Н. Потанина (1884—
1оЬб). которая подробно исследовала область Амдо, и отряд братьев
Г. и М. I рум-.т-Гржимайло (1889—1890) — в бассейн Куку-нора.
Русские экспедиции охватили окраинную горную систему Куэнь-луня и почти весь севеоо-восток Тибета, входящий в ведени»
сининского амоаня. Выдающейся чертой всех этих экспедиций являются открытия как в области географии, так и в областях ботаники, зоологии, геологии. Чрезвычайно ценны и сделанные в ходе
«4

путешествий метеорологические и гидрологические наблюдения.
Каждая экспедиция, кроме того, провела обширные тригонометрические съемки, а Г. Н. Потанин и Г. Е. Грумм-Гржимайло много
внимания уделили этнографии.
Недостижимая Лхасса перестала быть абсолютной терра-инкогнито. У нас были проверенные сведения о ее главных религиозных святынях, государственном устройстве, обычаях и быте народа.
Столь блестящие результаты работ наших экспедиций обратили внимание на северный Тибет и иностранцев. С середины восьмидесятых годов англичане, французы, американцы все чаще начинают предпринимать попытки проникнуть в Лхассу с севера. Но
несмотря на личную храбрость руководителей, экспедиции эти изза плохого оснащения и незнания местных условий достигают немногого.
Непрерывный штурм поднебесной твердыни шел со всех направлений, по всем путям и дорогам. И все же HHKOMV еще не
удалось достичь Лхассы, чтобы на месте проверить все собранные
путешественниками сведения о ней. Научный мир не располагает
ни подробным планом этого города, ни точными описаниями его
святынь Во всем мире нет ни одной фотографии, которая была бы
сделана в Лхассе. Поистине — это достойная цель для любого путешественника. Манящая и недоступная цель.
Руководители Географического общества сообщили мне, что англичане получают сведения о Лхассэ от индусов, которые ппонпкают туда под видом буддистских паломников.
Но ведь и Россия находится в этом отношении в благоприятных условиях! У нас проживает не менее 400000 бурят и калмыков, которые исповедывают буддизм Буряты с незапамятных времен поддерживают сношения с далай-ламой — ДУХОВНЫМ главой
всех ламаитов. Каждый год из наших степей отправляются в Тибет богомольцы для поклонения лхасским сзягыням. Порой такие
паломники подолгу живут в Тибете, совершенствуя свои религиозные познания в различных монастырях. Да и калмыки, правд;-.
значительно реже, тоже совершают паломничество в Тибет!
До недавнего времени ламаиты России, во избежание всяких
затруднений, ездили туда под видом халхасцев — жителей Внешней Монголии, но вот уже несколько лет к;чс они ег>дят туда, н>скрывая своего подданства!
Насколько мне известно, в России не делалось попыток специальной подготовки наших ламаитов для путешествия в Лхассу.
Но некоторые чаши ламаиты соглашались, чтобы с их слов был
записан рассказ о паломничестве.
Таких описаний в печати появилось очень немного. Лично мне
пришлось познакомиться с изцанным А. М. Позлняевым оассказом
бурятского хамбо-ламы Заяева о его поездке в Тибет, совершенной
в 1741 году, и сказанием о таком же паломничестве калмыка База
Монкочжуева (1891—1894). Но эти рассказы религиозных и малопросвещенных людей не могут, конечно, удовлетворить исследователя.
— А почему бы Географическому общее-ну не послать в Тибет
специально подготовленного бурята или калмыку?— опросил я както Александра Васильевича Григорьева.
— Ах, батенька вы мой.— развел он рупами.— Все мы на Руси задним умом крепки. Много ли вы найдете бурят, которые свободно владеют тибетским языком, знают буддистские обычаи, да к
тому же могут фотографировать, измерять температуру и давление.
составлять планы и производить геодезическую съемку?
R5

Я посетовал на то. что правительство, не занимаясь просвещением инородиев, подрывает основы своей же государственной мощи.
— То-то и оно!— кивнул головой Александр Васильевич.— Все
надо менять в государстве российском. Все порядки менять надо.
Но ведь сколько времени на то уйдет... А еще при жизни хочется
узнать все про этих небожителей.
— Верно, хочется. Но пока суд да дело, а подходящих людей
найти можно. Я сам как горячий патриот российский готов свои услуги отечеству предложить. Не скоро вы сыщете, без ложной
скромности заявляю, столь подходящего во всех отношениях человека. Единственное, чего не умею, это триангуляционную съемку
производить. Так этому быстро научиться можно...
Он встал, положил мне руки на плечи, вздохнул глубоко и
тихо сказал:
— Так на вас. дорогой, вся надежда.
Но не так это просто,
как кажется. Взять ту7 же триангуляцию. Что вы, теодолит с соСюй потащите, что ли Откуда у простого паломника теодолит? Фотографический аппарат незаметно пронести, и то большое дело! А
о том, что работать в одиночку придется, вы забыли? Ведь даж^
паломники, с которыми отправитесь на поклонение Большому Чжу,
не должны ни о чем догадываться! Не то выдадут властям без
промедления. А те церемониться не станут. Одно дело евпопеецпутешественник, другое — подозрительный монгол. Это вы понимаете?
— Понимаю, Александр Васильевич. Не раз думал об этом и,
кажется, кое к чему пришел.
— К чему же, позвольте вас споосить?
— Перво-наперво, не надо стремиться сделать все в один присест. Англичане, я полагаю, тоже проводят линию свою постепенно. Не так разве?
— Так-с. Безусловно, так-с.
— Посему и мы можем начать с рекогносцировки Сперва один
человек, я, допустим, отправится с караваном паломников в Лхассу. Осмотрится там, кое-какие знакомства заведет, а на другой год
1юедет уже с помощником, точно и ясно представляя себе и обстановку тамошнюю, и необходимый объем работ. Разве это не разумно, Александр Васильевич?
— Несомненно, разумно. Но ведь рискованно, сударь мой. Очень
рискованно.
— Так ведь любая экспедииия немалый риск собой представляет. Что же делать остается, если другого-то пути нет, как только
этот паломнический маскаоад?
— В этом вы правы, Цэбек Гомбожапович. Пока ни одна экспедиция до Лхассы не дошла. Боюсь, что столь бдительная охран:и впредь убережет столицу далай-ламы от любопытных очей. Не
и паломников-то они допросу подвергают, отсеивая от правоверным
буддистов людей подозрительных
— Ну, этот-то допрос меня не страшит. Я весьма поднаторе*;
в буддистских делах, все обычаи знаю. Да и воспитывался в среде
буддистов. В наших местах паломничество в Лхассу — дело обычное.
— В том-то п беда, сударь, что можете вы легко встретить человека из ваших мест, который вас непременно узнает. Слава-то о
вас по всем бурятским степям идет. Шутка ли, в самом Петербурге Цэбек Сыбиков большим начальником сделался.
— Уж вы скажете. Александр Васильевич.
— Да, совершенно серьезно. Многих ли можно назвать, к стыл'
нашему, ваших соплеменников, которые бы смогли высшее обра86

зование получить? Да еще где — в Петербурге! И в этом. Цэбек
Гомбожапович, я провижу едва ли не самую главную опасность.
— Ну, положим, узнает, так неужели выдаст земляка и соплеменника?
— Хороший человек не выдаст. Но может найтись такой, фанатически настроенный или почему-либо нерасположенный к вам,
который и продаст.
— Значит, надо, Александр Васильевич, отчетливо сознавать,
что здесь мы идем на сознательный риск.
— Нет, сударь. Не зная броду — не суйся в воду. Это дело надо хорошо обмозговать, учесть любые случайности. Готовить экспедицию надо так, как делал это покойный Пржевальский. Но даже он не мог всего предусмотреть.
С того дня я по-нэстоящему стал готовить себя к тайному паломничеству в Лхассу. Оставив мысль поехать в Тибет з составе
специальной экспедиции, я все свое внимание сосредоточил не проникновении туда по исконным дорогам богомольцев. Мне нужно
было резко изменить свои привычки культурного человека. Отныне
F должен был превратиться в заурядного паломника, неотличимого
от сотен других. Мне нужно было забыть о вилке и о русской ре-4
чи, о европейской кухне, обо всем, что составляет каждодневно-окружение рядового петербуржца. К начал готовиться, хотя поездка
-люя еще не была решена.

За перевалом перевал,
и путь далек до Лхассы
Дневник пандита С. Ч.

Я

выехал из Дарджилинга 7 ноября, сопровождаемый ламой и двумя проводниками — бутиями.
Ехать решили на лошадях, тюки с поклажей закрепили на яках. Караван получился довольно внушительным. Мохнатые черные яки,
увитые красными лентами, лениво тащились по пыльной дороге,
сонно ворочая челюстями, теряя слюну. Солнце только всплыло над
волнистой линией гор, и небо выглядело еще зеленым.
Лама догнал меня и молча указал на далекую слюдяную полоску. Сухое морщинистое лицо, подкрашенное чуть зеленоватым
светом, и зорко суженные глаза делали его похожим на мудрое
пресмыкающееся.
— Думаете, будет непогода 9 — спросил я.
— Снег на вершинах восточного Непала всегда к непогоде.
— Досадно. Придется, видимо, застрять на перевале. Говорят,
тгурга здесь может длиться несколько дней 9 Какая вчера бьп.ч
-луна ?
— С едва заметным рыжеватым
галосом. Долгое ненастье
предвещает обычно двойной красноватый круг. Вы слышите MY
зыку?
Я придержал лошадь и, приложив к уху ладонь, прислушался
Из деревни еле доносился рокот барабанов и заунывный ной дуд"к
Музыка терялась в монотонном стуке копыт и в ше "Н'?те : i ; ' i n . i ч е п
н/

ных деревьев вдоль дороги. Потом опять проявлялась, когда я начинал вел ушива! ься. Лама, видимо, различал ее постоянно.
— Это местные рабочие. Они, как лягушки, чуют непогоду кожей. В такие дни все бросают работу и устраивают танцы с пивом... Не будь это плохой приметой, я бы посоветовал переждать
непогоду здесь.
— Нет, возвращаться ле стоит.
Тронув поводья, я стал догонять ушедших вперед яков.
Дорога спустилась к реке, прыгающей по осклизлым камнялг.
В темных заводях колыхалась нетающая желтовато-белая пена.
Через поток были переброшены чуть выгнутые вверх бамбуковыежерди.
Я спешился, крепко обнял на прощание старого ламу и с лошадью на поводу ступил на мокрые от брыкг зеленоватые стволы.
К полудню караван достиг уже заброшенной деревни Гок. Поля поросли дикими травами. Тростниковые кровли порастрепал:г
ветры. Смутно золотилось что-то в сумраке заброшенной кумирни.
Когда проезжали базарную площадь, я заметил прилегшую в лавке корову, тощую и одичавшую.
Ветер шевелил ошметки кукурузной соломы, шуршал каким-то
высушенным мусором в пыльном терновнике. Земля
выглядела
колючей и грязной. Я велел ехать дальше, чтобы
расположиться
для еды в более приятное месте. До темноты хотелось добраться
к Руммаму — притоку Большого Рунгита, сбегающего с гор Синли.
По нему проходила граница британских владений с независимо!!
областью Сикким. По-настоящему путешествие должно было начаться на другом берегу Руммама.
Лагерь разбили вблизи потока. Согрели на костре чай. Рабочие
поужинали вареной бараниной и лепешками из цзамбы. Я съел
немного овощей и сейчас же лег, завернувшись с головой в одеяло.
Тонко пели комары. Гнилостной сыростью тянуло с реки.
В путь тронулись с рассветом по влажной от росы земле. Мост
через поток был тоже из бамбука. Но выглядел более надежным.
Может быть, потому, что опирался на огромный камень, рассекавший русло на два стремительных мутно-стеклянных горба.
Пора стояла самая благодатная. Местные жители из племени
лимбу ловили в реке больших, бешено рвущихся с натянутой лесы
рыб. На склонах холмов, тяготясь уже своей спелостью, ждали сбора кардамон и хлопок. Трещали бамбуковы-? ХЛОПУШКИ сторожей,
отпугивающих обезьян и медведей.
— Тут живут еще и другие обезьяны, кроме этих.— один иг,
бутиев обернулся и указнл мне на небольшою пушистую обезьянку, вскарабкавшуюся на дерево.— Только те большие. Они нападают на одиноких женщин.
— Ты говоришь про человека-обезьяну?—спросит я.
— Нет. Мохнатый человек живет среди снегов и редко спускается вниз. Я говорю про больших обезьян. Они, говорят, рождаются от бамбукового медведя и белки. Их можно истребить только
подмешав к оставленному для них сладкому рису ядовитый корень
кудру.
— А зачем их истреблять?
— Они разоряют посевы и обижают женщин.
— А мужчин?
-—• Мужчин они боятся.
В дымной завесе поднятой яками пыли я различил шедших
навстречу людей и быстро пригнулся к лошадиной холке. Но крестьяне, которые несли корзины с апельсинами, видно, на дарджи88

лингский рынок, прошли мимо, не обратив на меня никакого внимания. Я еще не привык к осторожности, и это было опаснее всего. Я тут же венел остановить яков. Пока бутии готовили свои
нехитрый завтрак из цзамбы, я переменил индийский костюм на
тибетский. Запахнул тёмнокрасную чубу, как принято у тибетцев.
к правой руке. Такие халаты носят люди зажиточные, но не именитые. У князей чуба обычно желтая, атласная Такая явно мне не
подобала. Тёмнокрасная будет в самый раз. Кушак тоже под стать
халату — широкий и синий. Такого же оттелка, как вертикальны^
полоски на canoiax. У мужчин они всегда синие. Не забыл л и про
золотую серьгу с бирюзой для левого уха. Аккуратно вдел ее в
еще припухшую от недавнего прокола мочку, вытянув оттуда шелковую нитку. Только в головном уборе позволил себе некоторую,
впрочем тщательно обдуманную, вольность. Не княжескую маньчжурку и не войлочную шляпу простолюдина, даже не меховую купеческую выбрал, а белую теменную шапочку, которую носит
духовная аристократия. Внимание к себе привлекать, конечно, нельзя, но и полная маскировка опасна. Лицо ведь тибетским не сделаешь. А так пусть принимают меня за иноплеменного ламу. Богатого, но скромного ламу. Богатство в Тибете уважают. Поэтому и золотой перстень с зеленым камнем я выбрал для указательного
пальца побогаче.
Только переодевшись и все осмотрев как следует, я сел на коврик позавтракать.
Через несколько часов пути караван достиг вершины горного
кряжа, на которой возвышались мэньдон и чортэнь. Это были первые пограничные посты государства лам. Светская власть далайламы не распространялась на эти земли, но люди, живущие здесь,
чтили в нем живого бога. (От тибетских слов ман—«много» и
дон—«камни»}. Чортэнь состоит из слов мчод—«приношение .
«жертвоприношение», и ртэнь — «вместилищем Мои бутии произносят — чуртэнь. Чортэнь более известен у нас под санскритским
названием ступа (чайтья). Монголы называют это сооружение CYбурганом, китайцы — та. Когда-то в них хранили мощи. Тепепь
это большей частью памятники в честь Будды и буддийских святых. Эти каменные сооружения окружают обычно стены — мэньдон. Возможно, правильнее—«мандон».
Закрыл тетрадь и, прислонившись к нагретому за день M:I>I!.дону, залюбовался голубой в легком солнечном тумане долиной. Н
тени курчавых рощ прятались дома, ступы, похожие на золоченые игрушки кумирни. Это походило на тонкую живопись тушью
по шелку.
— Красиво,— сказал я сидевшему невдалеке Пурчуну. который,
почесываясь, щурился на солнце.
Другой рабочий ушел к ручью, где старый лимбу торговал ппво.м из MvpBbi 1 и овощами.
— Мы называем это место Чортэнь-ган, э племя пахппи зовет
его Манидара.
И то и другое означает хребет священной СТУПЫ. Но я бы назвал это место хребтом голубой долины... Хорошо Г>ы пожить з
этой сапфировой горной чаще, прислушиваясь к шуму вод, наслаждаясь сменой цветов на закате. Но надо сниматься. Мы и так
двигаемся стишком медленно.
Тропинка расширилась, и яки пошли быстрое. В воздухе пахло
навозом и дымом. Где-то в деревне визжали свиньи и блеяли овцы.
Рокотали барабаны. За перевалом открывалась новая долина. Сады,
лиственные рощи и поля тростника по берегам ослепительной нитп
1

Вид

г.рогз.
89

ручья. Первый перевал остался позади. Можно было выбирать место для ночлега...
Утро выдалось туманное и холодное. Небо заволокли облака.
Вершины гор были, казалось, укутаны белыми одеялами. Приметы
не обманули. Надвигалась непогода.
После нескольких часов крутого подъема караван подошел к
чортэню Риши, окруженному замшелым мэндонем, на котором была высечэна шестисложная молиава «ом-ма-ни-пад-мэ-хум». Бутии пали перед ней ниц. Отсюда начинался перевал Ху-ла.
Юго-западный Сикким лежал внизу. Темный и сумрачный под
желто-белым облачным небом. Холмы Дарджилина съел туман. И
люди, и животные совершенно вымотались. Отдых был необходим.
И все же я требовал идти дальше.
— Быстрей! Разве вы не видите, что творится на небе? Нам
надо успеть пройти перевал. Осталось совсем немного.
Наконец мы взобрались на вершину кряжа, поднимающуюся на
6000 футов над уровнем моря. Разбрызгивая копытами воду и
;рязь, яки прошли по ручьям, впадающим где-то там вдалеке в реку Риши.
Впереди показался какой-то загон для скота. Лошади нетерпеливо заржали. Рванулись туда из последних сил. Но бутий вдруг
испуганно закричал, указывая на что-то у самых ног.
Я взглянул на землю и сразу все понял.
Там копошились страшные тибетские черви — гроза путешественников. Они жалят чеоез толстые шерстяные носки и парусиновые брюки, забираются в сапоги, сбиваясь там в мягкие отвратительные клубки. Они встречаются на всех высотах, вплоть до самых снегов.
— Скорее вперед!
Яки, к счастью, не упрямились. Все так же меланхолично и
невозмутимо пошли они по вьющейся меж стволов тропе, д?.вя легионы червей. Но идти стало легче — начинался спуск. Лгпцэ' —
груда камней, из которых торчат бамбуковые шесты с кумачовыми лентами — остался позади. Вершина была проедена.
Порывы ветра налетали все чаще. Ударяли в лицо песком :i
мелким лесным сором. Температура снижалась
Пурчун повернулся лицом к ларцэ, закрыл глаз? и зашептал:
— Лха чжя ло, лха чжя ло2.
Я внимательно осмотрел почву под ногами. Отвратительных
4i'pBeu нигде поблизости не увидел. Заночевать решили под огромным дубом, затенявшим целую поляну. Здесь было тихо и уютно.
Землю устилала коричневая жестяная листва и желуди. Я копнул
листву •— сухо. Дуб мог надежно укрыть от дождя еще десять таких караванов.
Невдалеке росли стофутовыс крапивные деревья. Пурчун стал
собирать валежник для костра. Другой проводник пошел нарубить
крапивных побегов для супа. Ветер набегал с разных сторон, хотя
в лесу он почти не ощущался. Это обещало или затяжную грозу.
или перемену погоды.
Сварили крапивный суп с цзамбой и остатками купленного в
дороге молока. Чай кипятить не стали — сильно хоте;;ось спать.
Ночь прошла спокойно. Я раза два просыпался. Чудилось, что
где-то шуршит дождь, но вокруг было сухо. Встали, когда солнце
поднялось уже высоко.
Над головой проплывали .лутно-серые облака: шел дождь, но
' Л а — i i ронял, р ц ч — в е р ш и м а
Боже, л а Г: мне 100 лот.

2

(тибгт.), пли обоо п о - м о н г о л ь с к и .

солнце сияло. Око зажигало летящие с высот крупные холодные
капли нестерпимым огнем.
— Мэтог-чарпа,— сказал Пурчун.— Цветочный дождь,— ii запрокинул лицо к небу, ловя толстыми губами капли. Счастливо
зажмурился. Захлебываясь, захохотал.
Дуб не подвел. Под ним было по-прежнему сухо. Я выве~ лошадь под дождь. Она прядала ушами под ударами капель.' Яки
спокойно затопали по тропе; переходя лужи, подымали фонтаны
орызг. Прошли, не задерживаясь, деревню Хи, Б которой живет много людей племени лепчо, гадающего по внутренностям домашних
птиц. За деревней виднелись искусственно орошаемые тероасы, на
которых возделывали рис. К реке Кал аи спускались поля кардамона.
Шел пятый день пути. Все пока протекало по плану. Неразумно хотеть большего. Выйти к Калаю к? пятый день — это совсем
неплохо.
В два часа пополудни мы вышли к монастырю Чэнгачэллин,
возле которого росли дикие абрикосы и лагог—лук с запахом чеснока. Бутии тотчас же бросились к абрикосовым деревьям. Я понимал, что промедление опасно во всех отношениях, но ничего не
мог поделать. Мы попали в благодатную страну. В каждой третьей
деревне был праздник. Праздновали сбор урожая, свадьбу или просто радовались удачно сваренному пиву.
Пурчун предстал предо мной сгорбившимся под тяжегтью мешков и свертков. Его сопровождал старик, тащивший на веревке худую овцу. Бутии с шумом обрушил возле меня свою добычу и.
задыхаясь, прохрипел:
— Я принес кукурузу, мурву и рис. Еще я купил яйца и эту
овцу. Все стоит пятнадцать рупий.
В лучшем случае это была двойная цена. Но я заплатил. Растолкал Чана и DC л ел немедленно готовиться к походу.
— Не надо торопиться,— сказал вдруг старик.— Все тропинки
на перевалах занесены снегом. Поживите у нас в Римби,7 пока затвердеет снег. У нас много еды. Не продадите ли вы соли
Он так же внезапно замолк. Я не знал, что ему ответить. Подумав немного, сказал:
— Соли у нас только-только хватит для себя. Перевалы находятся отсюда в четырех днях пути, и нам никто не скажет, когда
там осядет снег. Поэтому мы уходим.
Все это было чистейшей правдой. Но больше всего я спешил
с уходом, чтобы избежать толков, которые .логли вызвать подозрение тибетской стражи.
Я решил попытаться перейти Ямпун-ла, где, по слухам, еще не
выпал снег. Нам пришлось сказать местным жителям, что мы охотники. Охотничьи ружья и сумки с патронами, которые я велел до-стать, должны были подтвердить наши слова. Как-то ведь надо
объяснить, почему мы интересуемся перевалами. В этой богатой
дичью местности охотники встречаются очень часто, и к ним привыкли.
Наконец мы выступили. Ехали в полном молчании. Солнце
разморило моих бутиев Они дремали в седле, не обращая внимания на яков, которые толкались и мешали друг другу еще более,
чем всегда. К вечеру мы дотащились до Поантана, где остановились
в жалком донкане для путешественников. Пошел цождь, и еду пришлось готовить в убогом сарае, где нельзя было даже прямо стоять. Поднятый мехами удушливый дым резал глаза. Голубая зол с.
оседала на лицах. Повсюду ползали муравьи и тысяченожки. Отвратительное место!
Я проклинал сеоя что ПОСЧУШЭЛСЯ бутиев, :-ссторые считали
91

донкан лучшей гостиницей на земле. У нас же была прекрасная,
палатка! Ели мы в общей комнате, где расположились уже другие
путники. Хозяин принес пива. Стало теплее, и донкан уже не казался мне таким жутким. Больше всего я боялся, как бы мои охочие до пива проводники не сболтнули лишнего.
Когда общее веселье чуть поутихло, а жаркая духота сделалась непереносимой, я перестал следить за своими ненадежными
спутниками и вышел немного прохладиться.
Тихо падал холодный дождь. Грязь сверкала в красноватом
свете окон. Под навесом жевали сухую траву яки.
Вдруг дверь распахнулась, и в облаке светового тумана я увпдел высокого человека. Он подошел ко мне и молча потянул меня
в темноту. Я хотел спросить его, что ему от меня н^жно, но онсделал знак, по которому я сразу признал в нем ученика брахмана.
Мы отошли в сторону. Он так же молча вложил мне в руку
круглую каменную пластинку. На ощупь я прочитал узор и попросил человека немного подождать.
Я вернулся в донкан. В большой комнате ничего не изменялось. После свежего воздуха особенно чувствовался ее тяжелый
дух. Я прошел в отведенное для нас помещение. Зажег свечу и
быстро написал необходимые письма. Потом достал свой индийский
костюм, тщательно запаковал его и вышел на улицу.
Человек
ждал меня под дождем. Я вручил ему сверток i:
письма и возвратил пластинку. Он сразу же пошел под навес, тиховывел оттуда свою лошадь и, попрощавшись со мной по индийскому обычаю, скрылся в темноте...
Лишь на десятый день путешествия приблизились мы к Ямпун-ла. Осторожно, поминутно оглядываясь, пробирались мы сквозь
колючий кустарник. В донкане мне сказали, что на перевале Слнли недавно погибли два непальских дровосека. В прошлом же год1."
тигр напал в Чжонри на стадо яков и зарезал двенадцать голов.
Я роздал моим бутиям заряженные ружья, оставив себе шестизарядный револьвер. Дорога была крута и камениста. Лужи застеклил сухой ледок, хрустевший под копытами животных отчетливо и резко, всегда неожиданно и пугающе. Холод пронизывал до
костей.
К полудню мы достигли пояса рододендронов и, пройдя через
сосновый лес, где вспугнули нескольких ярких фазанов, вышли к
заснеже?шому хребту.
Ветер дул заунывно и одичало. Казалось, что мы одни в мир<\
что все давным-давно выморожено и утонуло в снегу. Мутная пурга над белыми, чуть розоватыми от холодного солнца хребтами и.
жуткая, безжалостная синева...
Смежив заледенелые ресницы, уйдя головой в плечи, медленнг
и неслышно, как тени, скользили мы к Чертовой горе. Внизу в неистовом белом дыму ревела желто-свинцовая Ринби. Волокнисты^
тени неслись над землей. Впервые мне стало по-настоящему жутко
А ведь еще недавно мы боялись, что на нас бросится тигр или с
дерева прыгнет бесшумный сикклмский леопард. Что все леопарды
Тибета перед дымящейся пылью пурги!
Чан стал жаловаться на головную боль и одышку. Наверное, mi
овладел ла-дуг, жестокая болезнь гор. Ветер заставил нас спешиться. Лошади падали. Чан сел на снег и сказал, что у него окоченели ноги. Я дал ему свои сапоги и кабульские чулки.
Мы шли по глянцевитому насту глубокого ущелья. Следить
за его белыми извивами было трудно. Начинала кружиться голова
Но вот ущелье кончилось. Мы вышли на подветренную сторон-*
<2

торной цепи. Длинный мэньдон указывал дорогу к деревне Док. Над
крышами домов и над загонами для
яков развевались
длинные
цветные ленты. Ледяная корка сверкала на солнце. Снежное поле
казалось покрытым глазурью. Смертный холод под сердцем ослаб. Я предвкушал уже, как буду сидеть перед очагом и греть руки над пламенем — над красноватыми, над желтыми с голубизной
прядями веселого огня.
Но деревня оказалась покинутой. Двери домов опутывали веревки. В пустых загонах валялась запорошенная снегом солома и
смерзшийся в камень навоз. Перед нами лежал заледенелый крутой спуск.
Ближайший населенный пункт — Гумотан лежал далеко внизу,
в глубоком ущелье, нг. две
тысячи
футов ниже нас. Спускаться
было хотя и легче, чем карабкаться на перевал, но зато куда
•страшнее. Казалось, что вот-вот сорвешься в пропасть, на дне котором чернел игрушечный лес. Одна лошадь пала. Других, очевидно,
все равно придется бросить в Гумотане. Такие перевалы не для
них. Мои проводники, привыкшие к головокружительным спускам, сильно опередили меня. Идти приходилось по глетчеру. Каждый шаг давался с трудом. К вечеру мы вошли в великолепный
лес, покрывавший ущелье Гумотан. Здесь нас подстерегала новая
беда. Лес оказался залитым водой. Это таял снег в северо-восточной части ущелья. Синяя вода казалась мертвой. Черные стволы
исполинских кедров падали в нее, медленно сходясь друг с другом
где-то в слепящей точке опрокинутого неба. И было страшно глядеть туда... На исходе была третья неделя пути. Позади осталось
семь перевалов. Мы потеряли ДВУХ лошадей и яка, который нес
продовольствие. Третью лошадь пришлось пристрелить.
Мы шли по безлюдной стране.
За гранитным утесом, далеко впереди, лежало черное «Озеро
рока». Его питают снеговые воды. Дно его, как
говорят, сплошь
устилает золотой песок, а в глубинах водятся гиппопотамы.
Пройдя залитый лес, мы стали подниматься на перевал. Голова болела и кружилась. Я еле брел. Последнюю милю одолел в
полубессознательном состоянии. Мы остановились под
скчльным
навесом, забрызганным желтыми
пятн&ми лишайников. Сварили
рис и чай с маслом. После того, как в пропасть свалился як, навьюченный припасами, мы не ели ничего, кроме риса.
Я упал в совершенном изнеможении. Мои люди страдали еще
больше. Им приходилось нести снаряжение, которое нельзя было
доверить якам. Когда чай вскипел, Пурчун усадил меня поудобней и налил полную кружку. Я сделал несколько глотков и почувствовал себя немного бодрее. Но есть наотрез отказался. Закутавшись во все свои одеяла, я лег на землю, упершись ногами в один
из тюков, чтобы не свалиться в пропасть. Ночь прошла для меня
тревожно.
Утро выдалось пасмурное. Дул ветер. Через силу я поел рису
и заставил себя проглотить шарик масла. Проводники,
предвидя
снежную бурю, стали неохотно собираться. Повернувшись лицом к
священной для буддистов горе, они пропели мантры, и мы возобловили подъем на перевал. Через несколько сот ярдов нам встретилось небольшое, промерзшее до самого дна озерцо. Мы прошли по
льду и стали карабкаться на откос. Стоял?, удивительная тишина. Ни шума ветра, ни грохота водопадов. Ледяная пустыня. И черные мохнатые туши яков на ней. У нас осталось той яка. Пока эти
удивительные животные покорно лезли по обледенелому склону.
Может быть, близость смерти смягчила их упрямый норов?
Вскоре мы набрели еще на одно озеро. Голубой лед его был
93

покрыт множеством внутренних пузырей. Эти белые пустоты сверкали в косых лучэх солнца чистыми радужными огнями. Я остановился, пораженный внезапной и страшной в заледенелом этом
мире красотой. Так вот оно, прославленное в священных книгах
Сиккима Цо-дом-донма, знаменитое «Озеро павлиньих пятен*>. Сюда приходят паломники из самых дальних мест. Вскоре нам суждено было наткнуться на бренные останки одного из них...
Притихший было ветер усилился. Разорванные тучи дикими
взъерошенными табунами неслись в небе, которое прямо на глазах приобретало густой кровавый огтенок.
Невозмутимый Чан начал нервничать. Часто останавливался
Шепча заклинания, глядел на небо, которое постепенно заволакивалось волокнистой мглой.
— Зачем нам идти дальше, сэр?— тихо и грустно обратился он
ко мне.— Нас ждет смерть в этой страшной пустыне. Еще час, п
мы погибнем.
— Что вы хотите этим сказать, Чан? Где вы видите смерть?
— Посмотрите на небо, сэр. Эти тучи скоро засыпят нас глубоким снегом, из-под которого нам никогда не выбраться. Если снег
пощадит нас здесь, нам не миновать его по ту сторону перевала
Давайте вернемся.
— Куда нам возвращаться?— спросил я, твердо зная, что ответа на мой вопрос нет.
— А если пойти назад и укрыться за перевалом?— не очень
уверенно спросил Пурчун.
— Почему ты думаешь, что снег не застигнет нас на обратном
пути? Или опять не будет угрожать нам здесь, когда мы придем
сюда во второй раз?.. Вот видишь, ты молчишь, петому что теот
нечего сказать. А еще подумай о том, что нам дважды нужно будет пройти этот проклятый путь... Нет, у нас ничего не остается,
кроме как быстрее идти вперед. Да будет милость неба над нам::!
— Лха-соль!—пробормотал Пурчун свою обычную молитву н.
покачав головой, возвратился к якам.
Мы с Чаном потащились за ним.
Небо и в самом деле благоволило нам. Снег так и не пошел.
Тучи рассеялись, и мы, окрыленные столь явной милостью, незаметно взяли и этот перевал. И только здесь я почувствовал, что
не могу шевельнуть пальцем. Все силы были давно израсходованы
на борьбу со снеговым полем. К тому же Пурчун наткнулся на следы саха — тибетского длиннохвостого леопарда. Я подивился, каи
зверь сумел пройти по рыхлому снегу, ни разу не провалившись.
Но Пурчун мигом меня просветил.
— Это был дьявол в образе Саха,— сказал он.
И все же спуск—это не то, что подъем! Пока мои бутии возились с яками и кладью, я сел на затвердевший под солнцем
снег, и понесся вниз, елико возможно огибая камни и ямы. И
судьба вознаградила меня. Я не только благополучно съехал, но ::
мой тибетский костюм значительно утратил подозрительную нозизну.
Все мы немного приободрились, а когда нам все чаще стали попадаться среди снега зеленые полосы, мы даже стали вышучивать
друг друга, вспоминая, как трусили совсем недавно.
На одном из таких травяных островков я увидел редкое альпийское растение упал у, или голубой лотос. Листья у него большие ::
розовые, как океанские раковины Оно считается священным ::
очень ценится тибетскими медиками.
Проводники, как дети, обрадовались новой хорошей приметОни стали дурачиться, кидаться снегом. Пурчун затянул какую-то
дикую песню. Но голос его резко оборвался и перешел в свистящи::
94

