КЛАССИЧЕСКИЙ ДЕТЕКТИВ
Иден ФИЛПОТС
КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
БРОНЗОВАЯ
ВЕНЕРА
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
МОСКВА
1997


УДК 82/80 ББК 84.7 США Ф 68
Перевод с английского Е. Лысенко, С. Николаева
Оформление Вл. Медведева
^ 4839578969-069 .
Ф 4М9(03)-97 без объявл- ISBN5-85275-143-х
©Лысенко Е., Николаев С., 1997 г., перевод.
© ТОО «Совершенно секретно», 1997 г., составление, оформление.


КЛАССИЧЕСКИЙ ДЕТЕКТИВ
КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО


Глава / ПРИЕМ В ОСОБНЯКЕ
Колонны парадных ворот в Чедлендсе, каждую из которых венчал громадный серый гранитный шар, были сложены из красного кирпича. За воротами простирался парк. Стояла поздняя осень, но сильно поредевшая листва деревьев все еще отражала блеск заходящего солнца. Листья падали сквозь стебли папоротника, а между стволами поднимался легкий, голубоватый туман — дыхание земли, ставшее видимым благодаря наступающим холодам. Воздух был морозным, и там, где сумерки постепенно окрашивали темно-зеленой краской западную часть неба, висел серп нарождающегося месяца.
Восемь мужчин и три женщины, возвращаясь с охоты, подошли к величественным воротам. Один из мужчин ехал на сером пони в окружении двух спутниц. Ведя непринужденный разговор, маленькая компания в костюмах из твида вошла в Чедлендский парк и устало побрела к возвышавшемуся в полумиле особняку.
Из сторожки, скрытой в зарослях лавра, вышел старик и запер массивные кованые ворота. Ворота были времен поздней итальянской «пламенеющей» готики и поражали скорее своей эффектностью, чем изяществом. На них были установлены два железных герба нынешнего владельца Чедлендса, принадлежавшие к более позднему времени, чем ворота, с рыцарскими эмблемами и геральдическими девизами. Хозяин Чедлендса придавал большое значение таким вещам, в приобретении которых, надо заметить, не было его заслуги. Гербом, этим пережитком прошлого, добытым в незапамятные времена, он гордился почти так же, как дру¬


6
Иден ФИЛПОТС
гой реликвией — медалью, полученной за личную доблесть в подавлении сипайского восстания*. Он начинал свою карьеру солдатом и дослужился до чина младшего офицера, когда умер его отец и он стал владельцем поместья.
Теперь сэр Уолтер Леннокс, баронет в пятом поколении, был уже не молод. Неизменная доброта, старинные принципы и богатство, благодаря которым у сэра Уолтера было весьма ограниченное представление о реальной жизни, сделали его известным и уважаемым человеком. Арендаторы считали баронета идеальным помещиком, слуги его боготворили, но сам он вызывал немалое раздражение местных землевладельцев своей щедростью и презрением к любым законам экономики. Его друзьям, утомленным упреками соседей, приходилось как-то оправдывать такую расточительность, немыслимую для любого нормального соседа-по- мещика. И он по-прежнему жил на широкую ногу, поражаясь тому, что другие видят трудности в проблемах, которые он решает с такой легкостью.
Этим вечером, после недолгой музыкальной паузы, общество, собравшееся в Чедлендском особняке, переместилось в бильярдную, и когда большинство мужчин, утомленных долгой охотой, с удовольствием расположились у большого камина, в котором полыхал огонь, сэр Уолтер, почти весь день проведший верхом на пони, заявил, что совсем не устал, и потребовал начать игру.
— Не желаю слушать никаких возражений, — сказал он, обращаясь к молодому человеку, развалившемуся в кресле вдалеке от камина.
Генри приподнялся. До этого он пристально наблюдал за парой, сидевшей у огня, держась за руки. Они напоминали нежных любовников, и это выглядело тем более трогательно, если принять во внимание, что они были супругами. Они не испытывали неловкости и проявляли нежные чувства, не обращая внимания на реакцию окружающих. Впрочем, присутствующие, особенно добродушные пожилые люди, реагировали на влюбленных супругов весьма благосклонно.
— Ладно, дядя! — сказал Генри Леннокс и встал.
Генри был привлекателен — крупный, широкоплечий, с гладко выбритым свежим лицом, соломенного цвета волосами. Лицо
* Индийское народное восстание 1857—1859 гг. против английского колониального господства.


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
7
его слегка портила сломанная переносица, однако карие глаза были красивы, а решительный рот и нижняя челюсть имели идеальную форму. Выражение его лица говорило о склонности к творческим размышлениям.
Сэр Уолтер потребовал записать ему тридцать очков на счет, резко ударил и промахнулся.
— Сегодня я выиграю, — тем не менее заявил он.
Сэр Уолтер при небольшом росте отличался военной выправкой. Его лицо, казавшееся типичным для его поколения, имело благостное выражение, которое редко встречается у мужчин шестидесяти с лишним лет. В жизни он не сталкивался с серьезными трудностями, а привычка ни о чем серьезно не задумываться позволяла считать это само собой разумеющимся. Будучи обладателем крепкого здоровья, душевного спокойствия и большого богатства, он воспринимал свое существование как источник радости для окружающих. Его любимым девизом были слова: «Главное — терпение и мозги». Сэр Уолтер уже начинал лысеть, носил очки, но его седые бакенбарды сохраняли респектабельную пышность. Надо заметить, что выражение лица его давало неверное о нем представление, потому что казалось суровым. Его принимали за педанта, пока не обнаруживали его добродушие и беспечность. Притом старик вовсе не был глуп — он понимал, что внешний мир значительно отличается от того, что создан его воображением. Но он не разбирался в самых простых вещах, а жизненные обстоятельства ни разу не нарушили его внутреннего спокойствия. В молодости он перенес несчастную любовь и женился поздно. У него не было сына, он остался вдовцом — и это, по его мнению, были единственные обстоятельства, омрачавшие его счастливую жизнь. Он придерживался удобной философии, по которой все в мире уравновешивается, и искренне верил, что на его долю выпало столько же горя и разочарований, сколько любому из Ленноксов за всю историю рода.
Его единственная дочь и племянник, Генри Леннокс, воспитывались вместе. Обоим уже исполнилось по двадцать шесть лет. Генри считался наследником своего дяди, к нему должны были перейти имение Чедлендс и титул, поэтому сэр Уолтер мечтал, чтобы Генри и Мэри поженились. Молодой человек не имел ничего против этого, он искренне любил Мэри. Казалось, что в семействе на этот счет царит молчаливое согласие. Молодые люди росли друзьями, причем у Генри дружба постепенно переросла в


8
Иден ФИЛ ПОТС
любовь, чего, увы, не случилось с девушкой. Однако она знала, что ее отец страстно желал их брака, и предполагала, что однажды его мечта осуществится.
Они еще не были обручены, когда в Европе разразилась война. Генри, которому тогда шел двадцать второй год, был направлен из Офицерского учебного корпуса в Пятый девонский полк, а его кузина поступила в Красный Крест и работала медсестрой в Плимуте. Случай оборвал их призрачный роман, Мэри встретила свою настоящую любовь, и это обернулось для юноши крушением всех надежд. Генри со своим полком оказался в Месопотамии, вскоре заболел желтухой, лежал в госпитале в Индии и, вернувшись на фронт, сражался с турками. Но судьба не захотела наградить его. Он исполнял свой долг в тягостно-мрачном настроении, потому что его ненависть к войне усугубилась известием о том, что Мэри полюбила другого. Генри был искренним, добрым малым — типичным Ленноксом. Во время учебы в Харроу в возрасте девятнадцати лет он выиграл чемпионат по боксу в тяжелом весе между частными школами, поплатившись за это сломанным носом. Генри продолжал заниматься боксом и на Востоке, а когда закончилась его любовная история, им овладела еще и страсть к поэзии, и он, к великому изумлению родных, издал томик непритязательных стихов.
Мэри Леннокс познакомилась со своим будущим мужем в госпитале. Военный моряк, капитан Томас Мэй, тяжело раненный в Ютландии, пленился скромной, но привлекательной девушкой с красивой фигурой, которая ухаживала за ним, пока он не выздоровел, и, как он после клялся, спасла ему жизнь. Томас был темпераментный тридцатилетний мужчина, бородатый и черноглазый. Он родился в маленьком приходе в Сомерсете, в семье пастора, преподобного Септимуса Мэя. Он знал свою даму сердца лишь как «сестру Мэри», влюбился по-настоящему первый раз в жизни, сделал ей предложение в тот день, когда ему было позволено сесть, и поскольку Мэри Леннокс разделила его чувства, предложение было принято еще до того, как он узнал о ее знатном происхождении.
Невозможно описать силу страсти, охватившей Мэри Леннокс. До встречи с Томасом она смутно ощущала себя обязанной перед двоюродным братом и при этом воображала, что ее чувство к Генри было таким, сильнее которого она и не могла бы испытывать к мужчине. Реальность пробудила Мэри, но счастье не сделало ее


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
9
эгоисткой, это было не в ее натуре. Просто она узнала, что такое настоящая любовь, и поняла, что ни за кого на свете не сможет выйти замуж, кроме Томаса. И это она осознала еще прежде, чем он смог хоть как-то отблагодарить ее за заботу. Дрожь охватывала ее даже тогда, когда он лишь шептал, не имея сил произнести ни слова громко. И глухие тоны его сердца, когда она слушала его, были для нее дороже любого из родных голосов. Первым признаком, указавшим на выздоровление, была его просьба привести в порядок бороду. И они занялись любовью через три дня после того, как врачи решили, что его жизнь вне опасности. Мэри и сама ожила и, оглянувшись на прошлое, изумилась, поняв, что до сих пор лишь лошади, собаки и рыбная ловля волновали ее в жизни. Это открытие смутило Мэри, и она стала описывать свои чувства в длинных письмах к двоюродному брату. Причину изменений в своем настроении она не называла, но он прочитал между строк и понял, что не война, а мужчина вызвал столь глубокую перемену в ее мировоззрении. Он никогда не сердился на Мэри, не мог рассердиться на нее и сейчас, ведь она и раньше не притворялась, что испытывает к нему сильные чувства. Несмотря на молодость и неопытность, Генри всегда подозревал, что она не влюблена в него. Он все же надеялся однажды пробудить в ней более теплые чувства, но это выпало сделать другому.
Поэтому Генри не удивился, получив от нее сообщение о помолвке. В ответном письме он рассказал о своей жизни, постаравшись с юмором напомнить об их детской привязанности и уменьшить чувство вины, которое она могла бы испытывать. Ее отец поначалу воспринял новость несколько болезненно, так как рассудил, что именно это событие нарушает счастливое равновесие, которое делало его жизнь гармоничной. Но он был глубоко привязан к дочери, а чудесные перемены в ее мировоззрении убедили его, что то ощущение полноты жизни, которое пробудилось в ней, могло быть лишь проявлением любви. Ему также стало ясно, что она полюбила впервые. Однако он не хотел дать своего благословения до тех пор, пока не увидит ее возлюбленного и не узнает о нем всего, что ему хотелось бы. Это не обеспокоило Мэри, так как она не сомневалась, что Томас Мэй найдет путь к сердцу сэра Уолтера.
Так и случилось. Капитан Мэй оказался джентльменом. Он сделал предложение, даже не предполагая, что его возлюбленная принадлежит к столь знатной семье, а когда узнал, то так ужасно ему-


10
Иден ФИЛПОТС
тился, что Мэри всерьез испугалась, не изменит ли Томас своего решения.
— Если бы я не напугала его тем, что это будет подлостью и изменой, он, наверное, расстался бы со мной, — говорила она отцу.
И вот они были мужем и женой уже шесть месяцев. Мэри сидела у пылающего камина, Том держал ее за руку. Моряк находился в отпуске и ждал вызова на свой громадный крейсер в Плимут через пару дней. Тесть обещал ему посетить корабль, так как в морской службе он кое-что понимал. Все Ленноксы были военными либо священниками с тех пор, как прославленный адвокат основал их род.
Игра в бильярд продолжалась, и, к разочарованию сэра Уолтера, ему не повезло. Следующую партию играли Эрнест Трей- верс с женой — добрые старые друзья сэра Уолтера. На этот раз удача сопутствовала даме. Трейверс, родом из Суффолка, был младшим товарищем сэра Уолтера по Итону. Их дружба длилась всю жизнь, и не было года, чтобы они не нанесли визитов друг другу. Трейверс также смотрел на жизнь с благодушием обеспеченного человека. Ему было шестьдесят пять лет, напыщенный, плотный и румяный — он выглядел, как типичный старый пэр, игнорирующий заседания палаты лордов. Жена Трейверса была моложе мужа на десять лет, она любила развлечения и считала, что даже перевыполнила свои обязанности, родив мужу двоих сыновей и дочь. Супруги были ничем не выдающимися, добродушными людьми, жившими в кругу себе подобных. В самом начале войны они пережили потрясение — погиб их младший сын.
Нелли Трейверс выиграла партию, заслужив поздравления, и Том Мэй предложил сразиться Миллисент Фэйр-Мичелл, воплощенной Диане, которая посвятила жизнь охоте. Она приехала в Чедлендс со своим дядей, Феликсом Фэйр-Мичеллом. Но Миллисент отказалась играть.
— Я убила сегодня шесть куропаток, зайца и двух фазанов, — заявила девушка, — и хочу спать.
Гости сэра Уолтера были в чем-то похожи друг на друга — традиционное собрание богатых ничтожеств, больших лягушек, сидящих в собственных маленьких лужах. У них недоставало ни ума, ни способностей добиться высокого положения в свете, и все они были обязаны своим богатством лишь наследству, доставшемуся от предков.


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
11
Если бы любому из них пришлось зарабатывать себе на жизнь, они бы справились с большим трудом и заняли бы весьма скромное общественное положение. Самый молодой из них — Генри Леннокс — считался знаменитостью лишь благодаря томику стихов, сочиненных на войне.
И тут в жизни этих непримечательных людей произошло необычное, экстраординарное событие. Эти мужчины и женщины, прежнее течение жизни которых можно было бы описать общими фразами без различения лиц, на целых двенадцать часов как бы столкнулись с реальностью. Судьба заставила их стать участниками столь поразительного события, что впервые в жизни они неожиданно проявили интерес к миру, простирающемуся за пределами их тесного кружка. И еще в течение девяти дней им предстояло находиться в центре внимания.
Впрочем, большинство из них оказались лишь сторонними наблюдателями происшествия и не были вовлечены в него, на них попал только отблеск тайны. Но и они стали предметом всеобщего интереса, и еще многие месяцы, рассказывая о происшествии, каждый из них не мог удержаться от того, чтобы не украсить свои воспоминания все более интересными и захватывающими подробностями.
Прелюдией к несчастью был ничем не примечательный и невинный разговор. И если бы затеявший его знал, что положил начало бедам, страданиям и ужасу, он несомненно промолчал бы.
Женщины отправились спать, а мужчины остались у камина. Они курили и восхищались превосходным выдержанным виски сэра Уолтера. Сам он только что докурил сигару и давал наставления зятю.
— Том, завтра пойдите в церковь, это очень серьезно. Когда вы впервые приехали ко мне, вы ходили в церковь по субботам дважды в день, покорно, как ягненок. Я еретиков не люблю.
— Мэри за этим проследит, отец.
— И ты, Генри!
Сэр Уолтер, разочарованный крушением своих планов относительно племянника и дочери, относился тем не менее к молодому человеку тактично и деликатно. Он сочувствовал Генри, любил его и не сомневался, что тот будет достойным преемником. Томас Мэй был из тех, с кем невозможно поссориться, и после недельного знакомства он был уже в дружеских отношениях с двоюродным братом своей жены.


12
Иден ФИЛПОТС
— Я не обману ваших ожиданий, дядя.
— Хочет кто-нибудь еще виски? — спросил, поднимаясь, сэр Уолтер.
Эти слова были сигналом расходиться, они неизменно следовали за громкими ударами дедовских часов. Когда часы били одиннадцать, хозяин вставал. Однако этим вечером он промедлил.
— Фэйр-Мичелл никогда не слышал рассказа о привидении, отец, — сказал Том Мэй, — а мистеру Трейверсу ужасно хочется еще выпить. Если он не выпьет стаканчик, то не заснет. Он сегодня поработал за десятерых.
В разговор вступил Фэйр-Мичелл.
— А я и не знал, что у вас есть привидение, сэр Уолтер. Меня страшно интересуют исследования в области психиатрии и все такое. Если это вас не затруднит и вы можете рассказать...
— Привидение в Чедлендсе, Уолтер? — спросил Эрнест Трейверс. — Ты мне никогда не рассказывал.
— Привидения — это чепуха, — заявил другой собеседник — молодой человек, вернувшийся с войны отставным полковником.
— Я не согласен с вашим утверждением, Вейн. Может быть, наше привидение — чепуха, вернее сказать, у нас вообще нет никакого привидения. Это мое личное мнение. Но безосновательные суждения всегда поверхностны — впрочем, как и любые суждения. По крайней мере вы не имеете права говорить, что привидения — это чепуха. Потому что вы этого не можете доказать. Противоположное утверждение достаточно основательно.
— Простите, — сказал Вейн, человек не заносчивый. — Я не знал, что вы в них верите, сэр Уолтер.
— Подчеркиваю, я верю в них.
— Я тоже, — заявил Эрнест Трейверс. — Мало того, в них верит моя жена — по очень веской причине. Одна из ее подруг видела настоящее привидение.
— Спиритизм и призраки — две совершенно разные вещи, — сказал Фэйр-Мичелл. — Можно полностью отрицать спиритизм, но твердо верить в существование духов.
Фэйр-Мичелл — усатый седовласый мужчина с узким, гладко выбритым лицом, имел непропорциональное сложение — короткое тело и исключительно длинные ноги. Несмотря на то что Фэйр-Мичелл давно был в отставке, он считался лучшим стрелком во всей Западной Англии. Эрнест Трейверс согласился с ним.


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
13
В действительности согласились все. Сэр Уолтер сам подвел итог.
— Если вы христианин, вы должны верить в души умерших, — заявил он, — но не следует пытаться общаться с ними, вызывать их из загробного мира в наш, и связываться с людьми, которые якобы умеют это делать, — это, как правило, весьма сомнительные личности. За такие дела, мне кажется, нужно наказывать. Я не верю, что существуют живые посредники между миром духов и нашим миром, и посчитал бы шарлатаном любого человека, который утверждает о такой своей способности. Но кто сможет доказать, что духи покойников не являлись живым людям? Мой зять недавно услышал о потрясающем событии. Он лично знает человека, который собирался отплыть на «Лузитане», и его лучший друг, солдат, погибший при Марне, явился ему и посоветовал этого не делать. Знакомый Тома не утверждал, что он слышал слова, но он определенно узнал погибшего друга, стоявшего подле его кровати, и его сознание явственно уловило предостережение перед тем, как призрак исчез. Том, я верно излагаю?
— Так точно, сэр. И Джек Туэйтс — так зовут этого человека из Нью-Йорка — рассказал о происшествии четырем другим знакомым, трое из них прислушались и не сели на корабль. Четвертый отплыл, но и он не утонул. Он сумел благополучно спастись.
— Считается, что покойники обычно являются в виде призраков, имеющих облик живых людей — и вправду, чаще всего так и бывает, — согласился Трейверс. — Однако я никогда не поверю, что мы можем распоряжаться ими, заставлять бить в бубен или передвигать мебель. Мы не можем позвонить покойнику, как звоним друг другу по телефону. И сама эта идея отвратительна и непристойна. Никто не смеет предлагать себя в качестве «связного» или сообщать нам о положении, занятиях и пристрастиях покойника — что он там курит и какие напитки предпочитает. Такие идеи унижают наши представления о жизни в загробном мире. Если можно так выразиться, они — род отвратительного антропоморфизма. На каком основании мы предполагаем, что души после смерти сохраняют человеческую форму и ведут себя подобно людям?
— Несомненно, попытки проникнуть в эту тайну и глупы, и антирелигиозны, — заметил полковник Вейн.
— Еще хуже делают те, кто говорит, что злые духи иногда пытаются провести нас, представляясь добрыми... Но мы зашли уже слишком далеко, — сказал Генри Леннокс.


