Автор: Сен-Симон А.
Теги: автобиография социализм литературные памятники утопия французкий утопизм сен-симон
ISBN: 978-5-86218-537-9
Год: 2016
Текст
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
Литературные Памятники
SAINT-SIMON
MEMOIRES
1701-1707
СЕН-СИМОН
МЕМУАРЫ
1701-1707
В ТРЕХ КНИГАХ I
Издание подготовили М.В. ДОБРОДЕЕВА, В.Н. МАЛОВ, Л.А. СИФУРОВА, Е.Э. ЮРЧИК
Научно-издательский центр «Ладомир»
«Наука»
Москва
РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ СЕРИИ «ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПАМЯТНИКИ»
Серия основана академиком С.И. Вавиловым
МЛ. Андреев, В.Е. Багно (заместитель председателя), В.И. Васильев, А.Н. Горбунов, Р.Ю. Данилевский, 2>.Ф. Егоров (заместитель председателя), Н.Н. Казанский, //.5. Корниенко (заместитель председателя), Æi>. Куделин (председатель), А.В. Лавров, ÆAf. Молдован, С.И. Николаев, /Ö.C. Осипов, AL4. Островский, И.Г. Птушкина, ÂÀÆ Рыжов, /ОТ Стеблин-Каменский, £.5. Халтрин-Халтурина (ученый секретарь), /СЯ. Чекалов
Ответственный редактор Малов
Издание осуществлено при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы «Культура России (2012—2018 годы)»
© Добродеева М.В. Перевод, 2016.
© Малов В.Н. Перевод, примечания, 2016.
© Гинзбург Л.Я. Статья, 1976.
© Юрчик Е.Э. Статья, 2016.
© Сифурова Л.А. Указатель имен, глоссарий, таблицы, перевод, 2016.
ISBN 978-5-86218-537-9 (Кн. I) © Научно-издательский центр «Ладомир», 2016.
ISBN 978-5-86218-540-9 © Российская академия наук. Оформление серии, 1948.
Репродуцирование (воспроизведение) данного издания любым способом без договора с издательством запрещается.
Луи,
герцог де Сен-Симон
1675-1755
Император приказывает Во все времена в Венгерском королевстве было арестовать Ракоци множество недовольных, и проявление недо¬
вольства нередко оказывалось для последних гибельным, особенно с тех пор, как Австрийский дом лишил сословное собрание права выбирать королей Венгрии1. Сие касалось прежде всего дворянства и, главным образом, знатных вельмож, однако и простонародье считало себя оскорбленным и униженным. Религиозные разногласия в стране, где много приверженцев греческой и протестантской религий, тоже несли в себе зародыш грядущих волнений; но что вызывало возмущение всей нации — так это немецкие гарнизоны, заправлявшие почти во всех крупных городах2. За проявление недовольства в 1671 году губернатор Хорватии3 граф Зрини из рода Зринских, граф Франкопан и его жена, сестра Зрини4, а также президент Государственного совета Венгрии граф На- дашди поплатились жизнью, а сын Зрини — пожизненной тюрьмой, где после тридцати лет заточения и скончался5. Его сестра, дочь казненного графа Зрини, вышла замуж за князя Ракоци; от этого брака родился князь Ракоци, о котором я намерен рассказать сейчас и коего мне еще не раз случится упоминать на страницах этих записок. В 1681 году6 она сочеталась вторым браком с главой Недовольных, знаменитым графом Тёкёли, от которого у нее не было детей. Ее первый муж Ракоци жил как частное лицо и ровным счетом ничего из себя не представлял. Он принял участие в заговоре своего тестя, но после ареста последнего так перетрусил, что повел себя по отношению к нему гнуснейшим образом, чем и спас собственную
8
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
шкуру, но не перестал от этого быть ничтожеством. Он обладал огромным состоянием. Его отец, дед, князь Империи, и прадед были правителями Трансильвании; последний был избран в 1606 году7 после смерти Бочкаи. Ракоци, о котором я говорю, получил прекрасное воспитание, но, лишенный свободы действий, был пока не слишком известен; и тем не менее император, заподозрив его в причастности к новым волнениям в Венгрии, в апреле этого года приказал — как говорят, без всяких к тому оснований — его арестовать8 и заточить в крепость в Нёйштадте9. Однако вскоре мы увидим, что, даже если, покидая крепость10, он и не был виновным, то по прошествии весьма непродолжительного времени стал таковым. Тогда же он вступил в брак с принцессой Гессен-Рейнфельской11.
Возвращение короля Якова Пребывание на водах в Бурбоне не принесло ко-
из Бурбона ролю Англии ни малейшего облегчения, и он
возвратился12 без каких бы то ни было признаков улучшения. Месье по-прежнему находился в Сен-Клу13, и мысли и чувства его оставались неизменными, равно как и отношения с Королем, о чем я уже рассказывал ранее14.
Страдания Месье Для Месье, человека слабохарактерного, при¬
выкшего во всем подчиняться Королю и искренне к нему привязанного, это означало оказаться вне привычного круга бытия, ибо в качестве брата он в любое время имел доступ к государю, и тот обращался с ним по-братски, осыпая его всяческими знаками заботливости, дружеского расположения и внимания, но при этом делал все возможное, чтобы не позволить ему играть сколько-нибудь заметную роль при дворе. Обыкновенно известия даже о пустяковом недомогании Месье или Мадам бывало довольно, чтобы Король тотчас же спешил к ним, а ежели болезнь хоть сколько-нибудь затягивалась, то приезжал еще и еще. Мадам уже полтора месяца страдала от ежедневных приступов перемежающейся лихорадки, но упорно отказывалась от услуг медиков, ибо и их самих, и их снадобья ни в грош не ставила, предпочитая лечиться на свой немецкий манер. У Короля, кроме дела месье герцога де Шартра15, была, как мы вскоре увидим, и другая причина для тайного недовольства Мадам, почему он ее и не навещал, хотя Месье во время своих кратких визитов ко двору, где
1701. Страдания Месье
9
никогда не оставался на ночь, не раз его о том просил. Месье, коему была неведома причина этого неудовольствия, видел в нем нарочитое проявление крайнего неуважения и, будучи от природы человеком обидчивым и тщеславным, чувствовал себя до глубины души уязвленным. К этому добавлялись душевные терзания иного рода. С некоторых пор его духовником стал отец дю Треву, знатный дворянин из Бретани, который, хоть и был иезуитом, не давал ему ни малейшей потачки16. Во искупление прошлых грехов он запретил Месье не только странные удовольствия17, но и многие из тех, что представлялись тому вполне дозволительными. Он не раз говорил Месье, что не желает ради него губить свою душу и что ежели тот находит его требования слишком суровыми, то он безо всякого сожаления уступит свое место другому духовнику. К этому он добавлял, что Месье следует поостеречься, ибо он стар, организм его разрушен распутством, а чрезмерная полнота и короткая шея грозят апоплексическим ударом, каковой не замедлит свести его в могилу. Похоронным колоколом звучали подобные слова для принца, как никто привязанного к наслаждениям бытия и проведшего жизнь в неге и праздности, по натуре своей совершенно не способного ни к серьезным занятиям, ни к чтению, а менее всего к тому, чтобы заглянуть самому себе в душу. Он боялся адского пламени и нередко вспоминал, что его прежний духовник18, не пожелавший умереть в этой должности, незадолго до своей кончины предрекал ему такой же исход. Подобные речи сделали свое дело: Месье призадумался, углубился в себя, и его новый образ жизни мог показаться образцом умеренности по сравнению с прежним. Он стал много и часто молиться, во всем подчинялся своему духовнику, давал ему отчет в том, как исполняет его предписания относительно игры и прочих расходов, равно как и всего остального, терпеливо выслушивал бесконечные наставления и много о них размышлял. Все это повергло его в печаль и уныние, он стал менее болтлив, чем обычно (хотя все еще болтал как три или четыре женщины одновременно), — так что сии великие перемены вскоре были замечены всеми. На Месье, человека слабохарактерного и совсем не привыкшего ни принуждать себя, ни молча сносить огорчения и таить обиду, разом обрушились и душевные терзания, и обиды, чинимые ему Королем, что не замедлило произвести переворот в полнокровном теле великого любителя поесть, готового наполнять желудок не только за трапезой, но и на протяжении всего дня.
10
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Серьезная стычка между В среду 8 июня Месье приехал из Сен-Клу, что- Королем и Месье бы пообедать с Королем в Марли19, и, по своему
обыкновению, вошел в его кабинет, когда оттуда вышли члены Государственного совета. Он застал Короля весьма удрученным тем, что месье де Шартр намеренно причиняет огорчения его дочери, а он не может открыто выразить ему свое неудовольствие. Месье де Шартр был влюблен в мадемуазель де Сери, фрейлину Мадам, и нимало в том не таился. Король тотчас же завел об этом речь и сухо-раздраженным тоном стал упрекать Месье за поведение сына. Месье, в его тогдашнем душевном состоянии, этого было вполне достаточно, чтобы выйти из себя, и в ответ на упреки брата он с горечью заметил, что отцы, некогда ведшие определенный образ жизни, не внушают своим детям ни почтения, ни трепета, а следовательно, и не могут их поучать. Король, прекрасно понимая, сколь справедливо это замечание, заговорил о кротости и долготерпении своей дочери и о необходимости, по крайней мере, удалять от ее взоров предметы увлечения супруга. Но Месье уже закусил удила и весьма язвительным образом напомнил брату, что сам он до такой степени не щадил чувства Королевы, что во время путешествий усаживал своих любовниц к ней в карету. Задетый за живое, Король ответил так резко, что несколько мгновений спустя они оба уже кричали не своим голосом. В Марли четыре больших апартамента внизу были устроены одинаковым образом и состояли каждый всего лишь из трех комнат20. В примыкавшей к комнате Короля малой гостиной, через которую государю предстояло пройти, направляясь к столу, в этот час толпились придворные, ожидавшие его выхода; в Марли, как и в прочих местах, были свои неписаные и неизвестно когда и почему возникшие правила и обычаи, согласно каковым двери кабинета Короля, неизменно закрытые в других местах, здесь всегда оставались открытыми и закрывались лишь во время заседаний Совета; их прикрывала только портьера, которую, впуская посетителей, поднимал придверник. Последний, услышав шум, вошел предупредить Короля и Месье о том, что придворным слышно каждое их слово, и тотчас же вышел. Второй кабинет Короля, примыкавший к первому, не закрывался ни дверью, ни портьерой; он примыкал к другому малому салону21 и был урезан по ширине, чтобы поместить стульчак Короля. Лакеи, служившие во внутренних покоях и располагавшиеся во втором кабинете, слышали вышеприведенный диалог от
1701. Серьезная стычка между Королем и Месье
11
слова до слова. Предупреждение придверника заставило собеседников слегка понизить голос, но не остановило поток взаимных упреков. Месье, потеряв всякое самообладание, заявил Королю, что тот, выдавая свою дочь за его сына, сулил последнему златые горы, но что до сих пор он так и не смог добиться для него даже хоть какого-нибудь губернаторства; что он, Месье, всегда страстно желал заставить своего сына служить, дабы тот забыл об интрижках и любовных похождениях, и что сын, как Королю, впрочем, известно, также страстно того желал и настоятельно просил об этой милости; что, коль скоро государь этого не хочет, то отец не станет препятствовать сыну искать утешения в развлечениях и проказах. Месье добавил, что прекрасно видит, как правы были те, кто говорил, что, согласившись на бесчестие и позор этого брака, он не извлечет из него ни малейшей выгоды. Король, все более распаляясь гневом, объявил брату, что война вынудит в ближайшее время урезать расходы и что, поскольку Месье столь мало склонен идти навстречу его желаниям, то в первую очередь, прежде чем сократить собственные траты, он урежет его пенсионы. В этот момент Короля уведомили, что кушанье подано. Когда мгновение спустя они вышли из кабинета и направились к столу, лицо Месье было багрово-красным, а глаза горели гневом. Взглянув на его пылающее лицо, кое-кто из сидевших за столом дам и стоявших позади них придворных заметили, просто для того чтобы завязать беседу, что Месье явно нуждается в кровопускании. То же уже раньше говорили в Сен-Клу, да и сам он признавался, что ему это позарез нужно; Король, несмотря на их ссоры, не раз уговаривал его сделать это. Его первый хирург Танкред был стар, кровопускание делал плохо и однажды уже чуть было не уморил его. Месье не хотел больше ему доверяться, но, чтобы не огорчать старика, решился лучше умереть, чем позволить кому-то другому сделать ему кровопускание. Король, услышав эти речи, тоже сказал брату о необходимости отворить кровь и добавил, что сам не знает, почему тотчас же не ведет его к себе в комнату, чтобы, не теряя времени, сделать кровопускание. Обед прошел как обычно, Месье ел за десятерых, как неизменно делал и за обедом, и за ужином, не считая утреннего шоколада, а также фруктов, печений, варений и всяческих лакомств, каковыми были уставлены столы в его апартаментах и набиты его карманы и каковые он поглощал почти без остановки в течение дня. По окончании трапезы Король один, Монсеньор с мадам принцессой де
12
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Конти22, монсеньор герцог Бургундский один, мадам герцогиня Бургундская с множеством дам отбыли каждый в своей карете в Сен-Жермен к королю и королеве Англии. Месье, привезший мадам герцогиню де Шартр из Сен-Клу на обед к Королю, повез ее в Сен-Жермен, а когда Король прибыл в Сен-Жермен, отбыл с нею обратно в Сен-Клу.
Смерть Месье Вечером после ужина, когда Король, как и в Вер¬
сале, еще оставался в своем кабинете с Монсеньором и Принцессами23, Сен-Пьер прибыл из Сен-Клу и от имени месье герцога де Шартра попросил разрешения поговорить с Королем. Посланца ввели в кабинет, и он сказал Королю, что за ужином Месье стало дурно, что ему отворили кровь, после чего он почувствовал себя лучше, но что ему дали рвотное. Месье по обыкновению ужинал вместе с находившимися в Сен-Клу дамами. Перед десертом, наливая сладкого вина мадам де Буйон, он вдруг начал бормотать нечто невнятное, указывая на что-то рукой. Так как он иногда обращался к дамам по-испански, то одни из них спросили его, что он говорит, а другие в испуге вскрикнули; мгновение спустя он рухнул, сраженный апоплексическим ударом, на месье герцога де Шартра, который подхватил его. Месье отнесли в спальню. Его тормошили, пытались водить по комнате, ему сделали обильное кровопускание, дали изрядную дозу рвотного, но все совершенно напрасно: он не подавал никаких признаков жизни. При этом известии Король, обыкновенно даже при самой пустячной тревоге тотчас же спешивший к Месье, на сей раз прошел к мадам де Ментенон, разбудил ее и провел у нее с четверть часа; около полуночи он вернулся к себе, приказал держать кареты наготове, а маркизу де Жевру велел отправиться в Сен-Клу24 и, если Месье стало хуже, вернуться в Марли и разбудить его, государя, чтобы ехать в Сен-Клу. С этими словами он удалился к себе в опочивальню. Принимая во внимание их нынешние взаимоотношения, я могу предположить, что Король заподозрил в поведении брата хитрость, имеющую целью выйти из того затруднительного положения, в коем он очутился после их утренней ссоры; вот почему он отправился за советом к мадам де Ментенон и предпочел скорее пренебречь всеми приличиями, чем позволить провести себя. Мадам де Ментенон не любила и боялась Месье: в беседах с Королем он, несмотря на свою робость, не раз отпускал по ее адресу колкости, свидетельствовавшие о его
1701. Смерть Месье
13
презрительном к ней отношении и о том, что он стыдится того, что говорится о ней в свете. Неудивительно, что она не стала торопить Короля выказать брату необходимые знаки внимания и тем более не стала советовать ему, забыв о сне, отправиться среди ночи в путь, дабы стать свидетелем столь печального, столь трогательного и пронзающего душу зрелища, от коего, как она надеялась, Король будет избавлен, если ничто не замедлит ход болезни. Едва Король лег в постель, как прибыл паж Месье: он сказал, что господину его полегчало и он спросил у месье принца де Конти шафхаузен- ской воды25, замечательно помогающей при апоплексическом ударе. Король снова лег в постель, но не проспал и полутора часов, как его разбудил прибывший от имени месье герцога де Шартра Лонжвиль и сообщил, что рвотное не действует и что Месье совсем худо. Король тотчас встал и отправился в путь; по дороге он встретил ехавшего его предупредить маркиза де Жевра, и тот сообщил ему то же самое. Можно себе представить, какое волнение и суета царили той ночью в Марли и какой ужас — в Сен-Клу, этом пристанище увеселений и наслаждений. Все, кто находился тогда в Марли, устремились в Сен-Клу: мужчины и женщины, забыв о чинах и званиях, без разбору садились в первую запряженную карету. Монсеньор оказался в одной карете с Мадам Герцогиней. Совсем недавно он сам едва не скончался от несварения желудка26, а потому известие о болезни Месье так потрясло его, что случившийся поблизости шталмейстер Мадам Герцогини с трудом дотащил, чтобы не сказать донес, его, трепещущего и чуть ли не теряющего сознание, до кареты. Король прибыл в Сен-Клу около трех часов ночи. Месье с самого начала приступа был без сознания, которое лишь на краткий миг, когда отец дю Треву пошел служить молебен, казалось, возвратилось к нему под утро, чтобы затем угаснуть навеки. Самые ужасные и душераздирающие сцены бывают порой не лишены комических контрастов. Возвратившийся отец дю Треву кричал, склонившись к Месье: «Месье, вы меня не узнаете, вы не узнаете вашего исповедника, вашего добренького отца дю Треву?», что вызвало непристойный смеху тех, кто был не слишком удручен происходящим. Король был, казалось, в отчаянье. Слезливый от природы, сейчас он буквально захлебывался слезами. Он всю жизнь нежно любил брата, и теперь, в преддверии вечной разлуки, всепоглощающая нежность заставляла его забыть недавние ссоры и раздоры. Возможно, он корил себя заутреннюю сцену, каковая могла стать причиной удара, сразившего Месье,
14
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
который был двумя годами его младше и всю жизнь отличался прекрасным здоровьем, — быть может, даже более крепким, чем он сам. Король выслушал мессу в Сен-Клу, а около восьми часов утра, так как состояние Месье не оставляло никакой надежды, мадам де Ментенон и мадам герцогиня Бургундская уговорили его не задерживаться здесь долее, и они, сев все вместе в одну карету, возвратились в Марли. Уже садясь в карету, Король обратился с ласковыми словами к месье де Шартру, который, так же как и он, заливался слезами. Воспользовавшись моментом, юный принц обратился к Королю. «О государь, что со мной теперь станется? — вопросил он, обнимая его колени. — Месье умирает, и я знаю, что вы совершенно меня не любите». Король, удивленный и растроганный, поцеловал его и осыпал ласковыми словами. Вернувшись в Марли, он прошел вместе с мадам герцогиней Бургундской в покои мадам де Ментенон. Три часа спустя в Марли прибыл месье Фагон, которому Король приказал не покидать Месье, пока тот не умрет либо пока ему не станет лучше, что было бы истинным чудом. Едва увидев его, Король спросил: «Ну что, месье Фагон, мой брат скончался?» «Да, государь, — ответил тот. — Все средства оказались бессильны». Король залился слезами. Его уговаривали перекусить у мадам де Ментенон, но он решил обедать, как обычно, с дамами, и слезы то и дело застилали ему глаза во время трапезы, которая на сей раз была непродолжительна. По окончании оной Король удалился к мадам де Ментенон и лишь в семь часов вышел от нее, чтобы прогуляться в саду. Он обсуждал с Шамийяром, а затем с Пон- шартреном обряд похорон Месье и дал соответствующие распоряжения церемониймейстеру Дегранжу, так как главный церемониймейстер Дрё находился в Итальянской армии. Он поужинал часом ранее, чем обычно, и очень рано отошел ко сну. В пять часов он принял короля и королеву Англии, которые пробыли у него всего несколько минут.
Что происходило После отъезда Короля толпа придворных стала
в это время в Сен-Клу мало-помалу покидать Сен-Клу, так что умираю¬
щий Месье, распростертый на диване в своем кабинете, остался на попечении посудомоев и низших служителей, скорбевших о своем господине, одни — по искренней к нему привязанности, другие — из корысти. Служители, занимавшие первые места при дворе Месье, и прочие, терявшие должности и пенсионы, оглашали дворец своими стена¬
1701. Что происходило в это время в Марли
15
ниями, а женщины, лишавшиеся и положения в свете, и всех увеселений, бегали, словно вакханки, с развевающимися волосами и воплями взад и вперед. Герцогиня де Ла Ферте, о странном браке второй дочери которой рассказывалось выше27, вошла в кабинет и, пристально глядя на еще трепещущее тело Месье, в глубокой задумчивости произнесла: «Ей-богу, девушка была удачно выдана замуж!» «Можно подумать, что сейчас это имеет хоть какое-нибудь значение», — ответил ей Шатийон, со смертью Месье также лишавшийся всего. Мадам тем временем оставалась в своем кабинете; она никогда не питала к Месье ни особой любви, ни особого уважения, но, понимая, что утрата сулит ей гибель, в отчаянии восклицала: «Только не монастырь! Ради Бога, не говорите мне о монастыре! Я не хочу в монастырь!» Мадам отнюдь не лишилась рассудка: она знала, что, согласно брачному контракту, овдовев, ей придется выбирать между монастырем и замком Монтаржи;28 и то ли она полагала, что из замка легче освободиться, чем из монастыря, то ли чувствовала, сколь опасен для нее Король, хотя еще не знала всего, а тот выказал ей все обычные в подобных случаях знаки внимания и сочувствия, — но, как бы там ни было, монастыря она боялась более всего. Когда Месье испустил дух, она вместе со своими дамами села в карету и отбыла в Версаль в сопровождении месье герцога и мадам герцогини де Шартр и их свиты.
Что происходило На следующее утро, в пятницу, месье герцог де
в это время в Марли Шартр явился к Королю, когда тот был еще
в постели. Государь принял его очень ласково, сказав, что отныне тот должен видеть в нем отца, что он будет заботиться о его интересах и о его величии, что не станет упоминать более о тех мелких огорчениях, кои причиняли ему его поступки, и надеется, что и он, со своей стороны, также о них забудет, что пускай те дружеские чувства, каковые он ему выказывает, станут для них связующими узами, а герцог вновь отдаст ему свое сердце, как он отдает свое сердце ему. Нужно ли говорить, что месье де Шартр сумел дать королю достойный ответ? Никто не сомневался, что после столь ужасного зрелища, стольких слез и стольких изъявлений нежности те три дня, которые оставалось провести в Марли, будут невыразимо печальными; однако уже на следующий день после смерти Месье придворные дамы, войдя около полудня в покои мадам де Ментенон, где находились мадам герцогиня Бургундская и Король, услы¬
16
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
шали из смежной комнаты, как тот напевает пролог к опере. Чуть позже Король, увидев, что мадам герцогиня Бургундская грустно сидит в углу комнаты29, удивленно спросил у мадам де Ментенон, что ее так опечалило, а затем, чтобы вывести ее из задумчивости, решил позабавиться игрой, пригласив для этого нескольких придворных дам. Однако дело не ограничилось этой странной выходкой. По окончании обеда, то есть около двух часов, и всего двадцать шесть часов спустя после смерти Месье, монсеньор герцог Бургундский спросил у герцога де Монфора, не хочет ли тот сыграть партию в брелан30. «В брелан! — воскликнул Монфор, вне себя от изумления. — Как вам такое могло прийти в голову? Побойтесь Бога, тело Месье еще не успело остыть!» «Извините, — ответил принц, — мне это и не приходило в голову, но Король, не желая, чтобы в Марли скучали, приказал мне заставить всех играть, а поскольку вряд ли кто-нибудь осмелится сделать это первым, то государь приказал мне подать пример всем прочим». Так что не оставалось ничего другого, как начать партию, и мало-помалу гостиная заполнилась столами для карточной игры.
Все чувствуют и печалятся Такова была печаль Короля, и такова печаль ма- поразному дам де Ментенон. Смерть Месье означала для
нее избавление и освобождение: она с трудом сдерживала радость, но еще труднее было бы для нее изображать скорбь. Король уже вполне утешился; а она только и хотела его развлечь, дабы жизнь поскорее вновь вошла в привычное русло, где бы не было места ни воспоминаниям о Месье, ни печали. Что же до соблюдения приличий, то сие ее нимало не заботило. Однако подобное забвение правил благопристойности не осталось незамеченным и вызвало возмущение придворных, не осмеливавшихся, конечно, объявить о том открыто. Монсеньор, кажется, любил Месье, который устраивал для него балы и увеселительные прогулки и не скупился на знаки внимания и любезности; но уже на следующий день он отправился на волчью травлю. Возвратившись с охоты, он увидел, что гостиная полна игроков, а посему счел излишним принуждать себя более, чем все прочие. Монсеньор герцог Бургундский и месье герцог Беррийский встречались с Месье только на приемах, и его кончина не слишком их огорчила. Зато мадам герцогиня Бургундская искренне и глубоко о нем скорбела: ведь он приходился ей дедом, и она нежно любила свою мать, которая обожала
1701. Характер Месье
17
Месье, а тот неизменно выказывал мадам герцогине Бургундской дружеское расположение и симпатию и устраивал для нее всевозможные увеселения. Она мало что в жизни любила, но к Месье питала искреннюю привязанность и долго о нем скорбела, хотя и не показывала своей печали на людях. О чувствах Мадам уже было в двух словах сказано выше. Что же касается месье де Шартра, то его горе было безмерно. Отец и сын очень любили друг друга. Месье — добрый, мягкий и снисходительный — никогда не притеснял сына и ни к чему его не принуждал. Однако к душевным терзаниям осиротевшего сына добавлялись мучительные мысли иного рода. Он понимал, что положение отпрыска единственного брата Короля являлось для него не только блистательным украшением, но и той крепостью, где он мог укрыться от произвола Короля, власть коего над ним отныне становилась безраздельной. Его величие, положение при дворе, благополучие его дома и его личное попадали в полную и безоговорочную зависимость от монарха. Теперь от принца требовалось умение снискать благорасположение государя, соблюдать правила благопристойности и, что хуже всего, полностью переменить свое отношение к супруге — от всего этого отныне зависело отношение к нему Короля. Что же до мадам герцогини де Шартр, то она, хотя Месье был с ней неизменно любезен и доброжелателен, ликовала от того, что исчезла преграда между ней, предоставлявшей мужу по собственному усмотрению распоряжаться своей свободой, и Королем, что она избавилась от обязанностей, вынуждавших ее чаще, чем ей того бы хотелось, оставлять двор и следовать за Месье в Париж или Сен-Клу, где она чувствовала себя скованной и зажатой, словно среди чужестранцев, каковыми и были для нее все эти люди, которых она встречала только здесь и которые все косо на нее смотрели, — не говоря уже о презрительных и злобных выходках беспрестанно третировавшей ее Мадам. Избавившись от необходимости появляться при дворе Месье, она рассчитывала более не покидать двор — в надежде, что в будущем Мадам и месье герцог де Шартр окажутся вынуждены выказывать ей любезность и уважение, коих до сих пор ее не удостаивали.
Характер Месье Большая часть придворных многого лишилась
со смертью Месье. Он был душою всех увеселений и развлечений, и когда он покидал двор, то движение и жизнь, казалось, там замирали. Если не считать его пристрастия к иностранным прин¬
18
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
цам31, он не терпел нарушений в порядке рангов, преимуществ и отличий, делал все возможное для соблюдения оных и сам неизменно служил тому примером. Он любил высший свет, и цвет знати, привлекаемый его учтивостью и любезностью, стекался к нему толпой, а его обыкновение (коему он никогда не изменял) отличать своих гостей согласно занимаемому ими положению, немало тому способствовало. Его прием, большие или меньшие знаки внимания, его речи менялись в зависимости от знатности, звания, возраста, заслуг и положения того, к кому он обращался, но неизменными оставались как его природное благородство, так и выработанная им у себя непринужденность слов и жестов. Непринужденность эта располагала к нему людей, врожденная величавость — не отталкивала, и тем не менее даже самый легкомысленный вертопрах не мог и помыслить злоупотребить оными. Месье ездил с визитами сам или посылал вместо себя кого-либо из придворных, неукоснительно исполняя все светские обязанности, а своим гостям предоставлял полную свободу, что ни на йоту не умаляло ни их к нему уважения, ни величественности его двора. Королева-мать научила его искусству управлять двором, и благодаря этому искусству двор его, как он того и желал, был всегда полон. В Пале-Рояль стекались толпой придворные. В Сен-Клу, где собиралась вся его многочисленная свита, бывало много женщин, которых, по правде говоря, нигде бы более не приняли, но были и многие знатные дамы, и множество игроков. Удовольствие от всяческих игр, удивительная красота ландшафта, наслаждаться коей благодаря множеству колясок могли даже самые большие ленивицы, музыка и изысканный стол превращали Сен-Клу в приют наслаждений, величественный и великолепный; и все это безо всякого участия Мадам, которая обедала и ужинала с Месье и дамами, иногда прогуливалась с некоторыми из них в коляске, но нередко отказывалась от всякого общества. Она внушала страх своим нелюдимым и суровым нравом, а порой и речами. Мадам могла целыми днями сидеть в своем любимом кабинете, где окна находились более чем в десяти футах от земли, и проводила время, рассматривая портреты пфальцских и прочих немецких князей, коими завесила все стены, или сочиняя тома писем, в которых день за днем описывала свою жизнь и собственноручные копии которых бережно хранила32. Так и не сумев склонить супругу к более естественной жизни, Месье оставил ее в покое, был с нею любезен и почтителен, но не проявлял ни малейшего инте¬
1701. Характер Месье
19
реса к ее особе и почти никогда не оставался с нею наедине. Он принимал в Сен-Клу множество людей, приезжавших во второй половине дня из Парижа и Версаля засвидетельствовать ему почтение: принцы крови, знатные вельможи, министры, дамы и кавалеры считали своим долгом появляться у него время от времени. Он, однако, терпеть не мог, чтобы к нему заезжали по дороге из Парижа в Версаль или из Версаля в Париж, и так недвусмысленно высказывал неудовольствие по этому поводу, что гости старались по большей части не признаваться в том, что оказались в Сен- Клу лишь проездом. Между тем Месье, выигравший благодаря своей храбрости Кассельское сражение33 и неизменно выказывавший немалое природное мужество во время всех осад, в коих принимал участие, обладал всеми дурными свойствами, присущими женщинам. Светскость заменяла ему ум, он ничего не читал и, несмотря на обширные и точные познания в генеалогии придворных родов, был ни на что не способен. Трудно сыскать человека столь же вялого как телом, так и духом, столь слабого и робкого, который бы столь часто бывал обманут, столь охотно позволял бы собой верховодить и столь безропотно сносил бы презрение и обиды от фаворитов. Любитель сплетен и пересудов, абсолютно не способный хранить тайну, подозрительный и недоверчивый, он стравливал друг с другом своих придворных, — либо для того, чтобы их перессорить, либо для того, чтобы кое-что разузнать, а зачастую просто забавы ради, дабы затем пересказать одним, что говорят о них другие. При всех этих недостатках, не восполняемых никакими добродетелями, он обладал еще и отвратительными наклонностями, каковые, благодаря дарам и благодеяниям, коими он осыпал своих избранников, становились, производя немалый шум, достоянием гласности и удовлетворению каковых ничто не могло быть препятствием. Избранники же эти, получавшие от него бессчетные блага, нередко обращались с ним дерзко и бесцеремонно, и порой ему лишь с немалым трудом удавалось погасить вызванные ревностью и завистью жестокие ссоры. Жизнь этого маленького двора отнюдь не была безмятежной, ибо у каждого из фаворитов были свои приверженцы, не говоря уже о группе очень решительных дам, по большей части весьма злобных и даже более чем злобных, забавлявших Месье, не брезговавшего входить во все ссоры, сплетни и дрязги. Благодаря внешности там изрядно преуспели кавалер Лотарингский и Шатийон, к коим Месье был привязан более чем к кому-
20
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
либо другому. Шатийон, не имевший ни средств, ни ума, ни здравого смысла, возвысился и сколотил себе состояние. Другой же повел себя так, как только и можно было ожидать от одного из Гизов34, кои ради достижения цели не останавливаются ни перед чем и не стыдятся ничего, и, всю жизнь заставляя Месье плясать под свою дудку, был осыпан деньгами и бенефициями35, получал все, что пожелает, для своих близких и, не таясь, держал себя в доме Месье хозяином. Обладая не только высокомерием, но и хитростью и умом Гизов, он сумел поставить себя между Королем и Месье, так что и тому и другому внушал почтение, чтобы не сказать страх, и пользовался уважением, отличием и доверием как Короля, так и Месье. А потому он был весьма удручен, — но не столько кончиной Месье, сколько утратой того инструмента, коим так выгодно для себя пользовался. Кроме дарованных ему Месье бенефициев и приносимых ими немалых доходов, а также взяток, кои он получал в им самим назначенном размере за всякого рода сделки, имевшие место при дворе Месье, у кавалера Лотарингского был пенсион в десять тысяч экю и лучшие апартаменты в Пале-Рояле и Сен-Клу. По просьбе месье герцога де Шартра он согласился сохранить за собой апартаменты, но от продления пенсиона, предложенного ему лишь из желания явить великодушие, столь же великодушно отказался. Робость Месье и его покорность Королю заходили так далеко, что он заискивал перед его министрами, а ранее — перед его любовницами, что, однако, не мешало ему, несмотря на вид величайшей почтительности, держать себя с ним как с братом — свободно и непринужденно. Наедине с Королем он позволял себе гораздо большие вольности: усаживался в кресло, не дожидаясь, пока Король предложит ему сесть, а после ужина Короля только он оставался сидеть в кабинете, чего не позволяли себе ни принцы, ни даже Монсеньор. Но, исполняя требования этикета, приветствуя Короля или прощаясь с ним, он выказывал почтительности более, чем кто-либо, и самые обычные его слова и жесты бывали исполнены изящества и достоинства. Время от времени он, правда, позволял себе язвительные выходки по отношению к Королю; но размолвки эти обычно длились недолго. Карточная игра, Сен-Клу и фавориты обходились дорого, а потому получаемые от Короля деньги быстро заставляли Месье забывать о своих обидах. Однако он так никогда и не смог ни склониться перед мадам де Ментенон, ни отказаться от удовольствия пренебрежительно отзываться о ней при Короле, а порой
1701. Высокомерная выходка Месье по отношению к Месье Герцогу
21
и в свете. Причем задевало Месье отнюдь не ее положение фаворитки; просто одна лишь мысль, что какая-то Скаррон стала его невесткой, была для него невыносима.
Высокомерная выходка Месье был очень тщеславен, хотя и без надмен- Месье по отношению ности, и при этом крайне чувствителен к тому,
к Месье Герцогу чтобы ему оказывались все положенные поче¬
сти. После всего, что было даровано бастардам36, принцы крови (за исключением месье принца де Конти, который, конечно, не упускал своей выгоды, но при этом предпочитал держаться в тени) стали вести себя крайне высокомерно, а более других Месье Принц и особенно Месье Герцог, который все чаще стал уклоняться от обязанности прислуживать Месье, что было нетрудно, и который к тому же имел дерзость хвастливо заявить, что вообще не станет более ему прислуживать. В свете хватает людей, что никогда не упустят возможности подольститься и выслужиться за чужой счет: Месье не замедлили уведомить об этих словах. Разгневанный Месье явился с жалобой к Королю, но тот ответил, что не видит тут повода для гнева, а советует найти случай заставить Месье Герцога исполнять свои обязанности, и ежели тот откажется, то прилюдно выставить его на позорище. Ободренный таким образом Королем, Месье стал дожидаться подходящего случая. Как-то утром в Марли, где он занимал одни из четырех нижних апартаментов, Месье, уже собираясь одеваться, увидел в окно прогуливавшегося в саду Месье Герцога; он тотчас же отворил окно37 и позвал его. Месье Герцог подходит, Месье отступает назад, спрашивает, куда тот идет, и, продолжая отступать, вынуждает его войти, чтобы ответить, а затем, ни на минуту не прерывая беседы, снимает свой халат. В то же мгновение первый камер-лакей подает Месье Герцогу рубашку Месье, камергер жестом предлагает ему взять ее, в то время как Месье снимает свою рубашку. Попавшийся в ловушку Месье Герцог не осмеливается протестовать и безропотно подает Месье рубашку. Едва получив ее, Месье расхохотался и сказал: «Прощайте, кузен, ступайте, не стану более вас задерживать». Месье Герцог понял, как зло его разыграли, и удалился в великой досаде, каковую еще более растравили высокомерные рассказы Месье об этом происшествии. Месье, маленького роста и пузатый, передвигался словно на ходулях — так высоки были каблуки его туфель; словно
22
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
женщина, он украшал себя множеством браслетов, перстней и драгоценных каменьев; длинный черный напудренный парик, начесанный вперед, обрамлял его лицо; он обожал ленты, коими где только мог украшал свой костюм; благоухал разнообразными духами и во всем был сама чистота. Злые языки даже уверяли, что он тайком румянится. У него были красивые глаза и рот, очень длинный нос и полное, но тоже очень длинное лицо. Все его портреты похожи на оригинал. Меня неприятно удивляло, что внешностью, если верить портретам, он напоминал своего отца, Людовика XIII, хотя, кроме храбрости, во всем прочем был полной противоположностью этому великому государю.
Достопримечательный В субботу 11 июня двор возвратился в Версаль, визит мадам де Ментенон и тотчас же по прибытии Король посетил Мате Мадам дам, месье и мадам де Шартр в их апартаментах.
Мадам, удрученная тем, что участь ее отныне целиком и полностью находится в руках Короля, попросила герцогиню де Вантадур поговорить с мадам де Ментенон, что та и сделала. Мадам де Ментенон ограничилась общими словами, сказав лишь, что придет к Мадам сразу по окончании обеда, и попросила мадам де Вантадур также прийти к Мадам, дабы быть свидетельницей их встречи. Происходило это в воскресенье38, на следующий день после возвращения из Марли. После первых приветствий все, кроме мадам де Вантадур, удалились. Мадам предложила мадам де Ментенон сесть, что говорит о том, сколь нуждалась она в этой встрече. Для начала Мадам пожаловалась на безразличие, каковое выказывал ей Король в течение всей ее болезни; мадам де Ментенон выслушала, не прерывая, а затем ответила, что Король велел ей сказать, что их общая утрата стирает в его сердце все прошлое и он лишь желает, чтобы в будущем у него было больше, чем в последнее время, оснований быть довольным ею, и не только в том, что касалось месье герцога де Шартра, но и кое в чем более существенном, о чем он предпочел не говорить, но что было истинной причиной его к ней безразличия во время ее последней болезни. При этих словах Мадам, уверенная, что никому ничего не известно, вскрикивает и, мешая жалобы с оправданиями, начинает уверять, что, за исключением того, что касается ее сына, она никогда не делала ничего, что могло бы вызвать неудовольствие государя. В ответ на эти заверения
1701. Достопримечательный визит мадам де Ментенон к Мадам
23
мадам де Ментенон вынула из кармана письмо и протянула его Мадам, спросив, знаком ли ей почерк. Это было собственноручное письмо Мадам, адресованное ее тетке, герцогине Ганноверской, которой она писала с каждой почтой; в письме, после придворных новостей, Мадам буквально заявляла, что при дворе теряются в догадках относительно взаимоотношений Короля и мадам де Ментенон, не зная, что это — брак или сожительство, а далее переходила к делам внешним и внутренним, многословно описывая нищету и упадок королевства, коему, по ее мнению, уже не суждено подняться. Почта вскрыла письмо, как она вскрывала и все еще вскрывает их почти все без исключения, и, найдя слишком резким, чтобы ограничиться выдержками из него, отослала Королю весь текст. Нетрудно себе представить, что, увидев и прочитав письмо, Мадам решила: наступил ее последний час. Она залилась слезами, а мадам де Ментенон очень деликатно стала втолковывать ей, сколь мерзко писать подобные вещи, тем более в чужую страну; тут мадам де Вантадур, видя, что Мадам не в состоянии вымолвить ни слова, принялась без умолку болтать, дабы дать ей время немного прийти в себя. Той не оставалось ничего другого, как признать то, чего она не могла отрицать, молить о прощении, говорить о раскаянии, рассыпаться в обещаниях. Когда этот поток иссяк, мадам де Ментенон, исполнив поручение, данное ей Королем, смиренно попросила позволить ей сказать несколько слов от себя лично, ибо она до глубины души уязвлена тем, что Мадам, некогда удостоившая ее чести желать ее дружбы и поклявшаяся в своем к ней душевном расположении, уже много лет как полностью переменила свое к ней отношение. Мадам сочла момент благоприятным для себя и ответила, что сие объяснение тем более кстати, что на самом деле это она должна жаловаться на перемену в поведении мадам де Ментенон, которая внезапно ее оставила, отвернулась от нее и тем самым принудила в конце концов, после безуспешных попыток вернуть прежние отношения, также от себя отвернуться. На этот раз мадам де Ментенон с видимым удовольствием предоставила Мадам нанизывать одну за другой жалобы, слова сожалений и упреков, после чего призналась Мадам, что действительно первая от нее отдалилась, а затем не решилась более вернуться к прежнему; что основания тому были такого свойства, что вести себя иначе она не могла. При этих словах Мадам вновь принялась стенать и жаловаться, заклиная открыть ей, что было всему этому причиной. Тогда мадам де Ментенон сказала ей, что это тайна, каковую она до сих пор
24
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
не поверяла никому, хотя вот уже более десяти лет как ушла из жизни та, что поведала ее39, взяв с нее слово никому этой тайны не открывать; после чего напомнила Мадам все фразы, одна оскорбительнее другой, сказанные ею о мадам де Ментенон Мадам Дофине в ту пору, когда они были в ссоре, фразы, которые последняя слово в слово повторила мадам де Ментенон после их примирения. Этот второй удар буквально лишил Мадам дара речи. Она окаменела, словно статуя, и в течение нескольких минут не могла произнести ни слова. Герцогиня де Вантадур, как и в первый раз, принялась щебетать, чтобы дать время прийти в себя Мадам, которая вновь принялась кричать и плакать, но в конце концов во всем призналась, стала каяться и молить о прощении. Мадам де Ментенон, ничем не выдавая своих чувств, довольно долго наслаждалась этим зрелищем, позволяя Мадам до хрипоты причитать, рыдать и припадать к ее рукам. Для спесивой и надменной немки это было чудовищным унижением. Наконец, полностью насладившись своей местью, мадам де Ментенон, как она заранее решила, смягчилась и простила Мадам. Они обнялись, поклялись более не поминать прошлого и вновь стать друзьями. Мадам де Вантадур плакала от радости; а скреплено примирение было обещанием добиться прощения Короля, который отныне ни словом не напомнит Мадам о вышеупомянутых историях. Последнее обещание, можно сказать, сняло камень с души Мадам. При дворе все в конце концов становий ся известным, и я позволил себе задержаться на этих курьезных случаях лишь потому, что узнал о них, можно сказать, из первоисточника и потому, что они показались мне любопытными.
Король, знавший о визите мадам де Ментенон и о содержании ее беседы с Мадам, дав последней время прийти в себя, в тот же день40 явился к ней, чтобы у нее, в присутствии месье герцога де Шартра, вскрыть завещание Месье. При вскрытии завещания присутствовали еще канцлер и его сын, государственный секретарь по делам королевского двора41, а также Терра, канцлер Месье. Согласно завещанию, составленному в 1690 году42, простому и разумному, душеприказчиком назначался тот, кто будет первым президентом Парижского парламента на момент вскрытия завещания. Король исполнил то, что обещала мадам де Ментенон: он ничего не сказал Мадам о прежних обидах, был бесконечно любезен и с ней, и с месье герцогом де Шартром, который оказался сказочно, и это никакое не преувеличение, облагодетельствован Королем.
1701. Месье Принц получает пожизненный титул первого принца крови
25
Сказочная щедрость Короля Сверх уже имевшихся у него пенсионов Король по отношению к месье даровал ему все пенсионы Месье, что составило
герцогу де Шартру, 650 тысяч ливров; таким образом, вместе с соб-
который принимает имя ственным уделом и прочим имуществом, за вы- герцога Орлеанского четом вдовьей доли наследства Мадам и ее лич¬
ного достояния, ему оставался один миллион восемьсот тысяч ливров ренты, да еще Пале-Рояль, Сен-Клу и прочие дворцы. Он получил то, что ранее имели лишь «сыновья Франции»43, то есть французских и швейцарских гвардейцев, — тех же, которые служили Месье, — отцовскую кордегардию в Версальском дворце, канцлера, генерального прокурора, дабы, буде такое случится, тот вел тяжбу не от его, а от своего имени, а также право производить назначения на входящие в его удел бенефиции, за исключением епископств, — то есть ему было полностью сохранено все, чем владел Месье. Кроме своих кавалерийских и пехотных полков, он получил также полки Месье и его роты тяжелой и легкой конницы; он принял имя герцога Орлеанского. Столь неслыханно великими почестями, не говоря уже о ста тысячах экю пенсиона, добавленных к пенсионам Месье, он был обязан своему браку и тому, что еще совсем недавно Месье горько укорял брата за то, что брак этот не принес его сыну ничего, кроме позора, равно как и тому, что Король казнил себя за затянувшуюся размолвку с Месье, каковая, быть может, и приблизила кончину последнего.
Месье Принц получает Люди, конечно, привыкают ко всему, но понача- пожизненный титул лу эта сказочная щедрость бесконечно всех уди-
первого принца крови вила. Принцы крови были смертельно уязвле¬
ны. Чтобы их утешить, Король поспешил дать Месье Принцу и всем членам его семьи, пока тот жив, все преимущества первого принца крови44, каковые имел и его отец, и добавил десять тысяч экю пенсиона к уже имевшимся у Месье Принца сорока тысячам, доведя таким образом пенсион до пятидесяти тысяч, как это и положено первому принцу крови. Месье де Шартр, хотя и был «внуком Франции»45, имел все это еще при жизни Месье, а его неслыханное возвышение после смерти последнего принесло немалую выгоду и Месье Принцу. Пенсионы Мадам и новоявленной герцогини Орлеанской также были увеличены. После того как они приняли послов и всех высоких посетителей и по прошествии
26
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
сорока дней, в течение коих Король часто навещал Мадам, последняя сама посетила его, «сыновей Франции» и мадам герцогиню Бургундскую, каковые все, за исключением Короля, были у нее в длинных траурных плащах с накидками, а в Сен-Жермен она приезжала облаченная в глубокий вдовий траур; после чего она получила разрешение по-прежнему ужинать каждый вечер с Королем в присутствии публики, участвовать во всех поездках в Марли и не носить более ни накидки с вуалью, ни повязки, от которой, как она говорила, у нее болела голова. Что же до прочих атрибутов вдовьего траура, то Король отменил их сам, дабы избавить себя от ежедневного лицезрения печальных предметов. Тем не менее странно было постоянно видеть Мадам на публике рядом с Королем, наподобие привратницы монастыря визитандинок, только что без креста46, даже во время торжественной мессы у Монсеньора, где собирался весь двор, да и вообще повсюду; она объясняла это тем, что рядом с Королем и у него чувствует себя в семье. Так что не было более и речи ни о монастыре, ни о Монтаржи, а в Версале она сохранила апартаменты и Месье, и свои собственные. Из придворных развлечений для нее на некоторое время были отменены лишь спектакли и охота; однако в течение зимы Король часто приглашал ее к мадам де Мен- тенон, где перед ними разыгрывались комедии с музыкой, и это тоже происходило как бы в семейном кругу. Король разрешил Мадам включить в число своих придворных дам, но без этого титула, лишь с правом состоять в свите, маршалыну де Клерамбо и графиню де Бёврон, которых она очень любила. Месье некогда выгнал обеих из Пале-Рояля. Первую, бывшую гувернантку его дочерей, он заменил маршалыией де Грансей47, а затем ее дочерью мадам де Марей; вторая была вдовой капитана его телохранителей, брата маркиза де Бёврона и герцогини д’Арпажон. Мадам назначила каждой из них по четыре тысячи ливров пенсии, а Король отвел им в Версале апартаменты рядом с покоями Мадам; они неизменно сопровождали ее в Марли, что стало раз и навсегда заведенным правилом. До этого она редко виделась с маршальшей де Клерамбо, которую Месье ненавидел, и совсем не виделась с графиней де Бёврон, которую Месье ненавидел еще больше из-за интриг, что плелись в Пале-Рояле. Лишь очень изредка Мадам тайком встречалась с последней в каком-нибудь из парижских монастырей; но, где бы Мадам ни находилась, она, не таясь, отправляла ей с каким-нибудь из пажей письмо с рассказом о своей жизни.
1701. Похороны Месье
27
Похороны Месье.
Святую воду подают герцоги, а не герцогини и принцессы. Нарушение порядка размещения в каретах
В течение шести месяцев кареты Короля были обиты траурным сукном, и он полностью оплатил все расходы на пышные похороны Месье. В понедельник 13 июня все придворные появились перед Королем, облаченные в длинные мантии. Прибывший утром из Мёдона48 Монсеньор снял мантию лишь на время Совета, по окончании которого он, уже вновь облаченный в длинную мантию, отбыл в Сен-Клу, где должен был подавать святую воду вместе со всеми принцами крови, месье де Вандомом и многими герцогами, располагавшимися в порядке старшинства их рангов; там у кареты его встречали герцог Орлеанский и весь двор Месье. Аббат де Грансей, первый священник Месье, подал кропило Монсеньору и двум сыновьям Франции — его сыновьям, а другой священник — всем прочим. Во второй половине того же дня все дамы явились в длинных накидках к уже ожидавшей их вместе со всеми принцессами крови49 мадам герцогине Бургундской и расселись полукругом. Несколько мгновений спустя все встали, и мадам герцогиня Бургундская, сопровождаемая всем двором, направилась к Королю, затем к Мадам, месье герцогу и мадам герцогине Орлеанским, а потом села в карете сзади, рядом с мадам великой герцогиней;50 три принцессы крови разместились впереди, Мадам Герцогиня — у одной дверцы, герцогиня дю Люд — у другой; пятьдесят дам следовали за ними либо в собственных каретах, либо в каретах Короля. На сей раз привычный порядок был нарушен. Принцессам крови, коим надлежало каждой ехать в отдельной карете, вздумалось ехать всем вместе в карете мадам герцогини Бургундской. Это явилось для всех полной неожиданностью, ибо случилось впервые, и я не знаю, какие преимущества они рассчитывали из этого извлечь. Сие нарушало заранее установленный порядок карет, согласно которому герцогини имели преимущества перед принцессами51, так что мадам д’Эльбёф с досады бросилась в последнюю карету. Принцесса д’Аркур учинила такой скандал мадам де Ментенон, что, опять же впервые, Король приказал, чтобы в присутствии принцесс святую воду подавали только принцессы крови, что и было исполнено. Поднялся такой немыслимый гвалт, что мадам герцогиня Бургундская, которая всего лишь неделю назад приезжала в Сен-Клу, где Месье устроил нечто вроде празднества с торжественным обедом, была так удручена происходящим,
28
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
что ей стало дурно и она довольно долго оставалась в апартаментах герцога Орлеанского, прежде чем смогла выйти подавать святую воду. Месье 1ерцог, который в качестве представителя принцев крови должен был сопровождать тело Месье вместе с месье де Л а Тремуем, представлявшим герцогов52, предпочел, лишь бы побыстрее с этим разделаться, сопровождать сердце покойного в Валь-де-Грас, предоставив сопровождать тело месье принцу де Конти и месье де Люксембургу. На великолепной погребальной службе присутствовали представители верховных палат, а возглавляли церемонию монсеньор герцог Бургундский, месье герцог Беррийский и месье герцог Орлеанский, так как Монсеньор после своей недавней болезни побоялся, что не выдержит столь продолжительной службы, жары и духоты. Надгробную речь произносил епископ Лангрский и недурно справился со своей задачей. В том, что выбор пал именно на него, нет ничего удивительного: его брат, граф де Тоннерр, почти всю жизнь провел в должности камергера Месье.
Небезынтересный рассказ Я не могу закончить повествование о Месье, о смерти Мадам, первой не рассказав одной истории, известной очень
жены Месье немногим, о смерти Мадам, которая, по всеоб¬
щему убеждению, была отравлена, и, можно сказать, почти что открыто. Ее кокетство и успех у мужчин возбуждали ревность Месье; противоестественные же наклонности последнего вызывали возмущение Мадам; его фавориты, коих она ненавидела, делали все возможное, чтобы поссорить их и самим крутить Месье как им заблагорассудится. Кавалер Лотарингский, в ту пору в расцвете молодости и привлекательности (он родился в 1643 году), полностью завладел Месье и не таил этого ни от Мадам, ни от домочадцев и придворных. Мадам, лишь на год моложе его и неотразимо привлекательная, никоим образом не желала мириться с подобным тиранством. В ту пору она пользовалась бесконечной благосклонностью и уважением Короля и в конце концов добилась от него изгнания кавалера Лотарингского53. При этом известии Месье лишился чувств, а, придя в себя, разрыдался и бросился к ногам Короля, умоляя отменить ввергающий его в беспросветное отчаяние приказ. Он ничего не добился и в ярости отбыл в Виллер-Котрэ54. Некоторое время он метал громы и молнии против Короля и Мадам, упорно уверявшей, что она тут совершенно ни при чем, но долго выдерживать роль обиженного в столь
1701. Небезынтересный рассказ о смерти Мадам, первой жены Месье
29
постыдной и всему двору известной истории не смог. Король постарался утешить его деньгами, любезностями и знаками дружеского расположения; из Виллер-Котрэ Месье возвратился обиженным и печальным, но мало-помалу восстановил прежние отношения с Королем и Мадам. Д’Эффиа, первый шталмейстер Месье, отличавшийся умом дерзким и предприимчивым, и граф де Бёврон, капитан гвардии Месье, человек мягкий и вкрадчивый, но при этом мечтавший играть заметную роль при дворе Месье, а прежде всего — разбогатеть, ибо, будучи младшим сыном нормандского дворянина, состояния не имел, оба были весьма тесно связаны с кавалером Лотарингским, чье отсутствие немало вредило их делам и заставляло опасаться, что его место займет другой любимчик, коего они не смогут столь же успешно использовать в своих интересах. Из них троих никто не надеялся на окончание этого изгнания, видя, сколь блистательно положение Мадам, которую даже стали допускать к государственным делам и которая по поручению Короля только что совершила таинственное путешествие в Англию55, где блестяще исполнила данное ей поручение и возвратилась еще более победительная, чем когда-либо. Ее молодость (она родилась в июне 1644 года) и великолепное здоровье лишали их какой-либо надежды на возвращение кавалера Лотарингского. Последний отправился рассеять свою досаду в Италию, в частности в Рим. Я не знаю, кому из троих первому пришла эта мысль; но кавалер Лотарингский прислал двум своим приятелям с нарочным, который, возможно, даже не догадывался о том, что везет, надежный и быстродействующий яд. Мадам находилась в это время в Сен- Клу. С некоторых пор она имела обыкновение, чтобы освежиться, выпивать около семи часов вечера стакан цикорной воды. Кто-нибудь из лакеев готовил ей этот напиток и ставил вместе со стаканом в один из шкафов в прихожей. Вода наливалась в фаянсовый или фарфоровый сосуд, рядом с которым стоял другой сосуд, с чистой водой — на случай если Мадам сочтет напиток слишком горьким. Направляясь к Мадам, все проходили через прихожую, но никто там не задерживался, ибо для ожидания были и другие прихожие. Маркиз д’Эффиа убедился в том заранее. 29 июня 1670 года, проходя через прихожую, он понял, что наконец-то дождался подходящего момента: он был в комнате один, и никто не шел за ним следом. Он тотчас же разворачивается, идет к шкафу, открывает его, бросает в сосуд отраву, а, услышав шаги, хватает сосуд с чистой водой и в тот момент,
30
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
когда ставит его на место, лакей, готовящий цикорную воду, с криком бросается к нему и грубо спрашивает, что ему понадобилось в этом шкафу. Д’Эффиа, нимало не смущаясь, отвечает, что он, конечно, виноват, но что он умирал от жажды и, зная, что в этом шкафу всегда есть вода (при этих словах он указал на сосуд с чистой водой), не смог устоять перед искушением налить себе стаканчик. Лакей продолжает ворчать, а д’Эффиа, еще раз извинившись, входит к Мадам и, не испытывая ни волнения, ни смущения, вступает в общую с прочими придворными беседу. То, что произошло час спустя, слишком хорошо известно не только во Франции, но и во всей Европе56, чтобы здесь еще раз о том рассказывать. На следующий день, 30 июня, в три часа утра Мадам скончалась. Король был сражен горем. Само собой разумеется, что в течение дня появились кое-какие улики, что лакей не стал молчать и появились подозрения, что Пюрнон, первый дворецкий Мадам, знал от д’Эффиа, с которым находился в доверительных отношениях, о готовящемся преступлении. Король ложится спать, затем встает, посылает за Бриссаком, одним из офицеров своей гвардии, на которого всецело полагался, приказывает выбрать шесть надежных и неболтливых лейб-гвардейцев, дабы без всякого шума взять сообщника57 и с заднего хода привести к нему в кабинет, что и было исполнено еще до наступления утра. Едва тот появился в кабинете, Король приказал Бриссаку и первому камер- лакею удалиться и, нахмурив чело и пристально глядя на вошедшего, произнес внушающим трепет голосом:
«Друг мой, слушайте меня хорошенько. Если вы мне во всем признаетесь и не утаите ничего из того, что я желаю узнать от вас, то, что бы вы ни сделали, я вас прощу и об этом никогда более не будет и речи; но не вздумайте что бы то ни было от меня скрывать, ибо тогда вы живым отсюда не выйдете. Скажите, Мадам была отравлена?»
«Да, государь», — был ответ.
«А кто ее отравил и каким образом?» — спросил Король. Сообщник ответил, что яд Бёврону и д’Эффиа прислал кавалер Лотарингский, и поведал Королю то, о чем я только что рассказал. Тогда Король, вновь пообещав ему прощение и пригрозив покарать смертью за ложь, спросил:
«А моему брату это было известно?»
«Нет, государь, у нас троих хватило ума не говорить ему этого; он не умеет держать язык за зубами и наверняка погубил бы нас».
1701. Сегюр, губернатор Фуа
31
При этих словах вздох облегчения вырвался из груди Короля, словно с души его свалился огромный груз. «Вот все, что я хотел знать, — сказал он. — Но вы действительно ручаетесь мне, что все это правда?» Он позвал Бриссака и велел увести этого человека и более его не задерживать. Человек тот сам много лет спустя рассказал всю историю генеральному прокурору в Парламенте месье Жоли де Флёри58, каковой и поведал мне о ней. Он же, когда я позже вновь заговорил с ним об этой истории, сообщит мне еще кое-что, о чем умолчал в первый раз. Вскоре после вторичного вступления Месье в брак59 Король пригласил Мадам к себе и с глазу на глаз поведал ей об этой истории, дабы успокоить ее относительно Месье и заверить, что сам он, государь, слишком порядочный человек и не мог бы даже помыслить предложить кому-либо в мужья своего брата, знай он его способным на подобное преступление. Мадам воспользовалась этим. Тот самый Клод Бонно де Пюрнон оставался ее первым дворецким; она сделала вид, что сама хочет следить за домашними расходами, убедила Месье в разумности своих намерений и стала так распекать Пюрнона, что тот не выдержал и в конце 1674 года продал свою должность сьеру Морелю де Волонну.
Фактическое начало воеп- Имперцы, решение которых так долго пыта- ных действий в Италии лась предугадать вся Европа, фактически нача¬
ли войну в Италии несколькими ружейными выстрелами по двум десяткам солдат, перешедшим, по приказу Праконталя, Адидже ниже Виченцы, близ Альбаредо (где стояли имперцы), чтобы переправить паром на нашу сторону60. Они убили одного испанца, а прочих почти всех взяли в плен и в ответ на наше требование вернуть пленных заявили, что не сделают этого, пока за них не будет заплачен выкуп.
Сегюр, губернатор Фуа. Его Король наконец отправил к месту назначения знакомство с аббатисой генералов. Один из них, Таллар, нажился по воз- монастыряЛа-Жуа. Его дети вращении из Англии61 на данных ему Королем
для продажи мелких должностях62, среди которых было и оставшееся после смерти Мирпуа без управления губернаторство Фуа, каковое он продал Сегюру, капитану тяжелой кавалерии, человеку славному и в высшей степени любезному, лишившемуся ноги в сражении при Марсалье63, и к тому же местному уроженцу. Он и сейчас еще был недурен со¬
32
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
бой, а в молодости блистал красотой, безупречным сложением, отличался мягким нравом, любезностью и учтивостью и весьма не прочь был приударить за дамами. Он служил в роте черных мушкетеров64, которая, когда двор находился в Фонтенбло, обычно стояла в Немуре. В Немуре Сегюр смертельно скучал. Он познакомился с аббатисой расположенного неподалеку аббатства Ла-Жуа. Он прекрасно играл на лютне и так очаровал ее слух звуками, а сердце — пламенными взорами, что в конце концов сделал ей ребенка. Шел уже девятый месяц беременности, и бедная аббатиса теряла голову, не зная, как поступить, а монахини полагали, что она тяжело больна. К несчастью, она не приняла вовремя необходимые меры, а может быть, просто ошиблась в расчетах. Сказав, что едет на воды, она покинула монастырь, а так как отъезд — дело сложное, то пустилась в путь она слишком поздно и добралась лишь до Фонтенбло, где и остановилась на ночь в скверной гостинице, в которой было полно народу, так как двор все еще находился там. Ночевка эта оказалась для аббатисы роковой: ночью у нее начались схватки, она родила. Все обитатели гостиницы слышали ее крики; на помощь ей прибежало гораздо больше народу, чем она того бы желала: хирург, повитуха и прочие; одним словом, она испила чашу до дна — наутро происшествие ни для кого уже не было тайной. Люди герцога де Сент-Эньяна рассказали ему об этом за его утренним туалетом, и тот нашел сие приключение столь забавным, что с шутками и прибаутками пересказал его во время утренней аудиенции у Короля, который в ту пору сам был весьма не прочь повеселиться и очень смеялся и над аббатисой, и над ее птенчиком, которого, рассчитывая скрыться от любопытных взоров, она снесла в четырех лье от аббатства в гостинице, полной придворных; правда, поначалу не знали, из какого она монастыря, но вскоре это стало известно всем. Когда месье де Сент-Эньян вернулся домой, у его людей был весьма смущенный и растерянный вид; они многозначительно переглядывались, но не говорили ни слова. В конце концов он это заметил и спросил, в чем дело; замешательство еще более увеличилось. Один из камер-лакеев наконец осмелился сообщить ему, что аббатиса, над которой все так потешались, — его дочь и что, пока он был у Короля, она присылала к нему за помощью в надежде, что он заберет ее из гостиницы. Так кто же на самом деле оконфузился? Увы, сам герцог, только что рассказавший эту историю Королю и всему двору и всласть со всеми над ней посмеявшийся! Теперь ему предстояло самому стать предметом насмешек и пересудов. Он собрал
1701. Бриор, государственный советник от дворянства шпаги
33
все свое мужество, приказал увезти и аббатису, и ее приплод из гостиницы, но, поскольку история получила скандальную огласку, несчастная оставила свой пост и более сорока лет прожила в безвестности в другом монастыре. Вот почему я почти никогда не встречал Сегюра у месье де Бовилье, хотя тот всегда оказывал ему такой же любезный прием, как и прочим своим гостям. Он был отцом того Сегюра из свиты месье герцога Орлеанского, который в пору Регентства женился на одной из его побочных дочерей, отличился на военном поприще и получил звание генерал-лейтенанта; другой сын, священник Короля, был поставлен на епископство в Сен-Папуле, но в 1739 году сложил с себя сан после наделавшего столько шума заявления;65 справедливость и смирение стяжали ему почет и славу, равно как и уединенная, суровая и исполненная покаяния жизнь, каковую он ведет и поныне66 и которая, вероятно, превратит его в одного из тех редких святых, чей высокий пример будет жестоким укором для множества прелатов.
Маршал д'Эстре, губерна- Должность губернатора Нанта и генерального
тар Нанта,, генеральный наместника этой части Бретани была отдана мар-
наместник и командующий шалу д’Эстре, дабы он мог всевластно управлять в Бретани. Шамийи той провинцией. После смерти Росмадека долж-
командует в Ла-Рогиели ность эта долгое время оставалась незанятой, и соседних провинциях хотя претендовали на нее многие. Месье граф
Тулузский настойчиво добивался ее для маркиза д’О, по своей самоуверенности полагавшего, что ему любая должность по плечу. Стараниями Шамийяра, жена которого доводилась родственницей и подругой мадам де Шамийи, управление Ла-Рошелью, Онисом и Пуату после ухода с должности маршала д’Эстре было поручено Шамийи, что позволило этому старому генерал-лейтенанту, отличившемуся во многих осадных операциях, а особенно во время знаменитой обороны Граве67, сняться с мели; прежде ему не давали хода интриги Лувуа и его сына Барбезьё.
Бриор, государственный Бриор, великолепно справившийся со своим по-
советник от дворянства сольством в Голландии68, где, правда, едва не от- шпаги дал Богу душу, занял давно уже остававшееся ва¬
кантным одно из трех мест государственных советников от дворянства шпаги, что было немалой удачей для простого шталмейстера Месье Принца.
34
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Посвящение в сан аббата Наконец папские буллы и все необходимое
де Субиза было получено, и аббат де Субиз, едва достиг¬
ший двадцатисемилетнего возраста, в воскресенье 26 июня, при большом стечении знатнейших придворных, был в церкви Сен-Жермен-де-Пре посвящен в сан кардиналом Фюрстенбер- гом69 в присутствии епископов-герцогов Лана и Лангра70, каковые оба носили фамилию Клермон71. Старый кардинал и юный аббат затмевали красотой всех присутствовавших; лица двух их помощников были им под стать. Прекраснейшие дамы в изумительнейших туалетах составляли кортеж Амура, который выступал вместе с Грациями, Играми и Смехами распорядителем всего празднества, коему не было равных по благородству, блеску, великолепию и изысканности.
Бракосочетание Вассе Прежде чем расстаться с частными лицами, нуж-
с мадемуазель Беринген но сказать, что первый шталмейстер недавно и Ренеля — с одной из сестер выдал свою дочь за Вассе, мать которого, вторая Торси дочь маршала д’Юмьера, сочеталась вторым бра¬
ком с Сюрвилем, младшим сыном Отфора, из-за чего ее семья долгое время отказывалась поддерживать с ней какие бы то ни было отношения. А Торси выдал свою вторую сестру за Ренеля из рода Клермон-Гальранд, чей отец погиб в должности генерального кампмейсте- ра кавалерии. Ее старшая сестра была уже давно замужем за Бузолем.
Смерть президента Два человека, известные своей удивительной
ЛеБайёля добродетелью, скончались в одно и то же вре¬
мя. Ле Байёль, старший из парламентских президентов, благочестиво окончил свои дни в монастыре Сен-Виктор, куда удалился много лет назад. Должность же свою, каковую добросовестнейшим образом исполнял долгие годы, он передал сыну. Сам он был сыном сюринтенданта финансов72 и приходился братом матери маркиза д’Юкселя и матери Сен-Жермен-Бопре. Он был истинный парламентский президент, мягкий, скромный, исполнительный, но в остальном — в той мере, в какой это позволяли ему обязанности судьи, — услужливый и любезный. А потому любовь и уважение к нему были таковы, что даже в ту пору, когда он уже ничем не мог быть полезен, а гостей не ждали у него ни карточная
1701. Директора финансов Арменонвиль и Руйе
35
игра, ни угощение, множество достойных и знатных людей посещали его в монастыре Сен-Виктор, хотя сам он лишь крайне редко покидал свое уединение. Кончина его для многих стала тяжелой утратой. Он был близким другом моего отца, и я тоже довольно часто бывал у него.
Смерть Бартийа В этот же день скончался старик Бартийа. Рода
незнатного, он прославился в должности хранителя королевской казны преданностью, неукоснительным исполнением своих обязанностей, бескорыстием, непритязательностью и добротой. Никакого богатства он не нажил. Король любил его, время от времени выражал желание его видеть и всегда выказывал ему дружеское расположение. Ранее он был казначеем Королевы-матери, и знатнейшие придворные, как я мог это заметить, неизменно бывали с ним приветливы и любезны. Он дожил почти что до девяноста лет и оставил после себя сына, который, к великой радости отца, весьма преуспел на военном поприще, не менее, чем сам он — на финансовом, получил звание генерал-лейтенанта и губернаторство.
Смерть маркиза де Рошфора Маршалыпа де Рошфор потеряла единственного сына. Он остался холостым и был совсем молод, но распутство превратило его в восьмидесятилетнего старика. Ранее я уже говорил73, как он стал почетным дворянином при Монсеньоре. Впрочем, должность сия была не бог весть что.
Смерть вдовствующей Маршалыпа де Дюра потеряла свою мать, ста- герцогиии де Вантадур рую герцогиню де Вантадур Л а Гиш, которая
уже почти не появлялась в отеле Дюра, так как с некоторых пор поселилась у себя в Нижней Нормандии, где жила на широкую ногу, как и надлежало знатной даме.
Директора финансов Шамийяру стало в конце концов не по силам
Арменонвиль и Руйе справляться одновременно с финансовым и во¬
енным ведомствами, ибо неотвратимо приближавшаяся война ложилась непомерным грузом на оба эти министерства. Но сломить упорство Короля, не любившего новые лица, было совсем не¬
36
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
просто. Чтобы облегчить свое положение, Шамийяр затеял финансовую операцию, которая принесла Королю миллион пятьдесят тысяч ливров наличными. Для этого были созданы две ранее не существовавшие должности финансовых директоров, стоимостью восемьсот тысяч ливров каждая, которые давали восемьдесят тысяч ливров ренты. Назначенные на эти должности Арменонвиль и Руйе разительно отличались друг от друга. Первый, заплативший только четыреста тысяч ливров, потому что ликвидировали его должность интенданта финансов, за которую он ранее заплатил такую же сумму74, был человеком беззаботным, любезным, почтительным в своей непринужденности, открытым и ничуть не кичливым; он с радостью оказывал услуги и огорчался, если был вынужден отказать, любил жить на широкую ногу, бывать в свете и более всего ценил общество приятных людей, неизменно толпившихся у него в доме. Его сестра, намного его старше, была женой государственного министра Ле Пелетье, который в бытность свою генеральным контролером назначил его интендантом финансов75. Это родство и успех в обществе подкреплялись покровительством сульпицианцев76 (один из сыновей Ле Пелетье стоял во главе всех их семинарий), возвышавшим Арменонвиля в глазах мадам де Ментенон, а покровительству иезуитов, к коим принадлежал его брат, отец Флёрио, он был обязан расположением к нему Короля. Руйе, генеральный прокурор Счетной палаты (каковой должностью он удовольствовал своего зятя Бувара де Фуркё, внука первого лейб-медика Людовика XIII), был человеком грубым, резким, угрюмым, порой вздорным, который, отнюдь не желая быть высокомерным, тем не менее вел себя заносчиво и вызывающе; нрава сурового и неуживчивого, он с легкостью отвечал сухим отказом даже на самую ничтожную просьбу, так что увидеть его и добиться его благосклонности было делом не из легких; при этом он был умен, трудолюбив, учен и талантлив, но скидывал личину угрюмости только в обществе потаскушек, за бутылкой вина, куда допускал лишь малое число никому не ведомых приятелей. Его близким другом был месье де Ноай, под маской благочестия таивший за семью печатями те же порочные наклонности, и не что иное, как распутство, служило основанием этой дружбы. Маршал всегда заискивал перед людьми, находящимися при власти, особливо при власти финансовой; он, а скорее даже его жена, в коей было поболее ума и пронырства, не упускали случая свести знаком¬
1701. Директора финансов Арменонвиль и Руйе
37
ство с теми, кто к этой власти был причастен. В ту пору они еще не были богаты; их дочь де Гиш умирала с голоду. Но они так ловко сумели использовать расположение мадам де Ментенон, что Король приказал Поншар- трену, а затем сменившему его у кормила финансов Шамийяру покровительствовать матери и дочери во всех их аферах, а отцу предоставлять как можно больше возможностей нажиться, и просто невероятно, какую выгоду удалось из этого извлечь ловким дамам. Добиваясь назначения Руйе на эту должность, месье де Ноай был движим не только дружескими чувствами, но и соображениями корысти и личной пользы; а содействие мадам де Ментенон позволило ему в том преуспеть. Оба директора были обязаны докладывать в Финансовом совете77 вместо генерального контролера, предварительно отчитавшись перед ним наедине, что избавляло последнего и от рассмотрения множества дел, и от доклада, и от необходимости работать с Советом. Должность интенданта финансов, которую в свое время бесплатно получил государственный советник Бретёйль78, была ликвидирована, принеся тому тем не менее пятьдесят тысяч экю; последнее обстоятельство не смогло, однако, умерить его досады. Таким образом, осталось лишь четыре интенданта финансов, превратившихся из помощников генерального контролера в помощников директоров, коим они должны были готовить бумаги. Это привело в ярость Комартена, который фактически безраздельно распоряжался финансами при Пон- шартрене и мечтал сменить его на посту генерального контролера; привыкнув к изысканному столу, хорошему обществу и положению знатного вельможи, Комартен уже не мог обходиться без своей должности, а посему вынужден был испить чашу до дна. Ле Пелетье де Сузи мог выбрать одно из двух директорских мест, ликвидировав свою должность интенданта финансов. Но государственный советник, будучи человеком благоразумным и став чем-то вроде министра благодаря должности генерального директора фортификаций, которая обязывала его раз в неделю работать с Королем, давала ему апартаменты в Версале и участие во всех поездках в Марли, а также позволяла ему, в отличие от прочих, не носить мантии, а лишь брыжи и трость, предпочел отказаться от должности интенданта финансов и передать ее своему двадцатипятилетнему сыну, перед которым должность открывала широкую дорогу и впоследствии привела его к преуспеянию и возвышению79.
38
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Король Испании получает Король Испании, который готовился посетить цепь ордена Золотого Руна Арагон и Каталонию, дабы принести самому и посылает орден герцогу Бер- и принять клятвы подданных, как это обычно рийскому и герцогу Орлеанско- делается при вступлении на испанский пре- му коим его вручает Король стол, принял на торжественной церемонии
цепь ордена Золотого Руна из рук герцога де Монтелеоне, старейшего из находившихся тогда в Испании кавалеров этого ордена, и тотчас же возвел в это звание месье герцога Беррийского и месье герцога Орлеанского80, коим некоторое время спустя Король, по поручению своего внука, вручил орден. Церемония происходила во время мессы точно таким же образом, как это бывает, когда недавно посвященные в сан епископы приносят клятву верности Королю. Торси исполнял обязанности канцлера ордена Золотого Руна. Поскольку здесь не было ни одного кавалера этого ордена, то не было и поручителей;81 а так как предназначенные для церемонии парадные одеяния, принадлежащие ордену, а не его кавалерам, остались во Фландрии82, то их не носили в Испании, где орден Золотого Руна украшал обычную одежду; и в таком же виде оба принца приняли орден из рук Короля.
Марсэн — посол в Испании. Месье д’Аркур, слегка оправившийся от болез- Его характер и родословная ни, но все еще слишком слабый, чтобы исполнять какую бы то ни было работу, был, по его просьбе, отозван. В качестве его преемника был выбран Марсэн, служивший под началом маршала Катина и находившийся в это время в Италии. Это был человек крохотного роста, живого и веселого нрава, честолюбивый, всегда готовый на самую низкую лесть и на пустейшую болтовню, но при этом исполненный благочестия, чем и понравился Шаро, с которым долго служил во Фландрии, дружбой которого сумел заручиться и благодаря которому снискал расположение архиепископа Камбрэ и герцогов де Шеврёз и де Бовилье. Ума и ловкости Марсэну было не занимать, и, несмотря на неудержимую болтливость, он был весьма благовоспитан, в армии принят в самом лучшем обществе и всегда оставался в наилучших отношениях с военачальником, под чьим командованием служил. Эти качества и определили его назначение на должность посла, для исполнения каковой он не обладал ни необходимыми способностями, ни знанием церемониала. Он был
1701. Соображения, побуждавшие герцога Орлеанского желать...
39
беден и приходился сыном тому самому Марсэну, о котором ходило столько толков среди приверженцев Месье Принца83 и которого благодаря военным заслугам и умению лавировать между различными партиями Карл II наградил в конце концов орденом Подвязки, что сочли в высшей степени возмутительным, ибо новоявленный кавалер ордена был всего лишь захудалым дворянином из Льежа. Произошло это в 1658 году, когда Марсэн командовал испанской армией в Нидерландах84 и когда император, со своей стороны, даровал ему титул графа Империи. Полученные Марсэном губернаторства и должности позволили ему жениться на девице из рода Бальзак-Антраг, двоюродной сестре маркизы де Вернёй;85 она наследовала семейное состояние, но сын ее, тот, о ком я веду речь, не стал от этого богаче, ибо был из тех, кого называют дырявым карманом. Он представил Королю довольно пространный отчет о состоянии военных дел в Италии. Ему назначили то же жалованье и денежное содержание, что и д’Аркуру. Король пожелал даже, чтобы он имел такой же, как у д’Аркура, выезд, дом и обстановку, и оплатил все его расходы, так как самому Марсэну это было не по средствам. Я часто встречался с ним и в армии, и при дворе, и у себя дома. А свел нас один из моих ближайших друзей, Шаро. Марсэн, давно искавший моей дружбы, изо всех сил старался ее укрепить и сохранить, ибо ему было известно о дружеских узах, связывавших меня с герцогами де Бовилье и де Шеврёзом, что уже ни для кого не было тайной, хотя никто пока не догадывался, сколь крепки были эти узы и сколь велика доверенность, каковую они начинали ко мне питать. Как только багаж Марсэна был готов, — а собрали его очень быстро, ибо платил за все Король, — посла не мешкая отправили в путь, тем более что в ту пору Португалия объявила себя союзницей Испании86, а герцог Савойский подписал брачный контракт между своей дочерью и королем Испании, а также договор о соединении в Италии своей армии, коей должен был командовать он сам, с французской под началом Катина и испанской под началом Водемона, — правда, при этом оба военачальника оказывались у него в подчинении.
Соображения, побуждавшие Должен сказать, что, говоря об ордене Золото- герцога Орлеанского желать го Руна для месье герцога Беррийского и месье ордена Золотого Руна герцога Орлеанского, я упустил из виду один
важный момент. Завещание короля Испании,
40
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
составленное в пользу потомков Королевы, его сестры, супруги Короля Франции, обходило молчанием потомков другой Королевы, его тетки, матери Людовика XIV, но зато в нем упоминались герцог Савойский и его потомки, гораздо более отдаленные, чем потомки Королевы-матери87. Сам Месье и месье герцог Орлеанский объявили о своем несогласии с этим решением, отодвигавшим их на второй план, и их протест, по настоянию Лувиля, был зарегистрирован в Кастильском совете. Вот почему месье герцог Орлеанский пожелал иметь орден Золотого Руна одновременно с месье герцогом Беррийским, ибо в качестве прямого наследника Королевы, своей бабки, он мог претендовать на испанскую корону в случае кончины потомков покойной Королевы, супруги Людовика XIV. А теперь вернемся в Италию.
Внутренние интриги Чтобы понять, что происходило в Италии в ту
в Италии пору и что произошло впоследствии, нужно ра¬
зобраться в побудительных мотивах и тайных пружинах интриг, каковые мало-помалу вышли за пределы Италии и поставили французское государство на край гибели.
Положение Шамийяра Здесь будет уместно вспомнить то, что ранее уже
было сказано88 о карьере и характере Шамийяра, и добавить, что никогда еще министр не занимал такого места при Короле, — но не потому, что снискал его уважение своими способностями, а потому, что государь испытывал к нему сердечную привязанность, возникшую еще в пору игры с ним на бильярде, привязанность, каковую Король с тех пор неизменно выказывал министру всякого рода отличиями и знаками расположения, доверив в конце концов согнувшее того бремя финансового и военного ведомств. Эта привязанность возрастала день ото дня, оттого что Шамийяр признавался в своей неосведомленности во множестве предметов и оттого что Король испытывал маленькое и тщеславное удовольствие, наслаждаясь возможностью наставлять и направлять своего министра в этих двух столь важных областях. Мадам де Ментенон питала к Шамийяру не меньшую нежность, ибо никаким иным словом назвать такого рода привязанность нельзя. Полнейшая зависимость Шамийяра от нее приводила мадам де Ментенон в восторг,
1701. Положение Шамийяра
41
а ее дружеское к нему расположение доставляло огромное удовольствие Королю. Занимающий такое положение министр обладает неограниченной властью; и всем было ясно, что именно такое положение Шамийяр и занимает, а потому мало кто из придворных не заискивал и не пресмыкался перед ним. Наделенный более чем скромными познаниями, коих не хватало для принятия правильных решений, лишенный помощи и советов близких (о его семье я уже имел случай говорить)89, он полностью доверился своим прежним друзьям, тем, кто ввел его в круг придворных, и тем, кто, по его мнению, обладал достаточным весом и влиянием, чтобы выказывать им должное почтение. Первым в их числе был Матиньон. В бытность свою интендантом Руана он знавал отца Шамийяра, который в ту пору служил интендантом Кана; Матиньон был другом их семьи, а потому, несмотря на свое истинно нормандское корыстолюбие, согласился уступить Шамийяру ленное владение земельным участком, зависевшим от Ториньи90. Поступок этот оставил такой неизгладимый след в душе Шамийяра, что Матиньон во все время его министерства пользовался его безграничной доверенностью и сумел на этом сколотить миллионное состояние вместе со своим зятем и задушевным другом Марса- ном, которого он представил министру и который своим угодничеством полностью того себе подчинил. Месье Главный, брат Марсана91, который очень любил Шамийяра и был одним из тех, чьими стараниями тот получил доступ к бильярду Короля, и к которому Шамийяр питал глубочайшее почтение, прилюдно называл своего брата Марсана шевалье де Л а Прустьер92 и резко нападал на него за гнусное, но приносившее немалую выгоду заискивание перед Шамийяром. Другими кумирами Шамийяра были тот же Месье Главный и маршал де Вильруа. Покровительственный и властный тон в обращении с ним, вид превосходства, неизменно отличавший их при дворе, производили на Шамийяра неотразимое впечатление и кружили ему голову. И он тем более чувствовал себя им обязанным, что в их поведении, в отличие от прочих, не было корыстных мотивов. Благодаря им он мало-помалу оказался в числе друзей герцогини де Вантадур, давней задушевной приятельницы, и даже более того, маршала де Вильруа, через него довольно близко сошедшейся и с Месье Главным.
42
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Мадемуазель де Лилъбонн Отсюда родилась еще одна дружеская связь Ша-
и мадам ff Эпинуа, мийяра, самая прочная и тесная: я имею в виду
их блистательные успехи связь с мадемуазель де Лильбонн и ее сестрой
мадам д’Эпинуа, у коих, казалось, было одно сердце, одна душа и один ум. Последняя, нрава кроткого, наружности привлекательной, умом обладала лишь в той мере, в какой сие было необходимо для достижения поставленных целей, но при этом владела им в совершенстве и никогда не делала ничего без определенного умысла; впрочем, от природы она была добра, любезна и учтива. Другая блистала незаурядным умом, трезвостью суждений, честолюбием и душевной энергией, каковые качества были воспитаны в ней матерью и получили развитие благодаря попечительству кавалера Лотарингского, с коим ее связывали узы столь давние и тесные, что многие не без оснований считали оные узами тайного брака. В этих «Записках» уже не раз говорилось, что за человек был этот лотарингец, который во времена Гизов наверняка играл бы среди них отнюдь не последнюю роль. Мадемуазель де Лильбонн ничуть ему не уступала, ибо под внешней холодностью, вялостью, ленью, небрежностью и презрительным равнодушием в ней пылал огонь огромного честолюбия и безмерной гордыни, каковые она скрывала личиной изысканной учтивости, лишь в нужный момент позволяя им вырваться наружу. Взоры всего двора были прикованы к этим двум сестрам. Дела их, вследствие беспутного поведения отца, брата покойного герцога д’Эльбёфа, пришли в такой упадок, что в доме порой не бывало ни крошки и нечем было пообедать. Месье де Лувуа, из душевного благородства, давал им денег, кои нужда заставляла сестер принимать. И не что иное, как нужда, заставила их искать расположения мадам принцессы де Конти, у которой Монсеньор в ту пору дневал и ночевал; принцесса сочла внимание сестер весьма лестным, приблизила их к себе, доставила им при дворе и стол и кров, стала осыпать их подарками и устраивать для них всякого рода увеселения, коими наслаждались, и не без пользы для себя, все три дамы93. Монсеньор проникся к ним симпатией, а затем и глубокой доверенностью; они стали постоянно бывать при дворе и в качестве приближенных Монсеньора участвовали во всех поездках в Марли и пользовались всякого рода отличиями. Мать их, уже не первой молодости, сочла неприличным для себя принимать участие в придворных увеселениях, но все же не выпускала из рук бразды правления и изредка навещала Монсеньора, для которого это было насто¬
1701. Мадемуазель де Лильбонн и мадам д’Эпинуа, их блистательные успехи 43
ящим праздником. Каждое утро он приходил пить шоколад к мадемуазель де Лильбонн. Там обсуждались дела первейшей важности; тогда в это святилище не допускался никто, кроме мадам д’Эпинуа. Обе сестры были хранительницами душевных тайн Монсеньора и поверенными его любви к мадемуазель Шуэн, с которой они и не подумали прерывать отношения, когда ее удалили от двора, и которая была готова для них на все. В Мёдоне они были королевами. Весь двор Монсеньора выказывал им почти такое же почтение, как и самому Монсеньору. Его экипажи и его слуги были в их распоряжении. Никогда мадемуазель де Лильбонн не добавляла обращение «месье» к имени дю Мона, шталмейстера Монсеньора, ведавшего и удовольствиями, и расходами, и экипажами своего господина, а просто окликала из противоположного угла той комнаты в Мёдоне, где тогда находились Монсеньор и его придворные, — чтобы отдать ему распоряжения, словно он был ее собственным шталмейстером; и дю Мон, с коим в Мёдоне считались все, вплоть до принцев крови, тотчас же подбегал к ней и исполнял ее приказания с большей почтительностью, чем приказания Монсеньора, с которым держал себя более вольно; и в тайну первых встреч Монсеньора с мадемуазель Шуэн, долгое время остававшихся никому не известными94, были посвящены только эти две сестры. Никто не сомневался, что сестры непременно станут править после смерти Короля, каковой сам обращался с ними с подчеркнуто изысканной почтительностью, да и мадам де Ментенон была с ними весьма предупредительна. Человек даже и более ловкий, чем Шамийяр, был бы заворожен этим блеском. Маршал де Виль- руа, столь близко связанный с Месье Главным, и еще ближе, если только такое возможно, с кавалером Лотарингским, был с сестрами в наилучших отношениях. Сестры же задумали через маршала подчинить себе Шамийя- ра, а тот счел для себя благом заручиться их поддержкой в той мере, в какой они были склонны ему оную оказывать. Каждый имел свои тайные цели; цели Шамийяра вполне понятны из вышесказанного; сестры же, кроме благорасположения Шамийяра, желали получить возможность быть полезными Водемону, брату их матери, с коим благодаря войне в Италии они могли иметь постоянные сношения. Маршал де Вильруа, преданный им всей душой, сумел устроить союз Шамийяра с ними, а стало быть, и с Водемоном, которого встречал ранее при дворе95 и который изящными манерами и любезностью постарался добиться его дружбы, коей, несмотря на географическую и политическую удаленность96, неизменно тщеславил¬
44
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ся и в искренности коей убедил своих племянниц, а те, зная, сколь значительно влияние и положение Вильруа, не без оснований полагали, что он может оказаться весьма полезным их дяде. Что же до месье де Вандома, сыгравшего очень важную роль в этой интриге, то о нем я расскажу в свое время; интрига же была тем более опасной, что ни маршал, ни Шамийяр, равно недальновидные и непредусмотрительные, ни о чем не догадались и даже ничего не заподозрили. Интрига завязалась еще при жизни короля Испании; теперь же ее участники стали действовать еще более согласованно, а находившийся вдали от Франции Водемон вскоре оказался благодаря своему положению97 в состоянии содействовать своим племянницам и, следуя их указаниям, принимать участие в интриге, чему немало способствовали деловые отношения и переписка с министром, в чьем ведении, при полном доверии и одобрении Короля, находилось все, что так или иначе было связано с войной и финансами. Ну а теперь на время оставим двор и обратим свой взор к Италии.
Положение Водемона Водемон, внебрачный сын Карла IV, герцога
Лотарингского, прославившегося своим вероломством и бесконечной чередой коварных измен, сделавших его ненавистным всем державам, из-за чего он лишился в конце концов состояния и был обречен на жалкую скитальческую жизнь и тюремное заключение в Испании, — Водемон был, при большей рассудительности, осторожности и благоразумии, достойным сыном подобного отца. Всего сказанного о нем выше довольно, чтобы понять, что это был за человек; здесь же пойдет речь лишь о том, что связано с его пребыванием на посту наместника Миланского герцогства, коим он был обязан дружескому расположению короля Вильгельма, побудившего императора настоятельно просить за него в Испании. Внебрачный сын и брат двух государей98, постоянно обираемых Францией, позволивший себе однажды непристойнейшие речи по адресу Короля и изгнанный за то из Рима, он сам выбрал свой путь, и трудно было ожидать, что склонности его со временем переменятся. Чтобы удержаться на этом высоком и столь доходном месте, сей баловень фортуны, состояние и положение которого зависели лишь от ее прихоти, подчинился приказаниям Испании, провозгласив Филиппа V герцогом Миланским и не преминув выказать при этом всевозможные знаки почтения, дабы за¬
1701. Тессе и его замыслы
45
служить благодарность и признательность, необходимые ему для сохранения как своего благополучия, так и должности, в чем немалое содействие оказали ему и ловкость его племянниц, и их друзья лотарингцы, Вильруа, дамы, Монсеньор и Шамийяр, которые наговорили о нем Королю столько хорошего, что тот, не вспоминая более о прошлом, решил, что его внуку, королю, следует оставить Миланское герцогство Водемону. Укрепившись таким образом, тот всеми силами постарался, как я уже об этом говорил", заручиться поддержкой Тессе — посланного к нему доверенного лица французского двора; в военных вопросах он не обходился без его советов, окружил его почетом и выказывал видимую доверенность, чем окончательно вскружил ему голову.
Тессе и его замыслы Тессе, обделенный умом, проницательностью
и талантами, но отнюдь не честолюбием, знал, как опытный придворный, что у Водемона есть покровители при нашем дворе и что они, по уверениям самого Водемона, поддерживают его во всем, а посему счел за благо всемерно угождать ему, чтобы занять прочное положение в Италии и быстро добиться там возвышения благодаря придворным друзьям Водемона, дабы тот, будучи в нем уверенным, помог назначить именно его, а не кого бы то ни было другого, командующим нашей армией. Это действительно было бы стремительным взлетом для одного и давало бы полную свободу действий другому, получавшему возможность вести его куда вздумается, словно ребенка с повязкой на глазах. Лувуа, у коего, по слухам, Тессе служил доносчиком и которому был рабски предан, немало содействовал его возвышению, и благодаря ему Тессе, будучи всего лишь бригадным генералом и еще довольно молодым, стал в 1688 году кавалером Ордена Святого Духа. Тессе знал цену покровительству министров и вельмож «в случае» и без зазрения совести раболепствовал и низкопоклонствовал перед ними. Он угодничал и заискивал перед Шамийяром; от него, поспособствовавшего его награждению за заключение мира с Савойей и устройство бракосочетания мадам герцогини Бургундской, а также получению им новой должности100, Тессе мог ожидать исполнения всех своих чаяний. Посему неудивительно, что прибытие в Италию нового командующего101 повергло его в отчаяние (хотя именно новоприбывшему был он обязан успешным подписанием Туринского до¬
46
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
говора, полученной за то в награду должностью и всеми прочими благами) и что он решился, в стремлении занять его место, любым способом от него отделаться, строя ему всякого рода каверзы, дабы обречь на провал все его предприятия. Он взялся за решение этой задачи с тем большей уверенностью, что чувствовал: он имеет дело с человеком, у которого нет иных средств и поддержки, кроме своих талантов, и который, в силу своей добродетели и простосердечия, не способен ни к интригам, ни к каким бы то ни было уловкам; происхождения незнатного, выходец из судейского сословия, он, несмотря на свой ум, ученость, трезвость суждений и проницательность, оказался не слишком приятным командующим, потому что был сух, суров, лаконичен, малообщителен и, не желая ничего для себя лично, требовал неукоснительного подчинения, не боясь ничего и не трепеща ни перед кем; он не был падок ни до вина, ни до карт, ни до женщин, а стало быть, практически неуязвим. Водемон вскоре заметил, сколь Тессе огорчен, и стал выказывать последнему всяческие знаки расположения, не компрометируя себя, однако, в глазах Катина, которого принимал со всеми мыслимыми и немыслимыми почестями и любезностями, но который слишком много о нем знал, а потому Водемон — по иным причинам, чем Тессе, но столь же страстно — желал от него избавиться. Армией императора в Италии командовал принц Евгений, а двумя следующими за ним по рангу военачальниками были единственный сын Водемона и Коммер- си, сын его сестры мадам де Лильбонн. Человек, хоть сколько-нибудь склонный к размышлению, должен был бы обратить внимание на поведение отца, а приглядевшись попристальнее, тотчас же понять, что оно было более чем подозрительно. Катина не замедлил разгадать его игру. О чем бы они ни договаривались, это тотчас же становилось известно врагам, так что любой отряд, высланный на разведку, неизменно сталкивался с вдвое превосходившими его силами противника; о причинах происходящего нетрудно было догадаться, ибо делалось сие с грубой откровенностью. Катина часто на это жаловался, уведомлял двор, но на открытое обвинение не решался. У него не было покровителей при дворе, Водемон же пользовался поддержкой влиятельнейших вельмож. Наших генералов он привлекал к себе любезностью и великолепием, а более всего — щедрым содержанием; все полезное и приятное исходило от Водемона, а суровость и требование неукоснительного исполнения долга — от маршала. А потому
1701. Сражение при Карпи
47
нетрудно догадаться, кому из них двоих были отданы сердца и кому подчинялись по первому слову. Состояние здоровья Водемона102, который не мог стоять и даже с трудом держался на лошади, а также его частые поездки в Милан или какие-либо другие места, якобы для того, чтобы отдать необходимые распоряжения, избавляли его от тягостных для него встреч с таким просвещенным и проницательным командующим, как Катина, а через преданных Водемону офицеров все необходимые сведения незамедлительно доходили до его сына и Коммерси. Тессе, хоть и числился все еще, к своему великому огорчению, среди прочих генерал-лейтенантов, пользовался тем не менее в армии исключительными отличиями; тотчас же по прибытии Катина он стал решительно во всем ему противодействовать, умело подогревая недовольство постоянно возникавшими инцидентами, и, при тонкой поддержке Водемона, настраивал против маршала всех и вся, уведомляя двор обо всем, что, по его мнению, могло как можно более повредить командующему. Водемон, как человек осторожный и осмотрительный, изъяснялся полунамеками, словно не позволяя себе усомниться в правомерности действий командующего, но эти недомолвки оказывались во сто крат более красноречивыми, чем открытые обвинения. Все эти оговоры и умело выстроенные препятствия связывали Катина по рукам и ногам, и он, прекрасно понимая, что следует делать, оказывался бессилен что бы то ни было предпринять. Все эти уловки позволили имперцам, еще недавно слабым и вынужденным держаться на расстоянии, изрядно увеличить численность своих войск, начать мало-помалу продвижение вперед, беспрепятственно форсировать реки, приблизиться к нам и благодаря доскональной осведомленности атаковать 9 июля Сен-Фремона, стоявшего в Карпи, между Адидже и По103, с пятью кавалерийскими и драгунскими полками.
Сражение при Карпи Принц Евгений совершенно незаметно привел
туда пехоту, артиллерию, конницу, втрое превосходящую нашу, и внезапно обрушился на противника. Тессе, услышав шум сражения, поспешил туда вместе со своими драгунами. Принц Евгений, рассчитывавший с ходу одержать победу, встретил неожиданно мощное и длительное сопротивление; однако численное превосходство было слишком велико, и пришлось уступить силе. Правда, безупречная органи¬
48
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
зация отступления позволила избежать преследования. Потери были велики, и не только среди солдат: в числе прочих погибли младший сын герцога де Шеврёза, драгунский полковник, и Камбу, драгунский бригадир, родственник герцога де Куалена, человек любезный и светский и к тому же прекрасный офицер. Так началась для нас итальянская кампания104. Вину за все неудачи свалили на Катина, чему немало посодействовали Водемон — своими намеками и намеренными умолчаниями и Тессе — открытыми обвинениями.
Маршал де Вилъруа Король, уязвленный столь неудачным началом
отправляется в Италию. кампании и постоянно настраиваемый при-
Слова, сказанные ему мар- дворными против скромного и не имеющего шалом деДюра покровителей военачальника, приказал марша¬
лу де Вильруа, находившемуся в ту пору на Мозеле, тотчас же по получении послания прибыть в его распоряжение, так что маршал, не теряя ни минуты, явился в Марли, где многие просто отказывались верить своим глазам, — столь неожиданным было его появление. Король принял вновь прибывшего в покоях мадам де Ментенон, куда затем пришел Шамийяр. Когда Король в сопровождении маршала де Вильруа вышел, чтобы приступить к трапезе, стало известно, что последнему поручено командовать Итальянской армией. Никто до того момента не мог и помыслить, что Вильруа будет поручено исправлять ошибки Катина, так что назначение оказалось полнейшей неожиданностью; и хотя выбор сей сочли не слишком удачным, со всех сторон, как того требуют придворные нравы, посыпались хвалы и поздравления. В конце ужина месье де Дюра, который в том квартале был дежурным105, встал, как и положено, позади Короля. Некоторое время спустя гул голосов в салоне возвестил о появлении маршала де Вильруа, который ненадолго удалился, чтобы слегка перекусить, а теперь прибыл к окончанию трапезы Короля, дабы засвидетельствовать государю свое почтение. Преисполненный сознания собственной значимости, он торжественно вошел в зал и приблизился к месье де Дюра. Маршал де Дюра, не испытывавший к нему ни любви, ни уважения и даже при Короле не считавший нужным скрывать свои чувства, несколько мгновений слушал гул восторженных восхвалений, а затем, взяв маршала де Вильруа под руку, громко сказал ему: «Господин маршал, все поздравляют
1701. Опасная болезнь мадам герцогини Бургундской
49
вас с назначением в Итальянскую армию, я же отложу поздравления до вашего возвращения» — и, окинув взором собравшихся, расхохотался. Виль- руа, смутившись, не мог выговорить в ответ ни слова, а придворные опустили глаза, тая улыбку. Король остался невозмутим.
Папа, коего присутствие имперских войск в Италии лишало свободы действий, не осмелился принять от Неаполитанского королевства ежегодную вассальную присягу106, каковую коннетабль Колонна намеревался, согласно обыкновению, принести ему в качестве специально для того назначенного чрезвычайного посла Испании. В ответ на последовавшие в связи с этим жалобы Папа уведомит Неаполь и все королевство о том, что, несмотря на отсрочку в принятии присяги, он признает Филиппа V королем Неаполя и приказывает всем подданным королевства, и в особенности служителям Церкви, подчиняться ему и хранить верность, после чего незамедлительно утвердил предложенное королем Испании распределение бенефициев в Неаполитанском королевстве, чем вызвал крайнее неудовольствие императора, к вящему огорчению коего в Неаполе был в зародыше подавлен весьма тщательно подготовленный мятеж107.
Папа отказывается принять вассальную присягу Неаполитанского королевства, но признает сам и приказывает признать Филиппа V в Неаполе, где тому удается подавить в зародыше мятеж
Опасная болезнь мадам Мадам герцогиня Бургундская, которая своей герцогини Бургундской приветливостью, веселым нравом, кротостью
и постоянным желанием угодить Королю и мадам де Ментенон, каковую она называла тетушкой, полностью завладела их сердцами и присвоила себе право на немало их забавлявшую короткость в обхождении с ними, имела неосторожность после обильного десерта искупаться в реке, следствием чего стала жестокая лихорадка, сразившая ее в первых числах августа, когда двор собирался отбыть в Марли. Король, чьи дружеские чувства были не столь сильны, чтобы заставить его переменить свои планы, решительно отказался как отложить отъезд, так и позволить ей остаться в Версале. Состояние герцогини настолько ухудшилось, что смерть, казалось, уже стояла у нее за спиной. Она дважды исповедовалась, так как в течение недели у нее случились два очень опасных приступа.
50
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
В полном отчаянии Король, мадам де Ментенон и монсеньор герцог Бургундский не отходили от ее постели. Наконец рвотное, кровопускания и прочие лекарства вернули ее к жизни. Король вознамерился возвратиться в Версаль в назначенное время, и лишь с неимоверным трудом врачам и мадам де Ментенон удалось уговорить его задержаться еще на неделю, по истечении коей пришлось-таки отправиться в путь. Мадам герцогиня Бургундская еще долгое время была так слаба, что после обеда ложилась в постель, а ее дамы и кое-кто из приближенных, дабы позабавить ее, устраивали у нее в покоях игру. Вскоре в ее окружении появились и другие дамы, за которыми незамедлительно последовали все те, у кого были деньги на увеличение ставок; но мужчины появлялись у нее только те, кто имел право свободного доступа в королевские апартаменты108, и только вместе с Королем, который навещал ее утром и после обеда — во время игры либо до, либо после охоты или прогулки.
Шутка Короля уязвляет Месье де Лозен, которому, после того как он самолюбие месье де Лозена привез во Францию королеву Англии109, было
возвращено право в любое время входить в королевские покои и который был единственным, кто не имел должности, дающей это право, как-то раз последовал за Королем к мадам герцогине Бургундской. Какой-то неосведомленный и весьма рассеянный придвер- ник остановил его, схватил за рукав и велел ему выйти. Кровь бросилась в лицо месье де Лозену, но, не будучи уверен в расположении к нему Короля, он ничего не ответил и удалился. Герцог де Ноай, по случайности бывший в тот день дежурным110, первым это заметил и сказал Королю, который лишь с нескрываемым удовольствием засмеялся, глядя, как месье де Лозен выходит за дверь. Король нечасто позволял себе злые шутки, но все же порой не мог устоять перед искушением посмеяться кое над кем из придворных, и месье де Лозен, которого он всегда опасался и никогда, ни до, ни после его возвращения, не любил, принадлежал к их числу. Герцогиня дю Люд, уведомленная о происшедшем, пришла в сильное волнение. Она, как и все, очень боялась месье де Лозена; но еще больше боялась она лакеев, а потому, вместо того чтобы на время отрешить придверника от должности, ограничилась тем, что на следующее утро послала его к месье де Лозену с извинениями за оплошность, каковые никоим образом не могли
1701. Смерть Сент-Эрема. Странности характера его жены
51
удовлетворить последнего и лишь усилили его гнев и обиду. Король, довольный тем, что позабавился на его счет, на следующий день во время малой утренней аудиенции сказал месье де Лозену несколько учтивых слов относительно вчерашнего происшествия, а после обеда послал к нему сказать, чтобы он проследовал за ним к мадам герцогине Бургундской.
Покои выздоравливающей Покои ее являли собой нечто совершенно мадам герцогини Бургундской до того не виданное при дворе: дамы без стесне- являюш собой необычное ния входили к ней, собираясь там в большом ко-
зрелище личестве, и лишь мужчинам сие не дозволялось.
С одной стороны располагались все дамы, и шла игра, с другой, у изголовья кровати, в большом кресле сидела мадам де Мен- тенон. Напротив нее, у одной из колонн постели111, на складном стуле сидел Король; вокруг них приближенные и пользующиеся особой милостью дамы, в зависимости от ранга, сидели или стояли, за исключением мадам д’Эдикур, сидевшей рядом с Королем на очень низеньком, едва поднимавшемся от пола сиденье, так как она уже не могла держаться на своих длинных старых ногах. И хотя всякий день придворные располагались в покоях герцогини именно таким образом, сие тем не менее вызывало удивление и даже возмущение, ибо кресло мадам де Ментенон представлялось вопиющим нарушением этикета.
Смерть Сент-Эрема. Старик Сент-Эрем, уже переваливший за вось-
Странности характера мой десяток, скончался у себя в Оверни, куда не-
его жены которое время назад ему вздумалось уехать. Он
продал свою должность главного начальника волчьей охоты Эдикуру, дабы придать последнему некоторый блеск в ту пору, когда маршал д’Альбре женил его в 1666 году на своей любимой племяннице, красавице де Понс, а сам купил у него должность управляющего королевским охотничьим округом Фонтенбло. Его все любили, и месье де Ларошфуко в 1688 году упрекал Короля за то, что он так и не наградил его Орденом Святого Духа. Сент-Эрем происходил из рода Монморен, но Король счел его недостаточно знатным, ибо он был свояком государственного советника Куртена, с каковым Король его и перепутал. Их жены были родными сестрами. Но, даже узнав о его происхождении, Король все же не еде-
52
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
лал его кавалером Ордена Святого Духа, хотя с тех пор многие были удостоены этой награды. Супруга его, мадам де Сент^Эрем, была существом самым что ни на есть причудливым и равно удивляла всех как своей внешностью, так и странностями поведения. Однажды она ошпарила себе бедро, купаясь в Сене близ Фонтенбло. Вода показалась ей слишком холодной, и, чтобы согреть ее, она приказала вскипятить на берегу большое количество воды и вылить в Сену совсем рядом с собою и выше по течению: ожог был таким сильным, что в течение некоторого времени она не могла встать с постели. Когда гремел гром, она на четвереньках заползала под кровать, а людям своим приказывала ложиться сверху друг на друга, чтобы гром первыми поразил их, а не ее. Она и ее муж были богаты, но по глупости растратили все свое состояние. Вот лишь один тому пример: она тратила безумные деньги только на то, чтобы у нее над головой читали Евангелия112. Но самой известной, среди тысяч прочих, была история с сумасшедшим, как-то раз, когда все ее люди обедали, забравшимся к ней в дом на Королевской площади. Восьмидесятилетняя вдовушка, которая и в восемнадцать лет была страшна как смертный грех, принялась истошно вопить. Люди в конце концов прибежали на ее вопли и увидели старуху с задранными юбками, безуспешно пытавшуюся вырваться из объятий одержимого. Последнего наконец оторвали от нее и потащили в суд. История немало позабавила и судейских, и всех прочих, кому она вскоре стала известна. Человек этот действительно оказался сумасшедшим, так что в смешное положение угодили как раз те, кто сделал эту историю достоянием гласности. Сын мадам де Сент-Эрем унаследовал должность отца в Фонтенбло. Король назначил им пенсию, поскольку дела их шли совсем худо. Сын этот — человек любезнейший — был из числа моих ближайших друзей. Что же касается Фонтенбло, то в этом году там была вдвое увеличена галерея Дианы, благодаря чему появились прекрасные просторные апартаменты внизу и еще множество маленьких наверху.
Смерть маршалъши Маршалыиа де Люксембург окончила свою пе-
де Люксембург чальную и безвестную жизнь в принадлежав¬
шем ей замке в Линьи113, где месье де Люксембург продержал ее почти всю жизнь лишь потому, что, получив от нее всё — и огромное состояние, и титул, — находил ее общество докучным, о чем я уже рассказывал в свое время114, равно как и о самой маршалыие.
1701. Смерть мадам д’Эпернон, монахини-кармелитки
53
В Париже она бывала крайне редко, но волею случая мне все же однажды довелось оказаться рядом с нею в церкви во время проповеди. Мне сказали, кто она такая, а ей сообщили мое имя, и, так как проповедник еще не появился, она тотчас же заговорила со мной о нашем процессе. Поначалу я отвечал на ее нападки почтительно и скромно, как это и надлежит в беседе с женщиной, но, видя, что она распаляется все сильнее, замолчал и не произнес более ни слова в ответ на ее яростную брань. Однако должен признаться, что с нетерпением ожидал прихода проповедника и испытал огромное облегчение, когда тот наконец появился. Лицом, манерами и всем своим обликом она напоминала отвратительную толстую торговку селедкой, сидящую на рынке в своей полубочке рядом с жаровней. От мужа она не видела ничего, кроме грубости и презрения, и жизнь провела в печальном уединении в Линьи, лишь очень изредка получая известия от своего супруга.
Смерть мадам д’Эпернон, В это же время в монастыре кармелиток в пред- монахини-кармелитки115 местье Сен-Жак скончалась мадам д’Эпернон,
прославившаяся великим благочестием. Она была внучкой и единственной из потомков знаменитого герцога д’Эпернона и дочерью второго, и последнего, герцога д’Эпернона (ставшего после смерти отца генеральным полковником пехоты и губернатором Гиени) от его первого брака с побочной дочерью Генриха IV и маркизы де Вернёй, сестрой герцога де Вернёя. После смерти скончавшегося в расцвете сил изысканнейшего герцога де Кандаля, ее брата, приобщенного отцом к исполнению должности генерального полковника пехоты и командующего армией в Каталонии, мадам д’Эпернон унаследовала от отца сан герцогини д’Эпернон, но отказалась от этого высокого титула, отвергла руку блистательнейших претендентов, желавших сочетаться с ней браком, и, оставив свет и все его радости и соблазны, приняла постриг в монастыре кармелиток. Когда Королева, Мадам Дофина и мадам герцогиня Бургундская посещали этот монастырь, Король неизменно напоминал им, чтобы они навестили ее и не забыли предложить ей сесть, на что она всегда смиренно отвечала, что она всего лишь кармелитка и что, приняв постриг, она отказалась от всего, и лишь настоятельные требования принцесс могли принудить ее сесть — ее и мадам де Лавальер116, хотя обе противились этому всей душой.
54
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Смерть маркиза Месье де Лаварден, генеральный наместник
деЛавардена в Бретани, кавалер Ордена Святого Духа, стя¬
жавший известность своим странным посольством в Риме, во время коего он был отлучен Папой Иннокентием XI от Церкви117, так и не сумев добиться у него аудиенции, скончался в возрасте пятидесяти пяти лет. Это был толстый, на редкость уродливый человек, обладавший изрядным умом и немалой ученостью, но не отличавшийся слишком высокими нравственными достоинствами. От первого брака с сестрой герцога де Шеврёза у него была только одна дочь, мадам де Ла Шатр. Вторая жена, сестра герцога и кардинала де Ноаев, которую он тоже пережил, оставила ему дочь и сына. Умирая, он запретил, под страхом проклятия, своему еще юному сыну жениться на девице из рода Ноай, о чем уведомил также и своего шурина, кардинала де Ноая. Далее мы увидим, что воля его не была исполнена, но что проклятие незамедлительно возымело свое действие118. Говорили, что он был скуп, неуживчив и страдал наследственной болезнью всех Ростэнов, к роду которых принадлежала его мать119. Сам он уверял, что ни одна трапеза никогда полностью не утоляла его голод и что, выйдя из-за стола, он всегда готов был вновь приняться за еду. Однако его подагра, камни в почках и ранняя смерть вряд ли вызовут у кого-либо желание следовать подобному режиму.
Виллар возвращается Виллар, посланник Короля в Вене, появился
из Вены, а д'Аво — в Версале 20 августа и доложил обо всех шагах,
из Голландии предпринимаемых императором ввиду гряду¬
щей войны. Вместо знаменитого графа Штарем- берга, защищавшего Вену120, он назначил председателем Военного совета (а это самая высокая и влиятельная должность при венском дворе) того самого графа Мансфельда, который, будучи послом в Испании, воспользовался услугами графини де Суассон, матери принца Евгения, чтобы отравить королеву Испании, дочь Месье, и тотчас же после смерти последней покинул страну. Д’Аво, наш посол в Голландии, наскучив пустяками, коими ему пытались заморочить голову, предстал перед Королем на следующий день после Виллара. Король Вильгельм, добившись от своего парламента всего необходимого, чтобы начать войну с Францией, но при этом ничего из того, что он действительно желал от него добиться, прибыл в Гаагу. Несмотря на речь перед парламентом, ему не удалось еще на некоторое время
1701. Вильруа в Италии
55
задержать в Голландии д’Аво, которому он при прощании сказал, что его нежелание воевать вполне объясняется состоянием его здоровья, но что коль скоро Королю вздумается начать войну, то немногие еще отпущенные ему, Вильгельму, годы жизни он без остатка посвятит защите своих подданных и союзников. Можно ли было, обращаясь к человеку опытному и проницательному, явить более лицемерия и фальши, к тому же безо всякой для себя пользы, ибо ни для кого не было секретом, что именно Вильгельм жаждет этой войны и является душой и организатором всех противостоящих Франции сил. В ту пору ноги у него были покрыты язвами, и передвигаться он мог лишь с помощью двух конюших, которые поднимали его и сажали в седло, а затем вставляли его ноги в стремена. Из этого следует, что он был не в состоянии командовать армией на поле брани, а мог лишь давать распоряжения, не покидая своего кабинета. На другой день, 22 августа, Зинцендорф, посланник императора, простился с Королем и отбыл в Вену. Впоследствии он сделал блистательную карьеру, став канцлером двора, то есть министром иностранных дел, членом Конференции, то есть государственным министром, обладателем миллионов и одним из троих или четверых, удостоившихся ордена Золотого Руна; сын же его совсем еще молодым стал кардиналом и епископом Ольмюца121.
Матинъон выигрывает Матиньон оказался в ту пору втянутым в доволь-
громкий процесс против но неприятное дело. Какой-то голодранец122 за- изготовителя поддельных теял против него процесс в парламенте Руана документов и представил документы, согласно каковым Ма-
тиньону, несмотря на все его влияние в этой провинции и поддержку Шамийяра, надлежало выплатить заявителю один миллион двести тысяч ливров. Процесс длился долго, а голодранец тот, вопивший на каждом углу, что его притесняют и обижают, получал от святош обоего пола необходимое ему количество денег и рекомендаций. Однако в конце концов выяснилось, что все документы были фальшивыми, бродяга во всем признался и был повешен.
Вильруа в Италии Если Водемон был доволен назначением марша¬
ла де Вильруа в Италию, то Тессе это повергло в глубочайшее уныние, ибо он окончательно лишался надежды с помощью всяческих уловок и хитростей получить командование армией, и не было
56
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ни малейшей возможности вести с новым командующим те же игры, что с Катина, стычки с которым получили скандальную известность и в армии, и при дворе. Тессе всячески старался привлечь Вильруа на свою сторону. Катина перенес унижение со спокойствием философа, вызывая всеобщее восхищение своей сдержанностью и своими добродетелями. То, как спокойно передал он командование маршалу де Вильруа, и то, как повел себя затем в армии, вернуло ему любовь ее и уважение. Наконец-то вспомнили о его славных победах в Италии, каковых за Вильруа отнюдь не числилось. Возмущались интригами, неблагодарностью и успехом Тессе, но дальше этого дело не пошло. Тессе, который при Карпи один прискакал на помощь Сен-Фремону, имея при себе только сына и адъютанта, вместо того чтобы взять с собой все свои части или хотя бы, увидев, как обстоят дела, послать за ними, обвинялся в намерении содействовать поражению Сен-Фремона, дабы позволить имперцам свободно пройти мимо всех постов, которые, несмотря на их многочисленность, не могли охранять слишком для них обширный край, ибо находились на изрядном расстоянии один от другого, а потому не имели возможности прийти друг другу на помощь. Тессе возлагал всю вину за это на Катина, как если бы Водемон был к тому вовсе не причастен. Однако жалобы и тайные демарши Тессе произвели такое впечатление в Париже и при дворе, что никто более не осмеливался защищать Катина, а его родственники в Парламенте на некоторое время перестали там появляться, дабы избежать неприятных речей, коими их осаждали. Катина тотчас же предложил Вильруа пользоваться его домом и экипажем; но тот предпочел расположиться у своего друга Водемона, который принял его со всеми почестями и великолепием, каковые оказываются человеку, в коем очень нуждаются и коего оными хотят ослепить. И действительно, Водемон стал вертеть маршалом по своему усмотрению, да к тому же заполучил в его лице фаворита Короля и друга министра, желавшего во что бы то ни стало его возвысить. Тессе, поняв, что свалить Вильруа ему не по силам, вознамерился втереться к нему в доверие и с помощью главнокомандующего123 добиться при поддержке Водемона решающего влияния и власти в армии. Но его неумеренные нападки на Катина вызвали сначала подозрение, а потом и беспокойство Вильруа, который стал обращаться с ним более сухо и холодно, и даже герцог Савойский принужден был публично и в довольно резкой форме сказать о том Тессе, что заставило последнего сильно сбавить тон. Много было толков и о Катина, который, не имея
1701. Сражение при Кьяри
57
ни жены, ни детей, мог либо выйти в отставку, дабы не слышать более ни о войне, ни о дворе, либо остаться в армии, что он и сделал, но при этом почти ни во что не вмешивался и держался с редкой скромностью и достоинством.
Герцог Савойский После долгих и весьма подозрительных прово-
прибывает в армию лочек герцог Савойский вместе со своим войс¬
ком наконец-то присоединился к армии, что от- нюдь не помешало врагам все с той же регулярностью получать уведомления обо всех планах, предприятиях и даже малейших перемещениях нашей армии. Между ним и Водемоном установилось полнейшее согласие и единомыслие. Начало же оному согласию положила необходимость иметь правителем Миланского герцогства человека, пользующегося такой поддержкой, какой Водемон пользовался при покойном короле Испании, и необходимость в том была столь велика, что герцог Савойский оказывал Водемону величайшие знаки почтения, вплоть до того, что по его прибытии на землю Миланского герцогства сам выехал ему навстречу и именовал его высочеством124. И хотя по видимости он был приверженцем Франции, на самом деле у обоих были одни и те же интересы, одни и те же союзники. Хотя герцог Савойский был весьма недоволен императором, не исполнившим того, что ему обещал, равно как и королем Вильгельмом, очень сурово обошедшимся с ним из-за того, что он, подписав Туринский договор125, отдалился от них, — гораздо более был он удручен тем, что испанская монархия стала французской, а сам он оказался зажат между владениями деда и внука — между герцогством Миланским и Францией. А потому он старался извлечь выгоду из того, чему не мог воспрепятствовать, страстно при этом желая, как сие вскоре стало очевидно, восстановления власти императора в Италии. Пока же он, казалось, с великим тщанием исполнял обязанности главнокомандующего.
Сражение при Кьяри Армии тем временем сближались, имперцы
продвигались вперед; было важно, кто первым овладеет местечком Кьяри126. Принц Евгений оказался более проворным. Это было довольно большое, окруженное стенами селение, расположенное на едва заметной возвышенности, которая, однако, не позволяла видеть происходящее позади, на берегу протекавшей поблизости речушки.
58
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Герцог Савойский, будучи достаточно опытным военачальником и желая избежать ошибки, совершенной маршалом д’Юмьером в Валькуре127, действовал тем не менее точно так же, но с гораздо более тяжелыми последствиями, ибо долее упорствовал в своем заблуждении. 1 сентября восемь пехотных бригад двинулись по его приказу на селение. Он бросал в атаку все новые силы, с риском для жизни сам шел впереди, полагая таким образом завоевать доверие и уважение войска и показать, что он не останавливается перед препятствиями. Но скрывавшаяся за крепостными стенами армия получала постоянное пополнение; так что в конце концов, уложив под стенами городка немалую часть своего войска, он вынужден был с позором отступить. Подобная глупость, совершенная человеком, искушенным в военном деле и всегда бестрепетно глядевшим в лицо опасности, не могла не показаться более чем подозрительной. Вильруа то и дело появлялся среди сражающихся, а Катина, не вмешиваясь в действия командиров, казалось, искал смерти, которая, однако, не осмелилась поразить его. Мы потеряли в этом сражении пять или шесть не слишком известных полковников и множество солдат убитыми, а еще более — ранеными. Сражение, где французы творили чудеса храбрости, сломило дух нашей армии и, напротив, придало уверенности врагам, кои до конца этой кампании действовали с неизменным успехом. Натыкаясь при любой вылазке на уже поджидавших и вдвое превосходящих их числом имперцев, наши войска начали терять мужество и решимость, а в войске месье де Водемона уже стали задаваться вопросом, кто же их государь: эрцгерцог или герцог Анжуйский, — так что пришлось держать этих воинов в окружении наших отрядов.
Странное оскорбление, на- В конце этой кампании маршал де Вильруа по- несенное герцогом Савой- платился за свою намеренную фамильярность ским маршалу де Вильруа в обращении с герцогом Савойским жестокой
обидой, чтобы не сказать оскорблением. Герцог Савойский, окруженный всеми своими генералами и цветом армии, не прерывая беседы, открыл табакерку с намерением взять щепотку табаку; в этот момент находящийся рядом маршал де Вильруа протягивает руку и, не говоря ни слова, берет табакерку. Герцог Савойский вспыхивает и тотчас же высыпает содержимое табакерки на землю, а затем отдает ее
1701. Яростное соперничество между Вильруа и Фелипо
59
одному из своих людей и велит принести свежего табаку. Маршал готов был от стыда сквозь землю провалиться, но вынужден был проглотить свой позор, не осмелившись сказать ни слова. Герцог же Савойский, как ни в чем не бывало, продолжал беседу, прервав ее лишь распоряжением принести другого табаку
Яростное соперничество Тщеславие маршала де Вильруа страдало от при-
между Вильруа и Фелипо сутствия Фелипо, посла Франции при дворе
герцога Савойского, последовавшего за ним в армию. Звание посла давало Фелипо право на такую же охрану, такие же приветствия и такие же военные почести, какие полагались военачальнику армии Короля; а кроме того, ему отводилось лучшее жилище и его карета ехала впереди экипажа маршала, ибо тут, как и во всем прочем, посол имел перед ним преимущества. Видеть, что оными обладает человек, едва дослужившийся до генерал-лейтенанта, было для маршала невыносимо, а Фелипо, который был умен, как сотня дьяволов, и ничуть не менее хитер, намеренно разжигал досаду и зависть маршала, не упуская случая напомнить последнему о своих привилегиях. В конце концов они люто друг друга возненавидели, и вражда эта наделала немало вреда. Фелипо, прекрасно разбиравшемуся в происходящем, надоело предупреждать человека, который из досады пренебрегал получаемыми сведениями и намеренно сообщал двору нечто совершенно противоположное. Фелипо вскоре догадался о вероломстве герцога Савойского и не замедлил уведомить о том двор, но усилия его пропали втуне, ибо двор, благоволивший маршалу де Вильруа, поверил письмам последнего, а не уму и проницательности Фелипо. Ход кампании оставался неизменным: мы отступали, а имперцы с легкостью и решительностью наступали, их войска пополнялись, а наши убывали из-за ежедневных мелких потерь и болезней, так что в конце концов стали опасаться осады Милана, а точнее его замка, о которой, однако, принц Евгений никогда всерьез не думал. Принц и маршал де Вильруа встали на зимние квартиры и провели зиму на границе, каждый со своей стороны. Герцог Савойский отбыл в Турин, а Катина уехал в Париж. Король принял его любезно, но говорил с ним лишь о дорогах и о его путешествии и ни разу не беседовал с ним наедине. Катина также не делал ни малейших попыток добиться аудиенции.
60
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Преступное бездействие Во Фландрии наши войска по-прежнему занимало Фландрии ли миролюбиво-выжидательную позицию, что
было серьезной ошибкой, вытекавшей из нежелания выступать в качестве агрессора, а на самом деле позволявшей врагам собрать силы, экипировать и подготовить свое войско и, дождавшись наиболее благоприятного момента, вступить в войну. А что именно таково было их намерение, в этом уже никто не сомневался. Если бы, отказавшись от своей ошибочной и гибельной политики, армия Короля перешла к действиям, она вошла бы в Нидерланды, еще совершенно не готовые оказать сопротивление, заставила бы голландцев, находясь уже на своей территории, просить пощады, лишила бы их возможности вести войну, расстроила бы альянс, душой и опорой которого были голландские деньги, и, ввиду отсутствия средств, лишила бы императора возможности вести войну. Империя же, вместе с рейнскими князьями и курфюрстом Баварским, объединившимися со Швабией и соседними округами128, оберегая свое спокойствие, осталась бы нейтральной и не выступила бы в поддержку императора, как она это сделала; а Франция, хотя и совершила ошибку, вернув двадцать два голландских батальона129, могла бы, силой оружия добившись мира, обеспечить Филиппу V владение всей испанской монархией.
Кастелъ-Родриго прибывает в качестве посла в Турин для подписания брачного контракта, а затем становится главным шталмейстером королевы
Филипп V отправил в Турин чрезвычайного посла, дабы тот подписал его брачный контракт и вручил принцу Кариньяно, знаменитому немому, известному своим умом и талантами, доверенность, дающую право представлять короля Испании на церемонии бракосочетания с принцессой Савойской. Наделенный недюжинным умом, трезвостью суждений и ловкостью, посол был самой природой предназначен для придворной жизни. Он приходился братом кардиналу Омодеи и носил имя маркиза де Альмонасида до своей женитьбы на Элеоноре де Мура, дочери маркиза де Кастель-Родриго, правителя Нидерландов. Тот же пост занимали и отец его, и дед, португалец на службе у Филиппа II, который даровал ему титул графа. Он был первым испанским вице-королем Португалии130, а Филипп III удостоил его звания испанского гранда. После смерти в 1671 году131 тестя, не оставившего мужского потом-
1701. Назначение принцессы Орсини камарерой-майор королевы
61
ства, Альмонасид стал грандом и взял себе имя Кастель-Родриго. Ему было поручено сопроводить в Испанию новую королеву, при которой он получил должность главного шталмейстера.
Сан-Эстебан-делъ-Пуэрто, Граф де Сан-Эстебан-дель-Пуэрто, о коем я много майордом-майор королевы говорил в связи с завещанием Карла П132, оставил
королеву, его вдову, при которой исполнял обязанности майордома-майор, и занял ту же должность при новой королеве.
Назначение принцессы Для исполнения этих двух должностей вряд ли Орсини камарерой-майор можно было найти более достойных людей. королевы. Ее судьба и ха- Но оставалась еще одна — должность камареры-
рактер майор, гораздо более важная, ибо обладательни¬
це последней надлежало воспитывать и наставлять юную королеву. Французская придворная дама для этого не годилась; испанка была ненадежна и легко могла бы оттолкнуть от себя королеву. Стали искать нечто среднее и не нашли никого более подходящего, чем принцесса Орсини. Будучи француженкой, она, однако, бывала в Испании, а большую часть жизни провела в Риме и в Италии. Она происходила из рода Ла Тремуй, детей у нее не было, а ее покойный муж был главой дома Орсини, испанским грандом, принцем soglio133 и, будучи старше коннетабля Колонна, удостоился звания первого светского лица в Риме134 и особых отличий и почестей; однако большого состояния жене не оставил, и после его смерти она оказалась несколько стеснена в средствах. Пользуясь известностью при французском дворе и имея там друзей, принцесса Орсини немало времени проводила во Франции, а с обеими герцогинями Савойскими и с королевой Португалии, сестрой вдовствующей герцогини, ее связывала нежная дружба, каковая была делом рук кардинала д’Эстре, их близкого родственника и советчика;135 частые же визиты принцессы в Турин весьма содействовали ее сближению с герцогинями Савойскими. Кардинал, устроивший ее судьбу, так удачно выдав замуж в Риме, где она после смерти Шале, своего мужа, осталась одна, без детей, без состояния и, можно сказать, без всякого положения в обществе, и ставший с тех пор ее близким другом, хотя в молодости их связывали более нежные узы, настоятельно советовал назначить камарерой-майор именно ее; окончательно же, вероятно, склонило чашу весов в ее
62
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
пользу полученное от него известие о том, что кардинал Портокарреро был безумно влюблен в нее в Риме и что глубокие дружеские чувства связывают их и по сей день. Вся власть была в руках кардинала Портокарреро, а потому известие о полнейшем согласии между ним и принцессой положило конец сомнениям относительно ее назначения на эту столь важную должность, требовавшую постоянных сношений с кардиналом. Отец ее, маркиз де Нуар- мутье, играл не последнюю роль в смуте времен малолетства Людовика XIV136 и благодаря своим интригам приобрел титул герцога и губернаторства Шарлевиль и МонтОлимп. Ее мать принадлежала к богатому парижскому семейству Обри. В 1659 году сама она вышла замуж за Адриана Блеза де Талейрана, который именовал себя принцем де Шале, не имея, однако, ни ранга, ни каких бы то ни было прав на него. Участие его в дуэли вместе с одним из младших сыновей Нуармутье, Фламараном и старшим братом месье де Монтеспана против Аржанльё, обоих Ла Фреттов и шевалье де СенлчЭньяна, брата герцога де Бовилье, вынудило Шале, не теряя времени (это было в 1663 году), покинуть королевство. Жена последовала за ним в Испанию, а оттуда морем в Италию. Он умер, не оставив после себя детей, в феврале 1670 года близ Венеции, направляясь в Рим, где его ожидала жена. Заботу о несчастной женщине, оказавшейся в столь катастрофическом положении, взяли на себя кардиналы де Буйон и д’Эстре. Дальнейшие сведения о ней рассеяны тут и там в этих «Записках». Возраст, состояние, здоровье, внешность — все в ней подходило для этой должности. Роста скорее высокого, с темными волосами и голубыми выразительными глазами, тонкой талией и высокой грудью, она, не будучи красавицей, пленяла и очаровывала; весь облик ее дышал необыкновенным благородством, в манерах было нечто величественное, но при этом все ее слова, жесты, улыбки были исполнены такого чарующего обаяния, что я не знаю никого, кто мог бы сравниться с ней внешностью, а тем более умом, коим так щедро одарила ее природа. Обольстительная, вкрадчивая, осмотрительная, умеющая тонко льстить, желающая нравиться просто ради того, чтобы нравиться, она была так прелестна, что, когда у нее возникало желание покорить и очаровать, устоять не было ни малейшей возможности. Ее величественный вид не отталкивал, а притягивал, рассказы ее были неистощимы и увлекательны, ибо на своем веку она повидала многое и многих; голос ее звучал мягко и пленительно, и слушать ее было истинным наслаждением. Еще она много читала и
1701. Назначение принцессы Орсини камарерой-майор королевы
63
о многом размышляла. Двери знатнейших домов были перед ней открыты, а у нее самой собиралось изысканнейшее общество, которое можно даже назвать двором; она была необыкновенно учтива и любезна, что не лишало ее величественности, а ее сдержанные, несуетливые движения были исполнены достоинства. Кроме того, она была, можно сказать, рождена для интриг, а жизнь в Риме давала полный простор этим ее склонностям; в ней было много честолюбия, но честолюбия обширного, скорее свойственного мужчинам, чем особам ее пола, — равно как хватало и желания занимать высокое положение и властвовать. В ней была скрыта бездна хитрости и изобретательности; она, как никто, разбиралась в людях и знала, как привлечь их к себе и заставить плясать под свою дудку. Но даже в глубокой старости она так и не избавилась от двух недостатков: кокетства и самовлюбленности; отсюда—украшения и наряды, которые ей были уже не к лицу и с каждым годом все менее подходили ее возрасту. Нрава гордого и высокомерного, она шла к цели, не смущаясь средствами, стараясь, однако, по возможности сохранять видимость добропорядочности; от природы она была скорее добра и обычно склонна оказывать услуги, но при этом во всем доходила до крайности и желала, чтобы друзья были преданы ей душой и телом; сама она любила своих друзей пылко и верно, и ни годы, ни разлука не могли ослабить ее привязанности; к врагам же она была жестока и безжалостна, и ее ненависть преследовала их до врат ада. Ее отличали неподражаемая грация, изысканность, точность суждений, а ее красноречие, простое и естественное, не отталкивало, но, напротив, привлекало умелым построением фраз, так что она всегда говорила только то, что желала, и так, как она этого желала, и никогда не говорила и не делала того, что было противно ее намерениям. Очень скрытная, она хранила тайны друзей так же свято, как свои собственные, веселость ее никогда не выходила за рамки приличий, а поведение на публике и даже в узком кругу было верхом благопристойности; благодаря неизменному присутствию духа ей удавалось при любых обстоятельствах сохранять полнейшее самообладание. Такова была эта знаменитая женщина, которая так долго в открытую заправляла всеми делами при испанском дворе, чтобы не сказать в испанской монархии, женщина, чье царствование, равно как и падение, оставили столь заметный след, что я счел своим долгом уделить ей немалую толику внимания, дабы представить ее так, как она этого заслуживает, и дабы каждый мог увидеть ее в истинном свете.