хрип. Он упал на колени и простер руки куда-то вперед, словно увидел на снегу что-то ужасное.
Снег сильно блестел на солнце, которое все чаще выглядывало
из продранных облаков. Поэтому я долго не мог разглядеть, что тат*
напугало Пурчуна. Чан увидел это раньше меня:
— Следы!—истошно завопил он и тоже пал в священном ужасе на колени рядом с Пурчуном.
— Какие следы?— спросил я, подходя.
Они только молча помотали бессильно простертыми вперед руками. И тут я тоже увидел эти следы. Они были глубоки и отчетливы. По величине и некоторой округлости напоминали следы медведя. Но я нигде не заметил отпечатков когтей. Кроме того, следы тянулись одной зигзагообразной линией. Они не могли принадлежать
четвероногому. Оставившее их существо ходило на двух ногах.
Я сразу подумал, что это могло быть... Но тут же засомневался.
— Что это за следы?— спросил я.
Но мои проводники только дружно затрясли головами. Долго я
пытался добиться от них вразумительной речи. Но в ответ они несли какую-то чушь.
— Это тей ?— наконец спросил я.
Мои люди жалобно завыли и отдали следам истовый поклон.
Очевидно, я попал в точку.
— Кто он. ваш тей, дух или демон?
— Нет,— Пурчун обрел, наконец, дар речи. — Не дух и не д?мон.
— Отлично,— продолжал я расспросы. — Значит, это существо
из плоти и крови?
— Да.
— Человек?
Пурчун затряс головой.
— Не человек?
— Да, не человек.
— Значит, зверь?
— Нет. Не зверь. Не человек и не зверь. Ходит, как человек, а
воняет, как зверь. И глаза у него светятся в темноте, как у зверя.
Пока мы занимались следами, наши яки ушли вперед. Они разбрелись по снежной равнине, выискивая полосы травы.
Мои люди не были поражены суеверным страхом. Они даже не
очень удивились. Первая бурная реакция оказалась данью неожиданности. На смену ей пришла настороженная озабоченность.
7
— Так это тей?— опять спросил я. — Какой он
Чан оглянулся, словно хотел убедиться, что его никто не подслушивает.
— Мы не любим говорить о нем, сэр,— тихо сказал он.
— Это может принести несчастье,— пояснил Пурчун. — С теми
людьми, которые водили франгов искать его, случалось нехорошее.
— Мы не будем ни искать, ни преследовать его,— сказал я. —
Не понимаю, что вам мешает рассказать... Шерпы даже показывали
мне скальп, который хранится в монастыре Пангбоче...
Я действительно видел этот скальп. Он, несомненно, представляет собой кожу верхней части головы какого-то животного, срезанную выше ушей. Внутренняя поверхность совершенно четкая и целая. Ни о какой подделке не может быть речи. Я не смог определить,
какому из животных, известных науке, принадлежал этот скальп
Поражала толщина кожи, значительно большая, чем у предметов
местной выделки, изготовленных из кожи дикого тара и даже яка.
На скальпе сохранились остатки рыжевато-бурой шерсти. Отдельные волоски, прямые и очень жесткие, напоминали щетину. Там.
где, скорее всего, должен был находиться лоб, волосы отклонялись и

назад, и слегка свисали по бокам. Совсем, как у человека! И на затылке они почти отвесно падают назад. Я обратил внимание на одну
замечательную особенность. От основания лба через всю макушку до
конца затылка тянулся гребень шириной в добрый дюйм, поросший
все теми же жесткими волосами. Острым треугольником гребень
суживался кверху.
Монастырь Пангбоче построен очень давно. Его история подробно описана в книгах других монастырей, в том числе и тибетского
монастыря в Ронгбуке. Основал его легендарный лама Сан-Дордже,
отличавшийся необыкновенной святостью. Теперешний настоятель
считается одиннадцатым перевоплощением Сан-Дордже. Все подробности о каждом ламе записаны и хорошо известны. Скальп
Йе-Те, как называют таинственное существо шерпы, попал в
храм при пятом перерожденце. Здесь, как и повсюду, лама избирается в младенческом возрасте и исполняет свою должность до
смерти. Таким образом, если принять срок жизни перерожденца в
пятьдесят лет, возраст скальпа составит примерно три столетия.
«Сам по себе он не является какой-то святыней. Только соседство с настоящими святынями и ему сообщило некоторую святость»,—
т&к объяснили мне местные ламы. Но они наотрез отказались продать этот скальп! Во время мистерий, когда разодетые танцоры в
страшных масках исполняют ритуальные танцы, кто-нибудь надевает на голову и этот скальп. Но любую из масок вам всегда охотно
продадут. Может быть, потому, что маску всегда можно сделать, а
скальп — невозвратим...
Все это я рассказал моим проводникам, надеясь, что и они будут со мной столь же откровенны. Судя по их поведению, история
эта была им известна. Но то, что я знаю ее, создало мне некоторый
авторитет в их глазах. Я оказался причастным к одной из тайн Тибета, сохранность которой надежно обеспечивал неписаный закон.
Он оказался сильнее тибетской стражи и лхасского амбаня. О тайнах
Поталы говорили куда охотнее, чем о Йе-Те.
Я чувствовал, что Пурчун уже готов поделиться со мной своими
секретами. Тем более, что он вряд ли знал о Йе-Те больше меня.
Но вдруг послышался резкий гортанный крик, который сразу
перешел в дикий вой.
Пурчун побледнел и задрожал. Чан бросился на землю. Мнг
тоже стало как-то не по себе от этого жуткого и какого-то мерзкого
крика. Но тут я увидел, как с обледенелой скалы скатился мохнатый рыжий ком и понесся к якам, которые паслись далеко впереди.
Но вот они побежали. Я успел разглядеть, что на одном из них сидело рыжее мохнатое существо, издали похожее на медведя.
Я кинулся вдогонку. Струйки быстрого ветра обтекали мое разгоряченное лицо. Сердце бешено колотилось. Бежать было трудно.
Наст проваливался. Я часто падал. Мне казалось, что сзади бегут
проводники. Их тяжелые шаги по скрипящей ледяной корке отдавались у меня в ушах. Но я не оборачивался, стараясь не упустить
мелькающие уже в поясе рододендронов черные спины.
Легкие хватали холодный разреженный воздух и не могли надышаться. Мне казалось, что я пью пустоту, которая превращается
в груди в иссушающее неутолимое пламя. Я понимал, что не пробежал еще и сотни ярдов, но ощущение было такое, будто эта погоня
за ускользающей жизнью ДЛИУСЯ и длится многие дни.
Мохнатые иглы и пыльно-синие ягоды мелькнули вдруг перед
глязами. Ветка можжевельника хлестнула меня по лицу. Я прижал
ладони к глазам и полетел в какую-то с грозным шелестом осыпающуюся яму.
Когда я пришел в себя, вокруг стояла темнота. Сначала я испугался, что ослеп. Глаза болели. Моргая, я ощущал резь и воспален95

ную припухлость. Но потом я увидел звезды. Колючие зеленые
льдинки. Замерзшие вспышки в зачарованной черноте. Ничего, кроме
этих неподвижных звезд! И все же мне казалось, что ночь тихо кружится надо мной.
Я понимал, что все кончено. Мне суждено погибнуть в снеговой
ловушке от холода и голода. Если я доживу до утра, то погибну следующей ночью. Я быстро убедился, что не смогу выбраться наверх,
а проводники вряд ли найдут меня здесь.
И все же оставалась надежда, что Пурчун и Чан хоть приблизительно заметили место, где я провалился. Проискав меня до темноты,
они могли отложить поиски, чтобы вновь приняться за них завтра
утром. Слабое утешение. Но что оставалось еще?
Я вырыл в снегу леболыпую пещерку и забрался туда. Но скоро
почувствовал, что мое дыхание не может нагреть ее. Первыми начали стынуть ноги. Я стянул сапоги и начал разминать окоченевшие
пальцы. Потом снял носки и растер ими ступни. Когда стали ощущаться первые горячие иголочки, вновь обулся.
Вырвав из тетради лист, я подпалил сандаловую коробочку, которую нашел в сумке. Душный, бередящий память аромат наполнил
мою снеговую могилу. Стало трудно дышать. Впадая в оцепенение,
я начинал думать, что замерзаю. Вырывался из сна, в котором тонул,
как в густой темной жиже, пытался ощущать себя и опять проваливался. Вряд ли я тогда сознавал, что со мной происходит. Это была
странная одурь, непобедимый болезненный сон. Последним клочком
рассудка я понял, что окончательно засыпаю, а это значит — умираю,
и медленно стал уходить в густые глубины.
Но когда пришло утро, я проснулся. Лиловые тени густо заливали дно моей ямы. Она оказалась очень глубокой. Я вылез из снега,
попрыгал немного, чтобы согреться. Культура йога выручила меня
и на этот раз. Вызванное из глубин памяти видение освободилось и
окружило меня. Иллюзия ткала свою волшебную паутину.
Продолжение следует.

7. «Б n i l - J - - № 1

'}

АШРИКОН ЕОАЬВУРОД

POCCKCI1

Прочитав только что оставленную почтальоном телеграмм}',
Аюр испытал странное ощущение сладкой боли. Оно заставило его
закрыть глаза и глубоко вздохнуть, словно перед этим он поднял
очень большую тяжесть и кое-как отдышался.
В телеграмме говорилось, что ночью к нему вылетел отец. Об
этом сообщала сестра. Закрытыми глазами он сразу же увидел старый добрый Зергетуй, свой маленький улус, где прошло его детство.
Отец ему представился спешащим, нет, почти бегущим по улице
Зергетуя. И не по улице вовсе, потому что в бурятских улусах в старину никаких улиц не бывало. От дома к другому вели узенькие
тропки, проложенные в траве. Эти тропки были разные: еле виднелись у соседей, редко ходивших друг к другу, были утоптаны до
черного глянца у тех, чьи дома состояли в родстве или дружбе. Отец
не умел ходить медленно, а всегда почти рысцой, сильно наклоняясь
вперед, сосредоточенно смотря себе под ноги, на троггку, словно боясь с нее сбиться. Да, это верно, отец всегда спешил, он помнился
Аюру вечно чем-нибудь занятым. Поэтому, должно быть, отец испытывал нечто похожее на крайнюю досаду или даже боль, когда л
ним кто-нибудь заходил. Конечно, изо всех сил старался не подавать
виду, что зашедший сосед ему в тягость — упаси бог, чтобы сосед
почувствовал такое, у бурят издревле, из поколения в поколение передается наказ: кто бы ни зашел в твой дом, считай, что зашел гость,
если ты обидел гостя, ты лишился своего доброго имени, а чем жертвовать именем, лучше дай переломать свои кости. И еще говорится
у бурят: на свадьбе даже вот) — гость! И Аюру, в которого отец настойчиво и упорно внедрял все эти мудрые речения, было забавно
смотреть, как отец опускает чуть подрагивающие веки, отвечая на
вопросы гостя. А вопросы соседа — это церемонные вопросы, ничего
не значащие, их ведь задают просто так, потому что принято их задавать. Как здоровье детей, как обстоят дела, как пасется скот, как
провели зиму и так далее, и тому подобное — пустые вопросы. Спрашивают, ничуть не интересуясь, что на них ответят. Отец опускает
98

веки для того, чтобы сосед не увидел в его глазах тоскливое нетерпение, постепенно переходящее в злость, он улыбается, чтобы сосед
не увидел, как хозяин еле сдерживает приступ бешенства: становится ясным, что у соседа вообще никакого дела нет, что он зашел просто так, ему стало скучно и он решил зайти поболтать. Отец с удовольствием послал бы его к черту, выгнал его взашей, но таков обычай: пусть по пустякам зашел человек, а надо с ним посидеть, уважить его, поговорить с ним, никогда нельзя говорить человеку, что
он зашел некстати, что некогда с ним разговаривать. Как только сосед выходил, отец вскакивал с места и сыпал проклятия — столько
времени у него пропало зря. Но даже при этом отеп никого не ругал — гостя нельзя ругать ни в глаза, ни в спину. Аюр закатывался
хохотом, и ему за это часто попадало — не хохочи, не зли духа —
покровителя дома!
Таков был отец Аюра. И все знали в улусе, что он при всем при
этом добрый и честный человек, что не любил он звать людей к себе потому, что так уж сложилась у него судьба: слишком велика у
него семья и слишком мало у него было времени, чтобы успеть сделать все, что нужно для целой кучи детей. А их у него на руках ос. талось семеро. Мать Аюра умерла, когда самый маленький едва дотягивался до стола, чтобы, приподнявшись на цыпочки, посмотреть:
а что там стоит на этом суоле, откуда нет-нет да достаются ему вся •
кие вкусные вещи? Отец не женился второй раз, несмотря на ВСР
уговоры. Отвечал: лучше ему одному нести на себе все горе, чем
сделать несчастными еще и семерых детей,— а вдруг попадется им
злая мачеха. Он сам стирал, сам готовил еду, даже сам обшивал детей. Все сам. Маленьким Аюр всегда любил шаньги, что стряпал
отец, когда появлялась в доме хорошая пшеничная мука. То были
шаньги, невероятно большие, грубо, по-мужски сработанные, но Аюу>
их любил больше всего на свете и, закрыв глаза, с наслаждением похрустывал подсушенными краями. От забот по дому отец освободился лишь тогда, когда подросли дочери, настолько подросли, что им
можно стало доверять. Отец всю жизнь работал в колхозе. Зергетуйцы знали, что он большой умелец, неутомимый человек. Аюр сам
видел, как отец, сделав что-нибудь, подолгу любовался сделанным.—
ему так не хотелось расставаться с результатом своего труда. Когда
подросшие дети совсем избавили его от забот по дому, он перешел в
табунщики. О, это была его страсть — кони! Он так любил и понимал
коня — Аюру казалось: отец по-всамделишкому разговаривает, даже
нет,—подолгу беседует с лошадьми. Работа с табуном—трудное дело,
это ведь такая штука, что ей надо отдавать все время и отдавать егобез остатка, дневать и ночевать с табуном, неделями не показываться домой. Дети мало-помалу привыкли к тому, что он стал редким
гостем дома. Прискачет из тайги, оглядит все в доме и во дворе, перекинется со старшими привычно скупыми фразами, понюхает младшенького в голову и заторопится обратно. От него пахло дымом
костров, веяло тайгой и весь он, заросший, кривоногий, походил, ни
дать ни взять, на какого-нибудь доброго зверя, даже не на зверя, а
на живую корягу...
Аюр почувствовал, как его больно кольнуло: надо лее, так нехорошо получилось — вдруг подобное сравнение! Да, нехорошо. А от
чего такое сравнение пришло? Как философ, Аюр привык доходить
до первопричины. Подобное к людям, видимо, приходит неминуемо.
Ко всем без исключения. Мало-помалу, хотят этого люди или не хогят, они отдаляются от собственных родителей. Никто из них не замечает, как между родителями и детьми откуда-то берется и зачемто протягивается, водружается, с течением времени становясь все
ощутимее, невидимая холодная стена отчуждения — и вот уже сын,
держа в руке телеграмму о приезде отца, в нахлынувших воспоми7*

99

наниях сравнивает родного отца с корягой. Фу ты, мерзость какая!..
Агор даже застонал и затряс головой.
Да, трудную жизнь прожил отец. Вырастил всех семерых. Сам,
Трем дал высшее образование. Он, Аюр, больше всех оправдал отцовское ожидание: уже кандидат наук, готовится в доктора, преподаст в высшей школе. Отец им должен гордиться особенно, Аюр ведь
всегда был его любимцем. Отлично чувствовал это, хотя старик и не
давал повода, чтобы подумали, что он неодинаково относится к детям. Мог отец дать образование всем. Ко не получилось у всех-то. У
детей не получилось. По разным причинам. Аюр никогда не забывал,
как много трудился бедный отец! Хоть и немало зарабатывал табунщиком, он каждую осень с первым снежком уходил со своими верными собаками в хребты — белковать или соболевать. Аюра он одНЕЖДЫ брал с собой. Труд оказался немыслимо тяжелый. Кто сам не
бегал за соболем, тому никогда не понять и не узнать, как достается
ловцу этот зверек со столь красивым мехом. Ночевки у костра в
жуткие забайкальские морозы, усталость, которая давит на плечи
многопудовой тяжестью, заставляющей охотника порой не идти на
ногах, а с трудом тащить, волочить их... Теперь отец на пенсии. Живет у сестры. Зачем он едет?
С трудом оторвавшись от воспоминаний, Аюр еще раз приблизил к близоруким главам телеграмму, перечитал, шевеля губами,
зачем-то повертел ее в руках и медленно положил на стол.
За окном давно уже был день. Из окна Аюр видел, что город,
большой сибирский город, уже давно наполнил тротуары вечно спешащими пешеходами. «Спешат все, спешат. Как отец... Все спешат.
Куда?» Аюр подошел к окну ближе и внимательнее глянул вниз на
улицу. Давно наступивший трудовой день гнал по улицам стада и
целые косяки автомобилей. Аюр улыбнулся: да. черт возьми, что ни
говори, родное не забывается. Вот оно вошло к Аюру листком телеграммы — и Аюр, давно уже горожанин, преподаватель философии
в пединституте, костями своими вросший в эту улицу, во все эти
громадные, по-каменному холодные дома, сразу же стал мысли! ^>
категориями бог весть кигда ушедшего улусного детства: «стада и
целые косяки автомобилей»!.. С чем же едет отец?
Аюр вдруг вздрогнул и испуганно повернулся к большим настольным часам, что стояли на полированной крышке радиоприемника. И успокоился: рейс, идущий из зергетуйской стороны, обычно
приходит в полдень, он все успеет вовремя. Старик, конечно, удивится его быту. Вся эта дорогая мебель, эти роскошные ковры, этот
сервант с хрусталем и керамикой, эти часы на дорогом приемнике,
часы с малиновым звоном, подаренные коллегами к его сорокалетию... Аюр никогда не старался что-либо приобретать, вещами этими
он нисколько не дорожил — все это покупали жена и теща. Как хорошо, что они уехали в дом отдыха. Еще неизвестно, как бы они
отнеслись к старику, который нигде, кроме как в Зергетуе, не бывал.
Ведь как ни говори, в отце все-то все зергетуйское, а стало быть ограниченное, можно сказать, для него единственным и сущим миром
на земле всегда был только его Зергетуй. У него даже солнце свое,
зергетуйское, звезды свои, не говоря уже о реке и лугах, не говоря
уже о тайге.
Все с той же неопределенной улыбкой, какая появилась на лице
Аюра при прочтении телеграммы, оч пошел в ванную принять после
сна душ. С удовольствием подставляя тело прохладным, приятно колющим струйкам, Аюр подумал, что старика с дороги надо хорошенечко помыть. Он же ведь никогда в жизни не пользовался такими
удобствами, он д&же не знает, как пользоваться туалетом, ведь он
всю жизнь прожил в Зергетуе. Всю жизнь — в этом крошечном улусе! Идиотизм деревенской жизни... Острая жалость заставила Аюра
100

судорожно сжать челюсти и проглотить слюну и. если бы Аюр не
был мокрым, то его глаза обязательно увлажнились бы Вдруг пришла мысль: а чем же он будет кормить старика? Жены и тещи нет, в
холодильнике у него пусто,— сам питается в столовой. «Надо будет
сводить старика в ресторан, сводить в «Тайгу» и показать ему, что
такое современный ресторанный обед. Пусть мой бедный отец запомнит на всю жизнь одну из сторон цивилизации, пусть он убедится,
чего достиг и как живет его родной сын, пусть он собственными глазами увидит, что его любгмец Аюр живет даже больше чем хорошо.
Да, к сожалению, кроме материальной стороны жизни, такие старики
ничего ведь и не в состоянии увидеть. Им не будешь растолковывать
философские категории, твой интеллект не будет ни распознан отцом, ни раскрыт, он останется для него за семью печатями. Вот в
чем трагедия поколений: старики эти колоссальным трудом выводят
в жизнь своих детей, дагот им образование, дают все нужное для
жизни, а сами потом даже не в состоянии понять, чем сыны и дочери занимаются, что их волнует. .
Остановившись на мысли об обеде в «Тайге>\ Аюр почувствовал
себя уверенно, прежняя робость перед встречей с отцом исчезла и
он даже стал напевать какой-то веселый мотивчик. Вылезая из ванны, он вдруг почувствовал неладное. В квартире кто-то езть. Ничего
Аюр сквозь сипение струек душа не слышал, ничего он не услышал
сейчас, но точно почувствовал присутствие еще одного человека в
квартире. И тут же вспомнил, что после почтальона он не запер
дверь на ключ. Ворохнулось беспокойство, но он сразу же отогнал
мысли о квартирных грабителях. Это явно кто-то из друзей. И преотлично! Пусть видят друзья, какой у него отец и как он, Аюр, относится к своему старику. Окончательно решено: он закатит такой
обед, чтобы и этот зашедший друг запомнил на всю жизнь...
На диване сидел отец. Аюр от неожиданности отшатнулся.
— Как!... Это ты?— вскричал он, кидаясь обниматься.
— Подожди, оботрись, ты мокрый,— сказал старик, ласково отталкивая сына.
Рядом с диваном на ковре стоял чемодан отца. Аюр сразу его
узнал, этот знаменитый деревянный отцовский чемодан, им самим
изготовленный, украшенный полосками из разноцветной жести, даже с чеканкой по углам, с великолепным ювелирной работы ВИСУ.чим замком. «Как хорошо, что приятель не пришел!»—неожиданно
подумал Аюр, смотря на чемодан. Он взял и отнес его на кухню, а
там прикрыл газетой. Да, старик сильно сдал. Он стал еще меньше,
как-то усох, лицо все в морщинах, голова поседела. Одет в новый
костюм, а брюки, конечно, заправлены в сапоги. Аюр узнал и эти
сапоги. Старик их хранил всю жизнь в сундуке, вытаскивая только
при особых случаях. Всю жизнь одни сапоги!..
— Завтракать мы с тобой пойдем в ресторан,— сказал Аюр.—
Самый лучший ресторан в Сибири. Это ты очень хорошо сделал, что
приехал. Поживешь у меня, к внучке съездишь, она сейчас в лагере. Через пять дней приезжает жена, вместе в театр сходим, в цирк.
Старик ничего не отвечал. Он осмотрел всю квартиру, заходя в
комнаты, делая это как-то осторожно, идя, можно сказать, бочком.
Долго стоял перед сервантом с хрусталем, стоял молчаливый, сложив руки на спине, сгорбившийся. Как и водится у пожилых буря г.
он почти каждую вещь трогал руками, старательно и осторожно ощупывал, словно не может поверить, что держит именно такую вещь и
держит именно он. В спальне, у незаправленной постели Агора, он
обратил внимание на то, что одеяло, которым укрывается сын, невероятно толстое. Оно было пуховым. Матрац тоже оказался пуховым.
Старик долго мял в руках одеяло и остановил на Аюре пристальный
взгляд сощуренных глаз. От мытья в ванне отказался наотрез.
101

— Ты забыл, что у нас в Зергетуе тоже есть баня,— насмешливо отвечал отец, когда Аюр даже слегка потянул его за рукав в ванную. — Перед дорогой я мылся. Не бойся, я не приехал к тебе грязным!
У Аюра потемнело в глазах: боже мой, как истолковал старик
его самое что ни на есть невинное предложение!
Только после того, как была осмотрена квартира, отец стал отвечать на вопросы с ына. Оказалось, колхоз дал ему как ветерану,
путевку на куророт, расположенный по соседству с городом, в котором живет Аюр. Старик решил заехать к сыну, которого не видел
вот уже десять лет. Да, десять лет. Это много. Это НЕХОРОШО. Знает,
что работал много, знает, что стал ученым. Но приехать мог, конечно, хотя бы на пару-другую дней Когда много братьев и сестер, человек не думает, что отец хочет и его видеть. Через четыре часа отходит куроротный автобус. Побудет это время — и поедет.
Предложение позавтракать в ресторчне старик принял. Но принял молча, кивком головы, даже не посмотрев в сторону сына. У нею при этом были плотно сжаты губы, а брови сдвинуты.
«Похоже, что ему у меня не нравится. Что делать, должно быть,
такими и становятся люди к старости. Это — закономерность. Даже
такие натуры, как мой старик, становятся ворчливыми, часто становятся вообще несносными, постепенно теряют остатки природной
доброты, естественной ласковости к детям. Клк все это грустно!»
Аюр поймал себя на том, что мысль эта, возникшая в сознании
сама собой, промелькнувшая КУК-ТО украдкой и тут же погашенная,
все же успела заронить у него в душе нечто вроде обиды, неосознанной и непроизвольной.
«Как хорошо, что дома нет жены и тещи!»—подумалось ему.
Заказав по телефону такси, чтобы машина пришла через час,
Аюр через несколько минут повторил свой заказ, строгим голосом
сказав, что повторяет потому, чтобы не забыли: он отправляет н-1
курорт родного отца. Наблюдая во время этого разговора по телефону
за отцом, Аюр окончательно убедился, что старику у него не нравится. Отец, не ьидя, что за ним наблюдают, во время телефонного разговора сына страдальчески наморщил и бет того усталое лицо и
потряс головой, словно хотел сбросить с себя что-то тяжелое, стряхнуть это тяжелое. С чего бы?
Когда направились в ресторан, старик воспротивился желанию
сына сесть в автобус и попросил пройти с ним пешкс.м. Аюр, не любивший пешие прогулки, со вздохом согласился — идти до ресторана
было не ближний свет. Что же поделаешь, если у тебя гость и если
этим гостем является родной отец!..
Отцу Аюра почти никогда не приходилось бывать в таком большом городе. Да, можно сказать, он в таких городах и вовсе не бывал, если не считать военных лнт. А их и считать не надо. На войну
он отправлялся в страшную зиму тысяча девятьсот сорок первого.
Их эшелоны с забайкальской дивизией только проезжали большие
города да и то лишь ночами. Случалось, проезжали кое-где и днем.
но тогда солдаты видели только заснеженные, почти пустые, почтм
мертвые города, видели в крошечные окошки теплушек. Ночами города оставались без огней. На фронте он тоже не видел городов —
одни сплошные развалины, одни пепелища, сплошные дымы и гари.
А когда пришла победа и когда эшелоны пошли назад, повезли солдат домой, отец Аюра видел опять-таки не города, а только лес из
людей, кричащих, плачущих, машущих руками. Одни перроны с
людьми...
Старик шел по городу, в котором живет его сын, цепко вглядывался во все эти большие—-словно обтесанные скаль. — дома, смеш102

но вздрагивал и суетился на переходах через улицы, испуганно оглядывался на ст&да машин, готовых ринуться и задавить пешеходов, невольно ускорял шаг. Прохожие обращали внимание на них, и
Агору было неприятно от мысли, что они выглядят в глазах горожан
смешными. Он заставлял себя не обращать внимания на улыбки горожан, наблюдавших за ними с отцом, но чувствовал, как у него
внутри медленно растет по поводу всего этого тихое раздражение.
Умом своим он отлично понимал, что стыдиться столь естественного
проявления непривычности к городской улице со стороны старики,
всю жизнь живущего только в своем Зергетуе, глупо, нехорошо, даже нечестно. Но ничего с собой поделать не мог. И ему утешением
служило только то, что изощренный философией ум легко находил
происходящему теоретическое объяснение: такова, видимо, вообще
природа отношений между старшим и младшим поколением в современном мире. Воспитанные и взращенные в результате труда таких стариков, как отец, молодые люди, хотят этого или не хотят, обнаруживают гораздо больше склонности к критике этих стариков,
нежели к проявлению чувства благодарности и к преклонению перед
ними. Закономерно ли это? Может быть, да...
А старик шел с широко раскрытыми глазами, вглядывался в
жизнь большого города. Ему ни разу не пришло в голову, что выглядит он не так, как надо бы, что на него смотрят и что ему надо
кого-то стыдиться. В душе у него начинала рождаться радость, которая, подобно солнцу после ненастья, начинала сменять то, что возникло у него там, в аэропорту, когда его никто не встретил. Дома
стояли такие большие и светлые, озаренные солнцем, играющие на
нем своими окнами, перемигиваясь друг с другом нестерпимыми
бликами. Окна эти были уютно занавешаны, за каждым из них открывалась солнцу чья-то жизнь, и можно было быть уверенным, что
эта жизнь такая же светлая и чистая, как и веселые, по-озорному
перемигивающиеся окна с чистыми прозрачными стеклами, за нежными красивыми шторами. Все горожанину привычное, все то, чего
он не замечает, на что не обращает никакого внимания, удивляло, а
то и умиляло старика. Например, что особенного в том, что время от
времени ходит по улицам уборочная машина, подметающая улицу?
Старику она очень понравилась, и он обратил внимание на то, что
город сильно дорожит чистотой, а это ведь замечательно, значит, он
и живет хорошо, ему есть время и есть возможность следить за собой. Вон идет другая машина — от нее, радугой засверкав на солнце,
частым дождем брызнули струи, направленные на кроны деревьев,
растущих вдоль улиц. Вот такую бы машину для полива огородов з
колхоз!.. Улицу пересекает колонна детишек. Все они в белых рубашках и красных галстуках. Лица веселые, сияющие, на них цветут
улыбки — ни дать ни взять живые цветы. У старика даже сладко
защемило в горле и слеза застлала глаза. Нет, хорошей, красивой
жизнью живет этот большой город. И улицы его нарядные, и дома в
нем красивые, и машины бегают нарядные, и люди по тротуарам
движутся непрерывным потоком тоже все нарядные, здоровые и
красивые.
Старик хотел было поделиться всем тем, что было у него на душе с сыном, но повернувшись к нему, прикусил губы. Аюр шел весь
потный, донельзя измученный. Только тут старик увидел, что его
сын весь рыхлый, растолстевший, что кожа на его лице, на руках
болезненно бледная, а идет он не так, как ходит он, старик, которому
уже за семь десятков лет, не легко и пружинисто, а тяжело переставляя ноги, с шумом дыша. Чуть не крикнул старик: это что с тобою сделалось!.. Жалость стала вонзаться в его сердце, и он, сделав
вид, что заинтересовался видом центральной площади, остановился.
Пусть отдохнет сынок, пусть переведет дыхание. И ведь прошли-то
103

всего чепуху какую. Разве он, старый человек, уходя в тайгу, но
проходит расстояния в сто и даже в тысячу раз больше? Разве сможет Аюр дойти з тайге даже до самого ближнего зимовья? Почему
он стал таким? Разве не был он в молодости на зависть и загляденье
крепышом, разве не кидал он на сурхарбане борцов и разве не боялись его литых кулаков самые отъявленные хулиганы? Старик выта1Цил платок и высморкался.
— Устал я, сынок,— глухо проговорил он. — Найди-ка машину.
— Это можно,— обрадовался Аюр,— не пройдет л минуты, как
такси будет здесь.
Сидя в машине, смотря на потный затылок сына, севшего рядом
с шофером, старик с горечью думал: «Выходит, ученость не пошла
сыну впрок. Какой толк, если она, эта самая ученость, не помогла
ем^ сохранить себя, как может такая наука помогать ему и другим?
Да, плохо дело с Аюром, худо ему живется! >
Отдохнувший в машине Аюр в ресторан вошел уже совсем другим человеком. Подведя отца к швейцару, сделал тому знак как своему, как знакомому. Он с улыбкой смотрел, как отец, сдав шляпу,
внимательно осмотрелся, как он слегка вздрогнул, когда зеркала
показали ему сразу четырех точно таких же стариков и четырех
Аюров. Старик, увидев эти изображения, даже затаил дыхание. Аюру показалось забавным и он был убежден, что старик ошалел от
эффекта неожиданности, найдя свои и сына изображения в таком
множестве. Старик же переживал остро и больно, он действительно
затаил дыхание и никак не мог опомниться оттого, что он увидел
сына совсем другим человеком, таким молодым и красивым, только
слегка располневшим, этаким важным и добрым. Он никак не мог
понять, в чем дело: или Аюр валял дурака там, на улице, нарочно
дыша, как запаленный, загнанный олень, или притворяется здесь,
скрывая перед очень важными людьми действительное свое состояние. Но где же эти важные люди? Потому-то старик и смотрел во
все глаза, стараясь разглядеть этих людей, не пропустить тех, перед
кем его сын, ученый человек, получивший от правительства званиг
человека науки, считает нужным скрыть свое состояние и улыбаться
несмотря на то, что ему очень тяжело. Но таких людей отец Аюра
так и не увидел. Вздохнув, он еще раз осмотрелся и ладонями пригладил волосы. После этого он независимо направился к столам, вызвав немалое удивление Аюра.
В зале стояли громадной толщины колонны, на которые опирался потолок. Степы были украшены мозаикой из разноцветных камней. На одной из стен старик увидал разные по размерам деревянные
круги. Заинтересовавшись, он решил подойти вплотную. Долго стояч
старик у этих кругов, слегка качая головой, заложив руки за спину.
— Это зачем они так с деревьями-то?— хрипло спросил он, садясь за стол. — С живых деревьев отпиливали, даже кора не снятая.
Смотри, как рассохлись, щели как разинутые рты. будто кричат.
Аюр, никогда не обращавший внимания ма это нехитрое украшение ресторанного зала, был вынужден согласиться с отцом И тут
совершенно неожиданная мысль пришла ему в ГОЛОВУ: вот она, тысячелетняя народная эстетика. Она идет от любви к природе, доходящей до ее обожествления! У какого ученого эстета можно o5napvжить такое тонкое восприятие красоты и антикрасоты? И вообще,
разве может любое научное мировоззрение кичиться своими достижениями перед народным опытом, не является ли люо.^я научная дисциплина лишь частью великого, всеобъемлюще богатого и громадного народного опыта? Аюр, ошеломленный этой своей мыслью, реши"
немедленно ее записать.
Когда подали есть, старик поймал себя на том, что укоадкс!"
высматривает, как и что делает Аюр с приборами. Он слышал мно104

го раз, как бывает трудно обращаться со всеми этими штуками, а
теперь самому вот пришлось столкнуться. Но он хорошо выходил из
положения, ведь охотники обладают удивительной способностью воспринимать все легко и непринужденно и справляться с совсем недавно усвоенным так, словно всю жизнь только этим и занимались.
На удивление Аюра, отец вел себя за столом уверенно, без всякого
чувства неловкости. Старик отмечал про себя, какие блюда и какого
достоинства подавались — приедет и подробно расскажет дочери, которая настаивает отметить его семидесятипятилетие. Некоторые блюда ему очень нравились, другие были так себе. Его удивило, что
Аюр, заказав целый графин водки, велел принести еще две бутылки
вина. Одна была нарядная с четырьмя пятиконечными звездочками,
а другая, пузатая с очень длинным горлышком Аюр наливал ему и из
графина, и из обеих бутылок. Старику вина эти сильно не понравились: одно отдавало клопами, другое было какое-то кислое, ни то
ни СР. Но он ничего об этих своих оценках не сказал сыну, а от дальнейшего питья отказался. Зачем же сын взял так много вина? Неужели он стал пьяницей и сейчас не пьет, лишь стесняясь отца? Как
же это объяснить: столько вина — и на двух человек! Не иначе, напивается Аюр, все это заказал по привычке. Потому он и стал таким рыхлым, так он и испортил себе здоровье, сердце свое сделал
никудышним.
Бывает, что человека против его воли делают свидетелем события, которое не нравится и не может ему нравиться. Это — своеобразное хитрое насилие над человеком: хочешь — не хочешь, а смотрм!
Такое и случилось со стариком. Аюр подозвал официантку и сделал
ей знак. Та подошла, оторвала от книжки листок и подала Аюру.
Сын глянул на листок и спокойно, как ни в чем не бывало, из внутреннего кармана пиджака достал две бумажки по двадцать пять
рублей, а из кошелька, что был в кармане брюк, вытащил одиннадцать рублей. И все это протянул официантке, протянул небрежно, с
улыбкой, а когда та сунула руку в кармашек фартучка, видимо, за
сдачей, сын махнул рукой: не надо!..
У старика даже сдавило грудь и чуть было не стало темно в глазах от всего того, что он увидел. Наели, напили они с сыном на
шестьдесят один рубль! А ведь бутылки остаются почти целыми, из
графина-то они выпили лишь по паре стопок. Ей-богу, наука сыну в
пользу не пошла, поглупел сын, стал круглым дураком, перестал
вообще о чем-либо соображать. Это что же такое происходит —оказывается, завтрак стоит его пенсии за целых два месяца!.. Он медленно поднялся и, ни слова не сказав сыну, не поблагодарив официантку, направился к выходу.
Дома старик задерживаться не стал. Да и Аюр не сильно противился. Глубокая обида сжимала его сеодце. Он вдруг почувствовал
себя бесконечно усталым, ему стало вдруг все безразличным. И когда отец вышел из кухни, неся свой знаменитый чемодан, он суме„/
только открыть дверь. КР.К во сне проводил оп отца до машины, сам
не зная почему, согласился с требованием старика не провожать до
аэропорта и вернулся в квартиру, чувствуя, что вот-вот упадет. Зачем-то зашел на кухню и на столе увидел уродливо большую шаньгу, точно такую же, какие любил Аюр в далеком детстве и какие
стряпал отец сам, когда у них появлялась добрая мука.