14
Иден ФИЛ ПОТС
— Может, вернемся к вашему привидению, сэр Уолтер?—спросил Фэйр-Мичелл. — Любопытно, что в большинстве по-настоящему старых домов обитает такой персонаж. Это фамильный призрак? Достоверно ли его существование? Обитает ли он в определенном месте дома или сада? Я спрашиваю это не из пустого любопытства. Заняться конкретным привидением — очень интересная тема, это предмет исследований Психологического общества, членом которого я являюсь.
— Я не могу утверждать, что у нас есть привидение, — ответил сэр Уолтер. — В старинных домах, как вы заметили, часто существуют легенды, связанные с призраками. Тропинка в саду, или одна из комнат, или прихожая могут быть связаны с чем-то жутким или сверхъестественным. Одно из таких известных мест — древний замок Тюдоров, который ремонтировали и перестраивали в течение многих поколений. И у нас в восточном конце длинного коридора есть комната, которая всегда имела дурную репутацию. В наше время никто ничего в ней не видел. Ни отец, ни дед не рассказывали, чтобы нечто странное произошло с ними в этой комнате. Это спальня. Ее называют Серой комнатой, и вы можете осмотреть ее, если не сочтете это за труд. В ней случилось большое несчастье около двенадцати лет тому назад, когда Мэри была еще ребенком — через два года после кончины моей дорогой жены.
— Расскажи нам обо всем, если это не причинит тебе боли, Уолтер, — попросил Эрнест Трейверс.
— Тогда мне было невыносимо тяжело. Теперь эта история уже в далеком прошлом и, слава Богу, вызывает у меня лишь сожаление. Впрочем, возможно, следует упомянуть об одном происшествии, случившемся еще при жизни отца, хотя оно не имеет прямой связи с моим несчастьем. Однако это часть истории — если это вообще можно назвать историей. В Серой комнате кто- то умер, когда я был еще ребенком. Мы испытывали смутное предубеждение против этой комнаты и никогда не селили там гостей. Еще при жизни отца в ней устроили чулан, в котором был свален ненужный хлам. Но однажды накануне Рождества, когда у нас было много гостей, к нам неожиданно приехала тетка моего отца — экстравагантная старая дама, поведение которой всегда было непредсказуемым. Она никогда не приезжала раньше на семейные собрания, а тут явилась с утверждением, что это Рождество — последнее в ее жизни, и поэтому она решила встретить его с родственниками — ведь мой отец был главой рода. Тетин при¬


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
15
езд, надо думать, заставил всех поволноваться. Было неясно, куда устроить ее на ночлег, но она сама напомнила о Серой комнате и, узнав, что спальня свободна, настояла на том, чтобы ее поселили там. Отец, который лично не испытывал по отношению к комнате неприязни или страха, не стал чинить никаких препятствий желанию старухи. Она пошла спать, а рождественским утром ее нашли мертвой. Тетя лежала на полу возле кровати. Казалось, что она упала и умерла, пытаясь на нее забраться. Ей было 88 лет, она проделала утомительный путь в карете из Эксетера, к тому же плотно поужинала. Ее служанка ничего не заподозрила, а доктор не нашел в ее смерти ничего необычного. Ничто не наводило на мысль о том, что ее смерть не была естественной. Лишь гораздо позднее кто-то вспомнил о тех рождественских праздниках и о черствости и эгоистическом поведении молодежи, среди которой был и я. Мы сетовали, что праздник был испорчен, и нас лишили привычных рождественских удовольствий.
Но двенадцать лет назад Мэри заболела тяжелой формой пневмонии, и пришлось срочно вызвать сиделку, так как верная служанка Мэри, Джейн Бонд, которая и сейчас живет у нас, не могла находиться при Мэри круглые сутки. В ответ на телеграмму, посланную в Службу помощи по уходу за больными, прибыла миссис Гилберт Форрестер — она предпочитала, чтобы ее звали «сестрой Форрестер». Она оказалась миниатюрной, очень симпатичной женщиной, к тому же умелой. Она уже работала сиделкой до того, как вышла за молодого врача, а после его безвременной кончины вернулась к старой профессии. Форрестер пожелала, чтобы ее спальня была как можно ближе к комнате больной, и отказалась поселиться в противоположном конце коридора. «Почему бы мне не расположиться в соседней комнате?» — спросила она, и я был вынужден сообщить ей о том, что выбранная ею спальня имела дурную славу и была нежилой. «Дурная слава связана с тем, что в ней нездоровый воздух?» — спросила сиделка. Я объяснил ей, что традиция приписывает комнате дурное воздействие на людей. «Существует мнение, — добавил я, — что в ней обитает нечто таинственное. Не могу сказать, что там кого-то видели или слышали, но нервным людям почему-то не нравится эта комната, и я бы не взял на себя ответственность поселить туда кого-либо, не предупредив об этих обстоятельствах». Она засмеялась: «Я ничуть не боюсь привидений, сэр Уолтер, и, разумеется, поселюсь в этой комнате, если вы не возражаете. Мне необходимо нахо¬


16
Иден ФИЛПОТС
диться как можно ближе к пациентке, чтобы я смогла немедленно прийти на вызов, если ее служанке потребуется моя профессиональная помощь».
Итак, мы решили, что она совершенно права. Бесстрашная хрупкая женщина подтрунивала над Мастерсом и слугами, когда те прибирали комнату. По правде говоря, эта комната исключительно хороша во всех отношениях. Впрочем, я испытывал некоторое беспокойство и не могу сказать, что был рад нашему решению. У меня возникло чувство дискомфорта, от которого не могло избавить ее равнодушное отношение к моим предостережениям. Я объяснял это своей тревогой за Мэри, но было и что-то другое — но что? Возможно, дело было в насмешливом отношении сестры Форрестер к моему суеверию. Серая комната обширна и удобна, с окном в нише, расположенной над нашим восточным крыльцом. Сиделка была в восторге, а я со своими опасениями казался ей чудаком. «Надеюсь, что вы перестанете считать эту комнату обителью призраков, когда я уеду», — сказала она мне.
Сиделка пришлась по душе Мэри, и действительно показалось, что девочке стало легче после того, как та провела с ней часок. Сестра Форрестер любила детей и обладала способностью завоевывать их расположение. Она оказалась искусной и сообразительной. Казалось, она была сиделкой от Бога. Голос ее был мелодичным, а прикосновения нежными. Я смог оценить ее искусство, так как сам не отходил от дочери в тот тревожный день. Миссис Форрестер приехала в момент кризиса, но с первых минут вела себя невозмутимо.
Наступила ночь. Девочка спала, а Джейн Бонд пришла сменить напарницу около десяти часов. Сестра Форрестер отправилась спать, договорившись о том, чтобы ее позвали к больной в семь часов или раньше, если Джейн потребуется помощь. Я просидел с Джейн, помнится, до двух ночи, а затем вернулся к себе. Перед этим Мэри выпила немного молока. Казалось, она пошла на поправку. Я разделся и, несмотря на тревогу, тут же глубоко заснул и не просыпался до той минуты, как слуга постучал ко мне на полчаса раньше обычного. То, что он мне поведал, быстро привело меня в чувство и заставило вскочить с кровати. К сестре Форрестер постучались в семь часов, но она не ответила. Служанка не смогла открыть дверь — она была заперта изнутри. В течение четверти часа экономка и Джейн Бонд громко звали сиделку, но ответа не дождались. Тогда они позвали меня.


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
17
Не задумываясь, я велел взломать дверь как можно скорее, и мы занимались этим, когда Мэннеринг, наш семейный врач, который был сегодня с нами на охоте, пришел осмотреть Мэри. Я рассказал ему о случившемся. Он заглянул в комнату девочки и вышел довольный тем, что она держится молодцом, — он убедился, что больная выздоравливает. И не успел он сказать об этом, как дверь в Серую комнату открыли. Мэннеринг и экономка, миссис Форбс, вошли в комнату первыми, а мы с Мастерсом и лакеем Фредом Контером, который взломал дверь, еще оставались снаружи.
Доктор тут же позвал меня, и я вошел. Казалось, что сестра Форрестер, лежавшая в кровати, проснулась. Однако она спала вечным сном. Ее остекленевшие глаза были открыты, тело уже остыло. Мэннеринг заключил, что она умерла много часов назад. Только слабая, но неестественная бледность указывала на то, что бедное маленькое создание было мертво. На ее лице, казалось, застыло чувство изумления, но в остальном она выглядела так же, как в ту минуту, когда пожелала мне спокойной ночи. Порядок в комнате казался ненарушенным. Комната постепенно светлела от первых лучей солнечного утра, потому что Форрестер накануне подняла жалюзи и настежь открыла окно. Несчастная женщина ушла из жизни беззвучно, не подав никакого сигнала тревоги — в ночной тишине Джейн Бонд услышала бы любой шум. Мне казалось невероятным, что мы разглядываем труп. Но это было именно так, хотя, во исполнение долга, доктор принял какие-то меры, чтобы оживить ее. Возвратить ей жизнь не удалось, время для воскресения уже прошло.
Было произведено вскрытие и, разумеется, начато следствие. Мэннеринг, который испытывал к этому делу глубокий профессиональный интерес, пригласил принять участие во вскрытии своего коллегу из Плимута. Их заключение поразило всех заинтересованных лиц и стало кульминацией таинственного происшествия, так как исследование тела сестры Форрестер указало на отсутствие каких-либо следов насилия, которые могли привести к смерти. Она была хрупкой женщиной, но практически здоровой во всех отношениях, в органах не было обнаружено ни малейших следов яда. Жизнь просто покинула ее без каких-либо физиологических причин. Следствием было установлено, что при ней не было ни наркотиков, ни лекарств. Никакого света не пролили и сведения, полученные из учреждения, в котором она работала.


18
Иден ФИЛПОТС
Она была там любимицей, и известие о ее неожиданной смерти глубоко потрясло ее близких друзей.
Врачи оказались бессильны найти какие-либо естественные, объяснимые наукой причины ее смерти. Впрочем, доктор Мор- дред из Плимута, выдающийся патолог, исключал любые другие причины, кроме материальных, как позднее сказал мне Мэн- неринг. Здравый научный рассудок, видимо, противится встрече с любой тайной, объяснение которой лежит за пределами его возможности. Наука расценивает подобные случаи как вызов человеческому интеллекту, забывая при этом, что мы со всех сторон окружены тайнами, и любой день и любая ночь наполнены явлениями, которым мы не находим объяснения и никогда не найдем.
Родные сестры Форрестер — сестра и престарелая мать — приехали на похороны. Там была еще ее близкая подруга, тоже профессиональная сиделка, имени которой я не припомню. Форрестер была похоронена в Чедлендсе, на нашем семейном кладбище. Мэри любит ухаживать за этой могилой, хотя знает лишь имя умершей. Впрочем, она утверждает, что помнит, как в жару слышала голос сестры Форрестер — ласковый, музыкальный и приветливый. Что касается меня, то я никогда не оплакивал так искренне столь мало знакомого человека. Пожелать спокойной ночи столь светлому созданию, полному жизни и доброты, — и стоять над трупом всего через восемь-девять часов... Это было для меня тяжелым и печальным испытанием.
Сэр Уолтер задумался и прервал на минуту свой рассказ. Однако никто не нарушил молчания, и он продолжил:
— Вот это и есть та часть истории комнаты с привидениями, которая происходила при мне. Я не знаю, почему эта комната приобрела дурную славу в далеком прошлом — смутное предание перешло к моему отцу от его отца, и, несомненно, ни один из них не придавал ему значения. Но, зная теперь об этих странных и зловещих происшествиях, вы не удивитесь, почему я считаю эту комнату как бы не существующей в своем доме и запретил селить в нее кого-либо из гостей.
— Ты действительно связываешь смерть женщины с этой комнатой, Уолтер? — спросил Трейверс.
— Честно говоря, нет, Эрнест. И вот почему: я не верю, что Творец позволил бы некоему злобному духу вредить живым людям или губить их. беспричинно и беззаконно. Сам страх перед


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
19
такой возможностью — аргумент, достаточный для любого здравомыслящего человека. Причины смерти сестры Форрестер лежат за пределами нашего понимания. Но кто может доказать, что они были мистическими? Зачем предполагать что-либо противоестественное? Я предпочитаю думать, что, если бы вскрытие было проведено кем-то другим, могли быть обнаружены малозаметные причины ее смерти. Науке свойственны заблуждения, и даже специалисты допускают поразительные ошибки.
— Вы полагаете, она умерла по естественной причине, которую не смогли обнаружить эти выдающиеся хирурги? — спросил полковник Вейн.
— Таково мое мнение. Разумеется, я не сказал бы этого Мэн- нерингу. Но к какому иному заключению я, как здравомыслящий человек, могу прийти? Разумеется, я не отрицаю существование сверхъестественного, но мне кажется неразумным обращаться к нему всякий раз, идя по линии наименьшего сопротивления.
Тогда Фэйр-Мичелл повторил свой вопрос. Он слушал эту историю с большим интересом.
— Можете ли вы отрицать, что привидения, назовем их так, связаны с определенным местом и могут причинять неудобства, лишать рассудка и даже жизни тех, кто находится в этом самом месте в определенном психическом состоянии, сэр Уолтер?
— Я решительно отрицаю это, — заявил старик. — Сколь ни трагичны были бы обстоятельства, связывающие несчастного человека с каким-либо местом при его жизни, мне кажется чудовищным предположение о том, что и душа, отлетевшая от его тела, будет привязана к этому месту. Мы должны быть благоразумны, Феликс. Неужели Господь, который дал нам разум, сам неразумен?
— Но ведь есть достоверные свидетельства... Хотя я и признаю убедительность ваших аргументов.
— В то же время, — осмелился вмешаться Трейверс, — никто не может отрицать, что происходят многие странные и страшные события, объяснение причин которых находится вне пределов человеческих возможностей.
— Такие случаи бывают, Эрнест. Поэтому я запер эту комнату и запретил в ней жить. Сейчас она набита хламом — старой мебелью и дрянными фамильными портретами, которые нужно бы спалить, но я надеюсь, что когда-нибудь их реставрируют.
— Это не по моему адресу, дядя Уолтер, — сказал Генри Лен¬


20
Иден ФИЛ ПОТС
нокс. — У меня к ним отношение не лучше вашего. А как произведения искусства они не представляют интереса.
— Да, наверное, никто не станет их реставрировать. Как произведения искусства они бездарны, тут я с тобой согласен, но на них изображены весьма достойные люди, и эти портреты — единственная память о них.
— Позвольте нам осмотреть эту комнату, отец, — неожиданно попросил Томас Мэй. — Мэри показала мне ее в первый же день по приезде сюда, и я подумал, что это самое примечательное место в доме.
— Это правда, Том, — сказал Генри. — Мэри говорит, что ее нужно называть не Серой, а Розовой комнатой.
— Все, кому это угодно, могут осмотреть ее, — ответил, поднимаясь, сэр Уолтер. — Мы можем зайти в нее по пути в спальни. Генри, принеси ключ, он лежит в столе в моем кабинете. На бирке есть надпись — «Серая комната».
Глава II ЭКСПЕРИМЕНТ
Эрнест Трейверс, Феликс Фэйр-Мичелл, Том Мэй и полковник Вейн поднялись вслед за сэром Уолтером по лестнице в большой коридор, который тянулся вдоль всего дома. В него выходили двери спален и туалетных комнат. Они пошли в его восточный конец. Коридор был освещен. Их гид вывернул из патрона электрическую лампочку, горевшую на стене рядом с дверью в Серую комнату, куда они намеревались войти.
— Там нет лампочки, — объяснил сэр Уолтер, — хотя электричество в Серой комнате есть. Двадцать лет тому назад я построил собственную электростанцию. Мой отец никогда бы не допустил этого: он очень не любил электрический свет и считал, что от него портятся глаза.
Появился Генри с ключом. Дверь отперли, ввернули лампочку и зажгли свет. Компания вошла в просторную комнату с высоким потолком, украшенным лепниной. Обои на стенах были серебристо-серого цвета, кое-где уже потускневшие. На нк * были разбросаны нежного цвета розы величиной с кочан капусты. Большое окно, находящееся в нише, выходило на восток, тогда как маленькое было в южной стене. В нише под окном стояла скамья


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
21
с подушками восьми дюймов в высоту, а в западной части комнаты был современного типа камин с белой решеткой. Вдоль стен стояло несколько старых, украшенньрс резьбой стульев, а в одном из углов лежала груда старых, написанных маслом портретов — грязных и выцветших. Они явно заждались реставратора, однако едва ли стоили его трудов. В комнате находились еще два больших пузатых комода с выдвижными ящиками и очень красивый умывальник, а у внутренней стены размещалась кровать на четырех ножках, сделанная из испанского каштана и так же, как и стулья, украшенная резьбой. На полу лежал серый ковер из некрашеного войлока, а на одном из шкафов стояла миниатюрная бронзовая копия Фавна работы Праксителя.
Комната была светлой и казалась очень приветливой. Она не навевала никаких мрачных чувств, ничто в ней не вызывало ощущения опасности.
— Можно ли представить себе комнату более привлекательную, чем эта? — спросил Фэйр-Мичелл.
Все продолжали разглядывать окружающие предметы, а Эрнест Трейверс не переставал восхищаться старой мебелью.
— Дорогой мой Уолтер, зачем эти вещи прятать здесь? — изумленно сказал он. — Они красивы и к тому же, вероятно, представляют собой ценность.
— Меня уже спрашивали об этом, — ответил хозяин. — Они действительно ценные. Лорд Болзовер предлагал мне за эти два стула тысячу гиней. Но эти вещи — наследство особого рода, и я не уверен, что вправе разрознить коллекцию. Мой дед был помешан на мебели — полжизни он провел на континенте в поисках старинных экземпляров. Испания оказалась самым удачным местом его «охоты».
— Дядя, но ведь это позор — скрывать такие стулья в комнате с привидениями, — заявил Генри.
Но тот покачал головой и, с трудом сдерживая себя, чтобы не зевнуть,сказал:
— Дом полон такой мебели.
— Мэри хочет, чтобы вы выбросили многие вещи, — ответил племянник. — Тогда в комнатах стало бы гораздо свободнее.
— Мд^кешь делать все, что пожелаешь, когда придет твой черед. Ты наверняка выкинешь мои слоновьи бивни, оленьи рога и тигровые шкуры — я знаю, что ты не испытываешь к ним нежных чувств. Наберись терпения, Генри. А сейчас пора идти спать, —


22
Иден ФИЛ ПОТС
ответил старик. — Я устал. Сейчас, вероятно, около полуночи.
Тогда Том Мэй вновь напомнил о причине, по которой они сюда пришли.
— Отец, послушайте. Все-таки не пристало держать запертой такую первоклассную комнату и укреплять ее дурную репутацию! Понятно, что это вошло у вас в привычку, но согласитесь, что это абсурд. Мэри эта комната нравится. Давайте заключим пари: вы разрешите мне провести в ней эту ночь, и если я утром рассказываю, что все было в порядке, то вы открываете ее и объявляете, что она амнистирована и на ее репутации не осталось ни пятнышка. Вы ведь сами сказали, что не верите, будто эти самые призраки могут вредить. Давайте я здесь переночую.
Однако сэр Уолтер ему отказал.
— Нет, Том, решительно нет! Сейчас слишком поздно возвращаться к этой теме и снова объяснять почему и как, но я категорически против!
— Но все же эта комната удивительно мила! — сказал Эрнест Трейверс. — Ты должен позволить мне зайти сюда днем вместе с Нелли. И потолок тут чудесный — даже красивее, чем у меня в комнате.
— Потолки в этом доме — работы итальянских мастеров эпохи Тюдоров, — объяснил ему друг. — Они — современники Елизаветы. Алебастр на них действительно превосходный, и мои потолки, кажется, лучшие в Англии.
Он пошел к выходу, и все последовали за ним. Генри выкрутил электрическую лампочку и водрузил ее на прежнее место в коридоре. Тогда дядя протянул ему ключ:
— Отнеси его обратно в кабинет, я не хочу спускаться.
Все, за исключением Генри и моряка, разошлись по своим комнатам. Двое молодых людей спустились на первый этаж вместе, и, когда дядя уже не мог их слышать, Генри сказал:
— Послушай, Том, ты подал мне хорошую идею. Давай я переночую сегодня в Серой комнате. И когда утром я скажу об этом дяде Уолтеру, очков у привидения сильно поубавится.
— Старик, все правильно — только план надо изменить. В комнате буду спать я. Мне смертельно этого хочется, да и блестящая идея принадлежит мне, как ты помнишь.
— Тебе нельзя. Он тебе запретил.
— А я не слышал.
— Брось, слышал — да и все слышали. Кроме того, если рассу¬


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
23
дить по справедливости, это в моих личных интересах. Чедлендс достанется мне, поэтому именно я и должен раз навсегда покончить с этой небылицей. Ну разве это не абсурд — держать под замком такую прекрасную комнату? Мне действительно стыдно за дядю Уолтера.
— Конечно, это абсурд, но, честно говоря, я прямо-таки помешался на этом. Мне ужасно хочется добавить к своим приключениям встречу со средневековыми призраками, и просто мечтаю взглянуть на одного из них. Пожалуйста, не лишай меня этого удовольствия. Идея была моя, и мне очень хочется провести эксперимент. Хотя, конечно, ни во что сверхъестественное я не верю.
Они вернулись в бильярдную, отпустили спать Фреда Конте- ра, лакея, который дожидался, когда можно будет погасить свет, и продолжили свою дискуссию. Свои доводы каждому из них казались самыми вескими, и было видно, что переспорить друг друга они не смогут.
Когда стало ясно, что прийти к удовлетворительному для обоих решению невозможно, они на время отвлеклись от темы спора и вернулись к философскому вопросу, который обсуждали старшие. Генри заявил, что он не совсем убежден в отсутствии призраков. Он занял позицию агностика, в то время как Том откровенно не верил в их существование. Генри подходил к проблеме без предубеждения, а Том откровенно издевался над верой в привидения.
— Это чушь, что моряки суеверны, — заявил он. — Наверно, они были такими раньше, но по своему опыту знаю, что в наши дни они суеверны не более, чем все остальные люди. В любом случае я — без предрассудков. Жизнь — предмет химии. По-моему, все суеверия — просто бред. Химический анализ дошел уже до гормонов и энзимов, и современные исследователи изучили самые тонкие секреции. И все они естественные. Никто пока не доказал противоположного. Жизнь материальна, и стоит химическим процессам прекратиться, организм гибнет и ничего не остается. Когда человек перестает дышать, он умирает и ему приходит конец.
Но Генри тоже читал о достижениях современной науки.
— А как насчет «искры жизни»? Разве биологи опровергали теорию витализма?
— Большинство из них ее отвергают, мой дорогой друг. Наличие «искры жизни», которую невозможно обнаружить опыт¬


24
Иден ФИЛПОТС
ным путем, — это лишь никем не доказанная гипотеза. Когда человек умирает, то, что называется душой, не покидает тело, а умирает вместе с ним. Она часть человека — так же, как сердце или мозг.
— Это только одно из мнений. Никто не может быть ни в чем уверен до конца. Мы не знаем, что такое жизнь, и у нас нет инструментов, чтобы узнать это.
— Мы можем воспользоваться методом аналогии, — возразил Том. — Где ты проводишь линию между живым и неживым? Жизнь есть жизнь, и губка такое же живое существо, как и селедка, крапива такая же живая, как дуб, а дуб такой же живой, как ты. Что происходит с жизненной силой устрицы, когда ты ее съедаешь?
— Значит, ты совершенно не веришь в жизнь после смерти?
— Это чисто умозрительное предположение, Генри. Мне хотелось бы в это верить — кому бы не хотелось? Но если в это искренне верить, то нужно верить в то, что земная жизнь превращается в нечто бесконечно далекое от нее.
— Так и должно быть, но не похоже, что это верно.
— Конечно. Если ты веришь, что эта жизнь лишь переходный этап к той, высшей, — хорошо, верь. Ты будешь пытаться уверить в этом и других. Но люди, которые в это верят или думают, что верят, как мне кажется, заботятся о том, чтобы выжать из земной жизни все до капли — так же, как это делаю я, считающий, что человеку дана лишь одна жизнь.
— Они верят в это как в само собой разумеющееся, и не похоже, что ясно представляют себе путь своей веры, — признался Генри.
— А почему они верят? Потому что большинство из них в действительности не обременяет себя глубокими размышлениями. Туманные мысли о будущей жизни приходят им в голову в воскресенье по дороге в церковь, а потом они приходят домой и забывают об этом до следующего воскресенья.
Леннокс вернул Тома к старому спору.
— Прекрасно, если тебе смешно и думать о призраках, а у меня остаются некоторые сомнения, то мне и спать сегодня в Серой комнате. Подумай хорошенько. Призраки не любят людей, которые в них не верят. Они к тебе отнесутся с прохладцей. А я был бы для них хорошим объектом, стоящим того, чтобы они уверили меня в своем существовании. Мне бы привиделись благонамеренные призраки, а тебя они наверняка захотели бы напугать.


