НОВАЯ ИГРУШЕЧКА
Русский
журнал
для детей

Алексей Михайлович Жемчужников
ПРИТЧА О СЕЯТЕЛЕ И СЕМЕНАХ
Шёл сеятель в поле и сеял,
И ветер повсюду те зёрна развеял.
Одни при дороге упали; порой
Их топчет прохожий небрежной ногой,
И птиц, из окрестных степей прилетая,
На них нападает голодная стая.
Другие на камень бесплодный легли
И вскоре без влаги и корня взошли;
И в пламенный полдень дневное светило
Былинку палящим лучом иссушило.
Средь терния пало иное зерно —
И в тернии диком заглохло оно.
Напрасно шел дождь, и с прохладной зарёю
Поля освежались небесной росою:
Одни за другими проходят года —
От зёрен тех нет — и не будет плода.
Но в добрую землю упавшее семя,
Как жатвы настанет урочное время,
Готовя стократно умноженный плод,
Высоко и быстро и сильно растёт,
И блещет красою, и жизнию дышит...
Имеющий уши, чтоб слышать, да слышит!
НОВАЯ
ИГРУШЕЧКА
№ 32 1998 год
Главный редактор
МИТЯЕВ АНАТОЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ
Главный художник
ПАНОВ ВЛАДИМИР ПЕТРОВИЧ
Члены редакционной коллегии:
ГОНЧАРОВА ТАТЬЯНА ВСЕВОЛОДОВНА
ЕРЁМИН ВИКТОР НИКОЛАЕВИЧ
КОНДАКОВА НИНЕЛЬ ИВАНОВНА
(заместитель главного редактора)
ЛАЗУТОВА МАРИЯ НИКОЛАЕВНА
ЛОСИН ВЕНИАМИН НИКОЛАЕВИЧ
НАЙДЁНОВА ИННА ГЕОРГИЕВНА
(художественно - технический редактор)
СТАРОСТИН АЛЕКСАНДР СТЕПАНОВИЧ
УСТИМЕНКО АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ
Начальник производства
РОМАШКИНА ОЛЬГА ВЛАДИМИРОВНА
Компьютерная вёрстка
КОНДАКОВ ВАЛЕРИЙ

Русский
ежемесячный
журнал для детей
Основан в 1880 году
СОДЕРЖАНИЕ
А. М. Жемчужников
Притча о сеятеле и семенах
Имена россиян на картах Земли,
Луны и Звёздного неба 2
А. Н. Майков
Осень 3
Сказки народа коми 4
Виктор Голявкин
Рассказы 16
Александр Старостин
Святой Георгий Победоносец 21
Александр Колчин
Подвиг в Карском море 24
Нинель Кондакова
Папина книга 33
Александр Старостин
Чёрный дятел 37
Е. А. Благинина
Стихотворения 41
Угадай сказку 45
Приходите, гости! 46
Нинель Кондакова
Полховские «тарарушки» 48
Сдано в набор 21.11.97. Подписано в печать 11.12.97.
Формат 84x108/16. Бумага офсетная № 1. Печатв офсетная. Усл.-
печ. л. 3. Усл.-изд. л. 3,5. Тираж 2000 экз. Заказ 66. Отпечатано в
типографии ОАО «Внешторгиздат». Адрес: 127576, Москва,
ул. Илимская, 7.
© «Новая Игрушечка», 1998, № 32, 1 — 48
Журнал «Новая Игрушечка» издают московские
писатели и художники. «Новая Игрушечка»
рекомендована Министерством образования России для
внеклассного чтения в начальной школе и включена в
ведомственную подписку.
Нумерация журнала ведётся последовательно, а
не календарно. Каждый подписчик получит столько
номеров, на сколько подписался.

ИМЕНА РОССИЯН НА КАРТАХ ЗЕМЛИ, ЛУНЫ И ЗВЁЗДНОГО НЕБА
Остров Сибирякова. Бухта Сибирякова.
Гора Сибирякова
Жил в России человек по имени и
отчеству Александр Михайлович, по
фамилии Сибиряков. Годы жизни 1849—
1933. Был богат, владел золотыми
приисками. Истинно русский, он не дрожал
над золотом. Доходы тратил на дело,
нужное всей державе, — на изучение и
освоение Сибири. Всякий, кто был
занят этим, получал от него помощь.
Сибирь — край несметных
природных даров. Под землёй золото, алмазы,
нефть, каменный уголь, газ, руды
металлов. На земле леса с пушными
зверями. В реках рыба. Всё это можно добыть,
но как доставить в густонаселённые
места России или на продажу в другие
страны? Во времена Сибирякова в Сибири
не было железных дорог. (Да и теперь их
всего две). И потому Александр
Михайлович прилагал старание, чтобы
наладить дорогу морскую — вдоль северных
берегов России.
Множество рек, в том числе
великие Обь, Енисей, Лена, пересекают
Сибирь с юга на север и впадают в моря
Ледовитого океана. По рекам шли бы с
грузами речные суда, а дальше везли бы
грузы на судах, приспособленных ходить
во льдах. На запад — путь в Архангельск
и Мурманск, на восток — во
Владивосток.
Океан назван Ледовитым потому, что
чуть ли не круглый год нет в нём
открытой воды. Коротким летом появляются
между ледяными полями разводья. По
разводьям и можно плыть. Но коварны
льдины, они движутся, могут
сомкнуться, зажать судно и раздавить. Много
отважных мореплавателей погибло в
поисках Северного морского пути. А путь
был так нужен, что новые смельчаки
сменяли погибших.
Александр Михайлович на свои
средства снаряжал две экспедиции. И одна из
них (на зверобойной шхуне «Вега»)
впервые благополучно прошла из моря
Баренцева (через Карское море, море
Лаптевых, Восточно-Сибирское и
Чукотское моря) в Берингово море.
Произошло это в 1878 — 1879 годах. В знак
заслуг Сибирякова участники
экспедиции назвали тогда его именем большой
остров в Карском море.
«Вега» доказала, что Северный
морской путь есть. Однако она преодолела
его за две навигации, за два лета; шхуне
пришлось зимовать во льдах. Первым за
одну навигацию, в 1932 году, прошёл
северными морями советский
ледокольный пароход. И вот какое совпадение —
назывался он «Сибиряков».
Ровно через десять лет после
открытия Северного морского пути, в
военном 1942 году сибиряковцы совершили
новый подвиг — вступили в бой с
крейсером немецких фашистов и спасли от
гибели десятки советских судов и
зимовщиков на полярных станциях. В память
об этом именем ледокола советские
люди назвали бухту в Баренцевом море
и гору в Антарктиде.
О событиях, случившихся на
Северном морском пути в августе 1942 года,
читайте на страницах 24 — 32.
Александр КОЛЧИН

Рисунок Евгения Мешкова
Аполлон Николаевич Майков
ОСЕНЬ
Кроет уж лист золотой
Влажную землю в лесу...
Смело топчу я ногой
Вешнюю леса красу.
С холоду щёки горят:
Любо в лесу мне бежать,
Слышать, как сучья трещат,
Листья ногой загребать!
Долго на листьях лежит
Ночи мороз, и сквозь лес
Холодно как-то глядит
Ясность прозрачных небес...

СКАЗКИ НАРОДА КОМИ
В ПЕРЕСКАЗЕ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ ПЕТРА СТОЛПОВСКОГО
Рисунки Владимира Винокура
ВОСЬМИНОГАЯ СОБАКА
Жили-были старик со старухой. Пошли
они как-то в парму за черникой.
Собирают ягоды в набирушки, смотрят, бежит к
ним какой-то зверь чудной.
— Ты кто? — спрашивает старик.
— Я собака, — говорит зверь. —
Возьмите меня к себе.
— Да на кой ты нам нужна! — рукой
старуха машет. — Нам вдвоём-то мудрено
прокормиться, да ещё ты.
— Горемыка я несчастная! —
заскулила, заплакала собака. — Весь свет обега-
ла, никто меня к себе не берёт. Четыре
лапы стёрла, скоро остальные четыре
сотру, а потом и помру. Ойя да ойя!
— Не то у тебя восемь лап было? —
спрашивает старик.
— Восемь, как есть восемь, —
отвечает собака. — Раньше все собаки
восьминогими были, шибче всех зверей бегали.
— Ну, а с четырьмя ногами ты нам и
вовсе ни к чему, — старуха говорит.
— Головушка моя горькая, — снова
заскулила та. — Последняя собака я на
всём белом свете. Как изотру остатние
лапы, вовсе мой род переведётся. Возь-

мите меня, несчастную, я буду в конурке
жить, дом вам сторожить.
— Старуха, а старуха, может, возьмём
её к себе? — старик уговаривает. — Хоть
она и с изъяном, а жалко всё ж таки,
ежели последняя собака на земле вымрет.
— Кабы она о восьми ногах была, —
вздыхает старуха. — Да уж ладно,
пожалеем эту уродину на четырёх ногах.
Взяли они собаку к себе. Ничего,
привыкли к четвероногой. Собака дом
сторожила, со стариком на охоту ходила. От неё
и повёлся род четвероногих собак.
Старику со старухой надо спасибо
сказать, а то бы и таких на земле не
осталось.
КАБЫ НЕ КЛАЛ, НЕ БРАЛ
В старопрежние времена жил-был в
нашем сикте сысольском царь. Ну,
невелика бы диковина, уж кого-кого, а
царей-то у нас всегда хватало. Только этот
царь был с особинкой, потому как
засиделся в холостом состоянии. Ежели
сказать по-учёному, так он был товар
залежалый. Люди бывало спросят:
— Что ж ты, твоё величество, всё не
женишься да не женишься?
Подумает царь, за ухом почешет:
— Так ить жениться — не в лапти
обуться. Обутку-то разглядеть ещё надо.
Разглядывает он, стало быть, а
годочки, как комочки, катятся и катятся. Люди
опять пошутят:
— Что-то ты, твоё величество, в
девках у нас засиделся.
Царь в затылке почешет:
— Так ить жена — не лапоть, с ноги
не скинешь. Тут ещё поглядеть надо, во
что обуться.
Раздумывает он этак про лапоть, а
времечко кап да кап. Порядком уж
накапало, дальше, прямо сказать, некуда. Стал
царь по сиктам да по грездам похаживать,
невесту приглядывать. Он хоть и царь, а
всё ж таки с понятием: добрая жена да
жирные щи — другого добра не ищи.
Только вот беда: привередливое это наше
величество стало — спасу нет. Всё носом
водит да морду воротит. Та мелковата, эта
старовата, вон та сзади тяжеловата. Эта
бы хороша, опять спереди ни шиша. Одна
красавка, да на шее бородавка, другая
хоть куда девица, а ходит как медведица.
Проходил как-то царь по соседнему
сикту, слышит, у колодца две бабы
вскудахтались, друг перед дружкой
выхваляются, друг дружке языки передёргивают:
— У меня дочка красива, так уж
красива!
— Твоя красива, а моя-то краше.
— Твоя?! Да я, да моя, да наша
Малаша!..
— Ваша Малаша — вчерашняя каша.
А вот моя Марпида золотом шита! Она
солому хоть в шёлк, хоть в золото
обратит!
— А наша Малаша!..
— Ваша Малаша — козья
простокваша!
Тут бы им самое время в космы друг
дружке вцепиться, да царь помешал.
Спрашивает он у той бабы, которая
Марпидой похвалялась:
— Из какого ж ты сикта-грезда
будешь?
— А я из такого-то, — баба
отвечает. — Дом у нас высокий, тёс самый
широкий, окна осьми пядей, скотинка
грамоте горазда, свинья наша лимоны
нюхает, да и кобель на цепи кобелее всех,
любого кобеля перебрешет.
Пошёл царь к себе домой, сам думу
думает: ежели эта Марпида солому в
золото да в шелка превращает, так с такой
женой столько можно богачества скопить,