Владимир ПЕТОНОВ

ПАМЯТЬ
Поэма
Героям Великой Отечественной войны — в память погибши \.
в честь и славу тем, кто ковал победу в тылу.
Мама...
Ты — ласковая, любимая,
жалости к детям полон твой взгляд...
Солнцем улыбка горит
негасимая,
если встречаешь своих ребят.
Десятерых родила ты смолоду.
Жалоб никто от тебя не слыхал.
Четверо стар-лих земле были отданы —
всех схоронила, скорбно тиха.
Слабый, невзрачный, один я выжил
из пятерых твоих сыновей.
Знаешь ты жизнь мою,
песни слышишь —
жизнь мою слышишь
в песне моей.
Ты меня в детстве оберегала,
чтоб, не обижен, рос поскорей
Чуть не досмотрят за мной — ругала
всех четырех своих дочерей:
Дверь хоть закрыта — иадуег в щели,
так и не будет тепла никогда...
Горе с девчонками, в самом деле:
Там, где девчонки, вечно скандал...
Если упал,
заревел теленком —
мчишься ко мне.
бросаешь дела...
Словно единственным был рсоснком,
словно меня одного родила!
— Ты у отца один,
мой сыночек,
будешь, как он,
прославишь свой род,—
гладит меня
(мозоли щекочут)
и говорит —
как песню поет.
Сахар тогда мы не часто ели.
Первый кусочек, понятно, мне...
Нежно коснется,
мягко постелет,
песенку слышу —
уже во сне:
«Уродился молодец —

105

будешь сильным, как отец.
Уродился ты хорош —
раскрасавицу найдешь.
Мой сыночек мой звоночек,
пусть звенит твой голосочек.
Подрастешь богатырем —
загремит он, словно гром».
Словно ягненок вслед за отарой,
всюду за матерью я бежал.
Вместе с отцом на кобыле старой
степи родимые объезжал.
Да, у отца — баловство другое...
Пусть комарье, пауты в степи:
— Нечего хныкать, сынок, терпи:
наша работа — дело мужское...
На свежескошенную траву
падаю, словно и я подкошен,
грудью прижмусь к ней,
руки разброшу —
сплю...
Обнимаясь с землей, живу.
Где ты осталось,
детство мое?
Память одна о тебе сохранится...
Переступил я твою границу...
Нет же —
война прорвала се!

Забрезжило росное утро;
запомнился этот рассвет:
на общий, семейный, на мудрый
родня собралась на совет.
— Эх, жаль! Урожайное лето,
трава высока, зелена,
косить бы скорее — да где там!
На фронт собираюсь: пойна, —
отец говорил. И сердито
косили глаза старики...
Мать плакала: было ей дико
предчувствие горькой тоски...
Проснувшись, я кинулся к маме:
— Не плачь!..
Ты глаза подняла,

д р о ж а щ и м и в горе р у к а м и
родного сынка обняла.
И понял я: жизнь раскололась.
все будет не так, как вчера...
И к маме прижался.
И — в голос.
как маленький, заорал.
Отец подошел к нам степей ю,
на лоб положил мне ладонь:
— Мужчинам, брат, нужно терпенье.
На Западе кровь и огонь...
Л\алыш мой, дослушай спокойно:
мы вас сбережем от врага.
Уеду на фрон| — будь достойным
хозяином очага.
Трудное военное детство
ребра ребятче сосчи.-ало —
не дало в тепле нам погреться,
школою работников стало.
Чуть порвется снежная шуба,
зажурчит весна ручейками —
мы, в унтах заношенных, грубых.
красными от стужи руками
роемся в стерне прошлогодней,
за спину мешок — словно парус.
на ,руку — ведро... Колос поднял —
и зерна маленько досталось.
Все-то шекн маме морщинки .
искрестили, как паутинки,
тропками стенными сбежались:
труд бессонный, горе, усталость...
Поздно приходила с работы,
дома находила заботы:
штопала, стирала, латала...
Времени для сна не хватало,
Тусклая светила лучина...
Как тут не сбежаться морщинам!
Утром мы ч.ухие гутулы
обуваем, с теплою стелькой...
Нам-то чго: -~ейчас из постельки..
Мама ни на час не уснула.
Чистые рубашка и брюки
ждут меня, оденься и в школу...
Солнце, словно мамины руки,
гладит их, заботится, что ли.
В ч у г у н к е ьартошка дымится,
ждет на печке чайнмк горячий...
Быстро в с у м к и книжки попрячем.
побежим мы и школу — учиться.
Мать давно ушла на работу:
землю полива-ь
горьким потом.
* *
*

Ну, холод! Цуем в кулаки,
чтоб написать хоть слово.
Тетрадь — газетные листки.
Чернила — сажа...
Словно
в трубу мы лазили: черны
и щеки, и ладони...
Но как учились!..
В дни войны
к ГДуду был каждый склонен.
И знали мы всего одну
игру — в великую войну.
На фронте тоже холода,
хоть и огонь кругом...

Посылки собирать тогда
по избам мы идем.
В руках у девочек — крючки
да бабушкины спицы,
все вяжут теплые чулки,
в два пальца рукавицы...
И все — будь сам раздет, р а з у т для фронта лучшее несут:
— Возьми! На что мне варежки!
услышал я от бабушки,
другая бабушка — Таньюр —
шубейку отдала свою,
старик Баансн —
унты-баамси,
Уржоон, старуха во сто лет —
расшитый бисером кисег,
а дед, живущий за углом,
литовку сдал в металлолом.
Запрягаю дцух лошадей,
двухлемешным плугом пашу...
Весь в поту, бреду в борозде,
тяжело, устало дышу.
На рубахе выступит соль—
это нам не в диво тогда:
в магазинах — где ее столь
набралось бы, в те-то года?
Сердце — нет, не надорвалось,
ни один из нас не зачах:
мы, работая на колхоз,
становились шире в плечах.
«От рукоятки плуга
наши ладони грубы.
Держимся друг за друга,
крепко дружить нам любо.
А от косы-литовки
сильными руки стали —
жаль, что еще в и н т о в к и
нам, пак отцам, не дали!
Слышите, одногодки?
Скоро войне конец,
счастье тогда придет к вам,
в избу войдет отец.
Близко победа, сверстник!
Ждите хорошей вести!»
Так мы в те годы пели,
сердце надеждой грея:
было и впрямь теплее —
звезды в глазах горели...
* *

Беда обгоняет радость,
ведет за собой беду:
нам писем бы с фронта надо...
и письма в улус идут:
на бланке, в сером конверте,
слова холодны, как лед —
приносят весгн о смерти
и множат слезы сирот.
Слетает черное торг
на белых крыльях бумаг,
бесшумно...
Рыданьям вторя,
с ним входит нужда в дома.
В улусе сотня дворов —
в улусе нашем сто вдов.
Свинцом бы стали их слезы —
давно бы Гитлер псдох!
И чго в улусе ни дом —
о парне скорбят золотом.
И что ни юрта — темна,
хозяина пишена.
107

все пополам...
Зелень весны шла по
и затихал грохот войны...
Значит, прийти скоро должны
все, кто живой —
с фронта, домой!
Кто и пришел, свадьбу сыгр<м .
И остальным, значи'1. пора.
Горя не ждет больше н и к т о . . .
Горе, как гром —
в дом Зоригто:
имя отца... а д а л ь ш е — как с т о н :
«Погиб у озера Балатон».
В жизни беспомощнее птенца
Одежда отца...
мальчик, оставшийся без отиа...
Вся пропитана потом,
Но — мы росли:
и дух от нее не отстиран — мухской!
силой земли,
Надену ее,
силой труда
иду на работу —
в злые года.
и ювая гордость со мной.
Весны летят...
Закрыл мне глаза малахай?
Вот — аттестат.
Я голову вскину — пускай!
Дальше путям р а з н ы м и с т а т ь ;
Я чувствую: это дыханье огца
передо мной — песен простор..
вливается в тело мое.
_ В воинский строй
Простая рубаха — в гаплатах, в рубцах встал Зоригто.
мне силу в работе дает.
' Так мы росли:
И ростом я выше,
вместе несли
и грудь широка,
тяжесть судьбы —
и верен мой мал,
память борьбы.
и надежна рука,
Песню, как стон,
готов я к работе косца и бойца...
помнит ли кто?
Жизнь меряю мерой отца.
Про Балатон
В просторной одежде мороз не берет,
пел Зоригто.
усталости нет от тяжелых работ...
Так мы росли,
Ты знаешь, отец: силачом я не стал,
зная всегда:
но Легких путей не искал.
чья-то беда —
наша беда,
* *
счастье других —
*
счастье для нас...
Заболела наша пегая корова.
Венгрию вновь грохот потряс:
С голодухи, видночесть — на примел...
Жалобно мычит...
Снег, зима —
Черный мятеж!
откуда сена притащить,
Друг-офицер,
чтобы выжила,
ты —в Будапешт?
была опять здорова?
Вспышки гранат небо багря! —
Встань, кормилица!
из-за угла ранен бурят:
Не мерзни там, в хлеву:
алая кровь на мостовой,
в избу ставим
алый рассвет над головой.
и кормить с ладони станем,
...Здравствуй, д р у ж о к .
а весна придет —
мой Зоригто!
мы первую траву
Цвет твоих шек
из-под снега
смыл Балатон...
для кормилицы достанем!..
Стол твои накрыт...
Вот и оно —
Венгрии пламенное вино.
Как мы росли!
Так мы росли.
К солнцу — с земли...
Все подели:
Правде отца —
хлеб с лебедой,
настежь сердца!
горе с бедой,
Друг, позови — в бурю спасу!
поле труда...
Не воробьи, ч т о б ы в грозу,
В небе — звезда,
крылья сложив, с о л н ы ш к а ждать
в сердце — мечта,
Нет, мы — орлы,
жизнь — красота!
в небо летать!
(Даже когда голод, нужда...)
Солнце дарить
Так мы отцов ждали с войны...
доброй весне...
Младших сестер нянчить должны,
Женщин любить.
тешили их сказкой одной:
подобных луне,
вот, мол, жилось перед войной!
в лучший из дней,
Плохо ощов помня в лицо,
в радостный час
верили в жизнь верой отцов,
нянчить детей,
мерили жизнь мерой отцов,
похожих на нас.
правдой отцов,
Делом менять ж и з н . | лицо...
примером отцов
Счастье познать мерси отцов.
Так мы росли:
108

Красавиц полон улус...
Теперь — сказать не берусь,
где девушка,
где — вдова,
склоненная голова...
Рожденные без отца
кричат, надрывая сердца
своим матерям молодым
да бабкам, рано седым...
И так — под крышей любой,
под каждой дымной трубой.

«Пусть всегда будет солнце»...
Пальцы дочкины слабы,
звук дрожащий, нескладный —
пианино смеется!
Дорогая, не бойся!
С.эсэгма, б у д ь смелее!
Вот и звуки, освоясь.
станут птицами реять.
«Пусть всегда будет мама»...—
все уверенней руки,
в застекленные рамы
бьются чистые звуки.
Песня выше взлетает —
потолок наш бодает.
Песня дальше несется —
ей душа отзовется —
Пусть всегда будет радость!
Войн и горя — не надо.
А н а в я ж у т нам бой —
встанем крепкой стеной
и врага уничтожим...
Верьте, дочери —
сможем!
Если в травах роскошьых
упаду, как подкошен —
значит, землю живую
в знак лк>5ви обниму я.
не твердея, как камень,
а живыми руками!
Жить. Страдать и с м е я т ь с я —
вот людское богатство...
Расцветай, мой Цветочек.
Знай: народ наш не хочет,
чтобы порохл тучи
луг закрыли иветушин.
чтоб картошкд с водою
стала вашей едою,
чтоб из смета — коленья
выбирать ювеюсь вам...

Снег...
Он л е ж и ? — глубокий, пушистый...
В заячьих папках карлики-пни...
Мама гляд.нт — улыбкой лучится:
будут обильны летние дчи!
Годом Собаки год этот назван
по стародавнему календарю...
— Сын мой приехал!
Праздник — KIK п р а з д н и к !

Дом наш (руками оща он сложен)
тесным и низким кажется мне...
Острая жалость: отец не дожил,
в доме его нет.
Мама меня посвящает сразу
в к а ж д у ю мелочь жизни села:
как со скотом,
что начальство приказывает,
как вообще в колхозе дела...
В городе жить ей не поглянулось:
что ей удобства, вода, тепло!..
Только в степи зацвела бутуула —
в юность
вернулась,
в свое село.
Рада: из каменного уюта
гее же ушла в родные Я н г у г ы .
В город зову...
Намеки на старость
тяжко ей слушать...
Труден отказ:
— Тут бы дожить —
мне много ль осталось?
Ну его, город —
грохот да лязг...
Вновь оживилась:
все о внучатах,
как они учатся, как растут...
— Господи, мясо-то не поча-о!
Что ты, здоров ли, сынок?—
и тут,
олову мне, как ребенку, гладя,
мать замечает белые пряди:
— Господи, что это —
седина?..
Маленьким видит меня она.
Руки ее —
в узлах, словно корни —
шелка нежнее,
птицы проворней,
в твердых мозолях —
а как мягки!
Словно две песни —
две милых руки...
Кажется мне самому, что мал я,
снова с тобою ребенком стал я,
памятью в детство вернулся я...
Память моя,
мама моя!
Перевод с бурятского С. КОЗЛОВОЙ.

еспивлмн»
у
мою

История открытия и освоения богатейших недр Закамснского района
Бурятии неразрывно связана с историей становления и развития народного хозяйства Восточной Сибири в годы первых пятилеток.
Это было время, когда на повестку дня встала проблема АнгароЕнисейстроя, включившая в себя острую необходимость пайков энергоемкого сырья для будущих энергогигантов на Ангаре и Енисее. В 1931—
1932 гг. начались поиски руд алюминия, железа, цветных и редких металлов на огромной территории Восточной Сибири, а том числе и в Бурятии — на Джиде.
Автор предлагаемого очерка «Как мы открывали Джиду^ Мария Васильевна Бесова, ныне заслуженный деятель науки и техники Бурятской
АССР, кандидат геолого-минералогических наук, кавалер двух орденов
Трудового Красного Знамени, — одна из участниц геологического поиска
на Джиде. Она первооткрыватель ряда месторождений полезных ископаемых, в тем числе Джидинского вольфрамово-молибденового месторождения.

Мария БЕСОВА

КАК МЫ ОТКРЫВАЛИ

Джида в моем сознании стала жить с того момента как Бзгений Александрович Пресняков, старший инженер по геологосъемочным работам Восточно-Сибирского геологоразведочного треста, спросил меня однажды, что я знаю о геологии
района реки Джиды. Я ответила, что мне незнакомо даже само название этой рею 1 .
Разговор этот происходил в феврале-марте 1932 года н Иркутске, и только тогда с
узнала, что территория эта, окаймляющая южные предгорья Хамар-Дабана, входи:
D сферу «западного направления» предстоящих работ треста и подлежит в текущем
году геологическому изучению.
— В геологическом отношении район этот представляет собой полную неизвестность,— сказал Евгений Александрович,— и здесь либо мы получим очень интересные результаты, если подтвердятся отрывочные и неясные сведения о продолжении на Джиду альпийской складчатой зоны, либо попадем в область сплошного развития докембрийсю х свит Восточного Саяна и Хамар-Дабана и т о г д а тщетно ожидать здесь месторождений цветных и редких металлов.
На ознакомление с имеющимися материалами он дал мне три дня и этого

ПО

времени оказалось вполне достаточно, так как материалов по геологии этого район:'.
было очень мало.
Но какую же трудную задачу задал мне Е. А. Пресняков — «-ибрать из четырех
возможных одну наиболее интересную и наиболее эффективную площадь, не зная
района и имея опыт самостоятельной работы всего один год!
Я разыскала планшет десягиверстной топографической карты, зияющей «белыми
пятнами» на месте Хамар-Дабана, но дающей первое представление о местности.
орошаемой бассейном реки Джиды. Нанесла на него те немногие данные о геологин
и полезных ископаемых района, которые можно было почерпнуть из отрывочных
сведений побывавших там в разное время геологов — Л. Ячевского. А. В. Арсентьева, Б. М. Артемьева, А. В. Львова.
Сразу же привлекли к cede внимание Зундабанское свмнцово-цинковое оруденение вблизи селения Харацай и Хурайское месторождение флюоригл, признаки медного оруденения в пади Нарын. Несомненно, район средней части долины Джиды представлялся наиболее интересным. Ведь здесь уже известны коренные выходы полиметаллических руд, а мне уже хорошо была знакома заповедь древних рудокопов, которая не утратила своего значения и по сей день: ищи руду возле руды.
Но вот Цакирский участок Джиды... Это район выработанных и заброшенных
золотых приисков. И i y r мне вспомнилось как-то на ходу оброненное замечание
профессора С. С. Смирнова, случайно услышанное мною tiue в стеках старого Геолкома, которое з общем сводилось к следующему.
В таежных условиях Сибири с вечной мерглоюй, i д е коренные породы скрыты
под сплошным плащом элювиально-делювиальных отломоний с густым растительным
покровом, геологическое изучение района л у ч ш е всего н а ч и н а т ь на золотоносных площадях. В какой-то мере они вскрыты добычными работами: в отвалах можно увндечь весь комплекс пород, слагающих район предстоящею изучения К тому же с золотом часто, очень чисто встречается целый комплекс металлического оруденения.
Эта мысль засела мне в голову и Харацайский планшет потерял свою прелесть. Три
дня я мучилась, взвешивала, соображала и наконец с решительным видом сказал;*
!£. А. Преснякову, что я выбрала для поисков и съемки Цакирский участок Джиды.
Это был самый отдаленный, западный участок съемки. Он ограничивался долинами
рек Модонкуль на западе и Хгмней на востокг.
Остальные съемочные партии возглавлялись пологами К. А. Шалаевым, Е. И.
Рембошевским, В. Н. Коробовым.
Помимо составления геологической карты, ц наряд-заказе нашей Джидинскок
партии было записано: «Выяснение условий и степени рулоносности района, установление наличия 'или отсутствия месторождений редких и цветных металлов и категорическое решение вопроса о рациональности в дальнейшем детальных поисков и разведок в районе Джиды».
т
Сказать по правде, меня очень смущала и беспокоила вторая часть э ого задания: категорическое решение вопроса о рациональности в дальнейшем поисков и
разведок в районе Джиды. Ведь двухверстный масштаб теологической съемки не
1арантирует возможности пропуска признаков оруденення, особенно в таежных условиях. Не найдя ничего в первый год работ, при такой категорической постановке
вопроса можно было «закрестить» район и на много лет законсервировать содержащиеся в нем ископаемые.
Однако для раздумий времени не оставалось. Надо было организовывать партию, а на мне еще висела необходимость окончания отчета по работе за предыдущий год.
Организация Джидинской партии прошла сравнительно легко: снаряжение осталось от прошлогодней моей партии — отличные кавалерийские <едла, новенькие
палатки, вьючные седла и сумы, вьючные ящики, кайла, лопаты и многое другое, би
чего немыслима работа геолога в тайге. Персонал партии состоял исключительно и )
молодежи. Нача.т>ник партии — автор этого очерка два года налад (в 1930 году)
окончившая Ленинградский университет и проработавшая один год начальником геологической партии в Восточном Забайкалье. Прораб — Александр Львович Молдавский, только что окончивший двухгодичные курсы прорабов. Прораб по съемке
Оль-

111

га Яковлевна Пятых, имевшая двухлетний стаж геологическом, кол лекторской работы.
Коллекторы — Вадим Леонидович Андрущук, Вз:илий Иванович Ругмсов и Павел
Дмитриевич Посельский — только что закончившие среднюю школу и краткосрочны.;
курсы коллекторов. Рабочим cot гавом партия должна была укомплектоваться нл
месте полевых работ.

Мы едем на Джиду

Н:|

а Верхнеудинской базе предстояло дополучить недостающее
оборудование и главное — п о л у ч и т ь деньш для найма рабочих, закупки лошадей и продовольствия на весь период полсиых работ. Денег на базе не оказалось. Получение их не предвиделось и в самое ближайшее время. Снаряжение наше составило несколько тонн груза. Эгог груз и сотрудников партии надо
было перебросить х месту работ, в Цакир, находящийся почти в полтысяче километров от Верхнеудинска. По Джидинскому тракту передвижение возможно было только
гужевым транспортом. Для нашего груза нужно нанимать целый обоз, а денег — ни
копейки!
Надо было как-то выходить из создавшегося положения. Я зашла в городское
управление коммунального хозяйства, именовавшееся Г У К Х . Начальник управления
Кириллов предложил РЗЯТЬ две грузовые машины
— Стоимость переброски,— сказал он,— оплатит ваш трест по безналичному расчету. А вот пройдут ли туда машины, за это я не ручаюсь. До сич пор ни одна грузовая машина туда еще не ходила и мы только собираемся осваивать джидинский
тракт, ведь в Закаменский район продовольствие и промтовары доставляются исключительно гужевым транспортом: профиль пути еще не гриспособлен для автомашин,
не везде есть мосты... Но геологи народ отважный и в цанном случае вы будете
пионерами по прокладке джидинской автомагистрали.
Что оставалось делать? У нас
ные машины, только что вышедшие
ни, не очень-то охотно бравшиеся за
насколько они были правы, заранее

не было выбора. Договорились на две трехтониз ремонта. Шоферами оказались молодые парпрокладку новой тпассы. Вскоре мы убедились,
предвидя всяческие беды на нашем пути.

А пока настроение отличное. Вот уже загружены обе машины до самого верха.
Кто как мог, взгромоздились на тюки палаток, спальных мешков и всякого экспедиционного добра и в три часа дня девятого июня взяли курс на Джиду. В первый
чень мы преодолели восемьдесят километров от Верхнеудинска, заночевали в колхозе «Большевик».
Тут следует сказать о погоде. Уже много дней небо затянуто тучами; по ночам на западе полыхают зарницы. В Верхнеудинске два дня льет дождь. Бот почему еще на Селенгинском тракте то и дело приходилось делать остановки из-за раскисшего грунта дороги. Выявились какие-то неполадки в моторе одной из машин.
Лишь на третий день после выезда из Верхнеудинска мы добрались до речки Баянгол, выступившей из берегов и преградившей путь.
Пришлось сделать здесь в ы н у ж д е н н у ю и, как потом оказалось, длительную остановку.
Убедившись, что уровень воды в Баянголе повышается, я распорядилась поставить на пригорке палатки и заняться просушкой экспегнционного снаряжения, основательно подмокшего под ливневыми д о ж д я м и за прошедшие двое суток.
Сейчас тучи разошлись; ослепительно сияет июньское солнце, душно, нечем дышать ог испаряющейся влаги.
Шоферы занялись починкой мотора. Я склонилась над дневником. Но сидеть в
душной палатке в спеиовкг было невыносимо. Одела лежое белое платье, на босые
ноги натянула спортивные туфли и причлась описывать все злоключения прошедших
дней.
Но не прошло и получаса, как в палатку ко мне вошли двое в военной форме.
— Где

112

ваш

начальник

экспедиции?

— А чго вам угодно?
— Нам нужен начальник этой геологической экспедиции.
— Я начальник этой геологической партии.
— Нет, мы серьезно вас спрашиваем, где можно видеть н а ч а л ь н и к а экспедиции,
он нужен <нам по экстренному делу.
— Я самым серьезным образом спрашиваю: что вам нужно?
Уже предчувствую что-то недоброе. Мне и смешно их категорическое нежелание
г.идеть во мне начальника, и внутренне сержусь на себя за то, что дернуло же меня
натянуть это платье с вышитыми «арц-иссами — какой же это в самом деле начальник... в пикейном платье, с двумя косичками.
Пока мы т&к препирались, в палатку вошел Вася Рупасов. Быстро сообразив,
в чем дело, он громко отрапортовал:
— Ваше приказание выполнено. Какие распоряжения будут ча завтра, товарищ
начальник?
Тут военные сдались, предъявили свои мандаты. Они — представители* Селенг>( некого ОГПУ. Яви. на, мобилизовать наши машины на борьбу с наводнением.
Верхнеудинск затоплен, в городе объявлено чрезвычайное положение. Он отрезан от
баз продовольственного снабжения. Вода еще прибывает, и неизвестно, какие новые
беды она еще натворит. Машины необходимо отправить г. Верхнеудинск немедленно.
Но это невозможно — остаться нам без машин, без денег. Отправить машины в
Верхнеудинск — значит не дождаться их обратно. Я протестую, чго есть сил, но в
душе уже начинаю сдаваться, ясно представляя себе всю тяжесть разразившегося
несчастья и зная, чго машины обречены здесь на простой в течение еще нескольких
дней.
Наконец, соглашаюсь отпустить машины с одним условием: я сама поеду с ними в Верхнеудинск. чтобы при первой же возможности вернуть их обратно.
Только к вечеру второго дня мы подъехали к разлившейся Селенге. Это былз
уже четырнадцатое июня.
Мутная вода стремительно неслась, мимо проплывали вырванные с корнем деревья, остатки деревянных строений, всякий мусор.
Мы оказались о (резанными от города, так как плашкоут был сорван, снесен пешеходный понтонный мост. Машины пришлось оставить на левом берегу, в четырех
километрах от города. Сами переехали на большой лодке с тремя парами гребцов.
На лодке мы въехали в город. Набережная и несколько параллельных ей улиц залиты водой на метр и более. Забавно и больно было смотреть на круглое здание городского цирка, стоящего как бы «по колено» в воде.
На другой день начались мытарства. Машины оказались не у дел, но об отправке их пока нечего и думать: вода все еще прибывала, они могли понадобиться и
на том берегу. Между тем, шоферы наши не показывались, в ГУКХ никого не было
на месте. На геологической базе тоже пусто. Денег в кассе по-прежнему нет. Мне з
Верхнеудинске делать нечего.
Наконец, семнадцатого июня с большим трудом я получила в городском управлении коммунального хозяйства согласие на выезд в Селенгинск. Однако завтра
день отдыха, и шоферы под разными предлогами оттягивают отправление. Они вообще не хотят продолжать этот трудный рейс, и стоило большого труда их начальнику
Кириллову раскачать того и другого.
По сообщению местной газеты, уровень воды снижается, хотя в Селенге он сейчас на четыре метра тридцать два сантиметра выше ординара.
И все же прошло еще целых два дня в ожидании переправы на противоположный берег, где мы оставили машины, так и простоявшие в бездействии все эти дни.
Толькэ двадцатого числа шоферам рано утром удалось добраться
до своих
машин.
В три часа д н я снова отправились к Селенгинску. Добрались туда в одиннадцать часов вечера.
Радостно встретили нас коллекторы, с тревогой ждавшие нашего возвращения
целую неделю. Еще издали, завидя свет фар машин, бежали навстречу, махая руками, громко крича на бегу. На другой день я записала в своем дневнике: «Очень
славные и дружные ребята, я на ньх возлагаю большие надежды и думаю, что коллектив наш с честью выполнит все возложенное на нас».
8

- Б а й к а л » Л"д 1

Ш

В пять часов утра двадцать второго выехали из Тамил. Далее дорога пошла с
плотным, хрящеватым грунтом Боргойской степи. Ободренные шоферы пустили машины на высшей скорости. Солнце припекало вовсю, настроение поднималось с каждым поворотом колеса.
Путь по Джидикскому колесному тракту, которого так опасались н а ш и шоферы, проехали без особых приключений и к вечеру двадцать четвертого июня мы уже
подъезжали к Цаккру. Подъем и спуск на горе К-чпитанке были очень тяжелы, с
трудом преодолели переправы на речках Улегчин, Армак-Алсак. Но особенно запомнился подъем на последний, Цакирский Дабан.
Размытая дождями колесная дорога круто поднималась вверх, груженые машины буксовали на 1линистом грунте. Все мы вооружились вагами, к а м н я м и и белпрерывно подкладывали их сзади под колеса, чтобы удержать машину от скольжения назад. 4aci полтора поднимали сначала одьу машину, потом принялись за
вторую.
Зато Цакирский Дабан встретил нас роскошными цветами. В березово-лиственничном лесу, в густой траве по пояс тут и там огненными шарами сверкали пеоны —
«марьины коренья», как их здесь называют.
Забросалч кузов машины пеонами, свежей зеленью, дл так с цветами я въехали, наконец, в долгожданный Цакир.