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
25
Том рассмеялся.
— Так этого я и хочу. Мне бы поговорить с призраком как мужчина с мужчиной и доказать ему, что он выглядит идиотом. Отец был прав: когда Фэйр-Мичелл спросил, верит ли он в то, что привидения слоняются в тех местах, где они были убиты или где с ними случилось какое-нибудь другое несчастье, он отверг эту идею.
— Но ведь женщина действительно умерла там, и без какой- либо причины.
— Наверняка она умерла по совершенно естественной причине, только врачи не смогли ее найти.
Генри нашел другой аргумент.
— Ты женат, и от тебя зависят другие. А я холостой и никому не обязан.
— Чепуха!
— И Мэри это не понравилось бы, ты знаешь.
— Действительно, ей бы это не понравилось. Но она не узнает об этом до утра. Она всегда спит в своей детской комнате, когда приезжает сюда, а я этажом ниже, в дальнем конце коридора. Она в обморок упадет, когда узнает, что я храпел в соседней комнате. Но она услышит о моем опрометчивом поступке только наутро, от меня самого. Не думай, что я глупый. Я очень жизнелюбивый человек, и причины для эксперимента у меня весомые. Мы знаем, что в этой комнате, в которой якобы таится сверхъестественная опасность, ничего нет. Впрочем, и у тебя не было бы такого страстного желания переночевать в ней, если бы ты действительно подозревал, что там тебя поджидает опасность. А ты куда умнее меня, так что согласись со мной.
Леннокс был вынужден признаться, что лично он страха не испытывает. Они все еще продолжали препираться, когда пробило двенадцать. Тогда моряк сказал:
— Если ты такой упрямый, я предлагаю вот что. Давай сыграем в орлянку: кто выиграет, тот и позабавится. Это будет выход для нас обоих.
Генри согласился. Он бросил монету, Мэй загадал на орла и выиграл.
Он был в восторге, а Генри немного расстроился. Том стал его успокаивать:
— Старик, это и к лучшему. Ты нервный, поэт, и все такое. А я как племенной бык — вообще не знаю, что такое нервы. Я могу


26
Иден ФИЛПОТС
спать где угодно и как угодно. Если можешь спать в подлодке, что говорить о приятной, веселенькой комнатке елизаветинских времен, даже если в ней бродит привидение. Но его там нет, в этом все и дело. Нигде в мире нет комнат с привидениями. Но все же будь другом, дай мне револьвер.
Генри промолчал, а Том поднялся, готовый к выполнению своей задачи.
— Я смертельно устал, — сказал он, — и разбудить меня сможет лишь королева Елизавета, если она мне привидится.
Но Генри изумил его, сказав:
— Не думай, что я тебе уступлю. Дело не в том, что ты выиграл право на эксперимент и хочешь нарушить запрет дяди Уолтера. Ты будешь смеяться над тем, что я тебе скажу, но я чувствую, что ты не должен делать этого. Дело не в нервах. У меня с нервами ничуть не хуже, чем у тебя. Разумеется, я не собираюсь идти туда сам. Но я прошу тебя подумать хорошенько и отказаться от затеи.
— Почему?
— Конечно, свои чувства другому не передашь. Но у меня возникло странное, нехорошее предчувствие. Я не могу этого объяснить, у меня не находится слова для этого чувства, но оно во мне растет. Может быть, это интуиция.
— И что же это за предчувствие?
— Я не могу сказать тебе. Но я прошу тебя не ходить.
— А ты бы пошел, если бы выиграл?
— Наверное.
— Тогда твое предчувствие растет лишь потому, что выиграл я. Провалиться мне на месте, но ты, старик, просто хочешь меня напугать!
— Нет, я этого не хочу. Но есть разница в том, пойду туда я или пойдешь ты. Мне жить незачем. Не подумай, что я сентиментален или еще какую-нибудь чепуху типа этого. Но ты все знаешь о прошлом. Я никогда не напоминал тебе об этом, а ты мне. Я и не должен был этого делать. Но сейчас придется. Том, я любил Мэри всем сердцем и душой. Она сама не знала, как сильно я ее любил, да и сам я не до конца понимал это. Но все кончено, и никто на земле не рад ее счастью так, как я. Видит Бог, никто в мире не будет вам более преданным другом, чем я, это все, что мне осталось. Пойми, что жизнь для меня закончилась, когда умерла моя мечта. Я не вижу смысла в жизни, и если со мной что-ни¬


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
27
будь случится, никто особенно не пострадает. Другое дело ты. По здравому рассуждению, ты не должен идти навстречу опасности — реальной или вымышленной. Когда я прошу тебя не ходить туда, я думаю о Мэри.
— Но я не вижу никакой опасности.
— Тем не менее выслушай меня серьезно. Я тоже ее не видел, но теперь вижу. Все изменилось, когда возникло предчувствие, и, могу тебе поклясться, что сейчас я верю: в этой комнате что-то есть. Я не хочу сказать, что поверил в нечто сверхъестественное, я вообще не понимаю, в чем дело. Но у меня появилось ощущение, и оно усиливается с каждой минутой, что там таится что-то необычное и действительно дьявольски опасное.
Том глядел на Генри с изумлением.
— Что за муха тебя укусила?
— Не говори так, Том. Я убежден в этом. Послушайся меня, дружище!
Моряк побагровел, осушил свой стакан и поднялся.
— Если ты действительно решил отговорить меня, то нашел замечательный способ. Трудно придумать лучший, чтобы заставить человека идти напролом. Если ты, здравомыслящий человек, искренне веришь, что в этой чертовой комнате есть хоть на гран опасности, то я раздумывать не буду — пойду, высплюсь и даже проснусь там.
— Тогда позволь мне пойти с тобой, Том.
— Но это не даст покончить со сплетней! Призрак не выйдет к двоим — у него не наберется храбрости. Опыт нужно провести чисто, а ты сможешь попытать счастья завтра.
— Я собираюсь идти не для того, чтобы спасать тебя ради тебя самого.
— Я знаю. А Мэри будет смотреть свои сны в соседней комнате и ничего не будет подозревать! Может быть, если я увижу привидение, достойное Золотого века, я ее позову.
— Сделай мне одолжение, Мэй.
— Что угодно, только не это. Уже поздно. Разве ты не видишь, что промахнулся? Ты просишь меня поднести губку с уксусом к устам твоего предчувствия, но с чего бы оно тебя именно сейчас озарило? Старик, я выиграл в орлянку и теперь как-нибудь обойдусь без твоих советов.
Генри, в свою очередь, тоже разозлился.
— Отлично. Я свое сказал. Я думаю, что ты дурак, к тому же


28
Иден ФИЛПОТС
упрямый. А я не старая неврастеничка. Поступай как знаешь. Твоя судьба меня нисколько не волнует, я просил тебя ради другого человека.
— Давай на этом закончим. Можно мне побеспокоить тебя по поводу ключа и револьвера? Я свой не прихватил.
Генри колебался. Ключ лежал в кармане его пиджака.
— Это дело чести, Леннокс, — сказал моряк.
Пока он говорил, Генри протянул ему ключ и бросил:
— Я пошел за револьвером.
— Спасибо. Разбуди меня утром, если проснешься первым, — добавил Мэй.
Генри не ответил.
Он пропустил Тома вперед, а потом выключил свет. Генри потушил и другие лампы, когда они поднялись на второй этаж. Гордость боролась в молодом человеке с долгом гостеприимства. Он преодолел ее и прервал молчание:
— Том, ради Бога, посмотри на все это с другой точки зрения.
— У меня нет другой точки зрения. Ты злишься и, наверное, не понимаешь, что если бы раньше я, может быть, и задумался, не переменить ли мне свое решение, то сейчас это немыслимо.
— Но это же дурацкая гордость. Прости, если я вел себя бестактно...
— Так оно и было. Сам Сатана и сотня его чертей не заставили бы меня сейчас уступить.
Генри ушел и вернулся через минуту-другую с револьвером.
— Спокойной ночи, — сказал он.
— Спокойной ночи, старик. Спасибо. Заряжен?
— Полный барабан. Или не хватит?
— Ну так забери его обратно!
Но Генри не ответил, и они пошли в разные стороны. Каждый отправился в свою спальню. Леннокс лег тут же, и хотя теоретически он должен был провести ночь спокойнее, чем его приятель, в действительности случилось противоположное.
Генри спалось плохо, тогда как Мэй не испытывал никаких других чувств, кроме досады. Он думал о Генри с презрением. Ему казалось, что тот повел себя подло и неспортивно, и ни на миг не поверил в его искренность. У Леннокса был современный образ мыслей, он прошел через горнило войны, получил первоклассное образование. Казалось невероятным, что он говорил правду о неожиданно возникшем предчувствии реальной опасности, с ко¬


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
29
торой человек не в силах совладать. Это показалось Мэю мелочной попыткой Гекри отомстить ему за то, что он выиграл в орлянку. Такое поведение было недостойно джентльмена. Мэя возмутило и то, что Леннокс упомянул Мэри. Том не умел ссориться, но обиделся на слова, истинную подоплеку которых он, как ему казалось, понял.
Его гнев, однако, быстро иссяк, и к началу своего эксперимента он уже забыл о Генри. Он надел пижаму, халат, взял свечку, плед, часы и заряженный револьвер.
Потом он спокойно пошел по коридору к Серой комнате. Когда он приблизился к двери, к нему окончательно вернулось обычное благодушие, и он почувствовал себя совершенно счастливым и спокойным. Он отпер запретный замок, поставил свечу у кровати и запер дверь изнутри. Свернув халат, сделал из него что-то вроде подушки, положил часы и револьвер на стул, чтобы они были под рукой, туда же поставил свечу и лег. В его мозгу проносились обрывочные мысли, он зевнул и стал засыпать. Ему вспомнились события прошедшего дня — как он охотился, как закусывал под стогом сена с Мэри и племянницей Фэйр-Мичелла. Она была щеголеватой и вульгарной и во всех отношениях проигрывала Мэри. Что подумала бы его жена, если бы узнала, что он находится так близко от нее? Конечно, пришла бы к нему. Ему так не хотелось получить приказ о срочном возвращении на корабль, но это, к сожалению, не исключалось. Идея привести сэра Уолтера на «Неукротимый» показалась ему очень забавной. Это был «секретный» корабль — одно из чудес военно-морских сил. Ему показался забавным и итальянский потолок Серой комнаты: казалось, что он имел форму купола, хотя в действительности был плоским. Искусная архитектурная игра с перспективой.
Ночь была спокойной и тихой, безлунной, очень темной. Том подошел к окну и открыл его.
Лишь один человек долго не мог заснуть в Чедлендсе той ночью, и человек этот чувствовал себя несчастным. В течение нескольких часов Генри Леннокс не мог отогнать беспокойные мысли. Молодой человек лежал с открытыми глазами, и сознание его было ясным. Но его мысль не обращалась к событиям последнего дня, которые почему-то казались далеким прошлым. Генри думал только о том, что происходит сейчас с Томом, и не мог понять, в чем причина беспокойства. Какой-то пророческий ин¬


30
Иден ФИЛ ПОТС
стинкт позволил ему заглянуть в будущее. В разговоре с Мэем он не лгал и не преувеличивал. Сразу после того, как он бросил монету, в нем действительно возникло глубокое чувство опасности, связанное с намеченной попыткой разгадать тайну Серой комнаты. Он был убежден в том, что последствия «приключения» будут гораздо серьезнее, чем предполагал Мэй, и это заставляло Леннокса настаивать на своем. Думая о происшедшем, он перебирал в памяти многое, и главным было то, что он вел себя неверно и сам спровоцировал мужа Мэри на роковой шаг. Он понял свою ошибку слишком поздно. Несвоевременное предупреждение о грозящей опасности неизбежно должно было укрепить решимость моряка. Генри глубоко сожалел о своих неуклюжих действиях: он должен был продолжать настаивать на своем несмотря на то, что предчувствие пришло к нему после того, как Том выиграл в орлянку.
Чем больше Генри уставал физически, тем сильнее его терзали мысли о допущенной им дипломатической ошибке. С нетерпением дожидаясь наступления утра лежа в постели, он, как и все люди в его положении, потерял много времени, размышляя о том, что может произойти, а что нет, обдумывая, что он сказал бы и сделал в тех или иных обстоятельствах. Все рациональные доводы, которые, несмотря на беспокойство, удерживали разум Генри в границах здравого смысла, предательски покинули его с наступлением ночи. Тень опасности сгущалась по мере того, как его разум все более терял способность понимать, как с нею бороться. Предчувствие было бесформенно и неуловимо, как облако, и хотя он не мог найти причину своего страха и оценить величину опасности, оно все более овладевало им. Борясь с мыслью о возможном несчастье, он тем не менее представил себе, что произойдет утром, если Мэй на самом деле погибнет.
Но в этот миг воображаемая величина опасности, к его удивлению, ослабила его тревогу. Доведенная до крайности, идея показалась абсурдной. Он почувствовал некоторое облегчение, потому что вновь нащупал рациональную почву, осознав, что многое из того, что он воображал, просто не может произойти. Достигнув высшей точки, охвативший его ужас стал постепенно ослабевать. Когда этот кошмар наяву окончился, оказалось, что он даже успокоил нервы Генри: он все яснее понимал нелепость своих предчувствий. Кроме того, Генри подумал, что если бы его страх перед неотвратимостью несчастья имел под собой реаль¬


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
31
ные основания, то он был бы обязан тут же пойти и предотвратить трагедию, в крайнем случае подняв на ноги дядю, и заставить Мэя немедленно покинуть Серую комнату.
Эта идея даже развеселила его: трагедия действительно становилась фарсом. Он представил себе, как он будет с улыбкой наблюдать за картиной, когда Мэй окажется в положении непослушного мальчишки. Но если это случится и Тома всего лишь отчитают за шалость, то как это отразится на судьбе самого Генри? Для Мэри и Тома он навсегда останется трусом и ябедником. Нет, никого нельзя было звать сейчас на помощь. Он мог бы сам пойти к Мэю, но тот, конечно, неверно бы его понял и не отпер бы дверь. Генри кружил кругами по комнате, снова и снова представляя себе, что будет завтра, если с Томом что-нибудь произойдет — самого страшного, конечно, не произойдет, но ведь может случиться так, что Мэй заболеет, не сможет говорить. Значит, Генри должен будет подробно все объяснять. Но в его показаниях, если он попытается точно изложить происшедшее, несомненно будет жуткая путаница, ведь он уже забыл точную последовательность событий. Он отогнал от себя эти мысли, выпил стакан воды и закурил. Он казнил себя за мягкотелость, обвинял себя в преступном легкомыслии, потом посмотрел на часы и увидел, что было уже три часа ночи. Генри наконец выбрался из паутины мрачных мыслей. Он знал по фронтовому опыту, что если побыть на холоде, то в тепле быстро засыпаешь, поэтому доплелся до окна, открыл и пять минут стоял перед ним, чтобы воздух охладил его лицо и грудь. Это его совсем успокоило, он уже смог заставить себя не возвращаться к прежним страшным мыслям, которые, как он чувствовал, готовы в любой момент снова овладеть им, лег и, пока не заснул, думал только о посторонних вещах.
Генри проснулся с головной болью, встал и принял холодную ванну. Она его освежила и прояснила голову. Все изменилось, и ночные кошмары показались ему смешными. У него уже не было чувства страха или тревоги. Он оделся и, предполагая, что Том, который всегда просыпался раньше, уже стоял у него под дверью, вышел на террасу, надеясь встретить его там.
Генри задал себе вопрос, кто из них двоих должен был бы извиняться первым, и решил, что это уже не имеет значения. Важно было одно: он был уверен, что с Томом все в порядке.


32
Иден ФИЛПОТС
Глава III У ОКНА
Чедлендс был построен в те годы, когда английские феодальные замки стали подвергаться коренной перестройке и приспосабливаться к новому предназначению быть средоточием чистоты, удобства и роскоши, и лишь некоторые военные безделушки вроде брустверов с бойницами пережили свою эпоху, превратившись в забавные украшения. В старинных сооружениях менялась планировка, возводились верхние этажи, и в те времена, когда дешевизна рабочей силы позволяла строить частное жилье с размахом, доступным в наше время лишь немногим, Чедлендс отвечал самым высоким требованиям. Его основные черты сохранились с тех пор до наших дней, несмотря на то что многое было переделано, а интерьер полностью сменился.
Поместье занимало примерно пятьдесят тысяч акров в долине реки между Холденскими холмами на востоке и границей графства Дартмор на западе. К поместью подходила ветка, соединенная с Большой Западной железной дорогой, станция находилась в пяти милях от особняка. Нигде в Южном Девоне не было такого превосходного парка, как в Чедлендсе, а величественный вид окрестных холмов и речной долины, открывавшийся из поместья, восхищал не только неискушенных любителей красоты, но и тех немногих знатоков, которые понимали, какие из деталей делали этот пейзаж неповторимым.
Склоны холмов, громоздившиеся на востоке, были покрыты разнообразными травами и купами азалий, в июне они представляли собой чарующую гамму золотистого, алого и оранжевого цветов. На вершинах холмов росли лиственничные леса. Перед особняком простирался парк, который прорезала речушка, где водились форели, а ниже располагались парники и огороженные плодовые сады и огороды. К югу и западу открывался вид на долину, в которой чередовались леса и пахотные угодья. Цепь серых болот, казалось, обрамляла пейзаж.
Сэр Уолтер Леннокс посвятил себя обустройству поместья для охоты и рыбной ловли и преуспел в этом. Его отец, меньше интересовавшийся охотой и стрельбой, отдавал все свое время и деньги на цветники и достиг в их разведении высшего по тем временам уровня. Дед же сэра Уолтера больше занимался домашним интерьером, значительно обогатил его и украсил.


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
33
Между южным фронтоном здания и гранитной балюстрадой, которая отделяла особняк от сада, была построена большая терраса. По ней и шел Генри Леннокс в поисках Тома Мэя. В это воскресное утро, после бессонной ночи, он чувствовал себя одиноким. Шел уже девятый час; солнце, пробиваясь сквозь тяжелые тучи, поднималось из-за Холденских холмов и освещало подернутое дымкой осеннее золото деревьев. С полян доносились далекие голоса птиц, в кустах на границе леса кричали фазаны. Утро разгоралось. Это великолепное зрелище улучшило настроение Генри. Вчерашняя ссора с мужем Мэри уже казалась ему далекой и нереальной. Правда, он понимал, что предстал перед Томом в глупом виде, но уже не придавал этому значения, потому что и поведение самого Тома отличалось не в лучшую сторону.
Генри позвал Тома. На его зов откликнулся старый спаниель, который вскарабкался по широким ступеням лестницы, ведущей на террасу. Песик был старым героем, его подвиги в утиной охоте принесли ему славу, плодами которой он пользовался и в свои преклонные годы. Точного возраста Принца никто не знал, он был очень дряхлым, ходил с трудом, на обоих глазах у него были бельма — эту болезнь у собак нельзя излечить. Но своей жизнью он был доволен: бродил по округе, спал на солнышке и получал от хозяина самые лакомые кусочки. Сэр Уолтер пса обожал и тут же начинал волноваться, если тот не приходил на зов. Если же Принц не появлялся слишком долго, хозяин ходил по излюбленным его местам, подманивая его свистом, и чувствовал облегчение, когда песик обнаруживался.
Принц забрался в дом через открытое окно столовой, а Генри в задумчивости обогнул восточный угол дома и вглядывался в находящееся в нише окно Серой комнаты, которое сверкало как алмаз, отражая лучи восходящего солнца. К своему удивлению, он заметил, что окно открыто и что Мэй, все еще в пижаме, стоит на скамейке и любуется рассветом.
— Привет, дружище! — крикнул Генри. — Не оправдывайся, ты проспал! Уже почти девять часов!
Но Том не ответил. Не обращая внимания на Генри, он продолжал любоваться утренним пейзажем. Взгляд его был устремлен поверх Генри в сторону восходящего солнца, ветерок ерошил его черные волосы.
— Том! Да проснись ты! — снова крикнул Генри.
Но его друг даже не шелохнулся. Только тогда Генри заметил,
2 Комната с привидением


34
Иден ФИЛ ПОТС
что его приятель непривычно бледен, и еще ему показались странными глаза Тома. Они были неподвижны и не отражали свет. Казалось, что он был в трансе. Генри почувствовал, как неожиданно заколотилось и сжалось от тревоги его сердце. Счастливое утреннее настроение покинуло молодого человека, и в страхе, что с другом действительно случилось несчастье, он вернулся на террасу и прошел через нее в столовую. Было без пяти минут девять, и так как неизменную пунктуальность, эту слабинку сэра Уолтера, гости старались уважать, большинство из них уже было в сборе. Мэри Мэй спросила у Генри, не видел ли он ее мужа. Пожелав ей доброго утра, но не ответив на вопрос, молодой человек быстро прошел через столовую и поднялся в коридор.
Внизу Эрнест Трейверс, добродушный, но суетливый, беседовал с полковником Вейном. Трейверс, соблюдавший традиции, был одет по-воскресному в черное.
— Пожалуйста, извините меня, но вы тут впервые и выглядите так, будто не собираетесь в церковь.
— А мы еще и в церковь должны идти? — без обиняков спросил полковник.
— Слово «должны» тут не подходит, но сэр Уолтер оценил бы ваш труд. Он любит, чтобы его гости ходили по воскресеньям в церковь. Он один из тех людей, которые как бы маяки для вашего поколения — старый маяк, но вполне исправный. Он любит старые добрые традиции. Можно сказать, что он живет этими традициями. Он милосерден ко всем людям, и его, так же как и меня, изумляет рост классовых предрассудков, вернее, классовой ненависти, отсутствие доверия между работодателями и работниками. Он считает, и я с ним согласен, что бедствий в наше время лишь два — недостаток доброй воли, который проявляет пролетариат, подбиваемый вождями, и ослабление религиозности — это также проявляется в пролетарской среде. Бороться с этими бедствиями и служить добрым примером — наш долг, мало того, это — наша привилегия. Разве не так?
Лекция на голодный желудок испортила полковнику настроение. Он раздраженно ответил:
— Конечно, если сэру Уолтеру этого так хочется, я пойду. Но боюсь, что я заразился от своих солдат отвращением к церковной службе, хотя наш полковой поп был добрейший малый, к тому же крайне чувствительный.
Тем временем этажом выше Генри попытался войти в Серую


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
35
комнату, однако дверь оказалась запертой изнутри. И тут раздались удары гонга, означавшие приглашение к завтраку. Бить в гонг было делом Мастерса. Сперва он легко касался большой бронзовой тарелки, потом извлекал потрясающий густой звук, который постепенно стихал, растворяясь в тишине. Мастерс считал гонг музыкальным инструментом и утверждал, что искусство бить в гонг доступно очень немногим людям.
Леннокс тщетно пытался услышать в комнате хоть какой-нибудь звук, и вскоре, уже в настоящей панике, он сбежал вниз, остановил лакея Фреда Контера и попросил позвать сэра Уолтера.
Фред подождал, пока хозяин прочтет короткую молитву перед завтраком. После этого он подошел к сэру Уолтеру и объяснил, что племянник желает его видеть.
— Господи! Что случилось? — спросил старик у Генри, поднявшись в холл.
Племянник объяснил, что его встревожило. Он старался держаться спокойно и ясно излагать факты, но все-таки говорил немного сбивчиво.
— Дело вот в чем. Я боюсь, вы рассердитесь, но сейчас мне не время оправдываться. Мы с Томом болтали после того, как вы ушли спать, и ему страшно захотелось провести ночь в Серой комнате.
— Я ему запретил.
— Я знаю, мы поступили дурно, но нам обоим жутко хотелось это сделать, мы бросили монетку, и он выиграл.
— Где он сейчас?
— Там, наверху, смотрит в окно. Я звал его и громко стучал в дверь, но он не отвечает. Видимо, он заперся изнутри.
— Что ты наделал, Генри! Мы немедленно должны войти к нему. Скажи Контеру... Нет, лучше я сам. И никому не звука, пока нет необходимости. Ничего не говори Мэри.
Сэр Уолтер позвал лакея, велел ему взять инструменты и поспешить к Серой комнате. Сам же он пошел туда с племянником, тогда как Фред опрометью кинулся в мастерскую. Он был мастером на все руки, во время войны служил во флоте, а теперь вернулся к своим старым занятиям. Он вспомнил, что однажды, лет десять тому назад, ему уже пришлось ломать дверь, когда в проклятой комнате нашли мертвую женщину. Кто там на этот раз? Контер догадался довольно быстро.
Леннокс сказал дяде, когда они подошли к запертой комнате:


36
Иден ФИЛ ПОТС
— Это была шутка, просто чтобы избавить комнату от дурной репутации и посмеяться утром над вашими суевериями. Но я боюсь, что он болен — потерял сознание или что-нибудь в этом роде. Он пошел туда примерно в час ночи. Я почему-то волновался, и сам не могу понять почему, но...
— Хватит болтать! — раздраженно сказал дядя. — Вы оба поступили мерзко, потому что пренебрегли моим запретом.
Он громко постучал в дверь.
— Том, пожалуйста, открой дверь сейчас же! Я очень недоволен! Если это шутка, она зашла далеко — слишком далеко! Я очень зол на тебя!
Но никто не ответил. В Серой комнате стояла мертвая тишина.
Пришел лакей с инструментами и начал взламывать дверь. Это не было минутным делом, и сэр Уолтер, чтобы не волновать гостей, решил спуститься к завтраку. Но было уже поздно, его дочь что-то заподозрила. Мэри еще не начала волноваться, но была удивлена тем, что муж замешкался. Она поднялась по лестнице с письмом в руках.
— Я разыскиваю Тома, — сказала она. — Не нравится мне, что он так разленился. У меня письмо с корабля, и боюсь, что его туда вызывают.
— Мэри, — сказал ей отец, — подойди сюда на минутку.
Он подвел ее к большому окну, которое освещало коридор.
— Соберись с духом и запасись мужеством, дочка! Я опасаюсь, что с Томом случилось что-то дурное. Я пока ничего толком не знаю, но, после того как мы пошли спать, Том и Генри решили, что один из них проведет ночь в Серой комнате.
— Отец! Он был там, а я совсем близко от него — в соседней комнате?
— Он там был — и сейчас он там. С ним плохо. Генри видел пять минут назад, как он смотрел из окна, он был как бы в обмороке.
— Позволь мне пойти к нему.
— Я войду первым. Это будет разумнее. Сбегай вниз и попроси Эрнеста подняться к нам. Не впадай в панику. Я думаю, все обойдется.
Мэри привыкла слушаться отца, не стала спорить и на этот раз, бросилась вниз по лестнице, позвала Трейверса, и они вернулись вдвоем.
— Я попросил бы тебя войти туда вместе со мной, Эрнест, —


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
37
сказал сэр Уолтер. — Мой зять провел ночь в Серой комнате, а сейчас он нам не отвечает. Дверь заперта, и мы решили ее взломать.
— Но ведь ты решительно запретил ему это делать, Уолтер.
— Я-то запретил — и ты это слышал. Не буди спящую собаку — хорошая поговорка, но молодые люди — это молодые люди. Я, правда, надеюсь, что ничего серьезного...
В этот миг Контер взломал дверь, которая с шумом открылась вовнутрь. Ключ выскочил из замка и ударился о стену. Комната была залита солнцем и словно приветствовала их. Мебель восхищала отделкой и изяществом форм. Казалось, что херувимы, выгравированные на стульях, танцуют в солнечных лучах. На светлых серебристых обоях ожили огромные розы, они играли на солнце естественными красками.
На стуле подле кровати стояла потухшая свеча, лежали часы Тома и револьвер Генри. Свернутый халат моряка был в изголовье, плед — в ногах кровати. Том стоял в нише у открытого окна, опершись коленями на скамью. Поза его была совершенно естественной, одной рукой он крепко держался за подоконник. Сэр Уолтер и Трейверс, вошедшие в комнату первыми, увидели его со спины.
Генри удерживал Мэри, умолял ее повременить, но она вырвала руку и последовала за отцом.
Сэр Уолтер первым подошел к Тому и схватил его за руку. Этим он нарушил равновесие тела, и оно начало падать навзничь. Двое мужчин подхватили его. Под его тяжестью Эрнест Трейверс повалился на пол, и Генри поднял обоих — живого и мертвого. Ибо Том Мэй скончался много часов тому назад. Лицо его была цвета слоновой кости, губы плотно сжаты. На лице не было следов страха—скорее, оно выражало глубокое изумление. Его тусклые глаза были открыты. В них также застыло безмолвное изумление. Трудно было определить, когда он умер, но в факте смерти никто не усомнился. Это поняла и его жена. Она бросилась к Тому, обхватила руками его голову и потеряла сознание.
Стали входить другие гости, и шепот наполнил Серую комнату, каждый испытывал желание чем-то помочь. Это была одна из тех трагических ситуаций, которые оставляют неизгладимый болезненный след в памяти благожелательных, но ограниченных людей.
Покойник лежал на полу в объятиях потерявшей сознание жены.


38
Иден ФИЛ ПОТС
Сэр Уолтер сделал в этой ситуации все, что было в его силах. Он отдавал приказы и требовал от всех, к кому он обращался, повиноваться без лишних вопросов. Он с Трейверсом подняли Мэри и перенесли ее в старую детскую комнату. Там ее положили на кровать и послали Контера за миссис Трейверс и Джейн Бонд, старой няней. Мэри пришла в себя еще до прихода обеих женщин. Мужчины вернулись к покойнику, и хозяин Чедлендса настоял на том, чтобы стоящие на лестнице и в коридоре гости продолжили завтрак или занялись своими делами.
— Вы ни в чем не сможете быть полезными, — сказал он. — Но я попросил бы Вейна нам помочь.
Пока полковник пробирался через толпу, заговорил Фэйр- Мичелл.
— Простите меня, сэр Уолтер, но если тут есть что-нибудь из области психиатрии, я попросил бы, как член...
— Ради всего святого делайте так, как я говорю, — оборвал его сэр Уолтер.—Умер мой зять. Свой интерес вы удовлетворите позже. Мне нужен Вейн, потому что он сильный человек и сможет помочь Генри и моему дворецкому. Мы должны перенести...
Он запнулся.
— Умер? — в изумлении спросил Фэйр-Мичелл. И поспешно спустился по лестнице.
Они подняли и перенесли моряка в его комнату. Сэра Уолтера в особенности беспокоило то, что так и не удалось придать телу надлежащую позу, но Мастерс не сомневался, что доктор сможет сделать это.
Генри Леннокс поспешил за врачом, который жил за четыре мили. Он сел в маленький автомобиль, проехал по пустынным дорогам и спустя полчаса вернулся с доктором Мэннерингом.
Всем стало ясно, что после столь печальных событий приятный прием окончен. Публика, перешептываясь, слонялась по террасе. Никто так и не узнал каких-либо подробностей, и поэтому судачили по поводу того, можно ли уехать немедленно, или придется дожидаться завтрашнего утра.
Гости испытывали желание покинуть Чедлендс немедленно, потому что ничем не могли помочь несчастному хозяину. Но в воскресенье не было никакой возможности уехать. Они прогуливались небольшими группами. Несколько человек вышли покурить в сад. Эрнест Трейверс присоединился к ним. Он гордился своим участием в событиях, но мог рассказать любопытствую¬


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
39
щим лишь то, что Мэй не послушался тестя, пошел спать в Серую комнату и утром его нашли мертвым. Он сообщил еще некоторые подробности и предположил, что, по его мнению, уехать из Чедлендса можно будет лишь на следующий день.
— Сэр Уолтер очень переживает, — сказал он, — но держится молодцом. Он будет обедать с нами. Моя жена говорит, что Мэри, миссис Мэй, совершенно разбита горем. Это естественно — такой страшный удар... У меня в голове не укладывается. Стоит только подумать, как много прекрасных молодых людей гибнет напрасно.
—А разве мы можем помочь им? — спросила Миллисент Фэйр- Мичелл.
— Ничем, ничем... Позвольте мне дать вам совет — пойдемте лучше в церковь. Так мы немного развеемся сами и покажем, что уважаем желания сэра Уолтера. Я пойду непременно.
Большинство гостей не просто одобрило это предложение, они буквально ухватились за него. Чтобы отвлечься от перенесенного испуга, они принялись бы за любое дело. Растерявшиеся гости притихли. Обрушившаяся на них чужая смерть вызвала не только чувство дискомфорта. Некоторые в глубине души считали себя чуть ли не оскорбленными тем, что это несчастье нарушило размеренный порядок их жизни. Они испытывали самое глубокое сочувствие как к пострадавшим, так и к себе самим. Некоторые обнаружили, что сами страдают, и удивлялись глубине своих переживаний.
— Не похоже, что это было вызвано естественными причинами, — настаивал Феликс Фэйр-Мичелл. — Я ни на миг в этом не усомнюсь.
— Это просто ужасно — в это невозможно поверить! — ответила его племянница.
Она не умела глубоко сострадать другим людям, поэтому в ее восклицании почти не чувствовалось искренней горечи. Она представляла себе, как будет рассказывать об этих событиях на других приемах. Нельзя сказать, что это событие послужило для нее развлечением, но она в Чедлендсе никого не знала близко, это был ее первый визит сюда, а несчастные случаи, в конце концов, сами по себе хороши как приключения.
Ее дядя рассуждал о научном значении этой трагедии, приводя другие подобные примеры. Пара спутников слушали его просто от нечего делать. У всех было чувство опустошенности, все


40
Иден ФИЛ ПОТС
были подавлены. Жизнь за что-то наказала их. По этим причинам большинству из них захотелось пойти в церковь. В это время к ним присоединился Вейн. Все кинулись к нему, желая узнать дополнительные подробности. Вейн спокойно поведал окружившим его гостям обо всем, что знал. Смерть сама по себе его не тронула — он видел много смертей. Послышался шум машины, в которой приехал доктор Мэннеринг.
— Мы тут лишние, — сказал мистер Майлс Хэндфорд, ловец форели из Йоркшира — богатый помещик и заядлый охотник и рыболов.
Он привык принимать активное участие в событиях, развертывающихся вокруг него, и выказывал явное раздражение.
— Слава Богу, что лишние! — ответил ему один из спутников. Хэндфорд взглянул на него с неодобрением.
В это время подошел Эрнест Трейверс. На нем был черный галстук, черные перчатки и шелковая шляпа.
— Если вы пойдете со мной, — сказал он, — я покажу вам тропинку через поле. Так мы сэкономим полмили. Я сказал сэру Уолтеру, что мы все собираемся идти в церковь, и он спросил меня, не хотим ли мы поехать туда на машинах. Но я подумал, что погода чудесная и вы не откажетесь прогуляться пешком. Он потрясен, но переносит свое горе как настоящий мужчина.
Майлс Хэндфорд и Фэйр-Мичелл шли позади остальных и отвлекались от неприятных мыслей, поругивая Трейверса.
— Официозный осел! — буркнул Хэндфорд. — Посмотрите на этот черный галстук! Порядочный человек, попав в такой переплет, не думал бы о такой чепухе. Надеюсь, что никогда с этим типом больше не встречусь.
— Мне кажется фарсом вот так идти за ним, словно мы толпа детишек, — проворчал Фэйр-Мичелл.
— Что касается меня, то в церковь мне не хочется, хотя я и должен как-нибудь отвлечься. Да, пожалуй, я не пойду, — продолжил Хэндфорд.
Но одна из женщин стала его упрашивать:
— Сэру Уолтеру будет очень неприятно.
— Это все очень печально и неприятно,—заявил Хэндфорд. — Может быть, это случилось неспроста, это суровый урок современным молодым людям, которые уважают старших меньше, чем во времена моей молодости. Если бы тесть запретил мне что-либо делать, то всякое желание сделать это у меня сразу бы пропало.


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
41
— Сэр Уолтер сказал ясно, яснее некуда,—добавил Феликс. — Мы все это слышали. Молодой дурачок — прости его Господи — тайком от всех играл с огнем, да еще так непристойно.
— Это от тщеславия! Сколько оно принесло горя и страданий близким и волнений всем нам. Все наши планы спутаны, все перемешалось, в мгновение ока сломана жизнь и разбито сердце молодой женщины — и все из-за одного безрассудного упрямства. Такие события могут поколебать веру в Провидение. Они не имеют права происходить. У нас в Йоркшире такого не бывает. Похоже, Девон — графство бездельников. Я чувствую, бездельем тут весь воздух пропах.
— Воспитание, законопослушность и дисциплина, привитые во флоте, должны были это предотвратить, — продолжил Фэйр- Мичелл. — Кто слышал о моряках, не выполняющих приказы, за исключением разве Нельсона?
— Бедный парень, он поплатился за это, — сказала идущая рядом с ним племянница.
— Мы все поплатились, — заявил йоркширец. — Мы все дорого заплатили. Заплатили страданиями, крушением планов и душевным потрясением, которых отнюдь не заслужили. Такого не должно происходить в стабильном мире.
— В любом случае не иду в церковь. Мне надо покурить, чтобы успокоить нервы. Я сам немного псих, и на меня такие вещи плохо действуют, — заявил Фэйр-Мичелл.
Трейверс, стоявший в сотне ярдов у прохода через живую изгородь, махал рукой, показывая, что надо идти налево.
— Иди ты к черту! — огрызнулся Хэндфорд, но не так громко, чтобы Эрнест Трейверс мог его услышать.
Уже послышалась тихая музыка колоколов. Перезвон то усиливался, то ослабевал в порывах восточного ветра. Наконец показалась находившаяся посредине деревни Чедлендс приземистая серая башня, которая возвышалась над кучкой деревьев. Наверху ее на флагштоке развевался белый флаг.
Колокола перестали звонить, а флаг опустился на середину древка. Это означало, что мистер Трейверс вошел в церковь
— Что за несуразный человек! — сказал Майлс Хэндфорд. — Будьте уверены, сэр Уолтер не просил его об этом. Он выдумал это сам — любит разыгрывать спектакли. Если бы я был священником...


42
Иден ФИЛПОТС
В это время в особняке доктор Мэннеринг, который приехал в автомобиле Генри Леннокса, слушал рассказ молодого человека. Искреннее участие переплеталось у него с профессиональным интересом. Доктор припомнил и ту историю, которую сэр Уолтер рассказал накануне.
— Не было обнаружено никаких причин — совершенно здоровая миниатюрная женщина. Я уверен, что и в этом случае будет то же самое, — сказал он. — Подумать только — вчера на охоте мы были рядом, и я обратил внимание, какой он здоровый, крепкий парень. Что с бедной Мэри?
— Ей совсем плохо, но она старается не терять самообладания, — ответил Генри.
Когда приехал Мэннеринг, сэр Уолтер находился с дочерью. Врач был давним другом старика. Этот типичный сельский доктор — упорный, практичный человек с консервативными принципами, любил свою профессию и охоту. В работе он в первую очередь полагался на свой опыт, но и не забывал следить за новейшими медицинскими достижениями и в случае необходимости прибегал к новым методам и лекарствам. Он тщательно осмотрел покойника, указал, каким образом нужно придать ему подобающую позу и утешил себя мыслью, что, к сожалению, человек не в силах воскрешать мертвых. Он не обнаружил следов насилия и не мог объяснить причину скоропостижной кончины Тома Мэя. Он еще раз внимательно выслушал то немногое, что мог рассказать Генри Леннокс, и пошел проведать Мэри Мэй и ее отца.
Молодая вдова немного пришла в себя, но ее спокойствие объяснялось последствием нервного стресса, а не тем, что она начала примиряться со своей судьбой, — ее рассудок все еще не мог охватить постигшее ее несчастье. Она беспрерывно говорила, подолгу задерживаясь на безделицах, как это происходит со всеми людьми, на которых обрушилось событие, осмыслить которое они сразу не в силах.
— Я напишу отцу Тома, — сказала она. — Для него это будет таким тяжелым ударом. Он души не чает в Томе. Ну как я могла волноваться о том письме! Том никогда не увидит моря, а он так его любил. Он ненавидел место в Библии, где сказано, что моря больше не будет. Я так близко от него спала этой ночью. Но я не слышала, чтобы он закричал или что-нибудь такое...
Мэннеринг ласково заговорил с ней:


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
43
— Будь уверена, что он не кричал. Он не почувствовал ни боли, ни страха — я это точно знаю. Ты должна пойти и посмотреть на него сейчас. Отец позовет тебя. На его лице лишь изумление — ни следа страха или страдания.
— Он не мог испугаться. Он боялся только одного — как бы не поступить подло. Никто, кроме меня, не знает, какой он был замечательный. Отец горячо любил его, но он не знал по-настоящему, какой он хороший, потому что Том не разделял взглядов старого мистера Мэя. Я должна написать ему, что Том опасно болен. Происшедшее сломает его. Том был его единственной привязанностью на земле. Будет ужасно, когда он получит известие о его смерти.
Когда мужчины ушли, она упала на колени и долгое время стояла так, без движения и без слез. Сквозь ее собственное горе, еще не до конца осознанное, постоянно прорывалась мысль об отце мужа. Казалось, что ей легче было не сообщать ему о смерти Тома, потому что она сама еще не смирилась с этой страшной правдой. Какое-то странное интуитивное ощущение подсказывало ей, что горе отца Тома будет сильнее, чем ее собственное. Она встала, прислушалась, не зовут ли ее, и подошла к столу, стоявшему у окна. Она писала письмо свекру, представляя, как он в эту минуту читает проповедь в церкви. Мэри намеревалась смягчить удар, но сама понимала, что это — жестокое благодеяние. И тем не менее она написала ему, что сын при смерти. Вдруг она вспомнила, что свекор живет совсем близко. Телеграмма дойдет быстрее, чем письмо, подумала она, значит, он приедет в Чедлендс до наступления темноты. Мэри порвала письмо и начала составлять телеграмму. Вошла Джейн Бонд, и Мэри попросила ее отправить телеграмму как можно быстрее. Няня, старая дева, для которой Мэри была содержанием всей жизни, принесла ей чашку бульону и несколько гренков. Джейн казалось, что это именно то, что Мэри нужно.
Мэри поблагодарила ее и отпила немного. То состояние, когда ей казалось, что она балансирует между страшным сном и явью, прошло. Она уже со страхом ждала своего отца. Подумав о том, как рознятся между собой звуки шагов людей, она осознала, что уже никогда больше не услышит размашистых шагов Тома.
Мэри часто слышала, как они убыстрялись, когда он шел к ней, и ей хотелось побежать навстречу, чтобы сократить разделяющее их расстояние. Она проклинала себя за свою прихоть про¬


44
Иден ФИЛ ПОТС
вести ночь в своей детской комнате, на любимой маленькой кроватке. Если бы она спала с ним, несчастья, наверное, не случилось бы.
— Подумать только, нас разделяла всего лишь стена, — говорила она себе. — Я спала и видела его во сне, а он умирал в нескольких ярдах...
Доктор утверждал, что смерть не была мучительной для Тома. Какое абсурдное утешение! Может быть, доктор и неправ. Кто знает, каким мучением может быть смерть сама по себе? И кто когда-либо узнает, что он чувствовал перед кончиной и как он страдал от сознания того, что сейчас умрет? Она замучила себя этими мыслями и, не выдержав, зарыдала в объятиях старой няни.
— А я еще так волновалась, испугалась, что его вызвали на корабль! — воскликнула Мэри.
— Его вызвали в место лучшее, чем корабль, — всхлипывала Джейн.
Покинув Мэри, сэр Уолтер и доктор Мэннеринг ненадолго зашли в Серую комнату.
— У меня странное чувство, будто вернулось прошлое, — сказал врач. — Все было ровно так же, как с той бедной женщиной, сестрой Форрестер, — вы помните.
—Да. Я почувствовал то же самое, когда Контер ломал дверь. Я сразу приготовился к худшему и, едва узнал, что сделал мой зять, понял, что бедняга мертв. Я решительно запретил ему идти сюда накануне, и мне в голову не пришло, что он посмеет не послушаться.
— Несомненно, он не понимал, что вы относитесь к этому серьезно. Возможно, причину его смерти не удастся объяснить, как не удалось объяснить смерть медсестры. Я не утверждаю этого, но подозреваю, что будет именно так. Пышущий здоровьем человек мгновенно погибает, и никакого объяснения этому не находится — абсолютно никакого.
— А смерть без причины — это за пределами научных обоснований?
— Причина есть, но я не думаю, что эта ужасная трагедия поможет ее найти, — ответил доктор. — Однако я все бы отдал за то, чтобы ее выявить. Невозможно передать, как я переживаю и за Мэри, и за вас, да и для меня это горе. Он был хорошим охотником и отличным человеком.
— Это к тому же большая потеря для флота, — добавил сэр


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
45
Уолтер. — Я еще не осознал всех последствий его смерти. Я пока думаю только о Мэри.
— Вы можете препоручить мне все, что в моих силах, дорогой друг. Разумеется, будут допросы, будет следствие. Нужно делать вскрытие. Я свяжусь сегодня с доктором Мордредом, или вы предпочитаете, чтобы кто-нибудь другой...
— Кто-нибудь другой. Лучший специалист из тех, кого вы знаете. Не подумайте, что я не доверяю доктору Мордреду или вам, Мэннеринг. Мне бы хотелось, чтобы обследование было независимым и чтобы его провел авторитетный врач, не знающий о прошлом случае. Происходят ужасные вещи. Я не знаю, что и думать.
— Не мучьтесь слишком по этому поводу. Пусть этим займутся профессионалы, далекие от наших переживаний. Нужно пригласить независимого специалиста, несомненно, лучшего, к тому же, как вы и говорите, ничего не знающего о предыдущем случае.
— Я не знаю, что и думать, — повторил сэр Уолтер. — Эти события опрокидывают установившиеся представления. Я всегда считал предубеждение против этой комнаты своей причудой, которую можно побороть. Посмотрите, можно ли представить себе помещение менее зловещее, чем эта комната?
Доктор произвел поверхностный осмотр, заглянул в углы, постучал по стенам и оглядел потолок. В ярком утреннем свете четко были видны заключенные друг в друга кольца, уменьшающиеся от стен к центру, что создавало впечатление купола при том, что потолок был плоским. В центре находилось лепное изображение цветка лилии с раскрытыми лепестками.
— Я думаю, что эту комнату нельзя открывать, пока не будет произведено обследование трупа. И позвольте дать вам совет: ничего не трогайте до приезда местных полицейских.
— А они, конечно же, захотят ее осмотреть?
— Если вы не свяжетесь напрямую со Скотленд-Ярдом, не потребуете специального расследования и не попросите, чтобы местные сыщики не принимали в нем участия. А в этом есть смысл, потому что совершенно ясно, что никто из здешних не принесет вам большей пользы, чем в прошлый раз.
— Пожалуйста, сделайте это от моего имени. Объясните, что для меня не имеет значения, сколько это будет стоить, и попросите их прислать самых опытных агентов. Но ведь они занимаются преступлениями, а этот случай может и не входить в сферу их компетенции.