64
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Мадам Орсини уклоняется Особа подобного склада была отнюдь не безраз- от приезда в Турин лична к назначению, открывавшему перед ней
карьеру, соответствующую ее склонностям и амбициям; но с ее умом она не могла не понимать, что к ней обратились лишь потому, что не нашли никого другого, в ком столь очевидно сочетались бы качества, необходимые для этой должности, и что, как только оная будет предложена, отказаться ей уже не позволят. А потому мадам Орсини заставила себя упрашивать, однако лишь ддя того, чтобы удвоить желание заполучить ее, но при этом никоим образом не оттолкнуть, не перейти границ благопристойности и согласием своим заслужить благодарность и признательность. Хотя в Савойе ее назначения желали еще больше, если только это возможно, чем во Франции, и хотя она была в наилучших отношениях и поддерживала постоянную переписку с обеими герцогинями137, она уклонилась от поездки в Турин, ибо существующий церемониал позволял ей встречаться с ними только инкогнито, каковое она могла без труда сохранять, появляясь в Турине проездом, что в данном случае было совершенно невозможно; так что пришлось ограничиться перепиской, и из Рима она отправилась прямо в Геную, а из Генуи — в Вильфранш, дабы встретить новую королеву там. Церемония бракосочетания состоялась в Турине Г1 сентября без особой пышности. Королева выехала оттуда 13 сентября и через неделю прибыла в Ниццу, где ее ждали испанские галеры под командованием графа де Лемоса, который должен был доставить ее в Барселону.
Папский легат a latere*’139 В Ницце она приняла папского легата a latere прибывает навстречу кардинала Аркинто, прибывшего специально,
королеве Испании в Ниццу чтобы передать ей поздравления Папы по случаю бракосочетания. Этот жест Папы вызвал крайнее раздражение императора, а савойский двор был уязвлен тем, что папский легат, проезжая через земли герцога Савойского, не принес таких же поздравлений и ему. Правда, герцог Савойский давно уже не принимал никаких кардиналов, справедливо раздосадованный их церемониальными претензиями, — а претензии кардиналов a latere тем более не знали границ. Очевидно, кардинал Аркинто был недоволен и счел необходимым отплатить герцогу этой намеренной неучтивостью.
* Букв.: со стороны <Папы> {лат.).
1701. Прелестная королева Испании
65
Филипп V, провозглашенный Король Испании получил из Вест-Индии изве- королем в Вест-Индии, стие о том, что он со спокойным единодушием отправляется в Арагон был провозглашен королем в Перу и Мексике,
и в Барселону и это сопровождалось множеством церемоний
и празднеств. 5 сентября он выехал из Мадрида в Арагон и Каталонию, чтобы затем ожидать прибытия королевы, своей супруги, в Барселоне. Он доверил управление испанской монархией Пор- токарреро и приказал всем Советам, всем придворным, независимо от ранга и должности, всем своим послам и министрам при иностранных дворах подчиняться, как его собственным, любым распоряжениям кардинала.
Лувиль получает должность Уезжая, король вручил Лувилю ключ дежурного палатного дворянина палатного дворянина и поставил его во главе
и возглавляет французский французского придворного штата140, дабы тот придворный штат короля полностью и безоговорочно ему подчинялся. Испании Во время путешествия Филипп V многих оделил
своими милостями. Он подтвердил все привилегии Арагона и Каталонии. Но хотя в провинциях, принадлежащих Арагону141, и особенно в Каталонии, его, как и везде, встречали с ликованием, здесь не чувствовалось той искренней любви, каковую ему выказывали во владениях кастильской короны. Король, сделав вид, что не замечает этой разницы, постарался привлечь арагонцев к себе всякого рода благодеяниями.
Прелестная королева Испа- Королева Испании, которую французские гале- Huu предпочитает доби- ры доставили в Ниццу142, была так утомлена раться до Каталонии сушей морским путешествием, что решила далее ехать
по суше через Прованс и Лангедок. Ее очарование, находчивость, точность и учтивость немногословных ответов, разумная любознательность — все это удивляло в особе ее возраста и внушало принцессе Орсини немалые надежды. Лувиль приветствовал королеву на границе с Руссильоном и вручил ей подарки короля, который, выехав навстречу, дожидался супругу в Фигерасе, расположенном в двух днях езды от Барселоны. К королеве уже прислали ее новую свиту, и по прибытии Лу- виля пьемонтская свита отбыла на родину. Королева Испании была огорчена этой разлукой гораздо больше, чем в свое время мадам герцогиня Бур¬
66
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
гундская. Она много плакала и чувствовала себя в совершенной растерянности в окружении всех этих лиц, среди которых наименее незнакомой была для нее мадам Орсини, хотя и ее она не знала до встречи с нею на берегу моря143. Прибыв в Фигерас, король, сгоравший от желания увидеть свою супругу, выехал ей навстречу верхом, а затем, также верхом, сопровождал ее карету. Присутствие мадам Орсини, с которой принцесса была едва знакома и которую король не знал вовсе, немало помогло им преодолеть смущение и неловкость первой встречи.
Новая церемония брако- В Фигерасе епископ этого диоцеза144 без особой сочетания в Фигерасе. торжественности еще раз обвенчал их, и некото-
Неприятная сцена рое время спустя они сели за стол. За ужином, со¬
стоявшим наполовину из испанских, наполовину из французских блюд, им прислуживала принцесса Орсини и придворные дамы. Смешение блюд не понравилось этим дамам и многим из испанских вельмож, с коими те сговорились публично выразить свое неудовольствие. Что они и сделали, причем весьма скандальным образом. Одно блюдо объявлялось слишком тяжелым, другое — слишком горячим, третье — недостаточно учтиво поданным дамам; короче, ни одно французское блюдо так и не смогло появиться на столе, ибо все они были отвергнуты, в то время как испанские блюда не встретили никаких помех. Притворно обиженный, чтобы не сказать более, вид придворных дам никак не мог остаться незамеченным. Но король и королева благоразумно сделали вид, что ничего не видят, и мадам Орсини, тоже очень удивленная, не произнесла ни слова. По окончании долгой и тягостной трапезы король и королева удалились. Вот тогда- то все долго сдерживаемые чувства выплеснулись наружу. Королева заливалась слезами, требуя, чтобы ей вернули пьемонтских дам. Как ребенок, а она и была еще ребенком, она решила, что эти дерзкие придворные дамы ее погубят, и когда пришло время идти в спальню, наотрез отказалась, заявив, что хочет вернуться домой. Было сделано все, чтобы ее успокоить, но, ко всеобщему удивлению и замешательству, все попытки успеха не возымели. В это время король, уже раздетый, ожидал супругу. В конце концов принцесса Орсини, исчерпав все доводы и все свое красноречие, вынуждена была уведомить о происходящем короля и Марсэна. Король был уязвлен, но еще более раздосадован. До сих пор он вел жизнь абсолютно целомудренную, что де¬
1701. Почему герцоги де Аркос и де Баньос отбывают в Париж
67
лало для него принцессу особенно желанной, а потому неудивительно, что каприз супруги больно его задел; впрочем, это же позволило без труда убедить его, что все ограничится первой ночью. Увиделись они только на следующий день и лишь после того, как их туалет был полностью завершен. К счастью, испанский обычай запрещает даже самым близким родственникам сопровождать новобрачных к супружескому ложу. А посему то, что мог- л о бы стать предметом досадных толков и пересудов, было сохранено в тайне, ибо ни сами супруги, ни мадам Орсини, ни камеристка, ни пара французских лакеев, прислуживавших во внутренних покоях, ни Лувиль с Мар- сэном не обмолвились о происшедшем ни словом. Последние двое долго обсуждали с мадам Орсини, каким образом сломить сопротивление этого ребенка, неожиданно выказавшего столько решимости. Ночь прошла в увещеваниях; ей обещали, что сцена за ужином более не повторится, и наконец королева согласилась остаться королевой. Наутро посоветовались с герцогом де Медина-Сидония и графом де Сан-Эстебаном, и они сказали, что теперь королю самому следует отказаться провести с ней ночь, дабы уязвить и усмирить ее, что и было исполнено. За весь день они ни минуты не оставались наедине. Ее гордость и самолюбие были задеты; а может быть, король тоже пришелся ей по вкусу. Придворным дамам, а еще более подозреваемым в сговоре с ними вельможам и находившимся там их родственникам сурово пригрозили. Испуганные, они стали извиняться, просить о прощении, уверять, что сие более не повторится, так что в конце концов порядок и этикет были восстановлены. Третий день прошел спокойно, а третья ночь к тому же оказалась весьма приятной для молодых супругов. На четвертый день, поскольку все вошло в обычную колею, они вернулись в Барселону, где pix ожидала череда приемов, празднеств и увеселений.
Почему герцоги де Аркос и Перед отъездом из Мадрида король приказал де Баньос отбывают в Па- двум братьям, герцогу де Аркосу и герцогу де риж, а оттуда во Фландрию Баньосу, о происхождении которых я уже рассказывал ранее145, отправиться в качестве наказания служить во Фландрию. Эти герцоги были единственными среди испанских грандов, кто осудил решение Короля Франции и короля Испании, его внука, о введении равенства между французскими герцогами и испанскими грандами во всем, что касалось ранга, почестей, отличий и обраще¬
68
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ния, как во Франции, так и в Испании; по крайней мере, все прочие, быть может, и не совсем искренне, но выразили свое одобрение. Только эти два молодых человека, не довольствуясь просто изъявлениями несогласия, представили королю Испании записку с изложением своих доводов. Меморандум тот был составлен весьма искусно, исполнен почтения к королю и весьма сдержан в том, что касалось сути вопроса; однако результатом его было лишь наказание авторов и осуждение их единомышленников, кое-кто из которых, возможно, сделал бы то же самое, будь они уверены в успехе. Братья повиновались. Перед отбытием они посетили короля, и тот очень любезно принял их в своем кабинете; они сделали непродолжительную остановку в Париже и при дворе, где им был оказан великолепный прием и где они были первыми из испанских грандов, кто удостоился чести поцеловать мадам герцогиню Бургундскую, и где с ними обращались так же, как с герцогами.
Рассуждение о звании Поговорить о звании испанского гранда в срав-
испанского гранда в срав- нении со званием герцога во Франции представ-
нении со званием герцога ляется здесь столь естественным, что невозможно Франции но устоять перед искушением воспользоваться
этим случаем. Я вовсе не намерен сочинять ученый трактат; просто недовольство герцогов де Аркос и де Баньос и написанный ими меморандум побуждают меня представить испанских грандов в истинном свете, тем более что, будучи в Испании, я постарался получить необходимые сведения от них самих и что не все, как мне кажется, имеют об этом ясное и правильное представление. И хотя всякого рода отступления обыкновенно бывают докучны, я надеюсь, что занимательность сюжета послужит мне извинением.
Происхождение звания Звание испанских грандов ведет свое происхож-
испанского гранда дение от больших ленов, непосредственно под¬
чинявшихся короне, и поскольку то, что мы сейчас называем Испанией, подразделялось на несколько королевств, то независимых, то находившихся в подданстве, то входивших одно в другое, в зависимости от побед или поражений на поле брани и от разделения королевских родов на несколько ветвей, каждое королевство имело своих
1701. Увеличение числа ricos hombres
69
главных, или первых, вассалов, подчинявшихся непосредственно главному лену, каковым являлось само королевство, и во все времена имевших право «стяга и котла»146. Первое достаточно хорошо известно из истории Франции и в объяснении не нуждается. Второе же означало наличие у сеньора средств, достаточных для содержания тех, кто встал под его знамена. Сеньоры эти представляли собой определенную силу, и не только по причине их собственного могущества, но и потому, что могущественны были королевства, чьими непосредственными вассалами они являлись. А поскольку Кастилия всегда занимала первое место в Испании, с тех пор как из графства, зависящего от королевства Наваррского, сама превратилась в королевство147, вскоре ставшее более могучим, чем все прочие, в том числе и то, из которого она вышла, и более могучим, чем Леон, то, стало быть, и ее вассалы стали самыми влиятельными среди первых вассалов других королевств; следующими за ними, по тем же причинам, были вассалы Арагона.
Увеличение числа ricos hombres. Их участие в делах и их разделение на три класса
Частые перемены в правлении, имевшие место в Испании по причине разделов и объединений земель стольких независимых друг от друга королей, чему в значительной мере содействовал хаос, вызванный победоносным вторжением мавров и стремительным распространением их владычества148, вносили смуту как во все королевские владения, так и в непосредственно зависевшие от них лены, ибо заняты они были по преимуществу попытками расширить собственные территории за счет соседей, а не совместной борьбой против общего врага их веры, а враг пользовался этим, прибегая как к силе, так и к ловкости. Беспорядок, продолжавшийся почти до времени правления тех королей, которые узурпировали титул Католических149, переданный ими впоследствии своим преемникам, не позволяет ясно видеть, каково было правильное соотношение между первыми вассалами различных королевств Испании, ибо роль, которую они играли в делах, в большей мере зависела от личных заслуг, знатной родни и величины состояний, чем от статуса этих состояний. Слово «гранд» было в ту пору еще неизвестно в Испании; единственным знаком величайшего отличия было название ricos hombres, что означало примерно «могущественные люди», и наименование это, обозначавшее всех членов семей ricos hombres, станови-
70
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
лось мало-помалу все более употребительным. Короли были слабы и нуждались в этих людях, что вынуждало монархов мириться с тем, что так стали именовать себя младшие сыновья vicos hombres или те из их подданных, кому в силу заслуг и услуг они не могли отказать в вышеупомянутом звании (хотя, как и младшие сыновья, те не всегда обладали непосредственно подчиненными короне ленами), равно как и обладатели высших придворных должностей. Тогда, возможно, и зародилась мысль о различении трех классов грандов, и ныне существующих в Испанском королевстве.
Право говорить с королем, Возможно, обычай, позволявший людям опре- не снимая шляпы деленного звания говорить с королями, не сни¬
мая шляпы, существовал в Испании во все времена, равно как и во Франции, по крайней мере до середины царствования династии Валуа;150 возможно также, что сие отличие, коего сначала удостаивались только первые вассалы — отцы семейства, мало-помалу перешло к их детям и внукам вместе с гербом, нередко украшенным в Испании «стягом и котлом», в качестве свидетельства древних привилегий, а затем через дочерей — к бессчетным семьям, не имеющим ни малейшего отношения к vicos hombves, семьям, которые либо разделили герб на четыре части151, либо взяли его целиком. Достоверно же одно: в Испании имелось множество vicos hombres, приобретших привилегию говорить с королями, не снимая шляпы, либо по праву, либо обманом, либо потому, что монархи нуждались в поддержке могущественных семейств и желали избежать проявлений недовольства; обычай сохранился и после появления там Католических Королей.
Фердинанд и Изабелла, Два главных испанских королевства, Кастилия
называемые Королями и Арагон, которые постепенно присоединили или Католическими Коро- к себе все прочие, сами объединились благода- лями ря браку Фердинанда и Изабеллы и в правление
их преемника152 слились в одно целое, сохранив лишь различия в некоторых законах, обычаях и привилегиях. Вступая в брак, супруги оставили за собой право управлять своими владениями независимо один от другого; вот почему их и стали называть, без различия пола, Короли, и до наших дней сохранился обычай именовать таким обра¬
1701. Филипп I Красивый
71
зом правящих короля и королеву Испании, так что в конечном счете в исторических трудах и даже в повседневном обиходе они именуются по большей части Католическими Королями. Имя это, которое унаследовали все его преемники, Фердинанд шутя получил от Пап153 — не столько потому, что отвоевал у мавров последние остававшиеся у них испанские территории154, сколько потому, что изгнал евреев155, допустил в Испанию инквизицию156 и завладел, с папского благословения, Вест-Индией, Неаполитанским королевством и Наваррой157, каковыми Папы имели столь же мало прав распоряжаться, сколько он — коварством и силой захватывать оные.
После смерти Изабеллы ему понадобилась вся его хитрость и изворотливость, чтобы не дать нелюбви к нему выплеснуться наружу. Арагон, на всей территории которого действовали законы, сильно ограничивавшие могущество короля, желал вернуть обычаи, во многом утратившие силу в результате объединения с кастильской короной. Кастилия же и подчиненные ей территории признавали Фердинанда лишь из вежливости и в знак уважения к памяти своей Изабеллы, которая в завещании назначила его регентом; и все с нетерпением ждали прибытия Филиппа I, именуемого Красивым, сына императора Максимилиана I и мужа старшей дочери Католических Королей, чей разум уже мутился от ревности и любви к этому государю158, дочери, которой Кастилия досталась как наследнице Изабеллы и которую ожидала арагонская корона после смерти Фердинанда, не имевшего детей от своей второй жены, Жермены де Грайи из рода Фуа, сестры знаменитого Гастона де Фуа, герцога де Немура, в расцвете сил и еще безбрачным павшего победителем в сражении при Равенне159. Оба они были детьми сестры Людовика XII.
Итак, все улыбалось Филиппу, этому восходящему солнцу, едва он появился в Испании, и почти все вельможи покинули солнце, уже клонящееся к закату, когда тесть и зять встретились друг с другом160. Желая угодить Филиппу, vicos hombres решили не следовать строго праву, а точнее обычаю, не снимать шляпы в присутствии короля, чем тот не преминул воспользоваться, дабы сие право ограничить или, по крайней мере, уменьшить число претендентов на обладание оным.
Филипп I Красивый. Ricos hombres отказываются, дабы польстить ему, от обычая не снимать шляпы в присутствии короля
72
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Ограничение этого права и уменьшение числа претендентов на обладание оным. Первый этап
Таков был первый шаг к ограничению сферы действия этого права и одновременно к некоторому оформлению того статуса испанского гранда, каковой вскоре будет подразделен на несколько степеней. Филипп Красивый, пользуясь покладистостью ricos hombres, без труда ввел для них правило, запрещавшее оставаться в шляпе без особого на то распоряжения короля, а давал он такое распоряжение лишь самым знатным из них, имевшим самые большие феоды или обладавшим особенными заслугами, то есть тем, без кого ему нелегко было бы обойтись. Мягкость его правления, высокие добродетели, обаяние внешности и характера, положение зятя и наследника Изабеллы, память о коей была так дорога кастильцам, их ненависть к Фердинанду, под властью которого они не хотели вновь очутиться, — все это содействовало тому, что вышеупомянутое новшество было принято без протестов и возражений. Однако Фердинанд, не желавший смириться с закатом своего могущества, вскоре положил этому конец. Утверждают, что он отравил своего зятя, который скоропостижно скончался вскоре после своего блистательного приезда в Кастилию, где вступил во владение кастильской короной. От горя Хуана окончательно лишилась рассудка, а Фердинанд, по причине малолетства их детей, в качестве регента вновь взял в свои руки бразды правления Кастилией. После его смерти правление перешло в руки обессмертившего себя бессчетными заслугами и добродетелями великого кардинала Хименеса, известного испанцам лишь под именем кардинала Сиснероса. Все знают, как справедливо и мудро, не менее справедливо и мудро, чем он это делал при Католических Королях, стал он править страной, оказавшись у кормила власти, как решительно сумел он подавить сопротивление самых могущественных сеньоров Испании, все короны которой, за исключением португальской161, увенчали голову старшего сына Филиппа I Красивого и его супруги Хуаны Безумной, доживавшей свой век в заточении; сын же ее стяжал себе великую славу под именем Карла V.
Карл V Хименес умер в тот момент, когда собирался
вручить бразды правления юному государю, уже находившемуся в Испании, но которого он так и не увидел. Говорили, что он умер не своей смертью и что несравненные достоинства и твердость
1701. Второй этап. Отмена титула ricos hombres
73
духа этого великого человека напугали фламандцев из королевской свиты, каковые, прикрываясь именем молодого короля, воспитанного у них и ими самими, вознамерились получить свою долю испанского наследства. И вот в это-то время и исчезли имена Кастилии и Арагона, как ранее они сами поглотили имена других королевств Испании. Карл оказался первым, кто стал именоваться королем Испании, но носил этот титул лишь в течение года с момента прибытия в страну162. Краткий период его пребывания там был заполнен нескончаемыми раздорами и смутой, ставшей причиной гражданской войны163, во время которой умер император Максимилиан I, его дед с отцовской стороны. Событие это заставило короля вновь отправиться в путь, дабы принять императорскую корону, на которую безуспешно претендовал французский король Франциск I164.
Второй этап. Отмена ти- Тогда наметился второй этап в оформлении
тула ricos hombres, на сме- статуса испанского гранда. Многие из ricos hom- ну которому приходит новый bres, появившиеся при дворе Карла V в Испа- титул испанского гранда нии, последовали за ним, когда он Испанию покинул; другим предложили сопровождать его, причем в такой форме, что отказаться не было ни малейшей возможности; внешне сие выглядело великой честью, хотя истинная цель была иной: сохранить спокойствие в Испании, управление коей было поручено намеси никам. Ricos hombres, последовавшие за Карлом V, заявили, что желают оставаться с покрытой головой во время его коронования императором, что вызвало неудовольствие знатнейших немецких князей; и Карл V, уже искушенный в придворной политике, сумел воспользоваться этим обстоятельством, так что люди, оказавшиеся вдали от родины и ослепленные величием юного монарха, унаследовавшего всю империю Максимилиана I, сочли невозможным противиться его воле. Вот тогда-то и исчезло имя ricos hombres, а его место заняло пышное имя гранда, коим Карл V хотел прельстить испанцев, дабы, уничтожив в них природное величие, заменить его другим, уже дарованным самим государем. Слабость, питаемая ricos hombres к Филиппу Красивому, открыла дорогу к их уничтожению его сыном, который от- менил не только их права, но и само их название, и наградил титулом гранда достойнейших из них, но с разбором и очень немногих, как из числа тех, кто последовал за ним, так и тех, кто остался в Испании, каковые сохрани¬
74
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ли ряд привилегий, в том числе право не снимать шляпы в присутствии короля и обращение кузен со стороны последнего.
Однако никому из них Карл V не решился прислать патент. Он довольствовался тем, что изменил имя и обычаи и, сохранив лишь ничтожное число из прежнего множества привилегированных вельмож, сделал право возвышать кого бы то ни было исключительно королевской прерогативой, — причем те, кто сохранил свои отличия, даже не почувствовали этих дерзких перемен, ибо король позволил им тешиться ничего не значащим именем, за пышностью коего не скрывалось ровным счетом ничего, и сознанием тем большего своего величия, чем меньше было число обладателей этого имени. Объяснялось ли это неожиданностью или, как можно предположить, необходимостью смириться, а может, умелой лестью и соблазном, но те, кто, утратив имя vicos hombres, не стали грандами, спокойно взирали на появление обладателей нового титула, так что сии великие перемены не повлекли за собой ни протестов, ни смуты. Все прошло без сучка без задоринки даже в Испании, где наместники императора завладели всеми крепостями и провинциями и подчинили себе всех сеньоров.
Впоследствии Карл V удостоил титула гранда новых людей в Испании и в прочих подвластных ему странах, — как для того, чтобы привлечь к себе других вельмож и вызвать среди них соперничество, так и для того, чтобы уничтожить даже воспоминание о vicos hombres ы чтобы всем стало ясно, что в Испании нет более почетного звания, чем гранд, и что лишь сам король может удостоить этого высочайшего из отличий.
Значимость титула гран- Но из соображений политики, целью которой да за пределами владений было тешить тщеславие всей нации и которая, Карла V подобно политике Пап в отношении кардина¬
лов, содействовала прежде всего его собственному величию, Карл V дал своим грандам такой ранг, почести и отличия, какие только были в его власти; признания их нетрудно было добиться в Германии, где он был почти полновластным правителем, и в Италии, где он был почти королем, ибо его счастливая звезда и могущество позволяли ему ставить князей, курфюрстов, даже Пап, и тем более правителей в Италии, чья власть целиком и полностью зависела от его покровительства. Поскольку со времен Карла V, согласно его собственному волеизъявлению
1701. Три разновидности и два класса грандов
75
при отречении, и вплоть до наших дней Империя, Германия и Италия находятся, можно сказать, в руках Австрийского дома и поскольку дом этот сохраняет целостность и единство, во всех этих странах титул испанского гранда пользуется неизменным почетом и уважением. В силу тех же причин гранды сохранили всё, чем их наделил Карл V, и даже сами испанцы считают внешние атрибуты их величия естественным вознаграждением за те реальные блага, коих они были лишены.
Третий этап. Право не обнажать головы в присутствии короля и второй класс грандов, учрежденный Филиппом II
Филипп II, желавший, чтобы все почести и отличия исходили только от него, внес некоторые изменения в статус испанского гранда. Именно он ввел церемонию «покрытия головы», как говорят в Испании, — то есть дарования привилегии не снимать шляпу. Дабы не нарушать ход основного повествования, я опишу эту церемонию в подробностях в другом месте. Патенты он ввести не осмелился, но сделал хуже: он не стал отнимать право покрывать голову до обращения к нему у тех, кто им уже обладал, но получившие титул гранда из его рук должны были начинать говорить с ним, сняв шляпу; причем подчиняться данному правилу обязаны были все возведенные им в звание испанского гранда. Так был создан второй класс грандов, а получившие сей титул от Карла V стали относиться к первому классу, который до того времени оставался единственным.
Три разновидности Прежде чем идти дальше, нужно внести уточне-
и два класса грандов ния касательно трех разновидностей и двух
классов грандов. Три разновидности: первая — это те, кто при коронации Карла V императором незаметно превратились из ricos hombres в грандов, сохранив под новым именем все прежние привилегии, в том числе и право надевать шляпу в присутствии короля, не дожидаясь, пока он скажет «Cobrios»* или подаст какой-либо знак пожалования привилегии. Остальные же ricos hombres утратили свой титул, а вместе с ним оказались упразднены и ранг, и почести, и заведенные порядки, каковые, по их мнению, были от оного титула неотъемлемы.
*
Покройтесь» (исп.).
76
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Ко второй категории относятся как испанские, так и иностранные подданные Карла V, коих он произвел в гранды одним-единственным словом «cobrios», сказанным лишь однажды без всяких церемоний им лично или написанным в уведомительном письме, — благодаря чему эти лица фактически возвращали себе прежний ранг, если они были ricos hombres, а ежели они таковыми не являлись, то обретали ранг, коего никогда прежде не имели. Эти две категории появились не в результате формального дарения (этого нельзя сказать даже о второй категории, а тем более о первой) — но как следствие терпимости к ранее существовавшему обычаю. О третьей категории речь пойдет ниже165.
Итак, два класса грандов: первый — это все гранды Карла V; второй — гранды Филиппа II, которые образуют нашу третью категорию и воплощают третий этап оформления статуса испанского гранда.
Четвертый этап. Грамоты Филипп III пошел дальше, перейдя к четверто- на возведение в звание гран- му этапу: он первым начал выдавать грамоты да и регистрация оных при на звание гранда. Причина тому заключалась Филиппе III в следующем: поскольку уже существовало два
класса грандов, а он желал сохранить за собой право производить грандов обоих классов, то необходим был некий общепризнанный инструмент возведения в этот ранг. И действительно, при нем появились новые гранды обоих классов, среди которых не было (и впредь не будет) ни одного, не получившего соответствующей грамоты. В грамоте этой указывался класс, а также то, что в соответствующее достоинство возводится и ленное владение получателя, независимо от размеров сего владения, лишь бы оно подчинялось непосредственно королю; либо, по желанию получателя, в грамоте объявлялось о возведении в достоинство гранда без упоминания его земельных владений;166 в этом случае, откуда бы он ни был родом и где бы ни находилось его владение, он должен был зарегистрировать свою грамоту в Кастильском совете167.
Отсутствие иерархии старшинства среди грандов и причины возникавшего в связи с этим соперничества
Введение этих грамот стало причиной, я не скажу просто небрежения, каковое могло иметь истоком некий ранее забытый обычай, родившийся от смешения учтивости и беспечности,
1701. Третий класс грандов
77
свойственного этой нации, либо от тайного недовольства уничтожением сословия ricos hombres, — но откровенного и упорного нежелания испанских грандов соблюдать между собой какую бы то ни было иерархию старшинства. Лишь даты могли бы позволить установить ее. Но гранды Карла V и Филиппа II грамот не имели, а стало быть, не было и точной даты возведения в ранг, на которую можно было бы ссылаться. Те же, что стали грандами в последующие царствования и все, как один, имеют грамоты, не видят для себя никакой выгоды в установлении старшинства. Они стремятся уверить всех, что знатность их уходит корнями в глубокую древность, и говорят, что ранг у них, независимо от класса, один и тот же, они все равны между собой и потому во время всякого рода церемоний занимают те места, где оказались волею случая. Они так ревниво придерживаются этого правила, что, когда во время богослужения, имевшего место после церемонии «покрытия головы» моего второго сына168, тот решил оставить свободными места впереди себя на скамье для грандов, дабы их заняли те, что пришли позже него, ни один из них не захотел этого сделать. Впоследствии, по моему совету, он стал приходить на богослужение в числе последних или даже последним. Это было замечено, и те из грандов, с кем меня связывали достаточно близкие отношения, не обинуясь, сказали мне, что сын мой, конечно, делает сие из учтивости, но что им она не по вкусу и, объяснив почему, попросили, чтобы сын мой впредь не обращал внимания на старшинство и садился вместе с ними там, где окажется свободное место, как это делают они все; так он и стал поступать, после того как я сообщил ему об их желании. Случилось даже так, что на богослужении в честь Сретения 1осподня169, куда послы не допускаются (позже я объясню почему), но где я присутствовал в качестве испанского гранда, мой сын получил свечу прежде меня и в процессии также шел впереди, что, похоже, доставило грандам немалое удовольствие.
Третий класс грандов Мне так и не удалось выяснить, в какое время
появился третий класс грандов, который сильно отличается от двух первых в ряде важных вопросов и особенно в том, что касается права «покрытия головы», но равночестен с ними в повседневной придворной и светской жизни. Если в такого рода вопросе дозволительно строить догадки, то я отнес бы возникновение данного класса
78
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
к царствованию Филиппа III, каковой, возможно, учредил третий класс грандов, следуя примеру Филиппа II, своего отца, создавшего второй класс. Что дает мне основания для такого рода предположений, так это склонность к галантным похождениям и снисходительный нрав Филиппа III, который, имея множество любовниц и фаворитов и будучи не в силах устоять перед просьбами одних и услужливым заискиванием других, видимо, учредил этот класс, даровав новоиспеченным грандам желанные отличия и не вызвав при этом неудовольствия прочих грандов, ибо различия между двумя первыми классами и третьим были на самом деле огромны. Титул гранда третьего класса часто бывал лишь пожизненным, а право его наследования распространялось в лучшем случае только на два последующих поколения. О прочих отличиях между этими тремя классами я расскажу в своем месте.
Пожизненный титул гранда первого класса. Никакой другой светский ранг в Испании не может соперничать с собственными испанскими рангами
Испанские короли учредили пожизненный титул гранда первого класса для некоторых особых случаев и главным образом для разрешения проблемы ранга иностранных принцев, коим как таковым в Испании не присваивают никакого ранга и тщеславие коих бывает полностью удовлетворено титулом гранда, каковой, однако, не дает им никаких особых отличий, неприемлемых для всех прочих испанских грандов. Чтобы не ходить далеко за примерами, назовем принца Алессандро Фарнезе, герцога Иоахима Эрнста Голыитейнского и, наконец, генерала армии Карла II ландграфа Ieopra 1ессен-Дармштадтского, убитого в Барселоне170, которые получили титул грандов первого класса без права передачи оного по наследству.
Случаи, когда сеньоры полу- Известны также случаи, когда испанские коро- чали разрешение надеть ли в порядке исключения разрешали сеньору шляпу в присутствии коро- оставаться в шляпе, не делая его при этом гран- ля, не будучи грандами дом. Примеров тому немного, но вот один из
них. Эрцгерцогиня Мария-Анна Австрийская, направлявшаяся в Испанию, дабы сочетаться браком с Филиппом ГУ, сделала остановку в Миланском герцогстве171. Ее сопровождали герцоги де
1701. Король может своей властью отложить присвоение звания гранда
79
Нахара и де Терранова — испанские гранды, не снимавшие шляпы в ее присутствии. Маркиз де Карасена, тогдашний губернатор Миланского герцог ства, грандом не был; Филипп IV, из уважения к его высокому положению, прислал приказ, разрешавший ему оставаться в шляпе, но лишь в этом единственном случае, и титула гранда его не удостоил.
Пятый этап. Свидетель- Разделение грандов на классы, ставшее пово- ство о прохождении дом для вручения им грамот, подтверждающих
процедуры «покрытия принадлежность к той или иной категории, по- головы» служило основанием для вручения им еще одно¬
го свидетельства, столь же полезного для королевской власти, сколь и пагубного для достоинства грандов. Наступил пятый этап, гибельный своими последствиями, которые и были целью короны, о чем догадаться, однако, поначалу было невозможно.
В этом новом, высылаемом секретарем эстампильи172 каждому гранду свидетельстве указывается дата прохождения им процедуры «покрытия головы» и присвоенный ему класс, а также имена представлявшего его поручителя и большей части присутствовавших при том грандов; это свидетельство обязательно вручается не только новым грандам, но и тем, кто наследовал титул по прямой или боковой линии, ибо все без исключения однажды должны пройти церемонию «покрытия головы».
Король может своей От вышеупомянутой церемонии зависят и ранг,
властью отложить при- и прерогативы гранда, независимо от класса, своение звания гранда так что, даже наследуя титул от отца, гранд на¬
чинает пользоваться соответствующими отличиями, только пройдя через эту церемонию; из чего следует, что обретение желаемого титула наследниками грандов всех классов, даже их сыновьями, зависит целиком и полностью от воли короля, который, правда, обыкновенно не позже чем через неделю по получении прошения проводит процедуру «покрытия головы», но он может и отказать в этой церемонии, и тогда обретение титула откладывается на неопределенное время; тому есть многочисленные примеры, и в подтверждение этой странной истины я приведу совсем недавний и, быть может, самый известный пример.
80
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Одним из многих примеров Я достаточно говорил о герцоге де Медина- тому является происшедшее Сидония в связи с завещанием Карла II173, так с герцогом де Медина- что мне уже нечего добавить к вышесказанно-
Сидония му. Главный шталмейстер, кавалер Ордена
Святого Духа и государственный советник, он до последнего часа пользовался милостью государя и заслуженным почетом и уважением. От брака с одной из сестер графа де Бенавенте у него был единственный сын, женатый на дочери герцога дель Инфантадо. У этого сына имелись друзья, он был умен, начитан, учен, но питал склонность к уединению и странное пристрастие к мясным лавкам и ремеслу мясника; к тому же он настолько дорожил своими вкусами и привычками, что не было ни малейшей возможности заставить его переменить их. Он по-прежнему носил голилью174 и испанский костюм, хотя придворные, желая угодить королю, стали одеваться на французский манер. И когда большинство придворных привыкло к этому, король окончательно запретил всякую другую одежду, оставив голилью и испанский костюм судейскому и мещанскому сословию, и приказал являться перед собой не иначе как во французской одежде. Произошло сие еще при жизни герцога де Медина-Сидония, главного шталмейстера, коему так и не удалось склонить последовать общему примеру своего сына, который предпочел вовсе не появляться при дворе. Шла война; он повсюду сопровождал короля и своего отца, но бивак для себя разбивал всегда в стороне, на глаза государю никогда не показывался, служил добровольцем, участвовал в каждом деле и везде отличался. Когда отец его умер и он стал герцогом де Медина-Сидония, встал вопрос о проведении процедуры «покрытия головы». О том, чтобы явиться на эту церемонию в голилье, не могло быть и речи, а облачиться во французский костюм он категорически отказался. Так он прожил двенадцать или пятнадцать лет и умер незадолго до моего приезда в Испанию, пятидесяти лет от роду, так и не воспользовавшись ни одним из преимуществ, даваемых титулом гранда, коих как при дворе, так и вне двора лишен всякий, кто не прошел вышеназванную процедуру. Сын его, женившийся на дочери графа де Сан-Эстебан-де Гор- маса и не страдавший сумасбродным упрямством своего отца, стал кавалером ордена Золотого Руна вместе со своим тестем и прочими награжденными Филиппом V при отречении175.
1701. Шестой этап. Титул гранда перестает быть пожизненным
81
Шестой этап. Титул Любые перемены легки, когда на их пути нет
гранда перестает быть препятствий, и наступил шестой этап, привед- пожизненным, а для грандов ший статус гранда к тому, чем он является се- второго и третьего класса годня. Короли, поначалу имевшие право на вре-
требуется подтверждение мя отменять привилегии гранда, вознамери- права на титул при насле- лись лишать вышеупомянутого титула по свое- довании му произволу, хотя ничего сказанного об этом
нельзя обнаружить ни в одной из их грамот. Здесь кроются истоки прочно укоренившегося обычая, отличающего первый класс от прочих. Я не могу точно указать время его зарождения; но если это не произошло в царствование Филиппа II (что, однако, весьма вероятно, ибо он изобрел второй класс грандов), то уж никак не позже Филиппа III. Суть этого обычая в следующем: при переходе титула гранда не первого класса даже от отца к сыну наследник, независимо от своего местонахождения, обязан письмом уведомить короля о смерти гранда, коему он наследует, и подписать оное своим обычным именем, а не именем гранда, каковое он должен взять, — дабы его нельзя было заподозрить в том, что он уже почитает себя грандом. Король присылает ему ответ, в коем уже называет его именем гранда, которое он наследует, именует его кузеном со всеми полагающимися новому титулу отличиями. Лишь по получении этого ответа, и ни в коем случае не ранее, новоиспеченный гранд может держать себя соответственно обретенному имени и титулу; но положенный ему ранг и привилегии он обретет только после церемонии «покрытия головы». Таким образом, отказав в этой церемонии или отложив ее, король может отсрочить обретение не только ранга, даруемого титулом гранда любого класса, как это произошло с последним герцогом де Медина-Сидония, грандом первого класса с титулом, восходящим к Карлу V, но также имени и титула; так что даже обладающий неоспоримыми правами сын, наследующий титул отца, не являющегося грандом первого класса, обязан письменно признать, что может стать носителем имени и титула лишь после того, как королю будет угодно своим ответом их ему даровать. Тот факт, что сие не касается грандов первого класса, окончательно утверждает меня в мысли, что обычай сей возник при Филиппе II вместе с разделением на классы и что Филипп III, для которого разделение на классы стало поводом к введению грамот, не осмелился затронуть
82
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
тех грандов, которых он, подобно грандам Карла V, причислил к первому классу, ибо в пору правления последнего не существовало ни этого обычая, ни какого бы то ни было иного класса грандов.
Маркиз де Васконселъос и его Вот что касается возможностей; но в руках ко- потомки лишаются титула ролей последние легко превращаются в ре- гранда альность, чему мы стали свидетелями в пору по¬
следнего Регентства176. Исторические хроники полны описаний бурь, сотрясавших правление королевы, матери Карла II, в пору малолетства последнего, и ее распрей с доном Хуаном Австрийским, родившимся от связи ее мужа с актрисой, каковой бастард при поддержке влиятельной клики заставил королеву прогнать иезуита Нитгарда, которому удалось, в качестве ее духовника, стать верховным судьей в делах государства и который, будучи вынужден бежать в Рим, благодаря еще одному счастливому повороту колеса фортуны превратился там из беглеца и изгнанника в чрезвычайного посла Испании, не отказываясь при этом от облачения иезуита вплоть до того момента, когда сменил его на кардинальскую мантию. В Испании его место занял знаменитый Васконсельос177, прославившийся своим возвышением и падением, а еще более — скромностью в пору величия и мужеством в пору опалы, вызвавшей сочувствие даже у его врагов. Дон Хуан, желавший быть полновластным владыкой, не намерен был терпеть ни наперсников, ни министров, пользующихся доверием королевы, а потому возненавидел Васконсельоса, как ранее ее духовника, и точно таким же образом разделался с ним. Васконсельос, недавно удостоенный титула гранда, и по рождению своему, пусть и не слишком знатному, не уступавший множеству других грандов, был, безо всякой вины, лишен титула и сослан на Филиппины, где, потратив свое состояние на полезные и благотворительные дела, жил долго, в мире с собой и Господом, и благочестиво окончил там свои дни;178 но даже спустя долгие годы ни при одном из правителей Испании ни разу не заходила речь о передаче титула гранда его потомкам, и поныне ведущим безвестную жизнь в провинции.
Таковы были этапы ущемления достоинства испанского гранда, и предел этому еще не положен. К сказанному надлежит добавить, что иностранцам, то есть испанским грандам, живущим во Фландрии и в Италии, нет нужды ехать в Испанию, чтобы пользоваться правами и привилегиями, по¬
1701. Седьмой этап. Необходимость платить дань
83
ложенными им по званию; но, прибыв в Испанию, они на время лишаются своего ранга и вновь обретают его лишь после церемонии «покрытия головы». Эта неприятность произошла при Филиппе V с последним графом Эгмонтом, с кончиной коего угас этот знаменитый род: он потерял выданный секретарем эстампильи сертификат о прохождении этой процедуры и был вынужден пройти церемонию еще раз.
Седьмой этап. Необходи- Но королевская власть пошла в ущемлении прав
моешь платить дань за грандов еще дальше. Их стали облагать данью,
право именоваться грандом тем более унизительной, что платилась она не за
что иное, как за титул. Называлось это анната179 и медианната180. Последняя выплачивается при возведении в звание гранда и составляет более двенадцати тысяч экю серебром самой высокой пробы. Иногда король, оказывая подлинную милость, отменяет ее, о чем упоминается во вручаемой гранду грамоте, так что позор дани и честь высокого звания оказываются рядом в одном документе, недавним свидетельством чему является моя собственная грамота испанского гранда первого класса. Но отказ в этой милости—дело вполне обычное. В бытность мою в Испании герцог Сан-Микеле из рода Гравина, одного из знатнейших на Сицилии, лишившийся своего состояния, потому что император захватил это королевство181, и удостоенный титула гранда за оказанные там услуги182, просил освободить его от этой дани, но на протяжении всего того времени, что я находился в Испании183, ему так и не позволили пройти через церемонию «покрытия головы», ибо он не получил освобождения от дани, заплатить каковую был не в состоянии. Я не говорю здесь о прочих не меньших расходах, заключающихся во всякого рода выплатах, связанных с обретением титула гранда, которые сокращаются на две трети, если король освобождает будущего гранда от медианнаты. Анната — это дань, выплачиваемая грандом ежегодно184, а если доходы его слишком малы или отсутствуют вовсе, — ведь право на титул имеют обладатели любого феода, находящегося в непосредственном подчинении королю, и для получателя титула решающим является имя, а не земельное владение, — то размер ежегодной выплаты устанавливается каждый раз особо, как это произошло недавно в случае с герцогом де Бурнонвилем185. Случается, что гранду дается пожизненное освобождение от этой дани, и сия милость тоже заносится в его
84
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
грамоту, чему моя грамота служит еще одним примером; однако наследник этого гранда никогда не освобождается от аннаты, и размер его выплаты всегда бывает выше изначального, а порой, из-за многолетней задолженности, гранд лишается титула, каковой возвращается ему, лишь когда он полностью выплатит свой долг. Кроме вышеуказанных, имеется еще одна разновидность дани, неуплата коей чревата теми же последствиями. Дань эта, выплачиваемая наследником титула гранда, более значительна, чем обычная анната. Мне трудно точно указать дату возникновения всех этих поборов, но у меня есть все основания полагать, что учреждены они были одновременно с появлением грамот или тотчас же следом за ним.
Намеренное сокрытие раз- Не следует забывать, что различия между класса-
личий между тремя разными ми — это своего рода тайна, ревниво охраняемая классами грандов грандами, предпочитающими не раскрывать ее
то ли из тщеславия, то ли из учтивости по отношению к прочим, и проникнуть в нее тем более трудно, что различия сии обнаруживаются лишь в момент получения грандом права не снимать шляпы в присутствии короля и вскоре после того забываются, ибо упоминание о них содержится лишь в соответствующих канцелярских документах.
Предположение, будто звание гранда существовало ранее правления Карла V, представляется мне совершенно безосновательным, тем более что не удается обнаружить никаких привилегий, отличающих гранда от rico hombre или одного rico hombre от другого. А потому я могу с полным основанием утверждать, что это представление не имеет под собой почвы и возникло исключительно из тщеславного желания изобразить звание гранда, истоки коего якобы теряются в глубине веков, более древним и тем самым поднять его над званием vicos hombres, каковые были знатнейшими и могущественнейшими сеньорами, подчинявшимися лишь самому королю и имевшими право «стяга и котла», что запечатлено на гербах многих знатных домов Испании. Так вот, поскольку звание vicos hombres, их гербы и знаки отличия постепенно переходили к их младшим сыновьям, а при бракосочетании дочерей — наследниц имени — к другим домам, vicos hombres стали со временем весьма многочисленны и исчезли лишь при могущественном Карле V, столь удачно придумавшем звание гранда, что даже имя vicos hombres было забыто.
1701. Титулы герцога, маркиза и графа
85
Поскольку сей государь не вручал грамот, подтверждающих новый титул, то среди первых испанских грандов очень сложно отличить тех, кто из ricos hombres незаметно превратился в грандов, сохранив в новом звании прежние привилегии, от тех, кто, не относясь к числу ricos hombres, тем не менее получил впоследствии титул гранда от того же Карла V. Я склонен считать, что государь этот предусмотрительно удостаивал звания гранда только тех испанцев, кто имел ранг ricos hombres, дабы польстить им этим новым званием, — хотя для подобного мнения у меня нет других резонов, кроме соображений учтивости и благопристойности. Если мое предположение верно, то это различие не имеет особого значения, ибо тогда все дело лишь в том, что при переходе от старого титула к новому одни сохраняли все свои прежние привилегии, а другие лишались оных лишь на короткое время и вновь обретали их благодаря слову «cobrios», произнесенному государем без всяких церемоний, или просто уведомительному письму, не имеющему формы грамоты, возводящей в новое звание. Как бы гам ни было, в Испании принято считать (и никому не приходит в голову это мнение оспаривать), что к числу первых грандов, каковые на момент утверждения сего титула принадлежали к числу ricos hombres, относятся в Кастильском королевстве герцоги де Медина-Сели, де Эскалона, дель Инфантадо, де Альбукерке, де Альба, де Бехар и де Аркос, маркизы де Вильена и де Асторга, графы де Бенавенте и де Лемос, а в Арагонском — герцоги де Сегорбе и де Монтальте и маркиз де Айтона. К кастильским грандам многие добавляют герцогов де Медина-Сидония и де Нахера, коннетабля герцога де Фриаса и наследственного адмирала Кастилии герцога де Риосеко, а также маркиза де Агилара. Все они столь древнего рода и так давно числятся среди знатнейших вельмож, особенно Медина-Сели, что никому даже в голову не приходит усомниться в исконности их статуса грандов. Далее в росписи испанских грандов186 мы увидим, какие дома были удостоены этого титула и к кому оный титул перешел от них по наследству.
Титулы герцога, маркиза А теперь нужно объяснить, во-первых, почему и графа не имеют для гран- гранды не придают никакого значения титулам дов никакого значения герцога, маркиза и графа и, во-вторых, каким
образом титул наследуется.
86
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Чтобы ответить на первый вопрос, нужно снова обратиться к ricos hombres, ибо они являются, можно сказать, тем корнем, из которого выросло ветвистое древо испанских грандов. Я уже говорил, что изначально звания ricos hombres и сопутствующих ему отличий удостаивались лишь владетельные вассалы, подчинявшиеся непосредственно королю и обладавшие правом «стяга и котла», и что с увеличением числа завладевших этим титулом по собственному произволу или вследствие естественного хода событий и неопределенности в отношениях между различными испанскими королевствами младшие сыновья этих ricos hombres, их зятья, а потом наследники и тех и других тоже постепенно присвоили себе такое звание, но уже не владея теми изначальными большими ленами, коим предки их были обязаны этим титулом. Когда титулы герцога, маркиза и графа впервые появились в Испании, то удостаивались их только те первые, действительно владевшие большими ленами ricos hombres, чье звание вышеизложенным образом постепенно перешло к их многочисленным потомкам; точно таким же образом умножилось число обладателей титулов герцога, маркиза или графа; но эти новые титулы не давали ни привилегий, ни отличий и были лишь необязательным дополнением к званию rico hombre. А потому не имело никакого значения, зовешься ты герцогом, маркизом или графом, ибо единственным подлинным отличием, действительно возвышавшим человека над прочими, было звание rico hombre. Впрочем, следует заметить, что герцогство являло собой более обширное и благородное владение, чем графство и маркизат, в силу чего все тогдашние испанские герцоги, будучи самыми знатными и богатыми среди ricos hombres, при Карле V незаметно превратились в испанских грандов. А поскольку ранг и привилегии давало отныне лишь звание гранда, как ранее звание ricos hombres, кои были совершенно безразличны к титулу герцога, маркиза или графа, ибо оные не давали им ровным счетом ничего, то не менее безразличны к этим титулам стали и гранды. Известно, однако, что для природного испанца герцог и гранд означают одно и то же; и не потому, что герцог, именно в качестве герцога, имеет преимущества перед маркизом или графом, но потому, что со времен Карла V все испанские герцоги из ricos hombres стали грандами. И при этом государе, и при его наследниках почти все владельцы вновь создаваемых в Испании герцогств получали при этом и титул гранда, а что же до тех немногих, кто его не получал, то либо они все стали грандами впоследствии, либо их герцогства перешли в руки грандов.
1701. Майораты
87
Титул принца имеет еще Титул принца был так мало известен в Испании
меньшее значение и одновременно так мало ценился, что ни один
испанец, в том числе дети королей, не носили его, за исключением кое-кого из наследных принцев, коим даровался титул принца Астурийского — в знак признательности за верность этой провинции своим королям в пору мавританского владычества187, благодаря каковой короли вновь стали править и бороться с неверными. Очень немногие из старших детей монарха носили этот титул, ибо, согласно обычаю, их называли странным именем «инфант» и «инфанта», что просто- напросто означает «ребенок». Иностранцы с испанским подданством188, которые в своих краях именуются принцами, пользуются этим титулом, приезжая в Испанию, но, невзирая на подданство, он не дает им никакого ранга, если они не гранды; и природные испанцы, даже имея все основания претендовать на звание принца, отнюдь не стремятся обрести этот титул, ибо следуют иным обычаям, нежели те, что легко утвердились у их соседей189.
Наследование титула Наследование титула гранда происходит точно гранда таким же образом, как и наследование имуще¬
ства, и подобно тому как имущество может наследоваться по женской линии и переходить, до бесконечности, от одной женщины к другой, то же самое происходит при наследовании титула гранда, что ведет к смешению имен и гербов, ибо, по существующему у испанцев обычаю, наследник присоединяет к своему имени все имена тех, чье достояние он наследует; то же непременно имеет место при наследовании звания гранда, когда имена выстраиваются в бесконечный ряд в порядке кровнородственной близости как по мужской, так и по женской линии, если только это звание не переходит от брата к сестре или, в редких случаях, от дяди по отцу к племяннице.
Майораты190 Кстати заметим, что полученные по наследству
земли, которые испанцы называют майоратами, независимо от того, являются их владельцы грандами или нет, ни при каких условиях, даже за долги, не могут быть проданы, но кредиторы имеют право присваивать себе определенную часть доходов, исходя из разме¬
88
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ров владения и приносимой им прибыли, оставляя владельцу вкупе с побочными доходами лишь известную часть их на пропитание. В этом испанцы видят залог сохранения дворянских родов, и потому все земельные владения в Испании передаются по наследству. А поскольку череда наследников бесконечна, то в торговом обороте имеется лишь ничтожная часть земель, — и то более на словах, чем на деле, ибо для кредиторов эти земли являются единственным залогом, да и покупатель также не имеет никаких гарантий. Я получил разрешение короля Франции и короля Испании приобрести, для придания веса моему титулу гранда, земельное владение в Испании. Я претендовал лишь на самый маленький лен, подчиняющийся непосредственно королю, и готов был выложить значительную сумму, не рассчитывая в будущем ни на какие доходы. Несмотря на содействие влиятельных особ и даже членов Государственного совета, мои двухлетние поиски не увенчались успехом. Я не говорю, что задача эта совершенно неразрешима, а говорю лишь, что она исключительно сложна. Не следует забывать, что вместе с земельным владением к наследнику переходят все слуги, чада и домочадцы прежнего хозяина, коих отныне он обязан содержать, так что унаследованное достояние оказывается весьма обременительным. Всем этим людям нужно дать жилье, у себя или в другом месте, обеспечить их соответствующим званию и должности ежедневным рационом, а всех домашних — еще и двумя чашками шоколада ежедневно. В бытность мою в Испании герцог де Медина-Сели, который по причине многочисленных наследств был одиннадцатикратным грандом, а впоследствии еще не раз наследовал этот титул, вынужден был оплачивать в день по семьсот таких рационов. Нетрудно догадаться, сколь разорительны подобные расходы.
Причины странного Однако вернемся к вопросу наследования.
смешения имен и гербов Здесь надлежит заметить, что знатные роды, в Испании где наследование в течение нескольких поко¬
лений шло по женской линии, нередко полностью утрачивали свои исконные имена и гербы, каковые позже, случалось, вновь брал себе какой-нибудь из младших сыновей; и тот факт, что даже в пределах одного рода имена и гербы не переходят последовательно от одного поколения к другому, создает немалые трудности для самих
1701. Причины странного смешения имен и гербов в Испании
89
испанцев, оказывающихся не в состоянии отличить подлинное имя от тех, что были к нему добавлены, а при отсутствии добавлений — решить, является ли это единственное имя подлинным. Так же обстоит дело и с гербами; однако этому вопросу я не смог уделить достаточно времени. Находясь в Испании, я потратил немало усилий, чтобы на месте разобраться в именах и титулах, обращаясь для этого к самым сведущим в сих материях лицам, среди коих более других я признателен герцогу де Верагуа, об отце которого я упоминал в связи с завещанием Карла II и который, не чинясь, с бесконечной добротой и терпением поделился со мной своими доскональными и обширнейшими познаниями в столь интересовавших меня вопросах. Не менее полезной оказалась для меня весьма ценимая знатоками книга Имхофа «Разыскания в области истории и генеалогии испанских грандов»191, которую я намеренно взял с собой и которая позволила мне разрешить многие затруднения, ибо огромное количество найденных в ней достовернейших и подробнейших сведений дало мне повод к дальнейшим разысканиям, немало пополнившим мои скромные познания в этой области; ошибки же, обнаруженные мною в этом труде, научили меня не доверяться слепо даже лучшим книгам, в том числе и этой. Благодаря беседам и расспросам я смог понять, что в ней истинно, а что — ложно и сколь важны, несмотря на некоторые неточности, все содержащиеся в ней сведения. Будь мое пребывание в Испании более продолжительным, а занятия и обязанности менее многочисленными, имей я возможность изучить так же, как «Разыскания» Имхофа, «Позор Испании»192, я бы смог рассказать много полезного и интересного. Но заполучить ту книгу мне так и не удалось. В Испании эта книга у кого-то есть, но, с кем бы я о ней ни заговаривал, в ответ мне лишь улыбались и произносили ничего не значащие слова. Книга сия везде, где только можно, была уничтожена, для чего в ход пошли и власть и деньги, ибо в ней утверждается, что почти все знатные и благородные дома Испании пошли от бастардов, зачастую даже от нескольких, и что подобное клеймо лежит почти на всех грандах и на самых высокородных испанских вельможах. Хотя мне не удалось найти подтверждения этому вообще-то не вызывающему сомнений факту, тем не менее стоит сказать несколько слов о том, как относятся испанцы к титулу гранда и какие обычаи существуют у них в отношении наследования оного, когда речь идет о бастардах.
90
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Бастарды. Различия между Тут следует откровенно признать, что многове- ними и преимущества,, коими ковое господство мавров в Испании и тесные они пользуются в Испании связи, кои она поддерживала с ними вплоть
до воцарения Католических Королей, оставило еще и поныне не изгладившийся след, ибо здесь не видят большой разницы между законными детьми и детьми, чьи оба родителя не связаны узами брака. Бастарды становятся наследниками, так же как и законные дети, и, по праву наследства, становятся грандами, если у их отца нет детей от законного брака. В последнем случае бастард имеет право на свою долю наследства, каковая, по желанию отца, может быть до известной степени увеличена. Бастарды стали родоначальниками многих могущественных домов, и ныне уже почти невозможно доказать их незаконное происхождение. При отсутствии законных детей они наследуют титул гранда не только по прямой линии, но и по женской, и по боковой; а если такого рода бастард является сыном очень знатного вельможи, любящего своего отпрыска, то незаконное рождение последнего по большей части не является препятствием к заключению достойного брачного союза. После смерти родителя никто более и не вспоминает о различиях.
Дети, родившиеся от незамужней девушки и женатого мужчины, также имеют свою долю, хотя и весьма незначительную. Наличие законного ребенка связывает отцу руки, и он уже не может оделять бастардов по своему усмотрению. Последние не могут претендовать на такую же долю наследства по материнской или боковой линии, как дети, рожденные от свободного союза и не имеющие законнорожденных братьев и сестер, а потому наследующие все достояние. Тем не менее этому незаконному отродью удается заключать весьма выгодные брачные союзы, если у них нет братьев и сестер, рожденных в законном браке, или же если они являются сыновьями очень знатных сеньоров, которые их любят. С течением времени клеймо незаконного происхождения мало-помалу стирается, так что их потомки порой вытесняют законных наследников, хотя им это удается реже, чем первой разновидности бастардов. И тем и другим, имевшим законных братьев, случалось получать титул гранда благодаря положению и влиянию их отцов и становиться родоначальниками домов, ни в чем не уступающих тем, где они были лишь бастардами, так что впоследствии их потомство полностью смешивалось с потомством законнорожденных
1701. Бастарды. Различия между ними и преимущества
91
детей. Есть совсем свежие примеры такого рода грандов. Таков, например, внебрачный сын герцога де Абрантеса, брат бездетного герцога де Линья- реса, вице-короля Мексики, умершего в начале царствования Филиппа V, и епископа Куэнкского, ставшего герцогом де Абрантесом после смерти этого брата и своего отца; я уже рассказывал, как последний забавно распрощался с послом императора в тот день, когда было вскрыто завещание Карла II193. Чтобы поддержать угасающий род, этот епископ, коего называют не иначе, как герцог де Абрантес, сумел вскоре после моего отъезда из Испании добиться титула гранда для брата-бастарда, каковой теперь именуется герцог де Линьярес.
В силу этих более чем противуправных обычаев бастарды грандов, состоящих или не состоящих в браке, принимаются в Мальтийский орден в качестве рыцарей справедливости194 наравне с законнорожденными детьми. В связи с этим следует напомнить, что, будучи изгнан с Родоса, орден сей был уже на грани исчезновения, когда Карл V взял его под свое покровительство и даровал ему остров Мальту в полное и независимое владение195. Но в знак подданнического долга орден обязан был ежегодно посылать ему ловчих птиц для охоты, а кроме того, даже теперь посол Мальты ни при каких обстоятельствах не может оставаться с покрытой головой в присутствии короля Испании, хотя тот принимает его во время публичной аудиенции, где ни один из присутствующих грандов не снимает шляпы и где, в качестве гранда, был и я; при этом следует заметить, что посол сей пользуется в Мадриде и повсюду в Испании всеми даваемыми посольским званием прерогативами, за исключением придворных церквей, где у него нет ни места, ни каких бы то ни было обязанностей. Такого рода отношения с испанской монархией, равно как и особое, какого нет нигде более, положение бастардов в этой стране, в известной мере объясняют, почему незаконнорожденные сыновья испанских грандов становятся рыцарями Мальтийского ордена. Я говорю «какого нет нигде более», поскольку графы Гюлленлёве — бастарды датских королей, правящие в захолустной, по- луязыческой северной стране196, — не являются примером ни для Швеции, ни для прочих северных стран, где незаконнорожденных презирают и чураются не меньше, чем во всей Германии.
Что же касается детей от двойного адюльтера, то в Испании они пребывают в полной безвестности, ибо не могут ни назвать имя матери,
92
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ни отыскать такого законоведа, как Арлэ, бывший генеральный прокурор Парижского парламента, умевший добиваться признания незаконнорожденных детей без упоминания имени матери197. И хотя в Испании все еще существуют пережитки отвратительных мавританских нравов, о подобном здесь не могут и помыслить, ибо бастарды от двойного адюльтера, коим нет места среди порядочных людей, считаются здесь воплощением мерзости незаконного рождения.
Примеры донов Хуанов, рожденных от связи незамужних женщин с испанскими королями198, подтверждают и разъясняют вышесказанное, особенно если вспомнить, что незаконные дети частных лиц, несмотря на разницу в положении, фактически имеют такие же права, что и позволяет бастардам грандов возвыситься, а бастардам королей — сравняться с законными принцами.
Первое обозрение уже Изложим в двух словах суть того, что было уже
сказанного о грандах рассказано о звании испанского гранда.
До Карла V о нем нет никаких упоминаний. До того времени существовало лишь звание vicos hombres, или «могущественные люди», каковые являлись главными и непосредственными вассалами различных королевств Испании, имевшими право «стяга и котла», не снимавшими шляпы в присутствии короля и принимавшими участие в делах государства; происходило ли сие в силу права или могущества, обычая или пожалования, по праву наследования или потому, что короли в них нуждались, — об этом нет никаких сведений. Точно так же ничего не известно об их прерогативах и обязанностях.
Число их умножилось: младшие сыновья, даже побочные родственники по женской линии благодаря своим деяниям, заслугам, важным должностям стали, порой и не владея главными, непосредственно зависевшими от короны ленами, vicos hombres, приобрели право «стяга и котла», изображение коих так часто встречается на гербах.
Таковыми сделались они при Католических Королях.
Став на сторону Филиппа Красивого из ненависти к Фердинанду, они получают смертельный удар по своему высокому положению.
Могущество Карла V. Ловкость, проявленная им во время коронования императором, уничтожила их звание, каковое незаметно, без каких бы
1701. Первое обозрение уже сказанного о грандах
93
то ни было церемоний и пожалований, было заменено на новое звание испанского гранда, — сначала среди ricos hombres, а потом и среди всех прочих; император сохранил за ними право не снимать шляпу в его присутствии и из политических соображений предоставил им в Германии и в Италии значительные права, существующие и поныне благодаря все тому же могуществу Австрийского дома и той же политике.
Церемония «покрытия головы» и установление различия между двумя классами грандов при Филиппе II.
Пожалования и грамоты Филиппа III, вероятного учредителя третьего класса: отсюда — желание грандов хранить в тайне различия между классами и их отвращение к соблюдению ранга старшинства.
Благодаря этим грамотам короли стали утверждать, что для наследования титула гранда, даже по прямой линии, необходимо их согласие, — откуда появился обычай сообщать о том королю и получать его ответ, от чего были избавлены только гранды первого класса.
Отсюда же — вошедшая в обычай претензия короля на право лишать на некоторое время ранга, чему имеется множество примеров, — как в виде отказа допустить к церемонии «покрытия головы», так и в иных формах.
Свидетельство о прохождении церемонии «покрытия головы», без чего нет ранга, и даже после этого, если свидетельство потеряно, нужно вновь проходить эту церемонию, чему имеются примеры; исключение составляют иностранные гранды, живущие вне Испании; если же они появляются там даже проездом, то подчиняются вышеозначенным правилам.
Претензия короля, рожденная предыдущими, на право лишать титула гранда, даже если обладатель оного не совершил государственного или какого-либо иного тяжкого преступления; примером этому является Васкон- сельос и его потомки, включая ныне живущих.
Грамоты и постепенное торжество сих претензий имеют следствием обложение титула налогом, коего существует три разновидности.
Медианната, составляющая более сорока тысяч ливров199, выплачиваемых одному лишь королю, не считая еще всяческих прочих выплат; король получает сию сумму при каждом возведении в звание гранда; иногда от этого налога освобождают, что оговаривается в самих грамотах; на просьбы об освобождении от него нередко отвечают отказом, чему имеются свидетельства.
94
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Анната, ежегодный более или менее значительный налог, но меньший, чем медианната; первый гранд в роду его не платит, но наследники платят обязательно.
Налог, выплачиваемый при переходе титула, ниже, чем первый, но выше, чем последний, и выплачивается всяким наследующим звание гранда; никто от него не освобождается; неуплата карается наложением ареста на имущество и временным лишением ранга, по усмотрению короля, до тех пор пока все не будет уплачено сполна. Тому имеется множество примеров.
Для получения титула гранда достаточно иметь самый малый феод, лишь бы он зависел непосредственно от короля. Иногда это достоинство получают и без феода, по имени, подобно младшим сыновьям ricos hombres, уже не имевшим больших феодов. В этих случаях договариваются о снижении вышеназванных поборов.
Полное безразличие грандов к титулам герцога, маркиза и графа, объясняющееся тем, что эти титулы появились в Испании под конец существования ricos hombres, для которых они были лишь добавлением к их единственному в ту пору званию. И когда звание гранда вытеснило звание ricos hombres и сделалось единственным в Испании, отношение к титулам герцога, маркиза и графа осталось прежним, хотя на самом деле не сьицет- ся больше ни одного испанского герцога, который с течением времени не стал бы испанским грандом, — разумеется, если он испанец и его герцогство находится в Испании. Так же обстоит дело и с титулом принца, который сам по себе ничего не значит и коего никогда не носил ни один природный испанец.
Нет никакого различия между наследованием титула гранда и наследованием любого другого достояния. Во все времена женщины в Испании имели право наследования и, принимая во внимание родство крови, им отдавали предпочтение перед мужчинами, и так от одной женщины к другой. Они также очень часто признаются наследницами земельных владений или майоратов; последних очень много, что крайне затрудняет торговлю земельными владениями, кои почти все либо сменили владельца, либо обременены долгами. Отсюда же следует невозможность установить подлинные имена и подлинные гербы, каковые переходят вместе с имуществом.
1701. Каких бы то ни было знаков отличия нет
95
Странный обычай, благо- Еще неприличнее усугубляет эту путаницу ста- приятствующий креще- ринный обычай давать маврам, а теперь еще ным евреям и маврам и евреям, которые обращаются в христианство
и восприемниками которых являются знатные сеньоры, не только христианское имя, но и имя и герб их восприемников, — каковые навсегда остаются в этих ничтожных семьях, смешиваются со временем с подлинными именами и заменяют их, когда старые семьи угасают.
Бастарды в Испании имеют неизвестные у других христианских народов преимущества, являющиеся следствием этого столь давнего смешения с маврами.
Существуют лишь незначительные различия между бастардами двух свободных людей и законными детьми. Чуть больше различий у детей, рожденных от связи девушки с женатым мужчиной. Они имеют право наследования и могут занимать место законного наследника. Таково происхождение многих родов, что не делает их менее уважаемыми; есть еще множество других домов, о бастардном происхождении коих нет точных сведений. Незаконных детей замужней женщины, как и детей, рожденных от двойного адюльтера, презирают, и отношение к их гнусному происхождению в Испании такое же, каким оно должно было бы быть везде, то есть они не могут питать никаких надежд, и нет примеров исключения из этого правила. У них нет ни имени, ни имущества, ни достойного существования.
От сути звания испанского гранда, каковую я попытался изъяснить, следует перейти к обычаям и начать с тех, что известны нам, но отсутствуют у испанцев.
Каких бы то ни было знаков Ни гранды, ни их жены не имеют никаких зна- отличия нет ни на каретах, ков отличия ни на каретах, ни в гербах, ибо в ни в гербах, ни на домах, — Испании нет такого обычая, каковы бы ни бы- нигде, за исключением балда- ли должность или звание. Если некоторые из хинов них сохраняют прежние отличия ricos hombres,
то есть право «стяга и котла», то их имеют и все члены этого дома, даже не являющиеся грандами, и изображение помещается на кайме или в поле щита. На кайме изображаются даже вооруженные конники коннетабля Кастилии и якоря Адмирала. Правда, некоторые,
96
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
коих немного, помещают стяги вне щита, а иногда окаймляют его ими, но в Испании это не является знаком какого-либо достоинства. Что касается ордена Золотого Руна, то его обладатели помещают цепь ордена вокруг своего герба, равно как и те, кто был удостоен Ордена Святого Духа. С тех пор как французские герцоги и испанские гранды получили одинаковый ранг и почести, некоторые из грандов, даже никогда не покидавшие Испанию, взяли себе герб с герцогской мантией. Лишь немногие из природных испанцев сделали это. Накидки на карете не имеет даже королева.
Балюстрад и прочих внешних отличий, за исключением балдахина, там нет даже у короля и королевы. Но балдахин появляется у всех titulados*, среди коих встречаются весьма странные; в свое время я дам на сей счет необходимые разъяснения. Вся разница заключается в том, что их балдахин сделан из простой камки и украшен портретом короля, а балдахины грандов — из роскошного бархата, без портрета, иногда с вышитым на ниспадающей их части гербом. Таким образом, похоже, что одним балдахины нужны для портрета, а другим — для титула и для них самих. Что касается балюстрад, то сие отличие исчезло, возможно, из-за обыкновения почивать в местах, удаленных от посторонних взоров, а не на парадном ложе, выставленном на всеобщее обозрение.
Почести, именуемые В силу характера построек в Испании там не мо-
во Франции «луврскими» жет существовать то, что во Франции именуется «луврскими почестями»200. Дворцы короля и все прочие имеют ворота, устроенные таким образом, что ни одна карета через них проехать не может; это скорее некое подобие ворот. За этими воротами в мадридском дворце201 имеется темный и мрачный крытый вестибюль, короткий, но расходящийся двумя маленькими крыльями и выходящий к ступеням галереи между двумя вымощенными большими плоскими камнями дворами — галереи, которая выводит к большой лестнице снаружи. В этот крытый вестибюль въезжают кареты грандов и их жен, кардиналов и послов, из которых прибывшие выходят, подъехав к галерее; тем же путем они возвращаются назад. Все прочие, будь то мужчины или женщины, выходят и садятся в кареты у больших ворот, и все кареты вы-
* маркизов и графов, не являющихся грандами (исп.).
1701. Преимущества, кои некоторые лица имеют перед грандами
97
страиваются на большой площади перед дворцом. В Буэн-Ретиро202 имеется несколько дворов, два из них следуют один за другим, как в Пале-Рояле в Париже, только значительно больших размеров. Все кареты въезжают в первый из них, где и остаются. Только гранды и их жены, кардиналы и послы подъезжают в каретах к проезду между двумя дворами, выходят из карет в открытой галерее, которая ведет к лестнице, а кареты их следуют во второй двор, чтобы там развернуться. Ранее кареты дожидались хозяев в первом дворе и снова заезжали во второй, когда господа собирались в обратный путь. Но еще задолго до моей поездки в Испанию, не знаю, в чье царствование, установился порядок, при котором кареты остаются во втором дворе, а чтобы забрать своих господ, лишь подъезжают к тому месту, где их высадили. Это незначительное преимущество в мое время еще считалось новинкой, введенной, возможно, по примеру послов, всегда оным преимуществом пользовавшихся.
Преимущества, кои неко- Здесь следует вспомнить о необыкновенных
торыелица имеют перед преимуществах, кои, как уже говорилось ранее, грандами президент и даже управляющий Кастильским
советом имеют перед грандами, которые останавливаются перед ним на улице, у него дома никогда не сидят по правую от него руку и которых он не посещает ни при каких обстоятельствах; когда этот сановник едет во дворец, его встречает у кареты, а после провожает до нее один из дворецких; когда он вместе с придворными ожидает выхода короля или вызова в кабинет монарха, только он вместе с майордомом- майор и королевским экономом имеет право сидеть, а все гранды стоят.
Майордом-майор короля везде идет впереди грандов, занимает почетные места и сидит рядом с королем на балах, спектаклях и во время особых аудиенций, где все гранды стоят, а он как бы является их главой.
Майордом-майор королевы также имеет преимущества перед ними всеми в апартаментах королевы и во время аудиенций.
Кардиналы имеют огромные отличия в присутствии короля, и никаких — в его отсутствие; у меня еще будет случай рассказать об этом в другом месте.
Наконец, существуют отличия у послов — по правде говоря, ничтожные и встречающиеся нечасто.
98
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Я уже упоминал об отличиях государственных советников203, которые, даже не будучи грандами, имеют исключительное право передвигаться в портшезе, как дамы. Что же касается последних, то все знатные дамы, независимо от того, являются они женами грандов или нет, часто передвигают^ ся в портшезе по городу и даже во дворце по лестнице вплоть до наружной двери апартаментов королевы, где их портшезы останавливаются, а носильщики дожидаются их, и они ничего не платят, как это делают, в порядке mezzo termine*, в Версале носильщики особ, не пользующихся «луврскими почестями», за право надеть королевскую ливрею204. Правда, нужно сказать, что, как я мог заметить, делают это лишь придворные дамы и очень немногие из знатных дам, жены грандов. Что касается ливрей, то от них иногда отказываются, потом вновь к ним возвращаются, но при этом они никогда не остаются прежними. В одном и том же доме ливрею меняют ежегодно, в том числе ее цвет. По большей части ливреи темные и очень простые, а кареты и портшезы отличаются еще большей непритязательностью. В Мадриде зимой — грязь, летом — пыль, и воздух, рожденный количеством и природой этой грязи, пачкает мебель и даже серебряную посуду, что и вынуждает к величественной простоте, каковая, однако, отнюдь не свойственна послам.
Сложение с себя титула У грандов нет обычая слагать с себя свое звание,
гранда, неизвестное в Йена- подобно герцогам во Франции; но в Испании
прямой наследник титула гранда и его жена имеют почести и ранг — в ожидании, пока титул не перейдет к ним в связи со смертью того, кому
нии. Разъяснение недавних случаев получения титула гранда иностранцами.
Наследующие титул гранда они наследуют. Граф де Тессе, в отношении коего имеют ранг и почести маршал, его отец, получил разрешение воспользоваться этим правом205, по примеру французских герцогов, не мог бы при жизни отца ни быть признанным грандом, ни получить соответствующее сему титулу обращение. Но так как сие было сделано во Франции, то удалось добиться согласия на это короля Испании, куда Тессе приезжать не собирался, и к тому же оное согласие было получено нескоро и с большим трудом. Филипп V, однако, дважды сделал исключение из этого правила, нарушить каковое до него не решался ни один король.
* Здесь: компромисса {um.).
1701. Сложение с себя титула гранда, неизвестное в Испании
99
В первый раз это было сделано для герцога Бервика, коему после сражения при Альмансе, в награду за его заслуги, король даровал титул гранда первого класса, герцогства Лирия и Херика206, бывшие уделы инфантов Арагона, дабы он мог утвердить там свой титул и иметь в собственном владении земли, приносящие сорок тысяч ливров ренты, а также право передать их любому из своих детей, кому пожелает, чтобы тот еще при жизни отца мог пользоваться всем, равно как и его потомки; вместе с тем маршалу была предоставлена и возможность изменить свой выбор при жизни или в завещании; таким образом, ему были пожалованы неслыханные милости, сообразные с важностью победы при Альмансе. В результате его старший сын получил титул гранда и герцогства и именовался герцогом де Лирия в Испании, где он приобрел огромную власть и влияние благодаря браку с сестрой герцога де Верагуа, которой потом досталось богатое и обширное наследство.
Другое исключение было сделано для меня, в связи с данным мне почетным поручением отправиться в качестве чрезвычайного посла просить от имени Короля руки инфанты, заключить будущий брак, подписать контракт и присутствовать от его лица на бракосочетании принца Астурийского с одной из дочерей месье герцога Орлеанского, в ту пору регента королевства. Как только церемония была закончена, король Испании подошел ко мне прямо в капелле замка Лерма207 и, осыпав меня любезностями, удостоил неслыханной чести, сказав, что дарует титул испанского гранда первого класса мне и тому из двух моих сыновей, кого я пожелаю выбрать, дабы он уже сейчас вместе со мной пользовался сим званием, и орден Золотого Руна — моему старшему сыну. Так как я имел разрешение принять сию милость, я тотчас же выбрал младшего и представит королю обоих моих сыновей, дабы они вместе со мной могли поблагодарить его за эти великие милости; затем я представил их королеве208, которая выказала мне такое же расположение, каковое, к моей великой радости, было с одобрением встречено всем двором, и которой я также постарался понравиться. Поскольку через два дня двор должен был возвратиться в Мадрид, то там мои сыновья и должны были пройти соответствующие церемонии.
Стоит, однако, заметить, что эти исключения были сделаны лишь в двух особых случаях209, для двух иностранцев в Испании, отказ коих от звания не повлек бы за собой никаких последствий, ибо, как французские герцо¬
100
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ги, мы имели в Испании те же почести, ранг и прерогативы, что и гранды, равно как и право и обычай повсюду находиться с ними и среди них, и они были довольны тем, что я нередко оным правом пользовался. Именно поэтому не было нужды устраивать для месье Бервика и для меня церемонию «покрытия головы»210, ибо она не давала нам ничего, чем бы мы уже не обладали; а потому я присутствовал вместе с грандами — как и они, с покрытой головой — на церемонии дарования сего права моему сыну, куда послы не допускаются.
Рассказав об обычаях, известных нам и отсутствующих у грандов, нужно перейти к рангу, почестям и прерогативам, коими они пользуются, а затем из наличия или отсутствия оных вывести заключение о том, что представляет собой сие звание. А поскольку ключом к рангу и почестям, коими пользуются гранды в Испании, является, как о том говорилось выше, церемония «покрытия головы», каковая почти только одна и позволяет увидеть различия между классами грандов, то и начать следует с описания именно этой церемонии. Для каждого класса церемония эта всегда остается неизменной: все подчинено таким строгим правилам, что невозможно ни ошибиться, ни что бы то ни было прибавить или убавить. Поскольку сам я присутствовал лишь на церемонии, устроенной для моего сына, то нет ничего странного в том, что именно ее я и описываю, ибо порядок оной в одном и том же классе всегда остается неизменным.
Церемония «покрытия головы»; различия в порядке оной для трех классов у короля Испании; план церемонии
Сначала новый гранд или тот, кто наследует титул (в обоих случаях церемония одинакова), посещает всех грандов. Я повел к ним моего сына. Затем он выбрал себе среди них поручителя. Определили выбор дружба, родственные узы и иные подобного рода соображения, и выбор сей делал ему честь. Я счел своим долгом просить об этом высокородного и влиятельного сеньора, приближенного к королю Испании, выбор коего был приятен нашему двору, что и побудило меня обратиться к герцогу дель Арко, главному шталмейстеру и фавориту короля, который произвел его в гранды, с просьбой оказать сию честь моему сыну. Поручителю полагается узнать у короля о дне церемонии, сообщить об этом как во дворце, так и в доме нового гранда, коего он с должным почетом ставит в известность
1701. Церемония «покрытия головы;
101
о назначенном дне, равно как и майордома-майор короля, каковой берет на себя труд разослать уведомления грандам. Майордом-майор решил, что в случае с моим сыном ему следует самому узнать о дне церемонии у короля, и велел намекнуть мне об этом. Я сделал вид, что не понял, чтобы не обидеть ни столь знатного и уважаемого сеньора, ни главного шталмейстера, а вместе с ним и всех грандов; однако уведомил об этом последнего; тот сначала возмутился, но из уважения ко мне не стал придавать этому значения и получил от короля Испании распоряжение относительно дня церемонии, которая была назначена на [1 февраля]211 и которая всегда происходит утром.
В назначенный день поручитель приглашает, по своему выбору, одного, двух или трех грандов, чтобы те сопровождали его к новому гранду, за которым он приезжает и везет его вместе с ними во дворец в своей карете, а затем отвозит назад также в своей карете, причем во дворце все уступают ему первое место. Другие гранды во всем помогают поручителю, и новый гранд следует в сопровождении кортежа.
Из-за мест, кои занимали в карете мой сын и я, герцог дель Арко взял с собой только герцога де Альба, дядю по отцовской линии и наследника того, кто умер послом Испании в Париже. Как я уже говорил212, герцог дель Арко имел любезность приехать в своей карете, а не в карете короля, коей всегда пользовался, — ибо в ней он не мог никого усадить по правую от себя руку. Несмотря на все мои возражения, они оба сели впереди, усадив меня и моего сына сзади213. Я решил, что испанцам понравится, если на эту церемонию я явлюсь с тем же великолепием, что и на мою первую аудиенцию, и не ошибся. Шесть из моих карет, окруженных лишь моими ливрейными лакеями, следовали за каретой герцога дель Арко, где мы находились; пятнадцать или восемнадцать карет придворных вельмож двигались за моими, занятыми моей свитой. Жители Мадрида высыпали на улицы или наблюдали за процессией из окон. Испанские и валлонские гвардейцы, выстроенные в боевом порядке на площади перед дворцом, трубили сбор, встречая и провожая нас.
По выходе из кареты нас встречала, как ее называют в Испании, «семья короля», то есть большая группа низших служителей его дома214, и еще одна группа более высокопоставленных служителей, стоявших на середине лестницы во главе с дежурным дворецким, каковым был маркиз
102
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
де Вильягарсия из рода Гусман215, ставший впоследствии вице-королем Мексики. По обеим сторонам лестницы, снизу доверху, располагались вооруженные алебардщики вместе со своими офицерами. Все эти почести предназначаются только первому классу. Стоявшие наверху лестницы несколько грандов спустились, в знак отличия, на две ступеньки. Много знатных особ находилось на лестнице вплоть до дверей апартаментов, а в первой комнате нас ожидала толпа грандов и сеньоров; но все это было сделано исключительно из любезности. Справедливости ради надо сказать, что она была беспримерной, и все говорили мне, что не припомнят подобного стечения грандов и знатных особ на церемонии «покрытия головы», и, судя по тому, что я видел, у меня нет оснований не верить сказанному.
Вооруженные лейб-гвардейцы стояли, выстроившись в ряд, когда мы проходили через их залу и когда возвращались обратно. В первой комнате, расположенной за лейб-гвардейской, все дожидаются прихода короля в следующую комнату; тем временем раздаются бесконечные поздравления и приглашения, после церемонии, на обед к новому гранду. Сам он, его поручитель и близкие друзья ходят по зале, приглашая всех. Следует пригласить всех грандов, всех их старших сыновей и мужей старших дочерей тех, у кого нет сыновей; таково правило. Можно также пригласить других знатных сеньоров или друзей; так обычно и делается, и мы пригласили многих.
По прибытии короля начинается церемония. Дежурный дворецкий выходит и сообщает новому гранду, что король вошел в церемониальный зал с другой стороны. Все гранды входят, приветствуют короля и занимают свои места; знатные придворные делают то же самое; в дверях появляются любопытные, а новый гранд входит самым последним, его поручитель-ид ет справа от него, а дежурный дворецкий — слева. Идут они очень медленно. Едва войдя, все трое, стоя рядом, одновременно склоняются в почтительном поклоне перед королем, который приподнимает шляпу и вновь ее надевает. Он стоит на ковре под балдахином, дежурный капитан лейб-гвардии стоит позади него спиной к стене, не снимая шляпы, ибо сию должность может исполнять только гранд; с той стороны, где находится король, нет никого, кроме его майордома-майор, который с покрытой головой стоит спиной к стене с того края, где стоят гран¬
1701. Церемония «покрытия головы;
103
ды. С двух сторон вплоть до камина, расположенного напротив короля, гранды, с покрытыми головами, стоят спиной к стене в один ряд, и перед ними нет никого. Перед большим камином три других дворецких стоят с непокрытыми головами. От двери, через которую вошли гранды и придворные, до противоположной двери, через которую вошел король, вдоль четвертой стены зала с очень большими окнами вперемежку стоят с непокрытой головой в несколько рядов все знатные придворные, кои смогли поместиться в зале, а все остальные толпятся у дверей, не входя в залу. После первого поклона поручитель покидает нового гранда и встает позади всех грандов, между дверью, через которую он вошел, и камином, спиной к стене, надевает шляпу и таким образом приветствует прочих грандов от имени нового гранда. Последний, вместе с идущим слева от него дворецким, медленно продвигается вперед; посредине зала они, стоя рядом, одновременно еще раз низко кланяются королю, который на этот поклон не отвечает; затем, оставаясь на том же месте, новоиспеченный гранд приветствует майордома-майор и стоящих по сторонам грандов, стараясь при этом не повернуться полностью спиной к королю. Майордом-майор, капитан лейб-гвардии и все гранды обнажают голову, но не слишком низко опускают свои шляпы, затем тотчас же снова их надевают. Дворецкий, который сопровождает нового гранда и который, так же как и он, кланяется грандам, тотчас оставляет его и отходит на противоположную сторону к окнам и останавливается на один шаг впереди знатных придворных, коих ни новый гранд, ни он не приветствуют. Оставшись один посредине зала, новый гранд медленно приближается к краю ковра, на котором стоит король, а затем в третий раз склоняется перед ним в глубоком поклоне, на который король не отвечает. Если это гранд первого класса, то король в тот момент, когда гранд начинает выпрямляться, произносит: «Cobrios». Если это гранд второго класса, то король дает ему выпрямиться и заговорить, а затем вновь поклониться; когда тот выпрямится вторично, король произносит «Cobrios» и, после того как гранд наденет шляпу, отвечает ему. Гранду третьего класса король говорит «Cobrios» лишь после того, как ответит ему. Тот на мгновение надевает шляпу, потом снимает ее, целует руку королю, а затем все идет так, как сейчас об этом будет рассказано. Гранд первого класса, после того как король сказал ему «Cobrios» в тот момент, когда он выпрям¬
104
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
лялся после третьего реверанса, снова кланяется, но без реверанса, и надевает шляпу, прежде чем начать говорить. Ни послы, ни дамы на этой церемонии не присутствуют. Я стоял среди грандов у стены, не снимая шляпы, как французский герцог или уже гранд216. Я смотрел во все глаза — не только потому, что мне была любопытна сия церемония, но и потому, что волновался, как справится со своей ролью мой сын, который, нимало не смущаясь, с величайшей почтительностью и скромностью, исполнял все точно и благородно, о чем я не могу не упомянуть. Я заметил доброту короля, который, опасаясь, как бы он не забыл вовремя надеть шляпу, два раза дал ему знак сделать это, когда тот, услышав «cobrios», выпрямлялся после поклона. Он подчинился и, надев шляпу, обратился, как это принято, к королю с семиминутной благодарственной речью, во время которой несколько раз прикасался рукой к шляпе и дважды приподнял ее, а король в ответ один раз прикоснулся к своей. Сии не являющиеся обязательными жесты, кои делают, лишь упоминая нашего Короля или произнося Ваше Величество, обращаясь к королю Испании, были повторены одновременно с ним всеми грандами. Закончив, он снял шляпу, сделал низкий реверанс и, выпрямившись, вновь надел шляпу. Одновременно с ним все гранды сняли, а потом надели шляпы. Сразу после этого король, не снимая шляпы, в немногих словах ответил ему. Когда он закончил говорить, новый гранд снял шляпу, опустился на одно колено, взял правую руку короля, с коей намеренно была снята перчатка, поцеловал ее, сделал глубокий реверанс королю, который полностью снял шляпу и тотчас же вновь надел ее; затем новый гранд отошел к углу ковра, поприветствовал стоящих по сторонам грандов, которые, сняв шляпы, слегка ему поклонились, а он спокойно занял место у стены, на этот раз впереди их всех рядом с майордомом-майор, но позади него. После чего он надел шляпу, и все они — следом за ним; несколько мгновений спустя король снял шляпу, слегка поклонился стоящим с трех сторон грандам и удалился. Затем все обычно идут к королеве, за исключением нового гранда, его семьи, поручителя и близких друзей, которые, принимая поздравления, следуют за королем и у дверей его кабинета вновь произносят слова благодарности, но на сей раз уже не в виде заготовленной речи; после чего новый гранд и сопровождающие его лица идут к королеве. Нижеприведенный план даст более точное представление обо всей церемонии.
1701. Церемония «покрытия головы:
105
План церемонии,
ВО ВРЕМЯ КОТОРОЙ ИСПАНСКИЙ ГРАНД ПОЛУЧАЕТ РАЗРЕШЕНИЕ НЕ СНИМАТЬ ШЛЯПЫ В ПРИСУТСТВИИ КОРОЛЯ
<и
Толпящиеся в дверях любопытные
Дверь,
через которую входит король (закрыта до его прихода)
Дежурный
капитан
лейб-гвардии
Король стоит под балдахином на ковре
Майордом-
майор
Новый гранд, отступающий к стене
Зал д л
V
и л Четвертый дворецкий д короля, оставивший Й § нового гранда
s после второго реверанса
я аудиенци
Третий реверанс нового гранда; он надевает шляпу, обращается к королю, слушает его, наконец целует ему руку и отходит к стене
й
л
ч
я
а
Он
и
V
Я
К
и
Я
ci
G
Нет никого между дверью и королем, который выходит через эту дверь, а следом за ним все, кто хочет выйти, в то время как входит через нее он один вместе с теми из своих служителей, коим сие дозволяется по должности.
о
Я
Второй реверанс, после которого дежурный дворецкий оставляет гранда и занимает место среди вельмож, следя за тем, чтобы они не выдвигались в залу и чтобы проход к обеим дверям оставался свободным
Я
<и
Ь
о
Л
о
ес
й
Первый реверанс нового гранда, после которого поручитель оставляет его и отходит к стене
Дверь,
через которую входит двор (закрыта до его прихода)
Три
королевских
дворецких
Поручит^
<и Я
о?
о
h
Стоящие U вдоль стен испанские гранды
Толпящиеся в дверях любопытные
Примерно то место, где стоял я
Комната, где ожидают прихода короля в зал для аудиенций
106
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Та же церемония у королевы У королевы, как и у короля, все ожидают в ком- и ее план нате, находящейся перед залом для аудиенций,
весьма необычном в мадридском дворце. Зал довольно узок, но зато сильно вытянут в длину; это точная копия внутренней галереи, которая одним концом упирается в покои королевы, а другим — в апартаменты принцессы Астурийской и инфантов. Этот зал для аудиенций на протяжении всей своей длины сообщается с галереей большими открытыми аркадами, через которые в него проникает свет и благодаря которым он как бы объединяется с галереей в одно целое, хотя галерея длиннее, чем зал для аудиенций, за счет того конца, который доходит до апартаментов принцессы Астурийской и инфантов. Четверть длины этого зала отгорожена барьерами, достаточно высокими, чтобы на них можно было опереться, а снизу покрытыми ковром; барьеры ставят только на время этих церемоний, ради их проведения. В противоположной части зала, довольно близко к стене, лицом к двери и барьеру, в кресле, более высоком, чем обычно, сидит под балдахином королева; под ногами у нее — положенная на ковер очень толстая бархатная, с большими золотыми галунами квадратная подушка; позади ее кресла стоит с обнаженной головой младший офицер лейб-гвардии, не являющийся грандом; будь он грандом, он оставался бы в шляпе. Слева от королевы у стены стоят в ряд с покрытой головой гранды во главе с майордомом-майор королевы; между ним и первым грандом оставляется место для нового гранда, которое тот займет, когда отойдет к стене. Гранды стоят в один ряд, и перед ними нет никого вплоть до самого барьера. С правой стороны, напротив майордома- майор королевы, стоит камарера-майор, за нею придворные и прочие дамы; впереди — жены и старшие невестки грандов, перед каждой из которых лежит толстая квадратная подушка; все прочие, сколь бы знатны они ни были, оной не имеют. У жен грандов подушки бархатные в любое время года, а у старших невесток — из камки или атласа, обычно расшитые золотом; во время этих церемоний все они стоят. За дамами следуют senoras de honor;217 чуть впереди барьера, напротив королевы, располагаются друг за другом с обнаженными головами вельможи и знатные дворяне, а за оградой — люди менее знатные; в аркадах, соединяющих галерею с залом для аудиенций, позади придворных дам стоят камеристки королевы; в следующих аркадах — служители королевы. Все мужчины ожидают прихода ко¬
1701. Та же церемония у королевы и ее план
107
ролевы в комнате, расположенной перед залом для аудиенций, где могут получить приглашение к обеду те, кого, быть может, забыли пригласить у короля. После того как королева вместе с дамами вошла и заняла свое место, тот из трех дворецких, который является дежурным, открывает изнутри двери зала для аудиенций и сообщает о приходе королевы. В этот момент все гранды входят, встают у стены и надевают шляпы. У поручителя на этот раз нет никаких обязанностей; он входит вместе с прочими грандами и занимает место среди них. Следом входят также некоторые вельможи и знатные особы, но одни шествуют впереди, а другие — позади нового гранда, на значительном от него расстоянии. Он движется медленно, с дежурным дворецким по левую от себя руку; они выходят за ограду и, приблизившись на несколько шагов, склоняются в глубоком поклоне перед королевой, после чего дворецкий тотчас оставляет новоиспеченного гранда и отходит на несколько шагов к стоящим слева знатным особам. При этом первом реверансе королева встает в полный рост и тотчас же снова садится; тогда гранды снимают и вновь надевают шляпы. Затем новый гранд медленно выходит на середину зала и делает второй реверанс королеве, которая, не вставая, отвечает легким поклоном; потом, оставаясь на том же месте, он делает один-единственный реверанс, но адресованный всей веренице дам, полностью к ним повернувшись. Дамы низко кланяются, что является их реверансом. Новый гранд, оставаясь на том же месте, делает поворот лицом к королеве и оборачивается к грандам; им он тоже делает реверанс, хотя и менее глубокий, чем дамам. Как только он поворачивается к грандам, те снимают шляпы и вновь надевают их, когда новый гранд, поприветствовав остальных, поворачивается к королеве. Он ступает на ковер королевы и останавливается совсем рядом с квадратной подушкой; тут он делает третий реверанс и, выпрямившись, надевает шляпу и произносит свое приветствие; далее все происходит так же, как и у короля, сообразно с различиями между классами грандов, но надевает он шляпу, как того требует его класс, без приказания королевы, ибо она не дарует титул гранда. Опустившись на одно колено близ квадратной подушки, новый гранд, как и королю, целует королеве руку, с коей снята перчатка. Королева кланяется ему, и он отходит к стене. Несколько мгновений спустя королева кланяется грандам и дамам и удаляется, а гранды снимают шляпы и уходят. План позволит лучше разобраться в церемонии.
108
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
План церемонии,
ВО ВРЕМЯ КОТОРОЙ ГРАНД ПОЛУЧАЕТ ПРАВО НЕ СНИМАТЬ ШЛЯПЫ В ПРИСУТСТВИИ КОРОЛЕВЫ
На этих местах нет никого
Н
Окно
Окно
Окно
Окно
Окно
Окно
Окно
Дверь
в покои королевы;
чере эту дверь королева входит и выходит со своими дамами и служителями своего двора
м
о
Он
л
«
Рч
Служители королевы
Служители королевы
к
О
Он
а
к
о?
Рн
Дверь,
ведущая в апартаменты принцессы Астурийской и апартаменты инфантов
1 i
^ Дежурный младший офицер лейб-гвардии при королеве
Королева
Арка, через которую входит королева с приближенными
Ее
майордом-
майор
Камеристки
Камеристки
Камарера-
майор
<D Я л 2 Я я ОнЙ О ьй д
Н
и
OJ Д
д о
£ ч:
X X
сЗ
4 - S fr
5 ^ а ~
с ч: h
Он л
ч: X „ h д
I s Г5 §
|°з|
(U g <U
сл
zi Я Л и
Место у стены, куда отходит новый гранд
Третий реверанс нового гранда и место, где он надевает шляпу и произносит приветствие
Второй реверанс ^ одного только нового гранда
Первый реверанс нового гранда вместе с дежурным дворецким
Место, куда отходит дворецкий после первого реверанса
Вельможи и знатные дворяне
□
Барьеры Барьеры
Менее высокородные любопытствующие
н
h
Комната, в которой кандидат в гранды ожидает, пока королева и дамы ее свиты явятся и разместятся
1 i
^ — примерное место моего нахождения среди грандов во время пройденной моим сыном церемонии «покрытия головы»
Гранды Гранды Q Гранды
1701. Все прежние ссылки на галантность...
109
Следует заметить, что все реверансы, что делают во время описанной церемонии у короля и королевы новый гранд, его поручитель и дежурный дворецкий, выполняются на французский манер даже испанцами;218 данный обычай был, по всей вероятности, введен в ту пору, когда Филипп V запретил появляться в голилье и испанском костюме в своем присутствии всем, кто не относится к судейскому, мещанскому или торговому сословию либо к людям еще более низкого звания.
В тот момент, когда королева собирается удалиться, новый гранд делает реверанс и обращается с приветствием к каждой из присутствующих на церемонии дам, имеющих право на обращение Excelencia219, оставляя всех прочих без внимания; начинает он с камареры-майор и останавливается перед каждой лишь на мгновение, чтобы успеть обойти всех. Из-за этой необходимости торопиться приветствие является очень кратким и одинаковым для всех. Скользя от одной дамы к другой, он говорит им: «A los piés de V. E.»*, и ничего больше. В ответ дама улыбается и кланяется. Одних он приветствует более почтительно, чем других, в зависимости от знатности, положения при дворе и возраста. Если королева еще не удалилась, то новый гранд спешит, прежде чем она уйдет, к дверям галереи, ведущим во внутренние покои, и там еще раз благодарит ее. Я взял на себя смелость злоупотребить, возможно, тою свободой, каковую Ее Величество дозволила мне в обращении с нею: я позвал ее, чтобы остановить, выразить ей мою благодарность и дать время моему сыну подойти и также поблагодарить ее. Она не сочла сие неуместным и очень любезно ответила нам. После ухода королевы вперемежку раздаются приветствия и поздравления и мужчин и дам — так же, как это делалось бы при нашем дворе. Так продолжается некоторое время, затем одни дамы следуют за королевой, другие удаляются к себе, а мужчины расходятся.
Все прежние ссылки на галантность, как повод не снимать шляпы, более не являются оправданием
При испанском дворе не сохранилось и малейшего следа от снисходительного отношения к объясняемому испанской галантностью прежних времен тщеславию людей, что забывают снять шляпу, не имея к тому иного основания,
*
Припадаю к стопам Вашего Сиятельства [букв.: Превосходительства]» (исп.).
по
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
как беседа с дамой сердца, любовь к которой заставляет их настолько отвлекаться от всего, что они не знают, что делают, находятся ли в присутствии короля или королевы и есть ли у них на голове шляпа или нет. С подобной снисходительностью было покончено еще до вступления на испанский престол Филиппа V; теперь о ней более нет и помину. Ни при каких обстоятельствах и ни под каким предлогом оставаться в шляпе в присутствии короля не дозволено никому, кроме грандов, кардиналов и послов.
От королевы мы отправились к принцу Астурийскому. Здесь нет никакой церемонии: все окружают его толпой, ни он, ни кто бы то ни было шляпы не надевает; но ближе к принцу находятся новый гранд, его поручитель, гранд или гранды, его сопровождающие, и его близкие. Всё продолжается недолго. Здесь собралось, как и всегда бывает в подобных случаях, множество грандов и других сеньоров. Нам сказали, что у принцессы Астурийской все происходило бы точно таким же образом; но рожистое воспаление не позволяло ей встать с постели, и там никогда не бывает ни принцесс, ни дам. Посещать инфантов не требуется, а посему у них мы не были.
Герцог Пополи, испанский гранд и воспитатель принца, проводил нас до дверей его апартаментов, и я не знаю, была ли сия любезность оказана мне как послу или же явилась отличием новому гранду, ибо, провожая нас, он одинаково обращался ко мне и к моему сыну; но я полагаю, здесь присутствовало и то, и другое.
Хотя апартаменты принца находятся ниже уровня двора всего на четыре или пять ступеней, мы шли, и входя и уходя, сквозь строй вооруженных алебардщиков, а семья короля ожидала нас, чтобы проводить до кареты, и встречала, когда мы из нее выходили; сии почести, равно как и стоящая под ружьем испанская и валлонская гвардия, положены лишь грандам первого класса.
Мы возвратились ко мне домой тем же путем и при таком же стечении зрителей. Дома уже собрались многочисленные гости, приехавшие по другим улицам: почти все гранды, многие из их старших сыновей, множество вельмож и знатных придворных. За столом нас сидело более пятидесяти человек, и было еще несколько столов, за которыми пожелали разместиться друзья, родные и даже гранды, вельможи и знатные придворные. Я занял последнее место. Герцог дель Арко, герцог де Альба, мой второй сын (старший был болен) и те, кто пожелал помочь нам в приеме гостей — герцог де Лирия, герцог де Верагуа, принц Массерано, принц де Шале и другие, — расселись
1701. Отличия в постромках и упряжи
111
так, чтобы было удобнее выполнять обещанное. Обед всем пришелся по вкусу. Все ели, пили, беседовали и шумели точно так же, как это могло бы происходить во Франции. Обед длился более трех часов. Многие веселились у меня допоздна, и нам подавали много шоколада и прохладительных напитков. В последующие дни нас посетили все гранды, их старшие сыновья, другие сеньоры и знатные придворные: таков обычай. А на следующий день мой сын и я поехали поблагодарить герцога дель Арко и герцога де Альбу.
Теперь следует перейти к прочим отличиям и прерогативам, кои дает ранг испанского гранда. И говорить я здесь буду лишь о том, что необходимо для наилучшего разъяснения оных.
Мадрид — большой и красивый город, где улицы порой то круто идут вверх, то вниз, что, возможно, и стало основанием для отличий, о которых я сейчас расскажу.
Отличия в постромках Я уже говорил, что ни один человек, кроме ко-
иупряжи роля, королевы, инфантов и главного шталмей¬
стера в экипажах короля, не может передвигаться по городу в карете, запряженной более чем четырьмя мулами — или лошадьми, что безразлично, но лошадьми для карет там почти никто не пользуется. Отправляясь за город или возвращаясь оттуда, к воротам города посылают двух или четырех мулов, коих берут для поездки и по возвращении там оставляют. Люди простые или чуть более высокого положения могут запрягать лишь двух мулов; те, кто повыше статусом, имеют право на четырех, но без форейтора. Titulados и лица, занимающие определенные должности, имеют форейтора; правила сии установлены раз и навсегда, и никто не может выйти за рамки того, что ему положено. Возможно, именно из-за большого числа лиц, имеющих форейтора, возникло еще одно отличие: постромки должны быть из простой веревки для всех, но для лиц низшего разряда, имеющих форейтора, они короткие, для более высокостоящих — длинные, и очень длинные — для грандов, кардиналов, послов и еще очень немногих персон, таких как государственные советники, главы Советов и, я думаю, кавалеры ордена Золотого Руна и др.; они у них, правда, все равно не такие длинные, как у грандов. Именно характер упряжи позволяет безошибочно судить о положении, занимаемом тем или иным человеком в обществе; и что всегда особенно меня удивля¬
112
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ло, так это ловкость, с коей кучера разворачиваются в самых узких местах, умудряясь не запутать даже самые длинные постромки. Мне не довелось видеть, чтобы кучера грандов правили их экипажами с непокрытой головой, кроме как в случаях торжественной церемонии, вроде «покрытия головы»; но я видел, как кучера с обнаженными головами везут жен грандов, а носильщики портшезов несут грандов, их жен и старших невесток.
Только жены и старшие У королевы жены грандов имеют право на квад-
невестки грандов сидят, ратную бархатную подушку, а их старшие не-
причем сидят неравному вестки — на подушку из камки или атласную,
на которой нет ни золотого, ни серебряного шитья. Они садятся на них. Все прочие, каковы бы ни были их отличия, стоят — либо садятся прямо на пол. Но в Испании нигде не увидишь голого пола; полы там везде покрыты циновками. Они не горят, очень изящны, часто украшены исполненными в черных и желтых тонах пейзажами или еще чем-либо подходящим для того или иного места. Циновки эти очень прочны, служат бессчетное количество лет и порой бывают очень дорогими. Их подметают, а время от времени выносят, чтобы вытрясти; нет ничего чище и удобнее. Во внутренних покоях поверх них во всякое время года лежат ковры; во дворце ковры отличаются замечательной красотой. Вот на этих-то коврах и сидят дамы, не имеющие подушек, и встают с них с удивительной легкостью, грацией и быстротой, ни на что не опираясь, даже в самом почтенном возрасте, что неизменно вызывало мое удивление.
Как сидят во время В пору моего посольства обычай даже в частных
спектаклей и на балах домах сидеть таким образом стал заметно уступать обычаю пользоваться сиденьями, подобными нашим. Но на спектаклях я видел только подушки, на которых сидели дамы, имеющие на то право, а прочие сидели позади них на ковре, расстеленном на полу. Как и в Версале, они сидят с двух сторон вдоль стен, а король, королева и инфанты — в один ряд напротив сцены, все в креслах; король сидит в крайнем кресле справа, потом королева, а затем, согласно рангу, — все инфанты; майордом-майор короля сидит на складном стуле справа от короля, камарера-майор сидит на подушке рядом с последним из инфантов слева. Позади кресел сидят на табуретах дежурный капитан лейб-
1701. Единственные, кто неизменно приглашается на все празднества... 113
гвардии, майордом-майор королевы, воспитатель принца Астурийского, гувернантка инфантов; никаких других сидений нет, и все мужчины, гранды и прочие, стоят, хотя спектакли бывают весьма продолжительными. Справа от короля в стене имеется ниша, закрытая жалюзи, куца входят сзади; там сидят только послы и папский нунций, в стихаре и мантии, рядом с которым я не раз присутствовал на спектаклях, и никогда не видел его в ином облачении. На балах, где все происходит так же, как у нас, и которые там очень хороши, кресла и табуреты стоят, как и на спектаклях, так же сидит майордом-майор и камаре- ра-майор на своей подушке; но других подушек нет; вдоль стен по обеим сторонам в один ряд стоят табуреты. На них сидят жены грандов и их старшие невестки. За ними, не смешиваясь, — все прочие дамы: знатные дамы располагаются в порядке прибытия впереди, затем senoras d’honor, наконец, камеристки, но все сидят на полу, прислонившись спиной к стоящим позади пустым табуретам. Старые дамы сидят, как и на спектаклях, в первом ряду, второго ряда нет, и там танцуют мужчины и женщины всех возрастов, за исключением глубоких стариков. Мужчины находятся позади табуретов и напротив кресел; никто из них не сидит — ни гранды, ни танцоры. Только в амбразурах окон, которые находятся вне поля зрения короля и королевы, имеются табуреты для послов, и никто, по возможности, не встает так, чтобы помешать им видеть бал.
Королева танцует только с королем и инфантами, равно как и принцесса Астурийская. Правда, в контрдансах они танцуют со всеми; но при этом партнером королевы, который ее ведет и с которым она делает фигуры, является король или инфант. Ни одного бала-маскарада я не видел.
Единственные, кто неизменно приглашается на все празднества,, увеселения и церемонии,, — это гранды, их жены, старшие сыновья и старшие невестки, а на некоторые получают приглашение и послы
Не бывает так, чтобы гранды, их старшие сыновья и их жены не получили особого приглашения на бал у короля (а балы даются часто), на спектакль во дворце (сие, в отличие от нашего двора, не является обычным), на публичную аудиенцию иностранных министров220, на публичную аудиенцию для подданных, каковая имеет место два раза в неделю и напоминает подачу прошений у нас, — с той разницей, что каждый проситель говорит с королем (позже я разъясню это более подробно), — на публичное празднество, будь то во дворце или в другом месте, где при-
114
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
сутствует король, на какую-либо церемонию, совершаемую лично королем или в его присутствии. Если речь идет о церемонии, где следует находиться в шляпе, то старшие сыновья не получают приглашения; это же относится к богослужениям, где мест для них не предусмотрено. Приглашений много, и они должны быть доставлены в самые разные места Мадрида, ибо нельзя обойти никого из тех, кто должен быть приглашен, даже тех, кто в данный момент болен, поэтому делается сие без соблюдения особых приличий. Дежурный дворецкий составляет уведомительные записки с датой, но не подписывая, и приказывает разнести их по адресам алебардщикам лейб-гвардии, каждый из каковых направляется в определенный квартал. В записке нет ни приветственного обращения, ни печати, а лишь само сообщение и имя адресата. Когда речь идет о церемонии, касающейся исключительно грандов и происходящей вне дворца, на которой не присутствует король (что бывает крайне редко, хотя мне и довелось однажды присутствовать на такой церемонии, после того как я стал грандом), уведомление, составленное в такой же форме, доставляется точно таким же образом. Даже еще не будучи грандом, я в качестве французского герцога всегда получал такие приглашения на эти церемонии и даже на те, куда король, к великой для меня чести, лично повелевал мне явиться, а также на те, где я должен был присутствовать в качестве посла, а не гранда, как, например, на богослужение; а с тех пор как мой сын прошел церемонию «покрытия головы», мы всегда бывали приглашены и находились вместе с ним среди грандов уже в качестве грандов. Из вышесказанного следует заключить, что гранды сопровождают короля повсюду, являя собой самый естественный и самый блистательный его кортеж. Во многих случаях, таких, например, как праздники и богослужения, приглашения не получает никто, кроме них и послов; нижеприведенный план даст о том более полное представление.
Когда король Испании присутствует на богослужении, что бывает очень часто221 и о чем я расскажу в другом месте, двор ожидает его у дверей его тайных покоев. Он проходит примерно через две комнаты, затем надевает шляпу. Гранды, идущие свободно впереди и рядом с ним, принц Астурийский, следующий за ним, дежурный капитан лейб-гвардии, всегда являющийся грандом, и патриарх Индий, идущий рядом, если он кардинал, с капитаном лейб-гвардии, — все надевают шляпы. Проделав долгий путь через простор-
1701. Единственные, кто неизменно приглашается на все празднества... 115
Место и порядок проведения церемонии богослужения
В ПРИСУТСТВИИ КОРОЛЯ - И ЕГО ПЛАН
Врата святилища
Покрытая ковром скамья для епископов
Алтарь, его ступени, ковер на нем и ниже - три ступени, ведущие к алтарю из хора
Здесь стоит дежурный королевский священник
Аналой короля для молитвы, коврик для ног и две подушки — для локтей и для колен
Аналой принца idem*, но без подушки для локтей
Великолепное святилище позади алтаря
Врата святилища
ÜLffuii—
-i Алтарный J стол N
Нечто
вроде
Дверь
Большой ковер под всеми креслами и аналоями
Большой балдахин, покрывающий их своим пологом
Покрытая ковром скамья для дежурного капитана лейб-гвардии
Четыре
дворецких короля, которые стоят
Витраж, который служит окном, позволяющим с галереи видеть происходящее в церкви
Бархатный с золотом складной стул для май- ордома-майор короля
Вооруженные
гвардейцы
я £
я g g4
О 3 к
я gs
s &-0
5 и (X В s Я § S ÿ „ h Л й Л
у я £ Он
‘ О ¥ S и
g я-
Ш
о е g
Он ^
НО Я о о
u û-й ° °
<и '■
о о
<и Я g о я* 3 ь я й
Мы«
.5 X
* *
I ^ 1 «
ун (Ц
о S ОнВ- и Й
§ в-
О г
С ^
Дверца, через которую королева покидает галерею, чтобы участвовать в процессиях и возвращаться назад
Место, где
в случае необходимости может быть установлена еще одна скамья для грандов
Дверь, через которую король
и все прочие входят в часовню
Место для дежурного дворецкого королевы, который стоит
* точно такой (такая) же {лат.).
Т
Кресло
Непокрытая карди-
скамья для священ- нала- нослужителей, патриарха ведущих службу Индий
Его священник
Его маленькая низкая скамья, ковер и подушка
Стоящая в часовне ризни- скамья
цы для послов, с низенькой скамеечкой — и та и другая покрыты ковром
Кафедра проповедника и ведущие к ней ступени
Скамья idem* для духовных лиц второго разряда
Место инфантов а
1 1 I IL
Одноэтажная трибуна в часовне; —|—
соединяется с аналогичной трибуной в апартаментах королевы
Q — два больших серебряных подсвечника с днем и ночью горящими свечами 0 — два точно таких же подсвечника, которые добавляют, когда вынесены Святые Дары
два, четыре или шесть пажей короля, в зависимости от торжественности службы, которые появляются во время Sanctus222 и уходят после причастия священника с двумя большими горящими свечами из белого воска
Место королевы за аналоем между двумя балюстрадами
Алтарь галереи
116
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ные, блистающие великолепием апартаменты, они приходят в капеллу, где каждый из них делает реверанс находящейся на галерее королеве; затем, пройдя вперед, они делают реверанс перед алтарем. Реверанс делается на испанский манер, то есть точно так же, как у нас это делают кавалеры Ордена Святого Духа и как принято во время всех церемоний. Только послы делают обычный реверанс; король же перед своим местом — испанский. И все занимают свои места: патриарх — напротив короля (это я объясню позже), если он кардинал, если же нет, то на скамье епископов, где их почти никогда не бывает, так как они находятся в своих епархиях223, а нежелание патриарха Индий видеть архиепископа Толедо в часовне со своим крестом224 не позволяет последнему там появляться. В мое время патриархом Индий был кардинал Борха. Когда священник начинает богослужение у подножия алтаря, кардинал покидает свое место, где справа от него стоит лишь один священник в стихаре, и в сопровождении следующих прямо за ним четырех дворецких короля подходит к алтарю, кланяется ему, не поднимаясь по ступеням, затем кланяется королю и принцу Астурийскому, поворачивается спиной к алтарю и кланяется королеве, затем послам, которые встают и от- вечают на его поклон, и, наконец, — грандам, каковые также кланяются ему в ответ; и, всякий раз, как он покидает свое место и возвращается назад, он делает такие же поклоны, как наши епископы, а следующие за ним дворецкие в это же время кланяются на испанский манер. Он идет к аналою, за которым стоит король, чтобы тихим голосом прочесть Introitus225, и возвращается на свое место. Он дает поцеловать Евангелие королю и принцу; он курит им ладаном, причем они не кланяются; затем он подает патену226 им, а после — королеве. Пока он ходит из одного конца капеллы в другой, послы и гранды остаются стоять. Выходя из капеллы, король и гранды надевают шляпы и возвращаются так же, как и пришли. Пажи, которые несут факелы во время Sanctus, делают, придя на свое место, реверанс одновременно алтарю, королю и принцу, потом одновременно королеве, кардиналу и послам и, наконец, грандам. Делают они это на испанский манер, склоняя одновременно, как бы в такт, свои факелы, для чего требуется особое умение. Затем следует проповедь, всегда по-испански. Проповедник выходит из ризницы, опускается на колени, чтобы получить благословение кардинала, затем делает все вышеописанные реверансы и поднимается на кафедру; то же самое проделывает он и по окончании проповеди.
1701. Церемония, имеющая место на Сретение и в Зольную среду
117
Церемония, имеющая место Когда происходит торжественное шествие, как, на Сретение и в Зольную например, на Сретение, то послы не принима- cpedf27 ют в нем участия, потому что они могли бы идти
лишь впереди или позади короля, как идут за капитаном лейб-гвардии, направляясь на обычное богослужение или возвращаясь оттуда. Но впереди им идти не положено, а идя позади, они шли бы перед королевой или дамами ее свиты; вот почему они не получают приглашений в такие дни и не участвуют в сих церемониях. После освящения свечей кардиналом король, в сопровождении принца и капитана лейб-гвардии, подходит к алтарю, где кардинал сидит в кресле, стоящем на самой нижней ступеньке, так что королю не нужно подниматься. Справа от короля идет только майордом-майор, а за ним — один из служителей. Дворецкий, стоящий поблизости от кардинала, подает майордому-майор подушку. Тот кладет ее перед королем, который, стоя на коленях, принимает из рук кардинала свечу, а следом за ним — принц; потом майордом-майор убирает подушку и возвращает ее дворецкому, встает на колени, получает свечу, а за ним — капитан лейб-гвардии, и оба возвращаются на свои места, в то время как король уже находится на своем месте. Затем все гранды в том же порядке, как они сидели на своей скамье, подходят и, опустившись на колени, получают свечи; и тотчас же священнослужители, коим свечи были даны раньше, чем королю, встают со своих скамей и друг за другом выходят, за ними следуют священнослужители, находившиеся у алтаря, кардинал и идущие по двое гранды; наконец, король, рядом с которым справа почти вплотную идет майордом-майор, а сзади — принц, рядом с капитаном лейб- гвардии. Все они встречают у дверей галереи королеву, коей кардинал, проходя, передал свечу, равно как и всем находившимся там. Гранды низко кланяются королеве, король тоже; немного пропустив вперед принца, она следует за процессией между своим майордомом-майор и своим главным шталмейстером, а инфанты шествуют сзади. За ними в одиночку идет ка- марера-майор, дамы королевы — парами, а за ними — дамы инфантов. Выйдя из капеллы, король и гранды надевают шляпы. Сеньоры и знатные дворяне идут поодиночке рядом с особо приближенными к королю грандами, другие (таких большинство) — рядом с дамами. Далее следует простой люд. По обе стороны от короля располагаются офицеры лейб-гвардии, а тот, который назначен служить королеве, несет шлейф ее платья. Процессия
118
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
обходит все коридоры дворца, о чем я расскажу в другом месте, и порядок следования всегда остается неизменным. Во время этой церемонии мы с сыном сидели на скамье для грандов, отделенные друг от друга множеством других гостей, и так случилось, что на сей раз сын шел впереди меня. Получив свечу, король и все прочие целуют перстень кардинала. В Зольную среду на богослужении присутствуют послы. Дав благословение, кардинал, сопровождаемый нунцием и дворецкими, идет к алтарю, где оба получают столу228 из рук служителя. Отправляющий мессу священник подает пепел229 кардиналу, который с поклоном принимает его, а потом этот священник становится на колени и кардинал помечает его лоб пеплом; затем он одаряет пеплом нунция, который кланяется и возвращается на свое место; затем — всех священнослужителей. Король подходит в сопровождении тех же лиц, что и при раздаче свечей, и ему точно так же подают подушку. После короля и принца подходят, чтобы восприять пепел, послы, майордом- майор, за ним капитан лейб-гвардии, а следом — все гранды; после этого кардинал несет пепел королеве, инфантам и всем находящимся на галерее. Королева никогда не присутствует на богослужениях, совершаемых в иных местах. В той же часовне в обычные дни король и королева слушают мессу, в положенные дни — причащаются, и находиться там имеют право лишь их главные служители и дамы королевы и инфантов. Выше находится галерея для многочисленного прекрасного оркестра, а над ней еще одна — для дуэний и criadas* дворца, и ни один мужчина не имеет права входить туда. Камеристки располагаются у входа и в глубине галереи королевы. Следует заметить, что в часовне ни у послов, ни у грандов нет подушек. Спускающийся почти до полу ковер на их скамье, на скамье епископов и на низенькой скамеечке перед послами для всех одинаков и довольно жалкого вида. Низенькая скамеечка перед кардиналом обита красным бархатом и размером не превышает все прочие. Кресло его, с совершенно прямыми подлокотниками, изготовлено из гладкого дерева. Квадратное сиденье и спинка, доходящая кардиналу только до плеч, обиты красным бархатом и отделаны потертым золотым и серебряным галуном и большими позолоченными гвоздями, окруженными более мелкими, как на старинных креслах в замках; у ног его — красная бархатная подушка. Кресла, подушки
* горничных (исп.).
1701. Banquillo дежурного капитана лейб-гвардии
119
и коврик для ног перед аналоями короля и принца сделаны из бархата или иной роскошной ткани с обильным золотым и серебряным шитьем. Их часто меняют, но у короля они всегда богаче, чем у принца, и повернуты наискось к алтарю.
Banquillo дежурного капи- Должность капитана лейб-гвардии вызвала тана лейб-гвардии. Почему серьезные затруднения. Филипп V стал пер- капитаны лейбгвардии все- вым, у кого появилась лейб-гвардия и капита- гдаявляются грандами ны лейб-гвардии, как во Франции. Его пред¬
шественники имели только алебардщиков (коих он сохранил в том же качестве, но капитану их его должность не дает никакого особого положения) и еще пикинеров, немногочисленных и довольно жалких, капитан которых — просто ничто. Гранды, единственные из светских людей, имеющие право сидеть в королевских часовнях, заявили, что не потерпят, чтобы дежурный капитан лейб-гвардии тоже сидел, а если он гранд, то пусть сидит на той же скамье, что и они. Выходом из сего затруднения стало решение выбирать капитана лейб- гвардии из числа грандов; однако последних сие не удовлетворило: они хотели, чтобы дежурный капитан непременно сидел с ними на их скамье, а король Испании, устраивавший все по образцу нашего двора, желал, чтобы тот сидел позади его кресла. Наконец после долгих споров сошлись на том, что у капитана лейб-гвардии будет banquillo, то есть маленькая скамеечка, покрытая так же, как и скамья грандов, и поставленная наискось к стене, как это изображено на плане. Во время вечерни все сидят в том же порядке, причем как в главном дворце, так и в Ретиро, и во всяком другом месте, где король присутствует на богослужении. Только галерея королевы не может располагаться ни на одном с ними уровне, ни в конце церкви; и королева при любых обстоятельствах должна находиться только на галерее, и нигде больше. Я описал в общих чертах богослужение лишь в том, что касается грандов; более любопытные детали я разъясню в другом месте. Когда король торжественно едет в храм Богоматери в Аточе, находящийся на окраине Мадрида, его сопровождают главные придворные чины, которые едут в своих каретах впереди или позади него, — а также королева со своими дамами. Грандов туда не приглашают, и у них там нет мест.
120
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Почетные места на всех На площади Майор, где в пятиярусных домах пе-
празднествах и церемониях ред всеми окнами имеются балконы, праздники для грандов, их жен,, их происходят довольно редко. Мне довелось ви-
старгиих сыновей и старших деть несколько из них, устроенных в связи с дву- невесток мя свадьбами, и все они были великолепны.
Я расскажу о них в свое время. Достаточно сказать, что посредине стоит замечательный дом230 для короля и его двора. На противоположной стороне площади располагаются послы, а первый ярус по периметру площади отведен грандам и их женам, которые сидят все отдельно, так что каждый гранд занимает по меньшей мере четыре балкона подряд, на четыре или пять мест каждый (четыре человека сидят там просторно, но и пятерым там вполне удобно), так как они все одинаковые и выдаются вперед на три локтя. Если гранд имеет одну или несколько должностей, дающих ему право на дополнительные места, то их добавляют к балконам, кои он занимает как гранд; сие, правда, случается редко. Второй и, если нужно, третий ярус распределяются таким же образом. Занимается этим майордом-майор, и балконы указаны в записках, так что каждый безошибочно знает, куда ему следует идти. Оставшиеся места вплоть до пятого яруса находятся в распоряжении коррехидора231 Мадрида, так что те, кто не имеет мест как гранды или, что бывает крайне редко, в силу занимаемой должности, получают их после всех вышеуказанных лиц; поэтому места им достаются посредственные или плохие, да и то с трудом, так как оставшихся мест не хватает для всех желающих при дворе и в городе, — оттого многие знатные люди, мужчины и женщины, просят у своих друзей грандов разместить их на балконах. При распределении мест майордом-майор оказывает предпочтение иностранным министрам перед сеньорами, не являющимися грандами. Таков порядок, когда празднество происходит вне дворца. Когда же оно устраивается на площади перед дворцом, места у окон распределяются таким же образом, хотя и менее строго, дворецкими под наблюдением майордома-майор. Все так хорошо организовано, что не возникает никаких споров, и люди приходят и уходят без малейших затруднений, хотя толпа здесь ничуть не меньше, чем та, что заставляет сожалеть о чрезмерной привлекательности представлений и празднеств во Франции.
С такой же пунктуальностью гранды приглашаются и на церемонии. Есть празднества, куда приглашают только их, хотя там присутствует весь
1701. Кортесы, или 1енеральные штаты
121
двор, как я видел это на балах и спектаклях, устроенных по случаю бракосочетания (исключение делается лишь для послов, также получающих приглашения), и есть церемонии, куда тоже приглашают только грандов и почти никого другого. Говоря «пригласить других», я имею в виду передать, чтобы пришли; ибо составленное по форме уведомление вручается только грандам. Они получили оное и в связи с церемонией подписания брачного контракта Короля и инфанты232, о чем я расскажу в свой черед. На церемонии присутствовали только они, а стоявшие толпой знатные сеньоры и высокородные дворяне видели, как входят, а затем выходят из зала, где происходила церемония, король, гранды и очень небольшое число лиц, не имеющих титула гранда, но приглашенных в силу занимаемых ими должностей и стоявших гораздо дальше, чем гранды, от стола и от короля. Все происходило точно так же во время бракосочетания принца Астурийского, хотя церемония имела место в Лерме, близ Бургоса. Сначала король не хотел видеть там никого, кроме своей обычной свиты, так как шестью неделями ранее он уехал туда охотиться. Но на свадьбу были приглашены все гранды; они сами, их жены, их старшие сыновья и невестки — все получили достойные апартаменты; во время церемонии они стояли ближе всех, а жены и невестки грандов имели подушки. В свой черед я опишу эту церемонию и расскажу о публичных аудиенциях для подданных и иностранных министров, куда приглашают грандов и где они не снимают шляпы.
Во время процессий па открытом воздухе, в коих принимают участие король и королева, гранды имеют право на зонтик
Во время процессий на открытом воздухе, в коих участвует король и куда они приглашены, гранды имеют право на umbrella, то есть на зонтик от солнца.
Кортесы, или Генеральные Их всегда приглашают в кортесы. Это то, что штаты во Франции именуется Генеральными штатами,
но в Испании они собираются лишь ддя того, чтобы выразить благодарность, признать вассальную зависимость или принести присягу, и не имеют таких претензий, как во Франции233. Таким образом, присутствовать там — вовсе не значит участвовать в делах, ни тем более обретать вес и влияние. На этих собраниях, которые обычно заседа¬
122
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ют в прекрасной церкви Святого Иеронима, что служит дворцовой часовней при Буэн-Ретиро в Мадриде, гранды идут впереди всех депутатов как на заседаниях, так и во всем остальном.
Обращение в письмах В письме к гранду король называет его кузеном,
а его старшего сына — родственником,;234 такого же обращения удостаиваются и их жены.
В церквах за пределами Во всех городах и вообще повсюду, в отсутствие
Мадрида короля, гранды в церкви занимают первые ме¬
ста перед алтарем, имеют ковер, одну подушку для колен, а другую для локтей; старшие сыновья грандов имеют одну подушку. Я и мой второй сын имели все это в Толедском соборе во время торжественного богослужения и проповеди, а граф де Лорж получил подушку. Мой старший сын был болен и остался в Мадриде. Сославшись на то, что у графа де Лоржа была подушка, я попросил удостоить этого также графа де Сереста, брата маркиза де Бранка, аббата де Сен-Симона и его брата; моя просьба была удовлетворена с большой неохотой и, как мне откровенно о том сказали, лишь из уважения ко мне лично. На богослужении присутствовали все каноники. Благородство и роскошное убранство первой церкви Испании всем известно, и у меня еще будет случай рассказать о ней.
Крещение инфанта дона Я также на время отложу рассказ о церемонии Филиппа крещения инфанта дона Филиппа, куда были
приглашены все гранды, их жены, старшие сыновья и невестки, и они находились ближе всего к королю и к месту церемонии. Замечу лишь, что они были уязвлены тем (и жалобы их наделали много шума), что им было поручено нести все атрибуты крещения, кои обычно несут одни лишь дворецкие.
Гражданские и военные по- Им повсюду оказывают гражданские почести чести оказываются грандам (во Франции это называют «le vin», то есть вино, повсюду подносимое от города высоким гостям), они по¬
лучают подношения от городов и нотаблей. В их честь палят из пушки, они имеют охрану и все воинские почести, к ним пер¬
1701. Ранг иностранного принца неизвестен в Испании
123
выми являются с визитом вице-короли и командующие армиями и провинциями, которые у себя дома сажают их (правда, только один раз) по правую руку в том случае, если они являются должностными лицами или подданными той страны, где правит сей вице-король, в доме коего они сохраняют и другие преимущества перед всеми сеньорами этой страны, не являющимися грандами; они служат сообразно своим воинским рангам.
Почести в Риме Я говорил обо всем этом ранее235, равно как и
о почестях, сходных с теми, что оказываются итальянским суверенам, почестях, коих они удостаиваются у Папы и в Риме — во всем подобных отличиям, коими обладают два принца soglio, каковые сами являются грандами.
Ранг иностранного принца Мало-помалу утвердившийся во Франции в ны- неизвестен в Испании не существующем виде ранг иностранного прин¬
ца, даруемый либо младшим сыновьям суверенных домов, либо незаметно отвоевавшим себе данное право французским сеньорам, совершенно неизвестен в Испании, равно как и в прочих европейских странах, где имеются звания и должности, соответствующие нашим коронным должностям. Таким образом, в Испании имеются только ранги кардинала, посла и испанского гранда, ибо ранг главы или президента Кастильского совета — это нечто совершенно исключительное, хотя он и стоит над всеми остальными. Ранее уже говорилось о получивших пожизненное звание гранда принцах суверенных домов на службе у Испании236. Это было единственным средством дать им ранг, коим они пользовались, не претендуя ни на какие-то особые отличия, ни на что бы то ни было другое по сравнению с остальными грандами. Последние сохраняли все свои преимущества по отношению к суверенам, находившимся в Мадриде, даже по отношению к герцогам Савойским. Тем, правда, не даровался титул гранда, а потому находиться им тут было незачем; но они никогда не шли ни перед одним из грандов и не осмеливались появляться вместе с ними. Только один из «сыновей Савойи»237, впоследствии ставший знаменитым герцог Карл Эммануил удостоился некоторых отличий; впрочем, произошло сие лишь после того, как было принято решение о его браке с инфантой, и в ознаменование этого события. Да и преимущества его перед гран¬
124
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
дами были весьма незначительными. Сие не касается принца Уэльского, впоследствии злосчастного Карла I;238 прямой наследник британской короны — выше всяких правил. Графиня де Суассон, мать знаменитого принца Евгения, не могла появляться на публике в Мадриде, а королеву ей дозволялось видеть лишь в самом узком кругу, несмотря на все уловки, близость к королеве и расположение к ней последней; а завершилось все тем, что она отравила королеву239 и вынуждена была покинуть страну, чтобы избежать кары, коей заслуживала за свое преступление. Когда принц и принцесса д’Аркур сопровождали ту же королеву в Испанию, они не смогли добиться никакого ранга, ибо принц д’Аркур имел звание посла лишь на время церемонии бракосочетания, происходившей в жалкой деревеньке неподалеку от Бургоса, через которую мне довелось проезжать. Ни один сеньор, даже не являющийся испанским грандом, ни одна знатная дама не пожелали ни в чем уступать им. Ни Карл II, ни дочь Месье, его новая супруга240, ничего не могли с этим поделать: ей нечего было возразить, а он ничего не мог приказать. А посему принц и принцесса д’Аркур были вынуждены сразу уехать, дабы выйти из положения, каковое они считали для себя оскорбительным. Вот почему принцесса д’Аркур, столь предприимчивая и столь дерзкая на язык, державшая себя столь заносчиво из-за расположения к ней мадам де Ментенон, никогда не говорила об этом путешествии.
Все суверены, не являющиеся Курфюрсты и суверенные правители 1ермании королями, обращаются и Италии у себя дома обращаются с грандами
с грандами как с равными во всем как с равными и сажают их по правую
руку от себя; то же самое делали и герцоги Савойские — за исключением последнего, который задолго до того, как стать королем, перестал принимать грандов, равно как и кардиналов.
Политика и могущество Карла V дали грандам все эти преимущества в чужих странах, а мощь Австрийского дома позволила им с тех пор сохранять оные, как я уже о том говорил. Основанием д ля этого могли быть лишь преимущества, дарованные им в их родных странах, и Карл V, и его преемники всегда считали, следуя примеру Пап в отношении к кардиналам, что их собственное величие и почтение к ним возрастают и сохраняются благодаря возвышению тех, кто ими выдвигается. Правота этой мысли и для Пап, и для государей подтверждена многими примерами, о которых нет надобности напоминать.
1701. Превосходство Месье Принца над доном Хуаном
125
Из-за бесплодия испанских королев в стране начиная с правления Карла V не было принцев крови241. Едва один младший инфант вышел из младенческого возраста и, достигнув отрочества, стал кардиналом-архиепис- копом Толедо, как вскоре после того внезапно умер242. Таким образом, если и появлялся наследник короны, то второго сына уже не бывало; наши принцы крови никогда не ездили в Испанию, а потому не существует никаких правил касательно их отношений с грандами.