Первые находки
Цакире остановились в одном из б л и ж а й ш и х домиков,
семье Бурдуковского. Закупкл лошадей прошла быстро,
так как Геологический трест имел договоренность с областной организацией «Заготконь» о беспрепятственной купле-продаже лошадей для геологических партий. Без
осложнений прошел и наем рабочих.
Хуже дело оказалось с продовольственным снабжением. Отказал райпотребсоюз—
каждый килограмм хлеба на учете, а снабжение дологических партий не было
предусмотрено планом. Еще более категорический отказ я получила со стороны председателя Закаменскою райсовета, куда обратилась за помощью. Геологи? Наш район сельскохозяйственный, и никаких геологических работ здесь проводить не требуется.
— Впрочем,— сказал под конец атой тягос!ной беседы председатель,—попробуйте обратиться в «Союззолото». Управление золотодобычных работ находится на
прииске Ивановском.
Коллектив партии, между тем, деятельно заканчивал последние приготовления
к полевым маршрутам. Имея опыт двухлетней работы в таежных условиях, я отлично знала, что успех предстоящих работ во многом будет зависеть от состояния нлшею транспорта. Вог почему придирчиво требовала or рабочих, чтобы в порядке
было каждое седло и к а ж д ы й потник, правильно подкованы лошади, проверяла,
умеет ли рабочий вьючить лошадь. Это, как оказалось кпоследстзии, неопровержимо
подняло авторитет н а ч а л ь н и к а партии. В кузнице оттягивали молотки и кайла. Ольга Яковлевна готовила портативные наборы химикатов для паяльных трубок.
Со стесненным чувством неуверенности в успехе предстоящих переговоров утром на чаре выезжаем с Бурдуковгким, хозяином нашего жилья, на прииск Ивановский.
На Иваноаском нас встретил у п р а в л я ю щ и й Джидинскими золотым," п р и и с к а м и
товарищ Гришков. Местный житель, он когда-то был приискателем, служил некоторое
время в милиции и теперь, будучи достаточно грамотным, чтобы вести х о з я й с т в о
небольшой группы приисков, ведает старательскими работами.

Вв

Геологи? К нам приехали в район геологи! Это чулесно, очень хорошо! Поможете нам, артель на Уленге что-то хромает с выполненном плана. Что касается снабжения, то муки-крупчатки хватит на два сезона; масло, сахар, крупа тоже есть, ну
а мясо — не проблема, можете достать в каждом улусе. Я решаюсь заговорить и о
том, что деньгами-то мы пока не располагаем.
— Ну, что ж делать с вами? Откроем счет, пришлют же вам деньги...

114

A ceii-

час поедемте-ка liu ближайшую бутару, через час там будет съем золота, познакомитесь с нашим нар )дом.
Я только что прсехала верхом двадцать с л и ш н и м верст. Эп первый мой выезд после длительного зимнгго перерыва, и с непривычки я устала. Отдохнуть бы
часика два... Но я т а к благодарна Гришкову за теплый, дружеский прием, за его
простое и ясное решение столь насущного для нас вопроса о продовольственном
снабжении. И так хочется посмотреть местное золото, шлих, породы в отвалах.
Садимся на коней и рысью направляемся в падь Тарбагатайчу, она же Ипанопская. ТиМ ( в вершине пади, у слияния двух развилок, с ю и т небольшая бутара—довольно примитивное сооружение для промывки золотоносной породы. Золотари только что сняли шлих с плотика бутары и теперь в лотке вели окончательную д о м ы в к у
золотого песка.
Но вот кончена отмывка, мы paccMaTpneaevi золотимы, бригадир убеждает
Г.'ишкова повысить расценки на проходку шурфа в мерзлом грунте. Я прошу одно! о
из старателей показать мне «черный шлих», всегда присутствующий в доводочных
аппаратах золотарей. Обычно черный шлих состоит из преобладающего магнетита и
окислов железа, сульфидов и других тяжелых минералов, за которыми охотится геолог-поисковик.
Рассматривая шлих в карманную лупу, с которой никогда иг расставалась, я
заметила среди округлых зерен магнетита удлиненные рыжевато-черные обломочки
подозрительного минерала. Таких зерен было м а л ! и рг.змер их не превышал одного
миллиметра. Но присутствие их заставило меня глубоко задуматься. Не об этом nit,
минерал? упоминает в своем отчете Арсентьев, указывая, что в отвале прииска на
Маргын-Шено он нашел обломок кварца с вольфрамитом? Я обращсю внимание присутствующих на этот минерал и говорю в раздумьи:
— Бели этого минерала здесь будет много, может завертеться большое дело!
— А, да этого «железняка» сколько угодно в Маргын-Шенэ, в отвале Г.тафировского прииска. Мешает доводке золота, так и лезет в лоток,— равнодушно замечает высокий приискатель, закручивая огромную «козью ножку».
Я не стала задерживаться на приисках: не терпелось проверить минерал ни
паяльной трубе. Уже к вечеру отправились в обратный путь, в Цакир. Усталости каь
не бывало. Поздно ночью добрались до домика Бурдуковского, где крепким сном
спали наши коллекторы.
Испытание паял).ной трубкой зерен подозрительного минерала подтвердило наличие ожидаемого в нем вольфрама. Да, это вольфрамит!
Итак, начинать полевые работы следует в этом приисковом районе.
А я-тэ предполагала начать геологическую сьемку заданной площади с северной рамки планшета!

На пути к открытию

п

ервый маршрут наш был, естественно, вокруг пади Ивановносящей и другое
название — Тарбагьтайка, обнаружены первые зерна интересовавшею нас минерала.

: ской, поскольку в шлихах этой речушки,

Этот первый маршрут был еще и учебным маршрутом. Каждого из моих c o i
рудников я проверяла, как он ориентируется на местности среди сплошной тайги.
как производит замеры залегания пород, объясняла состав и название пород, встречавшихся на пути.
Я наметила для проходки три линии шурфов: по два шурфа в правом и левом
отвершчах и ниже слияния ключей, уже в главном русле, пониже бутары. Неделю
спустя эти шурфы были пройдены, промытый ш л и х показал присутстгие е д и н и ч н ы х
зерен вольфрамита.
Следующий маршрут мы сделали по отвалам приисков на Л ' а р г ы н - Ш е н о . d>;\чала на отвалах Алсвтиновского, а затем Глафировского приисков с т а л и попадаться
крупные валуны жильного кварца, пронизанного жемчужно-зеленой с л ю л к о й с вкрап
денниками сульфидов и крупными красновато-рыжими к р и с т а л л а м и того стмого ми-

х»

115.

нерала, который я впервые увидела на лотке у приискателей, на бутаре в Ивановской пади. Именно :десь поднял В. А. Арсентьев кварц с вольфрамитом, о котором
у п о м и н а л он в своем отчете.
Характер распределения валунов и кварцевой гальки ясно укалывал, что рудные
свалы поступали сюда <из пади Гуджирка. Н у ж н о искать коренное месторождение...
Из школы мы перебрались на свежий воздух; разбили п а л а т к и против поселка
Ииановского, на правом берегу Маргын-Шено.
Всю ночь на седьмое июля по брезенту палаток барабанил
дождь. К утру
шждь перестал, к девяти часам и трава пообсохла, только в небе погромыхивало,
да неслись редкие кучевые облака.
Мы отправились з маршрут вокруг Гуджирки. Я взяла в собой весь техничес к и й персонал — коллекторов, прорабов Молдавского, Птых. Подниматься начали
по левому, наиболее обнаженному склону, придерживаясь
водораздельного гребня.
Я разбила всех цепью иа расстоянии пятидесяти-ста метров друг от друга.
Шли медленно, на обнажениях собирались вместе, тщательно их осматривали и
описывали сообща. То и дело ко мне подходили то один, то другой, приносили образцы пород, спрашивали их названия, минералогический состав, происхождение.
Туфы сменялись туфо-кокгломератами с известняковой га/ь.кой в эффузивной
гчфоде цемен!а. А вот и обнажение известняков. Жадно впиваюсь глазами в эти
породы: нет ли фауны? Да, вот на выветренной поверхности какие-то подозрительные разводы... Ну, конечно же, это остатки археоциат. Плохо с о х р а н и в ш и е с я , еле
заметные невооруженным глазом, но все же это археоциаты. Такие же, как и те,
что год назад мне посчастливилось найти в Восточном Забайкалье, в районе Газимурского завода.
Окрыленные этой находкой, двигаемся дальше на запад, постепенно забирая все
выше, в соответствии с рельефом местности.
Вот впереди, i;a гребне водораздела, возвышается горушка. Я с Андрущуком
направляюсь к ней, остальные идут вдоль по склону. На горке УНОГО поваленных
деревьев. Это хорошо: в высокой, густой траве ничею не видно, гюд вывороченным
же корнем дерева всегда есть в ы с ы п к и коренных пород.
Огромный кедр повален бурей, видимо, недавно. Его верхушка еще зелена,
распластанные корни взметнулись вверх, а на их месте образовалась неглубокая яма
Среди обломков зеленых сланцев еще за несколько шагов я вижу в яме белеющий кусок кварца и нагибаясь за ним. уже замечаю в кварце черный вкрапленник вольфрамита удлиненной прямоугольной формы. Этот вкрапленник был всего
гинтиметр-полтора в длину и несколько миллиметров в поперечнике. Но и этого было вполне достаточно, чтобы сердце радостно забилось: наконец-гс! Где-то побли•,.;. i n должна быть кварцевая рудоносная жила.
Подзываю Вадима. В это время внизу слышим голос Ольг>1 Яковлевны:
— Я «ашла кварц с молибденитом!
Собираемся все вместе, присаживаемся ил поваленном кедре. Только теперь
замечаю, как все устали. Брезентовые к у р т к и ногемноли, они уже промокли насквозь. Разложить бы костерок, но кругом все мокро, сверху сыплет теплый летний
дождь.
Напряжение, владевшее н;,ми, с последней находкой ослабело. Все мы обмякли, кажется, не двинул бы ногой. Давно к о н ч и ж ч открытый, веселый склон Гуджирки, началась чаща с буреломными запалам.!. И чти далее маршрутом считаю
бессмысленным.
Я долго хожу вокруг, в высокой траве выбираю, наконец, площадку для кладки первой разведочной канавы, сознавая всю ответственность выбора места: пройдут две-три поисковые канавы по вмещающим породам, мимо коренных жилок,—и
интерес к этому месту пропадет. Ведь перед нами так много еще неизвестного! может, более интересного...
Не помню уж, какими признаками я руководстсовалась тогда, только заданная канава точно попала в нужное место и на глубине одного-полутора метров от
поверхности 'Несколько дней спустя вскрыла мощную кварцевую жилу с богатым

11(5

оруденением. Это решило дальнейший ход событий и сразу же определило направление наших работ.
Эту жилу назвали «Первой жилой». И не подозревали еш/-, что находимсл
только в преддверии, на самом краю рудного поли, занимающего центральную часть
юркого узла.
Итак, место первой разведочной канавы, длиной г.сего десять метров, и двух
шурфов неподалеку выбрано, оконтурено высокими кольями — буйная в тот год росла трава в тех нехоженых местах.
Отдохнувшие, скатываемся вниз, к тальвегу долины, и веселой гурьбой направляемся по Гуджирке и Маргын-Шено к Ивановскому прииску, где приветливо
белеют наши палатки.
А там уж и ужин готов. Пока все переодевались, развешивали мокрую одежду, Вася незаметно куда-то исчез. И каково же было наше удивление, когда, собравшись к брезснт.у, служившему нам скатертью, среди д ы м я щ и х с я мисок с горячим супом увидели литровую бутыль с самой настоящей русской горькой!
Досталось каждому немногим Солее наперстка, но мы были хмельны нашими >находками, нашей удачей.
Фантазия разыгрывалась все неудержимей: мечтали о будущем этих мест, наше воображение рисовало рудники, подвесные дороги в этой глуши, затерянной, казалось, «а самом краю света. Не знали мы тогда, что действительность превзойдет
самые смелые мечты того вечера седьмого июля 1932 года.

Раздумья, сомнения, первые тропы
адость предыдущего дня на следующее утро сменилась треР вожной
заботой — с чего начать, как наилучшим образом

построить работу, чтобы наверстать драгоценное время, растраченное в пути д:>
Цакира.
Незамедлительно надо было начинать мелкомасштабную геологическую съемку района — этот основной и наиболее трудоемкий вид работ нашего планового задания. Нельзя медлить к с шлиховым опробованием россыпей Гуджирки, МаргынШено, Ивановской. Слишком явны признаки наличия в мих ценных минералов.
В то же время найденный вчера обломок кварц? с вольфрамитом на горе,—
не есть ли это та н и т о ч к а , ухватившись за которую, можно вытянуть рудное месторождение? Конечно же, начинать надо с Горки — так мы уже окрестили найденное
вчера место с поваленным кедром.
Набрасываю план предварительной поисковой разведки и поручаю его Саше
Молдавскому: ему и карты в руки, ведь он прораб-разг.едчик в нашей партии. И
совершенно неожиданно встречаю сопротивление с его стороны. Зачем это организовывать разведочный отряд на Горку? Ведь там ничего нет еще. Подумаешь, обломок кварца... А кто сказал, что там будет месторождение? Надо сначала
разведать россыпи, а не лезть в гору, в лесные дебри, где и воды-то нет, жить там
'нельзя...
В самом деле, надо ли посылать туда разведочный отряд именно теперь? Не
подождать ли до осени, а сейчас форсировать съемку, может, впереди еще более
интересные места, а здесь только потеря времени? Главное же, если Молдавский окажется прав, по крайней мере до конца сезона я потеряю авторитет среди рабочих,
сотрудников партии и тогда прощай, уверенность, душевный покой, прощай, успешная работа!
Но нет, все говорит за то, что именно в этой стороне должно быть коренное
месторождение — к рудные валуны в Гуджирке, и шлих на л о т к а х старателей к
Ивановке.
С этими раздумьями сажусь за дневник и за спиной слышу разговор рабочих,
сидящих у костра:
— Чудно, на Глафировском железняка полно, а нас провожают на гору, в такую глухомань... что там найдешь?

117

— Молода еще. Что она может понимать в наших п р и и с к а г е л ь с к и х делах?
Ольга Яковлевна не только прораб парти^ ко и мой л у ч ш и й друг. С ней я
делюсь своими сомнениями. Она также за немедленную разведку на Горке.
Вот идет Вадим Андрущук.
— Какое ваше мнение,— обращаюсь я к нему, делая равнодушное лицо,— стоит
начинать разведку на Горке?
— Да, конечно, начинать, что еще думать,— беспечно, бездумно говорит он.
Для меня мнение этого, совсем еще зеленого юноли,— не авторитет. Но эти
слова явились той куплей, которой недоставало для окончательной решимости на
трудное и ответственное дело.
Тоном, не допускающим возражений, отдав последние распоряжения Молдавскому, назначаю в помощники к нему коллектора Посельского, и рано поутру отправляемся с разведочным отрядом на Горку.
На Горке отыскали родничок с хорошей ключевой водой. Этот родник много
лет потом питал разведчиков и эксплуатационников.
Отсюда, с Горки, начиналась в июле 1932 года разведка Джидинского месторождения.
Потекли дни напряженной, но уже вполне организованной работы. Люди расставлены по своим местам, каждый трудится в меру своих сил и нет надобности
отмечать часы и минуты рабочего дня — необычайным подъемом горит каждый из
участников нашего (оллектива, состоящего из шести человек
инженерно-технического персонала и десятка рабочих.
OS этих днях остались л и ш ь скупые записи геологических маршрутов. Но выдавались дни, которые запечатлелись в памяти так, как будто события тех дней
произошли только вчера...
Надо было перебазировать лагерь съемочного отри на с Ивановского прииска
к низовье Модонкуля. Этот день был распланирован так: Вадим Леонидович с рабочим, как обычно верхами, отправились в очередной маршрут по водораздельным
высотам. К вечеру они должны вернуться на ночевку уже на новую стоянку в пади Модонкуль.
Все оставшиеся рабочие, а с ними и Вася Рупасо?, сделают переход с вьючным транспортом по существовавшей тогда тропе между прииском и деревней Модонкуль. Остановиться лагерем они должны были вблизи устьев Барун и ДаючНарынов, впадающих справа в речку Модонкуль.
А мы с Ольгой Яковлевной решили проделати вдвоем пеший маршрут, так как
псе лошади были заняты под вьюками, да и заранее предполагали, что путь будет трудный и с лошадьми нам не управиться среди таежных буреломов, камснис1Ы.ч россыпей и топких низин в устьях речек.
А путь, длиною около двадцати километров, не считая боковых заходов ) лежал через Гуджирку до Лысой горы, где требовалось осмотреть перемычку — водораздел, разделяющий вершины речек, чтобы определить дальнейшее направление разведки месторождения. Далее начиналась главная и наиболее трудная часть нашего
маршрута. Ведь разветвленная вершина, круто падающие ключи сбегают со склонов
Лысой горы; они размывают уже известные нам жилы: развалы рудоносных кварцев,
березитированных пород, терякпсп в м я г к и х подушках сфагнового мха, в зарослях
i-.устарника и высоких травах на склонах этих ключей.
Сам собой напрашивался вывол: эти россыпи должны содержать наш металл. Но еще никто из нас там не бывал, и сейчас нам двоим предстояло сделать
первый рекогносцировочный маршрут, наметить места шлихового опробования, перг.ые разведочные линии.
По Гуджирке прошли «ходом», не задерживаясь,
по проложенной уже ранеи
тропке. Не без труда поднялись на Лысую гору. Это лишенная древесной расти1ельности округлая вершина горного узла с абсолютной отметкой 1787 метров, овеваемая ветрами всех румбов. От нее тянутся гребни водоразделов речек Гуджирки, Ивановской (Тарбагатайки). Вначале это узкие перемычки, все расширяющиеся
книзу. Постепенно они переходят в широкие залесенные хребты, возвышающиеся на
триста-двести метров над дном долин.

118

От Лысой горы мы прошли по гребню, с увлечением колотя камни, забирая вниз
по обнаженным южным склонам-убурам и вновь поднимаясь на гребень. Мы забыли о
времени, обо всем на свете: оказывается, этот склон--такое же «золотое дно». Все они —
мощные развалы жильного кварца с оруденением! Какое еще нужно доказательство
тому, что россыпи речки обогащены металлом? Намечаю места магистральных канав,
сверху просматриваю падь, в уме намечаю время, когда можно перебросить сюда людей.
Образцы пород и минералов решили не брать; их слишком много, придется
их здесь, на месте, изучать, разведывать и добывать. И это спасло нас в дальнейшем. Ведь у геолога существует неписаный закон: что положено в рюкзак, в пути
не выбрасывать, как £ы ни оттягивали лямки плечи, как бы ни гнул спину тяжелый мешок. А дальнейший путь наш оказался настолько трудным, что мы были на
солоске от гибели. Рюкзаки же с к а м н я м и измотали бы нас вконец.
Солнце уже клонилось к западу, когда мы подошли к горе и вверху внимательно осмотрели падь, по которой предстояло пробираться внчз, к своим палаткам, установленным ?а десять-двенадцать километров отсюда.
Сплошное море тайги глянуло на нас. Освещенные
солнцем крутые склоны
верховий щетинились густой порослью кедрача. Внизу, вдоль русла, тонкой лентой
пилась замшелая заросль тщедушных, тянущихся к солнцу тонких пихт.
Вскоре мы убедились, что идти по тальвегу долины нельзя, стали придерживаться склона, не с н и ж а я с ь по уклону местности. Но к тут к а ж д ы й шаг требовал
больших усилий — продирались сквозь кустарник, ноги утопали во мху, то и дело
попадались, поваленные деревья, которые надо было обходить.
Тогда решили постепенно подниматься на верхушку водораздела. Всякий, кто
бывал на реке, з н а е т этот широкий водораздел. В отличие от обычных, он скалист,
снижается к Модонку.тьской долине не плавной линией, а поперечными уступами и
аля пешего хож пения до сих пор не приспособлен. А тогда мы метались то вверх,
ю вниз, выбирая наиболее проходимые места. А солнце неумолимо катилось к западу, сзади, с юго-востока, небо стало заволакиваться тучами, внизу, в долине, уже
сгустились сумерки. Наччлся мелкий частый дождик.
Но мы еще бодрились, за каждым поворотом я говорила, что теперь уже скоро, вот-вот должна показаться широкая долина Модонкуля.
Вот и совсем стемнело, нас окутала густая пелена то ли мелкого дождя, то ли
тумана — не разберешь в темноте. Механически мы шагаем и шагаем вперед,
то
попадая в мягкую трав_, и мох на неровностях
склона,
то
обходя
заросли и
колоды.
Сколько времени шагали мы по этой равнинной местности, заросшей кустарниковой березкой-харганой и редкими елями, пихтой, мы и сами не представляли.
Казалось, не будет ей конца... И как-то незаметно возникла перед нами густая заросль высокого к у с т а р н и к а , путь преградил широкий ручей. Без особого труда мы
перешли его вброд, хоть и набрали полные ичиги воды.
А дальше началось такое, что и рассказать нелегко.
Вначале шли по твердому грунту, лишь высокие травы
сплетались вокруг
мокрых ичигов. Высокий кустарник старались обходить. Но вот он прижал нас к
обрывистому правому берегу. Делать нечего — пробираемся сквозь его чащу и сказываемся на берегу речки Модонкульки.
В темноте мы мало что видели. Определили, что ширина потока небольшая,
каких-нибудь пять-семь метров. Выломали палки из прибрежного черемушника и,
нащупывая ими дно. двинулись поперек русла. Вода быстрая, нам выше долен,
«о дно оказалось ровное, гладкол Мы благополучно вышли на другой берег. Моьрые, но радостные, что миновали, как нам казалось, главнее
препятствие.
Вскоре
узнали, что радость к а ш а преждевременна: перед нами опять река.
— Перейдем? Ведь ничего же с нами не случилось...
— Идем!
Это оказалась с т а р и ц а — заброшенное рекой бывшее русло. Вода в ней стончая, ледяная, видимо, ее питают подземные ключи. Только мы сделали несколько
шагов, как я у с л ы ш а л а дикий крик Ольги Яковлевны.

119

— А-ай!.. Ноги свела судорога-а-а!
— Иди-и!— кричу я и сама удивляюсь, откуда взялось столько злости,
волевого, почти материально ощутимого приказания в голосе.

столько

Теперь мы бредем сами не зная куда и, когда перед нами возникает снова
водный поток, совсем неширокий, не более двух-трех метров, молча и механически
входим в него. Сразу же погружаемся по пояс, вода бьет сильной струей, палки наши уплыли. Мы схватываемся за руки, вместе противостоим течению, и, видимо,
самой судьбе было угодно, что выбрались из этого опасного места ни живы н л
мертвы.
Нет, дальше так нельзя! Живо представляю, как течение подхватывает, ударяет о камень, несет далее... Но ч го же делать? Силы оставляют, и отчаяние, подлый страх заползают в душу.
— Кто-то кричит,— слабым голосом говорит Ольга.
Прислушиваемся изо всех сил. Все тихо, только река журчит. Мы так и остались на берегу, не в силах двигаться далее.
А вот уже отчетливо донесся крик издалека. Наши, они ищут нас!
Это был Александр Юрьев. Он привел наших верховых лошадей и через каких-нибудь двадцать минут мы были уже в лагере.
Горел большой костер. Но мы не могли его увидеть из-за черемуховых зарослей, огромных лиственниц, вольготно росших в тех местах.
Теперь, когда опасность миновала, нас начал бить озноб.
— Вася,— говорю я Рупасову, нашему завхозу,— налей нам по сто граммов
спирта, нет, не более. Только не разбавляй!
Ух, как крепко заснули мы в ту ночь! Ведь уж брезжил рассвет, когда наши
усталые головы коснулись спальных мешков.
А иаутро проснулись в обычный час. Рабочие уже снимали палатки. Предстоял переход на левым берег Джиды, где начнем съемку очередной глощади.

Наши будни

н

е прошло и трех дней после водворения разведочного отряда на Горке, как мы вскрыли мощную
кварцевую жилу.
Настроение у всех отличное, сомнений как не бывало. Рабочие, не считаясь со временем, от зари /jo зари копают посменно шурфы и канавы; появился азарт в работе.
Молдавский с Посельским обнаруживают мощные развалы рудоносных кварцев на отроге Лысой горы и рядом выработок устанавливают новые жилы —
Третью, Четвертую, Пятую, Шестую...
Андрущук и Пятых совершают маршруты в бассейне .Маргын-Шено, Хасуртая
Хайхата. В наиболее трудных маршрутах участвую я. Вечером совместно рассма>риваем образцы и записываем результаты маршрутов, рисуем карту — начали двухверстную съемку.
В то же время мне необходимо было наладить шлиховое опробование Гуджирки
отвалов эфелей на приисках Маргын-Шено. Для этого, с помощью того же Гриш
кова, старательская артель выделяет нам одного из лучших своих промывальши
ков — Александра Ивановича Юрьева. Местный житель, с детства работавший и
золотых приисках и п р о м ы ш л я в ш и й -в тайге, он становится л у ч ш и м помощникегеологов; не один год он участвует в поисково-сьемсчных п а р т и я х , включается \
разведку россыпей. С1ановится азартным промывальщиком па добыче россыпей... <
его помощью произвели мы в тот первый год предварительное опробование все
россыпных месторождений—Гуджирки и Маргын-Шепо,
Ивановской и Алексан i
ровокой, Инкура, Холюсона и Модонкуля.
Как только вскрыли мы первой канавой Первую жилу, подробным письмом
сообщила о наших находках — коренного месторождения и россыпей — в Иркуто
в Геологический трест, и, конечно же, просила как можно скорее выслать дены.

120

на работы. Одновременно с письмом отправила туда же и вещественное доказательство — большой ящик с образцами.
Это был кварц с включениями
крупных,
очень эффектных кристаллов вольфрамита. Образцы эти мы выколотили из валунов,
обнаруженных в падях Гуджирки, Маргын-Шено.
Но ответа и денег мы дождались не скоро, не ранее как через
полтора месяца.
Управляющий трестом В. В. Елистратов, на имя которого были посланы письмо и образцы, в это время совместно с Сергеем Сергеевичем Смирновым — тогда
профессором Ленинградского института (впоследствии академиком) совершали беспримерный по трудности объезд поисково-пазведочмих партий, работавших на железорудных месторождениях Ангаро-Илимской группы. На простом рыбачьем баркасе спустились они по Ангаре, благополучно минуя Ангарские пороги, по которым
не каждый отважился бы спуститься — те самые пороги, ма месте которых теперь
возведен каскад гидроэлектростанций Братска. В результате этой поездки С. С. Смирновым была дана первая перспективная оценка запасов Ангаро-Илимского железорудного бассейна.
Но вот, наконец-то, получены из Иркутска деньги, расплатились мы сполня
с рабочими, Золотопродснабом и другими районными организациями. Пришли и порадовали нас письма, телеграммы. Вот некоторые из них:
«Открытое партийное собрание треста приветствует ьас эн!узиастов борцов
за «едра западной части края тчк Ваша победа
наша всеобщая гордость и радость тчк Шлем вам сердечный привет желаем всяческого успеха тчк Уверены что
ко дню великого праздника Октября вы придете с новыми победами тчк Собрание
постановило занести ваши имена на Доску почета треста тчк Да здравствует полная
победа западного направления
Собрание».
Письмо от С. С. Смирнова "было коротким:
«Мария Васильевна, с большим удовольствием я р а с с м а т р и в а л Вашу коллекцию. Образцы действительно замечательные, а если и само месторождение
будет
иметь промышленное значение, то я сказал бы так- М. В., Вы второй раз входив
в историю.
Ваш С. Смирнов».
Мы долго смеялись этой милой шутке Сергея Сергеевича, а мне было очень
радостно, что профессор не забыл о моей находке кембрийской фауны в Восточном
Забайкалье, на которую он намекал в этом письме.
Примерно нелс.чей-двумя ранее получения этих писем посетил нашу партию гео.юг П. И. Налетов. Он был ответе, и снным за геолого-съемочныс работы джидинской группы партий и делал объезд этих
партий.
Ознакомившись с результатами
наших работ (мы показали Первую, Третью, Четвертую коренные жилы месторождения россыпей — Туджирку, Инкур и другие), Ha-неточ направила со мной в Закаменский районный комитет партии, райсовет, где сделал информационные доклады
о результатах наших работ.
Теперь работать стало еще веселее, работа у каждого спорилась. Незаметно
подошла осень, надо было заканчивать съемку и з а л о ж и т ь организационные начал.t
будущей разведки коренного и россыпных месторождений. Забота о последних не
оставляла у меня времени на съемку. Ее пришлось всецело переложить на прорабч
Питых и коллектора Андрущука. К концу сентября ос тачался не заснятым участок
по Даргинтую, у северной границы нашего планшета.
Туда-то, скрепя сердце, о т п р а в и л а я А н д р у щ у к а с рабочим. Два дня с п у с т я
Вадим Леонидович вернулся без карты и без образцов. Последние он намеренно не
брал, так как там встретился новый, ему незнакомый комплекс пород, и мне самой
необходимо было там побывать.
Неделей позже, захватив с собой весь состав съемочного отряда, мы отправились на Даргинт)й, чтобы быстрее заснять эту площадь.
Разбив на берегу лагерь, мы пошли рабочим м а р ш р у т о м к б л и ж ч й ш е й сопке.
— Ну, что тут вам было непонятно,— говорю я Вадиму Л е о н и д о в и ч у , внутренне раздражаясь из-за того, что послала его одного в такой маршрут, чго можно спросить с коллектора, работающего нервы! год в поле.
— Все непонятно. Таки; породы мне раньше не встречались.

121

— Ну вот эту породу как бы вы назвали?
Я поднимаю обломок породы, покрытой бурой коркой, на весу откалываю мол о т к о м половину и... замолкаю, пораженная.
— Такая порода мне не встречалась,— растерянно отвечает Вадим.
В руке у меня оказался свегло-серый карбонат, п р о н и з а н н ы й блестками изумрудно-зеленого минерала. Да это фуксит! Конечно же, хромовая слюда!
Значит...
значит, поблизости должны быть породы с хромитом.
Поднимаемся по оголенному склону сопки, яростно колотим каждый
камень,
задерживаемся здесь допоздна, а потом остаемся еще на два дня, пока картина не
стала ясной. Тут же принимаем решение организовать на будущий год поисковую
разведку на хром и никель.
Здесь оказался целый комплекс ультраосновных пород.
Ультраосновные породы встречались мне и Ольге Яковлевне на Гойногоре, в
вершине Хайхата и в других местах, но там были отдельные, не связанные один
с другим выходы. Теперь выясняется, что в нашем районе протягивается пояс ульграосновных пород, подобно тем, которые известны в Восточных и Западных Саянах. А сопка на левом берегу Даргинтуя стала впоследствии известной как
Даргчнтуйское хромово-никелевое оруденение.
Мысль о возможной металлоносности этого пояса крепко засела в голову. При
планировании работ на следующий, 1933 год, я добилась организации поисково-разведочных работ на Даргинтуйской сопке.
В конце октября, з а к о н ч и в съемку, с богатейшей коллекцией образцов и отл и ч н ы м и результатами вернулись в Иркутск, а через месяц меня и Ольгу Яковлевну отправляют на камеральные работы в Ленинград. Везем с собой всю коллекцию
образцов, полевые кар'ы.
Помнится, поезд опаздывал, в Москву приехали около двух часов ночи. Пришлось ночевать на вокзале. Выйдя на площадь подышать свежим воздухом, поразились яркому свету, льющемуся
на
площадь из «юпитеров», установленных
под
крышей Казанского вокзала. Рядом с Северным (Ярославским) вокзалом — горы
песка. Это началась постройка станции метро Комсомош-ская. Я р к и й свет буквально ослепил нас — ведь мы приехали из тьмы Сибири... Столько света, хотя площадь
в этот полночный час пуста. И сразу же поверилось, что будет так же светло и
в Сибири, ведь будет же Ангарское строительство... Тут же с тревогой подумалось:
а сумеем ли доказать, что Джида — это тоже свет, что это огромное богатство, в
которое пока мало кто верит. Говорю Ольге Яковлевне:
— Ты знаешь, я тоже сейчас об этом подумала. Пойти бы сейчас в Кремль
да рассказать обо всем!
В Ленинграде нас ожидала удача. Место для к а м е р а л ь н ы х работ
любезно
предоставил нам профессор С. С. Смирнов в своем кабинете, в ЦНИГРИ. И постоянное общение с н и м , его повседневные советы, ею интерес к нашему материалу в
большой мере способствовали успеху в работе и глтвное — популяризации Джидинского месторождения среди геологов, среди н а у ч н о ю мира Ц Н И Г Р И . На научнотехнической секции Ц Н И Г Р И Cepien Сергеевич организовал постановку доклада о
Джиде. Было з а с л у ш а н о мое сообщение о геологии и минералогии нового вольфрамового месторождения. Но г л а в н ы м докладчиком, конечно, был С. С. Смирнов,
подведший металлогенические обоснования под перспективы нового вольфрамоносного района и соображения геолог «-минералогического порядка.

Памяти Г. С. Левина
январе 1934 года я заболела з а т я ж н ы м гриппом. Нелояльная нагрузка последних двух лет давала себя знать, счганизм вяло боролся L недомоганием, пока в июне меня не отправили ь Крым. Ял1ННСКИЙ воздух, морские к у п а н и я вернули бодроегь, былую энергию.
Вернувшись из Ялты в Ленинград, а вскоре и в Иркутск, я составила первое

В

122

с п и с а н и е геологии и минералогии Джидинского рудопроявления, которое лег-ю
основу материалов, представленных к защите запасов коренного месторождения.

