АКАДЕМИЯ НАУК СССР
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПАМЯТНИКИ

A.O.
КОРН ИЛО ВИЧ
6^
СОЧИНЕНИЯ
ПИСЬМА
ИЗДАНИЕ ПОДГОТОВИЛИ
А.Г. ГРУММ-ТРЖИМАЙЛО
И Б.Б. КАФЕНГАУЗ
#
ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАУК СССР
МОСКВА-ЛЕНИН ГРАД
1 9 5 7

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ СЕРИИ
«ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПАМЯТНИКИ»
Серия основана академиком С, И. Вавиловым
Академики в. п. в о л г и н (председатель), в. в. виноградов,
и. а. О р бел и, м. н. Тихомиров, члены-корреспонденты
АН СССР Д. Д. Б Л АГОЙ, В. М. ЖИРМУНСКИЙ, Н. И. КОН-
PA д (зам. председателя), д. с. Лихачев, с. д. с к а з к и я,
п^ офессора и. и. анисимов, а. а. елистратова,
С. Л. У т Ч Е н К О, кандидат исторических наук Д. Б. ОЗНОБИШИН
(ученый секретарь)
Ответственные редакторы
Б. Б. КАФЕНГ АУ 3
и
А. Г. ГРУММ-ГРЖИМАЙЛО

А. О. Корнилович.
Фотография с акварельного рисунка неизвестного художника.

СОЧИНЕНИЯ

УТРО ВЕЧЕРА МУДРЕНЕЕ
(Исторический рассказ)
Давно когда-то, в жаркое летнее утро, после обыкновенной
прогулки своей по Петербургу зашел я в книжную лавку В. А. Пла-
вилыцикова. Василий Алексеевич мне давний знакомец, он взрос
на моих глазах и, дай бог ему здоровье, никогда не оставлял
старого своего приятеля. Я в этом мире сирота: без родных, без милых
сердцу. Согнутый летами, изнуренный болезнями, едва двигаюсь
с места, ноги мне не служат, и вот уже несколько лет вся прогулка
моя ограничивается четырьмя углами моей комнаты. Он один, по
милости своей, навещает иногда больного старика, и если сам не
побывает, то пришлет книг, кои сокращают печальные часы моего
одиночества. Почтенный человек! Меня уже не будет на свете, когда
ты прочтешь сии строки, я из-за гроба благодарю тебя за твою
дружбу! Но возвращаюсь к своему рассказу. Поздоровавшись
с хозяином, я, чтоб не мешать ему4, спросил один том «Собеседника
Русского слова» и расположился у окна. В другом окне небольшой
ростом молодой человек с бледным круглым лицом, в гороховой
шинели, разбирал с большим, как казалось, вниманием «Деяния Петра
Великого». Вдруг зазвенел колокольчик, с шумом растворилась
дверь и вошел скорыми шагами, в щегольской венгерке, мужчина
с цветным шелковым платком на шее, с тросточкой в руках и с
большою датскою собакою позади. Судя по бороде, которая чуть
покрывалась пушком, ему едва ли было двадцать пять лет. Он слегка
кивнул головой хозяину, бросил незначительный взгляд на меня
и, обращаясь к юноше в гороховой шинели, вскричал:

8
Утро вечера мудренее
— Что так, любезный, обложился книгами? Верно, готовишь
какую-нибудь историческую статейку? Что это, Голиков? Тьфу,
какая дрянь! Вздумалось же этому человеку с его варварским слогом
наполнить тридцать томов глупостями. Я уже на своем веку изжег
на трубки два экземпляра сих «Деяний» и если б был побогатее, то
скупил бы все издание, чтоб по крайней мере избавить честных людей
от охоты трудиться над вздором. Мой юноша, который, по-видимому,
совсем иначе думал о Голикове, но не смел обнаружить перед
пришельцем своего мнения, был в самом жалком положении. Лицо его
обтянулось; в замешательстве он измял лист бумаги, на коем,
вероятно, делал выписки, уста его двигались, не произнося ни слова,
которое, может быть, вырвалось бы наконец, если б противник дал ему
время выговорить. Но он едва успел перевести дух и опять спросил:
— Чего ты здесь ищешь?
— Зашел справиться о Ромодановском, — тоненьким голосом
отвечал юноша.
— О князе-кесаре, — возразил первый. — Сказать нечего, Петр
был умный человек, но любил иногда странности. К чему это кесар-
ство? И хоть бы поставил на сие место человека умного, а не Ромо-
дановского.
Тут я невольно посмотрел на незнакомца, потом на Василия
Алексеевича, который не сводил с меня очей, и принялся опять
читать «Собеседник».
— Но полно толковать о делах важных, — продолжал
говорливый щеголь, посмотрев на часы, — скоро двенадцать, брось это,
пойдем со мною, я тебя накормлю славным завтраком.
Слово «завтрак» подействовал как магический прутик на юношу:
он поспешно положил бумаги в боковой карман, еще скорее взялся
за шляпу, и оба, напевая французскую песню, вышли из лавки.
Я и хозяин несколько минут молча смотрели друг другу в глаза.
Наконец, Василий Алексеевич сказал мне:
— Как это, Авдей Анкудинович, вы *не вмешались в разговор,
чтоб изобличить этого молодчика?
— ... Не мечите бисера... —отвечал я, закрывая книгу.
— Что пользы разуверять эдаких судей. Но жаль, — продолжал я,

Утро вечера мудренее
9
вздохнувши, —что есть люди умные одного мнения с этим
молокососом; а все от того, что не знают Ромодановского. Я расскажу тебе
один случай из множества слышанных мною от покойного Андрея
Константиновича Нартова. Ему можно поверить, потому что он был
близкая особа к императору Петру I; после того суди сам, каков был
князь-кесарь.
Василий Алексеевич, с большим вниманием выслушав мою
повесть, в коротких словах рассказанную, заметил мне, что нехудо
было бы ознакомить с нею публику. Следую благому совету.
Дом князя Федора Юрьевича находился в Москве, на Моховой,
неподалеку от Каменного моста. На обширном дворе, огражденном
с улицы железною решеткою, расписанною яркими красками,
возвышались большие каменные палаты простой старинной
архитектуры. Осененный венцом и мантиею большой щит лепной работы на
столбах, поддерживавших ворота, с изображением родового герба
Ромодановских — черного крылатого дракона в золотом поле, —
означал, что владелец дома происходил от князей Стародубских.
Из сих ворот, над коими по обыкновению наших предков висел образ
Тихвинской божия матери, шла выложенная плитами дорожка на
правый угол дома, к широкому крыльцу цод железным навесом,
которое вело прямо во второй этаж, где были жилые покои. В передней,
с утра до ночи наполненной служителями; находилось двое дверей.
Одна, вправо, вела в столовую избу; огромный покой с четырьмя
сводами, кои, опираясь тремя концами об углы и стены, четвертым
сходились посередине на толстом каменном столбе, уставленном
сверху донизу, разного рода золотыми и серебряными чашами,
чарами, ковшами, кубками и пр. Стены сей комнаты покрыты были
медвежьими и волчьими шкурами, на коих висели оправленные в
серебре ружья и пищали, кривые турецкие сабли в богатых
металлических ножнах, покрытых чернью или узорами, охотничьи ножи,
рога, донские нагайки о кинжалы с ручками, усеянными жемчугом
и дорогими каменьями. На высоких окнах с мелким переплетом
прибиты были для поддержания занавесок по три свиных клыка, а по
сторонам, вместо стенных подсвешников, оленьи рога. Узкий коридор

10
Утро вечера мудренее
вел из столовой в домовую церковь, где золото, жемчуг и каменья,
блистая на иконах и в утвари, напоминали о набожности хозяев,
которая в то время преимущественно обращалась на украшение святыни.
Другая дверь из передней отворялась в гостиную, которая также
была со сводами. Потолок и стены, исписанные альфреско греческим
письмом, подобно тому, какое.видим на старинных иконах, придавали
сей комнате темный вид. Сюжеты картин почерпнуты были из
священного писания, на потолке представлялись наши прародители
в земном раю, на стенах — Авраам, приносящий в жертву сына,
сон Иаковлев, приключения Иосифа и, наконец, притча о блудном
сыне. Мебель сей комнаты состояла из тяжелых канапе и стульев
с вызолоченными спинками и ножками, обитых алым сукном, и
разостланного на полу большого персидского ковра. Третья горница
составляла род кабинета. Здесь бросались в глаза большая лежанка,
на которой князь-кесарь обыкновенно отдыхал после обеда,
портреты царей: Алексея, Феодора и Иоанна с бармами на плечах, с
скипетром в одной и державою в другой руке; на письменном столе
узенький жестяной футляр, в котором хранились необходимые вещи
для письма, самозвонные цилиндрические карманные часы в
картонном футляре и несколько столбцов бумаги, заключавших в себе,
вероятно, какие-нибудь общественные дела. Над столом, на полке
лежали в черных кожаных переплетах с медными застежками
Библия, Писания святых отцов, Уложение и несколько разрядных
книг, уцелевших от всеобщего их истребления в 1681 г. Сверх того,
в углу находился большой короб, где: лежал на соломе ручной
медведь, исправлявший иногда у кесаря должность чашника. За
кабинетом следовала спальня, отсюда узенькая каменная лестница с
высокими ступеньками, имевшая вместо поручней веревки, обтянутые
красным сукном, вела вверх, в терема, назначенные для женского
пола. Нижнее жилье занято было кладовыми, в которых хранился
за железными запорами домашний скарб. По сторонам дома, вдоль
всего двора, тянулись два длинных флигеля, в левом заключались
конюшня, в которой никогда не стояло менее 120 лошадей, псарня
и птичник. Правый флигель был назначен для жительства дворян,
кои по тогдашнему обыкновению больших бар находились в услуже-

Утро вечера мудренее
11
нии князя. За домом стояли амбары и службы для черного народа,
а далее сад, где замечательна была черемуха, под душистую сень
которой Ромодановский приходил иногда в жаркие летние дни искать
покоя и прохлады.
Две смоляные бочки, горевшие на дворе у кесаря, освещенные
окна, множество саней, собравшихся на улице против его дома, и
несколько верховых лошадей, привязанных к медным кольцам
у ворот и у забора, означали, что у князя праздник. Ромодановский
пировал свадьбу крестника своего Горностаева с девицею Настасьею
Полубояровои. Старики наши, справедливо мысля, что, принимая
младенца от святой купели, они берут на себя ответственность перед
богом в будущем его поведении, весьма строго исполняли
обязанности, сопряженные с званием восприемников. Крестник до
совершеннолетия находился под некоторым надзором своего отца по духу,
мог обращаться к нему в своих нуждах и никогда не уходил без
помощи или по крайней мере без благого совета. Ромодановский, бывнга
еще окольничим, возвращался из Троицкой лавры от мощей св.
чудотворца Сергия в Москву, и, застигнутый бурею неподалеку от
с. Братовщины, принужден был остановиться в усадьбе боярского
отрока Дементия Павловича Горностаева в то самое время, когда
господь послал сему последнему сына. Мальчика тут же окрестили,
и князь принял на себя заботу об его дальнейшем воспитании. Когда
Сергею минуло десять лет, он отдал его в учение к архимандриту
Андроньева монастыря, а после взял к себе в двор. Сергей носил
звание спальника и исправлял должность домашнего секретаря.
Однажды, находясь у обедни в соборе Спаса на Бору, * он слышит,
молодые парни шепчут позади: «Вот пригожая дочь Полубоярова».
Сергей обратил взор, посмотрел раз, посмотрел в другой — и забыл
про молитву. В старину, несмотря на заключение, в котором
содержали женщин, редкий мужчина не находил способов переговорить
с любимою девушкою. Было обыкновение, что девицы о всяком
празднике выходили из домов в сопровождении нянюшек, мамушек или
пожилых родственниц, гуляли за городом, плясали в хороводах,
* Собор в Кремле.

12
Утро вечера мудренее
пели песни. В высшем классе общества мужчинам невольно было
мешаться в их забавы; но любовь, говорят, хитра на выдумки.
Сергей был малый сметливый. Заметив дом, в который Полубоярова
воротилась из церкви, он на другой же день купил бисерное
ожерелье, синий шелковый платок в золотых цветах и пришел
поклониться ими Марье Патрикеевне. Услужливая няня, благодаря за
вежливость, успела сказать ему, что Настасья Дмитриевна заметила
у обедни стройного юношу в зеленом чекмене с серебряными кистями,
намекнула, что в будущий четверг барышня пойдет гулять на Пресню,
и прибавила добродушно, что они рады будут встретиться с их
милостью. Любовники свиделись, но сие свидание нерадостно было для
Сергея: старик Полубояров прочил дочь за другого. Юноша повесил
голову и, не умея пособить горю, решился в тот же вечер, раздевая
князя кесаря, поверить ему свою печаль.
— У тебя все дурь в голове, — сурово отвечал князь; — но
не кручинься, — прибавил, заметив печальное лицо крестника.
— Мы завтра пошлем к Полубоярову Терентьевну ; авось она поправит
дело и уговорит его переменить свое намерение. Имя сей свахи
славилось тогда по Москве, говорили, что она никогда даром не
обивала порогов. Терентьевна, опытная в своем деле, порасспросила
сперва у знакомых об отце Настасьи, потом, явившись к нему,
намекнула, что, служа в Соляном приказе, он может найти себе в князе
Федоре Юрьевиче знатного покровителя ; называла предлагаемого
жениха ясным соколом, невесту — дорогой жемчужиной; прибавила,
что Сергей у князя как родной, и, наконец, довела до того, что
старик роспил с нею стакан меду, подал ей руку и произнес: «Дай бог
в добрый час1»
В упомянутый нами день князь-кесарь праздновал, как сказано
выше, свадьбу Сергея с Настасьей. Гости садились за пир. В
тогдашнее время хороший обед зависел не столько от качества, сколько от
количества подаваемых яств и напитков. Кривой стол, покрытый
браною скатертью, уставлен был блюдами. Кулебяка с визигою и
айцами, соленый журавль, полотки из поросенка, индейки и гуся,
ветчина и буженина с чесноком — бросались первые в глаза. Далее,
издавали душистый пар горячие похлебки с бараниной, с курицей

Утро вечера мудренее
1В
в сороцынском пшене, с потрохами, и подернутая как бы золотом
уха из стерляди, из налимов, из ершей. На другом конце стола —
разварный осетр, донская форель и потом жареные: часть сочной
говядины^ ягненок с чесноком и разная дичь манили вкус и зрение
пирующих. Посреди стола возвышалась башня из сахарного теста,
подле расположены были блинцы, молочная каша с корицею,
маковки, оладьи. Наконец, несколько корзин с миндалем, изюмом и
винными ягодами и разного рода медовое варенье на блюдечках
служили вместо десерта. Подле каждого прибора стояло по бутылке
заморского вина и по три серебряных вызолоченных кружки с
мартовским пивом, медом и наливкою; они никогда не осушались, ибо
стоявшие позади слуги должны были всякий раз, завидя дно, дополнять
их из бочек, которые для таковых случаев заранее выкатывались
из погреба и ставились по углам столовой.
На первом месте находились молодые; в то время указ о перемене
русской одежды на немецкую был уже издан, но еще не везде
приведен в исполнение. Сергей сидел в светло-зеленом лундского сукна
чекмене с серебряными застежками и спускавшимися по груди
кистями, в алых шелковых персидской материи шароварах и в зеленых
сафьяновых сапожках с золочеными каблуками. Рядом с ним
Настасья, которой каштановые волосы, собранные цод малиновый
бархатный кокошник, не должны уже были пленять посторонних
взоров. Жемчужные кружева на груди, подаренные ей женихом,
соединялись с обтянутым около стройного стана голубым бархатным
сарафаном, который обшит был широкими парчовыми тесьмами.
Белоснежная ее рука покоилась в Сергеевой, лица их блистали радостию,
но его взоры изъявляли нетерпеливость ожидания, в ее очах, которые
от предчувствия неги подернулись легкою влагою, примешана была
девическая робость. Подле новобрачной сидела посаженая ее мать,
княгиня Ромодановская, урожденная Салтыкова. Величественный
рост, стройный стан, гордая осанка и взор, исполненный огня и
решимости, означали в ней с первого взгляда супругу царского
наместника в России. Ее волосы, зачесанные по тогдашней моде вверх,
переплетены были жемчугом и кораллами. Она имела на себе корсет
и робу из белой штофной материи, шитой золотом, с кружевною

14
Утро вечера мудренее
бахромою в два ряда у грудной вырезки, на стану и на коротких
рукавах. За стулом княгини стояли кормилица в оранжевом платье
с длинным ее веером и карла, который поддерживал ее шлейф, в
пунцовом французском кафтане с золочеными пуговицами, в шелковых
чулках и башмаках с пряжками. Рядом с княгинею находилась ее
сестра, царица Прасковья, в собольей женской шапке с крупным
алмазом на челе и в синей бархатной шубе, отороченной лебяжьим
пухом. С другой стороны, подле новобрачного, сидел князь Федор
Юрьевич, носивший в тот день опашень * зеленого бархату,
подбитый горностаем, с Андреевскою звездою на левом боку, а под опашнем
кафтан алый штофной материи, плотно доходивший до шеи. Богатый
литый пояс и золотая цепь с крестом, в несколько раз обходившая
кругом шеи и полученная им еще от царя Алексея, довершала его
наряд. Позади кесаря стоял также карла и шут, одетый в платье из
разноцветных лоскутков, который, веселя собрание своими
остротами, часто приводил в краску молодых. Означенные нами пять особ
имели кресла; прочие гости сидели на лавках, обитых алым сукном.
За столбом, стоявшим посреди комнаты, находились два немецких
музыканта, которые должны были играть на трубах при всяком
здоровье, и певчие, кои громким хором славили новобрачных.
Обед или, лучше сказать, ужин давно начался. Уже заздравная
чаша несколько раз обошла пирующих, несколько раз уже, испивая
кружки меду, они прокричали горько, и пламенный Сергей,
запечатлев поцелуй на коралловых устах подруги, громко отвечал
сладко. Исчезла принужденность, которая вначале несколько
связывала собеседников; забыли о чинах и отличиях: все дышала
братством и взаимною любовию. Зарумянились лица, посинели носы»
Собрание сделалось шумнее, послышались чоканья стаканов, желания,
обеты дружбы. Сам кесарь, всегда угрюмый, забыл обыкновенную,
свою важность и, повторяя сказанное древним мудрецом, вино
веселит душу, словами и примером поощрял всех к
скорейшему осушению кубков. Вдруг раздался стук на лестнице, дверь
с шумом растворилась и вошел Петр. «Се грядет жених
* Род епанчи, похожей на старинный казачий зипун.

Утро вечера мудренее
15
нежданый,—вскрикнул Ромодановский,—не ходите во
сретение его», взял стопу с вином, чтоб поднести царю,
взглянул на него и опустил руки. Обыкновенный пламень очей
петровых потух, и в блуждающих взорах являлось необыкновенное
беспокойство, вид его был мрачен, на лице, бледном, как полотно,
изображалась резкими чертами борьба мужества и твердости с нере-
шимостию, близкою к отчаянию. Тот же беспорядок господствовал
в его одежде, сертук в сене на лисьем меху, подпоясанный простым
ремнем, на коем висела сабля, теплая шапка из калмыцких смушек
и оленьи сапоги с приставшими к меху глыбами мерзлого снега,
показывали, что государь только что приехал из дальней дороги.
Это было вскоре после нарвского сражения. Никогда Петр в свое
царствование не находился в столь сомнительном положении. Его
войско и артиллерия, плоды тринадцатилетних трудов, и лучшие
полководцы, призванные им из чужих краев, находились в
шведских руках. Враги внешние, предводительствуемые королем молодым,
предприимчивым, готовились вступить в его владения. К тому
надлежало опасаться врагов другого рода, тем опаснейших, что они были
не явные, людей, кои, взирая неприязненным оком на вводимые
Петром перемены и на сопряженные с ними пожертвования, почитая
нарушением святыни всякое отступление от старины, нетерпеливо
сносили иго новых обычаев и только ждали случая, чтоб безнаказанно
возвратиться к прежней беззаботной жизни. Число их было
значительно, ибо немногие в тогдашнее время могли постигнуть высокую
цель и благодетельные намерения Петровы. Для отражения сих
зол не было видимых способов: казна истощалась, народ был
изнурен. Но Петр не упал духом, надеялся еще, не изменив своему
достоинству, отвратить опасность, однако же ни на что не решался,
не посоветовавшись с князем Ромодановским.
— Что с тобою, государь, — встревоженным голосом спросил
кесарь, приведши Петра в кабинет и посадив на черные кожаные
кресла перед письменным столом, — откуда ты?
— Вчера из Новагорода, — быстро проговорил Петр.
— Но что ты так расстроен, — продолжал князь. — Я знаю
тебя с колыбельки и никогда не видел на тебе такого лицаа как нынче.

16
Утро вечера мудренее
— О чем тут спрашивать, — возразил царь с некоторою
досадою, — будто не знаешь.
— аЧто швед тебя разбил под Нарвою? Великая беда! Воля
господня. Грустью не пособишь горю. Да о чем тут горевать? Добро
бы пришел уже на поклонную гору. *
— Да! Я думаю, скоро придет, — со вздохом отвечал
государь. Ты спрашиваешь, о чем горевать? Без армии...
— Ну что же? наберешь другую.
— Без пушек...
— Велишь наделать новых.
«— Да откуда взять, из чего сделать? — прервал с нетерпением
царь. — Я не камень, не дерево. Сердце у меня обливается кровью,
как помыслю, сколько уже терпит этот бедный народ. Ведь они мои
дети. Я за каждую их слезу, за каждый вздох должен отдать отчет
богу. Подумаешь, голова кружится! Казань с пригородами
приписана к Воронежу, Вологда и Устюг к Архангельску, не покинуть же
строющихся там флотов. В Малороссии свои права, Смоленск сам
умирает от голода, Псков и Новгород, может быть, уже заняты
гпведами. Остались одни москвичи, и ужели они не довольно несут
тягостей? Нет! Я и слышать не хочу о новых налогах.
С сим словом Петр встал, несколько раз тихо прошел взад и
вперед по комнате, присел опять и с решительным видом обратился
к кесарю. На лице его изображалось спокойствие, но спокойствие,
внушаемое отчаянием. Взглянувший на царя в сию минуту невольно
привел бы себе на память мореходца, застигнутого бурею в утлом
челноке посреди волнующегося моря, который после долгих усилий,
видя, что нет надежды к спасению, бросает весла, и, сложив руки,
ждет равнодушно своей погибели.
— Брат Карл, — тихо сказал государь, — называет себя вторым
Александром, но он не найдет во мне второго Дария. Осенняя буря
обвевает с дуба пожелтевшие листья, ломает пень, но ветвистый
корень неподвижен. Уверяю тебя, что прежде этот корень вырвется из
земли, нежели Карл предпишет условия Петру. В отчаянных болез-
* Горег в двух верстах от Москвы.

Утро вечера мудренее
17.
нях, — продолжал он, возвыся голос, — принимают отчаянные
лекарства. Я издаю завтра указ, чтоб взять от церквей лишние
колокола.
— Чтоб попасть из поломя в огонь, — вскричал Ромодановский.
— Хочешь тушить пожару соседа, бросив горящую головню к себе
в дом. И без того уже народ ропщет на тебя за табак и за бороды;
что скажут, если вздумаешь грабить церкви?
— Грабить церкви! — прервал Петр голосом, который привел
бы в трепет и самого бесстрашного. — Князь Федор! — промолвил
он после нескольких секунд, смягчившись,— я, право, едва ли
спустил бы родному отцу, если б он меня назвал грабителем
церквей.
— За что ты гневаешься, государь? — отвечал Ромодановский,
перебирая между пальцами спускавшиеся из-за пояса кисти. — Ты
знаешь, я не суевер и очень понимаю, что бог требует не золота и не
каменьев, а покорности и любви. Если царю Давиду и его
прислужникам не вменилось в грех, что они для утоления своего голода
вкусили от хлебов предложения; то и тебе не грешно для защиты своих
подданных перелить лишние колокола в пушки. Но поди, втолкуй
это нашему народу.
— А какая в том нужда? — прервал царь. — Если рассудок
говорит мне, что поступки мои клонятся к пользе царства, если вера
и совесть им не противятся, то что мне до мнений народных? Чернь
недальновидна, ее надобно как на помочах водить, трудиться для
ее блага против собственного ее желания. Последуешь за слепым,
попадешь в яму.
— Верь мне, — подхватил князь, — легче будет этим людям,
которых ты так бережешь, понести вдвое боле тягостей против
нынешнего, нежели увидеть церкви, лишенные колоколов. Эй,
послушай меня, старика. Делай все, что тебе угодно, но не трогал
церквей!
Торжественный голос, которым князь произнес последние слова
своего ответа, привел Петра в некоторое смущение. На лице его
начали опять показываться признаки нерешимости. После
некоторого молчания:
2 А. О. Корнилович

7Я*
Утро вечера мудренее
— Что же, не присоветуешь ли мне просить мира? — спросил он
с презрительною улыбкою.
— Упаси тебя боже! — возразил князь. — Честная брань лучше
студного мира, говорили наши старики. Мой совет: не кручиниться
и оставить все до завтрого. Сколько тебе надобно?
— На первый случай по крайней мере полмиллиона, — отвечал
Петр.
— Полмиллиона! Легко выговорить, а как их добудешь! Как бы
то ни было, — продолжал кесарь, приняв вид веселее, — пословица
твердит: утро вечера мудренее. Ты, государь, переночуй
у меня, а теперь пойдем в столовую. Там нас ждут. Положим молодых
спать. Бедный Сергей давно уж, я чаю, как на шпильках сидит.
Петр с изумлением смотрел на спокойное лице кесаря и,
удерживая его, не мог не спросить, на что он надеется; но Ромодановский,
таща его за рукав, повторял: утро вечера мудренее,
и государь, зная, что если кесарь заупрямится, то ничем его не
переломишь, решился терпеливо за ним последовать.
С появлением их в столовой, Настасья, приняв прощальный
поцелуй и благословение от своего отца, находившегося в числе гостей,
и от кесаря, ушла в сопровождении всех женщин в спальню.
Пирушка возобновилась. Заздравная чаша опять пошла кругом стола.
Ромодановский казался еще веселее, чем до царского приезда, и
обратил все внимание на крестника, которого по тогдашнему
обыкновению надлежало отпустить к молодой не иначе, как навеселе. Сам
Петр, уверенный, что кесарь не пировал бы, если б не нашел
способов вывести его из трудного положения, начал принимать участие
в общей забаве, хотя на лице его приметны были следы сильного
беспокойства. Наконец, женщины воротились в столовую, все встали,
Сергей должен был дождаться, пока гости выпили стоя последний
кубок с желанием счастливого начала брачной жизни, и,
поклонившись в ноги крестному отцу и тестю, скрылся, сопровождаемый их
благословениями. Обычай требовал, чтоб собрание не расходилось
до зари, дабы успеть поздравить и отдарить новобрачных. Таким
образом, пирушка продолжалась, кроме того, что государь ушел
заранее, чтоб на свободе предаться размышлениям.

Утро вечера мудренее
19
Петр, устав от дороги, лег в кабинете на лежанке, на коей
постлана ему была постель, и, хотя мучимый неизвестностию, скоро
заснул крепким сном. Около трех часов ночи слышит — кто-то его
будит, говоря вполголоса: «Вставай, государь, и ступай за мною».
То был князь кесарь в собольей шубе, подпоясанный кожаным
ремнем, к которому привешен был огромный ключ, в меховой шапке в
держа в одной руке фонарь, а в другой два железных лома. Затворив
кабинет от гостиной, князь, приставив палец ко рту, подал знак
государю, чтоб он за ним следовал, пошел в спальню, отпер тихонько
дверь, выходившую на внутреннюю лестницу, которая прямо вела
со двора в девичий терем, и спустился по ней на заднее крыльцо,
где приготовлены были сани, заложенные в одну лошадь. Тут кесарь
взял из рук доверенного гайдука своего вожжи и, приказав ему
ехать с фонарем впереди, посадил с собою царя и отправился
в Кремль.
Они приехали к Тайницким воротам. Сие название дано им от
тайника или подземной галереи,* которая отсюда тянулась
под всем Кремлем и построена была еще при царях, вероятно, для'
того, чтоб в случае неприятельской осады или опасности другого рода
можно было сим потаенным ходом выйти без помехи из крепости и спасти
себя, сев на крытые суда, обыкновенно находившиеся на Москве-
реке у означенных ворот. Главная галерея со сводами, аршина в два
шириною, шла прямо ко дворцу; от нее боковые поуже тянулись
вправо и влево к соборам, к Чудову монастырю и пр. Кесарь, отдав
один лом Петру, с другим, взяв у гайдука из рук фонарь, вошел
в тайник и вскоре очутился у потаенной лестницы, которая вела,
в церковь св. великомученицы Екатерины, составлявшей одну из
внутренних церквей кремлевского дворца и коей следы видны до
сих пор. Отсюда, миновав несколько коридоров, они прошли к
замазанной наглухо железной двери, которую едва могли отпереть вдвоем,
и коей резкий скрип несколько раз повторился под сводами. Она.
вела их в низкий подвал, слабо освещенный сверху небольшим круг-
* Тайник сей оставался в целости до 1812 г. Подрыв Кремля Наполеоном;
повредил его во многих местах.
2»

20
Утро вечера мудренее
льтм окном, огражденным снаружи железною решеткою. Тут
находилось всей мебели четыре больших кованых сундука и в углу
несколько ломаной посуды. Поставив фонарь на пол и указав Петру
рукою один из сундуков, князь Федор Юрьезич сел на другой и
сказал государю с торжественным видом:
«Отец твой не так был боек, как ты, но держался старинного
правила: береги копейку на черный день. Он не
срамил меня перед людьми за чекмень, не смеялся мне за то, что
стригу волосы в кружок и езжу тройкою, но, помяни господь его
душу, жаловал иногда меня, верного слугу. Перед кончиною, он
сказал мне об этих четырех сундуках, говоря: „Отдашь детям, но в
таком только случае, если им крайне понадобится". С тсто времени, и
вот скоро двадцать пять лет, моя нога здесь не бывала, и никто в мире,
кроме меня, не знает не только о них, но даже о подвале. Вот тот, —
продолжал он, указывая на один из сундуков поменьше,—который
тебе надобен; тут найдешь столько, сколько запросил у меня, но
о прочем и не заикайся; ты знаешь, что меня нелегко упросить».
С сим словом кесарь встал, и, держась за скобку указанного им
сундука, промолвил: «возьми за другой конец, вынесем его отсюда, чтоб
нас здесь не видали».
Можно судить, с какими чувствами Петр выслушал его речь.
Бросившись на шею к кесарю и прижимая к сердцу, «спасибо тебе,
дядя Федор! — вскричал он с чувством. — Благодарю тебя за
верность. Ты был честный слуга отцу и друг нелицемерный сыну».
«Благодари своего отца, — прервал князь, — за то, что он и по
смерти хотел быть вашим покровителем. А меня за что? За то ли, что
не украл?»
Слезы, брызнувшие из очей Петра, и сильное пожатие руки
послужили ответом благородному старцу. Спустя несколько времени оба,
держась за руки, вошли в княжескую столовую и приняли участие
в шумной беседе. Государь, восхищенный не столько тем, что
получил без затруднения способы к отвращению висевшей над ним грозы,
но тем, что увидел новый опыт верности и бескорыстия в слуге,
которого почтил своею доверениостию, был в самом веселом
расположении духа. Вскоре Ромодановский, улыбаясь, предложил тост:

Утро вечера мудренее
21
утро вечера мудренее, и Петр, бросив на него призна-
телы.1ый взор, отвечал ему другим тостом: береги копейку
на черный день!
ПРИБАВЛЕНИЕ ДЛЯ ГОСПОД КРИТИКОВ
По примеру покойного Мольера, который до представления
писанных им комедий всякий раз читал их своей служанке и по ее
физиономии судил об их успехе на сцене, я имею привычку сообщать свои
повести почтенной моей хозяйке и по ее лицу заключаю о мнении,,
которым удостоит их публика при выходе из печати. Сегодня, когда
девчонка наша, Кулюшка, пришла мне сказать, что время пить чай,
я положил в боковой карман рукопись предложенной выше повести
и с торжественным видом побрел в гостиную. Проницательная Ма-
ланья Сидоровна, прочитав на лице мою мысль, поспешно нацедила
кипятку в чайник и, поставив его на канфорку шипевшего самовара,
попросила меня, улыбаясь, ознакомить ее с новым произведением
милого моего пера. Я по обыкновению склонил голову, чтоб скрыть
свое удовольствие от столь лестного предложения, болтнул в
извинение несколько невнятных слов, кашлянул раз, другой и, наконец,
принялся за чтение, заранее восхищаясь одобрением, которое меня
ожидало. Кончив, я несколько секунд не сводил очей с тетради, чтоб
в самом начале не прерывать делаемых мне похвал, но не слыша
ничего, поднял голову, и — судите о моем изумлении — увидел, что
лице моей слушательницы словно подернулось мглою и даже
изъявляло некоторую досаду.
— Вам не нравится моя повесть? — спросил я с робостью.
— Нет, батюшка, — отвечала она довольно сухо, — она не дурна,
только я не знаю, об чем вы писали?
— Как| разве вы не слыхали того, что я вам читал?
— Я потому-то спрашиваю, что слышала. Позвольте спросить,
какая у вас была цель: описать пир на свадьбе Сергея или поступок
кесаря с государем Петром Первым?
— Разумеется, последнее. Свадьба Сергея — вещь посторонняя,
эпизод.

22
Утро вечера мудренее
— Я не понимаю, батюшка, что значит ваш эпизод. Мое простое
рассуждение вот какое,—продолжала она, подняв обмоченный до
половины в чаю сухарь и держа его перед моими глазами. — Если б
мне вздумалось рассказать вам, каким образом испечены эти сухари,
и я, протолковав час целый о лабазнике, у которого покупала сего
дня муку, промолвила об них в конце несколько слов, будто
ненароком; вы верно сказали бы, что я описала вам лавочника, а не
приготовление сухарей.
Я почувствовал справедливость замечания моей хозяйки, закусил
губы и, несколько помолчав, вскричал жалобным голосом: «Итак,
прикажете выкинуть все касающееся до Сергея?»
— На что? Как можно? — отвечала она.
— Неужели уничтожить разговор Петра с кесарем? — спросил я,
едва переводя дух от страху, чтоб приговор не пал на сию часть
моей повести.
— Сохрани вас господи! — вскричала Маланья Сидоровна. —
А вот что сделайте, любезный Авдей Анкудиыович, ■— промолвила
она с веселым видом и как бы стараясь дружеской улыбкой
задобрить меня к исполнению ее совета. — Не ленясь, примитесь за дело
о разделите эту повесть на две: одну посвятите для Сергея, опишите
его крестины, ученье и прочее, но обстоятельно, не так, как здесь,
то^но будто скачете на курьерских. Особенно не забудьте
подробностей о няне Патракеевне, о свиданиях Сергея с Настасьей, а более
всего о переговорах свахи Терентьевны, потому что на них
основывается благополучие главных лиц. В другой же повести поместите
все, что касается до Петра.
Я, подобно юноше израильскому, который прискорбен бых и
стыде, узнав, что для получения царствия небесного надлежит
расстаться с богатством, положил рукопись в карман, привстал со
стула, поклонился Маланье Сидоровне и, повесив голову, печально
побрел в свою горенку.
Старожилов.
1820 г.

ЗА БОГОМ МОЛИТВА, А ЗА ЦАРЕМ СЛУЖБА НЕ ПРОПАДАЮТ
(Исторический анекдот)
Кто был зимою или в начале весны в южной России, тот имеет
понятие о вьюгах, свирепствующих иногда в обширных тамошних
степях. Небольшое белое облако, появляющееся среди ясного дня
на синем небе, возвещает жителям о предстоящей грозе.
Многочисленные стада, спокойно отыскивавшие под снегом скудной пищи,
вдруг, как будто бы по волшебному мановению, без призыву рожка,
сами собою сбираются, мнутся и бегут все в одну сторону, как бы
желая спастись от погибели. В одно мгновение облако
распространяется по всему небу. Сильный ветер начинает мести землю, унося
с собою все, что ни встречает на пути. При дневном свете не видишь
дня. Снежные равнины представляют вид волнующегося моря:
в одном месте видите высокие сугробы снега, в другом голую землю.
И счастлив путник, не застигнутый в дороге сею ужасною бурею!
Теперь уже обитаема страна, прилежащая к большой Московской
дороге между Павловском и Воронежем, но сто лет тому назад она
представляла обширную степь. Летом высокий ковыль, в котором
исчезал человек верхом, зимою однообразные равнины снега
встречали унылый взор путешественника. В знойные летние дни ни одно
деревцо не манило странника под свою гостеприимную тень, ни одно
человеческое лицо не напоминало ему, что он не один в природе.
По сей-то дороге, в сумерки, с лишком сто лет тому назад быстро
неслись длинные сани, запряженные тройкой малорослых степныз
лошадей. В них сидело двое мужчин. Один в черной овчинной шапке,
в тулупе из калмыцких мерлушек, покрытом красною материею;

24 За богом-молитва, а за царем служба не пропадают
он часто поглядывал то вправо, то влево, как будто бы ехал по
знакомой стране. Другой оставался неподвижно на месте и только
иногда выглядывал из-под медвежьей шубы, чтобы следовать за
движением первого. Казалось, что он хотел ловить его желания,
предупреждать его волю. Между тем ночь спускалась на землю, густые
тучи, гонимые ветром, быстро неслись в одну сторону. Поднялась
метель, лошади помчались дружнее, и ямщик, не видя дороги,
занесенной снегом, пустил их на волю в надежде, что они сами собою
привезут его к какому-нибудь жилью. Путешественники, закутавшись
в свои шубы, не говорили друг другу ни слова, и только слышен был
скрип саней и пронзительный свист ветра, волновавшего снег.
Наконец, тот из путешественников, о котором мы упомянули
прежде, прервал молчание.
— Скоро ли перемена? — спросил он, привстав, у ямщика,
который, опустив вожжи, напевал про себя унылую песню.
— Да бог весть, ведь у нас, барин, лошадей держат в землянках,,
а в эту непогоду и чутьем их не найдешь.
Между тем ночь час от часу становилась темнее, ветер не уставал^
и лошади, которые до того неслись стрелою, приметно начали
сокращать свой бег.
— Что, брат Василий, — продолжал первый, обратись к товарищу
своему, закутанному в медвежьей шубе, — невесело ночевать под
открытым небом в такую метелицу, того и смотри, что занесет снегом.
— Твоей милости это не в диковинку, — отвечал почтительно
Василий, — ты в походах и на сухом пути и на море видел не эдакое
время... Да если мне не чудится, кажись, вправо брезжится огонек.
Первый из разговаривавших тотчас обратился в ту сторону,
устремил глаза в темноту и громко прокричав: «Туда», — опять
улёгся в сани. Ямщик взял вожжи в руки, и усталые кони, как бы
чувствуя, что скоро настанет время отдыха, помчались быстрее.
Огонек, который манил к себе странников и обещал им приют
от ненастья, светил из дому, находившегося верстах в 15 от
большой дороги у подошвы крутого кургана. Домик сей, построенный
из глины и хвороста, с соломенною крышею, которая выказывалась
"в некоторых местах из-под снега, обнесен был плетнем. Небольшая

За богом\молит,ва} а за царем служба не пропадают 25
прорубь в ограде служила воротами. За курганом рассеяно было
несколько изб.
Быстро примчались путешественники к дому. Василий,
выпрыгнув из саней, подошел к окну, из которого выходил свет, постучал
в ставень и просил ночлега для проезжих, сбившихся с дороги.
Вместо ответа вышел старый слуга с зажженною тростинкою,
чтоб проводить их в дом. «Милости просим» — раздалось в комнате,
примыкавшей к сеням, и первый из приезжих, скинув с себя в сенях
тулуп и картуз, вошел в покой. Он был в зеленом суконном кафтане
с широкими полами и откидным воротником с золотым позументом
по краям, в коротких лосиных панталонах и полусапожках из
оленьего меха, из-за которых показывались шерстяные чулки. Высокий
рост, гордая поступь и важная осанка внушали к нему невольное
почтение. Он был средних лет, но глубокие морщины на челе являли
в нем человека, перенесшего в жизни немало трудов. Черные волосы,
вьющиеся локонами, густые брови и усы придавали ему грозный
вид, но в глазах, исполненных огня, изображалось какое-то
неизъяснимое благоволение, влекущее к нему каждого и внушающее смелость
самым застенчивым. Незнакомец встречен был девушкою лет 18.
— Батюшка уехал к св. Димитрию, — сказала она, встречая
приезжего на половине комнаты, — но это не помешает вам найти
здесь пристанище от бури и покой от усталости. Милости просим, —
промолвила она, поклонившись.
При сих словах, произнесенных дрожащим голосом, живой
румянец выступил на щеках красавицы, и она потупила голубые глаза
в землю, как бы сама дивясь своей смелости и решимости заговорить
с незнакомым гостем.
Приезжий не успел еще отвечать на приветствие, а хозяйка уже
скрылась. На просторе он занялся рассматриванием дома, в который
судьба привела его столь неожиданным образом.
В первой комнате, которая была, по-видимому, род гостиной,
несколько икон в углу в серебряных окладах и под ними дубовый
стол, кругом по стенам деревянные скамьи, покрытые ковриками,
там шкафе посудою, печь из синих изразцов с фигурными
изображениями из Эзоповых басен составляли весь убор. Боковая дверь

26 За богом молитва, а за царем служба не пропадают
вела к спальне помещика. Налево большая печь с лежанкою,
кровать, над которой висели в золотых рамах патенты на чины,
подписанные II е т р о м, из которых виделось, что хозяин был отставной
капитан Бердин. Далез креслы, обитые черною кожею, и, вероятно,
служившие хозяину для послеобеденного отдыха, обратили на себя
внимание странника. На стенах развешены были Преображенский
мундир, покрытый простынею, серебряный значок с золотым
ободочком и вычеканенным из синей эмали Андреевским крестом, шляпа,
отороченная золотым узеньким позументом, и длинная шпага на
черной перевязи, на коей изображено было серебром вензловое имя
Петра Первого. За спальнею, находилась еще небольшая
светелка. Здесь все так же просто, как и в предыдущих комнатах, но все
отличалось чистотою и опрятностию. На полу разостлан был белый
холст для проходящих, перед постелью, завешенною ситцевою
занавесью, лежал ковер, в углу на столике стояла икона, теплилась
лампада; далее видны были пяльцы с начатыми цветами и, наконец,
в другом углу сундук и над ним в стене вделанное зеркальце,
окруженное гирляндою засохших полевых цветов. Незнакомец, осмотрев
работу в пяльцах, которая только что была оставлена, возвратился
в приемную, где ожидал его ужин. На столе, покрытом белою
скатертью, поставлено было блюдо с ветчиною, тарелка яиц, масло в
деревянной кадочке, кружка с квасом и ржаной хлеб. Большие креслы,
передвинутые из спальни, стояли перед прибором главного гостя,
как бы из уважения и для отличия перед Василием, который сел на
лавке.
— Милости просим, чем бог послал, — сказала Наталья, налив
в рюмку пенника и подавая ее незнакомцу с поклоном и
потупленными очами.
— Твое здоровье... как твое имя, голубушка? — спросил
незнакомец.
— Наталья, — отвечала красавица.
— Итак, за здоровье Натальи... но куда ты сама спешишь?
Ты, видно, мало видишь людей, что так нас дичишься?
— Что ни воскресенье, батюшка возит меня в Павловск, а там
всегда бывает куча народу, не только простые, но и генералы с женами.

За богом молитва, а за царем служба не пропадают 27
Незнакомец усмехнулся. — Отец твой служил, кажется, в
военной службе?
— Он был под Азовом и под Нарвою и воротился раненый из-
под Орешка.
— Не он ли первый кинулся на стены Шлиссельбурга, а за ним
и все солдаты, и это движение решило участь крепости? — промолвил
Василий.
— Может быть, — продолжала Наталья, — батюшка не раз
говаривал мне, что сам царь после дела изволил поцеловать его в голову
при всех войсках и что сам перевязывал ему раны.
Незнакомец задумался. Между тем Наталья, ободренная его
благосклонностию, продолжала застенчиво:
— Батюшка спросит меня, кто сделал честь пожаловать к нему.
Ваша милость, кто такой?
— Я проезжий офицер, зовут меня Петр Михайлов.
— Петр Михайлов! — воскликнула девушка, и выступивший на
лице ее румянец, быстро сменяемый томною бледностию, показывали
в ней радость и надежду. — Ах! не тот ли, что ездит в Воронеж
строить корабли, что слывет...
— Чем слывет? — спросил холодно незнакомец.
— Ах, если б он сжалился над нами! Отец мой, весь израненный
на его службе, отставлен капитаном, а получает только жалованье
поручика. Всего у него 20 душ, а ему надобно содержать меня и брата,
который также на царской службе.
— Где?
— Во флоте констапелем под командой лейтенанта Муханова, —
продолжала Наталья, покрасневши и потупив глаза в землю.
— У лейтенанта Муханова? Ты его знаешь?
— Он иногда жалует к батюшке, — отвечала она в большом
замешательстве тихим, едва слышным голосом.
— Знать, царь не ведает про дело отца твоего. У него, правда,
забот много, мог и запамятовать.
Между тем путешественники отужинали. Петр Михайлов, не
вставая с кресел, продолжал разговаривать с Натальей:
— Скажи мне, дитя мое, училась ты ли чему-нибудь?

28 За богом молитва, а за царем служба не пропадают
— Отец мой учил меня читать и писать, а покойная матушка
показывала мне шить и ходить за хозяйством.
— Нехудо, прочитай-ка что-нибудь. С сим словом он вынул из
бокового кармана в поле мундира книжку Бринкена об искусстве
кораблестроения и подал ее девушке. В голосе его, похожем на голос
человека, привыкшего повелевать, было столько благоволения, что
Наталья невольно повиновалась сему приглашению.
— Отец твой трудился, видно, недаром, — прервал ее проезжий
через несколько минут. Но я еду завтра в Воронеж. Кстати бы дать
о себе знать брату. Напиши к нему и покажи мне свое письмо.
Девушка отправилась в свою комнату, чтоб исполнить желание
странника. Между тем он вынул из кармана записную книжку и
начал сам что-то писать в ней карандашом. Он не успел кончить,
как Наталья воротилась и дрожащею рукою подала ему письмо.
— Хорошо, — сказал Петр Михайлов, прочитав его, — но
учтивость требовала, чтоб ты поклонилась и командиру.
Наталья не отвечала ни слова, но вспыхнувшее лицо и легкое
трепетание показывали, что Муханов был для ней более, чем простой
знакомец ее отца.
Между тем сон призывал усталых путешественников к покою.
— Жаль, что я не тот Петр Михайлов, которого тебе надобно, —
сказал приезжий, вставая с кресел. Но молись усердно богу, а я?
может быть, донесу об вас царю при случае, он меня знает и жалует.
Потом взяв у Василия из рук кожаный мешок с серебряными
деньгами: — Вот тебе пять рублей, дитя мое, возьми их не за угощение,
а в память того удовольствия, которое ты мне доставила.
С сим словом проезжий поцеловал Наталью в лоб и ушел в спальню
Берлина, где Наталья приготовила две постели, одну для Петра
Михайлова на кровати своего отца, другую на лежанке для
Василия.
Она также ушла к себе в спальню, но сон не приходил ей на ум.
Вс,я душа ее была наполнена мыслию о незнакомом госте. Тщетно
расспрашивала она о нем у няни, которая пришла раздевать
барышню. Няня, предугадывая ее желание или, может быть,
подстрекаемая женским любопытством, всячески старалась заговорить

За богом молитва, а за царем служба не пропадают 29
с Василием, но сей избегал расспросов и, как бы не надеясь на свою
скромность, не отходил почти от своего господина. Важный вид
проезжего, его участие к положению ее родителя, благосклонность,
с которою он ее слушал, и, наконец, что-то неизъяснимое в нем,
которое при всей его простоте в обхождении внушало невольное к нему
уважение, подавали ей надежду, что, может быть, старанием сего
Петра Михайлова улучшится судьба ее отца. С другой стороны, она
нехотя обнаружила пред ним тайну, которую до тех пор старалась
скрывать даже от самой себя. Она узнала, что не может оставаться
равнодушною при имени Муханова. Муханову было 28 лет, Наталье
18. Муханов, посещая отца, увидел дочь, пленился ее красотою и
добросердечием и обворожил ее своею любезностию и образованием,
привезенным из чужих краев, где он воспитывался с государем.
Но он был небогат, и она жила в бедности. Как решиться оставить
отца, которого существование она поддерживала трудами рук
своих, которому она служила подпорою и утешением в старости!
Любовники понимали друг, друга, но молчали, питая надежду на
будущее.
На другой день Наталья встала ранее обыкновенного, чтоб как
должно отпустить гостей в дорогу, но их уже не было. Вместо Петра
Михайлова встретил ее старик Бердин. Он выслушал рассказ о
страннике и, судя по описанию дочери, угадывал, кто ночевал у него. Но
по скромности ли, или опасаясь польстить отцу пустою надеждою,
Наталья умолчала о разговоре своем с проезжим офицером. Между
тем прошла неделя и две, прошел целый месяц, и Наталья,
проводившая в ожиданиях первые дни после отъезда странников, стала
думать об них реже и реже.
Настал май, прелестный везде, но еще прелестнейший в степях
необозримых. Здесь полосатые луга, испещренные цветами, при
малейшем ветерке играют на солнце тысячами оттенков, душистые
травы наполняют воздух очаровательным благоуханием. Стаи птиц,
вьющих гнезда в траве, порхая над вами, весело поют свободу и
сливают голоса свои с песнями крестьянина, плугом режущего землю,
с напевами деревенских девушек. Благотворное солнце живит здесь
все без отмены. Дыхание легче, и неизъяснимое чувство веселит

30 За богом молитва, а за царем служба не пропадают
душу при виде обширной равнины, где ничто не мешает земле
сливаться с небом, ничто не теснит взора и духа.
Одним утром, ранее обыкновенного, Наталья вышла из дому,
чтоб подышать чистым воздухом и посмотреть на сельские работы.
Медленными шагами взошла она на курган, при котором стоял
домик ее отца. Золотая полоса на востоке возвещала скорое
восхождение солнца, стадо овец мирно паслось по степи под надзором пастуха,
игравшего на волынке, табуны диких лошадей резвились на долине.
Но она равнодушно смотрела на сию картину природы. Она мечтала
о трудном положении отца, о милом друге, о счастии быть с ним
вместе; ужасалась при мысли о препятствиях, которые предстояли ее
благополучию, и слезы горести навертывались у ней на глазах.
С воспоминанием о странниках надежда закрадывалась в сердце,
но это заблуждение длилось недолго, ей тотчас приходило на мысль,
что прошло уже три месяца, а об них не было никакого слуху, и
утешительное чувство ожидания исчезло, как искра, теряющаяся во
мраке ночи.
Вдруг звон колокольчика пробудил ее от мечтания. Облако
пыли расступалось и вноеь скрывало телегу тройкою, быстро
несущуюся по дороге к их домику. Наталья, вышед из дому в утреннем
платье, легкой кофточке из тонкого полотна, платочке, небрежно
наброшенном на голову, и желтых сафьяновых сапожках,
поспешила домой, чтоб не встретить приезжих в таком наряде. Едва успела
она вбежать к отцу со словом: «батюшка, гости!», —как тройка
подъехала к крыльцу. Молодой белокурый мужчина в зеленом
мундире с черною чрез плечо портупеею, к которой привешен был
кортик, вошел в комнату и бросился в объятия Бердина. Но вдруг, как
бы устыдясь сего невольного движения и вспомнив, что есть еще
кто-то в комнате, он обратился к Наталье, молча низко поклонился
ей, может быть, чтоб скрыть на лице своем краску, и подал ей письмо.
На печати изображен был двуглавый орел, на обороте простая
надпись: «Наталье». Удивленная неожиданностью, робко посмотрела
она'в глаза юноше: кто мог писать к ней, почти не выезжавшей из
отцовского хутора? Трепетною рукою взяла она письмо и подала
отцу.