Превосходство Месье Прин- Месье Принц-герой243 дал единственный при- ца над доном Хуаном в Ни- мер этого рода; несмотря на свое затруднитель- дерландах и его уважение ное положение во Фландрии244, он сумел во всем
к королю Карлу //, бежавше- сохранять превосходство над доном Хуаном, ге- му из Англии нерал-губернатором Нидерландов и командую¬
щим войсками, который держал себя как испанский принц крови, хотя был всего лишь бастардом. Он сохранял также превосходство над всеми прочими, причем в еще большей мере, нежели над главой Нидерландов и командующим армии, которого сие выводило из себя, но который никогда не осмеливался что бы то ни было у него оспаривать. Однако большую вольность дон Хуан позволял себе в обращении с королем Англии245, положение коего после узурпации власти Кромвелем было столь затруднительным, что он вынужден был закрывать глаза на те преимущества, кои дон Хуан, пользуясь этим, осмеливался себе присваивать. Сие выводило из себя Месье Принца, который, не довольствуясь тем, что принудил испанского бастарда к должному обращению с собой, решил унизить его, дабы показать, как ему следует держать себя с королем Англии. Через несколько дней по прибытии сего государя в Брюссель, заметив малопристойную вольность, с коей дон Хуан вознамерился держать себя с ним, Месье Принц пригласил к себе на обед их обоих вместе с влиятельнейшими и знатнейшими лицами в Брюсселе. Все пришли, и, как только кушанье было подано, Месье Принц сказал о том королю Англии и проследовал за ним в обеденную залу. Каково же было удивление дон Хуана, когда, войдя вместе с гостями, сопровождавшими короля Англии и Месье Принца, он увидел на очень большом столе один-единственный прибор с футляром для ножа и вилки и одно кресло; других сидений в зале не было. Еще сильнее он удивился, если сие возможно, когда Месье Принц самолично
126
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
подал королю Англии сосуд для мытья рук и полотенце. Сев за стол, король пригласил Месье Принца и гостей сесть вместе с ним. Месье Принц ответил, что им будет подано в другой комнате, и согласился лишь после того, как король Англии приказал ему подчиниться. Тогда Месье Принц сказал, что король приказывает принести приборы. Он сел на некотором расстоянии, но справа от короля Англии, а слева — дон Хуан и все приглашенные. Дон Хуан, получив этот горький урок, был вне себя от досады; но с тех пор он более не решался держать себя с королем Англии так, как поначалу осмелился это делать.
Бастарды королей Испании Ранее уже говорилось о положении бастардов
в Испании. Бастарды королей воспользовались оным. Первый дон Хуан занимал высокие должности, прославился знаменитой, но в общем-то бесполезной морской победой при Лепанто246, переходил от одного вице-королевства к другому, так как Филипп II, опасаясь его заслуг, по возможности старался держать его подальше от себя. Благодаря сим блистательным достоинствам он стал, как инфанты, именоваться Высочеством и держать себя почти так же, как они, завел блистательный двор и, уехав в Нидерланды, довольно рано окончил свои дни, причина чего ни для кого не является тайной247. Его пример проторил дорогу величию второго дона Хуана, который обладал не меньшими достоинствами, но был ограничен более узкими рамками. Однако же он сумел сохранить власть с помощью козней и могущественной партии, которая часто заставляла трепетать королеву-регентшу, мать Карла II, и которая отняла у нее самых преданных ее слуг. Неудивительно, что он приобрел титул Высочество и двор, почти как у инфантов, и что с его обыкновением во многом подражать им мирилась партия, которая представляла почти всю Испанию и могла существовать и успешно, с выгодой для себя действовать против королевы и правительства только благодаря его покровительству и которая по достижении Карлом II совершеннолетия изгнала королеву в Толедо, откуда она возвратилась ко двору лишь в 1679 году, после смерти дон Хуана, каковой всю жизнь правил именем короля, не пренебрегая ни одним из преимуществ, кои могли дать пример его предшественника, собственное его могущество и созданная им влиятельная партия. Оба дона Хуана, стоявшие во главе армий и провинций, умерли бездетными, один —
1701. Гранды не играют никакой роли в государственных делах
127
тридцати двух, а другой — пятидесяти лет от роду. В свое время я расскажу о титуле Высочество, даваемом рангом, каковой мадам Орсини и месье де Вандом узурпировали в Испании и каковой для них обоих по-разному, но оказался губительным.
Гранды не играют никакой Таковы в общих чертах ранги, прерогативы, роли в государственных делах отличия и почести, коими обладают испанские гранды. Однако нет никаких следов их участия в управлении государством и его внутренним устройством; их голосов не слышно ни в каких-либо дискуссиях, ни при принятии решений; они не участвуют в слушании дел в судах; и за что бы они ни были судимы, ни их личность, ни звание гранда во внимание не принимается. Правда, следует заметить, что всегда, вплоть до начала царствования Филиппа V, имелись гранды государственные советники, то есть министры, но они всегда находились в числе прочих и получали должность в силу личных заслуг, а не как обладатели титула гранда. Короли, оставлявшие несовершеннолетних сыновей, иногда в своих завещаниях включали того или иного гранда в Совет как бы от лица всех остальных, но не потому, что в нем была нужда как в гранде, а из уважения к ним всем и дабы не создавалось впечатления, будто среди грандов нет ни одного, достойного стать членом Совета. В знаменитом завещании Карла II, которое, можно сказать, было составлено несколькими подписавшими его грандами (и другими, о нем знавшими), и в регентском правлении, введенном в Испании в ожидании прибытия назначенного преемника, видно уважение к должностям, постам, лицам, но не к людям, облеченным званием гранда, чье влиятельное участие не представлялось необходимым для принятия столь важных решений, определивших судьбу этой великой монархии. После смерти Карла II гранды были призваны на оглашение его завещания, что является, возможно, самым величественным и торжественным действом, к коему они были причастны; я говорю «действом» , а не обязанностью, ибо оных у них не было, и речь шла лишь о том, чтобы первыми, с соблюдением всех приличий по отношению к ним как первым сеньорам королевства, узнать, кому король его предназначает и какую форму правления предписывает, кого желает видеть у кормила власти, — и без возражений и обсуждений подчиниться воле государя.
128
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Сие было устроено таким образом теми, кто, приглашая грандов, прекрасно знал о содержании завещания; но исключительный и беспримерный случай, когда монархия не имела заранее известного преемника, требовал соблюсти сию формальность в отношении самых знатных и самых достойных сеньоров этой самой монархии, облеченных высшим званием, — чтобы передать эту самую монархию тому, кого завещатель призвал ею править, не советуясь с ними и не ставя их о том в известность. Этот необыкновенный, а точнее, единственный в своем роде, случай сам по себе не дает ни совещательного, ни судебного права грандам, которые даже не судили и не обсуждали, а всего лишь слушали и, узнав последнюю волю короля, подчинились оной, ограничившись выражением молчаливого или крайне немногословного одобрения. Таким образом, они ничего не приобрели ни в области законодательства, ни в делах государства. Этот единственный и столь знаменитый пример, равно как и всё, что было сказано ранее, позволяет заключить, что величие гранда заключается исключительно в церемониальном блеске ранга, преимуществах, прерогативах, почестях и отличиях и в том, что он является чрезвычайно привилегированным, необходимым и излюбленным украшением короля.
Отсутствие коронации. Со времени Католических Королей ни один ко- Никакой парадной одежды роль Испании не был коронован, и никто из них ни у испанских королей, ни не облачался ни при каких обстоятельствах у грандов в особую парадную королевскую одежду. Като¬
лические Короли, то есть Фердинанд и Изабелла, были коронованы, а до них — короли всех испанских королевств. У меня нет сведений о том, надевали ли vicos Aomères в таких случаях особую одежду, говорящую об их звании, и исполняли ли им одним свойственные обязанности. Королевства эти, маленькие, не слишком могущественные, постоянно враждовали друг с другом и с маврами; и есть основания полагать, что все происходило там просто и по-военному. Как бы там ни было, но с тех пор как в самом начале правления Карла V имя и титул гранда вытеснили звание vicos hombves, ни гранды, ни испанские короли не носили особой одежды ни во время церемоний, ни в каких бы то ни было других слу¬
чаях.
1701. Гранды соглашаются даже на ничтожные должности
129
Ранг гранда не дает никаких В различных испанских орденах и в ордене Зо- преимуществ ни в шпанских лотого Руна идея старшинства по рыцарству орденах, ни в ордене Золотого главенствовала над титулами и званиями, даже Руна над званием инфантов. И будь то принцы или
гранды, преимущество имели те, что были приняты в орден раньше, а среди одновременно принятых в расчет принимался возраст. Филипп V первый дал принцу Астурийскому, умершему королем Испании, более высокий ранг, чем у всех кавалеров ордена Золотого Руна, и право на подушку под ногами на собраниях капитула; но сидел он на скамье первым справа, без всяких отличий, бок о бок с прочими кавалерами ордена, не соблюдая никакой дистанции, и выполнял обязанность старейшего кавалера, каковая заключалась в том, чтобы надеть цепь новому кавалеру и закрепить ее со своей стороны, в то время как поручитель закреплял ее на другом плече, а канцлер ордена — сзади, и затем поцеловать вновь принятого, как это делают все прочие кавалеры. К тому же король Испании должен был просить согласия на это преимущество и эту подушку у кавалеров ордена, каковые оное дали, хотя и сочли сие неслыханным. Следом за принцем этого преимущества были удостоены и прочие инфанты. Я видел то, о чем здесь рассказываю, во время приема в орден моего старшего сына; правда, при приеме Молеврие, имевшем место некоторое время спустя, принц Астурийский, закрепив его цепь с одной стороны, не только не встал, чтобы поцеловать его, но даже не сделал вид, что имеет сие намерение, и лишь дал ему поцеловать руку. По окончании церемонии многие кавалеры рассказывали мне об этом, а между собою говорили о происшедшем как о беспримерном и оскорбительном новшестве, каковое доставило им удовольствие в отношении всеми ненавидимого Молеврие, но последствия какового для будущих кавалеров ордена, а следовательно, и для всего ордена, весьма их тревожили. Как все происходило в дальнейшем, мне неизвестно.
Гранды соглашаются даже При всем величии и гордости испанских гран- на ничтожные должности дов, они тем не менее домогаются должностей,
хотя в это трудно поверить, и совершенно непонятно, куда сие может их привести и ддя чего это им надобно. Иногда они сами исполняют их, а иногда поручают кому-либо исполнение их должно¬
130
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
сти вместо них или в их отсутствие; есть и такие, что рассматривают должности как чисто почетные звания. Таковы должности (называемые иначе) эшевенов248 небольших городов, занимаемые простыми дворянами и горожанами. Случается, что сразу два или три гранда, из числа знатнейших, являются эшевенами в одном и том же городе. А есть гранды, коим самые маленькие городки сами предоставляют сию странную честь, и они от нее не отказываются. Сказанного, возможно, даже много, чтобы просто дать точное представление об испанских грандах и об их статусе, который скорее ослепляет и оглушает, но до сих пор не давал особой реальной власти. Гранды еще не раз появятся на этих страницах в связи с рассказом о моем посольстве.
Титул гранда иногда Однако я не могу покончить с этой материей,
покупается умолчав об одном досадном явлении. Дело в том
(и в этом нет ничего из ряда вон выходящего), что короли даруют титул гранда за деньги. Такого рода сделки неоднократно имели место в разные царствования, и мне случалось видеть не одного гранда, получившего свой титул таким образом. Сие делается совершенно открыто, без утайки как от современников, так и от потомков. Просто обсуждаются условия сделки, договариваются о цене, каковая всегда бывает весьма значительна; деньги поступают в казну короля, который тотчас же присваивает титул гранда. Среди купивших этот титул есть даже весьма знатные особы — правда, они не являются испанцами.
Еще одно обозрение уже А теперь вкратце повторим сказанное об обыча-
сказанного ях, касающихся грандов, как ранее это было сде¬
лано в отношении происхождения и сути этого звания. Соединив и то и другое, мы в немногих строках дадим очерк всего, что касается сего звания.
Ни на каретах, ни в гербах у грандов нет никаких отличий. Даже у самой королевы верх кареты не покрывается накидкой. С тех пор как герцогам и грандам стали оказывать одинаковые почести, многие из тех, кто не покидал Испании, приняли для герба герцогскую мантию, но среди них не было почти ни одного природного испанца. В доме — также никаких отличий, за исключением балдахина, обыкновенно бархатного, часто с вышитым гербом на пологе и проч. Государственные советники и titulados,
1701. Различия между тремя классами
131
среди каковых встречаются люди весьма странные, тоже имеют балдахины, но из камки, с портретом короля на пологе, как будто балдахин именно для этого и нужен. А балюстрад нет даже у короля и королевы.
Не было ни одного случая, чтобы кто-либо отказался от титула гранда; но старшие сыновья грандов имеют отличия, и их жены занимают почти такое же положение, как и жены грандов. Однако два таких случая имели место при Филиппе V: первый пример подал герцог Бервик, вознагражденный за сражение при Альмансе, а затем я — по случаю двойного бракосочетания;249 два беспримерных случая, ибо это были два иностранца, которые в качестве французских герцогов уже пользовались теми же почестями, что и гранды; и в обоих случаях возможность отказа была оговорена в актах о награждении. Бесполезность неправильного отказа в пользу графа де Тессе.
Величественная церемония «покрытия головы», подобная первой торжественной аудиенции посла.
РАЗЛИЧИЯ МЕЖДУ ТРЕМЯ КЛАССАМИ
Грандов первого класса семья короля, то есть низшие служители, встречает у кареты, дежурный дворецкий — внизу у лестницы, а вдоль лестницы, вплоть до входа в апартаменты, стоят вооруженные алебардщики; несколько грандов, стоящих наверху лестницы, спускаются на две ступеньки; гранд надевает шляпу, прежде чем заговорить с королем, а закончив свою речь, делает реверанс и, перед тем как король начнет говорить, вновь надевает шляпу и слушает с покрытой головой; стража из испанских и валлонских лейб-гвардейских полков стоит с оружием в руках на площади перед дворцом; когда же гранд уходит, его провожают с теми же почестями, что и по прибытии.
Гранда второго класса не ждут никакие почести ни по прибытии, ни при уходе; дежурный дворецкий стоит наверху лестницы, а несколько грандов — чуть поодаль; он говорит с королем с обнаженной головой и надевает шляпу, прежде чем король ответит ему.
Гранда третьего класса дежурный дворецкий встречает у дверей апартаментов короля; никто из грандов не выходит ему навстречу; он говорит с королем и выслушивает его ответ с обнаженной головой; король говорит ему «Cobrios» лишь после того, как тот поцелует ему руку, а шляпу он надевает, лишь отойдя к стене. У королевы все три класса соблюдают те же различия в отношении шляпы.
132
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Король остается стоять. Королева в своих покоях сидит в кресле и не говорит «Cobrios», потому что не она дарует титул гранда. У поручителя здесь нет никаких обязанностей. Дворецкий королевы сопровождает гранда только до первого реверанса, который делает вместе с ним; при втором реверансе гранд приветствует сначала дам, а затем грандов, но, так же как и у короля, не приветствует ни сеньоров, ни знатных особ; а после ухода королевы он идет приветствовать дам, имеющих право именоваться Excelen- cia. Визит к принцу Астурийскому, являющийся просто знаком уважения, проходит без церемонии «покрытия головы».
Нет ни одной церемонии, публичного акта или празднества, устраиваемых королем во дворце или в другом месте, куда бы не были приглашены гранды, и, если там есть дамы, то и жены их и старшие невестки, а если там не нужно находиться в шляпе, то и мужья последних; и во всех этих случаях, кои весьма многочисленны, гранды имеют множество преимуществ, в том числе в получении почетных мест.
Гранды, их жены, сыновья и старшие невестки получили первые, самые близкие места на церемонии бракосочетания принца Астурийского и были приглашены в Лерму, а также в Мадрид на крещение дона Филиппа, где, как я говорил, к их великому неудовольствию, они вынуждены были нести атрибуты крещения.
Гранды получили уведомление и присутствовали в узком кругу самых необходимых служителей при чтении и подписании брачного контракта Короля и инфанты.
Во время богослужений грандам отводят покрытую ковром скамью, стоящую позади короля, и их приветствуют столько же раз, сколько и короля.
На всех публичных и торжественных аудиенциях, где король не снимает шляпы, они также остаются в шляпах, не получая на то специального разрешения короля.
В письмах король называет гранда кузеном; различия между классами учитываются и в канцелярском стиле, и в обычных письмах; старшего сына гранда король называет родственником] к женам обращение такое же, как к мужьям.
За исключением Мадрида и тех мест, где находится король, они получают в церкви ковер и две подушки — для локтей и для колен. Им оказывают все военные и гражданские почести; вице-король первый является
1701. Различия между тремя классами
133
к ним с визитом, а у себя усаживает их по правую руку; если они подданные или постоянные обитатели вице-королевства либо военные офицеры, сие имеет место лишь один раз; в армии — точно так же: только однажды им положен торжественный караул и место по правую руку от командующего, а затем они служат волонтерами или исполняют свои должностные обязанности; на приемах у вице-короля они имеют те же почести и отличия, что и гранды, живущие в этой стране.
У королевы жены грандов всегда получают бархатную подушку, а их старшие невестки — подушки из камки или атласа; точно так же в церкви — чтобы вставать на колени, и на спектаклях — чтобы сидеть, а на балу они теперь имеют табуреты; все прочие стоят или сидят на полу.
Имеют право ездить по городу в экипаже, запряженном двумя или четырьмя мулами, с форейтором или без, с короткими, длинными или очень длинными постромками. Очень длинные постромки бывают лишь у грандов, их старших сыновей, жен, кардиналов, послов и президента Кастильского совета.
Кучера иногда едут с обнаженной головой, когда везут грандов, и всегда, когда везут их жен и старших невесток; когда гранды передвигаются в портшезе, то идущий впереди носильщик никогда не надевает шапки.
Во время визитов все отличия соблюдаются с неукоснительной точностью.
Гранды не уступают первенства никому, за исключением, как я говорил, президента или главы Кастильского совета, майордома-майор короля и изредка — кардиналов и послов. Есть только их ранг, и никаких других, и теперь он дан французским герцогам. По этой причине иностранные принцы получают пожизненное звание гранда. Суверены не имеют перед ними в Испании преимуществ, даже герцоги Савойские. Привилегии, дарованные знаменитому Карлу Эммануилу, впоследствии герцогу Савойскому, в связи с его браком с инфантой, были весьма незначительны. Пример принца Уэльского, впоследствии короля Англии Карла I, остается единственным в своем роде. Герцог Орлеанский посетил всех жен грандов, с ним обращались как с инфантом250, а он обращался с грандами как с французскими герцогами; точно так же — с принцами крови, а с инфантами — как с «сыновьями Франции». Позже будет рассказано об узурпации ранга принцессой Орсини и герцогом де Вандомом, каковая, как и обоим вышеупо¬
134
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
мянутым донам Хуанам, не принесла им удачи. Никто, даже те, кто не был грандом, не пожелали ни в чем уступать принцу и принцессе д’Аркур, которые привезли королеву, дочь Месье; они, как позже и графиня де Суассон, не удостоились никаких особых почестей.
С грандами обращаются как с равными у курфюрстов и других суверенов, как с итальянскими суверенами — у Папы, а в Риме — как с принцами soglio.
В Испании, как уже было сказано, многие преимущества имеют перед ними глава Кастильского совета, послы, майордом-майор короля, а при поездке в карете — и главный шталмейстер.
Они не имеют права голоса ни в каком суде, не принимают необходимого участия в составлении законов и в управлении государством, а в случае если гранд предстает перед судом, то судят его как всех прочих, без каких бы то ни было отличий.
Они идут впереди депутатов в кортесах, или генеральных штатах, которые лишь присягают на верность и не имеют тех претензий, что Генеральные штаты во Франции. Случалось, что какой-нибудь гранд, хотя и без всякой в том необходимости, бывал назначен, согласно завещанию короля, в Регентский совет. Очень немногие из них оказались причастны к завещанию Карла II; все они были приглашены на оглашение оного, дабы, не высказывая своего мнения, подчиниться; этот единственный, вызванный необходимостью, случай не добавляет им никаких прав.
Со времен Католических Королей в Испании не было коронаций королей, равно как и особого королевского облачения; у грандов и их жен также не было одежды, отличающей их от всех прочих.
Гранды не имеют ни ранга, ни отличий в ордене Золотого Руна и прочих испанских орденах; ранг определяется временем принятия в орден, а среди принятых одновременно — возрастом.
Гранды занимают муниципальные должности, никак не соответствующие их рангу и ничего им не дающие.
Бастарды, ставшие грандами.
Многочисленные случаи, имевшие место в разные царствования, открытой покупки испанцами и иностранцами за большие деньги титула гранда, причем даже иностранцами благородного происхождения; есть немало таких и среди ныне живущих.
1701. Сравнение звания герцогов во Франции и грандов — в Испании
135
Гранды не приносят никакой Титул испанского гранда не требует принесения присяги присяги, ибо он дает ранг, почести, но никакой
должности.
Многочисленность испанских Грандов в самой Испании гораздо больше, чем грандов герцогов во Франции251, не считая грандов, обо¬
сновавшихся в Италии и Нидерландах еще до восшествия на испанский престол Филиппа V, число коих с тех пор изрядно увеличилось.
Многократные получения И число грандов почти никогда не убывает из- титула гранда ничего не за нескончаемого наследования по женской ли-
меняют в положении оного нии, так что количество их может сократиться лишь за счет получения одним грандом титула другого гранда по наследству, как сие произошло с герцогом де Ме- дина-Сели, ставшим обладателем шестнадцати или семнадцати титулов гранда, кои все могут перейти лишь к одному человеку, коему, однако, сие не даст никаких преимуществ перед другими грандами; так что обладатель множества титулов гранда ничем не отличается от обладателя одно- го-единственного.
Сравнение звания герцогов Обрисовав сущность, происхождение и нынеш- во Франции и грандов — нее состояние звания испанского гранда, следо- в Испании вало бы сделать то же самое в отношении фран¬
цузских герцогов и пэров, наследных или жалованных, или, как неточно называют последних, герцогов по патенту. Однако здесь не место долгим рассуждениям и изложению отдельных историй. И хотя, особенно в последнее время, многие старались бросить тень на первейший титул во Французском королевстве, он все еще слишком хорошо известен во Франции, чтобы углубляться в подробности, изложение коих потребовало бы целого тома. Я ограничусь тем, что является истинным, доказанным всеми авторами и всеми картинами, и поныне свидетельствующими о величии сего звания, каковое невежество, ревность, зависть, злоба и, добавлю, безумие последних времен не смогли умалить. Здесь следует напомнить, что стало поводом для данного отступления: это установ¬
136
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ление, с согласия Короля и короля, его внука, равенства между французскими герцогами и испанскими грандами и предоставление им одинаковых почестей и ранга; а также представленный королю Испании герцогами де Аркосом и де Баньосом меморандум с жалобой на это решение, наказание, коему за то подверглись оба брата; рассмотрение же сей жалобы с целью выяснить, насколько она была обоснованна, невозможно без сравнения этих двух первейших титулов в обеих монархиях; но при этом я никоим образом не намерен писать целую книгу и надолго углубляться в материи, далеко отстоящие от событий, излагаемых в сих записках.
Сравнение сущности обоих Какую бы эпоху мы ни рассматривали в исто- титулов во все времена рии французской монархии начиная с ее основания и различных испанских государств вплоть до их объединения при Фердинанде и Изабелле, а точнее, при Карле V, который, наследуя им, превратил все испанские государства, за исключением Португалии, в единую монархию, последняя не идет ни в какое сравнение с нашей. Разрозненные провинции, хотя и называемые королевствами, каждое из которых стало так именоваться лишь много позже Франции, могут быть сравнимы с этим обширным целым, объединенным под властью одного государя, лишь в том, что касается различий в древности короны; а следовательно, несопоставимы владельцы больших ленов, непосредственные вассалы французской короны, и вассалы различных территорий, составлявших Испанию и находившихся под властью разных правителей, которые стали именовать себя королями много позже наших. Сколь бы важные должности ни исполняли поначалу эти первые крупные вассалы испанских королевств, они не могли быть более высокими и значительными, чем у наших первых крупных вассалов, и различие сие всегда было огромно, ибо несопоставимы узкий круг независимых друг от друга маленьких государств, или королевств, и обширная территория Французского королевства, находившаяся во все времена под властью одного короля; и участие, принимаемое теми и другими во внутренних и внешних делах государства, в непосредственной зависимости от коего они пребывали, находилось в соответствии с размерами этих самых государств, что еще более подчеркивает различие между крупными испанскими и французскими вассалами.
1701. Сравнение сущности обоих титулов во все времена
137
Если от этих отдаленных времен обратиться к Средним векам252, то видно, что в Испании царила тогда неразбериха, вызванная господством мавров, что короли различных испанских провинций, вынужденные поддерживать друг друга в борьбе с ними, пытались, и даже слишком часто, узурпировать власть друг у друга. Повсюду царило насилие, нужда, а число ricos hombres, не имеющих ленных владений, бесконечно возрастало. Их участие, необходимое и законное, в делах государства сошло на нет, и от него не осталось ни следа, ни даже тени; и в этом положение испанских грандов, наследников их титула, ничуть не лучше, чем у них.
Совершенно по-другому обстоит дело во Франции. Крупные вассалы всегда на законных основаниях участвовали в важных делах как внутри, так и вне королевства. Это право участвовать сохранилось за пэрами — благодаря их положению, за коронными чинами, которые в силу своих должностей являлись крупными вассалами, ибо присягали на верность Королю, и за другими крупными вассалами, но лишь тогда, когда королям угодно было кого-либо из них призвать. Сия преемственность существует и поныне, и, не говоря уже о деяниях пэров былых времен, каждое царствование дает тому примеры, вплоть до последнего, самого абсолютного; свидетельство тому — многочисленные королевские заседания253, проведенные покойным Королем в Парламенте, и, в частности, собрание пэров, созванное главным церемониймейстером от имени Короля совсем незадолго до кончины Его Величества в связи с актом об отречениях254.
Необходимость выслушивать мнение пэров в некоторых делах и их право участвовать почти во всех существовало всегда и существует поныне, так же как и торжественная процедура вынесения решения относительно какого-либо пэрства или уголовного судебного процесса над пэром. Ничего подобного нет и не было в Испании в отношении ни ricos hombres, ни грандов. Ни титул гранда, если речь идет о передаче оного, ни их мнение в случае какого-либо спора, ни они сами в случае обвинения их в преступлении — ничто не дает им при вынесении решений права на какие-либо отличия по сравнению с каким-нибудь незначительным частным лицом или каким-нибудь ничтожным наследством. Для гранда все сводится к невозможности быть арестованным иначе как по приказу короля, на чем все его отличия и кончаются; и никогда в Испании даже речи не заходило о том, чтобы быть судимыми пэрами, то есть равными
138
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
по званию; во Франции же все то, что касается пэрства или преступления пэра, и поныне действует в отношении французских пэров.
Сказанного безусловно довольно, чтобы показать как глубочайшее отличие нынешних пэров Франции от испанских грандов, так и то, сколь неуместно, якобы из соображения приличий, ставить знак равенства между грандами первого класса и пэрами.
Если от сущности и древности дошедшего до нас звания мы перейдем к его прочности и неотъемлемости, то с удивлением обнаружим, что звание гранда ими не обладает; передача титула гранда даже от отца к сыну (если речь не идет о грандах первого класса) может, по признанию самих грандов, быть по воле монарха приостановлена из-за отсрочки или отказа в проведении процедуры «покрытия головы», причем в отношении всех трех классов; и гранды всех трех классов, также по воле короля, могут быть отрешены от своего звания без всякой процедуры, без преступления, без обвинения и даже без какого бы то ни было повода. Невозможно отрицать, что звание столь зыбкое, полностью и безоговорочно зависящее от короля, коренным образом отличается от звания четко определенного, постоянного, прочного, неотменяемого, которое, будучи однажды даровано, не нуждается в новых милостях и которого можно лишиться только вместе с жизнью в наказание за тяжкое преступление, при соблюдении всех торжественных формальностей.
Не может не вызывать возмущение пошлина, взимаемая со звания как такового, тем более пошлина двойная. Те, о которых уже шла речь, ничем не напоминают ни побор, взимаемый при переходе земельных владений от одного ленника к другому, ни прочие выплаты сюзерену. Здесь вовсе не земельное владение платит за свой переход к другому владельцу, ибо облагается титул гранда, связанный с именем, а не с землей, и в случае неуплаты страдают не земли, а титул, коего неплательщик на время лишается. Во Франции дворянство, крупное, среднее и мелкое, обязано служить оружием, но не должно платить никаких налогов за свой титул. Платит оно лишь поборы с потребления и с земли255, что никоим образом не является налогом на дворянское звание и на принадлежность к оному. Сколь же удивительным выглядит то, что первое и высочайшее звание, коего могут быть удостоены самые знатные дворяне в Испании, облагается различными налогами именно как само звание, носитель коего может
1701. Сравнение внешних привилегий
139
быть лишен оного до тех пор, пока не выплатит все налоги. Сие делает для всех очевидным различие между званием герцога у нас и грандов — в Испании.
И наконец, продажа звания гранда, но не одним частным лицом другому, а королем — частному лицу, что начиная с Филиппа II время от времени делалось в разные царствования, причем совершенно открыто. И хотя сие происходило крайне редко, но все же происходило в царствования всех королей начиная с Филиппа II. Звание же герцога никто еще не получал таким образом, хотя для всех должностей, вплоть до самых мелких, — это дело обычное.
Звание испанского гранда Из всех этих столь существенных различий сле-
не идет ни в какое сравнение дует, что звание испанского гранда, сколь оно со званием французского ни блистательно, несопоставимо со званием герцога, а тем более— пэра наших герцогов, а тем более пэров Франции, Франции с коими у испанских грандов нет ни малейшего
сходства, ибо они не имеют ни должностей, ни права высказывать свое мнение и суждение о делах государства, в коих они принимают не больше участия, чем прочие непосредственные вассалы, и не присягают на верность, получая свое звание. Из этого следует, что никому из них не пристало считать себя оскорбленными установленным покойным Королем и королем, его внуком, равенством между французскими герцогами и испанскими грандами и что возражения герцогов де Аркоса и де Баньоса не имели под собой никаких оснований и шли вразрез с интересами их звания.
Сравнение внешних приви- Рассмотрев сущность обоих первых званий во легий, сопряженных со зва- Франции и в Испании, следует обратиться к их ниями французских герцогов внешним привилегиям. Пусть кое-что из того, и испанских грандов что испанские гранды сохранили благодаря муд¬
рости их королей, и может ослепить, но при ближайшем рассмотрении оказывается, что герцоги имели те же преимущества и сохраняли их почти все до середины последнего царствования и что есть еще и другие, где достоинство герцога остается в большей неприкосновенности, чем достоинство гранда.
140
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Обманчивые преимущества Два обстоятельства, одно внешнее, другое вну- испанских грандов, из коих треннее, делают звание испанского гранда го- лишъ одно — весомое раздо более блистательным, чем звание герцога
во Франции. Но это лишь в глазах тех, кто не вникает в суть этих званий, каковая только что была разъяснена, и кто видит лишь нынешние обычаи, не заглядывая в прошлое, что многих вводит в заблуждение, заставляя отдавать предпочтение грандам.
Эти два обстоятельства касаются иностранных принцев. Мы видели, сколь усердно Карл V укреплял ранг испанского гранда в Риме, Италии, Германии — повсюду, куда простиралось его могущество, и как ревностно испанские короли впоследствии сохраняли достигнутое в Италии при поддержке больших государств, коими они там владели, начиная с Карла V до Карла II, и в Германии — при содействии императоров все из того же Австрийского дома. Так же обстояло дело и с французскими герцогами вплоть до середины последнего царствования. Обсуждение соответствующих примеров завело бы нас слишком далеко, а посему достаточно напомнить, как принимали в Турине и у курфюрстов путешествовавшего еще совсем молодым герцога де Шеврёза, сына герцога де Люина. Поездки эти он совершал вместе со своим тогдашним гувернером Монкони, который в выпущенных им «Записках», ныне всем доступных256, самым непринужденным образом рассказывает о них, ибо сам был свидетелем происходящего. Когда семнадцати- или восемнадцатилетний герцог де Роган-Шабо отправлялся в путешествие, месье де Лионн вручил ему надлежащим образом составленное и подписанное наставление, дабы тот держал себя на равных с герцогом Савойским, за исключением привилегии сидеть по правую от него руку, но претендовал на оную привилегию у курфюрстов и тем более у всех прочих суверенов 1ермании и Италии, и не посещал курфюрстов, отказывающих ему в этом праве. Не только герцоги как таковые, но и маршалы Франции, командовавшие армиями, всегда держали себя совершенно как с равными с курфюрстами и всеми суверенами, как об этом можно судить по письмам последнего маршала де Креки, который вовсе не был герцогом, и всех прочих. Оплошность, допущенная маршалом де Вильруа в отношении курфюрста Баварского257, проложила дорогу другим, и в результате тот же самый курфюрст, ничего не оспаривавший в Венгрии у принцев де Конти258 (о чем мне не раз рассказывал месье принц де Конти),
1701. Обманчивые преимущества испанских грандов
141
пожелал, несмотря на свое incognito, сидеть по правую руку от Монсеньора и, не получив на то согласия, встречался с ним только в садах Мёдона, не заходя в дом; а отправляясь на прогулку, они садились в карету одновременно с двух разных сторон259. Претендовать на равенство с дофином до сих пор не приходило в голову ни одному суверену, не являвшемуся королем; и этому самому курфюрсту, пока он не решил извлечь выгоду из грубой оплошности маршала де Вильруа, не могло и в голову прийти что бы то ни было оспаривать у принцев крови, или у знаменитого герцога Лотарингского, главнокомандующего армий императора, коему он имел честь приходиться зятем, или у принцев де Конти, волонтеров в этой армии. Вот так от посягательства на звание приходят к посягательству на его истоки. И Папы, и короли Испании, в мудром предвидении, постарались предупредить это в отношении кардиналов и грандов.
А внутри такая предусмотрительность — впрочем, общая для всех государств Европы, — до сих пор заставляла упорно отказывать иностранным принцам в каком бы то ни было ранге. Одна только Франция признала этот ранг и позволила им исподволь узурпировать всякого рода преимущества. Поначалу они не претендовали ни на что. Затем стали домогаться пэрства. Добившись своего, они пожелали воспользоваться даваемыми этим прерогативами. Став могущественными, они создали Лигу260, благодаря коей постепенно добились власти, что само по себе является уроком, который не следует забывать. Многие события не раз заставляли с тех пор вспоминать об этих уроках. Однако в конечном счете было узурпировано еще больше прерогатив из-за того, что, опасаясь недостатка иностранных принцев, истинных или ложных, к ним присоединили некоторые ветви французских дворянских родов261. Правда, нужно сказать, что последние никогда и нигде не шли впереди герцогов; правда и то, что подлинные иностранные принцы и поныне нигде не идут впереди них, за исключением процессий Ордена Святого Духа, вопреки изначально принятому уставу и примеру, поданному его первыми кавалерами, — но в этот устав Лига своей властью дважды вносила изменения, каковые по неясным причинам не утвердились, однако вышеупомянутый обычай сохранился. Справедливо также и то, что, будучи пэрами, иностранные принцы соблюдают ранг старшинства во всех актах пэрства. Стало быть, они действительно уступают пэрам и, как я только что сказал, нигде не предшествуют им, за исклю¬
142
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
чением Ордена Святого Духа. Этого довольно, чтобы показать, что в позапрошлом веке, когда уже были герцоги из родовитых французских дворян, все было иначе, а происшедшее впоследствии есть лишь узурпация, никоим образом не затрагивающая само звание. Однако нужно согласиться, что множество узурпаций, отличий и тех, кто оными пользуется, блеск и преимущества, каковые они из этого извлекают, борьба за первенство, что ведут они при дворе против людей, коим сие докучно и кои никогда не умели договориться и поддержать друг друга, — все это послужило хорошим предупреждением испанским грандам, перед которыми эти принцы не имеют ни почестей, ни ранга, ни положения; лишь перейдя на службу Испании, они могут надеяться обрести оные, сами став грандами. Здесь я остановлюсь, чтобы не начинать неуместных рассуждений, направленных против иностранных принцев, не имеющих особого ранга нигде, кроме Франции.
Помимо этих двух преимуществ262, пусть внешних и не имеющих под собой никакой основы, гранды наделены еще двумя другими, которыми герцоги тоже раньше обладали: это военные и гражданские почести, коих месье де Лувуа лишил их якобы из необходимости экономить порох, а со временем оные почести незаметно перешли к министрам, каковые до той поры о них даже и не помышляли. Сие преимущество относится к числу тех, что герцоги, в силу обычая, утратили, хотя и имеют на него такое же право, как и гранды, ибо обладали им до того, как месье де Лувуа, к середине своего министерского правления, приобрел безраздельную власть.
Эти четыре преимущества, каковые обычай сохранил за грандами, отняв их у герцогов, хотя они равно оными обладали, зависят исключительно от различного отношения к ним королей, и различия сии появились так недавно, что, без сомнения, право и древний обычай свидетельствуют в пользу герцогов, сохраняя их достоинство в неприкосновенности; и хотя (с этим нельзя не согласиться) по воле королей их достоинству был нанесен удар, но он скользнул по поверхности и не может всерьез изменить положение в пользу грандов, ибо право и обычай остались неизменными и лишь от наших королей зависит вернуть все к прежнему положению, каковое существовало отчасти до разгула Лиги, а отчасти — до месье де Лувуа.
Гранды имеют еще два других преимущества. Одно из них — всего лишь приятное отличие, каковое заключается в том, что они — единственные, кого приглашают вместе с женами, старшими сыновьями и женами
1701. Обманчивые преимущества испанских грандов
143
последних на все празднества, увеселения и церемонии при дворе или в другом месте, когда там присутствует король или когда они устраиваются по его распоряжению. Сие создает блистательное сопровождение королю, и наши короли поступали так же вплоть до последней трети царствования Людовика XIV. А потому я не стану задерживаться на этом преимуществе, хотя в Испании гранды постоянно пользуются им в связи с богослужениями, публичными аудиенциями и множеством прочих случаев, что вовсе не случается во Франции сейчас, да и раньше тоже было редкостью.
А вот другое преимущество грандов является серьезным, чего, не покривив душой, нельзя отрицать; но оно единственное по отношению к герцогам: это ранг и почести старших сыновей грандов и жен этих старших сыновей, а когда у грандов нет собственных сыновей, то почести воздаются тем, к кому после них должен перейти титул гранда. Отличия сыновей незначительны: это приглашения, о которых шла речь выше, обращение Excelencia, ставшее весьма распространенным, обращение родственник в письмах короля и еще кое-что; но отличия их жен или старших дочерей, если у грандов нет сыновей, точно такие же, как и у жен грандов, везде и во всем, за исключением подушек, на которых они сидят у королевы и стоят на коленях в церкви: бархатных во всякое время года у жен грандов и камчатных или атласных — у их старших невесток. Все это несравнимо с положением старших сыновей герцогов и их жен. Вероятно, это связано с тем, что в Испании не существует добровольного отказа от титула гранда; но, сколь бы давними ни были случаи отказа у нас, начало коим положил последний коннетабль де Монморанси263, добросовестности ради следует признать, что отказы у нас не скрывают этих принципиальных отличий, поскольку благодаря отказу появляется новый герцог, получающий ранг и почести, каковые отказавшийся тоже сохраняет, тогда как без этого отказа старшие сыновья герцогов не имеют никаких отличий, равно как и их жены, в то время как старшие сыновья грандов и их жены имеют все вышеуказанные отличия. Но это преимущество перед герцогами, сколь бы серьезным оно ни было, ничего не меняет в сути звания гранда, оставляя ее неизменной. Оно даже является свидетельством и следствием увеличения числа ricos hombres через их младших сыновей, у которых тоже были младшие сыновья, не имеющие ленных владений, так что ко времени Фердинанда и Изабеллы была искажена суть звания, каковое, благодаря лов¬
144
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
кому превращению его носителей Карлом V в грандов, было ограничено разумными рамками этих преимуществ, коими обладают только старшие сыновья грандов или, в случае отсутствия оных, наследники титула и их жены, что отменяло необходимость в отказе от титула.
Действительные и реалъ- Рассказав обо всех шести преимуществах, кои-
ные невыгоды положения ми гранды, похоже, обладают перед герцогами
испанского гранда (я говорю «похоже», ибо нет ничего кроме внеш¬
него блеска в первых пяти, коими герцоги обладали, как и гранды, до середины последнего царствования и, как и они, повсюду имели первые места, о чем Король ревностно заботился вплоть до своей кончины, свидетельством чему является случившееся с мадемуазель де Мелен на балу и с мадам де Торси за столом у Короля в Марли264, — ведь только две эти дамы дерзнули покуситься на герцогские привилегии), искренне признав серьезность шестого преимущества грандов в лице их сыновей и старших невесток, нужно перейти к невыгодам положения тех же грандов в сравнении с герцогами в общественной жизни. Как бы ни ущемляли интересы герцогов канцлер и даже хранитель печатей Франции, сие касалось лишь первенства в Совете, и если они, в отличие от герцогов и коронных сановников, пишут письма и принимают у себя на прежний лад, то герцогов это не касается. Но ни президент, ни в его отсутствие глава Кастильского совета у себя дома не сажают по правую руку грандов, которые, кроме того, должны, как и все прочие, останавливать свою карету перед его экипажем, если он не дает понять задернутыми шторами, что желает остаться неузнанным. Во Франции знаки такого глубокого уважения прилюдно оказываются герцогами лишь Королю, Королеве, «сыновьям» и «дочерям Франции», но никогда — частному лицу.
Второе отличие, повседневное и не менее публичное, заключается в совершенно особом положении майордома-майор короля как такового по отношению к грандам, даже если сам он грандом не является, чему есть примеры. Он не только везде идет впереди них, никогда с ними не смешиваясь, но у него вдобавок имеется складной бархатный стул, который на богослужениях стоит у переднего края их скамьи, и сие почетное сиденье всегда находится там и в отсутствие майордома-майор остается пустым, так как никто не имеет права его занимать. На балах и на спектаклях он сидит на таком
1701. Действительные и реальные невыгоды положения испанского гранда 145
же стуле справа от короля, совсем рядом, почти на одной линии, в то время как все гранды стоят. Когда король Испании, сидя на троне, принимает послов африканских или прочих удаленных народов, майордом-майор сидит на том же месте и на таком же стуле близ трона, тогда как гранды стоят у его подножия. У королевы ее майордом-майор идет впереди всех грандов во время любых церемоний и аудиенций; а главный шталмейстер короля никогда не сажает их по правую руку в карете короля, каковая находится в его распоряжении. Такого рода постоянные и публичные унижения герцогам неведомы. Более того, майордом-майор короля как таковой, даже не будучи — я повторяю — грандом, как это иногда случается, имеет ранг и все почести грандов; и в высшей степени странно, что он является pix главой, причем до такой степени, что, если возникает дело, касающееся звания гранда, то для обсуждения оного они собираются у майордома-майор и через него передают королю свои соображения и записки, дабы государь с оными ознакомился, и точно таким же образом, через майордома-майор, король уведомляет грандов о своей воле и решениях. Во Франции не существует ничего подобного. Я сам был всему этому свидетелем в Испании, и это имело место при крещении инфанта дона Филиппа, где я присутствовал и где король пожелал, чтобы атрибуты крещения несли гранды, хотя до тех пор это делали дворецкие. Приказания, возражения, решения — все проходило через майордома-майор, и собирались гранды именно у него.
Хотя гранды не уступают первенства кардиналам, различные ранги коих в Испании я разъясню в свое время, и не бывают у них публично, из- за того что те не сажают их по правую руку, гранды тем не менее вынуждены мириться с одним их странным отличием, о котором во Франции даже не слыхали. Это их кресло на богослужении, в то время как у грандов только покрытая ковром скамья без низкой скамеечки впереди, каковую имеют кардиналы и послы; скамеечка послов, как и их скамья, покрыта ковром, а у кардиналов — красным бархатом.
В Совете, когда там присутствуют король и кардиналы, последние, как и на богослужении, сидят в креслах. Причем они сидят впереди грандов, кои имеют право лишь на складные стулья.
На богослужении в честь Сретения Господня в момент раздачи свечей, при одарении пеплом в Зольную среду и в прочих случаях, где они вместе участвуют в церемонии, грандам и самому майордому-майор предшествуют послы.
146
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Все эти столь характерные и в то же время столь обычные факты, неведомые герцогам, с полным основанием показались бы им чудовищными.
Инфанты в Испании занимают такое же положение, как и «сыновья» и «дочери Франции».
А принцев крови, пока в Испании царствовал Австрийский дом, вообще не было. С месье герцогом Орлеанским, «внуком Франции», в Испании обращались как с инфантом; но он посещал всех жен грандов, а с грандами обращался так же, как во Франции с герцогами.
Что же до королевских бастардов, то читатель, вероятно, помнит, что было сказано о двух донах Хуанах265, единственных признанных в Испании; гранды же в этом отношении и мечтать не могут о каких бы то ни было преимуществах.
В том, что касается внешнего блеска испанских грандов в сравнении с иностранными принцами (блеска, коим герцоги обладали, как и гранды), о сохранении коего внутри и за пределами Испании так ревностно пеклись ее короли, существует лишь то отличие, что короли Испании проявили твердость в защите своего достоинства, в то время как попустительство королей Франции (пример тому—история с курфюрстом Баварским) нанесло урон их достоинству. Точно так же обстоит дело с гражданскими и военными почестями, сохранявшимися до середины последнего царствования, с приглашениями на празднества и церемонии, кои существовали с незапамятных времен и вплоть до наших дней для герцогов во Франции и для грандов в Испании, и другими общими ддя обоих званий отличиями, о которых я только что рассказал, но большинство которых исчезло к середине царствования Людовика XIV. Таким образом, пока они существовали, у грандов не было никаких особых преимуществ перед герцогами, поскольку отмена их в отношении герцогов произошла так недавно и поскольку, когда король Франции соизволит подумать, что речь здесь вдет о его, сколь бы высоким оно ни было, достоинстве, и понять, что лишь людям его крови266 подобает иметь в его королевстве ранги и отличия, даваемые по рождению, неизвестные в других странах, так что ни один иностранный титул не сможет давать больших преимуществ, чем те, что дарует он, очень скоро будет восстановлен и поднят на новый уровень тот внешний блеск, ослепительный у испанских грандов, единственным реальным преимуществом коих перед герцогами останется лишь то, коим пользуются их старшие сыновья и жены этих сыновей.
1701. Невыгоды положения грандов
147
К невыгодам положения грандов по сравнению с герцогами нельзя отнести отсутствие церемониальной одежды и знаков титула на гербе (хотя это весьма существенно), равно как и отсутствие накидок на каретах, поскольку таковой нет и на карете королевы, отсутствие балюстрад (поскольку никто не видит ни их кроватей, ни спален), а также отсутствие иерархии в орденах, поскольку до Филиппа V это касалось и инфантов.
Но странные отличия президента и даже главы Кастильского совета, кресло кардиналов, явное первенство, во время частных аудиенций и постоянно на балах и спектаклях, майордома-майор, сидящего рядом с королем там, где все гранды стоят, его превосходство над ними просто в силу его должности, даже когда он не является грандом, — все это, не говоря уже о вещах менее значительных, совершенно неизвестно герцогам и никоим образом не позволяет признать обоснованными жалобы, изложенные герцогами де Аркос и де Баньос в их меморандуме.
Невыгоды положения грандов Обратимся теперь к тому, что их более всего за- даже в том, что касается дело и побудило совершить вышеупомянутый права не снимать шляпу шаг: их главный довод состоит в том, что испан-
в присутствии короля ские гранды остаются в шляпе в присутствии
своих королей, а герцоги — нет; что иностранные принцы во Франции остаются в шляпе во время аудиенций послов и что именно принцы Лотарингского дома сопровождают их на аудиенцию.
Здесь следует вспомнить о том, что было сказано ранее относительно старинного обычая во Франции не обнажать, независимо от звания, головы перед Королем, и о том, как незаметно сей обычай изменился вместе с изменением головных уборов от капюшона, колпака и тока — к шляпам. Но даже в ту пору, когда перед нашими королями не обнажали головы, никто, даже «сыновья Франции», не оставался с покрытой головой, разговаривая с ними. Посему нет ничего странного в том, что герцоги также не обладают этим правом, особенно с тех пор как исчез обычай оставаться в шляпе в присутствии королей Франции, даже не разговаривая с ними. В каждой стране есть свои обычаи, каковые нередко и лежат в основе всяческих отличий. Во Франции никто, ни мужчина, ни женщина, не целует королеву. Сия честь была дарована принцам крови только во время бракосочетания нынешнего Короля267. Но герцогини и иностранные принцес¬
148
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
сы сидят на табуретах в присутствии Королевы, а из мужчин «сыновья» и «внуки Франции» и кардиналы имеют такое же «право табурета», коего безуспешно домогались во время бракосочетания нынешнего Короля принцы крови, которые вплоть до кончины покойного Короля никогда на это не претендовали, так что дамы, имеющие право сидеть, ни мгновения не оставались стоять в их присутствии, ибо сие было бы сочтено недопустимым знаком непочтительности — ведь знаки почтения не могут быть продолжительными. Дамы вставали, когда принц крови появлялся там, где они сидели, и тотчас же садились вновь; так же поступали они при появлении знатнейших сеньоров. В Англии все герцогини целуют королеву, и ни одна из них не сидит в ее присутствии; так что, когда английские королевы, жены Карла I и Якова II, прибыли во Францию, чтобы здесь и окончить свою жизнь, они могли выбрать либо английскую, либо французскую манеру обращения с француженками, имеющими право сидеть в присутствии королевы, но они предпочли французскую. Из чего следует, что сии почести в каждой стране оказываются на свой лад. Так, мы видели, что множество ricos hombres стали снимать шляпу перед Филиппом Красивым, отцом Карла V, чтобы польстить ему и досадить Фердинанду, его тестю; и обычай оставаться в шляпе в присутствии короля возвратился лишь при Карле V, который установил его в той форме, каковая закрепилась после отмены звания ricos hombres и введения звания гранда.
Нужно также вспомнить, как возник обычай не снимать шляпы перед Королем во Франции. Из сказанного на стр. 204268 следует, что идет он от испанских грандов, один из которых, будучи послом Испании, позволил себе надеть шляпу, увидев Генриха IV, гулявшего в шляпе в своих садах Монсо, и от случая, в силу коего подобной чести были удостоены только принцы крови, иностранные принцы и герцог д’Эпернон, каковому сие и не снилось, потому что Генрих IV, задетый тем, что испанец надел шляпу, тотчас же приказал сделать то же самое Месье Принцу269 и герцогам д’Эпернону и де Майенну—единственным, кто по случайности принимал участие в той прогулке. После чего герцог де Майенн пожелал оставаться в шляпе во время аудиенций, на которые сопровождал послов, и получил на то разрешение; принцы Лотарингского и Савойского домов, а также домов Лонгвиль и Гонзага, также сопровождавшие послов, тоже получили такое право. Вскоре после того данное право распространилось на тех представителей
1701. Невыгоды положения грандов
149
названных домов, которые, даже не сопровождая послов, присутствовали на аудиенциях, поскольку сопровождающие надевают шляпу одновременно с послами; тем более получили право Месье Принц и принцы крови, а заодно и месье д’Эпернон, по счастливой случайности оказавшийся на той прогулке, где он надел шляпу одновременно с Месье Принцем и месье де Майенном; как и месье д’Эпернон, его дети также не снимали шляпы во время этих аудиенций. Таким образом обычай сей пришел из Испании и касался только тех, кому Генрих IV приказал надеть шляпы во время той прогулки, а от них перешел на их дома и дома тех, чьей обязанностью было сопровождать послов. И лишь покойный Король постепенно распространил этот обычай на три ветви дворянских домов, хотя их члены и не сопровождали послов. Чтобы ответить на вопрос, почему и как, потребовалось бы слишком длинное рассуждение. Кое-что из этого мы видели на стр. 148, где речь шла о Роганах270, и на стр. 78, где говорилось о месье де Монако;271 он не передал своего права Матиньонам, получившим Монако благодаря браку с наследницей княжества, вместе с новым возведением Валантинуа в ранг герцогства-пэрства.
Не следует забывать, что честь сия ограничивается аудиенциями послов, не дает ни почетного места, ни права входить за балюстраду вместе с принцами крови и послами, что она не распространялась на другого рода аудиенции и церемонии, как, например, прием дожа Генуи, который один лишь оставался в шляпе272, принесение вассальной присяги герцогами Лотарингскими, аудиенции суверенных государей и т.д.; так что право быть в шляпе ограничивается аудиенциями послов, где оно дано и кардиналам, коего те, однако, лишены во всех прочих случаях, равно как и права на свою кардинальскую шапку в присутствии Короля.
Каково бы ни было это право, оно не касается герцогов, поскольку им нельзя воспользоваться в их присутствии: свидетельство тому — торжественная аудиенция кардинала Киджи, легата a latere Папы, его дяди, прибывшего для разрешения дела корсиканцев из папской лейб-гвардии, оскорбивших герцога де Креки, посла Короля в Риме273. Принцы крови не могли там присутствовать, поскольку легат сидел в кресле. Герцоги же должны были явиться и были уведомлены о том от имени Короля главным церемониймейстером, и по причине их присутствия иностранным принцам запретили находиться там в шляпе. Граф д’Аркур, главный шталмей¬
150
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
стер, и граф де Суассон, оба сопровождавшие легата на аудиенцию, сделали все, чтобы либо получить разрешение находиться в шляпе, либо не присутствовать на этом приеме: они не добились ни того, ни другого и вынуждены были в течение всей аудиенции оставаться с непокрытой головой. Об этом можно поговорить и более пространно: вспомним, например, историю ошибочного, а точнее лживого, рисунка на шпалере (стр. 134)274, где они изображены в шляпах, чего не дозволяло вынужденное присутствие герцогов. Только двое герцогов из присутствующих на аудиенциях, где не снимают шляпы, находятся там в силу своей должности: один — в качестве дежурного камергера, который распоряжается в покоях и не имеет права покидать их, другой — дежурного капитана лейб-гвардии, также находящегося там ради исполнения своей должности, а не как герцог.
Разве после сих разъяснений не становится очевидным, что великая честь говорить с королем Испании, не снимая шляпы, странным образом умаляется оговаривающими ее условиями? Тот факт, что до получения права не снимать шляпы в присутствии короля гранд лишается ранга, почестей и отличий в ожидании этой церемонии, каковую короли могут отсрочивать по своему произволу, является оной чести серьезным противовесом; не менее важно и то, что нужно получить от секретаря эстампильи подтверждающий обретение сего права документ, утрата коего грозит необходимостью начать все сначала, и что нужно быть готовым к тому, что король станет откладывать церемонию, а гранд тем временем будет лишен ранга, почестей и прерогатив; и так обстоит дело всегда, даже при переходе звания от отца к сыну и даже среди грандов первого класса. Во Франции же достояние покойного тотчас переходит к наследнику, без вмешательства Короля, и в отношении пэров прием в Парламенте определяет ранг старшинства для него самого и для его потомков, так же как регистрация определяет его для герцогов по патенту, не являющихся пэрами; а наследующие пэрство не зависят ни от приема в Парламенте, ни от чего бы то ни было другого и могут пользоваться своим рангом, почестями и прерогативами; и даже если они не были приняты в Парламенте, сие не наносит ни малейшего ущерба их наследникам.
Сказанного, я полагаю, довольно, чтобы понять, что представляет собой звание испанского гранда, каково его происхождение, сущность и внешние отличия; а того немногого, что было сказано о французских
1701. Злоупотребление званием гранда во Франции
151
герцогах (ибо потребовался бы целый том, чтобы вникнуть в суть этого звания, я же пишу во Франции, где сие должно быть известно и где имеется немало мемуаров и трактатов, оному посвященных), того немногого вполне достаточно, чтобы показать, что грандов нельзя ни в чем сравнивать с пэрами и что герцоги де Аркос и де Баньос не имели ни малейшего представления о звании герцогов, когда решились выразить неудовольствие равенством ранга и почестей, даваемых грандам и герцогам в обоих королевствах.
Злоупотребление званием После всего сказанного выше нужно признать гранда во Франции весьма странными имевшие место злоупотреб¬
ления. Когда Король и король, его внук, договорились признать равенство двух званий, их целью было прежде всего братство знатнейших людей обоих королевств, каковое должно было скрепить братство обоих народов. Но, вместо того чтобы ограничиться удобными и разумными установлениями для герцогов и грандов в Испании и Франции, начали создавать французских испанских грандов во Франции: сначала достойное короля Испании выражение признательности герцогу де Бо- вилье, его воспитателю, затем влияние Ноаев и кардинала д’Эстре в сочетании с тем удовольствием, которое доставляли Королю ребяческие выходки графини д’Эстре в узком кругу придворных дам, и переезд короля Испании из Барселоны в Италию на корабле эскадры, коей командовал граф д’Эстре, оказались достаточным поводом для дарования последнему титула гранда, хотя не было ни малейших оснований полагать, будто есть хоть малейшая угроза безопасности сего перехода. Во Франции за примерами далеко ходить не надо: один из них — поездка графа де Тессе в Испанию, где он не смог добиться никаких военных успехов, поездка, увенчавшаяся тем не менее благодаря уловкам, позволявшим графу преуспевать при дворах, дарованием ему звания испанского гранда. Я не имею в виду герцога Бервика, чья победа при Альмансе вернула корону королю Испании: земли, дарованные ему вместе со званием, находятся в Испании, где обосновались и все наследники его титула. Но вот три или четыре фламандских сеньора, испанские гранды, ни отцы которых, ни они сами никогда ранее не покидали Нидерландов или Испании, являются в Париж, сочтя более приятным здесь наслаждаться первым рангом в государстве
152
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
и здесь обосноваться, а не оставаться у себя дома. 1ерцог де Ноай, племянник мадам де Ментенон275, едет в Испанию и тотчас же получает там титул гранда, затем, утратив милость обоих дворов, возвращается, а много лет спустя передает титул гранда своему второму сыну, о чем ранее даже и не помышлял; таким образом, два коротких путешествия принесли ему, одно — ордена Золотого Руна, другое — титула гранда. Месье де Шале, племянник первого мужа мадам Орсини, безгранично ей преданный, не имевший никакой должности во Франции, исполняет различные странные поручения, наградой коим становится титул гранда, полученный им вопреки воле покойного Короля, заявившего, что не допустит, чтобы он когда-либо имел ранг и почести гранда во Франции. Можно ли было себе представить, что, после всего совершенного им в отношении месье герцога Орлеанского и ссоры между мадам Орсини и сим принцем276, именно этот последний в пору своего регентства позволит ему возвратиться во Францию и пользоваться там своим рангом и соответствующими ему почестями? Признаюсь, видя столько злоупотреблений, я счел возможным воспользоваться оными, как и прочие, не скрыв, правда, от месье герцога Орлеанского, до какой степени я это не одобряю. Осмелюсь сказать, что, после того как звание гранда было даровано месье де Бовилье и месье Бервику, получение звания гранда мною вполне извинительно, ибо мне оно было пожаловано в связи с чрезвычайным посольством, имевшим целью заключение и подписание брачного контракта между Королем и инфантой. А мадам де Вантадур, бывшая гувернантка Короля, добилась титула гранда для графа де Л а Мотта, которого прочили в маршалы Франции, но который так и не стал им из-за своей бездарности, никогда не служил в Испании, а уж о герцогском титуле не мог даже и мечтать. Брак же инфанта с одной из дочерей месье герцога Орлеанского, устроенный великим приором Франции277, его узаконенным бастардом, сделал последнего испанским грандом. Сие возвышение побудило курфюрста Баварского добиваться того же для своего незаконного сына, служившего во Франции; он так умело напомнил о том, чего ему стоило служить двум коронам278, и о том, что он приходится братом Мадам Дофине, матери короля Испании, что граф Баварский был удостоен звания гранда. Маршал де Виллар никогда не служил в Испании и даже не приближался к ее границам: тем не менее, к удивлению покойного Короля и всех прочих, ему был прислан орден Золотого Руна; во время Регентства, непо¬
1701. Злоупотребление званием гранда во Франции
153
нятно каким образом, он получил также и полюбившийся ему титул гранда. И, наконец, маркиз де Бранка, коему одна поездка в Испанию дала орден Золотого Руна, возвратился туда в качестве посла с обязательством не становиться грандом, особо оговоренным перед месье кардиналом Флёри и Шовленом, в ту пору хранителем печати и заместителем главного министра; но, воспользовавшись благоприятным случаем, он, несмотря на их запреты, добился сего звания и, подвергнувшись жесточайшей немилости, все же сумел выпутаться из этого положения. Сменивший его граф де Ла Марк, по его примеру, также получил титул гранда, и тоже первого класса. Нетрудно догадаться, что и другим удастся в этом преуспеть. Я забыл упомянуть месье де Невера, отец которого был герцогом по патенту279 и который, будучи в скверных отношениях с Королем, не мог добиться продления оного патента. Месье де Невер женился на единственной дочери Спинолы, купившего титул гранда и (к счастью для его зятя) немного пережившего покойного Короля, который в свое время заявил, что не позволит зятю воспользоваться рангом тестя. Регент оказался более снисходительным и, вскоре после смерти Спинолы, сделал того же месье де Невера герцогом и пэром280 — по настоянию герцогини Сфорца, тетки последнего.
Не считая испанских грандов, являющихся французскими герцогами, имеется двенадцать испанских грандов, обосновавшихся в Париже и при дворе, из коих ни один не осмелился бы и мечтать стать герцогом. Странно, что здесь получают тот же ранг и те же преимущества в силу звания, даруемого королем Испании, тогда как не могут получить звание, даруемое Королем, и что последний допускает, чтобы другой монарх производил его подданных в герцоги в его королевстве. Если он желает удостоить герцог ского звания подданных, достойных этого и ему приятных, разве он сам не волен сделать это? Но мы видим, что неугодное ему может быть сделано королем Испании. Разве в этом заключается равенство положения грандов в обоих королевствах, о коем договорились оба короля? Ответ очевиден. Королю Испании, более ревниво относящемуся к своим благодеяниям, и испанцам, более сдержанным, еще не доводилось видеть, чтобы кого-либо удостоили звания французского герцога в Испании. Испанцы не могут не видеть сего неравенства, коему имеется бессчетное количество примеров. Видят его и во Франции, и, приняв во внимание, как сие делается, нельзя не согласиться, что это неслыханно и чудовищно.
154
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Все владения французских грандов получают такой же статус, что и герцогства, с той лишь разницей, что во Франции возведение предшествует рангу и почестям, коими получающий начинает пользоваться лишь после возведения и вследствие оного, в то время как в Испании они предшествуют возведению; но получающий может лишиться всего, если возведения не последовало, если только, как в случае Бурнонвиля, оно относится лишь к имени, но не к земле, что в Испании встречается очень редко и не касается ни одного французского гранда. После того как акт его возведения прошел через Кастильский совет, требуются грамоты Короля, зарегистрированные в Парламенте и Счетной палате, и новое принесение Королю вассальной присяги получающим, после чего эти же грамоты должны быть зарегистрированы в Кастильском совете. Противоречивость сих операций необъяснима. Этим возведением король Испании осуществляет во Франции высший акт суверенного владения землей, находящейся в суверенном владении Короля, и приобретает вассала первого ранга, чтобы не сказать подданного, являющегося подданным Короля; причем владения землей, находящейся во Франции, прямо и косвенно зависящей от короны, поскольку всякий лен от нее зависит, землей полностью суверенной, но не отделенной от короны; так что владелец этой земли, изначально подданный и вассал Короля, своего сюзерена и суверена, становится одновременно подданным и вассалом (в силу того же владения) другого монарха, хотя и он сам, и его владение находятся вне королевства последнего. И тем не менее для этой не имеющей названия операции необходимы грамоты Короля, которые для Франции приобретают окончательный характер после их регистрации в Парламенте и Счетной палате. Но и это еще не все: нужно к тому же, чтобы это одобрение, это разрешение Короля, эти утвержденные Парламентом и Счетной палатой, эти зарегистрированные грамоты были отправлены в Испанию для одобрения, утверждения и регистрации в Кастильском совете, который, проделав первую операцию и зарегистрировав возведение в гранды, осуществит также и последнюю, зарегистрировав эти грамоты и факт их регистрации во Франции.
Итак, французский испанский гранд снова приносит Королю вассальную присягу на владение, возведенное в иностранный ранг иностранным королем, по отношению к которому он становится, следовательно, непосредственным вассалом, чтобы не сказать подданным, имея для одной
1701. Смерть короля Англии Якова II
155
и той же земли двух королей, двух сюзеренов и суверенов. А стало быть, он должен служить оружием и тому и другому. Что же с ним будет, если эти два короля пойдут войной друг на друга, как это уже случилось281, и что станется в случае, не приведи Господь, отречения одного из них?
Теперь можно покончить с этой материей, каковую, однако, было полезно вытащить на свет из мрака неизвестности и показать французам, коих восхищает и вводит в соблазн все иноземное и кои позволяют потоку ложной и безрассудной зависти увлечь себя, что такое звание пэров Франции, что такое герцоги по патенту и три класса испанских грандов, как они соотносятся друг с другом, равно как и указать на неслыханное злоупотребление иностранными рангами во Франции и на появление множества лиц, возведенных в звание гранда, на живущих во Франции французов, ставших испанскими грандами. Я сожалею о пространности сего отступления, но не мог бы сделать его более кратким, не опустив необходимые и очень важные сведения. А теперь возвратимся к тому, на чем мы остановились.
Смерть короля Англии Пребывание в Бурбоне не принесло королю Ан-
Якова II. Король Франции, глии почти никакого облегчения, и жизнь в нем король Испании и Папа медленно угасала. С середины августа состоя-
признают принца Уэльс- ние его стало ухудшаться с каждым днем, а 8 сен- кого королем Англии тября его разбил паралич, каковой, в сочетании
с прочими недугами, лишал какой бы то ни было надежды на выздоровление. Король, мадам де Ментенон и все особы королевской крови часто навещали его. Он принял последнее причастие с благочестием истинного христианина, коим была исполнена вся его жизнь, и все понимали, что конец может наступить в любое мгновение. И тогда Король принял решение, более достойное великодушия Людовика XII или Франциска I, чем его собственной мудрости и предусмотрительности. Во вторник 13 сентября он приехал из Марли в Сен-Жермен. Король Англии был так плох, что, когда ему сообщили о прибытии Его Величества, он смог лишь на мгновение приоткрыть глаза; Король сказал ему, что он может умереть спокойно, не тревожась за судьбу принца Уэльского, ибо он признает его королем Англии, Шотландии и Ирландии. Немногие англичане, присутствовавшие при этой сцене, упали перед ним на колени; но король Англии остался недвижим. Тотчас же Король прошел к королеве Ан¬
156
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
глии и повторил свое обещание при ней. Затем послали за принцем Уэльским, дабы уведомить его об этом. Нетрудно себе представить, в каких выражениях изливали мать и сын переполнявшее их чувство благодарности. Вернувшись в Марли, Король объявил о сделанном им всему двору. Слова государя были встречены аплодисментами и восторженными восклицаниями. И как было не восхищаться и не аплодировать! Однако восторги не замедлили смениться другого рода соображениями, пока еще, правда, не высказываемыми публично. Король все еще надеялся, что его столь осторожное поведение во Фландрии, освобождение голландских гарнизонов, бездействие войск, кои могли овладеть всем, не встретив ни малейшего противодействия, заставят Англию и Голландию, находившуюся в полной зависимости от первой, отказаться от намерения перейти на сторону Австрийского дома. Надежды те были явно несбыточны; но Король все еще тешился ими, рассчитывая таким образом положить конец войне в Италии и всему делу об испанском наследстве и о подвластных Испании обширных владениях, притязать на которые в одиночку, и даже при поддержке сил Империи, император был не в состоянии. Однако поступок Короля делал цель эту менее чем когда-либо достижимой, ибо противоречил торжественному обещанию, данному при подписании Рисвикско- го мира282, признавать принца Оранского королем Англии, каковое он до сего времени не менее публично исполнял. Сие означало смертельно оскорбить английского монарха, а вместе с ним и всю Англию, а следом и Голландию; это значило дать им понять, как мало могут они полагаться на этот мирный договор, позволить им открыто выйти из него, объединив вокруг себя всех участвовавших в договоре союзных государей, и действовать в собственных интересах, даже независимо от Австрийского дома. Что касается принца Уэльского, то решение Короля никоим образом не укрепляло его положение — оно лишь разжигало зависть, подозрения и страсти тех, кто выступал в Англии против него, усиливало их приверженность королю Вильгельму и укрепляло их в намерении добиваться наследования престола по протестантской линии, что, будучи делом их рук, превращало их во все более яростных врагов всего католического и тех, кто подозревался в поддержке Стюартов в Англии, все более озлобляло их против юного принца и против Франции, вознамерившейся дать им короля и самовольно распоряжаться английским престолом, хотя у Короля,
1701. Визиты по случаю кончины Якова II
157
выразившего подобное намерение признанием принца Уэльского, было ничуть не больше возможности посадить принца на трон, чем ранее, в ходе долгой войны, вернуть престол его отцу, причем в ту пору ему еще не нужно было отстаивать наследство испанской монархии для своего внука. Слова Короля до глубины души потрясли умирающего короля Англии. Он взял с Людовика XIV обещание, что по случаю его смерти, каковая наступила около трех часов пополудни 16 сентября 1701 года, не будет устроено никаких торжественных церемоний. Все эти дни месье принц де Конти не покидал Сен-Жермена, так как королева Англии и он были детьми сестер Мартиноцци, мать которых приходилась сестрой кардиналу Мазарини. Папский нунций также находился во дворце и, согласно заранее данному распоряжению Папы, приветствовал принца Уэльского как короля Англии. Вечером того же дня королева Англии уехала в монастырь Святой Марии в Шайо283, который очень любила, а на следующий день, в субботу, около семи часов вечера тело короля Англии, сопровождаемое небольшой процессией, за которой следовали в каретах наиболее знатные из проживавших в Сен-Жермене англичан, было препровождено в английский бенедиктинский монастырь на улице Сен-Жак в Париже, и гроб его, словно он был просто частным лицом, был установлен в часовне до тех времен, скорее всего весьма отдаленных, когда его можно будет перевезти в Англию;284 сердце же было похоронено в монастыре Святой Марии в Шайо. Государь сей так хорошо известен в мире как герцог Йоркский и король Англии, что я не стану здесь говорить о нем. Он был славен своей храбростью и добротой, но еще более тем неизменным великодушием и благочестием, с коим переносил ниспосланные ему испытания.
Визиты по случаю кончины Во вторник 20 сентября Король отправился Якова II в Сен-Жермен, где новый король Англии встре¬
тил его и ввел в залу, как некогда это сделал его отец при их первой встрече; Король ненадолго задержался у него и прошел к королеве Англии. Король, ее сын, был облачен в длинную фиолетовую мантию285, на королеве же накидки не было, ибо она не желала никаких церемоний. Вся королевская свита и все принцессы крови, облаченные в домашние платья, явились с визитом одновременно с Королем, который в продолжение всего визита оставался стоять, а ушел последним. На следу¬
158
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ющий день, в среду, король Англии в той же фиолетовой мантии прибыл в Версаль к Королю, который встретил его наверху лестницы и повел внутрь, как ранее сделал это при первой встрече его отца, каковой таким же образом встречал его. Он вел его по правую руку; оба они некоторое время сидели в креслах. Мадам герцогиня Бургундская встретила его и проводила только до дверей комнаты, ибо она была принята им точно таким же образом.
Поездка в Фонтенбло. Король Англии не виделся ни с Монсеньором,
Филипп Vпризнаёт ни с его сыновьями, ибо утром того же дня они
Якова III отбыли в Фонтенбло. По окончании этого ви¬
зита Король и мадам герцогиня Бургундская отбыли ночевать в Со286, откуда утром выехали в Фонтенбло. Король Испании не замедлил признать нового короля Англии.
Последствия признания принца Уэльского королем Франции и королем Испании. Заключение большого союза, направленного против Франции и Испании
После признания принца Уэльского королем Англии английский посол граф Манчестер не появлялся более в Версале и через несколько дней после прибытия Короля в Фонтенбло, не попрощавшись, покинул пределы Франции. Король Вильгельм, находившийся в это время в своем дворце в Лоо в Голландии, узнал о кончине Якова II и о признании принца Уэльского в тот момент, когда сидел за столом в обществе нескольких германских князей и других придворных; не сказав от себя ни слова, он лишь повторил вслух сообщенное ему известие, но покраснел, изменился в лице и надвинул шляпу на лоб. Он отправил в Лондон распоряжение немедленно выдворить из столицы Пуссена и, не теряя времени, посадить его на корабль; Пуссен, выполнявший поручения Короля в отсутствие посла и посланника, незамедлительно отбыл в Кале. Вскоре после этого скандала был заключен направленный против Франции и Испании большой оборонительный и наступательный союз между императором, Империей (которая нимало в этом не была заинтересована, но которую Австрийский дом лишал свободы действий), Англией и Голландией, к коему впоследствии им удалось привлечь и другие державы, что вынудило Короля увеличить численность своих войск.
1701. Лувиль прибывает в Фонтенбло
159
События в Неаполе Тем временем кардинал д’Эстре, завершив пере¬
говоры с Венецией и с итальянскими государями, возвратился в Рим. В Неаполе же был подавлен мятеж287. Во главе его стоял Шассинье, племянник барона де Лизола, уполномоченный императора; его удалось захватить. Двум другим, принцу Маккья и герцогу Телезе, удалось бежать. Принц Монтесаркьо при первом же известии, несмотря на свои восемьдесят лет288, вскочил в седло и вместе с герцогом Пополи и своими друзьями разогнал негодяев, собравшихся в том месте, откуда должен был начаться мятеж. Это остановило тех, кому было что терять, и бунт был задавлен в зародыше. Герцог Гаэтано, еще один из участников, бежал из Рима в карете императорского посла, несмотря на запрет Папы, нарушение коего грозило ему 50 тысячами скуди штрафа. Вице-король герцог де Медина-Сели повел себя в высшей степени достойно. Тем временем граф д’Эстре, находившийся в Кадисе, получил приказ вести эскадру в Неаполь, где порядок был тотчас же восстановлен. Принц Евгений в случае успеха мятежа должен был отправить туда десять тысяч человек.
Смена вице-королей И в довершение следует сказать, что герцог де
Медина-Сели, отозванный в Испанию в самом конце года, возглавил Совет Индий, получив доходную и важную должность. Герцог де Эскалона, более известный как маркиз де Вильена, о котором я не раз упоминал в связи с завещанием Карла II и который, будучи вице-королем Каталонии, потерпел поражение от месье де Ноая, а затем от месье де Вандома289, был направлен вице-королем в Неаполь, а кардинал дель Джудиче, брат герцога Джовенаццо, испанского гранда третьего класса и государственного советника, получил в Риме распоряжение отправиться в качестве исполняющего обязанности вице-короля на Сицилию, откуда был отозван герцог де Верагуа.
Лувиль прибывает в Фонтен- Незадолго до отбытия двора из Фонтенбло Лу- бло в связи с путешествием виль приехал туда из Барселоны, где оставил ко- короля Испании в Италию роля и королеву Испании вместе с принцессой
Орсини и послом Франции Марсэном. Большинство полагало, что он прибыл для того, чтобы подробно доложить Королю о том, что произошло в Испании во время долгой и опасной болезни герцога
160
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
д’Аркура, и о бракосочетании Их Католических Величеств; но истинная цель его приезда заключалась в намерении получить согласие Короля на то, чтобы король, его внук, воспользовавшись эскадрой д’Эстре, который должен был прибыть в Барселону, отправился в Неаполь и весной встал во главе объединенных армий двух королевств в Италии. Лувиль имел не одну продолжительную беседу наедине с Королем в его кабинете или в присутствии мадам де Ментенон в ее апартаментах. Месье де Бовилье, Торси и монсеньор герцог Бургундский также не раз с ним беседовали. Цвет двора стремился не упустить возможности повидать его. Я также постарался оной воспользоваться, что позволило мне полностью удовлетворить мое любопытство. Я вызвался отвезти его в Париж в день отъезда Короля, но при одном забавном условии. Король Испании настоятельно просил Лувиля объехать вокруг канала;290 однако за те пять или шесть дней, что он провел в Фонтенбло291, у него так и не нашлось для этого времени; а посему в понедельник утром 14 ноября перед отъездом я отправился с ним вдвоем на эту прогулку. По возвращении мы взяли в карету мадам де Сен-Симон и архиепископа Арля, ставшего впоследствии кардиналом де Майи, и, не задерживаясь, поехали в Париж. Я был в восторге от нашей прогулки, ибо мог без помех расспрашивать его обо всем, а по дороге в Париж засыпал его таким количеством всяческих вопросов, что к концу пути он остался почти без голоса и едва мог говорить.
Странная выходка Месье Ранее я уже рассказывал о банкротстве казначе- Герцога по отношению к гра- ев Л а Туанна и Совьона292, ведавших чрезвычайку де Фиеску, его другу ными военными расходами, и о том, что Король,
ради сохранения собственного престижа, заплатил их долги, а оставшееся имущество забрал в казну. У Ла Туанна был в Сен- Море прелестнейший дом с садом, граничившим с садами, окружавшими дом Гурвиля; они были некогда разбиты Екатериной Медичи, построившей там прекрасный замок293. Гурвиль отдал свой дом Месье Принцу, а тот, в свою очередь, подарил его Месье Герцогу. Последний был совсем не прочь присоединить сады Ла Туанна к своим собственным и иметь в Сен-Море для своих увеселений еще один домик, где можно было разместить кое-кого из гостей, когда он приезжал туда с Мадам Герцогиней и множеством приглашенных. Во время последней поездки в Фонтенбло Король отдал ему дом Ла Туанна за бесценок. Вскоре после того он отправился туда с ночевкой,
Ил. 1
Людовик XIV, король Франции, Король-Солнце
Ил. 2
Филипп I Французский, герцог Орлеанский, Месье
Ил. 3
Ил. 4
Людовик Французский, Монсеньор, Великий Дофин
Елизавета Шарлотта Баварская, герцогиня Орлеанская, Мадам
Ил. 5
Людовик Французский, герцог Бургундский
Ил. 6
Мария Аделаида Савойская, герцогиня Бургундская
Ил. 7
Ил. 8
Филипп II, герцог Орлеанский
Франсуаза Мария де Бурбон, герцогиня Орлеанская
Ил. 9
Ил. 10
Анри-Жюль де Бурбон, принц де Конде, Месье Принц
Франсуа-Луи де Бурбон, принц де Конти
Ил. 11
Ил. 12
Луи-Огюст де Бурбон, герцог Мэнский
Анна Луиза Бенедикта де Бурбон, герцогиня Мэнская
Ил. 13
Ил. 14
Луи III де Бурбон, герцог де Бурбон, Месье Герцог
Луиза Франсуаза де Бурбон, герцогиня де Бурбон, Мадам Герцогиня
Ил. 15
Луи-Александр де Бурбон, граф Тулузский
Ил. 16
Мария Анна де Бурбон, вдовствующая принцесса де Конти
Ил. 17
Франсуаза д’Обинье, маркиза де Ментенон
Ил. 18
Ги-Альдонс де Дюрфор, герцог де Лорж, маршал Франции
Ил. 19
Никола Катина, маршал Франции
Ил. 20
Франсуа де Нёвиль, герцог де Вильруа, маршал Франции
Ил. 21
Себастьян Ле Претр де Вобан, маршал Франции
Ил. 22
Клод Луи Эктор, герцог де Виллар, маршал Франции
Ил. 23
Луи-Жозеф де Бурбон, герцог де Вандом
Ил. 24
Джеймс ФитцЦжеймс, герцог Бервик, маршал Франции
Ил. 25
Эзекиэль дю Мае, граф де Мелак, генерал-лейтенант, губернатор Ландау
Ил. 26
Жак Анри I де Дюрфор, герцог де Дюра, маршал Франции
Ил. 27
Луи-Франсуа, герцог де Буффлер, маршал Франции
Ил. 28
Анн Жюль, герцог де Ноай, маршал Франции
Ил. 29
Луи д’Обюссон, герцог де Ла Фейад, маршал Франции
Ил. 30
Жак Франсуа де Шатене, маркиз де Пюисегюр, маршал Франции
Ил. 32
Адриан Морис,
граф д’Айан (с 1704 г. герцог де Ноай), маршал Франции
Ил. 31
Рене III де Фруллэ, граф де Тессе, маршал Франции
Ил. 33
Анри, герцог де Аркур, маршал Франции
Ил. 34
Гастон Жан-Батист де Шуазёль д’Отель, маркиз де Прален, генерал-лейтенант
Ил. 35
Жан-Батист Дюкасс, генерал-лейтенант флота
Ил. 36 Ил. 37
Анри-Луи де Ла Тур д’Овернь, Шарль Амедей де Бройль,
граф д’Эврё, генеральный полковник граф де Ревель,
кавалерии, генерал-лейтенант генерал-лейтенант
Ил. 38
Виктор Мари, граф д’Эстре, маршал де Кёвр, маршал Франции
Ил. 39
Жан Бар, корсар, командующий эскадрой
Ил. 40
Жан Бернар Луи Дежан, барон де Пуэнти, командующий эскадрой
Ил. 41
Франсуа-Луи Рус еле, граф де Шаторено, вице-адмирал, маршал Франции
Ил. 42
Ил. 43
Камилл де Ла Бом д’Отен, граф де Талл ар, маршал Франции
Ноэль Бутон, маркиз де Шамийи, маршал Франции
Ил. 44
Ил. 43
Филипп де Вандом, великий приор Франции, генерал-лейтенант
Ирье Магонтье де Лобани, военный инженер, генерал-лейтенант
Ил. 46
Поль, герцог де Бовилье, член Государственного совета
Ил. 47
Ил. 48
Луи Фелипо, граф де Поншартрен, канцлер Франции
Жером Фелипо, граф де Поншартрен, государственный секретарь по делам флота
Ил. 49
Ил. 50
Мишель Шамийяр, генеральный контролер финансов и государственный секретарь по военным делам
Анри-Франсуа д’Атессо, генеральный прокурор Парижского парламента, затем канцлер Франции
Ил. 51
Жан Антуан де Мем, граф д’Аво, президент Парижского парламента
Ил. 52
Марк Рене де Вуайе де Польми, маркиз д’Аржансон, министр полиции
Ил. 53
Никола де Ламуаньон де Бавиль, интендант Лангедока
Ил. 54
Шарль Оноре д’Альбер, герцог де Шеврёз, приватный советник короля
Ил. 55
Ил. 56
Жозеф Жан-Батист Флёрио, сеньор д’Арменонвиль, директор финансов
Мишель Ле Пелетье де Сузи, генеральный директор фортификаций
Ил. 57
Ил. 58
Клод Ле Пелетье, государственный министр, генеральный контролер финансов
Никола Демаре, директор финансов
Ил. 59
Жан-Батист Кольбер,
маркиз де Торси, государственный секретарь по иностранным делам
Ил. 60
Никола Огюст де Арлэ-Боннёйль, дипломат
Ил. 61
Жан, аббат д’Эстре, дипломат
Ил. 62
Пьер Руйе де Марбёф, дипломат
Ил. 63
Анри-Шарль Арно, аббат де Помпонн, дипломат
Ил. 64
Роже Брюлар, маркиз де Пюизьё, дипломат
Ил. 65
Шарль Огюст д’Аллонвиль, маркиз де Лувиль, советник Филиппа V
Ил. 66
Анри Шарль де Бомануар, маркиз де Лаварден, дипломат
Ил. 67
Мельхиор де Полиньяк, кардинал, дипломат
Ил. 68
Франсуаза Атенаис де Рошешуар, маркиза де Монтеспан, фаворитка Людовика XIV
Ил. 69
Луи-Мари Виктор д’Омон и де Рошбарон, герцог д’Омон, камергер короля
Ил. 70
Эмманюэль Теодоз де Ла Тур д’Овернь, герцог д’Альбре
Ил. 71
Франсуа III де Ар кур, маркиз де Бёврон
Ил. 72
Жан Франсуа Поль де Бонн де Креки, герцог де Ледигьер
Ил. 73
Ил. 74
Маргарита де Бетюн, герцогиня дю Люд
Франсуаза Маргарита де Севинье, графиня де Гриньян
Ил. 75
Ил. 76
Филибер, граф де Грамон
Элизабет Гамильтон, графиня де Грамон
Ил. 77
Ил. 78
Филипп,
кавалер Лотарингский
Анри II Лотарингский, граф де Брионн
Ил. 79
Ил. 80
Беатриса Иеронима Лотарингская, мадемуазель де Лильбонн
Мари Элизабет Лотарингская принцесса д’Эпинуа
Ил. 81
Бардо ди Бард и, граф Магалотти
Ил. 82 Жан Эро де Гурвиль
Ил. 83
Франсуа де Роган-Монбазон, принц де Субиз
Ил. 84
Жоашен де Сельер де Буафран
Ил. 85
Нинон де Ланкло
Ил. 87
Анна Луиза Кристина де Фуа и де Лавалетт, герцогиня д’Эпернон
Ил. 86
Анна де Л а Гранж-Трианон, графиня де Фронтенак
Ил. 88
Жорж Марешаль, первый хирург короля
1701. Ла Фейад; его характер, его брак
161
взяв с собой пять или шесть ближайших друзей, к числу каковых с давних пор принадлежал граф де Фиеск. За столом, когда выпито еще было не слишком много, между Месье Герцогом и графом де Фиеском зашел спор о каком- то историческом событии. Граф, умный и начитанный, решительно отстаивал свое мнение, Месье Герцог, все более распаляясь, настаивал на своем и, исчерпав все доводы, не нашел ничего лучшего, как швырнуть в лицо графу тарелку и прогнать его из-за стола и из дома. Сия внезапная и необъяснимая вспышка повергла всех гостей в ужас. Граф де Фиеск, приехавший, как и все прочие, с намерением остаться на ночь и потому отпустивший свою карету, нашел приют у кюре и на следующий день, едва рассвело, выехал в Париж. Нетрудно догадаться, что и ужин, и остаток вечера были безнадежно испорчены. Ярость Месье Герцога, возможно, бессознательно направленная против самого себя, не утихала, и бесполезно было даже пытаться охладить его и хоть как-то замять скандал. Эта история произвела большой шум, и ссора затянулась на много месяцев. В конце концов вмешались их общие друзья. Месье Герцог, уже окончательно успокоившийся, готов был сделать все возможные шаги к примирению; граф де Фиеск имел слабость пойти ему навстречу. Они помирились и, что самое удивительное, возобновили прежние отношения — так, словно и не было ни ссоры, ни оскорблений.
Ла Фейад; его характер, Несмотря на все старания герцога де Ла Фейада,
его брак с одной из дочерей Король ни на йоту не изменил своего к нему от- Шамийяра ношения. Ранее я уже рассказывал о том, как гер¬
цог обворовал своего дядю294 и как разгневал тем Короля, который разжаловал бы его, если бы не вмешательство Поншартре- на, посчитавшего для себя делом чести использовать все свое влияние, чтобы помешать государю исполнить это намерение295. Если принять во внимание немыслимое распутство герцога, его крайнее небрежение в делах службы, плачевное состояние его полка, его обыкновение последним прибывать в армию и первым покидать ее, то становится понятным, почему он пребывал в явной немилости при дворе. Великолепная фигура, благородная осанка и манеры, светящиеся умом глаза заставляли забывать о его уродстве и желтом цвете покрытого отвратительными прыщами лица. И физиономия его не обманывала: он действительно был очень умен, и ум его отличался исключительной гибкостью. Ему ничего не стоило убедить в сво¬
162
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
их достоинствах людей не слишком проницательных, а женщины легко поддавались обаянию его речей и галантных манер. Общество его было незаменимо для тех, кто не искал в жизни ничего, кроме развлечений. Он был великолепен во всем: щедрый, любезный, необычайно храбрый, очень галантный и к тому же отменный игрок, всегда игравший по-крупному. Он очень гордился этими своими достоинствами, был самонадеян, дерзок, любил глубокомысленные и высоконравственные изречения и охотно вступал в спор просто из желания покрасоваться своим умом. Честолюбие его не знало границ, но поскольку всегда и во всем ему не хватало упорства и настойчивости, то страсть к удовольствиям и жажда преуспеяния попеременно брали верх в его душе. Он жадно стремился добиться известности и уважения и умело обхаживал особ обоего пола, ежели полагал, что их благорасположение может оказаться ему полезным, и благодаря их покровительству, каковое влекло за собой благосклонность других, создавал себе положение в свете. Делая вид, что желает иметь друзей, он постоянно этих друзей обманывал. Души низкой и грязной, развращенный до мозга костей, нечестивец в благородном обличии, гордившийся своими пороками, он был бесчестнейшим из людей, когда-либо существовавших. Он был вдовец. Жена его, дочь Шато- нёфа и сестра государственного секретаря Ла Врийера, которую он презирал и без каких бы то ни было к тому оснований жестоко третировал, скончалась, не оставив ему детей. Снедаемый честолюбием, он, не зная, за кого ухватиться для вящего преуспеяния, вообразил, будто Шамийяр сможет для него сделать все что угодно, если он женится на его второй дочери, — в полной уверенности, что Дрё, муж старшей дочери, не может быть для него опасен по своему полному ничтожеству. Ла Фейад уведомил о своих намерениях Шамийяра, каковой был тем более польщен этим предложением, что дочь его была на редкость уродлива. Шамийяр сообщил об этом Королю, который тотчас же остановил его, не дав продолжать. «Вы не знаете Ла Фейада, — сказал ему Король, — ваша дочь нужна ему лишь для того, чтобы изводить вас просьбами ходатайствовать о нем передо мной. Так вот, я вам заявляю, что никогда и ничего не стану для него делать, и вы мне доставите удовольствие, если выбросите это из головы». Шамийяр, конечно, замолчал, но ответ Короля поверг его в глубокое уныние. Ла Фейад, однако, не пал духом, и чем более безвыходным казалось ему его положение, тем сильнее зрела в нем уверенность, что лишь этот брак даст ему желанный выход, и тем упорнее
1701. Аркур возвращается из Испании
163
преследовал он своими просьбами Шамийяра. Нелегко понять, каким образом после подобного отказа Шамийяр осмелился возобновить свои просьбы, но еще труднее тому, кто знал характер государя, понять, почему тот в конце концов уступил его настояниям. Он дал Шамийяру, как давал и прочим своим министрам, двести тысяч ливров на эту свадьбу. Шамийяр добавил еще сто тысяч своих, и брачный контракт был подписан. Король очень плохо принял Ла Фейада, когда, дав разрешение Шамийяру, сообщил ему об этом. Отпраздновали свадьбу. Ла Фейад жил со второй женой еще хуже, если только такое возможно, чем с первой, причем с самого начала. Но он словно заворожил Шамийяра, с коим, утратив в нем нужду, совершенно перестал считаться, но который тем не менее до конца дней был от него без ума. Далее мы увидим, во что этот брак обошелся Франции296.
Фагои подвергается опера- Марешаль, знаменитый парижский хирург, коего ции по извлечению камней Фагон, первый лейб-медик Короля, предпочел
всем прочим, сделал коллеге операцию по извлечению камней. Фагон, слабый здоровьем, горбатый, высохший, страдающий астмой, порой подверженный эпилептическим припадкам, был для хирурга тяжелым пациентом; однако его невозмутимый нрав и искусство Марешаля, извлекшего у него очень большой камень, позволили ему выздороветь. Благодаря этой операции Марешаль немного спустя стал первым хирургом Короля. Его Величество, очень тревожившийся о Фагоне, коему он полностью доверил свое здоровье, даровал ему по случаю операции сто тысяч франков. А о том, каков был Фагон, я рассказывал на стр. 28, в начале этих «Записок»297.
Аркур возвращается Возвратившийся из Испании герцог д’Аркур
из Испании имел с Королем и мадам де Ментенон продол¬
жительную беседу, положившую начало его возвышению, для которого, правда, ему не хватало здоровья, а еще более — чувства меры.
Граф де Монревель298, который по просьбе епископа Льежа, курфюрста Кёльнского299, завладел льежской цитаделью300, совсем ненамного опередив голландцев, велел, по приказу Короля и того же курфюрста, схватить барона де Меана, декана Льежского капитула, и его брата, вместе со всеми имеющимися при них бумагами, и препроводить их в Намюрский замок.
164
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Декан Льежского капитула Оба они были безмерно честолюбивы, особен- и его брат захвачены вместе но декан, отличавшийся большим умом и отва- с имеющимися при них гой, изобретательностью и большой склонно- бумагами и препровождены стью ко всякого рода козням и интригам. Оба в Намюрский замок они были в высшей степени преданы королю
Вильгельму, который нередко прибегал к их услугам и на сей раз решил с их помощью переманить на свою сторону коменданта крепости Юи вместе с гарнизоном, а кроме того, задумал силами голландцев захватить Льеж. Союзники, уязвленные как тем, что лишились двух столь полезных агентов, так и тем, что захваченные бумаги изобличали их тайные намерения, подняли крик, обвиняя Францию во всех смертных грехах. Но теперь уже было не до соблюдения приличий: крики не возымели ни малейшего действия, и пленников оставили в заточении.
Смерть Бисси. Его пророче- Старик Бисси, старый генерал-лейтенант, являв- ство относительно собствен- шийся в течение долгих лет главнокомандующим ного сына, ставшего впослед- в Лотарингии и в Трех епископствах301, скончал- ствии кардиналом ся в Меце. Его справедливость, неукоснительная
преданность долгу и неподкупность заставили многих сожалеть о его кончине. Он был одним из тех не слишком знатных военных, кои благодаря месье де Лувуа удостоились в конце 1688 года звания кавалера Ордена Святого Духа. Он происходил из рода Тиар, давшего парламентам Дижона и Безансона советников и президентов, а также скончавшегося в начале прошлого века епископа Шалона-на-Соне, большого поэта и ученого, друга Ронсара, Депорта и кардинала дю Перрона. Благодаря положению командующего в Лотарингии Бисси смог женить своего старшего сына на девице из рода Арокур, к которой много лет спустя, после кончины ее бездетных братьев302, перешло все наследство. У него был еще один сын, аббат де Бисси, получивший его стараниями епископство Туль, ставший впоследствии кардиналом и неизменно вызывавший в свете интерес к своей особе. Когда, еще совсем молодым человеком, едва ли не со школьной скамьи, он приехал к отцу в Нанси, на него со всех сторон посыпались похвалы. Отца, человека светского, добропорядочного и справедливого, эти неумеренные похвалы вывели из себя. «Вы его совсем не знаете, — сказал он. — Посмотреть на этого попика, так он воды не замутит. Но его снедает
1701. Герцог де Монфор становится капитаном гвардейской легкой кавалерии 165
необузданное честолюбие, и он способен поджечь, если сможет, и Церковь, и государство ради личного преуспеяния». Старик Бисси оказался на редкость хорошим пророком303. У нас еще не раз будет случай вспомнить об этом попике, который всю жизнь так и выглядел всего лишь попиком.
Смерть месье де Монтеспа- В своих владениях в Гиени скончался месье де на. Дерзость его сына Монтеспан, слишком хорошо известный благо¬
даря пагубной красоте своей жены и ее многочисленному и еще более пагубному потомству. До того как стать любовницей Короля, она родила мужу единственного сына, маркиза д’Антена, почетного дворянина при Монсеньоре, который сумел из позора своей семьи извлечь немалую для себя выгоду. Едва его отец скончался, маркиз тотчас же обратился к Королю с просьбой рассмотреть его претензии на титул герцога д’Эпернона304. Все дети его матери305 после ужина Короля стали умолять государя удовлетворить его просьбу или, по ходатайству месье герцога Орлеанского, сделать его самого герцогом. Это навязчивое желание стать герцогом д’Эперноном действительно в конце концов стало для него средством к дальнейшему преуспеянию. Однако пока еще на его пути стояло непреодолимое препятствие: мадам де Монтеспан была жива, а мадам де Ментенон слишком сильно ее ненавидела, чтобы доставить ей удовольствие увидеть возвышение сына.
Герцог де Монфор становит- Месье де Шеврёз оказался более счастлив, ибо, ся капитаном гвардейской вопреки нежеланию мадам де Ментенон, добил- легкой кавалерии благодаря ся разрешения передать сыну, герцогу де Мон- отставке герцога де Шеврёза фору, свою должность капитана гвардейской
легкой кавалерии306. После истории с архиепископом Камбрэ307 мадам де Ментенон так и не переменила своего отношения к его прежним и все еще верным друзьям, каковые некогда были и ее друзьями. Больше других она ненавидела герцога де Шеврёза и герцогиню де Бовилье. Герцога де Бовилье она всеч’аки могла терпеть, хотя любила его ничуть не более прочих. Мадам де Шеврёз была у нее в наименьшей немилости. Но Король давно простил всех четверых, что лишало мадам де Ментенон возможности вредить им. Так завершился этот год, последний счастливый год в жизни Короля.
Балы при дворе и спектакли Год начался с балов и маскарадов в Версале. Не- у мадам де Ментенон сколько балов состоялись в покоях мадам дю
и принцессы деКонти Мэн, которая, будучи беременной, оставалась
лежать в постели, что производило довольно странное впечатление. В Марли также устраивались балы, но по большей части без масок. Мадам герцогиня Бургундская не пропустила ни одного и везде от души веселилась. Король, в присутствии очень узкого круга придворных, часто смотрел драмы на священные сюжеты, такие как «Авессалом»1, «Гофолия»2 и проч., разыгрывавшиеся всегда в покоях мадам де Ментенон. Одетые в роскошные театральные костюмы мадам герцогиня Бургундская и месье герцог Орлеанский, граф и графиня д’Айан, молодой граф де Ноай и мадемуазель де Мелен, уступившая уговорам Ноаев, исполняли в них главные роли. Старик Барон, замечательный актер, учил их и сам играл вместе с ними; в спектаклях принимали участие и некоторые завсегдатаи дома месье де Ноая. Он и его ловкая женушка выдумывали и устраивали эти развлечения, чтобы, пользуясь родственными связями с мадам де Ментенон, попасть в число приближенных Короля. В апартаментах могло разместиться не более сорока зрителей. Монсеньор, два его сына, мадам принцесса де Конти, мадам дю Мэн, придворные дамы, мадам де Ноай и ее дочери3 — вот и все, кто бывал туда допущен. Присутствовали также, по долгу особой близости, двое или трое придворных, да и то не всегда. Мадам, носившая траурное одеяние, тоже была допущена на эти представления: Король пригласил ее потому, что она очень любила театр, и ска¬
1702. Смерть герцогини де Сюлли
167
зал ей, что, поскольку она так близко связана с его семьей, траур не должен лишать ее удовольствия смотреть представления вместе с ним в таком узком кругу. Милость эта была встречена всеми с одобрением. Мадам де Мен- тенон хотела дать ей понять, что забыла все прошлое4.
Лопжпьер Тот самый Лонжпьер, которого прогнали из дома
месье дю Мэна за попытку склонить месье графа Тулузского жениться на мадемуазель д’Арманьяк, за что мадам д’Арманьяк и ее дочь жестоко поплатились и, если бы не дружеское расположение Короля к Месье Главному, навеки остались бы в немилости, — так вот, этот Лонжпьер наконец возвратился, сумел втереться в семейство Ноай и сочинил очень необычную пьесу под названием «Электра», которая была с огромным успехом сыграна на великолепной сцене у мадам принцессы де Конти в Париже. Восхищенные придворные и Монсеньор не один раз приходили на представление. Отсутствие любовной интриги сполна возмещалось множеством прочих страстей и увлекательностью сюжета. Я думаю, что он писал эту пьесу в надежде сыграть ее в присутствии Короля; но тот не выказал желания ее видеть, и она не была представлена нигде, кроме отеля Конти. Лонжпьер не захотел показывать ее в другом месте. Плут и интриган, очень умный, мягкий и вкрадчивый, Лонжпьер, прикрываясь внешним спокойствием, равнодушием и лживой философией, умел втереться в доверие к кому угодно и впутаться в любую авантюру, если только сие сулило ему преуспеяние. Он так ловко взялся за дело, что был принят у месье герцога Орлеанского, где мы вскоре увидим его и откуда он был с позором изгнан, ибо, несмотря на всю хитрость и знание света, обнаружил гнусную свою сущность. Помимо всего прочего, он был силен в греческом и весьма привержен греческим нравам5.
Смерть герцогини де Сюлли Смерть герцогини де Сюлли лишила балы лучшего и благороднейшего танцора своего времени — шевалье де Сюлли, ее второго сына, которого Король заставлял танцевать, хотя сие было ему уже не по возрасту6. Мать его была дочерью сюринтенданта финансов Сервьена, владельца Мёдона, где тот потратил огромные деньги. Унаследовав по счастливому стечению обстоятельств восемьсот тысяч ливров, она все же жила в бедности. Сабле, ее брат, прекрас¬
168
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
но сложенный и очень неглупый, предавался потаенному и гнуснейшему разврату, что его и разорило; другой ее брат, аббат Сервьен, также отличавшийся изрядным умом и некогда служивший папским камерарием, был известен главным образом своим распутством и склонностью к итальянской любви7, за что и поплатился немилостью и опалой. Вот так гибнут, и нередко с позором, семьи могущественных и богатых министров8, коим, казалось бы, самой судьбой уготовано вечно пребывать на вершине власти и преуспеяния.
Странная смерть Лепино Лепино, помощник Шамийяра по составлению
финансовых актов, бесследно исчез три месяца назад. Должность первого помощника не лишила его природной мягкости и любезности, и, хотя он всю жизнь имел дело с финансами, чужие деньги никогда не прилипали к его рукам, за что он и пользовался любовью и уважением. Женат он не был. Как-то после полудня он вышел прогуляться пешком по Парижу и не вернулся. Лишь три месяца спустя тело его было найдено в реке у моста Нёйи. Очевидно, какие-то негодяи похитили его в надежде получить выкуп, долго держали в заточении, а затем убили и бросили в реку, так что все старания отыскать его оказались безуспешными, равно как и попытки найти виновников злодеяния.
Смерть и приключения Кончина аббата де Ватвиля никого особенно
аббата де Ватвиля не взволновала, но его фантастическая жизнь,
без сомнения, заслуживает некоторого внимания. Он был братом того самого барона де Ватвиля, испанского посла в Англии, который 10 октября 1661 года в Лондоне оскорбил графа, впоследствии маршала, д’Эстрада, посла Франции, отстаивая преимущественные права испанского посла; эпизод тот имел далекоидущие последствия, и в конце концов чрезвычайный посол Испании граф де Фуэнтес, специально для этого прибывший во Францию, объявил Королю, что послы Испании, при каком бы дворе они ни находились, никогда более не станут вступать в соперничество с послами Франции. Произошло это 24 марта 1662 года в присутствии всего двора и двадцати семи иностранных посланников и засвидетельствовано в соответствующем акте. Эти Ватвили были уроженцами Франш-Конте и принадлежали к достаточно знатному роду.
1702. Смерть и приключения аббата де Ватвиля
169
Младший из них, о котором здесь идет речь, совсем молодым поступил в картезианский монастырь и, приняв постриг, был рукоположен в священники. Наделенный изрядным умом, но вместе с тем вольнолюбивым и горячим нравом, он вскоре начал тяготиться монашеским ярмом. Не в силах более подчиняться столь стеснительным правилам, он стал искать средства освободиться от них. Ему удалось раздобыть мирскую одежду, деньги, пистолеты и лошадь, которая должна была ожидать его неподалеку от монастыря. Сохранить все эти приготовления в тайне было невозможно, у приора возникли подозрения, и когда он, открыв отмычкой дверь, вошел в келью, то увидел, что его монах, уже в мирской одежде, собирается при помощи веревочной лестницы перебраться через стены обители. Приор поднял крик — тогда монах, не теряя присутствия духа, убил его выстрелом из пистолета и скрылся. Два или три дня спустя, увидев одиноко стоящий у дороги убогий трактир (людных мест он старательно избегал), он спешился и спросил у хозяина, что у него найдется на ужин. Тот ответил, что у него есть баранья нога и каплун. «Хорошо, — ответил наш расстрига, — насадите их на вертел». Хозяин сказал, что нога и каплун — для одного много и что в доме у него нет ничего другого. Монах вышел из себя, сказал, что за свои деньги имеет право получить все, что желает, и что у него достаточно хороший аппетит, чтобы все съесть. Хозяин не осмелился возразить и насадил на вертел каплуна и баранью ногу. Когда жаркое было уже почти готово, к трактиру подъехал другой одинокий всадник, также намеревавшийся здесь поужинать. Узнав, что в трактире нет ничего, кроме того, что он видит на вертеле, он спросил у хозяина, сколько у него едоков, и с удивлением узнал, что все это приготовлено для одного человека. Он предложил хозяину за плату отдать ему половину и еще сильнее удивился, когда тот сказал, что, судя по виду его посетителя, последний вряд ли на это согласится. Тогда новый гость, поднявшись наверх, очень учтиво обратился к Ватвилю и попросил его, поскольку в трактире ничего больше не было, позволить ему, за плату, разделить с ним трапезу. Ватвиль отказался, разгорелся спор, и в конце концов монах поступил с гостем так же, как и с приором: застрелил его из пистолета. Затем он спокойно спустился и, не обращая внимания на ужас трактирщика и его слуг, принялся за баранью ногу и каплуна, съел и то и другое, так что остались одни лишь кости, расплатился, сел на лошадь и исчез. Не зная, куда податься, он отправился в Турцию,
170
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
там, не теряя времени, сделал обрезание, надел тюрбан и завербовался в ополчение. Ум и храбрость выделяли его среди прочих, а отречение от своей веры способствовало его возвышению. Он стал пашой и доверенным лицом султана в Морее9, где турки воевали с Венецией. Он завоевывал для них крепости и так ловко вел себя с турками, что вознамерился извлечь выгоду из своего положения, каковое было ему не слишком по душе. Каким-то образом он изыскал средство снестись с главнокомандующим республики и на определенных условиях предложить ему свои услуги. Он дал словесное обещание сдать несколько крепостей и выдать все известные ему секреты турок, а взамен получить от Папы составленное по всей форме отпущение всех его грехов и злодеяний, убийств и вероотступничества, гарантию безопасности от преследований со стороны картезианцев, невозможность заточения его в какой-либо иной монастырь, дарование ему такого же права жить мирской жизнью, как и у тех, кто никогда от оной не отказывался, возвращение ему священнического сана и права на владение любыми бенефициями. Венецианцы нашли это предложение слишком для себя выгодным, чтобы отказать ему, а Папа, посчитав, что Церковь в высшей степени заинтересована поддерживать христиан, выступающих против неверных, охотно удовлетворил все просьбы паши. Убедившись, что все должным образом составленные бумаги доставлены главнокомандующему, он гак ловко принялся за дело, что исполнил все данные венецианцам обещания. А затем, не теряя времени, вступил в их армию и на одном из венецианских кораблей прибыл в Италию. Посетил он и Рим. Папа принял его очень любезно, после чего, совершенно успокоенный, Ватвиль вернулся к своему семейству во Франш-Конте, где отныне мог плевать на картезианцев, что доставляло ему немалое удовольствие. Все эти удивительные обстоятельства его жизни стали известны в пору первого завоевания Франш-Конте10. В нем увидели человека, равно способного и к интригам, и к отчаянным поступкам; он оказался непосредственно связан сначала с Королевой-мате- рыо11, а затем и с министрами, коим его услуги весьма пригодились во время второго завоевания этой провинции12. Услуги он оказывал немалые, но отнюдь не бескорыстно: он желал получить Безансонское архиепископство и был назначен туда после второго завоевания13. Однако Папа не мог решиться выдать ему грамоты — слишком много грехов было на совести этого человека: убийства, вероотступничество, обрезание. Король согла¬
1702. Бракосочетание Виллара с мадемуазель де Варанжвиль
171
сился с доводами Папы и не стал настаивать; аббат де Ватвиль довольствовался аббатством Бом14, вторым по значению во Франш-Конте, хорошим аббатством в Пикардии и всякими прочими благами. С тех пор он жил в своем аббатстве Бом, иногда в своих землях, иногда приезжал в Безансон, изредка наведывался в Париж и ко двору, где его всегда ждал любезный прием. У него был великолепный выезд, роскошная обстановка, отличная свора и обильный стол, за которым собиралось прекрасное общество. Он не отказывал себе в любовницах и жил не просто как знатный вельможа, коего почитают и боятся, но на старинный лад, тиранствуя в своих землях и аббатствах, а иногда и у соседей; ну а в собственных владениях он был почти что абсолютным монархом. Интенданты, получившие на то особое распоряжение, смирялись и, пока он был жив, не осмеливались ему противодействовать ни в том, что касалось налогов, коими в своих владениях он распоряжался по собственному разумению, ни в прочих его действиях, отнюдь не всегда безобидных. Зная, что его нрав и поведение внушают окружающим страх и почтение, он порой наведывался к картезианцам, чтобы лишний раз порадоваться тому, что ему удалось скинуть монашеское платье. Он прекрасно играл в ломбер15 и столь часто выигрывал, что за ним так и осталось прозвище аббат Кодилья16. Так он дожил почти до девяноста лет, пользуясь до конца дней все той же неограниченной свободой и тем же уважением. Много лет спустя внук его брата17 женился на сводной сестре месье де Морепа.
Бракосочетание Виллара Вилл ар, уже обласканный фортуной, заключил
с мадемуазель де Варанжвиль очень выгодный брак: он женился на отличавшейся красотой и благородными манерами мадемуазель де Варанжвиль, младшей сестре жены парламентского президента Мэзона, тоже очень красивой, но не столь привлекательной. У сестер не было братьев, и обстоятельства сложились так, что все наследство досталось мадам де Виллар, поскольку единственный сын мадам де Мэ- зон умер очень молодым, а следом за ним и его собственный еще совсем маленький единственный сын;18 таким образом, к тому, что уже было накоплено Вилларом, добавилось огромное состояние. Варанжвиль звался Рок; родом из Нормандии, он был полным ничтожеством19. У старейшины Совета Куртена, столь любимого Королем и столь известного бла¬
172
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
годаря своим посольствам, о коем мне уже не раз случалось упоминать, был только один сын — аббат, выбравший из лени и распутства церковную стезю и не сходивший с нее до конца дней, и две дочери. Рошфор, президент парламента Бретани, женился на одной из них, а Варанжвиль благодаря своему богатству получил другую — красивую, добродетельную, умную и благовоспитанную; она жила со своим овдовевшим отцом и вела его дом; благодаря такому тестю Варанжвиль смог занять достойное положение в свете.
Обсуждение предстоящего Необходимость принять решение относитель-
путешествия Филиппа V но путешествия Филиппа V в Италию была то- в Италию гда в центре всеобщего внимания. Но посколь¬
ку важность вопроса далеко не всегда влияет на его решение, то небезынтересно уделить некоторое внимание тем интригам, что плелись в поддержку или против этой поездки. Именно Лу- виль, более чем кто-либо осведомленный в испанских делах благодаря доверию, коим он пользовался при обоих дворах и благосклонности и полной доверенности короля Испании, замыслил это путешествие в Италию, заручился одобрением месье де Бовилье и Торси, а затем, уверенный в их поддержке, поделился, уезжая из Мадрида, сим замыслом с королем Испании. Лувиль был человеком исключительно умным и рассудительным, пылким, но при этом прямодушным, и, ежели он был в чем-нибудь убежден, то ничто не могло ни остановить его, ни заставить отступиться. Живость и изобилие мыслей и идей порой толкали его к пристрастным и слишком откровенным суждениям, что и произошло, когда он докладывал Королю об испанских делах и о том, почему король Испании желает отправиться в Италию. Он несколько увлекся, говоря о положении Испании, испанцах и некоторых высокопоставленных лицах. Ему было поручено рассказать о бракосочетании короля Испании, и он не мог умолчать ни о чем: ни о выходке испанских дам за свадебным ужином, ни о слезах и ребячестве королевы, которая категорически отказалась в эту ночь спать с королем и лишь без конца твердила, что хочет возвратиться в Пьемонт, — короче, ни о чем из того, что уже известно об этой свадьбе из рассказанного мною выше. Не говоря уж о том, что он был обязан уведомить об этом Короля, ему никак бы не удалось скрыть ни произо¬
1702. Блистательное положение Аркура
173
шедшую на глазах у всех скандальную сцену за ужином, ни все остальное, известное всем во дворце, и, в частности, мадам Орсини и Марсэну, которые все равно не осмелились бы утаить это от Короля; но Лувиль говорил с Королем в присутствии мадам де Ментенон, которая к тому же знала от Короля то, что Лувиль сообщал ему в его кабинете с глазу на глаз. Лувиль пользовался покровительством герцога де Бовилье, был близким другом Торси, находился в прекрасных отношениях с герцогом де Шеврёзом и намеренно сие подчеркивал в своем отчете Королю и при ответах на вопросы, которые государь задавал ему, а они касались множества различных дел, событий и мелких происшествий, каковые по большей части были либо вовсе не известны, либо известны лишь в общих чертах герцогу д’Аркуру, каковой вскоре по прибытии в Мадрид так тяжко занемог, что долгое время был едва ли не при смерти, а затем столь же долго оправлялся от своего недуга в Сарсуэле20, вдали от дел и придворной суеты. Все это настроило против Лувиля мадам герцогиню Бургундскую, коей внушили, что он оказал дурные услуги ее сестре. Кое- кто из дам ее свиты, являвшихся врагами месье де Бовилье, стали — то ли под влиянием придворных интриг, то ли из желания угодить мадам де Ментенон — обвинять Лувиля во всех смертных грехах, а все друзья месье д’Аркура стали им подпевать. Ранее уже рассказывалось о ненависти мадам де Ментенон к герцогам де Шеврёзу и де Бовилье;21 и ненависть ее к ним была тем более велика, что она оказалась бессильна добиться их изгнания и что постепенно эти вельможи и их жены не только вернули прежнее, но и упрочили свое положение при дворе и более чем когда-либо были приближены к Королю.
Блистательное положение Ранее уже говорилось о расположении мадам Аркура, позволяющее ему на- де Ментенон к месье д’Аркуру, о том, как много деяться стать министром она для него сделала, из какого нечистого источника родилось сие расположение22 и как он сумел им воспользоваться. Сей ловкий придворный надеялся извлечь из этого еще большую для себя выгоду. И не столько состояние здоровья, сколько тайные намерения заставили его просить об отпуске и ускорить свое возвращение во Францию; оказанный ему прием весьма его обнадежил, и нужно было ковать железо, пока горячо. Мадам де Ментенон бук¬
174
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
вально вела его за руку. Под предлогом испанских дел она часто устраивала ему встречи с Королем, а так как испанские дела оказывали влияние на все прочие, то Аркур, по ее совету, переходил в беседах с Королем от одних дел к другим, заставляя таким образом себя слушать. Если Бовилье и Торси были у нее в немилости, то и канцлер был недалек от того, чтобы утратить ее благоволение. Как нам уже известно, последний долгое время пользовался расположением мадам де Ментенон, но мало-помалу стал ей помехой на посту генерального контролера финансов, где она желала иметь человека полностью ей послушного, и именно этому ее желанию Поншар- трен в первую очередь и был обязан местом канцлера, коего, впрочем, и сам домогался, — как потому, что должность сия давала блистательное положение, так и потому, что избавляла его от ненавистного ему финансового ведомства. Но исчезновение данного повода для недовольства отнюдь не вернуло Поншартрену расположение мадам де Ментенон, ибо сам он нимало к тому не стремился, а нескрываемое презрение к своему преемнику на посту генерального контролера финансов и ко всем его действиям стало причиной взаимной холодности, каковую лишь увеличивала давняя и нескрываемая симпатия к Шамийяру его покровительницы. Таким образом из четырех министров, составлявших Государственный совет23, полностью предан мадам де Ментенон был только один; а потому она мечтала сделать членом Совета Аркура и старалась приучить к нему Короля, полагая, что частые беседы, превращавшиеся в консультации, подтолкнут государя к мысли о его назначении. Она свела Аркура с месье дю Мэном и наиболее влиятельными, но находившимися в зависимости от нее приближенными Короля, и прежде всего с Шамийяром. Аркур же со своей стороны сумел хитростью и умелой лестью победить холодную надменность месье де Ларошфуко, который, сам не зная почему, быть может, оттого, что зависть была у него в крови, ненавидел месье де Шеврёза и месье де Бовилье. Аркур заручился расположением тех немногих, кто, по своему положению, был вхож к Королю, благодаря чему и сам получил отличные возможности для этого. Стремительное возвышение, коего никому из высокородных дворян еще не удавалось достичь, открывало ему дорогу ко всем этим союзам; быть с ним в близких отношениях становилось признаком хорошего тона, а этого довольно, чтобы по собственному выбору приобретать необходимые связи при любом дворе.
1702. Блистательное положение Аркура в Испании
175
Блистательное положение Аркура в Испании. Затруднительность его положения между двумя дворами
Таково было положение месье д’Аркура в Версале. Его положение в Мадриде было не менее лучезарным. Путешествия из Сен-Жан-де-Люза в Мадрид и того времени, что здоровье позволило ему там оставаться, оказалось вполне достаточно, чтобы завоевать доверенность и расположение короля Испании. Незадолго до отъезда Аркура король поведал ему о своем желании ехать в Италию, просил его добиться на то согласия Короля, его деда, а затем самому прибыть туда, дабы вложить ему в руки оружие и руководить им во время кампании. Сочтя это столь лестное предложение недостаточным, король Испании еще несколько раз писал ему о том же, вновь высказывая горячее желание видеть его рядом с собой в армии, дабы, пользуясь его советами, командовать оной, и испрашивал на то разрешение Короля. Столько милостей и столь блистательная карьера выходили за пределы, — но не честолюбия Аркура, каковое было беспредельно, а того пути, что он себе начертал. Как совместить должность члена Государственного совета во Франции и советника короля Испании во время итальянской кампании, коей командовали месье де Вильруа и месье де Водемон, чьи связи и влияние были ему прекрасно известны? Аркур пребывал в тем большем затруднении, что желал сохранить свое положение при испанском дворе — на случай если препятствия на пути вхождения в Государственный совет окажутся непреодолимыми. В этом случае он намеревался возвратиться в Испанию, когда туда вернется Филипп V, и оттуда взять новый разбег, дабы, вновь прибыв во Францию, опять штурмовать врата Государственного совета. Стало быть, чтобы не утратить доверенности испанского короля и возможности возвращения в Испанию, нельзя было противиться путешествию в Италию. Между тем, находясь так близко от осуществления своих заветнейших желаний, Аркур не мог позволить себе так некстати покинуть Францию; однако, будучи связан обязательством находиться безотлучно при короле Испании в Италии, он должен был изыскать средство воспрепятствовать этому путешествию, но сделать это так ловко, чтобы никто не смог его ни в чем ни заподозрить, ни тем более изобличить. Добиться своего в присутствии тонкого и проницательного Лувиля было совсем непросто, особенно если учесть, что последний был искренне убежден в важности задуманного путешествия, имел поруче-
176
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ние убедить в этом наш двор и его решительно поддерживали герцог де Бовилье, Торси и канцлер, коего Лувилю удалось склонить на свою сторону, хотя тот был в скверных отношениях с месье де Бовилье и по большей части не разделял его мнений.
Характер Аркура Аркур, обладавший как нельзя более учтивыми,
приветливыми, располагающими и открытыми манерами, на самом деле был человеком в высшей степени равнодушным ко всему, кроме собственного преуспеяния, презиравшим всех и вся, но при этом достаточно благоразумным, чтобы время от времени обращаться за советом к другим людям, — затем, чтобы либо завоевать их расположение, либо позднее присвоить себе те из их мыслей, что покажутся ему полезными и интересными. Он отличался изрядным умом — точным, обширным, гибким и переменчивым, а главное, изысканным и обольстительным. Даже когда он говорил о пустяках, слушать его было истинным наслаждением; исключительно благовоспитанный и при этом мягкий, уступчивый, нисколько не заносчивый, готовый угодить всем и каждому, он был всеми любим и уважаем. О делах он говорил без труда, естественно и красноречиво; слова у него текли с легкостью и непринужденностью, однако всегда были исполнены силы и благородства. Но ему не следовало доверяться, если дела затрагивали его личные интересы, ибо он был не склонен терпеть противодействие оным. Ему было не чуждо искусство самых изощренных софизмов, коим он умел придавать вид простоты и естественности, а в случае необходимости мог сбить собеседника с толку дерзкими вопросами или намеренно несуразными речами. Та забота об общем благе и неподкупная честность, каковые он ненавязчиво, но настоятельно, хотя и не чванясь оными, выставлял напоказ, были лишь наружной оболочкой и никоим образом не являлись для него путами. Он владел искусством скрывать свою истинную сущность, но если ему все же случалось попасть впросак, то он отделывался шуткой, пустой байкой или высокомерной фразой, а проще сказать, дерзостью, и шел далее, не сворачивая с намеченного пути. Внешность, тон и манеры двора и высшего света замечательно сочетались в нем с выправкой, речами и прямотой военного, и от этого контраста и те и другие свойства становились особенно привлекательными. Он был прямодушен и искренен, если ничто тому не мешало;
1702. Характер Аркура
177
но лицемерие его не знало предела, едва затрагивались его личные интересы, и он готов был на все, лишь бы осуществить свои замыслы и намерения. Нрава от природы веселого, он работал легко, никакие тревоги не могли вывести его из равновесия ни в кабинете, ни на поле брани; он никогда не бывал ни спесив, ни нетерпелив, ни суетлив и, будучи всегда занят, не выставлял свою занятость напоказ. Родни, которая могла бы помочь ему сделать карьеру при дворе и составить состояние, у него не имелось. Одним словом, это был человек очень способный, яркий, наделенный умом обширным, ясным и трезвым, но при этом жадный, корыстный, думающий лишь о себе и верный лишь себе самому, более чем сомнительной честности и совершенно развращенный самым необузданным честолюбием. Он был буквально создан для того, чтобы играть при дворе первейшие роли: трудно было сыскать человека более изощренного в уловках, более изобретательного в тайных происках и всякого рода ухищрениях, кои без счета рождал его гибкий ум и кои он с привычной последовательностью доводил до желаемого результата. Он сумел убедить Короля, что больше всех знает об Испании и один досконально знаком и с испанскими делами, и с теми, кто их вершит. На самом же деле, как человек, внушавший серьезные подозрения, в пору своего первого посольства он был отстранен от всего вплоть до того момента, когда королева пожелала вступить с ним в переговоры, — быть может, всего лишь желая поводить его за нос и при помощи адмирала обмануть24. Ему запретили обсуждать какие бы то ни было предложения, и он с досады укатил в деревню охотиться на кроликов, а затем, когда было решено представить Карлу II договор о разделе25, посла, чтобы не ставить под удар, отозвали в Париж. Так что после первого посольства месье д’Аркур вряд ли мог достаточно хорошо разбираться в испанских делах; во время же своего второго посольства он, едва прибыв в Мадрид, был сражен опасной и продолжительной болезнью, а затем медленно выздоравливал в Сарсуэле, вдали от двора и от дел, вплоть до отъезда короля Испании в Каталонию и своего собственного — во Францию. Всего этого было явно недостаточно для того, чтобы разбираться в испанских делах, но ему удалось убедить Короля в своей осведомленности, ибо мадам де Ментенон для осуществления своих планов относительно него необходимо было, чтобы Король счел его таким, каким он себя выставлял.
178
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Очень странное совещание И вот тогда Король, пребывавший в нерешительности касательно путешествия короля Испании в Италию и колебавшийся между Лувилем и герцогом д’Аркуром (причем последний всеми силами его отговаривал; а впрочем, у обоих были свои сторонники), совершил нечто ранее при дворе не виданное: он приказал своим министрам, то есть герцогу де Бовилье, Торси и Шамийяру, собраться у канцлера, а герцогу д’Аркуру явиться туда, дабы обсудить все доводы за и против путешествия в Италию, а ему представить отчет о высказанных мнениях. Подобное собрание министров, вне Государственного совета и в отсутствие Короля, являло собой нечто совершенно неслыханное; никто более не был допущен к обсуждению, за исключением — и это поверх ло всех в изумление — одного родовитого сеньора, которому именно его родовитость решительно препятствовала участвовать в такого рода собрании. Подобное отличие возвысило Аркура в общем мнении, и на него стали смотреть как на человека, который разрушил заклятье и вот-вот станет членом Государственного совета. Недоставало только Лувиля; но мадам де Менте- нон была против, а потому, хотя Бовилье и Торси полностью разделяли его мнение, не было даже и речи о том, чтобы допустить его в это собрание.
Доводы за и против Сторонники путешествия говорили, что такому
этого путешествия молодому и здоровому принцу, как король Испа¬
нии, не пристало оставаться в праздности, когда вся Европа вооружается, чтобы либо отнять у него его владения, либо помочь ему сохранить их; что ссылки на необходимость самому следить за управлением государством несостоятельны, ибо опыт и знания его ничтожны; что бездействие запятнает его репутацию и навеки лишит уважения; что можно полностью положиться на верность Испании и министров, которые в его отсутствие возьмут бразды правления, кои и при нем находятся в их руках, ибо король еще так молод и так недавно прибыл в Испанию; что крайне важно как можно раньше вызволить его из атмосферы праздности и лени, царившей при трех последних королях Испании, которые никогда не выезжали далее предместий Мадрида26 и дорого за это заплатили; что, напротив, образцом для него должна быть энергия Карла V и что воспитывать молодого государя нужно, знакомя его с разными странами и духом тех народов, коими ему предстоит править, равно как с военным искусством и всеми
1702. Доводы за и против этого путешествия
179
его тонкостями, ибо всю жизнь ему придется не только слышать о войне, но и принимать военные решения; и наконец, что никто из королей, за исключением трех последних королей Испании, никогда не уклонялся от личного участия в войне, и пример самого Короля также не был тут забыт. К этому добавляли, что необходимо показать в Милане и особенно в Неаполе, после того что там недавно произошло27, молодого короля, прибывшего туда впервые со времен Карла V, короля, начинающего новую династию28, присутствие коего привлечет к нему эти различные государства благодаря его стараниям понравиться и тем благодеяниям, коими в подходящий момент он их самолично одарит. На это возражали, что королю опасно покидать страну, едва вступив на трон, что в Итальянской армии ему грозят трудности и опасности и, наконец, что денег не хватает на гораздо более насущные надобности, чем роскошь путешествия и кампании, что расходов на эту роскошь не удастся избежать и что они будут огромны. Эти доводы не смущали Лувиля. На первый он отвечал, что не только нет никакой опасности в том, что Филипп V покинет Мадрид, но что, напротив, столь славный повод к этому вызовет восхищение всей Испании; что, пользуясь энтузиазмом, вызванным прибытием короля в Испанию, нужно примирить вельмож, которые в другие времена не будут столь податливы, с тем, что сейчас будет иметь для них прелесть новизны, и что совсем неплохо на время лишить Мадрид светила, делавшего жизнь города счастливой и изобильной, чтобы возвращение светила на небосклон стало для подданных истинным празднеством. В ответ на второй довод он говорил, что слава, репутация, уважение и личная преданность приобретаются главным образом, и уже надолго, трудами и опасностями, кои для королей не столь велики, как для прочих людей, и что добрая слава нередко обретается совсем малой ценой. И наконец, что касается расходов, нет, говорил он, более полезных и необходимых, чем те, что служат столь важным целям, что сами расходы вполне можно умерить не в ущерб благопристойности и что молодой государь внушает большую любовь и уважение, если отказывается от излишней пышности, празднеств и прочих бесполезных трат, дабы не быть в тягость своим подданным, а употребить деньги на их благополучие и безопасность; что военное путешествие — не то же самое, что путешествие свадебное или дипломатическое и что самые необходимые расходы, коих требует достоинство молодого короля, знакомящегося со своими подданными по дороге в армию,
180
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
где он должен стать во главе войск и получить боевое крещение, не могут быть столь велики, как хотят себя в этом уверить. Доводы за и против, их различные оттенки, значение и следствия — вот что обсуждали собравшиеся у канцлера. Во время сего собрания Аркур, при поддержке Шамийяра, сделал все возможное, чтобы помешать этому путешествию, ибо сие было для него жизненно важно; двое других, придерживавшиеся противного мнения, почти склонили на свою сторону канц лера, который более не старался угодить мадам де Ментенон. Он всегда питал слабость к Монсеньору и в ту пору, когда стоял во главе финансового ведомства, по возможности, доставлял ему всяческие удовольствия. Аркур, никогда ни о чем не забывавший, начал искать сближения с сестрами Лильбонн. Он имел беседу с Монсеньором, но тот ранее уже несколько раз принимал Лувиля, и кроме того, он любил короля Испании; он чувствовал, что это страстное желание ехать в Италию вполне разумно и что здесь речь идет о его личной славе; он одобрил желание Лувиля и поддержал его. Из отчета об этом собрании Король не узнал ничего нового. Его собственные склонности и личный опыт побуждали его дать согласие на это путешествие. Мадам де Ментенон и Шамийяр пытались удержать его от принятия окончательного решения.
Аркур препятствует назначе- Король, который в это время готовился назна- пию маршалов Франции. Его чить большое число генералов, одновременно неосторожность. Он губит решил возвести ряд лиц в маршальское звание. себя в глазах короля Испании Четверых, коими он намеревался ограничиться, и закрывает себе доступ в Го- государь внес в список собственноручно: это сударственный совет были Розен, Юксель, Таллар и Аркур. В ту пору
государь был весьма откровенен с Аркуром: он говорил ему о производстве в генералы и дал понять, что кое-кто будет удостоен звания маршала Франции. Аркур, который до смерти боялся быть произведенным в маршалы, ибо понимал, что тогда его отправят в действующую армию (а он не хотел покидать двор, полагая, что перед ним вот-вот распахнутся двери Государственного совета), отговорил Короля от сего намерения. Однако совершенно необъяснимо, почему столь умный человек не устоял перед желанием похвастаться содеянным не кому иному, как маркизу д’Юкселю, которого встретил в галерее и которому, по всей вероятности, сообщил об этом в ответ на осторожные расспросы последнего, желав¬
1702. Мадам герцогиня Бургундская и Тессе
181
шего ускорить свое назначение. Юксель, удивленный, но еще более возмущенный словами Аркура, воскликнул: «Черт ...! Не будь вы герцогом, вы бы поостереглись так поступать!»29 — и в ярости удалился. Плетя все эти интриги, Аркур, по внешности вполне бодрый и здоровый, жаловался на терзающие его по ночам колики, на бессонницу и прочие недуги, следов коих, правда, нельзя было обнаружить, — а всё для того, чтобы иметь предлог отказаться от службы и не покидать двора; при этом благодаря поддержке своей покровительницы он по-прежнему часто беседовал с Королем и во время тех бесед неизменно хулил мнения его министров. Речь шла по большей части об Испании или о войне. Сведения об этом противодействии, нередко через самого Короля, доходили до Шамийяра. И то ли герцоги де Бовилье и де Шеврёз, его близкие друзья, навели министра на эту мысль, то ли сам он до этого додумался, но у него открылись глаза на то, чем лично ему грозит появление Аркура среди членов Государственного совета. Шамийяр понял, что, достигнув вершины своих желаний и ничего более не страшась, Аркур конечно же будет стремиться сосредоточить всю власть в своих руках; что, будучи человеком военным, да к тому же осведомленным и дотошным, он постарается оттеснить его, Шамийяра, от власти, что трудно будет противостоять человеку столь предприимчивому, пользующемуся не меньшими, чем он, расположением и поддержкой мадам де Ментенон, человеку, который, еще не став членом Совета, не боится хулить министров и его самого в беседах с Королем. Тогда Шамийяр стал всерьез подумывать о том, чтобы удалить Аркура, произведя его в маршалы, и в качестве такового заставить его служить. Но пока Король, смущенный доводами Аркура, пребывал в нерешительности, одно случайное событие, как полагают, стало причиной окончательного отказа от намерения присваивать кому бы то ни было звание маршала Франции. Я говорю «как полагают» потому, что, хотя я и имел в ту пору все основания верить этому слуху, у меня все же нет полной уверенности в его истинности.
