Автор: Сен-Симон А.
Теги: социализм литературные памятники утопия французкий утопизм сен-симон
ISBN: 978-5-86218-538-6
Год: 2016
Текст
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
Литературные ТЬшятники
SAINT-SIMON
MÉMOIRES
1701-1707
СЕН-СИМОН
МЕМУАРЫ
1701-1707
В ТРЕХ КНИГАХ II
Издание подготовили М.В. ДОБРОДЕЕВА, В.Н. МАЛОВ, Л.А. СИФУРОВА, Е.Э. ЮРЧИК
Научно-издательский центр «Аадомир»
«Наука»
Москва
РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ СЕРИИ «ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПАМЯТНИКИ»
Серия основана академиком С.И. Вавиловым
М.Л. Андреев, В.Е. Багно (заместитель председателя), В.И. Васильев, А.Н. Горбунов, Р.Ю. Данилевский, 2>.Ф. Егоров (заместитель председателя), Н.Н. Казанский, //.5. Корниенко (заместитель председателя), Я.Куделин (председатель), А.В. Лавров, Я.М Молдован, С.//. Николаев, А?.С. Осипов, AL4. Островский, И.Г. Птушкина, 2CL4. Рыжов, И.М. Стеблин-Каменский, £.2?. Халтрин-Халтурина (ученый секретарь), АЯ. Чекалов
Ответственный редактор 2?. 2/. Малов
© Добродеева М.В. Перевод, 2016.
© Малов В.Н. Перевод, примечания, 2016.
© Гинзбург Л.Я. Статья, 1976.
© Юрчик Е.Э. Статья, 2016.
© Сифурова Л.А. Указатель имен, глоссарий, таблицы, перевод, 2016.
ISBN 978-5-86218-538-6 (Кн. II) © Научно-издательский центр «Ладомир», 2016.
ISBN 978-5-86218-540-9 © Российская академия наук. Оформление серии, 1948.
Репродуцирование (воспроизведение) данного издания любым способом без договора с издательством запрещается.
Конец опалы герцогини Начало этого года было отмечено актом мило-
де Немур сти со стороны Короля, в коем не было бы не¬
обходимости, поведи он себя в свое время иначе по отношению к ныне облагодетельствованной им особе. У посла в Швейцарии Пюизьё был брат, шевалье де Сийери, находившийся всю жизнь при принце де Конти, причем в большей степени по сердечной привязанности, чем по должности. Он был его первым шталмейстером и всегда действовал заодно со своим братом. Поведение мадам де Немур и ее поверенных и приверженцев в Нёвшателе изрядно мешало принцу в осуществлении его намерений и нередко расстраивало все его планы. Однако он со всей страстью отдался этому делу, что давало его врагам повод упрекать его в том, что богатство влечет его гораздо более, чем в свое время польский престол. Пюизьё служил ему в той мере, а может и более, в какой позволял ему его характер и беспристрастность Короля в отношении претендентов. У принца де Конти не было более ярого противника, чем мадам де Немур, как никто любимая и уважаемая в Нёвшателе, коим она владела с незапамятных времен, и желавшая передать маленькое государство бастарду Суассона, которого она сделала своим наследником, и его дочерям. Ее выставили в ложном свете в глазах Короля, а Пюизьё удалось изобразить ее особой, не выказывающей должного уважения принцу крови и слишком высокомерной в своем поведении, когда речь идет об исполнении распоряжений Короля; так что, в конечном счете, ей было приказано отправиться на жительство в свое владение Куломье. Получив приказ, она подчинилась без единой жалобы, с твердостью, каковая была сродни высо¬
470
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
комерию, и, находясь в ссылке, продолжалауправлять своими делами с той же энергичностью и с той же непочтительностью по отношению к принцу де Конти, не жалуясь, не упрекая, не извиняясь и не выказывая ни малейшего желания обрести свободу. В конце концов при дворе устыдились насилия, коему в течение трех лет подвергалась престарелая принцесса (ей уже перевал ил о за восемьдесят)1, — причем подвергалась за то, что отстаивала собственное достояние. Она была отправлена в ссылку, не заслужив этого, и возвращена оттуда, не прося об этом. Два месяца спустя Король принял ее со всей возможной учтивостью и едва ли не с извинениями.
Брак Напжи и мадемуазель В первые дни этого года2 любимец дам Нанжи деЛа Огетт женился на богатой наследнице, дочери брата
архиепископа Санса Ла Огетта.
Брак видама Амьена В это же время был заключен еще один брак, вы-
и мадемуазель деЛаварден звавший некоторое удивление в свете: видам
Амьена, второй сын герцога де Шеврёза, женился на старшей из двух дочерей покойного маркиза де Лавардена от его второго брака с сестрой Ноаев, герцога и кардинала, которая скончалась раньше него. Смерть брата, убитого в сражении при Шпейере, как о том говорилось ранее3, принесла богатство этим девушкам из знаменитого, но угасшего рода. Они находились под опекой Ноаев, которые одни могли распоряжаться их судьбой. Герцог де Ноай уже долгие годы вел упорную тяжбу с месье де Буйоном по поводу вассальной зависимости своих владений от виконтства Тюренн. Эта нескончаемая тяжба принимала самые разнообразные формы и в ходе рассмотрения в судах, и в поисках полюбовного решения. Умелое посредничество месье де Шеврёза, казалось, смягчило ожесточение противников, когда — это произошло недавно — месье де Буйон отправил в виконтство войска, дабы усмирить нескольких взбунтовавшихся против него вассалов, публично объявив, что их подстрекает и поддерживает месье де Ноай. Ссора разгорелась с новой силой. Месье де Ноай был этим до крайности удручен; месье де Шеврёз вмешался снова, и в свете полагали, что Ноай поспешили предложить этот брак и содействовали его незамедлительному заключению, дабы заручиться поддержкой месье де Шеврёза и при его содействии выпутаться из этой истории.
1704. Визиты Короля, Королевы и «дочерей Франции:
471
У видама были отец, мать и старший брат, имевший детей, множество долгов со стороны отца и брата, а также изрядно обремененное долгами наследство герцога де Шона, которое после месье де Шеврёза должно было перейти к нему. Но людям не дано провидеть будущее, и никто тогда не мог и подумать, что этот младший сын, видам, получит должность своего отца, будет произведен в герцоги и пэры и станет маршалом Франции.
Визиты Короля, Королевы Здесь будет уместно рассказать о том, как мадам и «дочерей Франции» герцогиня Орлеанская перестала посещать не-
ит.д:, время, когда с ними титулованных дам, однако начать придется не- было покончено сколько издалека. Вплоть до 1678 года Королева
посещала герцогинь по случаю их бракосочетания, разрешения от бремени или кончины родственников, по которым они носили траур, покрывая кареты траурным сукном. Несколькими годами ранее Король перестал специально для этого приезжать в Париж, хотя до сих пор всегда посещал их и даже герцогов. Он ненавидел герцога де Ледигьера, безмерное высокомерие коего возмущало его. Этот вельможа, соединив достояние наследницы Реца, на которой он женился, и свое собственное, стал обладателем несметных богатств; он позволял себе несоразмерные траты, правил губернаторством Дофинэ, коим владели его предки, начиная с коннетабля де Ледигьера, и где его обожали, но почтение государю выказывал так, как сие делали в прежние времена, а не так, как этого желал Король. В армии его любили за блистательную храбрость, военные таланты и умение привлекать к себе людей. Будь он менее тщеславен и более рассудителен, то во все времена был бы одним из первых людей в королевстве. Не меньшим уважением пользовался он при дворе и был предметом внимания светских дам. В мае 1681 года, тридцати шести лет от роду, он умер от плеврита, выпив ледяной воды после партии игры в мяч в Сен- Жермене. Король, который послал из Версаля справиться о его здоровье, ибо тогда сие проявление королевской вежливости еще не вышло из обихода, не смог тем не менее скрыть облегчения при известии о его смерти. Единственный сын герцога, родившийся в октябре 1678 года и женившийся, как о том говорилось выше4, на дочери месье де Дюра, умер бездетным, оставив свой родовой титул старому Канаплю, вместе с каковым титул и угас. Мадам де Ледигьер, особа причудливая и своенравная, пренебрегав¬
472
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
шая всеми своими обязанностями, а посему мало кем любимая, не слишком скорбела о потере мужа, для которого она отнюдь не была центром вселенной и дом которого, наперекор ее властному и склонному к уединению нраву, был открыт для всех; правда и то, что он предоставлял ей заправлять всем, купаясь в изобилии и роскоши. С нее-то и начал Король, решив запретить Королеве визиты к герцогиням, а одновременно и к иностранным принцессам. Сколь бы покорна ни была она Королю во всем, сколь бы ни стремилась угождать ему, сколь бы чиста ни была ее добродетель, не дававшая ему ни малейшего повода для подозрений, сколь бы мало ни давал оснований для оньгх ее мягкий от природы нрав и недалекий ум, Король тем не менее испытывал беспокойство из-за ее пристрастия к кармелиткам из монастыря на улице Булуа, где она часто бывала. Сие привлекло к ним внимание; нашлись женщины, которые, за неимением лучшего, постарались сойтись с ними, получив таким образом возможность видеть Королеву; там даже возникло некое подобие двора. Король желал сделать эти визиты более редкими, дабы мало-помалу вообще положить им конец. Отказ от визитов, наносимых Королевой в связи с определенными событиями, был использован в качестве предлога для ограничения ее общения с кармелитками. Все это, в сочетании с внушенным ему министрами желанием всех принижать, подтолкнуло Короля к решению, что отныне Королева будет посещать только принцесс крови. А посему Мадам Дофина, которая все те десять лет, что она прожила во Франции, была либо беременна, либо оправлялась от родов, либо страдала от продолжительной болезни, каковая в 1690 году свела ее в могилу, не покидала Версаль и никого не посещала; а следом и Мадам, нелюдимая и из высокомерия пренебрегавшая обществом, не пожелала делать то, чего не делает Мадам Дофина. Их примеру последовала мадам герцогиня Бургундская, за нею — мадам герцогиня Бер- рийская, и Монсеньор, так же как и Король, перестал совершать визиты; но Месье не пренебрегал этой обязанностью ни в Версале, ни в Париже, а трое сыновей Монсеньора — только в Версале; иногда они даже посещали нетитулованных дам, и это считалось большой честью. Что касается «внучек Франции», то они при всех случаях посещали не только титулованных, но вообще всех знатных дам; три дочери Гастона никогда не уклонялись от этих визитов. Мадемуазель5, под тем предлогом, что наносит визиты только вместе с Мадам, ни к кому не ходила; но мадам герцогиня де Шартр,
1704. Король посылает гардеробмейстера или ординарного дворянина 473
впоследствии герцогиня Орлеанская, ходила ко всем и продолжала это делать еще долгое время после смерти Месье; затем под предлогом нездоровья, лени и того, что визитам этим нет конца, она стала все реже появляться у нетитулованных дам и в конце концов в связи с бракосочетаниями маркиза де Руа, Нанжи и видама дала понять, что не станет наносить визиты по обязанности, каковая утомляет ее, и посещать будет лишь тех, кого пожелает удостоить этого отличия из дружеского расположения. Сие вызвало ропот неудовольствия, но на том все и кончилось. Желание быть в фаворе, посещать Марли, а стало быть, не портить с ней отношения взяло верх, хотя на самом деле от нее ничего не зависело; но такова тщета светской жизни. Месье герцог Орлеанский, став после смерти Короля регентом, освободил себя от всех подобных обязанностей и визитов под тем предлогом, что у него нет на это времени, а его супруга дала понять, что будет посещать только принцесс крови. То есть она поступила как Королева, а так как месье герцог Орлеанский еще долго оставался королем ввиду малолетства настоящего Короля, то никто не осмелился и слова сказать поперек. Вот так обстояло дело с визитами. Неизменными остались лишь посещения принцев и принцесс крови, кои, однако, то и дело отменялись из-за поездок в Марли и прочих отлучек. Но как бы там ни было, в 1741 году дело еще не дошло до того, чтобы открыто отказаться от посещения даже нетитулованных дам.
Почему было принято регие- Нужно сразу же сказать, что в первые дни этого ние носить траур по детям года месье принц де Конти потерял своего второго сына, семи месяцев от роду. До сих пор никто не носил траура ни по детям Короля и Королевы, ни по детям Месье, умершим, не достигнув семилетнего возраста, и не выражал соболезнований по случаю этих утрат. Но месье дю Мэн удостоился соболезнований и траура в связи со смертью своего еще грудного сына, ибо Король делал все возможное для возвышения своих бастардов; а посему оказалось невозможным избежать этого в отношении месье принца де Конти.
Король посылает гардероб Вместо ординарного дворянина, какового Ко- мейстера или ординарного роль обыкновенно отправлял к принцам крови, дворянина он послал своего гардеробмейстера — и к Месье
474
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Принцу, как это полагалось последнему с тех пор, как после смерти Месье он получил право на все почести и отличия первого принца крови, и к месье принцу де Конти, к коему, как просто принцу крови, следовало посылать лишь ординарного дворянина. Это было сделано ради бастардов, к коим Король, как и к принцам крови, посылал в подобных обстоятельствах своего гардеробмейстера; и хотя впоследствии обычай сей иногда нарушался, но все же крайне редко случалось, чтобы и к тем, и к другим не был послан гардеробмейстер.
В тех же самых случаях, когда Королева наносила визиты, к лицам, коих она того удостаивала, даже к герцогам и иностранным принцам, Король, как он это делает и по сей день, посылал ординарного дворянина. Для последнего приготовлено кресло, ему предлагают сесть и надеть шляпу; он сидит по правую руку, его провожают до кареты, а герцогини сопровождают его до середины второй комнаты. Королева и обе Дофины посылали одного из своих дворецких; дворецкого Королевы принимали так же, как и ординарного дворянина, дворецкого Дофин встречали, не спускаясь с лестницы. Я не знаю, кто надоумил нынешнюю Королеву6 посылать всего лишь пажа; ибо нельзя сказать ни что она более королева, чем супруга Людовика XIV, ни, тем более, что она принадлежит к такому же знатному роду; и паж сей удостаивался весьма скромного приема. Монсеньор и трое его сыновей посылали шталмейстера, ибо трое последних наносили визиты только при дворе и никогда не ездили в Париж.
Прием, оказанный выездно- Я слышал рассказ покойного Короля о том, как му лакею, которого Король он, будучи еще совсем молодым, но уже совер- послал к герцогу де Монбазону шеннолетним, отправил своего выездного лакея
с письмом к месье де Монбазону, главному егермейстеру и губернатору Парижа7, где в его ведении находилось в ту пору немало дел. Лакей выехал из Сен-Жермена и, не застав герцога в Париже, отправился в Куврэ8, где тот как раз пребывал. Месье де Монбазон собирался сесть за стол, когда ему подали письмо. Он написал ответ и вручил его лакею, который, поклонившись, собирался уходить. «Останьтесь, — сказал ему герцог де Монбазон, — вы прибыли ко мне по поручению Короля, и вы окажете мне честь, отобедав со мной»; затем он взял лакея за руку и повел в залу, в дверях пропуская его впереди себя. Этот лакей, ничего подобного
1704. Смерть барона де Брессе
475
не ожидавший и донельзя смущенный, сначала упирался, затем, совершенно растерявшись, подчинился и позволил усадить себя на почетное место. За столом сидело множество гостей — Король хорошо помнил это, — и герцог де Монбазон первым угощал этого лакея. Он выпил за здоровье Короля и просил лакея сказать государю, что он позволил себе эту вольность вместе с другими гостями. По окончании трапезы он проводил лакея до подъезда и ушел, лишь когда увидел, что тот сел на лошадь. «Вот что значит знать правила обхождения», — добавил Король. Он часто и всегда с неизменным удовольствием рассказывал эту историю, — как я полагаю, для того, чтобы научить придворных воздавать ему должное и для того чтобы показать им, что прежние вельможи видели в том свою первейшую обязанность.
Граф д'Айан становится В начале этого года герцог де Ноай, получив на- герцогом вследствие отстав- конец согласие мадам де Ментенон, передал ки своего отца свой герцогский титул сыну, графу д’Айану, ко¬
торый стал именоваться герцогом де Ноаем, а его отец — маршалом де Ноаем. Мадам де Ментенон не хотела, чтобы ее племянница, выйдя замуж9, сразу же получила «право табурета», и та получила это право лишь несколько лет спустя. Такого рода проявление скромности было лишь отзвуком прежнего положения мадам де Ментенон, а отнюдь не сутью ее характера.
Смерть Сент-Мема Сент-Мем, родственник по боковой линии мар¬
шалов де Л’Опиталя и де Витри, скончался в начале этого года. Я упоминаю об этом событии, так как он стяжал себе немалую известность в ученом мире Европы: великий геометр, знаток алгебры и всех прочих разделов математики, сначала ученик, а затем и близкий друг знаменитого отца Мальбранша, он и сам прославился своей книгой «О бесконечно малых величинах»10. Слабое зрение и пристрастие к абстрактным наукам уже смолоду отвратили его от военной карьеры, да и от света тоже.
Смерть барона де Брессе В это же время в Париже умер барон де Брессе,
о котором я упоминал, рассказывая об осаде Намюра;11 он был уже стар и немощен, а в свое время получил от Короля двадцать тысяч ливров ренты и звание генерал-лейтенанта.
476
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Смерть мадам де Буадофен Тогда же в восьмидесятилетием возрасте скончалась в Париже мадам де Буадофен. Она приходилась сестрой президенту Большого совета12 Барантену и в свое время унаследовала большое состояние. Первым браком она сочеталась с месье де Куртанво, камергером, сыном маршала де Сувре13, воспитателя Людовика XIII, и имела от него только одну дочь, мадам де Лувуа; во второй раз она вступила в брак со старшим братом месье де Лаваля, отца маршалыии де Рошфор, который умер, не оставив ей детей. Месье де Лувуа всю жизнь питал к ней глубочайшее уважение, каковое затем выказывали ей и его дети. Эта женщина умела заставить себя уважать.
Смерть Терма и жестокое Примерно в это же время умер также и Терм. нападение, жертвой коего он Месье де Монтеспан и он были сыновьями двух однажды стал братьев. Он был беден, в молодости обладал
прекрасной фигурой и пользовался успехом у дам. Вследствие какого-то несчастного случая, мне неизвестно, какого именно, у него было серебряное нёбо, что делало весьма странной его речь, но, как ни удивительно, это ни в коей мере не сказывалось на его пении и не портило его от природы прекрасный голос. Он был очень умен и весьма образован, служил не много, но был известен своей храбростью. Он всю жизнь находился при дворе, но получал весьма жалкое вознаграждение за свои труды. Я полагаю, что погубило его то, что он стал там предметом всеобщего презрения: он имел низость добиваться должности первого камердинера, и все пребывали в уверенности, что он доносил обо всем Королю, вследствие чего его нигде не принимали и избегали общения с ним. Он был учтив и приветлив, но его едва удостаивали ответа и удалялись; так что посреди придворного многолюдья он жил в полном одиночестве. Король иногда беседовал с ним, в Марли разрешал ему находиться в салоне и сопровождать себя во время прогулок в садах, участвовать во всех поездках, не испрашивая на то разрешения, но без права жить во дворце; он снимал комнату в деревне. Однажды в Версале, когда в час пополуночи он вышел от Месье Главного, четверо или пятеро подстерегавших его швейцарцев обрушили на него град палочных ударов и колотили его не переставая, пока он шел по галерее. Он был избит так, что несколько дней пролежал в постели. Напрасно он жаловался, а Король гневался; виновники обнаружились так быстро, что дело поспешили замять. Несколькими
1704. Тессе в Италии; его низость
477
днями ранее Месье Герцог14 и месье принц де Конти15 устроили в Париже у Лангле ужин, после которого имели место довольно странные события. Король устроил им головомойку; они решили, что обязаны этим Терму, и, не теряя времени, угостили его так, как я только что об этом рассказал. История наделала много шума и изрядно всех позабавила, а Король сделал вид, что виновники ему неизвестны. Терм был стар, с женой, особой не слишком знатного звания, был в ссоре и оставил после себя единственную дочь, монахиню, и брата, человека совершенно безвестного, который никогда не был женат.
Смерть португальской Вскоре после того умерла старшая инфанта инфанты Португалии. Ей было восемь лет и, несмотря
на столь юный возраст, лиссабонскому двору подавалась лестная надежда на ее брак с эрцгерцогом.
Тессе в Италии; его низость Тессе, чья служба в Дофинэ не имела другой цели, кроме возвышения Л а Фейада, вскоре передал ему командование, а сам отбыл в Милан. Лукавый и низкий царедворец, он не сомневался, что твердость, выказанная Королем в последних распоряжениях, идущих вразрез с желаниями бастардов и их стремлением соперничать с маршалами, будет рано или поздно сломлена усилиями месье дю Мэна и мадам де Ментенон. Более того, он понял, что в дальнейшем, что бы ни случилось, их покровительство будет значить для него гораздо больше, чем удовольствие иметь в своем подчинении месье де Вандома, а потому решил не упускать возможности оным покровительством заручиться; а для этого решил создать видимость готовности действовать и, не теряя времени, отбыл один, верхом, в расположение армии месье де Вандома, спрятав в карман свое назначение командующим армией и командующим самим месье де Вандомом, а по прибытии заявил, что вполне удовольствуется положением волонтера. Вандом, не удостоив его, даже из вежливости, ни малейшего знака уважения, продолжал в его присутствии отдавать распоряжения и командовать так, будто Тессе тут и вовсе не было. Только хорошо зная Короля и влияние на него его ближайшего окружения, можно было вести себя таким образом, после того как государь столь категорически отдал ему совершенно противоположные распоряжения, и придавать так мало значения своему маршальскому жезлу и самому
478
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
себе ради своего дальнейшего возвышения, хотя, судя по его тогдашнему положению, Тессе вполне мог считать, что достиг желаемого.
Небольшое сражение в Иша- Несколько дней спустя месье де Вандом разбил лип; поведение Вандома часть арьергарда имперского генерала графа
Штаремберга; четыреста убитых, пятьсот пленных, три повозки с хлебом — все это произвело впечатление в Версале. Месье де Вандом сдобрил это известие обещанием атаковать врага на следующий день, не имея, однако, ни малейшего намерения оное обещание исполнять. Он слал бессчетных курьеров, дабы уведомить о пустяковых событиях, каковые кое-кем превозносились до небес, или о свершении того, что на самом деле оставалось неисполненным, но чему вышеупомянутые лица находили оправдание, — а Король позволял убеждать себя в истинности подобных сообщений.
Коварная лесть Водемона В связи с этим ничтожным по значимости собы¬
тием месье де Водемон прислал Королю из Милана поздравления — так, словно не сомневался, что враги будут вскорости изгнаны из Италии; все это принималось за чистую монету и производило желаемое впечатление.
Еще одно сражение Правда, на сей раз месье де Вандом действи-
в Италии тельно совершил кое-что. Он сбросил в реку
Орбу восемьсот конников и шесть батальонов арьергарда Штаремберга. Осуществили эту операцию, каковая не обошлась без потерь и многочисленных раненых, Безон и Сен-Фремон во главе нашей кавалерии и Альберготти с полутора тысячами гренадеров. Им- перцы потеряли тысячу человек убитыми и пленными. Командовавший ими Солари был убит, а принц Лихтенштейн — тяжело ранен и взят в плен16.
Тессе—в Савойе, Ла Фейад— Тессе возвратился в Павию, а оттуда — в Милан в Дофинэ; он один прошве- и в начале февраля отбыл командовать в Са- ден в генерал-лейтенанты войю. В это же время Ла Фейад, один произве¬
денный в генерал-лейтенанты и находившийся тогда в своем губернаторстве Дофинэ, получил назначение в армию месье
1704. Маршал де Вильруа и маркиза де Бедмар в Версале
479
де Вандома. Внезапное назначение бригадным генералом, сразу после того — главнокомандующим в Дофинэ и почти тотчас же — генерал-лейтенантом; вот так продвигал Шамийяр этого человека, хотя Король когда-то заявил ему, что никогда и ничего не станет для него делать.
Великий приор —генерал И тотчас же великий приор, отнюдь не пользо-
армии вавшийся расположением Короля и с таким тру¬
дом добившийся разрешения служить, а затем уехать вместе с братом, был направлен командовать войсками в Мантуанское и Миланское герцогства, а вскоре после того получил маленькую армию с патентом, жалованьем и званием главнокомандующего, независимо от месье де Вандома. Отношения между ними были такие же, как между двумя маршалами Франции, которые командуют в одной и той же стране, действуют согласованно, но при этом ведущая роль принадлежит старшему по стажу.
Единственный сын Водемо- В то же время единственный сын Водемона, на—фельдмаршал армий Штаремберг, Хейстер и Рабютен были произве- императора дены императором в фельдмаршалы, что для во¬
енных равнозначно званию маршала Франции; Водемон таким образом преуспел и тут и там, и Король по-прежнему питал к нему бесконечную признательность.
Маршал де Вильруа Маршал де Вильруа, остававшийся всю зиму
и маркиза де Бедмар в Брюсселе, в середине января, после девяти ме-
в Версале сяцев отсутствия, появился при дворе, где Ко¬
роль оказал ему прием, свидетельствовавший о величайшем к нему благоволении. Тогда же там оказалась и маркиза де Бедмар, направлявшаяся из Испании к своему мужу во Фландрию. Герцогиня дю Люд представила ее Королю в его кабинете, двери которого оставались открытыми. Ее сопровождали герцогиня де Альба и маршалыиа де Кёвр — в качестве жен испанских грандов. Король принял маркизу в высшей степени любезно и поцеловал; он сказал, что намерен произвести ее мужа в кавалеры Ордена Святого Духа. Мадам герцогиня Бургундская тоже поцеловала ее в своих покоях, где сей кортеж также появился. В продолжение визита никто не садился. За ужином маркиза де Бедмар, как и положено супруге испан¬
480
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ского гранда, сидела, а после ужина Король, направляясь в свой кабинет, остановился, чтобы попрощаться с ней, вновь был необыкновенно учтив и сказал, что велел во всех крепостях, через которые она будет проезжать, оказывать ей такие же почести, что и в крепостях Испанской Фландрии.
Великая суровость, про- Венский Военный совет явил в ту пору пример
явленная венским Военным великой суровости: по его приговору граф д’Арко советом за плохую оборону Брейзаха был обезглавлен,
а Марсильи получил несколько ударов по голове сломанной палачом шпагой. Наместник Короля, как мы называем его во Франции, и майор крепости были лишены воинских званий. В известной степени причиной сей суровости, вызвавшей ропот среди офицеров имперской армии, было раздражение, вызванное успехами Недовольных.
Успехи Недовольных Недовольные беспокоили императора, появля-
в Венгрии ясь даже у стен Вены, в предместьях коей они
осмелились завладеть лодками, чтобы переправиться на остров Шутт17, так что принц Евгений был вынужден приказать построить редуты вдоль Дуная. Кроме того, они разграбили и другое предместье столицы. Они завладели Агрией18, четырьмя городами в горах, известных своими рудниками19, и многими другими, добравшись почти что до Пресбурга, который отделяют от Вены каких-нибудь десять лье, стали появляться в Австрии, Силезии и Моравии и отклонили предложения, сделанные им графом Пальфи от имени императора. Стригония (Гран) подчинилась им почти со всем гарнизоном20. Они лишили Богемию возможности сообщаться с Веной, и принц Евгений, не чувствуя себя более в безопасности в Пресбурге, перебрался в Вену. Они разграбили остров на Дунае, который император подарил принцу, завладели его экипажами и опустошили весь большой остров Шутт. Они разделились на несколько корпусов, которые захватили крепость Мункач21 и Германштадт, столицу Трансильвании22, обосновались в разных местах Моравии и Штирии, захватили Канижу23, совершали набеги даже на Грац, столицу Штирии, и вынудили генерала Хей- стера отступить под Вену вместе с пятитысячным войском, которым он командовал. Они выжгли окрестности этой императорской резиденции, откуда был виден огонь, откуда невозможно было свободно выходить за не¬
1704. Бракосочетание старшего сына Таллара
481
достатком войск, необходимых, чтобы прогнать их, и где царила подавленность, которая еще усилилась оттого, что посланник Голландии при венском дворе пытался с ними договориться, но безуспешно, ибо они отвергли все предложения, каковые он сделал им от лица императора.
Вшъруа во Фландрии. После непродолжительного пребывания при
Барон Паллавичино дворе маршал де Вильруа возвратился в Брюс¬
сель. Там он проникся симпатией к барону Паллавичино, коего вскоре сделал своим доверенным лицом в армии, куда тот прибыл служить. Это был высокий, прекрасно сложенный мужчина примерно тридцати пяти лет от роду, не женатый, очень умный, храбрый, равно талантливый в искусстве войны и в искусстве интриг, секреты коих так и остались до конца не раскрытыми. Он был в прекрасных отношениях с герцогом Савойским, при котором его отец исполнял должность главного шталмейстера, а мать его была статс-дамой одной из двух герцогинь24. Он был задержан вместе с войском герцога и дал слово не пытаться бежать. Герцог Савойский потребовал, чтобы он вернулся в Пьемонт; он отказался, сославшись на данное слово. Герцог Савойский вновь написал ему и пригрозил, что своим отказом он навлечет на себя его гнев; после чего Паллавичино оставил герцога Савойского и перешел на службу Франции, однако истинные мотивы поведения господина и его подданного так и остались невыясненными. По прибытии он получил пенсион в две тысячи экю. Маршал де Вильруа, любивший иностранцев и авантюристов, был им буквально обворожен и впоследствии сделал его своим доверенным лицом в армии и при дворе, где благорасположение командующего к барону разожгло зависть и соперничество.
Бракосочетание старшего сына Тамара с единственной дочерью Вердена. Татар — на Рейне. Куаньи — на Мозеле. Маршалу де Буф флеру на 200 тысяч [ливров\ увеличены компенсационные выплаты за должность, хотя он и не служит
Маршал де Таллар отправился в Форе женить своего старшего сына на единственной дочери Вердена, очень богатой наследнице, обладавшей к тому же соответствующим нравом и внешностью. Таллар и Верден были сыновьями двух братьев и вели между собой нескончаемые, разорявшие их тяжбы, коим этот брак положил конец. Верден был человеком очень умным, но странным, почти что не служил, с людьми общая-
482
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ся на свой вкус и лад, никогда не питал особого уважения к своему кузену Таллару и не дорожил ни двором, ни положением, ни богатством. Таллар вскоре после того отбыл на Рейн, а Куаньи — на Мозель, командовать корпусом, как ранее это делал месье д’Аркур. Маршал де Буффлер в этом году не служил, а посему Король решил утешить его увеличением на 200 тысяч ливров компенсационных выплат за должность.
Герцоги отстранены от уча- Я уехал, чтобы провести Страстную неделю стия в церемонии поклоне- в Ла-Ферте и в Ла-Трапп, откуда возвратился ния кресту в Версаль в среду на пасхальной неделе25. По при¬
бытии я узнал, какую основательную пользу извлек Месье Главный из согласия своей дочери собирать пожертвования. Утром Страстной пятницы он явился к Королю и с дерзкой настойчивостью попросил разрешения принять участие вместе с другими представителями своего рода в церемонии поклонения кресту. Герцоги во все времена принимали в ней участие и шли, в порядке старшинства, за последним принцем крови, а с недавних пор — за бастардами, а следом за герцогами — главные сановники королевского двора26, в соответствии с рангом, даваемым занимаемой должностью; ни один иностранный принц никогда не допускался к участию в этой церемонии. Король, удивленный высказанной просьбой, отказал, пояснив, что сие невозможно, ибо в церемонии участвуют герцоги. Именно этого главный шталмейстер и ожидал; он попросил разрешения идти впереди герцогов не потому, что надеялся услышать положительный ответ, но для того, чтобы воспользоваться ответом ожидаемым. Король был в затруднении; Месье Главный, зная о слабости, каковую питал к нему Король, продолжал настаивать; последний вышел из положения, сказав, что ни герцоги, ни принцы не будут участвовать в церемонии. Отдав сие распоряжение, он попросил маршала де Ноая, дежурного капитана лейб-гвардии, уведомить о том герцогов, на что маршал довольно вяло возразил, что те пользовались этим правом с незапамятных времен. Но Король уже принял решение, и робкие и неубедительные возражения месье де Ноая не могли заставить его переменить мнение. В Версале не было почти никого из герцогов, даже из числа наиболее приближенных к Королю, ибо они пользовались этими днями благоговения перед Господом как для богоугодных, так и для своих собственных дел. Месье де Ларошфуко уже садился
1704. Смерть мадам де Лионн; ее дети
483
в карету, уезжая от кардинала де Куалена, когда ему сообщили об этом нововведении. Он разразился бранью, но пойти к Королю не осмелился. Кипя от возмущения, он отбыл в Бас-Лож близ Сен-Жермена, куда всегда уезжал в эту пору. Вот так из-за неудачной попытки иностранных принцев заполучить отличие, связанное с освобождением от сбора пожертвований, герцоги лишились этого права, и с тех пор в церемонии поклонения кресту принимали участие только принцы крови и бастарды. Узнав эту новость, я тотчас же отбыл в Париж и некоторое время не появлялся при дворе.
Смерть герцога ff Омопа\ Герцог д’Омон умер от апоплексического удара его наследство в среду утром на Страстной неделе. Вилькье, его
старший сын, приобщенный к его должности камергера, получил принадлежавшие его отцу губернаторства Булонь и Бу- лоннэ и стал именоваться герцогом д’Омоном.
Смерть кардинала Нориса В это же время скончался кардинал Норис, авгу-
стинский монах, стяжавший себе столь славное имя среди ученых, что я не могу не сказать о нем несколько слов. По происхождению он был ирландец; в Ирландии и в Англии и теперь еще есть представители этого рода, и до наших дней адмирал Норис и его эскадра по-прежнему заставляют говорить о себе. Сей ученый кардинал был членом влиятельнейших конгрегаций в Риме и сменил кардинала Казанату, прославившегося как своей огромной ученостью, так и собранной им изысканнейшей многотомной библиотекой, каковую он передал монастырю Минервы27 в бытность свою библиотекарем Церкви. Более подробный рассказ об этом великом кардинале выходит за рамки сих «Записок»; довольно и того, что я не забыл упомянуть здесь о нем.
Смерть мадам де Лионн; Несколько дней спустя в Париже скончалась ма-
еедети дам де Лионн. Родом из парижской семьи, но¬
сившей фамилию Пайан, она была вдовой умершего в 1671 году государственного секретаря месье де Лионна, замечательнейшего министра царствования Людовика XIV. В ней было много ума, высокомерия, великолепия и склонности к безрассудным тратам. Эта особа могла бы заставить с собой считаться, обладай она большей сдер¬
484
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
жанностью и умением разумно расходовать свое состояние; но она уже давно все промотала и жила в крайней бедности, но с тем же высокомерием и презрением ко всему и вся, каковое в конце концов сменилось, и на долгие годы, благочестием. Ее дочь была первой женой герцога д’Эстре, сына посла в Риме. Старший из трех ее сыновей, приобщенный к должности отца, с его смертью лишился отцовской должности государственного секретаря, которая была отдана Помпонну, а сын Лионна получил должность гардеробмейстера, каковую не исполнял и двух лет, хотя владел ею довольно продолжительное время. Дела свои он вел очень дурно, характером обладал странным, светского общества чурался и время по большей части проводил среди болтунов и сплетников в Тюильри28. У него был только один сын, прекрасно сложенный и отличившийся на войне, но погубивший себя женитьбой на трактирной служанке из Фальсбурга29, от которой у него не было детей; впоследствии он пытался расторгнуть брак, но безуспешно. Супруга пережила его и сейчас еще обитает в одной из монашеских общин в Париже; жизнь она всегда вела скромную и благоразумную, чем и заслужила всеобщее уважение. В свое время мы познакомимся с двумя другими сыновьями месье и мадам де Лионн, один из которых был богатым и распутным аббатом, а другой — епископом in partibus в Розалии30 и миссионером в Сиаме и в Китае. Я не говорю о четвертом сыне, кавалере Мальтийского ордена, никогда не появлявшемся в свете. Вот какова бывает судьба семей министров! Семьи последних министров Людовика XIV оказались более счастливы: участь семейств Ле Телье, Кольбер, Шамийяр, Демаре достойна изумления.
Смерть сына курфюрста Курфюрст Баварский также потерял одного из
Баварского и траур по нему своих сыновей. В знак особого расположения
к родителю Король решил в течение двух недель носить по усопшему траур; курфюрст имел честь быть шурином Монсеньора, но с Королем находился в весьма отдаленном родстве31.
Герцогиня де Вантадур Мы уже рассказывали о том, как герцогиня де приобщена к должности Вантадур, чтобы избавиться от мужа и не очу- гувернантки «детей титься в монастыре, стала служить Мадам32, ка-
Франции» кую роль она играла при ней и какие соображе-
1704. Герцогиня де Вантадур приобщена к должности гувернантки...
485
ния побудили ее оставить службу. Маршал де Вильруа, ее более чем задушевный друг с молодых лет, уже давно старался помочь осуществлению ее замыслов, заручившись поддержкой мадам де Ментенон, с которой у него всегда были прекрасные отношения и которая, по соображениям сходства с собственной судьбой, больше любила раскаявшихся грешниц, чем тех, кому каяться было не в чем. Мадам де Вантадур, для которой время любовных утех осталось далеко в прошлом, с некоторых пор заделалась святошей, и хотя ради благочестия она не отказалась ни от своих прежних более чем друзей, ни от крупной игры и всего прочего, покрывало на голове, посещение приходской церкви и дворцовой капеллы, неизменное присущ ствие на церковных службах и произносимые в соответствующий момент благочестивые речи смыли с нее все прегрешения, и зло, причиненное сими прегрешениями ей самой, не казалось более препятствием на пути к должности гувернантки. Однажды утром в конце марта Король сказал мар- шалыие де Ла Мотт, которая в силу своей должности являлась в этот час в кабинет Короля засвидетельствовать ему свое почтение, что он в высшей степени удовлетворен тем, как она исполняла сию должность при его детях и детях Монсеньора, а посему намерен поручить ее заботам детей монсеньора герцога Бургундского; однако, ввиду ее слабого здоровья, он намерен приобщить к должности герцогиню де Вантадур, ее дочь, дабы облегчить бремя сей многотрудной обязанности. Новость ошеломила маршал ьшу. Она любила свою дочь, но не настолько, чтобы согласиться на такое приобщение. Сколь ни пытались ее всяческими способами обхаживать, она оставалась непреклонна; она твердила, что нелепо приставлять к «детям Франции» женщину, которая сама никогда детей не имела, а сквозь зубы бормотала кое-что и похуже. А поскольку она умело отражала все выпады, не осталось ничего другого, как пренебречь ее мнением, что, естественно, вызвало крайнее неудовольствие маршалыпи: старуха боялась, что больше не будет госпожой положения и что ее речи станут считать просто старческой болтовней, а потому в ответ на поздравления без стеснения изливала свою досаду и уж вовсе не церемонилась в выражениях по адресу дочери, каковую встретила весьма неласково. Дочь, находившаяся тогда в Париже, тотчас же по получении этого известия прибыла в Версаль и вошла через заднюю дверь в кабинет мадам де Ментенон, где, пока Король работал в соседней комнате, мадам герцогиня Бургундская, которая могла в любое время,
486
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
но только одна, входить к Королю, играла с приближенными дамами и двумя «сыновьями Франции». Мадам де Вантадур была настолько взволнована, настолько обезумела от радости, что забыла о достоинстве и, едва войдя, бросилась на колени и поползла к мадам герцогине Бургундской, которая пошла ей навстречу, подняла ее и поцеловала. Герцогиня сделала то же самое, когда после первых поздравлений принцесса привела ее в кабинет Короля; тот был изумлен столь неумеренным изъявлением чувств: ранее ему не случалось видеть, чтобы кто-либо был до такой степени вне себя. Мадам де Вантадур получила двенадцать тысяч ливров прибавки к уже имевшемуся у нее пенсиону в размере восьми тысячи ливров.
Маршал де Шашорепо, генеральный наместник Бретани
Маршал де Шаторено вскоре после того получил генеральное наместничество Бретань, остававшееся вакантным, как я уже говорил, после смерти Лавардена.
Вальдштейн отпущен В это же время Король разрешил уехать послу
на свободу. Вернон обменян императора в Лиссабоне Вальдштейну, взятому на Фелипо в плен на море, когда он возвращался в Герма¬
нию, и приказал послу Савойи Вернону, неизменно сопровождаемому своим ординарным дворянином, прибыть на границу Прованса и савойских владений, где он был обменян на Фелипо.
Смерть государственного В это же время умер государственный советник
советника Арлэ Арлэ, бывший первым полномочным послом
при подписании Рисвикского мира;33 ранее я уже достаточно говорил о нем34, так что мне нечего добавить к вышесказанному.
Смерть Кухорна Враги потеряли лучшего из голландских воен¬
ных, который, к тому же, был их Вобаном в строительстве оборонительных сооружений и организации осад; это был генерал Кухорн35, скончавшийся в Гааге.
Виллар в Лангедоке, Монревель в Осени
С фанатиками никак не удавалось справиться, и войска не знали покоя. Голландия и герцог Са-
1704. Мне делают операцию из-за неудачного кровопускания
487
войский поддерживали их оружием, деньгами и людьми, а Женева — протестантскими проповедниками. После возвращения из Баварии Виллар оставался не у дел. Его приняли так, словно он не награбил сокровищ и не препятствовал ради приобретения оных продвижению наших армий. Ему открыто покровительствовала мадам де Ментенон, а стало быть, и Ша- мийяр, достигший в ту пору вершины своего преуспеяния. Они хотели, чтобы Виллар оказался вновь на коне, а тот, пользуясь своим влиянием на обоих, желал во что бы то ни стало получить назначение. Германия, с тех пор как он поссорился с курфюрстом Баварским, ему не подходила, Фландрия и Италия были заняты имевшими больший вес Вильруа и Вандомом; так что в качестве награды ему можно было предложить лишь честь завершения маленькой войны в Лангедоке. Монревеля поддерживал только Король, что, по крайней мере, не позволило окончательно его уничтожить, но его принудили к весьма неприятному обмену. В Гиени царили мир и спокойствие, и не было ни малейшей необходимости посылать туда командующего; Монревеля отправили туда с теми же полномочиями и с тем же жалованьем, что он имел в Лангедоке. Перемена сия изрядно его огорчила, но пришлось смириться и отправиться играть в ландскнехт в Бордо. Виллар, желая придать весу своему ничтожному назначению, с обычной для него наглостью шутливо заявил, что его посылают туда как знахаря, к чьим услугам прибегают, когда ученые эскулапы оказываются бессильны. Эта острота вывела из себя Монревеля, который, пока Виллар был в пути, дважды разбил фанатиков, причем особенно успешно в последний раз, когда самолично руководил операцией, и тотчас же отбыл в Бордо, где после Сурди не было командующего36.
Мне делают операцию из-за Об эту пору со мной приключилась крайне не- неудачного кровопускания приятная история. Чувствуя головокружение,
я приказал отворить себе кровь и полагал, что проделано сие было вполне удачно. Ночью я почувствовал боль в руке, но Ледран, знаменитый хирург, делавший мне кровопускание, заверил меня, что причиной тому слишком тугая повязка. Короче говоря, за два дня рука у меня чудовищно распухла, сделался жар, и боль стала невыносимой. В течение следующих двух дней мне делали компрессы, что, по мнению лучших парижских хирургов, должно было вывести воспаление через надрез. Месье де Лозен, сочтя, и не без оснований, что я очень плох, настоятельно
488
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
советовал обратиться к Марешалю и отправился в Версаль, чтобы просить о том Короля: без его разрешения Марешаль не приезжал в Париж, ибо всегда должен был находиться там же, где Король. Последний разрешил ему приехать, ночевать в Париже и даже остаться при мне. Прибыв утром, он вскрыл мне руку, сделав длиннейший разрез, что было весьма своевременно, так как нагноение приближалось уже к грудной клетке, вызывая сильнейший озноб. Два дня он не отходил от меня, затем навещал меня несколько дней подряд, а потом — через день. Его искусство, легкость, с коей была произведена операция и последующие перевязки, и то, как быстро он поставил меня на ноги, просто не поддаются описанию.
Шамийяр положил начало Он воспользовался этим несчастным случаем, моему примирению с Каро- чтобы поговорить обо мне с Королем, который лем\ Марешаль его завершил после моего выздоровления осыпал меня любезностями. Незадолго до того Шамийяру удалось убедить Короля вернуть мне свою благосклонность, а слова Марешаля довершили начатое Шамийяром. В день кровопускания я слегка перенапряг руку, чему и приписываю последовавшее несчастье, ибо, находясь в таком состоянии, попросил Ледрана отворить мне кровь. Марешаль и Фагон не сомневались, что было задето сухожилие. Благодаря тому, что меня заставляли носить в этой руке тяжести, она осталась нормальной длины, и с тех пор ничто не напоминало мне более об этом несчастном случае. Лучшие парижские хирурги, сменяя друг друга, дежурили у моей постели. Трибуло, пользовавшийся заслуженной репутацией в качестве хирурга во французских гвардейских войсках, сказал мне, что месье де Марсан, должно быть, принадлежит к числу моих ближайших друзей, так как, встретив его, Трибуло, на улице, тот остановился и подробно и крайне заинтересованно расспрашивал о моем здоровье.
Жадность графа де Марса- А дело было в том, что он хотел получить мое на встречает недоброжела- губернаторство37 и осмелился просить о том Ко- тельный прием роля. В ответ Король спросил: «Разве у месье де
Сен-Симона нет сына?», заставив графа смущенно замолчать. Шамийяр по собственному почину, не теряя времени, сделал все необходимое, чтобы губернаторство осталось за моим сыном, если мне
1704. Эрцгерцог прибывает в Лиссабон через Англию
489
не суждено будет поправиться. В дальнейшем я не показал виду, что мне известно о действиях месье де Марсана, с которым, впрочем, как и со всеми лотарингцами, я не поддерживал никаких отношений.
Смерть знаменитого Боссюэ, Церковь и мир потеряли в это самое время двух епископа Mo, и кардинала прелатов, кои оба тогда находились в зените Фюрстенберга; их наследство блеска: увенчанного славой Боссюэ, епископа
Mo, — Церковь, а знаменитого кардинала Фюрстенберга — мир. Оба они настолько известны, что мне нет нужды говорить об этих двух мужах, достигших столь невиданных высот и столь прославившихся — каждый на своем поприще. Кончина первого, всеми оплакиваемая, остается невосполнимой утратой, а великие труды, каковые он не оставлял и в глубокой старости, звучат укором еще не вступившим в пожилой возраст и полным сил самым образованным и усердным епископам, теологам и ученым; другой же, чья жизнь и деятельность так долго занимали и тревожили Европу38, уже давно бесполезно обременял землю своим существованием. Шамийяр получил для безмозглого епископа Санлиса, своего брата, должность первого священника мадам герцогини Бургундской, архиепископ Санса Л а Огетт — место государственного советника от духовенства, а епископ Туля Бисси, уступив настоятельным просьбам, согласился стать епископом Mo. Он решил, что епархия, находящаяся так близко от Парижа, будет гораздо больше содействовать его преуспеянию, чем ссоры с герцогом Лотарингским, уже, правда, позволившие ему проторить себе дорогу в Рим; поэтому он предпочитал оставаться в Туле, упорно отказываясь от Бордо. На Mo, однако, он возлагал огромные надежды, полагая, что постоянное пребывание вблизи двора и Парижа позволит ему как нельзя лучше использовать свою ловкость и предприимчивость, что и не замедлило произойти.
Эрцгерцог прибывает в Лиссабон через Англию в сопровождении малочисленного войска. Адмирал Кастилии лишается влияния и уважения
После долгого пребывания в Нижней Германии и Голландии в ожидании, пока все будет готово к его путешествию, эрцгерцог попал в сильнейший шторм, который дважды приводил его к берегам Англии, где в первый раз он был принят королевой и ее министрами. Прибыв в Португа-
490
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
лию39 в сопровождении весьма малочисленного войска, он понял, что опереться ему там не на кого. Сие неприятное обстоятельство, а заодно и преданность испанцев своему королю шли вразрез с обещаниями адмирала40, уверявшего, что в Испании восстанут все до единого; но поскольку ничто и никто, за исключением двух или трех частных лиц, там даже не шелохнулись ни по прибытии эрцгерцога, ни потом, а брожение началось лишь много времени спустя, адмирал полностью лишился доверия и влияния. Португалия, предоставленная собственным слабым силам, обвиняла его в том, что он, можно сказать, вверг ее в эту беду, а эрцгерцог — в том, что он поторопил его прибытие, вселив в него совершенно безосновательные надежды. Адмирал оправдывался, говоря, что союзники и сам император покинули его, что не позволило людям открыто встать на его сторону. Разочарование в обещаниях адмирала, лишавшее его поддержки как португальского двора, так и эрцгерцога, не единожды грозило ему расправой со стороны народа, и в конце концов он стал предметом общего презрения.
Опала принцессы Орсини, Я медлил с рассказом о нижеследующем событии отозванной из Испании и о некоторых других, дабы последовательно
с приказом тотчас же от- изложить то, что, будучи описано по частям быть в Италию; краткий и вперемежку с иными событиями, оказалось очерк ее правления бы менее понятным, — тем более что самое
важное, ради чего я отложил рассказ обо всем прочем, произошло не позже конца мая. Здесь нужно вспомнить, что я говорил о блистательном положении принцессы Орсини в Испании и о ее могущественных покровителях в Версале, где ей удалось полностью отлучить министров Короля, за исключением их злейшего врага Аркура, от участия в испанских делах, кои она обсуждала только с мадам де Мен- тенон и с Королем. Месье де Бовилье, не видя средства бороться с этим злом, решился просить Короля избавить его от участия во всем, что касалось Испании. Канцлер с некоторых пор ничего об этих делах не слышал. Шамийяр, слишком занятый финансами и войной, мог бы и вовсе не вызывать подозрений обеих дам, если бы не его дружеская связь с герцогами де Шеврёзом и де Бовилье; но у него не хватало времени ни на что, кроме своих непосредственных обязанностей, а потому, якобы для того чтобы не утомлять его, об Испании с ним говорили лишь в общем и лишь тогда,
1704. Опала принцессы Орсини, отозванной из Испании
491
когда требовались его распоряжения и депеши, касающиеся армии и денег. Оставался Торси, который был бы рад никогда об этом ничего не слышать и который имел дело лишь с сухими фактами и уже решенными вопросами, каковые не могли миновать его ведомство. В Испании, как мы видели, мадам Орсини избавилась от кардиналов д’Эстре и Портокарре- ро; от Ариаса, который с уходом кардинала д’Эстре во второй раз подал в отставку и отправился в свое Севильское архиепископство дожидаться кардинальского сана, на который его выдвинул король Испании; от Луви- ля и от всех, кто был причастен к завещанию Карла II или же удостоился какой-либо милости короля без ее участия. Ривас, написавший это знаменитое завещание, был единственным, кто оставался в Совете, где его деятельность ограничивалась канцелярскими обязанностями, где он не имел ни права на собственное мнение, ни влияния, ни уважения и откуда мадам Орсини рассчитывала при первой же возможности его удалить, как и всех прочих. Заправляли всем только принцесса и Орри, самолично распоряжаясь и раздавая милости; эти двое одни принимали решения, третьим часто бывал д’Обиньи, а королева, смотревшая на все их глазами, присутствовала, когда хотела, на их собраниях. Распорядок дня короля устанавливался королевой, а если он желал изменить что-либо в установленном порядке своих занятий и развлечений, таких как охота, игра в шары или что-либо другое, то посылал к ней за разрешением Вазе, придверника- француза, преданного мадам Орсини, и сообразовывал свои действия с доставленным ему ответом; король, мало-помалу свыкшийся с подобной зависимостью, приходил по вечерам к королеве, а чаще — к мадам Орсини, где обыкновенно заставал Орри, а иногда и д’Обиньи, и узнавал о принятых решениях, передавал им взятые в Совете документы, дабы они на следующий день дали по ним свое заключение, и относил их обратно в Совет, члены которого уже ничего не обсуждали, но лишь формально уведомлялись о том, что было передано королем Ривасу для исполнения. Аббат д’Эстре, который после отставки своего дяди входил в Совет, не осмеливался высказывать там свое несогласие, а, желая сделать какое-либо замечание, обращался к мадам Орсини и Орри, каковые, не давая себе труда дослушать его до конца, шли своей дорогой, нимало не беспокоясь о том, что он может им сказать. Принцесса, таким образом, была полновластной правительницей и думала лишь о том, как бы устранить всякого,
492
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
кто мог нарушить сие положение или пожелать урвать хотя бы маленькую толику ее могущества. Чтобы противостоять эрцгерцогу, на границе с Португалией требовалась армия, а следовательно, нужен был французский военачальник, чтобы командовать французскими, а, может быть, также и испанскими войсками.
Соображения, побудившие Принцесса с давних пор знала королеву Англии, отправить в Испанию которая была итальянкой41. Она усердно под- Бервика и Пюисегюра держивала с королевой отношения во время сво¬
их продолжительных визитов в Париж и поныне состояла с нею в дружеской переписке, а посему задумала добиться назначения герцога Бервика командующим французскими войсками в Испании. Зная, что он нрава мягкого, покладист, искушен в придворной жизни и, имея семью, не обладает состоянием, мадам Орсини решила, учитывая все эти обстоятельства, что сможет вертеть, как захочет, человеком, полностью зависящим от короля и королевы Англии, человеком, который благодаря ей выпутается из незавидного положения, общего для всех генерал-лейтенантов, и который будет нуждаться в ней для дальнейшего возвышения и обогащения; она же рассчитывала таким образом избавиться от необходимости считаться с каким-нибудь французом, не обязанным ей своим положением и преуспеянием. Принцесса ходатайствовала о Берви- ке в Сен-Жермене и предложила его Версалю. Король, который, из уважения к королю Англии и аналогично своим бастардам, ранее дал ему возможность поучаствовать в некотором количестве кампаний в качестве волонтера, а затем, несмотря на крайнюю молодость, произвел его сразу в генерал-лейтенанты, теперь был счастлив столь естественной возможности выделить его среди прочих, поручив ему командовать армией. Ранее Бервик постоянно служит во Фландрии. Благодаря своей покладистости и угодливости он близко сошелся с месье де Люксембургом и его друзьями, с Месье Герцогом и месье принцем де Конти, а затем — с маршалом де Виль- руа. Эти два главнокомандующих обращались с ним как с собственным сыном и на войне, и при дворе, а таланты у него были и к тому, и к другому; они очень лестно отзывались о нем Королю и просили поддержать его. Приняв во внимание многочисленные свидетельства его усердия и талантов и идя навстречу просьбам короля и королевы Англии, а равным обра¬
1704. Небрежность, бесстыдство и преступление Орри
493
зом и мадам Орсини, Король, и так уже весьма расположенный к генералу, согласился назначить его командующим. Волею случая Бервик, обладавший тонким нюхом и давно уже завязавший знакомство с Аркуром, в коем видел человека, умеющего брать за рога удачу, коротко с ним сошелся, а тот — единственный, кто был в курсе этой испанской интриги, — окончательно склонил чашу весов в его пользу, и Бервик получил данное назначение. А поскольку он никогда ранее не был главнокомандующим, Король решил направить к нему Пюисегюра, которого прекрасно знал, так как тот долгое время командовал его пехотным полком (тут уж Король лично входил во все детали), и к услугам которого, как мы уже видели, он не раз прибегал для осуществления многих важных планов и замыслов, над каковыми нередко работал с ним вместе и каковые Пюисегюр всегда успешно завершал. Он был душой Фландрской армии, а посему герцог Бервик очень близко его знал и прилагал немалые усилия, чтобы завоевать его расположение. Обеспечив Бервика такой подмогой и поручив Пюисегю- ру, как единственному директору, снабжение всех войск и надзор за складами боеприпасов и провианта, Король счел, что принял все возможные предосторожности касательно войны в Испании. Пюисегюр выехал первым. Снабжение французских войск от Пиренеев до Мадрида он нашел безупречным и прислал о том в высшей степени положительный отчет.
Небрежность, бесстыдство По прибытии в Мадрид он принялся за работу и преступление Орри с Орри, и тот, разложив на столе бумаги, пока¬
зал ему все свои склады, расположенные как вдоль дороги к границе Португалии, так и на самой границе, обеспечивающие регулярное снабжение армии, и сказал, что приготовлены также и все деньги, дабы армия в ходе кампании не испытывала ни в чем недостатка. Пюисегюр, человек прямой и правдивый, видя, что всё, начиная от самых Пиренеев, безупречно подготовлено, и помыслить не мог, что Орри может проявить небрежность в обеспечении безопасности границы в тот момент, когда Испании было жизненно необходимо как можно быстрее завершить войну, прежде чем эрцгерцог получит подкрепление, — и тем более представить, что министр, за все это отвечающий, может иметь наглость в подробностях рассказывать ему обо всех предосторожностях, не позаботившись на самом деле ни об одной. В высшей степени удовле¬
494
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
творенный всем услышанным, он в своем послании Королю весьма похвально отозвался об Орри, а стало быть, и о мадам Орсини, и об их умелом и мудром правлении, каковое, по его мнению, должно принести щедрые плоды. В таком настроении он отбыл на границу с Португалией, чтобы лично во всем убедиться и все подготовить в соответствии с планами, дабы по прибытии французских войск и командующего эти планы можно было бы незамедлительно осуществить. Но каково же было его удивление, когда на всем протяжении пути от Мадрида до границы он не обнаружил ничего из того, что необходимо для прохода войск, а по прибытии на самую границу не увидел даже и намека на все то, что, согласно документам, представленным ему Орри, было якобы уже сделано. Он с трудом мог поверить поступавшим со всех сторон свидетельствам столь преступной небрежности. Он посетил все места, где, согласно бумагам Орри, находились склады; все они были пусты, и никакие распоряжения на их счет не отдавались. Можно себе представить, сколь велика была его досада, когда он не обнаружил ничего из того, на что, как он полагал, можно было с уверенностью рассчитывать. Он уведомил о том Мадрид, послав одновременно отчет Королю, где признавал себя виновным (если, конечно, тут была его вина) в том, что поверил Орри и его бумагам, и, понимая, что осуществить все ранее им задуманное невозможно, тут же, не теряя времени, стал делать все от него зависящее, чтобы армия хотя бы была обеспечена всем необходимым и не столкнулась с невозможностью должным образом начать кампанию из-за отсутствия провианта и боеприпасов. Подобное поведение Орри и бесстыдная наглость, позволившая ему лгать человеку, коему предстояло немедленно удостовериться в обмане, не поддается объяснению. Мошенники, которые воруют, существовали во все времена, но чтобы они так дерзко осмеливались подтасовывать факты, зная, что ложь их будет незамедлительно и безо всякого труда разоблачена, сие просто не поддается объяснению. Однако именно это и проделал Орри, надеясь на поддержку принцессы и на ослепление Версаля.
Необъяснимая власть прин- Ослепление сие было таково, что в то самое вре- цессы Орсини над аббатом мя, когда им следовало горько сожалеть о ре- d’ Эстре и неслыханное зло- зультатах своих действий, мадам Орсини осме- употребление оной лилась на нечто вовсе не слыханное. Она столь
1704. Принцесса Орсини перехватывает письмо аббата д’Эстре к Королю 495
крепко опутала сетями бедного аббата д’Эстре (который, видя в том, уж не знаю почему, залог своего преуспеяния, безоглядно цеплялся за свою жалкую должностишку в Испании), что, будучи послом Франции, он дал неслыханное обещание не отправлять писем Королю и его двору, не согласовав предварительно их содержание с нею, а вскоре после того обязался не отсылать ни одного письма, не предоставив ей оное для прочтения. Подобная зависимость, столь стеснительная для всякого человека, столь абсурдная для посла и столь пагубная для дела, служить коему было его долгом, под конец сделалась для аббата д’Эстре непереносимой. Он начал утаивать от принцессы некоторые депеши. Однако он был не настолько ловок, чтобы мадам Орсини, так пристально за всем следившая, внушавшая такой трепет и коей все так безоговорочно подчинялись, не получила о том уведомления от почты. Она распорядилась, чтобы ее поставили в известность, как только это произойдет. Она получила известие на сей счет и второго раза дожидаться не стала. Велев изъять и доставить ей депешу аббата д’Эстре, адресованную Королю, она вскрыла ее и, как того и следовало ожидать, осталась ею крайне недовольна. Однако более всего ее задело то, что, подробно рассказывая о Совете, где рассматривались и решались все дела и в который входили она сама, Орри и очень часто д’Обиньи, аббат преувеличивал роль последнего и добавлял, что это ее шталмейстер и что никто не сомневается в том, что она вышла за него замуж.
Принцесса Орсини перехватывает письмо аббата б Эстре к Королю и делает в нем собственноручную приписку
Вне себя от досады и ярости, она собственной рукой написала на полях: «Вигила замуж — ничего подобного!», показала письмо с этой припиской королю и королеве Испании и множеству испанских придворных, сопровождая сие возмущенными возгласами, а следом за первой глупостью совершила еще одну, отослав данное письмо со своей припиской Королю и сопроводив его возмущенными жалобами на аббата д’Эстре за то, что он, нарушив уговор, отослал письмо, не показав, да еще нанес ей чудовищное оскорбление упоминанием о ее предполагаемом замужестве42. Аббат д’Эстре, со своей стороны, столь же громко кричал о нарушении тайны переписки и его прав посла, а также об оскорблении, которое принцесса нанесла Королю, перехватив, разгласив и сопроводив своей припиской пись-
496
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
мо королевского посла к Его Величеству. Королева Испании, подстрекаемая мадам Орсини, чьи притязания безоговорочно поддерживала, решительно выступила против аббата д’Эстре, после чего его пребывание в Испании сделалось несовместимым с ее властью. Что же до короля, ее супруга, то он почти не принимал участия в ссоре, но его незначительное вмешательство было на руку принцессе Орсини. Со своей прямотой и неизменно здравым смыслом, который таился в оковах его холодной медлительности, он должен был сознавать всю возмутительность происшедшего, и, быть может, лишь природная флегматичность делала его неспособным твердо выступить в поддержку той или иной стороны. Письмо с припиской принцессы и ее жалобами и требованием примерно наказать аббата д’Эстре Король получил почти что следом за посланиями Пюисегюра, отправленными с границы Португалии. Последние необычайно настроили Короля против Орри и принцессы, на которых всегда смотрели как на одно целое, ибо принцесса писала государю с явным намерением заставить верить лживым заверениям Орри. Наши министры, лишь из досады оставившие испанские дела, не упустили столь удобного повода для нападок на мадридское правительство и, воспользовавшись вскользь высказанным Королем неудовольствием, потребовали возвратить им сию важнейшую часть их обязанностей. Поняв, чем ему это грозит, Аркур уговаривал мадам де Ментенон поддержать Орри в обстоятельствах, где для него и для мадам Орсини все было поставлено на карту, дабы не допустить крушения их могущества и возврата к контролю над испанскими делами министров, каковые не позволят ему вернуться к занятию оными, вопреки крайней его в том заинтересованности. Кто одержит верх в этой борьбе, оставалось неясным до тех пор, пока не прибыло роковое письмо и горькие жалобы аббата д’Эстре, обращенные к Королю и министрам. Уже возвратившийся в это время ко двору кардинал д’Эстре сделал все возможное, чтобы вернуть им мужество и заставить их воспользоваться уникальной возможностью свалить мадам Орсини и избавиться раз и навсегда от людей, узурпировавших столь весомую часть их власти. Скандал был слишком громким и публичным, чтобы Король мог не заговорить с министрами об этом. Он уже обсуждал с ними жалобы Пюисегюра и средства хотя бы отчасти исправить положение. А прибывшее почти одновременно сие дополнительное известие стало последней каплей в чаше обвинений против Орри и принцессы. Отныне с обоими было покончено. Мадам де Ментенон
1704. Аббат д’Эстре получает отзыв
497
слишком грубо обнаружила бы свои истинные намерения, встань она на защиту людей, так дерзко выказавших Королю неуважение, чрезвычайно, как ей показалось, его уязвившее. Все ухищрения д’Аркура разбились об этот риф. Было решено принцессу выслать в Рим, а Орри — отозвать; трудность, однако, заключалась в том, что с их стороны можно было ожидать категорического отказа подчиниться, а король мог не устоять перед возмущенными криками королевы. После всего случившегося можно было ожидать любых крайностей, а посему было решено не торопиться, а дождаться благоприятного момента и нанести удар, уже не рискуя промахнуться. Король сделал принцессе суровый выговор по поводу ее беспримерной дерзости, свидетельствующей о забвении как того уважения, каковое должно выказывать государю, так и того обстоятельства, что тайна переписки королевского посла священна и никто не смеет на нее покушаться.
Аббат д’Эстре получает Одновременно аббата д’Эстре уведомили об
отзыв этом выговоре и о том, что у него имелись закон¬
ные основания для жалоб, и более ничего. Аббат д’Эстре, надеявшийся, что мадам Орсини будет изгнана, впал в отчаяние, видя, что она отделалась пустяками, а он остался ни с чем, сделавшись предметом ненависти и поношений для принцессы и даже для королевы, а власть мадам Орсини стала еще более прочной, чем когда-либо, ибо ее неслыханная дерзость осталась безнаказанной. А посему, удрученный невозможностью на что бы то ни было рассчитывать в Испании, он попросил отставки. Его поймали на слове, а принцесса вновь торжествовала, так скандально отделавшись от этого человека, хотя он был во всем прав, а дело его затрагивало самого Короля, и оставшись полной хозяйкой положения вопреки более чем обоснованным опасениям тягостных для себя последствий своей дерзкой выходки. Но в то время как эта приманка и эта видимая победа тешили мадам Орсини, кардинал д’Эстре, настолько же из желания уязвить ее, насколько из любви к племяннику, при поддержке министров, движимых тем же желанием, и Ноаев, с коими его связывали дружеские и родственные узы, умело воспользовался отзывом аббата д’Эстре, совершенно не виновного в подобном скандале, чтобы добиться для него вознаграждения, на которое он имел право и которое показало бы, что Король доволен его поведением. Сделать его епископом? Он был
498
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
еще достаточно молод и хорош собой, у него были любовные приключения, и он принадлежал к числу тех аббатов, ни одного из которых Король не считал возможным удостоить епископского сана. Пожаловать новые аббатства? Нет, их целью было нечто яркое и блистательное.
Аббат Э’ Эстре становится Все они обратили взоры к Ордену Святого Духа, командором Ордена Святого как к почести, каковая, буде аббат ее удостоится, Духа,, как некогда аббат станет постоянно напоминать о том, сколь до-
Шателье. Кто такой аббат волен был Король его поведением, как к огром- Шателье ному отличию среди духовенства, ввиду малого
числа таких мест, и как к месту тем более лестному, что примеров получения оного почти нет. Действительно, единственным священником, ставшим командором Ордена Святого Духа, не имея епископского сана, был некий Дайон дю Люд, сын одной из Батарнэ и первого графа дю Люда, губернатора Пуату, Ла-Рошели и Ониса, генерального наместника Гиени, игравшего в свое время немаловажную роль; этот аббат, по матери родственник Жуайёзов и Монморанси, был братом второго графа дю Люда, губернатора Пуату, сенешаля Анжу, ставшего в 1581 году кавалером Ордена Святого Духа, а три его сестры вышли замуж за трех сеньоров, каковые все трое были кавалерами Ордена Святого Духа: это маршал де Матиньон, Филипп де Вольвир, маркиз де Рюффек, губернатор Сентонжа и Ангумуа43, и Жан де Шуре, сеньор де Маликорн, губернатор Пуату после его шурина. Брат Рене де Дайона, командора Ордена Святого Духа, был прапрадедом графа дю Люда44, ставшего к концу жизни герцогом по патенту и главным начальником артиллерии. Я намеренно привел здесь эту краткую генеалогию, дабы стало ясно, что представлял из себя этот Рене де Дайон; можно еще добавить, что в 1569 году он вместе со своими братьями засел в Пуатье, чтобы защищать его от гугенотов. Впрочем, между ним и аббатом д’Эстре имелось некоторое различие. Рене де Дайон был назначен епископом Люсона; он отказался, принял взамен аббатство Шателье и с тех пор носил это имя, как то и следовало согласно обычаю тех времен, просуществовавшему еще довольно долгое время. В этом качестве он и получил Орден Святого Духа вместе с первыми назначенными Генрихом III членами Ордена из числа кардиналов и прелатов. Вскоре после того аббат Шателье был возведен в сан епископа Байё. Однако наслаж¬
1704. Король Испании во главе своей армии в Португалии
499
дался он сим возвышением недолго, ибо в 1600 году окончил свой земной путь. Король испытывал некоторое затруднение из-за этого различия и из- за того, что случай сей был единственным. Тем не менее сыскалось больше доводов в пользу награждения священнослужителя, и Король, как и в тех случаях, когда он обещал предоставить первое вакантное место, решился наконец объявить, что первая же голубая лента, которую он сможет вручить духовному лицу, будет отдана аббату д’Эстре. Ждать последнему пришлось недолго, ибо вскоре после того скончался кардинал Фюрстенберг, и Эстре вновь имели все основания торжествовать.
Кардинал ff Эстре—аббат Король узнал об этой смерти утром. Он тотчас Сен-Жермен-де-Пре же послал Блуэна к находившемуся в тот момент
в Версале кардиналу д’Эстре — сказать, что дает ему аббатство Сен-Жермен-де-Пре, так как догадывается, что сам он, по скромности, не осмелится просить его об этом. Дядя и племянник, коим почти одновременно были дарованы две столь значительные милости, были вне себя от радости, и кардинал д’Эстре, при всем своем благородстве и бескорыстии, не скрывал ликования, говоря, что более всего его радует мысль о том, сколь раздосадована будет принцесса Орсини. Действительно, это заставило ее о многом задуматься. Несмотря на все упущения Орри, кампания в Португалии была начата. Король Испании выразил намерение принять в ней участие. Мадам Орсини, не желавшая терять его из виду, использовала все влияние и свое, и королевы, чтобы помешать ему в этом или на худой конец устроить так, чтобы он взял с собой королеву. Король, не отступавший от своего намерения, ранее уже писал королю, своему внуку, что, коль скоро ранее он отправился навстречу противнику в Ломбардию, а ныне его соперник лично ступил на землю Испанского полуострова, то теперь, дабы не покрыть себя позором, он должен встать во главе идущей на врага армии.
Король Испании во главе Король твердо поддерживал его в этом намере- своей армии в Португалии нии и категорически воспротивился тому, чтобы его сопровождала королева, полагая, что ее присутствие будет иметь следствием излишние и в высшей степени нежелательные траты и помехи; таким образом, он заставил королеву остаться
500
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
в Мадриде и так постарался ускорить выезд короля, своего внука, что тот уже в середине марта появился во главе армии, где аббату д’Эстре было приказано находиться при нем вплоть до прибытия его преемника. Только теперь стало возможным действовать. Королева имела такое влияние на своего мужа, короля, а сама так безоглядно подчинялась принцессе Орсини, что Король не рассчитывал на безоговорочное подчинение, и, дабы избежать ненужного шума, решил держать короля, своего внука, вдали от королевы.
Изгнание принцессы Орси- Как только это было исполнено, Король отпра- ни; ее мужество и предпри- вил внуку письмо об изгнании навсегда прин- нимаемые ею действия цессы Орсини, написанное таким образом, чтобы убедить короля Испании в необходимости сего шага и в том, что оное решение обжалованию не подлежит. Одновременно он написал еще более повелительное письмо королеве, а принцессе Орсини отправил приказ немедля оставить Мадрид, затем тотчас же покинуть Испанию и удалиться в Италию. Этот неожиданный удар поверг в отчаяние королеву, но не сломил ту, на которую был обрушен. Она трезво взглянула на все, что произошло с момента отправки письма с ее припиской, поняла, что все было проделано по заранее составленному плану с целью изгнать ее в тот момент, когда король Испании и королева будут разлучены, и осознала тщетность торжества, коим некоторое время упивалась. Она ощутила свое бессилие. Однако будущее не казалось ей безнадежным, и она не упускала ничего, чтобы подготовить себе почву в Испании, в коей видела свою главную опору, пока ей не удастся отыскать хоть какую-нибудь лазейку во Францию. Она прибегла к хлопотам королевы перед обоими королями лишь для того, чтобы выиграть несколько дней, коими воспользовалась, чтобы в качестве камареры-майор приставить к королеве герцогиню де Монтельяно, ибо была уверена, что без труда сможет отстранить ее, если удастся возвратиться в Испанию. Сестра покойного принца Изенги- енского, герцогиня была на редкость добра и кротка, но при этом очень ограниченна, робка и угодлива; в бытность мою в Испании я знал ее кама- рерой-майор королевы, дочери месье герцога Орлеанского45. Мадам Орсини выбрала одну из дам королевы, безраздельно ей преданную, умную и ловкую, через нее установила сношения с королевой, обеспечив себе надежные средства получать сведения обо всем и отдавать свои распоряже¬
1704. Она выезжает в направлении Байонны
501
ния. Она самолично дала наставления королеве относительно того, как, сообразуясь с обстоятельствами, ей следует вести себя при обоих дворах, чтобы добиться возвращения принцессы и не утратить собственного влияния. Она назвала королеве и описала особенности характера тех, на кого (и указала, в какой мере) она может положиться, и объяснила, каким образом можно будет использовать этих людей, введя их в ближайшее окружение короля. Одним словом, она расставила все сети и, сославшись на необходимость подготовки к столь внезапному и долгому путешествию, продолжала с удвоенной энергией невозмутимо отдавать распоряжения и рассылать письма и уехала, лишь окончательно продумав и подготовив все свои планы. Она нанесла ряд прощальных визитов в городе, выражая сожаления лишь по поводу разлуки с королевой и не говоря ни слова о своей собственной участи, каковую принимала с мужественным смирением, без высокомерия, дабы не вызывать еще большего раздражения, и без малейшего намека на низкопоклонство.
Она выезжает в паправле- Наконец, через две недели после получения нии Байонны приказа, она выехала в Алькалй—место, славное
множеством великолепных коллегий, построенных там по распоряжению знаменитого кардинала Хименеса для всех родов наук. Этот городок располагается в семи лье от Мадрида, примерно так же, как Фонтенбло от Парижа. Самое срочное было сделано, но принцессе нужно было предпринять еще кое-какие шаги, коим удаление от Мадрида не было препятствием, а посему она под различными предлогами не трогалась с места, несмотря на следовавшие одно за другим приказания уехать. Королева проводила принцессу за два лье от Мадрида и всю дорогу всячески уверяла ее, что они всегда будут заодно. Принцесса же заверяла в ответ, что ее изгнание, если вдруг оно затянется, будет концом ее, королевы, власти и началом ее несчастий; так, оплакивая их разлуку, она оплакивала самое себя. Полагают, что из Алькала принцесса не раз приезжала в Мадрид, и в этом нет ничего невозможного. После пяти недель упорного пребывания в этом городе, когда все нити интриги были сплетены тщательно, надежно и с удивительным присутствием духа, каковое не может не вызывать восхищения, ибо сей краткий промежуток времени был наполнен досадой, яростью, горем и отчаяньем, принцесса двинулась к Бай¬
502
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
онне, делая такие короткие переезды и такие частые и продолжительные остановки, на какие только могла осмелиться.
Герцог де Грамон—посол Тем временем был назначен преемник аббата в Испании; его характер д’Эстре, и выбор сей вызвал немалое удивление
в свете. Преемником стал герцог де Грамон; имя, положение, привлекательная наружность говорили в его пользу, но этим его заслуги и ограничивались. Он был сыном маршала де Грамона, обладавшего редкостным умением завоевывать и сохранять расположение высокопоставленных особ и тем самым заставлять всех считаться с собою, а главное, безошибочно угадывать, кому из них суждено оставаться господами всех прочих, и при этом не изменять никому и ни у кого не вызывать подозрений. Высочайшего же положения и всеобщего почитания маршал добился благодаря своей близости с кардиналами де Ришельё и Мазарини, доверенностью коих пользовался всю жизнь; расположению последнего он обязан дружбой и доверием Королевы и Короля, ее сына; одновременно он сумел завоевать благосклонность Гастона и Месье Принца, питавших к нему своего рода почтение, во все времена остававшееся неизменным. Ему было поручено от имени Людовика XTV просить руки Королевы, что он и исполнил с великолепием и изысканностью, а затем участвовал вместе с месье де Л ионном в посольстве по случаю избрания императора Леопольда46. Постоянным источником огорчений стали для маршала любовные сумасбродства его старшего сына графа де Гиша, из-за которых семья лишилась Гвардейского полка47, куда тот был записан, — полка, который отец не смог передать младшему сыну, звавшемуся Лувиньи, — тому самому герцогу де Грамону, о коем я веду здесь речь. Наделенный умом и изумительной мужественной красотой, он благодаря положению отца оказался причастен ко всем увеселениям молодого Короля и навсегда приобрел его дружеское расположение. Он женился на дочери маршала де Кастельно, в любовных отношениях с коей зашел слишком далеко; ее брат, смерть которого впоследствии сделала ее очень богатой, шутить был не склонен и принудил его вступить с ней в брак. Жених не стяжал себе доброго имени своей храбростью. Не лучше была его репутация и в том, что касалось игры и денег, так что в его губернаторствах Байонна, Беарн и проч. все крепко держались за свои кошельки. Нравы его были ничуть не лучше, а низость превосходила все прочие недостатки. Когда без¬
1704. Его постыдный брак
503
умные удовольствия первой молодости и последовавшее за ними увлечение игрой (а герцог де Грамон всегда принимал участие в карточной игре Короля) уступили место делам солидного возраста, лишившим герцога ежедневного доступа к Королю, он, зная, что Король падок до похвал и лести, решил, дабы сохранить кое-что из прежнего, предложить ему себя в качестве историка его царствования. Историограф столь высокого ранга пришелся Королю по вкусу, так что порой он удостаивал герцога бесед с глазу на глаз, чтобы дать ему сведения о некоторых фактах и ознакомиться с его опытами. Впоследствии, якобы под большим секретом, он стал показывать их кое-каким людям в расчете на то, что их одобрение дойдет до Короля и укрепит его, герцога, положение при государе. Однако перу его было не под силу справиться со столь обширным трудом, каковой он предпринял лишь для того, чтобы угодить Королю; а посему и продвинулся он в нем не слишком далеко48. Состоя в родстве с Ноаями благодаря браку своего старшего сына и будучи тестем Буффлера, он более чем когда-либо стремился играть заметь ную роль: домогался назначения послом и даже претендовал на посольство в Голландии. К этому, правда, он был столь же мало пригоден, как и к писанию истории, но благодаря своему упорству получил испанское посольство, ибо в сложившихся обстоятельствах мало кому хотелось расхлебывать кашу, заварившуюся в связи с падением мадам Орсини.
Его постыдный брак Удивлены, однако, все были до крайности: в све¬
те знали ему цену, и к тому же он окончательно себя опозорил, женившись на старой потаскухе по имени Ла Кур. Сначала она была горничной жены первого лейб-медика д’Акена, потом — мадам де Ливри. Дезорм, генеральный контролер королевского двора, брат Беша- мея, в силу своей должности постоянно имевший дело с первым дворецким Короля (должность эту тогда исполнял Ливри), целыми днями играл у него; особа сия пришлась ему по вкусу, он принялся ее обхаживать, а потом в течение долгих лет открыто содержал. Герцог де Грамон также часто играл у Ливри; он был другом Дезорма, и, пока тот содержал эту девку, то есть до конца жизни, герцог де Грамон регулярно ужинал с ними наедине или в компании; отношения их отнюдь не были для него тайной. После смерти Дезорма он взял ее на содержание и в конце концов, хотя она уже была старой, кривой и уродливой, женился на ней.
504
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Герцог де Грамоп объявляет о своем постыдном браке и, безрассудно полагая услужить этим Королю, навлекает на себя гнев Короля и мадам де Ментенон
Этот эпизод из жизни частного лица, касающийся лишь его семьи, чье возмущение и отчаяние не знали границ, не заслуживал бы упоминания в этих «Записках», если бы не то, что за ним последовало. Тайно вступив в брак, а затем объявив о нем публично, герцог де Грамон решил, что его поступок будет угоден Королю, ибо подражание есть самая деликатная форма одобрения, а тем более окажется доблестью в глазах мадам де Ментенон, ведь он сам объявил о своем браке. Он прибег к услугам грязнобородых сульпицианцев и тупых бородатых святош из Миссий49, имеющих свой приход в Версале, дабы заставить оценить сей акт благочестия и представить его в качестве примера для подражания. Нетрудно догадаться, польстило сие Королю и мадам де Ментенон или нет. Выбранное для этого время — назначение послом в Испанию, и повод — желание взять с собой милейшую герцогиню, стали последней каплей этого сумасбродства и результат имели совершенно противоположный ожидаемому: намек на якобы существующее сходство поверг мадам де Ментенон в ярость и вызвал такой гнев Короля, что герцог несколько дней не осмеливался показаться ему на глаза. Король послал сказать ему, что запрещает его жене, где бы она ни находилась, претендовать на ранг и отличия герцогини и осмеливаться даже приближаться ко двору, а ему приказывает не сметь и думать о том, чтобы взять ее с собой в Испанию. О посольстве было объявлено уже после заключения этого брака. И лишь после назначения послом герцогу пришла в голову безумная мысль, что напоминание о якобы имеющемся сходстве может быть приятно Королю и мадам де Ментенон, а он сможет испросить для этой твари «право табурета» и разрешение взять ее с собой в Испанию. Но как ни велико было раздражение Короля и мадам де Ментенон, лишить герцога посольства, не обнаружив истинных к тому мотивов, было уже невозможно; правда, негодование их от этого не уменьшилось. Никому, кроме герцога де Грамона, не могло прийти в голову, что столь гнусное сравнение может оказаться приятным. Он был до такой степени без ума от этой твари, что всю жизнь плясал под ее дудку. Совершенно естественно, что последняя, выйдя из прислуги, мыслила сообразно сему званию, что она желала изображать герцогиню и что все средства для этого казались ей хороши;
1704. Принцесса Орсини изгнана в Тулузу
505
она внушила сию замечательную мысль своему супругу, который тотчас же увлекся оной, как и всем, что исходило от этой особы, и который, несмотря ни на что, до конца дней продолжал безоглядно во всем ей верить.
Принцесса Орсини настой- Послу категорически запретили беседовать с пиво требует разрешения принцессой Орсини, которую он должен был
прибыть в Версаль встретить по дороге. И хотя у нее было крайне
мало шансов быть выслушанной в Версале в тот момент, когда еще не стихли отзвуки обрушившегося на нее рокового удара, мужество и тут, как и ранее в Мадриде, не оставило ее. При дворах любая, даже самая страшная гроза, разразившаяся над головой того или иного человека, рано или поздно стихает, тем более когда есть необходимая поддержка и умение не поддаваться отчаянию, столкнувшись с превратностями судьбы. Неторопливо продвигаясь вперед, мадам Орсини не переставала слать письма, в коих просила позволить ей явиться ко двору и объясниться относительно своих действий — не потому, что рассчитывала на удовлетворение своей просьбы, а потому, что просьбами и жалобами надеялась добиться замены изгнания в Италию ссылкой во Францию, откуда со временем ей, возможно, удастся выбраться. Ее изгнание в Италию лишало Аркура всякой надежды иметь доступ к тайнам испанского двора, позволявший ему сохранять свое положение, а мадам де Ментенон — надежд на непосредственное участие в управлении Испанией. Оба они ощущали, сколь чувствительна была для них эта потеря. Однако некоторое время спустя они оправились от этого удара. Повеления Короля исполнялись; он наслаждался своей местью, вершиной коей были Орден Святого Духа, дарованный аббату д’Эстре, и аббатство Сен-Жермен — его дяде. Это было верхом унижения для самовластной правительницы, низвергнутой с такой высоты и так безжалостно изгнанной. Но эта публичная расправа могла со временем вызвать жалость и заронить мысль о том, что не следовало доводить королеву Испании до крайности в вопросах, уже не оказывавших влияния на дела и не наносивших урона власти.
Принцесса Орсини изгнана Этим обстоятельством и воспользовалась мадам в Тулузу де Ментенон, чтобы удержать принцессу Орси¬
ни во Франции. Сие отменяло изгнание в Ита¬
506
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
лию и на тот момент было вполне достаточным. Однако нельзя было раздражать Короля, так упорно настаивавшего на ее высылке в Италию, и нельзя было позволить ему что бы то ни было заподозрить. Поэтому выбор остановили на Тулузе, и разрешение поселиться там было, не без трудностей, даровано мадам Орсини как великая милость. Тулуза находилась, можно сказать, на пути ее следования от Байонны, через которую она въехала во Францию, через Дофинэ или Прованс в Италию, куда она могла попасть, либо перевалив через Альпы, либо морским путем; это был большой город, где она могла бы не только иметь все необходимые удобства, но и без труда поддерживать сношения и с Испанией, от которой пребывание здесь не слишком ее удаляло, и с Версалем, ибо столица Лангедока, где заседает парламент, имеет обширные связи и туда стекается большое количество людей, а стало быть, здесь гораздо легче скрывать свои действия, чем в каких-нибудь маленьких городках и удаленных местах. Выставленное напоказ на этой провинциальной сцене наказание, которое в иных обстоятельствах было бы верхом обиды и горести, показалось изгнаннице милостью и верным залогом возвращения. Из этого первого шага она заключила, что ей нужно всего лишь набраться терпения и, не теряя мужества, умело лавировать, полагаясь во всем на свои связи, а более всего — на самое себя. Имея в арсенале личную заинтересованность мадам де Ментенон, такого агента, как Аркур, — всегда находящегося под рукой, ловкого и дерзкого, движимого неукротимым честолюбием и ненавистью к министрам, такого друга, как архиепископ Экса Конак, обладающего даром мыслить и действовать решительно и расчетливо, друга, вся жизнь коего была хитросплетением сложнейших интриг, королеву Англии — для нанесения кое-каких ударов, каковые слишком бы явно обнаружили истинные намерения мадам де Ментенон, других подручных приятелей, коих ее брат, при всей своей ограниченности, мог бы собрать и повести за собой, — мадам Орсини полагала, что ей не придется долго оставаться в Тулузе, коль скоро в ее власти будет побуждать короля и королеву Испании действовать согласно со столь мощными агентами ее влияния.
ДеПепн, доверенное лицо Одновременно был отозван во Францию шева-
мадам Орсини, отозван лье де Пенн, который считался самым предан-
из Испании ным приверженцем мадам Орсини. Она сдела¬
1704. Поведение герцога дель Инфантадо
507
ла его знаменосцем лейб-гвардии. Он находился при короле Испании в Па- ленсии50, где ежедневно запирался с ним на три часа наедине и где получил, одновременно с принцессой Орсини, приказание покинуть Испанию. Король Испании послал принцессе тысячу пятьсот пистолей, хотя шевалье, несомненно, гораздо более нее в этом нуждался, и если бы не аббат д’Эстре, сумевший раздобыть для него сто тысяч экю, он не смог бы выехать из Мадрида.
Орри отозван из Испании В это же время Орри было приказано явиться
во Францию, чтобы дать отчет в своей бесстыдной лжи и в дурном управлении, спасшем эрцгерцога и воспрепятствовавшем завоеванию Португалии, которое, как свидетельствовали успехи, достигнутые, несмотря на нехватку всего, армиями Франции и Испании, было бы осуществлено без особого труда, располагай они хотя бы половиной того, что, как этот дерзкий прохвост уверял Пюисегюра, находилось на складах вдоль границы.
Безумные претензии Многие гранды последовали за королем Испа-
коинетабля Кастилии нии. Коннетабль Кастилии, желавший быть в их
числе, тем не менее отказался от этого, ибо возымел безумное намерение получить в армии то же положение и ту же власть, что и коннетабль Франции, когда тот командовал нашими войсками. Должность коннетабля Кастилии, передававшаяся по наследству, давно уже стала таковой лишь по названию, и без этого мудрого ограничения делала бы коннетабля более могущественным, чем король Испании. Об этих пустых наследственных испанских титулах мы поговорим более подробно в другом месте.
Поведение герцога 1ерцог дель Инфантадо, происходивший из ро-
дель Инфантадо да Сильва, выехал, не попрощавшись с королем,
из Мадрида в свои земли за несколько дней до отъезда монарха и вернулся в столицу в тот же самый вечер, когда король отбыл из нее. Подобное поведение вызвало всеобщее негодование. Я упоминаю об этом потому, что он вел себя так всю жизнь, и на данную тему также еще будет случай поговорить.
508
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Жалованье герцога де Грамо- Оставим на время принцессу Орсини и герцога на; привилегии послов. Шар- де Грамона. Пусть она, в Байонне еще раз полу- мон в Венеции злоупотребля- чившая приказание следовать прямо в Италию, ешими; жалобы республики; продолжает свой путь и останавливается в Тулу- покровительство, оказанное зе, а герцог направляется в Испанию. Он получил Шармону шестьдесят тысяч ливров на карету и лошадей,
двенадцать тысяч ливров в год на возмещение ущерба за отмену привилегий послов на поставку им продовольствия (привилегий, отмененных из-за злоупотребления ими) и еще пять тысяч ливров ежемесячно. В Венеции же эти привилегии еще действовали. Оставив должность генерального прокурора Большого совета ради поста кабинет-секретаря, приносившего удовольствие ничего не делать, ездить в Версаль и носить длинную шпагу, Шармон, став послом в Венеции, преисполнился решимости приумножить там свое богатство. Из-за вышеупомянутых привилегий у него возникало немало конфликтов, и в конце концов венецианцы перехватили выданные им неким торговцам документы, разрешающие беспрепятственный вывоз соли из владений республики во владения императора в конце залива;51 они отправили их своему послу в Париж; тот отнес их месье де Торси и во время специально предоставленной ему аудиенции обратился от имени республики к Королю с серьезными жалобами на происходящее. Любой человек знатного происхождения поплатился бы за это. Но Шармон был из рода Эннкенов: министры ему покровительствовали, и дело это сошло ему с рук. В конечном счете он был отозван, но лишь когда срок его посольства подошел к концу, причем сделано сие было наиделикатнейшим образом; по возвращении он был очень ласково принят Королем и по решению последнего стал личным секретарем монсеньора герцога Бургундского.
Граф Тулузский и маршал В это самое время граф Тулузский выехал в Брест
де Keep садятся на корабль через несколько дней после отбытия маршала в Бресте де Кёвра, и оба они поднялись на борт одного
и того же корабля.
Король принимает в Версале Герцог Мантуанский, чье положение в собствен- герцога Мантуанского, при- ных владениях осложнилось из-за того, что они бывшего инкогнито в Париж оказались театром военных действий, и кото¬
1704. Король принимает в Версале герцога Мантуанского
509
рый, по доброй воле встав на сторону Короля, оказал ему тем самым важнейшую услугу в итальянской кампании, пожелал приехать во Францию, где, вне всяких сомнений, мог рассчитывать на прекрасный прием. Он от- клонился от своего маршрута, чтобы заехать в принадлежавший ему Шарле- виль52, и прибыл в Париж с большой свитой за два дня до Пятидесятницы53. Он остановился в Люксембургском дворце, великолепно обставленном королевской мебелью, его люди разместились на улице Турнон в особняке для чрезвычайных послов54. Утром и вечером на протяжении всего времени его пребывания королевские слуги подавали ему за счет Короля семь перемен блюд, — не считая того, что подавалось его слугам. Он прибыл под именем маркиза де Сан-Сальвадора, использовав тот прием инкогнито, к коему некогда с соизволения Месье прибег герцог Лотарингский55, чей пример и создал этот странный, доходящий до нежелательных последствий обычай; немудрено, что им воспользовался правитель, который, сдав нам свою столицу, открыл Королю дорогу в Италию. На следующий день после Пятидесятницы он отправился в Версаль в украшенных только его вензелями каретах, которые впустили в парадный двор, куда въезжают только те, кто имеет право на «луврские почести». Ему были предоставлены апартаменты месье графа Тулузского, где его ожидали всяческие напитки и закуски. Оттуда он поднялся по маленькой лестнице в кабинет Короля, который при его появлении не пошел ему навстречу. Герцог заговорил первым и говорил довольно долго; Король отвечал, осыпав его любезностями, а затем представил ему Монсеньора, двух принцев — его сыновей, месье герцога Орлеанского, Месье Герцога и месье принца де Конти, потом месье дю Мэна, называя ему их всех поочередно. Кроме этих принцев, там находились лишь обладатели права свободного входа к монарху. После этого герцог Мантуанский попросил у Короля разрешения представить ему первых лиц своей свиты. Затем Король в сопровождении всех находившихся в кабинете лиц вышел прямо в галерею и повел гостя к мадам герцогине Бургундской, которая по причине нездоровья лежала в постели, окруженная множеством разряженных дам, и Король, приблизившись к алькову, представил ей герцога Мантуанского. Разговор длился около четверти часа, после чего Король показал герцогу всю галерею и два салона и вернулся вместе с ним в свой кабинет, где после краткой беседы, в течение каковой Король был неизменно любезен,
510
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
герцог попрощался с государем и возвратился в Париж. На протяжении всей беседы Король оставался стоять и не надевал шляпы. Неделю спустя герцог вновь приехал в Версаль, осмотрел сады и, поднявшись по маленькой лестнице, беседовал с Королем в его кабинете в присутствии одного лишь Торси. Через несколько дней Монсеньор дал в честь гостя большой обед в Мёдоне, где присутствовали оба принца — сыновья Монсеньора, месье герцог Орлеанский, мадам принцесса де Конти, кое-кто из дам и придворных. Месье д’Альфиано и месье Строцци, первые лица свиты герцога Мантуанского, ели за столом Монсеньора, где последний был весел, что редко с ним случалось во время такого рода приемов, а герцог Мантуан- ский — учтив и любезен. Он ухаживал за герцогиней д’Омон и превозносил ее красоту. Монсеньор показал ему дом, а затем долго прогуливался с ним в коляске по своим садам. В другой раз герцог посетил версальские конюшни и псарню, зверинец и Трианон. Он еще раз приезжал в Версаль, ночевал там в апартаментах месье графа Тулузского, видел всех лошадей Короля, совершил верховую прогулку по холмам Марли и ужинал у Данжо в обществе множества придворных дам. Данжо любил придворные приемы и прекрасно их устраивал. Герцог Мантуанский не раз беседовал с Королем наедине или в присутствии одного лишь Торси и всегда поднимался в кабинет государя по маленькой лестнице.
Тридцать тысяч ливров пенсиона кардиналу Отто- бони
Что касается иностранцев, то кардинал Оттобо- ни, погрязнув, несмотря на свое огромное состояние, в долгах, стал служить Франции и получил от нее пенсион в десять тысяч экю.
Пятьсот тысяч компенсационных выплат герцогу де Бовилье
Король дал также герцогу де Бовилье пятьсот тысяч ливров компенсационных выплат за его должность56.
Ла Кё и его жена; Примерно в это же время он назначил по ко-
их жалкаяучасть миссии полковником57 кавалерийского капи¬
тана Ла Кё, который через месье де Вандома просил об этой милости, каковая, однако, не слишком способствовала его дальнейшему преуспеянию. Этот Л а Кё, сеньор владения, расположенно¬
1704. Смерть Мелака
511
го в шести лье от Версаля и от Дрё, — владения, от которого происходила его фамилия, был не слишком знатным и не слишком богатым дворянином, женившимся на девушке, что родилась от связи Короля с садовницей58. Устроил этот брак Бонтан, наперсник всех интимных тайн Короля, и он же сделал так, чтобы в контракте не упоминалось имен ни матери, ни отца невесты; тайна ее происхождения, однако, дошла до ушей Ла Кё и сулила ему, как он полагал, успех и богатство. Жена его, коей приказали не выезжать за пределы Ла-Кё, была очень похожа на Короля; она отличалась высоким ростом и, к своему несчастью, знала, чья она дочь, а потому безумно завидовала трем своим признанным сестрам, которые имели таких знатных мужей59. С мужем своим она жила в согласии, у них было много детей, проживших жизнь в безвестности. Этот зять почти никогда не бывал при дворе, а если и появлялся там, то как самый рядовой офицер, ничем не выделявшийся из толпы, — однако Бонтан время от времени давал ему денег. Жена Ла Кё двадцать лет грустно влачила свои дни в деревне, почти ни с кем не встречаясь, чтобы, не дай бог, ее тайна не стала известна, и умерла в той же самой деревне, которую никогда не покидала.
Смерть проповедника Об эту же пору аббат Буало умер почти сразу по-
аббата Буало еле операции на руке, подобной той, что пере¬
нес я60. Сие произошло из-за того, что он слишком напряг руку, снимая сверху тяжелый фолиант. Это был грубый и весьма неприятный толстяк, но при этом очень порядочный и благочестивый, который ни во что не вмешивался, произносил повсюду неплохие проповеди, не раз появлялся при дворе во время Рождественского и Великого постов, но, несмотря на покровительство Бонтана, своего ближайшего друга, так и не стал епископом.
Смерть Мелака Внезапно скончался Мелак, который после доб¬
лестной обороны им Ландау и маршальского жезла Виллара поселился с двумя лакеями в отдаленной части Парижа и не желал никого видеть. Он получал от Короля десять тысяч экю в год и еще кое-что сверх того. Ему было около восьмидесяти лет. Но я уже достаточно говорил о нем ранее, и мне нечего добавить к уже сказанному.
512
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Смерть Ривароля Тогда же умер Ривароль, еще один очень хоро¬
ший генерал-лейтенант. Пьемонтец по происхождению, он стал служить Франции и службой своей заслужил уважение. Уже очень давно пушечное ядро оторвало ему ногу, а в сражении при Не- ервиндене другое ядро оторвало его деревянную ногу и опрокинуло его. «Вот идиоты! — сказал он, со смехом поднимаясь. — Только зря потратили порох; они ведь не знали, что у меня в запасе есть еще две деревянных ноги». Он был награжден большим крестом Святого Лазаря, а после учреждения Ордена Святого Людовика61 удостоился и этого ордена. Он не оставил детям большого наследства; все они служили, но карьеры не сделали. Прекрасно сложенный, высокого роста, ловкий и сильный, Ривароль был, несмотря на деревянную ногу, одним из лучших игроков в мяч и не упускал возможности принять участие в игре.
Смерть герцогини де Верней Следом за ними сошла в могилу герцогиня де
Вернёй. В свои восемьдесят два года она еще сохраняла благородную осанку и остатки некогда замечательной красоты. Она была дочерью канцлера Сегье и находилась в его карете в День баррикад в Париже62, когда ему грозила смертельная опасность; освободил его тогда подоспевший со своим отрядом маршал де Ла Мейере63. Она была матерью герцога де Сюлли, удостоенного в 1688 году звания кавалера Ордена Святого Духа, и герцогини дю Люд. Детей от своего второго мужа она не имела и много времени спустя после его смерти стала, в качестве его вдовы, принцессой крови64. По случаю ее кончины Король на две недели облачился в траур, но не дал распоряжения относительно каких-либо особых почестей во время ее похорон. Узнав о ее смерти, завидовавшая ее рангу, да и вообще никого не любившая и с удовольствием злословившая обо всех и каждом мадам де Лаваль, ее старшая сестра, чьими детьми от первого брака были герцог, кардинал и шевалье де Куален, а от второго — мар- шалыыа де Рошфор, сказала, что никогда не сомневалась, что сестра ее умрет молодой из-за того, что злоупотребляла всяческими лекарствами.
Смерть Грансея Старик Грансей умер в это же время и в том же
возрасте через полтора месяца после вступления в свой четвертый брак. Он стал генерал-лейтенантом еще до подписа¬
1704. Четыреста тысяч ливров компенсационных выплат Ла Врийеру
513
ния Пиренейского мира65. В ту пору продвижение шло быстро, и быстро становилось ясно, кто достоин дальнейшего продвижения, а кто — нет; именно так выбирают полезных генералов, способных действовать, а не стариков, чье хилое тело уже не может им служить. Грансей с тех пор вел жизнь безвестную и распутную, не покидая своих владений в Нормандии, и единственной его заслугой осталось то, что, будучи сыном маршала, он сам также стал отцом маршала Франции.
Четыреста тысяч ливров Король дал Ла Врийеру четыреста тысяч ливров
компенсационных выплат компенсационных выплат за его должность го- Ла Врийеру. Запрет Короля сударственного секретаря. В это же время он от- на избрание в Академию казался утвердить членом Французской акаде-
Труавиля; его жизнь и ха- мии избранного в нее Труавиля, чье имя обыч-
рактер но произносят как Тревиль66. Король объявил
о своем неодобрении и велел избрать кого-нибудь другого. Труавиль, дворянин из Беарна, был очень умен, начитан, обходителен и галантен. Он очень счастливо дебютировал в свете, где пользовался большим успехом и особым благоволением дам, высокопоставленных, умных и даже знаменитых, с коими долгие годы его связывали отношения более чем дружеские. В военном деле он преуспел гораздо меньше: тяготы военной жизни были противны его лени, а гром орудий — его утонченным вкусам. Сие позволило заподозрить его в недостатке храбрости. Как бы там ни было, но он быстро утратил вкус к ремеслу, для которого, по его мнению, не был рожден. Однако пренебречь впечатлением, произведенным такого рода поведением, не смог: он ударился в благочестие, отрекся от двора и удалился от света. Привлекли его религия знаменитого Пор-Рояля и благочестие людей образованных, умных и обладающих тонким вкусом; он окончательно оставил свет и долгие годы провел в уединении и служении Господу. Но, будучи человеком слабым и легкомысленным, он не устоял перед жаждой развлечений, отбыл в свои края, где стал вести рассеянный образ жизни. Вернувшись затем в Париж, он, уступая своей слабости, принялся ревностно исполнять светские обязанности и посещать дам, собиравших небольшое общество во время своего туалета. Он оступился и из набожного человека превратился в философа; мало-помалу он вновь начал давать изысканные обеды, во всем блистая
514
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
недосягаемым вкусом, что позволяло угадывать в нем законченного эпикурейца. Его прежние друзья из Пор-Рояля, встревоженные и его образом жизни, и его чаровавшими своей галантной утонченностью прелестными стихами, кои он вновь взялся сочинять, в конце концов сумели вернуть его к самому себе — такому, каким он был ранее; но он вновь ускользнул от них, и жизнь его сделалась чередованием высокого благочестия, изнеженности и вольности, так что, если бы не ум, удерживавший его от окончательного падения и заставлявший искать его общества, он бы окончательно себя опозорил и стал бы всеобщим посмешищем. В последние годы жизни он вновь обратился к монашескому смирению и покаянию — почти такому же, как в ту пору, когда он только ступил на стезю благочестия. Но чему он никогда не изменял, так это однажды принятому решению полностью удалиться от двора, к коему с тех пор даже не приближался; его тонкое высмеивание всего там происходящего задевало Короля, может быть, даже более, чем приверженность Пор-Роялю. Вот почему он запретил его избрание в Академию, каковое, впрочем, выглядело неуместным для человека столь высокого благочестия. За неимением другого, более подходящего, повода Король воспользовался этим, чтобы устроить ему своего рода порку. Далее мы еще покажем, что нежелание видеть монарха было в глазах Короля преступлением — пусть не оскорблением величества67, но оскорблением персоны Людовика XIV, — преступлением, за которое он безжалостно мстил. Труавиль был богат и в браке никогда не состоял.
Виллар встречается с Кава- В середине мая фанатики, разбитые в раде сты- лъе, одним из главарей фана- чек, попросили под честное слово о встрече с тиков; просьбы последнего Ла Ландом, генералом, служившим под началом и его дальнейшая участь маршала де Виллара. Их главарь, оружейник Ка-
валье68, человек умный и храбрый, попросил об амнистии для себя, для еще одного из их главарей — Роллана и для одного из их офицеров, взявшего себе имя Катина69, паспорт на свободный выезд из королевства — для четырехсот их людей, а для всех прочих, кто пожелает покинуть королевство, — разрешение сделать это за свой счет, и всем желающим избавиться от своего имущества — разрешение свободно продать его, и наконец, — прощение всем их сообщникам, находящимся у нас в плену. Затем Кавалье встретился с маршалом де Вилларом; меры
1704. Уловки Вандомов
515
предосторожности, принятые обеими сторонами, и выставленная ими охрана были всеми сочтены крайне нелепыми. Кавалье покинул фанатиков, приняв пенсион в тысячу двести ливров и чин подполковника по комиссии. Роллан же на сделку не пошел и остался главарем отряда, который продолжал причинять нам беспокойство. Повсюду, где проезжал Кавалье, возникало скандальное скопление людей, желавших его увидеть. Он прибыл в Париж и выразил желание увидеться с Королем, коему, однако, представлен не был. Так он некоторое время переезжал с места на место, по- прежнему вызывая подозрения, и в конце концов перебрался в Англию, где добился некоторого вознаграждения. Он служил вместе с англичанами и умер уже глубоким стариком только в этом году на острове Уайт70, где много лет был английским губернатором и пользовался на этой должности большим авторитетом и известностью.
Барбезьер возвращен В середине мая Барбезьер, выпущенный из
в Касале тюрьмы в Граце, был наконец передан в Касале
герцогу де Вандому. Его держали под строжайшим арестом и так дурно с ним обращались, что он от этого тяжко заболел. Поняв, что положение его опасно, он попросил прислать к нему капуцина. Оставшись с ним наедине, он схватил его за бороду и изо всех сил дернул, чтобы убедиться, что это настоящий, а не мнимый капуцин. Монах оказался человеком добрым и, движимый состраданием, сам отправился известить месье де Вандома. Не говоря уже о его долге командующего, Ван- дом просто очень любил Барбезьера, а посему уведомил врагов, что ему известно об их бесчеловечном обращении с генерал-лейтенантом войск Короля и что он будет обращаться точно так же со всеми, кто находится у него в плену, и тотчас же исполнил свою угрозу. Сие возымело действие, и с этого момента и вплоть до освобождения с Барбезьером обращались учтиво, как с военнопленным.
Уловки Вандомов Месье де Вандом и его брат потчевали Короля
посланиями, каковые они отправляли ему еженедельно, а то и чаще, каждый из своей армии, и каковые изобиловали прожектами суливших самые скорые победы предприятий, надежды на которые развеивались как дым. А посему поведение Короля, который упорно
516
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
позволял им вводить себя в заблуждение, оставаясь неизменно ими довольным, вызывало недоумение, служившее к умалению его славы; странная же череда всех их кампаний с большей очевидностью свидетельствовала о том, сколь много значило для него их происхождение (а отсюда и покровительство, оказываемое им месье дю Мэном, а следовательно, и мадам де Ментенон), чем то, что он сделал, как до того, так и после, для бастардов как таковых. Время от времени их слова подтверждались каким-нибудь незначительным сражением на такой пересеченной местности, где две противостоящие друг другу армии разыгрывали шахматную партию — каждая свою. В середине мая месье де Вандом попытался совершить героическое деяние, изгнав из Трино71 кое-какие имперские войска; по своему обыкновению, он прибыл туда слишком поздно и обнаружил, что пташки уже улетели. Он атаковал их арьергард, но расставленная на самых выгодных позициях пехота так хорошо прикрывала отступление, что его усилия не помешали врагам уйти от преследования. Однако четыреста их бойцов были убиты, многие взяты в плен, в том числе один из их генералов, Вобонн, славный своими дерзкими партизанскими вылазками. Если точно посчитать, сколько, согласно сведениям, присылаемым Королю месье де Вандо- мом, было им убито и взято в плен в каждом отдельном сражении, то набралась бы почти вся неприятельская армия. Так, если суммировать потери, на которые жалуются любители крупной игры, то среди них найдутся люди, потерявшие, по их словам, за год более миллиона, хотя на самом деле их потери никогда не превышали и пятидесяти тысяч. Своим беспутством и развратом, своим дружеским обращением с солдатами и младшими офицерскими чинами месье де Вандом заслужил любовь большей части армии; другая часть, которую он отталкивал своей ленью и высокомерием, а особенно отличавшей все его поведение наглостью, но которая не решалась выступить против него из страха перед его влиянием и властью, ничем не опровергала сии безмерные восхваления, походя превращавшие его в героя; и Король, коему нравилось все, что могло создать о нем именно такое впечатление, невольно становился орудием грубого обмана, жертвой коего был он сам.
Смерть единственного Сын Водемона, новый фельдмаршал императо- сынаВодемона ра, командовавший его армией в Остилье72,
1704. Сговорчивость Тессе, благодаря которой Ла Фейад остается командующим 517
проболев четыре дня, скоропостижно там скончался. Для самого Водемо- на, его сестры и двух племянниц это был тяжкий удар. Соображения политики заставили их скрывать свое горе — безутешное, ибо непоправимое. Только мадемуазель де Лильбонн и мадам д’Эпинуа, то ли от растерянности, то ли от потребности в сочувствии, позволили кое-кому увидеть всю глубину их отчаяния. Сих замечаний, мне кажется, довольно, чтобы навести на некоторые размышления.
Изречение первого марша- Маршал де Вильруа, старый придворный лис, ла де Вильруа относителъ- шутливо говаривал, что следует подавать ночной но министров горшок министрам, пока они в силе, и выливать
его им на голову, едва почва начнет ускользать у них из-под ног. Сейчас мы увидим, как маршал де Тессе исполнял первую часть сего афоризма в ожидании того момента, когда можно будет, не церемонясь, перейти ко второй.
Сговорчивость Тессе, благодаря которой Ла Фейад остается командующим в Савойе и Дофинэ, становится генералом армии, овладевает Сузой и долинами
С той же низкой угодливостью, с какой он вел себя в Италии с герцогом де Вандомом, несмотря на категорическое требование Короля, не церемонясь, поставить его под свое командование, и с той же любезной сговорчивостью Тессе перемещался с войском Л а Фейада то в Дофинэ, то в Савойю, чтобы в конце концов где-нибудь оставить его командующим и примирить с этим Короля. Сговорившись с Шамийяром, он в нужный момент сказался больным, и его мнимая болезнь продолжалась достаточно долго, чтобы в нем перестали нуждаться и он смог получить отпуск, каковой совершенно естественно сделал Ла Фейада единственным командующим и обеспечил ему патент, звание и жалованье командующего армии, вынудив Короля примириться с этим фактом. Все произошло так, как и было задумано. После того, что было для него сделано, и учитывая обстоятельства, в коих он находился, Король, коему министр докучал настоятельными просьбами, не мог пойти на попятную, да и не хотел, чтобы кто-нибудь заподозрил его в подобном желании. Таким образом, к Ла Фейаду перешла вся власть Тессе в Дофинэ, Савойе и долинах73. Этой ступенькой следовало воспользоваться для дальнейшего
518
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
возвышения, а пока заставить говорить о себе; он двинулся к Сузе с намерением начать ее осаду и отправлял оттуда одно послание за другим. Из-за сопротивления форта Ла-Брунетта ему чуть-чуть не пришлось уйти из-под стен Сузы. Он не упустил случая пошутить относительно названия форта с военной галантностью74, удачно подчеркнутой в пересказе его тестя. Форт был взят, а Бернарди, губернатор Сузы, оказав очень слабое сопротивление, 16 июня капитулировал, не дожидаясь штурма, каковой тогда еще и не мог быть начат. Известие об этом доставил шевалье де Тессе; сия почетная обязанность была ему наградой за услуги, оказанные его отцом. О подвиге стало известно всем, и новый главнокомандующий поспешил добавить к нему другие; удар его, правда, был нанесен лишь по бородачам из долин75. Дабы не быть обвиненным в праздности, требовалось, в ожидании серьезной игры, хотя бы подкидывать мяч ракеткой и сохранять таким образом положение командующего в надежде сделать его в дальнейшем еще более прочным.
Фелипо является с приветствием к Королю; его поведение, его характер, характер его брата епископа Лодев- ского. Он становится государственным советником от дворянства шпаги
Тогда же, в июне месяце, прибывший из Турина Фелипо явился засвидетельствовать свое почтение Королю, который тотчас же принял его и долго беседовал с ним в своем кабинете. Фелипо был высок ростом, прекрасно сложен, умен и начитан, от природы красноречив, язвителен, за словом в карман не лез, и речи его отличались остроумием, приятностью, а при необходимости — и убедительностью. Со всей непринужденностью он использовал эти свои таланты, чтобы поведать обо всем, что перенес за шесть последних месяцев, проведенных в Пьемонте (в Турине и Кунео), где его держали в суровом заточении, лишая даже самого необходимого для жизни. Его последний разговор с герцогом Савойским был убийственным для правителя, столь уверенного в себе, и вовсе непереносимы были его исполненные остроумия и дерзости ответы на послания, кои герцог отправлял ему после того. Фелипо даже заявил офицерам, державшим его под стражей в Кунео, что, как он надеется, Король овладеет Турином до конца года, что сам он будет назначен губернатором и прикажет снести дом, где находился в заточении, а на его месте велит возвести
1704. Фелипо является с приветствием к Королю
519
пирамиду с надписью на множестве языков, в коей поведает потомкам, как жестоко обращался герцог Савойский с послом Франции, вопреки праву народов76, справедливости и разуму. Фелипо составил меморандум77, в коем поведал обо всем, что с ними произошло с того момента, как стала очевидной возможность разрыва, — меморандум весьма любопытный и прекрасно написанный, где он не щадил ни герцога Савойского, ни его двор. Те экземпляры, что он дал кое-кому почитать, вызвали огромный интерес, коего сей меморандум не утратил и поныне. Несчастья государства, ставшего заложником честолюбия Ла Фейада, не позволили Фелипо насладиться своей местью, и жизнь его оказалась не столь продолжительной, чтобы узнать, как ужасен был конец герцога Савойского78. Фелипо был истинный эпикуреец, который полагал, что его заслуги — а он действительно обладал и военными, и деловыми талантами — дают ему все права и что благодаря поддержке родственников, коих он имел среди министров, для него нет ничего невозможного. Характера он был странного, любил уединение, но, когда желал нравиться, бывал очарователен и находил удовольствие в общении с людьми, что, однако, не мешало ему быть колючим, неуживчивым, заносчивым и насмешливым. Он был беден, и такое положение было противно его любви к комфорту, его столь изысканным вкусам и лени. Его брат, епископ Лодевский, более ученый, более изысканно остроумный, еще более, чем он, склонный к эпикурейству, а к тому же более изящно сложенный, благодаря попустительству Бавиля и поддержке своих родственников-министров получил после падения кардинала Бонзи немалую власть в Лангедоке. Он пережил своего брата, открыто содержал любовниц, каковые оставались в его доме вплоть до самой его кончины, и всем своим образом жизни показывал, а иногда даже давал понять, что не верует в Бога. И всю жизнь это сходило ему с рук: не влекло ни упреков двора, ни уменьшения его власти и влияния. Он вел себя так всю жизнь; но ведь он звался Фелипо. Кардиналу Бонзи, несмотря на его таланты, заслуги и посольства, хватило далеко не столь скандального поведения, чтобы лишиться всякого влияния. Епископ Лодевский почти не покидал своей провинции, дожил в богатстве (ибо умел обогащаться) до глубокой старости и оставил после себя кучу бастардов. По прибытии Фелипо получил место государственного советника от дворянства шпаги, освободившееся после смерти Бриора.
520
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Герцог деГрамоп по дороге Герцог де Грамон получил наконец разрешение
в Мадрид встречается встретиться по пути следования с принцессой с принцессой Орсини Орсини: это было первое послабление, сделан¬
ное ей с момента опалы. Объясняло эту милость желание как можно лучше все подготовить, а предлогом было выставлено стремление не раздражать по пустякам королеву и не мешать герцогу де Грамону успешно вести с ней переговоры. Однако он оказался недостаточно ловок, чтобы воспользоваться этим. Получив перед отъездом взбучку за объявление о своем браке, он стал опасаться всего и не сумел во время встречи с глазу на глаз, подробности коей вряд ли могли стать известны Королю, наладить отношения со столь влиятельной особой и тем самым смяг- чить недоброжелательное к себе отношение испанского двора, вызванное холодностью, выказанной им во время этой встречи. Он прибыл на место назначения в первых числах июня. Король и аббат д’Эстре находились в это время на португальской границе, где, несмотря на преступную нехватку всего необходимого для содержания войск, крепостей и ведения войны, Пюисегюру удалось сделать невозможное и исправить положение, а герцог Бервик сумел воспользоваться рядом мелких успехов, чтобы обескуражить врага и тем легче реализовать свои планы.
Успехи герцога Берета Ему сдался гарнизон Каштелу-Бранку, где было
обнаружено большое количество оказавшихся весьма кстати запасов муки, много оружия и палаток, предназначенных для свиты короля Португалии. Затем он атаковал генерала Фагеля, разбил его, долго преследовал и едва не захватил в плен. На двадцать человек, потерянных герцогом, было взято шестьсот пленных, в том числе все офицеры, и если бы не горы, то от рассеявшегося там в беспорядке корпуса Фагеля ничего бы не осталось. Последовавшее за этим успехом взятие Порталегри и других крепостей лишь усугубило преступление Орри, как я о том говорил ранее, ибо, если бы к началу кампании он осуществил все предусмотренные приготовления, беззащитную в то время Португалию можно было бы завоевать без труда, тогда как теперь благодаря подкреплению, успевшему прибыть до начала следующей весны, этот фронт стал самым опасным и именно с этой стороны Испании не раз грозила гибель. Затем Бервик с десятью ротами без труда занял Салватерру79 и совершил еще ряд мелких подвигов.
1704. Передвижение армий во Фландрии и на Рейне
521
Граф де Агилар — первый Именно во время этой кампании король Испа-
палковник полка Испанской нии сформировал полк Испанской гвардии, пол- гвардии ковником которого был поставлен граф де Аги¬
лар. Этот испанский гранд еще не раз появится на страницах этих «Записок», и тогда мы сможем познакомиться с ним поближе.
Передвижение армий С начала кампании армии во Фландрии и в 1ер-
во Фландрии и на Рейне мании постоянно пребывали в движении. Недо¬
вольные Венгрии, этого мятежного королевства, теснили императора; в большинстве граничивших с нею его наследственных провинций торговля была прервана, сама Вена пребывала в смятении из-за опустошительных набегов, коим подвергались не только ее пригороды, но и ближние предместья, и даже сам император, на глазах у которого сожгли его зверинец, подвергался опасности при выездах из столицы. Столь тягостное положение побудило его сосредоточить все внимание на Баварии. Он понимал, что можно ожидать самого худшего от успехов курфюрста, который, стоя во главе французских и своих собственных войск, был в состоянии диктовать законы Германии и в союзе с Недовольными взять в клещи владения императора, положение коего тогда стало бы безвыходным. Союзники разделяли его мнение относительно грозящей опасности, а посему было решено сосредоточить все силы в центре Империи. Неопределенность первого этапа фландрской кампании объясняется тем, что враги постарались скрыть свои намерения и опередить маршала де Вильруа, дабы, если удастся, выйти к Рейну намного раньше него. Маршал де Таллар, давно переправившийся через Рейн, продвигался к горным ущельям; он не встретил на своем пути никаких препятствий и день 18 мая провел с курфюрстом Баварским. Выдвижение герцога Мальборо к Кобленцу не позволяло судить о том, что было его истинной целью: начать активные действия на Мозеле или просто заманить сюда вражеские войска; однако вскоре, спеша осуществить свой замысел, он стремительно двинулся к Рейну и форсировал его близ Кобленца 26 и 27 мая. Маршал де Вильруа, подошедший к Арлону, опасался подвоха со стороны англичан, которые вполне могли переправить свою пехоту во Фландрию, прежде чем он успеет туда возвратиться, и начать действия на побережье. Сие подозрение побудило
522
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
его оставить часть пехоты на достаточно близком расстоянии от Мааса, чтобы она успела вовремя присоединиться к маркизу де Бедмару, а сам он с кавалерией и оставшейся частью пехоты двинулся следом за вражеской армией; курфюрст же Баварский и принц Людвиг Баденский стояли в ту пору почти что бок о бок. Таллар, по получении соответствующих известий от двора и маршала де Вильруа, оставил курфюрста и приказал армии переправиться обратно на левую сторону Рейна. Он двинулся к Ландау, а маршал де Вильруа переправился через Мозель между Триром и Тионвилем. Маркиз де Бедмар остался во Фландрии командовать имевшимися там французскими и испанскими войсками, а месье Оверкерк — вражескими. Мальборо тем временем форсировал Майн между Франкфуртом и Майнцем и через Бергштрас двинулся к Ладенбургу, чтобы там переправиться через Неккар. Маршалы де Вильруа и де Таллар встретились для обсуждения плана действий; войска первого стояли под Ландау, войска второго — под Нейштад- том, откуда Таллар повел свои части назад и 1 июля переправил их через Рейн по Страсбургскому мосту. В это время войска Мальборо добрались до Ульма, а принц Евгений, прибывший из Вены в Филипсбург, двинулся было оттуда к Ротвейлю, чтобы, встав там лагерем, прикрывать Вюртемберг; но, оставив этот план, он повел свою армию в Ульм, дабы принять решение совместно с принцем Людвигом Баденским и герцогом Мальборо, чьи войска стояли поблизости. Маршал де Вильруа последовал за Талларом и переправился через Рейн; он остановился у входа в долины80, так что мог сообщаться с Талларом, а при необходимости даже поддержать его своими передовыми отрядами. Оба они упустили две драгоценные недели, потраченные в Пфальце на парады, празднества и ожидание распоряжений двора. Вильруа, привыкший командовать Талларом, своим кузеном81, который всегда перед ним заискивал и которому он всегда покровительствовал, и не подумал переменить свое к нему отношение из-за того, что тот встал во главе независимой армии. Таллар, сравнявшийся с ним хотя бы в этом, счел подобное высокомерие неуместным и пожелал освободиться от слишком тяжкого ярма, каковое Вильруа не имел ни малейшего права налагать на него. Из-за этого произошли весьма комичные сцены, не ставшие, однако, достоянием гласности в армии. Таллар, будучи благоразумнее, понял, что при дворе о равенстве не будет и речи, и необходимость для него сохранить добрые отношения с бывшим покровителем немного их утихомирила.
1704. Граф Арко командует нашими генерал-лейтенантами
523
Сражение при Донауверте Потеря времени положила начало неудачам, постигшим Короля в 1ермании. Таллар должен был пройти через ущелья, а Вильруа — охранять их, что и было сделано, но слишком поздно. Донауверт является важным пунктом переправы через Дунай; сам город очень плохо защищен, а посему, ввиду прибытия такого количества союзных войск, были возведены ретраншементы, и граф Арко, фельдмаршал баварских войск, занял там позиции. Его атаковали82 еще до того, как строительство ретраншементов было завершено. Он очень умело и храбро удерживал ретраншементы с шести до девяти часов вечера, но, видя, что долее держаться не в состоянии, в полном порядке от- ступил к Донауверту, который оставил на следующий день, переправился через Дунай, потом через Лех и удалился в Райн, откуда рассчитывал помешать врагу форсировать реку.
Граф Арко командует Арко был известен своей исключительной храб-
нагиими геперал-лейтенан- ростью и талантами в военном деле. Родом из томи и подчиняется мар- Пьемонта83, он всегда состоял на службе Бава- гиалам Франции рии. Он заслуженно получил первейшее и един¬
ственное в этой стране военное звание, каковым является звание фельдмаршала, и курфюрст Баварский без труда добился для него права, подчиняясь маршалам Франции, командовать нашими генерал-лейтенантами. Король, связанный с курфюрстом тесными узами, совершенно этому не противился, и граф Арко, без стеснения именовавший себя маршалом Арко, командовал нашими войсками вместе с войсками курфюрста в отсутствие последнего и маршалов Франции, что в известной степени уравнивало его с ними; а что касается положенных ему воинских почестей, то в его войсках они были такими же, а в наших — почти такими же, как у маршалов Франции. Утверждали, что в этом сражении почти все генералы и офицеры имперцев были убиты или ранены и что потери их составили шесть тысяч убитыми и восемь тысяч ранеными. Что известно с большей достоверностью, так это то, что было убито не более тысячи французов и пяти или шести сотен баварцев. Месье Арко слишком переоценил свои силы и просчитался: едва заняв Донауверт, который он не смог удержать, имперцы, не дав ему опомниться, переправились через Дунай, затем через Лех, вынудили сдать им Райн, куда он отступил, и отту¬
524
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
да двинулись прямо на Мюнхен. Напуганный их стремительностью, курфюрст, которому уже угрожал Мальборо, запросил подкреплений. Таллар, имевший приказ обосноваться в Вюртемберге и начавший для этого осаду Филлингена, который мы называем Филенг, отказался от этого плана и, не теряя времени, двинулся на помощь курфюрсту. Здесь надо сделать паузу, чтобы не задохнуться, повествуя о печальных результатах германской кампании, и, прежде чем снова вернуться на Дунай, обратиться к событиям, происходившим ранее.
Бомбардировка Брюгге, Тем временем Оверкерк решил воспользовать-
а затем Намюра ся слабостью позиций маркиза де Бедмара в Ни¬
дерландах. В начале июля голландцы в течение десяти часов бомбардировали Брюгге, не причинив ему почти никакого вреда, а потом стремительно ретировались; в конце того же месяца они за два дня обрушили на Намюр три тысячи бомб, в результате чего сгорело два склада фуража и городу был нанесен ущерб примерно на сто пятьдесят тысяч ливров.
Верчелли взят Месье де Ванд ом наконец исполнил то, что дав-
герцогом деВандомом но уже обещал Королю: начал осаду Верчелли.
Траншея была открыта 16 июня. Крепость капитулировала 19 июля, но Вандом хотел, чтобы сдавшиеся были военнопленными: им разрешили только воинские почести и дали право выйти через пролом, у основания которого они сложили оружие; три тысячи триста человек вышли с оружием в руках. В городе обнаружилось все необходимое, чтобы выдержать самую долгую осаду. Новость эту доставил принц д’Эльбёф.
Фанатики получают по- 1ерцог Савойский не прекращал оказывать по- мощь. Аббат деЛа Бурли мощь фанатикам; шевалье де Роанне захватил и его брат Ла Бурли; их про- одну тартану с оружием и эмигрантами на борту, исхождение и жалкий конец а другую, груженную таким же образом, потопил.
Обе они шли из Ниццы84. Третья, отставшая от этих двух из-за ветра и точно так же экипированная, села на мель и была захвачена близ побережья Каталонии. Еще одно судно с оружием, боепри¬
1704. Ожекур, любопытная личность; его кончина
525
пасами и людьми на борту захватить не удалось. На этом судне находился аббат де Л а Бурли, покинувший королевство без каких бы то ни было поводов для неудовольствия. Он надолго задержался в Женеве, затем явился к герцогу Савойскому, который счел целесообразным отправить его в Лангедок помогать фанатикам. Рассчитывая незамедлительно прибыть туда, он предварил свое там появление множеством дерзких и возмутительных посланий, в коих объявлял себя главой Недовольных и армии союзников во Франции. Также были перехвачены его письма к Ла Бурли, его брату, которого он призывал присоединиться к нему и встать во главе этих славных людей, и ответы брата, свидетельствовавшие о его отвращении к сему безумию. Ла Бурли, правда, только что провинился в безумствах другого рода. Человек он был очень храбрый, но несговорчивый и к тому же настоящий разбойник. Он командовал Нормандским полком, который оставил в чине бригадира, будучи замешан в разных неприглядных историях, и удалился в свою провинцию. Некоторое время спустя его обокрали в собственном доме; он заподозрил первого лакея и распорядился в своем присутствии учинить ему допрос с пристрастием. Дело выплыло наружу, а следом за ним вскрылся ряд других, весьма неприятных, кои ранее удалось замять; его арестовали и отправили в тюрьму Консьержери в Париже. Аббат, имевший множество бенефициев, был так же необуздан и распутен, как и Ла Бурли. Далее мы узнаем, сколь постыдно окончили они свою жизнь, один — во Франции, другой — в Англии. Эти двое были для Гискара, их старшего брата, тяжкой помехой на пути к преуспеянию и богатству. Их отец, который звался Ла Бурли (это была их фамилия), храбрый дворянин, служил моему отцу и получил от него в дар несколько мете- рий85 на осушенных по приказу моего отца болотах в Блэ. Ла Бурли преуспел в жизни; он сменил дю Мона в должности помощника гувернера Короля86, а затем получил губернаторство Седан. Он на всю жизнь сохранил привязанность к моему отцу и признательность ему; человек исключительно любезный и обходительный, Гискар, несмотря на свои чины, посольства, губернаторства и голубую ленту, часто вспоминал об этом в беседах со мной.
Ожекур, любопытная лич- Ожекур умер, имея шесть тысяч ливров коро- ность\ его кончина левской пенсии и две тысячи ливров за Орден
526
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Святого Людовика, не считая тайно получаемых им сумм, каковые были, видимо, немалыми, ибо он, сам по себе небогатый, ни в чем себе не отказывал и в деньгах недостатка не испытывал. Дворянин из Пикардии, он не получил наследственного состояния, но природа одарила его изрядным умом, ловкостью, храбростью и решительностью. Месье де Лувуа, нуждавшийся в людях ловких, умных и деятельных, кои с пользой могли бы служить ему в различных обстоятельствах, выделил его среди прочих военных, и тот, не имея ни состояния, ни надежды сделать карьеру, охотно согласился оставить свою службу и поступить к месье де Лувуа. Без дела Ожекур оставался недолго; он успешно исполнял все, что ему поручали, и получил доступ к тайным и иным самого различного свойства делам военного ведомства. Немало преуспел он и в собственных делах и заслужил полную доверенность месье де Лувуа, который представил его Королю; а благодаря этим тайным делам он получил возможность беседовать с государем, когда тот желал без посредников выслушать его отчет или самолично дать ему распоряжения. Кошелек его пополнялся; но должность подчиненного, не сулившая заметного положения, в конце концов стала тяготить человека, причастного ко всему, избалованного доверенностью первейшего из министров, каким был Лувуа, а в известной степени — и Короля, и к тому же человека от природы жестокого и ставшего дерзким. Таков был его образ жизни в течение довольно продолжительного времени, однако в конечном итоге он был обвинен в том, что старался заслужить благосклонность Короля в ущерб своему господину, который ввел его к государю. Как бы там ни было, но месье де Лувуа со скандалом прогнал его от себя и горько на него жаловался как на самого неблагодарного, лживого и лицемерного из людей, не вдаваясь, однако, ни в какие подробности. В попыт- ках оправдаться Ожекур был так же сдержан, как месье де Лувуа в обвинениях: говорил лишь, что верно служил ему, но что долее продолжать с ним отношения не было никакой возможности. Король никак не выразил своего отношения к этому разрыву; он по-прежнему продолжал принимать его наедине и использовать для разных секретных поручений. Он не давал ему никаких предписаний относительно Лувуа, позволял публично появляться при дворе и повсюду, время от времени делал прибавку к его содержанию, правда, весьма умеренную; а тайком часто давал ему крупные суммы, оказывал всевозможные милости ему и тем, за кого он просил. Кроме тайных
1704. Судьба Верака и Марийяка; смерть первого
527
аудиенций, Ожекур часто и подолгу беседовал с Королем, когда тот шел к мессе или находился у мадам де Ментенон. Иногда Король подзывал его и беседовал с ним на ходу; Король всегда доброжелательно встречал его и внимательно слушал, причем Ожекур, казалось, не испытывал ни малейшего смущения, подходя к государю, и тот также держал себя с ним совершенно непринужденно. Столь же часто и в любое время мог он беседовать наедине с мадам де Ментенон, чье расположение к нему было равно ее нелюбви к Лувуа. Когда после смерти Лувуа его место занял Барбезьё, жизнь Ожекура нимало не переменилась и отношение к нему осталось прежним. Он никогда не боялся встречаться ни с этими министрами, ни с их родней, и то, что он сумел сохранить свое положение, было занозой в сердце и для Лувуа, и для Барбезьё, и для всех Ле Телье. Впрочем, за то, как Ожекур повел себя с месье де Лувуа, его ненавидели, боялись и презирали, да к тому же подозревали в доносительстве, а так как никто не хотел из-за него ссориться с семейством Ле Телье, коему он внушал отвращение, то из придворных домов его принимали только у Ливри и у Месье Главного, державших открытые дома, где играли с утра до вечера, а нередко и всю ночь. Игроком он был заядлым и честным, но очень раздражительным. Когда у Месье играли в ландскнехт, он играл с ним, а при дворе — с Монсеньором. Ни при каких обстоятельствах он не посещал ни министров, ни генералов. Женат он не был и в ту пору был уже довольно стар.
Судьба Верака и Марийяка; Незадолго до того скончался Верак. Он звался смерть первого Сен-Жорж и принадлежал к старинному роду.
Источником его возвышения стало генеральное наместничество в Пуату, где у него имелись владения. Раньше он был гугенотом. Он и Марийяк, бывший интендантом в Пуату в пору отмены Нантского эдикта87, повлекшей за собой безжалостные преследования гугенотов, оба решили воспользоваться происходящим ради собственного возвышения, оба прославились жестокостью, насильственными обращениями в католичество, оба стали задавать тон прочим провинциям, и оба получили то, к чему стремились. Верак был вознагражден в 1688 году Орденом Святого Духа, а Марийяк — должностью государственного советника, данной ему в обход тех, кто был старше него по стажу. Он занял в конце концов место старейшины в Совете, пережил обоих своих сыновей, пода¬
528
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
вавших большие и вполне обоснованные надежды, один — на судейском, а другой — на военном поприще, но не оставивших потомства; пережил он также дочь и своего зятя Лафайета, генерал-лейтенанта, единственная дочь которых, бабка нынешнего герцога де Ла Тремуя, тоже ушла из жизни раньше деда. Верак оказался счастливее: его сын умер в этом, 1741 году, уважаемым, любимым и почитаемым, генерал-лейтенантом и кавалером Ордена Святого Духа с 1724 года, дети которого, однако, не преуспели в жизни: одному астма помешала служить, а другой, младший сын, все еще числится кавалерийским капитаном.
Харли,, государственный секретарь Англии; Ле Блан, интендант Оверни. Лещинский, избранный королем Польши, впоследствии тесть Короля; аббат деКелюс, епископ Осерра
За два месяца, с середины июня до 15 августа, все стали свидетелями возвышения четырех ничем друг на друга не похожих людей — возвышения, имевшего весьма значительные и любопытные последствия. Можно было бы добавить — последствия совершенно невероятные, в коих являет все Свое величие Господь, Который играет людьми и превращает пустяковые, ничего не значащие эпизоды в важнейшие и удивительнейшие события и Который в том, что мирскому сознанию кажется чем-то малозначащим, проявляет, сколь слабыми орудиями Он может пользоваться, дабы поддержать истину и Церковь. Харли, бывший до того спикером в нижней палате, стал государственным секретарем, Ле Блан — интендантом Оверни, Лещинский — королем Польши, аббат де Келюс — епископом Осерра, и судьба всех четверых, каждого в своем, совершенно особенном роде, дает богатейшие и любопытнейшие основания для размышлений. Мне нет нужды говорить здесь о Харли, ибо о нем будет достаточно сказано в приложениях88 в связи с подписанием Утрехтского мира и тем, что предшествовало этому в Лондоне. Месье Ле Блан в свое время предстанет перед нами в полный рост. Что касается короля Польши, ставшего тестем Короля, то он не может вызывать иного чувства, кроме восхищения, сдержать каковое можно лишь приложив к губам не палец, а всю руку. А что же до епископа Осерра, то библиотеки полны его трудами и у нас еще будет случай поговорить о нем.
1704. Ребур и Гийе, новые интенданты финансов
529
Кастель дос Риос отбывает Кастель дос Риос, этот счастливый посол Ис-
в Перу, где и умирает пании, оказавшийся здесь, когда умер Карл II,
получил приказание отправиться в Кадис и оттуда отплыть в Перу, куда он был назначен вице-королем. В течение ряда лет он в высшей степени достойно исполнял сию должность в этой стране, где и скончался.
Граф д'Алъбер, па службе Монастероло вернулся в Париж и представил
у курфюрста Баварского, от имени курфюрста Баварского прибывшего
прибывает в Испанию. вместе с ним графа д’Альбера, который, как об
Аббат д'Эстре возвращается этом говорилось ранее, лишившись из-за дуэ- оттуда ли права служить во Франции, перешел на служ¬
бу к курфюрсту Баварскому, получив чин бригадного генерала. От имени курфюрста он и направлялся служить в Испанию. Аббат д’Эстре также возвратился из Испании, сияющий и довольный, и был очень хорошо принят.
Ребур и Гийе, новые В это время Шамийяр назначил двух новых
интенданты финансов интендантов финансов: Ребура, приходивше¬
гося двоюродным братом ему и его жене89, и Гийе, королевского докладчика, чья единственная дочь, к великому для нее несчастью, вышла замуж за брата Шамийяра. Трудно сыскать других людей столь же невежественных, но при этом столь же самонадеянных и кичливых, как эти два болвана. Первый был вылитый маркиз де Маска- риль90, только еще более нелепый, — все в нем было бесконечно комично. Другой, важный и чопорный, порой снисходил до того, чтобы выслушать чужое мнение, не понимая при этом ни слова из того, что ему говорили. Не было на свете человека столь же глупого, как последний, столь же наглого, как первый, и столь же безнадежно грубого и невежественного, как они оба. Вот каков выбор министров и каково их окружение, и вот что такое их родственники, коих они порой имеют слабость выбирать и продвигать; они не находят в них никакой поддержки, но зато вызывают возмущение общества и исподволь сами готовят себе погибель.
530
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Смерть настоятельницы В это время настоятельница Фонтевро91, будучи
Фонтевро, ее характер; еще не слишком преклонного возраста, покину-
племянница занимать ее ла сей мир, и событие это нельзя оставить без
место внимания. Она была дочерью первого герцога
де Мортемара и сестрой герцога де Вивонна, мадам де Тианж и мадам де Монтеспан; она была еще красивее последней, да к тому же умнее, чем все они вместе взятые, а это значит немало, и отличалась свойственными только им или тем, кто вращался в их кругу, неподражаемыми манерами, каковые неизменно выделяли их среди всех прочих и доставляли несравненное удовольствие. Это не мешало ей быть весьма ученой и даже прекрасно разбираться в богословии, обладать особым талантом к делам правления, легкостью и непринужденностью в общении, что позволяло ей играючи руководить всем аббатством и осуществлять задуманные ею великие начинания; и надо признать, что уважение и влияние, коими она пользовалась, немало содействовали ее успехам. Суровость и требовательность в сочетании с мягкостью и любезностью делали ее предметом обожания и в Фонтевро, и во всем аббатстве. Всякое ее письмо было произведением искусства, речи, даже касающиеся всего лишь дел аббатства и благочиния, были прелестны, а те, что она произносила на собраниях капитула в праздничные дни, достойны восхищения. Сестры страстно ее любили; от природы высокомерные и избалованные высочайшей милостью, они питали к ней глубокое почтение. А вот иная сторона ее жизни. Дела заставляли ее часто и на длительное время приезжать в Париж. Это было в разгар любви Короля и мадам де Монтеспан. Тогда аббатиса часто и подолгу гостила при дворе. Однако она ни с кем не встречалась и все время оставалась у мадам де Монтеспан — между ней, Королем, мадам де Тианж и самыми приближенными из придворных. Король так полюбил ее общество, что просто не мог без нее обходиться; он желал бы видеть ее участницей всех празднеств, устраиваемых при его дворе, в ту пору таком галантном и блистательном. Настоятельница Фонтевро упорно отказывалась от участия в публичных празднествах, но не могла уклониться от приватных. Взятые в совокупности, все ее свойства образовывали совершенно удивительную личность. Нужно сказать, что уйти в монастырь и произнести обеты ее принудил отец, что необходимость она превратила в добродетель и всегда была очень хорошей монахиней. Особенно же удивительно
1704. Успехи Недовольных
531
то, что она умела сохранять необыкновенную благопристойность в тех местах и в том обществе, где ее монашеское одеяние выглядело довольно странно. Король питал к ней такое расположение, уважение и дружбу, что ни его охлаждение к мадам де Монтеспан, ни возвышение мадам де Менте- нон никоим образом не могли ослабить эти чувства; он очень скорбел о ее кончине, и возможность обнаружить свою скорбь была для него горестным облегчением. Сие единственное в своем роде аббатство он тотчас же передал племяннице покойной, дочери ее брата, монахине этого монастыря и особе в высшей степени достойной.
Рождение первого герцога Мне следовало несколько ранее сообщить о Бретонского рождении старшего сына монсеньора герцога
Бургундского, имевшем место в Версале в среду 25 июня в пять часов пополудни. Это было великой радостью для Короля, каковую разделяли двор и Париж, ознаменовавшие сие событие бессчетными фейерверками и празднествами. Король устроил праздник в Марли и преподнес мадам герцогине Бургундской, уже оправившейся после родов, изысканнейшие и великолепнейшие подарки. Несмотря на войну и множество поводов быть недовольным герцогом Савойским92, Король написал ему письмо, в коем уведомлял об этом событии; он послал это письмо месье де Вандому, чтобы тот переправил его герцогу. Впоследствии были все основания сожалеть о сих бурных проявлениях радости, ибо она не продлилась и года93, и об огромных суммах, так некстати потраченных на празднества, столь неуместные в тогдашней ситуации94.
Успехи Недовольных; меры, Великий Альянс имел серьезные основания опа- принятые союзниками саться худшего для императора, а потому дви- для защиты Германии нул все свои силы на его защиту. Недовольные
овладели Агрией и, ранее вынужденно отступив, вновь заняли весь остров Шутт; вытеснить их оттуда оказалось невозможно. Граф Форгач во главе тридцатитысячного войска вошел в Моравию, разбил там четыре тысячи датчан и шесть тысяч воинов из наследственных владений императора95, две тысячи из них убил, захватил всю их артиллерию и обоз и загнал в замок командовавшего ими датского генерала Ри- чана96. Тот же Форгач разбил затем генерала Хейстера97 вместе с войском,
532
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
которое тот собрал, чтобы дать отпор неприятелю и прикрыть Вену, повергнутую в ужас и безграничное отчаяние. И чего только не сулило столь странно счастливое стечение обстоятельств, если бы армии маршалов де Марсэна и де Таллара вместе с армиями курфюрста Баварского добились хоть малейшего успеха, коего вполне можно было достигнуть, имея такие силы, сконцентрированные в сердце Германии, и поддержку армии маршала де Вильруа. Далее мы увидим, что могут сотворить случай и фортуна, а лучше сказать — Провидение, коему нет дела до людской гордыни и осторожности и которое в одно мгновение возносит или повергает в прах самых великих властителей.
Передвижения наших армий Таллар прибыл в Ульм 28 июля, пробыл там два
дня, чтобы дать армии отдых, 2 августа подошел к Аугсбургу, а 4-го присоединился к курфюрсту и маршалу де Марсэну. С этого момента курфюрст испытывал постоянное давление со стороны Бленвиля, у которого от нетерпения буквально чесались руки, тем более что удачные операции, осуществленные им во время текущей войны, и приобретенное благодаря этому необыкновенное уважение позволяли ему — если к тому же принять во внимание его генерал-лейтенантский стаж и милости, коими пользовалась его семья98, — надеяться, что выигранное сражение сулит ему маршальский жезл. Легалль, недавно произведенный в генерал-лейтенанты за одержанную им победу, о чем, как мне кажется, я уже говорил ранее99, только что возвратившись из Версаля, куда курфюрст посылал его как человека умного и надежного, всеми силами поддерживал Бленвиля — как человека, который надеется добиться всего и рвется вперед, не оглядываясь назад; а курфюрст, исполненный мужества, имея в подчинении три полные армии, находящиеся в превосходном состоянии, сгорал от желания воспользоваться ситуацией, выиграть большое сражение и, поставив тем самым императора в безвыходное положение между уже торжествующими Недовольными и своими победоносными армиями, стать властителем Германии. Однако именно эти заманчивые планы и погубили курфюрста. Надежда на сомнительный успех заставила его забыть о том, что воздержание от каких бы то ни было действий было гарантией успеха реального. Армия его была обеспечена всем, и надолго, ибо располагалась в местах богатых и еще не тронутых войной, в которых
1704. Ошибка маршала де Вильруа
533
он был господином и которые прикрывали его с тыла и с одного из флангов; местность же, простиравшаяся перед ним, было разорена вражескими войсками, исходившими ее вдоль и поперек и уничтожившими все имевшиеся там запасы, а тыл их находился в не менее плачевном состоянии. Пребывание их оказалось для края не менее опустошительным, чем набеги Недовольных.
Первая серьезная ошибка Таким образом, многочисленное войско союзников могло продержаться в этих опустошенных краях не более недели, и курфюрсту нужно было всего лишь держать их в поле зрения, дожидаясь, пока в поисках фуража и провианта они не отступят достаточно далеко, предоставив ему полную свободу продвижения. Отказ от этого решения был первой и главнейшей ошибкой. С момента своего прибытия в Баварию Марсэн думал лишь о том, как угодить курфюрсту, а избалованный похвалами за победу при Шпейере Талл ар, как истинный придворный, также не препятствовал намерению курфюрста немедленно дать сражение. Так что более не заходило и речи ни о какой другой цели, а достижение этой было тем более реальным, что для союзников сражение оставалось единственным средством выйти из того тупика, в коем они находились. Принц Людвиг Баденский вел осаду Инголынтадта и лишился бы возможности овладеть им, если бы голод вынудил отступить противостоящую курфюрсту армию герцога Мальборо.
Ошибка маршала де Вильруа Принц Евгений нарочно вводил маршала де
Вильруа, чьей задачей было охранять горные проходы, в заблуждение относительно своих намерений. Маршал полагал, что сделал все необходимое, установив связь с курфюрстом посредством крупных постов, расставленных между их армиями; посты, находившиеся на вершинах, могли с тыла наблюдать за лагерем принца Евгения. Маршал считал, что тот занят одной лишь охраной ретраншементов Бюля от возможной атаки. Его предупредили о том, что у принца совершенно иные намерения, но он не желал этому верить. Принц Евгений, регулярно получавший уведомления обо всех передвижениях курфюрста и остававшийся в своих ретраншементах лишь для того, чтобы отвлекать маршала де Вильруа и мешать ему присоединить к трем армиям свою, сумел до конца дер¬
534
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
жать его в заблуждении и выступил так, чтобы вовремя присоединиться к Мальборо, но не дать маршалу времени ни атаковать его, принца, арьергард, ни отправить к курфюрсту многочисленные отряды в качестве подкреплений. Искусство, с коим принц Евгений осуществил свой замысел, далеко превосходило искусство маршала де Вильруа, который, не пожелав предугадать сей маневр, не смог исправить допущенную оплошность и, так и не сумев ничего предпринять, остался со своей армией в ущельях.
Движение и диспозиция Тем временем курфюрст с несокрушимой уверен-
армий ностью двигался навстречу врагу; утром 12 авгу¬
ста он вышел к Хёхштедтской равнине, и некогда выигранное здесь сражение100 вселяло надежду на успех. Построение войск курфюрста было необычным. Армии не были смешаны: армия курфюрста под командованием Арко занимала центр; армия Таллара образовывала правый фланг, армия Марсэна — левый, причем расстояние между ними было не больше, чем расстояние между центром и флангами одной и той же армии. Курфюрст осуществлял общее командование, но главенствовал Таллар; а поскольку он ничего не видел в десяти шагах, то совершил множество серьезных ошибок, и на сей раз не нашлось никого, кто, как при Шпейере, тотчас бы их исправил. Через несколько часов после прибытия на Хёхштедтскую равнину курфюрста уведомили, что враги идут ему навстречу, — то были Мальборо и принц Евгений, который накануне присоединился к герцогу на марше. Расчет был на редкость точен. Принц оставил семнадцать батальонов и некоторое количество кавалерии графу Нассау- Вейльбургскому в ретраншементах Бюля, чтобы тот как можно дольше держал в заблуждении маршала де Вильруа и отступил, когда последний, поняв, в чем дело, двинется на него; принц Людвиг Баденский остался у осажденного Инголынтадта. У наших генералов был целый день, чтобы выбрать место для сражения и сделать все необходимые распоряжения. И то и другое было исполнено одинаково плохо. Параллельно фронту трех наших армий текла небольшая речушка с не слишком заболоченными берегами; бивший ключ образовывал в этом месте широкую и длинную рытвину почти что посередине между двумя линиями маршала де Таллара; совершенно необъяснимо, каким образом возможность выбирать себе местоположение могла стать гибельной для того, кто оной возможностью обладал. Справа от его
1704. Хёхштедтское сражение
535
армии, но чуть-чуть позади, располагалось большое село Бленхейм101, где — что можно объяснить лишь беспримерным ослеплением — он разместил двадцать шесть батальонов своей армии во главе с генерал-лейтенантом Кле- рамбо и бригадным генералом Бланзаком, при поддержке стоявших за изгородями той же деревни пяти драгунских полков и прикрывавшей их кавалерийской бригады. То есть целая армия предназначалась ддя защиты этой деревни и правого фланга, а прочие участки, соответственно, оголялись. Первое Хёхштедтское сражение, выигранное на этом самом месте, было живым уроком и примером для подражания; многие из находившихся сейчас здесь генералов видели его собственными глазами, но, похоже, напрочь лишились памяти. Из двух возможностей — выстроить войска вдоль речки, текущей параллельно фронту армий, чтобы помешать врагам перейти ее, или атаковать их среди беспорядка переправы (обе были хороши, но вторая лучше) — выбрали третью: было решено оставить большое пространство между нашими войсками и речкой, позволить противнику беспрепятственно через нее переправиться, чтобы затем, как говорили, смять его и сбросить обрати но в реку. Подобная диспозиция может, без сомнения, свидетельствовать лишь о том, что командующие утратили способность ясно видеть и трезво мыслить. Протекавший довольно близко от Бленхейма Дунай, подойди мы к нему поближе, мог бы стать гораздо более надежной, и к тому же не нуждавшейся в защите, опорой для нашего правого фланга, чем эта деревня.
Враги появились 13 августа, сразу двинулись к речке, куда и вышли на рассвете. Их, должно быть, очень удивило, что наши армии, выстраивающиеся в боевом порядке, находятся так далеко. Они воспользовались предоставленной им свободой маневра, переправились через речку почти по всему течению, затем выстроились в несколько линий на достаточно большом пространстве, не встретив ни малейшего сопротивления. Я привожу подлинные факты, каковые, однако, столь несуразны, что потомки не поверят в их истинность. К восьми часам утра неприятель закончил построение, за которым совершенно невозмутимо наблюдали наши армии.
Хёхштедтское сражение Принц Евгений со своей армией занимал правый фланг, а герцог Мальборо со своей — левый, оказавшись таким образом напротив армии маршала де Таллара. Наконец армии двинулись друг другу навстречу; однако удача была на стороне
536
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
не принца Евгения, а Марсэна, который вполне мог бы развить этот успех, если бы не несчастье, постигшее наш правый фланг. Его первая атака не была удачной: тяжелая кавалерия поддалась, вызвав сильное замешательство в подходившей к ней кавалерии, хотя некоторые ее полки творили чудеса. Но два неблагоприятных обстоятельства погубили эту несчаст- ную армию: вторая линия, отделенная от первой глубокой и длинной рытвиной, обход которой занял много времени, не смогла вовремя прийти на помощь, объединение оказалось невозможным, ибо эскадроны обеих линий не сумели действовать в должном порядке, используя интервалы в построении, так что эскадроны второй линии не смогли ни атаковать, ни поддержать атаку, а эскадроны первой — восстановить строй, отступив за вторую. Что касается пехоты, то отсутствие двадцати шести батальонов, размещенных в Бленхейме, изрядно ослабило наш фронт, несмотря на то, что образовавшаяся пустота была заполнена оставшимися пехотными частями. Англичане, тотчас заметив и суливший им выгоду недостаток пехоты, и беспорядок, возникший при соединении кавалерийских частей на нашем правом фланге, с тем большей легкостью воспользовались имевшимися у них преимуществами, что имели обширное и удобное пространство для маневра. Они усилили атаки и, можно сказать, с первого удара разбили всю эту армию, которая не получила необходимой поддержки от своих и которую не смогли спасти ни твердость отдельных полков, ни отчаянная храбрость генералов и офицеров. Армия курфюрста, полностью открытая и атакованная с фланга теми же англичанами, дрогнула. И ни храбрость баварцев, ни сверхъестественные усилия курфюрста не смогли восстановить ее позиции, хотя следует признать, что сопротивлялись они до последнего. Разбитая армия Таллара, где все смешалось в чудовищном беспорядке, бежала; яростно сопротивлявшаяся армия курфюрста, не в силах противостоять одновременно ударам с фронта и с фланга, отступила, армия Марсэна атаковала и брала верх над принцем Евгением. Такова была картина сражения, исход коего не раз представлялся принцу Евгению сомнительным. В это же время части, стоявшие в Бленхейме, не только сумели дать отпор, но, дважды отбросив врага, довольно далеко отогнали его по равнине. Тогда Таллар, видя, что его армия разбита и бежит, устремился к Бленхейму, чтобы вывести оттуда войска, по возможности избегая беспорядка, и попытаться как-то их использовать. Однако сделать это ему было весьма затруд¬
1704. Хёхштедтское сражение
537
нительно, так как он сам категорически приказал им не покидать деревню и, что бы ни случилось, никого оттуда не выпускать. И вот в тот момент, когда он, Сийи и один из его дворян мчались туда во весь опор, все трое без охраны, враги его узнали, окружили и взяли в плен всех троих.
Во время всей этой неразберихи Бланзак потерял в Бленхейме из виду Клерамбо, о котором уже два часа не имел никаких сведений; а объяснялось сие тем, что последний, опасаясь быть убитым, бросился в Дунай. Он надеялся вместе со своим лакеем переплыть на лошадях на другой берег, чтобы затем, по всей вероятности, стать отшельником;102 лакей переплыл, а он — нет. Не получая в этой крайней неразберихе никаких распоряжений от маршала де Таллара, Бланзак, коему надлежало командовать в отсутствие Клерамбо, о котором не было ни слуху ни духу, пребывал в полной растерянности. В такой всеобщей сумятице, когда нарушается порядок расположения частей, Вальсеме, бригадный генерал в тяжелой кавалерии, оказался поблизости от деревни; Бланзак узнал его, окликнул и бросился за ним, умоляя найти Таллара и спросить его, что и как ему надлежит делать. Вальсеме тотчас отправился на поиски Таллара, но был схвачен, и Бланзак так ничего и не услышал ни о приказах, ни о ком бы то ни было из командиров. Я пишу здесь лишь то, что сам Бланзак приводил в качестве объяснения и оправдания, встреченного равно неодобрительно как Королем, так и обществом; это объяснение некому было опровергнуть, потому что происходившему в Бленхейме не было иных свидетелей, кроме тех, кто там находился, и потому что командиры договорились давать одинаковые объяснения, а прорывавшиеся голоса старых вояк не создавали целостной и внушающей полное доверие картины. Впрочем, и этого оказалось достаточно, чтобы при дворе и в обществе стали обвинять командиров, коим войска были вынуждены подчиняться. Когда среди всех тягот баталии, предоставленные сами себе, сражающиеся вдруг заметили, что стало не хватать пороха, что повозки с провиантом и боеприпасами как-то потихоньку и незаметно исчезли, что кое-кто из солдат испуган этим и тревога их передается другим, внезапно появился Денонвиль, взятый в плен во время атаки на деревню; он возвращался в сопровождении офицера и, размахивая носовым платком, просил позволить беспрепятственно обратиться к войскам. Денонвиль, очень красивый и прекрасно сложенный молодой человек, был старшим сыном
538
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
помощника гувернера монсеньора герцога Бургундского и полковником Королевского пехотного полка; нескрываемая благосклонность принца сделала его самонадеянным, чтобы не сказать дерзким. Вместо того чтобы поговорить наедине с Бланзаком и главными офицерами, раз уж он согласился взять на себя это странное поручение, Денонвиль, который, смею вас уверить, был и умен и красноречив, принялся ораторствовать перед солдатами, стоявшими вдоль деревни, убеждая их сдаться в плен, дабы сохранить себя для службы Королю. Бланзак, видя, что солдаты начинают колебаться под воздействием слов Денонвиля, с грубостью, коей заслуживала подобная речь, оборвал его, приказав уйти, и обратился к войскам, надеясь убедить их в противном; но дело уже было сделано, и только Наваррский полк встретил его речь криками воодушевления, остальные же хранили унылое молчание. Я еще раз напомню, что рассказываю об этом со слов самого Бланзака. Некоторое время спустя после ухода Денонвиля и сопровождавшего его офицера появился некий милорд, попросивший разрешения говорить с командующим. Его отвели к Бланзаку, которому он сказал, что герцог Мальборо сообщает ему, что стоит здесь с сорока батальонами и шестьюдесятью пушками и может получить сколь угодно большое подкрепление; что он начинает операцию окружения; что армия Таллара бежит, а остатки армии курфюрста отступают; что сам Тал- лар и множество генералов взяты в плен; что Бланзаку неоткуда ждать помощи; что ему лучше согласиться на капитуляцию и сдаться в плен, чем погубить столько храбрых людей и отличных войск с обеих сторон, ибо многочисленное войско все равно одолеет малочисленное. Бланзак хотел без лишних слов отослать его, но англичанин, пообещав, что с их стороны не будет предпринято никаких враждебных действий, предложил ему отойти шагов на двести от деревни, чтобы собственными глазами увидеть поражение армии курфюрста, ее отступление и приготовления к атаке на его, Бланзака, позиции. Бланзак согласился. Он взял с собой генерального кампмейстера драгун Отфёя, и они пошли вслед за милордом. Увиденное повергло их в глубочайшее уныние, ибо у них не осталось более сомнений в истинности сказанного англичанином. Он отвел их обратно в Бленхейм, после чего Бланзак собрал главных офицеров и сообщил им о сделанном ему предложении и о том, что они с Отфёем только что увидели собственными глазами. Все отдавали себе отчет в том, какое ужасное
1704. Трезвое и разумное мнение курфюрста оставлено без внимания
539
впечатление произведет их согласие сдаться в плен; но, всё взвесив, они поняли также, что их положение еще ужаснее, и решились принять это предложение, — правда, сделали все возможное, чтобы сохранить Королю эти двадцать шесть батальонов и двенадцать драгунских эскадронов путем обмена или за выкуп и чтобы обращение с ними в плену и на этапах конвоирования было достойным. Условия этой чудовищной капитуляции были тотчас же перенесены на бумагу, подписаны Бланзаком, генералами и всеми командирами корпусов (за исключением, кажется, командира Наваррского полка, который один только, отказался) и немедленно приведены в исполнение.
Тем временем, узнав о бегстве армии Таллара, повлекшем за собой отступление значительной части армии курфюрста, Марсэн, который до сих пор не только успешно отбивал атаки принца Евгения, но и добился над ним преимущества, думал отныне лишь о том, как воспользоваться тем, что он сохранил свою армию, — воспользоваться, чтобы провести отступление и собрать остатки двух других армий, что он и сделал, счастливо избежав преследования103. Сам Мальборо был поражен своей сказочной удачей, принц Евгений едва мог этому поверить, а уведомленный о происшедшем принц Людвиг Баденский был раздосадован тем, что все произошло без его участия. По их совету он снял осаду с Инголыитадта, который цосле таких событий не мог более держаться и должен был пасть сам собой.
Трезвое и разумное мнение Курфюрст был, пожалуй, единственным, кто
курфюрста оставлено без не потерял голову и предложил, возможно, внимания единственно разумное решение, а именно:
оставаться в своей стране, имея надежные посты и изобилие легкодоступного фуража и провианта. Осознание того, какой ошибкой было пренебрежение его мнением, пришло слишком поздно. Его страна, предоставленная сама себе и имеющая небольшое количество войск для обороны, продержалась всю зиму, давая отпор всем имперским силам. Но нам не суждено было остановиться в ошибках на полпути. Голос курфюрста не был услышан; все стремились к одной цели: отступать по направлению к армии маршала де Вильруа для соединения с нею. Враги не стали чинить нам в том ни малейших препятствий, придя в восторг от того, что наши армии приняли решение оставить свои позиции,
540
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
к чему неприятель даже после одержанной победы вряд ли смог бы их принудить. Это соединение, столь отличное от предшествующих, произошло 25 августа у Донауэшингена, куда выдвинулась армия маршала де Вильруа. Шамаранд привел туда все, что удалось собрать в Аугсбурге, Ульме и т. д., а Марсэн — не более двух тысяч пятисот солдат и столько же кавалеристов, из каковых тысячу восемьсот без лошадей; они были из армии Талла- ра, потерявшей тридцать семь батальонов: двадцать шесть сдались в плен в Бленхейме, а одиннадцать были вдребезги разбиты и уничтожены. Всю кавалерию Таллара, а в особенности тяжелую, обвиняли в неправильных действиях: конники стреляли, вместо того чтобы атаковать и рубить противника, как делала вражеская кавалерия, ранее имевшая обыкновение стрелять; обе стороны позаимствовали чужой образ действия, что для нас оказалось роковым. Наконец, в последний день августа, наши армии прибыли в форт Кель у Страсбургского моста, а принц Евгений — на свои позиции в Штоль- хофене с явным намерением перебраться на другой берег Рейна.
Курфюрст Баварский следу- Курфюрст собственной персоной проследовал ет через Страсбург в Мец, через Страсбург в Мец, а оттуда — прямиком
а оттуда в Брюссель в Брюссель. Он очень хотел посетить Короля,
но подобная нерадостная встреча была не по душе Его Величеству, хотя в интервале между сражением и переправой через Рейн курфюрст мог бы принять весьма выгодные предложения, если бы пожелал отказаться от союза с ним. Проезжая через Ульм, он повидал свою супругу и детей104, с мужеством и хладнокровием дал им необходимые наставления и отправил их в Мюнхен в сопровождении некоторого количества войск, дабы они могли продержаться там как можно дольше. Генерал-лейтенанты Бленвиль, Цюрлаубен и многие другие были убиты105, а пленных невозможно было и сосчитать. Ла Бом, старший сын Таллара, несколько дней спустя умер от полученной раны. Герцог Мальборо, сделавший со своей армией все возможное для победы, оставил при себе Таллара и офицеров самого высокого ранга; он отправил их на время в Ганау, чтобы затем, возвратившись в Англию, представить в качестве своего главного трофея. Из всех прочих пленных он отдал половину принцу Евгению, и положение их оказалось совершенно иным, ибо принц Евгений обращался с ними крайне сурово, тогда как герцог Мальборо — с уважением, снисхо¬
1704. Редкие и неопределенные известия, поступающие из Германии
541
дительностью, необыкновенной учтивостью и скромностью, коей трудно было ожидать от человека, одержавшего такую победу. Он позаботился о том, чтобы обращение с ними оставалось неизменным вплоть до их приезда с ним в Англию, и с рядовыми пленными, коих он оставил при себе, по его распоряжению обращались со всевозможной мягкостью и снисходительностью.
Редкие и неопределенные Эта жестокая новость стала известна Королю
известия, поступающие 21 августа из письма маршала де Вильруа, к кото-
из Германии рому войска, оставленные принцем Евгением
на позициях в Штольхофене под началом принца Нассау-Вейльбургского, прислали трубача с письмами многих наших пленных офицеров, коим разрешили послать о себе весточку своим семьям. Король узнал, что сражение, имевшее место 13 августа, продолжалось с восьми часов утра до самого вечера, что армия Таллара частью уничтожена, частью взята в плен, а об участи самого маршала нет никаких известий; об этом не сообщалось ни в одном письме, равно как и о том, участвовали ли в деле курфюрст и маршал де Марсэн. Это были письма людей совершенно растерявшихся, и ни в одном из них, даже в письмах Бланзака, Отфёя, Монпейру, шевалье де Круасси и Денонвиля, не сообщалось никаких подробностей. Охваченный ужасной тревогой Король стал распечатывать письма. Кое-какие сведения он обнаружил в письме Монпейру, но снова без подробностей; последний писал своей жене, называя ее «моя дорогая пала- тиночка». Позднее, когда Королю стало обо всем известно, он спросил у маршала де Буффлера, что означает сие ласковое прозвище, о каковом он никогда ранее не слышал. Маршал сообщил ему, что собственное имя Монпейру было Палатен де Дио; он мог бы добавить, что палатин — обычный титул в бургундских и соседних провинциях, и титул этот, ранее даровавшийся императорами, стал составной частью собственных имен; таким образом, это был палатин, а выражаясь более торжественно, сеньор Дио. В течение шести дней Король пребывал в мучительном неведении относительно подробностей катастрофы в Баварии. А в немногих из доходивших писем люди ограничивались сведениями о самих себе или, в крайнем случае, о ком-нибудь из друзей; никто не спешил с рассказом о несчастье: люди опасались за сохранность своих писем и не осмеливались писать ни о со¬
542
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
бытиях, ни о лицах. Марсэн, озабоченный исключительно своим отступлением, ни о чем другом и не сообщал маршалу де Вильруа. А удрученный понесенными потерями и уязвленный тем, что его совет не покидать его страны был оставлен без внимания, курфюрст, переправившись через Рейн, отправил Королю короткое письмо, в коем уверял в своем почтении и верности союзу. Такие редкие, отрывочные и малозначащие известия лишь усугубляли тревогу и за исход всего дела, и за участь отдельных лиц. О позорной капитуляции в Бленхейме стало все же известно сразу по нескольким словам, сказанным в письмах Денонвиля, Бланзака и Отфёя. Кое- кто из офицеров, также без подробностей, но весьма неодобрительно отзывался о действиях тяжелой кавалерии и некоторых генералов, и среди прочих доставалось графу де Руси: с горечью припоминали, как он долго прикрывался своей контузией и упорно держался в арьергарде в разгар сражения при Марсалье106, так и не вернувшись на поле боя. Он и его брат Блан- зак были сыновьями любимой сестры маршала де Лоржа. Они всегда жили у него как его собственные дети. Месье де Ларошфуко, старший в их роде, относился к ним точно так же и не отказывал им в помощи. Их жены, с которыми я всегда поддерживал тесные отношения, срочно послали за мной и умоляли меня не теряя времени поговорить с Шамийяром, чтобы тот постарался расположить Короля в их пользу. Мои действия были столь успешны, что министр избавил обоих от весьма неприятных последствий. Король даже самолично пытался раздобыть какие-нибудь сведения: он расспрашивал людей, приказывал приносить ему то, что доставлялось почтой, хотя порой не доставлялось ничего либо ничего заслуживающего внимания; из собранных по кусочкам сведений силились сложить нечто целое, каковое, увы, никоим образом не давало удовлетворительного представления о случившемся. Ни Король, ни все прочие не могли уразуметь, как получилось, что армия, находившаяся внутри и вокруг деревни, была взята в плен и оказалась вынуждена подписать капитуляцию; голова от этого шла кругом. Наконец, когда из разрозненных деталей, почерпнутых то из одного письма, то из другого, стала мало-помалу вырисовываться общая картина, утром 29 августа в Л’Этан прибыл Сийи. Шамийяр привез его к Королю в Мёдон, и они, запершись втроем, беседовали вплоть до обеда. Таллар, вместе с которым Сийи был взят в плен, получил от герцога Мальборо разрешение отправить его к Королю, дабы рассказать о постигшем их несчастье, с обеща¬
1704. Взятый в плен Сийи приезжает дать отчет Королю
543
нием немедленно после того возвратиться туда, куда герцог прикажет. Поскольку Сийи не сообщил ничего сверх того, что я уже рассказал, то воспользуемся этим, чтобы сделать любопытное отступление, касающееся довольно неприятной материи, о которой еще пойдет речь позже.
Взятый в плен Сийи приезжает дать отчет Королю о Хёхштедтском сражении. Отступление, посвященное Сийи и его ужасному концу
Сийи, нормандский дворянин по фамилии Ви- пар, был едва ли не самым захудалым из всех, что сыщутся между Лизьё и Се, ибо не мог похвастаться ни знатностью, ни богатством. Высокого роста, безупречно сложенный, с приятным и мужественным лицом, он был бесконечно умен, весьма образован, храбр, обладал большими способностями к военному делу и ярким природным красноречием, делавшим беседу с ним исключительно приятной; бешеное, не ведающее никаких преград честолюбие делало его человеком крайне опасным, но очень ловко умеющим это скрывать; он жадно учился и подчинял всё — и дружеские связи, и даже удовольствия — одной цели: преуспеть и занять высокое положение. Обаяние сочеталось в нем с видом простодушия, сохранять который ему, правда, удавалось недолго и который вместе с ростом его надежд и возможностей обернулся наглостью. Он сделал все, чтобы как можно ближе сойтись с самыми уважаемыми людьми в армии и быть принятым в самом блистательном придворном обществе. Его ум, ученость, в коей не было ни малейшего педантства, его храбрость и манеры понравились месье герцогу Орлеанскому. Постепенно Сийи втерся в его окружение — правда, осторожно, чтобы не вызвать неудовольствие Короля, — и настолько пришелся принцу по вкусу, что тот дал ему свой пехотный полк. Случай сделал Сийи бригадиром много раньше, чем то позволял его ранг, а следовательно, и генерал- лейтенантом он тоже стал очень рано. Драгунский полковник Силли107, впоследствии изрядно отличившийся и чуть было не ставший (возможно, он должен был бы стать) маршалом Франции, был произведен в бригадиры среди множества других получивших повышение в чине, в число коих я, однако, не попал, что и побудило меня оставить службу, как я в свое время уже о том рассказывал. Шамийяр, только что на тот момент занявший пост государственного секретаря по военным делам, впервые участвовал в представлении офицеров к более высокому званию и никого из них
544
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
не знал. Выйдя от мадам де Ментенон, где по обязанности участвовал в этой работе, он встретил Сийи и сказал, что ему следует пойти поблагодарить Короля, произведшего его в бригадиры. Сийи, знавший, что ему это еще не положено, догадался скрыть свое изумление. Он понял, что его спутали с Силли-драгуном, но решил воспользоваться случаем и с изъявлениями благодарности подошел к Королю, когда тот выходил от мадам де Ментенон, чтобы идти ужинать. Король, очень удивленный услышанным, сказал, что и не думал производить его в новый чин. Сийи, нимало не смутившись, сослался на только что сказавшего ему это Шамийяра и, дабы не услышать в ответ отрицания, смешался с толпой, а затем, найдя Шамийяра, воскликнул, что, если после того как по его совету он, Сийи, явился с благодарностями, его не сделают бригадиром, ему остается только удавиться. Шамийяр, смутившись из-за допущенной ошибки, счел для себя делом чести ее исправить. На следующий день он признался в своей оплошности Королю и сумел сделать так, что Сийи стал бригадиром. Тот постарался сойтись с месье принцем де Конти и теми, кто постоянно бывал у него; в ту пору, как, впрочем, и всегда, там собиралось самое изысканное и элегантное общество, а Сийи был к этому совсем небезразличен. Он сумел втереться в доверие к маршалу де Вильруа, но его напыщенные манеры и высокомерие оттолкнули Сийи. Ему больше подошел Талл ар с его умом, снисходительностью, кокетством и желанием нравиться абсолютно всем, вплоть до поварят. Оказавшись вместе с ним в плену, Таллар, обеспокоенный тем, что думают о нем при дворе, отправил туда Сийи, полагая, что тот будет наилучшим ему адвокатом; миссия оказалась столь успешна, что не замедлила принести плоды108. Что произошло после возвращения Сийи в плен, я не знаю, но они окончательно рассорились, и повод для ссоры, очевидно, не делал чести ни тому, ни другому, поскольку оба хранили причину разрыва в глубочайшей тайне даже от самых близких друзей, и оба унесли ее с собой в мир иной, ибо Таллар, который пережил Сийи и которому нечего было опасаться покойного, не имевшего ни семьи, ни друзей, продолжал молчать. После смерти Короля Сийи некоторое время играл заметную роль при регенте; но, недовольный тем, что не входит ни в один Совет, решил наживать богатство. Он родился в бедности, и средств его хватало лишь на самое необходимое. Преуспеть в карьере всегда было для него первейшей задачей, но, будучи от природы скупым,
1704. Взятый в плен Сийи приезжает дать отчет Королю
545
своей второй целью он считал обогащение. Он стал искать расположения Лоу и пленил его своим умом. Мать старого Лассэ звалась Випар; Сийи был в прекрасных отношениях с его сыном, который уже долгие годы распоряжался сердцем, умом и поведением Мадам Герцогини. Мадам Герцогиня, воплощенная Система109, только в этом и была заодно с Месье Герцогом110. После месье герцога Орлеанского Лоу стал уповать на дом Конде и, выказывая преданность, насытил их наследственную алчность миллионами. Через Лассэ, каковой был для этого восхитительным средством, Сийи проторил себе дорогу к Мадам Герцогине. Он принялся изображать там важного фаворита и, пользуясь покровительством фаворита истинного, втихаря обогащался. Месье Герцог, став первым министром, не смог отказать матери в нескольких лентах Ордена Святого Духа в Г724 году, когда сей награды было удостоено столько негодяев. В число награжденных попал и Сийи, что, правда, стоило Мадам Герцогине немалых усилий. Благодаря месье герцогу Орлеанскому он заполучил должность государственного советника от дворянства шпаги, после чего, богатый и украшенный орденом, стал держать себя как вельможа. Нежданная удача лишь раззадорила его аппетит; он возомнил, что любая самая высокая должность будет лишь законной наградой его заслугам. На его удочку попался Морвиль, государственный секретарь по иностранным делам. Сийи подчинил его себе; он стал его советчиком и в делах, и в жизни. Все это так подогревало его честолюбие, что он возмечтал отправиться послом в Испанию, сделаться там грандом, затем возвратиться в Совет человеком, умудренным в делах, стать герцогом и пэром, а далее — всем, чем пожелает. Все эти воздушные замки стоили не больше, чем кувшин молочницы из басни Лафонтена111. Месье Герцог был отставлен от должности, а следом за ним и Морвиль. Великий человек так просто не сдается. Сийи, как и все, понял, что милости и должности теперь раздает епископ Фрежюса (вскоре ставший кардиналом Флёри) и находящийся в его подчинении Шовлен. Он совершенно не знал ни того, ни другого, равно как и они его. Однако он был столь высокого мнения о себе, что не сомневался: при некоторой ловкости и терпении он сумеет подчинить их себе, как ранее Морвиля. Но у них было слишком мало свободного времени, а у него — слишком мало возможностей приблизиться к ним. Удрученный безуспешностью своих попыток, он вбил себе в голову, что сможет приблизиться к кардиналу благодаря постоянно¬
546
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
му присутствию в его приемной, каковое — он в этом не сомневался — должно было последнему понравиться, стать привычным и проложить дорогу в его кабинет, где он, Сийи, тотчас же начнет командовать всем и вся. Итак, он стал целые дни проводить в Версале и, хотя жилище имел только в Париже, каждый день давал там обеды, изысканность коих должна была, как он полагал, делать их привлекательными. Он приводил туда оказавшихся у него под рукой военных, кое-кого из пожилых людей, ранее бывавших при дворе и по какому-нибудь делу приехавших в Версаль, а также государственных советников. За столом шла беседа, и Сийи, как человек ловкий и осмотрительный, уже достигший определенного положения, но желающий большего, умело направлял ее в нужное русло. К тому же он каждый день появлялся у дверей кардинала, чтобы видеть, как тот проходит мимо него. Это продолжалось целый год без каких бы то ни было результатов, если не считать нескольких обедов у кардинала, да и то редких, — то ли потому, что кардинал был осведомлен о замысле Сийи, то ли потому, что по природной недоверчивости считал подозрительным такое присутствие, примечательное своим постоянством. Возвращаясь однажды перед обедом на минутку в свой кабинет, он остановился у двери и с любезнейшим видом спросил у Сийи, есть ли у него просьба к нему или он желает с ним говорить. Сийи рассыпался в комплиментах и изъявлениях уважения, сказал, что он здесь лишь для того, чтобы иметь возможность засвидетельствовать кардиналу свое почтение. Кардинал ответил ему очень вежливо, но при этом возвысив голос, чтобы быть услышанным всеми, кто находился поблизости, сказал, что не привык видеть таких людей, как он, у своих дверей, и очень сухо добавил, что просит его более не приходить, коль скоро у него нет к нему никакого дела. Этот удар молнии, коего Сийи никак не ожидал, оказался для него тем более чувствительным, что свидетелями тому стало множество придворных. Сийи рассчитывал проторить себе дорожку к кардиналу через посредство его ближайших друзей, перед которыми, сумев всеми правдами и неправдами втереться к ним в дом и даже понравиться им, непрерывно заискивал. И вот теперь все его надежды рухнули; вне себя от ярости, он отправился домой, где собралось многочисленное общество. Рассказавший мне эту историю граф дю Люк был в тот момент в приемной кардинала и слышал весь диалог. Получив еще до этого приглашение Сийи, он отправился к нему и застал там мно¬
1704. Взятый в плен Сийи приезжает дать отчет Королю
547
жество гостей. Оскорбленный Сийи довольно долго хранил угрюмое молчание; наконец он разразился по адресу кардинала такой тирадой, что все присутствующие смущенно опустили глаза. В течение всего вечера он продолжал таким образом изливать свою обиду. Никто не произносил в ответ ни слова. Он понимал, что ставит всех в неловкое положение и своими прилюдными речами наносит себе непоправимый вред, но отчаяние было сильнее его. Так он прожил более года то в Париже, то в Версале, не осмеливаясь приблизиться к кардиналу, которого готов был разорвать на куски, роясь в уме в попытке отыскать способы выйти из этого положения и не находя их. В конце концов он уехал в свое имение с намерением провести там зиму. Он расширил и обустроил свой дом, превратив его в замок. Довольно быстро он отбил охоту посещать его у тех немногих людей, что прежде у него бывали. Я говорю «немногих», потому что его соседи, непривычные к появившимся у него замашкам знатного сеньора, не желали его посещать. Он объявил, что болен, лег в постель и пролежал пять или шесть дней. Горстка его слуг удивленно переглядывалась, видя, что он вовсе не болен; его хирург, с которым я впоследствии виделся у месье де Леви, не находил у него никакой лихорадки. В последний день он ненадолго встал, затем снова лег и приказал всем слугам уйти из комнаты. Около шести часов вечера, встревоженные тем, что он так долго остается один и ничего не ест, они вдруг услышали какой-то шум во рву, заполненном скорее грязью, чем водой; тогда они вошли в его комнату и, прислушиваясь, остановились у камина. Один из них почувствовал, что из окна тянет ветерком, и собрался пойти закрыть его. В это время другой подошел к постели и приподнял полог. Каково же было удивление обоих, когда один не обнаружил в постели никого, а другой увидел домашние туфли, стоявшие у окна спальни. Тут они с криком бросились ко рву; Сийи упал туда так, что при желании мог бы добраться до края. Когда они его вытащили, в нем еще теплилась жизнь, но совсем немного времени спустя он умер у них на руках. Он не был женат и имел незамужнюю сестру, которая по его милости нуждалась во всем и едва ли не умирала с голоду и которой богатое наследство послужило великим утешением в столь страшном несчастье. При всем своем уме он совершил оплошность, разгневавшую Короля. После долгой беседы с Сийи в своем кабинете по его прибытии в Мёдон Король во время своей вечерней прогулки увидел его без шпаги. Это крайне задело Короля, что было
548
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
заметно по тону, каким он спросил Сийи, куда тот ее дел. Сийи ответил, что, будучи пленным, полагал, что не должен носить ее. «Что это значит? — раздраженно возразил Король. — Немедленно отправляйтесь за шпагой». И данный эпизод, и печальные известия, о которых он дал отчет, не позволили ему блеснуть во время этого непродолжительного путешествия и подстегнули его желание поскорее вернуться к Таллару в Ганау, что он и сделал через несколько дней после первой в своей жизни поездки в Марли.
Ошибки, совершенные в ходе Мы были непривычны к несчастьям, а это по- Хёхштедтского сражения следнее оказалось поистине совершенно неожи¬
данным. Четыре армии по ту сторону Рейна, три из которых находились в самом сердце Германии, внушали, в сочетании с мощью Недовольных, полнейшую уверенность в исходе кампании. Откажись мы от сражения, вся местность была бы наша, ибо враг неизбежно оказался бы вскоре вынужден отступить, притом очень далеко, чтобы обеспечить себя фуражом и провиантом. Если бы маршал де Вильруа, коему нужно было всего лишь наблюдать за армией принца Евгения, следить за его маневрами и не давать ему продвигаться вперед, не позволил себя одурачить и не допустил бы соединения принца с Мальборо, последний не осмелился бы противостоять трем нашим армиям. Даже если бы враги стояли фронтом вдоль реки, они никогда не осмелились бы на переправу в виду наших армий или были бы там разбиты и уничтожены; если бы между нашей армией и речкой было оставлено лишь небольшое расстояние, чтобы атаковать неприятеля на середине переправы, решись он ее предпринять, его наверняка удалось бы смять и сбросить в реку. Если бы мы заняли более просторный участок, не лишавший нас свободы действий, где две линии Талл ара не были бы разделены широкой и глубокой промоиной, соотношение сил было бы, по крайней мере, равным. Если бы двадцать шесть батальонов и двенадцать драгунских эскадронов его армии не были размещены внутри и вокруг деревни, чтобы поддерживать правый фланг, который вполне можно было разместить поблизости на Дунае, эта армия, игравшая роль правого фланга, не была бы настолько ослаблена, что ее удалось опрокинуть, а центру, занятому армией курфюрста, не был бы нанесен удар с фланга. Если бы, по крайней мере, целая армия, стоявшая в деревне Бленхейм, имела мужество оказать сопротивление, она дала бы время образовывавшей левый фланг вполне
1704. Возмущение, растерянность и уныние, охватившие общество
549
боеспособной армии Марсэна воспользоваться происходящим в деревне, соединиться с двумя третями армии курфюрста, которая еще держалась, и с помощью оборонявшихся двадцати шести батальонов и двенадцати эскадронов перенести туда боевые действия, каковые могли бы оказатьсяуспешными. Но Небу было угодно обрушить на Короля беды, позор и череду ошибок, венцом коих стало последнее безрассудство, заключавшееся в решении оставить Баварию, которую благодаря ее крепостям, изобилию и силе можно было, заняв выгодные позиции, легко удерживать с помощью целой армии, не потерпевшей ни малейшего урона, и остатков двух других. Тщетно курфюрст пытался настоять на своем совете; движимые страхом, наши полагали себя в безопасности лишь под защитой армии маршала де Вильруа, и после объединения армий, вместо того чтобы воспользоваться свободными еще проходами и вернуться вместе с этой совершенно свежей армией в Баварию, где все вместе они оказались бы такими же сильными, как и до сражения, и более свежими, чем враги, коим пришлось сражаться (ибо у принца Людвига Баденского под Инголыитадтом было мало войск), они думали лишь о том, как бы поскорее оставить все эти крепости и изобильные края, и почувствовали себя в безопасности лишь у Страсбургского моста, позволявшего им теперь в любую минуту переправиться через Рейн. Это чудовищное, почти невероятное нагромождение ослепления, помрачения рассудка и следовавших одна за другой грубейших ошибок (причем, будь хотя бы одной ошибкой меньше, все могло бы пойти совсем иначе) прекрасно воспроизводит, хотя и в далеком от чудес жанре, картину великих побед и поражений, коими Господь вознаграждал или карал Свой народ, в зависимости от того, исполнял ли тот Его заповеди или пренебрегал служением Ему.