За богом молитва, а за царем служба не пропадают 31
Вот в чем оно заключалось:
«Бывший у тебя в гостях Петр Михайлов есть тот самый,
которого ты желала видеть. За богом молитва, а за царем служба не
пропадают. Отцу твоему дарю капитанское жалованье, тебе же за твою
любовь к нему посылаю пятьсот рублей в приданое и жениха,
который, кажется, тебе по сердцу. Прощай.
Петр».
Вы угадаете конец.
А. Корнилович.

ТАТЬЯНА БОЛТОВА
(Историческая повесть)
Кто из русских не слыхал об очаровательных окрестностях
Москвы? Кто из москвичей не заходил поклониться праху усопших,
покоящихся в ограде Данилова монастыря; не любовался
извилинами реки, омывающей Симонову обитель, где лежат тела богатырей
Ослабы и Пересвета; кто не гулял в Марьиной роще или не бывал
1-го Мая в Сокольниках на немецком празднике? г В то время,
когда наши государи жили постоянно в Кремле, сии места часто
покрывались народом: теперь они пусты. Коломенский дворец, где
Петр Первый провел младенческие годы, в развалинах, и только
остался в саду вяз, под сень которого он приходил твердить свои
уроки; дворец в Царицыне, где Екатерина, в виду всей Москвы,
торжественно изъявляла свою признательность герою Задунайскому за
его победы и мир с турками, не существует более, и плуг земледельца
давно взорал луга Преображенского, на коих Петр обучал первые
наши регулярные войска.
К числу подмосковных, обращающих на себя внимание охотников
&о старины, принадлежит, без сомнения, село Измайлово, любимая
отчина царя Алексея Михайловича. Оно лежит по Ярославской
дороге и отстоит теперь версты на четыре от города; но за сто двадцать
лет почти соединялось с ним стрелецкими слободами, кои тянулись
от Троицкой заставы вверх по Яузе. Измайлово принадлежало тогда
вдовствующей супруге Иоанна,царицеПрасковьеФеодоровне,которая
проживала тут зиму и лето с тремя дочерьми: Анною, Екатериною
и Прасковьею, еще только что выходившими тогда из малолетства.

Татьяна Болтова
33
Шагах в полуторасте от дворца и в шестидесяти от деревни, немного
в сторону от большой дороги, на краю сосновой рощи, принадлежав^
шей к царскому зверинцу, стоял отдельно небольшой домик об одном-
жилье. С первого взгляда он походил на обыкновенную
деревенскую избу; но тесовая крыша кирпичного цвета с дорожииами и
низкою, неоштукатуренного трубою; косящетые окна из слюды с
резными рамами и пестро расписанными ставнями, большие ворота иод
навесом с рубленым в городки подзором, и, наконец, досчатый забор,
из-за коего видны были на обширном дворе овины, амбары и другие
хозяйственные строения, все сие показывало, что владелец сего
дома был не простой крестьянин. Внутренность его соответствовала
наружности. Из сеней, которые, проходя насквозь, делили избу на
две половины, вправо был вход в большой покой, служивший в одно
время кухнею, приемною и столовою. Сосновые лавки кругом,
большой стол такого же дерева в правом углу, в том же углу сверху образ
старинного письма с горевшею перед ним лампадою, и на полках по
стенам столовая и кухонная посуда — составляли всю мебель сей
комнаты. Она сообщалась посредством сколоченной из досок двери
с другою комнатою поменьше: кровать, закрытая пестрыми
занавесами; сундук с разостланным на нем ковром и поставец за стеклами
с чайным прибором означали, что тут была спальня. За нею
находилась третья горенка или, лучше сказать, нипгь: можно было
догадываться но уединенному ее положению, по стоявшей в углу на
покрытом столе иконе Казанской богоматери в серебряном окладе и по
висевшим кругом ее ликам святых угодников, что сие место было
исключительно посвящено молитве. Другая половина дома, где
раслоложецие комнат было такое же, назначалась для проезжающих.
День склонялся к концу. Иван Тимофеевич Болтов i вышел
уже из образной, где каждый вечер, перед тем как ложиться,
проводил по часу перед заветными иконами, перекрестил сына и
готовился идти в опочивальню, как вдруг, слышит на улице
шум. Ночь была лунная, он поднял нижнюю часть окна ш
видит, что к воротам подъехала теле1а тройкою. Полагая, что
то были странники, искавшие ночлега, Болтов- > приказал
сыну взверти. «повозку на* двор,, а сам в^ял свочу, чтобы ..^ио^Ф*
3 А. О. Корамлович

'34
Татьяна Болтова
тить приезжих на другой половине дома в сенях, у гостиной
светлицы; по не усиел ступить двух шагов, как дверь растворилась
и вошел в комнату мужчина, державший за руку ребенка лет пяти.
Незнакомец был росту высокого и, судя по усам и бороде, только
что выступавшим, имел от роду не более 25 лет. Синяя клетчатая
рубаха, сверху серый изношенный армяк нараспашку,
пожелтевшая от времени поярковая шляпа и арапник в руке являли в нем
ямщика; однако ж можно было, присмотревшись к нему, заметить
по мужественной осанке, по стремительным взорам, которые
приезжий бросал во все стороны, и по важной его поступи, что он не всегда
носил это звание.
— Откуда, брат Медведев, — сказал ему хозяин, после того,
как гость, осенив себя три раза крестом перед стоявшею в углу
иконою, обратился к нему с поклоном, — откуда в эдакую пору и
в таком наряде?
— Теперь не до ответов, — торопливо проговорил приезжий, —
Иван Тимофеевич! ты не раз говаривал, что много обязан покойному
батюшке: пришло время отблагодарить сыну за службу отца. Вот
тебе Татьяна. Будь ей вместо меня!
— Что с тобою, любезный? Ты-то куда же?
— Разве ты не между людьми живешь, что ничего не слыхал Г
Стрельцов разбили; Колотов схвачен, и полки Гордона уже окружили
наши слободы.
— Да тебе что до этого? Царь тебя жалует; с Колотовым у вас
всегда было неладно.
— Царь далеко, а князю-кесарю некогда разбирать, кто прав,
кто виноват. Стрельцы бунтуют, я стрелецкий голова, этого
довольно!
— Эй, опомнись, голубчик! Пожалуй, будь умнее! Дождись
терпеливо конца.
— Чтоб завтра положить голову на плаху. Ромодановского не
знаешь, что ли?..
С сим словом Медведев, обратившись к углу, где стоял лик спаса,
положил перед ним три земных поклона, обнял хозяина, с
судорожным движением поцеловал в голову Татьяну и, быстро проговорив:

Татьяна Болтова
Sq
«прощайте!», бросился вон из комнаты. Болтов, изумленный столь
нечаянным появлением, как бы невольно подошел к окну,
обращенному на большую дорогу, следуя взором за понесшеюся телегою,
пока она не скрылась в прилегающей роще. Это случилось в 1698 году.
Болтов, имея 20 лет от роду, пришел сиротою в Москву и
старанием сокольника Медведева, отца того, о котором упомянуто выше,
определился служителем в царские конюшни. Расторопность и
рачительность в короткое время обратили на юношу внимание царя
Феодора, который, как известно, был большой охотник до лошадей.
Когда же Петр для сокращения дворцовых расходов уменьшил
царские конюшни, царица. Прасковья, заметив усердие Болтова,
определила его старостою отчины своей, Измайлова. Петр, забавляясь
летом на лугах Преображенского и Семеновского военными
потехами, заходил иногда к сему старому слуге, который сажал его на
лошадь, когда он был ребенком, и проваживал верхом по двору.
Хозяин, как водится, угощал высокого гостя домашним сыром,
ветчиною, соленым гусем или уткой и кружкою заморского вина,
нарочно сберегаемого в погребу для таковых посещений. Государь сажал
Болтова с собою, а сын его, двенадцатилетний Борис, занимал место
слуги. Ловкость и смелые ответы сего мальчика понравились царю.
— Обучаешь ли ты его грамоте? — спросил он однажды у Болтова.
— Вестимо, государь! Мы знаем, что тебе это любо. Не далее как
о рождестве придется отправить за его учение к отцу Григорию третий
четверик пшеничной муки.
— Да мальчик, я чаю, у тебя ленится!
— Благодаря бога, — продолжал Болтов, — разбирает книги
церковные и по-новому, как ты указать изволил, пишет уставом и
скорописью, знает цыфирь. Борис,—примолвил он, оборотясь к
сыну, — покажит-ко его милости, что намедни чертил здесь.
— Дело, старик, — сказал Петр, — рассмотрев поднесенную ему
тетрадь, — года через два я у тебя его возьму,
— Воля господня и твоя над отцом и сыном, — отвечал хозяин,
кланяясь ему в пояс, — мы все рабы твои, рады живот свой положить
за тебя,
3*

36
Татьяна Волтова
— Тебя мне не надо, —возразил царь, —ты уже. отслужил
свой век, а Бориса, когда ему минет четырнадцать лет, пришли
ко мне; будет хорош, я его не оставлю...
С сей минуты отец с трепетом, а сын с нетерпением, свойственным
двенадцатилетнему мальчику, ждали положенного срока. Наконец,
настал 1700 год, и наступило время разлуки. Болтов со слезами
благословил сына, и Борис чрез два дня явился к нему солдатом бомбан-
дирской роты Преображенского полка.
Вскоре началась война со шведами. Борис отправился в поход.
Ретивое заиграло в нем при первом громе пушек. Слова,
произнесенные Петром: «Будет хорош, я его не.оставлю», поминутно отзывались
в ушах юноши. Как не оправдать ожидания отца, не сделаться
достойным царской милости — в 15 лет, когда вся душа занята мыслию.
о славе и отличиях, не заботиться о сохранении жизни! Случалось
ли вызывать охотников для атаки неприятельских батарей, для
приступа, Борис был всегда в их числе; первый в натиске, последний
во время отступления, он вскоре обратил на себя внимание
начальников. Под Лесным Петр на поле сражения пожаловал его
сержантом.
Можно судить, как радостны были сии вести для старика отца.
Живучи постоянно в Измайлове, он делил время Между хозяйством
и воспитанием дочери, которую господь так неожиданно ниспослал
к нему. Татьяна с каждым днем делалась ему милсе. Сохраняя темное
воспоминание об отце, она не знала,что понудило его вдруг удалиться;•
ей только было известно, что она сирота. ' Болтов заботился
об ее детстве, он отдавал ее на воспитание к швеям, работавшим во
дворце, он приставил к ней старушку, чтоб приучить ее к хозяйским
занятиям. Вся забота, все старания молодой девушки обращены были
на то, чтобы чем-нибудь изъявить признательность своему
благодетелю. Она всякий раз с новым вниманием слушала старосту;
йогда он рассказывал €Й за полдником, каким образом' ему однажды
удалось, находясь в числе охотников <царя -Алексея,: свреручно,
зв1 в"иду государя, убить вепря, или как в-другое время он остановил
лошадь- которая понесла было царя Феодора, за что* и получлл кафтай
голубою сукна с золотыми снурками. Сличалось ли ему иметь огор^

Татьяна Болто'ва
Д7
,чёния, Татьяна невинными ласками старалась успокоить его или
заводила речь о Борисе, и старик забывал грусть, хваля сына и
предаваясь всей силе отеческой любви.
Десять лет прошли в сей однообразной жизни. Наконец,
турецкий поход кончился,, войска начали возвращаться в Россию, и Борис,,
в сержантском мундире, с шлиссельбургскою и полтавскою медалями
на груди, очутился в хижине, где провел лета детства, в объятиях
отца. С тою же стремителыюстию бросился он к Татьяне, чтоб
прижать к сердцу сестру; взглянул на нее и словно остолбенел...
Пораженный неожиданным удивлением, смотрит — и не верит глазам
своим: пред ним красавица-невеста! Татьяна была ребенок, когда
он ее оставил; теперь ей минуло 17 лет. Алая бархатная повязка,
из-за коей вились два шелковых локона, спущенных небрежно з;а
-уши; голубые как небо глаза, в коих так живо изображалась радость
свидания, румянец на щеках, свежий, как роза, едва распустившаяся,
шея, не уступавшая белизною кисее, прикрывавшей девическую
грудь, сарафан, чуть державшийся на плечах и так хорошо
обнимавший стройный стан, — все это невольно остановило бы каждого.
Мог ли Борис в 25 лет остаться равнодушным?. Оправившись
несколько от своего смущения, «здравствуй, сестрица!» — сказал он
робким голосом, обнимая ее. Говорят, что Татьяна разделяла
отчасти это смущение, что щеки ее разгорелись, и возвратный поцелуй
был пламеннее тех, коими она обыкновенно приветствовала
посторонних. И мудрено ли? Борис был молодец видный: загоревшее
лицо, быстрые черные глаза, небольшие усы, а к тому зеленый
мундир с откладным :красным воротником и лацканами и с золотым
позументом по краям, короткое нижнее платье красного же цвета,
плотно обтянутые синие чулки и башмаки с медными пряжками —
придавали ему воинственный вид, который, как толкуют, не
противен женщинам. Притом Татьяна не забыла, что Борис забавлял
ее, когда она явилась в доме Болтова, что он первый обучал ее
грамоте. К воспоминанию о прошедшем. присоединилось новое,
неизвестное ей ощущелие, одним словом, они скоро поняли друг друга.
В простом звании приличие не налагает цепей на изъявление
сердечных-чувств.; Несколько, дней спустя, после своего приезда Бо-

38
Татьяна Болтов а
рис, застав Татьяну одну в светлице, сказал ей: «Я люблю тебя,
хочешь лн быть моею?» — «Спросись у батюшки», — застенчиво
отвечала девушка, между тем как опущенные в землю глаза и
зарумянившиеся от удовольствия щеки, показывали, что с ее стороны не
будет большого затруднения. Того же вечера, взявшись за руки,
они вошли в спальню к отцу, и, поклонившись ему в пояс: «Мы
любим друг друга! — сказал Борис, — не мешай нашему счастию,
благослови!» — «Исполать вам,—отвечал старик. — Да ниспошлет
господь на вас свою благодать! Видно, — продолжал он, обращаясь
к Татьяне, — богу не угодно, чтоб отец твой делил с нами это
счастие, мы не знаем даже, жив ли он, но он мне передал на тебя свои
права!» Сказав это, Болтов снял со стены заветный образ, молодые
любовники положили перед ним по три земных поклона и взаимным
поцелуем сделали начало обету, который должен был соединить
их навеки.
Наступил счастливый день свадьбы. Сельские девушки, подруги
Татьяны, готовили уже ей приданое; уже несколько вечеров сряду
сбирались они к невесте, чтоб в простосердечных песня<х изъявить
свои желания юной чете, как вдруг неожиданное происшествие
уничтожило надежды любовников.
Одним утром Татьяна сидела с будущим тестем своим за
самоваром; Борис ушел в Москву осведомиться, не пришло ли из
Петербурга разрешение касательно его женитьбы, как вошел к старосте
незнакомый крестьянин средних лет. Походка его была скорая,
одежда в беспорядке. Дикий взгляд, глубокие морщины на челе и на
впалых, бледных щеках, смуглый цвет лица в противуположности
с белизною шеи, и, наконец, седые волосы, проявлявшиеся на
голове и в длинной, всклокоченной бороде, несообразные с бодрою его
осанкою, заставляли и самого недальновидного, взглянув на сего
пришельца, догадываться, что он немало перенес горя на своем
веку и что преждевременная старость его происходила не столько
от телесных трудов, сколько от душевных болезней. Ни на что не
обращая внимания, он пробыл несколько минут неподвижен посреди
комнаты, устремив взор на Татьяну, задрожал и, вознесши к небу
руки и глаза, полные слез, произнес гробовым голосом: «Господи!

Татьяна Волтова
39
благодарю тебя, что ты позволил мне еще раз увидеть ее
в жизни»!
— Батюшка! батюшка! — вскричала Татьяна, бросаясь к нему
на шею. — Как я счастлива! Мы вчерась еще тебя поминали. Тебя
только недоставало, чтоб благословить нас и утвердить наше
благополучие. Как рад будет Борис!
— Благословить?.. Борис?.. — сказал Медведев, между тем как
лицо его сделалось еще мрачнее.— Неужели есть несчастный, который
захочет взять тебя, сироту безродную, дочь преступника?
— Полно, любезный! — прервал Болтов. — Забудем прошлое.
Борис мой тотчас будет. Зачем мешать их счастию? Мы так долго
были в разлуке. Посвятим радости первые минуты свидания!
— Радости?—отвечал пришлец с глубоким вздохом.— Ах! как
я давно не знал радости!.. Так это Борис твой за нее сватается? —
продолжал он после некоторого молчания. — И ты, Таня, могла
согласиться на то, чтоб опозорить семью, которая тебя вскормила, покрыть
стыдом седины старика, твоего благодетеля, и запятнать собою своего
супруга?
— Нет, нет! — вскричала Татьяна, заливаясь слезами, —
сохрани меня боже!
— Да перестань морочить ее, бедную,—прервал хозяин.—Скажи
лучше, где был все это время? Как твое дело кончилось?
— Кончилось? — возразил Медведев.— Нет! Оно еще не кончилось,
а скоро кончится,—продолжал он с спокойным видом.—Я чаю, не
дели через полторы.
— Я все-таки тебя, любезный, не понимаю.
— Да, скоро кончится,—тихо повторил пришлец.—Тринадцать
лет я был в изгнании. Как первый человекоубийца, проклятый
господом, я стенал и трясся на земле. Мне казалось, что подобно ему
я носил на себе знамение, по которому всякий узнал бы меня при
первом взгляде. Шорох листьев в дубраве, любопытные взоры,
встречаемые повсюду, куда я ни приходил, шопот в беседах — все приводило
меня в трепет. Я и во сне и наяву видел погоню, виселицу, плаху.
Лицо мое испало, бродя как тень, я убегал себя и людей. Скоро
тоска, злодейка, начала меня мучить. Утром, когда скрывался месяц^

40
Татьяна Болтова
я терзался1 мыслию^ что он идет к вам на запад. Я терзался ве->
чером, когда садилось солнце. Каждый день умирал новою смертию
по том уголке, где лежат кости праотцов, где я похоронил свою
Варвару, где сиротствовала Татьяна; хотел было забыться, убить
горе трудом;, с утра до ночи работал, но день ото дня грусть, как
камень, глубилась в сердце. Наконец, стало невмочь; решился раз
положить всему конец, принести повинную голову, только бы вас
еще увидеть на своем веку! Господь, — прибавил он крестясь, —
услышал мою молитву.., Спасибо тебе, добрый Иван Тимофеевич, —
продолжал он, несколько помолчав, — береги ее и вперед. Тот,
кто воздает напоившему жаждущего чашею
студеной воды, один может вознаградить тебя. — Сказав
это, Медведев сильно прижал к сердцу полумертвую дочь, стиснул
руку у старого друга, отер рукавом выкатившиеся из глаз две слезы
и, как бы опасаясь дальнейшим пребыванием в этом месте изменить
своей твердости, опрометью выбежал из дому.
Случалось ли вам в жизни, среди дружеского разговора с
человеком, полным совершенного здоровья, в ту минуту, когда веселье
оживляет вашу беседу, вдруг увидеть его перед собою/ пожатого
косою смерти? В немом ужасе, прикованные к своему месту, вы не
верите своим глазам, видя бездушный труп, ждете ответа с
посинелых уст и, устремив на него пораженный взор, не видите, не слышите,
что кругом вас происходит. В таком положении были Болтов и
Татьяна, неподвижные, не сводя очей с двери, в которую вышел
Медведев. Наконец, старик, подняв глаза к небу, произнес тихо:
«Да святится имя твое, да будет воля твоя!
Не унывай, милая,— промолвил он сквозь слезы, обращаясь к Татьяне
и взявшись между тем за шляпу. — Надежда еще не пропала.
Обратись к тому, кто не оставляет в нужде уповающего на него: он
услышит твою молитву».
Одна посреди комнаты, бледная как смерть, Татьяна не слыхала
сказанного ей, не приметила вышедшего старосты. Чувства ее
онемели. Слезы, навернувшиеся на глазах при мысли о потере жениха,
остановились, когда она узнала, что сверх того лишается отца,
Долго была она в том состоянии бесчувствия, которое обыкновенно

Татьяна Болтова
4J
сопровождает сильную горесть. Все происшедшее казалось ей сном:
она только помнила, что все мечты ее о счастии исчезли, что ей нет
утешения в настоящем, нет надежды на будущее. Блуждая взором
окрест комнаты, она вдруг невольно остановила их на иконе
спасителя, стоявшей в углу. Тускло горевшая перед нею лампада
освещала бледный лик распятого, который божественным примером
своим как бы хотел показать нам, что страдания — удел наш в сей
земной жизни. «Он, — вскричала Татьяна, — покровитель сирых
и беспомощных, он один может обратить печаль мою в радость!»
И с сим словом поверглась пред изображением искупителя. Уста ее
не двигались, полная чувства, она не могла произнести ни слова,
но вся душа ее молилась, и когда она привстала, слабый румянец,
мгновенно покрывший помертвелые щеки, и слезы, блеснувшие в
тусклых очах, ознаменовали, что господь услышал теплую молитву
невинной девы, и луч божественного упования оживил иссушенное
горестию сердце, как после знойного дня небесная роса освежает
поблекшие цветы!
Спустя несколько времени вошел Борис, неся в руках известие
о согласии царя на его женитьбу. Но как изумился он, взглянув на
невесту!.. За два часа она была, как роза в цвету, лицо горело от
удовольствия, в глазах так живо изображалось ожидание
радостного события, долженствовавшего увенчать все ея желания; но в сию
минуту Борис почел бы ее привидением, пришедшим из царства теней
посетить сей подлунный мир, если бы слабо биющаяся грудь
и слезы, тихо катившиеся по лицу, не означали в ней примет
жизни.
— Что с тобою, Таня! — быстро спросил он ее голосом, в
котором выражались все чувства, терзавшие его в ту минуту.
— Ах! спасите батюшку, — вскричала Татьяна, — или дайте
мне умереть с ним вместе!.. Борис! ты был мне друг, благодетель, —
продолжала она, бросившись пред ним на колена, — придумай
способ отвратить грозящее ему несчастие или, если нельзя миновать
того, испроси мне позволение разделить с ним его судьбу!
— Успокойся, моя милая! — отвечал юноша, приподнимая ее,—
и прежде всего объясни мне, в чем дело?

42
Татьяна Болтов а
Трепещущим голосом, часто прерывая себя слезами, Татьяна
в нескольких словах описала ему свидание с отцом и принятое им
намерение отдать себя в руки правительства.
— Дело не так еще худо, — сказал Борис, после того как
несчастная кончила свой рассказ.—Оно отправится в Петербург, и
пройдет еще несколько времени, пока выйдет решение. Покамест,
авось,, можно будет помочь горю.
— Но царь у нас, говорят, такой строгой, — робко возразила
дева.
— Он строг к закоренелым преступникам, — прервал Борис, —
но снисходит к слабостям людей и знает цену раскаяния. Впрочем,
чтобы ни случилось, милая, ты имеешь во мне подпору, друга и
защитника. Ведь ты моя невеста.
— Нет, Борис! — отвечала Татьяпа, между тем как слезы на
глазах, легкий румянец, ожививший бледные щеки, и волнение груди
показывали, чего ей стоило высказать свою мысль. — Теперь, без
имени в свете, без приюта, если мне нельзя будет утешать батюшку
в его горе, я могу быть невестою одного только бога. Вы скрывали
от меня, что отец мой преступник, но господь нарочно послал его
сюда, чтоб не допустить меня до греха заплатить вам злом за все
ваше добро. Бог свидетель, Борис, что мне легче умереть, чем жить
розно с тобою: но мы должны расстаться!.. Суди сам, можно ли мне
принести- стыд в семью беспорочную и опозорить тебя, которого
люблю более всего в мире?—Твердость, которою Татьяна
вооружилась, делая сей ответ, изменила ей при последних словах, она
произнесла их так тихо, что один только тонкий слух любовника мог их
различить.
— Что! —быстро прервал юноша, —ты моя, ты не можешь уже
располагать собою. Если отец твой в самом деле преступник, при-
частва ли ты к его вине? Ты боишься упреков? Но кто может их нам
делать? Ты росла у нас сиротою, и, кроме батюшки и меня, кто
знает о твоем рождении?
— Есть, Борис, свидетель, о котором ты забыл. Он никогда не
засыпает, и его упреки тяжеле поговорок и толков людских. Этот
свидетель здесь, — продолжада она, указывая на сердце. — Нет!

Татьяна Волтова
43
Я решилась и не переменю своего намерения, не видать мне счастия
на свете, не бывать мне твоей женою! — И с сим словом, чтоб в
продолжении разговора с милым сердцу не увлечься его убеждениями
и не обнаружить собственной слабосш, Татьяна, украдкой обтирая
слезы, поспешно ушла в свою светелку.
Часа через два вошел к ней Борис. Он был одет по-походному,
в каске, в шинели, имея за плечами ранец, в котором находилась
обыкновенная солдатская ноша: мундир и несколько белья. К черной
портупее с вензелевым именем государя, надетой с правого плеча,
привешена была шпага, на эфесе которой висела пара башмаков. Татьяна
ужаснулась, взглянув на бывшего жениха своего. Свойственная ему
пылкость исчезла, взор его был мрачен, но на лице, носившем еще
свежие следы сильной борьбы чувств, изображалось спокойствие,
признак принятого вдруг намерения. Тихо подошедши к Татьяне,
он сказал ей, стараясь придать голосу своему всю возможную
твердость: «Чтоб спасти твоего отца, мне надобно отправиться в
Петербург, я зашел к тебе проститься».
— Не напрасен ли твой труд, голубчик? — вздохнув, отвечала
Татьяна. — Ведь, я чаю, судят-то его бара большие; нашей братье
к ним и не приступиться.
— Есть у нас, — возразил Борис, — покровитель, который
допускает к себе всякого и познатнее всех этих бар. Выслушай меня:
года четыре назад имели мы с шведом баталию в Польше под Лесным.
Семеновцев окружили. Государь приказал нашему полку сесть на
лошадей и поскакать к ним на выручку. Мы завидели неприятеля
у опушки леса, спешились и ударили в штыки. Наш взвод был в
авангарде. По несчастию, с первым залпом перебили или переранили
у нас офицеров. Солдаты начали было мяться. В эту минуту я как-то
отворотился и вижу в двух стах шагах на холму государя с двумя
денщиками на рыжей своей лошадке. Как тут бежать в его виду?
«Ребята, царь на нас смотрит!» — крикнул я своим и бросился вперед,
прочие за мною. Швед не выдержал и в лес, мы вслед. Тут удалось
мне заметить их фендрика, который, чтоб проворнее уйти, сорвал
знамя с древка и спрятал его за пазуху, а древко бросил в сторону.
il гнать его и скоро полония с добычею. Наконец, когда дело кончи-

44
Татьяна Болтова
лось, царь, поднесши всем нам по чарке водки и сказав «спасибо !»,.
подошел ко мне и промолвил: «Борис, я тобою доволен, жалую тебя
сержантом и впредь не оставлю». А надобно тебе знать, когда Петр
что скажет, то это так верно, словно в книге напечатано.
Рассказ сей немного успокоил Татьяну. Луч надежды проник
в ее сердце. В порыве чувства бросилась к жениху на шею: «Дай
господи тебе, — сказала она, — благополучный успех! Я буду здесь,,
голубчик, о тебе молиться, но только, бога ради, береги себя, ты
знаешь, как ты мне дорог!»
Неделю спустя после этого Борис, совершив часть пути пешком,
а другую на подводах, кои в то время изо всех концов России
тянулись с разными припасами к Петербургу, прибыл, наконец, на место.
Новая столица Севера только что начинала тогда выстраиваться.
Земляная крепость, которую начинали обводить камнем, с ветряными
мельницами на валу, и лежащие на правом берегу Невы
Петербургская и Выборгская стороны, составляли главную часть города.
Частных строений было еще мало. Только знатные бояре, находившиеся
при особе государевой в походах, сенаторы и начальники
переведенных сюда казенных заведений имели свои дома, и те состояли из
фашиннику и глины, с высокими мезонинами на голландский образец.
Прочие здания принадлежали казне — простые избы, занимаемые
канцелярскими чиновниками, солдатами полков, составлявших
с.-петербургский гарнизон, и, наконец, крестьянами, приходившими
сюда ежегодно из внутренних губерний для работы. Левый берег
Невы был почти весь застроен от Смольного двора (нынешнего
Смольного монастыря) до Новой Голландии. Мазанки князя Меншикова
(где теперь Сенат), деревянный собор св. Исаакия, мазанковое
Адмиралтейство с деревянным шпицем и позади его Морские слободы
(они простирались до Мойки и заключали в себе Большую и Малую
Морские) и Канатный двор (ныне дом Вольного экономического
общества и часть Главного штаба), рядом с Адмиралтейством Кикины
палаты, где была Навигаторская школа (там, где теперь дворцовой
бульвар; школа переименована Морскою академиею, а после
Морским корпусом); потом дом адмирала Апраксина и деревянный
Зимний дворец (где ныне Эрмитаж) покрывали Адмиралтейский остров.

Татьяна Болтова 45-
Далее, следуя тем же берегом Невы, можно было заметить еще
недоконченный каменный Летний дворец с новоразведенным садом, против
него на другом берегу Фонтанки Партикулярную верфь, потом
Литейный двор, похожий видом на нынешний, и, наконец, дворцы царевича
Алексея и царевны Натальи (где ныне Шлифовальная дворцовая
фабрика), отличавшиеся в то время изяществом своей архитектуры.
Пространство от Мойки до Фонтанки и далее покрыто было болотами
и лесом, от Полицейского моста тянулась по направлению Невского
проспекта дорога в Шлиссельбург, другая дорога вела из Галерной
верфи в Калинкину деревню, находившуюся подле нынешнего
моста того же имени. Васильевский остров был также покрыт лесом,
кроме деревянных палат князя Меншикова (на том месте поставлены
были после каменные,кои составляют ныне часть кадетского корпуса),
и французские слободы, так названные потому, что тут жили
иностранные ремесленники, большею частию французские протестанты,
выгнанные из своего отечества по случаю уничтожения нантского
постановления. Сверх того, от места, где ныне корпусные ворота и где
в то время поставлена была каланча, прорублен был во всю длину
острова до Галерной гавани прсспект, в конце которого стояла другая
такая же каланча. Там стоял бессменно часовой, чтоб сигналами
давать знать о приходящих к устью Невы кораблях. На Петровском
острову, в Екатерин- и Петергофе и в Стрелинской мызе заложены
были царские загородные дома, но работа их приостановилась за
другими строениями.2
В мае 1712 г., с восходом солнца, Борис в полном мундире
очутился у деревянного домика, в котором жил Петр при построении
Петербурга. Услышав благовест в соборе св. Троицы, он пошел в
церковь, отслушал с благочинием заутреню, положил три земных по-'
клопа перед местным образом и с слезами умиления в глазах, полный
упования на божественного заступника беззащитных, вышел на
паперть ждать государя, когда он пойдет в Сенат. Шагах в ста двад-,
цати от церкви, почти на берегу Невы, стояла царская аустерия,-
чистенький домик в четыре окна с галереею кругом. Петр обыкновенно,
тут-завтракал,. во всем служащим офицерского чину было вольно*
заходить сюда, а содержателю приказано на царский счет подпоешь:

46
Татьяна Волтоеа
каждому по рюмке водки с кренделем. Борис, прошедши несколько
раз по берегу реки взад и вперед, остановился у аустерии и,
опершись на одну из ее колонн, обратил внимательный взор на Летний
дворец, тогдашнее местопребывание царя. Наконец, ударило на
адмиралтейской башне семь часов. Лодка, покрытая зеленой краскою,,
отделилась от противоположного берега, и юноша по ловкости и
быстроте, с какою она рассекала волны, узнал в высоком гребце
того, от которого в сию минуту зависела его участь. Вскоре он мог
различить его черный кожаный картуз, его французский кафтан
серого сукна с тафтяным камзолом коричневого цвета, замшевое
исподнее платье, стянутое у колен большими медными пряжками,,
и серые полосатые чулки. Вся твердость молодого воина исчезла,,
когда он увидел Петра, вышедшего из лодки и привязывающего ее
к воткнутому на берегу колышку, но он вспомнил, что царь не любит,,
кто при нем робеет, оправился и бодро пошел к нему навстречу..
— Здорово, Болтов,—сказал Петр, увидев его, —давно ли ты.
здесь? Я чаял, что ты теперь пируешь свадьбу.
— Нет, государь! Не радость, а горе посетило нашу семью:
невеста моя — дочь Медведева.
Глаза государя засверкали, сошедшиеся густые брови и
небольшое движение головы, обыкновенный признак его гнева,
показывали, сколь неприятно ему сие известие. «Медведева? — возразил он,—
чего же тебе надо?»
— Он тринадцать лет был в изгнании, — отвечал Борис со вздо.~
хом, — и сам принес тебе повинную голову. Господь милует
кающихся, — промолвил он, бросаясь на цолена, — а ты наш земной бог...
— Ты не ведаешь, чего просишь, — прервал Петр. — Встань I
Знаешь, я этого не люблю. Не я осудил Медведева, а закон. К чему
писать законы, когда их не выполняешь? Я сам слуга законов.
— Я знаю, государь, что закон требует жертвы, — возразил
юноша, — но Медведеву не перенести этого. Он так уже изнурен
горем, что ему и в покое не прожить десяти лет. Я прошу только
твоей милости, чтоб меня назначили, вместо его. Я еще молод, здоров,,
силен, да притом ведь тебе же буду служить, хоть и в каторжной
работе. Только служба тяжеле, да чести нет.

Татьяна Волупова
47
Петр поглядел ему в глаза, как бы желая проникнуть, от
искреннего ли сердца говорил юноша, но у Бориса душа была на языке.
— Тебя назначить вместо его? — спросил наконец государь, —
а отец твой, а невеста?
— Ведь и без того мне с ними розно жить, пока я на твоей
государевой службе, — вздохнув, сказал Борис. —Татьяна была и будет
ему дочерью. Вестимо, — продолжал он, отирая рукавом
показавшиеся слезы, — тяжело отцу будет, да он утешится, что я не за свою
вину терплю. А свадьба моя с Татьяною не уйдет. Мы никогда не
перестанем любить друг друга! Теперь она не хочет быть моею, чтоб
не порочить семьи нашей, но если господь позволит прожить нам еще
с надеждой на него, то 10 лет кое-как пройдут.
— Это другое дело, — возразил государь, — но ты знаешь, что
я сам собою не сужу без Сената. Молился ли ты сегодня? — спросил
он, несколько помолчав.
— Был у заутрени, государь, и пел на клиросе, когда дьякон
на эктении поминал твою милость.
— Иди, еще помолись! Молитва у бога никогда не пропадает,
а я за тебя замолвлю слово, но за успех не ручаюсь.
Первоначальная канцелярия Сената находилась в крепости,,
на том месте, где ныне остаточное казначейство, и принадлежала
тогда к числу красивейших зданий в Петербурге. Это был обширный
мазанковый дом об одном жилье, с тесовой крышею красного цвета,
поддерживаемою десятью пиластрами. Большая растворчатая дверь
вела с улицы в сени, разделявшие оный на две половины. Пять окон
по левой стороне заняты были канцеляриею и архивом. На правой
стороне сеней было двое дверей. Через первую в'ходили прямо в
Присутственную палату, где представлялись взору: посередине большой
четвероугольный стол, покрытый зеленым сукном, и на нем несколько
экземпляров Уложения, восемь кресел по длинным краям стола и
девятое на президентском месте прямо против двери с грубо
вырезанным на спинке деревянным двоеглавым орлом; в левом углу —
Другой стол поменьше, за коим, вероятно, сидел обер-секретарь, в
правом — образ Пресвятые Троицы, а на стенах приклеенные указы,
чтоб Сенату честно и чисто, неленостно, но паче

48
Татьяна Волтова
ревностно исполнять правду и правый суд.
Комната сия сообщалась посредством потаенной двери с другою
поменьше, об одном окне, замазанном глиною и огороженном
железною решеткою. Тут хранились орудия пытки, которая в начале
XVIII столетия считалась во всех почти европейских государствах
необходимою принадлежностию уголовного судопроизводства. К сей
комнате примыкал коридор, сообщавшийся с Канцеляриею тайных
дел и другим концом выходивший в задние сенные двери, о которых
сказано выше. Несколько дверей в этом коридоре вели каждая
в небольшую горенку наподобие кельи с решетчатым круглым окном,
обращенным на двор: тут преступники, назначенные к допросу,
дожидались, когда их поведут в присутствие.
В означенный нами день семь особ 3 заседали с шести часов утра
в этом верховном судилище. На первом месте, по правую сторону
от президента, находился дородный мужчина в суконном коричневом
чекмене. Остриженные в кружок черные волосы, серебряные брови и
ресницы, из-под коих: сверкали черные, пламенные глаза, полные
румяные щеки, в коих исчезал почти небольшой сплюснутый нос,
и подернутые будто снегом усы, закрывавшие верхнюю губу,
составляли нечто грозное, поселявшее с первого взгляда уважение,
смешанное однако ж с ужасом. То был знаменитый князь Ф. Ю. Ро-
модановс] и i, незадолго приехавший из Москвы, который по званию
князя-кесаря имел право заседания во всех присутственных местах
государева. Никто из русских, может быть, не оказал Петру столько
важнейших услуг и никто не пользовался большим его уважением.
Неразлучный с государем от вступления его на престол, он руководил
его в смутные времена стрелецких возмущений, сообщил ему свою
твердость, когда непредвиденные неудачи грозили бедствием царю
и царству, указывал средства обращать их в свою пользу и не раз
даже помогал ему своею казною. Чистый, здравый смысл и обширный
ум, быстрый в соображениях, неистощимый в средствах выйти с
успехом из самых запутанных дел, заменяли в нем образование, Без
корысти, без личных видов, всем жертвуя своему долгу, он имел
все добродетели близкого слуги царева, кроме одной, главнейшей,
может-быть, в-человеке государственном : он не знал сострадания,

Татьяна Болтова 49
и несчастные, подпавшие гневу Петра, считали себя погибшими, если
находили Ромодановского в числе своих судей. Лета, ослабив в нем
телесные силы, не умалили непомерной его строгости, основанной на
правиле, почти общем в то время, что страхом всего удобнее
удержать умы в беспрекословном повиновении.
Подле него сидел Тихон Иванович Стрешнев. Длинные, седые
волосы, спущенные по плечам, тихий, ясный взор, дышащий крото-
стию, продолговатое лицо, на котором, невзирая на усилия времени,
играл еще слабый румянец, и непритворное благоволение,
оживлявшее поблекшие его черты, влекли к нему сердца всех. Он был как
изящный памятник искусства минувших времен, которого красоте
удивляемся и к древности коего храним невольное почтение. Сошед-
шись с ним, казалось, видишь перед собою патриарха,
исполненного дней, который, пережив свое поколение, взирает на род
людской с участием, озаряющим иногда наши лица,когда мы смотрим
на играющих детей. Стрешнев был христианин в душе, и, полагая,
что большая часть наших преступлений суть мгновенные
заблуждения страстей, что убеждениями и кротостию можно в самом
закоренелом злодее пробудить усыпленную совесть, он принадлежал к числу
немногих, кои, ненавидя порок, сожалеют об его последователях,
и во всяком случае, в противность князю-кесарю, принимал сторону
человечества. Родство его с Петром (он был ему дядя по бабке),
изведанная верность в течение пятидесятилетней службы,
приобретшая ему всеобщее уважение, и сила речей, проистекавшая от избытка
сердца и от теплоты чувств, доставляли ему часто утешение облегчать
участь несчастных, на судьбу которых он мог действовать.
Против Ромодановского сидел в алонжевом парике и в тафтяном
кафтане темного цвета первый сенатор по старшинству граф Ив.
Л. Мусин-Пушкин, потом — князь Мих. Влад. Долгорукий и
бывший дьяк Михайло Самарин. Почти все заседали в Боярской думе
еще при Алексее Михайловиче. На другом конце стола находились
присутствовавшие в Сенате па то время, по особенному повелению
Петра, Ф. М. Апраксин в адмиральском, золотом шитом мундире,
а напротив — с двумя звездами на груди и малтийским орденом на
шее генерал-фельдмаршал Б. П. Шереметев, к которому всего при-
4 А. О. Ксшнилович

50
Татьяна Волтова
личнее было отнести сказанное о французе Боярде: «Он был рыцарь
без страха и упрека!»
Присутствие давно началось. Сенаторы уже решили два дела,
обер-секретарь читал третье, как явился Петр. Чтоб не помешать
вниманию слушавших, он прошел, не кланяясь никому, на свое место
и начал перелистывать лежавший перед ним настольный журнал.
Лицо его было важнее обыкновенного, и те, кои от частого с ним
обращения привыкли по наружности разбирать происходившее в его
душе, угадывали, что он занят какою-то важною мыслию. Наконец,
спустя несколько времени, произнесли имя Медведева. Государь,
отложив журнал в сторону, поднял глаза, приветствовал
присутствовавших взором и легким наклонением головы, облокотившись
на стол, подал знак, чтоб читали дело.
Стрелецкий голова Медведев узнал о намерении полковника Ко-
лотова произвести возмущение в Москве, чтоб выручить стрельцов,
разбитых генералом Гордоном у Воскресенского монастыря, но не
донес о том. Когда, спустя два дня после того, замыслы Колотова
сделались известны и он был схвачен, — Медведев, опасаясь наказа--
ния, ушел в Пермь, где, по справкам, вел себя честно и работал под
чужим именем тринадцать лет на железных заводах купца
Строганова; но тогда же приговорен был Канцеляриею тайных дел к
десятилетней каторжной работе и потом на поселение в Сибирь. Ныне,
движимый раскаянием, он воротился в Москву и, явившись у
тамошнего губернатора, добровольно отдал себя во власть правительства.
Правительствующий Сенат, приняв в уважение наказание, самовольно
им на себя наложенное и оказанное им раскаяние, указал
уменьшить число работных лет шестью годами и после трехгодичной
каторжной работы сослать его на поселение в дальние сибирские города.
— Господа Сенат! — сказал Петр после того, как обер-секретарь
поднес ему дело для подписания.—Преступник, о котором идет речь,
чувствуя, вероятно, свою вину, осудил себя на наказание прежде,
нежели последовал об нем приговор Канцелярии тайных дел, и,
кажется, исполнил меру раскаяния, принесши нам повинную
голову. Прошу сказать мне по совести и без лицеприятия, можно ли
мне без вреда государству и без нарушения закона пощадить его?

Татьяна Болтова
51
—Власть твоя, государь!—отвечал Ромодановский.—Ты выше
закона, и действия твои не могут его нарушить. Но подсудимый
принадлежал к числу стрельцов, и я не верю его раскаянию. Кто
ручается, что не надежда на прощение побудила его предаться
властям. Князь не всуе меч носит, говорит апостол. Мало
ли было тебе хлопот от возмущений этих янычар? Они все на один
покрой. Мал квас все смешение квасит. Чтоб
спасти больного гангреной, отрезывают зараженный член. Так
точно и здесь: измите злого от вас, как сказано в
послании.
— Наказания налагаются для исправления порочных, —
прервал Стрешнев, обратясь к Петру, — и ежели есть доказательства,
что исправление последовало, не должно ли, по примеру бога,
которого ты, государь, образ на земле, вместо того чтоб строгостью дово^
дить кающихся до отчаяния, радоваться, что погибшая овца
обретена, что возвращен тебе полезный подданный? Князь-кесарь не
верит искренности раскаяния, доказанного подсудимым; отвечаю,
что одному богу предстоит ведать сердца, нам же должно судить о
деревьях по плодам. Кто велел бы Медведеву, имея все способы жить
на воле, работать тринадцать лет, если б он не чувствовал своей
вины? Но этого ему показалось мало, он еще пришел требовать у нас
наказания; неужели мы презрим его побуждением? Государь! —
продолжал он, возвыся голос, — следуй смело великодушному
влечению своего сердца, карай преступников, но не отвергай
кающихся; побеждай благим злое, как говорит апостол^
вспомни, что должник, ему же оставишь пять
сот динарий, паче возлюбит тя, нежели
другой, ему же отпустишь пятьдесят, и верь, что слуга,
движимый личною благодарностию, усерднее действующего по
одним видам обязанности.
Почтенный вид старца и жар, с каким он произнес свое мнение,
увлекли все умы. Чело Петра прояснилось, прочие молча изъявили
взорами свое одобрение. Один князь-кесарь, для того ли, чтоб не?
отступиться от сказанного однажды, или в самом деле по убеждению^
остался при прежнем.
4»

52
Татьяна Болтова
— Потакайте преступникам, — сказал он с презрительной
улыбкой, — но я все-таки не переменю своего мнения: законы пишутся
на то, чтоб их исполняли.
— Милость есть удел царей, — возразил Пушкин, — и
облегчение судьбы кающегося виновника не есть нарушение закона.
— Но чтоб сохранить всю силу закона, — прибавил Петр, —■
вправе ли я, пощадив Медведева, обратить присужденное ему
наказание на невинного?
Все невольно устремили взоры на государя, как бы сомневаясь,
из его ли уст вышел вопрос такого рода? Наконец, после некоторого
молчания, фельдмаршал Шереметев, приметив, что лицо Петра
покойно и что он, по-видимому, ждет ответа, вскричал: «Вы спрашиваете,
имеете ли право сделать неправду? Вашему величеству все вольно,
но сделанное вами неправедно останется неправдою».
— Следовательно, я не вправе, — отвечал Петр, — ибо царь
не должен творить неправды.—Сказав это, он оторвал лоскуток
бумаги, написал несколько слов, свернул и, запечатав, велел
призванному экзекутору отнести в собор св. Троицы сержанту Болтову.
Вот содержание этой записки:
«Сенат приговорил, и государь указал, что царь может пощадить
виновного, но не вправе наказать невинного. Медведева прощаю,
а касательно твоей просьбы, чтоб тебе заменить его, исполнить не
могу; да, я чаю, ты не будешь гневаться за отказ.
Петр».
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Живучи в Москве, мне как-то случилось однажды утром в
феврале поехать в Лефортовский дворец. Накануне растаяло, но в тот
день порядочно примерзло. Я одет был налегке и, отчасти чтоб
движением привести в обращение застылую кровь свою, частию для
облегчения лошади, которая, бедняжка, беспрестанно спотыкалась
на голом льду, решился на возвратном пути, вышед из саней,
пройтись несколько пешком. Это было в Немецкой слободе. Вскоре
небольшой, опрятный домик старинной архитектуры, с
палисадником обратил на себя мое внимание. Я любовался высоким мезонином,

Татьяна Волтова
63
намалеванными на ставнях рощами и соловьями, которые под
тонкими пластинками прозрачного льда лоснились, будто покрытые
свежим лаком, небольшими деревянными амурами красного цвета,
кои, как дошедшие до нас произведения древних ваятелей, были без
носов, без пальцев и пр., но вдруг оступился и упал. Мысль, что
я терплю участь, общую всем зевакам, удержала неучтивый порыв
моего гнева и языка на несчастное мое любопытство. Я встал с
покойным видом, оправился, но как бы ни было, не мог ехать далее. Что
сказали бы люди, увидев меня, почтенного летами и званием, на
улице в восемь часов утра, с окровавленным лицом, с синими пятнами
под глазами? Дом, бывший причиною моего падения, находился
в двух шагах, справедливость требовала, чтоб я в нем искал помощи
от приключившегося мне горя. Я вошел в кухню, попросил воды
у стряпавшей поварихи и, нагнувшись, с преклоненным к поданной
мне миске лицом, начал было обмывать пятна запекшейся на нем
крови, как слышу позади себя охриплый женский голос:
— Христианское ли это дело, батюшка? К бусурманам зашел,
что ли? Разве у нас честные люди только по кухням живут? Не мог
взойти прямо, как водится, и спросить всего, что тебе надо.
Слова сии так быстро были проговорены, что я едва успел
отворотиться. Стоявшая передо мною особа напомнила мне
изображения бабушек, кои случается нам видеть иногда на старинных
фамильных портретах. Ростом она была по крайней мере вершков восьми.
В овале высокого, некогда белого, но от времени пожелтевшего
чепчика я увидел два серебряных локона, как бы прилепленных к
исчерченному морщинами челу, двое черных бровей, в коих проявлялись
седые волосы, серые, живые глаза, искрасна-синеватые щеки,
обтянутый, подавшийся ко рту нос, бледные, впалые губы и несколько
поднятый кверху подбородок. Два клочка волос, один на ямочке
правой щеки, а другой на левой, под нижнею губою, прикрывали
две бородавки, которые придавали много красоты лицу во время
оно, когда по требованию моды женщины пестрили его мушками,
Одежда сего гренадера в женском платье состояла из пестрой
ситцевой кофточки, прикрытой черным платком, полосатой юбки и
сафьянных, едва закрывавших ноги башмаков с загнутыми вверх концами.