Мадам герцогиня Бургунд- Вот как было дело. Мадам герцогиня Бургундская и Тессе ская, которая благодаря своему обаянию, вкрад¬
чивости, веселости и постоянной готовности угождать Королю и мадам де Ментенон стала до такой степени коротка с ними, что могла позволять себе всякого рода вольности, как-то вечером,
182
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
перебирая бумаги на маленьком столике Короля в покоях мадам де Менте- нон, обнаружила тот самый список с четырьмя маршалами Франции. Едва она прочла его, глаза ее наполнились слезами. Она воскликнула, обращаясь к Королю, что он забыл о Тессе, который не снесет этой обиды, равно как и она сама. Она считала своим долгом любить Тессе, потому что и Савойский мир30, и ее брак были делом его рук, и она прекрасно понимала, что именно поэтому Королю приятно ее расположение к Тессе. Но на сей раз Король был раздосадован тем, что она увидела эту бумагу, и, то ли уже решив никого не производить в маршалы, то ли не желая тогда удостоить этой чести Тессе, он резко и раздраженно сказал принцессе, что она может не огорчаться, ибо в маршалы не будет произведен никто. Тем временем король Испании слал Королю письмо за письмом относительно своего путешествия в Италию; время шло, нужно было принимать решение. Шамий- яр, незаметно отдалившийся от Аркура, отказался от возражений финансового характера и, по видимости, стал разделять доводы Короля в пользу сего путешествия. Наконец решение было принято, и Лувиль отправился уведомить о том короля Испании.
Решение о путешествии при- Тогда Аркур понял, что погубил себя в глазах по- нято, и Лувиль отправлен следнего и что уже не сможет, если у него в том с этим известием к королю появится нужда, возвратиться в Испанию. Он, Испании сколько мог, вилял и хитрил, скрывая свое от¬
ношение к этому путешествию, но совещание у канцлера вынудило его открыть карты. Он понял также, что Лувиль не скроет от короля Испании ни его противодействие, ни отказ командовать Итальянской армией, о котором я расскажу ниже, и что герцог де Бо- вилье, а тем более Торси, также ничего от короля не утаят. Все это побудило Аркура с удвоенной энергией добиваться вступления в Совет, дабы извлечь пользу из своего нынешнего положения. Не знаю, что его погубило: избыток тщеславия или слишком тонкая политическая игра, коей он надеялся связать руки тем, кого более всего опасался. Как бы там ни было, он не побоялся самоуверенно и высокомерно острить по поводу того, что министры обмирают от страха увидеть его среди членов Совета, что страх сей лишает их сна, а он тем временем спит как убитый. К тому же, по неосторожности или по ошибке в расчетах, он говорил то же самое даже Лувшио,
1702. Решение о путешествии принято
183
который, в ожидании последних инструкций относительно уже решенного путешествия в Италию, готовился отбыть в Испанию. Однако Аркур говорил правду лишь наполовину, и в безмятежность его сна было довольно трудно поверить. Он продолжал держать такого рода речи, до тех пор пока его излишняя самоуверенность не положила им конец, опрокинув все его тогдашние планы и надежды. Он взял за правило всегда придерживаться точки зрения диаметрально противоположной точке зрения министров; он стал со все более откровенным презрением говорить о них Королю, указывать на злоупотребления и предлагать реформы; однажды, когда Король в беседе с ним отстаивал мнение своих министров, Аркур, опровергая его, обмолвился, что эти люди не способны решить даже пустяковой задачи. Фраза эта положила конец беседам и совещаниям Короля с ним и захлопнула перед ним уже приоткрывшуюся было дверь Государственного совета. Король, ревниво относившийся к своему выбору и не имевший намерения менять состав своего Совета, понял, что, если он допустит туда Аркура, то ему придется терпеть постоянные разногласия и споры по любому вопросу, то есть ссоры и стычки, которые будут мешать ему так же, как это происходило в бытность в Совете Кольбера и Лувуа. Тогда он окончательно решил не вводить в состав Совета человека, столь неприятного его министрам, ибо и сам он будет страдать как от его докучливого нрава, так и от необходимости делать выбор между двумя, всегда противоположными, мнениями. Испанская тема, служившая удобным поводом для этих бесед, была исчерпана; желание говорить о прочих делах исчезло вместе с намерением сделать Аркура министром, что и положило конец беседам и консультациям. Напрасно пытался Аркур вернуть утраченное; напрасно мадам де Ментенон старалась вновь приблизить его к Королю, и оба они — придумать поводы для новых бесед: все было бесполезно. Король принял решение, и с приватными беседами с ним было покончено раз и навсегда, что, впрочем, не мешало ему обращаться с Аркуром любезно и не без уважения. Перемена эта повергла Аркура в крайнее уныние. Он приложил все возможные усилия, чтобы избежать маршальского жезла как самого опасного для себя рифа; он испортил отношения с королем Испании и не смог помешать его путешествию в Италию; и, наконец, он бесповоротно утратил надежду достичь той цели, к коей так страстно стремился и к коей уже был так близок. Мадам де Ментенон, имевшая основания огорчаться тому
184
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
не менее, чем он, поддерживала его и утешала надеждой воспользоваться более счастливо, чтобы не сказать более разумно, другими обстоятельствами, каковые вполне могли возникнуть и вновь приблизить его к прежней цели, о которой сейчас нечего было и мечтать.
Возвращение Кашина Катина, вернувшийся из Италии, где его терпе¬
ние подвергалось столь жестоким испытаниям, явился засвидетельствовать свое почтение Королю во время обеда в тот день, когда государь принял слабительное. Король встретил его довольно любезно и сказал ему несколько слов; но этим все и ограничилось: никакой беседы наедине, Король даже не заикнулся о том, что намерен поговорить с ним, а скромный маршал, ничем не обнаружив, что желает этого, спокойно отбыл в Париж.
Производство в генералы Производство в генералы, о котором я уже упоминал, наконец состоялось. Это было нечто неслыханное: семнадцать генерал-лейтенантов, пятьдесят бригадных генералов, сорок один пехотный и тридцать восемь кавалерийских бригадиров. Но прежде чем приступить к разъяснениям о том, какие последствия это имело для меня, я должен сказать, что в эту самую зиму я был принят в Парламенте.
Меня принимают в Парла- Король, который, когда речь шла о его бастар- менте, ловушки, коих мне дах, давал им сначала исподволь всякого рода
удается при этом избежать отличия и лишь потом закреплял их патентами,
грамотами, декларациями и эдиктами и который уже давно постановил, что никто из пэров не может быть принят в Парламенте, не испросив на то его дозволения, в коем он, правда, никогда не отказывал, стал допускать к этой церемонии лишь по достижении пэрами двадцатипятилетнего возраста, дабы постепенно установить между ними и своими побочными детьми некоторое возрастное различие31 и мало-помалу возвести сей обычай в правило. Мне это было известно, и я намеренно, под предлогом забывчивости, заговорил о моем приеме лишь более года спустя после достижения мною двадцати пяти лет. Мне нужно было посетить первого президента Арлэ, который осыпал меня всячески¬
1702. Меня принимают в Парламенте
185
ми знаками почтения, а еще принцев крови и бастардов32. Месье дю Мэн попросил напомнить ему, на какой день назначена церемония, а потом с учтивостью и скромностью, кои, однако, не могли скрыть его радости, ответил: «Я всенепременно приду; для меня это слишком большая честь, и я слишком польщен тем, что вы желаете моего присутствия, чтобы я мог отказаться», — а затем, рассыпавшись в любезностях, проводил меня до сада, ибо сие происходило в Марли, куда я в этот раз был приглашен. Граф Тулузский и месье де Вандом встретили меня более сдержанно, но были столь же вежливы и выказали такую же радостную готовность исполнить все, что от них требовалось, как и месье дю Мэн. С тех пор как кардинал де Ноай облачился в пурпурную мантию, он перестал бывать в Парламенте, так как мог занимать там место лишь в соответствии со своим рангом в иерархии пэров33. Я воспользовался его публичной аудиенцией, чтобы пойти пригласить и его.
«Разве вы не знаете, что у меня больше нет места?» — спросил он.
«А я, месье, — ответил я ему, — знаю прекрасное для вас место, и я пришел умолять вас занять его во время моего приема в Парламенте»34. Он заулыбался, и я тоже: мы прекрасно друг друга поняли; затем он проводил меня до верха лестницы, обе створки дверей были распахнуты, мы вышли одновременно, причем он удостоил меня чести идти по правую от него руку. Месье де Люксембург был единственным из герцогов, кому я не напомнил о себе в связи с предстоящим событием; я все еще не мог забыть того странного приговора, которого он добился и о котором я уже достаточно говорил ранее35, так что нет никакой необходимости повторяться. Впрочем, я лелеял надежду, что когда-нибудь мы сможем добиться пересмотра приговора, и не хотел умалять эту надежду торжественным и личным признанием того права, каковое приговор ему дал. Я с ним не помирился, а потому не считал нужным выказывать ему какие бы то ни было знаки почтения. Обязанности главного секретаря Парламента исполнял Донгуа; а так как благодаря своим связям и способностям он пользовался там большим влиянием, то все его знали и домогались близкого с ним знакомства. Я очень хорошо знал его и решил поговорить с ним о деталях того, что мне предстояло делать. И хотя старик был человеком порядочным и учтивым, сие не помешало ему приготовить мне три ловушки, — что вполне можно было ожидать от судейского; но я тот¬
186
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
час же о них догадался и счастливо избежал всех трех. Так вот, он сказал мне, что из уважения к Парламенту в первый день я должен явиться в простом черном костюме без золотого шитья; что, поскольку у принцев крови короткая мантия закрывает камзол, то моя не должна опускаться ниже края камзола; а что касается первого президента, то, согласно обычаю, я должен в то же утро после моего приема прийти благодарить его в парламентском костюме. На все эти якобы необходимые знаки почтения мне было указано не прямо и открыто, а посредством тонких намеков. Я почтительно выслушал, ничем себя не выдав, но поступил ровно наоборот; а затем, уже осведомленный должным образом, предупредил об этом тех, кого должны были принимать позже, так что и они избежали тех ловушек. Кстати сказать, именно при помощи такого рода хитростей было совершено по отношению к герцогам множество несправедливостей, чрезмерность коих представляется более чем удивительной. Мне бы еще следовало рассказать здесь о том, что произошло в связи с этим между месье де Ларошфуко и мною, отстаивавшими свое место в иерархии пэров; но обстоятельно я расскажу об этом, когда дойду в своем рассказе до момента вынесения нашего дела на рассмотрение. Он не пришел в Парламент в день моего приема, но это никак не нарушило тех дружеских отношений, которые установились между нами со времени совместного участия в процессе против месье де Люксембурга и которые, понятное дело, не портило то, что я был зятем месье маршала де Лоржа, его стариннейшего и ближайшего друга. В докладчики я выбрал Дрё, отца главного церемониймейстера, недавно ставшего советником в Большой палате Парламента, и выбрал потому, что он был истинным и неподкупным судьей, потому что я знал его лучше, чем других, и потому что судьи считают сию обязанность лестной для себя. В то же утро, согласно обычаю, я послал ему, а также первому президенту и генеральному прокурору по серебряному сервизу. Ламуаньон, первый президент, ввел обычай отказываться от этого подношения, и с тех пор все стали этому обычаю следовать. Дрё, лишь недавно вошедший в Большую палату, с головой погруженный в бумаги и не ведавший ни того, ни другого обычая, возмутился тем, что я прислал ему подарок, и спросил, за кого я его принимаю; он отослал его, сочтя подношение оскорблением, и лишь позже узнал, что это не более чем формальность.
1702. Я оставляю службу
187
Я оставляю службу После подписания Рисвикского мира36 была
проведена очень значительная и при этом весьма странная военная реформа:37 ни качество полков, особенно кавалерийских, ни заслуги офицеров, ими командовавших, — ничто не принималось во внимание молодым и горячим Барбезьё, а Король предоставил ему полную свободу действий. Я не имел с ним никаких сношений: мой полк был распущен, а так как он был очень хорош, то отдельные его части были включены в королевские полки38, в полк Дюра, и моя рота даже вошла в состав полка графа д’Юзеса, шурина Барбезьё, коему тот выказывал особое внимание. Подобная участь постигла многих, что, однако, не могло служить мне утешением. Оставшиеся не у дел кавалерийские полковники были впоследствии распределены по другим полкам: я попал в полк Сен-Мориса, дворянина из Франш-Конте, с которым я никогда ранее не встречался и чей брат был генерал-лейтенантом и весьма уважаемым человеком. Педантизм является неизменным спутником военной службы, а посему вскоре появился приказ, предписывающий всем офицерам двухмесячное присутствие в том полку, куда они назначены. Хотя сие показалось мне в высшей степени диким, я тем не менее отправился к месту назначения; но поскольку меня одолели там разные хвори и мне были рекомендованы мыльные воды в Пломбь- ере, я испросил разрешения поехать туда и три года подряд проводил там время принудительной ссылки в полк, где я никого не знал, где у меня никого не было под началом и где мне было нечего делать. Король же, казалось, не видел в этом ничего дурного. Я часто ездил в Марли; государь иногда говорил со мной, что было, конечно, весьма лестно и всеми было замечено; одним словом, он обходился со мной благожелательно и лучше, чем с другими молодыми людьми моих лет и положения. Тем временем нескольким полковникам, которые были младше меня, возвратили их полки; но это были офицеры, получившие полки за достаточно продолжительную и успешную службу, и я счел это вполне справедливым. Разговоры о предстоящем производстве в следующее звание также оставили меня равнодушным. Ни титулы, ни знатность не давали теперь никаких преимуществ; лишь непосредственное участие в боевых действиях позволяло быть выделенным из общего списка. Было слишком много офицеров, служивших долее меня, а потому мечтать о том, чтобы стать бригадиром, я не мог. Я желал лишь одного: получить полк и возглавить его, поскольку война была у по¬
188
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
рога и мне вовсе не хотелось начать ее чем-то вроде адъютанта при Сен- Морисе, без полка — после того как, отличившись при Неервиндене, я получил его, привел в прекрасное состояние и, осмелюсь сказать, отнюдь не бесславно командовал им в четырех кампаниях, завершивших войну39. Наконец было объявлено и о присвоении воинских званий; неслыханно большое число произведенных в следующий чин вызвало всеобщее удивление. Я жадно пробежал список бригадиров кавалерии в надежде, что скоро дойдет черед и до меня, и очень удивился, увидев в конце списка имена пятерых, которые были моложе меня. Имена их навсегда врезались мне в память; вот они: д’Урш, Вандёй, Штрейф, граф д’Айан и Рюффэ. Не могу сказать, до какой степени меня это уязвило. Несколько сомнительное равенство, установленное общим реестром, уже представлялось мне в достаточной степени унизительным; но предпочтение, оказанное графу д’Айану, несмотря на то, что оно было продиктовано непотизмом40, и четырем другим, ничем не примечательным и не имевшим никаких иных отличий дворянам, было просто невыносимо. Однако я сдержался и промолчал, дабы в запальчивости не совершить какой-нибудь оплошности. Месье маршал де Лорж был оскорблен и за меня, и за себя; брат его был тоже уязвлен выказанным им неуважением, и каково бы ни было его отношение к людям вообще, ко мне он питал дружеское расположение. Оба они предложили мне оставить службу; досада вызывала у меня сильное желание последовать их совету. Но мысль о том, что я, в моем возрасте, в самом начале войны должен от- казаться от службы, предаться монотонной праздности, с горечью слушать каждым летом, как говорят о войне, об отъезде к театру военных действий, о том, как другие, отличившись на поле брани, получают чины, преуспевают, обретают известность и славу, властно удерживала меня от этого решения. В течение двух месяцев, терзаемый сомнениями, я просыпался с намерением оставить службу, но всякий раз оказывался не в состоянии принять окончательное решение. Наконец, устав от борьбы с самим собой, я, уступив настояниям обоих маршалов, решился избрать себе из числа людей, занимающих различное положение при дворе, судей, чей приговор будет для меня окончательным. Я выбрал маршала де Шуазёля, под началом которого служил и компетентность которого в такого рода вопросах не вызывала сомнений, месье де Бовилье, месье канцлера и месье де Ларошфуко. Ранее я уже говорил им о моих обидах; они были возмущены этой несправедливо¬
1702. Я оставляю службу
189
стью, но трое последних — только как царедворцы. Однако это мне и было нужно, ибо придворный, избегая крайностей, скорее другого даст разумный совет; а так как я нуждался в хорошем, не легковесном и не безрассудном совете, который был бы одобрен людьми влиятельными и приближенными к Королю, то мнению именно таких людей я и решил довериться. Я ошибся: мнение трех царедворцев совпало с мнением трех маршалов; все трое решительно объявили, что позорно и недопустимо человеку моего происхождения и звания, который усердно, честно и не бесславно участвовал в четырех кампаниях во главе отличного полка, безо всяких к тому оснований расформированного, так что у него не осталось даже и роты, который среди такого множества произведенных в следующее звание офицеров был, вопреки всякой справедливости, обойден пятью офицерами, служившими менее его, начинать воевать, не имея не то что бригады, но даже полка или роты, и не имея иных обязанностей, как находиться при особе Сен-Мориса; что герцогу и пэру такого знатного рода, занимающему такое положение, как я, имеющему жену и детей, не пристало служить в армии без своего полка, тогда как множество других офицеров, не обладающих ни моим положением, ни тем более моими прежними заслугами, все без исключения имеют должности и полки; что после столь многочисленных назначений я долго буду дожидаться вакантного полка, предмета вожделений семей и офицеров, а еще дольше — бригады, испытывая при этом все неприятности моего нынешнего статуса; что, если я стал жертвой подобной несправедливости еще при жизни моего тестя и его брата, маршалов Франции, герцогов и капитанов лейб-гвардии, то на что я смогу надеяться, когда их не станет? К этому они добавили, что совсем не одно и то же — оставить службу из лени или даже чего-нибудь худшего и выйти в отставку по столь очевидным причинам после нескольких лет добросовестной и достойной службы; что, если принять во внимание все обстоятельства, меня ожидает множество неприятностей и случайностей на долгом пути, который ведет от моего нынешнего положения к той цели, достижение коей могло бы удержать меня на службе, не говоря уже о том, что причиненная мне несправедливость отбросила меня далеко назад и будет и впредь мешать моему продвижению. Короче, все шестеро, словно сговорившись, повторили мне слово в слово одни и те же доводы. Я выбрал их в арбитры не для того, чтобы пренебречь их мнением. Итак, мое решение было при¬
190
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
нято; но, хотя я считал его окончательным, меня все же время от времени одолевали сомнения. Я должен был призвать на помощь весь мой гнев и всю мою досаду, равно как и воспоминание о том, что на моих глазах случилось с месье маршалом де Лоржем, возглавлявшим Рейнскую армию, из-за происков пользовавшихся поддержкой двора интендантов Ла Фона и Ла Гранжа, и с занимавшим такую же должность маршалом де Шуазёлем, о чем я уже рассказывал ранее41, не считая всего, что приходится терпеть в этом роде, прежде чем добиться командования армией. Лишь после трех месяцев подобных внутренних терзаний я смог принять окончательное решение. Наконец-таки я это сделал и, когда дошло дело до исполнения принятого решения, вновь последовал советам вышеупомянутых лиц. Ни одним словом не выдав неудовольствия тем, что меня обошли, и довольный тем, как отнеслись к этому в обществе и особенно в армии, я предоставил другим защищать меня. Мои советчики предупредили, что на меня неизбежно обрушится гнев Короля, и я был готов к этому. Осмелюсь ли сказать, что сие было мне вовсе не безразлично? Король считал для себя оскорбительным, когда кто-либо оставлял службу, особенно когда речь шла о ком-то из знатных дворян, и говорил, что его покидают; но особенно болезненно задевало его, когда человек подавал в отставку из-за несправедливости, и он всегда или, по крайней мере, очень долго давал это почувствовать. Но те же самые люди полагали, что нельзя ставить знак равенства между вызванной добровольной отставкой немилостью, каковая, учитывая мой возраст, не могла длиться бесконечно, и тем, сколь тягостно и позорно продолжать служить, очутившись в моем нынешнем положении. Однако они считали, что, из соображений осторожности, действовать нужно со всей возможной почтительностью и деликатностью. Итак, я написал Королю короткое письмо, в коем, без жалоб, без малейшего намека на неудовольствие, не говоря ни о полке, ни о производстве в чин, изъяснял ему, сколь тягостно мне то, что слабое здоровье вынуждает меня оставить его службу и что утешить меня может лишь усердное исполнение моих придворных обязанностей, каковое дарует мне честь лицезреть его особу и неустанно выказывать ему свою любовь и преданность. Письмо мое было одобрено, и во вторник на Страстной неделе42 я сам вручил его государю у дверей его кабинета, куда он возвратился после мессы. Оттуда я пошел к Шамийяру, с коим вовсе не был знаком. Он как раз собирался идти на заседание Сове¬
1702. Мелочи, дающие представление о характере; подсвечник
191
та. Я устно изложил ему то же самое, также постаравшись, чтобы в словах моих не чувствовалось ни малейшего неудовольствия, и тотчас же уехал в Париж. Я обратился к самым разным людям из числа моих друзей, как мужчинам, так и женщинам, с просьбой прислушиваться к речам Короля, дабы я мог знать, не скажет ли он что-либо относительно моего письма. Я пробыл в Париже неделю и вернулся в Версаль лишь во вторник на пасхальной неделе43. Я узнал от канцлера, что, когда во вторник на Страстной неделе члены Совета вошли в кабинет Короля, тот читал мое письмо, а затем подозвал Шамийяра и что-то сказал ему наедине. Я узнал также, что государь тогда с досадой произнес: «Ну вот, месье, еще один человек нас покидает!» И затем слово в слово изложил Шамийяру содержание моего письма. Однако мне так и не удалось узнать, говорил ли он еще что-нибудь по этому поводу. В этот пасхальный вторник по окончании ужина Короля я впервые после вручения государю моего письма показался ему на глаза.
Мелочи, дающие предсшавле- Я бы постеснялся и упоминать тот пустячный ние о характере, подсвечник эпизод, о котором намерен сейчас рассказать,
но в данных обстоятельствах он дает представление о характере государя. Хотя комната, где он раздевался, всегда бывала очень ярко освещена, дежурный священник, державший во время вечерней молитвы подсвечник с зажженной свечой, передавал его затем первому камердинеру, который нес его перед Королем, направлявшимся к своему креслу. Король окидывал взглядом присутствующих и громко называл того, кому первый камердинер должен передать подсвечник. Сие было и отличием, и весьма осязаемой милостью, ибо Король владел искусством даже мелочи и безделицы делать весомыми и значимыми. Он давал подсвечник лишь тому, кто по рождению и по должности занимал при дворе самое высокое положение, и только очень изредка — кому-либо из менее высокородных, коим возраст и должность заменяли знатность. Часто он давал его мне, почти никогда — послам, за исключением нунция, а впоследствии — послу Испании. Удостоенный этой чести снимал перчатку, выходил вперед и держал подсвечник во все время вечерней аудиенции, каковая бывала весьма непродолжительной, потом возвращал его первому камердинеру, который, по своему выбору, передавал его одному из тех, кто сопровождал Короля к его ложу. Я намеренно держался в отдалении и был очень удивлен, равно
192
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
как и все присутствующие, услышав свое имя; и впоследствии это повторялось почти так же часто, как и ранее. И произошло сие не потому, что в тот вечер в комнате отсутствовали люди, достойные держать подсвечник; просто Король не желал, чтобы кто-либо заметил, до какой степени он уязвлен моим поступком. Это было все, чего он меня удостаивал в течение трех последующих лет, ибо, за отсутствием серьезных поводов, он пользовался любой малостью, чтобы дать мне почувствовать, как он на меня сердит. Он более со мной не разговаривал; взор его останавливался на мне лишь случайно; месье маршалу де Лоржу он не сказал ни слова ни о моем письме, ни о том, что я оставляю службу. Я более не ездил в Марли, и, пропустив несколько поездок, перестал обращаться с просьбами разрешить в них участвовать, дабы не доставлять ему удовольствия отказать мне. Однако уже пора покончить с этими пустяками. Четырнадцать или пятнадцать месяцев спустя Король совершил поездку в Трианон. Принцессы имели обыкновение приглашать к ужину по две дамы каждая, и Король не мешал им выбирать дам по собственному усмотрению. В конце концов ему это надоело: незнакомые лица, которые он видел за столом, были ему неприятны; по утрам он завтракал один с Принцессами и их статс-дамами; и он сам составлял список, причем весьма короткий, дам, коих желал видеть за ужином, и посылал его каждый день герцогине дю Люд, дабы она поставила их о том в известность.
Ужины в Трианоне Это путешествие ддилось со среды до субботы,
что составило три ужина. Мадам де Сен-Симон и я повели себя на сей раз точно так же, как и при поездках Короля в Марли, и в эту среду, поскольку Король уезжал в Трианон, мы отправились обедать к Шамийяру в Л’Этан44 с намерением оттуда отправиться ночевать в Париж. Когда все уже собирались сесть за стол, мадам де Сен-Симон вручили записку герцогини дю Люд, в коей сообщалось, что она включена Королем в список приглашенных в этот день на ужин. Удивлению нашему не было предела: нам пришлось вернуться в Версаль. Мадам де Сен-Симон оказалась единственной особой ее возраста за столом Короля, намного моложе прочих: вместе с нею были мадам де Шеврёз, мадам де Бовилье, графиня де Грамон и три или четыре дуэньи, пользовавшиеся особым расположением в качестве необходимых придворных дам. В пятницу она снова была приглашена, вместе с теми же дамами; и с тех пор во время редких своих поез-
1702. Герцог де Вильруа возвращается из Италии
193
док в Трианон Король всякий раз поступал таким образом. Вскоре я понял, в чем дело, и сие весьма меня позабавило: он не приглашал мадам де Сен- Симон в Марли, потому что мужья имели право приезжать туда вместе с женами и оставаться там на ночь, а видеть Короля могли лишь лица, включенные в список приглашенных. В Трианон же придворные могли приезжать в любое время дня, чтобы засвидетельствовать государю свое почтение; за исключением прислуги, никто, даже дамы, не оставались там ночевать. Так вот этим различием Король хотел подчеркнуть, что исключен лишь я один, а к мадам де Сен-Симон это не имеет никакого отношения. Мы были неизменно пунктуальны в исполнении своих обязанностей, но никогда не просили о Марли; мы приятнейшим образом проводили время с друзьями, а мадам де Сен-Симон по-прежнему пользовалась не распространявшимся на меня благоволением, каковое Король и мадам герцогиня Бургундская давно уже начали ей выказывать и каковое становилось все более явным. Я намеренно задержался на этих мелочах, ибо они добавляют любопытные штрихи к портрету Короля; а теперь можно продолжить рассказ с того места, на котором мы остановились. Нужно лишь добавить, что после раздачи чинов Король назначил множество военных пенсий и сделал любезность месье маршалу де Лоржу, уведомив его о том, что при продаже лучшего из серых кавалерийских полков предпочтение будет отдано его сыну, совсем недавно произведенному в кавалерийские капитаны.
Герцог де Вильруа возврагца- Герцог де Вильруа прибыл 6 февраля по пору- ется из Италии чению своего отца, чтобы доложить Королю
о множестве мелких событий и о планах, изложение коих в депешах заняло бы слишком много времени. Он очень кстати уехал из Италии; три дня спустя он имел все основания в этом убедиться.
Та щедрая раздача чинов, о которой я говорил и которая в пасхальную неделю побудила меня оставить службу, официально состоялась 29 января. В среду 8 февраля двор отбыл в Марли, где состоялось множество балов. Как это нередко случалось, мадам де Сен-Симон и я оказались в числе приглашенных. На следующий день, в четверг 9 февраля, ирландский офицер Махони, известный своим умом и храбростью, прибыл из Италии с известием о таком удивительном событии, о каком за последние века и не слыхивали. Произошло оно 1 февраля.
194
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
День Кремоны Принц Евгений, разбиравшийся в ситуации луч¬
ше, чем маршал де Вильруа, принудил последнего встать на зимние квартиры в центре Миланского герцогства*, почти полностью лишив маршала свободы маневра, в то время как собственные части принца обладали полной свободой действий и причиняли немалое беспокойство нашим. Принц Евгений задумал, используя преимущества своего положения, неожиданно атаковать наш центр, дабы, очутившись посреди нашей армии и нашей территории, рассеять наши войска и овладеть местностью, что дало бы ему затем возможность взять Милан и ряд имевшихся в этом краю немногочисленных, слабо охраняемых крепостей и, таким образом, внезапным ударом добиться окончательной победы. Центром тем была Кремона — крепость с очень большим гарнизоном и испанским комендантом; в конце кампании в крепость вошли дополнительные войска во главе с генерал-лейтенантом Кренаном, который должен был осуществлять общее командование. Прален, о котором мне уже случалось говорить, в чине бригадира командовал там кавалерией: он уже был произведен в бригадные генералы, но приказ еще не успел дойти до них; драгунами же командовал Фимаркон. В последних числах января в Кремону прибыл первый генерал-лейтенант армии Ревель, коему, в силу старшинства последнего, Кренан должен был подчиняться. Ревель получил приказ маршала де Вильруа, проверявшего состояние своих войск, направить, по просьбе герцога Пармского, большой отряд в Парму — якобы для обеспечения ее безопасности, однако, как показали дальнейшие события, есть основания полагать, что герцог действовал в сговоре с принцем Евгением, дабы таким образом вывести часть войск из Кремоны. Но Ревель, как человек благоразумный, получив известия о некоторых перемещениях вражеских войск, ограничился тем, что сформировал отряд и держал его наготове, не отправляя к месту назначения. Последним маршал де Вильруа посетил Милан, где совещался с принцем де Водемоном и откуда в последний день января довольно рано утром прибыл в Кремону. Ревель выехал ему навстречу и доложил, почему он счел необходимым задержать отряд, каковой ему было приказано отправить в Парму; решение это было одобрено маршалом, который, ужиная вечером в окружении большого числа
См. в Приложениях док. 10 (письмо маршала де Вильруа кардиналу д’Эстре)45.
1702. День Кремоны
195
офицеров, был, казалось, погружен в глубокую задумчивость; однако он не отказался от партии в ломбер, хотя играл, как всеми было замечено, рассеянно и рано удалился к себе. Принц Евгений узнал, что в Кремоне есть старинный акведук, выходящий далеко за пределы города, а в самом городе ведущий в погреб дома, занятого каким-то священником, что в акведуке том, недавно прочищенном, почти нет воды и что однажды город уже был захвачен врасплох при помощи этого самого акведука. Он приказал незаметно разыскать вход в акведук за городом и подкупил священника, к дому которого, расположенному рядом с замурованными и никем не охраняемыми воротами, этот акведук выходил. По приказанию принца Евгения в город проникло множество специально отобранных солдат, переодетых священниками и крестьянами; они устроились в вышеупомянутом доме и, ничем себя не выдав, сумели запастись топорами. Времени для этого понадобилось немного, и, когда все было готово, принц Евгений дал большой отряд принцу Тома де Водемону, первому генерал-лейтенанту своей армии и единственному сыну генерал-губернатора Миланского герцогства, назначенного королем Испании; он рассказал ему о своем замысле и поручил ему овладеть редутом, защищавшим подступы к мосту через По, чтобы по этому мосту прийти к нему на помощь, когда в городе начнется сражение. Он отобрал пятьсот лучших солдат во главе с дельными офицерами, чтобы те через акведук пробрались в дом к священнику, где их уже ожидали ранее проникшие в город люди (которые, надо полагать, успели досконально осмотреть крепостные валы, дозорные посты, площади и улицы города), и вместе с последними открыли замурованные ворота и впустили остальную часть многочисленного войска, каковое принц самолично к этим воротам повел. Столь тонко задуманная операция была осуществлена с исключительной точностью, в полной тайне и увенчалась блистательным успехом. Первым заметил неладное повар Кренана, который, отправившись ранним утром за провизией, увидел на улице множество солдат в незнакомых ему мундирах. Он опрометью бросился в дом своего господина, чтобы разбудить последнего. Ни он, ни слуги не хотели верить сказанному; но все же, охваченный сомнениями, Кренан наскоро оделся, вышел и тотчас же убедился, что повар говорил правду. По счастью, в это самое время Корабельный полк46 уже готовился к бою, что и спасло Кремону. Командовал полком д’Антраг, простой дворянин из Дофинэ. Это был
196
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
весьма порядочный молодой человек, очень усердный в службе, очень храбрый, всеми силами стремившийся преуспеть и отличиться и усвоивший уроки бдительности, преподанные ему маршалом де Буффлером, при котором он служил адъютантом и который, оценив его честность и таланты, немало ему покровительствовал. Д’Антраг решил сделать смотр своему полку и начал его на рассвете. Его батальоны уже были построены с оружием на изготовку, когда в еще слабом свете зари он увидел, как в конце улицы напротив него выстраивается пехота. Он знал, что, согласно отданному накануне приказу, никакие части не должны были выступать и никто, кроме него, не собирался делать смотр. Тут же заподозрив недоброе, он тотчас двинулся навстречу, увидел, что это имперцы, атаковал их, опрокинул, отбил атаку вновь подошедших частей и завязал такой яростный и упорный бой, что город успел проснуться, а остальные солдаты, которых без него всех бы перерезали во сне, — схватить оружие и прибежать к месту боя. В этот предрассветный час маршал де Вильруа, уже одетый, что-то писал в своей комнате; услышав шум, он велел седлать лошадь и послал узнать, в чем дело. Когда он уже садился в седло, несколько человек сразу сообщили ему, что в городе враги. Он поскакал по улице, ведущей к центральной площади, где все собирались всегда в случае тревоги. Его сопровождали только адъютант и паж.
Маршал де Вильруа взят На повороте улицы он столкнулся с отрядом
в плен гвардейцев, которые тотчас же окружили его
и взяли в плен. Поняв, что втроем нечего и пытаться оказывать сопротивление, маршал подошел к офицеру, шепотом назвал свое имя и пообещал ему, если он его отпустит, десять тысяч пистолей, полк и самое щедрое вознаграждение со стороны Короля. Офицер остался непреклонен и, сказав, что до сих пор честно служил императору не для того, чтобы теперь предать его, тотчас же повел маршала к принцу Евгению, который встретил его совсем не так учтиво, как это можно было бы ожидать от него в подобном случае. Он оставил его на некоторое время при себе, а когда привели взятого в плен смертельно раненного Кренана, маршал воскликнул, что хотел бы быть на его месте. Какое-то время спустя они были вывезены из города и провели день на некотором расстоянии от него в карете принца Евгения. Ревель, отныне единственный генерал-лейтенант,
1702. Маршал де Вильруа взят в плен
197
ставший главнокомандующим после пленения маршала де Вильруа, постарался собрать войска. На каждой улице шло сражение: разрозненные части, целые отрады, едва вооруженные и даже выскочившие из дома в одних рубашках люди — все сражались с отчаянной храбростью. Однако враг теснил их, и они были вынуждены мало-помалу отступить к крепостным валам, что и позволило им всем собраться в одно целое. Если бы враг захватил валы или не дал времени нашим войскам прийти в себя и объединить все свои силы, то внутренняя часть города ни за что бы не устояла. Но вместо того чтобы, собрав все свои силы, отогнать наши войска от крепостных валов, враги направили свой удар на центр города. Прален, не видя бригадного генерала Монгона, встал во главе ирландских батальонов, которые под его командованием творили чудеса: они закрепились на площади и очистили прилегающие улицы. В пылу сражения, беспрерывно то наступая, то отбивая атаки, Прален все же успел понять, что спасти Кремону, если ее еще можно было спасти, удастся, лишь разрушив мост через По, дабы не позволить свежим силам прийти на помощь имперцам. Он повторил это множество раз, и Махони доложил об этом Ревелю, которому сие не приходило в голову, но который нашел высказанную мысль столь удачной, что разрешил Пралену делать все, что он считает необходимым. Тот немедленно приказал отвести остававшихся в предмостном редуте. Нельзя было терять ни минуты. Принц Тома де Водемон уже подходил к мосту; тем не менее наши успели отвести войска и разрушить мост на глазах у принца, который, даже открыв яростный мушкетный огонь, не смог этому воспрепятствовать. Было три часа пополудни. Принц Евгений принимал в этот момент в ратуше присягу магистратов. Выйдя из ратуши и с горечью убедившись, что войска его повсеместно слабеют, он вместе с принцем де Коммерси поднялся на колокольню собора, чтобы оттуда увидеть все, что происходит в разных частях города, и еще сильнее огорчился отсутствием ожидаемого подкрепления принца Тома де Водемона. Поднявшись на самый верх колокольни, они увидели его отрад на берегу По у разрушенного моста, что делало его приход совершенно бесполезным. Картина происходящего в различных частях города и на крепостных валах была ничуть не более утешительной. Принц Евгений, уязвленный тем, что его так победно начатое предприятие приняло столь скверный оборот, вопил и рвал на себе волосы, спускаясь с колокольни. Вот тогда он и решил, что, несмотря на численное
198
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
превосходство, придется отступать. Фимаркон тем временем творил чудеса со своими драгунами, которым приказал спешиться. В это же время Ревель, видя, что его войска, которые сражались с рассвета без отдыха и передышки, изнемогают от голода, усталости и ран, также намеревался отвести хотя бы часть их в замок Кремоны, чтобы сражаться, имея, по крайней мере, прикрытие, а затем пойти на капитуляцию; таким образом, командующие обеих враждующих сторон думали об отступлении. К вечеру, когда общая мысль об отступлении уже изрядно охладила пыл сражающихся в большинстве мест, где продолжались бои, наши войска сделали последнее усилие прогнать врага от одних из ворот города, преграждавших путь к тому участку вала, где находились ирландцы, — чтобы ночью через эти ворота можно было получить помощь. Ирландцы так мощно поддержали эту атаку, что верхняя часть ворот была занята; в руках врагов осталась нижняя часть ворот, на одном уровне с мостовой. За этим последним боем последовало довольно долгое затишье. Ревель думал о том, как постепенно отвести войска к замку, когда Махони предложил ему, воспользовавшись затишьем, послать кого-нибудь разузнать, что делается в городе, и сказал, что сам готов отправиться на разведку, а затем доложить ему об увиденном. Было уже темно, и разведчики воспользовались этим. Они увидели, что все спокойно, и поняли, что враг отступил. Важную новость доложили Ревелю, и тот, как и многие другие, долго не мог этому поверить. Убедившись наконец, что это правда, он решил ничего не предпринимать до утра. При свете дня он увидел, что улицы и площади города усеяны убитыми и ранеными. Ревель отдал необходимые распоряжения и отправил Махони, вершившего в тот день чудеса, к Королю. Принц Евгений шел со своим отрядом всю ночь, приказав, в нарушение всякой благопристойности, маршалу де Вильруа, безоружному и на довольно скверной лошади, следовать за ним. Он отправил его в Устиано47, затем, по приказу императора, — в Инсбрук, а оттуда — в Грац, в Штирию. Все его люди и экипаж были отправлены в Устиано, а оттуда уже следовали за ним. Кренан умер в карете маршала де Вильруа по дороге к нему в Устиано. Д’Антрагу, усердию и храбрости коего Кремона была обязана своим спасением, не суждено было пережить столь славный день. Испанский комендант был убит вместе с половиной наших войск; имперцы понесли еще большие потери и потерпели неудачу в операции, каковая одним ударом должна была завершить итальянскую кампанию в их пользу.
1702. Король берет Вильруа под свою высочайшую защиту
199
Приключение Монгона В этот день с бригадным генералом Монгоном
приключилась история, немало повредившая его репутации. Едва заслышав шум, он вышел из дома, но очень быстро возвратился назад. Он объявил, что был сбит с ног и очутился под копытами вражеских лошадей; затем, сказав, что серьезно ранен, он лег в постель и, не теряя времени, послал сообщить ближайшему дозорному отряду им- перцев, что просит взять его в плен и обеспечить его безопасность. Таким образом, он преспокойненько провел этот бурный день в постели. Там он и узнал, что Кремона была взята, потом отбита; теперь уже его стражникам пришлось прибегнуть к его услугам, и по его просьбе Ревель отпустил их на свободу. Было, правда, одно досадное обстоятельство: у Монгона не обнаружилось не то что раны, но даже и царапины. Принц Евгений потребовал выдать его в качестве пленного, а он только этого и хотел; наши генералы утверждали, что он обрел свободу, когда враг был отбит. Король пожелал узнать мнение маршалов Франции48 и тем не менее, не дожидаясь оного, повелел прекратить все споры. А никто уже и не спорил: принц Евгений сдался. Монгон, однако, счел своим долгом явиться к нему; но принц Евгений, не желавший иметь таких сомнительных пленников, отпустил его на свободу. Эта история, вызвавшая много толков, нанесла немалый урон репутации Монгона и окончательно погубила бы его в глазах Короля, если бы не заступничество мадам де Ментенон, с давних пор оказывавшей покровительство его жене и его теще, старухе Эдикур.
Король берет Вильруа под Новость эту я узнал у себя дома от месье де Лозе- свою высочайшую защиту на. Я тотчас поспешил во дворец, где придвор- и обращается с ним как ные, собираясь небольшими группами, оживлен- с фаворитом но обсуждали случившееся. О маршале де Вильруа
злословили, как обычно злословят о людях, которые, даже попав в беду, вызывают зависть. Король решительно и публично встал на его защиту: за обедом он сказал мадам д’Арманьяк, что несчастье, постигшее ее брата, больно его поразило, что в этом нет вины маршала, и с неудовольствием отозвался о тех, кто нападал на него. Мол, прибыв в Кремону лишь накануне, маршал никак не мог знать ни об акведуке, ни о замурованных воротах, ни о тайно проникших в город имперских солдатах. Отвечать за это должны были Кренан и испанский комендант, а маршал, едва
200
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
услышав шум, естественно, должен был отправиться на центральную площадь, и вовсе не его вина, что на повороте ведущей к ней улицы он был взят в плен. Его сын узнал о несчастье в Марли и тотчас же вместе с женой выехал в Версаль, где находилась в это время супруга маршала де Вильруа. Они были из числа моих ближайших друзей. На следующий день я застал их в самом горестном унынии. Наделенная умом, столь же обаятельным, сколь и трезвым, маршалыиа де Вильруа прекрасно понимала, чем чревато блистательное назначение ее мужа в Италию; она слишком хорошо его знала, чтобы не испытывать опасений; случившееся потрясло ее, и она долгое время не желала никого видеть, кроме самых близких либо необходимых людей. Герцогиня де Вильруа не вернулась больше в Марли для участия в балах49, из коих мадемуазель д’Арманьяк не пропустила ни одного, хотя ее отец и дядья50 приняли случившееся очень близко к сердцу и делали все возможное для освобождения маршала. По окончании обеда в день приезда Махони Король удалился с ним вдвоем в свой кабинет. Однако в ожидании Короля в его комнате оставалось множество придворных и среди них, что удивительно, ждал Шамийяр, которого со всех сторон осаждали вопросами. Он очень хвалил командиров, офицеров и солдат и превозносил Пралена, благодаря находчивости и присущ ствию духа которого мост был вовремя разрушен. Ранее я уже говорил, что Прален принадлежал к числу моих близких друзей51. Хотя в ту пору я еще не был знаком с Шамийяром, я не мог не сказать ему, что столь значительная услуга заслуживает не менее значительного вознаграждения. Час спустя Король вышел из своего кабинета. Переодеваясь, чтобы идти на прогулку в сад, он с величайшей похвалой отозвался о событиях в Кремоне — и особенно о командирах. Он с удовольствием воздал должное Махони, сказав, что ему еще не доводилось слышать такого полного, умного, ясного и вместе с тем приятного отчета о событиях. И ласково добавил, что дает ему тысячу франков пенсии и чин полковника; Махони был майором в полку Диллона.
Ревель становится кавалером Вечером, когда мы перед балом входили в боль- Ордена Святого Духа, аПра- шую залу, месье принц де Конти сказал нам, что лен — генерал-лейтенантом Король жалует Ревелю Орден Святого Духа,
а Пралену — чин генерал-лейтенанта. Известие сие так меня обрадовало, что я переспросил, дабы убедиться, что не ослышался. Прочие командиры также получили более высокий чин, а многие —
1702. Вандом принимает назначение и уезжает
201
и пенсии. Ревелю к тому же было дано губернаторство Конде, а маркизу де Креки, хотя его и не было в тот день в Кремоне, — должность директора пехоты;52 это было наследство покойного Кренана. Но всеобщее внимание было приковано к другому: кому будет поручено командование Итальянской армией. Решение не терпело отлагательства. На следующий день в пятницу53 Король после мессы прошел в покои мадам де Ментенон, где некоторое время с ними оставался и Шамийяр. Все находившиеся тогда в Марли придворные ожидали в гостиных назначения нового командующего, объявление о котором, как все понимали, должно вот-вот последовать. Как и всех прочих, любопытство привело туда и меня. Шамийяр вышел, увидел месье принца де Конти и, подойдя к нему, что-то сказал. Все решили, что избран принц, и зааплодировали, но заблуждение длилось недолго. Сказав принцу всего несколько слов, Шамийяр двинулся дальше, ища кого-то глазами, и, увидев Аркура, направился прямо к нему.
Аркур отказывается коман- Сомнений больше не было, и все взоры обрати- довать Итальянской армией лись к ним. Король Испании, горевший желанием ехать в Италию, был бы счастлив иметь под своим началом этого генерала; но Аркур, как я об этом только что рассказывал, штурмовал тогда Государственный совет и питал самые пылкие надежды на успех, кои еще не успел сам разрушить своим крайне презрительным обращением с министрами Короля, как сделал это впоследствии. Посему он и не подумал принять командование армией, каковое лишало его уже, казалось, близких к осуществлению надежд войти в Совет: сославшись на состояние здоровья, он отказался. Отойдя в сторону, они с Шамийяром довольно долго и оживленно беседовали. Все присутствующие, не сводя глаз, следили за каждым их жестом; наконец они расстались, и Шамийяр один вернулся в покои мадам де Ментенон, где пробыл совсем недолго и снова вышел.
Вандом принимает назна- Все сгорали от любопытства. Он прошел впе- чение и уезжает ред, поискал кого-то глазами и приблизился
к месье де Вандому. Беседа их была короткой. Они вдвоем пошли к мадам де Ментенон. Всем стало ясно, что назначение сделано и принято. О нем было объявлено, когда Король вошел в свои апартаменты. Вечером месье де Вандом долго оставался у мадам де Ментенон
202
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
вместе с Королем и Шамийяром, затем попрощался и уехал в Париж, чтобы через день выехать в Италию. Король выделил ему четыре тысячи луидоров на экипировку. Месье герцог Орлеанский и принцы крови не могли скрыть крайней досады. Все они стали еще яростнее осуждать маршала де Вильруа, которого Король считал своим долгом всегда и везде защищать и даже публично говорил, что на маршала нападают лишь по причине его, государя, дружеского к нему расположения. Однажды с губ Короля сорвалось даже слово «фаворит», совершенно непривычное в его устах. Государь написал маршалу как нельзя более любезное письмо и отослал его незапечатанным, дабы у врагов не возникло никаких подозрений и дабы они сами убедились, сколь велики уважение и любовь Короля к маршалу. И хотя Король не был близко знаком с супругой маршала де Вильруа, он передавал ей тысячи приветов через ее сына, через Месье Главного и прочих, а вернувшись из Марли, долго беседовал с ней наедине и был с нею бесконечно любезен. Он несколько раз принимал ее таким образом в отсутствие мужа, коего неустанно везде защищал. Но зависть — страсть жестокая, и она обрушилась на Пралена. Безмерные восхваления постепенно сменились сожалениями о полученном им вознаграждении. Он стал генерал-лейтенантом раньше, чем узнал о своем производстве в бригадные генералы54. О причинах зависти сказать трудно. Не приводя никаких доводов, женщины просто возмущались. Откровеннее других в своей ярости была графиня де Руси: однажды, выведенная из себя моими расспросами и видя, что отступать уже некуда, она, задыхаясь от гнева, заявила, что Прален все-таки стал генерал-лейтенантом, а ее муж — нет, притом что муж находился в это время при дворе. Ничуть не меньше месье герцог Орлеанский и принцы крови завидовали месье де Вандому. Они уже давно догадывались о твердом намерении Короля пренебрегать их услугами и о том, что он склонен оказывать предпочтение незаконным королевским отпрыскам. Последнее тому свидетельство оскорбило их. Вандом понял это и, чтобы умерить досаду принцев, на протяжении нескольких часов между назначением и отъездом, что он провел в Марли и Париже, неустанно повторял, что выбор пал на него лишь из-за отказа Аркура и что сам он считает делом чести не отказываться даже от того, чем пренебрег другой, — дабы таким образом доказать свою преданность Королю и готовность служить благу государства.
1702. Фёкьеру не разрешено служить; его странный характер
203
Великому приору Великий приор, тесно связанный со своим бра-
перазрешено служить том, был крайне огорчен тем, что о нем не про¬
сто забыли, но ответили отказом на его желание служить в Италии под началом брата. За свое повседневное распутство, постыдную жизнь и возмутительную похвальбу своим и брата происхождением он в конце концов получил по носу и долго не мог оправиться от этого удара.
Фёкьеру не разрешено Генерал-лейтенант Фёкьер получил такой же от¬
служить; его странный каз. Он принадлежал к знатному роду, обладал характер обширным и изысканным умом и неоспори¬
мым талантом к военному искусству, но свет не видывал более злобного человека, который любил зло ради самого зла и был готов сгубить и обесславить всякого без какой бы то ни было выгоды для себя лично. Такой человек крайне опасен для командующего, который не может ни положиться на его советы, ни быть уверенным в его исполнительности, ибо он не побоится провалить любое дело просто из злобного желания погубить другого, подобно тому, как он поступил с Бюлондом при Кунео55 и как повел себя в сражении при Неервиндене, где, как я об этом уже рассказывал56, он даже не подумал начать атаку (в чем герцог д’Эльбёф обвинил его в присутствии всей армии) только потому, что хотел погубить месье де Люксембурга, заставив его проиграть сражение, — а ведь тот взял его к себе, чтобы помочь ему, но с тех пор, естественно, не желал более иметь с ним дела. То же самое проделывал он и с прочими командующими; ни один из них не желал более иметь с ним дела с тем большим к тому основанием, что таланты делали его коварство еще более опасным. Месье маршал де Лорж также извлек его из праздности и получил за это ту же награду, что и месье де Люксембург. Его армия едва не оказалась полностью разбитой по вине Фёкьера, и волею случая сие было подстроено столь грубо, а всеобщее возмущение выразилось столь сильно, что, пожелай даже месье маршал де Лорж встать на защиту виновного, он бы жестоко за это поплатился. «Мемуары» Фёкьера57, где он с великим искусством поливает грязью всех и особенно тех, под чьим командованием служил, являют собой, пожалуй, великолепное пособие для будущих полководцев, — тем более полезное, что оно обучает и анализом, и примерами и заставляет
204
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
горько сожалеть о том, что столько ума, способностей и талантов отпущено было человеку с таким развращенным сердцем и такой злобной душой, кои своей гнусностью сделали его достоинства совершенно бесполезными. Его жена стала волею судьбы наследницей Окенкура. Окончил он жизнь в безвестности и бедности, всеми покинутый и ненавидимый. Его единственный сын умер бездетным, а дочь крайне неудачно вышла замуж.
Колланд получает право Колланд, лейтенант гвардии, который с отли- на приобретение полка, чием служил везде, где бы ни находился и чья
но не всякого наружность не оставляла равнодушными дам,
получил разрешение приобрести полк и вел переговоры о пехотном полке Королевы;58 но Король не допустил этой сделки, сочтя, что Колланду, сыну богатого руанского негоцианта Ле Жан- дра, не пристало командовать такого рода полком. С тех пор правила переменились; вот почему я счел необходимым упомянуть этот факт, к коему мог бы добавить еще множество, и более значительных, касающихся других родов войск.
Ла Фейад неожиданно стано- Ла Фейад не замедлил воспользоваться только вится бригадным генералом что заключенным брачным союзом. Шамийяр
тайком выхлопотал ему чин бригадного генерала, а о его производстве было объявлено тотчас же после его отъезда в Италию. Таким образом, он не стал бригадиром59, а полк его перешел к одному из Обюссонов60.
Мадам деШамбона, статс- Мадам дю Мэн и мадам де Манвиль, дочь Мон- дама герцогини дю Мэн шеврёя и ее статс-дама, наскучили друг другу.
Принцесса мало-помалу избавилась от всех связывающих ее пут, так что даже Король и мадам де Ментенон в конце концов предоставили ей свободу жить по собственному вкусу; теперь только статс-дама не давала ей почувствовать себя полностью свободной. Месье дю Мэн трепетал перед супругой и все время опасался какой-нибудь выходки с ее стороны. Она выбрала мадам де Шамбона, которую никто не знал и муж которой уже служил месье дю Мэну, как губернатору Лангедока, в качестве капитана его гвардии.
1702. Маршалыпа де Клерамбо
205
Перемены у Мадам В это время Мадам также произвела у себя не¬
которые перемены, к коим Король проявил интерес и дал на них свое согласие, посетив Мадам как-то утром после мессы в ее апартаментах в Марли. Она отказалась от услуг фрейлин61 и надзирающей за ними дамы, назначив всем пенсионы, и взяла к себе, но без всякого титула и звания, маршалыпу де Клерамбо и графиню де Бёврон, которых всегда очень любила, но о которых и слышать не хотел всегда ненавидевший их Месье. Обе они были вдовами, графиня де Бёврон была бедна, и обе они о лучшем и мечтать не могли. Мадам назначила им по четыре тысячи ливров пенсиона каждой. Король позволил им жить в Версале; они повсюду следовали за Мадам и неизменно сопровождали ее в Марли, не испрашивая на то разрешения.
Маршальша де Клерамбо Маршалыпа де Клерамбо была дочерью государственного секретаря Шавиньи, коего я упоминал в начале этих «Записок», говоря о моем отце, и сестрой, одной из нескольких, епископа Труа, об отставке которого я рассказывал62 и который еще появится на этих страницах. Она была гувернанткой королевы Испании, дочери Месье, которая обвинила ее во всяческих прегрешениях и весьма неучтиво прогнала. Ее связывали довольно близкие родственные и очень тесные дружеские узы с канцлером и его супругой, и она очень часто ездила вместе с ними в Поншартрен. Я нередко встречал ее и там, и у них при дворе. Это была очень своеобразная старуха, и, когда ее ничто не стесняло и ей хотелось говорить, трудно было найти более приятного и увлекательного собеседника; речь ее, остроумная и язвительная, текла естественно и непринужденно, без малейшей аффектации. А иногда ей случалось целыми днями не произносить ни слова: в молодости ей грозила смерть от чахотки, и у нее хватило выдержки прожить целый год, не вымолвив ни слова; а спокойствие, безразличие и природная холодность сделали молчаливость ее второй натурой. Умом она была наделена недюжинным и донельзя своеобразным. Она страстно любила придворную жизнь, хотя и появилась при дворе довольно поздно; а так как она обладала даром подмечать все происходящее там в мельчайших деталях, то рассказы ее, когда она соизволяла дать себе этот труд, бывали прелестны; но она давала себе волю лишь в узком кругу и в присутствии
206
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
лишь очень небольшого числа слушателей. До крайности скупая, она страстно, более всего на свете, любила игру и вот такие разговоры. Мне помнится, как в Поншартрене, в прелестнейшую погоду, возвращаясь от обедни, она останавливалась на мосту, ведущем к садам, неторопливо смотрела по сторонам, а затем говорила своим спутникам: «Ну, на сегодня я нагулялась. Замечательно! Больше об этом ни слова и скорее за игру!» — и тотчас же брала карты и начинала игру, которую прерывала лишь на время обеда и ужина, и бывала весьма недовольна, когда в два часа пополуночи прочие игроки удалялись к себе. Ела она очень мало, пила еще меньше, не более одного стакана воды. А будь ее воля, то игра продолжалась бы и за едой. Она была весьма сведуща в истории и в разных науках, но никогда не выставляла этого напоказ. Она всегда носила маску — и в карете, и в портшезе, и когда прогуливалась по галерее; она не отказывалась от этой старинной моды даже в карете Мадам. Она говорила, что от воздуха у нее начинает шелушиться кожа; и действительно, уже перевалив за восемьдесят лет, она сохраняла прекрасный цвет лица, хотя никогда не претендовала на звание красавицы. И при всем этом она пользовалась большим уважением, и с ней считались. Она уверяла, что может предсказывать будущее при помощи подсчетов и точечек, что и привлекло к ней Мадам, которой очень нравились такого рода вещи. Однако маршалыпа тщательно скрывала свои предсказания. А вот еще одна черта, характеризующая эту особу. У нее была сестра — монахиня в монастыре Сент- Антуан в Париже, которая, как говорят, была чуть ли не умнее и ученее, чем она. Это было единственное существо, которое маршалыпа любила. Она часто приезжала к ней из Версаля и, хотя, несмотря на все свое богатство, была очень скупа, осыпала сестру подарками. Когда сестра заболела, она ездила к ней и все время посылала справляться о ее здоровье. Узнав, что сестра очень плоха и уже не поправится, она сказала: «О, моя бедная сестра, пусть мне о ней больше не говорят!» Сестра умерла, и с тех пор ни сама маршалыпа, ни кто бы то ни было в ее присутствии о ней не говорили. К своим двум сыновьям она была совершенно безразлична, и, быть может, не без оснований, хотя те вели себя по отношению к ней в высшей степени почтительно и предупредительно. Она потеряла их обоих, но даже в самые первые дни траура оставалась совершенно равнодушной.
1702. Смерть Фуке, епископа Агда
207
Графиня де Бёврон Графиня де Бёврон была женщиной совсем дру¬
гого рода, но которой следовало угождать так же, как и маршалыие де Клерамбо, и с которой меня связывали дружеские узы. Она была дочерью гасконского дворянина, маркиза де Теобона из рода Рошфор. Она была фрейлиной Королевы, когда вышла замуж за графа де Бёврона, брата герцогини д’Арпажон и другого графа де Бёврона, отца герцога д’Аркура, о которых мне уже не раз случалось говорить. Граф де Бёврон был капитаном гвардии Месье, о чем я уже упоминал, рассказывая о смерти первой жены этого принца63. В 1688 году графиня овдовела; детей у нее не было и состояния — тоже. Пале-Рояльские интриги настроили Месье против графини, и он прогнал ее, к великому огорчению Мадам, которой долгие года не разрешалось ее видеть, и она встречалась с графиней лишь изредка и тайком в каком-нибудь из парижских монастырей. Мадам писала ей каждый день, и паж, которого она специально посылала, приносил ей ответ. Графиня была очень близка с семьей своего мужа, а благодаря нашей дружбе с графиней де Руси, единственной дочерью герцогини д’Арпажон, у которой она постоянно бывала, мы сошлись также и с графиней де Бёврон; но ко двору она вернулась лишь после смерти Месье, запретившего ей там появляться. Очень умная и в высшей степени светская, графиня де Бёврон, несмотря на прихотливый нрав и страсть к игре, была очень любезна, добра и надежна в дружбе.
Смерть Фуке, епископа В это время умер владевший множеством бене-
Агда фициев епископ Агда. Он был братом сюрин-
тенданта Фуке, скончавшегося в 1680 году после двадцатилетнего пребывания в тюрьме в Пинероло, а также архиепископа Нарбонны и весьма известного в свое время аббата Фуке, умершего двумя месяцами ранее своего брата64, в опале коего не последнюю роль сыграли его неосмотрительные и безрассудные поступки. Он стал канцлером Ордена Святого Духа, а государственный секретарь Генего — хранителем печати Ордена в 1656 году, когда канцлера, должность коего они купили у Сервье- на, решено было освободить от обязанностей хранителя печати. Опала сюринтенданта, лишив братьев положения в Ордене, обрекла их на ссылку в 1661 году, а обязанности канцлера и хранителя печати вновь были объединены и переданы 1енего. Епископ Агда часто менял место жительства
208
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
и в конце концов получил разрешение проживать в Агде, не покидая его до конца дней. Он стал канцлером Ордена Святого Духа в 1659 году после отставки своего брата.
Принц Камилл обосновы- Карлинфорд, ирландский лорд, бывший воспи-
вается в Лотарингии; татель герцога Лотарингского, приставленный
его характер к нему императором и очень к нему привязан¬
ный, после подписания Рисвикского мира последовал за своим воспитанником в его владения; он был гофмейстером его двора и главой его Совета. Став фельдмаршалом императора, он пожелал вернуться в Вену. Месье Главный, имевший много детей и мало денег, нашел способ заполучить для принца Камилла должность Карлинфорда, причем за гораздо более значительное вознаграждение. Он добился на то согласия Короля, и принц Камилл отбыл в Лотарингию, где пользовался ничуть не большей симпатией, чем здесь. Это был человек неумный, очень заносчивый, малообщительный, который всю жизнь пил много вина, не становясь оттого веселее; угрюмый и нелюдимый, он жил с постоянной мыслью о величии своего рода, но от Гизов, о которых он всегда сожалел, унаследовал лишь храбрость и сильную волю. Он всегда служил и никогда не был женат. А впрочем, был вполне порядочным человеком.
Сурди. Брак его дочери Сен-Пуанж пышно отпраздновал бракосочета- с сыном Сен-Пуанжа ние своего сына с единственной дочерью кава¬
лера Ордена Святого Духа Сурди, который всю жизнь был его близким другом. Объединяла их взаимная склонность к распутству, а дружба сия, при полном отсутствии заслуг, содействовала преуспеянию. Сурди, по исключительному своему невежеству, был так позорно разбит под Нёйссом65 в начале предыдущей войны в 1689 году, что месье де Лувуа, не решаясь более использовать его в армии, отправил его, по настоятельной просьбе Сен-Пуанжа, командовать в Гиень. Там он повел себя так гнусно и распутно, что терпеть его долее не стало никакой возможности. Его отстранили от управления провинцией и поставили на его место другого человека. Семидесятилетний Сурди, очарованный своей любовницей, не мог покинуть Бордо, потому что она желала там остаться, и таким образом как бы пережил там самого себя. В конце концов стало невозможно бо¬
1702. Медали с изображением Короля
209
лее выносить его непотребства, и пришлось его оттуда выдворить. Однако он был не в силах покинуть этот край и обосновался в одном из своих владений в Гиени. Человек, так мало заботившийся о своей чести, отдал дочь за сына своего старинного друга и покровителя, нимало не смущаясь неравенством этого брака для своей наследницы, которой должен был оставить изрядное состояние, каковое она действительно получила и коего ей не пришлось слишком долго дожидаться. Рано овдовев, он более не женился, под конец жизни стал совсем слабоумным и умер в глубокой старости.
Бракосочетание герцога Старый герцог де Ришельё, похоронивший двух
де Ришельё с маркизой жен, третьим браком сочетался с одной из Руйе, де Ноай вдовой маркиза де Ноая, который приходился
братом герцогу, кардиналу и бальи де Ноай; от первого брака у нее была только одна дочь66. Она была очень богата и мечтала получить «право табурета»67. Герцог де Ришельё тоже был очень богат, но из-за своей беспорядочной жизни постоянно нуждался в деньгах, а потому, чтобы поправить дела, отдал свое состояние жене. У него также был только один сын. Вступив в брак, они решили поженить своих детей, составили и подписали брачный контракт, хотя дети их еще не достигли возраста, позволяющего вступать в брак. Старые супруги были умны, но сильно разнились характером, что подчас бывало поводом для сцен, становившихся предметом светских пересудов. Второй брак не помешал герцогине де Ришельё до конца дней поддерживать близкие отношения с родней своего первого мужа, особенно с кардиналом де Ноаем.
Смерть бальи Оверни Родня графа д’Овернь и он сам облегченно
вздохнули, когда умер его старший сын, бальи Оверни, которого по причине его распутной жизни и за дуэль с Келюсом, о чем я уже рассказывал ранее, выслали из королевства68, лишили наследства и силой заставили вступить в Мальтийский орден, и который то и дело грозился отказаться от своих обетов.
Медали с изображением Льстецы Короля, по всей вероятности, поняли, Короля. Зависть по отно- что благоденствию его правления пришел конец
тению к Людовику XIII и что отныне они смогут превозносить лишь его
210
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
стойкость и мужество. Все бесчисленные медали, отчеканенные по случаю разнообразных событий, вплоть до самых незначительных, были собраны воедино и запечатлены на гравюрах как своего рода металлическая история великого царствования. Трем главным ученым Французской академии69 — аббату Таллеману, Туррею и Дасье — было поручено сделать описание каждой из медалей, собранных в один большой, роскошно украшенный том, напечатанный в типографии Лувра. Это собрание должно было предваряться неким введением*, а поскольку такого рода история начиналась со смерти Людовика XIII, его изображение должно было появиться на первой странице книги, а во введении нужно было сказать несколько слов об этом государе. Кто-то из их знакомых, решив, что благодарная память о нем, хранившаяся в моей семье, может заменить мне личные впечатления, предложил попросить меня написать раздел введения, относящийся к Людовику XIII, или сделать подпись под изображающей его медалью, которая будет открывать собрание медалей Людовика XIV. Мне предложили это сделать. А так как рассудок всегда уступает оболыценьям сердца70, то я, не усомнившись в своих способностях, согласился, но, чтобы не оказаться в смешном положении в глазах света, просил сохранить мое имя в тайне. Итак, я взялся за дело, стараясь не давать воли своим чувствам, дабы не позволить образу отца затмить сына в книге, прославляющей последнего, где первый появляется лишь случайно, лишь как необходимое введение. Закончив работу, которая, будучи не слишком пространной, заняла у меня всего одно утро, я отдал ее на суд. Меня ждала участь всех авторов: мой опус удостоился похвал, и мне, кажется, удалось соблюсти во всем меру. Я ликовал, счастливый оттого, что отдал два или три часа чувству искренней признательности, ибо не вложил в мой труд ничего иного. Но когда дело дошло до печати, академики в ужасе остановились. Есть истины, безыскусная простота коих затмевает все ухищрения красноречия, преувеличивающего достоинства и сглаживающего недостатки: жизнеописание Людовика XIII изобилует такими истинами. Я ограничился их изложением. Но этот луч сделал тусклыми все последующие картины — так, по крайней мере, сочли те, кто трудились над их украшением. Они принялись обрезать, ослаблять, прикрывать все, что только можно, лишь бы не умалить своего героя само собой напрашиваю¬
* Это короткое похвальное слово см. на стр. 13 в Приложениях71.
1702. Монсеньор герцог Бургундский отправляется во Фландрию
211
щимся сравнением. Труд оказался неблагодарным: они наконец осознали, что исправлять нужно не меня, а факты, естественный блеск коих можно погасить, лишь умолчав о них. Они почувствовали лживость такого рода исправлений, поняли, что, умалчивая об истинной сути некоторых событий, не смогут скрыть всей правды, каковая в силу самой своей сути не может не затмевать образ их героя. Сие затруднение вкупе с царившим повсеместно духом угодничества и определило pix решение поместить в начале книги просто медаль с изображением Людовика XIII, сказав об этом государе несколько слов лишь с тем, чтобы напомнить, что его кончина освободила трон для его сына72. Размышления о такого рода несправедливости завели бы меня слишком далеко. Меня, правда, эта несправедливость не коснулась: имя мое осталось в тайне, как мне и было обещано.
Шамийяр был завален делами: нужно было изыскивать огромные средства для содержания армий; Вандом, направляемый месье дю Мэном, которого, в свою очередь, направляла мадам де Ментенон, слал одно послание за другим, чтобы все могли оценить его бдительность и его замыслы, — но главным образом д ля того, чтобы преувеличить значение пустяковых стычек, кои, ввиду близости расположенрш вражеских частей, происходили довольно часто.
Граф Тулузский получает Возвратившись из Неаполя в Тулон, граф д’Эстре
приказ выйти в море вместе на неделю отбыл в Париж. Он получил приказ с графом д’Эстре Короля взять короля Испании на борт в Барсе¬
лоне и доставить его в Неаполь, а затем, не теряя времени, вернуться в Тулон, откуда граф Тулузский должен будет впервые выйти в море в качестве адмирала. Распоряжение это, вполне естественное, если принять во внимание должность графа Тулузского, не имевшую никакого отношения к сухопутным войскам, тем не менее вновь растравило мучительную обиду месье герцога Орлеанского и двух принцев крови73.
Монсеньор герцог Бургунд- В это же время маршал де Буффлер был назна-
ский отправляется во Флан- чен командовать под началом монсеньора гер- дрию вместе с маршалом цога Бургундского армией во Фландрии, где
де Буффлером и маркизом маркиз де Бедмар командовал испанскими вой- де Бедмаром сками.
212
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Маршал ff Эстре — в Брета- Маршал д’Эстре был послан в Бретань, а Шамий- ни, Шамийи— вЛа-Рогиели яр, друг Шамийи (хотя, вернее сказать, дружи- ит.д. ли их жены), воспользовавшись тем, что по¬
следнего без всяких к тому оснований оставили не у дел, постарался столкнуть его с мели и добился для него управления Ла-Рошелью и соседними провинциями, включая Пуату; причем и д’Эстре и Шамийи имели в своем подчинении нескольких генералов. Бёврон и Ма- тиньон отправились в Нормандию.
Катина получает назначение в Рейнскую армию.
Его достопримечательное и мудрое объяснение с Королем и Шамийяром
Когда же дошло до Рейнской армии, то стало ясно, что здесь не обойтись без Катина. Вернувшись из Италии, он почти безвыездно жил в своем маленьком доме в Сен-Грасьене, за Сен-Дени, в окружении семьи и небольшого числа близких друзей, не ропща на причиненную ему несправедливость и небрежение, выказываемое ему с момента его возвращения из Италии. Шамийяр уведомил маршала о том, что Король повелел пригласить его для беседы. Катина приехал к Шамийяру в Париж и там узнал о своем назначении. Катина стал отказываться; спор был долгим. Он сдался нескоро и лишь потому, что не мог не подчиниться приказу. На следующий день утром 11 марта он пришел к окончанию утренней аудиенции Короля, который пригласил его в свой кабинет. Король держал себя дружески, Катина — сдержанно и почтительно. Король заметил это и, желая большей с его стороны откровенности, заговорил об Италии и просил рассказать, ничего не тая, о том, что там произошло. Катина уклонился от ответа, сказав, что это дело прошлое, к нынешней его службе никакого касательства не имеющее, что он не хочет дурно отзываться о людях, коих государь ценит и чьей службой, кажется, доволен, и тем более не желает, чтобы давние обиды превратились в вечную вражду. Король был восхищен этим мудрым и достойным ответом; однако он хотел в подробностях знать о некоторых обстоятельствах — как для того, чтобы оправдать свое собственное недовольство маршалом, так и для того, чтобы понять, кто был виноват, маршал или министр, и вновь сблизить их, ибо командование армией требовало их совместных действий. Посему он напомнил Катина о важных фактах, о которых тот либо не упомянул в своих отчетах, либо
1702. Катина получает назначение в Рейнскую армию
213
намеренно умолчал и о которых Королю стало известно из других источников. Катина, ожидавший после своей вчерашней беседы с Шамийяром, что разговор с Королем может принять такой оборот, привез в Версаль все свои бумаги. Уверенный в своей правоте, он решительно заявил Королю, что ничего от него не утаивал и отправлял ему и Шамийяру подробные отчеты о делах, только что упомянутых Королем, и настоятельно просил государя послать одного из пажей, безотлучно находившихся в королевских апартаментах, за шкатулкой, коей он будет здесь дожидаться и откуда на глазах Его Величества извлечет доказательства своей правоты, каковые Ша- мийяр, окажись он здесь, не осмелился бы опровергать. Король поймал его на слове и послал за Шамийяром. Когда тот появился, Король в его присутствии воспроизвел содержание своего разговора с Катина. Шамий- яр смущенно ответил, что посылать за шкатулкой нет нужды, так как он признает, что Катина всегда сообщал обо всем. Король, очень удивленный, сказал Шамийяру, что своим молчанием тот ввел его в заблуждение, и он, полностью ему доверяя, счел поведение Катина в высшей степени предосудительным. Шамийяр слушал, опустив глаза и не произнося ни слова в ответ. Но, почувствовав, как закипает гнев Короля, он сказал:
«Государь, вы правы, но это не моя вина».
«А чья же? — живо возразил Король. — Быть может, моя?»
«Нет, — весь дрожа, ответил Шамийяр, — но осмелюсь заверить, что моей вины вовсе в этом нет».
Так как Король настаивал, таиться долее было невозможно, и Шамийяр сказал, что показывал письма Катина мадам де Ментенон, ибо полагал, что содержание оных, в сокрытии коего, по умыслу или по небрежению, его упрекал Король, огорчит его и поставит в затруднительное положение, и та решительно воспротивилась передаче писем Его Величеству, хотя он, Шамийяр, настаивал на том, что речь идет о его чести, что он не имеет права ничего скрывать и выдавать свои распоряжения за якобы исходящие от Короля, что раскрытие такой грубой провинности грозит ему гибелью; но мадам де Ментенон взяла всю ответственность на себя и так строго не позволила ему даже заикаться при Короле об этих письмах, что он не осмелился ослушаться. Он добавил, что мадам де Ментенон недалеко и что он умоляет Его Величество спросить у нее, как все было на самом деле. На это Король, еще более смущенный, чем Шамийяр, ответил, пони¬
214
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
зив голос, что не мог даже представить себе, сколь далеко заходит мадам де Ментенон в своем желании оградить его от тревог и огорчений, и, не добавив более ни слова осуждения, обернулся к маршалу и сказал, что он в восторге, оттого что все разъяснилось и никто ни в чем не виноват, а затем, осыпав маршала любезностями, попросил его жить в согласии с Шамий- яром и поспешно удалился в свои апартаменты. Катина, испытав скорее чувство стыда от увиденного и услышанного, чем радость от столь полного признания своей невиновности, обратился с учтивыми словами к Шамий- яру, который, еще не придя в себя после столь опасного объяснения, ответил ему на них с не меньшей любезностью. На этом беседа окончилась, они вместе вышли из кабинета, и было объявлено о назначении Катина в Рейнскую армию. Выводы из всего происшедшего напрашиваются сами собой. Вечером Король получил от мадам де Ментенон подтверждение истинности всего ему сказанного, после чего между ними воцарилось даже еще большее согласие; она похвалила Шамийяра за то, что, припертый к стенке, он во всем признался, и министр стал пользоваться еще большей благосклонностью обоих.
Папа выносит решение Папа, коим у Короля были все основания быть
относительно спора между довольным в связи с Неаполем и Сицилией, хо- курфюрстом Пфалъцским тя тот пока и не дал инвеституру королю Испа- и Мадам, каковая выражает нии74, вынес решение относительно спора между свое несогласие курфюрстом Пфальцским и Мадам, — решение,
коим последняя осталась недовольна. Князь, глава нёйбургской ветви Пфальцского дома и брат императрицы, унаследовал Пфальцское курфюршество от не оставившего потомства брата Мадам75. Мадам же была наследницей как богатого движимого имущества, так и наследуемых по женской линии ленов своего брата-курфюрста. Спор шел уже давно, и поскольку подписание Рисвикского мира не положило ему конец, то решение его было передано на усмотрение императора и Короля; а ежели они не смогут договориться, то Папа, в качестве третейского судьи, должен был утвердить решение одного из монархов. Аббат де Тезю, брат главного секретаря покойного Месье, сам ставший секретарем месье герцога Орлеанского, находился в Риме в связи с этим делом, относительного коего мнения Вены и Версаля разошлись, и из семи назначенных
1702. Смерть короля Англии Вильгельма III
215
Папой советников трое поддержали приговор, вынесенный Королем, а четверо других сочли, что все претензии Мадам следует ограничить выплатой ей курфюрстом Пфальцским 300 тысяч римских скуди76, за вычетом того, что она могла уже ранее получить от него. Папа присоединился к этому последнему мнению и утвердил его своим третейским приговором. Во Франции сочли, что он превысил свои полномочия, и аббат де Тезю, от имени и в качестве поверенного Мадам, торжественно заявил протест против этого приговора.
Смерть короля Англии Король Вильгельм, занятый созданием воору-
ВильгельмаШ женного союза всей Европы против Франции
и Испании, совершил поездку в Голландию, чтобы добавить последний штрих к сему великому творению, начатому им тотчас же по получении известий о последней воле Карла II. Он находился в своем охотничьем доме в Лоо, полностью погруженный в свои планы и замыслы, когда получил известие о кончине своего тестя, уже описанной мною выше, и о признании Королем принца Уэльского в качестве короля Англии, что окончательно развязало руки королю Вильгельму и дало ему полную свободу действовать открыто. Он облачился в лиловые траурные одежды, приказал обить кареты лиловым сукном, поспешил завершить в Голландии все, что обеспечивало существование той грозной лиги, коей впоследствии дали имя Великого Альянса, и возвратился в Англию, с тем чтобы оживить в народе готовность к борьбе и заручиться финансовой поддержкой парламента. Этот государь, до времени исчерпавший силы в трудах и делах, коим была отдана вся его жизнь, наделенный талантами, хитростью, ловкостью и могучей духовной силой, стяжавшими ему верховную власть в Голландии, корону Англии, доверие, а если сказать правду, диктаторскую власть во всей Европе, за исключением Франции, впал в физическую немощь, никоим образом не ослаблявшую ни его умственные силы, ни способность продолжать все свои бесконечные труды, сидя у себя в кабинете, хотя затрудненность дыхания усугубляла уже давно мучившую его астму. Этот могучий духом человек понимал серьезность своего положения и никоим образом не обольщался. Под вымышленными именами он обратился за консультацией к самым знаменитым врачам Европы, в том числе и к Фагону, под именем некоего кюре, и тот, ничего не подозревая, прислал
216
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ему безжалостный ответ, не содержавший иного совета, как готовиться к близкой смерти. Однако болезнь прогрессировала, и Вильгельм, на сей раз не скрывая имени, вновь обратился за консультациями. Фагон, к коему он также послал за советом, узнал болезнь кюре; мнения своего он не переменил, но проявил больше внимания и назначил, сопроводив их учеными рассуждениями, лекарства, кои счел способными если и не излечить, то, по крайней мере, продлить жизнь. Вильгельм стал принимать эти лекарства и почувствовал облегчение. Но в конце концов и ему пришлось осознать, что одинаковый конец ждет как самых великих, так и самых малых, и увидеть ничтожество того, что люди именуют великими судьбами. Он иногда еще совершал верховые прогулки, и это приносило ему облегчение; но он был так худ и слаб, что однажды, не удержавшись в седле, упал, и падение это ускорило его конец. В конце пути он был так же мало озабочен вопросами религии, как и на протяжении всей жизни. Он распоряжался всем и говорил со своими министрами и близкими с не оставлявшими его до конца удивительным спокойствием и присутствием духа, несмотря на мучившие его в последние дни жизни приступы рвоты и понос. Занятый только тем, чему была посвящена вся его жизнь, он без сожалений встретил ее конец, удовлетворенный тем, что его смерть не грозит распадом созданному им Великому Альянсу, уповая на успех мощных ударов, кои, по его замыслу, сей альянс должен был нанести Франции. Мысль эта, ласкавшая его даже в объятиях смерти, была для него лучшим утешением, но утешением суетным и безжалостно обманчивым, каковое вскоре оставило его один на один с вечными истинами. В последние два дня жизнь в нем поддерживали с помощью укрепляющих напитков и спиртовых настоев. Его последней пищей была чашка шоколада. Он умер в воскресенье 19 марта около десяти часов утра. Принцесса Анна, его свояченица, супруга принца Георга Датского, была тотчас же провозглашена королевой. Несколько дней спустя она присвоила своему мужу звание великого адмирала и генералиссимуса, вернула графа Рочестера, своего дядю по материнской линии, и графа Сандерлэнда, славного как своим умом, так и своими изменами, в Совет и отправила графа Мальборо, впоследствии стяжавшего себе такую известность, осуществлять замыслы ее предшественника. Портлэнд уехал на следующий день после смерти своего господина и с тех пор канул в безвестность.
1702. Король отказывается носить траур по королю Вильгельму
217
Король узнал об этой смерти лишь в субботу утром на следующей неделе от Ла Врийера, получившего почту из Кале: одной лодке удалось проскользнуть, несмотря на то, что все входы в порт бдительно охранялись. Король не сказал об этом никому, кроме Монсеньора и мадам де Ментенон, которой сообщил сию новость в Сен-Сире77. На следующий день подтверждения этому известию пришли со всех сторон, и Король счел излишним молчать о нем; но говорил он об этом мало и выказывал полнейшее безразличие. Памятуя о непристойном ликовании в Париже, когда во время последней войны короля Вильгельма сочли убитым в сражении на Бойне в Ирландии78, по приказанию Короля были приняты все необходимые предосторожности, дабы не оказаться вновь в таком же неприличном положении.
Король отказывается носить траур по королю Вильгельму и запрещает родственникам этого государя носить по нему траур
Он объявил только, что не станет носить траур, и запретит это герцогу де Буйону, маршалам де Дюра и де Лоржу, а через них — и всем прочим родственникам покойного короля; запрет этот был беспрецедентным79. Принц Нассау, наследственный губернатор Фрисландии, назначенный по завещанию короля Вильгельма его наследником, был насильственно лишен большей части владений курфюрстом Бранденбургским;80 возникший между ними в связи с этим спор был принят к рассмотрению Генеральными штатами81 как душеприказчиками покойного. Наследнику было нелегко бороться с могучим и алчным властителем, и спор между ними до сих пор еще не окончен. Короля оплакивала большая часть Англии и почти все Соединенные провинции; лишь кое-кто из добрых республиканцев втайне радостно вздохнул, обретя свободу82. Для Великого Альянса потеря была очень чувствительной; но скрепы, удерживающие альянс, оказались столь прочными, что дух Вильгельма продолжал оживлять его, и Гейнзиус, его ближайший советник, вознесенный им на пост пенсионария Голландии83, упрочил этот дух, заставив проникнуться им всех правителей этой республики, их союзников и генералов, и все шло так, словно Вильгельм все еще был жив. Месье принц де Конти, месье д’Изенгиен и множество французских сеньоров заявили о себе как о кредиторах или о претендентах на наследство короля Вильгельма как принца Оранского84, который, кроме Оранжа85, имел еще владения во Франш-Конте и прочих местах. Король разрешил
218
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
им добиваться удовлетворения своих претензий, что стало поводом для множества процессов, из коих никто из них не извлек особой выгоды.
Бракосочетание брата Я не стал бы здесь упоминать о столь ничтожном
Шамийяра. Возникновение событии, как бракосочетание брата Шамийяра, нелепого обычая если бы оно не положило начало крайне нелепо¬
му обычаю, который свет, так часто некстати кичливый и при этом всегда готовый заискивать перед могуществом и влиянием, тем не менее ввел в обиход в лице бессчетных охотников подражать этой самой нелепости. У Шамийяра было два брата, один глупее другого: епископ Доля, милейший человек, которому он затем дал Санлис, хотя разумнее было бы дать ему Кондом и никогда его оттуда не выпускать;86 другой, чью тщеславную голову вскружило высокое положение и влияние брата, злобный настолько, насколько ему позволяла глупость. Он звался шевалье Шамийяр и какимч’о неведомым мне образом стал капитаном первого ранга. Брат, в ту пору уже находившийся в плохих отношениях с Поншартре- ном87, избавил его от морской службы, тотчас же добился для него чина бригадного генерала88 и женил его на единственной дочери королевского докладчика Гийе, очень богатой и прелестно сложенной, отца которой он назначил интендантом финансов, хотя тот был пригоден к сей должности не более, чем его зять-моряк — к должности бригадного генерала. С давних пор титул шевалье узурпировал для себя любой младший брат в дворянской семье. Женившись, он лишался его, а потому этот вот шевалье стал именоваться графом де Шамийяром; с некоторых пор приставку «де» мог присвоить себе всякий, но чтобы «омаркизить» или «ографить» свое мещанское имя — такого еще не бывало. В это же время зять Шамийяра Дрё стал называть себя маркизом де Дрё. И дал промашку: ему следовало бы взять себе титул графа, чтобы быть причисленным к тем графам де Дрё, что вышли из королевского дома89. Вероятно, он не поступил так из скромности, за что следует выразить ему признательность. Втихомолку над этим посмеивались; но вслух никто не осмеливался ни опустить приставку «де», ни даже оспаривать отныне их право быть военачальниками. С тех пор многие из мещанского сословия стали следовать этому примеру, что впоследствии сделалось обычным для братьев президентов провинциальных парламентов; сие стало их неотъемлемым правом, как титул герцога Орлеанского для брата Коро¬
1702. Смерть Жана Бара и Ла Фрезельера; характер последнего
219
ля. Парижские парламентские президенты, считающие себя несравненно благороднее провинциальных, долгое время не следовали примеру последних, однако некоторые в конце концов не устояли перед этим лакомством.
Смерть маркизы деЖевр Маркиз де Жевр потерял жену, очень богатую и
не слишком счастливую, которая оставила ему множество детей. Этот брак, заключенный при содействии Короля, любившего маркиза де Жевра, у которого ничего не было и которого ненавидел и разорял собственный отец90, помог Буафрану, тестю маркиза, выпутаться из очень неприятной истории с Месье, чьим управляющим делами он был в течение длительного времени, и из не менее неприятных финансовых недоразумений с Королем.
Смерть графа Бальяни Я также потерял в это время одного из давних
друзей моего отца, графа Бальяни, который в течение примерно сорока лет был посланником герцога Мантуанского в Париже, где и находился безвыездно. Ростом и толщиной это был настоящий колосс, но колосс, наделенный поразительным умом, тонким, изысканным и деликатным. Наши министры всегда особо его уважали. Он имел множество друзей и пользовался большим почтением, несмотря на скромность занимаемого им поста. Не покидая Франции, он тем не менее прекрасно знал европейские дворы и тонко разбирался в их интересах и хитросплетениях интриг, так что наши министры охотно вели с ним доверительные беседы с глазу на глаз. Это был человек прямой, добросовестный, исполненный чести и, вот уже долгие годы, не показного, но глубокого и искреннего благочестия. Он был последним из близких друзей моего отца, с коими я неизменно поддерживал отношения вплоть до их ухода из жизни, становившегося для меня большим горем.
Смерть Жана Бара Для Короля огромной утратой была смерть зна-
иЛа Фрезельера; менитого Жана Бара, о чьих подвигах на море
характер последнего в течение стольких лет и так восхищенно гово¬
рили, что мне нет нужды добавлять что-либо сверх того. Его Величество понес еще одну утрату в лице старика Ла Фрезельера, генерал-лейтенанта артиллерии, о котором я уже рассказывал рань¬
220
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ше91. Не утратив своих удивительных способностей, он и в восемьдесят лет92 продолжал служить с неусыпностью и энергией молодого человека. А человек он был исполненный чести и храбрости, скромный и благочестивый. В армии его уважали и молодые, и старые, и он был так любезен и обаятелен, что у него в доме всегда собирались достойнейшие люди всех возрастов; мало кто в восемьдесят лет может удостоиться подобной похвалы.
Смерть маркиза де Тиан- В это же время в своем замке в Бургундии скон- жа чался человек из очень знатного рода, чья жизнь
сложилась весьма причудливым образом: маркиз де Тианж из рода Дама, отец которого был кавалером Ордена Святого Духа. В 1655 году он женился на старшей дочери первого герцога де Мортемара, сестре маршала-герцога де Вивонна, мадам де Монтеспан (которая вышла замуж только в 1663 году) и настоятельницы аббатства Фонтевро. Чтобы потом не повторяться, я расскажу об этом семействе в другом месте; здесь же довольно будет сказать, что, родив сына и дочь, герцогиню де Невер, жена оставила его, чтобы разделить постыдное величие своей сестры, получив свою долю милостей и влияния, что вовсе не помешало сестрам по-прежнему любить друг друга. Она последовала примеру сестры, запретив даже напоминать ей о муже, отказалась от его герба и ливреи, признавая только свои собственные, как это ранее сделала мадам де Монтеспан. Месье де Тианж, по совершенно иным причинам, чем его свояк, но чувствуя презрение надменной и могущественной женщины, удалился в свои владения, где и жил в праздности и безвестности. Овдовев в 1693 году, когда мадам де Монтеспан уже не было при дворе, он решил, что нет смысла возвращаться в Париж после столь долгого отсутствия и менять жизнь, ставшую для него столь привычной. Дочерей воспитали так, что они даже не вспоминали о существовании отца; он тоже забыл и о дочерях, и о зяте, но сын часто навещал его. Месье де Тианж скончался в своем замке так же незаметно, как и жил.
Собрание штатов Каталонии. Король Испании отправляется в Италию, а королева, через Арагон, в Мадрид
Лувиль, прибыв в Барселону, узнал, что там завершилось заседание штатов Каталонии, не собиравшихся уже более века. После долгих споров они согласились на все требования короля и отказались от многих привилегий, коих ранее
1702. Кардинал Борха и принадлежащая ему булла
221
домогались. Король был счастлив, что теперь ему остается лишь готовиться к отъезду в Италию. Королева выехала в тот же день, когда он вступил на корабль; ее сопровождала мадам Орсини. Направляясь в Сарагосу, где она должна была открыть собрание штатов Арагона, королева сделала остановку в монастыре Богоматери в Монсеррате.
Граф д’Эстре— испанский Граф д’Эстре встретил короля Испании со все- гранд. Прочие милости ми возможными почестями; все суда его малень-
Филиппа V кого флота подняли испанский флаг. В ту неде¬
лю, что он провел при дворе, вице-адмирал не терял времени даром: с помощью Ноаев и ребяческого очарования своей жены ему удалось внушить Королю мысль, что нынешние события — прекрасный повод даровать ему титул испанского гранда. Лувиль был в хороших отношениях со всей его семьей и пожелал, оказав столь важную услугу, сблизиться с нею еще больше. Уезжая, Филипп V назначил вице-королем Перу Кастель дос Риоса, своего посла, которого он оставил во Франции и который этой милостью был в немалой степени обязан Королю. Адмирал Кастилии, личность весьма подозрительная, должен был сменить его в качестве посла в Париже, а Аркуру и графу д Айану были присланы давно им обещанные знаки ордена Золотого Руна. Вместе с орденом они получили уведомление, что носить его надо на шее, на волнистой ленте огненного цвета, как с тех пор все его и носили. Хотя с того времени, как Аркур вернулся во Францию, у него были плохие отношения с королем Испании, он упорно отказывался принять орден Золотого Руна, желая передать его Сезанну, своему совсем еще юному брату, и Лувилю удалось в конце концов склонить к этому короля Испании.
Кардинал Борха и принад- В путешествии принимал участие патриарх Ин- лежащая ему булла, изданная дий кардинал Борха, низкий и льстивый царе- Александром VI дворец, исключительно невежественный, да
к тому же с большими причудами. Лувиль находился на том же судне и получил от кардинала приглашение отобедать с ним в Страстную пятницу. Удивлению его не было предела, когда, сев за стол, он увидел, что тот сплошь уставлен мясными блюдами. Заметив его удивление, кардинал сказал, чтоу него имеется булла Александра VI, разрешающая
222
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
членам их семейства и всем их гостям вкушать скоромное в любой день, в том числе в Страстную пятницу. Власть столь странного Папы и столь странно употребленная не внушила собравшимся благоговения. Кардинал разгневался. Он заявил, что сомневаться в силе буллы — преступление, заслуживающее отлучения от Церкви. Тем не менее уважение к святому дню взяло верх и над буллой, и над кардиналом, который ел скоромное сам и заставлял, кого мог, следовать своему примеру, грозя преследованиями и отлучением от Церкви. Уму непостижимо, как возможно такое злоупотребление властью. В Великую субботу Марсэн, чтобы избежать расходов, связанных с торжественным въездом, объявил о своем вступлении в должность посла на корабле, дабы иметь возможность присутствовать на богослужениях и всех прочих церемониях. В пасхальное воскресенье93 король высадился в Поццуоли, вручил Лу- вилю золотой ключ, а графу д’Эстре даровал титул гранда первого класса. Короля встречали вице-король Неаполя герцог де Эскалона, или, как его называли, маркиз де Вильена, и цвет неаполитанской знати. Испанские галеры доставили короля почти что к порогу его дворца в Неаполе.
Филипп Vв Неаполе Король вышел на балкон, чтобы показаться бес¬
численному множеству жителей, сбежавшихся на площадь, а затем отправился в расположенную поблизости церковь на благодарственное богослужение, где пели Те Deum*. Архиепископу Неаполя кардиналу Кантельми и его брату герцогу Пополи был оказан великолепный прием. Последний одновременно с Ревелем получил разрешение носить Орден Святого Духа, не дожидаясь официальной церемонии приема. Ранее я уже рассказывал, что именно благодаря ему был задушен в зародыше неаполитанский мятеж94. Торси же в это время допрашивал принца делла Ричча в Венсеннском замке и барона де Шассинье — в Бастилии, где его держали под строгим надзором.
Кардинал Гримани Император имел в Риме поверенного в делах —
кардинала Гримани, человека изрядного ума и ловкости, что не мешало ему быть первостатейным негодяем, который даже не считал нужным скрывать, что способен на любое преступление
* «Тебя, Бога, [хвалим...]» (лат.).
1702. Лувиль добивается в Риме согласия отправить к Филиппу V легата a latere 223
и что это ему не внове; нрава свирепого и жестокого, он к тому же был яростным приверженцем Австрийского дома. От его козней и интриг можно было ожидать любых неприятностей. Он и Лизола вознамерились взбунтовать Неаполитанское королевство под тем предлогом, что жители его не могут ни признать своим королем, ни блюсти верность принцу, не получившему инвеституры на владение королевством, являющимся леном Церкви. Хотя Папа повелел епископам этого королевства объявлять на проповедях, прилюдно и повсеместно, что он признаёт Филиппа королем Неаполитанским и приказывает всем подданным королевства блюсти ему верность и подчиняться ему как своему законному государю, так словно он уже получил инвеституру, тем не менее существовала опасность, что народ, от природы легкомысленный и склонный к бунту, подстрекаемый столь же легкомысленными и охочими до смуты могущественными сеньорами, направляемыми и поддерживаемыми кардиналом Гримани, может причинить немало беспокойства, так что потребуется использовать войска, в то время как в Ломбардии в них уже имеется немалая нужда. Все эти соображения заставляли желать прибытия легата a latere, блеск и торжественность коего заставила бы замолчать всех, кто выказывал неудовольствие в связи с отсутствием инвеституры. Герцог де Уседа, посол Испании в Риме, предпринимал для улаживания этого дела активные шаги, а кардинал Гримани и его сторонники так яростно этому противились и угрожали, что Папа, оказавшийся в весьма затруднительном положении, не мог принять окончательного решения.
Лувиль добивается в Риме Лувиль был послан в Рим, чтобы оказать давле- согласия отправить к Фи- ние на Папу от лица Филиппа V и приветство- липпу Vлегата a latere вать Папу в связи с прибытием этого государя
в Неаполь — город, находящийся так близко от Его Святейшества, ибо сам король по церемониальным соображениям и ввиду призывавших его в Ломбардию дел не мог лично выказать Папе почтение, чего бы от всей души желал. Лувиль остановился у герцога де Уседа, который, чтобы придать гостю веса в Риме, представил его как пользующегося безграничной доверенностью фаворита короля Испании, благодаря чему и Папа, и кардиналы оказали ему соответствующий прием. Ярость Гримани не знала предела, и он в бешенстве грозил, что прикажет
224
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
заколоть Лувиля кинжалом. Ежели он полагал таким образом запугать последнего, то надежды его не оправдались. Сие позволило Лувилю, защищенному своим положением посланника короля Испании, отзываться о кардинале с тем презрительным высокомерием, коего тот заслуживал, — подчеркивая, сколь оскорбительны сии угрозы для Папы, на которого оказывают давление силой, и сколь страдают честь и достоинство короля Испании в этом деле, где имперцы нагло и властно диктуют свою волю Папе и Риму. За несколько дней Лувиль добился согласия на отправку легата a latere. Кардинал стал грозить, что заявит протест в присутствии всей консистории95, а Папа приказал передать ему, что, коль скоро он выступает в качестве представителя императора, то и обращаться должен к нему, а не к консистории; ну а ежели он делает это как кардинал, то Папа приказывает ему умолкнуть. Сие тотчас положило конец протестам и угрозам со стороны кардинала, но посол императора покинул Рим и удалился в Сан- Квирико96. Выбор остановили на кардинале Карло Барберини, внучатом племяннике Урбана VIII, — как на человеке весьма приятном Франции, куда его семья бежала от преследований Иннокентия X Памфили и где была осыпана милостями и дарами97, и к тому же как на богатом и склонном к роскоши и великолепию кардинале. В присутствии всей консистории он получил крест легата a latere и отбыл два дня спустя. Кардинал де Жансон, занятый делами Короля в Риме, выказал в этой истории изрядную ловкость и твердость.
Кардинал Медичи Легат торжественно вступил в Неаполь в сопро¬
вождении кардинала Медичи и кардинала де Жансона. Медичи приходился братом великому герцогу. Это был милейший человек, безыскусный и искренний, приверженный Франции. Он прибыл в Неаполь вскоре после Филиппа V, желая его увидеть; они так понравились друг другу, что вскоре между ними установились доброжелательные и даже, можно сказать, дружеские отношения: король выказывал кардиналу всяческие знаки уважения, а тот держал себя как придворный — по отношению как к королю, так и к его двору. Прелат никогда не носил кардинальской шапочки и одевался почти как кавалер; только красные чулки напоминали о его сане. В кардинальском облачении он появлялся очень неохотно и лишь на богослужении и прочих церемониях. Он оставался в Неаполе
1702. Заговор против особы Филиппа V
225
вплоть до самого отъезда Филиппа V; он проводил его до Ливорно и только там, со слезами на глазах, расстался с ним; еще раз он встретился с королем Испании, когда тот, уже покидая Италию, проезжал через Геную. Кардинал не давал священнических обетов98, а потому впоследствии, видя, что у его племянника нет детей, сложил с себя кардинальский сан и женился на принцессе из рода Гонзага", сестре герцога Гуасталльского100. Легат был принят со всеми почестями, кои с давних пор было принято оказывать папским посланникам. Филипп V посетил его, и оба остались в высшей степени удовлетворены этой встречей. А поскольку прибытие папского легата было важно само по себе и не преследовало никакой конкретной цели, то Барберини оставался в Неаполе очень недолго101. Его посещение отсрочило отъезд короля Испании; последний спешил уехать в Ломбардию и сразу же после отбытия легата отправился в Милан102, чтобы стать во главе армии.
Заговор прошив особы Это знаменательное посольство, коего с таким
Филиппа V трудом удалось добиться, несмотря на противо¬
действие императора, не достигло той цели, ради которой его так упорно домогались. Пока Филипп V изливал милости на сеньоров и прочих обитателей Неаполитанского королевства, подтверждая привилегии одним, прощая долги другим, в Неаполе вокруг него все более сжимались сети заговора, задуманного в Вене и сплетенного в Риме: речь шла ни больше ни меньше как о покушении на жизнь короля Испании. Одного из заговорщиков, увидевшего короля на следующий день после его прибытия, охватило сострадание к нему, а точнее, озарил свет Того, Кто печется о сохранении жизни Своих помазанников, и он тотчас же решил раскрыть заговор. Он обратился к одному из придворных служителей и попросил разрешения поговорить с королем об очень важном и срочном деле; было решено допустить его к королю. При короле находились в тот момент только Марсэн, два сеньора из despacho* 103 и Лувиль, и в их присутствии тот человек рассказал о заговоре и назвал имена участников; он передал письма, которые принес с собой, указал людей, переодетых монахами, а также настоящих монахов, каковые должны были на следующий день войти в город через разные ворота. И они действительно
* личного Королевского кабинета (исп.).
226
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
прибыли и при входе в город были арестованы; у них обнаружили письма, подтверждавшие истинность разоблачений их товарища. Удалось также схватить множество сеньоров, но еще большему числу удалось спастись бегством; тюрьмы были заполнены преступниками. Тем временем тайно посланные в Рим агенты завладели шкатулкой барона де Лизола, коего император держал там в качестве своего поверенного в делах: в сей шкатулке содержалось столько сведений о заговоре и способе его осуществления, что венский двор не осмелился возвысить голос против этого насилия. Наиболее виновные из числа тех, что удалось арестовать, были, независимо от званий, казнены в крепостях Неаполя104, другие — отправлены в Индии или изгнаны; многих, однако, помиловали. Те, кто не был причастен к заговору, и сеньоры и простонародье, выказывали бурное негодование. Подобные настроения во всех слоях общества дали основание полагать, что милосердие, доверие и всякого рода благодеяния позволят лучше, чем что-либо иное, погасить искры злобы и недовольства. Поэтому было даже решено создать гвардейский полк, сформированный из одних только неаполитанцев, как офицеров, так и солдат, коему король вознамерился доверить охрану собственной особы. Что и было незамедлительно исполнено, и король взял часть этого полка на свой корабль, который доставил его в Финале105. Я не знаю, кто подал этот совет и кто допустил столь беспримерную доверчивость, каковая едва не оказалась роковой: были перехвачены письма, из которых месье де Вандом узнал, что офицеры сего полка, войдя в сговор с принцем Евгением, обещали ему, сопровождая короля Испании в армию, захватить его живым или мертвым при поддержке двух тысяч конников и еще более многочисленного корпуса, коих названный военачальник должен был выслать им навстречу, дабы помочь исполнить задуманное. Получив данное уведомление, за некоторыми из этих офицеров стали пристально следить, чтобы арестовать; однако постоянный страх разоблачения заставил их кое-что заподозрить; почти всем им удалось бежать. Задержать удалось лишь немногих, и они, признавшись во всем, о чем ранее уведомил месье де Вандом, не утаили ничего из этого чудовищного заговора. Полк был тотчас же упразднен и распущен, а жизнь короля стали охранять еще бдительнее. Я счел необходимым сразу рассказать здесь об этом, дабы затем не прерывать ход повествования.
1702. Встреча Филиппа V с савойским двором в Алессандрии
227
Встреча Филиппа V с то- Король Испании сделал остановку в Ливорно сканским двором в Ливорно, (ночевать он, правда, оставался на корабле), где Король именует великого его ожидали великий герцог и весь тосканский
герцога высочеством двор, явившиеся с подношениями, достойными
великого короля. Великий герцог был принят со всеми возможными знаками отличия и дружеского расположения, вплоть до того, что король именовал его высочеством. А великая принцесса106 встретила испанского монарха, своего племянника, выражениями нежнейшей радости: она была сестрой Мадам Дофины, его матери. Филипп V держал себя с нею с величайшей почтительностью и дружеским расположением и удостоил ее беседы с глазу на глаз. Во время всех этих встреч он оставался стоять, и они расстались, сожалея о необходимости разлуки. Здесь кардинал Медичи, прибывший на одном с ним корабле из Неаполя, попрощался с королем. Все они возвратились во Флоренцию, очарованные и в высшей степени довольные тем, как вел себя король во время этой встречи. Следующая встреча оказалась не столь успешной.
Встреча Филиппа V с савой- Когда испанский двор наконец высадился на бе- ским двором в Алессандрии, per в Финале, король в почтовой карете напра- Герцог Савойский неудостаи- вился в Алессандрию, куда ранее отбыл савой- вается чести сидеть в кресле ский двор. Герцог Савойский проехал несколько
миль ему навстречу и, едва завидев его экипаж, сошел на землю. Король, подъехав, вышел из кареты и обнял герцога. После довольно краткого обмена любезностями король извинился, что не может предложить ему место в таком маленьком экипаже, и добавил, что надеется этим же вечером вновь увидеться с ним на ужине, который намерен дать в его честь. Герцог был тем более доволен этим приглашением, что рассчитывал с его помощью узаконить некую узурпированную им ранее привилегию. Марсэн был не из тех, кому дано разбираться во всех тонкостях придворного церемониала; он был учтив до низкопоклонства, а к тому же весьма рассеян. Герцог Савойский, выведав у него, как его намерены принимать, и не сомневаясь, что ни на что, кроме кресла, он рассчитывать не может, скромно дал понять, что не претендует на честь сидеть по правую руку от короля, хотя знаменитый Карл Эммануил пользовался обеими привилегиями в Испании, когда прибыл туда, чтобы вступить в брак с до¬
228
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
черью Филиппа II. Поскольку Марсэн дал свое согласие, двое сеньоров из despacho не осмелились ему возражать, но все трое скрыли это от Луви- ля. Принц де Водемон также ожидал короля Испании в Алессандрии. По его прибытии принца уведомили о кресле для герцога Савойского, и месье де Водемон тотчас отправился к себе. Входя в свои апартаменты, он встретил Лувиля. До крайности уязвленный полученным известием (ибо во время пребывания в Испании герцог Лотарингский, его отец, никогда не удостаивался чести сидеть при короле в кресле), месье де Водемон тотчас же заговорил об этом с Лувилем; тот не поверил своим ушам и убедился, что принц говорит правду, лишь когда, войдя с ним в залу, увидел два приготовленных кресла. Лувиль прошел в кабинет короля Испании, где и узнал то, о чем я только что рассказал. Оскорбленный тем, что умаляется величие его государя, а возможно, еще и тем, что все было проделано в тайне от него, он указал королю Испании на разницу между Французским королевским домом, где ни один принц крови никогда не уступал места ни курфюрстам, ни герцогу Савойскому, примером чему может служить сцена между тем же Карлом Эммануилом и принцем де Конде, имевшая место в Лионе и Париже в присутствии Генриха IV107, при котором герцогу и в голову не могло прийти претендовать на кресло, и домом Австрийским, который не придает значения тому, где кто сидит; где в креслах сидят инфанты и где Карла Эммануила благодаря его браку с дочерью Филиппа II принимали как инфанта; что курфюрст Баварский (коему герцог Савойский всегда уступал первенство, в частности, в Венеции, где они однажды находились вместе во время карнавала) сидел при короле Вильгельме на табурете и не претендовал ни на что большее, хотя император удостаивал его кресла; что поддаться на хитрости герцога Савойского означало бы унизить и свой дом, и свою корону108 и этой слабостью дать повод курфюрстам, а возможно, и прочим властителям, коим до сих пор подобное не приходило в голову, возыметь те же претензии. Король счел доводы Лувиля весьма разумными и приказал убрать оба кресла. Менее четверти часа спустя прибыл герцог Савойский. Он был принят стоя, и, поскольку король Испании не предложил ему сесть, он догадался, что произошли какие-то перемены; он хотел выяснить все до конца, заговорив об ужине, на который был приглашен; но в ходе разговора король уклонился от объяснений, извиняясь тем, что услужающие еще не прибыли. Из сказанного герцог Са¬
1702. Филипп V в Милане
229
войский заключил, что на кресло нечего и надеяться. Однако он и виду не подал, что заметил это, и вскоре, откланявшись, удалился, снедаемый досадой. На следующий день его посетил король, причем присутствовали обе герцогини109, каковые держали себя исключительно учтиво и даже сердечно, особенно дочь Месье. 1ерцог Савойский выказывал почтительность и крайнюю сдержанность. Так прошли четыре или пять дней его пребывания в Алессандрии: его принимали стоя, и он ни разу не удостоился беседы с глазу на глаз. В день отъезда короля савойский двор явился на прощальную аудиенцию. Герцог Савойский извинился, что не сможет принять участие в кампании, как ранее это планировал, и что даже будет не в состоянии предоставить в распоряжение короля такое же количество войск, как в прошедшем году. Герцог конечно же понимал, откуда ему был нанесен удар, и сделал все возможное, чтобы настроить Марсэна и сеньоров из despacho против Лувиля, который, со своей стороны, польстил их самолюбию, извинившись, что не успел предупредить их до того, как убедил короля убрать кресло. Оба сеньора из despacho, уступившие Марсэну лишь из страха, были, равно как и прочие гранды, в восторге, оттого что герцог не удостоился кресла, а низкий и трусливый Марсэн не осмелился выказать ни малейшего неудовольствия действиями пользовавшегося безграничной доверенностью нашего двора фаворита короля Испании. Далее мы увидим, что герцог Савойский, потерпев здесь неудачу, предпринял иные шаги, чтобы отомстить Лувилю. Фелипо, посол Франции в Турине, предупредил последнего об этом в конце кампании; но все было проделано так ловко, что вместо заслуженной награды он лишился всего, как я об этом расскажу в свое время.
Филипп V в Милане Месье де Водемон последовал за королем Испа¬
нии в Милан, где устроил ему великолепный прием. Здесь король Испании и узнал от месье де Водемона о заговоре неаполитанских гвардейцев, о котором я уже рассказывал. Разразившийся в связи с этим скандал, напрямую затрагивавший венский двор и принца Евгения, побудил последнего написать длинное оправдательное письмо месье де Вандому, каковое он отправил с трубачом110. Месье де Вандом ответил учтивым и многословным посланием, завершив его следующими многозначительными словами: «Я слишком хорошего о Вас мнения и
230
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
не могу допустить, чтобы Вы были способны пойти на такой чудовищный заговор, даже если бы получили на то приказания». Король Франции, уведомленный об опасности, приказал выбрать среди всех своих войск шесть лучших офицеров — подполковников, майоров и капитанов, — коих отправил к королю, своему внуку, дабы они находились при нем безотлучно. Это были люди большой храбрости, безупречного поведения, неподкупной честности и беззаветной преданности, к тому же наделенные немалым умом, а некоторые — и весьма изысканным, и все, как один, одаренные гораздо большими способностями, чем того требовало их звание. Странно, что ни один из них не добился ни высокого положения, ни состояния. Полковником неаполитанских гвардейцев был дон Гаэтано Коппола, принц Монтефальконе. Я решил, не прерываясь, рассказать обо всем, что происходило с королем Испании с момента его выезда из Барселоны до прибытия в Неаполь и Милан.
Арагонские штаты. Коро- Добавлю, что королева Испании добилась поч- мва Испании в Мадриде ти всего, что хотела, от Арагонских штатов
в Сарагосе, которые сначала заявили, что проводить их собрания может только король, а отнюдь не королева. Оттуда она отправилась в Мадрид, где исключительно ради проформы возглавила временное правительство, истинным главой коего был кардинал Порто- карреро. Здесь произошла торжественная и радостная встреча кардинала с его давней приятельницей принцессой Орсини, которая под предлогом приобщения королевы к серьезным государственным делам стала приобщаться к ним сама. Трудно себе представить больше ума, очарования и любезности, чем выказала юная королева во время своего путешествия в Мадрид. Многое было дано ей от природы, но и уроки принцессы Орсини не пропали даром. Не меньше усилий, чем на воспитание, потратила принцесса на то, чтобы завоевать сердце королевы, и результаты превзошли все ожидания.
Временное правительство Принцессе удалось привить королеве вкус к за¬
нятию делами и утверждению своего влияния. Совсем еще юная, королева ежедневно присутствовала на заседаниях временного правительства, состоявшего из кардинала Портокарреро, управ¬
1702. Монсеньор герцог Бургундский едет во Фландрию
231
ляющего Кастильским советом дона Мануэля Ариаса, герцога де Медина- Сели, маркизов де Вильяфранка и де Мансера и графа де Монтерея. Я уже достаточно познакомил читателя со всеми ними111, а потому возвращаюсь к повествованию.
Граф Тулузский выходит Когда граф д’Эстре вернулся в Тулон, месье в море граф Тулузский отбыл туда в сопровождении
назначенного командующим эскадрой д’О. Ше- верни, как и д’О, находившемуся в свите монсеньора герцога Бургундского, здоровье давно уже не позволяло ни сопровождать принца в военных походах, ни даже просто садиться в седло; так что Король присоединил к ним четвертым Гамаша, долгое время звавшегося Кайё112, которого еще до кончины Месье он приставил к месье герцогу Орлеанскому и который теперь не имел занятий, потому что к герцогу, имевшему свою свиту, перешла также почти вся свита и челядь покойного Месье.
Монсеньор герцог Бургунд- Выбор сей сочли еще более странным, чем ский едет во Фландрию. в первый раз;113 но, по крайней мере, человек Хитрости, необходимые для этот отличался высоким чувством чести и храб- возвыгиения герцога дюМэна ростью; он всю жизнь воевал, за что и удостоился чина генерал-лейтенанта. Итак, он последовал за монсеньором герцогом Бургундским вместе с Сомри, который некогда был помощником воспитателя принца, а затем также был приставлен к его особе. Король, назначив месье дю Мэна в его армию, где стаж позволял ему быть вторым генерал-лейтенантом, прибег к хитрости, чтобы сделать его первым: он пригласил к себе в кабинет Розена, первого генерал-лейтенанта и генерального кампмейстера кавалерии, и сказал ему, что отныне он должен служить его внуку и быть для него советчиком и наставником. Предложение это, коему сопутствовали ласковые слова и любезности, показалось Розену лестным, и он его принял. Этот немец, несмотря на топорную внешность, намеренную грубость и солдафонские манеры, был человеком хитрым и проницательным, а потому быстро догадался, чему обязан своим назначением, и корил себя за то, что поддался соблазну. Он мечтал стать маршалом Франции. В качестве первого генерал-лейтенанта он командовал правым флангом, а в ка¬
232
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
честве генерального кампмейстера — всей кавалерией и к тому же имел право выделять большие отряды, сформированные как отдельные корпуса. Все это прямиком вело его к маршальскому жезлу и было несовместимо с положением ментора молодого принца114, каковое немало осложнило бы его жизнь при дворе и в армии. Приняв во внимание все эти обстоятельства, Розен явился к Королю и сказал, что не чувствует себя способным к исполнению возложенных на него обязанностей, и при этом так ловко взялся за дело, что не прогневал Короля своим отказом. На его место Король назначил Артаньяна, человека весьма ловкого, знавшего тайные пружины придворной жизни не хуже, чем свой гвардейский полк и обязанности генерал-майора.
Постыдное сопровождение В таком сопровождении будущий наследник ко- монсеньора герцога Бургунд- роны отбыл во Фландрию, имея при себе лишь ского Моро, своего первого камердинера, который
должен был прислуживать ему, распоряжаться его делами и всех ему представлять. Сие показалось месье де Ларошфуко столь непристойным, что он, воспользовавшись непринужденностью своих отношений с Королем, заговорил об этом с государем во время утренней аудиенции. Король ничего не сказал ему в ответ, ибо в тот момент блеск свиты внука занимал его гораздо меньше, чем проезд последнего через Камбрэ, коего никак нельзя было избежать, чтобы никто не счел сие преднамеренным.
Проезд монсеньора герцога Ему было категорически запрещено не только Бургундского через Камбрэ ночевать в Камбрэ, но и задерживаться там,
чтобы поесть, а дабы избежать даже краткой беседы наедине с архиепископом, Король сверх того запретил внуку выходить из кареты. Сомри было поручено следить за исполнением этого распоряжения, что он и сделал с властной суровостью Аргуса, возмутившей всех присутствовавших. Архиепископ находился на почтовой станции. Он подошел к карете своего воспитанника, как только она остановилась, а Сомри поспешил выйти из экипажа, чтобы уведомить архиепископа о распоряжении Короля, и остался стоять рядом с ним. Выражение радости, коим, вопреки всем запретам, озарилось лицо молодого принца, едва
1702. Бедмар получает титул испанского гранда
233
он увидел своего наставника, растрогало окружавшую его толпу. Он несколько раз поцеловал архиепископа и довольно долго не выпускал его из своих объятий, чтобы сказать ему на ухо хоть несколько слов, несмотря на докучную близость Сомри. Остановку сделали только для того, чтобы сменить лошадей, что и было исполнено, хотя и не слишком поспешно. Новые объятия — и карета тронулась, так что они успели обменяться лишь несколькими фразами о здоровье, дороге и путешествии. Сцена эта произошла в присутствии столь многочисленных и столь внимательно-любопытных зрителей, что сведения о ней стекались к Королю со всех сторон. Атак как воля его была в точности исполнена, государь не мог счесть предосудительными ни слова, коими могли тайком во время объятий обменяться принц и архиепископ, ни их нежные и красноречивые взгляды. Событие это привлекло к себе внимание двора, а в еще большей степени — внимание армии. Уважение, каковое архиепископ, несмотря на опалу, завоевал в своей епархии и даже в Нидерландах, сообщилось армии, и с тех пор, направляясь во Фландрию или возвращаясь оттуда, люди предусмотрительные неизменно предпочитали дорогу через Камбрэ какому-либо иному пути. Монсеньор герцог Бургундский провел семь или восемь дней в Брюсселе115, где все находившиеся там влиятельные и знатные испанские подданные поспешили засвидетельствовать ему свое почтение. Наконец он пустился в путь, чтобы возглавить армию. Но был проявлен верх неприличия, в коем можно заподозрить чей-то злой умысел: его кареты, лошади, слуги и проч. появились там лишь через две недели после его прибытия; так что с момента приезда в Брюссель он и его маленькая свита жили у маршала де Буффле- ра и за его счет.
Сто пятьдесят тысяч ливров для маршала де Буффле- ра, пятьдесят тысяч— для Тессе
Король дал маршалу двадцать пять тысяч экю116 на эти чрезвычайные расходы, а Тессе получил от него в это время пятьдесят тысяч ливров в качестве возмещения потраченного во время блокады Мантуи, о которой я расскажу чуть позже.
Бедмар получает титул Бедмар, командующий войсками в Испанских Ни- испанского гранда; его харак- дерландах и исполнявший обязанности генерал- тер и происхождение губернатора в отсутствие курфюрста Баварского,
234
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
находившегося в своих владениях, начальствовал над корпусом у побережья. Он согласовывал свои действия с маршалом де Буффлером, а точнее, хотя сие и не было заметно стороннему наблюдателю, подчинялся его приказам, в то время как монсеньор герцог Бургундский, получивший патент главнокомандующего от короля, своего брата, по видимости командовал ими обоими. Бедмар, испанец очень знатного рода, всю жизнь тем не менее служил за пределами своей страны, причем служил храбро и доблестно, и благодаря долгим годам, проведенным среди итальянцев и особенно фламандцев, где он почти все время жил, приобрел немалый опыт и искусство. От испанца он сохранил честность, храбрость, чувство собственного достоинства, щедрость и великолепие. При этом, будучи человеком мягким, любезным, предупредительным, учтивым, открытым, легким и приятным в общении, очень умным, неизменно приветливым и готовым оказать услугу, он везде пользовался любовью и уважением, а те французы, что оказывались под его началом, буквально обожали его. Будучи в прекрасных отношениях как с маршалом де Буффлером, так и с военачальниками и интендантами наших приграничных провинций, он так понравился Королю, что тот, ни словом не обмолвившись о возможности подобной чести, добился присвоения ему, одновременно с графом д’Эстре, звания испанского гранда первого класса. Бедмар был из рода Бенавидес, но носил еще и имя Ла Куэва, что объясняется испанскими обычаями майоратов и наследования по браку, о чем я говорил, рассказывая об испанских грандах117. И в том, и в другом роду имеются гранды. Герцог де Альбукерке происходил из рода Ла Куэва, однако следует заметить, что этот кастильский род угас много веков назад и что нынешний род Ла Куэва ведет начало от брака Марии де Ла Куэва с Югом Бертраном, который был французом118 и дети которого, отказавшись от своего имени и герба, взяли себе имя и герб Ла Куэва. Этот француз Бертран, сочетавшийся браком с такой наследницей, вполне мог бы происходить из древнего рода, ставшего знаменитым задолго до маршала Робера Бертрана, седьмого обладателя этого имени, в царствование Филиппа де Валуа. Я уделил столько внимания маркизу де Бедмару потому, что прекрасно знал его и часто с ним встречался в Испании.
Кайзерсверш осажден. Фландрская кампания оказалась неудачной.
Англия и Голландия объявля- Курфюрст Бранденбургский и ландграф Гессен- ют войну ский поспешили начать осаду Кайзерсверта119.
1702. Обстрел Нимвегена. Потерянные крепости
235
Обороной великолепно руководил Бленвиль, было множество стычек. Англия и Голландия торжественно объявили войну обеим коронам120. От Соединенных провинций их объединенной армией командовал граф Атлон, а от англичан — граф Мальборо. Это был милорд Черчилль121, фаворит короля Якова, который возвысил этого безвестного дворянина, брата своей возлюбленной, родившей ему герцога Бервика, даровал ему титул графа Мальборо и роту своей лейб-гвардии.
Мальборо, его жена и их воз- Яков поручил ему также командовать своими вой- выгиение сками во время вторжения принца Оранского122,
коему тот бы его выдал, если бы граф Февершем, тоже капитан его лейб-гвардии и брат маршалов де Дюра и де Лоржа, получив известие о приготовленной для короля ловушке, не удержал монарха, намеревавшегося отправиться в лагерь графа Мальборо, чтобы сделать смотр его войскам. Жена Мальборо во все времена находилась при принцессе Датской — и в ту пору, когда та обрела корону, была ее фавориткой и статс- дамой. Королева утвердила последнюю в этой должности, а ее мужа в это же время отправила в Голландию в качестве своего посла и командующего армией, каковую она намеревалась там создать, и вскоре после того сделала его герцогом и кавалером ордена Подвязки. Далее у меня будет даже слишком много случаев говорить об этом человеке, коему наши несчастья стяжали столь громкое имя. Маршала де Буффлера обвинили в том, что он, по нерешительности, упустил в начале кампании счастливую возможность разбить его. Более такой возможности не представилось. Армия находилась тогда на территории противника. Полагали, что можно было удержать неприятеля в окрестностях Нимвегена; утверждали даже, что можно было бы одержать над ним большую победу; ничто, или почти ничто, нас не разделяло.
Обстрел Нимвегена. Поте- Пушечная пальба длилась весь день; мы захва- рянные крепости. Возвраще- тили у неприятеля некоторое количество по- ние монсеньора герцога Бур- возок и боеприпасов и убили сколько-то солдат. гундосого и месье дю Мэна Враги отступили к Нимвегену и переправи¬
лись на другой берег. Кайзерсверт, Венло, Рур- монд, Льежская цитадель и кое-какие более мелкие потерянные нами посты явились плодами их кампании и предвестниками их удачи. Монсеньор
236
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
герцог Бургундский выказал много любезности, усердия и храбрости; но, лишенный возможности действовать самостоятельно, он мог лишь исполнять чужую волю, с радостью идти навстречу неприятельскому огню и предлагать различные решения, свидетельствовавшие о его желании действовать. Но так как армия была больше не в состоянии наступать на врага, то после еще одного обстрела, столь же малополезного, что и первый, он был отозван в Версаль, и месье дю Мэн некоторое время спустя последовал за ним. У него были все возможности проявить себя в качестве первого генерал-лейтенанта армии, чему Розен едва ли мог помешать. Месье де Буффлер надеялся на это; но армия не верила — и не ошиблась. Это причинило Королю жестокую боль и разбередило воспоминания о предшествующей неудаче такого же рода;123 он наконец понял, что его обожаемому сыну не суждено быть увенчанным лаврами полководца, и с горечью принял решение не подвергать его более превратностям ремесла, для которого тот не был создан.
Возвращение графа Тулуз- Граф Тулузский курсировал по Средиземному ского морю. Находясь близ Чивитавеккьи, он отпра¬
вил д’О засвидетельствовать почтение Папе, который оказал посланцу очень любезный прием. Оттуда граф отправился в Палермо и Мессину, где на некоторое время задержался и где был принят с великими почестями. Дни он проводил на суше, но ночевал всегда на борту своего корабля. Папа, в свою очередь, послал засвидетельствовать свое почтение графу Тулузскому124, ибо, как стало известно, подобной чести некогда был удостоен дон Хуан. Король был очень польщен и вскоре приказал графу Тулузскому возвращаться во Францию.
Варенн, командующий Отнюдь не оставило его равнодушным и при- войскамивМецеигп. д., по- ключение Варенна, командующего войсками хищен, возвращен и смещен в Меце и во всем том крае, который, полагаясь с должности на нейтралитет Лотарингии, отправился, не
приняв никаких мер предосторожности, в Мар- саль125 и был захвачен каким-то отрядом. Стороны долго препирались по поводу его пленения. Король считал, что никому иному, как герцогу Лотарингскому надлежит вернуть ему свободу, и тот, опасаясь последствий
1702. Оберкур и осуждение иезуитов
237
этого инцидента, добился освобождения некстати захваченного пленника. Человек несносно нудный и кичливый, получивший все возможные блага и почести благодаря близости к опекавшим его маршалу д’Юкселю и Месье Первому126, у которого он жил, сам по себе Варенн, несмотря на свою храбрость, не заслуживал ничего, кроме забвения. По возвращении он узнал, что пост его занял Локмария, и больше с тех пор не служил127.
После сдачи Кайзерсверта Выдержав множество штурмовых атак и осаду, Бленвиль становится гене- длившуюся вдвое дольше, чем можно было ожи- рал-лейтенантом, а Бран- дать, не имея ни достаточного количества люка — бригадиром дей, ни провианта, ни боеприпасов, со всех сто¬
рон уязвимый для врага, Бленвиль сдал Кайзер- сверт, коему даже и не пытались прийти на помощь. Он был произведен в генерал-лейтенанты, а маркиз де Бранка, сделавший, как мы увидим впоследствии, блистательную карьеру, — в бригадиры; в этой крепости он достойно сражался во главе Орлеанского полка, куда недавно был переведен с галерного флота, где долгое время служил в чине лейтенанта.
Руан освобожден от главен- Король судил два необычных процесса. Коль- ства Лиона бер, архиепископ Руана, потребовал освобож¬
дения своей митрополии от главенства Лиона128, признаваемого Туром, Сансом и Парижем. Сен-Жорж, архиепископ Лиона, защищал свою юрисдикцию. Оба прелата были весьма учены, и полные любопытнейших исторических сведений записки, в коих каждый отстаивал свое мнение, достойны занять место на библиотечных полках. Понкарре, королевский докладчик, ставший впоследствии первым президентом Руанского парламента, изложил суть дела сначала в присутствии государственных советников — комиссаров, а затем — в присутствии Короля, который в течение одного дня посвятил ему два полных заседания Совета и признал правоту архиепископа Руана.
Оберкур и осуждение иезуитов Тот же Понкарре докладывал в присутствии Короля и о другом деле. Отец д’Оберкур, вышедший из Ордена иезуитов много лет спустя после принятия обетов, объявил себя мирянином и потребовал от своей семьи причитающуюся ему
238
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
долю наследства. В лоне Католической Церкви только у иезуитов кое-кто из монахов, приносящих традиционные обеты, дает еще и четвертый129, причем выбор делается совершенно произвольно и хранится в столь глубокой тайне, что в большинстве своем иезуиты сами не знают, кто был допущен к этому обету. Так вот, иезуиты утверждали, что не связаны со своими собратьями, тогда как те связаны с ними, то есть иезуиты, давшие три обета, не могут требовать выхода из Общества Иисуса, — Общество же может, по своей прихоти, когда угодно исключить любого, если только им не был принесен четвертый обет; а следовательно, эти иезуиты, исключенные порой по прошествии пятнадцати или двадцати лет, имели право требовать отчета о том, как было поделено их достояние, и войти во владение тем, что принадлежало бы им, останься они в миру. В 1604 году они добились от Генриха IV декларации130, в известной степени узаконивавшей это их требование; и они никогда не упускали случая извлечь из нее для себя выгоду, буде таковой случай им представлялся. Семья Оберкура оказалась менее сговорчивой; иезуиты решили вмешаться, чтобы поддержать Оберкура, и сумели добиться рассмотрения этого дела в присутствии Короля, полагая, что таким образом скорее получат желаемое. И действительно, расчет их казался верен: Король был полностью на стороне иезуитов и желал, чтобы судьи это заметили. Понкарре, вполне склонный поддерживать иезуитов и благодаря их ловкости назначенный докладчиком, не оправдал, однако, их ожиданий: на сей раз ни он, ни большинство судей не пожелали пойти им навстречу. Решение определили перспектива разрушения семей, каковое повлек бы за собой возврат к этому запоздалому разделу, и та гибельная неопределенность, которая стала бы уделом семейств, где есть иезуиты. В особенности канцлер выступил так сильно и убедительно, что Оберкур и иезуиты были осуждены, и, дабы в будущем лишить подобные претензии каких бы то ни было оснований, эдикт 1604 года был отменен104. Король не счел возможным оказывать на судей давление при вынесении решения, столь важного для положения семей, но не мог, однако, удержаться, чтобы не высказать им неудовольствие, и в конце концов, уступив своей приверженности к иезуитам, повелел внести в текст приговора положение, согласно коему иезуиты, исключенные из Общества Иисуса, должны получать от своих семей пожизненную пенсию в размере, установленном местными судьями. Тем не менее этот при¬
1702. Пять испанских грандов становятся кавалерами Ордена Святого Духа 239
говор крайне огорчил иезуитов. Оберкур по-прежнему оставался им предан и вскоре благодаря их стараниям получил бенефиции и аббатство.
Великий приор желает воз- Великий приор, по уши в долгах, пожелал от- вратить [Королю] свои бе- дать Королю все свои долги — при условии, что пефиции и, получив пенсион сие будет поручено управителю, каковой даже в двадцать тысяч [ливров], после его смерти будет выплачивать необходи- отправляется служить под мые суммы вплоть до последнего су. Для испол- началом Катина нения столь странного условия требовалось со¬
гласие Рима. Все это, с переменным успехом, тянулось очень долго. Мадам де Ментенон, через месье дю Мэна, стала так рьяно ему содействовать, что он вырвал себе, но без огласки, пенсион в двадцать тысяч ливров и к середине лета добился разрешения отбыть в чине генерал-лейтенанта в армию маршала Катина.
Пять испанских грандов В день Пятидесятницы132 Король на собрании становятся кавалерами капитула объявил пять испанских грандов ка-
Ордена Святого Духа валерами Ордена Святого Духа. Он счел умест¬
ным удостоить этой чести пятерых знатнейших вельмож испанского двора — как за их преданность королю, его внуку, так и в силу занимаемых ими должностей, — и сказал, что об этом его просил их государь. А для кардинала Портокарреро он даже сделал то, чему ни до, ни после не было примеров; и, правду сказать, нельзя было не воздать должное заслугам последнего. Кардинал был заранее назначен на первое вакантное кардинальское место (в тот момент все четыре места были заняты)133 и получил разрешение носить Орден уже сейчас. В дополнение к этому отличию Король прислал ему крест Ордена стоимостью более пятидесяти тысяч экю. Четырьмя кавалерами Ордена Святого Духа стали маркиз де Вильяфранка, майордом-майор; герцог де Медина-Сидония, главный шталмейстер; граф де Бенавенте, королевский эконом (то есть главный камергер), и герцог де Уседа, посол Испании в Риме. О четырех первых я уже неоднократно говорил ранее, а далее у меня не раз будет повод говорить о последнем; а сейчас я скажу лишь, что он был Акунья-и-Пачеко-и-Сандоваль и приходился свояком герцогу де Медина-Сели.
240
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Опасное падение месье де Ларошфуко на охоте. Месье деДюра не удается получить преимущество перед месье де Ноаем
Во время охоты в Марли лошадь месье де Ларошфуко понесла, он вылетел из седла и при падении сломал между локтем и плечом левую руку, которая ранее уже была сломана при переправе через Рейн134. Король и Монсеньор подбежали к нему с изъявлениями дружбы и сочувствия. Феликс вправил руку, так что все обошлось, если не считать боли. Дело было в середине июля. Месье де Ноай, первый капитан лейб-гвардии135, дежуривший в предшествующем квартале вместо месье де Дюра (чей срок вступления в должность наступал следом за ним, а истекал в июне), продолжал исполнять свои обязанности, так как его сменщик из-за болезни оставался в Париже. В июле наступала очередь маршала де Вильруа, получившего должность месье де Люксембурга; так что месье де Дюра, привыкший в их отсутствие продолжать дежурить в июльском квартале, рассчитывал, прибыв в Версаль по возвращении двора из Марли, приступить к исполнению этих обязанностей. Маршалы соперничали за право исполнять обязанности дежурного, и рвение это ставилось им в немалую заслугу. Месье де Ноай, уведомленный о намерении месье де Дюра, сказал Королю, что, поскольку он начал дежурство, не являющееся дежурством месье де Дюра, то именно ему и следует его продолжать. Он был прав. Король с ним согласился и сообщил месье де Дюра, чтобы тот оставался в Париже и занимался своим здоровьем. Тот понял намек и никуда не поехал.