46
Иден ФИЛ ПОТС
— Мы не можем ничего утверждать. Никто из нас не может быть уверен, что это не преступление. Мы ничего не знаем.
— Но преступления совершаются преступниками, Мэннеринг.
— Разумеется. Но кто был преступником? Если это не человек, то, значит, какие-то силы, в отношении которых слово «преступник» не используют.
Сэр Уолтер внимательно посмотрел на него.
— Можно предположить, что причины были сверхъестественные?
Доктор покачал головой.
— Решительно нет, хотя я и не материалист, как вам известно. Мое поколение практиков не испытывает большого затруднения, когда приходится совмещать свой опыт с верой, — более молодым это не удается. Но наука есть наука, и в этом случае ничего сверхъестественного я не вижу. Однако я думаю, что здесь действуют неизвестные силы, а те, кто приводит эти силы в действие, несомненно, преступники — если только они ведают, что творят. Человек, который целится в зверя, попадает в него и убивает, — несомненный убийца, хотя он и делает это с расстояния в полмили. С другой стороны, тот, кто приводит в действие эти силы, может не знать, чем это кончится.
— В этом доме нет человека, за которого я бы не поручился.
— Я знаю, но мы толчем воду в ступе. Еще будет время обдумать все это. Мне кажется, что вам лучше отвлечься сейчас от этих мыслей, у вас и без того достаточно хлопот. Оставьте решение этих загадок профессионалам. Если в ужасном происшествии повинен человек, то найти его будет в человеческих силах. Мы ошиблись прошлый раз, и на этот раз не поможет ни поверхностный осмотр комнаты, ни изучение биографии вашего зятя. Мы должны копать глубже, вернее, этим должны заняться люди, специально обученные решать такие загадки. Они подойдут к делу с другой стороны. Они будут непредвзяты и спокойны. Если здесь было грязное дело, они обнаружат это. По моему мнению, невероятно, чтобы они оплошали.
— За это дело должны взяться лучшие специалисты. Я не могу поверить, что в комнате бродит привидение, и не верю, что здесь поработали потусторонние силы, которым Создатель позволил лишать людей жизни. Эта мысль одна из самых жутких — она просто сводит меня с ума, Мэннеринг.
— Я понимаю вас, но лучше отогнать от себя мысль о сверхъ¬


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
47
естественном. Она вас недостойна. А теперь мне пора. Я пошлю телеграмму сэру Говарду Феллоусу, а также, наверное, в Государственное управление судебной медицины. В обследовании должен принять участие правительственный специалист. Связаться со Скотленд-Ярдом немедленно?
— Оставьте это до вечера. И, пожалуйста, загляните к Мэри еще раз.
— Непременно. Я получу ответы на телеграммы часа в три, потом поеду в Ньютон-Эббот и позвоню оттуда.
— Я так признателен вам, Мэннеринг. Мне, конечно, хотелось бы как можно больше взять на себя, но я совершенно убит. Этот ужасный случай превратил меня в беспомощного старика.
— Не говорите так. Разумеется, все это ужасно. Но в жизни много ужасного. Если бы нам удавалось его избегать...
— Генри вам поможет, если найдет в себе силы. Хорошо бы занять его чем-нибудь. Он чувствует себя виноватым. Мне нужно недолго побыть с гостями, но...
— С ним все в порядке, он может поехать со мной в Ньютон. Ведь и его жизнь висела на волоске — его спасло лишь то, что монетка упала другой стороной. Они бросили жребий! После этого, по его словам, он пытался отговорить вашего зятя, но это ему не удалось. Леннокс страшно подавлен и испуган, и это естественно. Однако молодые люди самым поразительным образом переносят моральные и физические потрясения: психическое выздоровление у них прямо связано со способностью выздоровления телесного. Природа на их стороне. Позвольте мне предложить вам пойти поесть. Я бы на вашем месте побыл на ленче с гостями — это немного развеет ваше горе.
Сэр Уолтер сообщил, что он так и намеревался поступить.
— Я старый солдат, — сказал он. — Нельзя допустить и мысли, что из-за личного горя я пренебрегу своими обязанностями. Что касается этой проклятой комнаты, то я думаю полностью ее уничтожить.
— Подождите, подождите... Посмотрим, что сыщики могут найти. Не думайте, что я говорю так, потому что практичный и деловой, дело не в этом. За сорок лет работы такие потрясения со мной случались редко. Вы знаете, и мне не стоит вам об этом говорить, как сердечно я к вам отношусь. Я сочувствую вам обоим всем душой.
— Я знаю это. Попробую пока отвлечься. Нужно пойти к гос¬


48
Иден ФИЛ ПОТС
тям, я чувствую себя виноватым перед ними. Это жуткое происшествие испортило им праздник.
— Надеюсь, что Трейверс останется с вами. Вам с ним спокойнее, не так ли?
— Ни с кем мне сейчас не спокойно. Я не стану просить его задерживаться. К счастью, Генри здесь, и он останется на ближайшее время. Все дело в Мэри. Я увезу ее отсюда как можно скорее и всего себя посвящу ей.
— Конечно, вы сделаете правильно. Это печальная обязанность, но, видимо, крайне необходимая. Они так любили друг друга. Ей будет тяжелее, когда она полностью осознает то, что произошло.
Мэннеринг пошел по делам, а сэр Уолтер вернулся к дочери. Они вместе сходили посмотреть на Тома. Она вновь взяла себя в руки и рядом с телом мужа пробыла недолго.
— Он выглядит таким красивым и счастливым, — сказала она. — Но того, кого я любила, уже нет. Это не Том — это лишь маленькая его часть.
Отец склонил голову.
— Я почувствовал то же, когда умерла твоя мать, доченька.
Затем она опустилась на колени, положила руку на руку покойника и помолилась. Отец стоял на коленях рядом с ней и плакал. У молодой вдовы слез на глазах не было.
Вскоре она поднялась
— Лучше я буду думать о нем в другом месте,—сказала она. — Больше я не стану на него смотреть.
Они вернулись в старую детскую, и он сказал Мэри, что собирается вернуться к жизни и сесть во главе обеденного стола.
— Какой ты мужественный, отец, — произнесла она.
Сэр Уолтер стал дожидаться ударов гонга, но их не последовало. Он упрекнул себя: как ему могло прийти в голову, что будут бить в гонг? Мастерс лучше понимал ситуацию, чем он сам. Сэр Уолтер задумался над этим и заподозрил, что немного тронулся умом. Потом он вспомнил о том, что забыл сказать Мэри, и вернулся к ней со словами:
— Дорогая, я не хочу, чтобы ты спала в этой комнате сегодня.
— Джейн тоже просила меня об этом. Я пойду спать к ней, — ответила дочь.


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
49
Глава IV «РУКОЮ ГОСПОДА»
Сэр Уолтер навсегда запомнил этот воскресный ленч, который, по его словам, напомнил ему давний случай на охоте в Южной Африке, когда на него напал раненый буйвол. К счастью, зверь столкнул его в овраг глубиной в несколько футов, заросший по краям густым кустарником. Буйвол потерял его из виду, и это спасло Уолтеру жизнь. Он пролежал со сломанной ногой в овраге несколько часов в ожидании помощи, к тому же страдая от нестерпимых укусов москитов.
Сегодня утреннее несчастье усугубилось еще и необходимостью рассказывать гостям подробности. Самым тяжким испытанием для него было принимать их соболезнования. Сэр Уолтер никогда не нуждался в словах сочувствия, и сейчас ему был отвратителен этот обряд. Поток соболезнований, высказываемых проникновенными голосами, угнетал его. Он был зол и на себя самого, чувствуя себя виноватым, подозревая, что за кажущимся состраданием гостей скрывалось простое любопытство. Он всех подозревал в этом, и вежливые соболезнования, перемешанные с осторожными вопросами и очевидной жаждой узнать побольше, вызывали в нем сильное раздражение.
Все хотели услышать от него по возможности больше о Томе Мэе. Кто мог хотеть его смерти? Может быть, у него были даже злейшие и безжалостные враги?
— Милая Мэри держится блестяще, — сказала миссис Трейверс. — Я восхищена ею. Слава Богу, что я смогла ей немного помочь.
— Конечно, Нелли, без всякого сомнения.
— Старайся есть побольше, Уолтер, — настаивал Эрнест Трейверс. — Тебе многое предстоит, худшее еще впереди. Ты/должен держаться, чего бы это ни стоило. Как мне хотелось бы разделить с тобой эту тяжкую ношу!
— Я надеюсь, сэр Уолтер, что вы сделаете это достоянием общественности и свяжетесь с Психологическим обществом, — настаивал в свою очередь Феликс Фэйр-Мичелл. — Для них это будет настоящим подарком. Если этот случай получит широкую огласку, что необходимо, то множество квалифицированных исследователей захотят приехать в Чедлендс и провести ночь в этой комнате.


50
Иден ФИЛПОТС
— Первой должна быть оповещена полиция, — сказал полковник Вейн. — Это, конечно, дело полиции. Я думаю, они согласятся со мной. Нужно известить адмиралтейство — оно, несомненно, тоже что-нибудь предпримет.
— Его похоронят в Чедлендсе? Я думаю, что нужно похоронить его здесь. Бедный парень... — бормотал Эрнест. — Твое фамильное кладбище, Уолтер, особенное — такое тихое, красивое и скромное. Я ходил туда сегодня после службы. Викарий в конце проповеди очень тактично упомянул о тяжелом горе, постигшем хозяина поместья.
Генри помогал дяде всем, чем только мог. Он, к удовольствию полковника Вейна и Майлса Хэндфорда, устроил так, чтобы к вечеру их с комфортом доставили к лондонскому поезду.
— За отцом бедного Тома на станцию будет отправлена машина, — сказал он, — и если вам это удобно, можете уехать на ней.
Гости с благодарностью согласились.
Полковник Вейн привлек внимание сэра Уолтера, когда стал настаивать на том, чтобы расследование этого дела поручили одному крупному специалисту.
— Пригласите Питера Хардкасла, если это возможно, — сказал он. — Он настоящий дока в этих делах — удивительный человек.
— Кажется, я слышал это имя.
— Кто же не слышал? Это он докопался до разгадки того таинственного убийства в Йоркшире.
— Оно было действительно таинственным, — сказал Хэндфорд. — Я знаю близких друзей убитого.
— Это убийство с точки зрения логики казалось совершенно необъяснимым, — продолжал полковник. — Оно всех привело в замешательство, а Хардкасл приехал после того, как раскрыть его не смогли лучшие следователи из Скотленд-Ярда. Кажется, он еще молод. Но эта его история меркнет перед поимкой немецкого шпиона — помните, сэр Уолтер? Этого шпиона не могли разоблачить ни в Англии, ни во Франции — благодаря женщине, которая ему помогала. Питеру Хардкаслу нужно было с ней познакомиться. Тогда он арестовал ее, переоделся в женское платье и пришел вместо нее на свидание с этим самым шпионом. Как там его звали? Забыл.
— Вундт, — сказал Феликс Фэйр-Мичелл.


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
51
— Нет, как-то иначе — Хардт, или Хардфельт, что-то в этом роде. В любом случае, дело было сделано великолепно. Он — светило в своей области, и я надеюсь, что вы его пригласите. Сэр Уолтер, если Хардкасл приедет, держите его пребывание в секрете. Если он будет здесь в качестве вашего гостя и никто не узнает, что он сыщик, это поможет следствию.
— А если он потерпит неудачу, тогда, я надеюсь, вы позовете специалистов из Психологического общества.
Сэр Уолтер перестал вслушиваться в болтовню, но задумался о Питере Хардкасле. Он вспомнил эту историю со шпионом и о том, какой сенсацией она стала.
Миллисент Фэйр-Мичелл также знала о ней.
— Помнится, мистер Хардкасл запретил публиковать свою фотографию в газетах,—сказала она. — Это показалось мне удивительным, но в этом был резон — он не хотел, чтобы публика знала его в лицо. Я думаю, что никто не знает, как он по-настоящему выглядит. Загримироваться и притвориться женщиной для него так ж просто, как быть мужчиной.
— Некоторые думают, что он и есть женщина.
— Не может быть! И вы так думаете?
— Притвориться подружкой немца, встретиться с ним и, наконец, арестовать его! Несомненно, это одна из славных страниц криминалистики, — сказал Эрнест Трейверс.
— Он сейчас в штате Скотленд-Ярда или работает независимо? — спросил Майлс Хэндфорд.
— Я точно не знаю. Мэннеринг уже предложил мне обратиться в первую очередь в Скотленд-Ярд. Он собирался связаться с ними сегодня же. Несомненно, Хардкасла тоже нужно будет позвать. Я не оставлю здесь камня на камне, лишь бы добраться до правды. Но трудно представить себе, что здесь сможет сделать даже такой человек, как он. Стены Серой комнаты очень толстые, пол там из мореного дуба, потолок толщиной в девять или десять дюймов, он лежит на прочных балках. Камин новый, а труба слишком узкая, чтобы в нее мог пролезть человек. Это было проверено двенадцать лет назад.
— Предоставьте ему полную свободу действий, дайте в помощники слуг и все прочее. Я бы попросил его приехать в качестве гостя, тогда никто не узнает, кто он такой, и он сможет проводить расследование с большей свободой.
Феликс Фэйр-Мичелл предложил это после ленча, когда Мае-


52
Иден ФИЛ ПОТС
терс и Фред Контер уже ушли из столовой. В разговорах начали пробиваться сентиментальные нотки. Сэр Уолтер сразу уловил их и, чтобы избежать новых соболезнований, перевел беседу на обсуждение намерений каждого из собеседников.
— Могу ли я предложить свои услуги, чтобы облегчить исполнение ваших планов? Боюсь, что это ужасное происшествие принесло вам большие неудобства.
— Наши неудобства ничто перед вашим горем, дорогой Уолтер, — сказала Нелли Трейверс.
Все объявили, что если бы от них потребовалась какая-либо помощь, то они с радостью остались бы в Чедлендсе, но так как ни в чем полезными они быть не могут, то хотели бы уехать как можно раньше.
— Мой дорогой друг, мы уезжаем, но оставляем вам нашу искреннюю симпатию и глубокие соболезнования, — сказал мистер Трейверс. — Именно эти чувства испытываем мы с женой, поверь мне. Наверное, я не преувеличу, если скажу, что их разделяют и все остальные. Пройти через Ютландию, совершить подвиг, заслужить благодарность и орден «За отличную службу», а потом лишиться жизни при непостижимых — нет, скорее, сверхъестественных обстоятельствах, ведь мы не можем категорически утверждать, что это не так... У меня не найдется слов, которые утешили бы тебя и милую Мэри. Наверное, должно пройти время, Уолтер. Ты должен увезти ее, полностью сменить обстановку. Слава Богу, что молодость на ее стороне.
— Да, да, я буду жить только ради нее, будь уверен.
Сэр Уолтер покинул гостей и пошел в кабинет, чтобы поговорить с племянником с глазу на глаз.
— Сделай для них все, что сможешь. Хэндфорд и Вейн уедут сегодня к вечеру, остальные завтра утром. Я не думаю, что смогу пообедать сегодня с гостями. Приедет отец Тома. Представляю, что с ним случится, когда он узнает о смерти сына.
— Нет, дядя, он не такой человек. Мэри сказала мне, что он непременно захочет самостоятельно докопаться до причины смерти Тома. Он из разряда борцов, но некоторые его представления о жизни весьма странные. Я поеду в Ньютон с полковником Вей- ном и встречусь там с Мэннерингом — поговорим с ним о сэре Говарде Феллоусе. Он несомненно прибудет завтра, а может быть, и сегодня ближе к ночи. Мэннеринг наверное знает.
— Тогда скажи Мэннерингу, пусть он настаивает, чтобы для


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
53
расследования сюда прислали сыщика по имени Питер Хардкасл. Даже если он уже не служит в Скотленд-Ярде и работает независимо, я найму его. Разумеется, я щедро заплачу тому, кто объяснит причину трагедии.
— Не сомневайтесь, она будет раскрыта.
— Если сыщика постигнет неудача, мы отсюда уедем. Я, во всяком случае, не стану и раздумывать. И Мэри ни за что не согласится здесь жить.
— Не волнуйтесь пока о будущем, не мучайтесь. Пожалейте себя, отдохните немного после обеда. Все выражают вам соболезнования и считают, что в этом выражается высшая степень вежливости. Я знаю, как они вас допекли, но ничего не поделаешь. Трагедия выбила их из привычной колеи, она для них — что-то невообразимое, они шокированы, поэтому утратили всякий такт. С ними такого не случалось, а вы знаете, как важен в таких делах жизненный опыт и как люди теряют голову, когда встречаются с чем-то новым.
— Наверное, я пойду к Мэри. Из похоронного бюро уже приходили?
— Да, дядя.
— Я хочу, чтобы Тома похоронили на нашем кладбище. Не думаю, что его отец будет возражать.
— Наверное, нет. И Мэри захочет того же.
— Это так типично для Мэри — ведь она раньше всех вспомнила о Септимусе Мэе. Она будто позабыла о собственном горе и думает лишь о том, как смягчить удар, ожидающий несчастного отца.
— Она придумает, как это сделать.
— Ты тоже считаешь, что священнику нужно сообщить о смерти сына прямо на станции? Найдешь ли ты в себе силы это сказать?
— Я надеюсь, что к тому времени он сам об этом уже догадается, но я расскажу ему обо всем, что случилось. Я припоминаю, что еще давно, после свадьбы Мэри и Тома, он говорил, что интересуется привидениями и что его вера в их существование основывается на Библии.
Сэр Уолтер сделал паузу в разговоре, задумавшись над такой точкой зрения.
— Это для меня новость. Предположить, что он... Впрочем, нас это не должно сильно волновать. Конечно же, он столь же


54
Иден ФИЛПОТС
горячо, как и я, будет заинтересован в разгадке трагедии. Однако мы не должны вмешиваться в следствие и усугублять трудности, которые непременно предстоят Хардкаслу.
— Разумеется, никто не должен вмешиваться. Лишь бы только Питер Хардкасл согласился к нам приехать!
— Скажи, чтобы меня не тревожили раньше, чем приедет мистер Мэй. Я схожу к Мэри, а потом прилягу на часок-другой.
— Вам нехорошо? Может быть, позвать Мэннеринга?
— Я вполне здоров. Попрощайся от моего имени с Вейном и Майлсом Хэндфордом. Может быть, им придется приехать снова. Неизвестно, кто здесь будет нужен, а кто — нет. Я не знаю, у меня в таких делах нет опыта. Но лучше бы они оба оставили адреса.
— Я спрошу у них.
Сэр Уолтер навестил дочь и отказался от намерения поспать. Последний час она провела в невыразимом ужасе. Перед ней раскрылся мрачный храм реальности, и она вошла в его ужасный притвор. Отныне на долгие дни — она говорила себе, что навсегда, — горе и чувство невосполнимой утраты будут ее спутниками днем и ночью.
Они не разлучались до сумерек, когда приехал Мэннеринг. Он задержался всего на несколько минут, потом они услышали, как его машина уехала, а вслед за ней отправился автомобиль Генри.
Вскоре он вернулся в Чедлендс с Септимусом Мэем. Пастор уже знал о кончине сына и сразу же направился в комнату, где находилось тело. Мэри вошла туда и была поражена его самообладанием, под которым скрывалось неутешное горе.
Это был худощавый, гладко выбритый седой старик с горящим взором и лицом непреклонного стоика. Будучи религиозным фанатиком, резким в обращении с людьми и склонным к обличениям, он за всю жизнь не прибрел ни единого друга. Он держал прихожан в ежовых рукавицах и не изменял раз и навсегда усвоенным принципам. В молодые годы он был преисполнен реформаторского пыла. Однако, навязывая свой образ жизни и свое мировоззрение маленькой пастве, он не приобрел ее любви. Люди боялись его и его проклятий. Однажды несколько грешников, уязвленных обвинениями, обрушившимися на них с кафедры, попытались избавиться от него, но никаких оснований для того, чтобы сместить священника или изменить его статус, не нашлось. Он оставался, как и многие подобные ему, погруженным в свою па¬


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
55
ству и не известным никому за ее пределами. Септимус Мэй оказался плохим знатоком человеческой природы, со временем его былые порывы поугасли, надежды приувяли, но ничто не смогло поколебать одного — веры. С пламенной страстью он верил во все, чему учил своих прихожан, и был убежден, что всемогущий, вселюбящий и всепрощающий Бог руководит каждой судьбой, управляет существованием великих и ничтожных и не позволяет случиться на земле ничему, что не представляло бы пользы для бессмертных творений, которые Он создал по своему образу и подобию.
И вот вера Септимуса Мэя была подвергнута тяжелейшему испытанию, пожалуй, самому тяжелому в его жизни. Поначалу он был совершенно подавлен ужасной утратой, но пыл вернулся к нему, когда он пал на колени перед сыном. Он молился с исступлением, и гулкий рокот его голоса скорее тревожил, чем успокаивал Мэри, стоявшую на коленях рядом с ним. Эмоциональный пыл и страстность его молитвы лишь усугубляли ее и без того тягостное состояние, но священник не мог и не хотел понимать этого. Вскоре Септимус Мэй стал навязывать свою версию случившегося другим обитателям Чедлендса, бороться с мнениями всех тех, кто не меньше его стремился узнать причину смерти его сына.
Старый Мэй, узнав, что большинство из гостей не смогут покинуть дом до утра, отказался от обеда. Он провел почти весь день у тела сына и остался рядом с ним на ночь. В его образе мыслей сэр Уолтер уловил некоторые странные черты, но полностью они проявились лишь после того, как было произведено вскрытие и посмертное обследование тела.
Миллисент Фэйр-Мичелл с дядей отбывали на следующий день первыми. Девица затаила обиду.
— Мэри все же могла бы выйти на минутку и попрощаться со мной, — сказала она. — У нее ужасное несчастье, но мы проявили к ним такую душевность и понимание, что, мне кажется, они должны быть нам благодарны. Им следовало бы понять, что и нам это немалого стоило. И вот я уезжаю, ни разу не повидавшись с ней, — ас миссис Трейверс она общалась постоянно.
— Не думай об этом. Горе делает людей эгоистичными, — заявил Феликс. — Видимо, мы должны были бы вести себя иначе. Думаю, что нам стоило скрывать свои переживания и предъявить претензии, но, видимо, мы неординарные люди. Осмелюсь пред¬


56
Иден ФИЛ ПОТС
положить, что позднее миссис Мэй письменно выразит свое сожаление и благодарность. Ее извиняет молодость и горе.
Мистер Фэйр-Мичелл даже почувствовал гордость оттого, что был столь благороден.
Когда уезжали Трейверсы, сэр Уолтер пожелал им счастливого пути. Нелли плакала, ее слезы текли ему на руку, когда он обнимал ее на прощание. Она была почти в истерике.
— Ради Бога, не подпускайте Мэри к этому страшному попу, — твердила она. — Он какой-то бешеный. У него нет ни капли сострадания. Я попыталась посочувствовать ему, а он обошелся со мной как со слабоумной.
— Я вынужден был сказать ему, что он груб и забывает, что разговаривает с дамой, — сказал Эрнест Трейверс. — Страдания несчастного отца объясняют многое, но почему они должны выражаться в грубом обращении с доброжелательными людьми — и необязательно только с женщинами? Его профессия обязывает...
— Профессия человека не может изменить его манер, мой дорогой Эрнест, они, несомненно, коренятся в недостатках его характера. Но Мэя нельзя осуждать. Его вера может сдвинуть горы.
— И моя может, — сказал Эрнест Трейверс, — и твоя тоже, Уолтер. Но можно быть одновременно и христианином, и джентльменом. Считать, что наша вера слаба лишь потому, что мы выразили простые человеческие чувства и искренне пожалели отца, потерявшего единственного сына...
— До свидания, до свидания, дорогие мои друзья! — говорил сэр Уолтер.—Я не знаю, как мне выразить благодарность за ваше участие. Может быть, мы скоро увидимся, благослови вас Господь!
Обследование тела не выявило никаких физических причин смерти Томаса Мэя. Химический анализ, проведенный официально назначенным специалистом, также не пролил света на скоропостижную кончину моряка. Не было найдено ничего, что можно было бы приобщить к материалам расследования, которое должно было начаться на следующий день.
Уголовный суд присяжных единодушно вынес редкостный вердикт: он постановил, что Мэй скончался «от руки Господа».
— Жизнь всех людей в руке Господа, — сказал Септимус Мэй, когда закончилось судебное разбирательство. — И даруется она