54
Татьяна Болтова
на высоких каблучках. Заметив, что дворник, рубивший дрова в углу,
опустил одну руку с топором и, сняв другою шапку, стал в
почтительное положение, что служанка, которая наливала мне на руки
воду и в многословных жалобах изъявляла свое сожаление о
случившемся со мною несчастии, вдруг замолкла и приняла важный вид,
я заключил, что вижу перед собою хозяйку, и, напуганный ее
гневным приступом, сказал ей, заикаясь, что не решался войти, не
спросясь, что мне было совестно... «Совестно! — прервала она,
не дав мне договорить, — чего совеститься? Украл, что ли? Беда
великая, что об эту пору оступился да упал. Конь о четырех ногах,
да и тот спотыкается».
Сие заключение было весьма справедливо, ибо если бы лошадь
моя не споткнулась перед тем шести раз на расстоянии каких-либо
двухсот шагов, я, вероятно, никогда не имел бы удовольствия встрет
титься с моею новою знакомкою, столь примечательною, — а потому
я только отвечал ей в знак согласия склонением головы.
— Но ты не на шутку ушибся, голубчик, — продолжала она,
смягчив голос и касаясь пальцами к моему лицу, — да 'какой он,
бедняжка, холодный! Парамон! проворней самовар! А ты, Лукерья,
сбегай живее наверх, в спальню: там за зеркальцем красная
бумажная коробочка с пластырем, принеси сюда. Пойдем, мой родной!
Не бойся! Мне не впервые лечить от ушибу.
— К чему вам беспокоиться, сударыня? Мне пора...
— Молчи! — возразила она, закрывая мне рукою рот. — Чтоб
я тебя так отпустила, избитого! Слыханное ли это дело! Благо есть
чем помочь. Куда спешить? У вас все дела, а на поверку — только
что из пустого в порожнее переливаете. Сядь, обогрейся, напейся
порядком чайку, как у людей водится, а там с богом!
Я тихо последовал за старушкой, которой деятельное
сострадание, хотя выраженное не со всею тонкостию светского приличия,
наполнило мою душу истинным к ней уважением. Она не заботилась
знать, кто я таков. Ей показалось, что мне нужна помощь, и она
поспешила мне предложить ее.
Мебель в комнате, в которую меня ввели, соответствовала древ-
иостию летам хозяйки. Покрытое пестрядью канапе на низких, тол-

Татьяна Болтова
55
стых ножках с поручнями шириною в ладонь и с вырезанными на
дереве изображениями цветов, птиц и зверей, тяжелые стулья с
высокими спинками, зеркало в зеркальных, расписанных узорами
рамах, на окнах несколько горшков с гвоздикою, левкоем и
колокольчиками и висевший посреди в клетке из прутьев дрозд бросились
мне тотчас в глаза. На стенах налеплены были картины: взятие
Азова, Полтавская баталия, похороны генерал-адмирала графа
Головина, обед князя-папы и другие, изданные во время Петра 1; но
всего для меня занимательнее был писанный масляными красками
портрет сего государя, который, судя по темноте красок и по
тоненьким рамам с позолотою, почти совсем стертою, был современный
ему.
— Давно ли у вас этот портрет? — спросил я у хозяйки, которая
подавала мне в то время налитую чашку, с вопросом, как я
употребляю сахар — в прикуску или разведенный в чаю?
— Этот портрет, — отвечала она, — висел здесь, батюшка, еще
при дедушке моем, поручике Капорского пехотного полка Борисе
Ивановиче Болтове. Он был ранен под Бакой в Персии, кажется
в 1724 г., вышел в отставку; поставил этот дом и поселился здесь.
Я все это тебе расскажу как следует.
Тут она ушла в другую комнату, принесла оттуда футляр,
вынула из него в позолоченных рамках под стеклом вышеупомянутую
записку Петра и, положив ее передо мною с видом самодовольствия,
начала повесть, которую вы читали. Рассказ ее именно дошел до
этой записки, как послышался благовест к обедне. Старушка, по ее
словам, тридцать лет сряду ходит ежедневно в церковь и всегда
поспевала к часам. Судите, как ей неприятно было опоздать в этот
день. «Прости господи! — вскричала она, — согрешила,
заговорившись, с тобой». Однако ж я не заметил, чтоб она на меня гневалась,
и когда я взялся за шляпу, чтоб проститься с нею и
поблагодарить за хлеб-соль, она, целуя меня в лоб, сказала: «Прощай, мой
родной! Дай бог тебе здоровья! Коли захочешь дослушать меня,
приезжай, но только после обедни и не откладывай далеко. Мне
скоро стукнет восьмой десяток, в наши годы считают жизнь не
месяцами и не неделями, а днями и часами».

66
Татьяна Болтова
Три недели я не мог никуда показаться. Наконец, первый мой
выезд был к почтенной старушке. Вообразите, как я удивился,
увидев среди бела дня закрытые во всем доме ставни. Предсказания ее
сбылись. В воротах встретила меня знакомая служанка словами:
«Пульхерья Ивановна приказала вам долго жить». Я вздохнул от
глубины сердца и так был расстроен, что не мог спросить у нее конца
рассказанной мне повести, которую она, вероятно, слышала от
покойной своей госпожи. Признаюсь, мне самому это весьма досадно,
ибо по мне полная и обстоятельная развязка также нужна в повести
или в романе, как вино или десерт в хорошем обеде. Если между
моими читателями или читательницами найдутся такие, кои одного
со мною мнения, я смею торжественно их уверить, что если мне еще
удастся быть в Москве, то я употреблю все возможные средства для
отыскания означенной служанки Лукерьи и все, что узнаю о
обстоятельствах брака Болтова с Татьяною и вообще о примечательном
в их жизни, не промину сообщить немедленно.
А. И.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Иностранцы, находившиеся в Москве при наших царях, имели
обыкновение каждый год, 1-го Мая, праздновать за городом наступление весны. Когда
их перевели при Алексее Михайловиче в Немецкую слободу, они избрали для сего
рощу в Сокольниках, так названную потому, что тут обучали царских соколов.
Русские, приходившие сперва из любопытства смотреть на потехи немцев, со
временем сами начали принимать в них участие, и гулянье 1-го Мая сделалось
народным. Старики до сих пор называют сей праздник немецким.
2 В плане Петербурга в 1714 г. означено гораздо более строений, но надобно
вспомнить, что в то время было в Петербурге ежегодно казенных работников
40 т. крестьян и до 10 т. солдат и пленных шведов. Кроме того, множество
частных людей, переехав сюда с двором в конце 1713 и в начале 1714 г., должны были
ставить себе дома; при образе тогдашней постройки и при такой деятельности
число зданий в Петербурге в два с половиною года могло удвоиться.
3 Сенаторов было восемь, но четыре оставались еще в Москве.
Основание сей повести взято из исторического анекдота времен Петра
Великого, все прочее заимствовано также из исторических источников.

АНДРЕИ БЕЗЫМЕННЫЙ
(Старинная повесть)
ГЛАВА I
Была осень. Лес в окрестностях Валдая, верстах в двух от
большой дороги из Петербурга в Москву, находился в оцеплении.
Охотничьи рога, свист арапников, шум листьев от конских копыт, лай,
визг, вой лягавых, когда несшихся по опушке, когда уходивших
в глубину рощи, по мере того как след зверя гороховел, стыл, терялся,
изумляли слух дикой смесью разнородных звуков. Везде
деятельность, живость, быстрота. Поднимали зверя на поляну, где, держа
на сворах неспокойных от нетерпения гончих, находились верхом на
известных расстояниях охотники, окрестные помещики, полевавшие
в угодьях окольничего Ивана Семеновича Горбунова-Бердышева.
Сам он в середине, окруженный доезжачими, на лихом аргамаке
под турецкою сбруей, с неугасшим от лет пламенем в очах ожидал
появления добычи. Но вместо зверя показалась на дороге из лесу
телега, в коей сидело двое мужчин. Едва взъехала она на поляну,
старший, в некрытом овчинном тулупе, остановил лошадей, соскочил
с телеги, снял шапку и, будто занявшись поправкою хомутов,
внимательно рассматривал лица охотников. Младший, по-видимому лет
двенадцати, окутанный шерстяным платком, обратил взоры на погоню
за выскочившими в это самое время из пороши двумя зайцами.
Лов был удачен. Между тем вечерело. Раздался звук рога,
возвестивший конец охоте. Ловчие, сомкнув и сосворив гончих,
отправились вперед с тороками, тяжелыми от затравленных зайцев, лисиц;
за ними в другом поезде владелец села Воздвиженского с деревнями

68
Андрей Безыменный
и его соседи. С появлением барина высыпали на двор конюхи для
принятия лошадей. Гости разошлись по своим комнатам, дабы,
переодевшись, вздохнув, собраться снова и увенчать тревоги дня
веселым ужином. Иван Семенович, прежде чем скинул охотничий
наряд, подошел по обычаю к окну посмотреть, как проводят по двору
коней, и видит, что телега, которую заметил еще на охоте,
остановилась у ворот. Мужчина в тулупе, привязав вожжи к одному из колец,
коими тогда усеяны были заборы наших барских домов, без шапки,
держа за руку спутника, пробирался вдоль боковых строений к
господским хоромам. Иван Семенович свистнул.
— Кто приехал? — спросил он у вошедшего на призыв слуги.
— Из Тихвина, от Александра Семеныча, Николай Федоров.
— От братца Александра Семеныча? —повторил с изумлением
барин.
— Точно так-с, — отвечал слуга.
— Послать сюда Федорова.
Вошел рослый, плотный, румяный мужчина; коснулся челом
земли и, по преимуществу людей дворовых, поцеловав руку господина,
додал перевитый шелковинкою свиток с висевшей восковой печатью.
— Что скажешь, Николай Федоров?
— Александр Семеныч приказал долго жить.
— Братец скончался? —_ прервал Горбунов.—Упоксй, господи,
его душу! — промолвил, вздохнув и с крестом обратившись к
образу. Затем развернул свиток и вполголоса прочел следующее:
— Государь братец, Иван Семенович! Десять лет ложный стыд
удерживал меня от сознания, что я оскорбил тебя, и господь тяжко
наказал медлившего. Наконец, ложась в могилу, готовый предстать
перед судиею праведным, прошу тебя, отпусти мне вину; прости
кающемуся! Посылаю тебе своего Андрюшу, одно, что осталось от нашей
Веры,потому что она была твоя сердцем, хотя мне принадлежала
по закону. Ее именем, по ее последней заповеди, заклинаю тебя, будь
отцом и матерью сироте: яви на сыне примирение с тенью родителя.
Горбунов кончал чтение письма, когда Андрюша, вошедший
между тем в комнату, облобызал его руку. «Это она, это моя Вера! —
вскричал старик, взглянув на племянника и утирая рукавом слезы.—

Андрей Безыменный > 59
Так| вы не обманулись в ожидании. Завет ваш святая для меня
заповедь. Отныне, Андрюша, — продолжал он целуя его в голову, —
ты мой сын».
Иван Семенович Горбунов служил в молодости в Москве, в
дружине одного из знатнейших бояр царя Алексея. Узнал Веру у
пожилой родственницы, которая приняла к себе бездомную сироту. Ее
беззащитное положение пробуждало участие, красота и душевные
качества привязали к ней юношу. Они полюбились всем пламенем
атервой любви. Между тем наступила война с Польшею. Иван,
верный долгу, расстался с Верой, поручив ее надзору брата Александра.
Прелесть лица, сладость речей очаровывали всех, кто ни встречал,
ей слушал Веру. Александр находил удовольствие в ее беседе, не
замечал закрадывавшейся в сердце страсти, когда же заметил, был
уже не в силах ее побороть. Мысль, что Вера достанется другому,
терзала ослепленного: он решил добыть ее преступлением. Является
к ней с грустным лицом и вестью о кончине брата; плачет с
горюющею, и когда миновались первые месяцы печали, предлагает ей
вместе с рукою подпору и заступление. Между тем Иван, полный
любви и отваги, подвизался на поле ратном. Бился под Смоленском,
под Витебском; доходил до Вильны; наконец, по наступлении Андру-
совского перемирия, богатый милостью царской и славой, с чином
окольничего и почетным прозванием Бердыш, которое получил,
когда при вылазке врагов из Смоленска своеручно иссек польского
(военачальника, спешит в Москву с надеждой на отдых от трудов
бранных в объятиях Веры. Накануне его приезда Вера обвенчалась
с Александром. Иван не хотел видеть брата, но не мог расстаться
с Москвой, не упрекнув изменницы. Они свиделись и не на радость.
Вера, вышедшая за Александра не по склонности, оставалась
верною обязанностям супруги, но нз могла уважать того, кого почитала
рушителем счастия собственного и счастия существа, которое любила
•более себя. Томимая тихой грустию, тем более тяжкою, что скрывала
ее от ревнивой подозрительности мужа, чахла несколько лет и,
наконец, истаяла, произведши на свет сына. По ее кончине Александр
только и знал напасть. Строптивый нравом, поссорился с начальником
ж. принужден был выйти из Приказа, в котором служил; вотчину его

во
Андрей Безыменный
подле Тихвина отобрали на государя; наконец, доведенный до нищеты,
не смея прибегнуть к брату, которого оскорбил, мучимый прошедшим,
настоящим, будущим, слег в могилу, поручив опеке Ивана Андрюшу,
с которым мы познакомились выше.
ГЛАВА II
Длинный, по обычаю, стол, уставленный яствами в серебряных
судках под крышками, возвещал о наступлении времени ужинного.
Впрочем, только умноженное число приборов и бутылок с винами
в поставце позволяло догадываться, что собрание собеседников будет
значительно. В хлебосольный век, к которому принадлежит наша
повесть, истинно держались пословицы: Не красна изба
углами, а красна пирогами. Не щеголяли
убранством в домах: стены голые, иногда покрытые цветной бумагой или
завешенные коврами; вместо диванов, кресел — лавки, обитые
кожею или сукном. Но на столе не было пустого места. Мясо говяжье,
свиное, баранье, все домашние птицы, дичь, рыба жареные или
вареные, в похлебках, взварах, студенях, притом пироги, куличи,
оладьи, коврижки, медовые варенья — всего вдоволь. Кушай, сколько
душе угодно! Правда, не заботились об утонченностях вкуса: лук,
чеснок и перец, необходимая принадлежность старинной русской
кухни, слышались в каждом почти кушанье, но зато волей-неволей
встанешь сыт из-за стола. Случались ли гости, все блюда разносили
собеседникам; кушал ли хозяин один или с домашними, яствами
более обыкновенными, по примеру древних найшх царей, жаловал
слуг, которым хотел явить милость.
Гости, проголодавшиеся от воздуха и.верховой езды, собрались
в гостиной, нетерпеливо ожидая хозяина. Наконец, он явился, ведя
за руку Андрюшу. «Извините меня, дорогие соседи, что замешкался, —
проговорил он к собранию, — господь послал мне сына. Благослови
сироту, отче Григорий! — промолвил, обратясь к священнику, —
ты знал отца и мать».
В то время как Андрюша подходил к руке священника, вошли
слуги, неся подносы, уставленные разноцветными плодовыми и
травными водками. Когда гости, чтоб не оскорбить хозяина, отведали

Андрей Безыменный
61
каждой, раздалось громкое восклицание: «кушанье поставлено»,
и все с шумом понеслись в столовую.
Долго слышался лишь стук ложек, ножей, вилок. Когда несколько
обнесенных блюд поуспокоили первый позыв к пище, а усердно
полнимые слугами медовые и винные кружки пробудили говорливость,
хозяин, обратись к соседу, молвил, глубоко вздохнув:
— Дожили мы до поры, Лука Матвеич! И детям рад не будешь!
Волей-неволей посылай мальчика в школу, не то сам попадешь
в опальные, да и молодца-то не женят, венечной памяти не дадут.
Бывало, и нас учили: узнаешь грамоту, много — цифирь, и дело
с концом! И живи, как дай бог всякому! Нет, вишь, хотят, чтоб
дети были умнее отцов. Учат, мучат, а что-то будет проку? Не так
ли, Лука Матвеич?
Лицо, к которому обращалась сия речь, мужчина полный,
тучный, на щеках коего играло здоровье, некогда пятисотенный в
стрелецком войске, был сосед Горбунову по деревне. Он безошибочно
распознавал на бегу зайца — русак или беляк, с виду определял
достоинство гончей, по вкусу — лета меда, но в делах, кои требовали
некоторых усилий рассудка, соглашался со всяким, кто с ним
заводил речь: не из угодливости, а потому что не имел своего мнения.
Долго находился под властию родителей, потом жены, которые за
него рассуждали. Наконец, овдовев в тех летах, когда учиться
поздно, недоросль в сорок четыре года, почитал лишним труд, без
которого столь долго обходился.
— Точно так-с, — отвечал Лука Матвеич.
— Мало того. Кончит ученье, посылай молодца на службу.
Бывало, и мы ходили на войну, и мы бивали врагов, —продолжал Иван
Семенович, гордо озираясь на стены, увешенные доспехами, — но
то ли дело? В наше время боярин в суде, боярин в думе, боярин на
поле ратном — везде боярин. Сядешь на коня, сотни, тысячи глядят
тебе в глаза. Куда ни кинь оком, везде твои люди. А нынче? И
дворянин, и холоп на одну стать: всем та же напасть! Поставят тебя в строй,
дадут в руки ружье, и слушайся, кого же? Добро бы своего брата,
православного. Нет! у нас-де, вишь, на Руси нет умных людей!
Какого-нибудь, прости господи, выписного, заморского сорванца,

62
Андрей Безыменный
нехриста, у которого ни кола, ни двора, что двух слов
по-человечески промолвить не сумеет. Не правда ли, Лука Матвеич?
— Совершенная правда, Иван Семеныч, — ответствовал сосед.
— Да это ли одно? Ума, право, не приложишь, коли посмотришь
кругом себя. Затеяли строить город, где же? На краю земли, в болоте,,
где и лягушкам нет приволья, селят людей, словно куликов. И имя-
то дали городу не християнское, что и вымолвить не сможешь. Губят-
народ, сорят деньги, а будет ли прок, про то ведает один бог.
Тут Иван Семенович окинул взором собрание, как бы желая;
прочесть одобрение на лицах собеседников, и, наконец, остановив;
очи на приходском священнике, спросил: «Что ты молчишь, отче,
Григорий?»
Отец Григорий, старик седой как лунь, жил уже третье поколение..
Природный ум, образованный чтением священных книг,
многолетняя опытность и житие неукоризненное окружили его уважением.
Большую часть века провел в Москве, наконец, в преклонные годы,,
по давней приязни к Горбуновым, перешел на отдых в приход села
Воздвиженского,
— Мое мнение не ваше, — ответствовал он, оправляя длинные,,
развевавшиеся по плечам волосы. — Ученье — свет, неученье —
тьма. Царю ниспослана свыше мудрость, и нам подобает возносить,
мольбы ко господу, да поможет ему излить ее на свою паству!
Иноземцы опередили нас в науке и всяком знании; нет стыда, подавно»
греха, перенимать хорошее; придет, может быть, время, что они в свою,
очередь будут от нас заимствоваться. Вы жалуетесь, что бояре несуг
одну службу с холопями. Послушайте же. Лет двадцать назад
случилось мне быть у священника села Коломенского под Москвою.
Пора была осенняя, как нынче, на дворе холод, буря, дождь ливнем,,
непогодь, что на улицу и калачом не заманишь. Против нашего дома,
у дворца государыни Натальи Кирилловны, стоял ратник лет
шестнадцати, промок, сердечный, продрог, а выстоял под ружьем свое-
время, пока его не сменили. Кто ж, мыслите, был этот ратник!
Государь Великия, Малыя и Белыя России, наместник бога на землиt
Что же против царя ваш боярин, будь его имя на всех листах
Разрядной книги? Санктпитербурх, правда, перевел много православных,,

Андрей Безыменный
63
но послушайте, что бают в народе: «Коли-де сам государь-батюшка,
с топором в своих царских руках, валит лес, по пояс в воде, долбней
вбивает сваи, как же нам, рабам его, не терпеть? Сам-то он болеет за
нас душой, да, видно, дело-то нужное. Не трудил бы, не мучил бы
себя, коли б не видал нашей пользы». И порассудишь, увидишь,
народ прав. Государи живут не для одних современников, а бросают
семена, растящие плод, от коего снедят потомки, и внуки наши будут
благословлять Великого за построение города, который вы нынче
зовете болотным гнездом. Но зачем ходить далеко? Не видите ли
кругом себя благотворных последствий трудов его? Слуги ваши ходят
в сукне, какое, в мою память, кой-когда появлялось на боярах;
в доме вашем убранство, какое только видали в царских палатах.
Перейдите к другому. Вспомните Азов, Калиш, Лесное, Полтаву,
имена, кои будут жить, пока живет Россия. Чем подобным
похвалится ваша старина?
Иван Семенович привык с детства уважать своего духовника и
дозволял ему противуречить, но унижение старины, времен его
славы, его подвигов почитал личным оскррблением. Не возразить
было свыше его сил.
— Чем похвалится наша старина? — прервал он с запальчи-
востию.—Иной помыслит, батька, лета отшибли у тебя память. Чем
похвалится наша старина? Этот бунчук, отче Григорий, — тут он
указал на стену, — эта сбруя добыты мною у турского паши в поход
Чигиринский, когда мы карали бусурман за Малую Россию; эта
кольчуга принадлежала мурзе татарскому, которого полчища мы
иссекли у порогов днепровских; лезвие этого меча рубило поляков
под стенами Витебска, и,наконец, этот бердыш, который еще багровеет
запекшеюся кровию врагов, по коему блаженныя памяти государь
Алексей Михайлович, упокой господи его душу, изволил пожаловать
мне, холопу своему, прозвание, этот бердыш есть памятник
завоевания Смоленска, всей Литвы и в ней шестидесяти городов. Чем
подобным похвалится ваше нынешнее, хваленое время?
Отец Григорий, не хотевший дальнейшим разногласием гневить
хозяина, которого знал слабую сторону, помолчав немного, спросил
вместо ответа : «Скоро ли чаете отвезти Андрея Александрыча в школу?»

64
Андрей Безыменный
— Я? Нет, отче! Я в Новгород не ездок. Туда являйся не иначе
как в немецком платье, а мне на старость поздно рядиться
скоморохом. Это твое дело, Терентьич!
Терентьич, к которому обращена была речь, мужчина малорослый,
перебывавший в трех приказах, исчах над деловыми бумагами. В то
время на Руси судов и судей еще не было: отдавали ее, матушку, н а
корм воеводам, кои в областях были как дома: вершили, рядили,
никого не спросясь; катались как сыр в масле. Каждый помещик
имел у себя в доме подьячего, наторевшего в законах, которого
обязанность была отстаивать милостивца у воеводы.
Вотчина Горбунова окружена была поместьями, незадолго перед
тем пожалованными любимцу Петра I, князю Меншикову. Князь
неоднократно предлагал Ивану Семеновичу продать имение или
взамен выбрать любое из его поместий: но Горбунову-Бердышу расстаться
с селом Воздвиженским, которое получил в награду за многие
верные службы, на коем основывал честь своего рода, казалось более
чем преступлением. Отказ произвел неудовольствие и частые между
соседями споры. Терентьич вел битву за Ивана Семеновича. И
действительно, трудно было в околотке отыскать борца искуснее.
Уложение и новоуказные статьи, притом все крючки, все натяжки, какие
искони водились между приказными, были ему свои: приискать
закон, перетолковать его в пользу или против, проволочить или
ускорить дело, задобрить кого словом, кого мздою — никто лучше Те-
рентьича не ведал. Пронырливый, изворотливый, неразборчивый
в средствах к достижению цели, умея принять все личины, нередко
самого Горбунова приводил в изумление и страх, чтоб клеврет не
сделался противником.
Терентьич, сидевший на конце стола, привстав, ответствовал
тоненьким голоском: «Как ваша милость приказать изволит». —
«Вот настанет зима, и тогда с богом!»
Между тем самозвонные часы пробили восемь. Собеседники,
усталые от охоты, чтоб к следующему дню собраться с силами для новых
подвигов, осушив в заключение по братине меду, разошлись по своим
комнатам на покой. Так миновался первый день пребывания Андрю-
ши в селе Воздвиженском,

Андрей Безыменный
65
ГЛАВА III
Несколько месяцев спустя после вышеприведенной беседы, от
раннего утра все было в движении в доме Горбунова. Перед крыльцом
стояла большая крытая кибитка, на дворе несколько саней, тяжело
нагруженных чемоданами, сундуками, кульками, кулечками.
Старики наши были домоседы, ограничивали путешествия уездным,
много областным городом, но и те совершали не иначе как обозом.
Дело-де холопское пускаться в дорогу на одной телеге; дворянин,
чтоб не уронить звания, вез с собою весь дом. По отслужении
напутственного молебна посадили Аыдрюшу, укутанного между Терентьи-
чем и дядькою Николаем Федоровым, и обоз потянулся к Новгороду.
В то время заря просвещения едва начинала проявляться на
горизонте России. До Петра I воспитание у нас находилось
исключительно в руках духовенства. Государь сей, до учреждения
гражданских училищ, введши преподавание некоторых светских наук" при
архиерейских школах, повелел обучать в них детей всякого звания.
В Новгородской школе, после Киевской и Московской важнейшей,
было всего двое учителей. Дьячок Никандр, незадолго прибывший
из Славяно-греко-латинской академии, обучал закону божию,
чтению книг по старому и новому письму и церковному пению;
воспитанник морского училища, что на Сухаревой башне, преподавал
цифирь, географию и начала геометрии. В этом заключалась
премудрость, к таинствам которой готовились приобщить нашего
Андрюшу.
После четырехдневного пути Терентьич привез к новгородскому
архиерею юного питомца с письмом, живою стерлядью и бочонком
заморского вина от своего милостивца. Преосвященный, давний
знакомец Ивана Семеновича, поручил Андрюшу надзору келаря,
приказав ему поместить мальчика в своей келье.
Между школьными товарищами Андрей преимущественно
подружился с Желтовым. Оба были одинаковых лет и способностей,
дворяне, сироты; различествовали нравом и положением. Андрей, живой,
резвый, отличался добрым сердцем и шалостями. Желтов, тихий,
важный, прикрывал вялою наружностию редкую в эти лета реши-
5 А. О. Корнилович

66
Андрей Безыменный
мость. Первый, без состояния, нашел дядю, тужившего об нем, как
о сыне; второй, богатый наследник, попал к опекуну, который
старался об удалении племянника, дабы в отсутствие юноши рачительнее
править его имением. Дьячок Никандр, надаиратель и главный
учитель школы, муж твердый в священном писании, особенно изучил
два изречения: муж мудр биет дитя не раз ум н о
,и другое: иже щадит жезл, ненавидит сына
своего; любяй же наказует прилежно. Дабы
явить себя вместе мудрым и чадолюбивым, педагог весьма усердно
следовал наставлениям царя израильского. Каждую субботу по
окончании классов стены школы оглашались криком и визгом
несчастных страдальцев его мудрости и чадолюбия. Андрюше
доставалось реже: он жил в доме архиерейском, находился под
покровительством преподобного отца келаря; притом Терентьич являлся
в Новгород всякие три месяца с фурой разных запасов в поклон
начальникам юноши, причем и на часть Никандра перепадали
когда кусок байки на сюртук, когда иной, другой рублишка. Но
Желтов, без защиты, без покровителей, в конце каждой недели
чувствовал тягость руки грозного наставника, когда за вину, чаще
для примера. Долго мальчик переносил, крепился, наконец, увидев,
что ни прилежание, ни скромность не избавляли от деятельного
сердоболия дьячка, вышел из терпения. «Шали, не шали, все те же
розги, пускай же хоть будет за что». В классе на возвышении
находилась кафедра, над коею висело жестяное люстро, которое на лето
снимали. Никаидр, близорукий, полуглухой, взошед по лесенке на
кафедру, имел обычай, наклонившись на лежавшую перед ним тетрадь
или книгу, выслушивать уроки подходивших учеников. Желтов,
забравшись в класс в часы отдыха, привязал к вделанному в потолок
кольцу люстра бечевку, в конце которой прикрепил загнутую
крючком булавку, и когда подошел к кафедре для высказания урока,
осторожно зацепил крючком косичку строгого ментора. Пробило
одиннадцать. Учитель, сложив тетрадь, встает, сходит с лесенки, но
едва ступил на вторую ступень, не тут-то было, хочет оборотиться,
не может. Между тем от этого движения лесенка падает, и дьячок
Никандр, гроза школы, за два дня до посвящения в дьяконы, повис

Андрей Безыменный
6Т
между потолком и полом, при громком смехе тех, кои дотоле
трепетали от одного шума его шагов.
Преступление было велико, и преступник недолго укрывался.
Товарищ, которому неосторожный открылся, напуганный, назвал
Желтова, и раба божия отвели в исправительную, дабы, продержав
там до субботы, нещадно наказать в виду всех учеников и потом
позорно выгнать из школы. Исправительной) звали в отдаленной части
архиерейского дома уголок, огражденный перегородкою в два
человеческих роста. Там Желтов, на хлебе и воде, лежа на голом полу,
со страхом в сердце, и днем и в ночных грезах видел перед очами
роковой День. Вдруг ночью слышит сквозь сон, кто-то зовет его по имени.
На отзыв тот же голос: «Вставай, времени терять некогда, не ждать
же завтрашнего дня!» G сим вместе спустилась к нему с перегородки
веревочная лестница. Желтов поспешил выбраться из тюрьмы.
Встретил его Андрюша: «С помощью Николая Федорова мне удалось
обмануть бдительность о. келаря. От тебя теперь зависит избегнуть
мстительности Никандра. Вот тебе все, что теперь имею», —
промолвил он, подавая Желтову одной рукою несколько серебряных
рублей, а другою отпирая окно, выходившее на улицу, — поспеши
до свету выбраться за город, чтоб нам обоим не попасть в беду, а там,
господь тебя не оставит!» И не дав Желтову высказать
благодарности, с братским поцелуем спустил его по веревочной лесенке, поднял
ее и, заперши окно, без шума воротился в келью.
Недолго спустя после сего подвига кончился курс учения.
Андрюша в четырехлетнее пребывание в школе бегло выучился русской
грамоте, вытвердил большую часть псалтыри, твердо знал цифирь
до правила товарищества, умел отличить квадрат от треугольника,
параллелограм от круга, назвать европейские государства с их
столицами и награжденный похвальным листом от преосвященного, со.
славою многоученого воротился к нетерпеливо ожидавшему его дяде.
ГЛАВА IV
Наступило время отправления героя нашего на службу, но Иван
Семенович, привязавшийся к племяннику, как к сыну, со дня на день
откладывал. «Он-де еще ребенок, куда ему мыкать горе, таскаться
5»

68
Андрей Безыменный
с ружьем», хотя ребенку, ростом вершков девяти, миновался уже
двадцатый год. Андрей между тем полевал с дядей зайцев и лисиц,
травил соколами журавлей, стрелял на близлежавшем болоте гусей
и уток. Когда ходил с рогатиной и ножом на медведя или гнался за
быстрою ланью, когда умучивал диких коней дядина завода. Смелый,
не зная ни страха, ни усталости, радовал старика Горбунова,
которому подвиги юноши приводили на память собственную удалую
молодость.
В одно летнее утро Андрей ехал лесом на борзом коне арабской
породы, дотоле мало носившем седоков. Что-то шорохнуло в листьях,
испуганный конь взвился дыбом и пустился молнией в сторону по
случившейся просеке. Андрей хотел удержать его на поводьях,
поводья оборвались. Тогда, схватившись за гриву, предоставил себя
на волю ретивого. Сей, несясь через пашни и луга, примчался к
пруду, обсаженному деревьями в два ряда. Между березами качались
девицы под звук заунывной песни, которой вторила пожилая женщина
в телогрее, сидевшая за пряжей подле, на берегу пруда. Поодаль
стояло несколько мужчин, по-видимому, слуг. Вдруг одна из
девушек при виде несомого стрелой всадника вскрикнула. Андрей, дотоле
ездок внимательный, оглянулся; между тем конь в воду, и седока
на нем не стало.
Пришед в чувство, он увидел себя в постели, укутанный одеялами.
Подле сидела женщина преклонных лет, которую по шелковой фрязи
и богатому платку на голове, принял за боярыню. Перед кроватью
стол с огромной шашечницей, шашки в беспорядке и отодвинутые
от стола к середине комнаты кресла показывали, что игра была
недавно прервана. Стены, обитые цветною бумагой, развешенный пр
ним охотничий наряд, большая печь с лежанкой, в углу кивот с
иконами в серебряных окладах — говорили Андрею, что он в
незнакомом месте.
— Где я? — спросил он вполголоса.
— Насилу-то ты очнулся, батюшка, — ответствовала старуш-
,ка. — Куда ты нас было перепугал! Ивановна! — продолжала она,
•обратившись к стоявшей в углу женщине,, — попроси скорее Луку
.Матвеича. Что, каково тебе, мой родной?

Андрей Безыменный
69
— Слава богу! — отвечал Андрей, — только немного знобит.
— Как не знобить? — прервала незнакомка. — Легкое ли дело?
Мало ли ты, голубчик, пробыл в воде? Да беда, что тебе здесь и
пособить нечем. Я человек заезжий, а в доме братца, Луки Матвеича,
такая безяадица, что ничего не найдешь. Сейчас потороплю их, чтоб
подали тебе чаю.
В дверях встретилась она с Лукой Матвеевичем.
— Ну, Андрей Александрыч, — сказал он, придвигая к кровати
большое, обшитое черной кожей кресло, — перепугал ты нас
порядком. Бог с тобой! уж мы тебя и раскачивали и оттирали; да спасибо
надоумила сестра, княгиня Ирина Матвеевна, положить тебя в
постель. Наказал тебя господь за удальство, не будешь вперед
молодечествовать. Да и то сказать, лихого ты коня себе подобрал. Я теперь
только смотрел его. Как ни в чем не бывал! Как ты это так оплошал?
— Поводья оборвались, Лука Матвеич.
— Поводья! Уж бы за это конюхов! Иван Семенович такой
благодушный, по мне — всех бы до одного передрал.
— За что же всех? — возразил Андрей.
— Виновного за то, что провинился, а прочих в острастку, чтоб
знали, каково провинившемуся, — ответствовал хозяин. — Так
ведется у меня от дедушки. Ведь счастие, что моя Варвара очутилась
на ту пору у Ольгина пруда; не то упаси чего боже, поминай, как
тебя звали.
Между тем воротилась княгиня со слугою, несшим на подносе
кипевший чай. «Покушай, батюшка! Согрейся и усни! Увидишь,
как рукой снимет».
Предсказания старушки сбылись. Живительная влага
действительно произвела благотворное влияние на оцепенелые члены Андрея,
но сон не приходил ему на ум. Почувствовав в себе довольно крепости^
встал и оделся, чтоб поблагодарить хозяев за ласковую
внимательность, поспешить домой успокоить дядю в долгом отсутствии. Прошед
из спальни через несколько комнат, ступил в одну, в которой светлые
бумажные обои, дубовая софа, явление в то время редкое, и несколько
кресел, .обитых кожею, большое зеркало в зеркальных же узорчатых
рамах показывали, что то была гостиная.

70
Андрей Безыменный
Но убранство комнат не занимало Андрея. Все его внимание
обратилось на окно, у которого за большими пяльцами, в объяринном
сарафане с золотыми пуговками, сидела девица, в коей он узнал
незнакомку у пруда. Кто из вас, любезные читатели и читательницы, буде
таковые найдутся, не испытывал на себе того изумления, той немоты
чувств, какую ощущаешь при первой встрече с предметом, к коему
что-то невольно влечет тебя? Когда, не понимая, что в тебе
происходит, утратив память, мысль, язык, весь погружаешься в созерцание
стоящего перед тобой существа? В таком положении был Андрей,
когда Варвара подняла на него голубые очи, когда поразили взор
юноши ее высокое чело, осененное светлорусыми кудрями, румянец,
вспыхнувший было на белых как снег щеках, полная грудь,
пробивавшаяся из-за ревнивой дымки. Варвара была не в меньшем
изумлении. Уже при царе Алексее, подавно в правление Софии, женщины
начали покидать у нас затворническую жизнь. Варенька, лишившись
матери в детстве, от ранней юности привыкла быть хозяйкой в доме,
ж вид чужого мужчины был для нее не диковинкой. Но при воззрении
на юношу взрослого, статного, который пожирал ее пламенными
глазами, на черные усики, придававшие мужественную наружность
его чистому, белому лицу, боязливая, как серна, румяная, как роза,
то поднимала робкие очи, то опускала их в землю. Наконец, Андрей,
приободрившись, первый прервал молчание.
— Я пришел извиниться перед вами, Варвара Лукинишна, —
сказал с*я заминаясь, — в испуге, который нехотя причинил вам.
— Благодарение богу, — отвечала она застенчиво, — что он
вас сохранил.
— Благодарение богу и вам. Без вашего драгоценного участия
я, может быть, доселе лежал бы на дне пруда.
Неблаговременный приход отца не дал Вареньке отвечать. «Испо-
лать тебе, Андрей Александрыч! — вскричал он, ступив в комнату. —
Дело говорит сестра, княгиня Ирина Матвеевна, в двадцать лет нет
у людей недуга. Не прошло трех часов, как тонул, ан опять молодец
хоть куда, как ни в чем не бывало!»
Андрей, повторив извинения и благодарность перед стариком,
хотел было раскланяться. «Нет, Андрей Александрыч, — возра-

Андрей Безыменный
71
зил хозяин, — ты и то у нас редкий гость. Благо, заполучили!
Видано ль, чтоб я тебя, охотника, отпустил, не похвалившись
псарней, не показав тебе конского завода! Он хоть не чета вашему, да за
себя постоит. О батюшке не беспокойся, спасибо, надоумила сестра,
княгиня Ирина Матвеевна, я давно уже отправил к нему вершника
сказать, что ты у меня ночуешь».
Горбунову было в эту минуту не до псов и коней; но он невесть
на что бы согласился, чтоб видеть еще Варвару, провести ночь под
одним с нею кровом.
— Пойдем же! времени терять нечего, — сказал Лука Матвеевич,
таща Андрея за рукав, — до обеда успею еще кой-чем тебя потешить.
Вскоре привел он гостя к длинному сараю, у которого ловчие
в зеленых куртках с изображением медного рога на груди ждали
барского прихода. Внутренность псарни чистотой и порядком едва
ли не превосходила жилых покоев. Каждый из множества псов
имел свой короб, выложенный войлоком и устланный свежей соломой;
в стенах вделаны были на равных расстояниях медные кольца, к
которым их привязывали. При входе посетителей псы с радостным визгом
бросились к своему милостивцу. «Прочь, негодные! прочь, Зарез!
Стрела, наместо! Эй, привязать их по местам! Вот, любезный Андрей
Александрыч! — продолжал Лука Матвеевич, с торжествующим
видом, — Сокол, который в одну погоню травит двух зайцев; Стрела,
уж подлинно стрела, никакому коню ее не обскочить! А Вихрь? весь
околоток на него зарится; сосед Бегунов невесть что давал в обмен;
да, небось, Лука Матвеич не даст промаха!»
Удержимся от дальнейшего исчисления достоинств и родословной
собак, соколов, коней Луки Матвеевича, исчисления, которое,
вероятно, столько же надоело бы вам, любезные читатели и милые
читательницы, сколько Андрею. Крепя сердце, он нес муку, пока, после
доброго часа, не отвела души весть, что кушанье поставлено. За столом
Андрей сидел против Варвары. Несносно было слушать или
притворяться слушающим рассказы хозяина о подвигах его осенней охоты,
отвечать на назойливые вопросы княгини, но, глядя на Вареньку,
Андрей забывал скуку. Взоры их встречались редко и, словно по какому-
то механизму, тотчас опускались вниз; но в сих мгновенных встречах

12
Андрей Безыменный
юноша, еще неопытный и по слуху не ведавший любви, успел уже
прочесть, ччто он не противен: так понятен и для начинающих язык очей.
После обеда, когда, по обычаю предков, старики ушли отдохнуть/
они опять свиделись наедине. Не было между ними и помину о любви.
Говорили — Варвара о поездке в Москву, из которой только что
перед тем воротилась с теткой, Андрей — о жизни села
Воздвиженского. Но в сих речах, по-видимому обыкновенных, внимание, с каким
собеседники друг друга слушали, нескромности, мимо воли у обоих
вырывавшиеся, обнаруживали скрываемую каждым из них тайну.
С сего дня Андрей ожил новою жизнию. Опостылели стрельба,
скачки, охота. Из конейтолько и был ему дорог Араб. К соседу ездил
он так часто, как лишь позволяло приличие. Лука Матвеевич
приписывал сии посещения удивлению его псарне; княгиня, страстная до
шашек, — желанию доставить ей удовольствие игрою; одна
Варвара не ошибалась в догадках. Пылкость Андрея, бесстрашие, самая
опасность, от коей она некоторым образом его спасла, заронили искру
в сердце красавицы. Притом он имел у любезной усердного ходатая.
«Уж куда как мил этот Андрей Александрыч! — говаривала вместо
обычных сказок няня Ивановна, раздевая барышню по вечерам, —
лицо — кровь с молоком, голос, словно соловей поет, глядишь, не
наглядишься, слушаешь, не наслушаешься; и какой чтивый!
Награди его бог. Меня, старуху, подарил объярыо на телогрею: „Ты де,
нянюшка, ходила за мной больным". Дал бы мне бог попировать на
вашей свадьбе! Чем он тебе не жених, Варвара Лукинишна? Сродясь
лучше не видала. И богат, и молод, и уж куда -как тебя любит! Во
всем околотке не найдешь пригоже». Такие и подобные речи вела
няня, кладя барышню в постелю, и если верить источникам, откуда
мы заимствовали сию повесть, Варвара, слушая их, не засыпала по
обычаю.
ГЛАВА V
— Ты сегодня, Андрей, останешься хозяином в доме, — говорил
одним утром Иван Семенович племяннику. —Меня звал сосед Лука
Матвеич. Сегодня минуло его дочке шестнадцать лет; выводит ее, вишь,
в люди.

Андрей Безыменный
73-
— Батюшка! — ответствовал Андрей, целуя руку старика. —
Я люблю Вареньку, она меня любит, благословите, помогите нам!
— Как? — вскричал с удивлением дядя, глядя племяннику в
очи. —Ты любишь Вареньку? То-то, бывало, спрошу— где Андрюша?
Все одна песня — уехал-де в село Евсеевское. И Варенька тебя
любит? Ай да сокол! Еще не оперился, а уже добыл добычу. Исполать
тебе, Андрей! Чего же тебе хочется? Жениться? И меня берешь
в сватья? Изволь! Быть делу так! Варенька девка разумная; одна
дочь у отца, и приданое хоть куда! Только смотри, молодец, не
ударить лицом в грязь! Дай мне потешиться на старости, поняньчиться
с внуками!
В это время подвезли сани, и Горбунов-Бердыш в собольей шапке,
обвязанный шерстяным платком, укутанный в медвежью шубу,
отправился в село Евсеевское.
Там сараи и обширный двор уже несколько дней набиты были
кибитками, санями, конюшни лошадьми. В людских и девичьих
теснились толпы прибывших с барами и барынями слуг, девок, карл,
дур, дураков. В гостиных покоях, убранных по-праздничному
коврами и занавесами, собрались свойственники, родные по отцу и по
матери и знакомцы Луки Матвеевича пожилых лет, съехавшиеся из
ближних и дальних мест на праздник шестнадцатилетия его дочери.
Ныне время первого выезда девицы в свет проходит почти без
внимания; догадаешься разве только по локонам, небрежно опущенным
за уши, и еще не вьющимся трубками кругом чела, что она не
оставляла родительского дома. Но в первой четверти XVIII в., когда
жизнь общественная начинала у нас проявляться, старики,
справедливо полагая, что появление женщины в свет — важнейший шаг в ее
жизни, считали обязанностию праздновать день ее совершеннолетия
особенным торжеством. Вы, конечно, слышали о постригах, какие
в старину совершались над юношами, когда их впервые облекали
в оружие. Обряд введения девиц в люди,имел с постригами некоторое
сходство. Девица до шестнадцатилетнего возраста носила на заплечьях
крылышки, видом похожие на бабочкины. Когда наступал ей
семнадцатый год, по приезде родственников отправлялись в домашнюю
церковь или за неимением церкви в одну из комнат поболее, где

74
Андрей Безыменный
поставлен был налой. Духовник читал громким голосом сочиненную
на сей случай молитву, в которой, благодаря бога за сохранение
именинницы, поручал святому его промыслу юную виновницу
торжества. За сим все садились кругом, старшие на почетном месте,
прочие ближе или далее, по летам. Наставало глубокое молчание.
Отец или старший мужчина, с ножницами на серебряном подносе
в одной руке, вводил другою дочь или племянницу в круг и после
обычных во все стороны поклонов подходил с нею к самой пожилой
из родственниц. Внучка кланялась бабке в ноги. Сия, привстав,
обращалась к ней с поучением: что доселе, свободная, как бабочка,
она беспечно предавалась движениям детской откровенности, но
наступило время, когда, скованная приличиями, должна будет
отказаться от прежней невинной веселости и подчинить себя тягостным
требованиям света. От сего дня каждое ее слово, взор, поступь
сделаются предметом'толков, замечаний, пересудов; посему будь она
чрезвычайно осторожной и всегда помни, что скромность — лучшее
украшение, а доброе имя — самое драгоценное сокровище ее
возраста и пола. За сим, взяв с подноса ножницы, при звуке труб, литавр,
громких кликах присутствовавших и слезах внучки, обрезывала
ей крылышки, сию красноречивую эмблему счастливого детства.
Тогда отец представлял собранию дочь как совершеннолетнюю.
Между тем являлись слуги с подносами, на коих стояли стопы, полные
вина. Именинница подносила каждому из гостей, который, осушив
кубок, оканчивал поздравлениями и поцелуем, последним, какой
позволялось девицам давать или принимать от чужого мужчины.
По свершении обряда, когда Варвара, обошед всех
собеседников, с пылавшим лицом и вздувшимися от поцелуев губами, поднесла
последний кубок отцу, сей, выпив до дна, примолвил: «Дал бы
господь, Варенька, также счастливо выдать тебя замуж, как мы вывели
тебя в люди!»
— За этим дело не станет! —подхватил Горбунов-Бердыш. —
Появись лишь Варвара Лукинишна в свет, а женихи прильнут, что
мухи к меду.
— Каков жених, батюшка Иван Семенович! —молвила княгиня
Ирина. — Бывало, у нас молодые не видались, не слыхивали друг

Андрей Безыменный
75
про друга до свадьбы, а нынче, православным на соблазн, родители
ни про что не ведают, не гадают: сами слюбляются, сами берутся.
В другое время, в другой вещи Горбунов-Бердыш не преминул бы
приобщиться к нареканиям на испорченность века, но, вспомнив,
что сам некогда любил и был любим, удовольствовался ответом: «Не
то время, княгиня, не те обычаи!»
— Стыда, право, не стало у людей, — продолжала Ирина. —
Проезжала я намеднись через Москву. Завели там, вишь, по-немецки
какие-то а с а м л е и. Свозят дочек на показ: поплясать-де,
повеселиться. И добро бы со своими. Нет! Сзывают, словно о
масляной в собачью комедь, встречного, поперечного: всем гостям рады.
Дочки обнимаются, шепчутся с незнакомыми мужчинами, а матушкам
то и любо — глядят да похваливают. Далеко ли, прости господи,
до греха?
— Нынче, вишь, народ больно умудрился, — молвил Иван
Семенович. — Мы с вами, княгиня, не изменим старине. Чтобы вы,
например, сказали, если б мне вздумалось явиться к вам сватом?
— Милости просим, батюшка! — ответствовала княгиня
Ирина. — Не так ли, братец Лука Матвеич?
— Прошу покорно, — промолвил Лука Матвеевич.
— Есть у меня жених на примете: молодец собой, не без достатка,
словом, постоит за себя. Ваша Варвара Лукинишна с сегодняшнего
дня невеста, и пара из них вышла бы славная.
— Кто таков-е, позвольте узнать? — с любопытством спросила
княгиня Ирина.
— Ни дать, ни взять, мой Андрюша. Молодцу минует скоро
двадцатый год. Хотелось бы на старости поняньчить внуков. Мы с тобой,
Лука Матвеич, лет тридцать жили добрыми соседями, почему бы не
кончить родством?
— По мне, — ответствовала княгиня, вспомнившая о готовности
Андрея играть с нею в шашки, — благослови их господь I Андрей
Александрыч умен, пригож. Вареньке лучше жениха не найти.
Как ты думаешь, Лука Матвеич?
— Вестимо, вестимо, сестрица княгиня Ирина Матвеевна! Я
одних с вами мыслей, — промолвил Лука Матвеевич.