Мое сближение с месье Я бы не стал уделять внимание той безделице,
герцогом Орлеанским о которой намерен сейчас рассказать, если бы
сия безделица не стала очень важным событием в моей жизни и не была бы к тому же свидетельством того, что ничтожнейшие мелочи оборачиваются порой весьма знаменательными последствиями. В конце этого самого июля Король совершил поездку в Марли. Мадам герцогиня Орлеанская, в восторге от свободы и величия, обретенных ею со смертью Месье, пожелала воспользоваться оными и отправиться в Сен-Клу, дабы иметь там собственный двор. Король дал согласие, но при условии, что общество там будет собираться достойное, что туда не будут допущены посторонние, за исключением, ибо избежать этого все равно не удастся, того, что осталось от весьма своеобразного двора Месье.
1702. Мое сближение с месье герцогом Орлеанским
241
Все было уже давно решено, и среди придворных дам, приглашенных принять участие в поездке, герцогиня особенно желала видеть мадам де Сен- Симон, и та ей это обещала. Мы тем временем решили уехать на полтора месяца в Ла-Ферте. Мадам герцогиня Орлеанская, приняв в соображение время поездки в Марли, наконец уже примерно назначила срок для своей поездки в Сен-Клу, увидела, что она совпадает с нашей, и ни за что не хотела отпускать мадам де Сен-Симон, пока та не пообещала ей вернуться из Ла-Ферте в Сен-Клу в день отъезда туда, о чем принцесса не преминет ее уведомить. Действительно, герцогиня де Вильруа написала от имени мадам герцогини Орлеанской в Ла-Ферте, и мадам де Сен-Симон отправилась, как и обещала, в Сен-Клу. Общество там собралось изысканное, и забавам и развлечениям не было конца. Месье герцог и мадам герцогиня Орлеанские любезно показывали гостям это прелестное место; царившие там великолепие и непринужденность пленяли и очаровывали, и впервые Сен-Клу не знал, что такое ссоры и сплетни. В начале этих «Записок» я говорил, что в самые юные годы очень часто встречался с месье герцогом Орлеанским. И близость эта сохранялась вплоть до тех пор, пока его не захватил полностью большой свет, и даже еще некоторое время после кампании 1693 года, где он командовал кавалерией в армии месье де Люксембурга, в которой я служил. Чем в большей строгости его держали, тем более влекло его распутство; весьма беспорядочная жизнь Месье Герцога и месье принца де Конти служила ему прискорбным примером, придворные и парижские развратники завладели им, отвращение, которое внушал ему принудительный и столь неравный брак, заставляло его искать утешения в иных удовольствиях, а досада от того, что его отстранили от командования армиями и лишили обещанных губернаторств и других милостей, буквально переполнила чашу его терпения и толкнула на стезю беспутства, в коем он старался зайти как можно дальше, дабы сделать еще более очевидными презрение, питаемое им и к своей супруге, и к гневу на него за то Короля. Сей образ жизни, плохо согласовывавшийся с моим, отдалил меня от принца. В течение шести или семи лет я встречался с ним лишь изредка, иногда просто из приличия. Когда это случалось, он всегда бывал со мной сердечен и приветлив; но мой образ жизни не подходил ему, равно как его образ жизни — мне, так что пути наши в конце концов полностью разошлись. Смерть Месье с неизбежностью повлекла за собой его сближе¬
242
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ние с Королем и со своей супругой, но не могла заставить его отказаться от прежних удовольствий; он стал учтивее с женой и почтительнее с Королем; но распутство уже вошло у него в привычку: оно стало для него почти тем же, что и элегантные манеры, приличествующие его возрасту, и служило для него противовесом более благопристойному образу жизни, каковой представлялся ему достойным осмеяния. Люди, погрязшие в самом мерзком разврате, вызывали у него восхищение, и эта незначительная перемена в его отношении ко двору никоим образом не сказалась на его склонностях и не повлекла за собой отказ от весьма сомнительного свойства увеселений, ради коих он то и дело ездил в Париж. Сейчас еще не время рассказывать о том, что представлял собою этот принц, коему в дальнейшем суждено было играть столь важную роль на политических подмостках и в столь различных ситуациях. В Сен-Клу находилась мадам де Фонтен-Мартель. Она была из числа дам прежнего двора Месье и всю жизнь вращалась в самом высшем обществе. Замужем она была за первым шталмейстером мадам герцогини Орлеанской, братом покойного маркиза д’Арси, последнего воспитателя месье герцога Орлеанского, к коему тот всегда испытывал почтение, дружескую симпатию и признательность, свидетельством чему было неизменно уважительное отношение ко всей его семье, включая тех слуг, которых он знал, и всем им он старался делать добро. Благодаря должности своего мужа, скованного подагрой и почти не появлявшегося в свете, мадам де Фонтен-Мартель все время проводила при дворе. Она принимала участие в поездках двора и даже иногда бывала приглашена в Марли. Она часто ужинала у месье маршала де Лоржа, где с утра до вечера гостей ждал уставленный всяческими яствами стол, за которым без всяких приглашений собиралось многочисленное и изысканное общество; а мадам маршалыиа де Лорж привлекала людей своим особым талантом держать открытый дом и оказывать гостеприимство всем и каждому, умело при этом избегая неотвратимых, казалось бы, при большом стечении гостей различных рангов, неловкостей, которые, в силу подобной неразборчивости (коей, однако, сюда никогда не было входа), могут сделать дом менее уважаемым. Я был там равно учтив со всеми, однако далеко не все мне нравилось, а следовательно, и я не мог нравиться всем и каждому. Благодаря частым встречам мадам де Фонтен-Мартель и я мало- помалу сблизились, и с тех пор дружба эта оставалась неизменной. Она
1702. Мое сближение с месье герцогом Орлеанским
243
нередко спрашивала меня, почему я не вижусь более с месье герцогом Орлеанским, и всегда добавляла, что это нелепо как с его, так и с моей стороны, что, несмотря на разность нашей жизни, мы бесконечно подходим друг к другу. В ответ я лишь смеялся, не принимая ее слов всерьез. И вот в Сен-Клу она заговорила о том же с месье герцогом Орлеанским, когда тот беседовал с ней, с герцогиней де Вильруа и с мадам де Сен-Симон. Все трое рассыпались в комплиментах по моему адресу, а месье герцог Орлеанский выразил сожаление по поводу того, что я считаю его образ жизни слишком вольным, чтобы встречаться с ним, и сказал, что был бы счастлив вновь со мною сойтись. В оставшиеся до окончания путешествия дни были даже высказаны сожаления о том, что уже поздно приглашать меня в Сен-Клу и пытаться, по моему возвращении в Версаль, сломить, как говорил месье герцог Орлеанский, мою суровость. Мадам де Сен-Симон попросили написать мне об этом, и я должным образом ответил. Вернувшись в Ла-Ферте, она сказала, что, похоже, мне более не удастся этому противиться. Я счел все это фантазией мадам де Фонтен-Мартель и любезностью со стороны месье герцога Орлеанского, отнеся эти разговоры и прожекты к числу тех, что никогда не реализуются, а разница во вкусах и образе жизни убеждала меня, что мы с этим принцем более не подходим друг к другу и что мне следует держать себя по-прежнему, а по возвращении будет довольно нанести месье герцогу Орлеанскому визит, засвидетельствовав ему свою благодарность и почтение. Однако я ошибся. Визит, который я без конца откладывал, за что месье герцог Орлеанский упрекал дам в присутствии мадам герцогини Орлеанской, был принят с великой радостью. То ли воспоминания юных лет оживили в принце прежние дружеские чувства, то ли он испытывал потребность в непринужденном общении хоть с кем-нибудь в Версале, где порой чувствовал себя неприкаянным, но он встретил меня так мило и радушно, что мне показалось, будто я вновь очутился в нашем славном старом Пале-Рояле136. Он просил меня приезжать почаще и был так настойчив, как будто — осмелюсь ли сказать? — гордился моим возвращением к нему, и не пренебрегал ничем, чтобы привязать меня к себе. Возрождение моих дружеских чувств к нему было результатом усилий, предпринимаемых им для нашего сближения, каковое в конечном счете было скреплено печатью полного, ничем не нарушаемого вплоть до конца его жизни доверия, несмотря на краткие перерывы, вызванные теми ин¬
244
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
тригами, что плелись вокруг него в бытность его правителем государства. Так возобновилась близость, которая навлекла на меня опасности, которая позволила мне в течение некоторого времени играть заметную роль при дворе, которая, могу сказать, была полезна принцу не менее, чем его слуге, и из которой месье герцог Орлеанский, пожелай он того, мог бы извлечь гораздо больше блага для себя.
Бесплодные попытки месье Здесь следует упомянуть еще об одном пустяко- и мадам дю Мэн располо- вом событии, ибо оно имело для меня следствия
жить меня в свою пользу совершенно противоположные тем, о которых
я только что рассказывал, и стало причиной изрядных для меня неприятностей. И хотя относится оно к более позднему времени, я расскажу о нем сейчас, ибо его неблагоприятные последствия то и дело проявлялись в связи с теми любопытными, а то и весьма важными событиями, свидетелями коих мы будем в дальнейшем. Месье де Лозен, неизменно занятый жизнью двора, все еще глубоко удрученный утратой прежнего блистательного положения, прилагал все возможные усилия, чтобы вновь его обрести. Он решил воспользоваться давней дружбой с мадам д’Эдикур, начавшейся еще во времена мадам де Монтеспан, и передачей своих земель месье дю Мэну, сделанной им некогда, чтобы вырваться из Пинероло137, — в надежде благодаря им добиться благосклонности мадам де Ментенон, а через нее — Короля. Он постарался сделать мадам д’Эдикур воспитательницей и покровительницей при дворе своей юной жены, которую ввел к мадам дю Мэн. Кроме удовольствий, кои он рассчитывал доставить ей, — что ему удалось, — он льстил себя надеждой преуспеть и в достижении собственных целей. Жена его, молодая, веселая, добродетельная и любезная, произвела прекрасное впечатление. А поскольку он приобщил ее к крупной игре, и в игре ей немало везло, то присутствие ее часто оказывалось необходимым. Мадам дю Мэн не могла без нее обходиться, и та постоянно бывала у нее в Со. Месье дю Мэн хотел окружить супругу изысканным обществом и попытался также завлечь к ним и мадам де Сен-Симон — через ее сестру. Так он рассчитывал понравиться; она стала наезжать туда, но без особой охоты и не слишком часто. У меня есть основания полагать, что месье и мадам дю Мэн вознамерились завоевать мое расположение. Мое отрицательное отношение к их рангу138 отнюдь не бы¬
1702. Бесплодные попытки месье и мадам дю Мэн
245
ло для них тайной. Опасаться меня лично у них не было никаких оснований, но соображения политики и тревога, внушаемая возможным поворотом событий в будущем, побудили их, какя полагаю, попытаться сближением со мной устранить ту занозу, каковая в один прекрасный день могла бы их весьма болезненно уколоть. Они стали превозносить меня в присутствии моей жены и свояченицы, высказывая им желание видеть меня в Со, и наконец стали предлагать то одной, то другой привезти меня туда и настоятельно просили передать мне от их лица приглашение приехать. Столь неожиданный интерес к моей особе со стороны людей, с коими я никогда не имел никаких сношений, удивил меня, однако я догадался, чем он был вызван, а потому держался настороже. Я не мог смириться с существованием этого нового ранга; в глубине души я не только желал его исчезновения, но и мечтал оказаться однажды в состоянии содействовать этому. Каким образом, войдя в такого рода сношения, помешать оным перейти в дружбу с людьми, так явно и, по видимости, бескорыстно желающими расположить меня в свою пользу, людьми, способными помирить меня с Королем и так недвусмысленно стремящимися своими услугами привязать меня к себе, и каким образом, идя навстречу их дружбе и принимая доказательства оной, сохранять при этом отвращение к их рангу и желание уничтожить его, буде такая возможность когда-либо представится? Прямота и честность несовместимы с подобным двуличием. Размышляя о моем тогдашнем положении, я пытался, не кривя душой, разобраться в своих чувствах и понял, что никакие милости не заставят меня примириться с существованием этого ранга и отказаться от возможности когда-либо потрудиться ради окончательного его уничтожения. А посему я остался тверд в моем решении и, отвечая любезностями на их авансы, как мог, уклонялся от сближения; я не поддался ни на их письменные приглашения, ни на завлекающие упреки мадам дю Мэн, с которой никогда ранее не говорил и которая сама однажды заговорила со мной в покоях Короля, так что, в конце концов, наскучив тщетными усилиями, они поняли, что я не желаю никакого сближения с ними. Они были до крайности уязвлены, хотя ничем не выказали своей обиды, и стали еще любезнее и предупредительнее по отношению к мадам де Сен-Симон. Я всегда пребывал в уверенности, что с тех пор месье дю Мэн стал всеми силами вредить мне, что он настроил против меня совершенно ничего обо мне не знавшую мадам де Ментенон, и лишь после
246
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
смерти Короля узнал, что она от души меня ненавидела. Сказал мне тогда об этом Шамийяр, который не раз имел с ней из-за этого стычки, пытаясь изменить отношение ко мне Короля и вернуть мне право бывать в Марли и прочие подобного рода милости. По некоторым признакам я догадывался, что она не слишком ко мне расположена; но, пока Король был жив, я пребывал в неведении того, что мне стало известно впоследствии. Шамийяр благоразумно не желал меня тревожить, опасаясь к тому же независимости моих суждений и готовности открыто, не трепеща перед величием и могуществом, выступать против тех, кого я не считал себя обязанным любить. И в довершение еще один эпизод, касающийся моих отношений с месье дю Мэном. Как-то раз, уже гораздо позже, мадам герцогиня Бургундская попросила мадам де Лозен остаться играть в Марли в тот день, когда оттуда собирались уезжать, а та, прибыв вместе с мадам дю Мэн, должна была и возвратиться вместе с ней. Этот довод не убедил мадам герцогиню Бургундскую, которая велела мадам де Лозен сказать мадам дю Мэн, что сама отвезет ее обратно. Мадам дю Мэн имела глупость настолько этим оскорбиться, что на следующий день устроила герцогине де Лозен такую сцену, что та покинула ее дом, чтобы никогда более не переступать его порога. Месье дю Мэн пришел к ней просить прощения, Месье Принц рассыпался в извинениях; они, как могли, обхаживали месье де Лозена, и тот уже готов был сдаться, но жена его осталась непоколебима. Я был в восторге, оттого что представился столь естественный и благопристойный повод для мадам де Сен-Симон перестать бывать в доме, где постепенно стало собираться уж слишком пестрое общество, посещение коего после вышеизложенных событий уж точно не сулило нам никакой выгоды. С тех пор мадам де Сен-Симон встречалась с мадам дю Мэн лишь от случая к случаю, хотя и та, и месье дю Мэн прилагали все возможные усилия, чтобы помешать ей отдалиться от них из-за вышеупомянутого происшествия, каковое, я полагаю, окончательно настроило их против меня, хотя вряд ли для этого требовались дополнительные основания. С тех пор мадам герцогиня Бургундская всегда брала мадам де Лозен с собой в Марли: это было отличие, и оно больно задевало мадам дю Мэн. Несколько лет спустя месье дю Мэн и месье де Лозен решили положить конец этой ссоре и договорились, что мадам дю Мэн принесет свои извинения мадам де Лозен у Мадам Принцессы в Версале, что извинения будут любезно приняты
1702. Филипп V в Кремоне
247
и что двумя днями позже мадам де Лозен посетит мадам дю Мэн. Все было исполнено как задумано, и весьма успешно. Когда пришла мадам де Лозен, месье дю Мэн, чтобы смягчить неловкость первой встречи и оживить разговор, находился у своей супруги. Мадам де Лозен ограничилась этим визитом и с тех пор встречалась с мадам дю Мэн, как и мадам де Сен-Симон, только от случая к случаю. Сейчас весь этот рассказ кажется совершенно никчемным, но изложенные в нем события сыграли немаловажную роль впоследствии.
Филипп Vв Кремоне Из Милана, где герцог де Сан-Педро угостил ко¬
роля Испании роскошно поставленной за собственный счет оперой, последний отбыл в Кремону, куда месье де Вандом явился приветствовать его 14 июля; герцог Мантуанский и герцог Парм- ский также прибыли туда засвидетельствовать ему свое почтение. Все трое пробыли там недолго. Двое последних возвратились в Касале и в Парму, первый — в свою армию с намерением вести ее к берегу По напротив Ка- сальмаджоре и строить там мост как для связи с принцем де Водемоном, так и для того, чтобы позволить королю Испании благополучно прибыть в армию месье де Вандома и возглавить ее. Переходы, переправа через Кростоло139, усилия, необходимые для снятия долгой блокады Мантуи, отсрочили прибытие месье де Вандома, так что место встречи было изменено и мост наведен немного ниже, чем это первоначально планировалось. 29 июля140, в тот день, когда король Испании должен был прибыть в армию со своими девятью эскадронами, месье де Вандом внезапно атаковал Висконти, стоявшего лагерем со своим трехтысячным кавалерийским отрядом в Санта-Виттория141, смял его, обратил в бегство, завладел обозом и уже полностью готовым лагерем, устроил жестокую резню, захватил множество пленных, а прочие, кому удалось бежать, почти все бросились с крутизны в большой поток, заполнив его своими телами. Король Испании, поспешая навстречу звукам сражения, оставил кавалерию позади, однако прибыть ему все равно удалось лишь к самому концу схватки. Действия наших армий вынудили принца Евгения покинуть Серральо142. Цюрлаубен вышел из Мантуи, разрушил неприятельские форты и ретраншементы, завершив таким образом освобождение крепости. Пока войска совершали все эти перемещения, Марсэн, неизменно озабоченный тем,
248
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
чтобы угождать и нравиться, от имени короля Испании объявил месье де Вандома государственным советником, то есть министром, и в despacho предоставил ему самое высокое место, что не понравилось испанским грандам. Герцог де Осуна и кое-кто еще не последовали за королем Испании в том сражении против трехтысячного кавалерийского неприятельского отряда, о котором я говорил выше. Почти все прочие испанские гранды отличились в этом деле, и герцог Мантуанский, прибывший засвидетельствовать свое почтение королю Испании и сопровождать его в армию, тоже оказался на высоте, хотя можно предположить, что сие приключение было для него неожиданностью и он с удовольствием уклонился бы от участия в нем. Король Испании уведомил Короля о действиях герцога де Осуны, прочих испанцев и герцога Мантуанского.
Сражение при Луццаре143 После множества перемещений с обеих сторон
и соединения Медави с большим отрядом войска принца де Водемона месье де Вандом решил расположиться лагерем в Луццаре, городке у подножия сильно вытянутого в длину холма. Принц Евгений, возымевший то же намерение, двинулся к нему со своей стороны, и таким образом 15 августа в 4 часа пополудни обе армии подошли к подножию холма, даже — что кажется совершенно невероятным — не подозревая друг о друге, и увидели одна другую, лишь когда первые части стали подниматься по отлогому склону этого холма. Трудно сказать, кто атаковал первым, но в мгновение ока с обеих сторон все заняли боевые позиции и ринулись в атаку, пытаясь вытеснить противника. Завязался неслыханно яростный, жаркий и ожесточенный бой, где удача то и дело переходила от одного противника к другому, где обе стороны являли чудеса храбрости, неколебимо стоя под ураганным огнем, и где трудно было сказать, кто ближе к победе. Ночь положила конец сражению. Отступив лишь на небольшое расстояние, бойцы, разделенные опустевшим полем битвы, провели ночь под ружьем. Луццара оставалась позади нашей армии, но совсем рядом. Под сильнейшим огнем противника король Испании с невозмутимым спокойствием наблюдал за боем. Он смотрел, как противники сталкиваются на этом узком и очень пересеченном пространстве, где даже пехота почти не имела свободы маневра, а стоявшая за ней кавалерия вовсе не могла действовать; он довольно часто смеялся, заметив, как ему каза¬
1702. Гибель принца де Коммерси
249
лось, страх на лицах кое-кого из своей свиты; однако удивительно, что при такой несомненной храбрости у него не возникло желания отправиться посмотреть, что происходит в других местах. В конце концов Лувиль предложил ему уйти с солнцепека под деревья, желая таким образом отвести его в более безопасное место. Король отошел туда и продолжал с той же невозмутимостью наблюдать за сражением. Проводив короля, Лувиль решил подойти поближе, чтобы увидеть, что происходит, и к самому концу сражения вернулся к королю Испании и предложил ему показаться войскам, что тот и сделал, не заставив просить себя о том дважды. Марсэн ни минуты не оставался при нем, а тотчас же занял свой пост генерал-лейтенанта и изрядно в этом деле отличился. Командующие противоборствующими сторонами творили чудеса: дух соперничества вдохновлял их, а присутствие короля Испании подстегивало принца Евгения, который, памятуя о сражении при Павии, буквально творил чудеса144.
Гибель маркиза де Креки; Резня была страшная с обеих сторон, и почти
его характер не было пленных. В этом сражении был убит ге¬
нерал-лейтенант маркиз де Креки. Он был единственным сыном покойного маршала де Креки и зятем герцога д’Омона; потомства он не оставил. Гибель его оплакивали не потому, что он был честен и добр, а потому, что он обладал военными талантами, неутомимым трудолюбием и усердием, позволявшими ему достичь многого на этом поприще. В храбрости его были блеск и надежность, одним взглядом он умел безошибочно оценить обстановку, суждения его отличались ясностью и точностью, а суровый и горячий нрав не мешал сохранять благоразумие. Его ждал маршальский жезл, и он, без сомнения, носил бы его так же достойно, как и его отец. Он некогда славился своими успехами на любовном фронте, и сейчас еще было видно, что это отнюдь не досужие выдумки. При этом у него было порядком ума, еще больше честолюбия и всего, что нужно для удовлетворения оного.
Гибель принца де Коммерси Имперцы потеряли двух первых, после принца
Евгения, генералов своей армии: принц де Коммерси был убит, а принц Тома де Водемон умер через два года от полученной в этом сражении раны. Оба они не были женаты, оба были фельд¬
250
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
маршалами, а последний был единственным сыном управлявшего от имени короля Испании Миланским герцогством принца де Водемона, для которого смерть отпрыска стала огромным несчастьем. Горе мадам де Лильбонн и двух ее дочерей не знало границ. Принц де Коммерси был в армии вторым лицом после принца Евгения. Мать и сестры не виделись с ним более двадцати лет, и увидеть его им так и не было суждено. Монсеньор взял на себя заботу о них, что еще более их возвысило. Он делал все возможное, чтобы их утешить; и хотя всякие удивительные вещи не редкость при любом дворе, это внимание Дофина к горю, каковое следовало бы хранить в тайне, было замечено. Сию печальную новость доставил герцог де Вильруа, который несколько дней спустя вновь отбыл в Италию уже генерал-лейтенантом. На следующий день после сражения, когда рассвело, армии, увидев, что находятся совсем рядом друг с другом, принялись окапываться, и вновь многие были убиты и ранены шальными пулями. Ни та, ни другая армия не желала начать отступление; каждый день принимались все новые меры предосторожности и строились новые укрепления. Короля Испании даже пришлось переместить из его комнаты, где он уже не был в полной безопасности. Обе армии, каждая в своем тылу, добывали провиант и, по возможности, обустраивали свой лагерь, где и простояли довольно долго, сохраняя постоянную бдительность и поминутно подвергаясь опасности. Мы потеряли три тысячи человек, а враги — много больше. После этого в Италии был подписан договор об обмене пленными.
В Неаполе раскрыт Рассказывая о заговоре против особы короля
еще один заговор Испании, я забыл сказать, что вице-королю Не¬
аполя стало известно о существовании там и другого заговора, каковой намеревались осуществить одновременно с первым. Заговор был подготовлен подкупленным кардиналом Гримани весьма подозрительным венецианским посланником, который недавно по просьбе короля был отозван в свою республику. Было арестовано множество монахов, а также стоявшие во главе заговора герцог Нойа Караффа и принц Требизачче. У них было двадцать пять сообщников, все люди достаточно влиятельные. Было задумано сначала захватить главную башню замка Кармине145. Герцог де Медина-Сели, который, возвращаясь ранее из Неапо¬
1702. Месье де Вандом — кавалер ордена Золотого Руна
251
ля в Испанию, явился засвидетельствовать свое почтение Королю и с которым месье де Торси имел очень продолжительную беседу, назвал тогда последнему множество подозрительных неаполитанских сеньоров, оказавшихся впоследствии замешанными в этот заговор, каковой был задушен в зародыше, а многие его участники наказаны.
Бесполезная высадка десяти А теперь продолжим испанскую тему. Герцог тысяч англичан на острове Ормонд попытался с большой эскадрой захва- Леон близ Кадиса тить Кадис, откуда была выведена значительная
часть войск. Однако Вильядарьяс весьма кстати ввел туда несколько кораблей, снаряженных для отплытия в Америку. Враги высадились и, не встретив сопротивления, разместили десять тысяч человек на острове Леон, оставив свои корабли на рейде. Они совершили ряд вылазок и своими грабежами, особенно в церквах, окончательно настроили против себя население. Нет слов описать, с какой яростью все поднялись, как, оседлав лошадей, двинулись все как один на врага. Англичане продержались, однако, около двух месяцев, надеясь взбаламутить край и собрать приверженцев Австрийского дома. Но никто не поддался. Наконец Вильядарьяс двинулся на них со своим немногочисленным, но рвавшимся в бой войском. 27 октября146 англичане и голландцы вернулись на свои корабли и, преследуемые испанцами, стремительно покинули рейд. Они потеряли довольно много людей, либо убитых во время мародерских вылазок, либо скончавшихся от болезней во время пребывания на острове. Экспедиция эта оказалась для них совершенно бесполезной. Англичане вернулись в свои порты, изрядно подрастеряв и людей, и деньги, и вселенные в них принцем Дармштадтским надежды на то, что испанцы поднимутся все как один, едва им станет ясно, что они могут поддержать его и что он с ними.
Месье де Вандом — кавалер Вплоть до конца кампании в Италии не произо- ордена Золотого Руна шло ничего существенного. Месье де Вандом
взял Гуасталлу147, где король Испании внимательно наблюдал за осадными работами. 28 сентября он отбыл в Милан и, прощаясь с месье де Вандомом, вручил ему цепь ордена Золотого Руна.
252
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Филипп Vпосещает Милан Кардинал д’Эстре прибыл из Рима, чтобы при- и Геную в сопровождении соединиться к королю Испании, который из Ге-
кардинала д’Эстре, именует нуи отправлялся морем в Прованс, откуда дол- дожа вашим высочеством жен был ехать в Испанию уже по сухому пути и, по примеру Карла V] да- в сопровождении того же кардинала, племянни- рует нескольким сенаторам ку коего аббату д’Эстре было также приказано право не снимать шляпы туда отправиться, дабы под его руководством
в присутствии короля. Аб заниматься делами Короля вместо Марсэна, ко- бат ff Эстре отправляется торый настоятельно просил разрешения вер- в Испанию нуться и покинул короля Испании в Перпинья¬
не, отказавшись принять от него титул гранда и орден Золотого Руна, — дабы, как он написал Королю, не давать повода другим послам Франции требовать таких же отличий. Марсэн был холост, очень беден и совсем недавно произведен в генерал-лейтенанты. Он намеревался сделать карьеру во Франции, полагая, что этот его отказ будет тому способствовать, и, как мы увидим далее, не ошибся. В Генуе, по примеру Карла V, Филипп V именовал дожа вашим высочеством и даровал нескольким сенаторам право не снимать шляпу в присутствии короля.
Маршал деВильруа на сво- В это же время Король получил известие, что, боде. Маркиз деЛеганес в соответствии с договором об обмене пленны-
прибывает в Версаль, чтобы ми, маршал де Вильруа скоро будет освобожден, очиститься от тяготею- что весьма обрадовало Его Величество. Король щих над ним подозрений. также удостоил продолжительной аудиенции Адмирал Кастилии бежит маркиза де Леганеса, специально прибывшего в Португалию из Испании, чтобы снять с себя подозрения
в приверженности к Австрийскому дому и прочих приписываемых ему в связи с оной приверженностью прегрешениях. Король же был тем более этим доволен, что медлительность путешествия маркиза позволяла усомниться в том, что однажды он все-таки прибудет ко двору. Столь же неторопливое путешествие адмирала Кастилии завершилось иначе. Я уже рассказывал об адмирале в другом месте148, а совсем недавно говорил, что подозрения, каковые он по-прежнему внушал, побудили сделать его преемником посла Испании во Франции, назначенного вице-королем Перу149. Адмирал согласился, начал основательные и долгие
1702. Возвращение галионов
253
приготовления, как мог, оттягивал свой отъезд и наконец двинулся в путь черепашьим шагом. Его сопровождали множество доверенных дворян, внебрачный сын150 и духовник, иезуит Сьенфуэгос.
Иезуит Сьенфуэгос Адмирал взял с собою все драгоценности, все,
какие мог, деньги и хорошенько всё припрятал. Близ Наварры он вместе со всеми вышеупомянутыми лицами исчез и окольными путями, где его ожидали заранее подготовленные подставы, добрался до границы Португалии, так что, когда в Мадриде узнали о его бегстве, поймать его уже не было никакой возможности. Впоследствии у него были все основания пожалеть о том, что он последовал совету иезуита, а у иезуита — все основания этому совету радоваться, ибо он принес ему в конечном счете кардинальскую мантию, архиепископство Монреале на Сицилии и звание компротектора Германии151, каковое он носил около двадцати лет.
Возвращение галионов, со- Тем временем все с нетерпением ждали возвра-
жжение англичанами в пор- щения задержанных на два года галионов152. ту Виго их и пятнадцати Шаторено отправился за ними и привел богато французских кораблей нагруженные суда в сопровождении своей эска¬
дры. Он запросил инструкцию, желая ввести галионы в наши порты; однако зависть испанцев — хотя из всех торговых наций они менее других были заинтересованы в этом грузе, — все же внушала опасения. Кадис сочли ненадежным и отвели суда в расположенный неподалеку и основательно укрепленный порт Виго153. Рено, о котором я расскажу в свое время, тщетно пытался доказать, сколь опасно это место, сколь легко понести здесь непоправимый урон и насколько благоразумнее было бы отвести галионы в Кадис, но его не послушали: голос рассудка был заглушен ликованием по случаю вожделенного возвращения судов вместе с доставленными ими богатствами. Все же были приняты меры предосторожности, и все золото, серебро и самые ценные вещи, из тех, что легче было перевозить, спешно отправили за тридцать лье от берега моря, в Луго154. Не все еще было закончено, когда появились враги, высадились, овладели выстроенными в Виго укреплениями и защищавшими вход батареями, преодолели специально выстроенный свайный мол, про¬
254
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
рвали цепь, запиравшую вход в порт, сожгли пятнадцать кораблей Шаторе- но, большинство из которых он сам приказал поджечь, и все те суда, что испанцы привели из Индий, небольшая часть которых была потоплена. Не было ни войск, ни каких бы то ни было средств, способных предотвратить катастрофу. На этих судах оставалось товаров на восемь миллионов. Несчастье это случилось 23 октября и повергло всех в великое уныние. Ша- торено собрал, сколько мог, матросов, ополченцев и местных жителей в Сантьяго-де-Компостела, чтобы, проведя обоз через теснины между Виго и Луго, на множестве мулов и волов доставить все в Мадрид.
Беспримерное решение Незадолго до того случилось так, что в течение
о предоставлении охраны нескольких ночей королеву Испании тревожил королеве Испании громкий шум в мадридском дворце, раздавав-
в мадридском дворце шийся даже близ ее апартаментов. Она пожало¬
валась на это временному правительству и потребовала предоставить ей охрану. До сих пор испанские короли имели во дворце только алебардщиков, каковые по большей части просили там милостыню, а во время торжественных выходов королей последних сопровождали несколько очень скверно одетых пикинеров. Неслыханное желание королевы иметь охрану встретило немалое сопротивление, но в конце концов было удовлетворено.
Король Швеции наносит Польша давно уже была ареной сильнейших поражение королю Польши, раздоров. Успехи короля Швеции, коему царь, но теряет убитого в сраже- союзник польского короля, не смог противо- нии герцога Гольштейн-Гот- стоять, породили в душе молодого победителя торпского, своего зятя намерение лишить своего врага трона. В сере¬
дине августа шведский король наголову разбил польского в десяти лье от Кракова155, что изрядно приблизило осуществление его замысла, и король Польши, не чувствуя более себя в безопасности, вместе с немногочисленной свитой поспешил перебраться в Саксонию. Победа была куплена кровавой ценой, а смерть убитого у него на глазах герцога Гольштейн-Готторпского, его зятя, которого он чрезвычайно любил, привела короля Швеции в ярость, и в порыве горя он поклялся страшно за нее отомстить.
1702. Имперцы начинают осаду Ландау
255
Известия, получаемые Королем с берегов Рейна, были не лучше тех, что приходили из Фландрии. Брейзах, Фрейбург, форт Кель и Филипсбург, отданные по Рисвикскому миру, совершенно лишали нашу армию свободы маневра, а курфюрст Пфальцский, шурин императора, пребывавший в прекрасных отношениях с ним и в очень дурных — с Королем, который в свое время открыто выступил против него в поддержку прав Мадам, наводнил весь край по сю сторону Рейна войсками и укрепил ретраншементы Шпейербаха, которые некогда так прославили маршала де Шуазё- ля156, а теперь стояли нам поперек дороги, лишая нашу армию как связи с Ландау, так и возможности добывать фураж и провиант на обширных и плодородных равнинах, простиравшихся вплоть до Майнца. Видя все эти приготовления, маркиз д’Юксель и губернатор Ландау Мелак слали о том уведомления на протяжении всей зимы. Ландау никуда не годился. По приказу месье маршала де Лоржа на командной высоте были построены дополнительные укрепления, но крепость все еще оставалась слабой. Юксель прибыл лично, чтобы предупредить, сколь опасно позволять врагу укреплять Шпейербах и пренебрегать обороноспособностью Ландау, чей гарнизон состоял почти исключительно из вновь сформированных полков. Однако страстное желание мира, рождавшее, вопреки доводам рассудка, уверенность, что королевству ничто не грозит ни на Рейне, ни во Фландрии, все еще царило при дворе, словно погружая его в летаргический сон, гибельность коего вскоре стала очевидна. Маркизу д’Юкселю ответили, что с этой стороны нечего опасаться, что осада Ландау — химера, каковая и во сне не может пригрезиться. Однако утверждавшие это ошибались как в отношении Ландау, так и в том, что касалось Фландрии.
Имперцы начинают осаду Катина едва успел собрать под Страсбургом Ландау свою жалкую армию, как в конце июня узнал, что
начата осада Ландау, а Шпейербах является преградой, которая от гор до Рейна лишает его какой бы то ни было связи с этой крепостью157, позволяя ему свободно перемещаться лишь на пространстве между Страсбургом и вышеупомянутым ретраншементом, устройство коего делало его почти неприступным. Так что в течение всей кампании Катина не оставалось ничего другого, как топтаться на месте, обеспечивая довольствие своей армии за счет Нижнего Эльзаса.
256
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Измена принца ff Овернь, повешенного «в изображении» на Гревской площади. Бесполезные ухищрения Буйонов
Принц д’ Овернь служил в этой армии вместе со своим кавалерийским полком. Это был толстый, туповатый и очень неприятный малый, безмерно кичившийся своим происхождением и одержимый новыми химерическими претензиями своего семейства. Из четырех братьев он оставался, можно сказать, единственным наследником, так как старший недавно умер, а двое других, приняв священнический сан, лишились права наследования. Отец был с ним крайне суров и неуступчив, и хотя, согласно многочисленным решениям судов, он обязан был отдать их детям долю из состояния матери158, те не могли вырвать у него ни гроша. Визит, который принц д’Овернь, направляясь в армию, нанес пребывавшему в ссылке кардиналу де Буйону, явно вскружил принцу голову. В один прекрасный день, будучи в пикете, он отправился в объезд дозорных постов, но, подъехав к одному из них, внезапно пришпорил лошадь и во весь опор поскакал к вражескому лагерю. У себя на столе он оставил письмо Шамийяру, в коем напыщенным и туманным слогом изъяснял ему, что, не имея здесь средств к существованию, он надеется обрести оные в Баварии, у сестры своего отца, бездетной вдовы дяди по отцовской линии курфюрста Баварского159. Как будто у него не было шести тысяч ливров пенсии, назначенной ему Королем! Он действительно направился в Мюнхен; пробыл там недолго, перебрался в Голландию и уже зимой стал генерал-майором в войсках республики. Если бы речь шла только о средствах к существованию, он мог представить свое положение Королю и просить либо о вспомоществовании, либо о разрешении перебраться на жительство в Берген-оп-Зом160, не переходя на службу к врагам; но химерические фантазии дядюшки вскружили ему голову. Он учитывал, что у герцога де Буйона есть три сына, и могло оказаться небезопасным слишком увеличивать число младших сыновей, чей ранг иностранных принцев мог утратить свое значение при отсутствии необходимого для его поддержания состояния. Берген-оп-Зом, который во Франции являлся лишь источником доходов в мирное время, в Голландии давал немалый престиж благодаря обширности и значимости этого маркграфства. А принц д’Овернь придавал ему еще больший блеск благодаря рангу его дома во Франции и положению отца и дядюшек. К тому же он льстил себя надеждой, что особенно содействовать его возвышению
1702. Измена принца д’Овернь
257
будет родство с покойным королем Вильгельмом и принцем Нассау, наследственным губернатором Фрисландии, так как он был правнуком маршал ыпи де Буйон, дочери знаменитого принца Оранского, основателя Республики Соединенных провинций. И, наконец, он рассчитывал склонить на свою сторону ставленников короля Вильгельма в армии и в государстве, а от родственников из дома Гогенцоллернов, к коему принадлежала его мать, весьма многочисленных в Нижней Германии, он ожидал помощи и пожалований. Он полагал, что все это позволит ему занять достаточно высокое положение, а для того чтобы заслужить благосклонность правителя Голландии пенсионария Гейнзиуса и прочих верных приверженцев короля Вильгельма, каковые, как и Гейнзиус, унаследовали ненависть их стадхаудера к Королю и Франции, и для того чтобы отвести от себя какие бы то ни было подозрения, он из всех возможных способов обосноваться в Голландии выбрал дезертирство. Чтобы более не возвращаться к этой теме, я расскажу здесь о последствиях сего шага, хотя они имели место примерно годом позже. Дезертирство наделало много шума. Буйоны осудили поступок принца, но выразили сочувствие к его несчастью. Они постоянно подчеркивали, что он удалился в Мюнхен, дабы бегство выглядело не столь преступным, и утверждали, что действовал он по глупости, не имея при этом дурных намерений. Король, не видя в том большой для себя потери и любя месье де Буйона, оставил дело без последствий, а свет, следуя примеру государя и под влиянием друзей Буйонов, поначалу принялся выказывать сочувствие, а потом и вовсе перестал упоминать об этом деле. Однако о нем вновь заговорили, когда стало известно, что принц служит Голландии. Король был этим уязвлен. Месье де Буйон говорил Королю, что этот поступок поверг все их семейство в отчаяние, но все же расценивал его как порыв молодого человека, храброго и стыдящегося своей праздности среди грохота сражений и в окружении воинов. Этим ловким приемом удалось смягчить гнев Короля. Однако вскоре после того принц д’Овернь, чтобы угодить своим новым господам, стал держать совершенно непотребные речи; во время разграбления Венло161 в ходе той же кампании он выказал более жестокости, чем кто-либо, а затем разгуливал по улицам, размахивая шпагой и крича, что это шпага месье де Тюренна, каковая в его руках станет столь же гибельной для Франции, сколь победительна была она для нее в руках маршала. Этому уже
258
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
невозможно было придумать оправдания, и Король потребовал суда и приговора предателю. Буйоны понимали, что безнадежно пытаться этому помешать, но, привыкнув извлекать почести и отличия из низких и вероломных поступков, осмелились добиваться проведения процесса в форме суда пэров или, по крайней мере, отлично от обычного процесса в отношении частного лица. Парламенту подобная процедура была неведома и противоречила всем его правилам. Ранг иностранного принца, приобретенный благодаря обмену Седана, являлся до сих пор основным препятствием для регистрации этого акта в Парламенте, который признает право на звание принца только за принцами крови, а из рангов и отличий — только те, что были даны во Французском королевстве. Поскольку сие препятствие было непреодолимо, Буйоны постарались разжалобить Короля и своим нынешним горем, и тем, что будет терзать их на протяжении нескончаемой череды дней, пока, до передачи дела в Парламент, будут идти расследование и суд в Шатле162, так что в конце концов уловки их возымели действие и дело отправилось прямиком в Парламент. Рассмотрение его не потребовало много времени: согласно решению суда, сформулированному в тех же выражениях, что и для любого частного лица, дезертир приговаривался к казни через повешение163. И в ожидании пока он будет задержан лично, казнь должна была свершиться «в изображении», что и было исполнено среди бела дня на Гревской площади, и табличка с именем осужденного и текстом приговора в течение трех дней оставалась на виселице. А чтобы Буйоны не смогли извлечь никакой выгоды из того, что избежали Шатле, первый президент, предупрежденный своими друзьями Ноаями, давними врагами Буйонов, с которыми они вели бесконечную тяжбу164, приказал записать в парламентском регистре, что это уголовное дело было передано непосредственно на рассмотрение Большой палаты и приговор был вынесен оной совместно с Уголовной палатой165, специально для того созванной, как это практикуется в отношении любого дворянина, обвиненного в уголовном преступлении, — не в качестве особого отличия, а в силу характера совершенного преступления, как это бывает, например, когда речь идет о дуэли. Так что Буйоны не получили ничего, кроме отделенных друг от друга лишь несколькими годами двух виселиц, сооруженных для двух сыновей графа д’Овернь166, а вся их наглость и все их интриги пропали втуне.
1702. Курфюрст Баварский встает на сторону Франции и Испании
259
Мелак защищает Ландау, Осада Ландау шла не так успешно, как на то на- осажденный принцем Люд- деялся командовавший имперцами принц Люд- вигом Баденским. Римский виг Баденский, а губернатор города Мелак сде- король прибывает для уча- л ал все возможное, чтобы продлить оборону. стия в осаде и берет город Только теперь, увы, спохватились, что не позаботились об этом ранее. Виллару было приказано вести очень большой отряд Фландрской армии к Катина, а последнему — сделать все возможное для поддержки города. Римский король прибыл к стенам города, чтобы получить во время этой осады боевое крещение, а его супруга, согласно немецкому обычаю, последовала за ним и, в ожидании окончания кампании, остановилась со своим двором в Гейдельберге. Катина и Виллар перепробовали все средства пробиться к Ландау, но Шпейербах, уже давно укрепленный и снабженный всем необходимым для обороны от Рейна до гор, был неодолим; попытка пройти позади гор также оказалась безуспешной, так что им пришлось уведомить двор, что об этом нечего и мечтать. После чего Катина получил приказ направить Виллара с большей частью его армии к Гюнингену167, чтобы отвлечь импер- цев и постараться извлечь максимальную выгоду из ситуации.
Курфюрст Баварский вста- Курфюрст Баварский сделал свой выбор. Он ет на сторону Франции обещал привести двадцатипятитысячный от- и Испании ряд к берегам Рейна; было решено поддержать
его и к нему присоединиться, для чего часть армии Катина была направлена вверх по Рейну. Тем временем Ландау, исчерпав все ресурсы, со всех сторон открытый врагу, 10 сентября капитулировал, продержавшись на целый месяц дольше, чем можно было ожидать. Из уважения к удивительному мужеству защитников города были приняты почетные и выгодные условия капитуляции, предложенные Мелаком. Сам он удостоился чести быть приглашенным к столу римского короля, и тот пожелал показать ему свою армию, каковая должна была приветствовать его, как обычно приветствуют фельдмаршалов. Вскоре после того король возвратился в Вену вместе с королевой, своей супругой. Осада стоила огромных потерь обеим сторонам; граф де Суассон прожил лишь несколько дней после полученной там раны и умер.
260
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Смерть графа де Суассона; Он был старшим братом принца Евгения и сы-
его характер, его семья ном младшего брата знаменитого немого —
принца Кариньяно. Принц Людвиг Баденский и граф де Суассон были детьми брата и сестры. Граф де Суассон-отец был сыном оставившего яркий и мятежный след во Франции и Савойе принца Томмазо, сына и брата герцогов Савойских и мужа последней принцессы крови из ветви Суассонов, сестры графа де Суассона, убитого в выигранном им сражении при Ла-Марфе, называемом Седанским168. Граф де Суас- сон-Савойский, племянник этого принца крови, привлеченный во Францию состоянием матери и владениями отца, женится там на Манчини, племяннице кардинала Мазарини, для которой последний придумал после бракосочетания Короля должность сюринтендантки двора Королевы, а для другой своей племянницы Мартиноцци, жены принца де Конти, — должность сюринтендантки двора Королевы-матери, каковая, так же как и все прочие королевы, никогда ранее оной не имела. Блистательное возвышение, череда немилостей, странные приключения графини де Суассон, заставившие ее бежать в Брюссель, не имеют отношения к моему рассказу. Ее всерьез подозревали в том, что муж ее был отравлен по ее приказанию, находясь в армии в 1673 году; он был губернатором Шампани и генеральным полковником швейцарцев и граубюнденцев. Его сестра, принцесса Баденская, долгое время была придворной дамой Королевы и никогда не претендовала ни на какие преимущества перед герцогинями и принцессами Лотарингского дома, которые также были придворными дамами и по очереди, без всяких различий, исполняли одни и те же обязанности. Опала принцессы Кариньяно, ее матери169, повлекла за собой и ее отставку. Принц Людвиг Баденский, стяжавший такую известность, командуя армиями императора, был крестником Короля и юные годы провел во Франции. Граф де Суассон, чей отец умер, а положение матери было таково, что она не могла и помыслить когда-либо возвратиться во Францию, был воспитан здесь своей бабкой принцессой Кариньяно вместе с принцем Евгением и другими братьями, коих он потерял, а также с сестрами, о которых я рассказывал в связи с бракосочетанием мадам герцогини Бургундской170. Человек он был довольно ограниченный, весьма приверженный удовольствиям, мот, который охотно брал деньги в долг и почти никогда не возвращал. Своим рождением он был предназначен для хорошего
1702. Смерть графа де Суассона; его характер, его семья
261
общества, а личные склонности влекли его к дурному. В двадцать пять лет он без памяти влюбился в побочную дочь Л а Кропт-Бовэ, шталмейстера Месье Принца-героя, и женился на ней, приведя этим в отчаяние свою бабку принцессу Кариньяно и всю свою родню. Невеста была прекрасна, как самый лучезарный день, и добродетельна; черноволосая, с теми крупными и выразительными чертами, кои мы видим на изображениях султанш и римских красавиц, высокая, с благородной осанкой, кроткая, приветливая, она была не слишком умна или даже вовсе не умна. Она поразила двор блеском своего очарования, каковое послужило графу де Суассону своего рода оправданием в глазах света. Оба они отличались мягкостью нрава и учтивостью. Ее незаконное рождение настолько ни для кого не являлось тайной, что Месье Принц, узнав, что ее отец при смерти и уже готов принять последнее причастие, поднялся в его опочивальню в отеле Конде, дабы уговорить его сочетаться браком с матерью своей дочери. Но тщетно он уговаривал, настаивал, умолял, изображая положение, в коем, из-за отсутствия сих брачных уз, окажется после его кончины столь прелестное создание, как его дочь, рожденная ему этой женщиной. Бовэ остался неумолим, утверждая, что никогда не обещал этой особе жениться на ней, что он вовсе ее не обманывал и что ни в коем случае на ней не женится; с этим он и умер. Мне не известно, ни где в дальнейшем она воспитывалась, ни где с ней познакомился граф де Суассон. Страсть одного и несокрушимая добродетель другой стали причиной этого странного брака. В свое время я уже рассказывал171 о том, как граф де Суассон покинул Францию и как был отвергнут везде, где только ни предлагал свои услуги. Не видя иного выхода, он обратился к своему младшему брату принцу Евгению и к своему кузену принцу Людвигу Баденскому, с помощью каковых и поступил на службу к императору, где почти тотчас же нашел свою гибель. Жена его, которая все еще была изумительно хороша, осталась безутешной; она уехала в Савойю и укрылась в одном удаленном от Турина монастыре, где герцог Савойский в конце концов согласился терпеть ее присутствие. Их дети, коих принц Евгений намеревался усыновить, все умерли в юном возрасте172, так что принц Евгений, который имел два аббатства и никогда не был женат, оказался последним представителем ветви, родоначальником коей был знаменитый Карл Эммануил173, побежденный лично Людовиком XIII в Сузском ущелье174.
262
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Канаплъ и его брак Канапль, брат покойных маршала и герцога де
с мадемуазель де Вивонн Креки, после смерти своего племянника марки¬
за де Креки оставался последним из этой ветви дома Бланшфор. Его отец был младшим из герцогов де Ледигьер175 и братом деда того герцога де Ледигьера, который тоже был последним представителем своей ветви и двоюродным племянником Канапля. После герцога де Креки осталась только герцогиня де Л а Тремуй, и созданное для него в 1663 году герцогство-пэрство, к коему не были приобщены его братья, угасло. Герцогство-пэрство Ледигьера переходило ко всему роду Креки, потомкам первого герцога, и Канапль, завещав состояние детям маршала де Креки, своего брата, упорно отстаивал право на собственное герцогство-пэрство. Он был младше герцога де Креки и старше маршала. Ему было семьдесят пять лет, когда маркиз де Креки был убит в сражении при Луццаре и с его гибелью угасла ветвь маршала де Креки. И тотчас же Канапль, ставший благодаря этому наследству еще богаче и по-прежнему мечтавший о герцогстве Ледигьер, несмотря на молодость и здоровье обладателя оного и его жены, дочери маршала де Дюра, у которых еще не было детей, вознамерился жениться, дабы продлить свой род. Он был так бестолков, что, несмотря на все усилия братьев, из него так и не вышло ничего путного. Маршал де Вильруа, сын девицы Креки из рода Ледигьер и двоюродный брат Канапля, сумел передать ему в управление губернаторство Лион после смерти своего дяди архиепископа, всю жизнь там управлявшего. Канапль так никогда и не понял, в чем состоят его обязанности. Так, например, дамы, ехавшие встречать мадам герцогиню Бургундскую в Пон-Бовуазене176 и остановившиеся на несколько дней в Лионе, рассказывали мне, что видели, как Канапль неспешно прогуливается по улицам, раздавая направо и налево благословения. Он некогда видел, как это делал сменивший Вильруа архиепископ Сен-Жорж. Канапль полагал себя вправе делать то же самое, даже выдавать отпустительные грамоты177 и вмешиваться во внутренние дела духовенства. В конце концов, оставаясь, впрочем, милейшим человеком, он наделал столько глупостей, что пришлось его оттуда убрать. Тогда он стал вновь появляться при дворе и в Париже, неизменно разряженный в пух и прах и необычайно докучный. Задумав после смерти своего племянника жениться, он остановил выбор на мадемуазель де Вивонн, девице уже не первой молодости, у которой
1702. Смерть герцога де Куалена; его характер, его странности
263
было много ума, добродетели и знатности, но ни гроша за душой. Маршал де Вивонн, брат мадам де Монтеспан, к концу жизни настолько разорился, что после его смерти вдова, чьим огромным состоянием он при жизни распоряжался и которая тоже внесла немалую лепту в разорение, едва сводила концы с концами, живя в доме своего управляющего. Мадемуазель де Вивонн, сестра покойного герцога де Мортемара, зятя месье Кольбера, сестра герцогини д’Эльбёф и мадам де Кастр, жила при мадам де Монтеспан, которая забрала ее к себе и давала ей все, вплоть до одежды. Мадам де Монтеспан поняла, что та, лишь бы иметь кусок хлеба, будет счастлива выйти замуж за старика, и устроила этот брак. Событие сие недолго оставалось тайной, и кардинал де Куален заговорил о нем с Канаплем, полагая, что тот слишком стар, чтобы вступать в брак. Канапль ответил ему, что хочет иметь детей. «Детей, сударь! Но она ведь так добродетельна!» — воскликнул кардинал, вызвав дружный хохот присутствовавших. Фраза эта прозвучала тем комичнее, что кардинал, известный строгостью и чистотой нравов, был удивительно целомудрен и в своих речах. Однако слова его оказались справедливы, и брак сей действительно остался бесплодным.
Смерть герцога де Куалена; Очень скоро после того умер герцог де Куален, его характер, его странности что было большим горем для кардинала, его
брата, и чувствительной потерей для всех порядочных людей. Очень маленького роста, невзрачной наружности, но при этом воплощенные честность, благородство, добродетель и даже храбрость, он к тому же был умен и обладал точными и надежными знаниями по разным предметам, что превращало его в живую библиотеку и делало общение с ним интересным и поучительным; при этом удручающе изысканная учтивость ни в коей мере не лишала его чувства собственного достоинства. Он достойно служил в чине генерал-лейтенанта, а затем — генерального кампмейстера кавалерии178 после Бюсси-Рабютена, опалой коего он не пожелал воспользоваться, назначая цену этой должности179, которую затем, поссорившись с месье де Лувуа, продал и оставил службу. Все эти замечательные качества, приносившие герцогу неизменное и искреннее уважение общества и благорасположение Короля, не мешали ему быть человеком столь своеобычным, что я не могу отказать себе в удовольствии привести несколько примеров этой своеобычности. Какой-то рейнграф180,
264
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
взятый в плен во время сражения, в коем участвовал герцог де Куален, был поручен последнему. Герцог решил уступить ему свою постель, тюфяк; они так долго и безуспешно состязались в любезности, что в конце концов и тот и другой улеглись на полу по обе стороны от тюфяка. По возвращении в Париж рейнграф, коему дозволено было бывать там, нанес герцогу визит. Провожая гостя, месье де Куален рассыпался в нескончаемых любезностях; не в силах более этого выносить, рейнграф, выйдя из комнаты, закрыл дверь снаружи на два оборота ключа. Месье де Куален не растерялся: квартира его была совсем невысоко от земли, он открыл окно, выпрыг- нул во двор и очутился прежде рейнграфа у его кареты, так что тот подумал, будто его принесла туда нечистая сила. Правда, при этом месье де Куален вывихнул себе большой палец. Феликс, первый хирург Короля, его вправил. Некоторое время спустя Феликс пришел узнать, как дела, и убедился, что пациент совершенно здоров. Провожая врача, месье де Куален пожелал открыть ему дверь. Смущенный Феликс пытался помешать ему это сделать. В тот момент, когда они оба одновременно пытались открыть дверь, герцог внезапно отпустил дверь и замахал рукой: он снова вывихнул себе палец, и Феликсу пришлось тут же вновь его вправлять. Нужно ли говорить, что он поведал эту историю Королю и что она изрядно всех насмешила? Но о чрезмерной учтивости месье де Куалена можно было бы рассказывать без конца. Как-то, возвращаясь из Фонтенбло, мы, мадам де Сен-Симон и я, встретили его с епископом Меца, его сыном, идущими пешком по мостовой в Понтьерри, где сломалась их карета; мы послали к ним слугу с предложением воспользоваться нашей каретой. Обмену посланиями не было конца, так что мне пришлось, несмотря на грязь, лично отправиться просить его сесть в нашу карету. Епископу Меца, который был вне себя от этих учтивостей, наконец-то удалось уговорить его принять приглашение. Но когда он уже согласился и оставалось лишь сесть в карету, он опять начал извиняться и отказываться, уверяя, что ни за что не займет место барышень. Я сказал, что две ехавшие с нами девушки — горничные и что они вполне могут подождать и вернуться в его карете, когда она будет починена. Тщетно епископ Меца и я уговаривали его: пришлось пообещать ему, что одна из девушек поедет с нами. Когда мы подошли к карете, горничные вышли, а пока он вновь довольно долго извинялся и благодарил, я велел лакею, как только я сяду в карету, закрыть дверцу
1702. Смерть герцога де Куалена; его характер, его странности
265
и сказать кучеру, чтобы он тотчас же трогал. Все было исполнено в точности. Но едва мы тронулись в путь, как месье де Куален принялся кричать, что выбросится из кареты, если мы не остановимся, чтобы взять эту девушку, и тотчас же так стремительно бросился к дверце, что я едва успел схватить его за пояс штанов, а он, прижавшись лицом к уже открытой дверце, кричал, что все равно выпрыгнет, и вырывался из моих рук. Поняв, что мне не сладить с его безумством, я велел остановиться; он все еще был очень возбужден и уверял, что всенепременно выбросился бы. Горничную воротили, но, идя к сломанной карете, она изрядно перепачкалась, и теперь вся эта грязь оказалась в нашем экипаже, не говоря уже о том, что в этой карете, рассчитанной только на четверых, девица чуть не раздавила епископа Меца и меня. Брат герцога, шевалье де Куален, человек грубоватый, циничный и угрюмый, — прямая противоположность брату, — жестоко рассчитался с ним за докуку его нескончаемых учтивостей. Трое братьев вместе с кем-то из своих друзей принимали участие в одной из поездок Короля. Где бы они ни останавливались, начинались бесконечные любезности, приводившие шевалье в отчаяние. Во время одной из остановок им назначили для ночлега дом, хозяйка коего оказалась особой хорошенькой и кокетливой; дом же, а особенно спальни, был обставлен с большим вкусом и изяществом. Бесконечные любезности по прибытии и вовсе нескончаемые — при отъезде. Месье де Куален отправился попрощаться с хозяйкой в ее комнату; спутникам его уже казалось, что они так никогда и не уедут. Но вот наконец все уселись в карету, и шевалье на сей раз выказывал менее нетерпения, чем обычно. Братья решили, что привлекательность хозяйки и удобства ночлега подействовали на него умиротворяюще. Когда они уже отъехали примерно на три лье, — а в это время дождь лил как из ведра, — шевалье де Куален с видом величайшего удовольствия вздохнул и захохотал. Его спутники, не привыкшие видеть его в столь приятном расположении духа, спросили, что является тому причиной, — он же в ответ захохотал еще пуще. В конце концов он объявил брату, что, изнемогая от любезностей, каковые тот расточал на каждой остановке, и окончательно выведенный из себя во время последней, он решил себя потешить и хорошенько ему отомстить и что, пока герцог рассыпался в комплиментах перед хозяйкой, он поднялся в комнату, где тот ночевал, и поставил посреди нее объемистый ночной горшок, коим
266
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
основательно воспользовался, дабы не было ни малейших сомнений в том, что предмет сей оставлен именно здешним постояльцем. Герцог был вне себя от гнева, в то время как прочие покатывались со смеху. Наконец, выкрикнув все слова, продиктованные яростью и отчаянием, герцог приказал кучеру остановиться, позвал лакея и хотел сесть на лошадь, чтобы мчаться назад к хозяйке, смыть с себя подозрения в столь гнусном поступке и изобличить истинного виновника. Им понадобилось немало времени, чтобы отговорить его, а он в течение нескольких дней даже смотреть не хотел на своего брата. А еще ранее, во время поездки Короля в Нанси181, с ним приключились две истории другого рода. Герцог де Креки, который в этом году не дежурил182, по прибытии в Нанси получил не слишком удобную квартиру. От природы он был груб, а милости и власть, приобретенная им при дворе, еще более усугубили это свойство его характера; ничто- же сумняшеся, он занял квартиру герцога де Куалена, который, прибыв некоторое время спустя, увидел своих людей на улице и от них узнал о происшедшем. На сей раз дело обстояло несколько иначе. Месье де Креки был старше по стажу;183 посему герцог де Куален не сказал ни слова, но тотчас же отправился со своими людьми к дому, предназначенному маршалу де Креки, и поступил с последним точно так же, как с ним самим только что поступил брат маршала, — то есть поселился в его доме. Прибывший маршал де Креки в запальчивости бросился в дом Кавуа и выдворил его, дабы тому было неповадно подобным образом распределять квартиры. Герцог де Куален терпеть не мог оставаться, как в детской игре, последним осаленным, а предпочитал догонять того, кто его ударил. Как-то раз (дело происходило там же, в Нанси, куда на некоторое время прибыл двор) месье де Лонгвиль сказал что-то двум из своих пажей, которые факелами освещали ему дорогу, и когда после вечерней аудиенции у Короля все двинулись пешком по домам, он дотронулся до герцога де Куалена, сказал ему, что он осален, и побежал, а герцог де Куален кинулся за ним вдогонку. Слегка обогнав его, месье де Лонгвиль бросился в подворотню и, подождав, пока месье де Куален промчится мимо, спокойно отправился спать, тогда как месье де Куален гонялся по всему городу за пажами с факелами, пока вконец не выбился из сил, и лишь тогда, весь в поту, возвратился домой. Над шуткой этой следовало бы посмеяться, но месье де Куалену она почему-то не очень пришлась по душе.
1702. Герцог де Куален и Новьон
267
Герцог де Куален и Новьон, Другое, более серьезное и совершенно неожи-
первый президент Парла- данное, происшествие показало, что месье де
мента, присутствуют Куален умеет действовать твердо и решительна защите диссертации но. Второй сын месье де Буйона, который в свя¬
зи со смертью старшего стал после отца герцогом де Буйоном, а пока что нос ил имя герцога д’Альбре, отец нынешнего герцога де Буйона, с детства предназначенный Церкви, в торжественной обстановке защищал диссертацию в Сорбонне. В те времена принцы крови посещали такого рода церемонии, когда дело касалось знатных особ. Месье Принц, Месье Герцог (впоследствии принц де Конде) и юные братья принцы де Конти также присутствовали на защите. Месье де Куален прибыл вскоре после них, а так как в ту пору он занимал среди герцогов последнее место, он сел так, что от того угла, где размещались прелаты, его отделяло несколько кресел. Кресла принцев крови стояли отдельно от прочих, напротив кафедры председательствующего на диспуте. Первый президент Новьон прибыл в сопровождении президентов и, приветствуя принцев крови, проскользнул к первому креслу, примыкавшему к вышеупомянутому углу. Герцог де Куален, до крайности удивленный этой дерзостью, наблюдал за ним, не говоря ни слова, а в тот момент, когда, усаживаясь, Новьон обернулся к кардиналу де Буйону, сидевшему в том же углу во главе прелатов, месье де Куален встал, взял свое кресло, поставил его перед первым президентом и сел, — причем проделал он это так стремительно, что присутствующие не сразу поняли суть его маневра. Тотчас же поднялся шум, а месье де Куален уселся поплотнее, прижав первого президента спинкой своего стула, так что тот не мог пошевелиться. Кардинал де Буйон попытался вмешаться; месье де Куален ответил, что он сел там, где ему положено, поскольку первый президент изволил забыться, а тот, онемев от обиды и кипя яростью оттого, что должен терпеть ее, был не в силах пошевелиться, не зная, что сказать и что сделать. Парламентские президенты испуганно перешептывались. Наконец кардинал де Буйон, с одной стороны, а его братья — с другой, направились к Месье Принцу, чтобы умолять его каким-нибудь образом положить конец этой сцене, нарушившей ход дискуссии. Месье Принц подошел к герцогу де Куалену, а тот, извинившись перед ним за то, что остается сидеть, сказал, что не желает выпускать своего пленника. Месье Принц прилюдно осудил поведение первого пре¬
268
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
зидента, затем предложил месье де Куалену встать, чтобы позволить первому президенту тоже встать и выйти. Месье де Куален отказывался, грозя продержать его в этом положении до конца диспута. Наконец, уступая просьбам Месье Принца и Буйонов, он согласился встать, если Месье Принц ручается, что первый президент тотчас же выйдет и что он, герцог, может не опасаться еще какого-нибудь плутовства с его стороны; именно так он и выразился. Новьон, заикаясь, пробормотал, что дает слово. Герцог сказал, что слишком презирает и его слово, и его самого, а посему верить может только слову Месье Принца; тот его дал. Тотчас же месье де Куален встает и, отодвинув кресло, говорит первому президенту: «Уходите, сударь, уходите!» — что тот и сделал в великом смущении и вместе с парламентскими президентами направился к своей карете. После чего месье де Куален взял свой стул, перенес на прежнее место и сел. Месье Принц поспешил высказать одобрение его поступку, за ним трое принцев крови, а по их примеру, и прочие знатнейшие и влиятельнейшие придворные. Я забыл сказать, что сначала Буйоны попытались прибегнуть к хитрости и послали сказать месье де Куалену, что его зовут по спешному делу, но тот ответил, указав на сидящего сзади первого президента: «Нет ничего более спешного, чем объяснить месье первому президенту, где его, а где мое место, и ничто не заставит меня выйти, пока находящийся позади меня месье первый президент не выйдет отсюда первым». Герцог де Куален прослушал диспут до конца, а затем уехал домой. В тот же день его посетили четверо принцев крови и большинство из тех, кто был свидетелем или позже узнал об этом инциденте, так что дом его допоздна был полон народа. На следующий день он отправился на утреннюю аудиенцию Короля, который узнал о происшедшем от лиц, прибывших из Парижа после диспута. Едва увидев герцога де Куалена, он заговорил с ним об этом, в присутствии всего двора выразил одобрение его поступку и осудил первого президента, назвав его наглецом, который позволяет себе забываться, что прозвучало неожиданно резко в устах обычно весьма сдержанного государя. По окончании аудиенции он пригласил герцога в свой кабинет и заставил его не только рассказать все происшедшее, но и изобразить в лицах. Прощаясь, он сказал герцогу де Куалену, что воздаст ему по справедливости, затем вызвал первого президента и, устроив тому изрядную головомойку, спросил, с чего он взял, будто имеет право что бы то ни было
1702. Герцог де Куален и Новьон
269
оспаривать у герцогов за пределами заседаний Парламента, где пока еще ничего не решает, и приказал ему ехать к герцогу де Куалену в Париж с извинениями, причем сделать это в разговоре лицом к лицу, а не просто появиться у дверей его дома. Нетрудно представить себе стыд и отчаяние Новьона при мысли о необходимости подвергнуться подобному унижению, да еще после того, что с ним случилось. Он попросил герцога де Жев- ра и еще кое-кого поговорить с герцогом де Куаленом и так ловко взялся за дело, что сутки спустя герцог де Куален, удовлетворенный своим преимуществом и тем, что в его власти оказалось заставить первого президента ощутить всю суровость полученного относительно него распоряжения, великодушно согласился избавить его от исполнения оного и просил Короля позволить ему закрыть двери своего дома для первого президента, и тот, зная, что не будет принят, с меньшим отвращением отправился исполнять сию повинность. Король очень хвалил сей поступок герцога де Куалена, лишивший первого президента возможности жаловаться. Герцог де Куален был воплощенной правдивостью. Он был очень дружен с моим отцом, а со мной всегда бывал приветлив и ласков и охотно мне о многом рассказывал. Эту историю и множество других курьезных анекдотов он не раз рассказывал как мне одному, так и в присутствии других лиц. Это был человек настолько чувствительный, что его брат, кардинал, добился приобщения аббата де Куалена к своей должности первого священника, постаравшись сделать так, чтобы брату даже не пришло в голову, что он о том ходатайствовал, ибо он опасался, что отказ может слишком больно задеть его. Из тех же соображений он просил Короля никогда не отстранять его брата от поездок в Марли, и действительно, просьбы его о том никогда не встречали отказа; справедливости ради надо сказать, что он никогда не злоупотреблял оными. Он был еще не слишком стар, но его терзала подагра, распространявшаяся порой даже на глаза, нос и язык. Но и в таком состоянии он не оставался в одиночестве: в комнате его собирался цвет придворного и парижского общества. А как только к нему возвращалась способность двигаться, он отправлялся в Париж и ко двору, где был всеми любим, уважаем и где с ним считались. Он был очень беден, потому что его очень богатая матушка пережила его. У него было только два сына и дочь, герцогиня де Сюлли, и он имел счастье стать свидетелем преуспеяния своего брата и второго сына.
270
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Новъон, первый президент Вышеупомянутый первый президент Новьон,
продажный и криводушный, ради денег и тайных любовниц был готов на любое беззаконие. Во Дворце правосудия уже давно изнемогали от его капризов, а тяжущиеся — от несправедливостей. Осмелев, он стал, подписывая приговоры, изменять их и выносить решение, противоположное тому, что было высказано в ходе заседания. В конце концов советники, сидевшие на одной стороне зала, удивленные тем, как противоположная сторона могла высказаться за решение, оглашенное в приговоре184, обратились к своим собратьям за разъяснениями. Те, в свою очередь, тоже до крайности удивились, ибо полагали, что именно первая сторона высказывала мнение, сформулированное в приговоре, каковой на поверку оказался единоличным творением первого президента. Тогда они стали приглядываться внимательнее и обнаружили, что подобное — отнюдь не редкость. Они обратились с расспросами к докладчикам и секретарям. Последние тоже довольно часто кое-что замечали, но говорить об этом не осмеливались. Наконец, ободренные поддержкой советников, секретари просмотрели приговоры апелляционных процессов, подписанные первым президентом, и показали их докладчикам: многие из них оказались совершенно изменены. Сие было доведено до сведения Короля, жалобы полностью подтвердились, государь приказал Новьону оставить должность, и в самом конце 1689 года на его место был назначен Арлэ. Новьон же в 1678 году сменил на этом посту Ламуаньона, жене которого приходился двоюродным братом. Он прожил еще четыре года в позоре и забвении и умер в своем поместье в конце 1693 года в возрасте семидесяти трех лет. Позже мы увидим на этом посту его внука, оказавшегося в высшей степени недостойным всех мест, кои ему когда-либо случалось занимать.
Мелак; как он был возна- С 19 сентября двор находился в Фонтенбло. Ме-
гражден за заслуги, его харак- лак прибыл туда 4 октября, засвидетельствовал тер, его конец свое почтение Королю, а на следующий день ве¬
чером долго беседовал с Королем и Шамийя- ром у мадам де Ментенон. Оттуда Шамийяр повел его к себе и перечислил все, что жалует ему государь, — а вместе с жалованьем губернатора Ландау и пятнадцатью тысячами ливров пенсии за самоотверженную его оборону
1702. Мелак; как он был вознагражден
271
это составляло тридцать восемь тысяч ливров ренты. Обласканный похвалами Короля и окруженный всеобщим восхищением, Мелак счел все эти почести заслуженными. Он стал требовать большего, когда увидел, что их раздают, как я расскажу ниже, тем, кто не успел бы явиться стяжать их по ту сторону Рейна, если бы Ландау, вопреки всем ожиданиям, не продержался на полтора месяца дольше. Уязвленный до глубины души, Мелак удалился в Париж. Ни жены, ни детей у него не было;185 он поселился там вместе с четырьмя или пятью лакеями и, снедаемый печалью, вскоре угас в одиночестве, каковое не пожелал скрасить ничьим присутствием. Дворянин родом из Гиени, он был очень умен, образован и обладал пылким воображением, избыток коего порой шел ему во вред как в делах войны, так и в повседневной жизни; он был великолепен во главе партизанских отрядов, дерзок в замыслах и осмотрителен в их осуществлении, а главное, абсолютно бескорыстен. У него не было иной родины, кроме армии и границы. Всю жизнь, и зимой и летом, он воевал, и по преимуществу в Германии. Желание постоянно наводить ужас на врага делало его не похожим на других. Его частые набеги заставляли трепетать при одном лишь упоминании его имени и на двадцать лье в округе держали врага настороже. Его забавляло, что жители края считают его колдуном, и он сам первый потешался над этими россказнями. Он был колючим и несносным с теми, кого подозревал в дурном к себе отношении, и зачастую безо всякого к тому повода воображал, что ему не выказывают должного уважения; в остальном же это был человек исключительно мягкий и добрый, готовый сносить от друзей все что угодно. Покладистый, всегда готовый исполнить любое распоряжение командира и старших по чину, он отнюдь не выказывал подобной готовности по отношению к интендантам. Он никогда не интриговал, не имел связей с государственным секретарем по военным делам, руки у него были абсолютно чисты, а посему он не считал нужным церемониться с теми, у кого рыльце было в пушку; сдержанный, простой, склонный к уединению, он либо бывал погружен в собственные мысли, либо говорил о войне, поражая слушателей неожиданностью образов и природным красноречием. Мелак был очень привязан к месье де Дюра и месье де Лоржу, особенно к моему тестю, который просил меня в меру возможностей помогать Мелаку, когда его самого уже не будет в живых. Однажды в гостях у маршала де Шуазёля, превратно истолковав какую-то любезность шевалье д’Асфельда, Мелак
272
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
вспылил и наговорил ему дерзостей в присутствии многих генералов. Месье де Шамийи сообщил мне о происшедшем; я пошел к маршалу, который мог бы наказать его и за самый поступок, и за выказанное таким образом неуважение к нему лично; но маршал предпочел оставить без внимания то, что касалось его самого. Позже я повидался с Мелаком и, в подтверждение того, сколь терпелив он был с друзьями, скажу, что говорил с ним так резко, что под конец сам устыдился того, что я, в моем возрасте, будучи всего лишь полковником, говорю таким образом с генерал-лейтенантом, много меня старше и пользующимся заслуженной известностью; он же признал свою вину и сделал все, что я хотел. Шамийи, маркиз д’Юксель и многие другие сумели остановить шевалье д’Асфельда, ставшего впоследствии, как и они, маршалом, и уговорили его в знак примирения обняться с Мелаком; более об этой ссоре не было и помину. В общем, Мелак был истинный воин, человек добрый и порядочный, бедный, в своих потребностях умеренный и простой и всей душой преданный общественному благу.
[Ле] Пелетье де Сузи, коего управление фортификационными работами делало почти что министром и коему благодаря постоянной работе наедине с Королем оно давало апартаменты повсюду, вплоть до Марли, занял еще более высокое положение, получив почетную должность одного из двух советников Королевского совета финансов, освободившуюся после смерти Помрё, скончавшегося от операции по иссечению камней. Исключительно прямодушный и всеми уважаемый, Помрё был самым умным и способным среди государственных советников, да к тому же добрым и порядочным человеком и великим тружеником. Он был близким другом моего отца, а после его смерти остался также и моим. Любому делу он от- давался со всем жаром души, но иногда в увлечении своем заходил слишком далеко, и случалось, что домочадцы переставали допускать к нему кого бы то ни было. Когда же он вновь появлялся на людях, от этого уже не оставалось и следа. Он был первым интендантом, коего решились отправить в Бретань186, и ему удалось приучить эту провинцию к интендантскому правлению.
Смерть Пети, врача Мон- Было бы смешно упоминать здесь о кончине сеньора. Будэн занимает его этого человека, если бы к тому не было особых место оснований: речь идет о смерти Пети, который
1702. Положение Катина
273
долгие годы исполнял обязанности врача Монсеньора и был уже очень стар. Он был умен, весьма сведущ, опытен и честен и, тем не менее, так никогда и не признал существование системы кровообращения. Сие, на мой взгляд, достаточно странно, и я не счел возможным обойти это молчанием. Существенно также и то, что должность его была передана Будэну, рассказывать о котором сейчас еще не время, но позднее о нем придется говорить даже слишком много и в связи с очень важными событиями.
Маршал де Вилъруа освобож- Король получил известие об освобождении ден без выкупа маршала де Вильруа, находясь в Фонтенбло.
Вскоре после того как император был уведомлен о подписании договора об обмене пленными в Италии, он приказал сообщить маршалу, что тот свободен, и любезно отказался от выкупа, сумма коего достигала пятидесяти тысяч ливров. Освобождение это обошлось Франции вдвойне дорого, но оно было очень приятно Королю. Маршал получил приказ дожидаться офицера, коему от имени императора было поручено провести его через армию принца Евгения.
Мадам присутствует Двор в Фонтенбло стал свидетелем странного
на публичном представле- новшества: Мадам, на втором году своего трау- нии комедии ра по Месье, появилась на публичном представ¬
лении комедии. Сначала она для приличия отказывалась, но Король сказал ей, что происходящее в его резиденции не должно рассматриваться как публичное представление.
Положение Катина У Катина был прекрасный случай, находясь
во главе Рейнской армии, увидеть последствия своего объяснения с Королем, которое принесло ему величайшие похвалы монарха, вынудило министра признать свою ошибку и скомпрометировало мадам де Ментенон. Он испытывал недостаток во всем, и досада, вызванная необходимостью, вопреки своей воле, вести постыдную кампанию, делала его замкнутым и угрюмым, что вызывало ропот как генералов, так и лучших офицеров его армии. Необходимость помогать курфюрсту Баварскому, выступившему в поддержку Франции и теснимому имперцами, равно как и нужда в его помощи, — все это подтолкнуло к решению форси¬
274
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ровать Рейн; Катина получил такое предложение, но, вероятно, не имел достаточного количества войск и боеприпасов. Я говорю «вероятно», потому что не располагаю точными сведениями, однако его отказ взяться за эту операцию дает мне основания для такого предположения. Отказ этот побудил Виллара, коему сия переправа, буде она окажется успешной, сулила славу, согласиться, ибо он был уверен, что ничем не рискует, если провалит операцию, от которой отказался Катина. Но, как человек предусмотрительный, он позаботился о том, чтобы иметь достаточно сил, и к прибывшим из Фландрии частям, кои он самолично принял на пол пути от Шамаранда, присоединил еще один большой отряд, который Бленвиль привел также из Фландрии. К этому Виллар добавил нужное ему количество частей из Рейнской армии, каковая, превратившись сама таким образом в отряд, окопалась под Страсбургом, имея всего лишь десять батальонов и очень мало эскадронов; так что Катина не оставалось ничего другого, как сидеть в Страсбурге, пассивно ожидая исхода переправы, которую намеревался предпринять Виллар, отбытия римского короля в Вену и известий о том, что будет делать его армия после взятия Ландау.
Диспозиция Виллара Виллар двинулся прямо к Гюнингену, осмотрел
берега Рейна и решил наводить мост напротив Гюнингена, там, где был довольно большой остров, — рассчитывая выгодно его использовать, так как большой рукав Рейна проходил между ним и островом, а маленький — между островом и другой стороной Рейна, где небольшой укрепленный городок Нёйбург187 находился в руках имперцев, которые располагали там летучим отрядом и не раз на протяжении кампании вызывали у Катина беспокойство, угрожая форсировать Рейн и осадить Гюнин- ген, хотя на деле они и не думали об этом, ибо войска были необходимы им для осады Ландау. Приняв решение, Виллар приказал, не теряя времени, но с крайним усердием приняться за сооружение моста, соединяющего берег с островом. Он прибыл 30 сентября; мост был сооружен менее чем за сутки. 1 октября в полдень по мосту были переправлены сорок пушек вместе с полками Шампани и Бурбоннэ, кои разместили на острове и приказали начать сооружение другого моста. Как только работа была завершена, Виллар под охраной гренадеров переправил через реку рабочих, которые выстроили у начала моста оборонительную линию, идущую параллельно Рейну. Работы
1702. Сражение при Фридлингене
275
велись, несмотря на слабые попытки врага помешать им, оказавшиеся безуспешными благодаря огню нашей артиллерии, полуторатысячному отряду, размещенному на острове, и множеству небольших лодок с гренадерами на борту. Эта позиция позволяла Виллару завершить переправу через Рейн, но он решил подождать известий от курфюрста Баварского. Тем временем принц Людвиг Баденский и большинство его генералов заняли укрепленные позиции во Фридлингене. 12 октября Лобани с отрядом из гарнизона Нового Брейзаха188 переправился на лодках через Рейн, с бою овладел городком Нёйбург и стал там лагерем, а затем по нашему мосту туда прибыл Гискар с двадцатью эскадронами и десятью батальонами. Известие об этом рассеяло сомнения принца Людвига, и он, решив, что именно здесь Виллар намерен форсировать Рейн, 14-го утром оставил Фриддинген и двинулся к Нёйбургу. Узнав об этом, Виллар в семь часов утра того же дня вышел из Гюнингена и быстро переправил все находившиеся по эту сторону войска по своему мосту на остров. Кавалерия преодолела маленький рукав Рейна вброд, а пехота прошла по второму мосту, который Виллар вовремя приказал разобрать, а лодки сплавить вместе с артиллерией к Фридлингену.
Сражение при Фридлингене Тогда принц Людвиг развернул на марше все свои
войска, состоявшие, вместе с пехотой, из сорока двух эскадронов;189 пять из этих эскадронов обошли небольшую, но крутую с нашей стороны гору, чтобы сзади выйти на ее гребень, а тридцать семь других двинулись на Виллара раньше, чем он рассчитывал их увидеть. У него было только тридцать четыре эскадрона, потому что шесть он отправил к Гискару в Нёйбург. Три залпа обратили имперскую кавалерию в бегство, пока ее не поддержали шесть свежих батальонов. Другие батальоны импер- цев заняли позиции на горе, и, чтобы выбить их оттуда, нам пришлось карабкаться по крутизне через находившиеся с нашей стороны виноградники. Это было странное сражение, где с обеих сторон кавалерия и пехота действовали совершенно раздельно. Атака, во время которой погиб командовавший ею генерал-лейтенант де Борд, бывший губернатор Филипсбурга, не могла не расстроить наши ряды из-за крутизны горы и пересеченности ее склона; так что наши войска, запыхавшиеся и отчасти утратившие боевой порядок, не смогли устоять перед отдохнувшей и наступавшей единым строем пехотой, которая вынудила их отступить и в еще большем беспорядке
276
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
возвратиться к подножию горы190. Все это, вместе с перестроением частей, заняло немало времени, а посему Виллар, остававшийся у подножия горы и потерявший из виду всю свою кавалерию, которая в полулье от него преследовала кавалерию имперцев, уже решил, что сражение проиграно, и, окончательно потеряв голову, в отчаянье рвал на себе волосы, сидя под деревом, ког- даувидел мчавшегося к нему во весь опор Маньяка, первого генерал-лейтенанта этой армии191, и следовавшего за ним адъютанта. Тогда Виллар, не сомневаясь более в поражении, крикнул: «Ну что, Маньяк, все погибло?» Услышав его голос, Маньяк двинулся к дереву и, увидев Виллара в таком состоянии, изумленно уставился на него: «Боже! Что вы тут делаете? Откуда вы это взяли? Они разбиты, и все наше». Виллар тотчас же утер слезы и вместе с Маньяком помчался с победным криком к пехоте, которая сражалась с вражеской пехотой, спустившейся к подножию горки. Произошло же перед этим вот что. Когда Маньяк повел свою кавалерию в атаку, он разбил имперскую кавалерию и преследовал ее на протяжении примерно полулье, пока не столкнулся с пришедшими последней на помощь шестью свежими батальонами, но и те, не в силах противостоять напору наших эскадронов, вынуждены были отступить вместе с остатками кавалерии. И тогда Маньяк, решивший не гнать их далее по теснинам и обеспокоенный отсутствием известий о нашей пехоте, вернулся лично узнать, что происходит, крайне раздраженный тем, что пехоты нет поблизости, дабы довершить победу, и что остаткам имперской кавалерии и спасшим ее шести батальонам удалось уйти сквозь теснины. Он и Виллар своими победными криками придали новое мужество нашей пехоте, которая после нескольких атак обратила вражескую пехоту в бегство и довольно долго ее преследовала. Виллар держал себя с такой наглой самоуверенностью, что Маньяк осмелился рассказать об этой странной истории лишь кое-кому в узком кругу. Увидев же, что Виллар приписывает честь победы себе одному и получает награду за эту победу, ничего д ля нее не сделав, Маньяк, в порыве негодования, принялся рассказывать обо всем, что произошло, — сначала в армии, а потом и при дворе, где история вызвала большой шум, но Виллар, имея за собой честь победы и поддержку мадам де Ментенон, даже ухом не повел. Из его отчета, отправленного Королю сразу же после дела*, которое стало именоваться сражением при Фриддингене, видно, в каком свете
* См. в Приложениях192 док. 11, письмо Виллара Королю193.
1702. Сражение при Фридлингене
277
представил он это сражение. Кроме генерал-лейтенанта де Борда, был также убит пехотный бригадир Шаванн; среди раненых, по большей части легко, были герцог д’Эстре, Полиньяк, генерал-лейтенант Шамаранд194, Коэткен и сын графа дю Бура. Виллар, поняв, что ему необходима поддержка, принял решение, достойное царедворца. На следующий день после сражения к нему присоединились несколько кавалерийских полков из числа стоявших под Страсбургом, которые ему все еще присылал Катина. В числе прибывших был и граф д’Айан; Виллар пред ложил ему доставить Королю знамена и штандарты, и граф д’Айан согласился, несмотря на все попытки Бирона объяснить ему, сколь смешно выглядит человек, доставляющий трофеи сражения, в коем сам не участвовал. Но все было прекрасно и дозволительно для племянника мадам де Ментенон, чье покровительство не спасло его, впрочем, от возмущения всей армии, и пришедшие оттуда в Париж письма были полны описаний подвигов Маньяка и насмешек над графом д’Айаном. Но письма опоздали: дело было уже сделано. Шуазёлю, женатому на сестре Виллара, было поручено доставить известие о победе Королю и передать письмо Виллара; во вторник утром 17 октября он прибыл в Фонтенбло и сообщил Королю о победе, о наличии переправы через Рейн, о возможности рассчитывать на скорейшее соединение с курфюрстом Баварским, что переполнило государя радостью. На следующий день утром прибыл также и граф д’Айан, и его рассказ о подробностях сражения, знамена и штандарты еще более увеличили всеобщее ликование; правда, когда стало известно, что сам он в деле не участвовал, конфуз был полным, и даже его положение фаворита не могло остановить потока язвительных шуток. Король расхвалил Шуазёля за отчет, дал ему полк, которым до того командовал шевалье де Сэв, и тысячу пистолей, хотя гонец был всего лишь капитаном кавалерии. 20 октября Виллар ловко подогрел радость Короля, прислав курьера с сообщением, что потери врага значительнее, чем ранее полагали, что все деревни в окрестностях Фриддин- гена полны их ранеными, что захвачено семь брошенных пушек, что принц Ансбахский, два саксонских принца и сын правителя Вюртемберга ранены и взяты в плен; наконец, что армия имперцев рассеяна и от нее осталось не более тысячи человек; что Бирон с трехтысячным кавалерийским отрядом послан навстречу курфюрсту Баварскому, что сам Виллар занят созданием фортов и постов на другом берегу Рейна и восстановлением разрушенного по условиям Рисвикского мира редута напротив Гюнингена.
278
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Виллар один удостоен зва- В субботу утром 21 октября граф де Шуазёль ния маршала Франции был отправлен назад к Виллару с пакетом от Ко¬
роля. Ранее мы уже видели, где брал начало нечистый, но мощный источник расположения к нему мадам де Ментенон195. В тот же день за ужином Король объявил его одного маршалом Франции. Дабы это выглядело более изысканно, сверху на пакете было написано: «Месье маркизу де Виллару», а внутри находилось запечатанное собственноручное письмо Короля196 с надписью: «Моему кузену191 маршалу де Виллару». Шуазёлю, посвященному в эту тайну, было приказано хранить ее в глубочайшем секрете и ничего не говорить шурину при вручении ему пакета: Король хотел, чтобы Виллар узнал о той чести, которую он ему оказал, лишь увидев надпись на втором письме. Нетрудно себе представить, сколь велика была его радость.
Возвращение Кашина Зато у Катина, усталого и забытого в Страсбурга его отставка re, никаких оснований для радости не было.
Ни для чего более не нужный, а точнее, уже просто никто и ничто, он попросил об отпуске и выехал в собственной карете, проезжая в день очень небольшое расстояние, как человек, которого страшит момент прибытия и который хочет его оттянуть. 17 ноября он явился засвидетельствовать свое почтение Королю, который принял его весьма сдержанно, осведомился о его здоровье, но беседы с глазу на глаз не удостоит. К Шамийяру Катина заходить не стал. Он провел один день в Версале и очень ненадолго задержался в Париже. Он благоразумно удалился в свой дом в Сен-Грасьене, близ Сен-Дени, где виделся лишь кое с кем из своих друзей, и почти никогда не покидал своего уединения; да и не следовало бы его покидать, поддавшись на ласковые уговоры Короля вновь встать во главе одной из армий и положившись на результаты разъяснения происшедшего, — разъяснения тем более опасного, что оно полностью доказывало правоту Катина. Принц Людвиг, чье положение вовсе не было так катастрофично, как представил Виллар, вскоре вновь появился со своей армией, заставляя опасаться, что нам придется переправляться обратно через Рейн. Остаток кампании прошел во взаимных наблюдениях и поисках преимуществ. Новоиспеченный маршал предполагал извлечь выгоду из соединения с курфюрстом Баварским, каковое, однако, не состоялось. Курфюрст
1702. Характер Виллара
279
взял Мемминген и ряд небольших крепостей, чтобы получить контрибуцию и обеспечить себя провиантом и фуражом. Армии встали на зимние квартиры; наша переправилась на французский берег Рейна, и вскоре Вил- лар получил приказ оставаться в Страсбурге и наблюдать за Рейном.
Характер Виллара Этот баловень судьбы отныне будет неизменно
играть столь важную роль, что мне представляется уместным поближе познакомить с ним читателя. Рассказывая о его отце, я уже упоминал о его происхождении, каковое не могло служить солидным основанием для грядущего возвышения и преуспеяния; но удача, неслыханная удача всегда и во всем сопутствовала ему на протяжении всей его долгой жизни. Это был человек высокого роста, черноволосый, прекрасно сложенный, с годами располневший, но не отяжелевший, с живым, открытым, выразительным и слегка простодушным лицом и такой же осанкой и жестами; безмерное, не брезгающее никакими средствами честолюбие, очень высокое мнение о своей особе, коим он, правда, почти никогда не делился ни с кем, кроме Короля; галантность, облеченная в романические одежды; безмерная низость и постоянная готовность пресмыкаться перед тем, кто мог быть ему полезен, при полной неспособности любить, отвечать услугой на услугу и испытывать благодарность; блистательная храбрость, неиссякаемая энергия, несравненная отвага и готовое на все, ни перед чем не останавливающееся бесстыдство, немыслимое и никогда не оставлявшее его бахвальство; ум достаточный, чтобы самоуверенностью производить впечатление на глупцов; он умел говорить, но речи его, многословные и нескончаемые, вызывали тем большее отвращение, что он всегда исхитрялся говорить только о самом себе, хвастаться, превозносить себя за то, что он все предусмотрел, всем дал необходимые советы и все сделал, елико возможно умаляя роль и значение всех прочих; его га- сконская щедрость и великолепие скрывали чудовищную скупость и алчность гарпии, которые помогли ему во время войны нахапать горы золота, а когда он стал во главе войск, — грабить и вовсе без зазрения совести, со смехом признаваясь, что использовал для того специальные отряды и даже изменял направление движения армии. Неспособный обеспечить войска провиантом и фуражом, организовать подвоз боеприпасов и передвижение на марше, он сваливал эти обязанности на первого из генералов,
280
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
кто соглашался за это взяться, однако их заслуги неизменно приписывал себе. Он умел извлекать выгоду из любых мелочей и счастливых случайностей; всегда был готов рассыпаться в комплиментах и учтивостях, но бесполезно было ожидать от него чего-либо более основательного, ибо сам он был напрочь лишен этого качества. Вечно занятый пустяками, если только его не отрывали от них неотложные дела, он мог без устали толковать о романах, комедиях, операх, и заимствованные оттуда фразы вечно вертелись у него на языке, причем он произносил их даже во время серьезнейших совещаний. Завсегдатай спектаклей и кулис, он не гнушался непристойным общением с актрисами и их воздыхателями, каковое не оставлял до самой глубокой старости, опозоренной его прилюдными постыдными речами. Его невежество, а если уж называть вещи своими именами, его глупость в делах была совершенно непостижима в человеке, на протяжении столь долгих лет причастном к делам первейшей государственной важности. Он терял нить рассуждений и был не в состоянии найти ее. У него не было ясных понятий о вещах, и он говорил нечто противное тому, что было очевидно всем и что он сам хотел сказать. Меня это часто повергало в глубочайшее изумление, и я бывал вынужден отстранять его и говорить вместо него, когда в пору Регентства вместе с ним занимался государственными делами198. Ничто, пока у него была возможность, не могло заставить его отказаться ни от карт, которые он очень любил, ибо в игре всегда бывал счастлив и выигрывал крупные суммы, ни от зрелищ. У него была одна забота — сохранять свою власть и влияние, а то, что ему самому надлежало видеть и делать, он перекладывал на плечи других. Такой человек вряд ли может вызывать чувство приязни, а потому и не было у него никогда ни друзей, ни приверженцев, и никогда еще человек, занимающий столь высокие посты, не пользовался меньшим уважением. Имя, кое, благодаря неизменно сопутствовавшей ему удаче, он стяжал себе на долгие времена, нередко отвращало меня от истории, и я встречал множество людей, думавших точно так же. Его родственники имели неосторожность разрешить почти сразу после его смерти публикацию мемуаров, принадлежность коих его перу не вызывает сомнений199. Достаточно лишь взглянуть на его письмо к Королю с описанием сражения при Фридлингене200. В своем рассказе, крайне сбивчивом, дурно написанном, без точности и подробностей, он старает- ся, как может, скрыть беспорядок, чуть не погубивший пехоту, свое неведе¬
1702. Характер Виллара
281
ние относительно действий кавалерии; в его письме нет описания ни диспозиции, ни передвижения войск, ни самого сражения, ни даже упоминания о том, что решило его исход и каков он был; а его похвалы, воздаваемые всем сразу и никому в частности, — дабы показать, что все были ему нужны в равной мере, — не могли польстить никому. Мемуары его столь же сбивчивы и невнятны, а если в них и имеется больше подробностей, то исключительно для того, чтобы лишний раз представить себя героем какой-нибудь выдуманной истории. В кампании 1694 года и в последующих я, будучи совсем молодым, участвовал всего лишь в качестве полковника кавалерийского полка; но во время первой я был зятем командующего армией201, а в прочих — находился в числе лиц, приближенных к маршалу де Шу- азёлю, сменившему моего тестя на этом посту. Этого вполне достаточно, чтобы понять, что в похвальбе, коей полны записки Виллара об этих кампаниях, нет ни капли правды и что все это чистый вымысел. От генералов, воевавших вместе с ним и под его началом в других кампаниях, я знаю, что он не пишет ни слова правды, что его рассказы по большей части выдуманы, а то, что соответствует действительности, подано так, чтобы превознести самого себя и очернить тех, чьи заслуги особенно велики, отнять у них оные заслуги и присвоить их себе. От описания некоторых его подвигов до того несет фальшью, что испытываешь негодование, — и оттого что человек так нагло превозносит самого себя, и оттого что сей самозваный герой смеет надеяться при помощи столь грубой лжи одурачить людей и вызвать их восхищение. Жажда иметь поклонников и обожателей побуждала его бесстыднейшим образом воровать славу у полководцев, перед которыми, я сам был тому свидетелем, он буквально ползал на брюхе, и без зазрения совести нагло клеветать на них. А что до его переговоров в Баварии и Вене, каковые он рисует в столь радужных тонах, то я справлялся о них у месье де Торси, перед коим он в ту пору держал отчет202 и с приказаниями и инструкциями коего должен был сообразовывать свои действия. Торси заверил меня, что был в восторге от фантазии сочинителя, что в этом романе — все ложь, что в нем нет ни одного истинного факта и ни единого правдивого слова. Торси занимал тогда пост министра и государственного секретаря по иностранным делам и был единственным, кто сумел не допустить в свое ведомство, а точнее не подчинить его, мадам де Ментенон; его прямота, честность и правдивость никогда не ставились под
282
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
сомнение ни во Франции, ни за ее пределами, а точная и ясная память никогда его не подводила. Таково было тщеславное желание Виллара неизменно выглядеть героем в глазах потомков, пусть даже ценой лжи и клеветы, из коих соткан роман его мемуаров, и велика была глупость тех, кто поспешил опубликовать оные, не дожидаясь, пока уйдут из жизни очевидцы событий и те, кто знал этого изумительного человека, который, несмотря на всю свою ловкость, беспримерное счастье и занимаемые им высочайшие государственные посты, оставался лишь странствующим комедиантом, а по большей части — просто ярмарочным фигляром. Таков был в общих чертах Виллар, коему его военные и придворные успехи стяжают впоследствии громкое имя в истории, когда время изгладит из людской памяти его истинный облик и забвение поглотит то, что было известно лишь современникам. Он так часто будет появляться в дальнейшем на страницах этих «Записок», что вновь и вновь станут всплывать черты нарисованного здесь портрета, более точного, чем похищенная им слава, каковую, по примеру Короля, он передал потомкам, но не в виде медалей и статуй (для этого он был слишком скуп), а в виде картин, коими он увешал свой дом203 и в коих не упущена ни одна, даже ничтожная подробность, вплоть до изображения заседания штатов Лангедока, когда он командовал войсками этой провинции204. Я не стану рассказывать о его смехотворной ревности и путешествиях его жены, которую он таскал за собой во всех кампаниях. Подобные слабости не следует вытаскивать на свет божий, но прискорбно, что они сказываются на делах государства и важных военных операциях, за что Бавария вечно будет его корить. Однако было бы несправедливо, перечислив все многочисленные недостатки Виллара, не упомянуть о достоинствах. Он обладал талантами полководца, замыслы его всегда были смелы, обширны, почти всегда хороши, и он, как никто другой, был пригоден для их осуществления и для управления войсками: издали — чтобы скрыть от противника свои планы и появиться в нужный момент, вблизи — чтобы занять выгодную позицию и броситься в атаку. Глаз его был остер, но порой все же недостаточно точен, в деле он всегда сохранял ясную голову, хотя в пылу сражения иногда слишком увлекался, что вело к ошибочным действиям. Но распоряжения его являли собой великое неудобство: почти всегда устные, всегда туманные, всегда лишь общего характера, полные напыщенных изъявлений доверия и уважения, они неизменно позволяли
1702. Характер Виллара
283
ему успех приписать самому себе, а неудачу свалить на дурных исполнителей. Получив командование армиями, он стал храбр только на словах; он не утратил личной отваги, но был вовсе не так смел, когда речь шла о принятии решений. Будучи человеком замкнутым, он не проявлял особой горячности, чтобы блеснуть и привлечь к себе внимание; планы его порой, казалось, представляли больше интереса сами по себе, чем для пользы дела, а потому выглядели весьма сомнительными; все обстояло иначе, ког- да ему оказывалось поручено их исполнение, каковое он не прочь был сделать сомнительным для других, когда имелась возможность перепоручить его им. Под Фридлингеном для него многое было поставлено на карту: провал дерзкого замысла, от осуществления коего отказался Катина, был чреват для него не слишком большими потерями и всего лишь отсрочкой осуществления его честолюбивых желаний; зато успех сулил ему маршальский жезл. Но, получив его, Матамор205 умерил свою хвастливую удаль, опасаясь перемены счастья, каковое, по его расчетам, должно было вознести его еще выше, и его часто упрекали за то, что он упускал уникальные, сами собой представлявшиеся возможности, сулившие несомненный успех. Он чувствовал тогда, что у него есть иные средства; удостоившись высшего воинского звания, он боялся злоупотребить своим положением, дабы не навлечь на себя несчастий, примеры чему были у него перед глазами; он хотел сохранить блеск лавров, похищенных им рукою фортуны, и закрепить за собой репутацию спасителя от неудач и ошибок других генералов. Он отнюдь не чуждался интриг. Лестью и низкопоклонством он сумел завоевать сердце Короля, а низменной и на все готовой покорностью ее воле — сохранить благосклонность мадам де Ментенон. Он сумел использовать в своих целях данный ею доступ в ее кабинет, заручившись расположением самых доверенных из ее служителей; с последними он был низок и покладист, с Королем — смел, с министрами — ловок, и, поддерживаемый Ша- мийяром, преданным мадам де Ментенон, счел такую линию поведения, коей придерживался и лично, находясь при дворе, и в письмах, пребывая вдали от него, более для себя полезной, чем превратности войны, ибо она была гораздо более надежной. Отныне он осмеливался претендовать на самые высокие почести, кои гораздо легче достигаются тайными происками, чем какими-либо иными путями, коль скоро удается убедить подателей сих почестей, что именно его следует оных удостоить. Лучшим завершени¬
284
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ем этого чересчур пространного описания, где, однако, как мне кажется, я не допустил ничего лишнего и где ни в чем не погрешил против истины, лучшим его завершением, я полагаю, будет остроумное замечание матери Виллара, которая неустанно твердила сыну, когда тот был на вершине славы: «Сын мой, всегда говорите о себе Королю и никогда не делайте этого с другими». Он с большой пользой для себя следовал первой части этого совета, но пренебрегал второй и невыносимо допекал всех разговорами о своей особе.
Смерть месье маршала Для меня время сражения при Фридлингене
деЛоржа стало временем величайшей скорби, причинен¬
ной мне потерей моего тестя, скончавшегося в возрасте семидесяти четырех лет206. Он всегда отличался завидным здоровьем — вплоть до того момента, когда его сразил приступ мочекаменной болезни, симптомы коей не сразу распознали, а точнее, не пожелали распознать в надежде, что это недуг совсем иного рода. В последние шесть месяцев своей жизни он не мог выходить из дома, однако общая любовь к нему собирала вокруг него, если судить по числу и знатности гостей, скорее нечто вроде двора, чем общество преданных друзей. Но так как ход болезни не оставлял более никаких сомнений на ее счет и операция была неизбежна, всем прочим хирургам предпочли пользовавшегося тогда известностью некоего брата Жака. Он не был ни монахом, ни отшельником, а просто носил серое облачение с капюшоном и стяжал себе известность тем, что при операции делал надрез сбоку от того места, где он обычно делался, благодаря чему операция занимала меньше времени и не влекла за собой осложнений, очень частых при традиционном способе. Во Франции все что угодно может стать предметом моды; человек этот тогда был в моде до такой степени, что только о нем везде и толковали. За его операциями наблюдали в течение трех месяцев, и из двадцати его пациентов скончались лишь очень немногие. Все это время маршал де Лорж избегал общения с людьми и готовился к испытанию с великой твердостью и истинно христианским смирением. Желание семьи, а равным образом желание сохранить должность капитана лейб-гвардии за сыном207, в большей степени, чем он сам, определили это решение. Исповедавшись и причастившись Святых Даров накануне, 19 октября в четверг в восемь часов утра
1702. Смерть месье маршала де Лоржа
285
он отдал себя в руки хирурга. В помощники и советчики брат Жак взял себе только Миле, хирурга лейб-гвардейской роты месье маршала де Лоржа, к которому тот был очень привязан. При операции был обнаружен маленький камень, затем грибовидные наросты, а под ними — очень большой камень. Хирург, умеющий не только резать, извлек бы маленький камень и на этом бы остановился; затем при помощи разных мазей размягчил бы наросты вокруг мочевого пузыря, чтобы те постепенно вышли вместе с гноем, после чего извлек бы большой камень. Но брату Жаку, умевшему только резать, это и в голову не пришло. Он вырвал эти наросты. Операция длилась три четверти часа и была так мучительна для пациента, что брат Жак не решился идти до конца и отложил извлечение большого камня. Месье маршал де Лорж перенес операцию с несгибаемым мужеством. Некоторое время спустя, когда его жена, единственная из членов семьи, кого ему позволили видеть, подошла к его постели, он протянул ей руку и сказал: «Ну вот, со мной и сделали то, что хотели», — а в ответ на ее исполненные надежды слова добавил: «Все будет так, как угодно Господу». Все семейство и кое-кто из находившихся в доме друзей не ждали от этой странной операции ничего хорошего. Герцог де Грамон, которому Марешаль недавно сделал операцию камнесечения, ворвался в дом, объявил, что, если не принять меры, осложнения последуют одно за другим и справиться с ними уже не будет никакой возможности, и безуспешно уговаривал пригласить Марешаля или других хирургов. Брат Жак ни за что не соглашался, а маршалыпа, опасаясь волновать мужа, не осмелилась никого позвать. Герцог де Грамон, к сожалению, оказался слишком хорошим пророком. Вскоре после того брат Жак сам попросил о помощи и тотчас же получил ее, но все уже было бесполезно. Месье маршал де Лорж скончался в субботу 22 октября208 около четырех часов утра; аббат Ансельм, его духовник и знаменитый проповедник, не отходил от него до последнего мгновения. Ужасное зрелище являл собой этот дом. Я не знаю никого, кто бы пользовался такой всеобщей любовью, так этой любви был бы достоин и чей уход так бы горько всеми оплакивался. Мое горе было безмерно, отчаяние же мадам де Сен-Симон было так велико, что я трепетал за ее жизнь; невозможно описать, как привязана она была к отцу и как нежно тот ее любил: у них, казалось, была одна душа и одно сердце на двоих. Меня он любил как родного сына, а я любил и почитал его, как лучшего из отцов, со всей возможной нежностью и доверием.
286
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Похвальное слово месье Третий сын в многодетной семье, он потерял
маршалу деЛоржу отца, когда ему было пять лет209, а четырнадца¬
ти лет от роду поступил на военную службу. Месье де Тюренн, брат его матери, стал заботиться о нем как о родном сыне и всю жизнь не оставлял его своим попечением и доверенностью. Племянник отвечал на дружбу дяди такой привязанностью, что они всегда жили вместе и все считали их отцом и сыном. Несчастные события того времени210 и семейные обязательства привели месье де Лоржа в партию Месье Принца; он последовал за ним в Нидерланды, отличился, служа под его началом в чине генерал-лейтенанта211, и завоевал глубокое его уважение. Уже имея за плечами школу месье де Тюренна, он усовершенствовался под руководством Месье Принца и возвратился под начало своего дяди, который был счастлив и горд научить его достойно командовать войсками, поручая ему в своих армиях самые трудные и ответственные обязанности. Месье де Лорж, молодой и прекрасно сложенный, галантный, часто бывавший в высшем свете, отнюдь не был лишен склонности к серьезным размышлениям. Он родился и был воспитан в лоне протестантизма, с виднейшими его представителями был связан узами близкого родства и дружбы, а потому вплоть до середины жизни ему и в голову не приходило, что они могут заблуждаться, и он точно исполнял все предписания этой религии. Однако со временем он стал задумываться, затем на смену раздумьям пришли сомнения. Его сдерживали предубеждения, рожденные воспитанием и привычкой, его сковывал авторитет матери, ревностной протестантки, а более всего — авторитет месье де Тюренна; он был связан тесными дружескими узами с герцогиней де Роган, душой протестантской партии и преемницей последних ее вождей, и с ее знаменитыми дочерьми212, а бесконечно нежные чувства, питаемые им к своей сестре, графине де Руа, всей душой преданной этой религии, не позволяли ему обнаружить свои сомнения. Но он жаждал ответа на мучившие его вопросы. И большую помощь в этом оказал ему один человек, вполне заурядный, но им уважаемый и ему преданный, который сделался католиком. Однако, окончательно разуверившись в том, чему до сих пор верил, месье де Лорж пожелал во всем разобраться сам. Он решил самостоятельно ознакомиться с богословскими трудами и поделиться своими сомнениями со знаменитым Боссюэ, впоследствии епископом Mo, и с месье Клодом, пастором Шарантона213,
1702. Похвальное слово месье маршалу де Лоржу
287
пользовавшимся наибольшим влиянием среди тамошних кальвинистов. Он всегда беседовал с ними порознь, храня свои визиты к одному в тайне от другого, и пересказывал одному как бы от себя ответы другого, чтобы понять наконец, какое учение истинно. Так провел он целый год в Париже и так был погружен в эти занятия, что почти вовсе перестал бывать в свете, чем вызывал тревогу у своих ближайших друзей и даже у месье де Тюрен- на, кои упрекали его за то, что он не показывается им на глаза. Но добросовестность и искренность его поисков были вознаграждены: свет пролился в его душу. Епископ Mo доказал ему древность заупокойной молитвы и показал ему в трудах святого Августина место, где говорится о том, что сей Отец Церкви молился за святую Монику, свою мать214. Месье Клод уклонился от внятного ответа на этот вопрос, отделавшись пустыми отговорками, что не только не удовлетворило месье де Лоржа, но задело его прямодушие человека, взыскующего истины, и окончательно определило его выбор. Тогда он признался прелату и пастору, что вел беседы с каждым из них, не ставя о том в известность другого; теперь он хотел, чтобы они сошлись лицом к лицу, но по-прежнему в глубокой тайне; в результате поединка разум его был побежден светом истины, а сердце — нередко уклончивыми речами месье Клода, от которого и потом в беседе с глазу на глаз он не мог получить более вразумительных разъяснений. Итак, с сомнениями было покончено и решение принято. Останавливала его только мысль о близких; он понимал, что ему предстоит вонзить кинжал в сердце трех самых дорогих и близких ему людей: матери, сестры и месье де Тюренна, коему он был обязан всем и который давал ему все, вплоть до возможности иметь средства к существованию. Однако он счел своим долгом начать именно с него: он вложил в свои слова всю нежность, всю признательность, все почтение любящего сына к любящему отцу и после смущенного вступления рассказал ему и о причинах своего долгого затворничества, и о том, какие плоды оно принесло, постаравшись, по возможности, смягчить горечь сего известия. Месье де Тюренн выслушал его, не прервав ни единым словом, а затем, обняв, ответил признанием на признание и заверил, что решение его тем более ему радостно, что и сам он принял точно такое же после долгих собеседований с тем же прелатом. Удивление, облегчение и радость месье де Лоржа не поддаются описанию. Епископ Mo ни словом не обмолвился ему о том, что уже давно наставляет месье
288
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
де Тюренна, а месье де Тюренну — что руководит духовными поисками месье де Лоржа. Очень вскоре после того было объявлено об обращении месье де Тюренна в католическую веру. Месье де Лорж счел неудобным тотчас же объявить и о своем обращении. Опасаясь, как бы в свете не сочли, что его решение — лишь подражание человеку, имевшему такой вес в обществе, человеку, с коим он был связан столькими узами, он выждал пять или шесть месяцев215. Никогда не кичась своим благочестием и не выставляя его напоказ, месье де Лорж всю оставшуюся жизнь считал свое обращение величайшим для себя счастьем. Он чаще, чем прежде, встречался с месье Коттоном, который первый подвигнул его к этому шагу и которому он теперь выказывал еще более дружества и уважения; он до конца дней запросто бывал у епископа Mo, питая к нему неизменное почтение и бесконечную признательность. Он не терпел принуждения в делах веры, но всегда был готов убеждать протестантов, буде ему случалось говорить с ними об этом; до самой смерти он был очень точен и даже благоговеен в исполнении обрядов принятой им религии и питал дружеские чувства к людям благочестивым. Графиня де Руа едва не умерла от горя, узнав о его обращении, и это причиняло ему боль. Лишь религия была для них выше привязанности друг к другу. Она была так уязвлена этой переменой, что согласилась встречаться с ним лишь при условии, что они никогда не станут говорить об этом.
Благодаря уважению Месье Принца и месье де Тюренна, а равно и собственным заслугам, месье де Лорж, вслед за маршалами Франции, занимал важнейшие командные посты во время Голландской войны216. Пожелай он того, он мог бы встать во главе армии после возвращения Короля, от которого получил на это патент и приказ арестовать маршала де Бельфона, который из упрямства несколько раз подряд категорически отказывался исполнять распоряжения двора. Месье де Лорж уклонился от назначения и спас маршала, который случайно узнал о том лишь много времени спустя и никогда, надо сказать, этого не забывал. Я не постесняюсь сказать, что вся Европа, потрясенная известием о смерти месье де Тюренна, восхищалась как сражением при Альтенгейме217, так и умело организованным отступлением, и превозносила месье де Лоржа, который был там главнокомандующим. Сие засвидетельствовано историческими трудами, мемуарами и письмами того времени. Месье Принц оценивал его еще выше. «Я осмелюсь признать, — говорил он, находясь во главе Фландрской армии,
1702. Похвальное слово месье маршалу де Лоржу
289
где получил приказ занять место месье де Тюренна, — я осмелюсь признать, что за мною числятся кое-какие сражения; но скажу, не кривя душой, что отдал бы многие из них, чтобы иметь на своем счету то, что сделал граф де Лорж при Альтенгейме». После такого весомого свидетельства, которое делает столько же чести Месье Принцу, сколь и месье де Лоржу, распространяться о сражении при Альтенгейме значило бы принижать его значение. Но, оставив в стороне его заслуги полководца, как могу я умолчать о силе его духа, которая наверняка восхитила бы самих римлян? И в моих словах никто не увидит преувеличения, если представить себе, в каком положении очутилась армия месье де Тюренна, потрясенная и растерянная при известии о пушечном залпе, оборвавшем его жизнь; если представить себе также внезапное и беспредельное отчаяние месье де Лоржа, потерявшего великого человека, который был для него всем, и силу этого отчаяния, которое должно было бы оглушить его и, более чем кого-либо другого в армии, лишить способности думать и действовать. К тому же нужно представить себе, как уязвлена была душа любимого племянника, исполненная нежной дружбы, признательности, доверенности и почтения, какие, вслед за болью утраты, печальные мысли рождала потеря такой опоры у самых дверей фортуны, пока еще не одарившей месье де Лоржа никакими милостями, а равно и вообразить отсутствие какого бы то ни было состояния и всемогущество месье де Лувуа, злейшего врага месье де Тюренна, а следовательно, и его подопечного. Всего этого было более чем достаточно, чтобы лишить способности действовать даже человека незаурядного, внезапно и при таких жестоких обстоятельствах оказавшегося во главе армии. Окруженный почетом и славой, заслуживший удивление самого Монтекукколи месье де Лорж несколько дней спустя узнал, что ряд лиц удостоены звания маршала Франции, а его нет в их числе, и что некоторые из них прибыли в свите Месье Принца, которому он передал командование армией. Нетрудно представить, какою горькой была его обида. Утешением ему служило то, что и в армии, и при дворе открыто возмущались этой несправедливостью и что ни один из новоиспеченных маршалов, прибывших вместе с Месье Принцем, не осмеливался ни сообщать ему пароль, ни отдавать ему какие бы то ни было приказания. Ропот, вызванный этой несправедливостью, встревожил Лувуа, который и был ее виновником. После смерти генерал-лейтенанта Вобрена, убитого в сра¬
290
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
жении при Альтенгейме, оставался не занятым пост главнокомандующего в Эльзасе, дававший пятьдесят тысяч ливров ренты. Лувуа, уверенный, что подобный куш приглянется человеку, не имеющему ни гроша за душой, отослал назначение месье де Лоржу и был крайне удивлен, когда тот же курьер доставил бумагу ему обратно с короткой запиской, в коей говорилось, что то, что было хорошо для младшего сына из дома Ножан, отнюдь не является таковым для младшего наследника дома Дюра. Отвергнув это предложение, месье де Лорж сделал тем самым свой выбор: он решил завершить кампанию, — что и сделал, скромно держась в стороне и ни во что не вмешиваясь, но не теряя при этом чувства собственного достоинства, — а затем, по возвращении, засвидетельствовав свое почтение Королю, удалиться в обитель отцов ораторианцев и там, имея при себе только трех лакеев, окончить жизнь в уединении и благочестии. Кампания затянулась до конца года. Он не слишком торопился с возвращением и по прибытии был встречен так, как того заслуживали обретенная им слава и постигшее его несчастье. Месье де Ларошфуко, близкий его друг, находившийся в ту пору на вершине преуспеяния, воспользовавшись своим положением, так убедительно изъяснил все Королю, что Лувуа не смог ничего сказать в свое оправдание, и месье де Лорж, уклонившийся от визита к министру, почти тотчас же по прибытии был один произведен в маршалы 21 февраля 1676 года, что вызвало неслыханный восторг.
Итак, ему пришлось отказаться от ранее принятого решения и положиться на волю фортуны. Маршальский жезл был первым ее даром; жезл принес ему славу, но при этом всего лишь двенадцать тысяч ливров ренты: это было все достояние нового маршала, никаких иных средств не имевшего. В то же время он получил назначение, в числе прочих маршалов Франции, которые должны были командовать армией под началом самого Короля, намеревавшегося отбыть во Фландрию в начале апреля. Ему нужна была карета и надлежащая экипировка, а стало быть, срочно требовались деньги. Нужда заставила его решиться на странно неравный брак, каковой, однако, давал ему необходимые средства в настоящем и свой дом и семью — в будущем. И он нашел в своей избраннице супругу, которая, несмотря на разницу в летах, буквально боготворила его, которая никогда не забывала, какая честь для нее — иметь мужа столь благородного рождения и столь высокой добродетели, и отвечала ему такой же безупречной
1702. Похвальное слово месье маршалу де Лоржу
291
и незапятнанной добродетелью и нежнейшей привязанностью. Он также забыл о различиях между ее родней и своей и всю жизнь являл пример порядочнейшего человека по отношению к ней и ко всей ее семье, буквально обожавшей его. К тому же в этом браке он нашел женщину, обладавшую даром лавировать среди рифов придворной жизни, умевшую сглаживать его непреклонную прямоту, женщину, которую неизменная учтивость, говорившая о том, что она не забыла, кто она по рождению, отнюдь не лишала чувства собственного достоинства, напоминавшего о том, кем она стала. Она владела искусством вести великолепный дом, где благодаря ее обаянию постоянно собиралось изысканное и весьма многочисленное общество, и избегать при этом смешения сословий и неразборчивости, порочащих лучшие дома, — не лишая, однако, свой дом приятности, ибо умело сочетала уважение к правилам хорошего тона с очаровательной непринужденностью. Месье де Лорж не замедлил почувствовать целительную благотворность этого брака. Фортуна, так долго заставлявшая его ждать ее милостей, похоже, решила с лихвой расплатиться с ним. Скончался капитан лейб-гвардии маршал де Рошфор. Он был фаворитом месье де Лувуа, который после смерти месье де Тюренна произвел его вместе с прочими в маршалы, что дало повод охочим до острых словечек французам сказать, что Король разменял золотой на мелкую монету. Хотя месье де Дюра уже был капитаном лейб-гвардии, его брату была предложена освободившаяся должность, о которой тот и помыслить бы не мог, не говоря уже о том, чтобы оплатить, если бы не его брак. Таким образом, оба брата, маршалы Франции, стали также оба капитанами лейб-гвардии: фортуна равно оделила обоих, и вряд ли сыщется другой подобный этому пример. Однако сие отнюдь не было месье маршалу де Лоржу наградой за его податливость и угодливость. Король, прикрывая во главе своей армии Месье, осаждавшего Бушей, подошел к ферме Юртебиз218, совсем рядом с которой стоял лагерем принц Оранский, и ничто, ни овраг, ни речка, ни холмы, не отделяло одну армию от другой. Армия Короля обладала численным превосходством и к тому же весьма кстати получила подкрепление от армии, стоявшей под Бушеном. Казалось, нужно всего лишь двинуться на врага, чтобы увенчать Короля важной победой. Мнения разошлись, войска всю ночь оставались в боевом порядке, а утром месье де Лувуа буквально заставил Короля собрать военный совет, в котором, верхом на лошадях, участвовали
292
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
находившиеся здесь маршалы и двое или трое из первых и особо отличившихся генерал-лейтенантов. Они собрались в круг, а весь двор и генералы стояли на довольно значительном от них расстоянии. Месье де Лувуа изложил суть требовавшего ответа вопроса и высказался против сражения. Он знал, с кем имеет дело, и был уверен в маршалах де Бельфоне, д’Юмьере и де Л а Фейаде. Месье маршал де Лорж заявил, что считает необходимым дать сражение принцу Оранскому, и доводы его были столь убедительны, что никто из участников совета не осмелился оспаривать их; но, взглянув на месье де Лувуа и еще раз прочтя приказание в его глазах, они остались непоколебимы. Месье маршал де Лорж продолжал всеми силами настаивать, говоря о том, сколь легко будет добиться успеха, сколь велики будут последствия оного успеха, достигнутого в начале кампании, и сколь много пользы и славы можно извлечь благодаря присутствию Короля; все противные доводы он опроверг с такой основательностью, что просто нечего было ему возразить. В ответ он был осыпан похвалами Короля, который, однако, с сожалением уступил мнению большинства. Таким образом не было предпринято ничего, а принц Оранский тем временем получил подкрепление. Мне неизвестно, что побудило отправить к врагам трубача и, среди прочих, предпочесть именно этого, как наиболее к сему делу пригодного. Через сутки он возвратился и доложил Королю, что принц Оранский показал ему свою армию и сказал, что никогда не испытывал ни большего страха, ни большей уверенности в том, что неминуемо будет атакован. Он охотно и с явным намерением вызвать сожаление об упущенных возможностях изъяснил посланцу, почему так боялся и почему был совершенно уверен в поражении; а ради удовольствия показать, сколь быстро и точно получает он донесения, поручил передать от своего имени месье маршалу де Лор- жу, что ему известно, сколь решительно тот отстаивал необходимость дать сражение; и, пересказав в нескольких словах его доводы в пользу оного, добавил, что, если бы тогда к мнению маршала прислушались, он, принц Оранский, был бы разбит окончательно и бесповоротно. Трубач имел неосторожность рассказать сие Королю и месье де Лувуа в присутствии множества генералов и вельмож и, не увидев в их числе месье маршала де Лоржа, отправился к нему, дабы и ему передать слова принца Оранского. Маршал, до глубины души уязвленный тем, что его мнением пренебрегли, понял, сколь весомо сие подтверждение его правоты, а потому настоятель¬
1702. Похвальное слово месье маршалу де Лоржу
293
но потребовал хранить всё в тайне; но было уже поздно, и час спустя новость была уже всем известна и вся армия только о ней и толковала. В это самое время прибыл Месье, овладевший Бушеном, и Король, поручив армию генералам, отбыл вместе с Месье, дабы возвратиться в Версаль, а последовавший за ним Лувуа тотчас по прибытии узнал о смерти своего друга маршала де Рошфора и был крайне раздосадован назначением месье маршала де Лоржа на должность покойного. Министр был не из тех, кто прощает, а месье маршал де Лорж — не из тех, кто склонен к покорности и искательству. А посему он принялся исполнять свою должность при Короле. Ему, последнему из возведенных в маршальское звание, жаловаться было действительно не на что. Заслуги графа Февершема, его брата, главного камергера королевы Англии, супруги Карла II, главного гардеробмейстера и капитана лейб-гвардии этого государя, а затем короля Якова II, его брата и преемника, и генерала их армий, побудили Короля послать месье маршала де Лоржа к королю Англии Якову II, дабы поздравить его с победой, одержанной графом Февершемом над мятежниками, в результате коей сложил голову на эшафоте бастард Карла II герцог Монмутский219, возмечтавший ни много ни мало как об английской короне, ставшей отныне предметом вожделений принца Оранского, каковой, подталкивая герцога к действиям и оказывая ему помощь, начиная уже с этого, 1685 года, расчищал дорогу для самого себя. В 1688 году месье маршал де Лорж, ставший кавалером Ордена Святого Духа в числе множества награжденных в последний день того года, был назначен главнокомандующим в Гиени с правом получать жалованье и осуществлять губернаторскую власть вплоть до того времени, пока месье граф Тулузский, являвшийся губернатором этой провинции, не достигнет возраста, позволяющего ему исполнять свои обязанности. И жалованье сохранялось за маршалом вплоть до этого момента. Правда, едва он прибыл в Гиень, как был отозван командовать Рейнской армией, куда приехал вскоре после сдачи Майнца220.
В планы месье де Лувуа отнюдь не входило скорейшее завершение войны, только что развязанной им из личной корысти; и еще менее желал он предоставить честь ее завершения генералу, столь мало ему приятному, как месье маршал де Лорж. Вот почему пропадали втуне все усилия маршала доказать невозможность добиться победы действиями во Фландрии, перерезанной реками и ощетинившейся крепостями, и то, с какой легко¬
294
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
стью и пользой можно будет этого достигнуть, перенеся центр военных действий на другую сторону Рейна, где князья Империи вскоре устанут от потерь, а их союзники — от присутствия войск Короля в центре Германии. И чем больше правоты было в его словах, тем меньше обращали на них внимания. Лувуа настолько убедил Короля ничего не предпринимать в Германии, что даже после смерти министра такое положение дел оставалось неизменным. Мы уже видели, что произошло там в 1693 году в присутствии Монсеньора, который остановился перед Гейльбронном, хотя, имея все преимущества, мог без труда овладеть им и открыть себе дорогу в Германию; видели также безуспешные попытки маршала де Лоржа убедить его в необходимости атаковать эту крепость и отчаяние, каковое он не мог скрыть, оттого что по совету первого шталмейстера Берингена и Сен-Пуанжа, сопровождавших Монсеньора в качестве доверенных лиц Короля, он был остановлен на полпути к такой прекрасной победе. Они не рискнули действовать заодно с генералом, который, по их разумению, мог бы завести их слишком далеко и который в предыдущем году, дав бой принцу Людвигу Баденскому221, заставил его вернуться за Рейн, преследовал и разбил его, взял в плен правителя Вюртемберга, захватил две тысячи лошадей, чем отчасти восполнил потери своей кавалерии, одиннадцать артиллерийских орудий, овладел Пфорцгеймом и еще несколькими крепостями, вынудил ландграфа Гессенского снять осаду с Эбернбурга222, начатую десять дней назад, и все это сделал один с армией, уступавшей числом армии принца Людвига Баденского. Этот военачальник, который в продолжение всей той войны командовал армией, противостоящей армии месье маршала де Лоржа, проникся к нему таким уважением, что, захватив курьера его армии вместе с письмами, кои ему поручено было доставить ко двору, по прочтении оных переправил маршалу один из пакетов, написав сверху следующие всем известные слова: «Ne sutor ultra crepidam»*. Месье маршал де Лорж, до крайности удивленный этой единственной надписью, спросил у трубача, не привез ли он еще что-либо, и тот ответил, что не имеет иного поручения, как передать ему этот пакет в собственные руки. Вскрыв пакет, маршал обнаружил там письмо Ла Фона, интенданта своей армии, который и своим положением, и всем, что имел, был обязан месье
* «Сапожник <пусть судит> не выше сандалии» (лат.)22Ъ.
1702. Похвальное слово месье маршалу де Лоржу
295
де Дюра и ему, письмо, в коем тот критиковал всю кампанию и высказывал собственные соображения, полагая себя гораздо более пригодным к командованию армией. Тогда месье маршалу де Лоржу стал понятен смысл этой надписи, и он поблагодарил принца Людвига так, как того и стоила подобная услуга. Вызвав Ла Фона, он высказал ему все, что тот заслуживал, отослал его письмо, сопроводив соответствующими соображениями, и добился его позорной отставки. Происшествие сие, однако, отнюдь не помешало и впоследствии больше доверять мнению Ла Гранжа, преемника Ла Фона, чем доводам месье маршала де Лоржа, что стало причиной опустошения Нижнего Эльзаса, а могло бы иметь и худшие последствия, как я уже о том рассказывал выше224, ибо при Короле, вопреки опыту, даже в делах войны перу доверяли больше, чем шпаге.
Я мог бы рассказать еще столько замечательного о моем тесте, что сие вышло бы слишком далеко за рамки того отступления, в коем я не мог себе отказать. Не было на свете человека более прекрасной души, более щедрого и благородного сердца, и истину сию никто никогда не оспаривал. Не было человека более порядочного, прямого, спокойного, скромного, непритязательного, всегда готового служить как делу, так и ближнему, и даже подобного ему можно встретить лишь крайне редко; воплощенная искренность и простодушие, он не знал ни язвительности, ни желчности и всегда готов был прощать, в чем также никто никогда не сомневался. Не обладая ни красноречием, ни блистательным остроумием, да и не стремясь обладать оными, он был человеком ума как нельзя более трезвого и прямого, наделенным природным благородством и твердостью духа, кои обнаруживал, однако, лишь в нужный момент и коих не могли поколебать никакие соображения и обстоятельства; человеком, пренебрегавшим соображениями пользы, если путь к ней не был проторен кристальной чест- ностью и чистейшей добродетелью. При высочайшем и непоколебимом мужестве замыслы его были обширны, планы продуманны и обоснованны; он блестяще владел искусством управлять войсками, везде принимать необходимые предосторожности и вместе с тем не утомлять солдат без нужды; к этому следует добавить безошибочный выбор позиций, предусмотрительность и согласованность действий боевых частей и интендантства. Он никогда не выставлял излишних дозоров, избегал тяжелых и бесполезных переходов, и распоряжения его всегда были четкими и ясными.
296
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Он умел безукоризненно развернуть фронт, был осторожен и щадил свои войска, каковые под его командованием неизменно сохраняли боеспособность до конца кампании. Те, кто видели его в деле, рассказывали чудеса о том, как невозмутимо, но стремительно принимал он решения, как точно оценивал обстановку, как, не теряя времени, оказывался в нужном месте, чтобы спасти положение, как умел извлечь выгоду из того, что скорее всего ускользнуло бы от внимания других генералов. Заботясь о чужой славе больше, чем о своей собственной, он полностью отдавал славу тому, кто ее заслуживал, и отеческой добротой исправлял чужие оплошности. А потому в армии его обожали и солдаты, и генералы, и все офицерские чины, питавшие к нему безграничное доверие и уважение. Его рота лейб- гвардии испытывала к нему не меньшую любовь. И вещь почти неслыханная: двор, где каждый ревностно печется только о самом себе, любил его ничуть не меньше, и, за исключением месье де Лувуа, его ненавидевшего, да и то не столько его самого, сколько месье де Тюренна, он внушал там всем уважение, граничащее с благоговением. А как нежен и ласков был он со своими домочадцами, которые отвечали ему равной привязанностью! К племянникам своим он относился как к собственным детям. У него было много друзей, причем друзей истинных. Он знал цену людям и дружбе, ибо самой природой был для нее создан и, как никто, разбирался в людях. К тому же он ненавидел мошенников, с коими был беспощаден, и при всей своей простоте и скромности сохранял неизменное благородство, внушая окружающим глубочайшее уважение и почтение. Сам Король, любивший его, бывал с ним неизменно мягок и любезен; маршал без обиняков говорил ему все, что по должности своей не имел права скрывать от государя, и тот всегда верил ему, ибо правдивость месье де Лоржа ни у кого не вызывала сомнений. При всей должной почтительности к Королю, он, когда нужно было отстоять несчастного или добиться справедливости, не останавливался перед объяснениями, на которые вряд ли отважились бы и самые обласканные из придворных, и не раз вынуждал Короля сдаться, даже вопреки его желаниям. И в пору бедности, и позднее, стоя во главе армий, он оставался абсолютно бескорыстен и, в отличие от многих генералов, которые не брезгуют наживаться на охранных отрядах, особенно на вражеской территории, где в оных отрядах имеется нужда, никогда, памятуя, как он говорил, уроки месье де Тюренна, не пачкал рук подобными по¬
1702. Смерть герцогини де Жевр. Трианон
297
ступками. Из-за дяди ему были исключительно дороги все Буйоны и даже полк генерального полковника кавалерии:225 он, сколько мог, сохранял его в своей армии и всячески подчеркивал оказываемое ему предпочтение. Где бы он ни жил, окружавшие его блеск и великолепие никоим образом не затрагивали его природной скромности и простоты: не было человека более приятного в общении, более уравновешенного, надежного, более располагающего к себе непринужденной веселостью; и не было человека, коего бы все так нежно любили и коего бы так горько и так долго оплакивали.
Смерть герцогини де Жевр. В то же время скончалась герцогиня де Жевр, Трианон жившая отдельно от мужа, который промотал
ее миллионы и был бичом всей своей семьи. Фамилия ее была дю Валь; она была единственной дочерью Фонтенэ-Марёя, бывшего посла Франции в Риме в пору неаполитанского предприятия герцога де Гиза226. Нрава фантастического227, высокая и худая, походкой своей она напоминала тех больших птиц, которых называют нумидийскими красавками228. Иногда она появлялась при дворе. Несмотря на все свои странности, доведенная мужем до голода, она была добродетельна, умна и исполнена благородства. Я помню, что в какое-то лето, когда Король стал часто бывать по вечерам в Трианоне и когда он дал раз и навсегда всем желающим, мужчинам и женщинам, разрешение следовать туда за ним, там стали устраиваться большие обеды для принцесс, его дочерей, которые приглашали своих подруг, и прочие женщины также могли приезжать туда, когда хотели. Однажды герцогине де Жевр пришла фантазия отправиться закусить в Трианон. Ее возраст, редкость появлений при дворе, фантастическое одеяние и внешность так изумили принцесс, что они стали тихонько смеяться над нею со своими фаворитками. Герцогиня заметила это и, нимало не смущаясь и не церемонясь, столь решительно поставила их на место, что они опустили глаза и замолчали. Но и это было еще не все: по окончании трапезы она заговорила о них так непринужденно, но при этом так язвительно и остроумно, что, испугавшись, они послали к ней с извинениями и просьбами о пощаде. Мадам де Жевр смилостивилась, но велела сказать им, что делает это лишь с тем условием, что они научатся вести себя благопристойно. С тех пор они даже в глаза не осмеливались ей смотреть. Ничто не может сравниться по великолепию с этими вечерами в Трианоне:
298
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
все цветники каждый день украшались новыми цветами, и мне случалось видеть, что Король и весь двор покидали их из-за множества тубероз, наполнявших воздух своим ароматом, который, однако, был так силен, что невозможно было оставаться в саду, хотя тот был очень велик и террасами спускался к одному из рукавов канала.