Возмущение, растерянность Можно себе представить, сколь велико было все- гг уныние, охватившие общее уныние, когда в каждой знатной семье, общество, не мешают не говоря уже обо всех прочих, были убитые, ра-
продолжению празднеств неные и попавшие в плен, в сколь затруднитель- по случаю рождения герцога ное положение попал министр войны и финан- Бретонского сов, коему предстояло восстановить разбитую
армию, потерявшую стольких убитыми и ранеными, и сколь огромное горе постигло Короля, державшего в руках судьбу императора, а из-за этого позорного поражения оказавшегося вынужден¬
550
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ным защищаться на берегах Рейна. Последующие события не позволяли усомниться в том, что над нами все еще простерта карающая десница Господа: мы утратили трезвость суждений и трепетали в центре Эльзаса. Ужасная ошибка маршала де Вильруа буквально утонула в потоке пролившихся на него милостей. Таллар, как мы увидим, также был щедро вознагражден. Марсэн остался в тени: было сочтено, что он не заслуживает ничего, поскольку ни в чем не виноват, ибо Король не осудил его за то, что он не оказал должного сопротивления в Баварии. Весь гнев обрушится на несколько полков, которые были расформированы, и на ряд командиров, коих всего лишь уволили из армии, — причем вместе с виновными пострадали и безвинные. Один только Денонвиль был с позором разжалован, а полк его передан другому; так что по освобождении из плена он более не осмеливался нигде появляться. Я не хочу сказать, что предложение, с коим он имел глупость явиться в Бленхейм, не заслуживало наказания; но ведь отнюдь не его красноречие заставило сложить всех оружие и сдаться в плен; заслуга сия принадлежала одному-единственному англичанину, присланному после него. Но наказан был один Денонвиль, и никто из тех, кто сдал англичанам армию — ибо это была армия — без единого выстрела, после того как была предложена капитуляция с получением статуса военнопленных, а единственный командир, отказавшийся подписать ее, не удостоился ни признания, ни какого бы то ни было отличия112. Зато в обществе, не стесняясь, высказывали всё, что думали о маршалах, генералах и всех тех, кого считали виновными, равно как и о тех пленных, чьи письма говорили не в их пользу. Всеобщее возмущение поставило в затруднительное положение семьи последних. Ближайшие родственники в течение многих дней не осмеливались нигде показываться, а некоторые даже жалели, что не делали этого дольше. Однако всеобщее горе не прервало ликования и празднества по случаю рождения герцога Бретонского. В Париже по этому случаю был устроен на реке фейерверк, которым из окон Лувра любовались Монсеньор, принцы — его сыновья, мадам герцогиня Бургундская и множество дам и придворных, после чего имело место пиршество с множеством изысканных блюд и напитков; контраст сей, в коем никто не увидел величия души, скорее вызвал раздражение в обществе. Несколько дней спустя Король устроил в Марли иллюминацию113 и праздник в честь мадам герцогини Бургундской, куда был приглашен сен-
1704. Наши армии в Эльзасе
551
жерменский двор. Государь поблагодарил купеческого старшину за фейерверк на воде и сказал, что Монсеньор и мадам герцогиня Бургундская нашли его великолепным.
Передвижение союзников. Трое вражеских военачальников114, ставшие хо- Мальборо, генерал-фелъдмар- зяевами Баварии и всей территории, прости- шал армий императора равшейся до Рейна, отвели свои войска в тыл, и Империи к Филипсбургу, и подготовили для переправы
через Рейн мост, который можно было навести за три часа. Пока их войска, придя в этот лагерь, переводили дух и набирались сил, принц Людвиг Баденский принимал поблизости в прекрасном Раштадтском замке, построенном им на манер маленького Версаля, принца Евгения и герцога Мальборо, прибывших туда отдохнуть под сенью собственных лавров. Здесь-то герцог и получил от императора патент генерал- фельдмаршала армий императора и Империи — очень редкое звание, примерно соответствующее званию принца Евгения и более высокое, чем просто фельдмаршал (хотя звание фельдмаршала равнозначно нашему званию маршала Франции); а королева Англии разрешила ему принять сие звание в ожидании наград, что готовили ему в Англии.
Наши армии в Эльзасе Пока враги предавались славному отдыху, наши
маршалы, переправившись через Рейн, двинулись к Хагенау115. У них были все основания опасаться осады Ландау. Маршал де Вильруа решил, что не может этому воспрепятствовать, и довольствовался тем, что обеспечил город всем необходимым для долгой осады да ввел туда, сверх уже находившегося там гарнизона, восемь батальонов, один кавалерийский полк и один драгунский, подчинив их Лобани, губернатору Ландау, коему и была поручена оборона. Ярость офицеров той армии не знала предела. Вскоре я получил письмо от герцога де Монфора, моего близкого друга, который писал, что по возвращении сломает свою шпагу и сделается парламентским президентом. Он всегда служил в армии маршала де Вильруа. Письмо было исполнено такого отчаяния, что, зная его кипучий нрав и храбрость, я испугался, как бы он не совершил какое- нибудь воинственное безумство, и написал ему, что заклинаю его, по крайней мере, не подставлять себя попусту под пули.
552
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Смерть герцога де Мопфора; Я, похоже, как в воду глядел. Возникла необхо- его характер димость отправить в Ландау денежный обоз; д ля
его сопровождения организовали отряд. Мон- фор выразил готовность возглавить его и попросил о том маршала де Виль- руа, который ответил, что бригадному генералу не пристало заниматься такими пустяками. Немного времени спустя он вновь обратился с этой просьбой и вновь получил отказ, но в третий раз, чтобы избавиться наконец от его докучной настойчивости, просьбу его удовлетворили. Он совершенно беспрепятственно доставил деньги в Ландау. На обратном пути, следуя в хвосте своего отряда, он увидел группу гарцующих гусар. Ему вздумалось напасть на них и по-карабинерски атаковать. Его удержали, но через некоторое время герцогу вместе с двумя офицерами все же удалось ускользнуть. Негодяи завертелись вокруг, затем повернули назад, рассыпались, вновь приблизились, и Монфор, увлеченный преследованием, внезапно оказался окружен и, сраженный выстрелом из карабина, раздробившим ему поясницу, упал — так что его едва успели подхватить и увезти. Он с искренним благочестием исповедался, горько сожалея о своей прошлой жизни, и по прибытии в главную квартиру почти сразу испустил дух. Ему не исполнилось еще и тридцати пяти лет, и он был лишь пятью годами старше меня. Изрядный ум, приятная ученость и природное обаяние заставляли забывать о его приземистой коренастой фигуре и изуродованном шрамом лице; он был храбр до безрассудства, исполнителен, необычайно талант- лив в военном деле, справедлив, прост в речах и обращении с солдатами и офицерами, что не лишало его их уважения, и — еще одно редкое качество — при огромном честолюбии он всегда был безупречно честен. Открытый и веселый взгляд, нрав мягкий и снисходительный, правдивость в сочетании с простотой и искренностью — все это делало его приятнейшим из людей, а общение с ним — истинным наслаждением. Он был верен в дружбе и очень дорожил ею, хотя в выборе друзей проявлял изрядную разборчивость, и всегда оставался лучшим сыном, лучшим мужем, лучшим братом и наилучшим из командиров, обожаемым своей ротой легкой кавалерии. Он был близким другом Таллара и Марсэна, а равно и месье принца де Конти, который часто встречал его у месье де Люксембурга, любившего герцога как сына116. Он пользовался также особым расположением месье герцога Орлеанского и был в таких прекрасных отношениях с монсеньо¬
1704. Смерть, семья и наследство графа Верруа
553
ром герцогом Бургундским, что с ним уже начинали считаться при дворе. Монсеньор также обращался с ним по-дружески, а Король с удовольствием беседовал с ним и отличал во всем. Он был не по возрасту уважаем при дворе, что не мешало ему оставаться в прекрасных отношениях со сверстниками, ибо своим обхождением он умел обезоружить завистников. Суровое воспитание, слишком долго державшее юношу в узде, сначала подтолкнуло его к разгульному образу жизни, отвратив от прилежания, каковое Король считал немалым достоинством, и весьма навредило его положению. Но затем он решил сойти с этой торной дороги, и данное решение явилось большой заслугой в глазах Короля. Залогом нашей дружбы стала моя близость с герцогом де Шеврёзом, его отцом, и с месье де Бовилье. Некоторое сходство во вкусах, склонностях, в любви и ненависти, в образе мыслей и поведении настолько упрочило эту дружбу, что у нас не было друг от друга секретов в серьезных делах. Постоянная жизнь при дворе очень сближала нас. Его жена и мадам де Леви, его сестра, были задушевными подругами мадам де Сен-Симон, к которой мадам де Шеврёз и мадам де Бовилье относились как к родной дочери. А ежели обстоятельства разлучали нас, то мы писали друг другу бесчисленные письма117. Гибель его стала для меня горчайшей утратой, и даже по прошествии стольких лет причиненная ею боль все еще жива во мне. Можно себе представить, сколь велико было горе его семьи. Дети его были тогда еще в младенческом возрасте.
Его должность отдана Должность его передали брату, видаму Амьена, брату который впоследствии достиг всего118.
Смерть, семья и наследство Смерть графа Верруа, убитого в этом сражении, графа Верруа позволила выйти из заточения и обрести свобо¬
ду его жене, которую он держал в парижском монастыре с тех пор, как она, вырвавшись из объятий герцога Савойского, возвратилась в Париж, о чем я уже рассказывал ранее119. В свое время она вновь появится в нашем повествовании. У графа был от нее только один сын120, ненадолго его переживший, и две дочери-монахини. Его должность генерального комиссара кавалерии, недавно купленная им у маршала де Виллара, была отдана Лавальеру, взятому в плен при Хёхштедте, и выбор сей вызвал возмущение в обществе.
554
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Вскоре после хёхштедтской катастрофы Королю было ниспослано некоторое утешение, мало что значившее для государства, но сладостное для родительского сердца монарха. Граф Тулузский, ничем не напоминавший своего брата герцога дю Мэна, был вне себя оттого, что во время своей первой адмиральской кампании был вынужден бесцельно крейсировать по Средиземному морю, не осмеливаясь вступить в бой с превосходящими силами вражеского флота. В этом году он наконец получил в распоряжение флотилию, способную померяться силами с неприятельской эскадрой, которая, проведя зиму в Лиссабоне, теперь находилась в море под командованием адмирала Рука, ожидавшего подкрепления из Голландии и Англии. А теперь, прежде чем продолжать, нужно сказать несколько слов об Испании, дабы последующие события стали более понятными.
Неудавгиаяся попытка Принц Дармштадтский, находившийся в свое
овладеть Кадисом время, как о том уже говорилось, при дворе Кар¬
ла II и пользовавшийся расположением королевы, второй супруги монарха121, отбыл вместе с флотилией эрцгерцога в Португалию, дабы с частью судов атаковать Кадис, который, по его сведениям, был лишен всего необходимого для обороны. Некий французский купец, направлявшийся отчасти по военным, отчасти по торговым делам к островам Америки и имевший на борту двух больших судов изрядное количество боеприпасов, оружия и немалую сумму денег, оказался в этих водах и по маневрам неприятельской эскадры догадался о ее намерениях относительно Кадиса. Он поднял все паруса и, в виду эскадры, вошел в город, выгрузил свои суда, снабдив таким образом всем необходимым для обороны эту крепость, которая иначе, не имея ни оружия, ни боеприпасов, ни денег, была бы не в состоянии оказать сопротивление, и сам остался там. Так и не сумев после многодневных попыток осуществить свое намерение, Дармштадт высадился на берег и разграбил окрестности города122. Под началом наместника края собрались ополченцы, соседние епископы превзошли сами себя, немедленно организовав помощь людьми и деньгами; одним словом, после месяца набегов, в коих англичане потеряли немало людей, они вынуждены были, к тому же не без труда, вернуться на корабли и отплыть к Португалии. Мы уже видели, каковы были последствия нерадения Орри и как Пюисегюр сумел, несмотря на это, сделать все возможное,
1704. Граф Тулузский одерживает победу в морском сражении при Малаге 555
чтобы исправить положение, а также каковы были успехи герцога Бервика на португальской границе. Начавшаяся жара развела армии, которые встали на летние квартиры. И Бервик, и Вильядарьяс, и Церклас, лишенные всего из-за халатности Орри, были не в состоянии принять все необходимые меры, чтобы направить свои войска туда, где они могли бы оказаться необходимыми. Гибралтар, знаменитая крепость, господствующая над важнейшим проливом, носящим то же имя, была оснащена так же, как и все прочие, то есть не имела для обороны ничего, а весь гарнизон составляли человек сорок оборванцев. Уведомленный об этом, принц Дармштадтский воспользовался сей грубейшей оплошностью. Отправиться туда означало овладеть крепостью. Но сколь важно было оную крепость сохранить, стало очевидно лишь после ее утраты123. Кроме того, тот же принц Дармштадтский, который при Карле II был вице-королем Каталонии, сохранил в этой провинции немало шпионов, а в Барселоне — множество своих ставленников. Там готовился мятеж, но о сем замысле стало известно; к городу приблизился наш флот. Граф Тулузский сошел на берег. Он пробыл там некоторое время и, приняв необходимые меры, сумел очень быстро полностью разрушить гибельные замыслы.
Граф Тулузский одерживает Но он хотел встретиться с флотом Рука и сра- победу в морском сражении зиться с ним. Разрешение на это у него имелось, при Малаге а посему он вернулся на борт своего корабля
и двинулся на поиски. Он обнаружил эскадру Рука близ Малаги и 24 сентября124 вступил с нею в бой, который продлился с десяти часов утра до восьми часов вечера. Они располагали примерно одинаковым количеством кораблей. Давно уже не было столь яростного и упорного морского сражения, во время которого ветер все время гнал вражеские корабли в нашу сторону. Спустившаяся ночь позволила им беспрепятственно отступить. Авангард генерал-лейтенанта Виллетта разбил вражеский авангард. Преимущество было полностью на стороне графа Тулузского, корабль которого долго сражался против корабля Рука, потерявшего в конце концов мачту. Граф вполне мог гордиться одержанной победой и, воспользовавшись переменой ветра, весь день 25-го преследовал Рука, отступавшего к побережью Берберии. Неприятель потерял шесть тысяч человек, корабль голландского вице-адмирала был взорван, некото¬
556
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
рые из кораблей затонули, а многие лишились мачт. Наша эскадра не потеряла ни одного корабля, ни одной мачты; но дорогой платой за победу была гибель многих доблестных офицеров, славных не только своим высоким рангом, но и заслугами, не говоря уже о тысяче пятистах убитых и раненых солдат и матросов. Погибли бальи Лотарингии (сын Месье Главного и эскадренный командир), эскадренные командиры Белиль и Эрар125, а также сын маршала де Шаторено. Генерал-лейтенант Реленг, эскадренный командир Габаре, высланный из Франции за дуэль, но отправленный королем Испании на флот, капитан первого ранга Шаторено (племянник маршала де Шаторено) — все они лишились в сражении ноги и несколько дней спустя скончались, так же как и капитан первого ранга Эрбо, брат Эрбо, интенданта флота126. Последний был убит у ног месье графа Тулузского127, который, сохраняя полное присутствие духа, не позволял бросить его в море до окончания сражения, чтобы не утратить, возможно, имеющиеся при нем важные бумаги и иметь время сделать досмотр. Многие из окружавших графа пажей были убиты или ранены. Трудно себе представить более хладнокровное мужество, чем то, какое граф выказывал в ходе всего сражения, или большее умение все видеть и вовремя отдавать нужные распоряжения. Ранее он сумел покорить сердца своим мягким и приветливым обращением, справедливостью и щедростью, теперь же завоевал всеобщее уважение. Эскадренный командир Дюкасс, изрядно впоследствии преуспевший, был тяжело ранен, многие же отделались легкими ранениями.
Раковая ошибка, коей граф Двадцать пятого числа вечером успешные ма- Тулузский не мог воспрепят- невры и попутный ветер позволили подойти сшвовать достаточно близко к Руку. Граф Тулузский хотел
снова атаковать его на следующий день; маршал де Кёвр, без согласия которого графу было запрещено что бы то ни было предпринимать, решил собрать совет. Умирающий Реленг, любивший графа и бывший его первым шталмейстером, в собственноручной записке заверял его, что он непременно разобьет врагов, и заклинал атаковать их. Граф, ссылаясь на это письмо человека, чьи военные таланты были всем известны, сказал, что наградой за вторую победу будет Гибралтар. Все с ним соглашались; он говорил мягко, но в речи его слышались
1704. Шатонёф, посол в Португалии, прибывает из Испании
557
властные интонации, а доводы были неопровержимы. Все уже были готовы решиться, когда д’О, Ментор флота128, без согласия которого Король запретил графу предпринимать что бы то ни было, воспротивился плану, выказав высокомерное, холодное, тупое и самодовольное упрямство, избавлявшее его на море от необходимости приводить разумные доводы, — точно так же, как при дворе он был избавлен от этого благодаря доверию, каковое питали к нему мадам де Ментенон и Король. Приговор был произнесен, маршал де Кёвр, вопреки своему мнению, скрепя сердце утвердил его, и все возвратились на свои корабли, а граф, удрученный и оскорбленный, — в свою каюту. Вскоре, однако, всем стало совершенно ясно, что, если бы мы атаковали вражеский флот, то с ним было бы покончено, равно как и с Гибралтаром, который мы нашли бы в том же состоянии, в каком оставили. В этой кампании граф Тулузский стяжал себе всяческое уважение, а его пошлый наставник отнюдь оного не лишился, ибо лишаться ему было нечего. К графу, чей корабль стоял на якоре близ Малаги, явился с визитом Вильядарьяс и получил все, что просил для осады Гибралтара. На сушу высадили три тысячи человек, вынесли пятьдесят пушек большого калибра и вообще все необходимое для осады. Пуэнти, как эскадренного командира, направили к Гибралтару с десятью кораблями и несколькими фрегатами, дабы исполнять во время осады обязанности бригадного генерала. Отдав все эти распоряжения, граф со своей эскадрой двинулся к Тулону129.
Шатонёф, посол в Порту- Шатонёф, который был послом в Португалии,
галии, прибывает из Испа- а после разрыва с нею находился по приказу Ко- тш\ его брат, их судьба, их роля в Мадриде, возвратился в Париж. Родом характеры он был из Савойи, во время прошлой войны он
оставил своего государя, был назначен Королем первым президентом сената Шамбери, а после заключения мира — совета ником в Парламенте, и был отправлен послом в Константинополь130, где весьма успешно отстаивал интересы Короля. Он и его брат, аббат, в свое время посланный в Польшу исправлять ошибки аббата де Полиньяка, были людьми начитанными, бесконечно умными и обаятельными. Шатонёф был ловок и находчив и сумел завоевать доверие принцессы Орсини, коей оказался отнюдь не бесполезен.
558
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Прибывшему в Париж Орри Следом за ним прибыл Орри131. Король не поже- грозит опала и суровое на- лал его видеть и в какой-то момент даже готов
казание. Обиньи обласкан был отдать его под суд и отправить на виселицу. в Мадриде Орри безусловно того заслуживал, но это было
бы слишком явно направлено против мадам Ор- сини, и мадам де Ментенон постаралась незаметно смягчить удар. Обиньи, оставшийся в Мадриде в качестве личного агента своей госпожи, получил в это время, хотя казна была пуста, пенсион в две тысячи дукатов и оплаченный королем дом в Мадриде. Королева без конца ходатайствовала о том, чтобы принцесса Орсини была принята и выслушана в Версале, а затем возвращена к ней.
Бервик отозван из Испании Оскорбленная отказом, она обрушилась на гер- по настоянию королевы. цога Бервика как на виновника опалы Орри, вы-
Тессе назначен его преемником званной его жалобами на него, хотя на самом
деле Пюисегюр обнаружил все гораздо раньше и открыл Королю всю гнусность преступления Орри. Она так настоятельно требовала отозвать Бервика, что, дабы не доводить ее до полного отчаяния, ей пошли навстречу и преемником его был назначен снисходительный, покладистый Тессе, больной или здоровый в зависимости от целей своей гнусной политики. Аркур и мадам де Ментенон прекрасно знали, что, добиваясь этого назначения, они делают полезного нашему оружию гораздо меньше, чем их собственным замыслам, касающимся правления и состава кабинета.
Интриги, связанные с браком герцога Мантуанского, который отказывается от мадемуазель б Энгиен, получает отказ герцогини деЛедигьер и, вопреки воле Короля и собственному желанию, неожиданно вступает в брак с мадемуазель д’ Элъбёф, с коей весьма дурно обращается впоследствии
Герцог Мантуанский все еще находился в Париже. А привело его в Париж главным образом желание сочетаться браком с француженкой132, причем непременно по выбору Короля, но чтобы этот выбор понравился и ему. Это желание не было тайной. Месье де Водемон, будучи слишком близким его соседом и слишком хорошо обо всем осведомленным, не мог не знать этого; к тому же, как человек предусмотрительный и озабоченный интересами Лотарингского дома, он не мог не понимать, сколь важно женить гер-
1704. Интриги, связанные с браком герцога Мантуанского
559
цога на принцессе из этого дома, каковой после его смерти сможет заявить о своих правах на Монферрато. Если от этого брака родятся дети, то принадлежность их матери к Лотарингскому дому будет для них благом, ибо она, став женой (а вскоре и вдовой — слишком велика была разница в возрасте между герцогом и свояченицей Водемона, каковую последний прочил ему в жены) столь высокопоставленного лица, обретет власть над своим престарелым супругом, а овдовев, по праву опеки, — и над своими детьми и его страной и заставит самого Короля считаться с ней в итальянских делах. Мадам д’Эльбёф, третья жена, а в ту пору уже вдова герцога д’Эльбёфа, была старшей дочерью маршалыии де Навай, чья мать, мадам де Нёйан, приютила мадам де Ментенон, когда та вернулась с Американских островов, поселила ее у себя, кормила и содержала из милости, а затем, чтобы избавиться от нее, выдала ее замуж за Скаррона. Мадам де Навай, муж которой был преданнейшим слугой и наперсником кардинала Мазарини в самые бедственные ддя того времена, стала после вступления Королевы в брак ее статс- дамой. Она была изгнана Королем, а муж ее лишился должности капитана гвардейской легкой кавалерии и губернаторства Гавр-де-Грас, из-за того что однажды вместо двери, через которую он обыкновенно проникал по ночам в комнату фрейлин Королевы, Король наткнулся на стену. Обе Королевы были удручены несчастьем семейства Навай, и Королева-мать перед смертью получила от Короля согласие на их возвращение из Ла-Рошели, где муж был губернатором и куда они были сосланы. Хотя Король так и не простил мадам де Навай этого поступка и хотя при дворе она появлялась редко и ненадолго, государь, особенно с тех пор, как он встал на путь благочестия, не мог отказать ей ни в уважении, ни в положенных ей отличиях. Такое положение матери позволило мадам д’Эльбёф, ее дочери, быть принятой при дворе. Наружности грубоватой, не обладавшая ни умом, ни рассудительностью, она оказалась мастерицей по части всяческих интриг и уловок. Она нашла средство побудить мадам де Ментенон считать для себя делом чести выказывать почтение к памяти мадам де Нёйан, а Короля — уважение к покойному месье де Наваю и мадам де Навай; принцесса д’Аркур решилась на деликатное объяснение с мадам де Ментенон, Месье Главный замолвил о ней словечко Королю, мадемуазель де Лильбонн и мадам д’Эпинуа также везде поддерживали ее, ибо члены этого дома, как никто, во всем оказывают друг другу поддержку. Мадам д’Эльбёф стала принимать
560
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
участие в игре, удостаивалась приглашения в Марли и в Мёдон, укрепила свои позиции, несколько раз беседовала с мадам де Ментенон наедине, а затем привела ко двору свою красивую и прелестно сложенную дочь, каковая вскоре попала в ближайшее окружение мадам герцогини Бургундской. Она усердно участвовала во всех ее увеселениях, а более всего в крупной игре, к коей приохотила мадам герцогиню Бургундскую, введя ее в значительные долги, — вследствие чего (неизвестно, был ли тому причиной приказ, как то полагали многие, или благоразумие матери) мать и дочь оставили двор и уже восемь месяце находились в своих владениях в Сентонже, откуда возвратились лишь к приезду в Париж герцога Мантуанского. Именно мадемуазель д’Эльбёф месье де Водемон и прочил ему в жены; он говорил ему о ней еще в Италии, и ради нее весь Лотарингский дом лез из кожи вон. У Месье Принца была дочь, которую он не знал, как сбыть с рук. Обогатившись за счет огромных состояний Майе-Брезе и коннетаблей де Монморанси, коим наследовали его мать и бабка, он забыл о дочери Ла Тремуя и наследнице Руа, от которых вел свое происхождение, и обо всех прочих браках со знатными сеньорами и их дочерьми, заключенных отпрысками различных ветвей дома Бурбонов. Сколь бы ни были почетны эти прямые брачные союзы, они имели следствием столь разорительные траты и столь досадные ссоры, что высшая знать перестала к этим союзам стремиться, а принцы крови начали относиться к ним с неведомым ранее презрением; посему им становилось все труднее устраивать браки своих детей, особенно дочерей. Помимо того, что брак с герцогом Мантуанским казался Месье Принцу прекрасным средством пристроить дочь, он претендовал на Мон- феррато в порядке оплаты из наследства королевы Марии Гонзага (тетки с материнской стороны Мадам Принцессы)133 ссуженных ей крупных денежных сумм; из этого наследства он, несмотря на свою ловкость, как ни метался между Польшей и домом Гонзага, так ничего и не смог получить. Итак, он надеялся тем или иным образом добиться выплаты этого долга через свою дочь, буде она станет герцогиней Мантуанской и у нее родятся дети, а на случай, если детей у нее не появится, то в состав ее приданого будет включено и право на возвращение долга; так он мог бы, при поддержке Франции, сделать Монферрато собственностью своего дома. Он изъяснил свои планы и намерения Королю, который позволил ему заняться их осуществлением и обещал всячески его в этом поддерживать. Месье Принц,
1704. Интриги, связанные с браком герцога Мантуанского
561
опасавшийся в этом отношении Месье Главного и его обыкновения с ходу добиваться всего от Короля, раскрыл глаза государю, а еще более министрам, на претензии герцогов Лотарингских на Монферрато, подкрепленные форменным обязательством императора во время текущей войны поддерживать в этом герцога Лотарингского всей своей мощью, если герцог Мантуанский умрет, не оставив потомства (каковое обязательство впоследствии было по необходимости изменено в пользу герцога Савойского — с условием, однако, возместить герцогу Лотарингскому ущерб, как это будет ясно из документов, касающихся Утрехтского мира134), а также на то, сколь опасно для государства позволить вступить на землю Италии герцогу Лотарингскому, который приумножил бы там могущество императора, своего покровителя, и принудил бы Короля к непривычной для него, тем более в военное время, чуть ли не сдержанности в отношении Лотарингии — сдержанности, каковая могла бы осложнить ситуацию. Приведенные доводы возымели желаемое действие: Король обещал Месье Принцу всячески ему содействовать, не прибегая, однако, ни к принуждению, ни к угрозам; но уродство мадемуазель д’Энгиен стало непреодолимым препятствием к осуществлению этого замысла. Герцог Мантуанский любил женщин, желал иметь детей. Он изъяснил свои желания Месье Принцу так почтительно, что сие никак не могло его обидеть, но при этом так недвусмысленно, что тот не осмелился питать долее какие-либо надежды. Лотаринг- цы, уведомленные Водемоном о предпринятых им шагах, коим робость скромного князька перед правителем Миланского герцогства обеспечила благоприятный прием, обнаружили в Париже, что герцог Мантуанский относится к ним отнюдь не так благосклонно, как они рассчитывали. Еще до отъезда из своих владений он сделал свой выбор. Ужиная с герцогом де Ледигьером незадолго до его смерти, он увидел у того на пальце перстень с миниатюрным портретом и пожелал рассмотреть его поближе; портрет очаровал его, и он сказал месье де Ледигьеру, что он, должно быть, очень счастлив иметь такую красивую возлюбленную. В ответ герцог рассмеялся и сказал, что это портрет его жены. После смерти герцога мысль о молодой вдове не оставляла герцога Мантуанского. Ее происхождение и родня показались ему вполне подходящими. Он тайно навел справки и уехал с твердой решимостью заключить этот брак. Напрасно ему устраивали как бы случайные встречи с мадемуазель д’Эльбёф в церкви или на прогулке;
562
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ее красота, которая наверняка произвела бы впечатление на многих других, оставила его равнодушным. Он повсюду искал герцогиню де Ледигьер и не встречал ее нигде, так как шел первый год ее вдовства; но, желая покончить с этим делом, он рассказал о нем Торси как министру иностранных дел. Последний доложил об этом Королю, который очень одобрительно отнесся к сему намерению и поручил маршалу де Дюра поговорить об этом со своей дочерью. Она была столь же удивлена, сколь и удручена сим известием. Она сказала отцу, насколько претит ей мысль оказаться во власти прихотей и ревности старого распутного итальянца, какой ужас внушает ей перспектива очутиться в его руках одной в Италии и насколько, с полным к тому основанием, она опасается за собственное здоровье, став женой человека, чье здоровье, как известно, пребывает в плачевном состоянии. Меня незамедлительно уведомили об этом деле. Мадам де Ледигьер и мадам де Сен-Симон любили друг друга не как двоюродные, а как родные сестры; я также питал к ней в высшей степени дружеские чувства; я напомнил ей о ее долге по отношению к своему дому, некогда блистательному, коему ныне грозила утрата и блеска и богатства из-за смерти моего тестя, поведения моего шурина, уже столь почтенного возраста месье де Дюра и положения ее единственного брата, все состояние которого перейдет к двум его племянницам; я сказал ей, что таково желание Короля, продиктованное интересами государства, что, наконец, должно быть приятно лишить мадемуазель д’Эльбёф столь лестной партии, — короче, высказал всё, что только мог придумать. Но усилия мои пропали втуне: с подобной непреклонностью мне еще не доводилось встречаться. Попытавшийся урезонить ее Поншартрен ничего, как и я, не добился; и даже хуже того: он вывел ее из себя, пригрозив тем, что Король найдет средства принудить ее к браку. Месье Принц присоединился к нам, так как уже не надеялся на осуществление своих собственных планов, а более всего опасался брака герцога с особой из Лотарингского дома. Он посетил месье де Дюра, настоятельно просил его оказать давление на мадам де Ледигьер, сказал ему, а затем повторил Королю, что намерен устроить свадьбу в Шантийи, как если бы предполагаемая невеста была его собственной дочерью, ибо он состоял в близком родстве с маршалыией де Дюра — как и он, правнучкой последнего коннетабля де Монморанси. Я не отступился и стал искать поддержки у всех, кто, как я полагал, имел хоть какое-то влияние на герцогиню
1704. Интриги, связанные с браком герцога Мантуанского
563
де Ледигьер, вплоть до нежно любимых ею монахинь обители Святой Марии в предместье Сен-Жак, где она воспитывалась; все было напрасно. Тем временем герцог Мантуанский, раздраженный невозможностью видеть герцогиню де Ледигьер, однажды в воскресенье отправился дожидаться ее появления в церкви монастыря минимов135 и узнал, что она затворилась в одной из часовен. Он подошел к двери и стал поджидать ее выхода; но его постигло разочарование: плотное траурное покрывало было опущено, так что он едва мог разглядеть ее. Решившись во что бы то ни стало добиться своего, он обратился к Торси, выразив уверенность в том, что получить от герцогини позволение увидеть ее в церкви совсем нетрудно. Торси доложил об этом Королю, и тот приказал ему повидаться с мадам де Ледигьер и от его лица поговорить с нею о браке, как о деле для него желательном, объяснить, не принуждая ее, какой любезности ждет от нее герцог Мантуанский, и дать ей понять, что он, Король, желает, чтобы она дала на то свое согласие. Итак, Торси отправился в отель Дюра, дабы довести вышесказанное до сведения герцогини. Что касается брака, то ее ответ был почтительным, кратким и твердым; что же до любезности, то, поскольку все этим должно было и ограничиться, она считала ее совершенно излишней. Но так как Торси настаивал на этом последнем пункте от имени Короля, ей пришлось согласиться. Герцог Мантуанский отправился ожидать ее в том самом месте, где в прошлый раз едва смог разглядеть; мадам де Ледигьер находилась уже в капелле; как и в тот раз, он приблизился к ней. Она привела с собой мадемуазель д’Эпинуа. Направляясь к выходу, она откинула покрывало, медленно прошла мимо герцога Мантуанского, ответила поклоном на его поклон, словно не зная, кто он такой, и села в карету. Герцог Мантуанский был совершенно ею очарован; он стал с удвоенной настойчивостью осаждать Короля и месье де Дюра. Вопрос рассматривался полным составом Совета как дело государственной важности, каковым он на самом деле и был. Постановили обнадежить герцога Мантуанского, а тем временем использовать все средства, чтобы сломить сопротивление его избранницы, за исключением принуждения, к коему Король не хотел прибегать ни в коем случае. От имени Короля мадам де Ледигьер было обещано, что брачный контракт будет составлен при участии Его Величества, который даст ей приданое, в случае ее вдовства обеспечит для нее сохранность оного, равно как и возвращение во Францию, а пока она будет состоять в браке —
564
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
свое неизменное покровительство и защиту. Одним словом, чтобы склонить ее к этому решению, в ход были пущены самые заманчивые и почетные обещания. Ее мать, подруга мадам де Крей, известной своей красотой и добродетелью, попросила последнюю на один вечер предоставить ей в распоряжение свой дом, где нам было бы удобнее беседовать с мадам де Ледигьер, чем в доме Дюра; мы ничего не добились: на все предложения она отвечала лишь потоками слез. Я был очень удивлен, когда несколько дней спустя Шамийяр в подробностях повторил мне все, что было сказано во время разговоров мадам де Ледигьер со мной и с Поншартреном. Вскоре после того я узнал, что, опасаясь, как бы Король, раздосадованный ее упорством, своей монаршей властью не принудил ее к покорности, она втайне от нас открылась во всем министру, чтобы через него убедить Короля оставить мысль об этом браке, на который она не могла решиться, — дабы недвусмысленно уведомленный о том герцог Мантуанский обратил свои взоры в другую сторону, а она бы наконец избавилась от докучных разговоров, превратившихся для нее в сплошное мучение. Шамийяр так успешно выполнил ее просьбу, что отныне с этим делом было покончено, и Король, возможно, польщенный тем, что молодая герцогиня предпочла звание его подданной званию государыни, с похвалой отозвался о ней в своем кабинете перед семьей и Принцессами, через каковых об этом стало известно в свете. Месье де Дюра был слишком ко всему равнодушен, чтобы принуждать свою дочь, а маршалыыа де Дюра не имела для того сил, хотя и желала этого брака. Герцог Мантуанский, коему Торси наконец сообщил, что Король, к своему великому сожалению, не смог сломить решимость герцогини де Ледигьер не выходить более замуж (ибо именно так был представлен ему ее отказ), оставил свои надежды и решил искать себе невесту в другом месте.
Нужно, не откладывая, рассказать, чем закончилось эта история. Лотарингцы, с напряженным вниманием следившие за тем, как продвигается дело с заключением брака герцогини де Ледигьер, узнав, что он не состоит- ся, воспряли духом и взялись за прежнее. Месье Принц, пристально наблюдавший за их маневрами, возмутился, поднял шум, стал побуждать Короля принять меры, так что тот велел передать мадам д’Эльбёф от своего имени, что ее притязания ему не по вкусу. Ничто их не остановило: они поняли, что на категорический запрет Король не пойдет, и, зная по опыту, что ле¬
1704. Интриги, связанные с браком герцога Мантуанского
565
стью и хитростью все равно добьются своего, неуклонно продолжали начатое. Некий Кассадо, недавно ставший именоваться маркизом Монтелеоне, ставленник месье де Водемона и миланец, сначала был назначен посланником Испании в Геную, а затем к герцогу Мантуанскому136, сумел войти к нему в милость и сопровождал его в Париж. Это был исключительно умный малый, ловкий, вкрадчивый, тонкий интриган, при этом дерзкий и предприимчивый, коего впоследствии мы увидим послом Испании в Голландии и в Англии, где он умело обделывал собственные дела и совсем неплохо — дела своего двора. Чтобы устроить брак герцога Мантуанского так, как того желал месье де Водемон, он получил в распоряжение помощника, монаха-расстригу из Ордена театинцев137, также итальянца, ранее известного в парижских игорных домах под именем Прими, а затем ставшего именоваться Сан-Майоло, умно и ловко исполнявшего любые поручения при наличии денег, коих лотарингцы потратили немало. Все эти уловки и отказ мадам де Ледигьер позволили последним победить отвращение герцога Мантуанского к мадемуазель д’Эльбёф, каковое, принимая во внимание ее красоту, прелестное сложение и знатность, было не более чем капризом; однако оставалось другое препятствие — отвращение мадемуазель д’Эльбёф. Ранг, богатство, высокое положение при дворе и безупречная репутация позволяли ей не спешить с замужеством; выйти замуж она желала по собственному выбору и, отказываясь от брака с герцогом Мантуанским, привод ила те же доводы, что и мадам де Ледигьер. Она сумела взять власть над своей матерью, которая весьма тяготилась этим гнетом, но предпочитала о том помалкивать; неудивительно, что она желала от оного гнета избавиться. Чтобы удалить дочь от двора, придворных увеселений и пересудов, она удерживала ее в Париже. Она преподнесла ценный подарок одной из побочных дочерей своего мужа, которая, обладая исключительным умом и пользуясь безграничной доверенностью ее дочери, убедила последнюю, что в Италии ее ждет высокая участь. Весь Лотарингский дом принялся обхаживать мадемуазель д’Эльбёф, а особенно мадемуазель де Лильбонн и мадам д’Эпинуа, коим в конце концов удалось сломить ее сопротивление. Добившись этого, они прибегли к всевозможным ухищрениям, чтобы примирить Короля с браком, дерзко заключенным вопреки его нежеланию, о каковом он лично объявил им: они сослались на непреодолимое отвращение герцога Мантуанского к мадемуазель д’Энгиен, на столь же непреодолимое
566
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
отвращение герцогини де Ледигьер к нему и привели такой благовидный довод, как неуместность давления на союзного государя, находящегося в данный момент в Париже, в вопросе выбора супруги, тем более что он намеревался избрать ее из числа его, Короля, подданных; вообще говоря, лотарингцы умеют бесстыдно оспаривать либо, в зависимости от того, что им выгодно, ловко признавать свое подданство по отношению к Королю. Влияние Месье Главного на Короля сделало свое дело, и Его Величество предоставил им действовать, ничего не запрещая и ни во что не вмешиваясь. Месье Принц добился, чтобы церемония бракосочетания проходила за пределами Франции, и было решено, что, подписав брачный контракт, будущие супруги отбудут в Мантую порознь, чтобы отпраздновать свадьбу там. За шесть или семь месяцев, проведенных в Париже, герцог Мантуан- ский посетил Короля пять или шесть раз инкогнито в его кабинете и в последний свой визит в Версаль получил от него украшенную бриллиантами шпагу, которую Король намеренно повесил у пояса, а затем, вынув из ножен, вручил герцогу как главнокомандующему своих армий в Италии. После разрыва с герцогом Савойским тот действительно получил такой титул и почести, но не власть, осуществлять каковую был неспособен, равно как и исполнять воинские обязанности, ибо боялся сопряженных с ними опасностей. Он также приехал попрощаться с Королем в Марли и попросил разрешения еще раз засвидетельствовать ему свое почтение в Фонтенбло, направляясь вместе со своей свитой верхом в Италию. Он прибыл в Фонтенбло 19 сентября138 и переночевал в городе у своего посланника. 20-го он обедал у Месье Главного, еще раз был принят Королем в его кабинете и ужинал у Торси. 21-го он имел еще одну короткую беседу с Королем, пообедал у Шамийяра и по-прежнему верхом направился в Немур, где остановился на ночь, а на следующий день, не теряя времени, отбыл в Италию. В это же время мадам и мадемуазель д’Эльбёф вместе с мадам де Помпадур, сестрой мадам д’Эльбёф, приехали в Фонтенбло и, ни с кем не повидавшись, двинулись дальше, преследуя свою добычу вплоть до того места, откуда они должны были продолжать свое путешествие по разным дорогам (он — по суше, они — по морю), — преследуя из опасения, как бы жених не передумал и не учинил им бесчестье. Для особ такого ранга было более чем странно до такой степени бояться упустить своего избранника из виду. По мере продвижения опасения их возрастали. Остановившись в гостини¬
1704. Интриги, связанные с браком герцога Мантуанского
567
це в Невере, они решили, что им не следует долее рисковать, не заручившись более надежными гарантиями. Они пробыли там один день, и в этот же день их посетил герцог Мантуанский. Мадам де Помпадур с помощью всяческих уловок и кокетливого жеманства постаралась втереться к нему в доверие и таким образом получить от него все возможное; она предложила ему не откладывать долее счастье совершения брачной церемонии, от чего он всячески старался уклониться. Во время этого непристойного препирательства дамы послали к епископу за разрешением. Тот находился при смерти. Главный викарий, к которому они обратились, отказал в разрешении: он сказал, что не осведомлен о воле Короля; что заключенный таким образом брак был бы несовместим с достоинством подобных особ; что, кроме того, из-за отсутствия необходимых формальностей законность сего брака в дальнейшем может быть поставлена под сомнение. Этим трезвым и обоснованным ответом дамы были выведены из себя, но от намерения своего не отказались. Они уговаривали герцога Мантуанского, уверяли его, что сей брак не дает причин опасаться противодействия с чьей бы то ни было стороны, что, даже будучи заключен в гостинице провинциального городка, он вовсе не станет проявлением неуважения к Королю, язвительно напоминали герцогу о том, что положение государя освобождает его от соблюдения обычных правил и законов, и добились того, что, устав от их докучных настояний, он согласился. К тому времени они уже отобедали; едва вырвав у него согласие, они тотчас же пригласили священника из его свиты, и тот, не теряя времени, совершил обряд бракосочетания. По завершении оного, дабы предоставить новобрачным возможность действительно стать супругами, все присутствующие вышли из комнаты, несмотря на попытки герцога Мантуанского, решительно не желавшего оставаться с невестой наедине, удержать их. Мадам де Помпадур осталась на лестнице, чтобы подслушивать у двери; супруги вели сдержанный и принужденный разговор, не приближаясь друг к другу. Так она простояла некоторое время, но, поняв, что ни на что другое рассчитывать не приходится и что, при необходимости, это свидание наедине можно будет истолковать любым желаемым образом, уступила крикам герцога, время от времени звавшего всех вернуться назад и требовавшего объяснить ему, почему все вдруг ушли и оставили их наедине. Мадам де Помпадур позвала сестру, и они возвратились в комнату. Герцог тотчас же попрощался с ними
568
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
и, несмотря на поздний час, вскочил в седло, пустился в путь и встретился с ними только в Италии, хотя до Лиона они добирались одной дорогой. Известие об этом странном бракосочетании не замедлило стать достоянием гласности во всех смехотворных подробностях, из коих оно было соткано. Король был крайне недоволен тем, что его запретами осмелились пренебречь. Лотарингцы, привыкшие ни перед чем не останавливаться, а затем с помощью уловок и хитростей выходить из положения, не испортив отношений с Королем, и на сей раз вышли сухими из воды. Они объяснили свои действия страхом подвергнуться оскорблению; и вполне возможно, что герцог Мантуанский, попавшийся на их хитрости, уловки и лживые посулы, только и думал о том, как бы, добравшись до Италии, посмеяться над ними. А поскольку странные бракосочетания были им не внове, они предпочли унизительное преследование и принуждение герцога Манту- анского позору быть им отвергнутыми. Мадам де Помпадур возвратилась из Лиона с надеждой на то, что ее муж удостоится Ордена Святого Духа по ходатайству герцога Мантуанского, каковое, однако, не возымело действия. В Тулоне мадам д’Эльбёф и ее дочь ждали две королевские галеры, что выглядело странной непоследовательностью со стороны Короля, который сначала запретил мадам д’Эльбёф даже помышлять об этом браке, затем, не запрещая и не разрешая, но и не желая вмешиваться в это дело, потребовал, чтобы он не был заключен в пределах Франции, а теперь дал им в распоряжение две свои галеры, дабы доставить дам к месту назначения, где оный брак был бы заключен по всей форме. В пути галеры подверг лись яростному преследованию со стороны африканских корсаров;139 им удалось ускользнуть, а жаль: такой исход был бы достойным завершением сей романической истории. Они благополучно добрались до берега, а затем встретились с месье де Водемоном. Чтобы заставить забыть обо всех отступлениях от правил при заключении брака в Невере, он убедил герцога Мантуанского повторить церемонию — и на сей раз совершить ее по всей форме. Герцог и сам понимал, насколько все произошедшее противоречит категорическому запрету Короля сочетаться браком во Франции, а посему через своего посланника заверил государя, что этого не было и в помине и что все разговоры о его свадьбе в Невере — не более чем пустые слухи. Он понял, что необходимо последовать совету месье де Водемона. Епископ Тортонский публично совершил обряд венчания в Тортоне в присутствии
1704. Интриги, связанные с браком герцога Мантуанского
569
герцогини д’Эльбёф, принца и принцессы де Водемон. Этот блистательный брак, коего так домогались лотарингцы и коего всеми силами старался избежать герцог Мантуанский, брак, заключенный столь непристойным образом, а затем, дабы утвердить положение мадемуазель д’Эльбёф, заключенный вторично, имел для нее не слишком счастливые последствия. То ли раздосадованный тем, что его против воли принудили к этому браку, то ли движимый вздорной прихотью, а может быть, и ревностью, но с первых дней герцог обрек жену на суровое заточение, не разрешая ей видеться ни с кем, кроме матери, да и то не больше часа в день и никогда наедине, и так в течение тех четырех или пяти месяцев, что мать оставалась с ними. Горничным разрешалось входить к ней только для того, чтобы одеть или раздеть ее. Он приказал замуровать ее окна почти доверху и приставил к ней старух итальянок, приказав им не спускать с нее глаз. Ее постигла тяжкая участь узницы. Подобное обращение, коего я никак не ожидал, и то неуважение, чтобы не сказать презрение, что выказывалось здесь к герцогу после его отъезда, в значительной степени примирило меня с упорной непреклонностью герцогини де Ледигьер. Однако я не мог себе представить, чтобы, будучи избранной по его собственному желанию, она стала жертвой подобной суровости, а он заслужил бы такое отношение, не вступи он в брак, столь явно неугодный Королю. Полгода спустя мадам д’Эльбёф, смертельно уязвленная, но слишком кичливо-гордая, чтобы обнаружить свою обиду, возвратилась из Италии, внешне преисполненная гордости величием зятя и дочери, но в глубине души бесконечно довольная тем, что избавилась от столь тягостного бремени. Чтобы скрыть несчастья своей дочери, она делала вид, что ее оскорбляют разговоры и предположения относительно истинного положения вещей, ставшего достоянием гласности благодаря письмам, приходившим из наших армий. Но поскольку с Лотарингским домом ее связывало не кровное родство, а лишь узы брака, и шила в мешке все равно не утаишь, то некоторое время спустя она перестала скрывать истину. Удивительно, однако, то, что после этого путешествия отношение к ней осталось прежним, как если бы действия ее ни в чем не противоречили воле Короля! Это свидетельствует об исключительной ловкости лотарингцев и их влиянии при дворе. Возможно, я уделил слишком много внимания этому делу. Но я полагал, что оно того заслуживает своей необычностью, а также тем, что такого рода факты позволяют представить себе, каков был
570
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
двор Короля. А теперь продолжим наше повествование с того места, на котором мы ранее остановились.
Траси; постигшее его В это время скончался Траси, чья печальная
несчастье, его кончина участь могла бы стать полезным уроком даже для
заслуживающих благосклонности фортуны честолюбцев. Бретонский дворянин, умный и прекрасно сложенный, близкий, но бедный родственник герцогини де Куален, он был младшим офицером140, потом знаменосцем лейб-гвардии. Умело используя свои разнообразные таланты, он равно блистал и при дворе, и в армии. Он стал одним из лучших партизан армии. Именно он, действуя отдельным отрядом, спас армию месье де Люксембурга во время сражения при Стенкерке, как я о том уже рассказывал141. Своей решительностью, храбростью и безупречным исполнением всего, что ему поручали генералы, он завоевал их уважение, а затем и дружбу. Он пользовался безграничной доверенностью месье де Люксембурга, а Монсеньор за оказанные ему услуги удостоил Траси особых милостей. Одна из фрейлин мадам принцессы де Конти выказывала ему благосклонность, а сама принцесса — еще большую. Он был везде принят и уважаем; он вполне мог ожидать, что фортуна станет осыпать его своими дарами и при дворе, и в армии. К несчастью, она оказалась не так щедра, как он рассчитывал. Разум его помутился, что было всеми замечено; это скрывали до тех пор, пока не сочли, что его все усугубляющиеся сумасбродства делают опасным исполнение им обязанностей дежурного знаменосца лейб-гвардии. Он был бригадиром — ему дали полк. Такая перемена положения окончательно помутила его рассудок, так что в конце концов ему запретили появляться в Версале. Это его добило: болезнь обострилась и перешла в буйное помешательство. Пришлось поместить его в госпиталь в Шарантоне под опеку монахов Ордена милосердия142, где Король приказал всячески заботиться о нем и где он скончался, пробыв в приюте три или четыре года. О его кончине многие сожалели. Женат он не был. Я очень хорошо его знал и не встречал человека более любезного.
Ренвиль отыскался Лейтенант лейб-гвардии Ренвиль, который,
в пух и прах проигравшись (см. стр. 180)143, исчез в 1699 году, был обнаружен и опознан в Баварии, где скрывался, получая жалованье за службу в тамошних войсках.
1704. Смерть и обращение графини д’Овернь
571
Смерть Риговиля В то же время, уже глубоким стариком, умер ге¬
нерал-лейтенант Риговиль. Это был человек чести, высоких достоинств и храбрости, который под началом Жонвеля и Вена долгое время командовал черными мушкетерами144. Также скончался старик Ла Раблиер; произошло это в Лилле145, где он долгие годы командовал. Он был генерал-лейтенантом, кавалером большого креста Ордена Святого Людовика с момента учреждения этого Ордена и братом маршалыии де Креки146. Всю жизнь он в каждую трапезу пил молоко, имел отменный аппетит, до восьмидесяти семи или восьмидесяти восьми лет ел абсолютно все и до последнего часа сохранял ясный ум. Он был отличным офицером, но довольно злым человеком. Вина он не пил никогда. Достойный и умный, он был богат, а детей не имел. Маршал де Буффлер весьма ему покровительствовал. Ла Раблиер считал себя обязанным маршалу де Креки и всю жизнь выказывал немалую почтительность маршальше де Креки.
Смерть и обращение Графиня д’Овернь также окончила свою крат-
графипи ff Овернь кую жизнь вследствие очень странной и доволь¬
но редкой болезни, именуемой «сухой водянкой»;147 детей после себя она не оставила. Ранее я уже рассказывал148, кто она и каким образом был заключен ее брак. Граф д’Овернь, получивший разрешение привезти ее в Париж и представить ко двору, хотя она была гугенотка, страстно желал, чтобы она приняла католическую веру. Один знаменитый адвокат по имени Шардон, который был поверенным моего отца и моим, ранее, как и его жена, был гугенотом. Они принадлежали к числу тех гугенотов, которые сделали вид, что отреклись от своей веры, но на деле не соблюдали никаких католических обрядов, что было всем известно и чего они сами не скрывали, но их спасала репутация Шардона и множество приобретенных благодаря ей покровителей. Последние сделали все возможное, чтобы заставить их, по крайней мере, прислушаться к даваемым им советам. Впрочем, так ничего и не добились: час Божественного прозрения еще не наступил для мнимо обращенных. Но наконец он пришел. Супруги были добродетельны, обязательны во всем, а в своей религии выказывали благочестие, каковое сделало бы честь приверженцам религии истинной. Однажды утром, когда они оба находились в карете, остановившейся близ Главного госпиталя149, и ждали все никак не возвра¬
572
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
щавшегося лакея, коего послали за неким ответом, мадам Шардон, случайно обратив взор на величественный портал собора Парижской Богоматери, мало-помалу погрузилась в глубокую задумчивость, каковую правильнее было бы назвать размышлением. Ее муж, наконец заметивший это, спросил ее, о чем она так глубоко задумалась, и, чтобы заставить ее ответить, даже слегка толкнул локтем. Она показала ему, на что смотрит, и сказала, что за много веков до Лютера и Кальвина фигуры святых уже украшали этот портал, и сие свидетельствует о том, что уже тогда люди обращались к святым; что отрицание реформаторами этих древних верований является новшеством, каковое делает в ее глазах подозрительными все прочие их догматы, идущие вразрез с древними католическими установлениями; что мысли эти, никогда ранее не приходившие ей в голову, очень ее тревожат и будят в ней желание во всем разобраться. Шардон нашел, что она права, и с этого самого дня они принялись искать истину, спрашивать советов и в конце концов обратились за разъяснениями и наставлениями. Так прошло больше года, в продолжение коего клиенты и друзья Шардона жаловались, что он перестал работать и что увидеть его, равно как и его жену, нет никакой возможности. Получив втайне все необходимые разъяснения и наставления, убедившие их в истинности католической религии, оба супруга публично о том объявили, вновь отреклись от прежней веры, и для них началась новая долгая жизнь, посвященная благочестию, добрым делам и усерднейшему приобщению своих прежних собратьев по вере к осенившей их самих благодати. Мадам Шардон весьма преуспела в искусстве переубеждения: ей удалось обратить множество гугенотов. Граф д’Овернь познакомил ее со своей женой; обе они были умны и отличались мягким нравом. Графиня с удовольствием принимала ее. Мадам Шардон, воспользовавшись этим, сделала из нее добрую католичку. Оскорбленные этим браком Буйоны вначале приняли графиню очень холодно, но в конце концов она покорила их своей добродетелью, кротостью и учтивыми манерами. Она стала связующим звеном между отцом и детьми. Ей удалось завоевать любовь и уважение всех, кто ее близко знал, и для всех них ее кончина стала горькой утратой.
Смерть и характер А вот о кончине принца д’Эпинуа никто особен-
принца д'Эпинуа Но не скорбел. Он умер в Страсбурге от оспы,
1704. Покушение на Вервена, его происхождение, характер
573
потому что из упрямства пожелал слишком рано переменить белье и отворить окна в своей комнате. Это был человек не слишком приятной наружности, но обладавший изысканным умом и изрядной храбростью. Я, можно сказать, воспитывался вместе с ним, то есть мы постоянно встречались в нашей детской, а затем и юношеской компании. Мать избаловала его, и это было достойно сожаления, так как он обладал разнообразнейшими талантами и высоким чувством чести; но я не знал никого, кто отличался бы столь непомерной кичливостью и такой несокрушимой самоуверенностью. Он употреблял во зло все, что было в нем доброго и полезного, не щадил никого, желал первенствовать всегда и во всем и был истинным бичом для своей жены, потому что она происходила из суверенного дома150, обладала рангом, коего он не имел, и пользовалась при дворе и в свете огромным влиянием и уважением, от коих он не желал в чьих бы то ни было глазах выглядеть зависимым. Несмотря на ранг своих близких и явное благоволение Монсеньора, с мужем она вела себя как ангел, но жизнь ее с ним не стала от этого более счастливой; кончина супруга явилась для принцессы избавлением, хотя она и соблюдала все необходимые приличия. Почти никто не сожалел о нем ни при дворе, ни в армии. Он оставил сына и дочь, чья внезапная гибель тридцать лет спустя151 вызвала всеобщее сострадание и стала последней каплей в чаше несчастий, каковые суждено было испытать их матери.
Покушение па Вервена, его В сентябре этого года произошло странное по-
происхождение, характер; кушение152. Граф де Гранпре, кавалер Ордена
странность последних лет Святого Духа 1661 года, старший брат маршала
его жизни де Жуайёза, кавалера Ордена 1688 года, умерше¬
го бездетным, оставил детей от двух браков. Его вторая жена была дочерью и сестрой двух маркизов де Вервен, исполнявших, каждый в свое время, обязанности первого дворецкого Короля. Вервен-сын умер еще молодым в 1663 году. Он был зятем маршала Фабера, а следовательно, свояком маркиза де Бёврона и Келюса — отца того, который перебрался в Испанию, мужа мадам де Келюс, двоюродной племянницы мадам де Ментенон, и аббата де Келюса, недавно ставшего епископом Осерра. Вервен женился на старшей из дочерей маршала, которая, когда он умер, была беременной тем Вервеном, о коем здесь идет речь, а впослед¬
574
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ствии сочеталась во Фландрии вторым браком с графом де Мероде. Вервен вел бесконечные тяжбы со своими двоюродными братьями, детьми сестры своего отца и графа де Гранпре153, и это почти всю жизнь его весьма удручало. Но когда все эти тяжбы уже близились к успешному для него завершению, один из его двоюродных братьев, владевший приорствами и величавший себя аббатом де Гранпре, подстроил на него нападение, когда он в собственной карете проезжал по набережной Турнель близ монастырской обители мадам де Мирамьон. Он был ранен несколькими ударами шпаги, так же как и пытавшийся его защитить кучер. Узнав о том, что ему грозит судебное преследование, аббат бежал в чужие края, откуда так никогда и не вернулся, а вскоре после того, так как преступление было доказано, был приговорен к колесованию. Он уже давно грозил Вервену расправиться с ним. Вервен претендовал на принадлежность к старинному роду графов де Комменж. Его прадед, отец старшего из двух первых дворецких Короля, был тот самый Соболь, комендант цитадели Меца, который так хорошо известен по «Жизнеописанию герцога д’Эпернона»154 и мемуарам того времени и который женился на наследнице Вервена, из рода Куси. Дед этого Соболя был вторым сыном Эмери, именуемого де Комменж, сеньора Пюи- гилена, отец которого, также носивший имя Эмери, был, как полагали, из рода виконтов де Консеран155, родство с коими, однако, не доказано окончательно. Что касается этих Консеранов, то их родоначальник Роже известен как четвертый сын Бернара II, графа де Комменжа, основателя аббатства Бонфон156 и аббатства фельянтинцев157, убитого близ города Сен-Годенс в 1150 году, и Диас де Мюре. Вот и все, что касается происхождения Вервена. Что же до него самого, то это был высокий, прекрасно сложенный мужчина довольно приятной наружности, умный, начитанный и весьма охочий до прекрасного пола; склонный к уединению, необыкновенно ленивый, он был принят в высшем обществе, пользовался благоволением Месье Герцога и участвовал во всех его увеселениях. Он рано оставил службу, несколько раз уезжал на жительство к себе в Пикардию и по возвращении всякий раз встречал радушный прием. В конце концов он, ни с кем не попрощавшись, поселился безвыездно в одном из своих владений в Пикардии, хотя к этому его не вынуждали ни обиды, ни неприятности, ни осложнения в делах: он был богат, дела свои вел аккуратно и никогда не был женат; он сделал это не из благочестия, ибо не имел к оному ни ма¬
1704. Маршал де Вильруа при дворе, затем в Брюсселе
575
лейшей склонности, не по болезни, ибо всегда отличался отменным здоровьем, не из любви к строительству, ибо ничего не строил, и вовсе не из любви к охоте, коей никогда не занимался. Так он прожил много лет, ни с кем не общаясь и, что совершенно непостижимо, вставая с постели лишь тогда, когда нужно было ее перестлать. В постели он обедал, ужинал, занимался немногими имевшимися у него делами и принимал тех немногих посетителей, коих не мог выпроводить. С утреннего пробуждения и до отхода ко сну он вышивал по канве, а иногда немного читал. До самой кончины он так и не отказался от этого странного образа жизни, каковой кажется мне столь удивительным, что я считаю нужным рассказать о нем.
Поездка в Фонтенбло Король отправился в Фонтенбло, куда, проведя
через Со один день в Со, прибыл 12 сентября; сен-жер-
менский двор приехал туда 23-го и оставался там до б октября. По прибытии Король узнал, что все союзные армии переправились через Рейн по Филипсбургскому мосту, а чуть позже — об осаде Ландау принцем Людвигом Баденским, ожидавшим римского короля, прибывшего 25 сентября, и о том, что принц Евгений и герцог Мальборо командуют наблюдательной армией, которую они разместили на Лаутере158. Марсэн остался со своей армией под Хагенау.
Маршал де Вильруа при Маршал де Вильруа и его сын отбыли во Флан- дворе, затем в Брюсселе, кур- дрию, посетив по дороге Фонтенбло, где про- фюрст Баварский в Брюссе- вели несколько дней. Затем они отправились ле, курфюрст Кёльнский — к курфюрсту Баварскому в Брюссель и по доро- в Лилле ге повидались с курфюрстом Кёльнским в Лил¬
ле, каковой тот выбрал себе местом пребывания, в то время как его брат, проведя с ним перед отъездом несколько дней, уехал в Брюссель.
А пока происходили все эти прискорбные события, Виллару почти что удалось рассеять фанатиков. Пять или шесть их главарей (прочие были убиты или, по соглашению с Королем, выехали из Лангедока) получили разрешение уехать в Женеву. Полагали, что у них осталось не больше сотни человек в Верхних Севеннах, а потому больше нет нужды держать войска в Лангедоке. Несколько дней спустя Король получил известие о взятии
576
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
после непродолжительной осады Ивреи, во время которой мы потеряли не больше двухсот человек убитыми и четырехсот ранеными. Вместе с крепостью месье де Вандом взял в плен одиннадцать батальонов.
Мелкие подвиги Ла Фейада Л а Фейад слал одного гонца за другим, чтобы
уведомить о своих завоеваниях в альпийских долинах: то это был крохотный форт, охраняемый ополченцами, то взятый с бою ретраншемент небольшого отряда регулярных войск, охранявший подходы к ущелью. Все это превозносилось как нечто необычайно важное. Восхищенный Шамийяр принимал поздравления и умело представлял сии чудеса в должном свете Королю и мадам де Ментенон.
Любопытный анекдот; Здесь на память приходит анекдот, о коем благо-
блистательное положение разумнее всего было бы умолчать, но каковой мадам герцогини Бургунд- очень любопытно описать тому, кто видел его ской собственными глазами, как это довелось мне.
Что склоняет меня ко второму решению, так это то, что в общих чертах сие ни для кого не было тайной и что в королевских фамилиях любых народов подобным историям несть числа. Так, стало быть, приступим к рассказу? У нас была очаровательная принцесса, которая своим обаянием, вкрадчивостью и неотразимыми манерами завладела волею и сердцем и Короля, и мадам де Ментенон, и монсеньора герцога Бургундского. Их крайнее и более чем обоснованное неудовольствие действиями герцога Савойского, ее отца, никак не сказалось на их нежной привязанности к ней самой. Король, ничего от нее не скрывавший и работавший с министрами в ее присутствии всякий раз, когда она хотела побыть с ним в его кабинете, при ней никогда даже не заикался ни о чем, имеющим хоть малейшее касательство до герцога, ее отца. Наедине она поминутно бросалась Королю на шею, садилась к нему на колени, донимала его всяческими шутками, заглядывала в его бумаги, распечатывала при нем и читала его письма, не обращая внимания на его протесты, и точно таким же образом вела себя с мадам де Ментенон. Пользуясь такой абсолютной свободой, она никогда ни о ком не отзывалась дурно; со всеми равно ласковая и учтивая, она всякий раз, когда могла, старалась заступиться и отвести удар; она была приветлива со всеми слугами, а со своими дамами, молодыми
1704. Мадам де Ла Врийер
577
и старыми, держала себя как с подругами. Она была душою двора, и двор ее обожал; все, независимо от ранга, спешили ей угодить; всё было полно ее присутствием, и все ощущали пустоту, когда ее не было. Бесконечное благоволение к ней Короля заставляло считаться с ней, а ее обхождение влекло к ней все сердца. И надо сказать, что ее сердце также не оставалось бесчувственным.
Напжи Нанжи, ныне зауряднейший из маршалов Фран¬
ции, обладая привлекательной, но вполне обычной наружностью и статной фигурой, в коей также не наблюдалось ничего примечательного, был тогда щеголем и дамским любимцем. Воспитанный бабкой, маршалыней де Рошфор, и матерью, мадам де Бланзак, известными своими интригами и любовными приключениями, введенный ими совсем юным в большой свет, где они, можно сказать, царили, он был умен лишь настолько, чтобы нравиться женщинам, уметь увлекать их беседой и завоевывать расположение самых привлекательных из них своею скромностью, необычной для его возраста и тем более для его времени. Никто не пользовался тогда таким успехом, как он. Еще совсем ребенком он получил полк; на войне он выказал решительный характер, усердие и блистательную храбрость, превознесенные до небес дамами и вполне приличествовавшие его возрасту. Будучи почти одного возраста с монсеньором герцогом Бургундским, он очень часто бывал при его дворе и встречал с его стороны весьма благосклонный прием. Принц, страстно влюбленный в свою супругу, не обладал наружностью Нанжи. Но принцесса так пылко откликалась на его чувства, что до последнего часа ему и в голову не приходило, что она могла обратить свои взоры на кого-либо, кроме него. И всё же они обратились на Нанжи, а вскоре благосклонность принцессы к нему удвоилась. Нанжи не был неблагодарным, но он опасался высочайшего гнева и, кроме того, сердце его было занято.
Мадам де Ла Врийер Сердце Нанжи покорила мадам де Ла Врийер, ко¬
торая, не будучи красивой, была хорошенькой, как амурчик, и обладала такой же прелестью и очарованием. Дочь мадам де Майи, гардеробмейстерины мадам герцогини Бургундской, она была причастна ко всему, что происходило при дворе принцессы. Ревность раскрыла
578
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ей глаза на происходящее. Однако она вовсе не собиралась уступать принцессе, а, напротив, считала для себя делом чести сохранить свое завоевание, вступив с нею в борьбу и одержав верх. Сие соперничество поставило Нанжи в затруднительное положение. Он боялся ярости своей возлюбленной, которая казалась ему способной на публичный скандал, хотя на самом деле особых оснований опасаться этого не было. Его мучил страх потерять возлюбленную и страх последствий скандала, кои положили бы конец его карьере. С другой стороны, сдержанность губила его в глазах принцессы, которая уже сейчас обладала немалой властью, а со временем должна была обрести власть неограниченную, и которая отнюдь не была склонна ни уступать, ни даже терпеть существование соперницы. Для тех, кто оказался в курсе происходящего, смысл постоянных сцен, являвшихся следствием нерешительности Нанжи, не оставлял сомнений. В ту пору я был завсегдатаем парижского дома мадам де Бланзак и версальского маршалыпи де Рошфор, а также близким другом нескольких придворных дам, которые все видели и ничего от меня не скрывали. Герцогиня де Вильруа и маршалыыа159 долгое время находились в ссоре, но у меня сложились столь доверительные отношения с обеими, что мне удалось помирить их, так что с тех пор и до конца дней их связывала нежнейшая дружба. Герцогиня де Вильруа узнавала обо всем от мадам д’О и обожавшей ее маршал ыпи де Кёвр, которые были ее наперсницами, а может быть, и чем-то большим. Герцогиня де Лорж, моя свояченица160, которая не менее их была в курсе всего, каждый вечер рассказывала мне обо всем, что увидела и узнала за день. Таким образом, я день за днем получал точные и исчерпывающие сведения обо всем происходящем. Ничто в ту пору не казалось мне более занимательным; но, кроме того, сие могло иметь столь серьезные последствия, что, из соображений честолюбия, было крайне важно быть как можно лучше обо всем осведомленным. В конце концов весь двор, наблюдательный и всеведущий, увидел то, что поначалу так тщательно скрывалось. Однако то ли из страха, то ли из любви к обожаемой им принцессе двор хранил молчание, все видел, обо всем говорил между собой, но хранил тайну, которую никто даже не поверял ему. Сей удивительный спектакль, где мадам де Л а Врийер была язвительна и порой дерзка по отношению к принцессе, а та, страдая, была с нею сдержанно-холодна, длился довольно долго. То ли Нанжи, слишком верному своей первой любви, понадобилась капля ревности, то ли все произошло само собой, но у него появился соперник.
1704. Молеврие и его жена
579
Молеврие и его жена Молеврие, сын одного из братьев Кольбера,
умершего от горя из-за того, что он не был произведен в маршалы одновременно с герцогом де Вильруа, женился на дочери маршала де Тессе. Молеврие не отличался приятной наружностью, физиономию имел вполне заурядную и успехом у дам не пользовался. Он был умен и весьма изобретателен по части тайных интриг, а еще обладал бешеным честолюбием, не знавшим удержу и доходившим порой до безумия. Жена его была очень хорошенькой, очень глупой, вздорной и, при внешности непорочной девственницы, до крайности злой. Мало-помалу, как дочь Тессе, она получила разрешение садиться в карету мадам герцогини Бургундской, есть с нею за одним столом, ездить в Марли и участвовать во всех увеселениях герцогини, считавшей своим долгом выказывать признательность Тессе, который содействовал подписанию Савойского мира и устройству ее брака, за что Король был ему в высшей степени благодарен. Молеврие одним из первых учуял нечто в ее отношении к Нанжи. Благодаря своему тестю он получил доступ в ближайшее окружение мадам герцогини Бургундской и не упускал случая воспользоваться этой честью; потом, подзадоренный примером Нанжи, он осмелился на любовные вздохи. Они не были услышаны, и тогда он решился писать. Говорят, мадам Кантен, близкая приятельница Тессе, введенная в заблуждение его зятем, решила, что записки эти написаны рукой тестя, и, считая их вполне невинными, передавала их по назначению. Молеврие, под именем своего тестя, получал, как полагали, ответы на эти записки из тех же рук, что вручали их адресату. Я умолчу о том, что еще свет думал обо всем этом. Как бы там ни было, ухаживания Молеврие, равно как и поведение его соперника, были замечены, но и на сей раз никто не обмолвился об этом ни словом. Под предлогом дружеских чувств к мадам де Молеврие принцесса вместе с нею и у нее оплакивала во время поездок в Марли, иногда вместе с мадам де Ментенон, предстоящий отъезд ее мужа161, а затем и первые дни разлуки с ним. Двор покатывался со смеху. Трудно сказать, кого она оплакивала, — его или Нанжи; однако Нанжи, подстегнутый соперничеством, вверг мадам де Л а Врийер в горесть и отчаяние, с коими она не могла совладать. Звук этого набата донесся до Молеврие. Что только не придет в голову человеку, одержимому любовью или честолюбием! Он притворился, что страдает грудной болезнью, стал питаться одним молоком, сделал вид, что потерял голос, и так
580
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
умело играл свою роль, что в течение года с лишним у него не вырвалось ни одного слова, произнесенного внятным голосом; благодаря этому он не принял участия в военной кампании и остался при дворе. Он имел неосмотрительность поведать об этом и о многих других замыслах своему приятелю герцогу де Лоржу, от коего я тогда же и узнал о них. Вынужденный таким образом со всеми говорить только на ухо, Молеврие получил возможность точно так же беседовать с мадам герцогиней Бургундской в присутствии всего двора, и никто не находил сие неприличным и не думал, что речь идет о чем-то секретном. А посему он говорил ей каждый день все, что ему пожелается, и так, чтобы никто другой не слышал, и к обычным фразам, на которые давался громкий ответ, примешивал другие, ответы на которые были краткими и произносились так, чтобы никто, кроме него, их не расслышал. Все настолько к этому привыкли, что уже не обращали внимания, лишь иногда высказывая сожаления по поводу его столь плачевного состояния. Но в ближайшем окружении мадам герцогини Бургундской имелись люди слишком хорошо осведомленные, чтобы оставаться около принцессы, когда Молеврие приближался к ней для беседы. Такого рода разговоры, порой полные упреков, продолжались более года. Но упреки редко идут на пользу любви. Молеврие мучило скверное настроение мадам де Ла Врийер: он полагал, что Нанжи счастлив, и хотел, чтобы он этого счастья лишился. В конце концов в порыве ревности и ярости он осмелился на крайнее безрассудство. В конце мессы, на которой присутствовала мадам герцогиня Бургундская, он поднялся на галерею. Выходя, он предложил ей руку, причем выбрал день, когда, по его сведениям, отсутствовал Данжо, статс-кавалер. Шталмейстеры, подчинявшиеся первому шталмейстеру, его тестю162, привыкли уступать Молеврие эту честь, чтобы он своим едва слышным голосом мог по дороге беседовать с принцессой, и отходили в сторону, чтобы ничего не слышать. Дамы всегда следовали за ней на расстоянии; так что при полном собрании придворных он мог всю дорогу от капеллы до апартаментов мадам герцогини Бургундской беспрепятственно с нею беседовать, что ему уже не раз удавалось. В этот день он стал попрекать принцессу за Нанжи, обзывать ее всяческими словами, грозить ей, что расскажет все Королю, мадам де Ментенон и принцу, ее мужу, как бешеный сжимал ей руку, едва не ломая пальцы, и так всю дорогу, вплоть до ее апартаментов. Войдя к себе, трепеща и едва не теряя сознание,
1704. Молеврие едет с Тессе в Испанию
581
она тотчас направилась в гардеробную и позвала мадам де Ногаре, которую называла нянюшкой и к которой охотно шла за советом, когда не знала, как ей поступить. Там она поведала ей, что с нею только что приключилось, и сказала, что не знает, как не провалилась сквозь землю, как не скончалась на месте, как вообще смогла добраться к себе. Никогда еще она не находилась в таком смятении. В тот же день мадам де Ногаре рассказала об этом мадам де Сен-Симон и мне, полностью полагаясь на нашу скромность. Она посоветовала принцессе держать себя кротко с таким опасным безумцем, совершенно утратившим и здравый смысл, и чувство меры, но при этом постараться в отношениях с ним ничем себя не скомпрометировать. Но хуже всего было то, что по выходе Молеврие разразился угрозами по адресу Нанжи, утверждая, что тот жестоко оскорбил его и он готов, где бы его ни встретил, потребовать от него удовлетворения. Хотя он не объяснил, чем тот его оскорбил, все было ясно без слов. Можно себе представить, в какой ужас сие повергло принцессу, как трепетала и что говорила мадам де Ла Врийер и что сделалось с Нанжи. Храбрости у него было больше, нежели требовалось, чтобы никого не бояться и любому дать отпор, но давать отпор по такому поводу — это заставляло его холодеть от ужаса. Он предвидел ужасные последствия, понимая, что его судьба находится в руках буйнопомешанного. Он принял решение всеми силами избегать встречи с ним, как можно реже появляться в свете и молчать. В течение полутора месяцев мадам герцогиня Бургундская жила, обмирая от страха и принимая всевозможные меры предосторожности; к счастью, этим все и ограничилось. Я не знаю ни что произошло, ни кто предупредил Тессе, но его поставили в известность, и он нашел удачный выход.
Молеврие едет с Тессе в Ис- Он убедил своего зятя отправиться с ним в Ис¬
панию. Они проезжают панию, где, как он говорил, его ожидают всяче- через Тулузу, где встречаются ские блага. Он поговорил с Фагоном, который, с принцессой Орсини не покидая своей комнаты и кабинета Короля,
все видел и все знал. Человек добрый и порядочный, он был к тому же бесконечно умен; он все понял с полуслова и заявил, что, поскольку все попытки Молеврие вернуть себе голос и излечить грудную болезнь оказались безуспешными, ему не остается ничего другого, как отправиться дышать воздухом жарких стран; что наступающая во Фран¬
582
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ции зима наверняка убьет его, но будет для него целительной в стране, где зима — самое мягкое и благодатное из времен года. Короче, Молеврие отправился в Испанию точно так же, как ездят на воды, — то есть чтобы поправить здоровье. Так это было представлено всему двору и Королю, равно как и мадам де Ментенон. Фагон мог убедить их в чем угодно с помощью медицинских аргументов, так что оба они, ничего не заподозрив, одобрили его решение. А у Тессе не было более спешного дела, как удалить своего зятя от двора и из королевства, дабы положить конец его сумасбродствам и тому смертельному страху, причиной коему они были, а также удивлению и всяческим разговорам относительно столь долгого путешествия человека в таком плачевном состоянии, в коем, как все полагали, пребывал Молеврие. В первых числах октября Тессе, попрощавшись, выехал из Фонтенбло в Испанию. Но он был слишком умен и хитер, чтобы ехать в Испанию напрямик; он желал преуспеть там и знал, что преуспеяние его в этой стране полностью зависит от принцессы Орсини. Он слишком хорошо знал наш двор, чтобы сомневаться в том, что мадам де Ментенон втайне остается ее покровительницей; он рассчитывал угодить ей, говоря, что его служба в Испании может быть успешной лишь при благоволении к нему короля и королевы Испании, что он отнюдь не стремится узнать о причинах опалы мадам Орсини, но что ему, как и всем прочим, известно, сколь дорога она Их Католическим Величествам; что визит, нанесенный мадам Орсини, повлиять ни на что не может, но что сей знак внимания, бесконечно приятный королю и королеве Испании, возможно, станет залогом успеха его путешествия, ибо, снискав ему расположение Их Католических Величеств, позволит беспрепятственно служить обоим королям. Он умолял мадам де Ментенон добиться для него разрешения проехать через Тулузу с единственной целью: дать ему возможность должным образом исполнить то, чего от него ждут в той стране, куда его посылает Король. Мадам де Ментенон пришлось весьма по вкусу предложение, которое позволяло доверить Тессе и вещи и письма, содержание коих останется ему неизвестным, но каковые ей будет полезно переправить принцессе Орсини, а той — получить их. Король, чей гнев против мадам Орсини к тому времени уже остыл, согласился с доводами маршала де Тессе, умело поддержанными мадам де Ментенон, и разрешил ему ехать через Тулузу.
1704. Смерть принца де Монтобана. Характер его жены
583
По прибытии в Мадрид Тессе пробыл там три дня и времени зря не те- Тессе становится испанским рял. Этот первый луч света, суливший мадам грандом Орсини возвращение прежнего статуса, безмер¬
но ее обрадовал, а Тессе стал ей бесконечно приятен. Он выразил полную готовность исполнять ее желания во всем, что касалось обоих дворов. Он выехал из Тулузы в Мадрид с ее письмами и распоряжениями и по прибытии, а точнее, на следующий день, после того как в первый раз явился засвидетельствовать свое почтение королю и королеве, был произведен в испанские гранды первого класса. Он послал гонца к Королю, чтобы испросить разрешения принять эту высочайшую милость, и тотчас же получил его. Возникшая связь тесно соединила Тессе с мадам Орсини до конца жизни.
Граф Тулузский, кавалер Одновременно король Испании послал графу
Ордена Золотого Руна Тулузскому изумительный бриллиантовый Ор¬
ден Золотого Руна и цепь этого Ордена, каковые тот получил в Версале из рук месье герцога Беррийского в комнате принца. Кроме того, был послан украшенный бриллиантами портрет испанского короля для маршала де Кёвра.
Смерть принца де Монтоба- В эту пору скончался брат месье де 1емене. Он ве- на. Характер его жены личал себя принцем де Монтобаном163. Человек
безвестный и распутный, с которым никто никогда не поддерживал отношений и который, чтобы иметь средства к существованию, женился на вдове убитого в бою генерал-лейтенанта и генерального кампмейстера драгун Рана, каковая звалась Ботрю и приходилась сестрой шевалье де Ножану и другому Ножану, убитому во время переправы через Рейн, мужу сестры месье де Лозена. На стр. 154164 рассказывалось, как Месье выманил для нее у Короля «право табурета». Она была на редкость уродлива, кособока, горбата и, несмотря на почтенный возраст, вся в румянах, белилах, голубых сетках, подчеркивающих прожилки вен, в мушках, украшениях и побрякушках, с коими не расставалась до самой смерти, постигшей ее, когда ей уже перевалило за восемьдесят. По бесстыдству, распутству, жадности и немыслимой злости никто не мог сравняться с этим подобием чудовища, коему был отпущен изрядный, хотя и озлобленный ум, а когда возникала нужда по¬
584
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
нравиться, то и своеобразная приятность. Она неизменно появлялась в Сен- Клу и Пале-Рояле, когда там находился Месье, которого упрекали за то, что он допускает ее туда, хотя его двор не отличался щепетильностью в том, что касалось добродетели. Она даже не приближалась ко двору Короля, и никто из сколько-нибудь приличных людей не желал разговаривать с ней, если им изредка случалось ее встретить. Жизнь ее проходила в крупной игре и в распутстве, обходившихся ей в немалые суммы. В конце концов Месье, под предлогом игры, добился для нее разрешения поехать в Марли. Роганы, то есть в ту пору мадам де Субиз, увидев, что она удостоилась сей чести, стали поддерживать ее, используя для этого свое влияние. Она играла, делала сотни подлостей всем, кто мог помочь ей, и благодаря уму, ловкости и дерзости стала бывать в Марли постоянно. Игра немало этому содействовала. Ее разговоры в Марли забавляли мадам герцогиню Бургундскую, принцесса д’Ар кур покровительствовала ей у мадам де Ментенон, с которой она иногда встречалась, Король за столом иногда обращался к ней — короче, несмотря на всеобщее к ней отвращение, без нее не обходилась ни одна поездка в Марли, а она, не таясь, продолжала свою распутную жизнь, не видя ни малейшей заслуги в том, чтобы делать вид, будто раскаивается. Она пережила Короля, сумела немало вытянуть от месье герцога Орлеанского, несмотря на его безграничное к ней презрение, и умерла так же, как и жила. От первого мужа у нее был сын, который служил и с которым она очень дурно обращалась; а от второго брака — дочь, которую она спровадила в монастырь.
Смерть сына графа де Я потерял друга, с которым вместе воспитывал-
Гриньяна; неуместные ело- ся, человека очень любезного, обходительного ва его матера и подававшего большие надежды. Он был един¬
ственным сыном графа де Гриньяна и той самой мадам де Гриньян, столь обожаемой своей матерью мадам де Севинье, которая без конца говорит об этом в своих «Письмах»165, единственным недостатком коих является сие навязчивое повторение. Граф де Гриньян, удостоенный в 1688 году Ордена Святого Духа, разорился во время своего правления в Провансе, единственным генеральным наместником коего он был. Поэтому они женили сына на дочери очень богатого откупщика. Мадам де Гриньян, представляя ее в свете и как бы извиняясь за этот брак, жеманясь и кокетливо щуря свои маленькие глазки, говорила, что даже лучшим зем¬
1704. Смерть месье де Дюра. Его судьба и характер
585
лям время от времени требуется навоз. Она безмерно гордилась этим словечком, каковое, произнесенное в присутствии ее невестки после заключения брака, все с полным основанием сочли неуместным. Сент-Аман, отец невестки, неизменно безотказный, когда речь шла об их долгах, в конце концов узнав об этом, был так оскорблен, что закрыл кран. Лучше от этого с его дочерью обращаться не стали. Впрочем, ддилось сие недолго: молодой Гриньян, весьма отличившийся в Хёхштедтском сражении, умер в начале октября в Тионвиле — говорят, от оспы. Он имел полк, был бригадиром, и его ожидало повышение. Его вдова, не имевшая детей, была настоящей святой, но самой печальной и молчаливой, какую мне когда-либо случалось видеть. Она затворилась у себя в доме, где и прожила остаток жизни, возможно, лет двадцать, не ходила никуда, кроме церкви, и ни с кем не встречалась.
Смерть Куаньи Куаньи, о коем я в свое время говорил более чем
достаточно166, переправился через Рейн вместе со своим корпусом, который должен был стоять на Мозеле, еще до того как через Рейн перешел маршал де Вильруа. После хёхштедтской катастрофы, когда наши армии готовились вернуться в Эльзас, его вместе со всем корпусом возвратили на Мозель. Он был в отчаянии, оттого что в свое время не понял таинственных намеков Шамийяра и, сам того не ведая, лишил себя маршальского жезла, отказавшись отправиться в Баварию. Марсэн получил жезл вместо него. С той зимы, когда Шамийяр окончательно раскрыл ему тайну, уже почти разгаданную им после получения Марсэном маршальского жезла по прибытии в Баварию, он стал неуклонно двигаться к своему концу. Его нынешнее положение и надежды вернуть утраченное не могли смягчить горечь и боль случившегося: он был уже немолод и умер в начале октября на Мозеле, где командовал своим маленьким корпусом. Сын его оказался счастливее, равно как и его внук, столь блистательно ныне преуспевающий.
Смерть месье деДюра. В это же время умер месье маршал де Дюра, ста-
Его судьба и характер рейшина маршалов Франции и брат моего тестя,
на восемь лет его старше167. Высокий, худой, с величественным лицом и безупречной фигурой, он в молодости, да и многие годы спустя, отличался замечательной физической силой и ловкостью; он был учтив и обходителен, пользовался успехом у дам; отличался большим
586
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
умом, непринужденным и язвительным, и никогда не упускал случая отпустить острое словцо; нрава горячего, но неизменно учтивый, осмотрительный в выборе знакомств и исполненный достоинства. Его стол и выезд были великолепны; он был горд без малейшего намека на низкопоклонство или угодливость, недолюбливал фаворитов и министров, не упускал случая отпустить по их адресу ядовитое словечко и всегда умел заставить с собой считаться. Я никогда не мог понять, как при таких свойствах характера ему удалось сделать столь блистательную карьеру. Стрелы его остроумия не щадили ни принцев крови, ни королевских дочерей, он не сдерживался даже в беседах с Королем, не стеснялся присутствием общества и, смеясь, оглядывал собравшихся, которые опускали глаза. Однажды, когда Король говорил о майорах, ибо в ту пору был озабочен всем, что их касалось, месье де Дюра, не любивший майора лейб-гвардии, услышав, что Король вовсе не против, чтобы их ненавидели, вытащил за руку Бриссака, чтобы показать его Королю, и сказал: «Черт побери!168 Если главная заслуга майора заключается в том, чтобы быть ненавидимым, то вот вам лучший из майоров во Франции, ибо никто не внушает большей ненависти, чем он». Король рассмеялся, а Бриссак готов был провалиться сквозь землю. В другой раз Король говорил об отце де Лашезе. «Он будет проклят, — сказал месье де Дюра, — душа его станет добычей тысячи дьяволов; я понимаю, когда на это идет монах, терпящий принуждение, нищету и унижение ради того, чтобы править в своем Ордене, быть причастным ко всему и видеть духовенство, двор и свет у своих ног. Но что меня удивляет, так это то, что он находит себе духовника; ведь последний, без сомнения, губит себя вместе с ним, не получая за то ни лишней крохи, ни даже капли свободы и уважения в своем монастыре. Только безумец может так задешево губить свою душу». Он терпеть не мог иезуитов. Нелюбовь эта зародилась в нем тогда, когда в пору своего обращения в католичество он сошелся со священниками, близкими к Пор- Роялю, с коими поддерживал отношения до конца жизни. Он последовал за Месье Принцем, коему стал служить в значительной степени из желания угодить своим дядюшкам Буйонам и Тюренну169. У Короля не было лучшего кавалерийского офицера, и никто не вел с таким блеском в атаку крыло армии или отдельный корпус; во главе армии у него не было ни таких возможностей, ни достаточного усердия. Однако он очень успешно провел осаду Филипсбурга и остаток той короткой кампании, где, по поручению Короля,
1704. Смерть месье де Дюра. Его судьба и характер
587
под его началом получил боевое крещение Монсеньор170. Он изначально был в скверных отношениях с Лувуа из-за месье де Тюренна, а выжженный Пфальц и получаемые им противоречивые распоряжения относительно помощи Майнцу171 вызывали у него такое отвращение, что он, находясь на вершине преуспеяния, все бросил и более не служил. Он блистательно проявил себя в качестве командующего во время Голландской войны172 и двух победоносных кампаний во Франш-Конте, губернатором коего стал по окончании последней173. Он был еще молод, когда Король пожаловал его герцогским титулом, чтобы он смог вступить в брак с мадемуазель де Ванта- дур, каковой долгое время был счастливым. Рассорил их домашний демон: они отыскали в Безансоне мадемуазель де Бофремон, тетку Бофремонов по отцовской линии; она была уродлива, распутна, страстно любила игру, но при этом была очень умна и сумела настолько им понравиться, что они взяли ее с собой в Париж, где она много лет жила у них в доме. По злобности и гнусности этой твари не сыщется равных и в аду. Она втерлась в дом благодаря мадам де Дюра и завладела сердцем маршала; она подстраивала пакости, которые вели к бурным сценам между супругами, что и вынудило мар- шалыыу поселиться в загородном доме, откуда она выезжала лишь изредка и ненадолго, ибо предпочитала уединение той жизни, на которую была обречена в отеле Дюра. Впоследствии мадемуазель де Бофремон дошла там до такого, что маршал выставил ее, но лишь для того, чтобы сойтись с другой особой, ничуть не лучше первой, которая благодаря уму, дерзости, беспримерной наглости, жаргону, какой услышишь лишь в казармах, где она, правда, сроду не бывала, а равным образом и игре, вертела им как хотела, следовала за ним повсюду и в Версале, и в Париже, распоряжалась его слугами, его детьми, его делами, вытягивала из него все, что могла, вплоть до утреннего завтрака, за которым посылала к нему. Этой кумушке было плевать на скандалы, а в этом она и повода для оного не видела. Так продолжалось вплоть до смерти маршала, когда кюре церкви Святого Павла счел своим долгом выдворить ее из отеля Дюра, несмотря на ее сопротивление и на возражения желавшей избежать этого позора маршалыпи, которая приехала, узнав о кончине мужа. С тех пор как маршал стал старейшиной маршалов Франции174, его даму именовали не иначе как коннетаблыиа: она смеялась и находила это замечательным. Эта опасная и наглая особа была дочерью Безмо, коменданта Бастилии, и женой Сомри, помощника гувер¬
588
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
нера «детей Франции», от которого у нее было много детей и который, несмотря на свое высокомерие, ползал перед ней как муравей и позволял ей делать и говорить все что заблагорассудится. Он еще появится на страницах этого повествования. Жена его, высокая, тощая и сухая особа, никогда не отличавшаяся ни красотой, ни даже приятностью, жива и поныне, хотя ей уже перевалило за девяносто175. Месье де Дюра, который на войну более не ходил, почти все время заменял прочих капитанов лейб-гвардии, которые продолжали служить. По-настоящему он любил только своего брата и, пожалуй, мадам де Сен-Симон, благодаря чему я стал пользоваться его расположением и получать от него всяческие знаки внимания и дружеской симпатии. К детям своим он был совершенно равнодушен. Ничто не задевало его всерьез, ничто не могло поколебать его вольномыслие или омрачить его природную веселость. Однажды он сказал об этом Королю и добавил, что готов держать пари, что тому, при всем его могуществе, никогда не удастся причинить ему огорчение, каковое продлилось бы более четверти часа. В изысканности и элегантности ему не было равных. В восемьдесят лет он объезжал лошадей, еще не ходивших под седлом, и был лучшим и самым красивым наездником во Франции. Когда «дети Франции» начали всерьез заниматься верховой ездой, Король попросил месье де Дюра посмотреть, как они ездят, и взять на себя руководство их обучением; в течение некоторого времени он наблюдал за ними и в большой конюшне, и на прогулках, а затем объявил Королю, что более этим заниматься не станет, ибо сие совершенно бесполезно и внуки его никогда не обретут в езде верхом ни ловкости, ни грации, что незачем обольщаться, и, что бы ему потом ни говорили шталмейстеры, внуки его на лошади всегда будут выглядеть парой щипцов; и как он сказал, так и вышло. Известно, какую шпильку подпустил он по адресу маршала де Вильруа в связи с его переводом из Фландрии в Италию176. И шпилькам таким несть числа. А посему влиятельные люди были с ним почтительны, однако отнюдь не из любви, а из страха. Король любил его общество и позволял ему говорить все что угодно; и, пожелай того месье де Дюра, он мог бы получить от государя немало милостей. Он страдал водянкой, каковая и свела его в могилу, когда он был дежурным по лейб-гвардии. Некоторое время он еще боролся; но наступил момент, когда он понял, что ему не выкарабкаться. Он попрощался с Королем в его кабинете; тот расчувствовался до слез и, осыпав месье де Дюра изъявления¬
1704. Месье де Субизу не удается его тщеславная уловка
589
ми дружеских чувств, спросил, что может для него сделать. Маршал ни о чем не просил и ничего не получил, хотя вполне мог бы просить передать свою должность или губернаторство сыну, но это ему даже в голову не пришло.
Спектакли Некоторое время спустя Король отправился
в Фонтенбло. Его разгневало то, что дамы не одевались должным образом для театральных представлений и либо уклонялись от посещения оных, либо, придя на них, держались в стороне, лишь бы избежать парадного туалета. Несколько сказанных Королем слов и потребованный им отчет об исполнении его распоряжения произвели свое действие: все дамы в парадных: туалетах стали регулярно появляться на спектаклях. В это время пришло известие, что месье де Дюра находится при смерти. Тогда жили не так, как ныне. Король требовал от придворных непременного участия во всех церемониях и увеселениях, что не позволяло мадам де Сен-Симон и мадам де Лозен покинуть Фонтенбло; но, получив печальное известие, они попросили передать мадам герцогине Бургундской, что уедут на следующий день и умоляют освободить их от присутствия на вечернем спектакле.
Благопристойность Принцесса сказала, что они правы, но что Король
этого не поймет; поэтому было решено, что они в парадном туалете придут на спектакль одновременно с принцессой или чуть позже и тотчас же уедут под тем предлогом, что якобы не нашли свободных мест, а принцесса скажет об этом Королю. Я остановился на этом незначительном эпизоде, чтобы показать, до какой степени Король не считался ни с кем, требуя абсолютного повиновения, ибо то, что нигде не простили бы племянницам умирающего месье де Дюра, при дворе являлось обязанностью, и требовались ловкость и высокое покровительство, чтобы, предпочтя оной обязанности долг благопристойности, не навлечь на себя серьезных неприятностей.
Месье де Субизу не удается Месье де Дюра умер как добрый христианин, его тщеславная уловка до конца сохраняя великую твердость духа. Родные, друзья, множество других людей, персонал суда маршалов шли за гробом до церкви Святого Павла177. Не упускавший возможности извлечь выгоду из любых обстоятельств, месье де Субиз, чья не¬
590
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
вестка была единственной дочерью герцога де Вантадура, брата маршалыни де Дюра, в тот момент отсутствовавшего, предложил родным покойного возглавить похоронную процессию. Возглавляющий процессию человек облачен в мантию и идет впереди всех родственников. Я им заметил, что месье де Субиз предлагает свои услуги только ради этого, дабы затем сказать, что он шел впереди всей семьи, не упоминая о том, что шел впереди похоронной процессии. Надо мной стали смеяться, но я был непреклонен и заявил, что если его предложение будет принято, то я решительно отказываюсь принимать участие в траурных церемониях. Это их остановило. Месье де Субиз получил вежливый отказ и, крайне уязвленный, не пришел на похороны, равно как и его сын, — чем и обнаружил свои истинные намерения.
Хитростью отнятый Кто-то, воспользовавшись продолжительной бо-
у маршала де Буффлера полк лезнью месье де Дюра, начал плести интриги. Французской гвардии передан Герцог де Гиш, вернувшийся больным из армии герцогу де Гиту, а маршал маршала де Вильруа, но уже поправлявшийся, на-
становится капитаном ходился в Фонтенбло. Его поведение давно уже лейб-гвардии вызывало неудовольствие Короля, имевшее для
герцога неприятные последствия. Тем не менее Ноаи задумали добиться передачи ему гвардейского полка мужа его сестры маршала де Буффлера, также находившегося в Фонтенбло, сделав последнего капитаном лейб-гвардии. Как бы хороша ни была эта должность, она не шла ни в какое сравнение с должностью полковника; стало быть, не было никакой возможности вовлечь в это дело Буффлера. Он имел самые теплые отношения с герцогом и герцогиней де Гиш, своей свояченицей, и со всеми Ноаями, которые в ту пору были на вершине преуспеяния, и у маршала не было никаких оснований их опасаться.
Герцогиня де Гиш Женитьба герцога де Ноая, окружившего мадам
де Ментенон своей родней, особенно приблизила к ней его старшую сестру герцогиню де Гиш. Ее возраст (она была значительно старше своих сестер) немало тому содействовал. Хотя она и отказалась от румян, лицо ее все еще оставалось прелестным. В ней была бездна ума, гибкости, любезности, обаяния, веселья, даже шутовства, но сдержанного, без желания привлечь к себе внимание; в ней чувствовались серьез¬
1704. Герцогиня де Гиш
591
ность и надежность. Она восхищалась архиепископом Камбрэ, мадам Гий- он, их учением и всей их маленькой паствой, была ангельски благочестива, но избегала их, покорно следуя запрету. Все это в глазах мадам де Менте- нон было гораздо большим достоинством, чем ее родственные связи. Она жила вдали от света, и это заставляло искать ее общества; она не всегда принимала приглашение в Марли, и мадам де Ментенон чувствовала себя осчастливленной, когда та соглашалась приехать к ней. Возможно, мадам де Гиш была искренна, но в искренности ее таился некий умысел. Ее благочестие, в духе этой маленькой паствы, у которой были свои особые законы и правила, подобно их благочестию, прекрасно уживалось с высокими честолюбивыми замыслами и желанием осуществить их любыми средствами. Хотя в ее муже не было ничего приятного, причем даже для нее, она всю жизнь безумно его любила. Чтобы угодить ему и самой себе, она думала только о его преуспеянии. Его семья, столь изощренная в сем искусстве, стремилась к этому не менее пылко; они стали помогать друг другу. Трудно себе представить более хитрую западню, чем та, что они приготовили для маршала де Буффлера и в которую он угодил; и надо сказать, они не теряли ни минуты и все подготовили вовремя. Месье де Дюра умер в Париже в воскресенье утром 12 октября, а Король узнал об этом, выходя из капеллы после вечерней молитвы. На следующий день утром Король, сообщив по окончании утренней аудиенции дворцовый пароль, подозвал маршала де Буффлера и осыпал его изъявлениями уважения и доверенности, бесконечно того растрогавшими. Государь сказал маршалу, что не может дать лучшего тому подтверждения, как еще более приблизив его к себе и доверив ему охрану своей особы; что это и побуждает его именно ему передать должность месье де Дюра и что он убежден: маршал примет должность с такой же радостью, с какой он ему оную дарует. Этого было более чем достаточно, чтобы ошарашить человека, ничего подобного не ожидавшего и не имевшего оснований ожидать, человека не слишком большого ума, человека, лишенного воображения и находчивости, для которого Король был божеством и который, даже будучи приближенным к нему и возвышенным, продолжал трепетать перед ним. Король, хорошо подготовленный, довольствовался его благодарным поклоном и, не дав произнести ни слова, распорядился его должностью полковника гвардейского полка, заявив, что полагает оказать ему двойную милость, передав оную долж¬
592
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ность герцогу де Гишу. Опять изумленный взгляд, опять поклон, во время коего Король поворачивается к нему спиной и удаляется, а потрясенный маршал замирает, словно сраженный молнией. Он вышел из кабинета, не в силах вымолвить ни слова, со слезами на глазах, что было замечено. Он ушел к себе, и жена его, не понимая, что произошло, залилась слезами. Милейшие Ноаи и кроткая, смиренная, святая герцогиня де Гиш, которая была для них доброй и дорогой сестрой, не довольствовались тем, что отняли у него должность, — они еще возымели наглость просить его, чтобы он добился у Короля для герцога де Гиша тех же пятисот тысяч ливров компенсационных выплат за гвардейский полк, каковые причитались за должность месье де Дюра. Буффлер, вне себя от горя и досады, но слишком благоразумный, чтобы устраивать сцены, проглотил последнюю каплю горечи и по первому же слову получил от Короля эти компенсационные выплаты для своего шурина — якобы в качестве милости ему самому. Буффлер и его жена так никогда и не смирились с утратой гвардейского полка и не простили этой кражи ни герцогу, ни тем более герцогине де Гиш; но, как люди, не желающие скандалов, тем более скандалов бесполезных, внешне сохраняли те же отношения и с ними, и со всеми Ноаями, каковые постарались утешить маршала, как ребенка игрушкой: Король сохранил за ним везде апартаменты гвардейского полковника и разрешил оставить знамена полка на его гербе.
Татар, губернатор Франт- Ко всеобщему удивлению и возмущению, Таллар Конте, язвительное замена- получил губернаторство Франш-Конте. По это- ние месье герцога Орлеанского му поводу месье герцог Орлеанский шутливо заметил, что надо же было хоть что-то дать человеку, который все потерял. Эта прилюдно произнесенная острота передавалась из уст в уста, но очень не понравилась Королю.
Сорок тысяч ливров пенсио- Несколько дней спустя Король назначил пенси- на малолетнему сыну он в сорок тысяч ливров малолетнему графу де
принца де Конти Ла Маршу, сыну принца де Конти. Сумма сия по¬
казалась сказочной, и для того времени она таковой и была. Но по сравнению с тем, что принцы заполучили после смерти Короля, — это не более чем капля в море.
1704. Возвращение из Фонтенбло через Со
593
Осада Верруа месье Месье де Вандом во что бы то ни стало желал на-
де Вандомом чать осаду Верруа178. По своему обыкновению, он
отправил гонца, дабы уведомить, что, прибыв туда 14 октября, овладел тремя высотами, кои враги не сочли нужным обнести окопами, и прогнал их оттуда на глазах у герцога Савойского и всего его двора, принудив последнего спешно ретироваться. Он тешил Короля такой похвальбой при посредстве месье дю Мэна и при содействии мадам де Мен- тенон. Я не знаю ни одной столь безрассудно начатой осады, и мало таких, на которые было бы затрачено столько времени, денег и человеческих жизней; она оказала воздействие и на ход следующей кампании, каковую не удалось начать вовремя из-за удручающего состояния армии. Местность была очень неудобной даже в самое хорошее время года, а на носу была осень, в то время как крепость, атакованная с одной стороны, с другой имела поддержку укрепленного лагеря по ту сторону реки — лагеря, который беспрепятственно доставлял ей подкрепление и все необходимое, не давая покоя нашей армии. Упрямство месье де Вандома и власть, обретенная им благодаря положению при дворе, побуждали его действовать вопреки и элементарным правилам ведения войны, и мнению всей армии, каковая едва осмеливалась высказывать свои соображения, ибо даже краткие и осторожные возражения тех немногих генералов, что были в наилучших отношениях с месье де Вандомом, принимались последним в штыки. Кроме этих сложностей, снабжение кавалерии там было крайне затруднено, так что с самого начала приходилось направлять почти все обозы к Алессандрии, где месье де Водемон предоставлял им квартиры и фураж, но за деньги, по умеренной цене. Нетрудно понять, что это означало для всех генералов и офицеров, которые вели серьезную осаду без окружения крепости, в виду отделенного от них рекой вражеского лагеря, на очень неудобной местности, без обозов и были вынуждены приобретать довольствие на большом расстоянии от крепости179 да к тому же за собственные деньги.
Возвращение из Фонтенбло через Со. Руйе находится при курфюрсте Баварском, не имея никакого статуса; его характер и должности
Получив сию добрую весть, Король 23 октября отбыл из Фонтенбло в Версаль, по дороге остановившись на один день в Со, после чего немедленно отправил в Брюссель Руйе, где тот, не имея никакого определенного статуса, должен был на-
594
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ходиться при курфюрсте Баварском, и назначил ему двадцать четыре тысячи ливров жалованья. Руйе был президентом Налоговой палаты180 и приходился братом Руйе, бывшему директору финансов, а затем государственному советнику; два года назад он возвратился из Лиссабона, где весьма успешно исполнял обязанности посла. Это был человек умный, исполнительный, способный, немного робкий, коему герцоги де Бовилье и де Шеврёз оказывали немалое покровительство. Позднее мы вновь встретимся с ним, и он будет причастен к делам первейшей важности и секретности, где проявит себя, как всегда, наилучшим образом, а посему я счел уместным представить его уже сейчас.
Успехи Недовольных. Ракоци Венгерских Недовольных не сломил неожидан- избран князем Трапсилъва- ный огромный успех неприятеля в Хёхштедт- нии. Дезаляёр; субсидии ском сражении. Не обращая внимания на предложения, сделанные им от лица императора, они захватили Нитру181, и Ракоци был избран князем Трансильвании182. Он отправил об этом уведомление султану, предложив в обмен на его покровительство ту же дань, какую, в том же качестве, платили Порте его, Ракоци, дед и прадед. Затем они захватили Эперьеш и Кассовию183 вместе со ста сорока находившимися там пушками. Дезаллёр уже давно тайно находился при Ракоци184 по поручению Короля, который платил последнему по три тысячи пистолей в месяц. Тем временем Ракоци отправил доверенного офицера в Брюссель к курфюрсту Баварскому, а тот отослал его к Королю. Дабы придать себе веса и внушить уверенность своей армии, Ракоци хотел, чтобы Король увеличил выплачиваемую сумму и более открыто оказывал ему покровительство. Истина же заключалась в том, что в Европе никто не сомневался: Франция оказывает ему поддержку, сколь бы скрытно она это ни делала. Вскоре после того Недовольные взяли Нейхаузель185, а затем вынудили генерала Хейстера начать спешное отступление186.
Бавария в руках императора Тем временем император обратился к супруге
курфюрста Баварского со столь странными предложениями, что она не пожелала их слушать. Поскольку осуществить завоевательные планы имперцам оказалось гораздо труднее, чем они предполагали, венский двор сменил тон, но не намерения, и пошел на заключение
1704. Куаньи, генеральный полковник драгун
595
соглашения, в соответствии с коим курфюрстина должна была вывести войска из всех крепостей на Дунае и, не платя никакой контрибуции, спокойно владеть Баварией. Однако подчинились ей только в Пассау; коменданты же Инголыитадта187, Брюннау188 и Куфштейна189, сославшись на присягу, принесенную ими курфюрсту, заявили, что без приказа, подписанного его рукой, крепостей не оставят; баварская кавалерия, которую хотели распустить, ответила тем же. Принц Евгений вновь двинул свои войска в Баварию, овладел этими крепостями и поставил всю страну и семью курфюрста в нелепое положение.
Потеря Трира и Трарбаха. С другой стороны, Мальборо следовал, не отста- Малъборо посещает различ- вая, за своим братом, посланным им с большим ныв дворы Германии. отрядом на Мозель; они овладели Триром, а вско¬
ре после того осадили Трарбах190 и взяли его. Тем временем герцог Мальборо отправился в поездку по Германии и посетил курфюрстов Бранденбурга и Ганновера, ландграфа Гессенского и еще нескольких князей. После этого оба брата оставили свои армии во Фландрии, где те вскоре стали на зимние квартиры. Только наша Эльзасская армия, возглавляемая Марсэном, нетерпеливо ожидала взятия Ландау191, чтобы также отправиться на отдых.
Ландау сдается римскому Крепость капитулировала 23 декабря192. Лобани,
королю. Лобани, потерявший даже лишившись там зрения, являл чудеса храб- зрение, получает вознаграж- рости. Римский король удостоил его всех воз- дение. Раздел армий можных отличий, коих заслуживала личная храб¬
рость губернатора и храбрость его гарнизона, от которого по окончании осады осталась лишь половина. Король назначил Лобани пенсию в тридцать шесть тысяч ливров, вдобавок к уже причитавшимся ему меньшим выплатам в шесть тысяч ливров и большому кресту Ордена Святого Людовика. Этот блестящий офицер, потерявший в Ландау зрение, обладал к тому же всеми достоинствами светского человека и всю жизнь безупречно нес свою службу.
Куаньи, генеральный Куаньи, сын того Куаньи, что недавно умер на
полковник драгун Мозеле, получил благодаря покровительству
596
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Шамийяра разрешение купить у герцога де Гиша должность генерального полковника драгун, которая стала первым шагом к тем вершинам, коих он достиг ныне.
Аббат де Помпонп, посол После возвращения Шармона из Венеции Ко-
в Венеции роль, недовольный этой республикой по причи¬
не многочисленных жалоб с ее стороны, не послал туда более никого и даже отказал в аудиенции ее послу193. Однако с помощью ухищрений и хоть и не слишком убедительных, но почтительных речей венецианцы помирились с Королем. Аббат де Помпонн старел в должности одного из королевских священников. Король благожелательно отзывался о нем, но имя Арно было слишком ему неприятно194, чтобы сделать его епископом; стало быть, следовало искать другие пути. Он был шурином Торси. Помпонн, его отец, позволял ему, с согласия Короля, совать нос в бумаги, что он продолжал делать и при Торси. Он уже бывал в Риме и при различных итальянских дворах; все это вместе взятое определило его назначение послом в Венецию, и он сложил с себя обязанности королевского священника.
Пюизьё; его семья, его харак- Пюизьё, недавно прибывший в отпуск из Швей- тер. Благодаря своей ловко- царии, где весьма успешно исполнял обязанно¬
сти он становится кавале- сти посла, удостоился, как и в прошлом году, осо- ром Ордена Святого Духа бой милости доложить о положении дел в этой
стране самому Королю наедине в его кабинете. Он был внуком государственного секретаря Пюизьё (сына канцлера де Сий- ери, потерявшего свою должность из-за опалы отца) и его второй жены, из семейства Этамп, сестры месье де Валансэ, ставшего в 1619 году кавалером Ордена Святого Духа, губернатора Монпелье, а затем Кале, главного квартирмейстера двора Его Величества, а также архиепископа-герцога Реймсского, кардинала де Валансэ, второй маршалыии де Ла Шатр (тетки с отцовской стороны маршалыни д’Окенкур) и великого приора Франции, посла в Риме195. У мадам де Пюизьё был еще один брат, задумавший пойти по судейской стезе; после своих посольств в Граубюнден и Голландию он стал государственным советником и тестем графа де Бетюна196, статс-кавалера Королевы, кавалера Ордена Святого Духа и весьма значительной фигуры
1704. Пюизьё; его семья, его характер
597
в свое время. Овдовев в 1640 году, мадам де Пюизьё скончалась лишь в 1677-м, восьмидесяти лет от роду, не болея и до конца сохраняя ясный ум. Это была изумительно гордая женщина, которую не смогла сломить опала и которая своего брата, государственного советника, называла не иначе как «мой побочный брат». При исключительном уме и властности она имела изрядную склонность к интригам. Она смертельно ненавидела кардинала де Ришельё, подвергшего опале ее свекра и мужа, и пользовалась бесконечной доверенностью Королевы. По ее возвращении из Сийери в 1640 году дружба эта, в силу обстоятельств придворной жизни и интриг, сделалась еще крепче, так что, когда Королева стала регентшей, всем пришлось считаться с мадам де Пюизьё, что продолжалось до конца ее дней. Король и Месье в детстве буквально не отходили от нее; в молодости они продолжали бывать у нее, и, пока она появлялась в свете, Король всегда отличал ее знаками особого уважения. Она любила роскошь и великолепие и разорила себя и своих детей. В ту пору в моде были генуэзские кружева, чрезвычайно дорогие; это было настоящее украшение, причем украшение, подходившее женщине любого возраста. За один год она потратила на них сто тысяч экю из-за своего обыкновения покусывать кружева, украшавшие голову и рукава платья. У нее были сыновья, владевшие аббатствами, одна дочь аббатиса, другая — замужем за сыном маршала д’Этампа, и старший сын, месье де Сийери, женившийся на дочери месье де Ларошфуко197, столь известного своим умом и той ролью, какую он играл в пору малолетства Людовика XIV. Сийери, разорившись, служил недолго; это был любезный и в высшей степени светский человек. Месье де Ларошфуко, его шурин, поселил их у себя в Лианкуре, где они и прожили до самой смерти. У них было много детей, старшим из которых был тот Пюизьё, о коем я веду речь. Маленького роста, толстый, коренастый, полный ума, обаяния и остроумия, веселый, мягкий и учтивый, он был милейшим человеком на свете. Он много знал, обладал тонким умом и исключительной скромностью, был приятен в общении и хранил в памяти бессчетное количество забавных историй. Все его любили. Он служил, пока мог; но месье де Лувуа возненавидел его и остановил его продвижение. Он был бригадным генералом и губернатором Гюнингена, состоял в прекрасных отношениях с Королем, который всегда с удовольствием вспоминал о его бабушке и своих детских играх у нее с ее детьми. После смерти Лувуа он был направлен в Верхний Эльзас и, наконец, произведен в генерал-
598
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
лейтенанты. Он счел, что ему вполне подойдет посольство в находящейся совсем рядом с его местом службы Швейцарии. Устроил ему это назначение месье де Ларошфуко. Благодаря своим прежним близким отношениям с Королем и содействию месье де Ларошфуко Пюизьё получил право по возвращении давать отчет о своем посольстве самому Королю наедине в его кабинете, чего никогда не удостаивался никто другой. Из министров, как говорил месье де Ларошфуко, только Торси имел с Королем дружеские и непринужденные отношения. Сие предисловие понадобилось мне для того, чтобы сделать понятными последующие события. В этом году по возвращении двора из Фонтенбло прибывший из Швейцарии в отпуск Пюизьё был очень любезно встречен Королем во время предоставленной ему аудиенции. Поскольку он был очень умен и прекрасно знал Короля, он решил дерзко воспользоваться благоприятным моментом; а так как Король был с ним любезен и выражал удовлетворение его деятельностью в Швейцарии, Пюизьё спросил, действительно ли государь им доволен или это просто вежливые слова, и может ли он им верить. Король заверил его в своей искренности, и тогда он с веселой самоуверенностью ответил, что со своей стороны не может сказать того же самого и что он недоволен Его Величеством.
«Это почему же, Пюизьё?» — спросил его Король.
«Потому, государь, что, будучи порядочнейшим из людей вашего королевства, вы тем не менее до сих пор не исполнили обещание, данное мне пятьдесят лет назад».
«Как это, Пюизьё? — переспросил его Король. — Как это может быть?»
«Как это может быть? — повторил Пюизьё. — У вас прекрасная память, и вы не должны были забыть это. Помнит ли Ваше Величество, что, когда я имел честь играть с вами в жмурки у моей бабушки, вы собственной рукой возложили мне на спину свою голубую ленту, чтобы не быть по ней узнанным, и что, когда по окончании игры я вам ее вернул, вы обещали даровать мне ее, когда станете государем. Вы уже давно им стали, в чем нет никаких сомнений, а голубой ленты, однако, нет как нет».
Король конечно же вспомнил об этом эпизоде, рассмеялся и сказал Пюизьё, что тот прав, что он намерен исполнить свое обещание и еще до нового года специально соберет капитул, на котором Пюизьё будет принят в число кавалеров Ордена Святого Духа. И действительно, в тот же день он назначил дату собрания капитула и сказал, что делается это ради Пюизьё. Факт
1704. Граф Тулузский, по возвращении, решает разделаться с Поншартреном 599
сей сам по себе не имеет особого значения, но забавен и представляет столь серьезного и величественного государя, как Людовик XIV, с совершенно неожиданной стороны; и мне кажется, что такого рода придворные анекдоты не лишены интереса.
Граф Тулузский, по возвра- А вот другая история, гораздо более серьезная,
щении, решает разделаться последствия коей государство ощущает до сих с Поншартреном, чему пре- пор. Поншартрен, государственный секретарь пятствует жена последнего, по делам морского флота, был бичом своего ве- Характер Поншартрена домства, как и всех тех, кто находился под его
жестоким игом. Он был умен, трудолюбив, изворотлив, но неловок и неприятен во всем, до крайности педантичен и большой охотник бесцеремоннейшим образом поучать всех. Он был чудовищно злобен и любил зло ради самого зла; завидовал даже собственному отцу, который с горечью говорил о том своим ближайшим друзьям; он безжалостно тиранил свою жену, которая, при большом уме, являла собой воплощенное обаяние, кротость, любезность, добродетель и была кумиром двора; он жестоко мучил родную мать, — одним словом, был истинным чудовищем, и Король терпел его только потому, что он с такими ужасающими и подсказанными злобой подробностями доносил ему о происшествиях в Париже, что по сравнению с ним даже д’Аржансон мог показаться добряком198. Любой адмирал был бы для него предметом ненависти, а адмирал — королевский бастард мог стать палачом. Он не гнушался никакими средствами, чтобы помешать ему исполнять свою должность, возводя всяческие препятствия на его пути; не брезговал ничем, чтобы помешать ему командовать флотом, а затем и вовсе сделать этот флот бесполезным, что в предшествовавшем году ему и удалось сделать. Он пытался лишить его почестей, отличий, а прежде всего — власти, и добился сокращения его полномочий, каковые, по своей сути, не могли оспариваться и никогда никем не оспаривались. По отношению к человеку такого происхождения это выглядело еще более дерзким, чем если бы дело касалось «сына Франции»; Поншартрен сумел нащупать слабое место Короля, противопоставить отца государю и, как бы отождествив себя с последним, убедить его, что вопрос о власти стоит исключительно между Королем и адмиралом. И в глазах государя, в коем жажда власти всегда брала верх над любым другим чувством, дитя любви пере¬
600
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
стало существовать. Под этим прикрытием Поншартрен стал действовать как полновластный государственный секретарь и чинить графу Тулузскому, чтобы обречь его на провал, всяческие препоны, строить доводившие его до отчаяния каверзы, лишая его при этом даже малейшей возможности защищаться. Сей спектакль разыгрывался публично на море и в тех портах, куда заходили корабли, — разыгрывался, вызывая возмущение всего флота, ненавидевшего Поншартрена и обожавшего графа за его открытость, мяг- кость, щедрость, усердие в трудах и исключительную справедливость. Маршал де Кёвр, месье д’О и все прочие, пользовавшиеся его доверенностью, подвергались таким же гонениям, а посему поддержали графа в его намерении по прибытии ко двору вывести Поншартрена на чистую воду, показав, что тот со злобным умыслом чинил ему всевозможные препятствия, имевшие тягостные последствия, и, воспользовавшись своими отношениями с Королем, окончательно с Поншартреном разделаться. Нужно было обладать наглостью Поншартрена, чтобы пойти на авантюру, столь чреватую для него опасностями, каковые с горестью предвидел и тщетно пытался предотвратить его благоразумный отец, равно как и жена его, и мать. Упоение Поншартрена длилось вплоть до возвращения графа Тулузского, когда и сам адмирал, и первые лица флота стали обращаться с ним так, что ни его семье, ни ему самому уже нельзя было усомниться в том, что гром вот-вот загрохочет над его головой. Столь же трусливо-гнусный перед лицом бури, сколь и наглый в затишье, он пошел на все, чтобы предотвратить свое падение, но заслужил лишь всеобщее презрение. И вот в тот день, когда граф Тулузский должен был серьезно работать с Королем наедине, чтобы отчитаться о своем путешествии и сделать все возможное, чтобы свалить Поншартрена, жена последнего, преодолев природную скромность и застенчивость, пришла, чтобы встретиться с графом у мадам герцогини Орлеанской и просить его о беседе в отдельном кабинете. Там, обливаясь слезами и признавая все прегрешения своего мужа, она умоляла принять во внимание, каково будет ее положение, если мужа накажут по заслугам; она обезоружила адмирала и добилась от него обещания все забыть с условием, что новыми проступками государственный секретарь не заставит вспомнить о прежних. Граф признался, что никогда не мог устоять перед кротостью и отчаянием мадам де Поншартрен и что, сколь бы твердым ни было его решение, оружие выпало у него из рук при мысли о том, сколь горька будет
1704. Смерть Келюса. Характер его жены
601
участь этой несчастной женщины в руках разъяренного своим падением циклопа199, у которого отныне не останется иных занятий, как ее мучить.
Гибельные последствия Вот так Поншартрен был спасен, но это дорого для государства обошлось государству: страх быть поверженным
славой и местью адмирала, сына Короля, подтолкнул его к решению самому уничтожить флот, дабы лишить адмирала возможности выйти в море. И сие данное самому себе слово он сдержал; все это теперь подтверждается фактами, равно как и то, что уничтожение флота не ввергло его в нищету. Граф Тулузский никогда более не бывал в порту и не вступал на борт корабля. В море выходили лишь очень слабые эскадры, да и то крайне редко. Поншартрен в моем присутствии бесстыдно этим хвастался.
Смерть Келюса. В начале ноября, находясь на границе с Фланд-
Характер его жены рией, умер человек, чья кончина доставила удо¬
вольствие всем его близким: это был Келюс, брат Келюса, служившего в Испании, и епископа Осерра, двоюродный брат д’Аркура200, женившийся на дочери Виллетта, генерал-лейтенанта флота, двоюродного брата мадам де Ментенон, которая всегда заботилась о ней как о собственной племяннице. Одухотворенное, трогательное, выразительное лицо, бесподобная свежесть, обаяние и ум в сочетании с шаловливой веселостью делали ее обольстительнейшим созданием. Мадам де Ментенон так любила ее, что не могла без нее обходиться, и закрывала глаза на ее поведение, о котором в свое время немало порассказала мадам де Моншеврёй и которое, по сути, не слишком переменилось, о чем иногда еще напоминали хорошо всем известные выходки. Мужа ее, человека ко всему равнодушного, отупевшего от многолетнего употребления вина и водки, отправили постоянно служить на границе, дабы удалить его от жены и от двора. А он и не желал ничего другого, лишь бы была возможность напиться. Смерть его стала избавлением и для жены, и для близких, кои даже не считали нужным скрывать это. После брачной церемонии201 мадам де Ментенон не выходила из комнаты красавицы, принимая визиты, а принцесса д’Аркур, исполнявшая все поручения, встречала всех приходящих к ней. Мадам де Келюс при первой же возможности убегала к Мадам Герцогине, где ее ждали развлечения.
602
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Она любила игру, не имея, правда, ддя этого средств, а еще больше обожала застолья, где была очаровательна; она блистала в искусстве принимать чужой облик и, играя в спектаклях, затмевала самых знаменитых актрис; она была неподражаема в «Эсфири»202 и «Гофолии»203, разыгранных в присущ ствии Короля. Однако она никогда ему не нравилась, и он всегда был с нею сдержан и даже суров; это удивляло и огорчало мадам де Ментенон. Я уделил внимание мадам де Келюс потому, что после долгого периода неудач она стала наконец играть довольно заметную роль; причиной этих неудач явилось множество опрометчивых поступков. За три или четыре года до этого ей было приказано оставить двор и поселиться в Париже.
Собрания Король, желавший величия лишь ддя самого се¬
бя и любивший величественность своего двора, всегда сожалел о собраниях у Королевы-матери, в атмосфере коих воспитывался, и об их великолепии, исчезнувшем вместе с ее уходом в мир иной. Он пытался устраивать собрания у Королевы, своей жены, но ее глупость и странная речь вскоре положили конец этой затее. Король, не желавший отказаться от лелеемой идеи, попытался вернуться к ней после смерти Королевы, обратившись к Мадам Дофине. Она обладала умом, обаянием, достоинством и умением вести беседу, необходимыми для такого рода собраний; но недомогания, вызванные ее частыми беременностями и последствиями родов, и долгая болезнь, длившаяся с последней беременности и до конца жизни, вскоре прервали их череду. Крайне юный, чтобы не сказать детский, возраст мадам герцогини Бургундской в пору ее появления при дворе не позволял и думать об этом, но теперь Король, коего не оставляла мысль о собраниях, решил, что герцогиня вполне к ним готова. Он пожелал, чтобы по вторникам, когда все иностранные представители находятся в Версале, мадам герцогиня Бургундская обедала одна, чтобы ей подавали услужающие дворяне, чтобы на обеде у нее присутствовало множество дам с «правом табурета» и без оного и чтобы по окончании обеда она возглавляла собрание, где присутствовали бы мадам герцогиня Орлеанская, принцессы крови и все придворные дамы и кавалеры. Данное распоряжение вошло в силу с середины ноября этого года и в течение некоторого времени исполнялось; но внешняя серьезность, искусство вести беседу самой и поддерживать разговор среди такого большого общества были не по силам живой и непоседливой,
1704. Смерть мадам де Гамаш
603
но робкой на людях принцессе, к тому же еще очень молодой. Это вывело ее из игры, собрания прекратились и с тех пор более не возобновлялись.
Возвращение Бервика О том, что его отзывают, герцог узнал, находясь
из Испании во главе своей армии, стоявшей лицом к лицу
с врагом. Он невозмутимо продолжал отдавать приказы и сумел отвести войско туда, где ему не грозила вражеская атака; только тогда сообщил он о полученном известии, причем так спокойно, словно речь шла вовсе не о нем. От природы он был холоден, молчалив, обладал огромной выдержкой и знанием придворной жизни и, возможно, довольный тем, что обошел генерал-лейтенантов, став главнокомандующим армии, не слишком сожалел о стране, где нашел столько разочарований и бурлящий двор, где все решалось королевой и отсутствующей принцессой Орсини. Бервик и Тессе, прибыв каждый со своей стороны в Мадрид, встретились, переговорили, и Бервик, тотчас же отправившись в путь, 3 декабря приветствовал Короля в Версале.
Брак маркиза де Шаро и мадемуазель де Брюлар, впоследствии герцогини де Люин и статс-дамы Королевы
Маркиз де Шаро с отцом и дедом, которые оба были герцогами, приехали обедать ко мне в Марли, куда я давно уже возвратился204. Они прибыли, чтобы дать на подпись Королю брачный контракт маркиза де Шаро и дочери (ставшей наследницей) герцогини де Шуазёль (сестры бывшего епископа Труа Бутийе, удалившегося на покой, маршалыии де Клерам- бо и др.) от ее первого мужа Брюлара, скончавшегося в должности первого президента Дижонского парламента. Вторым браком она сочеталась с герцогом де Люином205 и стала статс-дамой Королевы206, когда маршалыиа де Буффлер, против своего желания исполнявшая эту должность, оставила ее и удалилась в Париж.
Смерть мадам де Гамаш Более восьмидесяти лет от роду умерла старуха
Гамаш, вдова кавалера Ордена Святого Духа, мать Кайё, взявшего себе тогда имя Гамаш. Она была дочерью и сестрой обоих Бриенн-Ломени, государственных секретарей, и теткой с отцовской стороны своей невестки. Она была умна, любезна, принята в самом изысканном
604
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
обществе, до конца сохраняла ясный ум и друзей и ушла из жизни, не болея. Она стала ближайшей подругой мадам де Лонгвиль после ее окончательного возвращения207 и пользовалась безграничной доверенностью принцессы де Конти-Мартиноцци. Мой отец рассказывал, что каждую неделю в определенный день они обе приезжали обедать к его первой жене, задушевнейшей подруге принцессы де Конти; что сам он в этот день уезжал обедать к друзьям, а они обедали втроем, без прислуги, с колокольчиком на столе, чтобы в случае необходимости иметь возможность ее позвать, и остаток дня проводили вместе. Обе тогда были изумительно хороши. В Ла-Ферте я нашел два совершенно очаровательных, одинакового размера миниатюрных портрета, где они изображены в полный рост, — каковые и поныне бережно храню.
Смерть герцога деЖевра Наконец-то умер и старый герцог де Жевр, избавив свою семью от жесточайшего гнета. Всю жизнь он только и думал, как бы разорить своих детей, и прекрасно в этом преуспел. Ранее я уже столько говорил об этом чудовище, что мне более нечего добавить к сказанному. Герцог де Трем уже давно был приобщен к его должности и к капитанству в Монсо;208 на следующий день после смерти герцога де Жевра он стал губернатором Парижа.
Смерть президента Пайана Президент Пайан209, умный, благовоспитанный,
часто бывавший в великосветском и придворном обществе, вышел, находясь у Арменонвиля в Рамбуйе (проданном впоследствии графу Тулузскому), перед ужином из дома — вероятно, по естественной надобности; но так как его большие, навыкате глаза мало что видели, он упал в ров, где его и нашли мертвым с разбитой о лед головой. Многие очень сожалели о его кончине. Король в свое время поручня ему управлять аббатствами великого приора и назначил пенсию в две тысячи ливров. Он был уже стар и никогда не был женат.
Булиньё и Вартииьи погиба- Генерал-лейтенант Булиньё и бригадный генерал ют приВерруа. Странная Вартиньи были убиты при Верруа; оба они, при история, произошедшая с вое- отчаянной храбрости, были людьми весьма новыми масками странными. В прошлую зиму было изготовлено
множество восковых масок придворных, точно
1704. Смерть герцогини д’Эгийон; ее характер
605
воспроизводивших их лица; они надевались под другую маску, и когда человек снимал первую, открывалась вторая, которую принимали за живое лицо, в то время как под ней скрывалась живое лицо совершенно другого человека; подобные шутки очень всех развлекали. В эту зиму решили опять ими позабавиться. Каково же было удивление, когда, вынув маски, убранные по окончании карнавала, увидели, что все они остались такими же свежими, за исключением масок Булиньё и Вартиньи, которые, сохраняя абсолютное сходство, приобрели бледность и заострившиеся черты только что умерших людей. Появившись на одном из балов, маски эти повергли всех в такой ужас, что их решили подправить при помощи румян; но румяна тотчас же стирались, а с заострившимися чертами вообще ничего не удавалось сделать. Сей факт показался мне столь удивительным, что я счел нужным рассказать о нем; но я бы, конечно, не стал этого делать, если бы весь двор, как и я, не становился много раз тому свидетелем и не был поражен сим необъяснимым явлением. В конце концов обе эти маски просто выбросили.
Смерть герцогини ff Эгийон; Восемнадцатого октября210 в Париже умерла ее характер герцогиня д’Эгийон, сестра герцога де Ришельё,
которая никогда не была замужем. Это было удивительнейшее создание, причем наделенное изрядным умом. На протяжении всей жизни она являла собой сочетание тщеславия и смирения, любви к великосветской жизни и склонности к затворничеству. Она так скверно повела свои дела, каковые, правда, впоследствии поправила, что осталась без кареты и без лошадей. Отправляясь в гости, она вполне могла попросить кого-нибудь подвезти ее или воспользоваться портшезом. Ничего подобного! Она пользовалась наемным креслом на колесах, каковое брала на углу улицы, — таким, которое один человек тащит, а какой-нибудь мальчишка подталкивает сзади. В таком вот экипаже она как-то раз отправилась к Месье в Пале- Рояль и велела «вознице» ввезти ее во двор. Стражники, стоявшие у ворот, преградили ему дорогу; как ни старался он объяснить, чего хочет, ему не удалось убедить их. Мадам д’Эгийон молча слушала их препирательства. Так и не получив разрешения въехать, она невозмутимо приказала «вознице» доставить ее на улицу СентОноре; там она остановилась у первого же торговца сукном, приказала тут же приладить красную накидку на свою «уксусницу» и тотчас же возвратилась в Пале-Рояль. Стражники, увидев сие украшение
606
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
на подобном экипаже, с удивлением спросили, что это значит. Мадам д’Эгийон назвала себя и властно приказала «вознице» ввезти ее во двор. Стражники более не чинили ей препятствий, и она, подъехав к парадной лестнице, вышла из своего экипажа. Весь Пале-Рояль сбежался поглазеть, а Месье, коему доложили о происшествии, вместе со своими придворными подошел к окну, чтобы увидеть сей прекрасный задрапированный экипаж. Мадам д’Эгийон последний настолько пришелся по вкусу, что она оставила на нем свою накидку и в таком виде пользовалась им в течение нескольких лет, пока вновь не обзавелась собственной каретой. Несколько раз она то надевала, то снимала белое покрывало послушницы в монастыре Святого причастия на улице Кассет, коему делала богатые пожертвования и где, можно сказать, исполняла обязанности настоятельницы, так и не решившись принять постриг; она уже много лет была там послушницей и умерла в этом монастыре примерно семидесяти лет от роду. У нее оставалось еще большое состояние, а замуж она так и не вышла.
Маркиз де Ришельё, его Маркиз де Ришельё, сын ее брата, младшего бра-
притязания на право на- та герцога де Ришельё, человек безвестный, ра-
следоватъ титул дЭгийона, зорившийся и распутный, долгое время находил- отвергнутые Королем ся за пределами королевства после похищения
из монастыря Святой Марии в Шайо дочери герцога Мазарини, прекрасной как майский день и прославившейся впоследствии своей беспутной и скитальческой жизнью. Этого человека, погрязшего в разврате, окруженного гнуснейшими людьми, хотя и очень умного, никто никогда и нигде не встречал и не видел. И вот однажды в Марли, когда мы собирались сесть ужинать у Поншартрена, последнему доложили о его приходе. Все собравшиеся были крайне удивлены. Все решили, что у него возникло какое-то не терпящее отлагательства дело, а в таких случаях всякий имеет право приехать в Марли, войти с заднего входа к тому министру, с коим необходимо поговорить, и, изложив свое дело, тотчас удалиться, нигде не показываясь. Поншартрен удалился для беседы с ним, а я подумал, что, вероятно, мадам д’Эгийон умерла, а он приехал, чтобы говорить с Королем о герцогстве. Стало быть, подумалось мне, он либо вовсе не имеет на это права, либо его право весьма сомнительно, ибо сын герцога или его наследник, чьи права не вызывают сомнения, уже является герцогом, не спрашивает
1704. Маркиз де Ришельё
607
никакого разрешения на герцогское имя и ранг и, как всякий благородный человек, приходит только для того, чтобы засвидетельствовать свое почтение Королю и прочее, в длинной мантии, если только не просит освободить его от этой церемонии, как это делают почти все, с тех пор как всякий может облачиться в длинную мантию. Действительно, Поншартрен, вернувшись, сообщил нам, что герцогиня д’Эгийон умерла, что она назначила маркиза де Ришельё своим наследником и что он приезжал просить Поншартрена получить у Короля для него разрешение быть герцогом и пэром. Король, коему министр доложил об этом на следующий день, приказал тому уведомить маркиза де Ришельё, что ему следует сообщить о своих притязаниях канцлеру, вместе с которым Его Величество рассмотрит вопрос по возвращении в Версаль, каковое имело место несколько дней спустя. Дело заключалось в том, что по просьбе кардинала де Ришельё в 1638 году Эгийон вновь был возведен в ранг герцогства-пэрства211, наследуемого по женской и мужской линии, для его любимой племянницы Комбале и ее детей и т. д., в случае ее вступления в новый брак (ибо она была вдовой Бовуара дю Рур, от которого детей не имела) — с не слыханной ни до, ни после оговоркой, гласившей, что в случае отсутствия детей она имеет право передать герцогство Эгийон в дар кому пожелает и согласно оной дарственной избранная особа будет герцогом или герцогиней д’Эгийон и пэром Франции с правом передачи титула и земельного владения своим потомкам. Мадам де Комбале, ставшая герцогиней д’Эгийон и носившая это имя, умерла в 1675 году, так и не вступив в новый брак, и в соответствии с властью, данной ей вышеупомянутой оговоркой, составила завещание в пользу незамужней племянницы, дочери своего брата, каковая без каких бы то ни было затруднений стала герцогиней д’Эгийон, пэром Франции и с той поры носила это имя. Мадам де Комбале, которую я продолжаю так называть, дабы отличать ее от племянницы, привела в своем завещании длинное описание прав наследования герцогства Эгийон и всего своего достояния, причем в качестве наследницы титула упоминала только свою племянницу и ничего не писала о том, к кому перейдет титул герцога д’Эгийона, если та умрет бездетной. На этом основании в записке, составленной для канцлера, я сделал следующее заключение: 1) законы, являющиеся исключением или выходящие за рамки общего права, должны пониматься точно и буквально; необыкновенная и неслыханная оговорка, позволившая мадам де Комбале сделать свой выбор, разрешает сделать его
608
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
только один раз; в еще меньшей степени дает она право избранной ею особе, подобно ей самой, сделать новый выбор в случае отсутствия у нее детей; 2) после выбора, сделанного мадам де Комбале в пользу своей племянницы, сила оговорки этим и исчерпывается; 3) мадам д’Эгийон, при отсутствии детей, не имеет ни права выбора, ни права передать кому бы то ни было свой титул, каковой должен угаснуть в связи с отсутствием у нее потомства; 4) мадам де Комбале, для которой была сделана эта разрешающая выбор оговорка, настолько хорошо понимала, что оная касается только ее и что назначенная ею особа не может пользоваться правом выбора, равно как и она сама не может делать его дважды, что в своем завещании указала в качестве наследницы титула и герцогства Эгийон только свою племянницу, имея в виду, что все последующие указанные ею наследники будут иметь право лишь на земельное владение, но не на титул; 5) право выбора оканчивается выбором мадам д’Эгийон; сама она уже оного права не имеет, сила действия необыкновенной оговорки исчерпана и ее более не существует; мадам д’Эгийон, скончавшись в девицах и, следовательно, не имея потомства, мог- ла распоряжаться землей и герцогством Эгийон, как и всем прочим своим достоянием, но не титулом, прекратившим свое существование, согласно общему праву, каковое вступает в действие, коль скоро нет специального закона, препятствующего этому; 6) маркиз де Ришельё может быть сеньором и владельцем герцогства Эгийон либо в силу назначения мадам де Комбале, своей двоюродной бабки, либо как наследник по духовному завещанию мадам д’Эгийон, своей тетки, но он не может наследовать после них титул герцога и пэра д’Эгийон. Герцоги де Ла Тремуй, Ларошфуко и другие выразили канцлеру свое несогласие с претензиями маркиза де Ришельё. Я составил свою записку за несколько часов, прочел ее канцлеру и оставил ему. У него находились бумаги маркиза де Ришельё, и он подробно с ним все обсудил. На следующий день утром он доложил Королю об этом деле, и они довольно долго обсуждали его наедине, после чего Король приказал канцлеру вернуть маркизу де Ришельё его бумаги, запретив ему от его, Короля, имени называть себя герцогом, претендовать на какой-либо ранг и отличия и пытаться добиться удовлетворения своих претензий через суд. Вплоть до 1711 года не делалось никаких попыток вернуться к этому делу, но и после того они остались безуспешными. В свое время мы еще вернемся к нему, чтобы рассказать, какой оно приняло оборот212.
1704. Виллара отзывают из Лангедока
609
Денонвилъ получает Денонвиль, бывший помощник гувернера мон-
разрешение вернуться сеньора герцога Бургундского, женивший своего
и попытаться оправдаться несчастного сына на дочери Ла Вьенна, первого
камердинера Короля, которую тот не сумел сделать счастливой, так докучал Королю своими настоятельными просьбами, что государь разрешил ему прибыть, дабы попробовать оправдаться и получить прощение за «прекрасную» речь, произнесенную им в Бленхейме213.
Мальборо прибывает в Ан- Мальборо тотчас же предоставил ему несколько глию с Тамаром и главными месяцев отпуска. Сам он возвратился из своих пленными поездок по Германии в Голландию, куда приказал
доставить маршала де Таллара и всех высокопоставленных пленных; он взял их с собой на судно, дабы украсить свое триумфальное возвращение в Англию.
Виллара отзывают из Лан- Вилл ар, являвшийся почти что свидетелем за- гедока и направляют туда вершения дела фанатиков, по комиссии руково- командовать Бервика дил собранием штатов Лангедока. Он получил
приказ возвратиться в Париж, а герцог Бервик — отправиться командовать в эту провинцию по окончании штатов и возвращении маршала де Виллара. На том и закончился этот год. Было сочтено невозможным оставить Бервика без какой-либо высокой командной должности, учитывая его действия в Испании и обстоятельства его возвращения оттуда.
Маршалы Франции, внезап- В первый день этого года аббат д’Эстре и Пюи- но произведенные в кавалеры зьё были приняты в Орден Святого Духа, при- Ордена Святого Духа. чем аббат был одет в стихарь и лиловую ман-
Злоупотребления, явившиеся тию, как епископ. Во время этой церемонии следствием этого производ- жезл был у Аркура, так как при смене поквар- ства. Остроумное замечание тального дежурства среди капитанов лейб- месье деЛозена гвардии тот, кто заканчивает дежурство, сохра¬
няет жезл вплоть до выхода Короля из капеллы после мессы и в дверях передает его тому, кто принимает у него дежурство. В то время как Пюизьё приносил присягу, Король, случайно обернувшись, увидел Аркура, облаченного в расшитый серебром и золотом камзол1, и был неприятно поражен тем, что столь приближенный к нему человек не является кавалером Ордена Святого Духа. Сия фантастическая мысль, не приходившая ему в голову ни ранее, ни впоследствии, настолько овладела им в тот момент (он сам после говорил об этом), что он хотел тотчас же произвести Аркура в кавалеры Ордена; но затем, подумав, что вместе с Ар- куром придется награждать и еще кое-кого из присутствующих, он задумался о том, кого наградить за оставшееся до конца церемонии время. В конце концов он остановился на маршалах, поскольку, если наградить их всех, ни у кого не будет повода жаловаться, и если ограничиться этим небольшим числом лиц, то ограничение сие не будет исключать никого лично. Столь ошибочное суждение могло бы вызвать множество возражений. Никогда ранее маршалы Франции не получали Орден Святого Духа именно как маршалы, и многие его вообще никогда не имели. Звание маршала — по сути,
1705. Маршалы Франции... произведенные в кавалеры Ордена Святого Духа 611
чисто военная коронная должность — это награда за военные заслуги и дается человеку независимо от его происхождения, а Орден Святого Духа изначально предназначался только людям высокородным. Тогда же дело обстояло так: из девяти маршалов Франции, еще не удостоенных Ордена Святого Духа, одни вообще не имели на него права по рождению, а родовитость других была все же недостаточной для такой чести. Тем не менее Король осуществил задуманное. Выйдя из капеллы, он велел сообщить каждому из кавалеров Ордена, что просит их не стоять рядами в комнате, а пройти в кабинет, и что он желает провести собрание капитула. Это он и сделал, войдя в кабинет, и произвел одновременно всех маршалов в кавалеры Ордена Святого Духа, что дало повод месье де Лозену сказать, что Король принял решение, как великие полководцы, — не слезая с лошади. Сие производство стало в дальнейшем ложным основанием считать, будто маршальский жезл дает право на Орден Святого Духа, а Месье Герцог, который, будучи первым министром2, ненавидел титулы и ранги, потому что должен был выказывать им почтение (а он не желал ни быть должным, ни воздавать должное), попытался всё смешать, — так чтобы все одинаково сделались простонародьем по сравнению с принцами крови; посему он наградил в 1724 году Орденом Святого Духа всех маршалов Франции, за исключением тех, кто был произведен в маршалы в этот самый день, а из герцогов наградил лишь тех, кого пожелал наградить, хотя никогда прежде ни один из герцогов, достигших нужного возраста и не находившихся в явной опале, не бывал обойден, именно как герцог, при производстве большого числа лиц в кавалеры Ордена Святого Духа даже при Людовике XIV, который всю жизнь, как мог, принижал и обделял герцогов и который тем не менее при производстве в кавалеры Ордена в 1688 году на собрании капитула публично извинился по поводу отказа в награде всего лишь троим и изъяснил причину оного отказа3. Кардинал Флёри за время своего правления сделал кавалерами Ордена Святого Духа всех маршалов Франции, но никогда не награждал одновременно большое число лиц. Таким образом, право на Орден Святого Духа, с момента его учреждения предоставляемое только обладателям первого титула королевства, право, которое, в отличие от права на звание маршала Франции, до такой степени требует принадлежности к знатному роду, что родословные лгали, когда этой неуместной чести удостаивались люди низкого звания, — это право было,
612
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
можно сказать, отменено и передано коронной должности, каковая не предполагает благородного происхождения и нередко исполняется людьми малознатными или вовсе не знатными, — передано с тех самых пор, как сиюминутная прихоть покойного Короля была возведена в закон, ибо кому-то сие показалось желательным, — тогда как самому ему с тех пор не приходило в голову давать Орден Святого Духа своим новоиспеченным маршалам, каковые удостоились оного лишь много лет спустя после его смерти. Это можно назвать неслыханной подменой. Но завершим, более не отвлекаясь, рассказ о том самом производстве в кавалеры Ордена Святого Духа. Награждены были маршалы: герцог д’Аркур; Кёвр, испанский гранд; Виллар, только что удостоенный герцогского титула; Катина; Во- бан, который звался Ле Претр и происходил из Нивернэ; он, вероятно, был потомственным дворянином, но не более того: его старший брат4, по его словам, был первым в их роду, кто служил, но он был призван лишь в дворянское ополчение5 Нивернэ, по возвращении из коего умер в 1635 году; то есть это было совсем недавно обретенное дворянство, не имевшее ни корней, ни блеска, ни элегантности. И сей недостаток не покрывался великими, не знающими себе равных военными и гражданскими доблестями человека, впрочем, в высшей степени достойного и маршальского жезла, и прочих милостей, воздаваемых именно за личные заслуги. Розен принадлежал к хорошему роду, о чем, как я уже упоминал ранее, говорит свидетельство месье принца де Конти, который навел о нем справки во время своей поездки в Польшу, но я не знаю, достаточно ли этого, чтобы стать кавалером Ордена Святого Духа. Шамийи звался Бутон и принадлежал к старинному бургундскому роду, представители коего с 1400 года, или даже ранее, были камергерами герцогов Бургундских и бальи Доля; на эти должности назначались в ту пору только люди знатные. Из-за смешной фамилии Бутон его без всяких к тому оснований считали человеком низкого происхождения. Шаторено звался Руссле; он был родом из Дофи- нэ. Знатностью он, очевидно, похвастаться не мог, поскольку сами его родичи не могли назвать никого, кроме прадеда маршала, называемого сеньором нескольких мелких ленов или недворянских земель6, умершего в 1564 году; и он, и его дети были обязаны своим возвышением сестре маршала и кардинала де Гонди, на которой он женился в декабре 1533 года, то есть в то время, когда его тесть Антонио Гонди был банкиром в Лионе,
1705. Катина отказывается от Ордена
613
и за несколько месяцев до того, как Екатерина Медичи приехала туда после своего бракосочетания и взяла к себе в услужение Катрин де Пьервив, его тещу, которая стала ее фавориткой, наперсницей и гувернанткой ее детей и которой Гонди обязаны своим положением во Франции. При этом сын Руссле, пользуясь покровительством Гонди, был всего лишь управляющим их замками Машкуль и Бель-Иль, и ничем больше. Он купил у них одно земельное владение в Бретани и Шаторено — в Турени. Поскольку отец по сравнению со своим шурином был ничто, то и сын его не мог претендовать ни на что лучшее, и отсюда ясно, как мало могущественный маршал де Рец и его брат кардинал считались с этим семейством и со своим собственным племянником. Их внучатый племянник, отец маршала, не имел никакого положения, а брат маршала дослужился лишь до лейтенанта первой роты полка французской гвардии. Все это являет собой весьма хилое, неукоренившееся дворянство, коему еще далеко до Ордена Святого Духа. Что же касается маршальского жезла, то Шаторено действительно заслужил его. Монревель, напротив, по знатности имевший право на Орден, не обладал никакими личными заслугами, а стало быть, и правами на маршальский жезл, и было стыдно видеть его обладателем оного. Аркур, если он был Аркур, как он это утверждал, знатностью не уступал Монревелю: он был герцогом, а что это был за человек, уже неоднократно говорилось на страницах этих «Записок».
Катина отказывается от Ордена, потому что не может представить доказательства знатного происхождения
Катина был правнуком умершего в 1584 году генерального наместника Мортань-о-Перша; очевидно, они были родом оттуда, так как это первый, о ком имеется упоминание. Его сын и внук были советниками в Парламенте; внук стал там старейшиной и получил замок Сен-Грасьен от своей жены, дочери другого парламентского советника. Маршал Катина был пятым сыном среди множества детей, родившихся от этого брака. Старший сын стал советником в Парламенте, а затем, в уважение заслуг брата, — почетным советником и имел сына, также советника в Парламенте. Катина, находившемуся в Париже, вскорости стало известно о награждении маршалов Орденом Святого Духа. Он отправился в Версаль и попросил у Короля разрешения поговорить с ним в его кабинете, куда тот
614
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
и пригласил маршала после обеда. Там последний поблагодарил Короля за оказанную честь и добавил, что не хочет его обманывать, ибо не может представить доказательств древности своего рода. Он был до крайности недоволен, и с полным к тому основанием; будучи по характеру философом, он сознательно приучал себя к мысли об отставке. Все это было сказано им очень почтительно, но весьма холодно, так что некоторые сочли, что он не слишком огорчен необходимостью отказаться. Король всячески хвалил его, но не стал уговаривать, как в случае с архиепископом Санса Фортеном де Л а Огеттом7, и весь двор, узнавший о случившемся в тот же день, отнесся к этому в высшей степени одобрительно. Выйдя из кабинета Короля, маршал отбыл в Париж, дабы по скромности своей избежать всех этих похвал. Это был третий отказ от Ордена Святого Духа из-за невозможности доказать древность своего рода, и все три отказа имели место в царствование Короля: маршал Фабер и двое названных. А ведь сколько еще должны были бы поступить таким же образом, не говоря уже о тех, чьи доказательства были весьма легковесны!
Виллар и его происхождение, Теперь обратимся к маршалу де Виллару, всю он получает жалованное жизнь осыпаемому дарами фортуны так щедро,
герцогство как никто из миллионов людей, родившихся за
время долгого царствования Людовика XIV. Ранее мы уже видели8, каков был его отец, судьба, достоинства, кои в нем обнаружила мадам Скаррон и о коих не забыла, став мадам де Ментенон. Говорят, он был сыном секретаря суда в Кондриё9. Отец его, однако, получил полк (возможно, в ополчении) и в 1635 году был признан дворянином. Всем известно, как производятся такого рода разыскания на предмет принадлежности к дворянству. Те, кому сие поручено, не принадлежат к этому сословию10, по большей части ненавидят его и только и думают, как бы его принизить; они дают поручение, секретари проводят разыскания и за деньги раздают дворянские грамоты направо и налево. Поэтому и говорят, что их стараниями число дворян не сокращается, а растет. Жена этого деда маршала происходила из рода Луве де Ковиссон, а Ковиссоны знатностью похвастаться не могли. Отец этого Виллара, как говорят, был корнетом в роте легкой кавалерии сьера де Пейро, то есть в роте, набранной в том крае тем, кто пожелал взять на себя этот труд. Говорят также, что
1705. Вилл ар и его происхождение
615
он командовал в Монлюэле и Кондриё по поручению месье д’Аленкура, губернатора провинции11. Последний, как бы сам ни преуспел, был бы изумлен, узнай он о том, чего достиг его сын. И какой степени достигло бы его изумление, если бы он мог предугадать возвышение потомства этого простолюдина, с его легкой руки приобщившегося к дворянству. Тот же самый человек получил место в королевском гвардейском отряде Ста дворян, именуемом отрядом «воронова клюва»12, давно уже не существующем и замененном ротами лейб-гвардии; а места эти можно было купить у капитана, чтобы освободиться от тальи13. Мне трудно поверить, чтобы дворянство Лионнэ в 1614 году прибегало к его услугам для составления записок, представляемых в собрание штатов; скорее его использовали просто как человека смышленого и пронырливого, ибо при этом он не именуется «депутатом от дворянства»;14 а удостойся он этого, никто бы не забыл о чести, свидетельствующей о его принадлежности к сему сословию. Говорят также, что он был кавалером Ордена Святого Михаила; но кто из пользовавшихся хоть какой-нибудь протекцией не имел его в ту пору? Считается, что его отец, по поручению герцога де Немура, одно время командовал в Кондриё; правда, не говоря уж о незначительности должности, сие отнюдь не является свидетельством принадлежности к дворянству. Лучшее, что есть у Вилларов, — это дядя с отцовской стороны отца маршала15, архиепископ Вьенна, чей дядя с отцовской стороны также был архиепископом. В ту смутную пору, чтобы стать епископом, человек нуждался в знатности еще менее, чем в нынешнюю, а данное отличие, коль скоро оно единственное, оным вовсе не является. Они утверждают, что в их роду было до того еще два архиепископа, а всего четыре16, передававших эту кафедру по родству, — но есть мнение, что эти двое предшествующих были из тех старинных Вилларов, сеньоров Домба, по рождению равных Дофинам17, с коими они состояли в прямом родстве, Вилларов, что женились на принцессах Савойского дома и владели обширными землями; что тот Виллар, двоюродный дед маршала, был личным священником при втором из этих архиепископов18, который проникся к нему дружескими чувствами и сделал его епископом in partibus19, а затем своим коадъютором. Действительно, трудно себе представить, чтобы из этих двух первых Вилларов, дяди и племянника, архиепископов Вьенна, игравших первейшую роль во всех событиях своего времени, один был сыном человека безродного и безвестного и в
616
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
то же время братом ординарного судьи в Лионе, ставшего впоследствии главным судьей этого трибунала20, и чтобы тот (отец второго из этих двух первых архиепископов) был также отцом генерального наместника в пре- зидиальном суде и сенешальстве Лиона, который сменил своего тестя на посту первого президента парламента Домба21.
Вот такое странное вступление к тому, что последует дальше. Король, как и Шамийяр, был ошеломлен хёхштедтской катастрофой и ее последствиями. Здесь впервые его постигла неудача, и неудача сия вместо наступления в Богемии и Австрии вынуждала перейти к обороне Эльзаса, каковая после потери Ландау была делом нелегким, не говоря уже о том, что владениям курфюрста Баварского и его детям грозила месть императора. Таллар находился в плену; Марсэн казался слишком неопытным и легковесным, чтобы доверить ему столь важную должность; Вильруа, каков бы он ни был, должен был оставаться с курфюрстом во Фландрии. Буффлер, как и все прочие маршалы, ни на что не годился. Из принцев крови Король никого не желал видеть во главе своих армий. Оставался Виллар, так как Аркур остерегался выражать желание удалиться от двора, а мадам де Мен- тенон — остаться без него в той критической ситуации, в коей они тогда находились. Мы уже видели, что Виллар, как и Аркур, — и оба благодаря своим отцам, — пользовались безграничным покровительством мадам де Ментенон, а следовательно, и Шамийяра, который в ту пору был в большей степени, если только сие возможно, фаворитом, чем всемогущим главой военного и финансового ведомств. Виллар, который еще в Баварии осмелился претендовать на герцогский титул, сохранял прежнюю наглость, несмотря на свои грабежи и внезапное унизительное направление в Лангедок; он кичился тем, что там уже было сделано до него; он приписывал все заслуги себе одному, а Бавиль, наизлобнейший из людей, который всю жизнь терпеть не мог Монревеля, своими свидетельствами поддерживал Виллара. Маршал без конца писал Королю, Шамийяру, мадам де Ментенон об ошибках, допущенных в сражении при Хёхштедте и после него, рассказывал, что бы сделал он сам, выражал сожаление, что оказался вдали от своих армий, — одним словом, предавался похвальбе с бесстыдством, коего у него всегда было в избытке и каковое на сей раз оказало ему тем большую услугу, что он обращался к людям растерявшимся и находившимся в крайнем затруднении относительно выбора генерала, способного взвалить на себя
1705. Виллар и его происхождение
617
бремя, ставшее столь тяжким на Рейне и Мозеле, и в то же время жаждущим тешить себя надеждой и обольщаться. Мадам де Ментенон воспользовалась благоприятным моментом. Она почувствовала и эту растерянность, и эту озабоченность; она заметила, что грабежи Виллара и его наглая заносчивость по отношению к курфюрсту отошли на задний план; она поняла, каких милостей может быть удостоен человек, представший как бы в новом обличии, и воспользовалась этим, а Виллар, почувствовав, что его письма пришлись по вкусу, сам также дал ощутить, до какой степени он удручен тем, как были встречены его мечты о герцогском достоинстве. А когда удалось внушить Королю мысль о том, что в сложившихся обстоятельствах нет никого более подходящего, чем Виллар, то оказалось нетрудно убедить его, что неразумно прибегать к услугам человека недовольного и обиженного, а затем министру и побуждавшей его действовать даме удалось заручиться обещанием, что по прибытии Виллар станет герцогом. Он получил послание, содержащее приказ как можно быстрее завершить заседания штатов в Лангедоке, каковые ему было поручено провести, и тотчас же, не теряя времени, явиться ко двору. Он прибыл в Версаль 15 января и подошел с приветствием к Королю, когда тот подъезжал ко дворцу после прогулки в Марли. Выходя из кареты, Король сказал ему, чтобы он поднялся наверх, так как он хочет поговорить с ним. Переодевшись и войдя к мадам де Ментенон, Король велел позвать Виллара и, едва увидев его, сказал: «У меня сейчас нет времени говорить с вами, но я произвожу вас в герцоги». Это слово стоило больше, чем все аудиенции, коих маршал добивался в надежде однажды его услышать. Он вышел, не помня себя от радости, но его сообщение о милости, коей он только что был удостоен, вызвало недоуменное изумление, чтобы не сказать больше, и крайне огорчило всех придворных, каковые, вопреки обыкновению, на сей раз не стали молчать. Даже Месье Главный у себя метал при всех громы и молнии, и все лотарингцы, также не церемонясь, выражали свое возмущение. Как герцоги, так и те, кто жаждали стать ими, и те, кто не могли об этом и мечтать, — все были равно удручены. Все возмущались: одни — необходимостью числить среди равных человека такого рода, другие — тем, что он опередил их в отличиях, принцы крови — тем, что придется оказывать ему должные знаки почтения, а прочие принцы — тем, что им придется уступить или сравняться в положении с человеком, по рождению никоим образом этого недостойным. Недовольство на сей
618
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
раз взяло верх над благоразумной расчетливостью, поздравления были краткими и холодными, а новоявленный герцог в бесплодном желании услышать их от всех и каждого был, при всей своей наглости, крайне почтителен с одними, смущен и растерян — со всеми.
Замечания относительно В день Сретения Господня маршалы Франции, церемонии награждения за исключением почувствовавшего себя плохо маршалов Франции Аркура, были приняты в кавалеры Ордена Свя-
Орденом Святого Духа того Духа, и аббат д’Эстре отслужил мессу в качестве прелата Ордена. Поншартрен, имевший скверные отношения со всеми Эстре и довольный тем, что ускользнул от гнева графа Тулузского, помиловавшего его из сострадания к его жене, сыграл шутку с аббатом д’Эстре, о чем мне самолично с великим удовольствием поведал. Хотя в ту пору Поншартрен не был официалом Ордена (он стал им четыре года спустя)22, он в качестве государственного секретаря по делам двора заявил государю, что аббат д’Эстре, не будучи епископом, может, отправляя службу, садиться в его присутствии, только когда садятся священники, и, так же как и они, имеет право лишь на складной стул, но не на кресло. Сие уведомление было принято к сведению и с тех пор неизменно исполнялось, к великому огорчению бедного аббата д’Эстре. В связи с этим награждением было решено, что, хотя испанские гранды не соблюдают между собой ранг старшинства, они станут соблюдать его во Франции, потому что герцоги всегда это делают, а испанские гранды, будучи уравнены с ними в достоинстве и, следовательно, смешаны с ними, обязаны следовать этому правилу, каковое с тех пор неуклонно соблюдалось. Таким образом, в связи с болезнью Аркура, который стал герцогом раньше, чем маршал де Кёвр — грандом, маршал был представлен один герцогами де Ла Тремуем и де Шеврёзом и, в одиночестве получив Орден Святого Духа, занял место после последнего из герцогов, так как младше его по стажу гранда никого не было. Маршал де Вилл ар, объявленный наследственным герцогом, не был еще зарегистрирован в Парламенте; у него даже не было земельного владения, которое можно было бы возвести в герцогство; лишь несколько месяцев спустя он купил Во, где месье Фуке некогда устраивал такие роскошные празднества и растратил столько миллионов. Во почти полностью находилось в сеньориальной зависи¬
1705. Аркур и Бедмар... приняты в кавалеры Ордена Святого Духа
619
мости от Нанжи23, с владельцем коего Виллар заключил соответствующее соглашение, дабы не зависеть ни от кого, кроме Короля, — в соответствии с правом последнего принуждать к этому сюзеренов герцогств, и можно не сомневаться, что Нанжи, который служил в его армии, где и была совершена сия сделка, который был одним из самых низких царедворцев и отношение которого к деньгам было Королю известно, не стал артачиться. Виллар вплоть до регистрации считался всего лишь герцогом по патенту, то есть не утвержденным и не зарегистрированным, а потому пока не имел никакого ранга в Ордене Святого Духа; он шел между маршалами де Ша- мийи и де Шаторено, как ранее их произведенный в маршалы, и все трое были представлены графом де Сольром и маркизом д’Эффиа. Получив Орден, они, и Виллар в их числе, заняли последние места после всех кавалеров Ордена Святого Духа. Месье д’Этамп и месье де Пюизьё представили затем маршалов Вобана, Розена и Монревеля, которые, получив Орден, сели позади трех других маршалов, и, возвращаясь из капеллы к Королю, все шестеро шли последними, а маршал де Кёвр шел впереди всех кавалеров Ордена Святого Духа, не являвшихся герцогами. Я обращаю на это внимание потому, что такой порядок всегда соблюдался, не встречая никаких возражений, со времени учреждения Ордена, и, как мы увидим далее, данное замечание окажется не лишним. Добавлю также, что доказательства знатности Розена основывались только на свидетельских показаниях. Торси, докладывавший о них в качестве канцлера Ордена, предъявил лишь письменные свидетельства командующего войсками короля Швеции в Ливонии и первых вельмож и магистратов той страны, из коих следовало, что Розен имеет право входить во все дворянские капитулы. Торси сослался на пример маршалов Шомбергов, отца и сына, последний из которых был герцогом и пэром д’Аллюэном, и кардинала Фюрстенберга, чьи доказательства знатности, представленные в Орден Святого Духа, также основывались только на свидетельских показаниях.
Аркур и Бедмар в особом порядке приняты в кавалеры Ордена Святого Духа. Характер Бедмара; чем он обязан Королю
Скажу еще несколько слов, прежде чем расстаться с темой Ордена Святого Духа. Маркиз де Бедмар был назначен к награждению, его грамоты были приняты, и он носил Орден в ожидании официальной церемонии. Король был в высшей
620
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
степени доволен им, когда при курфюрсте Баварском он исполнял обязанности военного губернатора Нидерландов, а после восшествия на испанский престол Филиппа V — генерал-губернатора этих провинций, а еще более — с тех пор как он стал главнокомандующим, пока курфюрст находился в Германии. Бедмар, рано покинувший Испанию, всегда служил за пределами своей страны. Он был умен, обаятелен, вкрадчив, обладал мягкими, изящными и любезными манерами; открытый и учтивый, он держался свободно и непринужденно, что обычно не свойственно испанцам; он был храбр и умело управлял войсками; как истинный царедворец, он постарался завоевать расположение маршалов де Вильруа и де Буффлера, которые очень хвалили его Королю, а также наших генералов и офицеров, и, где бы он ни был, он всегда прекрасно обращался с французскими солдатами. В конце концов Король проникся к нему дружескими чувствами, потребовал и получил для него титул гранда первого класса, что вполне позволяло его происхождение, произвел его в кавалеры Ордена Святого Духа, а после хёхштедтской катастрофы и возвращения курфюрста в Нидерланды добился его назначения вице-королем Сицилии вместо временно исполнявшего сию должность кардинала дель Джудиче. Итак, Бедмар покинул Нидерланды. 2 марта он явился с приветствием к Королю и был принят как человек, осыпанный милостями. 8-го он в особом порядке был принят в кавалеры Ордена Святого Духа вместе с Аркуром, который шел впереди него, так как стал герцогом раньше, чем Бедмар — грандом, и оба они были представлены маршалом де Вильруа и герцогом де Бовилье. Все происходило точно так же, как и на праздниках Ордена, за одним исключением: была отслужена только малая обедня, без пения. Обычно награждение происходило во время праздников Ордена, и почти не сыщется примеров подобного отступления от правил. Однако маркиз де Бетюн, который должен был доставить орден королю Польши, своему свояку24, был принят таким же образом, и далее мы увидим, что такой же чести удостоился герцог д’Омон, направлявшийся с чрезвычайным посольством в Англию. А теперь вернемся к текущим событиям.
Сражение близ Верруа Вечером 26 декабря близ Верруа произошло из¬
рядное сражение. Герцог Савойский приказал под прикрытием очень густого тумана перейти по мосту Крешентино25 большей части войск, имевшихся в его лагере, которые, не заходя в Верруа,
1705. Мальборо торжественно встречают в Англии
621
с коим у них было, как мы помним, свободное сообщение, должны были окружить наши траншеи справа, слева и с тыла, дабы отрезать пути к отступлению во время атаки с обоих флангов и с тыла, в то время как центр будет атакован вышедшим из крепости гарнизоном; что они и исполнили. Генерал-лейтенант Шартуань и бригадный генерал Имекур сделали все возможное, чтобы отразить атаку по всем направлениям. Первый был ранен и взят в плен26, второй — убит. Однако атака встретила повсюду такое яростное сопротивление, что месье де Вандом, который только что лег спать, успел поднять шесть пехотных бригад, во главе каковых вынудил врагов оставить все захваченные позиции. Неприятель достаточно упорно сопротивлялся, но в конце концов его вынудили отступить и преследовали до самых крепостных рвов. С обеих сторон было множество раненых и убитых, но с вражеской стороны — намного больше. Герцог Савойский следил за боем с одной из башен донжона27, ожидая лучшего исхода сражения. И велико же было удивление врагов, когда на следующий день двадцать одно орудие из двадцати трех, которые они заклепали, оказались расклепанными и все до единого открыли огонь по их позициям.
Морское сражение и под- Осада Гибралтара, в меру возможного, продол-
крепление, доставленное жалась. 24 декабря близ крепости появились
осажденным в Гибралтаре шесть английских кораблей, сопровождавших
семь фрегатов, шедших на помощь осажденным. Пуэнти атаковал их, захватил четыре фрегата, но не смог помешать трем другим доставить осажденным тысячу человек подкрепления с боеприпасами и свежим провиантом. Король Испании отправил четыре тысячи человек на помощь осаждающим.
Мальборо торжественно Мальборо был встречен в Англии с необыкно- встречают в Англии, а Тал- венными почестями и выражениями восторга. лара и главных пленных Нижняя палата прислала к нему депутацию; спи- отправляют в Ноттингем кер произнес речь в его честь; канцлер также обратился к нему с речью, когда герцог в первый раз пришел на заседание верхней палаты. Англичане решили не допускать присутствия маршала де Таллара ни в Лондоне, ни поблизости от этого города, где он долгое время был послом и сохранил множество знакомств; вме¬
622
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
сте с самыми почетными пленными его отправили подальше от Лондона и от моря в Ноттингем, а прочих разместили в других местах. Они могли там свободно прогуливаться и даже ездить за город, но всенепременно возвращаться на ночь, и за ними осуществлялся мягкий, но постоянный надзор.
Небольшое сражение Великий приор, со своей стороны, 2 февраля
в Италии. Лотрек убит, атаковал посты генерала Пате между горой
его характер Бальдо28 и Адидже, охраняемые тысячью кон¬
ников и тремя батальонами, расставленными в разных местах. Эти войска оказали довольно вялое сопротивление и были отовсюду выбиты. Они потеряли шесть знамен, четыреста пленных и лишились сообщения с Веронской областью, где добывали провиант. Медави в тот же день собрал свои войска, стоявшие на Ольо, чтобы беспокоить врагов с этой стороны и не давать им прийти на помощь генерал-майору Пате. Граф Лейнинген, командовавший армией с тех пор, как принц Евгений покинул Италию, выступил, чувствуя значительное превосходство над Медави, со всеми силами, дабы разбить его; тогда Медави отступил к Ольо и занял позицию, где не мог быть атакован, а Лотрека с пятьюстами конниками послал наблюдать за врагом. Тот оказался отрезанным более сильным корпусом, в то время как основные вражеские части шли на него в атаку. Взятый в тиски, он повернул назад с намерением прорвать отрезавшие его части и расчистить себе путь к отступлению, прежде чем его атакуют с фронта и с тыла. Ему это удалось, и, захватив шестьдесят пленных, он присоединился к Медави. Но он был тяжело ранен и несколько дней спустя умер в Брешии, куда его перевезли. Это была большая потеря. Он обладал прекрасной наружностью, изрядным умом, обаятельным остроумием и ученостью, трудолюбием, огромной волей и большими способностями к военному делу; это был человек мягкий, учтивый и очень любезный. Из-за сурового обращения с ним Амбра, его отца, он уже много лет не покидал свой гарнизон на границе, ибо не имел иных средств к существованию и был не в силах выносить вздорный нрав родителя. Такая жизнь и довольно слабое здоровье развили в нем склонность к одиночеству и ученым занятиям, и в конце концов он совершенно привык к такому образу жизни, хотя был создан для того, чтобы бывать в лучшем обществе, каковое очень любил и где всегда был желанным гостем.
1705. Поведение Молеврие в Мадриде и обретенное им там влияние
623
Поведение Молеврие Молеврие, о чьих намерениях уже было расска-
в Мадриде и обретенное им зано ранее29, вез с собой множество важных пи- там влияние сем для принцессы Орсини и письма мадам гер¬
цогини Бургундской к королеве Испании. Успех Тессе, произведенного в испанские гранды на следующий день после прибытия в Мадрид, дает представление о том, сколь хорошо он и его зять потрудились в Тулузе. Мадам Орсини увидела в этом визите и доставленных ей новостях предвестие своего освобождения, а в Тессе и его зяте — преданных ей людей, коим следовало выказать все возможное расположение и кои будут равно полезны ей при обоих дворах. Замена Бервика на Тессе была ей со всех точек зрения выгодна. Молеврие использовал все, что могло придать ему значимости. Умения пускать пыль в глаза ему было не занимать, и мадам Орсини попалась на эту удочку. Она была слишком хорошо осведомлена, чтобы не знать о постоянных визитах к Молеврие в Марли мадам де Менте- нон и мадам герцогини Бургундской, приходивших якобы к его жене, и о множестве других обстоятельств; но когда Молеврие в самых привлекательных красках описал ей свой роман, а Тессе подтвердил его достоверность, она решила, что никакая цена не будет чрезмерной, чтобы заручиться содействием человека, допущенного туда, куда вход открыт лишь очень немногим, и способного на столь тонко задуманные и дерзкие интриги; а посему она удостоила его, равно как и Тессе, своей доверенности, обеспечив им таким образом еще до их прибытия в страну доверенность короля и королевы Испании. Из Тулузы она управляла pix умом и их делами еще более, если сие только возможно, деспотично и безраздельно, чем изгнанный из королевства кардинал Мазарини управлял Королевой-матерью, находясь во владениях курфюрста Кёльнского30. Тессе и Молеврие, представленные Мадриду в таком свете, как я только что изъяснил, да к тому же доставившие письма принцессы Орсини, были встречены королем и королевой Испании с распростертыми объятьями. Первая беседа была, можно сказать, потоком сердечных излияний со стороны королевской четы, особенно со стороны королевы, каковая возлагала величайшие надежды на их помощь в деле возвращения принцессы Орсини, без которой, ей казалось, она не может ни дышать, ни жить. Тессе, которому предстояло отбыть на границу31 для отдания нужных распоряжений, побуждаемый и действительной в том необходимостью, и следующими один за другим приказами Короля, после встречи
624
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
с Бервиком в Мадриде и церемонии «покрытия головы» не мог более откладывать свой отъезд. Молеврие, приехавший в Испанию как больной на воды, остался в Мадриде, чтобы восполнить отсутствие своего тестя во всем, что касалось самых потаенных дворцовых секретов, имевших отношение к мадам Орсини. Ум, знание нашего двора, сведения, почерпнутые из доверительной беседы с принцессой Орсини в Тулузе, позволили ему дать королеве советы относительно шагов, каковые ей следует предпринять, — советы, в полезности коих она не замедлила убедиться. Она, мадам Орсини и мадам де Ментенон действовали согласованно. Молеврие сумел воспользоваться тем, что рядом с королевой не было от французского двора никого, кому она могла бы поверить свое самое пылкое желание, равно как и человека более осведомленного и на которого она могла бы в большей степени положиться. Она так приохотилась к тайным беседам с Молеврие, что приказала позволить ему свободно приходить к королю Испании, из чьих покоев Молеврие мог входить к ней в любое время. Порукой для нее были его тесть, мадам герцогиня Бургундская и принцесса Орсини. Сии преимущества позволили ему многого добиться от этих приватных аудиенций. Кроме того, королева желала отзыва герцога де Грамона, виновного в непростительном в ее глазах преступлении, заключавшемся в том, что он был против возвращения мадам Орсини и более чем холодно беседовал с нею, встретив ее по дороге. Это сделало его присутствие непереносимым для короля и королевы Испании.
Странная уловка королевы Самые неотложные дела в ее руках оставались
Испании без движения. И более того: преследуя свою
цель, она убедила короля, своего мужа, всеми средствами противиться исполнению распоряжений Короля, его деда, и открыто пренебрегать любыми его советами — что конечно же крайне огорчало Короля. Она рассчитывала, что Король, наскучив подобным упорством, поймет, что нет иного средства возвратить прежнее положение вещей и заставить повиноваться себе в Испании, как простить мадам Орсини и вернуть ей все ее могущество.
Ловкие действия Аркура Когда почва была уже полностью подготовлена
и мадам де Ментенон в под- и гнев Короля за время, прошедшее с момента держку мадам Орсини изгнания мадам Орсини, смягчился благодаря
1705. Ловкие действия Аркура и мадам де Ментенон
625
милостям, оказанным обоим Эстре, осторожным намекам и ловко составленным письмам, приходившим от Тессе, в коих, однако, не упоминалось о принцессе, — было решено, что пора действовать более открыто, поскольку Королю наскучили капризы королевы и готовность его внука во всем ей потворствовать, равно как и нежелание следовать его, Короля, разумным и полезным советам в Испании, где до недавнего времени с радостью исполняли любое его желание или распоряжение, выказывая ему полную покорность. Тем не менее было сделано все, чтобы Король пребывал в уверенности, что никто, в том числе и сама мадам Орсини, даже и не помышляет о ее возвращении в Испанию, — точно так же, как ранее, добиваясь замены Италии на Тулузу, ни словом не обмолвились о возможности для нее появиться в Париже и при дворе. Замена Италии на Тулузу, произошедшая из-за безволия или непредусмотрительности министров, каковые, воспользовавшись гневом Короля, вполне могли бы данной замене воспрепятствовать, позволила сохранить все свое величие их сопернице, которая, оказавшись в Италии и в Риме, находилась бы слишком далеко от Испании и Франции, чтобы своевременно предпринимать необходимые шаги, и, вернувшись к своему прежнему положению, уже осталась бы там навсегда. Итак, повторяю, было сделано все, чтобы Король не увидел даже намека на желание вернуть ее в Испанию; но, с одной стороны, Ар- кур, который благодаря своей ловкости и дерзости по-прежнему мог свободно говорить с Королем об испанских делах, а с другой — мадам де Ментенон, стали мало-помалу заводить с ним речь о безграничной власти королевы Испании над королем, ее мужем, о ее крайнем неудовольствии, выражавшемся в постоянном и резком противодействии всему, что исходило от Короля, в ущерб ее же собственным интересам, о раздражительности, с коей она не могла справиться и причиной коей являлось суровое обращение с особой, для смягчения участи которой она сделала все от нее зависящее; что речь шла всего лишь о том, чтобы оказать королеве любезность, не имеющую ни малейшего отношения к делам и не оказывающую на них ни малейшего влияния, — а именно: разрешить мадам Орсини прибыть ко двору, позволить ей сказать в свое оправдание все, что она пожелает, и пусть она делает затем все, что ей хочется, но ни в коем случае не остается при дворе и не возвращается в Испанию, ибо даже королева уже более не заговаривала о ее возвращении и просила лишь о том, чтобы ее подругу
626
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
выслушали; что особе ее пола и звания может быть дозволено то, что разрешается виновным в тягчайших преступлениях; что, какие бы ошибки она ни совершила, ее внезапное низвержение с такой высоты, повлекшее за собой столь длительное изгнание, в то время как кардинал и аббат д’Эстре были удостоены столь высоких отличий, являлось достаточным наказанием, чтобы Король, довольный тем, что дал ей почувствовать всю меру своего негодования, а королеве Испании — меру отцовской власти, согласился выказать этой королеве, через руки которой неизбежно проходили все дела и которая была оскорблена, то уважение, каковое наверняка смягчило бы ее, даже очаровало и заставило бы вернуться на стезю, от коей ее отклонила досада, которая, оставаясь в ее душе и питая обиду и гнев, могла бы иметь роковые последствия для дел, успешное ведение коих после неудач, постигших нас в Хёхштедте и Гибралтаре, и мятежа в Каталонии32, требовало осмотрительных и согласованных действий. Архиепископ Экса, несравненный мастер интриг, человек, которому не было равных по дерзости, предприимчивости, уму и изобретательности и который со времен Мадам33 и своего возвращения из ссылки сохранял некоторую свободу в обращении с Королем, коего прекрасно знал, первым затронул сей деликатный вопрос, говоря лишь о жалком положении мадам Орсини, каковую непростительное безрассудство (он имел в виду письмо с ее собственноручной припиской) ввергло в бездну унижения. В преувеличенных выражениях он рассказал, как она страдает, оттого что прогневала Короля и лишена возможности объясниться, хотя в Испании она делала все, чтобы угодить Королю и обеспечить повиновение ему во всем. И архиепископ не раз возобновлял свои попытки, действуя сообща с Аркуром и мадам де Ментенон, с коей последний выступал заодно, и в этой затруднительной ситуации давал ей полезные и действенные советы. Король, до которого сквозь окружавшую его ограду, куда он сам заточил себя, истина не доходила, был единственным человеком в обеих монархиях, кто совершенно не понимал, что прибытие мадам Орсини к его двору станет залогом ее возвращения в Испанию и обретения ею еще большего могущества. Устав от противодействий, с коими он постоянно сталкивался, обеспокоенный опасным беспорядком, который они вносили в дела, в то время как происходившие перемены требовали полного единения между обеими коронами, утомленный настоятельными просьбами и подкреплявшими их до¬
1705. Объединение Аркура с канцлером и его сыном
627
водами, он в конце концов согласился удостоить мадам Орсини милости, которой от него столь настойчиво требовали и которая совершенно ошеломила министров.
Принцесса Орсини получает Аркур воспользовался этим кратким интерва- разрегиение прибыть ко двору лом. Он был непримирим по отношению к Тор-
си и герцогу де Бовилье. Шамийяр устраивал его лишь потому, что был человеком мадам де Ментенон, два ведомства которого, по всей вероятности, манили Аркура не меньше, чем ведомство Торси; так что не здесь он мог искать реального союзника.
Объединение Аркура с канц- Ему нравились ум, манеры и способности канц- лером и его сыном, аихче- лера, а злоба и инквизиторский нрав Поншар- рез него—с принцессой трена могли ему пригодиться. В их ведомстве
Орсини для него не было ничего заманчивого, а стало
быть, и у ник не было оснований для недоверия и подозрений. Они не скрывали своей вражды к Шамийяру, а с Бовилье канцлер всегда был в скверных, и даже более того, отношениях. Все это очень нравилось Аркуру и побудило его объединиться с отцом и сыном, с коими у него не было повода для личных ссор. Кроме того, сие могло как содействовать осуществлению его намерений относительно Совета, так и разубедить Короля в досадной уверенности, что он не в состоянии ужиться ни с одним из его министров. Я был удивлен, что он принял меня с подчеркнутой любезностью и предупредительностью и завел разговор со мною явно для того, чтобы узнать, как я отнесусь к его намерениям. С человеком, который был врагом самых близких мне людей и который ничего не делал без тайного умысла, я вел себя крайне сдержанно. Моей вежливости было для него недостаточно. Дело мадам Орсини втайне понемногу продвигалось. Аркур спешил объединиться с Поншартренами и решил, что я смогу ему в этом содействовать. Но, поняв, что ошибся в расчетах, он поспешил переключиться на первого шталмейстера, своего приятеля, который, не имея моих оснований для отказа, стал его человеком и в мгновенье ока устроил союз, выгодный для них всех. Будучи в плохих отношениях с Бовилье, находясь в открытой ссоре с Шамийяром, не имея никаких связей с Торси, коему смертельно завидовал его сын, канцлер, утратив какое бы то ни было значение
628
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
в глазах мадам де Ментенон, делами, скорее для него обременительными, чем приятными, занимался лишь изредка, работая непосредственно с Королем, который дорожил им лишь по привычке, любя его ум и обаяние; и он был рад стать союзником такого человека, каким был и каким естественным образом мог стать Аркур, который испытывал отвращение или неприязнь к тому же и по тем же причинам, что и он, и который не мог быть заподозрен в намерениях покуситься на его ведомство или ведомство его сына, каковой, внушая ненависть всем, даже своим собратьям, едва придя в себя после угроз графа Тулузского, был счастлив вступить в союз с человеком столь влиятельным вне страны и еще более внутри, с человеком, чье покровительство и советы могли быть так ему полезны. Но, заключая этот союз, Аркур, исподволь заправлявший всем, открыто выразил желание, чтобы в альянс вошла и мадам Орсини и чтобы он мог заверить ее, что отныне и впредь она всегда сможет рассчитывать на их дружбу и содействие. Этого он добился с той же легкостью, а канцлер явил тут все свое обаяние. Мадам Орсини была врагом лишь тех, кого он ненавидел, либо тех, с кем он не имел никаких сношений. Учитывая их положение, это деликатное дело нельзя было возложить ни на него самого, ни на его сына. Взять на себя обязательство желать добра особе, находящейся далеко, не имея возможности услужить ей, — значило не брать на себя почти никаких обязательств; но случись ей одержать верх, они обретали в ее лице защиту и покровительство. Итак, союз между ними был заключен, и Аркур, первый шталмейстер и Поншар- трен встретились, все обсудили и договорились о своих действиях всего за несколько дней до того, как Король произнес решающее слово, после чего в Тулузу был отправлен гонец, доставивший принцессе Орсини разрешение появиться в Париже и при дворе, когда она того пожелает.
Политика принцессы Сколь бы хорошо ни была она осведомлена обо
Орсини всем, что делалось для нее, радость от получен¬
ного известия не знала границ. Но перспектива возвращения всевластия в Испании взволновала ее не более чем удар молнии, ранее поразивший ее в Мадриде; неизменно сохраняя полное самообладание и желая извлечь все, что можно, из разрешения оправдаться, она по-прежнему держала себя как человек, лелеющий надежду, несмотря на опалу, но при этом униженный и смиренный. Она предупредила своих бли¬
1705. Принцесса Орсини в Париже
629
жайших друзей, чтобы они строго придерживались этого тона. Главное было — не позволить Королю заметить что-либо, что ему не понравилось бы и что насторожило бы его. Сохраняя полное присутствие духа, она приняла в Испании необходимые меры, но торопиться с отъездом не стала; правда, выехала достаточно скоро, чтобы не позволить остыть приготовленному блюду и выказать готовность воспользоваться милостью, каковая была ей оказана и коей она всегда так страстно желала.
Двор в ожидании прибытия Едва курьер отбыл к ней, как пошли тайные принцессы Орсини и открытые разговоры о ее возвращении, не¬
сколько дней спустя получившие подтверждение. Новость вызвала невообразимое волнение при дворе; только близкие друзья мадам Орсини сохраняли сдержанность и спокойствие. Глаза у всех открылись, и всем стало ясно, что прибытие столь важной особы не может не иметь серьезных последствий. Все словно ожидали появления на небосклоне некоего светила, сулящего обновление и многочисленные перемены в природе. Все те, кто ранее даже имени ее не произносил, стали похваляться ее дружбой и требовать поздравлений по случаю ее скорого возвращения. Находились и другие, связанные с ее врагами, — те бесстыдно притворялись, что они вне себя от радости, и расточали льстивые речи тем, кто, как они надеялись, преподнесет оные сладостным фимиамом принцессе Орсини. Среди последних особенно отличались Ноаи; их тесный союз с обоими Эстре и, через любимого зятя, — с герцогом де Грамо- ном не стал тому препятствием; они объявили, что в восторге от возвращения особы, которую, по их словам, они во все времена любили и почитали и которая всю жизнь была в числе их друзей; они желали убедить в этом ее лучших друзей, мадам де Ментенон и ее самое.
Принцесса Орсини В воскресенье 4 января она наконец прибыла
в Париже в Париж. Герцог де Альба, который ранее счел за
благо сойтись с обоими Эстре, надеялся теперь смыть это пятно, расточая ей всевозможные почести. Вместе с герцогиней де Альба он выехал из Парижа, чтобы встретить принцессу на довольно большом расстоянии от города, и привез ночевать в свой дом, где устроил в ее честь праздник. Многие видные придворные выезжали ее встречать;
630
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Ноаи также поехали ей навстречу, причем далее всех прочих. Победное возвращение не могло не удивить мадам Орсини. Ей не без труда удалось оставить дом герцога; но ей было важно поселиться там, где бы она чувствовала себя свободной. А потому она предпочла остановиться не у своей родной племянницы, герцогини де Шатийон, а у племянницы двоюродной, графини Эгмонт, которая приходилась племянницей архиепископу Экса и некогда довольно долго жила у нее вместе с герцогиней де Шатийон и, так же как и последняя, была выдана ею замуж. Этот выбор объяснялся уважением к архиепископу Экса, который в самое грозное для мадам Орсини время и вплоть до нынешнего счастливого момента не считал за труд оказать ей любую услугу. Король был в Марли, и мы — мадам де Сен-Симон и я — также принимали участие в этой поездке, как это часто случалось с тех пор, как Шамийяр устроил мое примирение с Королем. А между тем, пока продолжался этот выезд в Марли, посетители толпами стекались к мадам Орсини, так что последняя, сославшись на необходимость в отдыхе, закрыла свои двери для рядовых придворных и не покидала своих покоев. Месье Принц примчался к ней одним из первых, а следом за ним как наизнатнейшие, так и наименее известные ей лица. Но сколь бы ни льстило ей это внимание, гораздо важнее для нее было разобраться в том, чего нельзя было узнать из депеш, — в хитросплетениях придворных интриг. Любопытство, надежда, страх, мода влекли сюда эту толпу, три четверти каковой не были допущены к вновь прибывшей. Министров сие нашествие повергло в ужас. Король приказал Торси посетить мадам Орсини. Это ошеломило министра, но возражать он не стал и, видя, что партия сыграна и победа обеспечена, повиновался. Во время визита он был смущен и скован, а принцесса — высокомерно-холодна. Наступил момент, когда мадам Орсини поняла, что можно сменить тактику: еще недавно скромная, умоляющая, можно сказать, снедаемая стыдом, она столько увидела и узнала, что изначально выбранную роль просительницы решила сменить на роль обвинительницы и потребовать наказания ддя тех, кто, злоупотребив доверием Короля, сделал ее жертвой столь унизительной и долгой опалы, выставив на посмешище в глазах обеих монархий. Происходящее с нею далеко превосходило все ее ожидания; она сама не раз с удивлением говорила мне об этом и смеялась над множеством людей, нередко весьма и весьма значительных, коих она либо вовсе не знала, либо тех, что ранее были ее яростными противниками, а ныне униженно перед ней пресмыкались.