76
Андрей Безыменный
— О чем же дале толковать? По рукам, да и дело с концом! —
продолжал Иван Семенович, протянув свою к соседу. Старики
скрестили ладони, княгиня разняла, восхищенный Горбунов-Бердыш
назвал Варвару, еще более счастливую, дорогою дочкой.
Между тем в столовой ждал гостей богатый пир, заключение
торжества. Все прихоти старинной русской и тогдашней
полуевропейской кухни, все, что могла придумать затейливая
изобретательность века, было тут собрано, начиная от жареных павлинов и
фазанов до огромной литого сахару башни, под конец пира распавшейся
по трубному звуку и открывшей удивленным зрителям старуху
карлицу, которая, провизжав осиплым голосом свадебную песню,
поднесла имениннице цветочный венок. Но ни в чем не явил хозяин
более тароватости, как в винах. В тот век пир был не в пир, если
гости могли встать из-за него без чужой помощи. Ни лета, ни
здоровье не избавляли от участия в веселии. Закон беседы для всех один:
старики и молодые, крепкие и слабые, осушай до дна круговую чашу.
Отговорки, жеманство — оскорбление хозяину, неуважение
собеседникам. Или совсем не приходи на пир, или, пришедши, пей, пока
вино не отнимет ног, рук, памяти. Вдоль стены на брусьях стояли
выкаченные из погреба бочонки с романеей, мальвазией, бордосским,
в течение нескольких лет береженные именно для сего торжества;
у всякого бочонка — кравчий, цедивший вино в стопы,
подставляемые слугами. Каждый из собеседников предлагал свой тост; если
он нравился, пили, изъявляя одобрение громким кликом, в
противном случае молчали, а все-таки пили.
За сею шумною беседой последовало событие, сильно
встревожившее собрание. Горбунов-Бердыш, который, почитая праздник
собственным, и примером, и побуждениями побуждал пировавших
к веселости, сильно занемог. Княгиня Ирина Матвеевна, по обычаю
тогдашних женщин занимавшаяся целением недугов, поила больного
чаем, ромашкой, мятой и доставила ему облегчение, но ненадолго:
Бердыш потребовал священника и пожелал видеть Андрюшу. По
приобщении святых тайн, изъявив желание остаться с племянником
наедине, обратил к рыдающему следующую речь: «Я обещал праху
твоих родителей, Андрюша, быть тебе отцом, и, бог свидетель,

Андрей Безыменный
7-7
держал слово с верой. Ныне господь зовет меня к себе. Оставляя
тебе все мое, прошу одного, исполни мою последнюю заповедь.
Знаешь, блаженные памяти государь Алексей Михайлович, ниспошли
ему господь царство небесное, — промолвил он крестясь, — пожаловал
в род наш мне, холопу своему, за бедную мою службишку, чин
окольничего, прозвание Бердыш и село Воздвиженское с деревнями. Есть
у нас сосед сильный, который десять лет приступал ко мне, чтоб я
продал ему поместье. Я пребыл крепок противу просьб, золота,
угроз. Завещаю тебе ту же твердость. Обещай, мне ее, не отдавай
за корысть жалования царского, достояния родового, не уступай
боязни! Ты молод, и не сегодня, завтра вступишь в царскую службу,
да не прельстят тебя обещания, не страшат козни! Облекись в броню
правды, стой крепко в вере богу и царю, и о щит ее
притупятся разженные стрелы лукавого, и силы
адовы не одолеют тя. Господь избавит праведного от
руки нечестивых!». Когда Андрей, едва говоря от плача, уверил,
что волю его почтет священной, старец продолжал: «Я выполнил твое
желание и хочу, перед тем как лечь в могилу, видеть тебя
сговоренным. Попроси сюда Луку Матвеича, княгиню и Вареньку». Едва
Андрюша воротился с ними, умирающий, взяв со стола поставленный
перед кроватью образ, дрожащими руками благословил юную чету.
Молодые, положив-земные поклоны пред ликом пречистой и
запечатлев обет верности первым поцелуем, бросились было лобызать
хладеющие руки старца, но его уже не стало, и счастье надолго закатилось
звездою для обрученных.
ГЛАВА VI
Есть ли счастие на земле? Обратитесь с сим вопросом к
сребролюбцу, копящему сокровища, к вельможе, алчущему чинов, почестей,
вам скажут — нет. Спросите у любящихся, верно получите в
ответ — да. Так! сие счастие, несказанное, незаменимое, предвкусив
блаженства небесного, живет в сердцах, полных любви; с нею радость,
радость двойная, напасть не в напасть! Согласен, оно
кратковременно, преходчиво, как все земное; зарница во мраке ночи, на миг

78
Андрей Безыменный
озаряющая вселенную и снова оставляющая ее в прежней темноте,
но не менее того существует, и любившие изведали его. Горесть
Андрея об утрате отца-благодетеля бьша сносной, потому что с ним
вместе горевала, вместе плакала Варвара.
Миновались тягостные, нестерпимые для сердца чувствительного
поминки покойника, в которых, по обычаю того времени,
осиротевший, деля с другими радость и печаль, долженствовал угощать пиром
провожавших тело и за чашей вина желать скончавшемуся царства
небесного. Андрей занялся управлением доставшейся ему вотчины
и отдыхал от дел хозяйственных в Евсеевском в обществе невесты.
Одним утром известили его о приезде Степана Михайловича Белозу-
бова. Белозубов, малорослый, плотный мужчина лет под сорок, был
некогда сотником в Стрелецком войске. Расторопностию привлек на
себя внимание князя Меншикова, который взял его к себе и за верную
службу поставил управителем над новгородскими поместьями.
Белозубов имел все пороки и одно доброе качество—• безусловную
преданность к своему милостивцу. Искусный в притворстве, дерзкий,
решительный, не разбирал закона от беззакония, когда дело шло
о выгодах вельможи, у коего находился в услужении, и в усердии
к его пользе, уверенный в безнаказанности, часто без ведома
Князева, смело пускался на все неправды. Доверенность первого в
России сановника стяжала ему большое уважение в околотке, но Андрей
никогда не видал его в доме дяди, который, гордясь длинным рядом
предков и внутренно ставя себя выше самого князя, оказывал явное
презрение к его клеврету.
После обычных приветов первого знакомства: — Занятия
хозяйственные, — сказал Белозубов, — для вас, Андрей Александрыч,
новы и человеку ваших лет немного представляют веселого. Почему
бы вам не избавить себя от этих хлопот?
— Нельзя же, — ответствовал Горбунов, — имея вотчину,
сидеть в ней спустя рукава.
— Вы меня не понимаете, — продолжал Белозубов. — Вам
известно, село Воздвиженское словно чересполосное владение в
поместьях князя Александра Даниловича. Он не раз предлагал себя в
купцы покойному вашему дядюшке, но упрямый старик не хотел рас-

Андрей Безыменный
79
статься с имением. Не доставите ли вы князю этого удовольствия?
Можете сами назначить условия продажи. Князь не постоит за
лишнюю тысячу или две рублей.
— Это имение родовое, и я не намерен его продавать, —
возразил Андрей.
— Если слово «продажа» вас так пугает, — подхватил Белозу-
бов, — не угодно ли вам выбрать взамен любое из княжих поместий?
У него их много в Малороссии, около Москвы, во всех концах
России. Уверяю вас именем князя, вы от сей мены не останетесь в
накладе.
— Вы напрасно беспокоите себя, Степан Михайлыч, — прервал
Горбунов. — Уже один пример дядюшки долженствовал бы служить
мне правилом, но скажу более: умирая, он наказал мне оставаться
при владении Воздвиженского, а воля покойного для меня закон.
Я не расстанусь с вотчиной.
— Послушайте, Андрей Александрыч! — молвил с важностью
Степан Михайлович. — Я для вашей же пользы не хотел бы, чтоб
ответ сей был решительным. Извините откровенность, на которую
лета и опытность дают мне право. Вы еще молоды, готовитесь
вступить в свет. Вспомните, кто таков князь? Ваше согласие доставит
вам могущественного покровителя, отказ — сильного врага.
— Врага? — вскричал, вспыхнув, Горбунов. — Хорошее же вы
мнение подаете о князе Александре Даниловиче, грозя его враждой
тому, кто в удовлетворение его прихоти не захочет расстаться с соб-
ственностию. Благодарение богу, мы живем в стране законов, рабы
царя правосудного, в державе коего невинность найдет защиту от
гонений сильного.
— Вы меня не поняли, — возразил Белозубов хладнокровно. —
Я не мыслил грозить вам негодованием князя. Но точно ли вы
уверены, что село Воздвиженское ваша собственность?
— Кто дерзнет в этом сомневаться? Оно досталось мне по
наследству и укреплено за мною духовною записью покойного дядюшки.
— Очень верю, — продолжал Белозубов, — но могут случиться
обстоятельства непредвиденные, кои дадут другой вид делу. Впрочем,,
это одни догадки. Повторяю: для вашей же пользы, Андрей Алек-

80
Андрей Безыменный
сандрыч, прошу вас, не отпускайте меня с отказом. Не накликайте на
себя неприятностей пустым упорством!
— Это упорство, — живо сказал Горбунов, оскорбленный
последним выражением, — говорю вам, пустое в очах людских, для
меня священная обязанность. Повторяю раз навсегда: усыпай золотом
князь Александр Данилович всю дорогу отселе до Новагорода,
предложи мне все свои поместья за одно село Воздвиженское, я с ним не
расстанусь.
— Итак, — отвечал Белозубов, взяв шляпу и раскланиваясь, —
мне остается пожалеть только, что вы не послушались благого совета.
Искренно желаю, дабы после не раскаивались в упрямстве.
Едва он уехал, Андрей, встревоженный двусмысленными
намеками о правах своих на вотчину, велел позвать Терентьича.
— Вы не очень ему верьте, Андрей Александрыч, — сказал
в ответ дядька Николай Федоров. — Он, кажись, замышляет что-то
недоброе.
— Как так? — спросил Горбунов.
— Бог его ведает! Вот уже недели две ездит к нему какой-то
посадский человек. Запираются вместе, толкуют до поздней ночи.
Илья же Иванов, дворецкий, говорит, гость этот в службе у Белозу-
бова. Да и дивное дело: взъедет на двор на пустом возу, а со двора,
воз набит, словно фура.
— Ты что-то завираешься, Николай Федоров! — отвечал
Андрей. — Однако ж пошли-ка Терентьича!
Но Терентьича не нашли. Занимаемая им изба была пуста, словно
нежилая. Сей отъезд, походивший на потаенное бегство, еще более
встревожил Андрея. Он открыл письменный стол дяди: жалованная
грамота на село Воздвиженское, духовная запись покойного, все
бумаги были на месте. «С этими свидетельствами, — сказал он про
себя, — не страшны мне угрозы, пускай их делают, что хотятI»
Неделю спустя явился в селе Воздвиженском гонец из Новагорода.
Андрею подали бумагу следующего содержания: «По указу его
царского величества, самодержавца всея России, от воеводы
новогородского недоросдю из дворян Андрею Горбунову. Бил челом
оному воеводе подьячий Прохор Терентьев, что в бытность его

Андрей Безыменный
81
в Тихвине мещанка Палагея Тихонова, служившая в доме
стольника Александра Горбунева в мамках, перед кончиной объявила на
духу попу церкви Спасова преображенья отцу Петру, будто, быв
беременной в одно время с Верой Горбуновой, женой Александра,
и знав о желании последнего иметь сына, она подменила своим
родившуюся в одно время с ним от Веры дочь, которая вскоре у нее,
Тихоновой, и умерла. Сын же ее, прослыв за сына Александра
Горбунова, перешел по его смерти под именем Андрея в дом брата
Александрова, окольничего Ивана Горбунова-Бердыша; и сие
показание в присутствии его, Терентьева, и посадского человека
Ефима Фролова подтвердила, за неумением грамоты, приложением
собственноручного креста. Он, Терентьев, представив воеводе извет
Тихоновой в подлиннике, движимый усердием к пользам казны, бьет
челом: означенному Андрею название Горбунова воспретить и
доставшуюся ему по смерти Ивана Горбунова-Бердыша вотчину, село
Воздвиженское с деревнями, как имение выморочное, отобрать на
государя. Воевода новогородский, извещая о сем недоросля из дворян
Андрея Горбунова, предписывает ему представить немедленно
доказательства, что он родился действительно от Александра и Веры
Горбуновых; в противном же случае поступить с ним и вотчиной его
по законам».
Андрей ожидал неприятных для себя последствий от отказа
в пгодаже имения, но никогда не чаял, чтоб дерзость его
противников простерлась так далеко. Изумление, гнев, негодование
попеременно волновали его душу при чтении бумаги. «Понимаю! — молвил
он наконец. — Не могли принудить меня силой к уступке
Воздвиженского, надеются вымолить его у государя, как милость. Но я сорву
личину лжеусердия, обнаружу коварство». Покамест однако ж
надлежало удовлетворить требованию воеводы. Приглашает на совет
о. Григория и Николая Федорова, кои оба знали его родителей.
Извет Терентьича поразил и того и другого столько же, сколько самого
Андрея. Особенно Николай Федоров, взросший в доме Горбуновых,
всосавший вместе с молоком уважение и привязанность к господам
и после бога и царя не знавший никого выше, оцепенел, словно
ушибленный громом. «Господи, прости мое прегрешение,—вскричал
6 А. О. Ксцшилобйч

8й
Андрей Безыменный
он, крестясь, — кто лишь раз видал барыню и взглянет на
вас, Андрей Александрыч, скажет, вы ее сын, как две кашш
воды схожи одна с другой. И Тихоновна! перед смертию
продала душу лукавому! Ела барский хлеб, была одета, пригрета,
одарена и пустилась на такое беззаконие, стакалась с вашими
врагами!»
«Боле грешный неправдою, зачат болезнь
и роди беззаконие. Ров изры и ископа,
и падет в яму, юже содела», — промолвил
священник.
— Это явный подлог! — вскричал Андрей. — За неделю
поверенный Князев предлагал мне невесть что за село Воздви-
женское и вслед за тем оспаривает у меня право на владение.
Будь иск справедлив, кто велел бы ему сулить мне золотые
горы?
— Слова нет, Андрей Александрыч, — возразил отец Григорий,—
но если нет других доказательств в законности вашего рождения,
этого одного недостаточно. Истец не Белозубов, а Терентьич. Мы
оба, знавшие Веру Петровну, готовы подтвердить присягой ваше
с нею сходство, но в суде и этим свидетельством не удовольствуются.
Природа так играет наружностию человека, что иногда людей, друг
другу совершенно чужих, творит похожими. Мой совет съездить
вам самим в Тихвин. Исследуйте на месте весь ков. Николай
Федоров пускай вам сопутствует. Отыщите отца Петра. Расспросите,
*1то сталось с Тихоновной. Существуй подмен действительно,
надлежало б ей иметь помощников. Она была в то время родильницей и
сама не могла встать с постели, а в извете упоминают об ней одной.
Между тем попросите у воеводк отсрочку, и если не соизволит,
перенесите дело в Сенат. Там, пока дойдет до него очередь, вы, может быть,
успеете что разведать.
Горбунов пристал к мнению отца Григория. Велит дядьке
приказать приготовить коней, чтоб на другой день отправиться в путь,
вознамерившись заехать сперва в Евсеевское успокоить семью Луки
Матвеевича. Несчастный! Не знала что в это время дом нареченного
тестя был уже для нею заперт.

Андрей Безыменный
83
ГЛАВА VII
Белозубов, радея о выгодах своего милостивца, на пренебрегал
собственными. Почитая брак с богатой наследницей верным путем
к достижению независимости, давно метил на союз с будущей
владычицей Евсеевского, но мыслил: «Окрестные помещики — или
старики, для которых прошла пора женитьбы, или люди ничтожные,
кои не посмеют простереть видов на дочь Луки Матвеевича, высокого
рождения, владельца трехсот дворов. Варенька же еще ребенок,
цветок не распустившийся и добыча верная в глуши, где нет опасных
соперников. Будет-дз еще время объявить свое притязание». Можно
посудить, каково ему было, когда узнал о помоловке Вареньки за
Горбунова. «Ужели суждено, — вскричал с негодованием, — что
этот щенок, мальчишка с необсохшим на губах молоком, был мне
во всем помехой?» Едва известился о решении воеводы
новогородского на извет Терентьича, спешит в Евсеевскоз.
— Милости просим! — молвил Лука Матвеевич, когда Белозубов,
приказав наперед доложить о себе, вошел в гостиную; — очень рады.
Давно вас не видать, Степан Михайлович!
— Дела не позволяли мне навестить вас в день рождения
Варвары Лукинишны, — отвечал гость. — Я провел все это время
в Новегороде.
— Что нового слышно в Новегороде?
— Все старое-с, разве одно, о чем, думаю, вы уже сведомы;
неприятный случай с нашим новым соседом Горбуновым.
— G Андрей Александрычем, моим нареченным зятем? — прервал
с беспокойством хозяин. — Что такое, батюшка, Степан Михайлыч?
— Как? Вы сговорили за него Варвару Лукинишну? — спросил
с притворным удивлением Белозубов. — Нелегкая же привела меня
объявить вам столь печальную новость.
— С нами крестная сила! Уже не уголовное ли дело?—молвил
Лука Матвеевич, час от часу в большем страхе. —Скажите, батюшка,
что такое?
— Был у них в доме, — продолжал Белозубов, -*- какой-то
подьячий, как бишь, Трифонов, Терентьев, не вспомню?
6*

84
Андрей Безыменный
— Терентьич, батюшка Степан Михайлович! Знаю, он хаживал
и по моим делам.
— Этот Терентьич, извольте видеть, бил челом воеводе, что
Андрей Александрыч не сын Александра Семеныча Горбунова, а
подкидыш: родился-де от мещанки, которая служила у них в доме
в мамках; и на сем основании требует, чтоб его вотчину, селоВоздви-
женское с деревнями, отобрать на государя.
— Горбунов подкидыш! — сказал Лука Матвеевич, заминаясь
и будто не смея выговорить, — Андрей Александрыч сын мещанки!
Степан Михайлыч? уже не ошиблись ли вы?
— Я и сам бы тому не поверил, — ответствовал Белозубов, —
но поверенный мой в Ноиегороде прислал мне вчерась указ
воеводы. Вот он, —продолжал гость, подавая хозяину бумагу.
—Оставьте его у себя, если угодно. Впрочем, извет, может быть, ложен, и
Андрей Александрыч успеет доказать его несправедливость.
В тогдашнее время в России почти не было дворянства по
заслугам. При царях, в существование местничества, примеры людей,
вышедших в люди из низкого звания, являлись чрезвычайно редко.
Давность рода давала право на уважение; личные достоинства одни
ставились ни во что. Имей иной все качества тела, ума, души; хватай
звезды с неба — его презирали, если не поддерживал их длинным
рядом предков. Посему можно судить, какое влияние имела речь
Белозубова на Луку Матвеевича. Едва гость уехал, он с грустным
лицом и сердцем побрел на половину сестры.
— Не в добрый час, сестрица, княгиня-Ирина Матвеевна, —
сказал он, вошедши, — сговорили мы Горбунова за Вареньку. Ведь
он не из дворян!
— Что такое? —вскричала княгиня Ирина, глядя брату в глаза.—
Андрей Александрыч Горбунов, сын стольника Александра
Семеныча, племянник окольничего Ивана Семеныча, не из дворян? В своем
ли ты уме, батюшка?
— Вот то-то беда, изволишь видеть, сестрица, дело на поверку
выходит не так. Андрей ваш сын не Александра Семеныча, а какой-то
мещанки..Был у меня Степан Михайлович Белозубов: он, лишь только
что из Новагорода; слышал об этом у воеводы.

Андрей Безыменный
85
— Не прогневайся, батюшка Лука Матвеич! — ответствовала
княгиня Ирина, — а я плохо верю твоему Степану Михайловичу.
Про него идет слава, что не больно стоек на правду. Долго ли
обнести человека?
— Я и сам было усомнился, да бумаге-то нельзя не верить. Он
оставил мне список с указа воеводы. Тут Лука Матвеевич развернул,
указ и, прочитав, промолвил:
— Послушался я вас, сестрица княгиня Ирина Матвеевна!
А нехудо было бы повременить сговором Варвары и Андрея.
— Ах, господи! — вскричала княгиня Ирина, — кто же его,
батюшка, знал? С виду и умен, и красив, чем не похож на
дворянина? И кому верить, как не родному дяде?
— Ахти мне! бедная моя головушка! — продолжал Лука
Матвеевич. — Что мне прикажете теперь делать?
— О чем тут спрашивать? Отказ да и только! Беды великой нет!
И из-под венца расходятся. Ведь не быть же Вареньке за холопским
сыном.
— Да, изволишь видеть, сестрица! молодец-то ей полюбился.
Опечалить мне ее не хочется.
— Разлюбит, коли узнает, что не дворянин,—отвечала княгиня
Ирина.
— Я чай, горевать будет, бедненькая!
— Погорюет, поплачет и перестанет. Полюбился один, полюбится
и другой! Что за баловство? Иной подумает, братец, ты не между
людьми живешь. Нас выдавали не спросясь, и прожили милостию
господней как дай бог всякому! Думать не о чем. Садись и пиши
к Горбунову, что свадьбе не бывать!
Покорный велениям сестры, старшей летами, Лука Матвеевич
присел за письменный стол: начинал, разрывал листы и, наконец,
составил следующее послание:
«Государь мой, Андрей Александрович! Степан Михайлович Бело-
зубов привез мне из Новагорода весть о неприятном случае, какой
вас постиг. Сестрица, княгиня Ирина Матвеевна, полагает, что после
того вам нельзя быть включенным в нашу семью. По ее воле,
возвращая при сем подарки, учиненные вами моей дочери, покорно

86
Андрей Безыменный
прошу вас считать все обязательства с нашим домом
прерванными».
Письмо было кончено, но предстоял подвиг более трудный —
надлежало известить Вареньку о происшедшем, истребовать ее
согласия на разрыв. Лука Матвеевич любил дочь нежно и, должно
отдать ему справедливость, охотно искупил бы лучшей собакой или
конем малейшее ее огорчение. Но мысль, что нареченный его зять
холопский сын, и боязнь гнева грозной сестрицы, к уважению
которой привык с детства, придали ему бодрость. Медленными шагами
потянулся в светелку Вареньки.
Женщины, существа, созданные чтоб составлять с мужчинами
одно, как истинно оправдываете вы свое назначение! Кто сравнится
с вами в любви? С каким самоотвержением, с каким восторгом
жертвуете вы богатством, почестями, всеми благами сего мира для
услаждения участи того, с кем вы связаны! Как безропотно делите с ним
все напасти! Для вас нет невозможного! От природы робкие, слабые
телом и духом, вы, когда гроза висит над предметом вашей любви,
одолевая естество, изумляете силою, крепостью, бесстрапшем.
Варвара встала в тот день с счастливым расположением духа,
какое только встречаем у девиц-невест. В ее передней портнихи,
башмачницы, швеи, свои или призванные от соседей, мерили,
кроили, готовили приданое барышне. Тихий топот раз или два в утро,
прерванный появлением приехавших из Новагорода купцов с
тканями, жемчугом, нарядами для новобрачной. Собственная ее
светелка оправдывала сие название господствовавшими повсюду
порядком и опрятностью. Вы увидели бы тут и кровать под пологом
зеленого штофа, подобранного под тень узорчатых бумажных обсев;
и лоснившийся уборный столик дубового дерева с круглым
подвижным зеркалом в дубовых же резных рамах; и в углу кивот с иконами
в горевших, как жар, вызолоченных окладах и теплившеюся перед
ними лампадою; по сторонам столика большие сундуки, обитые
светлой жестью, заключали наряды бабушки и матушки, перешедшие
по наследству, дабы составить часть приданого; наконец, несколько
увесистых стульев с высокими круглыми спинками дополняли
убранство комнаты. Чеаыре сенных девушки за пяльцами вышивали

Андрей Веаыменный
87
под надзором няни Ивановны, женщины дородной, румяной,
взлелеянной в недрах барского дома, вскормленной на господском столе и по
праву пестуна барышни пользовавшейся преимуществами, коих не
имели другие слуги. Няня заведовала чаем и серебряной посудой,
подавала голос в совещаниях о делах семейных, блкка за порядком,
тишиной и нравственностью многолюдной женской челяди, была
советником и поверенным барышни. Ивановна, в синем платке с
золотыми цветами и штофной телогрее, сидела на низкой скамейке за
пряслицей у ног Вареньки. Варенька у окна, перед коим вилась
дорога в Воздвиженское, нарядная, как невеста, в узком кирасе и
широком атласном роброне, с убранными à la Fontanges * волосами,
горевшим от удовольствия лицом, закрепленным алмазной пряжкой
жемчужным ожерельем на шее и запястьями скаиого золота,
подарком жениха, также за пяльцами выводила серебром цветы по
голубому бархату, в котором хотела, чтоб Андрей явился под венцом.
Пробило десять, — заглядывает в окно. Смотрит в него чаще, чаще.
Наконец, иголка покинута, работа брошена. Варенька с
устремленными на дорогу очами — вся ожиданье. Как радостно билось сердце,
когда, бывало, завидит издали черное пятнышко, потом отличает
всадника, и Андрей, словно писаный, на вороном Арабе, то плавно
несся стройным лебедем, то, дабы выказать ловкость, поднимал
коня на дыбы, и прежде чем Варенька успела от страха вскрикнуть,
пустившись стрелой, становился будто вкопанный перед
возлюбленной. Лицо ее то светлеет надеждой, то вдруг опять подергивается
туманом, когда обманывала ожидания пыль, взметенная вешним
ветерком или поднятая крестьянином, медленно тянувшимся на
барский двор с возом снопов. Пробило одиннадцать.
— Ивановна! что-то не видать моего Андрюши! Бывало об эту
пору он давно тут.
— Эх, дитятко! что тут за диво? — возразила няня. — Вотчина
у него не малая; дел полон короб. А нынче, вишь, он один. Терешьич
ведь бежал от них.
* Убор волос, так названный но имени девицы de Fontanges, которая
явилась в нем при дворе «Пудовика XIV.

88
Андрей Безыменный
Варвара взялась за иголку. Прошло еще полчаса.
— Нянюшка, мне грустно! Сердце что-то вещает недоброе! Уж
не занемог ли Андрюша?
— С нами крестная сила! Что тебе привиделось, моя родная?
Мало ли что может прилучиться? Явись к Андрею Александровичу
человек чужой, ведь не выгнать же гостя!
Миновалась пора обеденная; наступал вечер, а жених не
показывался. Наконец, когда подали свечи, Варвара услышала в девичьей
мужские шаги. Бежит навстречу и, завидев отца, — «батюшка, —
говорит, — что это сделалось с моим Андрюшей? Я вся не своя.
Выглядела все очи, а его нет как нет. Был бы занят делами, прислал
бы сказать. Верно занемог!»
— Не быть тебе, Варенька, за Горбуновым! — с грустью молвил
Лука Матвеевич. — Он не из дворян!
— Что вы говорите? — с изумлением спросила дочь, как бы не
веря слышанному.
— Он не из дворян, сын мещанки, — повторил отец.
— Мой Андрюша? Кто взвел на него эту небылицу?
Отец вместо ответа подал ей указ новогородского
воеводы.
— Откуда у вас эта бумага? — сказала Варвара, быстро
пробежав указ глазами. — Кто ее привез вам? Знаю, здесь был Белозу-
бов. И вы ему верите? Неужели не знаете, что Белозубов искони
враг Горбуновым?
— Враг ли он или нет, Варенька, и все-таки Андрей Горбунов
не дворянин.
— Стыдитесь, батюшка! Вам бы следовало заставить молчать
злые языки, а вы им потакаете, повторяете их нелепости! О мой
бедный Андрюша!
— Сестрица княгиня Ирина Матвеевна говорит, Варенька, что
тебе не бывать за холопским сыном. Я отказал ему от дома и пришел
взять у тебя его подарки.
— Как? — прервала дсчь. — Разве не вы сами благословили
нас образом богоматери? Батюшка! — продолжала она с укорим, —
изменить в слове людям стыдно, изменить богу грешно!

Андрей Безыменный
89
— Сестрица княгиня Ирина Матвеевна говорит, что даже из-под
венца расходятся.
— Батюшка! — медленно молвила Варвара. — Я ваша дочь и
должна вас слушаться, однако ж есть предел родительной власти.
Вы можете не выдавать меня за Андрея, но я перед богом была ему
обручена и останусь его невестой до смерти. За сим, обратившись к
няне, которая глядела на происходившее, смиренно сложив руки,
повелительным голосом, словно давая знать, что не потерпит возражения,
«Ивановна! — говорит, — завтра чем свет .отправься к Андрею Алек-
сандрычу, скажи ему, что я не верю клевете и хочу с ним сама
проститься у Ольгина пруда».
Няня, изумленная решимостью барышни, не смея ни отказать,
ни согласиться в присутствии барина, отвечала: «Как его милость
молвить изволит».
Но изумление его милости было гораздо сильнее. Сам он не имел
понятия о любви. Семнадцатилетнего привезли в церковь, поставили
рядоъ- с девицей, которой дотоле не видал в глаза, и, обведши три
раза кругом налоя, приказали ему любить жену, как душу свою.
Он исполнил повеленное по своему разумению: в десятилетний брак
и мыслию нз изменил верности супружней. Когда же увидел, что
Варенька, незадолго бросившая куклы, дотоле робкая, как серна,
послушная, как ягненок, вместо вздохов и слез являет решимость и
сопротивление его воле, совершенно потерялся: «Делай что тебе
приказывают!» — сказал няне Лука Матвеевич.
ГЛАВА VIII
На другой день, едва Андрей проснулся, вошел к нему Николай
Федоров с извещением о прибытии гонца из Евсеевского. «Этого
только недоставало! — вскричал Горбунов, прочитав письмо бывшего
нареченного тестя. — Неужели и Варвара мыслит одно с отцом и
теткой?» Еще раз взглянул на письмо: о дочери не упоминалось в нем
ни полслова. Посмотрел на подарки, которые дядька выложил между
тем на стол: лежали тут шелковые ткани, бухарские платки, жемчуг,
румяны; не было одного золотого колечка, освященного прикоснове-

90
Андрей Безыменный .
нием к персту св. великомученицы Варвары, которое Андрей
получил в наследство от матери и наложил на палец возлюбленной в день
сговора. «Так! — сказал он со вздохом, — ее принудили к разрыву,
но сердцем она мне не изменила!»
Внезапный стук привлек его к окну. Одноколка взъехала на двор,
и няня Ивановна с видом торжественным, словно министр, идущий
на переговоры, от коих зависит судьба государства, в шелковом
шушуне и богатом платке ступила на крыльцо.
— Ох, нянюшка, нянюшка! — вскричал Андрей, бросившись
к ней с распростертыми объятиями.
— Позвольте-^, батюшка Андрей Александрыч! — прервала с
важностию няня, не допуская его к себе рукой. Потом, сотворив
молитву, продолжала, не переводя духу, как рядовой, когда,
сменившись с часов, доносит старшему: Варвара Лукинишна изволила
прислать меня к вашей милости доложить, дескать, что она не верит-с
наговорам людским и хочет, дескать, сама проститься с вашей
милостью у Олыина пруда-с.
— Я был уверен, — произнес с восхищением Горбунов, — что
Варенька мне не изменит! здорова ли она?
— И! батюшка Андрей Александрыч! — ответствовала Ивановна,
перешед к обычной говорливости, —не дай бог и ворогу! Пришел
вчерась барин, ни слезинки не выронила. Чуть он за дверь,
бросилась на постелю и ну плакать! И к ужину не пошла-с, не изволит
кушать, моя сердечная, на свет божий не глядит, все горюет. Уж я-то
с ней примаялась: и кивот уставила свечками, и перед Спасом клала
вемные поклоны, и ей-то говорю: «Не губи себя и нас, дитетко! Не
греши против бога! Милость господня велика! Все переменится!
Не думаешь, не гадаешь, жених твой поведет тебя к венду». Нет!
ничею не помогло: мечется, родная, из стороны в сторону, только и
молвит всего: «О, мой бедный Андрюша1» Не погневайся вант,
милость! Наконец, к свету, слава тебе господи, немного уснула.
Андрей, у коего при слушании сего рассказа, в котором каждое
слово говорило о любви Варвары, навернулись слезы умиления и
участия, молвил: «Присядь, няня! г1ы, чай, натощак. OGoj рейся,
напьемся вместе чаю!»

Андрей Безыменный
91
— Покорно благодарим-с, батюшка Андрей Александрия! но
мешкать-то мне некогда-с. У девиц сон, изволишь видеть, недолог:
барышня, чай, пробудилась и меня дожидается. Прощенья просим,
батюшка Андрей Александрыч!
Вскоре после отъезда Ивановны подвели оседланных коней
к крыльцу. Многолюдная челядь, старый и малый, столпились перед
домом проститься с молодым барином. Андрей в дорожной однорядке
с ружьем, прикрепленным к седлу, и парой заряженных пистолетов
в чушках, предосторожность, без коей в то время не выезжали из
дому, сопутствуемый Николаем Федоровым в широком плаще, по
отслушаыии молебна, иных допустив к руке, иных приветствовав,
кого милостивым сливом, кого наклонением головы, при
благословении отца Григория и желаниях счастливого пути от дворни,
оставил Воздвиженское. Вскоре показались березы, осенявшие Ольгин
пруд. Горбунов ускорил бег коня, завидев между березами нечто
белеющееся. На сем самом месте он встретился с Варварой впервые,
когда с веселой беспечностию красовалась как пава в толпе
сверстниц. Накануне еще счастие ш рало на ее щеках: ласкавшие
воображение мечты так были сладостны. Тут же, бледная, с впалыми от
бессонной ночи очами, цветок, убитый морозом, представилась ему
тенью прежней Варвары.
— Я хотела видеться с тобою, мой милый, — сказала она
медленно, когда, соскочив с аргамака и бросив поводья Николаю
Федорову, Андрей побежал к ней, — проститься с тобою, прежде чем нам
расстаться.
— Злые люди разлучили нас, Варенька! Но ненадолго. Я
обнаружу коварство, выведу на свет все козни. Прошу тебя одного:
успокойся, крепись и надейся на бога! Враги мои сильны, но господь
не попустит восторжествовать неправде.
— Ах, дай бог, — промолвила Варенька со вздохом, набожно
сложив руки. — Куда ты это едешь, друг мой?
— Теперь в Тихвин, потом должен буду отправиться в Санкт-
Петербург.
— О да сопутствует тебе господь и пресвятая богородипа! —
вскричала она, бросившись к нему и обливая его слезами. — Друг

92
Андрей Безыменный
мой! бабушка, умирая, благословила меня этим образом Иверской
божией матери. — Тут надела она на него оправленный в золоте
образок, — да сохранит он тебя от всякой напасти! носи его в память
своей Варвары, молись ему. И я с тобой буду молиться!
Они слились устами и несколько времени пробыли обнявшись.
Наконец, Андрей, более твердый, с тяжелым вздохом оттс ргнулся от
любезной. Медленно удалился, долго еще не покидал Варвары
взорами. Наконец, образ ее становился час от часу меньше, меньше, исчез
белым пятнышком в туманной дали, и Горбунов, болея сердцем,
понесся по излучистой дороге.
На четвертые сутки, время было пасмурное, при въезде в
дремучий бор, Николай Федоров, который, чтоб разогнать грусть барина,
не раз уже заводил речь и не получал ответов, молвил будто про себя:
«Слава тебе, господи! наконец доехали. Авось господь приведет
сегодня ночевать в Тихвине».
— Разве мы недалеко от города? — спросил Андрей.
— Этот лес тянется под самый Тихвин, — отвечал дядька. —
Здесь, бывало, в старые годы, Андрей Александрыч, не, приведи
бог, проезда нет ни днем, ни ночью. Только и слыхать о разбоях.
Иначе не отправлялись как обозом, и солнце еще высоко, а уж
смотрят, как бы добраться до ночлега. Купец ли с товаром, крестьянки
ли с запасом приедут в Тихвин, прямо с воза в церковь отслужить
молебен пресвятой богородице, что ее заступлением остались здравы
и невредимы.
Едва он кончил, раздался выстрел. Николай Федоров повалился
с коня. Андрей хочет броситься к дядьке на помощь; другая пуля
просвистела мимо его ушей, и аргамак,, почуяв опасность, взвился
на дыбы и помчался вихрем. Горбунов опомнился только, чтоб
услышать за собой погоню. Оглядывается, три всадника, с ног до головы
вооруженных, скачут за ним во всю прыть. Мешкать было некогда,
сопротивление невозможно. Поворачивает на выходившую из леса
тропинку и отдает себя на волю коня. Под ним свидетели многих
поколений, покрытые мхом и сросшиеся с землею пни звенят от
копыт, листья хрустят, ветви хлещут, царапают лицо; впереди
трущоба все чаще, чаще, темная и в ясное солнце, toi да же еще мрач-

Андрей Безыменный
93
нее; над головой носятся тяжелым полетом тетерева, испуганные
необычайным шумом, и вороны карканием приветствуют наступление
сумерок. Но Андрей ничего не слыхал, не чувствовал; мыслил только
о сохранении жизни. Наконец лес стал редеть; конь умерил бег,
и всадник перевел дух. Тут впервые пришло ему на память
случившееся: вспомнил о дядьке и горько всплакался, Николай
Федоров учил его ходить, лелеял его детство, ходил за отроком и потом
служил ему так усердно, как только мог. Из многолюдной челяди,
которая досталась ему в наследство после дяди, Николай Федоров был
один предан ему душою, один знанием обстоятельств семейственных
мог пособить ему в тогдашнем положении. Тяжело вздохнув, «да
будет воля твоя, боже! — произнес он наконец, — дай ему царство
небесное! благодарю тя, господи, что меня спас от руки
злодеев». Между тем ночь спустилась на землю. Андрей очутился на
небольшой поляне и, завидев вдали огонек, чувствуя нужду
в отдохновении себе и коню, тихой рысью пустился к одинокой
в лесу избе.
Он въехал в околицу, привязал коня к изгороде. «Нельзя ли у вас,
голубка, пообогреться и перекусить чего-нибудь?» — спросил
у женщины, которая на стук в окно вышла к нему с горящей
лучиной.
Незнакомка несколько времени смотрела ему в лицо, как бы
удивленная, что видит странника в такой глуши, и наконец
отвечала: «Взойди, кормилец!»
Изба, в которую ступил Андрей, ничем, кроме обширности, не
отличалась от тех, какие видим ныне в деревнях. Но кровать под
холщевым занавесом, заменявшая полати, окна, в которых вместо
стекол были кусочки слюды, скрепленные выведенными в узор
жестяными пластинками, и несколько медной посуды на полках
показывали, что хозяин не простой поселянин. Между тем как странник
с любопытством и сомнением осматривал место своего ночлега,
хозяйка положила на стол каравай хлеба, поставила с солонкой
вынутую из большой печи корчагу щей, горшок гречневой каши и,
поклонившись, молвила: «Милости просим, батюшка! Кушай на
здоровье! Чем бог послал!»

94
Андрей Безыменный
Утолив первый позыв к пище: «Неужели ты здесь, молодка,
одна?» — спросил Андрей у хозяйки, которая приклонившись к печке
и подперши голову рукою, на него глядела.
— Мать со мною, кормилец, живет-не живет. Злая немочь
мучит сердечную: ноги не поднимет, рукой не пошевелит, языком не
перемолвит. Хозяин уехал в Тихвин да замешкался. Чай, сегодня
уж не будет.
— И тебе не страшно оставаться одной в таком захолустье? —
продолжал Горбунов. — Кругом жилья не видать, а в лесу у вас
неспокойно.
— Эх, родимый, — ответствовала хозяйка. — От лихого
человека нигде не убережешься ! Мы жили в городе, да и там злые люди
подожгли избу. Ночью тревога, оборони бог! Все до тла сгорело;
сами еле живы остались. Здесь же милует господь. Вот уже полтора
года ничего не слыхать!
— А далеко ли отсюда до города?
— А бог весть! Мы сами туда не ездим. Бают, коли до свету
отсюда выедешь, приедешь в Тихвин к обеденной поре.
Скромный ужин кончился. Горбунов помолился и, бросив
несколько копеек на стол, промолвил: «Спасибо, голубушка, за
хлеб, за соль!/>
— На здоровье, батюшка, — ответила молодица. — Что это?
Деньги? Возьми их назад, кормилец! — продолжала она с
неудовольствием. — Слава тебе, господи! И без твоих копеек есть у нас
чем накормить проезжего!
Между тем в люльке, повешенной на длинном, прикрепленном
к печи шесте, запищал младенец. Мать поспешила успокоить его
грудью. Андрей, измученный дорогой и треволнениями дня, пустив
коня свободно по двору, положил к себе в головы, в углу избы, иод
иконами, седло, протянулся на лавке и, пожелав хозяйке доброй
ночи, скоро заснул глубоким сном.
Перед рассветом пробудил его внезапный блеск. Глядит, не верит
глазам. Старуха, бледная, как мертвец, у коей лета и болезнь
избороздили глубокими морщинами лицо, осененное длинными космами
седых волос, в беспорядке ниспадавших из-под изорванной кички,

Андрей Безыменный
95
в рубище, до половины прикрывавшем иссохшую грудь, держа
дряхлою рукою горящую лучину, вперила в него серые,
сверкающие очи. Невольный холод обяял Андрея. С ребячества он слышал
о ведьмах, колдуньях, леших, всех существах, коими досужее
воображение наших предков населяло мир мечтательный. Существованию
их тогда верили, и Андрей разделял заблуждения современников»
Ободрился, однако ж, заметив, что старуха творит молитву: нечи-
стая-де сила боится креста. Привстал и хотел было приветствовать
мнимую колдунью, но она подала знак к молчанию и, схватив его
окостеневшими пальцами за руку, вывела на двор.
— Что за нелегкая принесла тебя сюда? — сказала она осиплым
голосом, между тем как Андрей седлал коня.
— Еду в Тихвин, бабушка, и сбился с дороги.
— А зачем тебе в Тихвин? — продолжала старуха.
— Долго рассказывать. Не слыхала ли ты про отца Петра?
— А на что тебе отец Петр?
— Послушай, бабушка, — молвил вместо ответа Андрей. —
Жил здесь в Тихвине стольник Горбунов...
В это время послышался по близости конский топот. Старуха,
вероятно от испуга, зашаталась и, как показалось Андрею, упала.
Он сидел уже на аргамаке и, вообразив, что подъезжают разбойники,
накануне за ним гнавшиеся, быстро понесся по тропинке, ведшей
в Тихвин.
ГЛАВА IX
На берегах Невы красовалась новая столица России, возникшая
по мановению Петра из болот финских и уже в то время, семнадцать
лет после основания, обширностью и красотой изумлявшая
иноземцев. Весь левый берег реки от Смольного двора, где ныне Смольный
монастырь, до Новой Голландии был застроен. В длинном ряду
зданий отличались бывший дворец царевича Алексея Петровича (теперь
Гоф-Интендантская контора), Литейный двор, не переменивший
тогдашней наружности, Летний дворец, деревянный дворец Зимний
(где теперь императорский Эрмитаж), огромный дом адмирала
Апраксина (сломан под нынешний Зимний дворец), Морская академия,

96
Андрей Безыменный
Адмиралтейство, здание глиняное с деревянным шпицем и
двуглавым орлом на вершине, окруженное валом и рвом; каменный Иса-
акиевский собор, в то время еще не достроенный, и, наконец, на месте
нынешнего Сената, австерия князя Меншикова. Вообще странная
пестрота и разнообразие: домы каменные подле деревянных или
мазанок, построенных из фашиннику и глины; крыши железные или
муравленой черепицы подле тесовых; здания высокие с мезонинами,
бельведерами, четвероугольными и круглыми; всеми затеями
тогдашней причудливой архитектуры, обок низких лачужек.
Великолепные ныне Малая Миллионная и обе Морские заселены были
адмиралтейскими служителями, завалены лесами, канатами,
смоляными бочками. Левую сторону Невского проспекта, и в то время уж
обсаженного деревьями от мостов Зеленого (Полицейского) до
Аничкова, занимали иноземные ремесленники: . на правой виднелись
Гостиный двор (ныне дом графини Строгановой) и деревянный собор
Казанския божия матери. Пространство от Аничкова моста до Алек-
сандро-Невского монастыря, тогда еще строящегося, занимали
слободы Аничкова, заселенные солдатами его полка, и Ямская. Из
прочих зданий в сей стороне замечательны были на левом берегу
Фонтанки Итальянский дворец, в коем до вступления на престол жила
императрица Елисавета, и дом графа Шереметева, еще не
доконченный. Впрочем, Адмиралтейская сторона, составляющая ныне
главную часть Петербурга, почиталась тогда предместьем: центром
города была так называемая Петербургская сторона. Там, кроме
крепости, еще деревянной, с множеством ветряных мельниц на валу,
и соборов Петропавловского и св. Троицы, красовались, между
прочим, каменные палаты графа Головкина, Брюса, Шафирова,
князей Долгоруких, Кикина и особенно дом князя-папы, Ивана
Ивановича Бутурлина, замечательный по колоссальному Бахусу на
бочке, занимавшему в крыше место фронтона. Впрочем, на нем не
было ни колонн, ни фронтонов, никаких вообще украшений, которых
требует от больших зданий изящная простота нынешней архитектуры.
Но все строения Петербурга превосходил великолепием и
обширностью на Васильевском острову дворец владетельного князя Инг-
рии, Эстонии и Ливонии генерал-фельдмаршала князя Александра

Андрей Безыменный
97
Даниловича Меншикова, составляющий ныне часть стороны 1-го
кадетского корпуса, которая обращена на Неву. Сей любимец Петра,
самый усердный, самый деятельный его сотрудник в подвиге
преобразования России, красавец телом, исполин духом и умом, на поле
бранном отважный ратник, прозорливый полководец, в
Государственной думе советник проницательный, дальновидный, исполнителе
без медления, усталости и отдыха, по уставу природы, которая,
дабы явить беспристрастие, не раздает доблестей великих без
великих слабостей, имел главным недостатком непомерную, с каждым
днем усиливающуюся алчность почестей и корысти. От сего
покровитель щедрый, заступник ревностный своих приверженцев,
гонитель непримиримый противников, стяжал себе в кругу
первостепенного русского дворянства многочисленных врагов. Пока жил Петр,
пока властвовала Екатерина, высокий, корнистый дуб смеялся
бурям, бушевавшим у подошвы и не дерзавшим сягать до вершины,
в державу Петра II рухнул, на высоте могущества не столь великий,
как в падении, когда на крае земли, во льдах Сибири, некогда
нареченный тесть императора, с духом покойным и ясным челом,
полудержавными руками срубил церковь, в которой и покоятся останки
Великого.
В отдаленной половине Князева дома, в небольшой слабо
освещенной комнате,сидели у круглого стола за кубками вина двое мужчин;
один, развалившись в широких покойных креслах, другой против^
на стуле, являя в наружности середину между почтительностию
и простым обращением.
— Ну, Терентьич, — сказал первый, полня кубок собеседника, —
{Перестанешь ли, наконец, трусить? Ведь в Сенате решили и
приговорили дело по нашему.
— Да еще не подписали, Степан Михайлыч! Не хвалися
о утрие, не веси бо что родит находя й
день, гласит премудрый царь Соломон. По моему разумению, дело
тогда кончено, когда увижу благодатную подпись исполнить.
Горбунов здесь и завтра, изволите видеть, хочет подать новую
челобитную в Сенат. А ведь он был в Тихвине, и кто ведает, не доискался
ли следа?
7 А. О. Корнилович

98
Андрей Безыменный
— Полно тебе прикидываться! — возразил первый, в котором
читатели наши, конечно, узнали Велозубова, — толкуй другим!
Мне ли тебя не знать? Что ты завяжешь, того и сам лукавый не
распутает.
— Молодец-то не таков, Степан Михайлыч, чтоб его легко
провести, — молвил Терентьич. — С ним держи ухо востро. Но меня
более беспокоит Николай Федоров. Наши, как его повалили, до
ночи гнались за барином; воротились, ан убитого на дороге нет.
Справлялись в околотке, а там и видом не видали, и слыхом не
слыхали.
— Вздор, братец! Все пустое мелешь, — прервал Белозубов. —
Ну кому придет в голову, что это твое дело? Ты, вишь, виноват, что
по дорогам грабят и убивают проезжих?
— У вас все вздор, все пустое, — сказал тоненьким голосом
Терентьич, — и не диво, вы за стеной. Придет до расправы: Степан
Михайлыч в стороне, а Терентьича, раба божия, потянут на дыбу.
Степан Михайлыч ни о чем не знает, не ведает, Терентьич за все,
про все отвечай!
— Ах ты, негодная приказная строка, — вскричал в гневе
Белозубов. — Смотри, пожалуй, он еще недоволен. Много
ли ты выслужил в десять лет у Бердыша? Явился ко мне
оборванный, в истертом кафтане, гол, как ладонь. Посмотри же
теперь на себя. Иной с виду и впрямь подумает, что ты человек
порядочный!
— Да я не жалуюсь, Степан Михайлыч, —- пропищал
подьячий. — Вы есть и были мой милостивец. Оно только так, к слову
пришлось.
— Однако ж, — молвил Белозубов, — шутка плохая, если
Горбунов успеет до подписи приговора подать свою челобитную.
Съезди-ка завтра раненько к обер-секретарю.
-^- Да, изволишь видеть, Степан Михайлыч, народ-то у вас
больно мудрен. У нас в воеводстве, будь лишь в дело замешана казна,
она уж непременно выиграет, дари не дари. А здесь говорят тебе:
царь-де не хочет неправосудия. Что казенное, то казенное, что
обывательское, то обывательское. Намеднись нелегкая понесла меня

Андрей Безыменный
99
намекнуть обер-секретарю о благодарности, он взбеленился и так
на меня напустил, что я не знал, куда деваться. Жизни не рад, что
обмолвился.
— Бестолковая голова, — прервал Белозубов. — Тебе только
и таскаться по уездным да воеводским канцеляриям. Вели-ка завтра
заложить в одноколку пару моих вятских. Когда будешь у обер-
секретаря, постарайся в разговоре притащить его к окну, да
невзначай заведи речь о лошадях. Он неравно спросит о цене. Я заплатил
за них сто рублей; ты же скажи, они тебе стоят пятьдесят, а с него-де
возьмешь половину. Он тебе даст обязательства, может быть,
выложит чистые. Улики нет, он-де купил и прав. А о деле уже не поминай
и не беспокойся! Он не бит в темя, и не тебе его учить! Сам сумеешь
все сладить.
— Век живи, век учись, — отвечал Терентьич, взявшись за
шляпу. — Покорно вас благодарю, Степан Михайлыч!
— Выпей последнюю на сон грядущий, — промолвил Белозубов.
Они осушили в заключение беседы по кубку вина и разошлись на
покой.
ГЛАВА X
На другой день после приведенного нами разговора Андрей
явился у сенатского обер-секретаря Приволгина. Немногим пособила
ему поездка в Тихвин. Неопытный, утратив в Николае Федорове
полезного советника, который помог бы ему в разысканиях, сам
ничего почти не узнал. Отец Петр скончался за два месяца. Из дворовых
людей его отца одни, поступив с имением в казенное ведомство, были
усланы, другие сами разбрелись в разные стороны. О бывшей мамке
Палагее Тихоновой не умели также сказать ему ничего верного.
Жила в Тихвине, была больна и, как полагали, сгорела во время
пожара. Одно показалось ему замечательным: с Тихоновой жила
девка, слывшая под именем ее дочери, меж тем как Терентьев в
извете показывал, что ее дочь умерла вскоре после рождения, но и сие
обстоятельство, одно, основанное на слухах, ни к чему не могло ему
послужить. При всем том однако же решился обороняться, сколько,
мог. Изложив все подозрения свои в лживости извета со смелостию,
7*

100
Андрей Безыменный
внушенною чувством правоты и грозившей ему крайностию, явился
с челобитною, как мы выше сказали, у обер-секретаря.
Приволгин, мужчина лет пятидесяти, важной, строгой
наружности, принял Андрея с возможной вежливостию, снисходительно
выслушал его объяснения, дал ему несколько полезных советов.
Андрей, очарованный сею приветливостию, сообщил ему свою
челобитную. Обер-секретарь, прочитав ее, похвалил бесстрашие юноши:
«Государь наш, — продолжал он, — хочет правды, и не сомневаюсь,
обратит внимание на ваше прошение. Долг службы воспрещает мне
сказать вам, в каком состоянии дело, но, принимая участие в вашем
беззащитном положении, позволю себе присоветовать, повремените
несколько дней. Люди не без слабостей, и, чтоб успеть с ними,
надобно им несколько потворствовать. У нас же скопилось ныне
множество дел. Вашу челобитную примут, потому что не могут в этом
отказать, но примут с предубеждением. Впрочем, не принимайте
совета за понуждение, я нимало не хочу стеснять ваших поступков,
действуйте, как заблагорассудите, я сказал только вам свое мнение,
основанное на знании лиц, от коих зависит участь дела». Андрей,
рассыпаясь в изъявлениях благодарности,- последовал совету столь
благонамеренному, и чрез несколько дней, пришед в Сенат для
узнания об успехе, получил от Приволгина обратно, к великому
ето сожалению, свою челобитную с надписью, что дело уже
решено.
Знакомо ли вам, любезные читатели, состояние души после
сильного непредвиденного удара, когда вся кровь поднимается к сердцу;
вас что-то давит, душит, жжет; исчезают мысль, память, все чувства;
минувшее, настеящее, будущее сосредоточиваются в гнетущее вас
несчастье? Состояние убийственное, которого человеческая природа
не могла бы выдержать, если б, по благости провидения, оно не было
кратковременным. В таком положении был Андрей, когда вышел из
Сената. Ничего не помня, не видя, не слыша, он быстро несся из
З^лицы в улицу, из переулка в переулок, куда, зачем? Сам не ведая.
Солнце садилось. Он почувствовал усталость и, увидев перед собою
открытое здание с надписью «Австерия его царского
величества», вошел туда для отдыха.