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
57
рукой Господней. Но, склоняя свою голову перед этим, мы призваны сделать все, что в наших силах, если рука Господа касается нас так, как она коснулась моего сына. Весь вечер я проведу в молитвах у его праха, чтобы душа его отошла с миром. А потом я попрошу проводить меня... Сэр Уолтер, у меня есть тяжкий долг, и никто не может встать между мной и этим долгом.
— Это наш общий долг, и — не сомневайтесь — никто не уклонится от него. Я сделал то, что нужно. Мы пригласили знаменитого сыщика — как утверждают, лучшего в Англии. Его зовут Питер Хардкасл, и, надеюсь, вскоре он будет здесь.
Но пастор отрицательно покачал головой.
— Я ничего не скажу вам сейчас, — ответил он, — но, поверьте мне, целая тысяча сыщиков не сможет объяснить причину смерти моего сына. Я вернусь к этой теме после похорон, сэр Уолтер. Но во мне растет убеждение, что эти причины никогда не будут обнаружены глазами науки. Лишь глазами веры мы сможем объяснить то, что произошло. Есть вещи, скрытые от мудрых и здравомыслящих — и открытые взору ребенка.
Этим вечером, когда хозяин Чедлендса, его племянник и священник ужинали вместе, Генри Леннокс взмолился.
— Я чувствую, что в долгу перед Томом, — говорил он. — Я очень прошу вас позволить мне провести ночь в Серой комнате, дядя Уолтер. Я готов отдать свою душу для того, чтобы узнать, для чего он умер.
Но дядя резко отказал ему, а священник поддержал запрет.
— Не говорите так легкомысленно, — сказал он. — Вы произнесли тривиальную, но всегда предосудительную фразу, молодой человек. Неужели вы цените свою душу так низко, что готовы отдать ее ради исполнения прихоти, которая может отнять у вас жизнь? Ибо только к этому она и приведет. Так вы не проникнете в тайну смерти.
— Я уже получил полдюжины писем, в которых люди выказывают рвение провести ночь в проклятой комнате, — сказал сэр Уолтер.
— Не называйте ее «проклятой», пока не убедитесь в этом, — возразил Септимус Мэй.
— Вы действительно милосердны, — ответил хозяин.
— Почему нужно воздерживаться от милосердия? Мы должны стремиться узнать истину лишь для того, чтобы предотвратить опасность. А этих следователей, которые тщатся решить за¬


58
Иден ФИЛПОТС
гадку, беспокоит не смерть моего сына, а только ее причины. Но не соизволено узнать ответа ни им, ни любому другому сыщику- материалисту. Я говорю то, что знаю, и скажу больше по этому поводу, когда придет время.
— Неужели вы готовы принять эту смерть так покорно, без возмущения, мистер Мэй? — спросил Генри Леннокс.
— Возмущаться чем? Разве даже такие непросвещенные люди, как присяжные в уголовном суде, не объявили, что Тома перенесла в иной мир рука Господа? Можем ли мы вопрошать нашего создателя? Я более чем кто-либо другой хочу это понять. Но я знаю единственный путь, по которому Бог смилостивится послать объяснение. И это не тот путь, по которому идут ученые и рационалисты. Это путь, по которому должно быть позволено пойти одному мне.
После ужина он вернулся к снохе. Мэри решила было не идти на похороны, но мистер Мэй поспорил с ней, разобрал ее аргументы, нашел их неубедительными и наконец уговорил ее.
— Выпей свою чашу до дна, — сказал он. — Это наше горе, наша скорбь. Никто не чувствует того, что чувствуем мы. И никто не знает того, что мы знаем. И твоя молодость поможет вынести эту непосильную ношу. Твой долг — стоять у его могилы, а мой — опустить его туда.
Люди издалека приходят взглянуть на гроб, где покоится тот, чья кончина была таинственной или страшной. Смерть зятя сэра Уолтера широко освещалась в газетах, и на похороны военного моряка собрались жители не только Чедлендса, но и всей округи. Они вереницей шли по направлению к кладбищу, на котором он должен был быть похоронен, и вскоре оно было запружено народом. На лафет и траурную процессию, следующую за ним, было нацелено множество фотокамер. Фотографы были из иллюстрированного журнала, одного из тех, что не считают зазорным по- свински рыться в чужой жизни, лишь бы угодить досужему любопытству читателей. Мэри, поддерживаемая отцом и двоюродным братом, выглядела спокойной. На первый взгляд казалось, что она была потрясена меньше, чем они, словно аскетичный отец покойника сумел передать вдове свое строгое самообладание. На службе присутствовал капеллан с корабля Тома Мэя, но служил сам Септимус Мэй. Было много однокашников Тома, потому что моряк пользовался большим авторитетом и его безвременная


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
59
смерть опечалила многих. Усыпанный цветами гроб достиг кладбища. Друзьями сэра Уолтера были присланы экзотические дорогие цветы, а с «Неукротимого» доставили огромный якорь, оплетенный фиалками. Мистер Мэй вел службу сдержанно, однако глаза сверкали на его изможденном лице, и лишь это выдавало глубину переживаемых им чувств. Затем моряки, сопровождавшие лафет, дали залп, и эхо далеко разнесло грохот выстрела.
Вечером следующего дня Септимус Мэй вернулся к предмету, на который намекал ранее. Теперь он упорядочил ход своих мыслей и привел решительный аргумент в пользу странной просьбы. Собственно, она была столь похожа на требование, что казалось сомнительным, удастся ли сэру Уолтеру противостоять ему. Священник заявил, что он не примет никаких возражений, но, к счастью хозяина дома, после похорон остался доктор Мэннеринг, к обеду пришел также преподобный Ноэль Проджерс, чедлендский викарий, дальний родственник Ленноксов, так что у оппозиции оказались веские контраргументы.
До той поры Мэннеринг не мог сказать ничего определенного, но в этот вечер он за обедом настойчиво уговаривал сэра Уолтера немедленно увезти дочь ради ее спокойствия, а в душе был уверен, что отъезд необходим и самому владельцу Чедлендса, потому что знал, как тяжело трагедия повлияла на физическое и психическое состояние старика, и беспокоился за него.
Наутро должен был прибыть Питер Хардкасл, который заранее предупредил о том, что его пребывание должно было сохраняться в тайне от местной полиции и соседей. Он не желал также, чтобы в расследовании ему помогала домашняя прислуга.
Официальный осмотр комнаты провела местная полиция, так же, как и после гибели сестры Форрестер. Он был поверхностным, потому что местный констебль понимал: этим делом должны заняться службы самого высокого ранга.
— После того как этот человек закончит работу и покинет Чедлендс, я настоятельно прошу вас уехать из Англии, за границу, сэр Уолтер, — сказал Мэннеринг. — Я думаю, что это необходимо не только вашей дочери, но и вам самому. Не дожидайтесь даже результатов расследования. Здесь вас ничто не удерживает, и я лично буду благодарен вам, потому что и у меня на душе будет легче, когда вы увезете Мэри туда, где она раньше не бывала. Ничто, кроме резкой смены обстановки, не сможет привести в порядок ее мысли, укрепить нервы и поднять настроение.


60
Иден ФИЛ ПОТС
— Надо иметь в виду, что я должен исполнить свой долг, — ответил сэр Уолтер. — Если Хардкасл что-нибудь обнаружит, они наверняка вызовут меня. Впрочем, я и сам не смогу оставить Чед- лендс до тех пор, пока загадка не будет разгадана, если, конечно, это в человеческих силах.
И тут заговорил Септимус Мэй. То, что он заявил, чрезвычайно изумило собеседников.
— Дайте мне возможность высказать свои соображения, — сказал он, — потому что они непосредственно касаются намерений сэра Уолтера. Я искренне верю, что в моих силах избавить его от дальнейшей необходимости оставаться здесь. Конечно, я готов к возражениям против моих доводов, но лучше сделать так, как я предлагаю. Короче говоря, я считаю своим священным долгом провести эту ночь в Серой комнате и прошу, чтобы моему намерению не чинилось никаких препятствий. Человеческие познания ничто перед Божьей мудростью, и то, что я хочу сделать, произойдет по его воле и желанию, внушенным мне во время моих долгих коленопреклоненных молитв. Я в этом убежден, и, думаю, этого достаточно. Я глубоко неудовлетворен тем, что было до сих пор предпринято с целью раскрыть тайну нашей страшной утраты. Вы и не пытались прибегнуть к Божьей помощи. Но Всемогущий предлагает ее тем, кто помогает самим себе, помните это, сэр Уолтер. Внемлем же небесам, что направляют меня. Я обязан это сделать ради моего сына, сэр Уолтер, а вы ради вашей дочери, а также ради всех окружающих.
На мгновение за столом воцарилось молчание, вызванное его требованием и доводами. Из уст сэра Уолтера готова была вырваться тысяча возражений, а Проджерс, благочестивый молодой христианин, слабый телом, но сильный духом, был столь же поражен этим проявлением пламенной веры, сколь прочие были им напуганы.
— Мы знаем, в чем наш долг, Мэй, — сказал сэр Уолтер. — Никто не сознает своих обязанностей по отношению к живым и мертвым, как я. Утром сюда приедет детектив с репутацией европейской знаменитости, но если вы хотите предложить для участия в расследовании своего представителя, вам стоит только назвать его имя.
— Мне не нужен человек, вооруженный научными познаниями или искушенный в криминалистике. Я вооружен силой, превышающей все, которые можно найти на земле, сэр Уолтер. Я


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
61
имею в виду то, что дал мне Творец в ответ на молитвы. Я должен провести ночь в той комнате и не покину Чедлендс, пока не сделаю этого. Я не доверяю человеческим уловкам и хитростям, они меня приводят в замешательство. Но свою веру в Бога я храню, насколько мне хватает сил, с юности. Я не испытываю ни малейшего страха или сомнения. Сомнение и страх — путь к поражению. Я целиком полагаюсь на Всевышнего, который позволил этому невыразимому горю обрушиться на нас, и нет другого человека, кроме меня, который мог бы принести себя в жертву неведомому духу, что скрывается здесь и волен распоряжаться нашими жизнями. Пришло время изгнать этого духа во имя его Творца и освободить ваш дом раз и навсегда от того, что причиняет зло. Пусть сейчас ему позволено существовать, но оно отступит перед силой Всевышнего, движущего немощной рукой Его служителя.
В разговор вступил доктор.
— Сэр, верно ли я понял, что вы объясняете смерть своего сына чем-либо иным, не относящимся к естественным, физическим причинам? — спросил он.
— А разве иное возможно? Как вы можете усомниться? Наука уже сказала свое — вернее, в изумлении промолчала. В его кончине нельзя обвинять естественную, физическую силу. Причину его смерти вы не смогли обнаружить. Однако это не впервые. История помнит случаи, когда люди преставлялись подобным образом, по воле Божьей, и не в человеческих силах было объяснить их смерть. Если Господь смог умертвить сонмища в одну ночь, как мы знаем из Ветхого завета, то Он, разумеется, в любой момент может лишить жизни одного человека, направив своих посланцев сделать это. Я верю в добрых и злых духов так же, как верю в мою Библию, и твердо знаю: пусть последние сильны и страшны, пусть они властны погубить нашу плоть, но воля Божья сильнее, чем сильнейший из них. Еще раз говорю, такое случалось и раньше. Они ниспосланы для искушения нашей веры. Я не оплакиваю своего сына по той причине, что за слепой, естественной болью осиротевшего отца стоит уверенность: он был взят из этого мира в другой с высокими целями. Однако я хочу исследовать способ, которым он был взят, потому что послание его может значить больше, чем сама смерть. Одна из причин его смерти могла быть такой: мы призваны узнать, что скрывается в Серой комнате. Возможно, смерть моего сына понадо¬


62
Иден ФИЛ ПОТС
билась для этого. Вероятно, появление человека в комнате было необходимостью. Может быть, одна из бессмертных душ Божьих по неизвестной нам причине замурована в этой комнате и ждет, когда ее освободит человеческая рука. Нам брошен вызов, и я принимаю этот вызов, побуждаемый посланием, направленным мне в сердце.
Даже коллега-священник с изумлением внимал странным умозаключениям Септимуса Мэя, а врачу они показались бредом сумасшедшего.
— Сегодня ночью я возьму с собой в эту комнату Библию, — окончил свою речь священник, — и буду молить Бога, который восседает над живыми и мертвыми, защитить меня, указать мне путь и помочь исполнить мой долг.
В разговор вступил сэр Уолтер.
— Вы глумитесь над разумом, произнося такие слова, дорогой Мэй.
— А почему мне не глумиться над разумом? Не знает ли каждый христианин, что разум — ненадежный посох, который может в любой миг переломиться? Большая часть того, что случается с нами, не имеет ничего общего с разумом. Тысячи проявлений духовной жизни не связаны с разумом. Настроение, искушение, порывы заставляют нас совершать поступки или уклоняться от них, и разум тут ни при чем. Разум не в силах даже совладать с этими чувствами. А они составляют сущность духовной жизни, на них зиждется вера в бессмертие души. Кто из повседневного опыта не знает, что такое «порыв души»? Сознание играет разумом и смеется над ним не только во сне. Оно насмехается над ним и когда мы бодрствуем, и самые здравомыслящие люди испытывают порывы вдохновения, приступы безумия и странные побуждения, причин которых разум не может найти. Древние объясняли их кознями коварных злых духов или, напротив, действиями невидимых существ, желающих добра человеку. И когда они направляют его на дурное, то он должен творить добро, а когда направляют на добро, кто может усомниться, откуда исходит это побуждение?
— А мое намерение — нанять лучшего в Англии детектива — это к добру? — спросил сэр Уолтер.
— Решительно нет. Ибо этот случай не относится к разряду человеческих преступлений. Истоки его находятся на высоте, непостижимой для человеческого разума. Вы христианин, и вы дол¬


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
63
жны понимать это так же, как я. Если меня ждет опасность, то я готов к ней, потому что у меня есть единственное оружие, которое пригодно для борьбы с духом. Моя вера — вот мой щит, которого достаточно для отражения любой злой твари, которая скитается по земле или удерживается невидимыми узами в стенах Серой комнаты. Я укажу пути Господни людям и, изгнав духа страстной молитвой, принесу мир в ваш несчастный дом. Ради жизни всех людей силой своей веры я радостно сражусь со злом. Разве такая цель не стоит того, чтобы принести в жертву собственную жизнь? Вы не посмеете отказать. Это мое право.
— Все же позвольте мне высказать вам некоторые возражения, — отозвался Мэннеринг. — Вы изложили весьма необычную теорию, но признайте, что мы можем не согласиться с вами.
— Тогда спорьте между собой, — ответил Мэй. — Я и не ожидал, что человек вашей профессии согласится со мной. Этот вопрос находится вне вашей компетенции.
— Не говорите так, сэр, — вмешался Генри Леннокс. — Я не думаю, что и мой дядя согласен с вами. Вы слишком самонадеянны.
— Честно говоря, я действительно не могу согласиться с вами, дорогой Мэй, — сказал сэр Уолтер. — Вы заходите слишком далеко — по крайне мере, дальше, чем это допускает настоящее положение вещей. Если бы мы были твердо уверены, что в моем доме пребывает некое существо, убивающее людей, тогда, признаюсь, с некоторыми колебаниями я бы позволил вам прибегнуть к помощи Всемогущего для заклинания духа. Я христианин и верю в Библию так же крепко, как и вы. Но зачем предполагать чрезвычайную ситуацию? Зачем искать сверхъестественную причину смерти дорогого Тома до того, как мы не попытались найти иную?
— А вы нашли? Кто из смертных объяснил эти факты на основании человеческих познаний?
— Примите во внимание, что человеческие знания ограничены, — сказал Мэннеринг, — и будьте уверены, что в данном случае возможности науки еще далеко не исчерпаны. Эта комната может обладать какими-то физическими особенностями: например, в ней происходят какие-то смертоносные, но совершенно естественные химические реакции, в потолке или стенах может находиться летучее вещество, которое проявляет опасные свойства только при низких ночных температурах. Можно предположить редкие сочетания веществ, секрет которых сможет раскрыть лишь


64
Иден ФИЛПОТС
тонкий химический анализ. Ничто не удивляет нас так, как искусный фокус, пока мы не узнаем, как он проделан, а природа — величайший фокусник. Мы не разгадали многих ее загадок, а все никогда не сможем разгадать. Но мы твердо знаем, что всему есть объяснение.
— Материалистические, высокомерные взгляды! — сказал священник.
Мэннеринг слегка разгорячился.
— При чем тут материализм и высокомерие? Я скромнее вас, и в вашей категоричности, по-моему, куда больше высокомерия. Мы живем в двадцатом веке, и ваши средневековые взгляды не могут вызвать понимания и поддержки ни у одного образованного человека.
— Ради истины я переживу это, — ответил Мэй. — Но я в своем уме, хотя вижу по вашему лицу, что вы в этом сомневаетесь. Я не утверждаю, что человеческая молитва может повлиять на законы физики, и я не прошу моего Творца сотворить чудо ради моей прихоти или нарушить причинно-следственные связи. Но я уверен, что в этом случае мы находимся в области, неподвластной нашему опыту, на другом уровне и в другом измерении, которые не подчиняются законам природы. Бог позволил мне вступить в эту область. Он приоткрыл мне дверь в тайну. Он разговаривал с моей душой и направил меня. Теперь я не могу сидеть сложа руки. Он, повторю, призвал меня лично. В комнате, я глубоко верю в это, находится узник, которого может освободить лишь Слово Господне посредством молитвы одного из Божьих созданий. Если я не прав, то молитва моя будет напрасной. Если же прав, а я это глубоко интуитивно чувствую, то она принесет пользу. В любом случае, я исполню свой долг, и если я призван умереть ради этого, могу ли я желать более достойной смерти?
Мэннеринг вглядывался в собеседника с возрастающей озабоченностью. Он готов был еще допустить, что священник не сумасшедший, и испытывал чувство сильного раздражения, смешанного с беспокойством.
— Вы все же должны прислушаться к мнению остальных, — сказал он.
— Нет, доктор Мэннеринг. Это они должны прислушаться ко мне. Провидение послало мне весть, в чем отказано другим, потому что я достойный ее восприемник, а вы — нет. Это Ньюмено- во «окончательное чувство» — убеждение, проистекающее из ис¬


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
65
точников гораздо более глубоких и чистых, чем те, из которых берет начало человеческий разум. Я знаю, потому что я знаю. Рассуждения, в лучшем случае, всего лишь результат наблюдения, а я чувствую вдохновение — нечто, сходное с даром пророчества.
—Тогда мне остается лишь надеяться, что сэр Уолтер воспользуется своими правами и откажет вам в вашей просьбе.
— Он верующий, а вы, к сожалению, нет.
— Нет, мистер Мэй, вы не должны так говорить. Кажется вполне разумным, что Мэннеринг попросил вас прислушаться к другим, — сказал сэр Уолтер.—Для вас внезапная спокойная смерть, возможно, не будет болезненной. Но ее болезненно воспримут живые — подумайте о том, что еще не сделано здесь, на земле, о горе для тех, кто ценит вас, о том, как это отразится на всех нас.
— Пусть живые молятся о живых и надеются на Бога.
Мэннеринг обратился к чедлендскому викарию:
— Что вы думаете, Проджерс? Вы также духовное лицо, но, вероятно, разделяете нашу точку зрения. Неужели здравый смысл нужно списывать со счета, даже если дело касается того света?
— Я уважаю веру мистера Мэя, — ответил молодой священник, — и убежден в том, что если будет доказано полное отсутствие физических и естественных причин смерти несчастного капитана Мэя, то никто из людей духовного звания не побоится провести ночь в этой комнате. Иаков боролся с ангелом света. Побоятся ли Божьи слуги схватиться с ангелом тьмы?
— Хорошо сказано, — откликнулся Мэй.
— Но это еще не все, сэр, — продолжил Ноэль Проджерс. — Невозможно согласиться с поспешностью ваших требований! Соображения правдоподобности противоречат вашим утверждениям. Беда случилась дважды, и всякий раз по непонятной причине с жизнью расставались достойные, превосходные люди. Однако это не повод для предположений о том, что причины этих смертей вне человеческого понимания. Все мы не обладаем достаточными познаниями в физике. Я настойчиво просил бы вас отказаться от своего намерения или по крайней мере подождать, пока этот знаменитый профессионал не проведет расследования так, как считает нужным. Лишь это будет разумным, а разум в конце концов — великий дар Божий, дар, который—увы!—люди нередко используют в корыстных целях, пытаясь бросить вызов Господу, но все-таки разум — и слуга веры, и светоч истинного прогресса.
3 Комната с привидением


66
Иден ФИЛ ПОТС
Но Септимус Мэй вступил с ним в спор.
— Спрятаться в эту минуту за разум — это затупить меч духа, — возразил он. — Человеческий разум отнюдь не слуга веры, как вы ошибочно полагаете, а ее заклятый, недремлющий враг. То, что метафизики называют интуицией и что я называю гласом Божьим, явственно говорит мне, что мой мальчик умер не по злому умыслу людей и не под действием естественных причин. Он был внезапно перенесен из этой жизни в ту силой или силами, о которых известно лишь одно — они посланы во имя Господа. Я пойду дальше. Осмелюсь предположить, что этот смертоносный дух или бесплотное, но сознательное существо, возможно, вовсе не ангел тьмы, как вы выразились, — может быть, оно несет в себе не только зло. Может быть, вовсе лишено зла. Одно нельзя оспорить—оно исполняло волю своего Творца, как положено всем, поэтому мы не можем категорически утверждать, что здесь действовала злая сила. Мы так считаем по причине нашей горькой утраты и боли в наших сердцах. Но все мы уверены, что страшная, непознанная сила действовала в ту ночь, когда умер Том, и я желаю приблизиться к этой силе на коленях, вверив свою жизнь Господу.
Этот убежденный в своей правоте, но суеверный фанатик выражал свое убеждение с пламенным рвением. Он был поражен, что собратья-христиане посмели спорить с ним, и более всего был возмущен тем, что даже сэр Уолтер противился его требованию и отказал ему в проведении желанного эксперимента. Будучи формалистом и педантом, он не допускал, чтобы в его сердце, принявшее божественное послание, проникла хоть тень сомнения. Собеседники продолжали тщетно спорить с ним, пока Генри Леннокс не предложил компромисс.
— Почему, в конце концов, этому испытанию должен подвергнуться лишь один из нас? — спросил он. — Позвольте мне попробовать взять реванш.
— Это слово неуместно, — заметил Проджерс.
— Хорошо. Но в любом случае, я хочу быть там столь же сильно, меня, так же как и отца Тома, принуждают зов сердца и чувство долга. Думаю, это была чья-то грязная игра. В любом случае, были задействованы какие-то активные силы, и Тома, кажется, просто застали врасплох. Готов поклясться, что там не было драки. Ничего не подозревая, он устроился на скамейке, чтобы полюбоваться из окна, а умер он потому, что кто-то подло нанес удар сзади, кто бы это ни был.