что иные-прочие цари в своих сиктах от
зависти полопаются да потрескаются.
Лапти-то золотые можно будет носить! Да ещё
онучи шёлковые наворачивать!
Сказать не забыть, что царь он был
самый что ни есть всамделишный, даже
воинство при нём имелось. Ну, конечно, по
Сеньке шапка — всего-то у него служило
полтора солдата. Велел он им соломы
наносить и в сарае сложить. Потом
отправляет полтора солдата в сикт, велит найти дом
с широкими окнами да кобелём, который
всех кобелей кобелее. Там, мол, Марпида
живёт, пусть-де ко мне придёт, я как бы
милости прошу к царскому шалашу.
Полтора солдата всё сполнили,
привели Марпиду. Смотрит царь и дивится:
хороша, так и впрямь хороша! И ни
одной, главное дело, бородавки на шее нету!
Говорит он ей:
— Так и так, Марпидушка, хвалилась
твоя матушка, будто ты солому хоть в
шёлк, хоть в злато обратить можешь.
Ежели обратишь, в жёны возьму, а нет, так
мои полтора солдата живо тебя на
губвату посодють.
Отвели девушку в сарай, на дверь
замок навесили. Сидит Марпида на соломе,
горько плачет:
— Ойя да ойя! Матери наши сплошь
Дурафьи Полоумовны! Языками
наблукают, намолотят ими небывальщины, а
детям горе. Моя так вовсе умом не устояла,
язык истрепала, губы обшлёпала.
Стала девушка думать, как быть, как
ей горе избыть. Ничего не придумала, Ену
помолилась:
— Ен мой, Ен, никогда я бедных не
обижала, хлебушком их привечала, а
нынче я сама бедная-несчастная.
Глядь, а рядом старичок седовласый
стоит, с ней вместе плачет. Поплакали они
ещё маленько, старичок и говорит:

— За Богом, девушка, не пропадёт.
Велел Он мне, ангелу твоему, пособить
горюшку, выручить бедную головушку.
Соломку мы сейчас поровну разделим. Это
будет злато, а это — шёлк.
Повёл он рукой, половина соломы в
золото превратилась. Невелика бы кучка,
а всё ж богатство.
Хотел старичок седовласый другой
рукой повести, да снова заплакал. Стоит
в белой рубашке до пят, слёзы горькие
льёт, остановиться не может, сзади
крылышки махонькие подрагивают. Плакал,
плакал и говорит:
— Прости меня, девушка
Марпидушка, прости старика меня безумошного,
вовсе памяти не стало — позабыл я, как
солому в шёлк обратить. Ить намедни ещё,
пять тыщ лет назад, помнил, а нынче все
памятки растерял.
Поплакали они ещё немного с
Марпидой, с тем старичок и отбыл в горние
покои.
Наутро царь в сарай заглядывает.
Золото увидел, обрадовался. Полтора
солдата тоже глаза таращат на чудо, хотят
пальчиком тронуть — настоящее ли. Царь шлёп
по руке! Не цапай, кошка, лапой!
— Вижу, Марпидушка, не обманула
меня матушка. Быть тебе в жёнах у меня.
Если, конечно, работу доделаешь —
солому в шёлк превратишь. Это и есть твоё
приданое.
Снова на сарай замок навесили и
ушли.
Плачет-причитает девушка:
— Ойя да ойя! Зачем у наших матерей
языки такие длинные вырастают? Нет бы
подпоясывались ими, а то ведь такого
намелют, что вэрса не разберёт. Ойя да
ойя!
Вспомнила Марпида про вэрсу, как
она летом в лесу его выручила. Застрял

он, бедный, в развилке берёзы да так
крепко, что выбраться не мог. В развилке
висит, верещит. Пожалела его Марпида,
взяла жердину, поддела ею, как вагой,
вэрса выскочил из развилки и убежал.
«Уж хоть бы вэрса мне помог, —
думает девушка. — Я-то ему помогла».
Слышит, зашуршало что-то в соломе.
Вылезает кудлатое да страхолюдное,
глаза ровно пуговки, руки — корни
берёзовые, одежонка из лишайника елового.
— Помню, помню, — говорит вэрса,
хихикает. — Выручила ты меня, Марпида.
— Ну так меня теперь выручи.
— А тебя не выручу! — говорит вэрса,
сам язык девушке кажет, бесстыжий.
— Чего ж так?
— Нахальный я потому что и очень
вредный. Не будь я такой нахальный да
вредный, какой же из меня вэрса? А? Ха-
ха!
— Тогда проваливай, — серчает
Марпида. — Шеть отсель! Попади ты ещё в
развилку!
Вэрса не уходит, язык кажет,
дразнится да кривляется, срамник.
— Давай, — говорит, — меняться. Я
тебе солому в шёлк превращу, а за это ты
мне сына на усыновление отдашь, когда
народится да подрастёт. Во всей парме
лучший охотник станет!
Подумала девушка: сын родится ли
ещё? Может, сплошь одни дочки будут. И
согласилась.
Вэрса лапами своими по соломе
похлопал, подул, поплевал, она и
превратилась в шёлк. Аршин семь, поди, вышло.
Похихикал ещё вэрса, покривлялся, язык
напоследок показал, в узелок завязал и
как сквозь землю провалился.
Утром приходит царь. Шёлк увидал,
руками всплеснул. А уж на другой день они
за честной пир да за свадебку. Гости
гуляют, молодых поздравляют. Марпидина
матушка рада-радёхонька, лестно ей, что
дочка за царя выходит. Она каждый двор
во всех сиктах-грездах обежала, в каждом
языком потрепала. Всем рассказала, до
чего у неё дочка хороша, как она солому
в золото да в шёлк обращает. Язык бедная
измозолила, губы обтрепала, сидит за
столом, шевельнуть ими не может, мычит
только. Сур пригубит и кривится. Ещё
приложится да чуть не плачет от боли.
Царь спрашивает Марпиду:
— Чего это матушка твоя всё
кривится да кривится?
— А оттого, — Марпида отвечает, —
что она соломой весь язык себе до мяса
ободрала, губы истёрла, теперь, должно,
отвалятся. Думаешь, легко солому в
золото да в шёлк превращать?
Глянул царь на Марпидину мать,
испугался: неужто жена его такой же
страшенной сделается? Говорит он Марпиде
своей:
— Чтоб ты больше не смела этого
делать, ясно? Проживём как-нибудь без
золота да шёлка. Я хоть и царь, а руки у меня
откуда надо растут, пойду вон наймусь
городским баньки рубить да своих
полтора солдата работать заставлю, хватит им,
понимаешь, лодыря гонять!
На том они и порешили.
Прошло время. Марпида сына родила.
Хорошо живут, сын подрастает. Царь, как
семейным человеком сделался, блажь да
капризы из головы выкинул.
Землю пашет, баньки рубит,
ружьишком обзавёлся, то рябчика принесёт, а то
и глухаря, либо Терентия добудет.
Голодом не сидят. И полтора солдата к делу
приставлены: то они по дровишки, то
окунишков в Сысоле надёргают, щучку
выудят да по дороге грибков нарежут. Всё
при деле.

Подрос сын, а Марпида-то и думать
забыла, чего вэрсе наобещала. Вэрса ж
помнил. Пошла она в лес черничку
пощипать, а он из-за куста выглядывает,
язык кажет да хихикает.
— Помнишь, что мне посулила? Пора
сынка твоего усыновлять, охоте обучать.
— Он и без тебя научится, —
Марпида ему.
Обиделся вэрса, глазами-пуговками
захлопал:
— Мы так не договаривались. Дала
слово — держи.
— Не ты один вредный, — Марпида
говорит, сама тоже язык кажет. —
Повредней тебя найдутся.
Поразмыслил вэрса, под мышкой
поскрёб и говорит:
— Ладно, Марпида, давай с тобой в
игру сыграем. Отгадаешь, как меня звать,
отстану от твоего сына. Не отгадаешь —
не взыщи, как есть усыновлю. Приходи
завтра на это же место и скажи, как меня
зовут.
Идёт Марпида домой будто в воду
опущенная.
— Что с тобой, жёнушка? — царь
озаботился. — Не захворала часом?
Не стала она таиться от мужа,
рассказала всё как есть. Царь тоже
пригорюнился. Побежал по соседям — не знает ли кто,
как вэрсу зовут. Нет, никто не знает. И в
других сиктах не сказали. Вот уж и время
выходит, скоро в лес идти.
Смотрит Марпида, старик-пастух
стадо от леса гонит. И коровы в стаде, и козы.
Пастух гонит их, на коз ругается:
— У-у, вэрсы болтливые!
Подходит Марпида к нему, спрашивает:
— А что, вэрса шибко болтливый?
— Вэрса-то?! Да у него язык как
помело! Встретились в лесу, полдня болтал,
слушать его устал.
— А не говорил он, как его звать?
— А как же, говорил, уши
прожужжал именем своим несуразным. Я,
говорит, всех перехитрил, потому как никто
не знает, что меня звать «Кабы не клал,
не брал».
Обрадовалась Марпида, дала старику-
пастуху много денег и пошла в лес. Идёт,
сама про себя смеётся:
«Думала, у матушки у моей самый
длинный язык, ан у вэрсы никак не короче».
Пришла она в лес, на то же самое
место, зовёт:
— Эй, Кабы не клал, не брал! Где ты?
Вэрса из-за куста выглядывает, а морда
у него кислая, что глянешь на неё —
самому скривиться охота.
— Догадливая ты больно, — ворчит.
— Моя догадка в сто раз короче твоего
длинного языка, — смеётся Марпида. —
Слава Богу, что не одна матушка моя
болтлива.
Царь выучил сына разным наукам,
разумный парень стал. Говорят, в городе
служит, вроде даже в начальниках ходит.
Ну дак учёному-то не запретишь. По
праздникам родителей проведывает. А как же
не проведывать — царь-то и прогневаться
может.
ЯГ-МОРТ - ЛЕСНОЙ ЧЕЛОВЕК
Жил-был охотник с тремя сыновьями.
Выросли парни, тоже стали лесованьем
заниматься. Такие удачливые добытчики
из них вышли, что отец с ними горя не
знал.
Однажды отправились они вчетвером
на промысел в самые дальние охотничьи
угодья. Три, а то и четыре дня добирались.
Места глухие, безлюдные, зато зверем да
птицей богатые. У охотника там избушка
стояла.