1705. Принцесса Орсини в Версале
631
Принцесса Орсини в Версале Король вернулся в Версаль в субботу 10 января.
Мадам Орсини прибыла туда в тот же день. Она поселилась в городе у д’Алегра. Я тотчас же отправился к ней с визитом, так как ранее не мог покинуть Марли из-за почти ежевечерних балов. Моя мать часто бывала у принцессы в Париже, а мадам де Сен-Симон и я посылали туда сообщить ей, как мы рады ее возвращению и как нам не терпится увидеться с нею. Я никогда не прерывал отношений с ней, и она неизменно выказывала мне знаки дружеского расположения. Сандрикура, принадлежавшего к моему роду и служившего в Испании, о котором я в свое время еще расскажу, она, по моей просьбе, удостоила всяческих отличий и горячо рекомендовала главным испанским военачальникам. Я был очень хорошо принят. Однако я ожидал большей теплоты и откровенности. Оставался я у нее недолго. Именно в тот момент появился Аркур, намеренно ранее не посещавший ее, и это заставило меня скромно удалиться. Она с непринужденным видом остановила меня, чтобы дать какое-то пустяковое поручение, и тотчас со своей обычной приветливостью добавила, что надеется вскоре снова меня увидеть и побеседовать подольше. Я заметил, как удивлен был этим Аркур. Выходя, я столкнулся с входящим в дом Торси. Еще в Париже он заручился благодаря своей матери согласием принцессы приехать к нему на ужин. Она была довольна тем, что унизила его, когда он пришел к ней по приказу Короля. Еще было не время портить с кем бы то ни было отношения, тем более с министром. Она еще не видела ни Короля, ни мадам де Ментенон, но именно то, что произойдет у них, должно было стать для нее компасом, определяющим ее дальнейшее поведение. На следующий день в воскресенье, на восьмой день по прибытии в Париж, она пообедала одна у себя, облачилась в парадный туалет и отправилась к Королю, с коим два с половиной часа беседовала наедине в его кабинете. Оттуда она прошла в кабинет мадам герцогини Бургундской и также довольно долго говорила с ней наедине. Вечером у мадам де Ментенон Король сказал, что еще не все обсудил с мадам Орсини. На следующий день она очень долго и непринужденно беседовала наедине с мадам де Ментенон. Во вторник она пришла вновь и на сей раз оставалась очень долго вместе с Королем и мадам де Ментенон. В среду34 мадам герцогиня Бургундская, которая обедала и играла у мадам де Майи, к концу игры пригласила туда принцессу Орсини, прошла вместе с нею в отдельный кабинет, где они
632
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
очень долго разговаривали. Месяц спустя прибыл полковник испанской армии — итальянец по имени Поццобуоно, посланный королем и королевой с одной-единственной целью: передать Королю их благодарность за принцессу Орсини, а герцогу де Альба — приказ явиться к ней в сопровождении всего своего кортежа с торжественным визитом, как в первый раз, когда он был у принцесс крови. С того момента было объявлено, что принцесса останется здесь до апреля, чтобы привести в порядок свои дела и здоровье. Получить право объявить таким образом о своем пребывании являлось большим шагом на пути к победе. Никто не сомневался в ее возвращении в Испанию; но об этом еще не было сказано ни слова. Она избегала разговоров на эту тему, хотя наверняка ей задавалось немало нескромных вопросов. Она сделала все, чтобы быть принятой Монсеньором, Мадам, месье герцогом и мадам герцогиней Орлеанскими и принцессами крови, уделила несколько дней приему бессчетных посетителей, затем положила этому конец под предлогом дел, здоровья, необходимых отлучек и по возможности принимала в Париже только друзей, самых близких знакомых и людей, коим в силу их положения она не могла отказать. Столько аудиенций, и таких продолжительных, а следом такая безмятежная благожелательность и такая толпа посетителей произвели в свете огромное впечатление и умножили число готовых заискивать перед ней. Через два дня после моего первого визита в Версале я вновь пришел к ней. Она встретила меня с прежней открытостью и попеняла мне, что ранее я выказывал ей более дружества, чем после того, что с ней случилось. Сей упрек лишь послужил к оживлению нашей беседы, сделал ее более откровенной, и мне показалось, что ей хочется поговорить со мной. Правда, меня несколько тревожило ее отношение к месье де Бовилье. Я знал о примирении с канцлером, у меня не было никаких опасений относительно Шамийяра, и меня совершенно не заботил Торси, с коим меня ничто не связывало. Однако она не создала мне никаких затруднений; она слишком хорошо знала двор, чтобы оставаться в неведении моей близости с месье де Бовилье, но благодаря своему такту и, я могу сказать, дружбе, ибо за все время своего пребывания во Франции она не однажды давала мне основания в том убедиться, ни разу не поставила меня в щекотливое положение. Приход нунция прервал нашу беседу, но я вскоре вновь встретился с ней, и она доверительно говорила со мной о тысяче разных вещей, о Франции, об Испании, о дворе и прочих
1705. Король дает мадам де Келюс пенсион...
633
занимавших ее делах. Она сама выказывала мадам де Сен-Симон знаки дружеского расположения и внимания, что, как мы вскоре увидим, привлекло к нам внимание всего двора.
А теперь предоставим ей наслаждаться своим триумфом и заниматься своими делами, а сами вернемся к тем событиям, от коих нас отвлек сей длинный, но небезынтересный рассказ. Но не будем забывать, что прием, оказанный Королем мадам Орсини, возвращению которой так способствовал Тессе, столь понравился королю и королеве Испании, что они осыпали Тессе всяческими властными полномочиями и воинскими отличиями, знаками доверия и фавора, а его зятю дали завидное положение при дворе.
Король дает мадам де Келюс Сколь бы ни была занята мадам де Ментенон пенсион при условии, что возвращением и приемом мадам Орсини, ничто
она откажется от услуг не могло отвлечь ее от антиянсенистской бо- отца деЛа Тура\ характер лезни. Мадам де Келюс употребила свою ссылку этого пастыря во благо: она искренне обратилась к Богу и до¬
верила заботу о своей душе отцу де Ла Туру, ставшему впоследствии (или уже бывшему в ту пору) генералом конгрегации отцов ораторианцев. Отец де Ла Тур, высокий, прекрасно сложенный, с приятной, но суровой и внушающей почтение наружностью, был известен изобретательным и снисходительным, но твердым умом, проповедями и духовным наставничеством. Его, как и большинство членов его конгрегации, причисляли к янсенистам, то есть людям аккуратным, точным в исполнении своих обязанностей, суровым в поведении, усердным и предающимся покаянию; ненавидимым сульпицианцами и иезуитами и, следовательно, никоим образом с ними не связанным, но являющимся предметом зависти как для тех, так и для других; первые завидовали по невежеству, зависть вторых вызывали те немногие коллежи и семинарии, коими ораторианцы руководили, и то множество друзей, причем знаменитых, предпочитавших ораторианцев иезуитам. С тех пор как отец де Ла Тур стал духовником мадам де Келюс, все ее время занимали неустанные молитвы и благотворительность, не оставляя ни минуты для иного общества; она регулярно постилась и от церковной службы в Великий четверг до субботней мессы не выходила из церкви Святого Сульпиция. При этом она всегда была весела, но сдержанна в проявлении чувств и встречалась только с людьми, полностью
634
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
отдающимися благочестию, да и то довольно редко. Господь пролил на нее столько благодати, что эта женщина, настолько светская, настолько созданная вкушать мирские радости и дарить радость другим, в течение сего долгого промежутка времени сожалела лишь о том, что не оставила свет раньше, и ни минуты не тяготилась суровой и однообразной жизнью, являвшей собою череду молитв и покаяний. Это блаженное состояние было разрушено невежеством и переходящим всяческие границы религиозным пылом ее тетушки, не говоря уже о носителе высшей власти: мадам де Мен- тенон уведомила племянницу, что ни Король, ни она сама не намерены более терпеть, чтобы отец де Л а Тур оставался ее духовником, ибо он янсе- нист и губит ее, что в Париже сыщется немало других ученых и благочестивых особ, чья вера не вызывает никаких подозрений и среди каковых ей разрешается выбирать; что требуется сие лишь из соображений ее же блага и спасения души и что ей не пристало противиться в этом воле Короля; что с тех пор, как умер ее муж, она обеднела; и, наконец, что, если она добровольно согласится исполнить указанное требование, то ее пенсион, составляющий шесть тысяч ливров, будет увеличен до десяти тысяч. Мадам де Келюс было очень нелегко решиться. Но не эти посулы, а страх гонений заставил ее согласиться. Она оставила отца де Ла Тура, выбрала себе духовника, который пришелся по вкусу двору, и вскоре сильно переменилась: молитва сделалась ей докучна, благотворительность—утомительна, одиночество — непереносимо. А поскольку она сохранила и ум, и обаяние, то легко сыскала себе более приятное общество, в окружении коего очень скоро вновь стала такой, как прежде. Она возобновила отношения с герцогом де Вильруа, из-за которого была удалена от двора. Но вскоре мы увидим, что сей недостаток был пустяком в глазах Короля и мадам де Ментенон по сравнению с решением идти по пути благочестия и святости под руководством янсениста. Отец де Л а Тур, известный своим умом и благоразумием, стал предметом наипристальнейшего наблюдения, но ни разу не сделал ни одного ложного шага. Король, подстрекаемый иезуитами и сульпицианцами, страстно желал найти повод придраться к нему, но не раз с досадой восхищался мудростью этого человека, признаваясь, что, с тех пор как стал следить за ним, его ни разу не удалось ни в чем уличить. В беседе ораторианец был весел, нередко язвителен, всегда занимателен, но никогда не выходит за рамки дозволенного его саном. Всем своим видом он внушал почтение
1705. Прием герцога де Трема в ратуше
635
и величайшее уважение. Но проницательность в конце концов подвела его, так что однажды он все же угодил в ужасную западню, куда, надеясь предотвратить серьезную беду, увлек силою своего авторитета и кардинала де Ноая, и канцлера д’Агессо, что имело гибельные последствия35. Отец де Ла Тур происходил из хорошего дворянского рода, чьи владения находились близ Э, и некогда был пажом Мадемуазель36.
Смерть Павийопа Павийон, племянник знаменитого епископа
Памье37, известного той ролью, которую он играл в деле янсенизма и регалии38, умер глубоким стариком в Париже, где он был членом Академии наук39 и Академии надписей. Богатства он не нажит и женат не был. Он был слаб здоровьем, но очень умен и приятен в общении, так что у него всегда собиралось небольшое, но изысканное общество, где бывали даже очень важные особы; это был исключительно порядочный человек, и все о нем очень сожалели.
Компенсационные выплаты В это самое время Ливри получил четыреста ты- Ливри и графу д'Эврё сяч ливров компенсационных выплат за свою
должность, а выплаты графу д’Эврё, составлявшие триста пятьдесят тысяч, вскоре после того были увеличены на сто тысяч.
Прием герцога де Трема Герцогу де Трему, как губернатору Парижа, был в ратуше устроен торжественный прием в ратуше. С при¬
ветственной речью к нему обратился купеческий старшина40, величавший его не иначе как монсеньор. Этого обращения, впоследствии утраченного, удостаивался месье де Монбазон и предшествовавшие ему губернаторы Парижа; герцог де Креки приказал восстановить его, а герцоги де Жевр и де Трем этим воспользовались. В тот же день город устроил в его честь пиршество, куда он пригласил множество придворных и горожан, разместившихся по правую сторону длинного стола в тридцати креслах; напротив тридцать стульев со спинками заняли эшевены, городские советники и гости купеческого старшины, который сидел в кресле во главе стола по левую руку от кресла месье де Трема; купеческий старшина и все представители городской власти были в парадной одежде. По¬
636
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
том много говорили о великолепии трапезы, состоявшей из рыбных блюд, потому что была суббота 24 января41. Входя в ратушу и выходя из нее, герцог де Трем разбрасывал деньги народу.
Брак Рюпельмопде с дочерью Алегра. Характер и дерзость мадам Рюпельмопде, происхождение ее мужа и проч.
В этом же месяце, пока ее муж находился в войсках на границе, мадам д’Алегр выдала свою дочь за фламандца Рюпельмонде, полковника испанской армии. Она легко от нее избавилась, а свадьбу устроил герцог де Альба. Она выдавала своего зятя за очень богатого и знатного сеньора, облачив его в герцогскую мантию42. Ее дочь, огненно-рыжая, умная, искусная в интригах и к тому же обладавшая бесподобной наглостью, сумела пролезть ко двору, где за любовь к ярмаркам и базарам получила прозвище Рыжей и Гулёны43 и стала ко многому там причастной; о своей доброй репутации она не слишком заботилась и вела очень крупную игру. Решив, что уже достаточно укрепила свое положение, и не удовлетворившись фальшивой герцогской мантией, она осмелилась украсить свой портшез накидкой. Мантия, хотя и вошедшая в моду недавно, лет двадцать — двадцать пять назад, прощалась многим людям, не извлекавшим из нее для себя никакой выгоды; но покрыть портшез накидкой, не имея на то права, — на это еще не отваживался никто. Накидка эта наделала много шума, но продержалась лишь сутки. Король велел немедленно убрать ее, сделав нарушительнице суровый выговор. Ему так надоели письма мадам д’Алегр, которая превозносила достоинства своего зятя то ради возможности бывать в Марли, то ради должности придворной дамы, что он поручил Торси достоверно узнать, кто такой месье Рюпельмонде на самом деле. Вскоре поступили должным образом подтвержденные сведения, из коих стало известно, что отец этого зятя мадам д’Алегр сначала работал в кузницах истинной госпожи Рюпельмонде, позже стал их управляющим, а потом и хозяином, а разбогател, разорив владельцев и забрав себе их имущество и земли. Именно так много времени спустя рассказывал мне об этом Торси; однако сведения эти пришли слишком поздно, и мадам Рюпельмонде уже была везде принята как знатная дама. Король предпочел не предавать правду огласке. Мне не доводилось встречать более унылого человека, чем Рюпельмонде, обликом своим так напоминавший помощника аптекаря. Я пом-
1705. Мелкие подвиги Л а Фейада
637
ню, как однажды в Марли, когда мадам герцогиня Бургундская, выйдя из кабинета Короля, вновь села за ландскнехт, где уже находилась мадам де Рю- пельмонде, снимавшая карты, в салон вошел швейцарец и, сделав несколько шагов, крикнул во весь голос: «Мадам Рипильманд, идите спать! Ваш муж в постели и зовет вас». Все буквально покатились со смеху. Муж действительно послал за своей женой, а лакей, как дурак, передал это поручение швейцарцу, вместо того чтобы попросить разрешения поговорить с мадам де Рюпельмонде и позвать ее к дверям салона. Несмотря на смущение, она, со своим обычным бесстыдством, не хотела бросать игру; но мадам герцогиня Бургундская заставила ее уйти. Вскоре ее муж был убит44. По окончании траура дамочка пуще прежнего ударилась в интриги и благодаря дерзости и наглости, покладистому нраву и любовью к интрижкам сумела много времени спустя стать придворной дамой Королевы при ее бракосочетании. Пользуясь давними и всем известными отношениями с графом, впоследствии герцогом де Грамоном, она выдала за его дочь, рыжую и чудовищно уродливую, своего единственного сына, — и притом без гроша приданого.
Герцог д’Омон выигрывает Герцоги д’Эльбёф, отец и сын, губернаторы Пи- спорноеделоу герцога кардии, вели с маршалом и герцогами д’Омон,
д'Эльбёфа губернаторами Булони и Булоннэ, спор, из-за ко¬
торого они все уже не раз были готовы обнажить друг против друга шпаги. Месье д’Эльбёф утверждал, что Булонь и Булоннэ относятся к губернаторству Пикардия. Он ссылался при этом на обычай, дававший ему право при прибытии туда Короля вручать ему ключи от Булони и отдавать там распоряжения в присутствии месье д’Омона; а потому он претендовал и на право визировать акт о назначении губернатора Булони и Булоннэ. Д’Омоны же эту претензию оспаривали. Король в конце концов вынес это дело на рассмотрение Совета депеш, и все его члены встали на сторону месье д’Омона.
Мелкие подвиги Ла Фейада Прибывший в начале января Ла Фейад, представленный Шамийяром и принятый как победитель, не пренебрег возможностью танцевать вместе с нами в Марли. Он оставил свою маленькую армию в Савойе, в соседних долинах и близ осажденного Монмелиана. Путешествие его было кратким и блистательным.
638
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Месяц спустя он, как и другие командующие, поработав с Королем и Ша- мийяром у мадам де Ментенон, попрощался и отбыл в свою армию. Не теряя времени, он двинулся к Ницце и Вильфраншу, а Жеводану приказал овладеть совершенно не защищенным Пинероло. Маркиз де Руа, генерал- лейтенант галерного флота, двинул свои галеры вместе с груженными боеприпасами кораблями к Вильфраншу; город был взят с бою. Оттуда Ла Фей- ад двинулся к Ницце, где 17 марта открыл траншею, а тем временем замок Вильфранша сдался оставленным там войскам. Ницца сдалась 17 апреля45, а гарнизон отступил в замок, который было решено не атаковать; между замком и городом было заключено бессрочное перемирие, на каковое согласился герцог Савойский.
Смерть супруги курфюрста в начале февраля умерла супруга курфюрста Бранденбургского Бранденбургского. Она была сестрой провоз¬
глашенного девятым курфюрстом герцога Ганноверского46, который впоследствии наследовал английскую корону после королевы Анны. Покойная принцесса заслуживает внимания тем, что никогда не одобряла того, что ее супруг взял себе титул короля Пруссии. Траура по ней не носили, ибо она не состояла в родстве с Королем.
Виллар, окончив работать с Королем, уехал в первых числах февраля на Мозель и возвратился месяц спустя. Через две недели он отбыл в Мец в ожидании, пока сможет собрать свою армию. Марсэн прибыл из Эльзаса, а Арко — из Фландрии, но вскоре последний вновь был вынужден туда возвратиться.
Смерть Куртебонна. Умер генерал-лейтенант Куртебонн. Он был
Воспитанницы Сен-Сира. прекрасным офицером и губернатором Эдена, Бракосочетание мадемуазель приходился братом жене государственного cod’ Осмон сАвренкуром ветника Бретёйля, матери того Бретёйля, кото¬
рому было суждено дважды занимать пост государственного секретаря по военным делам. Король воспользовался губернаторством Куртебонна, чтобы доставить удовольствие мадам де Ментенон. Среди воспитанниц Сен-Сира она обыкновенно выбирала одну или двух из тех, кто должен был вскоре покинуть его стены, и приближала их к себе; они писали для нее письма и повсюду за нею следовали. Король по¬
1705. Ссора между Сен-Пьером и Нанкре
639
стоянно их видел, часто проникался к ним расположением и выдавал замуж. Так случилось и с мадемуазель д’Осмон, наделенной большим умом и привлекательностью, чем многие другие. Ей сыскали партию — Аврен- кура, некоторое время служившего драгунским полковником в Италии. У него было имение в Артуа, и Эден ему подходил; он заплатил за него двадцать пять тысяч экю детям Куртебонна и получил сто тысяч ливров из фонда рент, выпущенных Парижской ратушей47. Будучи человеком умным и ловким, он не позволил стушеваться ни себе самому, ни жене, сумел многих расположить к себе и извлечь из этого всю возможную выгоду; он преизрядно обогатился и нашел средство, уже много времени спустя после смерти Короля, получить королевский кавалерийский полк и передать свое губернаторство сыну. Свадьба эта очень позабавила мадам герцогиню Бургундскую, и она согласилась, чтобы развлечься самой и сделать прият- ное мадам де Ментенон, подать рубашку новобрачной48.
Смерть Трессана, В это время умер еще один человек, на счету
епископа Ле-Мана у которого было множество интриг и который
сменил архиепископа Экса в должности первого священника Месье: речь идет о Трессане, который так и не пошел дальше епископа Ле-Мана49 и в конце концов, потеряв всякую надежду на большее, обосновался там насовсем и продал свою должность аббату де Грансею.
Ссора между Сен-Пьером Это мне напомнило о случившейся тогда ссоре и Нанкре из-за швейцарцев между герцогом и герцогиней Орлеанскими.
месье герцога Орлеанского Сен-Пьер, человек очень умный и поднаторевший в интригах, который, будучи прекрасным моряком, оказался разжалован за то, что отказался брать уроки военно- морского дела у маленького Рено, каковые тот публично давал по приказанию Короля, привез из Бреста свою жену, еще более ловкую интриганку, чем он, и отличавшуюся весьма живым нравом. Очень хорошенькая, она, будучи еще совсем юной, усердно искала себе мужа в Бресте, откуда была родом. Я не знаю, кто представил ее мадам герцогине Орлеанской; не имея при ней никакой должности, она стала ее фавориткой, повсюду за нею следовала и жила точно так же, как в Бресте. Она отличалась умом, веселостью, приятным нравом. Она понравилась и благодаря покровительству
640
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
принцессы постепенно добилась того, что ее стали принимать в свете. Сен-Пьер был человеком холодным, гордившимся своей ученостью, философским складом ума и мудрым благоразумием. За исключением благочестия и на более низкой ступени, эта чета была точной копией супругов д’О, у которых они, можно сказать, дневали и ночевали. Месье герцог Орлеанский не проявлял к ним особого интереса, ибо ему было не по вкусу важничанье мужа, а излишняя резвость и низкое происхождение супруги не вязались, по его мнению, с положением фаворитки мадам герцогини Орлеанской. Супруги хотели любой ценой пробраться на какое-нибудь место, которое дало бы им более или менее прочное положение. В это время умер Лискуэ, капитан швейцарцев месье герцога Орлеанского, а место сие было весьма прибыльным; Сен-Пьер и его жена решили постараться заполучить его. Мадам герцогиня Орлеанская утверждала, что месье герцог Орлеанский обещал ей эту должность. Нанкре (так же, как и зять Шамийяра, из рода Дрё) был умным малым, приятным и обаятельным; дослужившись по выслуге лет до подполковника50 и не имея ни малейших надежд на дальнейшее продвижение, он оставил службу. Его отец, окончивший жизненный путь генерал-лейтенантом и губернатором [Арраса]51, вторым браком сочетался с дочерью Ла Базиньера (сестрой матери президента де Мема, скончавшегося в должности первого президента), а она была в прекрасных отношениях и с мужем, и со своим пасынком. Последнему случилось участвовать в увеселениях месье герцога Орлеанского в Париже. Аббат Дюбуа и Канийяк ходатайствовали о Нанкре перед герцогом, и тот отдал ему эту должность. Сен-Пьерша ударилась в слезы, а ее супруг с высокомерно-презрительным видом стал говорить, что его дело вела мадам герцогиня Орлеанская, которая из-за этого поссорилась с месье герцогом Орлеанским. Она так и не простила этого Нанкре, но, что вовсе комично, Сен-Пьер не простил этого месье герцогу Орлеанскому и, хотя впоследствии удостоился больших милостей, почти никогда уже у него не появлялся. Сей эпизод из жизни Пале-Рояля может показаться ничтожным и даже неумеек ным, однако из последующих событий станет ясно, что опустить его было нельзя. Удивительно также и то, что Сен-Пьер, и пальцем для этого не пошевелив, получил еще четыре тысячи ливров вдобавок к своему пенсиону в шесть тысяч, коего добилась для него ранее мадам герцогиня Орлеанская, но его отношение к месье герцогу Орлеанскому от этого не улучшилось.
1705. Место изгнанного Риваса занимает Мехорада. Ронкильо
641
Компенсационные выплаты Кстати, о денежных милостях. Гриньян, погряз- Гриньяну. Брак шевалье ший в долгах за время своего правления в Про- де Гриньяна с мадемуазель вансе, получил двести тысяч ливров компенса- д'Орэзоп ционных выплат за свое генеральное намест¬
ничество в этой провинции. Он и его жена, оставшись без сына52, так допекали шевалье де Гриньяна, что тот в конце концов согласился жениться на мадемуазель д’Орэзон. Это был человек очень благоразумный, очень осмотрительный, обладавший умом, ученостью и множеством друзей. Из-за почти непрерывных приступов подагры ему пришлось оставить службу, где он весьма отличился, и двор, где он оказался бы заметной фигурой, даже не имея никакой должности. Он был одним из первых, кто, по учреждении сего звания, стал почетным дворянином Монсеньора. Он уже давно безвыездно жил в Провансе, откуда так и не выбрался. Брак его оказался совершенно бесполезным, так как остался бездетным. Но они могли не опасаться угасания своего рода, ибо существовало еще множество ветвей рода Кастеллан.
Брак Монталя с сестрой В это же время внук Монталя, умершего кавале- Вилласэра и брак д'Эпине ром Ордена Святого Духа, когда ему больше бы с дочерью д’О пристало быть маршалом Франции, женился на
сестре Вилласэра, первого дворецкого мадам герцогини Бургундской, а месье д’О выдал свою старшую дочь за совершенно небогатого месье д’Эпине.
Место изгнанного Риваса Мадам Орсини, чей триумф в Париже превзо- занимает Мехорада. шел все ее ожидания, одновременно весьма
Ронкильо усердно занималась испанскими делами. Секре¬
тарь королевского кабинета Ривас, прежде звавшийся Убилья, знаменитый тем, что составил завещание Карла II, был изгнан и так и не оправился от этого удара, а на его место был поставлен Мехорада, чей отец занимал эту должность до Риваса. Он согласился передать военное ведомство Ронкильо, но тот отказался. Последний стяжал известность в должности коррехидора Мадрида, но мечтал о более высоком положении и некоторое время спустя действительно достиг оного, возглавив Кастильский совет.
642
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Неприятности, обрушив- Тем временем на герцога де Грамона одна за дру-
шиеся на герцога де Грамона, гой сыпались неприятности. который просит отозвать Вне себя от того, что неудача постигала лю- его из Мадрида и получает бое дело, едва он за него брался, герцог, хотя ко- орден Золотого Руна роль был в это время в Мадриде, попросил об
аудиенции королеву — в надежде при ее содействии добиться успеха. Он был принят и изложил ей суть множества неот- ложных вопросов, касающихся осады Гибралтара. Королева спокойно выслушала его, а затем с горькой улыбкой спросила, пристало ли женщине вмешиваться в такого рода дела, и повернулась к нему спиной. Мадам Ор- сини, которая ради мадам де Ментенон щадила Ноаев, не хотела сама просить о его отзыве; но, не считая того, что она не могла простить ему многое из прошлого, ей важно было иметь посла, коим она могла бы вертеть по собственному усмотрению. Нынешнего посла нужно было вынудить самого попросить об отзыве, что в конечном счете и произошло. Ноаев, которые, как мы имели случай видеть, делали все для его сына, их зятя, сам герцог нисколько не интересовал, но они желали, чтобы его отставка была почетной, ибо видели в том знак уважения к ним самим. Об этом маршаль- ша де Ноай и вела переговоры с принцессой Орсини, которая посулила орден Золотого Руна, в коем маршалыпа увидела высшее проявление уважения к ним короля и королевы и знак того, что мадам Орсини использовала все свое влияние, чтобы оказать им сию дружескую услугу. Принцесса уведомила о том мадам де Ментенон, чтобы показать ей, насколько все, что касается близких ей людей, важнее любых личных интересов, и особо подчеркнула, на какую жертву пошла для нее королева Испании, согласившись забыть обо всех своих обидах. Итак, эта милость была обеспечена, но дарована лишь незадолго до отъезда герцога де Грамона.
Блистательный и прочный Двор возвратился в Марли, где состоялось мно- триумф принцессы Орсини, жество балов. Само собой разумеется, мадам уверенной отныне, что она Орсини была приглашена. Ей предоставили по- вернется в Испанию кои в одном из павильонов на Перспективе.
Не хватает слов, чтобы описать ее торжествующий вид, постоянную готовность Короля во всем выказывать ей внимание, словно некой иностранной королеве, впервые прибывшей ко двору, и то,
1705. Дружеское расположение принцессы Орсини к мадам де Сен-Симон 643
с какой величественной милостью и учтивой почтительностью сие принималось; все эти церемонии, ныне почти утраченные, напоминали старым придворным двор Королевы-матери. Всякий раз при появлении принцессы Король тотчас же приближался, заводил с ней беседу, обращал ее внимание на то или другое, интересовался ее мнением, искал ее одобрения, — неизменно сохраняя при этом галантный и даже искательный тон. Частые утренние беседы с Королем у мадам де Ментенон, длившиеся часа по два, а иногда и вдвое дольше, сделали мадам Орсини божеством в глазах двора. Едва она где-нибудь появлялась, Принцессы тотчас окружали ее и нередко приходили в ее покои. Поистине поразительна та рабская угодливость, какую выказывали ей все самые знатные, высокопоставленные и влиятельные придворные! Даже взгляды ее ценились на вес золота, а уж слова, адресованные самым знатным и уважаемым дамам, вызывали на лицах последних выражение несказанного восторга.
Дружеское расположение Я приходил к ней почти каждое утро. Она все- принцессы Орсини к мадам гда вставала очень рано, тотчас же одевалась де Сен-Симон и ко мне и дру- и причесывалась, так что туалет ее всегда совер- жескиеуслуги, оказанные шалея без свидетелей; я приходил к ней до по- намею явления важных визитеров, и мы беседовали
так же свободно и непринужденно, как и прежде. От нее я в подробностях узнавал о делах, об образе мыслей Короля, а главное — мадам де Ментенон, равно как и о множестве разных людей. Мы часто вместе смеялись над низкопоклонством самых значительных особ и шутили по поводу презрения, которое они этим внушали ей, хотя она никогда оного им не показывала, а также лицемерия других, не менее высоко стоящих, кто, причинив ей все возможное зло ранее и продолжая делать это сейчас, расточал ей уверения в преданности и всегдашней к ней привязанности и старался выставить свои услуги в выгодном свете. Я был польщен такой доверенностью повелительницы двора. Сие было замечено и стяжало мне внезапное уважение. Не говоря уже о том, что множество знатнейших людей заставали у нее меня одного по утрам и что в стекавшихся к ней посланиях говорилось, что они меня там видели, а самим им обыкновенно не удавалось поговорить с ней, она часто подзывала меня в большом салоне или я сам подходил к ней, чтобы сказать ей тихонько несколько
644
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
слов со спокойным и непринужденным видом, вызывавшим зависть, но имевшим мало подражателей. Увидев мадам де Сен-Симон, мадам Орси- ни всегда подходила к ней, ласково с нею заговаривала, вовлекала в беседу с окружавшими ее в тот момент людьми, а иногда вела ее к зеркалу, чтобы поправить ей прическу или туалет, словно та была ее дочерью. Часто она уводила ее от гостей и подолгу тихо с нею беседовала, произнося одни слова чуть слышно, а другие громко, но так, чтобы нельзя было понять, о чем идет речь. Кто-то с удивлением, а многие и с завистью задавались вопросом о причинах столь явного дружеского расположения, о котором ранее никто не догадывался, и, что было вовсе непереносимо для большинства, так это то, что, выходя с Королем и мадам де Ментенон из комнаты последней, мадам Орсини почти всегда подходила к мадам де Сен-Симон, если та находилась в первом кабинете53, куда, как и некоторые привилегированные дамы, имела право входить, и, отведя ее в сторону и понизив голос, разговаривала с нею. Точно так же поступала она, выйдя из этих покоев и застав мадам де Сен-Симон в салоне. Это не осталось незамеченным, и все стали с мадам де Сен-Симон отменно учтивы и любезны. Однако самым существенным было то хорошее, что мадам Орсини неоднократно говорила о ней Королю и мадам де Ментенон, и мы узнали из надежных и не связанных с мадам Орсини источников о множестве добрых услуг, оказанных ею мадам де Сен-Симон, о которых та никогда ее не просила, — причем делала мадам Орсини это и часто, и умело, преследуя определенную цель; мы узнали также, что она не раз говорила Королю и мадам де Ментенон, что при дворе среди женщин всех возрастов нет особы, по своей добродетели и благоразумию более подходящей для должности придворной дамы и даже, несмотря на молодость, пригодной уже сейчас занять должность статс-дамы мадам герцогини Бургундской, в случае если это место окажется свободным, и что никто не мог бы исполнять сию должность с большим достоинством и рассудительностью, к вящему удовольствию всего двора и их самих. О том же она не раз говорила с мадам герцогиней Бургундской, и небезуспешно, ибо с этого времени принцесса стала видеть в мадам де Сен-Симон возможную преемницу герцогини дю Люд, которая, однако, пережила саму принцессу. Я уверен, что свидетельства мадам Орсини способствовали укреплению уже имевшегося доброго мнения о мадам де Сен- Симон как всего двора, так и Короля и мадам де Ментенон, и доверие, коим
1705. Герцог и герцогиня де Альба на балу в Марли. Странности
645
они прониклись к мадам Орсини, имело для нас, как мы в свое время увидим, более важные последствия, чем мы могли бы ожидать. Мадам Орсини не забывала и меня, но для нее было естественнее оказывать покровительство женщине, каковое к тому же оказывалась более действенным. Ее от- ношение к нам и желание нам благодетельствовать оставались неизменными вплоть до ее отъезда в Испанию.
Герцог и герцогиня де Альба Из множества балов в Марли, где мадам Орсини на балу в Марли. Стран- неизменно оказывались почет и уважение, я хо-
ности чу сказать несколько слов об одном, куда мадам
Орсини не без труда добилась приглашения герцога и герцогини де Альба. Я говорю «не без труда», так как до этого никто из иностранных послов и вообще иностранцев не бывал допущен в Марли, за исключением Вернона, принятого там лишь однажды по случаю бракосочетания мадам герцогини Бургундской в знак уважения к герцогу Савойскому, чьим посланником он был54, и уже впоследствии стали приглашать послов Испании.
Место, отведенное в салоне для бала, представляло собой большой прямоугольник. На почетном месте, то есть со стороны салона, отделявшего апартаменты Короля от покоев мадам де Ментенон, стояло кресло Короля или кресла, когда на балу присутствовали король и королева Англии, которая сидела между двух королей. «Сыновья Франции» и месье герцог Орлеанский были единственными мужчинами в этом ряду, который замыкали принцессы крови. Напротив них сидели танцоры и вместе с ними месье граф Тулузский, а вначале, когда я там танцевал, — тогда еще танцевавший Месье Герцог; по обе боковые стороны сидели танцующие дамы, и среди них первые места занимали только титулованные дамы — точно так же, как за столом Короля или Монсеньора или у мадам герцогини Бургундской; позади Короля находились услужающие, иногда Месье Принц, и также позади — знатнейшие из придворных; позади танцующих дам располагались те, что не танцевали, а за ними — мужчины, находившиеся тут в качестве зрителей, причем некоторые из них помещались также и позади танцоров; уже не танцевавший Месье Герцог и никогда не танцевавший месье принц де Конти становились за дамами-зрительницами. Все всегда происходило одинаково, независимо от того, были ли гости в масках или нет, за исключе¬
646
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
нием того, что, скрыв лицо под маской, «сыновья Франции» смешивались в противоположном ряду с танцорами. Бал всегда открывали король Англии и принцесса, его сестра, и, пока они танцевали, Король стоял. Церемониал этот соблюдался два или три раза, после чего Король, по просьбе королевы Англии, оставался сидеть. Герцог и герцогиня де Альба прибыли около четырех часов и прежде всего явились к принцессе Орсини, получившей разрешение привести их к мадам де Ментенон до появления там Короля. Сие было великой милостью для мадам Орсини: мадам де Ментенон никогда не принимала никаких иностранных послов и вообще иностранцев, герцог и герцогиня де Альба никогда ранее ее не видели. Для них было сделано исключение, не создающее прецедента. Король приказал усадить герцогиню де Альба в первом ряду в глубине, рядом и чуть позади мадам принцессы де Конти, чтобы ей лучше был виден бал, а мадам Орсини — сбоку и позади нее. За ужином герцогиня де Альба сидела рядом с Мадам Герцогиней за столом Короля, а мадам Орсини — рядом с ней. Маршалу де Буффлеру было поручено заниматься герцогом де Альба на балу и пригласить знатных придворных к накрытому специально для герцога де Альба столу, где подавали служители Короля. Еще один такой же стол был накрыт для герцога Перта55 и для англичан. После ужина мадам герцогиня Бургундская пригласила герцогиню де Альба сыграть с нею в ландскнехт. Во время вечерней аудиенции Короля герцог де Альба держал подсвечник, и государь выразил ему сочувствие в связи с тем, что герцогу придется вернуться ночевать в Париж. Он удостоил его и мадам де Альба продолжительной беседы. Во время прочих балов мадам Орсини располагалась рядом с главным камергером и разглядывала всех и каждого в лорнетку. Король то и дело поворачивался, чтобы поговорить с ней, а мадам де Ментенон, которая ради нее иногда на половину или четверть часа появлялась на этих балах перед ужинами, отстраняла главного камергера, и тот вставал позади нее. Таким образом она оказывалась близ мадам Орсини и совсем рядом с Королем, с другой стороны от него и сзади, так что все трое могли вести непрерывную беседу, к которой часто присоединялась мадам герцогиня Бургундская, а иногда и Монсеньор. Эта принцесса также была занята одной лишь мадам Орсини, и было видно, что она желает ей понравиться. Самым же удивительным было то, что последняя появлялась в салоне с крохотным спаниелем под мышкой, так словно была у себя дома. Подобная вольность, на каковую ни¬
1705. Амело, посол в Испании; его характер
647
когда бы не осмелилась даже мадам герцогиня Бургундская, повергала всех в изумление, особенно когда Король на этих балах подходил приласкать собачонку, причем не раз. Трудно было привыкнуть к столь стремительному взлету, а для тех, кто видел и знал Короля и его двор, сие представляется удивительным даже по прошествии стольких лет. Теперь более не оставалось сомнений в том, что мадам Орсини возвратится в Испанию. Ее частые беседы наедине с Королем и мадам де Ментенон касались положения дел в этой стране. 1ерцог де Грамон просил о возвращении во Францию, королева Испании пылко добивалась того же. Король и мадам де Ментенон, в глубине души обиженные на него и недовольные его деятельностью в этой стране, не возражали, но нужно было найти другого посла.
Амело, посол в Испании; Выбор остановили на Амело. Это был человек че-
его характер Сти, разумный, исключительно трудолюбивый
и умный. Мягкий, учтивый, обходительный, но при этом достаточно твердый, он был к тому же очень благоразумен и скромен. Ранее он был послом в Португалии, Венеции, Швейцарии и исполнял другие поручения за пределами королевства. Он везде успешно справлялся со своими обязанностями, был любим и пользовался доброй славой. Он принадлежал к судейскому сословию, был государственным советником, а следовательно, не мог претендовать ни на орден Золотого Руна, ни на титул гранда. Он был истинной находкой для мадам Орсини, коей нужен был посол, не имеющий во Франции ни родственного, ни иного покровительства, кроме собственных заслуг, и такой, кто, пользуясь званием посла, наилучшим образом помогал бы ей во всех ее делах, будучи при ней всего лишь обладающим некоторым влиянием секретарем, который, видя ее величие, был бы ей послушен и под прикрытием имени которого она бы самовластно правила в Испании, пользуясь полным доверием во Франции. Он был в достаточно хороших отношениях с Королем и мадам де Ментенон, чтобы получать от последней приказания и выслушивать ее особые распоряжения, которые должны были удерживать его от сближения с министрами. Таким образом, мадам де Ментенон остановила свой выбор на нем, добилась его назначения с категорическим условием действовать в согласии с ней, а если называть вещи своими именами, — подчиняясь ей. О назначении было объявлено тотчас же по принятии этого решения. Амело имел несколько про¬
648
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
должительных и следовавших одна за другой бесед с мадам Орсини, тотчас же получил особые приказания от Короля, а еще больше — от мадам де Мен- тенон. Как только известие о его назначении дошло до Испании, отношение к герцогу де Грамону переменилось в лучшую сторону, и он был удостоен звания кавалера ордена Золотого Руна, как то и обещала мадам Орсини.
Орри возвращается Ей удалось решить задачу и потруднее, так как
в Испанию Король мало-помалу склонился к решению ни
в чем ей не отказывать. Она добилась для Орри разрешения возвратиться в Испанию под тем предлогом, что никто лучше него не разбирается в финансах этой страны и что никто, кроме него, не сможет дать Амело более подробные и более полные сведения касательно сей материи. Все согласились с тем, что на глазах у Амело он не сможет вернуться к тем злоупотреблениям и обману, кои являлись его преступлением, о котором ныне более не поминали. Амело отбыл в конце апреля, а Орри — следом за ним, то есть через месяц после объявления о назначении Амело послом.
Бёрк; его характер, приклю- Мадам Орсини добилась разрешения взять с со- чения, неудавгиаяся карьера бой в Испанию шевалье Бёрка, выхлопотав для
него официальное звание посланника короля Англии и шесть тысяч ливров жалованья, выплачиваемого ему Королем. Это был ирландский дворянин католического вероисповедания, который, не имея средств к существованию, решил попытать удачи в Риме и втерся в доверие к кардиналу де Буйону, в ту пору близкому другу мадам Орсини. Очень умный, обожавший интриги, что, однако, не мешало ему быть человеком чести, Бёрк отличался болезненной склонностью к политике и политическим рассуждениям. Кардинал де Буйон, сочтя его пригодным для множества секретных дел, постоянно прибегал к его услугам. Бёрк постарался понравиться мадам Орсини и преуспел в этом. Кардиналы вели какие-то негласные переговоры относительно церемониала с мелкими итальянскими князьями; кардинал де Буйон послал к князьям Бёрка, снабдив его верительной грамотой от Священной коллегии. Он так легко продвигался вперед, что нужно было его попридержать. Он стал преуспевать, был признан и обласкан многими кардиналами. Положение слуги кардинала де Буйона нача¬
1705. Бёрк; его характер, приключения, неудавшаяся карьера
649
ло его тяготить. Он оставил сию службу, получив пенсион и сохранив благорасположение кардинала. Позднее, наскучив бесплодными поисками какой-нибудь должности в Риме, он возвратился во Францию, женился на дочери Варенна56 (который, как мы ранее видели, лишился командования в Меце) и вскоре после того поселился в Монпелье. Увидав, как мадам Ор- сини безраздельно правит в Испании, он отправился туда к ней и встретил благожелательный прием. Она часто прибегала к его услугам, и благодаря ей он получил свободный доступ к королю и королеве Испании. Там он обрел широкое поле для деятельности. Он любил политику и интриги и благодаря своему обширному, хотя и не всегда точному, уму понимал цели и намерения монархов и всю жизнь строил всяческие прожекты. Но ничто, даже стесненные обстоятельства, не могло помешать ему в глаза говорить правду первым лицам в государстве: Орри, мадам Орсини, королеве Испании, а позже и королю, и другой королеве, его супруге, Альберони и самым влиятельным министрам, которые, восхищаясь им в узком кругу, использовали его для своих дел, советовались с ним и уважали его, но в то же время изрядно его боялись, а посему так никогда и не позволили ему занять хоть какую-нибудь должность и более чем скудно вознаграждали его услуги. Я часто виделся с ним в Испании, и встречи эти доставляли мне удовольствие. У Бёрка был сын, но он умер, и очень хорошенькая дочь. Он хотел, чтобы они вместе с матерью приехали к нему в Испанию; они сели на корабль в Лангедоке и были захвачены корсаром. Мать утонула, а дочь отвезли в Марокко, где она вела себя очень умно и добродетельно; обращались там с нею хорошо, но долго держали в плену и лишь много времени спустя отправили обратно во Францию. Некоторое время спустя после моего возвращения из Испании Бёрк, наскучив бесплодными ожиданиями и надеждами, возвратился во Францию к дочери, находившейся в одном из парижских монастырей. Здесь ему было еще хуже, чем в Испании, где он, по крайней мере, запросто встречался с министрами. Он рассказал мне о своем безрадостном положении и о том, что уезжает с дочерью в Рим, дабы встретиться там со своей приятельницей мадам Орсини и со своим природным королем57. Он был прекрасно встречен обоими, и его дочь стала фрейлиной королевы Англии58. Но в Риме его положение оказалось не лучше, чем во Франции и Испании. Вот так перед этим человеком, призванным многое свершить и причастным ко многим важным делам, всегда и везде захлопывались двери удачи и успеха.
650
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Мелфорт возвращен в Сен- Кстати, об английских католиках. Покойный ко- Жермен и объявлен герцогом;, роль Яков, умирая, счел своим долгом совер- Миддлтон принимает шить акт милосердия или справедливости — католичество не могу точно сказать какой. Граф Мелфорт, брат
герцога Перта, был его министром; он сослал его в Орлеан59. Его место занял Миддлтон, о котором никто не имел доброго мнения. Он был протестантом, человеком очень умным и хитрым, поддерживал в Англии множество связей — в интересах, как он утверждал, своего господина; но, как поговаривали, служил он лишь собственным интересам и оставлял себе все доходы короля. Жена его, наделенная ничуть не меньшим умом, да вдобавок исключительной ловкостью, была католичкой и гувернанткой принцессы Английской. Питавшая к ней большое расположение королева поддерживала его. Мелфорт возвратился в Париж. Тогда-то он и был приглашен в Сен-Жермен и объявлен герцогом: так, умирая, распорядился покойный король Англии. Герцог Перт, его брат, некогда был воспитателем короля. Миддлтон испугался, что Мелфорту вернут прежнюю должность, которую он исполнял в его отсутствие, и поступил решительно: явившись к королеве, сказал, что святая жизнь и, особенно, блаженная кончина покойного короля, ее мужа, а также увещевание, с коим, умирая, тот обратился к своим слугам-протестантам, обратили его, Миддлтона, в истинную веру; он стал католиком, чем вернул себе уважение и доверенность обитателей Сен-Жермена. Мелфорт не получил ничего; но он и его жена были удостоены во Франции ранга и почестей герцога и герцогини, — как все те, кто был возведен в герцогское звание в Сен-Жермене или кто уже имел оное до прибытия туда.
Многие из известных и замечательных людей скончались в ту пору почти одновременно.
Смерть мадам дю Плесси- Мадам дю Плесси-Бельер, лучшая и преданней- Бельер шая подруга месье Фуке, поплатившаяся за пре¬
данность тюрьмой и множеством неприятностей, сберегла в горниле испытаний неизменными и свой ум, и свою верность. До глубокой старости она сохраняла светлый ум, здоровье, доброе имя и множество друзей; скончалась она у маршалыни де Креки, своей дочери, с которой жила в Париже.
1705. Альберготти и его характер
651
Смерть, характер и судьба Магалотти, будучи итальянцем, совсем моло- Магалотти дым попал в число тех наемников60, коих карди¬
нал Мазарини набрал в свою гвардию. У кардинала он встречался с молодым Королем и впоследствии сохранил с ним непринужденные отношения. Король любил и отличал Магалотти, что, однако, не оградило последнего от ненависти месье де Лувуа, который не мог пережить его близости с месье де Люксембургом. Это был человек, обожавший наслаждения и роскошь, пользовавшийся любовью и уважением, всегда служивший в лучших армейских частях. Он был генерал-лейтенантом, губернатором Валансьенна и командовал Королевским Итальянским полком, который стоил очень дорого. Он и в старости был исключительно красив со своим румянцем, живыми итальянскими глазами и изумительными снежно-белыми волосами. Одевался он всегда в длиннополый камзол на итальянский манер. Лувуа, отстранивший его от службы, помешал ему стать кавалером Ордена Святого Духа, хотя он происходил из знатного флорентийского рода. Впрочем, это был милейший человек, умный, рассудительный и обаятельный.
Альберготти и его характер Королевский Итальянский полк получил Альберготти, его племянник. Он был умнее своего дяди, обладал большими военными талантами и храбростью, но еще большим честолюбием, и все средства для удовлетворения оного были для него хороши. Это был человек очень опасный, очень дурной от природы, совершенно бесчестный и к тому же настолько холодно-высокомерный, что мог за целый день не произнести ни с кем ни слова. Дядя ввел его в ближайшее окружение месье де Люксембурга и тем самым — в лучшее военное общество, что открыло ему дорогу ко двору. По тем же причинам он был тесно связан с месье принцем де Конти и находился в прекрасных отношениях с Месье Герцогом. Его обвинили — и поведение его подтвердило справедливость обвинения — в том, что он перешел из одного лагеря в другой, то есть находился в сношениях с месье де Вандомом и тогда, и после его разрыва с месье де Люксембургом, с месье принцем де Конти и с их друзьями, а после смерти месье де Люксембурга уже открыто переметнулся на ту сторону. Месье де Люксембург-сын, месье принц де Конти и их друзья жаловались на это в узком кругу, но на публике молчали из соображений благопристой¬
652
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ности. Альберготти стал фаворитом месье де Вандома, что дало ему покровительство месье дю Мэна, приблизившее его к мадам де Ментенон. Я уделил некоторое внимание этому ловкому итальянцу, и далее мы увидим, что познакомиться с ним было небесполезно.
Смерть герцога деШуазёля Я уже достаточно и не раз говорил о герцоге де кладет конец его герцогству- Шуазёле, так что сейчас могу лишь добавить, что пэрству после его смерти освободилось лишь место кава¬
лера Ордена Святого Духа, а его герцогство-пэрство угасло.
Смерть президента В связи с процессом о месте месье де Люксем-
деМэзона бурга в иерархии пэров я уже достаточно рас¬
сказывал о том, что представлял собой президент де Мэзон, и сейчас могу лишь добавить, что умер он глубоким стариком, отказавшись от своей должности в пользу сына, о котором далее еще не раз пойдет речь.
Смерть мадемуазель Мадемуазель де Бофремон покинула этот мир
де Бофремон вскоре после кончины месье де Дюра, рассказы¬
вая о котором я упоминал ее.
Смерть Сэссака Сэссак, о котором я также уже достаточно рас¬
сказывал61, окончил свою позорную жизнь, оставив красивую, богатую и молодую вдову, весьма быстро утешившуюся; единственный сын, родившийся от этого брака, вскоре умер, и мать унаследовала все состояние. С его кончиной угас знаменитый род Клермон-Лодэв. По какой-то прихоти Сэссак никогда ни по ком не носил траура, а потому и по нему никто траура носить не стал, даже герцог де Шеврёз, его сводный шурин.
Траур по случаю кончины Король на несколько дней облачился в траур по герцога Максимилиана случаю кончины герцога Максимилиана, дяди Баварского с отцовской стороны курфюрста Баварского, —
облачился исключительно из желания сделать
1705. Длительный приступ подагры у Короля
653
приятное последнему. Герцог Максимилиан женился когда-то на сестре месье де Буйона, от которой у него не было детей и с которой он уже давно очень уединенно и благочестиво жил в своем сельском владении в Баварии'
62
Смерть Бёврона Месье де Бёврон, кавалер Ордена Святого Духа
и генеральный наместник в Нормандии63, скончался у себя в Ла-Мейере, когда ему уже перевалило за восьмой десяток64 и когда, к его великому утешению, один его сын, Аркур, добился высочайшего положения, а другой сын, Сезанн, также преуспел на этом пути и уже был кавалером ордена Золотого Руна. Всем этим благополучием, как мы видели, они были обязаны забавам отцовской молодости65. Бёврон был человек в высшей степени порядочный, добрый, всеми уважаемый и еще более любимый.
Смерть маленького герцога И еще одна утрата: внезапная смерть монсеньо- Бретонского. Траур по слу- ра герцога Бретонского. Монсеньор герцог Бур- чаю его кончины гундский и особенно мадам герцогиня Бургунд¬
ская безутешно скорбели; Король выказал величайшее благочестие и смирение. И почти сразу же, а именно 24 апреля, Король отбыл в Марли66, взяв с собой тех, кого сам пожелал, ибо никто даже не просил разрешения туда поехать. Мадам де Сен-Симон и я были в числе приглашенных.
Длительный приступ подаг- Из-за приступа подагры у Короля, оказавшегося ры у Короля,, положивший очень продолжительным, двор оставался в Мар- навсегда конец публичным ли более шести недель, и с тех пор не стало боль- вечерним аудиенциям ше общих вечерних аудиенций, а к Королю в это
время входили лишь те придворные, коим сие было положено по «праву входа». Не проводилось никаких траурных церемоний, за исключением того, что тело маленького принца везли в неза- драпированной карете Короля, окруженной гвардейцами и пажами с факелами67. В этой же карете сидели: на первом месте — кардинал де Куален, потому что он держал на коленях на подушечке сердце; рядом с ним, в качестве принца крови, — Месье Герцог; месье де Трем, как герцог, а не как ка¬
654
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
мергер, сидел впереди рядом с мадам де Вантадур, коей сие было положено как воспитательнице. Помощница гувернантки и священник Короля сидели у дверей. Ни Король, ни Монсеньор, ни месье герцог или мадам герцогиня Бургундские не носили по нему траур68. Траур «как бы по брату» носили месье герцог Беррийский и весь двор. Из Сен-Дени сердце было отвезено в Валь-де-Грас. Эта утрата не оставила равнодушным парижское общество.
СмертьРюбантеля Опальный Рюбантель, старый, давно удалив¬
шийся от двора (о чем я писал ранее)69, также умер в Париже несколькими днями позже.
Смерть Бретёйля. Арменон- Бретёйль, государственный советник, ранее быв- виль— государственный со- ший интендантом финансов, чей сын ныне во ветник. Смерть единствен- второй раз стал государственным секретарем ного сына д’Алегра по военным делам, покинул этот мир почти сле¬
дом за ними. Его должность государственного советника была передана Арменонвилю, уже являвшемуся директором финансов; я упоминаю об этом потому, что последнему было суждено, как мы увидим, занять еще более высокое положение70. В это же время д’Алегр потерял своего единственного сына.
Анжервилье, интендант Буйно, государственный советник и интендант
Дофинэиармий Дофинэ, скрюченный подагрой, но отнюдь
не утративший вкуса к жизни, пожелал оставить эту должность. Я упоминаю об этом потому, что она была передана Анжервилье, несмотря на его молодость; он был тогда всего лишь интендантом Алансона. Впоследствии он станет государственным секретарем по военным делам, и у нас еще не раз будет случай поговорить о нем.
Бугию, его характер. Раз уж я упомянул Бушю, то следует рассказать и
Странности последних лет о его удивительном поступке, которому он при- его жизни дал демонстративный характер, насколько это
было возможно для человека его положения. Это был человек очень приятной наружности, еще более приятного ума, каковой он сохранял до конца дней. Умен он был исключительно, легко
1705. Брак графа д’Аркура и его последствия для него
655
справлялся с любой работой и без труда находил выход из любого положения. Он был интендантом армии в Дофинэ, Савойе и Италии в течение как всей предшествующей, так и этой войны. Там он бешено обогатился, но оценен был по заслугам — не обществом, а министерством — слишком поздно; человек он был в высшей степени светский, учтивый и галантный. Он и его жена (фамилия ее была Руйе), сестра последней герцогини де Ри- шельё и жены Бюльона, прекрасно обходились друг без друга. Она безвыездно жила в Париже, где он вовсе не горел желанием поселиться с ней вместе, а еще менее, после стольких лет исполнения гораздо более блистательной и интересной должности, привлекали его кабинеты и заседания Совета. Однако он не мог долее противиться необходимости достойного возвращения, о коем предпочел просить сам, не дожидаясь того момента, когда будет отозван. Он, как мог, оттягивал свое возвращение и наконец двинулся в путь, проезжая за день как можно меньшее расстояние. Проезжая через Парэ, владение аббатов Клюни, расположенное неподалеку от этого аббатства, он сделал там остановку и прожил два месяца на постоялом дворе. Не знаю, что его к этому подтолкнуло, но он решил там остаться71. Он купил землю и, не уезжая оттуда, стал строить дом, потом разбил сад, поселился там и более никогда не покидал этих мест; здесь он прожил много лет, здесь и умер, и никому из его друзей и родных не удалось заставить его хоть раз покинуть эти места. Ни по соседству, ни в округе не было других домов, кроме того, что он себе построил; ранее он не знал никого в этих краях. Он поддерживал добрососедские отношения с местными жителями и, как простой обыватель Парэ, приглашал соседей к своему столу, где их всегда ждала сытная трапеза.
Брак графа д’Аркура и его Примерно в это же время был заключен брак, последствия для него\ маде- вызвавший изрядное неудовольствие в Лота- муазель де Монжё; ее проис- рингском доме. Принцесса д’Ар кур потеряла од- хождеиие ного сына в Италии, другого — два месяца назад
в Империи, когда тот направлялся в Вену, чтобы служить императору, о чем она горько плакалась мадам де Ментенон; дочерей у нее не было. У нее оставался только один сын, старший72. Из-за тяжелых травм головы, полученных в результате несчастного случая, он перенес три или четыре трепанации черепа, вследствие коих стал очень плохо
656
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
слышать. Мать вовсе его не любила и, пока у нее были другие дети, благочестивыми доводами склонила к духовной карьере, желая сделать богатым служителем Церкви, и уже предприняла некоторые шаги в этом направлении. Когда же у нее не осталось никого, кроме этого сына, ее давняя неприязнь к нему разгорелась с новой силой. Она задумала женить его; но ни она, ни ее муж не хотели давать ему ничего; поиски ее остались безуспешными. В конце концов она обратилась к тому, что было под рукой. Ее хорошо принимали в Со у мадам дю Мэн, которой по душе был всякий, кто соглашался участвовать в ее праздниках, ночных увеселениях, спектаклях и прочих забавах. В ее окружение втерлась в качестве искательницы ее расположения, польщенной тем, что ее хотя бы терпели, некая мадемуазель де Монжё, черноволосая, желтолицая, страшная как смертный грех, но чертовски умная, наделенная бешеной энергией, каковую она с пользой применила впоследствии, и, как наследница финансиста, очень богатая. Ее отец звался Кастиль, как некий пес прозывался Лимоном73, а дед, также занимавшийся финансами, присоединил к своему имени, дабы украсить его, фамилию матери, дочери знаменитого Жаннена, государственного министра, пользовавшегося при Генрихе IV немалой известностью внутри страны и за ее пределами. Отец нашей невесты взял себе имя Монжё74 — по названию приобретенного им прекрасного владения. Занимаясь тем же ремеслом, что и отец, он изрядно приумножил его богатства. Он пользовался покровительством месье Фуке75, благодаря чему получил разрешение занять должность секретаря Ордена Святого Духа, которую Новьон, ставший впоследствии первым президентом, продал ему в 1657 году, через год после того, как купил ее. Падение Фуке сломало его карьеру. Когда враги сюринтенданта утратили надежду на более суровую для него кару, чем пожизненное заточение, финансисты поры его величия стали объектом преследования, и в том числе Монжё. Его не пощадили76, но он сумел доказать необоснованность ряда обвинений. Сие вызвало раздражение. Король потребовал, чтобы он отказался от своей должности в Ордене, и в ответ на его категорический отказ подчиниться запретил ему носить знаки орденского отличия. Ранее ему уже довелось провести немало времени в тюрьме; ему пригрозили новым заточением — он остался непреклонен. Пришлось ограничиться полумерой: его сослали в его имение в Бургундию, а государственный секретарь Шатонёф стал носить Орден Святого Духа и ис-
1705. Брак графа д’Аркура и его последствия для него
657
поднять по комиссии обязанности его секретаря. Наконец, удрученный своим одиночеством в замке Монжё, коему не видно было конца, Монжё подал в отставку. Должности его была определена цена, и Шатонёф стал ее официальным обладателем. После этого Монжё получил разрешение выезжать и даже проводить зиму в Отёне. Бюсси-Рабютен, также сосланный туда77, довольно часто упоминает об этом в своих пресных и претенциозно ученых письмах78. В конце концов Монжё было разрешено вернуться в Париж, где он и умер в 1688 году79. Жена его была Дове и состояла в родстве с главным сокольничим80. Стараниями мадам дю Мэн брак был заключен и отпразднован в Со. Месье герцог Лотарингский поссорился из-за этого с принцем и принцессой д’Аркур и запретил их сыну и невестке показываться ему на глаза и тем более появляться в его владениях. Однако для принцессы д’Аркур неприятность сия оказалась не единственной. Поначалу все шло замечательно: ей теперь было с кем поговорить. Но однажды она допустила оплошность, следствием чего стали поучения и принужденность в отношениях. Ум и ловкость, правда, сделали свое дело, и все вернулось к первоначальному положению, но случилось несчастье. Невестка отправила из Парижа одновременно два письма: одно — своей свекрови в Версаль, полное нежности и бесконечной почтительности, другое — подруге с жалобами на то, что она вынуждена терпеть тиранство свекрови, капризы и сумасбродства этой бешеной мегеры, с которой никогда не могли ужиться ни дети, ни слуги. Ни одно выражение, ни один жест, ни один эпизод из жизни принцессы д’Аркур не были забыты, и все было изображено с умом, язвительностью и искусством человека, коему сие доставляет удовольствие и приносит облегчение. Подруга получила письмо, адресованное свекрови, а свекровь — письмо к подруге: адреса на конвертах оказались перепутаны. Ярость принцессы д’Аркур была столь велика, что ей не хватило сил промолчать о случившемся; приключение сие стало известно всему двору, где ее боялись и ненавидели, и немало всех позабавило. Принцесса не нашла утешения и в Лотарингском доме, взбешенном этим недостойным браком. Она безжалостно обрушилась на невестку. Та была до крайности удручена случившимся, но мало-помалу пришла в себя и, видя, что нет надежды добиться полного примирения хитростью и уловками, склонила на свою сторону мужа, не менее ее тяготившегося этим игом. Они припрятали денежки, коими часто пытались укрощать прин¬
658
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
цессу, сбросили маску и более не скрывали своего к ней презрения. Принц д’Аркур, погрязший в распутстве, не появлявшийся ни при дворе, ни дома, не интересовавшийся ни женой, ни ими, не вмешивался в их отношения. Так графиня д’Аркур обрела свободу, коей стала пользоваться без всякой меры.
Строгость в вопросах С тех пор как отец Ле Конт лишился должности
исповеди в королевской семье, духовника мадам герцогини Бургундской и при- Отец деЛаРю, духовник нужден был отправиться в Рим, чтобы сделать
мадам герцогини Бургундской попытку оправдаться в том, что он написал об
отношениях иезуитов в Китае со всеми прочими миссионерами, о чем я в свое время уже рассказывал81, принцесса, перебрав множество священников, так и не нашла себе духовника по вкусу. В том, что касалось исповеди, Король был исключительно строг со своим семейством. У Монсеньора всегда был тот же духовник, что и у самого Короля, его детям дозволялось брать себе духовниками лишь тех иезуитов, которых им предлагал Король, и нужно было публично причащаться не менее пяти раз в год: на Пасху, Пятидесятницу, Успение, в День Всех Святых и на Рождество, как это делал он сам, — и мадам герцогиня Бургундская поступила бы неподобающе, если бы не причащалась чаще. В силу ее возраста и склонностей такого рода требования были для нее более чем стеснительными. В Турине у нее имелся прекрасный наставник — духовник из Ордена варнавитов82. Сей варнавит не ставил иезуитов ни во что. Герцог Савойский не любил их и не давал им воли, так что мадам герцогиня Бургундская впитала неприязнь к ним с младенчества. Наконец после множества неудачных попыток ей дали в духовники отца де Л а Рю, занимавшего высокое положение в ордене и известного своими проповедями, кое-какими трудами, первейшими должностями, что он исполнял в своей провинции, влиянием, коим он пользовался среди собратьев, и умением держать себя в свете, где он довольно часто бывал. Он нашел средство приобрести себе на имя иезуитов (чьи способности приобретать и приумножать приобретенное погубили бы представителя любого другого ордена) загородный дом в Понтуазе, где нередко приятно проводил время с друзьями. Сей духовник в конечном итоге сохранил занимаемое место; в свое время мы увидим, что из этого получилось.
1705. Вильруа, Виллар и Марсэн — генералы армий...
659
Поншартрен мирится Поншартрен, вернувший себе, как мы видели, с маршалом деКёвром благодаря жене прежние отношения с месье
и остается в ссоре с ff О графом Тулузским, втайне от него трудился над
осуществлением своего замысла, о котором я уже говорил. Граф, человек прямой и искренний, полагал, что после прощения, дарованного им Поншартрену, и обещаний и заверений последнего, его ведомство не станет более чинить ему никаких препятствий и в этом году он снова выйдет в море, где рассчитывал добиться большего, чем в прошлом году, когда ему во всем оказывалось злонамеренное противодействие. Поншартрен, в восторге от того, что ему удалось убаюкать графа сими надеждами, делал все возможное, чтобы не дать оным развеяться. А для этого нужно было иногда работать у адмирала с маршалом де Кёвром, а порой и всем троим — с Королем. Маршал по-прежнему терпеть не мог Поншартрена, как и тот его, и был возмущен тем, что граф поддался чувству сострадания по отношению к мадам де Поншартрен. Необходимость совместной работы делала такое положение вещей весьма стеснительным для обоих. Граф, наскучив взаимной ненавистью, уже не поддерживал маршала, у которого были все основания опасаться государственного секретаря. Последний тоже не хотел ссориться со всем этим столь влиятельным семейством. К мнимому примирению Поншартрена подтолкнуло желание обмануть графа и маршала в том, что касалось флота, коим они мечтали командовать и каковой он решил любой ценою у них отобрать. Сия вражда досаждала Королю; ради него обе стороны шли на уступки в том, чего они желали для достижения собственных, ни в чем не схожих целей. Герцог де Ноай, вечно стремившийся сунуть нос во все дела, взял дело в свои руки и в конце концов добился примирения, каковое было заключено между двумя соперниками в кабинете канцлера. Что касается д’О, коему не нужно было работать с Поншартреном, то он с холодным презрением смотрел на все эти уловки и не выказал ни малейшего желания сделать хотя бы шаг к примирению.
Вильруа, Виллар и Марсэн — Примерно в середине марта маршалы де Виль- генералы армий во Фланд- руа, де Виллар и де Марсэн работали вместе pmi, на Мозеле и в Эльзасе с Королем и Шамийяром у мадам де Ментенон
над согласованием планов кампаний: первый —
660
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
над планом для Фландрии, второй — для Мозеля, где ожидали основного удара противника, третий — для Эльзаса. Через две недели Вильруа выехал в Брюссель, чтобы отдать необходимые приказания. Виллар отбыл некоторое время спустя, а Марсэн 1 мая двинулся в Страсбург, где положение выглядело наиболее спокойным.
Лапара направлен в Верруа Вандом, с 14 октября стоявший перед Верруа, тешил Короля частыми посланиями и множеством обещаний, ни одно из коих не исполнялось. Пехота, по уши в грязи, изнемогала от усталости и нехватки всего самого необходимого, а офицеры, лишенные должной экипировки, страдали от неудобств положения лагеря и от ненастья. Огромное количество войск было сосредоточено перед этой обложенной лишь наполовину крепостью, которая одной стороной беспрепятственно сообщалась с неприятельским укрепленным лагерем, отделенным от осаждавших рекой. Тревога наконец взяла верх над безграничной верой в месье де Вандома. Король пожелал, чтобы туда направился первый военный инженер и генерал-лейтенант Лапара, хоть он и не ладил с месье де Вандомом. Ему предстояло внести вместе с последним необходимые изменения в план осады для скорейшего ее завершения, а главное, — в подробностях ознакомить Короля с действительным положением вещей. Лапара был слишком хорошо обо всем осведомлен, чтобы поставить под угрозу свое положение, нанеся оскорбление человеку, пользующемуся таким влиянием и такой всесильной поддержкой, — человеку, который ни за что не простил бы ему этого и настроил бы против него Шамийяра, месье дю Мэна и мадам де Ментенон. Дело зашло уже слишком далеко: он все находил замечательным и во всем разделял мнение месье де Вандома. Последний, довольный его поведением и с каждым днем испытывая все большие затруднения, чего, правда, старался не показывать, в конце концов позволил убедить себя в том, что ему не удастся овладеть Верруа до тех пор, пока крепость будет сообщаться с укрепленным лагерем, имея благодаря этому возможность вывозить убитых, раненых и больных, пополнять свои ряды свежими силами и иметь вдосталь боеприпасов и провианта. Между тем в конце февраля прошло уже четыре с половиной месяца с момента начала осады Верруа. Итак, было решено попытаться нарушить это сообщение, каковое, что бы ни утверждал со своим обычным упрямством месье де Вандом, не позволяло овладеть Верруа.
1705. Принц Евгений в Италии
661
Сообщение между Верруа В ночь с 1 на 2 марта был атакован Островной и Крегиеншино прервано форт, охраняемый двумя савойскими батальонами; форт был взят приступом, и в живых там не осталось никого, кроме взятых в плен двухсот солдат и двадцати четырех офицеров. Одновременно пушечными выстрелами был разрушен мост, восемь лодок было унесено течением, и сообщение между Крешентино и Верруа было прервано. Наши части заняли форт, а две роты гренадеров при поддержке двух батальонов ринулись в пролом и добрались до второй линии заграждений, где убили пятьдесят солдат. Гренадеры, которым было приказано всего лишь разведать обстановку, отошли назад, понеся в этой бурной и внезапной атаке очень незначительные потери. Ни одна из вражеских мин не взорвалась. После этой рекогносцировки появилась надежда на скорое и успешное завершение долгой осады, чего ранее не было ни малейших оснований ожидать. И тем не менее осада продлилась еще месяц, а в целом — пять с половиной месяцев. Пожалуй, это царствование не знало другой столь долгой и столь разорительной осады.
Безоговорочная капишуля- Наконец 5 апреля осажденные подали сигнал ция Верруа о капитуляции. Они потребовали почетной ка¬
питуляции, но месье де Ванд ом, наконец-то державший их в своей власти, желал, чтобы они стали военнопленными. Они продолжали обороняться вплоть до 9 апреля, когда сами взорвали все свои мины, — так что вся крепость, за исключением дозорной башни, взлетела на воздух, — после чего сдались на милость победителя. Таким образом, осада продлилась без пяти дней шесть месяцев. После этого оставалось лишь предоставить длительный отдых войскам, измученным долгой осадой, — и это в то время, когда они должны были уже быть готовы к походу; впоследствии дело удалось с грехом пополам наладить, но вред войскам и операциям летней кампании был нанесен непоправимый.
Принц Евгений в Италии. Через три недели принц Евгений прибыл в Ита- Решение об осаде Турина лию с мощным подкреплением, намереваясь
принято и обнародовано воспользоваться усталостью нашей главной армии и расстройством частей, которые вели долгую и многотрудную осаду. Сие, однако, не поме-
662
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
шало нам вознамериться начать осаду Турина, принять соответствующее решение и, хуже того, — обнародовать оное, что имело весьма неблагоприятные последствия.
Принцесса Орсини испиты- Мадам Орсини, оказавшись в своей стране воз- вает искушение остаться несенной на такую высоту, о какой не могла да-
во Франции же и мечтать, стала сомневаться относительно
целесообразности возвращения в Испанию. Настоятельные призывы королевы не находили у нее прежнего отклика, и она старалась пропускать мимо ушей те легкие намеки, каковые ей начали время от времени делать. Возраст и здоровье мадам де Ментенон позволяли лелеять кое-какие надежды, и, конечно, она предпочла бы властвовать здесь, а не в Испании. Ей льстили все эти отличия и знаки доверенности, выказываемые Королем и мадам де Ментенон, часто выходившие за рамки испанских дел и позволявшие ей оказывать услуги или вредить как придворным особам, так и тем, чьи должности и влияние, казалось, делали их недоступными ддя нее. Она надеялась сохранить сие положение и, опираясь на испанские дела, создать для них своего рода маленькое министерство, каковое позволило бы ей расширить сферу своей деятельности и оказаться причастной и ко всем прочим делам. Польщенная похвалами, а точнее, рабским поклонением знатнейших и влиятельнейших особ, она полагала, что сможет увековечить такое положение вещей благодаря той исключительной роли, каковую стала играть при французском дворе. Расположение Короля и мадам де Ментенон, полюбивших ее общество, и отсутствие еще кого бы то ни было, занимающего такое же исключительное положение, были в ее глазах преимуществами, сулившими ей исполнение всех ее желаний; а пока в ней шла эта борьба, объяснением ее затянувшемуся пребыванию во Франции, окончанию коего она не назначала никаких сроков, служили состояние здоровья и необходимость заняться кое-какими частными делами. Во главе совета принцессы стояли архиепископ Экса и ее брат, о котором я расскажу позже, чтобы не нарушать сейчас хода повествования. Принцесса не осмеливалась поведать им свои замыслы; они догадались о них по вырвавшемуся у нее признанию, подкрепленному всеми вышеупомянутыми доводами. Советники не согласились с нею, указав, что прием, оказанный прибывшей с кратким визитом особе, чье пребывание
1705. Она наконец решается возвратиться в Испанию
663
в Испании необходимо двору, не имеет ничего общего с тем, что ожидает оную особу, буде она займет при дворе постоянное и определенное положение. Они разъяснили ей, что, будучи если не обманутой, то ослепленной окружающим ее сказочным блеском, она упускает из виду то, что объясняется все это стремлением мадам де Ментенон, подогреваемым личной заинтересованностью Аркура, править Испанией, так чтобы все сведения к Королю шли только через нее и чтобы она вновь смогла завладеть сей весомой долей власти, лишив оной министров; что сие возможно только при возвращении в Испанию той, что царила там и напрямую сообщала ей обо всем; в противном же случае мадам де Ментенон никоим образом не удастся завладеть сей драгоценной частью дел, каковые, по самой своей природе, могут лишь естественным образом перейти в ведение министров, а она полностью лишится доступа к ним; что, движимая досадой, она положит конец этому обольстительному блеску и что мадам Орсини, еще недавно допущенная ко всем делам, будет вскоре отстранена от них завистью, которая молчала, пока речь шла лишь о кратком визите, но которая ни за что не смирится с тем, чтобы влияние, приобретенное ею за время краткого пребывания, стало в этой стране чем-то постоянным и неизменным; что вскоре все те, кто теснился вокруг нее и искал ее благоволения, оставят ее; что положение ее может быть надежным и прочным лишь в той мере, в какой она сможет извлечь из него наибольшую пользу и выгоду; что для достижения этой цели, возможно, неплохо дать некоторые основания для тревоги, дабы обеспечить себе как можно более почетный выход, но не следует заходить слишком далеко, дабы не испортить своих дел, имея твердое намерение уехать; причем не следует ни слишком спешить с отъездом, дабы получить все возможные выгоды, ни слишком долго его откладывать, дабы не создавать впечатление, что она уезжает против воли, ведь тогда ее власть в Испании стала бы менее обширной, менее общепризнанной и менее абсолютной, чем та, коей сейчас желают ее наделить.
Она наконец, решается Основательность сих доводов убедила принцес-
возвратиться в Испанию су Орсини. Отныне она видела в своих колебаниях лишь искушение и соблазн. Итак, она решилась уехать, но при этом не проявлять поспешности, действовать осмотрительно, заставить себя упрашивать, дабы, может быть, получить
664
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
даже более того, что она уже имела, но главное, — соблюдать чувство меры, чтобы не порвать нить, слишком туго ее натянув, и видеть отныне в этой стране лишь основание своего всевластия в Испании. Вскоре мы увидим, что она сумела извлечь пользу из этого прекрасного совета, причем не только для себя, но и для тех, кто его ей дал. Мои отношения с мадам Орсини позволили мне стать свидетелем сих перемен в ее чувствах и намерениях: по прибытии во Францию — страстное желание возвратиться в Испанию, затем — опьянение, поколебавшее сие намерение, и наконец — окончательное решение. Мне, кроме того, были известны кое-какие подробности, но в точности так, как я рассказываю об этом здесь, мне стало о них извести но лишь позже.
Поведение, дерзость и неудача, постигшая замыслы Молеврие, отозванного во Францию, и его туда прибытие
Тем временем в Испании происходило немало событий. Молеврие, обладавший полной доверенностью королевы в том, что касалось возвращения и торжества мадам Орсини, и оставшийся в отсутствие Тессе, находившегося на границе, единственным значительным лицом, посвященным в это дело, использовал себе во благо те ценные советы, каковые смог благодаря точной осведомленности о жизни нашего двора дать королеве относительно ее поведения. Пользуясь данным ему королевой правом входить в ее покои, он проходил к ней в любое время через апартаменты короля, о чем я, как мне кажется, уже говорил. Он проводил долгие часы с нею и королем, а часто и наедине с ней. Герцогиня де Монтельяно не проявляла излишнюю суровость в вопросах этикета, к тому же король знал про эти визиты и не имел ничего против них. Молеврие просматривал письма, которые они получали; он сам составлял письма и диктовал им ответы и таким образом добивался их доверенности во всех прочих делах. Благодаря его уму, образованности и удачным советам в том, что касалось мадам Орсини, доверие короля и королевы к нему еще более возросло. Стали думать, что он хотел понравиться королеве и преуспел в этом. Правду сказать, постоянные ежедневные и столь продолжительные приватные беседы наводили многих на размышления и даже вызывали толки. Пора было после успешного сева начать жатву. Наш приятель возжелал, ни много ни мало, как получить титул гранда, и добился этого;83 но, как
1705. Поведение, дерзость и неудача, постигшая замыслы Молеврие
665
следует из того, что я рассказал о нем ранее, он был слишком тщеславен, чтобы не проболтаться. Весть дошла до герцога де Грамона. Он отнесся к ней с презрением, как человек, которого намерены прогнать и с которым новый фаворит не церемонится. Он поспешил уведомить Короля и министров о слухах, касавшихся дерзкого поведения Молеврие с королевой, — поведения, оскорблявшего всех испанцев, — и о том, что он наверняка получит титул испанского гранда. Зависть всего двора и эти слухи, дошедшие до находившегося на границе Тессе, встревожили последнего. Он опасался последствий для обоих дворов, но более всего — для французского. Тессе потребовал, чтобы зять прибыл к стенам Гибралтара, где маршал тогда находился, и Молеврие вынужден был тотчас же выехать к нему из Мадрида. В это же время прибыл курьер от Торси с очень резкими письмами Короля королю Испании относительно Молеврие и с письмом Торси к Молеврие, в коем министр уведомлял последнего, что Король категорически запрещает ему принимать титул гранда, равно как и любые другие милости короля Испании, и приказывает ему немедленно присоединиться к Тессе. Письмо сопровождалось суровым выговором, но от имени не кузена, а министра84, оскорбленного его уловками, интригами и всем образом его действий. Курьер вручил послания Короля королю Испании и поспешил к Гибралтару, чтобы доставить Молеврие адресованные ему письма. Это был неожиданный удар для честолюбца, сумевшего так ловко и успешно сплести интригу для других, но оказавшегося лишенным награды, каковая, казалось, уже была у него в руках. Однако ярость и досада сменились надеждой при помощи Мадрида справиться с Версалем. Тестю не удалось, как бы ему того ни хотелось, надолго удержать зятя под стенами Гибралтара: ни доводы маршала, ни его власть не возымели должного действия. Молеврие довольно скоро возвратился в Мадрид — якобы для того, чтобы дать отчет о ходе осады, а на самом деле, чтобы попытаться при помощи короля и королевы Испании заставить Короля отказаться от своего решения и согласиться на присвоение ему титула испанского гранда. Но, к несчастью для Молеврие, уже готовый к отъезду герцог де Грамон в тот момент находился еще в Мадриде и сейчас же отправил курьера с известием о возвращении человека, которому, по его сведениям, было приказано отправиться к стенам Гибралтара и который возвратился, не имея на то, как он полагает, никакого разрешения. За ослушание тут же последовало наказание:
666
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Торси получил приказ отправить Молеврие послание с категорическим требованием немедленно по получении оного оставить Мадрид и возвратиться во Францию. На сей раз выхода не было, и мешкать с отъездом было невозможно. С видом глубочайшего отчаяния Молеврие попрощался с королем и королевой Испании и отбыл. Случилось так, что, когда он прибыл в Париж, двор находился в Марли, и его жена также находилась там. Он попросил разрешения воспользоваться правом мужей приезжать в Марли, когда там находятся их жены, и Король, дабы избежать скандала, не стал ему в этом отказывать. Утешением для него было увидеть на вершине величия принцессу Орсини, ради которой — а скорее из-за своих амбиций — он поссорился со своими кузенами — Торси и герцогом де Бовилье, — с коими теперь, при ее содействии, рассчитывал помириться.
Гибралтар получает Между тем дела у Гибралтара шли очень плохо.
помощь; осада снята Из Лиссабона на борту тридцати пяти больших
военных кораблей прибыло мощное подкрепление. Они вошли в Гибралтарскую бухту, где обнаружили пять кораблей Пуэнти, который, не считая себя в безопасности, тем не менее вынужден был оставаться там, исполняя категорический приказ короля Испании. Густой туман скрыл от него приближение этой эскадры, и он увидел ее лишь в тот момент, когда она уже шла на него в атаку. Ранее он отправил на разведку в океан два корабля, но те ничего не обнаружили и не предупредили его об опасности. Несмотря на неравенство сил, сражение длилось пять часов, но в конце концов численно превосходящие силы одержали верх. Три шестидесятипушечных корабля были захвачены; два восьмидесятипушечных корабля, которые враги не решились атаковать, сели на мель; Пуэнти, находившийся на самом большом, спас экипажи обоих судов, а затем сжег оба корабля, чтобы враги, которые после победы вошли в Гибралтар и передали осажденным все доставленное, не смогли ими воспользоваться. Король узнал эту печальную новость 5 апреля. Пять дней спустя, чтобы доложить о происшедшем, оттуда прибыл маленький Рено. Король уже давно требовал снятия осады, а король Испании настаивал на ее продолжении. Наконец 6 мая из Севильи приехал посланный маршалом де Тессе гонец, сообщивший, что осада снята, а все орудия отведены от крепости, у стен которой остался Вильядарьяс, располагающий только десятью орудиями
1705. Рено; его характер, его судьба
667
и испанскими войсками, численность коих составляет менее половины гарнизона крепости. Молеврие прибыл через неделю после получения сего известия. В конце мая этого года маленький Рено был направлен в Кадис, где и оставался до конца кампании. Он командовал эскадрой, и Король полностью доверял ему.
Репо; его характер, его судь- Из-за крохотного роста Рено, хотя он был впол- ба. Каким образом Рошфор не пропорционально сложен, всегда называли стал портом маленьким Рено. Он был баск и совсем моло¬
дым поступил на службу к интенданту флота в Ла-Рошели Кольберу дю Террону, возымевшему однажды желание купить Рошфор; а так как сеньор упорно не хотел его продавать, то, вне себя от досады, дю Террон решился пойти на все, чтобы стать там полновластным хозяином. Он убедил двор, где в ту пору его имя придавало ему веса85, что сие место как нельзя лучше подходит для сооружения прекрасного порта и строительства судов86. Ему поверили, потратили на это дело миллионы. Таким образом дю Террон стал господином и тираном этого края, а также сеньора, не пожелавшего продать ему вожделенные земли. Когда строительство было завершено, то оказалось, что до моря так далеко, что изгиб реки так неудобен, а уровень воды в Шаранте так низок, что большие суда не могут заходить в Рошфор с моря и выходить в море из Рошфора, а прочие суда могут заходить в порт лишь без груза и вооружения, да и то лишь при двойной перемене ветра. Сей недостаток вполне мог быть обнаружен до начала столь дорогостоящего строительства; но судьба дел государственных определяется почти всегда интересами частных лиц, и тому, что именно такова их участь во Франции, имеется множество доказательств. Дю Террон заметил ум и усердие маленького баска; он заставил его учиться, в особенности математике и всему, что имело отношение к морскому делу, и не замедлил убедиться, что способности ученика превосходят все его ожидания. Вскоре Рено уже было нечего узнавать от своих наставников, и он сам стал себе учителем. Он был хорошим геометром, астрономом, большим философом и прекрасно владел алгеброй, к тому же великолепно разбирался в судостроении и навигации. Впрочем, человек он был мягкий, непритязательный, скромный и добродетельный, очень храбрый и в высшей степени порядочный. Он стяжал себе известность на морском попри¬
668
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ще. Месье де Сеньелэ основал морскую школу, которую Рено возглавил и от обучения в которой Король не освобождал никого; за отказ от посещения этих публичных занятий были разжалованы Сен-Пьер и еще кое-кто из капитанов первого ранга. Рено был горячим поклонником и большим другом отца Мальбранша, ему оказывали покровительство герцоги де Шев- рёз и де Бовилье, равно как и месье герцог Орлеанский. Все любили его и считались с ним. Он не раз выигрывал сражения на море и своим бескорыстием стяжал всеобщее уважение. Он часто исполнял поручения конфиденциального свойства и сносился непосредственно с самим Королем, но ничуть от этого не возгордился и не переменил ни нрава, ни поведения. Как мы увидим, он поднимется еще выше, но останется тем же.
Успехи Ракоци. Принцесса Ракоци весьма успешно действовал по обе сто- де Конде. Рабютен и его роны Дуная, вплоть до Моравии; он угрожал Бу-
участъ в Германии де, а граф Форгач, властитель Трансильвании87,
осадил Рабютена в Германштадте. Этот Рабютен был тем самым пажом, из-за которого Мадам Принцесса была заключена в Шатору88, откуда так никогда и не вышла и где, по прошествии стольких лет, все еще оставалась в неведении относительно кончины Месье Принца, своего мужа, ибо по приказу Месье Принца, ее сына, заточение ее до конца дней оставалось еще более суровым, чем когда-либо. Паж поспешил покинуть страну, поступил на службу к императору, отличился там, женился на очень богатой принцессе и дослужился до первейших военных отличий.
Смерть императора Лео- Во время этих беспорядков в Венгрии и сосед-
польда и т. д. них провинциях вечером 5 мая в Вене после про¬
должительной болезни скончался император Леопольд, не оставивший детей от двух первых жен89. У него остались два сына и три дочери от третьей жены, сестры курфюрста Пфальцско- го: Иосиф, уже признанный королем Венгрии, Богемии и римлян, и Карл, находившийся в Португалии и претендовавший на корону Испании, один за другим сменили его на троне Империи. Сей государь умел править, фактически никогда не покидая Вены, и лишь раз оказался вынужден укрыться в Линце, когда Вену осадили турки90, коих знаменитый Ян Собеский, король
1705. Смерть императора Леопольда и т. д.
669
Польши, так блистательно заставил отказаться от осады. Гнусное уродство, грубая наружность, простота, весьма далекая от имперского великолепия, отнюдь не помешали ему зайти в самовластии гораздо дальше всех его предшественников, если не считать Карла V, а образ жизни, скорее приличествующий монаху, чем государю, не мешал ему ради достижения своих целей не брезговать никакими средствами, свидетельство чему — смерть наследного принца курфюршества Баварского, сына его дочери от одного из первых браков;91 смерть королевы Испании, дочери Месье; странная цель отправки принца Гессен-Дармштадтского в Испанию уже при второй жене Карла II;92 решающая роль в свержении законного монарха в Англии и уничтожении Католической Церкви в его владениях ради возведения на трон знаменитого принца Оранского; бесчисленные акты узурпации, совершенные им — в нарушение коронационной присяги — в Империи, Венгрии и Богемии; и жестокая месть, неотвратимо настигавшая любого из немецких князей и вельмож за малейшее проявление непокорности. То, что лично сам император, казалось, не проявлял к войне интереса, чтобы не сказать больше, настолько притупило чувство страха и зависти, что был упущен момент, когда можно было выступить против него. В войне он полагался на своих генералов, с коими ему на редкость повезло. Не менее повезло ему и с министрами, ибо он умел делать правильный выбор, а потому Совет его всегда был лучшим в Европе. Он благоразумно доверял его решениям и никогда не пожалел об этом. Ужас, который Король стал внушать своими завоеваниями и своим способным министром, который желал лишь одного — войн93 и войны эти вел, равно как и досада принца Оранского, на протяжении многих лет упорно пытавшегося почтительным смирением укротить странную ненависть к нему Короля, стали причиной возникновения антифранцузских лиг и диктатуры Леопольда в Европе. Одним словом, это был человек ловкий и гордый, последовательный в своих замыслах и поступках, удачливый во всем и счастливый в семейной жизни. Последняя императрица обладала очень властным характером. Он предоставлял ей полную свободу в решении множества мелких вопросов, но не допускал ее к вопросам серьезным и тем более к делам правления. Она была так к нему привязана, что, никому не доверяя, во время его болезни (почти единственной — как раз той, что свела его в могилу) лично стряпала еду в его комнате, приготовляла лекарства, кои он должен был
670
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
принимать, сама подавала их ему и ухаживала за ним как простая сиделка. Частная жизнь этого государя была, как я уже говорил, почти монашеской; он усердно исполнял все религиозные обряды и очень часто причащался. За время болезни он неоднократно причащался Святых Даров, в последний раз — утром в день кончины. И весьма удивительно то, что, чувствуя приближение конца и приведя в порядок все дела, он потребовал музыки, которая всегда была его единственным удовольствием. Он слушал ее в течение нескольких часов и под ее звуки ушел из жизни.
Запоздалый и краткий Римский король довольно долго не уведомлял траур по императору об этом Короля. Наконец 30 июня нунций, по¬
просив об аудиенции, вручил государю письма этого принца, принцессы (его супруги) и вдовствующей императрицы, написанные, согласно обычаю, по-итальянски; посему кареты Короля не были обтянуты траурным сукном, хотя усопший и приходился ему свояком94. Король, правда, облачился в лиловый траур, но продолжительность его исчислялась со дня смерти императора.
Суровые меры в Баварии. Преемник усопшего государя выказал гораздо Супруга курфюрста в Венеции больше, чем Леопольд, суровости и непримиримости по отношению к Баварии: он приказал ввести шесть тысяч человек в Мюнхен — в нарушение подписанного им самим договора с супругой курфюрста, которая удалилась в Венецию и которой он отказал в разрешении возвратиться в Баварию. Туда к ней ненадолго приехала ее мать, королева Польши95, рассерженная на венский двор из-за того, что ее сыновья были по распоряжению короля Августа похищены в Силезии96 и король не желал их отпускать.
Лапара захватывает После взятия Верруа Лапара отправился к Ми-
Мирандолу рандоле, уже давно осажденной месье де Вандо-
мом, но из-за отсутствия полного обложения постоянно получавшей подкрепления. Этот инженер, имевший чин генерал- лейтенанта, взял командование на себя и 11 мая наконец овладел крепостью, взяв в плен весь ее гарнизон. Участь сия постигла командовавшего им генерал-майора графа Кёнигсегга, семьдесят офицеров и пятьсот солдат.
1705. Подагра Короля мешает проведению... церемонии в Ордене Святого Духа 671
В крепости было обнаружено множество артиллерийских орудий, боеприпасов и еще на три месяца провианта. Одновременно стало известно, что по приказу принца Евгения около восьми тысяч всадников, преодолев расстояние более чем в тридцать лье, форсировали множество небольших рек и объявились в окрестностях Лоди, где находились экипажи наших генералов, захватили около тысячи из них, а заодно и некоторое количество артиллерийских орудий.
Генерал-лейтенант Вобекур Находившийся неподалеку генерал-лейтенант убит во время небольшой Вобекур бросился на помощь с имевшимися стычки в Италии; его же- в его распоряжении силами и был убит. Очень на; тщеславие маршала де маленького роста, но храбрый и усердный в ис- Вильруа пол нении своих обязанностей, он был к тому
же порядочнейшим из людей. Его жена, от которой у него не было детей, становилась в свое время предметом толков и пересудов в свете. Влюбленный в нее маршал де Вильруа, движимый тщеславием, приказал как-то своему великолепному экипажу, отбывавшему в армию, объехать вокруг Королевской площади, где она жила. Она была сестрой недавно назначенного послом в Испанию Амело и жены д’Эстэна97, получившего маленькое губернаторство в Шалоне-на-Марне и генеральное наместничество в Шампани, ранее принадлежавшие Вобекуру. Последний звался Неттанкур и происходил из знатного рода. Месье де Ван- дом приказал снести Мирандолу, Верчелли и три ряда крепостных стен Верруа, сохранив лишь четвертый, и при этом продолжал вместе с великим приором вводить Короля в заблуждение бесконечными посланиями, обещаниями атаковать принца Евгения и прочими мелкими прожектами, остававшимися неосуществленными, хотя то тут, то там ему иногда и удавалось взять с бою и снести какой-нибудь домишко.
Подагра Короля мешает Из-за подагры Короля на Пятидесятницу98 не со-
проведению на Пятидесят- стоялась церемония в Ордене Святого Духа, тра- ницу традиционной цере- диционно проводимая трижды в году в назначен-
монии в Ордене Святого ные дни99. Еще одним досадным событием стал Духа. Дерзкий побег заклю- дерзкий побег пяти государственных преступни- ченных из Пъер-Ансиз ков, заключенных в Пьер-Ансиз100, которые, за¬
672
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
колов охранников и коменданта крепости, подполковника Лионского полка Манвиля, выбрались на волю и так и не были пойманы.
Слушание в присутствии Находившийся в ссылке кардинал де Буйон Короля дела о решении, вы- и аббат д’Овернь в Париже, выигравшие несенном Большим советом у монахов процесс относительно коадъютор- относительно коадъютор- ства Клюни, сочли, что Вертамон, первый пресса Клюни зидент Большого совета, в момент подписания
внес в приговор изменения в пользу монахов; они тотчас же подняли по этому поводу великий шум, и дело было вновь передано на рассмотрение Большого совета, каковой оставил решение без изменений, несмотря на неизменно скверные отношения советников с первым президентом. Наконец об этом деле было доложено Королю, и теперь его рассмотрение поручили Совету депеш. Вердикт был оставлен в силе, но кардинала и его племянника не лишили возможности вновь выступить против искажений, на которые они жаловались. Таким образом, не изменяя самого приговора ради людей, находящихся в опале, правосудие тем не менее воспрепятствовало подтверждению опротестованных ими искажений. Это не прибавило уважения Вертамону, который, однако, хвастался, что выиграл процесс и отстоял свою честь, поскольку его приговор был полностью рассмотрен в Большом совете, а затем в присутствии Короля.
Смерть аббата д’ Окенкура В это же время умер аббат д’Окенкур, внук маршала и последний представитель древнего и славного рода Монши, единственной наследницей коего стала его сестра, мадам де Фёкьер, — унаследовав, правда, лишь то немногое, что еще оставалось во владении этого разорившегося рода.
Смерть мадам де Флоранзак Тридцати пяти лет от роду скончалась также и некоторые обстоятель- маркиза де Флоранзак — возможно, красивей-
ства ее жизни шая из женщин, каких когда-либо знала Фран¬
ция. Она была дочерью Сен-Нектэра и сестры неженатого генерал-лейтенанта Лонгваля, убитого в Каталонии. Ее мать, фрейлина Королевы, была хороша собой, умна и пользовалась немалым
s g
^ s
• Он
^ cf ^ G
G
анорама с птичьего полета
00 g ^ Он
«à
Городская ратуша
Sc
Вид на отель Инвалидов (отель Марса)
On &
S H
,'ч S
• eu
kS rt
Вид на площадь Людовика Великого (ныне — площадь Ванд ом)
Вид на площадь
s к
S
, ex
âc
Вид на площадь Побед
*5 rt
го
К
S О
CU л
а Ц <и h
О
Ил. 193 Версаль. Общий вид замка
Ил. 194 Версаль.
Бассейн Аполлона
• и
1 со
Ил. 195
то
i. 196
а!
. V
^ X О
е
Оранжерея (Сад Королевы)
si
. <L> O
e
Вид на двор Фонтанов и галерею Улисса
il
<u
^ X
O
e
Двор Белой лошади
о
11
. <v
§ X О
e
Вид на каскады и пруд
Вид на Большой канал
Ил. 202
Замок Мёдон (резиденция Монсеньора)
« X 5 О U л
s il
^ SE
||
II
X -
a;
U « о S ci CO
eu
H
Ил. 204
Вид на Новый замок Сен-Жермен-ан-Лэ со стороны Сены
Ил. 205
Шантийи (резиденция принцев де Конде). Оранжерея
Ил. 206
Замок Во-ле-Виконт
h
X
i-s O
S g
5 : PQ
6
O PQ
3
Вид на замок со стороны главного входа
Ил. 208
Виды Мадрида: дворец Буэн-Ретиро, Королевский дворец (Алькасар),
Ил. 209
Дворец Буэн-Ретиро в Мадриде. Общий вид
Ил. 210 Буэн-Ретиро.
Скит Святого Павла, примыкающий к Буэн-Ретиро
Ил. 211
Буэн-Ретиро.
Вид на Большой пруд
Ил. 212
Буэн-Ретиро. Вид на Малый пруд
Ил. 213
Дворец Эскориал в Мадриде. Общий вид
Ил. 214 Мадрид.
Королевский дворец (Алькасар)
Ил. 215 Мадрид.
Внутренний двор Королевского дворца
Ил. 216
Окрестности Мадрида. Дворец Пардо
1705. Брак Сезанна с мадемуазель де Немон
673
влиянием. Прибегнув ко всякого рода интригам, она затеяла процесс против своего деверя101 и сделала так, чтобы он был признан преступником и надолго заточен в тюрьму. Лишь много времени спустя и с большим трудом он добился освобождения, устроил свою жизнь сообразно доходам и возможностям и так и не женился102. Таким образом мадам де Флоранзак стала очень богатой. Многие были страстно в нее влюблены, и злые языки утверждали, что она не всегда оставалась жестокой к своим обожателям. Впрочем, это была милейшая особа, нежная и кроткая, нимало не гордившаяся своей красотой. Она была сослана из-за Монсеньора103, чья любовь стала вызывать слишком много пересудов. Ее муж, брат герцога д’Юзеса, почетный дворянин при Монсеньоре и глупейший человек во Франции, ничего не замечал и продолжал любить ее до безумия. Она сошла в могилу за два дня; после нее осталась только одна дочь104, тоже красивая, но не столь ослепительная, как она, которая претендует на ум и великую ученость и ныне является герцогиней д’Эгийон, а почему—известно лишь Богу и мадам принцессе де Конти105.
Смерть мадам де Гриньян Немного времени спустя в Марселе106 сконча¬
лась мадам де Гриньян, старая красавица преци- озной поры107, о которой я уже достаточно рассказывал, и, что бы о ней ни писала мадам де Севинье, никто особенно не скорбел о ее кончине — ни муж, ни ее семья, ни провансальцы.
Благодаря вовремя получаемым сведениям и стремительным действиям Бервику удалось почти полностью покончить с фанатиками в Лангедоке. Он захватил пятерых или шестерых главарей в Монпелье, запер ворота города и приказал повесить пленников. Так же поступил он и с теми, кто их оплачивал. Он обнаружил тайные склады пороха и боеприпасов и, окончательно погасив мятеж этих негодяев, восстановил спокойствие и безопасность в той провинции и в Севеннах.
Брак Сезанна с мадемуазель Сезанн, единокровный брат герцога д’Аркура де Немон и единоутробный брат герцогини, его жены
(ситуация весьма необычная), женился на богатой наследнице — дочери Немона, скончавшегося в чине генерал-лейтенанта и всю жизнь достойно служившего в военном флоте.
674
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Новые компенсационные Торси, угодивший Королю своим поведением выплаты Торси по отношению к мадам Орсини, удостоился уве¬
личения компенсационных выплат за свои должности на сто пятьдесят тысяч ливров.
Смерть герцогини деКуален Вскоре после того умерла герцогиня де Куален,
бедно и уединенно жившая в своем имении, куда она удалилась после смерти мужа. Она была богатой наследницей из Бретани и звалась Кергрэт. Особа достойная и добродетельная, еще не слишком старая, она была матерью герцогини де Сюлли, герцога де Куалена и епископа Меца.
Смерть мадам де Бовине, Почти одновременно с ней в Париже скончалась
ее семья мадам де Вовинё, некогда блиставшая красотой
и добродетелью и принятая в лучшем парижском обществе. Она была очень дружна с моей матерью и приходилась ей кузиной по своему покойному мужу по фамилии Кошфиле, который был сыном Во- селла, посла в Испании и кавалера Ордена Святого Духа 1619 года, и сестры отца моей матери. Принц де Гемене женился на единственной дочери мадам де Вовинё, и только от нее у него были дети. Мадам де Вовинё происходила из парижского семейства Обри, как и мать принцессы Орсини.
Эта последняя, по-прежнему блистательная, занималась своими делами, устраивала тайные собрания своих советников в Париже с такой свободой, какой в Марли позволить себе не мог никто, возвращалась туда, когда ей было угодно, встречая там неизменно восторженный прием, могла входить в любое время к мадам де Ментенон и вела долгие приватные беседы с нею в присутствии одного лишь Короля.
Возвращение герцога де Гра- мона во Францию. Амело становится членом временного правительства
Герцог де Грамон уже добрался до Байонны, откуда вскоре отбыл в Париж; прием ему был оказан весьма сдержанный. Амело и Орри находились в Мадриде, и первый стал членом временного правительства, пользующимся благоволением королевы и влиятельностью в ведении дел, о чем, руководствуясь собственными интересами, позаботилась мадам Орсини. Она позаботи-
1705. Заговоры в Испании
675
лась также о том, чтобы в Испании никто не заподозрил ее в намерении более туда не возвращаться, а свое затянувшееся пребывание во Франции объясняла состоянием здоровья и потребностью договориться обо всем, что необходимо для успешного ведения испанских дел.
Смерть адмирала в Поршу- Адмирал, всеми покинутый и презираемый, галии. Смерть маркиза де умер в Португалии, а при испанском дворе скон-
Вильяфранка в Мадриде чался маркиз де Вильяфранка, майордом-майор
короля и кавалер Ордена Святого Духа, о котором я столько рассказывал в связи с завещанием Карла II. Он до конца дней пользовался величайшим уважением, и должность его оставалась первейшей при дворе. Герцог де Альба всегда считал сию должность неким вознаграждением за свое разорительное посольство, и для этого у него были все основания: происхождение (он был из рода Толедо, как и Вильяфранка), сан, возраст, должности, преданность, ум, усердие, слава и безупречная честность, великолепие и успех его посольства; он очень нравился французскому двору и пользовался у нас огромным уважением. Король был так любезен, что решил походатайствовать за него перед королем и королевой Испании и сказал о том мадам Орсини. Дело его, казалось, должно было решиться безотлагательно, ибо в Испании никто из претендентов на данную должность не занимал столь высокого положения и не пользовался такой поддержкой. Мадам Орсини, расположения коей усердно добивались герцог и герцогиня де Альба, посулила им всяческое содействие, но даже и не подумала исполнить свое обещание: она не могла простить герцогу де Альба его приверженности семейству Эстре. Из-за этого-то герцог и не получил сей высокой должности, с назначением на которую король Испании не стал спешить108.
Заговоры в Испании. Ле- Еще до отъезда герцога де Грамона из Мадрида
ганес арестован и препрово- было раскрыто два заговора (один — в Гранаде, жден в замок Шато-Тром- другой — в Мадриде), исполнение коих было на- nemm в Бордо значено на день праздника Тела Господня;109 це¬
лью заговоров было перерезать всех французов в обоих городах и захватить короля и королеву Испании. Главою заговорщиков сочли маркиза де Леганеса. Это был человек умный и храбрый, за¬
676
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
нимавший при Карле II первейшие должности в монархии: военный губернатор Нидерландов, генерал-губернатор Миланского герцогства, главный начальник артиллерии, государственный советник, один из первых среди грандов, наконец, наследственный управляющий дворцом Буэн-Ретиро в Мадриде. Маркиз всегда был крайним приверженцем Австрийского дома и был тесно связан с теми, кто считался сторонниками оного. Он упорно уклонялся от принесения присяги на верность Филиппу V под тем предлогом, что требовать этого от такого человека, как он, означало выказывать ему оскорбительное недоверие. Проявив слабость, его освободили от оскорбительной для него присяги, каковую приносили все прочие особы его ранга. Полученные о нем сведения сочли достаточными, чтобы арестовать его. Сия обязанность была возложена на капитана лейб-гвардии и генерал-капитана Церкласа; поручение он исполнил самолично 10 июня в садах Ретиро с помощью двадцати пеших лейб-гвардейцев. В сопровождении этого эскорта Церклас доставил маркиза к воротам, ведущим за пределы города, где его ожидала запряженная шестеркой мулов карета, тридцать конных лейб-гвардейцев и три доверенных офицера в карете, которые доставили его до почтовой станции в шести лье от Мадрида, а оттуда очень быстро — в Памплону; одновременно были арестованы все его слуги, а все бумаги — изъяты. В Гранаде уличенные в причастности к заговору были казнены. Заговор охватил множество других городов. Многих арестовали в Кадисе и Малаге, а в Бадахосе был арестован даже комендант крепости; у них были найдены письма вскоре после того скончавшегося адмирала, принца Дармштадтского и самого эрцгерцога. Несколькими годами ранее, чтобы опровергнуть возникшие на его счет подозрения, месье де Леганес уже приезжал в Версаль, а потому, хотя новым подозрениям не было найдено никаких доказательств, из Памплоны его вскоре перевезли в Бордо и заключили в Шато-Тромпетт.
Уже попрощавшись, прин- Все эти события были достаточным основани-
цесса Орсини откладывает ем для того, чтобы ускорить отъезд мадам Орси- свой отъезд еще на месяц ни. Она сама это чувствовала, а мадам де Менте-
нон стала испытывать нетерпеливое желание избавиться от нее; проволочки становились ей подозрительны, ибо она не видела для них ни малейших оснований. А посему принцессу стали торо¬
1705. Жалованное герцогство для Нуармутье и прочие милости
677
пить с отъездом. Мадам Орсини была к этому готова. Она стала с еще большей настойчивостью говорить о том, какая ответственность будет возложена на нее в стране, которую она покинула едва ли не с клеймом преступницы; о том, что вновь обрести там почет и в особенности уважение, необходимое, чтобы достойно служить обоим королям, ей будет весьма затруднительно без публичного выражения их доверия к ней; что, кроме доверия, выказываемого ей Королем во Франции, и его милостей, ей необходимо особое тому подтверждение в Испании, — дабы она могла достойно исполнять там то, что будет ей поручено, и дабы всем там было очевидно, что действует она, лишь исполняя возложенную на нее миссию, и что сие должно быть тем очевиднее, чем важнее будет ее миссия, ибо иначе она будет не в состоянии обеспечить там повиновение Королю. Красноречие, хитрость, лукавство, изысканность выражений, умение добиться словами нужного результата и правильно оценить произведенное ими впечатление — все было пущено в ход под прикрытием простодушия, естественности и заботы лишь о самом насущном; результат превзошел все ожидания. Произошло сие 15 июня в Марли во время более чем двухчасовой беседы наедине с мадам де Ментенон и Королем, коей мадам Орсини осталась более чем удовлетворена. Она поняла, что не следует долее затягивать свое пребывание во Франции, но, как человек весьма искушенный, попросила разрешения посетить Короля по его возвращении в Версаль. Теперь, когда они более не сомневались в ее скором отъезде, она не хотела уезжать, пока одни обещанные ей милости не будут оказаны, а другие, в меру возможного, — гарантированы; вот почему она под разными предлогами откладывала свой отъезд до тех пор, пока не добилась желаемого. В Версале, где она имела еще одну продолжительную беседу с Королем и мадам де Ментенон и где со всеми распрощалась, мадам Орсини удостоилась разрешения еще раз посетить Короля в Марли; сей визит был последним, и в середине июля она наконец уехала110.
Жалованное герцогство для Нуармутье и прочие милости, дарованные принцессе Орсини
Ей были дарованы неслыханные милости: двадцать тысяч ливров королевского пенсиона и тридцать тысяч ливров на дорожные расходы. Ее брату, утратившему зрение в возрасте восемнадцати или двадцати лет, было тем не менее да-
678
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ровано наследственное герцогство, и Король согласился на производство в кардиналы герцога Саксен-Цейцского, епископа Яварина111, при условии, что одновременно с ним другой ее брат будет произведен в кардиналы от обеих монархий112, отказавшихся в его пользу от права иметь каждая своего кардинала наравне с кардиналом от императора. Чтобы понять, сколь удивительны были сии милости, нужно знать, что представляли собой эти двое братьев и каковы были их взаимоотношения с могущественной и ловкой сестрой.
Жизнь и характер Месье де Нуармутье, красивый, прекрасно сло-
Нуармутье женный, умный и честолюбивый, весьма успеш¬
но начал придворную карьеру, каковая, однако, внезапно оборвалась, оставив ему лишь сожаления о несбывшемся. В восемнадцать или двадцать лет, по дороге в Шамбор, где тогда находился двор, он заболел и почувствовал себя так плохо, что вынужден был сделать остановку в Сен-Лоран-дез-О113. Вскоре стало ясно, что у него оспа, причем в очень тяжелой форме. После того как он уже почти оправился от болезни, новый приступ сразил его и лишил зрения. Нетрудно себе представить, сколь велико было его отчаяние. Поправившись, он возвратился в Париж, где провел целых двадцать лет, не выходя из дома и никого не принимая у себя. Целыми днями он слушал то, что ему читали. Он обладал прекрасной памятью и никогда не забывал ничего из того, что ему было сказано или прочитано; а поскольку в долгом уединении ум его, от природы основательный и приятный, имел все возможности окончательно сформироваться благодаря чтению и размышлениям, он сделался человеком умнейшим и приятнейшим в общении и, наконец, согласился открыть двери своего дома посетителям. Граф де Фиеск был его близким другом еще до того, как он ослеп; он отказался покинуть его и поселился в его доме. Он посещал его так часто, как то дозволяли свойственные молодости увлечения, война и придворная жизнь; однако очень долго ему не удавалось уговорить Нуармутье принять хоть кого-нибудь из приезжавших к нему друзей. По прошествии двадцати лет, когда граф несколько остепенился и стал проводить больше времени дома, он сумел приучить друга к общению с некоторыми из своих приятелей и мало-помалу ввести к нему разных людей. Со временем Нуармутье привык к этому; он пришелся по душе всем, кто бывал у него; круг его общения расширился;
1705. Жизнь и характер Нуармутье
679
с некоторыми из посетителей он сошелся ближе, чем просто со знакомыми; они стали рассказывать ему о своих делах, светских или домашних, и советы его шли им впрок. Одним словом, бывать у месье де Нуармутье стало модным, и все посещавшие его были очарованы его умом, приятностью беседы с ним и безошибочностью всех его суждений. Такого рода человек, которого с уверенностью всегда можно было застать дома, уже не мог оставаться в одиночестве. Придворные, великосветские особы, цвет парижского общества и магистраты — все стекались в его дом. Сие считалось хорошим тоном. Среди многочисленных гостей у него появились влиятельные друзья в самых разных сферах. Дом его стал своего рода трибуналом, и выносимый им обвинительный или оправдательный приговор никого не оставлял равнодушным. Благодаря доверию, коим обладал Нуармутье, и советам, коиху него просили, он оказался причастным ко множеству дел и, не выходя из своей комнаты, лучше, чем кто-либо, знал о том, что происходит при дворе и в свете, пользовался огромным уважением и влиянием, каковое позволяло ему оказывать услуги друзьям. Его с давних пор слабое здоровье, скромное состояние, желание иметь рядом с собой второе «я», чьи живые глаза могли бы служить вместо его незрячих во множестве случаев, когда необходимость прибегать к услугам посторонних бывала ддя него тягостным бременем, — все это заставило его задуматься о женитьбе. Бедный и слепой, знатного рода, но сын герцога по патенту, не оставившего ему своего ранга, он вряд ли мог рассчитывать на выгодный брак, а посему счел, что ему нужна женщина небогатая, но в которой он мог бы обрести то, что искал. Он решил, что нашел желаемое в дочери Ла Гранжа, президента палаты прошений Дворца правосудия114, и женился на ней в начале 1688 года, но она умерла полтора года спустя, не оставив ему детей. Мадам Орсини во всеуслышание объявила его брак мезальянсом, как если бы их мать не была Обри, их бабка Буйе — дочерью государственного казначея, а другая бабка, Бон115, — внучкой добродетельного и несчастного Самблансе (жившего в царствование Франциска I). Сии речи стали причиной охлаждения в отношениях брата и сестры, каковое еще не успело оттаять, когда те же соображения, что подтолкнули месье де Нуармутье к первому браку, заставили его десять лет спустя задуматься о новом браке, причем такого же свойства. В мае 1700 года он женился на дочери Дюре, сьера де Шеври, президента Счетной палаты116. Брак сей оскорбил находившуюся тогда в Риме принцессу Орсини и еще сильнее ухудшит
680
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
их и без того натянутые отношения, которые не стали лучше к тому времени, когда она внезапно была вынуждена покинуть Испанию. В Тулузе, куда она прибыла, у нее оказалось более чем достаточно времени для всяческих размышлений. Месье де Нуармутье, каковы бы ни были его отношения с сестрой, не остался равнодушен к ее падению, причем гораздо больше, нежели самый факт ее ниспровержения, задело его то, каким образом сие было проделано. Она же поняла, что нельзя пренебрегать ничем из того, что могло ей помочь. Хотя принцесса и не могла простить брату его повторный мезальянс, она тем не менее знала, что он умен, искусен в интригах и ведении дел и к тому же имеет во всех сферах множество друзей, на содействие коих она рассчитывала; таким образом, забота о чести и славе семьи, с одной стороны, и тяжкие обстоятельства—с другой, сблизили pix. Месье де Нуармутье неоднократно вел беседы с архиепископом Экса, и эти двое стали руководить делами мадам Орсини, сделавшись вдохновителями ее совета и ее поступков и приводя в действие все имевшиеся в их распоряжении пружины. Нам уже известно, что архиепископ сумел в этом деле заручиться доверенностью и Аркура, коего он тайно свел с Нуармутье, так что оба они с тех пор были связаны и с ним, и с мадам де Ментенон, которая, однако, не имела никаких сношений с ловким слепцом. Таковы были отношения брата с сестрой, когда та прибыла в Париж; однако есть немалые различия между вынужденным союзом, в основании коего лежит расчет и рассудок, и союзом, скрепленным сердечной привязанностью; их союз был омрачен тем, что она не могла забыть о мезальянсах своего брата, а он — простить ее высокомерного к ним отношения. Она поддерживала отношения с братом из расчета, из соображений благопристойности, из признательности за услуги, уже оказанные, и те, что могла еще от него получить, а также потому, что всегда извлекала пользу из его советов. Впрочем, из-за принужденных с ним отношений она поселилась не у него, а у графини Эгмонт, где в силу вышеуказанных причин117 чувствовала себя свободно и легко. Из тех блистательных милостей, что изливались на нее, братьям не доставалось почти ничего. Что касалось ранга, богатства, положения и власти, она обладала всем, и поскольку для себя ей уже нечего было желать, она вознамерилась осыпать милостями и их, тем самым озарив и себя лучом той славы, коей желала сиять в глазах обеих монархий. А посему Парламент был принужден подтвердить герцог- ский патент не имевшему потомства слепцу, что нимало не переменило его
1705. Претензии принцессы Орсини на «лиловый траур» по своему мужу 681
сидячего образа жизни. Его жена, на некоторое время озаренная отблеском славы своей золовки, побывала при дворе, не будучи представленной там, и даже воспользовалась «правом табурета»118.
Образ жизни и характер Маленький, исключительно уродливый и распух аббата, а впоследствии ный горбун, аббат де Ла Тремуй никогда не желал
кардинала де Ла Тремуя вести себя так, как то приличествует особе духов¬
ного звания, ибо избрал в свое время сию стезю лишь для того, чтобы за счет бенефициев поправить свое бедственное положение. Он был умен, остроумен и приятен в общении, но не обладал ни малейшей основательностью и стремился только к удовольствиям и наслаждениям. Его нравы и бедность лишь усугубили его природную склонность к обществу людей заурядных и безвестных, где он чувствовал себя более непринужденно, чем среди особ, равных ему по званию и рождению. Подобное поведение не давало ему средств к существованию. Наскучив бесплодным ожиданием богатства и будучи не способен добиться оного через перемену образа жизни, он принял решение уехать в Рим к своим сестрам. Там ему удалось заполучить должность аудитора Роты от Франции, коей, из любви к герцогине Браччано, добились для него кардиналы де Буйон и д’Эстре. Должность сия требовала знаний, усердия и серьезности, но знаниями аббат так и не обзавелся, два других качества были ему и вовсе неведомы, а нравы его конечно же остались прежними. В Риме сей недостаток не мог быть серьезным препятствием к преуспеянию, но склонность к сомнительному обществу, шутовство и игра, пожиравшая все, что у него было и чего не было, лишили его и чести, и доброго имени. В довершение всего он поссорился со своей знаменитой сестрой, заняв в ее споре с мужем сторону последнего.
Претензии принцессы Орси- Таковы были их отношения, когда она овдовела. ни на «лиловый траур» Она потребовала, в качестве особого отличия, по своему мужу, навсегда по- права на «лиловый траур». Кардинал де Буйон, ссорившие ее с кардиналом который находился в ту пору в Риме и которого де Буйоном. Почему во Фран- до этого связывали с ней весьма близкие отноше- ции кардиналы отказались ния, отнесся к данной претензии с высокомер- от траурной обивки своих ным возмущением и окончательно с нею из-за карет этого поссорился. В ту пору, когда он был в мило¬
682
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
сти, он ввел этот обычай для кардиналов во Франции. В конце концов Месье возмутился тем, что лишь Король и кардиналы имеют право на «лиловый траур», в то время как «сыновья Франции», сам Дофин и Королева — лишь на «черный». Он так часто говорил об этом Королю, что, в конце концов, государь, когда его собственные кареты были обиты траурным сукном (не припомню, в связи с чьей кончиной), запретил кардиналу де Буйону и всем прочим кардиналам обивать свои кареты лиловым сукном. Оскорбленный кардинал де Буйон, не в силах защищать это нововведение, столь мало обоснованное и столь сильно ущемляющее достоинство Королевы и «сыновей Франции», постарался использовать все свое влияние, чтобы, по крайней мере, не потерпеть полной неудачи, и добился для кардиналов позволения вообще больше не обивать свои кареты траурным сукном по случаю как придворного, так и семейного траура; и начиная с этого времени уже никто из кардиналов во Франции не обивал свои кареты ни черным, ни лиловым сукном в знак траура. Что касается цвета ливрей, то, поскольку слуги Короля облачались во время траура в черное, то и кардиналы оставили черные ливреи для своих слуг. Сия неприятность обрушилась на кардинала де Буйона незадолго до кончины герцога Браччано; вот почему он был так возмущен претензиями его вдовы. Мне неизвестно, встал ли аббат де Ла Тремуй на сторону кардинала де Буйона против своей сестры или, в деле о наследстве, — на сторону кредиторов, оспаривавших претензии вдовы; несомненно лишь то, что она была крайне недовольна им в обоих случаях, один из которых, не скажу какой, поверг ее в такую ярость, что она решила погубить брата и добилась того, чтобы за постыдное распутство его вызвали на суд инквизиции. Аббат понял, что дело его в высшей степени скверно, и, опасаясь ареста, уехал в Неаполь. Кардинал де Буйон, положение коего при дворе пошатнулось в связи с делом архиепископа Камбрэ, но который пока еще оставался поверенным в делах Франции в Риме, пришел на помощь аббату де Ла Тремую, преследуемому своей сестрой. Он говорил, что ради неких дел сам отправил аббата в Неаполь, дабы тот работал там под его началом, а также исполнял распоряжения герцога де Уседа, посла Испании в Риме. Все эти внешне благопристойные доводы не могли никого в Риме ввести в заблуждение. Неаполитанские дела продолжались до тех пор, пока аббату де Ла Тремую не была обеспечена полная безопасность, на что понадобилось время, ибо инквизиция уже начала действовать, а герцогиня Браччано, продав герцогство дону
1705. Претензии принцессы Орсини на «лиловый траур» по своему мужу 683
Ливио Одескальки с условием отказа ею от имени Браччано и взяв себе имя принцессы Орсини, продолжала всеми возможными способами преследовать брата. Нужно было каким-то образом урезонить ее, а это потребовало немалых усилий; наконец, довольная тем, что сумела окончательно запугать брата, показав ему, на что она способна, принцесса согласилась простить его. Тогда он возвратился в Рим и приступил к исполнению прежних обязанностей, не переменив, однако, своего отношения к оным. Правда, навсегда поселившийся в нем страх, при оставшемся неизменном образе жизни, сделал его покладистым в отношениях с мадам Орсини, редкие и холодные встречи с коей не выходили, однако, за рамки обычной благопристойности. Отношения их оставались неизменными, без каких бы то ни было признаков к сближению, в течение четырех лет, вплоть до того момента, когда мадам Орсини выехала из Рима, чтобы встретиться с королевой Испании и отвезти ее к королю, ее супругу. Аббат де Ла Тремуй вздохнул с облегчением. Разлука нисколько не улучшила их отношений, оставшихся неизменными и в момент триумфа мадам Орсини, которая, будучи не в состоянии отомстить обоим Эстре, оказалась вынуждена, ради собственной славы и укрепления своего могущества, добиваться неслыханных милостей уже не для себя, а для своих братьев, хотя ненавидела сама и была ненавидима одним и нимало не интересовалась другим. Вот так сестра аббата де Ла Тремуя, всеми презираемого в Риме, утратившего и честь, и репутацию, задумала сделать оного кардиналом. Читатель, я полагаю, помнит, что я ранее писал о категорическом и упорном противодействии Короля возведению в кардинальский сан герцога Саксен-Цейцского, епископа Яварина, и о причинах сего противодействия;119 по всей вероятности, не забыто и то, сколь решительно было о нем вновь заявлено, когда кардинал де Буйон, злоупотребляя своим положением, возымел дерзкое намерение, обманув и Папу, и Короля, сделать кардиналом своего племянника120. И вот именно это противодействие, столь твердое, открытое и упорное, вознамерилась сломить мадам Орсини, сделав его ступенькой к возведению своего брата в кардинальский сан, на пути к коему она же сама (о чем она, конечно, помнила) воздвигла непреодолимое препятствие, каковым являлось, впрочем, и неизменно непристойное поведение кандидата. Вот почему она надеялась преуспеть не иначе, как заинтересовав Папу крайне тому необходимой возможностью избавиться от постоянных и настоятельных, а порой и усугубляемых угрозами просьб императора, до¬
684
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ставив ему, при условии возведения в кардинальский сан ее брата, средства удовлетворить его. Но она слишком хорошо знала, что такое Рим, чтобы не обольщаться надеждой, будто одно это соображение окажется сильнее скандала, вызванного дарованием кардинальского сана человеку такой репутации и такого образа жизни, как ее брат, к тому же обесчещенного открытым требованием предстать перед судом инквизиции, ибо возведению в сан человека, заклейменного таким пятном, воспротивится вся Римская курия и в особенности Священная коллегия. А потому она решила, что сюда следует присовокупить и другое соображение, — а именно возможность для Папы иметь в своем распоряжении лишнюю кардинальскую мантию и при этом угодить императору, возведя в кардинальский сан его претендента и лишь одного сразу от двух монархий, имевших неоспоримое право на возведение в сан каждая своего кандидата. Сколько противоречий и препятствий нужно было преодолеть и сгладить, причем одновременно! Ни за что ни про что лишить испанца кардинальского пурпура, заставив на сей раз обоих королей отказаться от своего права, и добиться от Короля губительнейшей для его славы и его интересов снисходительности! И тем не менее она этого добилась, ибо мадам де Ментенон сгорала от желания отправить ее царствовать в Испании, дабы царствовать там самой. Необходимые депеши были составлены и отправлены до ее отъезда. Об испанских депешах она уже не беспокоилась: ей нужно было лишь написать в Испанию, и тотчас же оттуда в Рим полетели депеши, составленные согласно ее указаниям. Кроме того, она сумела устроить так, чтобы Король очень решительно поговорил об этом назначении с Гуальтерио, папским нунцием во Франции; после чего ей более не о чем было просить его. Остальное предстояло сделать в Риме, и было это делом совсем непростым. Оставаться долее во Франции в ожидании успеха от совершенных действий для нее больше не было возможности. Осыпанная такими благодеяниями, каких не знала ранее ни одна из подданных, в середине июля она наконец двинулась в путь и провела в дороге около месяца. Нетрудно себе представить, какой прием ждал ее в Испании: король и королева встречали ее на расстоянии целого дня пути от Мадрида. Такова была эта женщина, падения коей некогда так страстно желал Король, который, ликуя, говорил в присутствии Марешаля, Фагона и Блуэна, как мне рассказывал первый, о том, как ловко сумел он удалить ее от короля и королевы Испании, чтобы с тем большей уверенностью нанести ей сокрушительный удар.
1705. Прекрасная кампания Виллара
685
Прекрасная кампания В этом году Виллар провел кампанию, достой- Виллара ную величайших полководцев. Враги намерева¬
лись проникнуть на нашу территорию со стороны Саара, зайти с тыла в Эльзас, обрушиться на Епископства121, а оттуда, насколько им позволит военное счастье, продвинуться в глубь Франции. Мальборо вел туда более чем восьмидесятитысячную армию. Войска Виллара, не сходя с места, поджидали его в Сьерке122, но он так и не решился атаковать их, несмотря на значительное численное превосходство. Принц Людвиг Баденский подошел со своей стороны, дабы лично вступить в переговоры с Мальборо. Тем временем маршал де Вильруа послал двадцать эскадронов и пятнадцать батальонов под командованием д’Алегра на соединение с Вилл аром, который спокойно дожидался их на своих великолепно выбранных позициях. Да, по правде говоря, он и не нуждался в подкреплениях: Мальборо, будучи не в силах ни успешно атаковать его, ни оставаться на своих позициях из-за невозможности пополнять в виду его войск запасы фуража и провианта, вынужден был отступить к Триру, вследствие чего Виллар послал к д’Алегру гонца с распоряжением остановиться там, где тот его встретит, так как он более не нуждается в тех войсках, которые д’Алегр ведет ему на подмогу. Мальборо, разъяренный тем, что все его планы провалились из-за того, что Виллар сумел занять такие позиции, уведомил через специально посланного трубача, что атаковал бы его, как и намеревался, 10 июня, если бы принц Людвиг Баденский прибыл в Трир, как и обещал, 9-го, а не 15 июня, да к тому же если бы тот, запоздав, не привез приказа воздержаться от сражения, чем он, Мальборо, был до крайности удручен. Виллар, уже более ничего не опасаясь, отправил довольно большой отряд во главе с четырьмя генерал-лейтенантами к маршалу де Вильруа, которого враги, судя по их передвижениям, очевидно, собирались атаковать. Дав сие поручение, он двинулся с оставшейся у него армией в Эльзас, где его ожидал Марсэн, овладел там Виссембургом, прогнал имперцев с их позиций на Лаутере, овладел множеством маленьких крепостей, захватил пятьсот человек пленными и рассредоточил свои войска на занятой территории. Таким образом, благодаря выгодным позициям в Сьерке он вынудил врагов переменить план кампании, а благодаря стремительности своих действий сумел воспользоваться удаленностью армии принца Людвига Баденского, чтобы опрокинуть, прежде чем та успеет
686
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
возвратиться, стоявшие под Лаутербургом части, которые занимали пространство между горами и Рейном, полностью запирая нас в нашем Эльзасе. Правда, врагам удалось удержать пост в Лаутербурге.
Неприятель стремительно выступил из Трира и 17 июня уже стоял под Маастрихтом.
Роклор разбит и отброшен Вернувшись во Фландрию, герцог Мальборо к нашим линиям. Решителъ- вплоть до 20 июля, дабы сбить с толку маршала ные действия Карамана де Вильруа, перемещал свои войска то в одном,
и полученная им за это то в другом направлении, а затем двинул их на
награда наши линии между Леве и Хейлиссемом123, про¬
рвал их и разрушил значительную часть фортификационных сооружений, внеся смятение в наши ряды. Роклор, не слишком бдительно их охранявший, запоздал со вступлением в бой. Д’Алегр, граф Горн, двое командующих испанскими гвардейцами и множество других были взяты в плен; третий командующий этими гвардейцами и бригадир Шамлен, как и многие, были убиты. Все было бы потеряно, если бы не Караман, который, построив свой пехотный полк в каре, остановил врага и спас нашу кавалерию; у него было одиннадцать батальонов. В награду ему был обещан первый же вакантный большой крест Святого Людовика и дано разрешение носить его уже сейчас, чего Король ранее еще ни для кого не делал.
Окончание кампании Маршал де Вильруа, будучи другом Роклора, как
во Фландрии мог замалчивал его оплошность, но армия не
молчала: никто и никогда не был еще предметом такого возмущения, так что при всем своем бесстыдстве он не осмеливался появляться перед войсками. Король был прекрасно об этом осведомлен и решил никогда более не прибегать к его услугам. Вскоре я расскажу о его жене, всю жизнь оказывавшей ему большие услуги, кои, по правде говоря, она была вдвойне обязана ему оказывать124. Так как между маршалом де Вильруа и врагами не было иной преграды, кроме Диля, они в последние дни июля попытались его форсировать. Большой отряд уже овладел двумя деревнями по эту сторону реки, когда курфюрст и маршал обнаружили это и, к большому счастью, заставили их вернуться на свою сторону,
1705. Тщеславие, ловкость и хитрость Лозена
687
отогнав далеко от берега. Враги овладели Юи, ранее занятым Гасе. В самом конце кампании Артаньян овладел Дистом125, а враги захватили Леве и Сен-Флит126, который граф де Нуайель приказал разрушить. Гарнизоны этих трех крепостей стали военнопленными. Так завершилась кампания во Фландрии, и в самом конце октября армии покинули свои боевые позиции.
Тщеславие, ловкость и хит- Я не могу оставить Фландрию, не рассказав об роешь Лозена одном забавном эпизоде, как нельзя лучше де¬
монстрирующем злобную насмешливость месье де Лозена. В свое время я уже говорил, что он женился лишь для того, чтобы вернуть себе прежнюю доверенность Короля и иметь возможность обсуждать вместе с ним положение дел в Германии, где месье маршал де Лорж командовал армиями; что, не преуспев в этом и наткнувшись на дверь, запертую для него согласно отданному маршалу тайному распоряжению, он скандальным образом рассорился с ним; что надежда вновь оказаться причастным хоть к каким-нибудь делам заставила его искать и добиться брака герцога де Лоржа с дочерью Шамийяра, дабы получить свое с помощью этого министра. Исчерпав все средства, он придумал, будучи в полном здравии, начать жаловаться на хвори и просить разрешения отбыть на воды в Ахен. Он никого не убедил в том, что ему это действительно необходимо, но глупцы, которые, ничего не зная, желают выглядеть проницательными, — а таких великое множество, — решили, что в этом путешествии есть нечто таинственное. Оно и было таинственным, но совсем не в том смысле, как они думали. На воды он отправился вовсе не ради вод; он рассчитывал увидеть прибывающих туда иностранцев, сойтись с наиболее уважаемыми и влиятельными из них, добыть у них как можно больше различных сведений, по возвращении дать об оных отчет Королю, убедить его в важности своих открытий, надеясь таким образом добиться распоряжения продолжать сию деятельность и приобрести хоть какую-нибудь возможность работать над государственными делами с самим Королем. Но он обманулся в своих ожиданиях. Война слишком занимала всех, кто обладал весом и влиянием, чтобы ему удалось заполучить то, что он искал на водах. Из сколько-нибудь заслуживающих внимания людей он встретился лишь с Хомпешем, в ту пору генерал-майором голландских войск, впоследствии
688
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
достигшим почти всех возможных высот, но тогда вовсе не принадлежавшим к числу тех, чьего общества искал месье де Лозен, хотя по возвращении, за неимением лучшего, он только о нем и толковал. Его пребывание в Ахене было непродолжительным ввиду полной бесполезности оного. Он возвращался через расположение армии маршала де Вильруа, который его боялся, а посему распорядился оказывать ему все военные почести, положенные вельможе, бывшему некогда главнокомандующим армии Короля в Ирландии127. На те три дня, что месье де Лозен находился в его армии, маршал поселил его у себя и предоставил возможность осмотреть войска, дав ему для того в сопровождение генералов. Армии стояли в виду одна другой, очень близко друг от друга, и ничто их не разделяло: все ожидали сражения, коего, как всем было известно, желал Король, — что, собственно, и побудило месье де Лозена отправиться в эту армию. Те, кому маршал де Вильруа поручил показать ему лагерь, прогуливались с ним на глазах у вражеской сторожевой кавалерии и, наскучив его речами, к коим они не были привычны, подвергали его опасности попасть под вражеский огонь и даже быть окруженным, — правда, сами рискуя дорого заплатить за сие безрассудство, ибо были бы захвачены вместе с ним. Месье де Лозен был очень храбр и, при всей пылкости нрава, обладал хладнокровным мужеством, оставался невозмутимым перед лицом любых опасностей, все видел, все различал в малейших деталях так, словно находился в собственной комнате. А поскольку здесь он был всего лишь зрителем, от коего не требовалось ни решений, ни действий, он забавлялся тем, что стал еще больше докучать своим провожатым бесконечной болтовней и вопросами и, заметив их маневр, останавливаться в самых опасных местах, так что те не раз пытались увести его, понимая как неразумность своего поведения, так и то, что имеют дело с человеком, который всегда сможет повести их гораздо далее, чем они того желали бы. Когда месье де Лозен вновь появился при дворе, его стали засыпать вопросами относительно положения армий. Он, по своему обыкновению, изображал осторожность и смущение человека опального и близорукого, который ничего не видит даже в двух шагах от себя. На следующий день по возвращении он отправился к мадам принцессе де Конти, дабы засвидетельствовать свое почтение Монсеньору, который не любил его, но, как ему было известно, равным образом не любил и маршала де Вильруа. Монсеньор задал ему множество вопросов о положении армий
1705. Де Зедц убит
689
и о том, что помешало им сойтись. Месье де Лозен, как человек, который хочет, чтобы его упрашивали, поначалу отделывался отговорками, но при этом счел нужным сказать, что не раз прогуливался между двумя армиями, причем весьма близко от вражеской сторожевой кавалерии, а затем поспешил заговорить о прекрасном состоянии наших войск, о том, как счастливы они находиться так близко от врага и в такой удобной позиции и как горят желанием сражаться. Наконец, видя, что добился желаемого впечатления, месье де Лозен произнес:
«Я вам скажу, Монсеньор, коль скоро вы от меня этого требуете, что я очень внимательно осмотрел фронт обеих армий с правого фланга до левого и все разделяющее их пространство. И должен сказать, что я не обнаружил там ни речки, ни оврагов, ни рытвин, ни откосов, по которым нужно подниматься и спускаться. Однако там имеются другие препятствия, кои я очень хорошо рассмотрел».
«Но что это такое, — спросил его Монсеньор, — если между обеими армиями ничего нет?»
Месье де Лозен еще довольно долго позволял допекать себя расспросами относительно сих несуществующих препятствий. Наконец, не выдержав, он вынул из кармана табакерку. «Видите ли, — сказал он, — там было нечто очень затруднявшее ходьбу — вереск, правда не переплетенный сухим и колючим кустарником, честно говоря, не слишком еще густой, в общем, вереск высотой — высотой, как бы это объяснить (он оглядывался по сторонам, как бы ища, с чем сравнить), высотой, уверяю вас, высотой с эту табакерку». Монсеньор и все присутствующие расхохотались, а месье де Лозен, сделав пируэт, удалился: более ничего ему и не было нужно. История сия стала известна всему двору, а вскоре и Парижу; в тот же вечер она была пересказана Королю. Вот так месье де Лозен отблагодарил маршала де Вильруа за все оказанные ему почести, вознаградив себя тем самым за то, что не нашел в Ахене того, ради чего туда ездил.
Де Зедд убит Виллар, которому нечего было опасаться по эту
сторону Рейна, 6 августа переправился по Страсбургскому мосту на другой берег вместе со всей своей кавалерией и двумя пехотными бригадами, оставив часть их на этом берегу позади наших линий на Лаутере. Атакованный по его приказу пост, где находилось шесть¬
690
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
сот человек, был взят, а все защитники его убиты или взяты в плен. Мы потеряли не более двадцати человек, но среди них был де Зедц, очень дельный и храбрый офицер, обладавший приятным и обаятельным умом, который был в числе шести адъютантов, избранных для отправки в Италию к королю Испании, когда, по прибытии последнего в Милан, был раскрыт заговор против его особы, как я о том уже рассказывал ранее128. Виллар двинулся со своей кавалерией за Рейн ради пополнения запасов фуража, — что продолжалось, однако, недолго, равно как и сбор контрибуций, о которых он никогда не забывал. Принц Людвиг Баденский не дал ему на то времени: он переправился через Рейн, заставил Виллара вернуться на прежние позиции на нашем берегу Рейна и двигаться форсированными маршами, чтобы избежать урона, каковой принц мог ему нанести. А Королю он морочил голову сопровождаемыми обычной похвальбой рассказами о сражении, кои Король, точно так же, как рассказы месье де Вандома, охотно принимал на веру.
Хагенау взят имперцами. Случилось, однако, так, что, не осмелившись
Пери и Харлинг вознаграж- вступить в бой с принцем Людвигом, получив- дены за сваи действия шим, как он уверял, подкрепление, Виллар от¬
ступил к Страсбургу, предоставив противнику полную свободу начать осаду Хагенау. Командовал там Пери, очень дельный, умный и храбрый итальянец. В течение недели он всеми средствами мужественно отражал атаки осаждающих, но удержать крепость не было возможности, и он подал сигнал о капитуляции. Руководивший осадой Тун- ген потребовал, чтобы они сдались в плен; они отказались, и обстрел возобновился. Тогда Пери незаметно пробил в стене отверстие, через которое с наступлением ночи вывел большую часть гарнизона и приказал пехотному полковнику Харлингу в течение нескольких часов с помощью оставленного ему отряда в пятьсот человек отвлекать внимание врага, а затем присоединиться к нему в указанном месте, где он будет ждать его. Харлинг был немцем и в юности исполнял обязанности пажа Мадам:129 она была очень добра к нему, и ее стараниями он получил полк. Он умело и мужественно исполнил приказания Пери, присоединился к нему, и они прибыли в Цаберн130 с полутора тысячами человек, что составляло весь их гарнизон, не считая тех, кто не смог выйти с ними из крепости. Сия военная
1705. Ослепление Короля относительно обоих Вандомов
691
хитрость удостоилась высочайших похвал; Пери произвели в генерал-лейтенанты, а Харлинга — в бригадиры. Это произошло в середине октября, после чего обе армии не замедлили отойти на свои позиции.
Осада Кивассо; принц Месье де Ванд ом, коего ничему не учил даже его
ff Эльбёф убит собственный опыт, начал осаду Кивассо, не имея
возможности полностью обложить крепость. Герцог Савойский, стоявший лагерем в Кастаньето131, мог беспрепятственно сообщаться с крепостью по мосту через По. 25 июня132 принц д’Эльбёф, коему было запрещено переходить naviglio133, позади которого он стоял с пятьюстами кавалеристами, увидев на противоположной стороне три вражеских эскадрона, не устоял перед искушением атаковать их. Однако он не разглядел, что у них была тысяча пятьсот всадников. Он перешел naviglio, но, увидев втрое превосходящие силы, хотел было вернуться назад, однако не успел; внезапно атакованный, он мужественно отражал их напор с помощью трехсот еще не успевших переправиться обратно кавалеристов и был сражен пистолетным выстрелом. Он был еще молод и подавал большие надежды. Единственный сын герцога д’Эльбёфа, он имел чин бригадира и еще не был женат. Марсийяк, впоследствии игравший такую жалкую роль, но весьма преуспевший в Испании134, находился рядом с ним в качестве кавалерийского полковника. От младшего офицера лейб-гвардии он дослужился до командующего полком. В этом бою он получил десять ран, одну из которых в живот, а все руки у него были изранены и искалечены. Эта столь бесславно окончившаяся стычка произошла 23 июня. Двумя неделями позже великий приор, с согласия брата сохранивший собственную небольшую армию, действовал так неосторожно, что четыре его батальона были окружены и взяты в плен.
Ослепление Короля относи- Узнав эту новость из записки Шамийяра, пере- телъно обоих Вандомов данной ему, когда он наблюдал за игрой в шары
в Марли, Король сообщил о ней тем, кто находился рядом с ним, и тотчас добавил, что месье де Вандом, не теряя времени, присоединится к великому приору и поправит положение. Подобное ослепление невозможно ни понять, ни объяснить. Время от времени месье де Вандом атаковал какой-нибудь маленький, ничего не значащий пост, ко¬
692
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
гда оным можно было овладеть без малейшего труда, — но атаковал отнюдь не для пользы дела, а для того чтобы отправить гонца и, приукрасив свои действия, поведать о своих подвигах Королю, который один не желал видеть их в истинном свете.
Сражение при Кассано Наконец 16 августа случилось действительно не¬
шуточное дело, где упрямство Вандома едва все не погубило. Сражение произошло близ Кассано135, отсюда и его название. Принц Евгений счел место подходящим для атаки и двинул свои войска на Вандома, который, не желая верить неоднократным предупреждениям, заявлял, что принц Евгений не осмелится о том даже и помыслить. Но последний настолько осмелился, что Вандом сам увидел приближение головных частей неприятельских войск. Войско брата находилось тогда вместе с ним. Понимая, что нужно, не теряя времени, принимать меры, Вандом приказал своему брату отвести часть своих войск в указанное место, наблюдать, оставаясь там, за всеми передвижениями врага и, согласуясь с обстоятельствами, выполнять распоряжения командующего. Принц Евгений не стал медлить с атакой. Она была стремительной и успешной, ибо оказалась неожиданной для противника, едва успевшего выстроиться в боевом порядке. Вандом, несмотря на всю свою наглость и уверенность в собственном превосходстве, счел положение настолько безнадежным, что поскакал к одному весьма удаленному от места сражения сельскому дому, чтобы, наблюдая оттуда за происходящим, решить, каким образом и куда сможет он отступить с остатками своей армии. В довершение катастрофы великий приор в самом начале сражения оставил свой пост и бежал к находившемуся в полулье оттуда другому сельскому дому, взяв с собой часть войск, долженствовавших охранять его там; так что его брат, рассчитывавший на этот пост и на исполнение там отданных им распоряжений, оказался беззащитным с этой стороны, так как великий приор покинул свои войска, не дав им никаких приказаний. Вандом устроился перекусить в занятом им доме, размышляя о том, как организовать отступление (и нужно признать, что вряд ли кому-либо еще могло прийти в голову заняться трапезой в подобный момент) , когда Шемро, один из лучших генерал-лейтенантов, пользовавшийся его безграничной доверенностью, обеспокоенный тем, что командующий так надолго исчез с поля боя, бросился на поиски, нашел его закусывающим
1705. Смерть Пралена
693
и сообщил, что бригада командира Старого Морского полка Ле Iepinya творит чудеса и что ей удалось восстановить равновесие на поле боя. Вандом едва поверил своим ушам, однако потребовал лошадь, вместе с Шемро помчался к месту сражения и победно оное завершил. Поле битвы осталось за ним. Принц Евгений со своей армией отошел к Тревильо. В этом сражении он потерял графа Лейнингена, который командовал армией до его прибытия, графа Гульденштейна, принца Анхальтского136 и брата герцога Лотарингского, рана которого оказалась смертельной; умер также и принц Вюртембергский137, у которого к тому же оказалась сломана рука, а множество генералов были ранены. Месье де Вандом захватил тысячу восемьсот пленных и несколько знамен. Сражение длилось более четырех часов, но кавалерия не принимала в нем никакого участия. Столь успешно действовавший Ле Iepniya, Мирабо138 и еще несколько человек были взяты в плен. Шомон, полковник Суассонского полка, зять мадам де Жюссак, служившей мадам герцогине Орлеанской; Муариа, заслуженный кавалерийский бригадир, который, не вынеся вынужденного бездействия, по собственному желанию вмешался в бой; шевалье де Форбен, квартирмейстер кавалерии, и генерал-лейтенант Водрэ, очень способный и храбрый, были убиты.
Смерть Пралена Прален, буквально творивший чудеса в этом бою
как солдат и как командир, повел в атаку бригаду Морского полка, изменив таким образом ход сражения, но сам получил смертельную рану. Вот так погибают при исполнении рядовых обязанностей знатные сеньоры, коим выдающиеся способности позволили бы с честью нести бремя великих свершений в делах войны и мира, если бы высокое происхождение и достоинства не стали тому неодолимой помехой139, особенно когда оные сочетаются с возвышенной душой, не знающей ничего, кроме истины, и не ведающей низких путей. В этих «Записках» я уже не раз говорил о нем, и теперь мне остается лишь высказать глубочайшее сожаление о его безвременной кончине. Мне было утешением узнать, что за те три или четыре месяца, что он прожил после своего ранения, ему открылось самое главное, и перед кончиной он явил столько же твердости духа и христианского смирения, сколько в жизни являл безупречной честности и храбрости. Известие о Кассано Королю доставил Сен-Нектэр, ставший кавалером Ордена Святого Духа в 1724 году.
694
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Сообщая о своих победах, Вандом постарался, по своему обыкновению, изобразить их подлинными триумфами. Он привык, что ему верят на слово и что среди множества людей, все видящих и презрительно пожимающих плечами, никто не решится ему противоречить, а посему осмелился утверждать, что враги потеряли более тринадцати тысяч человек, а мы — менее трех. Истина же заключалась в том, что потери были по меньшей мере равными и что это сражение, совершенно бесполезное, не дало нам никаких преимуществ в последующих военных действиях. Тем не менее и при дворе, и в Париже подвиг сей преподносился как полнейшая и решающая победа, коей мы были обязаны прежде всего осторожности, бдительности, храбрости и талантам Вандома. А о сельском домике ни во Франции, ни тем более в Италии постарались даже не упоминать. Об этом стало известно лишь после возвращения офицеров и генералов, которым разрешили съездить в Париж или к себе домой: одни рассказывали об этом устно, другие — в письмах, отправленных друзьям в провинцию, полагая, что здесь можно не опасаться почтовой цензуры Итальянской армии, — и все не уставали дивоваться, каким образом их командующий мог стяжать столько похвал за то, что заслуживало всяческого осуждения.
Окончательная опала Увидев своего брата после сражения, Вандом
великого приора не мог тотчас же не спросить его, почему он по¬
кинул порученный ему пост. И хотя вопрос был задан очень сдержанно, заносчивый младший брат, понимая, что вина его непростительна, ответил старшему потоком дерзостей, не стесняясь присутствием посторонних. Вандом, с которым великий приор лишь внешне поддерживал отношения, с тех пор как тот отстранил его и аббата де Шо- льё от управления своими делами140, лишив его тем самым источника наживы, и которому он причинил столько неприятностей в ходе всей этой кампании, не мог, а может и не хотел, простить его, желая наконец избавиться от столь несносного помощника. Факт неповиновения был очевиден, бегство делало несомненной для всех его трусость, ставшую преступлением из-за того, что он осмелился увести с собой войска, дабы те охраняли его в том весьма удаленном от поля сражения сельском доме, где он залег. Ссора между братьями стала достоянием гласности. Великий приор не осмеливался показываться на людях, что не мешало ему втайне еще пуще пре¬
1705. Супруга коннетабля Колонна останавливается близ Парижа
695
даваться распутству; однако вскоре он получил приказ оставить армию и отбыть на нашу сторону гор.
Он двинулся прямиком в Лион, а затем благодаря брату получил разрешение перебраться в свой дом в Клиши под Парижем. Пребывая там, он, дабы оправдаться, вознамерился добиться аудиенции у Короля. Он потребовал этого с обычной дерзостью и высокомерием, основанием для коих было осознание могущества, даваемого его происхождением, благодаря которому ему столь многое прощалось. Однако на сей раз он просчитался: Король не пожелал ни видеть его, ни слышать и никогда более не виделся с ним. Нимало не стыдясь содеянного, но при этом крайне уязвленный даже таким легким наказанием, он возвратился в Лион, а затем с разрешения Короля уехал в Рим и оставался там в течение некоторого времени. Однако, наскучив пребыванием в стране, где соблюдение церемониала является незыблемым законом, где он не был допущен в высшее общество и где так и не добился удовлетворения ни одной из своих претензий, великий приор оставил этот город. Он сошелся с маркизой де Ришельё, которая с некоторых пор переезжала из страны в страну. Какое-то время они жили вместе в Генуе, откуда он вернулся во Францию, повидался с братом в Ла- Ферте-Алэ и, не заезжая в Париж, отбыл в Шалон-на-Соне, назначенный ему местом ссылки, где с тех пор и жил вдали от приличного общества, предаваясь, по своему обыкновению, безудержному разврату. До наступления Регентства о нем ничего не было слышно.
Супруга коннетабля Колон- Рассказ об этой родне Мазарини141 напомнил на останавливается близ мне о супруге коннетабля Колонна, племянни- Парижа це кардинала, на которой Король в молодости
хотел жениться и которая в Риме не слишком пеклась о своей репутации и ни при жизни, ни тем более после смерти мужа не отказывалась от весьма сомнительных увеселений. Она была самой сумасбродной, но тем не менее лучшей из «мазаринеток». Трудно сказать, кто из них отличался наибольшей легкомысленностью, ибо лишь мать месье де Вандома и великого приора умерла совсем молодой, не успев утратить чистоты и невинности нравов. В этом году вышеупомянутая дама возымела намерение явиться из Италии в Прованс, где провела несколько месяцев, не имея разрешения двигаться далее; наконец, благодаря ходатай¬
696
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ству родни, желавшей повидаться с нею, не отправляясь в дальнее путешествие, она получила такое разрешение, но с условием ни в коем случае не появляться ни в Париже, ни тем более при дворе. Она поселилась в Пасси, в небольшом доме герцога де Невера, своего брата. Кроме своих родных, она никого не знала: все переменилось с тех пор, как она, еще до бракосочетания Короля, уехала из Франции, чтобы выйти замуж142. Ей стало скучно в стране, где ее так дурно приняли, и она по доброй воле вскоре покинула Францию.
следствии кардиналом Гуальтерио. Фантастические претензии нунциев на то, чтобы сидеть по правую руку, коим позже был положен конец
Архиепископ Арля полу- Об эту пору один из моих друзей попал по не- чает нагоняй за сношения осторожности в неприятную историю, очень с Римом. Моя дружба с ним меня огорчившую, но рассказывать о ней здесь и с нунцием, ставшим впо- вряд ли имело бы смысл, если бы она не положила начало событиям, произошедшим намного позже. Аббат де Майи был моим близким другом. Наши семьи, между которыми часто возникали родственные связи, всегда были очень дружны. Его отец, более известный благодаря отелю, построенному им близ Королевского моста, чем благодаря своей жизни, не отмеченной никакими значительными событиями, хотя и очень долгой, и его мать, прозванная за свой длинный нос Бекасихой, которая благодаря наследствам и успешным процессам обеспечила свое семейство всяческими благами, были завсегдатаями в доме моего отца, а после его кончины — у моей матери. Аббат де Майи, брат маркиза де Неля, убитого под Филипсбургом в 1688 году, и графа де Майи, чья жена была гардеробмейстериной мадам герцогини Бургундской, совсем еще молодым был помещен в аббатство Сен-Виктор вместе с другим своим братом, который, будучи более благочестивым и более покладистым, согласился там принять постриг и стал приором, а затем епископом Лавора. Аббат де Майи, так и не пожелавший принести монашеские обеты, не испытывал ни малейшего влечения и к священническому поприщу; мать принудила его к этому и заставила корпеть над церковной наукой в этом монастыре до тех пор, пока он не стал священником. Можно себе представить, что это был за священник и каковы были его познания; но он был человеком чести и необходимость сумел
1705. Архиепископ Арля получает нагоняй за сношения с Римом
697
сделать источником добродетели. Наконец он получил маленькое, жалкое аббатство, место королевского священника, а затем еще одно аббатство, также весьма захудалое. Нельзя сказать, чтобы это был человек большого ума, но он был неглуп, очень честолюбив, знал, чего желает добиться, был последователен в своих замыслах и делал все, чтобы избежать препятствий и расчистить себе дорогу к цели. Он долго прозябал в этом жалком положении, завидуя, как он часто мне в том признавался, стоящим в дозоре солдатам. Уже тогда он мечтал о кардинальском сане. Желая получить номинацию от сен-жерменского двора, он регулярно там появлялся. Я смеялся над ним и над его мечтами, осуществить кои у него не было ни малейшей возможности. Он же отвечал мне, что людям, направляющим все усилия на достижение цели и к ней движущимся, случалось добиваться желаемого. Наконец он был назначен архиепископом Арля, в чем я изрядно ему помог, действуя через его невестку и прочих друзей. Получить сан архиепископа, не будучи епископом, было чем-то совершенно неслыханным, и ранее такое случилось лишь с Жевром, ставшим архиепископом Буржа в силу обстоятельств, о которых я в свое время рассказывал143. Мой друг был обрадован не столько тем, что вышел из своего заурядного положения и в одночасье стал архиепископом, сколько тем, что стал архиепископом Арля. Архиепископство Бордо, данное в тот же день Безону144, епископу Эра, умершему уже в сане архиепископа Руана, не могло бы так прийтись ему по душе. Местоположение Арля — поблизости от Италии и Авиньона — очаровало его. Он вознамерился извлечь из этого все возможные выгоды и поведал мне о своих планах. Он задумал совместить преимущества придворного с преимуществами пребывающего в своем диоцезе прелата; перед отъездом он изъяснил Королю, сколь тягостно для него быть так надолго лишенным возможности его видеть, и умолял позволить ему на три недели в году приезжать в Версаль, что и будет единственной целью его поездки. Действительно, слова своего он не нарушал и никогда не останавливался в Париже; он приезжал прямо ко мне, я предоставлял ему закуток на антресолях, служивший мне кабинетом145, и Король очень ценил его поведение, свидетельствовавшее о привязанности, каковой он всегда очень дорожил, но каковая не мешала ему, однако, исполнять свои обязанности, налагаемые саном и местопребыванием. Архиепископ пользовался этим, чтобы каждый год самолично узнавать то, что ему не сообщили бы никакие
698
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
письма. Первое, что он счел необходимым сделать по прибытии в Арль, — это любезнейшим образом засвидетельствовать свое почтение вице-легату в Авиньоне. Тот поспешил ответить тем же. Это был Гуальтерио, который сгорал от желания прибыть ко двору в качестве нунция: для этого он уже принял все необходимые меры в Риме и здесь делал все, что, по его мнению, могло содействовать его успеху. Три главные короны, то есть император, Король и король Испании, обладают привилегией выбирать одного из трех или четырех кандидатов, предложенных Папой, и те, кого они избирают, назначаются нунциями при их дворах, что почти наверняка является прямой дорогой к кардинальскому сану.
Характер Гуальтерио Гуальтерио был наделен огромным умом — точ¬
ным, рассудительным, благоразумным и осторожным, но при этом живым и гибким, — а также обаянием и мягкостью; к тому же он обладал изрядной эрудицией, прекрасным знанием света, умением вести любезную беседу с непринужденностью человека, привычного к пребыванию при дворах высочайших особ и в наилучшем обществе; да и сам он являлся украшением общества, а беседа с ним была не только полна очарования, но и поучительна, ибо позволяла узнавать о множестве предметов. Но что было в высшей степени удивительно и тем более достойно уважения в человеке его национальности и звания, так это его честность, правдивость, верность и искренность, каковые сочетались с искусством, необходимым, чтобы не утратить их в делах церковных и светских. Лучше осведомленный о делах нашего двора, чем большинство придворных, он откликнулся на почтительность своего соседа как человек, коему известно, кем невестка этого соседа приходится мадам де Ментенон146. И мало-помалу любезности, взаимные визиты, желание понравиться друг другу связали их узами подлинной дружбы. Через два или три года Гуальтерио был назначен нунцием во Францию. Архиепископ Арля настоятельно мне его рекомендовал; он говорил ему обо мне, и итальянский прелат, все знавший о французском дворе еще до своего туда прибытия, не менее архиепископа желал сойтись с человеком, который, по его сведениям, был тесно связан с герцогом де Бовилье, с канцлером, Шамийяром и прочими влиятельными особами. В ту пору нунции еще высокомерно отказывали в привилегии сидеть по правую от них руку герцогам и иностранным прин¬
1705. Характер Гуальтерио
699
цам, но охотно удостаивали этой чести государственных секретарей. Они никогда поэтому не принимали у себя ни герцогов, ни иностранных принцев, и только при Гуальтерио данному обычаю был положен конец: нунции стали принимать у себя герцогов и иностранных принцев, усаживая их по правую от себя руку. Сначала Гуальтерио и я всего лишь обменивались посланиями, а когда по вторникам он появлялся в Версале, мы встречались там в собраниях у Короля. Мы почувствовали друг к другу расположение: я — потому что увидел в нем привлекательные черты, он — потому что решил стать моим другом. Когда мы поближе узнали друг друга, нас стала тяготить скованность общения на людях; тогда он предложил мне подниматься по потайной лестнице к нему, где, заперев двери, принимал меня без всяких церемоний. Такой mezzo termine* совершенно меня не устраивал, о чем я ему откровенно сказал. После этого он решился приходить ко мне и в Париже, где я бывал крайне редко, и в Версале — всякий раз, когда он приезжал туда. Из частых встреч родились у нас дружба и доверенность, остававшиеся между нами неизменными вплоть до его смерти, а после его отъезда мы еженедельно писали друг другу письма, почти всегда шифрованные. Архиепископ Арля воспользовался легкостью морского сообщения между Провансом и Италией. В Риме он прибег к услугам монахов и никому не ведомых эмиссаров, с помощью коих сумел наладить сношения с главными министрами и самим Папой. Ему удалось добиться возможности время от времени писать ему, получать в ответ знаки уважения и благорасположения, а в конце концов и бреве; он сумел заставить считать себя прелатом, достойным отличий и по кафедре, и по рождению, прелатом, преданность коего не должна оставаться без внимания и каковой имеет все основания рассчитывать на кардинальский пурпур. В ту пору котерии, которые плели интриги в связи с буллой Unigenitus147, еще не появились на свет и не развратили ни духовенство, ни благоразумную и твердую политику двора, считавшего преступлением любое непосредственное общение епископов с Римом; все дела, касающиеся бенефициев, решались через банкиров148, а по всем прочим вопросам они обязаны были обращаться за разрешением к Королю и действовать через секретаря по иностранным делам. Писать непосредственно Папе, его министрам или тем, кто имел
Здесь: компромисс (um.).
700
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
должность при его курии, равно как и получать письма от них, без объяснения Королю и государственному секретарю цели переписки и разрешения на то монарха, являлось непростительным государственным преступлением, за которое полагалось такое наказание, что в конце концов обычай сей полностью исчез. А посему архиепископ Арля держал свои сношения в глубокой тайне. Нунций и я, посвященные в эту тайну, часто предупреждали его об опасности, но жажда кардинальского сана и надежды, каковые Римская курия так легко пробуждает и так неохотно исполняет, были столь велики, что противиться им он был не в силах. В одном из писем, которое Папа распорядился написать ему, понтифик упомянул о святом Трофиме, апостоле и первом епископе Арля. В ответном письме архиепископ постарался вызвать у понтифика желание заполучить мощи этого святого. Успех превзошел все ожидания: Папа в собственноручно написанном письме просил об этом. Архиепископ отправил ему мощи вместе с прекрасным письмом и получил от Папы бреве с изъявлениями благодарности. Отделение части мощей от покоящихся в Арле святых останков, а затем обмен последовавшими одно за другим письмами не могли остаться незамеченными; об этом деле стало известно. Торси по приказу Короля написал архиепископу очень суровое письмо и в том же тоне уведомил о происшедшем нунция, который примчался с этим известием ко мне. Мы с большим трудом вытащили архиепископа из этой истории: он отделался суровым выговором и категорическим запрещением вступать в какие-либо сношения с Римом — под страхом вызвать негодование Короля. Архиепископ сделал вид, что ничего не знал, что сам он достоин жалости и в отчаянии от того, что прогневил Короля такой безделицей, в коей не видел ничего предосудительного, рассыпался во всяческих уверениях, но отнюдь не собирался так легко отказаться от достигнутого. Он полагал, что уже близок в Риме к осуществлению своих надежд, и перестать действовать означало для него все потерять; ненасытное честолюбие заставило его продолжать начатое. Он постарался сделать так, чтобы в Риме случившееся с ним было поставлено ему в заслугу; на сей раз он принял гораздо более серьезные меры предосторожности и сумел сохранить свои действия в тайне. Однако сгладить дурное впечатление, произведенное на Короля этой историей, было непросто; добиться этого ему удалось лишь благодаря помощи, пусть и не слишком усердной, его невестки, действовавшей через мадам де Ментенон.
1705. Эрцгерцог по морю подходит к Барселоне и осаждает ее
701
Ла Фейад завершает осаду Ла Фейад получил приказ отвести в Ломбардию Кивассо десять батальонов и три драгунских эскадрона.
В Савойе ему больше нечего было делать, и теперь он шел в дружескую страну. Вандом, которому тесть Ла Фейада оказывал такие услуги, не хотел, чтобы тот чувствовал себя подчиненным: он послал ему навстречу д’Эстэна с тремя тысячами пятьюстами кавалеристов и двадцатью ротами гренадер, которые прогнали вражеские части, поставленные на мосту Ланцо через Стуру149 с целью помешать их соединению. Все очень хвалили этот поход Ла Фейада, которого в течение трех дней преследовала тысяча конников, так, однако, его и не атаковавших. Ему не пришлось идти до Ломбардии. Вандом поручил ему продолжить осаду Кивассо. Три недели спустя герцог Савойский оставил Кивассо, Кастанье- то и все высоты между этими крепостями, чтобы отступить к Турину с небольшим количеством оставшихся у него войск. Несколькими днями ранее Ла Фейад двинул часть своей кавалерии на небольшой вражеский лагерь, расположенный между Мело150 и Стурой, каковой обратился в бегство, едва завидев его приближение. Он сообщил, что враг потерял триста человек убитыми, что пятьдесят офицеров и кавалеристов взяты в плен, что захвачено шесть знамен и две пары литавр, что с нашей стороны нет никаких потерь и что именно эта операция заставила герцога Савойского принять то решение, которое он только что принял. Ламбер, сопровождаемый Шамийяром, доставил сие известие, вызвавшее всеобщее одобрение, Королю в Марли. Эти чудеса произошли за восемнадцать дней до сражения при Кассано.
Эрцгерцог по морю подходит Эрцгерцог, раздосадованный почти совершение Барселоне и осаждает ее но безрезультатной кампанией, ограничившейся захватом и сдачей постов и мелких крепостей, несмотря на то что его войска числом значительно превосходили испанские, стоявшие на границе с Португалией, и к тому же недовольный португальским двором, последовал совету отправиться вместе со своим войском на английских и голландских судах к Барселоне и попытаться овладеть ею — дабы придать силы и мужества своим друзьям в Каталонии и Арагоне. 23 августа на берег высадилось пятнадцать батальонов и более тысячи кавалеристов, к которым тотчас же присоединились шесть тысяч
702
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
восставших из Вика, — а пятнадцать кораблей отплыли к Паламосу. Их ряды пополнили еще пять тысяч из королевства Валенсия, и 1 сентября они открыли траншею перед Барселоной. Вице-король Каталонии прогнал губернатора города Роса151 и плац-майора, заподозренных в сговоре с эрцгерцогом. Войска гарнизона были многочисленными, но плохо подготовленными.
Досадная ссора между Во Фландрской армии произошла неприятная
Сюрвилем и Ла Барром; их история между Сюрвилем и Ла Барром. Подвы- положение и характеры пивший Сюрвиль за столом осыпал бранными
словами Л а Барра. Видя, что они встают, присутствующие бросились между ними; дело это весьма обычное, хотя по большей части участники подобной сцены после о том жалеют. Однако они сошлись, и в неразберихе, когда никто уже не владел собой, Ла Барру показалось, что Сюрвиль ударил его. Протрезвев, Сюрвиль сделал все возможное, чтобы достойным образом удовлетворить Ла Барра и покончить с этим делом, но безуспешно. По совету маршала де Вильруа курфюрст Баварский отослал Сюрвиля в Брюссель, а Ла Барра посадил под арест. Сюрвиль приходился младшим братом Отфору, оба были генерал-лейтенантами, но сколь разнилась их репутация! Не знаю, кто бы мог сравниться с Сюрвилем развращенностью нравов и грубой ограниченностью; да к тому же и храбрость его вызывала большие сомнения. Выше я уже рассказывал, каким образом он женился на дочери маршала д’Юмьера, вдове Вассе152. Несмотря на все эти, казалось бы, исключающие возможность возвышения качества, он, в силу некой неведомой мне интриги, получил пехотный Полк Короля153, что позволило ему иметь непосредственные сношения с государем, который относился к этому полку как к любимой игрушке, вникал во все детали его жизни как простой полковник и всячески данный полк отличал; таким образом, должность сия позволяла встречаться лично с Королем, получая всяческие милости и выгоды, — и на Сюрвиля их изливалось немало, не говоря уже о том, что он участвовал во всех поездках в Марли. Ла Барр, нетитулованный дворянин, бедный, дослужившийся до офицерского звания, был капитан-лейтенантом первой роты Гвардейского полка и, следовательно, имел патент, звание и ранг гвардейского капитана. Его не жаловали ни в его полку, ни где бы то ни было еще.
1705. Дело banquillo
703
Что касается храбрости, то его репутация на этот счет была не лучше, чем у Сюрвиля, однако впоследствии он доказал, что мнение сие было в высшей степени ошибочным. Человек он был умный, ловкий, искусный в тайных интригах, имевший друзей как среди носивших голубую ливрею пажей, наиболее приближенных к Королю, так и среди его главных лакеев. Его обвиняли в том, что он обо всем доносит Королю, а то, что государь удостаивал внимания и отличий человека его звания, лишь укрепляло всех в этом мнении. Король питал равное расположение к Сюрвилю и Ла Барру и, видя, что нет возможности примирить их даже в суде чести маршалов Франции, в первый раз в жизни решил, по отношению к людям такого звания, лично взяться за это дело. Он приказал посадить Сюрвиля в тюрьму и, выпустив его оттуда некоторое время спустя, отправить просить прощения у курфюрста (так как ссора имела место в его армии и близ его ставки) и в его присутствии принести извинения Ла Барру. А пока предпринимались все эти шаги, у Отфоров взыграла гордыня, и их высокомерные речи свели все усилия насмарку. Ла Барр во всеуслышание заявил, что ему нанесено еще одно оскорбление. В конечном счете местом заточения Сюрвилю был назначен Аррас — вплоть до окончания кампании, каковую Ла Барр завершил в армии, и дело это Король сам разрешил таким образом, чтобы оно не имело никаких последствий. В следующем году мы увидим, что последствия все же случились и погубили Сюрвиля. Позже великодушная помощь маршала де Буффлера позволила ему выбраться из затруднительного положения, но он вновь сам себя погубил, и тогда уже безвозвратно; однако сейчас не время об этом рассказывать154.
Дело banquillo. Коннетабль В это время много шума в Испании произвело Кастилии становится дело banquillo, вызвавшее беспокойство во Фран-
майордомом-майор ции. Я изъяснил суть этого дела ранее на стр. 304155,
когда рассказывал об испанских грандах, а посему не буду повторяться. Мадам Орсини, издали заметившая приближение этого небольшого грозового облака, по прибытии в Мадрид поспешила воспользоваться сложившимися обстоятельствами, чтобы распорядиться должностью майордома-майор. Ранее я уже говорил о вполне обоснованных и горячо поддержанных Королем претензиях герцога де Альба на эту должность и о причинах, заставлявших принцессу Орсини
704
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
противиться его назначению156. Она же воспользовалась возможностью отдать должность вельможе, находившемуся в тот момент в Мадриде, который, став благодаря дарованному ему мадам Орсини положению как бы главою грандов, мог бы вернуть ей их доверие, а сам, обязанный ей этой высокой честью, встал бы в деле banquillo на сторону короля, чего невозможно было бы добиться от человека, находящегося за пределами страны. Со времени вступления Филиппа V на испанский престол коннетабль Кастилии был не в фаворе; его не слишком уважали и к тому же подозревали в симпатиях к Австрийскому дому. Он же чувствовал себя оскорбленным тем, что его титула коннетабля оказалось недостаточно, чтобы получить командование армиями. Португальская кампания особого успеха не принесла: Гибралтар сдали, Каталония и соседние провинции оставались под серьезными подозрениями. Все эти обстоятельства убедили принцессу Орсини в необходимости вернуть столь знатного и почтенного вельможу, каким был коннетабль Кастилии157, и дать ему должность майордома-майор; последний согласился, вопреки своему праву и до сих пор соблюдавшемуся обычаю, чтобы ключи от дворцовых дверей передавались каждый вечер не ему, а дежурному капитану лейб-гвардии, должности какового никогда ранее в Испании не существовало; сей хитростью она добилась того, что король стал считать ее рекомендацию назначить на эту должность герцога де Альба как бы не имевшей места.
Поездка в Фонтенбло Двадцать второго сентября Король выехал из
через Со Марли в Фонтенбло, сделав по дороге останов¬
ку на один день в Со. Король Англии прибыл туда 1 октября, а 12-го возвратился в Сен-Жермен. Королева, которую мучили боли в груди, заставлявшие опасаться гибельных последствий, коих, к счастью, не было, не смогла в этом году приехать в Фонтенбло.
Брак Берси с дочерью В этом же году Демаре выдал одну из своих до-
Демаре черей за сына Берси, королевского докладчика,
обладавшего огромным состоянием.
Смерть Бурнонвиля; его семья, его характер
В Брюсселе умер принц де Бурнонвиль. Это был человек чести, очень храбрый и отнюдь не ли-
1705. Смерть Юссона; его характер
705
шенный ума, но ума в высшей степени неприятного. Он был очень богат, а его отец и дед играли весьма заметную роль в пору правления Австрийского дома158. Он был вдовцом и имел сына и двух дочерей от сводной сестры герцога де Шеврёза; маршалына де Ноай любила его, потому что их отцы были братьями. Впоследствии меня связывали близкие отношения с его детьми, так как его старшая дочь вышла замуж за герцога де Дюра, а вдова его сына — за моего старшего сына. Несмотря на все эти родственные связи, Бурнонвиль не смог добиться никакого положения и всю жизнь служил. Он был заместителем лейтенанта в гвардейской роте тяжелой кавалерии159, коей командовал месье принц де Роган, двоюродный брат его жены. Он не имел ни ранга160, ни каких бы то ни было отличий.
Смерть Вирвиля; его харак- В это же время умер Вирвиль, принадлежавши и семья ший к знаменитому в Дофинэ роду Гроле. Капи¬
тан тяжелой кавалерии, храбрый и способный офицер, он вынужден был оставить службу из-за безжалостно терзавшей его подагры, которая в конце концов свела его в могилу. Человек исключительно порядочный, наделенный приятнейшим умом, учтивый и благовоспитанный, в высшей степени светский, он пользовался всеобщей любовью и уважением. Маршал де Таллар женился на его сестре, а он, желая оставить все единственному сыну, выдал свою дочь без приданого за Сено- зана161, человека ничтожного, но тогда уже очень богатого и еще больше разбогатевшего впоследствии. Брак сей постигла обычная для подобных союзов участь; сын Вирвиля ненадолго пережил его, вдова Вирвиля наследовала своим братьям и дядьям, а образовавшееся таким образом фантастическое наследство досталось жене Сенозана.
Смерть Юссона; его харак- В Марселе умер Юссон, отличный генерал-лей- тер тенант, о котором уже не раз шла речь на стра¬
ницах этих «Записок»; он командовал войсками, стоявшими близ Ниццы и Вильфранша. Маленького роста, сложением напоминавший тыкву, он был исключительно умен, храбр и обладал несомненными способностями к военному делу. Женат он не был162, а Бонрепо приходился ему старшим братом.
706
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Граф Тулузский и маршал де Поншартрен продолжал действовать точно так, Кёвр отправляются в Тулон как и было им задумано. Граф Тулузский и мар- и возвращаются оттуда ни шал де Кёвр отбыли в Тулон с намерением со- с чем брать флотилию. Однако то и дело либо возни¬
кали трудности, вызывавшие остановку работ, либо обнаруживалась нехватка чего-нибудь; короче, оба они сидели в порту, а вражеский флот господствовал на море. Чтобы разогнать досаду, адмирал решил посетить Антиб и осмотреть порты в этой части побережья, а затем возвратился в Фонтенбло, куда вскоре прибыл раздосадованный не менее него маршал де Кёвр. Поншартрен, заранее уведомивший Короля о том, каких затрат потребует создание мощного флота, сколь велико число совокупное кораблей у англичан и голландцев и какая опасность грозит лично графу Тулузскому, если не остановить его безрассудную храбрость, вышел сухим из воды, всласть насмеявшись над ними и нимало не беспокоясь ни о великом несчастье, постигшем Барселону, ни о тягостных последствиях, к которым, как мы увидим в свое время, привела эта потеря.
Граф Тулузский покупает Сразу по возвращении граф Тулузский купил Рамбуйе у Арменонвиля, у Арменонвиля владение Рамбуйе, расположен- получившего взамен лишь два ное в шести лье от Версаля, близ Ментенона, охотничьих округа— и возведенное специально для графа в герцог-
Мёту и Булонский лес ство-пэрство, а позднее добавил к нему новые
великолепные приобретения. Арменонвиль, согласившийся на эту сделку лишь из уважения к графу, в знак благодарности получил для себя, а после своей смерти — для сына право пользоваться замками и садами Мёты и Булонского леса, которые Король отделил от охотничьего округа, принадлежавшего Кателану, вознаградив последнего за утраченное.
Смерть супруги первого президента Ламуаньона; ее семья; характер и судьба первого президента Ламуаньона
Два ни в чем не похожих друг на друга человека завершили в это самое время свой жизненный путь: жена первого президента Ламуаньона и Нинон. Мадам де Ламуаньон (ибо эти разбогатевшие адвокаты, еще недавно зарабатывавшие себе на жизнь в суде, стали почтенными маги-
1705. Неслыханная катастрофа, постигшая Фарга
707
стратами и обзавелись приставкой де), так вот, мадам де Ламуаньон, в девичестве Потье, была дочерью государственного секретаря Окерра, брата того самого епископа Бовэ, который после смерти Людовика XIII в течение нескольких дней числил себя первым министром163 и которого свалил Мазарини. Она была сестрой отца президента Новьона164, который сменил ее мужа в должности первого президента, и матерью Ламуаньона, парламентского президента в Париже; Бавиля, государственного советника и интенданта, а точнее, полновластного правителя Лангедока; мадам де Бройль, чей муж и второй сын совсем недавно стали маршалами Франции;165 и покойной жены Арлэ, сменившего Новьона, ее двоюродного брата, когда тот, как я уже говорил, в 1689 году был смещен с поста первого президента. Ламуаньон, красивый, обаятельный, прекрасно знавший свет, искушенный в интригах и обладавший множеством явных талантов, блистал в Совете, где исполнял должность докладчика. Известно, что из-за происков министров, опасавшихся нрава Новьона166, последний, по наущению своей любовницы, которой они щедро заплатили, отказался в 1658 году от освободившегося после смерти Бельевра места первого президента167, на каковое они поставили Ламуаньона. Привлекательная наружность, умение завоевать расположение адвокатов и судей, изысканный стол, так не похожий на скудное угощение его предшественников, исключительный интерес к ученым своего времени, коих он по определенным дням приглашал к себе168 и коих отличал, кто бы они ни были, — все это стяжало ему репутацию, о которой помнят и по сей день и которая оказалась отнюдь не бесполезной для его детей.
Продажность первых президентов, преемников Бельевра
И тем не менее следует признать, что, начиная с него и до наших дней, подверженность коррупции стала постоянным свойством исполняющих эту должность.
Неслыханная катастрофа, Что касается Ламуаньона, то я расскажу здесь постигшая Фарга лишь об одном эпизоде, ибо он весьма любопы¬
тен и совершенно достоверен. Как-то раз в Сен- Жермене устроили большую охоту. В ту пору оленей загоняли собаки, а не люди; и тогда еще не было ни такого огромного количества собак, ло¬
708
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
шадей и псарей, ни запасных экипажей, ни специально прорубленных просек. Охотники свернули в сторону Дурдана и забрались так далеко, что Король возвратился очень поздно, не дождавшись завершения охоты. Граф де Гиш, граф (впоследствии герцог) дю Люд, Вард, рассказавший мне об этом месье де Лозен и еще кое-кто сбились с пути и, очутившись в кромешной тьме, не знали, куда им ехать. Двигаясь наугад на своих усталых лошадях, они вдруг заметили какой-то свет и двинулись в этом направлении; в конце концов они прибыли к воротам некоего подобия замка. Они принялись стучать и кричать, называя свои имена и прося о гостеприимстве. Дело было в конце осени, между десятью и одиннадцатью часами вечера. Наконец им открыли, хозяин вышел навстречу пришельцам, предложил им снять сапоги и обогреться у камина, приказал отвести их лошадей в свою конюшню и приготовить гостям ужин, в коем те крайне нуждались. Трапеза не заставила себя ждать, причем весьма изысканная, равно как и украшавшие ее разнообразные вина; хозяин, не выказывая ни церемонности, ни излишней услужливости, был любезен и почтителен, всем своим видом и манерами свидетельствуя о принадлежности к высшему обществу. Они узнали, что он зовется Фарг, а его дом — Курсон; что он безвыездно живет здесь уже много лет, что иногда принимает здесь своих друзей и что у него нет ни жены, ни детей. Слуги показались им толковыми и расторопными, а дом — красивым и богатым. Когда они основательно подкрепились, Фарг тотчас же предложил им отойти ко сну: каждому была предложена отдельная комната, удобная постель и умелая помощь слуг. Они спали долго, так как очень устали накануне. Как только они оделись, им подали прекрасный завтрак, а когда они вышли из-за стола, их уже дожидались лошади, такие же свежие и отдохнувшие, как и они сами. Очарованные любезностью, манерами и гостеприимством Фарга, они, заверив его в готовности оказывать ему всяческие услуги, отбыли в Сен-Жермен, где сначала их исчезновение, а потом возвращение и рассказы о том, что с ними приключилось, стали предметом живейшего интереса. Эти господа представляли сливки изысканнейшего придворного общества, и все они имели право на общение с Королем в узком кругу. Они рассказали ему о своем приключении, о том, какой чудесный прием был им оказан, и не скрыли своего восхищения и хозяином, и домом, и поданным им угощением. Король осведомился об имени этого человека и, услышав ответ, воскликнул: «Как, Фарг
1705. Неслыханная катастрофа, постигшая Фарга
709
живет так близко отсюда?» В ответ на новые похвалы щедрому хозяину Король уже ничего не сказал. Войдя в покои Королевы-матери, он поведал ей об этом приключении, и оба сочли, что со стороны Фарга было величайшей дерзостью поселиться так близко от двора и крайне удивительно, что сие стало известно лишь благодаря этому приключению на охоте, хотя он живет здесь так давно. Фарг в свое время принимал весьма заметное участие во всех выступлениях Парижа против двора и кардинала Мазари- ни169. И если он в ту пору избежал виселицы, то отнюдь не из-за отсутствия желания отомстить ему лично; но его защищала его «партия», и он официально вошел в число амнистированных170. Зная о том, какую он внушал ненависть, и о том, что она едва не погубила его, он принял решение, во избежание каких бы то ни было ссор, навсегда оставить Париж и удалиться к себе, так чтобы о нем более не вспоминали; и до сих пор ему это удавалось. Кардинал Мазарини умер; дела прошлых лет никого более не интересовали, но, будучи во многом замешан и опасаясь, как бы его не обвинили в причастности к какому-нибудь новому делу, он жил очень уединенно и в полном согласии со всеми соседями, уверенный, что амнистия позволяет ему не тревожиться о прежних прегрешениях. И так он жил уже много лет. Король и Королева-мать, простившие его лишь под давлением обстоятельств, вызвали первого президента Ламуаньона и поручили ему тайно покопаться в жизни и поступках Фарга, дабы выяснить, не найдется ли средства наказать его за прошлое и заставить раскаяться в том, что он своим спокойствием и благоденствием бросает им вызов, да еще и обитает в непосредственной близости от двора. Они рассказали Ламуаньону о случае на охоте, открывшем им его местопребывание, и дали понять, сколь желательно для них, чтобы он изыскал юридические средства погубить Фарга. Ламуаньон, алчный и ловкий царедворец, решил удовлетворить их пожелание, полагая, что и сам не останется внакладе. Он взялся за поиски, доложил об этом и действовал так успешно, что отыскал средство объявить Фарга причастным к убийству, совершенному в Париже в самый разгар смуты, — что позволило тайно отдать приказ о его аресте и в одно прекрасное утро послать за ним судебных приставов и отвести в тюрьму Консьержери. Фарг, уверенный, что со времен амнистии не совершал ничего предосудительного, до крайности удивился; удивление его еще сильнее возросло, когда на допросе он узнал, о чем идет речь. Он очень убедительно опроверг
710
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
выдвинутые против него обвинения и, кроме того, указал на то, что, так как убийство, о котором идет речь, было совершено в разгар беспорядков и мятежа в самом Париже, то последовавшая за этими событиями амнистия стирает память обо всем, что произошло в те смутные времена, и покрывает завесой факты и происшествия, каковые сейчас невозможно изъяснить в деталях в отношении всех и каждого, не нарушив дух, право, обычай и действие амнистий, никем до сих пор не ставившихся под сомнение. Видные придворные, коим несчастный оказал у себя такой прекрасный прием, сделали все возможное, чтобы склонить судей и Короля к милосердию. Все оказалось бесполезным: Фаргу поспешили отрубить голову, а первый президент, в качестве вознаграждения, получил конфискованное у него имущество171. Оно оказалось ему весьма по душе, а затем перешло в удел его второму сыну: Бавиль отделяет от Курсона не более одного лье. Вот так одна и та же должность стала источником обогащения и для тестя, и для зятя:172 один обрек на гибель невинного; а другой, взяв на хранение достояние доверившегося ему друга, объявил о нем Королю, и тот отдал ему эти деньги, коими он весьма успешно воспользовался173. Промежуточное место между ними занимает Новьон, ставший первым президентом в 1677 году и изгнанный в 1688-м, когда продажность его правосудия стала для всех очевидной, как я уже рассказывал об этом ранее174. Позже мы познакомимся с их преемниками, но сейчас еще не время говорить о них. Супруга первого президента Ламуаньона скончалась, прожив долгие годы в великом благочестии; хотя ее многочисленные дети были все прекрасно обеспечены, оставшееся после ее кончины состояние оценивалось в полтора миллиона ливров.