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
67
— Никакого удара не было, Генри, — сказал сэр Уолтер.
— Смерть — это удар, дядя, — самый страшный удар из всех, которые может испытать сильный мужчина. И я прошу вас: если вы не позволите мне встретиться с адским чудовищем один на один, то я готов пойти туда с мистером Мэем. Он будет молиться, а я — сторожить.
Но отец покойника резко отверг предложение Генри:
— Вы вносите тот самый элемент рационализма, который и должен быть развенчан в первую очередь. Само вмешательство человеческой предосторожности и человеческого оружия запятнает веру и лишит меня единственной возможности пролить свет на эту мрачную тайну. Разум был бы помехой — более того, он был бы поистине опасен. Лишь безграничная вера сможет развенчать эту тайну.
— В таком случае, сожалею, но должен признаться, что у меня нет такой безграничной веры, — заявил сэр Уолтер.
— Не говорите так — вы клевещете на себя и позволяете плотскому страху затуманить вашу веру, — ответил Мэй. — Если не существует рационального объяснения случившемуся, то не найдется и человека, который разгадает его силой разума. Отказывая мне, вы отказываетесь от единственного способа избавиться от этого мрачного кошмара. Вы отказываетесь от предложения Господа принести мир в ваше жилище. Мы должны не только желать мира, но и добиваться его. Это значит, что мы призваны сейчас встать на путь совести и веры, который милосердно указывает нам Всемогущий. Я имею право на это откровение как отец моего мальчика. Мне и пить из этой чаши, и вы поступите дурно, если не позволите испить ее до дна. Я желаю сказать: «Мир дому сему», прежде чем покину его, и, как христианин христианину, вы не смеете мне отказать и даже колебаться в вашем решении.
Ни один из доводов не мог изменить его непоколебимой уверенности, и он со страстью продолжал настаивать на своем решении. Он предстал перед собеседниками одержимым человеком, не способным услышать ни один из контраргументов.
Но сэр Уолтер, приняв твердое решение, проявил такое же упорство, как и священник. Мэннеринг в который раз пытался объяснить, что для Мэя это было бы самоубийством, а для того, кто позволил бы ему это совершить, преступным попустительством.
— Я тоже должен исполнить свой долг так, как я его себе пред¬


68
Иден ФИЛПОТС
ставляю, — подвел итог хозяин Чедлендса, — и после того, как я его исполню, мы все, возможно, увидим, что ситуация изменилась.
Священник неожиданно встал и воздел руки. Он весь дрожал от переполнявших его чувств.
— Пусть же Бог даст мне знамение! — закричал он.
На миг все замолчали, одни из приличия, другие от изумления. Ничего не случилось, и сэр Уолтер сказал:
— Пойдемте. Вы расстроены и едва ли понимаете серьезность того, что говорите. Завтра начнется профессиональное криминалистическое расследование, которое я считаю уместным, а люди имеют право ждать его всей душой и с таким же, как у вас, искренним чувством. Если за этим не последует ни намека на разгадку и не будет обнаружено никакой опасности для жизни, тогда я обдумаю вашу просьбу более серьезно — впрочем, если и соглашусь исполнить ее, то с некоторыми оговорками. В любом случае, придет ваш черед, если, впрочем, вы сами не откажетесь от задуманного. И я полагаю, что все, кто слушал вас, станут молиться вместе с вами.
— Ваша вера слаба, хотя вы и считаете ее сильной, — ответил Мэй.
Он решительно отказался от предложения доктора совершить прогулку перед сном, пожелал всем спокойной ночи и, не произнеся больше ни слова, удалился в свою комнату. Доктор Мэннеринг и Проджерс, еще немного побеседовав, отправились по домам.
Доктор настоятельно просил сэра Уолтера поставить охрану у двери Серой комнаты.
— Этот человек сегодня не в себе, — предупредил он, — и, похоже, он горд тем, чем не следует гордиться. Он должен осознать, что его речи — суеверная галиматья. Присматривайте за ним, сторожите его комнату. Это — самое простое решение.
Когда они отбыли, сэр Уолтер позвал племянника. Они поднялись по лестнице и недолго постояли перед входом в Серую комнату. Дверь была настежь открыта, мощная лампа освещала помещение. В таком виде комната находилась с той ночи, когда в ней произошло несчастье. Никто из прислуги не заходил в нее, и никто, за исключением сэра Уолтера и Генри, не имел желания побывать там до времени, пока что-нибудь не прояснится.
— Ты честью поклялся мне не заходить в эту комнату сего¬


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
69
дня, — сказал дядя, — но, возможно, Мэннеринг прав и с головой у бедного попа не все ладно. Мэй может, по воображаемому велению свыше, самовольно сделать то, что задумал. Это нужно предотвратить любой ценой. Я попрошу тебя, Генри, последовать совету, который дал мне доктор, и покараулить Мэя. Если он захочет сюда проникнуть, сопротивляйся изо всех сил и позови меня. Я сперва думал прислать тебе в помощь Контера или Мастерса, но это было бы только поводом для сплетен и кривотолков.
— Ни в коем случае. Я присмотрю за ним, можете мне довериться. Я думаю, что такой мучительный день его здорово вымотал и бедняга наверняка заснул, как только прилег.
— Хотелось бы верить. К сожалению, я не могу тебе помочь, потому что чувствую себя совершенно разбитым, — сказал сэр Уолтер.
Они расстались, и племянник встал на вахту в левом крыле дома, где была спальня Септимуса Мэя.
Генри Леннокс ушел в свою комнату лишь на рассвете, но его бессонная ночь оказалась излишней жертвой, так как в комнате Септимуса Мэя стояла полная тишина.
Глава V ПРИЗРАК СНОВА ДЕЙСТВУЕТ
Питер Хардкасл, выехавший из Лондона ночным поездом, прибыл в Чедлендс около десяти утра. За ним послали машину в Ньютон-Эббот, так как ранним утром по боковой ветке поезда не ходили.
Карьера сыщика, в результате хлопотливого труда, увенчалась в конце концов блестящим успехом. Представилась счастливая возможность, и он не упустил ее. Разоблачение Хардкаслом немецкого шпиона, да еще во время войны, прославило его и сделало одним из светил криминалистики. К тому же артистический способ, к которому он прибег для достижения своей цели, и колоритность деталей операции импонировали той полуосознанной любви к романтике, что свойственна большинству людей. Хардкасл стал звездой, женщины были без ума от него. Он мог бы сделать выгодную партию и зажить спокойной жизнью, если бы только пожелал. В настоящий момент руки Хардкасла отчаянно добивалась одна богатая американка.


70
Иден ФИЛ ПОТС
Но он не был поклонником женщин и был влюблен лишь в свое дело. Близкое знакомство с отвратительной изнанкой жизни сделало его немного циником. Он всегда рассчитывал только на свой ум и незаурядные способности. За двадцать лет работы в полиции он проявил удивительное упорство и непоколебимую преданность своему «искусству», каковым он считал свое занятие. Питер поднимался по лестнице успеха с низшей ступени и достиг вершины. Он был сыном мелкого лавочника, к настоящему времени отец уже умер, а мать содержала магазинчик, просто чтобы не сидеть без дела.
Питеру Хардкаслу было сорок лет. Он уже собирался покинуть Скотленд-Ярд и работать независимо в качестве частного детектива. Таинственное происшествие в Чедлендсе было для него последним преступлением, которое он собирался расследовать в качестве государственного служащего. В некоторой степени он сожалел об этом, потому что дело о смерти капитана Томаса Мэя, получившее широкую огласку, заинтересовало его. Сейчас все материалы по делу находились у него в руках. Он, будучи практичным человеком, отлично понимал ценность подобных сенсаций для профессионала, особенно в случае удачного результата расследования.
Детектив с первой минуты не скрывал своего мнения по данному делу, и сэр Уолтер, находясь под глубоким впечатлением теории священника, а подсознательно и под ее влиянием, столкнулся в лице Хардкасла с мировоззрением, прямо противоположным мировоззрению Мэя. Сыщик был начисто лишен суеверий и рассуждал как типичный реалист. С первой минуты он был категоричен в своих выводах и готов был их аргументировать.
Обитателям дома объявили, что в Чедлендс приехал друг сэра Уолтера, и никто в этом не усомнился, так как Питер был великим актером. Сыщик был вхож во все слои общества и обладал способностью подражать речи и поведению, свойственному любому из них. Он утверждал, что даже может думать как другой человек и перенимать не только его облик, но и образ мыслей. Он любил тайные перевоплощения, мог изображать наивность простака и интеллектуальность образованного человека или чопорность так называемого «высшего света» с их традиционным воспитанием и регламентированным образом мыслей. Он изучал их этикет, манеры и привычки так, как натуралист изучает образ жизни какого-нибудь насекомого.


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
71
Хардкасл был небольшого роста, с жидкими волосами, гладко выбритым миловидным лицом, в котором было что-то женственное, с широким лбом, с серо-голубыми глазами и тонкими, едва приметными губами. Когда он улыбался, были видны мелкие белые зубы. Лицо его казалось бесцветным и не привлекало внимания, но служило великолепной маской, и мало кто из профессиональных актеров превзошел бы Питера в способности изменять свои черты.
Он мог также изменять свой голос, который от природы был низким, монотонным и незапоминающимся. Хардкасл изумил сэра Уолтера своей неприметностью и моложавостью — он выглядел лет на десять моложе своих сорока лет. Невыразительность этого человека немного разочаровала хозяина Чедлендса, который представлял, что великие люди обладают чертами, соответствующими их величию. Но перед ним находился незначительный, низкорослый человечек, каковым трудно было вообразить прославленного англичанина. Невыразительный голос усиливал впечатление его посредственности.
Сэр Уолтер, однако, вскоре обнаружил, что сыщик знает себе цену. Он не был придирчив, но выказал решительность и большую силу воли. Он сразу же проявил себя так, что окружающие забыли о его блеклой внешности. За завтраком он говорил мало, но внимательно прислушивался к разговорам.
Сыщик заметил, что Генри Леннокс редко вступал в разговор, но исподволь приглядывался к нему, словно именно о нем хотел узнать как можно больше. Хардкасл считал себя высокообразованным; действительно, он много и вдумчиво читал, а его познания многократно превосходили познания окружающих.
Священник вернулся к своей теме и вновь высказывал прежние идеи, которые Хардкасл выслушивал, не проявляя своего удивления.
— «Постановление о колдовстве» утверждает, что сношения между живыми людьми и духами невозможны, — сказал он в ответ на одно из утверждений Септимуса Мэя. Последний тут же ввязался в спор.
— Это дурацкое архаическое утверждение, оно давно уже опровергнуто реальным человеческим опытом, — ответил он. — Настало время выкинуть эту богохульную глупость из Свода законов. Я употребил слово «богохульный» потому, что это постановление находится в противоречии со Словом Божьим. Устарев¬


Иден ФИЛПОТС
шие постановления парламента ответственны за страдания многих невинных людей, и настало время выбросить эти невесть когда и кем принятые законы на свалку.
— В этом отношении я совершенно согласен с вами, — сказал сыщик.
В спор отважился вступить Генри. Ему было очень любопытно узнать, что думает Хардкасл по поводу привидений.
— Гете говорит, что материя не может существовать без души, а душа без материи. Подпишетесь ли вы под этим утверждением, мистер Хардкасл?
— Лишь отчасти. Материя может существовать без души, в чем вы можете убедиться, попав под ливень. Но я категорически согласен с тем, что без материи душа существовать не может. «Куда уходит жизнь, разлученная с материей?» — спросил Тиндалл, и никто не смог ему ответить.
— Вы неправильно понимаете Г ете, — заявил Мэй. — Согласно метафизике...
— А я не признаю метафизики. Поверьте мне, формальная метафизическая чушь совсем не трогает полицейского. Жонглирование словами никому не принесло пользы и не помогло узнать правду о чем-либо. Какое практическое значение имеет утверждение, что субъективно истинное утверждение может быть объективно ложным? Жизнь так же реальна, как я сам — не более и не менее, — и никакая метафизическая болтовня не спасет мою ногу от кровавой ссадины, если я напорюсь на острый камень.
— Следовательно, вы не верите в сверхъестественное? — спросил Мэй.
— Совершенно не верю.
— Потрясающе! А не чувствуете ли вы, позвольте вас спросить, страшной душевной пустоты, которую создает это неверие?
— Я ни разу не чувствовал этой пустоты. Я по натуре скептик. Несомненно, в душах тех, кто воспитан в суеверии, остается неприятный вакуум, когда их разум одерживает победу над предрассудками. Но чудеса природы, достижения прогресса и людские страдания — этого вполне достаточно, чтобы заполнить любую пустоту в сознании думающего человека.
— С такими взглядами вы потерпите здесь неудачу, — решительно заявил пастор.
— Почему вы так в этом уверены?
— Потому что перед вами факты, которые не имеют матери¬


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
73
ального объяснения. Они сверхъестественны, или сверхнормаль- ны, если вам подойдет это слово.
— Жить лишь в одном из миров — по-моему, отличный девиз, — ответил Хардкасл. — Сначала мы исчерпаем возможности этого света, сэр.
— Они уже исчерпаны. Ответьте мне прямо на другой вопрос: вы верите в тот свет или не верите?
— В вечные муки или вечное блаженство людей после смерти?
— Если вы хотите уйти от ответа, то, конечно, это ваше право. Как христианин, я не могу сомневаться. Но вот проблема для рационалиста: как он может объяснить всеобщее глубокое убеждение в том, что загробная жизнь существует? Почему эта счастливая уверенность владеет умами даже самых диких людей? Откуда берется эта идея у аборигенов?
— Попробую высказать свое мнение по этому вопросу, — ответил Хардкасл.—Дикарям эту идею независимости души от тела внушают явления природы, которые они не в силах объяснить, их сны, их собственные тени на земле или отражения в воде, сверкание молнии и раскаты грома, эхо, которое отражает их голоса от скал и утесов. Все это делает их суеверными, незнание рождает страх, а страх — богов и демонов, в первую очередь связанных с силами природы. Подобного рода суеверное ощущение ужаса перед последними свойственно детям любых народов. И мы до сих пор не преодолели его.
— Вы смеете утверждать, что наши святые истины происходят из снов дикарей?
Хардкасл улыбнулся.
— Разумеется. А сны, как мы знаем, — результат несварения. Первобытные люди не умели хорошо готовить, и поэтому, несомненно, их желудки сыграли большую роль в формировании суеверий. Наверняка большей частью лелеемой нами бессмыслицы мы обязаны жаркому из медвежатины и котлетам из вол- чатины.
Сэр Уолтер, заметив нехороший блеск в глазах священника, поспешил сменить тему. Септимус Мэй не сумел дать резкую отповедь Хардкаслу, однако с этой минуты окончательно разочаровался в сыщике и стал обдумывать будущую проповедь, в которой при первой возможности развенчает отвратительные современные взгляды.
После завтрака Хардкасл спросил у хозяина Чедлендса разре¬


74
Иден ФИЛ ПОТС
шения поговорить с глазу на глаз, и сэр Уолтер в течение двух часов, сидя в кабинете, рассказывал ему историю с самого начала.
Хардкасл задавал различные вопросы, касавшиеся гостей, а после попросил позвать Генри Леннокса.
— Мне бы хотелось услышать, что произошло той ночью между ним и капитаном Мэем.
В кабинет поднялся Генри и стал детально излагать события. Пока он говорил, Хардкасл пригляделся к молодому человеку и решил, что расплывчатое мнение, которое начинало у него складываться, не имело никаких реальных оснований. Сыщик поначалу было подумал об ординарном убийстве и, узнав от сэра Уолтера историю Генри, обратил внимание на то, что бывший возлюбленный Мэри Леннокс последним видел ее мужа живым, выпивал с ним и первым обнаружил, что тот умер. Разве не мог Генри привезти какой-нибудь неведомый восточный яд из Месопотамии? Однако беседа с молодым человеком, его бесхитростные откровения сильно поколебали эту версию. Генри, видимо, был невиновен.
Когда дядя и племянник рассказали все, Хардкасл вернулся к теме спора, разгоревшегося за завтраком.
— Вы, конечно, понимаете, что я совершенно уверен в существовании естественного, материального объяснения этого несчастного случая, — сказал он. — Не стоит и говорить о том, что я отвергаю любую теорию вмешательства сверхъестественных сил. Я не верю в призраки, потому что по собственному опыту знаю, как истории с привидениями разлетаются в пух и прах в результате квалифицированного и независимого расследования. Тому, что случилось, существует естественное объяснение, как оно существует для всего происходящего. Когда мы говорим о том, что происходят неестественные события, мы сами себе противоречим. Ничего не может произойти, если оно не естественно. То, что мы называем природой, включает в себя любые мыслимые действия, события и возможности. Какое-нибудь явление нам непонятно и потому кажется таинственным, и каждый день, и каждую ночь происходят тысячи событий, которые мы не в силах объяснить. Но это говорит лишь об ограниченности наших знаний. Тем не менее я уверен, что лишь немногие из них останутся без объяснения — раньше или позже большинство из них откроет свои тайны наиболее квалифицированным и беспристрастным исследователям. И я твердо верю, что и эта трагедия найдет свою разгадку.


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
75
— Что же, вы сможете проверить правоту своих взглядов, мистер Хардкасл, — сказал сэр Уолтер. — Не хотите ли осмотреть Серую комнату?
— Разумеется. Однако, откровенно говоря, то, что я ищу, я предполагаю отыскать не в Серой комнате. Мой интерес к ней второстепенный, и вот почему. Я никоим образом не связываю смерть капитана Мэя с трагедией, происшедшей там раньше, — я имею в виду смерть медицинской сестры, миссис Форрестер. По- моему, это совпадение, и, возможно, если бы физиологическая наука не находилась на столь низком уровне, каким я его знаю по своему опыту аутопсии, причины смерти женщины были бы обнаружены. И причины смерти капитана Мэя тоже. Абсурдно утверждать, что причин не было. Все, что происходит, имеет свою причину. Сломалась пружина, и часы встали. Но человек не часы, которые, если их остановить, не смогут рассказать, что их остановило. Жизнь — гораздо более сложное устройство, чем часовая пружина, и если бы мы знали больше, мы бы не сталкивались с таким количеством безрезультатных отчетов о посмертных вскрытиях. Хотя, надо сказать, сэр Говард Феллоус редко ошибается. Однако повторю, что не вижу связи между двумя смертями в Серой комнате и не считаю, что они имели одну и ту же причину. Я не утверждаю категорически, но пока мое убеждение таково. Временной промежуток слишком значителен. Я подозреваю другие причины, поэтому должен покопаться в прошлой жизни покойника. Мне нужно также посмотреть все его вещи. Он бывал за границей и мог привезти оттуда нечто, свойства которого он мог и не знать. Возможно, у него были враги, о которых не слышали ни вы, ни миссис Мэй. Не забывайте, что вы знакомы с ним недолго, кажется, восемь или десять месяцев. Я посещу также корабль и его каюту на «Неукротимом» и послушаю, что скажут о нем его коллеги-офицеры.
Сэр Уолтер взглянул на часы.
— Сейчас около часа дня, — сказал он, — а в два часа у нас ленч. Что вы думаете до него делать? Никто, кроме нас и моего старого дворецкого, которому я полностью доверяю свои тайны, не знает, по какому делу вы сюда прибыли. Я скрыл правду и сказал, как вы просили, что вас зовут Форбс, хотя, боюсь, кто-нибудь может что-то заподозрить.
— Благодарю. Я осмотрю комнату и все вокруг нее. Может быть, после ленча со мною с глазу на глаз побеседует миссис Мэй,


76
Иден ФИЛПОТС
если, конечно, сочтет это приемлемым. Я должен узнать все о вашем покойном зяте — о его службе до Ютландии, о его взглядах на жизнь, привычках и друзьях.
— Она охотно расскажет вам все, что знает.
Они направились в Серую комнату.
— Не похоже на классическое обиталище привидений, — заметил Питер Хардкасл, когда они вошли в светлое, приветливое помещение.
День был безоблачный, солнце освещало комнату сквозь южное окно.
— Здесь ничего не трогали? — спросил он.
— Ничего. Все в комнате оставалось нетронутым уже много лет.
— Окажите любезность, покажите точно, где был обнаружен капитан Мэй. Может быть, мистер Леннокс может изобразить его позу, если он ее запомнил?
— Запомнил? Я никогда ее не забуду, — сказал Генри. — Я первый увидел его снизу. Он смотрел в открытое окно, стоя на коленях на этой скамейке.
— Тогда давайте откроем окно.
Обстановка и поза покойника были воссозданы, и Хардкасл все внимательно осмотрел. После этого он сам встал на кушетку и выглянул в окно.
— Я бы попросил принести лестницу, чтобы исследовать поверхность стены. Она, как я вижу, увита плющом. Плющ неоднократно раскрывал мне очень интересные секреты, сэр Уолтер.
— Я не сомневаюсь.
— Если вы напомните мне во время ленча, я расскажу занимательную историю о плюще — историю жизни и смерти. Человек может без труда попасть в это окно и уйти через него.
— А я думаю, что это непросто, — сказал Генри. — Здесь, безусловно, больше тридцати пяти футов до земли.
— Откуда вы знаете?
— Полицейские, которые проводили предварительное следствие, прерванное, если вы помните, Скотленд-Ярдом, измеряли здесь высоту на следующее утро после смерти Тома — в понедельник.
— Но они не обследовали стену?
— Я думаю, нет. Они вывешивали шпагат из окна.
Хардкасл продолжил изучение комнаты.
— Мебель старая, — сказал он, — да, очень старая.


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
77
— Мой дед приобрел ее много лет назад в Испании.
— Несомненно, ценная?
— Думаю, ценная.
— Превосходная резьба. А это что за дверь?
— Это не дверь, а встроенный шкаф.
Сэр Уолтер открыл его. Шкаф, высотой около шести с половиной футов, был пуст. На его боковой стенке виднелись крючки для одежды.
— Джентльмены, этого часа мне хватит, чтобы покончить с осмотром комнаты, — сказал Хардкасл. — Здесь я и пробуду до ленча. Сэр Уолтер, ваш зять интересовался старинной мебелью?
— Насколько я знаю, нет. Беднягу интересовало не содержимое комнаты, а ее таинственное прошлое. Она пользовалась дурной славой в нашей семье с давних пор. Капитан Мэй смеялся над моими предрассудками и, как вам известно, пришел сюда, несмотря на мои решительные возражения, для того, чтобы наутро высмеять мое суеверие. Он хотел «отмыть ее репутацию», как сам выразился.
Хардкасл склонился над грудой старых портретов в ветхих рамах.
— Фамильные портреты?
-Да.
— А вы сами побаивались этой комнаты, сэр Уолтер?
— Да — после смерти сестры Форрестер. А раньше нет. Но не придавая значения семейному преданию, я уважал его.
— Никто не проводил ночь в этой комнате после смерти дамы?
— Никто. Это я знаю точно.
— Вы не покидали дом с тех пор?
— Довольно часто. Обычно я провожу март, апрель и май на континенте — во Франции или Италии. Но дом никогда не запирается, а прислуге я доверяю. Комната же всегда заперта, и когда меня нет дома, ключ хранится у Абрахама Мастерса, моего дворецкого. Он разделяет мои чувства в отношении этой комнаты.
Сыщик кивнул головой. Он стоял посередине комнаты, положив руки в карманы.
— Странное дело — сила предрассудков, — сказал он. — Видимо, ночью сподручнее вызывать привидения. Я думаю, почему суеверные люди называют их «силами тьмы»? Вы никогда не задавались вопросом, почему медиумы проводят свои сеансы в темноте?