Хорошо дела пошли у отца с
сыновьями. Они и не заметили, как три месяца
пролетели. В лабазе у них и мехов полно,
и птицы всякой довольно наловили.
Всё бы ничего, да огонь погас и их
очаге, остыла избушка, покуда по
путикам своим бегали. А зима в парме стояла
лихая, морозы колотушками по деревьям
постукивали, зайцев пугали. Охотникам ни
похлёбку сварить, ни выспаться как
следует. И домой уходить рано — самый
разгар промысла.
Стали думать, как им быть. А уже
темень на дворе. Младший сын залез па
самую высокую ель, стали парму
оглядывать. И заметил: далеко-далеко огонёк
блеснул.
— Отец, есть жильё, — говорит.
Решили, что старший сын отправится
добывать огонь, остальные делом займутся.
Как рассвело, взял он ружьё, встал на
лямпы и пошёл в сторону блеснувшего
огонька. Долго ли, коротко ли, набрёл на
лесную избушку, мохом поросшую. Зашёл,
а в ней никого. В очаге угли тлеют, над
ними котёл висит.
«Не беда, коль хозяев нет, — думает
парень. — Можно и без них огня взять,
чай, не убудет».
Подбросил он дровец в очаг, огонь
заполыхал.
Вдруг как гром грянул:
— Ты зачем сюда пришёл?!
Парень так и брякнулся на пол.
Глядь, стоит над ним страшилище в
медвежьих шкурах. На голове копна
сивых волос, борода всклокочена, глаза
кровью налиты, зубы будто колья. Ростом
страшилище громадное, руки — корявые
да когтистые.
— Говори, зачем пришёл, почему к
чужому огню руки тянешь?
Смекнул парень, что перед ним
лесной человек Яг-морт, от которого
никому добра не бывает. Рассказал, что в их
охотничьей избушке огонь погас.
— Ладно, давай такой уговор
положим, — гремит Яг-морт. — Если ты
расскажешь мне небылицу, где всё враньё,
дам тебе огня. А коли правду скажешь —
берегись!
Делать нечего, надо небылицу
придумывать. А она никак не придумывается.
— Были мы один раз на охоте, —
начал парень.
— Ну, были, — подтверждает Яг-морт.
— Шли по своему путику.
— Правильно, по своему шли.
— А рябчиков нет и нет.
— Правду говоришь — рябчиков нету,
потому что я их распугал. Не лам тебе огня,
а за правду накажу.
Схватил Яг-морт охотника, спину ему
заголил и вырезал на ней ремешок кожи.
Парень еле вырвался от чудовища, к отцу-
братьям побежал.
— Принёс огонь? — отец спрашивает.
— Какой там огонь! Еле живой ушёл.
Яг-морт это, бешеный неморт.
небылицу велит сказывать.
А про ремешок молчит — неловко,
вишь, сознаваться, что так оплошал.
- Теперь я пойду, — говорит средний
сын. — Принесу вам огня. Уж чего-чего, а
небылицу-то расскажу.
- Не смей тайком огонь брать, — учит
отец. — Как следует попроси.
Взял охотник ружьё, топор в лузан
сунул, пошёл по братову следу. По
готовой-то лыжне он вдвое быстрее добрался
до избушки.
Заходит в избушку, смотрит, лежит
Яг-морт на полу. Такой он здоровенный,
что голова в одном углу, а ноги в другом.
- Что, и тебе огня надо? — ревёт на
гостя. — Сказывай мне небылицу!

Что парень дорогой придумал, всё из
головы вылетело, как он Яг-морта
страхолюдного увидал.
— Пошли мы раз за утками, — начал
рассказывать.
— Ну, пошли.
— Приходим к озеру, сели в лодку.
— Правильно, в лодку сели, а то куда ж.
— А лодка дырявая оказалась.
— Конечно, дырявая! Это я её
пальцем проткнул. Не получишь огня, а за
правду ремешок сдеру.
Сгрёб он парня в охапку, тог
опомниться не успел, как Яг-морт у него со
спины ремешок слупил.
Бежит средний брат назад, от обиды
и боли чуть не плачет. Прибежал в свою
холодную избушку:
— Совсем дурной этот Яг-морт! Не
понравилась ему небылица, не дал огня.
Про ремешок тоже помалкивает.
— Эх вы! — младший брат говорит. —
Языки у вас берестяные, только в одну
сторону заворачиваются.
— Сходи сам, посмотрим, как он тебе
лап огня.
Встал младший брат на лямпы,
камусом подбитые, побежал к Яг-морту.
Сидит страшило у очага, в котле
варево мешает. Даже сидячий он с охотника
ростом.
Гость поклонился хозяину и
спрашивает:
— Не пустишь ли переночевать, хозяин?
— Ночуй, — Яг-морт отвечает. —
Только ты небылицы должен мне
рассказывать, чтоб в них всё враньё было. А как
правду скажешь, я тебе все волосы
повыдираю.
— Согласен, — говорит младший
брат. — Только и у меня уговор будет: если
ты меня перебьёшь словом, так я у тебя
клок волос вырву.
Подумал Яг-морт, согласился:
— Будет по-твоему, рассказывай.
Улёгся охотник возле очага, голову
рукой подпёр, стал небылицу плести:
— Жил-был сапожник.
— Ну, был.
Охотник хвать Яг-морта за космы
кудлатые и вырвал клок. Заревело
страшилище, на ноги вскочило. А парень ему
говорит:
— Уговор помнишь? Не перебивать.
— Так был же сапожник, я знаю!
Какая ж это небылица?
— Сапожник-то не простой, он
сапоги блинами подбивал, на каблуки
шанежки накладывал.
— А-а, так бы и сказал.
Сел Яг-морт на место, голову
потирает, слёзы утирает, дальше слушает.
— Кончились блины, вышли шаньги,
нечем сапоги подбивать. Сапожник
взмахнул руками и полетел на небо. Долго
летел, года три, наверно. А всё потому, что
вверх тормашками летел. Ну, добрался до
небес, опустился на синее облако.
Смотрит, а люди там на головах ходят, вверху
босыми ногами размахивают. Чего это вы,
сапожник-то спрашивает, на головах
ходите? А потому, отвечают люди, что
сапог у нас нету. Сапожник им говорит:
делов-то, мол! Я, говорит, из блох
голенища выкрою да и сошью вам всем сапоги.
Как же ты сошьёшь, когда у нас на небе
щетины нету! А я, сапожник отвечает, у
Яг-морта из головы выдерну.
Яг-морт за голову схватился:
— У меня не щетина, у меня, нельзя
рвать!
— Как нельзя — можно, раз меня
перебиваешь!
Схватил охотник большой пук
волосьев да так рванул, что лесное страшило
заревело от боли. Поскулил Яг-морт, при-

молк, у самого на глазах слёзы
выступили. А охотник дальше завирает:
— Я тоже на том облаке был, сетью
звёзды ловил. Говорю сапожнику: сшей-
ка ты мне крылатые сапоги, хочу на
других облаках побывать. Сшил он мне
крылатые сапоги, самых упитанных блох не
пожалел, я и полетел. Все облака облетал.
Глядь, а внизу земля. Сплёл я из облака
верёвку, стал спускаться. Прямо в парму
угодил. Стал я этой верёвкой леших
ловить да в снопы вязать. Много навязал.
Принялся за водяных. А водяные мне
говорят: не мути, мол, воду своей
верёвкой, мы сами за тобой пойдём. Вот я и
привёл их к тебе в гости. Эй, водяные,
все тут?
А Яг-морт не в ладах был с водяными.
Вскочил на ноги, голову из дверей
высунул — никого.
— Что ж ты врёшь? И в помине нет
водяных!
— Вру, потому что уговор был.
Хвать его за патлы да ещё клок
выдрал.
Повыл Яг-морт, поскулил, потёр
голову, снова притих, дышать боится. Уж и не
рада страхолюдина, что напросилась на
небылицы, а перебивать нельзя — уговор.
— Повыловил я всю нечисть, взялся
за медведей. Цап медведя — и в лузан! Цап
другого — и в котомку! Много я их
нахватал. Спрашиваю: куда огонь спрятали? У
Яг-морта, говорят, огонь. Ну-ка, ведите
меня к нему, хочу небылицы Яг-морту
порассказывать. Три дня буду ему
небылицы плести, а вы под окном его
стерегите. Как станет он убегать от меня, так
вы его хватайте и в клочья рвите.
Яг-морт глазищами захлопал,
затрясся от страха. А охотник кричит:
— Эй, медведи, вы тут? Яг-морт
убегать ладится!
— Не зови их, не зови! — Яг-морт
просит.
Парень хвать лесного хозяина за
волосы да как деранёт! Тот заскулил,
заверещал, из глаз у него слёзы ручьями
побежали.
— Хватит, не надо три дня небылицы
рассказывать! — уговаривает охотника. —
Дам тебе всё, что хочешь!
— А что ты мне дашь?
— Камень с железкой дам огонь
высекать.
— А ещё что?
— Ружьё дам беспромашное, сумку со
свинцом-порохом дам, которые никогда
не кончаются.
— А ремешки, что ты у братьев
вырезал, дашь?
— Дам, дам! И травку, чтоб ремешки
приросли.
— Ладно, — говорит охотник. — Не
стану больше небылицы рассказывать.
Неси всё, что наобещал.
Притащил Яг-морт ружьё, которое
промахов не даёт, сумку, в которой
свинец и порох не переводятся, огненный
камень с железкой, ещё и мешок сухарей
прихватил из лабаза, лишь бы от гостя
отделаться.
Взял всё это охотник, ремешки
братовы и зелье прихватил, с Яг-мортом
попрощался.
— Если станет скучно, зови меня, —
говорит напоследок.
— Нет-нет, у нас разные путики! —
машет руками Яг-морт, сам ждёт не
дождётся, когда ж наконец охотник
уберётся.
Вернулся младший брат в свою
избушку, показывает добро, которое у
Яг-морта забрал.
— Это хорошо, — отец говорит. — А
главное-то ты не принёс — огонь.