Смерть Нинон, называемой Нинон, знаменитая куртизанка, впоследствии, мадемуазель Ланкло. Свое- когда возраст вынудил ее оставить свое ремес-
образие ее характера ло, ставшая известной под именем мадемуазель
де Ланкло, являет собой новейший пример торжества порока, освещенного умом и приправленного толикой добродетели. Ее слава, а еще более те безумства, коим предавались ради нее молодые люди из знатнейших и блистательнейших семей, заставили даже Королеву- мать, каковая, и не без оснований к тому, питала крайнюю снисходительность к галантным и более чем галантным особам, прислать ей приказ уда¬
1705. Смерть Нинон, называемой мадемуазель Ланкло
711
литься в монастырь175. Приказ доставил один из офицеров парижской полиции. Прочтя его и заметив, что в нем не указано, в какой именно монастырь ей надлежит отправиться, она, нимало не смущаясь, заявила офицеру: «Сударь, поскольку Королева так добра, что предоставляет мне самой выбрать монастырь, я прошу вас передать ей, что выбираю Большой монастырь кордельеров в Париже», — и с изящным реверансом возвратила ему приказ. Офицер, ошеломленный такой неслыханной дерзостью, не сумел выговорить ни слова в ответ. Королева сочла сие столь забавным, что оставила ее в покое. Нинон никогда не имела более одного любовника одновременно, но зато всегда была окружена толпой обожателей. А когда один возлюбленный надоедал ей, она откровенно говорила ему об этом и заменяла его другим. Покинутый мог сколько угодно стенать и молить — приговор был окончательным; и власть этой особы была настолько непререкаема, что он и помыслить не мог в чем бы то ни было упрекать своего преемника, будучи счастлив уже тем, что его продолжают принимать в качестве друга дома. Иногда она оставалась верна какому-нибудь из своих возлюбленных, ежели он ей очень нравился, на протяжении всей военной кампании, в коей тот участвовал. Ла Шатр, готовясь отбыть в армию, возомнил, будто принадлежит к сим избранным счастливцам. Нинон, по всей вероятности, не давала ему никаких особых обещаний, но он оказался достаточно глуп, а точнее очень глуп, и в той же мере самонадеян, чтобы попросить у нее письменное обещание верности, каковое она и дала ему. Он увез записку с собой и напропалую ею похвалялся. Но обещание исполнялось не слишком строго, и каждый раз, изменяя ему, она восклицала: «Ах, какую замечательную записку получил Л а Шатр!» Наконец один счастливый избранник поинтересовался, что сие значит. Она объяснила ему; он не стал держать это в тайне, и Ла Шатр сделался предметом насмешек, которые в конце концов дошли и до той армии, где он тогда находился. Нинон имела множество знаменитых и знатных друзей и была так умна, что сумела заставить их подружиться между собой или, по крайней мере, не выказывать друг другу открытой неприязни. На своих вечерах она поддерживала тон респектабельности и внешней благопристойности, что редко удается даже самым высокородным принцессам, если им не чужды некоторые слабости. Так она приобрела друзей среди знатнейших и достойнейших из придворных; а посему быть принятым у нее стало модным, и не без оснований, ибо
712
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
там завязывались весьма полезные знакомства. В ее собраниях никогда не играли в карты, там не слышалось ни громкого смеха, ни споров, ни разговоров о религии и делах правления; зато было много приятного и изысканного остроумия, бесед о событиях прошлого и настоящего, а порой и о любовных приключениях, но без злословия, коему двери здесь были навеки закрыты. Разговоры, которые она оживляла своим умом и рассказами обо всем, что знала о событиях разных времен, отличались изяществом, легкостью и чувством меры; и, что удивительно, даже в ту пору, когда ее чары перестали привлекать к ней поклонников и когда соображения благопристойности и мода более не позволяли ей примешивать к обаянию ума телесные прелести, уважение к ней и число ее в высшей степени достойных друзей и знакомых остались неизменными. Ей были известны все интриги, серьезные и не очень, как прежнего, так и нынешнего двора; очаровательная собеседница, она была бескорыстна, преданна, умела хранить тайны, в высшей степени отличалась надежностью, и, если не говорить о ее склонности к галантным приключениям, то можно сказать, что она была добродетельна и исполнена чувства чести. Она часто помогала друзьям деньгами и кредитом, участвовала вместе с ними в важных делах и надежно хранила и деньги, и доверенные ей важные тайны, что стяжало ей известность и совершенно удивительное уважение. Она была близкой подругой мадам де Ментенон в ту пору, когда та жила в Париже. Мадам де Ментенон не любила, чтобы ей говорили о Нинон, но отрекаться от нее не осмеливалась вплоть до ее кончины и время от времени писала ей дружеские письма. Ланкло (Нинон взяла себе это имя176, с тех пор как оставила ремесло своей надолго затянувшейся молодости) была не так сдержанна с близкими друзьями, и, когда ей случалось проявить особый интерес к кому-либо или чему-либо, что она делала крайне редко и осторожно, она писала об этом мадам де Ментенон, и та без промедления исполняла ее просьбу; но с тех пор как мадам де Ментенон обрела величие, они виделись всего лишь два или три раза, и совершенно секретно. Ланкло владела искусством восхитительно остроумных замечаний; вот два из них, адресованных последнему маршалу де Шуазёлю: одно — выговор, другое — живая зарисовка с натуры. Шуазёль, любезный, учтивый и прекрасно сложенный, принадлежал к числу ее старых друзей. Он был в скверных отношениях с месье де Лувуа и горько жаловался на свою участь, но Король, вопреки мнению
1705. Смерть Россиньоля
713
министра, включил его в число награжденных Орденом Святого Духа в 1688 году. Это было для него полной неожиданностью, несмотря на то, что он принадлежал к знатнейшему роду и был одним из лучших и старейших по стажу генерал-лейтенантов. А посему он был вне себя от радости и то и дело самодовольно поглядывал на себя в зеркало, любуясь своей голубой лентой. Ланкло два или три раза застала его за этим занятием и, наконец выйдя из себя, сказала ему при всех: «Господин граф, если я еще раз замечу вас за этим занятием, то назову всех тех, кто был награжден вместе с вами». Среди них действительно были весьма жалкие личности, но они выглядели просто орлами по сравнению с награжденными в 1724 году и некоторыми из тех, кто удостоился сей награды позже. Славный маршал был воплощением множества добродетелей, правда весьма унылых, и к тому же не слишком блистал умом. Как-то раз, утомленная его продолжительным визитом, Ланкло, зевая, взглянула на него и воскликнула: «Сеньор, сколь многие добродетели делаете вы мне ненавистными!» — процитировав стих из какой-то театральной пьесы177. Нетрудно себе представить, сколько шума и насмешек вызвала эта реплика, каковая, однако, вовсе не поссорила их. Ланкло уже давно перевалило за восемьдесят, но она была по-прежнему бодра и окружена толпой почтительных посетителей. Последние годы жизни она посвятила Богу, и смерть ее не прошла незамеченной. Это была личность в своем роде неповторимая, что и заставило меня уделить ей столько внимания178.
Смерть Россиньоля В это же время умер Россиньоль, президент па¬
латы прошений Дворца правосудия179. Его отец был самым искусным дешифровальщиком в Европе. Я не знаю ни как ему пришло в голову заняться этим мало до него известным ремеслом, ни каким образом месье де Лувуа познакомился с ним и сумел использовать его талант. Все шифры были ему подвластны; некоторые он мог прочесть сразу, не задумываясь. Это позволило ему беседовать наедине с Королем и сделало его важной особой. Он обучил сына своей науке, в коей тот стал довольно искусен, но с отцом сравняться все же не смог. Люди они были порядочные и скромные, и оба получили немало от Короля, который даже назначил пенсион в пять тысяч его наследнику, по малолетству еще не способному заняться дешифровкой.
714
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Куртанво; его характер; же- Некоторое время спустя, когда двор находился стокий выговор, полученный в Фонтенбло, с Куртанво приключилась ужас- им от Короля; инквизитор- ная история. Он был старшим сыном месье де ские склонности государя Лувуа, который сначала приобщил его к своей
должности, а затем переменил свое решение, сочтя отпрыска совершенно к ней не пригодным. К должности он приобщил Барбезьё, своего третьего сына, а старшего утешил, приобщив его к должности своего кузена Тийаде180, для которого купил должность капитана роты Ста швейцарцев181, каковая, после главных должностей королевского военного дома, является, вне всякого сомнения, первейшей и почетнейшей. Малюсенького роста, с забавным голосом, тайно предававшийся разврату Куртанво служил мало и плохо; его презирали и ни во что не ставили и в собственной семье, и при дворе, где он, скаредный и алчный, ни с кем не поддерживал отношений; обычно скромный и почтительный, он, если что-либо выводило его из себя, впадал в необузданную ярость; одним словом, человек он был очень глупый, и все обращались с ним как с глупцом, причем даже у герцогини де Вильруа и маршалыии де Кёвр, его сестры и свояченицы, у которых он никогда не бывал. Король, жаждавший знать обо всем происходящем и гораздо больше заинтересованный в доносах, чем можно было предполагать, хотя никто, конечно, в этой заинтересованности не сомневался, уполномочил Бонтана, а затем Блуэна — губернаторов Версаля — набрать сверх тех швейцарцев, что охраняли ворота парков и садов, галерею и главные апартаменты Версаля, салоны в Марли и Трианоне, множество других швейцарцев, которые, будучи одеты в ливрею Короля, подчинялись только им. Последним был дан секретный приказ вечерами, ночью и утром прохаживаться по всем лестницам, коридорам и переходам, заглядывать в отхожие места, а в хорошую погоду — ходить по дворам и садам, прятаться, устраивать засады, приглядываться к людям, следить за ними, смотреть, кто куда входит и откуда выходит, слушать все, что можно услышать, запоминать, как долго человек оставался там, куда он вошел, и докладывать обо всем, что было замечено. И все это, при участии других подчиненных лиц и некоторых лакеев, постоянно делалось в Версале, Марли, Трианоне, Фонтенбло и во всех местах, где бывал Король. Эти швейцарцы очень не нравились Куртанво, потому что не признавали никаких его распоряжений и отбирали у его швейцарцев награды и должности,
1705. Куртанво; его характер
715
кои он мог бы им продать; неудивительно, что он не упускал случая придраться к ним. Главную комнату швейцарцев и кордегардию Короля в Фонтенбло разделяет узкий проход между лестницей и апартаментами, которые в ту пору занимала мадам де Ментенон; далее находится квадратная комната с дверью, ведущей в эти апартаменты; комната прилегает к кордегардии и имеет еще одну дверь, выходящую на балкон, окружающий овальный двор; этот балкон во многих местах сообщается с лестницами. Переходя из одной части дворца в другую, никто, за исключением проходящих через дворы, не может миновать этой квадратной комнаты, и, следовательно, комната сия служит во всех отношениях идеальным местом для наблюдения за входящими и выходящими. Вплоть до того года там всегда спали несколько лейб-гвардейцев и несколько солдат роты Ста швейцарцев, которые, когда Король входил к мадам де Ментенон или выходил от нее, становились вперемежку в строй под ружьем; таким образом, эта комната являлась как бы продолжением кордегардии и помещения Ста швейцарцев. А в том году Король решил всех их заменить швейцарцами Блуэна. Куртанво, не сказав ничего дежурному капитану лейб-гвардии (хотя лейб- гвардейцев удалили вместе с его швейцарцами), имел глупость принять сию перемену за новую выходку против него новых швейцарцев и пришел в такую ярость, что принялся осыпать их немыслимыми ругательствами и угрозами. Они невозмутимо выслушали его вопли — они исполняли приказ, и у них хватило благоразумия ничего не сказать ему в ответ. Король, которого уведомили об этом только вечером, когда по окончании ужина он, по обыкновению, прошел в свой большой овальный кабинет вместе с теми, кто всегда сопровождал его туда (то есть членами семьи и придворными дамами принцесс, которые в Фонтенбло, за неимением других кабинетов, собирались здесь вокруг Короля), послал за Куртанво. Едва тот появился, Король, не позволяя ему приблизиться, заговорил с ним с чудовищной яростью, настолько для него несвойственной и настолько переходящей всяческие границы, что поверг в трепет не только Куртанво, но и принцев, принцесс, придворных дам — всех, кто находился в тот момент в кабинете. Крики были слышны даже в его спальне. Угрозы лишить должности, самые грубые и непривычные в устах Короля выражения сыпались на Куртанво, который, замирая от ужаса и едва держась на ногах, не имел ни случая, ни возможности вымолвить хоть слово. Выговор свой
716
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Король закончил гневным приказанием: «Вон отсюда!» У Куртанво едва хватило сил дотащиться к себе. Сколь бы пренебрежительно ни относились к нему домочадцы, все были необычайно встревожены случившимся и стали искать помощи и покровительства. Мадам герцогиня Бургундская, очень любившая герцогиню де Вильруа и маршалыпу де Кёвр, настоятельно просила за него мадам де Ментенон и даже Короля. Наконец государь смягчился, но предупредил, что, если Куртанво совершит еще хоть какую- нибудь глупость, то он прогонит его и лишит должности. Только после этого Куртанво решился возвратиться к исполнению своих обязанностей. Причина этой столь странной сцены заключалась в том, что Куртанво, подняв шум, заставил весь двор обратить внимание на перемену, цель коей стала очевидной, как только к ней было привлечено внимание; Король же, тщательным образом скрывавший свои шпионства и надеявшийся, что они останутся незамеченными, был в ярости, оттого что поднятый шум открыл всем на это глаза. Хотя и раньше Куртанво не пользовался ни уважением, ни благоволением Короля и не мог похвастаться малейшей близостью к нему, теперь тот стал относиться к нему еще хуже; Куртанво так никогда и не вернул себе прежнего положения и, если бы не помощь родни, был бы изгнан, а должность его была бы потеряна.
Смерть графа де Тоннерра В это же время другой, еще более презираемый,
человек ушел из жизни; это был граф де Тон- нерр. Не обделенный ни умом, ни знатностью, он был напрочь лишен всего остального. Трусость его была такова, что он сносил любые поношения; из-за своего плутовства и любви к острым словечкам он то и дело попадал в неприятные истории и в конце концов докатился до столь гнусного состояния, что люди стыдились даже отвечать на сказанные им глупости. Он долгое время исполнял обязанности камергера Месье и был сыном старшего брата епископа Нуайона, о котором здесь уже не раз шла речь182, и братом епископа Лангра, о котором речь еще впереди.
Король предлагает Шамий- Хотя сражение при Кассано не дало никаких ре- яру поручить Ла Фейаду зультатов, осада Турина, о которой так некстати
командование осадой Турина объявили в начале весны и замысел которой
был, похоже, столь же неудачным, оставалась
1705. Вандом, искуснейший царедворец
717
тем не менее делом решенным. Король, забыв, каково было его отношение к Ла Фейаду в ту пору, когда Шамийяр пожелал выдать за него свою дочь, а точнее, желая угодить своему министру, затронув самую чувствительную его струну, сам предложил назначить его зятя командовать этой серьезной осадой. Шамийяр, удивленный и польщенный, почти не возражал. Король был с ним исключительно любезен, очень хорошо отзывался о Л а Фейаде и сказал, что желает дать возможность проявить себя талантливым и усердным к службе молодым людям. Когда решение о его назначении было принято, Л а Фейад получил приказ, по завершении осады Кивассо, приблизиться к Турину и готовиться к осаде. Нетрудно догадаться, что он ни в чем не испытывал недостатка: он получил в свое распоряжение шестьдесят батальонов, семьдесят эскадронов, один миллион сто тысяч фунтов пороха, сорок мортир, восемьдесят батарейных орудий и двадцать шесть орудий для стрельбы рикошетом. Однако возникли трудности, для разрешения коих Ла Фейад отрядил Дрё, своего свояка, которого в тот же день, когда Король прибыл в Фонтенбло, Шамийяр провел в апартаменты мадам де Ментенон, чтобы он доложил государю о том, что его привело. На другой день они снова пришли туда, и вместе с ними маршал де Вобан, а днем позже Дрё отбыл назад к Ла Фейаду.
Благодарность и величие Вобан поступил в высшей степени благородно: дугииВобана он предложил Королю свои услуги и настоя¬
тельно просил отправить его в Турин, чтобы он мог помогать там советами, находясь во время военных действий на расстоянии двух лье от армии и ни во что не вмешиваясь. Он добавил, что оставит свой маршальский жезл у дверей, ибо несправедливо, чтобы высокое звание, данное ему Королем, лишало его возможности служить ему, и что он готов скорее вернуть свой жезл, чем допустить нечто подобное. Это предложение, достойное древнего римлянина, не было принято: слишком велик был бы контраст между Вобаном и Ла Фейадом, а ничтожество последнего стало бы удручающе очевидным.
Вандом, искуснейший ца- Ла Фейад, вопреки мнению Вобана, хотел атако-
редворец вать со стороны цитадели и не строить линии
обложения на другом берегу По. Месье де Ван-
718
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
дом через прибывшего как раз в это время курьера уведомил, что придерживается такого же мнения; что о внешних трудностях беспокоиться не стоит; что со стороны принца Евгения опасаться нечего; что крайне важно начать осаду Турина именно сейчас, ибо иначе победы, одержанные над герцогом Савойским, пропадут втуне; он предложил прислать часть своих войск, если число осаждающих окажется недостаточным. Он засвидетельствовал свое почтение Королю и сумел понравиться министру — вот и все. Дрё отбыл с приказом не начинать осады. Ла Фейад, желая добиться своего, прислал Мариньяна, но Король его не принял, а Шамийяр, не покидавший своих апартаментов из-за шейного ревматизма, тотчас же отослал его назад.
Осада Турина отложена По его возвращении Ла Фейад распорядился
не присылать предназначенные ему войска, вывел те, что уже прибыли, покинул Венарию, где располагался, и отправил большой отряд Вандому.
Принц Дармштадтский Осада Барселоны была подготовлена лучше, убит при Монтжуике но эрцгерцог понес там большие потери. 16 сен¬
тября враги овладели новыми оборонительными сооружениями в Монтжуике183. Им было оказано серьезное сопротивление, они потеряли там восемьсот человек убитыми, в том числе принца Дармштадтского, о котором уже так много было сказано ранее. Но так как эти сооружения были полностью отрезаны от сообщения с городом, а гарнизон Монтжуика испытывал недостаток во всем, то он решился на вылазку и прорвался с оружием в руках в Барселону, потеряв в этом славном деле не более двенадцати или пятнадцати человек. Овладев Монтжуиком, эрцгерцог получил большие преимущества.
Лерида и Тортоса захвачены За этим несчастьем тотчас же последовало дру- восставшими каталонцами, гое: Лерида и Тортоса были захвачены восстав- Враги снимают осаду с Ба- шими каталонцами. С другой стороны, у грани- дахоса цы Португалии, враги при приближении Тессе
сняли осаду с Бадахоса. Рювиньи, носивший имя милорда Голуэя, командовал там англичанами и потерял в сражении руку. Это был один из их лучших офицеров, но после этого несчастья он уехал в Англию и более не служил184.
1705. Грубая оплошность Ла Фейада
719
Барселона сдана эрцгерцогу, Неприятелю больше повезло с Барселоной, ко- а гарнизон взят в плен торая сдалась 4 октября; весь ее гарнизон был
взят в плен185, за исключением вице-короля, герцога Пополи и некоторых офицеров высокого ранга. Этому известию долго не хотели верить, равно как и сведениям о множестве жестокостей, совершенных там немцами.
Возвращение из Фонтенбло Король выехал из Фонтенбло 26 октября и воз- через Вилъруа и Со. Корона- вратился через Вильруа и Со, где сделал оста- ция Станислава в Польше новку. В это же время он узнал о коронации короля Станислава Лещинского186. Король конечно же не мог предвидеть ни тогда, ни тем более раньше, что уже свергнутый, лишенный и своих владений, и куска хлеба Станислав Лещинский станет тестем его наследника, и уж вовсе не мог предположить, благодаря кому сие будет осуществлено187.
Смерть знаменитого Тёкёли В то же время он узнал о кончине в Константинополе знаменитого Тёкёли; тот был еще не стар, но жестокая подагра уже давно лишила его способности двигаться. Он пользовался там огромным почетом и уважением, словно был великим монархом в изгнании, и ему регулярно выплачивались очень крупные суммы.
Захват вражеских судов; Действия на море можно было бы считать более
гибель Сен-Поля удачными, приняв во внимание множество за¬
хваченных судов с богатой добычей и отдельные успешные сражения наших королевских и частных кораблей, если бы не вызвавшая всеобщее сожаление гибель Сен-Поля, весьма отличившегося в этой кампании. Он погиб, завладев одиннадцатью торговыми судами, шедшими из Балтийского моря, что стало возможным благодаря захвату сопровождавших их трех больших английских кораблей. Операция эта была проведена в последний день октября. После Сен-Поля осталось лишь трое очень молодых племянников; Король назначил пенсионы всем троим.
Грубая оплошность Ла Фейад или его секретарь допустили оплош-
Ла Фейада ность, которая стоила очень дорого: он послал
720
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
коменданту Аккуи приказ присоединиться к нему вместе со своим гарнизоном, но вместо Аккуи написал Асти, и комендант этой крепости повиновался. Герцог Савойский, немедленно извещенный об этой совершенно неожиданной эвакуации, тотчас занял Асти и принялся взимать поборы со всего Монферрато. Ла Фейад двинул свои войска, чтобы отбить крепость. Ему пришлось уничтожить ряд постов, встретившихся на его пути. Подойдя к Асти, он обнаружил, что за городом расположилось все войско герцога Савойского и графа Штаремберга, а в крепость они ввели множество всадников и пехотинцев, каковые тотчас же обрушились на авангард маленькой армии, приведенной Ла Фейадом188. Его превозносили за то, что он спешился, самолично повел гренадер в атаку и, добившись преимущества, оттеснил врагов к самому контрэскарпу и захватил два знамени. О потерях предпочли умолчать, а его отступление от Асти (куда он прибыл с намерением начать осаду, а вынужден был вступить в бой) к ГСасале (куда он вовсе идти не собирался) отнесли на счет дождей и разлива рек. В сражении при Асти погиб Имекур и еще множество людей, а крепость осталась в руках герцога Савойского.
Увеличение численности Потери в личном составе, понесенные в Герма- рот; новые полки; значи- нии и Италии, причем в большей степени в го-
тельное ополчение спиталях, чем на поле боя, вынудили принять
решение об увеличении численности каждой роты на пять человек и объявить набор двадцатипятитысячного ополчения189, что несло провинциям разорение и отчаяние. Короля убаюкивали россказнями о том, что народ жаждет вступать в ополчение; когда в Марли он шел к мессе, ему указывали на нескольких специально отобранных человек, якобы горевших радостным нетерпением поскорее пополнить рады ополченцев. Я сам не раз был тому свидетелем и слышал, как Король с удовлетворением повторял эти сказки. Однако сведения, получаемые мною из моих земель, и все, что об этом говорилось, свидетельствовали об отчаянии, вызванном этим набором, которое было столь велико, что многие сами калечили себя, лишь бы избежать призыва. Они плакали и кричали, что их уводят на гибель, и так оно и было, ибо почти всех их посылали в Италию, откуда ни один человек не вернулся. При дворе сие также было всем известно: люди молча опускали глаза, слыша эти лживые речи и видя
1705. Наши министры расходятся во мнениях
721
доверчивость Короля, а потом шепотом говорили, что они думают о столь гибельном самообольщении. К тому же было сформировано множество новых полков, а стало быть, и назначено множество штабных и полковников, на содержание коих требовались средства, — вместо того чтобы добавить к уже существующим полкам по одному батальону и одному эскадрону, каковые вскоре стали бы неотъемлемой их частью, что позволило бы избежать затруднений, связанных с новыми частями и маленькими полками, которые, в силу своей малочисленности, очень быстро гибнут.
Наши министры расходят- Я часто встречался с Кальером; он проникся ся во мнениях относительно ко мне дружескими чувствами, а для меня бесе- возможности заключения ды с ним были в высшей степени поучительны. мира Хёхштедт, Гибралтар, Барселона, жалкая кампа¬
ния Тессе, мятеж в Каталонии и соседних областях, ничтожные успехи в Италии, истощение всех ресурсов как в Испании, так и во Франции, испытывавшей недостаток в людях и деньгах, бездарность наших генералов, коих лишь искусство придворных интриг спасало от расплаты за совершенные ошибки, — все это вместе взятое навело меня на размышления. Я подумал, что, дабы избежать еще более глубокого падения, необходимо окончить войну и что завершить ее можно, отдав эрцгерцогу то, что нам трудно было бы удержать, и совершив раздел, который, в отличие от раздела, предложенного Англией и принятого нами до оглашения завещания Карла II190, позволял бы удержать предназначенное нам, — то есть такой раздел, согласно которому Филипп V оставался бы великим королем, получив всю Италию, за исключением того, что принадлежало там великому герцогу, Венецианской и Генуэзской республикам, Церковному государству, а также не считая Неаполя и Сицилии, слишком удаленных и отрезанных от остальной Италии владениями Папы. Король получил бы Лотарингию и еще некоторые территории, а герцогам Савойскому, Лотарингскому, Пармскому и Моденскому были бы даны владения где-нибудь в других местах. Я не стал записывать сложившийся у меня в голове план, но изложил его Кальеру — скорее для того, чтобы узнать от него еще что-нибудь, и вовсе не считая, будто придумал нечто дельное и тем более осуществимое. Я был крайне удивлен тем, что мой план ему понравился; он стал уговаривать меня изложить его письменно и показать как про¬
722
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ект трем министрам, с коими я был тесно связан191. Я противился этому в течение нескольких дней, но затем, уступив настояниям Кальера, обещал ему поговорить о моем плане с этими господами, но изложить план письменно так и не решился. Сперва я рассказал о моем плане месье де Бовилье, и тот нашел его очень удачным и разумным; месье де Шеврёз — тоже. Они хотели, чтобы я поговорил об этом с двумя другими192. Разительное отличие между их ответами было бы не столь очевидно, если бы скромность помешала мне воспроизвести ответ этих двух, представляющий их в истинном свете. Канцлер, внимательно меня выслушав, сказал, что хотел бы расцеловать меня в задницу и чтобы сие было исполнено, а Шамийяр с серьезнейшей миной ответил, что из всего испанского наследства Король не уступит и мельницы. После чего мне стало ясно, в каком ослеплении мы пребываем и какими тяжкими последствиями сие чревато.
Агилар в Париже; егомис- В конце ноября в Париж прибыл граф де Аги- сия, характер, судьба л ар, которого герцог де Альба представил Коро¬
лю. Король Испании прислал его к Королю, чтобы убедить последнего начать осаду Барселоны и позволить ему лично руководить оной при поддержке кораблей и войск Короля. Агилар более чем успешно исполнил данное ему поручение, к несчастью для обеих корон, особенно для испанской, оказавшейся на краю гибели. Он был, или утверждал, что был, из рода Манрике де Лара, испанским грандом, унаследовавшим этот титул от матери, и единственным сыном того самого графа де Фрихильяна, о котором шла речь в связи с завещанием Карла II и который так жестоко и издевательски публично сообщил о его содержании послу императора, как я о том ранее рассказывал193. Можно было бы поведать немало любопытного и забавного о графе де Фрихильяна, говорившем о самом себе, что он был бы самым злобным и уродливым человеком в Испании, если бы не его сын. Последний был молод, исполнен честолюбия, хитрости, лживости и коварства. Не знаю, было ли тому причиной сходство характеров, но в Испании Агилар близко сошелся с герцогом де Ноа- ем, который к тому же заслужил полную доверенность своего друга, первого человека в Испании по талантам, уму и умению быть опасным при дворе; бесконечно трусливый, он ради денег был готов на все, но так и не сумел разбогатеть. Ему принадлежали поочередно самые завидные должности,
1705. Испанские ордена
723
но ни одна его не удовлетворяла и ни за одну он не держался. Он был одним из четырех капитанов лейб-гвардии, затем командовал полком испанских гвардейцев, был некоторое время главой финансового ведомства, несколько дольше — военного, имея в руках всю полноту власти, главнокомандующим, камергером и фаворитом, наконец, государственным советником, то есть министром; и, стремительно переходя от одной должности к другой, он везде внушал страх и ненависть. Последние двадцать лет жизни он находился в опале в своем командорстве Святого Иакова, удаленном более чем на сорок испанских лье194 от Мадрида и, можно сказать, от всего прочего тоже. У нас еще не раз будет случай вспомнить об этом человеке. Это командорство, дававшее тридцать тысяч ливров ренты, предназначалось канцлеру Ордена Святого Иакова195. Агилар, кавалер ордена Золотого Руна, стал домогаться должности канцлера и получил ее, отказавшись от Золотого Руна, в ту пору с оной должностью несовместимого. Герцог де Фриас, более известный под именем коннетабля Кастилии, тот самый, о котором я говорил196, был так возмущен этим поступком, что в пику ему отказался и от своего креста Святого Иакова, и от командорства, дававшего ему двадцать тысяч ливров ренты, а взамен попросил и получит орден Золотого Руна, от которого отказался Агилар.
Испанские ордена, ставшие Эти большие командорства, коих нередко удоста- совместимыми с орденами ивались обладатели трех испанских орденов197, Золотого Руна и Святого заставляли испанских сеньоров пренебрегать Зо-
Духа лотым Руном, коего, однако, домогались знат¬
ные вельможи, являющиеся подданными или сторонниками Испании в Италии и Нидерландах, не говоря уже о том, что император иногда просил удостоить этого ордена виднейших из служивших ему сеньоров. Но двенадцать или пятнадцать лет спустя после вступления Филиппа V на испанский престол удалось договориться с Римом, который сделал эти три ордена совместимыми с другими орденами при условии выплаты раз в пять лет небольшого сбора с этих командорств, если их командоры имеют другие ордена, да и со сбора этого предоставляются значительные скидки. С тех пор знатнейшие испанские сеньоры возымели желание становиться кавалерами ордена Золотого Руна, а может быть, еще большее — кавалерами Ордена Святого Духа.
724
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Ронкильо — руководитель В это же время уже упоминавшийся ранее Рон- Кастилъского совета кильо стал руководителем Кастильского совета.
Герцог деНоай в Руссильоне Так как все, что касалось осады Барселоны, было согласовано с Агиларом, герцог де Ноай, который не мог принять участие в двух последних кампаниях, а теперь чувствовал себя лучше, решил, подстрекаемый примером Ла Фейада и особенно отца, прибегнуть к тому же средству, дабы как можно быстрее получить командование армией. Он попросил разрешения отправиться командовать в свое губернаторство Руссильон, получил его, поспешил отбыть туда и исполнял там свои обязанности в течение некоторого времени, но при осаде Барселоны был отодвинут на второй план.
Смерть обоих сыновей герцо- В это время месье и мадам де Бовилье постигло га де Бовилье. Благочестие величайшее несчастье, горечь коего я всей ду-
отца и матери шою с ними разделял. У них было два сына,
шестнадцати и семнадцати лет198, оба красивые, стройные, талантливые и многообещающие. Старший, не имевший ранее никакой другой должности, только что получил полк, а младший должен был вот-вот также получить полк. Младший умер от оспы в Версале 25 ноября; у старшего началась та же болезнь, от которой он умер 2 декабря. Отец и мать, в отчаянии от смерти первого, поспешили в церковь, дабы отслужить по нему мессу, и приняли святое причастие; смерть второго они встретили с тем же мужеством, верой и благочестием. Скорбь их была безмерна и до конца дней терзала их душу. Внешне, однако, все оставалось неизменным: месье де Бовилье продолжал исполнять свои обычные обязанности; только дома он позволил себе в течение нескольких дней не принимать никого, кроме ближайших родственников и самых близких друзей. Никакая проповедь не могла бы быть более трогательной, чем их горе и глубочайшее смирение, чем их страдание, никоим образом не умалявшее их бесконечной покорности Божьей воле, их молчаливая и сосредоточенная кротость, изливавшаяся порой в словах молитвы, освящавшей их слезы. Когда первая боль утраты немного утихла, я стал, едва месье де Бовилье заговаривал о своих детях, исподволь менять тему разговора; он заметил сие и сказал
1705. Возвращение Марсэна, Виллара и Вильруа
725
мне, что я конечно же делаю это с благим намерением не бередить лишний раз его раны и что он благодарен мне за это, но что людей, с коими он может позволить себе говорить о них, так мало, что он просит меня продолжать беседу, когда он заговаривает о них, потому что это дает ему облегчение, и что он делает это лишь тогда, когда не может удержать рвущихся из души слов. Я исполнил его желание, и очень часто, когда мы бывали одни, он говорил мне о них, и я видел, что ему становится от этого легче. От зятя ему нечего было ждать утешения; жену свою тот безвыездно держал в Париже. Все же прочие дочери месье де Бовилье были монахинями. А герцог де Мортемар еще не раз появится на страницах этих «Записок».
Иезуиты получают от Ко- Иезуиты уже давно искали средство завладеть роля в свое ведение Брест- Брестским приходом и превратить его в доход-
ский приход ный бенефиций. Они нашли такое средство и
не преминули им воспользоваться. Но все их вкрадчивые хитрости разбились о противодействие обитателей Бреста. Вынести свое дело на рассмотрение какого-нибудь суда иезуиты не решились. Они добились его передачи на рассмотрение Короля. Сколь бы велики ни были их влияние и желание Короля удовлетворить все их просьбы, невозможно было ради них нарушить все правила и справедливость. И тем не менее Король своей властью отдал им приход — правда, с оговорками, которые не понравились им и отнюдь не утешили жителей Бреста, против воли вынужденных принять таких пастырей.
Возвращение Марсэна, Вил- После того как армии во Фландрии и Германии лара и Вильруа разошлись по зимним квартирам, Марсэн, а сле¬
дом за ним и Виллар прибыли ко двору. Последним прибыл маршал де Вильруа. Он счел самым подходящим появиться в рождественскую ночь во время заутрени. Король оказал ему прием, коим он остался тем более доволен, что прием был прилюдным и что вошел он, дабы привлечь внимание, с изрядным шумом. На протяжении всей службы он ухаживал за дамами, принимал поздравления от влиятельных особ, знаки почтения — от прочих, и изящнейшим образом отбивал такт, сам восхищаясь верностью своего слуха.
726
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Сюрвиль в Бастилии Сюрвиль, дела которого за давностью ничуть
не становились лучше, был привезен из Арраса в Бастилию, в то время как Ла Барр оставался на свободе.
Роклор пытается оправ- Вскоре по возвращении Роклора Король удо- даться перед Королем', его стоил его краткой аудиенции, чтобы дать ему жена возможность оправдаться в недобросовестно¬
сти при защите наших линий и своем бегстве, имевшем следствием беспорядок и смятение в наших частях. Король, влюбленный в мадемуазель де Лаваль, фрейлину Мадам Дофины, выдал ее замуж за Бирана, сына Роклора, являвшегося герцогом по патенту, и даровал другой герцогский патент этому сыну. Все помнят фразу, произнесенную последним в присутствии многочисленного общества по случаю рождения старшей дочери: «Добро пожаловать, мадемуазель, я не ждал вас так рано». Действительно, она не заставила себя ждать. Шутовство было его второй натурой, и среди его по большей части низкопробных острот встречались порой и весьма удачные, адресованные иногда, как мы видели здесь, и самому себе. Король всегда отличал и выказывал уважение мадам де Роклор, которая, более чем кто-либо из известных мне особ, самой природой была создана для того, чтобы преуспевать при дворе. Ее так огорчало положение мужа, что Король, сжалившись над нею, нашел достойное средство навсегда удалить его от службы, о чем вскоре будет рассказано. Выходя замуж, она не принесла в семейство, уже изрядно обремененное долгами, ни одного экю. Ее ловкость и влияние позволили ей обрести весьма основательное состояние; но счастливая красота стоила при Людовике XTV любого приданого, еще одним подтверждением чему является судьба мадам де Субиз.
Брак старшего сына Тессе В конце года Тессе женил своего старшего сы- с дочерью Бушю на199 на дочери государственного советника Бу¬
йно, о котором я недавно рассказывал. Она была полной противоположностью мадам де Роклор: ни ума, ни ловкости, ни знатности, ни красоты, но зато бессчетное количество экю, а именно это и было нужно Тессе.
1705. Сумасбродства герцогини дю Мэн
727
Брак герцога деДюра Герцог де Дюра выбрал себе более подходящую
с мадемуазель де Бурнонвилъ пару: он женился на мадемуазель де Бурнон-
виль, приобретшей немалое состояние после смерти своих родителей. Она жила в одном из парижских монастырей; маршалыиа де Ноай часто привозила ее к себе на придворные балы200, где она восхитительно танцевала. Никто лучше нее не изображал богиню Юности, ибо сама она светилась прелестью, весельем и беззаботностью юности. Маршалыиа относилась к ней как к родной дочери, устроила ее свадьбу у себя и поселила новобрачных в своем доме. Кто бы сказал это маршалу де Дюра, который ненавидел маршала де Ноая и так его третировал!
Брак Лисгтнуа с дочерью Примерно в это же время Листенуа женился графини де Майи на дочери графини де Майи. Сообщение
об этих двух свадьбах поступило и подписание брачных контрактов произошло в последние дни этого года, но отпразднованы они были лишь в начале следующего.
Сумасбродства герцогини Мадам дю Мэн уже давно сбросила с себя око- дюМэн вы скромности, любезности и всего того, что
она называла принуждением. Она не обращала внимания ни на Короля, ни на Месье Принца, который натолкнулся бы на решительный отпор, попытайся он противодействовать ей в том, где ничего не мог поделать даже Король, вынужденный согласиться с доводами месье дю Мэна. В ответ на самое ничтожное замечание на последнего обрушивались высокомерные напоминания о неравенстве их брака, любой пустяк служил поводом к недовольству, капризам и шумным сценам, заставлявшим опасаться за ее рассудок. Муж принял решение ни во что не вмешиваться, предоставить ей делать все, что она пожелает, и разоряться на празднества, фейерверки, балы и спектакли. Она сама почти каждый день стала выступать на публике в театральном костюме — на спектаклях в Кланьи, расположенном совсем рядом с Версалем и почти что в Версале, в доме, великолепно отделанном для мадам де Монтеспан, которая отдала его месье дю Мэну, с тех пор как более не приближалась ко двору.
728
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Герцог Беррийский освобож- В конце года месье герцог Беррийский был ден от своих гувернеров освобожден от гувернеров201. Радости юноши
не было предела.
Враги сдают Монмелиан Двенадцатого декабря после очень продолжи¬
тельной осады Монмелиан202 наконец сдался. Вскоре было принято разумное решение немедленно взорвать эту крепость.
Странная история, приклю- 1од закончился, а следующий начался с ужасно- чивгиаяся с епископом Меца го скандала, связанного с епископом Меца.
История до крайности нелепая и наделавшая много шума. Один певший в хоре мальчик (впоследствии ставший, как говорят, каноником церкви в Меце), сын гвардейца легкой кавалерии, выбежал со слезами из апартаментов епископа Меца, где тот был один, пока его слуги обедали, и бросился с жалобами к своей матери, говоря, что епископ жестоко его выпорол. В этой безжалостной порке, мало совместимой с ремеслом епископа, если она действительно имела место, добрые люди усмот- рели нечто худшее, а капитул собора пришел в волнение и раздул дело. Кавалерист примчался в Версаль, где бросился к ногам Короля с прошением, требуя правосудия и наказания виновного. Маршальшаде Рошфор203 послала отыскать меня, где бы я ни был, сообщила мне о случившемся и попросила предупредить Шамийяра, в чьем ведении находился Мец, а также умолять его сделать все возможное, чтобы помочь епископу Меца выпутаться из этой ужасной истории, подстроенной его врагами и затрагивающей честь всей его семьи. Я тотчас же исполнил ее просьбу, а Шамийяр, по своей природной любезности, немедля взялся за дело. Он испросил у Короля распоряжение послать интенданту Меца204 письмо с просьбой замять это дело и положить конец каким бы то ни было разговорам. Но кардинал де Куален, для которого достоинство, благочестие и чистота были превыше всего, получив в Орлеане уведомление об этом скандале, тотчас же поспешил к Королю и умолял его, ради себя самого и своего племянника, распорядиться о том, чтобы данное дело было рассмотрено, чтобы те, кто этого заслуживает, понесли наказание, чтобы его племянник, если он виновен, был лишен епископства и своей должности205, а если невиновен, то чтобы наказание за клевету было публичным и соразмерным тому злу, какое хоте¬
1705. Моя тяжба с Бриссаком
729
ли причинить ему. Дело сие длилось с Рождества, когда прибыл кардинал де Куален, до 18 января, когда Король приказал кавалеристу вместе со всей семьей явиться в епископство, дабы публично попросить прощения у епископа Меца, а также распорядился просмотреть регистры капитула собора и убрать из них всё оскорбляющее честь и достоинство епископа. Таким образом, весь этот скандал, поначалу столь громкий, обратился в ничто и рассеялся как утренний туман. Удивительно, что епископ Меца стал священником в согласии со своим дядей без ведома и вопреки воле отца, который хотел женить его, полагая, что старший сын, маркиз де Куален (а у него были только эти два сына), — импотент, что стало очевидно после его женитьбы. Все решили, что аббат де Куален, имевший маленькое аббатство и приобщенный к должности своего дяди, чувствуя себя таким же бессильным, как и брат, решил не рисковать, вступая в брак, и что сей довод оказался даже сильнее страха обнищать еще больше, чем брат. Дело же было в том, что у него так плохо росла борода, что, можно сказать, ее вовсе не было, и, хотя он никогда не отличался особой набожностью и жил отнюдь не по прописям, никто никогда не мог заподозрить его в безнравственности. Вся его последующая жизнь, в высшей степени необычная, ибо таковым был и он сам, до самой смерти, настигшей его в 1733 году206, была полностью отдана делам епархии, а также исполнена великих благих дел, тайных и явных, блистательно опровергнувших клевету, жертвой которой он стал по неосторожности или по чьему-то злому умыслу и которая причинила такую боль и ему самому, и его дяде, нанеся непоправимый урон здоровью последнего.
Моя тяжба с Бриссаком Я не счел бы необходимым прерывать пове¬
ствование о событиях этого года рассказом о деле, касающемся меня одного и, казалось бы, излишнем в этих «Записках», если бы оно естественным образом не стало тем зерном, из которого произросли гораздо более важные события, имевшие место впоследствии. Ранее (на стр. 172)207 мы уже видели, с какими трудностями столкнулся граф де Коссе при наследовании титула герцога де Бриссака, своего двоюродного брата и моего зятя; и как я, не имея ни малейших оснований семейного характера проявлять интерес к этому человеку, с коим у меня не было никаких сношений, — как я, решив, что сохранение титула в наших родах
730
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
не должно зависеть ни от плохого состояния наследства, ни от желаний кредиторов и прихоти людей, стал защищать интересы Коссе — вплоть до того, что привлек на его сторону кое-кого из самых видных пэров, уговорив их выступить против ряда других, которые, весьма некстати желая подняться в иерархии старшинства (а Бриссак шел впереди меня), хотели добиться признания этого пэрства угасшим и уговаривали меня присоединиться к ним, но были остановлены пэрами, придерживавшимися иной точки зрения, коих мне удалось объединить. Теперь нужно сказать, что, кроме того что я имел серьезные основания для недовольства зятем, который до такой степени отравлял жизнь моей сестры, что их разъезд мог быть осуществлен лишь благодаря вмешательству Месье Принца (героя), который принял на хранение документы, дабы предъявить их, буде месье де Бриссак пожелает отказаться от разъезда (каковой был утвержден Парламентом и с тех пор соблюдался), что лично его завело бы достаточно далеко, я после смерти сестры вел против моего зятя, а после его смерти — против его поверенных, тяжбу, в коей шла речь о пятистах тысячах ливров. Моя сестра, умершая в 1683 году, назначила меня единственным наследником, двух знаменитых государственных советников, месье де Ла Рейни и месье Фьёбе, — своими душеприказчиками, а третий всеми уважаемый государственный советник, месье Биньон, был назначен судом моим опекуном по завещанию вплоть до наступления совершеннолетия, причем никто из этих троих не был связан с нами ни малейшими родственными узами. Месье де Бриссак, а после него его поверенные требовали от меня сто тысяч экю;208 я же утверждал, что ничего им не должен, и требовал от них двести тысяч франков, оставшихся от шестисот тысяч, составлявших приданое моей сестры. Если бы это имеющее столько преимуществ перед прочими долговое требование было признано правомочным, оно обладало бы первоочередностью перед всеми претензиями личных кредиторов моего зятя и, таким образом, аннулировало бы их требования ввиду многочисленности таковых. Месье де Коссе, который мог стать герцогом только в силу обладания наследством, был бы вынужден платить им всем; он предложил мне составить акт, согласно которому от своего собственного имени брал на себя ручательство за мои пятьсот тысяч ливров, и его жена вместе с ним, — чтобы, каков бы ни был исход процесса, мои интересы не пострадали. Как ни уговаривали меня и он, и те, кто принимал участие в моем
1705. Два существенных затруднения при наследовании титула Бриссака 731
деле, я отказался, ибо, с одной стороны, проиграй я процесс, столь серьезное обязательство грозило ему разорением, а с другой — это привлекло бы внимание к делу, которое (а иначе и быть не могло) уже становилось известным, и многие уже отчаявшиеся что-либо получить кредиторы заставили бы Коссе сделать то же самое для них и окончательно бы его разорили. Посему я решил: пусть лучше предстоящий суд определит участь этих пятисот тысяч ливров, чем я позволю Коссе, сколь бы ни было надежно его поручительство, гарантировать мне их этим актом — в дополнение к давности сего обязательства и его приоритетности. Коссе был в восторге от столь неожиданного великодушия, и не менее его — маршалыни де Л а Мейере и де Вильруа209.
Два существенных затруд- Я стал главой совета, определявшего все его нения при наследовании действия; он появлялся у меня каждое утро, титула Бриссака и мои поверенные шаг за шагом вели его пове¬
ренных к назначенной цели. Нужно сказать, что на этом пути то и дело возникали трудности и препятствия. Маршалу де Вильруа удалось устранить одно препятствие, которое могло обратить все наши усилия в ничто: он склонил на сторону Коссе первого президента Арлэ, преклонявшегося перед тем, кто был в силе и почете, а положение маршала в ту пору было во всех отношениях блистательным. Кроме того, Арлэ гордился близким с ним родством: мать первого маршала де Вильруа, бабка нынешнего, была Арлэ и дочерью знаменитого Санси. Разрешение двух основных трудностей полностью зависело от него, ибо он заставлял Парламент плясать под свою дудку. Маршалыиа де Вильруа, сестра моего зятя и его единственная и безусловная наследница, отказалась от наследства в пользу Коссе, их двоюродного брата; маршал де Вильруа дал ей на то разрешение и своих детей также заставил отказаться от наследства. Но благорасположение наследницы не могло сделать Коссе герцогом и пэром. Принятие ею наследства вело к угасанию титула, передаваемого исключительно по мужской линии; а если она отказывалась от наследства, то Коссе, будучи потомком первого герцога по мужской линии, вместе с наследством получал и титул. Однако, поскольку наследство переходило к нему лишь вследствие отказа особы женского пола, ему могли сказать, что он может получить лишь то, что полагалось бы этой женщине, но ни¬
732
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
как не титул, который в ее руках считался бы угасшим, и он, следовательно, мог стать обладателем состояния, а не титула. Коссе никогда не смог бы опровергнуть сей довод, если бы он был приведен людьми, имеющими на это право в качестве пэров, в особенности получивших свой титул после возведения Бриссака в ранг герцогства. Вторая трудность, разрешение коей полностью зависело от первого президента, являла собой еще более досадное препятствие, коего, будь оно обнаружено пэрами, было бы довольно, чтобы объявить пэрство угасшим: дело в том, что акт регистрации пэрства Бриссак Парламентом категорически исключал наследников по боковым линиям, а Коссе, хотя и был потомком по мужской линии первого герцога, его прадеда210, происходил от младшего сына, а следовательно, был наследником по боковой линии.
Коссе принят в качестве Отчасти прибегнув к некоторым ухищрениям,
герцога и пэра деБриссака а отчасти воспользовавшись своей властью,
Арлэ умело обошел все препятствия и, когда с кредиторами все было улажено, что заняло немало времени, подготовил все к принятию Коссе в Парламенте в качестве герцога и пэра де Бриссака, и тот 6 мая 1700 года принес присягу и без малейших возражений занял свое место. Все это вновь сопровождалось изъявлениями благодарности; он и вся его семья публично заверяли меня, и неоднократно, что только мне одному обязан он титулом, во владение коим его только что ввели. Король, не желая вмешиваться в это дело, предоставил решать его Парламенту.
Возобновление моей тяжбы Теперь, когда сие важное дело было завершено, сБриссаком я мог более не опасаться повредить ему, возоб¬
новив тяжбу, которую приостановил только ради него. Я два раза подряд выигрывал в парламенте Руана процесс против моего зятя, который, сочетавшись вторым браком с сестрой Вертамо- на, первого президента в Большом совете, пользовался поддержкой всей его многочисленной родни в Парижском парламенте; вот почему рассмотрение этого дела было перенесено в парламент Руана. Речь не шла ни о чем новом. Герцогиня д’Омон, которая в последние годы жизни моего зятя дала ему в долг некоторую сумму денег и теперь рисковала никогда не получить их назад, вознамерилась вместе с еще несколькими новыми
1705. Возобновление моей тяжбы с Бриссаком
733
кредиторами перенести слушание этого дела в Парижский парламент, представив его как нечто по отношению к ней совершенно новое (ибо при вынесении первых постановлений мой зять еще не был ее должником), хотя она не могла сослаться ни на что, что не было бы сказано ни моим зятем перед вынесением первого постановления суда в мою пользу, ни его кредиторами вместе с ним в связи со вторым постановлением. Оставалось лишь прибегнуть к процедуре замены судей через Государственный совет. Пользуясь тем, что канцлер Бушра в последние годы своей жизни был очень слаб, герцогиня д’Омон всячески затягивала этот процесс, отведя одного за другим двадцать два докладчика, с назначением каждого из коих я был полностью согласен. Канцлер211 в конце концов назначил Мельяна, сына того Мельяна, родственника месье де Люксембурга, готового во всем услужить последнему, который яростно, не таясь, интриговал против нас во время процесса о месте месье де Люксембурга в иерархии пэров. Именно поэтому сей докладчик был мне весьма не по душе; но он был двадцать третьим, и нельзя было без конца давать мадам д’Омон поводы для крючкотворства. Мы нимало не сомневались в том, что она абсолютно уверена в успехе, так как в Парижском парламенте такого рода дела рассматривались в апелляционной палате, и Манги, докладчик по всем делам, в том числе и по этому, не стесняясь, публично высказывался в ее пользу. Я же надеялся, что Руанский парламент, дважды поддержавший меня, сделает это и в третий раз. Таким образом, обе стороны пребывали в волнении, и я понял, что следует поторопиться с процессом, который герцогиня д’Омон всеми силами оттягивала и который она, будь на то ее воля, не начинала бы до конца своих дней. Пришло время официального посещения судей обеими тяжущимися сторонами. К моему величайшему, чтобы не сказать более, удивлению, новоявленный герцог де Бриссак, после всего, что я для него сделал, и всех его уверений встал мне поперек пути. Я пожаловался маршалыые де Вильруа. Она сочла, что сие очень дурно с его стороны, но впоследствии, уступив безграничной любви к своему дому212, стала решительно защищать его интересы, используя для этого все свое влияние, что отнюдь не мешало ей выказывать мне прежнее дружеское расположение и сохранять в общении со мной прежнюю свободу и непринужденность. Хотя в маршалах де Бриссак меня привлекали только их достоинства — подвиги и служба первого, ловкость,
734
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
знание двора, находчивость, храбрость и деяния второго, умение вовремя примкнуть к нужной партии третьего — а вовсе не то, что сему предшествовало, ибо в том не было ничего примечательного, дружеские чувства, кои я питал к маршалыне и знание ее страстной приверженности своему дому заставили меня все простить ей и сохранить с нею прежние отношения. Я был крайне удивлен, когда мы обнаружили, что мадам д’Омон потребовала того, от чего я отказался, чтобы не стоять у месье де Бриссака на пути к обретению титула. Он и его жена взяли на себя уплату долга, причитающегося мадам д’Омон, в случае если она проиграет дело: так что этот процесс был скорее процессом месье де Бриссака, чем ее. Наше дело рассматривал Мельян, подстрекаемый против меня всей своей семьей, с которой я не слишком церемонился во время процесса месье де Люксембурга. Докладчик был настроен против меня и к тому же очень хотел, чтобы я оказался неправ, а он мог бы укрепиться в заранее сложившемся у него мнении. Проделанная им работа вывела его из заблуждения, и чувство справедливости взяло верх над предубеждением. Он даже был настолько возмущен придирками, как уже обнаруженными им, так и теми, что готовила мадам д’Омон, которая, полагая его своим человеком, раскрыла ему свои планы, что поспешил с докладом об этом деле, для чего скрыл от своей семьи смерть горячо любимой им сестры. Корысть, следствием коей обыкновенно бывает низость, породила обычай появляться на слушанье больших процессов в сопровождении множества лиц. Итак, когда судьи входили в Совет, обе тяжущиеся стороны появились в сопровождении многочисленной родни. Я беседовал кое с кем из судей в зале Совета, а месье де Бриссак, стоя у двери, смотрел, как они входят. Ляпнув какую-то глупость по адресу мадам де Майи, гардеробмейстерины, и всех Буйонов, в том числе и тех, что пришли вместе с нами, он стал неестественно оживленно тараторить, обращаясь к входившим судьям, — и все для того, чтобы не дать мадам де Сен-Симон возможности заговорить с ними. Несмотря на всю свою мягкость и скромность, она сочла его поведение неподобающим и не могла удержаться, чтобы не сказать ему, что удивлена тем, что он так настроен против меня. Он ответил не без любезности, что разница в пятьсот тысяч ливров для него столь ощутима, что было бы странным ожидать от него безразличия. «Но, сударь, — возразила ему мадам де Сен-Симон сдержанно, но с достоинством, — еще большая
1705. Возобновление моей тяжбы с Бриссаком
735
разница существует между месье де Коссе и герцогом де Бриссаком, коим вы стали». Он сделал пируэт и исчез. Он пересек двор и пошел к Ливри, где всегда собиралось множество людей и весь день шла крупная игра. Игравший там Л а Кур, некогда капитан гвардии месье маршала де Лоржа, спросил его, не доводилось ли ему слышать, что именно я сделал его герцогом и пэром. Факт сей был неопровержим, и ему пришлось признать его. Тут все на него набросились. В конечном счете он и мадам д’Омон проиграли процесс с позором, то есть были приговорены к штрафу и уплате судебных издержек, а дело было возвращено в Руанский парламент. Люди нередко бывают неблагодарными, но не хотят, чтобы кто-либо их в этом заподозрил. Двор, где подобных людей множество, громко возмущался Бриссаком и придирками мадам д’Омон, о которых мы не сочли нужным умалчивать. Вслед за королевским домом все принялись нас поздравлять. Хотя дело это уже много лет как было подготовлено к рассмотрению, приступить к нему все никак не удавалось. Месье д’Омон ежегодно проводил семь или восемь месяцев в Булони и каждый раз предъявлял свои государственные грамоты213. После его смерти мадам д’Омон, приобщив к этому делу своего пасынка, решила точно так же прибегнуть к государственным грамотам. Я был с ним близко знаком и знал, что он никогда не испытывал к своей мачехе ни любви, ни уважения; он дал мне слово, что не прибег нет к своим государственным грамотам, и мы, заручившись его обещанием, смогли добиться слушания нашего дела в этом году в Руане. Я уже был там один раз, на прошлом слушании. Ле Гершуа, с которым этот процесс свел меня еще в молодые годы, приезжал туда вместе со мной; его покойный отец, генеральный прокурор, пользовался там безупречной репутацией, а ближайшие родственники занимали первейшие судейские места. Месье де Буйон и все прочие Буйоны, не забывшие, чего я добился для них во время процесса о коадъюторстве Клюни, сделали все возможное, чтобы отплатить мне тем же, а в Руане они пользовались изрядным влиянием. Дело, как нам казалось, шло само собой, и мы вовсе не собирались ехать в Руан, а вместо этого отправились вместе с месье и мадам де Лозен в Ла-Ферте, намереваясь провести там две недели в хорошем обществе. Но не прошло и недели, как мы получили из Руана известие, что месье де Бриссак и месье д’Юмьер находятся там и что все наши друзья настоятельно советуют нам туда приехать.
736
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Поездка в Руан Мы немедленно выехали и остановились в пре¬
красном доме Оквиля, первого президента Налоговой палаты, брат которого был парламентским президентом. Мать Iepniya приходилась им сестрой. У меня была возможность устраивать увеселения для главнейших лиц этого Парламента, а в городе все наперебой приглашали нас к себе. В конце концов им пришлось договариваться относительно того, кто и когда придет к нам обедать, так как мы давали большие обеды каждый день и сами тоже ежедневно ходили на ужины по приглашениям, кои присылались нам за неделю до назначенного дня. Ужины сии больше походили на празднества. Ко мне стекалось множество гостей. И нигде я не встречал людей более учтивых, любезных, щедрых и такого хорошего тона. Беда была только в том, что мы почти не спали, так как слушания по нашему делу начинались рано утром. Месье де Бриссак и месье д’Юмьер остановились в гостинице, и мало кто приглашал их к себе; они приехали на почтовых, без экипажей. Наш образ жизни пришелся всем гораздо более по душе.
Особое внимание со стороны По прошествии восьми или десяти дней я полу- Короля чил письмо от Поншартрена, который сообщал
мне, что Король с удивлением узнал о моем пребывании в Руане и поручит ему спросить меня от его имени, зачем и надолго ли я туда отбыл, ибо государь всегда проявлял внимание к знатным людям, коих, не приближая к себе, привык видеть в своем окружении. Дать ответ мне было нетрудно.
Моя давняя и никогда не пре- Я с детства дружил с герцогом д’Юмьером, и мы рывавшаяся дружба с герцо- виделись с ним каждый день. Этот процесс нико- гож ffЮмьером. Неблагодар- им образом не сказался ни на нашей дружбе, ни ноешь Бриссака на нашем поведении. Едва я приехал в Руан, мы
поспешили встретиться. Он приходил ко мне обедать, а так как я не скрывал наших отношений, его стали приглашать на ужины вместе с нами. Что же касается Бриссака, то я говорил всем и каждому о его неблагодарности и объявил, что не желаю ни видеть его, ни встречаться с ним. Он был так подавлен стыдом и смущением, что сделал все возможное, чтобы нигде не попасться нам на глаза. Он просил передать
1705. Моя давняя и никогда не прерывавшаяся дружба с герцогом д’Юмьером 737
мне, сколь горько ему это, но я остался тверд, и до меня дошли слухи, что он везде рассказывает о том, что я для него сделал. Во Дворце правосудия, единственном месте, где я встречал его в момент появления судей, он держался со мной смущенно и даже, можно сказать, почтительно, — как человек, коего к тому обязывает одно лишь понимание того, что я из него сделал, — подчеркивая таким образом значимость своего ранга, а кричащее различие моих взаимоотношений с ним и с герцогом д’Юмьером было притчей во языцех для всего города. Во дворец они приходили фактически одни; мы же были окружены толпой, в том числе самыми известными женщинами, женами многих из наших судей и почти всеми женами парламентских президентов; присутствие первых нас очень удивляло. Парламент, то есть Большая палата, счел необходимым отложить рассмотрение всех прочих дел, чтобы заниматься только нашим. Заслушивание мнения докладчика уже изрядно продвинулось вперед, когда оно было внезапно приостановлено препятствием, коего менее всего можно было ожидать. Часть послеобеденного времени я провел, гуляя с месье д’Юмьером; мне показалось, что он чем-то огорчен и смущен. Но вокруг нас были люди, и я не смог расспросить его, в чем дело, и он также, как мне сам потом говорил, несколько раз собирался заговорить со мною. Я вернулся к мадам де Сен-Симон, и мы собирались идти ужинать к президенту де Моттвилю, когда нас уведомили, что завтра утром суду будут предъявлены государственные грамоты. В мои намерения не входит докучать читателю рассказом о том, что касается меня одного; но необходимо изъяснить то, что имеет отношение к вопросам более важным, которые будут еще возникать. Это было в понедельник вечером. Парламент Руана, работающий в ином ритме, чем Парижский, в следующую субботу уходил на каникулы214. Ротация Уголовной палаты и всех парламентских президентов, председательствующих то в Большой палате, то в апелляционных, сулила нам в следующем Парламенте новых судей, ничего не знающих ни о сути, ни о деталях нашего дела, которое таким образом для них начиналось как бы с чистого листа, и было неизвестно, наступит ли когда-нибудь конец крючкотворству. К тому же Король находился тогда в Марли, и еще не бывало случая, ни чтобы о деле частного лица ему было доложено где- то еще, а не в Совете депеш, собиравшемся раз в две недели, а то и реже, ни чтобы государственные грамоты людей такого ранга были аннулированы без уведомления сторон, что также грозило затянуть дело.
738
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Поездка в Марли. Услуга, Месье д’Оквиль и мадам де Сен-Симон посове-
оказанпая Ла Врийером товали мне, вместо того чтобы посылать курье¬
ра с письмами, как я намеревался это сделать, отправиться в Марли самому и никому не говорить об этой поездке. Я последовал их совету. Я прибыл туда в 8 часов утра во вторник 8 августа215. Канцлер и Шамийяр выразили мне свое сочувствие, но сказали, что у меня ничего не получится. Ла Врийер, в чьем департаменте находилась Булонь216 и через которого должно было проходить мое дело, сказал, что сделает все возможное, даже рискуя навлечь на себя неудовольствие Короля. После того как мы обо всем договорились, он пригласил меня пообедать, сам составил мое прошение и сказал, что завтра попросит у Короля разрешения лично доложить о моем деле в начале заседания Государственного совета. Оба министра одобрили его намерения, не осмеливаясь, правда, надеяться на успех. Я отправился сообщить о моем приключении и о принятых мерах герцогу де Бовилье, который пригласил к себе Торси, дабы я мог и его также ввести в курс дела, не показываясь никому на глаза, после чего я уехал ночевать в Версаль, чтобы на следующее утро у Ла Врийера дожидаться его приезда. Он прибыл около полудня и сообщил, что государственные грамоты были аннулированы единогласно. Он составил в моем присутствии текст постановления, который, пока мы у него обедали, был переписан набело; он подписал его. Я отнес документ канцлеру, который, переночевав в Марли и направляясь в Поншартрен, по счастью, возымел намерение пообедать в Версале; он скрепил постановление печатью, и я отправился обратно в Руан, куда прибыл в четверг в два часа ночи, через три часа после прибытия курьера, которого отправил с этой столь мало чаемой вестью. Месье де Бриссак уехал и, в восторге от того, что завершение процесса откладывается на неопределенный срок, по дороге делился своей радостью со станционными смотрителями, которые, удивленные моим скорым возвращением, поведали мне об этом. У меня был к тому же приказ канцлера Парламенту, что бы ни случилось, приступить к вынесению решения. Понкарре, первый президент, принадлежал к числу наших друзей. Ему было известно о моей поездке, но он ничего от нее не ждал и был рад узнать, что она увенчалась успехом. Он уведомил судей о том, что они должны собраться рано утром в субботу 11 августа217, в последний день работы Парламента.
1705. Месье и мадам д’Оквиль
739
Я выигрываю процесс Уже в четыре часа у нас собралось множество
мужчин и женщин, чтобы сопровождать нас во Дворец правосудия. Тогда только было объявлено об аннулировании государственных грамот. Парламент, отложивший все прочие дела ради нашего, был в высшей степени раздражен этими государственными грамотами; решение было единогласно вынесено в нашу пользу, включая уплату проигравшей стороной штрафа и судебных издержек; восторженные приветствия огласили стены Дворца правосудия и сопровождали нас на улицах. Первый президент, коему нужно было спешно заняться домашними делами, все же пожелал дождаться результатов моей поездки, хоть и не надеялся на ее успех; мы отправились поблагодарить его, а также нашего прежнего и нового докладчиков. На нашей улице было столько народу, что мы едва могли пройти, и дом также был полон людей. В кухне начался пожар, и просто чудо, что его удалось благополучно погасить, хотя нужно сказать, что радость наша была отравлена. Один лишь хозяин дома сохранял удивительное спокойствие и твердость. Пообедали мы тем не менее в большой компании, и после трех или четырех дней благодарственных визитов матушка моя возвратилась в Ла-Ферте, а мадам де Сен-Симон и я сначала поехали посмотреть на море в Дьепп, а затем в Кани218, где находилось прекрасное владение и великолепный дом нашего хозяина, очень хотевшего нас там видеть.
Месье и мадам д'Оквиль Он был из магистратов прежних времен — лю¬
дей простых, скромных, прямых и великодушных, способных на дружбу, всегда готовых помочь и, что самое главное, справедливых. Детей он не имел и был очень богат. Жена его никогда не покидала этого замка; она была сестрой аббата Ле Бультца, умершего в должности священника Короля. Высокая, прекрасно сложенная, она долгое время блистала в свете. Обладая большим умом, любезным, непринужденным и веселым, она сохранила неизменным все его обаяние и свободу в высочайшем благочестии и в той суровой жизни, каковую вела уже много лет в уединении, почти непрестанной молитве и самых тяжких, требующих великого смирения делах благотворительности; она делала это вовсе не напоказ, а только для себя самой. Оба супруга много отдавали бедным и жили в большом согласии. В своем краю они были предметом всеобщего восхищения. Мы с сожалением расстались с ними, чтобы отдохнуть три не¬
740
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
дели в Ла-Ферте, а оттуда возвратиться ко двору. Мадам д’Омон, не понимавшая, как все могло произойти, была в бешенстве от исхода дела. Она силой отобрала государственные грамоты у интенданта своего пасынка, который, едва узнав об этом, из Булони, где он находился, уведомил меня, что отказывается от них; но дело было уже закончено. Мадам де Бриссак, проходя мимо нашего дома в Париже, увидала огонь, который вздумалось развести оставленным в доме слугам; она послала спросить, в чем дело, и таким образом узнала об исходе процесса. Муж ее, не зная, куда деваться от стыда, долгое время старательно избегал встреч со мной.
Возвышение некоторых Это дело позволило изменить к лучшему судьбу лиц, явившееся следствием некоторых людей, чем я был обязан дружбе Ша- этого процесса мийяра. Он отправил Мельяна интендантом
в По, а оттуда — в Испанскую армию, где благодаря содействию мадам Орсини и месье герцога Орлеанского я добился для него многих милостей, а в пору Регентства выхлопотал обоим — ему и 1ер- шуа — должность государственного советника. Последний моими стараниями получил интендантство Алансон (затем он стал интендантом Франш- Конте). Его брат был гвардейским капитаном, что лишало его какой бы то ни было надежды на дальнейшее продвижение, коего он жаждал всей душой. Король взял за правило не позволять офицерам гвардии переходить в армейские полки. Шамийяр дважды пытался говорить с государем об этом и оба раза встречал решительный отпор. Видя, как я этим огорчен, он, безо всяких просьб с моей стороны и ничего мне не говоря, осмелился на третью попытку и получил возможность распорядиться Старым Морским полком. Во главе этого полка Ле Гершуа буквально творил чудеса; вскоре он стал бригадным генералом, потом генерал-лейтенантом, блистал военными талантами и участвовал во многих сражениях. Вся Итальянская армия знала, что именно ему мы обязаны победой в Пармском сражении219, — его наблюдательности и той дерзости, с коей он, будучи дежурным генералом, решился занять несколько сельских домов, изменив уже принятую диспозицию, чем и обеспечил успех всей операции. Правда, сам он при этом получил ранение, от которого вскоре умер, оплаканный войсками, генералами, всей страной, как человек неподкупной честности и верности долгу. Я скорбел о нем не менее других.
1705. Кое-что об аббате, впоследствии кардинале, де Полиньяке
741
Л а Врийер, в чьем департаменте находилась Гиень, имел возможности оказывать мне приятные услуги в делах управления моим губернаторством Блэ. Его дед и отец были близкими друзьями моего отца. Эта последняя услуга завершила череду всех прочих и определила его особое положение во время катастрофы, постигшей государственных секретарей в пору Регентства220. Об этом будет рассказано в своем месте.
Кое-что об аббате, Нельзя завершить этот год, не изложив вкратце
впоследствии кардинале, анекдот, продолжение коего появится на этих
де Полиньяке страницах в свое время. После своих приключе¬
ний в Польше и последовавшей за ними ссылки аббат де Полиньяк221 наконец-то опять всплыл на поверхность. Высокий рост, прекрасная фигура и красивое лицо сочетались в нем с большим умом и обаятельными манерами, разносторонние познания — с мастерством приятного рассказа, а чарующий голос и красноречие, мягкое, вкрадчивое, мужественное, и точные, облеченные в неповторимую форму слова, рождавшиеся словно сами собой, покоряли слушателя. Он был как никто начитан в изящной словесности, восхитительно умел делать самые отвлеченные материи доступными для восприятия всех и каждого, обладал сведениями, хотя и поверхностными, обо всех искусствах, ремеслах и творениях рук человеческих. Что же до его собственного ремесла, то есть догматов и практики богослужения, то здесь он был сведущ гораздо меньше. Он равно желал нравиться и лакею, и горничной, и их господам. Он всегда желал пленять и сердце, и ум, и взоры. Разговаривая с ним, всякий чувствовал себя умным и знающим, ибо он всегда применялся к уровню собеседника, а свойственные ему мягкость и доброжелательность заставляли любить его и восхищаться его талантами. На самом же деле он был занят лишь своими честолюбивыми замыслами, не питая ни к кому ни дружбы, ни признательности и не любя никого, кроме самого себя. Лживый, расточительный, готовый на все ради достижения цели, равно презирающий и Бога, и людей, он умело скрывал это под обманчивыми покровами, многих вводившими в заблуждение. Скорее по слабости характера, кокетству и тщеславию, чем по склонности к распутству, он был охоч до галантных похождений; криводушный и лживый сердцем, он был напрочь лишен трезвости суждений, действия его всегда были ошибочны, а уму его недоставало точ¬
742
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ности и ясности; вот почему, несмотря на внешнее обаяние, которое кого угодно могло ввести в заблуждение, любое порученное ему дело неизменно оканчивалось неудачей. К положению в свете и внушающим почтение талантам добавлялось знатное происхождение, увы, не подкрепленное соответствующим состоянием; последнее обстоятельство избавляло его от зависти, влекло к нему людей и пробуждало желание оказывать ему покровительство. Самые любезные и почтенные придворные дамы, молодость коих давно уже миновала, мужчины, блиставшие либо должностями, либо уважением, коим они пользовались, лица обоего пола, задававшие тон в обществе, — все благоволили к нему. Предметом самых пылких его желаний с давних пор был кардинальский сан. Дважды пытался он стать лиценциатом богословия и дважды отказывался от этого намерения: лекции, семинария, обучение в епископстве — от всего этого его тошнило, и преодолеть себя он был не в состоянии. Ему нужно было нечто обширное и значительное, большие дела и великие интриги. Дела кардинала де Буйо- на, с коим он был тесно связан, изрядно повредили ему и несколько раз чуть было вовсе его не погубили. Торси, с которым, преследуя личные цели, он всегда поддерживал близкие отношения и который не раз спасал его, всегда оставался его другом; с момента последнего возвращения весь цвет двора постоянно окружал аббата, каковой являлся его украшением. Благодаря месье дю Мэну, супруге коего он сумел угодить, даже Король стал благоволить к нему. Он принимал участие во всех поездках в Марли222, и все наперебой старались насладиться прелестью общения с ним. А прелести его хватало для людей любого положения, характера и ума. Но, несмотря на весь его ум, у него однажды сорвалась с языка льстивая фраза, ничтожество коей навеки оставило презренный след в памяти придворных. Как-то раз аббат сопровождал Короля во время прогулки в садах Марли. Пошел дождь, и Король учтиво заметил спутнику, что такой костюм вряд ли может его защитить. «Это ничего, государь, — ответил он, — ведь в Марли дождь промочить не может». Все очень смеялись и еще долго попрекали его этой фразой. В сих наиблагоприятнейших обстоятельствах в нем пробудилась зависть к положению Нанжи, остававшемуся неизменным, и тому положению, в коем некоторое время пребывал Молеврие. Аббат пожелал для себя такого же счастья и выбрал к нему те же пути. Его приятельницами стали мадам д’О и маршалына де Кёвр. Он принялся искать средства быть услы¬
1705. Кое-что об аббате, впоследствии кардинале, де Полиньяке
743
шанным и преуспел в этом. Вскоре он уже появлялся прекрасными ночами в садах Марли, рискуя натолкнуться на стражу. Нанжи это известие заставило позеленеть, а Молеврие, хоть уже и вышел из игры после возвращения из Испании, тем не менее скрежетал зубами от ярости. Но аббата постигла та же участь: все было замечено, слухи передавали друг другу по секрету, но вслух говорить не осмеливались. Одержать победу над своим возрастом было ему недостаточно; он желал чего-нибудь более основательного. Искусства, изящная словесность, ученость, его прошлые занятия — все это позволяло ему надеяться получить доступ в кабинет монсеньора герцога Бургундского, что, в случае успеха, сулило ему, как он полагал, осуществление всех его замыслов. А для этого требовалось заручиться расположением тех, в чьих руках находился ключ к кабинету. Это был герцог де Бовилье, который, завершив воспитание молодого принца, сохранял полную его доверенность. Служба и должность занимали все его время, но он не обладал ни ученостью, ни особой склонностью к изящной словесности. Аббат не был связан ни с кем, кто имел бы с ним тесные сношения, а посему не мог действовать напрямую. Но герцог де Шеврёз, по видимости менее занятый (вскоре у меня будет случай разъяснить это «по видимости»), показался аббату более доступным. К нему можно было найти подход через литературу и науки, а приоткрыв таким образом дверь, легко было затем распахнуть ее настежь; вот с этого аббат и начал свою атаку. Сначала он стал заговаривать с ним в те редкие минуты, когда тот появлялся в присутствии других придворных у Короля, — а в качестве наживки использовал какую- нибудь задачу или любопытный вопрос, требующий углубленного рассмотрения. Затем последовали более продолжительные и непринужденные беседы в галерее, отворившие в конце концов аббату де Полиньяку двери апартаментов, обыкновенно закрытые для посторонних. За короткое время он буквально обворожил месье де Шеврёза; а счастливые случайности позволяли ему встречать у него время от времени и месье де Бовилье, при котором он держал себя скромно, сдержанно и спешил удалиться. Мало-помалу герцог стал удерживать его в часы досуга у себя. Шеврёз очень хвалил его своему свояку. Аббат не упускал ни одной счастливой возможности. У обоих герцогов были, казалось, одна душа и одно сердце на двоих; нравясь одному, он понравился и другому и, будучи принятым у герцога де Шеврёза, вскоре был принят и герцогом де Бовилье. Эти двое были заняты
744
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
только своими обязанностями (даже, можно сказать, погружены в них с головой) и посреди двора, где должности и милости, коими они пользовались, делали их влиятельными особами, жили как отшельники в пустыне, не имея ни малейшего представления о том, что происходило вокруг них. Очарованные аббатом де Полиньяком и не зная о нем ровным счетом ничего, оба они сочли великим благом приблизить столь приятно образованного человека к монсеньору герцогу Бургундскому, также весьма образованному, который мог бы извлечь для себя немалую пользу, проводя время в беседах, кои Полиньяк станет вести с ним. Пожелать этого, решиться на это и осуществить задуманное было для них одно и то же; и вот аббат на вершине своих желаний. Немного времени спустя мы увидим, как он воспользовался близостью к молодому принцу; однако время рассказывать об этом еще не пришло, и, напротив, следует возвратиться на несколько шагов назад. Мне был ясен замысел Полиньяка относительно Шеврёза. К несчастью для меня, любовь к ближнему не делала меня, в отличие от обоих герцогов, слепым. Однажды вечером в Марли я, как обычно, отправился к герцогу де Бовилье, чтобы побеседовать с ним наедине. Трудно объяснить, почему он питал такую доверенность к человеку моего возраста. Но она была столь велика, что я мог, и даже имел обыкновение, говорить с ним обо всем и даже о нем самом. И я рассказал ему то, что мне стало известно относительно аббата де Полиньяка и герцога де Шеврёза. Я добавил, что при дворе не сыщется двух других людей, которые подходили бы друг другу менее, чем эти двое; что, за исключением Торси, люди, с коими аббат имеет наитеснейшие сношения, недостойны доверия обоих герцогов; что, как я мог заметить, этот новый союз зародился и начал обретать плоть совсем недавно; что месье де Шеврёз попался на удочку аббата, для которого он — всего лишь средство добраться до самого месье де Бовилье, очаровать его беседой, как уже очаровал учеными разговорами Шеврёза, и что нужно ему все это лишь для того, чтобы при их содействии получить доступ в кабинет монсеньора герцога Бургундского. Но я взялся за дело слишком поздно. Бовилье был уже обольщен; но он еще не имел непосредственных сношений с аббатом, а посему в уме его еще не возникла мысль приблизить аббата к молодому принцу.
«Ну и к чему же ведет сие рассуждение? — спросил он. — Что вы из него заключаете?»
1705. Кое-что об аббате, впоследствии кардинале, де Полиньяке
745
«Что я заключаю? — ответил я. — А то, что вы не знаете, ни тот, ни другой, что такое аббат де Полиньяк. Он оставит в дураках вас обоих; вы введете его к монсеньору герцогу Бургундскому; это все, что ему нужно».
«Ну и где же вы видите обман? — прервал он меня. — Если беседы с ним могут быть полезны монсеньору герцогу Бургундскому, то почему же не дать ему возможности воспользоваться ими?»
«Очень хорошо, — сказал я ему, — вы не желаете меня слушать и следуете вашим собственным мыслям, а я, слишком хорошо его зная, предупреждаю вас, что из всех придворных вы оба менее всего подходите ему, что вы более других будете ему мешать и что, едва благодаря вам он получит доступ к монсеньору герцогу Бургундскому, он околдует его как сирена; а вас, с полным основанием полагающего, что вы занимаете такое большое место в уме и в сердце вашего воспитанника, он изгонит из его ума и сердца и сам воцарится на развалинах его привязанности к вам».
При этих словах герцог переменился в лице. С видом грустным и суровым он сказал мне, что слушать меня долее невозможно, что я перехожу все возможные границы, что я слишком дурно обо всех думаю, что аббат не может питать подобных замыслов и что мои предсказания не могут осуществиться; не желая продолжать сей разговор, он просит меня никогда к нему более не возвращаться. «Повинуюсь, месье, — ответил я, также раздраженный, — но вы убедитесь в правильности моего предсказания. Обещаю больше не говорить вам об этом ни слова». В течение некоторого времени он хранил холодное и сосредоточенное молчание. Я завел речь о другом; он откликнулся и вновь заговорил со мной как обычно. Но рассказ об этом мы продолжим в другое время, а сейчас обратимся к тем жестоким переменам, что ожидали нас в наступающем году.
Множество балов в Марли Я могу предположить, что не что иное, как не- и Версале в эту зиму счастья года только что завершившегося и ве¬
ликие свершения, замыслы коих зрели для года наступающего, побудили Короля заполнить зиму празднествами и увеселениями, дабы придать мужества королевству и показать врагам, сколь мало тревожат его их успехи. Как бы там ни было, но все были удивлены, когда в первые же дни года Король объявил, что вплоть до Великого поста в каждую поездку в Марли там будут устраиваться балы, приказал назначить мужчин и женщин для участия в танцах и выразил желание, чтобы в Версале давались без всяких приуготовлений балы для мадам герцогини Бургундской. Их было устроено для нее множество, а в Марли время от времени бывали и маскарады. Однажды Король пожелал, чтобы все находящиеся в Марли, в том числе самые почтенные и пожилые люди, мужчины и женщины, явились на бал, и к тому же в маскарадных костюмах; желая сгладить чувство неловкости и показать, что исключение не делается ни для кого, он сам облачился поверх костюма в газовое платье. Однако только он имел право на такой легкий маскарад; все прочие должны были полностью переменить наружность. Месье и мадам де Бовилье замечательно в этом преуспели. Для тех, кто знал двор, одно упоминание о них говорит все и даже более того. Я имел удовольствие видеть их там и потихоньку смеялся вместе с ними. Сен-жерменский двор неизменно присутствовал на этих балах, и Король заставил танцевать даже тех, кому сие уже давно было не по возрасту: таких как герцог де Вильруа, месье де Монако и многих других. Что же касается графа де Брионна и шевалье де Сюлли, то танец их был так безупречен, словно для них вообще не существовало возраста.
1706. Мятеж в Валенсии и бунт в Сарагосе
747
Сюрвиль лишается Полка Дело Сюрвиля, как я уже говорил, приняло но- Короля, который Король вый оборот из-за высокомерных претензий его
передает дю Бараю родни. Король больше не пожелал судить это
дело и передал его на суд маршалов Франции — естественный трибунал по таким вопросам. Они приговорили Сюрвиля к году тюремного заключения, считая с того дня, как он был отвезен в Аррас, — то есть еще к восьми месяцам заточения в Бастилии, — а Л а Барр не понес никакого наказания. Король счел приговор слишком мягким. Он разжаловал Сюрвиля и на следующий день после суда, состоявшегося в пер вые дни этого года, отдал полк дю Бараю, служившему там подполковником.
Мятеж в Валенсии и бунт Королевство Валенсия и его главный город, в Сарагосе увлеченные примером своих соседей каталон¬
цев, подняли мятеж. Лас Торрес был послан туда с пятнадцатью эскадронами и тремя батальонами, составлявшими все, что имелось в Арагоне; Тессе заменил их, переведя туда наши войска из Эстремадуры. Лас Торрес сделал все, что мог. Он с бою овладел маленькими крепостями, разбил две тысячи мятежников (которые в течение некоторого времени преследовали его, потому что он был слабее их) и не пощадил никого; однако этого оказалось недостаточно, чтобы покончить с мятежом. Маршал де Тессе тогда сам едва не погиб в Сарагосе, жители которой взбунтовались, схватились за оружие и осадили его в собственном доме из-за трех крестьян, захваченных проходившим через город полком Сийери за то, что во время ночлега они убили одного из солдат. Обоз был разграблен, крестьяне отбиты1, а сорок гренадеров и трое офицеров убиты или ранены. Тессе и его генералам с трудом удалось бежать к вице-королю, и еще больше труда понадобилось им для усмирения волнений. Сарагосский мост был необходим для обозов. Тессе приказал части войск, двигавшихся в Каталонию, возвратиться, а сам поспешил покинуть город, где не чувствовал себя в безопасности. Вице-король пользовался там большим уважением; это был герцог де Аркос — тот самый, что приезжал во Францию с меморандумом, в коем были сформулированы возражения против равенства французских герцогов и испанских грандов2. Человек известный своей ученостью и умом, он, как и все испанские вельможи, за исключением пяти или шести, был настолько не сведущ в делах войны, что,
748
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
можно сказать, не имел о них ни малейшего представления. И при этом он желал вести войну и командовать военными действиями в Арагоне. Лас Торрес, не в силах выносить его странные распоряжения и будучи не в состоянии заставить его хоть что-нибудь понять, уехал в Мадрид, где было принято решение отозвать герцога де Аркоса, сохранив за ним титул вице- короля и назначив его, дабы вознаградить за утраченное, государственным советником, то есть министром, что было весьма посредственной должностью вплоть до вступления на престол Филиппа V, non plus ultra* в Испании. Я не знаю, почему незадолго до того они отозвали из Арагона Церкла- са и послали туда вместо него Лас Торреса.
Бервик овладевает Ниццей Бервик, некоторое время назад покинувший и возвращается в Монпелье Лангедок, вел осаду замка Ниццы и, овладев им3,
тотчас же возвратился в Монпелье. Эта маленькая победа не могла перевесить события в Валенсии и Арагоне.
Бозелли обезглавлен Водемон очень часто и в самых разных обстоя¬
тельствах прибегал к услугам знатного миланца графа Бозелли4. Перейдя на службу Франции, Бозелли некоторое время находился на этой службе. Человек он был умный и храбрый, но готовый на все — то есть, попросту говоря, бандит5. Убийства и всяческие преступления были для него делом обычным, а интриги позволяли всегда выходить сухим из воды. Я не могу утверждать с достоверностью, но, возможно, он оказался замешан в какой-то интриге, ставившей Водемона в затруднительное положение. Он оставил службу Франции и принялся за старое в своих землях и во всей округе. Водемон велел предупредить его, что ежели он не угомонится, то пусть не ждет более пощады. Бозелли не обратил внимания на это предостережение и совершил убийство. По приказу Водемона его выследили, схватили и несколько дней спустя отрубили ему голову. Его сын, оставшийся на службе Франции, так же храбр, как и он, но при этом настолько же честен и сдержан, насколько его отец был этих качеств лишен. Он имеет чин генерал-лейтенанта и известен под именем графа Сципиона, а имени Бозелли предпочитает не упоминать.
но не долее того (лат.).
1706. Смерть Бельгарда; необычайная история
749
Смерть принцессы Изенги- В январе этого года умерла от оспы супруга енской принца Изенгиенского. Она была дочерью
князя Фюрстенберга и детей после себя не оставила.
Смерть Бельгарда; необычай- В это же время девяноста лет от роду умер ста- ная история рик Бельгард, который служил долго и в выс¬
шей степени достойно. Он был генералом и командором Ордена Святого Людовика. Прекрасно сложенный и очень галантный, он долгое время находился на содержании у супруги одного из первейших, по занимаемым должностям и репутации, магистратов Парламента6, который по меньшей мере догадывался о происходящем, но имел основания не поднимать шума: говорили, что он страдал мужским бессилием. В одно прекрасное утро его жена, лихая бабенка, вошла к нему в кабинет, ведя за руку маленького мальчика в детском платье.
«Послушай, женушка, что это за ребеночек?» — спросил он.
«А это я привела вам вашего сына, — не смущаясь ответила она, — посмотрите, какой он миленький».
«Как, мой сын? — возразил он. — Вы же знаете, что у нас нет детей».
«А я, — продолжала она, — прекрасно знаю, что это мой ребенок и ваш тоже».
Бедняга, видя ее решимость, почесал в затылке и, совсем немного подумав, произнес:
«Ладно, женушка, не будем поднимать шума. На этого я согласен, но дайте мне слово, что других больше не будет».
Она дала ему слово и сдержала его, но Бельгард по-прежнему регулярно появлялся в их доме. Так мальчик стал воспитываться у них. Мать очень его любила, а отец — нисколько, но вел себя как подобает. Оба они всегда называли его Ибрагим и приучили своих друзей к этому военному прозвищу7. В юные годы я наблюдал все это вблизи: тот магистрат был очень дружен с моим отцом, и я часто встречался с Ибрагимом, однако историю его я узнал позднее. Он пожелал пойти по стопам своего настоящего отца; другой не стал этому противиться. Он умер в Италии, не знаю, где и в каком чине8, но у него остался сын, очень порядочный человек, занявший в Парламенте ту же должность, которую до конца дней исполнял его предполагаемый
750
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
дед. Я не мог не рассказать этой необычной истории, все действующие лица коей были мне так хорошо известны.
Смерть Хименеса В это же время ушел из жизни Хименес. Катало¬
нец по рождению, он не был связан никакими родственными узами (да и не претендовал на это) с Хименесами знаменитого кардинала, но был человеком в высшей степени достойным, уже очень давно получившим чин генерал-лейтенанта, имевшим множество отличий и владевшим губернаторством Мобёж. Король разрешил ему передать сыну Королевский Руссильонский пехотный полк, состоящий из иностранцев и весьма доходный.
Меня, хотя я никогда об этом не помышлял, собираются назначить послом в Рим, но назначению этому, в силу ряда обстоятельств, не суждено было осуществиться
Кардинал де Жансон вот уже пять лет как исполнял обязанности поверенного в делах Короля в Риме. И исполнял он их с великим достоинством, в гораздо большей степени как честный и благородный француз, чем как кардинал; это было не по душе ни Папе, ни курии. Кардинал был в неприятно натянутых отношениях с Папой и вовсе в скверных — со всей курией, желавшей, чтобы все и вся склонялись перед нею. Поверенный был серьезно болен и уже давно настоятельно просил позволения вернуться. Наконец он его получил; но не было кардинала, который мог бы его заменить, и, за отсутствием кого бы то ни было другого, поверенным в делах после его отъезда был назначен аббат де Л а Тремуй. Это заставило подумать о том, чтобы немедленно отправить в Рим такого посла, какого там не было со времен очень краткой третьей поездки герцога де Шона, спешно отбывшего туда в связи со смертью Иннокентия XI и избранием его преемника9. Данжо и д’Антен, преследовавшие, при всем их различии, одну и ту же честолюбивую цель, возмечтали об этом назначении — в надежде благодаря высокой должности стать герцогами и пэрами; первый был вознесен своими должностями (каковые, дав ему богатство, сделали из него не вельможу, а, как шутливо заметил по поводу его манер Лабрюйер, некий слепок с вельможи10), банальными приватными аудиенциями у Короля, усердием и неустанной лестью, а также близостью своей жены к мадам де Ментенон,
1706. Меня... собираются назначить послом в Рим
751
очень ее любившей; другой полагался на знатное происхождение, на то, кем он приходился детям Короля и их матери, на ум, способности, ловкость и интриги. У Данжо мысль сделаться послом зародилась очень давно; он вознамерился изыскать случай быть представленным некоторым кардиналам, вплоть до того, что осмелился делать презенты кардиналу От- тобони и даже получал от него письма, чем с великим самодовольством хвастался. Оба претендента были в прекрасных отношениях с Торси, который проявлял необычайную предупредительность по отношению к мадам де Данжо, ставшей его близкой приятельницей. Мадам де Бузоль, его сестра, была неразлучна с Мадам Герцогиней и могла многого добиться от своего брата. Д’Антен, делавший ставку на Мадам Герцогиню, использовал сию пружину для воздействия на министра иностранных дел и не пренебрегал ничем для достижения желаемого. Об этом посольстве мне сказал Гуальтерио; будучи привержен французским интересам, он был заинтересован в возможности рассчитывать на дружбу посла Франции в Риме. Идея эта показалась мне совершенной химерой, ибо мне было в ту пору тридцать лет и я знал, что Король не питает доверия к молодым людям и совершенно не склонен допускать их к государственным делам. Кальер также сказал мне об этом; я ответил ему в том же духе и добавил, что мне трудно будет преуспеть в Риме, не разорившись, и что, учитывая мое положение, я вряд ли добьюсь этим посольством чего-либо другого. Неделю спустя после того, как нунций сказал мне об этом, во вторник ГГ-го числа11 около часа пополудни он появился с сияющим лицом в моей комнате, бросился ко мне с распростертыми объятьями, обнял меня, попросил запереть дверь комнаты и даже прихожей, чтобы никто не видел его ливрейных слуг12, и сообщил, что он вне себя от радости и что я еду послом в Рим. Я заставил его дважды повторить сказанное; я не поверил ни единому его слову, заявил, что он принимает желаемое за действительное и что это совершенно невозможно. Тогда, трепеща от радости и нетерпения, он, попросив меня хранить все в тайне, сообщил, что Торси, от которого он пришел ко мне, поведал ему, что решение было принято на только что состоявшемся Совете и что от имени Короля он уведомит меня об этом только после другого заседания Совета. Государственный совет собрался в тот день совершенно неожиданно, так как вообще-то это был день Финансового совета, и в тот же день Король так же неожиданно отбыл в Марли. Даже
752
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
если бы один из портретов в моей комнате вдруг заговорил со мною, я и то не так бы сильно удивился. Гуальтерио, как мог, убеждал меня согласиться; но подошел час обеда, куда он был приглашен, и нам пришлось расстаться. Мадам де Сен-Симон, коей я поспешил рассказать обо всем, удивилась не меньше. Мы послали Кальеру и Лувилю просьбу незамедлительно прийти. Мы всё обсудили вчетвером; они полагали, что отказываться нельзя. После совещания я отправился к Шамийяру и осыпал его упреками за то, что он не предупредил меня. Он улыбнулся в ответ и сказал, что Король просил не разглашать данное решение, — а затем всеми силами стал уговаривать меня согласиться. Он уезжал в Л’Этан, а мы — в Марли, где должны были увидеться с ним на следующий день. От него я с теми же претензиями явился к канцлеру, который посмеялся надо мной и ответил мне то же самое, что и Шамийяр; совета же от него я так никакого и не добился. Он уезжал в Поншартрен и сказал, что мы увидимся, когда он вернется. По окончании Совета месье де Бовилье уехал в Вокрессон; я видел его мельком в Марли, куда он приехал на заседание Совета; он под тем же предлогом, что и другие, уклонился от беседы на эту тему. Дело же заключалось в том, что мне нужно было принять решение, прежде чем предложение будет сделано, и я каждую минуту со страхом ожидал визита Торси. Я был конечно же польщен тем, что такое важное посольство решили доверить человеку моего возраста, который никогда об этом и не мечтал и которому никто в этом не содействовал. Я никоим образом не был связан с Торси и даже не имел с ним ни малейших сношений. Месье де Бовилье был слишком осторожен, чтобы предложить назначить меня, не выяснив прежде, позволит ли мне состояние моих дел занять эту должность; в ведение канцлера данный вопрос и близко не входил; а Шамийяр не стал бы называть меня без моего ведома, и к тому же он был, как я о том расскажу позже, в достаточно скверных отношениях с Торси и не осмелился бы прийти к Королю с предложением, относящимся к ведомству другого министра. После смерти Короля мы сблизились с Торси и, как я о том расскажу в свое время, стали настоящими друзьями; дружба наша оставалась с тех пор неизменной. Я спросил его тогда, каким образом именно мне решили доверить посольство в Риме. Он заверил меня, что ему известно лишь то, что на Совете, где я был назначен и по окончании коего он сказал об этом нунцию, поспешившему меня о том уведомить, Король, уже решивший отпра-
1706. Меня... собираются назначить послом в Рим
753
вить посла в Рим в связи с данным им согласием на возвращение кардинала де Жансона и категорическим нежеланием Папы возвести в кардинальский сан Л а Тремуя, остановил Торси, собиравшегося начать чтение депеш из Рима, и, наскучив претендентами, кои, как ему было очевидно, видели в том средство к обретению герцогского титула, каковой он вовсе не собирался им давать, сказал министрам, что послом должен быть герцог и что нужно всего лишь посмотреть в списке, на ком он может остановить свой выбор. Он взял небольшой альманах и начал читать имена, начав с месье д’Юзеса13. Вскоре, не останавливаясь на других, он подошел, по старшинству, к моему имени. Тут он остановился, а затем спросил: «Что вы думаете о нем? Он молод, но человек достойный и т. д.». Монсеньор, желавший назначения д’Антена, не сказал ни слова; монсеньор герцог Бургундский поддержал эту мысль; канцлер и месье де Бовилье — тоже. Торси похвалил их выбор, но предложил продолжить чтение списка. Шамийяр заявил, что найти там никого лучше невозможно. Король закрыл альманах, сказав, что продолжать не имеет смысла, что он останавливает свой выбор на мне и приказывает в течение нескольких дней хранить это решение в тайне, пока он сам мне о нем не объявит. Дело это более не обсуждалось и на том было окончено. Торси прочел свои депеши, и речь больше об этом не заходила. Вот и все, что я узнал об этом более десяти лет спустя от человека искреннего и правдивого, не имевшего уже ни малейших оснований что бы то ни было от меня скрывать.
Бовилье и Шамийяр, каждый по отдельности, занялись оценкой моих долгов, моих доходов, посольских расходов и посольского жалованья; первые они определяли по росписи, которую мадам де Сен-Симон предоставила им и которую рассматривала вместе с ними; остальное было оценено приблизительно. Оба они пришли к выводу, что мне следует согласиться. Герцог — потому что после серьезного анализа пришел к выводу, что я выдержу расходы на это посольство, не разорившись; что, если я откажусь от него, Король никогда мне этого не простит и, принимая во внимание, что я оставил службу, будет смотреть на меня как на не желающего ничего делать лентяя; что он станет выказывать мне свое неудовольствие, чиня мне всяческие неприятности и отказывая, когда я буду нуждаться в его помощи; и что таким образом я гораздо больше наврежу своим делам и своему положению как в настоящем, так и в будущем, чем мог бы это сделать,
754
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
допустив даже самый досадный промах на посольском посту. К этим доводам он добавил, что меня связывают близкие отношения с тремя из четырех государственных министров14, которые всегда помогут скрыть мои ошибки или найти им оправдание, известив меня об этом, причем, будучи все трое моими друзьями, они смогут действовать не опасаясь, что один из них раскроет тайну сношений, как это случалось ранее и часто вынуждало соблюдать осторожность; что же касается четвертого, с которым у меня нет никаких связей, то его, герцога де Бовилье, отношений с этим министром вполне достаточно, чтобы он мог мне за него поручиться, не говоря уже о том, что тот нрава мягкого и незлобивого; и наконец, что, поскольку сам я не предпринимал никаких шагов для получения этого посольства, сие всегда сможет послужить мне извинением и не даст Торси оснований быть на меня в претензии за то, что я получил его. Все эти доводы были в высшей степени основательны и лишены какой бы то ни было предвзятости. Канцлер, разделявший это мнение, добавил, что третьего пути нет и мне предстоит либо согласиться, либо погубить себя. Шамийяр привел примерно те же доводы, после чего откровенно признался мадам де Сен-Симон и мне, почему он заинтересован в том, чтобы я согласился. Не обольщаясь блеском занимаемых им должностей, он гораздо больше заботился о том, чтобы создать прочное положение своей семье и обеспечить ей надежную поддержку, каковую мог найти только в Л а Фейаде, возвышению коего неустанно для того содействовал; однако этим он не ограничивался. Юный возраст сына, едва вышедшего из коллежа, бремя двух министерств, неопределенность в состоянии дел — все это тревожило его, и он мечтал обрести опору в людях, содействуя возвышению коих можно было бы рассчитывать на их благодарность. Он усмотрел во мне именно такого человека и, движимый собственными интересами, желал видеть меня послом в Риме, рассчитывая сделать сию высокую должность ступенькой для других должностей, занимая кои, я мог бы оказаться полезным его сыну и, возможно, если ситуация переменится, ему самому и в свою очередь воздать им за некогда оказанные мне услуги надежным и прочным покровительством. Он сказал, что готов предоставить в наше полное распоряжение и свой кошелек, и свое влияние, и все, что может дать его положение и он сам. Все эти доводы убедили нас, и я согласился, то есть принял решение дать согласие и, должен признаться, сделал это
1706. Меня... собираются назначить послом в Рим
755
с удовольствием. Мадам де Сен-Симон, более благоразумная и осторожная, да к тому же опечаленная предстоящей разлукой со своей семьей, тоже согласилась с этими доводами, но не скрывала печали. Я не могу отказать себе в удовольствии повторить здесь то, что эти три министра, причем каждый по отдельности и не в ответ на мои слова, сказали мне о женщине всего лишь двадцати семи лет от роду (таков был тогда ее возраст), которую дела придворные и семейные (ибо они во всем были нашими советчиками), включая последнее дело, позволили им так хорошо узнать. Все трое посоветовали мне, причем все трое весьма настоятельно, не иметь от нее никаких секретов в делах посольства, в ее присутствии читать и составлять депеши, советоваться с нею во всем и не пренебрегать ее мнением. Не часто случалось, чтобы данный мне совет был так мне приятен, и я вижу свою заслугу в том, что заслужил его и всегда жил именно так, как если бы ей он был неизвестен; но, конечно, она знала о нем и от меня, и от них самих. Мне не довелось исполнять его в Риме, куда я не попал, но поступать так я стал уже давно и никогда не имел от жены никаких секретов. И да простятся мне эти слова, но никто не давал мне более благоразумных, здравых и полезных советов, и я с удовольствием признаю, что она оградила меня от множества малых и больших неприятностей. Я всегда безоглядно полагался на нее, и помощь ее была бесценна во всем, что касалось моего поведения и моих дел, кои отнюдь не были заурядны в последние годы жизни Короля и в течение всего Регентства. Какой приятный и редкий контраст с женами, от которых либо нет никакой пользы, либо один лишь вред! Таких жен послам не рекомендуют брать с собой и им запрещают что бы то ни было говорить своим женам, не имеющим иных занятий, как красоваться положением супруги посла и тратить деньги. Как удивительно отличаются от них те немногие, кто умеет показать, что они вовсе не пустое место, и сохраняют при этом во всем безупречное чувство меры, мягкость и спокойствие; те, что никогда не выставляют напоказ свою значимость, словно сами о ней не ведают, и ведут жизнь скромную и добродетельную, исполненную тихих радостей.
Однако слух о моем назначении просочился наружу, и о нем мало-помалу начали шептаться. Торси мне ничего не говорил, и я не знал, что отвечать моим друзьям; мне давали то один совет, то другой; в конце концов о деле стало известно всем. Мы возвратились в Версаль, затем вновь при¬
756
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ехали в Марли; все говорили об этом не таясь. На балу месье де Монако предложил мне воспользоваться всем, что осталось в Риме из обстановки и экипажей его отца15. Когда мадам де Сен-Симон или я танцевали, мы слышали: «Вот танцует господин посол (госпожа супруга посла)». Я чувствовал себя так неловко, что пытался через Кальера заставить Торси тем или иным образом покончить с этой неопределенностью. Он понимал всю двусмысленность ситуации самой по себе и всю неловкость моего положения, но торопить Короля не осмеливался. Все эти проволочки объяснялись надеждой каким-то образом смягчить непреклонность Папы в отношении аббата де Ла Тремуя и ускорить поставление в кардиналы девятнадцати претендентов, каковое приводило в волнение весь Рим и, в силу многочисленности вакантных мест, не могло более откладываться. Однако оно откладывалось, и случилось так, что о моем назначении, хоть и не объявленном официально, стало известно и в Париже, и в Риме. Монсеньор герцог Бургундский однажды тайком поздравил меня в Марли, хотя в ту пору я не имел с ним никаких близких сношений. Он считал, что уже давно пора объявить о моем назначении, а в ответ на мои скромные возражения ободрил меня, сказав, что это прекрасное начало для приобщения к государственным делам и для дальнейшего возвышения. Он добавил, что рад тому, что я решился принять это предложение, ибо Король никогда бы не простил мне отказа.
Смерть графини деЛа В это время, когда я был предметом всеобщего Марк интереса, в Париже от оспы умерла графиня де
Ла Марк. Она была дочерью герцога де Рогана, как я уже говорил, рассказывая о ее замужестве16. Она была близкой подругой мадам де Сен-Симон и мадам де Лозен, с которыми подружилась еще в монастыре17. Высокого роста, прекрасно сложенная, она была на редкость некрасива, но благородство манер и ум заставляли забывать о непривлекательной наружности. Она была бесконечно умна умом обширным, мужественным и исполненным честолюбивых замыслов, отличалась рассудительностью, точностью и тонкостью суждений, была проста и естественна в обращении и очаровательна в беседе; очень надежная, немного суховатая, она обладала чудесным сердцем, которое не могло вынести экстравагантной бесцеремонности ее ближайшей родни18. Благода¬
1706. Смерть графини де Ла Марк
757
ря честолюбию, храбрости и ловкости она могла бы пойти очень далеко; к тому же она была любимой племянницей мадам де Субиз, которая обожала ее. Все эти достоинства вызвали у всех искренние сожаления о ее кончине; мадам де Сен-Симон горько ее оплакивала, и меня это также не оставило равнодушным. Через пять или шесть часов после получения скорбного известия мадам де Сен-Симон и ее сестра, с опухшими и красными от слез глазами, вынуждены были явиться на бал, ибо ничто не могло служить оправданием для отказа. Королю были неведомы законы природы и движения человеческого сердца. Он одинаково ревностно требовал исполнения всех своих установлений, касающихся как дел государства, так и самых легкомысленных развлечений; так, он заставил герцогиню де Дюра прибыть в Марли и танцевать в первые дни траура по маршалу де Дюра19. Чтобы понять, сколь безжалостно Король пренебрегал даже всеми соблюдаемыми правилами благопристойности, достаточно вспомнить, как он вел себя по отношению к Мадам после смерти Месье.
Я хочу, не мешкая долее, завершить слишком затянувшуюся историю моего римского посольства; к тому же назначение кардиналов в силу сложившихся обстоятельств не могло более откладываться. Я пребывал в неопределенности до середины апреля. Наконец мне стало известно, что участь моя будет решена на ближайшем заседании Совета. Мы находились тогда в Марли и жили в одном павильоне с Шамийяром. Я попросил его по окончании Совета, прежде чем подняться к себе, зайти ко мне и сообщить с глазу на глаз, что меня ожидает. Он пришел в комнату мадам де Сен- Симон, где мы в тревоге ожидали его. «Вы будете очень довольны, — сказал он ей, — а я очень огорчен; Король отказался от намерения направить посла в Рим. Папа наконец согласился сделать аббата де Л а Тремуя кардиналом; одновременно он решился назвать тех, кто возводится в кардинальский сан, что он так долго откладывал из-за нежелания включать в их число аббата де Л а Тремуя, который отныне вместо посла будет исполнять обязанности поверенного в делах Короля в Риме». Мадам де Сен-Симон была счастлива: она, казалось, предчувствовала, какой дурной оборот примут дела Короля в Италии, какие несчастья и хаос внесут грядущие беды в финансы и в какое безвыходное положение завели бы нас с нею все эти обстоятельства.
758
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Мое положение при дворе по- Размышления, коим я так долго имел возможен того, как стало известно ность предаваться, убедили меня, что не стоит о моем назначении в Рим сожалеть об этой весьма лестной для меня долж¬
ности; но я даже и не подозревал о том, какое зло причинит мне этот выбор. Д’Антен и Данжо были в ярости от оказанного мне предпочтения, а еще более маршал д’Юксель, рассчитывавший заставить себя упрашивать, чтобы поставить условием своего согласия герцогский титул, и внезапно оставшийся ни с чем. Желая любыми средствами остановить молодого человека, коего, в ущерб им, ожидало возвышение, и зная, сколь подозрительно относится Король куму и образованности, они принялись сверх меры восхвалять меня за оные, превознося при этом мудрость сделанного Королем выбора, ставшего из-за нескончаемых проволочек достоянием гласности. Месье и мадам дю Мэн так и не простили мне того, что им не удалось завлечь меня в Со и что я остался нечувствительным к их бесчисленным попыткам добиться моего дружеского расположения, как я об этом в свое время рассказывал. Я не скрывал своего отношения к рангу, узурпированному бастардами, мое возможное возвышение вызывало у них страх и досаду, и я полагаю, что именно месье дю Мэну, от природы нерешительному и злонравному, обязан я неприязнью ко мне мадам де Ментенон, о которой я догадался лишь много позже. Только после смерти Короля Шамийяр рассказал мне об этой неприязни и о том, что она не раз бывала поводом для его ссор с мадам де Ментенон и не позволила ему раньше помирить меня с Королем, что, правда, имело место задолго до описываемых событий; что в ответ на его настойчивые просьбы дать объяснение она, не имея оснований сказать, что я в чем-то виноват перед ней и ее близкими, ограничивалась туманными фразами о моем высокомерии, фрондерстве и честолюбивых замыслах, и ему не удавалось ни разубедить ее, ни смягчить; и что она немало поусердствовала, дабы представить меня Королю в дурном свете. Эти разговоры о моем уме и начитанности, способностях и усердии, наконец, обо мне как человеке, самой природой предназначенном для государственных дел, были доведены до сведения Короля тем же путем в виде отравленных похвал через месье дю Мэна и, более открыто, через мадам де Ментенон. Месье дю Мэн, близко связанный в ту пору с Мадам Герцогиней, питавшей расположение к д’Антену, поддерживал последнего. Он был уязвлен постигшей его неудачей и к тому
1706. Ла Тремуй возведен в кардинальский сан
759
же, как я только что о том говорил, был настроен против меня; всего этого оказалось более чем достаточно. Они и Короля настроили против меня и, чтобы усугубить его недоверие, внушили ему, будто я представляю для него опасность, так что вскоре я заметил в нем перемену, которая, подобно приступам слабости, неизбежно ведущим к опасной болезни, не могла не возбудить почти явную неприязнь, каковую мне в конце концов все же удалось победить, о чем, однако, еще не время рассказывать. Таким же образом постарались меня представить и Монсеньору. Для этого д’Антену никто не был нужен, однако он решил, что ему весьма пригодится содействие мадемуазель де Лильбонн и мадам д’Эпинуа. Им было известно и мое отношение, и мои действия в вопросе о ранге и отличиях, узурпированных их домом20, что немало задевало их. Они сумели внушить этому славному Монсеньору, коего заставляли плясать под свою дудку, именно то представление обо мне, какое им было выгодно, а Мадам Герцогиня и тогда, а еще больше после того, как я в свое время расскажу, стала содействовать этому с не меньшим усердием. Шуэн позволила убедить себя и им, своим лучшим подругам, и маршалу д’Юкселю, который всячески ее обхаживал и сумел внушить Монсеньору, что он умнейший человек в королевстве. Я не преминул заметить, каким стало мое положение при дворе. Но покончим сначала с тем, что касается Рима, дабы более к этому не возвращаться и не прерывать повествование о гораздо более важных событиях, чего нельзя было бы избежать, если бы я отложил рассказ о назначении кардиналов до того времени, когда оно имело место, а именно 17 мая.
Ла Тремуй возведен в карди- Кардинальского сана были удостоены девятна- нальский сан среди девяти- дцать человек. Среди них были Казони, извести надцаши других кандидатов ный своей высокой ученостью и беспорочной
жизнью; Корсини, впоследствии ставший Папой;21 герцог Саксен-Цейцский, о котором уже не раз упоминалось в этих «Записках»;22 наш нунций Гуальтерио; аббат де Л а Тремуй; Фаброни, чье возвышение стало несчастьем для Церкви23, и Филиппуччи, который явил редкий пример скромности и благочестия, отказавшись от кардинальского сана. Он был искусным правоведом. Папа, как мог, увещевал его, просил еще раз подумать, но тщетно: он был неколебим в своей решимости отказаться. Его кардинальской мантии удостоился другой, а он, двадцатый,
760
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
остался кардиналом in petto24. В сан, от коего так упорно отказывался Фи- липпуччи, был возведен Конти, нунций в Португалии, впоследствии ставший Папой25.
Аббат деПолиньяк, аудитор Из-за того что Папа медлил с назначением кар- Роты диналов, у Торси оказалось более чем достаточ¬
но времени, чтобы понять, какую блистательную, но рискованную роль играет при дворе его друг аббат де Полиньяк26. Удивительно, что Королю сие пока еще не стало известно. У месье де Бо- вилье было множество поводов желать, чтобы аббат находился где-нибудь в другом месте. Посему Торси решил, что окажет большую услугу другу, а заодно и Королю и многим другим, немедленно отправив его за пределы королевства. Он предложил ему должность аудитора Роты; назначение состоялось, и он воспринял его как почетную ссылку, в необходимости и преимуществах коей Торси сумел в конце концов убедить его. И тем не менее аббат, сколько мог, откладывал свое отбытие к месту назначения.
Смерть кардинала де Куале- Можно сказать, что в могилу его свело дело плена и его наследство мянника, епископа Меца. Из-за него он, вопре¬
ки своему обыкновению, приехал из Орлеана на Рождество, и, хотя сие прискорбное дело закончилось для епископа Меца наиблагополучнейшим образом, сердце кардинала де Куалена было так уязвлено, что не могло обрести прежнюю силу и полтора месяца спустя перестало биться. В самом конце января он слег и в ночь с 3 на 4 февраля умер27. Довольно маленького роста, очень толстый, он скорее напоминал сельского кюре, и облачение, даже с тех пор как он стал кардиналом, не делало его более представительным. На страницах этих «Записок» уже не раз говорилось о чистоте его нравов и добродетели, кои он сохранил неизменными с младенческих лет, хотя и был воспитан при дворе и жизнь провел среди самого высшего света; говорилось также и о том, как его всегда там любили, почитали и искали его общества люди всех возрастов, с какой любовью относился он к своей епархии, как свято исполнял свои пастырские обязанности и как щедро раздавал милостыню. Он был счастлив в выборе тех, кто помогал ему управлять епархией и наставлять паству, что всегда оставалось первейшей его заботой. Он совершил, среди множества про¬
1706. Смерть кардинала де Куалена и его наследство
761
чих, два поступка, кои не должны быть забыты. После отмены Нантского эдикта28 Королю внушили мысль о необходимости обращать гугенотов в католичество силой, с помощью драгун, и в Орлеан был отправлен полк драгун, коих следовало разослать по всей епархии. Тотчас по прибытии оного епископ Орлеанский приказал разместить всех лошадей в своих конюшнях, пригласил к себе офицеров и объявил им, что вкушать трапезу они должны только за его столом и нигде более, что он просит их не позволять никому из драгун покидать город и тем более чинить какие бы то ни было беспорядки, а если они испытывают недостаток в довольствии, то он готов обеспечить их всем необходимым; главное же, он просит их не вступать в разговоры с гугенотами и не вставать ни у кого из них на постой. Он хотел, чтобы распоряжения его исполнялись, и они были исполнены. Пребывание драгун в городе затянулось на месяц и обошлось ему недешево; после чего полк покинул город, а епископ сумел сделать так, что драгун туда больше не присылали. Это исполненное милосердия поведение, так не похожее на то, что творилось почти во всех других диоцезах, причем в том числе и в соседних с Орлеаном, склонило к истинной вере почти столько же гугенотов, сколько и жестокости, каковые они терпели в других местах. Те, что обратились в католичество, сами того пожелали и сделали это по доброй воле, без принуждения и посулов; предварительно они получили должные наставления, никто их не подгонял, и ни один из новообращенных не вернулся к прежним заблуждениям. Кроме милосердия, щедрости и влияния на солдат, требовалось еще и мужество, чтобы своим отличным от всех прочих поведением выразить, пусть и молчаливое, осуждение того, что было так по душе Королю. Столь же благодатны были и дальнейшие действия кардинала, имевшие целью воспрепятствовать принуждению и всему, что должно было стать его неизбежным следствием.
Другой его поступок, также исполненный милосердия, но не столь известный и не столь опасный, был тем не менее столь же прекрасным. Помимо всем известных пожертвований, как правило поглощавших ежегодный доход епископства, епископ Орлеанский делал много добрых дел, стараясь хранить оные в тайне. Было среди них и такое: он давал пенсион в четыреста франков бедному, разорившемуся дворянину, не имевшему ни жены, ни детей, и этот дворянин, покуда епископ находился в Орлеане, почти всегда обедал за его столом. Как-то раз утром люди епископа Орле¬
762
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
анского обнаружили, что из его комнаты исчезли два больших серебряных предмета, и один из слуг видел, что этот дворянин долго около них вертелся; они сказали о своих подозрениях господину, но тот счел сие невозможным; однако, поскольку дворянин более не появлялся, у него зародились на его счет подозрения. Несколько дней спустя он послал за тем человеком и, оставшись с ним с глазу на глаз, заставил его признаться в содеянном. Тогда епископ Орлеанский сказал, что только большая нужда могла заставить гостя совершить подобный поступок и что, утаив от него свою нужду, он глубоко обидел его своим недоверием. Он вынул из кармана двадцать луидоров, протянул их ему, просил его, как и прежде, приходить к нему обедать, а главное, забыть, как забывает он сам, о том, чего никогда более не должно повториться. Он запретил своим людям упоминать об их подозрениях, и о происшествии узнали лишь от самого этого дворянина, коего переполняло чувство стыда и признательности. Друзья часто и настоятельно, особенно с тех пор как он стал кардиналом, уговаривали епископа Орлеанского оставить епископство. Они убеждали его, что, поскольку он никогда ничего не имел от своего епископства, то потеря эта никак не затронет его финансовые интересы, а в том, что касается трудов, сие будет для него большим облегчением и к тому же избавит его от постоянных и порой докучных ему споров с Королем относительно его местопребывания. Действительно, когда мадам герцогине Бургундской подошел срок разрешиться от бремени принцем, который не прожил и года и который был ее первым ребенком, Король отправил гонца к епископу Орлеанскому со строжайшим собственноручно написанным приказанием немедленно явиться и оставаться при дворе до родов и после; ослушаться было невозможно. Король питал к кардиналу де Куалену не просто дружеские чувства, но уважение, граничащее с благоговением. А посему он пожелал, чтобы именно он, и никто другой, совершил обряд малого крещения над ребенком, и бедняга, который был очень толст и потлив, стоя в прихожей в стихаре и мантии, потел так обильно, что пол вокруг него стал мокрым. Но об отказе от епископства он не хотел и слышать. На все приводимые ему доводы, кои он признавал справедливыми, он отвечал, что после стольких лет трудов, принесших свои добрые плоды, он не хочет еще на своем веку увидеть, как будет расточаться такая богатая жатва, как такие благочестивые, усердные и сведущие кюре, великолепные свя¬
1706. Триста тысяч ливров из казны Лиона для маршала де Вильруа
763
щеннослужители, управлявшие вместе с ним епархией и руководившие ее делами, будут изгоняться и подвергаться мучениям; и только чтобы не допустить этого, он оставался на епископском посту. Вскоре стало ясно, что он не ошибся в своем пророчестве. Весь двор скорбел о его кончине, и более всех Король, который сам произнес в его честь похвальное слово. Он вызвал версальского кюре и велел, чтобы тот сопровождал тело покойного до Орлеана и чтобы в Версале и по пути следования к месту упокоения ему оказывались все возможные почести. Атакой почести, как сопровождение кюре, еще не удостаивался никто. После смерти епископа от его камердинеров узнали, что он всячески истязал свою плоть и всегда вставал среди ночи, чтобы, стоя на коленях, провести час в молитве. С великим благочестием принял он Святые Дары и умер, как и жил, на следующую ночь. Уже на следующий день Король послал гонца к кардиналу де Жансону с уведомлением, что он передает ему должность главного священника. Для того это стало еще одним поводом ускорить свое возвращение, а для кардинала де Буйона — новым тяжелым ударом. Епископ Меца, прибывший проститься со своим дядей, коему был обязан всем, скорбел о нем, казалось, менее всех прочих, чем привел в негодование весь двор. Орлеанская епархия перешла к епископу Анже. Пелетье, его отец, написал Королю из своего уединения, умоляя ни в коем случае не переводить туда его сына. Король, подстрекаемый мадам де Ментенон и епископом Шартрским, всенепременно хотел этого, а сульпицианцы, по своей обычной грубости и невежеству считавшие эту епархию зараженной ложным духом, но еще не осмеливавшиеся сказать это вслух, заставили епископа Анже согласиться, к великому огорчению его отца. Похоже, Господь не одобрил этот выбор, ибо смерть настигла нового епископа менее чем через два года29. Обязанности гонителя были возложены на епископа Эра, брата Арменонвиля, которого солнечный удар сделал совершенным идиотом, каковым он и оставался на протяжении всех отпущенных ему долгих лет жизни.
Триста тысяч ливров из казны Лиона для маршала де Вильруа] его всевластие в Лионе
В свое время Король разрешил маршалу де Вильруа взять из доходов от лионских октруа30 триста тысяч ливров (по пятьдесят тысяч ливров в год в течение шести лет). Срок истек, и это право было ему даровано вновь. Иногда случает-
764
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ся раскаиваться, заплатив вперед недобросовестным работникам. Аленкур, его дед, женившись при 1енрихе III на дочери Мандело, был приобщен к его должности губернатора Лиона, Лионнэ и проч. Этот родственный союз между Мандело и государственным секретарем Вильруа смог возникнуть лишь благодаря Лиге31, ярыми приверженцами коей были они оба. Передаваемое от отца к сыну, это губернаторство осталось за семейством Вильруа. И губернаторство это, которым Аленкур был обязан своему отцу и которое позволило ему заключить великолепный родственный союз с коннетаблем де Ледигьером и маршалом де Креки, сделало его властелином Лиона. Сохранить это положение семейству позволили изворотливость и милости, коими пользовался его сын, первый маршал де Вильруа, а еще более — неограниченная власть архиепископа Лиона, брата маршала, деспотически подчинившего себе там всё и вся. Блистательное же положение второго маршала, его племянника, закрепило сложившийся порядок вещей. Таким образом, он единолично распоряжался всеми муниципальными должностями. Он назначал купеческого старшину. Интендант Лиона никоим образом не контролирует доходы города, а они огромны, и полностью размеры их мало кому известны, ибо частично они образуются за счет торговли, которую ведет город и каковая является одной из самых значительных по объему в королевстве. Купеческий старшина ведает ею единолично и отчет о ней дает только с глазу на глаз губернатору, каковой не обязан давать в том отчета никому. Нетрудно понять, что тут кроется поистине золотое дно, не говоря уже о том, что власть губернатора всеобъемлюща и его покровительство совершенно необходимо всем крупным негоциантам Лиона, равно как и всем жителям города, где с тех давних пор, как власть остается неизменной, всё является делом рук губернаторов и осуществляется по их произволу, ибо их влияние распространяется даже на частные дела всех семей. Помню, как однажды я обедал у Данжо вместе с маршалом де Вильруа, множеством послов и прочих гостей (ибо Данжо любил устраивать приемы при дворе и делал это великолепно) — и вдруг у него вырвалась тщеславная фраза, коей он желал подчеркнуть свою значимость. «Господа, — сказал он, обращаясь к собравшимся, — среди всех нас, губернаторов провинций, только месье маршал сохранил действительную власть в своей». Я едва не расхохотался. Мадам де Данжо, первая подшучивавшая над глупостями своего мужа, что не мешало полнейшему
1706. Ссылка Ле Шармеля и удивительные интриги...
765
между ними согласию, переглянувшись со мной, не могла сдержать улыбки. Данжо приобрел губернаторство Турень и хотел, чтобы присутствовавшие иностранцы знали, что он тоже является губернатором провинции.
Триста тысяч ливров Главный прево32 получил патент на триста ты-
компеисационных выплат сяч компенсационных выплат за свою долж- главиому прево; шутливая ность для сына, женившегося на мадемуазель дю песенка Амель из Пикардии, которая была очень богата,
но не обрела счастья в браке. Эдикур-сын, чем-то напоминавший злобного сатира и замешанный во многих великосветских галантных интригах, впоследствии сочинил песенку, где так незатейливо, точно и забавно изобразил всех этих Монсоро33, что маршал де Буффлер, которому кточчэ прочел ее на ухо во время мессы Короля, где он был дежурным, не мог удержаться от хохота. Во Франции не сыскать было другого человека столь же степенного, серьезного и столь же рабски приверженного правилам благопристойности; удивленный, Король обернулся и удивился еще более, увидев, что маршал хохочет так, что из глаз у него катятся слезы. Возвратившись в свой кабинет, он вызвал маршала и спросил, что привело его в такое состояние. Маршал воспроизвел песенку; Король принялся хохотать еще пуще маршала, и в течение двух недель после того, завидев главного прево или кого-нибудь из его детей, тотчас же прыскал от хохота. Песенка стала очень популярной и изрядно позабавила и двор и Париж.
Четыреста тысяч компенсационных выплат для первого шталмейстера. Денежные пожертвования для челяди мадам де Ментенон
Несколькими днями позже первый шталмейстер также получил патент на компенсационные выплаты за свою должность в размере четырехсот тысяч ливров.
Одновременно Король сделал кое-какие денежные пожертвования для челяди мадам де Ментенон.
Ссылка Ле Шармеля и удивительные интриги, следствием коих она стала,; благочестие Ле Шармеля
В это же время я получил глубоко опечалившее меня известие о ссылке месье дю Шармеля, с коим меня давно связывала истинная дружба и коего я, сколь мог часто, посещал в его уедине¬
766
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
нии. Здесь вполне уместно будет рассказать, следствием каких интриг стало его изгнание, а чтобы понять суть этой истории, нужно многое знать и о многом поведать. Прежде всего нужно знать, каков был Ле Шармель, вспомнить, что я говорил о его жизни при дворе и в свете, о крупной игре и о том, как он удалился от света, как ласково говорил с ним тогда Король и с какой твердостью Ле Шармель ответил государю, что никогда больше его не увидит34. А теперь нужно рассказать, как жил он в своем уединении. Власяница, железные шипы и прочие орудия истязания плоти были его постоянными спутниками; великий любитель поесть, он соблюдал крайнюю умеренность в еде и принуждал себя к строжайшему посту. Великий пост он всегда проводил в аббатстве Ла-Трапп, утром и вечером вкушал ту же трапезу, что и монахи, и присутствовал на всех их службах, как дневных, так и ночных; кроме того, где бы он ни находился, он проводил долгие часы в молитве; а в Страстную пятницу в Ла-Трапп он оставался стоять на коленях, без всякой опоры, без книги, не меняя позы, неподвижный как изваяние от заутрени до обедни, то есть с четырех часов утра до десяти. И при этом он всегда был весел, держал себя свободно и непринужденно, но с неуклонностью следовал принятому им решению. Ума у него было на редкость мало, но сей недостаток сглаживался многолетним опытом придворной и светской жизни, каковой он подзабыл в своем затворничестве. В Париже он усердно занимался благотворительностью, что заставляло его покидать уединение и заниматься множеством разных дел; за исключением латыни, выученной им в коллеже, он знал лишь то, что почерпнул из чтения благочестивой литературы, а поскольку от природы он был предрасположен к суровой непреклонности и строгости, то неудивительно, что его привлек к себе янсенизм и он близко сошелся с самыми замечательными из приверженцев этой доктрины. Он стал таким близким другом месье Николя, что тот назначил его своим душеприказчиком; возможно, еще ближе сошелся он с месье Буало, воспитанником Пор-Рояля, которого месье де Люин взял в наставники юных графа д Альбера и шевалье де Люина, коим его уроки не пошли впрок. Это был тот самый Буало, которого архиепископ Парижский, впоследствии кардинал де Ноай, поселил в Архиепископстве35 и кормил за своим столом, с тех пор как стал архиепископом Парижа, и который, живя в его доме и на его счет, написал эту странную, направленную против него книгу под названием «Проблема» (как я уже рассказывал
1706. Ссылка Ле Шармеля и удивительные интриги...
767
об этом на стр. 177)36, авторство коей прелат приписал иезуитам, но черновики каковой и письма, трактующие ту же тему, написанные рукой этого самого Буало, были обнаружены в аббатстве Овиллер вместе с теми, что навлекли на архиепископа Реймсского такую жестокую немилость Короля, как я уже рассказал о том на стр. 39137. Эти случайно обнаруженные оригиналы «Проблемы», написанные рукой Буало, были отправлены кардиналу де Ноаю. Иезуиты торжествовали, а Буало не мог, да и не осмеливался, от- рицать свое авторство. На той же стр. 177 я рассказывал, с какой добротой кардинал де Ноай распрощался с сим зловредным гостем, коему он дал и стол и кров, ибо тот не имел никаких собственных средств: он сделал его каноником СентЮноре, что обеспечило ему достойное существование и крышу над головой. Сей черной неблагодарности не было извинения, равно как и тому, что он гнуснейшим образом позволил перевалить всю вину на иезуитов, с коими кардинал де Ноай, независимо от них ставший епископом, архиепископом и кардиналом, совсем не разделяя их мыслей, всегда был в скверных отношениях. Ле Шармель, часто встречавшийся с кардиналом де Ноаем, который очень любил и отличал его, после этого скандала перестал бывать у него, но по-прежнему поддерживал теснейшие дружеские отношения с Буало. Кардинал (я называю его так, хотя он на тот момент еще им не стал) был не столько обижен этим, сколько по-дружески огорчен. Он просил поговорить с Ле Шармелем и передать ему приглашение прийти к нему, с большим трудом добился его согласия и лично с ним беседовал. Все эти шаги остались бесполезными. Ле Шармель все более распалялся. Уязвленные тем, что кардинал не разделяет всех их идей, ян- сенисты ударились в странную крайность и настолько заморочили голову своему прозелиту, что тот оказался не в состоянии увидеть неблагодарность, преступление, предательство и гнусность там, где не увидеть оные было невозможно. Вот к чему недостаток ума и знаний и безоглядное доверие тем, кого он почитал святыми, привели этого человека, в коем самом было столько святости. Лишь сочтя людей чуждыми общечеловеческих слабостей, можно было бы допустить, что кардинал де Ноай останется нечувствителен к поведению Шармеля по отношению к нему, особенно принимая во внимание его прежние отношения с Буало и с ним самим. Такова была непростительная вина Ле Шармеля перед кардиналом де Ноаем. А теперь расскажем, как неразумно повел он себя затем по отношению к Коро¬
768
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
лю. Нам уже известно, что Король, воспротивившийся избранию Труави- ля в Академию (как о том говорилось на стр. 442)38, был крайне недоволен теми, кто, удалившись от света, перестал видеться с ним. Я счел необходимым именно сейчас рассказать о том, что в тот самый день, когда государь запретил избрание Труавиля, он отправился на прогулку в Марли, во время которой с горечью говорил об этом. Он с похвалой отзывался о тех, кто вел затворническую жизнь вдали от городов; много говорил о месье де Сен- Луи, о его подвигах, свидетелем коих он был во время голландской кампании39 и в других местах, о жизни, которую тот вел в Ла-Трапп, и сказал, что нимало не осуждает тех, кто не приезжает к нему столь издалека. Перейдя к тем, кто жил в уединении в Париже и окрестностях, он с похвалой отозвался о Пелетье, Фьёбе и шевалье де Жевре, посещавших его один или два раза в год и ни в чем не уступавших Тревилю и Ле Шармелю, а затем яростно обрушился на последних, повторив несколько раз, что ныне они гораздо больше заняты всяческими интригами, чем до их затворничества, каковое нужно им лишь для того, чтобы более не показываться ему на глаза. Герцог де Трем, близкий друг Ле Шармеля, принужденно посмеивался, не зная, как ему следует вести себя. Кавуа, также друг Ле Шармеля, вмешался в разговор, принялся со своей обычной самоуверенностью и спесью болтать всякий льстивый вздор и, чтобы угодить господину, обрушился на друга. Вы никогда не догадаетесь, кто встал на его защиту: человек, едва с ним знакомый, истинный между прочим царедворец, но царедворец, знающий себе цену, обладающий благородством и чувством собственного достоинства, который знал Кавуа как близкого друга Ле Шармеля, а посему был возмущен услышанным. Это был Аркур, который так благородно и так умно встал на его защиту, что Король оставил эту тему и заговорил о другом. Однако слова Аркура заставили Кавуа образумиться и вновь стать самим собой; он написал Ле Шармелю о том, что произошло в Марли, не упоминая, конечно, о своей роли в этой сцене, и советовал прислать ему письмо, написанное таким образом, чтобы он мог сказать Королю о его желании, после стольких лет, вновь предстать перед ним и о том, что он не осмеливается сделать это, ибо не знает, сочтет ли государь сие возможным. Таким образом, в случае согласия ему нужно будет всего лишь потратить одно утро на поездку в Версаль; в случае же отказа у Короля не будет более такого повода досадовать на него. Ле Шармель показал мне это письмо, но был так
1706. Ссылка Ле Шармеля и удивительные интриги...
769
решительно настроен не следовать данным ему советам, что переубедить его мне не удалось. Две недели спустя, также во время прогулки в Марли, Король как бы между прочим вновь заговорил о не желающих посещать его и тотчас же спросил Кавуа, как поживает Ле Шармель и давно ли он получал от него известия. Кавуа на следующий же день уведомил об этом Ле Шармеля, настоятельно рекомендуя последовать данному ему ранее совету, и постарался убедить его: мол, возвращение к этой теме свидетельствует о том, что Король ожидал, что после его первой речи он даст о себе знать, и что государь будет крайне уязвлен, если и вторая его речь останется без ответа. Ле Шармель показал мне и это письмо. Я ему сказал, что здесь не может быть двух мнений, что нельзя терять ни минуты; что, принимая во внимание то, что Король говорил о нем Кавуа, у него есть все основания написать последнему, что он считал себя забытым и что, поскольку он безмерно счастлив узнать, что Король все еще его помнит, он просит Кавуа передать его просьбу разрешить ему предстать перед государем и обнять его колени в память о его прежних к нему милостях, что противиться сему желанию он не в силах и т. д. Дабы убедить его, я говорил о религии, о долге и об уважении подданного к своему королю, коему он должен угождать, а не раздражать его; что, с одной стороны, сие есть его первейшая обязанность, а с другой — разумная предосторожность, заключающаяся в том, чтобы не упустить возможность отвести от себя грозу, вызванную его намеренно откровенными рассуждениями о янсенизме, и превратить постоянное неудовольствие Короля в противоядие и щит таким поведением, которое наверняка будет государю приятно и коего он несомненно ждет от него; что потратить всего лишь одно утро, необходимое для поездки туда и обратно, есть дело не только благоразумное и полезное, но и благочестивое, и что после стольких лет затворничества он не должен бояться развлечения, коего сам он не искал, но которое становится совершенно для него необходимым. Однако уговорить его мне так и не удалось; он ограничился одним письмом, которое можно было показать любому, и другим, адресованным Королю; все это встретило весьма сдержанный прием. Истина же заключалась в том, что он очень боялся самого себя, боялся встретить слишком благоприятный прием. После стольких лет затворничества он все еще не чувствовал, что вполне избавился от склонности к милостям, преуспеянию и удовольствиям прежних лет. За несколько лет до того он даже ответил отказом мадам де
770
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Ментенон, желавшей совместно с ним заниматься благотворительностью. Лишь с Богом хотел он иметь дело, Ему безоглядно отдавал он свою свободу и, возможно, к этому был ведом своим духом, желая очистить его еще более суровым покаянием, выбранным не по своей воле, а назначенным свыше.
Вернемся теперь к кардиналу де Ноаю. Прошедший 1705 год был годом Большой ассамблеи духовенства40. Председательствовавший там кардинал де Ноай счел своим долгом воспользоваться этим, чтобы решить некоторые вопросы морали и благочиния, хотя ассамблеи сии предназначались лишь для рассмотрения мирских дел духовенства, посланные на ассамблею должны были иметь от своих поручителей доверенность лишь на такого рода дела, и сам двор обычно следил за тем, чтобы вопросы, предложенные к рассмотрению ассамблеи, не выходили за рамки мирского. План сей был замыслен не одним кардиналом; ему нужно было заранее согласовать его с главными прелатами, участвовавшими в ассамблее, и решить, каким образом огласить его статьи и исподволь добиться его принятия. Иезуиты, всегда бдительно следившие за кардиналом де Ноаем и за всем, что касалось их доктрины и морали, проведали о его плане благодаря одному посвященному в секрет мнимому монаху, который представил им его именно в том виде, в каком он должен был быть предложен ассамблее. Отец де Ла- шез уведомил об этом Короля, который в ту пору очень любил кардинала де Ноая и был так возмущен речами своего духовника, что Лашез, человек благоразумный и осторожный, не стал настаивать, будучи уверен, что рано или поздно вернется к этому вопросу и добьется своего. Действительно, когда ассамблея открылась, он был обо всем осведомлен от слова до слова. Он заранее сообщил Королю о предложении, которое должно было быть сделано и которое действительно было сделано именно в тот день, какой он ранее назвал Королю. Так же обстояло дело и со всеми прочими предложениями. Король сказал об этом кардиналу де Ноаю, который, однако, не переменил своих намерений, решившись любой ценой добиться осуществления того, что он считал благом. Иезуиты, раздосадованные столь ничтожным результатом предательства, совершенного по отношению к кардиналу де Ноаю, который упорно старался склонить ассамблею на свою сторону в вопросах морали и благочиния, постарались, через отца де Лашеза, настроить Короля против кардинала и навлекли на того множество неприятностей. Я узнал об этом от архиепископа Арля, который, бу¬
1706. Ссылка Ле Шармеля и удивительные интриги
771
дучи депутатом второго разряда на прошлой ассамблее41 и обидевшись тог- да на кардинала де Ноая за то, что тот не выказал ему должного уважения, в этой ассамблее, в качестве депутата уже первого разряда, во всем противостоял ему, поставил всю свою власть на службу ненависти, преуспеянию и иезуитам, коим, снедаемый честолюбивыми замыслами, стал рабски угождать. По окончании ассамблеи Король остался крайне недоволен кардиналом де Ноаем, коего всерьез заподозрил в приверженности к янсенизму, о котором сам не имел ни малейшего представления, ибо, будучи воспитан в глубочайшем к нему предубеждении, никогда не беседовал на эту тему ни с кем, кто помог бы ему увидеть сие учение в истинном свете, и даже никому не позволял заводить о том разговор в его присутствии. А потому было нетрудно представить ему в качестве заблуждения и янсенизма всё, будь то люди или явления, что было угодно тем, кто пользовался его невежеством в этом вопросе; а кроме того, они узурпировали то несравненное преимущество, что всё, заклейменное янсенизмом, изгонялось окончательно и бесповоротно, без какого-либо обсуждения. Таким образом, кардинал де Ноай оказался в положении тайной опалы, каковая, не будучи явной, никак не сказываясь на его еженедельных аудиенциях у Короля, не становилась от этого менее тягостной и мучительной. Его семья, коей его положение и влияние давали столько блеска и возможностей, была удручена случившимся. Мадам де Ментенон, на которую иезуиты не имели никакого влияния, была удручена ничуть не меньше. Единственное, что могло бы смягчить Короля, — это открытый выпад против янсенистов. Но откуда ему было взяться? Кардинал лишь хотел охранять добрые нравы и благочиние; он не хотел жертвовать своими друзьями. Однако мадам де Ментенон и семья настоятельно требовали от него каких-нибудь действий, да и сам он понимал, что сие необходимо хотя бы ради духовной пользы — цели, каковая не могла быть достигнута из-за его опалы. В начале этого года отец Кенель подвергался серьезным гонениям в Испанских Нидерландах, где Король имел неограниченное влияние. Просто чудо, что он сумел ускользнуть из Брюсселя и перебраться в Голландию42. По его поручению разные люди то и дело сновали в Париж и обратно. Об этом стало известно. Кардинала де Ноая уведомили, что эти люди имеют сношения с Ле Шармелем. Он решил, что они плетут какие-то интриги против него; вспомнилась давняя ссора из-за «Проблемы»43. Люди, заметившие это, стали настраивать его
772
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
против Ле Шармеля, рассчитывая таким образом причинить зло одному и запачкать репутацию другого: они убедили его, что Ле Шармель скрывает у себя подобных гонцов; чтобы удостовериться в этом, прибегли к услугам соглядатаев, и те подтвердили данные сведения, каковые окончательно ожесточили кардинала. Нужно признать, что никто не выказывал свое отношение к янсенизму с большей откровенностью, чем Ле Шармель: он сделал его своей религией, и образумить новообращенного не было никакой возможности. Всякий день его поведение заставляло трепетать друзей. Мы были в Марли. Однажды утром Поншартрен сообщил мне, что Король только что приказал ему отправить письмо, повелевающее Ле Шармелю отбыть в свой дом в Ле-Шармеле близ Шато-Тьерри и более не покидать его; а некоторое время спустя государь вновь позвал Поншартрена и велел отправить это письмо с офицером военной полиции44, дабы тот передал Ле Шармелю предписание отбыть в течение суток, лично проследил за исполнением приказа, все это время оставался при нем и тотчас после его отъезда доложил обо всем увиденном и услышанном. Поншартрен, знавший о моей дружбе с Ле Шармелем, просил меня молчать, пока о приказе не станет известно всем; предупредить же меня он решил из опасения, что, узнав об этом от других, я могу от удивления и гнева сказать нечто неподобающее. Вечером на музыке, вскоре после начала концерта, графиня де Майи подошла ко мне и села рядом. Наши места были чуть в стороне от других. Она сообщила мне то же, что и Поншартрен, и из тех же соображений. Я притворился удивленным тем, что меня просят хранить это в тайне; но я по-настоящему удивился, когда она добавила, что это дело рук кардинала де Ноая, который утром заявил Королю, что Ле Шармель — янсенист и смутьян, что он ходит по домам, открыто призывая людей к янсенизму, и сказал отцу де Ла Туру, генералу ораторианцев, что теперь, когда тот встал во главе партии, все погибнет, если он не проявит твердости; одним словом, что это человек, коего следует изгнать из Парижа; распоряжение об этом было отдано немедленно; она сказала мне также, что получила сии сведения из надежного источника, а именно от мадам де Ментенон. Она была ее племянницей45, пользовалась ее покровительством и была гарде- робмейстериной мадам герцогини Бургундской. На том мы прервали нашу беседу, дабы никому не пришло в голову, будто мы говорим о чем-то важном. Это была среда 10 февраля46, день еженедельной аудиенции кардина¬
1706. Ссылка Ле Шармеля и удивительные интриги...
773
ла де Ноая и день, когда Шамийяр обычно уезжал в Л’Этан, где оставался до субботы. На следующее утро, когда я собирался туда ехать, маршал де Ноай заговорил со мной в спальне Короля, где мы ждали, когда тот выйдет из кабинета, чтобы отправиться на прогулку, и сообщил мне о высылке Ле Шармеля, о которой его уведомили письменным приказом, и о том, что тот пытался получить разрешение жить у камальдулов47 в Гробуа, куда он ездил каждый месяц на один-два дня, но натолкнулся на категорический отказ; маршал был удивлен и удручен этим непредвиденным ударом и настоятельно просил меня узнать о причине случившегося через Поншартрена, каковой и отправил этот приказ. Не сомневаясь в тех сведениях, коими я располагал, я был возмущен лицемерием маршала и огорчен тем, что мой друг, обратившись к нему, попал в западню. Я резко ответил маршалу, что у него имеется больше, нежели у меня, возможностей быть о том осведомленным, поскольку, принимая во внимание образ жизни Ле Шармеля, речь могла идти только о вопросах доктрины, каковые относятся к ведению его брата, который долго беседовал с Королем накануне утром, в тот самый день, когда, как он мне сообщил, был отдан упомянутый приказ. В этот момент Король вышел из своего кабинета; мы расстались и никогда более об этом не говорили. Затем я отправился обедать в Л’Этан, а так как с Шамийяром меня связывали самые дружеские отношения, я с горечью рассказал ему о несчастье, постигшем Ле Шармеля, о чем уже стало известно всем. Он сказал мне, что знает об этом. Я добавил, что могу поведать ему то, чего он не знает, и рассказал, не называя никаких имен, о том, что сообщила мне мадам де Майи, и о лицемерии, с коим маршал де Ноай говорил мне об этом. Не успел я еще окончить свой рассказ, как Шамийяр, такой мяг- кий, сдержанный и спокойный, внезапно впал в неистовство. Мы были в его кабинете вдвоем; он бранился, топал ногами и был буквально вне себя. Я спросил его, в чем дело. «А в том, — ответил он мне, стуча кулаком по столу, — что ни одно слово, сказанное у Короля, не остается в тайне. То, что вы мне рассказали, Король точно так же, слово в слово, сказал мне вчера у мадам де Ментенон пять или шесть часов спустя после беседы с кардиналом де Ноаем и запретил кому бы то ни было говорить об этом. И тем не менее я вижу, что вы осведомлены обо всем дословно, а коль скоро сие известно вам, то может быть известно и другим. Порядочному же человеку, привыкшему быть хранителем важнейших секретов, тягостно оказаться
774
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
хранителем тех, что передаются всем и каждому, и быть таким образом смешанным с людьми, тайны хранить не умеющими». Тут он мне рассказал, что нечто подобное уже случилось с ним однажды, но тогда он тотчас же сказал об этом Королю и умолял не возлагать на него ответственность за то, что он сообщает не ему одному; в ответ Король признался, что говорил об этом еще с одним человеком. Я сказал, что понимаю его возмущение, но прошу не прибегать к тому же средству. Благодаря рассказу Шамийяра я окончательно удостоверился, кем был нанесен удар Ле Шармелю, и поспешил уведомить его об этом. Но он уже уехал. Непостижимо, с каким смирением и кротостью этот от природы запальчивый человек принял сие повеление и установленный над ним надзор и как беспрекословно всему повиновался. Я всячески пытался добиться его возвращения, но ожесточение против него было слишком велико. Ле Шармель, конечно, хотел бы вернуть себе свободу, но он не желал никоим образом сему содействовать, убежденный, что исполняет волю Господа, отбывая назначенное ему наказание, искренне прощая своих гонителей и храня глубокий душевный покой. Бово, сын его сестры и его наследник, который женился в Лотарингии и, именуясь месье де Кран, вместе с женой достиг там впоследствии такого высокого положения, уже был на пути к тем милостям, кои даровали ему несметное богатство и титулы. Герцог Лотарингский предложил Ле Шармелю походатайствовать за него перед Королем; тот поблагодарил и просил оставить его в том положении, в коем он находился по воле Господа и в коем оставался до конца жизни, которая длилась еще долго. Из описания его смерти будет ясно, что облегчить его участь было совершенно невозможно и что безмерная суровость Короля по отношению к нему явилась, вероятно, причиной его кончины40.
Герцог деВандом; его нравы, Двор и Париж в эту пору стали свидетелями по- характер, поведение истине удивительного зрелища. Месье де Ван-
дом, сменивший маршала де Вильруа после того, что с ним случилось под Кремоной, остался в Италии. Его сражения, взятые крепости, приобретенная им власть, узурпированная им слава, совершенно необъяснимое расположение, каковое стал питать к нему Король, уверенность в своих покровителях — все это пробудило в нем желание явиться ко двору и пользоваться сим блистательным положением, далеко превос¬
1706. Герцог де Вандом; его нравы, характер, поведение
775
ходившим все его ожидания. Но, прежде чем вывести на сцену этого человека, о котором я до сих пор говорил лишь вскользь, естественно поближе познакомить с ним читателя, не опуская ни малейших деталей, кои могут удивить, но при этом представят его в истинном свете. Довольно высокого роста, слегка полноватый, но крепкий, сильный и стремительный, он отличался величественной осанкой, благородным лицом, естественностью в словах и жестах и изрядным природным умом, который он никогда не обременял учеными занятиями. Его легкая и непринужденная речь, была сдобрена толикой дерзости, со временем превратившейся в беспредельную наглость. Он обладал прекрасным знанием света, двора, сменявших друг друга влиятельных лиц и, при видимой беспечности, ловко пользовался этим в своих интересах; а главное, он был до мозга костей царедворцем и умел извлекать выгоду даже из самых больших своих пороков, ибо в силу той слабости, которую из-за его происхождения49 питал к нему Король, чувствовал себя неуязвимым. Учтивый, когда в том была необходимость, но отмерявший свои любезности скупо и с разбором, он, едва почувствовав, что безнаказанно может себе это позволить, стал заносчивым и высокомерным и в то же время, дабы скрыть свое тщеславие, намеренно дружелюбным и непритязательным с простым народом, чем и заслужил его любовь; на самом же деле он был воплощенная гордыня — всепожирающая, снедаемая всевозможными желаниями гордыня. Чем более высокое положение он занимал, чем больше милостей на него сыпалось, тем более высокомерным, бесцеремонным и неуступчивым он становился; он не желал слушать ничьих советов, и доступ к нему имели лишь немногие приближенные и слуги. Хвалы, восхищение, поклонение были единственным средством приблизиться к этому полубогу, который мог говорить любые глупости, кои никто не осмеливался не то что оспаривать, но даже просто не одобрять. Он знал склонность французов к низкопоклонству и, как никто, злоупотреблял ею. Мало-помалу он приучил своих подчиненных, а затем и всю армию обращаться к нему не иначе, как монсеньор и ваше высочество. В самое короткое время сия зараза перекинулась на генерал-лейтенантов и прочих достойнейших людей, которые, словно бараны, подражая один другому, не осмеливались обращаться к нему иначе и которые, так как обычай сей стал законом, сочли бы оскорблением, если бы кто-нибудь из них отважился обратиться к нему иным образом. Но что совершенно непостижимо, так
776
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
это то, что Король, отдавший одну долгую часть жизни галантным увлечениям, а другую — благочестию (порой, правда, докучному ддя окружающих), но всегда испытывавший глубочайшее и праведное отвращение к содомскому греху и к тем, кого можно было в нем заподозрить, — Король, знавший, что месье де Вандом, не таясь, гнуснейшим образом предается оному, считая сие не более греховным, чем обычные любовные интрижки, никогда не выказывал ему своего осуждения и не лишал его из-за этого своих милостей. А тот не таил своих постыдных наклонностей ни при дворе, ни в Ане50, ни в армии. Слуги и младшие офицерские чины всегда удовлетворяли его гнусные желания, этим были известны и за это удостаивались благоволения приближенных месье де Вандома и тех, кто желал заслужить его расположение. Мы уже рассказывали о том, с каким дерзким бесстыдством он дважды публично объявлял о своем решении испытать на себе некое радикальное лекарство51, как попрощался перед отбытием на лечение, о том, что он был первым, кто на подобное отважился, что его здоровье стало предметом придворных пересудов, равно как и о том, с какой угодливой снисходительностью принял это двор по примеру Короля, который никогда бы не простил «сыну Франции» то, что он по необъяснимой, но всем очевидной слабости вовсе не ставил в укор Вандому. Леность его не поддается описанию: он неоднократно едва не оказывался захвачен в плен из-за упорного нежелания покинуть удобное, но слишком удаленное жилье, рисковал успехом своих кампаний и даже давал заметные преимущества врагу по причине того, что не мог решиться оставить лагерь, где ему было так удобно. Сам он нечасто бывал в войсках, полагаясь в этом на своих приближенных, донесениям коих, правда, очень часто не доверял. Но его распорядок дня, нарушить каковой он не мог, не позволял ему действовать иначе. Он был неслыханно неопрятен и тщеславился этим; глупцы видели в том простоту и непритязательность. Собаки лежали на его постели, и суки щенились у него под боком, да и сам он там ни в чем себя не стеснял. Он был убежден, что все ведут себя точно так же, но, в отличие от него, не смеют откровенно в том признаться; однажды он заявил это в присутствии мадам принцессы де Конти, с коей никто не мог сравниться изысканной чистоплотностью и аккуратностью. В армии он вставал довольно поздно и, усевшись на стульчак, писал письма и отдавал утренние распоряжения. Именно в это время те, у кого до него было дело, а именно генералы и знатные особы, могли поговорить с ним.
1706. Альберони; первые шаги на пути к его возвышению
777
Он приучил армию к этому непотребству. Тут же он основательно завтракал, нередко в обществе двух или трех приближенных, и так же основательно облегчался либо во время еды, либо слушая донесения и отдавая приказания, но всегда в присутствии множества стоящих рядом зрителей. Сии постыдные подробности нужны для того, чтобы лучше узнать его. Облегчался он весьма обильно, и когда таз наполнялся до краев, его вытаскивали на глазах у всех присутствующих и несли опорожнить, что нередко проделывалось не один раз. И этот же таз, куда он облегчался, в другие дни использовался для бритья. Он полагал, что подобная простота нравов, достойная древних римлян, служит к осуждению роскоши и излишеств всех прочих. Покончив со всем этим, он одевался, а затем играл, причем по-крупному, в пикет или ломбер; либо, если была крайняя необходимость отправиться куда-либо верхом, именно в это время он и садился в седло. По возвращении он отдавал приказы, и на том все дела были окончены. Ужинал он в окружении своих приближенных, и тоже обильно: едок он был отменный, отличался неслыханным обжорством, ел все подряд без разбора, очень любил рыбу, причем свежей предпочитал слегка подпорченную и вонючую. Застолье сопровождалось всяческими рассуждениями и спорами, но прежде всего — изъявлениями преданности и раздававшимися со всех сторон восторгами и восхвалениями, и так на протяжении всего дня. Он никому бы не простил ни малейшего осуждения: он желал, чтобы его почитали за величайшего полководца своего времени, и самым непристойным образом отзывался о принце Евгении и всех прочих. Солдаты и низшие офицерские чины обожали его за то, что он держался с ними запросто и, стараясь завоевать их любовь, прощал некоторые вольности; однако сию снисходительность он с лихвой возмещал безмерным высокомерием по отношению к тем, кто был возвышен рождением и имел высокое звание.
Альберони; первые шаги Примерно так же держался он со знатнейшими
на пути к его возвышению лицами Италии, коим так часто случалось иметь
с ним дело. Это и послужило к возвышению всем известного Альберони. Герцог Пармский, имевший дело до месье де Вандома, отправил к нему епископа Пармы;52 последний был донельзя изумлен тем, что хозяин принял его, сидя на стульчаке, а еще более тем, что посреди беседы тот встал и подтерся у него на глазах. Епископ был так
778
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
возмущен, что, не сказав ни слова и не доведя начатого дела до конца, возвратился в Парму и заявил своему повелителю, что ноги его никогда больше там не будет. Альберони, сын садовника, чувствуя, что Господь не обделил его умом, выбрал духовную карьеру, ибо понимал, что звание аббата откроет ему доступ туда, куда нет входа человеку в холщовой блузе. Своей склонностью к шутовству он понравился герцогу Пармскому, коего забавляло его угодливое лакейство; но, забавляясь, герцог заметил, что лакей неглуп и может быть небесполезен в делах. Он решил, что более подходящего посланника к стульчаку месье де Вандома не сыскать. Альберони, которому незачем было важничать и который прекрасно знал, что такое Ван- дом, решил любой ценой угодить ему, дабы, к вящему удовольствию своего господина, исполнить данное ему поручение и заслужить таким образом его благоволение. Итак, он приступил к переговорам с восседающим на стульчаке месье де Вандомом, перемежая серьезные вопросы шутками, кои тем более смешили генерала, что Альберони предварял их бессчетными изъявлениями почтения и восхищения. Вандом поступил с ним так же, как и с епископом: подтерся в его присутствии. При виде этого Альберони воскликнул: «О culo di angelo!»* — и бросился лобызать его. Ничто не могло так продвинуть его дела, как эта гнусно-шутовская выходка. Герцог Парм- ский, коего положение, в котором он оказался, вынуждало часто вступать в переговоры с месье де Вандомом, увидал, сколь удачны оказались первые шаги Альберони, и стал постоянно прибегать к его услугам, а тот решил добиться расположения главных лакеев, близко сойтись со всеми прочими и сделать свои поездки более продолжительными. Он готовил для месье де Вандома, любившего необыкновенные блюда, сырные супы и всяческие причудливые кушанья, каковые тот находил великолепными и желал, чтобы Альберони ел их вместе с ним; таким образом последний настолько упрочил свое положение при нем, что, рассчитывая больше преуспеть в этом безалаберном и причудливом доме, чем при дворе своего господина, где его числили среди людей слишком низкой пробы, постарался сделать так, чтобы его пожелали переманить, и убедил месье де Вандома в том, что проникся к нему таким восхищением и любовью, что готов ради него пожертвовать всем, чего бы мог достичь в Парме. Так он сменил господина
О, ангельский зад!» (um.)
1706. Триумфальное появление Вандома при дворе
779
и, не оставляя ни привычного шутовства, ни приготовления супов и диковинных блюд, занялся корреспонденцией месье де Вандома, угодил ему, сделался его главным секретарем и человеком, коему герцог стал доверять все самое важное и секретное. Это очень не понравилось всем остальным. Зависть дошла до того, что [Маньяни]53, повздорив с Альберони во время похода, на глазах у всей армии преследовал его палочными ударами на протяжении чуть ли не целой мили. Месье де Вандом выразил неудовольствие, но этим дело и ограничилось. Альберони же был не из тех, кого подобные пустяки могут заставить выпустить добычу из рук, а посему, пользуясь своим положением, он постарался представить сие заслугой в глазах своего господина, который, все более проникаясь к нему симпатией и во всем ему доверяя, сделал его участником всех своих увеселений, причем в качестве скорее не слуги, а друга, коему стали выказывать почтение даже самые приближенные к герцогу и самые знатные лица в его армии.
Триумфальное появление Мы уже видели, сколь чувствителен был Король Вандома при дворе к происхождению месье де Вандома, какую вы¬
году последний, пользуясь поддержкой месье дю Мэна, а следовательно, и мадам де Ментенон, сумел извлечь из этого для своего неуклонного возвышения; как он сделал своим приверженцем Шамийя- ра и почему Водемон и его ловкие племянницы были заинтересованы в союзе с ним. Любовь к охоте и иные забавы ушедших молодых лет до такой степени сблизили Вандома с Монсеньором, что он стал при его дворе соперником принца де Конти; сие соперничество понравилось Королю, который ненавидел принца и еще до описываемых событий стал отличать Вандома, ибо ему пришлись по душе его любовь к охоте и сельской жизни, его постоянное желание угождать ему, а главное, его отвращение к Парижу, где он, можно сказать, никогда не бывал. Мы видели, как искусно и дерзко сообщал он Королю о своих предприятиях и замыслах, как преувеличивал значение ничтожных стычек, как с наглостью, исключавшей возможность разоблачения, выдавал сражения с весьма сомнительным успехом за решающие; как потоком шли бесконечные депеши, в правдивости коих Король нимало не сомневался, ибо верил всему, в чем желал его убедить Вандом, коего поддерживали и прославляли ближайшие из министров Короля и коему никто не возражал, — благодаря предосторожностям, которые он принял в отно¬
780
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
шении писем из Италии, и нарушаемому лишь возгласами восхищения молчанию его армии, подавленной обретенными им властью и влиянием. Нынешнее положение армии и отсутствие принца Евгения, находившегося в Вене, он счел благоприятным стечением обстоятельств, позволяющим ему отправиться пожинать плоды своих трудов. Он получил разрешение появиться при дворе и доверить командование армией старшему из генерал- лейтенантов — Медави, удостоенному этой чести то ли в силу политики Во- демона, то ли из-за нежелания последнего быть временным командующим. Вандом явился прямо в Марли, где мы тогда находились, 12 февраля. Появление его вызвало немыслимую суматоху: посыльные, носильщики портшезов, придворные лакеи, бросив все, выбежали ему навстречу и окружили его почтовую карету. Едва он поднялся в свою комнату, как все устремились туда. Принцы крови, столь уязвленные тем, что ему было оказано предпочтение в праве служить, и еще много чем, появились у него самыми первыми. Нетрудно догадаться, что и оба бастарда54 не заставили себя ждать. Не замедлили появиться и министры, и всё, что только было придворного, без изъятия, так что в салоне не осталось никого, кроме дам. Месье де Бовилье находился в Вокрессоне, я же остался зрителем и не пошел на поклонение кумиру. Король и Монсеньор послали за ним. Как только ему посреди этой толпы удалось одеться, он двинулся в салон, скорее несомый, чем окруженный ею. Король, работавший с Шамийяром у мадам де Ментенон, еще раз послал за ним и вышел из маленькой комнаты, где он работал, в большой кабинет навстречу Вандому, несколько раз поцеловал его, пробыл с ним некоторое время и сказал, что завтра побеседует с ним на досуге. И действительно, он беседовал с ним у мадам де Ментенон более двух часов. Шамийяр, под предлогом необходимости спокойно поработать с генералом в Л’Этане, в течение двух дней услаждал его великолепным празднеством. По его примеру Поншартрен, Торси, а за ними и знатнейшие придворные также сочли необходимым устроить празднества. Вандома буквально раздирали на части, и он был не в состоянии удостоить всех своего посещения. Все рвались устроить в его честь праздник, все домогались права быть приглашенными вместе с ним. Триумф его не знал себе равных, и каждый шаг становился для него новым торжеством. Не будет преувеличением сказать, что всё словно растаяло перед ним: принцы крови, министры и знатнейшие вельможи появлялись будто лишь для того, чтобы еще выше вознести его; и даже Король,
1706. Вандом отказывается от предложенного ему патента
781
казалось, правил только затем, чтобы воздавать ему новые почести. К торжеству присоединился и народ в Версале и Париже, где Вандом пожелал насладиться этим необыкновенным энтузиазмом под предлогом посещения Оперы. На улицах за ним бежали с восторженными приветствиями, все знали о его прибытии, все билеты были раскуплены заранее; публика толпилась везде, цену на места удвоили, как это делалось на первых представлениях. Вандом, принимавший почести как нечто само собой разумеющееся, в глубине души все же был удивлен этим всеобщим безумием, опасаясь, что оно может продлиться и после его поездки, как бы сильно он ни решил ее сократить. Чтобы стать редким и оттого желанным гостем при дворе, он испросил у Короля разрешение проводить время между посещениями Марли в Ане; в Версале он оставался только два дня, разбив их ночевкой в Мёдо- не, куда отправился, чтобы доставить удовольствие Монсеньору. Едва Вандом отбыл в Ане в сопровождении очень небольшой свиты, как и тот, и другой двор опустели, а замок в Ане и все дома в деревне заполнились до отказа. Монсеньор приехал туда охотиться, а за ним — принцы крови и министры; это стало модой, и каждый почитал своей обязанностью следовать оной. Сие неустанное и неслыханное поклонение наполнило Вандо- ма таким самодовольством и спесью, что в Ане он обращался со всей этой толпой как с собственными придворными, а всеобщая готовность пресмыкаться перед ним была столь велика, что все безропотно с этим мирились, объясняя бесцеремонность генерала свободою сельских нравов. Поток гостей к нему не иссякал. Король, обычно чувствовавший себя оскорбленным, если его по какой бы то ни было причине покидали, получал удовольствие оттого, что Версаль опустел из-за Ане, и спрашивал одних, ездили ли они уже туда, а других — когда они туда поедут. Все говорило о том, что Ван- дома вознамерились возвести в ранг героя: он почувствовал это и решил воспользоваться случаем. Он вновь заявил о своих претензиях командовать маршалами Франции. И как было отказать в этом человеку, коего уже почти что возвели в ранг бога войны Марса?
Вандом отказывается А посему ему было тайно дано согласие на па- от предложенного ему пашен- тент генерального маршала55, составленный точ- та генерального маршала но так же, как патент месье де Тюренна, после
которого никто более оного не удостаивался.
782
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Это не устраивало ни месье де Вандома, ни месье дю Мэна. Патент был предложен лишь для того, чтобы отвести то, чему Король всегда противился;56 и принят он был Вандомом лишь за неимением лучшего и лишь для того, чтобы во всеуслышание заявить о своем происхождении; Вандом предложил, чтобы сие упоминание было добавлено к тому, что содержалось в патенте месье де Тюренна. Каким образом сие стало известно маршалу де Вильруа, не знаю, но он сумел вовремя довести до сведения Короля свои соображения, каковые отнюдь не шли вразрез с мнением государя. Маршал был тогда в большой милости; он одержал верх, и месье де Ван- дому объявили, что в его патент, точно такой же, как у месье де Тюренна, не будет внесено никаких дополнений. Вандом счел себя оскорбленным и отказался от патента. Отказ сей был неслыханной дерзостью, но он знал, с кем имеет дело и сколь сильны те, кто его поддерживает. Ему упорно отказывали в праве командовать даже теми из маршалов Франции, кто удостоился этого звания лишь после того, как он стал командовать армией; неоднократных распоряжений Короля было бы довольно, чтобы Тессе заставил его себе подчиниться, но Тессе намеренно постарался уклониться от этого. От этой ситуации до патента, дававшего Вандому право командовать всеми маршалами, расстояние было больше, чем от того, что ему было предложено, до того, на что он претендовал. Уже в этом году мы увидим, что он не ошибся.
Великий приор\ его характер Его брат, хотя и был с ним в весьма прохладных
отношениях, явился к нему в Ане, рассчитывая с его помощью поправить свои дела. Вандом сказал, что может представить его Королю и добиться для него пенсиона в десять тысяч экю; но, по своей наглости, великий приор желал большего, а именно вернуться командовать какой-нибудь армией в Италии. Очень недовольный и от всего отказавшийся, он тем не менее оставался в Ане вплоть до возвращения своего брата ко двору, после чего в злобе и ярости отбыл в Клиши. Он обладал всеми пороками своего брата, но, в отличие от него, в распутстве своем не пренебрегал никакой дичью, а к тому же вот уже тридцать лет как ежевечерне напивался до того, что его приносили в постель мертвецки пьяным, и обычаю сему он не изменял до конца дней. Военных дарований у него не было и в помине. Беспредельная трусость уживалась в нем с воз¬
1706. Бервик, ставший в тридцать пять лет маршалом Франции
783
мутительной самоуверенностью. Еще более тщеславный, чем его брат, он был спесив и заносчив, а потому в подчиненных у него были только люди безвестные. Лжец, прохвост, жулик и вор (вспомним, как, якобы управляя делами брата, он ограбил его), человек бесчестный до мозга костей, изъеденный сифилисом, бесконечно заносчивый, но льстиво пресмыкающийся перед теми, в ком имел нужду, он готов был стерпеть любые унижения ради какого-нибудь жалкого экю, и при этом был неслыханным мотом и безалабернейшим человеком на свете. Он был очень умен, в молодости прекрасно сложен и удивительно красив, что не мешало ему во все времена быть гнуснейшим, презреннейшим и опаснейшим из людей.
Бервик, ставший в тридцать В тот момент очень важным делом представля-
пять лет маршалом Франции,, возвращается в Испанию. Роклор отправляется командовать в Лангедок. Граф Тулузский и маршал де Keep отбывают в Тулон
лось взятие Барселоны. Тессе, похоже, был не в состоянии справиться со всем в одиночку; нужно было иметь армию в Галисии и по возможности сдерживать португальцев, чтобы развязать себе руки в Каталонии. Мадам Орсини, окрыленная своим триумфом, более не досадовала на герцога Бервика за то, что он сообщил об Орри, который теперь торжествовал вместе с нею. Чтобы противостоять Португалии, нужен был командующий, а Бервик прекрасно знал всю ее границу, что и побудило мадридский двор просить вновь прислать его в Испанию вместе с отрядом французских войск. Король, давая на то согласие, воспользовался этим, чтобы еще более возвысить герцога по причине его происхождения, любезного государю в каждом человеке, будь то даже иностранец;57 и хотя Бервику не было еще и тридцати шести лет, он послал ему в Монпелье жезл маршала Франции и приказ отправиться оттуда прямо в Испанию. В это же время Король, тронутый печалью прекрасной мадам де Роклор, направил ее мужа командовать в Лангедоке вместо Бервика — к величайшему возмущению всей Франции. Тогда же граф Тулузский и маршал де Кёвр отбыли в Тулон с целью подготовить все необходимое, чтобы оттуда направиться к Барселоне и самолично поддержать осаду с моря. Важность этого дела позволяла им надеяться, что Поншартрен на сей раз будет вести себя не так, как в прошлом году; но они убедились, что упрямство в принятом решении для него важнее, чем их успех у Барселоны.
784
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Мелкие подвиги герцога Герцог де Ноай отличился мелкими подвигами: де Ноая он обратил в бегство микелетов58, овладел остав¬
ленным врагами Фигерасом, направил часть войск в Росас, как только с него была снята осада, и без труда очистил Ам- пурдан;59 он помешал врагу захватить Баскару, причем неприятель потерял некоторое количество убитыми и пленными, подошел к реке Теру и овладел территорией от Жероны до моря. Сии незначительные операции превозносились на все лады; ему настоятельно советовали, воспользовавшись малочисленностью противостоящего ему ополчения, возглавить наступление, пока не прибыли предназначенные для осады Барселоны войска во главе с Легаллем, коему он должен был подчиняться, участвуя в осаде в качестве бригадного генерала.
Тессе, введя в заблуждение Испанские дела не настолько занимали Тессе, обоих королей, получает чтобы он не думал о собственных. Он проехался
«право табурета» для своей по всей стране и сумел замечательнейшим обра- невестки зом обвести вокруг пальца и Короля, и короля
Испании. Не говоря ни слова последнему, он обратился к первому с просьбой разрешить ему уступить свой титул гранда сыну, чему в Испании до сих пор не было примеров. Король, не говоривший ни с кем, кроме как о делах, да и то лишь в случае крайней необходимости, не был осведомлен в такого рода вопросах и не скрывал этого. А посему, получив просьбу Тессе из Испании, он ни на минуту не усомнился в том, что титул гранда там можно уступить, как во Франции — герцогство, и дал свое разрешение. Хитростью получив от Короля желаемое согласие, Тессе таким же образом ввел в заблуждение короля Испании, заверив его, что Король, его дед, уже дал обещание, от коего теперь нельзя отступиться. Мадам Орсини, всецело преданная Тессе, как мы не раз уже были тому свидетелями, сделала все, чтобы убедить короля Испании не придираться и не огорчать Короля, своего деда, в чьей поддержке он так нуждается, из-за такой безделицы, не имеющей отношения к Испании. Он уступил с большой неохотой, о чем свидетельствовал его указ, недвусмысленно говоривший о том, что сие не создает никакого прецедента и в испанских землях действия не имеет; что, если бы граф де Тессе появился там при жизни своего отца, то обращались бы с ним точно так же, как и со всеми прочими старшими сыновьями грандов.
1706. Смерть Поластрона
785
Смерть вдовствующей В это же время, то есть где-то в середине февра- королевы Англии^ ля, вдовствующая королева Англии умерла
граф Февергием в Португалии60, куда, овдовев и не имея детей,
она удалилась, чтобы жить рядом с королем, своим братом, сильно ее любившим и уважавшим. Она была также всегда очень любима и уважаема в Англии, где весьма сожалели о ее отъезде. Графа Февершема, брата маршалов де Дюра и де Лоржа, связывали с нею такие близкие отношения, что никто не сомневался в том, что он женился на ней в период между смертью Карла II и ее отъездом. Вера заставила его остаться в Англии, где он и умер бездетным, но благодаря заключенному им браку очень богатым. До революции он был капитаном гвардии, главным камергером королевы вплоть до самого ее отъезда, генералом армии, а в 1685 году получил орден Подвязки, принадлежавший герцогу Монмуту, которого он разбил и взял в плен61, после чего тот был обезглавлен. Короля уведомили о кончине королевы, и он облачился по этому случаю в траур.
Смерть Белеба Белеба также окончил свои дни. Фамилия его
была Юро. Мать его приходилась сестрой Бре- жи и золовкой мадам де Брежи, о которой я уже рассказал довольно забавную историю62. Сестрой отца Белеба была мадам де Шуази, мать аббата де Шуази, столь преуспевшая в свете и столь хорошо осведомленная обо всех придворных интригах. Обе эти женщины ввели Белеба в придворное и светское общество. Наружностью он напоминал слона, а умом — вола, но привык мнить себя вельможей, сопровождать Короля во всех его поездках в армию и на границу и не получать за то никакого вознаграждения. Предки его происходили из судейского сословия; он же не был ни судейским, ни военным, часто становился предметом насмешек и порой отвечал на них довольно забавными грубостями. В Белеба, близ Фонтенбло, где так хороши пруды и леса, он разбил великолепный сад, чем изрядно расстроил свои дела. Он умер глубоким стариком, так и не женившись. Сестра его была матерью Канийяка, о котором у меня еще не раз будет случай поговорить.
Смерть Поластрона Скончался также и старый генерал-лейтенант
Поластрон. У него было губернаторство и Боль¬
786
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
шой крест Ордена Святого Людовика. Брат его служил герцогу Мазарини и был гувернером его сына, впоследствии ставшего зятем маршала де Дюра. Эта семья дала не одного гувернера: сын Поластрона, ставший впоследствии генерал-лейтенантом, был помощником гувернера Монсеньора Дофина63.
Катастрофа, постигшая Сент-Адон, гвардейский капитан, происходив-
Сент-Адопа ший из парижской семьи, обходительный и лю¬
безный, принятый в самом высшем обществе и игравший по-крупному, был вынужден, изрядно проигравшись, продать свою роту и, не осмеливаясь более нигде показываться, удалился во Фландрию, где курфюрст Баварский, всех вокруг себя собиравший, дал ему звание командира распущенного драгунского полка. Однако от игры Сент- Адон отказаться не смог и в этой стране оказался не более счастлив, чем во Франции. Однажды утром он покончил с собой, лежа в постели64. Все сожалели о нем. Он был храбр, учтив, обходителен и, несмотря на свое скромное происхождение, создан для самого изысканного общества.
Ссора, вследствие каковой Два очень задиристых, хотя и не слишком склон-
мадам де Барбезьёуходит ных ссориться всерьез, человека повздорили
в монастырь на балу в Пале-Рояле. Месье герцог Орлеанский,
пришедший на шум, остановил их и, к вящему удовольствию обоих, тотчас же помирил. Это были шевалье де Буйон и д’Антраг, более всего известный своей игрой и тем, что приходился двоюродным братом мадам принцессе де Конти и племянником этому удивительному аббату д’Антрагу, о котором, как мне кажется, я уже говорил65. Оба они претендовали на руку мадам де Барбезьё. При этом шевалье де Буйон имел ранг и красивую наружность, а второй отличался склонностью к интригам и дерзостью. История сия вызвала столько пересудов, что несостоявшаяся невеста ушла в монастырь.
Брак графа де Рошешуара Вдовствующая герцогиня де Мортемар решилась
и мадемуазель де Бленвиль на довольно рискованный брак в своей семье.
Она выбрала в жены графу де Мору, своему второму сыну, который впоследствии стал именоваться графом де Рошешуаром, единственную дочь своего брата Бленвиля, убитого в сражении при Хёх-
1706. Брак принца Тарентского с мадемуазель де Лафайет
787
штедте. Невеста была безмерно богата; но мать ее, страдавшая буйным помешательством, уже давно находилась в приюте для умалишенных; безумие было их родовой болезнью и в той или иной мере проявлялось во всех поколениях. Бабка ее была сестрой Шатонёфа. Их старший брат, живший в Ангулеме, всю жизнь страдал помешательством; архиепископ Буржа, их другой брат, также всегда был не в себе, а о ней и говорить нечего. Она вышла замуж за одного из Рошешуаров, который звался Тонне-Шарант, и болезнь шла от ее матери, которая была дочерью сюринтенданта финансов Парти- челли д’Эмери и женой старика Ла Врийера, государственного секретаря.
Брак герцога д'Юзеса с од- Месье д’Юзес заключил брак такого же рода. пой из дочерей Бюльона У него более не оставалось детей от первой же¬
ны66, дочери месье де Монако. Тайное распутство разорило его, и он женился на дочери Бюльона. Кто бы мог подумать, что брат его жены в 1724 году станет одновременно с ним кавалером Ордена Святого Духа!
Брак принца Тарентского Короткое время спустя месье де Ла Тремуй го- с мадемуазель де Лафайет. раздо более достойным образом женил своего
Происхождение отличий единственного сына на мадемуазель де Лафай- месье де Ла Тремуя ет, дочери Мотье и наследнице огромного со¬
стояния. Она лишилась отца и матери, которая была дочерью и, стало быть, наследницей Марийяка, старейшины Совета. Смерть старшего сына герцога де Бовилье разрушила только что заключенный с нею брак. Лафайет умер в чине бригадного генерала67. Он был сыном той самой мадам де Лафайет, знаменитой своим умом, коим она блистала до конца дней, и близкой дружбой с Месье Принцем-героем, мадам де Лонгвиль, месье де Ларошфуко и прочими замечательнейшими и умнейшими людьми того времени. Во время неразберихи, связанной с «правом табурета», дарованным во время регентства Королевы-матери, затем отобранным, а после тем или иным образом возвращенным, мадам де Л а Тремуй, видя, что месье де Буйон и месье де Тюренн, ее братья, стали благодаря смуте принцами68, попыталась добиться того же для своего мужа. В 1648 году благодаря той же смуте и своей вере они добились заключения весьма лестного брака их сына, принца Тарентского, с Амалией Гессен¬
788
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ской, одна из сестер которой была курфюрстиной Пфальцской, матерью Мадам, а другая — королевой Дании;69 обе они были дочерьми ландграфа Гессен-Кассельского Вильгельма V и этой знаменитой воительницы из рода Ганау, так неизменно и с такой пользой служившей Франции70. Из уважения к столь высокородной невестке «права табурета» была удостоена и она, и мадемуазель де Л а Тремуй, впоследствии вышедшая замуж за одного из герцогов Саксен-Веймарских. А месье де Ла Тремуй получил право на «Для»: в свое время я уже объяснял, что сие означает71. Таким образом были удовлетворены мадам де Л а Тремуй и ее братья, которые, получив желаемое, не хотели появления новых принцев, а месье де Л а Тремуй удостоился большого отличия, а именно «права табурета» для жены старшего сына и для старшей дочери, не распространявшегося, однако, ни на кого из младших детей. Далее мы увидим, к какому тонкому мошенничеству прибег принц де Тальмон и чем оно завершилось.
Примирение герцогов де Что касается Буйонов, то нужно сказать, что Буйона и д'Алъбре. Двад- в это самое время герцог д’Альбре, видя, что цать тысяч ливров пенсио- двор и Париж настроены против него и что Кока графу д'Эврё на время роль, вопреки обыкновению, поддержал одну
военных действий из сторон, послал незаполненный бланк со сво¬
ей подписью месье де Буйону, чтобы завершить процесс72 так, как тому будет угодно. Месье де Буйон уже попрощался с Королем, готовясь отправиться в Дижон, где должен был начаться переданный туда на рассмотрение процесс. Это восстановило мир в семье, помирило сына с отцом, но не с Королем, несмотря на все усилия отца исправить то, что сын, поддавшись гневу, испортил. Король, признательный графу д’Эврё за его преданность графу Тулузскому, назначил ему пенсион в двадцать тысяч ливров на то время, что будут длиться военные действия. Милости, ограниченные определенным сроком, предоставляются гораздо легче, но по большей части сроком этим не ограничиваются.
Победа шведов Реншёльд во главе двенадцати тысяч шведов,
не имея ни одного артиллерийского орудия, 12 февраля наголову разбил Шулембурга73, у которого было двадцать тысяч саксонцев и московитов и множество пушек. Сначала отступила кавалерия,
1706. Жуайё; его жизнь и смерть
789
бросив двадцать две пушки, коими и воспользовались шведы. Пятнадцать тысяч пехотинцев под командованием Шулембурга были опрокинуты и смяты, так что от них осталось не более тысячи. Шулембург был ранен и бежал один; все московиты были убиты, а их насчитывалось шесть тысяч пленных, в том числе сто пятьдесят офицеров74, оказались захвачены артиллерия, обоз, сто знамен и штандартов. Шведы заплатили за сию блистательную победу не более чем тысячью убитых, среди которых почти не было офицеров. Какую бы роль мог играть в Европе этот молодой шведский король, если бы не последовал коварным советам своего министра Пипера75 и не погубил себя безрассудной кампанией против бескрайней Московии!
Командующие армиями Король распределил командование армиями
примерно так же, как и в предшествующие годы. Месье де Вандом был назначен в Италию, Тессе, тогда находившийся в Испании, — в Каталонию, Бервик — на границу Португалии, маршал де Виллар — в Эльзас, Марсэн — на Мозель, а маршал де Вильруа — во Фландрию, каждый со своими генералами.
Дю Бур подвергается папа- Дю Бур, генерал-лейтенант, назначенный в Эль- дению в Версале зас, где он был директором кавалерии (впослед¬
ствии он стал маршалом Франции), находился тогда в Версале. По его приказу был разжалован капитан кавалерии Бургундского полка;76 этот офицер подкараулил дю Бура 4 марта вечером в Версале, когда тот возвращался к себе, напал на него и легко ранил, нанеся ему два удара. Разнял их Сен-Сернен, также возвращавшийся к себе. Капитан, бросив шляпу, парик и шпагу, обратился в бегство. Он звался Вуаль. Близ Фонтенбло его схватили. Дю Бур бросился к ногам Короля, умоляя помиловать этого офицера, в чем ему было с полным к тому основанием отказано; покушавшегося приговорили к пожизненному изгнанию, которое Король заменил на десять лет тюрьмы.
Жуайё; его жизнь и смерть Вскоре после этого уже очень глубоким стариком в Версале умер Жуайё, первый камердинер Монсеньора и губернатор Мёдона; женат он никогда не был и все свое состояние, причем весьма значительное, оставил детям покойного старика
790
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Бонтана, своего давнего друга и товарища. Этот Жуайё был человеком редкой и опасной породы, с которым весьма считался сам Монсеньор и с которым его придворные держали себя почтительно и осторожно. Сначала он состоял при Королеве-матери, затем — при Короле и оказывал последнему всяческие услуги в его любовных похождениях. Он был красив, прекрасно сложен, танцевал как никто во Франции, участвовал во всех балетах Короля77 наряду с лучшими танцорами. Спина у него оставалась совершенно прямой, а нижняя часть тела словно надломилась, и Жуайё ходил, почти сложившись вдвое. Одет он был весьма причудливо и всегда одинаково: большой парик и большие брыжи, очень просторный коричневый камзол, очень широкие штаны, но всегда безупречные чулки и обувь. Он был очень умен, умом светским и находчивым, вспыльчив, злобен, упрям, иногда услужлив, а порой даже и добродушен. Король в свое время приблизил его к Монсеньору в качестве наперсника. Наперекор ему было лучше не идти. Монсеньор не осмелился отказать ему в должности губернатора Шуази, когда стал его владельцем, а затем и Мёдона, где Жуайё распоряжался абсолютно всем, как ранее Бонтан в Марли. Монсеньор был с ним любезен и снисходителен, но не слишком скорбел о его кончине. У Жуайё было прекрасное аббатство и, как я полагаю, несколько приорств.
Дю Мон; его семья, Губернатором Мёдона стал дю Мон. Это был
его характер дворянин из хорошего рода. Мой отец, будучи
камергером и первым шталмейстером Людовика XIII, до известной степени содействовал возвышению его отца, который оказался человеком достойным и сумел упрочить свое положение. Он стал младшим гувернером Короля и до конца дней сохранял за собой это звание78. Впоследствии должность получил Л а Бурли, отец Гискара79. Король взял к себе сына дю Мона еще ребенком, поручил его заботам старика Берингена, первого шталмейстера, а затем приставил его к Монсеньору, личной конюшней коего он заведовал под надзором первого шталмейстера Короля. Это был человек высокого роста, прекрасно сложенный, приятной наружности и крайне ограниченного ума; но, родившись и будучи воспитан при дворе, где он и провел всю жизнь, он как свои пять пальцев знал механизм придворной жизни и его движущие пружины; в высшей степени порядочный и щедрый на добрые дела, он имел свои причуды и стран¬
1706. Катастрофа, постигшая Молеврие
791
ности, что свойственно людям очень неумным, но избалованным милостями и привилегиями. Расположение к нему Монсеньора всегда оставалось неизменным, он во всем пользовался его полнейшей доверенностью, управляя как его кошельком, так по большей части и удовольствиями; при этом он оставался порядочнейшим человеком и был достаточно благоразумен, чтобы сохранить расположение Короля. При всей своей кичливости он никогда не забывал, чем его отец был обязан моему: он говорил об этом вслух, всячески воздавая ему дань уважения, с дружеской почтительностью выражал готовность всегда и во всем идти мне навстречу, гордясь этим и считая сие для себя долгом чести, свидетельством чему будет любопытный эпизод, о котором я расскажу позже80. Он был несчастлив в семье: граф де Брионн поступил с ним столь скандальным образом, что ему пришлось навсегда запретить своей жене выезжать за пределы их загородного владения. Его единственная дочь была для него большим утешением. Она была весьма достойной особой и вышла замуж за очень богатого человека, который, почти безвыездно пребывая в Нормандии, никогда не появлялся при дворе. Это был месье де Флер из мятежного рода Пелле- ве. С кончиной Монсеньора дю Мон потерял все, что только можно было потерять, но сохранил уважение и милостивое отношение к себе Короля. В пору Регентства он добился приобщения к своей должности губернатора Мёдона Пеллеве, своего внука, который имел роту тяжелой кавалерии, был храбр и пользовался уважением в свете; он женился на дочери Лашеза, капитана роты дворцовых привратников, племянника отца де Лашеза. Господь избавил дю Мона от несчастья узнать о его печальной участи. Внук стал время от времени испытывать приступы безумия. Оказалось невозможным оставить на его попечение Мёдон, где он вел себя самым фантастическим образом; лишение должности вовсе отняло у него рассудок, и в конце концов он утопился в Сене близ мельницы Жавель.