Возвращение из Фонтенбло. Король покинул Фонтенбло 26 октября и пере- Смерть графа де Ноая ночевал в Вильруа, где, казалось, чувствовал се¬
бя как дома и много, с большой теплотой, говорил о маршале де Вильруа. По прибытии в Версаль он узнал о смерти служившего в полку своего брата второго сына герцога де Ноая, который, прогуливаясь по берегу Рейна близ Страсбурга, был убит раздавшимся с противоположной стороны случайным мушкетным выстрелом в голову.
Успехи союзников Тогда же он узнал о том, что льежская цитадель
во Фландрии взята приступом229, что комендант и гарнизон
взяты в плен, что следом не замедлила сдаться хорошо укрепленная нами Шартрёз230 и что королевская армия, весьма ослабленная тем, что часть ее была отправлена на Рейн, оставила свои позиции, будучи не в состоянии продолжать кампанию, каковая таким образом и завершилась.
Мальборо и проч. захвачены Месье Мальборо, разделив свою армию, встал и, по неведению, отпущены; на Маасе вместе с месье Опдамом, генерал-лей- Вандому выпадает такая тенантом голландских войск, и месье 1елдер- же удача мал сеном, одним из депутатов Генеральных
штатов в армии союзников. Случилось так, что партизанский отряд из Гельдерна231 вышел к берегу реки и ружейными выстрелами заставил их пристать к берегу; однако глупый командир партизан довольствовался паспортом депутата, выдавшего Мальборо за своего шталмейстера, а Опдама — за своего секретаря, и отпустил их. Месье де Вандому повезло ничуть не меньше. Произошло сие еще до прибытия короля Испании в армию. Месье де Вандом расположился поодаль от лагеря в небольшом домике, защитой коему служил маленький naviglio;232 тщетно пытались его убедить, что здесь он не может чувствовать себя в безопасности;
1702. Принц д’Аркур наконец получает разрешение...
299
он стоял на своем и согласился лишь добавить к своей охране двадцать гренадеров, что оказалось весьма своевременным: в ту же ночь вражеский отряд явился с намерением похитить его, и, если бы не гренадеры, твердо стоявшие, пока на шум выстрелов не сбежались все, кто находился поблизости, он был бы взят в плен. Его кампания также закончилась к началу ноября. Он первым оставил лагерь в Луццаре, принц Евгений спокойно позволил ему это сделать, и на следующий день сам также снялся с лагеря, а затем оба встали на зимние квартиры, постаравшись извлечь из этого все возможные преимущества.
Принц д’Аркур наконец получает разрешение засвидетельствовать свое почтение Королю. Его жизнь и характер; характер его жени
Принц д’Аркур, в течение семнадцати лет не показывавшийся на глаза Королю, наконец получил разрешение явиться засвидетельствовать ему свое почтение. Он следовал за Королем в пору всех его завоеваний в Нидерландах и во Франш-Конте; но со времени своего путешествия в Испанию, куда, как я писал выше, ему и его жене было поручено отвезти дочь Месье к Карлу II, ее супругу, он мало бывал при дворе. Принц д’Аркур поступил на службу к венецианцам, отличился в Морее и возвратился оттуда лишь по заключении мира между этой республикой и турками233. Высокого роста, прекрасно сложенный, он, несмотря на ум и благородную осанку, имел вид бродячего комедианта. Великий лгун, донельзя распутный и душой и телом, великий мот и бесстыдный мошенник, он предавался тайному разврату, снедавшему его до конца дней. По возвращении он довольно долго порхал туда-сюда и, так и не ужившись со своей женой, в чем, правда, не было его большой вины, не найдя себе места ни при дворе, ни в Париже, обосновался в Лионе, где имел вдосталь вина, любовниц из числа уличных потаскушек, сообразную такому образу жизни компанию, свору собак и карты, дабы иметь возможность оплачивать свои расходы и жить за счет простаков, глупцов и сыновей крупных торговцев, коих он заманивал в свои сети. Он пользовался здесь всяческим уважением со стороны маршала де Вильруа, каковое тот выказывал ему ради Месье Главного, и прожил таким образом долгие годы234, словно и не подозревая, что в этом мире, кроме Лиона, могут быть еще и другие города и страны. Однако в конце концов ему это наскучило, и он возвратился
300
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
в Париж. Презиравший его Король позволил ему вернуться, но видеть не пожелал и лишь после двух месяцев настойчивых просьб и извинений, приносимых от его лица всеми лотарингцами, принцу было позволено явиться засвидетельствовать свое почтение Королю. Его жена, фаворитка мадам де Ментенон, чему имелись, как об этом уже рассказывалось ранее, весомые и довольно неприглядные основания235, принимавшая участие во всех поездках двора, не сумела заполучить для него позволение ездить в Марли, где все мужья имели право бывать без особого на то разрешения, коль скоро их жены оное имели. Она перестала туда ездить, надеясь, что мадам де Ментенон, дабы иметь возможность ее там видеть, добьется полного прощения для ее мужа. Она просчиталась: мадам де Ментенон, считавшая своим долгом во всем ей покровительствовать, тем не менее часто тяготилась ее обществом и прекрасно без нее обходилась. Страх, что мадам де Ментенон привыкнет и вовсе без нее обходиться, заставил принцессу д’Аркур снова приезжать в Марли в одиночестве, ибо Король был тверд в своем нежелании допустить туда принца д’Аркура; это охладило желание последнего бывать при дворе, однако в провинцию он ездил лишь время от времени и в конце концов обосновался в Лотарингии236. Представить такую особу, как принцесса д’Аркур, весьма полезно, ибо это позволит более коротко познакомить и с двором, каковой не отказывался принимать ей подобных. В молодости она была очень хороша собой и не слишком добродетельна; она еще не состарилась, но от цветов красоты и обаяния остались, увы, лишь кислые, сухие плоды. В ту пору она являла собой высокое и толстое существо, очень подвижное, светло-буланой масти, с отвратительными жирными губами и волосами, как мочало, сроду не чесанными и свисавшими как попало, равно как и вся ее несуразная и грязная одежда; вечно занятая интригами, претензиями и всякого рода кознями, вечно с кем-нибудь в ссоре, она, в зависимости от того, с кем имела дело, то стелилась ниже травы, то возносилась до небес. Эта белобрысая фурия была к тому же настоящей гарпией со всеми присущими оной бесстыдством, злобой, хитростью и жестокостью, не говоря уже о скупости и алчности; славилась она также своим обжорством и той стремительностью, с коей облегчалась от поглощенной пищи, приводя в отчаяние тех, у кого обедала, ибо, выйдя по нужде из-за стола, она порой не успевала дойти до отхожего места и оставляла за собой отвратительный след, так
1702. Принц д’Аркур наконец получает разрешение...
301
что люди мадам дю Мэн и Месье Главного не раз про себя желали ей провалиться ко всем чертям. Она же, нимало этим не смущаясь, подбирала юбки и шла дальше, а, возвратившись, говорила, что ей стало дурно; все к этому уже привыкли. Она без зазрения совести обделывала свои делишки и ради ста франков суетилась точно так же, как и ради ста тысяч. Генеральным контролерам было нелегко от нее избавиться, и она, как могла, обманывала финансистов, чтобы побольше из них вытянуть. А как она мошенничала за карточным столом, просто не поддается описанию. Когда же ее уличали в мошенничестве, она начинала ругаться и отправляла выигрыш себе в карман; а так как сие повторялось всякий раз, то к ней относились как к базарной бабе, с которой лучше не связываться, чтобы не позорить себя; и такое происходило в салоне Марли во время игры в ландскнехт в присутствии монсеньора герцога Бургундского и мадам герцогини Бургундской. К другим играм, таким как ломбер и проч., ее старались не допускать. Однако же это не всегда удавалось; а поскольку она и тут жульничала как могла, то по окончании партии всенепременно говорила, что возвращает то, что, возможно, было выиграно нечестно, и, не дожидаясь ответа, требовала, чтобы и ей вернули ее долю. Дело в том, что, будучи завзятой святошей, она полагала таким образом успокоить свою совесть, ибо в игре, добавляла она, всегда случаются ошибки. Она посещала все церковные службы, постоянно ходила к причастию, по большей части просидев перед этим до четырех утра за игорным столом. Однажды в день большого празднества в Фонтенбло, когда маршал де Вильруа был дежурным237, она между большой и малой вечерней отправилась к маршалыне де Вильруа, и та, решив зло над ней подшутить, предложила сыграть партию, чтобы заставить принцессу пропустить малую вечерню. Принцесса стала отнекиваться, говоря, что там должна быть мадам де Ментенон. Маршалыиа же настаивала, парируя, что смешно полагать, будто мадам де Ментенон может заметить всех, кто был или не был в капелле. Сели за карты. По окончании малой вечерни мадам де Ментенон, которая почти никуда не ходила, решила, прежде чем подняться к себе, посетить маршалыну де Вильруа, чьи апартаменты находились внизу у лестницы. Дверь отворилась, и доложили о ее приходе. Для принцессы д’Аркур это было как гром среди ясного неба. «Я погибла! — завопила она во всю мочь, ибо вовсе не умела сдерживаться. — Она увидит, что я играю здесь в карты, вместо того чтобы слушать вечер¬
302
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ню». С этими словами она выпустила карты из рук и в полном смятении рухнула в кресло. Маршалыпа от души хохотала, видя, как славно удалась ее шутка. Мадам де Ментенон медленно входит и застает принцессу, маршаль- шу и несколько человек гостей в этом состоянии. Маршалыпа де Вильруа, женщина исключительно умная, говорит ей, что причиной великого смятения стала честь, каковую мадам де Ментенон ей оказала, и указывает на пребывающую в полной растерянности принцессу д’Аркур. Мадам де Ментенон улыбается с величественной добротой и говорит, обращаясь к принцессе д’Аркур: «Вот как вы, оказывается, мадам, слушаете сегодня вечерню?» Слова эти выводят принцессу д’Аркур из полуобморочного состояния, она вскакивает как ужаленная и кричит, что с ней намеренно играют такие шутки, что мадам маршалыпа де Вильруа конечно же ожидала визита мадам де Ментенон и уговаривала ее остаться играть именно для того, чтобы заставить ее пропустить малую вечерню. «Уговаривала! — воскликнула маршалыпа. — Но я полагала, что предложить вам сыграть партию будет с моей стороны верхом гостеприимства. Вы были, правда, обеспокоены тем, что ваше отсутствие в капелле будет замечено, однако любовь к игре одержала верх. Вот, мадам, — присовокупляет она, обращаясь к мадам де Ментенон, — и все мое преступление». При этих словах все захохотали пуще прежнего. Мадам де Ментенон, желая положить конец ссоре, сказала, чтобы они продолжали игру; принцесса д’Аркур, все еще вне себя, продолжала что-то бурчать, усугубляя яростью комичность своего положения. История эта в течение нескольких дней забавляла двор, ибо прелестная принцесса равно внушала всем страх, ненависть и презрение. Монсеньор герцог и мадам герцогиня Бургундские без конца устраивали ей какие-нибудь каверзы. Однажды они приказали расставить петарды вдоль аллеи, ведущей от дворца Марли к Перспективе, где она жила238. Она панически боялась всего. Двоим подкупленным носильщикам было велено предложить ей свои услуги, как только она пожелает уйти; когда она добралась до середины аллеи (при этом все гости столпились у дверей, чтобы посмотреть на предстоящее зрелище), петарды начали взрываться, она принялась орать что есть мочи, а носильщики, поставив портшез на землю, удрали. Она металась в своем портшезе, так что едва не опрокинула его, и вопила как одержимая. Гости сбежались, чтобы полюбоваться на это зрелище вблизи и послушать, как она поносит всякого, кто к ней прибли¬
1702. Принц д’Аркур наконец получает разрешение...
303
жался, вплоть до монсеньора герцога и мадам герцогини Бургундских. Как- то этот принц приладил петарду под сиденьем ее стула в салоне, где она играла в пикет; однако в тот момент, когда он собирался поджечь петарду, какая-то добрая душа остановила его, сказав, что взрыв искалечит жертву забавы. Иногда к принцессе в спальню впускали человек двадцать швейцарских гвардейцев с барабанами, которые грохотом будили ее, едва она успевала заснуть. В другой раз (а сцены эти всегда имели место в Марли) очень долго ждали, пока она уляжется и заснет. В ту поездку она жила во дворце почти рядом с дежурным капитаном лейб-гвардии, каковым был тогда месье маршал де Лорж. Выпало очень много снега и подмораживало. Мадам герцогиня Бургундская и ее свита набрали снега на террасе, расположенной над салоном и на одном уровне с апартаментами верхнего этажа, да еще и позвали людей маршала, и те наделали им кучу снежков, затем с отмычкой и свечами они тихонько проскользнули в спальню принцессы д’Аркур и, внезапно раздвинув полог кровати, засыпали спящую снежками. Мерзкое создание, внезапно разбуженное снежным потоком, льющимся на подушки и на постель, растрепанное, орущее во все горло и извивающееся ужом, не зная, куда укрыться, являло собой зрелище, развлекавшее их более получаса, так что нимфа плавала в своей постели, откуда вода текла ручьем и заливала спальню. Этим вполне можно было и уморить ее. На следующий день она дулась, чем вызвала еще большие насмешки. Ей случалось дуться таким образом, либо когда шутки заходили слишком далеко, либо когда Месье Главный устраивал ей выволочку. Он не без оснований полагал, что особа из Лотарингского дома не должна позволять себе быть посмешищем, а будучи человеком грубым, порой, когда все сидели за столом, говорил ей немыслимые гадости, и принцесса д’Аркур начинала плакать, а потом злилась и дулась. Тогда мадам герцогиня Бургундская делала вид, что тоже дуется, и забавлялась этим. Принцесса д’Аркур долго не выдерживала, в ответ на упреки униженно жаловалась, что герцогиня ее больше не любит, извинялась за надутый вид и умоляла по-прежнему забавляться с ней. Позволив ей вдоволь накудахтаться, мадам герцогиня Бургундская меняла гнев на милость, но лишь для того, чтобы еще безжалостнее над ней издеваться. Что бы ни делала мадам герцогиня Бургундская, в глазах Короля и мадам де Ментенон все было мило, и у принцессы д’Аркур не было никакого выхода: она даже не могла пожаловаться ни на одну из тех дам,
304
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
что помогали герцогине ее мучить, хотя во всем прочем лучше было не выводить ее из себя. Она платила мало или вовсе не платила своим людям, и те однажды, сговорившись, остановили ее карету на Новом мосту. Кучер слез с облучка, а лакеи с бранью подошли к дверце кареты. Шталмейстер и горничная открыли ее, и все вместе удалились, предоставив принцессе самой выпутываться из этого положения. Ей не оставалось ничего другого, как обратиться к собравшейся вокруг толпе, где, на ее счастье, сыскался кучер наемной кареты, каковой и довез ее до дома. В другой раз мадам де Сен-Симон, возвращавшаяся в своем портшезе после мессы в церкви ре- коллетов239 в Версале, встретила принцессу д’Аркур; подобрав шлейф своего парадного туалета, та шла пешком по улице. Мадам де Сен-Симон остановилась и предложила ей помощь: оказалось, что люди принцессы оставили ее, сыграв с ней ту же шутку, что и на Новом мосту, и пока те, что бросили ее на улице, разбегались, те, что оставались дома, тоже разошлись. Нрава грубого, наделенная изрядной физической силой, принцесса колотила своих слуг и меняла их чуть не каждый день. Как-то раз она взяла в горничные крепкую и сильную женщину и с первого же дня стала осыпать ее пощечинами и подзатыльниками. Женщина безропотно все сносила, а так как находилась в услужении всего пять или шесть дней и еще ничего не заработала, то сговорилась с прочими слугами, от которых узнала о порядках в доме, и однажды утром, оставшись наедине с хозяйкой в ее спальне (вещи свои она заранее вынесла из дома), она, незаметно закрыв дверь изнутри на ключ, намеренно ответила ей так, чтобы та, как это уже бывало, накинулась на нее с колотушками, и при первой же пощечине бросилась на принцессу д’Аркур и обрушила на нее град пощечин и кулачных ударов, швырнула ее на пол и измолотила с головы до ног; а потом, всласть отдубасив, оставила ее растерзанную, растрепанную и орущую, а сама открыла дверь, заперла ее снаружи на два оборота, прошла к лестнице и покинула дом. И подобного рода баталии и происшествия происходили каждый день. Ее соседки в Марли говорили, что из-за шума не могут спать по ночам, и я помню, как после одной из таких сцен все ходили посмотреть на спальни герцогини де Вильруа и мадам д’Эпинуа, которые поставили свои кровати посредине и рассказывали всем, как были вынуждены бодрствовать ночи напролет. Такова была фаворитка мадам [де] Ментенон, столь наглая и невыносимая для всех, пользовавшаяся, однако, всевозможными преимуще¬
1702. Блистательное возвращение из тягостного плена маршала де Вильруа 305
ствами и милостями, которая, проделывая финансовые махинации и разоряя балованных сынков и прочих людей, скопила себе сокровища, которая внушала страх придворным и заставляла с собой считаться даже Принцесс и министров. А теперь вернемся к вещам серьезным.
Блистательное возвращение из тягостного плена маршала де Вильруа, который допускает серьезный и совершенно необъяснимый просчет. Его назначают главнокомандующим армии во Фландрии
Своим освобождением без выкупа и избавлением от необходимости возвращаться под охраной войск принца Евгения маршал де Вильруа был обязан королеве Англии240. Добился этого герцог Моденский, брат королевы Англии241, пользовавшийся расположением императора. Всем известно, какому странному обращению немцам вздумалось подвергнуть маршала и во время его заключения, и в пути, и в столице Штирии Граце, куда они его отправили. При известии о сражении при Луццаре чернь стала швырять в его дом камнями. Имперцы уверили маршала, что одержали там блистательную победу и что мы потеряли там множество знатных людей, причем называли ему их имена. Они имели жестокость в течение месяца держать его в неведении относительно участи сына. Он пытался изображать из себя в Граце важную персону, что ему, однако, ничего не дало. Обратный путь его проходил через Венецию и Милан, где он сделал остановку, чтобы встретиться с кардиналом д’Эстре, и был принят королем Испании. Он проехал через расположение Итальянской армии, коей ранее командовал, и 14 ноября прибыл в Версаль. Король удостоил его неслыханного приема сначала у мадам де Ментенон, а потом на публике. Милость государя зашла так далеко, что он побеседовал с маршалом о государственных делах и приказал Торси ознакомить его с некоторыми депешами. Кавалер Лотарингский, ближайший друг маршала с молодых лет, с коим его связывали любовные похождения, интриги, дела, а через Месье Главного, и семейные узы, будучи человеком не только исключительно умным, но и прекрасно знавшим Короля и двор, советовал месье де Вильруа отказаться от командования армией, в чем ему не повезло, а, воспользовавшись удивительным благорасположением к нему государя, попытаться войти в Совет. Исполненный честолюбивых замыслов, кавалер Лотарингский был конечно же не прочь иметь в Совете друга не слишком прозорливого и к тому же
306
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
привыкшего не таить от него никаких секретов и почти во всем полагаться на его мнение. Он сделал все возможное, чтобы убедить маршала в том, что сие могло бы блистательно увенчать его и без того прочное положение, чего на протяжении всего этого царствования не удалось никому из дворян шпаги, за исключением герцога де Бовилье. Маршал согласился с этим; он даже признался, что его отношения с Королем позволяют ему льстить себя надеждой, что тот не сочтет чрезмерной милостью включить его в число членов Совета; однако он был убежден, что оставить командование армией после постигших его несчастий значило бы обесчестить себя. Человек, скудно одаренный умом и способностью к трезвым оценкам, но полагающий, что в избытке наделен и тем, и другим, обыкновенно упорствует в своем мнении. Кавалеру Лотарингскому так и не удалось убедить его в том, что он исходит из ложных посылок. А маршал даже не слишком сожалел, что не последовал этому благому совету. Несколько дней спустя он был назначен командующим Фландрской армией; однако жалкий финал сего назначения кавалеру Лотарингскому увидеть было не суждено.
Смерть кавалера Во время пребывания двора в Фонтенбло с ним
Лотарингского случился легкий апоплексический удар, что, од¬
нако, не заставило его отказаться от привычного образа жизни. 7 декабря, когда после обеда он играл в ломбер в своих апартаментах в Пале-Рояле, с ним случился второй удар, и он потерял сознание; через сутки, так и не приходя в себя, он скончался, не достигнув и шестидесяти лет. Он был генерал-лейтенантом и участвовал во всех победных кампаниях Короля. Месье дал ему аббатства Сен-Бенуа-сюр-Луар, Сен-Пьер-ан-Валле в Шартре, аббатства Трините де Тирон и Сен-Жан-де- Винь в Суассоне. Аббатствами этими он владел до конца дней и, не считая огромных сумм, вытянутых у Месье, получал большие пенсионы, а нередко и солидные вознаграждения от Короля. О нем мало кто сожалел, за исключением мадемуазель де Лильбонн, с которой, как полагали, он уже давно состоял в тайном браке. В другом месте я уже достаточно говорил об этих лицах, и мне более нечего добавить к уже сказанному.
Возвращение и операция Граф д’Эстре прибыл из Тулона и остановился графа д’Эстре в Эссонне, где его встретила вся семья. На об¬
1702. Удалившись от двора, Катина принимает решение более не служить 307
ратном пути по адресу его жены раздавалось множество шуток. Графа с трудом довезли до Парижа, где несколько дней спустя, то есть 23 ноября, ему сделали серьезную операцию; и хотя о сути оной ничего не было сказано, говорили, что она лишит его возможности иметь детей. Его свояк герцог де Гиш получил двадцать тысяч ливров ренты за счет имущества, конфискованного у голландцев в Пуату. У них с женой дела ладились плохо, но они постоянно искали случая затеять что-нибудь новое, и генеральным контролерам было приказано не препятствовать в том ни им, ни маршалыые де Ноай. Чего они только не предпринимали — просто трудно поверить!
Граф д'Альбер, Першюи В это же время Король также разрешил графу
и Коифлан выходят из д’Альберу покинуть Консьержери242, где тот на- тюрьмы ходи лея уже два года, хотя Парламент и снял
с него обвинение в дуэли; однако служить ему по-прежнему было запрещено. Маркиз де Конфлан и проведший в тюрьме девять лет Пертюи — и тот, и другой за дуэль — тоже были выпущены на свободу, но без права служить.
Шаму а и дю Эрон высланы Шамуа, посланник Короля в Регенсбурге, три из Регенсбурга и из Польши месяца назад был оттуда внезапно выслан243. Одновременно был выслан посланник Короля в Польше дю Эрон, а Боннак, посланник Короля при короле Швеции, полагавший, что сие звание гарантирует ему неприкосновенность, был похищен в дороге поляками. В Париже арестовали всех представителей этой нации и всех находившихся там саксонцев, а чтобы надежнее обезопасить себя со стороны Лотарингии, заняли Нанси — к величайшему огорчению герцога и герцогини Лотарингских, которые навсегда уехали в Люневиль и в Нанси более не возвращались.
Удалившись от двора, Маршал Катина, который почти вовсе не появ-
Катина принимаетреше- лялся при дворе, однажды получил прием у Ко-
ние более не служить роля в его кабинете по завершении утренней
аудиенции. Король был учтив и лаконичен, маршал — очень холоден и сдержан. После этого стало известно, что маршал оставляет службу.
308
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Монсеньор герцог Бургунд- В понедельник 4 декабря по окончании заседа- ский допущен на заседания ния Совета депеш244, где присутствовал мон- всех Советов сеньор герцог Бургундский, Король сказал, что
разрешает ему посещать заседания Финансового совета и даже Государственного совета, чтобы поначалу он просто слушал и учился, а затем он с удовольствием разрешит ему обо всем высказываться. Принц, для которого это явилось неожиданностью (ибо Монсеньор получил на то позволение, будучи много старше)245, был тронут и польщен оказанной честью. Этому немало посодействовали как мадам де Менте- нон, желавшая доставить удовольствие мадам герцогине Бургундской, так и мнение герцога де Бовилье, заверившего государя в наличии у юного принца прилежания и зрелости суждений. Месье де Бовилье был счастлив, а мадам герцогиня Бургундская — вне себя от радости.
Убилья удостоен чести Коль скоро речь зашла о Советах, то следует
сидеть во время заседаний рассказать о переменах в церемониале испан- Совета ского Совета. Государственные советники, что
соответствует нашим министрам, там сидят в присутствии короля, но секретарь королевского кабинета, который докладывает обо всех делах, всегда стоит либо в нижнем конце стола, либо — по его выбору — на коленях на коврике. Не знаю, то ли сие не понравилось нашим государственным секретарям, которые, однако, при жизни Короля никогда не садились в Совете депеш в присутствии садящих министров, которые имели право входить в прочие Советы, лишь будучи министрами, и которые, даже будучи министрами, оставались стоять в Совете депеш, то ли Король сделал это по личному побуждению в знак благодарности за услуги, оказанные Убильей, секретарем Королевского кабинета, в деле с завещанием Карла II, — как бы там ни было, но, прибыв в Мадрид вместе с кардиналом д’Эстре, входившим в Совет, король Испании по совету Короля разрешил Ривасу сидеть в конце стола. Милость сия вызвала ропот неудовольствия, ибо в этой стране любое новшество принимается в штыки, однако с нею смирились, и Ривас получил кастильский титул и стал называться маркизом де Ривас; правда, надо сказать, титулы эти не дают ничего или почти ничего.
1702. Орри и его судьба
309
Испанские и валлонские Другое новшество наделало гораздо больше шу-
полки лейб-гвардии ма. Король Испании, сославшись на пример ко¬
ролевы, своей супруги, которая к концу своего регентства246, напуганная шумом у дверей ее апартаментов, добилась для себя специальной охраны, заявил, что хочет иметь два полка, численностью и обязанностями соответствующих французским лейб-гвардейским полкам: один — состоящий из испанцев, другой — из фламандцев или валлонов; командование последним было поручено герцогу д’Авре благодаря содействию мадам Орсини, знавшей в Париже его мать и сохранявшей с нею весьма дружеские отношения. Полки были набраны, сформированы и без промедления начали служить. Маркиз де Гастаньяга, губернатор Нидерландов при Карле II, с давних пор пользовавшийся уважением в Испании и очень хорошо проявивший себя при начале правления Филиппа V, получил полк испанских лейб-гвардейцев; однако он умер, не успев приступить к исполнению своих обязанностей.
Орри и его судьба В это же время Орри был вновь отправлен в Ис¬
панию. Он был туговат на ухо, очень умен, происхождения самого низкого, перепробовал в жизни множество разнообразных занятий, сначала просто ради куска хлеба, а затем — ради богатства: исполнял обязанности досмотрщика вина в погребах, затем стал поверенным герцогини Портсмутской, но та уличила его в мошенничестве и прогнала. Он вернулся к своей первоначальной стезе и был замечен крупными финансистами, которые стали давать ему различные поручения, кои он исполнял в совершенном соответствии с их желаниями247, они же представили его Шамийяру. В это время было решено более достоверно узнать, каково финансовое положение Испании, кто и как управляет ее финансами; послать туда нужно было человека безвестного, который бы не внушал опасений тем, в чьих руках находились финансы страны, и при этом обладал бы достаточной ловкостью, чтобы втереться к ним в доверие, и должной проницательностью, чтобы во всем разобраться и дать о том отчет. Орри сочли наиболее подходящим для этой миссии. И вот недавно он возвратился из Испании, чтобы доложить о том, что узнал. Мадам Орсини, пользуясь своим влиянием на королеву, полной доверенностью коей
310
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
она заручилась, вознамерилась приобщить ее ко всем делам, дабы, таким образом, самолично оными управлять. Орри постарался завоевать расположение мадам Орсини. Она оценила его ум и его услужливость, сочла, что под ее покровительством он готов действовать, и решила, что, помогая ему, сможет с немалой для себя пользой сунуть нос в финансовые дела. Лакей и госпожа превосходно спелись, и он возвратился со множеством ценнейших рекомендаций. Шамийяр, в восторге от того, что выбор его оказался так удачен, стал оказывать Орри всяческое покровительство и снова отправил его в Испанию с поручениями, кои придали ему веса. Довольно быстро, как мы увидим, Орри стал играть там весьма важную роль.
Возвращение Марсэна Марсэн, сопровождавший короля Испании
до Перпиньяна, возвратился в Версаль к утренней аудиенции Короля, который принял его у себя в кабинете, а затем вечером в течение двух часов беседовал с ним у мадам де Ментенон. Ему был оказан изумительный прием; он же постарался склонить на свою сторону всех, кто мог оказаться ему полезным. Церемониймейстер Дегранж присутствовал при высадке короля Испании в Марселе, а затем сопровождал государя и его свиту до границы Каталонии, дабы обеспечить их всем необходимым и избавить от докучных приемов и церемоний, без которых король хотел вообще обойтись.
Спор между канцлером Уже давно назревавшая ссора между месье канц-
и епископами относительно лером и епископами разразилась в самом конце прав на издание их трудов этого года из-за нового спора с епископом по церковной догматике Шартрским. Епископы, имевшие право по соб¬
ственному усмотрению и без разрешения печатать обычные пастырские послания, касающиеся нужд епархии и управления оной, церковные книги и предназначенные для детей книжечки катехизиса, пожелали, воспользовавшись рвением Короля в искоренении как янсенизма, так и квиетизма, мало-помалу заполучить право печатать более пространные книги по вероучению, не испрашивая на то особого разрешения и не получая привилегии248. Канцлер не пожелал удовлетворить сии претензии249. В течение некоторого времени обе стороны пытались отстоять свою правоту. Епископы утверждали, что, поскольку они являются
1702. Спор между канцлером и епископами...
311
судьями в вопросах веры, никто не имеет права контролировать и исправлять их догматические сочинения, а стало быть, они не должны испрашивать разрешение на их публикацию. Канцлер же, ссылаясь на свое старинное право, но не претендуя при этом на право быть арбитром в области церковных догматов, полагал, что ему надлежит не допускать, чтобы под сим предлогом разгорались споры, могущие посеять смуту в государстве, чтобы личные пристрастия обостряли их, чтобы власть, в давние времена узурпированная епископами и благоразумно ограниченная приемлемыми рамками, вновь вышла за поставленные ей пределы; наконец, что он должен следить за тем, чтобы в эти труды не вкралось ничего, противоречащего свободам галликанской Церкви. Глухое брожение длилось до тех пор, пока епископ Mo и епископ Шартра не вмешались лично в этот спор в связи с намерением опубликовать свои сочинения, направленные против месье Симона, ученого, обладавшего умом беспокойным и ищущим, автора множества духовных трудов, в том числе перевода Нового Завета, снабженного подстрочными критическими замечаниями, каковой перевод месье кардинал де Ноай и епископ Mo осудили в своих пастырских посланиях. Месье Симон ответил на них весьма резкой критикой. Епископ Mo и епископ Шартра написали направленные против него сочинения, кои и вознамерились опубликовать без одобрения и разрешения канцлера, чье давнее неудовольствие наконец вырвалось наружу. Тогда епископы осмелели и заявили, что только им, каждому в своей епархии, надлежит давать разрешение на публикацию религиозных книг и что никто, кроме них, не имеет права оценивать сии сочинения, разрешая или запрещая их печатать. Страсти разгорелись нешуточные. Мадам де Ментенон, некогда ликовавшая оттого, что ей удалось отстранить нынешнего канцлера от финансового и морского ведомств, передав ему печати, теперь была им недовольна, а так как она полностью подчинялась епископу Шартра и после решения дела архиепископа Камбрэ помирилась с епископом Mo, то и выступила в pix поддержку против канцлера. Король, осаждаемый как могущественными приверженцами этой партии, так и иезуитами, настраивавшими отца де Ла- шеза против канцлера, в коем видели личного врага, ибо он любил порядок и был точен и осторожен во всем, что касалось отношений с Римом, а они старались представить его монарху в гнусном обличии янсениста, — Король, должен я сказать, оставался в нерешительности. Канцлер доказывал
312
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ему необоснованность беспрецедентных претензий прелатов, говоря о тех чудовищных злоупотреблениях, кои они могут повлечь за собой, буде публикация всякой религиозной книги станет зависеть только от епископов, и об опасности, каковую честолюбивые замыслы тех, кто обратит свои взоры к Риму, сделают весьма грозной, постаравшись, как в прежние времена, свести все к религии, дабы таким образом свободно властвовать над всем. Король побоялся выступить судьей в споре, который мог бы разрешить одним словом, но при этом раздосадовал бы иезуитов и огорчил бы мадам де Ментенон. Он попросил противников постараться договориться полюбовно, надеясь, что, предоставленные сами себе, они, наскучив спорами и раздорами, примут то самое решение, к коему он их все время подталкивал. И действительно, отчаявшись дождаться решения Короля, а стало быть, и добиться удовлетворения всех своих претензий, противники сочли приемлемым средство к примирению, одобренное кардиналом де Ноаем и епископами Mo и Шартра, коими двигали исключительно интересы их партии250. Епископы, вероятно намеренно, требовали большего, чем надеялись получить, полагая таким образом извлечь большую для себя выгоду, а канцлер, не желая огорчать Короля и оказаться в конечном счете во всем виноватым из-за хитрости иезуитов и уловок мадам де Ментенон, принял решение положить конец ссоре с наименьшими для себя потерями. Итак, было решено, что епископы откажутся от столь же неслыханной, сколь и возмутительной претензии на исключительное право разрешать публикацию книг религиозного содержания, но что никто не станет оспаривать их право подвергать эти книги цензуре и что они смогут печатать без дозволения религиозные книги собственного сочинения. Последний пункт не остался без последствий; что же до требников, то все, касающееся брака, должно было просматриваться и утверждаться канцлером, исходя из интересов государства; в сочинениях же, направленных против месье Симона, следовало исправить то, что не нравится канцлеру. Таким образом спору был положен конец, но ядовитое жало осталось: у каждого были на то свои причины, но ни иезуиты, ни епископы, ни мадам де Ментенон (из-за своего духовника) не могли примириться с тем, что им не удалось осуществить такой прекрасный замысел, а канцлер — с тем, что они сумели одержать верх в делах столь новых и чреватых опасностью. Сие и стало впоследствии поводом ддя разногласий в вопросе о религиозных книгах, каковые епископы
1702. Возвращение Шамийи изДании
313
пожелают опубликовать; последние утверждали, что к оной литературе следует причислять любые догматические сочинения, канцлер же настаивал на том, что к ней относятся лишь так называемые литургические книги, требники, служебники и прочие им подобные. Канцлер, которому нечего было терять со стороны иезуитов и не на что было рассчитывать со стороны мадам де Ментенон и которому подчинялись книгоиздатели, постепенно преодолел сопротивление оппонентов и настоял на том, что ничто не может быть напечатано без проверки и разрешения властей. Епископ Mo старел, он любил покой и отнюдь не был врагом канцлера. Епископ Шартра, с головой погруженный в заботы о Сен-Сире, посвященный в тайну брака Короля и мадам де Ментенон и вечно занятый их семейными делами, ни в какие иные дела фактически не вмешивался. А среди других епископов не оставалось почти никого, чьи писания могли бы дать повод для продолжения спора. Однако история эта окончательно испортила отношения канцлера с мадам де Ментенон, которой с помощью иезуитов удалось принизить канцлера в глазах Короля, хотя и не полностью разрушить то уважение и ту естественную симпатию, каковые государь всегда питал к нему, и горечь охлаждения помешала канцлеру, от природы обидчивому, держать себя с Королем по-прежнему и вернуть себе его расположение, чего он мог бы без труда добиться, пожелай он только сделать необходимые для того усилия, как это не раз случалось в дальнейшем и о чем будет рассказано в свое время.
Возвращение Шамийи Шамийи, возвратившийся из Дании по оконча- из Дании; его досадная нии своей посольской миссии, явился в конце оплошность; оплошность этого года засвидетельствовать свое почтение д’Аво Королю и встретил холодный прием. Он был сы¬
ном человека, изрядно отличившегося на военном поприще, который, если бы ему суждено было жить, стал бы в 1675 году маршалом Франции251, коему Король предназначал одну из своих лейб- гвардейских рот, и племянником того Шамийи, которого мы вскоре увидим маршалом Франции. Шамийи, о котором я веду речь, был очень высок ростом, очень толст и, обладая изрядным умом, любезностью, красноречием и начитанностью, втрое преувеличивал свои достоинства и постоянно выставлял их напоказ. Он стал ненавистен королю Дании и его министрам252 своим чванством, высокомерием и попытками, сыскав себе покровителей
314
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
при их собственном дворе, не только плести интриги против них, но и злоумышлять против власти датского короля. Но окончательно сгубила его в глазах Короля нелепая оплошность: он перепутал адреса на письмах, отправленных Торси и Барбезьё; последний, полагавший себя в числе его друзей, вскрыл письмо, адресованное Торси, и обнаружил там свой портрет и нечто вроде сравнительного описания, выставлявшего его в столь неприглядном свете, что он безвозвратно погубил Шамийи в глазах Короля, так что даже после смерти самого Барбезьё отношение государя к Шамийи осталось неизменным. Такую же оплошность допустил д’Аво, причем по отношению к тем же лицам253, коим он писал из Ирландии, где находился при короле Англии254. Одна-единственная оплошность дорого ему обошлась и окончательно не была прощена никогда, но не погубила его столь бесповоротно, как Шамийи, потому что он не был военным и потому что Круасси (адресат письма), а потом и Торси поддержали его и добились его назначения в другие посольства. Трудно себе представить, сколь велико как число подобных оплошностей, так и зло, причиной коего они становятся.
Шапфлур, епископ Ла- Рошели; Брильяк, первый президент парламента Бретани
Смерть кардинала Кантелъг Тогда же, то есть в конце этого года, произошли ми и герцога Олбемарла. три, по видимости, ничтожных события, но все
три повлекли за собой немаловажные и связанные между собой последствия: скончался кардинал Кантельми, архиепископ Неаполя, брат герцога Пополи; Брильяк, советник Парижского парламента, стал первым президентом парламента Бретани; и, что особенно важно, Шанфлур был назначен епископом Ла-Рошели. О смерти внебрачного сына короля Англии Якова II герцога Олбемарла, скончавшегося в это же время в Лангедоке, куда он отправился в надежде на излечение, можно было бы и вовсе не упоминать. Благодаря своему происхождению, столь милому сердцу Короля, он совсем еще молодым был произведен в генерал-лейтенанты военного флота. Месье и мадам дю Мэн обращались с ним как с братом, что, однако, не помешало им женить его на дочери Люссана и мадам де Люссан (он был камергером Месье Принца, она — статс-дамой Мадам Принцессы); у невесты не было ни гроша за душой, а брак остался бездетным.
1702. Герцог де Лорж вступает в брак с третьей дочерью Шамийяра
315
Герцог де Лорж вступает Год завершился бракосочетанием моего шу-
в брак с третьей дочерью рина с третьей дочерью Шамийяра. В свете об
Шамийяра этом браке начали толковать еще прошлым
летом, а потому я осведомился у мадам маршал ыии де Лорж относительно того, что следует отвечать на задаваемые мне об этом вопросы. Она заверила меня, что слухи эти совершенно безосновательны. В ответ я счел возможным и необходимым сказать ей, что я думаю об этом союзе, столь неудачном в силу родственных связей и окружения невесты, не сулящем к тому же ни материальных благ, ни каких-либо надежд при таком свояке, как Ла Фейад, от которого его тесть Шамийяр был без ума; и поспешил добавить, что одна из дочерей герцога д’Аркура подошла бы гораздо больше, в силу как своего рождения, так и блистательного положения Аркура, зять коего, будучи много старше его детей255, вполне может рассчитывать на то, что тесть станет содействовать его преуспеянию. Слова мои не встретили должного отклика, и я ограничился вышесказанным. Месье де Лозен, который ввиду предстоявшей месье маршалу де Лоржу операции был вынужден мало-помалу пойти на сближение с родней и который сразу же после нашей общей утраты увез маршалыиу де Лорж на несколько дней к себе, что выглядело в высшей степени удивительно после скандального разрыва256, вознамерился извлечь для себя из этого кое-какую выгоду. Он полагал, что заслужит благосклонность всемогущего министра, ускорив бракосочетание его дочери, и что, став ее свояком, завоюет ум и сердце Шамийяра и сможет вновь обрести былое расположение Короля. Ему без труда удалось убедить как маршалыиу, сгоравшую от желания устроить этот брак, так и молодого человека, уверив последнего, что женитьба озолотит его. Все было оговорено и решено в тайне от нас, так что мадам де Сен-Симон и я узнали о том лишь из светских разговоров. Я сказал об этом маршалыие, и она призналась лишь в том, что дело уже изрядно продвинулось; я счел необходимым еще раз сказать, что сам об этом думаю, добавив, что я лично ничего другого и желать бы не мог, но что у меня есть множество оснований опасаться, как бы она и ее сын не пожалели потом о сделанном. Тогда она заговорила более откровенно, и мне стало очевидно, что дело уже сладилось, поэтому я счел необходимым на следующий день отправиться к Шамийяру с поздравлениями. А побудило меня не медлить с этим воспо¬
316
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
минание о совете, который в то лето, когда я рассказал маршалыие о дошедших до меня слухах, дала мне мадам де Ноай, настоятельно рекомендовавшая мне не противиться этому браку, так как Шамийяры обо всем уведомлены и брак все равно состоится. Итак, я отправился к Шамийяру, с коим был знаком лишь так, как можно быть знакомым с должностным лицом, и с коим мне случалось говорить только очень изредка, когда у меня бывало до него дело. Ради меня он прервал совещание с директорами финансов257. Прием мне был оказан как нельзя более любезный. Я ограничился поздравлениями, но министр, в моих отношениях с коим не было и намека на дружество, принялся в подробностях рассказывать мне о предстоящем браке и жаловаться на требования, предъявляемые ему мадам маршалыпей де Лорж; он сказал, что, хотя брак был решен уже летом, подписание контракта все еще откладывается из-за всяческих проволочек и претензий. Он столько мне обо всем рассказал, что я, также имея что сказать, не мог не ответить ему с такою же откровенностью. Он сообщил мне, что пенсион в двадцать тысяч ливров, который герцог де Кентен получил после смерти отца, назначен исключительно ввиду этого брака, и он показал мне прочитанное им Королю письмо маршалыни, некоторые выражения коего заставили меня покраснеть. Вряд ли когда- либо еще бывала исполнена такой взаимной доверенности, — пример коей, правда, подал сам Шамийяр, — первая встреча между двумя людьми, так мало друг друга знавшими и столь различными по возрасту и положению. Это покажется еще более удивительным, если принять во внимание то (как я сейчас об этом расскажу), что министр был прекрасно осведомлен о моем отрицательном отношении к этому браку и что маршальша де Ноай меня об этом предупреждала. Брак этот, затрагивавший наши материальные интересы, стал поводом для споров между мною и моей тещей, каковая, не удовлетворенная моими планами, пыталась, с помощью лукавых предложений, добиться большего и, в конечном счете, не признав общности имущества и не отказавшись от оной, не сделала ничего из того, к чему законы обязывают вдов; а те средства, к коим она прибегла для достижения своей цели, были еще более, если только это возможно, странными, чем сама цель. Эти подробности домашней жизни могут показаться неуместными, однако из дальнейшего станет ясно, что они были тут необходимы.
1702. Мои тесные отношения с Шамийяром...
317
Мои тесные отношения с Шамийяром, который настоятельно ищет моей дружбы
В среду 13 декабря мы отправились в Этан, где епископ Санлиса обвенчал моего шурина со своей племянницей, получившей в приданое, как и ее сестра герцогиня де Ла Фейад, только сто тысяч экю258, равно как и право повсюду иметь апартаменты и стол, что дало мне возможность занять апартаменты месье маршала де Лоржа в Версальском дворце. Свадьба была великолепна, и гостей съехалось без счета. Радость министра и его семьи не знала границ, никогда еще так не рассыпался в любезностях месье де Лозен, и ничто не мог- ло сравниться с теми знаками внимания и почтения, коими осыпали мадам де Сен-Симон и меня Шамийяр, его жена, дочери и даже близкие друзья, коих он пригласил на торжество. Уже во время нашей первой беседы я был поражен его искренностью, но еще более удивило меня то, как он просил меня удостоить его дружбы. В словах его звучало нечто большее, чем вежливость и настойчивость: искренность желания — вот что было в них главным. Я был смущен и растерян; он заметил это. Я повел себя с ним так же, как в свое время в подобной же ситуации с канцлером:259 не таясь, рассказал ему о моей близости с канцлером, о дружбе с его сыном, о дружбе мадам де Сен-Симон и мадам де Поншартрен, которые, будучи двоюродными сестрами, любили друг друга больше, чем если бы были сестрами кровными, и добавил, что, если, зная об этом, он по-прежнему желает моей дружбы, я всем сердцем готов ему ее подарить. Такая искренность тронула его; он сказал, что это лишь увеличивает его желание добиться моей дружбы; мы поклялись друг другу в дружбе и нежно и преданно несли ее через все превратности вплоть до его кончины. Шамийяр был в жестокой ссоре с канцлером и его сыном, каковые платили ему тем же; они, казалось, старались перещеголять друг друга в ненависти. По возвращении из Этана я счел своим долгом рассказать им о том, что произошло между мной и Шамийяром. Канцлер принял меня так же, как некогда в подобной же ситуации это сделал месье де Бовилье; его жена и невестка последовали его примеру, равно как и сын, — в той степени, в какой это было в его силах. Оба семейства неизменно выказывали уважение к моим чувствам и при мне, в присутствии посторонних, никогда не говорили друг о друге. Наедине со мной они не были так сдержанны, считая, что на меня можно положиться, и я никогда не дал им повода усомниться в этом. Вот так я стал близким другом
318
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Шамийяра; я уже был другом герцогов де Бовилье и де Шеврёза и канцлера, а также в наилучших отношениях с Поншартреном. Это позволило мне узнать о множестве важных дел и событий, и я стал пользоваться в свете уважением, коего не удостаивались другие молодые люди моего возраста. Шамийяр вскоре на деле доказал мне свою дружбу: хотя я об этом даже и не помышлял, он решил попытаться вернуть мне расположение Короля. И хоть попытка его не увенчалась успехом, я не мог не питать к нему благодарности за нее. Однажды, когда я заговорил об этом с его женой, она с еще более, чем обычно, доверительным видом сказала мне, что в восторге от того, что я доволен ими более, чем ожидал того поначалу; и, видя, что я не понимаю, куда она клонит, добавила, что им известно о том, что я был против брака моего шурина с их дочерью, и она сгорает от желания узнать почему. Застигнутый врасплох, я не стал уклоняться от ответа и сказал, что это — правда и что, коль скоро она хочет знать почему, я изъясню ей все, ничего не скрывая. А так как на самом деле я не мог говорить с ней об этом с полной откровенностью, то сказал, что в вопросе брака всегда полагал, что не следует выбирать того, кто сильнее тебя, а тем более министров, по большей части не слишком рассудительных и покладистых, дабы не быть раздавленным тем, кого избрал в надежде укрепить свое положение и возвыситься; что брак между равными накладывает на обе стороны равные обязательства и дает больше оснований надеяться на прочный союз; что именно поэтому сей брак был мне не по вкусу и я предлагал союз с одной из дочерей герцога д’Аркура. Затем я постарался уверить ее, что знай я их в ту пору так, как знаю сейчас, то приложил бы все усилия, чтобы устроить сей брак, вместо того чтобы от него отговаривать. Мадам Шамийяр, очарованная искренностью моего ответа и тем, как легко ей удалось вызвать меня на откровенность, пожелала отплатить мне той же монетой. Она сообщила мне, что еще прошлой зимой шли разговоры о браке с мадам де Ла Фейад; но так как из этой затеи ничего не вышло и мадам де Ла Фейад вышла замуж, мадам маршалыпа де Лорж, действуя через мадам де Шамийи, а после ее отъезда с мужем в Ла-Рошель — через Робера, а затем и самолично, всеми силами постаралась заполучить их младшую дочь; что дело было уже почти слажено, когда прошлым летом в ответ на мои расспросы маршалыпа сказала мне, что к тому нет никаких оснований, что и дало мне повод высказаться против этого брака в пользу союза с мадемуа¬
1702. Мои тесные отношения с Шамийяром...
319
зель д’Аркур; что тотчас же после того маршальша отправилась в Этан, якобы с другой целью, и что во время этой поездки, о которой мадам Шамий- яр рассказала мне в подробностях, маршальша, обсуждая с ней этот брак, сказала, что я категорически против и желаю союза с мадемуазель д’Аркур. Я опущу здесь свои соображения относительно этого поступка и его последствий; но я намеренно упомянул о нем, чтобы показать, какими замечательными людьми были месье и мадам Шамийяр, о чем свидетельствует и то, как они повели себя по отношению ко мне, и то, что они первыми стали искать со мной сближения. Это навеки скрепило нашу дружбу и нежную взаимную привязанность. Брак же этот постигла именно та участь, какую я и предсказывал маршалыие: он оказался железным для супругов и золотым — для меня, но не в смысле финансов, ибо мадам де Сен-Симон и я всегда испытывали отвращение к тому, что при дворе называется «делать дела», — благодаря чему обогатилось так много людей высокого звания, — а потому, что я наслаждался доверенностью Шамийяра, каковая позволяла мне оказывать услуги друзьям и самому пользоваться его услугами, в чем довольно быстро у меня появилась нужда, а также удовлетворять свое любопытство касательно важнейших событий в жизни двора и государства, ибо я ежедневно был в курсе всего происходящего. Эту тайну мадам Шамийяр я доверил только ее мужу, которому открылся (да и он был со мной откровенен), и мадам де Сен-Симон, которая имела право знать все. Довольно будет сказать, что от начала и до конца всё в этом браке шло наперекосяк, что мой шурин окончательно погубил себя, тотчас же после свадьбы оставив службу, несмотря на данное ему обещание вне очереди произвести его в бригадиры, и что мадам де Сен-Симон и я всегда были поверенными огорчений Шамийяра и всего этого незадачливого семейства. Мадам маршальша де Лорж не удостоилась ни их уважения, ни дружбы; она решила полностью удалиться от света, что было прекрасно в преддверии мира потустороннего и вовсе не худо для земного. В похвалу ей следует сказать, что в конце концов она замкнулась в себе, жизнь вела суровую, совершенно уединенную, исполненную покаяния и благочестивых дел. Прошло немало времени, прежде чем мне довелось заняться ее делами, но об этом речь пойдет в своем месте. Скажу еще раз, что я обошел бы молчанием этот печальный и малоинтересный эпизод, если бы не считал необходимым показать истоки и основания моей близости с Шамийяром, о которой пойдет
320
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
речь далее и которая дала мне знания и возможности действовать, в высшей степени удивительные для моего возраста и видимого положения, ибо из-за моей дружбы с канцлером и его сыном я принадлежал к другому клану и в то же время был близок с месье де Бовилье, их не любившим, но связанным дружескими узами с Шамийяром.
Моя дружба смаршалыией Дочери последнего, с коими меня также связы- и герцогиней де Вильруа, вали в высшей степени доверительные отноше-
которых я помирил ния, сообщали мне множество женских пустя¬
ков, нередко гораздо более существенных, чем они полагали, кои открывали мне глаза на множество важных комбинаций, к чему добавлялись сведения, полученные от моих приятельниц из числа придворных дам и от герцогини де Вильруа, с которой я был очень дружен, равно как и с маршалыпей, ее свекровью, коих имел удовольствие помирить после долгих лет жестокой ссоры, и с тех пор дружба их оставалась неизменной до последнего часа. Я был также в прекрасных отношениях с герцогом де Вильруа и бывал принят у них в доме во всякое время. Однако я не мог привыкнуть к напыщенному виду маршала: мне казалось, что он выкачивает воздух везде, где бы ни появлялся, образуя вокруг себя пустоту; я не скрывал этого ни от жены его, ни от сына, ни от невестки, у которых мои слова вызывали веселый смех и которые так и не смогли меня к нему приучить.
Дабы более не возвращаться к этому печальному сюжету, скажу, что вскоре после свадьбы мой шурин взял себе прославленное его отцом имя де Лорж, чтобы передать его своему герцогству Кентен, и с тех пор носил имя герцога де Лоржа.
Ил. 89
Жак Бенинь Боссюэ, епископ Mo
Ил. 90
Сезар д’Эстре, кардинал
Ил. 91
Мишель Ле Пелетье, епископ Анже, затем Орлеана
Ил. 92
Пьер дю Камбу, кардинал де Куален, епископ Орлеана, главный священник Людовика XIV
Ил. 93
Отец Франсуа де Лашез, иезуит,
духовник Людовика XIV
Ил. 94 Ил. 95
Жозеф Эмманюэль де Л а Тремуй, Леон Потье, аббат де Жевр,
аудитор Роты в Риме, кардинал архиепископ Буржа
Ил. 96
Анри Альбер де Ла Гранж д’Аркьен, кардинал
Ил. 97
Пьетро (Пьер) Бонзи, кардинал,
архиепископ Нарбоннский
Ил. 98
Ил. 99
Луи де Л а Вернь де Трессан, епископ Ле-Мана
Франсуа де Салиньяк де Л а Мотт^Фенелон, архиепископ Камбрэ
Ил. 100
Ил. 101
Луи-Антуан, кардинал де Ноай, архиепископ Парижский
Эмманюэль Теодоз де Ла Тур, кардинал де Буйон, главный священник Людовика XIV
Ил. 102
Ил. 103
Габриэль де Рокетт, архиепископ Отёнский
Шарль Морис Ле Телье, архиепископ Реймсский, в бытность аббатом Ланьи
Ил. 104
Ил. 105
Анри Освальд де Ла Тур, аббат д’Овернь, впоследствии кардинал
Арман Гастон Максимилиан де Роган, аббат де Субиз, епископ-князь Страсбурга, впоследствии кардинал
Ил. 106
Франсуа, аббат де Майи, архиепископ Арля, впоследствии кардинал
Ил. 107
Мишель Ле Телье, иезуит,
духовник Людовика XIV
Ил. 108
Пьер Франсуа д’Арер де Ла Тур, генерал ордена ораторианцев
Ил. 109
Шарль де Л а Рю, придворный проповедник, духовник герцогини Бургундской
Ил. 110
Пьер Ле Пезан де Буагильбер, экономист, родоначальник классической политической экономии
Ил. Ill
Шарль де Маргетель де Сен-Дени, сеньор де Сент-Эвремон, литератор
Ил. 112
Гийом Франсуа Антуан де Л’Опиталь, маркиз де Сент-Мем, математик
Ил. 113
Этьен Бал юз, историограф, королевский библиотекарь
Ил. 114
Паскье Кенель, богослов-янсенист
Ил. 115
Дом Жан Мабийон, историк, эрудит, основатель науки дипломатики
Ил. 116
Климент XI, Папа Римский
Ил. 117 Леопольд I, император
Ил. 118
Элеонора Магдалена Тереза Пфал ьц-Нёйбургская, императрица
Ил. 119
Эрцгерцог Иосиф, римский король, затем император
Ил. 120
Эрцгерцог Карл,
претендент на испанский престол, затем император
Ил. 121 Ил. 122
Вильгельм III, король Англии
Яков И, король Англии
Ил. 123
Ил. 124
Анна Стюарт, королева Англии
Мария Беатриче д’Эсте (Мария Моденская), королева Англии
Ил. 125
Ил. 126
Екатерина де Браганса, супруга Карла II, королева Англии
Джеймс Фрэнсис Эдуард Стюарт, принц Уэльский, Старый Претендент, претендент на английский престол
Ил. 127
Ил. 128
Яков И,
король Англии, на молитве
Мария Беатриче д’Эсте, королева Англии, на молитве
Ил. 129 Филипп V, король Испании
Ил. 130
Мария Луиза Савойская, первая супруга Филиппа V, королева Испании
Ил. 131
Мария Анна Пфальц-Нёйбургская, вдовствующая королева Испании
Ил. 132 Педру И,
король Португалии
Ил. 133 Фридрих I, король Пруссии
Ил. 134
Август Фридрих I, курфюрст Саксонский, король Польши
Ил. 135
Карл XII, король Швеции
Ил. 136
Станислав Лещинский, король Польши
Ил. 137
Виктор Амедей И,
герцог Савойский, с матерью, супругой и дочерью
(будущей герцогиней Бургундской)
Ил. 138
Максимилиан II Эммануил, курфюрст Баварский
Ил. 139
Иосиф Климент Баварский, курфюрст Кёльнский
Ил. 140 Ил. 141
Фердинанд Карл IV Гонзага, Иоганн Вильгельм II,
последний герцог Мантуанский курфюрст Пфальцский
Ил. 142
Леопольд Иосиф I, герцог Лотарингский и Барский
Ил. 143
Козимо III Медичи, великий герцог Тосканский
Ил. 144
Филипп Людвиг Венцель, граф фон Зинцендорф, имперский дипломат, посланник во Франции
Ил. 145
Алоиз Томас Раймунд, граф фон Гаррах, имперский дипломат, посол в Испании
Ил. 146
Принц Евгений Савойский, имперский полководец, фельдмаршал
Ил. 147
Ил. 148
Людвиг Вильгельм Баденский, маркграф Баден-Баденский, командующий императорской армией
Георг Людвиг,
ландграф Гессен-Дармштадтский, имперский полководец, фельдмаршал
Ил. 149
Ил. 150
Эрнст Рюдигер, граф фон Штаремберг, имперский полководец
Зигберт, граф Хейстер, имперский полководец, фельдмаршал
Ил. 151
Джон Черчилль, герцог Мальборо, английский полководец
Ил. 152
Анри II де Массюэ, маркиз де Рювиньи, граф Голуэй, гугенот-эмигрант, английский полководец
Ил. 153
Луи де Дюрфор, маркиз де Бланкфор, граф Февершем
Ил. 154
Сэр Джордж Рук, английский вице-адмирал
Ил. 155
Уильям, граф Кадоган, английский полководец, генерал-лейтенант
Ил. 156
Антоний Гейнзиус, великий пенсионарий Г олландии
Ил. 157
Менно ван Кухорн, голландский военачальник и военный инженер
Ил. 158 Ил. 159
Франсуа Николаас, барон Фагель, Годард ван Рееде, граф Атлон,
командующий голландским корпусом голландский полководец,
в Войне за испанское наследство фельдмаршал Империи
Ил. 160
Шарль Анри Лотарингский, принц де Водемон, полководец на испанской службе
Ил. 161
Анна Мари де Л а Тремуй, принцесса Орсини, камарера-майор королевы Испании
Ил. 162
Ил. 163
Карлос де Борха Сентеллас-и-Понсе де Леон, патриарх Индий, кардинал
Вильясон Хуан Альваро Сьенфуэгос, иезуит, агент эрцгерцога Карла, кардинал
Ил. 164
Ил. 163
Луис Мануэль
Фернандес де Портокарреро, кардинал
Джулио Альберони, приближенный герцога де Вандома, затем советник Филиппа V, кардинал
Ил. 166
Хуан Мануэль Фернандес де Акунья Пачеко, маркиз де Вильена, герцог де Эскалона
Ил. 167
Луис Франсиско III де Л а Серда-и-Арагон, герцог де Медина-Сели
Ил. 168
Хуан Франсиско Томас Энрикес де Кабрера, герцог де Медина дель Риосеко, последний адмирал Кастилии
Ил. 169
Хуан Доминго Мендес де Аро-и-Фернандес де Кордоба, граф де Монтерей
Ил. 170
Филиппо Антонио Гуальтерио (Гуалтьери), папский дипломат, нунций во Франции, кардинал
Ил. 171
Винченцо Гримани, дипломат, кардинал
Ил. 172
Христиан Август, герцог Саксен-Цейцский, епископ Яварина, кардинал
Ил. 173
Франческо Мария Медичи, кардинал
Ил. 174
Микеланджело Конти, кардинал
Ил. 175
Лоренцо Корсини, кардинал
Ил. 176
Франсиско дель Джудиче, кардинал
Ил. 177
Пьетро Оттобони, кардинал
Ил. 178 Мустафа И,
султан Османской империи
Ил. 179 Ахмед III,
султан Османской империи
Ил. 180
Клод Александр, граф де Бонваль, французский офицер, перешедший на службу к турецкому султану
Ил. 181
Ил. 182
Ференц II Ракоци, князь Трансильвании
Шарль Франсуа Лотарингский, принц де Коммерси, приближенный герцога Лотарингского
Ил. 183
Ил. 184
Карл Густав, граф Реншёльд, шведский полководец
Карл Пипер,
государственный секретарь Швеции
Ил. 185
Мария Казимира де Ла Гранж д’Аркьен, королева Польши
В первый день этого, 1703-го, года Король объявил капитулу Ордена Святого Духа о беспримерном отличии (ранее я уже говорил об этом в другом месте)1, коего он удостоил кардинала Портокарреро, назначив его на первое вакантное место кардинала в Ордене (все четыре места были тогда заняты), и, разрешив ему уже сейчас носить Орден, послал ему бриллиантовый крест стоимостью более чем пятьдесят тысяч экю. Кардинал был до глубины души тронут этой милостью.
Марсэп, кавалер Ордена На собрании того же капитула Марсэн был воз- Святого Духа награжден за свое посольство и за исполненный
достоинства отказ от ордена Золотого Руна и титула испанского гранда. Он был единственным, кого наградили Орденом Святого Духа, каковой и был вручен ему на Сретение.
Мальборо, английский В это же время граф Мальборо был возведен
герцог и проч. в Англии в герцогское звание с пенсионом в пять
тысяч фунтов стерлингов, что представляло собой фантастическую сумму2.
Бракосочетание Марийяка Месье де Бовилье выдал свою сестру от второго с одной из сестер герцога де брака отца за единственного сына государствен- Бовилье ного советника Марийяка, полковника и пехот¬
ного бригадира, несмотря на молодость, очень уважаемого в армии, которого в будущем ожидало богатство, ибо он был единственным наследником. Мы с юности были с ним друзьями, и я могу
322
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
сказать, что он обладал всем, чтобы быть любимым, преуспеть в ратном деле и стать любезным той семье, что захочет принять его в свое лоно. Герцог де Сент-Эньян, овдовев (жена его, из рода Сервьен, была матерью герцога де Бовилье), полтора года спустя имел глупость жениться на особе из низкого сословия, которая ранее ухаживала за собачками его супруги, а затем возвысилась до положения ее горничной. Он умер шесть лет спустя совершенно разоренным, оставив двух мальчиков и девочку, родившихся от этого прекрасного брака. Мать их была умна и добродетельна. Сам Король, любивший месье де Сент-Эньяна, не раз настоятельно предлагал ему уговорить жену пользоваться своим «правом табурета», на что та так никогда и не согласилась; она довольствовалась тем, что дома угождала месье де Сент-Эньяну и заботилась о нем, не желая бывать в свете, однако не отказывалась от герцогской мантии на гербе и накидки на карете. Поведение ее так пришлось по душе добродетели месье и мадам де Бовилье, что после смерти месье де Сент-Эньяна они взяли на себя заботы о ней и ее детях, с коими были так же ласковы, как со своими собственными, вместе с которыми первые и воспитывались. Такими месье и мадам де Бовилье были всю жизнь, всегда и во всем, что говорит о многом. Свадьбу справили очень скромно в Вокрессоне, где герцог купил небольшой загородный дом, откуда можно было легко добраться и в Версаль, и в Марли и куда он удалялся так часто, как ему позволяли придворные обязанности.
Брак герцога деЖевра Несколько дней спустя старый герцог де Жевр и мадемуазель деЛа Шеплэ женился в свои восемьдесят лет на мадемуазель
де Л а Шенлэ, из рода Роммилле, красивой, стройной и богатой, которую согласиться на этот брак побудило тщеславное желание получить «право табурета». Король, как мог, пытался отговорить герцога, когда тот пришел сообщить ему о своем намерении. Но разубедить старика, не знавшего, как еще напакостить своему сыну, коему этот брак нанес чувствительный урон, оказалось невозможно. За свадебным ужином герцог решил показать, что он еще молодец хоть куда, и был за это наказан, а еще сильнее — его молодая супруга: он так обделался в постели, что пришлось их обоих обтирать и переодевать в чистое. Нетрудно себе представить, каковы были последствия подобного союза. Красавица,
1703. Производство десяти маршалов Франции
323
однако, оказалась умна и неплохо вышла из положения: она забрала такую власть над мужем, что помирила его с сыном и еще до конца этого года заставила супруга, дабы он не разорился окончательно, подписать акт о передаче сыну имущества и герцогского титула; все были в восторге от того, как ей удалось этого добиться. Неудивительно, что с тех пор дружба ее с маркизом де Жевром была постоянной и передалась его детям, каковые всегда питали к ней глубочайшее уважение. Впрочем, она ни в чем себя не стесняла, ибо сама была богата.
Восстановление месье герцога Орлеанского в правах на наследование короны Испании, куда он посылает аббата Дюбуа
Месье герцог Орлеанский не мог смириться с тем, что его не упомянули в завещании короля Испании, да и Месье, сын Анны, дочери и сестры Филиппа III и Филиппа IV, был очень недоволен тем, что его не назвали в качестве преемника в случае отсутствия потомства у герцога Анжуйского. Месье герцог Орлеанский не раз беседовал с Лувилем во время поездки, совершенной последним в связи с намерением короля Испании отправиться в Италию. Теперь, когда этот монарх возвращался в Мадрид, месье герцог Орлеанский всерьез решил добиться восстановления своего права занять место в списке возможных преемников короля Испании. Он отправил аббата Дюбуа в Монпелье к моменту прибытия туда короля Испании — чтобы договориться о необходимых мерах с Лувилем и склонить к ним его государя; и было решено, что через два месяца после возвращения последнего в свое королевство, когда все будет улажено в пользу месье герцога Орлеанского, аббат Дюбуа поедет в Мадрид, дабы завершить это дело, чего Король также желал и что действительно через несколько месяцев было исполнено так, как того желал месье герцог Орлеанский. Это тот самый аббат Дюбуа, о котором шла речь в связи с бракосочетанием месье герцога Орлеанского3 и который еще не раз появится на страницах этих «Записок».
Производство десяти маршалов Франции, их судьба и характеры
В воскресенье 14 января Король произвел в маршалы Франции десятерых, что с уже имевшимися девятью составило девятнадцать, дабы в оных не было недостатка.
324
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Девятью маршалами были месье де:
1675 Дюра
1681 Эстре-отец
Шуазёль
Вильруа
1693 Жуайёз
Буффлер Ноай . Катина
1702 Виллар
Десятью новыми маршалами были месье де:
1703
Шамийи, генерал-лейтенант в 1678 г.
Эстре-сын,-
Шаторено,-
Вобан,
Розен,
Юксель, -
Тессе,
Монревель,-
Таллар,
Аркур,
в 1684 г.* в феврале 1688 г. в августе 1688 г. id.** id.
в 1692 г. в 1693 г. id. id.
Вплоть до окончания ужина Король не обмолвился об этом ни словом. После трапезы он послал за герцогом д’Аркуром, Талларом, Розеном и Монревелем. Первый и последний оказались в это время в Париже. Тал- лар первым вошел в кабинет Короля, который сказал ему, что производит
* Он принял имя маршала де Кёвра, чтобы отличаться от отца. Было большой редкостью, чтобы отец и сын одновременно были маршалами, а еще большей — чтобы маршалами были три д’Эстре: дед, отец и внук, все трое заслуженные воины — и чтобы все они умерли, став старейшинами среди маршалов Франции.
** Сокр. от лат. idem — тот же самый.
1703. Шамийи
325
его в маршалы Франции. Следующим появился Розен и был удостоен той же милости. Двое других поспешили прибыть из Парижа с изъявлениями благодарности. Шамийяр отправил курьеров к другим отсутствовавшим, а Поншартрен послал курьеров к Шаторено в Испанию и к находившемуся в Париже больному графу д’Эстре: ему было сорок два года и полтора месяца, так как он родился 30 ноября 1660 года. Нужно сказать несколько слов об этих господах, многие из которых играли впоследствии немаловажную роль.
Шамийи Шамийи звался Бутон и происходил из знатно¬
го бургундского рода, представители коего служили еще до 1400 года со своими оруженосцами4, а начиная с первых лет нового века были камергерами герцогов Бургундских. С тех пор они всегда служили, и судейских среди них не было; некоторые из них были губернаторами Дижона. Отец и старший брат маршала поступили на службу к Месье Принцу5, следовали за ним повсюду и пользовались его уважением. После возвращения из Фландрии упомянутый старший брат так отличился на глазах у Короля во время войн в Голландии, что уважения и доверенности, коими удостоил его государь, оказалось довольно, чтобы стать предметом зависти и ненависти Лувуа, что, впрочем, не помешало бы ему получить маршальский жезл, если бы не смерть, и впоследствии Король говорил, что намеревался передать ему командование первой же ротой своей лейб-гвардии, которая окажется свободной. Тот Шамийи, о котором здесь идет речь, впервые отличился и был замечен, служа под началом своего брата, каковой был старше него на шесть лет. Он достойно служил в Португалии и на Кандии6. Глядя на него и слушая его, кто мог бы поверить, что он внушил ту безмерную любовь, коей исполнены знаменитые «Письма португальской монахини», и что его перу принадлежат включенные в книгу ответные письма этой монахине?7 Командуя различными частями во время Голландской войны8, он более всего отличился как комендант Граве — крепости, оборона которой длилась четыре месяца9 и стоила шестнадцати тысяч солдат принцу Оранскому, чьих похвал он удостоился и коему сдался, лишь подчинившись неоднократным приказам Короля и на самых почетных условиях. Благодаря этой знаменитой осаде Шамийи был повышен в звании, получил различные губернаторства и продолжал
326
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
служить, несмотря на унаследованную от брата ненависть к нему Лувуа, который, однако, не смог помешать Королю, после того как Шамийи овладел Страсбургом, сделать его весной 1685 года губернатором этого города; однако министр отомстил ему, направив туда главнокомандующего армией в Эльзасе10, неприязнь к которому неизменно гнала Шамийи из Страсбурга. По той же причине его не оказалось в числе множества военных, награжденных Орденом Святого Духа в конце 1688 года, и Барбезьё не проявил к нему большей благосклонности, чем его отец. Жена его преемника11 была подругой супруги Шамийи, которая обладала всеми возможными достоинствами, коим самому Лувуа трудно было противиться. С юных лет она была неизменно добродетельна и благочестива, но не выставляла этого напоказ; она была и умна, причем умом обаятельнейшим, словно нарочно созданным для света. Ее отличали особая манера держать себя, легкость и непринужденность, никогда, однако, не выходящая за рамки благопристойности, а также скромность, учтивость, рассудительность и при этом немало здравого смысла, бесконечная веселость, благородство и даже блеск; так что, будучи постоянно занятой благочестивыми делами, она, казалось, интересовалась лишь светской жизнью и тем, что имеет к ней касательство. Ее умение вести разговор и манеры заставляли забывать об исключительном ее безобразии. С мужем ее всю жизнь связывали самые тесные и дружеские узы. Высокого роста, толстый, храбрейший и порядочнейший человек на свете, он был настолько тугодумен и неповоротлив, что трудно было предположить в нем военные таланты. Годы и скорби превратили его в почти слабоумного. Оба они были богаты и бездетны. Жена его, исполненная честолюбивых замыслов, безмерно за него переживала. Где бы он ни командовал и ни управлял, она всегда была рядом с ним и искусно брала на себя все, вплоть до его служебных обязанностей; он же пребывал в полной уверенности, что всем, вплоть до домашних дел, распоряжается не кто иной, как он сам, и везде оба они, а особенно она, пользовались любовью и уважением. Она вывела его из безотрадного положения с помощью Шамийяра, который доставил ему управление Ла-Рошелью и соседними провинциями, коими, до отъезда в Бретань, правил маршал д’Эстре, — а затем добился для него маршальского жезла, что было не слишком трудно, ибо Король всегда питал к Шамийи дружеские чувства и уважение. Это столь запоздалое производство в маршалы встретило всеобщее одобрение.
1703. Эстре
327
Эстре Судьба графа д’Эстре сложилась счастливо. Его
отец, изрядно отличившийся на войне и уже в 1655 году ставший генерал-лейтенантом, в 1668 году, когда Кольбер убедил Короля восстановить морской флот, был переведен на морскую службу, где в первой же кампании, — а велась она в Америке, — стяжал славу, и по возвращении был произведен в вице-адмиралы. Месье де Сеньелэ, друг графа д’Эстре, приложил немалые усилия к тому, чтобы приобщить его к этой должности в 1684 году в двадцатичетырехлетнем возрасте, но Королем было поставлено условие, что он какое-то время прослужит в более низком звании, постепенно получая повышения, и что его стаж генерал- лейтенанта будет исчисляться лишь с того времени, когда ему будет позволено служить в этом чине. Заведуя приказами о назначении на должность, Сеньелэ, министр дерзкий и решительный, как никто умевший и вредить, и оказывать услуги, намеренно опустил последнее условие. Граф д’Эстре, служивший в сухопутной армии во время осады Барселоны, взятой в 1697 году месье де Вандомом, заявил о своем праве, в качестве вице-адмирала, приведшего сюда эскадру, если и не быть освобожденным от чередования с другими генерал-лейтенантами, то, по крайней мере, считаться первым среди них. Поншартрен, в ту пору еще государственный секретарь по морским делам и близкий друг всех д’Эстре, в этом споре принял решение об исчислении стажа графа д’Эстре с момента его приобщения к должности; он сумел убедить в правильности этого решения Короля, прекрасно, однако, помнившего об им самим поставленном условии, каковое теперь оказалось опущенным, и таким образом граф стал числиться генерал-лейтенантом с 1684 года. Когда встал вопрос о производстве в маршалы Франции, оказалось, что у Шаторено, другого вице-адмирала12, коего также намеревались сделать маршалом, стаж генерал-лейтенанта и вице-адмирала меньше, чем у графа д’Эстре. Последнего поддерживали отец и сын Пон- шартрены, желавшие иметь в морском ведомстве двух маршалов, а в еще большей степени — клан Ноаев, находившихся тогда на вершине преуспеяния; к этому следует добавить мнение маршала и кардинала д’Эстре, а также ребяческую непосредственность графини д’Эстре, немало забавлявшую Короля. Таким образом, единственным аргументом против оставалась лишь огромная разница в возрасте между графом д’Эстре и другими претендентами: он видел много сухопутных и морских баталий и в последних,
328
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
в большинстве коих с успехом командовал, стяжал себе славу отменной храбростью и искусством. Он знал толк в морском деле, был умен, сведущ и усерден. Благодаря всему этому — приобщению к должности в двадцать четыре года и решительным действиям Сеньелэ — он стал, восемнадцатью годами позже, маршалом Франции. Человек в высшей степени порядочный, но долгие годы пребывавший в бедности, он в пору Регентства при знаменитом Лоу сделал все возможное, чтобы обогатиться, изумительно в этом преуспел, однако лишь для того, чтобы вести жизнь пышную и великолепную, но совершенно беспорядочную. Он собрал бессчетное количество редких и любопытных книг, тканей, фарфора, бриллиантов, украшений, всяческих драгоценных диковинок, но ничему не сумел найти применения. Пятьдесят две тысячи томов, кои он за всю жизнь так и не удосужился распаковать, почти все находились в отеле Лувуа, где мадам де Куртанво, его сестра, предоставила ему место для их хранения. Так же обстояло дело и со всем прочим. Его люди, которым надоело одалживать столовое белье для торжественных обедов, так настойчиво стали просить его открыть сундуки, в которых этого добра было навалом, но которые уже десять лет, с момента их прибытия из Фландрии и Голландии, стояли запертыми, что он согласился; белья там было немыслимое количество. С согласия маршала сундуки открыли и увидели, что все скатерти перетерлись на сгибах и из-за долгого хранения все добро пропало. Всю жизнь маршал обожал приобретать предметы старины. Он вспомнил о редчайшего мрамора бюсте Юпитера Амона, относящегося к эпохе ранней античности, который как-то видел, и, раздосадованный тем, что упустил его, приказал своим людям во что бы то ни стало разыскать бюст. Один из них спросил, что он ему даст, если тот его добудет; граф посулил тысячу экю. Слуга рассмеялся и пообещал графу доставить бюст даром, не спросив ничего ни за покупку, ни за труды, ибо бюст тот находится у хозяина в кладовой, куда слуга тотчас повел маршала и показал ему вожделенный предмет. О такого рода эпизодах из его жизни можно рассказывать бесконечно. Человек способный, сведущий и умный, он, однако, не умел внятно излагать свои мысли, проследить ход каковых, когда он докладывал о каком-либо деле, было весьма затруднительно. Я помню, как однажды в Регентском совете месье граф Тулузский, который, хоть и не такой умный, был воплощенной точностью и ясностью и рядом с которым, согласно моему рангу, я всегда
1703. Эстре
329
сидел, сказал мне перед началом заседания, что маршал д’Эстре будет докладывать об очень важном деле Морского совета13, но что я ничего не пойму в этом докладе, а потому он просит позволения тихонько изложить мне его суть. Поскольку он говорил мне на ухо, пока маршал докладывал, я разобрался в сути дела достаточно, чтобы согласиться с мнением графа Тулузского, но не настолько, чтобы высказать о нем собственное мнение, так что, когда пришел мой черед говорить (я всегда выступал непосредственно перед канцлером, а граф Тулузский — сразу после него), я улыбнулся и сказал, что придерживаюсь того же мнения, что и месье граф Тулузский. Ответ мой поверг присутствующих в изумление, а месье герцог Орлеанский со смехом заметил мне, что сие не значит высказать собственное мнение. Я изъяснил ему причину (читателю она понятна из вышесказанного) и просил либо удовлетвориться моим ответом, либо считать голос месье графа Тулузского за два голоса; на этом дело и кончилось. Ла Врийер говорил о нем, что маршал подобен опрокинутой бутылке с чернилами, из которой то не льется ничего, то сочится тоненькая струйка, то выскакивают густые кляксы; именно таковой и была его манера докладывать и высказываться по тому или иному вопросу, что не мешало ему быть человеком исключительно добрым, мягким, учтивым и приятным в общении, хотя и тщеславным, истинным царедворцем, однако не развращенным. В довершение добавим еще несколько мелких штрихов к его портрету. Он очень любил свой Нантёйль и тратил там безумные суммы на огород. Он часто приглашал туда гостей, но и двери, и окна держались там на честном слове. Он приказал отделать весь дом деревянными панелями. Готовые панели привезли в дом и сложили кучей в большой зале. Они там так и лежат вот уже двадцать пять лет; а мост, ведущий к замку, находится в таком состоянии, что все ходят по нему только пешком, не осмеливаясь проехать в карете. Разговоры о руайомонских телятах14, которых Месье Главный приказал кормить яйцами в скорлупе и молоком и великолепное мясо которых он посылал Королю, так раззадорили маршала, что он решил таким же образом откормить хоть одного у себя в Нантёйле. Приказание было исполнено, и когда теленок стал достаточно упитанным, маршала поставили о том в известность. Он же решил, что, если и дальше откармливать теленка таким образом, он станет еще жирнее. Теленка продолжали откармливать еще два года, и по-прежнему яйцами и молоком, так что потраченных де¬
330
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
нег хватило на то, чтобы превратить его в конце концов в быка, — годного, правда, лишь на то, чтобы производить себе подобных. Граф к тому же был великим химиком, заклятым врагом врачей: он раздавал всем свои лекарства, тратил огромные деньги на их изготовление и, убежденный в их целительной силе, первым лечил ими себя самого. С женой он жил всегда душа в душу, но у каждого из них была своя жизнь.
Шаторено Шаторено, из рода Руселе, остававшегося со¬
вершенно неизвестным до вступления его прадеда в брак с сестрой кардинала и маршала-герцога де Реца, когда никому не известные Гонди прибыли во Францию15, был одним из самых удачливых флотоводцев своего времени, выигравшим ряд боев и сражений и преуспевшим во множестве рискованных предприятий. Обвинять же за события в бухте Виго, о которых было рассказано в другом месте16, следует не его, а испанцев, коим он не сумел объяснить опасность нахождения судов в этой бухте; однако Поншартрену понадобились немалые усилия, чтобы убедить в этом Короля. Государственный секретарь проникся к Шаторено симпатией, а к тому же желал наградить морское ведомство. Производство вице-адмирала встретило всеобщее одобрение, ибо он уже давно заслужил маршальский жезл. Он был мал ростом, коренаст, белобрыс, вид имел туповатый и, похоже, туповатым и был. Глядя на него, трудно было себе представить, что он хоть на что-то может быть годен. Говорить с ним не было никакой возможности, а слушать — еще менее, если только речь не шла о каком-нибудь морском сражении; впрочем, человек он был добрый и вполне порядочный. Получив маршальское звание, он стал часто бывать в Марли, где, едва он направлялся к какой-нибудь компании, собеседники спешили разойтись кто куда. Он был бретонцем, родственником жены Кавуа17, у которого имелся прелестный дом в Люсьенне, совсем рядом с Марли, куда Кавуа часто отправлялся обедать с избранными гостями, людьми по большей части предприимчивыми, ловкими и осведомленными обо всех придворных делах. Тысячи вопросов обсуждались там в полной безопасности, потому что Король любил Кавуа и не опасался бывавших у него людей. Так сложилось избранное общество, и тот, кто не был в него вхож, даже и не пытался туда проникнуть. Месье де Лозен, которого слишком побаивались, чтобы допускать к участию в каких бы то ни было
1703. Шаторено
331
делах, и которому сие было вовсе не по душе, решил потешить себя за счет тех людей, в чей круг не имел доступа. В начале одного продолжительного пребывания в Марли он стал часто заговаривать с Шаторено и наконец сказал ему, что на правах дружбы хочет предупредить его: Кавуа и его жена, считающие для себя честью состоять с ним в родстве, жалуются, что он не посещает их и никогда не бывает в Люсьенне, где у них всегда собирает- ся изысканное общество; что это уважаемые люди, коих любит Король, что не следует настраивать против себя тех, кого легко можно сделать своими друзьями, и что, будучи его другом, он, месье де Лозен, советует вице-адмиралу почаще ездить в Люсьенн и оставаться там подольше, не обращая внимания на оказываемый ему прием, ибо он должен предупредить его, что у них есть обыкновение встречать посетителей холодно, давая понять, что появление их не доставляет им ни малейшего удовольствия, но что это всего лишь принятый у них обычай, что каждый волен иметь свои манеры и прихоти, что такова их фантазия, но на самом деле они вовсе не хотят, чтобы сие принималось всерьез, и доказательство тому — множество гостей, посещающих их повсюду, а более всего — в Люсьенне. Маршал, в восторге от столь ценного уведомления, стал оправдываться относительно Кавуа и благодарить месье де Лозена, заверив последнего в том, что не преминет воспользоваться его добрыми советами. Месье де Лозен дал ему понять, что никто не должен догадываться, от кого сей совет исходит, и удалился с уверенностью, что все останется в тайне и Шаторено не замедлит водвориться в Люсьенне. Маршал поспешил отправиться туда. Его появление, подобное бомбе, разорвавшейся среди этих сливок придворного общества, повергло всех в смятение, сменившееся гробовым молчанием. Надежды на краткий визит не оправдались: Шаторено остался до вечера, чем поверг всех в великое уныние. Два дня спустя он явился к обеду. На сей раз все сложилось еще хуже: они изо всех сил старались дать ему понять, что приезжают сюда именно для того, чтобы вдали от света побыть в узком кругу. Расскажите это кому-нибудь другому! Шаторено знал эту их манеру и был уверен, что он здесь желанен и приятен. Он пробыл там до вечера и, приводя хозяев в отчаяние, стал появляться почти каждый день, несмотря на недвусмысленные намеки, на какие только способны доведенные до крайности люди. Но и это еще было не все: он буквально дневал и ночевал у них, едва они приезжали в Версаль, а когда сам бывал в Марли,
332
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
то отравлял им существование своим регулярным появлением в Люсьенне. Избавиться от этой проказы Кавуа уже не мог. Он говорил, что это какое- то проклятье, и жаловался на то всем и каждому, равно как его домочадцы и гости, удрученные не меньше хозяина. Наконец много времени спустя они узнали, кому обязаны сим проклятьем. История сия дошла до Короля, который едва не умер от смеха, а Кавуа и его близкие — от отчаяния.
Вобан Вобан (фамилия его была Ле Претр), будучи все¬
го лишь захудалым дворянином из Бургундии18, являлся, возможно, благороднейшим и достойнейшим из людей своего времени и, стяжав себе величайшую славу искусством осад и фортификации, сохранил удивительную простоту, прямодушие и скромность. Роста он был небольшого, довольно коренастый, с военной выправкой, но при этом внешности мужиковатой и неотесанной, чтобы не сказать грубой и свирепой, каковая, однако, вовсе не соответствовала действительности: вряд ли сыщется человек более мягкий, сострадательный, всегда готовый оказать услугу, почтительный без низкопоклонства, человек, который бы так щадил жизнь других людей, так мужественно брал все трудности на себя и так щедро отдавал бы плоды своих трудов другим. Совершенно непостижимо, каким образом при таком прямодушии и искренности, неспособности к фальши и дурным поступкам он смог завоевать столь дружеское расположение и доверенность Лувуа и Короля. Годом ранее Король сообщил ему о своем намерении сделать его маршалом Франции. Вобан стал умолять государя подумать, прежде чем удостаивать такой чести человека его звания, который не может командовать его армиями и который поставил бы последние в затруднительное положение, окажись во время осады, что главнокомандующий младше него по маршальскому стажу. Столь благородный отказ, причем продиктованный соображениями чистейшей добродетели, лишь увеличил желание Короля вознаградить оную. Вобан руководил пятьюдесятью тремя осадами, двадцать из каковых проходили в присутствии Короля, который счел, что, даровав маршальский жезл Вобану, он произведет тем самым в маршалы Франции самого себя и вознаградит таким образом и собственные заслуги. Скромность, с коей Вобан принял маршальский жезл, равнялась бескорыстию его первоначального отказа. Все приветствовали сию высочайшую честь, коей человек подобного звания никогда не бывал
1703. Розен
333
удостоен ни до него, ни после. На этом я прерву рассказ об этом действительно знаменитом человеке, но у меня еще будет повод поговорить о нем в этих «Записках».
Розен Розен был родом из Ливонии19. Месье принц де
Конти говорил мне, что во время своего путешествия в Польшу20 он возымел любопытство подробно расспросить о его происхождении людей, кои всенепременно сказали бы ему правду, какова бы она ни была. Он узнал от них, что Розен происходит из очень старинного рода, связанного родственными узами с благороднейшими семействами тех земель, и что во все времена представители этого рода неизменно занимали высокие должности. Это подтверждается дворянскими грамотами Ливонии и шведского короля Карла XII, полученными тем Розеном, о котором здесь идет речь, — грамотами, подлинность коих удостоверена тою, что была дана Петром I в Париже21. Совсем молодым Розен поступил на военную службу и некоторое время был рядовым кавалеристом. Вместе с другими он попался на мародерстве и вместе со всеми должен был тянуть жребий, кому быть повешенным. Случилось так, что кузнец их роты ночевал с ним в одной казарме. Он пережил прочих товарищей и окончил дни в Доме инвалидов22. Розен, даже став маршалом Франции, ежегодно посылал за ним, угощал его обедом и обедал с ним за одним столом: они говорили о баталиях, в коих участвовали, а на прощанье маршал основательно снабжал его деньгами. Кроме того, он справлялся о нем на протяжении всего года и следил за тем, чтобы тот жил в довольстве и ни в чем не испытывал недостатка. Розена, ставшего офицером, переманил во Францию и стал оказывать ему покровительство родственник, также носивший фамилию Розен, который под началом великого Густава Адольфа командовал в сражении при Лютцене23 кавалерийским полком в тысячу всадников, а потом состоял в армии герцога Веймарского, служил Королю, будучи главнокомандующим в Эльзасе, и умер в 1667 году, выдав свою дочь за того Розена, о котором я говорю. Последний был высокий, сухощавый мужчина, вылитый немецкий рейтар, какого лучше не встречать на большой дороге, — напугает до смерти; одна нога у него была покалечена пушечным выстрелом, а точнее, взрывной волной и с тех пор не сгибалась в колене. Блестящий кавалерийский офицер, он был вполне способен командовать одним из флангов, но терял голову, почувствовав
334
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
себя главным командиром. И в армии, и повсюду он был известен своей крайней грубостью, каковая оставляла его лишь за столом, где, никогда не напиваясь, он вкушал тонкие блюда, рассказывая сотрапезникам о боях и сражениях, причем рассказы его были поучительны и доставляли слушателям удовольствие. При внешней грубости это был человек исключительно проницательный, всегда прекрасно понимавший, с кем имеет дело, учтивый и обаятельный в речах, несмотря на свой намеренно ужасный французский. Зная Короля и ту слабость, каковую и государь, и вся нация питали к иностранцам, он упрекал сына за великолепный французский, говоря, что так он всегда будет оставаться в дураках. Розен неизменно оставался в прекрасных отношениях с министрами и был по душе своим генералам, а стало быть, и Королю, который всегда давал ему достойные должности и нередко брал на себя его материальные расходы. Шаторено, Вобан и он были удостоены большого креста Ордена Святого Людовика. После смерти Монклара он стал генеральным кампмейстером кавалерии24, а получив маршальский жезл, продал эту должность Монпейру. Человек добрый, порядочный, исключительно храбрый, он конечно же стремился к возвышению и, надо сказать, был оного достоин. Во время кампании 1693 года он проникся ко мне дружескими чувствами (причем чувства эти оставались с тех пор неизменными) и каждый год предоставлял в мое распоряжение свой дом в Страсбурге. Конец его жизни, как мы увидим далее, был благочестивым и в высшей степени достойным истинного христианина.
Юксель Юксель происходил из той ветви рода Лэ, кото¬
рая приняла имя дю Бле, начиная с отца прапрадеда того Юкселя, о котором здесь идет речь. Лишь около 1500 года это было оформлено по завещанию двоюродного деда упомянутого прадеда25 по женской линии, жена которого оказалась наследницей своего рода26, при условии, каковое и было исполнено, взять фамилию и герб дю Бле и отказаться от имени и герба Лэ. Более ранних сведений об этих Лэ фактически нет; семей, носивших такое имя, было немало. Затем в истории семьи был брак с девицей Бофремон и еще несколько удачных брачных союзов. Однако, прежде чем идти дальше, следует рассказать о тех союзах, кои маркиз д’Юксель сумел использовать в качестве ступеней к своему преуспеянию.
1703. Юксель
335
Его отец и дед, погибшие на войне, и его прадед владели губернаторством в Шалоне-на-Соне и малозначительным генеральным наместничеством в Бургундии. Дед был женат на дочери Фелипо, благодаря чему наш маркиз д’ Юксель стал весьма близок к Шатонёфу, государственному секретарю, к Поншартрену, ставшему впоследствии канцлером, и к маршалу д’Юмьеру, то есть отец его приходился двоюродным братом Шатонёфу, троюродным — Поншартрену27 и двоюродным — маршалу д’Юмьеру. Сестра отца маркиза д’Юкселя весьма странным образом вышла замуж за Берингена, первого шталмейстера, ранее служившего первым камердинером, чей сын, также первый шталмейстер и двоюродный брат нашего маркиза д’Юкселя, еще более странным образом женился на дочери герцога д’Омона и сестры месье де Лувуа. Углубляясь в историю этой интриги, мы бы слишком отклонились от темы, а посему довольно будет указать на близкие родственные связи и добавить, что расположение старой Бе- ринген к своему племяннику и почет, коим ее муж был ей обязан, побудили супругов воспитывать этого племянника вместе с собственными детьми как с братьями, что дружба между ними всегда оставалась неизменной и что Беринген, оказавшийся племянником Лувуа благодаря своему столь почетному для обоих браку, стал пользоваться полной доверенностью последнего в делах как государственных, так и семейных, а после его смерти поддерживал такие же отношения с Барбезьё, благодаря чему, равно как и занимаемой должности, сделался своего рода важным лицом. Он всеми силами старался добиться для своего кузена д’Юкселя благосклонности Лувуа, а после него — Барбезьё и всю жизнь оказывал ему покровительство. Это предисловие необходимо, чтобы сделать понятным то, что будет рассказано и здесь, и далее; добавим только, что маркиз де Креки, сын маршала, женился на другой дочери герцога д’Омона и сестры Лувуа и что Креки жили в полном согласии с месье д’Омоном, Лувуа и Берингенами. Вернемся теперь к нашему маршалу д’Юкселю.
Отец маршала в десять лет потерял своего отца, а в двадцать — мать. Будучи человеком честолюбивым и увидев, в какой милости пребывает Беринген у Королевы-регентши, — которая, считая, что тот пострадал за свою преданность ей, вызвала его, едва получив власть, из Нидерландов, куда он бежал, и сделала его из лакея первым шталмейстером, — Юксель решил заручиться его поддержкой, великодушно отдав ему в жены свою
336
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
сестру (что было для него вовсе не трудно, ибо она была полностью в его власти), и не ошибся в своих расчетах. На военном поприще он стяжал отличия и славу и даже получил редкое звание генерального капитана — звание, коего в разные времена были удостоены лишь четыре или пять человек. Тем самым он получил право отдавать приказы генерал-лейтенантам. Его ждал маршальский жезл, но в 1658 году, не дожив и до пятидесяти лет, он был убит под Гравелином. Его вдова, дочь президента Байёля (в пору их свадьбы он был сюринтендантом финансов), была женщиной кокетливой, властной, очень умной, начитанной и исключительно светской; она командовала своими друзьями, почитая себя всем, а прочих, даже самых близких, — ничем. До самой старости она пользовалась уважением, и мнение ее было законом; принимала она у себя лишь избранное и изысканное общество, где люди и вещи оценивались согласно ее собственной табели о рангах. Внешность же ее была точным отражением характера и привычек. В согласии с сыном она прожила недолго, и случившийся между ними разлад продлился до конца ее дней; он бросился к Берингенам, и те приняли его как родного. Ему было около двадцати пяти лет, когда он потерял ее28. Ее детей связывала нежнейшая дружба с племянником, и старик Берин- ген, до глубокой старости сохранявший как власть в семье, так и уважение двора и Короля, всеми силами старался поддерживать своего племянника, коего любил как собственного сына. Умер он в 1692 году, а еще в 1677 году женил сына на мадемуазель д’Омон.
Обладая всеми этими преимуществами, Юксель смог пробить себе дорогу. Он стал человеком месье де Лувуа, коему обо всем докладывал и который содействовал его быстрому продвижению. По распоряжению Лувуа ему было доверено (чтобы приблизить его к Королю) командование этим злосчастным лагерем Ментенон29, где бессмысленные работы погубили пехоту и где было запрещено говорить о больных и, тем более, об умерших. В тридцать пять лет, когда Юксель был всего лишь бригадным генералом, Лувуа доверил ему командование французскими войсками в Эльзасе под началом Монклара, а после смерти последнего, в начале 1690 года, в качестве главнокомандующего поселил его в Страсбурге, чтобы досадить только что назначенному губернатором этого города Шамийи. Четыре года спустя Лувуа добился производства Юкселя в генерал-лейтенанты30 и награждения, в конце 1688 года, Орденом Святого Духа. Вплоть до 1710 года он посто¬
1703. Юксель
337
янно жил в Страсбурге, скорее как король, чем как главнокомандующий эльзасской армией, участвовал во всех кампаниях на Рейне в качестве генерал-лейтенанта, однако пользовался при этом особыми отличиями и знаками внимания. Это был высокий, довольно толстый и нескладный человек с медлительной, словно волочащейся походкой, с крупным, в красных прожилках, но довольно приятным лицом, казавшимся нахмуренным из- за кустистых бровей, из-под которых сверкали маленькие, живые глаза, от взгляда коих ничто не могло ускользнуть. Всем своим обликом он напоминал грубых и неотесанных торговцев волами. Ленивый, вечно алчущий плотских наслаждений, ежедневной изысканной и обильной пищи, греческого распутства, склонность к коему он даже не давал себе труда скрывать, и, заманивая молодых офицеров, склонял их к сожительству, не говоря уже о прекрасно сложенных лакеях (все это он проделывал, совершенно не таясь, и в армии, и в Страсбурге); высокомерный со всеми — с товарищами, с достойнейшими людьми и даже со своими генералами — он с видом величайшей лени оставался сидеть при их появлении, не считая нужным встать для приветствия; он редко бывал у командующего и во время кампании почти никогда не садился на лошадь; готовый льстить, унижаться и заискивать перед теми, кого он опасался или от кого ждал каких-либо благ, он безжалостно попирал всех прочих — вот почему общество у него собиралось смешанное, а порой и весьма немногочисленное. Его большая голова под большим париком, молчаливость, изредка нарушаемая лишь несколькими словами, своевременно появляющаяся на лице улыбка, вид властный и значительный, коим он был более обязан своей внешности и должности, чем самому себе, но особенно эта тяжеловесная голова, осененная обширным париком, создали ему репутацию серьезного и умного человека, коему, однако, более пристало позировать в качестве такового Рембрандту, чем быть советчиком в важном деле. Робкий умом и сердцем, распутный душой и телом, ревнивый, завистливый, идущий к цели, не смущаясь средствами, лишь бы сохранялась видимость честности и мнимой добродетели, сквозь которую просвечивала его подлинная сущность, в случае крайней нужды становившаяся явной; обладая умом и некоторой начитанностью, но не слишком образованный, он отнюдь не был истинным военным, хотя на словах мог иногда показаться таковым. За что бы он ни брался, он везде создавал трудности и никогда не находил из них выхода. Ловкий, хитрый,
338
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
исключительно скрытный, корыстный в дружбе, любивший только самого себя, не способный кому-либо помогать, вечно занятый происками и придворными интригами, но под маской самого лукавого простодушия, каковое мне когда-либо случалось видеть; большая, надвинутая на глаза шляпа с опущенными полями, серый камзол, который он изнашивал до дыр, никаких золотых украшений, кроме пуговиц, всегда наглухо застегнутых, так что не было видно даже кончика голубой ленты Ордена Святого Духа, скрываемого париком; он всегда выбирал окольные пути, ничего не делал открыто и никогда не отрезал себе пути к отступлению; он был рабом общественного мнения и ни о ком никогда не говорил доброго слова. Вплоть до 1710 года он появлялся в Париже и при дворе изредка, лишь для поддержания отношений с влиятельными друзьями, коих умел приобретать. Наконец, наскучив своим Эльзасом, но не отказываясь ни от командования, ни тем более от жалованья, ибо был скуп, несмотря на расходы, коих требовали его тщеславие и страсть к наслаждениям, он нашел средство обосноваться в Париже, чтобы добиваться дальнейшего преуспеяния. Под маской безразличия и лени в нем таилось страстное желание быть причастным к важным делам, и прежде всего желание быть герцогом. Юксель быстро сошелся с королевскими бастардами — а всё благодаря содействию первого президента де Мема, который был рабом месье и мадам дю Мэн и ближайшим другом Берингена, а стало быть, и самого маршала. Через месье дю Мэна, который наивно поверил в его способности и возможность рассчитывать на его помощь, Юксель получил тайный доступ к мадам де Ментенон. Кое-какие шаги он предпринял и в отношении Монсеньора. Бе- ринген и его жена были в дружбе с Шуэн: они стали расхваливать ей Юк- селя; она согласилась принять его. Он стал ее вассалом и в своем низкопоклонстве дошел до того, что ежедневно с улицы Нёв-Сент-Огюстен, где он жил, посылал в дом близ Пети-Сент-Антуан, где обитала Шуэн, кроличьи головы для ее собачки. Через нее он приблизился к Монсеньору. Юксель вел с ним тайные беседы в Мёдоне, и принц, склонный легко очаровываться и обманываться, проникся к нему таким уважением, что считал возможным во всем на него полагаться и говорить с ним, не таясь, почти что обо всем. Но едва Монсеньор умер, собачка была забыта (прощайте, кроличьи головы!); хозяйка, впрочем, тоже. Она имела глупость рассчитывать на его дружбу; удивленная и обиженная столь внезапным забвением, она дала ему
1703. Тессе
339
это понять. Тут уж он притворился удивленным: мол, не может уразуметь, на чем основаны ее жалобы. Он нагло заявил, что с ней почти не знаком и даже Монсеньору был знаком лишь по имени, а посему не понимает, что она всем этим хочет сказать. Вот так с исчезновением повода для дружбы исчезла и сама дружба; с тех пор Шуэн о нем более не слыхивала. Ну и хватит пока говорить о человеке, о котором я уже рассказывал ранее и который, как мы увидим, еще не раз будет появляться на авансцене и в конце концов по всем статьям себя опозорит. Стало быть, нам еще представится случай вновь вспомнить о нем. Здесь же довольно будет сказать, что от своих безуспешных происков он едва не лишился рассудка, что, погруженный в мрачное и агрессивное уныние, он прожил несколько месяцев в уединении, допуская к себе лишь Берингена, да и то неохотно, и лишь надежда принять участие в мирных переговорах31 вернула ясность его уже помутившемуся было рассудку.
Тессе О Тессе мне уже не раз представлялся случай по¬
говорить. Его мать была сестрой отца маркиза де Лавардена, посла в Риме, отлученного от Церкви Иннокентием XI в связи с делом о неприкосновенности посольского квартала в Риме32, кавалера Ордена Святого Духа и проч., от которого, в силу ряда обстоятельств, Тессе получил немалое наследство. Младшим братом его отца был граф де Фруллэ, главный квартирмейстер двора Его Величества, кавалер Ордена Святого Духа с 1661 года, скончавшийся в 1671 году, дед Фруллэ — посла в Венеции, епископа Ле-Мана и бальи Фруллэ, посла своего Ордена во Франции33. Другое родство оказалось для карьеры Тессе более полезным. Мать его отца, из рода Эскубло, приходилась сестрой отцу Сурди, ставшего кавалером Ордена Святого Духа в 1688 году, затем командующим в Гиени, о котором я уже говорил ранее, близкого друга Сен-Пуанжа, за сына которого он в конце концов выдал свою единственную дочь, и ставленника Лувуа, к коему он ввел еще совсем молодого Тессе. Это был высокий, прекрасно сложенный человек, с очень благородным и приятным лицом, мягкий, обходительный, любезный, вкрадчивый, желающий нравиться всем, а особенно — людям в случае и министрам. Вскоре он стал, как и Юксель, но несколько в ином роде, доверенным лицом Лувуа, коему доставлял отовсюду всякого рода сведения, за что и был незамедлительно
340
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
вознагражден. Он за гроши приобрел ранее не существовавшую должность генерального полковника карабинеров, каковая, тотчас после того уничтоженная, послужила ему ступенькой к званию генерального кампмейстера драгун, учрежденному специально для него в 1684 году, когда он был всего лишь бригадиром; а в 1688 году, когда его только что произвели в бригадные генералы, Лувуа добился его награждения Орденом Святого Духа. Три года спустя он получил Ипрское губернаторство, лучшее во Фландрии, а в 1692 году — одновременно звание генерал-лейтенанта и должность генерального полковника драгун. Родом из Ле-Мана, он был истинным сыном своего края: хитрый, ловкий, на редкость неблагодарный, лукавый и коварный. В подтверждение этому достаточно вспомнить, как он, желая возвыситься при крушении покровителя, поступал с Катина, коему был обязан апогеем своей удачи. Его манера речи была как бы женской и вместе с тем достаточно придворной, а вид — великосветского вельможи, однако лишенного щедрости. Глубокий невежда в военном деле, он участвовал в войне лишь постольку, поскольку старался находиться недалеко от поля брани и попадать почти всюду, где шла осада. При внешней скромности он был дерзок, когда нужно было похвалить самого себя и внушить собеседнику мысли, полезные для самого Тессе; находясь в наилучших отношениях со всеми власть имущими и с министерством, он особенно заискивал перед влиятельными лакеями. К нему проникались приязнью за мягкость и снисходительность, но, едва сойдясь с ним ближе, начинали презирать, обнаружив, что обманчивая внешность скрывала лишь пошлость и ничтожество. Неплохой рассказчик, он скоро становился плоским и скучным; исполненный честолюбивых замыслов, он был вечно занят происками и интригами. Свою низкую льстивость он сумел использовать, чтобы заручиться расположением маршала де Вильруа, Вандома и Водемона, а благодаря гибкости и изворотливости вошел в доверие к Шамийяру, Торси, Поншартрену, Де- маре, а главное — к мадам де Ментенон, к коей его ввели Шамийяр и мадам герцогиня Бургундская. Он прекрасно сумел воспользоваться как браком принцессы, заключенном при его участии, так и короткостью ее отношений с Королем и мадам де Ментенон — следствием их нежной к ней привязанности; принцесса, видя в Тессе творца своего счастья, сочла своим долгом полюбить его и оказывать ему услуги. Она чувствовала, что это нравится Королю, мадам де Ментенон и монсеньору герцогу Бургундско¬
1703. Монревель
341
му, а Тессе сумел извлечь из ее расположения немалую для себя пользу. Тем не менее принцессу подчас огорчали и смущали срывавшиеся у него с языка глупости, в чем она признавалась некоторым из своих придворных дам. Ум не был его сильной стороной; его заменял Тессе опыт светской жизни, неизменно сопутствовавшая ему удача, склонность к пронырству, хитростям и тайным проискам, — короче, все, что необходимо при дворе. Он еще не раз появится на страницах этих «Записок».
Монревель Монревель далеко превосходил знатностью
всех только что произведенных маршалов, и можно сказать, что в сочетании с блистательной храбростью и несколько отяжелевшей с годами фигурой, которая в свое время очаровывала дам, знатность заменила ему все прочие достоинства. Король, падкий до красивой внешности (кстати, и Тессе внешность оказалась отнюдь не бесполезной) и питавший слабость к галантным похождениям, проникся к Монре- велю симпатией. Такие же чувства питал к нему и маршал де Вильруа, всю жизнь оказывавший ему покровительство. Это неудивительно, ибо они были сходны во всем, с одной лишь разницей: маршал де Вильруа был совершенно бескорыстен, алчность же Монревеля, родившегося в совершенно обедневшей семье, но при этом великого охотника сорить деньгами, была столь велика, что он без колебаний обчистил бы и церковь. Недовольный герцогом де Шеврёзом, Король решил забрать у него роту легкой кавалерии своей гвардии и передать ее Монревелю. Он под большим секретом сообщил ему о своем намерении. Монревель, опьяненный такой удачей, был не в силах хранить ее в тайне и открылся Ла Фейаду, своему другу, каковой был другом вовсе не ему, а его высокому положению, и который из ненависти к Лувуа сошелся с Кольбером, а посему поспешил предупредить последнего об опасности, грозящей его зятю. Кольбер поговорил об этом с Королем, и тот, не столько тронутый участью Шеврёза, сколько раздосадованный болтливостью Монревеля, оставил должность за Шеврёзом и долгое время всячески давал почувствовать Монревелю свое неудовольствие. И тем не менее его безмерное тщеславие было Королю по душе. Дамы, модные туалеты, крупная игра, речь, состоящая из фраз обтекаемых и мелодичных, но совершенно пустых, а по большей части и вовсе лишенная смысла, важный и величественный вид — все это производило
342
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
впечатление на глупцов и безумно нравилось Королю; к этому добавлялась весьма усердная служба, душою которой, правда, были лишь честолюбие и храбрость, ибо невежество Монревеля в военном деле — он так и не научился отличать левый фланг от правого — не знало границ, но мода и знатное происхождение отодвигали сие на второй план. Он раньше Виллара стал генеральным комиссаром кавалерии34, получил губернаторство Мон- Рояль35, был главнокомандующим в Льежском и Кёльнском диоцезах, где отнюдь не забывал о собственных интересах. Честен он был только на словах, а недостаток ума не позволял скрыть его гнусные уловки и лживость. Низкопоклонство и крайнее высокомерие — два столь противоположных и столь часто сопутствующих друг другу качества — были присущи ему в высшей степени. Таков был тот, кого Королю было угодно произвести в маршалы и кому, не осмеливаясь доверять армии, он дал возможность кормиться, управляя провинциями, каковые тот грабил, будучи не способен ни на что лучшее. Он еще не раз появится в этих «Записках». Конец же его был донельзя смешон36.
Таллар Таллар был совершенно другим человеком. Толь¬
ко он и Аркур могли соперничать друг с другом в уме, тонкости, изобретательности, ловкости и интригах, в жажде первенствовать и желании нравиться, в обаянии как в повседневной жизни, так и в командовании войском. Они обладали множеством одинаковых талантов, усердием, настойчивостью, легкостью в работе, и в действиях обоих, по видимости самых естественных, всегда имелась какая-нибудь тайная цель; они были равно честолюбивы и равно неразборчивы в средствах; оба — мягкие, учтивые, любезные, доступные в любое время и даже готовые оказать услугу, если речь шла о не слишком важном или вовсе пустяковом деле; оба они были прекрасными армейскими интендантами и лучшими провиантмейстерами, оба пренебрегали мелочами, обоих обожали их генералы, а когда они сами стали генералами — офицеры всех чинов и солдаты, что никоим образом не мешало соблюдению дисциплины; оба добились возвышения благодаря неустанной службе в любое время года, в зной и в стужу, и благодаря своим посольствам. Аркур, имея за спиной поддержку мадам де Ментенон, был более высокомерен, Таллар — более гибок и податлив; оба были честолюбивы, и честолюбие их было одного
1703. Аркур
343
и того же свойства. Возвышению Таллара содействовал маршал де Виль- руа, а впоследствии и Субизы. Одно весьма отдаленное родство стало основой и опорой его преуспеяния в ту пору, когда его родители всемерно старались выставлять оное родство напоказ: мать Таллара была дочерью сестры первого маршала де Вильруа, сочетавшейся впоследствии вторым браком с Курселем и под этим именем так сильно занимавшей внимание света своими галантными похождениями;37 она умерла в 1688 году, а маршал, ее брат, — в 1685-м. Мать Таллара принадлежала к сливкам высшего света. Дружеская и родственная близость Талларов к семейству Вильруа и личная приверженность Таллара второму маршалу открыли ему двери всех великосветских салонов. Он был среднего роста, со слегка косящими, но полными мысли и огня глазами, которые, правда, почти ничего не видели; худой, болезненно бледный, он казался воплощенным честолюбием, завистью и скупостью; исполненный ума и обаятельного остроумия, он был при этом одержим бесом честолюбия, тайных замыслов, интриг и уловок и только ими жил и дышал. Я уже рассказывал о нем ранее, и мне еще не раз подвернется случай вспомнить о нем. Здесь же довольно будет сказать, что доверия он не внушал никому, но общество его было приятно всем.
Аркур Аркур: я уже не однажды говорил о нем ранее, и
не раз еще у меня будет повод вернуться к нему; хотя мне кажется, что уже сказанное дает о нем довольно полное представление. Человек обширных и прекрасных дарований и обаятельного ума, но при этом исполненный безграничного честолюбия и отличавшийся гнусной скаредностью, он, чувствуя свое превосходство, бывал невыносимо высокомерен и презрителен по отношению ко всем прочим. По внешности и речам — воплощенная добродетель, а по сути — человек, готовый на все ради достижения своих целей; правда, в развращенности он проявлял больше благопристойности, чем Юксель и даже Таллар и Тессе. Ему не было равных в способности быть, с кем нужно, предупредительным и осторожным, в умении осуществлять тайные замыслы, завоевывать уважение и одобрение общества своей непритязательностью и видимым безразличием ко всему, кроме деревни и домашних забот и радостей. Он сумел снискать расположение Лувуа, стать другом Барбезьё и заставить его уважать себя, оставаться еще более близким другом Шамийяра вплоть
344
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
до того момента, когда счел для себя выгодным свалить его, и быть также на дружеской ноге с Демаре; он поддерживал прекрасные отношения с Монсеньором и Шуэн, держал себя с ними как вельможа и пользовался их уважением. Нам уже известно, почему и каким образом заслужил он благоволение мадам де Ментенон. Это отдалило от него герцогов де Бовилье и де Шеврёза и самого монсеньора герцога Бургундского, но никак не сказалось на его отношениях с мадам герцогиней Бургундской. Аркур умел соединять всех и даже бастардов смог склонить на свою сторону, несмотря на то, что всю жизнь был другом месье де Люксембурга, Месье Герцога и месье принца де Конти. У него достало ума понять, что война — не его дело; хотя у него и были к тому некоторые способности, однако до таланта они не дотягивали. А потому, будучи полной противоположностью маршалу де Вильруа, он решительно обратил свои взоры к Государственному совету, куда вознамерился войти. Он, как никто другой, пользовался единодушной поддержкой двора и света, более, чем кто-либо, мечтал играть там первые роли и, как немногие, а может быть, как никто, был к этому способен; при этом он отличался крайним высокомерием и скупостью, каковые никак нельзя отнести к привлекательным качествам. Что касается первого, то ему удавалось смирять его, зато второе сказывалось во всем, вплоть до удивительной скудности его трапезы при дворе, к коей приглашались лишь очень немногие и каковую он намеренно перенес на 11 часов утра, дабы к его столу являлось как можно меньше гостей. Воинственный вид и светское изящество сочетались в нем естественным и благородным образом. Он был толст, невысок ростом и поразительно уродлив, но живые и такие проницательные глаза, гордость в сочетании с мягкостью и весь его облик, светившийся умом и обаянием, заставляли забывать о безобразной внешности. Некогда скатившись вниз с крепостного вала в Люксембурге, где он был командиром, Аркур вывихнул бедро, которое так и не удалось вправить, и с тех пор сильно и очень некрасиво хромал из-за того, что бедро было вывихнуто назад. Нрава от природы он был веселого и любил всяческие забавы. Как и маршал д’Юксель, он любил нюхать табак, но делал это не так неопрятно, как названный маршал, чей камзол и галстук были вечно осыпаны табаком. Король терпеть не мог табака. Часто беседуя с ним, Аркур заметил, как неприятен ему табак; испугавшись, что пристрастие к табаку, столь неприятное государю, может помешать осуществ¬
1703. Граф д’Эврё, генеральный полковник кавалерии; его характер
345
лению его надежд и замыслов, он в одночасье отказался от табака. Впоследствии именно это сочли причиной апоплексических ударов, что так мучительно свели маршала в могилу. Врачи велели ему снова возвратиться к употреблению табака, дабы восстановить прежнюю циркуляцию жизненных соков в организме, но было уже слишком поздно. Перерыв оказался слишком продолжительным, и возврат к табаку никакой пользы не принес. Я позволил себе пространно порассуждать об этих десяти маршалах Франции не столько в силу заслуг некоторых из них, сколько потому, что считал необходимым рассказать о людях — таких как маршалы д’Эстре, д’Юксель, де Тессе, де Таллар и д’Аркур, — которые будут играть отнюдь не последнюю роль в дальнейших событиях. А теперь вернемся к событиям текущим.
Граф д Эврё‘ генеральный Всегда, во все времена и при любых обстоятель-
полковник кавалерии; его ствах занятые исключительно возвышением характер своего дома, Буйоны сумели в ту пору немало
в этом преуспеть, несмотря на глубочайшую опалу кардинала де Буйона. После смерти месье де Тюренна граф д’Овернь получил его должность генерального полковника кавалерии, каковая сделала его объектом немыслимых нападок со стороны ненавидевшего месье де Тюренна и всех его близких месье де Лувуа, а после него — Барбезьё. Король, уязвленный тем, что долго и безуспешно пытался склонить графа продать эту должность месье дю Мэну, коего утешил, передав ему командование объединенными в корпус карабинерами, продолжал выказывать графу неудовольствие его службой, да и вообще был с ним не слишком любезен. Внешностью напоминавший то ли быка, то ли кабана, очень тщеславный и очень ограниченный, вечно озабоченный и вечно тяготившийся своим рангом, граф д’Овернь тем не менее постоянно бывал при дворе и в свете; впрочем, человек он был порядочный, очень храбрый и в известной степени просто созданный для военной службы. Он очень давно получил звание генерал-лейтенанта и служил долго и добросовестно; он и месье де Субиз, хотя и желавшие прослыть принцами, были, однако, уязвлены тем, что их не произвели в маршалы Франции, и оба оставили службу. У графа д’Овернь, лишившегося обоих своих избравших светскую стезю сыновей из-за их бесславных похождений, осталось только
346
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
два сына, причем оба — служители Церкви. Из трех сыновей месье де Буй- она двое старших были в немилости у Короля. Оставался граф д’Эврё, пленявший дам своей внешностью и речами. Ума весьма заурядного, он тем не менее из всего умел извлекать для себя пользу и не менее всей своей родни был озабочен возвышением рода. Это, правда, не слишком ему удавалось. У него имелся лишь недавно сформированный, немногочисленный и жалкий пехотный полк. Он был равно усерден как в военной службе, так и при дворе, и к тому же умел располагать к себе людей. Он внушал сочувствие тем, что не имел ни достатка, ни возможности занять более достойное положение. Он сблизился с графом Тулузским; это понравилось Королю, от которого граф д’Эврё получал иногда кое-какие деньги, необходимые для участия в военных кампаниях. Граф Тулузский проникся к нему дружескими чувствами, и он воспользовался этим. Короля обрадовало появление у его сына достойного друга, и он желал, чтобы при его посредстве таких друзей стало больше, благодаря чему граф д’Эврё получил должность своего дяди, который, упорно не желая с нею расставаться, сохранил ее таким образом для своего дома. Дядюшка продал должность за шестьсот тысяч ливров, как будто продавал постороннему лицу: дела у него шли плохо. Для младшего сына, не имеющего ни гроша за душой, сумма была чудовищной и к тому же давала лишь двадцать тысяч ливров ренты38. Кардинал де Буйон дал племяннику сто тысяч франков; месье граф Тулузский, добившийся королевского согласия на покупку, постарался достать денег, и сделка была совершена. Король решил, что, прежде чем вступить в должность генерального полковника, граф должен некоторое время послужить бригадиром кавалерии; однако срок этой службы был сокращен благодаря все тому же покровительству, каковое позволило графу д’Эврё приобрести эту должность. В ту пору ему было двадцать пять лет и, кроме пехоты, он нигде ранее не служил. Король был сердит на кардинала де Буйона, на графа д’Овернь из- за недавнего бегства его сына39, на шевалье де Буйона за дерзкие речи, и, несмотря на все это, ради графа Тулузского он удостоил величайшей милости графа д’Эврё, в то время как ни один из четырех «сыновей Франции»40 не осмелился бы просить ни о чем ни для кого, а если бы они даже и посмели это сделать, то наверняка получили бы отказ, а тот, за кого они бы стали ходатайствовать, оказался бы безвозвратно погублен.
1703. Бракосочетание Бомануара с дочерью герцога де Ноая
347
Бракосочетание Бомануара Недавно двор стал свидетелем брака, заключен- с дочерью герцога де Ноая ного при необычных обстоятельствах, предве¬
щавших то, что вскоре и произошло. Речь идет о бракосочетании маркиза де Бомануара с дочерью герцога де Ноая. Лавар- ден, отец жениха, первым браком сочетался с дочерью герцога де Люина, и его единственная дочь от этого брака была замужем за Ла Шатром. Второй раз он женился на сестре герцога и кардинала де Ноая, вновь овдовел и остался с тремя детьми: одним сыном, единственным наследником его славного имени, и двумя дочерьми; причем никто из троих еще не состоял в браке. Умирая, он запретил сыну, под страхом проклятья, жениться на девушке из рода Ноаев и, сказав о том кардиналу де Ноаю, заботам коего поручил сына, заклинал его ни в коем случае этого не допускать. Я не знаю, за что он был на них в обиде; но он понимал, что, поскольку сын его, при всем богатстве, все же нуждается в покровительстве, дабы вступить в свет и получить полк, а главное — генеральное наместничество в Бретани (всего лишь за сто пятьдесят тысяч ливров — цену резервирования этой должности) , то Ноаи, в поисках достойной партии для своих дочерей, постараются заманить его сына в свои сети, а тот ради вышеупомянутых выгод охотно в эти сети пойдет; что и побудило отца воздвигнуть на пути к этому непреодолимое препятствие, коим должны были стать и родительская власть, и религия, и подчеркнутое доверие к шурину, долженствовавшее подстег нуть его чувство чести. Но Лавардена постигла участь королей, распоряжения коих внушают трепет, пока те живы, и с презрением отбрасываются после их смерти. Он умер в августе 1701 года. Ноаи помешали Королю распорядиться должностью покойного, на каковую многие претендовали, — помешали, дабы дать вырасти мальчику (ему было всего лишь шестнадцать лет, когда умер его отец), не имевшему никаких близких: родственников, кои могли бы воспротивиться их воле. И Ноаи же, в качестве самой близкой родни, взяли на себя заботу о нем, завоевали его привязанность и постарались стереть или хотя бы ослабить в его душе страх перед запретом отца и угрозой его проклятья, произнесенной перед смертью. Они объяснили юноше, что, женившись на одной из их дочерей, он получит полк и должность отца и что перед ним широко распахнутся врата придворного общества. Не зная никого, кроме них, молодой человек не стал противиться, и брак был заключен, а брачный контракт подписан с условием получения
348
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Бомануаром должности отца. Все не без основания удивились покладистости кардинала де Ноая. Те, кто, как и я, знал, с какой твердостью он отражал все атаки в ходе дела архиепископа Камбрэ, и знал, что именно он не дал Королю прогнать герцога де Бовилье и передать его должности в Совете герцогу де Ноаю, своему брату, не могли понять, почему он оказался так снисходителен по отношению к своей семье именно тогда, когда ему следовало проявить несокрушимую твердость. Но и святые не всегда совершают добродетельные поступки: они—люди и порой обнаруживают свою человеческую сущность. Кардинал де Ноай мог бы повторить в связи с этим и некоторыми другими поступками, о которых будет рассказано в свое время и которые были искуплены долгими страданиями, то, что с еще большими к тому основаниями и истинною горечью в сердце сказал, умирая, Павел III Фарнезе: «Si mei non fuissent dominati, tunc immaculatus essem, et emundarer a delicto maximo»* 41. В браке молодожены не прожили и года: молодой Бо- мануар был убит в конце кампании в сражении при Шпейере, унеся с собой в небытие свое имя и род, но оставив двух сестер наследницами, а отцовскую должность — в добычу Ноаям, которые выдали другую дочь за Шато- рено, сына того, кто, как я только что рассказывал, был произведен в маршалы Франции и получил генеральное наместничество в Бретани.
Командующие армиями. Вскоре были сделаны распоряжения относи-
Комичность поведения тельно армий; они не затронули Итальянской Виллара по отношению армии, где остался герцог де Вандом. Маршал де
к своей жене Вильруа, почти всю зиму находившийся в Брюс¬
селе, получил вместе с маршалом де Буффлером армию во Фландрии, маршал де Таллар — на Мозеле, а маршал де Виллар, не покидавший Страсбурга, — в 1ермании. Он вызвал туда свою жену, которую равно любил и ревновал, приставил к ней в качестве дуэньи одну из своих сестер, и та в течение долгих лет повсюду бдительно следила за ней, полагая, что жить так лучше, чем вместе с Вогюэ, своим мужем, и умирать с голоду в провинции, куда она более не вернулась. Ситуация была весьма комична, а предпринятые меры предосторожности не всегда успешны.
* «Не позволь я близким (вариант: прегрешениям) моим властвовать надо мною, был бы я чист перед Господом и уберег бы себя от величайшего греха» {лат.).
1703. Аркур, капитан лейб-гвардии
349
Фанатики. Монревелъ Монревель был послан в Лангедок, где стали вы-
в Лангедоке зывать беспокойство протестанты. К действию
их побудили собственная многочисленность и жестокости Бавиля — скорее короля, чем интенданта этой провинции. Многие взялись за оружие42 и зверски расправились с приходскими священниками и другими служителями Церкви. Иностранные протестанты тайком раздували и поддерживали этот огонь, который едва не превратился в гибельный пожар. Брольо, который был в Лангедоке главнокомандующим, но, если можно так сказать, под началом Бавиля, своего шурина, оставался там еще некоторое время при новом маршале. Туда послали некоторое количество войск во главе с неким Жюльеном43, которого соблазнили оставить службу в Савойе и который, будучи отчаянным авантюристом и хорошо зная край, наделал немало бед во время последней войны.
Поощрения офицерам Король раздал войскам сто пятьдесят тысяч лив¬
ров в виде небольших пенсий и решил поощрить стремление заслужить Орден Святого Людовика44, пожаловав его монсеньору герцогу Бургундскому, но вручил его не отдельно и ему одному, как то было с Монсеньором, а публично и во главе группы офицеров, коих он произвел в кавалеры Ордена Святого Людовика одновременно с ним.
Марсэну разрешено продать в свою пользу губернаторство в Эре, а маршал де Вильруаполучает сто тысяч франков
Вскоре после того он подарил Марсэну право продажи губернаторства в Эре, освободившегося после смерти шевалье де Тессе, брата маршала, скончавшегося прошлым летом в Мантуе45, где он командовал войсками, а маршалу де Виль- руа выдал сто тысяч франков на экипировку.
Аркур, капитан лейб Затем Король передал должность капитана лейб-
гвардии гвардии, принадлежавшую моему покойному те¬
стю, маршалу д’Аркуру, который менее прочих претендентов был способен исполнять ее и менее всех жаждал ее заполучить: он и так был достаточно приближен к Королю. Но мадам де Ментенон, его покровительница, мечтавшая так же пылко, как и он сам, видеть его в составе Совета, решила, что постоянное присутствие при дворе и обязанности, связанные с этой должностью, будут содействовать осуществлению его желаний.
350
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Курфюрст Баварский вста- Согласно договору, который Пюисегюр (мне уже ет на сторону Франции неоднократно случалось говорить о нем) еще во и Испании Фландрии заключил с курфюрстом Баварским,
сей князь возвратился в свои владения, чтобы под сенью подозрительного нейтралитета готовить императору мало для того приятную войну. Такая война была для нас крайне необходима. Невзирая на решение Регенсбургского сейма, объявившего Войну за испанское наследство войной Империи, курфюрст Баварский наконец сбросил маску. Нужно было поддержать курфюрста и, исполняя взаимные обязательства, отправить ему мощное подкрепление. Виллар, более занятый своею супругой, чем исполнением полученных распоряжений, в конце концов, после долгих проволочек, в начале февраля переправился на ту сторону Рейна, а на нашей стороне его заменил Талл ар, усиленный большим отрядом из Фландрии. Курфюрст же, пока еще не была сформирована противостоящая ему имперская армия, одерживал одну за другой маленькие победы.
Взятие Келя Вилларом. Тем временем Виллар осадил форт Кель46, кото-
Великодушие Вобана рый сдался 9 марта, оказав очень вялое сопро¬
тивление; потери там были незначительными. Три тысячи человек, вышедшие из крепости, были выведены в Филипс- бург47. В Келе обнаружилось около двадцати шести тысяч фунтов пороха; но крестьяне уничтожили там бессчетное количество мародеров. Вобан предложил Королю направить его в Кель48, но тот счел сие несообразным и недостойным только что дарованного ему звания, и хотя Вобан, с присущей ему скромностью и признательностью, настоятельно о том просил, Король так и не пожелал ему этого позволить; а несколько дней спустя вознаградил его за данный поступок, открыв маршалу доступ во внутренние покои дворца — хоть и менее свободный, чем по патенту, но больший, чем по обычаю королевских покоев.
Переодетый крестьянином Барбезьер, посланный из Итальянской армии Барбезьер взят в плен. для обсуждения различных планов с курфюр-
Егоудачная хитрость стом Баварским, отличный командир, в коем
дерзкая смелость сочеталась с умом, пользовавшийся немалой доверенностью герцога де Вандома, пробираясь пешком
1703. Граф Верруа, генеральный комиссар кавалерии
351
в крестьянской одежде, близ Констанцского озера49 был взят в плен и препровожден в Инсбрук, где его бросили в темницу и приставили к нему стражу. Не зная, как дать о себе знать, и опасаясь, что его, как шпиона, могут повесить, он притворился больным и попросил прислать к нему капуцина, которого, прежде чем заговорить с ним, подергал за бороду, дабы убедиться, что перед ним не мнимый монах. Удостоверившись в этом, он попытался разжалобить его и уговорить на передачу месье де Вандому сообщения о том, в каком тяжелом и опасном положении он, Барбезьер, находится. Капуцин оказался человеком милосердным и, не теряя времени, исполнил его просьбу. Месье де Вандом тотчас же уведомил графа Штаремберга, командовавшего имперскими войсками в отсутствие принца Евгения, что с комендантом и гарнизоном Брешелло50 он поступит так же, как они с Бар- безьером, который, как им известно, является генерал-лейтенантом армий Короля. Возможно, это спасло ему жизнь, но заточение оказалось долгим и тягостным, ибо для такого живого и порывистого человек, как Барбезьер, было невыносимо день и ночь находиться под стражей. В конце концов они его отпустили.
Великий приор служит в Что касается Италии, то месье дю Мэн с боль- Италии под началом своего шим трудом добился, чтобы великий приор отжата правился служить под началом своего брата
в Италию, где его стаж давал ему звание первого генерал-лейтенанта.
Герцог де Гиги и Отфёй, генеральный полковник и генеральный кампмейстер драгун
Тессе, ставший маршалом Франции, более не нуждался в своей должности генерального полковника драгун. Он продал ее за четыреста восемьдесят тысяч ливров герцогу де Гишу, который, будучи генеральным кампмейстером драгун, продал свою должность Отфёю.
Граф Верруа, генеральный По тем же соображениям Виллар превратил
комиссар кавалерии в деньги свою должность генерального комис¬
сара кавалерии и получил их немало от графа Верруа, которого его жалкое положение давно уже вынудило покинуть свою страну51 и который всерьез решил перейти на службу Франции.
352
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Багиелье В это же время месье де Ларошфуко добился
приобщения сына Башелье к исполняемой его отцом должности первого гардеробного лакея Короля. Он очень любил Башелье-отца, своего бывшего лакея, коему некогда помог занять вышеупомянутую должность. Надо сказать, что Башелье был порядочнейшим и скромнейшим из людей, питавшим бесконечное уважение и признательность к своему господину. Он имел на последнего немалое влияние, каковое нередко оказывалось полезным друзьям месье де Ларошфуко, а еще чаще — его детям. Своих слуг месье де Ларошфуко любил больше, чем своих детей, коих разорял ради первых. Башелье выказывал столько искренней привязанности по отношению к отцу и детям, что те любили его почти так же, как и отца; безмерные похвалы ему я слышал из уст Ларошгийона и герцога де Вильруа, близкого друга и свояка последнего. И хотя Башелье разбогател, никому и в голову не приходило усомниться в его честности. Сын был достоин своего отца. После смерти Короля он купил у Блуэна должность первого камердинера, и есть основания полагать, что после первого министра52, коему он сумел противостоять, несмотря на всемогущество этого кардинала, он будет играть не последнюю роль за кулисами дворцовой жизни.
300 тысяч ливров компен- Вскоре после того месье де Ларошфуко получил сациопиых выплат месье триста тысяч ливров компенсационных выплат. де Ларошфуко Месье де Ларошгийон, его сын, был приобщен
к его должностям уже давно, и именно ему надлежало уплатить сию сумму, на что он был вынужден согласиться.
Смерть и наследство Старуха Туази, о которой я упоминал в связи
старухи Туази с бракосочетанием графини д’Эстре53, каковая
была обязана ей большею частью своего приданого, скончалась в очень преклонном возрасте, до конца дней сохраняя ясный ум, властность и оставаясь у себя в доме непререкаемым арбитром. Детей у нее не было и, несмотря на мещанское происхождение, она не сочла своих родственников достойными стать ее наследниками. Она дала деньги на приданое герцогине де Гиш и графине д’Эстре. Ноаи, чувствуя, что здесь пахнет хорошим наследством, усердно ее обхаживали и не про-
1703. Аббат д’Овернь выигрывает тяжбу...
353
махнулись: почти все она завещала герцогине де Ноай и подарила 40 тыс. ливров своему доброму другу кардиналу д’Эстре, чтобы тот, возвратившись из Испании, смог купить себе небольшой домик, дабы иметь возможность дышать свежим воздухом в окрестностях Парижа.