Вытащил парень огненный камень,
ударил им по железке — побежала искра
по смолью, со смолья — на берёсту, с
берёсты — на дрова. Загорелся очаг, пошло
по избе тепло.
— Теперь не надо бегать за огнём, —
говорит младший брат, — не надо у Яг-
морта ремешки со спины оставлять.
Застыдились братья, глаза прячут. А
младший смазал их раны зельем,
приложил ремешки, они и приросли на
прежнее место.
Хорошо лесовали отец с сыновьями.
К весне домой вернулись с богатой
добычей.
С той поры, если Яг-морт начинает
людям досаждать, ему говорят: гляди,
мол, скажем охотнику, придёт к тебе
небылицы рассказывать. Помогает, да.
Пояснения к сказкам
Парма — тайга, лес
Сикт, грезд — деревня
Сур — пиво
Ен — Бог
Вэрса — леший
Яг-морт — лесной человек
Камус — мех с оленьих голеней
Лузан — охотничий жилет с
карманами для дичи

Виктор Голявкин
Рисунки Германа Мазурина
ПАРА ПУСТЯКОВ
Как только учебный год кончился,
весь класс во дворе собрался.
Обсуждали, что будут летом делать. Все разное
говорили. А Володя сказал:
— Давайте Анне Петровне письма
напишем. Где кто будет, оттуда напишет. О
том, что увидел летом. Как провёл время.
Все закричали:
— Правильно! Правильно!
На том и порешили.
Разъехались все кто куда. Клим в
деревню поехал. Он там сразу письмо
написал — пять страниц.
Он написал:
«Я в деревне спасал тонущих. Они все
остались довольны. Один спасённый мне

сказал: «Если б не ты, я бы утонул». А я
ему сказал: «Для меня это пара
пустяков». А он сказал: «Спасибо тебе
большое». Я сказал: «Совсем не за что,
потому что для меня это пара пустяков».
Я спас человек пятьдесят или сто.
Даже, может быть, больше. А после они
перестали тонуть, и спасать стало некого.
Тогда я увидел лопнувший рельс. И
остановил целый поезд. Люди выбежали
из вагонов. Они обнимали меня и
хвалили. А многие целовали. Многие
просили мой адрес, и я им давал свой
адрес. Многие дали свои адреса, и я брал
с удовольствием их адреса. Многие мне
предлагали подарки, но я сказал:
«Только, прошу вас, без этого». Многие меня
фотографировали, со многими я
фотографировался, многие мне предлагали
ехать сейчас же с ними, но бабушку я
не мог оставить. Я ведь не предупредил
её.
Потом я увидел горящий дом. Он
горел вовсю. А дыму было сколько угодно.
«Вперёд! — сказал я сам себе. —
Непременно там кто-нибудь есть!»
Кругом меня падали балки.
Несколько балок упало сзади меня, а несколько
балок упало сбоку. Одна балка упала мне
на плечо. Две или три балки упали с
другого бока. Пять балок упало мне прямо
на голову. Несколько балок ещё где-то
упало. Но я не обращал внимания. Я
рыскал по всему дому. Но никого,
кроме кошки, там не было. Я выбежал с
кошкой на улицу. Хозяева дома были тут.
В руках они держали арбузы. «Спасибо за
Мурку, — сказали они. — Мы только что
из продмага». Они дали мне один арбуз.
Потом все тушили дом...
Потом я увидел старушку. Она
переходила улицу.
Я сейчас же пошёл ей навстречу.
«Разрешите, пожалуйста, — сказал я, —
перевести вас на другую сторону». Я
перевёл её на ту сторону и вернулся
обратно. Подошли ещё старушки. Их тоже
я перевёл на ту сторону. Некоторым
старушкам не нужно было на ту сторону.
Но я говорил: «Пожалуйста, я переведу
вас туда и обратно. И вы снова будете
на этой стороне».
Они все говорили мне: «Если бы не
ты, мы не перешли бы». А я говорил:
«Для меня это пара пустяков».
Две или три старушки не хотели
переходить.
Они просто сидели на лавочке. И
смотрели на ту сторону. Когда я спросил,
не нужно ли им на ту сторону, они
сказали: «Нам туда не нужно». А когда я
сказал, почему бы им не прогуляться,
они сказали: «Действительно, почему бы
нам не прогуляться?» Я их всех перевёл
на ту сторону. Они там сели на лавочку.
Обратно они не хотели идти. Как я
их не упрашивал».
Клим много всего написал. Он был
очень доволен своим письмом. И
отправил письмо по почте.
Потом лето кончилось.
Начались занятия. На уроке Анна
Петровна сказала:
— Очень многие написали мне
письма. Хорошие, интересные письма.
Некоторые я вам прочту.
«Сейчас начнётся, — думал Клим. —
В моём письме много геройских
поступков. Все будут хвалить меня и
восхищаться».
Анна Петровна прочла много писем.
А его письма не прочла.
«Ну, тут всё ясно, — подумал
Клим. — Письмо в газету отправили. Там
его напечатают. Может быть, будет мой
портрет. Все скажут: «Ой, это он!
Смотрите!» А я скажу: «Ну и что же? Для меня
это пара пустяков».

НИКА НА ДАЧЕ
Ника составил себе план на лето.
Он составил себе такой план:
«Посадить сад на даче. Научиться варить уху,
загореть так, чтобы стать чёрным, и
непременно спасти тонущего».
Приехал Ника на дачу. За дело
взялся. Хотел сад посадить, но лопаты нет.
Раз лопаты нет, — сада не будет. Как же
землю копать?
«Посажу сад потом, — решил
Ника. — Лучше буду уху варить».
Собрался Ника уху варить.
Кастрюлька есть — рыбы нету. Вся рыба в речке.
Поймай, попробуй!
«Буду я загорать», — решил Ника.
Целый день лежал Ника на солнце.
И до того загорел, что вся кожа облезла.
Охает и даже плачет. Больше он не
загорал, конечно. Хотя чёрным так и не стал
почему-то.
«Пойду-ка я лучше к речке. Может
быть, там кто-нибудь тонет».
Но там никто не тонул. Ника очень
расстроился и от расстройства,
наверное, сам стал тонуть. Он плавать совсем
не умел.
Быть беде, если б не девочка Катя.
Она крикнула Нике:
— Не бойся, здесь мелко!
Вылез Ника на берег. Сердитый.
— Терпеть, — говорит, — не могу
девчонок. Вечно не в своё дело лезут!
КАК Я ПИСАЛ СТИХИ
Иду я как-то по пионерлагерю и в
такт напеваю что попало. Замечаю, —
получается в рифму. Побежал я к
редактору стенгазеты.
Женька-редактор пришёл в восторг.
— Замечательно, что ты стал поэтом.
Пиши и не зазнавайся.

Я написал стихотворение о солнце:
Льётся солнца луч
На голову мне.
Эх, хорошо
Моей голове!
— Сегодня с утра идёт дождь, —
сказал Женька, — а ты пишешь о солнце.
Поднимется смех и всё такое. Напиши о
дожде. Мол, не беда, что дождь, мы всё
равно бодры и всё такое.
Стал я писать о дожде. Правда,
долго не получалось, но наконец
получилось:
Льётся дождь
На голову мне.
Эх, хорошо
Моей голове!
— Не везёт тебе, — говорит
Женька, — дождь-то кончился — вот беда! И
солнце пока не показалось.
Сел я писать о средней погоде. Тоже
сразу не выходило, а потом вышло:
Ничто не льётся
На голову мне.
Эх, хорошо
Моей голове!
Женька-редактор мне говорит:
— Смотри, вон солнце опять
показалось.
Тогда я сразу понял, в чём дело, и
на другой день принёс такое
стихотворение:
Льётся солнца луч
На голову мне,
Льётся дождь
На голову мне,
Ничто не льётся
На голову мне.
Эх, хорошо
Моей голове!
ПЯТНАДЦАТЬ ТРЕТЬИХ
Все столпились возле бильярда.
— Довольно играть просто так, —
сказал он. — Я играю на третье. К
примеру, кисель дадут, или компот, или там
шоколад, ну не важно что, ясно?
Всем было ясно. Стали играть.
К обеду он выиграл пятнадцать
третьих.
Подали чай. Все кричали:
— Чай! Чай!
Даже повар сказал:
— Во как любят чай!
Он залпом выпил один стакан,
второй, третий, четвёртый...
— Стойте... — сказал он. — Сейчас...
погодите...
Залпом он уже пить не мог.
Все обступили его. Он сидел перед
стаканами, тяжко вздыхал, говорил
«погодите» и отпивал каждый раз по глотку.
Кругом шумели. Давали советы. Кто-то
пощупал его живот.
— Живот не хватать, — сказал он, —
нечестно...
Но больше он уже пить не мог. Он
стал бледен, таращил глаза и икал.
Позвали вожатого.
— Что с ним такое? — спросил
вожатый.
— Да вот чаю попил, — сказал кто-то.
С трудом его подняли со стула. Взяли
под руки. И повели.
НОВАЯ РУБАШКА
Хотя на дворе мороз и снег, я
расстегнул пальто на все пуговицы и
заложил за спину руки.
Пусть все видят мою рубашку,
которую мне сегодня купили!
Я ходил по двору взад-вперёд,
поглядывая на окна.

Шёл с работы мой старший брат.
— О, — сказал он, — какая прелесть!
Только смотри не простудись. — Он взял
меня за руку, привёл домой и надел мне
рубашку поверх пальто.
— Теперь гуляй, — сказал он. —
Какая прелесть!
БОЛТУНЫ
Сеня и его сосед по парте не
заметили, как вошёл учитель. Сеня нарисовал
на ладони себя и показал соседу.
— Это я, — сказал он. — Похоже?
— Нисколько, — ответил Юра, — у
тебя не такие уши.
— А какие же у меня уши?
— Как у осла.
— А у тебя нос, как у бегемота.
— А у тебя голова, как еловая шишка.
— А у тебя голова, как ведро.
— А у тебя во рту зуба нет...
— А ты рыжий.
— А ты селёдка.
— А ты вуалехвост.
— А что это такое?
— Вуалехвост — и всё.
— А ты первердер...
— Это ещё что значит?
— Значит, что ты первердер.
— А ты дырбыртыр.
— А ты выртырвыр.
— А ты ррррррр...
— А ты ззззззз...
— А ты... ы-ы! — сказал Юра и
увидел рядом учителя.
— Хотел бы я знать, — спросил
учитель, — кто же всё-таки вы такие?

СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ ПОБЕДОНОСЕЦ
ГЕОРГИЙ И ЗМИЙ
Был в стародавние времена богатый и
красивый город в Малой Азии. Жители
города поклонялись идолам и Бога
истинного совсем забыли. И Бог отвернулся от
них. Тогда-то и появился в озере
страшный змий, который хватал жителей и
поедал их. Иных убивал свистом, иных
душил и утягивал в воду.
Задумались люди, что делать, пошли
к царю. Тот ответил:
«Со змием мы никак не сладим,
придётся отдавать ему своих детей на
съедение. Дойдёт очередь до меня, и я
отдам свою единственную
дочь-красавицу».
Вот и расплачивались дети за грехи
родителей, день и ночь стояли в том
городе плач и рыдание.
Дошла очередь до царя, повелел он
отвести свою дочь к озеру.
Стоит дева на берегу и плачет. Кому
охота быть съеденным страшным змием?
И тут показался всадник на белом коне в
сверкающем воинском облачении. Это был
сам Георгий.
«О чём плачешь, кто тебя обидел?» —
спросил он. Ведь Георгий — защитник всех
обиженных и оскорблённых.
«Уходи отсюда, господин, — сказала
дева, — иначе погибнешь страшной
смертью».
«Не могу пройти мимо, если вижу
слёзы. Расскажи по порядку, в чём дело».
Рассказала царская дочь про змия и
просила:
«Уезжай поскорее. Не пожалеет змий
ни твоей молодости, ни красоты».
«Не бойся, дева, дай только мне свой
пояс и жди».
И стал молиться перед страшным
боем.
Вскипело озеро, явился змий, пасть,
огромную, как ворота, разинул,
двинулся к воину. А тот, нисколько в лице не
изменившись, накинул змию пояс
царевны на шею и так придушил чудовище,
что тому стало не до еды.
«Теперь веди его в город и ничего не
бойся», — сказал Георгий деве.
А царь-отец и царица-мать плачут-
рыдают — дочь оплакивают. И вдруг
видят — идёт она, живая и здоровая, а за
ней змий ползёт, а рядом юный воин в
сверкающих доспехах.
Царь и жители ужаснулись при виде
змия. Воин же сказал:
«Не бойтесь. Если будете веровать во
Иисуса Христа и животворящую Троицу,
как я верую, спасётесь не только от змия,
но и ото всякого зла».
И тогда жители и царь с царицей в
один голос воскликнули:
«Веруем!»
Отпустила царская дочь змия, он было
кинулся на жителей, да Георгий поразил
его копьём.
ГЕОРГИЙ НА РУСИ
Святой Георгий (Егорий, Юрий)
после Николы Угодника самый почитаемый
у нас и любимый святой. У него, как и у
Николы, два праздника в году: вешний
23 апреля (6 мая по новому стилю),
осенний 26 ноября (9 декабря). Осенний
(Юрьев день) празднуется только у нас. В этот
день в 1051 году, около тысячи лет тому
назад, было освящение Георгиевского
монастыря при великом князе Ярославе
Мудром (в святом крещении принявшем
имя Георгия).
Святой Георгий Победоносец герой
рассказов, сказок, духовных стихов,
пословиц, примет.
«На Егория мороз — будет просо и
овёс», — считали русские земледельцы.
«На Руси два Егория: один холодный,
другой голодный» (26 ноября, 23 апреля).

«Юрий начинает полевые работы,
Юрий и кончает».
«На Юрия святой Егорий разъезжает
по лесам на белом коне и раздаёт зверям
наказы».
«Все звери у Егория под рукой».
«Георгий» в переводе с греческого
означает «земледелец». Это имя носили не
только крестьяне-земледельцы, но и
многие прославленные русские князья. Юрий
Долгорукий — основатель Москвы,
Ярослав Мудрый (Георгий) — основатель
монастырей, мудрый правитель Руси.
Георгий Владимирский — строитель и
украшатель славных городов Владимира,
Нижнего Новгорода, Юрьева Польского и
других. Он погиб в неравном бою с
полчищами Батыя в 1238 году. Говорят, что
он построил и город Китеж, который
погрузился на дно озера Светлояр при
появлении алчных кочевников, и по сей
день из светлых вод озера слышен
колокольный звон и видны, если
присмотреться, отражения крестов и церковных
куполов.
Святой Георгий был на знамёнах
святого Дмитрия Донского, он украсил герб
Москвы. Орден Святого Георгия и
Георгиевские кресты — высшая в России
награда за воинские подвиги.
В советское время Георгиевские ленты
перешли на Орден Славы и медаль «За
победу над Германией».
ИКОНА
Эта икона в Третьяковской галерее, в
Москве.
Святой в алом плаще, будто
охваченный пламенем, с видом спокойствия на
лице поражает змия. Копьё завершается
крестом и плещущимся на ветру
флажком. Поразительное сочетание огневого
порыва схватки и безмятежности на лице
героя. Почему так? Ответ прост.
Победоносец ничего не боится: над ним из
облака простирается Божья рука. «Если с нами
Бог, то кто против нас?» Так всегда
думал русский солдат-земледелец, когда
шёл за правое Божеское дело защиты
своего Отечества от всякой погани.
Конь — участник боя, существо
разумное и одухотворённое, он с хозяином — одно
целое. Это и понятно. Ведь Георгий
покровитель всех животных на земле.
Много чудес совершил святой
Георгий, и всегда он храбр, добр,
справедлив, умён и трогательно простодушен, как
подлинные герои.
Вообще, иконы лучше видеть не в
музеях, а во храмах Божьих сквозь
голубоватые кадильные дымы, разноцветный блеск
лампад и свечей, под чудесное пение,
уносящее души в горние выси. Ведь икона
не только произведение искусства — она
окно в иной мир, где вечная радость и
где все — братья.
Александр СТАРОСТИН
ЧУДО ГЕОРГИЯ О ЗМИЕ. Новгородская икона начала XV века

Александр Колчин
ПОДВИГ В КАРСКОМ МОРЕ
Рисунки Льва Гольдберга
То, о чём этот рассказ, произошло в
дни Великой Отечественной войны в
суровом арктическом море — Карском. В ту
пору на суше гремела Сталинградская
битва. В грозной схватке миллиона
советских воинов с миллионом фашистов
решался исход войны — кто победит у
Сталинграда, тот победит во всей войне. А в
Карском море, где и летом снежные бури
и где бродят по льдинам белые медведи,
бой с тысячью фашистов приняли
несколько сот наших полярников. Сражение
с тем боем по числу участников никак не
сравнимо. Но совершенно сравнимы они
по мужеству советских людей — и там, и
там люди жертвовали жизнью, совершая
подвиги во имя Отечества. Знаком равной
доблести воевавших у Волги и воевавших
в Ледовитом океане стали, как сёстры,
медали «За оборону Сталинграда», «За
оборону советского Заполярья».
Немцев была тысяча (точнее — около
этого), но у них был крейсер — корабль в
четверть километра длиной, с прочной

бронёй, вооружённый двадцатью шестью
орудиями и восемью аппаратами для
пуска торпед!.. Зачем эта плавучая крепость
из незамерзающих вод Норвежского моря
забралась в скованное стужей море
Карское?
Был месяц август 1942 года. В августе
Северный морской путь наиболее удобен
для навигации, то есть для плавания.
Льдины, целые ледяные поля всё равно
остаются, но между ними бывают разводья —
открытая вода. По разводьям суда и
движутся. Правда, дорога ненадёжная. Льды
тоже движутся, повинуясь ветрам и
морским течениям. Помогают капитанам
прокладывать верный путь наблюдатели
полярных станций и лётчики с воздуха.
Транспортные суда идут не
поодиночке, а караванами, впереди — ледоколы.
Разведка самих немцев и дружественная
им японская разведка узнали, что в
августе Карским морем пройдут наши
большие караваны. Один на восток с грузами
для полярных станций и сменой
зимовщиков, другой — с Дальнего Востока до
Архангельска — с военными и
промышленными грузами. В нём, другом,
девятнадцать судов и четыре ледокола.
Транспортное судно (транспорт)
вмещает в трюмы и на палубы груз
нескольких железнодорожных составов. На охоту
за таким богатством и вышел тяжёлый
крейсер фашистов «Адмирал Шеер».
«Снарядами дальнобойных орудий,
торпедами, — считали германские
адмиралы, — крейсер потопит транспорты и
ледоколы, затем разрушит советские
аорты на острове Диксоне, в Нарьян-Маре и
Амдерме. Северный морской путь,
важная военная коммуникация, прервётся».
Заранее радуясь успеху операции,
фашисты назвали её «Вундерланд» — «Страна
чудес».
* * *
Выход в море крейсера «Адмирал
Шеер», его движение в восточном
направлении обнаружила разведка англичан и
предупредила советское командование.
(Англичане в войне с немцами были
нашими союзниками). Наши лётчики и
моряки усилили наблюдение в восточной
части Баренцева моря — между Землёй
Франца-Иосифа и Новой Землёй. Но
крейсер, как невидимка, прошёл
опасную для себя зону. В те дни там стояли
густые туманы. Были они так
непроглядны, что, зная условленную точку
встречи, ледовый патруль «Мурманец»,
посланный с Диксона, и транспорт «Фридрих
Энгельс», шедший из Нью-Йорка, не
смогли найти друг друга. Немцы с
крейсера теплоход засекли, но топить не
стали, и он, не подозревая о гибельной
опасности, благополучно пришёл в порт
Диксон. Немцы не тронули ещё одно
советское судно, они пуще всего боялись быть
обнаруженными.
Успех операции «Вундерланд» целиком
зависел от внезапного появления на пути
наших караванов.
Командир крейсера решил топить
транспорты и ледоколы, когда они из
моря Лаптевых через пролив
Вилькицкого будут входить в Карское море. (Между
прочим, дорогой читатель, события
будут яснее, если посмотреть на карте
названные географические пункты. Пролив
Вилькицкого между Северной Землёй и
полуостровом Таймыр).
На крейсере был самолёт. Он
отыскивал для корабля свободную воду и
разводья во льдах. Он же обнаружил караван,
шедший на восток, — девять транспортов
и два ледокола, в том числе мощный
«Красин». Немцы приготовились к
горячей работе.

Как это часто бывает в Карском море,
внезапно опустился над льдинами, над
караваном и крейсером густой туман.
«Адмирал Шеер» стоял в тумане, а
наш караван продолжал идти. Когда мгла
рассеялась, немцы долго не могли
обнаружить судов. Обнаружив, поняли, что
атаковать их невозможно, — караван и
крейсер разделяла широкая полоса льдов.
Льды двигались, угрожая затереть
корабль. В это время при посадке на воду
потерпел аварию разведывательный
самолёт. Немцы остались без «глаз» в суровом,
непривычном море.
Если раньше фашисты избегали встреч
с одиночными судами, то теперь стали
искать. Захватив советское судно, они
рассчитывали получить сведения о состоянии
льдов и местах, где идут караваны.
***
В полдень 25 августа неприятель
увидел на горизонте мачты. Шёл
ледокольный пароход «Сибиряков».
Море было спокойное, видимость
хорошая, небольшие льдины плавали лишь
кое-где. «Сибиряков» в конце июля
пришёл из Архангельска на Диксон,
загрузился там углём и доставил смену
зимовщиков и топливо на острова Правды,
Тыртов, Русский и Уединение. Теперь
пароход совершал новый рейс с Диксона —
вёз зимовщиков и грузы на острова
Северной Земли. Вахтенный сибиряковцев
увидел крейсер. О тех минутах капитан
Анатолий Алексеевич Качарава
вспоминал:
«У меня как-то всё упало внутри. Не
было сомнения в том, что это вражеский
крейсер. Теперь я знаю, что чувствуют
люди, идущие на казнь. Наступила
отрешённость от всего на свете, и только роем
в голове неслись мысли. Как уйти от
пирата? Перевес врага был настолько
очевиден, что думать о победе не
приходилось...»
И вот за минутами отрешённости
последовали чёткие, единственно
возможные действия. Я пишу «единственно
возможные». А было возможно и другое —
спустить красный флаг, передать немцам
карты, сводки ледовой обстановки,
шифры... Враги и рассчитывали на это.
Качарава, сто три его товарища повели себя
подобно воину, который закрывает
грудью амбразуру дота. Сибиряковцы,
обрекая себя на смерть, спасли от врага
караваны судов, ледоколы, порты,
зимовщиков на полярных станциях.
С крейсера сигналили:
— Сообщите состояние льдов в
проливе Вилькицкого!
— Сообщите, где находится караван
транспортов и ледокол!
— Сообщите своё название и путь
следования!
А затем, когда поняли, что крейсер
опознан, потребовали:
— Прекратить работу судовой
радиостанции!
— Спустить флаг! Сдавайтесь!
Перед лицом смертельной опасности
капитан отдал свои распоряжения. В
соответствии с ними действовал весь
экипаж.
«Сибиряков» полным ходом пошёл к
островку Белуха. До него было пятнадцать
миль.
Если успеть дойти, можно высадить
людей. Радист, несмотря на помехи,
которыми забила эфир радиостанция
крейсера, передавал на Диксон сообщение о
вражеском корабле. Старший механик
Николай Григорьевич Бочурко встал у
кингстонов, чтобы в критический момент