Катастрофа, постигшая От одного безумия я сразу же перейду к другому,
Молеврие чтобы потом не прерывать повествования о
важных и взаимосвязанных событиях, рассказывая о нем в то время, когда оно действительно имело место. Вернувшись из Испании, Молеврие явился прямо в Марли, где и я тогда находился, — явился потому, что его жена была в числе приглашенных, — и застал там
792
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
принцессу Орсини в полном блеске ее торжества и мадам де Ментенон, по- прежнему ею очарованную и сгорающую от желания отправить ее в Испанию. Наш приятель решил ухватиться за сложившиеся в его пользу обстоятельства. Ему было поручено доставить бумаги королевы Испании и Тессе. Он воспользовался первыми мгновениями признательности со стороны мадам Орсини, коей оказал такие услуги, и не упустил случая засвидетельствовать ей свое почтение; постарался привлечь ее внимание к нескольким приватным беседам с мадам герцогиней Бургундской, коих ему удалось добиться, а также к тем, что еще до своего путешествия вел с монсеньором герцогом Бургундским, который нашел его весьма неглупым; он не преминул преувеличить значимость этих бесед в глазах своей приятельницы, которой сообщил в Тулузе столько важных секретов, что ей нетрудно было поверить его словам больше, нежели собственным глазам. Имея множество друзей в этой стране, она тем не менее сочла не лишним упрочить отношения с Молеврие, которого, как она полагала, их теснейшие связи делали (правда, в меньшей степени, чем это было на самом деле) от нее зависимым. Ей уже не раз случалось убедиться в силе подобных связей, от которых так часто зависят и дворы, и государственные дела, и успехи или неудачи. Те тайные сведения, коими они обменялись в Тулузе, и те, что он привез из Испании, тесно связали их друг с другом. Для Молеврие они стали ключом к покоям мадам де Ментенон, так жадно стремившейся знать все о жизни испанского двора, коим она, более чем когда-либо, рассчитывала управлять через мадам Орсини, которой не могла отказать, а потому согласилась побеседовать с Молеврие. Так последний был допущен к разговорам с глазу на глаз, каковые мало-помалу участились и длились порой более трех часов, ибо пищей для них были постоянно доставляемые им письма и записки. Мадам де Ментенон, питавшая совершенно удивительную приверженность к новым знакомцам, была в восторге от Молеврие и сумела убедить Короля в том, что доставляемые им сведения представляют интерес. Молеврие, возвратившийся совершенно уничтоженным и так внезапно возвысившийся, стал терять чувство реальности, презирать министров и пренебрегать рекомендациями своего тестя. Дела, проходившие через его руки, и тайные сношения с Испанией постоянно давали ему повод для приватных бесед то с монсеньором герцогом Бургундским, то с мадам герцогиней Бургундской; а так как последняя была
1706. Катастрофа, постигшая Молеврие
793
с ним очень добра, то он возомнил, что ему все позволено. Нанжи приводил его в отчаяние, аббат де Полиньяк — тоже. Он вообразил, ни много ни мало, что ради него пойдут на любые жертвы, но не дождался ни одной. Его жена, разозлившись на него, стала заигрывать с Нанжи; тот, сочтя сие хорошим для себя прикрытием, ответил на ее авансы. Молеврие это заметил, и удар сей оказался для него слишком чувствительным. Он достаточно хорошо знал злобный нрав своей жены, а потому имел все основания опасаться ее. Все эти бурные волнения, сотрясавшие его ум и сердце, лишили Молеврие душевного равновесия. Однажды, когда он был дома и занимался своими делами, к нему пришла маршалыыа де Кёвр; он захлопнул перед нею дверь своей комнаты, забаррикадировался изнутри и в течение целого часа поносил ее и осыпал ругательствами, кои она имела терпение выслушать, так и не сумев увидеть его. Начиная с этого времени он стал редко появляться при дворе, оставаясь по преимуществу в Париже. Часто он выходил из дома один в самые несусветные часы, нанимал фиакр вдали от своего жилища и приказывал ехать за картезианский монастырь81 или в другие удаленные места. Там он выходил из фиакра, в одиночку проходил вперед, свистел; иногда из-за угла выходил одетый в серое слуга и передавал ему пакеты, а иногда их выбрасывали ему из окна; случалось также, что он подбирал лежащую около тумбы коробку, в которой находилось множество депеш. Я узнал об этих таинственных действиях тогда же — от людей, коих он, по нескромному тщеславию, делал иногда свидетелями этих своих походов. А после он писал мадам де Ментенон и мадам герцогине Бургундской, но под конец почти исключительно последней, прибегая для этого к содействию мадам Кантен. Я знаю людей (среди них можно назвать и месье де Лоржа), которым Молеврие не раз показывал связки этих писем и ответов и зачитывал среди прочих письмо, написанное мадам Кантен, коим она старалась успокоить его относительно мадам герцогини Бургундской и уведомляла его от ее имени в самых ясных и категорических выражениях, что он всегда может на нее рассчитывать. В свой последний приезд в Версаль он виделся с нею наедине и устроил ужасную сцену. В тот же день, обедая у Торси, с которым он сохранял внешне благопристойные отношения, Молеврие имел глупость поведать об этом разговоре и о своей ярости случившемуся там аббату де Комартену, близкому другу Тессе и всех, кто там находился тогда, каковой и пересказал мне все слово в слово. Отту¬
794
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
да Молеврие отбыл в Париж. Там, терзаемый порывами любовной ярости, рожденной стремлением добиться благосклонности, ревностью и тщеславием, он настолько помрачился рассудком, что пришлось обратиться за помощью к врачам и не допускать к нему никого, кроме самых необходимых людей, да и то лишь в минуты наибольшего просветления. Сотни видений осаждали его. То, не помня себя от ярости, он говорил только об Испании, о мадам герцогине Бургундской, о Нанжи, которого хотел убить сам или руками наемных убийц; то, мучимый угрызениями совести по отношению к монсеньору герцогу Бургундскому, дружбу которого предал, он держал столь удивительные речи, что окружающие не осмеливались слушать их и оставляли его одного. А порой, кроткий, словно отрекшийся от всего земного, исполненный мыслей, внушенных ему первоначальным церковным воспитанием, он жаждал лишь ухода от всего мирского и покаяния. Тогда ему нужен был духовник, чтобы вернуть веру в милосердие Господа. Нередко ему казалось, что он тяжко болен и кончина его близка. Однако свет и даже его ближайшие родственники были убеждены, что это всего лишь игра, и, полагая таким образом положить ей конец, объявили ему, что в свете его считают сумасшедшим и что ему совершенно необходимо выйти из этого странного состояния и появиться на людях. Это был последний удар, окончательно его сломивший. В исступлении, оттого что подобное мнение сокрушает все его честолюбивые мечты, которыми он только и жил, он предался безысходному отчаянию. Хотя жена, кое-кто из самых близких друзей и слуги бдительно следили за ним, в Страстную пятницу этого года82 около восьми часов утра он сумел ускользнуть от их надзора, вышел в коридор позади своих апартаментов и, открыв окно, выбросился во двор и размозжил себе голову о мостовую. Таков был трагический финал честолюбца, ставшего жертвой самого себя и своих окончательно помутивших его рассудок безумных и гибельных страстей, в конце концов лишивших его жизни. Мадам герцогиня Бургундская узнала об этом в тот же день во время вечерней службы, где присутствовали Король и весь двор. На людях она и виду не подала, что опечалена сим известием, но, оставшись одна, дала волю слезам. Это вполне могли быть слезы жалости, однако далеко не все увидели в них лишь проявление сострадания. Не осталось незамеченным, что уже в субботу мадам Кантен отправилась к этому несчастному в Париж, куда до того неоднократно ездила. Она была
1706. Катастрофа, постигшая Молеврие
795
совершенно преданна Тессе. Поехала она туда якобы ради мадам де Молеврие; но никто не попался на эту удочку, и все сочли, что для поездки имелись гораздо более важные причины. Горе не лишило вдову способности соображать, и все были уверены, что, решив удалиться в монастырь, где она провела первый год своего вдовства, она забрала с собой все бумаги покойного. Там она получила письмо от мадам герцогини Бургундской, которым очень гордилась; кое-кто из дам, наиболее приближенных к принцессе, посетили там мадам де Молеврие, но встретили очень холодный прием, а мадам де Лавальер была встречена столь неприязненно, что их сердечная дружба завершилась ссорой. Тотчас же после Пасхи мы прибыли в Марли. Мадам де Ментенон выглядела печальной, смущенной и, вопреки своему обыкновению, была сурова с мадам герцогиней Бургундской. Она часто приглашала ее к себе для бесед с глазу на глаз, и принцесса всегда выходила от нее в слезах. Никто не сомневался, что мадам де Ментенон наконец узнала от нее то, что давно было очевидно всем и каждому. Предполагали, что письмами, которые Молеврие отправил ей под конец жизни, он отомстил за себя. Вообразили даже, что Демаре, двоюродный брат Молеврие, всегда находившийся в курсе домашних дел последнего и имевший в своем распоряжении важные бумаги, через Шамийяра переправил их мадам де Ментенон и самому Королю. Я всю жизнь был близким другом Демаре, как прежде мой отец, о чем я уже рассказывал ранее83, и мог обсуждать с ним любые вопросы. Как-то раз в день заседания Финансового совета, пообедав вместе с Демаре у Шамийяра и прогуливаясь вдвоем в садах Марли, я попросил его поведать мне, что же произошло на самом деле. Он признался, что Молеврие часто рассказывал ему о своих видениях и о своей любви и наговорил об этом столько былей и небылиц, что он, Демаре, убедившись в невозможности заставить его забыть свои бредни и уверившись в неизбежности печального конца, прерывал его всякий раз, как только он заводил о том разговор. Демаре сказал, что именно он дал приказ опечатать бумаги покойного, среди каковых, вне всякого сомнения, было множество прелюбопытнейших, что перед смертью Молеврие многие бумаги сжег, а часть их передал на хранение, но он лично отказался взять на себя за них ответственность; он также выразил уверенность в том, что мадам де Молеврие завладела всем, что удалось обнаружить, но поклялся мне, что не получал на этот счет ни приказаний, ни чего бы то ни было подобно¬
796
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
го, и что он также ничего не нашел. Я был доволен, получив сии важные разъяснения. И так как ничто более не говорило о причастности Демаре к этому делу, я пересказал данный разговор герцогине де Вильруа, мадам де Леви, мадам де Ногаре и мадам дю Шатле, рядом с которыми мы, мадам де Сен-Симон и я, жили и которые также рассказывали нам обо всем, что им становилось известно. Настойчивость, с коей мадам де Ногаре просила меня выведать все, что можно, у Демаре, и радость, с коей она выслушала мой отчет, навели меня на мысль, что делала она это не по своей воле и что мадам герцогиню Бургундскую это также очень тревожило. Тем временем глубокая печаль и нередко заплаканные глаза мадам герцогини Бургундской начали тревожить монсеньора герцога Бургундского. Еще немного, и он заметил бы то, что ему лучше было бы не замечать. Но любовь всегда готова обманываться, а посему он без труда поверил всем данным ему объяснениям. Упреки пошли на убыль и мало-помалу иссякли; принцесса поняла, что ей следует выказывать больше веселости. Мы терялись в догадках относительно осведомленности Короля об этих событиях. Я осмелился завести откровенный разговор о случившемся с герцогом де Бовилье; суть происшедшего была ему известна, и он мучительно переживал за монсеньора герцога Бургундского: он трепетал за него, опасаясь взрыва отчаяния, когда он узнает о том, что рано или поздно становится известным. Месье де Бовилье никогда не питал к Молеврие уважения; как добрый христианин, он скорбел о его ужасном конце, но в то же время испытывал огромное облегчение. Тессе — правда, по иным причинам — почувствовал не меньшее облегчение, каковое даже не счел нужным особенно скрывать, когда в Испанию пришло известие о том, что судьба избавила его от столь неудобного зятя.
Отъезд аббата де Полиньяка Покончим, не отвлекаясь, с этой щекотливой и проч. материей. Аббат де Полиньяк, которого Торси
торопил с отъездом, никак не мог решиться уехать, хотя эта история, привлекавшая к нему всеобщее внимание, должна была бы убедить его в необходимости отъезда, равно как и другая, гораздо более неприятная, касающаяся его столкновения с аббатом де Комарте- ном по поводу тяжбы между месье де Буйоном и его сыном. Однако в конце концов пришло время попрощаться и отправиться в дорогу. Все заметили,
1706. Перешедшие к врагам генерал-лейтенант Лангальри и бригадир Бонваль 797
что мадам герцогиня Бургундская пожелала ему счастливого пути совсем иначе, чем обычно делала это, отпуская тех, кто пришел с ней проститься. Мало кто поверил в мигрень, из-за которой она весь день пролежала на кушетке в апартаментах мадам де Ментенон, за плотно закрытыми окнами, и которая разрешилась слезами и рыданиями. Впервые в жизни она стала предметом весьма непочтительных насмешек. Прогуливаясь несколько дней спустя в садах Версаля, Мадам обнаружила на одной из балюстрад и на основаниях колонн два столь дерзких стиха, что в смысле оных невозможно было усомниться, и, по своей злобности и недоброжелательности, не сочла нужным промолчать о них. Однако все любили мадам герцогиню Бургундскую, и стишки эти наделали гораздо менее шума, чем можно было бы ожидать, ибо нашлось не много охотников болтать о них.
Принц Эмманюэль ffЭльбёф, Принц Эмманюэль д’Эльбёф, брат герцога перешедший на службу к Им- д’Эльбёфа, не стяжав доброго имени ни на од- перии, приговорен к смерти ном из испробованных им поприщ, но получая и казнен заочно от Короля и деньги, и покровительство, отпра¬
вился в Милан к своей сестре и Водемону, своему зятю. Там, приняв окончательное решение, он перешел в армию императора, где ему дали полк. Уязвленный этим, Король приказал судить его, как ранее принца д’Овернь, и по решению Парламента над его изображением на Гревской площади также была совершена казнь через повешение.
Перешедшие к врагам гене- Лангальри также перешел на службу к императо- рал-лейтенант Лангальри ру. Его отец, пользовавшийся большим уважени- и бригадир Бонваль заочно ем генерал-лейтенант, был убит при Флёрюсе84. подвергаются казни через Сам он, храбрый, добропорядочный, усердный,
повешение довольно быстро дослужившийся до генерал-
лейтенанта, всегда производил впечатление человека разумного и скромного. Он служил в Италии. Я не знаю, что ему вскружило голову, но в нем взыграло честолюбие: он обиделся на то, что ему был поставлен в упрек какой-то грабеж, хотя другим, имевшим более влиятельных покровителей, сходили с рук и гораздо более значительные поборы. Он женился на старухе, с которой не жил и от которой не имел детей; она служила воспитательницей фрейлин Мадам, до тех пор пока они
798
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
у нее были85. Рода он был совсем захудалого, а умом и подавно не мог похвастаться. Воспользовавшись зимним бездействием, он отправился в Венецию, а оттуда, обо всем договорившись, — в Вену, где, поступив на службу к императору, получил то же воинское звание, что имел здесь. Эти двое перешли к врагам в марте. Две недели спустя после Лангальри таким же образом поступил и шевалье де Бонваль, прибывший, как и он, в Венецию. Он был младшим сыном в очень знатной семье, блистал военными талантами и начитанностью, прекрасно говорил и умел очаровывать своим изысканным красноречием; мот, плут, великий распутник и даже мошенник, он, можно сказать, не имел ни стыда ни совести; к тому же он не брезговал взятками и поборами. Он без зазрения совести притеснял мелких итальянских князьков, коих мы щадили, что, как стало ясно впоследствии, было крайне неблагоразумно; за счет контрибуций он присвоил себе изрядные суммы. Жалобы князей и казначеев имели следствием письма Шамийяра, желавшего заставить его возвратить неправедно отнятое. Он командовал пехотным полком, и был отдан приказ удерживать из его содержания все, что возможно, пока не удастся принудить его вернуть все остальное. Нужда и досада заставили его пойти на сделку с врагом, и он, как и Лангальри, отбыл из Венеции в Вену, где принц Евгений сделал его своим фаворитом и поспешил присвоить ему первейшие воинские звания, о чем, как мы увидим далее, у него возникли серьезнейшие основания пожалеть. Вскоре после того как он представил перебежчиков императору и венскому двору, принц Евгений покинул Вену и отбыл командовать армией в Италии; он взял обоих с собой, и они служили там под его началом. Король приказал судить их, так же как недавно по его распоряжению судили принца д’Эльбёфа, и, как и он, они были заочно казнены на Гревской площади. В свое время мы узнаем, какая неслыханная катастрофа постигла и того и другого.
Обширные планы военной Планы предстоящей военной кампании были кампании; размышления достойны той благословенной поры правления
Короля, когда не было недостатка ни в людях, ни в деньгах, ни в тех министрах и генералах, каковые, в силу наличия у них талантов и способностей, диктовали свою волю всей Европе. Король намеревался начать с двух сражений — одного в Италии, другого во Фландрии — и, упредив объединение имперской армии на Рейне, смять враже¬
1706. Обширные планы военной кампании; размышления
799
ские линии, а затем начать осаду Барселоны и Турина. Однако истощение Испании и все большее ослабление Франции не позволяли рассчитывать на осуществление столь обширных замыслов. Шамийяр, изнемогавший под двойным бременем министерств Кольбера и Лувуа, мало походил на этих двух великих министров, а генералы армий — на Месье Принца, месье де Тюренна и учеников этих героев, коих уже не было среди живых. Это были кабинетные генералы, возвысившиеся благодаря чьему-то расположению, прихоти или покровительству, генералы, коих Король полагал вместе с патентами наделить и военными талантами. Лувуа, вынужденный считаться с теми первыми генералами, поостерегся подготовить им такую же смену. Он хотел иметь в подчинении людей покладистых, кои, в силу своей бездарности, постоянно нуждались бы в его покровительстве. Чтобы добиться этого, он удалил людей достойных и талантливых, коим ранее, до того как он обрел могущество, были открыты все пути; людей этих старались вовремя заметить, их испытывали, давая им отдельные поручения, дабы оценить их возможности, а если они оправдывали ожидания, их продвигали, им поручали составлять планы, позволяя таким образом обрести необходимые навыки. Если их планы оказывались хороши, им поручали их осуществление. Причины допущенных ими ошибок также не оставлялись без внимания: одни ошибки оказывались непростительными, ибо являлись следствием недостаточной глубины и основательности; что же касалось других, проистекавших от недостатка опыта и излишней горячности, то здесь вспоминали знаменитые слова месье де Тюренна о том, что нужно потерпеть поражение, чтобы стать чем-то, и наделать ошибок, чтобы чему-то научиться. Но тем, кого таким образом испытывали, доверяли командовать не армиями, а отдельными корпусами или отрядами, каковые постепенно увеличивались и, если испытуемые действовали успешно, становились армиями. Сие рождало дух соревнования, а стало быть, и всеобщее усердие, воспитывавшее генералов и командиров, которые, еще не имея должного опыта, чтобы командовать армией, в достатке располагали им, чтобы блистать на вторых и третьих ролях; а находившиеся у них в подчинении низшие офицерские чины, на которых возлагались менее значимые задачи, исполняли оные разумно и успешно. И сообразно заслугам они вознаграждались какой-либо милостью или повышением в чине; никто не возражал против таких порядков, и, надеясь также отли¬
800
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
читься, каждый по справедливости судил о своих заслугах и думал лишь о том, как учиться новому и наилучшим образом исполнять свои обязанности. Вот так выбирали и готовили людей для службы в армии, и тогдашний командир батальона знал и умел больше, чем нынешние генерал-лейтенанты. Все это я не раз слышал от месье маршала де Лоржа, с горечью говорившего о том, что пришло на смену всем этим установлениям, и предрекавшего несчастья, кои из всего этого и воспоследовали. Дабы обладать непререкаемой властью, месье де Лувуа убедил Короля в необходимости определенной табели о рангах при производстве в следующее звание, чем уравнял всех, сделав так, чтобы усердие и труд не являлись более необходимым условием продвижения, каковое отныне зависело лишь от возраста и военного стажа, а редкие исключения из этого правила делались лишь для тех, кого месье де Лувуа имел особые основания продвигать. К тому же он убедил Короля, что тому надлежит руководить армиями из своего кабинета. Целью же этих льстивых речей было желание Лувуа ввести государя в заблуждение и самому заправлять всем от его имени в ущерб делам, коими пребывающие в полной зависимости генералы не могли более распоряжаться, не имея ни малейшей возможности пользоваться благоприятным стечением обстоятельств, ибо должны были дожидаться ответа на посланное о том донесение; генерал, полностью зависимый, пребывающий в постоянной неуверенности, страхе и ожидании распоряжений двора относительно каждого своего шага, не мог к тому же рассчитывать на помощь командиров отдельных частей, ибо последние, получая звания лишь за выслугу лет, так и оставались подчиненными, никогда ни за что не отвечавшими, и, зная, что рано или поздно обязательно получат повышения, в большинстве своем никогда и не стремились чему бы то ни было научиться. А посему невежество большинства из них было таково, что бригадный генерал пехотных войск не имел ни малейшего представления о местоположении и действиях фуражиров, а кавалерийский бригадный генерал не знал, что такое траншея и как следует вести атаку или оборону крепости, и почти никто не умел ни разбить лагерь, ни расставить часовых, ни снарядить обоз, ни повести отряд, да и генерал-лейтенанты знали ненамного больше, если не считать элементарных сведений, приобретенных ими в бытность бригадными генералами. Роскошь, ставшая повсеместной в армии, где желали иметь те же утонченные удобства, что и в Париже, не позволяла генералам
1706. Месье де Вандом получает подписанную Королем записку
801
жить одной жизнью с офицерами, знать, кто из них чего стоит, а офицерам — знать своих генералов. А стало быть, последние не имели возможности выбрать для исполнения важного поручения самого надежного и способного. Ныне уже не услышишь прежних военных разговоров с их поучительными рассказами и рассуждениями, когда стыдно было говорить и думать о чем-либо другом, когда старшие рассказывали молодым об удачах и поражениях, изъясняя причины того и другого, а молодежь внимала этим рассказам. Нынешние, будучи не в состоянии рассуждать о том, чего не знают, разглагольствуют лишь об игре и о женщинах, а старики — о фуражировке и обозах. Генералы чуждаются офицерской компании или вообще живут отдельно. Генерал видит лишь толпу своих подчиненных, а оставшись один, только и делает, что пишет, — так что все его время уходит на составление посланий и отправку курьеров, по большей части столь же дорогостоящую, сколь и бесполезную; по вечерам он обыкновенно остается с тремя или четырьмя офицерами интендантской службы, которые зачастую ничего в ней не смыслят.
Месье де Вандом получает подписанную Королем записку, в коей говорится, что ему дается право командовать маршалами Франции, каковое распоряжение, однако, действует лишь в пределах Италии
Одиннадцатого марта месье де Вандом удостоился в Версале очень продолжительной беседы с Королем у него в кабинете, а затем, попрощавшись, отбыл в Клиши, где намеревался провести два дня в доме Кроза, и оттуда выехал в Италию. Действуя тихой сапой, он сумел в конечном счете добиться своего. Благодаря личной заинтересованности месье дю Мэна и влиянию мадам де Ментенон он сумел убедить Короля, что присутствие в Италии Тессе служит для него источником больших неудобств и неприятностей; что, поскольку ранее Король хотел было дать ему, Вандому, патент главного маршала, какой некогда наделял месье де Тюренна правом командовать всеми маршалами Франции, он, Вандом, просит даровать ему, по крайней мере, право командовать теми маршалами, что будут присланы в Италию. Король, в глубине души уже готовый дать согласие, питавший огромную привязанность к месье де Вандому, желавший, чтобы по прибытии он дал сражение, а затем возглавил уже решенную осаду Турина, не хотел, чтобы он уехал недовольным. Таким образом государю удалось удовле-
802
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
творить просьбу месье де Вандома с учетом ограничения, предложенного самим просителем, и к тому же, к великому облегчению Короля, месье де Вандом, обращаясь к нему с этой просьбой, не ссылался на свое происхождение. Шамийяр получил приказ собственной рукой написать Вандому простую записку, каковую Король тоже собственноручно подписал и в коей обещал Вандому, что, если в интересах дела вынужден будет направить в Италию маршала Франции, то прикажет сему маршалу подчиняться месье де Вандому и исполнять его распоряжения в Италии (но нигде больше), памятуя об услугах, кои он оказал ему, государю, в этой стране86. Вандом был вполне удовлетворен этой запиской, взял ее с собой, в момент отъезда с гордостью всем показывал, твердо решившись использовать ее в качестве ступеньки к достижению своей главной цели, а именно к праву командовать всеми маршалами Франции без патента, исключительно в силу своего рождения. Это первое посягательство до крайности уязвило маршалов и более других — маршала де Вильруа, который ранее отразил первый удар, повторения коего теперь имел все основания опасаться. Король просил Вандома лишь об одном: по прибытии начать поиск врага и не упускать возможности вступить в бой. Месье де Вандом пообещал ему это, и далее мы увидим, что слово свое он сдержал. Он отправился в Антиб, откуда две галеры Короля доставили его и брата в Геную, откуда великий приор отбыл в Рим с намерением обосноваться там, хотя предыдущая попытка сделать это оказалась ему не по силам, а месье де Вандом двинулся в свою армию. Он нашел ее в прекрасном состоянии, однако счел необходимым пустить слух о том, что она так ослаблена и расстроена, что он не в состоянии что бы то ни было предпринять. Не менее, чем распоряжения Короля, подгоняло его отсутствие принца Евгения, армией которого командовал тогда Ревентлов. Вандом поспешил собрать пятьдесят восемь батальонов и шесть тысяч кавалерии при своей штаб-квартире, находившейся в Кастильоне-делле-Стивьере87, и на рассвете 19 апреля выдвинулся на Монтикьяри88, которое враги, всю зиму строившие там оборонительные сооружения, тем не менее покинули при его приближении. Они отступили к ГСальчинато89, где были собраны все их части. Вандом, преследовавший неприятеля по пятам, обнаружил его на возвышенности Кальчинато, где тот выстроился в боевом порядке, и яростно и стремительно атаковал; а так как силы были неравными, ибо численность врагов составляла не более десяти—одиннадцати тысяч, ему понадобилось
1706. Кардинал Медичи хочет жениться по выбору Короля
803
совсем немного времени, чтобы смять и разбить их, убив при этом три тысячи человек и захватив двадцать знамен, две пушки, восемь тысяч пленных и в их числе одного полковника. Шевалье де Молеврие доставил это известие Королю вместе с запиской из восьми строк, написанных в полдень на поле битвы. Два дня спустя Конш, адъютант месье де Вандома, привез длинную депешу, датированную 20-м числом. 19-го числа во второй половине дня Вандом продолжил свои победоносные действия. Из двух с половиной тысяч отступавших тысяча сто были убиты, а остальные взяты в плен, и среди них генерал граф Фалькенштейн, три полковника и множество офицеров более низкого звания. Согласно донесению Конша, число пленных превышало две с половиной тысячи, не считая пятисот дезертиров. Было взято двадцать четыре знамени и двенадцать штандартов. Нашим солдатам досталась тысяча двести новых мундиров, ибо ничего другого в Кальчинато обнаружено не было. Враги бросили на поле боя шесть тысяч ружей, которые Вандом приказал собрать, давая по одному экю за каждое. В этом сражении погиб бригадир драгун шевалье дю Эрон90, и это была большая потеря. Потери Вандома были невелики; вражеская армия скорее бежала, чем сражалась. 22 апреля, чтобы завершить победу, он продолжил преследование; но в тот вечер, когда он двинулся на них, враги отступили, причем сделали это так скрытно и умело, что не пострадал даже их последний арьергард.
Принц Евгений прибыл на следующий день после сражения и умудрился так быстро устранить его последствия, что мы не сумели извлечь ни малейшей выгоды из этого успеха, что, впрочем, не мешало поначалу питать радужные надежды и превозносить месье де Вандома до небес. Принц Евгений задержался с прибытием, так как не хотел уезжать, не увидев своих новобранцев, подкрепления и не дождавшись, пока деньги, коих он настойчиво требовал, не будут отправлены в Италию91. Сия помощь прибыла вскоре после его приезда. Он так умело ею воспользовался, что месье де Вандом не только не атаковал, но все время, что находился в Италии, лишь отражал атаки противника.
Кардинал Медичи хочет Прежде чем оставить Италию, нужно сказать жениться по выбору Короля, несколько слов о том, с какой просьбой обра- Мадемуазелъ д'Арманъяк тился к Королю кардинал Медичи. О привер- отказывает ему женности последнего интересам Франции уже
804
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
говорилось в связи с пребыванием короля Испании в Неаполе. Он не имел священнического сана, кардиналом стал очень молодым и был кардина- лом-протектором интересов Франции и Испании. Он видел, что великий герцог, его брат, поссорившийся со своей супругой, которая уже давно и навсегда уехала во Францию, стареет. От этого брака у него было только двое сыновей: старший, Фердинанд, умер, не оставив детей92 от сестры покойной Мадам Дофины; младший, Гастон, уже давно был в ссоре со своей женой, от которой у него не было детей. Она приходилась сестрой принцессе Баденской, матери покойной герцогини Орлеанской;93 обе они были последними представительницами Саксен-Лауэнбургского дома94. Принцесса Тосканская жила у сестры в Германии, и о возобновлении отношений с мужем более не заходило и речи. Никакого иного потомства у великих герцогов не было. Обосновавшаяся в Неаполитанском королевстве ветвь Медичи-Оттайяно была старше ветви великих герцогов, которая отделилась от нее задолго до того, как узурпировала власть;95 обе эти ветви во все времена питали друг к другу неприязнь и даже отвращение. Других Медичи не существовало. Кардинал, несмотря на свой почтенный возраст, вознамерился отказаться от сана и, женившись, продолжить, если сможет, свой род. Он хотел жениться по выбору Короля и обязательно на француженке. Он написал ему об этом. Король, как мы уже не раз могли убедиться, любил Месье Главного. В отношении Тосканы у него не было тех оснований опасаться Лотарингского дома, каковые имелись в отношении Мантуи из-за претензий герцога Лотарингского на Мон- феррато. Он прекрасно помнил, что помешал графу Тулузскому жениться на мадемуазель д’Арманьяк, прогнал Лонжпьера, которого сам к нему приставил, за то, что тот пытался устроить этот брак, и долгое время выказывал мадам д’Арманьяк свое возмущение тем, что та всеми силами пыталась добиться заключения этого брака. Он решил вознаградить Месье Главного браком, который мог сделать его дочь великой герцогиней Тосканской. Он сказал об этом Месье Главному; тот был в восторге, но попросил у Короля дозволения посоветоваться с дочерью. Обожаемая матерью, которая командовала и семьей и мужем, мадемуазель д’Арманьяк с детства жила при дворе, где дом их принадлежал к числу знатнейших и блистательнейших; она страстно любила игру, и очень крупная игра шла у них в доме день и ночь. В ту пору она была еще изумительно хороша; дом их был всегда
1706. Виллар... берет Хагенау и освобождает Форт-Луи
805
открыт, и к ним постоянно съезжалось множество самых разных гостей. Она не могла согласиться оставить такую приятную и привольную жизнь ради чужой страны, суровой, ревнивой, скупой, ради старого мужа, который предоставил бы ей очень мало свободы в стране, свободы почти не знающей, где она встречалась бы с людьми только во время аудиенций. Мать, которая не могла без нее обходиться, и не подумала ее принуждать, а отец, узнав, что дочь этого не желает, поддержал ее. Он почтительнейшим образом уведомил об этом Короля, сказав, что самому высокому положению в чужих пределах дочь предпочитает честь быть его подданной и жить при его дворе. Король был ему за это очень признателен. Он не нашел другой французской партии для кардинала Медичи, который в конце концов женился на принцессе из рода Гуасталла, то есть из младшей ветви династии Гонзага, рода герцогов Мантуанских, которая была с ним очень счастлива, но не имела от него детей.
Виллар, заняв позиции Марсэн задумал прорвать линии противника,
на Муттере и Лаутере, прежде чем имперцы успеют собрать армию на
берет Хагенау и освобожда- Рейне. План его был одобрен. 18 апреля, ни с кем ет ФортЛуи не попрощавшись, он тайно отбыл из Марли.
В это же время все генералы и офицеры, назначенные в Рейнскую армию, получили приказ выехать, никому об этом не говоря, и 21 апреля Виллар также тайно покинул Марли. Эти два маршала встретились в Фальсбурге и двинулись каждый в своем направлении. При их приближении враги оставили свои позиции на Муттере96, которые мы собирались атаковать, но увидели лишь семьсот или восемьсот всадников, коих мощная атака сына графа дю Бура обратила в бегство. Они потеряли там около сотни человек, а дю Бур — только двоих или троих. Большая часть неприятельского войска переправилась обратно через Рейн, оставив небольшой отряд в Хагенау. Эта столь успешная и легкая экспедиция позволила освободить Форт-Луи, гарнизон которого был заменен; крепость получила свежий запас боеприпасов и провианта, а блокировавшие форт окрестные посты были взяты. Граф Фризен, губернатор Ландау, стремительно покинул Бишвейлер97, где оставил изрядные запасы и даже свою серебряную посуду, а затем и Лаутербург, куда Виллар ввел войска и таким образом смог занять позиции на Лаутере, так же как ранее на Муттере.
806
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Пери взял Хагенау, двухтысячный гарнизон которого сдался в плен, захватил шестьдесят пушек пятьсот тысяч фунтов пороха и огромное количество муки и овса. Все эти запасы предназначались для осады Фальсбурга. Виллар смог действовать там совершенно беспрепятственно, не забывая взимать контрибуции вплоть до Майнцской равнины.
Король Испании и Тессе Король Испании выехал в расположение войск
под Барселоной в конце февраля с намерением усмирить коро¬
левство Валенсия; но по распоряжению Короля, не желавшего откладывать осаду Барселоны, он переменил маршрут и 3 апреля был под Барселоной, где уже находился прибывший накануне со всеми французскими войсками Легалль и наши суда, доставившие все необходимое для осады. Между тем неприятельские суда доставили весь гарнизон Жероны вместе со всем необходимым провиантом в Барселону, где более десяти тысяч человек, воодушевленные присутствием эрцгерцога, взялись за оружие и присоединились к гарнизону. Траншея была открыта маркизом де Айтона в ночь с 5-го на 6-е; но пушки вступили в дело лишь 12-го, да и то еще очень нерешительно. Герцог де Ноай, на которого возлагались обязанности бригадного генерала, заболел оспой, каковая завершилась для него весьма счастливо, ибо излечила его от всех прочих болезней. Лапара, главный инженер, коему, с тех пор как Вобан удостоился маршальского жезла, подчинялись все остальные и коему была поручена организация осады, был убит 15-го числа, когда отправился осматривать сооружения, каковые намеревался атаковать. Некоторые считали большой ошибкой то, что атака была начата с Монтжуика, ведь эта крепость, отделенная от крепостных сооружений города, и так пала бы одновременно с ним, тогда как ее взятие никоим образом не содействовало падению города. Как бы там ни было, но Монтжуик продержался вдвое дольше, чем предполагалось, было истрачено огромное количество наших боеприпасов, множество достойнейших людей сложили там голову, и среди них тот же Лапара, преемник коего отнюдь не обладал его достоинствами. Осаждавшие были весьма малочисленны, они испытывали постоянную усталость, так как на отдых имели не более одной ночи из трех, а нередко — и того меньше. Постоянно происходили мелкие стычки с микелетами, нападавшими на обозы и так докучавшими осаждающим, что нельзя было чувствовать себя в безопасности и в ста ша¬
1706. Шаваньяк разоряет англичан на островах Америки
807
гах от лагеря, то и дело поднимавшегося по тревоге. Подкреплений не поступало ни из Франции, ни из Испании, и недостаток чувствовался во всем. Вылазки осажденных наносили большой урон; жители помогали в этом гарнизону, монахи были вооружены и бились так, словно противостояли им турки или еретики. Во время этих вылазок лагерь, атакованный снаружи, мог лишь сдерживать яростный напор осажденных и назойливые мелкие удары микелетов. Тессе отправил с известием, что 25 апреля враги оставили Монтжуик, своего сына, который был удостоен за это звания бригадного генерала. Весь гарнизон вышел из крепости днем и, не понеся почти никаких потерь, вошел в Барселону. У Сифуэнтеса было на побережье множество лодок, так что взамен потерянных он всегда мог ввести в крепость новые, а атаки микелетов сделали столь опасными все подходы к армии короля Испании, что провиант для нее мог доставляться только морским путем. Граф Тулузский и подчинявшийся ему маршал де Кёвр командовали весьма посредственной флотилией, прибывшей к тому же довольно поздно; они редко сходили на берег и ночевали всегда на своих кораблях. Тессе, подчинявшийся королю Испании, командовал всеми сухопутными войсками.
Бервик уступает силам В самом начале апреля Бервик прибыл в Эстре-
португалъцев мадуру, где у него было двадцать шесть батальо¬
нов и сорок эскадронов. Португальцы, которые вместе с тем контингентом, что им оставил эрцгерцог, были гораздо более многочисленны, решились выделить сорок пять батальонов и пятьдесят эскадронов на осаду Бадахоса, где в распоряжении маркиза де Ришбура имелось двенадцать батальонов. Они двинулись к Алькантаре и оказались на пути герцога Бервика, который, имея сорок эскадронов, не осмелился вступить с ними в бой. Они продолжили путь и без труда овладели Алькантарой, не оказавшей им серьезного сопротивления, на каковое она на самом деле и не была способна, и взяли в плен десять находившихся там испанских батальонов.
Шаваньяк разоряет англи- Тем временем Шаваньяк с помощью четырех кочан на островах Америки раблей Короля опустошил остров Сент-Кристо¬
фер в Америке98, которым владели англичане, все там порушил, захватил восемьсот негров, затем вместе с прибывшим в назначенное им место Ибервилем отобрал у англичан крохотный остро¬
808
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
вок Невис, разрушил там форты, жилища, сахароварни и все прочее; наиболее видных колонистов они взяли в заложники, захватили тридцать торговых судов (некоторые из них имели порты для тридцати шести орудий), семь тысяч негров и богатую добычу. Губернатор и плац-майор были убиты. Наши два капитана потеряли только несколько солдат и одного мичмана". Для этой экспедиции у них было только тысяча двести солдат и тысяча триста флибустьеров. Известие об этом доставил шевалье де Нанжи.
Курфюрсты Кёльнский В начале мая император в конце концов столь
и Баварский изгнаны из же торжественно, сколь и несправедливо, из-
Империи гнал из Империи курфюрстов Кёльнского и Ба¬
варского — изгнал из-за войны, которая касалась лишь Австрийского дома, но никоим образом не Империи; однако со времен Карла V Германия занимала зависимое положение, и хотя преемники того императора не имели и половины его владений и могущества, они сумели сохранить власть, коей были ему обязаны. Изгнание курфюрста Пфальцского — блистательное тому подтверждение100. Нынешний император, поддерживаемый всей Европой, будучи к тому же властителем Баварии, решил действовать не менее самовластно. А в то время как он упивался своим величием, Недовольные сожгли его загородный дом в Лаксенбурге, в двух лье от Вены, и Дезаллёр, которого Король держал при Ракоци, уверял последнего, что его силы достаточно велики, чтобы не идти на соглашение с императором101. Хотя уже давно имелись основания ожидать изгнания обоих названных курфюрстов из Империи, оно тем не менее удивило и нанесло серьезный удар по власти императора, коему после заключения мира было бы затруднительно не допускать этих князей к делам государства.
Все, что в прошлом году было сделано для осады Турина, каковая, будучи уже подготовленной, оказалась отложена, позволило в этом году очень быстро завершить все приготовления. Вполне справедливая обида на герцога Савойского, победа при ГСальчинато, недавно одержанная и изрядно преувеличенная, надежды, кои она вселила, неудержимое желание лишить герцога Савойского его нынешних владений, доведя
Решение об осаде Турина принято, иЛа Фейад, коему странным образом доверено его исполнение, прибывает на место
1706. Решение об осаде Турина принято
809
его до состояния покойного герцога Лотарингского Карла IV102, — все это делало задуманный план весьма привлекательным в глазах Короля. Ша- мийяр, гораздо более предусмотрительный, чем многие думали, понял всю сложность его осуществления и был испуган ответственностью, ложившейся на его зятя, назначенного руководить осадой. Он решил еще раз все хорошенько рассмотреть вместе с Вобаном в присутствии Короля; а поскольку ранее он опрометчиво позволил герцогу Савойскому воспользоваться услугами Вобана, чтобы укрепить, а точнее усовершенствовать, оборонительные сооружения Турина, было вполне естественным прибег нуть к его услугам для руководства осадой. Вобан, нимало с тех пор не переменившийся, предложил свой план атаки и дал необходимые обоснования оному. Он подробно объяснил, что считает необходимым сделать для достижения успеха; он согласился, в случае если ему доставят все необходимое, взять на себя руководство осадой, но только одной осадой, коей он будет руководить самолично, но ничем другим, ибо, как он откровенно признался, он не разбирается в полевых военных операциях и не может командовать армией. Однако доставить ему все, что он потребовал, оказалось невозможно. Тогда он твердо заявил Королю в присутствии его министра и мадам де Ментенон, что взять Турин с меньшими затратами нет возможности, — и как ни трудно в это поверить, Король, питавший к Вобану глубокое, основанное на долгом опыте доверие, при смущенном молчании Шамийяра, в ответ на отказ Вобана, заявившего, что при таких условиях он не сможет добиться успеха, тотчас распорядился, а точнее, подтвердил распоряжение поручить осаду Ла Фейаду. Какая разница между этими людьми и какое поле для размышлений! И как не признать, что, ежели Господь хочет наказать человека, он прежде всего ослепляет его! В ходе этой войны мы на каждом шагу встречали тому подтверждение, но в данном случае сие выглядело особенно очевидным. И вот Ла Фейад стал командующим не по случайному стечению обстоятельств, не на бумаге, но действительно оказался во главе армии, к коей были прикованы взоры всей Европы, считавшей, что от него зависит ее судьба. Он получил отборные войска, численность коих была в меру возможного увеличена, лучших офицеров, неограниченное количество боеприпасов, мощную артиллерию, огромные суммы денег, и к тому же любые его желания исполнялись без промедления, ибо это был любимый зять всемогущего главы финансового и военно¬
810
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
го ведомств, который возлагал на него все мечты и надежды, в коем видел опору и спасение своей семьи. Нужно ли говорить, что было сделано все возможное и невозможное, чтобы обеспечить ему победу, столь важную как для государства, так и для семейственного преуспеяния. Все было подготовлено без промедления. Ла Фейад появился под Турином 13 мая и занялся диспозицией войск и наведением мостов. За неимением кого-либо лучшего, его первым инженером был назначен Тардиф. Ранее он принимал участие лишь в незначительных осадах в Баварии. Таким образом, сия огромная задача оказалась возложена на двух новичков, очень мало сведущих, а потому особенно упрямых. Предоставим же им готовиться к действиям.
Вилъруа отбывает, получив приказ вступить в бой, как только к нему присоединится Марсэн, но не до его прибытия
Король настоятельнейшим образом рекомендовал маршалу де Вильруа сделать все необходимое, чтобы начать кампанию со сражения. Бремя войны уже начинало тяготить его, и он мечтал положить ей конец; но он хотел сам даровать мир, а не получить его. Он во всем уповал на своих генералов и на свои войска. Успехи в Италии и на Рейне, казалось, сулили удачу и прочим его предприятиям; Вильруа он любил и желал, чтобы лавры достались ему. Вильруа отбыл в середине апреля во Фландрию, и с момента его отъезда до сбора его армии Король без конца напоминал ему о необходимости исполнить то, что он так категорически ему приказал. Вильруа, с его ограниченным и спесивым умом, оскорбился этими неоднократными напоминаниями, вообразив, что Король сомневается в его храбрости, если считает необходимым таким образом подстегивать его; он решился пойти на все, лишь бы удовлетворить Короля и показать ему, что не заслуживает таких тяжких подозрений. А посему, в то время как Король мечтал о сражении во Фландрии, Вильруа старался сделать все, чтобы оказаться в состоянии его выиграть. Как только были заняты позиции на Рейне и освобожден Форт-Луи, Король послал Марсэну приказ взять из своей армии восемнадцать батальонов и двадцать эскадронов, оставив все прочие Виллару, идти на Мозель, где к нему присоединятся еще двадцать эскадронов, и вместе со всем своим войском двигаться во Фландрию на со-
1706. Досада Вильруа
811
единение с маршалом де Вильруа, коему было приказано ничего не предпринимать до соединения с частями Марсэна. Четыре курьера один за другим были присланы к маршалу де Вильруа с этим запретом, ибо его ответы свидетельствовали о том, что, подстрекаемый настоятельными требованиями начать кампанию со сражения, он хотел дать его немедленно, не дожидаясь подкрепления. Я намеренно привлекаю к этому внимание, ибо сие станет поводом для смертельных разногласий между маршалом и Ша- мийяром, который показывал мне подлинные письма Короля и свои собственные, адресованные маршалу, а также ответы последнего, написанные после, а некоторые даже и до начала кампании. Но сейчас не время рассказывать об этой ссоре.
Досада Вильруа, который, Несмотря на приказ дожидаться Марсэна, Виль- ие дожидаясь Марсэна, руа решил тем не менее осуществить свои наме-
выбирает место для сраже- рения. Мальборо уже давно переправился через ния, причем весьма неудачно пролив, однако еще не все его войска присоединились к нему. У Вильруа войск было больше, и это обстоятельство придало ему уверенности: он нимало не сомневался в успехе, честь коего не желал делить ни с кем, — не только с Марсэном и войсками, кои тот вел к нему, но и с самим курфюрстом, которого, несмотря на то, что он командовал армией, маршал оставил в Брюсселе, не уведомив о своем намерении. Итак, 21 мая он двинул свои войска к тому месту, где год назад Роклор позволил врагу прорвать наши линии. Получив известие о приближении Мальборо, он приказал совершить необходимые передвижения, чтобы приготовиться к его встрече, а утром 24-го103, в день Пятидесятницы, занял позиции именно в том месте, которое в свое время месье де Люксембург счел совершенно не пригодным для сражения104, и Вильруа сам был тому свидетелем. Но, на горе и ему самому, и Франции, сие стерлось из его памяти. Он уведомил о своем решении через курьера прежде, чем занял сию позицию. Месье герцог Орлеанский сказал тем, кто пожелал его слушать, что Вильруа будет разбит, если начнет сам или примет бой в этом месте; что покойный месье де Люксембург некогда категорически от этого отказался и сам объяснил и доказал ему гибельность сражения в этом месте, о чем принц теперь и напомнил. Он оказался, увы, слишком хорошим пророком.
812
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Диспозиция Вильруа; Итак, Вильруа разместил гвардию Короля и две
сражение при Рамийи кавалерийские бригады последовательно меж¬
ду деревнями Тавье и Рамийи. Тавье, прикрывавшая фланг гвардии Короля, располагалась на склоне близ реки Меэнь, переходившей в болото позади этой деревни, где Вильруа приказал занять позиции графу де Ла Мотту с шестью батальонами курфюрста и тремя драгунскими полками. В деревне Рамийи он разместил двадцать четыре артиллерийских орудия и двадцать батальонов, в поддержку коим был затем придан более многочисленный пехотный корпус; остальное войско он рассредоточил на участке, примыкавшем к деревне Нёфэглиз;105 правый фланг своей второй линии он оставил неизменным, а левое крыло поставил возле труднопроходимого болота, которое простиралось и за левым флангом, находившимся почти что на одной линии с правым. Когда он уже завершал диспозицию войск, курфюрст, едва получив известие о его действиях, спешно прискакал из Брюсселя. У него были все основания для обиды, а еще более — для осуждения происходящего; но сейчас на это не было времени, коего оставалось лишь на то, чтобы завершить начатое, чем он и занялся безотлагательно, не выказывая ни обиды, ни неудовольствия, скрыв оное до более подходящего момента. Было два часа пополудни, когда по прибывшей в полном боевом порядке вражеской армии из Рамийи был открыт артиллерийский огонь, который заставил ее сделать остановку в ожидании своей артиллерии, каковая не замедлила появиться и занять боевые позиции. Канонада длилась не менее часа. Затем вместе с артиллерией враги двинулись на Тавье, где встретили меньше сопротивления, чем на их правом фланге, и вскоре стали там хозяевами положения. Тогда они двинули вперед кавалерию. Они очень своевременно заметили, что болото, прикрывавшее наш левый фланг, не позволит здесь обеим армиям войти в соприкосновение. Их правый фланг незаметно обошел их центр и, не нарушая порядка, выстроился в несколько линий позади их левого фланга, так что вся их кавалерия, действий коей ничто не стесняло, оказалась напротив нашего правого фланга, в то время как половина нашей конницы оставалась совершенно бесполезной, ибо занимаемые ею позиции полностью лишали ее возможности действовать. Она видела, как вражеская кавалерия покинула занимаемые напротив нее позиции, но сама не тронулась с места, хотя сие должно было бы послужить ей примером.
1706. Диспозиция Вильруа; сражение при Рамийи
813
Гассион, командовавший ею как старейший генерал-лейтенант нашего левого фланга, был от этого вне себя, но ничего не мог поделать. Ему было запрещено покидать позиции без приказа; напрасно слал он одного адъютанта за другим — никакого приказа так и не последовало. Гискар, старейший генерал-лейтенант правого фланга, увидев маневр врага, двинул войска вперед. Гвардия Короля и первая линия кавалерии этого крыла яростно бросились в атаку. Красные эскадроны гвардии Короля106 прорвали три линии вражеской кавалерии, а их правое крыло смяло первую линию. Красные продвинулись более чем на пятьсот шагов. Они тотчас же вновь успешно атаковали эскадроны, намеревавшиеся ударить им во фланг, затем вновь соединились, сделав полуоборот направо, и атаковали шесть других. Но впереди они обнаружили четвертую линию и в это же время были взяты в кольцо сзади. Ранее то же самое случилось с правым крылом, которое поэтому не смогло прийти им на помощь. Такая же беда постиг ла и их левое крыло. Вражеские линии, располагавшиеся одна за другой, лишь на время расступались, чтобы пропустить нашу кавалерию, а затем вновь смыкались, беря ее в клещи. Со стороны деревни Тавье помощи оказано не было: враги, как я уже говорил, овладели ею и использовали против нас нашу же артиллерию; деревня же Рамийи находилась слишком далеко. Нашим войскам не оставалось ничего другого, как попытаться отойти через болотце, середина которого была труднопроходима и откуда никто не смог бы выбраться, если бы не пехотный взвод, без всякого приказа занявший позицию на краю болота и прикрывавший своим огнем тех, кто сумел преодолеть его. Эта сумбурная и непоследовательная атака вызвала беспорядок, ропот и жалобы. Те части гвардии Короля, которым удалось соединиться, заняли позицию позади деревни Рамийи. Огонь там был неимоверной плотности. Наши части сумели прорваться в центр вражеского войска, но численное превосходство последнего быстро вынудило их отступить; враг овладел деревней Рамийи и всеми орудиями, которые мы там разместили. Герцог де Гиш во главе Гвардейского полка четыре часа держал там оборону, буквально творя чудеса. Вторая линия кавалерии правого фланга, почти сплошь состоявшая из баварцев и валлонцев, категорически отказалась подчиниться генерал-лейтенантам герцогу де Вильруа и Сутер- нону, требовавшим идти на помощь первой линии, и осталась в полном бездействии. Весь наш левый фланг оказался совершенно бесполезным, ибо
814
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
стоял, не двигаясь, лицом к болоту, не имея перед собой противника; наш правый фланг был полностью разбит, центр — смят, а пехота, почти вся участвовавшая в сражении, — отброшена. Курфюрст везде, где только ни появлялся, действовал храбро и решительно. Маршал де Вильруа метался в растерянности, не зная, как спасти положение, с каждой минутой становившееся все более катастрофическим. Он выказал храбрость, не более того, но в храбрости его никто и так не сомневался, равно как и в том, что храбрость — единственное, на что он способен. А стало быть, не оставалось ничего другого, как отступать. Отступление началось в полном порядке, который с наступлением темноты был все же нарушен. Кавалерия левого фланга, всю ночь двигавшаяся ускоренным маршем, смяла пехоту. Теснина Жодуань107 была так забита большими и малыми обозными фурами и той артиллерией, которую удалось вывезти с поля боя, что все это досталось врагу. Наконец, армия прибыла в Лёвен; хотя враги не преследовали ее по пятам, она почувствовала себя в безопасности, лишь переправившись через канал Вилворде108. Брюссель, который Баньоль и Бергейк вовремя оставили, взяв с собой казну и тех раненых, которых можно было перевозить, стал первым плодом победы неприятеля. Много влиятельных лиц покинуло город, но гораздо больше — осталось. Антверпен, Мехелен и Лёвен, как и Брюссель, не замедлили присягнуть на верность эрцгерцогу. Это было лишь началом возвращения Испанских Нидерландов Австрийскому дому. В сражении, давшем незамедлительно столь весомые результаты, погибло только четыре тысячи человек, а огромное количество солдат, рассеявшихся по окрестностям, вскоре вновь присоединились к своим частям. Месье де Субиз потерял одного из своих младших сыновей, служившего в тяжелой кавалерии, а Гуффье, драгунский полковник д’Обинье, майор Гвардейского полка и генерал-майор армии Берньер, бригадный генерал милорд Клэр и бригадир кавалерии Бар, человек редких достоинств и мой близкий друг, были убиты. Были раненые и много знатных пленных, с коими Мальборо обращался в высшей степени учтиво и разрешил многим, заручившись их словом, на три месяца вернуться во Францию. Король узнал об этой катастрофе лишь в среду утром 26 мая. Всех поразила глупость маршала де Вильруа, который с той же почтой прислал Данжо письмо, в коем превозносил его сына, успокаивая тем, что его рана от удара саблей по голове вовсе не опасна; обо всем прочем он не упоминал ни словом. Я тогда
1706. Спешный отъезд Шамийяра во Фландрию
815
находился в Версале. Никогда еще двор не знал ни подобного смятения, ни такого уныния, усугубляемого тем, что о случившемся известно было лишь в общих чертах, письма не приходили в течение шести дней, так как даже почтовая связь была прервана. В неведении относительно подробностей и последствий этого несчастного сражения, в тревоге за судьбу близких и друзей дни казались всем годами. Король был вынужден самолично расспрашивать то тех, то других, но сообщить ему никто ничего не мог.
Спешный отъезд Шамийяра Выведенный из терпения этой полной неиз- во Фландрию вестностью, он решил послать во Фландрию
Шамийяра, дабы хоть через него получить надежные сведения, узнать о состоянии армии, успехах врагов и результатах переговоров, каковые ему предстояло провести с курфюрстом и маршалом де Вильруа. В воскресенье 30 мая, окончив около пяти часов работать с Королем, который намеревался после этого прогуляться в Трианоне, Шамийяр сел в почтовую карету, сказав, что едет в Л’Этан, где я как раз обедал с его женой и дочерьми, и тотчас же отбыл в Лилль. Исчезновение человека, в ведении коего находились финансовое и военное ведомства и коему, ввиду столь неблагоприятных обстоятельств, надлежало давать множество безотлагательных распоряжений, не могло не вызвать величайшего удивления при дворе. Появление Шамийяра в армии вызвало там не меньшее удивление. Он нашел ее близ Кортрейка, куда, узнав о его приезде, прибыл маршал де Вильруа, и было замечено, что после этой встречи в их отношениях возникла некоторая холодность. На следующий день министр посетил курфюрста, каковой принял его как государь, удрученный несчастьем и сознающий затруднительность своего положения. Вильруа почти не принимал участия в их встречах. После трехчасовой беседы с курфюрстом Шамийяр возвратился в Кортрейк. На другой день он снова беседовал наедине с курфюрстом, но не так долго. При возвращении в Кортрейк Вильруа проделал с ним часть пути, а затем развернулся и направился в свою штаб-квартиру. Шамийяр беседовал со многими генералами и офицерами и почти ежедневно слал Королю депеши из Фландрии. Он прибыл в Версаль в пятницу 4 июня около восьми часов вечера и тотчас же направился к Королю в апартаменты мадам де Ментенон, где вплоть до ужина давал ему отчет о своей поездке. Наконец-то стало известно, что
816
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
после нескольких форсированных маршей армия достигла 1ента и что курфюрст настаивал на том, чтобы она там и осталась и охраняла подступы к Шельде; что маршал де Вильруа решительно этому воспротивился, но, против воли, вынужден был созвать военный совет, где граф де Л а Мотт открыто выступил в поддержку мнения курфюрста, хотя маршал, предлагая свой план, говорил с высокомерием командующего, который желает принудить всех поддержать свое мнение, что все и сделали из страха перед ним. Курфюрст горько жаловался на это и прилюдно, и в узком кругу, говорил, что нельзя предаваться унынию, что принятое решение дурно и будет иметь гибельные последствия; однако он не воспользовался своей властью, чтобы заставить себе повиноваться, ибо опасался переменчивости двора, от которого общие несчастья делали его еще более зависимым. Армия оставила свои позиции, ушла из-под 1ента и встала близ Менена;109 всю пехоту и значительную часть кавалерии вместе с командирами разместили в крепостях, прочие расположились в Лилльской шателении110 и ее окрестностях. Таким образом, за исключением Намюра, Монса и очень небольшого числа крепостей, все Испанские Нидерланды и часть наших были потеряны. Никогда еще события не происходили с такой стремительностью. Враги были поражены этим не меньше нас. Возвращение тех, кого считали погибшими, делало горечь поражения еще более непереносимой. Но что было утрачено безвозвратно и все погубило, так это способность маршала де Вильруа трезво мыслить. Ничто не могло вернуть ему ее, никто не мог его успокоить. Ему повсюду мерещились враги, опасности и поражения. Его сын и Сутернон, который пользовался его доверием, но которого он намеренно не уведомил о своем плане, узнали о нем за два дня до сражения. Они заклинали его отказаться от своего намерения; они даже бросились перед ним на колени, умоляя не делать этого, — он остался непреклонен. Удрученный роковым исходом своего плана, замысленного им одним и осуществленного, несмотря на предостережения тех, кому удалось узнать о нем, снедаемый угрызениями совести, оттого что, несмотря на неоднократные приказания, он не дождался Марсэна и его войск, маршал де Вильруа окончательно потерял голову. Он не желал никого слушать, оставаясь после сражения таким же непреклонным, как и до него, так что его власть и страх, который он внушал в силу своего положения при дворе, сделались для государства язвой, каковая, становясь все более глубокой и опасной,
1706. Безмерная снисходительность Короля по отношению к Вильруа 817
вскоре поставила его на волосок от гибели. Трудно назвать другое сражение, которое при столь незначительных потерях имело бы столь стремительные и столь катастрофические последствия. Несмотря на внешнее спокойствие, с коим Король принял известие о поражении, он был уязвлен им до глубины души. Особенно задело его то, что дурно отзывались о его лейб-гвардейцах, и он сам выражал крайнее неудовольствие, озабоченный тем, что под вопрос была поставлена их честь, а возможно, и его безопасность. Он вызвал из армии д’Авиньона, помощника их майора, человека ничтожного и готового на все ради денег. Придворные же воины отзывались о них очень хорошо, что, однако, никого не убеждало. Это не значит, что имелись основания дурно говорить о лейб-гвардейцах, просто сии свидетельства были не слишком убедительны. Король с такой радостью ухватился за них, что послал сообщить гвардейцам, находившимся в различных покоях дворца, что его подозрения рассеялись и что он вполне доволен ими. Другим такой род реабилитации не показался достаточным. Но, как бы ни вели себя гвардейцы в этом столь дурно организованном сражении, они и ранее, и впоследствии во всех баталиях, в коих участвовали, выказывали такую несравненную храбрость, что одно имя их рождало во всех войсках желание сравняться с ними, а у врагов, по их собственному признанию, — зависть и страх, стяжавшие гвардейцам неувядаемую славу.
Безмерная снисходитель- Ответственность за сей прискорбный поворот ноешь Короля по отношению событий полностью ложилась на маршала де к Вильруа и ни с чем не срав- Вильруа. Необдуманный и безрассудный план, нимое сумасбродство по- о коем он не уведомил никого, скрыв его даже следнего от курфюрста, хотя тот являлся главнокоманду¬
ющим; никудышное исполнение и выбор места для сражения, каковое в свое время месье де Люксембург в его присутствии признал совершенно для того не пригодным; тягостные последствия, вызванные помрачением рассудка и упрямством маршала; его поспешность и неисполнение приказа дожидаться соединения с двигавшимися к нему и столь близкими войсками Марсэна; открытое возмущение армии, утратившей к нему какое бы то ни было уважение; совершенно оправданное недовольство курфюрста, имевшего к тому такие серьезные основания, — все это заставило Короля понять, что его расположение к маршалу должно
818
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
отступить перед сими обстоятельствами. Генерал армии императора наверняка, по решению придворного Военного совета, поплатился бы за подобное головой; у нашего же генерала, пожелай он того, были все возможности еще более упрочить свое положение. Король жалел Вильруа, защищал и собственноручно написал ему, что военное счастье отвернулось от него; что он ему советует и просит его, как друг, прислать прошение об отставке с поста командующего армией, ибо хочет, чтобы все считали, что он освобождает его от командования, лишь уступая его собственной настоятельной просьбе; что он примет его с еще небывалыми изъявлениями дружбы и что маршал сможет убедиться, сколь велика будет благодарность за жертву, принять каковую тяжелее, чем принести, но каковую нынешняя ситуация делает необходимой; и что о сути дела будет известно только ему одному, ибо Король гарантирует, что видя, как он обращается с маршалом, все будут убеждены, что только из-за настоятельных просьб последнего Королю пришлось дать ему разрешение оставить командование армией и возвратиться ко двору. Тому, кто не видел всего этого собственными глазами, сие может показаться невероятным. Но я не только имел возможность благодаря Шамийяру взглянуть на черновики подписанных Королем посланий к маршалу, в высшей степени настоятельных и дружественных, коими государь пытался сломить сопротивление маршала, — я знал об этом также от людей, коим Король, уязвленный в конце концов упорством маршала, горько на него жаловался. Получив первое собственноручное письмо Короля, Вильруа увидел в нем лишь милость, удивительную в его нынешнем положении, и милость сия ослепила его. Он решил, что, оставаясь непреклонным, сможет сохранить свои позиции и что неслыханное и столь удивительным образом проявленное к нему благоволение Короля, который не мог бы выказать большего даже собственному брату, свидетельствует о том, что государь никогда не решится насильно отрешить его от должности. Итак, предварив свой ответ изъявлениями благодарности осчастливленного монаршей милостью царедворца, маршал написал, что не станет лицемерить и притворяться раненым или больным; что ему просто не повезло, ведь сам он не совершил никакой ошибки; что он не может найти убедительного основания для прошения об отставке и не желает оным прошением себя обесчестить, признав себя таким образом недостойным и непригодным командовать армиями, чего государь сам удостоил его,
1706. Вильруа отозван; Вандом назначен на его место
819
и нанести таким образом оскорбление сделанному монархом выбору. Этот первый ответ огорчил, но не рассердил Короля. С дружеским снисхождением он приписал его удрученному состоянию человека, от которого требуют добровольно уйти с такого высокого поста, да еще при столь прискорбных обстоятельствах. Он послал второе, третье, четвертое письмо, все написанные в том же духе, но ответы маршала оставались неизменными. В последнем письме, все еще пребывая под обаянием своего первоначального заблуждения, он дерзко заявил Королю, что тот волен отобрать у него командование армией и поступить с ним так, как сочтет нужным; что он, не ропща, смиренно подчинится, но не следует ожидать от него, что он признает сие решение справедливым. Уже после первого письма решено было отозвать его, но так, чтобы все считали, что сделано сие лишь по его собственным настоятельным просьбам. Последнее же письмо так возмутило Короля, что он утратил и терпение, и надежду образумить человека, до такой степени утратившего трезвость суждений. Не оставляя попыток дружескими уговорами склонить Вильруа к желаемому решению, Король тем временем послал гонца к месье де Вандому с предложением взять на себя командование армией во Фландрии. Вандому на роду было написано исправлять ошибки маршала де Вильруа или, по крайней мере, быть для того избранным; именно так после кремонского дела был он поставлен во главе Итальянской армии. Вандом, при всех своих странных фантазиях, пристрастиях и имеющихся у него покровителях, понимал, сколь трудно ему будет взять Турин и успешно вести кампанию в Италии. Благодаря прибывшим тотчас после сражения при Кальчинато подкреплениям принц Евгений сумел полностью изменить там обстановку и характер военных действий.
Вильруа отозван; Вандом Вандом вынужден был от решительных и побе- назначен на его место. доносных действий перейти к обороне и, остава-
Месье герцог Орлеанский ясь на словах заносчивым и самонадеянным, по- в Италии нимал затруднительность своего положения;
а посему предложение оставить Италию он счел для себя подарком судьбы. Он оставил там незапятнанную репутацию, но не в глазах этой страны или имперцев, а в глазах двора и того, что во Франции именуется светом, и репутация сия позволила ему вкусить во время недавне¬
820
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
го приезда ко двору и в Париж триумфальные почести, достойные героев Древнего Рима. Он был в восторге от того, что ему удалось, не рискуя своей репутацией, избавиться от обременительного давления министра и его зятя в том, что касалось осады Турина. Ему льстило, что в нем видели спасителя, и к тому же предназначенная ему роль пришлась ему весьма по душе. Все считали положение во Фландрии безнадежным; если он не сможет ничего там исправить, сие будет поставлено в вину тому, кто все там погубил, в то время как его, Вандома, малейший успех станет превозноситься как великое чудо. В то же время он сумел изобразить жертвой то, что считал своим спасением, а благодаря покровительству и благоволению, коими он пользовался, эта мнимая жертва была сочтена подлинной, и Король был ему за то бесконечно признателен. А пока в глубочайшей тайне принимались все эти решения, необходимо было назначить нового командующего в Италию. Шамийяр, до крайности удрученный несчастьями, следовавшими одно за другим с тех пор как он стал министром, подумал, что присутствие одного из принцев крови во французской армии может сыграть немаловажную роль. Ранее он уже предлагал направить во Фландрию принца де Конти. Он хотел привлечь принцев крови на свою сторону, а с их помощью — и общество, показав ему, что, движимый исключительно заботами о благе государства, он сам предлагает то, чего более всего боялись и избегали его предшественники. При этом Шамийяр наткнулся на столь решительное противодействие Короля (для которого достоинства принца де Конти и всеобщая к нему любовь и уважение, коих он желал бы для месье дю Мэна, были гораздо более тяжким прегрешением, чем его путешествие в Венгрию)111, что, после того как Король назначил месье де Вандома во Фландрию, он не осмелился предложить направить принца де Конти в Италию; к тому же он не без оснований опасался взрывов неизменно яростной ревности со стороны Месье Герцога. Он предложил остановить выбор на месье герцоге Орлеанском, чей ранг112 и право первородства лишали принцев крови каких бы то ни было оснований выражать неудовольствие оказанным ему предпочтением. Король, до сих пор и не помышлявший о том, чтобы поручить командование армиями своим кровным родственникам (во-первых, потому, что не желал слишком их возвеличивать, а во-вторых, — из-за месье дю Мэна, чью полнейшую непригодность к такого рода деятельности он с горечью признавал), под гнетом необходимости и удручающего стечения обстоятельств позво¬
1706. Граф Тулузский возвращается в Версаль, а его флот — в Тулон
821
лил убедить себя своему любимому министру, который к тому же постарался заручиться поддержкой мадам де Ментенон. Ни месье герцог Орлеанский, ни кто бы то ни было из принцев крови и не помышляли о службе, давно утратив на то всякую надежду; мысль о них никому не приходила в голову, ибо все знали, что Король считает сие неприемлемым; однако во вторник 22 июня в Марли Король, попрощавшись со всеми, кто обыкновенно находился в его кабинете после ужина, позвал месье герцога Орлеанского, выходившего вместе с прочими, и добрую четверть часа беседовал с ним наедине. В тот вечер я задержался в салоне, где все вдруг принялись оживленно обсуждать это необычное событие. В неведении мы пребывали недолго: месье герцог Орлеанский, выйдя от Короля, прошел через салон в апартаменты Мадам, некоторое время спустя вернулся и сообщил всем, что отправляет^ ся командовать армией в Италию, что месье де Вандом будет там ждать его и тотчас же по его прибытии отбудет командовать армией во Фландрию, откуда отозван маршал де Вильруа. Во время вечерней аудиенции Короля, куда со времени его продолжительного приступа подагры доступ был ограничен, Король, хотя и уязвленный непреклонностью маршала де Вильруа, сказал, тем не менее, щадя его, что маршал так настоятельно просил у него разрешения возвратиться, что он не мог ему в этом отказать.
Опала маршала de Вильруа Это была последняя спасительная соломинка,
за которую, пользуясь расположением Короля, он мог еще ухватиться после крушения; однако он имел глупость оттолкнуть ее, что и стало в конечном счете причиной его опалы. Но об этом я расскажу позже, дабы сейчас не прерывать рассказ о событиях более интересных. Ему было приказано немедленно возвратиться; затем Король послал ему другое письмо с приказанием дожидаться месье де Вандома во Фландрии, где враги очень быстро овладели Остенде и Ньивпортом;113 после чего маршал де Вобан был послан в Дюнкерк командовать в этой части приморской Фландрии.
Граф Тулузский возвраща- Вечером того дня, когда Король получил го- ется в Версаль, а его флот— рестное известие о сражении при Рамийи, ме- в Тулон сье граф Тулузский, оставив маршала де Кёвра
еще на несколько дней в Тулоне, прибыл в Вер¬
822
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
саль и тотчас направился к Королю в покои мадам де Ментенон, где очень долго беседовал с ним. До 8 мая он стоял на якоре перед Барселоной. Посланные им на разведку фрегаты уведомили его о приближении вражеского флота, насчитывавшего не менее сорока пяти кораблей. Но милейший Поншартрен позаботился о том, чтобы у нашего адмирала не было достаточного количества кораблей, способных дать им отпор. Прежде чем оставить свои позиции, он и маршал де Кёвр долго совещались с маршалом де Тессе и Пюисегюром, после чего поздно вечером снялись с якоря. 11 мая они вошли в Тулонскую гавань. Уход нашего и прибытие вражеского флота под Барселону полностью изменили соотношение сил. Осажденные получили мощное подкрепление, а осаждающие столкнулись с множеством новых препятствий.
Снятие осады с Барселоны Видя невозможность продолжать осаду и все
трудности отступления после ее снятия, Тессе убедил короля Испании допустить герцога де Ноая ко всем совещаниям, каковые придется вести в связи с этим. Ноай совсем недавно стал бригадным генералом и не участвовал еще и в четырех кампаниях114, так как продолжительная болезнь летом удерживала его при дворе, а оспа, которая сразила его, едва он появился под Барселоной, и от которой он только-только оправился, помешала ему не только служить бригадным генералом во время этой осады, но и просто быть в курсе того, что там происходило; однако он был племянником мадам де Ментенон и, в качестве такового, прекрасной порукой для Тессе. Таким образом, все возникавшие затруднения обсуждались в его присутствии. Оказалось, что инженеры были столь медлительны и несведущи, что на них нельзя было ни в чем положиться, а из-за недавно введенной Королем продажности должностей в артиллерии, о чем я в свое время рассказывал115, купившие свои должности офицеры не только ничего не смыслили в своем деле, но в ходе сей осады и в дальнейшем постоянно тратили время на бессмысленное перемещение орудий и намеренно худо выбирали место для своих батарей, чтобы иметь основание вновь перемещать их, ибо за все эти передвижения они получали денежное вознаграждение, приумножить каковое были вовсе не прочь. Осажденная снаружи армия, коей провиант уже давно доставлялся только по морю, после ухода нашего флота и прибытия флота английского лишилась как этого, так и всех прочих источников ежедневного довольствия. Как бы король Испании
1706. Король Испании через Фуа прибывает в Памплону
823
ни противился, все эти обстоятельства в конце концов убедили его в необходимости снять осаду. Затем нужно было решить, каким образом осуществить это и куда направить армию. Все согласились, что нет ни малейшей возможности отойти через Каталонию, где повсюду были мятежники и обступавшие армию толпы жестоких микелетов, поддерживаемых мятежниками королевства Валенсии, владевшими рядом крепостей. Было решено двигаться к границе Франции и, добравшись до Руссильона, обсудить дальнейшие действия. Осада была снята в ночь с 10 на 11 мая116, на четырнадцатый день после открытия траншеи. Мы бросили сто артиллерийских орудий, сто пятьдесят тысяч фунтов пороха, тридцать тысяч мешков муки, двадцать тысяч мешков ячменя, пятнадцать тысяч мешков пшеницы и множество бомб, ядер и прочего снаряжения. В течение недели на армию с тыла и с фланга то и дело нападали спускавшиеся с гор микелеты. Герцог де Ноай, экипаж которого они не трогали ни при осаде, ни во время отступления, ибо любили его отца за то, что он спас жизнь одному из их предводителей и в целом по-доброму с ними обходился, решил пригласить pix для переговоров. Его имени оказалось достаточно, чтобы вожаки микелетов спустились с гор и пришли к нему. Они обещали ему больше не нападать на армию и не стрелять по войскам при условии, что он не станет жечь их край. Договор был точно исполнен обеими сторонами, и армия без помех завершила свой переход, который занял еще три дня, оказавшихся мучительными из-за свирепых ос. Армия изнемогала; за время отступления она потеряла всех отставших и мародеров, так что общие потери с начала осады составили около четырех тысяч человек. И тем не менее воля к победе была всегда настолько сильна, что, несмотря на все препятствия, армия овладела бы Барселоной, если бы не те помехи, что чинили ей наши артиллеристы и инженеры.
Король Испании через Фуа По прибытии к замку Монтгри117 встал вопрос прибывает в Памплону, о том, что делать королю Испании. Одни полага-
а затем — в Мадрид ли, что ему следует дожидаться разрешения этой
прискорбной ситуации во Франции, другие считали, что разумнее для него будет добраться до Версаля. Герцог де Ноай, как он сам говорил мне (за истину не ручаюсь), высказал совершенно противоположное мнение, которое оказалось спасением для короля Испании. Он утверждал, что отступление во Францию или поездка ко двору обернутся потерей драгоценного времени, не говоря уже о том, что сие будет зловещим
824
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
образом истолковано; что враги обеих монархий сочтут это отречением, а те в Испании, кто остался ему привержен, увидят в этом недостаток мужества и измену — как им, так и самому себе; что, сколь бы мало ни оставалось у короля Испании людей, средств и возможностей, он должен пройти через горы Фуа до Фуэнтеррабии118, а оттуда любой ценой присоединиться к королеве и ее приверженцам; явить себя своему народу, попытаться этим единственным способом пробудить его мужество, преданность и жажду действовать, собрать в войско всех, кто может держать оружие, проникнуть в Испанию и в самый Мадрид, иначе все будет потеряно, ибо враги любой ценой постараются закрепиться по всей Испании и, конечно, в столице. К счастью, именно это решение и было принято. Армия остановилась в Руссильоне, а король Испании отбыл в Тулузу, чтобы через Фуа и По добраться до Фуэнтеррабии, имея в качестве эскорта два драгунских полка, несколько находившихся при нем испанских грандов и герцога де Ноая, пожелавшего проводить его до Фуэнтеррабии. Маркиз де Бранка был послан к Королю, чтобы доложить ему обо всем, получить его распоряжения и доставить их в По королю Испании. Вечером 28 мая Бранка прибыл в Версаль и тотчас же был принят Королем у мадам де Ментенон, куда его отвел Шамийяр.
Тессе возвращается ко двору, Король давно уже ожидал это печальное изве- герцог деНоай один получа- стие. Он одобрил принятое решение, передал ет звание генерал-лейтенан- королю Испании тридцать батальонов и два- та и становится главноко- дцать эскадронов, которые после снятия осады мандующим в Руссильоне были отведены в Руссильон, и всех служивших
там генералов, дал Тессе разрешение вернуться во Францию, произвел герцога де Ноая, единственного из всех, в генерал- лейтенанты и назначил его главнокомандующим в Руссильоне, после того как он возвратился, проводив короля Испании до места назначения. Вот так стремительно, после своей третьей, ну, может быть, четвертой кампании, герцог де Ноай, в качестве любимого племянника мадам де Ментенон, перескочив через все ступени, был произведен в высокое звание. То же самое было в свое время сделано для любимого зятя Шамийяра, только Ла Фейад был на двадцать лет старше119. А Тессе имел честь оказать поддержку им обоим. Ранее уже говорилось о том, что он сделал для Л а Фейада. А сейчас он ни в коем случае не хотел возвращаться в Испанию, где, как он видел, все было потеряно; он предпочитал переложить бремя
1706. Королева Испании и прочие в Бургосе
825
на находившегося там Бервика, а положение дел там было ему слишком хорошо известно, чтобы не постараться доставить герцогу де Ноаю назначение в Руссильон. Он сказался больным, как некогда это делал в Савойе и в Италии, затем, чтобы потянуть время, провел несколько дней на водах в Баларюке120 и возвратился ко двору.
Пока Бранка, много лет спустя ставший маршалом Франции, спешил с донесением в Версаль, король Испании послал герцога д’Авре к королеве Испании, которую последний застал в Мадриде, где она была оставлена регентшей, а сам верхом отправился из По в Памплону, а не в Фуэнтеррабию, сопровождаемый коннетаблем Кастилии (своим майордомом-майор), главным шталмейстером герцогом де Медина-Сидония (ему тогда было более шестидесяти лет), капитаном лейб-гвардии герцогом де Осуна и несколькими лакеями, и прибыл туда 1 июня, встреченный восторженными криками толпы. 2 июня он выехал из Памплоны в Мадрид. Из депеши герцога де Ноая Король 14 июня узнал о том, что прибывший в Мадрид король Испании был встречен радостным ликованием;121 сопровождавший его герцог де Ноай без промедления отбыл в Руссильон.
Бервик тем временем находился в весьма затруднительном положении, ибо имел в своем распоряжении лишь горстку плохо организованных войск, коим противостояла португальская армия, с которой он не мог сойтись лицом к лицу, которая забирала все, что было ей по вкусу, шла туда, куда ей вздумается, заставляя его покидать свои позиции и отступать. Однако он упорно держался поблизости от нее, делая вид, что пытается отстоять ущелья и реки, и замеддяя ее продвижение в той мере, в какой талант может возместить отсутствие сил. Но все его искусство и все его хитрости не смогли помешать португальцам повернуть к Мадриду и приблизиться к нему.
Королева Испании и прочие в Бургосе, король Испании присоединяется к Бервику; придворные разъезжаются кто куда; враги овладевают Мадридом; Тессе является к Королю. Вазе передает Королю драгоценности короля и королевы Испании
Королева вместе с детьми122 и свитой покинула Мадрид 18 июня, чтобы ехать в Бургос, расположенный по дороге на Памплону. Король выехал из столицы 21 июня, чтобы самому встать во главе маленькой армии Бервика; Амело последовал за ним, а советники—за королевой. Многие гранды удалились в свои владения, кардинал Порто- карреро отбыл в Толедо, оставив в великом унынии Мадрид, коим вскоре после того овладели
826
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
португальцы;123 но в городе они не обнаружили ни одного гранда, ни кого бы то ни было из членов Советов. Король Испании и Бервик повернули к Бургосу, где к ним должны были присоединиться французские войска: двадцать эскадронов и тридцать батальонов из числа тех, что были под Барселоной. Кое-кто из грандов тоже присоединился к ним, а другие отправились к королеве в Бургос. В течение шести недель положение оставалось катастрофическим, так что королева поручила Вазе, тому французскому лакею, о котором я уже упоминал124, отвезти во Францию как все драгоценности короля, так и свои собственные. Вазе прибыл в Версаль одновременно с маршалом де Тессе. Он передал Королю все драгоценности и среди них бесценную грушевидную жемчужину, знаменитую Странницу, которая своей формой, весом, величиной и неповторимым блеском и прозрачностью не может сравниться ни с одной из тех, что я когда-либо видел. Наконец, французские войска прибыли в Испанию и в самом конце июля присоединились к королю и Бервику. Эрцгерцог тем временем находился в Сарагосе125, предоставив своей армии свободу действий.
Рвение шпанских епископов Особенно отличились испанские епископы, ко- и населения', епископ Мурсии торые за свой счет набирали войска и давали
королю Испании значительные суммы. Более чем кто-либо усердствовал епископ Мурсии, который, будучи просто сельским священником, стяжал себе такую известность своей добродетелью, что король Испании удостоил его епископства, и деятельность его на этом посту стала примером для всех прочих. Кардинал Портокарреро, имевший все основания быть недовольным, тем не менее давал значительные суммы и неизменно выказывал свою преданность. Преданность прелатов была исключительно важна ддя короля. Они постарались разослать по своим епархиям специально выбранных проповедников, дабы те укрепляли в верности и усердии население, чья помощь оказалась весьма существенной и очень полезной. Бервик, получив французское подкрепление в виде двадцати эскадронов и тридцати батальонов, сумел полностью переменить характер этой войны. Он предстал перед врагом вместе с королем Испании и повсюду искал возможности вступить в бой. Вражеская армия на сей раз перешла к обороне и начала отступление по всей линии фронта. Наши войска теснили ее, она теряла захваченное. Народ, вооружившийся по всей
1706. Мадрид во власти короля Испании
827
Кастилии, воспрял духом и без помощи войск заставил отступить эрцгерцога, прибывшего в свою армию. Так была отбита Сеговия, где португальцы держали гарнизон из пятисот человек, коим было разрешено выйти из крепости при условии, что они уйдут в Португалию по указанной им дороге и в течение шести месяцев не поднимут оружия против короля Испании.
Сей государь, чьи действия ничто уже не стесняло, отправил маркиза де Мехорада в сопровождении пятисот конников в Мадрид, оставленный португальцами126. Он был встречен там с величайшим ликованием, и мало-помалу враги были полностью изгнаны из Кастилии. Король Испании возвратился в Мадрид в конце сентя-
,127
Мадрид во власти короля Испании и прибывшей следом за ним королевы; враги изгнаны из Кастилии.
Граф де Оропеса переходит на сторону эрцгерцога.
Направлявшийся к нему же патриарх Индий арестован бря127, а следом за ним вернулась и не таившая вместе с графом и графиней своей безмерной радости королева. Тем време- деЛемос. Испанский двор нем Бервик преследовал эрцгерцога, который избавляется от нежелатель- под его натиском сдавал одну позицию за дру- ныхособ гой. Бервик взял Куэнку, но Малага и остров
Мальорка оставались в руках эрцгерцога, к коему они добровольно перешли в пору его успехов. В ту же пору граф де Оропеса, председатель Кастильского совета, к моменту прибытия короля Испании в свою страну уже два года находившийся в ссылке, откуда монарх не счел нужным возвращать его, вместе со всей своей семьей примкнул к эрцгерцогу. Патриарх Индий, направлявшийся к нему же, был арестован вместе с сопровождавшими его графом и графиней де Лемос. Мадам Орсини, вернувшаяся вместе с королевой в Мадрид, воспользовалась возможностью выдворить из дворца триста дам, которые либо отказались последовать за своей повелительницей, либо имели родственников, выказывавших приверженность эрцгерцогу. Таков был неожиданный результат неудачной осады Барселоны, едва в одночасье не лишившей Филиппа V его трона, который, однако, был столь же стремительно ему возвращен благодаря его собственному мужеству, любви Кастилии, мудрости и храбрости Бервика и незамедлительной помощи Короля, его деда. Я не хотел прерывать рассказ об этом важнейшем событии сюжетами гораздо менее интересными, к коим сейчас, однако, следует обратиться.
828
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Конпгад становится майо- Король довольно быстро произвел назначения ром Гвардейского полка; его на должности погибших в сражении при Ра- происхождение, его характер мийи. Контад, дворянин из Анжу, о котором далее пойдет речь, был назначен майором Гвардейского полка. Король знал его отца, потому что тот дарил ему красивых и отлично натасканных легавых. Сын, недурно сложенный, приятной наружности, умел держать себя при дворе, очень нравился дамам и приударял за ними, причем порой не без выгоды для себя. Он близко сошелся с герцогом де Гишем, коему и был обязан вышеупомянутой должностью, каковую исполнял в высшей степени достойно и благородно. Со всеми почтительный, он пришелся по душе и придворным, и генералам, ни с кем не портил отношений, был учтив и предупредителен с мужьями, чьим женам сумел приглянуться; притом он оставался порядочным человеком, желанным и в Париже, и при дворе, и в армии, и в самом изысканном, блистательном и полезном для него обществе, сохраняя неизменным свое положение во все времена и при любых переменах, пользуясь доверенностью тех, кто правил и кто командовал; и что самое удивительное, при этом он вовсе не был умен и написать обычное письмо было для него непосильной задачей.
Месье де Субиз получает Месье де Субиз получил пятьдесят тысяч экю сто пятьдесят тысяч из сумм за вакантные должности в роте тяжелой
ливров, а его сын — рекомен- кавалерии128, с учетом потерянной должности дацию в кардиналы его погибшего сына, а 12 июня он объявил
в Марли, что его другой сын получил рекомендацию в кардиналы: Король, не в силах устоять перед прекрасными очами мадам де Субиз, некоторое время назад дал ей сие обещание.
В это же самое время многих видных персон настигла смерть.
Смерть шевалье де Курселя Умер шевалье де Курсель, генерал-лейтенант, и его родня служивший в Люксембурге и отличившийся на
войне. Он был не слишком знатного рода и носил фамилию Шамлэ. Его бабка была сестрой первого маршала де Виль- руа129. Первым браком она сочеталась с виконтом де Талларом по фамилии Бонн, состоявшим в родстве с покойным коннетаблем де Ледигьером;
1706. Смерть Бру, епископа Амьена; его характер
829
единственная дочь от этого брака была матерью маршала де Таллара. Вторым браком она сочеталась с Курселем, генерал-лейтенантом артиллерии, и ее скандальные галантные похождения, кои в ту пору еще не выглядели чем-то привычным, сделали ее притчей во языцех и поссорили со всей семьей. Она была очень умна и умерла в 1688 году в глубокой старости.
Смерть Моншеврёя Моншеврёй так часто появлялся на страницах
этих «Записок», что мне нечего добавить к уже сказанному; он умер в Сен-Жермене. Его сын Морнэ наследовал это губернаторство130 и охотничий королевский округ.
Смерть Бурлемона Бурлемон носил фамилию д’Англюр. Он был ге¬
нерал-лейтенантом, в свое время много служил, а когда поссорился с месье де Лувуа, последний приказал снести Стенэ, где Бурлемон был губернатором. Человек в высшей степени порядочный и светский, он был другом моего отца. Не знаю, каким образом ему удалось заманить в сети Шамаранда и выдать за него свою единственную дочь, которая была на редкость уродлива, но исполнена достоинств и добродетели. Он был очень стар. Его брат умер в сане архиепископа Бордо.
Смерть мадемуазель де Фуа Умерла старая мадемуазель де Фуа, тетка с отцовской стороны герцога де Фуа, очень богатая и очень умная, как я слышал от месье де Лозена, отчасти унаследовавшего ее ум. Она никогда не соглашалась покинуть свои владения, где жила как знатная дама, чьи высокомерные выходки прощали из уважения к возрасту и по привычке, но которые в нынешнее время были бы совершенно неуместны.
Смерть Бру, епископа Амье- Бру, епископ Амьена, происходил из парижской па; его характер семьи; среди духовенства он отличался своей
добродетелью и благочестием, разумным управлением епархией, умением вести церковные дела, приверженностью принципам, принятым в королевстве131, и добрым нравом, мудростью и осмотрительностью. Он был некогда священником Короля и навсегда со¬
830
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
хранил светскую обходительность; его уважали в свете, и он всегда оказывался желанным гостем в самом изысканном обществе; он был близким другом великого епископа Mo и всех наиболее достойных и просвещенных прелатов. Он приходился дядей по отцовской линии жене президента де Мема, ставшего впоследствии первым президентом. Его кончина была невосполнимой утратой для епископства, которое было отдано какому-то бородатому сульпицианцу.
Смерть аббата Тетю; его Аббат Тетю, человек удивительно своеобыч-
характер; своеобразие его ный, всю жизнь вращался в лучшем парижском
личности и придворном обществе и сам был человеком
благовоспитанным и приятным в общении. В былые времена он дневал и ночевал в отеле Альбре, где близко сошелся с мадам де Монтеспан, которую в даже пору ее беспримерного возвышения мог видеть, когда ему вздумается, и говорить ей все, что пожелает. Он там сошелся также и с мадам Скаррон; он встречался с нею в пору ее безвест- ности, когда она воспитывала детей Короля и мадам де Монтеспан; но и после того, как судьба чудесным образом вознесла ее, он по-прежнему мог видеть ее, когда хотел. На протяжении всей жизни они часто писали друг другу, и нужно признать, что он играл при ней не последнюю роль; он был другом всех, кто более всего был к ней приближен, и особенно месье де Ришельё и его жены, статс-дамы, а также мадам д’Эдикур и мадам де Мон- шеврёй. У него было множество влиятельных друзей среди всех сословий, но он ни для кого не понуждал себя, даже для мадам де Ментенон. Далеко не всякий мог зазвать его к себе. Он был одним из первых среди мужчин, кто страдал от внутренних испарений;132 сие недомогание в сочетании с тиком, который то и дело искажал лицо, крайне его удручало. Он старался во всем быть первым; над этим посмеивались, но ни в чем ему не препятствовали. Он был надежным другом, всегда готовым прийти на помощь. Пользуясь своими связями, он нередко оказывал весьма значительные услуги, содействовал продвижению и даже возвышению и богатству. И при этом оставался простым, ничуть не честолюбивым, бескорыстным, добрым и порядочным человеком, хотя и очень горячим, очень опасным, не склонным ни прощать, ни даже отказываться от преследования того,
1706. Смерть матери маршала де Виллара; ее характер
831
кто хоть чем-то задел его. Он был высокого роста, худой, светловолосый, и в восемьдесят лет он приказывал медленно выливать ему на лысую голову кувшин ледяной воды, так чтобы ни одна капля не упала на пол, и это он часто проделывал на протяжении многих лет. Он оказал немало услуг архиепископу Арля, ставшему впоследствии кардиналом де Майи, и еще многим другим, а кое-кому помешал преуспеть. Смерть его стала потерей и для друзей, и для общества. Это был человек, во всем заслуживавший уважения, с мнением коего считались вплоть до последнего его часа.
Смерть де Рода, его харак- Месье де Род был последним представителем тер древнего и благородного рода По, предок его
был в числе первых награжденных орденом Золотого Руна при учреждении Ордена Филиппом Добрым133. Некогда он был главным церемониймейстером, как и его предки, для которых Генрих III учредил сию должность, постоянно бывал при дворе и в высшем свете и славился своими галантными похождениями, одно из которых наделало столько шума, что мадемуазель де Тоннерр была исключена из штата фрейлин Мадам Дофины134. Он прекрасно служил и всегда имел множество друзей. Он был высок ростом, хорошо сложен, очень умен — умом приятным, но слишком независимым, а посему не подходящим для двора Людовика XIV. Почувствовав отвращение к придворной жизни, он философом поселился в Париже, где женился на Анне Мари де Симиан, вдове другого Симиана, от которой у него осталась только одна дочь, не имевшая детей от принца Изенгиенского; о ее смерти было недавно сказано135. Уже очень давно терзаемый подагрой, Род умер, не дожив до старости. Это о нем и о Жеврах было сказано, что изделие лучше делателя136.
Смерть матери маршала В это же время маршал де Виллар потерял свою
де Виллара; ее характер мать, которая была теткой с отцовской стороны покойного маршала де Бельфона. Маленькая сморщенная старушка, казавшаяся совсем бесплотной, но ни на йоту не утратившая своего ума, она всю жизнь вращалась в высшем обществе и вплоть до кончины в восемьдесят пять или восемьдесят шесть лет сохраняла бодрость и светлый ум, была остроумна, любила вольные шут¬
832
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ки и порой бывала язвительна и зла. Ее более других изумлял огромный успех сына; она хорошо его знала и советовала ему всегда много говорить о себе Королю и никогда — всем прочим137. Как ни старалась она скрыть свое к нему отношение, все равно было видно, что она его ни во что не ставит. Она славилась несравненно меткими изречениями, кои произносила, казалось, без всякого умысла.
Смерть мадам де Гасе Гасе, впоследствии маршал де Матиньон, поте¬
рял жену138, которая жила очень уединенно, почти нигде не бывая; она была весьма добродетельной, страшно уродливой и богатой, фамилия ее была Вертело, и она приходилась сестрой Пле- нёфу, о котором у меня еще будет случай рассказать. И кто бы мог подумать, что сему малодостойному происхождению два ее сына будут обязаны своим возвышением?
Смерть принцессы де Тэнгри Вскоре после них старуха Тэнгри скончалась
в Версале, где почти не покидала своей комнаты. Я уже говорил, кем она была, и рассказывал ее удивительную историю в связи с процессом месье де Люксембурга139. Она долго жила, всеми покинутая, мучимая угрызениями совести, ибо в свое время отказалась от монашеских обетов ради должности придворной дамы, имеющей «право табурета».
Смерть герцогини Баварской Бездетная вдова герцога Максимилиана Баварского, сестра месье де Буйона, совсем ненадолго пережила своего мужа, о смерти которого я недавно рассказывал;140 детей, как я уже говорил, у нее не было.
Смерть Конжи и его наслед- Конжи, бывший капитан гвардии, принадле- ство жавший к числу туповатых и никогда не бли¬
ставших никакими талантами генералов, умер в Ла-Рошели, где служил под началом маршала де Шамийи. У него было губернаторство и охотничий округ Тюильри, каковые наследовал его сын; последний был еще большим ничтожеством, чем его отец. Король поже¬
1706. Смерть герцогини де Монбазон; ее происхождение и характер
833
лал, чтобы за небольшую цену он уступил должности Кателану, которому государь хотел возместить утрату Ла-Мёты и Булонского леса, отданных, как я уже о том говорил141, Арменонвилю и его сыну, когда граф Тулузский купил Рамбуйе.
СмертъЛобанииегона- Лобани недолго тешился славой, которую за- следство служил храброй защитой Ландау, и полученной
за то наградой. Его Большой крест Ордена Святого Людовика был вручен Мопертюи, генерал-лейтенанту и капитану серых мушкетеров. А так как он не был командором, милость сия была сочтена величайшим отличием. В ту пору капитаны мушкетеров и помыслить не могли о том, чтобы стать кавалерами Ордена142.
Смерть герцогини де Мон- Скончалась и герцогиня де Монбазон, мать базой; ее происхождение принца де Гемене, жена герцога де Монбазона,
и характер умершего безумным в Льеже, невестка того ше¬
валье де Рогана, которому в конце 1674 года отрубили голову на площади перед Бастилией143, сноха прекрасной и знаменитой Монбазон (которой благодаря присвоенному ею «праву табурета» Роганы обязаны титулом принцев) и брата прославленной герцогини де Шеврёз, второй герцогини де Люин и месье де Субиза. Родившаяся после смерти отца, герцогиня де Монбазон была единственной дочерью от второго брака первого маршала Шомберга со второй дочерью главного начальника артиллерии месье де Ла Гиша; таким образом она приходилась племянницей герцогине д’Ангулем; она была сводной сестрой по отцу второго маршала Шомберга (который благодаря своему браку стал герцогом и пэром д’Аллюэном) и прославившейся своей добродетелью герцогини де Лианкур, на которую так мало походила. Жизнь она вела не слишком достойную, и ее взбалмошный характер и вольные нравы вызывали многочисленные толки и пересуды. Ей было семьдесят шесть лет144. Ей пришло в голову назначить своим душеприказчиком герцога де Ларошфуко, с которым она никогда не поддерживала тесных отношений и который даже собственным делам уделял очень мало внимания; он был женат на внучке и наследнице герцогини де Лианкур, ее сестры.
834
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Смерть мадам деПолиньяк; Мадам де Полиньяк и ее сестра мадам де Ка- ее характер и приключения, друсс были последними в роде Рамбюр. Первая Странный поступок Ле была фрейлиной Мадам Дофины и после ее Бордажа бракосочетания была удалена от двора за слиш¬
ком хорошие отношения с Монсеньором, а маркиз де Креки был выслан за пределы королевства за то, что имел слишком хорошие отношения с нею в ту пору, когда был их наперсником. Она быстро забыла об этой неприятности в Париже, где с мужем, который выказывал ей доходящую до комизма почтительность, не встречая с ее стороны даже намека на ответное уважение, вела жизнь совершенно свободную и, пока могла, играла, причем очень по-крупному. В конце концов она получила разрешение возвратиться ко двору, но появлялась там крайне редко и ненадолго. Ле Бордаж, коего лень и страсть к игре довольно рано заставили покинуть службу, неизменно участвовал в игре, которая шла у нее, и повсюду за нею следовал. Он воспылал к ней безумной страстью, хотя, как говорили, был лишен способности доказать оную на деле. Он был человек умный, но взбалмошный и в жизни искал лишь развлечений, удовлетворения своих прихотей и свободы от какого бы то ни было принуждения. Она так много и так безоглядно играла, что окончательно разорилась и, будучи не в состоянии ни жить, ни даже показываться в Париже, удалилась во владение своего мужа близ Ле-Пюи. Вскоре уныние и скука (возможно, не без ее помощи) сделали свое дело: она слегла. Едва узнав об этом, Ле Бордаж поспешил к ней и почти тотчас после прибытия стал свидетелем ее печальной кончины. Он был настолько сражен горем, что принял смертельную дозу опия, бросился в карету и приказал везти себя прямиком домой в Бретань. Он не успел еще далеко отъехать, как опий возымел свое действие. К вечеру его лакеи заметили, что он выглядит как мертвый и вот- вот испустит дух. Придя в себя от удивления, они вспомнили некоторые из его действий и догадались, что могло произойти. В смятении они принялись его трясти, влили в него сколько могли уксуса и спиртных напитков и благодаря немалым усилиям много времени спустя возвратили его к жизни. Он был так этим недоволен, что они не спускали с него глаз, опасаясь, что он повторит свою попытку, и, вопреки его желанию, отвезли его обратно в Париж, где уведомили о случившемся его друзей и врачей. Эта история наделала много шума и чрезвычайно понравилась дамам. Он долго
1706. Баронские титулы в Лангедоке имеют реальный, но не личный характер 835
не мог утешиться, а врачи — излечить его. Он чахнул таким образом не один год, а потом вновь принялся играть и вернулся к прежней жизни. И удивительно то, что, перевалив за седьмой десяток, он продолжает вести ее, не испытывая более никаких недомоганий.
В дом Месье Принца Король судил в Совете депеш145 два довольно не-
судебные приставы Дижон- обычных дела: первое, очень волновавшее Ме- ского парламента должны сье Принца, касалось разногласий между ним входить с опущенными и парламентом Дижона, который, явившись жезлами к нему с приветствием в связи с его прибытием
для проведения Бургундских штатов146, приказал судебным приставам войти с поднятыми жезлами в дом Месье Принца, каковой полагал, что, поскольку он представляет Короля в провинции, где является губернатором, то парламентские судебные приставы должны входить к нему с опущенными жезлами. Так и было установлено решением Совета, коим парламент счел себя оскорбленным.
Баронские титулы в Лан- Другое дело не имело под собой никаких осно- гедоке имеют реальный, ваний. Меренвиль, чей отец был единственным
но не личный характер генеральным наместником Прованса147 и в 1661
году удостоился Ордена Святого Духа, вынужден был, потерпев крах в делах, продать Самюэлю Бернару, известнейшему и богатейшему из европейских банкиров, свое владение Рьё, которое является одним из баронств, представленных в Лангедокских штатах. Эти штаты категорически воспротивились участию Бернара в своих заседаниях, решив, что, не будучи дворянином, он не может пользоваться правом приобретенной им земли. Тогда Меренвиль заявил, что остается бароном Лангедокских штатов без земельного владения, ибо сей титул является его личным достоянием. Однако было решено, что данный титул является «реальным»148 и неотъемлемым от земельного владения, а потому Меренвиль был лишен баронского статуса и права принимать участие в заседаниях штатов; правда, приобретший его владение по-прежнему признавался неправоспособным. Сын Меренвиля недавно наконец выкупил владение, несмотря на противодействие детей Бернара, коих суд обязал вернуть ему землю за означенную сумму.
836
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Двести тысяч (ливров) В это же самое время Бюльон получил двести
компенсационных выплат тысяч (ливров) за свое губернаторство Мэн Бюльону и Перш. Было уже достаточно странно, что ра¬
нее его брат получил согласие на эту покупку149, а он — губернаторство после смерти брата; что же говорить о даровании такому богачу права на компенсационные выплаты, которые после его смерти позволили бы сохранить губернаторство за его семьей.
Прибытие кардинала де Кардинал де Жансон прибыл из Рима. Король
Жансона из Рима осыпал его любезностями, коих он вполне за¬
служивал, и на следующий день, 14 июля, кардинал, по его распоряжению, принес присягу как главный священник Франции.
Брак де Фора с дочерью Де Фор, который, как мы увидим, будет не раз
Бавиля играть первую роль в финансовом ведомстве,
единственный сын Пелетье, в чьем ведении находились фортификации и который отдал ему свою должность интенданта финансов, сочетался браком в Монпелье с дочерью Бавиля. Ламуаньоны сочли, что оказывают тем самым великую честь и содействуют возвышению всех Пелетье, каковые, по видимости, поверили им на слово. Мы видели на примере первого президента Ламуаньона, отца Бавиля и одного из парламентских президентов, сколь недавно оставили они достаточно новое для них адвокатское ремесло и адвокатское сословие, чтобы перейти в сословие судейское150.
Фуко уступает своему сыну Государственный советник Фуко получил от Ко- интендантство Кан роля нечасто даваемое разрешение передать ин¬
тендантство ГСан своему сыну, который, как мы увидим далее, будучи человеком опасным и сумасбродным, станет играть не последнюю роль во Франции и в Испании. А не будь этого, я не стал бы переводить бумагу на такие пустяки. Фуко, большой любитель и знаток медалей, пользовался изрядным покровительством отца де Лашеза, разделявшего его увлечение.
1706. Орри прибывает в Париж и в Испанию более не возвращается
837
Судьба аббата де Ла Бурли Стало известно, что англичане сделали аббата де в Англии Ла Бурли генерал-лейтенантом в своих войсках,
дав ему пенсион в размере шести тысяч ливров и двадцать четыре тысячи на экипировку, и что он находится в их флоте вместе с Кавалье, который, после того как он, смирившись и покорившись, долго скитался по Франции, решил перейти к англичанам. Я немного забежал вперед с упоминанием об этих незначительных эпизодах, во-первых, для того чтобы не забыть о них, а во-вторых, чтобы не нарушать повествования о событиях куда более интересных, к каковым я перейду, упомянув сначала еще о кое-каких пустяках.
Любезность, оказанная Король был так доволен тем, как герцог Маль-
Королем Мальборо. Вербоом, боро обращается со всеми нашими пленными, направлявшийся во враже- что разрешил, по его просьбе, Вобонну, нахо- ский лагерь, арестован. дившемуся в заключении в Реймсе, провести
Соляные контрабандисты три месяца у себя в Оранже. Ранее уже говорилось, что этот генерал-лейтенант и блестящий организатор партизанских отрядов был взят в плен в Италии. Король, крайне недовольный его поведением и речами и весьма неохотно давший согласие на этот отпуск, представил сие как любезность, оказанную герцогу Мальборо. В это же время Вербоом, первый инженер короля Испании, захваченный в тот момент, когда шел с намерением перейти во вражеский лагерь, был заключен в Валансьеннскую цитадель. В разных частях королевства было также захвачено множество соляных контрабандистов, объединенных в вооруженные отряды и находивших повсюду поддержку своей контрабанде. Многие из них были сосланы на американские острова.
Орри прибывает в Париж и в Испанию более не возвращается; едва не угодив на виселицу, он становится парламентским президентом в Меце
Орри прибыл в Версаль почти что следом за Вазе, доставившим испанские драгоценности. Он явился с намерением в этих крайних обстоятельствах просить о денежной помощи. 15 июля он долго беседовал с Королем в его кабинете; но в те шесть недель, что он находился здесь, готовый с минуты на минуту отбыть
838
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
обратно в Испанию, Амело и герцог Бервик сообщили, что всеобщее возмущение им так велико, что было бы крайне опасно позволить ему туда возвратиться. Действительно, его высокомерие, жестокость, грубость, бесчеловечность и откровенная ложь, к коей он прибегал во всех делах, сделали его всем настолько отвратительным, что никто более не хотел иметь с ним дела. С Амело он поступал так же, как ранее с Пюисегюром, и его бесстыдство до такой степени не знало границ, что, как мне рассказывал Бервик, пообещав исполнить нечто, он на следующий день, а то и через два часа, отпирался ото всех своих обещаний, и не думая исполнять обещанное; так что Бервик, который встречался с ним лишь по делам, не терпящим отлагательства, принял решение подавать ему свои просьбы в письменном виде и заставлять его ставить свою подпись под ответом. И даже это не мешало ему уклоняться от исполнения обещанного; ему приносили бумагу, возможности отпереться у него не было, но он тут же придумывал какую-нибудь увертку и заявлял, что не мог отказать маршалу, хотя и знал, что не сможет исполнить свое обещание. При таком способе вести дела все приходило в упадок, кроме его кошелька. Когда было решено, что в Испанию он более не возвратится, у него потребовали представить счет о расходовании двух миллионов наличными, полученных им за шесть недель его пребывания здесь, на содержание войск в Испании. Счет был таков, что Король едва не приказал его повесить; Орри был буквально на волосок от виселицы. Поняв, насколько эта катастрофа затронет постоянно оказываемое ему мадам Орсини покровительство и их неизменно близкие отношения, мадам де Ментенон отвела, при содействии Шамийяра, этот удар и действовала так умело, по-прежнему с целью прикрыть и поддержать мадам Орсини, что добилась для Орри, дабы обелить его и вернуть ему его доброе имя, должности парламентского президента в Меце, каковую он, по тем же соображениям, сохранил, но никогда не исполнял, ибо был полным невеждой в законах и юриспруденции. У него осталось двое сыновей, точная его копия. Кто бы мог подумать, что по званию и по должности они станут арбитрами и распорядителями финансов Короля и достояния всех его подданных?151 Помешать Орри возвратиться в Испанию было со стороны Амело, с которым тот был на ножах, смелым и дерзким шагом; но поведение, таланты и репутация того и другого разнились как день и ночь: один был любим
1706. Вдовствующая королева Испании перевезена из Толедо в Байонну 839
и почитаем всей Испанией и войсками, другой — ненавидим и презираем, а посему мадам Орсини на этот раз не осмелилась выказать неудовольствие случившимся, сохранила доброжелательные отношения с Амело и Берви- ком, скрыв кипевшую в ней досаду, ибо крайне в них нуждалась, и удовольствовалась спасением своего друга от виселицы, чтобы спасти собственную репутацию.
Вдовствующая королева Ис- Едва король Испании вновь почувствовал себя nanuu перевезена из Толедо господином в Мадриде, он счел разумным еще в Байонну до въезда туда избавиться от вдовствующей ко¬
ролевы Испании, чье поведение все время выглядело более чем подозрительным. Из уважения к памяти призвавшего его своим завещанием на испанский трон Карла II, вдовой которого она была, король не хотел подвергать ее тяготам заточения в монастыре без права выходить и с кем бы то ни было видеться, как испанский обычай требовал того для всякой вдовствующей королевы, разве только вступивший на престол сын освобождал ее от этого своей властью. У нынешней вдовствующей королевы детей не было; она приходилась сестрой императрице, вдове императора Леопольда и матери императора Иосифа и эрцгерцога. Мы видели, сколь решительно при жизни и в последние дни Карла II эта принцесса отстаивала интересы императора и как тесно была связана со всеми испанскими вельможами, приверженными Австрийскому дому. Филипп V, который был прав, не желая оставлять ее в Мадриде, предоставил ей возможность самой выбрать себе местопребывание. Она пожелала поселиться в Толедо, в восстановленном Карлом V прекрасном дворце, великолепные руины коего служат горьким напоминанием о пожаре, разрушившем его при отступлении из этого города войск эрцгерцога вскоре после описываемых событий152. Поведение вдовствующей королевы во время последних успехов эрцгерцога, ее племянника, свидетельствовало о том, что склонности ее остались прежними, а посему, едва вернув себе прежнее положение, король Испании счел за благо окончательно удалить ее. Он поручил герцогу де Осуна, одному из своих капитанов лейб-гвардии, который всегда и повсюду следовал за ним, взять пятьсот лошадей и ехать в Толедо, по прибытии туда явиться к вдовствующей королеве и сказать ей,
840
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
что король Испании находит, что она не может спокойно проживать в такой близости к расположению армий, и желает, чтобы она без малейшего промедления отбыла к королеве в Бургос. Услышав подобное приветствие, вдовствующая королева, казалось, была очень огорчена и растерянна, стала искать оправдания, дабы отсрочить исполнение приказа, но герцог де Осуна, сочетая почтительность с непреклонной твердостью, дал ей на сборы всего лишь сутки, по прошествии коих отправил в дорогу ее самое и ее окружение, но вместо Бургоса велел отвезти их в Виторию. А тем временем к Королю был отправлен гонец за распоряжениями относительно места на границе и во Франции, куда следует ее доставить. Выбор остановили на По, по причине удобства дворца и красоты садов, но вдовствующая королева, наконец уведомленная о том, куда ее везут, попросила отдать предпочтение Байонне, и просьба ее была удовлетворена. Герцог де Грамон, находившийся там153, уступил ей свой дом и принял ее со всевозможными почестями. В дальнейшем у меня еще будет случай поговорить о ней.
Смерть Фонтен-Мартеля и его наследство. Характер, поведение, родословная Сен-Пьера и постигшая его неприятность
Фонтен-Мартель, изглоданный подагрой, умер, оставив только одну, еще малолетнюю, дочь. Он был братом гувернера месье герцога Орлеанского д’Арси, о котором я уже рассказывал154 и который доставил ему место первого шталмейстера мадам герцогини Орлеанской. Последняя была без ума от Сен-Пьеров, и те постоянно настраивали ее против Нанкре, получившего Швейцарскую роту месье герцога Орлеанского. Они были так настойчивы, что герцогиня сочла необходимым сделать все возможное, чтобы добиться места своего первого шталмейстера для Сен- Пьера, и месье герцог Орлеанский, ради собственного спокойствия, дал ему эту должность при условии, что тот никогда не будет показываться ему на глаза. И сколь бы постыдным ни было подобное условие, им и в голову не пришло выпустить добычу из рук. Должность сия была полезной и давала множество преимуществ: она возвышала Сен-Пьера и придавала ему вес и значимость, коими он не обладал; он жадно ухватился за нее, после чего стал позволять себе по отношению к месье герцогу Орлеанскому совершен-
1706. Смерть Фонтен-Мартеля и его наследство
841
но непристойные речи и поведение. Он был всего лишь худородным дворянином из Нижней Нормандии, который так ни разу и не удостоился чести сидеть в присутствии старой герцогини де Вантадур, матери маршалыии де Дюра, когда являлся засвидетельствовать ей свое почтение в расположенное по соседству Сент-Мари. В довершение надо сказать, что не было таких хитростей и уловок, какие он не пустил бы в ход, лишь бы добиться для своей жены права бывать в Марли, есть за одним столом с особами королевской крови и садиться в их кареты. Мадам герцогиня Орлеанская пыталась доказать, что должность Сен-Пьера дает его супруге право на эту честь, ссылаясь при этом на пример мадам де Фонтен-Мартель, без всяких затруднений получившей такие привилегии. Их неустанные претензии не возымели действия, Король так и остался непреклонен; он заявил, что, если бы первый шталмейстер мадам герцогини Орлеанской был такого же знатного рода, что и Фонтен-Мартель, то Король учел бы разницу между исполняющими должности при «внуках Франции» и принцах крови, но то, что такой первый шталмейстер, как Сен-Пьер, мог возыметь подобные намерения и осмелиться добиваться их удовлетворения, повергает его в изумление. Сотни раз натыкались они на отказ, но, возможно, лишь в последние два года жизни Короля наконец-то угомонились. Супруга Сен-Пьера умела втереться в любое общество и, пока могла, своим легкомысленным нравом забавляла свет и самое себя; однако в ней не было ни злобы, ни чванливости. Муж, своего рода псевдо-Катон, был высокомерен, самонадеян и до такой степени дерзок, что, раздосадованный из-за Марли, намеренно уклонялся от встреч с Королем, хотя, можно сказать, дневал и ночевал в Версале; злобный и опасный, искусный в тайных кознях, он, в подражание д’О, держал себя с равнодушной и молчаливой холодностью; правда, при этом ему никак нельзя было отказать в изрядном уме. Фамилия его была Кастель. Три тетки с отцовской стороны маршала де Бельфона вышли замуж: одна — в 1642 году за одного из Кастелей; вторая — за одного из Кадо из рода Себевилей; третья была матерью маршала де Виллара. В Нормандии известно, кто такие Жиго;154 удивительно, однако, то, что мать этих трех женщин принадлежала к хорошему, старинному, ныне уже угасшему роду Озеполь, из которого происходила и мать герцогини де Вантадур, матери маршалыии де Дюра, которая тем не менее ни в чем не шла на уступки Сен-Пьерам.
842
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Мои отношения с месье Хотя еще не настало время говорить о личности
герцогом Орлеанским месье герцога Орлеанского, но я не могу более
откладывать повествование о том, каковы были мои отношения с ним, с тех пор как возобновилась наша дружба, а о том, каким образом и при каких обстоятельствах сие произошло, я уже рассказывал ранее156. Он питал ко мне дружеское расположение и полнейшую доверенность. Я неизменно отвечал ему самой искренней привязанностью. Почти каждый день в послеобеденное время в Версале мы беседовали с ним с глазу на глаз у него на антресолях. Он упрекал меня, если по каким-либо причинам мои визиты становились более редкими, и всегда позволял мне говорить с ним совершенно свободно. Любой вопрос мог стать темой нашей беседы; он, не таясь, говорил мне обо всех, и ему нравилось, когда я так же откровенно высказывался о нем самом. Я встречался с ним только в Версале и Марли, то есть при дворе, и никогда в Париже, потому что я там почти не бывал, а если и ехал туда на один или (редко) на два дня, то лишь по необходимости, — но главным образом потому, что его приятели, его развлечения и жизнь, какую он вел в Париже, были мне не по душе. Я сразу же взял себе за правило не иметь никаких сношений ни с кем из Пале-Рояля: ни с веселыми компаниями герцога, ни с его любовницами. Равным образом избегал я общения с мадам герцогиней Орлеанской, с коей встречался лишь во время придворных церемоний или когда, очень редко и мимолетно, меня к тому принуждали обязанности, от исполнения коих нельзя было уклониться, и старался никогда не иметь ни малейшего отношения к их окружению. Я всегда считал, что иное поведение станет для меня источником неприят- ностей и вовлечет меня во всякого рода сплетни и ссоры, а посему предпочитал ничего об этом не знать. В тот самый вечер, когда было объявлено о назначении герцога Орлеанского командующим в Италии, я, выйдя из салона, последовал за ним в его апартаменты, где мы долго беседовали вдвоем. Он мне сообщил, что Марсэну во Фландрию, где он все еще находился с тем войском, которое привел маршалу де Вильруа, начавшему сражение, не дождавшись его прибытия, был послан приказ немедленно лично отправиться на Рейн и взять там на себя командование армией, а Виллару приказано тотчас же ехать оттуда через Швейцарию в Итальянскую армию, которой он будет командовать под его началом и которую месье де Вандом не должен был оставлять до их прибытия, дабы они могли вместе все обсудить, и что
1706. Мои отношения с месье герцогом Орлеанским
843
он будет командующим лишь с тем условием, что не станет ничего предпринимать без одобрения маршала и ни в чем не будет ему противоречить, как, назначая его на этот пост, потребовал от него Король. Груз этого требования показался ему не слишком тягостным, ибо он был в восторге, оттого что без всяких просьб, уже утратив всякую надежду на осуществление своих желаний, получил наконец то, к чему так стремился всю жизнь. Месье принц де Конти сумел скрыть свои чувства157 и держал себя вечером в салоне с большим достоинством. Мадам Герцогиня, занятая игрой, не сочла нужным оставить ее и подойти к месье герцогу Орлеанскому. Когда он оказался поблизости от нее, она с обиженным видом крикнула, что поздравляет его. Он прошел мимо, ничего не сказав в ответ. Месье Герцог еще не возвратился из Бургундии, где участвовал в заседаниях штатов. В последующие дни месье герцог Орлеанский хотел многое обсудить со мной. Я счел, что всего более могу быть полезен и ему, и Шамийяру, и делу, сказав ему ясно и откровенно, в какой мере он обязан Шамийяру своим назначением, и объяснив ему, что, сколь бы велика ни была разделяющая их дистанция, министр всегда остается хозяином положения, и в его власти, буде он того пожелает, причинить немалые неприятности даже самым знатным принцам; что честь, чувство признательности, его репутация и успех доверенного ему дела требуют тесного союза между ними, полного согласия и абсолютной откровенности, а главное, нельзя подпускать к себе всяких прохвостов, охочих поудить рыбку в мутной воде, которые ради личной корысти захотят посеять между ними недоверие и отдалить их друг от друга. Я напомнил ему, что у него нет оснований сомневаться в искренности и прямодушии Шамийяра, который, поставив его во главе могучей армии, хотя в его власти было оставить его пребывать в прежней праздности, сделает все возможное, чтобы сохранить доброжелательное к себе отношение, коего он вправе ожидать за эту услугу; что это столь естественное соображение должно заставить его остерегаться тех, кто наверняка из зависти или ненависти к ним обоим попытается раздуть подозрения, недовольство, огорчения, что со временем могут возникнуть из-за отнюдь не предумышленной нехватки того или другого, каковая повсюду уже то и дело начинает ощущаться. Он дружелюбно и с удовольствием выслушал эти соображения, подробно изложил мне полученные им наставления и распоряжения и велел часто писать ему, откровенно излагая все, что я о нем думаю.
844
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Мадемуазель де Сери узаконивает своего сына от месье герцога Орлеанского и получает жалованную грамоту, дающую ей право именоваться мадам графиня д’Аржантон
Он уже давно был влюблен в мадемуазель де Сери, не имевшую ни гроша девушку из благородного семейства, хорошенькую, пикантную, живую, задорную, капризную и веселую. И то, что сулила эта внешность, с лихвой оправдывало все ожидания. Мадам де Вантадур, коей она приходилась родственницей, определила ее фрейлиной к Мадам; она забеременела и родила сына от месье д’Орлеана. После этого скандала она не могла более оставаться при Мадам. Месье герцог Орлеанский привязывался к ней все сильнее. Она была нрава властного и дала ему это почувствовать; это лишь подстегнуло его любовь и сделало его еще покорнее. Она многим заправляла в Пале-Рояле, благодаря чему у нее появились друзья и собственный маленький двор, и даже мадам де Вантадур, при всей своей набожности раскаявшейся грешницы и видах на будущее, продолжала поддерживать с ней близкие отношения и не скрывала этого. У мадемуазель де Сери были хорошие советчики. Она воспользовалась моментом возвышения месье герцога Орлеанского, чтобы заставить признать и узаконить сына, которого имела от него и который ныне, благодаря регентству отца, стал великим приором Франции, командующим галерным флотом, испанским грандом и получил во владения аббатства. Но мадемуазель де Сери не удовлетворилась этим; она сочла неприличным гласно быть матерью и в то же время именоваться мадемуазель. Однако не существовало примеров, следуя коим, ее можно было бы именовать мадам. Этой чести удостаивались «дочери Франции», девицы-герцогини, наследовавшие титул по женской линии, а с тех пор как Людовик XIII сделал это для мадемуазель д’Отфор (о чем я уже упоминал)158, — и девицы, занимавшие должность гардеробмейстери- ны. Препятствия не остановили ни ее, ни любовника: он подарил ей владение Аржантон и, хоть и с большим трудом, добился от Короля согласия на жалованную грамоту, дарующую мадемуазель де Сери право именоваться мадам и графиней д’Аржантон159. Это было нечто неслыханное. Опасались, что возникнут трудности с регистрацией грамоты в Парламенте; месье герцог Орлеанский, уже готовый к отъезду и обремененный множеством дел, лично посетил первого президента и генерального прокурора, и грамота была зарегистрирована. Его назначение в Италию с ликованием встрети-
1706. Любопытные и странным образом полученные предсказания будущего 845
ли и в Париже, и при дворе, однако вышеупомянутое новшество охладило восторги и вызвало возмущение; но безумно влюбленный мужчина думает лишь о том, как удовлетворить желание возлюбленной, и готов всем для нее пожертвовать. Ни он, ни я не обмолвились ни словом относительно того, что было задумано и исполнено. Я был раздосадован и самим событием, и тем, что этой вызывающей и неуместной выходкой он бросил тень на свой блистательный отъезд; но этим все и ограничилось, и я остался тверд в решении, принятом, когда я возобновил сношения с ним, никогда не говорить с ним ни о его доме, ни о его личной жизни, ни о его любовницах. Он догадывался, что я не одобряю того, что он сделал для этой своей возлюбленной, но никогда со мной об этом не заговаривал.
Любопытные и странным Но то, что он рассказал мне, когда мы беседова- образом полученные предска- ли с ним вдвоем в салоне Марли, сидя в стороне зания будущего от всех прочих в тот день, когда, готовясь от¬
быть в Италию, он приехал из Парижа, показалось мне тогда столь невероятным, — но подтвердившимся впоследствии событиями, каковые в ту пору никто не мог предвидеть, — что я счел невозможным обойти это молчанием. Его очень интересовали всяческие искусства и науки, и, обладая исключительным умом, он тем не менее питал слабость к занятиям, столь распространенным при дворе сыновей Генриха II, — занятиям, каковые Екатерина Медичи вместе с прочими бедами привезла из Италии. Он много раз делал попытки вызвать дьявола (правда, как он мне часто говорил, безуспешные), увидеть нечто необыкновенное и заглянуть в будущее. У Сери жила девочка восьми или девяти лет, которая родилась в ее доме, никогда его не покидала и была невежественна и простодушна, что естественно для ребенка ее возраста и воспитания. Среди множества занимающихся ворожбой и прорицаниями шарлатанов, каких месье герцог Орлеанский немало повидал на своем веку, ему представили у его любовницы человека, который утверждал, что в стакане воды может показать все, что люди пожелают узнать. Он сказал, что для этого ему нужно юное и невинное существо, и вышеупомянутая девочка оказалась вполне для этого подходящей. Собравшиеся стали спрашивать, что происходит в этот самый момент в отдаленных местах, и девочка рассказывала о том, что она видит. Человек этот тихо произносил несколько слов,
846
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
склонившись над наполненным водой стаканом, и рассказанное являлось взору. Месье герцог Орлеанский, не раз встречавшийся с надувательством, решил проверить, не является ли происходящее обманом. Он сказал на ухо одному из своих людей, чтобы тот немедленно отправился в расположенные в двух шагах апартаменты мадам де Нанкре и внимательно посмотрел, кто там находится, что там делается, как обставлена комната и что там происходит, а затем, ни с кем не разговаривая и не теряя ни минуты, вернулся назад и все ему на ухо сообщил. Поручение было моментально исполнено, так что никто ничего не заметил, а девочка никуда не выход ила. Как только месье герцог Орлеанский получил нужные сведения, он спросил девочку, видит ли она в стакане, кто находится у мадам де Нанкре и что там происходит. Тотчас же она рассказала слово в слово то, что сообщил месье герцогу Орлеанскому его посыльный, описала лица, фигуры, одежду находившихся там людей, их расположение в комнате, где одни играли за двумя разными столами, другие наблюдали за игрой или беседовали, сидя или стоя, сказала, как расставлена там мебель, одним словом — всё как есть. Тотчас же месье герцог Орлеанский послал туда Нанкре, и, возвратившись, тот доложил, что все именно так, как сказала девочка и как сообщил на ухо месье герцогу Орлеанскому посланный туда лакей. Он обычно не рассказывал мне о таких вещах, потому что я брал на себя смелость стыдить его за это, и на сей раз, выслушав эту историю, я позволил себе отругать его и сказать, что надеюсь отбить у него охоту забавляться такими выдумками, да еще и верить в них в то время, когда весь его ум должен быть направлен на великие деяния. «Это не все, — сказал он мне, — я начал с этого только для того, чтобы рассказать остальное». И он поведал мне, что точность, с коей малышка описала комнату мадам де Нанкре, пробудила в нем желание увидеть нечто более важное и узнать, что будет происходить перед смертью Короля, не спрашивая, однако, о времени, так как сие нельзя было увидеть в стакане. Он тотчас же спросил об этом девочку, которая никогда не слышала о Версале и кроме герцога не видела никого из придворных. Она стала смотреть и подробно объяснять все, что видит. Она точно описала комнату Короля в Версале и мебель, действительно находившуюся там, когда Король умирал; она описала его лежащим на постели и тех, кто стоял около его ложа или находился в комнате, маленького мальчика с Орденом Святого Духа, которого держала мадам де Вантадур160 (при виде ее девочка вскрикнула,
1706. Любопытные и странным образом полученные предсказания будущего 847
потому что уже видела ее у мадемуазель де Сери); они узнали в ее описании мадам де Ментенон, причудливую фигуру Фагона, Мадам, мадам герцогиню Орлеанскую, Мадам Герцогиню, мадам принцессу де Конти; она вскрикнула, увидев месье герцога Орлеанского; одним словом, она описала им всех находившихся там принцев и придворных, вельмож или лакеев. Когда она закончила, месье герцог Орлеанский, удивленный тем, что она не изобразила им ни Монсеньора, ни монсеньора герцога Бургундского, ни мадам герцогиню Бургундскую, ни месье герцога Беррийского, спросил, не видит ли она такие-то и такиелю лица. Она упорно отвечала: «Нет» — и возвращалась к тем, кого видела. Вот чего месье герцог Орлеанский не мог понять, чему очень удивлялся вместе со мной и чему тщетно пытался найти объяснение. Будущее все разъяснило. Это происходило в 1706 году; все четверо были тогда здоровы и полны сил, и все четверо умерли раньше Короля. По той же причине она не увидела Месье Принца, Месье Герцога и месье принца де Конти, но увидела детей двух последних, а также месье дю Мэна с детьми и месье графа Тулузского. Впрочем, до времени все это было скрыто во мраке. Удовлетворив свое любопытство, месье герцог Орлеанский пожелал узнать, что станется с ним самим. На этот раз обратились не к стакану с водой. Прорицатель пред ложил ему увидеть это как бы нарисованным на стене комнаты, если только он не боится себя там увидеть; и вот через четверть часа комичных и загадочных приуготовлений у всех на глазах фигура месье герцога Орлеанского в натуральную величину, одетого так, как он был тогда одет, с закрытой короной на голове, появилась словно нарисованная на стене. Это была не французская, не испанская, не английская, не императорская корона. Месье герцог Орлеанский, смотревший на нее во все глаза, так и не понял, что это была за корона; такой он никогда раньше не видел: она состояла из четырех ничем не увенчанных окружностей161. Эта корона кружила ему голову. Туманность предшествующего и этого предсказаний дала мне повод напомнить ему о суетности такого рода любопытства, о том, что Господь позволяет дьяволу морочить нам голову, дабы покарать за греховное любопытство, каковое ведет к ничтожеству и мраку, а не к искомому просветлению и удовлетворению. Тогда ему, конечно, и в голову не приходило, что он однажды может стать регентом; но возможно, именно это и предвещала ему сия корона. Все это произошло в Париже у его любовницы, в присутствии их самых близких друзей и знакомых, на¬
848
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
кануне того дня, когда он рассказал мне об этом, и сие показалось мне столь удивительным, что я уделил здесь место этой истории, — не потому, что я ее одобряю, а чтобы поведать о ней читателю.
После отказа Виллара Мар- Вскоре стало известно о переменах в Итальян- сэн отправляется командо- ской армии, возглавить которую должен был вать Итальянской армией месье герцог Орлеанский. Виллар не пожелал под началом месье герцога иметь с ней дело. Ему было не по вкусу нахо-
Орлеанского, который от- диться в подчинении у месье де Вандома, а еще бывает в Италию менее он хотел оказаться под началом молодого
принца. Он уже добился богатства и высочайших почестей; а посему, не задумываясь, поставил всех перед выбором, заявив, что Король волен отстранить его от командования Рейнской армией, волен пользоваться его услугами или отвергнуть их, но что он не может решиться отправиться в Италию и просит Короля избавить его от этого. Только счастливчику Виллару подобное могло сойти с рук. Было ли дело в нем самом или в обстоятельствах, но он своего добился. Тот же гонец вернулся к нему с приказом оставаться в своей армии, а другому гонцу было поручено передать Марсэну, как только он туда прибудет (так как было неизвестно, где перехватить его по дороге), приказ вместо Виллара отбыть через Швейцарию в Италию. Король потребовал, чтобы месье герцог Орлеанский ничего не предпринимал без одобрения Марсэна, как ранее он обещал во всем следовать советам Виллара. Он долго беседовал с ним в Марли в среду утром 30 июня. Месье герцог Орлеанский попрощался и отбыл в Париж, откуда выехал на следующий день, имея в своем распоряжении двадцать восемь лошадей и пять экипажей, через три дня прибыл в Лион, а оттуда, уже не останавливаясь, двинулся в Италию.
Герцогини Савойские, а еле- Герцогини Савойские поспешили оставить Ту- дом за ними и герцог Савой- рин и удалились в Кунео. Герцог Савойский до- ский, покидают Турин, вольно холодно встретил предложение обеспе-
обороняемый графом Тауном чивать их безопасность повсюду, где бы они
ни находились, сделанное ему Ла Фейадом от имени Короля; он сухо ответил, что им хорошо там, где они находятся. Сам он покинул Турин в конце июня;162 командование он поручил графу
1706. Ла Фейад гоняется за герцогом Савойским
849
Тауну, который справился с задачей как нельзя лучше, а много времени спустя стал губернатором Миланского герцогства. Герцог Савойский забрал с собой весь свой двор, экипажи и трехтысячную кавалерию, оставив в городе всего пятьсот двадцать гусаров. Он начал переезжать с места на место, полагая, что Л а Фейад станет его преследовать в надежде захватить и что это отвлечет его от осады. Так оно и произошло. Ла Фейад поручил руководить осадой своему другу Шамаранду, которого ему всю жизнь удавалось дурачить, и ринулся в погоню. Он двинулся к Кераско163, где лишь попусту потерял время, а д’Эстэна послал захватить Асти, находившийся после допущенной его секретарем ошибки в руках врагов, и где сам он, как о том уже говорилось164, в свое время потерпел неудачу.
Ла Фейад гоняется за герцо- После этих разъединений войск перед Турином гом Савойским осталось лишь сорок батальонов, которые на¬
прягали все силы, но успехов достигли весьма скромных. В Мондови были взяты в плен принц Кариньяно, этот знаменитый немой, и вся его семья; по его просьбе всех их отвезли в его загородный дом в Раккониджи, где он попросил у Л а Фейада дать ему охрану. Герцогини Савойские, которые из Кунео поехали в Онелью, в это время перебрались в Савону165. Ла Фейад, наскучив гоняться за ветром в поле, возвратился к осажденному Турину, а Обтерра послал в погоню за герцогом Савойским, который, чтобы замедлить ход осады, то показывался издали, то исчезал, то и дело меняя местонахождение и направление движения. Несколько раз он лишь с трудом ушел от преследования, но тем не менее не отказывался от тяжелой и полной опасностей кочевой жизни. Обтерр разбил его арьергард и взял в плен сына графа де Суассона, капитана лейб- гвардии герцога Савойского, и человек двадцать офицеров. Одержимый мыслью захватить герцога Савойского, Ла Фейад, не желая никому уступать чести его поимки, вновь оставил осаду и сам принялся его преследовать. А герцог Савойский только смеялся над ним, хотя ему и пришлось в течение довольно продолжительного времени испытывать серьезнейшие затруднения, с коими он, однако, справился с большим искусством и мужеством. Ла Фейад своими действиями измучил всю кавалерию и довел до изнеможения пехоту, посылая во все стороны отдельные отряды и взвалив двойную работу на ту часть пехоты, что продолжала осаду. Трудно объ¬
850
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
яснить это вздорное желание всенепременно поймать пташку — в ущерб такой насущной задаче, как взятие Турина, когда каждый час был на счету, ибо со дня на день можно было ожидать прибытия принца Евгения, коему подобные проволочки дали все необходимое ему время, а небрежность, лень, упрямство и беспечность месье де Вандома в стране, каковую он уже готов был покинуть, создали условия, в высшей степени благоприятные для того, чтобы принц Евгений смог беспрепятственно переправиться через По и повторить то, что некогда сделал Штаремберг166, когда по той же дороге пришел на помощь герцогу Савойскому: преодолев все препятствия и заграждения, выставленные у переправ через реки, обогнал месье де Вандома, возвращавшегося после пресловутого похода под Тренто, и сумел прийти вовремя, чтобы спасти герцога Савойского, как я о том говорил в свое время. Напрасно двор слал гонца за гонцом с требованием ускорить ход осады, но упущенное время наверстать было невозможно, и Шамийяр был вынужден уведомить своего зятя о пагубности погони по горам и долам за призраком, который появлялся лишь для того, чтобы поманить его, и неизменно от него ускользал. Никто не осмеливался сказать Ла Фейаду то, что на самом деле думал о его действиях. Дрё, его свояк, при первой же попытке встретил такой отпор, что более ни о чем даже и не заикался; по той же причине Л а Фейад поссорился с Шамарандом, который, уповая на свой возраст, опыт и старинную дружбу, осмелился с глазу на глаз очень осторожно высказать ему свои мысли. Только благодаря его благоразумию и мягкому нраву сия ссора не стала достоянием гласности; тем не менее вскоре было замечено некоторое охлаждение в их отношениях, каковые никогда более так и не восстановились. Бедняга Шамаранд потерял в этой кампании сына, командовавшего Полком Королевы167, коим ранее командовал он сам.
Герцог Орлеанский прибыва- Месье герцог Орлеанский прибыл к осажденно- ет к осажденному городу му городу. Ла Фейад устроит ему великолепный и выказывает неудоволъ- прием и показал все, что делалось; он продемон- ствш ходом осады стрировал принцу, как ведутся атаки, чтобы тот
все мог увидеть собственными глазами. Принц остался всем недоволен; он нашел, что атаки ведутся не с той стороны, от- куда следовало бы их вести, и в этом его мнение совпадало с точкой зрения
1706. Герцог Орлеанский присоединяется к Вандому
851
Катина, так хорошо знавшего Турин, Вобана, строившего его оборонительные сооружения, и Фелипо, проведшего там многие годы, — а ведь эти трое не сговаривались друг с другом. Осадные работы тоже не удовлетворили герцога: он нашел, что они ведутся слишком медленно. И хотя он очень деликатно обошелся с Л а Фейадом, жертвовать ради него победой он вовсе не собирался и распорядился осуществить все необходимые изменения.
Ла Фейад своим возмути- Но, едва он уехал, Ла Фейад своей властью вер- тельиым поведением вызы- нул все к прежнему состоянию и продолжал дей- вает всеобщую ненависть ствовать по своему разумению, по-прежнему ни
с кем и ни в чем не советуясь. Его высокомерное поведение, нежелание выслушивать чье-либо мнение, презрительное отношение к офицерам, в том числе и к занимающим командные должности, грубые речи, дерзость безрассудного человека, желающего поразить своей храбростью и полагающего, что для зятя всесильного министра нет ничего недозволенного, возбудили к нему ненависть всей армии, так что и офицеры, и генералы, движимые досадой, обидой и страхом быть обвиненными в том, что они встревают не в свое дело, взяли за правило ограничиваться строгим исполнением своих обязанностей, не выходя за их рамки, ни во что не вмешиваясь и не пытаясь что бы то ни было исправить, сколь бы велика ни была в том необходимость. С подобным командующим, так дурно начавшим операцию, оказавшимся бессильным из-за отсутствия того, что Вобан считал совершенно необходимым, и лишь с той поддержкой, о которой только что было сказано, взять Турин было невозможно. Иногда удавалось овладеть кое-какими внешними укреплениями, и доставляемые курьерами известия об этом превозносились до небес при дворе и вселяли надежду на окончательный успех. Подкопы наши велись так скверно, что Ла Фейад сам жаловался на это в своих письмах, а артиллерия действовала здесь так же плохо, как и под Барселоной, и по тем же самым причинам, каковые я изъяснил, рассказывая о ее осаде.
Герцог Орлеанский присо- Семнадцатого июля месье герцог Орлеанский единяется к Вандому, однако присоединился на Минчо к месье де Вандому не может получить от него и совещался с ним, сколько мог, но гораздо ме- необходимых сведений нее, чем хотел бы, и вовсе не столько, сколько
852
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
требовалось. Сим мнимым героем были совершены непростительные ошибки. Принц Евгений только что переправился через По168, можно сказать, у него под носом. Никто не знал, что сталось с дюжиной наших батальонов, стоявших на другом берегу По близ того места, где он переправился; к тому же он захватил все имевшиеся там наши суда, а между тем надо было строить понтонный мост, чтобы переправить армию через По и следовать за врагом. Вандом боялся, что допущенные им ошибки будут замечены, и мечтал о том, чтобы отвечать за них пришлось его преемнику. С другой стороны, ему хотелось дождаться Марсэна, ибо он сгорал от тщеславного желания отдать приказ маршалу Франции, воспользовавшись полученным от Короля письменным разрешением. Нетерпеливо дожидаясь этого момента, он уклонялся от всяческих совещаний и сокращал оные, когда не было возможности их избежать, что не могло ускользнуть от проницательного взора принца, который старался разобраться в задаче, разрешение коей возлагалось на него и становилось для него отныне делом чести. Прибыв на место, он сумел рассмотреть изнутри то, что уже видел издали, получил еще много других сведений, каковые не стал таить и, хоть и сохраняя деликатность, сделал достоянием гласности, а Вандом оказался не в состоянии дать серьезные и сколько-нибудь убедительные объяснения. Наконец прибыл Марсэн, и Вандом, унизив его достоинство, поспешил уехать. Вскоре после того месье д’Орлеан вместе с Медави попытался завязать небольшое сражение, дабы расстроить продвижение вражеских войск; оно наверняка завершилось бы победой, если бы крепость 1ойто трусливо не сдалась169 в тот момент, когда Марсэн лично шел ей на выручку. Так как операция не удалась, месье д’ Орлеан поспешил на встречу с месье де Вандомом, который задержался, по согласованию с ним, в Мантуе, — поспешил, чтобы отдать распоряжения, о которых они ранее договорились. Принц прибыл туда с предложением спустить ниже по реке понтонный мост у Кремоны, который Вандом без его ведома уже приказал подготовить и собрать. На тот момент через По переправилась лишь небольшая часть вражеских войск. Несмотря на все заверения Вандома, их армия, стремясь прийти в Пьемонт, без труда преодолевала все преграды, которые он приказал соорудить на всех реках, в том числе и на канале Бьянко170. Напрасно месье д’Орлеан говорил об этом месье де Вандому, пытаясь убедить его, что враги с такой
1706. Герцог Орлеанский присоединяется к Вандому
853
же легкостью преодолеют и По171. Вандом, более непоколебимый, чем когда-либо, так и не пожелал ничего слушать; он прекрасно понимал, что, пока находится в Италии, все здесь подчиняется ему, и, даже получая распоряжения принца, он знал, что тот дал обещание Королю не принимать никаких самостоятельных решений. В это самое время от наших партизан стало известно о вражеском партизанском отряде, переправившемся через По. В ответ на это известие Вандом воскликнул, что нет ничего удивительного, если сие удалось пяти или шести бездельникам. Он ни минуты не сомневался в своей правоте, однако вскоре от того же лазутчика одно за другим стали приходить сведения о том, что уже вся вражеская армия переправилась на другой берег. Вандом, только что уверявший, что враги на это не осмелятся, встретил сие известие со своим обычным бесстыдством, не утратил веселого и непринужденного выражения лица, каковое ничто не могло вогнать в краску. «Ну что ж, — сказал он, — они перешли, с этим я уже ничего не могу поделать. Но, чтобы пройти в Пьемонт, им нужно преодолеть еще немало препятствий», — и тотчас же, повернувшись к месье герцогу Орлеанскому, добавил: «Принимайте на себя командование, месье, так как мне здесь больше делать нечего и завтра утром я уезжаю». Слово свое он сдержал. Месье д’Орлеан, стыдясь за Вандома и желая сгладить тягостное впечатление от его поведения, воздержался от упреков и лишь сказал ему, что, поскольку он, упрямо утверждая, что переход через По невозможен, оставил оный незащищенным и тем самым поставил его, принца, в крайне затруднительное положение, он должен, прежде чем уехать, помочь ему выбраться из этой ситуации. Уступив сим настояниям, Вандом согласился задержаться на сутки, в течение коих посетил посты и дал различные распоряжения. Но по истечении этих двадцати четырех часов ничто более не могло его удержать: он стремительно отбыл, предоставив герцогу Орлеанскому расхлебывать последствия его непростительных ошибок. Вся армия и многие генералы были этому свидетелями. Месье д’Орлеан, прекрасно понимая обстановку, воздержался от нападок на Вандома в своих депешах, но не стал скрывать критического положения, в коем оказался после его отъезда. Он дожидался в Мантуе Ла Фейада, чтобы договориться о последующих действиях и о том, какую часть своих войск, занятых осадой, он сможет ему прислать.
854
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Вандом в Версале В субботу 31 июля Вандом прибыл в Версаль;
едва выйдя из кареты, он тотчас явился с приветствием к Королю и был принят как герой-спаситель. Он последовал за Королем к мадам де Ментенон и долго беседовал там с ним и с Шамийя- ром. С редкой наглостью он живописал им, в каком прекрасном состоянии он оставил все в Италии, и заверил, что принц Евгений никак не сможет прийти на помощь Турину. В воскресенье он посетил Монсеньора в Мёдо- не, а потом долго работал с Шамийяром.
Вандом отбывает во Фланд- В понедельник 2 августа месье де Вандом долго рию с письмом Короля, даю- беседовал наедине с Королем в его кабинете. щим ему право командовать Он получил от государя его собственноручное всеми маршалами Франции письмо, коим всем маршалам Франции приказывалось получать пароль у него и во всем и везде ему повиноваться. Это было то, к чему он и месье дю Мэн так стремились, не имея на то грамот172, и чего в конечном счете добились, вопреки желаниям и воле Короля; таким образом, без всякой грамоты месье де Вандом, правда, без упоминания его происхождения, был поставлен в один ряд с принцами крови. Он откланялся и, совершенно счастливый, отбыл в Клиши, где переночевал, а на следующий день выехал оттуда в Валансь- енн. Маршал де Вильруа, который, почти не бывая на людях, жил в Сент- Амане, получил в это же время отставку и тотчас же уехал ко двору, не встретившись и не поговорив с месье де Вандомом.
Вильруа прибывает в Вер- На сей раз возвращение было совсем не таким, саль, не повидавшись с Вандо- как в прежние годы: он прибыл в Версаль в пят- мом, уклоняется от встречи ницу 6 августа и был принят Королем у мадам де с Шамийяром, ссорится Ментенон; беседа была короткой и сухой. Со-
с ним и окончательно впада- сдавшись на то, что его экипаж еще не прибыл ет в немилость и что у него много дел, маршал попросил раз¬
решения приступить к исполнению своей должности несколькими днями позже и без труда получил его: сейчас наступил его черед исполнять обязанности дежурного капитана лейб-гвардии. Он поспешил возвратиться в Париж, не повидавшись с Шамийяром, и окон¬
1706. Вильруа прибывает в Версаль
855
чательно испортил свое положение, начав публично на него жаловаться. Прошли те времена, когда напыщенные речи, величественный вид и важное покачивание парика заменяли разумные доводы; высочайшего благоволения, придававшего значимость этой пустоте, более не существовало. Не Шамийяр был причиной того, что он не подчинился неоднократным приказаниям ничего не предпринимать до соединения с Марсэном; не он заставил его выбрать такое неподходящее, как всем было известно, место для сражения; не он предложил ему такую странную диспозицию; не по его вине он окончательно потерял голову и бежал из Фландрии, охваченный паническим ужасом, потеряв в общей сложности при Рамийи всего-навсего четыре тысячи человек. Его стенания нашли отклик лишь у некоторых из его близких друзей, да и то скорее из сострадания, чем из уверенности в его правоте; никто не хотел ссориться с Шамийяром из-за опального генерала, к тому же повинного в такой непростительной ошибке. Лишившись высочайших милостей и командования армиями, Вильруа полностью утратил весь внешний блеск, обнаружив свою истинную жалкую сущность. На смену воинственному виду и высокопарным речам пришли уныние и неуверенность. Его тяготила необходимость продолжать до конца срока исполнять обязанности дежурного капитана лейб-гвардии. Король обращался к нему только для того, чтобы сообщить пароль, и говорил с ним лишь о том, что касалось его должности. Маршал чувствовал, что Король тяготится общением с ним, и ему это было более очевидно, чем кому-либо другому; теперь он не осмеливался вымолвить ни слова, не участвовал более в разговорах, где ранее никому не давал и рта открыть. Самый вид его свидетельствовал об испытываемом унижении: теперь это был лишь сморщенный воздушный шар, из которого выпустили воздух. По истечении срока дежурства он тотчас же отбыл в Париж, а затем в Вильруа и до начала следующего года лишь очень редко и ненадолго появлялся при дворе, где Король никогда не заговаривал с ним. Мадам де Ментенон выказывала ему сочувствие, но этим все и ограничивалось вплоть до того момента, когда она решила, что он может быть ей полезен. Но все же, когда он приезжал в Версаль, она принимала его в своих апартаментах. Сие отличие позволяло ему не чувствовать себя окончательно уничтоженным. Однако сейчас не время распространяться долее об этом лицедее.
856
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Гискар, не утвержденный в назначении, удаляется в свои владения; он — единственный, назначение
Его постигла еще одна неприятность. Гискар был его любимцем; он приходился мужем сестры Л англе, завсегдатая в доме Месье Главного, а у самого Л англе в Париже каждый день бы-
так и не было подтверждено вал сам маршал де Вильруа и собиралось изысканнейшее общество, проводившее время в увеселениях и за карточным столом, где шла очень крупная игра. В связи с заменой командующего все генералы должны были получить повторное подтверждение своих назначений. Гискар, первый генерал-лейтенант армии во Фландрии, был единственным, кто его не получил; говорили, что в Рамийи и после он, как и маршал, потерял голову. Эта немилость тяжко ударила и по маршалу, который, сам будучи не в состоянии ни оправдаться, ни сохранить свое положение, ничем не мог помочь другу. Лишившись должности в армии, Гискар решил удалиться к себе в Маньи — купленное им в Пикардии у наследников герцога де Шона владение, которое он прекрасно обустроил и назвал Гискаром. Он несколько месяцев прожил там в одиночестве, добился наконец аудиенции у Короля, ради чего и покинул свое владение. Аудиенция была короткой и сухой, после чего он, не мешкая, отбыл назад и очень долго нигде более не появлялся.
Пюисегюр в Версале Король вернул Пюисегюра из Испании, где тот
и во Фландрии с трудом переносил высокомерную холодность
командующего173, который во Фландрии долгое время едва ли не заискивал перед ним в ту пору, когда он заправлял всем в армии под началом месье де Люксембурга. Король долго беседовал с ним и снова отправил во Фландрию.
Форма обращения к герцогам в чужих странах. Узурпация ранга курфюрстом Баварским. Форма обращения друг к другу между ним и месье де Ван- домом
Уезжая из Парижа в Валансьенн, месье де Ван- дом написал курфюрсту Баварскому, что будет там дожидаться его распоряжений и отправится на встречу с ним туда, куда тот ему укажет. Король договорился с курфюрстом о том, как тот будет вести себя с месье де Вандомом, чье происхождение значило для государя больше, чем ранги его королевства. Раньше командующие
1706. Форма обращения к герцогам в чужих странах
857
армиями Короля, если они были маршалами Франции, не употребляли, общаясь с курфюрстами устно или письменно, иного обращения, кроме месье, принимаемые ими, они сидели по правую руку от курфюрста и на таком же сиденье, как сам курфюрст, величали его курфюргиеским высочеством, а в ответ получали обращение превосходительство174. Виллар ничего об этом не знал и держал себя с курфюрстом Баварским так, словно и не был маршалом Франции, а при дворе никому и в голову не пришло уведомить его об этом. Следом за ним и Марсэн вел себя с ним точно так же, равно как и очень недолго находившийся там Таллар. Но у всего этого были гораздо более глубокие корни. Первым все испортил Буффлер во Фландрии. Он был не только маршалом Франции и командующим армией, он был герцогом. До него в отношениях герцогов с курфюрстами соблюдалось полное равенство: место по правую руку, одинаковое сиденье, одинаковый прибор за столом и повсюду одинаковые почести; обращение монсеньор было совершенно немыслимо ни в разговоре, ни в письмах; курфюргиеское высочество и превосходительство употреблялись крайне редко. Факты эти совершенно достоверны. Подтверждение оным можно обнаружить в «Путешествиях» Монкони175, который сопровождал в поездке герцога де Шеврёза, сына герцога де Люина: он отмечает это абсолютное равенство при поездке в Гейдельберг; правда, сославшись на болезнь, курфюрст Пфальцский принимал герцога, лежа в постели, чтобы не усаживать по правую руку, но приказал подать обед в постель и герцогу де Шеврёзу, с которым обращались точно так же, как и с курфюрстом, оказывали ему те же военные и гражданские почести, что и курфюрсту при его прибытии, и наследник курфюрста принимал его вместо отца176. Сии «Путешествия», где все это прекрасно описано, доступны всем. Автор замечает также, что те немногие из прочих курфюрстов, чьи владения они посетили, оказывали герцогу де Шеврёзу всевозможные почести, но под разными предлогами уклонялись от встречи: они охотно удостаивали его любых почестей, за исключением права сидеть по правую руку. Сие нежелание было новшеством, и причину оного я изъясню чуть позже. 1ерцог де Роган-Шабо, ставший впоследствии зятем месье де Варда, отправится путешествовать совсем молодым. Перед самым его отъездом месье де Лионн, министр и государственный секретарь по иностранным делам, прислал ему любезное письмо с извинениями и просьбой посетить его до отъезда. Месье де Роган явился к нему. Месье де
858
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Лионн сказал, что Король не хочет, чтобы он уехал, не получив наставлений касательно его поведения по отношению к тем правителям, чьи владения он намеревается посетить, и что его удивляет, почему ни самому герцогу, ни сопровождающим его лицам сие не пришло в голову. Месье де Лионн вручил ему наставление, им самим составленное и собственноручно подписанное. В нем содержался приказ Короля посещать курфюрстов только в том случае, если те будут сажать его по правую руку и удостаивать во всем равных почестей; это относилось и ко всем прочим государям, кроме одного лишь герцога Савойского, от которого он может требовать таких же почестей, как и от курфюрстов, за исключением места по правую руку. Это был еще один знак уважения со стороны Короля по отношению к человеку, с коим он был связан близким родственным союзом, и признания его претензий на статус коронованной особы177, коего ранее своего государя добились, сначала частично, а потом и полностью, его послы, которых повсюду принимали как посланников коронованной особы. Действительно, герцог де Роган без каких бы то ни было ограничений и оговорок получил в Турине все, кроме чести сидеть по правую руку; во всем прочем отличий не было: то же сиденье, тот же прибор, то же обращение, те же почести. Он начал с Италии. Нужно сказать, что курфюрсты избегали принимать его, — так же как и герцога де Шеврёза. Дело в том, что они претендовали на первенство по отношению к герцогам Савойским и держали себя соответствующим образом, желая иметь равные с ними отличия; этим и объясняется их нежелание удостаивать герцогов чести сидеть по правую руку. Герцог Савойский за много лет до того, как стал королем Сицилии, а потом, по Утрехтскому миру, Сардинии178, оказался однажды во время карнавала в Венеции одновременно с курфюрстом Баварским, отцом нынешнего курфюрста, и тот всегда первенствовал по отношению к нему179. Герцог попытался было воспротивиться этому. Он добился от курфюрста обращения королевское высочество (в коем тот ранее ему отказывал) в обмен на курфюргиеское высочество и, удовлетворенный этим пустяком, стал везде появляться с курфюрстом, уступая ему первенство. С тех пор, однако, послы герцога Савойского имели повсюду ранг послов коронованной особы. Возвращаясь к тому, от чего меня отвлекли эти замечания, скажу, что французское легкомыслие и пренебрежительное отношение к рангам своего королевства, — отношение, коим Король был обязан ряду
1706. Части Виллара, хотя и ослабленные, захватывают остров Маркизат 859
своих министров, равно как и невежеству тех, кого это более всего касалось, — привели к тому, что названные маршалы, в том числе даже Буф- флер, который был герцогом, позволили курфюрсту Баварскому присвоить себе все, чего он пожелал, и, не задумываясь, как будто они были его подданными, обращались к нему монсеньор, а по их примеру, глупейшим образом, — и наши войска. Маршал де Вильруа, не менее легкомысленный, чем они, но более сведущий, даже и не задумывался об их взаимоотношениях с курфюрстом; когда же по прибытии он сам с этим столкнулся, то пришел в негодование. Он послал гонца к Королю, и тот, приказав просмотреть старые депеши и регистры, убедился, что маршал де Вильруа прав; но в то же время, не решаясь изменить обычай, коему до сих пор следовали очень многие, Король убедил себя в том, что теперь, когда курфюрст лишился своих владений из-за того, что остался верен союзу с ним, не пристало унижать его за узурпацию привилегий, не соответствующих его рангу. Он счел, что великодушие важнее ранга герцогов и командующих армиями маршалов Франции, и Вильруа было приказано отказаться от каких бы то ни было претензий и нововведений. Что касается Вандо- ма, то здесь особенно постарался месье дю Мэн, ибо он желал любыми средствами возвысить его над всеми, кто не был принцем крови. Король добился согласия курфюрста на то, что Вандом будет устно и в письмах называть его месье, что везде они будут иметь одинаковые сиденья и что Вандом всегда будет принимать его распоряжения. Ни о чем другом даже и не упоминалось, так что Вандом получил даже меньше, чем имели герцоги в отношениях с курфюрстами до совершенной курфюрстом Баварским узурпации, ставшей следствием глупости и невежества тех, кто оказался ее жертвой. Он никогда не называл Вандома высочеством (а на обращение превосходительство тот не соглашался), Вандом же всегда именовал его курфюр- гиеским высочеством. Вскоре мы увидим, какой урон пренебрежение рангом герцогов в их отношениях с курфюрстами нанесло Королю и его короне.
Части Виллара, хотя и ослабленные, захватывают остров Маркизат, где погибает Штрейф
Во Фландрию был отозван большой отряд из армии маршала де Виллара, которому это очень не понравилось; он приказал ликвидировать укрепления на Лаутере и восстановить те, что были расположены на Муттере180. Маршал жа-
860
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ловался на то, что у него недостаточно сил, а к принцу Людвигу Баденскому каждый день прибывают новые подкрепления. Тем не менее он овладел островом, именуемым Маркизат, расположенным за Фортом-Луи, и приказал навести мост, связывающий форт с островом. Предложил и осуществил этот план очень всеми уважаемый бригадный генерал Штрейф; он был убит на лодке, где находился вопреки желанию маршала, потому что атака осуществлялась слишком малым для бригадного генерала количеством войск; гибель его была большой утратой. Мы потеряли около двухсот человек, а враги — значительно больше.
Караман, осажденный Караман был направлен в Менен, чтобы защи-
в Менене, сдает город щать его с помощью двенадцати батальонов ста¬
рых войск, двух вновь набранных и полка драгун, по большей части пеших. Под его началом находился Спаар, бригадный генерал и отличный командир, окончивший жизнь в звании сенатора в Швеции. А в качестве бригадира при нем был Безанваль, швейцарский капитан, который впоследствии долго и очень достойно вел переговоры на Севере181 и в Польше, где женился на родственнице королевы182 и много времени спустя умер в чине генерал-лейтенанта и командира полка Швейцарской гвардии; это был человек одаренный, наделенный умом, остроумием и ловкостью. Бюлли, служивший в тяжелой кавалерии и купивший губернаторство в Менене у Праконталя, находился там вместе с ними и подчинялся им, хоть и был губернатором; несмотря на это неприятное обстоятельство, он остался там и действовал очень умело. Они продержались три недели после открытия траншеи, добились весьма почетных условий капитуляции, вышли 25 августа и были препровождены в Дуэ. Месье де Вандом хотел было вновь собрать свою армию, но вскоре, как ранее маршал де Вильруа, вернул ее на прежние позиции. Сам он находился в Лилле, а потом в Сент-Амане, якобы для лечения водами.
Блистательные действия Вандом узнал, что Мальборо собирается напра- шевалье дю Розеля вить большой отряд фуражиров в окрестности
Турне, и предупредил об этом находившегося в Турне шевалье дю Розеля. Действительно, 16 августа восемь тысяч человек заняли позиции вдоль речки, которая впадает в Шельду и зовется Шэн;
1706. Поездка Короля в Фонтенбло
861
через нее переправились тысяча двести всадников. Дю Розель тотчас же появился с девятью эскадронами карабинеров и восемьюдесятью драгунами, прошел к истокам речки, где огонь неприятельской пехоты не мог его накрыть, и атаковал разбитых на группы всадников; двести из них убил, двести пятьдесят взял в плен, а четыреста лошадей увел в Турне. Среди пленных оказался фаворит Мальборо кавалерийский бригадир Кадоган, который, чтобы прикрыть отступление своего генерала, слишком сильно выдвинувшегося вперед, удерживал с пятьюдесятью драгунами, сколько мог, позиции на подступах к мосту. Месье де Вандом тотчас же отослал Ка- догана к герцогу Мальборо, любезно положившись на его слово. Атака дю Розеля была стремительной и хорошо задуманной, но этим и ограничились подвиги нового командующего, который, вместо того чтобы исправлять положение или активно обороняться во Фландрии, наблюдал из ее крепостей, как враги спокойно перемещаются во всех направлениях, забирая все, что им понравится.
Закончили они осадой Ата, которым овладели 3 октября, через три недели после открытия траншеи, взяв в плен пять находившихся там батальонов; а десять дней спустя армии во Фландрии разошлись на зимние квартиры, и кампания окончилась.
Враги беруш Ат. Армии во Фландрии распущены на зимние квартиры
Поездка Короля в Фонтен- Король собирался совершить поездку в Фонтенбло, которую под разными бло. Мадам герцогиня Бургундская была бере-
предлогами откладывали, менна и должна была отправиться туда по воде.
в этом году так и не состо- Затея с путешествием очень не нравилась вра- ялась чам, а равным образом и Шамийяру, у которо¬
го недоставало денег на неотложные расходы и который сожалел поэтому о расходах на поездку, каковые всегда в таких случаях оказывались немалыми. Мадам де Ментенон, которую они о том настоятельно просили, решилась пойти на уловки, чтобы отсрочить путешествие, а в крайнем случае добиться его отмены. Под конец большинство осведомленных людей поняли, что оно не состоится. Но Королю подобное даже не приходило в голову. Поездка откладывалась дважды. Он должен был выехать из Мёдона; оттуда он направился в Париж, чтобы
862
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
увидеть новую церковь Дома инвалидов183, которая вызвала всеобщее восхищение. Кардинал де Ноай отслужил там мессу в его присутствии. После этого кардинал дал обед монсеньору герцогу Бургундскому, который затем молился в соборе Парижской Богоматери и в церкви Святой Женевьевы, а потом посетил Сорбонну, где его принял архиепископ Реймсский, ее куратор. На следующий день после посещения церкви Дома инвалидов Клеман, которого поддержал Фагон, заявил Королю, что для мадам герцогини Бургундской поездка в Фонтенбло чревата серьезной опасностью. Это разгневало Короля; он стал спорить, но те твердо стояли на своем, и он не смог переубедить их. Раздосадованный Король решил, что на следующий день, вместо того чтобы ехать в Фонтенбло, возвратится в Версаль, что Монсеньор и мадам принцесса де Конти отправятся в Фонтенбло, что сам он поедет туда на три недели, и в течение нескольких дней выглядел очень огорченным. Ему не мешали тешиться мыслью об этой трехнедельной поездке; ее отложили и, наконец, отменили, как и ранее задуманное продолжительное путешествие, под тем предлогом, что нет смысла ехать на столь короткое время. Таким образом, Фонтенбло в этом году увидели только Монсеньор и его небольшой двор и месье герцог Беррийский, приехавший повидать его и поохотиться. Они не осмелились задержаться там надолго и возвратились к Королю в Версаль.
Бригадный генерал Керкадо Бригадный генерал Керкадо был убит под Тури- убит\ в Италии умирают ном. Поластрон, сын генерал-лейтенанта, о смер- полковники Талон, Пола- ти которого я недавно рассказывал, был полков-
строн и Роз и полковник ником Коронного пехотного полка184, Талон,
кавалерии принц де Мобек сын и отец двух парламентских президентов,
и Роз, оба полковники, скончались там. Последний был внуком Роза, кабинет-секретаря, о котором я в свое время рассказывал185, и оставил больше миллиона своей сестре, жене Портая, много лет спустя умершего в должности первого президента. От болезни умер там несколько дней спустя и Плюво186, гардеробмейстер месье герцога Орлеанского, и еще множество дельных и опытных офицеров, командовавших корпусами. Принц де Мобек, сын принца д’Аркура, в течение года командовавший кавалерийским полком, также умер в Гуасталле; женат он не был.
1706. Месье герцог Орлеанский под опекой Марсэна
863
Месье герцог Орлеанский Месье герцог Орлеанский, предоставленный под опекой Марсэна, кото- месье де Вандомом самому себе и, что было го- рый не дает ему остановить раздо хуже, находившийся под опекой маршала принца Евгения у Танаро. де Марсэна, оставил один корпус Медави, что-
Шифровки бы распоряжаться обозами и всем прочим, пе¬
редав корпус в подчинение не покидавшему Милан принцу де Водемону, объединил разрозненные части своей армии и дважды посылал к Ла Фейаду гонца с просьбой дать ему кавалерийский корпус, каковой получил лишь с большим трудом. После нескольких дней наблюдения за врагом он решил занять позиции между Алессандрией и Ва- ленцей, чтобы либо помешать врагам переправиться через Танаро, либо принудить их к сражению. Эта переправа была для них единственным средством прорваться. Отказаться от этой попытки — значило отказаться от помощи Турину; форсировать реку — означало решиться на сражение в столь невыгодной позиции, что почти не было шансов выйти из него победителями. Принц предложил это маршалу, но убедить его не смог. А о том, чтобы получить хоть какое-то объяснение отказу, нечего было и мечтать, ибо маршал не счел нужным придать своему отказу даже видимость обоснованности. Он был в полном подчинении у Ла Фейада, который страстно желал, чтобы армия приблизилась к его позициям. Марсэн думал только о том, как удовлетворить зятя всемогущего министра и как ему угодить. Оба они не понимали, что даже и для личного успеха сего злополучного зятя главное — не допустить подкрепления к Турину. В то время как принц и маршал вели этот спор, одному из наших партизан удалось перехватить гонца, отправленного принцем Евгением к императору с депешами, каковые, само собой разумеется, были шифрованными. После долгих поисков принц так и не обнаружил в своих шифрах ничего похожего. Марсэн, прибывший из Фландрии через Эльзас и Швейцарию, не счел нужным об этом позаботиться. Водемон, к которому послали за помощью, сообщил, что этого шифра у него нет. Пришлось отправить гонца к Королю, у которого, как оказалось, он остался лежать на дне шкатулки. Гонец доставил его — но когда? Вечером того дня, когда происходило Туринское сражение. Депеши, расшифрованные в Версале и доставленные вместе с шифром Короля, содержали пространные рассуждения, адресованные принцем Евгением императору и точь-в-точь совпадавшие с теми доводами, каковые месье герцог
864
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Орлеанский приводил Марсэну. В конце письма говорилось, что, если бы принц занял те позиции, которые он так настойчиво предлагал Марсэну, было бы безумием (именно так сказано в письме) пытаться осуществить переправу в этом месте, в то время как преодолеть Танаро в другом месте не представлялось возможным; что таким образом он, принц Евгений, был бы вынужден смириться с потерей Турина, чему, сделав со своей стороны все возможное, он все равно не смог бы воспрепятствовать, а потому и не следовало добавлять к этой потере неизбежную, а стало быть, бессмысленную, гибель имперской армии в том случае, если бы он безрассудно попытался осуществить переправу в этом неприступном месте. Вот так оправдывал, а точнее превозносил, месье герцога Орлеанского принц Евгений в отправленной императору наисекретнейшей депеше, которую Король и его министр увидели в ее первозданном виде, так как из-за отсутствия шифра она была прислана им для дешифровки; Король и его министр горько поплатились за то, что роковым образом ограничили действия принца опекой, в коей он не нуждался и оказавшейся к тому же никуда не годной.
Прибытие месье герцога Так как Марсэна убедить не удалось, герцогу Ор-
Орлеанского к Турину. леанскому пришлось уступить, двинуться по на-
Скверное состояние осады правлению к Турину и присоединиться к веду- и траншей. Гибельное поведе- щей осаду армии. Он прибыл туда 28 августа ниеЛа Фейада вечером. Ла Фейад, оказавшийся теперь под на¬
чалом двух командиров, казалось бы, должен был сделаться более покладистым, но, став так внезапно главнокомандующим, да еще такой большой армии, он думал лишь о том, как сохранить действительную власть. Он нуждался только в Марсэне, без которого, как ему было известно, принц ничего не мог предпринять. От последнего ему не было никакого проку; его преуспеяние не зависело от Шамийяра, его целью был успех, от которого зависела его слава, и, будь то в его власти, ничто не помешало бы ему идти, не сворачивая, к достижению этой двойной цели. А посему Ла Фейад поставил своей единственной задачей подчинить себе маршала и приобрел над ним такую власть, что, за исключением пароля, который тот сообщал ему, получив его от принца, все остальное, к великому несчастью Франции, полностью оставалось в руках Л а Фейада. Цель у всех была одна — овладеть Турином, но способы и средства достиже¬
1706. Марсэн не дает месье герцогу Орлеанскому овладеть переправой через Дору 865
ния оной были предметом бесчисленных разногласий и споров. Сначала месье герцог Орлеанский был совершенно справедливо возмущен тем, что Ла Фейад отменил все изменения и распоряжения, сделанные им, когда он, отправляясь на встречу с месье де Вандомом, сделал остановку перед осажденным городом. Он считал их столь важными ддя успеха предприятия, что приказал, правда, очень мягко и деликатно, восстановить все в прежнем виде. Действительно, несмотря на рытье траншей, никаких успехов в ведении осады не наблюдалось. Ла Фейад потерял контргарды187 и прочие взятые им укрепления, что стоило жизни большому числу людей, в том числе многим инженерам. Никакого продвижения вперед не происходило, да никто и не знал, что для этого нужно делать. Ла Фейад, раздраженный своими неудачами, стал совершенно неприступным и навлек на себя такую ненависть генералов и офицеров, что никто из них не желал более ни о чем беспокоиться.
переправой через Дору, ни выйти из траншей и сражаться
Марсэн не дает месье герцогу Месье герцог Орлеанский сделал смотр постам Орлеанскому ни овладеть и осадным работам, осмотрел траншеи и те места, откуда мог появиться принц Евгений, дабы попытаться оказать помощь осажденным. Он остался крайне недоволен всем увиденным; он нашел, что траншеи никуда не годятся, что они слишком широки, очень плохо сделаны и весьма скверно охраняются. А тем временем со всех сторон приходили известия о приближении имперской армии, решившейся помочь осажденным. Принц хотел двинуться ей навстречу, завладеть переправой через Дору188, чтобы дать отпор неприятелю там, — что было, конечно, труднее, чем у переправы через Танаро, но легче, чем в растянутых и плохо подготовленных траншеях, каковые невозможно было охранять на всем их протяжении. Но здесь он вновь столкнулся с тем же противодействием: Марсэн заявил, что, если мы удалимся от осажденного города, в крепость смогут доставить недостающий ей порох; подтверждением этому были наполненные порохом мешки из козьих шкур, сброшенные в По в надежде, что течение принесет их осажденным, и выловленные нами. Такая возможность действительно существовала, но доводы Марсэна легко было опровергнуть: то, чего он опасался, могло и не случиться, зато было совершенно очевидно, что подброшенный в крепость порох лишь не-
866
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
надолго отсрочит ее падение и никак не сможет помешать взять ее, если не дать принцу Евгению прийти ей на помощь. Но сколь бы очевидны ни были эти доводы, Марсэн остался непреклонен. Принц убеждал маршала оставить траншеи (о том, что они собой представляли, я только что рассказал), охранять каковые не было возможности, и дать сражение принцу Евгению, используя все имеющиеся преимущества, которые будут утрачены в новых незаконченных траншеях, кои в силу их протяженности невозможно охранять. Принц Евгений уже давно двигался по такому разоренному краю, что армия его изнемогала, и он не мог встать на позиции лицом к лицу с нашей армией, не уморив голодом свою собственную, а посему было вероятно, что он не осмелится подвергнуть ее натиску французов на открытой местности и откажется от намерения оказать помощь Турину, который неизбежно вскоре падет. Если же он решится на сражение, то для французов, конечно, предпочтительнее будет атаковать и маневрировать на открытом пространстве, а не отражать атаки, скрываясь за скверными укреплениями, которые нетрудно будет прорвать во многих местах на всем их протяжении. Кроме того, если измученное войско принца Евгения будет разбито, оно окажется зажатым между нашей армией и Савойей, где мы являлись хозяевами положения, — ибо ему не останется ничего другого, как выбрать этот обходный путь ввиду невозможности двигаться в ином направлении189. Марсэн, плясавший под дудку Ла Фейада, ответил, что все эти доводы вполне убедительны, но решение, предложенное принцем, может быть осуществлено лишь в том случае, если армия будет усилена сорока шестью батальонами Альберготти, стоящими на холме Капуцинов190, — правда, если их снять оттуда, крепость может получить помощь с той стороны. Это было правдой, но правдой было и то, что не имело ни малейшего смысла держать на этой высоте армию, отражавшую лишь мелкие атаки, для чего было довольно и нескольких батальонов, а вот ее отсутствие ослабляло войска, ведущие осаду. На эти доводы маршала последовал тот же ответ, что и в истории с порохом: переброска подкрепления через лишенный защиты холм Капуцинов маловероятна, да и силы для этого неприятелю взять негде, и подкрепить прорыв ему нечем; если же принц Евгений после такого усиления нашей армии будет вынужден уклониться от сражения или окажется разбит, у Турина не останется более никакой надежды, и, даже получив подкрепление через холм Капуцинов, он все равно, двумя неделями раньше или позже, будет взят.
1706. Тайная причина этого противостояния
867
Жалкий военный совет. Спор этот так жарко разгорелся, что Марсэн Месье герцог Орлеанский согласился собрать военный совет, куда были отказывается давать пароль приглашены все генерал-лейтенанты. Началось и во что бы то ни было вме- обсуждение — но Ла Фейад, любимый зять ми- гииваться нистра, от которого зависела судьба всякого во¬
енного, и Марсэн, как говорили, хранитель секретных распоряжений, нимало не нуждались в одобрении своих действий. Один лишь д’Эстэн имел мужество сказать то, что думал (месье герцог Орлеанский всегда об этом помнил), и был единственным, кто стяжал себе этим уважение. Альберготти, лукавый итальянец, предвидел и катастрофу, и позор, а посему под предлогом удаленности своих позиций не тронулся с места. Все прочие высказывались в духе угодничества, так что избранное средство сделало болезнь неизлечимой. Месье герцог Орлеанский при всех изъяснил, какие несчастья все это за собой повлечет, а затем объявил, что, поскольку он лишен возможности чем бы то ни было распоряжаться, то несправедливо, чтобы на него легла ответственность за позор, коим будет покрыта как вся нация, так и он сам, — после чего потребовал себе карету, дабы тотчас же оставить армию. Марсэн, Ла Фейад и самые влиятельные из участников этого совета сделали все, чтобы его остановить. Смирив свой первый гневный порыв, но, по всей вероятности, довольный выказанной твердостью и тем, что сумел дать понять, сколь мало грядущие события могут быть поставлены ему в вину, принц согласился остаться; при этом он объявил, что не станет более вмешиваться в командование армией, отказавшись даже сообщать пароль, и возложил все на Марсэна, Ла Фейада и на всякого, кто пожелает взять на себя сии обязанности. Никому не удалось заставить его переменить свое решение.
Тайная причина этого Суть гибельного упорства Ла Фейада заключа-
противостояния лась в безумной, основанной лишь на страст¬
ном желании надежде, что принц Евгений не осмелится атаковать траншеи; что, коль скоро он отступит, Турин будет взят, но не герцогом Орлеанским, не его силой и храбростью, а осадой и траншеями, коими, как главнокомандующий, руководил Ла Фейад, каковому, следовательно, одному и достанется вся слава. Такова истинная причина, которая, в сочетании с обманчивыми доводами и жаром бурной и
868
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
могучей молодости, сковала волю Марсэна и, в конечном счете, нанесла жестокий удар Франции. Так обстояли дела в течение последних трех дней этой несчастной осады. Герцог Орлеанский, сам отстранивший себя от власти, то прогуливался в окрестностях, то оставался у себя. Он написал Королю письмо, в коем решительно осуждал маршала и давал точный отчет обо всем происходящем; он дал прочесть это письмо Марсэну и оставил его ему с просьбой отправить с первым же гонцом, которого он пошлет к Королю, ибо, став в армии никем, принц не желал делать это самолично.
Последний отказ Марсэна В ночь с 6-го на 7-е, накануне сражения, хотя
принц абсолютно ни во что не вмешивался, его все же разбудили, чтобы передать донесение лазутчика, сообщавшего, что принц Евгений атакует замок Пьянецца191, чтобы там переправиться через Дору и оттуда наверняка двинуть свои войска на позиции французов. Несмотря на обиду и на решение ни во что не вмешиваться, принц встал, быстро оделся и сам пошел к Марсэну, безмятежно спавшему в своей постели, разбудил его и показал только что полученное донесение, предложив ему, в случае если враги уже овладели замком Пьянецца и идут далее, двинуться на не- приятеляи, не теряя ни минуты, атаковатьего, воспользовавшись вызванной внезапностью нападения растерянностью и наличием труднопреодолимой речки. Ни время, ни путь, по которому пойдут враги, не вызывали сомнений. В этот момент к Марсэну прибыл Сен-Нектэр, много лет спустя ставший кавалером Ордена Святого Духа и весьма сведущий в военном искусстве; он подтвердил сведения лазутчика и поддержал точку зрения принца. Но Провидению было угодно, чтобы в этот день Франция была поражена в самое сердце. Маршал остался непреклонен. По уже изъясненным мною тайным причинам покидать траншеи было категорически запрещено; он утверждал, что известие сие ложное, что принц Евгений не может так быстро добраться до них, посоветовал месье герцогу Орлеанскому идти отдыхать и решительно отказался делать какие бы то ни было распоряжения. Принц с чувством еще большей обиды и отвращения возвратился к себе, решив предоставить их участи слепых и глухих, не желавших ни видеть, ни слышать. Совсем немного времени спустя со всех сторон стали поступать известия о приближении принца Евгения. Герцог Орлеанский остался невозмутим. Д’Эстэн и еще несколько пришедших к нему генералов все же
1706. Трижды выказанное неповиновение... Ла Фейада
869
заставили его подняться в седло; он двинулся небрежной неторопливой рысью вдоль переднего края лагеря. Все происходившее в последние дни наделало слишком много шума, чтобы кто-либо, вплоть до солдат, оставался в неведении. Его ранг, точность и твердость его суждений, которые вполне могли оценить старые солдаты (ведь многие из них помнили, как он действовал при Лёзе, Стеенкерке и Неервиндене)192, — все это заставляло желать видеть его во главе армии, а его отказ от командования вызвал ропот.
Месье герцог Орлеанский В то время как он проезжал таким образом перед
по просьбе солдат перед лагерем, один пьемонтский солдат назвал его самым началом сражения по имени и спросил, неужели он откажет им берет на себя командование в своей шпаге. Одно это слово сделало больше,
чем все генералы, заставившие принца оставить свою комнату. Он ответил солдату, что невозможно отказать, когда просьба идет от чистого сердца, и тотчас же отбросил все свои горькие и столь справедливые обиды, не имея более иной мысли, как помочь Марсэну и Ла Фей- аду, несмотря на их противодействие. Но даже если бы они на то согласились, выйти из траншей уже было невозможно: появившаяся неприятельская армия продвигалась так быстро, что не хватило бы времени на построение.
Странное уныние Марсэна Видя, что все его надежды рухнули, и, погрузившись в теперь уже вовсе неуместное раздумье, Марсэн, чуть живой, выглядел человеком обреченным, не способным отдавать сколько-нибудь разумные распоряжения. Разрывы между траншеями были слишком большими. Месье герцог Орлеанский послал за сорока шестью батальонами Альберготти, которые, находясь слишком далеко на холме Капуцинов, были равно безопасны и для крепости, и для принца Евгения; но Ла Фейад, коего боялись и коему лучше повиновались, чем принцу, запретил Альберготти идти на помощь, и тот так и не двинулся с места, несмотря на неоднократные приказания месье герцога Орлеанского.
Трижды выказанное непови- Принц вновь послал за ним; одновременно Ла новение и открытое проти- Фейад направил к нему гонца с приказом оста- водействие Ла Фейада месье ваться на месте, и он остался. Тем временем, герцогу Орлеанскому чтобы заполнить интервалы в линии траншей,
870
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
герцог Орлеанский смешал эскадроны с батальонами, чем несколько укрепил ее, но, все еще надеясь на прибытие батальонов Альберготти, ослабит вторую линию. Одновременно он послал приказ стоящим в отдалении частям спешно перейти через небольшой мост и помочь ему заполнить разрывы в линиях. Но Ла Фейад вновь, словно подстрекаемый каким-то злым духом, узнав об этом приказе, самолично отправился к мосту и остановил их. Неповиновение дошло до того, что, когда месье герцог Орлеанский лично приказал выступать офицеру, командовавшему эскадроном Анжуйского полка, тот отказался; принц в ярости ударил его шпагой по лицу и велел сообщить об этом Королю.
Туринское сражение Бешеная атака, начатая около десяти часов ут¬
ра, вначале встретила не менее яростный отпор. Лангальри в сражении оказался не менее полезен принцу Евгению, чем в походе. Он первый прорвал оборону в тех местах, которые из-за малочисленности наших войск оставались незащищенными; принц Евгений устремился туда следом за ним со своим войском, а прочие части прорвались сквозь другие незащищенные участки. Когда сражение достигло апогея, Марсэн получил удар, пронзивший ему низ живота и перебивший поясницу; он тут же был схвачен и отведен в удаленную от места сражения лачугу. Совершенно потерявший голову Ла Фейад метался во все стороны, рвал на себе волосы, утратив способность давать какие бы то ни было распоряжения. Все приказания давал герцог Орлеанский, но они очень худо исполнялись. Он буквально творил чудеса, находясь в гуще сражения и сохраняя поразительное хладнокровие, позволявшее ему все видеть, все понимать, оказываться там, где он более всего был нужен, и своим примером вдохновлять офицеров и солдат. Сначала он получил довольно легкую рану в бедро, затем опасную и очень болезненную — близ запястья, но остался неколебим. Видя, что все готовы вот-вот обратиться в бегство, он подбадривал криками солдат и офицеров, называя последних по имени, и сам вел эскадроны и батальоны в атаку. В конце концов, обессиленный болью и потерей крови, он на некоторое время покинул поле боя, чтобы сделать перевязку, но почти тотчас же вернулся туда, где шла самая жаркая схватка. Правда, сама местность, отсутствие порядка и дисциплины — всё, казалось, обрекало французов на поражение.
1706. Месье герцог Орлеанский хочет, чтобы армия отступила в Италию 871
Блестящие действия Ле Ле Iepinya со своей бригадой Старого Морского Гергиуа, подло преданного полка трижды отбрасывал врага, сходясь с ним
в яростной рукопашной, заклепывал его пушки и трижды возобновлял бой; но, потеряв множество офицеров и солдат, он приказал соседней бригаде, которая должна была его поддерживать, выдвинуться вперед и соединиться с его бригадой, чтобы та не была сметена идущими на нее в четвертую атаку численно превосходящими свежими батальонами противника. Эта бригада и ее командир, не заслуживающие ничего, кроме забвения, категорически отказали ему в помощи. Сие стало концом тех остатков порядка, еще как-то соблюдавшегося в этом сражении; далее все смешалось в неразберихе отчаянного бегства. И, что самое ужасное, генералы и командиры всех рангов, за очень небольшим исключением, более заботясь о своих экипажах и награбленных деньгах и даже не пытаясь остановить всеобщее смятение, лишь усугубляли его, оказавшись бесполезнее некуда.
Убедившись, что все, что случилось в сей злополучный день, непоправимо, месье герцог Орлеанский занялся тем, чтобы оставить врагу как можно меньше: он отвел всю легкую артиллерию, забрал боеприпасы и все, что использовалось для осады и действий вблизи крепости, — сохраняя при этом такое хладнокровие и находчивость, что ничто не ускользало от его внимания. Наконец, собрав вокруг себя всех, кого мог, из генералов, он очень кратко, но внятно объяснил им, что не остается ничего другого, как начать отступление и двинуться в направлении Италии;193 что сие позволит им оставаться хозяевами положения, запереть победоносную армию под Турином, лишить ее какой бы то ни было возможности возвратиться в Италию и обречь ее на гибель в полностью разоренном и опустошенном краю, где нет шансов добыть пропитание и откуда нет выхода, а тем более нет возможности поправить свое положение, — в то время как армия Короля, отрезав врага от какой бы то ни было помощи, будет обладать всеми преимуществами, находясь в богатом и изобильном краю и имея время спо-
Месье герцог Орлеанский хочет, чтобы армия отступила в Италию. Волнение генералов, которые своими хитростями, наглостью и неповиновением в конце концов вынуждают его отступить во Францию. Причины столь странного поведения
872
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
койно обдумать предстоящие действия. Это предложение до крайности напугало робкие умы, надеявшиеся, что плодом их катастрофического поражения будет вожделенное возвращение во Францию с деньгами, коими они без зазрения совести обеими руками набивали себе карманы в Италии. Ла Фейад, которому все эти доводы должны были бы заткнуть рот, принялся так яростно оспаривать мнение принца, что последний, выведенный из себя столь упорной наглостью, приказал ему умолкнуть и велел высказаться прочим. Только один д’Эстэн поддержал намерение отступать в Италию. На ходе обсуждения сказались как тяготы и неразбериха прошедшего дня, так и удрученное состояние месье герцога Орлеанского, вызванное его раной. Он завершил совет, сказав, что ни время, ни место не позволяют долее продолжать спор, что, наскучив тем, что его столь убедительные доводы внушают так мало доверия, он желает, чтобы теперь, когда он свободен, его мнение было принято к сведению, и приказал идти к мосту и отступать в Италию. Но силы его, душевные и физические, были на исходе; некоторое время он еще шел вместе со всеми, а затем в изнеможении бросился в карету. Так он двинулся дальше и, проезжая по мосту через По, слышал, как ехавшие позади него генералы вслух возмущались принятым решением, в отчаянии от того, что вновь должны оказаться в Италии, без всякой связи с Францией, столь дорогой их сердцу. Недовольство выражалось гак громко, особенно одним из генералов, что герцог Орлеанский, совершенно справедливо выведенный этим из себя, не выдержал и, высунув голову из кареты, стал, называя генерала по имени, попрекать его любовницей и сказал, что, принимая во внимание его полную бесполезность на войне, ему лучше было бы остаться около ее юбки. Эта выходка принца заставила всех замолчать. Но судьбе было угодно, чтобы дух заблуждения и безрассудства погубил нашу армию и спас объединенные силы противников. Когда мы сходили с моста на итальянскую сторону, со стороны корпуса Альберготти во весь опор примчался генерал-майор армии д’Арэн; он представил месье герцогу Орлеанскому офицера своей разведки и сказал, что неприятель занял проходы, которые мы никак не можем миновать. В ответ на расспросы принца офицер уверил его, что пост этот прекрасно укреплен и занят полком Белого креста194, знамена которого он различил среди прочих, и что он также не сомневается, что разглядел там месье герцога Савойского. Несмотря на сие, казалось бы, достоверное донесение, принц, после всего увиден¬
1706. Армия отступает в полнейшем беспорядке
873
ного и услышанного со справедливым недоверием относившийся к такого рода сведениям, приказал двигаться дальше, пусть даже и рискуя оказаться вынужденным поворотить назад, в случае если проходы окажутся действительно неодолимыми. Наши части двинулись дальше, выслав вперед разведчиков. Генералы не хотели оказаться в дураках195. Дорога к нашим Альпам была совершенно безопасна, и они отправили по ней все обозы с провиантом и боеприпасами; так прошло полдня, в течение коего приходили противоречивые донесения относительно проходов, и в конце концов месье герцогу Орлеанскому сообщили, что у него больше нет ни провианта, ни боеприпасов, ибо они отправлены в сторону Франции, что делало невозможным продвижение в сторону Италии, тем более что проходы туда, как по-прежнему утверждали, были перекрыты врагами. В ярости и отчаянии от такого преступного неповиновения, чтобы не сказать намеренного предательства, измученный слабостью и болью, причиняемой ему раной, он, в изнеможении откинувшись на подушки в глубине кареты, приказал ехать, куда им будет угодно, и более об этом с ним не говорить. Такова история итальянской катастрофы. Впоследствии стало известно, что донесение офицера, представленного д’Арэном, было от начала и до конца вымышленным, что никогда не было никого и ничего, что могло бы воспрепятствовать проходу в Италию, а известие о победе Медави, одержанной двумя днями позже, — победе, благодаря которой месье герцог Орлеанский мог бы стать господином всей Ломбардии и зажал бы принца Евгения между своими войсками и занятой нами Савойей, — переполнило чашу горечи принца, когда он узнал об этом по прибытии в Ульцио, где находился в полной безопасности посреди Альп, но из-за своей раны не мог двигаться дальше.
Королю доставлено Сен-Леже, один из первых камердинеров месье
известие о сражении герцога Орлеанского, посланный с этим жесто¬
ким известием к Королю, прибыл в Версаль во вторник 14 сентября до утренней аудиенции Короля и в подробностях доложил о случившемся Нанкре.
Армия отступает в полней- Неожиданно повернув назад, армия в обратном тем беспорядке, несмотря порядке двинулась к Пинероло. Вследствие пена отсутствие врага ремены диспозиции значительная часть обоза,
874
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
не ведая о том, оказалась в арьергарде и ночью в горах была потеряна или разграблена. Арьергард был поручен Альберготти, батальоны которого, как мы видели, не участвовали в сражении, и он прекрасно справился со своей задачей, несмотря на растянутость этих частей и необходимость преодолевать в темноте бесконечные теснины. Враги не причиняли нам ни малейшего беспокойства: случилось то, на что они не смели и надеяться, а посему радость их была так велика, что они довольствовались своим успехом, коему все еще не могли до конца поверить. Их армия изнемогала от усталости, а потому и не думала препятствовать нашему отступлению. Мы уже видели, что удалось совершенно беспрепятственно забрать артиллерию, боеприпасы и все, что имелось на передовых постах осады. Позже стало достоверно известно, что принц Евгений уже был готов прекратить атаку и начать отступление, если бы Ле Гершуа сумел отбить четвертый, и последний, удар, о котором я говорил и который стал для него роковым из-за неслыханной подлости командира бригады, отказавшейся прийти ему на помощь. Также стало известно, что пороха в Турине оставалось не более чем на четыре дня. Так что у врагов были все основания для ликования196, а у нас — для самого жгучего отчаяния.