в

На Джиде в это время инженер Г. В. Тихомиров начал вести разведку россыпей на Мартын-Шено и Гуджирке, М. А. Серых, возглавив старательскую артель, делал первые попытки подступиться к сокровищам Инкура. Продолжалась и
разведка коренного месторождения. Ее вел инженер Никольский, направленный с
г.\зовской скамьи Новочеркасского института.
Нелегко бы.ю работать в ту зиму 1933—1934 гот. Отсутствие жилья, технического оборудования, оторванность от культурною ц е н т р а — В е р х ч е у д и н с к а и главное— неверие о к р х ж л ю ш и х в богатства недр — родили неуверенность и пессимисти"еское настроение у :• олодого специалиста. Весной он подал докладную записку, в
шпорой обрисовал известные к тому времени жилы как пегматитовые и не имеющие
громышленного з н а ч е н и я . Вскоре Никольский был отозван с Джиды.
Примерно с июля разведку коренного месторождения возглавил инженер-геолог Григорий Семенович Левин. Он энергично п р и н я л с я за дело. В технических месячных отчетах инженера чувствовался интерес к месторождению.
Но для Л е в и н а приезд <на Джнду оказался роковым.
После одной из поездок в Верхнеудинск Григорий Семенович внезапно слег.
.Местный фельдшер поставил диагноз — сыпной тиф. Не одну бес:онную ночь провела Ольга Я к о в л е в н а Пятых, просиживая у пылающгго изголовья больного, меняя
холодные компрессы. Все было напрасно. Отсутствие н у ж н ы х лекарств, недостаточная медицинская помощь, наконец, отсутствие самых элементарных удобств в строящемся бараке — все это не способствовало
выздоровлению.
Григорий С е м е н о в и ч Левин умер.

Его похоронили в Цакире. у въезда

в

по-

селок.
Я никогда не видела Левина. Судя по оставшимся материалам (он пробыл на
Джиде не более трех месяцев), был способный, подающий надежды молодой геолог,
юлько что о к о н ч и в ш и й Ленинградский горный институт.
Чтобы закрепить память о нем на Джкде, первую открытую и прослеженную
им жилу № 24 я назвала Левинской жилой. Под этим же названием описала ее »
материалах к первому подсчету запасов месторождения о 1935 году.
Но работавшие после меня геологи почему-то не сохранили этого названия и
мало кто из ж и в у щ и х в Закаменске знает об этой печальной истории и этом скромном молодом челог.еке, отдавшем сердце «временам на разрыв».

Открытие углей
и угленосных свит Закамны
астал 1933 год. Закончив F Ленинграде
камеральные рабчбыли о п я т ь на Джиде. Теперь Джидинская
п а р т и я состояла из двух самостоятельных отрядов: поисково-сьемсчного, возглавлясмогэ, как и в прошлом году, автором (настоящего
очерка, и разведочнзго, техническим руковиителом которого был инженер Г р и г о р и й Васильевич Тихомиров.
Началась д е т а л ь н а я разведка россыпей Гуджирки и Маргыч-Шено. Пэисковосъемочный отряд пополнился коллектором Е. Д. Карповой, студенткой Ленинградского университета, а из Иркутска я вызвала бывалого таежнича-золэтаря, опытного разведчика россыпей Матвея Алексееоича Серых, который затем на протяжении двадцати семи лет работал на Инкурской россыпи. На его плечи легла вся тяжесть борьбы с д и к и м , неприступным тогда Иикуром.

НI ты, в июне мы

Западнее нашего. Цакирского планшета, начал сести съемку П. И. Налетов.
Э т о был первый год егэ работы на Джиде. Впоследствии непрерывно работавший
там не одно десятилетие. П. И. Налетов обобщил полученные данные в своих сводных работах по этому интереснейшему региону и напеч!тал ряд ценных работ по
|еологии Джиды. В о с т о ч н е е Цакира продолжал поисково-съемочные работы К. А.

123

Шалаев, результатом которых явилось открытие Булуктаевскн- л месторождения п
описываемый сезон 1933 года.
п
В том же 1933 голу в бассейне Джиды была начата к> 01рафическая съемка
масштаба 1:100 000; и наши данные этого года должны были быть у в я з а н н ы м и с
новой топографической основой.
Чтобы не терять времени в ожидании новых топографических карт, я решилась предпринять рекогносцировочный маршрут в Хамар-Дабан.
Недолго думая, начала готовиться к маршруту по южным
склонам Х а м а р Дабана. Прежде всею нужны были проводники, знающие те местл. Никто из живущих в Цакире, Модонкуле и (приисках в Хамар-Дабане не бывал. Но мне назвали
имена двух охотников-бурят, промышлявших в тех местах — STO Шампи Ямтжлов.
проживающий в улусе Мыла, и Радна Эрдынеев из Цаган-Морина.
Оставив на коренном месторождении Е. Д. Карпову для производства съемки
и забрав с собой В. Андрущука, О. Я. Пятых и двух рабочих, пятого августа мы
вышли из Цакира «а Цаган-Морин—Снежная.
Заночевали в верховьях ррчки Цакирки и рано утром на лруюй пень вдвоем с
Вадимом Андрущуком отправились разыскивать охотников Я м п и л о в а и Эрдыъеевл.
Навсегда запомнился этот шестидесятикилометровый переход верхом под палящим солнцем.
Устали мы, устали наши лошади: они даже не п о т я н у л и с ь к воде, когда, бросив поводья, мы 'Оставили их на берегу ручья, низко опустив головы, сюяли они
понурые от длительного пути <в жаркий летний день.
На ночевку мы остановились в пустовавшей юрте ( з и м н и к е ) , одиноко стоящей
с широкой, открытой долине.
Два дня ушло па то, чтобы добиться разрешения сомонных властей, а потом
правления колхоза на наем Радны Эрдынеева в качестве рабочего нашей поисково!!
партии. Немало было хлопот и с наймом Шампи Ямпилова.
Но вот все улажено. Прежде всего я и Шампи отправились на реку Сангино,
где в пятнадцати километрах от Мыло-Бортойского у л у с а ем\ были известны выходы углей.
Я поехала посмотреть на это место больше из любопытства, так как угли н i
Джиде никого еще не интересовали, их негде было п р и м е н и т ь : еще очень неясны
были перспективы Джидинского вольфрамового месторождения и надо было прежзс
всего разведать его, искать другие рудные месторожления, а потом уже братьси
за топливо.
Страиная картина предстала моим глазам. Широкая д р е в н я я долина реки Сангино занята базальтом, излившимся, видимо, из в у л к а н и ч е с к о г о конуса, возвышающегося километрах к пяти севернее долины Са^тико. Современное русло реки
промыло в базальтах глубокий и узкий каньон. У самого р \ с л а . среди речного галечника, лежали обломки углей с глинистыми примазками, с древесными обуглившимися остатками. Вокруг на сотни километров — изрер/м иные породы и глубок j
метаморфизованные сланцы нижнего палеозоя и д о к е м б р и я .
Откуда же в з я л и с ь
эти обломки углей? Не иначе как принесены рекой сверху. Я поделилась эюй мыслью с Шампи. И мы долго стояли и глядели вверх, против т е ч е н и я реки — к а ж дый со своими думами. Мне представлялись там молодые угленосные свиты, а Шампи... Шампи вспомнил, что несколько десятков лет тому назад, ко: да он был ешо
молод и охотился там на сохатого, в обрыве скалы o-t видел черные камни.
Поэтому маршрут наш на С н е ж н у ю — Х а м л р - Д а б ч н р е ш и л и проложить з а п а д нее, от верховий Сангино. В тог же день в е р н у л и с ь в Мы.тс-Барюй. откуда и H.Iчался маршрут двенадцатого августа.
В маршруте ведет нас Шампи одному ему и з в е с т н ы м и о х о т н и ч ь и м и и звериными тропами, и я, обычно возглавлявшая м а р ш р у т , на этсч раз отступаю на вт•>рой план.
«Черные камни» в скале, расположенной километрах в д в а д ц а т и западнее устья Зеренки на правом берегу Сангино, оказались г р а ф и т о в ы м и сланцами, залегающими в метаморфизованных известняках.
В Хара-Хужире, в маленьком ключе, в одном километре от \стья. Шампи показывает обломки углей, совершенно аналогичных тем, которые мы видели в С а н гино. И залегают они т а к ж е на дне долинки, в галечнчке. Т е п е р ь у ж е мне к р е п к и

121

приходится призадуматься... Эти облом!.и у г л я находятся на месте своего коренного залегания. Ключик короткий и здесь неоткуда былп им сноситься. Тем более.
что угли эти — в плотной серой глине, образовавшей™ в каком-то стоячем баст
сейне. Значит, и у г л и Сангино мы видели на мес е коренного зале!ания.
Из Ш у г у й т у я , где была последняя ночевка и где мы .встретили отряд топографов, рано утром двадцать четвертого августа перевалили в Мылыкен.
Отряд наш р а с т я н у л с я по узенькой тропке, пролегавшей по правому борту долины Баянгола — т а к называется этот распадок. Впереди ехал Шампи; его лошачка узнала родные места и бодрым шагом торопилась к юрте в Мыло-Бортое. Последней ехала я. Брссир. повод на шею лошади, мысленно окидывала я весь наш
путь к Хамар-Дабану. оценивала результаты маршрута, длившегося три недели.
Выяснилось, что пояс ультраосновных пород имеет свое продолжение на северо-запад (за рамку нашего планшета) и комплекс пород в нем тот же, что и на
Даргинтуе; это было отрадно и открывало перспективу дальнейших находок хромита, асбесга. быть может, н и к е л я .
Нот вэт угли... с а м ы й неясный и самый тревожный вопрос...
Внезапно я повернула голову влево. Л\етрах в трехстах, а может, и ближе, у
русла ключа виднелось невысокое, всего метра дьа
высотой, обнажение
каких-то
желтоватых пород.
Что бы это было? Первый раз встречаю в этих местах такую окраску породы.
Недолго думая, н а п р а в л я ю туда своего Серка, быстро соскакиваю с лошади, ощугываю незнакомые породы — и острая мысль пронзила мозг, неясности с у г л я м и
как не бывало, все встало на свое место и как бы озарилось ярким светом.
Да
ведь это же угленосные породы; здесь, в Баянголе, должны бьпь угли — такие
же. как в Сангино и Хара-Хужире, и все три выхода принадлежат
единому угленосному бассейну, перекрытому четвертичными базальтами. Вот этот желтоватый,
рыхлый песчаник, содержащий прослой углистого сланца, и конгломерат
иад ним
относятся к молоды\< породам юры — мела!
На Баянголе мы простояли четыре дня. Тщательно обследовали всю площадь,
и я окончательно убедилась, что не ошиблась в первоначальных предположениях.
\ двадцать девятого августа я с Шампи отправилась опять на Сангино, захьатяв с собой кайл>, лопату, ведро с веревкой.
В пойме заложила четыре шурфа: один из них, естественно, на выходе углей
на поверхность, два в пяти и десяти метрах от первою и четвертый шурф — на
расстоянии шестисот метров от предыдущих. Все четыре шурфа вскрыли угольный
пласт. Наиболее интересным оказался шурф четвертый. На глубине одного метра
он вскрыл пллст угля мощностью метр двадцать сантиметров, залегающий в таких
же г л и н а х , какие наблюдали в Баянголе.
Велико было удовлетворение, когда на ночь разожгли костер и подбросили в
него нашего уголька.
Итак, есть уголь на Джиде; его 'несомненно много, -ведь Баянгол удален о т
Хара-Хужира на десятки километров (насколько — точно не знала; никаких топографических карт еще не существовало). Но несомненно это только для меня, а
д р у г и ч еше надо убедить, заставить поверить; для этого нужно затратить больиые
средства на разведку...
Я очень волновалась, когда по возвращении в Иркутск докладывала на производственно-техническом совещании Геолтреста о результатах
полевых работ
за
летний период 1933 года и представляла первые фактические данные об углях и
прогнозы угленосности вновь открытого угольного ме:торождения Баянгол и всего
угольного бассейна. Волновалась по трем причинам. Во-первых, ожидала п о л у ч и т ь
« в з б у ч к у > . за самовольное отступление от производственного плана и вынесение работ за рамки своего планшета. Во-вгорых, не была уверена в том, что открытие
угольных месторождений на Джиде заинтересует наше руководство; ведь не было
еще твердо обоснопанной промышленной базы для его потребления. И, в-третьих,
опасалась, что Баянгольский участок покажется совсем неубедительным — углей-то,
как т а ь о в ы ч . мы там еще не видели; я только предполагала их наличие по общегеологическим соображениям. Как стало известно позднее, п р о м ы ш л е н н ы й угольный
пласт 41 Баянголе имеет слабо-наклонное (пологое) залегание, верхняя часть его
смыта .( йласт перекрыт новейшими отложениями в несколько метров толщиной.

12Г.

Но волновалась я напрасно. Доклад был встречен всеобщим одобрением и вызвал оживленные прения.
На основании представленных нами материалов, уже в 1936 году на Баянгол
была отправлена крупная разведочная партия. Возглавил эту партию инженер Потапенков, который вскрыл на Баянголе два пласта угля, проследил их простирание
по поверхности и на глубину, представил подсчет промышленных запасов. Материалы Потапенкова легли в основу проектирования и строительства Баянгольской ЦЭС.

Шампи Ямпилов
ампи... Когда мы впервые разыскали его в у л у с е Мыла, ему
тогда около шестидесяти лет. может, немногим более.
Седая, аккуратно подстриженная бородка, длинные седые волосы на голове заплетены в тонкую косичку; на иссеченном морщинами лице печать спокойствия и внутреннего достоинства. Длинный халат из тонкого серого сукна, перепоясанный ремешком, мягкая шляпа с полями, ичиги дополняли его внешний облпк. Мы все как-то
сразу привязались к нему, у меня с ним завязалась большая дружба, все более крепнущая с годами.
Шампи всю жизнь провел на охоте в предгорьях Хамар-Дабана, и каждая
тропка была ему здесь известна; он знал не более одного-двух десятков русских
слов, но мы всегда понимали друг друга.
Правда, бывали случаи, когда незнание языка с той и другой стороны приводило к забавным историям. Будучи однажды в маршруте вдвоем с Шампи, мы OKIзались на разных берегах горной
реки, небольшой, но довольно
полноводной, с
быстрым и сильным течением. Занятая описанием разреза, я медленно продвигалась по левому берегу вниз по течению реки. В том же направлении по противоположному берегу следовал Шампи верхом, ведя в позоду моего заседланного Серого. Но вот обнажение сланцев, которое я описывала, прервалось широкой и топкой поперечной долиной 1 и мне надо переправиться на другой берег. Я кричу Шампи, чтобы он переправил мне коня через речку. Тот утгердитель.ю кивает, кричит,
что понял, и, к моему удивлению, стегнул свою лошадку и затрусил вместе с моим
Серым прочь, по направлению к тропе, ведущей в лагерь. Прождав его полчаса я
не понимая, что произошло, я решилась перейти русло реки пешим способом, благо приходилось проделывать такое не раз.
Хоть и вымокла, переправилась благополучно, глазное, карты и дневники остались сухими. А Шамли понял меня так, что он должен немедля отправиться
в
лагерь, что и выполнил беспрекословно.
Очутившись в лагере без дела, он решил сделать мне сюрприз и занялся очисткой кедровых орехов от скорлупы. Когда к вечеру, усталая, я вернулась из маршруга, Шампи с л и к у ю щ и м видом встретил меня с полной миской очищенных ореховых ядрышек. Ну, разве можно было на него сердиться?
Всегда д е л и к а т н ы й , Ш а м п и живо интересовался нашей работой. При обсуждении пройденных или н а м е ч а е м ы х маршрутов он потихоньку подсаживался к геологам, с интересом заглядывал в планшет, с т а р а я с ь в н и к н у т ь в смысл наших рассуждений. И очень внимательно присматривался к образцам минералов и горных
пород, привозимых нами из маршрутов. А в конпе по.;евого сезона и особенна
в
последующие годы Шампи при всяком удобном случае отправлялся куда-то один и
привозил целую кучу камней. Обычно это были кусочки кварцев, кальциты и анкериты, широко распространенные в метаморфических сланцах Джиды, обломки горного
хрусталя, призмочки черного TypMaflHHa t пластины слюды.
Лето подходило к кончу, трава серебрилась от утренних заморозков. В ы е з ж л м
в маршруты, я поеживалась от утреннего холодка, пока не разогревалась о: верховой езды. В одном из таких маршрутов Шампи н^ожиташю запросился домой. Он
долго объяснял что-то на своем языке, и я поняла его так, что к н а с т у л а ю л и м
холодам он должен утеплить свою юрту.
Вернувшись из улуса, Шампи привез мне замечательные теплые р у к а в и ц ы .

Ш1 было

123

сшитые по руке, как будто с нее снималась специальнэя мерка. Они были на беличьем меху и оторочены соболем. Шила их жепа Шампи и не принять этот подарок было невозможно. З а к а н ч и в а я геологическую съемку, я много ездила с Шампи. И однажды случилась большая неприятность. Записывая какое-то наблюдение,
я не заметила, как обронила рукавичку. Мы были уже в нескольких километрах,
когда я, спускаясь с высокого водораздела, обнаружила пропажу. Но возвращаться
и искать ее уже не было сил... Опять отпрашивается Шампи домой и на другой
день к вечеру привозит другую рукавичку, только опушка у нее была уже не соболья, а беличья.
Шак.ш умер в годы, когда я была далеко от Джчды ( за пределами нашего
Отечества. Но и вдали от Родины, и теперь, когда прошло столько лет с тех пор.
как мы открывали угли на Джиде, память о Шампи, моем верном «Дерсу», жила и
живет в моем сердце.
13 июня 1962 юда, тридцать лет спусти после только что описанных событий.
я прогуливалась по улицам города Закаменска. Навстречу мне двигалась группа
парней, человек пять-шесть. Но что это? Молодежь не хочет уступить мне дорогу.
Парни шли прямо на меня, и я уже приготовилась посторониться, как один из них
шагнул прямо ко мне и сказал:
— Вы — Бесова, спасибо вам!
— За что?— удивилась я.
— Как за что? Ведь мы родились здесь, выучились и приобрели
профессию
горняков. И мы любим эти места... Широким жестом руки он указал на близлежащие сопки, на виднеющиеся вдали горы. И мы хорошп знаем,
как нелегко было
прокладывать в ™той тайге первые тропы...

/ж/роза

и чш ДЕД
4ань

Б ы л ь

Более захолустного места, чем Хорчинская Гоби, на земле нет,
говорят бывалые люди. И это правда. Безжизненная пустыня простирается здесь ка сотни километров. Весь день скачи на коне — ни
птицы в небе не увидишь, ни травинки на земле, ни дымка человеческого жилья.
И все же чем-то привлекателен этот унылый пейзаж. Скорее
всего, небом. )Оно здесь такое высокое, такое атласно-синее, что плывущие по нему облака кажутся вытканными шелком. Неповторим и рисунок холмов: слоистые, они похожи на горки подгорелых
Злинов, снятых со сковородки нерасторопным пекарем, готовившим
пир «а весь мир. Но холмы редки. Ложе пустыни словно застлано
необъятной кошмой. Песок золотисто-желтый, спрессованный. На
восток, до самого горизонта, пески встают отвесной стеной, на запад — конца края нет барханам.
Вам не приходилось слышать, как образовались здесь барханы?
В незапамятные времена жил в этих местах всесильный полководец,
прозванный в народе Черным жанжином. Однажды на его ставку
налетел черный ветер пустыни, неся тучи песку. Полководец пришел
в ярость. Он велел подать ему вороного коня, облачился в черные
доспехи, накинул на плечи черный плащ, укрыл голову черным шлемом, вскочил в черное седло и взмахнул черной плеткой. Послушный его воле, конь помчался навстречу ветру. Строптивый жанжин
хлестал плетью налево и направо, и, где ни хлестнет, там на земле
оставался тлубокий след. Вот с той поры земля Гоби и иссечена рубиами барханов, словно зыбь на озерной глади.
Пески, пески. Изумительное зрелище. Лишь кое-где в ткань пустыни вкраплены зеленые островки лугов. По ним струятся прозрачные ручьи. Манят путника тенистые рощи чинар. В тени деревьев обычно раскидывают палатки пастухи, и тогда далеко окрест слы128

иштся мелодичное позвякивание колокольчика на шее верблюда.
Знойным днем в пустыне нередко можно увидеть густой сосновый бор на берегу реки, необыкновенной красоты дворец, расписанный яркими красками, чудо-город, как бы поднимающийся со дна
моря. Это мираж, марево.
Здесь, в восточных отрогах Гобийской пустыни, я услышал от
сказителеи-ульгерши две истории, глубоко запавшие мне в душу.
Слышал в разное время, поэтому начну с первой.
Это случи.- ссь больше десяти лет назад.
В самом начале осени 1956 года нашу группу армейского литературно-художественного ансамбля пригласили на праздник Надома
к- аратам Хорчинского аймака. Добираться туда пришлось на верб.'подах.
Был на исходе четвертый день путешествия. Усталые, измученные утомительным переходом, мы остановились на ночлег в какойто лощине.
Я долго не мог заснуть. Лежа на спине, смотрел на мерцавшие
высоко в небе звезды и вдыхал полной грудью непривычные мне
-запахи пустыни. Вокруг была такая тишина, что слышалось биение
собственного пульса. Легкий ветерок пересыпал песок с места на
место, и это однообразное шуршание еще больше подчеркивало безмолвие гобийской ночи. Вслушиваясь в него, я вдруг уловил совсем
рядом игру на моринхуре: вибрирующие звуки на низких нотах поразительно гармонировали с шорохом песка. Что-то далекое, полу:гг.оытое навевала протяжная мелодия. Мое внимание было целиком
поглощено ею. То были не просто звуки, извлекаемые смычком из
струны: казалось, они шли из самого сердш. обволакивали го рсех
сторон, рождая неудержимое желание излиться, раскрыть себя. Бывая на концертах нашего ансамбля в Улан-Хото. главном городе автономного района, я довольно часто слышал игру на моринхуре. но
никогда ни разу не испытывал такого состояния, как сейчас. Врятт
ли я смогу передать это чувство словами. Моринхур притягивал к
себе, заставлял забывать об усталости.
Певца я увидел, перевалив два бархана. Возле палатки, поставленной треугольником, пылал костер, на сошках в медном чайнике
внрился чай.
Ульгерши, парень лет двадцати, сидел нч земле, подостлав под
себя верблюжью попону. На нем был длинный дзли цвета спелого
риса, перетянутый синим шелковым поясом, отчего он выглядел
стройным и изящным, как девушка. Это впечатление усиливалось
*то несколько удлиненным лицом, тонким, с горбинкой, носом и глубоко посаженными глазами. По другую сторону от костра, напротив
сказителя, сидела девушка лет четырнадцаттт-пятнадцати, в гином
дпли. Она не отрывала глаз от ульгерши и машинально помешивала
в костре веткой чинары. Справа от нее лежал на животе пожилой
мужчина. Слушал он, как зачарованный.
Чтобы не мешать им. я остановился поодаль: пусть думают, что
никого в Гоби нет. кроме них.
Прошло некоторое время. Колени ульгерпти, сжимавшие КОРПУ:моринхура, обмякли, мелодия замерла. Девочка торопливо подиялгсь. налила из медного чайника в пиалу заправленный мотоком
чай и поднесла сказителю.
— Угощайся, брат Джав,— сказала она. — Спой еще что-нпГ.удь
— Да, сынок,— поддержал ее мужчина. — Давно мы проолипм
7:ы о твоем голосе. Какое счастье, что ты остановился У наг п - п п м и 1
Поешь — заслушаться можно. Приворожил ты Цэцзг своими мсти
0.

Байкал» № 1

I" '

ми. Правда, спой еще. Считай, готовишься выступать завтра на Надоме. — Он подмигнул девочке и закашлялся.
— А что бы вы хотели послушать?— охотно отозвался сказитель, осушив пиалу. — «Золотого сокола» или, может...
— Отец, попросите его спеть про Сухэ,— робко проговорила девочка. — «Легенду о Сухэ».
Джав вопросительно посмотрел на мужчину, тот кивнул головой
в знак согласия.
И вот воздух Гоби наполнился дрожащими звуками. Сказитель
склонил голову набок, обратив взор куда-то за линию горизонта. :;•
запел. Вот его рассказ слово в слово.
Давным-давно, еще до наших дедов, жил на окраине Гоби молодой поэт по имени Сухэ. Бедный Сухэ! Ребенком он лишился родителей, и единственным источником существования для него стал 1 т
песни, которые он сам складывал и пел людям. От отца ему достался конь, чистобелой шерсти морин, которого он любил больше всего на свете. Он холил его, никогда не перетруждал, всем с ним делился. И конь сторицей платил ему за ласку. Он понимал хозяина
с полуслова, выполнял любое желание. Когда же тот запевал песню
конь весь настораживался и в такт мелодии бил передним копытом
землю. Сухэ ни днем, ни ночью не расставался со своим любимцем,
тот и правда был единственным близким ему существом.
Как-то зимой ночь застигла их высоко в горах. Сухэ потеря т
направление. Ветер валил с ног, снег слепил глаза. Ведя коня в поводу, Сухэ выбился из сил. Он проголодался, окоченел. Найдя, наконец, место, где можно было укрыться от бурана. Сухэ решил никуда не идти и заночевать. Уложив коня, он лег рядом с ним, как мог.
укутал его и себя ватным дэли и тут же уснул. А когда проснулся,
то понял, что произошло самое страшное: конь был мертв. Сухэ разгребал и разгребал снег, которого намело целый сугроб, все надеялся
на что-то, но тщетно. Ноги морина торчали как палки. И Сухэ понял:
конь замерз, отдав тепло хозяину. Он уткнулся лицом в застывший
труп и горько заплакал.
Долго не знал Сухэ, что ему делать. Засыпать труп землей он
не решался — почуят запах дикие звери и разроют мот ил у. Не хотелось и разводить костер -—• испепелит огонь конк, далее памяти от
него не оставит. Наконец он придумал.
Мз останков своего любимца он смастерил невиданный хур. Дэку он обтянул снятой с морина шкурой, из бедренной кости и костеГголени выточил гриф и два колка, длинное ребро приспособил под
смычок, натянув на него волосы хвоста, из тех же волос сплел дв.
струны. Хур был готов. Мясо коня он отнес на вершину горы и там
оставил орлам, чтобы те унесли его еще дальше, в самое небо.
Так белый, как снег, морин нашел последнее пристанище, так
в отрогах Гобийской пустыни появился первый моринхур — хур.
увенчанный точеной головой лошади.
Всю Хорчинскую степь обошел с ним Сухо, распевая аратам песни. Года не миновало, как славя о нем разнеслась по всей Гоби. Пе~
он. как никто не пел до него, а из своего хура мог извлекать такп
звуки, что люди, слушая его игру, радовались и гневно сжимал::
кулаки, плакали и предавались веселью. Заслышав его хур, птицы
в небе прекращали полет, звери, неслышно крадясь за стадом, замирали на месте. А песни он слагал легко, играючи, таким обладал даром. Стоило ему увидеть твои глаза, и он уже пел о том, что у тебг
на сердце. Поговорит с тобой, узнает, что ты делал сегодня, и T V :
же запоет о твоем завтрашнем дне. Каждое слово, слетавшее с ег
уст, было исполнено поэтического смысла...
130

Голос Джав."1 замер, лишь протяжно звечели струны в ночном
воздухе. Большие глаза Цэцэг, сверкавшие кристаллами из-под длинных ресниц, не мигая, смотрели на Джава; озаренное бликами костра, лицо пламенело, как горная саранка.
Переведя дыхание, Джав продолжал петь.
Однажды, это было в середине лета, Сухэ остановился у озера
Далай-Нур. Близился вечер. Зеленые воды озера были прозрачны.
Недвижно стояли на берегу чинары. Роща звенела птичьим щебетом.
На вершине сямого высокого дерева застыл, как изваяние, ястреб,
Сухэ уже бывал в этих местах и охотно остался бы здесь пожить
подольше. Но желание тотчас исчезало, как только взгляд останавливался на ограде ханского дворца, высившегося в тени северного
берега. Он боялся князя, владельца этого дворца, о котором говорили, что нет человека страшней его в гневе. Сегодня же, очарованный
видом Далай-Нура, он обо всем забыл. Разостлав у самой воды свой
ватный дэли, он сел на него, прислонился спиной к стволу чинары и
задумался. Ах, какие изумительные краски отражало зеркало озера!
Лес, подступавший стеной к берегу, поднимался из бездонной
глубины озера грядой высоких гор. Светильниками повисли над ним
звезды, и Млечный путь, отраженный водной гладью, казался в сиянии месяца серебряным мостом, переброшенным с одного берега
озера на другой. Вдруг один светильник качнулся и, прочертив в
небе светлую белую дорожку света, повис над мостом. Глаза Сухэ.
не отрываясь, следили за его движением. Белая дорожка света погасла, и тогда, почти одновременно, на Млечном пути вспыхнули
две яркие звезды.
«Волопас, это он!—мысленно воскликнул Сухэ. — По сверкающей Небесной реке он спешит на свидание с любимой». Ему вспомнилась легенда о Волопасе и Ткачихе, рассказанная как-то стариком
Раз в год, 7 июля, Волопас и Ткачиха встречаются на короткое мгновение, чтобы поведать друг другу о своей любви, и. разделенные
Млечным путем, расстаются на целый год. «О. ведь сегодня 7 июля,—
вздохнул Сухэ. — Они свиделись после долгой разлуки и теперь
че могут наговориться. Как им хорошо!.. »
Целомудренный Сухэ! Он не знал, бедняга, скольким влюбленным дарит свои песни. Свидание Волопаса с Ткачихой заставило его
задуматься. «Сухэ, Сухэ! Ребенком ты остался без родителей. После
смерти коня ты лишился единственного близкого тебе существа. Ах.
если бы тебя ждала возлюбленная, как ждет Волопаса Ткачиха, и вы
могли бы встречаться с ней хоть раз в год, пусть и разделенные
Небесной рекой! Неужели ты вею жизнь будешь одиноким? Нет, это
невозможно! Не может быть, чтобы на просторах Гоби ты не встретил девушки, которая полюбила бы тебя всем сердцем. Ведь всякий
раз, беря в руки хур и начиная петь, ты видишь обращенные на
тебя удивленные девичьи глаза. Так пой же сегодня для них, Сухэ,
для этих удивленных глаз!»
Голос хура, томительный и страстный, задрожал в ночном воздухе. Он летел над озером, отдаваясь эхом в темневшей на другом
берегу роще княжеского дворца.
Сухэ пел, и ему казалось, что он видит бесчисленные лица д> —
вушек, любовно внимавших голосу его хура.
Когда же он открыл глаза, то несказанно удивился. Перед ним
стояла Заря Дракона, единственная дочь старшей наложницы князя.
Он испуганно отпрянул назад, вскочил на ноги и вдруг почувствовал, что толкнул кого-то в грудь. Оглянулся — это была она, Заря
Дракона, отражение которой в зеркале озера он только что принят
за нее самоё. Смущенный, растерянный, он стоял перед ней. не

смея поднять глаз. Как наяву, в его памяти промелькнула картина
прошлогоднего Надома.
Был полдень. Ласково грело солнце. Легкий ветерок овевал разгоряченное лицо. Сухэ сидел возле шатра и пел собравшимся новую,
сложенную им песню. В это время из ворот княжеского дворца вылетели на резвых конях три всадника, взяв направление к поляне,
где проходил праздник. Сухэ поднял голову, прищурился. В одном
из всадников он без труда узнал принцессу, сопровождаемую служанками.
Принцесса сидела на гнедой лошади, в седле из акульей кожи.
Изящные гутулы на ее ногах были окаймлены черно-белым орнаментом. Полоска шитого золотом и серебром орнамента, слепившего
глаза, украшала и розовый дэли, рукава которого были расписаны
парчовыми цветами. Синий, как небо, шелковый пояс обтягивал талию, высоко подпирая грудь. Всеми цветами радуги сверкал вышгттый жемчугом головной убор. Заря Дракона весело смеяпась, показывая два ряда жемчужных зубов, но ее глаза, холодные л жесткие,
прятались под длинными ресницами.
Во всем облике красавицы-принцессы, которой нельзя было не
залюбоваться. Сухэ уловил что-то такое, отчего ему стало не по себе, особенно когда она, мельком взглянув на моринхур, перевела
взгляд на него. Он почувствовал, что его словно захлестнуло волной.
Перестав играть, он посмотрел ей в глаза — они горели огнем, готовые сжечь его. Не выдержав этого взгляда, Сухэ опустил голову
Взгляд принцессы как бы пригвоздил его к месту, отнял язык. Тате
продолжалось до тех пор, пока служанки, хихикая, не заговорили о
чем-то с принцессой. Та тотчас соскочила с коня и скрылась в приготовленном для нее шатре.
К Сухэ вернулся дар речи, он снова запел. Прошло некоторое
время. Одна из служанок подошла к шатру, где сидели ульгерши,
вежливо поклонилась Сухэ и сказала:
— Принцесса велела передать, уважаемый Сухэ, что она счастлива видеть тебя здесь. Само небо одарило ее этой милостью. Она
просит, чтобы ты зашел к ней в шатер и там порадовал своей песней.
— Прошу тебя, уважаемая, передай принцессе, что Сухэ не решается беспокоить ее слух своим скрипучим, как песок, голосом и
дребезжащим пиликаньем на хуре.
Служанка удивилась, собравшиеся стали на все лады обсуждать
дерзкий ответ Сухэ. Как бы. говорили многие, он не накликал на
себя немилость принцессы! Но через минуту служанка вышла из
шатра, поклонилась Сухэ в пояс и сказала:
— О, гордый Сухэ! Принцесса восхищена твоей скромностью.
— Передай принцессе, что Сухэ тронут ее великодушием.
Он снова запел. И тогда приподнялся полог шатра принцессы, и
по ее заказу из соседних шатров выбежала многочисленная челядь.
Лишь поздно вечером, когда СУХ:) кончил петь, принцесса вернулась
в княжеский дворец.
Вспомнив об этом случае, Сухэ понял, что е?лу не нужно бояться принцессы. Он поднял глаза и окинул ее долгим внимательным
взглядом: Заря Дракона была Е том же наряде, что и в прошлом
году. Сухэ молчал, и тогда принцесса первой открыла рот:
— Добрый Сухэ, почему ты опускаешь голову всякий раз. когда видишь меня? Если тебе неприятно рядом со своим честным лицом видеть мое лицо, холодное и бесстрастное, неприятно смотреть
на меня своим ясным, проницательным взглядом, помоги мне подобрать нить, которой я могла бы навек привязать тебя к себе.