открыть их и затопить судно; не
исключалось, что немцы попытаются захватить
ледокольный пароход и использовать его
для проводки во льдах крейсера.
Шифровальщик в это время сжигал
шифры и сводки ледовых донесений.
Комендоры младшего лейтенанта Семёна
Никифоренко встали к двум небольшим
пушкам — это против двадцати шести
мощных у противника...
Видя, как уходит пароход,
прикрывшись дымовой завесой, крейсер
ринулся на сближение. Он отрезал
«Сибирякову» путь к островку.
Над морем прогрохотал залп, тяжёлые
снаряды упали около парохода — немцы
предупреждали о расправе, если
полярники не сдадутся.
О сдаче в плен никто не думал. Обе
пушки «Сибирякова» начали стрельбу.
Бой был недолгий.
Снаряды крейсера разворотили корму
парохода, побили там людей и орудия.
Новый залп угодил в носовую часть, в
бочки с бензином. Начался пожар. Вскоре
снаряд попал в машинное отделение,
страшный взрыв потряс судно.
«Сибиряков» потерял ход — весь в дыму и огне.
Десятки людей были убиты, десятки
ранены. Возможности сопротивления
сибиряковцев иссякли.
Немцы стреляли шрапнелью. Под её
градом моряки спустили на воду
полуразбитую шлюпку, перенесли в неё тяжело
раненого, контуженого капитана, других
раненых. Стармех Бочурко открыл
кингстоны — вода хлынула внутрь парохода.
Катер, посланный крейсером, нагнал
шлюпку. Шестнадцать полярников
попали в плен.
Пленные держались перед врагом
достойно. Немцы ничего не узнали от них
на допросах. Можно сказать, что в те
короткие часы операция «Вундерланд»
провалилась. После радиограммы
«Сибирякова» караваны и одиночные суда ушли во
льды, укрылись там. Обнаружив себя,
«Адмирал Шеер» как бы потерял силу.
Немцы поняли: из Карского моря им
нужно незамедлительно уходить.
Единственное, что они могли ещё сделать, это
напасть на Диксон, на полярную базу
нашего флота. Крейсер пошёл к Диксону.
***
Мой читатель, немного задержимся на
прежнем месте. Шестнадцать
сибиряковцев пробудут в немецком концлагере до
конца войны, пока их не освободят
советские солдаты. Но подробности гибели
«Сибирякова» стали известны всего
спустя месяц. Их рассказал кочегар Павел
Иванович Вавилов. Он был семнадцатым,
кто остался жить после героического боя.
Вавилов покинул пароход одним из
последних. Он спустил в воду большую
доску, надеясь, что, может быть, удастся
доплыть до Белухи.
В воде были ещё моряки. Немецкий
катер намеревался подобрать их, но, как
пишет немецкий историк, говоривший с
командиром крейсера, «среди русских
были и такие, которые сопротивлялись,
когда их пытались спасти, и пришлось их
оставить на произвол судьбы». В ледяной
воде невозможно продержаться долго —
не выдерживает сердце. Эти гордые люди
утонули, а одному из них, кочегару
Вавилову, удалось добраться до шлюпки, до
той, в которой увозили с парохода
раненых. Немцы пожалели на неё снаряд.
Павел Иванович вскарабкался в шлюпку,
затаился в ней, пока не ушёл «Адмирал
Шеер».
В шлюпке оказались галеты, бочонок

пресной воды, спички, топор, из
одежды — бушлат и рукавицы. Кое-какое
добро удалось выловить из воды; самой
ценной вещью был выловленный спальный
мешок. До островка моряк добрался с
большим трудом. Ветер всё время сносил
шлюпку в сторону.
Много раз пролетали над островом
наши самолёты. И не замечали человека,
его сигналов. Только в конце сентября
увидели Вавилова с парохода «Сакко».
После этого за ним дважды летали
гидросамолёты. Но сильная волна не давала
сесть на воду. Лётчики сбросили моряку
продукты, лекарство, керосин, чайник.
Павел Иванович теперь знал, что его
непременно спасут. 29 сентября около
Белухи посадил самолёт знаменитый
полярный лётчик Иван Иванович Черевичный.
Единственный оставшийся в живых си-
биряковец, как тогда считали, прилетел
на Диксон.
***
Диксон — остров у входа в
Енисейский залив. От материка он совсем
недалеко.
Между Диксоном и берегом лежит
крохотный островок Конус. В тридцатые годы,
когда советские люди начали осваивать
Северный морской путь, на Диксоне
построили мощную радиостанцию, Конус стал
угольным складом. А на материковом
берегу оборудовали причалы для судов. Стоянка
для судов была устроена и в бухте самого
острова. Получалась удобная полярная база,
одинаково важная для судов, идущих и на
восток, и на запад, и для тех, что шли по
Енисею из Красноярска и в Красноярск.

На Диксоне готовились к обороне.
Было ясно, что «Адмирал Шеер» не
замедлит с визитом.
Суда, стоявшие в порту, увели в
Енисей. Детей и женщин укрыли на материке
в охотничьей избушке. Надёжно спрятали
секретные документы. Из работников
радиоцентра и порта создали два
вооружённых отряда. В первую же очередь
приготовились к бою сторожевой корабль
«Дежнёв» и небольшой гарнизон, имевший
пушку крупного калибра.
В ночь на 27 августа крейсер
подошёл к Диксону. Командир решил
высалить на остров десант — две сотни
автоматчиков. Им надлежало захватить
документы и руководителей полярного
центра, зимовщиков истребить, разрушить
постройки, взорвать причалы и поджечь
склады топлива.
Ночи в ту пору светлые. Дозорные
увидели вражеский корабль. Он остановился в
проливе, которым остров на юге отделён
от материка, и открыл огонь по
сторожевому кораблю. «Дежнёв» тоже начал стрельбу.
Его орудия не могли причинить крейсеру
большого вреда, но меткость и частота
выстрелов осложнили действия врага. Немцам
пришлось сосредоточить внимание на
«Дежнёве». Сторожевик получил пробоины ниже
ватерлинии, в них хлынула вода. Не
переставая вести огонь из уцелевших орудий,
закрываясь дымовой завесой, «Дежнёв»
пошёл к берегу и приткнулся к мели. Пять
человек из экипажа были убиты, около
тридцати ранены.
Одновременно с «Дежнёвым»
стреляла по крейсеру 152-миллиметровая
пушка, стоявшая на причале. Два её снаряда
попали в крейсер, у него на корме начал-

ся пожар. И немцы испугались — в случае
серьёзного повреждения «Адмирал Шеер»
не выбрался бы из Карского моря.
Крейсер вышел из-под обстрела.
Обогнув остров со стороны моря,
крейсер начал обстрел построек,
электростанции, антенн радиостанции и
склада топлива. Взрывом перебило
нефтепровод, по которому топливо подавалось на
радиостанцию. У разорванной трубы нефть
загорелась. Один из полярников
догадался до отказа открыть вентиль — огонь
усилился, весь остров заволокло чёрным
дымом. На Конусе загорелись бочки с
соляром. В это время артиллеристы попали в
крейсер ещё одним снарядом. Третьего
попадания немцы не выдержали.
Отказавшись от высадки десанта, крейсер ушёл
в море. Было десять часов утра 27 августа.
***
Через два дня зимовщики погасили
пожар на Конусе. Через четыре
восстановили радиостанцию. Три дня ушло на
откачку воды и ремонт сторожевого
корабля. Трудная работа в Арктике
продолжалась. Северный морской путь был по-
прежнему открыт для советских судов.
Как читатель уже знает, в память о
подвиге экипажа «Сибирякова» именем
ледокола названы бухта в Арктике и гора в
Антарктиде. Не забыты погибшие моряки
сторожевого корабля «Дежнёв». Около
острова Диксон, как его вечная стража,
возвышаются над волнами шесть небольших
островков — Давыдова, Караганова,
Майсюка, Суслова, Ульянова, Хайрулина.
Есть в Карском море и остров
Вавилова, мужественного кочегара
легендарного парохода.
На флоте живёт обычай — имена
прославившихся кораблей и судов (погибших
или устаревших) даются новым кораблям
и судам. Уже в 1945 году, в год нашей
победы над фашистской Германией, в
арктических морях начал трудиться новый
мощный «Сибиряков».

Нинель Кондакова
ПАПИНА КНИГА
Рисунки Владимира Гальдяева
До пяти лет я не знала, что такое
дружить и играть с детьми. Как это вышло? Отец
служил начальником погранзаставы. Детей,
кроме меня и младенца-брата, там не было.
Зато, где бы я не оказалась, мне все
были рады. И солдаты, курившие на
лавочке, и повар на кухне, и дневальный в
казарме, служебные собаки Смок и
Динка, мой личный конь Козырёк, который
приветствовал меня в конюшне громким
фырканьем.
На Козырьке, если меня сажали в
седло, я уже могла ездить. Разумеется,
только в окрестностях заставы, когда конюх
выводил Козырька размяться, или на
конной прогулке с родителями. В дальней
дороге я сидела в седле с сопровождающим
солдатом. Обузу-то терпел он, а утешали
меня, говоря, что в следующий раз буду
править конём сама.
Застава охраняла участок границы
высоко в горах Памира. До комендатуры —
двое суток верхом по горным тропам. Ни
электричества, ни радио. Даже часы,
считавшиеся в те времена роскошью,
имелись в погранотряде только у отца.
По ним застава жила чёткой и
строгой армейской жизнью. Вечером, когда
ложились спать, отец вешал часы на раму
окна. Дежурный, чиркая спичкой,
смотрел ночью, который час, чтобы вовремя
отправить наряд в дозор.
В прыгающем свете спички лица
дежурных менялись до неузнаваемости,
казались мне чужими. Я пугалась: чужой на
границе — враг.
Взрослые подсмеивались над моими
ночными страхами. Солдаты говорили, что
я трусиха и никогда не стану
пограничницей. Это у них была шутка номер два
насчёт меня. Шуткой номер один было
измерять, не подросла ли я за ночь
настолько, что можно на мне жениться.
В городке, где жила бабушка, как раз
открылся детский сад, и родители в
отпуске определили меня на месяц в
детское общество.
Ничем особенным первая встреча с
ватагой сверстников мне не запомнилась.
Гораздо большее впечатление произвели
на меня две большие, в мой рост,
куклы — мальчик и девочка. Они стояли по
стойке «смирно» на входе. Но не были
часовыми, а демонстрировали, как должен
одеваться ребёнок в сад. Тёмный низ,
светлый верх и главное — носовой платок,
приколотый булавкой к нагрудному
карману рубашки.
За примерное поведение нам давали
кукол поиграть. Я сразу придумала, как
мне их заслужить. К отпуску мама
приготовила дюжину батистовых платков,
вышив на каждом по розочке разного цвета.
Теперь по моему настоянию она каждый
день снаряжала меня в сад с новой
розочкой. Мы не успели показать и
половины платков, а я уже была поставлена в
пример и заполучила в руки кукольных
мальчика и девочку.
Как вдруг сделала потрясающее
открытие. Дочка заведующей умела читать! Я-то
думала, что читают только взрослые. Поче-