Мадам Гийоп выпущена В это же время особа того же пола, но более зна-
на свободу, но выслана менитая и ни на кого не похожая, обрела сво¬
па жительство в Турень боду. Друзья мадам Гийон, по-прежнему всей
душой преданные ей, были обязаны этим неизменно сострадательному милосердию кардинала де Ноая, который добился ее освобождения из Бастилии, где она находилась уже несколько лет в полном одиночестве, и получил для нее разрешение удалиться в Турень. На этом жизненный путь знаменитой проповедницы не кончился; однако свободы ее с тех пор более не лишали. Впрочем, вся ее немногочисленная паства не удостоила кардинала де Ноая ни малейшей благодарности.
Аббат ff Овернь выигрыва- Кардинал де Буйон и в изгнании не знал покоя54. ет тяжбу из-за коадъю- Монахи Клюни решили воспользоваться его
торстваКлюни ссылкой. В свое время он не получил, а вырвал
у них коадъюторство для своего племянника. Тогда имя Короля и присутствие кардинала, пребывавшего в ту пору в великой милости и собиравшегося отбыть в Рим, вынудило монахов смириться, но они припасли кое-какие средства, дабы в свое время попытаться оспорить его право на коадъюторство. Все это вызвало множество разговоров и протестов, конец коим был положен силой; монахов удручало, что ими управляют не члены их ордена; еще более оскорбляло их то, что от кардинала они перешли к аббату, каковой даже не обладал даваемой членством в Священной коллегии55 привилегией всем владеть и всем править. И едва кардинал оказался в опале, как они поставили вопрос о коадъюторстве в Большом совете56, тем самым приведя Буйонов в немалое беспокойство. Не считая уже имевшихся оснований для процесса, наилучшим шансом на успех для монахов было бы внушить судьям, что они пользуются поддержкой Короля, недовольного их аббатом. Буйоны же решили защищаться с помощью своей родни, использовать все свое влияние и такой откры¬
354
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
той поддержкой со стороны убедить судей в том, что Король занимает в этом деле нейтральную позицию. Я не мог ответить отказом на их просьбу прийти вместе с ними засвидетельствовать свое почтение судьям в момент их появления в зале заседаний и, подходя к ним с герцогом д’Альбре и аббатом д’Овернь, заверить каждого, что Король не принимает в этом никакого участия. Церемония появления судей заняла немало времени, ибо число их было довольно велико; наконец 30 марта аббат д’Овернь выиграл дело при полной и единодушной поддержке всех судей. Буйоны были мне бесконечно признательны за то, что я всегда и везде ходил с ними, от чего многие не раз уклонялись. Зато и они впоследствии весьма пригодились мне в одном деле, в коем с большим жаром и весьма успешно мне содействовали. Поддерживая друг друга, люди, связанные родственными узами, становятся сильными, а бросая друг друга на произвол судьбы, остаются с носом и битыми. Примеры тому мы встречаем на каждом шагу и видим, какой непоправимый урон наносит взаимное небрежение. Когда приговор был подписан, аббат д’Овернь с великим удивлением обнаружил, что он не соответствует тому, что ему говорили судьи, когда он приходил их благодарить. Он пожаловался на это первому президенту Вертамону. Разгорелся жаркий спор.
Вертамон уязвлен Буйоны громогласно негодовали и грозили об-
до глубины души ратиться с жалобой к Королю и в Большой со¬
вет; судьи были возмущены. Пришлось принести им приговор. Они исправили его, невзирая на вопли Вертамона, но, дабы не подрывать престиж первого президента, сохранили в приговоре кое-что из того, что не было произнесено в суде.
Фанатики. Происхожде- Монревель убедился, что справиться с фанатика этого названия ками совсем не так просто, как это ему казалось
поначалу. Их стали так называть потому, что при каждом значительном объединении мятежных протестантов состоял свой пророк или пророчица, которые, будучи в сговоре с главарями, изображали себя вдохновенными свыше и вели этих людей куда хотели, а те, полностью доверяясь и подчиняясь им, с невообразимой яростью исполняли их волю.
1703. Тайная помощь фанатикам
355
Бавилъ. Его характер. Лангедок уже долгие годы изнемогал от тира-
Его власть в Лангедоке нии интенданта Бавиля, который, свалив кар¬
динала Бонзи, о чем будет рассказано в свое время, прибрал к рукам всю власть, а для того чтобы надежнее держать бразды правления, поручил военное командование во всей провинции своему зятю Брольо, не служившему со времен несчастной концсаарбрюк- кенской кампании маршала де Креки, где он был бригадным генералом57. Таким образом, генеральные наместники лишились власти и влияния в этой провинции58, и всё оказалось в руках Бавиля, перед которым его зять, впрочем, лишенный каких бы то ни было способностей, трепетал как мальчишка. Бавиль был человеком одаренным, ума высокого и просвещенного, деятельным и трудолюбивым. Он был хитер, коварен, безжалостен, в дружбе надежен и умел создавать себе приверженцев. Его жажда власти была столь велика, что ломала любое сопротивление, и остановить его не могло ничто, ибо ради достижения цели любые средства были для него хороши. При нем изрядно возросли доходы провинции; изобретение капитации59 стяжало ему известность. Министры, опасаясь этого властного, умного и просвещенного человека, не допускали его ко двору и, чтобы удержать его в Лангедоке, предоставляли ему там неограниченную власть, коей он безжалостно злоупотреблял.
Тайная помощь фанати- Возможно, хотя достоверно мне сие неизвест- кам. Жалкое положение но, что Бавиль с Брольо решили продемонстри- Лангедока ровать свою военную силу; во всяком случае,
они начали преследовать тех, кто не обратился в католичество, и тех, чье обращение выглядело сомнительным, — так что преследуемые в конце концов объединились. Впоследствии стало известно, что Женева с одной стороны и герцог Савойский — с другой тайно снабжали фанатиков оружием и провиантом; первая доставляла им проповедников, второй — людей умных, отчаянных и с деньгами. Все делалось в такой глубокой тайне, что долгое время оставалось совершенно необъяснимым, каким образом они, по видимости лишенные всего, могли не просто держаться, но и предпринимать активные действия. То, что, движимые фанатизмом, они вскоре стали совершать чудовищные святотатства, истязать и убивать священников и монахов, сильно им повредило.
356
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Если бы их жестокости оставались в рамках законов войны, если бы они ограничились требованием свободы совести и облегчения налогового бремени, то немало католиков, из страха, сострадания или в надежде, что эти волнения приведут к снижению налогов, были бы столь же упорными и, пользуясь их защитой, может быть, сбросили бы маску60 и многих бы увлекли своим примером. Они имели сношения с целым рядом селений и даже с некоторыми городами, такими как Ним, Юзес и др., а также с множеством достойных и уважаемых в том краю дворян, тайно принимавших фанатиков в своих замках и уведомлявших их обо всем, дворян, к которым они всегда могли обратиться, ничего не опасаясь, и которые сами, по большей части, получали распоряжения и помощь из Женевы и Турина. Севен- ны и соседние с ними края, гористые и пустынные, были отличным убежищем для такого рода людей, каковые и совершали оттуда набеги. К Брольо, желавшему выглядеть военачальником, относились как к интенданту, да так он себя и вел: у него не было ни войска, ни артиллерии, ни провианта, ни каких бы то ни было запасов; так что Монревелю пришлось затребовать все это, а фанатики тем временем по-прежнему опустошали край, терпя иногда некоторый урон, наносимый им Жюльеном. Брольо, способный лишь изображать из себя командира под сенью Бавиля, был отозван, но при этом имел наглость распространять слухи, будто ему обещали за службу Орден Святого Духа. Монревелю прислали трех или четырех генерал-лейтенантов, а может быть, бригадных генералов, двадцать батальонов и артиллерию, коими он, однако, не сумел должным образом воспользоваться. Кое-кого из главарей, захваченных хитростью или в ходе небольших сражений, повесили. Все они были из простонародья, так что сообщники их не были напуганы и не угомонились.
Балы в Марли Однако все эти как внешние, так и домашние за¬
боты не помешали Королю веселиться на балах в Марли. Кель был взят, а между тем графы Шлик и Штирум во главе имперских войск действовали против курфюрста Баварского, и посему нужно было спешно прийти ему на помощь, переправив армию на ту сторону Рейна. Задача эта возлагалась на Виллара и его армию. Последний возвратился в Страсбург после своей победы, и заставить его покинуть город было делом нелегким — он не мог удалиться от своей жены.
1703. Виллар... медлит с переправкой войска в Баварию
357
Виллар, ревнуя свою жену и не получив разрешения взять ее с собой, постыдно медлит с переправкой войска в Баварию; в конце концов он присоединяется к курфюрсту
Принц Людвиг собирал войска и окапывался у горных проходов. Маршал послал к нему нарочного с просьбой выдать паспорт его жене, но получил отказ61, за что впоследствии постыдно отомстил ему, опустошая огнем и мечом его земли, по которым проходил, направляясь в Баварию. Король, коего он также просил позволить жене сопровождать его, выказал ему не больше любезности, чем принц Людвиг; так что Виллар, вне себя от ярости, делал все возможное, чтобы отсрочить выступление. Все служило ему поводом для промедления: снабжение провиантом, набор рекрутов, прибытие офицеров и тысяча всяческих мелочей. Пятьдесят батальонов, восемьдесят эскадронов и множество генералов, коим не было дела до прелестей маршалыии, томились в бездействии, ожидая приказа выступить. Графу д’Альберу, которому Король так и не пожелал вернуть его чин или хотя бы разрешить именоваться полковником в отставке, было позволено отправиться попытать удачи в Баварии на службе у курфюрста, и он, вместе с его посланником здесь Монастероло, отбыл в расположение войск, дабы с ними переправиться через Рейн. В конце концов Виллар, загнанный в угол настоятельными приказаниями и не находя более оправданий в глазах стольких свидетелей, совершил переправу через Рейн и решительно двинулся вперед. Бленвиля с двумя десятками батальонов он выслал вперед, и тот овладел замком Хаслах (сто восемьдесят человек были взяты в плен), расположенном в долине Кинци- га, в трех лье от Генгенбаха, где находился принц Людвиг, к которому из-за медлительности маршала вот-вот должны были присоединиться двадцать батальонов, посланных ему голландцами. После тщательного осмотра и изучения его ретраншементы сочли слишком крепким орешком и решили искать обходные пути; маневр удался, и Виллар, капитан первого ранга, получивший разрешение участвовать в кампании рядом с маршалом, своим братом, прибыл 6 мая после обеда в Версаль, в то время как Король работал с Шамийяром в своем кабинете, и был тотчас же принят. Он доложил, что армия преодолела все препятствия и дефиле, атаковала замок Хорнберг, расположенный у реки Вольфах, что три или четыре тысячи неприятельских солдат, находившихся позади Хорнберга, стремительно отступили; что враг потерял триста человек, а мы — не более тридцати; что было решено
358
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
не отвлекаться на их преследование; что армия, ставшая второго числа лагерем в Санкт-1еоргене, вышла тремя колоннами на равнину; что теперь она находится всего лишь в трех лье от Ротвейля и Виллингена; что о принце Людвиге, с тех пор как мы его обошли и оставили в стороне, нет никаких известий и что отныне соединение с войском курфюрста обеспечено. Затем он добавил некоторые подробности касательно провианта, обозов и артиллерии, каковые были вполне удовлетворительны, и сказал, что генерал-лейтенанты Сен-Морис и Клерамбо остались с четырьмя батальонами и двадцатью тремя эскадронами в Оффенбурге, куда только что прибыл маршал де Таллар. Виллар решил не атаковать оставшийся слева от него Виллинген, чтобы не замедлять продвижение вперед. Четвертого числа он отправил из Донауэшингена к курфюрсту Баварскому с известием о своем прибытии пятьсот всадников во главе с кавалерийским полковником д’Обюссоном. Курфюрст также послал навстречу маршалу пятьсот всадников. Отряды встретились, узнали друг друга, и ликование обеих сторон было безмерно. В распоряжении Виллара имелось пятьдесят прекрасных батальонов и шестьдесят эскадронов, и ему было дано право по собственному усмотрению присваивать бригадирский чин и прощать дезертиров, выразивших желание возвратиться. Наконец 12 мая маршал де Виллар встретился с курфюрстом Баварским, который, обняв его, заплакал от радости, а принимая у себя, осыпал наилестнейшими комплиментами и выразил бесконечную благодарность Королю. Курфюрст произвел для маршала смотр своих войск, приказал дать три пушечных и ружейных залпа, первый бросил в воздух свою шляпу с криком: «Да здравствует Король!» — и вся армия последовала его примеру. Два дня спустя он пришел к маршалу обедать, а затем сделал смотр тридцати нашим батальонам, которые встретили его громкими криками: «Да здравствуют Король и господин курфюрст!» Он нашел батальоны великолепными. А теперь, описав данную встречу, на время покинем их и посмотрим, что происходило в это время в других местах.
Смерть графини Олмонд Королеву Англии, очень страдавшую от воспале-
в Сен-Жермене ни я грудной железы, от коего она с течением
времени излечилась благодаря очень строгой диете, постигло новое горе: она потеряла графиню Олмонд, итальянку из рода Монтекукколи, которую привезла в Англию и выдала там замуж,
1703. Смерть Бешамея, его судьба, его характер
359
с которой никогда не расставалась и к которой всю жизнь питала величайшую дружбу и доверенность. Это была высокая, прекрасно сложенная и очень умная женщина, пользовавшаяся немалым успехом при нашем дворе. Королева так любила ее, что удостоила в порядке особой милости «права табурета», как я, кажется, уже говорил о том ранее62.
Смерть бальи ff Отфёя, В это же время умер бальи д’Отфёй, посол Маль-
посла Мальты ты. Он был уже стар, служил много и достойно
и обликом своим изрядно смахивал на привидение; сумев в свое время попасть в круг людей, приближенных к Королю, он оставался в числе оных до конца дней, и государь неизменно выказывал ему свое расположение. Обладатель бессчетного количества аббатств и ко- мандорств, посуды и великолепной мебели, а особенно прекрасных картин, он был очень богат и очень скуп. Чувствуя, что конец близок, и желая принять последнее причастие, он послал за экономом и кое-кем из рыцарей Ордена, коим распорядился передать и велел унести мебель, картины, посуду и все, что имелось у него в доме, дабы после его кончины все это осталось во владении Ордена.
Смерть Бешамея, его судь- Следом за ним, также в весьма почтенном возраста, его характер те, покинул этот мир Бешамей. Он был отцом же¬
ны Демаре, который совсем недавно опять вынырнул на поверхность и тотчас, подняв все паруса, двинулся вперед, и жены Коссе, ставшего, как я уже о том говорил ранее, герцогом де Бриссаком. Он играл не последнюю роль в финансовых делах, сохраняя при этом добрую репутацию, — в той, конечно, мере, в какой это возможно ддя обогатившегося финансиста. Когда Месье прогнал своего сюринтенданта Буафрана, тестя маркиза де Жевра, его место занял Бешамей и сумел заслужить в доме Месье всеобщую любовь и уважение. Он был дружен с маркизом д’Эффиа и кавалером Лотарингским, а через последнего — с маршалом де Вильруа. Человек умный, он всегда держал себя соответственно своему положению, а будучи гурманом63, любил вкушать тонкие блюда в изысканной компании и принимал у себя цвет парижского и сливки придворного общества. Он обладал безупречным вкусом во всем, что касалось картин, драгоценностей, обстановки, зданий, садов, и именно ему Сен-Клу обязан всем, что в нем имеется
360
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
прекрасного. Король, хорошо к Бешамею относившийся, часто советовался с ним по поводу своих построек и садов и иногда возил его в Марли. Если бы не Мансар, которого это стало тревожить, Король выказывал бы ему еще более доверенности и расположения. Сын Бешамея, носивший имя Нуан- тель, человек в высшей степени порядочный, был интендантом в Бретани и благодаря Месье стал государственным советником. Бешамей тратил бешеные деньги на украшение своего владения Нуантель в Бовези. Граф де Фиеск сочинил по поводу своего прибытия туда презабавную песенку с припевом: «Да здравствует Король и Бешамей, его фаворит, его фаворит!», слушая которую, Король умирал от смеха, а Бешамей — от досады. Обладая прекрасной фигурой и привлекательной наружностью, он воображал, будто похож на герцога де Грамона. Как-то раз граф де Грамон, увидев его гуляющим в Тю- ильри, сказал, обращаясь к своим спутникам: «Спорим, я дам Бешамею пинок под зад, а он придет от этого в восторг». И действительно, сделал это. Бешамей в изумлении обернулся, а граф рассыпался в извинениях, сказав, что принял его за своего племянника. Бешамей был в восторге, а свидетели этой сцены — еще более. Лувиль вскоре после своего окончательного возвращения из Испании женился на дочери его сына, каковая оказалась особой, исполненной добродетелей, и причем весьма приятных.
Принц ff Овернь повешен В субботу 28 апреля принц д’Овернь был пове-
«в изображении» на Грев- шен «в изображении» на Гревской площади, соской площади гласно приговору Парламента, вынесенному ему
за переход на сторону врага, о чем я уже рассказывал выше64. Его изображение с соответствующей надписью оставалось там около двух суток.
Измена герцога Молеса Герцог Молес, не слишком знатный неаполитанец, посол Испании, то есть Карла II, в Вене, после смерти своего государя оставался там, не имея ни статуса посла, ни миссии, вплоть до объявления войны, когда он был арестован. Теперь же он заявил, что арест был произведен с его согласия, что он всегда был приверженцем императора, опубликовал декларацию относительно своего поведения и был вознагражден одной из первых должностей в доме эрцгерцога65, где, впрочем, никогда не играл никакой роли.
1703. Герцогиня де Бранка ради куска хлеба становится статс-дамой Мадам 361
Герцог Бургундский казна- Маршал де Вильруа отбыл во Фландрию, где его йен в Рейнскую армию, ждал маршал де Буффлер; маршал д’Эстре от- имея в своем подчинении правился командовать в Бретань, а маршал де Таллара. Марсэн пристав- Кёвр, его сын, — в Тулон, чтобы приготовить лен к особе принца все к прибытию месье графа Тулузского. Мон¬
сеньор герцог Бургундский, вместо первоначально намеченной Фландрии, был назначен в Германию, где находился Таллар со своей армией, а Марсэн был выбран для того, чтобы неотлучно находиться при особе принца.
Герцогиня де Вантадур Герцогиня де Вантадур, видя, что маршалыиа де
оставляет Мадам; ее планы Л а Мотт, ее мать, стареет, а мадам герцогиня
Бургундская подает надежды вскоре обзавестись потомством, решила, что пришло время оставить Мадам, дабы не иметь более обязанности выказывать оной почтение, и устранить препятствия на своем пути к приобщению к должности гувернантки «детей Франции». Ее давнему приятелю маршалу де Вильруа удалось расположить в ее пользу мадам де Ментенон, которую более всего трогало обаяние сходства между ними, а именно обаяние прежних галантных приключений, спрятанных под покровом нынешнего благочестия. Очень любившая ее Мадам, которую герцогиня поддерживала в ту пору, когда скончался Месье, пошла навстречу ее замыслам и стала искать какую-нибудь герцогиню без куска хлеба и в ссоре с мужем, какой была герцогиня де Вантадур в ту пору, когда Мадам великодушно протянула ей руку и взяла ее к себе, вызвав тем самым и всеобщее осуждение, и удивление Короля, который лишь скрепя сердце уступил настояниям Месье, предварительно поинтересовавшись, согласна ли на это семья герцогини.
Герцогиня де Бранка ради Мадам не сразу отыскала такую несчастную гер-
куска хлеба становится цогиню. Наконец ей представилась герцогиня статс-дамой Мадам, де Бранка и была с великой радостью принята.
ее характер и ее несчастья Она приходилась сестрой принцессе д’Аркур,
однако была полной ее противоположностью. Ума небольшого, но не лишенная здравого смысла и ловкости, очень добродетельная, герцогиня де Бранка всю жизнь была истинно благочестива
362
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
и бесконечно несчастна. Она и ее муж были детьми двух братьев, сыновей первого герцога де Виллара (брата адмирала) и сестры прославленной и прекрасной Габриэль и первого маршала-герцога д’Эстре. Герцог де Бран- ка в шестнадцать лет лишился отца и матери, которые никогда не играли заметной роли при дворе. Его дядя граф де Бранка постоянно бывал при дворе и в свете, был принят в изысканнейшем, галантнейшем и остроумнейшем обществе своего времени и пользовался расположением Короля и Королев. Ранее мы видели, что он пользовался еще большим расположением мадам Скаррон, впоследствии знаменитой мадам де Ментенон, которая об этом никогда не забывала. Граф де Бранка прославился также фантастической рассеянностью, которую Лабрюйер обессмертил в своих «Характерах»66, а еще более тем, что, уехав в Париж, поселился близ монастыря кармелиток и, впав в благочестие, стал проповедовать у решетки его насельницам, что отнюдь не мешало ему посещать хорошее общество и пользоваться влиянием при дворе. Одну из двух своих дочерей он выдал за принца д Аркура. А так как другой ему почти что нечего было дать в приданое, он обратил взоры на своего племянника, который был довольно беден, а из родни не имел никого, кто мог бы о нем позаботиться, кроме этого дядюшки. Он был на несколько лет моложе своей кузины; дядя дружески уговорил, а точнее, принудил его, прибегнув для того к вмешательству Короля, жениться на ней. Окрутить семнадцатилетнего юнца без родительской поддержки — дело нехитрое. Он женился против воли в 1680 году, получив сто тысяч ливров, подаренных Королем его жене, и совсем немного от тестя, коего потерял пол года спустя, а вместе с ним и сдерживавшую его узду. Человек искрометного ума, но ума, созданного лишь для шуток и острых словечек, он был напрочь лишен какой бы то ни было основательности, здравого смысла и нравственных начал, а потому с головой окунулся в разгул и гнуснейшее распутство, за что и поплатился безысходной нищетой и полнейшей безвестностью. Жену его стали жалеть как жертву несчастного (и отнюдь не по ее вине) брака, заключенного вопреки ее склонностям и желаниям. С тех пор она жила, зачастую не имея ни куска хлеба, ни одежды и терпя поношения, кои не могли смягчить ни добродетель ее, ни кротость, ни бесконечное терпение. К счастью, у нее появились приятельницы, готовые ей помочь, и если бы не маршалыпа де Шамийи, нужда давно могла бы свести ее в могилу. Наконец она убедила герцога де Бранка
1703. Смерть Феликса
363
в необходимости разъезда, и тот, чтобы наверняка преуспеть в этом, заранее обо всем сговорился, избил жену и пинками вытолкал ее из дома в присутствии мадам де Шамийи, всех слуг и прочих свидетелей, после чего та увела ее к себе и долго не отпускала. Куска хлеба она не получила и после разъезда, поскольку мужу неоткуда было его взять. Так она жила долгие годы вплоть до того дня, когда, чтобы получить средства к существованию, поступила к Мадам, имея к тому же на руках детей, о которых муж не слишком беспокоился. Мадам, считавшая сие для себя честью, до конца дней обращалась с нею в высшей степени почтительно, а при дворе герцогиня своей кротостью и добродетелью заслужила любовь и уважение.
Смерть Феликса. Его ме- В это время умер первый хирург Короля Фе- сто первого хирурга Кароля лике, сын которого не пожелал заниматься тем занимает Марешалц же ремеслом67. Фагон, первый лейб-медик, поль-
его характер зовавшийся безграничной доверенностью Ко¬
роля и мадам де Ментенон в том, что касалось их здоровья, поставил на это место Марешаля, хирурга из госпиталя Шарите в Париже, — врача, который пользовался высочайшей репутацией в своем искусстве и который так удачно сделал ему операцию по иссечению камней. Кроме того, что он был искусен в своем ремесле, этот человек, хотя и не слишком умный, обладал изрядным здравым смыслом, прекрасно знал свое окружение, был исполнен благородства, справедливости, честности и ненавидел все противное этим свойствам; прямой, искренний, правдивый и не скрывавший этого, добрый и подлинно благочестивый, он с тех пор, как был приближен к особе Короля, всегда был готов не только оказать услугу, но, из чувства дружбы или справедливости, осмелиться откровенно высказать свое мнение государю; и вскоре многие стали просить его о такого рода услугах. Из дальнейшего станет ясно, что я не без оснований уделяю внимание человеку, допущенному во внутренние покои, который, будучи в фаворе, оставался кротким, почтительным и, при некоторой грубоватости, всегда держал себя соответственно своему званию. Мой отец, а впоследствии и я, всегда жили близ госпиталя Шарите. Благодаря этому соседству Марешаль стал нашим семейным врачом; он был нам очень предан и не переменил своего отношения, после того как судьба возвысила его.
364
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Любопытная поездка Ma- Я помню, как-то раз он поведал нам, мадам де решат в Пор-Рояль-де-Шан Сен-Симон и мне, о приключившейся с ним истории, которая, как мне кажется, заслуживает того, чтобы пересказать ее здесь. Он почти год как исполнял обязанности первого хирурга, пользовался уже расположением и милостью при дворе, но продолжал посещать, как и прежде, всех нуждающихся в его искусстве в Версале и его окрестностях, когда хирург Пор-Рояль-де-Шан68 попросил его осмотреть монахиню, которой, как он полагал, необходимо было ампутировать ногу. Марешаль обещал приехать на следующий день. И именно в этот день, после утренней аудиенции Короля, его попросили присутствовать при одной операции; он отказался, сказав, что уже обещал приехать в Пор-Рояль-де-Шан. Услышав это, кто-то из врачей с медицинского факультета отвел его в сторону и спросил, понимает ли он, что значит ехать в Пор-Рояль. Марешаль, человек простодушный и абсолютно не сведущий во всех этих делах, которые в свое время наделали столько шума69, был удивлен вопросом, а еще более тем, что, как ему объяснили, он может из- за этого лишиться своего положения; он не мог взять в толк, что дурного Король может увидеть в том, что он поедет туда посмотреть, следует ли ампутировать монахине ногу или нет, однако согласился, прежде чем туда ехать, сообщить о том Королю. Действительно, по возвращении Короля от мессы он подошел к нему, а так как обыкновенно он появлялся в другое время, Король с удивлением спросил, что ему нужно. Марешаль откровенно рассказал и о деле, и о своем изумлении. При слове «Пор-Рояль» Король выпрямился, как он это обыкновенно делал, услышав нечто неприятное, и, погрузившись в серьезную задумчивость, молчал так долго, что за это время можно было трижды прочесть «Отче наш», а затем сказал Мареша- лю: «Хорошо, поезжайте туда, но отправляйтесь в путь немедленно, чтобы у вас было много времени; под предлогом любознательности посетите весь монастырь, монахинь — и в церкви, и везде, где сможете их увидеть; постарайтесь побеседовать с ними и все хорошенько рассмотреть; по возвращении вечером мне обо всем расскажете». Марешаль, придя в еще большее изумление, пустился в дорогу. Прибыв на место, он все осмотрел, не упустив ничего из того, что ему было велено увидеть и услышать. Король с нетерпением ожидал его возвращения, несколько раз справлялся о нем, а когда он вернулся, почти целый час слушал его рассказ и задавал во¬
1703. Графиня де Грамон
365
просы. Марешаль на все лады стал превозносить Пор-Рояль; он сказал, что первым обращенным к нему словом был вопрос о здоровье Короля, каковой потом ему задавали вновь и вновь; что нет другого места, где бы столь ревностно молились о здравии государя, в чем он сам убедился во время службы. Он восхищался царившим там духом смирения, покаяния и любви к Богу; он добавил, что ни в каком другом монастыре не встречал подобной святости и благочестия. Дослушав отчет до конца, Король со вздохом сказал, что насельницы этого монастыря — святые, коих слишком жестоко преследовали, не принимая во внимание их неведение фактов и упорство, и в гонении коих зашли слишком далеко. Таково было непосредственное и естественное впечатление, произведенное рассказом человека, ни о чем не осведомленного и ни в чем не заинтересованного, который поведал о том, что сам увидел, человека, не доверять коему у Короля не было никаких оснований и который, в силу этих обстоятельств, мог говорить совершенно свободно. Но Король, преданный противной партии, прислушивался лишь к ее мнению, а посему впечатление от случайно коснувшейся его слуха истины быстро стерлось, и он даже не вспомнил об этом, когда несколько лет спустя отец Телье убедил его разрушить Пор-Рояль до основания и сровнять его с землей70.
Графиня де Громок; ее ха- В свое время Феликс получил в пожизненное
рактер и непродолжитель- пользование небольшой домик в Версальском пая опала. Король жалует парке у самого конца канала, куда вливались все ейПонтаяис воды; он превратил его в прелестное обитали¬
ще. Король подарил этот домик графине де Грамон. В странных «Мемуарах», написанных им самим, граф де Грамон71 сообщает, что она была из рода Гамильтон, и рассказывает, как женился на ней в Англии. В молодости она была хороша собой и прекрасно сложена, да и сейчас еще сохраняла следы замечательной красоты и надменный вид. Она была, как никто, умна—умом, полным изящества и очарования, и, несмотря на надменность, исполнена приятности, учтивости и рассудительности. Она была придворной дамой Королевы, жизнь ее проходила среди цвета придворного общества, она была в наилучших отношениях с Королем, которому нравился ее ум и которого она приучила к тому, что весьма непринужденно вела себя с его любовницами. Эта женщина пере¬
366
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
жила в свое время любовные приключения, но никогда не теряла уважения к самой себе и, умея постоять за себя, пользовалась немалым уважением при дворе, в том числе среди министров, к коим сама особого почтения не выказывала. Опасавшейся ее мадам де Ментенон так и не удалось удалить графиню, ибо Короля забавляло ее общество. Она чувствовала неприязнь и ревность мадам де Ментенон, которая на ее глазах поднялась из ничтожества и стремительно вознеслась над самыми высокими кедрами;72 графиня так никогда и не смогла заставить себя выказывать ей почтение. Родители ее были католиками и совсем юной поместили ее в Пор-Рояль, где она и воспитывалась. Воспитание это заронило в молодую душу семя, каковое, дав ростки, позвало ее к подлинному благочестию задолго до того, как возраст, свет или собственное отражение в зеркале могли побудить ее переменить образ жизни. Благочестие, полученное в свое время воспитание и любовь к тем, кому она была оным обязана и кем восхищалась на протяжении всей жизни, брали верх над соображениями политики. Этим попыталась воспользоваться мадам де Ментенон, чтобы отдалить ее от Короля. Но, к великой своей досаде, потерпела неудачу. Графиня выходила из положения с таким умом и очарованием, а зачастую и с такой непринужденностью, что упреки замирали на устах Короля, отношения их становились еще более теплыми и задушевными, а она позволяла себе порой бросать на мадам де Ментенон высокомерные взгляды и отпускать на ее счет весьма вольные и даже желчные шутки. Привыкнув, что ей все всегда сходит с рук, она осмелилась провести в Пор-Рояле неделю после праздника Тела Господня73. Король был раздосадован ее отсутствием, и мадам де Ментенон поспешила разъяснить ему причину оного. Король очень едко выразил графу де Грамону свое к этому отношение и просил его довести сказанное до сведения жены. Графине пришлось явиться с извинениями и просьбами о прощении, каковые были выслушаны более чем холодно. Ее отослали в Париж и в Марли уехали без нее. К концу поездки она через мужа отправила Королю письмо, но так и не удалось уговорить ее написать или что бы то ни было сказать мадам де Ментенон. Письмо не возымело желаемого действия и осталось без ответа. Через несколько дней после возвращения в Версаль Король, через ее мужа, просил графиню прибыть туда. Он принял ее в своем кабинете, куда она вошла через заднюю дверь, и, хотя в вопросе о Пор-Рояле она осталась неколебима, они помирились
1703. Болезнь графа д’Айана
367
с условием, что она, как сказал Король, окажет ему любезность и не станет более совершать подобных сумасбродств. Она не была тогда у мадам де Ментенон, а встретилась с нею, как обычно, в присутствии Короля, и отношения графини с ним стали более сердечными, чем когда-либо. Событие сие имело место в прошлом году74. Король подарил ей Мулино, тот самый домик, перешедший в его распоряжение после смерти Феликса, и названный ею Понталис; дар вызвал немало толков, ибо показывал, сколь хороши были ее отношения с Королем. Место это стало модным; мадам герцогиня Бургундская и Принцессы приезжали туда к ней, и довольно часто. Принимали там далеко не всех, и как ни досадовала мадам де Ментенон, не осмеливаясь, правда, свою досаду обнаруживать, удерживать от посещений ей удавалось лишь очень немногих из числа наиболее ей преданных дам, каковые, однако, подчиняясь тому, что говорил им Король, и следуя примеру его дочерей, не решались полностью отказаться от этих визитов; а Король, желая показать, что никто не может им командовать, тем охотнее следовал своей склонности к графине де Грамон, и визиты эти не возвышали и не принижали ни ее саму, ни ее гостей.
Смерть & Обипье. Отвра- Утешением в этом маленьком огорчении стало щепие Короля к трауру для мадам де Ментенон избавление от другого
огорчения, гораздо большего: на водах в Виши умер ее брат, по-прежнему находившийся под неусыпным наблюдением священника церкви Сен-Сюльпис Мадо75, который вскоре получил в награду за труды очень хорошее епископство Белле. Я не стану здесь ничего рассказывать о месье д’Обинье, так как много говорил о нем в другом месте76. Король, ненавидевший все мрачное и унылое, не позволил мадам де Ментенон обить кареты черным сукном, как это делалось по случаю кончины братьев и сестер, а ее лакеям и дамам облачиться в черное, и даже сама она носила, причем совсем недолго, лишь очень легкий траур. После смерти д’Обинье осталось свободным лишь место кавалера Ордена Святого Духа и губернаторство Берри, которое унаследовал его зять граф д’Айан.
Болезнь графа д'Айана, Названный зять страдал упадком сил, коему вра-
коему наносят регулярные чи не могли найти объяснения, и болезнь эта, визиты выражавшаяся всего лишь в сильных болях под
368
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ложечкой, доводила его до крайнего изнеможения. О том, чтобы участвовать в кампании, не могло быть и речи; лето он провел у камина, закутавшись как в самую суровую зиму. Мадам де Ментенон часто навещала его, и, что выглядело в высшей степени странным, мадам герцогиня Бургундская проводила там послеобеденное время вместе с нею, а иногда и без нее. Была ли это прихоть больного или соображения домашнего свойства, но ему надоело жить в апартаментах отца и матери, где он и его жена размещались весьма комфортно и которые были столь обширны, что их называли улица Ноаев, ибо они занимали половину верхнего этажа галереи Нового крыла77. Он обратился к архиепископу Реймсскому с просьбой временно уступить ему свое жилище, находившееся в противоположной части дворца. Другого жилища у того не было, и просьба звучала тем более неучтиво, что у архиепископа сложились в ту пору очень скверные отношения с Королем, а граф д’Айан не имел права уступить священнослужителю апартаменты месье герцога Беррийского, оставленные ему самому последним некоторое время назад и располагавшиеся под апартаментами герцога де Ноая; стало быть, сие означало просто-напросто выселить архиепископа. Я намеренно забегаю вперед с рассказом об этом выселении78, дабы опала архиепископа Реймс- ского и его примирение с Королем не были разделены в моем повествовании слишком большим интервалом и следовали одно за другим, ибо такого рода частности придворной жизни нуждаются в точной датировке только в том случае, когда сами события требуют этого, и достаточно просто не забыть о подобных фактах. Причиной опалы архиепископа Реймсского стало происшествие, случившееся в этом году накануне Пятидесятницы79.
Бумаги отца Кенеля захва- Знаменитый Арно умер в возрасте восьмидеся- чены, сам он арестован, но ти двух лет в Брюсселе в 1694 году. Место вели- ему удается бежать кого вождя янсенистов занял отец Кенель, дав¬
но известный под этим именем как член конгрегации ораторианцев. Как и его учитель, он вынужден был скрываться, подвергаясь гонениям со стороны могущественнейших сил, приводимых в движение иезуитами и их ставленниками. Нравственно подчинив себе как Короля, так и короля Испании, они сочли обстоятельства благоприятными, чтобы при содействии обоих монархов захватить отца Кенеля и все его бумаги. Из-за предательства он был обнаружен и арестован в этом году
1703. Опала архиепископа Реймсского и его примирение с Королем
369
в Брюсселе накануне Пятидесятницы80. Описание любопытных подробностей этого события я оставляю янсенистским летописцам. Мне же довольно будет сказать здесь, что, перебравшись в соседний дом, он сумел бежать и, преодолев тысячу опасностей, прибыл в Голландию, но бумаги его были захвачены, и среди них оказалось множество документов, кои мол инисты81 использовали с величайшей для себя пользой; там были обнаружены шифры, множество имен и ключи к ним, огромное количество писем и бумаг, свидетельствующих о тайных сношениях. Причастным к этим сношениям оказался некий бенедиктинец из аббатства Овиллер в Шампани82, который ранее уже имел неприятности в связи с вопросами вероучения; было решено арестовать его и изъять все имеющиеся в этом монастыре рукописи. Монах бежал, а в его келье не было обнаружено ни одной бумажки; зато в келье помощника приора жатва выдалась обильной. Все бумаги были доставлены в Париж и тщательно изучены. Оказалось, что отец Кенель постоянно переписывался с этим монахом, а через него регулярно сносился с архиепископом Реймсским.
Опала архиепископа А хуже всего было то, что там нашли написанные
Реймсского и его примире- рукою этого монаха черновики впоследствии на- ние с Королем печатанной в Голландии книги, где монархия ед¬
ва ли не приравнивалась к тирании и от которой изрядно попахивало республиканством, — совершенно в духе столь ненавистного Риму и иезуитам Рише, от коего последний позже публично отрекся, но коему был привержен, печатно проповедуя его в пору яростных столкновений, рожденных Лигой83. Таким образом, сей монах из Овиллера оказался автором только что появившейся книги против монархии. Этого было более чем достаточно, чтобы заподозрить отца Кенеля в том, что он разделяет сие мнение, а архиепископа Реймсского — в том, что, если он и не придерживался подобной точки зрения, то знал об этом труде. Нетрудно себе представить, какую выгоду из полученного преимущества сумели извлечь иезуиты, его враги, коих он всегда безнаказанно третировал. Негодование Короля не знало границ. Семья архиепископа, совершенно утратившая влияние и уважение после потери ею министерства84, и его друзья пребывали в тревоге. Они уведомили о происходящем находившегося тогда в Реймсе архиепископа, и тот, перепугавшись, не решился оставить Реймс
370
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
и явиться ко двору, чтобы попытаться оправдаться. Его пребывание там стало еще одним поводом для злобных происков и торжества его врагов, что в конце концов вынудило его возвратиться. Он с трудом добился аудиенции у Короля: она оказалась для него крайне неприятной; беседа эта лишь усугубила недовольство и гнев Короля, и нескрываемая опала архиепископа продолжалась вплоть до того момента, когда много времени спустя ей положил конец каприз графа д’Айана, о котором я только что рассказал. Архиепископ слишком хорошо знал двор, чтобы не воспользоваться этим благоприятным случаем; он тотчас же понял, что мадам де Ментенон, более чем когда- либо довольная своей племянницей, обожающая больного графа д’Айана, раздраженная против герцогини де Ноай, которая была ей неприятна сама по себе и докучна своими происками и бесконечными просьбами для своей многочисленной родни, и уставшая от герцога де Ноая, будет счастлива возможности спокойно побыть в уединении, вдали от них, у графа и графини д’Айан в их апартаментах, отделенных от апартаментов отца и сына всем дворцом. А потому, отослав ключи, архиепископ ответил со всей возможной учтивостью опального плебея и заверил, что, даже если он не уедет в свою епархию, возвращаться в свои апартаменты не будет. В тот же день он приказал вынести оттуда абсолютно все, а сам перебрался в свой дом в Париже. На следующий день Король, увидев архиепископа, тотчас подошел к нему, исключительно любезно поблагодарил его, сказав, что считает несправедливым лишить его жилья, и приказал пойти посмотреть прежние апартаменты месье герцога Беррийского, переданные графу д’Айану, и решить, подходят ли они ему, а также распорядиться относительно дополнительных удобств или изменений, кои он пожелает там произвести; и добавил, что, вопреки своим недавним распоряжениям, он не хочет, чтобы архиепископ тратил на это личные деньги, и что он прикажет сюринтенданту строений исполнять все его приказания85. Архиепископ Реймсский, обласканный сверх своих ожиданий, воспользовался этим благоприятным моментом: он попросил у Короля аудиенцию, каковая оказалась для него столь же благоприятна, насколько предшествующая была огорчительна. Беседа состоялась долгая и обстоятельная; Король вернул ему свое прежнее благоволение, а он, прежде чем Король это от него потребовал, обещал ему, что будет снисходителен к иезуитам. Он обустроил за счет Короля, который часто осведомлялся о том, как идут дела, апартаменты месье герцога Беррийского, которые,
1703. Смерть Гурвиля
371
несколько уступая размерами его прежним апартаментам, располагались на одном уровне с верхней галереей Нового крыла и покоями Короля; из окон открывался прекрасный вид на сады, тогда как его прежнее жилье находилось на верхнем этаже дворца с противоположной стороны, и нечего было жалеть о потере соседства с Сюринтендантством, где окончили свои дни его отец и племянник86 и где теперь жил со своим семейством унаследовавший их должность Шамийяр. Вот так при дворах ничтожные обстоятельства позволяют порой поправить самые безнадежные дела, однако везет на подобные счастливые случайности лишь немногим.
Смерть Гурвиля. Его тай- В это же время Гурвиль, восьмидесяти четырех пый брак и мудрое распоря- или восьмидесяти пяти лет от роду, умер87 в оте- жение ле Конде, где он всю жизнь оставался господи¬
ном. Он был лакеем месье де Ларошфуко, отца главного егермейстера, который, видя, что он неглуп, да к тому же уроженец его владений в Пуату, решил, что из него может выйти толк. И не ошибся: Гурвиль так успешно помогал ему в домашних делах и всяческих ловких махинациях, к чему имел особый талант, что месье де Ларошфуко прибегал к его содействию во всех значительных интригах тех времен. Благодаря этому Гурвиля вскоре узнал Месье Принц, которому месье де Ларошфуко отдал его, и с тех пор он уже не оставлял дома Конде88. Его собственные «Мемуары»89 и мемуары всех этих смутных лет, от малолетства Короля до его бракосочетания и возвращения Месье Принца в связи с подписанием Пиренейского мира90, более чем достаточно рассказывают о нем, так что мне нет нужды еще что-либо к этому добавлять. Благодаря трезвому и рассудительному уму, а также влиятельным друзьям, коими обзавелся, Гурвиль и сам сделался заметной фигурой; близость к министрам позволила ему упрочить свое положение, а близость к месье Фуке безмерно его обогатила. Власти, которую он приобрел и сумел сохранить в отеле Конде, где был в большей степени господином, чем оба принца Конде, и их безграничной к нему доверенности Гурвиль был обязан тем глубоким и искренним уважением, коим всегда и везде пользовался. Он всегда помнил о том, что всем обязан месье де Ларошфуко, равно как и о том, что представлял собою в молодости, а потому, хотя и был от природы человеком довольно грубым, никогда не забывался, несмотря на то, что всю жизнь вращался
372
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
в самом блистательном обществе. Сам Король всегда выказывал ему уважение. И, что совершенно удивительно, он тайно сочетался браком с одной из трех сестер месье де Ларошфуко;91 постоянно находясь у нее в отеле Ларошфуко, он всегда держал себя там со всеми, в том числе и с нею, как бывший слуга в их доме. Месье де Ларошфуко и его семья знали это, да и почти все прочие тоже; но, глядя на них, догадаться об этом было невозможно. Она и три ее незамужние сестры92, которые считались очень умными и действительно таковыми были, жили вместе на отдельной половине отеля Ларошфуко, а Гурвиль — в отеле Конде. Очень высокий и толстый, в молодости блиставший прекрасной фигурой, он до конца дней сохранял приятную наружность, отличное здоровье и ясный ум. Слуг он держал немного, но тщательно отобранных. Когда он заметил, что уже очень стар, то позвал их всех в свою комнату; там он объявил, что очень ими доволен, но не собирается оставлять им что бы то ни было по завещанию, однако обещает каждый год увеличивать их жалованье на четверть и более, если они и далее будут верой и правдой служить ему; что в их интересах заботиться о нем и молить Бога о продлении его дней, ибо таким образом, если он проживет еще много лет, им достанется от него больше, чем они могли бы рассчитывать получить по завещанию. И он твердо сдержал данное им слово. Детей у него не было, только племянницы и племянники, которые нигде не появлялись, за исключением одного, каковой также не слишком проявил себя. Они и стали его наследниками, но известности не стяжали.
Д’Алегр сдает Бонн Во Фландрии голландцы потеряли главноко¬
мандующего своих войск графа Атлона, скончавшегося от болезни. На его место они поставили Опдама, брата Овер- керка93, бастарда принцев Оранских94, который, будучи главным шталмейстером короля Вильгельма, пользовался благоволением и абсолютной доверенностью последнего. Враги осадили Бонн, который д’Алегр сдал им 17 мая после трех недель осады. У них было сильное желание начать осаду Антверпена. Кухорн, их Вобан, имея в своем распоряжении семь или восемь тысяч человек, прорвал наши линии в трех местах и вышел в Ваас, где в одном лье от Антверпена стоял с двадцатью восемью батальонами Опдам, а наши прорванные линии позволяли противнику создать линию обложения для этой осады.
1703. Буффлер получает Золотое Руно
373
Сражение при Экерене Узнав об этом, маршал де Буффлер оставил маршала де Вильруа на реке Демере и двинулся с тридцатью эскадронами и тридцатью драгунскими ротами на соединение с корпусом маркиза де Бедмара, вместе с которым, из опасения, что враг отступит, атаковал двадцать пять батальонов и двадцать девять эскадронов, имевшихся в распоряжении Опдама близ деревни Экерен;95 произошло это в субботу 30 июня, в три часа пополудни, за два часа до прибытия нашей пехоты. Сражение, необычайно яростное и очень удачное ддя маршала, продлилось до темноты, помешавшей окончательно разбить голландцев. Они потеряли четыре тысячи солдат убитыми, восемьсот—пленными, оставили четыреста фур, пятьдесят артиллерийских повозок, все пушки, четыре большие мортиры и сорок маленьких. Графиня Тилли, весьма неудачно прибывшая, чтобы пообедать вместе с мужем, также была захвачена. Наши войска потеряли около двух тысяч убитыми и ранеными, а из знатных людей — только графа де Брийа, племянника последнего архиепископа Камбрэ96, полковника валлонского полка, которого я очень хорошо знал. Опдам, нацепив белую кокарду97, ушел с частью своих людей к Бреде, остальные сели на суда в Лилло. Было перехвачено письмо, которое он написал из Бреды герцогу Мальборо и в коем уведомлял его, что, не имея больше армии, он направляется в Гаагу, дабы сообщить Генеральным штатам о своем несчастье, и очень жаловался на Кухорна. Остаток кампании был посвящен устройству лагерей и добыче провианта. В конце августа враги овладели Юи и взяли в плен весь гарнизон.
Буффлер получает Золотое Руно. Бедмар становится государственным советником в Испании. Шамийяр получает триста тысяч ливров компенсационных выплат сверх уже полученных трехсот тысяч
Ни та, ни другая сторона ничего более не предпринимали. Победа при Экерене была так приятна Королю и королю Испании, что маршал де Буффлер получил за нее Золотое Руно, а маркиз де Бедмар — грамоту, дарующую звание государственного советника, что в Испании является верхом преуспеяния и соответствует званию государственного министра во Франции. Шамий¬
яр воспользовался хорошим настроением Короля; он уже получил сто тысяч экю компенсационных выплат за покупку должности государственного секретаря, каковую сумму ранее заплатил наследникам Барбезьё, а теперь сверх того получил столько же.
374
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Успехи на море. Вальд- Располагая пятью кораблями, 22 июня98, в ре-
штейн, посол императора зультате большого и яростного сражения, про-
в Португалии, взят в плен длившегося вплоть до наступления темноты,
Коэтлогон захватил близ устья реки, на которой стоит Лиссабон, пять голландских кораблей. Эти голландские корабли сопровождали сто торговых парусников, которые успели уйти. На одном из военных кораблей были захвачены возвращавшиеся в Германию посол императора в Лиссабоне граф Вальдштейн и посланник курфюрста Майнцского. Вальдштейна доставили в Венсеннский замок, а затем переправили в Бурж, где он оставался довольно долго вместе с палатным дворянином Сент-Олоном, коему было поручено надзирать за его поведением. К северу от Шотландии Сен-Поль-Экур со своими четырьмя кораблями захватил или потопил четыре голландских военных корабля, охранявших занятые ловом сельди рыбачьи баркасы, сто шестьдесят из которых он сжег; один из его кораблей также затонул. Это произошло в конце июня. В ходе той же кампании Сен-Полю удалось добиться столь же большой удачи на Севере.
Кардинал Вонзи; его прайс- Кардинал Бонзи скончался в Монпелье в середи- хождение, его характер, его не июля этого года в возрасте семидесяти трех судьба, его смерть лет. Он был архиепископом Нарбонны, имел
пять аббатств, а также являлся командором Ордена Святого Духа. Последнее звание, как и было ранее обещано, перешло к кардиналу Портокарреро, коему уже разрешили носить ленту Ордена, прежде чем это место освободилось. Бонзи относились к знатнейшим и богатейшим семействам Флоренции; они не раз занимали первые должности в республике и состояли в непосредственном родстве с Медичи. Именно один из Бонзи, епископ Террачины, устроил злосчастный брак Екатерины Медичи, которая привезла его семейство с собой во Францию, равно как и семейства Строцци, Гонди и прочих итальянцев. Другой Бонзи получил от кардинала Строцци, дяди Королевы, епископство Безье99, коим владели шесть Бонзи, передавая его от дяди к племяннику, два из них были кардиналами100. Второй епископ Безье из рода Бонзи устроил прискорбный брак Марии Медичи101. Его родство с нею вынудило Генриха IV назначить епископа главным священником Королевы, то есть создать специально для него эту должность, единственную среди должностей при дворе Королев, которая давала ее об¬
1703. Кардинал Вонзи
375
ладателю право именоваться главным. Этот человек, наделенный большими достоинствами, очень умело вел переговоры, касавшиеся как внутренних, так и внешних дел, и был назван Францией в качестве претендента на кардинальскую шапку, каковую Павел V и вручил ему в 1611 году. Пьетро Бонзи, о котором тут идет речь, воспитанный при епископе Безье, своем дяде, чье место он занял, довольно быстро понравился кардиналу Мазарини. Браки, которые устраивали Бонзи, оказывались счастливыми лишь для них самих. Он устроил брак великого герцога с дочерью Гастона, которую сопровождал во Флоренцию, откуда был назначен послом в Венецию; из Венеции его направили в Польшу, чтобы воспрепятствовать отречению короля Казимира102, там он стал кандидатом на кардинальский сан от Польши. После его отъезда Казимир отрекся; Бонзи снова послали в Польшу, где он помешал имперцам осуществить их замыслы и добился избрания Михаила Вишневецкого. По возвращении он получил архиепископство Тулузское и отправился послом в Испанию. Вскоре после того он стал архиепископом Нарбоннским, а в 1672 году был возведен Климентом X в кардинальский сан и сделался главным священником Королевы. Он участвовал в конклавах, избравших Иннокентия XI, Александра VIII и Иннокентия XII103, везде блистал, и повсюду ему сопутствовал успех. Коренастого сложения, в молодости он был очень красив, и время сохранило многое от его былой красоты; я ни у кого не видел таких прекрасных, выразительных, проницательных и лучезарных черных глаз, светившихся доброжелательностью, благородством и умом. Он был очень умен, кроток, учтив, обаятелен, добр, щедр, прост и приветлив в обращении, всегда на высоте своего положения, всегда занят своими делами и всегда готов оказать услугу; он был ловок, хитер, изворотлив, но без мошенничества, лицемерия и низости; речь его лилась легко и приятно. Общение с ним, как я слышал от тех, кому доводилось вступать с ним в тесные отношения, было восхитительно, его манера разговора, естественная и непринужденная, полна очарования; простота его была исполнена достоинства; он был всегда открыт и чистосердечен и никогда не кичился ни своими званиями, ни милостями, коими пользовался. Неудивительно, что человек, обладающий такими достоинствами и таким ясным и трезвым умом, заслужил любовь и при дворе, и в чужих странах. Должность, занимаемая им в Нарбонне, делала его хозяином Лангедока104, причем в гораздо большей степени благодаря тому, что его там обожали, и тому, что он завоевал доверенность как
376
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
первых лиц провинции, так и всех трех сословий, чем благодаря архиепископской кафедре как таковой. Флёри, сборщик десятины в Лодевской епархии, проник сначала в ближайшее окружение кардинала, а затем к нему самому и осмелился представить ему своего сына, который до такой степени пришелся по душе итальянскому преосвященству, что он взял на себя заботы о нем и, можно сказать, заложил основу его успеха. Увы, успех этот оказался впоследствии оскорблением для Франции, когда тот стал абсолютным, единоличным и общепризнанным властителем, к тому же в том возрасте, когда иные уже впадают в старческое слабоумие, истратив все силы на достижение высокого положения. Бонзи долгое время пользовался благоволением двора и неограниченной властью в Лангедоке, которую приобрел, завоевав прежде всего сердца жителей этой провинции, и которую никто не оспаривал. Месье де Вернёй, губернатор, там никогда не бывал. Затем его должность перешла к еще малолетнему месье дю Мэну, каковой и в более зрелом возрасте проявлял к исполнению оной не больше интереса, чем его предшественник. Ба- виль, интендант Лангедока, жаждал править там, но не знал, каким образом устранить занимающего столь прочные позиции соперника. На помощь ему пришел случай: уведомленный о том, что при дворе наступил прилив благочестия, каковое впоследствии пошло на убыль, но в данный момент побуждало Короля требовать нравственного совершенства от других, Бавиль, при посредстве духовных лиц, сообщил госуцарю о поведении кардинала Бонзи нечто того возмутившее. Ламуаньоны, с незапамятных времен душой и телом преданные иезуитам, могли в равной мере и сами полагаться на них; святые отцы всегда терпеть не могли прелатов, которые занимали достаточно высокое положение, чтобы в них не нуждаться, и которые, будучи, подобно Бонзи, предупредительными и благожелательными по отношению к ним, были в состоянии заставить их с собой считаться, буце подобное желание у них появится. Славный кардинал, достигнув уже того возраста, когда страсти обыкновенно утихают под бременем лет, влюбился без памяти в некую мадам де Ганж, свояченицу той, чья добродетель и ужасная гибель наделали столько шума105. Субизы встречаются вовсе не так редко, как считается106. Любовь эта оказалась весьма полезна ее супругу: он не желал ничего замечать, извлекая для себя немалую выгоду из того, что видела вся провинция и что решительно не желал видеть он, хотя сие происходило у него на глазах. Все это действительно было очень скандально, и, если бы не всеобщая любовь,
1703. Кардинал Вонзи
377
коей кардинал пользовался повсюду в той провинции, история наделала бы гораздо более шума. Бавиль же постарался раздуть скандал: он уведомил кардинала о крайнем неудовольствии Короля, затем доставил ему написанные по распоряжению монарха письма отца де Лашеза и еще кое-что от Шатонё- фа, государственного секретаря, в чьем ведении находилась провинция. Вонзи отправился ко двору, надеясь лично все разъяснить; надежды его не оправдались: Король, прекрасно обо всем осведомленный, говорил с ним без обиняков, ибо по опыту знал, что не следует обманываться намеренной слепотой мужа. Бонзи, вызванный в Монпелье на собрание штатов, был вне себя. Он узнал, что удар нанесен ему Бавилем и что последний стал выказывать в делах дерзость и решительность, на каковые ранее не отваживался. Он начал интриговать против кардинала, который, ни в какую не желая расстаться со своей красоткой, навлек на себя множество неприятностей. Его обвиняли в том, что он ни в чем ей не отказывает, а так как в штатах, причем не только во время их собраний, он распоряжался большинством денежных дел и всякого рода должностями, то мадам де Ганж обвиняли, и, похоже, не без оснований, в том, что она на этом обогащается. Бавиль постарался раздуть при дворе размеры этих хищений, дабы отнять у кардинала возможность раздавать милости и лишить его власти, а затем самому проникнуть во власть, — как бы для того, чтобы содействовать прекращению злоупотреблений, но впоследствии полностью оной завладеть. Этого было более чем достаточно, чтобы их поссорить. Бавиль всеми силами старался показать, что кардинал злоупотребляет властью, коей его любовница распоряжается по собственному усмотрению, извлекая из этого гнусную выгоду, нанося ущерб и королевской службе, и интересам провинции. Мало-помалу власть эта, коей неустанно чинились всяческие препоны и помехи, стала ослабевать в руках одного и крепнуть в руках другого. Корысть, нередко берущая в людях верх над прочими чувствами, создала Бавилю приверженцев, ибо в нем стали видеть полезного друга и опасного врага. Так эта борьба продолжалась несколько лет. Могущество Бавиля возрастало, а власть кардинала, несмотря на его поездки ко двору, шла на убыль. И наконец, к величайшему стыду и горю кардинала, мадам де Ганж получила пакет с повелением отправиться в далекую ссылку. И сердцу, и репутации прелата был нанесен непоправимый урон. С этого времени он окончательно лишился и власти, и влияния, а Бавиль сделался хозяином положения и сумел заставить признать это и кардинала, и тех, кто остался
378
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ему предан. Сброшенный с пьедестала, кардинал возымел надежду снова подняться благодаря браку Кастра, сына своей сестры и губернатора Монпелье, с дочерью покойного маршала-герцога де Вивонна, брата мадам де Монте- спан, у которого за душой не было ничего, кроме благородного происхождения, лестных д ля семейства Кастр родственных связей и покровительства герцога дю Мэна, который дал обещание во всем содействовать и дяде, и племяннику, но, по своему обыкновению, исполнил обещанное лишь в том, что этот брак, плод его стараний, был заключен — в 1693 году. Он несколько прибавил кардиналу веса в глазах общества и в известной степени связал руки Бавилю, каковой, однако, недолго пребывал в заблуждении на сей счет. Кардинал же, поняв, что ошибался относительно чаемой поддержки, постепенно впал в ипохондрию, перешедшую в эпилепсию, и немощи расстроили его рассудок. Он погрузился в уныние, в памяти его все стало мешаться, приступы болезни участились. Когда он последний раз появился при дворе, в нем уже не осталось ничего от прежнего кардинала: он даже как-то странно убавился в росте, и, куца бы ни шел, даже к Королю, за ним следовали его врач и духовник, которого считали просто священником. Вскоре по возвращении в Лангедок он умер, окончательно уничтоженный Бавилем, который стал тиранически править этой провинцией.
Смерть герцога де Ла Ферте Этим же летом в сорок семь лет от роду умер
от водянки герцог де Ла Ферте107. Благодаря своей храбрости он очень рано выдвинулся, всегда служил, стал очень хорошим генералом, и можно было надеяться, что во главе армий он не уступит маршалу, своему отцу. В нем было много ума, а точнее, воображения и остроумия, а веселый и жизнерадостный нрав делал его замечательным сотрапезником, но вино и распутство сгубили его, как до него очень многих. Король, питавший к нему слабость, делал все возможное, чтобы принудить его отказаться от распутства. Он не раз говорил с герцогом об этом в своем кабинете, то дружески его увещевая, то сурово ему выговаривая. В 1688 году герцог еще немного не достиг должного возраста, чтобы стать кавалером Ордена Святого Духа. Король передал ему, что готов был бы пренебречь сим обстоятельством, если бы герцог захотел последовать его советам. Он был неисправим, и во время последних кампаний от него не было уже почти никакого проку, так как он был постоянно пьян. Рас¬
1703. Граф Тулузский в Тулоне, герцог Бургундский — на Рейне
379
сорившись со своей женой, дочерью маршалыии де Л а Мотт, он прожил жизнь с нею врозь. От этого брака у него было только две дочери. Никто не знает, что сталось с его братом, шевалье де Ла Ферте, довольно странным типом, коего сочли погибшим, и более о нем не было и помину.
Отец деЛа Ферте, иезуит Другой его брат, коего иезуиты еще ребенком
заманили в свои сети, вступил в их орден вопреки воле отца, и тот, встретив сына уже послушником на Новом мосту с мешком за спиной для сбора подаяния, как тогда еще ходили молодые иезуиты, напустил на него своих лакеев, от которых бедняге лишь с большим трудом удалось убежать. Он тоже был очень умен и со временем стал знаменитым проповедником; но он любил хороший стол и приятную компанию и вовсе не был создан для монашеской жизни. Он вызвал неудовольствие иезуитов, и те сослали его в Ла-Флеш108, где он и умер много лет спустя после кончины брата, сожалея, как я смею предположить, о данных им обетах, лишивших его возможности наследовать герцогский титул, каковой угас через тридцать восемь лет после того, как был учрежден.
Маршал деЖуайёз, гуверна- Губернаторство Меца, Вердена и их епископств, тор [ Трех] Епископств оставшееся вакантным после смерти герцога де
Ла Ферте, было отдано маршалу де Жуайёзу.
Бальи де Ноай, посол Маль- Бальи де Ноай, брат герцога де Ноая и кардина- ты\ маркиз деРуа, генерал- ла де Ноая, сменил бальи д’Отфёя в должности лейтенант галерного флота посла Мальтийского ордена во Франции. Он
был генерал-лейтенантом французского галерного флота и продал свою должность находившемуся тогда в море капитану первого ранга маркизу де Руа, который женился на единственной дочери Дюкасса. Поншартрен, муж его сестры, получив на то разрешение, осуществил за него эту сделку; так он в одночасье стал генерал-лейтенантом галерного флота.
Граф Тулузский в Тулоне, герцог Бургундский — на Рейне
Месье граф Тулузский отбыл в Тулон, а монсеньор герцог Бургундский, чтобы принять командование армией маршала де Таллара, —
380
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
на Рейн, где принц Людвиг Баденский и прочие военачальники императора, стоявшие во главе различных корпусов и пытавшиеся противодействовать успехам, коих уже достиг курфюрст Баварский и развития коих они опасались, с тех пор как к нему присоединился Виллар, были не в состоянии оказать серьезное сопротивление замыслам Таллара, который довольно долго наблюдал за действиями принца Людвига, пополняя запасы провианта и боеприпасов, в то время как Империя трепетала, видя, что курфюрст приобрел над имперцами немалые преимущества и что Регенсбургский сейм продолжает существовать лишь благодаря его покровительству109. Курфюрст рассчитывал извлечь все возможные выгоды из присоединения французов и просто не знал, как наилучшим образом угодить их главнокомандующему.
Виллар, через курфюрста Баварского, просит Короля сделать его герцогом:; получает отказ; набивает свои карманы
Последний же, вдохновленный маршальским жезлом, уверенный в благоволении к нему двора, присвоивший себе нимало им не заслуженные лавры победы при Фридлингене, вообразил, что отныне ему доступно все, и, как показало будущее, не ошибся; однако время для этого еще не пришло. Воспользовавшись тем, что курфюрст Баварский нуждался в его помощи, он заставил последнего просить Короля о возведении его в герцогское звание; предложение это, воспринятое так, как оно того заслуживало, было решительно отвергнуто. Тогда Виллар, не ожидая более ничего от курфюрста, решил набить себе карманы. Повсюду, куда могли добраться его отряды, он начал взимать контрибуции и торговать освобождениями от постоя, не щадя даже владений курфюрста; в военную кассу из этих денег попало немного, Виллар же заполучил миллионы. Слово «миллионы» я употребляю не просто для обозначения большой суммы; речь идет о вполне реальных миллионах.
Виллару вновь не удается Грабеж этот крайне не понравился курфюрсту,
получить разрешение на при- но что оскорбило его более всего — так это про- езд к нему жены. Его ссора с тиводействие Виллара всем его военным замыс- курфюрстом. Гибельные за- лам и маневрам. Виллар жаждал обогащения мыслы и поступки Виллара и отвергал все, что могло сузить поле действия
1703. Безрассудный план захвата Тироля
381
его сборщиков дани в случае перемещения армии в другое место и осуществления действий легких и полезных, каковые, приближая маршала к врагу, лишили бы его, однако, несметных барышей.
С другой стороны, вовсе не опасаясь поссориться с курфюрстом, он со времени последней неудачной попытки думал лишь о том, как добиться для своей жены разрешения приехать к нему. Король, устав от докучных просьб, дал согласие. Тогда маршал обратился с просьбой о выдаче паспорта к Людвигу Баденскому, но тот, возмущенный тем грабежом, который Виллар учинил в его землях после первого отказа, отослал последнему его же письмо распечатанным, однако не дав на него никакого ответа. Ревность терзала маршала; любыми средствами он желал соединиться со своей женой. Ни успехи на Дунае, ни союз с курфюрстом ни на йоту не приближали его к осуществлению этого намерения, а потому он поставил князя в такое положение, что тот равно не мог ни оставаться с ним долее, ни рассчитывать что-либо предпринять в Германии.
Безрассудный план захва- Вот в этой странной ситуации, не желая более та Тироля пребывать бесполезным свидетелем обогаще¬
ния Виллара, он и задумал овладеть Тиролем. Чтобы развязать себе руки и не слышать более упреков в пагубном бездействии в сердце Империи, Виллар, придя в восторг от возможности избавиться от курфюрста и его войск, полностью одобрил и утвердил этот план, который, возможно, им же самим и был задуман110. Ни трудности перехода через Альпы, везде укрепленные и охраняемые, ни трудности снабжения, кои могли погубить курфюрста, как это и случилось в определенный момент, нимало не испугали Виллара. Чтобы сделать этот безрассудный план более заманчивым в глазах Короля, он предложил ему осуществлять связь с курфюрстом через Тренто, ибо сие избавило бы от расходов, трудностей и опасностей, связанных с переправкой рекрутов в Германию, с доставкой подкреплений, провианта и боеприпасов французским войскам в Баварии, коль скоро через Тренто и Тироль будет установлена постоянная связь между Итальянской армией и Баварией, что позволит решительно и надежно действовать в Германии при помощи итальянских частей, или же в Италии — при помощи немецких. Трудно было придумать нечто столь же явно и очевидно безрассудное. Соединение войск Виллара с войском
382
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
курфюрста давало надежду на осуществление всех желаний: вся Германия трепетала; пребывавшие в растерянности вражеские силы численностью уступали нашим; местность неопустошенная, открытая; отсутствие крепостей, способных, как на Рейне и во Фландрии, оказывать сопротивление в течение многих месяцев; смятение в Германии, раскаяние имперских городов и разоряемых князей Империи в пособничестве императору; император в крайней тревоге из-за успехов Недовольных в Венгрии, значительно увеличивших свою численность, хорошо организованных, овладевших Верхней Венгрией111 и обложивших данью земли вплоть до Пресбурга112. Какие еще успехи могли сравниться с теми, коих были все основания достигнуть в сердце Германии, получив там все возможные преимущества и заставив императора согласиться на мир, каковой сохранил бы испанскую монархию за тем, кто уже царствовал там? Отказываясь от реально достижимого ради химеры Тироля, следовало задуматься не только о том, сколь сложно до него добраться и удержать его силами одного курфюрста, — ибо французские войска должны будут охранять его владения вместе с недавно присоединенными к ним землями, — но и о том, какой путь придется проделать войскам Итальянской армии, с какими трудностями снабжения они столкнутся, какие реки им придется форсировать, какие озера обходить, какие хорошо охраняемые горные перевалы преодолевать. Сколько времени, которое можно было бы с пользой употребить в другом месте и в Германии, и в Италии, будет потрачено на долгое продвижение с двух сторон к Тренто! Какую передышку получит неприятель на По и Дунае! И все это безумие — в то время, когда уже начали возникать сомнения в верности герцога Савойского! Но Провидению было угодно, чтобы именно здесь было положено начало ослеплению, поставившему государство на край бездны. Получение известий из Баварии было весьма затруднено; ни один генерал не осмеливался скомпрометировать себя, написав то, что было очевидно всем и что вызывало всеобщий ропот. Все, что касалось войны, обсуждалось и решалось исключительно Королем и Шамийяром и почти всегда в присутствии мадам де Ментенон. Нам уже известно ее отношение к Вилл ару: она хотела видеть его героем. Шамий- яр не осмеливался думать иначе. В военных вопросах он был новичком. Королю, взявшему на себя роль его учителя в этом деле, нравился неопытный министр, коего он рассчитывал обучить и коему никак не могли бы
1703. Легалл разбивает генерала Ла Тура близ Мундеркингена
383
быть приписаны замыслы важных операций. Фридлинген, соединение с войсками курфюрста, а более всего мадам де Ментенон ввели Короля в заблуждение относительно Виллара. Они видели, что курфюрст не менее его горит желанием осуществить тирольский план; как можно было им не поверить, если не было ни обсуждения, ни изложения побудительных мотивов, ни противоположного мнения? Они получили свободу действий, и в Италию было послано распоряжение касательно соединения войск через Тренто.
Вандом вводит в заблужде- Вандом морочил Королю голову известиями кие Короля о взятых крепостишках, о победах, одержанных
над отрядами в триста — четыреста человек, и о всяческих планах, которые оставались нереализованными. Регулярно поступавшие от него вести удовлетворяли только Короля, — как благодаря столь ценимому им происхождению Вандома, так и благодаря постоянным стараниям месье дю Мэна и через него — мадам де Ментенон, которые обеспечили ему преданность Шамийяра. Вандом, любивший привлекать к себе внимание, был в восторге от поручения осуществить прорыв к Тренто. Этот человек, хотя ему и случалось сталкиваться с непреодолимыми препятствиями, никогда ни в чем не сомневался, в своих заблуждениях упорствовал с дерзостью, усугубляемой изливавшимися на него милостями, и никогда не признавал себя хоть в чем-либо виноватым. Итак, он сформировал очень большой отрад, с коим и двинулся по направлению к Тренто, оставив во главе армии Водемона.
Легалль разбивает генера- Пока курфюрст двигался по направлению к Тила Ла Тура близ Мундеркии- ролю, имперцы собрали свои войска и бдитель- генау произведен в генерал- но следили за маршалом де Вилларом. Послед- лейтенанты ний тем временем задумал неожиданно напасть
на генерала Ла Тура, стоявшего лагерем с пятью тысячами конницы близ городка Мундеркинген, где есть мост через Дунай в шести лье от Ульма, куда с двенадцатью эскадронами отправился Легалль, — якобы для того, чтобы защитить Ульм от вражеских набегов, мешавших рыночной торговле и прочим сношениям. Он получил приказ бесшумно выступить в восемь часов вечера. К нему присоединился дю Эрон с шестью
384
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
драгунскими эскадронами; он взял с собой семьсот человек пехоты, посадив их сзади на лошадей, а по дороге к нему присоединился Фонбозар с пятьюстами кавалеристами. Хотя они совершенно бесшумно шли всю ночь, их все же обнаружил гусарский отряд; неприятельское войско поджидало их, выстроившись в боевом порядке на прекрасном лугу перед лагерем, а обоз уже был переправлен через Дунай. У них было на тысячу пятьсот всадников больше, чем у Легалля, и они окружали его с обоих флангов, а потому, дав мощный залп, атаковали первыми. Наши действовали одним холодным оружием. Сражение было упорным, и наш левый фланг начал сдавать; но немногочисленная пехота, имевшаяся в распоряжении Легалля, двинулась в штыковую атаку и остановила кавалерию противника на равнине, выправив положение потесненного ею фланга; исход сражения был определен. Имперцы устремились в Мундеркинген, а так как горы трупов на мосту преградили дорогу преследователям, они успели поднять подъемный мост. Четыре их эскадрона были сброшены в Дунай; они потеряли около полутора тысяч человек убитыми, совсем немного пленными (столь яростным было сражение) и семь штандартов. Дю Эрон, и это было огромной потерей, был там убит113 вместе с пятьюдесятью офицерами и четырьмя- или пятьюстами солдатами. На следующий день, 1 августа, Легалль, опасаясь появления какого-нибудь большого отряда принца Людвига Баденского, в полном боевом порядке отвел свои войска. Эта прекрасная операция доставила огромное удовольствие Королю, о чем он и сказал супруге Легалля, которую встретил в галерее после мессы, а мужа ее произвел в генерал-лейтенанты.
Бесславный финал тироль- Прорыв к Тренто завершился так, как того и ского похода следовало ожидать. Курфюрст и месье де Ван-
дом на каждом шагу сталкивались с препятствиями. Им то и дело встречались укрепленные ущелья в горах, стоящие на крутизне труднодоступные крепости и крепостишки, по взятии каковых месье де Вандом распускал перья и отправлял Королю либо письмо, либо какого-нибудь офицера, дабы потешить государя сими славными известиями. И хотя он только один раз смог получить весточку от курфюрста, при дворе все пребывали в блаженной уверенности, что надежная связь между ними уже установлена. Как раз в этот момент курфюрст, овладевший Инсбруком (где он приказал отслужить благодарственный молебен,
1703. Дюкен сжигает склады в Аквилее
385
на котором, как ни странно, присутствовали захваченные им в этом городе мать императрицы и брат императрицы епископ Аугсбургский) и продвинувшийся к Бриксену114, обнаружил, что ополчение и все дворянство края готовы дать ему вооруженный отпор, а потому, опасаясь оказаться отрезанным от своих владений, без фуража и провианта, он поспешно повернул назад. И весьма своевременно: стало не хватать хлеба, и достать его в стране, где против него ополчился стар и млад, не было ни малейшей возможности; причем, задержись он еще на сутки, и все проходы в горах были бы полностью перекрыты. И тем не менее потери были весьма значительны даже в окружении курфюрста. Он присоединился к маршалу де Виллару со своим поредевшим войском, смертельно уставшим после перехода, единственным результатом коего была потеря времени, каковое можно было с пользой употребить в Германии. Месье де Вандом имел хотя бы удовольствие обстрелять из артиллерийских орудий Тренто, не причинив ему, правда, особого ущерба. Кое-как он возвратился назад, но возвращение было нелегким, ибо Штаремберг, обогнав его на три перехода, перебил порознь немало его людей и окончательно измотал это войско.
Поведение Водемона А в это время Водемон, в более чем грубой фор¬
ме приказавший Мюрсе и его большому отряду принять сражение115, сам находился в Сан-Бенедетто116, притворяясь больным, коему нужно срочно отбыть на воды. Из-за его остававшегося неизменным поведения вряд ли кто-либо способен поверить, что он не участвовал в сговоре и не спешил очутиться в стороне от того, что должно было произойти. Тотчас же по прибытии герцога де Вандома в Сан-Бенедетто Водемон выехал оттуда, дабы укрыться от предстоящих событий117. Ослепление на его счет было столь велико, что он по первому требованию получил полк Эпеншаля, убитого в числе прочих офицера отряда Мюрсе, для принца д’Эльбёфа, племянника своей жены.
Дюкен сжигает склады Месье де Вандом уведомил Короля о замечатель- в Аквилее ной операции, осуществленной Дюкеном-Монье,
который командовал королевской эскадрой в Венецианском заливе118. Флотоводец узнал, что у имперцев имеются большие склады в Аквилее, расположенной в семи лье от побережья119. Вместе
386
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
со ста двадцатью солдатами он поднялся на шлюпках вверх по маленькой речке, которая течет из Аквилеи и так узка, что местами по ней едва может пройти одна шлюпка. По дороге он обнаружил два форта, вместе со своими людьми сошел на берег и овладел ими, а капитан второго ранга Бокер, командовавший этими ста двадцатью солдатами, преследовал защитников последнего форта вплоть до самой Аквилеи, разграбил ее и сжег склады, хотя там находилось двести солдат регулярной армии и множество ополченцев; сам он не понес почти никаких потерь и возвратился к Дюкену, который ожидал его у последнего захваченного форта. Произошло это в конце июля.
Рождение герцога Шартр- В субботу 4 августа, когда Король находился
ского; его пенсион. Герцог в Марли, мадам герцогиня Орлеанская родила Орлеанский получает от в Версале принца. Месье герцог Орлеанский
Короля более миллиона в год явился к Королю с просьбой разрешить именовать новорожденного герцогом Шартрским и просил государя удостоить его чести быть крестным отцом его сына. Король ответит ему: «Вы ни о чем более меня не просите?» Месье герцог Орлеанский сказал, что люди его двора действительно кое о чем просят, но в настоящее время эта просьба была бы нескромной с его стороны. «Я предупрежу вашу просьбу, — ответил Король, — и дам вашему сыну пенсион первого принца крови120, в размере ста пятидесяти тысяч ливров». Это давало месье герцогу Орлеанскому миллион пятьдесят тысяч франков, в том числе шестьсот пятьдесят тысяч ливров его пенсиона, сто тысяч ливров в качестве процентов на приданое мадам герцогини Орлеанской, сто пятьдесят тысяч ливров ее пенсиона и сто пятьдесят тысяч ливров месье герцогу Шартрскому двух дней от роду, — и это не считая пенсионов Мадам.
Регламент относительно Несколько дней спустя Король издал регламент
артиллерийских войск относительно артиллерийских войск, продав
ряд должностей общей стоимостью пять миллионов. Некоторые из них он оставил в распоряжении месье дю Мэна, главного начальника артиллерии, увеличил его жалованье на двадцать тысяч ливров и дал ему сто тысяч экю.
1703. Рассуждение о должностях в Ордене Святого Духа
387
Безуспешные поиски сокро- Нужда в деньгах, из-за которой и было принято вищ в Мёдоне вышеупомянутое решение, как и много других
решений, заставила серьезно отнестись к словам одного инвалида, который сообщил, что некогда трудился над сооружением в Мёдоне, когда тот принадлежал месье де Лувуа121, тайника для большого клада. И вот инвалид начал копать и искать в самых разных местах, уверяя, что всенепременно найдет этот тайник. Однако из затеи ничего не вышло122, кроме стыда за то, что поверили вздорной выдумке, и затрат на починку того, что он попортил.
Президент де Мем, прево В это время месье д’Аво продал племяннику,
и главный церемониймей- президенту де Мему, свою должность прево и стер Ордена Святого Духа главного церемониймейстера Ордена Святого
Духа, сохранив за собою право продолжать носить голубую ленту. Д’Аво получил эту должность в 1684 году от своего брата, президента де Мема, которому также было позволено продолжать носить орден, а президент де Мем получил оную в 1671 году после разорения своего тестя Ла Базиньера, знаменитого финансиста, ставшего государственным казначеем123, который долгое время находился в тюрьме124, но затем все же вновь всплыл на поверхность, однако лишился места и права носить орден после того как, попав в беду, отдал свою должность зятю. Я уже неоднократно упоминал о продаже должностей в Ордене Святого Духа, но, увлеченный другими материями, ни разу не изъяснял этой темы в подробностях; однако сие отнюдь не лишено интереса хотя бы потому, что мы видим, как из-за передачи должностей число обладателей голубой ленты постоянно увеличивается. Полагаю, пора дать на сей счет необходимые разъяснения. Я зашел бы слишком далеко, если бы вознамерился рассуждать здесь обо всем, что касается Ордена Святого Духа: сие отступление было бы слишком пространным и неуместным; а посему ограничусь здесь должностями, о каковых не говорил ранее, ибо сейчас предоставляется естественная возможность восполнить это упущение.
Рассуждение о должностях Создавая Орден Святого Духа, Генрих III учре- в Ордене Святого Духа дил там пять должностей и среди них — долж¬
ность главного священника Ордена, которую он
388
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
также объединил с должностью главного священника Франции, для занятия коей не требовалось представления дворянских грамот.
Почему от главного священ- Сие объяснялось желанием Карла IX вознагра- ника не требуют представ- дить месье Амьо, епископа Осерра, который был ления дворянских грамот его наставником, равно как и наставником его
братьев-королей, и которого Карл IX назначил главным священником.
Амьо лишается должности Его также поддерживали Гизы, и впоследствии главного священника он так неблагодарно перешел на сторону Лиги,
что Генрих IV, несмотря на все свое добродушие, едва придя к власти, тотчас же лишил его в конце 1591 года должности главного священника Франции и передал ее знаменитому Рено де Бону, архиепископу Буржа, а затем — Санса; вследствие чего Амьо был тогда же лишен права носить орден, а месье де Бон получил его в последний день того же года в церкви Манта из рук маршала де Бирона-отца, который в это же время сделал своего сына кавалером Ордена Святого Духа по поручению 1енриха IV, каковой в ту пору еще не был католиком. Существовало еще четыре должности: канцлер, хранитель печатей и сюринтендант доходов Ордена в одном лице (впоследствии, хотя и редко, эти должности разделялись); прево и главный церемониймейстер, как одна должность, никогда не знавшая разделения; главный казначей и секретарь.
Главные официалы основных рыцарских орденов, в отличие от официалов Ордена Святого Духа, не носят орденских знаков
1енрих III учредил эти должности для своих министров, — а точнее, Гизы, желавшие как можно крепче привязать министров к себе, заставили его учредить для них должности и удостоить отличий, неслыханных в двух других знаменитых Орденах, таких как Орден Подвязки и Золотого Руна, и даже Орден Слона125, официалы коих, являющиеся министрами, епископами и лицами, по меньшей мере столь же значимыми при дворе с момента основания этих Орденов и до сегодняшнего дня, сколь и наши главные официалы Ордена Святого Духа, не носят никаких регалий Золотого Руна или Слона, а официалы Ордена Подвязки носят знак, ничем
1703. Происхождение различий между главными официалами
389
не напоминающий знаки кавалеров этого Ордена, тогда как главные официалы Ордена Святого Духа с самого начала, за исключением дней торжественных церемоний, носили те же знаки отличия, что и кавалеры Ордена Святого Духа. Я говорю «главные официалы», потому что Генрих III учредил тогда же и второстепенные должности, такие как герольд, придверник и т. д., совершенно отличные от главных; их обладатели вплоть до последнего Регентства носили в качестве знака, указывающего на их должность, только малый крест Ордена Святого Духа, прикрепленный к петлице узкой небесно-голубой лентой. Второстепенные официалы, отличные от главных, имеются и в трех других вышеупомянутых Орденах.
Происхождение различий между главными официалами и кавалерами Ордена и между самими главными официалами; о злоупотреблении званием командора
Разрешить повседневное ношение Ордена Святого Духа как кавалерам Ордена, так и главным официалам было тем более уместно, что, за исключением магистратов, все тогда одевались в камзол и плащ, каковые различались лишь цветом и качеством, — а орденскую ленту носили на шее. Однако, будучи уравнены с кавалерами Ордена в повседневной жизни, главные официалы отличались от них, как тогда, так и теперь, в дни торжественных церемоний тем, что не надевали орденской цепи, а друг от друга, как и ныне, отличались своими парадными мантиями. У канцлера мантия точно такая же, как и у кавалеров Ордена. У прево и главного церемониймейстера ни мантия, ни накидка не украшены вышитой цепью Ордена, а в остальном по одежде он ничем не отличается от кавалеров Ордена. У главного казначея и секретаря вышитые на мантии и накидке язычки пламени заметно прорежены и немного уже, чем у кавалеров, и некоторые малозаметные отличия указывают на превосходство казначея перед секретарем. У главных официалов есть еще одно сходство с кавалерами Ордена. Генрих III намеревался дать своему новому Ордену в управление126 бенефиции, как в Испании, а часть из них предназначал также главным официалам в качестве жалованья за их должность. Благодаря этому и кавалеры Ордена, и главные официалы начали именоваться командорами, однако наделе они так и не стали ими ни тогда, ибо этому помешала Лига127 с ее смутой и раздорами, ни впоследствии, и звание командора сохранилось лишь за восемью кардиналами и прелата-
390
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ми Ордена Святого Духа. Главные официалы продолжали выказывать к оному званию пристрастие и, дабы ничем не отличаться от кавалеров, давали последним это звание, хотя никто из них к нему не стремился, довольствуясь титулом кавалера королевских орденов, тогда как главные официалы жаждали этого звания, несмотря на то, что оно давно уже стало для всех пустым звуком, ибо командорств ни у кого не было, а должность главного официала настолько значима сама по себе, что вовсе не нуждается в добавлении к ней пустого и бесполезного звания командора. Далее мы увидим, каким образом это равенство в звании было использовано главными официалами к вящей своей выгоде. Кроме вышеупомянутых различий между должностями, обладатели двух первых128 должны были, как и кавалеры Ордена, представлять дворянские грамоты. Канцлер де Шеверни, ставший канцлером Ордена Святого Михаила после кардинала де Бурбона и кардинала Лотарингского, по учреждении Ордена Святого Духа, с которым Орден Святого Михаила был объединен, занял в нем ту же должность. Фамилия его была Юро. Он был хранителем печатей с 1578 года, когда канцлер Бираг стал кардиналом, а после кончины последнего в 1585 году стал канцлером. Он служил герцогу Анжуйскому, последовал за ним в Польшу, был предан Екатерине Медичи, а еще более — Гизам, так что лишился печатей и был отправлен в ссылку, так же как Вильруа и прочие, когда в 1588 году, после Дня баррикад в Париже129, Генрих III принял запоздалое решение избавиться от Гизов. Канцлер де Шеверни был человеком на все пригодным, и Генрих IV вернул ему печати в 1590 году. Мать его была сестрой отца Рено де Бона, о котором я только что упоминал и который дал 1енриху IV отпущение грехов в Сен-Дени и принял его в лоно Католической Церкви. В начале 1588 года старший сын канцлера стал зятем Шабо, графа де Шарни, главного шталмейстера Франции, а следовательно, и свояком герцога д’Эльбёфа. Его другой сын был зятем столь влиятельной в ту пору мадам де Сурди, тетки знаменитой Габриэль д’Эстре, на которую та оказывала немалое влияние. Третий сын обладал пятью большими аббатствами и Шартрским епископством, а впоследствии стал первым священником Марии Медичи. Дочери канцлера вышли замуж еще до учреждения Ордена Святого Духа:130 старшая — за маркиза де Нель-Лаваля, потом — за отважного Живри-д’Англюра; вторая — в 1592 году за маркиза де Руайан- Ла Тремуя; а младшая — за маркиза д’Аллюи-Эскубло, а затем — за маркиза
1703. Происхождение различий между главными официалами
391
д’Омона. С подобной родней, хотя и совсем недавно обретенной, канцлер, учитывая и свое собственное положение, счел для себя вполне возможным предъявить грамоты, подтверждающие знатность его рода. И что касается Ордена Святого Духа, дело это вовсе нехитрое. Кстати, этого не требует ни один из других больших Орденов, ибо учредители оных рассудили, полагаясь на первые примеры, что знатность всякого туда принятого будет настолько всем известна, что не потребует документального подтверждения. Шеверни же пожелал представить свои грамоты наравне с кавалерами Ордена, и сие требование представлять грамоты, а точнее, сие отличие, стало с тех пор необходимым для занятия этой должности. И даже будучи канцлером Франции, на собраниях Ордена он всегда занимал место, отведенное канцлеру Ордена, то есть позади последнего кавалера и на некотором от него расстоянии, — причем занимал, не выказывая по этому поводу ни малейшего неудовольствия. Но я полагаю, что коронная должность, коей он был облечен, давала ему, а через него — его преемникам на посту канцлера Ордена, некое преимущество перед тремя другими должностями, а именно, право выступать на собраниях капитула Ордена Святого Духа сидя и не снимая шляпы (тогда как прево, главный казначей и секретарь стоят с непокрытой головой), а также право столоваться в трапезной Короля вместе с кавалерами Ордена, хотя и на последнем месте, тогда как лица, исполняющие три другие должности, едят в то же время в другой комнате вместе со второстепенными официалами Ордена. Именно данное отличие, коего почтенные министры, занимавшие впоследствии эти три должности, не могли перенести, и побудило их употребить все свое влияние и добиться, чтобы на собраниях капитула все стояли с непокрытой головой, вперемежку, без соблюдения рангов, что со временем привело к упразднению обычая совместной трапезы Короля и кавалеров Ордена Святого Духа131. В силу положения канцлера Франции появился и еще один обычай: поскольку все документы Ордена находились у канцлера, то у него и стали проводить заседания комиссий, касающиеся дел Ордена, независимо от знатности и положения комиссаров132, будь то командоры или кавалеры, кардиналы, герцоги или принцы суверенных домов133 (принцы крови никогда не были комиссарами). Обычай этот с тех пор укоренился, и главные казначеи Ордена, тоже ссылаясь на то, что все документы находятся у них, точно так же получили право проводить заседания комиссий у себя.
392
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Хотя эти должности в Ордене предназначались в качестве награды министрам, должность прево и главного церемониймейстера Ордена была пожалована месье де Роду, который мог либо принять эту должность, либо стать кавалером Ордена Святого Духа. Любовь Генриха III к церемониям определила выбор месье де Рода; он был из рода По и очень знатного происхождения. Один из По стал кавалером Ордена Золотого Руна тотчас же по учреждении оного134, получив сию награду в числе первых, кого Филипп Добрый ее удостоил. Будучи знатным вельможей, он пожелал представить свои дворянские грамоты наравне с кавалерами Ордена, и обычай сей закрепился за этой должностью так же, как и за должностью канцлера.
Происхождение «луврских То, что ныне называют «луврскими почестями», почестей» и удивительного до коннетабля герцога Анна де Монморанси бы- отличия, коим пользуется л о неизвестно, ибо удостаивались их только «сы- KdHujiep Ордена новья» и «дочери Франции», которые могли
въезжать на лошади или в коляске во двор перед апартаментами Короля; впрочем, колясками тогда почти не пользовались даже самые знатные дамы. И вот в один прекрасный день Анн, знаменитый своими деяниями, высоким положением и благорасположением к нему государя, въехал во двор Короля на лошади, а затем поднялся в королевские апартаменты; и с тех пор сие вошло у него в обычай. Некоторое время спустя его соперник месье де Гиз осмелился сделать то же самое. Один за другим наиболее знатные из придворных стали поступать таким же образом, и мало-помалу чести этой удостоились те лица, за которыми она закреплена и поныне. В их число попали и обладатели коронных должностей, так что канцлер де Шеверни пользовался указанными почестями именно в качестве канцлера Франции.
После смерти канцлера де Шеверни в 1599 году канцлером Ордена Святого Духа стал архиепископ Руанский. Он был внебрачным сыном короля Наварры и мадемуазель де Руэ, а стало быть, побочным братом Генриха IV. Государь, очень его любивший, приложил все возможные усилия, чтобы сделать его кардиналом. Хотя множество бастардов не только Пап, но и частных лиц, были
Беспримерное отличие, полученное архиепископом Руанским, побочным братом Генриха TV
1703. Беспримерное отличие, полученное архиепископом Руанским
393
кардиналами, да и во времена самого Генриха IV месье Серафен, внебрачный сын канцлера Оливье, был первым среди возведенных в кардинальский сан в 1604 году Климентом VIII, под конец жизни этого Папы, одновременно с кардиналом дю Перроном (имя его было Серафен Оливье, но он звался просто месье Серафен, являлся аудитором Роты от Франции135, стал ее деканом, а позже получил титул патриарха Александрийского), — Климент VIII упорно отказывал 1енриху IV в возведении в кардинальский сан архиепископа Руанского, зато сделал для последнего нечто совершенно необыкновенное, чему не было примеров ни до, ни после того: буллой от июня 1597 года тот удостаивался всех кардинальских почестей, ранга, облачения, отличий, привилегий, так что за исключением звания, шляпы, которую получают только в Риме, где он не бывал, конклавов и консисторий, он во всем и везде имел тот же облик, что и кардиналы, включая красную скуфью и шапочку. Нетрудно догадаться, что все эти отличия давали ему право и на «луврские почести». Два года спустя после приобретения кардинальского пурпура, то есть в 1599 году, он стал в связи со смертью канцлера де Ше- верни канцлером Ордена Святого Духа. Как и его предшественник, он без труда исполнял все налагаемые этой должностью обязанности. В 1606 году 1енрих IV решил, что сия должность унижает достоинство его брата, удостоенного всего, что положено кардиналам, хотя он и занял оную лишь через два года после обретения кардинальского облика. Однако здесь не место распространяться о бастардах. Посему 1енрих IV включил брата в число прелатов, приобщенных к Ордену Святого Духа, а должность канцлера отдал Л’Обепину, отцу трех сыновей:136 хранителя печатей де Шатонёфа; епископа Орлеанского, который стал командором Ордена в 1619 году; и отца моей матери. Сначала посол в Англии, затем государственный министр, он был мужем сестры первого маршала де Ла Шатра и шурином месье де Виль- руа, знаменитого государственного секретаря. Его дочери вышли замуж за кавалеров Ордена Святого Духа137 месье де Сен-Шамона и месье де Во- селла, посла в Испании, а его отцом был тот, кто так возвысил значение государственных секретарей и кто первым поставил вместо государя подпись: Король138 и так долго пользовался безграничным уважением при 1енрихе II, Франциске II и Карле IX. Занимая такое положение, он139, в качестве канцлера Ордена, удостоился и поныне существующего отличия, а именно права въезжать в карете во двор перед апартаментами Короля в его отсутствие,
394
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
даже если там находилась Королева, — что не дозволялось ни кавалерам Ордена, ни кому бы то ни было другому; лишь много позже чести этой были удостоены статс-кавалер, статс-дамы и гардеробмейстерины Королевы.
Согласно изначальному уставу, главные официалы Ордена не входили в число тех ста человек, кои составляют Орден Святого Духа. Гизы, которые, по мере возрастания своего могущества, дважды и, конечно, к своей выгоде вносили изменения в устав и которые желали покровительствовать министрам, дабы надежнее подчинить их себе и заставить содействовать своим замыслам относительно Лиги — замыслам, каковые с каждым днем приближали их к осуществлению мечты о короне, — добились включения министров в число этих ста. Их целью было не только как можно более уравнять главных официалов с кавалерами Ордена, но и сократить число милостей, коими Генрих III хотел иметь возможность жаловать своих подданных, что и побудило Гизов одновременно включить в число этих ста восемь кардиналов, или прелатов, и постоянно проживающих вне королевства иностранных кавалеров Ордена Святого Духа, ранее в это число не входивших; это лишало тринадцати мест кавалеров Короля, не считая неопределенного числа иностранных кавалеров, находящихся за пределами Франции. Следствием этого нововведения является то, что и ныне этим последним не выплачивается тысяча экю пенсиона, как всем прочим кавалерам Ордена Святого Духа, проживающим во Франции. А затем Гизы, исходя из собственных интересов, определили возраст для кавалеров Ордена, чего не было в первоначальном уставе и чего нет ни в одном из европейских Орденов, — сделав исключение из этого правила для тех, кто занимал главные должности.
Две должности главных официалов Ордена — главного казначея и секретаря, — для которых не требуется представление дворянских грамот, были отданы: первая — месье де Вильруа, государственному секретарю, другая — месье де Вердеронну, находившемуся тогда по поручению Короля в чужих странах. Он был из рода Л’Обепинов и приходился двоюродным братом жене месье де Вильруа и ее брату месье де Л’Обепину, который, как я только что говорил, стал третьим канцлером Ордена Святого Духа. Месье де Вер- деронн был зятем месье де Рода, который являлся одновременно первым прево и главным церемониймейстером Ордена. Давать же разъяснения относительно месье де Вильруа представляется мне излишним.
1703. Ветераны Ордена и их злоупотребления
395
Ветераны Ордена Именно с него и с этого Вердеронна, его двою-
и их злоупотребления', родного брата, началось злоупотребление тем,
их происхождение что именуется «ветеранами», повлекшее за со¬
бой еще большее злоупотребление, известное под смешным именем выжимки Ордена140, суть коего я и намереваюсь тут изъяснить.
В феврале 1588 года месье де Вильруа женил своего сына месье д’Ален- кура на единственной дочери месье де Мандело, кавалера Ордена Святого Духа с 1582 года и губернатора Лиона, Лионнэ и Божоле. Союз этот устроила Лига, первейшими и наипреданнейшими членами коей являлись оба свата и где оба они, каждый в своем роде, были в высшей степени полезны и уважаемы. Лига же, пользуясь слабостью Генриха III, вырвала у него согласие на приобщение месье д’Аленкура, в связи с его женитьбой, к управлению столь важным губернаторством, каковое он в ноябре того же года получил в полное управление после смерти Мандело, своего тестя. Кстати говоря, это и стало первой большой удачей для семейства Вильруа, о чем, любопытства ради, я расскажу ниже. В сентябре 1588 года, после Дня парижских баррикад, месье де Вильруа был уволен вместе с прочими министрами, ставленниками Гизов, когда Генрих III наконец принял решение избавиться от этих тиранов, прежде чем они окончательно лишат его короны. Утратив должность государственного секретаря, месье де Вильруа потерял и свою должность в Ордене, а стало быть, и голубую ленту. Его собственные «Мемуары»141 и все мемуары того времени свидетельствуют о его преданности Гизам и Лиге и в то же время показывают, как, отчаявшись в успехе их предприятий, он сумел принять другое обличье и убедить Генриха IV в том, что оказал ему большие услуги. Его огромные способности, его опыт, обширное губернаторство его сына — все это подтолкнуло Генриха IV, столь снисходительного к своим врагам, к решению вернуть месье де Вильруа его должность и место в Совете; и, полагая, что услуги его там будут ему полезны, государь сохранял за ним эту должность до конца дней и неизменно выказывал ему глубокое уважение. Должность в Ордене и должность государственного секретаря были отданы Рюзе де Больё, и, взойдя на трон, Генрих IV подтвердил его право занимать и ту и другую. Вильруа получил должность государственного секретаря, которая в 1594 году оказалась вакантной142, а так как Генрих IV был доволен Рюзе де Бо¬
396
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
льё, получившим должности месье де Вильруа, он решил не забирать у него должность в Ордене, чтобы вернуть ее Вильруа, — так же как сохранил за ним ранее принадлежавшую последнему должность государственного секретаря; но, возвратив Вильруа свое доверие и место в Совете, он дал ему словесное разрешение вновь носить голубую ленту, хотя у него более и не имелось соответствующей должности, и подобное разрешение было дано впервые. За этой, ранее не слыханной, милостью последовала другая, еще более удивительная: Аленкур, сын Вильруа, стал кавалером Ордена Святого Духа, последним в списке награжденных Генрихом IV 5 января 1597 года в церкви аббатства Сент-Уан в Руане, будучи к тому же всего лишь тридцати лет от роду143. Неудивительно, что человеку, занимавшему такое положение, было позволено носить орден без всякой должности.
Что послужило прочной Завершим теперь рассказ о любопытном собы- основой последующего возвы- тии, заложившем прочную основу последующе- гаения семейства Вильруа му возвышению семейства Вильруа. Государственный секретарь очень рано добился приобщения своего внука к губернаторской должности сына. Это губернаторство прельщало месье де Ледигьера, губернатора Дофинэ, обладавшего неограниченной властью в этой провинции, а также в Провансе и некоторых соседних землях. Он вознамерился подчинить себе Лионское губернаторство, дабы упрочить свою власть и значимость, для чего ему нужно было привязать к себе Вильруа нерасторжимыми узами брака. Он предложил этот план месье де Креки, своему зятю, но тот даже и слышать не хотел о союзе с Вильруа. Старый государственный секретарь был еще жив; сойдя со сцены в пору правления Королевы-матери и маршала д’Анкра144, он после их падения с лихвой вернул себе утраченное. Однако ни сыпавшиеся на него милости, ни Лионское губернаторство не могли соблазнить Креки на столь неравный союз. Он уже выдал свою старшую дочь за маркиза де Рони, старшего сына знаменитого Максимилиана, первого герцога де Сюлли, который пережил свою опалу и всегда обращался высокомерно с месье де Вильруа, каковой также всегда видел в нем врага. Так что, как ни верти, новому зятю предстояло обзавестись неудобным свояком. Однако воля Ледигьера в семье была непререкаема: он так настоятельно желал брака своей внучки с сыном Аленкура, что Креки пришлось в конце концов
1703. Что послужило прочной основой... возвышения семейства Вильруа 397
согласиться. Старый государственный секретарь имел счастье стать свидетелем такого возвышения своего семейства. А что бы он сказал, доведись ему узнать, какой поток почестей прольется на его род в дальнейшем? Брак был заключен в июле 1617 года, а государственный секретарь умер в ноябре того же года в Руане, семидесяти четырех лет от роду, во время Ассамблеи нотаблей. Волею обстоятельств огромные состояния Креки и Ледигь- ера достались сыну от этого брака, который был маршалом Франции, как и его отец, и стал после него герцогом и пэром.
Месье де Вердеронн сохранял должность секретаря Ордена до 1608 года, когда ее получил месье де Со-Потье, государственный секретарь, а месье де Вердеронну было разрешено продолжать носить орден. Если судить по его окружению, он явно имел некоторый вес и влияние, и за него был пример Вильруа, его кузена, столь уважаемого в ту пору; тем более что этот пример был подан в более сомнительной ситуации145.
Примеры во Франции имеют далеко ведущие последствия. Когда, после этих двоих, месье де Род в 1619 году продал свою должность прево и главного церемониймейстера Ордена месье де Л а Виль-о-Клер-Ломени, государственному секретарю, он получил разрешение продолжать носить орден; но из уважения к его знатности ему была прислана грамота с обещанием возвести его в кавалеры Ордена при первой же возможности и дано право носить орден, не дожидаясь этого. В том, что подобное обещание было ему дано, нет ничего странного; однако он не попал в многочисленную группу награжденных в последний день этого года и в 1622 году был убит под Монпелье146, не будучи даже включенным в список.
Месье де Пюизьё, государственный секретарь, сын канцлера де Сий- ери и зять месье де Вильруа147, государственного секретаря, которые оба тогда были живы и пользовались влиянием, равно как и он сам, в интервале между двумя опалами продал свою должность главного казначея Ордена месье Морану, государственному казначею, и, по примеру месье де Рода (хоть и нельзя представителя рода По ставить на одну доску с представителем рода Брюлар), получил такую же грамоту с обещанием возвести его в кавалеры Ордена и разрешением продолжать носить оный.
Следуя уже проторенным путем, месье д’Аво, знаменитый посол, сюр- интендант финансов, продал в 1643 году свою должность секретаря Ордена месье де Боннелю, который, несмотря на союз с Шарлоттой де При,
398
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
старшей сестрой маршалыыи де Ла Мотт, так и не пошел далее почетного советника Парламента и никогда бы не поверил, что его внук станет кавалером Ордена Святого Духа. Месье д’Аво тоже получил грамоту с обещаниями и точно такое же разрешение, как и месье де Пюизьё.
Наконец, так как должности канцлера и хранителя печати Ордена были разделены на две, когда в 1633 году хранитель печатей Франции Шатонёф был заточен в тюрьму, печати Ордена были переданы месье де Бюльону, сюринтенданту финансов и президенту Парижского парламента. В 1636 году он продал их месье первому президенту Ле Жэ и получил такую же грамоту, как и другие.
Эти две должности были объединены в одну в 1645 году, что возвратило печати Ордена месье де Шатонёфу, который несколько месяцев спустя продал свою должность целиком Ла Ривьеру, епископу-герцогу Лангра, этому фавориту Гастона, известному по всем мемуарам времен малолетства Людовика XIV и начала его совершеннолетия148. Так как месье де Шатонёф владел аббатствами, хотя и не был духовным лицом, в полученной им грамоте, такой же как и прочие, кроме разрешения продолжать носить орден содержалось обещание предоставить ему, как только в Ордене появится вакансия, одно из четырех прелатских мест, коего он так никогда и не получил, как и никто из продавших свои должности, каковые почти все, имея одинаковые грамоты, и по сей день так и не стали кавалерами Ордена Святого Духа. Кроме этой, общей для всех грамот, смехотворности, стоит упомянуть еще одну малоизвестную комичную деталь, о которой любопытно будет рассказать здесь.
Выше уже говорилось, что среди отличий, не положенных светским главным официалам, канцлер Ордена имеет право носить парадную мантию Ордена — точно такую же, как у кавалеров Ордена, украшенную, как и у них, вышитой цепью. Есть лишь одно различие: он занимает последний ранг после всех, вместе с тремя другими официалами, и не имеет массивной золотой цепи, инкрустированной эмалью. В уставе лишение права на орденскую цепь объясняется (и объяснение это звучит почти как извинение) тем, что канцлер считается лицом судейского сословия; и тем не менее этому лицу, лишенному, в силу его принадлежности к судейскому сословию, орденской цепи, право на каковую имеют лишь представители дворянства шпаги, в случае продажи им своей должности обещали эту цепь, равно как
1703. «Выжимки» Ордена
399
и прочим главным официалам судейского или канцелярского звания, отказывающимся от своих должностей, как то и положено согласно этим эфемерным грамотам, обещания коих никогда не исполнялись, на исполнение коих никто никогда не рассчитывал и исполнять каковые ни один король никогда и не собирался. Я назвал первых обладателей этих четырех должностей, получивших такую грамоту, — тем и ограничусь. Достаточно сказать, что с тех случаев продажи должности и получения вышеупомянутой грамоты, о которых я только что рассказал, сие вошло в обычай среди главных официалов Ордена и что в грамоте этой никогда никому не отказывали, за исключением четырех или пяти лиц, попавших в опалу, коим после лишения должности в Ордене не было разрешено продолжать носить его знаки; сие продолжалось до тех пор, пока во время последнего Регентства Кроза и Монтаржи, очень богатые финансисты, вместе с разрешением купить должности главного казначея и секретаря у наследников старшего брата хранителя печатей Шовлена и у президента Ламуаньона, не получили те же грамоты с обещанием быть возведенными в звание кавалеров Ордена Святого Духа и с позволением уже сейчас носить орден, и почти в то же самое время, в связи с приближением коронации Короля, не были уведомлены о необходимости продать свои должности149, один — месье До- дену, генеральному контролеру финансов, другой — месье де Морепа, государственному секретарю, ибо исполнение указанных должностей этими двумя финансистами было сочтено непристойным в то время, когда на следующий день после коронации Король получит Орден Святого Духа из рук архиепископа-герцога Реймсского.
«Выжимки» Ордена Вот так, в силу стародавнего и прочно укоренив¬
шегося обычая, сие странное злоупотребление стало правилом; однако дело на этом не остановилось, ибо первое злоупотребление породило другое, еще более странное и нелепое. Первое, только что мной изъясненное, известно под названием «ветераны», другое именуется «выжимки». Первое позаимствовано у судейских чинов, которые после двадцати лет службы, при продаже своей должности, берут ветеранскую грамоту, в коей им не отказывают и которая пожизненно сохраняет за ними почести и право присутствовать на заседаниях, как если бы они продолжали исполнять эту должность; но обычно большинство обладате¬
400
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
лей должностей в Ордене Святого Духа занимали их не более чем несколько лет, что и породило явление, именуемое «выжимки». И вот откуда возникло это смешное название: когда виноград отжат и из него извлечен весь сок, который станет вином, выжимки заливают водой; перебродив, вода приобретает цвет и вкус жиденького винца, называемого вином из выжимок. Далее мы увидим, что данное сравнение справедливо и название сие в высшей степени уместно. Так вот какая замечательная штука была придумана главными официалами Ордена. К примеру, Пьер в течение нескольких лет занимает некую должность в Ордене; он продает ее Полю и получает обычную грамоту. Жан занимает в ту пору немалое положение и желает украсить себя орденом, не издержав на то ни гроша; когда получено согласие Короля и сделка с Полем заключена и обнародована, Жан встает между ним и Пьером, подписывает фальшивый акт о покупке должности Пьера и утверждается в оной Королем. Несколько недель спустя он подает в отставку, подписывает фальшивый акт о продаже должности Полю и получает обычную грамоту, а Поль вступает во владение должностью. В результате этих махинаций в пору последнего Регентства насчитывалось до шестнадцати официалов, ветеранов и «выжимок» Ордена, каковые все в то время жили и здравствовали.
Первый тому пример был самым благопристойным из всех. Боннель действительно продал должность секретаря Ордена парламентскому президенту Новьону, ставшему впоследствии первым президентом: это произошло в 1656 году; последний пробыл в этой должности несколько месяцев и продал ее в 1657 году Жаннену де Кастилю. Во второй раз дельце было обделано еще быстрее. Барбезьё после смерти своего отца Лувуа получил его должность канцлера Ордена. Но вначале ее получил Бушра, канцлер Франции, а через неделю по вступлении в должность сделал вид, что оставляет оную, как ранее сделал вид, что покупает ее, и Барбезьё был введен в должность. Все было проделано без всякого стеснения; с того времени и вплоть до наших дней насчитается восемь или двенадцать подобных случаев, где участники действовали, также нимало не утруждая себя поиском хоть какого-нибудь прикрытия.
Эти ветераны и «выжимки» все без труда приобретают звание командоров королевских Орденов, даже не упоминая о должности, которая его им дала, но которая на самом деле не могла его за ними сохранить, — точно так
1703. Злоупотребление коронами
401
же как грамота с обещанием и разрешением, каковую они получают, не давала им права на оное звание. В действительности ни ветераны, ни «выжимки» не входят в число ста человек, составляющих Орден Святого Духа.
Цепь Ордена на гербах При виде стольких злоупотреблений кто бы главных официалов не подумал, что дальше идти некуда? Но это еще
не всё. Канцлер Ордена, имея, как и кавалеры, вышитую цепь на своей парадной мантии, отказался от голубой ленты, окружавшей его герб, как у кардиналов и прелатов Ордена, и хотя, в отличие от кавалеров, у него нет инкрустированной эмалью массивной золотой цепи, он повсюду украсил ею свой герб. Его примеру не замедлили последовать другие главные официалы, хотя для этого у них не было ни малейших оснований, в том числе и такого пустяка, как вышитая на мантии цепь. Я не могу указать время появления этого злоупотребления с такой же точностью, как сделал это в отношении предшествующих, происхождение коих вполне очевидно. Что же до последнего, появившегося несколько позже, то нет ни малейшей возможности сказать с достоверностью, когда замысел его возник и был исполнен домашним художником или гравером на том или ином гербе, ибо зависело сие от личной воли его обладателя.
Злоупотребление коронами Кто бы мог сейчас сказать, кто первым незаконно присвоил себе корону? Ныне же своя собственная корона имеется у всякого мелкого дворянчика, а особы, лишь вчера попавшие во дворянство мантии, обзавелись герцогскими коронами. Следует, однако, признать, что этому злоупотреблению нет и пятидесяти лет и что ранее ни у кого из судейских и в помине не было никаких корон. Этому есть убедительное подтверждение: рельефное изображение герба месье Сегье, который был в ту пору канцлером, но не получил еще жалованного герцогства, выбито по обеим сторонам главного алтаря церкви Босоногих кармелитов, монастырь коих находится в Париже на улице Во- жирар; там имеются все знаки канцлерского отличия: мантия без герба на отворотах, жезлы, судейская шапка, но никакой короны. К этому я могу добавить, что, прибыв из Фонтенбло в Вильруа к мадам маршалыне де Вильруа незадолго до ее кончины, то есть в 1706 или в 1707 году, я видел каменное изображение герба Вильруа, окруженного лентой и с крестом,
402
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
как у прелатов Ордена, но без цепи. Такое же изображение я видел в одной из парижских церквей, правда, не могу точно припомнить в какой. В погребальной часовне Л’Обепинов в монастыре Якобинцев на улице Сен- Жак я видел много раз повторенное изображение их герба без цепи и окруженное лентой, а в последний год жизни маршала Бервика, убитого под Филипсбургом в 173 [4] году, я отправился навестить его в Фитц-Джеймсе, откуда как-то утром прогулялся до находящегося неподалеку Вердеронна, где на многих дверях увидел каменное изображение герба Л’Обепинов, окруженного лентой с крестом, но без цепи.
Злоупотребление главных Самое же возмутительное — это живописные официалов, заключающееся или скульптурные изображения главных офици- в установке на могилах алов Ордена, облаченных в мантию кавалеров
их скульптурных изобра- Ордена Святого Духа с надетой поверх нее це- жений в мантии и с цепью пью Ордена, как у кавалеров. Государственный Ордена Святого Духа — без секретарь Шатонёф украсил могилу своего отца какого бы то ни было отли- Ла Врийера заказанной в Риме его коленопре- чия от кавалеров Ордена клоненной статуей в натуральную величину
в полном облачении кавалера Ордена. И надо признать, что надгробие, которое я видел в их усыпальнице в Шатонёфе- на-Луаре, поистине прекрасно. Однако никому даже и в голову не придет, что старик Ла Врийер был всего лишь прево и главным церемониймейстером Ордена, ибо, как ни смотри, ни малейшего отличия от кавалера Ордена не увидишь. В Париже в приходе Святого Евстафия можно увидеть скульптурное изображение в натуральную величину месье Кольбера150, главного казначея Ордена, в мантии и с цепью кавалера — так что всякий примет его за кавалера Ордена Святого Духа. Возможно, есть и другие примеры данного явления, которые мне неизвестны.
Забавный вопрос одной В связи с этими злоупотреблениями я вспомнил,
старушки что рассказала мне маршалыиа де Шамийи вско¬
ре после того, как ее муж стал кавалером Ордена Святого Духа. Он слушал мессу, и орденская лента, вопреки тогдашнему обыкновению, была надета поверх одежды. Какая-то старушка из простонародья, стоявшая позади его лакеев, потянула одного из них за рукав и по¬
1703. Осада и взятие Брейзаха монсеньором герцогом Бургундским
403
просила сказать ей, правда ли, что обладатель голубой ленты действительно кавалер Ордена Святого Духа. Вопрос этой женщины, которую лакей не без оснований считал неспособной в этом разбираться, так удивил его, что по окончании мессы он рассказал о нем своему господину.
Заблуждение шведов относи- Шведы попались на эту удочку в случае с месье тельно голубой ленты д'Аво д’Аво (который, как нам уже известно, продал рассеивается, и сие наносит свою должность племяннику) и стали оказывать урон его посольской миссии ему всяческие почести. Некоторое время спустя
они узнали, что он — государственный советник от дворянства мантии, который всего лишь имеет должность в Ордене Святого Духа. Они утратили к нему уважение и перестали обращаться с ним так, как делали это ранее, и сие досадное открытие нанесло урон успеху его посольства.
Осада и взятие Брейзаха Монсеньор герцог Бургундский, после множе-
монсеньором герцогом ства маршей и остановок, переправился через
Бургундским, который Рейн. Маршал де Вобан, выехавший в то же са-
затем возвращается ко двору мое время из Парижа, вскоре присоединился
к нему, и 15 августа Брейзах был осажден. Утром того же дня Марсэн подошел к Фрейбургу. Губернатор, полагая, что город окружен, сжег его предместья, а губернатор Брейзаха прислал ему четыреста человек из своего гарнизона и шестьдесят канониров. Оба они просчитались, и уже вечером Брейзах оказался в кольце блокады. Он продержался до 6 сентября; об этой осаде уведомил Денонвиль, сын одного из помощников воспитателя трех принцев151, а известие о капитуляции доставил Ми- мёр. Три с половиной тысячи человек, оставшиеся от четырехтысячного гарнизона, были с военными почестями выведены через пролом в стене и отправлены в Рейнфельс152. Серьезного сопротивления город не оказал. Монсеньор герцог Бургундский стяжал себе немало чести, ибо выказал во всех трудах усердие и старание, простую и естественную храбрость, в коей не было ничего показного и которая неизменно вела его туда, куца должно, где было что увидеть и чему научиться и где требовались его распоряжения. Он совсем не замечал опасности, и Марсэн, исполнявший обязанности дежурного генерал-лейтенанта, но приставленный на время этой кампании
404
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
к особе принца, часто, но совершенно безуспешно ему за то выговаривал. Своей щедростью, заботливым отношением к раненым, своей любезностью и умением держать себя с людьми сообразно их званию и заслугам монсеньор герцог Бургундский заслужил любовь всей армии. Он с сожалением оставил армию, повинуясь настоятельным требованиям Короля не мешкая возвратиться ко двору, и 22 сентября прибыл в Фонтенбло. От него постарались скрыть, что кампания еще не окончена. Его присутствие помешало бы маршалу де Таллару осуществить свои замыслы, так как, по примеру Короля, участие в военных действиях первых лиц государства ограничивалось пребыванием в расположении войск и осадами, что уберегало высоких особ от превратностей и опасностей сражений.
Португалия присоединяться Португалия не сдержала данное нам слово, к союзникам а точнее, это мы не выполнили своего обещания
и не обеспечили ее морскими силами, необходимыми для защиты от морских сил англичан. Соглашение было заключено благодаря герцогу де Кадавалу, знатнейшему из вельмож и влиятельнейшему члену Королевского совета Португалии. Оно было тем более важно, что, совершенно очевидно, португальцы не могли собственными силами воспрепятствовать проникновению вражеского флота в свои порты. Не менее очевидно было и то, что Испания могла быть атакована лишь со стороны Португалии и что, только вступив на территорию оной, эрцгерцог мог начать войну с Испанией. А потому было жизненно необходимо перекрыть ему этот единственный путь, сохранить мир на Испанском континенте153, надежно защитив его порты и побережье, и не допустить разорительной и опасной войны в Испании в то время, когда приходилось сдерживать натиск врагов со всех сторон. Союзники были в высшей степени заинтересованы в столь выгодной для них диверсии, которая к тому же создавала бы постоянную угрозу со стороны моря, если бы на зиму им удалось разместить флот в порту Лиссабона. А потому они постарались, не теряя времени, помешать нам воспрепятствовать осуществлению их намерений и, воспользовавшись нашей медлительностью, а может, и неспособностью своевременно исполнить обещанное, вынудили короля Португалии подписать договор с ними154, что впоследствии не раз грозило Филиппу V утратой короны.
1703. Принцесса Орсини подчиняет себе королеву Испании
405
Вероломство герцога Почти в то же самое время стало очевидным ве-
Савойского роломство герцога Савойского, о чем уже давно,
но, увы, безуспешно уведомлял отличавшийся прозорливостью Фелипо, посол Короля при герцоге. Договоры, два брачных союза, [разрешившая] давний спор компенсация за Монферрато155, уверенность в Водемоне, который не считал нужным высказывать свое мнение по этому вопросу, обычное лукавство Вандома и привычка доверять ему— все это действовало успокоительно. Мадам де Ментенон не могла поверить в виновность отца мадам герцогини Бургундской. Шамийяр, коего оба полководца убедили в своей правоте, находился к тому же под сильным ее влиянием, а Король смотрел на все их глазами. В конце концов, хотя и слишком поздно, глаза у них открылись. Но прежде чем рассказать, к какому опасному средству вынудила прибегнуть столь долго длившаяся доверчивость, нужно показать глубокие изменения, происшедшие в Испании, для чего придется на время повернуть вспять ход нашего повествования.
Решительные перемены Если вспомнить то, что я говорил на стр. 281156 в Испании. Замыслы о принцессе Орсини, назначенной на должность
принцессы Орсини. Способы, камареры-майор двора королевы Испании при коими она добилась власти бракосочетании последней, и о ее роли при в Испании формальном регентстве этой принцессы во вре¬
мя путешествия короля, ее мужа, в Италию, то станет ясно, что мадам Орсини жаждала власти. А достичь этого она мог- ла, лишь пробудив у королевы интерес к государственным делам и желание управлять оными, а затем, воспользовавшись характером Филиппа V и милостями его супруги, добиться раздела власти, так чтобы король обладал лишь видимостью оной, а реальная власть перешла бы к королеве, а стало быть, к самой принцессе Орсини, ибо она управляла бы королевой, а через нее — королем и монархией. Для осуществления столь грандиозных замыслов принцессе была совершенно необходима поддержка Короля, который, особенно в начале царствования внука, управлял испанским двором почти как своим собственным, и влияние его там было неограниченным.
Принцесса Орсини подчини- Ради сего обширного плана, задуманного ею сра- ет себе королеву Испании зу после встречи с королем и королевой, она, по¬
406
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
старавшись войти в доверие к последней во время путешествия из Прованса в Барселону, сумела затем окончательно овладеть ее умом, внушив страх перед испанскими дамами, чему немало поспособствовали как дерзкая выходка придворных дам во время свадебного ужина, так и последовавшая за нею выходка самой королевы. Последняя решила, что мадам Орсини — ее единственная опора и защита, и полностью ей доверилась.
Характер королевы Воспитанием и образованием эта принцесса
Испании не уступала мадам герцогине Бургундской. При¬
рода наделила ее умом, причем уже в эти юные годы умом трезвым, рассудительным, последовательным, способным и давать советы, и настоять на своем, — умом, который, окончательно сформировавшись, приобрел стойкость и мужество, казавшиеся особенно удивительными благодаря кротости и обаянию этого самого ума. Судя по тому, что я слышал о ней во Франции и особенно в Испании, она обладала всеми качествами, способными сделать человека предметом обожания и поклонения, и она действительно стала для испанцев божеством. Любовь испанцев, и только она одна, не раз сохранявшая корону Филиппу V, была прежде всего любовью к этой королеве, которую они — я имею в виду сеньоров, дам, военных, простой народ — боготворят и поныне, о которой не могут вспоминать без слез и об утрате которой продолжают скорбеть даже столько лет спустя. Уму такого рода, оказавшемуся в самом начале под постоянным и беспрепятственным воздействием другого ума, ума принцессы Орсини, суждено было большое будущее, и надежды сии оправдались. Путешествие из Барселоны в Сарагосу и из Сарагосы в Мадрид позволило мадам Орсини вкрадчиво и незаметно обучать и наставлять ее, а заседания Арагонских штатов, где, согласно положению, все дела проходили через королеву и где та председательствовала, многому научили и саму камареру-майор, что позволило последней пробудить в королеве вкус к власти и приохотить ее к делам правления и постепенно понять, что все это сулило ей самой. А в Мадриде, в связи с регентством королевы, у нее появились еще большие, чем в Сарагосе, средства для такого рода влияния. Здесь у нее были безграничные возможности для того, чтобы узнать и прощупать настроения, замыслы, интересы и способности тех, кто входил во временное правительство, и понять, кто из них играл
1703. Принцесса Орсини завоевывает обоих королей
407
или мог в будущем играть значительную роль. Правила благопристойности не позволяли королеве находиться одной в окружении всех этих мужчин, являвшихся членами временного правительства; а посему мадам Орсини всенепременно находилась там рядом с ней и таким образом сама волей-неволей оказалась в курсе всех государственных дел. Она и так уже управляла королевой, которая прониклась к мадам Орсини любовью и доверенностью юной девушки, не знавшей никого, кроме нее, полностью от нее зависевшей и в своем поведении, и в своих забавах и находившей в ней доброту, ласку, снисходительность и защиту. Теперь же мадам Орсини, сама неизменно присутствуя на заседаниях временного правительства, приохотила к тому королеву и так умело воспользовалась уважением испанцев к своей государыне и уже зарождавшейся в них любовью к ней, что ей стали приносить, минуя временное правительство, такие дела, которые не могли быть вынесены на обсуждение последнего, прежде чем с ними не ознакомятся двое или трое влиятельнейших вельмож, таких как кардинал Портокарреро, Ариас и Убилья, коего я отныне буду называть маркиз де Ривас, в соответствии с кастильским титулом, дарованным ему королем Испании. Он был душой всего и в качестве секретаря Королевского кабинета, и потому, что был главным действующим лицом в тайной подготовке завещания в пользу Филиппа V. Можно не сомневаться, что принцесса Орсини не пренебрегла возможностью выказать должное почтение нашему двору и с каждой почтой отправляла доскональный отчет обо всем, что касалось королевы, не упуская даже незначительных деталей и, елико возможно, восхваляя ее.
Принцесса Орсини завоевы- Эти отчеты были адресованы мадам де Менте- вает обоих королей нон157, а через нее попадали к Королю. В то же
время принцесса считала ничуть не менее важным уведомлять обо всем находившегося в Италии короля Испании и приучать королеву писать ему и мадам герцогине Бургундской, своей сестре. Хвалы, кои принцесса Орсини расточала королеве в своих письмах, совершенно естественным образом стали мало-помалу затрагивать и дела, а так как она была свидетелем всего там происходившего, то постепенно стала распространяться и о самих делах и таким образом приучила обоих королей к тому, что ее осведомленность в них объясняется лишь необхо¬
408
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
димостью сопровождать королеву, не давая повода заподозрить себя в желании самой быть к оным причастной. Незаметно укрепив тем самым свое положение и полагая, что оно будет вполне прочным в Испании, если Франция пожелает ее поддерживать, она, дабы безошибочно двигаться к цели, стала обхаживать мадам де Ментенон и сумела убедить последнюю в том, что ее (принцессы Орсини) влияние будет на самом деле влиянием мадам де Ментенон, которой она, принцесса, будет слепо верить и повиноваться; что мадам де Ментенон, находясь в Версале, станет через нее повелевать Испанией еще более самовластно, чем Францией, ибо, не нуждаясь ни в каких уловках, будет просто диктовать свою волю; и наконец, что достичь этого она сможет лишь благодаря власти принцессы Орсини, не имеющей иной поддержки, — тогда как послы будут управляться французским министерством, каковое станет через них от имени Короля непосредственно сноситься с министерством Испании, совершенно независимо от мадам де Ментенон, и она останется почти в полном неведении происходящего, будучи в состоянии лишь обходными и ненадежными путями воздействовать только на те дела и события, о которых узнает от Короля. Мадам де Ментенон, всегда сгоравшая желанием все знать, во все вмешиваться и всем управлять, была зачарована пением этой сирены. Сей способ править Испанией без посредства министров показался ей на редкость удачным, и она с жадностью за него ухватилась, не понимая, что у нее будет лишь видимость власти, а на самом деле она даст возможность править мадам Орсини, ибо только через нее сможет она получать какие бы то ни было сведения и будет видеть события лишь в том свете, в каком мадам Орсини будет угодно их ей представить. Вот истоки столь тесного союза между этими двумя такими влиятельными женщинами, истоки безграничной власти мадам Орсини, причина падения всех, кто возвел Филиппа V на престол, и всех тех, чьи советы могли удержать его на троне, и причины полного бессилия наших министров по отношению к Испании и наших послов в Испании, из коих ни один не мог удержаться там, не подчинившись безоглядно мадам Орсини. Такова была ее ловкость и такова была слабость Короля, который предпочел управлять внуком через королеву, вместо того чтобы самому направлять его своими приказаниями и советами, естественным образом прибегая для того к услугам министров.
1703. Характер Филиппа V
409
Характер Филиппа V После того как сей решающий шаг был сделан
и тайный дружественный союз между двумя женщинами заключен, нужно было заманить в те же сети короля Испании; натура короля как нельзя лучше к этому располагала, а необходимое искусство сделало остальное. Этого принца, рядом с его старшим братом158, живым, страстным, порывистым, ума блистательного, но нрава яростного и воли несокрушимой (я говорю об этом, не смущаясь, ибо впоследствии все видели торжество его добродетели), этого принца с детства убеждали в необходимости смиряться и подчиняться, и делалось сие, дабы избежать смуты и сохранить мир в королевской семье. Вплоть до обнародования завещания Карла II в герцоге Анжуйском видели человека, коему суждено всю жизнь оставаться подданным, коего, в силу его знатного рождения, следовало тем более опасаться как подданного своего брата-короля, чей нрав я только что обрисовал, и коего, следовательно, нужно было окончательно смирить и приучить к терпению и зависимости. Таким образом, личность этого младшего принца была принесена в жертву высшему закону, каковым являются интересы государства, во имя безопасности и блага королевства. Ум его и все зависящие от него свойства умалялись и подавлялись такого рода воспитанием, каковое благодаря его спокойному и кроткому нраву, лишив его способности думать и действовать самостоятельно, приучило покорно следовать чужой воле, хотя он и сохранил умение безошибочно выбирать из предложенного лучшее и даже вполне сносно изъясняться, когда медлительность, чтобы не сказать леность мысли, не мешала ему говорить. Из-за отсутствия привычки трезво судить и оценивать, тщательно воспитанное в нем благочестие, каковое он сохранял до конца дней, еще более урезало и подавило его способности; таким образом, этот принц, даже обладая умом, здравым смыслом и пусть медлительной, но разумной и внятной речью, был словно специально создан для того, чтобы жить в изоляции и подчинении. Ко всем этим свойствам, столь благоприятным для осуществления намерений принцессы Орсини, добавилось еще одно весьма странное, порожденное сочетанием благочестия и природного темперамента, настолько пылкого и неумеренного, что неудовлетворенные потребности оного стали во время путешествия в Италию причиной опасного нездоровья: все у него чудовищно распухло, а так как крепкие, не привыкшие сами собой уступать натуре сосуды не давали опухоли рассосаться, кровь прихлынула к голове,
410
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
вызвав серьезное недомогание и ипохондрию. В конечном счете это ускорило его отъезд, и лишь в объятиях королевы он наконец-то испытал облегчение. Так что нетрудно себе представить, как он полюбил ее, как привязался к ней и как она, уже приобщившаяся к делам и умело направляемая своей ловкой и честолюбивой наставницей, сумела этим воспользоваться. Таким образом, присутствие короля в Мадриде отнюдь не отлучило королеву ни от государственных тайн, ни от правления; она более не председательствовала на заседаниях временного правительства, но ничто не обсуждалось там без ее ведома. Доверие и любовь королевы к своей камарере-майор вскоре передалось королю, который только и думал, как бы ей угодить.
Временное правительство, Временное правительство вскоре стало испол- или despacho, становится нять лишь представительские функции: все де- шлепостъю\ оба кардинала ла приносили на рассмотрение лично королю лишаются влияния; их по- и обычно в присутствии королевы, но решение ведение он выносил не сразу, а лишь обсудив все с коро¬
левой и принцессой Орсини. Порядок сей не вызывал возражений нашего двора. Напрасно кардиналы д’Эстре и Порто- карреро жаловались и искали поддержки наших министров: мадам де Мен- тенон пренебрегала их доводами. Король видел политическую мудрость в том, чтобы все более увеличивать влияние королевы, полагая, что через нее сможет наилучшим образом управлять внуком, а мадам де Ментенон, в личных своих интересах внушавшая ему такую мысль, непрестанно его в этой мысли укрепляла. Давние и тесные узы, связывавшие мадам Орсини с обоими кардиналами, — узы, на которые наш двор возлагал такие надежды, — не устояли перед желанием и возможностью править самой, независимо от них; и, будучи благодаря королеве уверенной в короле, мадам Орсини без колебаний решилась показать кардиналам свою власть. Такого рода поведение имело следствием то охлаждение в их отношениях, то примирение; не имея еще достаточно сил, чтобы прогнать обоих, но решив избавиться от них, чиня им всяческие неприятности, она щадила кардиналов лишь в той мере, в какой полагала это для себя необходимым. Сначала она попыталась поссорить кардиналов между собой, дабы заставить их сокрушить друг друга. Портокарреро, такого, каким я его описал, гордого той важной ролью, какую он сыграл в деле с завещанием Карла II и по-
1703. Личность Аркура
411
еле смерти этого короля, выводила из себя необходимость делить власть со ставленником короля Франции, удостоенным, как и он сам, кардинальского пурпура. Эстре, живой, пылкий, горячий, заносчивый, привыкший вести важные дела и принимать решения, не менее Портокарреро тяготился невозможностью заправлять всем единолично. Все эти бури и шквалы настолько опостылели испанскому кардиналу, что он решил оставить временное правительство. Мадам Орсини сочла, что это преждевременно и что слишком опасно избавлять французского кардинала от сотоварища. Чтобы удержать Портокарреро, она задумала польстить его тщеславию совершенно смехотворным образом. На тот момент недавно скончался Гастаньяга, бывший губернатор Нидерландов; он командовал гвардейским полком. Было решено, что передача командования этим полком пройдет более гладко, если дать полк столь знатному и благородному человеку. Полк предложили кардиналу Портокарреро — священнику, архиепископу, примасу, кардиналу, экс-регенту; он согласился и стал всеобщим посмешищем. Я не знаю точно, но, возможно, именно это обстоятельство побудило кардинала д’Эстре помириться с ним в пику камарере-майор, ибо они в конце концов поняли, что она их дурачит, и объединились, дабы вместе противостоять ей.