132

— Прекрасная принцесса,— взволнованно ответил Сухэ. —В мире много цветов, но ни один не сравнится с цветком тростника. Прекрасней его лишь твое лицо!— И он посмотрел ей прямо в глаза.
— О, совершенный Сухэ! Почему ты не хочешь подойти ко мне
ближе? Если мои наряды и украшения режут тебе глаза, я сорву их
и сожгу, сменив на такой же простой дэли, как у тебя. — Она сделала шаг к нему навстречу.
— Твой голос звучит искренно, прекрасная принцесса. В мир г
много редких по красоте вещей, но что может сравниться с красотой
радуги после дождя! Перед твоими украшениями меркнут все цвета
радуги. — Он тоже сделал шаг вперед.
— Почему ты не говоришь мне о своей любви, гордый Сухэ'.'
Или ты глух к голосу моего сердца? Я его вырву, чтобы ты своими
глазами видел, как оно трепещет.
— Ты мудрая, принцесса. Но я не понимаю тебя.
Порыв ночного ветра коснулся Зари Дракона. Она вся съежилась, словно от холода, и неожиданно прильнула к груди Сухэ.
Никогда еще целомудренный Сухэ не стоял так близко рядом с
женщиной. Неужели правда к нему пришло счастье? Увы, этому
счастью вряд ли суждено сбыться. Кто он принцессе? Бродячий певец и только... Сухэ молчал, и Заря Дракона сама заговорила:
— Любимый, понял ли ты, что я сейчас сказала?
— Теперь понял, прекрасная принцесса Движения твоих рук
сказали мне больше слов.
— Почему же ты молчишь? Я жду твоего ответа, жду, чтобы
он согрел мне кровь.
— Что мне тебе сказать, пылкая принцесса! МНР по душе цветок тростника, но я не хотел бы, чтобы он рос рядом с полынью.
— О. вот ты какой, Сухэ! Знай же, запах цветка тростника сумеет перебить запах полыни.
— Сумеет? Но тогда все узнают, что он не настоящий. —Сухэ
осторожно отстранил ее от себя.
Руки принцессы выскользнули из широких рукавов.
— О, гордый Сухэ!— сказала она, дотронувшись до глаз белоснежным шелковым платочком. — Меня восхищает не только твоя
скромность, но и манера держаться. Всю жизнь я мечтала встретить
такого, как ты. Мне по душе бесстрашие сокола, взлетающего выше
неба и я не жалею, что пасстаюсь с тобой на год. Каждый день теперь
я буду думать о тебе. И когда мы снова увидимся, я хочу стать перепелкой, которую сокол унесет в своих когтях в поднебесье.
Миновал ровно год после этой встречи Сухэ с Зарей Дракона. И
вот он снова видит ее. Но как изменилась, как осунулась прекрасная
принцесса!
— Ты молчишь. Сухэ? Не узнаешь меня?—первой заговорил?
она.—Изо дня в дечь я на самом дне глаз хранила свою няпежд\'.
тая в сердпе мечту о счастье. В тоске я не находила покоя. Если соколу безразлично желание перепелки отдать себя ему, перепелки
вправе оказать, что у нее на душе.
— Ты говоришь намеками, прекрасная принцесса, я не понимаю
их. Как объяснить твое желание, принцесса, пожертвовать собой рчди какого-то неведомого бродяги?—в замешательстве спросил Cvx:>
— Да, тебе трудно это понять, ты не жил в мрачном заточгмш'
княжеского дворца. Но однажды я увидела свет, и э^о пыл ты. Хочешь знать, как это произошло? Мою мать убил отец, убил на моих
глазах, узнав, что я родилась не от него. Бедная, она успела лишь
вскрикнуть «доченька»— и тут же умерла, ппонзенная мечом Сердце мое было с матерью, всей душой я рвалась в тот мир, куда она
133

у .ил а. Я никого не хотела видеть. В один из таких дней старая
нянька и рассказала мне легенду о потерявшем родителей Сухэ и
его любимом коне. Печальна история этого юноши, но она влила в
меня мужество. Поймешь ли ты это?... Считается, что все наложницы князя, а их у него девять,— мои матери, и рожденные ими дети —
мои младшие братья и сестры. Знал бы ты, как они издеваются надо мной, мстя за позор матери! Часто они собираются у отца
в большом зале, играют, наслаждаются музыкой и пением, пирую"
с ним. А я одна, сторожу одиноко свой терем и никуда не выхожу.
И вот, когда я потеряла всякую надежду, степной ветер донес дс
меня голос твоего моринхура. Он вернул мнг радость. Я поняла, что
должна жить, мне стало светло. Тогда я и дала себе слово, что свяжу свою судьбу с твоей. Каждое утро я поднималась с зарей на сторожевую башню и ждала, не услышу ли снова твой голос, лишь удар
колокола, возвещавший полночь, мог заставить меня вepнvтьcя к
себе. Сколько дней я не видела и не слышала тебя, целую вечность 1
Будда внял моим мольбам и привел тебя сегодня. Весь мир со всеми его драгоценностями я не променяю на этот день — он для меня
начало жизни. Любимый! Назови жг и ты меня любимой, большего
мне не надо.
Бедный Сухэ, он отродясь не слыхал таких слов. Вся кровь хлынула к его лицу. Омытое ею сердце забилось, тесно стало ему в
груди.
— Любимая, светлая Заря моя, прости мне мою дерзость, я виноват перед тобой,— покорно опустил голову Сухэ.
Принцесса затрепетала и бросилась к не'лту в объятья.
Он прижал ее к груди, усадил рядом, и долго сидели они по-:
деревом, не веря своему счастью.
•—• Любимая, я как во сне. Наяву ли это, светлая моя Заря?
Месяц повис над горами на западе. Тьма сгустилась. А им во
еще казалось, что свидание длится лишь несколько минут. Удар колокола вернул их к действительности.
— Ты слышлшь?— испуганно прошептала Заря Дракона.—Колокол разлучает нас. Я должна вернуться, сейчас стража . закроем
ворота.
— Когда же мы снова увидимся?— вздохнул Сухэ, прижимая
ее к себе.
— Через сто дней.
— Только через сто?—удивился он.
— Да, через сто. Завтра восьмой день седьмой луны. Это день
смерти отца князя. В память о нем князь объявил стодневный траур, и каждый год жизнь во дворце замирает на сто дней. Он запретил справлять в эти дни свадьбы, жены не смеют быть с мужьями
молчат барабаны и гонги, все жители дворца проводят время в молитвах. Кто нарушит это правило, тому грозит смерть.
— Только через сто дней!-— сокрушенно повторил Сухэ. — Где Яа
и как мы увидимся?
Заря Дракона задумалась.
— Приходи сюда на берег озера и жди ночи,—наконец сказал:
она. — Когда все улягутся спать и огни погаснут, тьт подашь мне голос моринхуром. В роще меня будет ждать оседланная лошадь. Н
ней мы и улетим с тобой далеко-далеко.
— Улетим!—усмехнулся Сухэ. — Без крыльев, вдвоем на однс\>
коне!
— Любовь даст нам крылья!—воскликнула она. — Поверь мн
любимый, я не могу нарушить запрет, нельзя быть непочтительно:
к памяти умершего. Пройдет сто дней, и мы будем вместе, навсегд,.
Она ушла, унося с собой сердце Сухэ.
Солнце всходило по утрам на востоке и вечером опускалось и .
134

западе. Звезды на небосводе сменяли одну ночь за другой. А Сухи
все считал и считал дни. Он ведь так и остался ждать у озера. На
берегу выросла целая груда камней — девяносто девять, по числ\г
прожитых им здесь дней. На земле, у своего изголовья, он начертил
девяносто девять палочек, по числу ночей, проведенных им в ожидании принцессы.
Прошло сто дней. С трудом дождавшись ночи, Сухэ вышел с
моринхуром на берег и коснулся смычком струн. Протяжная мелодия поплыла над озером. Вдруг Сухэ услышал со стороны кнкже"кого дворца дробный перестук копыт. Сердце радостно забилось. Он
выбежал навстречу Заре Дракона, но... это была не она. На поляну
выехал домоправитель князя в сопровождении стражи.
Сойдя с коня, он подошел к Сухэ, поднес ему обеими руками
шелковый хадак и склонился в почтительном поклоне.
— Уважаемый Сухэ, прими от князя этот дар.
Сухэ в замешательстве отступил на шаг
— Почтенный домоправитель! Горчичный лотос, как ты знаешь,— самое дорогое лекарство в Гоби, без нужды его не срывают. Я
не могу принять хадак от князя.
— Ты счастливец, Сухэ. Князь сватает за тебя принцессу Зарю
Дракона.
— За меня, невежду и нищего? Больно нужен князю такой
зять!
Домоправитель покосился на моринхур:
— Князя мало интересует, умен ты или глуп, богат или беден.
Ему нужен твой моринхур, понял?
С трудом сдерживая себя, Сухэ ответил:
— Вот оно что! Пусть тогда нежная принцесса останется наедине со своим высокомерием, мне богатства и почести княжеского
дворца не нужны. Передай, пожалуйста, князю, что Сухэ считает
себя недостойным брака с его дочерью. — И он вернул хадак домоправителю.
— Что ж,— сказал тот, убрав с лица улыбку. — Не хочешь добром, тогда придется силой. Взять!— приказал он стражникам.
Те только этого и ждали. Схватили Сухэ. подняли на коня и
привязали к седлу. Сухэ было все равно, он беспокоился только зы
свой моринхур. Лошади понесли вскачь вдоль берега, поднимая тучи пыли...
— Ах!—вскрикнула Цэцэг, испугавшись, но тут же зажала рот
ладонью. Ее глаза расширились. Она сидела у ног Джава, вцепившись рукой в край его дэли... Я и не заметил, как она оказалась рядом с ним.
Рассказ Джава, подумал я, заронил в душу Цэцэг семена любви
и вводит ее в мир большого искусства. Любовь к искусству непременно должна связать их. Кто знает, не они ли — будущие Заря
Дракона и Сухэ!...
Передохнув немного, Джав продолжал петь.
Через три дня тайна перестала быть тайкой. Каким-то образом
о намерении принцессы бежать догадались сестры. То .ми они приревновали ее к Сухэ, то ли что другое, но очень скоро князь прознач
про уговор и велел домоправителю убить падчерицу.
— Смею заметить, князь,— возразил до.лоправитель,— Зарю9
Дракона все считают твоей принцессой. Тебя не страшит молва
Если с блудницей поступить так, как ты поступил с ее матерью, доброму имени твоего дома будет нанесен урон.
135

Князь смутился.
— Но не оставлять же дикое семя?
— В этом ты прав, князь. Заря Дракона коварна и не почтительна. Ее бесстыдство и вероломство порочат твой достойный дом.
Но...
— Выгони ее! — оборвал его на полуслове князь. — И вели схватить Сухэ и отрубить ему голову.
— Убить Сухэ просто, благородный князь, он черной кости,—
невозмутимо ответил домоправитель. — Но, видишь ли, это не остановило Зарю Дракона от прелюбодеяния. Все дело в его моринхуре.
Ведь игрой на этом инструменте, обладающем дьявольской силой,
Сухэ и удалось совратить Зарю Дракона.
Лишь теперь князь сообразил, к чему ведет речь домоправитель
— О!—воскликнул он.—Так вот, кто это! Я слышал игру СУХЭ. Его моринхуру цены нет. Правду говорят люди: заиграет — и хочется плакать и смеяться, радоваться и сжииать кулаки в гнев'*
Давно у меня желание иметь этот моринхур.
— Еще бы! — поддержал его домоправитель.-—С ним мы могли
бы всех держать в повиновении, особенно теперь. Слишком много
развелось в наших краях любителей роптать!
— Вот именно!.. Чего же ты медлишь? Вели догнать Сухз и
привести сюда!
— Нет, князь,— покачал головой домоправитель. — Сухэ смастерил этот хур из останков любимого коня и дорожит им больше
жизни. Боюсь, он скорее разобьет его, чем отдаст нам.
— Что ты советуешь?
— Смею ли я высказывать свое низкое мнение!.. Ты должен
разрешить Заре Дракона обвенчаться с Сухэ, это единственное средство завладеть моринхуром. А молодые будут только рады. Увидишь, они будут благодарить тебя.
Рот князя расплылся в улыбке. Он поднял большой палец, давая этим свое высочайшее согласие.
И вот Сухэ ввели во дворец. Князь ждал его. Слева от князя
стояла, удерживаемая служанкой. Заря Дракона. Увидя ее, Сухз>
прижал моринхур к груди, и уже никого, кроме нее, не видел. Она
была в том же наряде, что и сто дней назд, но ее бледное лицо ir
потухшие глаза выражали смятение.
Домоправитель степенно поклонился князю.
— Дозволь доложить, светлейший! Сухэ отказался повиноваться, мне пришлось взять его силой. — Он обернулся и зло прошипел: —
А ну, живо кланяйся князю!
Сухэ и бровью не повел.
Князь не подал вида, что не доволен поведением Сухэ. Пренебрежительная улыбка не сходила с его лица.
— Подарки!—коротко приказал он.
Домоправитель обеими руками поднес Сухэ шелковый хадак
Сухэ смотрел на Зарю Дракона и не принял дара.
Князя передернуло.
— Сесть!
Служанка поспешно придвинула ему кресло, покрытое тигровой шкурой.
Сухэ видел лишь Зарю Дракона. На ее липе промелькнула горделивая усмешка. Это не укрылось от князя.
— Пить!— бросил он.
Служанка поднесла и поставила перед т-тим большую пиалу с
кумысом.
Сухэ заметил, как в глазах Зари Дракона вспыхнули лукавые
огоньки.
Князь не выдержал.
136

— А ты смельчак, Сухэ!— крикнул он ему. — Ты понимаешь,
какое совершил преступление, совратив принцессу на глазах у
стражи?
Сухэ перевел взгляд на моринхур.
— Ты распутник, Сухэ! Как ты стоишь перед грозным князем,
твоим хозяином? Это мой дворец. Ты посмел не поклониться, когда
вошел сюда!
Сухэ рассмеялся. Он даже не взглянул па князя.
— Что? Ты презираешь меня, дикарь?— вскипел тот. — Как я
должен относиться к твоим мерзким поступкам?
Сухэ продолжал смеяться.
Князь подскочил, как ужаленный.
— Эй, стража! Убить его! На моих глазах!..
— Дозволь доложить, князь.— грохнулся на колени домоправитель.— Ты забыл о... — И он покосился на моринхур.
Князь приутих, заставив себя сесть.
Домоправитель повернулся к Сухэ.
— Князь милостив,— с укором сказал он ему. — Он старый человек, и тебе...
— Милостив?— переспросил Сухэ и твердым шагом вышел вперед. — Ты приговорил меня к смерти, князь. Что ж, сменив гнев на
милость, ты оказываешь мне великое снисхождение...
— Да, да. ты верно понял, Сухэ,— обрадовался домоправитель.—
Князь оказывает тебе благодеяние.
— Погоди, я еще не все сказал,— поднял руку Сухэ. — Ещ.большую милость князь оказывает мне тем, что разрешает принцессе выйти за меня замуж.'
Брови князя взлетели.
— О да,— поспешно заговорил он. — И еще я жалую вам двух
быстроногих коней и отпускаю на все четыре стороны. Уезжайте
куда
хотите, теперь вы свободны. Ну?— И он протянул рз г ки за моринхуром.
Сухэ перевел взгляд на Зарю Дракона.
— Пусть сперва скажет принцесса,— медленно проговорил он.
Принцессу всю передернуло.
— Меняешь?— бросила она ему в лицо. — Меняй же, меняй м-?ня на свою душу! Я ведь тоже дикарка. Меняй!
Сухэ впился в князя. И такую ненависть, такую силу воли и
гнева излучал этот взгляд, что князь не выдержал. Он отвел глаза
в сторону, но в ото время Сухэ, прикусив нижнюю губу, поднял хур.
«Отдает!»—возликовал в душе князь и потянулся было за подарком. В тот же миг Сухэ с силой швырчул моринхур ему под нопг
Раздался треск, хур разлетелся вдребезги.
Князь к домоправитель оцепенели от ужаса — на их глазах осколки разбитого хура превращались в язычки пламени. Никто и не
заметил, как в руках Сухэ оказался нож. Он занес его и вонзил себе прямо в сердце. Темная струйка крови потекла по сверкнувшему
лезвию.
— Сухэ!—вскрикнула вдруг Заря Дракона —Подожди! Не уходи без меня!
Она рванулась вспугнутой серной, выдернула из груди Сухэ нож
и вонзила в себя.
— О Сухэ, суженый мой, я не ошиблась в тебе!—Ее глаза светились безграничной радостью.
— Подруга моя. верная моя жена! Мы будем вместе, всегда,—
прошептали губы Сухэ.
— Теперь всегда.— прошептала она и, бездыханная, упала ему
на грудь.
Языки пламени не подпускали к ним никого Но зот огонь осла137

бел. Рухнули стены дворца. И тогда в небе появился белый, как
снег, конь, душа умершего когда-то любимца Сухэ. Не выпуская из
рук моринхура, Сухэ вскочил на коня. Позади него села Заря Дракона. Радостная улыбка озарила их лица. Белоснежный конь ударил
четырьмя копытами, взвился на дыбы и понес счастливых супругов
к горным вершинам, терявшимся в синей дымке тумана...
Давно умолк юлос Джава. Замер моринхур. А Цэцэг и ее отец
все еще смотрели задумчиво в даль, на очерченную грядой гор линию горизонта. Не туда ли, подумал я, унес белоснежный конь Сухэ
и его суженую?
Джав вложил моринхур в футляр из желтой бараньей кожи,
подбросил в костер веток, потом вынес из палатки короткую куртку
и принялся зашивать порванное место.
— Брат Джав,— попробовала было отнять у него куртку Цэцэг. —
Что ж ты раньше не сказал мне, я бы сама починила.
Джав с благодарностью посмотрел на нее. Она рассмеялась и
опустила голову.
— Говорят, сынок, ты, как Сухэ, без роду без племени, все кочуешь с места на место. Правда это?— заговорил отец Цэцэг, покосившись на его куртку.
— Такая судьба, отец. Рано остался без родителей. —Джав помешал в костре веткой чинары.
— Да, сынок, все мы пьем из одного источника. Жизнь—горькая вода, что и юворить. Вот и моя Цзцэг — сиротинка. Одни живем с ней...
— Вам ли жаловаться, отец! Я ведь совсем один.
— А я не жалуюсь... Скажи, Джав. Я, правда, в летах, силы
уже не те, и не гожусь тебе в отцы...
— Вы для меня больше, чем отец,—воскликнул Джав.— Сколько добра вы мне сделали!
— Об этом ладно. Ты вот что скажи, достойна ли Цэцэг стать
твоей сестрой?
— Она так же горячо любит искусство, как и я, отец,— простодушно ответил Джав.— Мы с ней одинаково думаем.
— Тогда вот что, сынок. Если тебе не в тягость, живи с нами
одной семьей.
— Что мне ответить вам, отец? Я... я готов умереть за вас. —
Джав подошел к нему и поклонился до самой земли.— Ведь я
мальчиком остался без родителей, никого у меня не было, кто учил
оы уму-разуму.
— Чего там!—потрепав его по плечу, сказал тот.—-Считай, ты
давно член нашей семьи. Ведь ты для нас, как светильник в темной роще. Верно, Цэцэг?— И он улыбнулся дочери.
Цэцэг подняла раскрасневшееся лицо и тут же опустила, закрывшись курткой Джава.
«О, да она уже не девочка!—подумал я.— Вон как смутилась
от этих слов отца!»
То ли от подброшенных веток чинары, то ли от дружного смеха, костер ярко вспыхнул, разгоняя тьму. Гобийская ночь! Сколько
счастливых сердец радостно билось в ней!
Я провел на Надоме десять дней. Я видел, как песни и рассказы Джава привлекают к нему множество зрителей. Учиться у него
искусству игры на моринхуре ходили и товарищи из нашего ансамбля, некоторые даже записывали его песни. И все, в один голос,
гысоко оценивали его талант, называя настоящим артистом, артистом из народа. Слышал я и Цэцэг. Голос у нее был отменный, как
золотой колокольчик. И если к этому добавить ее прелестную мяг138

кую улыбку, незаурядные актерские данные, какими она, безусловно, обладала, то вряд ли можно сомневаться в том, какое ее ждет
будущее. Отец Цэцэг все эти дни ходил возбужденный, всем улыбался. Люди радовались, видя его, и каждый считал своим долгом
высказать ему слова благодарности за то, что он вырастил такую
•семью артистов.
Первые несколько лет после этой встречи я еще переписывался
с Джаваном. Я знал, что его перевели в главный город автономного района, что он работает теперь в Студил монгольского фольклора. Писал он мне, что Цэцэг, успешно выдержав экзамены, принята в музыкальное училище. Но потом я потерял с ним связь.
3

Прошло десять лет.
Осенью 1966 года случай снова привел меня в те самые места
Хорчинской Гоби. На эгот раз я ехал с поручением редакции взять
интервью у одного активиста изучения произведений председателя
Мао: началась «великая культурная революпия», и от газет требовали все новых и новых примеров этого «изучения в тесной связи
с жизнью». Сойдя с поезда, я пересел на попутную машину и поехал дальше. Пески Гоби выглядели так же, как и десять лет натад. Машина мчалась по шоссе, в кабине были лишь мы вдвоем —
я и водитель. Сумерки сгущались. Когда стало совсем темно, водитель, еще молодой паренек, вдруг круто свернул в сторону от шоссе и повел машину прямо" на север. Я ни о чем не спрашивал его.
Но минут через десять в рокоте мотора мне вдруг показалось, что
слышу знакомые звуки моринхура. Водитель затормозил, высунулся
из кабины и тоже прислушался. Напевная мелодия ворвалась в
кабину, а с ней — задушевный голос ульгерши. Пела девушка. Ах,
какой это был голос! Мне давно не приходилось слышать такого
проникновенного пения. Но водитель уже захлопнул дверцу кабины, резко развернул машину на. 180 градусов и выехал на прежнюю
дорогу.
— Ты куда?— удивленно спросил я.
— Здесь нам нельзя останавливаться,— угрюмо ответил он.
— Нельзя?
Я с трудом уговорил его объяснить, что мешает ему ехать
дальше. Он долго отнекивался, наконец сказал:
— Опять эта девушка здесь. Есть тут одна такая, монголка.
Ульгерши называется.
— Ей можно, а нам нельзя? Не понимаю.
Водитель пожал плечами.
— Вот что, парень,— сказал я, догадываясь. что его смущает.— Мы с тобой не знакомы, и твое право быть осторожным. Но
если у тебя есть что сказать, говори, не бойся. Ничего дурного я
тебе не сделаю.
Он подозрительно взглянул на меня из-под насупленных бровей.
— Ладно, пошли,— буркнул он.— Только дайте слово, что ни
кого не подведете. Мне-то что! Ее жалко.
Видимо, своим появлением в обществе военного он боялся испугать певицу и ее слушателей. Включив мотор, он молча постоял
с минуту возле радиатора, еще раз смерил меня оценивающим
взглядом и, ничего не говоря, повел в ту сторону, откуда доносилось пение.
— Постой,—• задержал я его.— Может быть, ты все же ответишь, что тебя беспокоит?
Некоторое время мы молча шли рядом. Наконец он сам заго139

ворил, но шепотом, словно в пустыне кто-то мог подслушать нас:
— Девушку эту зовут Цэцэг,— начал он.— Недели две назад
она тайком убежала из города. Она там служила в ансамбле, часто
выступала. Друзья давно советовали ей: оставь ты этот ансамбль
дался он тебе! Вспомни землю, что тебя вскормила, сбереги сердце, оставленное Джаваном, пусть вся степь узнает о его горе... Hv,
она послушалась, ушла в степь. Вот и ходит теперь с моринхуром от стойбища к стойбищу. По всей степи разнеслась молва о ее
новой песне. Позавчера я тоже слушал. Здорово поет! Грустная
песня, тяжело слушать, а все равно здорово... Жалко бедную, хунвэйбины по всему городу листовки расклеили, арестом грозят ей
Его рассказ напомнил мне историю десятилетней давности. Я
хотел было порасспросить его подробней, но мы уже пришли на
место, откуда доносилось пение. Чтобы че потревожить собравшихся, мы с водителем устроились на сложенных возле юрты седлах ir
затаили дыхание.
У Джава, вспомнил я. моринхур звучал сильней, но голос
певицы был чище, мелодичней, у нее оказалэсь превосходная дикция. О чем рассказывала она в начале песни, не знаю. Слушать я
стал, очевидно, где-то с середины.
Улетел ис Гоби любимый всеми Джзв, но е т о не забыли в родчом краю
В студии, где он теперь служит, зияющие люди записывали от
монголов-сказителей песни, сказки,
рассказы
Стены студии,
сложенные из кирпича, были прочными, надежными, через них не
проникал ветер, но Джав тосковал в них, ему все казалось, что в
юрте арата и пастушеской палатке поется легче, вольготней.
У входа в зрительный зал всегда толпились желающие попасть на концерт. Улица гудела всеми голосами. А он вспомина" 1 "
тишину Гоби, и даже плакучие ивы в городском парке, стройные1
ели и цветы его не радовали. Ему были милей прозрачные водь :
Далай-Нура и старые чинары на берегу.
Он все ждал, когда ему снова удастся вернуться туда, на ежегсдный Надом, мечтал примчаться на быстром коне в родные степи,
встретить близких, принять от них неизмеримый хадак, прикоснуться губами к пиале с холодным кумысом.
Отец Цэцэг, принявший его з свою СРМЫО, КЕ.К сына, часто присылал ему в город разную снедь, отказывая себе во всем. В свою
очередь, Джав отсылал ему чуть ли не весь свой заработок, он был
готов жить впроголодь, лишь бы хоть как-то облегчить
тяготы
старика.
Не классические, не традиционные — наоодные сказы-улигеры
стали теперь душой сто искусства. По приказу свыше, оч должен
был прославлять своими песнями «большой скачок», «народную
коммуну», «генеральную линию»... Сколько новых надуманных слов
вдалбливали ему, что ни день, с голову! И все какие-то неживые,
бесцветные. Новые слова совсем не отвечали тому унылому содержанию, какое он видел вокруг себя. Что бы ни исполнял он раньше— «Сказ о Ванли», 'Золотого сокола \ «Восточные горы» — каждый куплет вызывал восторженные рукоплескания.
Когда афиш?
объявила, что им будет исполнена «Ле г енда о Сухэ», зал студии
ломился от зрителей, капле воды и той негде было просочиться.
Теперь все это — увы!—было под запретом.
В городе у него много нашлось друзей — кадровые работники,
продавцы, рабочие, а то и просто горожане. Часто студию навещали
знакомые араты из пригородного района. Но никто из них не был
так близок его сердцу, как Цэцэг.
НО

Когда-то она была всего лишь его ученицей. Теперь ее знали
как прославленную солистку хора ансамбля.
«Легенда о Сухэ» ввела ее когда-то в мир большого искусства.
Теперь она сама исполняла «Ночного скакуна», «Сказ о Дагула»,
Облачного дракона», «Стаю журавлей» и многие другие песни,
вкладывая в них всю свою любовь к зеленым степям, юртам кочев:-1иков, к синему-синему небу.
Когда-то они называли друг друга братом п сестрой. Они заби,/ались вдвоем на спину верблюда, и это ни в ком не вызывало
осуждения. Теперь, когда они шли рядом, их провожали сотни ревнивых глаз.
Уходя со сцены, Цэцэг всегда слышала взволнованный голос
Джава; когда он пел—сердце Цэцэг замирало от восторга. Ее голос
.звенел по утрам, встречая зарю; с последними лучами солнца замирал в студии голос Джава.
Они переживали весну своего искусства, и эта весна была наполнена для них солнцем.
Но однажды Джав, вызванный в районное управление культуры, вернулся оттуда расстроенный. Проходя мимо класса пения, он
услышал голос Цэцэг, разучивающий под аккомпанемент моринхура какую-то лирическую песню. Боясь потревожить ее, он на цыпочках вошел в класс, присел к столу и опустил голову на руки.
— Что с тобой, милый? Не простудился ли ты? Я схожу за
доктором.— Цэцэг положила моринхур на гтол.
— Нет. милая. Ветры и туманы Гоби сделали меня железным.
Ты ведь знаешь, что я никогда не болею.
— Не беспокоит ли тебя здоровье отца? Я попрошу, чтобы мне
дали отпуск, и поеду за ним.
— Здоровье отца беспокоит меня, это верно. Ко в степи ему
лучше, не надо привозить его сюда.
— Мож( т быть, кто-то обидел тебя, оскорбил? Я найду обидчика и скажу ему в лицо все, что думаю о нем.
— Меня оскорбил? Нет!— Он ударил кулаком по столу.— Душу мою оскорбили и опозорили!
Цэцэг никогда еще не видела его таким взволнованным.
— Джав, умоляю тебя. Что случилось? Как бы тяжко тебе ни
было, я всегда с тобой.
Джав грустно взглянул на моринхур.
— Мне запретили выступать
«Классическое. народное — все
ти'о чепуха, независимо от формы и содержания...» Запретили, ты
понимаешь? Запретили!
У Цэцэг перехватило дыхание.
— А мои песни?
— Я повторяю тебе их слова. Все классическое, народное, независимо от срормы и содержания ..
— Но разве это не равносильно запрещению жить? Мы ведь
поем то, что поет народ, мы -его дети'
Глаза Цэцэг округлились, она вот-вот готова была расплакаться. Самые чистые, самые светлые ее чувства были жестоко поруганы.
Джав вспомнил гобийскую ночь, рощу чинар на берегу хрустального Далай-Нура. Рассказанная им тогда легенда с Сухэ открыла перед Цэцэг очарование бездонной глубины неба Может быть,
напоминание о той ночи заставит ее на время забыть о несчастье,
обрушившемся ш: них? Он взял в руки моринхур п тихо запел:
«Давным-давно, еще до наших дедов, жил на окраине Гоби
молодой поэт по имени Сухэ. Бедный Сухэ!..»
К горлу подступил комок, слезы душили его. < Бедный Сухэ!—
141

подумал он.— Теперь уже никто больше не услышит в моих песнях твоего имени!..»
Дни шли за днями. Джав изредка выстл-пал на сцене студии.
но в его репертуаре были теперь лишь славословия «героям эпохи
Мао», выспренние, надуманные сказы о Лло Чу-цзяне, Хуан-Цз\-ши, Фэн Фу-шэне, которые, как утверждали газеты, знали наизусть
все-все изречения богоподобного председателя, о «герое Дачжая
Чэнь Юнь-гуе и солдате Л эй Фэне, пожелавших стать винтиками...
Те же газеты хвалили
Джава, писали, что в революции на
фронте искусства он идет впереди всех, но... в студии ему с каждым днем становилось все неуютней и неуютней. Он уже привык
отвечать случайным зрителям: «Извините, нп мы вынуждены вернуть вам деньги или просить прийти в другой раз. Понимаете, сегодня только вы купили билет на концерт». Возникли неприятности
и у Цэцэг. Из программы хора ансамбля были сняты ее сольньк
выступления, ей пришлось переменить профессию, стать гримером.
У обоих словно отняли душу. В гнетущей атмосфере студии не было просвета.
Наступила весна. Однажды вечером Джгв и Цэцэг вышли погулять за город.
— Цэцэг, милая, я ничего не понимаю,— заговорил Дж.ав, когда они были одни.— Неужели мы навсегда расстались со своим искусством?
— Не знаю, дорогой Джав. Когда гуси чувствуют приближение
холодов, они улетают на юг. Может быть, и нам стоит податься к
родным местам?
— Да, ты права, Цэцэг. Нзс вырастили люди степей. Своими
песнями, идущими из глубины сердца, они вскормили и вспоили
нас, сделали артистами. Мы должны вернуть им их песни.
— Я тоже все время думаю об этом, дорогой Джав. Семена HSших песен заронили в наши души они. Разве есть на свете
человек, который отказался бы снять урожай со своего посева 7
Некоторое время они молчали.
— Ради искусства, милая Цэцэг, мы все откладываем г. откладываем свою свадьбу.— Джав взял ее руки в свои.— Так и живем порознь, чего-то ждем? А зачем? Кому это надо? Поддерживаем закон о поздних браках?.. Отец только и мечтает, когда :ке мы
.поженимся.
— Джав, родной, каждое слово твое встречает отзвук в моем
сердце. Я давно согласна. Но ты забыл, чго отец болен.
•— Нет, Цэцэг, я не забыл об этом. Завтра я поеду за ним.
Вернусь, покажем его доктору, и как только он поправится, уедем
отсюда. Заживем одной семьей, будем снова жить среди родных нам
людей.
— Ты прав, любимый, будем вместе, среди родных.
Цэцэг приникла к нему, он ласково обнял ее и прижал: к себг
Перед обоими возникла прекрасная картина будущего. Бескрайняя
Гобийская степь. Медленно бредет по ней верблюд. В седле дъс~
влюбленных; они везут с собой книгу записанных ими песен и моринхур, с которым никогда но расстаются. Вдали клубятся, как волны озера, тучные стада. Вспыхивает вечерняя заря. В юрте их
встречают радостными улыбками, угощают кумысом, горячо рукоплещут песне, которую они поют под аккомпанемент моринхура...
Порыв холодного ветра напомнил им, что пора возвращаться
домой. Всю дорогу они молчали. Прощаясь, Цэцэг задержала егруки в своих.
— Значит, завтра? Поскорей возвращайся, любимый, не заставляй меня тревожиться.