Череда событий, повлекших Чтобы неприятель мог добиться такого резуль- туринскую катастрофу, тата, нужно было сцепление чудесных событий,
и ее последствия выпадение каждого из которых могло повлечь
за собой крушение всего предприятия. Позорное начало, как мы видели, было положено Вандомом, Марсэн довершил дело, а Ла Фейад окончательно все погубил. Плохо начатая осада, слабые атаки, кои невозможно было усилить из-за безрассудной погони Ла Фейада за герцогом Савойским; небрежность Вандома, позволившая врагу форсировать реки, в том числе По; река Танаро, являвшаяся непреодолимым препятствием, но оставленная Марсэном без внимания, лишь бы угодить Л а Фейаду; глупое решение засесть в траншеи, плохо подготовленные, местами лишь едва намеченные и настолько растянутые, что не было возможности охранять их; упорное нежелание идти навстречу врагу, занятому осадой замка Пьянецца, и захватить его измотанную армию в момент переправы через труднопреодолимую речку; раболепное решение, принятое военным советом; сорок шесть батальонов — целая армия! — не исполь¬
1706. Смерть Марсэна в плену; его происхождение, его характер
875
зованная ни для осады, ни для защиты траншей, ни для сражения; троекратное неповиновение Ла Фейада, оставившего эти части на холме Капуцинов, несмотря на два распоряжения месье герцога Орлеанского, и остановившего на маленьком мосту другие части, за которыми принц послал, чтобы спешно пополнить свои ряды; неслыханная самоуверенность Марсэна, упорствовавшего вплоть до начала атаки принца Евгения, — и все исключительно для того, чтобы Л а Фейаду не пришлось разделить честь победы с месье герцогом Орлеанским, ибо Марсэн, полностью подчинившись Ла Фейаду, боялся вызвать неудовольствие его тестя; и наконец, подлость преступного отказа прийти на помощь Ле Гершуа и его бригаде — подлость, оказавшаяся последним ударом, следствием коего стала победа с одной стороны, смятение и бегство — с другой, — такова череда невероятных событий, давших освобождение Турину. А затем отступление, бунт, подлость генералов, движимых лишь корыстными интересами, ложное донесение д’Арэна и его офицера, тайная отправка провианта и боеприпасов через Альпы с целью не допустить отступления в другом направлении, недобросовестность, идущая об руку с неповиновением, чтобы не сказать предательством, — вот те чудеса, что спасли Италию, Турин и победоносную армию, каковая неизбежно должна была бы погибнуть вместе с крепостью, — окруженная, лишенная провианта и какой бы то ни было помощи. Во всем этом нельзя не увидеть всемогущую длань Всевышнего, равно как нельзя усомниться в преступности тех из французов, чьими руками сия воля была исполнена.
Смерть Марсэна в плену; его Марсэн, добравшийся до той расположенной происхождение, его характер в отдалении лачуги, куда его препроводили,
лишь один раз спросил, не убит ли месье герцог Орлеанский. Прибыв туда с адъютантом и двумя или тремя слугами, он послал за исповедником, продиктовал что-то касающееся своих дел, положил в пакет, адресованный месье герцогу Орлеанскому, письмо, которое этот принц, осуждая его действия, написал Королю и, прочитав его ему, просил его самолично отправить государю; сделав это, Марсэн не желал более слышать ни о чем, кроме Бога, и этой же ночью скончался. В его бумагах нашли бессчетное количество пустяков и кучу совершенно удивительных прожектов, полнейший беспорядок в делах и долги, с коими он,
876
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
даже будь у него в шесть раз большее состояние, никогда бы не смог расплатиться. Крохотного роста, он умел витийствовать, был ловким царедворцем, а точнее, ловким угодником; занятый исключительно своим преуспеянием, но отнюдь не бесчестный, благочестивый на фламандский манер197, более склонный к низкопоклонству и лести, чем к подлинной учтивости, он поддерживал отношения только с теми, кто мог быть ему полезен или, напротив, опасен; он был человеком ума пустого и легковесного, лишенным основательности и трезвости суждений и каких бы то ни было талантов, все искусство и достоинства коего заключались в желании и умении угождать. Уроженец Льежа, он был происхождения совсем ничтожного. Его отец, человек военный, довольно быстро преуспел на службе Франции, женился на девице из семейства Бальзак, присоединился к партии Месье Принца, весьма его уважавшего, из соображений выгоды легко сменил хозяев, перешел к испанцам198 и так угодничал перед Карлом II, когда тот был в Брюсселе199, что, к величайшему возмущению англичан, получил от него орден Подвязки и добился всего, что только можно, на военной службе Испании, где и умер в довольно молодом возрасте. У него не было других детей, кроме этого сына, воспитанного матерью во Франции, коей он и стал служить. Мы видели и его возвышение, и постигшую его катастрофу. Он был еще не стар и не был женат.
Ла Фейад, по небрежности Во время этого мучительного отступления в до- или намеренно, лишает вершение всех бед в армии почти не осталось
месье герцога Орлеанского хлеба. Месье герцог Орлеанский, измученный связи с Италией через Иерею и душой и телом, оставался тем не менее единственным, кто думал обо всем, ни от кого не получая помощи. Он сделал остановку, чтобы дождаться, пока подойдут замыкающие части его войск, и снабдить их хлебом. Только что выпеченный хлеб был отдан большому отряду, каковой под командованием Вибрэ должен был овладеть замком Бар, через который только еще и была возможна связь с Италией и возвращение туда через Иврею200. Ла Фейад, взявший на себя это дело и решивший идти вместе с отрядом, задержал его выход на два дня и забыл лишь об одном — взять предназначенный ему хлеб. А потому уже на второй день пришлось сделать остановку, чтобы послать за ним. Трудно себе представить, какова была досада месье герцога Орлеан¬
1706. Стычка междуЛа Фейадом и Альберготти
877
ского, когда он, прикованный к постели, полагая, что отряд уже далеко, узнал об этой задержке и об этой забывчивости, вновь приостановившей движение отряда, и как быстро он сумел поправить положение. Как только хлеб был доставлен, отряд двинулся дальше; но вскоре стало известно, что враги, опередив его на двадцать часов, захватили и замок и проход, так что вряд ли удастся выбить их с занятых позиций, а виновен в этом несчастье был Ла Фейад, его медлительность и неслыханная небрежность в истории с хлебом. Ла Фейаду не осталось ничего другого, как вернуться назад.
Стычка между Ла Фейадом Незадолго до сражения Ла Фейад очень грубо и Альберготти обошелся с Альберготти, который позволил
себе высказаться относительно медлительности осады и неодобрительно отозваться о погоне за герцогом Савойским, но свидетели этой стычки не дали ссоре разгореться. На следующий день итальянец, терзаемый мыслями о Шамийяре, явился к его зятю и просил забыть о том, что случилось накануне. Ла Фейад, возвратившись в Ульцио из своего славного похода, застал месье герцога Орлеанского в очень тяжелом состоянии, усугублявшемся необходимостью заботиться о том, чтобы дать отдых войскам, успокоить их, накормить и поправить их положение, что требовало непомерных трудов и расходов, ибо двор оказывал лишь ничтожную помощь, а сам герцог страстно желал лишь одного — возвращения в Италию. Когда Ла Фейад, Альберготти и прочие находились в комнате месье герцога Орлеанского, тот, до глубины души уязвленный неудачей, постигшей посланный им отряд, не смог удержаться от упреков в неповиновении по адресу обоих, виновных в том, что войска так и остались на холме Капуцинов. Оба хотели сказать что-то в свое оправдание, но месье герцог Орлеанский, из чьих уст вырвалась сия жалоба и более чем справедливый упрек в том, что сражение было проиграно по их вине, и который боялся, что волнение не позволит ему совладать с собой, попросил больше не говорить об этом. Сассенаж и еще несколько человек, находившихся около его постели, отстранили этих двоих и вытолкали из алькова, и, по мере того как они удалялись, их взаимные поношения становились все более яростными. Они не дошли еще до двери, как Альберготти громко заявил Л а Фейаду, что упрек принца касается одного лишь его, Л а Фейа- да, поскольку сам Альберготти лишь выполнял его приказания; Ла Фейад
878
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
заявил в ответ, что это ложь, одновременно толкнул итальянца и схватился за шпагу. Побагровев от гнева, Альберготти пробормотал что-то сквозь зубы и отступил на два шага. Сассенаж, Сен-Фремон и еще кое-кто бросились между ними, вывели их из комнаты и спросили, понимают ли они, где находятся, или уже совсем потеряли голову. Месье герцог Орлеанский ничего не расслышал из-за полога либо сделал вид, что не слышит. Сассенаж и Сен-Фремон развели pix в разные стороны, очень огорченные тем, что за всем этим могло последовать, но между этими двумя ничего не произошло ни тогда, ни впоследствии. Никому и в голову не пришло усомниться в храбрости Альберготти, но он был итальянцем, а Л а Фейад — любимым зятем Шамийяра, и, будучи ничуть не менее храбрым, он был рад, что Альберготти выказал такую покладистость. История сия, однако, изрядно повредила обоим — но не потому, что была поставлена под сомнение их храбрость (они давно доказали ее на деле), а потому, что оказалась затронута их честь, — ведь один осмелился отрицать то, что было известно всей армии и что стало причиной поражения, а другой — так кротко снес это.
Притворное или истинное Тем временем Ла Фейад, в отчаянии от столь- отчаяниеЛа Фейада ких совершенных им чудовищных глупостей,
отправил к Шамийяру гонца с посланием, в коем слагал с себя полномочия губернатора Дофинэ и сообщал ему, что недостоин ни его уважения, ни милостей Короля, ни права глядеть на свет божий; на следующий день он получил от месье герцога Орлеанского разрешение отбыть в Антиб, отплыть оттуда на одном из судов, направляющихся в Геную, а затем отправиться к Медави и, служа под его началом и беспрекословно исполняя его распоряжения, оказаться достойным того, чтобы его ошибки были забыты. Шамийяр, по-прежнему очарованный своим зятем, вернул ему и послание, и прошение об отставке, о котором счел за благо никому не говорить, обласкал его, ободрил и успокоил. Те, кому стало известно об этом жесте отчаяния, были убеждены, что это всего лишь спектакль, цель коего — разжалобить тестя и самого Короля, который, как он рассчитывал, узнает о просьбе об отставке лишь тогда, когда она уже не будет восприниматься всерьез. Тогда же месье герцог Орлеанский получил ответы и распоряжения, соответствовавшие его желанию вернуться в Италию. Он был благодарен Шамийяру и доволен тем, что уни¬
1706. Невероятная быстрота, с коей до меня доходят известия о несчастьях 879
зил Ла Фейада, хотя при этом, по правде сказать, удовольствовался малым: он отправил курьера, дабы уведомить Ла Фейада о только что полученных им распоряжениях, помешать ему сесть на корабль и приказать возвратиться в Бриансон201, куда сам он прибудет, как только это позволит его состояние, чтобы уж вновь перейти Альпы вместе с армией, а не уезжать одному через Геную. Ла Фейад, в восторге оттого, что принц отнесся к нему лучше, чем он мог ожидать, отбыл, не теряя времени, в Бриансон.
Истоки дружеского располо- Там к месье герцогу Орлеанскому присоединил- жепия месье герцога Орле- ся Безон. Последний руководил под началом
принца резервом, затем был направлен к нему Королем, когда он командовал кавалерией. Месье герцог Орлеанский проникся к нему дружескими чувствами и уважением. В этом году он служил на побережье Нормандии, так как здоровье не позволяло ему лучшего. Месье герцог Орлеанский попросил Короля перевести его к нему, получил согласие, и Безон, чье здоровье улучшилось, польщенный тем, что принц его помнит, поспешил выехать к нему.
анского к Безопу, которого он вызывает к себе. Безон, служивший на побережье Нормандии, присоединяется к нему
Невероятная быстрота, Я уехал на месяц в Ла-Ферте; там я регулярно по- с коей до меня доходят из- лучал известия из Италии, кои месье герцог Ор-
вестия о несчастьях, постиг- леанский приказывал отправлять мне, а когда тих нас под Турином он не желал, чтобы сообщаемое становилось из¬
вестно другим, то и его собственноручные письма. Посему я был всесторонне осведомлен о несчастьях, каковые неизбежно должны были там случиться, и пребывал в великой тревоге, когда некий дворянин, прибывший из Руана к своему брату, проживавшему рядом со мной, появился в парке, где я прогуливался вместе с мадам де Сен-Симон и гостями, и рассказал нам во всех подробностях о туринской катастрофе, о месье герцоге Орлеанском, о маршале де Марсэне и обо всем остальном именно так, как Король узнал об этом от прибывшего лишь три дня спустя гонца, а я — четыре дня спустя из писем, пришедших из Версаля и Парижа, так что мы так и остались в недоумении относительно того, каким образом это печальное известие могло быть доставлено с такой удивительной, поч¬
880
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ти невероятной быстротой, и дворянин сей, коего мы с тех пор более не видели, так как он вскоре после того умер, так и не пожелал объяснить нам это, настаивая лишь на подлинности сказанного. Мне было до крайности горько, что именно при месье герцоге Орлеанском произошло это несчастье, в коем не было ни капли его вины. У меня сделалась лихорадка, и я поехал прямо в Париж, не останавливаясь в Версале, — из опасения, что там она разыграется еще сильнее.
Нанкре докладывает В это же время прибыл Нанкре, присланный
о подробностях Туринского с подробным отчетом о событиях. Хотя я не был сражения с ним знаком, я послал сказать ему, что не в со¬
стоянии сам прийти к нему и прошу его зайти ко мне. Он пришел тотчас же, так как имел приказ увидеться со мной. Добрых два часа мы беседовали с ним наедине. Он сообщил мне, что Король полностью воздает должное своему племяннику, и настоятельно просил меня откровенно написать ему об этом. Но в том не было необходимости: общество и сам двор, несмотря на зависть и недоброжелательство, по справедливости увенчали лаврами его поражение и вознесли его тем выше, чем больше фортуна желала его принизить. Факт сей столь же достопамятен, сколь удивителен, и вряд ли когда-либо еще случалось, чтобы при таком страшном несчастье возносилось столько и таких единодушных похвал. Поношения обрушились на Марсэна и, невзирая на Шамийяра, на Ла Фейада.
Хотя враги, довольные своим успехом, ничем не препятствовали нашему отступлению, нам все же не удалось увезти крупнокалиберные артиллерийские орудия. Аббат де Грансей, первый священник месье герцога Орлеанского, не бог весть какой священник, но очень храбрый и добрый человек, был убит, стоя в двух шагах позади него, в связи с чем граф де Руси сказал, что бедный аббат умер бы от радости, если бы мог знать, как погиб. Бригадные генералы Вилье, Ла Бретоньер, пехотный полковник Боннель, сын Бюльона, и Керкадо, полковник Иностранного полка Дофина, достойнейший человек (которому я продал роту, когда он был молодым корнетом в том же полку) и еще довольно много офицеров были убиты, а генерал- лейтенант Мюрсе умер от ран, находясь в плену в Турине. Мы потеряли не более полутора тысяч человек, но очень многие были ранены или взяты в плен.
1706. Мюрсе умирает от полученных ран
881
Мюрсе умирает от получен- Мюрсе приходился братом мадам де Келюс и пых ран. Глупости, расска- был настолько же уродлив и глуп, насколько се-
Мюрсе отличался храбростью, был неплохим офицером, но человеком неловким, глупым и до крайности неспособным. Когда мы служили вместе в Германии, у него был молодой лакей (он звал его Маркассен), который всегда и везде следовал за ним и с утра до вечера над ним насмехался. Это было в тот год, когда мадам герцогиня Бургундская приехала во Францию. Мюрсе постигли три несчастья, на которые он горько жаловался всей армии: его лошадь Изабелла сдохла, Маркассен его покинул, а жена не стала честной женщиной; он хотел сказать «придворной дамой»202. Мариво и Монгон превозносили его достоинства. Было уморительно видеть его с ними, слышать их вопросы, их насмешливые восторги и каверзные предложения — и глупости, коими он на все это отвечал. Он женился на дочери главного судьи203 в Шомон-ан-Бассиньи; он привез ее в Страсбург, где зимой исполнял обязанности бригадира. Она была уродлива, глупа и немыслимо благочестива; ни ему, ни ей и в голову не приходило искать развлечений на стороне. Она очень часто причащалась и накануне желала спать одна; Мюрсе это очень огорчало, и он сообщал всем и каждому о том, когда по расписанию жена отлучала его от спальни. Он приглашал к себе на ужин людей одного определенного звания, и человек другого звания, заявившийся к нему шутки ради, всегда встречал отказ, причину коего Мюрсе неизменно считал нужным объяснить. Читателя может удивить, зачем нужно пересказывать все эти нелепости, касающиеся какого-то Мюрсе, но у меня есть к тому основания: Мюрсе был чем-то вроде Ла Фейада мадам де Ментенон; она считала его замечательным человеком; он ей докладывал обо всем и обо всех в армии; она советовалась с ним относительно того, что следует предпринять. Он часто показывал кое-какие из ее писем, свидетельствовавшие о прискорбном к нему доверии. Его боялись и искали его расположения; было немало людей, коим он оказал услугу, а были и такие, кому он навредил; сие позволяет судить о том, что это был за человек, и в значительной степени также о том, что представляла собой мадам де Ментенон.
зываемые о нем из-за его отношений с мадам де Ментенон
стра его была прелестна и душой и телом. Он был сыном Виллетта, генерал-лейтенанта флота, двоюродного брата мадам де Ментенон, чьим особым покровительством пользовались они все.
882
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Победа Медави над принцем Девятого сентября, то есть через день после Ту- Гессенским, впоследствии ринского сражен™, Медави двинул свое девяти- королем Швеции, в Италии; тысячное войско на помощь Кастильоне-делле- Медави, кавалер Ордена Свя- Стивьере, осажденному двенадцатью тысячами того Духа; прочие награды человек во главе с наследным принцем Гессен-
Кассельским, впоследствии ставшим королем Швеции. Тот оставил в захваченном им городе восемьсот человек, отвел свои войска от замка и вышел на прекрасную равнину навстречу Медави, который также двинулся на него. Поначалу наша кавалерия дрогнула под натиском противника, чему немало способствовало бегство четырех пехотных полков Миланского герцогства и неаполитанцев. Себре, командовавший бригадой во второй линии, не дожидаясь приказа, поспешил занять их место. Медави приказал всей своей пехоте обнажить шпаги; она выдержала залп вражеской пехоты, перешла в атаку и полностью ее разбила. Вражеская кавалерия, видя, что пехота разбита, обратилась в бегство. Они потеряли две тысячи человек убитыми, полторы тысячи пленными, всю артиллерию и множество знамен и штандартов. Медави тоже потерял многих: среди них были шевалье де Верах, Граммон де Франш-Конте, Ренпон, дю Шелар — все четверо кавалерийские полковники, и д’Эрувиль, пехотный полковник, получивший смертельную рану. К вышеупомянутым пленным нужно добавить восемьсот человек, оставшихся в городе. Медави вынудил принца Гессенского перейти Минчо и преследовал его вплоть до Адидасе; еще немало врагов было убито, отставшие — взяты в плен, а крепость Гойто отбита. Победа сия являла разительный контраст с происшедшим под Турином и вновь оживила горькие сожаления о том, что армия наша отступила во Францию, вместо того чтобы отступать в Италию. Медави тотчас же был возведен в кавалеры Ордена Святого Духа, два его бригадных генерала, Сен-Патер и Диллон, стали генерал-лейтенантами, Грансей, его брат, доставивший эту новость, — бригадным генералом, а Себре, доложивший обо всем в подробностях, — бригадиром.
По случаю этого успеха Водемон, собрав все имеющиеся у него войска, приказал Медави присоединиться к нему вместе со своими частями, сделал вид, что собирается защищать Тичино204, и послал гонца с уведомлением об этом, сообщив, что сие необходимо для сохранения Милана, каковой готов на почетную капитуляцию перед тем, кто переправится через реку. Водемон добавлял, что собирался прислать с общим отчетом Кольменеро,
1706. Победа Медави над принцем Гессенским
883
но тот почувствовал себя худо, когда уже готов был выехать. На самом деле Кольменеро вовсе и не собирался приезжать; ранее он был губернатором Миланского замка, а в настоящий момент — губернатором Алессандрии и близким другом Водемона. Водемон очень хвалил его Королю; это был прекрасный офицер, но душой — той же закваски, что и Водемон, в чем вскоре и довелось убедиться. Все это бахвальство нужно было Водемону лишь для того, чтобы морочить голову Королю, который неизменно попадался на эту удочку. Принц Евгений, вошедший в Турин, и герцог Савойский, в восторге от того, что вновь очутился в Турине, на что он даже и не надеялся, не теряли времени на ликование: они думали лишь о том, как воспользоваться таким неслыханным успехом. Они поспешили вновь овладеть всеми крепостями Пьемонта и Ломбардии, которые мы занимали; взятие замка Каса- ле было их последней победой. Водемон и Медави, отошедшие в Мантую, не могли помешать им пожинать плоды Туринского сражения и отступления армии во Францию. Однако наша армия располагала еще девяноста пятью батальонами, из которых те, что находились в Ломбардии, были в хорошем состоянии, а те, что участвовали в осаде, были весьма потрепаны; шесть драгунских полков лишились лошадей, а в кавалерии их оставалось четыре иди пять тысяч. Никогда еще человеческие потери не были так ничтожны, как в Туринском сражении, никогда еще не случалось, чтобы противник не преследовал отступающую армию, предоставив ей полную свободу передвижения, и никогда еще последствия не были столь ужасными и столь мгновенными. Незначительное поражение при Рамийи обернулось из-за страха и сумасбродства одного лишь маршала де Вильруа потерей Испанских и части Французских Нидерландов; Италия же оказалась потеряна не столько в результате поражения под Турином, сколько вследствие тщеславия Ла Фейада, низкопоклонства Марсэна, хитрости и неповиновения генералов месье герцогу Орлеанскому, который единственный трижды пытался начать отступление в Италию, коему не было никаких препятствий и каковое могло бы спасти положение, но который был побежден коварным сговором, чтобы не сказать более, Ла Фейада с генералами, чья наглость и коварство смогли одержать верх в немалой степени потому, что месье герцог Орлеанский был измучен страданиями, причиняемыми ему раной. В Провансе и Лангедоке для месье герцога Орлеанского очень быстро собрали тысячу мулов, послали ему деньги, лошадей, оружие и восемь тысяч палаток.
884
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Мадам де Нанкре и мадам Когда Нанкре возвратился к месье герцогу Op- д'Аржантон в Гренобле леанскому, который был очень плох из-за своей
раны, новоиспеченная мадам д’Аржантон и мадам де Нанкре, бездетная вдова отца того, о ком я только что упоминал и с кем ее связывали отношения более чем дружеские, наняв каждая почтовую карету, тайно отбыли вместе в Лион, а оттуда в Гренобль, где укрылись в какой-то гостинице. Месье герцог Орлеанский еще не прибыл туда. По дороге он узнал об их выходке, каковая очень его рассердила; он передал им, что не примет их, и велел возвращаться обратно. Приехать из Парижа в Гренобль и поворотить назад несолоно хлебавши — весьма далеко от задуманного, и они решили дожидаться его прибытия. Знать, что возлюбленная рядом и не допускать ее до себя, — любовь на такое не способна. Когда к семи или восьми часам вечера дневные дела и официальные встречи были окончены, он приказал никого более не пускать, удалился в свои покои, а дамочки, поднявшись по потайной лестнице, уселись ужинать вместе с ним и двумя или тремя из его приближенных. Сие продолжалось пять или шесть дней, по прошествии коих он отправил дам восвояси. Это нелепое путешествие наделало много шума и вызвало ропот в обществе, ибо бросало тень на личную славу принца; завистники же, и более других Месье Герцог и Мадам Герцогиня, были в восторге, оттого что могли теперь нарушить молчание, каковое до сих пор вынуждены были хранить. Я твердо решился никогда не говорить с ним о его любовницах, но он, как только позволила его рана, написал мне обо всем, причем с такой откровенностью, что я не мог продолжать хранить молчание, когда все кругом только об этом и толковали. Одновременно с моим он получил еще одно письмо, которое Шамийяр написал от имени Короля (последний, щадя племянника, не стал делать это лично), чтобы посоветовать ему отослать сих дам и предупредить о том, какое скверное впечатление произвело их путешествие. Оба письма были получены уже после их отъезда, каковой и явился единственным ответом на эти послания.
Более нет и речи о возврате- Месье герцог Орлеанский, еще не совсем выздо- нии в Италию, которую мы ровев, отправился в расположение своей армии теряем окончательно и раздал там — правда, не без разбора, — много
денег. Он потратил немало времени и сил, что¬
1706. Месье герцог Орлеанский в Версале
885
бы выяснить, есть ли хоть какая-нибудь возможность возвратиться в Италию, и послал Безона, хорошо осведомленного о возможностях и трудностях сего предприятия, доложить о том Королю и получить его приказания. Результатом этого путешествия было распоряжение оставить всякие мысли о возвращении армии месье герцога Орлеанского в Италию, по крайней мере до весны. Безон остался, а сие окончательное решение было доставлено обычным курьером месье герцогу Орлеанскому, который, несмотря на все очевидные ему самому трудности, все же был до крайности огорчен этим известием. А тем временем от нас уходила одна часть Италии за другой: Кивассо, город Касале, Павия, Пиццигеттоне, Алессандрия и др. сдавались либо герцогу Савойскому, либо принцу Евгению, который, будучи провозглашен генерал-губернатором Миланского герцогства, находился в Милане205 и который вскоре овладел цитаделями Милана, Касале и Тортоны.
Месье герцог Орлеанский Армия месье герцога Орлеанского получила рас- в Версале поряжение относительно зимних квартир, а сам
он прибыл в Версаль в понедельник 8 ноября к концу трапезы Короля, который обедал в постели в половине третьего, как он делал в те дни, когда принимал послабляющее. Принц был принят Королем и всем двором как нельзя лучше. После он тотчас же отправился к Монсеньору в Мёдон, а ужинал, как обычно, с Королем. В этот же день, как только он освободился от своих основных обязанностей, я пошел к нему. Нанкре бросился ко мне, когда я входил туда, и, не дав мне и рта раскрыть, принялся заверять, что он не устраивал нелепого путешествия двух дам. Он последовал за месье герцогом Орлеанским, который повел меня к себе на антресоли; Нанкре желал доказать свою невиновность в его присутствии. Я считал его слишком благоразумным, чтобы он мог пойти на это, но свет судил иначе. Месье герцог Орлеанский пылко поблагодарил меня за ту откровенность, с коей я написал ему об этом; он признался мне, что сначала был рассержен и раздосадован, но потом, зная, что они рядом, поддался искушению, приняв, правда, все вышеупомянутые меры предосторожности. «И совершили, — прервал я его, — изряднейшую глупость». «Это верно, — ответил он, — но есть ли кто-нибудь, кто никогда их не делал?» Когда Нанкре ушел и дверь была заперта, мы смогли перейти к более серьезным вопросам. Я рассказал ему о касающихся его придвор¬
886
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ных событиях и обо всем, о чем нельзя было говорить в письмах, пусть даже и шифрованных. Затем он поведал мне, правда, лишь в общих чертах, об основных событиях в Италии — изголодавшись по общению, мы не мог- ли останавливаться на деталях, кои обсудили позже. Он нарисовал мне невообразимую картину поведения генералов (полностью совпадающую с той, что я постарался представить, только еще более ужасную) и того, говоря без всяких преувеличений, нагромождения несчастий, которое стало причиной туринской катастрофы.
Его мысли о Ла Фейадеи Он представил мне Ла Фейада как высокомер-
о генералах ного и самонадеянного молодого человека,
опьяненного безграничным тщеславием, ненавидимого генералами и офицерами, армией и населением края, умного, храброго и до крайности честолюбивого. С первого взгляда он мог увидеть и понять многое, но был не способен видеть что-либо за пределами этого первого впечатления. Он не считался ни с чьим мнением, никогда ни в чем не уступал, а следовательно, и не мог ничему научиться ни у других, ни даже у самого себя, ибо действие у него всегда опережало размышление. В нем был блеск, но ни малейшей основательности, и, оказавшись во главе чего бы то ни было, он был крайне опасен, ибо в любом деле полагал себя гораздо более сведущим, чем те, для кого оное дело было их ремеслом.
СЛа Фейадом покончено, Принц добавил, что он, зная, как ему кажется,
и он отозван из армии Короля, может заключить по его словам, что
с Л а Фейадом покончено. Он сказал мне, что делал всё возможное, чтобы преуменьшить его ошибки, хотя они и были чудовищными (именно такими, как я о них рассказывал) и хотя тот вовсе не заслуживал подобного снисхождения, — но он счел своим долгом выразить таким образом благодарность его тестю; что Король даже выбранил его за слишком упорное желание оправдать Ла Фейада и что только об этом Король говорил с ним суровым и едким тоном. Он добавил, что оставил Ла Фейада в Дофинэ в надежде, что его, принца, письма и личное заступничество при дворе позволят сохранить за ним командование войсками в этой провинции; что Шамийяр, не осмеливавшийся говорить о том Королю,
1706. Ла Фейад и кардинал Ле Камю
887
просил его настаивать на этом, но что он не смел заходить слишком далеко после того, что сказал ему Король, а посему он уверен, что Ла Фейад будет отозван. Прочие разговоры такого рода дали мне полную ясность в этом вопросе, а беседы с генералами и офицерами, прибывшими из армии, окончательно утвердили меня в сложившемся мнении. Сразу же скажу о том, что стало с этой армией. Вскоре всякая мысль о возвращении в Италию была оставлена, речь шла лишь о том, чтобы обеспечить необходимую оборону со стороны Альп, за счет Итальянской армии увеличить Испанскую и попытаться добиться хотя бы некоторого превосходства в Испании. Несколько дней спустя после возвращения принца Ла Фейад получил приказ вернуться ко двору, а генерал-лейтенант Жеводан — заменить его в должности командующего в Савойе и Дофинэ, имея в своем подчинении двух бригадных генералов: Вальера — в Шамбери и Мюре — в Фенестрел- ле206. И хотя вероятность того, что его оставят в Гренобле, была крайне мала, этот приказ был для Ла Фейада так горек, что он вздумал добиваться его отмены (сие было верхом глупости, сумасбродства и наглости), для чего, цепляясь за свою химеру, он в течение двух недель слал к тестю одного гонца за другим, выведя в конце концов Короля из себя упорным нежеланием исполнять его приказания и поставив Шамийяра в совершенно нелепое положение. Наконец, последнее полученное им распоряжение заставило его уехать, к великой радости города и всей провинции, где он не завоевал ни любви, ни уважения.
Ла Фейад и кардинал В первый свой приезд в Гренобль Ла Фейад по-
Ле Камю ссорился с кардиналом Ле Камю207, который из-
за устроенного им странного маскарада хотел по всей форме торжественно отлучить его от Церкви. Понадобились неоднократные приказания Короля, чтобы помешать кардиналу сделать это, а Ла Фейада заставить вести себя подобающим образом. Он оставался несколько дней в Париже, не решаясь появиться в Версале. Шамийяр в конце концов добился для него у Короля разрешения явиться к нему с приветствием, причем в апартаменты мадам де Ментенон, — дабы избежать публичного приема, выказав таким образом лишь формальное уважение к генералу армии, прибывшему позже всех.
888
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Ла Фейад, явившийся при- В понедельник 13 декабря Шамийяр, идя рабо- ветствоватъ Короля, ветре- тать с Королем у мадам де Ментенон, повел его чает очень холодный прием туда. Едва Король увидел, как министр входит,
ведя на поводке своего зятя, он поднялся, подошел к двери и, не дав им произнести ни слова, сказал Л а Фейаду с более чем серьезным видом: «Месье, мы оба несчастны», — и тотчас же повернулся к нему спиной. Ла Фейад, еще даже не успевший переступить порог, тотчас же вышел, не осмелившись произнести ни слова. С тех пор Король никогда более с ним не заговаривал. Долгое время он даже не позволял Монсеньору приглашать его в Мёдон и не желал, чтобы он появлялся в Марли, на что имел право благодаря своей жене. И было замечено, что Король всегда отводит свой взгляд от него. Таково было падение этого Фаэтона208. Ла Фейад понял, что больше ему надеяться не на что. Он продал свои экипажи и, вероятно, забыв и то, что собирался служить под командованием Медави, и то, что сам говорил по этому поводу, прилюдно заявил, что человеку, командовавшему армиями, не пристало быть просто строевым генерал-лейтенантом. Но, даже будучи в опале, он не пренебрегал ничем, вплоть до подлостей, в надежде хоть как-нибудь удержаться. Он имел низость жаловаться на свою участь и превозносить себя всем и каждому, даже тем, кого это вовсе не занимало, и если раньше он внушал зависть и страх, то теперь —лишь презрение и ни капли сочувствия. Я, пожалуй, не знаю другого человека, столь же сумасбродного и столь же до мозга костей бесчестного. А теперь вернемся назад — к событиям, о которых я не писал, чтобы не прерывать рассказ об итальянской катастрофе, последовавшей сразу же за неудачами, постигшими нас в Барселоне и во Фландрии.
Курфюрст Кёльнский по- Курфюрсту Кёльнскому пришла в голову фанта-
сещает инкогнито Париж зия совершить путешествие в Рим. Не имея и Версаль больше собственных владений, он предпочитал
путешествовать, а не оставаться в каком-либо из наших городов во Фландрии. Так, в середине сентября он приехал в Париж совершенно incognito и поселился у своего посланника. Десять или двенадцать дней спустя он обедал у Торси в Версале, а затем стал дожидаться аудиенции в апартаментах месье графа Тулузского. Он не хотел, чтобы вводитель послов его сопровождал. Торси провел курфюрста в сопрово¬
1706. Курфюрст Кёльнский посещает инкогнито Париж и Версаль
889
ждении трех или четырех важнейших членов его свиты в кабинет Короля с заднего хода. Придворные, имевшие право входа в королевские апартаменты, — те, кто пожелал прийти, — находились в кабинете с Монсеньором и его сыновьями. Король, стоя с непокрытой головой, принял гостя с изысканнейшей любезностью и, указав на трех принцев, добавил: «Вот ваш зять209, ваши племянники и я, ваш близкий родственник, — вы здесь в лоне своей семьи». После непродолжительной беседы он повел курфюрста через галерею к мадам герцогине Бургундской, которая приняла его стоя и которую он не приветствовал из-за присутствия Короля, при котором она никого не целовала. Затем он отправился к Мадам, которая в своей комнате вышла ему навстречу; она поцеловала его и долго беседовала с ним по- немецки. Мадам герцогиня Орлеанская приняла его, лежа в постели, и поцеловала его; данный визит был непродолжительным. Во время всех этих визитов курфюрст оставался стоять. По их окончании он совершил прогулку в садах, а затем, распрощавшись с Торси, отбыл в Париж. Неделю спустя он приехал из Парижа, чтобы присутствовать на мессе Короля, каковую слушал, стоя на другой стороне галереи, а затем беседовал с государем наедине в его кабинете перед заседанием Совета. До обеда у Торси он прогуливался в садах. Затем он посетил мадам герцогиню Бургундскую, которая была в постели; монсеньор герцог Бургундский также находился там, и, чего обыкновенно не бывает при такого рода визитах, они оживленно и заинтересованно побеседовали, оставаясь стоять на протяжении всего разговора. Несколько дней спустя курфюрст еще раз беседовал с Королем в его кабинете, гулял в садах, провел некоторое время в Кабинете медалей, пообедал у месье де Бовилье и возвратился в Париж. На следующей неделе он еще раз встретился с Королем в его кабинете перед заседанием Совета. Маршал де Буффлер дал в его честь обед, после чего он отправился к мадам герцогине Бургундской и долго разговаривал там с монсеньором герцогом Бургундским, стоя в углу комнаты. Прежде чем возвратиться в Париж, он посетил месье герцога Беррийского. В результате этого путешествия он от- казался от намерения ехать в Рим, где, принимая во внимание его ранг по отношению к кардиналам и его отношения с императором в обстановке, когда все наши войска, кроме корпуса Медави, покинули Италию, его пребывание выглядело бы весьма неприличным. Король предоставил ему на одну ночь апартаменты герцога де Грамона, находившегося в Байонне.
890
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Торси, у которого он обедал в Париже, показал ему Трианон, дал в его честь ужин в Версале, а затем провел его по маленькой лестнице прямо в кабинет Короля, только что окончившего трапезу. Здесь же находились члены королевской семьи, обычно бывавшие в кабинете в это время; никто ранее не удостаивался подобной чести, коей курфюрст был весьма тронут. Король сказал ему, что хотел принять его частным образом, в кругу семьи, где он вовсе не является посторонним. На шее у курфюрста был прекрасный алмазный крест на ленте огненного цвета, который перед ужином Торси преподнес ему от имени Короля. Он полагал, что в качестве великого канцлера Империи от Германии имеет право носить кардинальское облачение210. Он носил короткое черное платье, часто красную, а иногда черную шапочку и такого же цвета чулки. Светловолосый, он носил огромный и довольно длинный парик, был чудовищно уродлив, имел большой горб сзади и маленький спереди, но ни в поведении, ни в речах не выказывал ни малейшего смущения своей наружностью. Король был с ним очень любезен и на следующий день после мессы удостоил его беседы наедине. Затем гость сопровождал Короля на охоту. Курфюрст ехал в открытой коляске в сопровождении одного человека из своей свиты, первого шталмейстера и Торси. После этого он посетил Марли, где попрощался с Королем, перед тем как вернуться во Фландрию. Он посетил курфюрста Баварского в Монсе, а потом возвратился в Лилль, где и обосновался. Несколькими днями ранее он обедал в Мёдоне у Монсеньора, который единственный сидел в кресле, а курфюрст — напротив него с месье принцем де Конти в окружении дам.
Смерть Сен-Пуанжа. Ша- Смерть Сен-Пуанжа пришлась весьма кстати, мийяр, главный казначей ибо позволила Королю показать, что опала зятя
Ордена Святого Духа никоим образом не повлияла на его отношение
к тестю. Ранее я достаточно говорил о Сен-Пу- анже, и мне нечего добавить к уже сказанному. Он был главным казначеем Ордена Святого Духа; Король наградил сей должностью Шамийяра.
Смерть мадам де Барбезьё Мадам де Барбезьё совсем еще молодой скончалась в Париже после долгой болезни. Несчастья ее не окончились после разрыва с мужем, и даже кончина последнего не позволила ей вернуться в свет. У нее было только две дочери, и обе умерли
1706. Мадам де Лашез получает приглашение в Марли
891
очень молодыми: одна, герцогиня д’Аркур, имела детей;211 другая была третьей женой месье де Буйона212, отца нынешнего. Ее единственный сын умер вскоре после матери; таким образом герцогиня д’Аркур наследовала почти всё, а их дед д’Алегр — какие-то крохи.
Смерть Буафрана В возрасте восьмидесяти семи или восьмидеся¬
ти восьми лет умер и старик Буафран. Он приходился тестем герцогу де Трему, вместе с которым и жил. Ранее я уже рассказывал, что представлял собою этот богатый финансист213.
Сын Марешаля приобщен Король позволил Марешалю приобщить к сво- к должности отца, что ей должности первого хирурга сына, который
вызывает тревогу прочих работал в госпиталях Фландрской армии. Прав- приобщенных к должностям да, этому лентяю вряд ли было суждено сравняться с отцом. Король понимал это и, не удержавшись, сказал своим слугам, что если сын не выкажет должных способностей, то ничто не помешает ему, государю, в случае кончины отца назначить другого. Слова эти, тотчас же ставшие известными, очень напугали всех прочих приобщенных к должностям; несчастье сие, однако, миновало всех, за исключением некоторых государственных секретарей214 и, как я говорил, сына Конжи, лишившегося губернаторства Тюильри.
Мадам де Лашез получает Король удостоил отца де Лашеза изрядного от-
приглашение в Марли личия. Сей священнослужитель, который был
в отсутствие мадам герцоги- дворянином, желал выглядеть человеком высоки Бургундской кородным. Его брат, шталмейстер архиеписко¬
па Лионского, затем начальник его охотничьего выезда, стал благодаря духовнику Короля капитаном роты дворцовых привратников, и его должность после него перешла к сыну. Тот женился на дю Ie-Баньоль, богатой девице, семья которой относилась к судейскому сословию Парижа. Отец де Лашез безмерно страдал, оттого что не мог добиться для нее приглашения в Марли, а Король, несмотря на все свое к нему расположение, не мог решиться позволить ей есть за одним столом с мадам герцогиней Бургундской и садиться с нею в одну карету. В этом году случилось так, что Король решил отпраздновать день святого Губерта215
892
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
в Марли, но беременность мадам герцогини Бургундской не позволила ей принять участие в поездке, каковая по этой причине продлилась только со среды до субботы216, а Мадам была так простужена, что не смогла поехать туда. Король подумал, что вряд ли когда-нибудь еще возникнут столь благоприятные обстоятельства, и решил оными воспользоваться. Мадам де Лашез получила приглашение в Марли, каковое, однако, не дало ей права ни есть за одним столом с мадам герцогиней Бургундской, ни садиться в ее карету, чего она так никогда и не удостоилась, но сие было замечено не всеми, а вот о приглашении в Марли стало известно всем и каждому. Отец де Лашез был в восторге. Но уловка эта была как нож в сердце для Сен-Пьера, чья супруга не смогла добиться даже такого приглашения в Марли, а мадам герцогиня Орлеанская была несколько раздосадована тем, что не сумела сделать для жены своего первого шталмейстера, коей она так покровительствовала, того же, что отец де Лашез — для своей племянницы.
Ссора между герцогом Во время этого пребывания в Марли произо-
де Тремом и месье де Ларош- шла довольно смешная ссора. Шел дождь, кото- фуко из-за шляпы Короля рый, однако, не помешал Королю наблюдать
за посадками в его садах; шляпа его промокла, и нужно было ее заменить. Это был год дежурства герцога д’Омона217, но его обязанности исполнял герцог де Трем. Плащеносец Короля передал ему шляпу, а он подал ее Королю. При этом присутствовал месье де Ларошфуко. Все произошло в мгновенье ока. Он впал в неистовую ярость, хотя и был другом герцога де Трема; но тот покусился на то, что являлось его обязанностью:218 задета была его честь, все погибло. Помирить их удалось лишь с большим трудом. Если дело касается их ранга, они позволяют всякому покушаться на него; но когда речь заходит о шляпе, то возмущению и ярости нет предела; осмелюсь ли сказать, что сие достойно лакеев?
Благочестие монсеньора Тогда же в Марли монсеньор герцог Бургунд-
герцога Бургундского ский, хотя и очень любил музыку, перестал по¬
сещать музыкальные концерты и продал полученные от покойной Мадам Дофины драгоценности, коих у него было много, а деньги раздал бедным. А с некоторых пор он не бывал больше и на спектаклях.
1706. Паткуль и постигшая его катастрофа
893
Король Швеции, одержав- Король Швеции, одержав победу в Польше, где
гиий победу в Саксонии, дик- он заставил избрать угодного ему короля219, от- тует условия мира королю теснил московитов и вынудил курфюрста Саксон- Августу, его блистательное ского подписать составленное по всей форме от- положение и грубая ошибка речение, повел свою армию в Саксонию220, где,
кроме провианта, захватил еще и немалые сокровища. Дрезден, Лейпциг, вся Саксония склонились под гнетом; государыня удалилась в Байрёйт к своему отцу221. Подписав втайне мирные соглашения, король Август под давлением остатков своих приверженцев в Польше, коим он не осмелился в том признаться, атаковал гораздо более малочисленный шведский корпус под командованием генерала Мардефельда и разбил его222. Потеряв в этом сражении три тысячи человек, Мардефельд отступил в Силезию223, а император не осмелился выказать в связи с этим свое неудовольствие. Король Швеции был возмущен, сочтя сие неслыханным вероломством, заставил короля Августа принять самые унизительные условия, коими окончательно разорил его страну. Сей мирный договор224, кроме множества разных условий, включал требование передать еще остававшихся у него приверженцев и Польшу с Литвой Станиславу, отказаться от титула короля и именоваться отныне лишь королем-курфюрстом, содержать всю шведскую армию за счет своей страны вплоть до мая, то есть еще шесть долгих месяцев, выдать все находящиеся в Саксонии войска московитов и отказаться от какого бы то ни было союза с царем, отпустить на свободу обоих Собеских, сыновей покойного короля Польши, а также выдать ему в канддах генерала Паткуля, коему он тотчас приказал публично отрубить голову225.
Паткуль и постигшая его Сей Паткуль перебрался в Польшу, после того катастрофа как, будучи направлен в Стокгольм лифляндским
дворянством, доведенным до крайности Ревизионной палатой, которая разорила Швецию в предшествующее царствование и уничтожила старинное дворянство226 и незаконные поборы которой, а еще более те, кто осуществлял их, были совершенно невыносимы, он выступил столь решительно и нелицеприятно, что принужден был после этого спасаться бегством. Умный, находчивый и очень храбрый, он имел много приверженцев и пользовался немалым влиянием в своей стране, решительно настроенной против Швеции, а еще более — против ее министров. Пат-
894
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
куль уже не надеялся обрести безопасность под этим владычеством и думал лишь о том, как отомстить Швеции; он убедил короля Августа вступить в Лифляндию и призвать туда московитов. Результат был именно таков, какого он добивался: ни один вражеский генерал не причинил шведам большего вреда, чем он. Он стал предметом такой личной ненависти короля Швеции, что последний согласился на заключение мира лишь при условии, что граф будет ему выдан; и он был выдан. В результате Паткуль расстался с жизнью на эшафоте, а слава короля Швеции слегка померкла. Власть, завоеванная им в Саксонии, позволила ему диктовать свою волю Северу, обширной части Германии и самому императору, который не смел ни в чем отказать ему и от которого он потребовал реституций и выполнения других обременительных условий. В его власти было диктовать свою волю Европе и добиться завершения Войны за испанское наследство на поставленных им условиях. Все воюющие державы обращались к нему; он поддерживал наилучшие отношения с Францией и склонен был поддерживать ее больше, чем любую другую из стран, которые, несмотря на свои успехи в войне с Францией, боялись его из-за его положения в Германии — боялись до такой степени, что готовы были исполнять любые его требования, лишь бы он не двинул против них свою армию. Однако несчастья не минуют и самых великих королей: Пипер был единственным из его министров, кто всегда и повсюду за ним следовал и пользовался полной его доверенностью; постоянно погруженный в дела войны, занятый войсками и их обеспечением всем необходимым, король мало уделял внимания государственным делам, влекомый своим героическим духом и жаждой мести. Император и Англия склонили Пипера на свою сторону деньгами и всяческими посулами. Подкупленный таким образом, Пипер стал играть на этих двух страстях своего господина, чтобы выманить его из Саксонии и заставить преследовать царя, дабы свергнуть его с престола, как ранее он сверг Августа. Ничто не смогло отвратить шведского короля от этого опасного сумасбродства. И сама цель, и опасности, связанные с ее достижением, обладали для него двойной притягательностью; Пипер сделал все, чтобы ввергнуть его в это предприятие; в конечном счете сам предатель сгинул в казематах московитов227, а его государь, лишь чудом избежавший гибели и явивший впоследствии чудеса величайшего мужества и решимости, стал лишь тенью своего былого величия и, как мы в свое время увидим, перестал играть какую-либо роль на европейской сцене.
1706. Принято решение о бракосочетании эрцгерцога
895
Франция признает Стани- Находившийся в Данциге поверенный в делах слава королем Короля в Польше Боннак получил приказ от¬
правиться к Станиславу, лично сообщить ему, что Франция признает его королем, и поздравить от имени французского монарха. Новый король был признан также императором и почти всей Европой. Шведский посланник Кронстрём уведомил Короля от лица короля Швеции и от лица короля Станислава, от которого он получил верительную грамоту, о вступлении последнего на польский престол и об отречении короля Августа, курфюрста Саксонского.
Недовольные и их успехи Недовольные по-прежнему крайне беспокоили
императора, которого намеревались захватить во время охоты, в двух лье от Вены, где они сожгли несколько деревень. Они захватили Гран, который был затем отбит у них228, но их активность от этого не уменьшилась. В конце года они разбили генерала Хёйслера229, который потерял четыре тысячи человек убитыми.
Принято решение о бракосочетании эрцгерцога с принцессой, Вольфенбют- тельской. Легкость, с коей протестантские принцы ради выгоды принимают католичество и истинная того причина
В конце октября было принято решение о бракосочетании эрцгерцога с принцессой Вольфен- бюттельской, из того же рода, что и правящая императрица, и герцог Ганноверский, будущий король Англии. Она была лютеранкой, и ее наставляли, чтобы подготовить к принятию католической веры. Протестанты считают, что католическая религия не препятствует спасению души. Они давно уже признали это, а если впоследствии отрицали, то лишь для того, чтобы сей довод не был использован против них. Когда я говорю протестанты, я имею в виду лютеран и кальвинистов. Именно это неизменное убеждение позволяет им так легко принимать самим и заставлять своих детей принимать католическую веру, когда они находят в том выгоду, главным образом ради заключения брака, каковое иначе не могло бы иметь места; и напротив, противоположное убеждение не позволяет ни одному католическому монарху стать протестантом самому или допустить обращение своих детей ради заключения брака или получения какой бы то ни было выгоды.
896
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Добившись некоторых успехов, армии в Испании расходятся. Денежная помощь эрцгерцогу. Союзники отказываются от переговоров о мире
Военная кампания в Испании, в ходе которой множество маленьких крепостей сдались сами или были захвачены, окончилась со взятием Картахены230. Гарнизон, состоявший из одного кавалерийского полка и одного пехотного и трех тысяч вооруженных крестьян под командованием испанского бригадного генерала, сдался в плен герцогу Бервику, а отпущены были только горожане. Там было обнаружено семьдесят пять пушек, в том числе тридцать чугунных, и три мортиры. Несколькими днями позже Бэй взял приступом Альканта- ру, одолев гарнизон, по численности равный его войску, из которого он потерял лишь трех или четырех солдат; все имевшиеся там орудия были захвачены. После сих подвигов армии разошлись и встали на зимние квартиры. Победы эти достались недаром, и королю Испании пришлось выложить изрядные суммы наличными. Питерборо, который то и дело переезжал из Англии в Испанию, Италию, Португалию и порхал по всей Европе, в это самое время доставил эрцгерцогу в королевство Валенсия денежную помощь в размере ста пятидесяти тысяч пистолей из контрибуций, полученных принцем Евгением от Миланского герцогства и соседних земель. В это же время Король после мессы и перед заседанием Совета пригласил герцога де Альба в свой кабинет; он сказал ему, что счел своим долгом предложить врагам переговоры для установления доброго мира, что они от них отказались и что теперь следует думать только о войне, надеясь, что предстоящая кампания окажется успешнее последней. Герцог де Альба, который, принимая во внимание тогдашнюю ситуацию, до крайности боялся всяческих переговоров, вышел из кабинета Короля с чувством глубокого облегчения.
Возвращение Виллара Когда в середине ноября стоявшие у Хагенбаха
и герцога деНоая имперцы под командованием Тунгена отошли
за Рейн, Вилл ар распустил свою армию на зимние квартиры. Совершив объезд крепостей в Сааре, он в первых числах декабря прибыл ко двору. Герцог де Ноай в это же время возвратился из Руссильона.
Ил. 217
«Последние завоевания Людовика XIV, увенчанные всеобщим миром, который он только что дал Европе»
Ил. 218
<Доение испанских коров». Голландская карикатура
Ил. 219
«Вся Франция молится за выздоровление Монсеньора»
Ил. 220
Мавзолей, сооруженный в соборе Сен-Дени июля 1701 г. для траурной церемонии по Месье, скончавшемуся 9 июня
Ил. 221
Мавзолей, воздвигнутый в римской церкви Св. Лаврентия в память о Якове II, скончавшемся 16 сентября 1701 г.
Ил. 222
Прибытие Филиппа V
в Фигерас (Каталония) для заключения брака с принцессой Савойской
Ил. 223
Первая встреча испанского короля Филиппа V и принцессы Савойской, его невесты (Фигерас, 2 ноября 1701 г.)
f-H Я
см й о 5
I> G
B s
О
Ö? h § (U
ci rt
i 8*1
0-c (ü G O.C- ^
.3 в s £ a <u s л
g S §
|£e
Ä QJ
3 « ч
U S I 8-1 “3
<3§
Ил. 225
Морское сражение в бухте Виго (12(23) октября 1702 г.)
Ил. 226
Фейерверк в ознаменование победы англичан и голландцев в морском сражении в бухте Виго
Ил. 227
«Французский чулок — на голову». Голландская карикатура
Ил. 228
«Адмирал Франции».
Голландская карикатура на Людовика XIV
Ил. 229
Взятие Старого Брейзаха армией под командованием герцога Бургундского (6 сентября 1703 г.)
Ил. 230
Встреча герцога Бургундского королем Людовиком XIV после взятия Брейзаха
Ил. 231
Коронация эрцгерцога Карла на испанский престол под именем Карла III (12 сентября 1703 г.)
Ил. 232
Рождение герцога Бретонского (25 июня 1704 г.)
Ил. 233
Взятие Гибралтара войсками Великого Альянса (23 июля (3 августа) 1704 г.)
Ил. 234
Сражение при Хёхштедте (2 (13) августа 1704 г.). Победа войск Великого Альянса
Ил. 235
Осада крепости Ландау принцем Людвигом Баденским (12 сентября — 24 ноября 1704 г.)
Голландская карикатура
Ил. 237
Коронация Станислава Лещинского на польский престол (4 октября 1705 г.)
Ил. 238
Голландская карикатура на курфюрста Баварского
Ил. 239
«Людовик XIV заболевает, поев твердых испанских орешков». Голландская карикатура
Ил. 240
Филипп V принимает клятву верности от членов испанских Советов (12 июля 1707 г.).
Ил. 241
«Фанатизм вновь набирает силу во Франции»
Ил. 242
«Что перевесит: янсенизм или иезуитство?» Голландская карикатура
Ил. 243
«Людовик XIV драпает со своим гаремом». Голландская карикатура
Ил. 244 Ил. 245
Герб португальского рода Герб испанско-португальского рода
Кальдейра Пачеко
Ил. 246
Ил. 247
Герб герцогов де Эскалона (род Пачеко)
Герб герцогов де Нахара (род Манрике де Лара)
Ил. 248
Ил. 249
Герб герцогов де Медина-Сидония (род Гусман)
Герб испанского города и порта Мелилья (основан на гербе рода Гусман)
Ил. 250
Кончина Людовика XIII в 1643 году. Страница
из сборника медалей (1702)
Ил. 251
Медаль в память о кончине Людовика XIII в 1643 году (1702)
Ил. 252
Герб Бретани
Ил. 253 (а, б) Артюс Бретонский, коннетабль Франции
а б
Ил. 254
Герб Жана де Рогана, сеньора де Монтобана, главного адмирала Франции, и (внизу) герб рода Роган
Ил. 255
Герб Филиппа де Шабо, графа де Бюзансэ и де Шарни, главного адмирала Франции, и (внизу) герб рода Шабо
Ил. 256
Французский штандарт, захваченный союзниками в сражении при Шпейере (15 ноября 1703 г.)
Ил. 255
Французские литавры,
захваченные союзниками в сражении при Шпейере (15 ноября 1703 г.)
1706. Мадам де Шатийон, ее семья и поведение
897
Король беседует с принцем Поскольку принц де Роган прибыл из Фландрии де Рогачом о сражении при одним из первых, Король долго беседовал с ним Рамийи в своем кабинете о сражении при Рамийи и его
последствиях. Такого рода доверенность можно объяснить лишь тем, что принц был сыном мадам де Субиз. В сражении он выказал изрядную храбрость, а большего и нечего было ожидать от человека, который в воинском искусстве знал гораздо меньше толку, чем в делах двора, где, при более чем посредственном уме, блистательно воспользовался уроками своей ловкой матушки.
Примирение Сюрвиля Сюрвиль вышел из Бастилии по окончании сро-
иЛа Барра. Участь ка, назначенного маршалами Франции, и Ко-
первого остается плачевной роль приказал герцогу де Гишу привезти с собой из армии Ла Барра. Тотчас же по прибытии он доложил о нем Королю, и тот велел ввести его в свой кабинет. Там государь сказал ему, что в ссоре с Сюрвилем никакой его вины не было, что Сюрвиль понес наказание; что он старый офицер и заслуженно пользуется доброй репутацией; что он, Король, просит его забыть о своей обиде, как друг, а если этого не довольно, то как Король и повелитель, полагая, однако, что первое будет предпочтительнее, и надеется, что он сделает сие от чистого сердца, когда маршалы Франции объявят об их примирении. Нетрудно себе представить, что сказал и что сделал Ла Барр в ответ на столь удивительную в устах великого Короля речь, обращенную к человеку его звания и положения. Неделю спустя маршалы помирили их, но участь Сюрвиля не стала от этого менее плачевной.
Мадам де Шатийон, Мадам де Шатийон, гардеробмейстерина Ма-
ее семья и поведение, она дам, попросила разрешения оставить свою долж-
покидает Мадам и сохра- ность. Она сохранила тысячу экю из имевшихся няет свое положение у нее двух тысяч, свои апартаменты в Пале-Роя-
ле и Версале и место придворной дамы Мадам, как маршалына де Клерамбо и графиня де Бёврон, получившие оное после смерти Месье. Она была младшей сестрой герцогини д’Омон, и обе они всю жизнь гордились нежнейшей привязанностью друг к другу. Обе были
898
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
дочерьми Бруйи, маркиза де Пьенна, который стал кавалером Ордена Святого Духа в 1661 году и умер в 1676 году, будучи губернатором Пине- роло и оставив только этих двух дочерей от своего брака с девицей Годе де Марэ; в пору преуспеяния епископа Шартрского, который также был Годе де Марэ и приходился им дядей, это немало содействовало благорасположению к ним мадам де Ментенон. Обе они отличались высоким ростом и прелестным сложением. Мадам д’Омон была красивее, а мадам де Шатийон, не обладая красотой, — более привлекательной; обе вышли замуж по любви. Месье де Шатийон, обладавший самой красивой фигурой во Франции и благодаря своей внешности удостоившийся расположения Месье, вопреки нежеланию Мадам добился для своей жены места ее гардеробмейстерины после смерти мадам де Дюрафор, получившей его после ухода мадам Гордон, занимавшей его при покойной Мадам; а чтобы все уладить, Король позволил Мадам иметь вторую гардеробмейстерину, каковой та всенепременно желала видеть мадемуазель де Шатотье, одну из своих фрейлин, которую благодаря этой должности стали именовать мадам. Но любовь месье и мадам де Шатийон продлилась лишь несколько лет; они поссорились и со скандалом расстались и, хотя в силу своих должностей бывали в одних и тех же местах и постоянно встречались, так никогда и не помирились. Мадам де Шатийон никогда не пользовалась особым расположением Мадам. Она была особой в высшей степени светской, и постоянство претило ей. Ума весьма ограниченного, она почитала себя исключительно умной и становилась смешной, когда начинала разглагольствовать, изо всех сил стараясь показать видимость учености; она была льстива, насмешлива и зла. Ее и сестру связывали прекрасные отношения с Монсеньором, и они всегда были очень дружны с мадам принцессой де Конти. Трудно было сыскать другую более красивую и благородную чету, чем месье и мадам де Шатийон.
Бракосочетание сына Ливра с дочерью покойного президента Робера; милости, оказанные Королем в связи с этим событием
Ливри, уже имевший четыреста тысяч компенсационных выплат за свою должность первого дворецкого Короля, получил прибавку в шестьдесят тысяч ливров и приобщение к своей должности егермейстера угодий Ливри231 своего сына, которого он женил на дочери покой-
1706. Месье де Бовилье уступает свое герцогство и проч. своему брату
899
ного президента Робера. Демаре, главный сокольничий, женился на другой его дочери. Вышеназванный Робер, являвшийся президентом Счетной палаты, приходился очень близким родственником месье де Лувуа и долгое время исполнял обязанности интенданта армии. Это был человек чести, умный и способный, но столь приверженный своим удовольствиям, что месье де Лувуа так и не смог ничего из него сделать. Заядлый игрок, он в любых обстоятельствах сохранял благородство, что открывало ему двери лучших домов. Умер он задолго до описываемых событий232.
Месье де Бовилье уступает свое герцогство и проч. своему брату и женит его на единственной дочери покойного Безмо. Достойное восхищения поведение герцогини де Бовилье
У месье де Бовилье от второго брака отца было два брата, которых он воспитал вместе со своими детьми (все четверо были примерно одного возраста). Старший решил посвятить себя Церкви и не переменил своего намерения, когда умерли двое сыновей месье де Бовилье. Младший находился на Мальте и готовился к операциям против турецких кораблей. Месье де Бовилье, у которого не осталось никого, кроме него, добился его возвращения, чтобы отныне сделать его своим единственным сыном. Он приехал; месье и мадам де Бовилье приготовили для него щедрые дары, а месье де Бовилье уступил ему свое герцогство, заставил его взять титул герцога де Сент-Эньяна и женил на единственной дочери Безмо, очень богатой. Мать ее была дочерью Вилласэра, а отец умер молодым. Отец этого Безмо, гасконский дворянин, некогда был капитаном гвардии кардинала Мазари- ни, а затем на протяжении очень долгого времени занимал должность коменданта Бастилии, где изрядно обогатился. Король неизменно выказывал ему уважение и личную доверенность. Еще до того как разбогатеть, Безмо выдал свою дочь за Сомри, ставшего, по совету и при содействии месье де Бовилье, помощником воспитателя принцев; я упоминал о ней, когда рассказывал о месье де Дюра233. Ее племянница, наследница, не имеющая ни отца, ни матери (а старик Безмо давно уже умер), зависела от этой тетушки с отцовской стороны и от Вилласэра, первого дворецкого мадам герцогини Бургундской, своего дяди с материнской стороны. Брак вскоре был заключен. Месье и мадам де Бовилье взяли их к себе в Версаль, как своих детей; мадам де Бовилье так всегда к ним и относилась. И то, как она
900
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
неизменно вела себя с ними, можно без преувеличения назвать чудом супружеской преданности. С героическим мужеством отдавалась она этому воспитанию. Оставаясь с ней по вечерам наедине, я не раз видел, как крупные слезы катились из ее глаз, когда она посылала позвать их к ужину, где собирались домочадцы и близкие друзья. Она признавалась мне, как горько присутствие приемного сына и невестки напоминает ей о смерти ее собственных детей, а потом, утерев слезы, чтобы никто, а особенно они, ничего не заметил, принималась хвалить их, говоря, что они не виноваты в том, что она потеряла своих детей, что если не для нее, то для месье де Бови- лье — это большое утешение, а для нее это важнее всего, и, как только они появлялись, она принималась осыпать их всевозможными ласками и нежными словами. Она всю жизнь обращалась с ними как со своими собственными, обожаемыми детьми, окружая их, равно как и месье де Бовилье, несказанной заботой и вниманием. Все эти распоряжения были сделаны по согласованию с Мортемаром и его матушкой, дабы никоим образом не ущемить права его жены, дочери месье и мадам де Бовилье, каковые они скрупулезнейшим образом охраняли.
Бергейк в Версале. Его Бергейк прибыл из Фландрии в конце ноября.
характер и его судьба Шамийяр поселил его, оплатил все его расходы
и вечером у мадам де Ментенон представил Королю. Бароном, а затем графом он стал тем же путем, что и наши министры. Родом из Фландрии и более благородного происхождения, чем большинство выходцев оттуда, он занимался финансами Нидерландов под конец царствования Карла II и продолжал ведать оными и далее, ибо курфюрст Баварский счел, что он прекрасно исполняет свои обязанности. Он заслужил доверие присущими ему способностями и прямодушием, сочетавшимися в нем с преданностью и усердием. Очень умный, рассудительный, весьма сведущий, трезвый в суждениях, очень трудолюбивый, он был деликатен в обращении и умел подчинять себе, никого не обижая; он отличался исключительной скромностью, полнейшим бескорыстием и являл собой кладезь всяческих идей и замыслов. Можно сказать, что это был человек, каких мало, который досконально знал не только финансы, но и все прочие дела Нидерландов, а также все, что там имелось и могло быть использовано. Великий труженик, он, при всех своих талантах, был к тому же
1706. Возвращение Ванд ома
901
на редкость усерден, пунктуален и непритязателен. Вскоре ему было поручено ведение всех дел, касающихся Испанских Нидерландов. Он никогда не стремился выделиться, никогда не скрывал своих мыслей и, не таясь, излагал их, но, высказав все свои соображения, подчинялся так, словно они были приняты к сведению и он не получил распоряжений, противоречащих тому, что он считал наиболее разумным. Длительное время он занимал первое место. Оставив его, он долго жил в уединении, всем довольный и ни во что не вмешиваясь. Очень благочестивый, он вовсе не был богат и не приобрел никаких благ для своей семьи. Он бы мог оказать немало весьма полезных услуг, если бы всегда следовали его советам, особенно в конце его карьеры, и если бы прибегали к его помощи вплоть до конца его долгой и неподкупно честной жизни. В Версале он бывал редко, в Париже — никогда, много работал с Шамийяром, принимался Королем вместе с ним и с глазу на глаз. Шамийяр очень любил его, равно как и все наши министры и генералы. Король выказывал ему дружеское расположение и уважение. Приезжая ко двору, он никогда не показывался на публике. Даже отойдя от дел234, он по-прежнему пользовался уважением во Фландрии, где его все любили, почитали и горько сожалели о его кончине. Такие люди являют собой редкое сокровище, каковое короли не часто умеют оценить и коим они еще чаще пренебрегают. Во Францию он приезжал редко и всегда очень ненадолго.
Возвращение Вапдома Месье де Ванд ом, посетив морские крепости
Фландрии и все побережье, прибыл в Версаль в первых числах декабря и долго беседовал с Королем. Он был хорошо принят, потому что был месье де Вандомом, но далеко не так, как два предшествующих раза. Этот спаситель ничего не исправил во Фландрии, предоставив врагам делать то, что они хотели. Из Италии никто не возвращался, а из Фландрии возвращались; и вернувшиеся говорили, что не узнали в нем того героя, которого ожидали увидеть. Увидели же они лишь безграничное высокомерие, услышали исполненные не меньшего высокомерия речи и обещания, из коих не было исполнено ни одно, наблюдали лень, граничащую с преступной беспечностью, и разврат, поражавший даже видавших виды распутников. Те, кто начал возвращаться из Италии, были того же мнения. Маска, скрывавшая истинное лицо, упала; но так как Ко¬
902
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
роль, питавший к нему пристрастие и не желавший от оного отказываться, задавал тон всему и так как покровителей Вандома все знали и боялись, а люди глупые и низкие всегда составляют большинство, то Вандом, на деле низвергнутый с пьедестала, по-прежнему сохранял звание героя.
Великий приор в Генуе Брат его, едва приехав в Рим, тотчас начал ску¬
чать. Он не нашел там ни дружеского расположения, ни снисхождения; его претензии на высокий ранг отдалили его от прочих, а репутация, подкрепленная тем образом жизни, который он вел и от которого не мог и не хотел отказаться, сделала его предметом всеобщего презрения. Он уехал в Геную, где надеялся встретить лучший прием и зажить в свое удовольствие.
Отношение мадам де Менте- Я не стал бы переводить бумагу, описывая опенок к Курсийону ставит ее рацию по удалению свища, которую Марешаль в смешное положение сделал Курсийону, единственному сыну Данжо,
в его городском доме в Версале, если бы она не сопровождалась рядом комических событий. Курсийон, очень храбрый молодой человек, имел один из полков покойного кардинала Фюрстенбер- га, очень дорого стоивший. Он обладал умом изрядным и даже весьма приятным, но более всего имел склонность к насмешкам, острому и язвительному кощунству и самому гнусному разврату, следствием коего все и сочли вышеупомянутую операцию. Его мать, о которой я рассказывал в связи с ее бракосочетанием235, находилась в очень близких отношениях с мадам де Ментенон; обе они оставались единственными при дворе и в Париже, кто пребывал в неведении относительно образа жизни Курсийона. Мадам де Данжо, страстно его любившая, была в отчаянии от того, что время от времени ей приходилось покидать его. Из сочувствия к ней мадам де Ментенон стала приходить к нему каждый день, дабы, сидя у его постели, составить ему компанию, оставалась у него вплоть до того момента, когда Король направлялся в ее апартаменты, и очень часто приходила утром завтракать у него. Тоже весьма приближенная к мадам де Ментенон мадам д’Эдикур, о которой я также уже рассказывал ранее236, была допущена развлекать их, а других там почти и не бывало. Курсийон слушал их, толковал им о благочестии и делился с ними мыслями, каковые рождало в нем его состояние;
1706. Процесс, начатый принцем де Гемене против герцога де Рогана
903
а они восхищались им и уверяли всех и каждого, что он просто святой. Эди- курша и немногие другие, слушавшие сии речи и знавшие цену этому хитрецу, который иногда тайком показывал им язык, едва сдерживали смех, а выйдя оттуда, не могли удержаться, чтобы шепотом не поведать о том своим друзьям. Курсийон, почитавший за великую честь видеть каждый день мадам де Ментенон в качестве своей сиделки, но изнемогавший при этом от скуки, по вечерам, когда она и его мать уходили, принимал своих друзей и самым нелепо-шутовским образом принимался стенать и комически пересказывать свои благочестивые речи, которые обе дамы принимали за чистую монету. Таким образом, пока длилась его болезнь, сие оставалось презабавнейшим спектаклем для всего двора, и лишь мадам де Ментенон по-прежнему пребывала в заблуждении, каковое так никто и не решился рассеять, и она навсегда сохранила к Курсийону дружеские чувства и почтительное уважение к его добродетели, которую всегда приводила в пример, сумев убедить в этом и Короля, хотя после выздоровления Курсийон не делал ничего, чтобы поддержать столь лестное о себе мнение, и ни на йоту не переменил своего обычного поведения; однако мадам де Ментенон так ничего и не заметила, и даже его недостаточно почтительное к ней отношение не охладило чувств, кои она питала к нему. Если не считать той ловкости, с какой она сумела подчинить себе Короля и оказывать влияние на дела правления, вряд ли еще сыщется дама, которую так легко можно было бы ввести в заблуждение.
Кое-что, пропущенное Несмотря на все мои старания излагать не толь-
по забывчивости ко достовернейшим образом, но и в той после¬
довательности, в какой они происходили, события, о которых я считаю необходимым поведать, нужно признаться, что два из них (одно, касающееся дома Роганов, а другое — дома Буйонов, и оба относящиеся к 1703 году) ускользнули от моего внимания.
Процесс, начатый прин- Читателю следует вспомнить, что говорилось
цем де Гемене против герцо- ранее (стр. 149 и далее) о доме Роганов237 и о га де Рогана по поводу том, ценою каких личных ухищрений и счаст-
имени и герба Роганов ливых случайностей достигли они своего ны¬
нешнего ранга и положения. Теперь следует
904
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
рассказать о первом возведении виконтства Роган в герцогство-пэрство в пользу знаменитого герцога де Рогана, зятя прославленного первого герцога де Сюлли, о браке его единственной дочери с Анри Шабо и о подтверждении сего возведения в пользу этого Анри Шабо; и наконец, о процессе, затеянном домом Роганов против герцога де Рогана, единственного сына от этого брака, чтобы заставить родившихся после него отказаться от имени и герба Роганов. Это как раз то, о чем по забывчивости я не рассказал ранее и что следует сделать сейчас.
Сушь процесса Первый и знаменитый герцог де Роган умер
в 1636 году238. Его вдова дожила до 1660 года, и оба они до самой смерти оставались правоверными гугенотами. В 1603 году Генрих IV возвел виконтство Роган в ранг герцогства-пэрства в пользу этого Анри де Рогана, что и было зарегистрировано в том же году Парижским и Бретонским парламентами. Акт возведения содержал следующее положение: в случае отсутствия наследников по мужской линии герцогство-пэрство будет считаться угасшим. Положение сие вступило в силу после смерти этого самого герцога де Рогана, у которого была лишь одна дочь, родившаяся в 1617 году и ставшая, быть может, самой богатой наследницей в королевстве. Это последнее обстоятельство и принадлежность к протестантской религии мешали ее вступлению в брак как при жизни отца, так еще и долгое время после его кончины. Герцог де Роган, а после него и его вдова желали всенепременно выдать ее за гугенота, какими были и они сами; однако то среди протестантов не находилось подходящей партии, то, когда появлялся достойный претендент, Король, а затем Королева-регентша налагали запрет на подобный брак, ибо хотели отобрать у представителей протестантской религии крупные земельные владения в Бретани, провинции, так близко соседствующей с Англией, окруженной с трех сторон морем и в те времена еще способной ревниво охранять свои привилегии. К этим затруднениям добавилось еще одно, останавливавшее претендентов: процесс того Танкреда, который утверждал, что является ее законным братом и по отцу, и по матери; процесс сей, который слишком знаменит и слишком хорошо известен, чтобы изъяснять здесь его суть239, закончился лишь после того, как он погиб в 1649 году в сражении в предместье СентАнтуан, так и не успев вступить в брак. Мадемуазель де Роган, между тем, тяготилась безбрачием, коему не видела конца под
1706. Суть процесса
905
опекой ревнивой и суровой матери. Дело было в 1645 году, в разгар смуты времен Регентства;240 ей было в ту пору двадцать восемь лет. Она встретила Анри Шабо, сеньора де Сент-Оле, который пришелся ей весьма по вкусу, ибо трудно было сыскать во Франции мужчину столь же приятной наружности и столь же безупречного сложения; он был лишь на год ее старше и приходился правнуком Ги Шабо, сеньору де Жарнаку, известному знаменитым поединком, где он убил Франсуа де Вивонна, сеньора де Ла Шатеньре241, на ристалище 10 июля 1547 года в присутствии короля 1енриха П и его двора. Сент-Оле пользовался полнейшей доверенностью Гастона и Месье Принца242, каковые оказали ему огромную услугу, — ибо в ту пору д ля них не было ничего невозможного, — устроив сей почетный и выгодный брак, несмотря на противодействие герцогини де Роган, которая ничего не могла возразить против брака дочери, но не желала союза с человеком, не имевшим ни состояния, ни каких бы то ни было должностей, а еще больше была уязвлена тем, что дочь, которую она мечтала выдать за человека, занимающего высокое положение и исповедующего протестантскую веру, и которая обладала таким богатством, выходит замуж за католика, к тому же не имеющего ни гроша за душой. Напрасно она возмущалась и протестовала: ее дочери было двадцать восемь лет; имея за плечами поддержку Месье, Месье Принца и власть Королевы-регентши, она обратилась к матери с формальной просьбой о разрешении на брак и вышла замуж. Могущественные покровители счастливого супруга воспользовались крайним и в высшей степени обоснованным неудовольствием матери и некоторых родственников тем, что супруг не обладал ни богатством, ни почестями. Итак, в декабре 1648 года они добились для него грамоты, согласно коей Роган повторно возводился в ранг герцогства- пэрства д ля него и для всех детей мужеского пола, что родятся от этого брака. Благодаря высоким покровителям ему был также обещан первый же освободившийся пост губернатора провинции; в 1647 году он получил в управление Анжу243. Но грамота эта не могла быть тотчас же зарегистрирована из-за смуты, сотрясавшей двор и государство. Тем временем Королева и кардинал Ма- зарини, недовольные Гастоном и Месье Принцем, гневались, среди прочих, и на новоиспеченного герцога де Рогана и препятствовали регистрации его грамоты. Всем известно, каким образом это дело было завершено, несмотря на противодействие покинувшего Париж двора, в самый разгар смуты. 15 июля 1652 года — это был понедельник — Месье и Месье Принц привели
906
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
герцога де Рогана в Большую палату244, что они до этого делали дважды, но безуспешно, однако на третий раз они сумели добиться регистрации возведения земли в ранг герцогства-пэрства и приведения месье де Рогана к присяге, после чего он тотчас же занял свое место в качестве герцога и пэра де Рогана. Правом этим он пользовался недолго и умер три года спустя тридцати девяти лет от роду 27 февраля 1655 года, успев, однако, сыграть заметную роль во всех распрях и интригах того времени. Кроме единственного сына, того герцога де Рогана, о коем здесь идет речь, он оставил после себя прекрасную и счастливую мадам де Субиз, мадам де Коэткен и вторую жену принца д’Эпинуа, бабку герцога де Мелена, на котором эта линия оборвалась, а следом — и весь знатный и знаменитый род Меленов. Сие нужно было изъяснить, прежде чем перейти к делу; кроме того, нужно сказать, что герцог де Роган, обладавший не слишком покладистым нравом, свидетельство чему — наш процесс против месье де Люксембурга, с давних пор точил зуб на мадам де Субиз, что не позволяло им ладить друг с другом даже в пору кратких периодов примирения. Их мать, урожденная Роган, всегда выказывала явное предпочтение мадам де Субиз, своей старшей дочери, — и из любви к ней, а, возможно, еще более потому, что выдала ее замуж за месье де Субиза, который, как и она, был из рода Роганов. Не говоря уже о ревности и досаде, рожденной сим предпочтением, герцог де Роган пребывал в убеждении, что мать предоставляет месье и мадам де Субиз всевозможные преимущества в ущерб ему. Месье де Субиз был в ту пору очень беден; месье де Роган должен был обладать безмерными богатствами, причем за счет дома Роганов. Его мать считалась старшей в роде, хотя таковой не являлась. Жан II, предпоследний виконт де Роган, наследник по прямой линии дома Роганов, оставил двух сыновей и двух дочерей. Старший, виконт де Роган после отца, умер, не оставив детей от брака с Франсуазой де Дайон дю Люд; второй, уже принявший сан епископа Корнуая, унаследовал виконтство Роган со всем имуществом. Обе дочери вышли замуж за двух Роганов: старшая — за второго сына знаменитого маршала де Жье; младшая — за сеньора де Гемене, принадлежавшего к ветви, которая была старше той, к коей принадлежал Жье, но по богатству была как бы младшей, так как невестка маршала де Жье, будучи старше мадам де Гемене, получила виконтство Роган и все достояние дома. Так правнук наследницы из старшей ветви Роганов и второго сына маршала де Жье стал герцогом де Роганом, отцом наследницы, вышедшей замуж за Шабо, сеньо¬
1706. Нелепая причина этого процесса
907
ра де Сент-Оле, отца того герцога де Рогана, о котором здесь вдет речь и который, как уже говорилось, не имел ни гроша за душой. Огромное неравенство состояний наследницы и ее супруга побудило последнего потребовать включения в брачный контракт пункта, согласно коему «дети, родившиеся от этого брака, и pix потомки всегда будут носить имя и герб Роганов», что и исполнялось беспрепятственно вплоть до того момента, о котором я собираюсь рассказать.
Нелепая причина этого Перед самым разрывом с Англией, последовав- процесса шим за вступлением Филиппа V на испанский
престол, герцог де Роган отправил двух своих старших сыновей в Англию:245 старший звался принц де Леон, младший — шевалье де Роган. В Лондоне они жили на достаточно широкую ногу, как то и приличествовало людям их рода и звания; они встретили в высшей степени доброжелательный прием при том дворе и получили возможность быть запросто принятыми знатнейшими из придворных. В то же время в Лондоне находился принц де 1емене, тот самый, о котором я говорил в связи с нашим процессом против месье де Люксембурга246, что избавляет меня от необходимости вновь здесь о нем рассказывать. Праздность и скука побудили его переправиться через море, чтобы купить себе лошадей. В Лондоне, как и в Париже, он жил в скупости и безвестности, не встречаясь ни с кем, кто имел бы имя, должность и положение в свете. При всей своей глупости он не мог не почувствовать себя уязвленным при виде блистательного положения принца де Леона и шевалье де Рогана, однако не сделал ничего из того, что могло бы открыть ему двери в лучшее общество и стяжать уважение. Он был старшим в роде Роганов; беспримерная глупость — отнюдь не помеха спеси: он вообразил, что пребывает в безвестности из-за того, что зовется 1емене, тогда как шевалье де Роган и его брат обязаны всеми оказываемыми им знаками внимания, коих никогда не выпадало на его долю, своему имени и тому, что англичане помнили как о знаменитом герцоге де Рогане и той роли, что он играл в религиозных войнах247, так и о Суби- зе, его брате, умершем в Англии248. Исполненный досады, месье де 1емене переправился обратно на французский берег, замыслив лишить детей герцога де Рогана имени и герба Роганов. Чтобы обдумать и осуществить этот замысел, ему понадобилось некоторое время. Нет такого дурного дела, для
908
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
которого не нашлось бы адвокатов, жаждущих на том поживиться и нимало не заботящихся о последствиях; таковые сыскались и на сей раз, и когда он счел, что может начать процесс, то стал выражать крайнее неудовольствие своим путешествием и, пренебрегши всякой учтивостью, отправил герцогу де Рогану уведомление, в коем говорилось, что его дети и их потомки должны отказаться от имени и герба Роганов, ибо, в силу своего герцогского титула, право на них имеет только он, а после него — его старший сын и так далее. Месье де Роган не ожидал ничего подобного, ибо положения брачного контракта его отца, исполнявшиеся без каких бы то ни было трудностей и противодействий в течение шестидесяти лет, позволяли ему чувствовать себя неуязвимым для такого рода посягательств.
Решение, каковое следовало Будь на его месте человек более рассудительный принять герцогу де Рогану и не так беспечно относящийся к своему первородному величию, он без труда одержал бы верх в этой ситуации. Еще до 1050 года появляются сведения о Шабо как о знатных сеньорах, имеющих ленные владения. Обширные земли, брачные союзы с высокородными особами как по мужской, так и по женской линии, почетные должности, вплоть до коронных, — все это долгое время было уделом представителей разных ветвей этого дома, и, сколь бы славен ни был род Роганов, лишь огромное состояние могло заставить младшего Шабо, не имевшего оного, отказаться от своего имени ради любого другого, ибо что касается герба, то на нем на разделенном на четыре поля щите неизменно изображались морские бычки249. Посему месье де Рогану следовало предстать человеком покладистым, благородным и порядочным во всех отношениях. Ему нужно было вместе с ближайшими родственниками и с кем-нибудь из наиболее достойных доверия друзей явиться к месье де 1емене, выразить ему признательность за готовность избавить его от бремени имени, предъявить ему брачный контракт своего отца и сказать, что, поскольку сии брачные контракты являются для семей основным законом, а этот к тому же удостоился чести быть утвержденным властью Короля, то ни один из них не имеет права оспаривать его положения, но что он готов вместе с ним просить Короля узаконить своей волей их общее желание и готов также представить одновременно с ним и с той же целью либо Королю, либо Парламенту необходимые для того прошения;
1706. В присутствии всего капитула Король приносит извинения
909
затем ему следовало потребовать от месье де 1емене приступить к исполнению, а самому, не медля, добиваться успешного завершения дела, выказывая при этом нескрываемую радость от возможности вернуть себе свое исконное имя и герб, и даже добиваться того, чтобы имя Роган было юридически вычеркнуто из его брачного контракта, из контрактов трех его сестер и из всех основных документов, имеющих отношение к нему или к ним. Подобным поведением, лишенным язвительности и враждебности, убийственным своим гордым достоинством, он лишал бы месье де Гемене, зачинщика ссоры, и его близких каких бы то ни было оснований для жалоб. В случае успеха месье де Роган, избавленный от бремени чуждого имени, вновь обретал бы свое имя и герб, достаточно, как всем известно, старинные и знаменитые, чтобы быть предметом зависти, что встретило бы одобрение света и бросило бы неприятную тень на имя и герб, от коих он с такой легкостью был готов отказаться. В противном же случае, если бы Король и суд признали положения брачного контракта неотменяемыми, позор сего предприятия вдвойне обрушился бы на одного месье де Гемене — как потому, что он затеял его вопреки доводам рассудка, так и потому, что дал месье де Рогану основание, никого не оскорбляя, показать, сколь мало значат для него имя и герб Роганов по сравнению с возможностью вернуть себе свои собственные. Однако гордость, простая и спокойная, вытекающая из природы вещей, без малейшей примеси досады и неуместного тщеславия, была чужда натуре месье де Рогана; он предпочел опуститься и даже унизиться, ошибочно полагая, что таким образом возвышает себя, и подвергнуть себя настоящему оскорблению, поддавшись нелепому желанию громко протестовать против оскорбления мнимого.
В присутствии всего ка- Еще одно соображение должно было склонить питула Король приносит его к столь благородному и разумному решению.
извинения относительно На 153-й и последующих страницах250, равно как трех герцогов, хотя и до- и в других местах этих «Записок», рассказыва-
стигших должного возраста, лось, сколь велико было влияние мадам де Су- но не включенных в 1688 го- биз. Она и ее брат терпеть не могли друг друга, ду в число награжденных. и он не мог не знать, что отношение к нему Ко-
Причины неприязни Короля роля ничуть не лучше. Не говоря уже о неприят- к герцогу де Рогану ностях, постоянно выпадавших на его долю
910
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
в повседневной жизни, он не мог забыть странного заявления, сделанного Королем в 1688 году в собрании капитула Ордена Святого Духа, где были оглашены имена многочисленных награжденных. Король, удрученный несправедливостью, совершенной им по отношению к герцогам в пользу Лотарингского дома, коему он обещал это уже давно, дабы добиться того, что (как мы видели на стр. 5) было предметом самых пылких его желаний251, решил не пренебрегать возможностью извиниться перед герцогами за то, что обойдены те из них, кто уже достиг необходимого возраста, но не был включен в число награжденных, и дать этому объяснение. Это были месье де Вантадур, месье де Бриссак (мой зять и брат маршалыии де Вильруа) и месье де Роган. О первом Король сказал, что не желает видеть свой орден в кабаках и прочих злачных местах Парижа; о втором — что не может допустить, чтобы орден осквернялся появлением его владельца в еще более гнусных местах (сие было произнесено в присутствии всего капитула); дойдя до месье де Рогана, он заявил, что может лишь сказать, что никогда его не любил и что хотя бы это следует ему извинить. Яснее не скажешь. Не говоря уже о том, что месье де Роган был человеком более чем неприятного складаума и характера, Король, желавший, чтобы должности, особенно те, что приближали к его особе, рассматривались как высшее счастье, так никогда и не простил ему того, что он отказался от брака с единственной дочерью герцога де Креки, чтобы жениться на единственной дочери де Варда. Король очень любил герцога де Креки, приобщил его зятя к его должности камергера, а Вард уже давно был сослан в Лангедок за то, что выказал неуважение Королю в весьма важном для него вопросе252, чего государь так и не смог простить ему. К тому же мадам де Субиз и пальцем не пошевелила, чтобы заставить Короля переменить отношение к ее брату. Она была до мозга костей Роган и безмерно гордилась тем рангом, коего добилась для мужа и детей. Все это не позволяет усомниться в том, что она встала на сторону месье де 1емене против своего брата и что ее влияние на и так уже предубежденного Короля и на министров, которые все боялись ее и заискивали перед ней, было весьма опасно для дела герцога де Рогана.
Тайная причина, застав- Однако наступило время химер; одна из них, по-
ляющая герцога де Рогана селившаяся в голове герцога де Рогана, обнару-
желать этого процесса жила себя лишь некоторое время спустя, как об
1706. Начало процесса. Действия мадам де Субиз
911
этом будет рассказано в надлежащем месте, и, несмотря на всю свою несуразность, побудила его отстаивать право своих детей и их потомства на имя и герб Роганов. Уязвленный тем, что не стал кавалером Ордена Святого Духа, он как будто желал убедить всех в ложности фразы, которую мадам де Субиз велела записать в регистрах Ордена вместо того, что распорядился записать Король (о чем я уже говорил на стр. 154253), а равным образом и в том, что он следует тем же путем, что и все Роганы. А со временем он вбил себе в голову, что может претендовать на тот же ранг, что и они, ибо получил от матери все их богатства. Мать его до замужества никогда не пользовалась «правом табурета»; она считалась старшей в роде Роганов только в силу своего состояния. До появления комедии «Жорж Данден», где месье и мадам де Сотанвиль заявляют, что дворянство может передаваться по женской линии254, никто даже и не слыхивал о подобных претензиях; но, как о том свидетельствуют многочисленные примеры, претензии и химеры с годами обретают плоть. Вот так и месье де Роган возымел надежду добиться желаемого для себя, а затем, как мы увидим, и для своих детей. До сих пор, однако, эта химера не осуществилась.
Начало процесса. Действия Какими бы соображениями ни руководствовал- мадам де Субиз, следствием ся герцог де Роган, он во всеуслышание заявил, коих стало рассмотрение что ему нанесено оскорбление, и думал лишь дела в присутствии Короля о том, как опровергнуть его и сохранить права,
приобретенные в силу брачного контракта своего отца. Процесс начался скандально, с нескрываемой озлобленностью обеих сторон. В начале ссоры мадам де Субиз сохраняла некоторое подобие стыдливости; имя, под которым она фигурировала в брачном контракте и во всех актах, где она с тех пор упоминалась, заставляло ее в течение некоторого времени занимать уклончивую позицию. Брата ее не удовлетворял такого рода нейтралитет, который, по правде говоря, был таковым лишь по видимости: он вышел из себя, а раздуть тлевший под золой огонь ссоры было нетрудно. Мадам де Субиз сделала вид, что действует в соответствии с волей мужа и в интересах своих детей; она сбросила маску, возглавила совет месье де 1емене и открыто стала действовать с ним заодно. Она заставила Короля взять это дело под свой личный контроль и заявить, что он объединит Финансовый совет с Советом депеш, дабы сие дело рассмат¬
912
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ривалось в его присутствии255, и поручил бюро судебной секции Совета под началом месье д’Агессо расследовать его, а решение выносить в его кабинете вместе с обоими Советами. Все это увеличивало число судей лишь за счет этого бюро, к тому же сам д’Агессо входил также и в Финансовый совет. Таким образом мадам де Субиз имела дело лишь с четырьмя государственными секретарями из Совета депеш, с канцлером и герцогом де Бовилье, входившими в оба Совета, с Пелетье де Сузи и д’Агессо в Финансовом совете, где они были советниками, с Демаре и Арменонвилем, которые входили в него как директора финансов, а также с тремя государственными советниками из бюро месье д’Агессо и с докладчиком из числа королевских докладчиков256. То есть все это был двор, здесь она была дома, и здесь все ей подчинялось, за исключением трех последних257, никто из которых, как она надеялась, не захочет пойти против воли Короля, каковая ни для кого не была тайной, а в особенности докладчик, которому, как и всем королевским докладчикам, нужно было продвинуться, получить интендантство, чтобы таким путем стать государственным советником, что для людей этого звания является, можно сказать, маршальским жезлом. Монсеньор и монсеньор герцог Бургундский, входившие во все Советы, также должны были быть среди судей. И с той, и с другой стороны полетели всякого рода записки, вызывая жадный интерес публики, причем даже в других странах. Дом Роганов оказался в проигрыше. Не осмеливаясь нападать на дом Шабо, он задумал возвыситься над всем дворянством, причислив себя к принцам. Это высокомерие, не имевшее под собой никаких оснований, вывело из себя как настоящих принцев, так и тех, кто таковыми не являлся, вызвав огромный и в высшей степени благожелательный интерес к запискам герцога де Рогана, которые, не нападая на дом Роганов, вдребезги разбили его химерические претензии и на которые не последовало сколько-нибудь правдоподобного и хоть кого-либо убедившего ответа. Пришлось прибегнуть к лживым и противоречивым доводам, каковые, будучи тотчас жестоко опровергнуты, лишь разожгли страсти и возмущение в обществе. Многие из тех, кто до сих пор не желал задумываться и предпочитал принимать все на веру, поняли суть выдвинутых претензий на титул принца. Хуже всего для дома Роганов было то, что монсеньор герцог Бургундский, внимательно читавший все, что исходило от обеих сторон, как человек, желающий лично разобраться во всем, чтобы вершить правосудие, был осведомлен
1706. Начало процесса. Действия мадам де Субиз
913
о том, что Роганам, при достигнутом ими положении, было важно скрывать от принца, которого ожидал престол и который любил истину и порядок; да и самому Королю во время процесса стала ясна ложность того, в чем его уже давно убедила мадам де Субиз. Однако в ходе следствия все складывалось в пользу мадам де Субиз. Ни один шаг не делался без ведома Короля, который по своему усмотрению задерживал или ускорял ход дела. Наконец, когда все было готово, Король назначил день, вся вторая половина коего была посвящена рассмотрению дела; однако Монсеньор не счел нужным там присутствовать. Коадъютор Страсбургский, впоследствии кардинал де Роган, огорченный беспомощностью записок своих родичей, решил написать свою, надеясь, что она произведет неотразимое впечатление; на поверку же оказалось, что в ней нет ничего, кроме безмерной и малопристойной желчи, и никаких новых убедительных доводов — что в конце концов возмутило людей всех сословий, не скрывавших более своего расположения к герцогу де Рогану. Накануне суда маршалыпа де Ла Мотт, бабка принцессы де Роган, появилась во главе всей этой семьи у дверей кабинета Короля, когда тот возвращался от мессы, чтобы представить ему новый меморандум. Коадъютор тем временем прогуливался по галерее с видом полнейшей уверенности и превосходства, как сын Фортуны и Амура в материнском доме. Он говорил, среди прочего, что не следует удивляться, если представители его рода, настолько вознесенные своим рождением над знатью королевства, так ревниво относятся к своему имени и не могут допустить, чтобы его носил кто-то еще. Сказано сие было в присутствии очень большого числа придворных. Маркиз д’Амбр, слушавший, по своему обыкновению, молча, в конце концов не выдержал. «Это значит защищать гнусное дело еще более гнусными речами!» — визгливо выкрикнул он и поворотился к нему спиной. Эта публичная и столь резкая выходка, одобрение коей читалось на лицах многих присутствующих, привела молодого красавца прелата в такое замешательство, что он не вымолвил в ответ ни слова и более не осмеливался произносить речи.
На следующий день тот же кортеж дожидался появления судей у дверей кабинета Короля, а напротив стоял герцог де Роган в сопровождении одной лишь герцогини — своей жены — и их старшего сына. 1ерцог де Роган умолял Короля рассмотреть его дело без всяких отсрочек и проволочек, и услышал сухой ответ, что оно будет рассмотрено по справедливости. Зная
914
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
всех назначенных судьями, можно было угадать, каковы будут их мнения; ошиблись лишь относительно того, что конкретно потребовалось, дабы сформулировать приговор. Предполагали также, что мнения в поддержку герцога де Рогана будут очень робко высказаны теми, кто руководствуется в своих решениях совестью, но привык держаться в узких рамках долга, не поддаваясь ни страстям, ни желанию одержать верх.
Любопытный Совет, Когда судьи заняли свои места, Король подошел
где слушается это дело к Шамийяру, с коим у него были самые что ни
на есть короткие отношения, и тихо спросил его, за кого он будет. Шамийяр ответил ему на ухо: «За мадам де Субиз», — ибо с некоторых пор месье де Гемене был отодвинут на второй план, и процесс этот назывался не иначе, как дело герцога де Рогана и мадам де Субиз. Как только все заняли свои места, Король, прежде чем докладчик взял слово, сказал: «Господа, я должен быть справедлив ко всем, и я ни на шаг не от- ступлю от своего долга в деле, каковое мне сейчас предстоит судить. Я был бы очень огорчен, случись мне совершить какую-либо несправедливость; но что касается милости, то я никому не обязан оной оказывать, и предупреждаю вас, что не желаю оказывать никакой милости герцогу де Рогану». И тотчас же, окинув взором всех присутствующих, приказал докладчику начинать. Можно себе представить, какое впечатление произвело столь необычное вступление и какую цель оно преследовало. Заседание длилось шесть часов кряду; Король намеренно пообедал очень рано, чтобы все оставшееся время посвятить процессу и затем более к нему не возвращаться. Докладчик говорил в течение двух часов, очаровав всех ясностью и точностью, с коей излагал суть дела. Ничего не опуская, он взвешенно и в самом ясном свете представил доводы обеих сторон и в заключение безоговорочно высказался в поддержку герцога де Рогана, чем поверг собравшихся в изумление. Затем последовали выступления, пылкие и красноречивые, четырех государственных советников из бюро. Их очевидное стремление завуалировать слабость своих доводов не помешало им поколебать впечат- ление от речи докладчика и должно было склонить всех прочих на их сторону. Д’Агессо, человек мягкий и слабый, но не по отсутствию способностей и красноречия, а по неумению показать себя, и к тому же от природы робкий и не уверенный в себе, был донельзя совестлив и щепетилен, что не по¬
1706. Любопытный Совет, где слушается это дело
915
зволяло ему в полной мере выказывать свою ученость и ослабляло силу его доводов. Его речи, всегда словно замиравшие у него на устах, неспособны были, несмотря на всю их глубину и основательность, увлечь слушателей. А посему все были уверены, что на сей раз он окажется еще более робким, чем обычно. Все были до крайности удивлены, когда этот человек, скромный и застенчивый, движимый, без сомнения, своей совестью и пониманием того, какая опасность грозит в этом суде тому, что он считает справедливым, заговорил с несвойственной ему убедительностью и решительностью, и в течение часа с четвертью отстаивал интересы герцога де Рогана, приводя доводы, ускользнувшие от внимания докладчика. Он заключил свою речь обращением к Королю, указав на то, что дело сие касается лично его, памяти Королевы, его матери, и религии, что Король и Королева-мать были причастны к выбору, сделанному мадемуазель де Роган в пользу месье де СентОле, и к их брачному контракту, а посему стоящие под оным их подписи не могут считаться просто знаком отличия, как в прочих брачных контрактах, но являются действительным подтверждением всех содержащихся в нем положений, из коих ни одно нельзя оспорить, не поставив под сомнение законность королевской власти. Он напомнил Королю о том, что именно забота об интересах государства и религии побудила его проявить интерес к заключению этого брака258, и закончил, призвав Короля признать истинность приведенных им доводов. Король тотчас же согласился со всем, что было сказано относительно этого брака, и коротко, но весьма похвально отозвался о прекрасной речи д’Агессо. Затем высказали свое мнение другие и, среди прочих, Шамийяр, который, к великому удивлению Короля, вопреки тому, что он сказал ему перед началом Совета, выступил в поддержку герцога де Рогана, увлеченный, как он сам признался государю после заседания, могучим потоком аргументов д’Агессо. Герцог де Бовилье высказался в поддержку герцога де Рогана кратко и, вопреки своему обыкновению, очень решительно. До сих пор все шло таким образом, что герцог де Роган имел перевес лишь в два голоса в свою пользу. Теперь оставалось выслушать мнение месье канцлера и монсеньора герцога Бургундского, после чего Король должен был вынести свое решение. Желание не отступать от истины вынуждает меня сказать то, о чем я предпочел бы умолчать, а именно, что выступление первого, не являясь дурным по своей сути, раз уж он так думал, оказалось таковым по наружности, ибо были использованы средства гораз¬
916
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
до более мощные, чем это требовалось, чтобы убедить в справедливости своего мнения. Канцлер был близким другом мадам де Субиз. Он подумал, что, если монсеньор герцог Бургундский выскажется в пользу месье де 1еме- не, то это решит дело. Канцлер вознамерился убедить герцога силой доводов. Вместо того чтобы выразить в нескольких словах свое мнение о деле, которое уже так долго обсуждали и разбирали, он произнес длиннейшую речь, вложив в нее весь свой ум, силу и немыслимую изворотливость, более приличествующую адвокату, чем канцлеру. Затем, чтобы добиться задуманного, он стал то и дело обращаться с различными вопросами к молодому принцу, без конца лукаво-риторически повторяя: «Что можно тут возразить? Что сказать в ответ на это? Какой вывод можно сделать из следующего?» — стремясь усыпить его щепетильную совесть и попытавшись, ежели он не согласен с высказанным мнением, сбить его с толку и, более того, помешать принцу возражать ему, убедив его в неспособности состязаться с ним, канцлером. Но он просчитался. Монсеньор герцог Бургундский досконально изучил меморандумы, составленные той и другой стороной, внимательно выслушал докладчика, д’Агессо и все прочие мнения, а особенно выступление канцлера, доившееся не менее часа. Когда тот закончил, принц взял слово; его обычная сдержанность вскоре сменилась бьющей в цель решительностью, в коей чувствовалось негодование, похоже, до глубины души поразившее канцлера. В своей речи принц последовал по пути, который канцлер проторил доя него адресованными ему вопросами. «Что я отвечу вам, месье, — внезапно обратился он к нему, — на только что сказанное вами — так это то, что я не вижу никаких оснований доя сего процесса и что я поражен дерзостью дома Роганов, осмелившихся оный затеять». Затем, обведя взглядом собравшихся, он вновь стал с неукоснительной точностью излагать дело, подчеркивая главные положения и выводы д’Агессо, докладчика и прочих из числа тех, что высказывались в поддержку герцога де Ро- гана. Затем, устремив пронзительный взгляд на канцлера, он начал опровергать основные положения его речи, полной, как ему удалось это показать, лукавства и софизмов. Обратившись к новым доводам, приведенным д’Агессо, и к утверждению брачного контракта подписью Короля, он поддержал первые и выразил сомнение относительно второго довода, заявив, что не считает, будто власть королей может распространяться и на семейные законы, кои он полагает нерушимыми лишь тогда, когда вследствие до¬
1706. Любопытный Совет, где слушается это дело
917
бровольного союза, как это имело место в данном случае, они сложились как бы сами собой и исполнялись столь долгое время в мире и согласии. Он говорил в течение полутора часов, вызвав восхищение как мудростью и убедительностью своей речи, так и глубокой осведомленностью, каковую он при этом выказал. Завершил он свою речь тем же, чем и начал, сказав несколько слов о славном и древнем роде Шабо, и под конец довольно резко высказался против Роганов, чего не позволял себе в ходе своего выступления. Таким образом он вынес свой приговор. Теперь оставалось высказаться Королю, который, сказав несколько слов д’Агессо по поводу его выступления, слушал далее, не произнося ни слова, но очень внимательно. В присутствии государя все прочие имели лишь совещательный голос, а стало быть, у него имелось две возможности: первая — в двух словах согласиться с большинством (имевшим перевес в два голоса), как он всегда это делал; другая, к коей он прибегал не более трех или четырех раз в жизни, — воспользоваться своим всевластием и высказаться в пользу принца де 1емене. Не сделав ни того, ни другого, он впервые выбрал третий путь. Вместо того чтобы повернуться к канцлеру и объявить ему свою волю, он молча обвел взглядом всех собравшихся и произнес четвертьчасовую речь, исполненную достоинства и справедливости. Он удостоил упоминания и похвал точность, с коей были выражены теми, кто, по его мнению, говорил лучше всех, две противоположные точки зрения, особо отметив докладчика и д’Агессо, и благожелательно отозвался о речи своего внука. А затем, выступая как рядовой судья, кратко изложил особо его затронувшие доводы, осудил со сдержанностью, в коей угадывалась его симпатия, предприятие Роганов, подчеркнул справедливость дела герцога де Рогана и дал понять, что, когда речь идет о справедливости, пристрастий для него не существует. Наконец, повернувшись к канцлеру, он приказал ему составить заключительное решение вместе с герцогом де Роганом, не отказывая последнему ни в чем, что может сделать заключение как можно более ясным и четким и не дающим ни малейшего повода для попыток пересмотра, дабы в будущем никогда и речи не могло зайти об этом деле. Такое поведение Короля повергло всех в изумление. Все решили, что государь, видя, к чему склоняются судьи и какой оборот принимает дело, зная, что все, не таясь, говорят о торжестве мадам де Субиз (ибо судьей являлся он сам), и помня о данном утром герцогу де Рогану обещании рассмотреть его дело без отсрочек и проволо¬
918
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
чек, счел необходимым показать, что, когда речь идет о справедливости, каковую он полагал на стороне герцога де Рогана, он судит, невзирая на лица; что он хочет сдержать только что данное герцогу слово, избавить докладчика, коему, естественно, предстояло составить заключение, от всяческих придирок, чтобы не сказать хуже, со стороны Роганов; приняв же сие решение и выслушав доводы, приведенные канцлером, держать последнего в узде, а заодно избавиться от докучных просьб мадам де Субиз касательно приговора, к коему он не желал более возвращаться.
Во время этого продолжительного заседания Роганы порознь появлялись в Версале, совещались у маршалыии де Ла Мотт, а молодой коадъютор, дабы продемонстрировать свою несокрушимую уверенность в успехе, преспокойно играл в ломбер у канцлерши. Герцог де Роган оставался у себя дома в городе, его супруга — в кабинете мадам д’О во дворце, их старший сын был в разъездах. Было около восьми часов вечера, когда Совет закрыл свое заседание. Герцог де Роган возвратился к Королю, исполненный готовности выслушать приговор; никто из Роганов там не появился; они чувствовали, до какой степени этим делом настроили против себя все общество, и боялись этого. Действительно, в апартаментах Короля теснилась толпа, которую привело туда заинтересованное любопытство; даже Мраморный двор был полон людей, желавших через открытые окна услышать от тех, кто находился внутри, о результатах заседания Совета.
Герцог де Роган окончательно Монсеньор герцог Бургундский вышел первым; выигрывает свой процесс, месье де Роган, стоявший у двери, спросил его
что вызывает всеобщий о своей участи. Поскольку тот не ответил, гер- восторг цог спросил его, было ли вынесено решение.
«О, что до этого, — ответил принц, — так дело было решено без всяких проволочек и притом окончательно», — и тотчас же, повернувшись к следовавшему за ним канцлеру, спросил, можно ли огласить приговор. Канцлер ответил, что для этого нет никаких препятствий, и тогда принц, обернувшись к герцогу де Рогану, сказал: «Раз так, вы полностью выиграли, месье, и я счастлив сообщить вам это». Герцог склонился в почтительном поклоне, и монсеньор герцог Бургундский обнял его, добавив, что не менее его доволен и что никогда не видел столь гадкого процесса. Едва первые слова приговора были произнесены, прихожая, а потом
1706. Неумеренные жалобы Роганов
919
и все апартаменты огласились криками радости и аплодисментами, к коим присоединились находившиеся во дворе, забыв о благопристойности, приличествующей этому месту. Все кричали: «Мы выиграли, они проиграли!» И так бессчетное количество раз. Король намеревался прогуляться пешком в садах, для чего должен был спуститься по маленькой лестнице в Мраморный двор. Герцог де Роган, вообще-то не пользовавшийся особой любовью и уважением, с трудом пробрался к этой маленькой лестнице сквозь объятия, поздравления и крики радости, раздававшиеся при его появлении. Король принял его благодарность с той любезностью и благожелательностью, кои были следствием его решения выступить вопреки ранее им же самим установленным правилам. Вечером, когда месье де Роган был у монсеньора герцога Бургундского, где собралось много народа, принц вновь заговорил с ним о его деле. Он не покривил душой, сказав ему, что он всем сердцем был на его стороне, и, слегка понизив голос, добавил, что все это было недостойно и отвратительно. На следующий день вечером мадам де Субиз, пренебрегая и происшедшим, и всеобщим возмущением, в сопровождении малочисленной свиты ожидала появления Короля у дверей апартаментов мадам де Ментенон. Она попросила у Короля разрешения сообщить приговор месье де Гемене до его подписания и тотчас же получила согласие, невзирая на распоряжения, которые, как мы видели, Король отдал канцлеру; следствием этого стали споры, в конечном счете, правда, ничем не повредившие герцогу де Рогану. Роганы были настолько уязвлены, что не могли удержаться от горьких жалоб на герцога де Бовилье, который якобы повлиял на голосование всех своих друзей в Совете и внушил монсеньору герцогу Бургундскому решение выступить против них, о чем на самом деле месье де Бовилье с его суровыми нравами не мог и помыслить; истина же заключалась в том, что все его друзья, за исключением Демаре, по своему искреннему убеждению были за герцога де Рогана.
Неумеренные жалобы Роганов, за которыми следуют отрицание сказанного и вынужденные извинения монсеньору герцогу Бургундскому и герцогу де Бовилье
Сии неумеренные жалобы были замечены и поставили месье и мадам де Субиз, равно как и их детей, в затруднительное положение. Пришлось извиняться, отпираться от сказанного, оправдываться, изворачиваться и просить прощения у принца и его воспитателя. Всеобщее возму-
920
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
щение до глубины души задело Роганов, и особенно то, что находившиеся в сходном положении Буйоны, не пожелавшие вместе с ними становиться предметом общественного негодования, от них отвернулись, а лотарингцы, состоявшие в родстве с Шабо и уязвленные тем, что занимают такое же положение, как и сеньоры, не принадлежащие к правящим домам, не стали на сей раз щадить их. А вскоре возникло и еще одно обстоятельство, поставившее Роганов в крайне затруднительное положение.
Король избавляет принца Владение Гемене, в качестве удела младшего де Гемепе от необходимости родственника, находилось в ленной зависимо- лично приносить вассальную сти от герцога де Рогана, который, в силу раз- присягу герцогу де Рогачу, меров своего состояния, представлял старшего
который, по просьбе Короля, в роде. Принц де Гемене не приносил ему вас- соглашается на сей раз при- сальной присяги, и до сего времени месье де Ро- нять ее через поверенного ган мирился с этим. Когда же разразился вышеупомянутый скандал, он, в силу ленного права, завладел этой землей, дававшей пятнадцать тысяч ливров ренты. И не было иного средства воспрепятствовать этому и не лишиться всех доходов, кроме как принести вассальную присягу. А для этого принц де Гемене должен был лично отправиться в Бретань, встать на колени, без шляпы и шпаги, перед герцогом де Роганом и поклясться ему в вассальной верности, не удостоившись на этот раз чести сидеть по правую от него руку. Вот к чему герцог де Роган хотел его принудить и оставался непреклонным в своем намерении, несмотря на все попытки смягчить его. К Королю обращались с многочисленными просьбами помочь разрешить эту неприятную ситуацию, но тот неизменно отвечал, что не вмешивается в частные дела. Мадам де Субиз добилась, однако, того, чтобы Король попросил предоставить некоторую отсрочку, но сие не давало окончательного решения, ибо сохранялось бремя зависимости, а Роганы желали полностью от оной избавиться. В конце концов, уступив бесчисленным настояниям мадам де Субиз, Король сделал ради нее то, чего не делал никогда ранее: он снизошел до того, что попросил герцога де Рогана оказать милость принцу де Гемене, учтивейшим образом объяснив герцогу, что ничего не приказывает и даже ничего не требует, но, как частное лицо, просит его о любезности, каковая будет ему, государю, в высшей степени приятна. Герцог де Роган, объяснив
1706. Мадам де Субиз... начинает нападки на ветвь le де Лиль
921
Королю, о чем идет речь, и видя, что тот по-прежнему настаивает, согласился на то, чтобы вассальная присяга была принесена их поверенным его поверенному, и еще раз повторил Королю, а потом и всем прочим, что оказывает сию любезность Королю, а вовсе не принцу де Гемене.
Мадам де Субиз, восполъзо- Мадам де Субиз, коей везде и во всем сопутство- вавшись противоречивым вала удача, оказалась не столь счастлива в том, приговором Бретонского что касалось имени Роган. Ей следовало бы
парламента, начинает вспомнить об уроке, полученном ею в Бретани,
нападки на ветвь Ге де Лиль, дабы избежать повторения оного в Версале. или Пульдюк, домаРоганов В Бретани существовала ветвь дома Роганов,
ведущая свое начало от Зона, пятого сына Алена VI, виконта де Рогана, и Томассы де Ла Рош-Бернар, его жены. Эта ветвь известна под именем le де Лиль. Вот ееччэ наследницу Эон де Роган и взял в супруги. А затем ветвь стала именоваться Пульдюк, с тех пор как Жан де Роган, наследник Зона в пятом колене, растратил все семейное достояние, от чего последующие поколения так и не смогли оправиться. Красота мадам де Субиз, вышедшей замуж в 1663 году, тотчас была замечена, благодаря чему, как мы видели на стр. 153 и далее259, она сделала принцем своего мужа, первая жена которого никогда не пользовалась «правом табурета» и даже никогда на оное не претендовала. Чем больше возрастали ее власть и влияние, тем меньше нравилась ей эта ветвь Пульдюк. Ее жалкое положение в Бретани, явившееся следствием утраты богатств и заключения брачных союзов, соответствующих ее упадку, не позволяли новоиспеченной принцессе даже и мечтать о том, чтобы возвысить сию ветвь до того ранга, каковой завоевали ее прекрасные очи. С другой стороны, принцам, так недавно приобретшим сей ранг, было неприятно, что где-то в Бретани их имя носят люди, не имеющие никаких отличий и которые вечно будут оставаться живым свидетельством их общего происхождения, каковое, сколь бы древним и славным оно ни было, не возвышало их над лучшими родами их края и не позволяло им причислять себя к правящим домам. Исаак де Роган, сеньор дю Пульдюк, — владелец имения Пульдюк, расположенного в приходе Сен-Жан-де-Беверлэ Ваннской епархии, в четвертом поколении потомок того, кто разорился, а в девятом его предком был Эон, младший сын Алена VI, виконта де Рогана, общего предка всех Роганов, жившего триста пять¬
922
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
десят лет тому назад, — так вот, этот сеньор мирно владел именем и гербом Роганов, и его права были признаны всеми сородичами и всей Бретанью, где его происхождение никто не ставил под сомнение. Все это было крайне неудобно. Исаак де Роган, сеньор дю Пульдюк, мать которого происходила из рода Кербало, а жена—из рода Керпуассон, не имел ни состояния, ни поддержки влиятельных родственников; вот и было решено, что с помощью денег и влияния можно лишить его звания, объявив то ли бастардом, то ли человеком, незаконно присвоившим себе имя. После чего была начата атака на его имя и герб в расчете на то, что либо он не осмелится защищаться, либо удастся заставить его уступить. Однако оба эти расчета провалились, так же как и третий, основанный на предположении, что человек сей не пользуется ничьей поддержкой. Открыто названные имена месье и мадам де Субиз и их попытки использовать свое влияние оказались безуспешными; вся Бретань пришла в волнение. Истина никого не оставила равнодушным, попытки оказать давление вызвали негодование, все сторонники этой ветви пришли в волнение и склонили на свою сторону все дворянство. Дю Пульдюк представил свои грамоты в Бретонский парламент, который, выслушав обе стороны, вынес 21 января 1669 года постановление260, согласно которому он сохранял свое имя, принадлежность к дому и герб Роганов, на каковые с тех пор никто более не покушался, и ветвь сия существует и поныне, свободно пользуясь тем, что принадлежит ей по праву.
Бенедиктинский монах отец Лобино подвергается гонениям, а его «История Бретани» — сокращениям и искажениям
Сии перипетии ничуть не обескуражили людей, кои, не удовлетворенные полученным рангом, всенепременно желали быть исконными принцами. Они пытались убедить всех, что род их восходит к некоему Конану Мериадеку (никогда, впрочем, не существовавшему), который якобы в стародавние времена был королем Бретани261. Имя и пустые внутри ромбы на гербе Роганов не имеют ни малейшего сходства с гербом Бретани262, да и не было никаких документов, подтверждающих сии претензии; равным образом нет ни малейшей возможности доказать происхождение Роганов от последних герцогов, относящихся по мужской линии к ветви Дрё французского королевского дома263. Старинный и славный дом Роганов, так хорошо всем известный в Бретани, вышел за ее пределы лишь
1706. Палата Арсенала против изготовителей подложных документов
923
при Людовике XI, и, как я ранее о том говорил, ни старшие, ни младшие его представители не пользовались никакими отличиями и преимуществами по сравнению с другими знатными домами, кроме ранга виконтства Ро- ган в собрании штатов, ничем, правда, не превосходившего ранг графства Лаваль, а тем более баронства Витрэ, ибо его давало земельное владение, а не происхождение, хотя Роганы и были зятьями герцогов Бретонских, имели высокое положение, огромное богатство, первейшие должности и брачные связи с высокородными особами. В это самое время бенедиктинский монах по имени Лобино написал «Историю Бретани»264. Епископ Страсбургский пожелал внести в сей труд желательные ему добавления. Монах воспротивился этому, за что подвергся жестоким гонениям, причем открытым, но остался непреклонен; однако бесконечные нападки и угрозы, сулившие ему еще худшую участь, в конце концов вынудили его капитулировать: он согласился выбросить все, что могло бы быть неприятным или повредить тем, кто претендовал на высокое происхождение. Сокращениям этим не было числа, но он мужественно отстаивал каждое слово; однако в конечном итоге пришлось уступить и поместить в книгу никогда не существовавшего Мериадека, хотя автор сделал все возможное, чтобы не допустить этого. Он жаловался на это всякому, кто желал его слушать, и остался очень доволен тем, что, к чести его репутации, факт принуждения его к этим сокращениям и лживым измышлениям не остался неизвестным. Но этим он навлек на себя вечную ненависть Роганов, бремя коей они заставляли его чувствовать даже в тиши монастырской кельи и о коей не уставали напоминать ему. В ту пору мне рассказывал об этом аббат де Ко- мартен, умерший в сане епископа Блуа, которому монах поведал все, — не говоря уже о том, что история сия стала достоянием гласности. Все эти сокращения изуродовали труд Лобино, но иначе он бы так никогда и не увидел свет. Люди сведущие очень сожалели, что труд был опубликован в таком виде, ибо считали его исключительно достоверным и прекрасно написанным. А теперь обратимся к другому ускользнувшему от моего внимания событию, на сей раз касающемуся Буйонов.
Палата Арсенала против На стр. 279 рассказывалось о том, как в 1702 го- изготовителей подложных ду Матиньон выиграл в Руанском парламенте документов ужасный процесс265, завершившийся смертным
924
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
приговором одному «босоногому», который в течение долгих лет причинял ему невыносимые огорчения, претендуя на старшинство и требуя от него все его состояние, ссылаясь на казавшиеся неопровержимыми документы, каковые, как в конце концов выяснилось, были фальшивыми, в чем он сам признался, уже стоя перед виселицей. Похоже, мода на определенные преступления меняется так же, как и на одежду. Во времена Вуазен и Бренвилье в моде были отравители, для суда над коими была создана специальная палата, называемая огненной, ибо она приговаривала к сожжению266. В то время, о котором я рассказываю, в таком количестве расплодились изготовители подложных документов, что была создана палата, куда входили государственные советники, докладчики и парламентские советники, — палата, заседавшая в Арсенале и занимавшаяся исключительно разбором такого рода обвинений и процессов. На этом можно остановиться, пока я не расскажу о том, что случилось с домом Буйонов, но начать придется издалека и с теми подробностями, какие необходимы для понимания сути этого дела.
Дом Л а Тур Дом Л а Тур, родом из провинции Овернь, ста¬
ринный, добропорядочный, имеющий достойные родственные связи, коему доводилось по боковой линии наследовать большие состояния и коему некоторые брачные союзы на время придавали изрядный блеск, никогда не претендовал ни на какие особые отличия и занимал равное положение с Монбуасье, Монморенами, Сайанами и прочими достойнейшими домами их общей провинции. На стр. 56267 рассказывалось, в связи с дофинатом Овернь, который Король не позволил Месье продать кардиналу де Буйону, что это было за владение, а также что представляло собой графство Овернь, не раз переходившее во владение дома Л а Тур и принадлежащее ему и поныне: два совершенно обычных владения, но при этом очень обособленных от провинции Овернь.
Мадемуазель деЛимёй Франсуа III де Л а Тур, виконт де Тюренн, умер¬
ший в 1557 году, никогда не претендовал, равно как и его предки, ни на какие отличия, хотя и приходился зятем коннетаблю Анну де Монморанси. Его отец и отец мадемуазель де Лимёй были братьями. Мадемуазель де Лимёй, фрейлину королевы Екатерины Медичи, сделало известной обрушившееся на нее несчастье268. Я упоминаю здесь о ее
1706. Виконт де Тюренн Ла Тур, называемый маршалом де Буйоном
925
должности, дабы показать, сколь мало в ту пору занимали Ла Туров претензии, каковые породили лишь смуты в государстве, в коих они неизменно выступали против трех королей династии Бурбонов, хотя основания для оных претензий возникли благодаря милостям и покровительству Генриха IV.
Виконт де Тюренн Ла Тур, Анри де Л а Тур, виконт де Тюренн, сын Франсуа III называемый маршалом де и дочери коннетабля Анна де Монморанси, столь Буйоном известный под именем маршала де Буйона, был
первым, у кого появились химерические претензии. Генрих IV, которому он прекрасно служил, дал ему должность камергера269, каковую, дабы угодить Марии Медичи, он продал в пору ее регентства маршалу д’Анкру и извлек таким образом некоторые для себя выгоды. Генрих IV, все более довольный его службой, решил устроить его судьбу и одновременно обеспечить себе защиту границы в ее ненадежном пункте, поручив ее одному из своих самых преданных слуг. Он слишком даже преуспел в осуществлении одной части своего замысла, но жестоко обманулся относительно последствий, коих ожидал от его осуществления. Он произвел виконта де Тюренна в маршалы Франции, дабы тот мог жениться на наследнице Седана, Буйона, Рокура и Жамеца. Брак был заключен в октябре 1591 года. Она умерла в Седане 15 мая 1594 года, произведя на свет сына, который тотчас же скончался; других детей у нее не было. Маршал де Буйон заявил о своем намерении оставить за собой все, чем владела его жена, — якобы согласно завещанию, составленному ею в его пользу, каковое завещание он, правда, так никогда и не предъявил, ибо его никогда и не существовало. По тем же соображениям, каковые побудили его устроить сей брак, Генрих IV поддержал в этом деле его, а не дядю наследницы по отцовской линии, которому так и не удалось отстоять свои права. Мемуары и исторические труды тех времен свидетельствуют о том, что Генриху IV, а после него его потомкам пришлось горько сожалеть о сделанном и что время суверенности маршала де Буйона было временем его неблагодарности и вероломства, каковые качества дети его унаследовали вместе с богатствами. Он давно уже был гугенотом; в 1595 году он вступил в новый брак, на сей раз с одной из дочерей знаменитого Вильгельма, принца Оранского, который, будучи основателем Республики Соединенных провинций, был заинтересован иметь могущественного зятя в Арденнах270 и в стане гугенотов во Франции. Таким образом, маршал стал
926
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
свояком Фридриха ГУ, курфюрста Пфальцского, который в 1593 году женился на другой дочери того же принца Оранского, от брака с коей родился несчастный король Богемии271, супруга курфюрста Бранденбургского и много других детей. Столько возможностей возвышения за пределами Франции в сочетании с умом, способностями, мужеством и честолюбием, необходимым, чтобы заставить других все это оценить, сделали для маршала де Буйо- на слишком тесными рамки, коими ограничена жизнь частного лица и подданного Короля, и побудили его стать участником всевозможных заговоров, рассказами о которых полны исторические хроники. В то же время положение французского сеньора, принимая во внимание его ранг, было ему не по душе, и он возымел на сей счет претензии, не увенчавшиеся, однако, успехом. Оные претензии не могли касаться его дома, который никогда не имел ни ранга, ни отличий, ни преимуществ перед другими сеньорами и не претендовал на это до тех пор, пока не оказался так высоко вознесен судьбой. Он не мог перенять их от дома Ла Марк, к коему не принадлежал и наследница коего не оставила ему детей; посему он попытался обосновать свои претензии, ссылаясь на свое положение суверенного князя Седана. Прежде чем показать, сколь мало он в этом преуспел, уместно будет взглянуть на то, каково было положение его предшественников в Седане.
Седан; его положение, его Адольф, граф де Ла Марк, женился в 1332 году сеньоры на Маргарите Клевской и благодаря ей сделался
графом Клевским. Он стал родоначальником старшей ветви, которая разделилась на две: старшие стали герцогами Клеве и Юлиха и проч.; младшие обосновались во Франции, где стали герцогами де Невер и графами д’Э и через двух сестер-наследниц272 передали свои владения принцам Гонзага, которые стали герцогами Неверскими (а затем благодаря твердой и мужественной поддержке Людовика XIII получили Мантую273), и Гизам, получившим во владение Э.
Эберхард III де Ла Марк Младший брат274 этого Адольфа, Эберхард III де
покупает Седан Л а Марк, женился в 1410 году на Мари, дочери
Гийома де Бракемона, сеньора Седана и Фло- ранвиля, и Мари де Кампреми. Мари де Бракемон была вдовой Луи д’Аржи, сеньора Бетанкура. У нее был брат, у которого Эберхард III де Ла Марк, ее
1706. Буйон, приобретенный братьями Ла Марк
927
муж, купил в 1424 году сеньории Седан и Флоранвиль и в 1446 году приказал начать строительство крепости Седан. Завершил это строительство его сын Жан, который владел этой сеньорией, как и рядом других, и был одним из камергеров Карла VII. Его брат275 Луи де Ла Марк, сеньор Флоран- виля, стал советником Рене Анжуйского, короля Сицилии. До сих пор не обнаруживается никаких следов ни князей, ни суверенных владык в Седане и Флоранвиле, называемых просто сеньориями, равно как среди Бра- кемонов и Ла Марков, их купивших. И не было случая, чтобы суверенное владение продавалось или покупалось частными лицами. Седан находился в безусловной зависимости от Музона. Именно его местоположение в Арденнах на опасном участке границы и построенная там крепость позволяли его сеньорам служить то Франции, то Австрийскому дому, а вовсе не право на независимость, коего у них не было. Суверенный владыка не мог бы быть камергером Карла VII, а его брат — одним из советников номинального короля, так называемого Доброго короля Рене, герцога Анжуйского, одно время — Лотарингского и графа Прованского.
Этот Жан де Л а Марк имел трех сыновей, оставивших потомство, среди которых: Робер I, сеньор Седана, Флоранжа и Жамеца; Эберхард, родоначальник ветви Аренберг, последним представителем которой был его внук, а затем его земли перешли к дому Линь; и знаменитый Гийом, по прозвищу Арденнский вепрь, один из камергеров Людовика XI, который поднял обитателей Льежа против Карла, последнего герцога Бургундского, и против Луи де Бурбона, епископа Льежа, которого он убил в 1482 году.
Буйон, приобретенный Все эти войны, где он сражался на страх врагам,
братьями Ла Марк завершились в следующем, 1483 году договором
в Тонгре276, подписанным епископом Льежа Жаном де Горном и штатами страны277, которые, в возмещение потраченного на их защиту, отдали ему герцогство Буйон, находившееся в ленной зависимости от Льежа. Гийом передал его своему старшему брату Роберу I де Ла Марку, сеньору Седана. Вскоре после того сам он попался в руки Максимилиана Австрийского, впоследствии императора и деда Карла V. Максимилиан велел судить его в Маастрихте, и в июне 1485 года он был там по приговору обезглавлен. Этот Арденнский вепрь носил имя сеньора Люммена278, каковое перешло ко всем представителям его ветви, единственной сохра¬
928
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
нившейся поныне от древнего, большого и знаменитого дома Л а Марк. Нынешний граф де Л а Марк, известный своими посольствами, кавалер Ордена Святого Духа, является его потомком по прямой линии в шестом колене.
Рассказав о приобретении Седана, о сделке, в результате которой Буй- он был передан в дар, вернемся к Жану I де Ла Марку, сеньору Седана279, получившему герцогство Буйон от своего брата Гийома. Карл VIII взял под свое покровительство его самого, его старшего сына и его земли против Максимилиана I, эрцгерцога Австрийского и проч., что закреплено грамотами 1486 года, каковые, сколь бы почетны они для него ни были, не содержат ни малейшего намека на титул князя или суверена. Его сын Робер II, герцог де Буйон, сеньор Седана, Флоранвиля и Жамеца, кавалер Ордена Святого Михаила, фигурирует в договорах о мире между Карлом VIII и Максимилианом I, римским королем, заключенных в 1493 году в Санлисе и в 1508 году в Камбрэ280, в качестве сеньора пограничного владения, но от- нюдь не как суверен.
Безрассудное объявление вон- Впоследствии сей Робер, сначала верно служив- ны Карлу Vсеньором Седа- ший Франции, перешел на службу Австрийско- наЛа Марком му дому, но остался доволен ею еще менее, чем
службой во Франции; сначала он вел там себя мирно, но потом занесся до такой степени, что во время заседания сейма в Вормсе через герольда объявил императору войну281. Император посмеялся над этим, отобрал у него все его крепости, разорил его, а Седан был спасен лишь благодаря войне, разгоревшейся между Францией и императором. Подобное объявление войны (тем более что эпизод сей был первым и единственным) никак не может рассматриваться как нечто дающее право считаться сувереном, когда тому нет никаких иных доказательств. Его сын и внук оба носили имя Робер, оба были герцогами де Буйон, сеньорами Седана и проч., и оба были маршалами Франции. Последний из двоих в 1549 году купил Рокур у Шарля де Люксембурга, виконта де Мартига, а в следующем году отправился в Рим в качестве посла Франции при Юлии III.
Седан находится в ленной Должность сия несовместима с положением су- зависимости от Музона верена. К тому же Буйон несомненно находился
1706. Личный ранг герцога, полученный Л а Марком...
929
в ленной зависимости от Льежа, а Седан — от Музона, как о том свидетельствуют грамоты от 1454 года, изданные Карлом VII, как сувереном Музона, от которого зависел Седан, и решение судей Музона, вынесенное ими в соответствии с этими грамотами в 1455 году.
Этот последний маршал более известен под именем маршала де Фло- ранжа, чем под именем маршала де Буйона. Он женился на старшей дочери знаменитой Дианы де Пуатье и ее покойного мужа Луи де Брезе, графа де Молеврие, великого сенешаля Нормандии. Он состоял в браке четырнадцать лет, не имея во Франции никакого ранга, равно как и его предки.
Личный ранг герцога, полученный Ла Марком, маршалом де Флоранжем, сеньором Седана и Буйона; его сын первым присваивает себе титул князя Седанского
Генрих II в разгар своей любви, когда Диана де Пуатье пользовалась безграничным влиянием, сделал ее в 1548 году герцогиней де Валантинуа и, по ее настоянию, четыре года спустя даровал ранг французского герцога — герцога де Буйона — лично маршалу (ее зятю), а следовательно, и его жене. Он умер в 1556 году, Генрих II — в 1559-м, а маршалыпа де Флоранж, с момента получения сего ранга именовавшая себя не иначе как герцогиней де Буйон, — в 1574 году. От этого брака родились два сына и несколько дочерей, старшая из которых стала первой женой последнего коннетабля де Монморанси и матерью герцогинь де Вантадур и д’Ангулем; двое сыновей, герцог де Буйон и граф де Молеврие, не имели ни ранга, ни каких бы то ни было претензий. Этот герцог де Буйон был первым из сеньоров Седана, который самовольно сменил свой титул на титул князя. Будучи капитаном королевской гвардейской роты Ста швейцарцев, он передал, уступив просьбам и обещаниям вознаграждения со стороны государя, свой замок Буйон вместе с некоторыми зависимыми землями епископу Льежа в соответствии с договором, подписанным в Като-Камбрези в 1559 году282. В 1558 году он женился на старшей дочери первого герцога де Монпансье, сестре той настоятельницы аббатства Жуарр, в 1572 году принявшей протестантство и лишенной сана, которая в 1574 году вышла замуж за знаменитого принца Вильгельма Оранского, убитого в Делфте в 1584 году, от брака с каковым родилась вторая жена маршала де Буйона Ла Тура, чья покойная жена была наследницей
930
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Седана. Герцог де Буйон умер в 1574 году; в 1587 году скончалась принцесса де Бурбон-Монпансье, его жена, от его брака с которой осталось двое сыновей и одна дочь; младший, так и не вступивший в брак и умерший в 1587 году, носил имя графа деЛа Марка; старший, герцог де Буйон, князь Седанский, умер, не вступив в брак, 1 января 1588 года в Женеве двадцати шести лет от роду, назначив в завещании единственной наследницей свою сестру, коей должен был наследовать герцог де Монпансье, брат их матери, а ему — принц де Домб, его сын и их двоюродный брат. Таким образом, Шарлотта де Л а Марк получила Буйон, Седан и проч. Это именно ее выдали замуж за Анри де Л а Тура, виконта де Тюренна и маршала Франции, стяжавшего такую известность под именем маршала де Буйона. Она родилась в Седане в конце 1574 года, вышла замуж в конце 1591 года и умерла в 1594 году, как уже было сказано, бездетной, также в Седане, который никогда не покидала. Из этого краткого обзора следует, что из восьми поколений Л а Марков, владевших Седаном, шесть из которых владели также Буйоном, ни одно не претендовало ни на ранг, ни на отличия в силу этих титулов или своего происхождения; что только последний маршал, дед наследницы, получил благодаря влиянию своей тещи личный герцогский титул и что они исполняли должности, на которые ни принцы, ни лица, претендующие на сей титул, никогда бы не согласились; что Седан является владением, находящимся в ленной зависимости от Музона; что отец наследницы был первым, кто без всяких на то оснований, по собственной воле, заменил титул сеньора Седана, который носили все его предшественники, на титул князя Седанского и что безрассудство объявившего войну Карлу V отца первого маршала де Ла Марка не дает им никакого права считаться суверенами, равно как не дает его и покровительство, обещанное им грамотами наших королей, и упоминание о них в мирных договорах наряду с прочими сеньорами приграничных владений; что Седан зависел от архиепископов Реймса, как сеньоров Музона, и что не вызывало никаких возражений до тех пор, пока Король не присвоил себе это владение; наконец, что Седан, коим владели Жоссы из Брабанта, затем Барбансоны, сеньоры Боссю, затем Бракемоны, был в конце концов продан Ла Маркам, как о том уже говорилось выше. Вот что касается Седана. Рокур и Жамец никогда не представляли особого интереса, и нет необходимости уделять им особое внимание.
1706. Более чем шаткое положение месье де Буйона
931
Буйон, его положение; не яв- Буйон — это бывшая сеньория, отделенная ляясь герцогством, он нахо- от Арденнского графства, которую знамени- дится в лепной зависимости тый Готфрид Буйонский получил от своей ма- от Льежа, а ранее зависел тери Иды. Он был сыном Эсташа, графа Булон-
от Реймса ского, и получил в ленное владение герцогство
Нижняя Лотарингия283. Так как он был герцогом, его стали называть герцогом Готфридом Буйонским, ибо ранее уже вошло в обычай звать его Готфридом Буйонским, поскольку было принято называть младших сыновей по имени их удела, и у этого владения не было других прав именоваться герцогством Буйон. Отправляясь в Святую землю, где он стяжал себе славу, Готфрид продал Буйон епископу Льежа Альберту284, а его преемник Альберон приобрел в Г Г 27 году у архиепископа Реймса Рено весь лен, коим реймсская Церковь владела в Буйоне. Совершенно очевидно, что это было зависимое владение. По крайней мере, никто не станет утверждать, будто владение, не имеющее титула и выделенное из Арденнского графства, может быть названо суверенным. Выше уже говорилось, каким образом оно перешло от епископов Льежа к дому Ла Марк; однако ни Церковь, ни штаты Льежа никогда не отказывались не только от сеньориальной власти над этой землей, но и от владения оной, и неизменно заявляли о своих правах на нее и в ходе войн, и в договорах, за исключением Рисвикского285. Месье де Буйон, сын маршала, старший брат месье де Тюренна и внук по материнской линии великого Вильгельма, принца Оранского, назначенный голландцами губернатором Маастрихта, внушал страх льежцам, с которыми он в Г64Г году вступил в переговоры и в подписанном с ними соглашении отказался от звания герцога де Буйона, равно как и от каких бы то ни было претензий на Буйон и зависимые земли, в обмен на сто пятьдесят тысяч гульденов, каковые он полностью получил лишь в Г658 году, продолжая, однако, носить то же имя; а в Пиренейском договоре286 уже не упоминалось о Буйоне, находившемся во владении Льежа.
Более чем шаткое положение В 1676 году льежцы встали на сторону импера- месье де Буйона в качестве тора против Короля. Французы взяли Буйон, сеньора Буйона каковой Король в 1678 году передал герцогу де
Буйону, сыну того, о ком только что шла речь, —
932
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
который, не имея ни малейших оснований, как явствует из вышесказанного, претендовать на положение суверена, учредил там собственный двор. Сие предприятие стало немалым препятствием к подписанию Нимвеген- ского мира;287 но в конце концов льежцы уступили и согласились с тем, что владение это останется за месье де Буйоном, а вопрос собственности будет решен арбитрами. С тех пор об этом никогда больше не заходило и речи. Из сказанного очевидно, что Буйон никогда не мог быть суверенным владением и что месье де Буйон присвоил себе титул суверена без всяких на то оснований. Долее распространяться об этом нет ни малейшей необходимости. С тех пор любые попытки епископов, капитула и штатов Льежа оспорить его права на Буйон неизменно встречали отпор, хотя сие владение ранее принадлежало им и хотя за него было не раз заплачено, — а между тем Людовик XIV, отобрав сие владение у них, отдал его сыну того, кому они в последний раз выплатили такую изрядную сумму. Король всегда поддерживал Буйона, дабы он мог сохранить оное владение за собой. Желание не прерывать рассказ о том, что стало с Буйоном, привело нас к Людовику XTV и его главному камергеру; но, прежде чем перейти к повествованию о доме последнего, нужно завершить рассказ о том, что касается дома Ла Марк.
Граф де Молеврие, дядя Как уже говорилось ранее, у наследницы Седана
наследницы с отцовской и Буйона был только один дядя, младший брат стороны, на протяжении ее отца. Он звался графом де Молеврие, а после
всей жизни во всем идет впе- смерти в 1594 году своей племянницы взял себе реди маршала де Буйона имя герцога де Буйона. Он никогда не имел никакого ранга, да и не претендовал на это, служил Карлу IX и Генриху III в их войнах, был капитаном гвардейской роты Ста швейцарцев и 31 декабря 1578 года, когда эта награда присуждалась впервые, стал кавалером Ордена Святого Духа. Герцоги де Невер-Гонзага, Меркёр, брат королевы, жены Генриха III, Юзес-Крюссоль и Омаль-Лота- рингский, как герцоги, стояли в начале списка награжденных. Граф де Молеврие был там двадцать четвертым, то есть двадцатым среди дворян288, а за ним шли еще только трое. Он занимал место между месье д’Эстре, отцом первого маршала и прекрасной Габриэль, и месье д’Антрагом, отцом маркизы де Вернёй, то есть между отцами двух самых знаменитых возлюб¬
1706. Граф де Брэн
933
ленных Генриха IV. Он долго сражался с маршалом де Буйоном из-за наследства своей племянницы. И поныне существуют опубликованные им записки и меморандумы касательно похищенного у него, попрания справедливости и жестокостей, каковые он претерпел от произвола Генриха IV и коварства маршала. После долгой борьбы, отчаявшись добиться решения хоть от какого-нибудь суда, доступ куда ему преграждали любыми средствами, 25 августа 1601 года он согласился на мировую сделку с маршалом де Буйоном, одним из условий каковой, утвержденным Королем, было то, что до конца своих дней он везде будет идти впереди маршала де Буйона; условие сие выполнялось неукоснительно и гораздо лучше, чем денежные договоренности, исполнения коих он долго и безуспешно добивался. Получив первенство по отношению к маршалу де Буйону и титул герцога де Буйона, который он принял после смерти племянницы, он, как уже говорилось, не претендовал ни на какой ранг; в торжественных собраниях Ордена Святого Духа он занимал положенное ему место среди дворян и умер в сентябре 1622 года восьмидесяти четырех лет от роду, сорок четыре из коих был кавалером Ордена Святого Духа. От первой жены, девицы Авер- тон, он имел только одну дочь, которая вышла замуж за Комблизи, сына государственного секретаря Пинара. От второй жены, дочери Жиля де Ла Тура, сеньора де Лимёй, и Маргариты де Л а Кропт, и сестры мадемуазель де Лимёй, фрейлины Екатерины Медичи, прогнавшей ее за то, что она родила ребенка от принца де Конде в гардеробной королевы в Лионе289 (выше я уже упоминал о ней), граф де Молеврие имел Анри Робера де Ла Марка (графа де Брэна), Луи де Ла Марка (маркиза де Мони) и Александра де Ла Марка (аббата Брэна и Иньи), который не играл никакой заметной роли, равно как и четвертый сын, не имевший детей от брака с девицей Эннкен.
Граф де Брэи После смерти отца граф де Брэн взял себе имя
герцога де Буйона и принялся отстаивать свои права на наследство кузины, в чем преуспел не больше отца. Он тоже был капитаном роты Ста швейцарцев. Слава двух могущественных сыновей маршала де Буйона (умершего через год после его отца) обрекала его на безвестность. Задолго до смерти он удалился в свой дом в Брэне, где и умер несколько месяцев спустя после другого герцога де Буйона Ла Тура в том же, 1652 году, в возрасте семидесяти семи лет. От первой жены, Маргариты
934
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
д’Отён, у него были только дочери, на которых оборвалась эта ветвь: одна вышла замуж за месье де Шуази Л’Опиталя, другая — за месье де Ла Булэ Эшалара, чьи дети унаследовали достояние этой угасшей ветви, взяли себе ее имя и герб, последней носительницей коих была герцогиня де Дюра, мать принцессы де Ламбеск и графини Эгмонт. Я не стану говорить ни о третьей жене графа де Молеврие, ни о двух последних женах графа де Брэна, у которых не было детей.
Маркиз де Мони Маркиз де Мони, младший брат графа де Брэна,
стал кавалером Ордена Святого Духа в 1619 году, пятьдесят первым среди всех награжденных и тридцать девятым среди дворян. За ним следовали восемь других, четвертым среди которых был маркиз де Мариньи, впоследствии граф де Рошфор, — Александр де Роган, младший брат герцога де Монбазона, дядя с отцовской стороны супруги коннетабля де Люина, впоследствии герцогини де Шеврёз. Маркиз де Мони был первым шталмейстером королевы Анны Австрийской, а в 1621 году стал после маркиза де Ла Форса капитаном последней лейб-гвардейской роты; в 1627 году его сменил на этом посту месье де Брезе-Майе, приходившийся зятем кардиналу де Ришельё и ставший маршалом Франции. В 1632 году его сменил месье д’Омон, впоследствии также маршал Франции. Маркиз де Мони умер в чине капитана лейб-гвардии; брак его с Изабель Жувенель, дочерью барона де Тренеля, кавалера Ордена Святого Духа, остался бездетным.
Сеньоры Люммена Так как вся эта ветвь угасла, от всего дома Ла
Марк осталась только Люмменская ветвь, о которой было рассказано выше290, ведущая начало от Арденнского вепря; представители этой ветви жили в Нидерландах, в Льеже и Вестфалии, в этих провинциях заключали они брачные союзы, за исключением второго сына этого знаменитого Вепря — Гийома де Ла Марка, который был одним из камергеров Людовика XII и капитаном его гвардейской роты Ста швейцарцев. Он сам, его единственный сын и две его дочери вступили в брак во Франции, и на его сыне, у которого не было детей, эта короткая ветвь оборвалась. Эрнст, прямой потомок Вепря в пятом колене, был первым графом Люмме- ном. От брака с девицей из дома 1огенцоллернов у него был сын, надолго его переживший, но не оставивший потомства; вторым же браком Эрнст соче¬
1706. Граф де Ла Марк
935
тался с Катариной Рихард из Эша;291 я даже не знаю, не был ли, как говорят в Германии, этот брак морганатическим, настолько велика была разница в происхождении супругов. От этого брака имелось двое сыновей и две дочери, одна из которых стала монахиней в Льеже, а другая вступила в брак, соответствующий низкому происхождению ее матери. Младший из двух сыновей остался неженатым и умер в безвестности. Старший, из-за жалкого брака, плодом коего он был, снова стал бароном Люмменом, но император вернул ему его статус и даже сделал графом Империи. Он умер в 1680 году, оставив троих сыновей от Катарины Карлотты, дочери графа Валленрод- та, которая вторым браком сочеталась с графом Фюрстенбергом, племянником кардинала Фюрстенберга. Это та самая графиня Фюрстенберг, которая подчинила себе и обирала кардинала Фюрстенберга, пока тот был жив, а после его смерти предавалась долгому и суровому покаянию, и о которой я рассказывал в связи со Страсбургским коадъюторством на стр. [212]292. От второго мужа у нее детей не было. Обосновавшись вместе с кардиналом Фюрстенбергом во Франции, которую она с тех пор никогда более не покидала, она привезла с собой двух сыновей, а последнего оставила в Германии, где он стал лейтенант-фельдмаршалом имперской армии.
Граф деЛаМарк Старший, неженатый, вскоре умер в Париже;
его полк был передан второму сыну, красивому, прекрасно сложенному и как две капли воды похожему на кардинала Фюрстенберга. Это был граф де Ла Марк, женившийся на дочери герцога де Рогана, о смерти которой я рассказывал на стр. [520]293, которая никогда не пользовалась при дворе «правом табурета», не выказывала никаких претензий и имела только одного сына. Граф де Ла Марк, которому часто поручалось ведение переговоров, был послом Франции при знаменитом короле Швеции и находился в его лагере, когда монарх был убит294. Он стал генерал-лейтенантом, а в 1724 году — кавалером Ордена Святого Духа, сорок вторым среди награжденных и двадцать четвертым среди дворян, восемь из каковых шли после него. Много лет спустя он отправился послом в Испанию, откуда возвратился испанским грандом и кавалером ордена Золотого Руна, коего был удостоен по случаю бракосочетания Мадам, старшей дочери Короля295, с инфантом доном Филиппом, третьим сыном короля Испании.
936
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Краткое изложение сути Вышесказанного, я полагаю, довольно для того, дела вплоть доЛа Туров чтобы убедиться, что ни Седан, ни Буйон никогда не были ни княжескими владениями, ни герцогствами, ни тем более суверенными владениями; что права Буйонов де Л а Тур на эти владения были весьма зыбкими, чтобы не сказать безосновательными; что ни один сеньор никогда там не был сувереном и даже не претендовал на сие звание, вплоть до отца наследницы; и что ни один из них и никто из их рода никогда не имел ранга во Франции и не претендовал на него, за исключением маршала де Флёранжа, который благодаря влиянию своей тещи, герцогини де Валантинуа, любовницы Генриха II, получил личный титул герцога. Так обстояли дела вплоть до виконта де Тюрен- на, Анри де Ла Тура, ставшего маршалом де Буйоном. Так же обстояло дело и в других странах, где ни Седан, ни Буйон никогда не считались ни суверенными, ни княжескими владениями; ни один из их сеньоров не признавался ни одним европейским двором ни сувереном, ни даже князем, равно как и сами эти сеньоры никогда не претендовали ни на какой ранг и ни на какие отличия при иностранных дворах. А теперь посмотрим, что сумели с этим сделать маршал де Буйон Ла Тур и его потомки.
Маршал де Буйон Ла Тур\ Рассказы о необычайных средствах, коими они
титулы, кои он себе присваи- добились ранга и богатств, имеющихся в их рас- вает, и две его безуспешные поряжении, и о всевозможных приобретенных
попытки обрести ранг ими должностях и званиях заполняют страни¬
цы множества книг, доступных всем и каждому. Я же ограничусь тем, что касается интересующего меня вопроса и фактов, каковые они старались и впредь будут стараться по возможности замолчать. Всего две попытки были предприняты маршалом де Буйоном во Франции. Зять основателя Соединенных провинций, как бы глава партии гугенотов во Франции, свояк курфюрста Пфальцского, дядя его детей, а стало быть, и несчастного короля Богемии и супруги курфюрста Бранденбургского, он, завладев наподобие суверена Седаном и Буйоном с помощью денег, милостей и всяческого покровительства 1енриха IV, вскоре, прибегнув к содействию врагов этого монарха и его сына, выступил против него; то участвуя в заговорах, то пользуясь королевским прощением, он пытался добиться ранга, соответствующего его величию. Во Франции он никогда не имел ни¬
1706. Герцог де Буйон и его обмен
937
какого ранга, а пользовался только теми отличиями, что и все прочие маршалы Франции. Оказавшись на собрании нотаблей в Руане296, которое от- крыл присутствовавший там Генрих IV, маршал де Буйон вознамерился занять место на скамье герцогов, каковые не позволили ему это сделать. Ему не осталось ничего другого, как занять первое место на скамье маршалов Франции, среди которых он был старейшим, но он был до глубины души уязвлен столь бесславно окончившейся попыткой. Другой случай имел место при крещении Людовика XIII, каковое, по желанию Генриха IV, должно было происходить со всевозможной торжественностью. Он назначил маршала де Буйона, хотя тот был гугенотом, в число несущих регалии, ибо гугеноты могли участвовать в обряде крещения, но только не в качестве крестных. Видя, что назначен в число несущих регалии в качестве маршала Франции, маршал стал умолять Генриха IV освободить его от этой чести и без труда получил на то согласие. Он ограничился этими двумя попытками и, появляясь при дворе, не отваживался более на подобные предприятия. Он всегда именовал себя суверенным князем Седана и суверенным герцогом Буйона, но документы и письма подписывал просто: А. де Ла Тур. Жена его, столь же тщеславная и ничуть не менее ловкая, чем муж, провела всю жизнь в Седане, где он умер в марте 1623 года, а она — в сентябре 1642 года.
Их детьми были: два знаменитых брата — герцог де Буйон и виконт де Тюренн, герцогиня де Ла Тремуй, графиня де Руси Ларошфуко (мать графа де Руа, умершего в Англии, куда он удалился), маркиза де Дюра (мать маршалов де Дюра и де Лоржа и графа Февершема), мадам де Ла Муссе (ее муж был из рода Гуайон, как и Матиньоны; эта ветвь угасла; дочерьми же их были мадам де Монтгомери297 и мадам дю Бордаж) и мадемуазель де Буйон, в брак не вступавшая и умершая в 1662 году.
Герцог де Буйон и его обмен Оба сына были не менее отца честолюбивы, ловки и склонны к смутам. Их жизнь, описаниями коей полны исторические сочинения той поры, также являла собой череду дерзких предприятий, каковые им в конечном счете прощались, а их нерушимый союз, согласие и взаимная поддержка не знали себе равных. То, за что месье де Буйон должен был поплатиться головой298, дало ему награду, коей он не удостоился бы, даже если бы спас государство. Кардинал Ма- зарини счел за благо привязать к себе людей такого закала. Он опасался
938
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
нрава не подвластного ему младшего брата и чужеземных союзов, к коим тот мог бы прибегнуть, прикажи он казнить старшего; казнь он заменил величайшими почестями и изряднейшими богатствами и привязал их к себе неслыханными благодеяниями, дабы получить взамен их поддержку в борьбе против могущественных врагов, которые, по признанию Гастона и Месье Принца, хотели навсегда изгнать кардинала из королевства. Поэтому он произвел обмен Седана и Буйона, от коего месье де Буйон получил всю возможную выгоду, отказавшись лишь от суверенитета, совсем недавно и самовольно присвоенного, каковой он был не в состоянии поддерживать, и приобретя взамен графство Эврё с лесами и угодьями, дававшими более трехсот тысяч ливров ренты, и герцогства Альбре и Шато-Тьерри вместе с титулом герцога и пэра и новым во Франции рангом иностранного принца. Он получил таким образом уделы двух «сыновей Франции» и тот, которым владел Генрих IV до того, как стал королем Франции299. Хотя владение, именуемое графством д’Овернь, было вполне заурядным и совершенно обособленным от провинции Овернь, где оно располагалось, месье де Буйон пожелал иметь и его, и кардинал Мазарини пошел ему навстречу, забрав сие графство у тогдашнего владельца и включив в обмен. Обмен был произведен в марте 1651 года, в самый разгар смуты, а месье де Буйон умер 9 августа 1652 года в Понтуазе, куда прибыл вместе с двором, где обладал безграничным влиянием на Королеву и кардинала Мазарини, входил в состав ближайшего Совета и вотчвот должен был быть назначен сюринтендантом финансов. Ему не было еще пятидесяти лет; отец его дожил до шестидесяти восьми лет. Его жена, красивая, добродетельная, мужественная, честолюбивая и очень ловкая, дочь графа Берга, губернатора Фрисландии, пережила его лишь на пять лет. Именно этот герцог де Буйон стал именоваться принцем в Италии300, прежде чем благодаря обмену получить сей титул во Франции. Он командовал там войсками Папы, который стал в Риме обращаться с ним как с сувереном и удостоил права сидеть в своем присутствии. Впоследствии он сумел и в других местах воспользоваться сим великим отличием, дабы облегчить себе путь к достижению желаемого; однако Парижский парламент, ошеломленный огромностью обмена и к тому же не знавший иных принцев, кроме принцев крови, не решился на регистрацию оного обмена, каковой нет и поныне;301 Буйоны же с тех пор неизменно пользовались богатствами и почестями.
1706. Месье де Тюренн
939
Месье де Тюренн Месье де Тюренн, чьим деяниям, репутации и
интригам его дом был обязан тем высоким положением, коего он достиг к моменту смерти его старшего брата, почти неестественно скромный в том, что касалось его личных заслуг, с ревниво-щепетильной гордостью относился к своему мнимому титулу принца, скрывая сие, однако, под непритязательностью одежды, обстановки и экипажей, подобно тому как художник пользуется тенью для большего эффекта картины. На протяжении всей своей жизни он не упускал ничего, что могло бы подчеркнуть блеск его титула и упрочить положение семьи. Брат его оставил пятерых сыновей и четырех дочерей; все они конечно же были принцами и принцессами, хоть и недавно испеченными. Пользуясь беспримерным уважением и влиянием благодаря своим заслугам, военным и политическим талантам, месье де Тюренн сумел по большей части обеспечить их будущность. Он устроил брак девицы Манчини, одной из племянниц Мазарини, задуманный еще при жизни кардинала, с герцогом де Буйоном, своим племянником, прибегнув для этого к поддержке герцога де Вандома, графини де Суассон (от которой Король, можно сказать, не отходил тогда ни на шаг, так что она была как бы центром двора), близких свойственников (принц де Конти, а за пределами королевства — герцог Моденский и коннетабль Колонна)302, — и приданое было богатым. Герцог де Жуайёз, отец последнего герцога де Гиза303 (того, который удостоился чести вступить в брак с мадемуазель д’Алансон), умер в 1654 году, оставив только этого четырехлетнего сына и вакантные должности главного камергера и генерального полковника кавалерии. Это было время наибольшего влияния месье де Тюренна при дворе. Он только что спас его в Блено от неожиданно нагрянувшего из Гиени войска Месье Принца304, которому удалось бы похитить Короля, Королеву и кардинала Мазарини, если бы не стремительность и блистательное военное искусство месье де Тюренна. Дав бой в предместье Сент-Антуан305, он прогнал Месье Принца из окрест- ностей Парижа, а затем и из самого Парижа; тот был вынужден удалиться во Фландрию, а его приверженцы полностью утратили свое влияние в королевстве. Взятие в 1653 году Ретеля и Музона придало новый блеск славе месье де Тюренна. Наконец, в 1654 году он прорвал линию траншей под Аррасом, где находился сам Месье Принц, коему лишь с большим трудом удалось отступить, бросив всю артиллерию, боеприпасы и обозы, достав¬
940
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ленные для осады. Находясь на вершине славы и осознавая свою незаменимость, месье де Тюренн пожелал получить наследство герцога де Жуайёза, и кардинал Мазарини не отказал ему в этом. Себе он взял должность генерального полковника кавалерии, а для герцога де Буйона, коему тогда было всего тринадцать лет306, заполучил должность главного камергера. Нетрудно догадаться, что месье де Тюренн стал полновластно командовать кавалерией. Что же касается его племянника, то коронная должность, коей дядя для него добился, не только обеспечивала ему огромную поддержку, но и благодаря тому месту близ Короля, каковое исполняющий ее занимает даже на королевских заседаниях Парламента, позволяла ему выпутываться из затруднений, возникавших из-за его упорного желания считаться суверенным князем, как он именовал себя, не считаясь с тем, что сей титул был уступлен Королю в результате обмена; кроме того, сия должность, позволяющая тому, кто ее исполняет, находиться рядом с Королем повсюду и в любое время, была весьма полезна для человека в таком возрасте, как месье де Буйон, который был лишь на три года моложе Короля, и, как мы увидим, спасла Буйонов от катастрофы. Месье де Тюренн, так щедро вознагражденный, продолжал свои подвиги. В 1655 году он взял Ле-Кенуа307, Ландреси, Конде, Сен-Гийен. Сражения 1656 года были еще более искусными, хотя и не столь блистательными308. В 1657 году, когда Король осадил Дюнкерк, а Месье Принц и дон Хуан Австрийский стянули туда все свои силы, чтобы защитить эту важную крепость, месье де Тюренн разбил их в сражении в дюнах309, результатом коего стало взятие Дюнкерка и другие важные события. Эти новые и столь значительные услуги требовали нового вознаграждения. Меч коннетабля — вот к чему стремился наш скромный герой; но робость не позволила кардиналу Мазарини решиться вложить его в столь могущественные и умелые руки. Воспоминание о том, что являли собой последние коннетабли де Монморанси и их предшественники, и даже воспоминание о месье де Ледигьере приводило его в трепет. Он избавился от страха, возродив для месье де Тюренна должность генерального маршала лагерей и армий Франции310, созданную для месье де Ледигьера, когда герцог де Люин, злонамеренно воспользовавшись молодостью Людовика XIII, которому было всего семнадцать лет и который, в силу данного ему воспитания, ни в чем не разбирался, провозгласил себя коннетаблем. 7 апреля 1660 года месье де Тюренн получил эту должность из рук Короля
1706. Виконтство Тюренн
941
в Монпелье, где тот остановился вместе с Королевой, своей матерью, кардиналом Мазарини и всем двором, направляясь в Бордо для заключения брачного союза.
Ловкий обман, касающийся Тогда месье де Тюренн, заняв более высокое по- шишула маршала и виконта ложение, чем маршалы Франции, кои все нахо- де Тюренна дились у него в подчинении, но перестав сам
быть маршалом, не став коннетаблем и не имея права носить соответствующие сему званию знаки отличия, не желал более и маршальских знаков отличия, а посему отказался от изображения жезла на своем гербе и от звания маршала Франции, каковое носил уже более семнадцати лет, и вновь стал называть себя виконтом де Тюренном, как до производства в маршалы. Он всю жизнь подписывался просто: Тюренн или А. де Ла Тур, так что здесь все осталось без перемен. Впоследствии, при изрядном содействии Буйонов, все поверили в этот обман. Все стали думать, что он всегда презирал звание маршала Франции, знаков коего не было даже на его гербе, ибо считал его недостойным ранга и титула принца. Однако нужно было всего лишь вспомнить о маршале де Буйоне, его отце, который был сувереном, если не по праву, то фактически и на деле, и о двух маршалах — де Ла Марке и де Флоранже, отце и сыне, являвшихся оба сеньорами Седана и Буйона; но люди по большей части не заглядывают так далеко, и если дать себе труд кое-что почитать, то нельзя не удивиться тому, какие идеи укореняются в сознании людей.
Виконтство Тюренн Месье де Тюренн добился для виконтства Тю¬
ренн, уже обладавшего немалыми правами, новых привилегий, каковые он мало-помалу сумел увеличить. Под предлогом открытой вражды с месье де Лувуа, который вдобавок к поддержке своего отца, канцлера, и сам обладал немалой властью311, он добился освобождения виконтства от прохода и постоя войск, а при содействии месье Кольбера, своего друга, — от налоговых сборщиков и даже от интендантов. Одним словом, права эти стали как бы регальными312, о чем он никогда не забывал, но столь обременительными для королевства и столь близкими к правам суверенной власти, что Совет Людовика XV, воспользовавшись плачевным состоянием дел месье де Буйона и его недовольством первыми лицами ви-
942
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
контства, купил оное у него за четыре миллиона, и сию сделку по праву сочли накладной для продавца и выгодной для Короля.
Изменение стиля обраще- Коль скоро речь зашла о месье де Лувуа, то вот ния государственных секре- одна история, коей месье де Тюренн сумел вос- тарей и обращения к госу- пользоваться. Государственные секретари в пись-
дарственным секретарям мах к герцогам всегда использовали обращение
монсеньор, и именно стараниями и авторитетом государственных секретарей той поры удалось добиться изменения этого обычая. По чистой случайности сохранились три письма (от 2 ноября 1663 года, 13 сентября 1665 года и 5 февраля 1666 года) месье Кольбера — в ту пору министра и генерального контролера финансов313, который соблюдал тот же церемониал, что и государственные секретари (сам он получил сей пост в 1669 году), — отправленные моему отцу в Блэ314, в коих он в начале, в середине и в конце ставит обращение монсеньор перед его именем. Месье де Лувуа, вознесенный на вершину власти и влияния, убедил Короля, движимый гордыней, что подобный стиль неприемлем ддя тех, кто, в силу занимаемой должности, отдает приказания и пишет от его имени, и сам отказался от этого обращения; но он не осмелился ни затронуть Лотарингский дом (коему придавали особый блеск почетный брак месье де Гиза, еще живое воспоминание о графе д’Аркуре и блистательное положение Месье Главного, его сына), ни тем более вызвать гневное возмущение мадемуазель де Гиз, столь влиятельной и столь уважаемой, или, не дай бог, — Месье, находившегося в полном подчинении у кавалера Лотарингского. Сие было одним из результатов четырнадцати возведений в ранг герцогства-пэрства в 1663 году и четырех других — в 1665 году, равно как и следствием слабости и разобщенности старых и новых герцогов. Месье де Тюренн, уведомленный об этом замысле и об исключении, сделанном для Лотарингского дома, с коим он имел равные права на ранг и почести, явился к Королю и так громко и решительно возмущался заговором, составленным его врагом с целью унизить его, что добился сохранения для своего дома обращения монсеньор со стороны государственных секретарей, чего Ро- ганы, имеющие тот же ранг, что и Буйоны, не удостоились, — и даже мадам де Субиз, при всем своем влиянии, так никогда и не удалось этого добиться.
В завершение истории с государственными секретарями нужно сказать, что месье де Лувуа не остановился на достигнутом. Прибегнув к не менее
1706. Буйонам категорически отказано в титуле принцев...
943
грубой лести, он добился от Короля согласия на то, что всякий, не являющийся герцогом, принцем или коронным сановником, должен будет в письмах обращаться к нему монсеньор, от него сей обычай перешел к другим государственным секретарям; и удивительно то, что требовал он этого лишь от людей высокородных и никогда — от духовенства или судейских. Многие из благородных людей отказывались исполнять сие распоряжение, и это их губило. Месье де Лувуа преследовал их повсюду, а Король добавлял к этому всевозможные знаки немилости. Избежать данного требования не удавалось никому, и все покорно терпели это иго, к коему государственные секретари добавили изменения подписи в своих письмах к нетитулованным особам, подчеркивающие неравенство с собою этих последних315. Так продолжалось до тех пор, пока после смерти Людовика XIV звезда государственных секретарей не закатилась.
Месье де Тюренн женил своего племянника графа д’Овернь на единственной дочери и единственной наследнице принца Гогенцоллерна, по жене — маркграфа Берген-оп-Зом. Это обширное владение в Голландии, еще множество других богатств и союз с иностранным домом, вкупе с иностранным родством матери и бабки, создавали, по мнению виконта, прочное положение его младшему племяннику, каковое в свое время могло дать немалые преимущества. Он не замедлил приобщить его к своим должностям генерального полковника кавалерии и губернатора Лимузена. На стр. 155 говорилось316, с какой ловкостью он и его третий племянник317 поставили Короля перед необходимостью назначить этого последнего кандидатом на кардинальский сан, и монарх еще считал, что легко отделался от их настояний, дав ему в придачу два года спустя еще и должность главного священника; таким образом, кардиналом он стал в двадцать пять лет, а главным священником — в двадцать семь. Вот такое положение сумел обеспечить месье де Тюренн своему дому, трем своим племянникам и себе самому.
Буйонам категорически отказано в титуле принцев при заключении брачного контракта между месье д Эльбёфом и мадемуазель деБуйон
Но среди всего этого блеска и великолепия ему суждено было испытать некоторые огорчения: два его последних племянника, кичившиеся своим блистательным положением, были убиты на дуэли, и месье де Тюренн был до глубины души уязвлен тем, что, выдавая их сестру замуж за
944
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
месье д’Эльбёфа, встретил категорический отказ лотарингцев признать за нею и ее родней титулы принцев и принцесс; все переговоры о браке были прерваны, но лотарингцы твердо стояли на своем. В конце концов месье де Тюренн уступил и согласился на заключение этого брака, удрученный, однако, теми пересудами, каковые сия история вызвала в свете. Позже ему удалось выдать другую свою племянницу за брата курфюрста Баварского, но оба супруга умерли бездетными. Я не знаю, был ли Баварский дом так же щепетилен, как и Лотарингский, и сохранил ли последний свою щепетильность при заключении брачного контракта месье де Буйона, отца нынешнего, с его третьей женой318, дочерью графа д’Аркура, впоследствии именовавшегося графом де Гизом.
По повелению Короля титул принца отсутствует на надгробной плите месье де Тюренна; причины, по которым там нет ни эпитафии, ни даже его имени
Слава месье де Тюренна и уважение к нему Короля оставались неизменными до конца его жиз-
г 319
ни, и всем известно, как оная завершилась0 Торжественность погребальной церемонии и великолепие его усыпальницы не имеют ни малейшего отношения ни к его происхождению, ни к чему бы то ни было из его внешних приобретений; это было данью его военным доблестям и гибели от пушечного ядра на поле брани во главе армии. Король категорически запретил, чтобы на его гробнице в Сен-Дени упоминался титул принца; вот почему его племянники, установившие ему в великолепной капелле этой церкви величественную усыпальницу320, отказались от какой бы то ни было эпитафии, так что догадаться, что здесь покоится месье де Тюренн, можно лишь по его изображению, такому же, как на всех его портретах, и его гербу, не имеющему иных украшений, кроме герцогской короны и воинских доспехов. На надгробной плите нет ни стихотворной строки, ни хвалебного слова, ибо, не осмелившись упомянуть сей драгоценный титул принца, не желали и показать, что намеренно избегают этого.
Когда и почему слово Именно при этик двух знаменитых братьях имя
«Овернь» было добавлено д’Овернь начали мало-помалу присоединять к имени Ла Тур к имени Ла Тур321. Ла Туры имеются и в Лимузе¬
не, и в Дофинэ, и в других провинциях, но это
1706. Когда и почему слово «Овернь» было добавлено к имени Ла Тур
945
не те, о которых здесь идет речь, и все они имеют разные гербы и не связаны между собой никакими родственными узами. Поначалу слово «д’ Овернь» добавлялось ради отличия и ради того, чтобы показать, о ком именно идет речь; позже возникла двусмысленность: употребление этого слова с намерением сделать его частью фамилии обнаружило истинную суть замысла. Кардинал де Буйон объявил себя потомком по мужской линии прежних графов провинции Овернь, младших сыновей герцогов Гиеньских, и сделал все возможное, чтобы найти в аббатстве Клюни, основанном этими принцами322, необходимое подтверждение своих химерических претензий. Замысел сей возник у него, конечно, гораздо раньше. Мы уже видели, как откровенно стремились они, посредством обмена, приобрести, о чем уже не раз говорилось, это заурядное владение, именуемое графством Овернь. Второй сын герцога де Буйона, осуществившего этот обмен, носил это имя. Они рассчитывали на смешение в сознании большинства людей названия заурядного, не имеющего никаких отличий владения с названием самой провинции, надеясь таким образом убедить всех, что их род, раз уж они носят это имя и титул, ведет начало от прежних графов провинции Овернь, — подобно тому как многие пребывают в уверенности, что Монморанси являются первыми баронами королевства, потому что обладают титулом первого барона Франции, то есть Франции как провинции размером с пятачок, расположенной вокруг Монморанси и аббатства Сен-Дени (от коего зависело Монморанси), называемого по его местоположению Сен-Дени-во-Франции. Итак, называть дом Буйонов просто Л а Турами, как всегда и везде именовали себя их предки, означало не просто задеть, но оскорбить кардинала де Буйона; следовало, подчеркивая главное слово, говорить Л a Typ ff Овернь и ни в коем случае не употреблять слишком прозрачное выражение «Ла Тур в Оверни», ибо сие не прощалось. В конце концов они поняли, сколь ненадежен ранг, который как был дан, так и может быть отнят, — с той разницей, что для отнятия есть все основания; ранг, не основанный на происхождении, ибо никто из предков на такое не претендовал и ничем не отличался от других сеньоров, не имеющих ни титула, ни коронной должности. Они не могли скрывать от самих себя, что владение, даже законное, Седаном и Буйоном никогда не давало прав или оснований претендовать на какой бы то ни было ранг или отличие ни во Франции, ни где бы то ни было в Европе (тем более что Буйоны даже не вели свое происхождение от законных вла¬
946
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
дельцев), — равно как и не могли забыть, каким образом их отец и дед оные владения получили. Но даже их величайшее приобретение — ранг, коего они сумели добиться323, — казалось им весьма ненадежным. Ведь сей ранг был неизвестен во Франции и не применялся даже к отпрыскам действительно суверенных домов вплоть до времени Гизов, коим понадобилось немало ловкости и могущества для постепенного утверждения сего ранга, каковой, следовательно, весьма легко мог быть утрачен. Тем большая опасность утраты этого ранга существует для добившихся его так недавно и с таким ничтожным для того основанием обычных сеньоров, каковые не могут отыскать во тьме веков такого старейшину их рода, который был бы истинным сувереном, каким и сейчас является для Гизов герцог Лотарингский.
Бриудский картулярий И вот среди этих тревог и опасений им улыбнулась нежданная удача. Кардиналу де Буйону представили старый картулярий Бриудской церкви324, пылившийся там в безвестности на протяжении нескольких веков. Сей изъеденный временем пергамент содержал неопровержимые доказательства того, что род Ла Туров ведет свое происхождение от древних графов Оверни, младших сыновей герцогов Гиеньских. Кардинал де Буйон был не столько удивлен, сколько восхищен тем, что получил в свое распоряжение такой достоверный документ, ибо сие было даже важнее, чем то, о чем он свидетельствовал. Уже давно движимый сперва заботой о собственной репутации, а затем и надеждой доказать свои химерические претензии, он постарался привлечь к себе всех, каких мог, знатоков древностей. Иезуиты во все времена были ему преданы, да и сам он питал к ним безграничную доверенность, и даже в разгар ссор с монахами аббатства Клюни он старался ничем не ущемить интересы ученых трех французских конгрегаций Ордена Святого Бенедикта325. Балюз, собравший огромную и великолепную библиотеку месье Кольбера, который всегда покровительствовал изящной словесности и наукам, стяжал себе известность и приобрел множество друзей, представляя министру ученых и добиваясь для них милостей. После смерти своего патрона он упрочил свою репутацию публикацией множества трудов326. Кардинал де Буйон привязал его к себе пенсионами и бенефициями. Балюз был большим знатоком исторических и генеалогических древностей, а его открытия и критические соображения всегда высоко ценились.
1706. Кардинал де Буйон приказывает изготовить картулярий
947
История рода ff Овернь, Однако нельзя сказать, чтобы его считали со- написанная Балюзом вершенно неподкупным. Желание угодить но¬
вому господину обесчестило его. Он составил генеалогию рода д’Овернь, то есть Ла Туров (чье имя мало-помалу исчезало, уступая место фальшивому), и в результате оказалось, что по мужской линии род ведет свое происхождение от древних графов Оверни, младших сыновей герцогов Гиеньских.
Кардинал де Буйон прика- Действия по распространению подлога должны зывает изготовить карту- быть очень хорошо согласованы, но опасно, лярий для выгиеупомянутой если они будут слишком хорошо согласованы; истории нужно умело найти золотую середину, дабы
ввести в заблуждение внешней простотой, которая одновременно и удивляет и убеждает. Об этотто риф и разбился прекрасный замысел. Трудно было себе представить документ, более похожий на этот картулярий, чем новая генеалогия, содержащая не известные до сих пор сведения; и хотя картулярий должен был сохраняться в полной тайне, пока Балюз сочинял свой труд, и о его существовании еще никому не должно было быть известно, и то и другое оказалось готово одновременно. Тем не менее было сочтено разумным, прежде чем публиковать «Историю дома д’Овернь», обнародовать картулярий и посмотреть, какое он произведет впечатление. Для пущей надежности кардинал де Буйон притворился смущенным и делал вид, что не может поверить в подлинность столь важного документа. Он откровенно делился своими сомнениями со всеми известными ему учеными327 и просил их внимательно изучить сей документ и не позволить его одурачить; но при этом он добавлял с са- модовольно-вожделеющим видом, что происхождение его дома именно таковым и считалось во все времена, хотя — вот удивительное противоречие! — вплоть до маршала де Буйона никому из его рода сия мысль не приходила в голову, и если впервые она возникла у его отца и дяди, как можно предположить по их желанию всенепременно обладать землей, именуемой графством Овернь, и по присоединению слова «д’Овернь» к имени Ла Тур, то все же они не осмелились заявить об этом во всеуслышание, как можно было бы ожидать от людей, обладавших таким блеском, славой, влиянием и властью, как они. С просьбой высказать свое мнение обрати¬
948
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
лись и к другим ученым, малоизвестным и продажным, дабы первые знатоки могли затем привлечь их к совместному изучению документа. Балюз научил их, что и когда им следует говорить, и сам открыто пустил в ход всю свою славу и всю ловкость ума, изощренного в столь важной и деликатной материи. Подлинные же исследователи то ли ошиблись, то ли позволили подкупить себя, то ли, что наиболее вероятно, всё поняли, но не пожелали навлечь на себя ненависть кардинала и всего его дома из-за предмета, каковой в представлении людей, ведущих жизнь замкнутую и не знающих ничего, кроме своих книг, никого не задевал и ни для кого не имел значения; они высказались в поддержку подлинности картулярия, и отец Мабий- он, бенедиктинец, известный всей Европе ученостью и чистосердечием, присоединился к мнению всех прочих. Заручившись поддержкой стольких ученых, список коих венчало имя Мабийона, кардинал де Буйон, отбросив всяческие опасения, принялся рассказывать друзьям о своей драгоценной находке и особенно о том, какие меры предосторожности он принял, чтобы не обмануться относительно ее подлинности, полагая тем самым убедить в оной и всех прочих. От его друзей новость стала известна и другим людям, а вскоре, как он и рассчитывал, — Парижу и двору. Все поздравляли его с такой счастливой находкой, причем большинство — с намерением позабавиться, наблюдая за его физиономией, каковая являла собой даже не смешение, а хаос безграничного тщеславия, лицемерной скромности и прорывавшейся помимо его воли безмерной радости. Дабы все выглядело правдоподобно, между сим открытием и публикацией «Истории Оверни» нужен был некоторый промежуток времени, дабы эти два события были как можно меньше связаны между собой в глазах света.
Де Бар арестован за подлоги Но, к несчастью, де Бар, бродяга, якобы откопавший сей картулярий, представленный им кардиналу де Буйону, был тем временем арестован и по распоряжению Палаты Арсенала посажен в тюрьму за подлоги328. Событие это привлекло к себе внимание, обеспокоило Буйонов, а главное, поставило под сомнение подлинность картулярия и заставило изучать его с особой пристальностью. Ученые, не связанные с Буйонами, оспорили его подлинность и повели дело так, что де Бара, арестованного за другие фальшивки, обвинили и в этой. Ла Рейни, столь грозный для настоящих преступников своей
1706. Чтобы прекратить это дело, герцог де Буйон признается во всем Королю... 949
проницательностью и своими талантами, равно как и опытом общения с заключенными Бастилии и Венсеннского замка в качестве начальника полиции, обязанности коего он так безупречно исполнял, будучи на сей раз назначен, в качестве судьи прежних времен, президентом Палаты Арсенала, приказал допросить де Бара относительно Бриудского картулярия. Последний защищался, как мог, но у него вырвались кое-какие признания, побудившие подвергнуть его еще более пристрастным допросам.
Буйоны ходатайствуют Тогда, поняв, что обман вот-вот выплывет нару- за де Бара жу, Буйоны забили тревогу. Они сделали все воз¬
можное, чтобы отвести от себя удар. Сначала, стыдясь огласки, они действовали скрытно; но, видя, что суд продолжает расследование по всей строгости, что уязвленные и обманутые ими ученые подняли шум, что всеобщее возмущение нарастает, они стали открыто ходатайствовать за де Бара, используя для этого все свое влияние. В конце концов непреклонность Ла Рейни и негодование, коего не могли сдержать прочие судьи Палаты Арсенала, вынудили Буйонов прибегнуть к крайнему средству.
Чтобы прекратить это де- Месье де Буйон, которого Король любил, при- ло, герцог де Буйон призна- знался государю, что не хотел бы ручаться, что
ется во всем Королю, а аббат его брат-кардинал не способен, в тайне от них ff Овернь — судьям всех, попытаться выдать сомнительные факты
за достоверные, и, зная, сколь чувствителен Король к выражению ему доверия, добавил, что, полностью отдаваясь в его власть в таком деликатном вопросе, он умоляет остановить дело из сострадания к тем, кто в оном вовсе не замешан, а виновен лишь в излишней доверчивости к брату, и, по крайней мере, оказать им милость, избавив их от позора быть незаслуженно упомянутыми среди виновных. Король, из дружбы к месье де Буйону, пренебрег необходимостью наказать тех, кто оскорбил общество обманом, и удовлетворил его просьбу. Тем временем аббат д’Овернь, много лет спустя ставший, ко всеобщему возмущению, кардиналом, не пренебрегая ничем в своих ходатайствах, не постыдился сказать судьям, чтобы склонить их к милосердию, примерно то же самое, что месье де Буйон сказал Королю.
950
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Уличенный де Бар призна- От де Бара, обвиненного и уличенного в изго- ется в суде, что изготовил товлении картулярия Бриудской церкви, не ста- картулярий, который ли требовать более того, в чем он признался признали фальшивым, а его, в суде, — чтобы, по отданному Л а Рейни распо- следовательно, — виновным ряжению Короля, не позволить обвиняемому в подлоге. Причина стран- говорить о кардинале, а может быть, и еще кое ного приговора, вынесенного о ком из Буйонов. Картулярий был объявлен де Бару фальшивкой, изготовленной этим мошенником,
каковой, по вышеупомянутой причине, был приговорен не к смерти, а к пожизненному заключению329, ибо другие подделки, за которые он был первоначально арестован, не шли ни в какое сравнение с этой.
История дома ff Овернь, Нетрудно себе представить, что эта история на-
написанная Балюзом, делала много шума; гораздо труднее объяснить
опубликована сразу же после тот факт, что Буйоны, коих она должна была по- этих событий ставить в весьма затруднительное положение,
осмелились пятнадцать месяцев спустя просить месье канцлера разрешить публикацию «Истории дома д’Овернь» и получили от него на то согласие330. Мои личные соображения по этому поводу были бы слишком резкими и увели бы меня в сторону от главной темы; следует лишь сказать, что в свете были этим до крайности возмущены и что такой объемистый и основательный труд, единственным фундаментом коему послужил вышеупомянутый картулярий, — труд, появившийся сразу же после скандального разоблачения подложности последнего, — не мог не показаться всем и каждому столь же фальшивым, как и картулярий, на котором, как полагали, он был основан. Таково было всеобщее мнение, обесчестившее Балюза до такой степени, что многие ученые и кое-кто из друзей отвернулись от него, что внесло полнейшую сумятицу в это дело. В свое время мы увидим, что сталось с этой прекрасной книгой.
Восполнив эти два упущения, одно, касающееся дома Роганов, другое — дома Буйонов, вернемся к тем событиям, которые мы ради этого оставили.
Отмена новогодних подар- Сложное положение дел, которое потребовало ков и сокращение пенсиона значительного увеличения военных расходов, мадам де Монтеспан вызванных потерями в войсках и утратой тер¬
риторий, заставило Короля в последние два- три года сократить, а затем и отменить новогодние подарки «сыновьям» и «дочерям Франции», каковые составляли изрядную сумму. В первые дни года королевская казна всегда доставляла Королю на подарки тридцать пять тысяч луидоров, независимо от их стоимости на тот момент1. В этом, 1707 году он уменьшил для себя эту сумму на десять тысяч. Сокращение коснулось и мадам де Монтеспан. С тех пор как она навсегда оставила двор2, Король ежегодно давал ей двенадцать тысяч луидоров, независимо от их стоимости; д’О поручалось каждые три месяца приносить ей по три тысячи. В этом году Король через него же уведомил ее, что отныне может давать ей лишь восемь тысяч. Мадам де Монтеспан не выказала по этому поводу ни малейшего огорчения; она ответила, что опечалена этим лишь из-за бедных, коих она действительно щедро оделяла.
Смерть Ковиссона, его на- Д’Алегру же изрядно повезло: он получил одно
средство из трех генеральных наместничеств Лангедо¬
ка3, оказавшееся вакантным из-за того, что Ко- виссон, не имевший детей, внезапно скончался во время обеда у Месье Главного в Версале. Я рассказывал о Ковиссоне, когда месье дю Мэн распорядился дать ему эту должность4.
952
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Сын Шамийяра приобщен Шамийяр получил еще более щедрый подарок: к его должности государ- его единственный восемнадцатилетний сын ственного секретаря был приобщен к его должности государственно¬
го секретаря. Сделано сие было якобы для того, чтобы избавить отца от необходимости тратить три-четыре часа в день на подписывание различных бумаг; но на самом деле Король был столь же щедр на приобщение к важным должностям, сколь и скуп на приобщение ко всем прочим; он желал, чтобы очень молодые люди служили ему только в важнейших делах, — дабы показать таким образом, что для управления оными он нуждается лишь в самом себе. Руководствуясь именно этими соображениями, он сделал, помимо приобщения к должностям, ряд странных назначений, имевших тяжкие последствия и для государства, и для него самого. Вышеупомянутая милость оказалась еще одним знаком немилости для маршала де Вильруа, который не только не пожелал по возвращении встретиться с Шамийяром и открыто прервал с ним всяческие отношения, но и запретил герцогу де Вильруа видеться с ним, что очень огорчило Шамийяра и вызвало крайнее неудовольствие Короля.
Необычны£ визиты, Желая угодить ему, Монсеньор и месье герцог
нанесенные Шамийяру Беррийский отправились после обеда к мадам
Шамийяр, дабы засвидетельствовать свое почтение ей и всему семейству, а мадам герцогиня Орлеанская, которая, как я о том упоминал в другом месте, отказалась наносить кому бы то ни было визиты, на сей раз смирила свою гордыню и тоже явилась к мадам Шамийяр.
Низкопоклонство дю Бура Вскоре после того сын Шамийяра отправился
осматривать крепости, расположенные близ границ Фландрии и Германии. Граф дю Бур, много позже ставший маршалом Франции, не постеснялся во время этой поездки предложить ему свои услуги (каковые были приняты) в качестве Ментора5. Вряд ли можно было выбрать для него лучшего наставника. Самое же удивительное то, что все почести, какие оказываются принцам крови, или даже большие, нимало не вскружили голову юноше, вовсе не утратившему трезвости суждений, и этот, как его правильно следует назвать, ученик возвратился таким же скромным, услужливым и почтительным, как будто не был сыном всемогу¬
1707. Смерть и семья принца Людвига Баденского
953
щего министра и сам не был государственным секретарем; где бы он ни находился, он везде умел внушить к себе любовь.
Смерть короля Португалии При дворе в течение полутора месяцев соблюдали траур по случаю кончины короля Португалии. От первой жены у него была только одна дочь, которая умерла незамужней прежде него. История этого брака и катастрофа, постигшая короля, его брата6, так хорошо известны, что я не стану здесь ничего об этом говорить. У него было много детей от второй жены, сестры императрицы, дочери и сестры курфюрстов Пфальцских — герцогов Нёйбургских.