му? Потому что много раз видела — чтение
имеет отношение к охране границы. Отец
пользовался книгами для занятий с
солдатами. Он уносил их в своём командирском
планшете. Я уважала книги, которые
подходили по формату к планшету, — значит,
сделаны так, чтобы находиться под рукой
у командира. Идеальной по размеру была
книга, которую отец на занятия не брал,
но привёз в планшете из комендатуры. К
тому же она была защитного, армейского
цвета. Я запомнила её непонятное
название: «Капитальный ремонт».
Как я могла относиться к девочке,
которая умела читать? Со стороны
можно было подумать, что мы крепко
подружились. На самом деле я завидовала ей.
Оказывается, не только любовь
привязывает одного человека к другому.
Зависть тоже. Я ходила за девочкой по
пятам, вертелась рядом, тайком наблюдала
за ней издали. А желала одно — понять,
как из букв получаются слова.
Несколько раз я напросилась поиграть
у неё дома. Обыкновенно наступал момент,
когда нашу шумную беготню нужно было
утихомирить. Мама-заведующая знала
безотказный приём. Она надувала игрушечную
резиновую черепаху, задвигала под кровать
и говорила: «Будете сидеть тихо —
выползет». Было самое время попросить девочку
почитать. Мы садились рядом, и я
сосредоточенно провожала взглядом её
указательный палец, ползающий по строчкам. Я даже
приставляла радом свой, и они двигались
парой. Однако тайна превращения букв в
слова не открывалась. Не помогло и то, что
я запомнила алфавит.
Родители пообещали по приезду на
заставу научить меня читать. Но нам не было
суждено туда вернуться. Когда в Москве мы
пересаживались с поезда на поезд, по
радио объявили о начале войны.
Отец ушёл в ближайший военкомат,
оттуда на фронт и вскоре погиб. Мама со
мной и грудным братом хотела было ехать
назад к бабушке. Но туда уже подступали
немцы. Мы узнали бомбёжку, эвакуацию,
жизнь у чужих людей. В конце концов
поселились в столице Таджикистана.
Там я пошла в школу и научилась
читать.
После четвёртого класса школьников
записывали в городскую библиотеку, где
два дня в неделю выдавали книги детям.
Читателей в библиотеке было много,
на хорошие книжки мы занимали очередь.
У библиотекарши водились любимчики
среди ребят, которые читали с толком. Она
в обход всяких очередей приносила им
книги из книгохранилища. О, эта
комната давно манила меня. Но её створчатые
двери так экономно раскрывались и так
быстро смыкались, что и глазком не
удавалось заглянуть внутрь.
Ко мне библиотекарша тоже
благоволила. Может быть, ещё за две моих русых
косы, которые на фоне множества
мелких и чёрных косичек у девочек-таджичек
казались особенными. И однажды она
разрешила мне самой выбрать книги в
книгохранилище.
Я попала в большую комнату, тесно
заставленную книжными стеллажами.
Такого количества книг я ещё не видела. Но
из всего богатства, по правилам
библиотеки, могла взять только две книги.
Меня же обуяла жадность. Я стала
складывать на руку книгу за книгой,
якобы для того, чтобы потом выбрать
лучшие. В действительности не могла
справиться с желанием взять их все. Стопка
быстро выросла до плеча и грозилась
рухнуть.
И тут мой взгляд выхватил на полке
книгу защитного, армейского цвета, раз-

мером с командирский планшет. Папина
книжка?
Да, это была точно такая книга,
какую отец привёз из комендатуры. Я
впервые не услышала, а прочитала её
название: «Капитальный ремонт». И с
удивлением обнаружила, что её написал
Леонид Соболев, уже известный мне по
рассказам из сборника «Морская душа»,
которые нам читали в школе.
Книги, вынутые с полок, сразу стали
мне не нужны. Но не зря мама говорила,
что жадность добром не кончается. Я не
запомнила, какую книгу откуда взяла. Как
вернуть их на свои места?
Поставить стопку было некуда, а руки
размыкались от тяжести. Я села на пол,
рассыпав книги по подолу платья. В таком
виде меня и застала библиотекарша.
Хотя мы получили похоронное
извещение с фронта, и война уже кончилась,
я не верила, что отец не вернётся.
Папина книга была мне как привет от него. Но
оказалась совсем не по силам для чтения.
Не одолев начала, я заглянула в
середину, в конец, прочитала несколько
страниц наугад — бесполезно. Разобрала
только, что события происходят до
революции, на большом военном корабле.
И опять совсем не поняла смысла
названия. Спросила у мамы. Она
объяснила, что большая приборка называется
генеральной, а большой ремонт
капитальным. Но в романе мне ни слова не
попалось о ремонте. Продержав книгу дома
полный срок, я виновато отнесла её в
библиотеку.
А прочла гораздо позже, когда стала
студенткой филологического факультета. На
этом факультете подробно изучают
историю литературы. И я узнала, что в
предвоенные годы роман Леонида Соболева имел
большой успех. Капитальным ремонтом
писатель назвал перемены, в которых
нуждались царский флот и армия. Книгу много
раз переиздавали, читали и обсуждали,
особенно в офицерской среде.
Я по-новому поняла отца, которому
честь офицера не позволяла отстать от
жизни даже в такой глуши, как наша
застава. Студенткой я ещё не отрешилась до
конца от надежды дождаться его. И
мысленно пересчитывая возраст отца, много
раз представляла себе, как он,
постаревший, всё-таки возвращается.
...Жадничать мне случалось в жизни
ещё не раз. К моему стыду, и по менее
извинительным поводам, чем книги. Но
такой зависти, как к девочке, умевшей
читать, я не испытывала больше никогда.

АЛЕКСАНДР СТАРОСТИН ЧЁРНЫЙ
ДЯТЕЛ
Рисунки Николая Устинова
Чёрный дятел желна размером с
голубя, на голове красная шапочка. Он
деловит и трудолюбив, людей не боится.
Летает, часто взмахивая крыльями, потом
их складывает, падает по дуге, снова
подбрасывает себя кверху и вдруг
припечатывается к стволу. Подпирается хвостом
и пробует клювом кору. Потом
откидывает голову и крепко бьёт, на землю
сыплется древесная труха и кусочки коры. А
клюв у него большой, беловатый, с
конца затемнённый и плоский, как долото.
Язык у дятлов длинный, много
длиннее клюва, с шипами на конце. Таким
языком можно пролезть в самый
извилистый канал, просверлённый личинкой
короеда. И наколоть её, точно вилкой.
***
И тайга может умереть, как всякое
живое существо. Только не сразу
сообразишь, что она мертва: деревья-то стоят и
даже как-то по-своему шумят. Только на
них вместо иголок сине-зелёный мох,
который местные жители называют
бородой. Борода на живом и здоровом дереве
не растёт.
А бывает, наступишь на поваленную
поперёк тропы лесину, а из-под сапога
так и фукнет древесной пылью — это
пустая кора.
Малейший ветер — и мёртвая тайга
наполняется треском и скрипом, будто
повсюду раскрываются ворота на ржавых

петлях, и время от времени вдруг валится
с грохотом и стоном огромное дерево. И
выворачивает корнями землю, ломает
сучья на соседних, впрочем, тоже мёртвых
деревьях. Тогда держи ухо востро: того и
гляди самого придавит. На лесоповале хоть
знаешь, какое дерево должно упасть, а
тут не поймёшь, так как рухнуть может
любое.
Особенно жутко в такой тайге ночью,
когда поднимается сильный ветер.
Невольно вздрагиваешь от каждого удара. И в
голову лезут самые невесёлые мысли,
будто рядом ходит смерть и любезно
раскрывает перед тобой скрипучие ворота.
Всё живое уходит из таких мест,
только дятлы стучат — продолжают воевать с
вредителями леса.
Мы жили в зимовье — охотничьей
избушке. Нас было трое: молодой зоолог
Владимир Архипович, я и кобелёк по
имени Саян. Вёрст за десять от нас мы
видели следы двух человек: кривоногого
в новых резиновых сапогах и высокого в
ичигах.
Летом тайгу, ещё не успевшую
окончательно погибнуть, опрыскивали с
самолёта ядом, чтобы потравить гусениц
сибирского шелкопряда, главного врага
здешних лесов. Потом задумались:
«Гусениц-то мы потравили. А что, если это
отразится и на полезных животных?»
Наша работа заключалась в уяснении,
как повлияла борьба с насекомыми на всё
остальное население тайги. И дать советы
леспромхозу, главному добытчику леса.
Каждое утро нас поднимал осенний
холод и стук дятла. И как бы рано мы ни
просыпались, чёрный дятел опережал нас.
До ночи мы слышали его стук.
Когда нам не хотелось работать, чёрный
дятел своим стуком будил нашу совесть. Ведь
мы делали одно дело: пытались хоть как-то
сохранить оставшийся в живых лес.
Наконец наши дела подошли к
концу, и мы приготовились на другой день
выбираться.
Мы не торопились. Нужно было
навести в зимовье порядок, подмести пол,
наготовить дров и подвесить оставшиеся
продукты к потолку на проволоке, чтобы
мыши не достали.
Только Саян бездельничал. Залез на
сплочённые у зимовья брёвна — учуял там
крысу — и попробовал просунуть между
ними морду. Никак не лезет. Обошёл
вокруг, хотел снизу подлезть, встал на
локотки, в спине прогнулся — застрял.
Выбрался на волю. И вдруг залаял. Но только
не на крысу, о которой забыл. Мы
поглядели, куда направлен его нос, и
услышали, что кто-то идёт. По такой тайге
трудно пройти без шума.
Появились сначала две собаки и потом
два охотника: высокий старик в мягких
самодельных ичигах и молодой кривоногий
малый в новых резиновых сапогах.
В тайге радуешься каждому человеку.
Мы вышли навстречу и поздоровались.
Даже псы не затеяли драки. Повертели
хвостами, понюхались, с неподдельным
интересом проверили пустую лохань
Саяна — интересовались, что он ел, — и
улеглись у костра.
— Может, чаю попьёте? — предложил я.
— Можно, — согласился старик,
присаживаясь на чурбак.
Сели, покурили, помолчали.
— Промышляли три дня, — сказал
старик. — Я так — впустую — не люблю
охотиться. Весь зверь ушёл.
Кривоногий малый чему-то улыбался
и посматривал по сторонам.
— Можно поглядеть ружье? —
спросил он.
— Поглядите, — сказал я.
Ружьё висело под навесом,
срубленным над печкой у зимовья.