112

— Через месяц, любимая, ты увидишь отца.
— Хорошо, любимый. Ровно через месяц я буду встречать вас
на вокзале.
Прошел месяц.
По перрону вокзала, бережно поддерживая отца Цэцэг, шел с
рюкзаком за спиной и моринхуром в руке Джав. В кассовом зале
он остановился. Вокруг была толчея, и, сколько он ни вглядывался
в толпу, желанного лица не было видно. Это его озадачило.
Старик, напротив, был возбужден. Его радовало то, что он впеовые в городе, что скоро будет на свадьбе дочери, наконец, что появилась надежда излечиться от хвори, которая донимала его в последнее время. Он торопил Джава, но тот, найдя свободное место,
усадил его и велел ждать.
— Отдохните здесь, отец,— сказал он е.\'у.— Я схожу за велорикшей и отвезу вас домой.
Выйдя на привокзальную площадь, Джаз оторопел. Все стены
вокзала и прилегающих к нему зданий были сверху донизу залеплены рукописными плакатами и листовками-дацзыбзо. Казалось,
будто ими оклеен весь город. Толпы школьников и школьниц, вооруженных дубинками, пиками, ножами, ножницами, топорами, носились по улице, как угорелые. В глазах рябило от красных нарукавных повязок с надписями: «Хунвэйбин». Завидя женщину, одетую
иначе, хунвэйбины набросились на нее, отрезали косы, содрали юбку, сбили с туфель высокие каблуки и под свист и улюлюкание погнали ее по улице, крича вслед: «Долой буржуйскую модуЬ>
Они сбили с ног парня с .комсомольским значком и сорвали значок, вопя: «Ваш ЦК комсомола — черная лавочка». Досталось и велосипедисту, марка велосипеда которого им почему-то не понравилась: «Даем десять минут на размышление! Если не нацепишь на
свой поганый велосипед новый номерной знак с изречением председателя Мао, пеняй на себя!» Летела лепка с каменных карнизов,
падали вывески, в каком-то исступлении хуивэйбины ломали бронзовые фигурки львов — хранителей у ворот храма, топтали в сквере цветы, выдергивали молодые деревца. За каждой группой следовала грузовая машина, куда молодые громилы швыряли все, что
попадалось под руку,— ткани, шерстяную одежду, серьги, кольца,
безделушки, диваны и ковры из разграблен?юй гостиницы, храмовые музыкальные инструменты. На площади пылали костры мз
книг, огонь лизал театральный реквизит, таблички с именами предков, картины, литографии... Погромщики торопились, действовали
энергично, словно хотели поскооее избавиться от всего этого, как от
лишней обузы.
Джав, проживший в городе несколько лет. не верил своим глазам, настолько это выглядело дико и необъяснимо. Он шел по улице, все больше и больше удивляясь, как вдруг ватага хунвэйбинов
рванулась к нему. Кто-то взвизгнул: «Эй. глядите! Этот черный элемент вернулся!» Его окружили, раздалась команда: «Бейте черный
инструмент!» Джав инстинктивно прижал моринхур к груди, но его
повалили на землю и стали катать, как бревно.
Вдруг он почувствовал удар в правое колено и такую острую
боль, что у него потемнело в глазах.
Придя в себя, он в первую минуту ничего не мог понять. M.i ринхур, мой моринхур! Отец!..» Он был один: совсем один в ПУСТОЙ
комнате. Осмотревшись, Джав узнал в ней свой кабинет. Стены ш^ли заклееьы наспех написанными листовками. «Студия монгольского фольклора — черная лавочка», «Джав — черный хозяин». «Здгсь
воспевают князей-феодалов», «Джав — почтительный сын и добро113

порядочный внук аристократической знати», «Буржуазный гуманист»,— кричали заголовки листовок.
«Ого!— заскрипел зубами Джав. — Все мои прегрешения перечислили!»
Вспомнив, что на вокзале его ждет отец Цэцэг, он попробовал
подняться, но тут же со стоном упал. Правую ногу пронзила нестерпимая боль. Дотронувшись до нее рукой, он ужаснулся: нога
была перебита в колене, кость раздроблена, наружу торчали обрывки мяса. Джав содрогнулся, сглотнул слюну и снова потерял
сознание.
Очнулся он ночью, почувствовав, что кто-то ощупывает его.
Когда глаза привыкли к темноте, он узнал Баяна, рабочего из кинотеатра.
— Скорей,— торопил он Джава порывисто дыша.— помоги мне
взять тебя на спину, как-нибудь доберемся до больницы. Главное,
чтобы хунвэйбины не заметили.
В это время в коридоре послышался топот, в дверях выросли
фигуры двух хунвэйбинов.
Джав презрительно ВЗГЛЯНУЛ на вошедших.
— Пронюхали, бешеные псы? Я сам бешеный, г.ше бояться вас
нечего!.. А ты тоже хорош,—повернулся он ;; Баяну, понимая, что
того нужно выручать.— Решили воспользоваться
тем. что я не могу встать, и свести со мной счеты17 Я тебя здоровым не знал, не
нужен ты мне и сейчас, обойдусь без твоей помощи'.. А ну, проваливайте все отсюда!
Приняв его слова за чистую монету, один из хунзэйбинов подмигнул заговорщицки Баяну:
— Не горюй, товарищ, завтра успеешь с ним рассчитаться.—
И когда тот вышел, набросился с руганью на Джава.— Hv, погоди,
завтра тебе все выложат! Будешь упрямиться!>-...
Такой беспокойной ночи Джав еще никогда не пооводил. То
ему казалось, что в шуме ветра он слышит голос своего моринхура,
пропавшего неведомо куда. То мерещилось, что пол скном его зовет отец Цэцэг, оставленный им в зале ожидания 1Еглп бы старик
видел, что они сделали с ним, его приемным сыном .. За стеной дежурные разучивали переложенные на музыку изречения, и их пение звучало для Джава погребальным звоном по сто ИСКУССТВУ.
Пронзительный вой сирены автомобичя скорой помощи напомнил ему о перебитой ноге. «Где найти силы, чтобы одолеть остаток
пути?»—вздохнул он. Ему не давал покоя грубый окрик: «Ну погоди, завтра тебе все выложат!» Завтра! Что его ждет
завтра? Какие
еще испытания уготовила судьба? Есть ли выхол 1 ?
Взгляд Джавэ упал на столик рядом с кроватью. По ЛИЦУ
пробежала горестная усмешка. «Вот он, выход!—подумал
он. кладя на стол нож.— Кто знает, что мне преде гоит завтра! Выдержу
ли?..» И он придвинул хромоногий столик ближе.
— Дзин-н!..
В разбитое окно влетел и упал на кровать небольшой сверток.
Джав быстро развернул сто, в нем оказались болеутоляющие пилюли, бинт, пластырь, пузырек йода, острый скальпель. На вощеной
бумаге, которой был обернут бинт, он прочитал записку: <Ты должен жить, ДЖБВ. должен! Баян».
С лихорадочным нетерпением он перебрал зещп, брошенные в
окно, взглянул на хромоногий столик, задумался. «Где же все-таки
спасение?» Мысленно он представил себе улыбку Цэцэг, ее доброго
стзрика-отца, вспомнил пески Гоби, где столько близких и родных
людей его знают и любят. Вот и Баян, они совсем не знакомы, но
и он пришел на помощь в трудную минуту! «Нет, нельзя умирать.
Моя жизнь принадлежит им, я должен жить!»
144

Он туго перевязал ногу бинтом выше колена, перенес ее на
с голик, стиснул зубы и решительным движением нанес скальпелем
первый надрез...
Небо знает, какие он выдержал муки!
Солнце, как всегда, встало на востоке. Под окнами студии собралась большая толпа. Многие из тех, что пришли, не раз слышали выступления Джава и хорошо знали его в лицо. Но сегодня он
для всех был диковиной. Одни украдкой жалели его, знаками выражали сострадание, другие злорадствовали, откровенно, с ненавистью насмехались над ним.
Кто-то из хунвэйбинов напялил ему на голову шутовской коллак с надписью: «Хозяин черной студии Джав». Затем ему на шею
нацепили доску для объявлений, на которой размашистым почерком были выведены слова: «Почтительный сын и добропорядочный
внук аристократавеской знати». Внешне Джав оставался спокойным,
он даже улыбался.
Под громкий хохот конвоиров — а их было довольно много!—
по двору пронесли на коромысле большую корзину из-под навоза
л опустили возле его комнаты. Впереди коромысло нес Баян, на
нем тоже был шутовской колпак с ругательной надписью, позади девушка. Она шла, пряча глаза от стыда, но Джав сразу узнал в ней
Цэцэг. Косы у нее были отрезаны, волосы всклокочены, лицо все
в шрамах и кровоподтеках.
Джава втиснули в навозную корзину и сунули ему в руки медный гонг. Теперь Цэцэг была впереди, а Баян сзади. Под рев беснующейся толпы шествие началось. Толпа наседала, и предводителям
хунвэйбинов, «красным полководцам», пришлось пустить в ход дубинки, чтобы расчистить дорогу.
Джав, сидя в корзине, бил в гонг, сопровождая каждый удар
возгласом: «Я почтительный сын и добропорядочный внук аристократической знати! Я не воспевал великого вождя Мао Цзэ-дуна!..»
Всякий раз он гордо вскидывал голову и вызывающе смотрел на
толпу.
Процессия растянулась. Центральная улица города, обычно нарядная и красочная, выглядела в это утро необычно. Магазины были закрыты, в школах не велись занятия, на территории заводского района не дымила ни одна труба. Когда шествие двигалось мимо вокзала, в толпе раздался испуганный крик:
— Джав, сынок!
Старик с узлом пытался протиснуться через толпу, но споткнулся и уронил свою поклажу.
— Отец, отец, я здесь, идите сюда!—в отчаяньи крикнула Цэцэг.
Старик вытянул шею, обвел толпу недоумевающим взглядом.
— Доченька, ты ли это?.. Что с твоими косами?
Та молчала, ч тогда Джав сказал с усмешкой:
— Чему удивляетесь, отец? Сейчас в городе это самая модная
прическа.
Старик перевел взгляд на Джаза и только теперь увидел торчавший из корзины обрубок ноги Он потянулся к нему дрожащими руками, однако его оттолкнули.
— Сынок' Джав!.. Ты... твоя нога?..
— Не волнуйтесь, отец,— снова усмехнулся Джав.— Утомилась
моя нога, вот я и оставил ее под кроватью, пусть отдыхает.
Старик схватился за сердце, упал и уже не мог подняться,
лишь бессильно ворочал белками глаз.
Цэцэг и Джав хотели ему помочь, но «красный полководец»
взмахнул дубинкой, по его приказу обоих схватили и водворили на
10. Байкал» № 1

145

место. «Полководец» склонился над стариком, пощупал сердце ц
громогласно объявил:
•— Подох, гад, туда ему и дорога! Наплодил черное отродье!
Цэцэг, плача, бросилась к отцу. Ее грубо оторвали от него, взвалили на плечо коромысло и пинками заставили идти.
Шествие возобновилось,
Джав закрыл глаза. Видеть, как сотни ног топчут бесчувственное тело старика, он не мог. Рядом с трупом лежал развязанный
кем-то узел, в дорожной пыли валялись вышитое покрывало, наволочки, какие-то украшения, шкатулка со свадебными подарками,
теперь никому не нужными, раздавленными, растоптанными.
Около двух месяцев Джава держали в студии взаперти. Случай
помог ему переброситься двумя словами с Баяном, и тот отправился на поиски трупа отца Цэцэг. Ничего утешительного он сказать
не мог, когда вернулся. «Все кладбище завалено трупами!—сокрушался он. — Горы их там, мусорными машинами возят».
Один раз Джав мельком видел Цэцэг — мимо студии прошл?
длинная вереница обвиняемых р принадлежности к черной банде
Их вели под конвоем на принудительные работы. Цэцэг медленно
брела в толпе, сшбаясь под тяжестью огромной корзины с землей.
Жизнь Джава текла однообразно, без каких-либо новых потрясений. Но однажды в студии появилась группа незнакомых хунвэйбинов и стала сдирать со стен листовки с ругательными призывами. Это удивило Джава.
На другой день те же хунвэйбины принялись наводить в студии порядок. Они расставили по кабинетам столы л стулья, тщательно убрали помещение, вывезли со двора мусор. Джав недоумевал.
А утром следующего дня рядом с входом в СТУДИЮ хунвэйбмкы прибили новую вывеску •— «Агитпропкабипет идей Мао Цзэ-дука». Во всех комнатах ими были развешаны портреты председателя
Мао и плакаты с его изречениями. От недавних ругательных листовок не осталось и следа. «Наверное, попросят убираться отсюда
подобру-поздорову»,— подумал Джав.
Но на четвертый день хунвойбины, торжественно войдя в комнату, вручили ему моринхур. Джав прижал дорогой инструмент к
груди и заплакал от счастья. Это был его моринхур, родной, увенчанный гордо вскинутой головой лошади. Он нисколько не пострадал, если не считать нескольких пустяковых цаояпин,— видимо.
все эти месяцы ему жилось спокойней, чем хозяину. Джав бережно
уложил его в футляр и повесил на стену. События последних четырех дней стали ему понятны, будущее никаких сомнений не оставляло.
И Джав не ошибся. Назавтрэ. рано утром, СТУДИЮ посетил новый председатель городского комитета по д^чал: культурной революции. Он улыбался во весь рот.
— Поздравляю тебя, Джав.— начал он свою речь.— Ты удостоился высокой чести: комитет утвердил тебя пропагандистом идей
Мао Цзэ-дуна. Получай!— он прикрепил к стгне разрешение давать
платные концерты.
Джав посмотрел на моринхур, висевший в УГЛУ комнаты, но
ничего не ответил.
— Кроме того,— продолжат председатель,-—мы решили сделать
тебе дорогой подарок. Вот он!
На стол перед Джавом легли четыре тома «Избранных произведений Мао Цзэ-дуна» в парчевом переплете.
Джав по-прежнему смотрел с улыбкой ; т а моринхур.

116

— Надеюсь, ты понимаешь, что произошло с тобой?— осклабился председатель.— Все это происки кучки стоящих у власти в партии и идущих по капиталистическому пути. Оки спутали белое <•
черным, правду и ложь и, натравив массы на массы, сделали тебя
объектом своих нападок. Теперь тебе ясно, против кого они боролись? Ты был их жертвой, понимаешь? Мы их осудили!
Джав молчал.
— Конечно,— продолжал убеждать его председатель,— среди того, что ты исполнял раньше, многое под вопросом. Классическое,
национальное! Все это чепуха, сплошная безыдейность! Ты должен
решительно выбросить из головы старые песни. Отныне и впредь
боевая задача тебе — воспевать идеи Мао Цзэ-дуна. Проникнешься
ими и станешь хорошим учеником председателя Мао.
Джав еще раз бросил взгляд на моринхур и рассмеялся.
— Ты чему смеешься?— растерянно спросил председатель. Я
жду, когда ты выразишь свое отношение к. сказанному мною. Т у i
не до шуток.
Джав резко повернулся к нему.
— Стало быть, все то, что я пел раньше, нужно выбросить из
головы? Так я понял?
— Так.
— И должен считать своей боевой задччей воспевание идей
Мао Цзэ-дуна?
— Разумеется.
— Только тогда я стану его хорошим учеником?
— Совершенно верно.
— Хорошо. Приходите завтра утром, я подумаю и постараюсь
выразить делом свое отношение к сказанному вами.
— Непременно приду, непременно,— обредовался тот, преисполненный сознанием значительности достигн\ того им успеха, и с
важным видом удалился.
В тот же вечер к Джаву впустили Цзцэг. Он давно догадывался о том, что рано или поздно это произойдет, поэтому не удивился ее появлению. Цэцэг, осунувшаяся, жалкая, стояла в дверях,
слезы не давали ей говорить.
— Что ты, Цэцэг?— смутился Джав.—• Не плачь, любимая, не
надо. Ну, подойди ко мне, дай мне тебя обнять... Бедная, ты молчишь? Видно, много накопилось у тебя на душе за то время, что
мы не виделись!—• вздохнул он, гладя ее вздрагивающие плечи.
— Они мне сказали, что это была судебная ошибка, что меня
ни в чем не обвиняют,— подняла на него заплаканные глаза Цэцэг.
Джав кивнул головой.
— Они велели мне подобрать новый репертуар,— продолжала
Цэцэг.— Я должна теперь петь переложенные на музыку изречения
и лишь те песни, которые печатались в газетах после начала к\ льтурной революции.
Джав молчал.
— Уйдем отсюда, Джав!—взмолилась вдруг она.— Я ж МОГУ
принять их советов. У меня свои песни, любимые народом. Уйдем
отсюда, вернемся домой и будем снова петь вместе.
— Уйдем?— усмехнулся Джав.— Но ведь мы и сейчас под
арестом.
— Тогда убежим.
— Легко сказать — убежим!—Джав грустно посмотрел на свою
ногу.
У Цэцэг сжалось сердце. На глазах снова л а в е р н ч л и с ь слезы.
— Цэцэг, дорогая, возьми себя в руки,— быстро
заговорил
Джав.— Тебе нужно быть сильной, куда сильней чем тогда, когда
10*

117

они вели с тобой борьбу. Будешь сильной, и у тебя отрастут крылья, ты сможешь подняться на них высоко-высоко.
— Милый Джав, но я не могу оставить тебя. Ты — моя душа.
— Когда ты пробьешь тучи, лучи солнца дадут тебе новую
Душу.
— Нет, нет, без тебя я не сделаю ни шага!— Вся в слезах, она
прижалась к нему, как бы ища защиты. Он обнял ее — так крепко,
как никогда еще не обнимал.
Из коридора послышался бой часов.
— Семь!..— вздрогнула Цэцэг.— Мне пора на собрание. Завтра
я приду к тебе. Джав,— чуть слышно проговорила она, чувствуя,
что теряет последние силы.— Прости, родней!
— Подожди]— остановил ее Джав.— Видишь? Это мой моринхур, мой...
— Вижу, любимый. Я слышала, что они вернули его тебе...
В дверях она еще раз обернулась к нему и убежала.
Утром на доске объявлений, висевшей у входа в студию, поя-вилась афиша, немало удивившая тех. кто ее видел. Иероглифы
сообщили, что вечером, в концертном 3£ле, будет исполнена новая
песня — «Легелда о Джаве». Перед афишей собралась большая
толпа.
— Вот это — здорово!— заметил кто-то.— Столько месяцев студия бездействовала! Обязательно надо купить билеты.
— Вы разве не знаете Джава?— спросилэ говорившего пожилая
женщина.— Это сн сам и будет выступать, всю свою жизнь, со всеми ее радостями и горестями поведает в песне...
Цэцэг не сговаривалась с председателем комитета, когда ей
придти к Джаву. Но случилось так, что они подошли к студии почти одновременно. При виде афиши, возвещавшей о концерте, Цэцэг
стало не по себе от тревожного предчувствия.
Страшная картина предстала ее глазам, когда она вбежала в
комнату Джава. Он сидел, навалившись всем телом на столик. Из
его груди торчала рукоять ножа. Поверхность стола и пол рядом
с ним были залиты еще не успевшей остыть кровью.
Цэцэг в страхе отпрянула назад и закрыла глаза. Перед ней
промелькнули воспоминания о том вечере, когда она впервые услышала от Джава легенду о Сухэ. Она вспомнила Зарю Дракона,
вспомнила белоснежного коня, унесшего счастливых супругов к
горным вершинам... Ее лицо озарила радостная улыбка.
— Джав, родной мой, я иду к тебе!— вскрикнула она и бросилась к нему. Она вырвала из его груди нож и направила себе в
сердце. Но тут председатель изловчился и отнял у нее нож.
Сердце Цэцэг готово было разорваться от отчаяния. Глаза метались по комнате. Вдруг она увидела висевший в углу моринхур.
«Это мой моринхур, мой!» Последние слова Джава приобрели вдруг
для нее особый смыст. <'Когда ты пробьешь тучи, лучи солнца дадут тебе новую душу».
Теперь она поняла, чего хотел от нее Джав. «Нет, нет, мне
нельзя умереть. Кто сохранит его моринхур, если меня не станет?
Кто расскажет людям так и не спетую им легенду о Джаве?» Ни
о чем больше не думая, она подбежала к стеке, сняла моринхур и
опустилась на колени перед Джавом. Затуманенным взором она смотрела куда-то вдг.ль, никого и ничего не видя...
Голос рассказчицы замер, лишь тревожно звенели в
воздухе струны моринхура. Но вот и они успокоились.
148

ночном

— Бедный Джав!— робко проговорил кто-то в юрте.— Какая
жестокая судьба!
— Как мы хотим тебе счастья, Цэцэг! Твоя рана — наше общее горе.
— Мы с тобой, доченька. Твой Джав — гордый сокол наших
Гобийских степей, он кость от кости и плоть от плоти наш...
Сколько еще сердечных слов, подумал я, скажут сейчас Цэцэг
эти добрые люди! Ей станет тепло от них, и, если я войду в юрту,
все будет разрушено, разбито. Сделав водителю знак глазами, я неслышно отошел от юрты и направился к оставленной нами на дороге машине.
4
В общежитии я поселился в крохотной ком НЕ те, в которой было
также холодно, как и у меня на душе.
Вскоре подошел активист, у которого мне было поручено взять
интервью,— кадровый работник председателя Мао, лучший из лучших пропагандистов его идей, отточенный, к?к штык, солдат культурной революции. Отличился он тем, что разоблачил трех «ревизионистских элементов», трех друзей Советского Союза, выведенных им, как он сам сказал, «на чистую воду».
Слушая его похвальбу, я вспомнил одну басню, рассказанную
десять, лет назад Джавом на том Надоме. Вот эта басня.
...Возмечтавшая о славе плутовка мышь забралась однажды на
спину к волу. «Эй, работяга!—довольная, рассмеялась она.—
Ты видишь, какая я смелая? Сидеть нь твоей спине впору
герою!» Вол досадливо махнул хвостом: «Оказывается, очень просто
прослыть героем. Для этого нужно лишь залезть ко мне на спину>-.
Мышь смолчала и юркнула в кладовую, где хранились запасы зерна. «Эй, работяга!—пискнула она оттуда, захлебываясь от восторга.— Посмей теперь отрицать, что я сродни герою... Я ем отборное
зерно, а ты траву, большего тебе и не дадут». Вол не стерпел обиды: «Сродни, сродни! Таких героев, как ты. хоть пруд пруди! Я, правда, ем одну траву, но зато хожу в упряжке, тащу плуг, сею хлеб.
Что ели бы вы, герои, не будь меня?..» Мышь поняла насмешливый
намек, однако это нисколько не охладило ее пыла. Она по-прежнему
чувствовала себя не вершине славы...
Всю неделю, запершись в отведенной мне комнате, я не отходил от письменного стола. Первый день, по заказу газеты, ушел v
меня на восхваление лжи и бесстыдства, предательства и глупости,
животной злобы и многого другого, грязного и отталкивающего, что
я увидел в этом человеке. Свое сочинение я назвал «Рассказом о
герое».
Остальные шесть дней я отдал этой печальной песне. Она написана мною для себя. В ней боль моего измученного сердца, мое сострадание к людям, мой неутоленный гнев
С

к и т а к'кого

перевел

Areii

ГАТОВ.

нн

Спорт всю жизнь
Рассказывает доктор медицинских наук К. Ф. Никитин
В самом деле, что заставляет меня и
моих, уже давно не молодых сверстников,
каждый день совершать многокилометровые пробежки, проделывать каскады всевозможных физических у п р а ж н е н и й и даже принимать участие в состязаниях?
Очень верно, на мой взгляд, ответила нл
этот вопрос газета «Правда», п о с в я т и в ш а я
в одном из своих отчетов о всесоюзном
кроссе нам, ветеранам спорта, т а к и е строки: «...показанные ими результаты не внесут поправок в таблицу
рекордов,
но
спортивный задор ветеранов, воля.
настойчивость,
неувядаемое
стремление к
победе я в л я ю т с я и с к л ю ч и т е л ь н ы м примером для молодежи, служат л у ч ш е й пропагандой спорта, приносящего силу, здоровье, энергию для плодотворного труда»-.
С р а в н и т е л ь н о недавно на бегающих в
парках и на с т а д и о н а х «старичков» многие посматривали, как на чудаков. Да и
молодые нередко стеснялись пробежаться
при народе. Но сама жизнь, современный
атомный век заставляют нас искать спасение от < м о д н ы х » в н.чши дни сердечнососудистых
заболеваний
L- ф и з и ч е с к и х
у п р а ж н е н и я х , в спорте. Благодаря им восполняется недостаток д в и ж е н и й , о р г а н и з м
получает ж и в и т е л ь н у ю «встряску», а сердце, л е г к и е и прочие системы — необходимую н а г р у з к у .
Мне — семьдесят. Но вот чтэ характерно: вместе со мной на c i a p T в ы ш л и бегуны более солидное возраста. С а м ы м старшим был 77-легний
Николай Иванович
Зопотов — летчик,
участник
четырех
войн — первой
мировой, г р а ж д а н с к о й .
Отечественной, воевчл он т а к ж е в Испании. Н и к о л а й Иванович рассказывал, что
был «несколько раз ранен, к о н т у ж е н . Но,
150

как говорится, всем смертям назло выстоял! И видите, после ф и н и ш а ч у в с т в у ю себя прекрасно. Готов хоть сейчас пробежать еще три километра».
Да, именно здоровье и бодрость, силу и
энергию дают нам физическая к у л ь т у р а н
спорт. Так утверждать мне позволяет м »;•
многолетний опыт
врача и спортсмена
В сущности со спортом связана вся моя
сознательная жизнь. Подружился с ним я
в юности и до сих пор не расстаюсь.
Оь
для меня — самый
верный и надежные
ДРУГ.
...Началось все с цирка. Осенью 1911
юда у на,, в Самаре проходил т у р н и р
у ч а с т и е м известных бойцов. Был
cpeii'
них и прославленный в о л ж с к и й богатырь
Иван Заикин. В то время работал я подр у ч н ы м слесарям на трубочном заводе
Встречи борцов увлекли, захотелось
hv
подражать. Р а з у ч и в а я с ребятами отдел»ные приемы, взахлеб читал о знамениты*
мастерах ковра все, что попадалось п о ;
руку. И, возможно, добился бы в борь'к
больших успехов, если бы... Как-то обнар у ж и л и мы в яхт-клубе пару б о к с е р с к и х
перчаток. Бокс в ту пору в нашем гэро.к
еще не п р и ж и л с я . Нэ нас, м о л о д ы х раб •
чих парней, он м а н и л , п р и т я г и в а л прежд
всего своею неизвестностью.
Боксировали мы п р и м и т и в н о . Р и н г а : :
было. З а н и м а л и с ь п р я м о на борцзвск,ксвре. И, может быть, н а ш е увлечение н.
заметно прошло, но в начале взсемчадци1
того года в Сачаоу из Москвы приех,
опытный боксер В. Модокано. С его пр.
ездсм все изменилось. Т р е н и р о в к и при i
рели осмысленный харачтер, вызвали /ь
лание совершенствовать мастерство.
П
том с т а л ! у с т р а и в а т ь с я состязания. I

ж степенно бокс полностью захватил меня.
но тренировок'— многих удивляет. Между
Горжусь, чту среди первых чемпионов
тем, ничего поразительного, из ряда вон
Самары по боксу довелось быть и мне.
выходящего нет.
Все дело в том,
что
Это прошошло в 191Э году, а на следуюкаждодневные физические нагрузки стали
щий год меня послали на предолимпиадля меня такой же необходимостью, как
ду — одно из первых крупных спортиидля других — утренняя гигиеническая заных ссревнований
молодой республики
рядка. Только мне обыкновенной «зарядСоветов.
ки» недостаточно. Мой организм требует
Должен сказать, ч го состязания прохо- белее ощутимой встряски.
дили в 'яжелую грозовую пору. Продо 1Почти ежедневно в общей сложности
жалась гражданская г.ойна. Кругом разручас-полтора я проделываю разминку. Соха, голод, тиф. И во! в такой обстановке
стоит она из специально подобранных упв Москву съехались пролетарские спортражнений. Есть здесь и борцовский мост,
смены. Сьехались. чтобы показать всему
и стойка на голове, гантели, гири и прочие
миру, что будущее России находится в
вспомогательные
снаряды,
позволяющие
надежных руках рабочих и крестьян.
хорошенько проработать
все
основные
Буржуазная
пресса не прошла мимо
группы мышц и суставов. После разминки
«красной предолимпиады».
Но, вполне
пробегаю пять-восемь километров. Очень
понятно, тон высказываний
был самый
люблю море! Купаюсь даже зимой, и счичто ни есть пессимистический. У меня до
таю, что лучшего средства для закалки
сих т:р хранится
выписка из французне придумать.
ской газе!Ы «Фигаро»: «На днях в МосК сожален.ию, бытует еще старое предкве, на BopjObeebix горах,— говорится в
ставление, будто пожилым большие финей,— группы молодых большевиков... собзические нагрузки противопоказаны. Врачи
рались якобы
для
того, чтобы начать
рексмендуют избегать
резких движений,
строить красный стадион. Напрасная занапряженной физическом работы и т. д.
тея. Ну, кому нужен стадион в разрушенПолучив
такие
рекомендации.
стараной, погибающей от хаоса,
изнуренной,
тельно их выполняют, а самочувствие, межголодной стране? Нет, еще долго будет
ду тем, ничуть не улучшается, а то и
бедной России не д) спорта».
ухудшается.
Старость сгибает позвоночВремя, наша
действительность убединик, связывает движения, ведет беспощадтельно показали. насколько поспешными,
ную осаду организма.
несостоя.е 1ьными оказались выводы «ФиВот тут-то, чтобы противодействовать
гаро», напечатавшей столь мрачное проронеизбежному наступлению старения, нечество. И, наоборот, какой мудростью, про- обходимо воспользоваться самым верным и
зорливостью отличались большевики, уже
надежным оружием — физическими упвпервые после Великою Октября годы заражнениями, спортом. Они — наши друложившие прочную основу для широкого
зья, наши союзники за творческое долгоразвития физической культуры и спорта.
летие. Только, разумеется, не забывайте о
Нам мноюго не хватало. И все же мм.
врачебном контроле. Выбирайте для себя
полуголодные, но крепкие духом, находитолько то, чю по силам, что не может
ли и себе силы тренироваться
увлеченн >. нанести органи?му непоправимого ущерба.
с энтузиазмом, принимать участие в со>
9 марта 1971 года в Москве на кроссе
1язаниях. И предолимпиада несомненно
«Правды» победитель забега
ветеранов
способствовала расширению
физкультур(старше 45 лет) В. Удут из Томска преных ряд •» и повышению мастерства.
одолел 3 километра за 9 минут 23,4 сеСвою
жизнь я не мыслил без спэрта.
кунды и третий призер — за 9 минут 36.S
Поступил в Центральный институт физичесекунды. Значит, каждый из них мог выской культуры, успешно его окончил. В
полнить подряд три таких норматива, о
1тенах старинного дворца на улице Казакоторых я говорил.
кова, где и псныне размещается МосковВ этом кроссе я выступал в гругые
ский инфизкульт. нас учили не только
спортивной методике. Очень много внима- «старичков», с теми, кто старше 65 лет.
и занял третье место. Не скрою, получи и.
ния уделялось проблемам
жизнедеятельпамятный диплом газеты «Правда»
мне
ности четовеческо! о грганизма — анатобыло столь же приятно, как и награди,
мии, физиологи, гигиене, врачебному конзавоеванные в пору молодости за болеетролю. Лекции чыали видные ученые. т<<значительные в спортивном отношении у с кие, как
профессора В. Гориневский и
пехи. Трехкилометровую дистанцию я преИ. Саркн юв-Сер;>зини.
одолел за 12 минут 5(1 секунд. Обошли меНаука меня увлекла настолько, что т:ня более «молодые» — В. Байков и< Хиле успешного окончания инфизкульта, я
мок (1902 г. рождения) — 11 м и н у т 1ь
сразу же поступил в медицинский инстисекунд и ленинградец Г. Литвин (I'll):! i.
rvi. Одновременно преподавал в инстирождения) — 12 минут 14 секунд.
туте физической культуры на кафедре теДумается, эти результаты говоря! сами
ории и методики. Да еще тренировался. И
за себя. Кто знает толк в беге, пп сумсчм
г \ ; я опять должен сказать «спасибо» спордостойно оценить блестящее время liaiiт \ . Имен,ID он помог мне выдерживай,
кова. Примечательно и другое. Миш иг BVбольшие нагрузки — работать, учиться,
тераны от старта к старту добиваются
тренироваться и выступать на ринге!
все более высоких результат». Мой земНо я. кажется, слишком углубился
п
ляк П. Иванов (1897 г. рождения) и 190:1
прошлое. То, что в молодости я всерьез
году был первым в группе старше 70 лет.
увлекся спортом,— не такая уж диковина.
Тогда
он пробежал :! километра ta Г>
А вот то. что и в свои полные семьдесят
минут 17 секунд. А спустя два года на
лет я не прекращаю тренировок — имен-

151

той же трассе в Москве он сумел показать 14 минут 38 секунд. Мне также удалось улучшить показанный в 1969 году
результат — на 33 секунды. Как видите,
тренировки, если их проводить регулярно,
позволяют нам не только
поддержать,
но даже и улучшить свое физическое и
эмоционально-возрастное состояние в возрасте, который считается преклонным. Как
врач и спортсмен, я с полной ответственностью могу заявить, что спорт нужен
пожилым не в меньшей мере, чем молодым, что даже периодически максимальные физические нагрузки ветеранам, имеющим соответствующую подготовку, нисколько не вредны.
Столь подробно о
беге я говорю не
случайно. Удобен он тем, что подходит
всем возрастам. Каждый, в зависимости
от самочувствия и физической подготовленности, может выбрать подходящую для себя дистанцию и посильный для себя темп,
в котором собирается ее преодолеть.
Не могу согласиться с теми, кто советует совершать пробежки в ровном, монотонном темпе. Мой совет: «играть!» Ваш
партнер —самочувствие. Сделали ускорение— устали, сбавьте темп. Когда
силы
восстановятся, дыхание успокоится, поставьте новую цель: пробежать еще часть

пути побыстрее.
Потом снова потише...
Важно тренировать не равномерное дыхание, а неравномерное, как это и требуется в жизни.
Однако было бы неверным утверждать,
что бег — панацея от всех болезней. Her,
прекрасно действуют на организм человека и другие виды спорта — лыжи, коньки, велосипед, плавание, туризм, Сам я
увлекался многими видами спорта, и каждый доставлял мне огромное удовольствие. Убежден, что человеку нельзя ограничивать свое «физкультурное образование»
чем-то одним. Чем шире арсенал средств,
тем лучше!
Все зависит от имеющихся
условий. Я, к примеру, при всем желании у себя в Сочи не могу ходить на лыжах и кататься на коньках, хотя люблю
и то и другое. Потому-то в моем оздоровительном комплексе и доминируют бег и
плавание.
В заключение хочу призвать равняться
на пожилых энтузиастов спорта.
Их
опыт — поучительный материал,
и не
только для спортивной медицины, но и для
геронтологов — ученых, занимающихся
проблемами продления жизни человека. В
нем всегда черпал и черпаю все новые силы для вдохновения и производительного
творческого труда.