Андрей Безыменный
101
Образ жизни наших дедов был не тот, что ныне. В царствование
Петра I присутствие в казенных местах начиналось летом в шесть
часов, кончалось в двенадцать. Государь вставал в три часа утра,
в четыре выходил для обозрения городских работ и возвращался
во дворец около полудня; а дабы от девятичасового воздержания не
ослабеть, повелел учредить в трех концах города трактиры, куда
заходил перекусить: один в своем кабинете редкостей (ныне Музей
императорской Академии наук), находившемся в то время у
Смольного двора, другой неподалеку от тогдашней Канцелярии Сената,
на площади собора св. Троицы (что на Петербургской стороне),
а третий поблизости Адмиралтейства, где ныне здание Сената.
Последние два трактира назывались австериями — первая
царской, вторая австерией князя Меншикова, потому что сей вельможа?
переправляясь чрез Неву из своего дворца на Адмиралтейскую
сторону, к ней всегда приставал. Обыкновенный завтрак Петра состоял
из рюмки водки и куска ржаного хлеба с солью. Все люди, порядочно
одетые, имели право на вход в австерию и на ту же порцию,которая
и выдавалась им за счет гссударя. За прочие требования платили по
таксе, подписанной самим царем. Петр поощрял собрания в
австериях, полагая оные в числе средств к сближению сословий, дотоле
разделенных местничеством.
Андрей вошел в обширную приемную. За решеткою, как в
иностранных трактирах, стоял хозяин, толстый, румяный мужчина,
впереди множество слуг, готовых к удовлетворению требований
гостей. На столах в разных концах залы бутылки с винами, табак,
голландские глиняные трубки, шашки и шахматы. Кругом в
облаках дыма люди, высокие и низкие чином, военные, статские, шхипера,
иностранные ремесленники играют, беседуют, шумят, спорят.
Андрей сел отдельно в углу и, подперши голову руками,
погрузился в думу. Тут представился ему весь ужас его положения. Давно
ль, вотчинник обширных поместий, он был одним из самых
значительных лиц в округе, ныне — безродный, бесприютный сирота:
ни кровных, ни друзей, никакой помощи, утешения, нечего терять,
не на что надеяться. Одно существо во всем мире его любило, одно
принимало, в нем участие, и с ним он был разлучен, может быть,

102
Андрей Безыменный
на всю жизнь. «Бедная Варенька, — помыслил он, — тебя ласкает
теперь надежда, что твой Андрюша разрушит ков злых людей;
что станется с тобой, когда узнаешь, что он жертва их ухищрений?
Изноешь, сердечная, от тоски!»
Погруженного в сии грустные мысли пробудил раздавшийся
позади радостный клик: «Горбунов, любезный Горбунов!» И с сими
словами высокий мужчина в мундире Преображенского полка
бросился к нему на шею.
— Здравствуй, Желтов, — молвил Андрей медленно,
оправившись от первого изумления, — но не зови меня Горбуновым, а то
неравно обнесут тебя как преступившего царский указ. .
— Что с тобой, любезный, — вместо ответа спросил с
беспокойством воин, глядя собеседнику в очи, — ты не болен ли, мой милый!
— Ах, как бы я хотел, чтоб это был бред горячки, — сказал со
вздохом Андрей. — К несчастью, говорю горькую истину: я более
не Горбунов!
— Изъяснись, пожалуй! что такое?
— Тяжко говорить об этом, — ответствовал Андрей. — На,' читай,
все узнаешь, — и при сем подал ему из бокового кармана бумагу.
— Друг мой, — сказал Желтов, прочитав и возвращая Андрею
челобитную, — дело твое, правда, не в завидном положении, но
отчаиваться и грешно и стыдно. Уверять мне тебя в искренности
лишнее. Я еще помню, что ты в Новегороде избавил меня от розог
и позора. Послушайся же доброго совета. Рано ли, поздно ли тебе
надобно служить: вступи к нам в полк. Царь, слова нет, доступен для
всякого, но служа в полку, которого он шефом, ты будешь иметь
более случаев лично с ним объясниться. Притом он любит людей
грамотных. Я, помнишь, был в школе плохой ученик, а теперь
поручик от того только, что поученее моих товарищей. А узнай он дело,
так тебе и тужить нечего: он правосуден.
— Правосуден, — отвечал Горбунов, горько улыбнувшись. —
Помнишь ли, любезный Желтов, в букваре, по которому учил нас
чтению дьячок Никандр, в изречениях греческих мудрецов
выражение: «Правосудие — паутина, которая задерживает малых
насекомых и рвется от больших?»

Андрей Безыменный
103
— Нет, уж воля твоя, голубчик, а за это я тебе ручаюсь, что
никакие козни, никакое лицеприятие на него не действуют. Не спорю,
он может погрешить, но от неведения. Расскажи же ему дело, как
оно есть, и он, не стыдясь сознания в ошибке, сам переменит свое
решение. Право, послушайся меня, запишись к нам в службу!
— Любезный, — молвил Андрей в половину убежденный, — и
этого мне теперь нельзя сделать. Злодеи принуждают меня отречься
от своего отца. Под каким именем явлюсь я к вам в полк?
— За этим дело не станет! Я представлю тебя под именем Б е-
зыменного. Да где ты здесь живешь?
— На постоялом дворе, который при въезде первый мне попался.
— Этому быть не должно! Я ведь у тебя в долгу, любезный!
Ты меня ссудил в час нужды всем, что имел. Переезжай ко мне!
Нечего совеститься! — продолжал Желтов, заметив, что Андрей
хотел возражать. — Я не тот бедняк, что был в школе; с
наступлением совершеннолетия уволил почтенного дядюшку от опеки и
теперь, слава богу, не без достатка. Да полно тебе кручиниться!
Увидишь, все кончится благополучно! Эй, бутылку иоганисберга! —
закричал он слуге. — Обновим, друг мой, приязнь стаканом
рейнского!
Нежданная встреча с Желтовым оживила убитого грустью.
Согретый дружбой и вином, Андрей поуспокоился и вышел из
австерии рука об руку с приятелем, решив облечься на другой день в
солдатский мундир лейб-гвардии Преображенского полка.
ГЛАВА XI
Внутренний быт владельцев села Евсеевского изменился после
разрыва с Горбуновым. Княгиня, приехавшая ко дню
совершеннолетия племянницы, задержанная ее сговором, воротилась в свою
ярославскую вотчину. Лука Матвеевич делил время между псарней
и конским заводом. Варвара была уже не Варварой-невестой. Тихая
грусть сменила прежнюю живую, беспечную веселость: в гостиной
являлась только перед столом, прочие же часы дня проводила или
в своей светелке за пяльцами, или у Ольгина пруда, где впервые

104
Андрей Безыменный
и впоследние свиделась со своим Аыдрюшей. Но и тут качели висели
в покое или колыхались разве только от ветра, не слышалось песен,
какими бывало оглашался берег, не было, как прежде, резвой толпы
девушек, коих невинные забавы обманывали время, одна или с
Ивановной находила облегчение от тоски в воспоминаниях о былой
счастливой поре.
Белозубов, по удалении соперника частый гость Евсеевского,
быв принужден отправиться по делу Горбунова в столицу, решил
во что бы то ни стало убедить Луку Матвеевича к переезду в
Петербург. «Пока я здесь, — мыслил, — Варвара моя, уезжай я, кто
мне порукой, что не найдется новый Андрей, который похитит
у меня и ее, и Евсеевское? К тому же тут все напоминает ей о
прежней связи. В столице же, окруженная,предметами новыми, среди
забав и рассеяния, скорее забудет возлюбленного и охотнее
выслушает предложение о новой женитьбе».
Государь Петр I ходил сам в толстом сукне и заплатанных
башмаках, предпочитал щи, солонину и ржаной хлеб блюдам
утонченной французской кухни, но хотел, чтоб окружающие его лица жили
с пышностью, соответственною их звания. Князь Александр
Данилович, носивший титул владетельного, в угодность царю и
собственному честолюбию устроил дом свой по образцу мелких немецких
государей. На его половине пажи, камер-юнкеры, камергеры; на
половине княгини — фрейлины, камер-фрейлины, вообще все придворные
чины. Белозубов в награду за отторжение у Горбунова села
Воздвиженского с деревнями исходатайствовал у княгя для будущей своей
супруги звание фрейлины его двора. Отъезд княгини Ирины
Матвеевны способствовал его замыслам. Уже издревле знатные бояре имели
обычай держать у себя во дворе молодых дворян, мужчин и девиц,
под именем знаком дев и подруг, и сие звание нимало не было
унизительным. Но Менпн ков вышел из низкого звания — пятно
неизгладимое в очах коренных русских дворян. Княгиня, числившая
между предками немало бояр, вдова одного из знатнейших
сановников при дворе царя Алексея, не дозволила бы племяннице, в укор
своему роду, служить у вельможи, который обязан был возвышением
одному себе. Лука Матвеевич сам был не без спеси, но покорный

Андрей Безыменный 105
внушениям чужим, любя дочь нежно, в надежде, что забавы
столичные прогонят ее тоску, не мог противустоять приглашению князя
Александра Даниловича. За несколько лет перед тем повелено было
дворянам, владельцам известного числа дворов, иметь домы в ново-
строившемся Петербурге. В одно утро Лука Матвеевич под
предлогом обозрения своего дома, сев с дочерью в старинную, веером
сделанную колымагу на цепях и низких колесах, со всею челядью,
начиная от няни Ивановны до шестидесятилетней дуры,
забавлявшей в молодости барыню бабку и на старости разгонявшей грусть
внучки, от толстого дворецкого до карлы, со стаей псов и табуном
верховых и цуговых коней, длинным обозом потянулся в Петербург.
Княгиня Мария Андреевна Меншикова, урожденная Арсеньева,
была из самых почтенных жен своего века. Душевно преданная
супругу, любила в нем не светлейшего, не генерал-фельдмаршала,
а Александра Меншикова. Не ослепленная блеском почестей, ведая,
с какими они сопряжены опасностями, проводила дни и ночи в страхе,
чтоб чрезмерное его могущество не рушилось на погибель всего
семейства. Но бессильная к обузданию властолюбивой души князя,
в угодность ему несла бремя величия с притворным удовольствием.
Предчувствия ее сбылись наконец, и когда чрез несколько лет
гроза разразилась над домом Меншиковых, в рыданьях о муже и
детях выплакав очи, вскоре за зрением утратила в ссылке и жизнь.
Княгиня, коей нетрудно было отгадать причину тоски новой
фрейлины, обходилась с нею весьма ласково. Но сия
снисходительность не возвратила Варваре веселости; тайная грусть грызла сердце.
Любовь к Андрею, освященная религией, казалась ей долгом;
измена жениху, и жениху, терпящему напасть, — смертным грехом.
Посему-то покорная во всем воле родителя, в этом одном дерзнула
ему воспротивиться. Частые посещения Белозубова, в коем видела
гонителя Андрюши, внушили ей подозрения, кои утвердились при
поездке в Петербург и вступлении в дом Князев. Лука Матвеевич
не смел говорить дочери ясно о новом женихе, но позволил Белозубову
искать ее благоволения, и сей, мужаясь заступлением своего
милостивца, уже не скрывал притязаний на ее руку. К тому же об
Андрее — совершенное неведение или слухи более горькие, чем самая

106
Андрей Безыменный
неизвестность. Наконец, даже Ивановна, дотоле поверенная в печали,
переменила речь: «Не промаяться же тебе, мое дитятко, весь век
сиротой. Андрей Александрыч, нечего сказать, пригож, да если он
и впрямь не дворянин, без рода, без дома: ни за ним, ни перед ним?
Не таскаться же тебе с ним по миру. И Степан Михайлыч, чем не
жених? Еще не стар, в чести у людей, а уж как тебя любит! Так
и глядит тебе в глаза. Свыкнешься, влюбишься, моя родная».
Так Варвара, предоставленная самой себе, одному богу
открывала свою горесть, мешая в молитвах со своим именем имя
Андрея.
Одним утром, когда Варвара сидела за пяльцами в кабинете у
княгини Марии Андреевны, явился паж с докладом о приезде царицы.
Тотчас вслед за ним взошла и государыня, так что застала еше
фрейлину в комнате. По ее удалении, < я никогда еще не встречала у вас
этой девицы», — сказала Екатерина, после того как княгиня
облобызала ей руку.
— Она с небольшим неделя, как ко мне поступила, ваше царское
величество.
— Кто она такая?
— Дочь соседа Князева по имению; тиха, скромна, мастерица
шить, и я ею очень довольна.
. — Ее наружность меня поразила. Какое у ней бледное, жалкое
лицо!
— Она действительно достойна сожаления, государыня! Ее,
бедненькую, отторгнули от жениха, и, кажется, хотят против воли
выдать за другого.
— И вы, княгиня, ужли не употребите своего влияния, чтоб
тому воспротивиться?
— Ваше величество, — грустно сказала княгиня, потупив взор,—
есть вещи, в которых Мария Меншикова не имеет голоса.
— Признаюсь, — продолжала царица, — ее наружность
возбудила во мне большое участие.
— Государыня! Одно ваше слово может возвратить ей покой
и радость.
— Пришлите ее завтра ко мне, — молвила Екатерина.

Андрей Безыменный
107
ГЛАВА XII
Рано испытанная превратностями рока, Екатерина, едва умея
грамоте, из дома сельского ливонского пастора перешла на престол
и явилась на нем достойною супругою русского царя.
Величественная осанка, высокий рост, гордая поступь, взор живой, пламенный,
всегда сохранявший должную важность, уже означали монархиню
сильного народа. Но блестящая наружность исчезала при великих
качествах души. С добросердечием неистощимым, с ангельскою кро-
тостию Екатерина соединяла ум необыкновенный и дух, редкий
даже в мужчинах. Ее одно старание — сохранить любовь супруга,
постоянный закон — снисхождением, ласкою, даже потворством
отвлекать его от слабостей и направлять ко всему великому,
возвышенному. Сим неизменным поведением Екатерина приобрела над
Петром влияние, которое удержала почти до самой его кончины.
Властитель России, изумлявший мир железною волей и нравом
непреклонным, становился агнцем перед слабой женщиной. И никогда
не употребляла она во зло своего влияния! Казалось, само
провидение ниспослало Екатерину для смягчения монарха, правосудного
до суровости и грозного в гневе, для укрощения пылких, неукро-
тимых его страстей. В приемных ее комнат непрестанно толпились
матери, жены, дочери опальных: прибегали к заступнице несчастных,
к матушке Екатерине Алексеевне. Она не всегда могла исполнить
их просьбы, но всех отпускала с милостивым словом, иногда со
слезою участия, проливавшего утешение в души страдалиц.
С 1711 г. Екатерина редко разлучалась с супругом. Весь
турецкий поход проводила дни на коне, в мужском платье, впереди войск,
ночи же под шатром или не раздеваясь на голой земле, под открытым
небом; в сражениях находилась обок государя. В минуты
тягостные, когда Петр, усталый от борьбы с препятствиями, какие отовсюду
предстояли его великим предначертаниям, искал в ее беседе отдыха,
увещеваниями, поощрениями, упреком подкрепляла изнемогавшего,
пробуждала мгновенно засыпавшую в нем твердость. Екатерина на
берегах Прута спасла русское войско, сохранила Петра для России.
Целя душу супруга, целила и тело. Известно, государь Петр 1 от

108 Андрей Безыменный
отравы, данной ему в молодости, подвержен был припадкам
исступления. В беседах, на пирах волосы его вдруг становились дыбом,
глаза наливались кровью, изменившееся лицо подергивало в
разные стороны, пена у рта, скрежет зубов, крики, подобные звериному
реву, наводившие ужас на самых бесстрашных/В эти грозные
минуты, когда никто не дерзал предстать перед больным, Екатерина,
подошедши, склоняла его голову к себе на грудь и усыпляла
исступленного, тихо водя по ней рукою. Сей род магнетического сна,
длившегося не более четверти часа, возвращал государю здоровье
и веселость. Но всего в ней удивительнее ничем нерушимый, ни в
каких обстоятельствах не падавший дух. Однажды, незадолго до
кончины, Петр, сильно разгневанный, влечет ее к окну и, ударив в окон-
чину, в то время как окно с треском рухнуло, говорит, указывая
на разбитые стекла: «Видишь ли, — это презренное вещество,
облагороженное искусством человека? Оно потускло, и мне стоило только
поднять руку для его сокрушения. Я, правда, окровавил руку, но
его обратил в ничтожество». Сие мгновение было решительным.
Екатерина знала, что стоит на краю погибели, и с ясным челом, с
обычною на устах улыбкою ответствует: «Не гораздо ли достойнее вашего
величества пощадить слабого и не являть могущества перед
ничтожным?» Обезоруженный сим спокойствием, Петр обтер слезы и,
обняв ее, сказал: «Бог тебе, Катя, судья, а не я. Тяжко мне на сердце,
но... забудем прошлое».
Впрочем, кроме сего неприятного случая, нарушившего на время
спокойствие высоких супругов в 1724 г., жизнь их представляла
умилительную картину согласия, и Петр на престоле вкусил
сладость счастья семейственного, редкий удел государей. Разведшись
в молодых летах с Евдокией, искал развлечения от дел
правительственных в обращении с женщинами. Случай свел его с Екатериной;
ее качества привязали непостоянного. Это была первая,
единственная его любовь. Тут он впервые стал скрываться перед
приближенными. Екатерина жила в Москве, в небольшом домике подле
Лефортова дворца. С наступлением вечера государь, улучив время, когда
полагал, что никого не встретит, тайком выходил от себя и на
другой дзнь, еще с рассветом, возвращался во дворец, дабы являвшиеся.

Андрей Безыменный 109
по делам не подозревали его отсутствия. Потом, спустя уже долгое
время, принимал у Екатерины немногих близких особ: Меншикова,
Шереметева, Шафирова. Когда сия взаимная привязанность освя-
тилась узами брака и плоды оного утешили счастливых родителей,
внутренность государева семейства являла патриархальную
простоту. В 1714 г. Петр, ограничив удельные имения и распределив
оные между членами царского дома, назначил для'собственных
издержек доходы с 900 душ в Новогородской губернии, что, судя по
тогдашней ценности имений, едва составляло 9000 рублей. Екатерина
вела им расход и с бережливостью, какую редко встретить в частном
быту. Окорока, солонина, пиво закуплены в свое время, дрова на
отопку дворца в зиму запасены летом, везде порядок, во всем самая
строгая отчетливость. В разговоре, в письмах к супруге Петр не иначе
называл ее, как друг мой Катя! Сии письма,полные
чувства, дышат любовью, которая не ослаблялась годами, а напротив,
с каждым днем становилась более пламенною, более романтическою.
Некоторые начинаются или оканчиваются словами: Катя! мне
грустно. Тебя нет со мною!
Государь всегда почти кушал в семействе. В четыре часа утра,
когда уходил, Екатерина с великими княжнами Анной и Елисаветой
отправлялись в Царицын сад, потом известный под именем Малого
Летнего и ныне принадлежащий к Александровскому дворцу. В сем
саду был деревянный павильон, разделенный сквозными сенями на
две половины, каждая в две комнаты. На половине великих княжен
одна комната была их учебной. Сюда приходили давать им уроки:
Феофан — закона божия и русской словесности, Остерман — языков
немецкого и итальянского, истории и географии; для французского
языка и приятных искусств выписаны были мадам и учители из
Парижа. Смежная с учебною комната заключала в себе птичник великой
княжны Анны Петровны: канареек, попугаев, всех птиц стран
южных, живых или в чучелах.
Вторую половину павильона занимала сама государыня. В то
„время вышивание было единственным занятием женщин высшего
и среднего сословий. Мужья носили кафтаны, шитые шелками,
серебром, золотом; лавок же модных еще не было, все приготовлялось

по
Андрей Безыменный
дома. Посему во дворце, во всяком дворянском доме приемные,
гостиные, спальни, девичьи уставлсны были пяльцами; за ними
просиживали по целым дням и царица, и самая бедная дворянка, и старуха,
и носившая на заплечьях крылышки. За пяльцами в широкой
соломенной шляпке с заброшенным на тулью зеленым флером, в белой
кисейной кофточке и широкой юбке зеленого атласа застала
Екатерину представшая ее очам Варвара.
— Здравствуй, милая! — молвила государыня, стараясь
ласковой улыбкой ободрить робкую. — На лице твоем написано
страдание, и я хотела тебя видеть, чтоб узнать, не могу ли тебе
помочь?
— Велика милость вашего царского величества, — отвечала
Варвара, кланяясь в пояс.
— Тебя хотят выдать за человека, как я слышала, достойного.
Для чего ты не хочешь идти за него?
— Матушка-государыня! Я перед богом была уже обручена;
могу ли без греха изменить жениху?
— Суженый твой в милости у князя Александра Даниловича;
можешь надеяться на чины, почести.
— Сердцу не прикажешь, ваше царское величество! Будь он
знатен и в чести, все-таки он мне не милее моего Андрюши!
— Но если выходит, что твой Андрюша, что ли? как ты его зовешь,,
не из дворян?
— Он мне жених.
— Слова нет! Но нельзя же быть тебе его женой. Ты сама не
захочешь поступить противу воли родительской.
— Матушка-государыня! Знаю, что мне не бывать за Андреем,
и несу безропотно свою участь. Молю об одном, — промолвила
Варвара, бросившись на колени и залившись слезами,—не разлучайте
меня с моим горем, оставьте при мне мое вдовство!
— Встань, милая, — молвила Екатерина, приподнимая
лежавшую у ее ног. —Успокойся! Оботри слезы! Мне душевно
тебя жаль! Я постараюсь сделать, что могу, хотя не ручаюсь
за успех. Впрочем, господь милостив, молись ему! Он тебя не
оставит.

Андрей Безыменный
111
ГЛАВА XIII
Кто из вас, петербургские мои читательницы, чтоб людей
посмотреть и себя показать, с наступлением весны не кружил около
полудни по тенистым дорожкам Летнего сада? Кто из вас,
провинциальные мои читатели, не знает Летнего сада по слуху? Но ныне
Летний сад не то, что бывал в старину. На месте настоящей,
великолепной решетки на Неву возвышались три деревянных галереи,
к которым приставали приезжавшие в сад, а правом сим пользовались
люди всех званий, порядочно одетые. Мостов на Неве в царствование
Петра не существовало. Хозяевам домов повелено было, по достатку,
иметь известное число лодок. Привязав суда к кольям, коими
усажен был берег, посетители сада пробирались по деревянному намосту
в галереи, где в дни гуляний встречали их рюмка водки, подносимая
с поклоном государыней или великими княжнами, как хозяйками
сада, и стол с закусками. Из галерей были выходы в аллеи,
прорезывающие сад в длину. На площадках средней, главной аллеи, и в то
время украшенной теми же статуями и бюстами, что ныне, с
разницею, что они тогда еще сохраняли в целости носы, пальцы у рук,
ног и пр., шумели фонтаны. Площадки сии, по званиям лиц, кои
собирались на них в праздники, назывались дамской,
архиерейской и шхиперской; боковые аллеи уставлены были
изображениями окрашенной жести из Эзоповых и Федровых басен;
ворон, заслушавшись лису, выпускал изо рта сыр; волк пил из
одного ручья с ягненком; цапля вынимала кость из пасти волчьей;
а под изображениями, в науку добрым людям, заключались в
четырех или шести стихах содержание и нравоучение басни. Пруд
Летнего сада отдан был во владение царского карлы, который
разъезжал по нему на раззолоченном челноке в четыре фута длиной.
Посреди пруда находился островок, занятый беседкой, в коей за столом
умещалось шесть человек. О воскресных днях, когда в саду собрания
бывали, отправлялись туда самые отважные весельчаки по плову-
чему мосту, который вслед затем снимался. Когда, по осушении
покрывавших стол бутылок, в беседке становитесь тесно, пирующие —
заметьте, по большей части люди высокого сана, первые государ-

112
Андрей Безыменный
ственные чиновники — в забаву себе и взиравшей на то публике
выталкивали один другого в воду. Вправо от пруда находился грот,
выложенный разного рода поростами, мхами и раковинами, с
подробным описанием, где и как они добываются. Сей-то сад служил
Петру I местом прогулок, забав и отдыха; здесь, отложив величие
царского сана, отцом среди многолюдного семейства, гражданином
среди сограждан, собеседником между пирующих, государь вместе
с ликовавшим народом праздновал победы сынов России, им
пересозданной, им вознесенной.
Между высокими качествами Петра особенно замечательна
необычайная деятельность: ум его не ведал отдыха. Проникнутый свя-
тостию великой своей обязанности, царь днем и ночью, в трудах и
забавах, в дороге и на месте, в беседах, на пирах изобретал, сочинял,
обдумывал способы к возвеличению России. Когда ложился,
дежурные денщики клали на стол у изголовья аспидную доску с грифелем;
когда выезжал, брали с собой десть бумаги и чернильницу; в
токарной, в кабинете редкостей, где ежедневно проводил по нескольку
часов, приготовлены были очинённые перья и бумага; даже не раз
в прогулки по Петербургу останавливал прохожих и писал,
опершись на их спины. Так дорожил он минутами вдохновения,
гениальными мыслями своего творческого ума. Неподалеку от Летнего
дворца, под дубом, который посадил сам государь, находился стол
с аснидною доской и чернильницей, на сей же предмет вделанными
в крышке, и ящиком внутри с бумагой; подле кресла и особенный
часовой для отклонения нескромного любопытства. Одним утром,
недолго спустя по издании указа об учреждении двенадцати
коллегий, Петр, уходивший из Сената в одиннадцать часов и проводивший
; дообеденное время в прогулке по саду, сидя за столом, излагал
на бумагу предначертания об образовании областных судов. Когда
кончил, восторженный мыслью о пользе сего нового постановления,
полный благоговения ко всевышнему за видимую благодать его
предприятиям, положил перо и, вознесши к небу признательные очи,
i ромким голосом произнес следующую молитву:
«Благодарю тя, Господи, что сподобил меня пожать плоды моих
усилий! Сердцеведец! Ты зрел чистоту моих помыслов и благосло-

Андрей Безыменный
US
вил мои начинания. Свет наук начинает озарять тобою вверенное мне
царство. Трудолюбие и довольство проявляются в хижине
земледельца. Суд и расправа заменяют произвол. Боже, сыплющий
щедрою рукою блага по земли, осени мя твоею мудростию на
предлежащем мне пути, укрепи мышцы мои на труд, мне предназначенный,
вознеси, возвеличь Россию! Да спеет народ мой на стезе
просвещения, во славу пресвятого имени твоего! Да восторжествует истина,
воссядет правда на суде!..»
— Молвишь о правде, а сам не творишь
правды, — раздалось в ушах государя. *
Гром, разразившийся над головою, не столько изумил бы Петра.
Озирается, никого не видит, только часовой стоит неподвижно
у ружья. Не веря своим ушам, спрашивает: «Что такое?»
— Молвишь о правде, а сам правды не творишь, — повторил
часовой.
Изумление государя возросло еще более: «В своем ли ты уме?
Помыслил ли о своей голове? На часах под ружьем, а говоришь
дерзости неслыханные, и кому — мне, своему государю?»
— Пугай тех, кому есть чего бояться! — отвечал ратник. —
Ты отнял у меня достояние, честь, имя, все, что привлекает к жизни...
Что мне после того твои угрозы?
— Кто ты таков? Как тебя зовут? — спросил царь, весь пылая
гневом.
— Звали меня Андрей Горбунов, ныне я Андрей Безыменный.
— Горбунов? Знаю. Твое дело недавно решено в Сенате. В чем же
ты винишь меня? Осудил тебя не я, а закон.
— Закон, — с горькою улыбкою сказал Безыменный, — узда
для слабых, а для сильных поощрение к беззаконию! держись ты
закона, приговор мой не был бы подписан,
— Послушай, Горбунов! — молвил царь после некоторого
молчания, — мне жаль тебя! Ты малый не глупый и, как я слышал,
обучен наукам, а мне таких людей надобно. Доселе никто не слыхал
* Обстоятельство о молитве и слова, вложенные в уста ратника, не
вымышлены; любопытные могут в том удостовериться в «Анекдо?ах о Петре I», Голикова.
8 А. О. Корнилоьич

214
Андрей Безыменный
твоих дерзостей, кроме меня. Верю, что тебе горько, но не потерплю,
чтоб ты продолжал поносить меня и господ Сенат, облеченных моею
доверенностью. Говорю тебе, я рассматривал твое дело, и оно решено
справедливо. По закону ты уже заслужил смертную казнь, но
перестань презорствовать, а я забуду слышанное.
— Велика милость твоя, государь, но я был бы ее недостоин,
если б тебя послушался. Мне перестать жаловаться? Отказаться
от собственной крови, отречься от рода, опозорить предков,
согласившись, чтоб их потомок прослыл холопским сыном? Робкая
голубица боронит гнездо от насилия и бьет крыльями, которые господь
дал ей для бегания от людей, а ты хочешь, чтоб молчал человек?
Нет, государь! Урежь мне язык, поставь на дыбу, мучь, рви, терзай,
а я до последнего издыхания не перестану твердить, что, осудив
меня, ты сотворил неправду.
— Но чем же ты докажешь истину своих слов? — вскричал
вспыхнувший снова Петр.
— Доказать не могу, потому что враг сильный отнял у меня все
способы, но я указал тебе, государь, путь к истине, а ты им пренебрег,
возвратил мне челобитную с надписью, что дело решено.
— Какую челобитную? Я ни о какой челобитной не ведаю.
— Вот она! — ответствовал Безыменный, вынув ее из бокового
кармана.
Петр внимательно прочел поданную бумагу раз, другой, и,
обратившись к часовому, молвил: «Есть тут обстоятельства, которых я
не знал, но все одни догадки, ничего положительного. Ты винишь
государственного сановника, мужа мне близкого, в злодейском
умысле, и, не подтвердись твое обвинение, подвергаешься за
это одно смертной казни. Впрочем, я еще раз рассмотрю дело
с господами Сенатом, и если твой извет несправедлив, не
прогневайся! Я тебя предостерег. Миша! — закричал он карле, который
в это время находился у своего пруда, — пошли мне
караульного офицера».
— Г. поручик, — продолжал государь, когда офицер предстал
перед него, — этого часового сменить и содержать на гауптвахте до
моею повеления! А завтра, при суточном рапорте, напомните мне

Андрей Безыменный
115
о деле Горбунова и накажите то же самое офицеру, которому сдадите
караул.
При сих словах Петр отправился во дворец, а нашего Андрея
отвели под стражу.
ГЛАВА XIV
— Орлов! — молвил государь на другой день одевавшему его
денщику. — После моего ухода отправься к князю Александру
Даниловичу. Скажи ему от меня, чтоб он не ездил нынче в Сенат, а
занялся делами в Адмиралтейств-коллегий. Сам же я туда сегодня
не буду. — За сим Петр, сев на ялик, пустился грести к Смольному
двору. Пробыв несколько времени в своем анатомическом кабинете,
на обратном пути въехал в Фонтанку для обозрения воздвигавшихся
на берегах ее зданий, осмотрел строившиеся в Новой Голландии
суда, посетил крепостные работы и, наконец, пристал в виду
Царской австерии, почти у нынешнего Троицкого моста. Подкрепив
себя по обычаю рюмкой водки и куском ржаного хлеба с солью,
отправился в канцелярию Сената.
Тогдашняя канцелярия Сената, каменное здание в два жилья,
находилась между домиком государевым, что на Петербургской
стороне, и собором св. Троицы. Нижнее жилье занимали служители
и мелкие чиновники, в верхнем находились архив, арестантская,
куда приводили преступников до выслушания приговора, три
небольших покоя для канцелярской, и наконец судейская. Тут
голые стены, всего убранства — портрет государев во весь рост,
в раме простого дерева под стеклом статья из высочайшего указа,
что сенаторам, в силу данной присяги, «творить суд и расправу
честно, без лицеприятия, совестью и правдой», наконец, длинный,
под красным сукном стол, за коим сидели сотрудники Петра в деле
правления. На первом месте, в шитом французском кафтане и
длинном напудренном парике, старший сенатор, восьмидесятилетний
граф И. С. Пушкин, живая летопись трех царств, сороковой год
бессменный в Верховной Государственной думе; против, в чекмене
зеленого сукна, князь Ив. Фед. Ромодановский, наследовавший от
отца титул кесаря, прямодушие, суровость и любовь к старине;
8*

116
Андрей Безыменный
подле них в генерал-кригс-комиссарском мундире, уже тогда
маститый старец, князь Як. Фед. Долгорукий, прямой слуга и советник
царский, коего имя соделалось у потомков знамением бесстрашия
и правоты, и вице-канцлер барон П. П. Шафиров, обширный умом
и познаниями, сановник совершенный, если б умел обуздать пылкий
дух; далее появлялись граф Б. П. Шереметев и граф Ф. М. Апраксин,
сподвижники царя на поле ратном и по миновании войны служившие
ему советом, граф П. А. Толстой, славный посольством в
Константинополь, умный и честолюбивый князь Д. М. Голицын и, наконец,
обер-прокурор П. Я. Ягужинский, которому Петр дал почетное имя
друга правды.
Едва пробило девять часов, вошел государь и, чтоб не развлечь
внимания присутствовавших, тихо вдоль стены пробравшись к
президентским креслам, занялся рассматриванием лежавшего перед ним
протокола. Когда прочтенное обер-секретарем дело было выслушано
и по произнесении приговора готовились перейти к другому:
«Господа Сенат! — сказал Петр. — Педели за три перед сем, по указу
нашему, основываясь на извете подрячего Терентьева, при' коем он
представил показание, учиненное перед смертию мещанкой Пала-
геей Тихоновой тихвинскому попу отцу Петру, в присутствии его,
подьячего Терентьева, и посадского человека Ефима Фролова,
вы решили и приговорили недоросля, называвшего себя Андреем
Горбуновым, признать сыном ее, мещанки Тихоновой, а оставшееся
после мнимого дяди его, окольничего Ивана Горбунова-Бердыша,
имение, село Воздвиженское с деревнями, отобрать у него, как вымо-
роченное, в нашу государеву казну. Ныне Андрей Горбунов бьет
мне челом, что поверенный князя Меншикова, Белозубов, за два
дня до подания извета предлагал ему продать означенное имение,
на каковую продажу Горбунов не изъявил согласия, и что в извете
участвует посадский человек Ефим Фролов, который-де клеврет
Белозубова, из чего он, Горбунов, и выводит следствие о подлоге
извета. Я рассматривал внимательно все обстоятельства дела и,
признаюсь, нахожусь в большом затруднении. Отца Петра, перед коим
Тихонова учинила сознание, нет в живых; сама она скончалась
вскоре после показания; Николай Федоров, дядька Андрея*":Горбу-

Андрей Безыменный
117
нова, на которого сей ссылался в челобитной к воеводе, убит на
пути».
Вдруг прервал слова государевы необыкновенный стук и визг
в канцелярской: «Пустите, пустите, я хочу их видеть; сам господь
прислал меня к ним, я должна их видеть». Распахнулись двери
судейской: предстала пред очи изумленных сенаторов старуха,
бледная, как привидение, покрытая рубищем и морщинами, едва
влачившая ноги, опираясь на толстого мужчину, больного лицом,
по-видимому, едва оправившегося от недуга. «Что это за люди?» —
вскричал Петр в негодовании на дерзость. Старуха с усилием произнесла —•
«мещанка Палагея Тихонова» и повалилась на землю. Подбежавшие
подняли безжизненный труп.
Еще при жизни Бердыша, за два года перед сим, Терентьич
продал себя его противникам. Ведая желание князя Александра
Даниловича иметь в своем владении село Воздвиженское с
деревнями и убежденный, что Горбуновы не соизволят на продажу
имения, внушил Белозубову мысль о подлоге и предложил употребить
для сего мамку Андрея. Белозубов подослал к Палагее Тихоновой
клеврета своего Ефима Фролова, который под именем посадского
вкрался к ней в дом и женившись на дочери, обещанием большой
награды и возвышением дочери в дворянки, преклонил тещу к
лжесвидетельству. Тихонова, притворившись больной, в присут;_твии
Терентьича и Ефима Фролова показала священнику церкви Снасова
Преображенья, отцу Петру, что она мать Андрею. Но цель заговора
еще не была достигнута: надлежало скрыть существование дочери
и отклонить последствия от возможного раскаяния матери. Для сего
Фролов, заранее приняв меры к спасению имущества, поджег в одну
ночь ее дом и перевез старуху с женой за тридцать верст от Тихвина,
в захолустье, где мы их видели. Тихонова, грызомая совестью,
приписывая самый пожар каре господней, впала в болезнь, лишилась
употребления рук, ног, языка, но сохранила память, слух и сознание
в преступлении. Между тем Бердыш скончался. Белозубов, после
тщетных усилий склонить Андрея обещаниями и угрозой к продаже
имения, решил пустить в ход дело. Но, по сродному злодеям
беспокойству, опасаясь, что, не взирая на все предосторожности, Андрей

118
Андрей Безыменный
с помощью Николая Федорова, знавшего семейственные
обстоятельства, успеет доискаться истины, поручил Фролову, подобрав двух
негодяев, напасть на них в тихвинском лесу. Тихонова слышала,
как Терентьич и ее зять, которого не беспокоило присутствие
расслабленной, переговаривались о погибели Андрея, и когда он прибыл
в следующую ночь в избу, влекомая каким-то любопытством,
которого сама себе объяснить не умела, сделала усилие и к удивлению
своему впервые почувствовала возможность встать и двигать
языком. Сходство Андрея с матерью, коей образ она увидела в юноше,
и немногие произнесенные им слова открыли, что то был ее
вскормленник. Тогда решилась во что бы то ни стало обнаружить свое
преступление. «Господь дал мне почувствовать раскаяние, дает силы
явить его и на деле». С сей верой, воспользовавшись несколько-
дневным отсутствием зятя, вышла из дома и, слышав, что дело
Горбунова производится в Петербурге, потянулась пешком в столицу.
Прибыв туда, встретила на постоялом дворе больного Николая
Федорова, которого подняли замертво ехавшие в Петербург с припасами
крестьяне и по его желанию повезли с собою. Николай Федо[ ов,
зная, что Горбунов перенес дело в Сенат, привел туда Тихонову.
ГЛАВА XV
Государь Петр I в предположении пересоздать Россию, связав
нас с народами Западной Европы просвещением, торговлей, мыслил,
что не вполне достигнет цели, если совершенно, не изменит
существовавших между двумя полами отношений. До царя Алексея жен-
щииы вели у нас затворническую жизнь. При нем и особенно в
правление Софии оне получили более свободы, но сия свобода была еще весьма
ограничена. Стоило девице сказать несколько слов чужому
мужчине, не родственнику, чтоб навсегда потерять доброе имя.
Решительный переворот в положении женщин последовал с воцарением
Петра. Узрев в посещения заграничных купцов в Москве, какую
прелесть уважение к прекрасному полу разливает на всю жизнь,
как много оно способствует к очищению нравов, царь примером,
увещаниями, угрозой старался доставить женщинам право граждан-

Андрее Безыменный
119
ства в наших обществах. Наконец, для большего развития светской
жизни и вместе для сближения сословий, с переездом двора в
Петербург, когда низложение врага сильного позволило ему вполне
предаться занятиям мира, особенным указом (1714) постановил
еженедельные собрания мужчин и женщин, известные под именем а с-
самблей, и для поддержания сего нововведения сам принимал
в них деятельное участие. Двадцати четырем государственным
сановникам предписано было иметь у себя раз в зиму ассамблею, то
есть — осветить и отопить по крайней мере три комнаты, накормить
и напоить гостей, иметь музыку для танцев и отдельный покой для
слуг. Ассамблеи начинались с наступлением осени, оканчивались
великим постом. Посещали их дворяне обоего пола по указу, купцы
и ремесленники по произволу, под одним условием — быть порядочно
одетыми; духовенство появлялось в ассамблеях в качестве зрителей,
с правом не участвовать в забавах.
В один из первых дней сентября возвещено было жителям
Петербурга барабанным боем и прибитыми к фонарным столбам
объявлениями, что будет ассамблея у генерал-фельдмаршала князя Мен-
шикова, которого собраниями начинались и оканчивались зимние
увеселения столицы. Безыменный, освобожденный из-под ареста,
получил от государя, вместе с правом восприять снова имя Горбунова^
повеление явиться того вечера у князя. В шесть часов сел на ялик
с Желтовым, оба без шпаг (для предупреждения дурных последствий
от прилежного осушения бутылок строго было запрещено являться
в ассамблеи при шпагах) и пустился ко дворцу Петрова любимца.
Великолепно освещенная пристань, горевшие у крыльца смоляные
бочки и яркие огни в окнах уже издали возвещали, что у князя
собрание. Пажи у пристани,, камер-юнкеры у крыльца, скороходы
на ступеньках лестницы, камергеры наверху, в синих ливреях,
улитых серебром, стояли для встречи царицы. У дверей находились два
гайдука, великаны вершков в тринадцать, которым приказано было
принимать всех и никого не выпускать прежде девяти часов. В
приемной приехавшие друзья поспешили объявить имена свои полицейскому
офицеру для избежания пени, коей подвергались пропускавшие
ассамблею, если не оправдывали отсутствия достаточными причинами.

120 Андрей Безыменный
При входе в гостиные комнаты изумила Горбунова пышность,
какой еще не встречал. Государь и весь двор жили чрезвычайно
просто. Дворяне русские щеголяли столом, винами, лошадьми,
псами. Князь же Александр Данилович стоял на том, чтоб во всем
образе жизни сравняться с владетельными особами. Восемь больших
покоев открыты были для посетителей. Везде штучные полы,
гобеленовые или штофные обои, хрустальные люстры, бронза, мрамор,
фарфор, венецианские зеркала, мебель, выписная из-за границы.
Комнаты были набиты людьми, но ни князь, ни княгиня не
появлялись. Хозяева не заботились о гостях, гости о хозяевах. И те и
другие заняты были своим делом. Хозяин угощал, потому что ему было
повелено, и расточал великолепие в угодность государю и
собственному тщеславию. Гости же, которым также приказано было
веселиться, исполняли приказ с верноподданническим усердием и уж
точно веселились от души. Основной закон ассамблеи — совершенная
непринужденность. У каждой двери повешено было напоминание
посетителям не чиниться, не беспокоить себя ни для какого лица,
под опасением наказания осушить огромный кубок Большого Орла,
который тут же под крышкой находился на мраморном пьедестале.
Горбунов изъявил желание обойти комнаты. Рука об руку два
друга вошли в покой, назначенный для разговоров. Тут заметили
Стефана Яворского, председателя Синода, первую духовную особу
в России, являвшего в частной жизни строгое воздержание инока,
фельдмаршалов Шереметева и Голицына, равно высоких доблестями
воинскими и гражданскими, кои одни в этот пьющий век, когда не
только у нас, но и при всех европейских дворах излишество в вине
считалось если не добродетелью, по крайней мере не пороком, когда,
по свидетельству современников, * в Берлине, Лондоне, Париже,
Варшаве королевские обеды не раз кончались вытаскиванием
собеседников из-под столов, одни, говорю, из обыкновенных посетителей
бесед имели право отказываться от участия в попойках и
освобождены были от наказания Большого Орла, которому подвергались
* См. журнал Берхгольца, Mémoires de la P-sse Sophie de Prusse, Mémoires
sur la Régence и пр.