Малый отставил кружку с чаем и
принялся разглядывать ружьё.
— А какая здесь весёлая тайга была
года три назад, до того как сюда не
наехал лесоповал, — разговорился старик. —
Они, сволочи, валят наш лес, как
попало, без понятия. Оно и понятно: сани не
наши, хомут не свой — погоняй, не стой.
Хапай! На север отсюда, на втором ручье
взял, помню, медведя. Поднял его
голову — и вся моя сила: здоровущий. А
теперь редко встретишь зверя.
— Как бьёт? — спросил малый,
заглядывая в стволы.
— Ничего, — ответил я.
— Можно попробовать?
Я достал патрон и листок бумаги.
— Всё зло от
насекомых-шелкопрядов, — продолжал ворчать старик.
А малый тем временем приколол
листок бумаги, отошёл шагов на тридцать,
зарядил ружьё и прицелился. И в этот
момент раздался стук дятла. Ружьё
повернулось на стук, и грянул выстрел.
Парень побежал, пошарил в кустах и
принёс чёрного дятла. Теперь не только
его голова, но и крылья сделались
красными. Он глядел на нас своим глазом,
похожим на белое кольцо, и кричал от
страха и боли. Он нас считал
предателями: ведь доверял нам, и вдруг такая
подлость.
— Вот вам дичь! — осклабился малый.
— Кто тебя просил? — разозлился я. —
Ты что, совсем... того? — я повертел
пальцем у своего виска.
— Так просто, — ответил малый.
— Охотник! — процедил зоолог
Владимир Архипович и плюнул.
Малый ничего не понимал. Он был
попросту глуп, как пень.
Старик смущённо закашлялся,
поставил недопитую кружку на чурбак и
свистнул собак.
— Вы уж извиняйте, — пробормотал он.
Выпавший из рук кривоногого
болвана дятел ударился грудью о землю,
вскрикнул и неуклюже запрыгал к
печке, чтобы спрятаться от нас.
Саян было бросился к птице, но я огрел
его веником. Пёс обиделся, поджал уши
и косился на меня, не понимая своей
вины и моего наказания.
Охотники ушли.
Мне на душе было так тоскливо и так
стыдно за весь род людской, к которому
и я принадлежу.
— Вдруг выживет, — сказал
Владимир Архипович. — Посажу на дерево.
Он нагнулся к печке, залез в неё
руками и осторожно вытащил дятла. Но тот
клюнул зоолога, вырвался и полез по
столбу навеса, по привычке ударяя
клювом в кору, как бы отыскивая врагов леса.
Саян застонал, ему хотелось пустить
дятловы перья по ветру.
Дятел упёрся головой в навес, сжался
в комочек, затих. Он хотел спрятаться от
нас.
Я снял его и отнёс в сторону от
зимовья на повреждённое, но ещё крепкое
дерево.
На другой день мы надели рюкзаки и
двинулись в сторону леспромхоза. И
увидели чёрного дятла. Он держался на
дереве, и его клюв был воткнут в кору. Мы
остановились. Саян осторожно тявкнул.
Дятел был мёртв.

Елена Александровна Благинина
Рисунки Татьяны Васильевой
ОГОНЁК
Хрустит за окошком
Морозный денёк.
Стоит на окошке
Цветок-огонёк.
Малиновым цветом
Цветут лепестки,
Как будто и вправду
Зажглись огоньки.
Его поливаю,
Его берегу,
Его подарить
Никому не могу!
Уж больно он ярок,
Уж больно хорош,
Уж больно на мамину
Сказку похож!
СНЕГУРКА
Я вылепил снегурку,
Поставил на виду
Снегурушку-девчурку —
Под яблоней в саду.
Стоит моя царевна
Под круглым деревцом -
Царевна-королевна,
Пригожая лицом.
В парчовой душегрейке
Стоит светлей зари,
И крупные на шейке
Играют янтари.

Она мой сад оставит,
Лишь солнце припечёт:
Расплещется, растает,
С ручьями утечёт.
Но кликну — отзовётся
Снегурушка моя
То эхом из колодца,
То голосом ручья.
То лебедью, плывущей
В заоблачном пруду,
То яблоней, цветущей
В моём родном саду.
ТЮЛЮЛЮЙ
Был да жил
Тюлюлюй.
Не тужил
Тюлюлюй.
Рано утром маменька
Несёт хлебца мякенька,
А бабушка — молочка,
А тётушка — пирожка:
Ешь, пей, Тюлюлюй,
На здоровьице!
Тюлюлюй поест-попьёт,
После ляжет отдохнёт.
Полежит на месте
Минуточек двести,
А проснётся в полдень —
Глядь, уж снова голоден.

— Встань, проснись,
Тюлюлюй,
Не ленись,
Тюлюлюй!
А Тюлюлюй отвечает:
— Сами плохо накормили,
а Тюлюлюй виноват! Есть хочу!
Несёт, несёт маменька
Жареной говядинки,
А бабушка — кренделёк,
А тётушка — киселёк
И леденчиков кулёк:
— На досуге, птенчик,
Пососи леденчик!
Был да жил
Тюлюлюй,
Нажил жир
Тюлюлюй.
Все дружки на речке,
А Тюлюлюй на печке.
Все дружки — по травке,
А Тюлюлюй — на лавке.
Все дружки на воле —
В поле, на футболе,
А Тюлюлюй лежит в тени:
«Враг себе я, что ли?!»
— День-то — рай,
Тюлюлюй!
Погуляй,
Тюлюлюй!

А Тюлюлюй отвечает:
— Да-а, сами кормят до отвала,
а Тюлюлюй виноват. Не пойду!
Стал вял
Тюлюлюй,
Стал бел
Тюлюлюй.
Тюлюлюя все жалеют:
— Заболел Тюлюлюй!
— Ах!
— Ох!
— Дюже плох! —
Тюлюлюя мать взяла
И в больницу повезла.
За машиной гонится
Шустрый ветерок.
Тюлюлюй наш клонится
Всё на левый бок.
— Не срамись,
Тюлюлюй!
Распрямись,
Тюлюлюй!
Тюлюлюй глаза скосил,
Загудел, заголосил:
— Да-а! Сами криво посадили,
а Тюлюлюй виноват! У-у-у-у!
Вот какой Тюлюлюй,
Тюлюлююшка!

страница
отсутствует

страница
отсутствует

Нинель Кондакова
ПОЛХОВСКИЕ «ТАРАРУШКИ»
Что за «тарарушки»? Что за удивительное
и забавное слово?
Заметим: оно ещё и особенное —
понятное даже тому, кто его впервые слышит. Ведь
сразу ясно, что это небольшие, весёлые
безделушки, верно?
Раньше, когда хлеб не покупали, а пекли
дома, хозяйки поглубже в печь сажали
большие хлеба, а с краю на радость детворе —
всякую разную мелкоту: лепёшки,
крендельки, хлебцы. Их называли тарарушками.
Теперь это слово забылось. Но в селе
Полхов-Майдан Нижегородской области его
знают все. Правда, полховские «тарарушки»
совсем другие. Их съесть нельзя — они
деревянные! Но тоже весёлые и тоже доставляют
много радости.
Это расписанные яркими красками
куколки-матрёшки, пасхальные яйца, птички-
свистульки, яблоки-копилки, вазочки,
круглые шкатулки и пеналы, грибы для штопки,
солонки. Уже полвека славится
Полхов-Майдан своим ремеслом. В селе семьсот домов, и в
каждом точат и красят «тарарушки».
Любо-дорого посмотреть, как это
делается в большой, дружной семье. Занятие
находится и для мужчин, и для женщин, и для
старого, и для малого.
Мужчины летом заготовляют в лесу
липовые и осиновые чурки, следят, чтобы они
хорошо просушились. Это важный момент.
Сырая древесина в дело не годится. Она
лохматится, ворсится, плохо шлифуется и
полируется.
С осени дома начинает петь токарный
станок. К станку приставлен кто-нибудь из
молодёжи — старшеклассник, уважающий
технику. От токаря зависит половина дела! Если
у парня руки не крюки и сам не ленив, то к
зиме, когда крестьяне освобождаются от
сельскохозяйственных работ, все полки в доме
уставлены так называемым «бельём». То есть
выточенными, но ещё не покрашенными, «не
одетыми» поделками.
Наступает черёд приложить женские руки.
Это самая ответственная часть семейного
труда — покраска. В Полхове-Майдане
женщины не считают себя художницами, скромно

называют красильщицами. Самую опытную в
семье красильщицу (обыкновенно она и
старшая по возрасту) безоговорочно слушаются
и с ней сверяются все остальные. Так
поддерживается золотое правило народных
мастеров — продолжать те художнические приёмы,
которые проверены временем и
многократным повторением.
На подхвате у женщин отряд рьяных
помощников — дети. Им поручается
грунтовка — натирка «белья» разведённым
крахмалом, необходимая для того, чтобы ровно легла
краска. Смышлёным доверяют
самостоятельно расписать пасхальное яичко, свистульку.
Те, что повзрослее, набивают руку на более
сложных предметах.
И вот будто летнее солнце заглянуло в дом
через зимние окна. Это засветились красками
готовые «тарарушки». На них лето в самом
разгаре алеют розы, спелые лесные ягоды,
огромные яблоки.
Полховскую матрёшку сразу отличишь от
сестрёнок из других мест. У куколки тонкий
стан, строгий вид, большие красные цветы
на переднике и чёрные завитушки вокруг лба.
Завитушки напоминают об интересной
детали старинной местной одежды. Не
подумайте, что у красавицы выбились пряди из-под
платка. Волосы в те времена женщины
наглухо прятали под кокошником или лентой. А
украшали себя завитыми в тугие кудряшки
пёрышками селезня.
Свой нынешний облик полховские
«тарарушки» обрели не сразу. Когда в селе
появился первый токарный станок,
выточенные на нём миски и солонки шли в продажу
в том виде, в каком снимались со станка.
Выглядели они безликими, но в хозяйстве-то
годились!
Потом их стали украшать. Однако и тогда
ещё не красили, а раскалённой иглой
выжигали на дереве контуры цветов и плодов.
«Тарарушки» хранят след того времени.
Видите, все рисунки очерчены чёрной линией?
Красильщицы начинают покраску с того, что,
как раньше, наносят на каждую поделку
контурный рисунок. Только не жжёной
дорожкой, а чёрной краской. Ведь теперь это
подготовительная часть работы.
Раскрашивают рисунки в самые яркие
цвета, какие только есть. Можно даже
удивиться — откуда такие берутся? Всё дело в
анилиновых красках. Они химического
происхождения, то есть неприродные,
ненатуральные. И цвет лают неестественно яркий. За
что их не очень-то жалуют многие
художники.
Но вот для «тарарушек» анилиновые
краски подходят как нельзя лучше, делают их
нарядными и весёлыми.

Цена договорная
Подписной индекс 73570