НА ПОВЕСТКЕ ДНЯ-СОВРЕМЕННОСТЬ
Два дня в актовом зале республиканской библиотеки имени Горького
проходила VIII конференция молодых и начинающих литераюров Бурятии.
Здесь собрались писатели всех возрастов, партийные и комсомольские работники, журналисты, ученые, педагоги, члены литературных кружков и объединений, гости из Усть-Ордынского и Агинскою ^национального округов Бурятской АССР С. Елаев и А. Жамбалон, составитель бурятского словаря доцеиг
К. М. Черемисов, секретарь правления Союза писателей РСФСР, главный редактор журнала «Сибирские огни» А. И. Смердов.
Открыл конференцию председатель правления Союза писателей республики Д. 3. Жалсараев. С большим вниманием был прослушан доклад члена
правления, литературного консультанта
Союза писателен Бурятии поэт,г
Н. Дамдинова. Оратор дал глубокий анализ творчества молодых прозаиков и
поэтов, пришедших в литературу со своими первыми книгами в последние
годы.
С анализом рукописей начинающих авторов, пишущих стихи и прозу (ил
бурятском и русском языках), выступили содокладчики, члены правления Союза писателей республики Ц. Галанов и И. Калашников, кандидаты фило.11гических наук В. Ц. Найдаков и Ц.-А. Дугарнимаев.
Социальным заказом читателей назвали ораторы, выступившие в прениях, произведения о человеке труда. Труженикам города и деревни необходимы художественно совершенные а высокоидейные произведения о нашей
действительности. Нужно во весь рост показать современника, человека семидесятых годов, с его думами, заботам», делами, глубже раскрыть его духовный мир. Об этом на конференции говорили заведующий отделом пропаганды
и агитации обкома КПСС М. М. Гаськов, первый секретарь Бурятского обкома ВЛКСМ М. Ф. Маханов, главный редактор журнала «Байкал» А. А. Балибуров, редактор республиканской газеты «Молэдежь Бурятии» Э. И. Буерачный и другие.
— Восьмая конференция молодых и начинающих
литераторов,— cKa.ia.i.
завершая ее работу, писатель Д. 3. Жалсараев,— со своими задачами справилась. Из докладов и содокладов встала зримая картина сегодняшнею состояния литературы молодых. Она развивается в 'Правильном идейно-художественном русле.
Конференция показала, что необходимо улучшить профессиональную учебу начинающих авторов, повысить требования к литературной критике, как
первооснове литературного процесса.

153

Николай ДАМДИНОВ

Полдень ..идущий утру вослед...
Некоторые размышления о молодой поэзии
И з л и ш н е д о к а з ы в а т ь насколько для молод„го писателя важно не ошибиться, выбрав полем своей деятельности область
л и т е р а т у р ы . Человек, когда-то в молодости с т у п и в ш и й на литературную тропу
в
силу обманчивых иллюзии или неверных
советов не очень сведущих людей, впоследствии испытывает жестокое разочарование — и обществу or него нет пользы,
и самому не сладко. Т у т , скажем прямо,
очень многое зависит oi самого вступающем) ь литературу, от его чувства собственного достоинства, у м а , твердости характера, не говоря о таланте. Вот отрывок из письма одного начинающего авюра к редактору
журнала:
«Моя просьба
будет стоить вам так мало труда, что я
уверен, вы не откажетесь
и с п о л н и т ь ее.
П р о с м о т р и т е эту рукопись, и ежели она
не годна к напечатанию, возвратите
ее
мне. В противном случае, оцените ее, выш л и т е мне то, что она стоит, по вашему
мнению, и н а п е ч а т а й т е в своем журнале...
Я с нетерпением ожидаю вашего приговора. Он или поощрит меня к продолжению
л ю б и м ы х з а м я т и й , или заставит сжечь все
н а ч а т о е » . Вот с т а к о й решимостью: «или—
или», вступал в литературу Лев Толстой.
Я привел отрывок из его письма Некрасову, редактору «Современника».
Велика также ответе г в е н н э с г ь и
тех,
к т : > встречает у дверей литературы «юношу бледного со взором горящим» или тон е н ь к у ю девушку с трепетным сердцем.
К а к пример душевной щедрости, проницательности и доброжелательства, на п а м я т ь
п р и х о д и т П у ш к и н : «Сейчас прочел «Вечера близ Д и к а н ь к и » . Они изумили меня...
Все это T:IK необыкновенно в нашей литературе, что я доселе не
образумился...
П о з д р а в л я ю п> блику с истинно веселою
к н и г о ю , а а в ю р у сердечно желаю дальн е й ш и х успехов». Мы знаем, как поддержка П у ш к и н а о к р ы л и л а молодого Гоголя,
как она п о м о к р а р о ж д е н и ю к России нового гения х> дожес! вешим о слова...
Но поговорим о поэзим, молодой помни
Бурятии.
Как волны на море, п р и х о д и т в иоэ(ию
п с к о л е н и е за поколением. Не и с с я к а е т и
никогда не м с с я к н е т песенный р о д н и к в
сердце нарыла. За последние годы целый
ряд серьезных поэтических
произведений
создали: Лэпсон Тапхаев. Георгий Дашабылов, Андрей Румянцев,
Цырен-Дулм.1
Дсндогой,
Булат Ж а н ч и п о в ,
Владимир
Намсараев, М и х а и л Ш и х а н о в . Цырен-Ханда Хубитуева. Борис Сыренов. Виктор Гуменюк, Владимир Л и п а т о в . Шагдар Байминов. Уже тот факт, что без этих имен
сейчас невозможно
представить поэзию
154

Бурятии

Бурятии на современном этапе, г о в о р и т
о многом.
Отрадно и то, что ныне в поэзию входят молодые люди с с о л и д н ы м ж и з н е н н ы м
опытом, с интересными б и о г р а ф и я м и за
спиной. Возьмем, например, поэтов Геоигия Дашабылова, В и к т о р а Г у м е н ю к а и
Бориса Сыренова. Что такое детские и
отроческие годы в колхозе, все вы прекрасно знагте. Трудовая деятельность там
начинается рано. В 12—Н лет колхозные
м а л ь ч и ш к и уже незаменимые п о м о щ н и к и .
Таково начало
биографии
Дашабылова:
уходил в поле с бывалыми т а б у н щ и к а м и ,
пастушествовал, косил, метал стога. После окончания десятилетки с л у ж и л в армии.
Там-то он и начал
писать стихи.
После демобилизации — учеба в институте, работа. А совсем недавно Георгий
Дашабы.тов вернулся в родной город теле
успешного о к о н ч а н и я
Высшей п а р т и й н о и
школы в Москве. Так что перед н а м и и
житейски,
и
идеологически достаточно
подготовленный человек. Ему есть о чем
рассказать л ю д я м .
Виктор Гуменюк — л е т ч и к . Трудная, романтическая профессия диктует ппэту мужественные, проникновенные строки. А Борис Сыренов служил во флоте, потом поступил в институт, сейчас у ч и т с я нч );iочнсм отделении. В родном колхозе Сыренов занят на строительстве, п р и р а в н я в ,
таким образом, перо и топор.
Кажется, у Расула Гамзатова есть стихотворение о соловье. Что это за песня.—
с п р а ш и в а е т поэт,— как будто она одна и
та же, а не надоедает сэлэвью.
Наверч>.
это,—отвечает поэт,—песня о Родине. Ибо
только песня о Родине никогда не надоедает. Наши молодые поэты, к а ж д ы й на
свой голос, с л а в я т свою Родину, н а ч и н а я
с родной долины, к о н ч а я великой советской державой, — и, надо сказать, эта песня не надоедает, а волнует, задевает
за
душу.
С ботыиой философской мерком
подходит к этой теме Георгий Дашабылов. Не велика речка К и ж и н г а , но и она
п р и ч а с т н а к мировому океану.
( ' ]K-M)ll V j O l !

I TlinilllKl,.

Л i.' пей по Селенге голубой
В п а д а е ш ь в бездонным Б а й к а л .
Оттуда вместе с А н г а р о й
До самого океана
\ \ ч и ш ь воды, моя К п ж п н г а
(Подо р о ч п ы м ni'pi 'Под i
Вывод
из этого стихотворения м о ж н п
сделать большой. Тут уже думаешь штолько о выходе речки К и ж и н г и в о к е а н
но и о выходе людей с ее берегов в большую науку, в большую
литературу. ч
большой м и р . Любовь к родной земле \

Дашабылоаа в ы р а ж а е т с я через о ч е н ь сваи,
очень выстраданные строки.
LC.III ремка моя Х у р ь г а д
• л а н е г д а ж е cTpyfiKoi: тонком.
{.ели гора моя Хэбхэя
< " т а н с 1 маленькой, словно кочки,—
Вес рапл ) люби/ сио-.'и к ним
I I : изменю я н и к о г д а .
Наперстком п о ч е р п н х
воды
i l : реки моей Х у р ь г а д .
Ьуду ж д а т ь к а к мм.^он вести
Вегерк:! с горы Хэбхэн.
Когда ч и т а е ш ь все три изданные к н и г и
Георгия Дгшабылова, то в глаза бросае т с я любовь
поэта к л у ч ш и м образца ч
устного народного
творчества,
недаром
изданная в этом году его поэма «Суутайн
сатан х у л а г ш а н » по существу является
п о э т и ч е с к и м переложением
с т и х о т в о р н >и
с к а з к и , которую поэт в детстве многок р а т н о с л ы ш а н О! своего земляка, у л и [ е р ш и н а Сэрэгм ЗодЗоева.
Общеизвестно, что у монголов и бурят
-.. с т а р и н у существовала т а к а я стихотворн а я форма — тросстншие. Бралось какое-то определенное качество, или признак,
и л и цвет, и к нему подбирались три стич о г в с р н ы х с т р о к и . Что есть самое далекое, самое черное и т. д. И вот еще
и
первом сборнике с т и х о в Дашабылова мы
к с т р е ч а л и с и с его п о и с к а м и в этом направтении. Были удачи. Например, троестишие
на тему: что есть красное:
.Жеребенок, в ы р о - л п п п в долине красе 1 !,
Подымающееся \ i p o \ i солнце—красно,
N сч;к ; твои л е н м и к и щеки к р а с н ы .
Этэ, т а к сказа i b . г о т о в а я фор^а.
Но
во! наш поэт обыгрывает это, и получил }гь нетохэ:
Подкопа моей лота.in—красной меди,
В л а с п . осчастливившая миллионы.—
красна,
Развевающееся н а д м и р о м з н а м я —
красное.
Д а ш а б ы л о в сейчас находится в активной творческой полосе. Он недавно закончи 1 поэму
«Добын
долоон х у б у у д » —
фмлософско-лирические
размышления
о
своем времени, о п у т я х своего поколения.
Н а п е ч а т а н н ы е в газете « Б у р я а д унэн» отэывки показывают, что поэт уверенно набнрает высоту, д с и ж е г с я вперед.
По разному складываются судьоы п iiiOB. Одни очень активно п и ш у т в студенческий период, но затем, п о л у ч и в диплом
и устроившись на работу, по мере возраст а н и я материальной обеспеченности, начинают забывать любимое занятие. Бывает
^горчительно, если это
делает человек,
к о т о р ы й мог бы писчть, и х о р о ш о писать.
Я не хочу сказать, ч т о Лопсон Тапхаев
оросил писать. Но все-таки уж очень ре.чьо появляются его с т и х и на с т р а н и ц а х r.iзет и ж у р н а л о в . "Го же самое можно сказать и о Булате Ж а н ч и п о в е .
И тот, и
другой очень празднично в х о д и л и в по^ ) и ю . Вспомните названия их первых книг.
У одного в руках были а л ь п и й с к и е цветы
I :<\\ундаргын сэсэгууд»). у другого — потевые иветы («Хээрын сэсэгууд»). Подавили поэты по букету цветов, и сами понравились, и ц в е т ы были людям по душе.

о т к л а н я л и с ь , и больше п о ч т и не показываются. Обидно. А между тем, в с т и х а х
у них было о чем поговорить. Например,
Булат Ж а н ч и п о в с самого начала определил свой круг тем, свой жанр. О п и с а н и е
природы с небольшого
размерах стихах — вот что
характерно для
первой
к н и ж к и Жанчнпова. Мне кажется, это направление стоит того, чтобы его поддержать. Кто будет возражать против того,
чтобы в бурятской
поэзии со временем
вырос бы свой, скажем. Тютчев. Разве не
напоминает нам тютчевское «ночное небо»
стихотворение нашего автора « Х а л ы н сахилгаан»:
Т е м н о й ничью rpo.4ii.ic туш
У ьср\овьев Х а с у р г . 1 собрались,
П с далекой горы
Молниями озаряются.
Может, j i o они по тьме
З а б л у д и л и с ь табуном,
П ч т о п \ 1 ь впереди осветить.
Чпркаин спичками.
Млн просто они безмолвно
Меж собой советуются
О 1ом. к а к бы сирость т а м
Своп i п\ 1 н е п о м е р н ы й .
(Подстрочный

перевод).

В л и я н и е Уитмена, трансформированного
через « П я т н а д ц а т ь песен» поэта Дэндока
Улзытуева, чувствуется в книжке Лопсона
Тапхаева
«Мундаргын
сэсэгууд» («Альп и й с к и е цветы»).
В
этой к н и ж к е есть
очень хороший цикл «Этигэл»
(«Вера»).
Цикл очень лиричен, в нем есть психологически тонкие, верные з а р и с о в к и . Почему
же тогда этот ц и к л не прозвучал? Потому
что Лопсон Тапхаев взял готовую форму
« П я т н а д ц а т и песен», и в результате
мы
его цикл читаем, как продолжение улзытуевского цикла Д. Улзытуева. Нет элемента о т к р ы т и я . Это аксиома, что надо
учиться у предшественников, знать их досконально, любить их. Но учеба и подражательство — разные вещи. У ч е н и к двягает дело у ч и т е л я дальше, подражатель—
нет. Некрасов очень любил П у ш к и н а
и
Лермонтова, но он понял, что из него выйдет н у ж н ы й народу поэг, если он не будет перепевать П у ш к и н а и Л е р м о н т о в а ,
а пойдет своей, некрасовской, дорогой. Me
дарсм ему п р и н а д л е ж а т т а к и е с т р о к и :
Б \ д ь с ч а с т л и в е й ' Силу нови"
Благородных, юных дней
В ф о р м е старио. готовую
Необдуманно не лен'
В смысле самостоятельности в с б о р н и к е
Тапхаева мне
понравился ц и к л , п'.мгвчщенный монгольской девушке. И л и р и ш .
и молодая отвага,
и
чуть
<ам(мнмй
юмор — все есть в этих с т р о к а х :
Твои синим шелковый x a . i . i i
Подобен волнам Х у б с у г х л а .
В волнах озера Хубсугул
Захотелось мне и с к \ п а п . с я
Гла.-ta твои, как
ч с | ч - м \ ч.ч
Монгольской с т о р о н ы .
Черемухи стороны мот плы кон
Захотеюсь MIK о п к . ы м , .
Д \ ш а твоя п е я м к . н

155

Открыта, словно юрта летом.
Хозяином в юрту летнюю
Захотелось мне войти.
(Подстрочный перевод).

индивидуальную манеру письма. О д н а к о
влияние известных образцов все еще сказывается на многих его стихах.
Возьмем стихотворение «Сентябрь».

В принципе писатели и прозаики, и поэты — должны писать много. Другое дело — все ли написанное они должны нести
в Союз писателей, в издательство, в журнал. Александр 'Блок в своей автобиографии пишет, что ко времени выхода первой книжки у него накопилось около 800
стихотворений, из них в книгу он включил только 100. Наши молодые поэты пишут мало и даже под это подводят теоретическую базу.
Вот, например, вступительные слова к сборнику Владимира Намсараева «Онон»: «Поэт не спешит с публикацией своих стихов, он дает им отлежаться долгое время, затем внимательно
правит». Все это очень хорошо, но мы хотели бы все-таки почаще слышать Владимира Намсараева и по эфиру, и на вечерах поэзии, и почаще встречаться с ею
новыми с т и х а м и на страницах газет и
журналов. Мы уже достаточно давно знаем полюбившиеся нам стихи Намсараеил:
«Шулуунда сараатаЬан
пуудэр»,
«Зуун
ундэр», «Онон мурэнэй урасхал». Из того
нового, что прибавил к ним поэт в своем
сборнике «Онон», надо отметить цикл «hoл о н г ы н доолон унгэ», где поэт в краткие
крылатые строки выливает свои философские раздумья, заметки о людях, об изъянах людских характеров.
Под одной крышей родились поэты Михаил
Шиханов и Андрей
Румянцев.
Я
имею и виду их первые книжки, которые,
как тогда было модно, вышли в свет в
одной обложке. Трудной дорогой поискои
идет М и х л и л Шиханов. Он работает много, п и ш е т стихи, большие поэмы.
М'Не кажется, когда он берется за большие полотна (например, поэма о Ермаке),
то я в н о спешит:
не ведет
кропотливой
работы над словом, образом.
Я считаю удачей М и х а и л а Шиханона
стихотворение «Письмо» — о том,
как
Кюхельбекер отправил письмо из с с ы л к и
П у ш к и н у . Хорошо получилось у него и вот
это небольшое стихотворение:

Сентябрь! Хмельного лета сродник!
Да как не знать его в лицо.
Его сегодня огородник
Привез с к у л я м и огурцов.
...И бабы бережно в подолах
Несли сентябрь на салат...
Он щедрым был не по с т а р и ч к е ,
Прошел по селам путь его...
Как тут не вспомнить одного малоизвестного, но истинно великого
русс к о, г»
советского поэта — Павла Васильева, его
изумительную поэму «Лете». Вот как писал Павел Васильев:

Человек открывается с первою с. шил,
Как дождь начинается с нерпой K . I I I . I . I .
Любовь начинается с первой в с т р е ч и ,
Как п у т ь начинается с первого т а г а .
А Р \ с ь начинается с первой песни,
Как Октябрь начинается с имени . l
А к т и в н о работает последнее время Андрей Румянцев. Вторая его книга «Горсть
отчей земли» значительно сильнее,
«еч
первая его книжка. Похвально, что Румянцев вырабатывает свой почерк, свою

Возы прошли по гребням пенным
Высоких трав, в тенях, в пыли.
Как будто вместе с первым сеном
Июнь в дзревни привезли.
Его уральцы, словно друга.
Сажали в красные утлы,
Его в вагонах красных с юта
Веселые везли хохлы...
В заключение хотелось бы поделиться
соображениями >на тему:
«и жить торопится, и чувствовать
спешит». Да, над;»
спешить и жить, и чувствовать, и, главно",
надо спешить писать. Вся и с т о р и я мяп<—
вой литературы говорит о том, что л \ чшие ее произведения были написаны, к ш да их создателям было 20—30 лет. В 21
года Байрон издал первые две песни «Паломничества «Чайльд-Гарольда», имевшие
небывалый успех, и стал тем Байроном, какого знает весь мир. На 27 году уже з.!вершили свой жизненный и творческий
путь Михаил Лермонтов и Павел Васильев.
Александру Твардовскому принадлежит
отличное стихотворение «Младшему др>гу», где он размышляет на нашу сеголняшнюю тему:
Двадцать восемь—какая же молодост В этот м а л ы й для дерева срок.
Успевает пробиться из желудя.
Вровень с лесом подняться дубок.
С человеком ему не сравниться.
В д в а д ц а т ь восемь ли, м а г у ш к а - м а т ь .
Человек успевает родиться,
Возмужать тт родителем стать.
В этот срок берега опускаются,
Уступая движенью морей.
Государства и земли меняются,
Забываются смены властен.
Нет. какая же молодость! Мужества
Полдень, утру идущий вослед,
В пору прибывший силы содружеств >
С гордым опытом прожитых лет!

Баир ДУГАРОВ

Эхо ВЬетнама
Я уехал в СаяныУтрами
Я бродил по приволью лугов,
Вел беседы с лесными ручьями
И вдыхал ароматы цветов.
Восторгался я горною ширью,
Пил зутран 1 на пастушьих гуртах.
И казалось мне,
Что во всем мире
Тишь такая стоит, как в горах.
Но в глуши,
У чабанской «Спидолы»,
Посредине тайги по ночам
Доносили мне радиоволны
Раскаленное слово «Вьетнам».
И в кедровой безоблачной сини
Сквозь протяжную музыку рек
Взрывы слышались в Куангбине,
Плач детишек и стон матерей.
И у речки, к а м н я м и зажатой,
Свет заката в лесной полумгле
Показался отсветом пожара
На далекой вьетнамской земле.
И тогда, под высокой сосною,
Над ревущею гневно водой,
Понял я, что и здесь, над тайгою,
Как над всею землей, непокой.
В Каракумах печальны барханы,
Над Аляской бледнеет заря,
Замирают над Темзой туманы,
И гудят беспокойно моря.
И порывистый ветер ночами
Мне твердил, облетев все края:
До тех пор, пока больно Вьетнаму,
Спать не может спокойно Земля.
Потому-то
В тоске первозданной,
По закону земного родства
Так тревожно шумят и в Саянах
И речушки,
И лес,
И трава.
Бурятский чай.

157

МонголЖон
Монголжон, Монголжон.
Ты есть то, во что верится.
Ты — улыбка степи
на лице каменистых хребтов.
Как свободно и рьяно
равниною стелятся
Гривы синие горных косматых ветров.
Хубсугул синевы у отрогов скалистых.
Желтым светом травы каждый дом озарен.
Сколько помыслов чистых
и песен лучистых
Расцвело на просторе твоем, Монголжон.
С ранних лет моим прадедам я благодарен,
Что Саяны избрали отчизной они.
Вечный снег,
шум хвои,
листопадов пожары —
1'одники добрых мыслей,
здоровья.
любви.
Я не раз,
горизонюм седым улыбаясь,
На гнедом проносился вдоль гулких лесов.
И рождалась во мне неуемная радо.."!».
От качанья былинок
и волн облаков.
Я хотел раствориться в ручьях на полянах,
Булжамуром 1 веселым пронзать небосклон.
Камнем стать и луной,
и гореть безымянно
Золотистым жарком на земле Монголжо:'.

ГорнЫй монолог
В сокровенном желанье своем
хочу Оыть я высоким, как горы.
В беспокойном и шумном пути
хочу быть молчаливым, как горы.
Утро белого 1ня
хочу первым встречать,
просветленно, как горы.
Для измены и лжи
хочу быть неприступным,
как юры.

С у р
Весь день мы бродили.
Спускаясь со ска.!,
Шершавый
И дл и 11111,1 и

Я стебель сорвал.
Старик Хан га* ли
Отобрать поспешил.
«Про сур
Не слыха.1 ты?»—
Меня он спросил.
Отверстие сделал.
И дунул слегка.
И мне
Показалось:
1

158

Булжамур — жаворонок.

Вздохнули лу>а.
Туман шелохнулся.
За соснами —
Ель.
«Неужто трава
Может пегь,
Как свирель?»
А музыка нежно
Над полем
Лилась.
И плакал подснежник,
Над снегом склонясь.
Мохнатые кони
Со склонов неслись
И черные косы
По ветру вились.
Над хвойною далью
Клубился рассвет,
Тая в себе
Лунный
И солнечный свет.
Как в ёхорном танце,
Кружилась земля,
К р у ж и л и с ь созвездья,
Дымки,
Тополя.
И звали изюбры
Таежных подруг.
А щеки 1
Сурчина
Подернулись
Вдруг.
О чем-то
Тоскуя,
О» хрипло запел.
А я
Удивленно
На деда глядел.

Весна в горах
С перевалов ершистых по синим увалам
Бесноватый ручей заскользил, как стрела.
Закурились д ы м к а м и скуластые скалы.
С мерзлых лиственниц белая шуба сползла.
С бесконечных лесных горизонтов п а х н у л о
Окрыленностыо вешней саянской зечлм.
И разбуженных речек воинственным гулом
До предела наполнился воздух долин.
Вдоль улусов в горячке проносятся кони
И встают на дыбы у бурлящей воды.
Скоро, скоро тропой по скалистому склону
К зугаланам далеким погонят гурты.
Там, в а л ь п и й с к и х л у г а х ,

где рассыпаны
ветры,
Где струится сквозь белый т у м а н синеем,
Ввысь безудержно тянется к небу и кедрам
Я з ы к а м и стеблей молодая трава.

С у р ч и н — человек,

играющий на

суре.

159

На книжной полке
ШЛГЖПП Ц. Г. Пятнистый олененок.
Рассказы, на бурятском языке. Улан-Удэ,
Бурятск. Kii. |:зд.. 1971. 76 стр. 2500 экз.,
ц. 12 к.
Творчество известного бурятского писателя, д р а м а т у р г а
и режиссера Цыргп.)
Шагжпна многогранно. Новая книга писат е л я — о детях п для детей, она открывает огромный и красочный окружающий
м и р . Надеемся, встреча с ней для детей
будет теплой п радостной.
ЭРДЫНЕЕВ. Д. Отцовская любовь. Рас( к а з ы . Улан-Удэ, Бурятск. кн. изд., 1971.,
Ы стр.. 2000 9KJ. н. 13 к.
Рассказы Д. Эрдыпсева остросюжетны,
читаются с интересом. Вот один из центр а л ь н ы х рассказов сборника. Внук старого
Лэгдэна Сультим приехал в родной улус
к умирающему деду. Старый Лэгдэн завещает схоронить его не на кладбище, а в
долине Ам.хы, чему очень удивился Су.т.1 и м . Он не знал о тон трагедии, которая
разыгралась здесь, в этой долине, в год.,;
войны н которую так
и не захотел рассказать своему внуку умирающий Лэгдэн.
Об этой тайне читатель узнает, прочитаь
эти увлекательные рассказы.
ДОНДОГОП Ц. В гостях у м«й юности. Повесть п рассказы, на бурятском языI-P. Улан-Удэ. Бурятск. кн. изд., 1971,
75 стр., 3000 экз.." ц. 10 к.
До сих пор мы знали Цырен-Дулму
Дондогой как поэтессу.
Теперь вышлч
к н и ж к а в прозе. Повесть и рассказы адресованы детям среднего и старшего возраста, но читать ее интересно и взрослому.
Автор—педагог по профессии, ей доступен сложный мир жизни школы, девчоноч
и мальчишек.
ЖАЛСАРАЕВ Д. Здравствуйте, друзья.
Стихи, на бурятском языке. Улан-Удэ. Бурятск. кн. изд., 1971. 96 стр., 2000 экз.,
ц. 30 к.
В поэтическом арсенале поэта уже более десяти к н и г стихов п поэм, и з д а н н ы х
г> местных и ц е н т р а л ь н ы х
издательствах.
Его с т и х и переводились па к а з а х с к и й , латышский, якутский, монгольский языки. В
новой книге представлены с т и х и последних
лет.
УЛЗЫТУЕВ Д. У отрогов Бурэн-Ханл.
Репортаж, сделанный из колхоза «Коммунизм» Джидинского района, на бурятском языке. Улан-Удэ. Бурятск. кн. изд.,
1971. 63 стр., 2000 экз., ц.'15 к.
Известный поэт Д. Улзытусв
пробует
свое перо в жанре публицистики. Свой
поэтический репортаж он н а ч и н а е т и завершает стихами. Поэт рассказывает
о
трудовых буднях чабанов колхоза, передовых л ю а я х — Герое
Социалистического
Труда Г.-Ц. Г. Цыремпиловой, делегате

Третьего Всесоюзного съезда
колхозников С. Ж. Цыретаровой, их товарищах.
Без преувеличения можно сказать, репортаж поэта Д. Улзытуева — это гимн т р \ ДУ и л ю д я м труда.
Ж.ИМБИЕВ Ц. Сурхарбан. Стихи для детей. Улап-Удэ. Бурятск. кн. и:п., 1971,
Зб^стр., 10000 экз., ц. 7 к.
Стихи адресованы детям дошкольного и
младшего школьного возраста. Автор умеет видеть мир глазами ребенка, понимать
своеобразие детского восприятия, поэтому
стихи звучат искренне и непосредственно.
Перевод большинства стихов сделан поэтом Г. Граубиным.
ЯБЖАНОВ Б. II. Саянские легенды. Повесть, на бурятском языке. Улан-Удэ, Бурятск. кн. изд.. 1971, 139 стр., 2500 экз.,
Ц. 19 к.
Балдан Ябжанов известен читателям по
д в у м сборникам рассказов « Н е о ж и д а н н а я
встреча» (1963) и «Майтагсаан»
(1969).
Литературная критика давала положительную оценку его рассказам, правдиво и
достоверно изображающим жизнь современного бурятского села. В своей повести
«Саянские легенды»— первом к р у п н о м произведении — писатель р а с с к а з ы в а е т о своем
земляке-тункипне. прославленном снайпере Великой Отечественной войны, Герое
Советского Союза Ж. Тхлаеве.
ИЛЬИН К. По следам старого письма.
Повести. Улап-Удэ, Бурятск. кн. изд., 1971.
200 стр.. 3000 экз., ю." 48 к.
В сборник вошли три повести. Действие
повестей «По следам старого п и с ь м а » и
«В берлоге врага» происходит
в
годы
гражданской войны. Главные гепоп — это
дети 14-ти лет. Лика. Лось, Мапсэ, смелые, н а х о д ч и в ы е и смышлеппые, помогают
подпольщикам и партизанам в п\ борьбе
с белогвардейцами. В третьей небольшой
повести «Красный галстук» рассказывается
о пионере Валерии и его отне — участнике партизанской борьбы в Отечественную
войну.
ЖИГЖИГОВ .М. За ущельем Семи Волков. Повести. Улап-Удэ, Бурятск. кн. изд.,
1971, 154 стр.. 15000 экз.. "ц. 25 к.
Произведения бурятского писателя Михаила Жнгжитова хорошо известны чнтатателям. Они воспевают красоту родного
края, учат мужеству. Художественное слово писателя направлено на защиту природы и ее жемчужины — Б а й к а л а .
БЕЛОГЛАЗОВА Р. Черемуховый цвет.
Роман. Улан-Удэ. Бурятгк. кн. изд., 1971,
607 стр.. 30000 экз., ц. 1 р. 07 к.
Первая книга этого романа была издана в 1966 году. Теперь вышла вторая, заключающая роман.

На обложках фотоэтюды Л. ПШЕНПЧНИКОВЛ.

*

.
Цена 60 коп.

'
Индекс 73019