Андрей' Безыменный
121
сам царь, царица, все мужчины, и замужние женщины, с тою
разницею, что женский кубок был втрое менее против мужского: так
справедливо, что истинное достоинство везде и всегда приобретает
уважение! Далее являлись братья Долгорукие, князь Яков и
Григорий, изумлявший парижан любезностью и образованием, Толстой
и Шафиров, славные переговорами с Оттоманскою Портою, и,
наконец, соперник последнего, засыпанный габаком, Анд. Ив. Остер-
ман, обессмертивший себя договорами Нейштатским и Белградскиму
тогда еще мелкий чиновник, но уже уваженный за тонкий ум и
многостороннее образование. Все, за исключением последнего, были
предметом ненависти для хозяина, который ни в чем не терпел
соперников, но ненависти тайной, потому что явная не смела
обнаружиться при Петре. Перед ними стояли группами молодые люди,
с благоговением слушая, с жадностью ловя из уст сих мужей
доблестных уроки мудрости, которой живые примеры видели в их
жизни, — обстоятельство, достойное замечания при
малообразованности тогдашнего поколения.
Перешед в следующую комнату, друзья очутились будто в другом
мире: шум, говор, крик, чоканье стаканов, где обнимаются,
целуются, где спорят и мирятся за кубками. Совершенное равенство.
Иные, кои до вступления в залы ассамблеи не смели взглянуть на
соседей, тут словно свои: в рясах, в мундирах, в кафтанах; без
различия чинов, званий, лет, без порядка, кто сидя выше, кто ниже,,
как кровные, как братья, с румяными от вина и веселости лицами —
все пьют из одной круговой чаши. Полная свобода! Пир горойL
Вино льетсяI Одно преступление — отставать от соседей. Тут Жел-
тов указал Горбунову товарищей Петра в совете и веселии:
знаменитого архиепископа новогородского Феофана, красноречивого
оратора, глубокомысленного политика, историка и столь же усердного
собеседника, затем Ягужинского, равно бесстрашного в Сенате и за
чашей, далее князя-кесаря Ромодановского, в одном изменявшего
старине, что предпочитал медам заморские вина, адмирала
Апраксина, который со слезами радости осушал кубки, Ив. Ив. Бутурлина,
получившего титул князя-папы за подвиги на пирах, и разгульных,
членов его общества.

122
Андрей Безыменный
Разительную противоположность представляла третья комната.
На столах вместо вина — пиво и пунш. Осененные облаком, с глиня-
нь м 1 трубками в зубах собеседники также пьют, но молча и отдыхая
только, чтоб всасывать и выпускать из себя табачный дым. «Здесь,
брат! — сказал Желтов Горбунову, — муха пролетит, услышишь,
а если кто и обмолвится, то верно не по-нашему». Действительно,
пировавшие тут были исключительно иностранцы: офицеры,
служившие в нашей армии и флоте, шхипера, оставшиеся на зиму в
Петербурге, иноземные купцы. Андрей заметил между ними герцога
Голштейн-Готторского, перешептывавшегося с вице-адмиралом
Кризисом и не уступавшего в беседах ни одному из самых отчаянных наших
весельчаков, так что, по словам его камер-юнкера Берхгольца,
никогда не выходил из беседы своими ногами.
Обозрев четвертую комнату, где в разных концах посетители
то стучали шашками, то двшали безмолвно шахматами, и заметив
тут особенный стол и поставленные подле с раззолоченным на спинке
орлом кресла для государя, обыкновенно игравшего в шахматы
с графиней Пушкиной, Горбунов перешел на половину дамскую.
Вдоль по стене сидели длинным рядом матушки, напудренные, в
кирасах и широких робронах, глядя на дочек и повторяя про себя
последние два стиха молитвы господней: и не введи их во
искушение, но избави от лукавого; впереди
дочки стояли строем, расчесанные, разряженные, перетянутые;
против — молодые мужчины, также в строю. О разговорах с
женщинами, этом обмене ума и любезности, который ныне составляет
главное наслаждение в обращении с прекрасным полом, в то время
не было и помину. Да и говорить было не о чем. «Грамота не женское
дело», — твердили старики. Иные девицы не только не читали, да
и совсем не видали книг, разве в церкви, когда дьякон выносил из
алтаря евангелие. Пяльцы и одни пяльцы были их занятием,
мастерство шить — лучшей похвалой. Притом умы находились тогда в
каком-то ребячестве, которому ныне с трудом поверят. Герцогиня
Мекленбург-Стрелицкая, царевна Екатерина Ивановна, сестра
императрицы Анны, жившая в России после развода с мужем, женщина
лет тридцати, нрава веселою, в пребыьание двора в Москве в 172Z гг

Андрей Безыменный
123
принимала у себя, в селе Измайлове, раз в неделю дам и девиц.
Чем же, думаете, они весь вечер занимались? Ни дать, ни взять,
играли с кошками. И это чрезвычайно их забавляло. «Не поверишь,
мой свет, — писала царевна к графине Авд.Ив. Чернышевой, — как
нам вчерась было весело; кошки смешили нас до упаду». А потому
и в ассамблеях, до начатия танцев, только и дело было что глазели:
мужчины глядели во все глаза на девиц, девицы украдкой на мужчин,
и если встречались взорами, опускали, краснея, очи или закрывали
платками лицо.
Горбунов и Желтов присоединились к толпе зрителей на сии
живые картины, как вдруг внезапный блеск привлек их к окну.
Великолепное представилось зрелище. Нева горела от разноцветных
огней, коими освещены были буера, яхты, ялики, в стройном порядке
двигавшиеся от противоположного берега к пристани: подъезжал
царский двор. Вскоре раздались трубные звуки, и вошел в покои
Петр, ведя под руку Екатерину, а за ними блистательный,
многолюдный послед мужчин и женщин. Горбунов с удивлением взирал
на величественную красоту русской царицы, ее высокий рост,
казавшийся еще выше от длинных темнорусых волос, зачесанных по
тогдашнему обычаю вверх, ее широкое чело, большие темного-
лубые глаза, лицо чистое, покрытое румянцем стран полуденных,
стройный стан и гордую поступь. Подле находились великие княжны:
Елисавета, незадолго покинувшая крылышки, * поразила его с
первого взгляда: ее мягкие как шелк спускавшиеся до плеч локоны,
большие голубые глаза, дышавшие негой, ослепительная белизна шеи
и рук, полная грудь —останавливали самого равнодушного зрителя.
Наружность Анны не имела ничего блестящего, отличного; но в
чертах, во взорах, во всех движениях сияла душа чистая, нежная,
исполненная любви ко всему окружающему. Желтов указал между
прочим другу княжен Марию Александровну Меншикову и
Катерину Алексеевну Долгорукую, кои потом обе, жертвы отцовского
* Автор позволил себе нескочько подвинуть эпоху совершеннолетия в. к.
Елисаветы. Государь Петр I обрезал ей крылышки в день торжества о
заключении Нейштатского мира, 21 ноября 1721 г.

124
Андрей Безыменный
властолюбия, отторженные от женихов, чтоб одна за другой быть
обрученными одному императору, кончили дни невестами-вдовами
в заточении, графиню Нат. Бор. Шереметеву, последовавшую за
женихом в ледяные дебри Сибири, гр. Матвееву, тогда невесту
А. И. Румянцева, отца знаменитого фельдмаршала, и славных в то
время любезностью графинь Головкиных и княжну
Черкасскую.
Появление великих княжен оживило немую картину, какую
являли покои, занимаемые прекрасным полом. Их снисходительное,
милостивое обращение со всеми, без различия званий, и свобода
с мужчинами служили образцом для фрейлин. Сии последние имели
уже своих угодников: в числе роившихся кругом молодых людей
проявлялись известные заслугами и саном в последующее время:
Ив. Ив. Неплюев, славный посольством в Турцию и особенно
управлением Оренбургского края, С. Ф. Апраксин, П. С. Салтыков и,
тогда из первых красавцев, А. Б. Бутурлин, предводительствовавшие
в Семилетнюю войну нашими армиями; наконец, знаменитый Миних,
в то время еще генерал-майор, который со всею германскою, нелов-?
костью был самым страстным воздыхателем женского пола и
сохранил сию слабость до преклонной старости, так что по возвращении из
Сибири, утружденный летами и недугом, писал еще любовные письма
к молодым графиням С. и В., составлявшим украшение двора
императрицы Екатерины II. Впрочем, и сия угодливость была совсем
не то, что ныне. В движениях самый церемонный этикет, в словах
все изысканные выражения осмеянных Мольером умников de l'hôtel
Rambouillet, не подходили без многократных поклонов, в танцах
едва прикасались к пальцам дамы: какая.непринужденность между
мужчинами, такое жеманство в обращении c женщинами.
Обыкновенно по прибытии государыни начинались танцы, но
тут медлили, потому что не было души собрания, того, по мановению
коего оно двигалось. Петр, имевший обычай со вступлением в
ассамблею тотчас обойти всех посетителей, прошел прямо в кабинет,
повелев следовать за собою хозяину, который, привыкнув читать на
лице государевом происходившее в его душе, с трепетом ожидал по-
следствий свидания.

Андрей Безыменный
125
— Данилыч! Долго ли ты будешь играть моим терпением? —
строго спросил царь, садясь в кресла. — Что у тебя за дело с
Горбуновым?
— Никакого, государь! — ответствовал князь. — Я хотел
купить у его дяди имение, но старик отказьггался от продажи. По его
смерти обратился к наследнику, и этот молокосос, не взирая на мои
выгодные условия.,.
— И потому, — прервал Петр, — что этот молокосос, как ты
его зовешь, не хотел удовлетворить твоей прихоти, ты'решил
злодейским умыслом лишить его собственности?
— Злодейским умыслом? — с изумлением возразил князь.
— Данилыч! — продолжал царь, не замечая восклицания. —
Пока ты довольствовался похищением государственной казны, я,
памятуя твои заслуги и, может быть, по слабости к тебе, чтоб не
срамить тебя, разделывался с тобой по-домашнему и довольствовался
наказанием тебя денежной пени, иногда же пополнял ущерб из своих
доходов. Но если, издеваясь моим снисхождением, ты употребляешь
свое могущество на угнетение беззащитных, если для достижения
своих замыслов прибегаешь к подлогам, поджогам, убийству и
прикрываешь сии преступные козни предлогом государственного
интереса, Данилыч, — промолвил Петр; возвысив голос, — я, божий
слуга, отмститель в гнев творящему злое, поставлен на то, чтоб карать
преступление. Слезы невинно терпящих вопят на меня к богу, и тяжко
мне придется отвечать за них, если не исполню долга; а ты лучше
другого ведаешь, что я умею его выполнить.
— Государь! — отвечал князь. — Ваше величество изволите
упоминать о подлоге, зажигательствах, убийстве, о коих я не имею
понятия. Поверенный мой, Белозубов, писал ко мне, что бежавший
из дома Горбуновых подьячий Терентьев открыл ему, будто
наследник Бердыша подкидыш, а следовательно, владеет имением
незаконно, и просил моего согласия повести о том дело у новгородского
воеводы. Я соизволил, но что тут были злоумышление, козни — того
не ведал и не ведаю.
Петр не спускал с князя очей. «Верю словам твоим, еще более
лицу, — сказал он наконец, — но не менее стыда тебе иметь клев-

126
Андрей Безыменный
ретов, способных на такие злодеяния. Не погневайся! Я повелел Бе-
лозубова, Терентьева и Фролова предать суду. И горе тебе! если
окажется, что ты тут сколько-нибудь замешан». Потом, встав,
промолвил уходя: «Я приказал Горбунову быть сегодня здесь, хочу
чтоб ты перед ним извинился».
Едва лишь государь воротился в собрание, подали знак к танцам.
В ассамблеях перед начатием бала хозяин подносил даме по выбору
бронзовый, вызолоченный жезл, наподобие кадуцея, и перчатку
в знак державства, как бы давая знать, что в светской жизни
господство принадлежит женщинам. Дама, принимавшая затем название
царицы бала, подзывала любого мужчину, заставляла его
стать, на колени и, посвятив в маршалы бала, по примеру древних
рыцарей — приложением двух пальцев к его щеке, передавала ему
с кадуцеем свою власть. Обязанность маршала была исполнять
безропотно все, самые прихотливые повеления своей дамы и по ее
наставлениям распоряжаться балом. В сей вечер князь Меншиков
подошел к Екатерине и на коленях поднес ей знаки власти над eq-
бранием. Когда хотел встать, государыня, остановив его, молвила:
«Позвольте, князь! Я намерена избрать вас в маршалы и по праву
господства моего над вами хочу, чтоб вы исполнили требование»
которого, верно, не ожидаете».
— Ваше величество! — возразил князь. — Для сего не нужно
мне маршальского жезла. Я раб ваш, и ваша воля была и будет мне
всегда непреложным законом.
— К вам недавно поступила фрейлина, не помню, как ее зовут^
спросите о том у княгини Марии Андреевны. Я принимаю ее под
свое покровительство. Употребите свое влияние, дабы ее не выдавали
замуж против желания.
— Государыня! — ответствовал князь. — В угодность вам я
сделаю более: и если ваше величество повелите, постараюсь соединить
ее с предметом ее любви. Дворянство бывшего *ее жениха доказано,
и ничто не мешает их союзу.
— Вы мне доставите этим удовольствие, — сказала царица.
Между тем как судьба таким образом без ведома Андрея
готовилась вдруг вознаградить его за все напасти, сам он с любопытством^

Андрей Безыменный 127
смотрел на мелькавших перед ним танцовщиков. Восхитила его
прелесть, с какою двигалась в менуэте великая княжна Елисавета,
ловкость в контрдансе графинь Головкиных, первых танцовщиц после
великой княжны, умилило снисхождение царя, который то
участвовал в пляске, то, положив одну ногу на другую, с трубкою в зубах
беседовал за одним столом с архиереями о богословии или с
иноземными мореходами об опасностях их плавания, то, наконец, вместе
с пировавшими пил из круговой чаши. Но всего более поразил его
танец, изобретенный Петром, трогательное доказательство
благодушия царева и его желания видеть на всех лицах веселость. Это
был род нашего гросфатера. При игрании похоронного марша от
шестидесяти до ста пар двигались погребальным шествием; вдруг,
по движению маршальского жезла, музыка переходит в веселую,,
дамы покидают своих кавалеров и берут новых между нетанцующими,
кавалеры ловят дам или ищут других, от этого кутерьма ужасная,
толкотня, беготня, молодые танцовщицы хватают стариков, молодые
мужчины тащат старух, те отказываются, отбиваются, шум, крик, все
собрание, тысяча или полторы тысячи человек, поднято, словно
играют в жмурки. И заметьте, Петр, Екатерина, вся царская
фамилия тут же: за ними бегают, гонятся, сами они ловят, безо всякого
от других отличия, словно в своем семействе. Наконец, новое
движение жезла: все приходит опять в прежний порядок, и те, кои остаются
без дам или кавалеров, осушают кубки Большого или M а-
лого Орла, единственное наказание за все проступки в
ассамблее.
Андрей едва оправился от суматохи, в которой волей неволей
принужден был принять участие, увидел перед собою того, кого
почитал главным себе врагом. «Господин Горбунов! — молвил
князь Александр Данилович. — Мне весьма больно было узнать
о неприятном деле, какое навязали вам, и еще более, что при этом,
употребили во зло мое имя. Уверяю вас честью, что все против вас
злоухитрения и козни, на какие дерзнул поверенный мой Белозубов,
чинились без моего ведома и воли. Чтоб доказать, что не питаю
к вам неприязни, предлагаю вам свою дружбу (тут князь протянул
руку) и постараюсь явить ее на деле. Не угодно ли вам перейти со-

128
Андрей- Безыменный
мною в боковую комнату?» Андрей в изумлении последовал • за
князем. Вдруг раздалось: «Андрюша! мой Андрюша!» — и Варвара
очутилась в его объятиях.
ПРИПИСКА ДЛЯ ЖЕЛАЮЩИХ
Два месяца спустя после сей нежданной и счастливой встречи
обрученных, в два часа пополудни, несколько дрог четвернями,
нагруженных сундуками, заказною в Петербурге мебелью орехового
дерева, всем, что новобрачная приносит в дом супруга, покрытых
богатыми персидскими коврами, медленно потянулись из села Ев-
сеевского в село Воздвиженское. Впереди в карете веером,
расписанной золотыми и серебряными городками в виде шахматной доски,
покидавшей сарай только при торжественных случаях, гордая как
пава, пышная как маков цвет, Ивановна в высоком чепчике, который
принуждена была надеть со вступлением в дом князя Александра
Даниловича и потом уже не снимала, и богатой штофной телогрее,
открывала шествие щгом убранных перьями коней. Рослые слуги
позади и вершники по сторонам умножали пышность поезда. Едва
он показался в виду ярко освещенного дома Горбуновых, Андрей,
испросивший дозволение уехать из Петербурга для женитьбы вместе
с Желтовым, который также взял отпуск, чтоб быть шафером у своего
приятеля, вышли на крыльцо встретить дорогую гостью. После
первых приветствий, когда няня Ивановна заняла половину дома,
назначенную для будущей владычицы села Воздвиженского с
деревнями, и жених вместе с другом отправились к нареченному тестю
благодарить за приданое, Николай Федоров, род первого министра
у молодого барина, дворецкий Илья Иванов, малорослый, дородный,
плешивый мужчина, и ключница Анна Васильевна, которую в силу
сего звания и потому, что по догадкам пользовалась особенным
благоволением покойного Бердыша, прочие слуги честили Анной
Васильевной, как некогда наших бояр — с «вичем», —все, с детства
кормившиеся от подачек господского стола и составлявшие высшую
аристократию в многолюдной дворне Горбуновых, следуя приказу барина,
угостили роскошным ужином нового товарища. Когда блюда одно

Андрей Безыменный
129
за другим были разнесены между собеседниками, и сладкое вино
развязало языки:
— Слава тебе, господи! — воскликнула Ивановна, — наконец
привел бог дождаться. — Прошел бы завтрашний день благополучно,
а там и дело с концом.
— Уж тут далеко ли? — молвила Анна Васильевна. — Жаль
только, что отец Григорий изнемогает. Уж куда как ему хотелось
обвести молодых кругом налоя. Да больно стар, сердечный! G
постели, вишь, подняться не может.
— Я, чай, Маланья Ивановна, Варвара-то Лукинишна рада, —
промолвил дворецкий.
— И, батюшка! — отвечала няня. — От радости света божьего
не взвидит. И здоровье, и веселье, все мигом прикатило! Глядит,
как наливное яблочко! А то, бывало, не дай бог и ворогу, только и
ведала, что горе, особенно в Санкт-Петербурхе, словно свечка, истаяла,
иссохла, как лучинка. И день и ночь то и дело, что тоскует. Слез
нет, а только что вздыхает, да так тяжело, что не приведи господь!
Уж я, ах ты, владыка небесный, и молитвы над ней творила,
и сама плакать, и ей-то говорю: «Полно тебе, свет мой,
кручиниться, господь милостив, не оставит тебя горемычной, не
убивай себя и нас». Нет! Что прикажешь делать? Все грустит.
А пуще всего, коли заговоришь о Белозубове. Да и он, душегубец,
прикинулся влюбленным и ну свататься! А ей это пуще, чем нож
в сердце.
— Мало того, — подхватила Анна Васильевна, — Андрей Але-
ксаыдрыч чуть со двора, а он на двор. Прикатил сюда в Воздвижен-
ское да и распоряжается, словно своим добром.
— Далеко кулику до Петрова дня, — прервал дворецкий. —
Каково-то им всем теперь распоряжаться на каторге в Рогвихе,
что ли?
— Да и по делом их ! — молвил Николай Федоров. — Слыханое ли
дело, пуститься на такое беззаконие!
— Мне жаль дочки Тихоновой, — сказала тут няня. — Она,
бают, ни про что не ведала. Ан теперь без мужа, чай, горемычыая,
но миру пойдет.
9 А. О. Корниловым

ISO
Андрей Безыменный
— Не тревожьтесь, Маланья Ивановна! — отвечал дядька. —
У нашего барина душа христианская: приказал отвести ей двор
и пожаловал месячную дачу.
— Куда какой добрый! —промолвила няня. —Дай бог ему много
лет здравствовать!
Тут Илья Иванов велел подать из поставца большую заздравную
чашу, наполнил ее, и громко произнесши: «Здравие и многолетие
нашему барину и барыне! Пошли им, господи, много чад и
домочадцев! Да здравствуют на многие лета!», — осушил ее до дна.
Собеседники почли долгом, повторив тост, последовать пример;/.
Между тем пробило 8 часов. Николай Федоров, не без основания
почитавший себя старшим и в постоянную бытность при господах
получивший понятия о светскости,подал руку няне, длякотордй после
дневных трудов и веселого ужина сия подпора не была липшей,
и в сопровождении собеседников, доведши новую гостью до вверенной
ее надзору половины, пожелал ей доброй ночи. «Покорно
благодарима !» — отвечала Ивановна. — «Прощенья просим-с, Николай Фе-
дорыч, Илья Иваныч, Анна Васильевна».
Прощенья просим, гг. читатели!

ИЗВЕСТИЯ ОБ УСПЕХАХ ПРОМЫШЛЕННОСТИ В РОССИИ
И В ОСОБЕННОСТИ ПРИ ЦАРЕ АЛЕКСЕЕ МИХАЙЛОВИЧЕ
Царствование Алексея Михайловича, самое блестящее в нашей
истории XVII столетия, к сожалению, менее других нам известно.
Уложение, показывающее заботливость его о внутреннем
благосостоянии государства, и некоторые современные записки,
более относящиеся к войнам, приведшим его к почтению у народов
соседних, — вот все, что находится из отечественных памятников.
Труды, подъятые сим государем для образования подданных, для
сближения их с Европою, труды, приготовившие Россию к тому зе-
личию, на которое воздвигыул ее Петр, не могли обращать на
себя внимание писателей, не понимавших отдаленных видов царя
Алексея Михайловича и полагавших всю славу правителей в
воинских успехах. Таким образом, любопытный наблюдатель, желающий
получить сведения о средствах, употребленных сим монархом для
споспешествования народному благу, принужден (пока еще не все
современные акты приведены в известность) довольствоваться
сведениями, разбросанными у иностранных писателей, или преданиями,
часто неверными, искаженными временем. Чтобы облегчить таковой
труд, предлагаем здесь некоторые известия о фабриках и других
заведениях к усовершенствованию промышленности, существовавших
при царе Алексее Михайловиче. Для лучшего же понятия начинаем:
кратким обозрением постепенного хода промышленности в России,,
от начала политического ее существования.
Начало промыслов и художеств в России теряется в глубокой?
древности. Промышленность у славян, подобно как и у других наро-
9*

132
Известия об успехах промышленности
дов, началась, вероятно, с того времени, как они, утвердившись
в постоянных жилищах, познали приятности гражданской жизни.
Уже в VIII, IX и X вв. находим у арабских, норманских и
византийских писателей известия о торговле славян, привозивших к устью
Волги, Днепра и на берега Балтийского моря холст и кожи. Мы не
знаем достоверно, были ли сии произведения отечественными
изделиями, но основываясь на летописях, смело можем утверждать, что
искусство выделывать кожи известно было в России во времена
Владимира. Те же летописи упоминают о кованых мечах, деланных в России.
Художества перешли к нам из Греции. Жители сей страны,
невзирая на упадок народного духа, на развращение двора и общее
невежество, еще сохраняли остатки образования, завещанного им
предками. В то время как варварство помрачало Европу и одни
схоластические споры занимали западных христиан, Платон,
Аристотель, Геродот, Фукидид, Гомер и Пиндар находили почитателей на
Востоке. Художества процветали также у одних только греков.
Торговля, а потом введение христианской веры в России, устроив
сношения ее с Грецией, водворили в отечестве нашем просвещение,
и вскоре на берегах Днепра и Волхова благодетельные семена оного
пустили свои отрасли. Промышленность, покровительствуемая
мудрыми государями, возрастала вместе с внутренним устройством
и безопасностью народа. Уже в X в. упоминается о каменных
палатах, в XI о великолепных храмах, воздвигнутых в Киеве и
Новгороде, и о живописи, украшавшей 'стены оных. Кожи, выделываемые
россиянами, были одним из главнейших предметов их торговли
с немцами на Западе, болгарами на Востоке и с Константинополем,
путем греческим по Днепру и Черному морю.
Система уделов, вовлекшая Россию в междоусобные войны,
и владычество монголов, сковав ее игом рабства, уничтожили все
благие начинания. Мог ли народ русский думать о занятиях,
требующих спокойствия и свободы, в то время, когда должен был
заботиться о собственной безопасности, о защите скудного имущества
м когда ежечасно опасался, чтобы произведения его трудов не
сделались жертвою алчности и корыстолюбия притеснителей. Однако ж
и в сию смутную эпоху находим следы торговли и прежде введенных

Известии об успехах промышленности
133
художеств. В XIII в. купцы русские приезжали в Тавриду и
выменивали там соль на бумажные ткани,* В первой половине XIV в.
в княжение Симеона Иоанновича Гордого греческие и российские
художники расписывали в Москве церкви и отливали колокола, **
но сии явления редки в России. В одном Новгороде, удержавшем
свою независимость и богатом торговлею с Ганзою, сохранилась
промышленность в полной своей деятельности. Наконец,
прояснились тучи, покрывшие политический горизонт России, и по мере
ослабления татарского ига, промышленность возрождалась. При
Дмитрии Донском сношения с Западною Европою возобновились:
введены были в употребление металлические монеты вместо
кожаных, бывших прежде в употреблении. Первые монеты были с
татарскими надписями, *** потом с русскими на одной, а татарскими
на другой стороне и, наконец, с одними русскими. Монеты чеканили
сперва в Орде и называли деньгами от татарского слова
т а н г а и теперь еще употребительного на Востоке. Серебряные
назывались деньгами, а медные пулами. Россияне
платили оными дань. В Новгороде, имевшем у себя сД276 г. конторы
ганзейских купцов, были в употреблении литовские гроши
и шведские а р т у г и. Новгородцы, гордясь своею независимостью
от ига монголов, предпочитали монеты иностранные деньгам,
введенным сими притеснителями в Россию.
В 1429 г. начали новгородцы чеканить свою монету.**** Спустя
четыре года Псков последовал примеру Новгорода, а, наконец,
и другие удельные княжества завели у себя русские деньги.
В начале XV столетия монах Лазарь, родом серб, сделал в
Москве на великокняжеском дворе за церковью Благовещения ч а с-
н и к, названный часомерье, который, по словам летописца,
всякий час ударял молотом в колокол человековидно,
самозвонно и страннолепно. ***** Москва имела
* См.: Voyage de Rubruques (Rirsbrock).
** См.: Истор[ия] государства] Российского], ч. IV, стр. 280.
*** Там же, ч. V, стр. 121.
****- Storch's Hist, statis. Gemâlde des Russ. Reichs, III.
***** Ис1ор[йя] государства] Российского], ч. V, прим. 249.

134
Известия об успехах промышленности
.сверх того искусных литейных мастеров: один из них научил
псковитянина Федора лить свинцовые доски для кровли церковной,
за что получил от псковских граждан в благодарность 46 рублей. *
Иконописцы — монах Андрей Рублев, Симеон Черный и старец
Даниил — были в славе, и произведения их долго почитались
образцовыми. По всеобщей набожности того времени художества до
Иоанна III употреблялись единственно для украшения храмов
божьих. Ремесла состояли: в выделывании кож, приготовлении мыла,
потащу, льняного масла, тюленьего жиру, икры и рыбьего клею
и, наконец, в искусстве добывать и варить соль. Для одежды делали
полотна и сермягу. По крайней мерс летописец говорит, что в 1382 г.,
в на'шествие Тахтамыша, сожжена была в Москве сермяжная
фабрика. ** Около того же времени узнали в России искусстьо
винокурения. Оно известно стало в Европе в XIV в. и потом, вероятно,
перешло к нам через Украину от генуезцев, поселившихся, на
берегах Черного моря.
Наконец, со вступлением на престол Иоанна III настала новая
эпоха для России: свержение татарского ига и брак сего государя
с дочерью Фомы Палеолога Софиею доставили ему известность и ува-
якение у современных государей. Сношения с Западною Европою
умножились и сделались постоянными. Толпы иностранных
ремесленников, одни, призванные царем, другие в надежде обогатиться
в стране новой, ищущей просвещения, стекались в Россию.
Аристотель, родом из Болоны, воздвигал храмы, отливал пушки, чеканил
монеты и делал порох. Венециане Фрязиы и Алевиз украшали
столицу зданиями великолепными. При Иоанне летописи упоминают
о рудокопстве. Добывание железа для кузнечного ремесла было
древним промыслом россиян. Они выплавляли железо в горнах и
употребляли оное для орудий, потребных в домашнем быту. В 1509 г.,
при построении Тулы, находилась уже на Тулице, при впадении в нее
речки Комареыки (ныне давно уже высохшей), слобода, в коей все
жители были кузнецы и для работы своей добывали железо из ближней
* Там же, стр. 238.
** Starch's Gemâlde etc.

Известия oôi успехах промышленности
135
руды. * При Иоанне в 1491 г. два немца, отправленные на Печору,
нашли на реке Цыльме, верстах в 100 от Печоры и в 20 от Космы,
серебряную и медную руду, коей разработка и началась с того времени. **
Иоанн Грозный прилагал более стараний, нежели все его
предшественники, к образованию народа. Письмо его к императору
Карлу V служит лучшим доказательством заботливости его о
распространении просвещения и промышленности. Царь просил через
саксонца Шмитта отпустить в Россию богословов латинской
церкви, дабы они, узнав догматы греческой- церкви и уведомив
о своих, не противились соединению двух исповеданий, когда
начнутся о сем переговоры. Иоанн требовал также докторов
прав, знакомых с обычаями светскими, чтобы научить жителей
приобретаемых от варваров областей быть хорошими гражданами
и полезными членами общества; искусных зодчих и
работников для построения укреплений против татар; л и т е й-
щиков, пороховщиков и разных оружейников. ***
123 человека ученых, художников и мастеров были уже набраны
и готовились сесть в Любеке на суда, но по проискам ливонцев и
отчасти любечан, с завистью взиравших на успехи просвещения в
России, оби были отозваны Цесарем в Вену. ** *N* В 1557 г. Иоанн повторил
требование свое у Фердинанда I, но и тут не имел удачи. Однако ж
отказы императоров не воспрепятствовали переселению
иностранных ремесленников в Россию; особенно приходили мастера золотых
и серебряных дел. По сие время в Москве, Вологде и Устюге
находятся потомки сих колонистов, отличающихся от коренных жителей
одними только прозвищами.*****В 1553 г. содействием митрополита
Макария заведена в Москве типография, под руководством дьякона
церкви св. Николая Голстунского, Ивана Федорова и Петра
Тимофеева Мстиславца. Арсеналы Иоанновы были наполнены. Цесар-
* См. «Путешествие от С.-Петербурга до Херсона» Василия Зуева.
** Ист[ория] государства] Российского], ч. VI.
*** Schmidt, Phiseldeck. Materialien zur Russ. Geschichte. Riga, m. 1.
i777, стр. 431.
**** Storch's Gemâlde, III, s. w.
***** Iiennig, Leimchaw, Greuer, Arndt и пр.

138
Известия об успехах промышленности
ский посол Иоанн Кобенцель, бывший в России в 1575 г., говорил,
что в оных было не менее 2000 полевых и осадных орудий.
Торговля с англичанами чрез Архангельск имела главнейшее
влияние на распространение просвещения. Сверх выгод, происходив-
ших от открытий нового истока для российских произведений, сия
торговля увеличила народную промышленность, утвердила сношения
России с Англией и облегчила царю средства вызывать оттуда людей
с дарованиями. Особенно врачебное искусство утвердилось с сего
времени в России. При дворе Иоанновом мы видим английских
докторов Стендиша, Якоба и аптекаря Джемса Френшама с
фельдшерами (в 1581 г.). Затруднения, деланные царем касательно его отпуска
в 1583 г., заставляют думать, что при Иоанне учреждена была
первая аптека. G 1534 г. начали собирать в России травники.*
Копание руд и разработка металлов распространилась. Царь
договором с англичанами 1569 г. предоставил им отыскивать железные
руды и плавить сей металл, обязав их обучать сему искусству
русских и при вывозе железа платить по полупенсу с фунта.
При царе Ф е о д о р е , когда Тула обведена была каменного
стеною, слобода, находившаяся близ сего города, получила название
Кузнецкой. Указом сего государя, кроме кузнецов, никому не позволено
было в ней селиться. Они освобождены были от земских податей и
повинностей земской службы.** Руководствуемый советами Годунова,
Феодор уничтожил многие монополии, данные англичанам, и открыл
другим торговым народам свободный приезд в гавани Белого моря.
Сии средства не воспрепятствовали, однако ж,, дружеским
сношениям царя с королевою Елисаветою. Английские врачи приезжали
по-прежнему в Россию и по-прежнему пользовались при царском
дворе большими милостями. При сем государе вызван из Венеции
Марко Ченоппи для выделывания бархатов, штофов и других
шелковых изделий, учреждены в Ржеве со стороны Пскова первые
заставы для предосторожности от моровой язвы и, наконец, издан в 1588 г.
Лечебник, переведенный с польского.***
* Рихтер. История медицины в России, ч. I.
** Зуев. Пут[ешзствие] от С.-Петербурга до Херсона.
*** Рихтер. Ист[ория] мед[ицины] в России, ч. I.

Известия об успехах промышленности
137
Годунов, злодействами проложивший себе дорогу к трону,
но благодетель народа на престоле, заботился, может быть, более всех
своих предшественников о распространении довольства и образования
между подданными. Бедствия, постигшие Россию в его время, не
позволили ему обратить большого внимания на расширение
промышленности, а преждевременная кончина уничтожила благие его
начинания. Однако ж колокольня Ивана Великого вместе с другими
каменными зданиями в Москве и колокол в 12 000 пуд., вылитый
в 1601 г., свидетельствуют о попечении сего государя к оживлению
промышленности, показывают, что художества не были в России
в упадке. Годунов не имел времени делать новых заведений для
промышленности, но покровительствовал то, что нашел при вступлении
на престол; ободрял торговлю, охотно принимал в свою службу
просвещенных чужеземцев и сам посылал молодых людей учиться
в чужие края. Плоды сих отеческих попечений российских монархов
уничтожены были в бедственное время Лжедимитрием. Междоусобия,
ополчив русских на их соотечественников, наведя на Россию
враждовавших ей соседей, изгнали из оной занятия, цветущие под сению
мира. Шведы грабительством Новгорода довершили упадок оного,
а поляки сожжением Москвы в 1612 г. истребили все мудрые
начинания государей российских для общего блага. Таким образом,
россияне при вступлении Михаила находились в том же положении,
в каком были, освободившись от ига монголов, исключая успехов,
хотя медленных, в просветении, приобретенных в полтора века
законного правления. Михаил вступил в сношения с иностранными
державами и, предлагая им вместе с дружбою торговые выгоды,
требовал от них помощи и посредничества для примирения его с
неприятелями. Успокоив государство извне, приложил он старания ко
внутреннему оного устройству. До его царствования промыслы вообще
не были в совокупности: рассеянные ремесленники трудились и
продавали свои произведения, не сообщая- другим своего искусства.
Он ввел новые отрасли промышленности, начал раздавать
привилегии и, открыв подданным выгоды совокупного труда, возбудил в них
охоту к предприятиям полезным. Царствование Михаила можно
почесть началом фабрик в России. В дошедших до нас современных ак-

138
Известия об успехах промышленности
тах находим грамоты, коими посылаются нарочные в Госляр, что
в нижней Саксонии, для выписания иностранных рудокопов. По сие
время сохранились привилегии, данные на 10 лет алмазного и
золотого дела мастеру Ивану Мартынову и английскому купцу Францису
Глоту для делания золотой и серебряной канители и торга оною,
с правом выписывать для себя иноземных мастеровых; бархатного
дела мастеру Фимбранту, привилегия на построение мельниц для
выделывания лосиных кож и на производство оными торга,и, наконец,
привилегия гамбургскому гостю Петру Марселису и голландцу Ти-
леману Акаме для устроения на реках Шексне, Костроме и Ваге
железных заводов, с правом торговать произведениями беспошлинно
в продолжение 20 лет внутри и вне государства.* В доказательство,
сколько сей государь поощрял ремесла, может также служить грамота
1619 г., коею жители Кузнецкой слободы освобождаются от всякого
тягла наравне с посадскими людьми и от суда воеводы, кроме татей-
н ы х дел.** При Михаиле чеканили монету золотую и серебряную
в Москве, Новгороде, Пскове и Твери и даже были делатели
фальшивой монеты. Царствование Михаила отличается также
распоряжениями по части медицинской. В войске заведены полковые лекаря
и полевые аптеки, для содержания коих каждый полк давал по 200
рублей. В столице утвержден Аптекарский приказ, место, где
соединялись все ветви медицинского управления. Главою оного был всегда
русский боярин. Приказ испытывал врачей и предписывал им
средства лечить больных. * * *
Но никто из означенных государей более царя Алексея не
заслуживает уважения и благодарности потомства. Михаил, желая
залечить раны, нанесенные России во время междуцарствия, не имел
времени сделать много новых заведений. Преемник его, победив
поляков, находясь в мире с Швецией, занялся единственно
распространением просвещения, промышленности и торговли в своем народе.
Познав истину, что сии последние не могут быть в цветущем со-
* Собр[ание] государственных грамот, III, стр. 336, 350, 370.
** Зуев. Путешествие от С.-Петербурга до Херсона, стр. 92.
*** Рихтер. История медиц[ины] в России, ч. II, стр. 2, о.

Известия об успехах промышленности
139
стоянии, если не пользуются совершенною свободою, Алексей
уничтожил многие монополии, до того времени присвоенные одному
двору. Руководствуясь советами Иоганна фан Сведена, богатого
голландского купца в Москве, он исполнил намерения, едва
начертанные его родителем. Петру Марселису, гамбургскому купцу, поручено
было приискивать в чужих краях искусных мастеров во всех родах.
Они приезжали в Россию на счет государев, пользовались большим
жалованием и после условленного времени отпускались с честью.
Не было отрасли промышленности, которая не обратила бы на себя
внимания царя. Постараемся исчислить бывшие при нем в России
заведения; если некоторые существовали и прежде, то Алексей
распространил оные или усовершенствовал.
Фабрики:
1) Шелковые. Прежде шелк был транзитным товаром. ■
Русские купцы покупали оный в Астрахани или в Москве от персиан
в потом продавали англичанам или голландцам в Москве или в
Архангельске. При царе Феодоре Иоанновиче выписан был венецианец
Марко Ченоппи для шелковых изделий. Фабрика его находилась
л Кремле, подле колокольни Ивана Великого. Во время московского
пожара в 1612 г. она, вероятно, сгорела. При Михаиле делались уже
бархаты и штофы. При Алексее начали делать в Москве шелковые
поясы, кошельки, ленты и тому подобные вещи.
2) Суконные. Иоганн фан Сведен * завел было в Москве
около 1650 г. суконную фабрику и призвал для сего иностранных
мастеровых, но, понеся сильный убыток, принужден был закрыть ее
по той причине, что в то время россияне переменили в одеждах сукно
на камлот, который получали от голландцев и греков. По мало-
добротиости русской [шерсти] царь Алексей не раз выписывал иио-
* Большую часть представленных здесь сведений почерпнул я из Кильбур-
гера о русской торговле в 1674 г., помещенного в Бишинговом магазине, III,
стр. 245—263. Кильбургер переложен на русский язык Д. II. Языковым.
Нельзя при сем не поблагодарить г. Языкова за переводы Шлецерова Не- v
стора, сочинений Монтескье, Кильбургера, Жан дю Плано Карпини, Лерберга,
Гильденштета и других полезных книг. Изд.

140
Известия об успехах промышленности
странных овец, но они от дурного ли смотрения, или от других
неудобств или совсем выводились, или волна их грубела. Кильбургер
видел подобных овец у боярина Артамона Сергеевича Матвеева.
3) П о л о т н я н ы е. Во время Кильбургера главнейшие
полотняные фабрики существовали в Ярославле, Валдае, Каргополе
и на берегах Двины и Волги, следовательно, в тех же местах, гда
мы находим оные и ныне. Аршин холста продавался в Москве от
2 до 6 копеек. Делали также крашенину и набойки. Тонкие полотна
привозили из-за моря; но как царица Наталья Кирилловна не
носила чужеземного полотна, то для нее и вообще для царского обиходу
заведена была в Москве в слободе Кадашевой особенная полотняная
фабрика, которая и пользовалась царским покровительством.
Заводы:
4) Кожевенные. Выделывание кож, один из древнейших
и самых важных промыслов в России, доведено было до
совершенства. Заводы сафьянные находились в Казани и Нижнем Новгороде;
кожевенные в Москве, Ярославле, Костроме. Заводы, бывшие в
областях Новогородской и Псковской, уступали первым добротон>
изделий. За недостатком скота внутри России кожевники ездили
зимою закупать оный в Подолию, Украину и Лифляндию.
5) Поташные. Лучшие были в Сибири у Морозова. /
6) Дегтярные. Находились во всех лесных местах, особенна
в Каргополе и на берегах Ваги в Архангельской губернии.
7) Мыльные. Лучшие были в Костроме.
8) Сальные. Топление сала было с давних пор занятием
русских.
9) С о л я н ы е варницы. Соль варили в Астрахани, откуда
по Волге привозили в Москву; около Нижнего Новгорода, в Тотьме,.
в Перьми Великой, в Галиче Костромском, в Старой Руссе при озере
Ильмень и во многих других местах.
10) С т е к л я н ы е заводы. До сношения русских с
иностранцами они употребляли для окон вместо стекла слюду. Потом:
привозили стекло из чужих краев. Пушечный мастер голландец.
Юлий Койет (в наших актах он назван Елисеем) первый учредил

Известия, об успехах промышленности
141
стекляный завод от Москвы верстах в 40, в деревне Духанине. Койет
имел от 6 до 8 мастеров и сперва выписывал потребный материал
из-за моря, но после нашел средство добывать оный в России.
Грамотою царя Михаила Феодоровича от 31 мая 1634 г. позволено
ему было купить для оного в Гаретовом стану в Московском уезде
16 пустошей и дана привилегия торговать стеклом в продолжение
15 лет.* Произведения сего завода были несколько грубы и состояли
мз окончатых стекол и скляниц. При царе Алексее итальянец Миньо'
заложил на счет государев другой завод в деревне Измайловке,
в 6 верстах от Москвы; изделия оного были гораздо лучше Кой-
етовых.
11) Оружейные. Тульский оружейный завод пришел в
большее противу прежнего совершенство. Царь поощрял жителей
Кузнецкой слободы, освободил их грамотою 1640 г. от постоя и позволил
им держать брагу. Они умели уже ковать огнестрельное оружие.
Указом 1642 г. велено им было изготовить 1 000 самопалов, в 1643 г.—
243 пищали. Кузнецкая слобода состояла тогда в ведомстве
Стрелецкого приказа, а с 1692 г. под управлением Приказа ствольного
дела.* Оружейное искусство распространилось тогда в России,
к чему немало способствовали отыскание и разработка руд.
Разработка £ия началась производиться постоянным образом, как мы
сказали выше, в царствование Михаила. Во время Кильбургера было
четыре железных рудника, при каждом находились заводы.
Главнейший принадлежал голландцу Петру Марселису,** который
содержал оный вместе с тестем своим Тилеманом Келлерманом.
Рудник сей простирался с лишком на 30 верст и разрабатывался в трех
разных местах, начиная от Серпухова и за Тулу. На заводе тянули
полосы, делали железные листы, ружья, сабельные клинки и даже
лили пушки. Марселис не только не платил никаких пошлин, но
«еще получил от царя Алексея 400 душ.
* Собр[ание] государственных грамот, III, стр. 351; Зуев, стр. 93.
** Марселис был датского происхождения, но родился в Москве. Он
исправлял дела голландцев в России и, быв в постоянных связях с нидерландскими
купцами, почитаем был голландцами за их соотечественника. Кильбургер
называет его немцем.

ш
Известия об успехах промышленности
Второй рудник принадлежал голландцу Тилеману Лус
Акаме и находился в 90 верстах от Москвы по Калужской дороге,
на реке Протве, от которой получил название. На сем заводе тянули
полосы и делали железо. Полосное железо у Акамы было горазда
лучше Марселисова, и пуд оного продавался гривною дорожег.
Акаме также пожаловано было 200 душ. Оба сии заводчика по
проискам толмача Андрея Виниуса находили большое затруднение в
удержании права на свои заведения. Надлежало вступиться Генеральным
штатам и князьям Черкасским, чтоб склонить к тому царя, который
после сам поощрял сии заводы.*
Третий рудник, называемый Истинским, находился в
Тульской губернии, в Пронском уезде. Открыли его голландец Вернер
Мюллер и какой-то датчанин. По смерти последнего половина рудника
по праву выморочениых имений досталась царю, который подария
оную дому Нарышкиных.
Четвертый рудник в Петрозаводске был царскою
собственностью и состоял на откупе у доктора Розенбуша, который
за право разрабатывать руду и содержать завод обязался поставлять,
ежегодно в казну несколько пушек и других военных снарядов.
Стали на сих заводах не делали, а приготовляли оную частные люди;
сталь сия была дурного качества, почему ежегодно привозили
множество оной из Швеции.
Мы упомянули выше о давности литья орудий в России:
в Москве был пушечный двор, где лили пушки, мортиры
необыкновенной величины и колокола. В начале XVII в.-находился при оном
искусный мастер нюренбергец Ганс Фалькен. По доброте и по
превосходству отделки орудия его работы славились даже в чужих
краях.** При царе Алексее завод Марселиса поставлял царю 18-
и 24-фунтовые орудия: их посылали для пробы в Англию и
Голландию, но они не выдерживали испытания и часто лопались. Там же;
лили орудия, у коих были казенные шурупы, но они по высокой
цене показывались только в арсеналах, как редкость. Кильбургер
* Scheltema. Rusland en Nederlaiiden, I, стр. 288.
** Adami О 1 е а г i i Reisebeschr., 149,

Известия об успехах промышленности
из
говорит, что в 1654 г. русский мастер вылил огромный колокол в
11 000 пуд.: в 1674 г. сей колокол был поднят искусством русского
церковного сторожа (иностранцы от того отказались); 9 месяцев
продолжалась работа; уже работники готовились увидеть
благополучный конец своему предприятию, как вдруг от неосторожности
он перевернулся и упал ушами вниз так сильно, что вошел одною
третью в землю.
Медных рудников в России было во время Кильбургера
три. Один при Олонце, неподалеку от Онежского озера, находился
под управлением голландца Дениса Иовиса, служившего прежде
при шведских рудниках, а два других — в Кондырской области,
на берегах Мезени, от устья ее в 228 верстах. В 1674 г. управление
сими тремя рудниками поручено было Петру Марселису.
Пороховых мельниц было множество в Московском
округе: пороху выделывалось не более, как сколько нужно было на
государственные расходы, и с тем обходились весьма бережно.
Бумажные мельницы завел при Алексее на реке Пархе
Иоганн фан Сведен, тот самый голландец, о коем мы упомянули выше.
Царь заложил другую на Яузе близ Москвы. Работники на оную
взяты были с Сведеновой фабрики. Бумага была низкой доброты
по недостатку тонкого тряпья. Стопа оной продавалась по 1 рублю.
Типографии было две: одна в Москве; имела 8 станов..
В ней печатались библии, писания св. отцов и другие духовные книги,
также Уложение. Вторая находилась в Киеве.
При Алексее, в 1654 г., начали чеканить первые рубли .*
До сего времени монета сия была мнимая, по уже в XII в. слово
рубль было в употреблении и означало некоторый вес наподобие
гривны. При нем также хотели было уменьшить достоинство монеты.
Истощив финансы свои войною с поляками, государь думал поправить
сие зло, приказав бить медные копейки величиною в серебряные.
После сего копейки серебряные были опять введены в употребление.
При сем же государе вошла в употребление почтадля
писем: прежде отправляли оные с нарочными. В 1663 г. Иоганн фан
* Storch's Gemâlde etc.

144
Известия об успехах промышленности
Сведен первый завел почту под главным надзором боярина Ордына-
Нащокина. Известия из Москвы в Ригу приходили в 9 или 11 дней.
Польская почта шла через Вильну. Третья почта отвозила письма
за границу через Гамбург. Все письма из чужих краев относили
в Посольский приказ, где сперва прочитывали оные, а потом
отдавали по принадлежности. Иностранная почта привозила также
газеты, называвшиеся тогда Вестовыми курантами. Их
переводили на русский язык, и каждое утро дьяк читал царю
сделанные из оных извлечения.
Моровая язва, свирепствовавшая в России с 1654 по 1656 г.,
убедив правительство в необходимости принять меры
предосторожности, была причиною заведения карантинов: их называли в то время
заставами крепкими. Официальные бумаги,
приходившие в Москву, переписывали в Драгомиловской слободе и потом
предавали огню; платье больных также сожигали, другие
окуривали и вымораживали. Домы окуривали полынем три дня
сряду.
Аптек было две: старая в Кремле и н о в а я на Гостином
дворе. Первая, назначенная для царской фамилии, отличалась
расположением и изяществом посуды. Шлейсинг замечает, что фляжки
и карафины были из хрусталя шлифованного, а крышки с красивою
позолотою. Вторая аптека имела значительный годовой расход,
а начальники оной были самые искусные аптекари в Москве. Сверх
того находились в Москве три Аптекарских сада, первый близ
Каменного моста, у городовых стен, другой у Мясницких ворот и третий
неподалеку от Немецкой слободы, близ нынешнего Аптекарского
сада. Указами повелеыо было воеводам собирать разные
лекарственные растения вместо подати. В 1672 г. заведена была аптека в
Вологде и отправлен туда аптекарь Петр Понтан.* При войске были
медики, аптекари и цирюльники.
Кроме означенных заведений, скажем еще, что при царе
Алексее столица украсилась многими великолепными зданиями. Нельзя
здесь не упомянуть о новом Гостином дворе, строении обширном и,
* Рихтер, II.