Личность Аркура Аркур, тесно связанный с мадам де Ментенон,
приложил немало усилий, чтобы убедить последнюю постараться взять испанские дела в свои руки, и через нее близко сошелся с мадам Орсини, хотя та находилась в Мадриде, а он в Париже. Они поняли, что необходимы друг другу: она нуждалась как в сведениях и инструкциях относительно испанского двора и испанских дел, в коих еще не имела никакого опыта, так и в помощи и поддержке мадам де Ментенон для противодействия послам Короля и его министрам. Аркур, все еще мечтавший занять место в Совете, несмотря на ранее постигшую его в том неудачу, и надеявшийся с помощью своей покровительницы наконец-то достичь желаемого, не имел иного средства преуспеть в этом, как заполучив возможность постоянно говорить об испанских делах и испанском дворе и добившись того, чтобы его слушали и советовались с ним об этих делах. При естественном прохождении дел через послов и министров Короля он лишался подобной возможности. Торси, с которым он порвал, получал все
412
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
сведения через свое ведомство, составлял и принимал депеши обоих королей, в том числе и те, что были написаны ими собственноручно. А отсюда — невозможность для Аркура во что бы то ни было вмешиваться или что бы то ни было узнавать, не устранив людей, по рождению и положению имеющих в сих делах преимущества перед всеми прочими. В этом интересы Аркура, мадам де Ментенон и мадам Орсини сходились. И именно это объединило их, скрепило союз, ранее заключенный между мадам де Ментенон и Аркуром, и заставило обоих решительно поддерживать мадам Орсини, дабы лишить послов и министров доверенности и доступа к тайнам испанских дел, оставив им лишь самые общие обязанности и дипломатическую переписку. Убедившись в прочности своего положения, мадам Орсини сбросила маску в отношении кардинала и аббата д’Эстре, предварительно кинув в виде подачки гвардейский полк кардиналу Портокарреро, и тот не осмелился сразу же высказать свое негодование так же решительно, как они.
Ловкий ход принцессы Эта открытая война наделала много шума, как Орсини, требующейразреше- того и желала камарера-майор, которая, имея та- ния удалиться в Италию кую надежную поддержку, сама настоятельно попросила разрешения удалиться в Италию, ибо была уверена, что ее не поймают на слове и что ей удастся все свалить на обоих Эстре, каковые не смогут оставаться при ней, и она благодаря сему ловкому ходу избавится от них. Однако удалось ей это не без борьбы. Министры, понимавшие, что лишатся всего в Испании, если мадам Орсини останется там госпожой, стали всеми силами поддерживать обоих Эстре, а мадам де Ментенон, со своей стороны, представив Королю, в какое отчаяние будет повергнута королева, если мадам Орсини будет разрешено уехать, принялась убеждать его, что гораздо лучше и надежнее управлять королем Испании через королеву, которая, что бы кто ни делал, всегда будет владычицей его сердца, а стало быть, и его медлительного и робкого ума, и которая сама будет следовать наставлениям мадам Орсини, столь разумной и столь благонадежной, уже сумевшей так прекрасно воспитать королеву; что возможность беспрепятственно в любое время видеть короля, на что не может претендовать ни один посол, является бесценной для разрешения любых дел, каковые, действуя вкрадчиво и выбирая для того подходящий момент, всегда можно направить в нужное для Франции русло. Эти доводы мадам де
1703. Ловкий ход принцессы Орсини
413
Ментенон, уже наученная как Аркуром, так и своим собственным опытом, подкрепила доводами, основанными на подозрительности, царящей при нашем дворе. Они убедили Короля, что от мадам Орсини, тесно связанной с послом Франции, он станет получать помощь и необходимые сведения, каковые, поступая из этих двух источников, не позволят ему стать зависимым от ума и воли одного из них, но дадут возможность судить обо всем без предубеждения, со знанием дела и быть уверенным, что все решения, принятые в Версале, будут исполняться в Испании быстро и неукоснительно. Король легко проглотил эту благовидную наживку и даже слышать не хотел об отъезде мадам Орсини в Италию; более того, он настаивал на том, чтобы ее участие во всех делах было таким же, как и прежде. Таким образом были связаны руки послу Франции и министрам (причем не только нашим, но и испанским), появилась возможность скрывать все что угодно и от кого угодно, оба Эстре, мечтавшие об изгнании мадам Орсини, каковая теперь заняла их место, остались в дураках, а у мадам де Ментенон появился повод для постоянных совещаний с Королем, в коих старался участвовать Аркур, который пожертвовал ради мадам Орсини всем, что связывало его с кардиналом Портокарреро, сообщив ей все, что смог узнать от него, и сделав тем самым свою новую приятельницу обладательницей важнейших сведений. Эта интрига, сплетенная мадам де Ментенон в глубочайшей тайне, долгое время оставалась неизвестной нашим министрам; окончательно пробудились они лишь от воплей обоих Эстре, но было уже поздно. Они рассчитывали на покровительство мадам де Ментенон, до сих пор столь благосклонной к маршалу де Кёвру и к ним всем благодаря влиянию Ноаев159. Их беспечность помешала им разглядеть заинтересованность столь глубокую и личную, что она отодвинула на задний план интересы и родственные, и дружеские. Тем временем кардинал Портокарреро, соблазненный гвардейским полком, вернулся во временное правительство, объединившись, как я уже говорил, с остававшимся там кардиналом д’Эстре. Вместе с ними там работал только Ривас: мадам Орсини избавилась от немногих других членов временного правительства, которые покинули последнее в связи со ссорой и уходом кардинала Портокарреро. Она сочла за благо не звать их туда обратно. Мадам Орсини основательно расчистила себе поле деятельности, и ей оставалось лишь избавиться от обоих кардиналов и Риваса, дабы полновластно заправлять всем самой.
414
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ОтстранениеЛувиля Лувиль, вплоть до возвращения из Италии
управлявший и испанской монархией, и королем, единственный поверенный его сердца и податель милостей, прибыв вместе с королем в Мадрид, оказался отодвинут в сторону. Его ум, храбрость, бдительность, обаяние и жизнерадостность, так веселившие короля, привязанность, которую тот питал к нему с детства, и влияние, которое он оказывал на государя, доверенность, коей он пользовался у наших министров, равно как и приобретенная по их приказанию и по совету всех его здешних друзей доверенность кардинала и аббата д’Эстре, бесконечно признательных ему за титул гранда, каковым именно ему был обязан маршал де Кёвр, — все это делало Лувиля слишком опасным для мадам Орсини, чтобы она не постаралась от него избавиться. Еще до возвращения короля она должным образом настроила королеву и постаралась разбередить в ее душе обиду за то, что герцог Савойский не удостоился в свое время чести сидеть в кресле. Аркур, который воочию убедился в том, какой вес за время его болезни приобрел в делах Лувиль, и которому было очень важно избавить камареру-майор от соперника, имеющего такую власть над умом короля Испании, соперника столь осведомленного, коего нельзя было ни подкупить, ни запугать, погубил Лувиля в глазах мадам де Ментенон, представив его человеком очень способным, а еще более — смелым и решительным и к тому же безгранично преданным герцогу де Бовилье и Торси, коих она терпеть не могла. А так как к моменту прибытия Лувиля с королем в Мадрид во дворце появилась королева, что исключало присутствие там мужчин, то Лувиль лишился сначала своих апартаментов, а вскоре и всех своих привилегий и свободного доступа к государю. Королева почти все время удерживала короля либо в своих покоях, либо в смежных с ними апартаментах камареры-майор. Все обсуждалось в тайне от министров обоих дворов. Ни одно решение не принималось сразу в despacho — так, хотя это было одно и то же, стали по возвращении короля называть временное правительство, на заседаниях коего королева более не присутствовала. Король, который без нее не осмеливался принимать никаких решений, но неукоснительно присутствовал на заседаниях despacho, забирал с собою все бумаги и приносил их к королеве или к мадам Орсини. Четвертым вместе с ними был Орри, ведавший финансами и торговлей и, как о том уже говорилось ранее, тесно связанный с мадам Орсини. Тут-то и принимались все
1703. Обиньи; его поразительное возвышение и наглое поведение
415
решения, каковые король, уже совершенно готовые, относил в despacho на следующий или в какой-либо другой день, то есть по окончании совещаний Орри с мадам Орсини.
Обиньи; его поразительное Впоследствии в заседаниях этого узкого сове- возвышение и наглое по- та, единственного, где решались все дела, неред- ведение ко принимал участие и пятый; этот пятый был
тесно связан с Орри. Он звался д’Обиньи и был сыном прокурора при Шатле в Париже160. Красивый, высокий и статный малый, дамский угодник, великолепно сложенный, равно привлекательный и наружностью и умом, он уже много лет занимал при мадам Орсини должность шталмейстера и соответственное оной положение, обладая при этом над своей госпожою той властью, какую обыкновенно имеют те, кто восполняет некоторые недостатки мужей. Как-то после обеда камаре- ра-майор, желая без помех поговорить с Лувилем и герцогом де Медина-Се- ли, вошла вместе с ними в отдаленный кабинет своих покоев. Д’Обиньи что-то писал там и, не заметив, что его госпожа не одна, принялся кричать, что не знает от нее ни минуты покоя, и ругаться, употребляя при этом по ее адресу весьма беспардонные и грубые выражения, каковые он выпалил с такою внезапной запальчивостью, что мадам Орсини даже не успела показать ему, кто за ней следует. Все четверо замерли в великом смущении; д’Обиньи бросился бежать161, а герцог и Лувиль принялись рассматривать комнату, чтобы дать камарере-майор время прийти в себя, да и самим собраться с мыслями. Удивительно, однако, то, что данный эпизод был оставлен без внимания и они начали совещаться так, словно ничего и не произошло. Вскоре после того сей персонаж, который выступал во всем заодно с Орри, впоследствии осыпавшим его всяческими благодеяниями, был поселен во дворце; сочли, что в силу незначительности его положения это вполне допустимо162. Но где же его поселили? В апартаментах инфанты Марии-Терезы, впоследствии супруги Людовика XIV! А так как отведенные апартаменты показались названному вельможе слишком тесными, к ним присоединили несколько смежных с ними комнат. Это странное новшество вызвало ропот недовольства; однако пришлось смириться: и гранды, и все прочие склонились перед новоявленным фаворитом.
416
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Отставка кардиналов, В конце концов кардиналу д’Эстре, уставшему конец despacho. Лувиль от постоянных стычек с мадам Орсини, в коих
получает категорический он неизменно терпел поражение, стало невмо- приказ вернуться во Фран- готу выносить долее пребывание в Испании, цию. Аббат д’Эстре— посол столь же бесполезное для общего блага, сколь Франции в Испании и постыдное для него самого; он настоятельно
потребовал, чтобы его отозвали. Министрам и даже вмешавшимся тогда Ноаям удалось добиться всего лишь сохранения звания посла за аббатом д’Эстре. И хотя само по себе сие не могло быть приятно принцессе Орсини, мадам де Ментенон пошла на это, ибо не хотела выглядеть слишком пристрастной и к тому же понимала, что после бегства обоих кардиналов аббат не сможет воспрепятствовать прохождению всех дел через мадам Орсини, а следовательно, через нее самое, минуя и посла, и министров. Я говорю «бегство», потому что, видя, что его собрат готов уехать, Портокарреро оставил все дела и despacho, где после той роли, какую играл там ранее, не желал оставаться пустым местом, и заявил, что в его возрасте человек нуждается в отдыхе и что отныне он намерен заботиться лишь о спасении собственной души и о своей епархии. Никто не стал чинить ему в том препятствий. Дон Мануэль Ариас, управляющий Кастильским советом, поняв, какой удар наносят эти перемены и его службе, и его положению, последовал примеру Портокарреро и приготовился удалиться в свое Севильское архиепископство, дабы спокойно дожидаться там кардинальского сана, к коему он был представлен королем Испании. Лувиль получил приказание возвратиться в то же самое время, когда кардинал д’Эстре получил на то разрешение. Король Испании слегка этим опечалился, хотя наедине он уже более с Лувилем не встречался; он пожаловал ему губернаторство Куртрэ163, вскоре потерянное из-за военных действий, и большой пенсион, каковой выплачивался, однако, недолго; но Лувиль получил еще примерно сто тысяч франков, которые привез с собой и употребил на поправку своих дел. У него хватило благоразумия сохранить обычную жизнерадостность, постараться забыть, какое положение занимал в Испании, встречаться с друзьями, коих у него было множество, и к тому же весьма влиятельных, заняться своими делами и приятнейшим образом обустроиться в Лувиле.
1703. Падение Риваса
417
Принцесса Орсини безраз- Вот так мадам Орсини и Орри, завладев всем дельно правит при помощи и устранив всех, кто мог быть им помехой, об- Орри, a ff Обиньи — благо- рели власть и могущество, коих Испания не зна-
даряей ла со времен герцога Лермы и графа-герцога
Оливареса, а Риваса они использовали лишь в качестве секретаря, надеясь в будущем избавиться и от него, как они уже избавились от тех, кто играл наиважнейшую роль в деле с завещанием Карла II. Немногочисленные французы, находившиеся в услужении у короля Испании, были тогда же отозваны, за исключением четырех или пяти, которые сразу поспешили встать на сторону принцессы Орсини, не имея при этом ни малейшей возможности во что-либо вмешиваться, а стало быть, и вызывать у нее какие-либо подозрения.
Валуз и его судьба. Ла Роги Среди них был шталмейстер герцога Анжуйско- получает эстампилью. го Валуз, который впоследствии настолько пре- В Мадриде остается совсем успел в Испании, что стал первым шталмейсте- немного французов ром короля и кавалером ордена Золотого Руна.
Скончался он там много лет спустя, до конца дней пользуясь расположением короля и придворных и намеренно ни во что не вмешиваясь. С Ла Рошем, получившим эстампилью и решительно не способным перечить мадам Орсини, остались кое-кто из низших лакеев, служивших во внутренних покоях, и Эрсан, назначенный служителем гардероба. Despacho под конец пребывания там обоих кардиналов превратился уже в посмешище. А для того чтобы помучить стариков, мадам Орсини назначала его заседания на десять часов вечера. С их отставкой необходимость в том отпала, поскольку там не осталось никого, кроме Риваса, но обширность полномочий, предоставляемых его должностью, тревожила камаре- ру-майор, а посему, решив от него избавиться, она вознамерилась сначала урезать его полномочия, дабы оные не перешли полностью к его преемнику.
Падение Риваса Для этого она отделила от его должности, — ка¬
ковая позволяла ему ведать всем, кроме финансов и торговли (коими управлял, не имея для того соответствующего звания, но и никому не подчиняясь, Орри),—военное ведомство и иностранные дела, кои поручила маркизу де Каналесу, исполнявшему при Карле II посоль¬
418
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ские обязанности под именем дона Гаспара Коломы. Судите сами, что осталось бедному Ривасу, лишенному иностранного, финансового и военного ведомств. Однако это была всего лишь прелюдия, а вскоре Ривас был окончательно отстранен от дел. Утратив и должности, и богатство, он погрузился в безвестность, каковая окончилась лишь вместе с его жизнью, длившейся еще не менее двадцати пяти лет, в течение коих он имел удовольствие увидеть и падение своей ненавистницы, и множество великих перемен.
Демаре наконец пред- В среду 19 сентября Король отправился ночевать
ставлен Королю. в Со, а на следующий день отбыл в Фонтенбло.
Поездка в Фонтенбло Герцоги де Шеврёз и де Бовилье уже давно пыта¬
лись вытащить Демаре из того жалкого положения, в коем он прозябал, с тех пор как скончался месье Кольбер, брат его матери. Если вспомнить, что я говорил о нем на стр. 215 этих «Записок»164, то станет очевидно, что мне нет нужды повторять уже сказанное ни здесь, ни в другом месте. Позже Шамийяр получил разрешение пользоваться его знаниями для контроля над деятельностью финансистов, но не более того. Как уже говорилось, дабы облегчить себе непосильное бремя военного и финансового ведомств, Шамийяр учредил, кроме уже имевшихся интендантов, две должности директоров финансов. Благодаря поддержке двух своих кузенов Демаре продолжал помогать генеральному контролеру, но тихо и незаметно и как бы без ведома Короля, хотя последний сам дал на то разрешение, но именно на таких условиях. Такое положение было вовсе не по душе обоим герцогам и Торси, которые видели в нем для Демаре средство выйти из безвестности, вернуть себе, в конце концов, утраченные милости и получить какую-нибудь должность в финансовом ведомстве. Шамийяр, близкий друг месье де Шеврёза и месье де Бовилье и к тому же человек добрейший и принимавший близко к сердцу несчастья ближнего, наконец предпринял некоторые шаги, чтобы то, что Демаре делал под его началом тайно, стало явным и исполняемым по распоряжению самого Короля. Ему было в этом решительно отказано, но он не пал духом и так настойчиво убеждал мадам де Мен- тенон в том, что этого требуют интересы дела, что в конечном счете добился своего. Теперь можно было попытаться сделать следующий шаг: получить для Демаре разрешение быть представленным Королю. Выждав некоторое время, Шамийяр осмелился просить об этом; на сей раз все сложилось гораз¬
1703. Демаре — директор финансов
419
до хуже, чем в первый: Король разгневался, сказал, что Демаре, по признанию умирающего Кольбера, его собственного дяди, — жулик, что именно поэтому он со скандалом прогнал его, что хватит и того, что он разрешил ему, Шамийяру, использовать Демаре в такой должности, где, обретя мало-маль- ское влияние, он уже никогда не избавится от столь полезного порока. Шамийяру не оставалось ничего другого, как умолкнуть. Тем не менее недавний успех и постоянные напоминания обоих герцогов придали ему смелости и он вновь обратился к мадам де Ментенон, коей представил, сколь непристойно публично пользоваться услугами опального лица, которого Король не желает даже видеть, сколь мешает подобное положение вещей работе Демаре и сколь дискредитирует в конечном счете те дела, кои он ему поручает; он стал превозносить способности Демаре, рассуждал, как тот облегчает ему работу, какую пользу приносит он финансовому ведомству, — и так умело воздействовал на мадам де Ментенон, что в конце концов Король, хотя как бы и против воли, но согласился, чтобы Демаре был ему представлен. Итак, Шамийяр ввел его в кабинет Короля по окончании заседания Совета, происходившего во второй половине того дня, когда Его Величество уезжал ночевать в Со, а оттуда — в Фонтенбло. Трудно представить себе более холодный прием, чем тот, что оказал Демаре Король, который не видел его в течение двадцати лет. Смущенный таким явным выражением неприязни, столь непохожим на приветливую любезность, с коей Король обыкновенно принимал тех, кого желал вновь увидеть после опалы, Шамийяр не осмелился пойти дальше. Демаре не получил никакого звания, но работа его стала пользоваться большим уважением, и к нему с тех пор попадало больше дел, направлявшихся без посредников от генерального контролера к нему и от него к генеральному контролеру. Однако вскоре стало ясно, что главное — это вернуться, а дальше все пойдет само собой, и причем довольно быстро.
Демаре—директор фипан- Благодаря совместным усилиям Бовилье, Шев- сов, а Руйе—сверхштатный рёза и Шамийяра месяц спустя Руйе, в ожидании государственный советник первой вакантной должности, был назначен
сверхштатным государственным советником, а свою должность директора финансов продал Демаре, который возместил ему восемьсот тысяч ливров, внесенные Руйе в казну за эту должность, дававшую жалованье в размере восьмидесяти тысяч ливров ренты, не считая
420
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
того, что можно было заработать сверх того. Другой директор финансов, Арменонвиль, не без горечи взирал на восход этой новой звезды, коей придавали особый блеск как обаяние новизны, так и поддержка Шамийяра и обоих герцогов. Он понял, что из этого может воспоследовать, однако остался благоразумен, как то и пристало придворному. Он был из числа моих друзей, как и Демаре, о чем я уже говорил ранее. Скрытое соперничество неоднократно мешало им в исполнении обязанностей. Они знали, каким доверием я пользуюсь у Шамийяра, их общего начальника; они приходили ко мне, чтобы поведать о своих огорчениях, а я часто мирил их, порой даже не прибегая к помощи Шамийяра. Впоследствии фортуна по своей прихоти распорядилась всеми троими и в общем-то оказалась к людям весьма снисходительной, ибо в конце концов позволила сыну Демаре стать кавалером Ордена Святого Духа и маршалом Франции.
Сен-Жерменский двор Сен-Жерменский двор прибыл в Фонтенбло
в Фонтенбло 3 октября, а 16-го возвратился назад. Король по¬
зволил Ла Вьенну приобщить своего сына Шан- сене к своей должности первого камердинера. Я уже говорил о Ла Вьенне в другом месте165.
Смерть герцога деЛедигьера; Там же стало известно о смерти герцога де Ле- его характер. Канапль, дигьера, зятя маршала де Дюра. Детей у него
герцог де Ледигьер не было; он скончался в Модене после весьма не¬
продолжительной болезни. В Италии он изрядно отличился и заслужил всеобщую любовь и уважение. Король очень сожалел о нем. Он был бригадиром, и храбрость и усердие к службе сулили ему быстрое возвышение. Смерть его была большой утратой и для его собственной семьи, и для той, в которую он вошел. Это был человек мягкий, скромный, веселый, но знавший себе цену, сильный и умный, однако лишь в той мере, в какой это требовалось, чтобы нравиться и преуспевать при нашем дворе; к тому же был он человеком в высшей степени светским, отличавшимся щедростью и великолепием. С женою он жил в полном согласии, и она очень о нем горевала. Старик Канапль имел все основания быть благодарным самому себе за то, что никогда не отказывался от наследства, которое сделало его герцогом де Ледигьером.
1703. Смерть СентЧЭвремона; его опала и причины оной
421
Смерть Сент-Эвремопа; Примерно в это же время пришло известие о
его опала и причины оной смерти Сент-Эвремона, столь знаменитого сво¬
им умом, трудами и неизменной любовью к мадам Мазарини, ради которой он обосновался в Англии, где прожил до глубокой старости и где окончил свои дни166. История его опалы, менее извести ная, чем он сам, достаточно любопытна, чтобы уделить здесь место рассказу о ней. Собственное же любопытство привело его в Пиренеи;167 будучи близким другом маршала де Креки, он прислал ему оттуда пространное письмо168, где, раскрыв все тайные помыслы кардинала Мазарини и сравнивая правление и способности нашего первого министра и первого министра Испании, сделал выводы отнюдь не в пользу кардинала. А остроумие и изящество стиля придавали изложенным в письме соображениям еще более силы и язвительности. Дон Луис де Аро наверняка щедро вознаградил бы его за это; но оба министра до конца дней169 даже и не подозревали о существовании этого письма. Маршал де Креки и мадам дю Плесси-Бельер, ближайшие друзья месье Фуке, были арестованы одновременно с ним, а их бумаги — конфискованы. Маршал, который тогда еще не был маршалом, отделался краткой ссылкой, которую нужда в его услугах в качестве командующего армией сделала непродолжительной и за которую он был вознагражден маршальским жезлом. Мадам дю Плесси-Бельер не удалось выпутаться так же легко170. У нее нашли кое-какие бумаги маршала де Креки — и среди них вышеупомянутое письмо, которое он в свое время не решился сжечь и которое впоследствии было опубликовано вместе с трудами Сент- Эвремона. Министры, коим передали сие письмо, почувствовали страх перед столь прозорливым критиком. Месье Кольбер подчеркивал свою признательность бывшему господину; месье Ле Телье ему вторил; они решили сыграть на ревнивом отношении Короля к своей власти и на его дружеских и почтительных чувствах по отношению к недавно почившему первому министру. Король пришел в ярость и приказал искать Сент-Эвремона повсюду, но тот, вовремя предупрежденный друзьями, так удачно спрятался, что отыскать его так и не удалось. В конце концов, устав от скитаний и невозможности хоть где-нибудь чувствовать себя в безопасности, он бежал в Англию, где вскоре его общества стали домогаться люди, известные своим умом, знатностью и высоким положением. Долгое время он пытался, через посредство друзей, добиться прощения, но ему упорно отказывали в разрешении
422
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
возвратиться во Францию. Разрешение было дано двадцать или двадцать пять лет спустя171, когда он более и не думал об этом. К тому времени он уже принял английское подданство, обосновался в Лондоне и, будучи без ума от мадам Мазарини, уже не помышлял о своем отечестве; он счел ненужным в семьдесят два года172 менять образ жизни, общество и климат. Он прожил там философом еще лет двадцать, там и умер, также как философ, до последнего дня сохраняя бодрость тела и ясность мыслей, окруженный, как и на протяжении всей жизни, почитателями, искавшими его общества.
Барбезьер отпущен на сво- В Фонтенбло также стало известно, что Бар- боду безьера наконец отпустили на свободу и отвезут
из Граца, где он находился, в армию графа Шта- ремберга, а оттуда он направится в армию месье де Вандома.
Император провозглашает Имелись и более существенные новости: импе- эрцгерцога королем Испании ратор провозгласил эрцгерцога королем Испа- под именем Карла III нии173 и не стал делать секрета из своего намере¬
ния немедленно отправить его в Португалию, чтобы оттуда напасть на Испанию. Недавно он произвел значительные перемены при своем дворе. Граф Мансфельд, чьими услугами, в бытность его послом в Испании, воспользовался венский двор, чтобы отравить при посредстве графини де Суассон первую жену Карла II, по возвращении был за то вознагражден должностью председателя Военного совета.
Принц Евгений, пред- Мне неизвестно, что граф совершил, занимая
седатель Военного совета этот высокий пост, но он впал в немилость, был императора сослан174, а его должность в добавление к коман¬
дованию армиями императора и Империи получил принц Евгений, достигнув, таким образом, венца своих желаний. Это произошло в конце июля.
Ракоци Евгений задержался в Вене долее, чем ему того
хотелось бы, из-за беспокойства, каковое вызывали там волнения в Венгрии, где князь Ракоци объявил себя главой Недовольных. Его дед и его прадед были князьями Трансильвании, мать его вто¬
1703. Имперцы проигрывают сражение при Хёхштедте
423
рым браком сочеталась со знаменитым графом Тёкёли; она была дочерью графа Зрини, которому вместе с Франкопаном и Надашди в 1671 году в Нёй- штадте отрубили голову за то, что он пытался захватить императора Леопольда и возглавил мощный мятеж в Венгрии. Ее сын Ференц Леопольд, князь Ракоци, заподозренный в мятежных намерениях, был арестован и заточен в тюрьму в Нёйштадте в апреле 1701 года, откуда в ноябре того же года сумел бежать, переодевшись драгуном, подкупив капитана охраны и напоив солдат. Он уехал в Польшу и уже оттуда присоединился к графу Берчени, одному из вождей Недовольных в Венгрии175. Все признали его своим главой; войско его выросло и овладело множеством замков и городков, вызывая повсюду немалую смуту, что начало серьезно беспокоить Вену.
Имперцы проигрывают Тогда же, 28 сентября, курьер д’Юссона доста- сражение при Хёхштедте вил известие о победе под Хёхштедтом над им-
перцами176, которыми командовал граф Штирум, имевший в своем распоряжении шестьдесят четыре эскадрона и четырнадцать тысяч пехотинцев. У д’Юссона был отдельный корпус из двадцати восьми эскадронов и шестнадцати батальонов в ретраншементах. Он получил приказ вывести свое войско 19-го вечером, чтобы 20-го утром быть готовым атаковать имперцев с одного фланга, в то время как курфюрст Баварский начнет атаку с другого фланга. Последний должен был уведомить его о своем прибытии тремя пушечными выстрелами, а д’Юссон — ответить ему таким же образом. Но д’Юссон, к которому присоединился со своими частями Шейладе, подошел слишком рано, был замечен имперцами, и те, решив, что он один, двинулись на него и оттеснили бригаду Вивана к деревне Хёхштедт. Ему на помощь пришел Пери с бригадой из Бурбоннэ, и они дали решительный отпор атакующим. Д’Юссон, видя, что враги направляются к его ретраншементам, успел двинуть туда свои части и заставил противника отступить, а слыша все усиливающийся грохот орудий со стороны Хёхштедта и решив, что это прибыли курфюрст и маршал де Виллар, поспешил туда со своим войском. И не ошибся. Он присоединился к авангарду их частей, и вместе они разбили врага, принудив его стремительно отступить. Курфюрст гнал неприятеля на протяжении двух лье, и его пехота, ворвавшись в лес, куда тот отступил, двигаясь к Нёрдлингену, устроила там страшную резню. Четыре тысячи человек сложили там свои головы;
424
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
столько же было взято в плен вместе со множеством штандартов, знамен и литавр; были захвачены тридцать три орудия, лодки и наплавные мосты и, наконец, весь обоз; одним словом — полная победа, за которую мы заплатили не более чем тысячью жизней. Виллар послал шевалье де Трессмана, который прибыл на сутки позже гонца д’Юссона и рассказал то, что уже было известно, но с более многочисленными подробностями; он уверил, что вряд ли разбитая армия восстановится до окончания кампании и что курфюрст намерен идти на принца Людвига Баденского, расположившегося с двадцатитысячным войском под Аугсбургом.
Низложение султана Перемены, произошедшие в Турции, не облегчи¬
ли положение императора: янычары, сговорившись со спаги177, ворвались в сераль в Адрианополе, где находился император Мустафа, низложили его, возвели на трон его семилетнего брата Ахмеда178, прогнали великого визиря и назначили на его место другого, очень любившего войну, коей жаждали сами мятежники; убили вознамерившегося бежать в Азию муфтия, у которого, что совершенно невероятно для человека его звания, но что было подтверждено нашим послом, обнаружили сорок миллионов. Сии события, что вели к разрыву Порты179 с Империей и прочими христианскими державами, придали смелости Недовольным в Венгрии, сильно воодушевив и партию Ракоци, для усмирения коей понадобилось большее число войск, во главе которых встал принц Евгений, до того времени надеявшийся со дня на день отбыть в Италию.
Разрыв с герцогом Савой- При дворе, где долгое время с сонным равнодуши- ским\ его вспомогательные ем воспринимали все предостережения Фелипо, войска задержаны и разо- посла Короля в Турине, относительно дурных на-
ружены мерений герцога Савойского, наконец-то протер¬
ли глаза и поняли, что, вне всяких сомнений, при его дворе имелись тайные посланники императора, с коими он имел сношения. Король дважды говорил послу Савойи о своих вполне обоснованных подозрениях; но слуга, то ли будучи в сговоре с господином, то ли совершенно искренне, оба раза клялся своей жизнью, что герцог верен договорам, заключенным с обоими монархами. То, что месье де Вандом и войско, которое он вел в Тренто, были далеко, задерживало принятие решений. Чувствуя, что мы
1703. Разрыв с герцогом Савойским
425
вотчвот либо будем застигнуты врасплох, либо сами упредим намерения герцога Савойского, Водемон покинул Сан-Бенедетто и армию, коей командовал, и, не дожидаясь месье де Вандома, который должен был прибыть через несколько дней, отбыл на воды, о чем, как мне кажется, я уже упоминал. Когда Вандом вернулся со своим измученным войском, коему бдительность врага не давала ни минуты роздыха на протяжении всего этого длительного перехода, встал вопрос о том, как противодействовать коварным намерениям союзника, не устоявшего перед посулами противной стороны. Некоторое время ушло на размышления и на подготовку, но затем все было исполнено с такой точностью и в такой глубокой тайне, что в мгновение ока вспомогательные войска герцога Савойского были разоружены и арестованы нашей армией180. Там должно было насчитываться пять тысяч человек, но половину он понемногу распустил; впрочем, находившиеся в лазаретах также оказались в наших руках. Гонец, доставивший известие об этом предприятии, прибыл в Фонтенбло 5 октября. Во второй половине дня Торси явится к послу Савойи. Можно себе представить, как это известие, о котором при дворе публично объявили лишь два дня спустя, потрясло Европу. На следующий день посол, которого Торси, заботясь о безопасности Фелипо, заставил дать слово, что он не покинет королевство, получил послание от своего повелителя, в коем тот уведомлял его о своем намерении созвать совет в связи с известием об аресте войск. Одновременно герцог Савойский приказал взять в Шам- бери две тысячи пятьсот ружей, предназначенных для Итальянской армии, и арестовать всех курьеров из Франции и всех французов, находящихся в его владениях. В это же время Водемон, желавший в сложившейся острой ситуации во что бы то ни стало избежать неприятностей, с чьей бы стороны они ни исходили, пробыв на водах лишь несколько дней и узнав о том, что мы первыми взорвали эту бомбу, отправил гонца к Королю, дабы уведомить его, что, получив сие известие, он оставляет все и едет к Вандому в Павию, а оттуда. возвратится к своей армии, стоящей на реке Сеюсья. Слова его в очередной раз приняли за чистую монету, и сей двойной обман прекрасно удался, несмотря на то, что ранее он уверял в полнейшей надежности герцога Савойского. Вскоре после того, дабы уверить в своем усердии и преданности, он отправил еще одного гонца181, через которого уведомлял, что все шаги, предпринимаемые герцогом Савойским, свидетельствуют о его приготовлениях к войне; это и без него было прекрасно известно. Тем временем Монтандр
426
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
сообщил о том, что 28 октября месье де Вандом разбил двухтысячный кавалерийский отряд, который Штаремберг направил к герцогу Савойскому182, и что с нашей стороны было убито только двадцать человек.
Обращение с послами в Ту- Когда стало известно, что свобода передвиже- рине и во Франции. Обычай ния Фелипо и посла Испании в Турине изрядно приставлять к ним для над- ограничена, что они лишены возможности со- зора ординарного дворянина общаться друг с другом и с кем бы то ни было,
что перед их домами выставлена охрана, Либуа, ординарному дворянину, было приказано отправиться к послу Савойи, поселиться у него в доме и повсюду его сопровождать. Решение сие не является чем-то исключительным, и в случае разрыва отношений так поступают даже с нунциями. Такой порученец является откровенным соглядатаем, нимало этого не скрывающим, причем таким соглядатаем, которому не может быть закрыт доступ в покои посла и который может входить туда в любое время, чтобы все видеть и давать отчет обо всем, что там происходит; он ест с послом за одним столом и, можно сказать, никогда не теряет его из виду. Но сколь бы неудобно, чтобы не сказать непереносимо, ни было подобное положение, Фелипо так легко отделаться не удалось.
Фелипо Человек бесконечно умный и начитанный, от
природы наделенный изысканным красноречием, в речах удивительно находчивый, высокомерный и язвительный, Фелипо стал жертвой неслыханных жестокостей, лишений и принуждения во всем, вплоть до пищи; ему не раз грозили не только заточением в темницу, но и физическим уничтожением; но он ни разу не утратил присутствия духа и приводил в отчаяние герцога Савойского своей твердостью, невозмутимостью и надменностью своих ответов, презрительными замечаниями и насмешками. То, что он впоследствии написал в форме отчета об этом своего рода заточении, в равной мере любопытно, поучительно и забавно183.
Тессе в Дофинэ Тессе выехал из Фонтенбло, чтобы принять ко¬
мандование в Дофинэ, войти в Савойю и начать военные действия на этом новом фронте.
1703. Виллар открыто ссорится с курфюрстом Баварским
427
Осада Ландау Тем временем Таллар начал осаду Ландау. Армия
графа Штирума, разбитая в сражении при Хёх- штедте, равно как и армия принца Людвига, потрепанная и не получающая должного довольствия, издали наблюдала за курфюрстом, и по эту сторону Рейна не было препятствий, могущих помешать задуманному предприятию.
Виллар открыто ссорится Марсэн закончил окружение, и траншея была от- с курфюрстом Баварским крыта 18 октября. И было бы весьма желательно,
чтобы никакие разногласия не мешали беспрепятственно действовать на Дунае и за ним, ибо там больше не было армий, способных оказать сколько-нибудь серьезное сопротивление курфюрсту. Он был в состоянии перенести военные действия в наследственные земли Габсбургов184 и воспользоваться бедственным положением императора, который из Вены наблюдал, как Ракоци вторгается с огнем и мечом в окрестности его столицы; однако внутренние раздоры настолько терзали курфюрста, что перед ними меркла радость, приносимая военными успехами. Виллар, по-прежнему преследовавший планы личного обогащения, упорно противодействовал курфюрсту, отказываясь помогать ему в тех предприятиях, которые шли вразрез с его собственными корыстными целями, и старался внушить Королю сомнения относительно готовности курфюрста служить его интересам. Дело дошло до того, что Виллар стал посещать курфюрста очень редко и лишь в случае крайней необходимости, а его подчеркнутая недоверчивость и высокомерие окончательно переполнили чашу терпения. И тогда курфюрст собрал у себя высших офицеров армии и в их присутствии потребовал, чтобы Виллар ответил на вопрос: ведет он себя таким образом по собственной воле или по приказу Короля. Маршал не нашел, что ответить, и сцена эта, не оставившая на его счет никаких сомнений, внушила всем сильную и необоримую неприязнь к нему. Хотя нужно сказать, что он и ранее вызывал ненависть неслыханными грабежами и всем своим поведением в войсках, где курфюрст пользовался всеобщей любовью. С обеих сторон полетели гонцы. Виллар, уже до отказа набивший сундуки, так и не дождавшись жены, желал лишь поскорее выпутаться из этого жалкого положения. Курфюрст категорически потребовал избавить его от этого человека, который постоянно и во всем выказывал ему неуважение, противодействовал осуществлению его замыслов, суливших верный успех, и который, похоже,
428
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
явился в его страну с явным намерением извлечь здесь как можно более выгоды для себя лично. Король, видя, что нет почти никаких шансов на то, что эти люди смогут далее взаимодействовать друг с другом, решился наконец пойти навстречу их желаниям и отозвать Виллара, произведя в маршалы того, кого он пришлет на его место, ибо никто из уже имевшихся маршалов, похоже, не годился для исполнения этих обязанностей. Однако это было скорее предлогом, чем истинной причиной принятого решения.
Истоки дружеской близости Шамийяр, достигший таких высот, начинал Шамиияра с Матиньонами; свою карьеру, как и его отец, с должности интен- семейство Матиньон данта Руана185. Они столь близко сошлись с Ма¬
тиньонами, что граф де Матиньон, много лет спустя ставший отцом герцога де Валантинуа, почти задаром уступил соседу фьеф186, вассально зависевший от Ториньи187. Впоследствии, когда Шамийяр стал министром, это обогатило Матиньона, сделало его брата маршалом Франции, а сына — герцогом и пэром, а затем и зятем месье де Монако. Своих сестер Матиньоны выдавали замуж без особого разбора. Их было пятеро братьев188 и множество дочерей, большинство из которых они постригли в монахини, а двух братьев сделали церковнослужителями: один сменил своего дядю с отцовской стороны на посту епископа Лизьё, другой, ставший епископом Кондома, был человеком порядочным и благочестивым, но не более того. У старшего было только две дочери:189 первую он выдал за своего брата, а младшую, которая вторым браком сочеталась с графом де Марсаном, — за Сеньелэ; последний брат, которого звали Гасе, стал впоследствии маршалом Франции. Одна из сестер, хорошенькая и прелестно сложенная, вышла замуж за дю Брёя, бретонского дворянина, носившего имя Неве, от которого у нее не было детей; другая — за Куаньи, отца нынешнего маршала.
Куаньи; его род, его судьба Исполнявший незначительную судейскую должность в Нижней Нормандии дед Куаньи, звавшийся Гийо, будучи сыном крестьянина и основательно разбогатев, приобрел эту незначительную должность, чтобы избавиться от выплаты тальи190. А военная служба окончательно отмыла его от грязи низкого происхождения191. Он почел за счастье взять в жены без приданого сестру Матиньонов
1703. Куаньи отказывается ехать в Баварию
429
и, приобретя хорошие земли, а также купив губернаторство и пост главы бальяжа в Кане, стал совсем другим человеком. Он оказался хорошим офицером и дослужился до звания генерал-лейтенанта. Он очень близко сошелся со своими шуринами; относился он к ним с величайшим почтением, а они очень любили его и свою сестру, которая жила у них и была женщиной в высшей степени достойной. Куаньи тяготился своей фамилией Гий- отт и, купив в Нижней Нормандии прекрасное владение Франкето192, по случайности узнал, что весь этот древний, богатый и знатный род угас. Тогда у него возникло желание взять себе это имя, что было вовсе не трудно, ибо противиться сему было некому. Итак, он получил грамоту, разрешающую ему сменить имя Гийотт на Франкето, и зарегистрировал ее в Руанском парламенте, передав таким образом сей дар самым отдаленным потомкам. Ведь мнение любителей рыться в старинных реестрах гораздо менее важно, чем мнение толпы, которая смеется над Гийоттами, а Франкето почитает за людей достойных уважения, ибо настоящие Франкето вполне этого заслуживали, — а ведь не знают, что это имя приобретено лишь благодаря пергаментной грамоте и сургучной печати. Итак, Куаньи, став Франкето и имея высокое воинское звание, пользовался вместе с Ма- тиньонами, своими шуринами, расположением Шамийяра. Он находился тогда во Фландрии, где военный министр поручал ему командовать небольшими отдельными корпусами.
Куаньи отказывается ехать Именно его Шамийяр решил незаметно прове- в Баварию и таким образом, сти на место Виллара и таким образом сделать сам того не зная, отказыва- маршалом Франции. Итак, он отправил ему пред- ется от маршальского жезла писание, а так как о маршальском жезле даже
тому, кому он предназначался, можно было объявить только в Баварии, Шамийяр не осмелился открыть ему эту тайну; но, как мне с горечью говорил министр, он так подчеркивал значение письма, что и без всяких слов было совершенно ясно, о чем идет речь. Однако Куаньи, не отличавшийся особой сообразительностью, остался глух ко всем этим намекам. Он был доволен своим местом пребывания, а Бавария казалась ему чем-то вроде Китая. Он категорически отказался, чем поверг в отчаяние своего покровителя, а потом и самого себя, когда узнал, что его ожидало в Баварии.
430
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Марсэн против воли едет Выбор пал на Марсэна, находившегося тогда в Баварию и становится под Ландау, и к нему отправили курьера с паке- марталом Франции. Вил- том, в коем был заключен еще один пакет. Рас- лар с полными сундуками печатанный им пакет содержал приказ немед- возвращается во Францию ленно оставить осадный лагерь и отбыть в указанном направлении, а именно в Баварию, и только по прибытии туда, но никак не ранее, вскрыть второй пакет. Взяв его в руки, он нащупал там печать и понял, что получит маршальский жезл. Самое удивительное, что сие ничуть его не обрадовало: его уязвило то, что звание ему решили присвоить после всех прочих и лишь потому, что в нем, Марсэне, возникла нужда, — и был в ужасе от той огромной ответа ственности, каковую на него вознамерились возложить. С необходимыми извинениями он отослал назад курьера и тот пакет, который должен был распечатать лишь в Баварии. Король не переменил решения и тотчас же отослал ему обратно тот же приказ и тот же пакет, с тем чтобы он вскрыл его только в Баварии. Пришлось подчиниться; он отправился в путь и в Швейцарии встретил Виллара, стяжавшего своими поборами и грабежами не только груду денег, но и всеобщую ненависть. Курфюрст говорил всем и каждому, что Виллар увез из его страны два миллиона наличными, не считая вывезенного из вражеской земли, — что и было целью всего военного плана маршала, сказочно его обогатившего. И ни солдаты, ни генералы не опровергали сказанного курфюрстом. Чтобы снять с себя хоть часть вины, Виллар, уезжая, предложил денег всем, кто пожелает у него позаимствовать; однако ненависть взяла верх: все отказались из злорадного желания оставить в неприкосновенности сундуки, каковые он и привез без всяких помех во Францию. Доставивший его эскорт перешел в распоряжение Марсэна, имевшего при себе сто тысяч пистолей для курфюрста; он привез также немалую сумму для выплаты жалованья офицерам и солдатам, а заодно и еще множество других необходимых вещей. Его прибытие вернуло покой курфюрсту и радость всей армии. Распечатав пакет, он обнаружил там приказ, инструкции и маршальский жезл193, как того и ожидал. Король объявил Марсэна маршалом, когда счел, что тот уже прибыл на место. С курфюрстом у Марсэна было полнейшее взаимопонимание, солдатам и генералам он пришелся по душе, и ни о каком разбое более не было и речи.
1703. Опала, возвращение, возвышение и влияние маркизы де Сенсе
431
Вскоре после его прибытия они осадили Аугсбург и в несколько дней овладели им, после чего войска, давно нуждавшиеся в отдыхе, встали на зимние квартиры. Армия маршала де Виль- руа, у которого враги взяли Лимбург194, также встала на зимние квартиры; сам же он сменил маршала де Буффлера в Брюсселе, чтобы в течение всей зимы командовать войсками, стоявшими вдоль всех этих границ, а Буффлер возвратился ко двору.
Курфюрст овладевает Аугсбургом. Дунайская и Фландрская армии встают на зимние квартиры. Маршал де Вильруа остается в Брюсселе
Возвращение из Фонтенбло Двор выехал из Фонтенбло 25 октября и возвра- через Вильруа и Со. Право тился в Версаль через Вильруа и Со. В карете
ехать в карете Короля предо- Короля ехала мадам герцогиня Бургундская, Ма- ставлено не титулованным дам, мадам герцогиня Орлеанская, герцогиня дамам, а мадам де Майи, дю Люд и мадам де Майи, которая взяла верх
как гардеробмейстерине над маршалыией де Кёвр, супругой испанского
гранда. Чтобы стало ясно, каким образом ей мог- л о быть оказано подобное предпочтение, объяснение придется начать издалека. Во все времена место статс-дамы неизменно занимали знатные дамы, иногда даже жены принцев крови, как об этом говорит Брантом195. Статс-дамой была последняя супруга последнего коннетабля де Монморанси, которая также была герцогиней де Монморанси. Начиная с мадам де Сенсе и графини де Фле, ее дочери, приобщенной к ее должности (обе были статс-дамами последней Королевы-матери, и обе намного ее пережили), статс-дамами Королевы назначались только герцогини. Вышеупомянутые дамы стали герцогинями в 1663 году, хотя и были вдовами. Рандан был возведен в герцогство для них обеих и для месье де Фуа, старшего сына графини де Фле, коему, в связи с отсутствием у него потомства, наследовал в силу данных ему грамот последний герцог де Фуа, вместе с которым угасли и знаменитый и счастливый род Грайи-Фуа, и его герцогство-пэрство.
Опала, возвращение, Маркиза де Сенсе, статс-дама Королевы-матери,
возвышение и влияние мар- пользовавшаяся ее безграничным доверием, бы- кизы де Сенсе ла изгнана после скандальной сцены в Валь-де-
Грасе, когда канцлер Сегье получил приказ обы¬
432
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
скать Королеву, вплоть до ее корсажа;196 последний, будучи человеком умным и ловким, сумел исполнить сие поручение, не заслужив ни единого упрека со стороны Короля, сохранив благоволение кардинала де Ришельё, но заслужив при этом благодарность и расположение Королевы, которая до конца дней помнила об оказанной ей услуге. Ее подозревали в причаст- ности к преступному сговору с Испанией. Впрочем, было обнаружено более чем достаточно фактов, чтобы заставить знаменитую герцогиню де Шеврёз спешно покинуть королевство, а Берингена, первого камердинера Короля, бежать в Брюссель, что впоследствии стало ступенькой к его неслыханному возвышению. Мадам де Сенсе была выслана в Рандан, и, пока был жив Людовик XIII, никто из них и помыслить не мог о возвращении. Королева, став после его смерти регентшей, возвратила их ко двору, прогнала мадам де Брассак, тетку по отцовской линии месье де Монтозье, много времени спустя ставшего герцогом и пэром, вернула мадам де Сенсе ее занятую мадам де Брассак должность статс-дамы и одновременно приобщила к сей должности графиню де Фле, дабы она могла исполнять оную вместе со своей матерью маркизой де Сенсе, и с этого момента обе они пользовались величайшими милостями и высочайшим уважением, остававшимися неизменными вплоть до кончины Королевы. Когда ранг Буйонов был установлен197 и уже всходила звезда Роганов, обе эти дамы удостоились «права табурета». Ассамблея дворянства198 при поддержке Гастона, генерального наместника государства, отменила не подкрепленные титулами ранги и все эти недавно дарованные «права табурета», каковые, однако, были возвращены по окончании смуты времен Регентства, а в 1663 году, когда неслыханным образом сразу четырнадцать владений были возведены в ранг герцогств-пэрств, Рандан также был возведен в этот ранг специально для матери, дочери и внука.
Герцогини отбирали у статс- дамы Королевы право подавать ей рубашку и спальный поднос, а также право на место в ее карете
Вплоть до возвращения мадам де Сенсе ни одна из статс-дам Королевы не оспаривала ни предпочтительное право герцогинь на место в карете Королевы, ни почетное право подавать ей рубашку и спальный поднос, — право, предоставляемое, в отсутствие принцессы крови, старшей из присутствующих герцогинь. Спальный поднос — это нечто вроде блюда из позолоченного серебра, на котором Королеве подают коробочки,
1703. Сюринтендантка; в связи с чем была введена эта должность
433
футляры, часы и веер, накрытые вышитой тафтой, которую снимают, подавая поднос. Есть все основания полагать, что по возвращении мадам де Сенсе и мадам де Фле воспользовались как расположением к ним самой Королевы, так и влиянием на нее графини д’Аркур и герцогини де Шеврёз (которые постарались настроить ее в пользу Лотарингского дома и против герцогов), чтобы самим завладеть правом всегда подавать рубашку и спальный поднос Королеве под тем предлогом, чтобы не отдавалось предпочтения ни герцогиням, ни лотарингским принцессам (последние еще только начали оспаривать это право, опираясь на влияние двух вышеупомянутых особ). Что же касается места в карете, то мадам де Сенсе и мадам де Фле не предпринимали в этом отношении никаких шагов — очевидно, потому, что не могли сыскать для того подходящего предлога, ибо здесь не шло речи ни о какой постоянной обязанности. Однако впоследствии, во время бракосочетания Короля, такой предлог нашелся. Назначенная статс-дамой маршалыпа де Гебриан, которая не была герцогиней, выехала в Гиень ко двору и скончалась в дороге, так и не увидев Королеву199. На место маршалыии де Гебриан была назначена мадам де Навай (муж которой был герцогом по патенту, командовал ротой легкой кавалерии кардинала Мазарини200 и был настолько ему предан, что во время двух вынужденных выездов кардинала за пределы королевства получал лично от него письма и пользовался величайшим его доверием). Она находилась тогда во владениях своего мужа в Гаскони, ни о чем подобном не помышляла и едва успела прибыть к церемонии бракосочетания.
Сюрипшендапшка; Кардинал Мазарини, сделавший все, чтобы граф
в связи с чем была введена де Суассон был удовлетворен браком с его пле- эта должность мянницей, придумал специально для нее ранее
не существовавшую должность сюринтендантки двора Королевы, а дабы Королева-мать, с которой он всегда был так дружен, которой всем был обязан и которую так почитал Король, не почувствовала себя этим уязвленной, он одновременно назначил принцессу де Конти, другую свою племянницу, сюринтенданткой ее двора. Последняя, будучи принцессой крови, имела множество преимуществ именно благодаря этому рангу; но ее благочестие, хрупкое здоровье и привязанность к месье принцу де Конти, редко покидавшему свое губернаторство Ланге¬
434
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
док, практически лишали ее возможности исполнять эту должность. Сия должность, отбирая часть обязанностей у статс-дамы, лишала последнюю влияния и блеска, каковой был сравним с блеском главного камергера той поры, когда он еще не был лишен оного первыми палатными дворянами, или ординарными камергерами. Вместо принцессы де Конти должность исполняла графиня де Суассон, которая неизменно находилась при дворе, где задавала тон благодаря расположению Короля, буквально не отходившего от нее, и это обстоятельство, равно как и то, что ее муж пользовался покровительством кардинала, дяди графини, заставляло мадам де Навай ни коем случае не портить с ней отношения. В начале своего пребывания во Франции Королева никого при дворе не знала, да и по-французски изъяснялась с трудом. Графиня де Суассон садилась в ее карету, называла ей дам, которых следовало пригласить, и сама звала их от имени Королевы. Сие вошло в обычай, и в отсутствие графини де Суассон это делала герцогиня де Навай. Сменившая ее мадам де Монтозье, герцогиня по патенту, делала то же самое; обычай сей стал правилом, в силу которого статс-дамы первыми после принцесс крови имели право на место в карете Королевы. Что касается гардеробмейстерин, то ни одна из них никогда об этом даже не помышляла, в том числе и графиня де Бетюн, так долго исполнявшая эту должность при Королеве и неизменно пользовавшаяся ее любовью и доверенностью, так всеми уважаемая как за собственные заслуги, так и благодаря свекру и мужу, известным своими должностями и посольствами, а равным образом и брату, графу, а затем герцогу де Сент^Эньяну, так обласканному тогда Королем и имевшему свободный доступ к государю в качестве ординарного камергера, или первого палатного дворянина. До мадам де Майи даже и речи не было ни о каких претензиях со стороны гардеробмейстерин. Последняя, до крайности тщеславная племянница мадам де Ментенон201, ее стараниями выданная замуж и пребывавшая тогда в прекрасных с нею отношениях, выдумала эту привилегию, долго с помощью всяких хитростей подбиралась к ней, наконец нашла благоприятную возможность и, воспользовавшись ребяческой наивностью маршалыни де Кёвр, так забавлявшей Короля (который не любил ранги, а мадам де Ментенон — еще больше, ибо имела для того свои основания), получила свое, но не в виде определенного решения, коего она так и не добилась, а просто полного молчания относительно ее затеи, — молчания, ставшего неглас¬
1703. Победа, одержанная над имперцами
435
ным одобрением, коим она и сумела воспользоваться. Это тем не менее вызвало толки и пересуды и было сочтено странным. Она же заявила, что ей и в голову не приходило ни что бы то ни было оспаривать у титулованных особ, ни занимать иное место, кроме последнего; но что ей следует находиться в карете, дабы иметь под рукой и вовремя подать мадам герцогине Бургундской капор или накидку, так как последняя была подвержена воспалениям легких. И действительно, она всегда занимала последнее место, но сохранила за собой эту привилегию, коей завладела благодаря покровительству высоких особ.
Эрцгерцог прибывает в Гол- Эрцгерцог прибыл в Голландию, признанный лапдию. Папа не признает этой республикой, Англией, Португалией, Бран- его королем Испании денбургом, Савойей и Ганновером в качестве
короля Испании под именем Карла III, и вскоре после того был признан почти всеми прочими европейскими державами. Папа, коего император уведомил об этом провозглашении письмом, вернул его имперскому послу, не распечатывая, едва узнал о содержании оного.
В Вене выносят приговор Ландау яростно сопротивлялся. Решение Воен-
о лишении воинского звания ного совета лишить Марсильи, бежавшего и Марсильи, находящегося скрывавшегося в Лионе, воинского звания за
в Лионе сдачу Брейзаха202 стало прекрасным уроком для
губернатора осажденной крепости, заставив его всеми силами ее отстаивать.
Победа, одержанная над Все спешили к нему на помощь: старший принц
имперцами в сражении при 1ессенский, впоследствии король Швеции, вел Шпейере туда двадцать три батальона и тридцать эскадро¬
нов из войска ландграфа, своего отца, а также всех, кто к ним присоединился. Праконталь двигался туда из Фландрии с двадцатью одним батальоном и двадцатью четырьмя эскадронами, а граф де Руси с двумя тысячами кавалерии и пятьюстами пехотинцами из числа осаждавших, посланный охранять переправы через Шпейербах и помешать внезапному нападению, был отозван в лагерь, как только появились
436
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
враги, к которым присоединились все пфальцские войска, находившиеся в лагере у Штольхофена и их кавалерийские разъезды по эту сторону Рейна. Уведомленный об этом, Таллар решил двигаться им навстречу, а не дожидаться их на своих позициях. Командование осадой и остававшимися там войсками он поручил Лобани, старшему по стажу из генерал-лейтенантов, на которого можно было спокойно положиться, выбрал сорок четыре эскадрона и двадцать батальонов своей армии и в среду вечером 14 ноября встал с ними лагерем за пределами своих позиций, велев Пра- конталю, уже находившемуся поблизости, присоединиться к нему на следующий день рано утром с одной лишь кавалерией, если его пехота не успеет подойти к этому времени, — что тот и сделал в четверг 15-го на рассвете. Когда они подошли, армия принца Гессенского, стоявшая между Клейн-Холландом и Шпейером, еще не полностью была выстроена в боевом порядке. Обе стороны не замедлили перейти в атаку. Кавалерия их правого фланга изрядно потеснила нашу конницу на левом фланге, но кавалерия их левого фланга не устояла. Их пехота хорошо выдержала первый залп, но дрогнула перед пехотой Таллара, которая так яростно пошла в штыковую атаку, что множество вражеских солдат полегло на месте, не сумев оказать сопротивление. Кроме этих двадцати трех батальонов, отступивших под нашим натиском, еще пять отошли практически без боя. Победа была полной и приятно удивила маршала де Таллара, который, будучи занят восстановлением боевого порядка на левом фланге, узнал о блестящем успехе нашей кавалерии на правом фланге и всей нашей пехоты в тот момент, когда вовсе на это не надеялся. Он примчался к уже одержанной победе и стал повсюду отдавать распоряжения. У него было больше кавалерии, чем у неприятеля, и на один батальон пехоты меньше. Мы захватили всю их артиллерию, почти все знамена и множество штандартов. В тот же вечер Лобани уведомил Таллара, находившегося на поле боя, что противник признал себя побежденным, но что он не советует ему спешить с подписанием капитуляции. Ла Бом, сын маршала, 20 ноября около пяти часов вечера прибыл в Версаль с этой великой новостью, о которой Король поспешил уведомить Монсеньора, находившегося в Париже в Опере. Монсеньор приказал актерам прервать спектакль, чтобы сообщить новость зрителям. Зять Моншеврёя генерал-лейтенант Праконталь был убит в этом сражении. Человек очень усердный
1703. Таллар принимает капитуляцию Ландау
437
в службе, храбрый и способный, он наверняка многого бы добился. Он был весьма близок к маршалу де Буффлеру, а мадам де Ментенон оказывала ему особое покровительство. Жене Праконталя пришлось продать ранее приобретенное им губернаторство Менен. В этом сражении были убиты кавалерийский полковник Мёз из рода Шуазёлей, Кальво, командир Королевского пехотного полка и бригадир, племянник генерал-лейтенанта и кавалера Ордена Святого Духа, юноша храбрый, умный и вызывавший всеобщую симпатию, Бомануар, недавно женившийся на дочери герцога де Ноая, а также множество других, менее видных. Последний недолго влачил бремя предсмертного проклятия своего отца, ни за что не желавшего допустить заключения этого брака, как я о том уже рассказывал в свое время203. Детей у него не было, и вместе с ним угас этот древний и славный род. Его должность генерального наместника Бретани некоторое время спустя была отдана маршалу де Шаторено и вскоре во второй раз стала приданым, уже при браке другой девицы Ноай, на которой женился его сын. Королевский пехотный полк был передан Денонвилю, старшему сыну помощника воспитателя «детей Франции», к которому монсеньор герцог Бургундский питал особую симпатию. Принц был мучительно огорчен тем, что в этот раз Король не пожелал позволить ему завершить кампанию, уверив его, что она закончилась после взятия Брейзаха. Шевалье де Круасси, доставивший знамена, рассказал о сражении в подробностях и сообщил, что враги потеряли шесть тысяч человек убитыми и четыре тысячи пленными, среди которых было три генерала и шесть полковников. Находившийся среди них молодой граф фон Фризен в самый вечер дня сражения был отправлен маршалом де Талларом ночевать в Ландау, губернатором которого был его отец, чтобы рассказать ему правду о битве. Говорили, что наша армия потеряла не более четырех-пяти сотен человек, но среди них было очень много офицеров.
Тамар принимает капиту- Ландау капитулировал на почетных условиях. ляцию Ландау; его армия Из четырех тысяч человек, находившихся там,
встает на зимние квартиры с оружием вышли из города только тысяча семьсот человек и очень немного офицеров, которых отправили в Филипсбург; объявили, что во время осады было потеряно убитыми и ранеными не более тысячи человек. Принц Гессенский
438
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
проявил чудеса изобретательности и храбрости. К нему должны были присоединиться на следующий день шесть тысяч человек, которым, чтобы ускорить их прибытие, дали повозки. Позже стало известно, что два принца Гессенских были убиты204. Ла Бом был произведен в бригадиры, а Лобани получил губернаторство Ландау. Вскоре после того Рейнская армия встала на зимние квартиры, так же как и армия во Фландрии, где враги завладели Лимбургом.
Тессе в Шамбери. Поведение Тессе, занявший почти всю Савойю, находил- Водемона. Тессе назначен ся в Шамбери. Перед отъездом он был назна- командовашь его армией чен командовать армией месье де Водемона,
который, предвидя, насколько отпадение герцога Савойского осложнит войну в Италии, и не желая оказаться в весьма двусмысленном положении между прежними покровителями и новыми хозяевами, принял решение удалиться в Милан и приготовиться либо бежать, унося возможную добычу, если мы его потеряем, либо остаться там господином, если это герцогство сохранится за королем Испании. Состояние здоровья, коим Водемон во все времена так умело пользовался, послужило ему поводом для отъезда, и Тессе, его друг, чтобы не сказать подопечный, получил приказ принять в должное время командование его армией.
Вандом, которому отказано Месье де Вандом, прежде чем стать главноко- в маршальском жезле, мандующим, настоятельно просил Короля сде-
тщетно пытается полу- лать его маршалом Франции. Король уже был го- чить право командовать тов уступить, но забота о величии своих бастар-
маршалами Франции, хотя дов и мысль о сходстве между ними и Вандомом бы теми, кто стал генерал- остановили его. А посему он сказал ему, что, лейтенантом позже него хорошенько поразмыслив, понял, что маршаль¬
ский жезл не для него, но заверил его, что внакладе он не останется; и в самом деле, он сдержал свое слово. Утвердившись во главе Итальянской армии и заняв неслыханно высокое для своего ранга положение, Вандом попытался получить патент, дающий ему право командовать маршалами. Король, который лишь постепенно возвышал своих бастардов, даже не помышляя о том, чтобы пропустить какую-либо
1703. Вандом тщетно пытается получить право командовать маршалами 439
ступень, был так возмущен этим ходатайством, что не оставил ему ни малейшей надежды. Затем, в начале кампании, Вандом, решив, что Король забыл о неудовольствии, вызванном его просьбой, осмелился, правда в несколько иной форме, повторить оную: он предложил выдать ему патент, который бы, не давая ему маршальского жезла, поскольку Король считал, что ему не пристало носить оный, наделил бы его маршальскими правами (ведь Его Величество обещал ему, что он ничего не потеряет, оттого что не будет маршалом), то есть он бы подчинялся маршалам, ранее него удостоившимся звания генерал-лейтенанта, но командовал бы теми, кто был произведен в это звание позже него, как он, само собой разумеется, делал бы, став по решению Короля маршалом, в своем ранге. Но, сколь бы благовидно ни выглядело сие предложение, Король не мог решиться наделить его властью командовать кем бы то ни было из маршалов. Он сказал об этом маршалу де Вильруа, к коему питал тогда наилучшие чувства, и тот категорически этому воспротивился, привлек на свою сторону других маршалов и помешал осуществлению сего замысла. Вандому было отказано в его просьбе. Вильруа сам мне рассказывал об этом с превеликим удовольствием. Тессе, так же как и все, знал это; но, как истинный царедворец, не желающий ничем рисковать, вновь заговорил на эту тему с Королем, когда получал распоряжения относительно Дофинэ и Италии, и предложил, желая угодить государю и не навлечь неудовольствия бастардов, дать ему, дабы он мог избежать контактов с Вандомом, самую маленькую из армий, которой одно время в качестве самого старшего из генерал-лейтенантов командовал великий приор. Король в тех же выражениях ответил ему, что нечего позволять этим господам слишком много мнить о себе, что его возмутило то, что месье де Вандом осмелился помыслить командовать маршалами Франции, что, одним словом, он должен без смущения брать на себя командование главной армией, не опасаясь оказаться рядом с месье де Вандомом и командовать им; что эти господа получили уже более чем достаточно и что не следует, и он не желает, долее баловать их, ибо они и так уже изрядно избалованы; что, таким образом, маршалу следует, не принимая во внимание интересы этих господ, исполнять все, что он сочтет необходимым для блага дела и успеха итальянской кампании. Тессе, не раз мне об этом рассказывавший, был до крайности изумлен услышанным, однако, имея обыкновение держать нос по ветру, продолжал
440
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
лукавить, чтобы угодить месье де Вандому, а еще более — месье дю Мэну. Месье де Вандом, со своей стороны, ничего у него не оспаривал и благоразумно старался не попадать в его тень. Далее мы увидим, что месье дю Мэн благодаря мадам де Ментенон и всем ее уловкам не дал Королю долго выдерживать характер. Что же касается месье де Водемона, генерал-губернатора Миланского герцогства с патентом командующего армиями короля Испании, то он не командовал ни маршалами, ни месье де Вандомом, но и не подчинялся им; они сосуществовали и согласованно исполняли каждый свои обязанности, но встречались очень редко и лишь мимоходом, так как Водемон находился по преимуществу либо в Милане, либо в расположении отдельного корпуса.
Ла Фейад в Дофинэ В ту пору, когда Тессе, непродолжительное вре¬
мя командовавший в Дофинэ и занявший Савойю, собирался прибыть в Милан, Шамийяр удостоился неслыханной милости. В этих «Записках» не раз шла речь о поведении Ла Фейада и о том, сколь неприязненно относился к нему Король, который отказался от намерения уволить его из армии, лишь уступив многочисленным ходатайствам. Здесь будет уместно вспомнить о том, что произошло между Королем и Шамийяром, когда последнему было запрещено даже думать о браке дочери с человеком, который домогался оного лишь из честолюбия и для которого Король дал зарок никогда ничего не делать, и о том, что, лишь уступая докучным просьбам, государь согласился видеть его зятем Шамийяра, не отказываясь при этом от своего решения. Благодаря помощи своей всемогущей покровительницы и той слабости, каковую Король всегда питал к своим министрам, а к Шамийяру более, чем к кому-либо другому, за исключением Мазарини, министр так ловко все повернул, что сумел под тем предлогом, что Ла Фейад был губернатором Дофинэ, добиться там для него должности командующего армией и что из отставного полковника, каковым он был три месяца назад, когда вместе с прочими был произведен в бригадные генералы, он превратился в главнокомандующего двух приграничных провинций и целого армейского корпуса, где, дабы не вызывать слишком явного возмущения, Шамийяр дал ему в подчинение только двух бригадных генералов младше него по стажу205. Двор и армия были крайне удивлены, виднейшие генералы недовольны. Несколькими
1703. Возвращение Виллара
441
пушечными залпами Л а Фейад взял Аннеси, отогнал неприятеля от нескольких постов, намеренно оставленных Тессе, чтобы сделать приятное министру, а герцогу Савойскому оставил по эту сторону Альп лишь долину Тарантэз206, куда маркиз де Саль отвел свои войска. Нетрудно себе представить, как превозносились эти пустяки. Шамийяр, очарованный своим зятем, был в восторге, а Ла Фейад буквально лопался от гордости.
Возвращение графа Тулузско- Граф Тулузский, а несколько дней спустя и марго и маршала де Кёвра шал де Кёвр возвратились ко двору. Они долгое
время оставались в Тулоне, так как их силы были недостаточны, чтобы вступить в бой с англичанами и голландцами. Когда корабли последних ушли, они совершили выход в море, во время которого граф командовал маршалом как адмирал, а вовсе не как королевский бастард маршалом Франции, — благоразумно при этом следуя советам последнего, ибо Король приказал ему во всем оным подчиняться.
Возвращение Виллара Виллар также возвратился. Он приехал в Мар¬
ли, но не ночевал там. Он пользовался слишком высокой поддержкой, чтобы не встретить благожелательного приема. Король даже любезно извинился перед ним за то, что во дворце в тот момент не было свободных апартаментов. Виллар вошел с обычной своей самоуверенностью, чтобы не сказать наглостью, и, давая отчет Королю у мадам де Ментенон в Версале, имел дерзость затронуть щекотливую тему контрибуций; прежде всего он с гордостью указал на те суммы, которые были изъяты в пользу Короля, затем добавил, что Его Величество слывет слишком добрым государем и не может желать, чтобы его подданные разорялись, служа ему, что Его Величеству известно, что у него, Виллара, не было наследственного состояния, и признался, благоразумно умолчав о Баварии, что он несколько поправил свои дела, но ведь это было за счет неприятеля, и что он смотрит на это как на денежное вознаграждение, коим Его Величество отблагодарил его за службу, не взяв для того ни единого су из казны. Это шутовство и благосклонная улыбка мадам де Ментенон сгладили все острые углы, а ссоры с курфюрстом Баварским, столь непристойные и столь губительные для успеха наших военных операций, были сочтены не заслуживающими внимания пустяками.
442
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Возвращение Тамара У Таллара руки были почище, и Короля он при¬
ветствовал гораздо скромнее; сие имело место несколькими днями позже. Он прибыл в тот момент, когда Король, приняв промывательное, одевался после обеда. Вместо того чтобы подойти к нему, Таллар прошел позади всех к дверям кабинета и склонился в почтительном поклоне, когда Король входил туда. Король принял его так, как он того заслуживал, пригласил его войти, немного побеседовал с ним перед началом Совета и пригласил его продолжить беседу на следующий день у мадам де Ментенон.
Возвращение кардинала Примерно в это же время прибыл кардинал
д’Эстре д’Эстре и приветствовал Короля, когда тот вы¬
шел от мадам де Ментенон, чтобы идти ужинать. Король встретил его с величайшей радостью, дважды поцеловал, а несколькими днями позже беседовал с ним в своем кабинете. А еще через несколько дней Лувиль приехал в Париж, где я смог не раз и без всяких помех поговорить с ним.
Возвращение Рут, Руйе, завершив свою посольскую миссию в Пор-
его характер тугалии, откуда уехал еще до разрыва отноше¬
ний, также встретил весьма любезный прием. Человек очень благоразумный, очень осмотрительный и очень образованный, он сумел заключить договор, условия которого, однако, не удалось исполнить207. Сменить его должен был Шатонёф, ранее бывший послом в Константинополе; он направился через Испанию к границам Португалии, где обнаружил, что ему там нечего делать.
Бервик командует корпусом Так как война приближалась к Испании со сто- в Испании. Пюисегюредет роны Португалии, король Испании вызвал из в Испанию; его характер Фландрии графа Церкласа, чтобы поставить
его во главе своих войск, дав ему в подчинение несколько генералов; при проезде через Францию военачальник был обласкан Королем. Король решил также направить туда армейский корпус и поставил командовать им герцога Бервика, а Пюисегюра назначил его первым заместителем, в единоличное ведение коего переходила пехота, кавалерия и драгуны. Уроженец Суассоннэ, простой дворянин, но хороше¬
1703. Бервик командует корпусом в Испании
443
го и старинного дворянского рода, он был равно способен к трудам войны и к делам правления, а перу его отца принадлежат весьма примечательные и опубликованные «Мемуары»208. В пехотном полку Короля он дослужился до подполковника; Король отличал этот полк среди прочих и, считаясь его полковником, лично интересовался его делами, благодаря чему и узнал Пю- исегюра. Пюисегюр был душой всех замечательных операций, осуществленных месье де Люксембургом во время его последних кампаний во Фландрии, где, будучи квартирмейстером, отвечал за организацию переходов, лагерное расположение войск, обеспечение фуражом и довольствием, а нередко и за планы операций. Месье де Люксембург во всем полагался на него, питая к нему безграничное доверие, и в ответ Пюисегюр, не скупясь, отдавал все свои незаурядные способности, поразительную энергию, бдительность и всю свою жизнь и, какой бы пост ни занимал, оставался неизменно скромным и непритязательным, что, однако, не мешало ему, чем бы ему это ни грозило, смело говорить правду Королю, который очень его уважал и часто беседовал с ним наедине, а иногда у мадам де Ментенон. Он умел решительно противостоять маршалу де Вильруа и месье де Вандому, несмотря на их высокое положение и влияние, и доказывать свою правоту. Ранее я уже говорил, что он и Монвьель, также капитан Королевского пехотного полка, сменили двух свитских кавалеров монсеньора герцога Бургундского, изгнанных в связи с опалой архиепископа Камбрэ. Далее мы увидим, что Пюисегюру суждено было большое плавание: Король велел ему сложить с себя обязанности подполковника209, дабы он мог служить с большей пользой и на более высоком посту. В конце концов, ко всеобщему удовлетворению, он стал маршалом Франции вопреки министру210, который после долгого сопротивления, убоявшись общественного возмущения и бесчестия, каковое он нанес бы самому маршальскому званию, отказав в оном Пюисегюру, даровал ему маршальский жезл, а сделав его маршалом, произвел с той же неохотой и проволочками в кавалеры Ордена Святого Духа. Храбрость, таланты и усердие в исполнении любых военных заданий сочетались в нем с безупречной честностью и неизменной готовностью и словами и поступками служить справедливости; истинный гражданин умом и сердцем, он был предан интересам отечества, коими руководствовался во всех своих действиях, не боясь лишиться высокого положения, и в любых ситуациях сохранял несгибаемую твердость, в то же время не забывая о своем месте.
444
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Французские войска Двадцать батальонов, семь кавалерийских и два
в Испании драгунских полка двинулись одновременно в Ис¬
панию, и множество генералов получили приказ отправиться туда, в то время как Вильядарьяс, командовавший в Андалусии, весьма беспокоил португальцев в Алгарви, куда он вошел с шеститысячным войском, когда в Португалию еще не прибыло никаких обещанных ее новыми союзниками подкреплений.
Новое правительство Тем временем мадам Орсини, смущенная толка-
в Испании ми, вызванными отставкой обоих кардиналов
и изгнанием всех прежних министров, которые посредством завещания Карла II возвели на испанский трон Филиппа V, пошла на хитрость: она учредила новое правительство, куда вошли дон Мануэль Ариас, управляющий Кастильским советом, которого она задержала властью короля, когда он собирался уехать в свое Севильское архиепископство, маркиз де Мансера, о котором я столько рассказывал ранее, что мне нечего добавить к уже сказанному, и аббат д’Эстре в качестве посла Франции. И правительство сие она сохраняла до тех пор, пока не стихли нежелательные разговоры, лишив его при этом возможности принимать серьезные решения. Она предоставила правительству заниматься пустяками, в то время как настоящие дела обсуждались и решались у королевы, а очень часто и в ее апартаментах при участии их обеих, Орри и короля; затем акты, которые надлежало экспедировать, рассылались Ривасом или другими государственными секретарями211, ведавшими военными и иностранными делами. Мешал ей только Ариас, ибо он обладал и талантами, и влиянием; аббата же, избавившись от его дяди, она могла не принимать во внимание.
Характер аббата д* Эстре Прекрасно сложенный, любезный, ума более
чем посредственного, тщеславно упоенный самим собой, своими талантами, высоким положением и блеском своей семьи, а также своими посольствами, д’Эстре, обладая чувством чести и огромным желанием приносить пользу, часто совершал оплошности и становился предметом насмешек. Из-за распутных нравов он лишился возможности стать епископом, но уважение, коим пользовались его родствен¬
1703. Четыре роты и четыре капитана лейб-гвардии в Испании
445
ники, а в особенности кардинал, его дядя, позволили восполнить эту утрату, и аббат получил назначение на посольские должности, каковые в его власти было представить как весьма значительные, хотя они требовали от него мало усилий, чтобы не сказать вовсе не требовали никаких. Он был небогат и весьма прижимист. Так, он уклонился от церемонии торжественного въезда, когда был послом в Португалии, и кардинал д’Эстре, с удовольствием отпускавший язвительные замечания, не щадя при этом своего семейства, шутливо заметил, что аббат выехал из Португалии, даже не въехав туда.
Что касается Мансеры, то он был уже так стар, что принцесса Орсини вполне могла не принимать его в расчет.
Четыре роты и четыре В недалеком будущем мы увидим, как она сумела
капитана лейб-гвардии избавиться от этого последнего напоминания в Испании о Совете. Тогда же, а может, две недели спустя
после создания нового правительства, король Испании учредил, по образцу французских, четыре лейб-гвардейских роты — с той лишь разницей, что разделил их по национальному признаку: две первые, испанские, он отдал коннетаблю Кастилии212 и графу де Лемо- су, который уже упоминался в этих «Записках»213, итальянскую получил кавалер Ордена Святого Духа герцог Пополи, о котором у меня еще будет случай рассказать, а последнюю, валлонскую (или фламандскую), — Цер- клас, который, как мы только что видели, посетил Париж, направляясь из Фландрии в Испанию, чтобы принять на себя командование испанскими войсками. В Мадриде, где не любят никаких новшеств, последнее вызвало множество толков. До сих пор у испанских королей не было иной охраны, кроме горстки жалких оборванных копьеносцев, которые никогда монархов не сопровождали, но, как настоящие нищие, каковыми они и были, выпрашивали подачку у всех входящих во дворец; теперь же копьеносцы были распущены. А еще имелось нечто вроде роты алебардщиков (ее сохранили), с незапамятных времен низменно исполнявших обязанности телохранителей, коих с полным основанием можно уподобить гвардейской роте Ста швейцарцев Короля. Эти четыре должности были предложены самым известным и высокородным представителям трех наций, дабы смягчить недовольство сим нововведением, в связи с каковым имело место
446
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
дело banquilh, о котором, несколько забегая вперед, я рассказал в главе, посвященной испанским грандам214, в связи с делом герцогов де Аркоса и де Баньоса, которые вскоре после вступления Филиппа V на испанский престол были высланы во Францию за их меморандум, направленный против равенства рангов, почестей и проч. французских герцогов и испанских грандов.
Герцог де Альба, его прайс- Герцог де Альба, назначенный послом во Фран- хождение, его характер, ции вместо адмирала Кастилии, прибыл в Париж
его посольство во Франции; вместе с герцогиней — своей женой и своим един- первый прием его и герцоги- ственным, еще малолетним, сыном, которого он ни, его жены, Каролем приказывал именовать коннетаблем Наварры. в своем кабинете Благодаря знаменитому герцогу де Альба это имя
обрело такую известность при Карле V и Филиппе II, что я считаю своим долгом посвятить ему небольшое отступление. Энрике IV, король Кастилии, даровал в 1469 году титул герцога де Альба дону Гарсии Альваресу де Толедо, третьему графу де Альба. Альба — весьма значительное и обширное владение близ Саламанки, которое король Хуан II даровал в качестве графства в 1430 году Гуттьере Гомесу де Толедо, епископу Паленсии, ставшему затем архиепископом Севильи и Толедо. Прелат передал графство сыну своего брата, отцу первого герцога де Альба, и этот первый герцог де Альба является прадедом по мужской линии знаменитого герцога де Альба. Последний умер в январе 1582 года. Его старший сын, ставший первым герцогом де Уэскар215, умер бездетным; ему наследовал сын его брата, который через свою мать, донью Брианду де Бомон, наследовал еще графство Лерин, дающее титул гранда, а также наследственные титулы великого коннетабля и великого канцлера королевства Наварра. Этот пятый герцог де Альба был отцом седьмого216, а тот — отцом восьмого, чей единственный сын, герцог де Альба, и стал послом во Франции.
Странная фантазия герца Его отец, скончавшийся в ноябре 1701 года, в га де Альба, отца посла свое время женился на тетке по отцовской линии герцогов де Аркоса и де Баньоса, происходившей, стало быть, из рода Понсе де Леон;217 он был вдовцом, кавалером Ордена Золотого Руна, занимал высокие должности и в конце концов стал
1703. Странная фантазия герцога де Альба, отца посла
447
государственным советником. Это был человек большого ума и учености, но весьма причудливого нрава. Он выказал огромную радость в связи с прибытием Филиппа V в Испанию и не поскупился на насмешливые и язвительные замечания в адрес Австрийского дома и некоторых вельмож, коих считали оному приверженными. Лувиль был приглашен посетить его в Мадриде. Герцог принял его, лежа на правом боку в весьма неряшливой постели, где он оставался, не меняя положения и не позволяя переменить белье, уже несколько месяцев. Он уверял, что не в состоянии пошевелиться и при этом находился в полном здравии. Дело заключалось в следующем: он содержал любовницу, но та, наскучив его ласками, сбежала; он был в отчаянии, приказал разыскивать ее по всей Испании, служить молебны и совершать всяческие церковные обряды, чтобы отыскать ее, — судите сами, сколь просвещенна религия в странах, где царит инквизиция, — и в конце концов дал обет не вставать с постели и лежать, не шевелясь, на правом боку до тех пор, пока ее не отыщут. В конечном счете он признался Лу- вилю в этом безумии, в коем, однако, видел совершенно разумное и действенное средство вернуть возлюбленную. Будучи сам приятнейшим собеседником, он принимал у себя высший свет и изысканнейшее придворное общество. Но из-за своего обета он оказался непричастен к событиям, последовавшим за кончиной Карла II и вступлением на испанский престол Филиппа V, которого никогда не видел, но которому посылал всяческие уверения в своей любви и преданности. Однако он остался верен своему эксцентричному обету, до самой смерти так и не покинув своего ложа и не повернувшись на другой бок. Эта ни с чем не сообразная мания тем не менее столь достоверна, что я счел возможным рассказать о ней, тем более что сразила она человека вообще-то благоразумного, рассудительного и, во всем остальном, исключительно умного. Его единственный сын Антонио Мартин де Толедо, посол во Франции, которого он никогда не называл иначе как Мартин, что довольно характерно для испанцев, обладал весьма непривлекательной наружностью, но при этом был очень умен, образован, благоразумен и осторожен, учтив без подобострастия, а в самые тяжелые времена исполнял посольские обязанности со смелостью и осмотрительностью, к вящему удовольствию как своего двора, так и нашего, где его по- настоящему любили и уважали. Его жена, сестра герцогов де Аркоса и де Баньоса, еще более уродливая, чем он, своим необычайно живым нравом
448
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
настолько забавляла свет, что в конце концов ее уродство перестали замечать. Они жили здесь в роскоши и великолепии, и оба были исключительно набожны; правда, благочестие мужа было более серьезным и основательным, а благочестие жены — скорее в испанском духе218. По прибытии герцог де Альба приветствовал Короля наедине в его кабинете. Его жена, также по прибытии, была представлена Королю в его кабинете после ужина герцогиней дю Люд, специально для того им назначенной. Король принял супругу посла стоя, и состоялась довольно продолжительная беседа. Затем герцогиня дю Люд повела гостью через галерею к мадам герцогине Бургундской, которая, вместо того чтобы после ужина Короля пройти в его кабинет, вернулась в свои апартаменты, освещенные гораздо ярче обычного, чтобы там встретить вновь прибывшую. Она приняла ее стоя и поцеловала при встрече и при прощании. Король же поцеловал ее только при встрече. Оттуда, уже без герцогини дю Люд, супруга посла прошла к Мадам и к мадам герцогине Орлеанской. Ей с тем большей радостью оказали сей необычный прием, что герцог д’Аркур сообщал в депешах, присылавшихся им из Испании, что не раз был свидетелем явной профранцуз- ской настроенности герцогини де Альба.
Брак герцога деМортемара Месье де Бовилье, у которого было два еще со- с дочерью герцога де Бовилье всем юных сына и все дочери которого стали
монахинями в Монтаржи, за исключением одной, выдал последнюю в конце этого года за герцога де Мортемара, каковой, в силу своих нравов и образа жизни, мало подходил для роли его зятя. Он был сыном младшей сестры герцогинь де Шеврёз и де Бовилье. Не последнюю роль в этом выборе сыграло желание избежать появления чужака в своем семействе, но решающим оказался другой, более сильный довод. Уязвленная упреками и осуждением своих сестер, герцогиня де Мортемар, юная, довольно привлекательная, пользовавшаяся успехом в свете, сама обожавшая светскую жизнь и принимавшая участие во всех придворных увеселениях, внезапно покинула двор, поселилась в Париже в полном уединении, предаваясь посту и молитвам, и, хотя сие было ей не по силам, упорствовала в принятом решении. Благочестие мадам Гийон ослепило ее, архиепископ Камбрэ очаровал. Пример благонравных зятьев укрепил ее в новой склонности, а общение со всей этой маленькой, отгородившейся
1703. Брак маркиза де Руа с дочерью Дюкасса
449
от мира паствой стало для нее благочестивым развлечением, заполнившим ее жизнь; но главным из того, что она нашла там, был брак ее сына. Единогласие чувств в этой квинтэссенции гонимого благочестия, где она почиталась за великую и возвышенную душу, отмеченную печатью избранности, ввело в заблуждение архиепископа Камбрэ, чьи советы определили сей странный выбор, сделанный вопреки тому, что было очевидно всей Франции, и повергший оную в изумление; а то, что общество ожидало от этого выбора, не замедлило полностью подтвердиться. Вот при таких обстоятельствах люди, никогда не забывавшие о Боге ни в делах правления, ни среди придворной суеты, люди, коим их богатство и блистательное положение позволяло выбрать наилучшую партию во Франции, взяли в зятья человека, вовсе не имевшего веры и кичившегося этим, который ни до, ни после свадьбы не считал нужным обуздывать свои прихоти и тайные пороки, тратил на игру и кутежи более, чем мог себе позволить, а когда, под конец жизни, взалкал лавров честности и добродетели, то сие обернулось фанатизмом, ибо он не имел к тому ни малейшего призвания. Этот человек, который был наказанием и для своей семьи, и для себя самого, еще появится на страницах этих «Записок».
Брак маркиза де Руа с до- В это же время Поншартрен устроил брак одно- черью Дюкасса. Судьба го из своих шуринов, капитана первого ранга, на-
и характер Дюкасса ходившегося тогда в море, с единственной доче¬
рью Дюкасса, обладавшей, как полагали, одним миллионом двумястами тысячами ливров. Дюкасс был родом из Байонны, где его брат и отец торговали ветчиной. Он разбогател, приобрел изрядный опыт в пиратском ремесле и удостоился чести стать офицером Королевского флота, где вскоре получил капитанское звание. Человек исключительно храбрый, умный, хладнокровный и предприимчивый, он был любим на флоте за ту щедрость, с коей делился всем, что имел, и ту скромность, с коей исполнял свои обязанности. У него произошла яростная стычка с Пуэнти, когда тот захватил и разграбил Картахену219. Мы еще увидим, что Дюкасс пошел много дальше. Заключению этого брака способствовало как богатство невесты, так и гарантия покровительства морского министра, который поспешил приобрести для своего шурина, на деньги Дюкасса, должность единственного заместителя командующего галерным флотом, каковая давала
450
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
ранг генерал-лейтенанта и для капитана первого ранга являлась огромным шагом вперед в его карьере; должность эта оставалась вакантной со времени кончины бальи де Ноая220, ибо на нее не находилось покупателя.
Бракосочетание герцога Третьим, вызвавшим немалое удивление, был de Сан-Педро с сестрой Торси, брак герцога де Сан-Педро с мадам де Ренель, се- вдовой Ренеля строй месье де Торси; оба они имели детей от
первых браков. Сан-Педро происходил из рода Спинола, так же как и его первая жена. Он купил у Карла II титул испанского гранда первого класса. Он был очень богат и, желая приобрести во владение какое-нибудь маленькое итальянское государство, купил за очень большие деньги Саббионету221. Император, также желавший обладать им, захватил его во время последней войны, прежде чем герцог успел войти в права владения, и тот никак не мог его получить, пока действовал Рис- викский мирный договор222. Возможно, — хотя я и не могу утверждать сие с достоверностью, — именно это обстоятельство подтолкнуло его к браку с одной из сестер министра иностранных дел, а тот, видя, что почти все дочери министров имеют «право табурета», пожелал получить сие почетное право для своей сестры. Между супругами была чудовищная разница в возрасте223. Говорили, что старый волокита был весь в язвах от прижиганий и к тому же безумно ревнив и скуп, хотя и очень хорош наружностью; относительно прижиганий мне ничего не известно, а что до ревности, то слухи об оной отнюдь не были преувеличены. Галантность побудила его играть роль влюбленного, а влюбленность переросла в нетерпение. Он был не в силах дожидаться, пока отправленный им в Испанию гонец доставит согласие двора на брак. Он умолил Короля быть его поручителем и благодаря этой милости женился, не дожидаясь официального разрешения. Новая герцогиня была очень хорошенькой. Она не посетила принцесс крови, ибо герцог де Сан-Педро не желал именовать их высочествами, зная, что в ответ услышит лишь обращение сиятельств(?2А. Это произвело очень неприятное впечатление, но герцог остался тверд в своем высокомерии. Вскоре после церемонии бракосочетания он покинул Францию, забрав с собой жену, которая много лет не появлялась при дворе, а впоследствии если и появлялась, то лишь вместе с ним и лишь проездом. Это был человек очень умный, который много видел, читал и помнил; я еще расскажу о нем далее.
1703. Смерть Куртена; его должность, его характер
451
Принц де Рогач, капитан В это же время месье де Субиз, достигший уже гвардейской роты тяжелой весьма почтенного возраста, оставил свою долж- кавалерии ность по роте тяжелой кавалерии, которая была
передана его сыну; добиться этой милости было не слишком сложно, ибо мадам де Субиз была привычна к гораздо большему.
Смерть герцогини Манту- Скончалась жена герцога Мантуанского, принад- анской лежавшая к младшей ветви его рода; добродетель¬
ная, исполненная достоинств и редкого благочестия, она немало настрадалась от прихотей супруга, его скупости и целого сераля любовниц, коих он всю жизнь содержал. У него не было от нее детей, и, едва похоронив жену, он тотчас же вознамерился вступить в брак с француженкой. Чуть позже у меня будет повод вернуться к этой истории.
Смерть Ла Ронжера. Л а Ронжер, статс-кавалер Мадам, по ее представ-
Смерть Бриора лению произведенный в кавалеры Ордена Свя¬
того Духа, также скончался в это время. Он был родом из Мэна и, несмотря на смешную фамилию — он звался Катре- барб225, — принадлежал к очень хорошему дворянскому роду. Человек он был исключительно порядочный, но умом, к сожалению, похвастаться не мог; зато ростом, сложением и лицом был словно специально предназначен, чтобы изображать на театре богов и героев. Бриор, исполнявший, как уже говорилось ранее, обязанности посла в Турине и Гааге, умер в это же время после операции по иссечению камней, — оставив вакантным место государственного советника от дворянства шпаги. Это был человек чести, храбрый, рассудительный, неглупый и имевший множество друзей, благодаря которым его близость к Месье Принцу, чьим первым шталмейстером он был, никоим образом не помешала его преуспеянию: при нашем Короле случай совершенно неслыханный, а может быть, и единственный.
Смерть Куртена; его долж- Несколькими днями позже за ним в могилу поноет, его характер следовал Куртен. Очень маленького роста, он,
похоже, в молодости был недурен собой и склонен к галантным развлечениям. Он был очень умен, учтив и обходителен, без малейшего намека на чопорность, обладал безупречными манерами
452
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
человека высшего света, где и провел всю жизнь среди изысканнейшего общества, нимало этим не тщеславясь и не претендуя на большее, чем ему было положено226. Вежливый, благоразумный, с виду открытый, хотя на самом деле — сдержанный, скромный и почтительный; а главное, человек с чистой совестью и безупречно чистыми руками. Он очень рано блистательно зарекомендовал себя в Совете227 и стал интендантом Пикардии. Месье де Шон, его близкий друг, все земельные владения которого находились в Пикардии, настоятельно просил его заняться ими, и Куртен с удовольствием пошел ему навстречу, сократив налоги, взимаемые с его владений. На следующий год, объезжая свою провинцию, Куртен увидел, что, желая сделать приятное герцогу де Шону, он переобложил другие приходы. Он был так огорчен этим, что велел проверить все счета, каковые показали, что нанесенный урон составляет сорок тысяч ливров. Ни минуты не колеблясь, он из собственных средств выплатил каждому приходу причитавшуюся ему сумму, а затем попросил освободить его от обязанностей интенданта. Им были так довольны, что никак не желали удовлетворить его просьбу; однако он сумел убедительно доказать, что сия должность либо вынуждает его чинить зло, либо лишает возможности облегчать налоговое бремя кому-либо и де лать приятное кому бы то ни было, и в конце концов получил разрешение оставить пост интенданта. Он перешел на дипломатическое поприще и не раз блистательно исполнял посольские обязанности. Он подписал договоры в Гейльбронне, в Бреде, а также множество других и долгое время был послом в Англии228, где благодаря мадам Портсмут неизменно добивался же лаемого от Карла II; впоследствии ему довелось отблагодарить ее за эти услуги. Карл II умер, и она возвратилась во Францию, где из-за той жизни, каковую вела в Париже, никому не внушала особого почтения. До Короля дошли слухи, что она сама и ее гости настолько забылись, что позволили себе весьма непочтительно отзываться о нем и о мадам де Ментенон, в связи с чем месье де Лувуа было приказано послать письмо с королевским пове лением отправить ее в дальнюю ссылку. Куртен был близким другом месье де Лувуа; у него был домик в Мёдоне229, и отношения их были таковы, что Куртен мог в любое время входить к нему в кабинет. Как-то вечером он зашел к нему. Лувуа был один и продолжал писать, не обращая на него внимания. Приблизившись, он увидел на столе это письмо с королевским повелением. Когда Лувуа закончил, Куртен с волнением спросил, что это за письмо. Лувуа
1703. Любопытные подробности
453
объяснил ему, в чем дело. Куртен воскликнул, что это не иначе как чейлчэ оговор, но что даже если эти сведения достоверны, то услуги, уже оказанные ею Королю, таковы, что вполне можно ограничиться предупреждением впредь быть более осмотрительной, и что он умоляет его, прежде чем отправлять письмо, от его имени сказать о том Королю, а ежели государь не захочет поверить ему на слово, то, прежде чем исполнять его повеление, просит представить ему депеши о его, Куртена, переговорах с Англией и напомнить о тех важных результатах, коих он добился благодаря мадам Портсмут во время Голландской войны230 и в продолжение всего его посольства; и добавил, что забыть о подобных вещах означало бы обесчестить себя. Лувуа, которому все это было известно и которому Куртен напомнил о ряде весьма существенных подробностей, задержал отправку письма и доложил Королю об этой истории и о том, что сказал ему Куртен; свидетельство последнего напомнило Королю о множестве фактов, и он приказал письмо сие бросить в огонь, а герцогине Портсмутской передать, чтобы впредь она была более сдержанной. Герцогиня решительно отрицала все, в чем ее обвиняли, но тем не менее с тех пор не допускала более в своем доме неуместных речей.
Любопытные подробности Благодаря своим посольствам Куртен получил относительно одежды право появляться перед Королем, а равным об-
служителей канцелярии разом и повсюду, без плаща, с тростью и брыжа- и судейских ми. Пелетье де Сузи, работая вместе с Королем
над фортификационными сооружениями, получил право на такую же вольность; оба они были государственными советниками и единственными из судейского сословия, кому сие разрешалось, за исключением министров, коим тоже это было дозволено. Государственные секретари одевались почти так же, как и прочие придворные, но одежда их была все же менее ярких расцветок и скромнее украшена золотым шитьем, а Шамийяр облачился в серый камзол с золотыми пуговицами, лишь став государственным секретарем231. Демаре был единственным генеральным контролером, который в самом конце жизни Короля начал носить серый камзол с галстуком и золотыми пуговицами. Помпонн по возвращении к власти стал одеваться точно так же; но он долгое время был государственным секретарем232. Король любил и уважал Куртена, и общество его было государю приятно; один или два раза в неделю Куртен появ¬
454
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
лялся на ужине у Короля, и не было случая, чтобы последний тотчас же не вступил с ним в беседу, каковая длилась обычно до окончания трапезы. Но при всей своей известности он оставался просто государственным советником, ибо в ту пору, когда возраст и здоровье могли бы позволить ему занять министерскую должность, вакантных среди оных не было. В то время и вплоть до смерти Короля ни один член Парламента не появлялся при дворе без мантии и ни один член Совета — без плаща. А в Париже нельзя было встретить ни магистрата, ни адвоката без плаща, а многие парламентские деятели даже всегда ходили в мантии. Только д’Аво, возвратившись по завершении своей посольской деятельности, не отказался от черного камзола, галстука и шпаги и подвергался за это таким жестоким насмешкам, что его друзья и канцлер не раз пытались уговорить его отказаться от этой причуды. Король, которого сие также немало забавляло, снизошел к его слабости и не стал требовать, чтобы он сменил свою одежду на плащ и брыжи. Его брат, президент де Мем, также порицал его за это. Сей бедняга, с должностью в Ордене233 и голубой лентой через плечо, полагал, что, выделяясь своим смешным нарядом среди других государственных советников от дворянства мантии, сможет сойти за кавалера Ордена Святого Духа.
Мадам деВаранжвиль Мы видели, что Куртен отказался от места советника в Королевском финансовом совете и от первого места среди послов Короля в Рисвике, хотя Король разрешил бы ему, ввиду слабого зрения, взять с собой дочь, мадам де Варанжвиль, давно овдовевшую и жившую вместе с отцом, посвящать ее в тайны своих дел и поручать ей переписку в тех случаях, когда он не желал прибегать к услугам секретарей. Мадам де Варанжвиль, высокая, прекрасно сложенная, с гордой осанкой и все еще красивая, была к тому же весьма умна и умела достойно держать себя в свете. Не имея приданого, она вышла замуж за почти что простолюдина из Нормандии, но очень богатого, по фамилии Рок, который, обладая умом и всякого рода достоинствами, долгое время был послом в Венеции. Вскоре после возвращения он умер, но, если бы ему суждено было прожить подольше, он добился бы гораздо большего. Он оставил двух дочерей: президент де Мэзон женился на одной, о которой у меня еще будет случай рассказать, а Виллар — на другой, которая вскоре после свадьбы стала маршалыией и в конце концов герцогиней.
1703. Странное ограбление Куртена
455
Странное ограбление Я не могу расстаться с Куртеном, не рассказав
Куртена, устроенное Фьёбе, о приключившейся с ним истории, где Фьёбе характер и отставка Фьёбе повел себя самым бесстыдным образом. Также
государственный советник, человек очень способный, пленительного ума, принятый в великосветском обществе Версаля и Парижа, он был желанным гостем в самых изысканных домах, порой любил крупную игру и некогда был канцлером Королевы. Он вез Куртена в своей карете в Сен-Жермен на заседание Совета; ограбления на дорогах были в ту пору не редкость; их остановили и обобрали, забрав у Фьёбе немалые деньги, лежавшие у него в кармане. После того как воры оставили их в покое, а Фьёбе принялся стенать о постигшем его несчастье, Куртен радостно сказал, что сумел спасти часы и пятьдесят пистолей, успев спрятать их в гульфик. Услышав сие, Фьёбе тотчас выскочил из кареты и стал так громко звать разбойников, чтобы они возвратились, что те подошли к нему, чтобы узнать, в чем дело. «Господа, — сказал он им, — вы мне кажетесь порядочными людьми, нуждающимися в деньгах, и вовсе неразумно позволять одурачивать себя этому господину, каковой утаил от вас часы и пятьдесят пистолей». И, повернувшись к Куртену, со смехом сказал ему: «Сударь, вы сами мне об этом говорили, поверьте, лучше отдать все добровольно, без обыска». Буквально остолбенев от изумления и возмущения, Куртен без сопротивления позволил обобрать себя; но, едва воры удалились, он бросился на Фьёбе, желая задушить его, а тот, будучи гораздо сильнее, хохотал во все горло. В Сен-Жермене он с удовольствием рассказывал об этом приключении всем и каждому; общим друзьям лишь с великим трудом удалось помирить их. Фьёбе умер намного раньше Куртена, удалившись в обитель камальдулов в Гробуа234. Обладая безмерным честолюбием и полагая, что его таланты вполне оное оправдывают, он мечтал занимать первые места, но так и не сумел этого добиться. Обида, смерть жены, не оставившей ему детей, непорядок в делах, возраст, а прежде всего благочестие — вот что заставило его удалиться в эту обитель. Поншартрен послал своего сына навестить его, и тот довольно бесцеремонно спросил Фьёбе, что он тут делает. «Что я делаю? — ответил ему Фьёбе. — Я скучаю; это мое покаяние — я в жизни слишком много развлекался». И он так усердно, ни на что не отвлекаясь, скучал, что у него началась желтуха, и он умер от скуки несколько лет спустя.
456
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Спор о должности старей- Куртен, давно уже немощный, почти слепой шины Совета между и под конец совсем потерявший зрение, не вы-
Ла Рейни и архиепископом ходивший более из дома и даже почти никого Реймсским, который берет не принимавший, скончался глубоким стариком верх после долгой болезни. Он был старейшиной Со¬
вета. Ла Рейни, стяжавший известность тем, что благодаря ему должность начальника парижской полиции приобрела то значение, каковое она имеет поныне, и при этом остававшийся человеком чести, истинным и неподкупным судьей, некогда сделался советником после Куртена и сейчас заявил о своем желании стать старейшиной Совета, а архиепископ Реймсский, государственный советник от духовенства, занимавший между ними промежуточное положение235, тоже заявил претензии на это место. Ла Рейни возмутился; он спросил архиепископа, зачем ему это понадобилось, ему, который, будучи пэром, занимает более высокое положение, чем старейшина Совета, и для которого, при его богатствах, вряд ли имеет значение лишняя тысчонка экю, ибо именно такова разница в жалованье старейшины и просто государственного советника. Архиепископ согласился, что старейшинство ему вовсе без надобности, но, уж коль скоро оно достается ему по праву, он не намерен отказываться, дабы не причинять ущерба тем государственным советникам от духовенства, кои, в отличие от него, не имели бы ни ранга, ни богатств, позволяющих пренебрегать этим местом, — и от своего мнения так и не отступился. Вопрос сей, ставший предметом спора, рассматривался в Совете депеш, в присутствии Короля, советниками от духовенства и от дворянства шпаги, с одной стороны, и государственными советниками от дворянства мантии — с другой, то есть шестью голосами против двадцати четырех. Говорить о каком бы то ни было неравенстве или исключительности не было никаких оснований, а кроме того, архиепископ Реймсский привел в пример, среди прочих, одного архиепископа Буржа и одного аббата, каковые были сначала государственными советниками, а потом старейшинами Совета, и в начале следующего года выиграл свое дело, получив единогласную поддержку.
История со сбором пожерт- Завершила этот год история со сбором пожерт- вований вований, к коей я оказался причастен в большей
степени. В пору важнейших церковных празд¬
1703. История со сбором пожертвований
457
ников Король посещал обедню и вечерню, во время коих одна из придворных дам собирала пожертвования для бедняков. И всякий раз даму, которой предстояло собирать пожертвования, назначала сама Королева или, в ее отсутствие, Дофина, а после смерти Дофины Баварской и вплоть до появления новой Дофины236 назначение брала на себя мадам де Мен- тенон. Ранее эту обязанность исполняла одна из фрейлин Королевы или Мадам Дофины. После того как институт фрейлин был упразднен237, назначать стали, как я только что изъяснил, молодых придворных дам. Приобретший свой ранг лишь благодаря интригам и проискам времен Лиги (интригам, не прекращавшимся с тех пор и становившимся все более настойчивыми и изобретательными) Лотарингский дом, — а по его примеру и те, кто исподволь добился от Короля того же ранга238, стали, пользуясь любой возможностью, незаметно уклоняться от сбора пожертвований, дабы впоследствии получить право не участвовать в сборе оных уже в качестве отличия и тем самым, как и в том, что касается церемонии обручения, сравняться с принцессами крови239. Долгое время никто не обращал внимания на это и о том не задумывался. В конце концов герцогиня де Ноай, ее дочь герцогиня де Гиш и маршалыпа де Буффлер заметили неладное; следом за ними на данную тему заговорили и другие и сказали об этом также и мне. В день Непорочного зачатия, когда не было торжественной обедни240, мадам де Сен-Симон в парадном туалете пришла в церковь к вечерне Короля, а так как мадам герцогиня Бургундская забыла назначить даму для сбора пожертвований, то в тот момент, когда пришло время начать сбор подаяния, она бросила кошелек ей; мадам де Сен-Симон исполнила сию обязанность, и тогда мы еще не догадывались, что принцессы задумали добиться для себя привилегии не собирать пожертвований. Получив сие уведомление, я решил, что герцогини не должны уступить им в ловкости, как только у них появится случай сравнять положение. Герцогиня де Ноай попыталась заговорить об этом с герцогиней дю Люд, но та, слабохарактерная и боязливая, в ответ лишь пожимала плечами, а кроме того, всегда находилась какая-нибудь герцогиня, недавно появившаяся при дворе, неосведомленная или подобострастная, которая время от времени соглашалась собирать пожертвования. Но в конце концов настояния мадам де Ноай сделали свое дело, и герцогиня дю Люд решилась заговорить об этом с мадам герцогиней Бургундской, каковая, приняв сказанное к сведению,
458
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
решила посмотреть, как станут вести себя принцессы, и в первый же праздник назначила мадам де Монбазон. Дочь месье де Буйона, молодая и красивая, очень часто бывавшая при дворе, она лучше, чем кто-либо, могла проторить дорогу остальным. Она тогда находилась в Париже, куда все принцессы на протяжении многих лет съезжались в преддверии больших праздников. Она уклонилась от возложенной на нее обязанности, сказавшись больной, и, хотя была совершенно здорова, на полдня легла в постель, во вторую же половину дня вела себя, как обычно, без малейших признаков недомогания. Теперь оставалось лишь действовать открыто. Герцогиня дю Люд на это не решилась, мадам герцогиня Бургундская, хоть и была задета за живое, — тоже; однако сие имело следствием то, что ни одна герцогиня более не желала или не осмеливалась собирать пожертвования. Знатные дамы241 не замедлили это заметить. Они поняли, что сбор пожертвований станет исключительно их уделом, и также стали уклоняться от него; таким образом, обязанность сия стала исполняться кем попало, а случалось, что поручить ее и вовсе было некому. Дело зашло так далеко, что Король вышел из себя и готов был заставить собирать подаяния мадам герцогиню Бургундскую. Мне сообщили об этом придворные дамы, которые не желали, чтобы на время праздника мы уезжали в Париж, — пугая меня тем, что гнев Короля может обрушиться на мою голову, ибо государь все еще не простил меня за то, что я оставил службу. Я не ездил в Марли, и отношение ко мне Короля было именно таким, как я о том рассказывал ранее, но дамы тешили меня надеждой, что сейчас оно может перемениться. Я готов был согласиться — при условии, что моя жена не будет назначена для сбора пожертвований, а поскольку обещать мне этого никто не мог, мы уехали в Париж. Маршалыпа де Кёвр, как супруга испанского гранда, всегда отказывалась от сбора пожертвований, и герцогиня де Ноай, ее мать, обычно предлагала вместо нее графиню д’Айан, свою невестку. Во время другого праздника для сбора пожертвований были назначены две дочери Шамийяра, герцогини, которым не удалось уклониться от пребывания в Версале, и обе они отказались. Это стало последней каплей. Королю надоели подобные уловки, и он приказал Месье Главному велеть его дочери проводить сбор пожертвований в первый день 1704 года, и тот по необходимости сумел угодить Королю, не упустив при этом возможность сделать сие в ущерб другому.
1703. Король гневается на герцогов
459
Король гневается на герцогов Он так и не простил мне, что из-за меня прин- и, в частности, на меня цесса д’Аркур была вынуждена принести изви¬
нения герцогине де Роган242. Уже на следующий день я был предупрежден графиней де Руси (которой рассказала о том мадам герцогиня Бургундская, видевшая все собственными глазами), что Король с суровым видом вошел к мадам де Ментенон и гневно сказал ей, что крайне недоволен герцогами, в коих видит гораздо менее покорности, чем в принцах, и что, в отличие от герцогинь, отказывающихся собирать пожертвования, Месье Главный, едва он предложил ему поручить это дело его дочери, тотчас же согласился. Он добавил, что среди герцогов есть двое или трое, коим он все это припомнит. Мадам герцогиня Бургундская не пожелала назвать их ей, но чточю шепнула на ухо мадам де Данжо, которая почти тотчас же обратилась к графине де Руси с просьбой предупредить меня о необходимости вести себя благоразумно, ибо над моей головой сгущаются тучи. Передано мне это уведомление было у канцлера, в его присущ ствии, и тот, так же как и я, не сомневался, что одним из этих троих, упомянутых Королем, был я. Я объяснил ему, что произошло, и спросил его мнения, каковое заключалось в том, что мне следует немного подождать, дабы не действовать вслепую. Вечером мадам Шамийяр сказала мне, что Король очень едко говорил об этом с ее мужем. Оба они были в курсе данного дела: я им обо всем давно рассказал, и они сами заставили обеих своих дочерей-герцогинь отказаться от сбора пожертвований. На следующий день рано утром я встретился с Шамийяром, и тот сообщил мне, что накануне у мадам де Ментенон, прежде чем он успел достать свои бумаги, Король гневно спросил его, что он думает о герцогах, в коих он, государь, находит меньше покорности, чем в принцах, и поспешил добавить, что собирать пожертвования будет мадемуазель д’Арманьяк. Шамийяр ответил, что, поскольку такого рода сведения обычно не доходят до его кабинета, то известно ему стало об этом лишь накануне; но что герцогам весьма не посчастливилось не угадать намерений Короля, а теперь он вменяет им это в вину, и что принцам же, напротив, очень повезло, ибо он благодарен им за то, что герцоги также поспешили бы исполнить, скажи он им о том столь же прямо и откровенно, как Месье Главному. Король, оставив его слова без внимания и отвечая лишь своим собственным мыслям, сказал, что, странное дело, но с тех пор как я оставил службу, я занят лишь изучением рангов
460
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
и порицанием всего и вся, что нынешняя история — моих рук дело и что лучше всего было бы сослать меня куда подальше, дабы я долгое время не мог более докучать ему. Шамийяр ответил, что, если я более основательно занимаюсь изучением этой материи, то сие означает, что я более к тому способен и более сведущ, чем прочие, и что, поскольку ранг дарован мне королями, Его Величество должен оценить мое стремление удерживать его на высоте; затем, чтобы успокоить Короля, с улыбкой добавил, что в его, государя, власти — и сие всем известно — отправлять людей туда, куда ему угодно, но что нет никакой нужды употреблять сию власть, когда довольно одного слова, чтобы добиться желаемого, коего он не получает лишь потому, что этого слова не произносит. Король, нимало не успокоенный, ответил, что более всего он задет тем, что дочери Шамийяра, и прежде всего младшая, послушавшись мужей, заявили о своем отказе и что сие было сделано явно по моему наущению243. На это Шамийяр возразил, что один из его зятьев отсутствовал, а другой посоветовал жене поступать одинаково со всеми прочими. Короля это не убедило, и он еще некоторое время сердито ворчал, прежде чем приняться за работу. Я поблагодарил Шамийяра за то, что он так хорошо отзывался о герцогах вообще и обо мне в частности, после чего он посоветовал мне поговорить с Королем, и как можно скорее, о герцогах и о сборе пожертвований, потом о себе самом, вызвавшем его неудовольствие, а затем вкратце изложил мне суть того, что советовал бы мне сказать. Вышеупомянутые слова Короля были результатом довольно продолжительной аудиенции, коей он, прежде чем пройти к мадам де Ментенон, удостоил главного шталмейстера. После беседы с Шамийя- ром я отправился к канцлеру, чтобы рассказать ему о том, что только что узнал. Он также полагал, что мне следует поговорить с Королем, притом безотлагательно, что промедление лишь укрепит раздражение государя, после чего говорить с ним будет уже бесполезно; что, следовательно, нужно действовать, не теряя времени, испросив у Короля разрешения побеседовать с ним в его кабинете, и что если, как я того опасался, он, выпрямившись, остановится, готовый выслушать меня немедленно, сказать, что, очевидно, он сейчас не желает оказать мне милость выслушать меня, пусть это будет в другой раз, и тотчас же удалиться. Осмелиться вот так заговорить с Королем само по себе уже было дерзостью, а сделать это человеку моего возраста — дерзостью вдвойне. Я привык ничего не предпринимать,
1703. Аудиенция, которой меня удостоил Король
461
не посоветовавшись с герцогом де Бовилье. Однако мадам де Сен-Симон считала, что делать этого не следует, ибо была уверена, что он мне посоветует не говорить с Королем, а обратиться к нему письменно, но что это будет иметь гораздо меньше силы и произведет менее сильное впечатление, не говоря уж о том, что письмо само по себе не может ни что бы то ни было возразить, ни защитить себя, и что, последовав совету, противоположному мнению двух других министров, я поставлю себя в затруднительное положение.
Аудиенция, которой меня Я согласился с нею и отправился ждать, когда
удостоил Король и которая Король после обеда пройдет в свой кабинет, что- меня удовлетворила бы просить у государя разрешения последовать
за ним. Не отвечая, он жестом предложил мне войти, а сам отошел в амбразуру окна. Я уже собирался заговорить, когда появился Фагон и еще кое-кто из прислуги. Я заговорил, лишь когда остался наедине с Королем. Тогда я сказал ему, что мне стало известно о его недовольстве мною в связи с вопросом о сборе пожертвований, а желание мое угодить ему столь велико, что я без промедления решился умолять его позволить мне изъяснить ему мое поведение в этом деле. Выслушав это вступление, он нахмурился, не сказав ни слова в ответ. «Это правда, государь, — продолжил я, — с тех пор как принцессы отказались собирать пожертвования, я не позволял мадам де Сен-Симон этим заниматься. Я хотел, чтобы герцогини также уклонялись от исполнения сей обязанности, и некоторым я действительно в том воспрепятствовал, ибо не знал, что Ваше Величество желает этого».
«Но, — прервал меня Король тоном разгневанного господина, — отказать герцогине Бургундской — значит выказать ей неуважение, а это то же самое, что отказать мне». Я ответил, что, если судить по тому, как происходило назначение, нам и в голову не могло прийти, что мадам герцогиня Бургундская имеет к этому хоть какое-то отношение, ведь обыкновенно назначение делали по своему выбору герцогиня дю Люд или первая придворная дама.
«Но, сударь, — снова прервал меня Король тем же высокомерным и раздраженным тоном, — вы позволили себе высказываться по этому поводу».
«Нет, государь, никогда».
«Как, вы ничего не говорили?» — возвысив голос, продолжал он. Здесь я осмелился прервать его, заговорив еще громче, чем он.
462
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
«Уверяю вас, государь, нет, а если бы я что-либо говорил, то признался бы в этом Вашему Величеству точно так же, как признаю, что не позволил собирать пожертвования моей жене и помешал другим герцогиням согласиться на это. Я всегда полагал и имел основания полагать, что Ваше Величество не высказывается по этому поводу либо потому, что не знает о происходящем, либо, зная, не придает этому значения. Я вас настоятельно прошу отнестись к нам по справедливости, позволив убедить себя в том, что, если бы герцоги, и я в особенности, могли предположить, что Ваше Величество хоть сколько-нибудь этого желает, все бы герцогини с радостью согласились исполнять сию обязанность, и мадам де Сен-Симон тоже, а если бы это оказалось недостаточным с ее стороны, чтобы убедить вас в моем желании угождать вам, я бы сам готов был, как деревенский церковный староста, обходить присутствующих с блюдом для подаяния. Но, государь, — продолжил я, — может ли Ваше Величество поверить, чтобы в вашем присутствии мы считали унижающим наше достоинство исполнение любой обязанности, да еще такой, которую герцогини и принцессы исполняют ежедневно в приходах и монастырях Парижа без каких бы то ни было возражений? Однако следует заметить, государь, что принцы не упускают ни малейшей возможности приобрести для себя преимущества и тем самым вынуждают нас быть настороже, тем более что однажды они уже отказались от сбора пожертвований».
«Но они не отказывались, — сказал мне Король уже более спокойным тоном. — Им этого просто не предлагали».
«Они отказались, государь, — произнес я решительно. — Не лотаринг- цы, но другие (и я указал ему на мадам де Монбазон). Герцогиня дю Люд могла уведомить вас о том, Ваше Величество, и она обязана была это сделать, ибо ровно по этой причине мы и приняли наше решение; но, зная, сколь докучны Вашему Величеству всякие споры, требующие вашего вмешательства, мы сочли достаточным просто уклониться от сбора пожертвований, дабы не позволить принцам создать себе новую привилегию, ибо, как я уже имел честь говорить, были убеждены, что вы, Ваше Величество, либо ничего об этом не знаете, либо не придаете значения, так как вы никак не высказывали своего отношения к происходящему».
«Ах вот как, сударь, — ответил мне Король на сей раз спокойно и доброжелательно. — Такого более не случится, ибо я сказал Месье Главному,
1703. Аудиенция, которой меня удостоил Король
463
что желаю, чтобы его дочь собирала пожертвования в первый день года, и я был очень доволен, что она согласилась подать пример в благодарность за мое дружеское расположение к ее отцу».
Я ответил, все так же глядя прямо в глаза Королю, что я и от себя, и от лица всех герцогов еще раз умоляю его поверить, что мы преданы ему, как никто, а я более, чем кто-либо, и убеждены, что, поскольку наши герцогские достоинства проистекают из достоинства Короля, благодеяниями коего мы осыпаны, он обладает, как государь и благодетель всех нас, правом деспотически244 распоряжаться нашими титулами и званиями, возвышать и принижать их, поступая с ними как со своей собственностью, на каковую никто другой не смеет покуситься. На лице Короля появилось выражение доброты и дружеского расположения, и он ласково повторил мне несколько раз, что именно так следует думать и говорить, что он мною доволен, и добавил еще несколько любезных фраз в том же роде. Я воспользовался представившейся мне возможностью и сказал ему, что мне мучительно больно, оттого что находятся люди, постоянно очерняющие меня в глазах моего государя, в то время как я думаю лишь о том, как ему угодить; я признался, что не могу простить тем, кто оказался на это способен, и что мои подозрения падают не на кого иного, как на Месье Главного, «который, — добавил я, — так и не простил мне истории с принцессой д’Аркур, ибо, выслушав меня, Ваше Величество поверили мне, а не Месье Главному; Ваше Величество наверняка помнит об этой истории, и я не стану повторять ее, дабы не утомлять вас». Король ответил мне, что прекрасно помнит эту историю, и по его ласковому и любезному тону я понял, что он терпеливо выслушал бы ее еще раз. Но я счел неуместным так затягивать разговор. В завершение я настоятельно просил его, коль скоро ему станет обо мне известно нечто, что вызовет его неудовольствие, оказать мне милость тотчас приказать меня о том уведомить, если Его Величество не пожелает сделать этого сам, и что он увидит, что за милостью сей сразу же последует либо мое оправдание, либо признание вины и просьба о прощении за оную, о чем я стану молить его. По окончании моей речи Король некоторое время стоял молча, словно ожидая продолжения, а затем, сказав, что все это очень хорошо и что он мною доволен, с легким учтивым поклоном отпустил меня. Низко поклонившись, я удалился с чувством огромного облегчения и довольный тем, что мне удалось сказать все, что я хотел, о себе самом, о гер¬
464
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
цогах, о принцах и, в особенности, о главном шталмейстере, более чем когда-либо убежденный, — ибо король помнил о деле принцессы д’Аркур и ни словом не обмолвился о Месье Главном, — что интригой, которую мне в очередной раз удалось сейчас расстроить, я был обязан именно ему. Выйдя с очень довольным видом из кабинета Короля, я увидел Месье Герцога и кое-кого из знатных придворных, дожидавшихся обувания Короля в его комнате, которые уставились на меня, удивленные продолжительностью моей аудиенции, длившейся полчаса, что совершенно неслыханно для человека, не имеющего иной цели, как добиться оной, ибо обычно такого рода аудиенция не занимает и половины того времени, что было уделено мне. Сначала я поднялся к себе, чтобы рассеять тревогу мадам де Сен- Симон, затем направился к Шамийяру и вошел к нему в тот момент, когда он вставал из-за стола, окруженного многочисленными посетителями, среди которых находилась и принцесса д’Аркур. Увидев меня, он поспешил ко мне подойти. Я шепнул ему на ухо, что только что имел продолжительную беседу с глазу на глаз с Королем в его кабинете, что я очень доволен, но поскольку беседа была долгой, а у него сейчас много посетителей, то я вернусь рассказать ему обо всем вечером. Но он хотел узнать все сейчас же, так как, сказал он мне, сегодня ему предстоит долго работать с Королем и поэтому он желает быть в курсе всего, ибо не сомневается, что Король не преминет заговорить с ним об этом, и хочет иметь возможность быть мне полезным. Итак, я рассказал ему все об аудиенции, а он поздравил меня с тем, что я так хорошо говорил. Удивление мадам Шамийяр и ее дочерей не знало предела, и они были мне бесконечно признательны за то, что я взял на себя ответственность за их отказ собирать пожертвования. Сказанное о них главным шталмейстером и графом де Марсаном, его братом, — между прочим, их друзьями, — до крайности их возмутило. Я постарался раздуть этот огонь, но безуспешно. Заискиванием и хитростями лотаринг- цы сумели все исправить, так что две недели спустя ни о чем более не было и речи, и Шамийяр, хоть и уязвленный ничуть не меньше, чем его супруга и дочери, также быстро забыл об обиде. Закончив работать с Королем, Шамийяр сообщил мне, что государь, прежде чем взяться за документы, сказал ему, что беседовал со мной, и пересказал весь разговор, и казалось, что он больше не держит на меня зла, но все еще настроен против герцогов, так что Шамийяру не удалось уговорить его вернуть им свое благоволение, ибо
1703. Аудиенция, которой меня удостоил Король
465
предубеждение и слабость, каковую он питает к Месье Главному, не говоря уже о явном предпочтении, оказываемом его Ментеноншей принцам перед герцогами, ослепляет его вопреки очевидному и вопреки его собственному признанию Шамийяру в том, что он доволен мною, хотя мои действия неотделимы от действий всех прочих, что ясно следует из мною сказанного. Но государь, легко поддававшийся предубеждению, разъяснения соглашался выслушивать лишь изредка, свое мнение переменял еще реже, никогда при этом не отказываясь от него полностью, и терял способность видеть, слышать и рассуждать, едва кому-либо удавалось внушить ему, что речь идет хоть в чемлчэ, пусть в самой ничтожной степени, об умалении его власти; справедливость, разум, право, здравый смысл — все исчезало. Искусно играя на этой столь опасно уязвимой струне, министры деспотически подчиняли его своей воле, заставляя верить всему, что им было угодно, и делая его глухим к любым разъяснениям и объяснениям, исходящим от других людей. Канцлер, удивленный моей дерзостью, был в восторге от достигнутого мною успеха. А что касается герцога де Бовилье, то я последовал совету мадам де Сен-Симон и убедился, что она была права. Я сказал герцогу, что, не успев повидаться с ним до обеда Короля, решился лично обратиться к государю. Он сказал мне, что рад успеху моей аудиенции, но что, если бы я заранее спросил его мнение, он посоветовал бы мне не идти на нее и, учитывая мое положение, изложить свое дело письменно, хотя теперь очевидно, что я выбрал наилучшее решение. Многие герцоги говорили со мною о моем деле, каковое вызвало немало толков. Невозможно описать удивление и испуг месье де Шеврёза, с которым я был очень дружен, когда я обо всем рассказал ему; но когда он услышал, что я сказал Королю, что нам известен его страх перед всякими спорами, требующими его вмешательства, он в ужасе от меня попятился: «Вы сказали это Королю, и именно в таких выражениях? Вам не откажешь в смелости». «Зато вам, — ответил я, — вам, старым вельможам, приближенным к государю и обласканным им, настолько ее не хватает, что вы не осмеливаетесь произнести ни слова; ибо если он слушает меня, молодого человека, отнюдь к нему не приближенного, к тому же вызвавшего его неудовольствие, еще более усугубленное новым проступком, и если разговор, начатый гневом, заканчивается ласковыми и учтивыми словами, причем разговор, длившийся столько, сколько этого хотел я, — то чего могли бы добиться вы, имей вы мужество воспользоваться его
466
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
к вам отношением и сказать ему то, что надлежит сказать? Ведь я не только не был наказан за смелость, но и добился успеха». Шеврёз был в восторге от того, что я говорил таким образом, но сам все еще боялся. Маршалыиа де Вильруа, с которой я был очень дружен, женщина исключительного ума и высоких достоинств, внушавшая всем глубокое уважение, сочла, что я действовал правильно, и сказала, что разговор сей в конечном счете обернется для меня благом. И действительно, от епископа Лана я узнал: Король сказал Монсеньору, что в разговоре с ним я выказал много ума, силы и почтительности, что он доволен мною, что все обстояло иначе, чем это представил ему Месье Главный, что принцессы отказались собирать пожертвования, и Монсеньор подтвердил это. Епископ Лана был братом Клермона, об опале которого я рассказывал245 и которого Монсеньор по-прежнему любил. Он сообщил мне, что Монсеньор часто смеялся над претензиями принцев и фантазиями своей приятельницы мадемуазель де Лильбонн, иногда даже в ее присутствии, и что в этом вопросе ни она, ни мадам д’Эпинуа не имели на него никакого влияния. Епископ узнал об этом разговоре Короля с Монсеньором от мадемуазель Шуэн, с которой благодаря брату сохранил самые что ни на есть дружеские отношения. Он привел мне множество подробностей, так что я мог больше не тревожиться относительно позиции Монсеньора в вопросе о рангах. Я пересказал услышанное герцогу де Монфору, моему близкому другу, который не менее меня был озабочен этим вопросом, однако не назвал ему автора этих сведений, так как последний не желал быть названным. Удивительным же было то, что через Люксембургов герцог де Монфор был связан с этим прелатом, который хранил сии сведения в тайне от него, но пожелал доверить их мне; так что герцог, зная, что я никак не связан ни с Монсеньором, ни с кем бы то ни было из его двора, даже представить себе не мог, откуда у меня эти сведения, и почти что готов был поверить, что сам дьявол нашептал мне их на ухо.
Почему я счел необходимым Возможно, я уделил слишком много внимания подробно остановиться на делу, рассказ о котором мог бы быть гораздо бо- деле о сборе пожертвований лее сжатым; но, не говоря уже о том, что оно касалось меня лично, я полагаю, что именно такие подробные описания частных событий придворной жизни позволяют лучше узнать двор, а особенно Короля, такого замкнутого и непостижимо¬
1703. Фанатики получают поддержку Голландии и Женевы
467
го, так неохотно допускавшего к себе, столь опасного для лиц, наиболее к нему приближенных, столь деспотичного, что любое противодействие выводило его из себя и он, даже видя истину с одной стороны и обман — с другой, лишь с большим трудом оказывался способен переменить мнение, — и тем не менее способного внимать голосу рассудка, когда соглашался выслушать, причем даже весьма резкие речи, лишь бы они льстили его деспотизму и были исполнены глубочайшего почтения; а рассказы делают все это гораздо более осязаемым, чем любые другие слова, подтверждением чему является как вышеприведенный эпизод, так и то, что я в свое время рассказывал о столкновении мадам де Сен-Симон с мадам д’Арманьяк246 и принцессы д’Аркур — с герцогиней де Роган247.
Страх императора перед Ни Король, ни император равно не знали покоя
Недовольными в своих владениях: кроме внешней войны, вну¬
три Империи венгерские Недовольные собрались в чудовищном количестве и, поддерживаемые многими из вельмож и значительной частью дворянства, завладели городами в горной части Венгрии и целым рядом копей248. Им сдалось множество замков, обладавших большим числом артиллерийских орудий. Недовольные спустились на равнину, и их вооруженные отряды то и дело появлялись близ Пресбур- га249, поджигали окрестные деревни, так что зарево пожаров было видно из Вены, и император даже побоялся быть захваченным в замке, где обедал после охоты250. Это происшествие так его напугало, что он приказал перевезти из Пресбурга в Вену венгерскую корону, каковая была после первых вторжений турок251 перенесена из Буды, столицы королевства, в Пре- сбург. Эта золотая корона, присланная из Рима около 1000 года герцогу Польскому, который принял крещение и хотел добиться провозглашения королем, была похищена Стефаном, герцогом Венгрии, взявшим себе благодаря этому титул короля252. Впоследствии он был возведен в ранг святых, и корона сия стала среди венгров предметом суеверного почитания.
Фанатики получают под- Фанатики в Лангедоке и Севеннах доставляли держку Голландии иЖепевы\ немало хлопот воинским частям, время от вре- арестРошгюда мени рассеивавшим их отряды, но в целом
не причинявшим мятежникам большого вреда.
468
Сен-Симон. Мемуары. 1701—1707
Были захвачены голландские агенты, поставлявшие им деньги и оружие, а к тому же обещавшие всяческую помощь. Женева также, как могла, исподтишка поддерживала их и присылала проповедников. А более всего осложняло положение наличие у них влиятельных связей внутри страны. Рош- гюд, дворянин, имевший десять или двенадцать тысяч ливров ренты, был арестован в числе прочих по обвинению одного голландского офицера, который, попав в плен, выдал его, чтобы избежать виселицы, и пообещал раскрыть еще немало секретов. Ему и его товарищам было приказано, когда им понадобятся деньги, оружие и провиант, обращаться именно к Рош- гюду; в этих краях было немало знатных людей, не вызывавших никаких подозрений и при этом игравших немалую роль в мятеже.
Содержание
Сен-Симон
МЕМУАРЫ
1701-1707
В ТРЕХ КНИГАХ Книга I
Перевод М.В. Добродеевой
1701 7
1702 166
1703 321
Сен-Симон
Мемуары. 1701—1707: В трех книгах / Изд. подгот. М.В. Добродеева, В.Н. Малов, Л.А. Сифурова, Е.Э. Юрчик. М.: Ладомир: Наука, 2016. Кн. I. — 472 с., ил. (Литературные памятники)
ISBN 978-5-86218-537-9 (КнЛ)
ISBN 978-5-86218-540-9
В данный том «Мемуаров» герцога де Сен-Симона (1675—1755) входят события, произошедшие с 1701-го — последнего, по выражению мемуариста, счастливого года в жизни Людовика XIV, — по 1707 год.
В 1701 году началась Война за испанское наследство (1701—1714 гг.), и Сен- Симон подробно описывает и анализирует большие и малые баталии на разных театрах войны — в Германии, Фландрии, Испании и Северной Италии: сухопутные сражения при Карпи и Кьяри (1701 г.), при Луццаре и Фриддингене (1702 г.), при Хёхштедте (Бленхейме) (1703 г. и 1704 г.) и Шпейере (1703 г.), при Рамийи (1706 г.) и Альмансе (1707 г.), вылазку имперцев в Кремоне (1702 г.), битвы за Барселону (1705 г.) и Турин (1706 г.), бесчисленные осады городов, морские схватки в бухте Виго (1702 г.) и у Гибралтара (1704 г.) и многое другое.
Автор рисует колоритные портреты французских военачальников высокого и низкого ранга; рассуждает о патриотизме; наглядно показывает, как личные качества полководцев и чиновников, ответственных за снабжение войск, влияли на исход сражений и целых военных кампаний, во время которых храбрость соседствовала с трусостью, а верность долгу — с предательством. Литературное дарование мемуариста разворачивается во всю мощь, когда он рассказывает о преследовавших Францию горестных поражениях и о редких в те годы победах.
Наряду с персонажами, уже участвовавшими в событиях, охваченных первым томом, впервые появляются в повествовании или начинают действовать гораздо активнее и многие другие личности, выдвинувшиеся на авансцену истории в переломные моменты: полководцы Евгений Савойский и его кузен Людвиг Баденский, герцог Мальборо и целая плеяда маршалов Франции, эрцгерцог Карл, принцесса Орсини, Ференц Ракоци, шведский король Карл ХП, Антоний Гейнзи- ус, английская королева Анна, герцог Савойский и курфюрст Баварский...
Обращение к перипетиям «большой» и «малой» истории диктует многоплановость повествования, поэтому масштабные исторические события перемежаются в «Мемуарах» с частными эпизодами из жизни двора и отдельных семейств, сообщениями о политических дрязгах и интригах, историческими анекдотами. Сен-Симон подробно разбирает вопросы церемониала (на сей раз — испанского), взаимоотношения Церкви и государства, судебные процессы, в том числе проходившие с его личным участием.
Издание содержит две научные статьи (о литературной стороне «Мемуаров» Сен-Симона и о Войне за испанское наследство, рассмотренной с «испанской» точки зрения), развернутые примечания, аннотированный указатель имен, генеалогические таблицы, географические карты, иллюстрации и другие вспомогательные материалы.
Научное издание Сен-Симон
МЕМУАРЫ
1701-1707
В ТРЕХ КНИГАХ Книга I
Утверждено к печати
Редакционной коллегией серии «Литературные памятники»
Редактор АЛ. Сифурова Корректор О. Г. Наренкова Макет Александр Зарубин
ИД № 02944 от 03.10.2000 г. Подписано в печать 31.07.2016 г. Формат 70х90У16. Бумага мелованная. Печать офсетная. Гарнитура «Баскервиль». Печ. л. 34. Тираж 1200 экз.
Зак. № К-6432.
Научно-издательский центр «Ладомир»
124681, Москва, ул. Заводская, д. 4 Тел. склада: 8-499-729-96-70 E-mail: ladomirbook@gmail.com
Отпечатано в соответствии с предоставленными материалами в АО «ИПК «Чувашия»
428019, г. Чебоксары, пр. И. Яковлева, 13