Смерть и семья принца Человек, являвшийся менее великим государем, Людвига Баденского но гораздо более знаменитый, принц Людвиг
Баденский умер в это же время на пятьдесят втором году жизни. Он был сыном ничем не знаменитого Фердинанда Максимилиана, маркграфа Баденского, и дочери принцессы Кариньяно, последней принцессы крови из ветви Бурбон-Суассон. Максимилиан Фердинанд женился на ней в Париже в 1653 году7, и два года спустя родился принц Людвиг Баденский, крестным отцом которого стал Король. Принцесса Баденская в течение долгих лет была придворной дамой Королевы, не претендуя ни на какие отличия по сравнению с прочими герцогинями и принцессами, обосновавшимися во Франции, и никогда оных не имела; она исполняла, соблюдая положенную очередность, свои обязанности при Королеве, как и другие титулованные придворные дамы. Она была изгнана вместе с принцессой Кариньяно, своей матерью, за интриги, столь, однако, давние, что здесь нет нужды рассказывать о них. Принц Баденский, не слишком довольный женой, в 1658 году, взяв с собой сына, удалился в свои владения, где и умер в следующем году8 из-за раздробившего ему руку выстрела, последовавшего, когда он оперся на ружье. Его младший брат, принц 1ерман Баденский, поступил на службу к императору; он стал первым имперским комиссаром сейма в Регенсбурге, губернатором Яварина, фельдмаршалом, председателем Военного совета, самым умным и влиятельным членом Тайного совета императора. Он был соперником знаменитого герцога Лотарингского, чье значение сумел принизить и, отстранив от дел, спровадил его в Тироль и держал там, сколько мог. Женат принц Герман не был и умер
954
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
в 1691 году. Именно он позаботился о своем племяннике и помог ему поступить на службу к императору. Тот стал фельдмаршалом, как и его дядя, и одержал в Венгрии важные победы над турками в сражениях при Ягодине, Нише, Видине9, Саланкемене, где сложили голову великий визирь Кё- прюлю и более двадцати тысяч турок10. С тех пор Людвиг Баденский почти всегда командовал имперскими армиями на Рейне и по справедливости считался одним из величайших полководцев своего времени. В 1690 году он женился на одной из двух дочерей последнего из герцогов Саксен-Лауэн- бургских — на сестре вдовы последнего из великих герцогов Тосканских Медичи11, а ее род, между прочим, был первым и самым старинным домом в Германии12. От этого брака родились два сына и дочь13. Старший должен был вступить в брак с нашей Королевой14, но, когда все уже было готово к церемонии бракосочетания, принцесса Баденская узнала о смерти единственного сына принца Шварценберга, который, что весьма редко случает- ся в Германии, оставил свою сестру единственной наследницей огромного состояния. Наша Королева, прожив некоторое время при принцессе Баденской, желавшей воспитать будущую невестку по собственному вкусу, была отправлена восвояси, помолвка ее — расторгнута, а женой стала дочь Шварценберга. Некоторое время спустя после свадьбы принцесса Баденская, которая была весьма благочестива, отправилась к принцу Шварценбергу и так умело взялась за дело, что сумела помирить его с женой, с коей у него уже давно были столь скверные отношения, что она жила отдельно. В результате этого примирения родился сын, появление коего низвело молодую принцессу Баденскую (в том, что касалось состояния) до обычного положения всех девушек из хороших домов в Германии, а свекровь ее повергло в величайшее уныние. Младшему брату молодого принца Баденского была предназначена духовная карьера, а сестра их вышла замуж за месье герцога Орлеанского и умерла родами, произведя на свет месье герцога де Шартра15. Ее все любили и очень сожалели о ее кончине. Жизнь ее в этой стране, несмотря на кротость, ум и добродетель, отнюдь не была счастливой.
Почести, оказанные В начале этого года герцог Мальборо, которому
Мальборо император даровал прекрасное и богатое владе¬
ние в Германии и титул князя Империи, был
1707. Рождение второго герцога Бретонского
955
объявлен генеральным викарием эрцгерцога в Нидерландах. Этот шаг вызвал немалое удивление по причине различия вероисповедания, а особенно потому, что он исходил от Австрийского дома, который всегда так подчеркивал свое католическое рвение, каковое служило прикрытием для множества его замыслов и деяний. Правда, Мальборо отказался и не пожелал из-за столь эфемерной должности стать предметом нападок в Англии.
Странные встречи Но что вызвало гораздо большее удивление, так
это встреча близ Лейпцига между королем Швеции и королем Польши, которого первый недавно вынудил отречься и признать вместо себя королем Станислава Лещинского; сам же шведский король теперь жил как суверенный владыка в Саксонии и выкачивал оттуда сокровища. Однако тем дело не кончилось; еще большее удивление вызвала последовавшая сразу же за этой еще одна встреча, на сей раз — между двумя королями Польши16.
Курфюрст Кёльнский руко- Курфюрст Кёльнский, не имевший никакого положен в сан епископа священнического сана, пожелал наконец полу-
ит, д. чить его. Архиепископ Камбрэ прибыл к нему
в Лилль и в течение пяти дней посвятил его в четыре малых чина: иподиаконство, диаконство, рукоположил в священники и, наконец, возвел в сан епископа. Впоследствии курфюрст стал с удовольствием исполнять церковные обязанности, а особенно нравилось ему служить мессу и отправлять божественную литургию в полном облачении.
Рождение второго герцога Восьмого января в субботу, около восьми часов
Бретонского утра, мадам герцогиня Бургундская благополуч¬
но и очень быстро разрешилась от бремени. Радость по случаю рождения второго герцога Бретонского была огромна, но Король, уже потерявший первого, запретил все торжества, на каковые при его рождении были потрачены огромные суммы. Он написал герцогу Савойскому17, дабы уведомить его об этом событии, несмотря на войну с ним и множество поводов для крайнего неудовольствия, и получил ответ с изъявлениями радости и благодарности.
956
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Смерть Септ-Эрмипа Сент-Эрмин, брат графини де Майи18, гардероб-
мейстерины мадам герцогини Бургундской, умер в Версале, и многие сожалели о его кончине. Он был хорошим офицером, бригадным генералом и инспектором. Это дало повод отныне инспектировать кавалерию и драгун порознь, как того всегда желали маршал де Тессе и герцог де Гиш в их бытность генеральными полковниками драгун. Куаньи повезло в этом отношении больше, чем им.
Смерть мадам деМонгон. Мадам де Монгон, придворная дама мадам гер- Мадам деЛавальер получа- цогини Бургундской, умерла в Оверни, куда от- ет должность придворной правилась посетить владения и семью своего дамы мужа. Я достаточно говорил о ней и о ее матери,
мадам д’Эдикур, рассказывая о создании двора мадам герцогини Бургундской19, так что сейчас к уже сказанному могу лишь добавить, что она была льстива, вкрадчива, весела, язвительна и насмешлива, чем изрядно забавляла Короля, мадам де Ментенон и мадам герцогиню Бургундскую, хотя порой и выводила их этим из себя. Сие, однако, не мешало ей иметь друзей, которые сожалели о ее кончине. Место ее желали занять все, имевшие для этого хоть какие-нибудь основания. Ноаи сумели заполучить его для дочери главы их рода — мадам де Лавальер, которая одна имела больше ума, характера и умения плести интриги, чем все Ноаи вместе взятые. Любезная, когда она того желала, она была раздражительна и груба от природы в гораздо большей степени, чем ее отец, который тоже отнюдь не отличался кротостью нрава.
Брак Гондрена с дочерью Также в январе этого года они устроили шестой
маршала де Ноая брак, имевший немалые последствия для обоих
семейств, — брак своей шестой дочери с Гондре- ном, старшим сыном д’Антена, который отдал ему Бельгард с десятью тысячами ливров ренты, а мадам де Монтеспан подарила им на сто тысяч франков драгоценностей. Ноаи сделали им на сто тысяч экю разных подарков и обеспечили их содержанием на ближайшие десять лет. Поведение герцогини де Ноай немало смущало их. Они старались, по возможности, держать ее взаперти; характером она была в отца, а ее должность придворной дамы постоянно ставила их перед затруднительным выбором:
1707. Смерть графа де Грамона; его характер
957
позволить ей куда-либо пойти или (гораздо чаще) воспрепятствовать этому. Все это досаждало мадам де Ментенон; в конце концов они заставили ее уступить эту должность золовке. Кто мог тогда сказать Королю, что новая придворная дама однажды выйдет замуж за месье графа Тулузского и станет при его, Короля, преемнике играть ту роль, каковую играет сейчас?
Смерть графа де Грамона; Граф де Грамон умер в Париже, где бывал край- его характер не редко, в конце этого января, более чем вось¬
мидесяти шести лет от роду, сохраняя до восьмидесяти пяти лет, да и после тоже, прекрасное здоровье и ясный ум. Он был единокровным братом маршала де Грамона, мать которого была дочерью маршала де Роклора, а мать графа де Грамона — сестрой обезглавленного в Париже за дуэль Бутвиля, отца маршала-герцога де Люксембурга. Став на сторону Месье Принца, граф последовал за ним во Фландрию, затем отправился в Англию, где, вопреки своему желанию, женился на мадемуазель Гамильтон, к чему его принудили ее братья20, шокированные скандальным характером его влюбленности. Это был человек большого ума, причем ума насмешливого, находчивого, тонкого, человек, безошибочно подмечавший дурные, смешные и слабые стороны каждого и умевший двумя неизгладимыми штрихами обрисовать человека; к тому же он обладал дерзостью делать это прилюдно, в присутствии Короля, и даже предпочтительно перед ним, а не в каком-нибудь ином месте, и ни заслуги, ни знатность, ни милости, ни высокие должности — ничто не могло защитить ни мужчин, ни женщин от его язвительных стрел. Избрав себе сие ремесло, коим он забавлял Короля, одновременно уведомляя его о тысяче неприятных вещей, он приобрел право свободно говорить государю обо всем и обо всех, вплоть до его министров. Ничто не ускользало от этого бешеного пса. А всем известная трусость спасала его от расплаты за укусы. При этом он был бесстыдным мошенником, плутовавшим в открытую, и всю жизнь играл, причем по-крупному. Впрочем, он всегда загребал обеими руками и при этом всю жизнь сидел без гроша, и даже благодеяния Короля, у которого он неизменно вытягивал много денег, не могли обеспечить ему даже видимости достатка. Он даром получил от государя после смерти месье де Навая губернаторство в Ла-Рошели и Онисе, каковое позже очень дорого продал Гасе, ставшему впоследствии маршалом де Матиньоном. Он
958
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
имел доступ первого разряда при королевском пробуждении21 и, можно сказать, дневал и ночевал при дворе. Он не стеснялся гнуснейшим образом заискивать перед людьми (коль скоро у него появлялась в них нужда), которых ранее безжалостно мешал с грязью, и, едва получив от них желаемое, готов был все начинать сначала. Ни данное слово, ни честь настолько не имели для него никакого значения, что он даже сам рассказывал о себе тысячи забавных историй, до такой степени бахвалясь своей гнусностью, что запечатлел ее для потомков в мемуарах о своей жизни22, которые всякий может прочесть, но которые не осмелились бы опубликовать даже его злейшие враги. Одним словом, все было ему дозволено, и он сам позволял себе все. Так он прожил до самой старости. Я не раз говорил о нем, а еще чаще — о его жене23, и рассказывал, как язвительно поздравил он герцога де Сент-Эньяна, когда герцог де Бовилье, его сын, был поставлен во главе Королевского Финансового совета24. Со столь же убийственными словами обратился он к архиепископу Реймсскому, когда тот, потупив голову, выходил из кабинета Короля после аудиенции, данной ему в связи с делом монаха из аббатства Овиллер, о чем я рассказывал на стр. 39125. «Месье архиепископ, — громко и оскорбительным тоном обратился он к нему, — verba volant, но scripta manent*. Я ваш покорнейший слуга». Архиепископ, не сказав ни слова в ответ, смущенно ретировался. В другой раз, когда Король, говоря ему об одном посланце, прибывшем с Севера и уже уехавшем обратно (его посылали с какимччэ поздравлением и неким особым поручением, каковое он очень дурно исполнил), сказал, что не понимает, как можно посылать таких людей, Грамон в ответ заметил: «Вот увидите, государь, это наверняка родственник какого-нибудь министра». Не случалось и дня, чтобы он не бомбардировал кого-нибудь подобным образом. В восемьдесят пять лет, за год до кончины, когда он уже был очень плох, жена заговорила с ним о Боге. Прожив жизнь в полном забвении имени Господа, он был повергнут в изумление упоминанием о святых таинствах. В конце концов, обернувшись к супруге, он спросил: «Но, графиня, неужели все, что ты говоришь, правда?» А после того как она прочла «Отче наш», сказал ей: «Графиня, это очень красивая молитва, кто ее сочинил?» Для религии в его душе не нашлось даже самого крохотного уголка. Его рассказов
слова улетают, <...> написанное остается {лат.).
1707. Смерть мадам де Фронтенак; ее семья и проч.
959
и похождений хватило бы на множество томов, каковые, однако, были бы весьма жалкими, убери из них бесстыдство, остроумные реплики, а порой и гнусную злобу. При всех этих пороках, к коим не примешивалось ни капли добродетели, он полностью подчинил себе двор и держал его в страхе и почтении; а посему двор вздохнул с облегчением, избавившись от этого бича, коего Король всю жизнь отличал и коему оказывал покровительство. Он был кавалером Ордена Святого Духа с 1688 года.
Смерть Ла Барра В это же время умер Ла Барр, о котором так много
говорилось в связи с его ссорой с Сюрвилем26, каковая погубила последнего.
Смерть мадам де Фронте- В это же время мадам де Фронтенак скончалась нак; ее семья и проч. в прекрасных апартаментах в Арсенале, кото¬
рую покойный герцог дю Люд, известный своей галантностью, подарил ей в бытность свою главным начальником артиллерии. В молодости она была очень хороша собой и знала это. Она и мадемуазель д’Утрелэз, которую она поселила у себя, задавали тон в лучшем обществе Парижа и даже при дворе, где никогда не бывали. Их называли Божественными. Действительно, они требовали фимиама, как богини, и в желающих воскурять его им никогда не было недостатка. Мадемуазель д’Утрелэз уже давно не было в живых27. Она родилась в Пуату от бедных и малоизвестных родителей, но, будучи весьма милой и привлекательной, сумела преуспеть благодаря своему уму, гораздо более мягкому по сравнению с властным умом подруги. Последняя была дочерью советника Счетной палаты, который именовал себя Ла Гранж-Трианон. Ее муж, имевший, как и она, мало денег, но, как и она, обладавший умом и приятностью в общении, с трудом переносил властный нрав своей супруги. Чтобы помочь ему освободиться от гнета и получить средства к существованию, их друзья добились его назначения в 1672 году губернатором Канады, где он в течение долгих лет так успешно действовал, что в 1689 году его послали туда снова, и он умер в Квебеке в конце 1698 года. Его дед был первым дворецким и губернатором Сен-Жермена; в 1619 году он стал кавалером Ордена Святого Духа. Он женил своего сына на дочери Реймона Фелипо, государственного секретаря, наследовавшего отцу и брату, а ранее быв¬
960
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
шего государственным казначеем28. Благодаря этому Фронтенак, отец губернатора Канады, стал свояком месье д’Юмьера и месье д’Юкселя. Но, очевидно, сие не имело большого значения, ибо тем же именем и гербом обладал Роже де Бюад, сеньор де Кюсси, ставший привратником Ордена Святого Духа в 1641 году, после Поля Обена; этот Роже, сеньор де Кюсси, умер в 1655 году, а должность занял Жан Обен, сын его предшественника. Мадам де Фронтенак была уже глубокой старухой, но у нее все еще собиралось довольно многочисленное общество. Детей она не имела29 и обладала весьма скромным состоянием, каковое из дружеского расположения оставила Берингену, первому шталмейстеру.
Смерть мадемуазель де Гоэл- Несколько дней спустя мадемуазель де Гоэлло, ло\ ее семья которой уже перевалило за восемьдесят, сконча¬
лась в отеле Субиз, где прожила всю жизнь. Она приходилась сестрой матери месье де Субиза, которая безгранично доверяла ей, и сын получил от нее триста тысяч ливров. У нее была на плечах голова, и отнюдь не пустая. Происходя из рода бастардов герцогов Бретани30, она доводилась также сестрой отцу нынешнего графа де Вертю, последнего из этих бастардов. Ее старшая сестра, мать месье де Субиза, была той самой прекрасной герцогиней де Монбазон, игравшей столь значительную роль в смуте времен малолетства Людовика XIV, мачехой знаменитой герцогини де Шеврёз и мужа той прекрасной и ловкой принцессы де Гемене, которая с их помощью добилась «права табурета», как я о том рассказывал на стр. 15331. Эти три дамы положили начало рангу, коим пользуется дом Роганов, рангу, последний блистательный штрих к которому был добавлен благодаря красоте мадам де Субиз. Мать месье де Субиза, сама мадемуазель де 1оэлло и еще множество других братьев и сестер имели матерью дочь знаменитого Ла Варенна, поваренка, затем повара, затем плащеносца, затем Меркурия при 1енрихе IV. Государь поручал ему секретные миссии в Испании и прочих местах, и этот посланец приобрел равное положение с министрами и заставил считаться с собой знатнейших вельмож, добился возвращения иезуитов и разделил с ними Ла-Флеш. Дочь его, стало быть, приходилась бабкой месье де Субизу, и это родство как раз и могло бы помешать его сыну быть принятым в Страсбургский капитул, а значит, и стать епископом Страсбурга, кабы не подмена в дворянской грамоте, о чем я рас¬
1707. Возвращение мадам де Келюс ко двору; ее характер
961
сказывал на стр. 22132, заключавшаяся в том, что имя Фуке, каковое носил счастливый авантюрист, было опущено, а оставлено лишь имя Ла Варенн, объявленное именем старинного рода из Пуату, с которым Роганы никогда не имели родственных связей и который уже очень давно угас.
Смерть шевалье де Гасе Примерно в это же время второй сын Гасе, став¬
шего впоследствии маршалом де Матиньоном, был убит в Лилле у одной женщины, которую часто посещал и муж которой тотчас же после случившегося скрылся. Отец сумел получить кавалерийский полк погибшего для своего третьего сына, служившего на флоте. Сейчас это маркиз де Матиньон, ставший, как и его брат, кавалером Ордена Святого Духа благодаря Месье Герцогу;33 жена его была придворной дамой, а дочь, коей она передала свою должность, вышла замуж за герцога Фитц- Джеймса. Сие возвышение, коему еще не положен предел, потребовало немалых уловок и интриг и в собственной семье, и в свете, но эти времена выходят за те рамки, коими я намерен ограничиться34.
Безуспешные поиски Нужда, заставляющая как королей, так и част-
золотых жил в Пиренеях ных лиц изыскивать материальные средства,
побудила действовать некоего Родда, который верил сам или уверил других, что обнаружил множество золотоносных жил в Пиренеях. Он тогда же уведомит Шамийяра, будто залежи столь велики, что, имея в своем распоряжении тысячу восемьсот рабочих, он будет поставлять по миллиону в неделю. Пятьдесят два миллиона в год представляли собой отличное пополнение доходов; заверения местных жителей подкрепили эти безумные обещания. Однако тешиться надеждами пришлось недолго: дорогостоящие и упорные поиски не принесли ничего, кроме убытков; дело на том и кончилось, и более о нем не поминали.
Возвращение мадам де Келюс Ранее уже говорилось об изгнании мадам де Ке- ко двору; ее характер люс в Париж и о пенсионе, назначенном ей за
отказ иметь своим духовником отца де Ла Тура. Пока он наставлял ее, она была истинным ангелом, проводила дни в неустанных молитвах, покаянии, благотворительности и одиночестве, горько сожалея о времени, потерянном, как она считала, для Бога, времени,
962
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
которое она проводила в отдохновении в обществе глубоко благочестивых людей, — что вполне могло бы считаться делом богоугодным; правда, она предавалась ему крайне редко. Но как только она оказалась в других руках, любовь к молитве, уединению и благотворительности сменилась скукою. Она стала тайком встречаться с мадам де Ментенон в Версале или Сен- Сире (от чего ранее упорно отказывалась), на ночь, правда, всегда возвращаясь в Париж, а затем начала приезжать в Сен-Жермен, дабы провести там время с герцогом и герцогиней де Ноай. В конце концов мадам де Ментенон, довольная покорностью мадам де Келюс, добилась ее возвращения; она всегда любила ее и была счастлива положить конец ее изгнанию. Мадам де Келюс получила апартаменты, но бывать могла только у мадам де Ментенон и мадам д’Эдшсур. Однако мало-помалу она стала посещать Но- аев в те часы, когда у них никого не было, затем таким же образом — месье д’Аркура, жена которого и покойный Келюс были детьми двух сестер. К ней вернулись ее красота, привлекательность и веселость. Полагая, что она лучше, чем кто-либо, способна помочь ему добиться большего расположения мадам де Ментенон, Аркур решил и сам, через мадам де Ментенон, помочь ей выйти на более широкую арену. Она стала бывать в Марли и была допущена в ближайшее окружение Короля, что явилось с его стороны большой любезностью по отношению к мадам де Ментенон. Он никогда не любил мадам де Келюс, ибо когда-то ему показалось, что она смеется над ним; и, как бы весело ни было в ее обществе, он никогда не чувствовал себя с ней непринужденно, и она, угадывая эту холодность, тоже чувствовала себя скованно в его присутствии. Ей был поручен надзор за герцогиней де Ноай; сострадая к ее заточению, она добилась его смягчения, и постепенно та заняла равное место с прочими придворными дамами. Вскоре комната мадам де Келюс стала местом важных встреч, влиятельнейшие люди стучались в эту дверь и бывали счастливы, если она иногда открывалась для них. Вконец исчерпавшее себя благочестие стало для мадам де Келюс предметом насмешек. Наконец, она вновь встретилась с Мадам Герцогиней и своими прежними знакомыми, вместе с которыми скорбела о том, как уныло прошла ее молодость, рассказывала тысячи историй о самой себе, насмехаясь над своими благочестивыми деяниями. Ее привязанность к герцогу де Вильруа оставалась неизменной, равно как и его — к ней, и она настолько подчинила себе мадам де Ментенон, что та не видела в их
1707. Уния Шотландии с Англией
963
встречах ничего дурного. А под конец у нее по утрам стал собираться двор из генералов, министров и важных придворных особ, чаявших таким образом приблизиться к мадам де Ментенон. В глубине души мадам де Келюс смеялась над ними всеми, ничего не могла, а если ей и удавалось иногда внушить что-либо своей тетушке, то она пользовалась этим исключительно в интересах месье д’Аркура, коим оставалась безгранично преданна, ибо, после того, что с ней случилось, делать что-либо для семейства Вильруа она осмелилась лишь много лет спустя после своего возвращения.
Уния Шотландии с Англией В это же время англичанам удалось осуществить
великий замысел, который возник у них много лет назад и реализовать который безуспешно пытался принц Оранский: это было то, что они назвали унией с Шотландией, а шотландцы, гораздо более точно, — превращением Шотландии в провинцию35. Последняя оставалась независимой от Англии до тех пор, пока существовали ее парламенты. Интриги, деньги и упорное давление заставили шотландский парламент согласиться в начале этого года на то, что он прекратит самостоятельное существование и станет вместе с парламентом Англии частью единого парламента двух королевств, — с условием, что некоторые привилегии будут сохранены и что Шотландия будет представлена в парламентах Англии двенадцатью пэрами Шотландии36, избранными пэрами этого королевства, которые будут собираться специально для проведения выборов в Эдинбурге под председательством одного из шотландских пэров, назначенного королем, то есть правившей тогда королевой Анной. Столь ничтожное, по сравнению с английским, число шотландских пэров, и к тому же в Лондоне, было не в состоянии противостоять тому, что будет предлагаться в парламентах. Их соблазнили тем, что они будут иметь такое же влияние, как и английские пэры, причем даже в вопросах, касающихся самой Англии, и в конце концов согласие было дано с условием, что отныне парламент будет называться не иначе как парламент Великобритании. Таким образом, Шотландия не могла более чинить препятствий ни в торговле, ни в какой бы то ни было области правления, полновластными хозяевами коего стали англичане, и совершенно непостижимо, как такой гордый народ, столь сильно ненавидевший англичан, столько претерпевший от них во все времена, столь дороживший своей свободой и независимостью, мог склонить выю под это ярмо.
964
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Маркиз де Бранка и маркиз Маркиз де Бранка, служивший в Испании, при- деБэй был во Францию, дабы доложить Королю о со¬
стоянии войск и военной ситуации в этой стране и получить распоряжения относительно будущей кампании. Он был назначен служить в Кастилии в отдельном корпусе, коим должен был командовать маркиз де Бэй, каковой маркиз, между прочим, был сыном трактирщика из Франш-Конте. Будучи человеком умным и храбрым, он сумел воспользоваться нехваткой способных командиров в испанской армии, чтобы быстро выдвинуться благодаря своему усердию и ряду успешно проведенных небольших операций; он дослужился до звания капитан-генерала, высшего звания в испанской армии, и, что совершенно неслыханно, был награжден орденом Золотого Руна. Он был очень способным и дельным генералом и служил с большой пользой.
Порт-Маон отвоеван В самом конце января брат маршала де Виллара
Филиппом V с тремя военными кораблями и девятью сотня¬
ми солдат приблизился к Порт-Маону, под ураганной канонадой сошел на берег, присоединил к своему отряду пятьсот человек, находившихся в крепости, и двинул эти четырнадцать сотен против пяти тысяч местного ополчения, овладел несколькими отделявшими его от них ретраншементами и убил у них пятьсот человек. Остальные бежали в деревни, откуда почти все прислали свое оружие. Среди них было много монахов, защищавшихся с особым упорством; всех пленных монахов расстреляли, ибо никто не желал взять на себя обязанности палача и повесить их. Таким образом, весь остров Менорка был возвращен под владычество короля Испании. Сто пятьдесят кастильцев, находившихся в крепости, явили чудеса храбрости в борьбе с мятежниками. Три месяца спустя был раскрыт заговор коменданта крепости, намеревавшегося сдать ее приверженцам эрцгерцога. Испанский губернатор37, при поддержке двух находившихся на острове французских батальонов, действовал великолепно: он двинулся на мятежников, рассеял их, приказал повесить коменданта крепости и кое-кого из его сообщников, захватил многих монахов, причастных к заговору, и некоторых из них приказал отправить во Францию.
1707. Герцог де Ноай становится капитаном лейб-гвардии
965
Герцог де Альбукерке присы- Несколько дней спустя после покорения остро- лает деньги из Мексики ва Менорка в Брест из Мексики прибыл посланный герцогом де Альбукерке, вице-королем этой страны, корабль с большим грузом серебра, предназначенного королю Испании и испанцам. Он приказал отправить сию помощь, узнав, что король Испании был вынужден покинуть Мадрид. Уведомленный о том Поншар- трен сообщит, что один миллион экю предназначается королю Испании, а три миллиона экю — частным лицам. В это же время графу Тулузскому было сообщено не об одном, а о двух испанских кораблях с тридцатью одним миллионом серебром на борту, из которых чуть более трех миллионов предназначались королю Испании, и еще о двух сопровождавших их маленьких французских судах с некоторым количеством денег и множеством ценных товаров. Осталось неизвестным, которое из этих двух уведомлений было истинным; признаюсь, я не слишком старался это выяснить.
Значительная добыча, Полтора месяца спустя Дюкен-Монье, выйдя из
захваченная в море Бреста со своей эскадрой, встретил пятнадцать
у англичан английских судов, эскортируемых двумя воен¬
ными кораблями, которые, едва заметив его, скрылись. Одно судно Дюкен потопил, а четырнадцать других отправил в Брест. Суда были нагружены порохом, ружьями, седлами, поводьями — короче, всем, в чем нуждались находившиеся в Испании английские войска, которые испытывали недостаток во всем и ничего не могли получить ни от Португалии, ни от испанских областей, которые были ими завоеваны или сами перешли на сторону эрцгерцога.
Герцог де Ноай после Маршал де Ноай был болен с начала февраля;
отставки отца становится его чрезмерная полнота и тяжелые приступы, капитаномлейбгвардии вызываемые болезнью, пугали его семью. Король был неумолим в том, что касалось приобщения к должностям, за исключением должности государственного секретаря; несмотря на все милости, коими пользовались Ноай, несмотря даже на все влияние мадам де Ментенон, никто не осмелился что бы то ни было предпринять в пользу герцога де Ноая. Тут была еще и та трудность, что должность капитана лейб-гвардии Король предназначал исключительно
966
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
маршалам Франции. Рота Ноая была шотландской, первой и пользовалась наибольшими отличиями, а герцогу де Ноаю было всего лишь двадцать семь лет. А посему стали уговаривать маршала де Ноая подать в отставку, а затем, когда уже не будет стоять вопрос о приобщении к должности, попытаться добиться передачи оной его сыну. Убедить маршала в этом было нелегко; но после упорных настояний от него в конце концов получили, а точнее вырвали, прошение об отставке и, соответственно, письмо Королю. Все было согласовано с мадам де Ментенон. Король получил оба документа 17 февраля по возвращении с прогулки в Марли и, по обыкновению, прошел к мадам де Ментенон. Некоторое время спустя он послал за герцогом де Ноаем и велел ему пойти сообщить отцу, что, согласно желанию последнего, он, государь, передает должность его сыну. Уже на следующее утро тот принес присягу, получил жезл и приступил к исполнению своих обязанностей, так как в этом квартале его рота была дежурной.
Пюизьё\ государственный В тот же день (это была пятница) Пюизьё при-
советник от дворянства был ненадолго из Швейцарии, получил аудиен- гипаги цию у Короля, в конце коей попросил у него ме¬
сто государственного советника от дворянства шпаги38, которое уже давно оставалось незанятым. Король тотчас же удовлетворил его просьбу, сказав, что собирался это сделать еще два года назад. Ранее (на стр. 470)39 уже говорилось, что представлял собой Пюизьё и как он, пользуясь своими приездами из Швейцарии и этими аудиенциями, сумел добиться положения, коего не имел ни один посол, и какую он извлек для себя из этого выгоду.
Любопытные сведения Мадам де Майи, сестра архиепископа Арля, впо-
обаббатстве Пуасси и двух следствии кардинала де Майи, получила в это его последних настоятель- же время прекрасное и богатое приорство — ницах или аббатство — Пуасси, где она была монахи¬
ней; оно располагалось в конце Сен-Жермен- ского леса. Право Короля назначать настоятельницу долгое время оспаривалось монахинями, утверждавшими, что они имеют право выбирать ее, и надо сказать, право это они сохраняли со времен конкордата40. Близость двора, находившегося в Сен-Жермене, соблазняла его возможностью
1707. Любопытные сведения об аббатстве Пуасси
967
распоряжаться таким великолепным монастырем. Наконец, Король назначил на это место сестру герцога де Шона, посла. Папа не противился этому назначению. Но монахини отказались открыть ворота Королеве41, которая лично сопровождала новую настоятельницу, так что стражникам пришлось выломать ворота. Водворение сопровождалось страшным шумом, криками, протестами, оскорбительными речами по адресу настоятельницы и знаками неуважения по отношению к Королеве, затем последовало изгнание многих монахинь и перевод их в другие монастыри. Несмотря на все это, мадам де Шон долгие годы не знала покоя. Это была толстая, внушавшая ужас особа, сложением и лицом как две капли воды похожая на брата, более самовластная и кичливая, чем все настоятельницы вместе взятые, которая в отместку за оказанный ей по прибытии более чем нелюбезный прием принялась всячески изводить монахинь. Чтобы внушить им к себе уважение, она приказала одной из преданных ей привратниц сообщать о прибытии то месье Кольбера, то месье де Лу- вуа или месье Ле Телье, причем тогда, когда она находилась в окружении монахинь. Она притворялась удивленной и раздосадованной, ибо подобные визиты случались довольно часто. Она удалялась в свою приемную, к которой во время этих важных собеседований, каковые доились столько, сколько она считала уместным, не смела приблизиться ни одна из монахинь; затем, утомленная совещаниями и делами двора и света (каковой оставила, заявляла она, не доя того, чтобы суетно тратить время на отныне избранной ею стезе), она возвращалась к монахиням, чтобы среди них отдохнуть от стольких забот, о которых желала бы никогда не слышать, дабы ничто не отвлекало ее от обязанностей настоятельницы. Под конец министры стали появляться так часто и так надолго занимать мадам настоятельницу, что одна из монахинь, более догадливая, чем прочие, заподозрила тут лукавство. При первом же появлении одного из этих господ три или четыре монахини поднялись в помещение, откуда были видны двор и подъезды к монастырю, и не увидели никакой кареты. Произведенный опыт дал серьезные основания доя сомнений, а повторив его, монахини с очевидностью убедились, что никогда ни один министр не переступал порога Пуасси. Настоятельница поняла, что ложь ее разоблачена, была вне себя от стыда и ярости и уже не смела продолжать упорствовать в обмане; но она заставила монахинь дорого заплатить за свое разоблачение.
968
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Правление ее было столь же тягостным, сколь и продолжительным. Под конец она возненавидела и стала преследовать тех монахинь, кого считала своими возможными преемницами, и прежде всего мадам де Майи, которая, в силу достоинств и родственных связей, более других подходила для сей должности; настоятельница вынудила ее в другом месте искать покоя, каковой она не могла более вкушать в Пуасси. Мадам де Майи удалилась в аббатство Лоншан и все еще находилась там, когда была назначена настоятельницей. Чтобы сделать это после мадам де Шон без шума и споров, Король воспользовался несчастьем, постигшим сей прекрасный монастырь перед смертью мадам де Шон:42 удар молнии пробил свод над хорами и вызвал пожар в церкви; свинец, покрывавший свод, начал плавиться, что не позволило бороться с огнем, от которого сильно пострадала и великолепная церковь, и соседние с нею части монастыря. Воспользовавшись невозможностью для насельниц монастыря даже частично восстановить свою обитель, Король обещал взять на себя все восстановительные работы — при условии, что монахини навсегда откажутся от претензий на избрание настоятельницы; Папа же даст монастырю статус аббатства, а Королю — право назначения аббатисы. Так и было сделано, к великому сожалению монахинь, которые не осмелились противиться, а Папа согласился на всё43. Однако со стороны Короля никто не торопился начать восстановление пострадавшего от огня здания. Только когда состояние здоровья мадам де Шон заставило опасаться трудностей, каковые сие промедление могло вызвать, приступили к работам, которые стоили около миллиона. Тем не менее мадам де Майи встретила изрядное сопротивление: все любили и уважали ее, уверяли, что при выборах предпочли бы ее всем прочим, однако не могли смириться с тем, что она была назначена. Добродетель, терпеливость, кротость, ум и умение управлять позволили новой настоятельнице добиться блистательных успехов. Самым непримиримым она позволила покинуть обитель, а всех прочих покорила своими талантами, высокими достоинствами и добротой. Однако, чтобы в дальнейшем не возвращаться к этому вопросу, скажем, что, как только Король умер, скрываемое до тех пор недовольство вышло наружу, следствием чего стал настоящий судебный процесс между мадам де Майи и монахинями, отстаивавшими свое право избирать насто¬
1707. Смерть Рокетта, епископа Отёнского; его характер
969
ятельницу и утверждавшими, что они были лишены оного права властью покойного Короля. К этим протестам присоединилось большинство тех, что находились в Пуасси и были, как никто, довольны правлением мадам де Майи; она же не изменила своего к ним отношения. Этот процесс слушался нами в Регентском совете; мадам де Майи выиграла его;44 да она и не могла проиграть, ибо и здесь, и в Риме были приняты все меры, чтобы сие назначение никогда более не оспаривалось. В конце концов все монахини, покоренные кротостью, достоинствами и отношением к ним мадам де Майи, полюбили ее, как лучшую из матерей, и живут там, как они повсюду о том говорят, счастливее любых других монахинь в королевстве.
Смерть Рокетта, епископа Тогда же умер один старый епископ, всю жизнь Отёнского; его характер не пренебрегавший ничем, чтобы преуспеть
и играть как можно более заметную роль: это был Рокетт, человек более чем скромного происхождения, который сумел получить епископство Отён и который, за неимением лучшего, ловкостью и интригами войдя в доверие к Месье Принцу, управлял Бургундскими штатами. Кому он только не служил: мадам де Лонгвиль, месье принцу де Конти, ее брату, кардиналу Мазарини, а более всего — иезуитам; медоточивый и вкрадчивый, связанный с влиятельнейшими женщинами того времени, причастный ко всем интригам, он прикрывался личиной великого благочестия. С него срисовал Мольер своего Тартюфа, и все безошибочно узнали епископа в этом персонаже45. Архиепископ Реймсский, находясь вместе с двором проездом в Отёне, пришел в восхищение от его великолепного буфета.
«Вы видите здесь, — сказал ему епископ, — достояние бедняков»46.
«Мне кажется, — резко ответил ему архиепископ, — что вы могли бы избавить их от необходимости трудиться над его изготовлением».
Епископ покорно сносил такого рода реплики, не выказывая ни малейшего неудовольствия; он становился лишь еще более рабски почтительным к тем, кто их произносил, и продолжал упорно идти к своей цели, не отступая ни на шаг. Но, несмотря на все свои старания, он остался в Отёне, не сумев подняться на более высокую ступень. Под конец он стал искать расположения короля и королевы Англии. Он действовал и ухищ¬
970
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
рениями, и пронырством; все средства были для него хороши, лишь бы добиться желаемого. Епископ Байё Немон совсем иначе выказывал им свое почтение: он посещал их крайне редко, но давал им десять тысяч экю каждый год, причем так, что узнали они об этом лишь после его смерти. И вот последний штрих к портрету епископа Отёнского. У него был слезный свищ. Вскоре после смерти короля Англии он заявил, что благодаря заступничеству последнего чудесным образом исцелился47. Он объявил об этом королеве Англии, мадам де Ментенон и Королю. Действительно, глаз его выглядел совсем другим, однако несколько дней спустя вновь приобрел прежний вид, и скрывать свищ долее оказалось невозможным; он был так этим пристыжен, что бежал в свою епархию и с тех пор почти не покидал ее. С помощью остатков своего влияния и интриг он гнусно обманул аббата Рокетта, своего племянника, который сумел проникнуть в большой свет, произносил проповеди и всегда жил вместе с дядюшкой. Коадъюторства он добился для другого своего племянника, а аббат Рокетт, со своими проповедями, интригами, седыми волосами и безмерными надеждами, не получил даже епископства; он окончил свои дни при мадам принцессе де Конти, дочери Месье Принца, став ее священником, а его брат стал ее шталмейстером.
Балы при дворе; спектакли На протяжении всей зимы в Марли было устро- в СоиКланьи ено множество балов. В Версале Король балов
не давал; но мадам герцогиня Бургундская посещала немало балов (по большей части маскарадов) у Мадам Герцогини, у маршалыпи де Ноай и у многих других. Она бывала также на балах у мадам дю Мэн, которая стала все чаще разыгрывать у себя комедии с участием слуг и кое-кого из бывших актеров. На эти представления собирался весь двор, но никто не мог понять, зачем ей нужно было давать себе труд переодеваться актрисой, заучивать и декламировать длиннейшие роли и выставлять себя на всеобщее обозрение на сцене. Месье дю Мэн, который не осмеливался противоречить супруге, опасаясь, как бы она совсем не потеряла голову (как он это объяснял однажды Мадам Принцессе в присутствии мадам де Сен-Симон), стоял обычно у одной из дверей, встречая гостей. Следует, однако, заметить, что развлечения сии не только были смехотворны, но и стоили немалых денег.
1707. Странно-забавное высказывание Короля относительно Фонпертюи 971
Командующие армиями. Тем временем Король сообщил о назначении ко-
Тессе в Италии терпит мандующих и генералов армий. Маршал де Тессе поражение от парламента уже в начале февраля получил уведомление Гренобля; Виллар на Рейне', о том, что будет командовать армией, направля- Вандом во Фландрии; емой в Италию. Он тотчас же отбыл в Дофинэ
Берете остается в Испании с патентом главнокомандующего в этой провин- под началом месье герцога ции. Там он потребовал для себя от парламента
Орлеанского; герцог деНоай тех же почестей, что оказываются губернатору в Руссильоне провинции, в том числе и таких, как посещение
его многочисленной депутацией от парламента, обращение монсеньор в приветствиях и право сидеть выше первого президента, в углу, предназначенном для Короля; парламент Гренобля отправил ко двору депутатов, которые так хорошо обосновали его возражения, что все они были сочтены убедительными, и маршалу де Тессе пришлось смириться с этой неудачей. Маршал де Виллар был направлен в Рейнскую армию, а месье де Вандом — во Фландрию под начало курфюрста Баварского. Маршал Бервик остался в Испании. Месье герцог Орлеанский, вынесший более чем неприятные впечатления от итальянской кампании и не видевший реальной возможности вернуть армию в Италию, пожелал отправиться в Испанию; он не мог бы подчиняться курфюрсту Баварскому, равно как и тот был бы уязвлен, оказавшись у него в подчинении. Виллар, как мы видели, уже показал, что не желает служить под началом принца; он пользовался слишком большой поддержкой, чтобы быть принесенным ему в жертву. Таким образом, оставалась только Испания, и, хотел того герцог Бервик или не хотел, принцу, памятуя о несчастном опыте с маршалом де Марсэном, была предоставлена полная свобода действий. Возможность снова командовать армией — и не по видимости, а на самом деле — была для него огромной радостью. И он приготовился действовать.
Странно-забавное Король спросил у месье герцога Орлеанского,
высказывание Короля кого он намерен взять с собой в Испанию; тот
относительно Фонпертюи назвал среди прочих Фонпертюи.
«Как, племянник?! — взволнованно воскликнул Король. — Сын этой сумасшедшей, которая повсюду следовала за месье Арно? Янсенист?! Я не желаю, чтобы он находился рядом с вами».
972
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
«Честное слово, государь, я не знаю, что делала его мать, но сын никак не может быть янсенистом, он же не верит в Бога».
«Неужели? — удивился Король. — Вы мне за это ручаетесь? Коль скоро это так, то я не вижу ничего дурного в вашем выборе, можете взять его с собой». В тот же вечер после обеда месье герцог Орлеанский рассказал мне об этом, изнемогая от смеха. Подумать только, Король предпочитал безбожника янсенисту или тому, кто таковым считался! Месье герцог Орлеанский счел этот случай столь забавным, что не мог промолчать о нем; история сия изрядно позабавила и двор, и Париж, а самые отпетые вольнодумцы удивились, до какого ослепления могут довести иезуиты с сульпицианцами. И удивительно то, что Король нимало не обиделся на месье герцога Орлеанского, никогда более с ним об этом не заговаривал, и что Фонпертюи находился рядом с принцем в обеих испанских кампаниях. Распутник и великий любитель игры в мяч, Фонпертюи был умен, дружил с Носе, с месье де Верганем и прочими, с кем месье герцог Орлеанский проводил время в Париже, — вот он и пришелся ему по нраву. Герцог де Ноай, получив под свое начало трех бригадных генералов, был назначен командующим в Руссильон.
Герцог деВшьруа лишен Среди генералов, получивших назначение в ар- возможности служить; мии, не было упомянуто имя герцога де Вильруа,
забавный анекдот что стало тяжким ударом для него и для его отца.
Сей факт следует изъяснить чуть подробнее, дабы восполнить лаконичность рассказа о возвращении и опале отца, — ту лаконичность, которая вынудила меня пренебречь некоторыми любопыт- ными деталями; посему придется на некоторое время воротиться назад.
Маршал де Вильруа, по-прежнему легкомысленный и тщеславный, желая выглядеть молодым и галантным, имел в Париже маленький уединенный дом, как это недавно вошло в моду у молодых людей. Из Фландрии он явился прямо туда, категорически запретив посещать его там маршалыие де Вильруа, равно как и всем своим друзьям, и сие странное поведение заставило семью подозревать его в каких-то еще более странных намерениях. Первый президент Арлэ, коего мне уже даже слишком часто доводилось упоминать, был его родственником, всячески гордился этим и во все времена был его ближайшим другом. Он осмелился штурмовать сию крепость и проник внутрь, после чего уже не было возможности отказывать в этом маршалыие де Вильруа.
1707. Ярость маршала де Вильруа; его уловки
973
Ярость маршала де Вильруа; Он им признался, что у него в кармане уже ле- его уловки жат подписанные прошения об отставке с его
должности и с поста губернатора48, каковые он готов отослать Королю, решившись никогда более его не видеть. В подобной крайности человек не слышит голоса рассудка и позволяет досаде взять верх. Вместо нелепой остановки в отдаленном уголке Парижа, всего лишь давшей повод разыскивать его там, маршалу следовало бы просто-напросто отправить свои прошения об отставке прямо с места последней ночевки, проехать через Париж не останавливаясь и направиться в Вильруа, а там, пребывая в своем загородном имении и имея возможность принимать только тех, кого он сам пожелает, оставаться в десяти лье от Парижа и в четырнадцати — от Версаля, как то приличествует оскорбленному человеку, который благопристойно держится на некотором расстоянии от тех мест, откуда ожидает известий, — в надежде, что прошения об отставке будут ему возвращены. Но это был человек горячий, напрочь лишенный благоразумия, последовательности и основательности. Он долго терзался, затем швырнул свои прошения об отставке в огонь и отправился в Версаль, где был встречен так, как я о том рассказывал49. Его поведение по отношению к Шамийяру, о чем я также уже говорил50, все более ожесточало Короля. Маршал, в ярости от этой все усугубляющейся немилости, стал показывать как можно большему числу людей отрывки из писем Короля и Шамийяра, желая убедить всех в правдивости своих слов о том, что он всего лишь исполнял приказы и что теперь ему безмерно тяжело нести одному ответственность за проигранное сражение, к коему его решительно подталкивали и отказ от коего был бы ему поставлен в еще большую вину. Сии по видимости правдоподобные речи, подкрепленные отрывками из писем, которые, дабы придать им более веса, он показывал лишь тайком, мало-помалу начали убеждать в том, что Шамийяр, удрученный неудачами, перекладывает вину на человека, который не имеет возможности ответить, и, оказавшись в затруднительном положении из-за данного по его приказу сражения, теперь обвиняет того, кто оное сражение проиграл, начав его якобы по своей инициативе; что он пользуется всевластием приближенного к Королю министра, чтобы погубить военачальника, который мог бы изобличить его, если бы только этого военачальника пожелали выслушать.
974
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Мое отвращение к маршалу Хотя я всегда питал дружеские чувства к мар- де Вильруа шалыие де Вильруа, я так и не смог привыкнуть
к надменному виду ее супруга, в чьих устах даже любезности звучали оскорбительно. Мне случалось по утрам, выходя из галереи, говорить, что я иду за глотком свежего воздуха, потому что маршал, важно, как павлин, прогуливавшийся там, казалось, высасывал весь воздух51. К тому же я был близким другом Шамийяра и не мог не быть им, памятуя о тех услугах, что он некогда оказал мне, и о той доверенности, что он неизменно мне выказывал. В конце концов, встревоженный речами, кои везде и всюду держал маршал де Вильруа, я, находясь в Л’Этане, сказал об этом Шамийяру, и тот, вопреки своему обыкновению взволнованный, ответил мне, что ему кажется странным, что маршал, столь виноватый перед государством, Королем и самим собой, ибо безрассудно сам себя погубил, пытается найти себе оправдания, каковые — и ему сие известно — обернутся против него, едва в них попытаются разобраться, и что маршал осмеливается заходить так далеко, что вынуждает его, Шамийяра, искать правосудия у Короля, коему все известно; что он, Шамийяр, тем не менее желает быть благоразумнее маршала, но при этом хочет показать мне содержащие подлинные факты документы, что он и сделает, как только мы прибудем в Версаль, однако просит меня никому об этом не рассказывать. Действительно, едва мы туда возвратились, я в первый же вечер пришел к нему, когда он ужинал, как обычно, у себя в комнате в обществе близких. Едва я вошел, он тотчас подозвал меня и сказал, что хочет исполнить данное мне слово. Он дал мне ключи от своего письменного стола, объяснил, где находятся депеши, о которых он говорил, и попросил меня пройти в его кабинет и внимательно прочесть их. Я нашел три депеши: два черновика писем, адресованных Королем маршалу, и один оригинал письма с собственноручной подписью маршала, адресованного Королю. В первом письме Короля52 говорилось, что осторожность и чрезмерная осмот- рительность, выказываемые с некоторых пор командующими его армиями во Фландрии, придали храбрости его врагам и убедили их в том, что наши войска боятся сойтись с ними лицом к лицу; что пришло время убедить их в противном и продемонстрировать им мощь и решительность; что для этого он приказал маршалу де Марсэну выступить из Эльзаса вме¬
1707. Мое отвращение к маршалу де Вильруа
975
сте с отрядом маршала де Виллара (стоявшим там отдельно) и присоединиться к нему; что он приказывает ему (маршалу де Вильруа) дожидаться Марсэна, а после соединения начать совместную осаду Леве, но так, чтобы осада велась войсками Марсэна и, лишь при необходимости, частью его войск, но что командовать всем должен маршал де Марсэн, он же должен наблюдать за врагом и, буде тот вздумает приблизиться к осаждающим, он не должен щадить его, а ежели он сочтет, что у него не хватает сил для боя, ему следует оставить для осады лишь необходимое число войск, а с остальными вступить в сражение.
Вот что, дословно, содержалось в первом письме Короля, которое маршал показывал по частям, с выгодой для себя используя его начало и доказывая, что его подталкивали к решительным действиям, уклониться от коих означало для него поступиться честью. При этом он остерегался показывать продолжение письма, из которого ясно следовало, что решительные действия предписывались ему лишь в том случае, если враги попытаются помешать осаде Леве, и в котором ему не дозволялось ни в коем разе вступать с ними в бой, если подобные действия не будут предприняты и тем более не дождавшись подкрепления маршала де Марсэна. Во втором письме Короля53 речь шла только о войсках и лишь в двух словах говорилось о вышеупомянутом плане и подтверждалась необходимость исполнения оного. Письмо маршала де Вильруа было написано накануне сражения54. В нем говорилось о продвижении его войск и войск врага, но не упоминалось о каком-либо намерении вступить в бой, а в заключение было сказано только, что, «если враги подойдут к ним слишком близко, ему будет трудно удержаться от действий». Слова эти вовсе не являются доказательством твердого намерения сражаться, они свидетельствуют лишь о желании оправдаться в том, что может случиться, а вовсе не об исполнении приказа, каковое, как он утверждал, было для него делом чести. Таким образом, он не имел никакого приказа дать сражение в то время и при тех обстоятельствах, при каких он начал сражение при Рамийи, а посему даже самая блистательная победа не могла бы избавить его от осуждения за то, что весьма сомнительным решением он поставил под угрозу успех осады и не дождался ни того момента, когда ему предписывалось начать сражение, ни подкрепления, до прибытия коего ему запрещалось что бы то ни было
976
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
предпринимать. Он так хорошо сам это понимал, что, решившись начать сражение, пренебрегая, в нарушение приказа, планом осады и не дожидаясь подкрепления Марсэна, дабы одержать победу собственными силами, даже без ведома курфюрста Баварского, которому он подчинялся как генерал-губернатору Нидерландов, посреди коих находился, и как действительному главнокомандующему, он, опасаясь обнаружить истинные свои намерения, заранее прибегал к туманным извинениям (я подчеркиваю, туманным), коими стремился упредить событие, но которые ему не понадобились бы, если бы, как ему хотелось в том всех уверить, он и впрямь действовал в соответствии с полученными им распоряжениями. Имей он хоть немного здравого смысла, ему бы следовало ограничиться признанием своего явного неповиновения, имевшего гибельные последствия, к коим привели его ошибки во время сражения и после, и более об этом не заговаривать, ибо он не мог не понимать, что потеряет, пытаясь дать хоть малейшие разъяснения. Я был поражен, а точнее возмущен, подобным криводушием. Я вернул ключи Шамийяру и сказал ему на ухо пару слов о своем впечатлении. В другой раз, оставшись с ним с глазу на глаз, я громко высказал ему все, что об этом думал.
Слабость, питаемая Коро- Тогда я узнал что Король хотя и был очень сер- лем к маршалу де Вильруа дит на маршала де Вильруа, но, то ли по давниш-
и своим министрам ней к нему склонности, то ли из-за неизменного
покровительства, оказываемого маршалу мадам де Ментенон, не желал наказывать его так, как того заслуживало его странное поведение, и что по указанной причине он решил не обращать на это внимания и Шамийяру сие было столь хорошо известно, что, несмотря на желание добиться наказания маршала за его поведение, он не осмелился атаковать его, хотя случай для этого был как нельзя благоприятнее, — или, если он и попытался сделать это, то безуспешно, а потому скрыл и то и другое под видимостью презрения, каковое (я это прекрасно понимаю) было лишь маской, скрывавшей бессилие. В этой ситуации, видя, сколь непримиримы эти двое, я принялся хлопотать за герцога де Вильруа, ставшего моим другом благодаря его жене, с коей меня давно связывали дружеские узы. Я попытался прощупать Шамийяра, затем поговорил с супругами и узнал тогда от них, что отец запретил сыну встречаться с министром. Воен-
1707. Слабость, питаемая Королем к маршалу де Вильруа
977
ный, кто бы он ни был и как бы велики ни были его таланты и заслуги, безвозвратно губил себя в глазах Короля, отказываясь встречаться с военным министром, и не мог рассчитывать на продолжение службы, а еще менее — на награды и военную карьеру. Они попросили меня поговорить с Шамий- яром и попытаться объяснить ему все это как можно деликатнее. Я пошел к нему два дня спустя и постарался сделать все от меня зависящее. Я нашел в нем человека мягкого, учтивого, готового во многом пойти навстречу, но в том, что касалось причины визита, — министра, который решительно объявил, что если герцог де Вильруа отказывается переступить порог его кабинета, то служить он больше никогда не будет. Тщетно пытался я изобразить Шамийяру положение сына при безрассудном и самовластном отце, который даже в пору своего блеска был безжалостно суров с ним, и деликатность сына, не желавшего обижать отца, оказавшегося в опале; Шамийяр остался непреклонен. Он поручил мне сказать герцогу, что питает к нему глубочайшее почтение и готов предложить ему любую должность, только не военную, а между тем военное поприще было единственным, чего тот желал и где мог принести пользу. За неимением лучшего мне оставалось довольствоваться тем, что был сделан хотя бы первый шаг, — в надежде, что последующие шаги увенчаются успехом. Я отправился ужинать втроем с герцогом и герцогиней де Вильруа, которую бесконечно опечалил ответ министра, горечь коего не могли смягчить все украшавшие его любезности. Муж был удручен не менее герцогини. Я напомнил ему о его возрасте, его службе, его чине генерал-лейтенанта и о том, к чему все это должно было его привести; я говорил ему о маршальском жезле и о командовании армиями. Я доказывал ему, что своим поведением он может сделать сомнительным право, на которое у него есть все основания претендовать, а именно — право сменить отца в должности капитана лейб-гвардии, чему пример герцога де Ноая открывал дорогу; что впечатление от скандала, повлекшего за собой изгнание мадам де Келюс, сгладилось лишь в отношении последней, а неприязнь к нему мадам де Ментенон, вне всякого сомнения, все еще не утихла, несмотря на ее дружеское расположение к маршалу де Вильруа; наконец, что его отец мало что сделал для него в жизни и к тому же всегда держал его под таким суровым гнетом, что нелепо ради бессмысленного каприза, ради вздорной прихоти сознательно и намеренно губить себя и что отец его не имеет никакого права от него этого требовать. Одним словом,
978
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
я не забыл ничего, а жена герцога меня поддержала, но усилия наши пропали втуне. Отец потребовал от герцога де Вильруа дать слово, а тот, привыкший трепетать перед ним, как ребенок, не осмелился сказать «нет»; он не мог решиться нарушить слово, даже посетив Шамийяра тайно, на что я рассчитывал получить согласие министра. Оставалось лишь одно: уговорить Шамийяра принять в присутствии Короля извинения герцога де Вильруа за то, что он отказывается приходить к нему. Я сказал об этом Шамийя- ру, постаравшись звучать как можно убедительнее, но он ответил мне, что то, что было бы уместно раньше, совершенно неприемлемо два месяца спустя после возвращения маршала. Тогда я обратился к маршалыпе де Вильруа, которая сотни раз с сожалением говорила мне об этом деле, но на сей раз она выказала так мало готовности смягчиться, что я не осмелился настаивать. Однако, будучи истинно благочестивой, она составила обо всем собственное мнение; она сама позволила сыну попытаться смягчить отца. Сын, однако, ничего от этого не выгадал: он нашел отца еще более непреклонным и яростным, чем когда-либо.
Тайная причина неукроти- Истинной причиной этой ярости было содер- мой ненависти маршала де жавшееся в патенте месье де Вандома на коман- Вильруа к Шамийяру дование армией во Фландрии упоминание, что
он получает пост вместо маршала де Вильруа. Действительно, это усугубляло, причем без всякой к тому необходимости, позор маршала и делало его несмываемым. Его друзья, вовремя об этом извещенные, успели задержать отправление патента, что еще больше умножило толки, а Месье Главный, будучи другом Шамийяра, добился от него исправления этого места. К патенту была уже приложена печать, когда Ша- мийяр послал забрать его у канцлера, — якобы потому, что патент был неверно составлен его служащими. Канцлер, до глубины души оскорбленный за маршала, своего друга, без возражений вернул патент, а замешанный в этом служащий Шамийяра признался ему, что сие унизительное упоминание было включено по приказанию его господина, а он, подчиненный, не смел этому противиться. Таким образом, был отправлен новый патент, каковой, однако, не мог стереть в сердце маршала обиду, нанесенную предыдущим, к тому же у него было немало других, хотя и менее унизительных, поводов питать к министру неугасимую ненависть.
1707. Изнеможение, ипохондрия... Шамийяра
979
Неспособность маршала де Если бы он сумел вовремя уступить и принять Вилъруа к принятию трез- с благодарностью спасительное для его чести eux решений предложение, сделанное ему Королем с такой
добротой и любовью, несмотря на все совершенные им ошибки, он бы возвратился ко двору еще более могущественным и влиятельным, чем когда-либо раньше. На стр. 37055 говорилось о том, что по возвращении из своего заточения в Граце ему нужно было всего лишь заявить о своем желании оставить военное поприще, чтобы войти в Совет, и его друг кавалер Лотарингский настоятельно ему это советовал, но сей безумец безрассудно пренебрег его мнением. Маршалына де Вильруа впоследствии с горьким сожалением призналась мне в этом. Правда, достоверно известно, что, хотя не заходило даже и речи о том, чтобы поручить ему какую-либо миссию за границей, он решил в ту зиму, что предшествовала сражению при Рамийи, оставить военную службу, не рассчитывая что-либо получить взамен; известно также, что он сделал все возможное, чтобы побудить Короля назначить другого командующего во Фландрии, а ему позволить остаться при нем, но добиться этого так и не смог. Вот так высочайшие милости показывают, чего стоит тот, кто ими обладает, — а ведь их привлекательность всегда должна уступать доводам простого здравого смысла. Кончилось все тем, что герцог де Вильруа более не служил, так как Шамийяр, не сумев добить отца, решил отыграться на сыне. Впоследствии это стоило герцогу де Вильруа маршальского жезла, коего, кстати, удостоились некоторые из его товарищей, заслуживавшие оного не больше, чем он, и ничуть не более способные, но все время продолжавшие служить.
Изнеможение, ипохондрия, У Шамийяра, измученного двойным бременем настоятельные просьбы военного и финансового ведомств, не хватало Шамийяра облегчить его времени ни на еду, ни на сон. Проигранные сра- ношу. Манера Шамийяра жения и, как следствие, разбитые армии почти и Короля писать друг другу; в каждой кампании; границы, стремительно су- удиеительный ответ Короля жающиеся из-за безрассудства неудачливых генералов, — все это поглощало людские и финансовые ресурсы. Министр, коему не хватало времени на то, чтобы изыскивать необходимые средства и одновременно заниматься текущими де¬
980
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
лами, не раз заявлял о том, что не в состоянии справляться с двумя должностями, исполнение коих даже в благополучные времена требовало немало усилий от двух министров. Но Король, некогда возложивший на него двойное бремя, дабы избежать распрей между военным и финансовым ведомствами, — распрей, что так досаждали ему во времена месье Кольбера и месье де Лувуа, — не мог решиться освободить Шамийяра от финансов. Последний превратил необходимость в добродетель, но в конце концов механизм не выдержал: его стали мучить приступы дурноты, потемнение в глазах, головокружения, желудок отказывался переваривать пищу, министр худел на глазах. Однако колесо должно было вращаться не останавливаясь, и на этих должностях только он мог заставить его крутиться. Он написал Королю трогательное письмо с просьбой облегчить его ношу. Он, не таясь, обрисовал ему прискорбное положение дел и невозможность, ввиду их трудности, для него исправить это положение из-за отсут- ствия времени и здоровья; он напоминал о тех многочисленных случаях, когда он в кратких сводках ясно излагал монарху состояние дел и убеждал в том, что накапливающиеся неотложные вопросы требуют долгой, углубленной, усердной и непрерывной работы, заняться каковой из-за множества мелких, но срочных дел у него не было возможности даже тогда, когда ему не мешало состояние здоровья. В конце письма он заявил, что не сказать откровенно, что все погибнет, если он не займется этой работой, было бы с его стороны черной неблагодарностью в ответ на те милости и ту доверенность, каковые государь всегда ему выказывал. В письмах Королю Шамийяр всегда оставлял поля в половину страницы, где Король собственноручно писал ответ и отсылал его письма обратно ему. Шамийяр показал мне это последнее письмо, после того как оно было ему возвращено. Я с величайшим удивлением прочел там собственноручную приписку Короля: «Ну что ж\ Значит, ми погибнем вместе». Шамийяр почувствовал себя счастливым и удрученным одновременно, но сил ему это не вернуло.
Лица, имеющие право си- Он стал пропускать заседания Советов и не по- деть на заседаниях Советов являлся в Совете депеш, если ему не нужно было и не обладающие таким там докладывать; или же, если в том возникала правом необходимость, Король давал ему слово первому,
хотя очередность выступлений государственных
1707. Налоги на крещение и венчание
981
секретарей определялась обычно их стажем; а закончив свой доклад, он тотчас же уходил. Причина заключалась в том, что он не мог стоять, а в Совете депеш все государственные секретари, даже министры, стоят на протяжении всего заседания. Сидят лишь принцы, являющиеся его членами, то есть Монсеньор, монсеньор герцог Бургундский, Месье, пока был жив, канцлер и герцоги, если таковые имелись, например, месье де Бовилье, входивший в этот Совет. В прочих Советах все их участники сидят, за исключением тех случаев, когда на заседании появляются докладчики, докладывающие о каком-либо процессе в Финансовом совете, где они не имеют права сидеть, и в подобных случаях они приходят вместе с государственными советниками из того бюро, где тот же докладчик ранее докладывал о том же деле. Тогда государственные советники из этого бюро высказывают свое мнение сразу после него, причем сидя, и, в силу своего стажа государственных советников, идут впереди министров, государственных секретарей и генерального контролера; но и те и другие во всем уступают первенство герцогам и коронным чинам, когда таковые заседают в Совете, как, например, месье де Бовилье, входивший во все Советы, и оба маршала де Вильруа до и после него.
Налоги на крещение и венча- Положение дел было таково, что для получения ние, от которых пришлось денег пришлось прибегать к любым средствам. отказаться из-за вызванных Откупщики пользовались этим, чтобы наложить ими беспорядков лапу на всё, а парламенты уже давно не осмелива¬
лись заявлять о злоупотреблениях. И тогда, забыв об уважении к религии и святым таинствам, пренебрегая тем, что является важнейшим в жизни гражданского общества, ввели налог на крещение и венчание56. Это был гнусный и очень тягостный указ, имевший, причем незамедлительно, не менее тягостные последствия. Бедняки и многие из простого люда стали сами крестить детей, не принося их в церковь, и сочетаться браком дома у камина по взаимному согласию в присутствии свидетелей, если не находили священника, который пожелал бы венчать их дома и без всяких формальностей. А результатом стало отсутствие выписок о крещении, неопределенность в вопросе о крещении, а следовательно, и о рождении, невозможность с достоверностью установить статус детей, родившихся от подобных браков. Были приняты суровые меры против столь предосудительных злоупотреблений, то есть нарушителей стали еще
982
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
усерднее разыскивать и еще безжалостнее преследовать, чтобы заставить платить налог. В некоторых местах ропот и возмущение переросли в бунты. Например, в Каоре дело зашло так далеко, что двум находившимся там батальонам едва удалось помешать вооруженным крестьянам овладеть городом57, так что пришлось послать туда войска, направлявшиеся в Испанию, задержав их отбытие и отбытие месье герцога Орлеанского; действовать нужно было безотлагательно, а посему пришлось уведомить интенданта провинции Ле Жандра о необходимости приостановить действие указа. С большим трудом удалось справиться с бунтовщиками в Керси и заставить вооруженные толпы крестьян возвратиться в свои деревни. В Перигоре взбунтовались все, разграбили конторы, овладели маленьким городком и несколькими замками и принудили кое-кого из дворян возглавить их движение. Среди них не было новообращенных58, они во всеуслышание заявляли, что будут платить талью и капитацию, десятину — своим кюре, подати — своим сеньорам, но что большего они платить не могут и даже слышать не хотят о других налогах и поборах. В конце концов пришлось отменить указ о налоге на крещение и венчание, к великому сожалению откупщиков, которые благодаря большому числу облагаемых налогом, равно как и всяческим поборам, притеснениям и мошенничеству, бешено на этом обогащались.
Смерть Дю Шена, первого Дю Шен, прекрасный врач, человек добрый, врача «детей Франции» благочестивый и порядочный, сменивший при
«сыновьях Франции» Фагона, когда тот стал первым врачом Короля, умер в Версале, дожив до девяноста одного года, никогда не вступая в брак59 и не скопив больших богатств. Я упоминаю о нем потому, что, ужиная каждый вечер салатом и запивая его шампанским, он всю жизнь имел отличное здоровье и до конца сохранял ясный ум. Он и другим рекомендовал такой режим. Он не был ни гурманом, ни пьяницей; к тому же ему было чуждо бахвальство, коим отличается большая часть врачей.
Брак Мезьера с мадемуазель Мезьер, капитан тяжелой кавалерии, уважаемый Оглторп; их семья, их судьба, за храбрость и усердие в ратном деле, женился их характер на англичанке, католичке по имени мисс Огл¬
торп, в которую был влюблен. Она была дочерью дворянина, но мать ее служила прачкой при королеве — жене короля
1707. Книга маршала де Вобана о королевской десятине
983
Якова П60, и месье де Лозен не раз говорил мне, что в бытность свою в Лондоне встречался с ней и знал, какую работу она исполняет. Все ее многочисленные братья и сестры жили в крайней бедности61. Очень умная, вкрадчивая, умеющая угождать всем и каждому, но при этом нрава до крайности злобного, она в своей любви к интригам была столь же неутомима, сколь и опасна. От этого брака у нее родились дочери, унаследовавшие от матушки все вышеупомянутые качества, каковые они вместе с нею являли и продолжают являть с дерзостью, наглостью и бесстыдством, кои не щадят никого и ничего и благодаря коим они изрядно преуспели. Мезьер не мог похвастаться знатностью, так как происходил из рода Бетизи, недавно получившего дворянство. Есть еще один род Бетизи, — возможно, даже еще не угасший, — с которым его не следует путать. А кроме того, Мезьер обладал чудовищной внешностью: он был горбат спереди и сзади, плечи поднимались над словно вросшей в грудь головой, которая, казалось, едва могла дышать; а вдобавок к этому — худоба скелета и желтое лицо, как две капли воды схожее с мордой лягушки. Он был умен, еще более изворотлив и столь высокого о себе мнения, что мог не без удовольствия смотреться в зеркало и считать себя созданным для галантных похождений. Он немало читал и кое-что из прочитанного усвоил. Я полагаю, именно сходство в бесстыдстве и любви к интригам сделало этот брак столь удачным. Его сестра была матерью месье де Леви, зятя месье герцога де Шеврёза; он сумел извлечь из этого выгоду. Сопутствовавшая ему удача, благодаря коей он получил губернаторство и чин генерал-лейтенанта, сделала его столь наглым, что он считал д ля себя возможными любые претензии и не скрывал этого. Однако дальше он не пошел, несмотря на все свои прелести, и мало кто из порядочных людей сожалел о его кончине. Жена его впоследствии играла заметную роль в свете и благодаря всяческим ухищрениям сумела удачно выдать замуж своих дочерей и заставить их мужей горько сожалеть о сделанном выборе.
Книга маршала de Вобана о королевской десятине, книги Буагилъбера на ту же тему. Смерть первого, ссылка второго. Происхождение налога на десятую часть доходов
О том, каков был Вобан, рассказывалось на стр. 37962 — в связи с его возведением в ранг маршала Франции. А сейчас мы увидим, как он сошел в могилу, оскорбленный и униженный за то, что в любой стране, кроме Франции, стало бы величайшей заслугой и стяжало бы ему почет и всевозможные блага. Чтобы лучше понять важность
984
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
того, о чем я собираюсь рассказать, нужно вспомнить, что я говорил на стр. 379, и в то же время принять во внимание, что и уже сказанное мною, и то, что я намерен теперь рассказать, основывается на его поступках и его репутации, ничем не запятнанной ни при жизни, ни впоследствии, и что сам я никогда не имел никаких сношений ни с ним, ни с кем бы то ни было из его близких. Будучи истинным патриотом63, он никогда не мог оставаться равнодушным к нищете народа и к притеснениям, кои тот терпел. Зная в силу занимаемых им должностей, сколь велика потребность в деньгах, и не надеясь, что Король сократит расходы на роскошь и увеселения, он страдал, оттого что не видел средства облегчить возрастающий день ото дня гнет. Постоянно об этом думая, он во всех своих поездках — а он изъездил королевство вдоль и поперек — собирал точные сведения о стоимости и плодородии земель, о торговле и промышленности в провинциях и городах, о характере и размерах податей и о том, как они взимаются. Не довольствуясь тем, что мог сделать сам, он тайно посылал своих людей туда, куда поехать не мог, и даже туда, где уже побывал или собирался побывать, чтобы быть осведомленным обо всем и иметь возможность сравнить эти сведения с тем, что он мог бы увидеть сам. По меньшей мере двадцать последних лет жизни потратил он на эти исследования, стоившие ему немалых денег. Он часто проверял полученные сведения со всей возможной точностью и пунктуальностью, коими отличался во всем, что бы ни делал. В конце концов он убедился, что земли являются единственным надежным достоянием64, и принялся работать над новой системой. Он уже изрядно продвинулся в своей работе, когда стали появляться небольшие книжки сьера де Буагильбера, главного судьи Руанского бальяжа, человека, делавшего любую работу с великим тщанием и усердием, брата одного из советников Нормандского парламента, человека, которого с давних пор волновали те же вопросы, что и Вобана, и который также давно оными занимался. Он уже довольно многого достиг в то время, когда финансы еще оставались в ведении будущего канцлера65. Буагильбер явился к последнему и, обладая умом живым и своеобразным, попросил терпеливо его выслушать, но тотчас добавил, что сначала министр примет его за сумасшедшего, затем поймет, что речь его заслуживает внимания, и в конечном счете останется доволен предложенной им системой. Вспыльчивый как порох, Поншартрен, коему донельзя докучали являвшиеся к нему бессчет¬
1707. Книга маршала де Вобана о королевской десятине
985
ные советчики, расхохотался и резко ответил, что ограничится первым, и повернулся к нему спиной. Буагильбер возвратился в Руан, ничуть не обескураженный постигшей его неудачей; он стал еще усерднее работать над своим проектом, который почти точь-в-точь совпадал с проектом Вобана, хотя они и не знали друг друга. Плодом этой работы стала глубокая и ученая книга66, где излагалась система точного распределения, имевшего целью облегчить народ от непомерного бремени расходов и множества налогов и направить все собранные средства непосредственно в казну Короля, что, естественно, было разорительно для откупщиков, ущемляло интересы интендантов и всевластие министров финансов. А посему всем им труд сей весьма не понравился, но зато он вызвал одобрение тех, чьи интересы не затрагивал. Сменивший Поншартрена Шамийяр ознакомился с книгой и нашел ее заслуживающей внимания; он два или три раза вызывал Буагильбера в Л’Этан и работал с ним там как министр, который в силу своей порядочности стремится к общему благу. В это же время Во- бан, по-прежнему занятый своим трудом, внимательно ознакомился с этой и другими, следующими книгами Буагильбера и возымел желание встретиться с ним и поговорить лично. Не слишком беспокоясь о своем первенстве, но страстно желая блага государства и облегчения участи народа, Во- бан, опираясь на книги Буагильбера, переработал свои труды и придал им окончательный вид. Они сходились в основных положениях, но не во всем. Буагильбер, желая сохранить некоторые налоги на внешнюю торговлю и продовольствие, как это делалось в Голландии, решительно настаивал на отмене самых гнусных поборов и колоссальных повинностей, которые, не попадая в казну Короля, разоряли население по прихоти откупщиков и их подручных, которые безмерно на этом обогащались и продолжают обогащаться и поныне. Вобан, согласный с отменой таких поборов, считал необходимым вообще отменить налоги; он утверждал, что следует оставить лишь один и благодаря такому упрощению добиться без всяких помех их общей цели. Вобан имел перед Буагильбером ряд преимуществ: он сам все изучил, взвесил, сравнил и подсчитал, совершая в течение двадцати лет поездки по стране; он располагал сведениями, полученными в результате подобной же работы тех, кого он на протяжении многих лет посылал в различные провинции, благодаря чему ему было известно то, чего Буагильбер, безвыездно находившийся в Руане, знать не мог; и к тому
986
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
же благодаря знаниям и трудам последнего Вобан имел возможность внести необходимые исправления в свои собственные работы. Все это давало ему основания считать, что он превзошел Буагильбера в точности и пунктуальности, совершенно необходимых в такого рода работе. Итак, Вобан отменял все налоги, заменяя их одним-единственным, подразделявшимся на две ветви, коему он дал название королевская десятина. Первая ветвь представляла собой налог на земельные угодья и составляла одну десятую произведенного на них продукта; вторая виделась Вобану необременительным налогом на торговлю и промышленность, которые он считал необходимым поощрять, а отнюдь не изнурять поборами. Он устанавливал очень простые, очень разумные и легкие в применении правила взимания этих двух налогов, исчисляемых исходя из стоимости земли и в соответствии с как можно более точно определенным числом жителей, населяющих территорию королевства. Он приложил сравнение существующей системы распределения податей с той, что предлагал он, указал на недостатки и достоинства обеих систем и с такой ясностью, очевидностью и убедительностью продемонстрировал преимущества своей, что не было возможности оную опровергнуть. А посему труд его был с восторгом встречен в обществе и заслужил одобрение лиц, более других сведущих в сих материях, лиц, способных разобраться в его расчетах и по достоинству оценивших их глубину, точность и ясность. Но книга сия имела один большой недостаток: хотя изложенная в ней система позволяла Королю получать больше, чем при ныне действующей системе, хотя она спасала при этом население от разорения и притеснений и обогащала его, оставляя ему практически все, что не шло в казну Короля, — но она разоряла армию финансистов, их помощников и служащих, вынуждая их жить на собственные, а не на государственные средства, и подтачивала основания огромных состояний, сколоченных за столь короткое время. Одно это уже сулило неудачу. Но самое страшное заключалось в том, что с этой новой методой генеральный контролер лишался власти, милостей, состояния и всемогущества, а следом за ним — интенданты финансов, интенданты провинций, их секретари, их помощники, их любимцы, лишавшиеся возможности проявить свои таланты и изворотливость, свои знания и влияние, бессильные отныне кому бы то ни было творить добро или причинять зло. А потому неудивительно, что столько влиятельнейших людей
1707. Книга маршала де Вобана о королевской десятине
987
объединились для борьбы против подрывавшей их власть системы, столь полезной для государства, столь благоприятной для Короля, столь выгодной для населения королевства, но столь разорительной для них. Все судейское сословие взвыло, почуяв угрозу своим интересам: они регулировали налоги благодаря местам в администрации, кои только им и доставались, а еще более потому, что через их корпорацию приходилось регистрировать фискальные эдикты. Родственные узы помешали разобраться в сути дела двум зятьям месье Кольбера, духу и принципам правления коего эта книга противоречила67, и они поверили ярким и прельстительным рассуждениям Демаре, способностям и знаниям коего полностью доверяли, ибо он был единственным учеником Кольбера, его дяди, который воспитывал и наставлял его. Шамийяр, столь мягкий, так приверженный общему благу, не отказывавшийся, как мы видели, работать с Буагильбером, тоже подпал под влияние Демаре. Канцлер, всегда помнивший, что ранее, хоть и вопреки своему желанию, он был генеральным контролером финансов, вышел из себя. Одним словом, в поддержку Вобана и Буагильбера выступали лишь те, кто либо не обладал властью, либо не имел личной заинтересованности в существующей системе, — я хочу сказать, Церковь и дворянство; ибо, что касается народа, который от этого выигрывал всё, то он просто не знал, что речь идет о его благе, коего добрые буржуа никоим образом желать не могли. Так что неудивительно, что Король, таким образом подготовленный и настроенный, очень плохо принял маршала де Вобана, когда тот преподнес ему свою книгу, всем смыслом и содержанием адресованную именно государю. Нетрудно догадаться, что министры, коим он представил сей труд, встретили его ничуть не лучше. С этого момента его служба, его военный талант, единственный в своем роде, его добродетели, любовь Короля, который считал, что, возвышая его, венчает лаврами самого себя, — все мгновенно перестало существовать; отныне государь видел в нем безумца, ищущего расположения публики, и преступника, покусившегося на власть его министров, а стало быть, и на его собственную, о чем он и объявил без всяких околичностей. Слова Короля ядовитым эхом отозвались в мире финансистов, каковые безжалостно воспользовались своей победой, а несчастный маршал, чье имя жило в сердце французов, не смог пережить немилость государя, для которого он сделал все, что было в его силах, и умер несколько месяцев спустя68 в полном одиночестве,
988
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
снедаемый горем и печалью, кои ничто не могло смягчить и к коим Король был настолько безразличен69, что, казалось, даже не заметил, что потерял человека такого знаменитого и служившего ему с такой для него пользой. Европа же тем временем прославляла маршала, в том числе и его враги, а во Франции о нем также скорбели все, за исключением, конечно, финансистов и их приспешников.
Буагильбер, коего сие событие должно было бы сделать благоразумным, не смог промолчать. Одно из самых сильных возражений Шамийя- ра заключалось в том, что он считал в высшей степени затруднительным производить изменения в разгар войны; в ответ Буагильбер опубликовал тоненькую книжицу70, в коей показал, что месье де Сюлли, увидев, в каком расстроенном состоянии находятся вверенные ему Генрихом IV в управление финансы, изменил всю их систему в разгар столь же, а может быть, и более трудной войны71, чем та, что велась сейчас, и сумел добиться большого успеха. Затем, обрушившись на фальшь вышеупомянутого довода тирадой «Нужно ли дожидаться мира, чтобы и т. д.»72, пылко и убедительно поведал о таком количестве злоупотреблений, отрицать кои не было ни малейшей возможности, что окончательно вывел из себя министров, и так уже уязвленных сравнением с герцогом де Сюлли73 и раздраженных упоминанием имени знатного вельможи, разбиравшегося в финансах лучше, чем все судейское и пишущее сословия вместе взятые. Возмездие не заставило себя ждать. Буагильбер был сослан вглубь Оверни. Все его небольшое достояние заключалось в должности: с утратой оной иссякали и его средства к существованию. Ла Врийер, в чьем ведомстве находилась Нормандия, отправил соответствующее распоряжение; он приказал уведомить об этом Буагильбера и на несколько дней отсрочил его исполнение. Буагильбер остался к этому равнодушен, ибо, по всей вероятности, честь поплатиться ссылкой за дерзкую попытку потрудиться ради общего блага и счастья значила для него больше, чем ожидавшая его за это расплата. Семья его встревожилась гораздо больше и поспешила сделать все возможное, чтобы отразить удар. Ла Врийер, не дожидаясь просьб, великодушно взялся ему помогать. Он добился того, что Буагильбер отбудет к месту ссылки лишь потому, что нельзя приостановить действие уже данного распоряжения, но, едва будет получено известие о его прибытии в назначенное место, как он будет призван обратно. Итак, пришлось ехать. Ла Врийер,
1707. Книга маршала де Вобана о королевской десятине
989
уведомленный о его прибытии, не сомневался, что Король будет доволен, и пожелал получить от государя приказ возвратить его, но услышал в ответ, что пока этого не хочет Шамийяр. Я близко познакомился с братьями Буагильбер во время судебного процесса, который заставил меня отправиться в Руан и который я выиграл, как о том в свое время рассказывал74. Я решил поговорить с Шамийяром, но ничего не добился; Буагильбера продержали там еще два месяца, по истечении коих я наконец добился его возвращения. Но на этом дело не кончилось: по возвращении Буагильбера вызвали, устроили ему жесточайший нагоняй и отослали в Руан для окончательного усмирения, не позволив вернуться к исполнению прежних обязанностей, что, правда, длилось недолго. Впрочем, встречавшие его толпы людей и их приветственные крики с лихвой вознаградили его за пережитое. Однако скажем все и воздадим должное прямоте и добрым намерениям Шамийяра. Несмотря на свой гнев, он решил испытать новые средства;75 для этого он выбрал малый податной округ близ Шартра в Орлеанском интендантстве, находившемся в ведении Бувиля. Этот Бу- виль, умерший в звании государственного советника, был женат на сестре Демаре; у Бюльона там было земельное владение, где его жена освободила от налога своих фермеров, что и стало причиной провала всей операции, полностью зависевшей от строго пропорционального распределения. И в конечном счете то, что Шамийяр предпринял с благими намерениями, обернулось злом и придало новые силы противникам новой системы. От нее пришлось отказаться, но не следует забывать, что она оживила интерес к десятине, и некоторое время спустя, вместо того чтобы ограничиться оной в качестве единственного налога, согласно системе маршала де Вобана, ее стали взимать со всех видов достояния сверх всех прочих налогов;76 десятину стали взимать в военное и даже в мирное время;77 Король неизменно взимал этот налог со всех видов жалованья и пенсионов. Вот так во Франции нужно остерегаться благороднейших и полезнейших намерений, и вот так у нас заглушают любой источник благих деяний. Кто бы мог тогда сказать маршалу де Вобану, что все его труды по облегчению участи живущих во Франции приведут лишь к введению дополнительного налога, еще более сурового, более постоянного и более высокого, чем все прочие? Сей страшный урок преграждает путь наилучшим предложениям в области налогов и финансов.
990
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Смерть маркиза de Лезиньг В это же время ушел из жизни другой человек, яиа, его род, семья, судьба, безусловно превосходивший, и намного, покой-
характер ного маршала знатностью рождения, но столь же
уступавший ему во всем остальном: это был месье де Лезиньян из ветви Лезе, ведущей начало от Iyro VII, сира де Лезиньяна, через Симона, его четвертого сына; к 1100 году это были уже весьма влиятельные сеньоры, во владения которых, однако, еще не входили ни графства Ла- Марш, Ангулем и Э, ни кипрская и иерусалимская короны78. От этого знатного рода оставалась лишь ветвь Лезе, и самая эта ветвь ограничивалась маркизом де Лезиньяном, его братом, епископом Родезским, и двумя сыновьями; у него имелась также сестра, вышедшая замуж за месье де Ла Рош- Эмона. Месье де Лезиньян был человеком в высшей степени порядочным и не лишенным талантов, но крайняя нужда сломила его. Он был лейтенантом шотландской тяжелой кавалерии. Мадам де Ментенон, познакомившаяся с ним в провинции, когда ее, только что прибывшую с Американских островов, приютила у себя мадам де Нёйан, и после своего возвышения не отказывавшаяся от чести состоять с ним в родстве79, доставила ему некоторые средства к существованию, но, по своему обыкновению, весьма скромные. Он был чрезвычайным посланником в Вене, где им остались довольны, затем — при дворе в Люнебурге. Жена его происходила из дома Бюэй. Брат его, епископ Родезский, был очень странным епископом. Месье де Лезиньян умер в крайней бедности семидесяти четырех лет от роду, оставив двух сыновей: младший, священник в маленьком аббатстве, ставший главным викарием при своем дяде, был ничем не лучше последнего; старший, женатый на девице из ветви Эстиссак рода Ларошфуко, никогда ничего не делал. Если только он не оставил детей80, то вся эта ветвь рода Лезиньянов угасла, ибо те, что берут себе это имя, не могут доказать свою связь с ним. Сен-Желе, возымевшие такое намерение, не относятся к этому дому и доказать свою к нему принад лежность не могут. Первый, кому сия фантазия пришла в голову, Луи де Сен- Желе, барон де Ла Мотт-Сент^Эре, а по своей жене сеньор де Ланзак81, в свое время играл некоторую роль при дворе, был статс-кавалером Екатерины Медичи, капитаном второй королевской гвардейской роты Ста дворян, послом в Риме в 1554 году, кавалером Ордена Святого Духа в 1579 году (при втором производстве) и умер в 1589 году семидесяти шести лет от роду82, а внуком его был месье де Ланзак, зять маршала де Сувре, муж гувернантки Людовика XIV.
1707. Смерть шевалье д’Обтерра
991
Смерть Пуэпти Немного времени спустя умер Пуэнти, извест¬
ный смелой и удачной экспедицией в Картахену83 и прочими операциями, а также умом, храбростью и талантами в своем ремесле. Это был человек, готовый достойно действовать всегда, а с особой пользой для государства — на флоте, но он был уже немолод и умер оттого, что решил сам сделать себе зондирование и поранился. Он был фантастически богат и не имел ни жены, ни детей.
Смерть шевалье ff Об- Шевалье д’Обтерр сошел в могилу следом за
терра; граф ff Обтерр, его ним; ему было девяносто два года84, коими он племянник; его судьба, злоупотреблял, чтобы беспрестанно говорить
его характер; ихродо- всяческие дерзости и непристойности. Он был
слоеная самым старым генерал-лейтенантом во Фран¬
ции. Недавно он оставил пост губернатора Коллиура85 и передал его своему племяннику, известному здесь главным образом тем, что он всячески льстил и угождал носившим голубую ливрею пажам Короля и главным помощникам министров, которых он нередко угощал у себя, а в армии — тем, что как никто низкопоклонствовал перед месье де Вандомом, который сделал его генерал-лейтенантом, и перед месье де Водемоном, от которого получал немалые суммы, каковые, будучи немыслимым мотом, все растранжирил. Благодаря низким уловкам он сделался в 1724 году кавалером Ордена Святого Духа; личных же заслуг для этого у него было явно недостаточно. Что касается его происхождения, то здесь нечего сказать, тем более о человеке, оказавшемся награжденным в 1724 году86. Я не могу представить себе более жалкой участи, чем быть его женой или сыном. Имя их было не Обтерр, а Эспарбес. Маршал д’Обтерр, ставший маршалом в 1620 году и умерший в 1628-м, был губернатором Блэ. Он женился на единственной дочери и наследнице Давида Бушара, виконта д’Обтерра, кавалера Ордена Святого Духа, губернатора Перигора, имя и герб которого взяли себе его дети, не отказываясь при этом от своих. Вышеупомянутый покойный шевалье д’Обтерр был пятым сыном от этого брака, а второй сын был отцом того кавалера Ордена Святого Духа, о котором я также только что упоминал. Служить он начал исключительно поздно87.
992
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Первый шталмейстер Бе- Событие, столь же странное, сколь и неслыхан- ринген похищен вражескими ное, до крайности огорчило Короля и взбудора- партизанами между Пари- жило весь двор и Париж. В четверг, 7 марта88, жем и Версалем и отбит Беринген, первый шталмейстер Короля, сопро¬
вождавший его на прогулке в Марли и вместе с ним возвратившийся в Версаль, выехал оттуда в семь часов вечера, чтобы на ночь вернуться в Париж. Он был один в своей карете, то есть в карете Короля, с двумя выездными лакеями позади и ехавшим впереди на седьмой лошади служителем с факелом. Его остановили на равнине Бийянкур между какой-то придорожной фермой, стоящей неподалеку от Севрского моста, и трактиром, именуемым «На рассвете». Пятнадцать или шестнадцать всадников окружили его и увели. Кучер повернул назад и доставил карету и двух выездных лакеев в Версаль, где тотчас же по их прибытии об этом уведомили Короля, каковой немедленно отправил приказ четырем государственным секретарям в Версаль, в Л’Этан и в Париж, где они находились, немедленно разослать гонцов повсюду на границы, предупредить губернаторов о необходимости охранять границы в связи с тем, что вражеский партизанский отряд пробрался в Артуа, что он не учинил там никаких беспорядков, но и не возвратился назад. Сначала никто не хотел верить, что это был партизанский отряд; но тот факт, что Месье Первый не имел врагов, что у него не было репутации богатого человека, за которого можно получить хороший выкуп, и что ничего подобного никогда не случалось ни с одним из крупных финансистов, в конце концов заставил поверить в то, что это могли быть партизаны.
Так оно и было. Некто по имени Гетем, скрипач курфюрста Баварского во время последней войны, которую тот вместе с союзниками вел против Франции, вступил в их войска и мало-помалу стал отличным и очень дерзким партизаном, благодаря чему поднялся до звания полковника в войсках Голландии. Как-то раз, беседуя вечером с товарищами, он поспорил, что сумеет похитить какую-нибудь знатную особу между Парижем и Версалем. Он получил от вражеских генералов паспорт и тридцать человек, выбранных по преимуществу среди офицеров. Они переправились через реки, переодевшись торговцами, что позволило им расставить свои посты с запасными лошадьми. Некоторые из них задержались на семь-восемь дней в Севре, Сен-Клу и Булони, а были и такие, что осмелились явиться
1707. Первый шталмейстер Беринген похищен вражескими партизанами 993
в Версаль посмотреть на ужин Короля. Одного из этих последних схватили на следующий день, и он довольно дерзко отвечал допрашивавшему его Шамийяру; а один из людей Месье Принца поймал в лесу Шантийи еще одного, от которого узнали, что у них в Ламорле стояли запасные лошади и почтовая карета для пленника, из чего следовало, что его уже переправили через Уазу. Первая их ошибка заключалась в том, что они не увели карету вместе с находившимся в ней Берингеном как можно дальше и как можно быстрее под покровом ночи, чтобы о похищении подольше не узнали, чтобы избавить пленника от необходимости ехать верхом, а самим иметь больше времени для отступления. Вместо этого они мучили его утомительной скачкой. Они пропустили канцлера, не осмелившись остановить его середь бела дня, а вечером упустили месье герцога Орлеанского, пренебрег ши почтовой каретой, в которой он ехал. Наскучив ожиданием и опасаясь быть обнаруженными, они решили, что им очень повезло, когда при свете факелов узнали карету Короля и его ливрейных лакеев; они набросились на нее и увидели внутри человека с голубой лентой поверх камзола, как Месье Первый всегда носил ее. Ему понадобилось немного времени, чтобы узнать, кто они, и сообщить им, кто он такой. 1етем поспешил выказать ему уважение и готовность сделать его путешествие как можно менее утомительным. Сия готовность в конечном счете и стала причиной неудачи всего предприятия: они дважды позволили ему отдохнуть, потом разрешили сесть в почтовую карету, о которой я говорил, проехали мимо одного из своих постов, не сменив лошадей, что их изрядно задержало. К губернаторам на границы, а также ко всем интендантам провинций и в расположение всех войск были разосланы гонцы; вслед за ними отправили даже дозорных из Королевской гвардии, а вся Малая конюшня89, где Первого очень любили, бросилась на поиски во все стороны. Несмотря на спешно принятые меры по охране переправ, его успели перевезти через Сомму, и он уже был в четырех лье за Амом, охраняемый тремя офицерами, которым дал слово не оказывать сопротивления, в то время как их сообщники отправились на поиски одного из своих постов, когда их настиг один квартирмейстер, за которым следовал отряд полка Ливри, а за ним — еще один. Видя, что сила не на его стороне, 1етем вместе с двумя товарищами сдался и стал пленником своего пленного. Месье Первый, счастливый своим освобождением и признательный за то, что с ним так любезно об¬
994
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ращались, отвез их в Ам, где отдыхал оставшуюся часть дня и теперь сам обращался с ними наилучшим образом. Он отправил сообщения своей жене и Шамийяру; Король, очень довольный, прочел за ужином то, что он им писал. Во вторник 29-го числа около восьми часов вечера Первый прибыл в Версаль и пошел прямо к мадам де Ментенон, где Король оказал ему замечательный прием и попросил в подробностях рассказать о случившемся. Но хотя Король питал к нему искренне дружеские чувства, он был недоволен ликованием на Малой конюшне, где даже намеревались устроить фейерверк; он велел приостановить ликование, и фейерверк не состоялся. Королю была не чужда такого рода мелкая зависть:90 он желал, чтобы все отдавалось только ему, безраздельно и безвозвратно. Никто при дворе не остался равнодушным к этому возвращению, и сие с лихвой вознаградило Первого за пережитые неудобства и усталость. 1етема и его офицеров он отправил дожидаться распоряжений Короля к себе в Париж, где с ним обращались гораздо лучше, чем люди их звания и положения могли ожидать. Беринген получил для Гетема разрешение увидеть Короля и поприсутствовать на военном смотре в Марли, который Король всегда устраивал своей гвардии перед началом кампании. Первый сделал даже больше обещанного, ибо он представил 1етема Королю, который похвалил его за хорошее обращение с Первым и добавил, что войну всегда следует вести честно. Гетем, как человек умный, ответил, что так поражен тем, что находится перед лицом величайшего из королей, который благоволит с ним разговаривать, что у него нет сил отвечать ему. Он прожил десять или двенадцать дней у Первого, чтобы увидеть Париж, Оперу и Комедию, где сам стал любопытным зрелищем для посетителей. Все желали посмотреть на него, чего, не стыдясь, домогались и весьма знатные особы, восхищавшиеся его безрассудным, чтобы не сказать дерзким, поступком. Первый постоянно угощал его у себя, предоставлял ему карету и людей, дабы те повсюду его сопровождали, а перед отъездом дал ему денег, не говоря уже о ценных подарках. Тот дал слово ехать в Реймс91, где находились его товарищи, для которых город оставался тюрьмой до тех пор, пока их не обменяют; почти всем прочим удалось бежать. Они намеревались, ни много ни мало, похитить Монсеньора или одного из принцев, его сыновей. Сие забавное приключение имело следствием поначалу даже излишние меры предосторожности, которые вскоре стали помехой для торговли близ мостов и переправ.
1707. Брак графа д’Эврё с дочерью Кроза
995
По этой же причине немало людей было арестовано. В течение некоторого времени принцы не могли свободно охотиться, но мало-помалу все вошло в прежнее русло. Правда, было весьма забавно в это время наблюдать страх дам и даже некоторых мужчин при дворе, осмеливавшихся выходить, да и то с опаской, лишь при свете дня и воображавших, что их совершенно беспрепятственно в любую минуту могут похитить.
Шербер в Бастилии Шербер92 и шестеро его предполагаемых слуг
были арестованы и препровождены в Бастилию. Это был швейцарский полковник на службе у Короля, который оставил ее ради службы в Баварии, где стал генерал-лейтенантом; Король не хотел, чтобы он нес службу наравне с его офицерами. Он тайком возвратился и был взят в Сен-Жермене, где полагал себя в безопасности.
Герцог де Буйон выигрывает Примирение месье де Буйона с сыном оказа- процесс против своего сына лось непродолжительным; они вновь поссорились. Судиться они отправились в Дижон. Кардинал де Буйон оказался там, помирил их и добился, чтобы они держали себя в суде достойно. Отец полностью выиграл процесс за время своего очень непродолжительного пребывания в Бургундии, где кардинал все время находился вместе с ними.
Брак графа ff Эврё с дочерью Вскоре после того гордыня сего дома не устояла Кроза перед жаждой богатства. Граф д’Эврё, третий
сын месье де Буйона, благодаря доставленным ему месье графом Тулузским милостям Короля и кошельку своих друзей смог приобрести должность генерального полковника кавалерии у графа д’Овернь, своего дяди, но у молодого человека не было средств ни для того, чтобы расплатиться по долгам, ни для того, чтобы вести образ жизни, соответствующий сей должности, а месье де Буйон и кардинал не могли или не желали дать ему их. Он решил смирить гордыню и согласиться на мезальянс, сделав, с согласия Короля, принцессой93 дочь Кроза, который, начав с низшего канцелярского служащего, затем мелкого финансиста, наконец, казначея духовенства, бросился в морские и банковские авантюры и теперь с полным основанием считался одним из богатейших
996
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
людей в Париже. Мадам де Буйон, пришедшая уведомить нас об этом, настоятельно просила посетить все многочисленное и комичное семейство, коему предстояло породниться с теми, кто претендовал на происхождение от древних герцогов Гиеньских. Она дала нам список, и мы побывали у всех, и все они были вне себя от радости. Одна лишь мать мадам Кроза не утратила здравого смысла. Она приняла визитеров очень почтительно, но спокойно, ответила, что они не заслуживают подобной чести, что она просто не знает, как за это благодарить, и добавила, что считает наилучшим знаком уважения со своей стороны не наносить ответных визитов и не докучать людям, столь от них отличным, которые и так взяли на себя труд оказать ей честь своим посещением; сама она визитов никому не делала. Она никогда не одобряла этого брака, скорые последствия коего предвидела и предсказала. Кроза устроил великолепную свадьбу и поселил молодоженов у себя, обеспечив всем необходимым. Мадам де Буйон называла свою невестку «мой золотой слиточек».
Арлэ оставляет должность Тем временем все жаловались на тяжесть налогов первого президента и огромное количество казначейских билетов,
постоянно обесценивавшихся94. А так как война требовала все новых расходов, к этому гнету добавились многочисленные указы о введении чрезвычайных налогов, кои Парламент по возвращении с каникул95 должен был зарегистрировать. Первый президент Арлэ произнес по этому поводу весьма красноречивую речь; но, лишившись всяких надежд на милости двора, он изъяснялся гораздо более свободно и откровенно, чем когда-либо раньше. Говоря о множестве предложенных для регистрации фискальных эдиктов, он долго рассуждал о необходимости сделать это. Он добавил, что сейчас не следует думать ни о совести, ни о чести и что не время обсуждать и возражать, рассматривать указы в деталях, выяснять их обоснованность и справедливость, ибо сейчас никто от Парламента этого не требует; он обязан лишь, склонив голову, утверждать то, что ему приказано96. Столь необычная речь вызвала большой шум. Первый президент был об этом уведомлен; он послал объяснения министрам и несколько дней спустя попытался оправдаться перед Королем. Всюду он был прекрасно принят, обласкан министрами и удостоился любезного приема Короля. Он вернулся к себе очень довольный; но вскоре после того пополз
1707. Арлэ оставляет должность первого президента
997
слух, что этому цинику недолго оставаться на своем месте. Он продержался, однако, еще четыре месяца, но в конце концов пришлось сдаться, дабы уйти с достоинством, — якобы по собственному желанию. Этому прирожденному лицемеру было вполне к лицу покинуть свою должность точно так же, как он всегда исполнял ее: он явился в Версаль просить о снисхождении так, как это делают в собраниях своих генеральных капитулов генералы Картезианского ордена, которые были бы в ярости, поймай их кто на слове, а посему принимают все необходимые меры, чтобы их отставку отклонили; но на сей раз решение было принято бесповоротно. В воскресенье 10 апреля он прибыл в Версаль, чтобы уже утром явиться к канцлеру; нетрудно представить себе ярость человека его нрава и честолюбия, который получал, и не раз, обещание сей коронной должности из уст самого Короля, как я о том говорил, рассказывая о бастардах97, который должен был для получения отставки обращаться к новому обладателю оной должности и особенно страдал оттого, что лишился ее (сие было ему доподлинно известно) из-за милостей, коими пользовался месье де Ларошфуко, и его возмущенных речей, ибо последний не скрывал, что видит в этом заслуженное воздаяние за несправедливости, кои Арлэ чинил нам во время процесса месье де Люксембурга. Арлэ, низведенный до роли просителя перед тем, кто занял вместо него этот высокий пост, привел с собой сына, желая сделать его своим преемником. (Последний был государственным советником, и у меня еще будет случай в другом месте рассказать об этом, несколько иного характера, циничном эпикурейце98.) От канцлера Арлэ пошел к Королю и беседовал с ним наедине перед началом Совета. Он приготовит речь, рассчитывая воспользоваться сим драгоценным моментом, чтобы тронуть Короля и добиться передачи своей должности сыну; но этот человек, такой ловкий и хитрый, такой решительный и находчивый, такой искушенный во всяческих ухищрениях, почувствовал себя столь удрученным этими своего рода похоронами, а быть может, еще более того уязвленным, оскорбленным и растерянным, что не смог выговорить ни слова и вышел из кабинета Короля, недовольный собой даже больше, чем своей отставкой. Он имел слабость вернуться оттуда к канцлеру, заклиная исправить его упущение. В Версале он повидался лишь с самыми близкими друзьями, встречи с коими не мог избежать (и каковые впоследствии сами умело избегали его, не имея больше оснований ни опасаться его, ни надеяться на его милости), и в горьком унынии возвратится в Париж.
998
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Характер Арлэ Арлэ был маленьким худым человечком с ромбо¬
видным лицом, большим орлиным носом, ястребиным взглядом, словно пожиравшим окружающие предметы и, казалось, пронзавшим стены, брыжами и черным с проседью париком такой же длины, как у духовных лиц, маленькой круглой шапочкой и плоскими манжетами, как у священников и канцлера; сутулый, он всегда ходил в мантии, которая, казалось, была ему узка; говорил он медленно, взвешенно и внятно, выговаривая, правда, фразы и даже подбирая слова на старинный вольный манер. Во всей наружности было нечто принужденное, ненатуральное и притворное; все в нем дышало лицемерием, в манерах чувствовались фальшь и циничность; он имел обыкновение медленно сгибаться в низком поклоне; ходил всегда, прижимаясь к стенам, и с неизменно почтительным видом, в коем сквозили дерзость и высокомерие. В его чопорных речах угадывалась непомерная гордыня, а ежели он давал себе волю, то презрение и насмешка. Даже обычная речь его пестрела сентенциями и максимами; по большей части немногословный, он никогда не чувствовал себя непринужденно, да и с ним тоже всем было не по себе. Он обладал природным умом, и весьма обширным, проницательностью, знанием света и в особенности тех, с кем он имел дело, изрядной начитанностью, особенно в области права, и, в частности (что, к сожалению, стало редкостью), гражданского права, великолепной памятью и, при намеренно выработанной медлительности, точностью, быстротой и поразительной находчивостью. Он превосходил самых искусных прокуроров Дворца правосудия и обладал несравненным даром управлять, благодаря которому настолько подчинил себе Парламент, что все прочие его члены чувствовали себя перед ним не более чем школярами, а Большая палата и все апелляционные палаты вместе взятые были перед ним просто мальчишками, коими он командовал и вертел как хотел, и зачастую так, что они этого не замечали; а даже когда они это чувствовали, то не осмеливались выказывать неудовольствие, и в обращении к себе он никому не позволял ни малейшей вольности или непочтительности. Иногда, из тщеславия, он являл щедрость и великолепие, но обычно, из той же гордости, был прост и умерен, скромен в обстановке и экипаже, желая таким образом приблизиться к нравам магистратов былых времен. Очень жаль, что столько замечательных качеств и талантов не сочетались даже с толикой добродетели и были поставлены
1707. Кое-что из высказываний первого президента Арлэ
999
на службу злу, честолюбию, корысти и преступлению. Надменный, ядовитый, злобный, подлый по натуре, скромный и униженно пресмыкающийся, когда в том была необходимость, лживый и лицемерный в любых, самых заурядных и повседневных, своих действиях; хранивший репутацию неукоснительной справедливости, когда нужно было разбирать частные иски между какими-нибудь Пьером и Жаком, он на самом деле был воплощенным криводушием и лукавством, поставленным на службу корысти, страстям и мнению двора, от коего зависело его преуспеяние. Ранее уже говорилось, как явно он был настроен против нас в пользу месье де Люксембурга в ходе процесса". Некоторое время спустя, когда по нашему требованию он получил отвод, Король пожелал узнать, что он думает об этом деле. Он ответил, что правда и справедливость были на стороне герцогов и что он всегда был в этом убежден. Такова власть истины, вырывающей из уст тех, кто с нею сражается, бесчестящие их признания. Но мог ли сей судья опозорить себя еще больше после того, что он сделал в ходе этого процесса? На стр. 107100 говорилось, как гнусно он присвоил себе деньги, которые его друг Рю- виньи отдал ему на хранение. По этим ставшим достоянием гласности фактам можно судить о том, что осталось неизвестным. Эту столь порочную душу терзала — нет, не совесть, угрызений которой он никогда не знал или, по крайней мере, никогда не показывал, что испытывает оные, а какая-то яростная злоба, никогда его не покидавшая и делавшая его ужасом и бичом для всех, кто имел с ним дело; и как сия злоба не щадила его самого, так и он никому не давал пощады, постоянно обрушивая на всех и вся ее язвительные стрелы. Избавление от него стало великой радостью для всех, а Парламент, изнемогавший под его игом, ликовал не меньше прочих. Жаль, что из его высказываний и словечек, забавных и открывавших истинное лицо этого циника, не была составлена своего рода «Арлэана»;101 произносились они по большей части на публике, у него дома или во время заседаний, и я не могу удержаться, чтобы не привести некоторые из них.
Кое-что из высказываний Монтатэр, отец Лассэ (того, который благодаря
первого президента Арлэ Мадам Герцогине стал кавалером Ордена Свято¬
го Духа в 1724 году), женился вторым браком на дочери Бюсси-Рабютена, стяжавшего такую известность своей «Любовной историей галлов», безвозвратно его погубившей102. Муж и жена, кото¬
1000
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
рых я знал обоих, были изрядными говорунами и, по слухам, столь же изрядными сутягами. Они явились в присутствие к первому президенту. Он вышел им навстречу; муж начал говорить, но жена перебила его и принялась излагать свое дело. Первый президент некоторое время слушал, затем прервал ее, обратившись к мужу:
«Месье, это ваша супруга, не так ли?»
«Да, месье», — ответил Монтатэр, очень удивленный этим вопросом.
«Как мне вас жаль, месье!» — сказал первый президент и, сочувственно пожав плечами, повернулся к ним спиной. Все слышавшие его ответ не могли удержаться от смеха. Они ушли обиженные и смущенные, не получив от первого президента ничего, кроме этого оскорбления. Мадам де Лильбонн и ее дочери (а всем известно, какое положение занимала она и ее дочери и каким уважением и влиянием они пользовались), пришедшие с прошением, получили столь безжалостно-жестокий ответ, что ушли, заливаясь слезами от гнева и досады. Так как иезуиты и отцы ораторианцы готовы были затеять между собой тяжбу, первый президент вызвал их с намерением примирить. Он немного поработал с ними, а потом, провожая их, обратившись сначала к иезуитам, сказал: «Отцы мои, нет большего удовольствия, чем жить с вами», — и, повернувшись к ораторианцам, добавил: «И какое счастье, отцы мои, умереть с вами»103. Известный своим горячим и грубым нравом, герцог де Роган, крайне недовольный результатами аудиенции, попросил, уходя от первого президента, не провожать его и, произнеся несколько любезных слов, двинулся к выходу. Будучи уверен, что за ним никто не следует, он изливал ярость в ругательствах по адресу первого президента своему интенданту, которого привел с собой. Обернувшись, интендант увидел следовавшего за ними по пятам первого президента и вскрикнул, чтобы предупредить своего господина. Герцог де Роган обернулся и принялся говорить любезности, чтобы заставить первого президента вновь подняться к себе. «О, месье, — ответил ему тот, — вы говорите столь приятные вещи, что нет никакой возможности расстаться с вами», — и действительно, следовал за ним до тех пор, пока тот не сел в карету и не уехал. 1ерцогиня де Л а Ферте, явившаяся к нему с просьбой об аудиенции, встретила столь же нелюбезный прием. Уходя, она пожаловалась на это своему поверенному в делах и назвала первого президента старым псом. Он шел сзади, но не произносил ни слова. Наконец она его замети¬
1707. Кое-что из высказываний первого президента Арлэ
1001
ла, но надеялась, что он ее не слышал; он, даже не подав виду, что слышал, усадил ее в карету. Немного времени спустя ее дело было рассмотрено и тотчас же выиграно. Она бросилась к первому президенту с изъявлениями благодарности. Тот, смиренный и скромный, склонился перед нею в поклоне и, глядя ей прямо в глаза, при всех громко произнес: «Я счастлив, мадам, что старый пес смог доставить хоть какое-то удовольствие старой суке»104, — и, не добавив ни слова, повел проводить ее, как имел обыкновение это делать, чтобы избавиться от посетителя, от одной двери к другой. Герцогиня де Ла Ферте готова была убить его или провалиться сквозь землю. Она уже не помнила, что ему говорила, лишь бы от него избавиться, а он молча, почтительно опустив глаза, шел за ней, пока она не села в карету. На людей незнатного происхождения он смотрел свысока и не стеснялся заявить прокурору или поверенному в делах, которого вполне уважаемые люди приводили с собой, чтобы тот наилучшим образом изложил их дело: «Помолчите-ка, приятель, и не теряйте зря время! Мне не о чем с вами говорить!» Можно себе представить, как после таких выходок шло дело. Не лучшим образом обращался он и с некоторыми советниками. Братья Дубле, оба советники, старший из которых был человеком достойным, способным и уважаемым, приобрели владения Персан и Круа и взяли себе эти имена. Они пришли на прием к первому президенту. Он их прекрасно знал, однако счел нужным спросить pix имена, услышав каковые, склонился в низком поклоне; потом, выпрямившись, посмотрел на них с удивлением, словно узнавая, и воскликнул: «Маски, я вас знаю!» И повернулся к ним спиной. Во время парламентских каникул он находился у себя в Гробуа105. Двое проживавших по соседству молодых советников пришли навестить его. На них было серое деревенское платье, и концы закрученных галстуков, по тогдашней моде, выглядывали из петлицы. Это привело циника в раздражение; он позвал какого-то служителя, по виду конюха, затем, взглянув на одного из своих лакеев, сказал: «Гоните-ка отсюда немедленно этого бездельника, который имеет наглость повязывать галстук так же, как эти господа». Господа чуть не лишились чувств и поспешили уйти как можно скорее, пообещав себе никогда более сюда не возвращаться. Немногие близкие ему люди и его семья страдали от него не меньше, чем все прочие; со своим сыном он обращался как с негром; отношения их являли собой нескончаемый спектакль. Они жили под одной крышей и ели за одним сто¬
1002
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
лом, но разговаривали друг с другом только о погоде. Когда же шла речь о домашних или иных делах, а это было постоянно, то они писали друг другу, и запечатанные записки с именем адресата летали из одной комнаты в другую. Послания отца были безжалостными, записки сына, коему нравилось ему перечить, — язвительными. Никогда он не приходил к отцу, не послав спросить, не помешает ли ему; отец отвечал так же, как ответил бы постороннему. Едва сын входил, отец вставал, держа шляпу в руке, приказывал принести месье стул и снова садился лишь одновременно с ним; по окончании визита он вставал и кланялся. Мадам де Мусси, свою сестру, тоже жившую под одним с ним кровом, он принимал так же церемонно и холодно. За столом он часто устраивал ей такие сцены, что она вынуждена была обедать у себя в комнате. Она была завзятой святошей и своей чопорностью, высокомерием, неестественностью тона и манер мало чем отличалась от брата. Невестка, очень богатая наследница бретонского рода, кроткая и добродетельная, была жертвой всех троих. Сын имел все недостатки отца и ни одного из его достоинств: он являл собой странное сочетание важного, сурового и чопорного магистрата с наилегкомыслен- нейшим щеголем, распутным сумасбродом и мотом. Он и его отец вообразили, будто являются родственниками графа Оксфорда, потому что тот именовался Харли106. Вряд ли сыщутся люди более кичливые, но при этом выказывающие столько ложного смирения. Приключения первого президента с Арлекином из Итальянской комедии107, а также с Сантёлем108 и многими другими были известны всему свету. Но излагать их здесь нет возможности: это заняло бы не один том.
Претенденты на место пер- Среди судейских все, кто имел хоть какие-то вого президента, на котором шансы, стали домогаться первой должности я хотел бы видеть генералы в Парламенте. Аржансон, сей верховный инкви- ного прокурора д’Агессо зитор, превзошедший в этой роли Ла Рейни,
не упустил ничего, чтобы при поддержке влиятельных друзей извлечь как можно большую выгоду из своих заслуг. Он особенно рассчитывал на иезуитов и на взыскующих их благорасположения за счет тех, кого, желая погубить, называли янсенистами, полагая охоту на них очень для себя выгодной. Не учел он только одного: Король, привыкший узнавать от него о семейных секретах и давать ему множество мелких
1707. Претенденты на место первого президента
1003
тайных поручений, не мог отказаться от услуг человека столь хитрого, ловкого и столь изощренного в своем скрытом от посторонних увлекательном ремесле. Вуазен, поддерживаемый своей ловкой супругой, которую очень любила мадам де Ментенон, к коей та смогла приблизиться благодаря должности интендантки Сен-Сира, данной ей после того, как Шамийяр стал министром, был одним из тех претендентов, кого уже давно прочили на все высокие должности, соответствующие его возможностям. Де Мем, поддерживаемый месье дю Мэном и кое-кем из занимавших дворцовые должности, льстил себя надеждой добиться желаемого. Но час успеха для этих троих еще не пробил. Четвертый, коего я всей душой желал увидеть в этой должности, хотя никогда не имел с ним никаких личных отношений, был от нее еще дальше, чем первые трое: это был д’Агессо, который покорил меня своим заключительным выступлением на нашем процессе против месье де Люксембурга и чья репутация побуждала меня поддерживать его в качестве претендента. Он не имел иной поддержки, кроме своей репутации, каковая во всех отношениях затмевала репутацию всех остальных членов Парламента, в том числе и его отца, с коим никто не мог тягаться в Совете. По вышеуказанной причине я страстно желал видеть в этой должности его или, по крайней мере, его отца. Последний был прекрасно известен Королю, ибо уже давно являлся членом его Финансового совета. Месье де Шев- рёз и месье де Бовилье очень любили его и бесконечно уважали. Я неоднократно обращался к ним обоим, но, к моему великому удивлению, не добился от них того, на что надеялся. Я пытался выяснить, в чем дело, но безуспешно. Я решился действовать изнутри через Марешаля и при его содействии выйти на Фагона, который имел возможность обращаться непосредственно к Королю и мадам де Ментенон. Фагон, по счастью, питал уважение к генеральному прокурору, и к тому же именно уважение к человеку почти всегда побуждало его действовать, а согласившись помочь, он умел в подходящий момент нанести решающий удар; однако он опасался, что подозрение в янсенизме, основание для которого так легко найти и которое тяготело над отцом и сыном, может стать поводом для их отвода, — правда, при этом не отказался оказывать им содействие. Не имея иных возможностей, я действовал обходными путями. Но что касается канцлера, с которым я мог говорить обо всем откровенно и которого подозрение в янсенизме ничуть не смущало, а скорее даже подталкивало к действиям, то здесь я уже ниче¬
1004
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
го не скрывал, и он тоже. Как-то я обмолвился о своих желаниях и надеждах аббату де Комартену, их другу, и через него оные стали известны отцу и сыну. Генеральный прокурор, удивленный намерениями и шагами, предпринятыми человеком, с коим его ничто не связывало, передал мне через аббата де Комартена, что, не имея ни малейшей надежды на успех, он вовсе не желает быть названным в числе претендентов, но от души благодарен мне лично. Отец его, которого я часто встречал на галереях, но никогда с ним не заговаривал, по тем же причинам заклинал меня погасить — именно так он выразился — огонь, который я разжег: он был слишком стар и занимал слишком почетную должность, чтобы приняться за столь тяжкое и к тому же совершенно новое для него дело; что же касается его сына, то он привел мне тысячу доводов против, ибо, не говоря уж о скромности этого старика, подобной той, что отличала добродетельных магистратов прежних времен, он считал, что должность генерального прокурора дает сыну прекрасное положение. Все это не охладило мой пыл; я продолжал действовать, довольный тем, что сохранил напор, двигавший мною в пору нашего процесса. Ламуаньон, которому покровительствовал всесильный в ту пору Шамийяр и пылко желавший его победы такой фаворит, как месье де Ларошфуко, его близкий друг, из-за которого первый президент в свое время не получил государственных печатей, заранее раздувался от гордости, в то время как его товарищ Пелетье благодаря влиянию своего отца был введен через узкую лазейку сульпицианцами во главе с епископом Шартра при содействии герцогов де Бовилье и де Шеврёза. Сие покровительство, в силу своего антиянсенизма столь достойное в глазах Короля и мадам де Ментенон, взяло верх над иезуитами, хлопотавшими за д’Аржансона. Король вполне мог обходиться без Пелетье, ибо не получал от него тех услуг, что оказывал ему д’Аржансон; Пелетье тоже не имел ни малейшего отношения к янсенизму, и мадам де Ментенон не задумываясь согласилась с его назначением из любви к епископу Шартра. И что совершенно удивительно, оба герцога помогли ей в этом.
Пелетье, первый президент; Они оставались близкими друзьями Пелетье, Портай, парламентский ушедшего в отставку государственного мини-
президент; Курсон, генералы стра, и Король, который всегда любил его, не от- ный адвокат казал себе в удовольствии доставить своему быв-
1707. Брак герцога д’Эстре с дочерью герцога де Невера
1005
тему министру радость увидеть сына в должности первого президента, и государь не мог бы сделать для Пелетье-отца большего, даже если бы тот по-прежнему был генеральным контролером и членом всех его Советов. Итак, Пелетье был назначен. Его должность парламентского президента, которая обошлась ему всего в триста тысяч ливров, стала, в свою очередь, предметом другого рода волнений среди судейских. Репутация, которую Портай стяжал себе в должности генерального адвоката, помогла ему одержать верх; он отдал за должность пятьсот тысяч ливров, каковые позволили увеличить компенсационные выплаты Арлэ, а Курсону, второму сыну президента Ламуаньона109, передали должность генерального адвоката, дабы успокоить месье де Ларошфуко и хоть немного утешить отца, не получившего вожделенной должности первого президента. Все эти господа110 еще появятся на страницах моих «Записок». А пока я хочу дать некоторое представление о новом первом президенте.
Забавное высказывание За несколько месяцев до своего назначения он первого президента о своем приехал как-то вечером в Версаль к месье Ша- сыне мийяру, который, по своему обыкновению, на¬
ходился у себя в комнате кое с кем из близких и, окончив ужин, раздевался в их присутствии. Пелетье пришел к самому концу ужина. Не придумав ничего лучшего, кто-то заговорил с ним о его сыне, нынешнем первом президенте, и стал хвалить его. Пелетье тотчас же с пренебрежительным видом ответил, что три вещи отпущены его сыну с излишком: богатство, ум и здоровье. Он повторил сию сентенцию несколько раз, ожидая одобрения присутствующих, из коих ни один не доставил ему этого удовольствия. Некоторое время спустя, когда Шамийяр окончил раздевание, Пелетье ушел, оставив всех в молчаливом изумлении, нарушаемом лишь некоторыми неодобрительными репликами. Первый шталмейстер и я, услышав это, переглянулись; Шамийяр заметил нас; мы остались и обменялись друг с другом мнениями обо всем этом.
Брак герцога д'Эстре с доче- Кардинал д’Эстре женил герцога д’Эстре, свое- рью герцога де Невера. го внучатого племянника, оставшегося без отца
Смерть герцога де Невера; его и матери, на дочери герцога де Невера, кото- семъя, его судьба,, его характер рый скончался через неделю после заключения
1006
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
этого брака111. У кардинала Мазарини было две сестры: мадам Мартиноцци, у которой было только две дочери, одна — жена герцога Моденского и мать королевы Англии, супруги короля Якова II, а другая — жена месье принца де Конти, прабабка нынешнего месье принца де Конти; и мадам Манчини, у которой было пять дочерей и трое сыновей. Ее дочерьми были: герцогиня де Вандом112, мать последнего герцога де Вандома и великого приора, отец которых стал кардиналом после смерти жены; графиня де Суассон, мать последнего графа де Суассона и знаменитого принца Евгения; супруга коннетабля Колонна, бабка нынешнего коннетабля Колонна (обе последние были весьма известны в свете); герцогиня Мазарини, которая вместе с гербом и именем Мазарини-Манчини принесла двадцать шесть миллионов приданого сыну маршала де Ла Мейере и которая долгие годы жила в Англии, где и скончалась; и герцогиня де Буйон, бабка нынешнего герцога де Буйона. Старший из трех сыновей был убит совсем молодым в сражении в предместье Сент-Антуан в 1652 году; он подавал огромные надежды, и кардинал Мазарини так любил его, что уже в этом возрасте давал ему важные секретные поручения, дабы приобщать его к делам правления, полагая эту карьеру наиболее для него подходящей. Третий, учившийся в иезуитском коллеже, где был предметом зависти соучеников из-за бесконечных отличий, коими пользовался, однажды позволил им завернуть себя в одеяло и подкидывать. Они так усердно его подкидывали, что он разбил себе голову, будучи всего лишь четырнадцати лет от роду. Король, находившийся тогда в Париже, пришел навестить его, что наделало много шума, но не помешало мальчику умереть. Остался лишь второй сын, тот самый герцог де Невер, о котором здесь идет речь. Он был чистой воды итальянец, наделенный изящным и приятным умом, писавший очаровательные стихи и способный безо всякого труда в один момент сочинить целое стихотворение. Приятнейший собеседник, беспечный, ленивый, сластолюбивый, он был при этом так скуп, что часто сам ходил на рынок покупать себе еду, а чулан для провизии устраивал у себя в спальне. Его принимали в хорошем обществе, и он всегда был там желанным гостем, что не мешало ему с не меньшим удовольствием проводить время в обществе дурных, никому не известных людей; он во всем был человеком исключительно своеобразным. Это был высокий, сухой, но хорошо сложенный человек, вся сущность коего внятно читалась на его физиономии. От дяди он получил богатство и знатную родню. Осе¬
1707. Брак герцога д’Эстре с дочерью герцога де Невера
1007
ненный тенью кардинала Мазарини, в память о котором Король долгое время готов был на все что угодно, он без труда мог бы сделать блистательную карьеру. Месье де Невер стал капитаном мушкетеров113, кои очень занимали Короля; он получил пехотный Полк Короля114, который государь всю жизнь очень любил и, как простой полковник, сам занимался всеми подробностями полковой жизни. Однако то, что могло бы послужить продвижению месье де Невера, очень скоро сделалось для него несносным. Он сопровождал Короля в нескольких кампаниях, но войска и война — это было не по его части, да и двор вообще-то — тоже; он оставил свои должности ради праздности и удовольствий. Он нес шлейф мантии Короля на следующий день после коронования, когда тот принимал Орден Святого Духа из рук Симона Ле Гра, епископа Суассона, коему сан позволил короновать монарха в отсутствие архиепископа-герцога Реймсского кардинала Антонио Барберини, находившегося тогда в Риме115. В результате месье де Невер стал кавалером Ордена Святого Духа в 1661 году, будучи всего лишь двадцати лет от роду. Он избавился от губернаторства Ла-Рошель и Онис ив 1670 году женился на первой придворной красавице, старшей дочери мадам де Тианж, сестры мадам де Монтеспан. В1678 году он получил герцогский патент, каковой ему нужно было всего лишь зарегистрировать в течение десяти лет. Однако он так и не удосужился сделать это; позже он попытался вернуться к этому вопросу, но безуспешно — время было безвозвратно упущено. Он часто, безо всяких к тому оснований, ревновал свою жену, которая постоянно бывала при дворе и в большом свете, но никогда с нею не ссорился; он всегда называл ее просто Диана. Три или четыре раза он являлся утром в ее спальню, приказывал одеться, усаживал в карету, так что ни она, ни их люди ни о чем не догадывались, и отбывал в Рим без каких бы то ни было приготовлений, три дня назад еще и не помышляя об этом. Пребывание их там бывало весьма продолжительным. У него было от нее два сына и две дочери: старшая вот уже семь или восемь лет была замужем за принцем де Шимэ, кавалером ордена Золотого Руна при Карле II, а при Филиппе V — испанским грандом и генерал-лейтенантом его армий, у которого не было от нее детей и который впоследствии стал моим зятем; вторая, герцогиня д’Эстре, также не имела детей; сыновьями его были: имевший с отцом очень скверные отношения месье де Донзи, который благодаря герцогине Сфорца, сестре его матери, стал герцогом и пэром при последнем Регентстве, и месье Манчи-
1008
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ни, получивший итальянские богатства; у меня еще будет случай поговорить обо всех них. Месье де Невер умер в шестьдесят шесть лет. Он, а еще более его жена, были без ума от увеселений в Со. Он сохранил маленькое губернаторство Нивернэ, так как почти весь этот край принадлежал ему. Его сын, который почти совсем не служил и всегда вызывал недовольство Короля своим поведением, не мог получить это губернаторство116. После смерти отца он попробовал именовать себя герцогом де Донзи, не решившись претендовать на титул герцога де Невера. Король счел сие столь неуместным, что запретил ему называть себя герцогом и претендовать на титул и прочие герцогские отличия: его отец имел лишь патент, то есть незарегистрированные грамоты, которые не могли переходить к сыну.
Мёдонскиеparvulo Как мне помнится, я еще не говорил о том, что
при дворе называли мёдонским parvulo*, а потому, прежде чем обратиться к событиям более значительным, следует объяснить, что скрывалось под этим шифром, ибо сие важно для понимания многого из того, о чем мне предстоит рассказать. На стр. 54117 говорилось о том, что приключилось с мадам принцессой де Конти, почему и каким образом она прогнала мадемуазель Шуэн, кто была сия особа, кто состоял у нее в друзьях, как расположен к ней был Монсеньор и как склонность сия лишь возрастала из-за невозможности видеться без помех. Мадам де Лиль- бонн и ее дочери были почти единственными посвященными в эту тайну, несмотря на все, чем они были обязаны мадам принцессе де Конти. Они подогревали эту склонность, делавшую их наперсницами Монсеньора, из чего они рассчитывали в дальнейшем извлечь для себя немалую выгоду. Мадемуазель Шуэн поселилась в Париже близ семинарии ордена Святого Антония у своего родственника Ла Круа, генерального сборщика налогов118, и вела очень замкнутый образ жизни. В те редкие дни, когда Монсеньор приезжал в Мёдон обедать, не оставаясь на ночь, чтобы взглянуть на строительство или на свои экзотические растения, ее уведомляли об этом; она отправлялась туда накануне ночью в наемной карете, проходила через двор пешком, одетая как простолюдинка, которая идет к какому- нибудь мёдонскому офицеру, и с заднего хода поднималась на антресоли
малым кругом (um.).
1707. Мёдонские parvulo
1009
апартаментов Монсеньора, куда он приходил провести с нею несколько часов. Затем она стала приезжать туда точно так же ночью, но с горничной и со своими вещами, накануне тех дней, когда Монсеньор намеревался там ночевать. Она оставалась там, не видясь ни с кем, кроме него, запертая со своей горничной на антресолях, куда единственный доверенный служитель приносил ей еду. Вскоре, однако, с ней позволено было видеться дю Мону, а затем, в те дни, когда в Мёдон приезжали дамы, — дочерям мадам де Лильбонн. Мало-помалу крут расширился; были допущены некоторые из ближайших придворных: Сент-Мор, граф де Руси, потом Бирон; потом еще кое-кто, две или три дамы, а под конец своей жизни там стал появляться и месье принц де Конти. Затем на антресоли были введены монсеньор герцог Бургундский, месье герцог Беррийский, а следом за ними — и мадам герцогиня Бургундская, так что вскоре все это стало секретом Полишинеля. Герцог де Ноай и его сестры также были допущены. Монсеньор часто приезжал к обеду с дочерьми мадам де Лильбонн, позже — нередко с ними и с Мадам Герцогиней, а иногда кое с кем из особо приближенных мужчин и женщин; больше круг посетителей не расширялся, и все неизменно делали вид, что приезжают сюда тайком; вот эти-то тайные встречи, ставшие со временем довольно частыми, и назывались parvulo. Мадемуазель Шуэн отныне оставалась на антресолях, только когда это было удобно Монсеньору; она спала в постели и жила в апартаментах, кои предоставлялись мадам герцогине Бургундской в те дни, когда Король приезжал в Мёдон. В присутствии Монсеньора она всегда сидела в кресле, а мадам герцогиня Бургундская — на табурете. При ее появлении мадемуазель Шуэн не вставала; говоря о ней в присутствии Монсеньора и гостей, она называла ее «герцогиня Бургундская»119 и вела себя с нею так же, как и мадам де Ментенон, — с той лишь разницей, что не называла ее милочка, а герцогиня не звала ее тетушкой и чувствовала себя с ней далеко не так свободно и непринужденно, как с Королем и мадам де Ментенон. Монсеньор герцог Бургундский чувствовал себя очень неловко, ибо нравы собиравшегося здесь общества были ему совсем не по душе. Зато месье герцог Беррийский, отличавшийся более вольными нравами, был как рыба в воде. Бал здесь правила Мадам Герцогиня, и некоторые из ее фавориток также иногда допускались сюда, но мадемуазель Шуэн никогда в этом обществе не появлялась. В праздники она шла в шесть часов утра слушать мессу в капелле и, скрыв лицо накид¬
1010
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
кой, садилась одна в углу; ела она в одиночестве, если Монсеньор не приходил наверх разделить с нею трапезу, а когда он приезжал в Мёдон с ночевкой, то приходил лишь в первый день, потому что вечером приезжали гости, и она даже носа не высовывала ни из своих апартаментов, ни с антресолей, и все проходы между ними были закрыты, так, чтобы, проходя из одного помещения в другое, она не могла быть замеченной. Считалось, что для Монсеньора она — то же самое, что мадам де Ментенон для Короля. На будущее все орудия были заряжены и направлены на нее. Не брезговали ничем, чтобы получить разрешение посещать ее в Париже, и заискивали перед ее ближайшими и старинными друзьями. Монсеньор герцог Бургундский и мадам герцогиня Бургундская выказывали уважение ей, знаки внимания — ее друзьям, стараясь ей угодить, и не всегда в этом преуспевали. Монсеньору герцогу Бургундскому она выказывала уважение мачехи, каковой всеч'аки не была, но уважение сухое и принужденное, а с мадам герцогиней Бургундской ей случалось говорить властно и резко, доводя ее до слез. Королю и мадам де Ментенон все это было известно, но они предпочитали молчать, а весь двор, коему сие также было известно, говорил об этом лишь шепотом. Пока довольно и этой картины; в ней, однако, таится ключ ко многим последующим событиям, первейшими участниками коих были месье де Вандом и месье д’Антен.
Герцог Орлеанский удоста- Командующие отбыли к своим армиям. Месье ивается в Байонне права герцог Орлеанский сделал остановку в Байон- сидешь в кресле, а в Мадриде не, чтобы посетить королеву — вдову Карла II, с ним обращаются как с ин- которая удостоила его чести сидеть в кресле. фантом; происхождение Месье герцог Орлеанский, который никогда бы
права сидеть в кресле для не осмелился претендовать на подобную честь, инфантов и кардиналов тем не менее счел благоразумным не отказываться от оной. В Испании инфанты имеют право сидеть в кресле в присутствии короля и королевы. Право сие пришло к ним от легатов a latere, которых везде принимают почти так же, как самого Папу, и наши короли всегда выезжали лично встречать их на довольно большом расстоянии от города, за исключением Людовика XIV, каковой тем не менее высылал им навстречу Месье, и тот усадил по правую от себя руку кардинала Киджи, который (я упоминал об этом на стр. 135120, расска¬
1707. Герцог Орлеанский удостаивается в Байонне права сидеть в кресле 1011
зывая об ошибке в изображении на одной шпалере) во время аудиенции у Короля сидел в кресле. И коль скоро легаты пользовались этой честью во Франции, то неудивительно, что государи испанских королевств не могли отказать им в ней. Право на кресло получили от них и кардиналы, так много выигравшие благодаря высокому рангу кардиналов-легатов и твердой политике Рима, желавшего вознести ранг кардинала на как можно более высокую ступень. Фердинанд и Изабелла, объединившие отдельные испанские королевства, слишком часто прибегали к помощи Пап и Римской курии, чтобы вносить какие-либо изменения в церемониал. Их зять Филипп I, именуемый Красивым, к коему должны были перейти все эти короны, получил лишь корону Кастилии, потому что Фердинанд Католик пережил его. Карл V, его сын, еще до того как стать императором, получил все испанские короны, за исключением португальской. Отныне он мог думать об Империи. Он имел соперником Франциска I, был осторожен в отношениях с Римом и не стал ничего менять в церемониале, действовавшем при его деде и бабке с материнской стороны. Филипп II, его сын, так много сумевший получить от Рима, также не стал ничего менять, что стало правилом для его преемников. Случилось даже так, что многие испанские первые министры и до, и после Филиппа II были кардиналами, что немало содействовало укреплению их ранга в Испании. Я в другом месте расскажу о том ранге, коим они пользуются ныне; сказанного же вполне достаточно для понимания того, что я намерен объяснить здесь. Право кардиналов и легатов на кресло лежит в основе аналогичного права инфантов; правда, в Испании понятие «инфант» никогда не распространялось далее того, что мы называем «сыновьями Франции». Начиная с Карла V, инфантов (по- нашему, «сыновей Франции») в Испании было очень немного. В каждое царствование редко когда были другие инфанты, кроме наследника престола, и если не считать несчастного дона Карлоса и одного кардинала121, то эти немногие почти все умирали, едва появившись на свет. Ни один наследник престола не вступал в брак при жизни короля, своего отца;122 я не считаю Филиппа И, которого Карл V сделал королем, который женился на королеве Марии Английской и который, до того как стать королем, почти никогда не виделся с Карлом V, находившимся в другой части Европы. Таким образом, правильно будет сказать, что в Испании никогда не существовало тех, кого у нас называют «внуками Франции» и принцами кро¬
1012
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ви. Вдовствующая королева Испании, высланная в Байонну за тайные сношения с эрцгерцогом, — королева, которую не любили при испанском и французском дворах, с которой не считались при других дворах и которой отпускали весьма скудные средства, — не знала, как поступить с посетителем, ранг коего, как ей было хорошо известно, не был рангом «сына Франции», но был близок к нему и стоял гораздо выше, чем ранг принца крови. Она все же решила оказать услугу племяннику, и даже более, племяннику и зятю Короля одновременно, который направлялся командовать армиями в Испанию, где наверняка приобретет большое влияние, каковое позволит ему быть ей полезным или, напротив, вредить. Месье герцог Орлеанский, со своей стороны, решился принять то, что ему будет предложено, ибо желание возвыситься не чуждо любому человеку. Он знал, что первым «сыном Франции», удостоившимся чести сидеть в кресле в присутствии коронованной особы, был Гастон, который, будучи генеральным наместником королевства в пору малолетства Людовика XIV, воспользовался несчастьями и нуждой своей сестры, королевы Англии, и ее детей, бежавших во Францию после неслыханной катастрофы, постигшей Карла I, ее мужа. По сходным причинам Месье и Мадам, отец и мать месье герцога Орлеанского, удостаивались кресла в присутствии короля Якова II и королевы, его жены, тоже бежавших во Францию в 1688 году из-за вторжения и узурпации трона принцем Оранским, впоследствии королем Вильгельмом III;123 но он знал, что сам он удостоиться этого не может. Ему дозволялось, ему самому, мадам герцогине Орлеанской, Мадемуазель — его сестре, ставшей впоследствии герцогиней Лотарингской, — и трем дочерям Гастона124 посещать короля и королеву Англии только вместе с Монсеньором, Месье и Мадам, в присутствии каковых они могли сидеть лишь на табурете; а поскольку во Франции дерзость заменяет право, то две другие дочери Короля, которые не могли смириться со столь высоким рангом своей младшей сестры, также взяли обычай посещать английский двор только вместе с «сыновьями» и «дочерьми Франции»; от них, принцесс крови по мужу, обычай сей перешел и ко всем принцессам крови. Король терпел это, а положение короля и королевы Англии не позволяло им жаловаться. Таким образом, право на кресло, если бы месье герцог Орлеанский вздумал его предъявлять, было бы обосновано лишь наполовину; однако, что касается представителей иностранных держав, то он никого из них не сажал по
1707. Странные злоупотребления, ставшие следствием «права на кресло» 1013
правую от себя руку и не наносил ответных визитов послам, как это делали принцы крови. Иностранные кардиналы, даже пребывавшие в Риме, в письмах обращались к нему монсеньор и королевское высочество, а когда он писал королям, то, за исключением писем к королю Франции, обращался к ним не государь, а просто монсеньор. Все эти соображения показались ему достаточными, чтобы не отказываться от кресла, занять которое предложила ему вдовствующая королева. Король не стал возражать, а в Испании не осмелились на это жаловаться. Даже напротив, результатом этого стало настоятельное желание ни в чем не уступать Байонне: так, дон Гаспар Хирон, первый из четырех дворецких короля, выехал из Мадрида с каретами и экипажами короля, чтобы встретить месье герцога Орлеанского в Бургосе (это примерно то же самое, что доехать от Парижа до Пуатье), и на всем протяжении пути его встречали как испанского инфанта. И все положенные инфантам почести оказывались ему всеми: двором, королем, королевой, инфантами125 и грандами, — и сие не вызывало ни малейших возражений ни в Испании, ни во Франции. Но излишества порождают череду новых излишеств, о чем мне представляется уместным сейчас рассказать.
Странные злоупотребления, Когда королева, вдова короля Луиса I Испанско- ставшие следствием «права го, дочь месье герцога Орлеанского, а следова- накресло», предоставленного тельно, принцесса крови, приехала в Байон- месье герцогу Орлеанскому игу126, вдовствующая королева Испании раз- и мадемуазель де Божоле решила возникшие трудности, оказав ей прием, положенный замужней особе и принцессе Астурийской. Она опиралась на пример мадам герцогини Бургундской, которой Король, дабы положить конец всякой неопределенности, приказал оказать прием, соответствующий рангу уже замужней особы127. Затем к ней прибыла мадемуазель де Божоле, также дочь месье герцога Орлеанского, которая должна была сочетаться браком с другим инфантом128 и которой был оказан точно такой же прием; но герцогиня де Дюра, коей было поручено сопровождать ее, и приехавшая вместе с ней ее дочь герцогиня Фитц-Джеймс, впоследствии герцогиня д’Омон, не участвовала, равно как и ее дочь, в этой встрече, ибо ей было приказано относиться к мадемуазель де Божоле исключительно как к принцессе крови; герцогиня оставила при ней только ее гувернантку. После разрыва129 мадемуазель де Божоле была
1014
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
отослана во Францию вместе со своей сестрой, вдовой короля Луиса I. Принцесса де Берг, вдова испанского гранда, и маркиза де Конфлан были отправлены в Сен-Жан-де-Люз с экипажами Короля, чтобы препроводить их обратно во Францию, одна — в качестве камареры-майор юной королевы, другая — ставшая по желанию мадам герцогини Орлеанской гувернанткой мадемуазель де Божоле, ее дочери. Месье герцога Орлеанского, который в пору их первого приезда был регентом, уже не было в живых; но Месье 1ерцог был тогда даже больше, чем просто первым министром, и одновременно принцем крови. Вдовствующая королева Испании не могла больше считать мадемуазель де Божоле замужней особой и инфантой, как это было в первый раз. Бракосочетание не состоялось, и ее отослали назад, а сие значит, что она была всего лишь принцессой крови. Это поставило в затруднительное положение вдовствующую королеву, которая в конце концов решилась оказать любезность вовсе о том не помышлявшему Месье Герцогу, находившемуся тогда на вершине могущества: удостоить мадемуазель де Божоле кресла и принять ее так же, как и в первый раз, — под тем предлогом, что собственные несчастья сделали королеву чувствительной к горю, постигшему эту принцессу, горю, каковое королева не желает усугублять, оказав ей иной прием, чем во время ее первого приезда. Она жила в крошечном загородном доме у въезда в Байонну и принимала посетителей в маленькой, выходившей прямо в большой и прекрасный сад гостиной, где мне также довелось ее видеть. Расцеловав маленькую королеву и мадемуазель де Божоле, вдовствующая королева предложила принцессе де Берг осмотреть ее сад, а герцогине де Линарес, своей камарере-май- ор, — проводить ее туда. Они были предупреждены заранее; сделав реверанс, они тотчас же вышли в сад, после чего вдовствующая королева велела принести три кресла. Маркиза де Конфлан и прочие дамы вдовствующей королевы остались стоять. По окончании визита обеих прогуливавшихся в саду дам пригласили в дом; когда они вошли, никаких кресел уже не было, все стояли и, прежде чем уйти, обменялись поцелуями. На обратном пути во Францию с мадемуазель де Божоле обращались как с принцессой крови; но по прибытии в Париж они узнали, что кресло наделало много шума и что теперь все принцессы крови претендовали на кресло у королевы Испании. Мадам герцогиня Орлеанская, чьи дети не являлись «внуками
1707. Странные злоупотребления, ставшие следствием «права на кресло» 1015
Франции», сочла сию претензию вполне оправданной, тем более что и для себя самой она возымела довольно странные претензии: например, не желала, чтобы гвардейцы королевы, ее дочери130, находились в одном зале с ее собственными, когда она посещала ее в Пале-Рояле (в то время как в Версале никто не запрещал им находиться в одном зале с гвардейцами Короля и занимать правую сторону). Сия претензия на кресло, поддержанная властью принца крови, являвшегося полномочным правителем государства, привела к тому, что визиты были приостановлены. Написали в Испанию, и оттуда пришел запрет бывшей королеве кого бы то ни было удостаивать кресла, даже мадам герцогиню Орлеанскую, ее мать, каковая с тех пор встречалась с нею лишь наедине, и никто из принцев или принцесс крови не посещал ее, за исключением месье герцога Орлеанского и ее сестер, но также лишь строго наедине. Вот к чему ведут неуместные любезности. Мадам герцогиня Орлеанская никогда не претендовала ни на что, кроме табурета в присутствии «дочерей Франции», даже младших, даже в присутствии мадам герцогини Беррийской, своей дочери, равно как в присутствии Мадам. Так же вели себя и принцессы — дочери Гастона, равно как и Мадемуазель, впоследствии ставшая герцогиней Лотарингской131. Принцы и принцессы крови никогда не претендовали ни на что, кроме сиденья со спинкой, но без подлокотников, в присутствии дочерей Гастона, месье герцога Орлеанского, мадам герцогини Орлеанской и Мадемуазель, впоследствии герцогини Лотарингской. И они хотят сидеть в кресле в присутствии коронованных особ и, в частности, маленькой королевы Испании, которая, даже не говоря о короне, является вдовой испанского инфанта, то есть «сына Франции», поскольку, если бы Филипп V не получил испанскую корону, он был бы «сыном Франции», а его сын — «внуком Франции», но корона отца возвела последнего в достоинство, ранг и положение «сына Франции», что было признано Людовиком XIV, который присылал испанским инфантам к моменту рождения голубую ленту, даруемую только «сыновьям Франции», и который и во всем прочем смотрел на них как на «сыновей Франции»! Как совместить это с вышеупомянутыми претензиями на кресло, не сказав, что испанская корона лишила испанских инфантов ранга и достоинства, кои даны им были с рождения, но оказались уничтожены второй короной Европы?
1016
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Возникновение права принцев крови проходишь через «паркет»;1*2 принцессы крови отказываются от накидок на каретах; заслуживающее уважения поведение Месье Принца в Брюсселе по отношению к дону Хуану и английскому королю Карлу II; что он предпринял для получения отличий во Франции
Вот довольно странный, но вполне реальный парадокс. Месье Принц-герой был тем, кого принцы крови не могут обвинить в недостатке гордости или в том, что он мало делал ради утверждения их ранга. Свидетельством тому является его проход через «паркет» в Парламенте, на каковой он осмелился вслед за своим отцом и вопреки его запрету133, в пору малолетства Людовика XIV, и право на каковой сохранилось за всеми ними, хотя ранее оным обладал лишь первый принц крови; а также попытка, правда безуспешная, получить право прибивать накидку к карете134, предпринятая им по возвращении из Брюсселя, после чего принцессы крови отказались от накидок, коими они до сих пор, как и герцогини, покрывали свои кареты; были и иные попытки, рассказ о которых увел бы нас в сторону от повествования. Месье Принц придерживался, однако, совершенно иного мнения относительно новомодных претензий в отношении коронованных особ. Находясь в Брюсселе, где он был во власти и на службе Испании, он сумел достойнейшим образом отстоять свой ранг, свое превосходство и свои отличия перед доном Хуаном, генерал-губернатором Нидерландов, испанским бастардом, который распоряжался армиями и своим двором с высокомерием законного сына короля. Карл II, король Англии, вынужден был перебраться туда. Он получал средства к существованию от Испании, и дон Хуан злоупотреблял этим, обращаясь с ним крайне непочтительно. Месье Принц был так неприятно этим поражен, что решил преподать спесивому бастарду урок. Он пригласил к себе короля Англии, дона Хуана, знатнейших испанских и фламандских вельмож, наиболее достойных людей из числа своих приближенных и командующих войсками и устроил для них великолепный обед. Когда кушанье было подано, Месье Принц уведомил о том короля Англии, который, войдя вместе с гостями в пиршественный зал, увидел уставленный яствами большой стол, одно кресло, один прибор и один футляр с ножом и вилкой. Сие до крайности удивило дона Хуана, однако он удивился еще больше, когда Месье Принц подал королю Англии сосуд с водой и салфетку для вытирания рук. Король спросил Месье Принца, наме-
1707. Регламент, направленный против роскоши в армии
1017
рен ли он сесть за стол с этими господами. Вместо ответа Месье Принц взял салфетку и встал за спинкой кресла короля Англии. Последний тотчас же обернулся к Месье Принцу, дабы заставить его сесть за стол и приказать принести приборы. Месье Принц ответил, что, когда он закончит свою службу при нем, он с доном Хуаном пойдет к столу, накрытому для гостей и для них. В результате этого состязания в учтивости пришлось подчиниться: Месье Принц сказал, что король Англии велит принести приборы, каковые были уже приготовлены, равно как и множество табуретов, кои тотчас же были принесены. Месье Принц сел первым по правую руку от короля Англии, а дон Хуан, вне себя от ярости и стыда, занял первое место слева, гости же — все прочие места. Вот поступок, не имеющий ничего общего с вышеупомянутыми претензиями на кресло! Месье Принцу поступок сей стяжал великий почет, а королю Англии — те знаки уважения, кои дон Хуан должен был ему выказывать и от коих после этого прилюдного и столь наглядного урока он более не мог уклоняться.
Регламент, направленный Что касается трапез, то придворная и париж- против роскоши в армии, ская роскошь со всеми ее излишествами распро-
который почти никто странилась и на армию, так что там появились
не исполнял деликатесы, когда-то неведомые даже в местах
отдохновения и увеселения. В отрядах и на марше только и толковали, что о горячих обедах, и обеды, подаваемые в траншеях во время осад, состояли из нескольких весьма обильных блюд, фруктов, мороженого и огромного количества всяческих напитков, как на каком-нибудь празднестве. Расходы сии разоряли офицеров, которые старались перещеголять друг друга в роскоши и блеске, а доставка и приготовление всего этого заставляли вчетверо увеличивать число слуг и экипажей армии, лишая тем самым последнюю необходимого довольствия. Это давно уже вызывало жалобы, причем даже со стороны тех, кто совершал сии разорительные траты, уменьшить каковые никто не решался. В конце концов этой весной Король обнародовал регламент, запрещавший генерал-лейтенантам иметь больше сорока лошадей в экипаже, бригадным генералам — больше тридцати, бригадирам — больше двадцати пяти, полковникам — более двадцати. Но указ сей постигла участь всех предшествующих. Ни в одной стране Европы не сыщется столь огромного количества
1018
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
таких прекрасных законов и таких замечательных регламентов, которые бы так быстро забывались; никто не следит за их исполнением, и нередко случается так, что уже в первый год их начинают нарушать, а на второй — более о них и не вспоминают.
Сражение при Алъмансе На стр. 594135 говорилось, что мятеж в Каоре, за¬
ставивший направить туда войска, предназначенные для Испании, задержал на неделю отъезд месье герцога Орлеанского. Это промедление дорого ему стоило. Герцог Бервик, чья пехота, находясь в горной местности, уступала вражеской, был вынужден немного отступить, чтобы, выйдя на равнину, дать возможность действовать своей кавалерии. Асфельд, всю зиму командовавший на границе, к счастью, сумел, хотя и с большим трудом, обеспечить войска довольствием. Но поборы эти опустошали близлежащие деревни; там все было съедено, что и вынудило Бервика искать источники провианта в горах, куда враги, хотя и находившиеся очень далеко, но вовремя объединившиеся, двинулись форсированным маршем, чтобы, пользуясь своим преимуществом, атаковать его. Маркиз даш Минаш, португалец, командовал их армией совместно с командовавшим англичанами Рювиньи, именуемым милордом Голуэем, согласно ирландскому титулу, дарованному ему королем Вильгельмом. Ободренные нашим отступлением, они стали по пятам преследовать маршала и вышли на равнину близ границ королевства Валенсия. У Бервика было тогда сильное желание дать им бой; но он знал, что месье герцог Орлеанский, посетивший Мадрид лишь для того, чтобы приветствовать короля и королеву Испании, уже выехал из Мадрида и спешит на соединение с ним. Маршал и номинально, и на деле находился у него в подчинении. Король раскаялся в том, что во время итальянской кампании приказал племяннику подчиняться Марсэну, который из-за противодействия принцу потерял Италию. Бервик не хотел в самом начале кампании поссориться со столь высокопоставленным командующим, лишив его возможности самому дать сражение; поэтому он медлил, хотя его выводила из себя дерзость врага, осмеливавшегося приближаться к нему и делать пробные вылазки. Принимая сдержанность маршала за слабость, они наглели все больше и в конце концов осмелились напасть на его лагерь. Асфельд, узнавший об этом первым, поспешил уведомить герцога Бервика, с которым был
1707. Силли привозит известие о победе при Альмансе
1019
в прекрасных отношениях, и, дабы не терять ни минуты, сам сделал необходимые распоряжения. Маршал, со своей стороны, тоже не теряя времени, помчался во весь опор к Асфельду, одобрил его действия и не думал более ни о чем, кроме сражения. Начало было удачным. Но вскоре яростный огонь врага вызвал некоторое смятение на нашем правом фланге. Однако спешно прибывший туда маршал сумел восстановить порядок, и вскоре стало ясно, что победа близка. Сражение длилось не более трех часов и завершилось полной победой. Оно началось около трех часов пополудни 25 апреля; обратившийся в бегство враг, которого мы преследовали до темноты, потерял всю артиллерию, все обозы и понес большие людские потери. Потери нашей армии были невелики; из известных людей погибли единственный сын Пюизьё, пехотный бригадир, отличавшийся приятным умом и много обещавший, и полковник Коронного полка Поластрон. Когда все было кончено, отступивший в горы с пятью батальонами граф Дона, не имея ни продовольствия, ни воды, ни возможности выйти оттуда и полагая за счастье сдаться в плен, послал гонца к маршалу, который поручил одному из генералов отправиться за ними и привести их в лагерь. Всего в плен было взято восемь тысяч человек, среди которых — два генерал-лейтенанта, шесть бригадных генералов, шесть бригадиров, двадцать полковников, много подполковников и майоров, восемьсот прочих офицеров и множество штандартов и знамен. В общей сложности — тринадцать полных батальонов.
Силли привозит известие Силли, драгунский бригадный генерал, прибыл о победе при Альмансе с этой прекрасной новостью в Л’Этан, где я на¬
ходился в тот момент и куда из Марли приехала мадам герцогиня Бургундская, в честь которой Шамийяр давал большой обед. Я до крайности удивился, когда, обернувшись, увидел Силли; подумалось, что, наверное, в Испании произошло удачное сражение. Я сразу же осведомился у него о месье герцоге Орлеанском и очень огорчился, узнав, что он еще не прибыл в армию. Шамийяр потихоньку сообщил новость мадам герцогине Бургундской, потом на ухо сказал о ней мне и тотчас пошел вместе с Силли уведомить о счастливом событии Короля. Мадам тут же поспешила к мадам де Ментенон и была счастлива узнать, что сын ее еще не прибыл в армию. Какой-то музыкант, считавший, что принц нахо¬
1020
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
дится там, прибежал сообщить новость мадам принцессе де Конти, и та подарила ему прекрасные золотые часы, которые носила на поясе. Все находившиеся в Марли устремились к дверям апартаментов мадам де Менте- нон; Король, вне себя от радости, пришел к ней и пересказал все, что ему только что сообщил Сшит. На следующий день герцог де Альба, испросив на то разрешение, пришел на прогулку Короля и был им обласкан.
Валуз прибывает в Марли Днем позже тот же посол привел к Королю Ва- от имени короля Испании луза, который здесь был шталмейстером герцога Анжуйского, затем последовал за ним в Испанию и стал там одним из его четырех дворецких. Филипп V, уведомленный о победе при Альмансе Ронкильо, которого герцог Бервик направил к нему с поля боя, послал к Королю Валуза, чтобы поблагодарить за помощь и за генерала, каковой так блистательно оной воспользовался.
Бэлкли, прибывший с рас- Бэлкли, брат герцогини Бервик, прибыл на сле-
сказом о подробностях дующий день после Валуза, рассказал о сражении
сражения, получает чин в подробностях и был произведен в бригадиры.
бригадира Силли выехал из армии на рассвете 26 апреля,
на другой день после сражения, и направился прямо сюда, даже не заезжая в Мадрид.
Месье герцог Орлеанский В этот же день, 26-го числа, месье герцог Орле- прибывает в только что анский присоединился к армии, которая двига- одержавшую победу армию лась к Валенсии по удобной местности, где поблизости располагались наши склады продовольствия и боеприпасов. В тот же день стало известно, что милорд Голуэй и лаш Минаш тяжело ранены, а вся их армия рассеялась. Герцог Бервик с большим отрядом выехал далеко вперед навстречу месье герцогу Орлеанскому, крайне обеспокоенный тем, как тот его встретит и сколь велика будет его досада, когда он узнает, что дело уже сделано. После туринской катастрофы его вновь ожидало огорчение, хотя на сей раз и другого рода. Сие обстоятельство никого не оставляло равнодушным, особенно его приближенных. Искренность и приветливость месье герцога Орлеанского, сразу же сказавшего маршалу, что ему известно о том, что он сделал все воз¬
1707. Редкостная похвала
1021
можное, чтобы его дождаться, успокоили последнего. К сказанному принц присовокупил заслуженные похвалы, но не смог скрыть, что огорчен своей неудачей, коей старался избежать, двигаясь со всей возможной поспешностью и даже не останавливаясь в Мадриде дольше, чем того требовали самые обыкновенные приличия.
Истоки уважения и друже- В конце концов принц с полным основанием скогорасположения месье убедился, что маршал действительно не мог до-
герцога Орлеанского к герцогу лее ожидать его прибытия, так как враг атако- Бервику; различия в их отно- вал его в самом лагере. Сие окончательно успо- гиении к военному искусству коило маршала; они не только не поссорились,
но, напротив, в ходе кампании зародилось их взаимное уважение и дружба, которые с тех пор ничто не могло разрушить. Это, однако, не значит, что мнения их часто совпадали. Принц был отважен, порой до безрассудства, и был убежден, что из-за чрезмерной осторожности нередко упускаются возможности, сулящие большой успех. Маршал, напротив, будучи человеком неустрашимой души, но робкого ума, не пренебрегал никакими мерами предосторожности, кои редко казались ему достаточными.
Редкостная похвала,, коей Сие, конечно, не способствовало согласию; но
месье герцог Орлеанский действительное командование находилось в ру- удостоил герцога Бервика ках принца, а маршал отличался такой неукоснительной честностью, что, использовав все аргументы, оспаривая мнение, с коим был не согласен и каковое, вопреки ему, все же одобрялось, он всеми силами содействовал его успеху не только без малейшего намека на зависть, но, напротив, со всем жаром и усердием, изыскивая новые средства, чтобы справиться с непредвиденными осложнениями и сделать все возможное для успеха предприятия, как если бы замысел оного принадлежал ему самому, — не вспоминая о том, что ранее он выступал против его осуществления. Месье герцог Орлеанский сам не раз так говорил мне о нем, и, что особенно удивительно, говорил это о человеке, только что одержавшем блистательную победу и, по природе, упрямом и не отступающем от своего. Но, по описаниям принца, это был человек мягкий, надежный, верный, думающий прежде всего о деле, непритяза¬
1022
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
тельный в повседневной жизни, бдительный, деятельный и, когда в том была нужда, готовый на любые жертвы. А потому, — часто говорил мне месье герцог Орлеанский, — хотя их мнения в военных вопросах нередко расходились, среди множества людей, с коими ему когда-либо случалось иметь дело, Бервик был одним из тех, кого он в первую очередь хотел бы иметь своим соратником; сие, как мне кажется, является великой похвалой им обоим.
Раковая нехватка всего Уезжая, месье герцог Орлеанский дал мне осо- в Испании бый шифр, и мы сами шифровали и дешифро¬
вали письма, которые посылали только с курьерами. Я предложил ему воспользоваться хотя бы основными преимуществами, каковые давало сокрушительное поражение противника: оставить Бервика с небольшой армией в Арагоне, а самому с оставшимися частями присоединиться к маркизу де Ла Флорида на границе с Португалией. У врагов там не было ни складов, ни войск, и король Португалии был не в состоянии оказать сопротивление. Посему я уговаривал месье герцога Орлеанского извлечь пользу из обстоятельств, каковых более могло не случиться, — дабы прославиться, без труда завоевав королевство, оградить Испанию с этой стороны от войны и врагов, присоединив к ней столь полезный край, и позволить ей завершить войну, перебросив в ходе следующей кампании все силы в Арагон и не опасаясь при этом нападения с тыла. Это действительно было надежное средство завершить испанскую войну за две кампании. Нетрудно себе представить, какие выгоды это бы дало, каковы были бы последствия и какую славу стяжал бы принц, сумевший это осуществить. Но беда заключалась в том, что осуществить это как раз и не было возможности. Месье герцог Орлеанский ответил мне, что мое предложение само по себе прекрасно и разумно, но лишь для армии, которая могла бы обходиться без еды и питья; что на протяжении всего долгого пути через испанские провинции нет ни складов, ни запасов, ни какой бы то ни было возможности обеспечить должное снабжение; что, если в Арагоне и можно обеспечить войско провизией, то лишь с большим трудом, не оставаясь долго на одном месте; что жара, которая уже ощущается, а вскоре станет невыносимой, будет еще одним препятствием в осуществлении этого замысла, каковое нехватка всего и вся делает невозможным;
1707. Осада Лериды
1023
но что он постарается устранить эти препятствия в следующем году и, воспользовавшись наилучшим образом победой герцога Бервика, добиться того, чтобы к следующей кампании можно было значительно уменьшить численность Арагонской армии, двинуть достаточное количество войск на португальскую границу и осуществить там, хотя и с большими трудностями, из-за тех предосторожностей, каковые противник сможет предпринять, то, что в нынешнем году невозможно в силу вышеуказанных причин. Возразить на это было нечего. Нехватка продовольствия в Арагоне была такова, что даже победоносной, свободно действующей армии требовалась фантастическая изобретательность, чтобы начать осаду Лериды, предварительно разбив поодиночке небольшие вражеские подразделения и захватив маленькие крепости. А сейчас завершим, не прерываясь, рассказ об этой испанской кампании. Трудности были настолько велики, что сначала пришлось очистить Арагон от маленьких крепостей и постов; Бэй тем временем взял Сьюдад-Родриго и другие мелкие крепости у португальской границы, захватив множество знамен, штандартов и около четырех тысяч пленных.
Осада Лериды В ночь со 2 на 3 октября после бесконечно дол¬
гих и мучительных усилий траншея перед Лери- дой была открыта. За снабжение продовольствием и боеприпасами отвечал Асфельд, и месье герцог Орлеанский не раз говорил мне, что трудно сыскать лучшего интенданта армии, коему к тому же столь тягостные заботы не мешали исполнять воинские обязанности. Месье герцог Орлеанский лично занимался всеми прочими делами осады, преодолевая трудности каждого из них в отдельности. Он стал «машинистом»136, чтобы обеспечивать перемещение артиллерии, наводить, а потом восстанавливать мост через Сегре, разрушение коего прервало связь между отдельными частями его войска. Это была огромная работа. Его доступность, мягкость и приветливость в обращении, четкость его распоряжений, постоянное участие во всех работах, особенно на переднем крае траншеи, самоличное наблюдение за всем, умение предвидеть развитие событий, деньги, которые он раздавал в войсках, нередко давая свои личные средства оказавшимся в затруднительном положении офицерам, — все это стяжало ему всеобщую любовь и внушило войскам волю преодолеть бессчетные труд¬
1024
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ности и успешно завершить сие предприятие. После Барселоны это был центр и убежище мятежников, которые защищались с упорством людей, коим грозит утрата всего и коим не на что надеяться.
Город взят приступом А потому 13 октября город был взят приступом
и отдан на разграбление и на сутки полностью отдан на разграбление.
В него было свезено все, что можно, из ближайших мест. Не пощадили там и монахов, ибо именно они вдохновляли жителей на сопротивление.
Замок соглашается на капи- Гарнизон отошел в замок, куда за ним последова- туляцию ли горожане. Замок продержался еще довольно
долго, но 11 ноября все же капитулировал, а 19-го шевалье де Молеврие доставил о том известие Королю. Шамийяр привел его около восьми вечера, до прихода камергера. Король тотчас же велел им подойти к его постели и так обрадовался этому известию, что послал разбудить Мадам и мадам герцогиню Орлеанскую, чтобы сообщить им об этом. Из замка вышли пятьсот или шестьсот человек, они могли бы еще продержаться несколько дней. Потери месье герцога Орлеанского как перед замком, так и перед городом не превышали семи или восьми сотен человек убитыми и ранеными. Вражеская армия находилась всего в двух лье от Ле- риды, когда замок сдался, но не сочла возможным прийти ему на помощь. Раненный при Альмансе лаш Минаш вновь взял на себя командование ею; Голуэй, очень тяжело раненный, был не в состоянии действовать. Сразу после такой долгой и трудной кампании дальнейшие предприятия были невозможны, и сколь бы велико ни было желание месье герцога Орлеанского начать осаду Тортосы, ее пришлось отложить до следующего года.
Король с удовольствием Месье Принц, но особенно Месье Герцог и отча- адресует Месье Принцу сти месье принц де Конти с величайшей зави-
язвительные шутки по пово- стью взирали на славу месье герцога Орлеанско- ду Лериды го. Особенно уязвляло их взятие Лериды, коей
Месье Принц, несмотря на все свои таланты и бесстрашие, так и не смог овладеть и вынужден был снять осаду;137 такая же участь постигла и графа д’Аркура138. Месье Герцог и Мадам Герцогиня
1707. Силли, генерал-лейтенант
1025
не скрывали своих чувств, и Месье Принц также давал волю досаде. Я имел удовольствие слышать, как за обедом Король с язвительной радостью заговаривал об этом с Месье Принцем и с месье принцем де Конти, явно наслаждаясь их смущением. Он превозносил важность этой победы, разъяснял, как трудно было ее добиться, хвалил месье герцога Орлеанского и, не щадя их самолюбия, говорил, сколь лестно для последнего преуспеть там, где Месье Принц потерпел неудачу. Месье Принц в ответ лишь бормотал нечто невнятное, хотя обычно говорил без умолку, не давая прочим и рта раскрыть. Я стоял напротив него и ясно видел, что он вне себя от ярости. Месье принцу де Конти, рядом с которым я находился, человеку более мягкому и осмотрительному, разговор сей, намеренно продлеваемый Королем, был столь же неприятен. Просто для того чтобы не молчать, месье принц де Конти произнес лишь несколько слов, переложив основное бремя разговора на Месье Принца, который при всем своем уме и обаянии (коим он обычно блистал в беседе) на сей раз плохо справлялся со своей задачей. Разговор этот занял лишь часть обеда, ибо одна сторона отнюдь не выказывала готовности его поддерживать, но Король, не желая говорить ни о чем другом, ибо ему доставляло удовольствие унижать их, под конец повернулся к месье де Марсану, стоявшему почти что позади его кресла, и вновь заговорил с ним об успехе месье герцога Орлеанского в том, что оказалось непреодолимым препятствием для графа д’Аркура. Марсан был готов на все, лишь бы Король говорил с ним и лишь бы сам он мог что-нибудь произносить в ответ. Желая своими речами угодить Королю, он усугубил досаду и смущение Месье Принца, который более не произносил ни слова, хотя глаза его и все поведение выдавали еле сдерживаемое нетерпение. Должен признаться, что сцена сия, вызвавшая немало толков при дворе и в Париже, изрядно меня позабавила. Я очень жалел, что при этом не было Месье Герцога.
Сияли, генерал-лейтенант, Бервик вместе с титулом гранда получает в дар герцогства Лирия и Херика, а также беспримерное право распоряжения титулом гранда, и становится кавалером ордена Золотого Руна
Перед отъездом Силли Король произвел его в генерал-лейтенанты, а герцогу Берви- ку разрешил принять дарованный ему королем Испании титул гранда как для себя самого, так и для того из своих сыновей, кого он сам выберет; это был титул гранда первого класса. А дабы к почету присово-
1026
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
купить и пользу, король Испании соединил с титулом обладание городами и землями Лирия и Херика в королевстве Валенсия, кои он даровал ему. Это было владение, дававшее сорок тысяч ливров ренты и относившееся к королевскому домену; ранее оно было уделом инфантов Арагона. Эта в высшей степени заслуженная милость представляет собой нечто исключительное:
1. Ранее уже говорилось, что отец и сын не могут быть грандами одновременно, даже если отец не единожды удостаивался сего титула; сие возможно, только если сын унаследовал титул от покойной матери, самолично оным владевшей, или получил его от своей жены.
2. Титул гранда всегда переходит к старшему сыну, но никогда не дается по выбору отца.
3. И что является, хотя и не невозможным, но крайне редким, так это передача в дар земельного владения, да еще такого почетного.
Сам я воспользовался двумя из вышеупомянутых исключений139. Я объясню в другом месте, почему герцог Бервик пожелал выбрать среди своих детей того, кому хотел отдать титул гранда140. Король Испании счел все это недостаточным и наградил его еще и орденом Золотого Руна.
тичном, чем во Франции, и в Арагоне, менее деспотичном, чем в Англии. Любопытное разъяснение
Различия в образе правления Король Испании воспользовался результатом в Кастилии, более деспо- сражения при Альмансе, чтобы изменить свою
политику по отношению к Арагону, ибо опыт показал ему, что тамошнее население невозможно склонить на свою сторону ни знаками уважения, ни милостями. Образ правления в Арагоне и образ правления в Кастилии, а также в королевствах и провинциях, присоединенных к этим двум коронам, разнятся между собой во всем. В Кастилии правление еще деспотичнее того, которое установили во Франции наши последние короли; те сохранили все- таки некоторые старые формальности и процедуры и передали другим право выносить решения, каковые в положенных пределах исполняются. Правда, наши короли являются единственными судьями своих подданных, верховный приговор всегда выносится от их имени, они же могут приостановить и изменить вынесенные приговоры и затребовать себе любое дело,
1707. Различия в образе правления в Кастилии
1027
которое считают необходимым судить самолично или вместе с угодными им лицами, либо передать дело на рассмотрение любых других судей. Правда и то, что обязательная регистрация их эдиктов и деклараций отнюдь не является присвоением парламентами части королевской власти, необходимым для того, чтобы эти акты исполнялись; это всего лишь публичное объявление об этих эдиктах и декларациях, а регистрация нужна для того, чтобы они были опубликованы в низших инстанциях и включены в регистры парламента, напоминая как парламентариям, так и нижестоящим судьям о необходимости приводить свои приговоры в соответствие с волей королей, объявленной им, а через них — и всем подданным, ибо регистрация подразумевает последующую передачу в нижестоящие трибуналы всех соответствующих документов. Правда и то, что ремонстрации парламентов — по сути лишь представления и не могут ничему воспрепятствовать, ибо во Франции существует только одна власть, одна могущественная воля, воплощенная в Короле, от имени и по велению коего действуют все остальные. Другая истина заключается в том, что сами 1ене- ральные штаты могут собраться лишь по распоряжению Короля, что их собрание не обладает никакой законодательной властью и что при королях они имеют лишь совещательный голос и возможность делать представления и обращаться с прошениями. Об этом с очевидностью свидетельствуют все исторические хроники и все описания собраний Генеральных штатов. Различие между ними и парламентами заключается в том, что представительный орган любого государства заслуженно имеет больше влияния и пользуется большим уважением со стороны королей, чем одна или несколько судебных палат, сколь бы высокое положение они ни занимали; правда и то, что положение Генеральных штатов стало таковым лишь несколько веков назад, в особенности в том, что касается налогов, но не менее верно и то, что парламенты никогда не обладали большей властью, чем та, коей они пользуются сейчас. Мне понадобилось бы слишком много времени, если бы я принялся рассуждать здесь о некоторых обычаях, соблюдение коих необходимо для ведения важнейших дел, касающихся самой королевской власти и первых лиц государства. Эти обычаи столь же важны, как и дела, требующие их соблюдения; даже Людовик XIV, в своем самовластии далеко превзошедший своих предшественников, не счел возможным
1028
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ни нарушить их, ни, по его собственному признанию, пренебречь ими. Во всяком случае, власть наших королей сохраняла неизменным порядок, о котором только что было рассказано. В Кастилии все иначе. Кортесы, или Генеральные штаты, теперь собираются там по приказу королей лишь для того, чтобы принести присягу, которую король хочет принять, или тогда, когда король желает привести их к присяге преемнику своей короны141. И так происходит уже несколько веков. Церемония сия в кортесах занимает лишь одно утреннее заседание, затем они распускаются. Для всего остального существует трибунал, именуемый Кастильским советом, высшая юрисдикция коего распространяется на все подчиненные этой короне провинции, где имеются лишь суды низшей инстанции, находящиеся от него в гораздо большей зависимости, чем наши суды — от наших же парламентов. Кастильский совет совмещает функции таких наших учреждений, как Парламент и судебная секция Государственного совета, но глава этого трибунала не имеет при себе лиц, находящихся с ним в таких же отношениях, как у нас парламентские президенты — с первыми президентами; он исполняет роль одновременно канцлера и первого президента, что дает ему неслыханную власть, как я упоминал о том, рассказывая о титуле испанского гранда. Таким образом, вместе с этим Советом он выносит окончательные приговоры по всем делам, относящимся к землям кастильской короны; к тому же в некоторых вопросах ему (вместе с Советом или одному) непосредственно подчиняются как все члены судов низшей инстанции в Кастилии, так и все рехидоры и коррехидоры, совмещающие обязанности интендантов провинций, судей по гражданским и уголовным делам, начальников полиции и купеческих старшин, как мы называем их во Франции. Но вся эта власть и могущество исчезают перед лицом власти и могущества короля. Еженедельно Кастильский совет в полном составе во главе со своим президентом в назначенный день и час является во дворец к королю в специально предназначенную для этого комнату. Король приходит туда чуть позже, причем один. Его встречают стоящие, все как один, на коленях члены Совета, коим он приказывает сесть на непокрытые скамьи и надеть шляпы, после того как сам наденет шляпу и сядет в кресло под балдахином. Сбоку справа на ближайшем к нему конце скамьи сидит глава Совета, а рядом с ним — тот из советников, кто назначен докладывать в этот день о делах, рассмотренных Советом после их последнего прихода
1707. Различия в образе правления в Кастилии
1029
к королю; приговоры лежат в мешке у его ног, он кратко излагает их суть, доводы тяжущихся сторон и доводы, определившие приговор. Король, обычно одобряющий решение Совета, подписывает приговор, который только с этого момента обретает законную силу; если же король не согласен, то он приказывает Совету пересмотреть приговор и доложить о результате в следующий раз или же передает дело назначенным им самим комиссиям либо другому Совету, например, Финансовому совету, Совету Индий или какому-либо иному. Иногда он отменяет приговор, — хотя и редко, но он может сделать это, и несколько раз такое случалось; по собственному усмотрению он выносит совершенно противоположный приговор, тотчас же составленный текст которого подписывает. Обычно он не занимается ни вопросами процедуры, ни промежуточными решениями, за исключением тех случаев, когда к нему обращаются на них с жалобой и он желает получить необходимые сведения, но лишь тогда, когда дело доходит до окончательных решений. Таким образом, справедливо будет сказать, что столь высоко вознесенный Кастильский совет имеет всего лишь совещательный голос и сам может лишь выносить приговоры, а судит и принимает решение по всем вопросам король. После заседания, которое длится не более двух часов, король встает, все опускаются на колени, и он выходит из комнаты, где они остаются. В соседней комнате находятся его высшие сановники и придворные. Глава Кастильского совета следует за ним; я говорю «глава», потому что это или президент, или председатель, о различии между каковыми я говорил, рассказывая о титуле испанского гранда;142 так вот, сей глава следует за ним. Король останавливается в одной из комнат своих апартаментов, где имеется кресло, стол с письменным прибором и бумагой, а напротив, буквально рядом, — голая деревянная скамейка, совсем маленькая и короткая. Сопровождающие короля лица проходят через эту комнату и остаются ожидать его в соседней. Король садится в кресло, а глава Совета — на эту голую скамейку; и тут он дает отчет о положении в самом Совете и о делах, которые проходят через него одного и относительно которых он получает распоряжения короля. После чего он возвращается туда, откуда пришел, а король в это же время проходит в соседнюю комнату, где находятся придворные, сопровождавшие его до дверей кабинета. Этот Совет регистрирует те же документы, что у нас — Парламент, не чиня этому никаких препятствий; если же он счита¬
1030
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ет нужным высказать возражения или замечания, то делает это на приеме у короля через главу Совета либо через одного из советников или же после заседания, когда его глава с глазу на глаз беседует с монархом; а после того как король выразил свою волю, распоряжения его должны исполняться немедленно, без каких бы то ни было возражений. Довольно часто король спрашивает мнение Совета по тем или иным вопросам, но поступает всегда лишь так, как сам считает нужным. Вот крайняя степень деспотизма как в своей сущности, так и во внешних проявлениях.
В Арагоне и в зависящих от этой короны провинциях все обстоит совершенно иначе. Действующие там законы защищены от произвола, и король не может отменить ни одну из общественных или частных привилегий. Генеральные штаты ведают там всеми налогами и почти всегда отвечают отказом на любые предложения нововведений или увеличения налогов; так же осторожны они и во всем, что касается эдиктов и ордонансов, каковые не могут вступить в силу не только без их согласия, но и без их особого распоряжения. Верховный суд находится в Сарагосе и для Арагона и подвластных ему провинций является тем же самым, что Кастильский совет — для Кастильского королевства и подвластных тому провинций. Глава этого суда, который, как и в Кастилии, является грандом или относится к судейскому сословию и тогда может быть менее знатным, представляет собой нечто совершенно иное, чем президент или председатель Кастильского совета. Он именуется даже не судья, а хустискя*, как если бы являл собою высшее правосудие. Его нельзя ни сместить, ни даже на время отстранить от должности, ни ограничить его власть. Он равно председательствует и в верховном суде, и в штатах, когда они собираются, — что происходит либо по его распоряжению, либо по их собственной воле143, и король не может им в том препятствовать. Именно в собрании штатов новый король приносит присягу перед хустисией, который, сидя и не снимая шляпы, произносит ему медленно, слово в слово, громко, чтобы все собравшиеся слышали, следующую формулу: «Мы, обладающие таким же достоинством, как и вы, согласны иметь вас своим королем при условии сохранения всех наших прав, законов и прерогатив; в противном случае — нет). » Таково странное приветствие, адресованное коронованной особе; и в Арагоне они все-
правосудие (от um. justicia).
1707. Филипп V отменяет законы и привилегии Арагона
1031
гда оставались верны своему слову, когда могли, а могли они почти всегда. Сей хустисия в интервалах между собраниями штатов один представляет их и делает, частью один, частью с помощью Совета, то, что делали бы штаты, перед коими он отчитывается и коим во всем подчиняется. Как и штаты, он очень озабочен тем, чтобы власть короля ни в чем не ущемляла их власть, и их взаимоотношения, хотя и в иной форме, кажутся уменьшенной копией отношений между королем и парламентом в Англии. Такое положение дел нередко позволяло Арагону, Каталонии и проч. восставать против своих государей и побудило в этом году короля Испании решиться положить оному конец144.
Филипп V отменяет законы Он уничтожил должность и все функции этого и привилегии Арагона и под- несносного хустисии, ликвидировал штаты, властных ему провинций упразднил все их права и прерогативы, отме-
и подчиняет их законам нил все законы, сменил состав верховного суда, и правительству Кастилии подчинил себе Арагон и все подвластные ему
провинции и везде и во всем уравнял их с Кастилией; он ввел там законы этого королевства и отменил те, что противоречили последним. Это был очень важный, полезный и своевременно нанесенный удар, повергший все эти провинции в отчаяние и ярость. А успех военных действий позволил закрепить те результаты, ради каковых они и были предприняты. Арагон, Каталония и зависящие от арагонской короны провинции сделали все, в том числе невозможное, чтобы, по крайней мере, облегчить это бремя. Филипп V с полным к тому основанием остался неколебим, и установленное им остается неизменным и поныне.
Еще зимой было принято решение не предпринимать никаких попыток возвратиться в Италию. Медави оставался там с теми войсками, которые месье герцог Орлеанский, двигавшийся со своей армией к Турину, оставил ему в Ломбардии и с которыми он в то время, когда шло Туринское сражение, одержал победу, каковая могла бы спасти положение, если бы месье герцог Орлеанский, как он того желал, повел свою армию в Италию, вместо того чтобы вести ее назад в Альпы и Дофинэ. Медави со своими войсками не подвергался атакам врага; он владел Мантуей и множеством других крепостей.
1032
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Медави предлагает два Поскольку главные силы не отправлялись назад (и оба удачные) плана дей- в Италию, оставалось два возможных решения, ствий для войск, оставшихся каковые Медави и предложил, ручаясь за успех с ним в Италии; оба плана любого, с коим будет сочтено возможным согла- отвергнуты ситься. Согласно первому, коему Медави отда¬
вал предпочтение, следовало собрать все части в Ломбардии; крепости, каковые нет возможности защищать, предоставить их собственной участи, но сохранить главные, и прежде всего Мантую, обеспечить их должным образом продовольствием и боеприпасами и держать оборону, ибо в Ломбардии вполне можно без всякой посторонней помощи обеспечить войска провиантом и изматывать врага вылазками наших гарнизонов и тяготами осадных работ; вводить неприятеля всеми средствами в заблуждение возможностью наших решительных действий, лишь бы он не замыслил, воспользовавшись отсутствием военных действий в Италии, атаковать нас на нашей земле. Согласно второму плану, следовало двинуть небольшую армию Медави через Венецианскую и Папскую области, совсем не пострадавшие от войны и очень изобильные, прямо в Неаполитанское королевство, пока еще державшееся, но которое неизбежно должно было вскоре пасть, если не оказать ему помощь, — либо непосредственно, либо движением сухопутной армии через Италию, если бы возникли возможность и желание осуществить его план. Это позволило бы сохранить для Испании Неаполь и Сицилию и не потерять все сразу, отвергнув оба плана, каждый из которых был вполне осуществим. Но небу было угодно, чтобы опустившийся на нас мрак сгущался все больше и больше и чтобы ко множеству грубейших ошибок, совершенных одна за другой в ходе последней кампании в Италии, добавилось роковое решение покинуть оную. Что касается второго плана Медави, то его отвергли из боязни оскорбить неверную республику, всегда открыто поддерживавшую имперцев, и слабого Папу, который, хоть и против воли, не осмелился им противиться. Эти два столь слабых государства прекрасно отдавали себе отчет в совершенной ими ошибке и понимали, что имперцы стали слишком сильными; последнее обстоятельство внушало страх не только Венеции и Папе, но и — едва осмеливаюсь выговорить это — нам тоже. Достаточно было двинуться по предложенному пути — короткому, легкому, не грозящему никакими препятствиями, пути, где в изобилии имелись про¬
1707. Медави предлагает два... плана действий для войск
1033
довольствие и фураж, — чтобы Неаполь и Сицилия были спасены. Все ограничилось бы формальными выражениями возмущения и такого же рода извинениями. Но в этом усмотрели чудовищную опасность и предпочли считать Неаполь и Сицилию заведомо для нас потерянными. Другой план сочли слишком рискованным. С Медави и его войсками, отрезанными от Франции, поступили так, как делают любящие до глупости матери, которые из страха никогда более не увидеть своих сыновей не отпускают их попытать счастья в дальних странствиях. Никто не вспомнил о том, как вели себя великие короли и великие полководцы, которые, оказавшись, казалось бы, в совершенно безнадежном положении, напрягали все силы, чтобы противостоять ударам судьбы, и, пользуясь любыми, даже самыми ничтожными, преимуществами, благодаря своему искусству, мужеству, умению маневрировать, соединяться и давать отпор меняли весь ход борьбы и добивались победы. Водемон был почетным командующим, бремя же реального командования лежало на Медави. После туринской катастрофы Миланское герцогство не приносило более Водемону ни власти, ни денег, придававших ему величие. Он владел огромными суммами и рисковать оными не желал. Ранее уже говорилось, к каким коварным уловкам прибегал он при Катина и Вильруа; он вел более скрытную игру при Вандоме, к коему полностью перешли власть и влияние и с коим он задумал установить тесные отношения. Смерть единственного сына, казалось, освободила Водемона от старых связей145. Месье герцог Орлеанский, зорко следивший за ним в то непродолжительное время, когда у него была такая возможность, по возвращении сказал мне, что остался им очень доволен. А я не мог забыть о том роковом шифре, коего, по его утверждению, у него не было и коего, по моему глубочайшему убеждению, у него не могло не быть, а ведь его отсутствие сыграло гибельную роль, как я о том говорил на стр. 554146. Даже если предположить, что он стал наконец человеком верным и надежным, то столь увечное губернаторство и всего лишь видимость командования брошенными войсками вполне могли показаться ему слишком обременительной ношей и, принимая во внимание его прежние связи, он мог, учитывая щекотливые обстоятельства, явившиеся следствием поражения, отказаться на время от своих обычных уловок. Он считал свое положение во Франции настолько благоприятным, что надеялся извлечь из него все возможные выгоды, и будущее показало, что он
1034
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
не ошибся, ибо не смог он добиться удовлетворения лишь нестерпимо химерических претензий. Он пользовался высочайшим уважением Короля, а его племянницы и маршал де Вильруа (до своей опалы) обеспечили Воде- мону безграничную доверенность Шамийяра; шедший на поводу у его племянниц Монсеньор также был на его стороне. Благосклонность же мадам де Ментенон он завоевал через Вильруа еще до его опалы (да, собственно, у нее он никогда и не был в немилости), через Шамийяра и косвенно — через Вандома, заставлявшего месье дю Мэна ходатайствовать за него перед нею. И наконец, он склонил на свою сторону большую часть придворных благодаря своим интригам, всему Лотарингскому дому, а также всем, кто служил в Италии и был покорен его учтивостью, осыпан деньгами Миланского герцогства и очарован даже не блеском и роскошью, а великолепием, в коем он утопал. Он так вяло поддерживал оба предложенных Медави плана, что дискредитировал их уже тем, что он, Водемон, казалось, был лично заинтересован в обороне Ломбардии, ибо сие сохранило бы за ним командование и остатки его Миланского губернаторства. Не без помощи интриг он добился, чтобы Король остался в высшей степени благодарен ему за эту вялость, сочтя, что искренность в нем сильнее личной заинтересованности. И наконец, поскольку потребность в хороших и обстрелянных войсках была весьма велика, то никто не подумал о том, где они наилучшим образом могли бы отвлечь на себя врага и удалить его от наших границ; мысль была лишь одна: спасти эти войска и использовать их в наших армиях.
Договор о беспрепятствен- Итак, Водемону было поручено вместе с Меда- ном возвращении войск, ви провести переговоры о беспрепятственном
покидающих Италию возвращении наших войск и их сопровожде¬
нии, об их отступлении в Савойю, о том, по какой дороге они пойдут, и обо всем, что касалось их продвижения, платы за их довольствие и отказа от всего, чем мы обладали в Италии. Понятно, что ему было нетрудно вступить в переговоры и прийти к заключению столь позорного для Франции, но столь выгодного и почетного для ее врагов договора. Согласие было достигнуто, и генерал Пате был передан в заложники Медави, чтобы идти вместе с ним до тех пор, пока все наши войска не прибудут в Савойю. Горькая обязанность исполнить сей приказ была возложена на Медави.
1707. Удивительные различия в участи союзников
1035
Герцог Маншуапский, без Все было проделано с такой поспешностью, что
предупреждения лишенный не нашлось возможности уведомить о том не- всего, спешит отбить в Be- счастного герцога Мантуанского, чьи крепости, нецию государство и сама Мантуя были отданы вой¬
скам императора. Герцог Мантуанский немедленно отбыл в Венецию, забрав с собой все, что у него было самого ценного, а жену, от которой у него не было детей, отправил в Швейцарию147 и никогда более с нею не виделся. Затем она должна была ехать в Лотарингию, что было как нельзя более естественно; но герцог Лотарингский был слишком предан императору, чтобы принять у себя без разрешения этого государя супругу союзника Франции, всего из-за этого лишившегося148 и так долго ставившего императора в крайне затруднительное положение тем, что допустил французов в Мантую.