Известия об успехах промышленности
145
по словам современного писателя,* лучшем во всей Москве. Оно
составляло обширный квадрат с площадкой в средине на 180 шагов,
где находились городские весы. Тут обыкновенно было сходбище
(биржа) иностранных купцов. Зимою наполнялась она санями с
разными съестными припасами, привозимыми в Москву, как и ныне,
из всех концов России.
А. Корнилович,
* Voyages de I. J. Struys.
10 А. О. Корыилович

НОВЫЙ ГОД В 1724 г.
(Поев. С. К. Т-ой)
Завтра Новый год, говорил я вам вечером 31 декабря. Родные
съедутся к вам с поздравлениями и желаниями, повторяемыми
каждое 1-е января; знакомые забросают переднюю вашу визитными
карточками, которые также большею частию принимают с новым годом
новый вид. «Вы забыли недавно введенное у нас обыкновение дарить
друг друга. Надеюсь, что вы оному последуете». — «Весьма охотно, —
отвечал я, — но чем могу служить вам?» — «Безделицей: расскажите
мне, как праздновали в Петербурге Новый год сто лет тому назад».—
«Повинуюсь вашему желанию».
Встреча Нового года производилась в то время самым
торжественным образом. В 12 часов герольды и ночные сторожа, которые
тогда были у нас в употреблении, как теперь в некоторых городах
Германии, возвещали на всех улицах полусонным жителям столицы
звуком труб и громкими песнями окончание старого и наступление
нового года. С появлением утра начинались поздравления.
Музыканты шести гвардейских батальонов, немецкие гобоисты гвардии,
царские певчие, музыканты частных капеллей и барабанщики
петербургского гарнизона, одетые в различных костюмах, переходили
отдельными толпами из дому в дом и шумным образом напоминали
хозяевам о своем усердии и надежде получить обыкновенную в таком
случае награду.
Так началось и 1-е января 1724 г. В 6 часов утра Петр и вся
императорская фамилия отправились в крытых санях из Зимнего
дворца, находившегося на том месте, где ныне императорский Эрмитаж,
на Петербургскую сторону в собор св. Троицы, к слушанию обедни.
По существовавшему издавна обыкновению государь пел в тот день

Новый год в 1724 г.
147
на клиросе с певчими и сам читал Апостол. Во время молебствия гром
пушек с Петропавловской крепости и выставленный на одном из ее
бастионов желтый флаг с двуглавым орлом, державшим в лапах
четыре моря, возвестили жителям о начале праздника..
В церкви с государем были самые приближенные к его особе. Все
же прочие дожидались выхода императорской фамилии на площадке
пред собором. Тут находились знатнейшие вельможи, высшие
чиновники в коллегиях, генералитет и офицеры гвардии: немного поодаль
выстроены были полки Преображенский, Семеновский и войска,
составлявшие в то время петербургский гарнизон. Государь был
в Преображенском мундире, зеленом с красным откладным
воротником и красном камзоле, оба обложенные золотым позументом,
в чулках полосатых, белых с синим, и в башмаках из кожи северного
оленя мехом вверх. Приезжавшие все должны были являться в
праздничных французских кафтанах, служащие в военной службе — в
своих мундирах. Император приветствовал поздравлявших поцелуем
в голову ; императрица и великие княжны Анна и Елизавета Петровны,
допустив их к руке, поднесли им по чарке водки. По окончании сей
церемонии Петр отправился угощать гвардию, поднося каждому из
солдат по ковшу водки, черпаемому из ушатов, несомых за ним
денщиками, а государыня с великими княжнами пошла к дамам,
собравшимся в близлежавшей от собора деревянной галерее.
Поздравления их и угощение войска продолжались до 4 часов. Обед приго-
товлен был в Сенате, где дожидался государя дипломатический корпус.
Дом, занимаемый тогда Сенатом, находился тут же, на площадке
близ Троицкого собора. Он состоял из шести плотно одна к другой
приставленных мазанок, каждая в четыре окна и в два этажа. Во
всех комнатах сего обширного здания накрыты были столы. Дамы
заняли одну, мужчины другую половину. За столом, где находился
государь, сидели с правой стороны герцог Голштинский и за ним
австрийский посол граф Кинский, прусский посол барон Мардефельд и
прочие иностранные министры, с левой стороны князь Меншиков,
канцлер граф Головкин, адмирал Апраксин и другие знатнейшие особы.
Стол по правой стороне государева занимаем был высшим
духовенством; в других комнатах обедали денщики царские, канцелярские
10*

148
Новый год в 1724 г.
служители, гвардии офицеры и те из высшего звания, которые не
могли уместиться за столом, за коим сидел император. Для всякого
стола был особый буфет, где находились ящики с винами, большей
частию венгерским. Вино сие было любимым вином Петра: он
ежеминутно подчивал им застольных своих соседей из своей бутылки.
Обед был непродолжителен. В 6 часов государь, сопровождаемый
терцогом Голштинским, который в то время был женихом великой
княжны Анны Петровны, отправился на половину дам. Между тем
в залах, где обедали, сняли со столов скатерти; высыпали на оные
кучи табаку, принесли трубок, и густые облака дыма затмили комнаты.
Гости Петра, не вставая с мест своих, проводили время в разговорах,
прерываемых только тостами, какие предлагал веселый П. Ив. Ягу-
жинский, бывший в тот день маршалом. Между тем в - амфитеатре,
"устроенном пред Сенатом, на высоких подмостках приготовлены были
для народа жареные быки с позлащенными рогами, начиненные
разного рода дичью. В 7 часов, когда посетители расположились в
амфитеатре, Петр, взяв в руки нож, отрезал кусок от одного быка,
предложил оный императрице, великим княжнам и вкусил сного сам.
До того никто не мог приступить к предложенной пище. Народ
бросился на нее толпами, и чрез несколько минут один Преображенский
солдат поднес государю позлащенные рога, за что получил в награду
серебряный рубль. В 8 часов начался фейерверк. Россия находилась
тогда в войне с Персиею; усмирение табасаранцев и мятежных ханов
Сурхая и Дауд-бега, взятие Дербента, Баку и пр. были
блистательными подвигами российских войск. Петр воспользовался сим
случаем, чтоб торжественно изъявить им свою признательность. Между
множеством ракет и разного рода увеселительных огней представлены
были разрушенные стены Дербента, Баку, лежащая у ног
победителей своих, прося помилования, и Персия в виде женщины,
изнемогающей под бременем внутренних междоусобий, поднятая из бездны
разрушения мощною рукою российского монарха. Вот вам,
милостивая государыня, скудный мой подарок: позвольте мне в свою очередь
.просить взаимного. Подарите меня улыбкою вашего одобрения.
1 января, А. Корнилович.
Село Лобаново.

СТАТЬИ ИЗ АЛЬМАНАХА «РУССКАЯ СТАРИНА»
Ш
О ЧАСТНОЙ ЖИЗНИ ИМПЕРАТОРА ПЕТРА I
Вы не раз удивлялись Петру I, вы слушали со вниманием
рассказы о подвигах его на поле брани, о его неутомимости в делах
государственных, его постоянной любви к России. Вы с равным
участием видели его в холстинной куртке плотником на Заандамской
верфи, потом победителем под Полтавою во время его триумфального
въезда в Москву и, наконец, по заключении Нейштатского мира
торжественно принимающим благодарность народа. Но любопытство
ваше завлекло вас далее. Вы сделали, мне вопрос: какая была
частная жизнь Петра I? Покажите мне его, говорили вы, не повелителем
многочисленного народа, а гражданином, в домашнем быту, посреди его
семейства. Какие были его частные занятия, его домашние забавы?
Вот мой ответ.
Император Петр I был феномен своего века. Физические и
нравственные его свойства, добродетели и недостатки, занятия его по
делам государственным и частные, которым он посвящал часы
досуга, все в нем являет что-то необыкновенное, носит на себе отпечаток
какого-то неизъяснимого величия, беспокойной, никогда не
устающей деятельности, которые не могут не возбудить удивления.
Начинаю описанием его наружности. Петр Первый был с лишком
2 аршин 14 вершков г и столько отличался ростом от других, что во
время пребывания его в Голландии, в Заандаме, жены
корабельщиков, работавших на тамошней верфи, унимали детей своих от
шалостей, грозя гневом высокого плотника из Московии.2
Он был крепкого сложения, имел лицо круглое, несколько смуглова-

150
Статьи из альманаха «Русская старина»
тое, черные волосы, обыкновенно прикрытые париком, большие
черные глаза, густые брови, маленький нос, небольшой рот и усы,
придававшие ему несколько суровый вид.
Сила его была соразмерна необыкновенному росту. Заспорив
однажды с Августом, королем польским, в Бирже в 1701 г., он
велел подать себе штуку сукна и, бросив ее вверх, кортиком прорубил
оную на воздухе.3 В другой раз, сидя с ним же за ужином, он свертывал
в трубку по две серебряные тарелки вдруг и потом между
ладонями сплющил большую же серебряную чашу. В Амстердаме в 1G97 г.
в довольно сильный ветер останавливал рукою мельничные крылья,
чтоб лучше рассмотреть механизм некоторых частей. Впрочем,
однажды Петр чуть было не заплатил жизнию за подобную
самонадеянность. Это случилось в 1717 г. в Утрехте, на шелковой фабрике купца
фон Моллема.4 Дабы узнать быстроту воды, приводившей в
обращение колеса фабрики, государь вздумал было во время действия оных
остановить самое большое колесо; но оно подняло его, и, верно,
Петр сделался бы жертвою своего любопытства, если б один из
бывших тут работников, схватив его обеими руками, не оторвал несильно
от колеса. Походка его, обыкновенно скорая,5 делалась еще скорее,
когда он занят был какою-нибудь мыслию или увлекался
разговором. Один из иностранных министров, находившихся в то время
при российском дворе, а именно цесарский посол граф Кинский,
довольно толстый мужчина, говаривал, что он согласится лучше
выдержать несколько сражений, нежели пробыть у царя два часа
на переговорах, ибо должен был, при всей тучности тела, бегать
за ним во все это время.
Петр любил веселиться в обществах, на праздниках, которые
давались в его честь, любил видеть вокруг себя блеск и пышность,
но в частной жизни представлял во всем образец строжайшей
умеренности. Обыкновенная одежда его была самая простая: летом 6
черный бархатный картуз или треугольная поярковая шляпа,
французский кафтан из толстого сукна серого или темного цвета с фабрики
купца Серикова, тафтяные камзол и нижнее платье, цветные
шерстяные чулки и башмаки на толстых подошвах и высоких каблуках
с медными или стальными пряжками. Зимою тот же наряд, кроме

Статьи из альманаха «Русская, старина»
151
того, что вместо бархатного картуза носил он шапку из калмыцких
барашков,7 вместо суконного кафтана надевал другой, из красной
материи, в коем передние полы подбиты были соболями, а спинка
и рукава беличьим мехом,8 и вместо кожаных башмаков — род
сапогов из северного оленя, мехом наверх. Царь неохотно
расставался с сею простотою и даже не изменил ей в 1717 г. в Париже, где
в молодость Людовика XV пышность и частые перемены в одежде
составляли отличительную черту людей лучшего общества. Приехав
туда, он заказал себе новый парадный парик: ему принесли
сделанный в последнем вкусе, широкий, с длинными кудрями. Государь
обрезал его по мерке прежнего своего парика,9 так что он едва только
прикрывал волосы. Наряд его, состоявший из кафтана без галунов,
манишки без манжет, короткого парика, шляпы без перьев и черной
кожаной портупеи через плечо, до того отличался от прочих, что
спустя несколько времени после отъезда его из Франции, оный
вошел у парижан в моду под названием habit du tzar или habit du
farouche.
Случалось иногда, что при аудиенциях или в больших
церемониях он являлся в одежде, более приличной празднуемому торже-:
ству, но всегда при окончании оного тотчас ее сбрасывал. Были
однако ж дни, в которые и он любил наряжаться с некоторою пыш-.
ностыо. Так, например, при спусках кораблей Петр встречал гостей,
всходивших на вновь спущенное судно, в богатом шитом золотом
адмиральском мундире и в Андреевской ленте через плечо. В день
коронации императрицы Екатерины имел он на себе голубой гроде-
туровый кафтан, шитый серебром самою государынею.10 Когда она
поднесла его супругу, Петр взял кафтан в руку и, взглянув на шитье,
тряхнул им, отчего несколько канители осыпалось на пол. «Смотри,
Катенька, — сказал он ей, указывая на упавшие блестки, — слуга
сметет это вместе с сором, а ведь здесь с лишком дневное жалованье
солдата».11
Вообще Петр, щедрый в награждении заслуг, показывал чрезвьь
чайную бережливость во всем, что касалось до него собственно,
и мог ли он жить расточительно, имея для своих расходов не более
969 душ в Новгородской губернии?12 В первое путешествие свое

Î52
Статьи из альманаха «Русская старинаъ
по чужим краям, прибыв вечером инкогнито с геболыпою свитою
в Нимвеген, он остановился в трактире и потребовал ужинать.
Ему дали 12 яиц, сыру, масла и две бутылки вина. Когда надлежало
расплачиваться;, трактирщик, вероятно, узнав, кто был его гость,
запросил сто червонных. Петр велел гофмаршалу своему Шевелеву
заплатить сии деньги, но не мог забыть этой издержки и, угощая
в Петербурге приезжавших на судах голландцев, всякий раз почти
с упреками напоминал им о корыстолюбии нимвегенского
трактирщика. 13 «Мне мотать не из чего, — говаривал он в другое время, —
жалованья заслуженного у меня немного, а с государственными
доходами надлежит поступать осторожно: я должен отдать в них
отчет богу».14 Часто ходил он в башмаках, им самим заплатанных,
и чулках, штопанных его супругою; носил по году и по два одно
платье и в 1723 г. давал персидскому послу Измаил-бегу отпускную
аудиенцию в том самом голубом кафтане, с серебряными нашивками
по борту, в котором в 1717 г. явился в первый раз к французскому
королю Людовику XV.15
Ездил он летом в длинной, выкрашенной в красную краску
одноколке на низких колесах, парою; зимою в санках, запряженных
в одну лошадь с двумя денщиками, одним, который сидел с ним рядом,
и другим, ехавшим сзади верхом. Один только раз 25 мая 1723 r.lS
удивил он петербургских жителей необыкновенной пышностью.
Увидели его окруженного отрядом гвардии, в выложенном красным
бархатом длинном фаэтоне тогдашнего вкуса, цугом, с лакеями
позади в ливрее. Он поехал за город навстречу князю Гр. Фед.
Долгорукому и графу А. Г. Головкину, которые, пробыв около 15 лет
в звании посланников при разных иностранных дворах,
возвращались в Россию просвещенными европейцами. Петр, остановившись
в 4 вёрстах от города, ждал их около четверти часа. Когда они
подъехали, посадил к себе в фаэтон, провез по главным улицам столицы
во дворец, куда созваны были знатнейшие особы, и тут, передо всеми,
изъявив им свое благоволение, принес новую дань уважения их
познаниям и утонченной образованности.
Та же простота, какую наблюдал царь в одежде и в экипаже своем,
господствовала и в его обращении. «Если хотите остаться моими

Статьи из альманаха «Русская старина* 153
друзьями, — говорил он заандамским корабельщикам в 1698 г.,17
то обходитесь со мною не как с царем, иначе я не буду учеником
вашим. Я ищу не почестей, но полезных знаний. Оставьте все
церемонии; мне свобода в тысячу раз милее, нежели несносное
принуждение, которого требует свет». Указом от 30 декабря 1701 г. рабское
обыкновение предков наших повергаться на землю или падать на
колени при встрече с царствующими особами было заменено
поклоном.18 Бывало, если на улице кто-нибудь из проходящих,
поклонившись, останавливался перед государем, он подходил к нему и, взяв
за кафтан, спрашивал: «Чего ты? — и если тот отвечал ему, что
остановился из уважения к его особе, — «эх, брат, — продолжал Петр,
ударив его по голове, — у тебя свои дела, у меня мои, зачем же
тратить время по-пустому, ступай своей дорогой».19 Запрещено было
в письмах к государю называться словом холоп, давать себе
уменьшительные имена Ивашки, Митьки и т. д. или снимать шапки
пред царским дворцом, как сие водилось в старину и теперь еще в
обыкновении у нас в некоторых дворянских домах для крестьян,
приходящих на барский двор. «Какое различие между бога и царя, когда
воздавать будут равное обоим почтение?», — говорил он при сем^
случае.20 — К чему уничижать звание, безобразить достоинство
человека, оказывать дому моему в жест шие морозы бесплодную почесть,
обнажая голову, — это вредно для здоровья, которое милее мне в
подданном всяких пустых поклонов. Менее низости, более усердия в службе
и верности к государству и ко мне — вот почести, которых я хочу».
Вообще не было человека настойчивее Петра в церемониальных
этикетах; но с другой стороны, нельзя было обходиться с людьми
откровеннее и дружелюбнее в частной жизни.
Вот пример, как он мало чинился с особами, которых даже совсем
не знал. Находясь в Париже, он хотел видеть заведение Сень Сир
для воспитания дворянских девиц и основательницу оного госпожу
Ментенон, которая некогда управляла Людовиком XIV и всею
Францией) и в то время проводила последние годы своей жизни в сей
обители покоя.21 Ему сказали, что г-жа Ментенон почла бы за счастье
видеть его, но что она лежит больная, а потому не может принимать
никаких посещений. «Это не мешает, — отвечал государь, — я ей

154
Статьи из альманаха «Русская старина»
не буду в тягость; мне надобно ее видеть; она много принесла
услуг королю и Франции, хотя, увлекаясь суеверием, и делала
глупости, гнав протестантов». С сими словами поехал он в Сень Сир,
вошел, не сказавшись, в комнату Ментенон, отдернул занавесы ее
кровати, дружески поклонился больной и, сев на постель у ног ее,
«извините, — сказал он ей, — что я приехал не вовремя и, может
быть, не соблюл всех форм приличия, являясь к вам; но я прибыл
в ваш край, чтоб видеть все замечательное в Париже и в Версале:
в таком случае мог ли уехать из Франции, не изъявив вам моего
уважения». За сим, не дав ей отвечать и не спуская с нее глаз,
спросил у нее: чем она нездорова?
— Болезнь моя есть старость, — отвечала встревоженная
Ментенон слабым голосом.
— Мы все рано или поздно потерпим от нее, — сказал монарх,
встал, пожелал ей выздоровления и, поклонившись, вышел вон.
В Петербурге царь был тоже, что отец в большом семействе.
Он крестил у одних, причем родильницам давал на зубок при
поцелуе в голову по рублю серебром; пировал с другими; плясал на
свадьбе у такого-то и ходил за гробом у иного. Случалось ли ему
иметь к кому-нибудь дело, вельможе, купцу или ремесленнику,22
он часто, взяв с собою камышевую трость с набалдашником из
слоновой кости, более известную под именем дубинки, отправлялся
к нему запросто пешком и если находил хозяина за обедом, то без
чинов садился за стол; приказывал подавать себе то же, что
подносили другим, толковал с мужем, шутил с женою, заставлял при себе
читать и писать детей, требуя, чтоб обходились с ним без чинов.
Он был весьма приятен в обществе, в немногих словах говорил много
и любил изъясняться аллегориями.23 Считал Эзопа одним из
величайших философов на свете и часто в ответ на длинные рассуждения
прочитывал одну из его басен. Отправляясь в поход против турок
в 1711 г., просил он содействия у римского императора Карла VI,
который подавал в том надежду царю, но не обещал ничего
положительного. Когда поход под Прутом был кончен, императорский посол
встретил Петра в одном местечке в Польше, поздравляя его от имени
своего государя с тем, что он так счастливо избавился от опасности.24

Статьи из альманаха «Русская старина»
155
Петр, выслушав посланника весьма хладнокровно, спросил у него,
знает ли он по-латыни, и после утвердительного ответа взял со
<угола Эзопа, приискал ему басню о Козле и Лисице, сошедшихся
у колодца, подал ее посланнику и, сказав ему: «Теперь желаю
Бам доброй ночи», — вышел из комнаты. Часто видали его на
улицах идущим' под руку с честным фабрикантом или иноземным
матросом,иногда бродящим в толпе, прислушиваясь [к] молве народной.
Но, обращаясь открыто со всеми, он того же требовал от всех
для себя, и худо тому, кто задумал бы в разговорах или поступках
€ ним позволить себе малейшую ложь. «За признание — прощение,
за утайку — нет помилования», — повторял он часто;25 «лучше грех
явный, нежели тайный».
Он любил правду, даже в таких случаях, когда она могла бы
другому показаться оскорбительною, и радовался,26 слушая в 1697 г.
в английском парламенте прения оппозиции и министров.
«Усматривающий вред и придумывающий добро объявлять может мне прямо
«без боязни; полезное слушать я рад и от последнего; руки, ноги
и язык не скованы, а доступ до меня свободен». Так говорил он не
г аз своим приближенным.27 «Князь Яков в Сенате, — отзывался
юн о Долгорукове, — прямой помощник. Он судит дельно и мне не
лотакает; без краснобайства режет прямо правду, несмотря на лицо».28
Случалось иногда, что в пылу гнева, увлеченный пламенным
характером, Петр обнаруживал негодование противу тех, которые без
покрова открывали ему истину, но зато какое раскаяние показывал
•он после, как щедро награждал потерпевших в таком случае от его
горячности. Я мог бы насказать множество тому примеров, приведу
один: «Ты хочешь истребить лихоимство, пишешь указы,
наказываешь корыстолюбцев, а сам берешь взятки», — говорил Петру Ив.
Ив. Бутурлин,29 когда, воротившись из второго путешествия по
чужим краям, он повелел исследовать неустройства, случившиеся в его
отсутствие. Государь весь изменился в лице. «Не гневайся, а слушай
далее, — продолжал Бутурлин. — Когда мы ехали через Тверь, мне
отвели квартиру в доме какой-то купчихи. За столом входит в
комнату староста и требует ста рублей в счет суммы, которую город
определил поднести тебе в подарок. Не имея денег, она просит подождать,

156
Статьи из альманаха «Русская старина»
но староста настаивает — или тотчас деньги, или в тюрьму. Она.
отдает с себя жемчуг, но он остается при своем требовании, и
бедняжку, верно, отвели бы, когда бы я не ссудил ее своими. Вот тебе
добровольный подарок». Петр обнял Бутурлина, обдарил его, велел
возвратить взятые деньги и принял меры, чтоб впредь не случалось более
подобных беспорядков.
Во время своего пребывания в Петербурге царь жил летом во дворце:
Летнего сада, зимою в Зимнем, находившемся на том месте, где ныне-
Эрмитаж.30 Он ложился в 10 часов, вставал летом и зимою в три
утра и ходил час по комнате; читал в это время «С.-Петербургские
ведомости», которым иногда сам держал корректуру, или
пересматривал в рукописи переводы книг, сделанные по его повелению.
Петр знал хорошо по-латыни, по-немецки и по-голландски и понимал
французский язык, хотя не мог на нем изъясняться.31 Остерман и
пастор Глюк переводили с немецкого,32 Конон Зотов, Волков ц
Гарлицкий — с французского, Шафиров и Копиевич — с
голландского, а с латынского также Копиевич и новгородские монахи под,
руководством Феофана Прокоповича. Ни одна книга не, выходила
из печати, не быв просмотренною самим государем. В 4 или 5 часов
Петр, без чаю и кофею, выпив рюмку анисовой водки, отправлялся
с тростью в одной и записною книжкой в другой руке смотреть
производившиеся в Петербурге работы, а после того в свой
натуральный кабинет, на том месте, где ныне Смольный монастырь, или
в Адмиралтейство. Однажды назначил он вновь приехавшему в
Петербург брандеыбургскому посланнику фон Принцу приемную
аудиенцию в 4 часа утра.33 Аудиенция сия была, верно, единственная в
своем роде. Посланник, не полагая, чтоб, государь вставал так рано,
думал, что не опоздает, явившись во дворец в пять, но уже не
застал Петра. Он был на верфи и работал на марсе какого-то военного'
корабля. Фон Принц, имевший важные поручения и не могший
вступить в переговоры с русскими министрами, не видав царя,
принужден был отправиться вслед за ним в Адмиралтейство. «Пусть
побеспокоится взойти сюда, если не умел найти меня в назначетньщ
час в аудиенц-зале», — сказал Петр, когда ему доложили о приезде.,
Досланник принужден был по веревочной лестнице взбираться на

Статьи из альманаха nP усекая старина» 157
грот-мачту, й государь, сев на бревно, принял от него верющую
грамоту и обыкновенные при подобных случаях приветствия под
открытым небом, на корабельном марсе.
В шесть или семь часов Петр отправлялся в Сенат или которую-
нибудь из коллегий и оставался там до одиннадцати,34 слушал дела
m споры сенаторов, излагал свои мнения, надписывал на делах
решения. Деятельность его при сем случае достойна удивления. Один
современный писатель35 говорит, что он в один час делал более,
нежели другой успел бы сделать в четыре. Зато государь умел и
беречь время. Это приметно в его разговорах, указах, письмах и во
всем, что выходило из-под его пера. Нигде не найдете больше ясности
м менее многословия. 16 марта 1711 г., 36 отправляясь в Прутский
поход, напр1сал он о совершенно разных предметах 32
собственноручных указа в Сенат, из коих ни один не занимал более четырех строк.
В 11 часов Петр обыкновенно уходил из Сената, причем подносили
ему рюмку анисовой водки и крендель.37 Время до полудня
назначено было для приема просителей. Государь давал им аудиенцию18
1В средней галерее Летнего сада, построенной на„ берегу Невы,—
или в хорошую погоду в главной аллее. Туда мог приходить всякий:
m богатый и неимущий, и знатный вельможа, и человек простого
звания. Петр отбирал у просителей просьбы, выслушивал их жалобы
и немедленно давал свои решения. В 12 часов ворота Летнего сада
запирались.39 Царь садился за стол и всегда почти обедал в своем
ссемействе. Чтобы кушанья не простывали, столовая его была
обыкновенно рядом с кухней; повар передавал в первую блюда прямо
из печи, чрез окошечко и всегда одно за другим, а не вместе. Молодой
;редис, лимбургский сыр, тарелка щей, студень, ветчина, каша и
жареная утка в кислом соусе, который приправлялся луком с огурцами
или солеными лимонами, были любимыми блюдами Петра,
необходимым условием его обедов.40 Мозельские, венгерские вина и вино
«эрмитаж» предпочитал он всем прочим. У прибора его клались всегда
деревянная ложка, оправленная слоновой костью, ножик и вилка
■с зелеными костяными черенками, и дежурному денщику вменялось
в обязанность носить их с собою и класть перед царем, если даже ему
случалось обедать в гостях.41 . .

1)8
Статьи из альманаха «Русская старина»
Петр не терпел многочисленной услуги и вообще называл лакеев
шпионами, которые худо слышат, а еще хуже рассказывают
слышанное.42 Дежурный денщик служил государю, императрице и великим
княжнам. Он находился при царе безотлучно днем и ночью; был
доверенною его особою и занимал место камердинера, адъютанта^
секретаря. В последние годы своего царствования Петр имел
следующих денщиков:43 Афанасия и Алексея Татищевых, Ив. Мих. Орлова,,
Мурзина, Поспелова, Алекс. Борис. Бутурлина, любимца имп.
Елисаветы Петровны; Андрея Конст. Нартова, который учил его
точить; наконец, Древника, взятого в Гамбурге, и Василия Нелюбох-
това, который прежде был придворным певчим. Для дальних
посылок употребляемы были Шемякин и Чеботаев, а для спальных услуг
камердинер Полубояров. Государь столько «любил денщиков своих,,
что часто в больших собраниях, прервав важный разговор,
обращался к ним и шутил с ними по целым часам.44 Вообще Петр ел мало
вдруг, не был разборчив в пище и не терпел причуд в других. Таким
образом, он охотно поил тех, кои притворялись, что не могут
употреблять вина; кормил сыром и устрицами особ, которым сии кушанья
были противны; и столько любил щекотать боявшихся этого, что-
многие притворялись таковыми, жеманились й смеялись от душиг
когда их щекотали, чтоб только угодить государю.45 Он садился
за стол по нескольку раз в день, и если ему случалось заходить
куда-нибудь в послеобеденное время, то хозяин, вышед ему навстречуг
приводил его прямо в комнату, где накрыт был стол с разными
холодными кушаниями. Впрочем, прием такого рода делался не для
одного царя, а был в нравах тогдашнего времени.
Откушав, Петр обыкновенно читал голландские газеты и делал
на полях замечания карандашом, с означением, что должно
переводить в «С.П-бургские ведомости»; 45 потом уходил на свою яхту.,
стоявшую перед дворцом, ложился тут и отдыхал час или два. Иногда^
во время торжественных обедов, он для этого вставал из-за стола,
приказав, однако ж, гостям не расходиться прежде его
возвращения.47 В четыре часа уходил он в токарную или в кабинет: сюда
приходили к нему по делам48 канцлер граф Головкин, вице-канцлер
барон Шафиров и Т. С. Остерман, генерал-прокурор Ягужинский^

Статьи из альманаха «Русская старина» 159
генерал-фельдцейгмейстер граф Брюс, граф П. А. Толстой, сенатор
князь Я. Ф. Долгорукий, князь Меншиков, генерал-полицмейстер
Девиер или другой кто-нибудь из его министров. Одни только князь
Ромодановскийифельдмаршал Шереметев могли входить без доклада;
их одних государь всегда провожал до двери своего кабинета; все
прочие, даже сама императрица Екатерина Алексеевна, должны были
наперед сказаться.49 Окончив дела государственные, Петр
развертывал свою записную книжку, в которой отмечал все, что ему приходило
в тот день на мысль, и, удостоверившись, что все, означенное в ней,
исполнено, остальное время дня посвящал собственным занятиям.
Ничто не поселит в вас столько уважения к памяти Петра, как
сии занятия, предпринимаемые без свидетелей или иногда в мирном
кругу немногих, искренно преданных царю особ, разделявших
с ним его труды. По деятельности Петра, по его любви ко всему
полезному вы можете судить, сколько занятия сии были
разнообразны, но несмотря на это разнообразие, все имели одну,
постоянную, неизменную цель. Хотите ли знать ее? «Трудиться надобно,
братец, — говорил Петр Ив. Ив. Неплюеву, когда определил его
лейтенантом во флот.50 — Я и царь ваш, а у меня на руках мозоли,
а все для того, чтобы показать вам пример и хотя б под старость
увидеть мне достойных из вас помощников и слуг отечеству».
Площадь, известная ныне под именем Царицына луга, усажена
была во время Петра деревьями в несколько аллей.51 Между
деревьями разбросаны были небольшие домики с тесовыми крышками,
принадлежащие собственно Петру. В одном из них содержался слон
и два льва, привезенные в Петербург в 1714 г. из Персии тамошним
нашим посланником Волынским; в другом поставлен был славный
Готторпский глобус, имевший до 14 футов в диаметре и подаренный
Петру Первому в 1715 г. правителем герцогства Голштинского ;
в третьем домике находились математические инструменты, несколько
минералов, небольшой физический и анатомический кабинеты. Тут
в одном углу стоял токарный станок, в другом лежали медные доски
с прибором для резания на меди и гравирования, в третьем модели
различных машин; на полу разбросаны были орудия, необходимые
для плотника, столяра, слесаря. Здесь, после краткого отдохновения

160
Статьи из альманаха «Русская старина»
от дневных трудов, государь проводил почти ежедневно по нескольку
часов за работою.
Море было любимою стихиею Петра. Один голландский шхипер
сказал ему,52 когда государь объявил, что предпринимает катанья
по Неве, чтобы не забыть морских эволюции: «Нет, царь, ты не
забудешь, я чаю, ты и во сне командуешь флотом». Все его дворцы
в Петербурге и окрестностях или построены на морском берегу, или
окружены каналами, над которыми он частью сам трудился. Он
утверждал, что морской воздух есть лучшее для него лекарство
от болезней, и если случалось ему занемогать в приморском городе,
то приказывал переносить себя на одно из судов, стоявших в гавани.
В Петергофе он говаривал, что ему душно во дворце и в садах, и
всегда ночевал в Монплезире, омываемом водами* Финского залива.
Домик сей, построенный в голландский образец, напоминал ему время
его молодости, его воспитания: на стенах развешаны были картины
работы Ддама Сило, учителя его в теории кораблестроения; они
представляли виды голландских приморских городов, и между
прочим на одной изображен был сам царь на верфи Ост-Индской
компании в Амстердаме. Движимый сей страстью к морю, Петр всегда
-присутствовал при спусках кораблей, проводил по нескольку часов
с зрительною трубою в Монплезире или в Екатерингофском
подзорном дворце, ожидая прибытия купеческих судов к
Петербургу; выезжал навстречу тем, которые приходили к Кронштадту,
и сам, как искусный лоцман, вводил их в гав-ань, за что получал
от хозяев по талеру или по кроне/4 Он позволял иноземным шхиперам
свободный к себе доступ, охотно слушал рассказы о их путешествиях,
об опасностях плавания по Балтийскому морю,55 и не раз за кружкою
вина, с глиняною трубкою в зубах проводил целые вечера в таковых
беседах. Долго находившись в Голландии, государь свел там
знакомство со многими корабельщиками; они привозили ему в подарок сыр,
императрице полотно и пряники для малолетних великих князей Петра
Петровича и Петра Алексеевича. Царь с своей стороны заботился
о том, чтоб им в Петербурге доставить всевозможное удовольствие.
Занимаясь утром на адмиралтейской верфи практикою
кораблестроения, он вечером трудился над теорией: перечитывал с капитан-

Статьи us альманаха «Русская старина»
161
лейтенантом Мухановым составленные сим последним правила
навигации, чертил на бумаге изображения различных судов,
сравнивал их размеры, вычислял степень сопротивления воды и степень
глубины, потребной для разного рода кораблей. Ф. А. Муханов
учился в чужих краях вместе с Петром мореходному искусству
и столько успел в оном, что прозван был Русским Голландцем.
Петр говаривал, что он лучше понимает оснастку корабля, но в
науках, которые нужны для моряка, уступает преимущество Федору.
Однажды, когда они перечитывали вместе навигацию сего
последнего, вышел у них спор, который положено было решить на море.
Муханов командовал 50-пушечным фрегатом «Арондель». В
назначенный для состязания день приглашены были на корабль все флагманы
и некоторые знатнейшие вельможи. Русский Голландец одержал
верх, и Петр в благодарность подарил корабль образом Спаса, а в
память того, что ночевал в тот день в каюте Муханова, отдал ему с себя
рубашку.56
Изучение мореходного искусства ознакомило царя с астрономиею,
механикою и архитектурою. Он учился первой из сих наук в 1697 г.
у известного роттердамского астронома Гартзукера и для
наблюдений приказал себе выстроить небольшую обсерваторию на городском
валу в Амстердаме. В Петербурге государь весьма часто проводил
по нескольку часов вместе с графом Яковом Вилимовичем Брюсом
в Готторпском глобусе, рассматривая обращение небесных светил,
изображенных на внутренних оного стенах. В 1715 г.,57 по случаю
солнечного затмения, он для предупреждения всяких толков за
месяц до затмения издал об этом указ; построил над домиком, где
был глобус, обсерваторию и в день затмения, приказав собраться
на Царицын луг Сенату, членам коллегии, канцелярским служителям
и особенно духовенству, провел тут целый день, подводя каждого
к трубе для наблюдений и объясняя причины виденного явления.
Искусный в корабельной и в военной архитектуре, Петр имел
также понятие о гражданской. Почитаю излишним говорить, сколь
много способствовал он приращению Петербурга, им самим
основанного. Сам составлял и чертил планы строимых тут домов, любил,
когда его приглашали к закладке оных, и с чистым, душевным удо
11 А. О. Корнилович

162 Статьи из альманаха «Русская старина»
вольствием осушал заздравные кубки в честь хозяина и архитектора,
обыкновенно испиваемые в таких случаях.
Механика была одною из любимых наук Петра. Он практически
занимался ею в Амстердаме у знаменитого фан-дер-Гейдена,58
трудился у него над деланием часов и в знак признательности оставил
ему несколько моделей своей работы. Вообще он был самый послушный
и понятливый ученик, без ропота исполнял самые трудные поручения,
переносил строгие выговоры. Вот тому доказательство. Герцогу
Марльборугу, находившемуся в Голландии в 1697 г.,хотелось видеть
Петра. Он приехал нарочно из Л о в Амстердам и явился для этого
к хозяину, у которого царь был в учении.59 Дом сего мастера
находился на берегу залива Эй. Перед окнами между плотниками работал
Петр. «Я назову его по имени, — сказал мастер Марльборугу, —
он оборотится, и вы успеете свободнее рассмотреть его». В это время
несколько человек пронесли на плечах большое бревно. «Петр из
Заандама, что ж ты зеваешь? Поди помогать другим», — продолжал
мастер, обратясь к царю. Государь тотчас встал, бросил топор и,
подставив плечо свое под бревно, перенес его с другими в надлежащее
место. В другой раз в Заандаме в сентябре того же года60 случилось
ему проходить мимо пильной мельницы. Петру показалось, что она
действует медленно; он хотел что-то в ней поправить, но от того ли,
что забыл опустить щиты и тем остановить воду, или что захотел
сделать это слишком поспешно, чуть было не испортил колес и сам не
попал под оные. «Лучше бы тебе оставаться в своей Московии,
нежели приезжать сюда мешаться не в свое дело и причинять убыток
честным людям», — сказал ему подоспевший хозяин мельницы.
Царь, не отвечав ни слова, ушел с потупленным взором, но через
несколько дней прислал мельнику богатый подарок с просьбой быть
к нему вперед снисходительнее.
Анатомия, медицина, а особенно хирургия и натуральная
история также занимали досуги Петра. Он слушал курс в первой из сих
наук в Амстердаме в 1697 г. у известного своею ученостью профессора
Рюйша;61 для избежания толпы любопытных, собиравшихся на
городских улицах, чтобы видеть его, нанял для себя комнату в гостинице
сб. Петра, рядом с домом профессора, и приказал на свой счет сделать

Статьи из альманаха «Русская старина»
163
между сими двумя зданиями коридор, следы коего до сих пор еще
видны. Он купил у Рюйша его анатомический кабинет, который вместе
с собранием аптекаря Себа составил собственный его кабинет
натуральной истории (нынешний Музей императорской Академии наук);
раза два или три в неделю Петр посещал оный, пополнял телами
уродов, разными животными и растениями, из коих некоторые
находил сам, и всегда присутствовал при анатомических операциях,
деланных в его время в Петербурге.
Любовь Петра к хирургии была следствием познаний его в
анатомии. Однажды, гуляя по масляному рынку в Амстердаме, в 1697 г.,
остановился он у лавки одного шарлатана, который дошел до такого
совершенства, что рвал зубы ручкою чайною ложки, концом шпаги
и т. п. Государь призвал его к себе,62 велел ему повторить опыты
своего искусства, и после нескольких уроков, не уступал уже своему
учителю. Уроки сии брал он в трактире под вывеской слона-, на
площади масляного рынка, и вместо того, чтобы получать по грошу с тех,
которые приходили к нему рвать себе зубы, как это обыкновенно
делалось, он сам платил им по шиллингу. Еще и теперь хранится
в Музеуме императорской Академии наук целый мешок зубов,
вырванных самим государем.
Во второе путешествие свое по Голландии Петр свел знакомство
с Боэргавом, который тогда был ректором Лейденского
университета, и почерпал от него новые сведения в медицине и ботанике;
гербарий Петра существует до сих пор.63 При каждом растении
государь отмечал собственноручно день, в который оно им сорвано,
и место, где найдено. Он всегда носил в карманах два футляра,64
один с математическими, другой с хирургическими инструментами.
Кроме того, что рвал зубы, он пускал кровь и даже в 1723 г.
произвел операцию над женою голландского купца Борста,65 которая
страдала водяною болезнию. Когда случалось в гошпиталях отрезывать
кому-нибудь руку или ногу, он всегда при этом присутствовал и сам
перевязывал раны страждущим.
Но я никогда не кончил бы, если бы захотел исчислять все роды
упражнений императора Петра I, если бы вздумал подробно
рассказывать, как он ткал в Утрехе на фабриках Моллема полотно, ковал
11*

I^é Статьи щ альманаха «Русская старина»
железо на заводе Миллера неподалеку от Истецких минеральных
вод и брал за пуд по алтыну, как работал у разных слесарей,
стекольщиков и т. п. Довольно, если скажу, что не было науки, не было
ремесла, которыми бы он не занимался или по крайней мере о коих
не имел бы ясного понятия. Здесь упомяну еще о занятиях, которым
он особенно посвящал свои досуги в последние годы своей жизни,
а именно о токарном искусстве и о вырезывании на меди.
Токарное искусство любил он столько, что в каждом из дворцов
своих имел особенную комнату с токарным станком и даже возил
его с собою в дороге. Токарную комнату государь называл местом
отдыха и, чтоб избавиться от беспокойных посетителей, прибил
к дверям следующую собтвенноручную надпись: «Кому не
приказано или кто не позван, да не входить сюда, не токмо посторонний, но
ниже служитель дома сего, дабыхозяинхотя сие место имел покойное.»66
Здесь производились все государственные тайны; здесь, вручая
инструкции отправляемым за границу послам, Петр давал им
прощальный поцелуй в голову; здесь изливал он милости на достойных и
хозяйски наказывал виновных. Если случалось кому-нибудь из
знатнейших вельмож проступиться в важном деле, а особенно
в лихоимстве, он, выслав всех из комнаты, призывал его к себе,
запирал двери и наказывал дубинкою из своих рук, говоря,что
поступает в сем случае не как император с подданными, а как отец
с детьми, которых надобно исправлять. Никто не знал никогда о сем
исправлении: потерпевший наказание выходил из токарной с
веселым лицом, и государь, который вовсе не был злопамятен, чтоб не
дать посторонним приметить происходившего, или провожал
исправленного до двери, или приглашал его к себе, или сам отправлялся
к нему посидеть и обходился с ним, как будто бы ничего не бывало.
Петр работал за токарным станком всегда почти под надзором мастера
Андрея Нартова, которого любил чрезмерно. Он оставил потомству
драгоценные плоды своих трудов. Большая часть вещей, выточенных
им из кости, заключается в паникадилах или других предметах,
служащих к украшению храмов божьих. Особенно любил он
трудиться над изображением святые Екатерины, которого до нас дошло
с лишком десять экземпляров.

Статьи из альманаха «Русская старина»
165
Предметы для вырезывания на меди были совсем другого рода.
Государь изображал на оной достопамятные случаи своего
царствования. Вообще Петр чувствовал цену великих дел своих и гордился
ими, потому что видел в них благо России. Он охотно говорил о своих
походах, о сражениях, в которых участвовал; охотно рассказывал
об опасностях, которым подвергался на суше и на море, и с
особенным удовольствием распространялся о том времени, когда он в 1716 г.
командовал на Балтийском море флотами четырех держав:
английским, голландским, датским и российским. Обыкновенно был он
молчалив, говорил отрывисто, изъяснялся коротко; тут румянец выступал
на бледное лицо, в глазах блистали радостные слезы, слова лились
рекою, и одна мысль быстро сменяла другую. С каким жаром
описывал он выгоды, которых ожидал от учреждения 12 коллегий, мечты
о благодетельных последствиях просвещения, насаждаемого им в
России! Как сильно опровергал пристрастные суждения иностранцев,
называвших его жестоким, тираном, варваром! Он любил изображать
себя в виде каменщика, обтесывающего молотом обрубок мрамора,
до половины обделанный, или кормщика, проведшего челн чрез бурю
и уже близкого к благополучной пристани, цели постоянных его
трудов и пламенных желаний. Сам изобретал и вырезывал большую
часть медалей, при нем вычерченных, и всегда составлял прозрачные
картины фейерверков, коими оканчивал свои праздники. Картины
сии относились к политическим происшествиям того времени,
изображали в иносказательном виде или победы российского
оружия, или успехи русских в просвещении и гражданской
образованности.
Я представил одного Петра; в другое время постараюсь показать
некоторые черты его семейственной жизни.
[2]
ОБ УВЕСЕЛЕНИЯХ РУССКОГО ДВОРА ПРИ ПЕТРЕ Ï
Век Петра I есть одна из любопытнейших эпох в истории наших
нравов. Царствование его представляет странную борьбу между
обыкновениями, освященными временем, и обычаями прививными, вы-

166 Статьи из альманаха «Русская старина))
везенными из-за моря; смесь прежних полуазиатских обыкновений
со вновь вводимыми полуевропейскими. В доказательство опишу
тогдашние увеселения русского двора, имевшие непосредственное
влияние на начало и забавы наших обществ.
Светские общества, в которых участвовали мужчины и женщины,
начались при Петре Великом. Государь ввел оные, справедливо
полагая, что ничто более обращения с женщинами не может
благоприятствовать развитию нравственных способностей русского
народа. Чтоб сблизить все состояния, двор давал праздники, учреждал
гулянья, маскарады. Торжественные дни и воспоминания о победах,
которые были часты в блистательное царствование Петра, нередко
подавали к тому повод. В то время указами предписываемо было
участвовать в забавах двора, и таким образом, жители столицы
съезжались часто, ибо одна только болезнь извиняла отсутствующих.
Придворные праздники делились на летние и зимние. Первые
давались в царском и царицыном саду (нынешние Летние — верхний
и нижний); последние сперва в царской австерии или гостинице,
которая находилась у самого канала, окружающего
Петропавловскую крепость, подле ворот, неподалеку от Троицкого собора;
потом в Сенате на Петербургской стороне или на почтовом дворе
(там, где ныне Мраморный дворец). Иногда сзывали гостей
барабанным боем или афишками; иногда, после обедни в соборе св. Троицы,
желтый флаг с изображением двуглавого орла, держащего в когтях
четыре моря (Белое, Балтийское, Черное и Каспийское),
выставленный на одном из бастионов Петропавловской крепости, и пушечные
выстрелы возвещали жителям столицы, что должно собираться после
обеда в сад. Чиновные особы, дворяне, канцелярские служители,
корабельные мастера ж даже иностранные матросы имели право
приходить туда с женами и детьми. В 5 часов пополудни являлись
в сад государь и вся императорская фамилия. В то время на том месте,
где ныне находится решетка сада, построены были три галереи:
посетители приезжали к саду в лодках и, привязав оные к кольям
на берегу Невы, взбирались по узкой тропинке к средней галерее.
Тут государыня и великие княжны, держась старинного
обыкновения, как хозяйки сада, подносили знатнейшим из гостей по чарке

Статьи us альманаха «Русская старина» 167
водки или по кружке вина. Император же, черпая большими
деревянными ковшами из ушатов, несомых за ним двумя гренадерами,
угощал таким образом гвардию, полки Преображенский и
Семеновский, которые строились на Царицыном лугу. Прочим посетителям
предоставлено было самим черпать из бочек с пивом, водкою и винами,
которые стояли в стороне от главных аллей. После того каждый
мог забавляться по произволу. Одни гуляли по саду, другие
оставались в галереях, где был приготовлен полдник, в средней галерее
сахарные закуски для дам, в боковых холодные блюда для мужчин.
Иные садились в разных углах сада за круглые столики, на которых
находились трубки с табаком и деревянными спичками или
бутылки с винами. Более всего замечательны господствовавшие на сих
праздниках непринужденность и простота в обращении,
отличительные черты обществ во время Петра I. Казалось, все были заняты одним
желанием веселиться и забывали о различии состояния. Сам государь,
отбросив весь этикет, обходился со всеми, как с равными: иногда,
сидя с трубкою за столом с матросами, в главной аллее, на второй
площадке от Невы, у большого фонтана, говорил он о трудностях
морской службы или, ходя с некоторыми под руку по длинным аллеям
сада, рассказывал о своих походах. В другое время рассуждал
о богословских предметах с духовными, собиравшимися в дубовой
роще подле дворца, или вел переговоры с иностранными министрами.
С наступлением вечера сад освещался. Начинались танцы в аллеях
-или, в дождливое время, в галереях сада. Праздник оканчивался
фейерверком, или, как сие тогда называли, огненною потехою,
зажигаемою на судах, расположенных на Неве. Тут, между прочим,
горели всякий раз прозрачные картины с аллегорическими
изображениями, приличными предмету празднуемого торжества. Во все
время праздника ворота сада были заперты; никто не смел уйти
от оного прежде государя, без особенного на то позволения.
Главных победных праздников было четыре: 27 июня в память
Полтавской битвы, 9 августа в воспоминание взятия Нарвы, 28
сентября в память сражения под Лесным, и, наконец, 18 октября,в
который торжествовали победу под Калишем. Здесь упомяну о двух,
более достойных внимания: об одном, который дан был 27 июня

168
Статьи из альманаха «Русская старинаь
1721 г. в воспоминание Полтавской победы, и другом, по случаю
заключенного в Нейштате мира. В первый служили молебен в
открытой палатке, пред собором св. Троицы. У входа палатки стоял
государь с эспонтоном в одной и простреленной шляпою в другой руке
и в том же платье, которое носил во время сражения: в зеленом
мундире с небольшими красными обшлагами и старою лядункою чрез
плечо и в зеленых чулках с башмаками на высоких каблуках; позади
находились подполковники гвардии: фельдмаршал князь Меншиков
и генерал-лейтенант Бутурлин. Императрица с царицею Прасковьею
Феодоровною и придворными дамами расположились в близлежащем
доме на балконе. Во весь день производилась пушечная пальба
с позлащенного царского фрегата, стоявшего на Неве против
Летнего сада. В вечеру после гулянья и танцев в сем саду дан был
фейерверк, в котором аллегорические картины изображали успехи
русского оружия против шведов.
Праздники 5 сентября и 22 октября 1721 г., данные в
С.-Петербурге по случаю Нейштатского мира, отличались необыкновенным
великолепием. При получении о сем известия герольды в рыцарском
одеянии с белыми перевязями через плечо и белыми знаменами,
на которых изображена была увенчанная лаврами масличная ветвь,
и музыканты с литаврами и трубами возвещали на всех улицах
от утра до вечера о предстоящем торжестве. В день праздника собрались
в соборе св. Троицы царь со всею фамилиею и знатнейшие чины;
кругом церкви выстроены были находившиеся в Петербурге полки,
а за ними толпился во множестве народ. Когда кончилась обедня,
Петр, в Преображенском мундире с Андреевскою лентою чрез плечо,
взошел на высокий помост перед церковью, снял шляпу и,
поклонившись народу, произнес громким голосом: «Здравствуйте,
православные! благодарите бога. Он кончил трудную войну, продолжавшуюся
21 год, и даровал нам со Швециею вечный мир». За сим, велев подать
себе ковш вина из больших кадей, которые стояли перед помостом,
и повторив: «Здравствуйте, любезные! Да поможет нам бог под сению
мира трудиться для пользы и прибытка нашего и облегчит тягости,
понесенные вами в войне: здравствуйте», — выпил за здоровье
народа, -Громкие восклицания признательности россиян служили от-

Статьи из альманаха «Русская старина»
169
ветом монарху, который весь тот день провел на Троицкой площади,
участвуя в народных увеселениях и отложив торжество мира до
22 октября. В сей день, по отпетии божественной. литургии, также
в Троицком соборе, прочтена была ратификация мирного договора
с Швецией. Феофан произнес слово, в котором, исчислив все дела
Петровы, его военные подвиги и гражданские добродетели,
приглашал народ увековечить достопамятный тот день, изъявив монарху
должную признательность. По слову архипастыря главнейшее
духовенство, Сенат и знатнейшее дворянство приблизились к Петру.
Канцлер граф Гаврила Иванович Головкин, как старший,
выступил вперед, благодарил Петра от имени всех подданных за
дарованное им России просвещение, за распространение ее владений,
за силу и богатство, которым он положил начало, и заключил
просьбою всех, чтоб он принял название Петра Великого, отца
отечества, Императора Всероссийского, дабы потомки не
упрекали нас в равнодушии к великим
подвигам Петра. Едва он кончил, как громкие восклицания
народа внутри и вне церкви «ура!» «виват!», «да здравствует
император Петр!» раздались в воздухе. Звуки труб и литавров, барабан-'
ный бой, пальба с Адмиралтейства, крепости и 125 галер, стоявших
на Неве, и выстрелы 23 полков, расположенных на Троицкой
площади, как будто освятили желание народа.
По окончании торжества двор, иностранные министры и все
знатнейшие особы обоего пола отправились в дом Сената. Мужчины
были в праздничных кафтанах, дамы в платьях, шитых золотом и
серебром, с великолепными головными уборами. Одна только
вдовствующая царица Прасковья, супруга Иоанна Алексеевича,
сохраняла право одеваться по старинному обыкновению, т. е. в черной "*
бархатной шубейке с меховою шапкою на голове. После пышного
стола, который был накрыт на 1 000 кувертов, раздавались золотые
медали, выбитые по случаю мира из русского золота. Праздник
кончился танцами, за коими последовал великолепный
фейерверк. Между прочим, представлялся тут храм Януса, освещенный
20 000 разноцветных огней и два воина, которые, затворив врата
оного, подали друг другу руки в знак примирения. За храмом, в неко-

170
Статьи из альманаха «Русская старина»
тором отдалении видны были на волнах синеющегося моря
корабли, над коими летал толубь с масличного ветвию, а впереди,
на высоких подмостках лежали для народа жареные быки с
позлащенными рогами; по сторонам били фонтаны белого и красного
вина.
В орденские кавалерские праздники, один из кавалеров
(обыкновенно Меншиков) давал обед; все же другие угощали друг друга
тремя кружками вина: одну выпивали за благоденствие флота и
войска, другую за здоровье всех кавалеров, третью за здоровье хозяина.
Число кавалеров в столице определяло число кубков, осушенных
ими в таковые дни.
Любимою забавою Петра было катанье в лодках. Катанья
делились на летние и зимние, на общие и частные. Известно, что в
Петербурге во все время царствования Петра не было на Неве мостов.
Государь роздал всем для переправы суда, написав собственноручно
инструкцию для управления оными. Первоклассным вельможам
подарено было по яхте, по буеру и по две шлюпки, одной в 12, другой
в 4 весла. Прочим из жителей — менее, смотря по чинам,. Каждый
хозяин обязан был содержать суда свои в целости и отвечал за них.
В назначенный для катания день выставляли в четырех концах
города флаги: все суда, под опасением значительного штрафа, должны
были собраться близ Петропавловской крепости, у австерии 4
фрегатов, неподалеку от Троицкого моста. По пушечному выстрелу
флотилия сия выступала в поход. Адмирал Апраксин открывал
шествие с своею яхтой, имевшею для отличия красный с белым флаг.
Никто не смел опередить его или уехать без его позволения. Потом
следовала императорская шлюпка, где. находились государыня и
великие княжны, а рулем правил сам Петр, одетый в белое
матросское платье; а за сею шлюпкою прочие без разбора. На некоторых
лодках ставились качели; лодки сии должны были подъезжать к
гуляющим, спрашивая, нет ли желающих позабавиться. Знатные возили
с собою музыку. Сие множество судов, стройно следовавших одно
за другим, из коих некоторые были вызолочены, украшены резьбою
и внутри обиты красным или зеленым бархатом, с широкими
золотыми позументами по краям; согласные усилия гребцов в белых

Статьи из альманаха «Русская старина»
171
рубашках и звуки труб, литавров и валторн, далеко раздававшиеся
по волнам, очаровывали зрение и слух.
Катанья обыкновенно оканчивались у загородных дворцов
Екатерингофа и Стрельны. Там всякий раз готовы уже были закуски;
гуляющие, вышед на берег, полдничали, ходили по рощам и с
наступлением вечера возвращались в город в том же порядке. Иногда
предпринимались дальнейшие поездки, т. е. в Петергоф, Ораниенбаум,
принадлежавший князю Меншикову, в Кронштадт и даже в Ревель,
Беспрестанная пальба с судов и гром музыки оглашали воздух во
время пути. Иногда сии забавы имели неприятные следствия. Не
говоря уже, что многие дамы долго не могли приучиться к плаванию
в открытом море, неуменье управлять судами во время бури
приводило в страх и часто подвергало опасности гуляющих. Подобный
случай был 21 мая 1714 г. В то время приезжал в Петербург
посланник бухарского хана Гаджи-Могамед-Багадира. Царь пригласил его
принять участие в предполагаемом путешествии в Кронштадт.
По неопытности капитана, шнява, на которой находился посланник,
канцлер граф Головкин и несколько сенаторов, попала между мелей.
Пока было тихо, опасность была невелика, но к 9 часам вечера
возрастала сильная буря: разбило шлюпку, привязанную сзади, оторвало
якорь и бросило судно на мель; все, казалось, грозило шняве погибелью.
Посланник, никогда до того не видавший моря, дрожал от страха,
но видя, наконец, что нет надежды на спасение, закутался в шелковое
одеяло, лег на палубе и велел мулле своему, став на колени, читать
над собою молитвы из корана. К утру буря утихла, и присланные
от царя галеры привели шняву в Кронштадт.
Зимнце катанья в лодках были не столько опасны. От дворца
до Петропавловской крепости расчищали на Неве лед; боты и другие
небольшие суда ставили на полозья или на коньки, и, натянув
паруса, пускались по ветру в таком же порядке, какой наблюдался
в летних катаньях. Адмиральская шлюпка указывала путь прочим
судам: соображаясь с ее движениями, они лавировали и делали
разные маневры на льду, для того чтоб не забыть
морских эволюции, говаривал Петр. Сии катанья
продолжались по нескольку часов. Во время отдыха подносили

172
Статьи из альманаха «Русская старина»
всем мужчинам, от имени государя, горячий пунш, а дамам
глинтвейн.
В частных катаньях участвовала одна императорская фамилия.
Государь в шкиперском платье управлял действием яхты, в которой
сидели императрица, великие княжны Анна и Елисавета и царевны
Екатерина, Анна и Прасковья Ивановны, одетые все в канифасовых
кофточках, юбках из красной материи и небольших шляпках,
наподобие того, как и теперь еще одеваются жены заандамских
корабельщиков. Целью катанья был обыкновенно Екатерингоф. Здесь
иногда близ пристани встречал высоких посетителей адмирал
Апраксин с пушечною стрельбой. «Приучаю семейство мое к воде, чтоб
не боялись и полюбили море», говаривал Петр своим приближенным,
когда заходил разговор о таковых прогулках.
Описывая катанья по воде, могу ли не упомянуть о закладке
и спусках кораблей. Петр, создатель русского флота, не мог не
радоваться успехам великого своего предприятия. Оттого всякий
подобный случай был для него истинным праздником. Накануне
извещали о сем происшествии барабанным боем. В самый денЬ'Корабель-
ной закладки или спуска по пушечному выстрелу из крепости все
отправлялись в Адмиралтейство. В первом случае после молебна
главный корабельный мастер Головин вбивал в киль первый гвоздь
и мазал его смолою. За ним делали то же царь и прочие корабельные
мастера. Во все время работы производилась из Адмиралтейства
пушечная пальба. По окончании закладки император со всею фамилиею
и всеми присутствовавшими отправлялся в флагманскую залу,
которой стены и потолок увешаны были взятыми от шведов знаменами.
Тут ждал посетителей сытный обед, после которого все съезжались
к генерал-адмиралу Апраксину, чтоб за кубком вина пожелать
благополучного окончания начатому делу.
Во время корабельных спусков, по совершении молебна на ново-
построенном судне, царь, взяв в руки топор, подрубал одну из
подпорок, на которых стоял корабль. Звуки труб и литаврой, громкие
восклицания народа и пушечные выстрелы с крепости и
Адмиралтейства оглашали воздух. Когда якорь был брошен, Петр в богатом,
шитом золотом адмиральском мундире с Андреевской лентою через

Статьи us альманаха «Русская старинаЬ
173
плечо всходил первый на корабль и приветствовал всех,
приходивших к нему с поздравлениями, поцелуем в голову. Императрица и
великие княжны подносили им по рюмке водки. Между тем в каютах
накрыты были столы, в верхних для дам, а в нижних для мужчин.
За столом, где находился государь, садились по правую сторону
корабельные мастера, плотники и все участвовавшие в постройке
вновь спущенного судна, по левую — знатнейшие особы. Не было
обедов шумнее: сам Петр был всегда за оными чрезвычайно весел.
Между гостями его царствовала совершенная непринужденность:
тосты быстро следовали один за другим. Вино, особенно венгерское,
лилось полной чашей. Сии пирушки на кораблях продолжались
от 4 часов пополудни до 2 часов пополуночи, и всякий обязан был
принимать в оных равное участие. В конце обеда общество пирующих
представляло странные группы: так, например, 27 июля 1721 г.,
при спуске корабля Пантелеймона, видели в одном углу валахского
князя Кантемира, борющегося с обер-полицмейстером графом Де-
виером, в другом — старик адмирал Апраксин со слезами на глазах
дрожащею рукою подносил последний кубок полусонным своим
приятелям. Везде слышны были чоканья стаканов и обеты вечной дружбы,
изредка шум и споры.
Говорить ли вам о масляничных маскарадах, где маски,
собравшись по пушечному выстрелу на площади, против собора св. Троицы,
у так называемой пирамиды 4 фрегатов,* по сигналу, поданному
самим государем, который был одет барабанщиком, скидали плащи
и показывались в своих нарядах. Тут посреди множества испанцев,
греков, турок, китайцев и индейцев являлись карлы с длинными
бородами, возившие в тележках гайдуков царских, спеленатых, как
дети. Говорить ли вам о катаньях, где между множеством огромных
саней, которые были сделаны наподобие лодок, иные в 20 футов
длины, и в которых находились в костюмах царская фамилия,
иностранные министры и знатнейшие особы обоего пола, видны были:
Нептун в раковине с трезубцем, влекомый двумя сиренами; Бахус,
* Пирамида сия была деревянная и построена в память первой морской
победы над шведами при Гангеудде в 1714 г.

174
Статьи из альманаха {(Русская старина»
едущий на бочке с кубком в одной и ливером в другой руке; государев
шут, одетый медведем, в санях, запряженных шестью медведями же;
камчадал и камчадалка, ехавшие на нарте на собаках, и, наконец,
множество арлекинов и масок, изображавших разных зверей и птиц.
Подобные маскарады продолжались целую неделю. Участвовавшие
в оных собирались за несколько дней к князю Меншикову, который
назначал каждому его место во время маскарадного шествия; все
служащие должны были под опасением штрафа 50 рублей ходить во
все это время в костюмах и масках, если даже не участвовали в
катаньях. Опасаясь наскучить вам подробностями, ограничусь одним
только замечанием, что все масляничные маскарады во время Петра I
носили на себе отпечаток вкуса грубого, необразованного, в то время
еще общего в Европе.
Качели, составляющие ныне главнейшее увеселение русских
на масляницу, были в употреблении и при Петре, но с разницею,
что сия забава тогда не исключительно принадлежала простому
народу, как теперь. Все состояния принимали в ней участие. В 1722 г.
в Москве, в понедельник сырной недели, царь с офицерами гвардии
открыл празднество масляницы на площади у Красных ворот,
несколько раз провертевшись на качелях. За сим качались солдаты.
Петр между тем сел за стол, приготовленный под открытым небом
у самых ворот, и народ, признательный за то, что сам царь принимает
участие в его увеселениях, толпился вокруг, оглашая воздух
радостными восклицаниями. Точно то же было и с ледяными горами: они
обыкновенно были покрыты до вторника масляной недели. В сей день
народ собирался на реку; по данному знаку шатер, под которым
находились горы, раскрывался, и государь, а за ним императорская
фамилия первые скатывались с оных.
Я упомяну подробнее о музыке в письме моем о русских
ассамблеях. Некоторые вельможи имели свои капелли, но между высшим
сословием весьма немногие сами занимались музыкою. По известиям
современных писателей, из русских дам княгини Кантемир и
Черкасская и графини Головины, воспитанные в Швеции, где отцы их,
генерал-лейтенант князь Трубецкой и генерал-адмирал Головин,
находились в плену, умели только играть на фортепиано. Прочие

Статьи из альманаха «Русская старина»
175
считали неприличным посвящать часы досуга сему занятию. Концерты
были однако же в моде. Прусский посланник барон Мардефельд,
сам превосходно игравший на лютне, не раз забавлял оными
петербургскую публику. Голштинский министр граф Бассевиц также давал
музыкальные собрания. В великий пост 1722 г. вся Москва
съезжалась к нему слушать духовные оратории, игранные музыкантами
голштинского герцога Карла Фридриха. Музыканты сии
пользовались большою славой в Петербурге: в дни Нового года, светлого
воскресения или именин государыни герцог до рассвета являлся
с ними под окнами императрицы и серенадами приносил ей свои
поздравления. Рюмка вина, подносимая великою княжною Анною
Петровною герцогу и всей его свите, была обыкновенно наградою за
их внимание.
Наконец остается мне упомянуть о театре. Театров было несколько.
Это увеселение, кажется, было в тогдашнее время не во вкусе
русских, ибо при всех стараниях государя театры не могли удержаться.
Еще в малолетстве Петра семинаристы Заиконоспасского монастыря
в Москве играли комидии духовные, как Иудифь отсекла
голову Олоферну, как Артаксеркс велел повесить Амана и т. п.
Некоторые из комедий сочиняла царевна София Алексеевна, другие
были написаны преосвященным Дмитрием Ростовским. Пиесы
последнего были все духовного содержания, и одна из них начиналась и
оканчивалась двустишием:
Благословен господь отныне и до века
От всякого зелия и даже до человека.
Светские комедии давались на Сухаревой башне и в гошпитале.
Актерами были ученики математической или хирургической школы,
которые помещены были в сих зданиях. Иностранцы — Куншт,
выписанный из Данцига в 1701 г., Отто Фиршт и Манн были при Петре
образователями наших актеров, которых выбирали из подьячих
или посадских людей. Государь велел построить для них в Москве
на Красной площади, против Гостиного двора, деревянный дом,
известный в то время под именем к омидиальнойхрамины.
Представления давались по понедельникам и четвергам, и дабы
заохотить к посещению комедий, повелено было ворота в Кремле,

176
Статьи из альманаха «Русская старина»
Китае и Белом городе, обыкновенно запираемые в 8 часов вечера,
держать отворенными до 10 и не брать за это указанных пошлин
с проезжающих. Главнейшие пиесы того времени были:
1) О Франталпее, короле Эпирском, и о Мирандоне, сыне его и о
прочих;
2) О честном изменнике, в ней же первая персона арцух (герцог),
Фредерик фон Поплей;
3) Тюремной заключник или принц Пикель Гиринг;
4) О графине Триерской Геновеве;
5) Два завоеванных города, в ней же первая персона Юлий
Цесарь;
6) Александр и Дарий Македонский, комидия в 18 действиях;
7) Порода Геркулесова, в ней же первая персона Юпитер и
8) Доктор принужденный.
С переездом двора в Петербург прибыли сюда и русские актеры..
Царевна Наталья Алексеевна, выпросив себе в 1716 г. большой дом
на Петербургской стороне, в Никольской улице, устроила в нем ложи
и род партера. Труппа сего театра состояла из 10 актеров и актрис;
в оркестре находилось 16 музыкантов, игравших на духовых инстру-.
ментах. Царевна сама сочиняла трагедии и комедии, иные в 12
действиях и более, заимствовав предметы из Библии или из светских
происшествий. Представления одной пиесы продолжались иногда
по нескольку вечеров сряду. Особенно замечательна одна из сих
пиес, в которой представлены были, в иносказательном виде,
возмущение стрельцов,- их покушения на жизнь царя и, наконец,
совершенное уничтожение гибельных их замыслов и постигшая их казнь.
В конце спектакля являлся один из придворных служителей, который
пояснял публике темные места в трагедии и, указывая на бездушные
трупы актеров, заключал нравоучением, сколько должно уважать
существующую власть. Зрелища сии позволено было смотреть вся- ■
кому: приходившим подносили по рюмке вина и по кренделю.
В то же время явилась в Петербурге немецкая труппа, дававшая
свои представления на Литейной, в доме графа Брюса. Двор
прилежно посещал оные. Вообще немецкая драматическая литература .
того времени состояла большею частью из тупых фарсов, в которых

Статьи ив альманаха «Русская'старина* 177
площадные шутки заменяли остроту, из ужасных или
сентиментальных трагедий, где все умирали на сцене или где цари говорили
языком аркадских пастушков. Петр, который во всем имел верный вкус,
обещал актерам богатое вознаграждение, если они представят пиесу
трогательную без любви и веселую без шуток, выходящих за пределы
благопристойности. Разумеется, что они дурно исполнили это
поручение, но государь для ободрения велел выдать им обещанное.
По смерти Наталии, Мекленбургская герцогиня Екатерина,
дочь царя Иоанна Алексеевича, приняла на себя управление театром.
В Петербурге был у нее спектакль в ее доме на Васильевском острове,
на том месте, где ныне Музей Императорской Академии наук;
в Москве — в селе Измайлове, принадлежавшем ее матери, царице
Прасковье Феодоровне. Герцогиня сама распоряжала представлением
и потому во время оного находилась за кулисами. В антрактах
являлись старые дураки и дуры, которые забавляли посетителей
пляскою под звук рожка с припевом.
Из сказанного выше вы видите, что все увеселения времен Петра I
имеют нечто отличное, свойственное своему времени. Вы еще более
в том удостоверитесь, взглянув на множество карл и карлиц, которые
занимают немаловажное место в летописях тогдашних забав. В конце
XVII в. карлы и шуты были еще в употреблении при всех
европейских дворах. Оттого вы встретите их во множестве и у нас, как
при дворе, так и в частных домах. Государю вздумалось однажды
позабавить герцога и герцогиню Курляндских свадьбою карл.
Петр велел одному из них выбрать себе супругу из девушек
одинакового с ним роста; 13 ноября 1710 г. назначена была свадьба. Созвали
на сей праздник указом 19 августа 1710 г.* всех карл, находившихся
* Вот указ в подлиннике: «Карл мужска и девическа пола, которые ныне
живут в Москве в домах боярских и других ближних людей, собрав всех,
выслать с Москвы в Петербург сего августа 25 дня, а в тот отпуск в тех домах, в
которых те карлы живут, сделать к тому дню на них, карл, платье: на мужской пол
кафтаны и камзолы нарядные, цветные, с позументами золотыми и с пуговицами
медными, золочеными, и шпаги, и портупеи, и шляпы, и чулки, и башмаки
немецкие добрые; на девическ пол верхнее и исподнее немецкое платье и фантажя,
и всякой приличной доброй убор и в том взять тех домов с стряпчих Сказки ы
проч.»,
12 А. О. Коршхлович

178
Статьи из альманаха «Русская старинаъ
тогда в Москве и Петербурге. Накануне свадьбы двое из них, бывшие
шаферами, поехали в колясочке о трех колесах, в одну лошадь,
убранную разноцветными лентами, звать гостей, имея впереди верхом
двух официантов в ливрее. На другой день, когда все i ости съехались
в назначенный дом, молодые отправились в большом торжестве к
венцу. Впереди шел карла, исправлявший должность маршала, с жезлом,
к концу которого привязан был букет из лент. За ним жених и
невеста с шаферами, потом сам царь, множество дам, некоторые
министры и другие знатнейшие особы. Шествие заключалось 72 карлами
и карлицами, первые в светлоголубых или розовых французских
кафтанах, треугольных шляпах и при шпагах, последние в белых
платьях с розовыми лентами. После церемонии все отправились
к князю Меышикову, где ожидал молодых богатый обед. Карлы
сидели в средине, столы жениха и невесты были под шелковыми
балдахинами, а над стулом невесты висели три лавровых венка. Маршал
и 8 шаферов имели для отличия кокарды из кружев и разноцветных
лент. Кругом, вдоль по стенам залы, сидели царская фамилия и
прочие посетители. Праздник кончился пляскою, в коей участвовали
одни карлы.
Сей карла, которого свадьба здесь описана, умер в генваре 1724 г.
Похороны его также производились с отличною церемонией. Впереди
шло человек 30 певчих небольшого роста; старшему было не более
13 лет. Гроб, об1Сый малиновым бархатом, с серебряными
позументами и кистями, поставили на построенные для сего нарочно саночки,
запряженные шестью небольшими жеребятами- в черных попонах,
В головах покойника, на спинке саней,сидел пятидесятилетний карла,
брат умершего. За гробом следовали: сперва карла, исправлявший
должность маршала, с жезлом, который был перевит черным и белым
крепом, а потом 24 других попарно, в черных платьях, длинных
плащах и треугольных шляпах, завешенных флером. За мужчинами
шли женщины: впереди ведший их маршал, потом карлица великих
княжен и другая герцогини Мекленбургской, которые, как
родственницы покойного, ведомы были под руки каждая двумя карлами, а,
наконец, прочие 24, также попарно, с гирляндами на головах и
длинными черными покрывалами. По сторонам сей процессии следо-

Статьи из альманаха «Русская старина» 179
вали с факелами царские гайдуки и гренадеры. В замке находились
государь, герцог Голштииский, князь Меышиков и многие вельможи,
которые провожали покойника от дворца до Зеленого, нынешнего
Полицейского моста. Когда тело было предано земле, все
участвовавшие в церемонии возвратились во дворец, где посадили их за
особенные столики на маленьких стульях и угощали великолепным^
обедом.
Шуты, или, как их тогда называли, дураки, были едва ли не в
большем числе, нежели карлы. При дворе и во всяком почти доме
находились шуты или шутихи. Петр употреблял иногда первых на
то, чтоб в обществе говорить резкие правды вельможам, которыми был
недоволен, и когда сии последние жаловались на которого-нибудь из
них государю: «Что вы хотите, чтоб я с ними делал, — ответствовал
император, — они дураки». Дура днем играла с барынею в дураки и
не смела никогда выиграть, вечером рассказывала ей сказки, чтоб
прогнать ее бессонницу. В праздничные дни или когда случались
гости, дура, разряженная, как 18-летняя девушка, забавляла
собрание прыжками, кривлянием и пением. Преимущественно старались
выбирать для сего старых женщин, полагая, что чем дура старее,
тем она охотнее к рассказам и тем забавнее в пляске.
[3]
О ПЕРВЫХ БАЛАХ В РОССИИ
Вы желали знать, как веселились наши предки. Я хотел было
описать вам* великолепные обеды прежних царей, шумные
праздники, на коих заграничное вино, вкусные яства и скоморохи тешили
пирующих. «Но, — отвечали вы мне, — на сих праздниках не было
женщин, а если они и были, то безмолвными свидетельницами, и
никем невидимые, с робостью только поглядывали сквозь длинные
фаты на происходившее». Вы хотели иметь описание балов, собственна
так называемых, знать, в какое время исчезла в русских грубость
нравов, свойственная народу полуобразованному, и когда женский
пол полупил право гражданства в наших обществах. Исполняю вашу
волю.
12«

280
Статьи из альманаха «Русская' старинаЬ
Балы введены в Россию Петром Великим, по возвращении его
из-за границы, в 1717 г. Парижские общества, и тогда законодатели
моды, вкуса, любезности и светского обращения, были заманчивою
новостью для российского монарха. Следствием этого был указ 1719 г.
о неслыханных дотоле собраниях обоего пола, названных
ассамблеями. Вот его содержание.
1) Желающий иметь у себя ассамблею должен известить о том
каждого прибитым к дому билетом.
2) Ассамблею начинать не ранее 4 или 5 часов пополудни, а
оканчивать не позже 10.
3) Хозяин не обязан ни встречать, ни провожать гостей или
почему-либо для них беспокоиться, но должен иметь на чем их посадить,
чем их потчевать и чем осветить комнаты.
4) Каждый может приходить в ассамблею, в котором часу ему
угодно, сидеть, ходить, танцевать или играть.
5) В ассамблеи могут приходить: чиновные особы, все дворяне,
известные купцы, корабельные мастера и канцелярские служи!ели
с женами и детьми.
6) Слугам отвести в доме особые комнаты, чтобы в покоях
ассамблеи было просторнее.
7) Преступивший сии правила подвергается наказанию осушить
кубок Большого Орла.
Говорят, что указ сей произвел различные впечатления.
Заключенные в высоких теремах красавицы наши, которые только по
праздникам осмеливались подходить к косяп атым окнам, чтоб
посмотреть на гуляющий по улицам народ, втайне радовались
большей свободе. С другой стороны, матушки, воспитанные по
старине, неохотно повиновались воле государевой и жаловались иа
развращенное время, в которое девушкам позволялось, не краснея,
разговаривать и даже (чего, боже, сохрани!) прыгать с молодыми
мужчинами.
Ассамблеи устроены были следующим образом. В одной коМнате
танцевали, в другой находились шахматы и шашки, в третьей трубки
с деревянными спичками для закуривания, табак, рассыпанный на
столах, и бутылки с винами.

<Статъи из альманахи «Русская старина» 1.81
Ассамблеи начинались всякую зиму у государя, а оканчивались
у обер-полицмейстегра. Он по списку, составленному самим госудаг
рем, извещал, за несколько дней особ, у коих надлежало собираться,
о наступавшей очереди. Хозяин приглашал знатнейших; прочих
извещали о сем барабанным боем по городу, или на перекрестках
улиц прибивались к домам приглашения ко всем проходящим, чтоб
пожаловали к такому-то попрыгать и повеселиться. В день ассамблеи
являлся к хозяину в два часа обер-полицмейстер с пятью
канцеляристами, которые записывали приезжающих, для того чтоб потом
донести о сем государю. В три начинали съезжаться. Обыкновенно
и дамы и мужчины приезжали в самых богатых нарядах; только во
время траура при дворе никто, кроме императрицы, не имел права
носить драгоценных камней, золота или серебра. В 6 часов приезжал
император и немного спустя #— государыня с великими княжнами;
eir одной хозяин выходил навстречу и ее одну провожал до кареты.
Излишняя учтивость к прочим посетителям наказывалась осушением
кубка Большого Орла. Дам угощали чаем, кофеем, миндальным mq-
локом, медом и вареньями; мужчин — пивом, вином и трубками.
Лимонад, оршад, особенно шоколад считались редкостью и
подавались только на ассамблеях у герцога Голштинского и министра его
Бассевица в 1723 г.
Впоследствии, когда любезность утвердила в наших обществах
законы приличия, вошел в употребление следующий обычай. Хозяин
.во время танцзв подносил букет цветов даме, которую хотел отличить.
Дама сия становилась царицею бала, распоряжала танцами и тот же
букет торжественно отдавала другому кавалеру, назначая притом
день, в который желала танцевать в его доме. Получивший цветы
обязан был слепо повиноваться воле красавицы. Накануне
назначенного ею дня посылал он ей веер, пару перчаток и также цветы,
с которыми она являлась в собрание и как владетельница букета
оставалась царицею бала до нового избрания. Обыкновение это,
напоминающее, времена рыцарские, в которых красота была душою всего
великого, продолжалось до царствования императрицы Екатерины И.
Русская пляска, вместе с длинными кафтанами и сарафанами,
осталась только в нижнем классе народа; заменили; оную степенный

182
Статьи из альманаха «Русская, старина»
польский тихий менуэт и резвый английский коптрдапс. Пленные
шведские офицеры, находившиеся в Петербурге, первые учили
танцевать русских дам и кавалеров; они долго были единственными
.танцорами в ассамблеях. Кроме сказанных танцев, был
церемониальный, которым всегда начинались свадебные и вообще торжественные
праздники: становились, как в экосезе; при степенной музыке
:мужчина кланялся своей даме и потом ближайшему кавалеру; дама
его следовала тому же примеру, и, сделав круг, оба возвращались на
свое место. Сии поклоны, повторенные всеми, заключались польским;
тогда маршал, заведывавший праздником, громко объявлял, что
церемониальные танцы кончились. Наставала шумная веселость:
всякий из посетителей мог участвовать в танцах. В менуэтах дамам
предоставлен был выбор. Кавалер, кончивший танец с выбравшею его
дамою, обязан был в свою очередь выбрать другую и, протанцевав
с нею, перестать; дама же продолжала танцевать с другим кавалером.
Таким образом менуэт продолжался, пока музыка не возвещала о
перемене. Польские и контрдансы похожи были на нынешние, с тою
только разницею, что первые были весьма медленны и
продолжительны, а в последних каждая пара делала свои фигуры,
повторяемые прочими. Вообще паши тогдашние танцовщики, одетые по
образцу придворных Лудовика XIV, перенимали и в обращении уловки
сих корифеев светской жизни; но подражая, старались инохда
превосходить тех, которых брали за образец. Таким образом мужчина,
.желавший танцевать с дамою, подходил к ней не прежде, как после
трех церемониальных поклонов, во время танцев едва касался
пальцами ее пальцев, а когда оканчивал, тогда изъявлял свою
благодарность, поцеловав ей руку. Гордая поступь в польском, важная осанка
и узорчатые па в менуэтах отличали хороших танцовщиков.
Вскоре различные степени образования разделили общества:
собрания не прерывались, но их могли посещать только особы,
приглашенные хозяином. Там-то важнейшие в государстве люди
забывали-на время свое величие: императорская фамилия старалась
ласковым обращением и участием в забавах не дать заметить своего
^присутствия. Император, императрица и великие княжны всегда
много танцевали, особенно, последние. Императрица с супругом.или

Статьи из альманаха «±Jусекая старина*
133
с герцогом Голштинским, или с князем Меншиковым открывали бал.
Всякому свободно было просить великих княжен, и как многие
искали сей чести, то они не звали отдыха. Одна только царевна
Прасковья, сестра императрицы Анны, не любила танцев и не иначе
пускалась в оные, как по повелению самого государя. Люди преклонных
лет и почтенного звания часто также прыгали вместе с другими.
Царь забавлялся их усталостью. Таким образом в 1721 г. на свадьбе
генерал-майора князя Трубецкого с дочерью главного корабельного
строителя Ив. Мих. Головина, подозвав к себе генерал-адмирала
графа Ф. М. Апраксина, вице-канцлера барона Шафирова, князя
Кантемира, двух сенаторов князей Голицына и Гр. Фед. Долгорукого,
П. А. Толстого и генерала Ив. Ив. Бутурлина, всех лет 60 и более,
он назначил каждому молодую даму и, взяв сам императрицу, пошел
с ними танцевать род нынешнего гросфатера. Оный продолжался
около часу. Государь, бывший в первой паре, делал самые трудные
па, и всякий из танцующих должен был слепо подражать ему во
всем, а не исполнивший сего осушал в наказание 01ромный кубок
Орла. Из танцующих кавалеров отличались: сам государь, граф
Ягужинский, австрийский посланник граф Кинский, голштинский
министр Бассевиц, молодые князья Трубецкой и Дол! орукий и граф
Головкин. Из дам первое место занимала великая княжна Елисавета
Петровна; отличались также княжны Черкасская, Кантемир,
графини Головкины и Долгорукая, бывшая впоследствии невестою
императора Петра 11.
Ассамблеи давались не в одном Петербурге; с переездом двора
в Москву в 1722 г. завелись собрания и в сей столице. Собрания по
указу происходили три раза в неделю: по воскресеньям, вторникам и
четвергам. Кроме того, бывали частные балы, где было посетителей
менее, но более веселости: на сих последних танцевали инолда до
3 часов пополуночи.
Музыка на ассамблеях была большею частью духовая: трубы,
фаготы, гобои и литавры. Петр ввел сперва в употребление тарелки,
литавры и фагот; потом появились трубы, валторны и гобои.
Государь выписал из Германии капельмейстеров, с тем чтоб они обучали
молодых солдат, которые всякий день от 11 до 12 играли на адмирал-

184
Статьи из альманаха «Русская- старина»
тейской башне. Особенно любил он польский рожок, всегда имел при
себе музыканта, который во время занятий наигрывал государю
на сем инструменте польские и малороссийские песни, и сам даже
в часы досуга занимался игрою на рожке. Многие вельможи имели
также свои капелли: лучшая принадлежала княгине Черкасской.
Герцог Голстейн-Готторпский. Карл Ульрих, приехавший в Россию
в 1721 г. и после взявший в супружество великую княжну Анну
Петровну, имел в своей свите капелль, состоявшую из одного
фортепиано, нескольких скрипок, одной виольдамура, одного альта,
одного виолончеля, одного контр-баса, двух флейт и двух валторн.
Пленительная игра сих музыкантов и новость привезенных
инструментов доставляли им часто случай показывать свое искусство:
говорили, чтот тот праздник не в праздник, где не играли голштин-
ские музыканты. .
Охота к танцам час,от часу более распространялась. При
императрице Екатерине I незнание танцев считалось уже в девице
недостатком воспитания. Двору не было надобности приказывать ассамблеи:
они вскоре и совсем уничтожились, зато частх ые балы не уставали^
Замечательно, что около сего времени введены были в наши общества
карты. Петр Первый не терпел их и предпочитал им шашки, а
особенно шахматы, игру любимую им до чрезвычайности и в которой он
почти не находил себе равного.
Императрица Анна, придавшая много великолепия двору,
любила веселость. В ее царствование праздники сделались пышнее и
получили европейский вид. Табачный дым и стук шашек не беспокоил
уже танцующих, и наконец совершенно уничтожилось наказание
осушать кубок Большого Орла. В торжественные дни и при всяком
необыкновенном случае были при дворе, балы. Современные писатели
упоминают между главнейшими об одном, данном вгенваре 1734 г.,
на который приглашены были съехавшиеся тогда в Петербург
посланники;: бухарский, турецкий и китайский. Торжествовали в тот
день вступление на престол государыни. Праздник открылся в зале,
построенной; в Зимнем, дворце, у нынешнего Полицейского моста.
Зала оыла украшена апельсинными и миртовыми деревьями в полном
цвету, которые, образуя по обеим сторонам аллеи, оставляли в серег

Статьи ua альманаха «Русская старинаъ
186
дине довольно места для танцев. В аллеях разбросаны были
дерновые скамейки и боскеты для отдыха гуляющих. Живость и разнооб-,
разие сей картины составляли разительную противоположность
с мертвою природою, покрытою снегом и инеем. Благоухание искус7
ственной рощи, яркое освещение, группы гуляющих и танцующих
в богатых нарядах при звуке величественной музыки представляли
нечто очаровательное. Императрица Анна спросила у китайского
посланника: кто из дам, находящихся на бале, ему более нравится?
«В звездную ночь, — отвечал китаец, — трудно решить, которая
звезда всех светлее». Но увидев, что государыня не довольствуется
таким ответом, он подошел к великой княжне Елисавете Петровне,
низко поклонился и, отдав ей перед прочими преимущество,
промолвил, что «невозможно было бы перенести ее взгляда-, если б только
глаза ее были поменьше». Так всякий народ имеет свой вкус: большие
глаза, считающиеся у нас красотою, казались азиату недостатком^
Весьма много шуму наделал праздник, данный в Петербурге
в Летнем саду по случаю взятия Данцига в 1735 г. Приглашенные
съехались в сад в час пополудни, дамы в цветных робах с газовыми
накладками, шитыми серебром. Длинные их локоны перевиты были
гирляндами из цветов. Императрица, обошед гостей, пригласила их
к столу. Государыня со всею фамилией обедала в гроте на конце
большой аллеи сада, в стороне от бассейна. Для прочих посетителей наг
крыт был стол в 300 кувертов, под навесом из зеленой шелковой ткани,
поддерживаемым колоннами, которые покрыты были кисеею и увиты
гирляндами из натуральных цветов. Между колоннами находился
буфет по одной стороне с золотою и серебряною, а по другой с
фарфорового посудою. Приглашено было 150 кавалеров и столько же дам,
и жребий назначал каждой даме ее кавалера. Обед состоял из двух
перемен, из коих в каждой было по'300 блюд, кроме десерта. После
обеда гости разделились на разные группы: одни гуляли по саду,
другие занимались катаньем по бассейну в раззолоченных яликах,
принадлежащих императрице. С наступлением вечера открылся бал
под тем же навесом, где обедали. Разноцветные огни, коими освещен
был сад; поставленные в разных местах прозрачные картины и
аллегорические изображения, приличные празднуемому торжеству, пред-

186
Статьи из альманаха «Русская старина»
ставляли нечто очаровательное. В начале бала ввели в палатку
двенадцать французских офицеров, взятых в плен под Да1 цигом. Когда
каждый из них поцеловал у императрицы руку, государыня, оборо-
тясь к начальнику их, бригадиру графу де ла Мотт-Перузу, сказала:
«Не удивляйтесь, что я выбрала это время для вашей аудиенции:
французы дурным обращением с русскими,* имевшими несчастье
попасться в их руки, дают мне право к отмщению, но я довольствуюсь
учиненною вам теперь неприятностью, а как народ ваш славится
любезностью, то надеюсь, что дамы здешние успеют в нынешний вечер
истребить из памяти вашей тягостное ваше положение». С сим словом
12 фрейлин вручили пленникам их шпаги. «Ваше величество, —
отвечал граф де ла Мотт, — умели найти средство победить нас два раза:
в первый, когда мы против желания положили оружие перед
храбрыми войсками вашими, и теперь, когда охотно отдаем сердца наши
прекрасным нашим победительницам!»
Императрица Анна любила русскую пляску. Ежегодно на мас-
лянице приглашала ко двору унтер-офицеров гвардии с их женами,
которые плясали по-русски. Придворные и даже члены
императорской фамилии принимали участие в этом народном увеселении.
Во времена Елисаветы Петровны балы русского двора славились
во всей Европе. Известный балетмейстер Ланде говаривал, что нигде
пе танцевали менуэта с большею выразительностью и приличием,
как в России. Это тем вернее, что сама государыня танцевала
превосходно и особенно отличалась в менуэте и в русской пляске. При
ней же завелись и маскарадные балы вместо .бывших при Петре I
масляничных маскарадов, которые ограничивались одним катаньем
в санях. Катанья вошли в придворный церемониал, но без масок,
а вместо того имевшие приезд ко двору приезжали маскированные
танцевать в определенные дни во дворец. В новый год все мужчины
являлись в женском, а дамы в мужском платьях без масок. Мужской
наряд весьма шел к лицу императрице Елисавете Петровне. Однажды,
помнится, 1 генваря 1752 г., на одном из таковых маскарадов вели-
* Французы, не объявив войны, овладели в то время одним русским
фрегатом на Балтийском море и забрали в плен весь экипаж,

Статьи из альманаха «Русская старина*
187
кая княгиня Екатерина Алексеевна, справедливо удивленная
красотою государыни, сказала ей: «11 est très heureux, Madame, pour
nous autres temmes, que Vous n'êtes cavalier que pour ce soir: sans
cela Vous seriez trop dangereuse». — «En ce cas-là, Madame, —
отвечала императрица, — c'est certainement à Vous la première, que
j'aurais adressé mes hommages».
Вот вам краткий отчет о первых балах в России. Остается мне еще
упомянуть о нарядах, какие были в употреблении у почтенных
наших дедушек и бабушек. Но вы сами не раз жаловались на
ветреность моды, а она точно так же распространила непостоянное
владычество на прежние степенные покрои, как на нынешние легкие
одежды. Однако так и быть, чтоб избежать вашего неудовольствия,
постараюсь в нескольких словах схватить некоторые эпохи
господствовавшего в России вкуса в нарядах.
Заимствовав у французов ассамблеи, мы у них же переняли и
бальные наши платья. Не думайте, чтоб то были те легкие, эфирные
ткани, в каких ныне приезжают на бал наши красавицы. Старики
твердят, что в их время молодежь была степеннее нынешнего. Вообще
трудно верить старикам, обыкновенно хвалящим былое, счастливые
годы их славы и побед, и нарекающим на настоящее, когда они
принуждены уступать другим право пленять и быть любезными; но
в сем случае едва ли они не правы. Представьте себе женщину,
стянутую узким костяным кирасом, исчезающую в огромном фишбейпе,
с башмаками на каблуках в полтора вершка вышины, и танцующего
с нею мужчину в алонжевом напудренном парике, в широком
матерчатом шитом кафтане, с стразовыми пряжками в четверть на тяжелых
башмаках, и посудите, может ли эта пара кружиться, летать по полу
в экосезе с тою легкостью, с тою быстротою, какую видим ныне!
Робы делались большею частью из одной с корсетом материи, с
длинными шлейфами, парчовые или штофные, шитые золотом, серебром,
а иногда унизанные жемчугом и драгоценными каменьями и
обложенные богатыми кружевами. Головной убор был также весьма
различен. Ни над чем, кажется, мода не тиранствовала столько, сколько
над волосами: каждый год, каждое собрание то повышали, то
понижали прическу, а потому и весьма трудно очертить ее в нескольких

188
Статьи из альманаха «Русская старина»
словах. Волосы покрывали пудрою или, оставляя в природном виде,
переплетали их бриллиантами и жемчугом. Вообще пышность в
нарядах заменяла вкус. Дамы не одевались, как теперь, по рисунку
граций, не знали пленительной простоты; в каждой безделке бли^
стало тяжелое великолепие, а не нынешний милый, утонченный вкус.
Щ
О ЧАСТНОЙ ЖИЗНИ РУССКИХ ПРИ ПЕТРЕ I
Частная жизнь людей высшего общества в царствование Петра I
так разнообразна, что трудно, невозможно почти дать описания ее
надлежащего единства, сделать из оного нечто целое. Но как без нее
нельзя составить себе ясного понятия о русских нравах того времени.,,
то я решился поместить здесь некоторые черты из тогдашней
общественной жизни, предоставляя другим умножить собранные мною
сведения новыми и составить из них полную картину.
Известно уже, что Петр со вступлением на престол решился
преобразовать наши нравы и что сие намерение усилилось в нем с 1718 г.-,
после второго путешествия его в чужие края. Желание произвести
сей переворот скорее и если можно самому видеть последствия оногоу
сродное пылкому характеру и беспокойной деятельности сего
монарха, не могло не встретить препятствий в народе полуобразованном,
свято повиновавшемся обычаям старины. Никто не смел явно проти-
вустать воле государевой: но большая часть, состоявшая из коренных
русских вельмож, исполняя оную по наружности, старались
удержать что можно было из обыкновений, в которых они взросли,
которые получили в наследство от своих отцов. Другие, в угодность
ли монарху, или потому, что понимали высокие его виды,
предупреждали желания Петра, следуя совершенно вновь вводимым
переменам. Сюда принадлежат особы, приближенные к царю, или те, кои,
быв отправлены в начале его царствования в чужие края,
возвратились оттуда с желанием сблизить нас с народами просвещеннейшими
и поставить наши общества на европейскую ногу. Оттого-то вы
увидите в частной жизни русских времени Петра I странную пестроту:
борьбу старого -е новьщ^ остатки русских обычаев с примесью обык-

Статьи из альманаха «Русская cmapuuai 18"9
еовений голландских, французских и английских; непринужден-
еость в обращении вместе с мелочным этикетом; у одних азиатскую
пышность, у других благоразумную умеренность, не терпящую
излишеств и не знающую недостатка. Каждая семья представляет в
своем быту нечто отдельное, сохраняющее свой особый цвет. Я
изложу вкратце домашнюю жизнь главнейших лиц в столице и потом
постараюсь схватить некоторые черты, которые при всем
разнообразии нравов в частности, были почти общие у всех.
Главою исключительных любителей старины был князь Федор
Юрьевич Ромодановский. Связанный с государем узами родства,
любимый и уважаемый Алексеем, Федором и Петром за его
испытанную верность, любовь к правде и проницательный, хотя
необразованный ум, занимая в государстве важнейшую должность, он в
домашнем кругу являлся совершенным русским боярином старинного
покроя. Он один осмелился противустать точной воле Петра
касательно перемены в одежде. Никогда не угождал прихотям
господствовавшей в его время моды, всегда носил русский кафтан, отороченный
узеньким золотым или серебряным позументом, и черные усы с
проседью, которые еще в последние годы царствования Алексея
Михайловича украшали его лицо.1 Обыкновенно грубый в обращении, он
не переменил оного ни с кем и равно п] инимал как вельможу, так
и последнего из граждан. Никто не смел взъехать к нему на двор.
Сам Петр, навещая князя-кесаря, оставлял одноколку свою у
тесовых ворот его и пешком подходил к его дому;2 никогда не садился
в карете с ним рядом, а всегда напереди.3 В обществах никто не смел
сесть перед ешм. Приходившие к нему, какого бы они звания пи были,
должны были прежде поклона хозяину, осушить большой кубок
простого вина, приправленного перцем, поднесенный на золотом блюде
ручным медведем. Худо тому, кто вздумал бы отказаться! Медведь,
упустив блюдо, вцеплялся в парик или волосы гостя и до тех пор не
давал ему покоя, пока сей не соглашался принять чинимого ему
приветствия.4 Простые щи, кулебяка с угрем, разварная стерлядь и
баранья буженина с чесноком были главными кушаньями его обедов.
Столетние меды, пива, настоенные ягодами, и изредка мальвазия
наполняли золотые или серебряные кружки, поставленные перед

190 Статьи из альманаха «Русская старина»
каждым прибором. В осеннее время, когда хлеб был убран с полей,
отправлялся он из Москвы, чтоб в окрестностях сей столицы, в
рощах, прилежащих к селам Коломенскому, Измайлову и далее,
потешиться охотою, а особенно соколиною, которую любил до страсти.
Ии один владетельный князь Германии, может быть, не показывал
в подобных случаях такой пышности, какую являл сей русский
вельможа. В то время бояре поставляли за славу иметь во дворе
многочисленную челядь: одни содержали домовые войска, род
телохранителей, состоявшие большею частью из дворовых людей, одетых в
цвета, находившиеся на гербах господ;.другие имели каждый свой
двор, составленный из бедных дворян на жалованьи и устроенный
у одних наподобие двора древних русских царей, у других по
образцу европейских дворов.5 В день, назначенный князем Ромодановским
для охоты, множество ловчих, сокольничих, подсокольничих и
поддатней, в зеленых чекменях с золотыми или серебряными нашивками
или опушенных иногда соболями, в красных шароварах и желтых
сапогах, в длинных по локоть, лосиных рукавицах и горностаевых
шапках, с перевязями чрез плечо, одною из серебряной .тесьмы, к
которой привешена была обитая бархатом лядунка, и другою
золотою, на коей висел серебряный рог, опоясанные ремнями, которые
увешены были кольцами, собравшись у ворот, ждали повеления князя-
кесаря. По данному знаку выезжали они при звуках рогов на
горских лошадях в поле: одни, ведя за собою на смычках своры собак,
другие, неся на прикрепленных к пальцам стальных кляпышах,*
обвитых серебряною или золотою проволокою, сибирских кречетов
с привешенными к шейкам бубенчиками, под бархатными
клобучками, шитыми серебром, золотом или разноцветными шелками.6
Князь-кесарь приглашал обыкновенно многих вельмож для
разделения сей забавы. Он сам выезжал на арабском жеребце. Свита его,
простиравшаяся иногда до 500 человек, вся посажена была на
лошадях с его конюшен; большой обоз со съестными припасами и
напитками ехал вслед. Во время охоты подсокольничие подавали князю
* Так назывались палочки из металла или твердого дерева, на которых
сокольничие держали кречетов.

Статьи из альманаха «Русская старина»
191
и гостям его кляпыши с кречетами. Собаки напускались для
отыскания добычи; едва она подымалась, державшие на руках кречетов
снимали с них клобучки, и громкие крики одобрения сопровождали
сих верных охотников, когда, пустившись стрелою на добычу и
поразив ее, они по свисту сокольничего возвращались к своим
господам. Охота оканчивалась сытым обедом. Те из простых ловчих или
сокольничих, которые имели случай отличиться, удостаивались чести
разделять трапезу князя. За множеством блюд следовала общая
попойка; большие чаши, наполненные вином, переходили из рук
в руки, и чем ловля была успешнее, тем пир был шумнее. Таковые
охоты продолжались иногда по нескольку �