Удивительные различия Людовик XIII сохранил и дважды своим воору- в участи союзников Людови- женным вмешательством возвращал Мантую ка XIII и Людовика XIV и Монферрато отцу и деду этого герцога Мантуанского149. В первый раз государь лично принимал в этом участие и, выказав военный талант и личную храбрость, покрыл себя славою, которая, вместе с неизменной готовностью оказывать поддержку в трудные времена, стяжала ему репутацию героя в знаменитом Сузском ущелье, где он противостоял прославленному Карлу Эммануилу и австрийской армии, как я о том подробно рассказывал на стр. 16150. Австрийский дом, столь непреклонный во всем и гордившийся своею непреклонностью, каковую неизменно обращал себе на пользу, испытывал глубочайшее удовлетворение, заполучив наконец себе во владение Монферрато и герцогство Мантуанское с городом Мантуя и дав почувствовать обобранному суверену всю тяжесть своей мести, а Франции — всю меру ее слабости, ибо ее союзники, изгнанные и преследуемые императором как преступники, вынуждены были искать себе пристанище то тут, то там и существовать на то, что им давала не сумевшая их защитить Франция. Какой удивительный контраст между Людовиком XIII и Людовиком XIV! Кремона, Вален- ца, — одним словом, всё, что мы имели в Италии, — были отданы имперцам, которые столь ревниво относились к своей славе, что решительно воспротивились тому, чтобы мы непосредственно передали герцогу Савойскому
1036
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
его крепости, коими владели, и всенепременно желали сами завладеть ими, дабы сей государь, до крайности этим возмущенный, мог получить их не иначе, как из их рук.
Медави в Марли; его возпа- В конце апреля Водемон и Медави прибыли граждение в Сузу с двадцатитысячным отрядом, состоя¬
щим как из войск Короля, так и из войск короля Испании. 9 мая, то есть на следующий день после того, как Бэлкли в подробностях доложил о сражении при Альмансе, Медави прибыл в Марли и в его садах приветствовал Короля, который оказал ему очень любезный прием. Затем он последовал за государем к мадам де Ментенон, где в течение часа давал отчет об оставленной стране и о возвращении, о котором монарху было очень тяжело слушать. В это время губернаторство Нивернэ оказалось вакантным, и Король дал его Медави без всяких просьб со стороны последнего, хотя у него уже было губернаторство Дюнкерк, правда, купленное им самим. Месяц спустя он отбыл в качестве командующего в Савойю и Дофинэ, имея в подчинении двух генерал-лейтенантов, двух бригадных генералов и жалованье генерала армии, хотя сам он поступал под начало уже находившегося там маршала де Тессе. Ему был назначен пенсион в двенадцать тысяч ливров. Король сказал, что скоро он получит больше; он думал, что губернаторство Нивернэ дает тридцать восемь тысяч ливров ренты, а оказалось, что лишь двенадцать тысяч. Вопреки обыкновению, сии милости не вызвали ничьей зависти, но, напротив, встретили всеобщее одобрение.
Прибытие Водемона в Па- Принц де Водемон прибыл следом за Медави. раж и ко двору Он остановился в доме, расположенном в не¬
скольких лье от Парижа, который предоставил ему некий генеральный откупщик и где его ожидали мадемуазель де Лиль- бонн и мадам д’Эпинуа, его племянницы. Оттуда они повезли его к мадам де Лильбонн, их матери и его сестре, на улицу Сент-Антуан близ женского монастыря Св. Марии, в дом Майенна151, дорогой сердцу лотарингцев тем, что он принадлежал знаменитому вождю Лиги152, чье имя, герб и надпись над дверью они бережно хранили и где есть комната, в которой родились все ужасы последних лет Лиги, замысел убийства Генриха III и план одно¬
1707. Водемон и его племянницы
1037
временного избрания испанской инфанты153 и сына герцога де Майенна королем и королевой Франции после заключения между ними брака, дабы навсегда отстранить от престола Генриха IV и весь дом Бурбонов.
Комната Лиги Эта комната и сейчас называется комнатой Ли¬
ги, где и поныне, из уважения к последней, все сохраняется в полной неприкосновенности. Расположившись в этой комнате якобы для отдыха, месье де Водемон окончательно обо всем договорился со своей сестрой и племянницами. Здесь он встретился кое с кем из приближенных, потом поехал в Л’Этан, где остался на ночь, а на следующий день перед обедом прибыл в Марли и от мадам де Ментенон направился после мессы к Королю, дабы засвидетельствовать ему свое почтение. Король пригласил его в свой кабинет и принял как человека, оказавшего ему и королю, его внуку, величайшие услуги и спасшего двадцать тысяч человек благодаря договору с принцем Евгением, каковой в обмен на всю Италию гарантировал им беспрепятственное возвращение. Ему предоставили апартаменты в Марли, а в Версале поселили в апартаментах маршала де Тессе, находившегося в ту пору, как я уже о том говорил, в отсутствии.
Водемон и его племянницы, Теперь следует вспомнить то, что я говорил в их союз, интересы, интриги, разных местах моих «Записок» об этом бастарде характер, поведение Карла ГУ, герцога Лотарингского, от которого
он полностью унаследовал ум, коварство, двуличие и вероломство и в котором, если верить сказкам о переселении душ, без сомнения воплотилась душа знаменитого Протея154. Следует также помнить то, что я говорил на стр. 275155 о его племянницах, об их столь же прочном, сколь и блистательном положении при дворе, о тесном союзе между ними двумя и их ловкой матерью; и не будет преувеличением сказать, что Водемон был четвертой неотъемлемой частью этого союза. Кроме дружбы, сохранению коей способствовали письма и общие честолюбивые замыслы, в основе этого союза лежал двойной интерес: с одной стороны, жажда величия, влияния, уважения, с другой — корысть, ибо после смерти единственного сына Водемона племянницы стали его единственными наследницами. А посему нетрудно понять, к достижению скольких целей одновременно они стремились. На стр. 275 я объяснил, почему они
1038
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
считали, что полностью обеспечили себе поддержку со стороны Шамий- яра, месье дю Мэна, мадам де Ментенон и Монсеньора. Они также могли быть уверены в мадемуазель Шуэн, Мадам Герцогине и в тех из мужчин, кто пользовался особой близостью к Монсеньору. Тессе проторил им дорогу к мадам герцогине Бургундской, не утаив от них ничего, что могло быть им полезным на этом пути. Месье де Вандом был в их стане, равно как и представители Лотарингского дома. Король был должным образом настроен маршалом де Вильруа еще в ту пору, когда тот пользовался особой милостью монарха, а вышеупомянутые могущественные покровители приложили все силы к тому, чтобы государь не переменил своего мнения. К тому же лотарингцев осеняло обаяние новизны и ослепляющий и пьянящий французов чужеземный блеск, который содействовал их преуспеянию больше, чем они могли надеяться. Король принимал Водемона в Марли с такими же почестями, как ранее принцессу Орсини. Он имел дело с человеком, умевшим должным образом отвечать, восклицать и с одинаковой ловкостью то грубо, то утонченно льстить. Король приказал первому шталмейстеру приготовить для Водемона коляску и сменных лошадей, дабы тот мог сопровождать его на охоте; во время охоты Король часто останавливал свою коляску рядом с его; одним словом, повторялась история с мадам Орсини. Сие, конечно, было прекрасно, однако этим следовало воспользоваться для обретения как ранга, так и богатств. Мадам де Лильбонн с ее острым и изворотливым умом вполне могла бы играть в своем клане отнюдь не последнюю роль, живи она во времена Лиги. Ее старшая дочь, с виду спокойная и холодная, весьма любезная, но с разбором и чувством меры, питавшая обширные честолюбивые замыслы, однако обладавшая достаточным здравым смыслом и знаниями, чтобы не превращать их в воздушные замки, была от природы щедро наделена гордостью и прямодушием, умела любить и ненавидеть, была скорее предусмотрительна, чем пронырлива, обладала непреклонным упорством и изрядным умом, без хитрости и низкопоклонства, и при этом настолько была в себе уверена, что при необходимости умела смирить гордыню, и настолько умна, что делала сие, не теряя достоинства и заставляя оценить меру своего смирения тех, в ком она нуждалась, не обижая их и добиваясь их расположения. Ее сестра, не отличавшаяся большим умом, была изворотлива, порой до низости, но не из-за отсутствия смелости и гордости, а по недостатку ума,
1707. Странное открытие мадам герцогини Бургундской
1039
пригодного по преимуществу для интриг; своей более непринужденной, чем у сестры, любезностью и простодушием она нередко многих вводила в заблуждение. Добродетель и наружность сестер производили впечатление; старшая, непритязательно одетая и некрасивая, внушала уважение; младшая, красивая и изящная, привлекала к себе. Обе были высокого роста и прекрасно сложены; но всякому не лишенному чутья человеку было очевидно, что от них так и отдает Лигой. Отнюдь не склонные творить зло просто ради зла и обычно не дававшие повода заподозрить себя в этом, они, едва почувствовав угрозу своим замыслам и интересам, становились ужасны. В добавление к сим природным склонностям они немалому научились у двух особ, с коими были тесно связаны и кои, как никто другой при дворе, могли быть им полезны своим опытом и складом ума. Мадемуазель де Лильбонн и кавалер Лотарингский всю жизнь были настолько неразлучны, что никто не сомневался в том, что их связывают тайные брачные узы. Следовательно, не менее тесные узы связывали его с мадам д’Эпинуа. А отсюда их дружба с маршалом де Вильруа, близким и покорным другом кавалера Лотарингского, и именно благодаря маршалу де Вильруа Король, так ревниво относившийся ко всем, кто входил в окружение Монсеньора, не только не имел ничего против обеих сестер, но даже проникся к ним доверенностью, поощрял их близкое общение со своим сыном и во всем выказывал им почтительное уважение, каковое сохранялось и после смерти Монсеньора; из чего следует заключить, что сестры, по крайней мере младшая, в глазах Короля играли при Монсеньоре ту же тайную роль, что и кавалер Лотарингский (с такой выгодой для себя) при Месье, который во всем ему подчинялся. Он вполне мог поделиться с ними своим опытом, а они — последовать его примеру, в чем маршал де Вильруа также мог иногда оказывать им содействие. Он сумел расположить к ним мадам де Менте- нон. И дабы показать, сколь велика была ее к ним доверенность, я расскажу об одном странном ее поступке, имевшем место, правда, несколько позже и ставшем мне известным на следующий день после происшествия.
Странное открытие мадам Со временем отношения мадам герцогини Бур- герцогини Бургундской, ка- гундской с Королем и мадам де Ментенон стали сающееся мадам ff Эпинуа до такой степени короткими, что она, не стес¬
няясь, в их присутствии рылась в их бумагах,
1040
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
читала их и даже вскрывала их письма. Сие вошло в обычай и считалось просто милой забавой. Однажды, находясь у мадам де Ментенон в отсут- ствие Короля, она стала рыться в бумагах, стоя у стола в нескольких шагах от сидевшей мадам де Ментенон, и та крикнула ей более сурово, чем обычно, чтобы она оставила бумаги в покое. Это лишь раззадорило любопыт- ство принцессы, которая, по-прежнему дурачась, но продолжая свое дело, обнаружила распечатанное, но положенное между бумагами письмо, где увидела свое имя. Удивленная, она прочла полстроки, перевернула листок и увидела подпись мадам д’Эпинуа. Эти полстроки, а еще больше подпись, повергли ее в замешательство, и краска залила ей лицо. Наблюдавшая за нею мадам де Ментенон, которая, пожелай она того, могла бы ее остановить, не стала ей препятствовать и, по видимости, была довольна сделанным принцессой открытием. «Что с вами, милочка? Вы даже в лице переменились! Что вы там увидели?» — спросила она, повергнув принцессу в еще большее смущение. Так как та не отвечала, мадам де Ментенон встала и подошла к ней как бы для того, чтобы увидеть, что она там нашла. Принцесса показала ей подпись. Мадам де Ментенон сказала ей: «Ну и что? Это письмо ко мне от мадам д’Эпинуа. Вот к чему ведет любопытство; иногда случается найти то, что лучше было бы не находить». Затем, совсем другим тоном, она добавила: «Раз уж вы увидели это письмо, мадам, то прочтите его все целиком, и, если у вас есть хоть капля благоразумия, сие пойдет вам на пользу», — и заставила ее прочесть письмо от начала до конца. Это был отчет, который мадам д’Эпинуа давала мадам де Ментенон слово в слово, час в час о четырех или пяти последних днях мадам герцогини Бургундской, о тех местах, где та бывала, — причем с такой точностью, словно мадам д’Эпинуа, даже не приближаясь к ней, ни на минуту не теряла ее из виду; особое место в отчете было уделено Нанжи и всяческим уловкам и неосторожным поступкам принцессы. Там было указано все, однако гораздо удивительнее то, что письмо, содержащее такого рода сведения, было подписано, а мадам де Ментенон не только не сожгла его тотчас по прочтении, но даже не сочла нужным запереть. Едва не лишившаяся чувств бедная принцесса то бледнела, то краснела. Мадам де Ментенон устроила ей изрядный нагоняй, показала, что все то, что принцесса считала тайной, было известно всему двору, и объяснила, что из этого может воспоследовать. Конечно же, мадам де Ментенон намеренно сгустила краски, но она
1707. Странное открытие мадам герцогини Бургундской
1041
призналась принцессе, что, неоднократно предупреждая ее, пользуется достоверными сведениями, ибо действительно поручила мадам д’Эпинуа и кое-кому еще тайно следить за ее поведением и регулярно давать ей о нем подробный отчет. По окончании сего неприятного разговора принцесса поспешила удалиться в свой кабинет и позвала к себе мадам де Ногаре, которую по-прежнему звала нянюшкой и умницей, и, задыхаясь от слез и вполне объяснимой ярости, предметом коей была мадам д’Эпинуа, поведала ей о несчастье. Мадам де Ногаре дала ей выговориться, а затем указала на то, что считала в этом письме самым важным. Но главное, она настоятельно советовала принцессе никоим образом не обнаруживать свои чувства по отношению к мадам д’Эпинуа и объяснила, что она погубит себя, если станет выказывать ей менее симпатии и уважения, чем обычно. Совет был исключительно полезным, но трудновыполнимым. Однако мадам герцогиня Бургундская, полностью доверявшая уму мадам де Ногаре и ее знанию двора и света, последовала совету и вела себя с мадам д’Эпинуа точно так же, как и прежде, так что последняя не могла и предположить, что принцессе стало известно о ее действиях. На следующий день мадам де Ногаре, с которой мадам де Сен-Симон и я были весьма близки, рассказала нам о происшедшем именно так, как я об этом только что написал. Сей постыдный и отвратительный поступок, тем более совершенный особой такого звания и происхождения, воочию показывает, до какой степени и какими прочными нитями обе сестры, а в особенности мадам д’Эпинуа, были связаны непосредственно с Королем и мадам де Ментенон, а также какую выгоду могли они из этого извлечь, особенно если принять во внимание то пристрастие, каковое мадам де Ментенон питала к привилегиям и рангу Лотарингского дома. Ну а их власти над умом и сердцем Монсеньора и вовсе ничто не препятствовало. Мадемуазель Шуэн, его Ментенон во всем, за исключением брака, была полностью им преданна. Она помнила, что мадам де Лильбонн и ее дочери, будучи обязаны всем — как своим материальным благополучием, так и возможностью приобрести дружеское расположение Монсеньора и упрочить свое положение в свете, — мадам принцессе де Конти, без малейших колебаний и не имея никаких поводов для неудовольствия, пренебрегли последней ради нее лишь потому, что знали о склонности Монсеньора и понимали, сколь выгодно оставаться единственными, кому было известно о его отношениях с мадемуазель Шуэн по-
1042
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
еле удаления той от двора. К тому же она уже давно была свидетельницей доверенности и дружбы, питаемой Монсеньором к этим двум сестрам (к которым он почти каждое утро приходил провести часок-другой), чтобы ни в чем им не противодействовать и всегда и во всем быть с ними заодно; а Мадам Герцогиня, которую ее ровный веселый нрав и отменное здоровье делали душою всех увеселений и у которой Монсеньор находил убежище (после того как ему пришлось отказаться от общества мадам принцессы де Конти из-за истории с Шуэн и раздраженной ревности принцессы, в чьих покоях он стал появляться лишь для соблюдения приличий), — так вот, говорю я, не выказывавшая ни раздражения, ни ревности Мадам Герцогиня, для которой обычай Монсеньора запросто по-дружески заходить к ней был спасением от яростных вспышек и грубых выходок Месье Герцога и самого Месье Принца, ни в настоящее время, ни тем более в будущем и в мыслях не имела хоть в чем-либо идти наперекор этим трем особам, самым близким и старинным приятельницам Монсеньора. Таким образом, все четверо были заодно и в своем отношении к этому принцу, и во многих других общих для них делах; согласие их оставалось неизменным, они помогали друг другу во всем и могли рассчитывать после смерти Короля, если бы Монсеньор пережил его, занимать, сменяя одна другую и ни от кого не завися, главенствующее положение; а пока, действуя как один человек, они держали под своим игом тех немногих мужчин, кого склонность к ним Монсеньора или интриги, кои они плели вокруг него, могли сделать для них полезными.
Мадам де Субиз; ее ха- Другой особой, из чьих наставлений мадемуа-
рактер, ее интриги зель де Лильбонн и мадам д’Эпинуа извлекали
для себя немалую пользу, была ловкая мадам де Субиз. Она приходилась сестрой принцессе д’Эпинуа, свекрови мадам д’Эпинуа, и была связана с нею теснейшими узами. Гораздо более умная, чем можно было предположить, мастерски владеющая искусством интриги, наделенная красотой и изобретательностью, подогреваемой жаждой земных благ и обширнейшим, но тщательно скрываемым честолюбием в сочетании с тончайшей хитростью, лукавством и притворством, она благодаря своим прелестям была допущена в святая святых жизни Короля и сохранила сию привилегию благодаря своим отношениям с ним, из коих сумела из¬
1707. Мадам де Субиз; ее характер, ее интриги
1043
влечь для себя столько выгод и пользы. Отдавшись Королю из честолюбия и оставаясь его возлюбленной до тех пор, пока благочестие не положило этому конец, довольная его милостивым расположением, не исчезнувшим и после того, как благочестие заставило его с нею расстаться, она сумела успокоить совесть Короля и использовать его набожность для сохранения своего влияния, якобы необходимого для того, чтобы не раскрыть глаза мужу (который так охотно в свое время закрыл их) переменой в ее положении и тем, когда оная перемена имела место. Она сумела завоевать мадам де Ментенон, воспользовавшись для этого даже ревностью, каковую той внушало неизменное расположение Короля к старой пассии, и предложив ей соглашение, условия коего новая супруга с радостью приняла. Со стороны мадам де Субиз они заключались в следующем: никогда не беседовать с Королем наедине о делах, кои не были бы известны мадам де Ментенон, и даже избегать этих встреч, если можно изложить просьбу письменно, дожидаться у дверей кабинета появления государя, даже если нужно сказать ему лишь несколько слов, почти никогда не ездить в Марли, дабы избегать встреч, принимать участие только в непродолжительных поездках и лишь в той мере, в какой сие необходимо, чтобы не вызвать толков в свете, не участвовать ни в каких увеселениях в узком кругу у Короля, а на придворных празднествах только при большом стечении гостей, где ее отсутствие могло бы показаться странным; и наконец, часто бывая в Версале и Фонтенбло, чего требовали дела, семья и обычай, каковой следовало сохранять в глазах мужа, она не должна была искать встреч с Королем, но лишь приветствовать его за ужином вместе с прочими дамами и, зная про его обыкновение по выходе из-за стола беседовать с дамами, по возможности уклоняться от разговора. Со своей стороны, мадам де Ментенон обещала мадам де Субиз надежно, преданно, пылко и неукоснительно помогать ей получать от Короля все, чего она пожелает для своей семьи и для себя самой; и обе они скрупулезнейшим образом исполняли данные обещания. Все это как нельзя более устраивало и ту, и другую. Мадам де Ментенон избавлялась таким образом от всякого беспокойства посредством той, которая могла бы быть для нее источником постоянных тревог, с коими она была бы бессильна бороться, а за это всего лишь оказывала мадам де Субиз услуги в тех делах, которые не могли стать для нее самой новым поводом для беспокойства и которые, впрочем, были ей совершенно безразличны и никак
1044
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
не касались того, чего она могла желать. И в то же время у нее появлялась возможность, вместо того чтобы докучать Королю ревностью, делать ему приятное, став подругой той, которая могла бы дать ей повод ревновать и неизменное влечение Короля к которой превратилось в нежную дружбу и глубочайшее уважение. Этим ловким ходом мадам де Субиз успокаивала совесть Короля и укрепляла его благочестие, позволяла ему чувствовать себя с нею непринужденно и поддерживала сим новым способом его расположение, каковое от этого становилось лишь еще сильнее; а что касается отношений с мадам де Ментенон, то она прекрасно чувствовала, что дает ей пустышки в обмен на получаемые от нее наличные, что ее борьба против нее, принимая во внимание отношения той с Королем, всегда будет совершенно бесполезной и в конечном счете гибельной для нее, тогда как таким поведением она увеличивает свое непосредственное влияние на Короля благодаря влиянию на него мадам де Ментенон, в то время как в противном случае она имела бы в лице последней открытого врага. По тем же соображениям они договорились встречаться лично лишь в случае крайней необходимости, а посему записки роем порхали от одной к другой, равно как и к Королю. Вот так, искусно воспользовавшись весьма щекотливой ситуацией, возникшей в связи с обращением Короля к благочестию, неизбежным следствием коего стал их разрыв, мадам де Субиз сумела найти выход из весьма рискованных обстоятельств и обрести таким образом прочное положение. С не меньшим благоразумием и легкостью управляла она и своими семейными делами. Мадам де Субиз не давала мужу иных поводов для ревности, каковую месье де Субиз счел для себя за благо никоим образом не выказывать. Он был создан для того, чтобы быть великолепным домоправителем и прекрасным дворецким, к тому же обладал талантами шталмейстера. Он был слишком умен, чтобы надеяться убедить свет в том, что можно бывать при дворе и ничего не видеть, а посему принял решение появляться там как можно реже и говорить с Королем только о своей роте тяжелой кавалерии, на повседневном управлении коей и на вакантных должностях в каковой сколотил себе состояние. Он долго и честно нес военную службу, а в остальное время не покидал своего дома в Париже, принимал у себя лишь немногих, занимаясь делами и хозяйством, и предоставил жене блистать при дворе, приобретая милости и должности для своей семьи. Такое разделение обязанностей сохранялось на протяжении всей их жизни.
1707. Мадам де Субиз; ее характер, ее интриги
1045
Мадам де Субиз, слишком дальновидная и осмотрительная, чтобы не сознавать зыбкости положения, коего она достигла благодаря своей красоте, неустанно трудилась над упрочением оного. Она задумала, забыв о своем негодовании против Лотарингского дома, заручиться его поддержкой, посчитав, что брак ее племянника принца д’Эпинуа даст ей возможность сойтись с мадам де Лильбонн и ее дочерьми. Мадам д’Эпинуа, ее сестра, безропотно ей покорявшаяся, ибо воле этой женщины, являвшейся опорой всей семьи, нельзя было не подчиняться, — так вот, ее сестра, которая рассчитывала пробиться благодаря игре, стала постоянно бывать при дворе Месье и в конце концов сумела до такой степени заинтересовать своей особой кавалера Лотарингского, что стала его ближайшей приятельницей; и я помню, что (я был тогда еще совсем молодым), выразив желание получить кюре в вакантный приход близ Ла-Ферте (он назначал кюре в качестве владельца аббатства Сен-Пэр-ан-Валле), я тотчас же получил его благодаря принцу д’Эпинуа, с которым в ту пору был почти неразлучен. Мадам де Субиз, не пренебрегавшая ничем, попыталась воспользоваться этим, чтобы сблизиться с кавалером Лотарингским, а через него — с семейством Лильбонн. После заключения брака ее племянника все пошло по-иному: дамы обладали одинаковым честолюбием и склонностью к интригам; они знали повадки друг друга, а поняв, что дружба принесет им взаимную пользу, мало- помалу сблизились, и вскоре союз их стал очень тесным. Впоследствии он еще больше укрепился благодаря новым семейным связям и общности их интересов; союз сей сохранялся на протяжении всей их жизни и перешел к детям мадам де Субиз, которые весьма преуспели благодаря ее науке и от которых обе сестры сумели вернуть себе то, что некогда в них вложили.
Вот каковы были эти связи и каковы были могущественные покровители лотарингцев, когда месье де Водемон, коего племянницы, не теряя времени, поспешили во все посвятить, прибыл во Францию. У них имелись и прочные связи с месье де Вандомом. Ранее уже говорилось156, что принц де Конти и он пользовались особой милостью при дворе Монсеньора. Мадемуазель Шуэн приложила немало усилий для того, чтобы отношение к ним было по меньшей мере одинаковым. Обе ее приятельницы, которые ради нее, а точнее, ради выгоды, каковую они в том усмотрели, покинули принцессу де Конти, стараясь, правда, по возможности соблюсти видимость приличий и избежать ссоры, по тем же соображениям искали сближения
1046
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
с месье де Вандомом. Впрочем, лотарингская кровь, ежели к тому не вынуждали обстоятельства, никогда не была склонна ни к любви, ни даже к привязанности к крови бурбонской.
Странно резкие слова, Сие приводит мне на память грубость, по слу-
сказанные в сердцах Месье чайности сорвавшуюся с уст Месье Главного Главным во время игры и тем самым обнаружившую его истинные мысли. Он играл в ландскнехт с Монсеньором в гостиной в Марли, а игроком он был коварным и играл всегда по-крупному. Я не знаю, по какому случаю там находилась мадам великая герцогиня157, приехавшая из своего монастыря, ибо она все еще жила там, но должна была туда возвратиться лишь после ужина с Королем. Вовсе того не желая, она сдала Месье Главному такие дурные карты, что он проиграл. Он тотчас ударил кулаком по столу и, нагнувшись, громко воскликнул: «Проклятый род! Неужто он вечно будет вставать нам поперек дороги?» Великая герцогиня покраснела, улыбнулась и замолчала. Монсеньор и все, кто был за столом и рядом, мужчины и женщины, явственно это слышали. Главный шталмейстер поднял голову и, все еще кипя от злобы, оглядел присутствующих. Никто не сказал ни слова, но потом все шепотом обсуждали между собой случившееся, не стесняясь в выражениях. Мне неизвестно, узнал ли об этом Король; достоверно лишь то, что сие осталось без последствий и никак не сказалось на отношении к нему.
Впрочем, месье принц де Конти ручался двум сестрам только за Мадам Герцогиню, в коей они и так были совершенно уверены; Вандом предоставил им возможность завоевать месье дю Мэна, а этим особам ничто не казалось излишним. Посему они постарались как можно ближе сойтись с Вандомом и, следуя своему замыслу, настоятельно рекомендовали своему дорогому дядюшке, ибо именно так величали они его и в глаза, и за глаза, сделать все, чтобы побудить Вандома вернуть из Италии как можно больше его друзей, дабы они могли на него рассчитывать. Дорогой дядюшка принял наставления к сведению и действовал так успешно, что по возвращении, да и после, им больше нечего было в этом отношении желать, и Вандом, они сами, Водемон и присоединившийся к ним месье дю Мэн теснейшим образом объединились, хотя последний, по своему обыкновению, тщательнейшим образом скрывал это.
1707. Граф Тулузский, его характер
1047
Месье и мадам дю Мэн; Месье дю Мэн чувствовал, что Монсеньор его
их характер и поведение не любит. И не было лучшего средства прибли¬
зиться к нему, чем содействие его ближайших приятельниц, ибо одного Вандома было для этого недостаточно. Король близился к старости, а Монсеньор — к трону; сие приводило месье дю Мэна в трепет. Он был умен, но не как ангел, а как демон, коего он так напоминал коварством, злобностью, гнусностью души, умением вредить всем, никому не делая добра, хитроумными замыслами, непомерной гордыней, несравненной лживостью, бессчетными уловками и неслыханным притворством в сочетании с обаянием, умением забавлять, развлекать и даже — когда у него в том возникала нужда — очаровывать; но при этом умом и душой он был законченным трусом, причем трусом опаснейшим, который был способен, действуя втихаря, как на самые жестокие крайности, так и на любые самые гнусные уловки и подлости, лишь бы отвести от себя опасность. К тому же им командовала женщина той же закваски, чей ум (а она была исключительно умна) был безвозвратно испорчен и развращен чтением романов и театральных пьес, коими она столь сильно увлекалась, что в течение долгих лет заучивала их наизусть и сама публично играла на сцене. Отчаянно смелая, предприимчивая, дерзкая, неукротимая, готовая пренебречь всем ради страсти, владеющей ею в данный момент, негодующая на именуемые ею ничтожеством слабости — осторожность и умеренность — своего супруга, она попрекала его той честью, каковую оказала ему, выйдя за него замуж, и, обращаясь с ним как с негром, превращала его в слабого и покорного и безжалостно разоряла, а он не осмеливался ни в чем ей перечить, терпел от нее все, трепеща перед нею и опасаясь, как бы она и вовсе не лишилась рассудка. И хотя он многое скрывал от нее, трудно даже вообразить, сколь велика была над ним власть супруги, которая словно ударами бича гнала его куда хотела.
Граф Тулузский, его Граф Тулузский ничем не напоминал его. Наде-
характер ленный умом весьма ограниченным, он являл
собою воплощенную честность, добродетель, прямодушие и справедливость, а в обращении был любезен и приветлив в той мере, в какой сие дозволяла его природная, можно сказать, ледяная холодность. Он был храбр и горел желанием действовать, но никогда не ис¬
1048
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
кал для того окольных путей, а прямодушие и стремление к справедливости восполняли в нем недостаток ума; кроме того, желая как можно лучше разбираться в делах своего военного и торгового флота, он с великим усердием занимался оными. Человеку такого склада было нелегко ладить со своим братом и невесткой. Месье дю Мэн видел, что его брата любят и уважают, потому что он этого заслуживает, и завидовал ему. Граф Тулузский, благоразумный, молчаливый, сдержанный, чувствовал это, но никоим образом чувства свои не обнаруживал. Он не мог выносить сумасбродства невестки. Она это ясно видела, приходила от этого в ярость и тоже с трудом переносила его; она делала все возможное, чтобы отдалить братьев друг от друга. Граф Тулузский прекрасно ладил с Монсеньором, с месье герцогом Бургундским и его супругой, коим всегда выказывал почтительное уважение; он робел перед Королем, который предпочитал ему месье дю Мэна, любимца158 мадам де Ментенон, его бывшей гувернантки, ради которой он пожертвовал мадам де Монтеспан, чего обе они никогда не забывали. Граф сумел убедить Короля, что при всем своем обширном уме, в коем ему нельзя было отказать, он не строит никаких честолюбивых планов, что он воплощенная лень, что ему не нужно ничего, кроме уединенных занятий, и что не сыщется на свете человека простодушнее его. А потому он проводил жизнь в тиши своего кабинета, ел один, избегал света, один ездил на охоту и сумел сделать сию уединенную жизнь великим достоинством в глазах Короля, с которым он виделся каждый день наедине; наконец, будучи законченным лицемером, он неизменно слушал обедню, вечерню и всегда присутствовал на торжественных вечерних молитвах в праздники и по воскресеньям. Он был сердцем, душой и оракулом для мадам де Ментенон, из которой вил веревки и которая думала лишь о том, что могло быть приятно и полезно ему, в ущерб всему и вся.
Сие отступление может показаться излишне пространным, но позже станет очевидно, насколько оно было необходимо, чтобы сделать ясным и понятным то, о чем пойдет речь дальше. Указанные персонажи будут участниками многих событий, каковые остались бы непонятными, не дай я к ним этого ключа. Но я дал его в преддверии сих событий тогда, когда изыскал для этого возможность. А теперь вернемся к месье де Водемону.
То, что я рассказал на стр. 275 о двух его влиятельных племянницах, настолько далеко по времени от нынешнего момента, что я счел возможным,
1707. Наследование по женской линии в герцогствах Лотарингия и Бар 1049
не опасаясь упреков в повторении, представить их здесь в связи с теми важными событиями, участницами коих они будут. По тем же причинам я обратился здесь и к самому месье де Водемону, дабы в общих чертах представить то, что разбросано в самых разных местах. Сие разъяснение было необходимо, чтобы пролить свет на его претензии, основанные на его происхождении, и на неслыханные милости, коих он добился от французского и испанского дворов и кои никак не объясняются его заслугами.
Наследование по женской Герцог Лотарингский Карл II, обычно именуе- линии в герцогствах Лота- мый Третьим159, был знаменит тем, что имел рингия и Бар честь жениться в 1558 году на второй дочери
Генриха II160 и Екатерины Медичи, а еще более тем, что предприняла сия королева, чтобы дать ему возможность после ее детей наследовать корону, лишив оной 1енриха IV, также ее зятя, и всю королевскую ветвь Бурбонов. Он имел от этого брака, кроме дочерей, троих сыновей. Первого, Анри, отец имел честь женить в 1599 году на сестре Генриха IV (хотя сын, как известно, всячески противился этому браку, о чем красноречиво рассказано в письмах кардинала д’Осса161), каковая скончалась в 1604 году, не оставив ему детей, после чего в 1606 году он вступил в браке дочерью Винченцо, герцога Мантуанского, что дало основание их потомкам претендовать на Монферрато. Он наследовал своему отцу в 1608 году и умер в 1624 году, оставив только двух дочерей, Николь и Клод-Франсуазу. Вторым сыном был Шарль, кардинал, епископ Меца и Страсбурга, а третьим — Франсуа, граф де Водемон, у которого от брака с девицей из рода Сальм было два сына, Карл и Франсуа, и две дочери: старшая, которая под именем принцессы Фальсбургской стяжала себе такую известность своими интригами и странными браками, и младшая, на которой Месье Гастон женился при всем известных обстоятельствах162 и от которой имел только трех дочерей: мадемуазель де Монпансье163, мадам великую герцогиню Тосканскую и мадам де Гиз164.
1ерцогства Лотарингия и Бар, почти всегда передававшиеся по женской линии, некогда уже переходили через одну из наследниц к Анжуйскому дому, Доброму королю Рене165, через другую наследницу из Анжуйского дома вернулись к Лотарингскому дому166, а теперь по праву доставались Николь, старшей дочери герцога Анри, который, чтобы сохранить их для сво¬
1050
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
его дома, за три года до своей кончины выдал ее замуж за Карла, старшего сына своего третьего брата, коему тогда был двадцать один год167, а Николь — тринадцать, в присутствии графа и графини де Водемон, отца и матери Карла, каковой в 1623 году168, через три года после вступления в брак, наследовал тестю по праву жены. Это как раз тот, кто под именем Карла IV стяжал такую известность своим вероломством и изменами, из которых была соткана его жизнь, которые стали причиной его несчастий и из-за которых он, несмотря на весь свой ум и храбрость, лишился всех владений и был надолго заточен в тюрьму в Испании. Так как после десяти лет брака детей у супругов не появилось, они женили Франсуа, его брата, на Клод- Франсуазе, сестре герцогини Николь, дабы сохранить оба герцогства для своего дома. От этого брака родился знаменитый Карл, герцог Лотарингии и Бара, муж сестры императора Леопольда, который никогда не видел своих владений и не обладал оными, который прославился, командуя имперскими войсками, и сын которого был восстановлен в правах на владения после заключения Рисвикского мира;169 от брака этого сына с дочерью Месье, брата Людовика XIV, осталось двое сыновей, старший из которых, став великим герцогом Тосканским, навечно уступил герцогства Лотарингия и Бар французской короне и женился на старшей дочери Карла VI170, последнего императора и последнего представителя Австрийского дома по мужской линии.
Находясь в Брюсселе на службе у Австрийского дома, Карл IV влюбился в Беатрису де Кюзанс, вдову графа де Кантекруа, и добился для нее от императора титула княгини Империи. Он сам прислал к себе гонца с известием о смерти герцогини Николь, своей супруги, облачился в глубочайший траур, принял в Брюсселе все соболезнования и внезапно выехал в Безансон, где переодетый священником лакей обвенчал его с мадам де Кантекруа в спальне 2 апреля 1637 года. Обман очень скоро раскрылся, ибо герцогиня Николь не думала умирать и даже не была больна. В 1639 году мадам де Кантекруа родила мужу дочь, будущую мадам де Лильбонн, мать мадемуазель де Лильбонн и принцессы д’Эпинуа, а десять лет спустя171 — сына, принца де Водемона. Карл IV, его отец, умер в 1675 году, не оставив законных детей; Франсуа, его брат, умер в 1670 году, а Клод-Франсуаза, его жена и сестра герцогини Николь, скончалась еще в 1648 году, но в повторный брак он не вступил. Таким образом, знаменитый Карл, ставший впоследствии зя¬
1707. Положение, семья, внешность, здоровье, судьба и характер Водемона 1051
тем императора Леопольда и генералом его армий, по праву наследовал своему дяде Карлу IV, и право это, полученное им от матери, никогда никем не оспаривалось. Карл IV решил упрочить положение своих бастардов через брачные союзы с представителями своего же рода. Он разыскал месье де Лильбонна, брата герцога д’Эльбёфа, каковой пошел ему навстречу и согласился в 1660 году жениться на его внебрачной дочери, которой был тогда двадцать один год, а девять лет спустя тот же герцог д’Эльбёф (совершенно не интересовавшийся своим сыном от первого брака, прозванным Трясучим, коего он заставил уступить право первородства нынешнему герцогу д’Эльбёфу, своему сыну от второго брака) выдал свою дочь от первого брака за месье де Водемона. Она была единоутробной сестрой жены герцога де Ларошфуко, который был в таких прекрасных отношениях с Людовиком XIV. Месье де Водемону, как и его жене, было тогда двадцать лет172.
Положение, семья, внеги- Ранее уже говорилось, как он сумел воспользо-
ность, здоровье, судьба ваться своей внешностью, умом и галантностью
и характер Водемона; его и как восхищенный его манерами маршал де
претензии и уловки Вильруа, видя, каким успехом он пользуется во
Франции, счел хорошим тоном сделаться его другом и всю жизнь этим похвалялся. Водемон довольно быстро понял, что, несмотря на все свое обаяние, не добьется здесь ничего основательного, а посему уехал в Нидерланды, поступил на службу к врагам Франции и постарался добиться расположения принца Оранского и министров австрийского двора. Затем он отправился в Испанию, где, заручившись поддержкой многих влиятельных покровителей, добился пожизненного титула гранда, дабы иметь ранг и солидное положение, каковое было увенчано орденом Золотого Руна. Сие имело место в 1677 году, в разгар войны Франции против Австрийского дома173. В свое время уже рассказывалось о том, как, желая угодить своим покровителям, он с особой дерзостью обрушился на Францию в Риме, куда прибыл из Испании, так что Король счел необходимым показать, сколь он оскорблен нападками на свою особу, и добился его позорного изгнания из Рима по приказанию Папы. Водемон уехал в Германию и сумел представить сие происшествие заслугой в глазах императора, который с тех пор неизменно ему покровительствовал и сделал его князем Империи, — а равным образом и в глазах принца Оранского, пи¬
1052
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
тавшего столь сильную личную неприязнь к Королю. Благодаря своему обаянию, уму и ловкости, а также их общей ненависти к одному и тому же человеку, Водемон сумел так понравиться принцу Оранскому, что стал пользоваться его полнейшей доверенностью, каковой тот удостаивал лишь очень немногих и каковую он так явно выказал ему во время последней кампании Людовика XIV во Фландрии, ознаменовавшейся его внезапным возвращением в Версаль в 1693 году. Из личного расположения король Вильгельм поставил Водемона во главе армии во Фландрии, где, как мы видели, ему удалось счастливо выпутаться из безнадежного положения благодаря месье дю Мэну174, которого маршал де Вильруа постарался выгородить перед Королем. Наконец, при покровительстве короля Вильгельма и императора он получил от Карла II миланское генерал-губернаторство. Мы уже видели, с какой опасной ловкостью повел он себя там, не осмелившись отказаться от провозглашения королем Филиппа V, и как превозносилась и восторженно восхвалялась его покорность во Франции, где его собственная ловкость и происки поддерживавшей его клики не позволяли увидеть его в истинном свете; к тому же, как было сказано, после смерти сына, служившего в Италии фельдмаршалом имперской армии, Водемон, сдерживаемый присутствием Вандома, коего он опасался, зная об отношении к нему Короля, присмирел и хитростью сумел завоевать его расположение. Наконец, когда Италия была потеряна, Водемон представил как свою заслугу то, что он спас и добился возвращения во Францию (и это после победы Медави!) двадцати тысяч человек, оставшихся от войск Франции и Испании, — скрепив тем самым позор и колоссальный урон, причиненный передачей императору Италии, где была возможность удержаться, помешав врагу атаковать наши границы и проникнуть во Францию. Когда он прибыл во Францию, двору нужно было всего лишь взглянуть на все открытыми глазами.
Измена Колъменеро Кольменеро был генералом войск короля Испа¬
нии, служившим в Италии и пользовавшимся полной доверенностью месье де Водемона, который во всем продвигал его и вместе с месье де Вандомом ввел его в курс всех дел. Наши французы сомневались в его надежности и полагали, что для оных сомнений есть серьезные основания; но наличие у него столь высоких покровителей вынуж¬
1707. Месье и мадам де Водемон получают... двести восемьдесят тысяч ливров 1053
дало к молчанию. То, как он сдал Алессандрию175, могло лишь усугубить подозрения. Месье де Водемон решительно выступил тогда в его поддержку, а месье де Вандом, очень близко сошедшийся с ним в Италии и нередко попадавшийся на удочку как менее искушенный в искусстве обмана, тоже решительно встал на его защиту. Они вполне убедили привыкший слепо им верить двор, но отнюдь не тех, кто имел обыкновение смотреть на все собственными глазами. Каково же было всеобщее удивление, когда одновременно с прибытием ко двору месье де Водемона там стало известно, что принц Евгений по приказу эрцгерцога назначил комендантом Миланской крепости Кольменеро, который тогда же перешел к нему на службу, сохранив у имперцев тот же чин, что имел в нашей армии. Водемон очень этому удивился, месье де Вандом, находившийся тогда в Монсе, — тоже, почувствовав себя к тому же уязвленным собственной ошибкой; но этим все и ограничилось, и никому даже в голову не пришло осудить месье де Водемона за то, что он так его превозносил. Оба они, месье де Вандом и месье де Водемон, прошли через одно и то же основательное лечение176. В результате Вандом почти полностью лишился носа, а Водемон — костяшек пальцев на ногах и руках, которые превратились в бесформенную плоть и заплетались один за другой; на его руки нельзя было смотреть без жалости. Были еще и другие неприятные последствия, с коими врачи не смогли справиться; какой-то знахарь в Брюсселе, насколько можно было, вылечил его, так что он мог сидеть в седле и стоять на ногах. Вот почему в Италии он так редко появлялся в армии и так редко садился в седло. Впрочем, он сохранил красивое для своего возраста лицо, гордую и величественную осанку и отменное здоровье. Далее мы увидим, что он сумел извлечь выгоду из сего положения, истоки коего были столь постыдны.
Месье де Водемон и его племянницы были крайне озабочены его материальным благополучием и рангом. В бытность свою в Милане он приобрел огромные суммы, и, хотя он жил там на широкую ногу, у него оставались немалые деньги, как в том нельзя было не убедиться впоследствии; однако сие нужно было держать в тайне — как для того, чтобы получить побольше, так и для того, чтобы не утратить репутацию человека,
Месье и мадам де Водемон получают по прибытии двести восемьдесят тысяч ливров пенсиона от Франции и Испании
1054
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
который, несмотря на столь высокое положение, возвращается, не имея ни гроша за душой. Это не показалось слишком трудным, и действительно, тотчас по прибытии месье де Водемон получил от Короля пенсион в размере девяноста тысяч ливров, да к тому же Король обратился к королю Испании с просьбой позаботиться об интересах месье де Водемона. Еще более щедрую покровительницу обрели они в лице мадам Орсини, которая, несмотря на финансовые затруднения и тяжелое положение Испании, где ощущалась нехватка всего, как я уже говорил, рассуждая о возможных последствиях сражения при Альмансе, решила продемонстрировать мадам де Ментенон, что обладает большей, чем она, властью, и приказала назначить как месье, так и мадам де Водемон пенсионы по сто девяносто тысяч ливров. Он явился к Королю с изъявлением благодарности 10 мая; 15 июня пришел ответ из Испании. Можно было предположить, что они будут удовлетворены, получив двести восемьдесят тысяч ливров ренты, но это было не все, о чем следует сказать тотчас же, чтобы более к этому не возвращаться. У месье де Водемона был патент князя Империи, данный ему императором Леопольдом, заменившим титул графа де Водемона на титул князя. Как мы уже видели, Водемон имел давние тесные связи с венским двором, а его единственный сын, умерший в Италии, был фельдмаршалом имперских армий и вторым лицом в Ломбардской армии. Такие же связи, но с большей открытостью и благопристойностью, сохранял он и с обоими герцогами Лотарингскими, отцом и сыном.
Император назначает Ведя переговоры с принцем Евгением о возвра- пенсион в шестьдесят тысяч щении наших войск, Водемон попросил о пенси- ливров герцогине Манту- оне для герцога Мантуанского, которого импе-
анской, которая удаляется ратор лишил всего, а также для герцогини в Швейцарию, а затем в мо- Мантуанской. В первом ему было решительно пастырь в Понт-а-Муссоне отказано; второго же он добился, и принц Евгений согласился на то, чтобы этот пенсион составлял двадцать тысяч экю. Герцогиня Мантуанская тотчас же выехала, чтобы дожидаться в Золотурне разрешения отправиться в Лотарингию, где она намеревалась удалиться в монастырь Святой Марии в Понт-а- Муссоне, а сопровождала ее в этом путешествии мадам де Водемон, ее сводная сестра по отцу, — якобы по дружбе и из соображений благопристойно¬
1707. Положение сеньории Коммерси
1055
сти, но на самом деле для того, чтобы иметь возможность провести переговоры с герцогом Лотарингским о том, что Король обещал им попросить у него для месье де Водемона, и по тому, сколь непродолжительны были переговоры, давшие так много, а герцогу Лотарингскому не стоившие ничего, можно было предположить, что в дело вмешался венский двор, каковой мог получить от него все что угодно. Как бы там ни было, дамы недолго оставались в Золотурне и перебрались в Лотарингию; герцогиня Мантуанская осталась в Понта-Муссоне, а мадам де Водемон приехала в Париж и поселилась в отеле Майенн. Карл IV, отец месье де Водемона, отдал ему графство Водемон (это имя носил отец Карла IV), которое, несмотря на свои скромные размеры, часто доставалось в удел младшим сыновьям герцогов Лотарингских. Тот же Карл IV приобрел у кардинала де Реца владение Коммерси177, полученное тем от матери (она была из рода Сийи), каковое он тотчас же отдал месье де Водемону; последний наследовал там кардиналу де Рецу, который, сохранив право пожизненного пользования Коммерси, удалился туда по возвращении из Италии178, чтобы рассчитаться с долгами и в уединении сокрушаться о своей прошлой жизни.
Положение сеньории Впоследствии герцог Леопольд Лотарингский,
Коммерси зять Месье, приобрел Коммерси у месье де Воде¬
мона и позволил ему пользоваться приносимыми им доходами, каковые были достаточно скромными. Эта сеньория всегда зависела от епископства Мец. Епископы отдавали ее в ленное владение сеньорам, именовавшимся дамуазо179. Долго владевшие ею графы Нассау- Саарбрюккен всегда признавали зависимость от епископов Меца и исполняли положенные вассальные обязанности, а когда должностные лица Короля из бальяжа Витри заявили о своем праве отправлять правосудие в некоторых приходах этой сеньории, то ее сеньор180 и герцог Антуан Лотарингский приказали в 1540 году взять из судебной палаты в Вике все акты, которые подтвердили, что Коммерси полностью зависело от епископства Мец и никоим образом — от Короля. Кардинал де Ленонкур, в качестве епископа Меца, получил в 1551 году все положенные ему сборы181. Тем временем эта сеньория стала постепенно превращаться в своего рода небольшое суверенное владение; там было создано нечто вроде палаты чрезвычайных заседаний, выносившей окончательные решения по судебным
1056
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
процессам. Таково было положение сеньории в ту пору, когда ею владели Сийи; но в 1680 году королевская палата в Меце182, несмотря на эти чрезвычайные заседания и на претензии бальяжа Витри, от которого зависели некоторые приходы, признала, что феодальное право на Коммерси принадлежит епископу Меца, и право сие было признано за ним в судебном порядке. Несмотря на эти, казалось бы, совершенно непреодолимые препятствия, месье де Водемон вознамерился побудить герцога Лотарингского передать суверенное право на Коммерси ему, кто сам некогда продал сие владение этому принцу183, позволявшему ему пользоваться получаемыми от него доходами, а также задумал для увеличения доходов присоединить к этому владению новые земли и сделать его более независимым, — и все это с одобрения и при поддержке Короля; вскоре мы увидим, что ему удалось не только это, но и нечто большее.
Водемону упорно отказыва- А пока что он спал и видел, как бы приобрести ют в Ордене Святого Духа; почетный ранг. У него был титул испанского причины сего отказа гранда, но он и не думал довольствоваться
оным. Как князь Империи, он не мог ни на что надеяться. Ранг, даваемый его высокими должностями, исчез вместе с ними; все это, собранное вместе, ослепительное в глазах глупцов, он счел возможным отбросить, в надежде обрести нечто более основательное. Он пытался, в пору своего блистательного положения и огромного влияния в Италии, стать кавалером Ордена Святого Духа; сначала он попросил друзей прощупать почву, а затем сам обратился с формальной о том просьбой; просьбу сию отклоняли не один раз и не скрывали причину отказа, выражая при этом сожаление о том, что устранить оную нет ни малейшей возможности. Причина эта заключалась в уставе Ордена Святого Духа, куда был закрыт доступ всем бастардам, за исключением королевских. Напрасно он настаивал, пытался задеть гордость государя, напоминая, что Король волен делать исключения из общих правил, — все безрезультатно. Когда король Испании находился в Италии, он, для достижения желаемого, пытался через Лувиля воздействовать на Торси и на месье де Бовилье, который мне об этом и рассказал, а позже использовал для этой цели Тессе, маршала де Вильруа и месье де Вандома. Все было напрасно: никто, сколь бы влиятелен и уважаем он ни был, не мог добиться от Короля, чтобы он хоть
1707. Водемону упорно отказывают в Ордене Святого Духа
1057
в чем-нибудь уравнял бастарда из Лотарингского дома со своими бастардами. И хотя это столь важное для Короля соображение было единственной причиной отказа, сие тем не менее свидетельствовало о том, что Водемон всегда будет для Короля лишь тем, кем он являлся на самом деле, то есть лотарингским бастардом, которому по вышеуказанной причине (а месье де Водемон и его племянницы были слишком умны, чтобы не понимать этого) всегда будут препятствовать в осуществлении его претензий. Очевидно, этим и объясняется его желание приобрести суверенное владение Ком- мерси, а затем, как мы увидим, предпринять новые шаги, чтобы заставить забыть о своем незаконном рождении, что, как он полагал, должно было позволить обойти тайную причину, побуждавшую Короля отказывать ему. Но пока все это еще не было сделано, нужно было появляться при дворе и в свете. Дабы не подвергаться риску вновь получить отказ и дабы сохранить свои позиции к тому моменту, когда вопрос о Коммерси и прочем будет улажен, он решился, якобы ни на что не претендуя, ловко воспользоваться повышенным к себе вниманием знатнейших и влиятельнейших особ, с одной стороны, и глупостью большей части придворных — с другой, чтобы, не обнаруживая своих замыслов и прикрываясь физической немощью, добиться некоторых привилегий и, сделав оные привычными, заявить потом о своем законном на них праве в соответствии с приобретенным рангом. Он распорядился, чтобы через малые гостиные до дверей большой его всегда несли в портшезе, что позволяли себе, да и то очень редко, лишь дочери Короля, и оставался стоять он только перед Королем. Ссылаясь на больные ноги, он избегал визитов к Монсеньору и его сыновьям и посетил их лишь для того, чтобы засвидетельствовать свое почтение по прибытии; с той же целью он побывал у мадам герцогини Бургундской и у Мадам. У прочих он садился на ближайшее к нему сиденье, а в этих апартаментах в Марли и в гостиной имелись только табуреты. Он занимал место в углу; самое блистательное общество собиралось там вокруг него: одни сидели, другие стояли, слушая его разглагольствования. Иногда к нему подходил Монсеньор. Водемон ловко сумел приучить его к тому, что он не встает перед ним, равно как и перед мадам герцогиней Бургундской. Все министры тотчас же стали приходить к нему. Он бывал один у мадам де Ментенон, но сие случалось очень редко, и ему не доводилось встречаться там с Королем, который почти никогда не удостаивал его аудиенции
1058
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
в своем кабинете. Это путешествие в Марли отличалось изрядным блеском, и Король выказывал Водемону особое внимание. Он предоставил ему экипаж, чтобы гость мог участвовать во всех выездах на охоту; одна из племянниц сопровождала его; было довольно забавно видеть, как эти двое следуют за экипажем Короля, сидящего в своей карете с мадам герцогиней Бургундской; эти две пары сопровождал лишь экипаж капитана лейб-гвардии, так как Мадам в ту пору еще ездила верхом. Поведение Во- демона во время этого путешествия в Марли было продумано до мелочей, с тем чтобы оставаться все время в центре внимания, играть главную роль и понять, на кого ему можно рассчитывать. В дальнейшем он проводил больше времени в Париже, чем в Версале: Версаль был больше на виду, в нем собиралось более однородное общество, и там было гораздо труднее занять место, не соответствующее званию и рангу. Водемон очень разумно рассудил, что теперь, когда почва основательно прощупана, ему следует исчезнуть, чтобы подогреть интерес и внимание к своей особе, а не притуплять их своим постоянным присутствием. По прошествии месяца он попрощался и отбыл в Коммерси с сестрой, племянницами и женой, которая в Париже почти не появлялась в свете под предлогом усталости и слабого здоровья, а на самом деле по причине своих претензий, коими она не желала рисковать, и, прежде чем появиться в свете, хотела знать, как ей там себя держать. Уезжая, Водемон во всем удостоверился, а затем объявил о своем намерении принять участие в первом же путешествии в Марли: это было отличие, каковым ни в коем случае нельзя было пренебрегать. Трех недель ему хватило на поездку: при необходимости здоровье у него становилось отменным и ноги позволяли ему не упустить ничего полезного. Мадам де Водемон и мадам де Лильбонн остались в Париже, а дядя и племянницы отправились в Марли. Перед его отъездом они собрались, чтобы все обсудить: мадам де Водемон, еще не знавшая, как ей себя держать, хотела избежать церемонии в Версале и ехать прямо в Марли, как это сделал ее муж; Король находил это нелепым, и вопрос оставался нерешенным. По возвращении месье де Водемон проявил настойчивость, следствием коей оказалось еще большее отличие, ибо Король счел его меньшим, чем согласие ни с того ни с сего принять в Марли женщину, которую ранее никогда не видел и которая из кожи вон лезла, чтобы осуществить свои претензии.
1707. Мадам де Водемон приезжает в Марли
1059
Мадам де Водемон приезжа- Водемон и его племянницы прибыли в Марли ет в Марли; каким образом в субботу. В воскресенье мадам де Ментенон по- ей это удается; ее претензии, лучила согласие Короля на то, чтобы в среду, когда смущение, недовольство; ее она будет в Сен-Сире, куда она ездила почти каж-
характер, поспешный отъезд дый день из Марли, к ней приехала туда из Парижа
мадам де Водемон и чтобы, не дожидаясь просьб со стороны последней, она сама привезла ее в Марли. Король сначала сказал «да», затем передумал, но в конце концов согласился, однако намеченное на среду было осуществлено только в пятницу. Король, придя вечером к мадам де Ментенон, застал там прибывшую вместе с нею мадам де Водемон. Прием был очень любезный, но весьма непродолжительный; ужинать она не стала, ибо соблюдала постные дни. На следующий день она была представлена мадам герцогине Бургундской, когда та собиралась идти слушать мессу. Монсеньор и монсеньор герцог Бургундский приняли гостью в своих покоях, уделив ей несколько минут; Принцессы также приняли ее без всяких церемоний, но и этот визит был очень кратким. В послеобеденное время она пошла с Королем и почти всеми дамами смотреть на «рулетку»184, куда всегда приходила мадам герцогиня Бургундская, а затем в саду была устроена великолепная трапеза. Мадам де Водемон принимали вовсе не с таким почетом, как ее мужа. Она пробыла в Марли три дня и во вторник уехала в Париж. Семь или восемь дней спустя она вернулась на несколько дней в Марли, а затем поспешила возвратиться в Коммерси, недовольная тем, что не сумела добиться ни более высокого ранга, ни каких бы то ни было привилегий. Эта особа была озабочена лишь своим возвышением, своими химерическими претензиями и утратой миланского губернаторства; она также была озабочена своим здоровьем, но не потому, что оно действительно было скверным, а потому, что служило прикрытием для ее претензий. Вся будто накрахмаленная, натянутая, ненатуральная и чопорная, она постоянно выставляла напоказ свое деланное благочестие; короче, в ней не было ни любезности, ни искренности, ни обходительности; высокая, прямая, желавшая казаться одновременно и внушительной, и мягкой, она держалась с суровостью, в коей было нечто кисло-сладкое. Она всем была не по душе, да и ей все и всё пришлось не по вкусу; она была счастлива сократить свой визит и уехать, и ни у кого не возникло желания ее удержать. Муж ее, покладистый, вкрадчивый, в выражении восхищения не гнушавшийся самой грубой лестью, всем, казалось, довольный, продолжал в Марли свою игру.
1060
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Хитрости и ловкие маневры Так получилось, что в салоне имелось три стула Водемона расстроены] его со спинкой, обитых той же материей, что и табу-
поведение, его надежды реты. Монсеньор, приказавший сделать первый,
сидел на нем во время игры; в его отсутствие им пользовалась мадам герцогиня Бургундская, а затем для нее сделали специальный стул, на котором она сидела во время беременности. Мадам Герцогиня осмелилась попросить у Монсеньора разрешение поставить еще один точно такой же в углу, чтобы она могла играть там, отгородившись ширмой. Водемон, заметивший, что все три стула никогда не бывают заняты одновременно, стал садиться на один из них по утрам, между утренней аудиенцией Короля и мессой, когда ни Монсеньора, ни обеих Принцесс в салоне не бывало. И там, сидя в своем обычном углу, он разглагольствовал, окруженный цветом придворных, сидящих на табуретах; а когда он приучил к этому свет, каковой во Франции готов принять и одобрить всякие проявления предприимчивости, он осмелился сидеть на этом стуле и по вечерам за игрой. Так продолжалось в течение двух поездок в Марли, и во время второй он приказал удлинить ножки своего стула, — якобы для того, чтобы ему с его высоким ростом было удобно сидеть, но на самом деле для того, чтобы присвоить его себе и таким образом пользоваться отличием, коим не обладал никто, — причем пользоваться, не прячась за ширмой, как это делала Мадам Герцогиня. Иногда к нему подходил поговорить Монсеньор, иногда, порхая по салону, — мадам герцогиня Бургундская. Он оставался сидеть. Под конец он даже перестал делать вид, будто намерен встать: он уже всех приучил к такому обращению. После этих поездок в Марли он вознамерился явиться засвидетельствовать свое почтение мадам герцогине Бургундской, полагая, что, коль скоро ему дозволялось говорить с нею сидя в Марли, он может попытаться сделать то же самое и находясь у нее. У него хватило благоразумия довольствоваться табуретом и не претендовать на большее, чем «внуки Франции». Герцогиня дю Люд, боявшаяся всех и ослепленная тем блистательным положением, какое он сумел занять, имела слабость согласиться на это. Однако об этом нужно было уведомить мадам герцогиню Бургундскую, которой сие показалось совершенно недопустимым и которая сказала об этом монсеньору герцогу Бургундскому; последний счел сие совершенно невозможным. Герцогиня дю Люд оказалась в весьма затруднительном положении: визит был назначен на следующий день, а она не высказала никаких возражений и теперь была
1707. Причины, побудившие меня подробно остановиться на этих попытках 1061
в полном отчаянии. Чтобы вывести ее из затруднения, монсеньор герцог Бургундский на сей раз согласился на табурет для месье де Водемона, но решил присутствовать при этом визите и во время его остаться стоять. Так все и произошло, к великому облегчению герцогини дю Люд, но к великой досаде Водемона, который, рассчитывая благодаря своей уловке занять очень высокий ранг, оказался в положении инвалида, сидящего в присутствии монсеньора герцога Бургундского, оставшегося стоять. Но, опасаясь повторения казуса, принц счел уместным рассказать о случившемся Королю и получить его распоряжения на сей счет. Он доложил Королю обо всем: и о стуле со спинкой в Марли, и о том, что Водемон сидя беседовал с Монсеньором и с мадам герцогиней Бургундской, даже не вставая для приветствия. Король пришел в ярость и решил принять меры. Он устроил головомойку герцогине дю Люд и запретил обращаться с месье де Водемоном у мадам герцогини Бургундской иначе, чем со всеми прочими сеньорами. Он выбранил Блуэна за то, что специально для Водемона тот удлинил ножки у стула со спинкой, а затем спросил, действительно ли Водемон является испанским грандом. Едва удостоверившись в этом, а сие произошло незамедлительно, он приказал уведомить Водемона о том, чтобы тот не смел претендовать ни на что за пределами этого ранга, а также о том, что он крайне недоволен тем, что Водемон взял себе стул со спинкой в Марли, что сидел перед мадам герцогиней Бургундской и Монсеньором, хотя тот и любезно ему это позволил. Водемон проглотил сию горькую пилюлю, ничем не выдав своего разочарования, и отбыл в Коммерси. Когда он вновь появился в Марли, все в салоне были удивлены, увидев, что он сидит на том же месте, но на табурете (правда, с удлиненными ножками), и встает, когда мимо него проходят Монсеньор, его сыновья и мадам герцогиня Бургундская. Он даже счел необходимым подойти к их карточному столу и некоторое время стоя с ними беседовал, прежде чем снова усесться на табурет в своем углу. Он счел благоразумным ни о чем не просить, смириться со всем, но в глубине души по-прежнему лелеял надежду, что сумеет осуществить свои замыслы после того, как добьется полного успеха в Лотарингии.
Причины, побудившие меня Я так подробно остановился на этих хитрых подробно остановиться уловках и затеях принца де Водемона, поскольку этих попытках icy весь двор был им свидетелем, а нередко и глу¬
1062
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
по потворствовал оным, а также потому, что все происходило у меня на глазах, каковые внимательно за этим следили, а еще более для того, чтобы, напомнив о том, что все видели, показать, как умеют иностранные принцы, обосновавшиеся во Франции, постепенно превращать в законное право то, чего они исподволь добились, и таким образом подниматься со ступени на ступень. Следует, не откладывая, завершить рассказ о том, куда сумел подняться Водемон, дабы сразу окинуть взором всё и более к этому не возвращаться. Рассказ сей опередит события лишь на несколько месяцев.
Изворотливость Водемон потратил всю оставшуюся часть года
Водемоиа на достижение поставленной цели, в чем
и преуспел в начале января 1708 года. Весь этот 1707 год он, как мог, втихаря старался осуществить свои претензии. Не преуспев в этом, он дал понять, что у него и в мыслях не было кого-либо задеть, что он имеет титул испанского гранда, а посему он так же, как и испанские гранды, поместил герцогскую мантию на свой герб, ничем не напоминающий о его незаконном рождении185, и, благоразумно не говоря ни слова о том, довольствуется ли он сим рангом, добавлял, что, осыпанный милостями Короля, он желает лишь одного — оказаться их достойным и заслужить всеобщее уважение и благосклонность. Лишившись стула со спинкой и еще кое-каких надежд, он стал лишь изредка наезжать в Марли; он более, чем когда-либо, притворялся немощным, дабы иметь повод нигде не появляться, особенно в высоких собраниях, за исключением салона в Марли, где он имел право на табурет, а также на утренней аудиенции Короля, куда он приходил своими ногами и где Король никогда не предлагал ему сесть, но всегда любезно с ним беседовал; а затем он мог лицезреть Короля, когда тот шел слушать мессу или на прогулку. Он часто ездил в Коммерси, якобы ради жены и обустройства в этом крае, где намерен был прорубить просеки для охоты в экипаже, чтобы затем иметь тему для беседы с Королем; но на самом деле он часто ездил в Люневиль186, прикрывая эти нужные для осуществления его замыслов поездки необходимостью соблюдать приличия.
1707. Герцог Лотарингский дает принцу де Водемону первое место...
1063
принцу де Водемону и перешедший от него к герцогу Лотарингскому
Пожизненный суверенитет Он находился там в начале января 1708 года, Коммерси, дарованный когда герцог Лотарингский с согласия Короля
неожиданно провозгласил его сувереном Коммерси и всех относящихся к этой сеньории владений, не спрашивая на то согласия у епископа Меца, коему вся эта сеньория подчинялась; после смерти месье де Водемона и его жены сеньория эта должна была перейти в такое же суверенное владение к герцогу Лотарингскому и к герцогам Лотарингским, его преемникам. Тотчас же после этого месье де Водемон отрекся от химерических претензий на суверенную власть в Лотарингии, коими некогда пытался бравировать в Нидерландах, напоминая о блистательном браке своей матери.
Герцог Лотарингский дает А герцог Лотарингский, я не знаю ни на каком принцу де Водемону первое основании, ни даже под каким предлогом, объ- место после своих детей, явил его старшим в Лотарингском доме после
ставя его выше всех прочих всех своих детей и их потомков, дал ему ранг, членов Лотарингского дома, непосредственно следующий за его детьми Но все это остается бесполез- и внуками187, более высокий, чем у герцога ным для Водемона во Фран- д’Эльбёфа188 и всех принцев Лотарингского ции дома. Получив эти преимущества и этот сувере¬
нитет, месье де Водемон, имея такую прочную опору во Франции, более не сомневался в успехе всех своих замыслов и в том, что, идя здесь впереди всего Лотарингского дома, он, в силу этого права и своего суверенитета, без труда достигнет высочайшего ранга. Добившись своего в Лотарингии и заняв там место впереди принца Камилла (сына Месье Главного), который уже несколько лет как обосновался там, получая изрядный пенсион от герцога Лотарингского, Водемон поспешил во Францию, дабы, не дав никому опомниться, пожать плоды своих приобретений. Это двойное возвышение, столь неожиданное для большинства, произвело при дворе именно то впечатление, какого он ожидал, наделав много шума и повергнув людей трезвомыслящих в изумление, чтобы не сказать более. Действительно, достаточно вспомнить, что было сказано о происхождении месье де Водемона, с одной стороны, и о положении сеньории Коммерси — с другой, чтобы совершенно необъяснимыми стали
1064
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
и суверенитет, и первый ранг в Лотарингском доме. Однако один представитель этого дома сумел лишить Водемона плодов его возвышения. Разъяренный главный шталмейстер, привыкший с ходу все получать от Короля, явился к государю с жалобой на то, сколь несправедливо поступил с ними герцог Лотарингский, и сказал, что все они ему о том написали. Он напомнил, мешая возмущенные крики с откровенной лестью, о разнице между Королем и герцогом Лотарингским и выразил надежду на то, что Король своим правосудием и властью не позволит верховенствовать законам, каковые угодно устанавливать герцогу Лотарингскому, и не захочет, потакая последнему и месье де Водемону, вонзить в грудь кинжал всем им. Благодаря своей горячности, убедительности доводов и личному расположению к нему государя Месье Главный добился от последнего заверения в том, что ни этот новый суверенитет, ни новый ранг, дарованные герцогом Лотарингским месье де Водемону, никак не скажутся ни на их ранге, ни на его положении во Франции. Герцог Лотарингский, отвечая принцам своего дома, остался тверд в принятом решении. Они же торжествовали, особенно Месье Главный, счастливый тем, чего он добился от Короля, а что до месье де Водемона, то его претензии отвергли сразу по прибытии. Герцог Лотарингский написал Королю, что дал Водемону первый ранг в своем доме и первенство перед всеми остальными; Король ответил ему, что у себя он волен распоряжаться как ему заблагорассудится. Больше ничего он ему не написал, но в то же время дал понять Водемону, что ни его свежеобретенное звание суверена, ни первенство в Лотарингском доме ничего не переменят в его положении при французском дворе, где он имеет ранг испанского гранда, каковым и является, и что ему не стоит даже мечтать ни об ином ранге, ни о каких бы то ни было привилегиях за пределами тех, коими он уже обладает. Можно себе представить, каковы были ярость, досада, стыд, отчаяние дядюшки и племянниц оттого, что столько их ловких выдумок, столько усилий, ухищрений и происков привели к вышеупомянутому результату. Впрочем, искусство взяло верх над натурою; они сразу поняли, что помочь горю невозможно, залпом выпили сию горькую чашу и имели достаточно здравого смысла, чтобы понять, что им остается лишь одно: постараться сохранить милости и уважение, коими они до сих пор пользовались; что выглядеть обиженными, недовольными, на что-то претендующими не принесет им никакой пользы, но будет свиде¬
1707. Затруднительное положение принца Камилла в Лотарингии
1065
тельством их слабости, наверняка не позволит им ничего добиться, но вызовет неудовольствие и навлечет на них множество неприятностей, едва осмелятся заговорить те, кому до сих пор их высокое положение затыкало рот; что, напротив, своим смирением они приумножат расположение к себе Короля, который любил, чтобы ему подчинялись беспрекословно, и не переносил докучных притязаний, а следовательно, сие позволит им сохранить прежнее блистательное положение и прежнее уважение.
Водемон отказывается на- Месье де Водемон выбросил наконец из голо-
конец от своих химерических вы все свои химерические замыслы; одновре- притязаний и окончательно менно ноги его укрепились, он стал усерднее ссорится с Лотарингским и чаще появляться на придворных церемони- домом ях, где дольше, нежели ранее, беседовал с Ко¬
ролем. Король, довольный таким поведением, избавлявшим его от докучных притязаний, стал выказывать ему больше знаков внимания и уважения, но эти знаки не могли быть поняты как согласие с его претензиями и даже навсегда их исключали; ко всеобщему удивлению, инвалид стал внезапно весьма проворным, начал ходить, как и все прочие, ни на кого не опираясь и не пользуясь портшезом. Я видел это собственными глазами и не скрывал, до какой степени меня сие забавляло; но все это не могло успокоить лотарингцев, каковые все открыто порвали с ним (за исключением его сестры, племянниц и сводной тещи, то есть мачехи его жены, герцогини д’Эльбёф, которая не приняла ничью сторону) и раз и навсегда прекратили с ним и его племянницами какие-либо сношения, а Месье Главный продолжал метать громы и молнии.
Затруднительное положе- Оскорбление, нанесенное, как он считал, его ние принца Камилла в Лота- сыну в Лотарингии предоставлением там пер- рингии венства Водемону, особенно его задевало пото¬
му, что, поссорившись с герцогом Лотаринг- ским из-за того высокомерия, с коим он, Месье Главный, положил конец претензиям Водемона во Франции и выступил против его первенства над ними, он уже не мог оставить своего сына при маленьком лотарингском дворе, но при этом вовсе не желал, вернув его, потерять сорок тысяч ливров ренты, кои сын там получал189, и быть вынужденным возместить ему
1066
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
утрату оных. Что же до мадам д’Арманьяк, то она пришла в ярость, ибо, в отличие от супруга, отнюдь не была безразлична к возможности возмещать расходы одного сына за счет других и в конце концов сумела сделать так, чтобы он остался в Лотарингии, но, к великой своей досаде, вынужден был уезжать оттуда всякий раз, когда там появлялся Водемон, каковой делал это во время своих поездок в Коммерси, которые совершал по нескольку раз в год. Тем не менее все это с тех пор оставалось неизменным, и Камилл, не будучи ни любезным, ни любимым в Лотарингии, всю оставшуюся жизнь чувствовал себя там чужаком.
Возмущение блистательным При дворе все, кто обладал хоть толикой здра- положением Водемона вого смысла и логики, не могли смириться с
во Франции прочным и блистательным положением Воде¬
мона, каковое ему давали денежные милости, всякого рода отличия и знаки уважения; более других это возмущало испанцев, особенно тех, что служили в войсках в Италии. Герцог де Альба менее чем кто-либо мог понять, каким образом сей гражданин вселенной, пользовавшийся покровительством голландцев, наперсник короля Вильгельма, ставленник Австрийского дома, всю жизнь так истово исполнявший бесконечные поручения всех личных врагов Короля и Франции и служивший этим врагам, возможно, с особой для них пользой, с тех пор как сохранение за ним тех высоких должностей, коими он был им обязан, заставило его по видимости перейти в другой лагерь, — каким образом, говорю я, сей Протей смог совершенно околдовать Короля и самых разных людей из числа наиболее к нему приближенных. Однако сие не могло ввести в заблуждение ни герцога де Альба, ни тех, кто думал так же, как и он.
Бесконечные измены Водемо Водемон, осыпанный, как мы видели, бесконечна и его племянниц ными милостями и в высшей степени заинтере¬
сованный в том, чтобы сохранить полученное и не утратить своего блистательного положения, не смог, однако, научиться быть верным. Успех, достигнутый с помощью коварных хитростей, убедил его в необходимости продолжать пользоваться ими и далее; все, что он получил от нашего двора, не смогло примирить его с ним и лишь усугубило его к нему презрение. Водемон еще больше укрепил свои прежние тесные
1707. Меры, втайне предпринимаемые герцогом Лотарингским
1067
связи с врагами французского двора и, живя в Париже в храме ненависти к Бурбонам190 вместе с лотарингками (кои были достойны Гизов, а он — дома Клода де Гиза, пресловутого аббата монастыря Сен-Никез), плел там с ними сети измен. Барруа, исполнявший с момента восстановления герцога Лотарингского в правах обязанности его посланника во Франции, жил вместе с ними. Человек умный, решительный, склонный к интригам, он обладал даром оказываться причастным ко всему и искусством заставлять себя уважать. Тайные сведения о делах, полученные либо благодаря доверенности, коей пользовался Водемон, либо благодаря ловкости, коей обладали он сам, его племянницы и Барруа, узнававшие всевозможными путями много важного, тотчас становились известными им и передавались герцогу Лотарингскому, а то, чего нельзя было доверить бумаге, сообщалось устно в Люневиле во время частых коротких поездок; при этом Барруа никогда не покидал Парижа или двора, — как для того, чтобы оставаться в курсе всех дел, так и для того, чтобы не вызывать подозрений своим отсутствием и выглядеть человеком, который ни во что не вмешивается. Из Люневиля гонцы доставляли эти сведения в Вену; посланник императора при герцоге Лотарингском присутствовал на Совете, где они решали, каким образом воспользоваться их открытиями и как добиться наибольшего в этом успеха. Я узнал об этих опасных происках от церковного служителя в Оснабрюке, входившего в свиту епископа, брата герцога Лотаринг- ского; он был поверенным в делах епископа в Люневиле и Париже. Это был человек легкомысленный и неосмотрительный, который, когда у него было время, уезжал на несколько дней в Бос, то есть чуть дальше Этампа, к своему близкому другу, соседу Лувиля. Там он и познакомился с Лувилем; они понравились друг другу и так близко сошлись, что сей церковнослужитель поведал ему то, о чем я только что рассказал.
Меры, втайне предприни- Он добавил, что герцог Лотарингский тайком
маемые герцогом Лотаринг- делает запасы зерна и всего прочего и секретно ским содержит в своем маленьком государстве боль¬
шое число офицеров, чтобы те были готовы по первому приказу набрать войска, которые будут готовы выступить, как только обстоятельства это позволят. В Приложениях к этим «Мемуарам» имеется документ о переговорах месье де Торси191, из которого видно, како¬
1068
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
вы были претензии герцога Лотарингского192 и как рьяно их поддерживали все союзники, к каким лицемерным уловкам прибегал сей правитель вплоть до того момента, когда завидел возможность успеха в связи с тем, что Франция была ослаблена военными неудачами, как бесстыдно и под каким гнусным предлогом заявил он о своих требованиях и добился pix одобрения.
Краткое размышление Такова благодарность Лотарингского дома,
с давних пор занимающего такое высокое положение во Франции и живущего за ее счет. Таковы эти волчата, коих кардинал д’Осса так точно изображает в своих замечательных письмах;193 таково нежелание наших королей извлечь урок из пророческих слов Франциска I, сказанных им перед смертью своему сыну Генриху II, коими он предупреждал его, что, ежели тот не смирит дом Гизов, каковой он сам слишком возвысил, то останется в одном камзоле, а дети его — в одних рубашках. Просто чудо, что пророчество сие не осуществилось буквально, ибо Гизы делали для этого, не счесть сколько раз, все, что могли, но короли наши так и не пожелали взглянуть открытыми глазами на их поведение, понять, что у них на уме и в сердце и каково их самое заветное желание, а расточали им богатства, титулы, должности, важнейшие губернаторства, всячески их возвышая. Объяснить сие можно лишь неслыханным ослеплением.
Процесс мадам деЛюссан, Весною этого года я оказался втянут в тяжбу, ко- который публично ссорит торая летом стала предметом всеобщего внима- меня с Месье Герцогом ния. Я бы опустил скучные подробности, неотъ-
и Мадам Герцогиней емлемые от такого рода дел, если бы меня на¬
стоятельно не побуждали к тому последствия оного дела, оказавшие влияние на иные дела, более важные, чем мои собственные. Для начала следует вспомнить, что второй женой последнего коннетабля де Монморанси была девица Бюдо, сестра убитого при осаде Прива в 1629 году маркиза де Порта, который был кавалером Ордена Святого Духа с 1619 года и вице-адмиралом и вот-вот должен был стать маршалом Франции и сюринтендантом финансов. Эта Бюдо была матерью последнего герцога де Монморанси, которому отрубили голову в 1632 году, и Мадам Принцессы (матери Месье Принца-героя, месье принца де Конти и мадам де Лонгвиль). У маркиза де Порта от брака с сестрой герцога д’Юзеса
1707. Процесс мадам де Люссан
1069
не было ни одного сына, но были две дочери, каковые приходились, следовательно, двоюродными сестрами Мадам Принцессе. Мой отец первым браком женился на младшей, красивой и добродетельной, отвергнув старшую за ее уродство и скверный нрав, которая, будучи к тому же на редкость злобной, так никогда ему этого и не простила. Из всех детей от этого первого брака моего отца в живых осталась только одна дочь, вышедшая замуж за герцога де Бриссака, брата последней маршалыии де Вильруа, и, будучи бездетной, назначившая меня своим единственным наследником. Ее мать и тетка никогда не производили раздела их наследства между собой. Старшая сестра, очень властная, поддерживаемая своей матерью, вторым браком сочетавшейся со старшим братом моего отца и не имевшей от него детей, постоянно угрожала младшей странным завещанием и, внушая надежду на свое наследство (поскольку отказалась от брака), добилась совершенно незаконным путем передачи ей в пользование немалого достояния. Первая герцогиня де Сен-Симон умерла молодой, а мадемуазель де Порт — глубокой старухой много лет спустя. Она составила смешное завещание, согласно которому оставляла в наследство гораздо больше того, что имела (в частности, свои земли в Лангедоке), месье принцу де Конти с нелепым условием, чтобы на печатях, траурных лентах в церкви на похоронах, перевязях стражей этих земель и вообще везде, где бы ни были изображены гербы, каждый из них, разделенный пополам, сочетал элементы гербов Бурбонов и Бюдо. Наследство долгое время оставалось невостребованным194. Благодаря моим кредитным требованиям я имел преимущественные права и заявил о них. Они были настолько безупречны, что никто из родственников и не думал их оспаривать до тех пор, пока мадам де Люссан не взбрело на ум заявить, будто то, что я считаю принадлежащим мне в качестве части наследства моей сестры, было не благоприобретенным, а ее личным имуществом195 и, следовательно, стало личным имуществом мадемуазель де Порт, лишь пятой частью коего она могла распоряжаться196, а четыре других части, мол, принадлежат наследникам мадемуазель де Порт, умершей много позже своей сестры и племянницы, и что, поскольку наследники отказались от наследства, она, мадам де Люссан, теперь имеет на него право. Нам никогда и в голову не приходило оспаривать права этой женщины, мы хотели только отстоять свое право на ренту. В судах мнения разделились, и они судили дело по-разному, но по большей части высказывались в поддержку
1070
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
того права, которое отстаивал я. Вот так обстояло дело, когда Арлэ, все еще занимавший место первого президента и знавший, что рассмотрение этого дела будет продолжено в Большой палате, где, как он понимал, у меня были все шансы выиграть, предложил принять разъяснение этого казуса, которое влекло бы за собой одинаковое решение подобных дел во всех судах. В этом разъяснении ему пришлось предложить признать обоснованность моих прав в принципе, — но, желая, чтобы я проиграл процесс, он ловко вставил туда оговорку, касающуюся только меня одного, и никого больше, и таким образом я проиграл процесс против мадам де Люссан177. Все это он проделал так быстро и в такой тайне, что меня даже не успели предупредить. Все уже было кончено, когда я рассказал об этом канцлеру, который, при всем дружеском ко мне отношении, не пожелал ничего слушать о произошедшем, дабы не затрагивать дело и не спорить с первым президентом, который превосходил его глубиной ума и с которым все было согласовано. Это разъяснение, предложенное, составленное и зарегистрированное, сводилось практически к вышеупомянутой оговорке; после чего мне оставалось лишь признать себя побежденным. Едва разъяснение было обнародовано, как объявились другие родственники мадемуазель де Порт, каковые, поскольку они не отказывались от наследства, заявили о своих правах на него и юридическим языком сказали мадам де Люссан Вергилиево «Sic vos non vobis»*. Мадам де Люссан почувствовала себя уязвленной, ибо это задевало и честь ее, и выгоду; мало того что труды ее пропадали втуне, ей теперь нужно было еще и доказывать родство с мадемуазель де Порт, означавшее также и родство с Месье Принцем, коим она всегда так гордилась и тщеславилась и коего (она это прекрасно знала) не было и в помине. Это был неслыханный афронт. Муж ее, человек в высшей степени светский, во все времена служивший Месье Принцу, отцу и сыну, и удостоенный Ордена Святого Духа за героический поступок, о чем я уже где-то рассказывал198, в ту пору был уже очень стар, глух и почти слеп, а потому предоставлял все на усмотрение жены. Это была особа высокого роста, но весьма скромного происхождения, именовавшаяся Ремон, — хитрая, изворотливая, смелая, дерзкая, предприимчивая, изобретательная в интригах, сумевшая вытянуть от отеля Конде все, что только можно; она так усердно угождала мадам дю
Вы постарались не для себя»199 (лат.).
1707. Процесс мадам де Люссан
1071
Мэн, что сумела выдать свою единственную дочь за герцога Олбемарла, второго бастарда короля Якова II, и буквально дневала и ночевала в Со. Новая герцогиня слыла богатой, но оказалось, что у них ничего нет. Пользуясь высоким покровительством, она осмелилась вести себя как принцесса крови (и никак нельзя сказать, что в этом она следовала примеру герцога Берви- ка), что, однако, продолжалось недолго. Вскоре она овдовела, детей у нее не было, и позже она вновь вышла замуж за Махони, ирландского генерал- лейтенанта, который так отличился при освобождении подвергшейся внезапному нападению Кремоны, о чем я уже рассказывал ранее200. Брак этот держался в тайне, ибо она желала сохранить звание и ранг герцогини. Она жила в полной безвестности, очень нуждалась и умерла лишь недавно. А теперь вернемся к нашему делу. Прадед месье де Люссана женился в 1558 году на девице из рода Бюдо, а братья Дизимьё, дворяне из Дофинэ, были сыновьями сестры как той Бюдо, что была женой последнего коннетабля де Монморанси, так и маркиза де Порта, тестя моего отца, а следовательно, как и первая герцогиня де Сен-Симон, они являлись двоюродными братьями матери Месье Принца-героя. То есть в реальном и близком родстве с ним состояли они, а вовсе не Люссаны. Сие внезапно открывшееся обстоятельство и было главной причиной раздора. У старшего из этих двоих Дизимьё была только одна дочь, которая стала графиней Верруа, матерью графа Верруа, убитого под Хёхштедтом, чья жена, дочь герцога де Люина, была у него похищена, как я уже об этом рассказывал, герцогом Савойским201, от которого родила мадам Кариньяно и других детей. Младший Дизимьё получил аббатство СентАфродиз в Безье, хотя никогда не был ни монахом, ни священником. Он долгое время состоял в связи с дочерью кавалерийского полковника по имени Салин, род которого вот уже триста лет как занимал достойное положение в Дофинэ; у него было от нее множество детей, которых он, женившись на ней, публично признал в присутствии родственников с обеих сторон, и с тех пор они всегда жили в добром согласии. По нормам права, эти дети стали законными, и никто до мадам де Люссан этого не оспаривал. Старший из них, снабженный полномочиями и отказом от своих прав в его пользу от мадам Верруа и ее родни, был тем, кто выступил против мадам де Люссан и кто, не зная никого в Париже, обратился к нам в надежде найти защиту от крючкотворства и влиятельности этой женщины. В своем иске она поставила под сомнение законность его проис¬
1072
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
хождения, добавив к этому постыдные заявления о подлоге, и с позором проиграла процесс в Большой палате. Но более всего ее вывело из себя то, что Дизимьё оспорил ее претензии на родство. Не счесть уловок и уверток, к коим она прибегала, чтобы обмануть и сбить с толку этого безвестного и небогатого провинциала, и этого уже было довольно, чтобы стали понят- ны ее намерения. Однако нужно было в конце концов перейти к доказательствам, и тут она смогла представить лишь свидетельство о смерти, о крещении и брачные контракты, коими подтверждала упомянутый брак прадеда своего мужа, но отнюдь не происхождение кого-либо из его детей от этого брака; а так как прадед тот женился во второй раз и в свидетельствах о крещении и о смерти детей указывалось лишь имя отца, а имя матери отсутствовало и мадам де Люссан не предъявила их брачных контрактов, сие с полным основанием позволило заключить, что это были дети от второй жены, а не от девицы из рода Бюдо, что лишало мадам де Люссан каких бы то ни было прав претендовать на достояние мадемуазель де Порт и на какое бы то ни было родство с Месье Принцем. В ярости оттого, что ей не остает- ся ничего другого, как попытаться выбить почву из-под ног Дизимьё, она обрушила на него град придирок и даже объявила подложным решение, вынесенное в его пользу Большой палатой, но, потерпев в этом позорную неудачу, обратилась с кассационной жалобой в Совет202. До сих пор процесс шел обычным порядком. Весь дом Конде открыто поддерживал мадам де Люссан в ее опасных утверждениях, а я выступал против, но дальше этого дело не шло; однако именно то, что за этим последовало, заставило меня приняться за сие скучное повествование. Дело рассматривалось в Совете, но мадам де Люссан одновременно подала в Парламент прошение о пересмотре дела203 (я не хочу упускать ничего из ее странных действий), в коем ей было тотчас же отказано. Тем временем до меня со всех сторон доходили сведения, что эта женщина, пылая ко мне ненавистью, твердила всем и каждому, будто, раздосадованный проигранным процессом, я специально, чтобы терзать ее, натравливаю на нее сына монаха и служанки, и добавляла к этому сотню других нелепостей, коим Мадам Принцесса и Мадам Герцогиня сочли возможным поверить, или делали вид, что верят, и кои они отчасти повторяли вслед за нею; так что постепенно дело становилось предметом всеобщего интереса. Я не счел возможным ограничиться устными опровержениями, а составил очень краткий меморандум, где внятно изло-
1707. Процесс мадам де Люссан
1073
жил факты, предполагаемые родственные связи и гнусные придирки и без всякой пощады и без всяких прикрас изобразил эту разъяренную и злобную особу. Все сказанное подтверждалось столь очевидными доказательствами, что возразить на это было нечего. Прежде чем начать распространять его, я попросил Месье Принца уделить мне четверть часа. Я изложил ему факты, прочел свой меморандум и сказал, что не могу иначе опровергнуть лживые измышления, кои мадам де Люссан угодно распространять по моему адресу, как вытащив на свет и сделав всем известными ее коварные ухищрения и мошенничество. Я добавил, что, поскольку месье и мадам де Люссан имеют честь служить ему и Мадам Принцессе, я не хочу публиковать мой меморандум, не получив на то его разрешения. Месье Принц, почти ничего не сказав мне о мадам де Люссан, ответил, что огорчен тем, что ее действия встретили такой решительный отпор, что, если бы данное дело можно было решить полюбовно, он предложил бы мне свое посредничество, но, видя, что сие невозможно, он предоставляет мне право опубликовать мой меморандум и добавил, что весьма признателен мне за ту учтивость, каковую я выказал по отношению к нему в этом деле. Сам он также был исключительно учтив со мною в продолжение этого визита, коим я остался чрезвычайно доволен. Я несколько раз приходил к Месье Герцогу с намерением сказать ему то же, что и Месье Принцу, но, так и не сумев увидеться с ним ни дома, ни где бы то ни было еще, попросил герцога де Куалена, его близкого друга, сказать ему об этом и вручить мой меморандум. Я отвез меморандум в Париж Мадам Принцессе, которая приняла меня вежливо, но холодно и не пожелала, чтобы я прочел ей документ. Я счел необходимым сделать то же самое по отношению к месье герцогу дю Мэну из-за брака мадам Олбемарл, как это было изъяснено ранее, и из тех же соображений — по отношению к королеве Англии, которая приняла меня как нельзя лучше, а месье дю Мэн — еще любезнее, если только это возможно, чем Месье Принц. Что же касается Мадам Герцогини, то я счел ее слишком предубежденной, чтобы идти к ней, и попросил передать ей меморандум, сказав, что не решаюсь беспокоить ее своим посещением. Довольный предпринятыми шагами, я опубликовал свой меморандум и раздал его всем, присовокупив к этому все слова, коих заслуживала мадам де Люссан. Многие из моих друзей решительно меня поддержали, с честью исполнив здесь свой долг; таким образом, дело получило серьезную огласку.
1074
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Месье Герцог и подзадоривавшие его Мадам Принцесса, Мадам Герцогиня и, как я предполагаю, д’Антен (который не мог смириться с тем, что мне, а не ему было предложено пусть и оставшееся без последствий назначение послом в Рим) не были убеждены ни моими доводами, ни моими любезностями по их адресу, ни примером Месье Принца, который не высказался ни за, ни против; они разразились возмущенными речами. Мадам Герцогиня дважды сама пыталась заговорить об этом вечером в кабинете Короля, и оба раза ее останавливала мадам герцогиня Орлеанская, без всяких просьб с моей стороны вставшая на мою защиту. В другой раз там же она не менее решительно заговорила об этом с месье дю Мэном, имея основания быть им недовольным, несмотря на близкие с ним в ту пору отношения; и действительно, он и мадам дю Мэн, по примеру Месье Принца, хранили молчание. Столь неистовая ярость побудила меня обратиться к тем из моих друзей, кто имел возможность уведомить о происходящем Короля, мадам де Ментенон и Монсеньора, с которым у Мадам Герцогини были прекрасные отношения. В Совете дело тем временем шло своим чередом. Не имея никаких серьезных доказательств, мадам де Люссан решила выступить с опровержением моего меморандума. Месье Принц, без моего ведома, запретит это и к тому же устроил ей жестокую головомойку. Она ограничилась тем, что распространила рукописный текст в несколько строк, где, не вникая в суть дела и не излагая фактов, выражала в почтительных, но лукавых выражениях удивление и сожаление по поводу того, что человек моих достоинств так безжалостно и жестоко преследует ее в то самое время (это была Пасха), которое я уже многие годы отдавал самой святой обители во Франции (она имела в виду аббатство Ла-Трапп), что я обычно скрывал, — обители, где, якобы отправляясь в Ла-Ферте, проводил две пасхальные недели, кои многие имеют обыкновение проводить за городом. У меня были основания подозревать, что к этим немногим строчкам не побрезговал приложить руку Месье 1ерцог и что именно ему принадлежит идея выставить меня в смешном свете. Я принял решение оставить это без внимания; я всего лишь заметил, что пустопорожние речи, в коих нет и намека на факты, не являются ответом на меморандум, где из-за поведения мадам де Люссан, а еще более из-за речей особ, покровительством коих она заручилась, я был вынужден изложить неприятные факты и открыто сказать о множестве постыдных вещей, невозможность отрицать каковые
1707. Процесс мадам де Люссан
1075
только и могла заставить прибегнуть к столь жалким и ничтожным средствам. Тем не менее я решил уведомить обо всем монсеньора герцога Бургундского, который в высшей степени благосклонно принял меня в своем кабинете, где я прочел ему свой меморандум. Мадам герцогиня Бургундская была столь же благосклонна и высказалась по этому поводу так, как я только и мог желать. Наконец долго тянувшийся в Совете процесс завершился. Все судьи без исключения высказали свое мнение возмущенными криками и, что в Совете бывает очень редко, мадам де Люссан обязали к выплате судебных издержек, штрафу и исполнению прочих донельзя оскорбительных условий. Эта женщина дожидалась решения у Мадам Герцогини. Дочери Шамийяра очаровывали всех в ту пору своей прелестью и были постоянными гостьями у мадам герцогини Бургундской и у Мадам Герцогини. Моя свояченица204 также находилась там, когда ей сказали, что ее спрашивают: это был ее шталмейстер, которого она послала дожидаться решения у дверей Совета и который прибежал доложить ей об оном. Она вернулась, прыгая и смеясь от радости, и, обращаясь к Мадам Герцогине, сообщила в присутствии мадам де Люссан и всех собравшихся о том, какое решение было вынесено. Мадам Герцогиня была сильно уязвлена и сказала, что та вполне могла бы и не выказывать столько радости у нее в доме. Герцогиня де Лорж ответила, что она в восторге, добавила, сделав пируэт, что придет к ней, когда она будет в лучшем расположении духа, и ушла, чтобы рассказать обо всем мне. Мадам Герцогиня дулась на нее сутки, а затем первая сделала шаг к примирению. Приговор наделал много шума, но не отбил у мадам де Люссан охоты к сутяжничеству: она подала в Парламент новый гражданский иск. Я не стану далее продолжать рассказ об этом вопиюще гнусном деле, которое ей так и не удалось довести до конца. Я поведал о нем лишь для того, чтобы объяснить, что поссорило меня с Месье Герцогом и Мадам Герцогиней. Мы сочли, что нас более ничто не связывает, и прекратили общаться с ними обоими даже на официальных церемониях. Мадам Герцогиня вскоре заметила это и робко выразила свое огорчение. Она говорила, что не знает, чем нас обидела; что она, правда, поддерживала мадам де Люссан; но что каждый волен выбирать, а она не говорила при этом ничего, что могло бы нас огорчить; что вообще-то мадам де Люссан служила Мадам Принцессе и оказала ей услуги, коих та никогда не забудет; я не знаю, какого рода были эти услуги и много ли чести делали они той
1076
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
и другой. И она постаралась, чтобы нам стало известно об этих жалобах. В Марли Мадам Герцогиня выказывала всевозможные знаки внимания мадам де Сен-Симон, которая принимала их с холодной почтительностью, произносила в ответ лишь несколько слов, но никогда не заговаривала с нею первая и не приближалась к ней, за исключением тех случаев, когда оказывалась с нею рядом за столом Короля. Она стала особенно горько жаловаться в Фонтенбло на то, что я тотчас же вышел, когда она пришла к больной мадам де Бланзак, и всеми ситами старалась вернуть прежние отношения. И делала она это вовсе не потому, что мы ее сколько-нибудь занимали; просто сии принцессы желают говорить и делать по отношению ко всем и каждому все, что им вздумается, и их гордость страдает, когда кто-либо отказывается встречаться с ними. Что же касается Месье Герцога, который всегда вел жизнь странную и даже потаенную и природная злобность которого усугублялась его рангом и побуждала его замыкаться в узком кругу людей, по большей части таких же странных, то с его стороны я не встречал ни неучтивости, ни придирок; после этой истории он всегда при встрече приветствовал меня подчеркнуто вежливо. С месье принцем де Конти, у которого я бывал, не требовалось никаких предосторожностей: он знал цену этой лукавой особе и не стесняясь говорил все, что о ней думает. Скажу еще раз, что впоследствии станет ясно, сколь необходимо было дать разъяснения относительно такого рода спора.
Судьба, заслуги, смерть Маршал д’Эстре умер в мае в Париже восьмиде-
маргиала ff Эстре сяти трех лет от роду. Он был старейшиной мар¬
шалов Франции, как его отец и сын; вещь совершенно неслыханная: подряд три поколения маршалов, все трое старейшины205, все трое достойные маршальского жезла и все трое кавалеры Ордена Святого Духа. Маршал д’Эстре уже четыре года имел счастье видеть своего сына маршалом Франции. Сам он был единственным произведенным при всеобщем одобрении в маршалы весной 1681 года, через одиннадцать лет после смерти отца, так страстно желавшего видеть своего сына в этом звании. Ему покалечило руку в первой же кампании, где в качестве пехотного полковника он участвовал в осаде Гравелина в 1644 году. В 1655 году он был произведен в генерал-лейтенанты, не раз отличался в различных операциях, командуя Наваррским полком. К счастью, в ту пору еще
1707. Ужасные замыслы Лувуа
1077
не было правила «списочного старшинства»:206 людей, обладавших волей и талантами, испытывали в деле, давая им возможность проявить оные на более или менее значительных командных постах, отстраняли тех, кто надежды не оправдывал, и продвигали тех, кто действовал успешно, и хотя происхождение, покровительство, положение играли определенную роль, во внимание принималась репутация и к мнению армии, как солдат, так и генералов, также прислушивались; пренебрегали же оным, будь оно хорошим или дурным, крайне редко.
Ужасные замыслы Лувуа Месье де Лувуа, уже тогда мечтавший единолич¬
но распоряжаться и ведением войны, и человеческими судьбами и уже тогда замышлявший переменить для этого существующий порядок, вознамерился избавиться от людей решительных и целеустремленных, чьи заслуги могли бы стать для него препятствием, и в конечном счете преуспел в этом. Изнемогая под гнетом Месье Принца, месье де Тюренна и их учеников, он желал не допустить впредь появления им подобных. Он хотел осушить сей источник, дабы всё, включая личные достоинства, исходило от него, и чтобы ничтожества, возвысившиеся лишь благодаря его милости, во всем от него зависели. Месье д’Эстре был одним из тех, кто особенно мешал ему. За личные заслуги и участие в боевых действиях он уже двенадцать лет как был произведен в генерал-лейтенанты, и к началу войны в 1667 году ему было сорок три года. Соперник Лувуа Кольбер воспользовался этим, чтобы осуществить свое давнее и очень разумное намерение возродить морской флот. Флот находился в его ведении как государственного секретаря, средства давал его пост генерального контролера финансов, ибо с устранением Фуке он уничтожил и сюринтендантство; Лувуа не мог воспрепятствовать воссозданию флота в королевстве, омываемом двумя морями. Он удалил от себя д’Эстре, намеренно поссорился с ним, вынудил его броситься к Кольберу, и тот, в восторге от такого прекрасного приобретения для флота, который нужно было скорее создавать заново, чем восстанавливать, обратился к Королю с просьбой поручить д’Эстре командование оным. Хотя сие сложное ремесло весьма отлично от войны на суше, д’Эстре тотчас же доказал, что может исполнять его не менее успешно. В результате его кампании на американских островах там были ликвидированы последствия бесчинств ан¬
1078
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
гличан207. За это он был произведен в вице-адмиралы. Он разбил корсаров Алжира, Туниса и Сале, вынудил их в 1670 году просить мира и еще не раз отличился в славных деяниях на море. Испытывая облегчение оттого, что избавился от столь талантливого человека, Лувуа тем не менее был уязвлен его успехами: поссорившись с ним исключительно ради того, чтобы от него избавиться, он стал теперь ненавидеть его. Его слава, неотделимая от славы флота, была для министра невыносима: для него это был успех Кольбера, каковой затмевал в его глазах благо государства. Кольбер хотел, чтобы флот имел своего маршала Франции, а д’Эстре давно уже был достоин стать им. Лувуа воспользовался своим влиянием, чтобы помешать ему стать маршалом вместе с теми, кто был произведен в это звание после смерти месье де Тюренна в 1675 году. Эстре и Кольбер были оскорблены, но не пали духом и продолжали один — совершать новые деяния, другой — превозносить их и говорить о том, сколь важно сохранять престиж флота, приносящего столько пользы, и сколь удручающе действует на него унижение командующего оным. В конце концов Лувуа исчерпал свои возможности ему противодействовать, и в марте 1681 года Король приказал произвести д’Эстре одного в маршалы Франции. Несколько лет спустя он дал ему ничего не значащий титул вице-короля Америки, без обязанностей и без жалованья, и, наконец, губернаторство Нант и генеральное наместничество в Бретани, которое после его смерти перешло к сыну. Маршал д’Эстре родился, жил и умер человеком бедным, но в высшей степени порядочным и уважаемым; всю жизнь он поддерживал самые близкие отношения со своими братьями — герцогом и кардиналом д’Эстре. Ему довелось увидеть одного сына испанским грандом, а другого — дипломатом, но ни ему, ни его брату так и не удалось преодолеть объясняемое молодостью этого сына нежелание Короля сделать его епископом.
Смерть маркизы де Ла- Через несколько дней после смерти маршала вольер д’Эстре скончалась маркиза де Лавальер, вдова
брата возлюбленной Короля, ставшая благодаря ее фавору придворной дамой Королевы. Фамилия ее была Die, рода она была совсем незнатного, в чем нет ничего удивительного, но отличалась умом, веселостью, любезностью, имела изрядную склонность к интригам и множество друзей, что позволило ей сохранить свое положение и про¬
1707. Смерть мадам де Монтеспан
1079
должать пользоваться уважением при дворе и в свете и после удаления от двора ее золовки. Сделавшись немощной и набожной, она почти не бывала при дворе, но, когда появлялась там, никогда не оставалась незамеченной. Король, которого очень забавляли ее ум и веселость, всегда проявлял внимание к этой особе и неизменно питал к ней дружеские чувства.
Смерть мадам де Монтеспан; ее образ жизни после удаления от двора; ее характер
Гораздо больше внимания привлекла кончина другой особы, хотя и давно уже отрешившейся от всего и не сохранившей ни капли того влияния, коим так долго некогда пользовалась: речь идет о мадам де Монтеспан, скоропостижно скончавшейся в возрасте шестидесяти шести лет на водах в Бурбоне в пятницу 27 мая в три часа ночи. Дабы не выходить за рамки моего времени, я не стану рассказывать здесь о ее царствовании. Скажу лишь (ибо анекдот сей мало известен), что в случившемся с нею муж ее был гораздо более виноват, чем она. Она сообщила ему, что, как ей кажется, Король влюблен в нее, что она почти уверена в этом, что праздник, даваемый Королем, устроен ради нее; она умоляла, заклинала супруга ради всех святых увезти ее в свое владение в Гиени и оставить там до тех пор, пока Король не забудет о ней и не увлечется какою-нибудь другой; однако ничто не могло убедить Монте- спана, которому вскоре пришлось горько об этом пожалеть и который, на свою беду, всю жизнь до последнего часа любил жену, хотя, с тех пор как все стало достоянием гласности, ни разу более не пожелал ее видеть. Я не стану говорить о том, как из страха перед дьяволом Король не раз был готов удалить ее от двора, и в другом месте расскажу о мадам де Ментенон, которая была ей обязана всем, которая мало-помалу заняла ее место, поднялась выше нее, долгое время всячески ее унижала и в конце концов удалила от двора. То, на что не решался никто и что было так мучительно для Короля, взял на себя, как я о том говорил в другом месте208, месье дю Мэн, а довершил дело епископ Mo; она уехала в слезах и в ярости и так никогда и не простила этого месье дю Мэну, который сей странной услугой навеки завоевал сердце и заручился для себя всемогуществом мадам де Ментенон. Удалившись в основанную ею обитель Святого Иосифа209, королевская возлюбленная долго привыкала к новому образу жизни. Праздность и смятение чувств гнали ее то в Бурбон, то в Фонтевро, то во владения д’Антена, и про-
1080
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
шли годы, прежде чем она обрела душевный покой. В конце концов ее коснулась Божья благодать. Даже в своем грехопадении она никогда не забывала о Боге; часто она покидала Короля, чтобы уйти в кабинет молиться; ничто не могло заставить ее отказаться от поста или даже пропустить постный день; посты она соблюдала все и в постные дни воздерживалась от скоромного даже в пору своей греховной жизни; она щедро раздавала милостыню и пользовалась уважением людей благочестивых; в ней не было и намека на сомнение или безбожие; но властная, высокомерная, повелительная, насмешливая, она была наделена всем могуществом, что дает красота. Решившись наконец употребить во благо время, полученное ею помимо воли, она стала искать мудрого и просвещенного наставника и доверилась отцу де Ла Туру, генералу конгрегации ораторианцев, столь известному своими проповедями, своим исповедничеством, своими друзьями, своим осторожным и мудрым правлением. С этого момента и вплоть до самой кончины благочестие ее оставалось неизменным, а раскаяние становилось все более глубоким. Прежде всего нужно было отказаться от все еще жившей в ней привязанности ко двору и надежд, пусть и химерических, коими она все еще тешилась. Она уверила себя, что лишь страх перед дьяволом заставил Короля покинуть ее; что этот самый страх, которым так ловко воспользовалась мадам де Ментенон, чтобы окончательно удалить ее, и вознес последнюю на ту высоту, где она ныне находилась; что возраст мадам де Ментенон210 и, как она полагала, слабое здоровье могут избавить ее от нее, что тогда, будучи вдовой211, она может рассчитывать вновь разжечь некогда столь жаркий огонь, играя для этого на струнах нежности и желания возвышения их общих детей; а так как у него не будет больше оснований для терзаний совести, то она сможет унаследовать все права своей соперницы. Сами дети ее тоже лелеяли подобные надежды и были к ней неизменно внимательны и предупредительны. Она страстно любила их всех, за исключением месье дю Мэна, который долгое время вообще не бывал у нее, а затем стал появляться лишь ради соблюдения приличий. Мало сказать, что имела влияние на трех других: они безоговорочно подчинялись ее власти, коей она без стеснения пользовалась. Она постоянно осыпала их дарами — как из любви, так и для того, чтобы сохранить их привязанность и поддерживать хотя бы такую связь с Королем, который не имел с ней никаких сношений, даже через их детей. Но затем этому был положен конец: они стали бывать у нее крайне
1707. Смерть мадам де Монтеспан
1081
редко и только с разрешения Короля. Она стала матерью д’Антену, коему до сих пор была лишь мачехой; она задумала обогатить его. Отец де Ла Тур принудил ее к тягчайшему акту покаяния: она должна была попросить прощения у мужа и предаться в его руки. Она самолично написала ему письмо, в коем смиренно выражала готовность вернуться к нему, буде он пожелает принять ее, либо отправиться туда, куда он прикажет. Тем, кто знал мадам де Монтеспан, понятно, какой это было для нее героической жертвой. Однако сие достойное восхищения смирение осталось без последствий. Месье де Монтеспан велел передать ей, что не желает ни видеть ее, ни что-либо ей предписывать, ни когда бы то ни было еще слышать о ней. Когда он умер, она облачилась в траур, как обычная вдова; однако надо сказать, что она не взяла себе снова ни его герб, ни ливрею, от коих в свое время отказалась, и ограничилась своими собственными. Мало-помалу она стала раздавать почти все, что имела, беднякам. По нескольку часов в день она занималась грубой и тяжелой работой, шила для них рубашки и прочее и заставляла заниматься этим тех, кто ее окружал. Ее безмерная любовь к изысканной пище сменилась крайней умеренностью, а поститься она стала гораздо чаще. Любую беседу или самую невинную забаву она прерывала во всякое время дня ради молитвы и оставляла все, чтобы уйти молиться в свой кабинет. Она постоянно предавалась умерщвлению плоти: ее простыни и рубашки были из желтого грубого и жесткого полотна, но она скрывала их под обычными простынями и рубашками. Она постоянно носила браслеты, подвязки и пояс с железными шипами, от которых у нее часто возникали раны, и даже язык свой, некогда столь опасно язвительный, она подвергала покаянию. Кроме того, ее так сильно терзал страх смерти, что она нанимала нескольких женщин, чьей единственной обязанностью было бодрствовать около нее ночью: она спала, не задергивая полога, в комнате ее горело множество свечей, а вокруг постели сидели женщины, которые должны были постоянно беседовать, играть или есть, чтобы, проснувшись, она видела, что они бодрствуют. Но при этом она никогда не могла избавиться от манер королевы, усвоенных ею в пору величия, и сохраняла их даже в своем уединении. Все так к этому привыкли, что принимали сие как должное. Ее кресло стояло спинкой к изножью кровати; других кресел в комнате не было даже для ее внебрачных детей, включая мадам герцогиню Орлеанскую212. Месье и Великая Мадемуазель любили ее и довольно часто навещали; для них и для Мадам Прин¬
1082
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
цессы приносили кресла; но мадам де Монтеспан и в голову не приходило ни встать им навстречу, ни проводить их. Мадам почти никогда не бывала у нее и находила это весьма странным. Вышесказанное позволяет судить, как она принимала всех прочих. Там имелись маленькие стульчики со спинкой и множество складных стульев по обе стороны от кресла, поставленных друг против друга, для гостей и для тех, кто жил у нее: племянниц, бедных барышень, девушек и женщин, которых она содержала и которые встречали гостей. Вся Франция приходила сюда; я понятия не имею, каким образом сие время от времени становилось своего рода обязанностью. Придворные дамы искали расположения ее дочерей, мужчины же редко появлялись тут без особых причин и поводов. Со всеми она говорила как королева со своими придворными, которая оказывает честь тому, к кому обращается. Все приходящие выказывали ей огромное уважение, сама же она никогда и никому визитов не делала — ни Месье, ни Мадам, ни Великой Мадемуазель, ни в отель Конде. При случае она отправляла послания тем, кому желала выказать свое расположение, но далеко не всем, кто посещал ее. Все у нее в доме дышало величием, а у подъезда теснилась череда экипажей. Она была неотразимо хороша до последнего часа, никогда не болела, но воображала, что больна и вот-вот умрет. Тревога на сей счет побуждала ее переезжать с места на место, и поездки свои она всегда совершала в обществе семи или восьми человек. Сама она всегда вращалась в наилучшем обществе, и ее прелесть заставляла прощать высокомерные манеры, казавшиеся частью ее обаяния. Она была, как никто, умна, изысканно учтива, а красноречие, полное своеобразных и точных выражений, делало неотразимо восхитительной ее речь, коей невольно подражали те, кто постоянно с нею общался, — племянницы, дамы, те, кого она воспитала у себя, — так что и поныне она узнается в устах немногих еще оставшихся из них: это была манера говорить, свойственная ее семье, брату и сестрам. Ее излюбленным занятием, в коем она видела свою святую обязанность, было устраивать браки, особенно выдавать замуж девушек, а так как после всех ее пожертвований бедным у нее мало что оставалось на приданое, то нередко она женила голь с нищетой. Ни разу, с тех пор как она оставила двор, она не унизилась до просьб ни для себя, ни для других. Она никогда не напоминала о себе ни министрам, ни интендантам, ни судьям. Перед своей последней поездкой в Бурбон, предпринятой, как обычно, без особой в том надобности, она за два года вперед вы¬
1707. Политика Ноаев
1083
платила все свои весьма многочисленные благотворительные пенсионы, почти все предназначавшиеся обедневшим дворянам, и удвоила сумму пожертвований. Пребывая, по собственному признанию, в добром здравии, она говорила, что ей не суждено возвратиться из этого путешествия, но что у всех этих бедных людей благодаря данным им вперед деньгам будет время поискать себе средства к существованию в другом месте. Действительно, ей всегда казалось, что смерть ходит где-то рядом, и, будучи в добром здравии, она заявляла, что скоро умрет; но, несмотря на страхи, на бодрствующих у ее ложа женщин и на постоянные приуготовления к смерти, при ней никогда не было ни врача, ни даже хирурга213. С мыслями о скорой смерти у нее соседствовали мечты занять место мадам де Ментенон при Короле, который после смерти последней станет свободен.
Политика Ноаев Подобными мыслями тешились и ее дети, за ис¬
ключением месье дю Мэна, коему это не сулило никаких выгод. Наиболее приближенные к Королю придворные и в самых невероятных событиях не видели ничего невозможного, так что есть основания полагать, что сия мысль сыграла не последнюю роль в стремлении Ноаев выдать одну из своих дочерей за старшего сына д’Антена. Они очень близко сошлись с мадемуазель Шуэн, всеми силами старались угождать Мадам Герцогине и, чтобы окончательно обложить со всех сторон Монсеньора, завладели мадам принцессой де Конти, выдав одну из своих дочерей за Лавальера, ее двоюродного брата, коему она ни в чем не могла противиться. Принимая во внимание то, что они были тесно связаны с мадам де Ментенон благодаря браку их сына с ее племянницей, которая заменяла ей дочь, можно было бы предположить, что союз с мадам де Монтеспан будет им ни к чему из-за ревности и такой неукротимой ненависти к ней мадам де Ментенон, коей та не испытывала никогда и ни к кому другому. Однако это столь важное и столь деликатное соображение не могло ни остановить их, ни помешать им воспользоваться этим союзом, дабы всячески угождать мадам де Монтеспан, как человеку, от которого они чегоччэ ожидали. У мар- шалыпи де Кёвр214 детей не было. Ноаи воспользовались поездкой мадам де Монтеспан в Бурбон и предложили ей взять с собой их дочь, чтобы та, будто родная, жила в ее доме, ела за ее столом и пользовалась ее экипажем. Та старалась снискать расположение всех находившихся в доме, сколь бы
1084
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
подчиненным ни было их положение, и выказывала мадам де Монтеспан гораздо больше почтения, чем мадам герцогине Бургундской и мадам де Ментенон. Она была занята только ею одной, делая все, чтобы ей угодить, завоевать ее самое и всех в ее доме. Мадам де Монтеспан обращалась с ней как королева, забавлялась с нею как с куклой, отсылала ее, когда та ей докучала, и разговаривала с нею резко и повелительно. Маршалыпа глотала все и становилась лишь еще льстивее и угодливее. Мадам де Сен-Симон и мадам де Лозен находились в Бурбоне, когда туда прибыла мадам де Монтеспан. Я уже говорил ранее215, что она приходилась троюродной сестрой моей матери (они были внучками брата и сестры)216, что мадам де Монтеспан при избрании первых придворных дам Королевы217 добилась ее включения в их число, что мой отец отказался от этого и что мадам де Монтеспан в любое время принимала мою мать и всегда открыто отличала ее. Моя мать посещала ее время от времени в обители Святого Иосифа, и мадам де Сен-Симон — тоже. В Бурбоне она также удостаивала мадам де Сен-Симон знаков дружбы и всяческого расположения, кои, однако, нельзя назвать отличиями, ибо она по-прежнему сохраняла свое высокомерное величие; это до такой степени уязвляло маршалыну де Кёвр, что она не в силах была скрывать свою зависть, чем немало забавляла окружающих. Я рассказываю об этих пустяках, дабы показать, что надежда мадам де Монтеспан заменить мадам де Ментенон при Короле, сколь бы химеричной она ни была, укоренилась в головах ближайших придворных. Среди всех этих безделиц мадам де Монтеспан, пребывавшая в добром здравии, однажды ночью почувствовала себя так дурно, что бодрствовавшие около нее женщины послали разбудить всех в доме. Маршалыпа де Кёвр, прибежавшая в числе первых и увидевшая, что больная задыхается и бредит, приказала дать ей рвотное, но такую большую дозу, что действие оного напугало их настолько, что они решили остановить его, и, возможно, это и стоило ей жизни. Она воспользовалась краткой передышкой, чтобы исповедаться и причаститься. Перед этим она велела позвать всех домочадцев, включая лиц даже самого низкого звания, исповедалась перед ними во всех грехах и попросила прощения за тот соблазн, примером коего она так долго была, и даже за свои вспышки дурного настроения, — причем попросила с таким глубоким, мудрым и покаянным смирением, что я не знаю ничего более поучительного. Затем она с пылким благочестием приняла последнее причастие. Страх смерти, терзавший ее
1707. Политика Ноаев
1085
на протяжении всей жизни, внезапно рассеялся и перестал ее тревожить. Она при всех возблагодарила Господа за то, что он позволяет ей умереть вдали от детей ее греха, коих она ни разу более не упомянула в течение своей болезни. Несмотря на все попытки внушить ей надежду на исцеление, она думала лишь о вечности и о расплате за грехи, страх коей умерялся мудрым упованием на милосердие Господа; она не испытывала сожалений и с покорностью и кротостью, коими дышали все ее действия, желала лишь одного — сделать свое покаяние благоугодным Всевышнему. Д’Антен, к которому послали гонца, прибыл в тот момент, когда ей уже оставалось всего ничего: она посмотрела на него и сказала только, что он видит ее совсем не в том состоянии, в каком видел ее в Бельгарде. Как только жизнь покинула ее, что произошло через несколько часов после прибытия д’Антена, последний отбыл в Париж, сделав странные или странно исполненные распоряжения. Это тело, некогда столь прекрасное, стало жертвой неискусности и невежества хирурга жены Ле Жандра, интенданта Монтобана, прибывшей на воды и вскоре также скончавшейся218. Похоронами занимались последние из лакеев, так как все остальные поспешили покинуть дом. Маршалыпа де Кёвр и кое-кто из окружения мадам де Монтеспан тотчас уехали в аббатство Сен-Мену, в нескольких лье от Бурбона, где настоятельницей была племянница отца де Лашеза; прочие отбыли в другом направлении. Тело долго оставалось у дверей дома, в то время как каноники Святой Капеллы219 и священники прихода, забыв о приличиях, препирались относительно рангов. Тело было передано в приход, словно речь шла о простой обывательнице этих мест, и лишь много позже с недостойной скаредностью было похоронено в их родовой усыпальнице в Пуатье. Ее горько оплакивали все бедняки этой провинции, коих она осыпала бесчисленными подаяниями, и множество других, кого она также постоянно оделяла. Д’Антен, когда получил известие из Бурбона, находился в Ливри, куда Монсеньор приехал охотиться и провести ночь. Перед отъездом в Бурбон д’Антен послал сообщить о случившемся внебрачным детям своей матери. Граф Тулузский явился к Королю с просьбой разрешить ему отправиться к матери. Король дал согласие, и он тотчас же выехал; но, добравшись до Монтаржи, он встретил гонца, сообщившего ему о ее смерти; при этом известии все врачи и прочие, ехавшие в Бурбон оказать помощь, тотчас же поворотили назад.
1086
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Чувства, кои кончина ма- Горе мадам герцогини Орлеанской, Мадам Гер- дам деМонтеспан вызвала цогини и графа Тулузского было безмерным; по- у тех, кого она касалась следний уехал из Монтаржи в Рамбуйе220, дабы
там скрыть свое отчаяние. Месье дю Мэн с трудом сдерживал радость: теперь он был избавлен от каких бы то ни было препятствий. Он не осмелился остаться в Марли, но, проведя два дня в Со, возвратился в Марли и вызвал туда своего брата. Обеим их сестрам, уехавшим в Версаль, также было приказано вернуться. Отчаяние Мадам Герцогини поразило всех, ибо всю жизнь она гордилась тем, что ни к чему не испытывает любви, и самая любовь либо то, что считали таковой, никогда не могла пробудить в ней никаких сожалений. Еще более удивило безутешное горе Месье Герцога, коему чувство дружеской привязанности было почти неведомо и чья гордость страдала оттого, что у него такая теща. Все это могло служить подтверждением тому, что они действительно питали надежды, о которых я говорил выше и которым сия смерть положила конец. Мадам де Менте- нон, избавившись от бывшей любовницы Короля, чье место она заняла, которую удалила от двора, но которая по-прежнему вызывала в ней ревность и опасения, казалось, должна была чувствовать облегчение — на деле же все оказалось иначе. Известие о смерти соперницы внезапно пробудило в ней воспоминания о том, чем она была ей обязана, и раскаяние в том, как за это ей отплатила. Слезы подступили к глазам мадам де Ментенон, и, чтобы скрыть их, она, за неимением лучшего убежища, удалилась воссесть на стульчаке. Последовавшая за нею мадам герцогиня Бургундская, увидев это, онемела от удивления. Не меньше поразило ее и то, что Король, после стольких лет страстной любви, остался совершенно безразличен к полученному известию; она не сдержалась и сказала ему об этом; он спокойно ответил, что, удалив мадам де Монтеспан от двора, он не рассчитывал когда-либо вновь ее увидеть и, стало быть, она умерла для него уже тогда. Нетрудно себе представить, что горе детей, которых она родила от него, было ему не по душе. Хотя они трепетали перед Королем, скрыть своего горя они не могли, и оно было долгим. Придворные не выражали им соболезнований, но все сочли своим долгом посетить их, и зрелище сие было весьма любопытным. Контраст между ними и принцессой де Конти был не менее любопытен и крайне для них унизителен. Принцесса носила траур по своей недавно скончавшейся тетке мадам де Лавальер; дети же Короля и мадам де Монтеспан не осме¬
1707. Характер и поведение д’Антена
1087
ливались носить траур по своей непризнанной матери; о трауре свидетельствовал лишь утренний туалет, отказ от всяческих украшений и развлечений, даже от игры, каковую они, равно как и граф Тулузский, надолго запретили себе. Жизнь и поведение столь знаменитой возлюбленной после ее вынужденного удаления от двора показались мне достаточно любопытным сюжетом, чтобы уделить оному внимание, а впечатление, произведенное ее смертью при дворе, — весьма ярко последний характеризующим.
Характер и поведение Для д’Антена, освободившегося от необходимо-
d’сти исполнять свои обязанности по отношению
к властной матери, сие избавление значило больше, чем утрата того, что он вытягивал от нее с тех пор, как она встала на стезю благочестия. Сие соображение и желание угодить своим побочным сестрам и графу Тулузскому, которые так любили и почитали свою мать, побуждали его к осмотрительности. Раскаяние делало ее щедрой по отношению к нему, но в сердце ее не находилось места для сына, рожденного от мужа, ибо оно все без остатка было отдано другим ее детям. Необходимость скрывать свои чувства по отношению к ним мучительно напоминала ей о том, что для другого она все делает лишь по обязанности. Она нередко давала волю своему раздражению, и у всякого на месте д’Антена были бы все основания испытывать облегчение, избавившись от матери, ставшей позором для него и для его дома. Но не таков был д’Антен. Наделенный от рождения изрядным умом, он унаследовал прелесть речи своей матери и гасконский задор отца, кои в сочетании с остроумием и природным обаянием неизменно располагали к нему. Прекрасный как день в молодости, он даже в старости все еще был красив мужественной, освещенной умом красотой. Он обладал бесконечным обаянием, удивительной памятью, проницательностью, знанием людей, ловкостью и обходительностью, умением менять стиль речи — умением, необходимым, чтобы нравиться, располагать к себе и входить в доверие; он обладал также обширными познаниями, многими талантами и изрядной начитанностью. Его крепкое тело никогда не изменяло ему, надежно служило его природным склонностям и, даже став с годами очень толстым, не подводило его ни в трудах, ни в бдениях. Свой грубый нрав он умело скрывал под наружной мягкостью, учтивостью, приветливостью, готовностью угождать, и
1088
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
не было случая, чтобы он о ком-нибудь отозвался дурно. Расточительный по натуре, он все принес в жертву честолюбию и богатству и стал самым ловким, лукавым и непостижимо неутомимым в достижении своих целей царедворцем своего времени. Он прилагал немыслимые усилия, чтобы оказываться везде одновременно, везде выказывая необыкновенное рвение, оказывая (всегда с умыслом) бессчетные услуги, ловча, изворачиваясь, льстя без меры, ничего не упуская из виду, не брезгуя ничем, даже низкопоклонством, и все это целых двадцать лет — а в результате приобрел, да и то лишь благодаря своей гасконской наглости, некоторую короткость в отношениях с людьми, коими — все не без оснований убеждало его в этом — нужно было бы пренебречь, когда бы появилась такая возможность. Именно так вел он себя с Монсеньором, почетным дворянином при коем некогда был и к коему оказался приближен благодаря своему браку: он женился на старшей дочери герцога д’Юзеса от брака с единственной дочерью герцога де Монтозье; сомнительное и не слишком добропорядочное поведение супруги не мешало ему жить в согласии и уважении с нею и ее близкими, заботясь о них всех, равно как и о родне ее матери. Он не скупился ни на стол, ни на экипажи и во все времена деньги тратил не считая. Неистовая игра долгое время была для него источником доходов. Он играл решительно, был точен в расчетах, расплачивался вовремя и аккуратно, прекрасно играл во все игры, особенно удачлив был в азартных, хотя многие и обвиняли его в том, что удача приходит к нему не без его содействия. Его раболепство перед детьми матери не знало пределов, равно как и готовность терпеливо сносить отказы. Ранее уже говорилось о неудаче, постиг шей их, когда после смерти его отца они обратились к Королю с просьбой возвести его в герцоги221, и если бы развязка, о которой вскоре станет известно, не обнаружила то, что на протяжении стольких лет делало бесполезными столько усилий, понять сие было бы невозможно. Мы уже видели, как мать заставила его торжественно отказаться от игры, обеспечив ему пенсион в десять тысяч экю222, сколь смешным нашел Король сие публичное обещание и как два года спустя д’Антен мало-помалу вновь вернулся к игре, не менее крупной, чем прежде. Та же участь постигла и еще одну вздорную идею, овладевшую им в пору воздержания от игры: он ударился в благочестие, в посты, коими, впрочем, он время от времени пренебрегал и выдерживать кои его чревоугодию и неистовому аппетиту было нелегко.
1707. Характер и поведение д’Антена
1089
Он стал каждый день слушать мессу и соблюдать обряды. Так он прожил два года, но в конце концов, не видя в том проку, наскучил подобной жизнью и незаметно вместе с игрой вернулся к прежнему образу жизни. Наряду с этими всем известными недостатками, он обладал еще одним, который был скорее его бедой, чем виной, ибо не в его власти было избавиться от него, и от которого он страдал больше, чем от любого другого: недостаток сей — трусость, каковая была столь велика, что невозможно вообразить, чего ему стоило в течение стольких лет оставаться на военной службе. Всю жизнь он терпел из-за нее множество оскорблений, каковые сносил с удивительной невозмутимостью. Месье Герцог, отличавшийся злобной жестокостью, был дежурным во время бомбардировки Брюсселя223. Увидев, что д’Антен идет в траншею, чтобы пообедать с ним, он тотчас отдал некий приказ, предупредив о нем всех в траншее, так что, едва они сели за стол, раздался сигнал тревоги, оповестивший о большой вылазке врагов и неизбежности жаркого сражения. Вдоволь натешившись происходящим, Месье Герцог посмотрел на д’Антена. «Теперь можно вернуться за стол, — сказал он ему, — весь этот переполох был устроен для тебя одного». Д’Антен, не показав виду, невозмутимо вернулся за стол. В другой раз, объезжая посты во время какой-то осады, месье принц де Конти, который не любил его из-за месье дю Мэна и месье де Вандома, встретил д’Антена на одном из выдвинутых вперед постов. Захохотав своим знаменитым смехом, он крикнул ему: «Как, д’Антен, ты здесь, и ты еще не умер?» Д’Антен спокойно проглотил это и не переменил поведения с этими двумя принцами, с коими был в довольно коротких отношениях. Ла Фейад, очень завистливый и высокомерный, так же как и эти двое, без всякого к тому повода позволил себе однажды оскорбительную выходку по отношению к д’Антену. Он находился в Мёдоне в двух шагах от Монсеньора, в той же комнате. Я не знаю ни почему вдруг речь зашла о гренадерах, ни что сказал д’Антен, однако это стало поводом для легкого спора, а точнее, просто для разговора. Внезапно возвысив голос, Ла Фейад сказал ему: «Ну, уж не вам говорить о гренадерах, да и где бы вы могли их видеть?» Д’Антен собрался было ответить, но Ла Фейад перебил его: «А я, я часто видел их в тех местах, к коим вы бы не осмелились приблизиться даже на пушечный выстрел». Д’Антен замолчал, а все присутствующие были повергнуты в изумление. Монсеньор сделал вид, что ничего не слышал, а позже сказал, что в противном слу¬
1090
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
чае ему бы не оставалось ничего другого, как приказать вышвырнуть Л а Фейада в окно за проявление столь недопустимого неуважения в его присутствии. Д’Антен проглотил обиду, и тем все и кончилось. Одним словом, оскорблять д’Антена с тех пор стало дурным тоном. Нужно признать, что, если бы не сей позорный недостаток, вероятно, трудно было бы найти человека более, чем он, пригодного для командования армиями. Он обладал обширным кругозором, точностью и безошибочностью суждений, изрядными способностями к командованию и удивительным талантом в деле организации походов, обеспечения войск боеприпасами, довольствием и фуражом, что делало его идеальным армейским интендантом; в вопросах дисциплины он был строг без педантства, всегда шел прямо к намеченной цели, не жалел труда, чтобы быть осведомленным обо всем, и немало тратил на шпионов. Все эти свойства делали его исключительно полезным для командующего армией; маршал де Вильруа и месье де Вандом умело оными свойствами пользовались. При нем всегда были один или два рисовальщика, которые по возможности чертили план местности, помечали маршруты, расположение войск, источники фуража и все, что они знали о вражеской армии. С такой прозорливостью, трудолюбием, усердием в делах военных и придворных, всегда трезвый и рассудительный, державший в узде и тело и разум, приятный в общении, всегда непринужденный, веселый и обаятельный, равно любезный и с офицерами, и с солдатами, коих умно и деликатно, но всегда щедро оделял, наделенный природным красноречием, он для всех находил свои слова, умея сгладить любые противоречия, найти выход из любого положения и был пригоден ко всякого рода деятельности. Безусловно, подобные люди встречаются крайне редко. Именно поэтому я счел необходимым подробно рассказать о нем, ибо полагаю полезным заранее представить царедворца, до сих пор остававшегося в тени, коему, однако, суждено было всю оставшуюся жизнь играть отнюдь не последнюю роль. Принимая во внимание все сказанное о нем, не следует удивляться его настоятельному желанию породниться с Ноая- ми. Удивительно то, что его мать, учитывая ее удаление от двора и искреннее благочестие, не только дала согласие, но и более него желала этого, чтобы сблизиться с мадам де Ментенон, ненавидеть которую и считать непримиримой по отношению к себе у нее было столько оснований. В связи с этим браком она отправила ей множество льстивых писем, но получила
1707. Характер и поведение д’Антена
1091
от нее лишь несколько сухих ответов и тем не менее сделала все для заключения сего брака, чтобы угодить ей, ибо цепи, приковывающие к свету, настолько крепки, что человек, даже искренне полагающий, что полностью от него отрекся, оказывается, несмотря на все, что претерпел от него, все еще к нему привязанным.
Д’Антен, имевший здравого смысла больше, чем храбрости и чести, никогда не надеялся и не желал увидеть свою мать преемницей мадам де Ментенон. Не будучи ослеплен личной заинтересованностью, он прекрасно осознавал химеричность подобных замыслов; а если бы даже каким-то чудом химера сия стала явью, то он слишком хорошо знал свою ближайшую родню, чтобы не понимать, что это скует его еще более тяжкими цепями, кои сделают его рабом детей его матери, что им достанутся все плоды ее возвращения, в то время как ему нечего ожидать от женщины, которая никогда не питала к нему ни дружбы, ни уважения и чье сердце всегда принадлежало детям ее греха, как бы в своем благочестивом раскаянии ни пыталась она переменить свое отношение к нему и к ним. Он понимал также, что, если она вновь сблизится с Королем, ее благочестие после возвращения ко двору ослабеет и ему останется лишь подбирать крошки, падающие с их стола. Кроме того, он ясно ощущал, и не ошибся в этом, бесполезность всех предпринимаемых им до сих пор усилий, ибо мадам де Ментенон являлась неумолимым и неодолимым препятствием любому возвышению законного сына своей бывшей госпожи и возлюбленной Короля, после смерти коей д’Антен льстил себя надеждой наконец-то добиться своего, не встречая противодействия ее царствующей соперницы, и действовать самостоятельно, не раболепствуя более перед детьми своей матери, коих он стыдился, но которые до сих пор были ему необходимы. Чудовищно подчеркнутый траур, в каковой он счел необходимым облачиться, чтобы угодить им и скрыть ту радость и облегчение, что он испытывал, не смог ввести в заблуждение ни их, ни общество. С другой стороны, он не хотел быть обвиненным в чрезмерной скорби ни перед лицом равнодушного Короля, ни перед соперницей его матери. Пытаясь совместить несовместимое, он обнаружил свои истинные чувства, и свет, привыкший слепо почитать мадам де Монтеспан, не простил ее сыну, который так много вытягивал из нее, того, что он тотчас же вновь принялся играть, якобы потому, что не мог отказаться от участия в игре Монсеньора.
1092
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Жадность д’Антена. Неприличное убожество похорон и то, как мало
Он уничтожает завещание было роздано многочисленным слугам, которые мадам деМонтеспан лишались всего, вызвало всеобщее возмущение.
Д’Антен попытался успокоить его, с гасконской щедростью оделив кое-кого из людей, наиболее приближенных к покойной. Он самолично принес месье дю Мэну очень дорогой бриллиант, сказав, что сей камень, как ему известно, всегда месье дю Мэну очень нравился и ему предназначался; месье дю Мэн принял его, но сутки спустя, по высочайшему распоряжению, отослал назад. Однако все это было ничто по сравнению с историей с завещанием. Было известно, что мадам де Монтеспан давно составила завещание; она не скрывала этого и даже упомянула о нем перед смертью, но не указала, где его найти, так что оно находилось либо в одной из шкатулок, которые она держала при себе, либо, в чем почти не сомневались, — у отца де Ла Тура. Однако завещание обнаружено не было, и отец де Л а Тур, возвратившись из поездки по ораторианским обителям, заявил, что у него завещания нет, но не сказал, что он о нем ничего не знает; сие окончательно убедило всех в том, что завещание существовало, но было похищено или вовсе уничтожено. Шум поднялся невообразимый, возмущенные крики раздавались со стороны домочадцев и наиболее приближенных к мадам де Монтеспан слуг, которые с ее кончиной и так лишались всего, а тут еще остались и без последнего дара. Ее дети были возмущены всеми этими странными действиями и без обиняков заявили о том д’Антену. Он был к этому готов, а потому и ухом не повел и ограничился ничего не значащими отговорками: он чувствовал себя уверенно и рассчитывал, что гнев утихнет вместе с горем и ни в чем существенном ему не повредит. Общее горе объединило на некоторое время мадам герцогиню Орлеанскую и Мадам Герцогиню. Ни мадам де Сен-Симон после возвращения, ни я в ожидании ее не посещали Месье Герцога и Мадам Герцогиню и ничего им не передавали. Маршалыпа де Кёвр, которая во время этого путешествия потеряла свекра и взяла себе имя мар- шалыыи д’Эстре, возвратилась удрученная тем, что поездка оказалась бесполезной. Она попыталась воспользоваться ею, чтобы хотя бы сблизиться с дочерьми мадам де Монтеспан. Горе pix длилось довольно долго, но вместе с ним кончршась и дружба между двумя сестрами и рожденная им дружба Мадам Герцогини и мадам принцессы де Конти, и мало-помалу они вернулись к прежним отношениям друг с другом и к прежнему поведению в свете.
1707. Смерть герцогини де Немур; ее семья
1093
Д’Антен отделался от детей своей матери не так быстро и не так легко, как на то рассчитывал; но в конце концов слезы высохли, горе стало затихать, а потом и совсем исчезло. Таков закон жизни.
Смерть герцогини де Немур; Смерть герцогини де Немур, последовавшая ее семья. Немурская ветвь почти сразу за кончиной мадам де Монтеспан,
Савойского дома произвела еще большее впечатление в свете,
но совсем в ином роде. Она была дочерью от первого брака последнего герцога де Лонгвиля, игравшего весьма заметную роль, и старшей дочери графа де Суассона, принца крови, который начал и проиграл знаменитый процесс против принца де Конде224, который был сыном его старшего брата и отцом героя. Другая дочь этого же принца вышла замуж за принца Кариньяно, ставшего известным под именем принца Томмазо, последнего сына знаменитого герцога Савойского Карла Эммануила, побежденного Людовиком XIII на баррикадах Сузы. Мадам Кариньяно умерла в 1692 году в Париже восьмидесяти шести лет от роду; она была матерью знаменитого немого и графа де Суассона, мужа слишком известной графини де Суассон, племянницы кардинала Мазарини. А кроме того, мадам Кариньяно и ее старшая сестра герцогиня де Лонгвиль были сестрами того последнего графа де Суассона, принца крови, убитого в 1641 году в сражении при Ла-Марфе, называемом Седанским, где он разбил армию Короля в отсутствие Его Величества; не будучи женатым, он был отцом никому не известного бастарда, признанного много времени спустя после смерти отца, получившего такие богатства от той мадам де Немур, о которой здесь идет речь, и от брака с дочерью маршала-герцога де Люксембурга имевшего дочь, ставшую единственной, безмерно богатой наследницей, которая, выйдя замуж за герцога де Люина, стала матерью нынешнего герцога де Шеврёза. Таким образом, сей бастард приходился двоюродным братом мадам де Немур, будучи сыном брата как ее матери, так и принцессы Кариньяно. Месье де Лонгвиль, овдовев и не имея никого, кроме мадам де Немур, тогда еще незамужней, женился вторым браком на сестре Месье Принца-героя, которая под именем мадам де Лонгвиль пользовалась такой известностью в свете и играла столь заметную роль в событиях времен малолетства Людовика XIV. Мадам де Немур вышла замуж в 1657 году, когда ей было тридцать два года, а два года спустя стала вдовой последнего представителя этой ветви
1094
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Немуров, не имея от него детей. Ветвь эта брала начало от Филиппа, графа Женевского, младшего сына Филиппа II, герцога Савойского. Граф Женевский был по отцу сводным братом Филиберта II, герцога Савойского, и матери короля Франциска I, и родным братом Карла III, герцога Савойского. Граф де Танд и де Виллар, который вместе со своими немногочисленными потомками так хорошо известен во Франции, был их побочным братом. Франциск I пожаловал графу Женевскому титул герцога де Немура, но без пэрства. Его брат герцог Савойский Карл III был дедом знаменитого герцога Карла Эммануила, о котором я только что упомянул, а этот Карл Эммануил был дедом другого Карла Эммануила, отца первого короля Сардинии. Мы видели, как далеко отошла ветвь Немуров от главной ветви рода. Этот первый герцог де Немур женился на девице из рода Лонгвиль, мать которой принадлежала к хохбергской ветви Баденского рода и была наследницей Нёвшателя; таким образом это своего рода суверенное владение, ввиду от- сутствия у Лонгвилей наследников по мужской линии, перешло к мадам де Немур225. От брака первого герцога де Немура и этой наследницы226 родился один-единственный сын Жак, герцог де Немур, столь известный в свое время умом, обаянием, галантными похождениями и храбростью, который сделал ребенка мадемуазель де Ла Гарнаш, о чем я рассказывал на стр. 151227, говоря о Роганах, и который женился на знаменитой Анне д’Эсте, внучке по материнской линии Людовика XII и вдове герцога де Гиза, убитого Поль- тро при осаде Орлеана, матери герцога и кардинала де Гиза, убитых в Блуа в 1588 году, герцога де Майенна, главы Лиги, кардинала де Гиза228 и неистовой герцогини де Монпансье. Таким образом, оба сына второго герцога де Немура были единоутробными братьями Гизов, которых я только что упомянул; тесно с ними связанные, они были такими же убежденными поборниками Лиги, но, в конце концов, поссорились с герцогом де Майенном, который задумал передать все королевство своему сыну, женив его на испанской инфанте, и они решили, что он желает отдать герцогу Савойскому их губернаторство Лион, Прованс и Дофинэ229. Старший умер неженатым; младший женился на старшей дочери и наследнице герцога д’Омаля, единственного из вождей Лиги, кого не сочли возможным амнистировать по заключении мира, кого за убийство 1енриха III Парламент осудил на смерть и кто заочно был четвертован230 на Гревской площади. Нищий и всеми забытый, он умер в Брюсселе глубоким стариком. От этого брака родилось трое сыновей,
1707. Характер мадам де Немур
1095
и все трое, один за другим, получили титул герцога де Немура. Старший умер молодым, не успев жениться. Второй женился на дочери герцога де Вандо- ма, бастарда Генриха IV, присоединился к партии Месье Принца и был убит на дуэли братом своей жены герцогом де Бофором, принадлежавшим к той же партии. Они соперничали друг с другом во всем, и именно эта дуэль положила начало возвышению отца маршала де Виллара, как я рассказывал о том на стр. 7231. Этот герцог де Немур имел двух дочерей: старшая стала герцогиней Савойской и матерью первого короля Сардинии, другая — королевой Португалии, знаменитой тем, что развелась со своим мужем, лишила его трона и заточила, а затем вышла замуж за его брата, который после ее смерти женился на принцессе из Нёйбургского дома, и от этого брака родился нынешний король Португалии. Третий брат, назначенный, хотя он никогда не принимал священнических обетов, архиепископом Реймсским, после смерти брата в 1652 году покинул свои бенефиции и четыре или пять лет спустя женился на той мадам де Немур, о которой здесь идет речь, каковую два года спустя оставил бездетной вдовой и к коей сейчас нам следует вернуться. Прежде, однако, нужно сказать, что ее отец, умерший в 1663 году, оставил двух сыновей от своего второго брака с сестрой Месье Принца и месье принца де Конти: старший, который смолоду был слабоумным и которого отправили в Рим к иезуитам, где в 1666 году он избрал духовную карьеру, отказался от всего в пользу брата и в 1669 году был рукоположен в священники самим Папой; опека над ним стала причиной стольких споров и раздоров между Месье Принцем, отцом и сыном, и мадам де Немур, которая им проиграла. Младший, носивший имя графа де Сен-Поля, был убит при переправе через Рейн; он не был женат и должен был быть избран королем Польши в 1672 году; по получении известия о его смерти был избран Михаил Вишневецкий232. Его брат, возвратившись во Францию, тихо провел остаток жизни в обители Святого Георгия близ Руана, где и умер в 1694 году, последним в этой длинной и знаменитой бастардной ветви.
Характер мадам де Немур Мадам де Немур, со своим необычным лицом
и столь же необычными манерами монастырской привратницы, большими, почти ничего не видящими глазами, подергивающимся от тика плечом и беспорядочно спадающими седыми волосами, выглядела очень внушительно, была до крайности высокомерна, бесконеч¬
1096
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
но умна, остра на язык и позволяла себе говорить все, что ей вздумается. Она занимала одну половину отеля Суассон, а другую — мадам Кариньяно, с которой она часто ссорилась, хотя та была сестрой ее матери и принцессой крови. К материнской ненависти к ветви Конде добавлялась неприязнь, каковую вторая жена часто внушает детям от первого брака. Она не могла простить мадам де Лонгвиль дурное обращение, которое, по ее утверждению, от нее терпела; еще менее могла она простить обоим принцам де Конде то, что они ловко лишили ее права опеки и состояния брата, а принцу де Конти — то, что он отсудил у нее наследство, оспорив сделанное в ее пользу завещание. Когда об этом заходила речь, она бывала неистощима на резкие, непристойные, но порой весьма забавные слова, без всякого стеснения произносимые по адресу принца крови. Не лучше относилась она и к своим естественным наследникам, Гонди и Матиньонам. При этом она держала себя вполне благопристойно по отношению к вдовствующей герцогине де Ледигьер и маршалу и маршалыие де Вильруа, но о Матиньонах и слышать не желала. Две сестры ее отца233 вышли замуж, старшая — за старшего сына маршала-герцога де Реца, младшая — за младшего сына маршала де Матиньона.
Происхождение конгрегации Старшая потеряла мужа раньше, чем свекра, кальварианок и прославилась под именем маркизы де Бель-Иль
тем, что неустанно занималась благотворительностью, стала фельянтинкой234 и категорически отказалась от аббатства Фонтевро, а также, наконец, тем, что задумала и создала новый Орден кальварианок, в лоне коего и умерла в 1628 году235 в Пуатье. У герцога де Реца, ее единственного сына, было только две дочери: старшая вышла замуж за Пьера Гонди, двоюродного брата своего отца236, который по случаю сего бракосочетания получил новый патент на титул герцога и пэра де Реца одновременно с рангом, отсчитывавшимся от даты свадьбы. Он был сыном знаменитого отца ораторианца, кавалера Ордена Святого Духа и командующего галерным флотом, и братом знаменитого коадъютора Парижского, или кардинала де Реца. Его единственная дочь237 вышла замуж за герцога де Ле- дигьера, имела только одного сына, который стал зятем маршала-герцога де Дюра и умер совсем молодым, не оставив детей. Другая дочь238 вышла за герцога де Бриссака, от брака с которым родился мой зять, умерший бездетным, и маршалыыа де Вильруа. Другая тетка месье де Лонгвиля, отца мадам де Немур, вышла замуж по любви за второго сына маршала де Матиньона,
1707. Происхождение конгрегации кальварианок
1097
старший сын которого детей не имел; оба брата обладали немалыми достоинствами, занимали высокие должности, и оба были кавалерами Ордена Святого Духа. Эта Лонгвиль была матерью отца графа де Матиньона и последнего маршала де Матиньона, которые надолго пережили мадам де Немур и являлись ее наследниками, равно как и маршалыыа де Вильруа. Однако если маркиза де Бель-Иль была выдана замуж своей семьей и в присущ ствии семьи, то ее сестра сама выбрала себе мужа без ведома родни, и долгие годы никто из Лонгвилей не решался простить и принять супругов; с того времени и пошла нелюбовь Лонгвилей к Матиньонам. Мадам де Немур была в этом отношении столь непримирима, что однажды, разговаривая с Королем у окна в его кабинете и увидев своими почти незрячими глазами проходящего по двору Матиньона, тотчас же стала плеваться; проделав это пять или шесть раз, она извинилась перед Королем, сказав, что не может видеть никого из Матиньонов, не плюнув ему несколько раз вслед. Она была необыкновенно богата, жила в роскоши и держала себя с большим достоинством, но тяжбы так ее озлобили, что она утратила способность прощать; мысли об этом никогда не оставляли ее, и когда ее спрашивали, читает ли она молитву «Отче наш», она отвечала «да», но добавляла, что пропускает место, где говорится о прощении врагам239. Сие позволяет заключить, что благочестие не слишком ее обременяло. Она сама рассказывала следующую историю: как-то раз она вошла в церковь без сопровождавших ее слуг и заглянула в исповедальню, но ее внешность и одежда, вероятно, показались священнику не слишком внушающими почтение. Она стала говорить исповеднику о своих богатствах и о принцах де Конде и де Конти; священник сказал, чтобы она пропустила это. Она же, считая, что все это очень серьезно, непременно хотела все разъяснить и упомянула о своих огромных владениях и миллионах; старик счел ее сумасшедшей, попросил успокоиться, сказал, что следует гнать подобные мысли, что он советует ей не думать об этом и, если позволяют средства, кушать наваристые супы. Она пришла в ярость, а исповедник захлопнул окошко. Она встала и направилась к двери. Священник, видя, что она уходит, из любопытства последовал за ней. Когда он увидел, что эту старуху, которую он принял за помешанную, встречают шталмейстеры и фрейлины и вся неизменно сопровождавшая ее свита, он едва не лишился чувств, затем бросился к карете, чтобы попросить у нее прощения; она в свою очередь посмеялась над ним и с этого дня решила больше не ходить на исповедь. За несколько недель до смерти ей стало так худо, что ее стали уговаривать
1098
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
подумать о душе. Наконец она решилась: с одним из своих дворян послала своего духовника к Месье Принцу, месье принцу де Конти и Матиньонам, чтобы тот от ее имени попросил у них прощения. Все пришли к ней и были очень хорошо приняты, но тем все и ограничилось: никто из них ничего от нее не получил. Ей было восемьдесят шесть лет240, и она отдала все, что могла, двум дочерям этого бастарда, которого сделала своим наследником; одна из них умерла в молодости незамужней, другая вышла, как я уже говорил241, за герцога де Люина.
Претенденты на Нёвша- Эта смерть побудила многих к немедленным дей- тель\ права претендентов ствиям: герцог де Вильруа и Матиньон тотчас же
выехали в Нёвшатель, а месье принц де Конти — в Понтарлье242, ибо Король не хотел, чтобы он подвергал себя риску встретить такой же непочтительный прием, как во время его первой поездки в Нёвшатель243. В Понтарлье он мог в любую минуту получать известия из Нёвшателя и посылать туда распоряжения относительно своих дел. Он послал туда Сентрая, которого ему одолжил Месье Герцог, — человека умного, рассудительного и способного, но избалованного светским обществом и этими принцами, что сделало его самодовольным, а порой и изрядно нахальным; впрочем, он был простым дворянином, не имевшим ни малейшего отношения к Потону де Сентраю, чьи деяния прославили его имя в нашей истории244. Старуха Майи, свекровь гардеробмейстерины мадам герцогини Бургундской, заявила о своих правах на наследование княжества Оранж на основании притянутого зауши родства с Шалонским домом245, — но не потому, что надеялась на осуществление столь химерических прав, а для того, чтобы столь высокими претензиями придать веса маркизу де Нель, своему внуку. Те же соображения побудили ее, также без всяких к тому оснований, претендовать на Нёвшатель. Она надеялась, что при покровительстве мадам де Ментенон сможет получить что-нибудь более основательное, но мадам де Ментенон не стала принимать в этом никакого участия, и химерические претензии мнимой наследницы стали предметом насмешек и в Париже, и в Швейцарии. Претензии месье принца де Конти основывались на завещании последнего герцога де Лонгвиля, умершего в заточении, который назначил его наследником всего достояния после своего брата графа де Сен-Поля и его потомков. Принц выиграл процесс у герцогини де Немур. Оставалось лишь выяснить, может ли суверенное владение передаваться, как и всякое
1707. Позиция Франции в вопросе о Нёвшателе
1099
другое достояние, и согласятся ли правители Нёвшателя с постановлением Парижского парламента. Не говоря уже о том, что они не подлежали никакой юрисдикции королевства, наследники утверждали, что Нёвшатель, в силу суверенного, а точнее независимого, статуса этого маленького государства не может передаваться кому-либо и быть отнятым у кровных наследников, и надо сказать, что во Франции сие является законным в отношении герцогств. Оставалось выяснить, кому он должен принадлежать, — Матиньо- ну или вдовствующей герцогине де Ледигьер, защищать права которой отправился туда герцог де Вильруа как ее наследник по материнской линии. Матиньон полагал, что имеет больше прав в силу кровной близости, ибо обладал преимуществом перед герцогиней в степени родства, а та видела преимущества в своем старшинстве246. Ее право не вызывало никаких сомнений: во все времена лены, именуемые герцогствами, графствами и проч., следовали принципу старшинства, и в этом закон и обычай всегда сходились; и тем более этот принцип был применим, когда речь шла об обширном независимом ленном владении, считавшемся суверенным.
Позиция Франции в вопро- Но подобные процессы ведутся не по правилам, се о Нёвшателе и преимущества были на стороне Матиньона.
Шамийяр, как я о том уже говорил на стр. 412247, был его близким другом, а после сражения при Рамийи стал, как об этом было рассказано в своем месте248, открытым врагом маршала де Вильруа; по той же причине маршал полностью лишился расположения Короля. Оставался принц де Конти, которого Король не любил и которому так и не смог до конца простить путешествие в Венгрию, а возможно, еще менее — его достоинства и репутацию. Шамийяру, находившемуся тогда на вершине преуспеяния, нетрудно было убедить Короля не вмешиваться в это дело. Уверенный в неудаче принца крови, министр открыто встал на сторону Матиньона. Он осыпал его деньгами и всем, что только могло дать его влияние. Пюизьё, посол в Швейцарии, был братом Сийери, исполнявшего уже много лет должность шталмейстера принца де Конти, коему оба они были в высшей степени преданны; но сколь бы велико ни было желание помочь ему в этом деле, отказ Короля от какого бы то ни было вмешательства не позволял ему использовать все свои возможности как посла, а бдительность Шамийяра—возможности действовать в качестве частного лица, имеющего друзей в той стране. Вдова бастарда последнего графа де Суассона находи¬
1100
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
лась там, как и все прочие; получив средства благодаря дарственной мадам де Немур, она и ее муж сразу же по заключении брака стали именовать себя принцем и принцессой де Нёвшатель. Когда вопрос о завещании месье де Лонгвиля был решен Парижским парламентом в пользу принца де Конти и тот отправился в Нёвшатель, а другие наследники проследовали туда, чтобы оспорить его права, оказалось, что настроены там все были отнюдь не в его пользу. Мадам де Немур, также туда прибывшая, была принята там как законная государыня, как сестра последнего владельца, который не мог распоряжаться Нёвшателем, равно как и прочим своим достоянием. Прием, и на этот раз встреченный принцем де Конти, был новым подтверждением этих настроений. Вместе с тем жители Нёвшателя ополчились на вдову бастарда, возмущенные тем, что Нёвшатель передан ее мужу и их детям, и тем, что она осмелилась именовать себя принцессой Нёвшательской; они прогнали ее как не имеющую на то никаких прав и заставили с позором покинуть их город и маленькое государство. Таким образом, они недвусмысленно показали месье принцу де Конти, что не признают над собой никакой власти, полученной в силу дарственной, будь то власть мадам де Нёвшатель или принца де Конти.
Курфюрст Бранденбургский В то время как сии гордые граждане наблюдали, претендует на Нёвшатель,, как претенденты униженно добиваются их согла- где его посланник желает си я, среди них появился посланник курфюрста
идти впереди принца Бранденбургского, который начал с того, что
де Конти вознамерился не уступать первенства принцу де
Конти. Неслыханная наглость, ибо сие не приходило в голову даже курфюрсту Баварскому, который в Венгрии, самолично командуя своими войсками в составе армии императора, где принц и его брат служили волонтерами, по своей воле держался на равных с ним и его братом, всегда пропуская их вперед; равным образом и знаменитый герцог Лотарингский, зять императора, генералиссимус его армий и армий Империи, главнокомандующим коих он был, всегда и везде, не задумываясь, уступал им первенство. Таковы первые плоды изменения церемониала в сношениях наших герцогов и генералов армий с тем же курфюрстом Баварским, — изменения, сначала произошедшего по ошибке, а затем вошедшего в обычай, как я о том рассказывал в свое время249. Ссылка на то, что курфюрст Бранденбургский, который в этом качестве всегда, не протестуя,
1707. Нёвшатель присужден и передан курфюрсту Бранденбургскому 1101
следовал за курфюрстом Баварским и был признан королем Пруссии везде, кроме Франции, Испании и Рима (каковой нимало его, как протестанта, не занимал), могла бы выглядеть убедительной в отношении его собственной особы; но что касается его посланника, то никогда не бывало, чтобы даже нунций, коему послы всех королей, даже протестантских, как и послы самого императора, беспрекословно уступают первенство, что бы то ни было оспаривал у принца крови; не делал этого и посол императора, имеющий никем не оспариваемое преимущество перед послами всех королей. Курфюрст Бранденбургский основывал свои претензии на родстве с Шалонским домом, еще более сомнительном, чем родство мадам де Майи; а потому он использовал его лишь в качестве предлога. Я уже говорил, что в такого рода процессах ни закон, ни правосудие не являются решающими. Его аргументами были: религия, совпадавшая с той, что исповедовали в этой стране, поддержка соседних протестантских кантонов, союзники, покровители Нёвшателя и тот факт, что Король, забрав у того же принца де Конти перешедшее к нему после смерти короля Вильгельма III княжество Оранж, возместил ему сию утрату; и то же самое соседство Франции позволит ему сделать с Нёвшателем, ежели тот достанется одному из его подданных, который (ведь теперь уже не те времена и не та ситуация, какая была в ту пору, когда Нёвшателем владел дом Лонгвилей) окажется не в состоянии противиться намерению Короля. А кроме того, существовал составленный по всей форме договор250, согласно каковому, в случае смерти мадам де Немур, Англия и Голландия обязывались встать на сторону курфюрста и всеми силами помогать ему заполучить это маленькое государство.
Нёвшатель присужден Бранденбургский посланник действовал в corna¬
it передан курфюрсту Бран- сии с протестантскими кантонами, которые тот- денбургскому час же одобрили его заявление и благодаря из¬
рядным денежным суммам, общности религии, могуществу курфюрста и памяти о том, что произошло с Оранжем, оказали ему почти всеобщую поддержку. Таким образом, они тотчас же заставили нёвшательцев вынести предварительное решение251, согласно которому их государство переходило к курфюрсту до заключения мира и его посланник получил право там распоряжаться, а месье принц де Конти (который, после того как посланник заявил о своих претензиях на первенство, счел неуместным совершать поездки из Понтарлье в Нёвшатель) был вынужден возвра¬
1102
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
титься восвояси с еще большим позором, чем в первый раз, и вскоре за ним последовали два других претендента. Мадам де Майи, все время толковавшая о своих правах, при известии о новом претенденте подняла такой шум, что министры, вспомнив о ее свойстве с мадам де Ментенон, пробудились: они выслушали ее и согласились, что для Короля дело чести — не позволить отнять у своих подданных эту землю и что опасно оставлять ее в руках столь могущественного протестантского государя, способного превратить в крепость владение, так близко соседствующее с графством Бургундия252, близ так плохо защищенной границы. Король отправил гонца к Пюизьё с приказанием последнему ехать в Нёвшатель и использовать там все, вплоть до угроз, чтобы отстранить курфюрста, предоставив при этом жителям полную свободу выбора, но только чтобы избранный был его подданным, а кто это будет, Королю по-прежнему безразлично. Однако спохватились слишком поздно: дело было сделано, кантоны уже не могли пойти на попятный, к тому же, подстрекаемые посланником курфюрста, они сочли себя оскорбленными угрозами Пюизьё, на меморандум коего находившиеся там посланники Англии и Голландии отозвались публикацией крайне резкого ответа. Предварительное решение осталось неизменным; его стыдились, еще месяца полтора ворчали, а потом все само собой успокоилось. Можно себе представить, сколь ничтожны были надежды претендентов на пересмотр этого решения после войны и на успех борьбы со столь могущественным государем, пользующимся к тому же такой основательной поддержкой. Об этом с тех пор не было и помину, и Нёвшатель мирно и окончательно перешел к этому государю, что при заключении мира было особо подтверждено Францией. Ни Король, ни Монсеньор, а стало быть, и весь двор, не носили траура по мадам де Немур, хотя та и была дочерью принцессы крови; но монсеньор герцог и мадам герцогиня Бургундские облачились в траур по ней как вдове принца Савойского дома.
Смерть, семья и судьба Кардинал д’Аркьен умер в Риме почти в то же
кардинала ff Аркьена время, что мадам де Монтеспан и мадам де Не¬
мур. Необычность его судьбы заслуживает того, чтобы уделить ему некоторое внимание. Он звался Ла Гранж. Его отец, не имевший детей от дочери второго маршала де Ла Шатра, был младшим братом маршала де Монтиньи, который, став первым дворецким Короля, отдал ему свою должность капитана роты дворцовых привратников и обеспечил наместничество в губернаторстве Мец и губернаторства Кале, Жьен
1707. Смерть, семья и судьба кардинала д’Аркьена
1103
и Сансерр. Он отстоял последнюю крепость от войск Лиги, служил усердно и преданно и в течение некоторого времени был подполковником полка Французской гвардии. От первого брака у него был сын, сменивший месье де Вика на посту губернатора Кале, женившийся на девице из рода Рошепгуар, но не игравший заметной роли, равно как и его потомки, которые живы и поныне. От третьего брака с девицей Ансьенвиль у него было два сына: старший звался маркиз д’Эпуасс и выдал свою дочь за Гито, камергера Месье Принца253, который сделал его кавалером Ордена Святого Духа; второй был маркиз д’Аркьен, умерший в сане кардинала, — тот самый, о котором здесь идет речь. Он родился в 1613 году; умный, благовоспитанный, он постоянно бывал в свете, где ему покровительствовали герцог де Сент^Эньян и его сестра графиня де Бетюн, гардеробмейстерина королевы Марии-Терезы, матери которых, дочери маршала де Монтиньи, он приходился двоюродным братом. Он получил кавалерийский полк Месье и стал капитаном его роты Ста швейцарцев. Он женился на девице Ла Шатр из ветви Брёйбо, которая умерла в 1672 году, оставив ему сына и пять дочерей, две из которых стали монахинями. Не зная, как выдать замуж остальных, он последовал совету посла Польши, с коим состоял в большой дружбе: обустроить их в той стране. Он покинул Месье, чтобы совершить это путешествие вместе с возвращавшимся туда послом254, который по их прибытии так умело взялся за дело, что вскоре одна из дочерей вышла за Якуба Радзивилла, князя Замойского, воеводу Сан- домирского. Вскоре она овдовела и, не имея детей, была достаточно богата, чтобы на ней пожелал жениться Ян Собеский. Брак был заключен в 1665 году. Собеский, настроенный профранцузски, был в ту пору великим маршалом и великим коронным гетманом Польши и первым человеком в государстве благодаря своим победам и великим деяниям255, за каковые был единодушно избран на польский престол 20 мая 1674 года. Старшая сестра не пожелала устраивать свою судьбу на чужбине. Благодаря душевным и родственным узам, связывавшим ее отца с маркизой де Бетюн, гардеробмейстериной Королевы, она в 1669 году вышла замуж за маркиза де Бетюна, ее сына, ради которого была приобщена к должности своей свекрови. Так как сестра ее стала королевой, ее муж был немедленно отправлен в Польшу в качестве чрезвычайного посланника с поздравлениями новому королю. Он тотчас же возвратился и был, в порядке исключения, один произведен в кавалеры Ордена Святого Духа в декабре 1675 года и вновь отбыл вместе с женой в Варшаву с поручением отвезти цепь Ордена Святого Духа королю, своему свояку,
1104
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
каковую и вручил ему в Жолкве256 в ноябре следующего года и остался там в качестве чрезвычайного посла. Его жена привезла туда свою другую сестру, которую в 1678 году выдала замуж за графа Белопольского, великого канцлера Польши, с которым она приехала сюда во время его посольства в 1686 году и которого потеряла два года спустя. У месье и мадам де Бетюн было два сына и две дочери: король Польши выдал старшую в 1690 году за князя Радзивилла- Клецкого, своего племянника, великого маршала Литвы, а вторым браком — за князя Сапегу, малого маршала Литвы;257 другая дочь вышла замуж в 1693 году за графа Яблоновского, великого хорунжего Польши, воеводу Волынского, а в следующем году — Русского258, брата графини Бнин-Опалинской, матери короля Станислава259, отца Королевы — супруги Людовика XV. Месье де Бетюн вплоть до 1691 года безвыездно жил в Польше, где его очень любили и уважали и где он стяжал себе добрую славу. Он покинул страну, чтобы отправиться чрезвычайным послом в Швецию, и умер там в следующем, 1692 году. Это был человек умный, наделенный множеством приятных качеств, созданный для общества и способный к тому же вести серьезные дела. Он составил и подписал с курфюрстом Пфальцским брачный контракт Месье и Мадам. Он также был губернатором Клеве и главнокомандующим в этой стране, где жил на широкую ногу. У него было странное обыкновение: если возникала нужда составить депеши, то независимо от времени суток он ложился в постель и не вставал, пока все не было закончено. Оба его сына с безрассудным упрямством отказались от кардинальского сана по номинации от короля Польши; впоследствии они приехали умирать с голоду во Францию; старший, неженатый, был убит в сражении при Хёхштедте; другой прожил жизнь в безвестности. Он женился на сестре герцога д’Аркура, имел от нее одну дочь, которая совсем молодой осталась бездетной вдовой брата маршала де Медави, а вторым браком сочеталась с маршалом де Бель-Илем. Ее же отец снова женился на сестре герцога де Трема, потом после жестокой ссоры расстался с ней и уехал жить в Люневиль, где король Станислав сделал его своим главным камергером. Мадам де Бетюн умерла в Париже в 1728 году восьмидесяти девяти или девяноста лет от роду. У нее был единственный брат, проживший всю жизнь в Польше, где получил право уроженства, то есть польское гражданство, что открыло ему, как поляку, доступ ко всем должностям. Он был капитаном гвардии короля, своего зятя, полковником его драгунского полка и старостой Щирецким. Он умер, так и оставшись холостяком и не достигнув того, на что был способен.
1707. Ярость королевы Польши против Франции и причины оной
1105
Король Ян III Собеский, прославившийся своими бесчисленными победами над турками и татарами, одержанными до и после избрания, увенчал оные спасением 1ермании. Он прибыл, чтобы лично командовать сражением против турок, осаждавших Вену и готовых уже овладеть ею; он разбил их наголову, Вена была спасена вместе с частью Венгрии, но герой не получил за то особой благодарности. Это произошло в 1683 году. Впоследствии чудовищная полнота и течение обстоятельств положили конец его военным успехам. Он умер в Варшаве 17 июня 1696 года семидесяти двух лет от роду260. Потомки его слишком хорошо известны, чтобы упоминать здесь о них.
Удивительный факт Я упомяну в связи с этим один совершенно досто¬
верный, но при этом почти неправдоподобный факт: дело в том, что, если бы курфюрст Баварский261 не оказался по матери троюродным братом мадам де Бель-Иль, он остался бы с тем, что унаследовал от своего отца, и не взошел бы ни на одну из ступеней, ведущих к тому необыкновенному величию, коего он внезапно достиг262. Сей анекдот, в силу своей невероятности, заслуживал бы, может быть, особого разговора, хотя он и выходит далеко за пределы, каковые я положил своему повествованию.
Ярость королевы Польши Королева Польши вовсе не питала к Франции та- против Франции и причи- ких же чувств, как ее муж. В восторге от того, что ны оной чело ее венчает корона, она сгорала желанием
приехать показать оную своей стране, где до отъезда не занимала никакого заметного положения. Роль Франции в избрании ее мужа была столь велика, что в знак благодарности король Польши представил Жансона, посла Франции в Польше, к кардинальскому сану. Таким образом, ничто не препятствовало путешествию, совершаемому якобы для поездки на воды в Бурбон. Когда обо всем было объявлено и все было подготовлено, ее уведомили, что Королева не удостоит ее чести усадить по правую от себя руку, и странно, что она могла этого не знать. Мария 1Ън- зага, чье бракосочетание совершалось в Париже через поверенного в присутствии всего двора, не имела подобной чести и на оную не претендовала, равно как и позже король Казимир, проведший во Франции последние годы своей странной жизни. В прежние времена наши короли не удостаивали этой чести и королей, тем более королей избираемых. И тем не менее она была так раздосадована, как если бы ей нанесли оскорбление; она отменила
1106
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
путешествие, сблизилась с венским двором и всеми врагами Франции, на их стороне участвовала в Аугсбургской лиге263 и использовала все свое немалое влияние на мужа, чтобы заставить его во всем действовать против Франции. Страстное желание сделать своего отца герцогом и пэром побудило ее впоследствии искать сближения, но она неизменно встречала отказ, ибо во Франции ее действия вызывали серьезнейшее неудовольствие. Много времени спустя, то есть в 1694 году, она получила для него цепь Ордена Святого Духа, каковую король, его зять, вручил ему в Жолкве по поручению Короля, а в следующем, 1695 году он получил наконец кардинальскую шапку по номинации короля, его зятя, ибо два внука его решительно от нее отказались; сам он в 1692 году вновь овдовел и детей от последнего брака не имел. Ему было восемьдесят два года, когда он стал кардиналом; он никогда не приносил священнических обетов, не имел никаких бенефициев, никогда не читал молитв и похвалялся этим. Здоровый и жизнерадостный, он и в еще более преклонные годы долго имел любовниц, к великому неудовольствию своей дочери-королевы. Всем известно, к какому гнусному поведению склонила она в последние годы жизни короля, своего мужа264, так что кончина последнего ни у кого сожалений не вызвала; сие стало неодолимым препятствием к избранию кого бы то ни было из его детей, несмотря на любовь, каковую поляки питают к крови своих королей, передавая, по обычаю, отцовскую корону сыну. Обо всем, что происходило после смерти этого государя при участии королевы и посла Франции аббата де Полиньяка, можно прочесть в любой книге по истории. В конце концов, ненавидимая в Польше даже своими ставленниками и собственными детьми, она, забрав свои сокровища, уехала вместе с отцом в Рим, где они жили вместе в одном дворце. Но и там она чувствовала себя обиженной и уязвленной: она желала, чтобы там с ней обращались так же, как со шведской королевой Кристиной; ей ответили, как и ранее во Франции, что не существует равенства между королевой наследственной и королевой избранной, и обращались с нею в соответствии с этим различием. Это мешало ей вести желаемый образ жизни и вызывало такое раздражение и досаду, что она желала лишь смерти отца, чтобы покинуть сии негостеприимные места. Он умер 24 мая девяноста шести лет от роду265, после очень непродолжительной болезни, вплоть до которой обладал великолепным физическим и душевным здоровьем. Дочь, как мы вскоре это увидим, не замедлила исполнить задуманное.
1707. Смерть Вайака; его происхождение; его приключения
1107
Смерть герцогини Вскоре после этого умерла герцогиня де Ла Тре-
деЛа Тремуй; несчастья муй, которой было не более пятидесяти лет. Это
семей была высокая, толстая и властная женщина,
не слишком умная, но с манерами великосветской дамы, которая заставляла плясать под свою дудку и мать, и мужа. Она была исключительно прижимиста, очень редко появлялась при дворе и почти никого не принимала. Она была единственной и очень богатой дочерью герцога де Креки, который, выдавая ее замуж, добился приобщения зятя к своей должности камергера. Мадам де Ла Тремуй чуть было не вышла за герцога Йоркского, впоследствии короля Англии Якова II, когда тот вынужден был уехать во Францию после катастрофы, постигшей короля, его отца266. Но так как сей высокий брак не состоялся, герцог и маршал де Креки, дабы сохранить эти богатства в своем доме, задумали поженить своих детей, которые как раз подходили друг другу по возрасту; однако решение зависело не от братьев: хотя это обогатило бы маркиза де Креки (убитого, как мы уже знаем, в сражении при Луццаре)267 и хотя благодаря своему дяде он мог на многое надеяться со стороны Короля, маршалыиа де Креки и слышать об этом не хотела.
Характер маршалыии Это была особа высокомерная, злобная, которая де Креки как хотела вертела своим самодовольным и не¬
сносным мужем, а тот не осмеливался ни в чем ей перечить. Великолепие, коим так долго блистали герцог и герцогиня де Креки, вызывали у их невестки такую зависть, что она их просто терпеть не могла. Она была очень умна и довела отнюдь не отличавшуюся умом герцогиню де Креки до того, что та, при всей своей кротости, стала питать к ней равную ненависть и противиться столь разумному браку их детей. Вот так женщины своим дурным нравом или, напротив, разумным поведением становятся причиной гибели или процветания семейства.
Смерть Вайака; его прайс- В это же время умер Вайак. Он был одним из от-
хождение; его приключения личных кавалерийских генералов и как генерал-
лейтенант мог бы далеко пойти, если бы вино, разврат и сопутствующее им бесславие не сделали его талант и службу бесполезными. Вино у него лилось рекой, он поил своих приятелей и напивался вместе с ними. Как-то раз, когда он был мертвецки пьян и не понимал, что
1108
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
делает, какие-то бездельники в гарнизоне женили его на потаскухе — женили без помолвки, без оглашения, без брачного контракта. Проспавшись и окончательно протрезвев, он с удивлением обнаружил какукнго девку, лежащую с ним в постели. Он с удивлением спросил, откуда она взялась и что тут делает. Потаскуха удивилась еще больше и решительно объявила, что она его жена. В полной растерянности он стал звать на помощь. Но все было хорошо продумано: все говорят ему одно и то же, вокруг него лишь свидетели вчерашнего бракосочетания; он же утверждает, что они лгут, что он ничего такого не помнит, что ему никогда и в голову не пришло бы опозорить себя подобным браком. Поднялся невообразимый шум; в конце концов они поняли, что придется либо драться, либо быть битыми палками, так что историю сию замяли и более о ней не было и помину. Уверяли также, что однажды, пируя в Базельском магистрате268, в качестве великого пьяницы, всех их перепившего, он, уже сев на лошадь и собираясь уезжать, предложил им выпить прощальный кубок; они велели принести вина и подали ему бокал; он сказал, что прощальный кубок он пьет не так, и, скинув сапог, приказал наполнить его вином и опорожнил его; но это всего лишь байка, которую каждый пересказывает на свой лад, и некоторые уверяют, что сии магистраты велели запечатлеть его в таком виде на полотне и повесить оное у себя в ратуше. Фамильное имя его было Рикар; не знаю, почему эти Рикары предпочитали именоваться Гурдонами и Женуйяками, по названию своих владений. Он происходил по прямой линии от старшего брата и дяди двух начальников артиллерии, из которых второй, приходившийся племянником первому, был сенешалем Арманьяка, губернатором Лангедока, главным шталмейстером Франции при Франциске I и прославился под именем сеньора д’Асье; дочь и наследница принесла его богатства Шарлю де Крюссолю, виконту д’Юзесу, чей герб герцоги д’Юзес дважды делили на четыре части. Отец Вайака, о котором здесь идет речь, был другом моего отца; он был прекрасно сложен, хорош собой, храбр, учтив, галантен и благодаря Месье стал в 1661 году кавалером Ордена Святого Духа. Однако времена его славных предков миновали, и род их мало-помалу приходил в упадок; плясать же под дудку кавалера Лотарингского он был вовсе не склонен. Он был первым шталмейстером Месье, потом капитаном его гвардии, наконец, статс- кавалером Мадам, в каковой должности и скончался в январе 1681 года. Я помню, что однажды был у него в Пале-Рояле с отцом и матерью. Апарта¬
1707. Архиепископ Буржа
1109
менты его находились внизу, в глубине второго двора, направо от входа. От некой Вуазен у него было множество детей, очень плохо устроенных; но у него не было детей от второй жены, Л а Вернь-Трессан, вдовы графа де Л а Мотта, недавно умершей чуть не в столетнем возрасте. О детях его можно много чего рассказать. Старший сын Вайака не играл никакой заметной роли; от брака с Камбу у него был сын, выгодно женившийся на наследнице Сен-Желе, от которой у него родились дети; как и отец, он нигде не блистал.
Архиепископ Буржа, необыч- История со странным выдвижением архиепи- ным образом выдвинутый скопа Буржа в качестве претендента на карди- королем Станиславом в каче- нальский сан заслуживает того, чтобы расска- сшве претендента на карди- зать о ней. Мы видели на стр. 202269, где речь шла нальский сан о его отце, герцоге де Жевре, что сам он был по¬
четным камерарием Иннокентия XI и пользовался таким расположением Папы, что вполне мог рассчитывать в ближайшем времени на кардинальский пурпур, когда, в связи с разразившимся между Королем и Римом спором относительно неприкосновенности жилища послов, все французы были отозваны, а аббат де Жевр распростился со всеми своими надеждами, но по возвращении был назначен архиепископом Буржа. Стать архиепископом, не будучи епископом, было делом ранее не слыханным, но, выказав должную покорность, он был таким образом вознагражден за то, чего лишился. Впрочем, новому архиепископу сие вознаграждение вовсе не казалось достаточным: предметом его надежд и желаний по-прежнему оставалась кардинальская шапка. Он завязал тесные сношения с Торси, с коим, находясь в Риме, вел постоянную переписку; по возвращении он начал проявлять к нему еще более внимания и в конце концов стал его близким другом. После смерти Иннокентия XI и избрания Оттобони, коему пошли навстречу во всем и ничего не получили от него взамен270, Король жил в добром согласии с Римом, а архиепископ Буржа возобновил связи с друзьями, коими обзавелся там, полагая, что благодаря близости с Торси ничем не рискует. И тогда он задумал побудить короля Англии, коему дорого обошлось обращение в католическую веру, предложить своего претендента на кардинальскую шапку и добиться оной для него. Сие дошло до Короля, и то ли у него были основания не желать в ту пору, чтобы король Англии заявлял о такого рода претензиях, то ли его задело, что архи¬
1110
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
епископ затеял сию интригу без его участия, но он счел все это в высшей степени неуместным, и дело было остановлено. Об этом стало известно, и полагали, что опала прелата будет долгой. Архиепископ несколько раз съездил в свою епархию, где бывал редко и неохотно и надолго не задерживался. В Риме из политических соображений, ради тайных происков он стал настоящим итальянцем (правда, не переняв постыдного порока)271, и его неглубокий ум был всецело занят интригами и обретением светских почестей. Некоторое время спустя после этой истории Станислав, признанный королем Польши везде, кроме Рима (где помнили об обращении короля Августа в католичество при его избрании), решил добиться там признания, выдвинув своего претендента на кардинальский сан и превратив это в дело короны и нации, которое сломило бы сопротивление Папы. Известно, что в Польше епископы являются первыми сенаторами, не уступающими кардиналам, и к сану этому вовсе не стремятся; и если кардинал не является одновременно и архиепископом Гнезно, то есть примасом, идущим впереди всех, то его положение в Польше весьма затруднительно; вот почему так легко получить сие назначение иностранцам, что и позволило обрести этот сан нашим кардиналам Бонзи и де Жансону, так как они были там послами. Станислав начал искать кандидата, который сам мог бы сгладить все затруднения. Поскольку о поляках он мог не беспокоиться, он остановил свой выбор на французе, чтобы иметь поддержку Франции, державшей себя весьма предупредительно по отношению к королю Швеции, и к тому же на французе, занимающем высокий пост в Польских миссиях272, известном своей ученостью и благочестием, достоинства коего также содействовали бы осуществлению его целей. Но тут случилось чудо: кандидат оказался действительно так хорош и достоин, что отказался от назначения, причем так решительно, что пришлось искать другого. Сделать новый выбор, который позволил бы добиться желаемого, было столь затруднительно, что Станислав решил положиться в этом на Короля, дабы сделать тому приятное, а самому получить гарантии успеха. Удивительно, что и для Короля сие оказалось непросто. Торси, через которого шло это дело, предложил двух своих друзей, архиепископа Буржа и Полиньяка, и торопил Короля с решением, опасаясь, что об этом станет известно и появятся другие претенденты. Пользуясь безразличием Короля, он напомнил ему о заслугах аббата де Полиньяка и об уважении, коим архиепископ Буржа пользовался
1707. Архиепископ Буржа
1111
в Риме, а также о том, как долго Папа отказывался сделать кардиналом Л а Тремуя и не раз просил, чтобы ему дали архиепископа, которого он тотчас же возведет в кардинальский сан. Неприязнь Короля к аббату де По- линьяку оказалась сильнее неудовольствия, вызванного историей с сен- жерменским двором, о которой я только что рассказал. Не желая искать третьего, он из этих двоих отдал предпочтение архиепископу Буржа. Он предложил его Станиславу, и тот согласился, а Папа, соответственно подготовленный, благосклонно отнесся к этому претенденту. Как только стало известно не то, что ходатайство будет удовлетворено, но что к претенденту относятся благосклонно, о нем тотчас же было объявлено, чтобы начать дело; а Торси был счастлив таким образом защитить друга от любых превратностей. Двор был повергнут в крайнее изумление: никто не мог понять, какими тайными происками человек, не имеющий никаких сношений с Севером и недавно еще вызвавший неудовольствие Короля тем, что пытался получить назначение через короля Якова, получил его от короля Станислава, с одобрения и при участии Короля; а Торси заслужил уважение тем, что сумел так ловко услужить друзьям и обзавестись кардиналом. Однако надежда эта рассеялась как дым вместе с окончанием царствования Станислава273. Мы увидим, как архиепископ еще долгие годы будет бороться с судьбой и добьется осуществления своего стоившего ему стольких трудов и бдений желания, коего он ни на мгновение не упускал из виду, лишь в 1719 году, следом за всеми, кто сумел пройти впереди него: в 1713 году это был Полиньяк, коего он обошел вначале, а тот все же стал кардиналом, да еще через переговоры с Англией, которая шестнадцать или семнадцать лет назад пресекла его стремление к желанной цели;274 и столько других, кои не могли об этом и помыслить: например, Бисси, на которого он, как и епископ Нуайона, смотрел как на второразрядного епископа, был тем не менее возведен в кардинальский сан на четыре года раньше него, и еще множество других, таких как Дюбуа и Флёри275, коих он ни во что не ставил.
Схема сражения при Луццаре,
15 августа 1702 г.
Схема
сражения
при
Хёхштедте,
2 (13) августа 1704 г.
Схемы взяты из лондонского 1736 г. 4-томного издания «Мемуаров» маркиза де Фёкьера, генерал- лейтенанта французской армии: Mémoires de М. le marquis de Feuquière<s>, lieutenant général des armées du Roi, contenans ses maximes sur la guerre, et l’application des exemples aux maximes: En 4 t. L.: Pierre Dunoyer, 1736.
Схемы сражений при Луццаре и Хёхштедте помещены в т. 3 этого издания, а схема сражения при Рамийи содержится в т. 4. Эстампы выполнены гравером Гийомом Дёлланом (ум. ок. 1770).
Схема сражения при Рамийи, 12(23) мая 1706 г.
Содержание
Сен-Симон
МЕМУАРЫ
1701-1707
В ТРЕХ КНИГАХ Книга II
Перевод М.Б. Добродеевой
1704 .469
1705 610
1706 746
1707 951
Сен-Симон
Мемуары. 1701—1707: В трех книгах / Изд. подгот. М.В. Добродеева, В.Н. Малов, Л.А. Сифурова, Е.Э. Юрчик. М.: Ладомир: Наука, 2016. Кн. И. — 656 с., ил. (Литературные памятники)
ISBN 978-5-86218-538-6 (Кн.П)
ISBN 978-5-86218-540-9
В данный том «Мемуаров» герцога де Сен-Симона (1675—1755) входят события, произошедшие с 1701-го — последнего, по выражению мемуариста, счастливого года в жизни Людовика XIV, — по 1707 год.
В 1701 году началась Война за испанское наследство (1701—1714 гг.), и Сен- Симон подробно описывает и анализирует большие и малые баталии на разных театрах войны — в Германии, Фландрии, Испании и Северной Италии: сухопутные сражения при Карпи и Кьяри (1701 г.), при Луццаре и Фриддингене (1702 г.), при Хёхштедте (Бленхейме) (1703 г. и 1704 г.) и Шпейере (1703 г.), при Рамийи (1706 г.) и Альмансе (1707 г.), вылазку имперцев в Кремоне (1702 г.), битвы за Барселону (1705 г.) и Турин (1706 г.), бесчисленные осады городов, морские схватки в бухте Виго (1702 г.) и у Гибралтара (1704 г.) и многое другое.
Автор рисует колоритные портреты французских военачальников высокого и низкого ранга; рассуждает о патриотизме; наглядно показывает, как личные качества полководцев и чиновников, ответственных за снабжение войск, влияли на исход сражений и целых военных кампаний, во время которых храбрость соседствовала с трусостью, а верность долгу — с предательством. Литературное дарование мемуариста разворачивается во всю мощь, когда он рассказывает о преследовавших Францию горестных поражениях и о редких в те годы победах.
Наряду с персонажами, уже участвовавшими в событиях, охваченных первым томом, впервые появляются в повествовании или начинают действовать гораздо активнее и многие другие личности, выдвинувшиеся на авансцену истории в переломные моменты: полководцы Евгений Савойский и его кузен Людвиг Баденский, герцог Мальборо и целая плеяда маршалов Франции, эрцгерцог Карл, принцесса Орсини, Ференц Ракоци, шведский король Карл XII, Антоний 1ейнзи- ус, английская королева Анна, герцог Савойский и курфюрст Баварский...
Обращение к перипетиям «большой» и «малой» истории диктует многоплановость повествования, поэтому масштабные исторические события перемежаются в «Мемуарах» с частными эпизодами из жизни двора и отдельных семейств, сообщениями о политических дрязгах и интригах, историческими анекдотами. Сен-Симон подробно разбирает вопросы церемониала (на сей раз — испанского), взаимоотношения Церкви и государства, судебные процессы, в том числе проходившие с его личным участием.
Издание содержит две научные статьи (о литературной стороне «Мемуаров» Сен-Симона и о Войне за испанское наследство, рассмотренной с «испанской» точки зрения), развернутые примечания, аннотированный указатель имен, генеалогические таблицы, географические карты, иллюстрации и другие вспомогательные материалы.
Научное издание Сен-Симон
МЕМУАРЫ
1701-1707
В ТРЕХ КНИГАХ Книга II
Утверждено к печати
Редакционной коллегией серии «Литературные памятники»
Редактор Л А. Сифурова Корректор О.Г. Наренкова Макет Александр Зарубин
ИД № 02944 от 03.10.2000 г. Подписано в печать 31.07.2016 г. Формат 70х90У1б. Бумага мелованная. Печать офсетная. Гарнитура «Баскервиль». Печ. л. 41. Тираж 1200 экз.
Зак. № К-6433.
Научно-издательский центр «Ладомир»
124681, Москва, ул. Заводская, д. 4 Тел. склада: 8-499-729-96-70 E-mail: ladomirbook@gmail.com
Отпечатано в соответствии с предоставленными материалами в АО «ИПК «Чувашия»
428019, г. Чебоксары, пр. И. Яковлева, 13