78
Иден ФИЛ ПОТС
— Несомненно, чтобы упростить процедуру и помочь духам.
— И самим себе! Но почему считается, что ночь — излюбленное время для появления призраков и сверхъестественных феноменов?
— Они связываются с этим временем по традиции. Медиумы утверждают, что привидениям легче являться в темноте по причине их особого материального устройства. Ночью для их появления условия наиболее благоприятны.
— Естественно, потому что в эти часы жизненная энергия человека снижается, слабеет и рассудок. Темнота сама по себе оказывает угнетающее действие на сознание многих людей. Мне и самому приходилось неоднократно этим пользоваться. Однажды я раскрыл одно тяжкое преступление, прибегнув к жестокой уловке: я изобразил из себя жертву — убитую женщину — и предстал перед убийцей ночью, предварительно спрятав свидетеля. Но привидения обречены. Современная волна суеверия и великое множество спекулянтов от оккультизма — прямое следствие войны. Они все до единого пророки — знатоки магического кристалла, медиумы, гадалки и тому подобное. Они пожинают сейчас богатый урожай. Мы наказываем несчастных жуликов, но не трогаем дураков, которые к ним идут. Если бы это было в моей власти, то человека, посетившего в наше время ведьму или знахаря, я бы осуждал на шесть месяцев тюрьмы. Дураков надо строже наказывать за их глупость. Но образование сметет все это на свалку человеческого невежества и слабоумия. В свете знаний призраки будут себя чувствовать так же неуютно, как и при свете дня.
— Вы очень категоричны, мистер Хардкасл.
— Не всегда, но в этом вопросе — безусловно, сэр Уолтер Леннокс. Я видел слишком много «профессионалов» в этой области. Нужно бороться и с метафизикой. «Грубая» физика гораздо милосерднее, чем «деликатная» метафизика.
Сэр Уолтер поймал себя на том, что Хардкасл чем-то неприятен ему. Сыщик говорил спокойно, но в его догматизме было что- то нарочито притворное и вызывающее раздражение.
— Вам стоит обсудить это с мистером Мэем, который завтракал с нами. Я думаю, что он без труда приведет доводы в пользу противоположного мнения.
— Они — я имею в виду попов — никогда ни в чем не сомневаются, и спорить с ними бесполезно, потому что невозможно найти общей точки отсчета. Какова же теория преподобного пастора?


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
79
— Он верит, что в комнате находится невидимое, но сознательное существо, враждебное человеку, способное действовать на него физически. Однако он осторожен и не берется утверждать определенно, служит ли оно добру или злу.
— Но то, что оно натворило, — это зло, не так ли?
— Зло с нашей точки зрения. Но так как Всевышний сотворил это существо, так же, как Он сотворил нас, мистер Мэй считает, что мы не должны быть уверены в том, что его действия непременно злы — они злы лишь с человеческой точки зрения.
— Кто он капитану Томасу Мэю?
— Отец.
Питер Хардкасл на миг замолчал. Затем заговорил снова:
— Вы не обращали внимание, как много сыновей священников поступают в военный или торговый флот?
— Не интересовался.
— Представьте себе, их немало.
Сыщик стал еще больше раздражать сэра Уолтера.
— Мы оставляем вас, — сказал он. — Если я вам понадоблюсь, вы найдете меня в кабинете. Это — звонок для вызова слуг. Замок на двери был сломан, когда сюда пытались войти, и его еще не починили. Но если необходимо, вы можете закрыться. Со времени того события дверь была открыта, в комнате по ночам постоянно горел свет.
— Большое спасибо. Я осмотрю здесь кое-что и приду к вам. Камин осматривали?
— Нет. Но человеку через него не пролезть.
Сэр Уолтер с племянником ушли, а Хардкасл, дождавшись, пока стихнут их шаги, закрыл дверь и подпер ее тяжелым стулом.
Сэр Уолтер и Генри ждали его около часа, а потом присоединились к Мэри и Септимусу Мэю, которые прогуливались по террасе. Мэри очень хотелось узнать мнение сыщика, тогда как тесть убеждал ее, что действия Питера Хардкасла обречены на неудачу.
Они вчетвером прохаживались взад и вперед, их сопровождал Принц, старый спаниель сэра Уолтера.
Генри изложил кузине суть беседы с сыщиком и рассказал о планах следствия.
— Он хочет встретиться с тобой и расспросить обо всем, что ты знаешь о прошлом нашего дорогого Тома.
— Конечно, я все ему расскажу. А чего не знаю я, дополнит мистер Мэй.


80
Иден ФИЛПОТС
— Ко многому Хардкасл относится спокойно и без предубеждения, но есть несколько пунктов, в которых он до нелепости категоричен. Твой свекор не сможет с ним сговориться. Ему смешно сверхъестественное объяснение нашей трагедии.
Мэй услышал эти слова.
— Как я уже сказал Мэри, его ждет провал. Он попусту тратит время, и я знал, что так будет, еще до того, как он сюда приехал. Не этому человеку, сколь умен он бы ни был, будет позволено раскрыть тайну. Я бы скорее поверил, что ее раскроет невинное дитя, чем он. Он погряз в гордыне и руководствуется суетными идеями.
— Что-то в нем мне не нравится, — признался сэр Уолтер. — И свое раздражение я не могу объяснить, ведь у него изысканные манеры, он говорит и ведет себя как джентльмен и не делает ничего такого, что могло бы задеть чужие чувства.
— Это предубеждение, дядя Уолтер.
— Может быть, это так, Генри, но вообще я редко испытываю предубеждение.
— Назовите это лучше интуицией, — сказал священник. — Ваша антипатия означает, что вы подсознательно уже знаете: этот человек не принесет пользы и его самонадеянная переоценка собственных знаний и отсутствие веры помешают ему, если не приведут к худшему. Он пытается подойти к этой тайне как атеист, и потому она ему не откроется: его искусство не только бессильно в этом случае, оно разрушительно.
Мэри ушла, а они, продолжая обсуждать шансы сыщика, не переубедили друг друга. Генри, на которого Хардкасл произвел большое впечатление, выступал в его защиту. Но Септимус Мэй оставался непреклонным, и сэр Уолтер был склонен согласиться с ним.
— Молодежи нравится считать стариков дураками, но стари- ки-то знают, что дураки — молодые, — сказал сэр Уолтер.
— Но он не молод, дядя, ему сорок лет. Он мне сам сказал.
— А я думал, что он лет на десять моложе, да и категоричен, как юноша.
— Только в этом вопросе.
— А этот вопрос как раз и требует непредубежденного и благоговейного отношения, — сказал священник.
Генри заметил, что сэр Уолтер начинает злиться.
— В любом случае он не придает большого значения Серой


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
81
комнате. Ему явно показалось, что секрет находится за ее пределами. Он решил обследовать эту комнату за смехотворно короткий срок.
Когда он говорил это, послышались удары гонга, и Принц, подняв уши, поспешил к открытому французскому окну столовой.
— Позови нашего друга, Генри, — сказал дядя.
Молодой Леннокс, радуясь предоставленной возможности, зашел в дом. Он мечтал поговорить с Хардкаслом наедине и спешил к нему.
Дверь в Серую комнату все еще была закрыта, и Генри обнаружил, что открыть ее мешает какое-то препятствие. Изумленный этим обстоятельством, он не стал церемониться, с силой распахнул дверь и понял, что войти ему мешал тяжелый стул. Его шумное вторжение не вызвало никакой реакции. Он огляделся, и в первый миг ему показалось, что в комнате никого нет. Но, посмотрев на пол, он увидел сначала блокнот сыщика и его авторучку, а затем и самого Питера Хардкасла, неподвижно лежащего ничком у камина с протянутыми вперед руками.
Леннокс наклонился, приподнял его и повернул лицом вверх. Тело Хардкасла было теплым, суставы его сгибались, но он был без сознания, а скорее всего, мертв. На его лице застыло чувство изумления, уголки открытых глаз были еще ясными, но зрачки сильно расширены.
Глава VI ПРИКАЗ ИЗ ЛОНДОНА
Казалось, даже ужасы войны не потрясли Генри Леннокса так, как смерть Хардкасла. Первый раз в жизни его обуял страх. Он положил бездыханного человека на пол, уже зная, что тот мертв, потому что видел в своей жизни слишком много смертей, чтобы ошибиться на этот счет. Другие, однако, оказались и вовсе не готовы к такому повороту событий, ибо когда он принес сэру Уолтеру и Мастерсу эту скорбную весть, они не хотели ему верить.
Генри спускался по лестнице, когда дядя и Мэй стояли у дверей столовой, ожидая его с Питером Хардкаслом. Мэри только что подошла к ним.
— Он умер! — это было все, что мог произнести Генри.


82
Иден ФИЛ ПОТС
После этого, окончательно потеряв самообладание, он рухнул на стул и обхватил голову руками.
Вновь ему была предоставлена честь обнаружить труп в Серой комнате. Во всяком случае, он был первым свидетелем трагедии, а его голос — первым вестником о ней. Эта мысль с мрачным постоянством прокручивалась в его мозгу — казалось, что кто-то намеренно приговорил его к этому тяжкому испытанию.
Мэри, подойдя к двоюродному брату, испуганно задавала ему вопросы, а в это время сэр Уолтер с Мастерсом поспешили наверх. За ними последовал Септимус Мэй. Священник был также взбудоражен, но по особой причине: это событие означало его триумф.
— Оно здесь, — воскликнул он. — Оно рядом с нами, оно следит за нами, не в силах коснуться вас или меня. А этот несчастный скептик был легкой добычей для него.
— Почему Господь не заставил меня прислушаться к вам вчера? — сокрушался сэр Уолтер. — Тогда этот несчастный, наверное, не расстался бы с жизнью.
— Вам не дано было прислушаться. Ваше сердце окаменело. А его час пробил.
— Я не могу поверить в это. Мы несомненно вернем его к жизни. Невероятно, что он умер так внезапно.
Они постояли над телом сыщика, затем Мастерс и Фред Кон- тер, сохраняя полное самообладание, вынесли его в коридор.
— Сбегай за бренди, Фред, — сказал дворецкий. — Надо положить что-нибудь ему под голову. Я не слышу, бьется ли у джентльмена сердце, но, может быть, он жив. Он еще совсем теплый.
Лакей поспешил выполнить его распоряжение. Хардкасла положили на спину. Сэр Уолтер давал советы Мастерсу:
— Подними ему голову. Это будет лучше для него.
Они молча ждали возвращения Контера. Через несколько минут сэр Уолтер заговорил снова. Он возвращался к минувшим событиям и, казалось, не мог осознать случившегося.
— Последнее, о чем он спросил меня, было: почему призраки появляются чаще ночью, чем днем?
— Несчастный глупец, несчастный глупец... Он получил ответ, — отозвался священник.
Все попытки вернуть Хардкасла к жизни оказались бесплодными, и они отнесли его вниз. Генри Леннокс уже поехал за докто¬


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
83
ром, и когда через час Мэннеринг прибыл, единственное, что он мог, — это констатировать смерть сыщика. Продолжительные попытки восстановить сердцебиение не возвратили его к жизни. Он скончался, но причину его смерти определить было невозможно. На теле не было никаких следов. Не обнаружили ни раны, ни внешнего проявления инсульта. Все было так похоже на то, что случилось с Томасом Мэем. Смерть поразила человека подобно молнии, она подкосила его, когда он делал свои заметки, стоя у камина.
Доктора Мэннеринга ждало еще одно испытание. Мэри подошла к нему, когда он разговаривал в библиотеке с сэром Уолтером и Генри. Она умоляла его повлиять на свекра: все забыли о Септимусе Мэе, пока обсуждали, куда посылать телеграммы. И тут они узнали, что мистер Мэй находится в Серой комнате и отказывается из нее выйти.
— Он очень возбужден, — рассказывала Мэри. — Мечется по комнате, во весь голос цитирует Писание, призывая духа, который, как он уверен, слышит его. Это было бы забавно, если бы не было так страшно. Его нужно вывести оттуда.
— Он укрепился в своей вере, — сказал сэр Уолтер. — До сих пор я препятствовал ему, но теперь не смогу этого сделать.
— Нет, вы обязаны ему помешать. Он играет со смертью, — заявил доктор Мэннеринг.
Они нашли отца Тома таким, как его описала Мэри: он носился по комнате с выражением крайней радости на худом изможденном лице, глаза его сверкали в предвкушении битвы.
— Сейчас восторжествуют силы Света, и воля Божья исполнится! — крикнул он вошедшим.
Однако он не оказал сопротивления, когда его вывели из комнаты.
— Будущее принадлежит мне, — заявил Мэй, понемногу успокаиваясь. — Вы не сможете вновь встать между мною и моим долгом, сэр Уолтер. Вы глубоко заблуждаетесь, и вот результат вашего заблуждения. Но в другой раз вы уже не ошибетесь.
Его возбуждение стихало, и он первый предложил вернуться к прерванной трапезе. К смерти человека он отнесся с полным бессердечием.
— Бог воздаст ему по заслугам, — заявил Мэй. — Он согрешил по неведению и в результате дурного воспитания, и его накажут не слишком сурово. Даже несмотря на то, что сердце его зачерствело и из гордыни он отрицал веру, Милосердный Отец про¬


84
Иден ФИЛПОТС
стит его. Он ошибался и заслужил страшную кару за свою ошибку — я знал, что так случится.
Сэр Уолтер, потрясенный несчастьем, едва слышал его слова. Он немного поел по настоянию Мэри и, испытывая желание побыть в одиночестве, принес свои извинения, попросил Леннокса и Мэннеринга сообщить ему новости, когда придет ответ на их телеграмму в Скотленд-Ярд, и собрался уйти.
Поднявшись, он заметил, что старый спаниель стоит рядом, тихо поскуливая.
— Что с Принцем? — спросил сэр Уолтер.
— Он голоден, — сказала Мэри.
— Накормите его немедленно, — распорядился отец, уходя в одиночестве.
Мэри встала, чтобы последовать за ним, но Мэннеринг, который остался у них, попросил ее не делать этого.
— Оставь его одного, — попросил доктор. — Все это потрясло твоего отца до глубины души. Он здоров. Не забудь дать ему на ночь снотворного и не позволяй никому его тревожить.
В это время хозяин Чедлендса направился к своему любимому месту в полумиле от особняка и присел на скамейку, которую специально там поставил. С юго-запада дул сильный ветер, предвещавший бурю, и погода, казалось, отвечала его состоянию. Сэра Уолтера переполняло смешанное чувство недоумения и негодования. Еще до того, как судьба нанесла ему второй удар, он утвердился в мысли, что его жизненная философия и вера в упорядоченность основ человеческого существования — ошибочна. Ему показалось, что устойчивый мир неожиданно перевернулся и излил весь свой ужас на его невинную голову.
Реальность отошла в прошлое. Ее место занял кошмар. Кошмар, от которого нельзя избавиться, проснувшись. Уолтер Леннокс вспоминал о своем размеренном существовании до сих пор — оно основывалось на высоких принципах и религиозных убеждениях, которые утешали его в печали и сдерживали излишнюю радость. Для него было мучительно оказаться в преклонных годах предметом нездорового внимания, всеобщим достоянием, утратить неприкосновенность частной жизни — самую ценную из привилегий, которые давало богатство. Ритм жизни нарушился, и страшно было подумать о завтрашнем дне. Его болезненное воображение шло дальше, рисуя череду несчастий, которые ему предстояло пережить, несчастий, о которых он недавно не мог и помыслить.


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
85
Ему, тонко чувствующему человеку, дальнейшая жизнь виделась нелепым и отвратительным занятием. Он станет предметом грязных толков и газетных сплетен, его затаскают по судам. Допросы, нездоровое любопытство знакомых — ожидание этого было непереносимой мукой для неискушенного ума сэра Уолтера. Он все более и более погружался в страшные ожидания вместо того, чтобы продумать заранее возможности облегчения предстоящих страданий. Он не был трусом, но здесь личная храбрость не была ему подмогой. Он чувствовал себя беспомощным перед лицом воображаемых грядущих мерзких и непристойных, как ему казалось, событий. Его настолько поглотил ужас перед будущим, что он почти перестал думать о настоящем.
Когда же наконец старик вспомнил о том, что в его доме умер Питер Хардкасл, человек с европейской славой, он испытал шок. Новая трагедия никак не укладывалась в голове. Он еще не успел привыкнуть к тому, что умер его зять, и часто ловил себя на том, что прислушивался: не раздастся ли характерная поступь и веселый голос Тома. Он не мог представить, что такой сгусток жизненной энергии растаял и что никогда уже не зазвучит этот заразительный смех.
Но теперь казалось, что судьба нанесла второй удар, посчитав первый слишком слабым. Сэр Уолтер долго думал о своем зяте, пока не вспомнил о событии этого дня. Его поразила одна мысль, по сути тривиальная, но показавшаяся ему очень важной. Не было сомнений, что Томаса Мэя и Питера Хардкасла погубила одна и та же тайная сила! Как он мог забыть?
Он снова изумился этому и почувствовал, что если не хочет сойти с ума, то должен укрепиться в вере в Бога. Септимус Мэй как-то сказал, что подобные необычайные события иногда происходят в мире для того, чтобы проверить силу человеческой веры. Несомненно, пастор был прав.
С этой минуты старик решил твердо придерживаться сверхъестественного объяснения, предложенного священником. Более того, он проклинал свой скептицизм: из-за него выдающийся человек заплатил жизнью. Разумеется, сэра Уолтера не обвинят в этом на суде. Скептики, несомненно, скажут, что он поступил правильно, запретив мистеру Мэю провести свой эксперимент. Но сэр Уолтер сам убедился теперь, что поступил неверно. В то время, когда утрачены все ориентиры, а известные законы существования материи обращены в хаос, верить осталось только в Бога.


86
Иден ФИЛПОТС
Такую ношу не сможет самостоятельно нести никто из смертных, и сэр Уолтер чувствовал, что он — не исключение.
Не говорили ли нам, что мы должны обращаться к Всевышнему в своих горестях и страданиях? И вот мы стоим перед событием, тайна которого не откроется человеку, если он смиренно не примет протянутой руки творца. Септимус Мэй был бесконечно прав. Сэр Уолтер раз за разом повторял эту фразу, подобно ребенку.
Он задумался над деталями. Тайное существо, которое, как считали, действует в Серой комнате лишь по ночам, проявило себя в солнечный полдень. Но разве могло случиться иначе? Ограничение его действий во времени значило ограничение его силы, но лишь один Всемогущий знает, каковы силы этого существа. Сэр Уолтер решил отказаться от дальнейших расследований — за исключением тех, которые имели бы религиозную основу. Он был теперь убежден, что естественного объяснения происшедшего в Серой комнате нет, и не сомневался, что лишь христианская вера вернет мир в его дом и в его душу.
Настоящее отошло, уступив место прошлому. Он вспомнил о покойной жене. Это она приучила его к поездкам за границу. До свадьбы он почти не покидал Англии, если не считать плавания на яхте с друзьями и кратковременного посещения одного из средиземноморских портов. Он с благодарностью вспомнил, как по ее настоянию совершил даже кругосветное путешествие, яркие впечатления от которого обогатили его внутренний мир.
Он так и сидел в раздумье, когда Мэри нашла его и старого песика, спавшего у его ног. Она принесла отцу пальто и зонтик, потому что приближалась гроза. Он неохотно вернулся к событиям этого дня. Из Лондона пришла телеграмма, в которой доктору Мэннерингу предписывалось немедленно связаться со Скотленд-Ярдом по телефону. Доктор отправился в Ньютон-Эббот, и до его возвращения ничего нельзя было предпринимать. Не зная о том, какие мысли занимали сэра Уолтера, Мэри стала настаивать на безотлагательном отъезде из Чедлендса.
— Оставь дом под охраной полиции и увези меня отсюда, — сказала она. — Никакой пользы в нашей задержке не будет, ты понимаешь, что после смерти Хардкасла власти не оставят этого дела и проведут самое тщательное расследование. Они несомненно сочтут раскрытие причин этого несчастного случая делом чести.


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
87
— Я с радостью уехал бы, — сказал он. — Еще с большей радостью я бы избежал того, что меня ждет здесь. Довольно и того горя, что умер твой муж. Но теперь мы будем в центре внимания доброй половины Англии. Мне страшно об этом думать, но, очевидно, уехать невозможно, даже если бы мне и позволили это сделать. Долг полиции — подозревать каждого, живущего под моей крышей, и меня в том числе. Эти ужасные события произошли в моем доме, и я обязан принять главный удар на себя и покориться судьбе. Никто из Ленноксов никогда не уклонялся от ответственности, как бы тяжела она ни была. Смерть этого человека, столь выдающегося среди его коллег, привлечет глубочайшее внимание и будет воспринята, как ты верно сказала, чем-то вроде личного вызова властям, на которые он работал. У них есть все основания возмущаться этой второй трагедией. Несчастный, который, не буду притворяться, не вызвал во мне симпатии, тем не менее делал людям добро, и его специфический гений был предназначен для раскрытия преступлений и наказания преступников — это благородное занятие, хотя и несколько предосудительное с нашей точки зрения.
Теперь они сидели в библиотеке, и Генри Леннокс беседовал с дядей, не отрывая глаз от окна, из которого можно было увидеть машину доктора.
— Сыщики наверняка разберут комнату по кирпичику. Они не пощадят ни камни, ни цемент, ни нас самих.
— Я избавлю их от этих трудов, а вас — от страха, — заявил Септимус Мэй, только что пришедший в библиотеку. — Они приедут сюда не ранее чем завтра. Тем временем...
— Легко представить себе, что они предпримут, — продолжал молодой Леннокс, — и что подумают. Они заподозрят, что Хардкасл, оставшись один в комнате, напал на след виновника смерти Тома. Они подумают, что он застал убийцу врасплох и преступник, увидя непосредственную опасность для себя, прибег к тому же способу убийства, каким пользовался раньше. Они могут предположить, что в комнате прячется безумец, существование которого известно одному из нас. Они могут заподозрить маньяка- убийцу во мне, в моем дяде, в Мастерсе, в ком угодно другом. Несомненно, они будут искать естественные причины и посмеются над любыми другими теориями.
Священник начал возражать, но Генри не был расположен возвращаться к давнему диспуту.


88
Иден ФИЛ ПОТС
— У меня столько же прав на свое мнение, сколько и у вас, — сказал он. — Ия уверен, что это дело рук человека.
В это время Мэри сообщила, что видит машину Мэннеринга. Окна библиотеки располагались на западной стороне дома и выходили на шоссе, по которому, словно сухой лист в бурю, летел крытый автомобиль доктора. Но он был не одинок, за ним мчалась машина «скорой помощи».
Вскоре они узнали прелюбопытные вещи. Весь дом сначала всполошился, а потом успокоился.
Мэннеринг в течение получаса разговаривал с Лондоном и получил весьма странные указания. Кое о чем ему не хотелось рассказывать в присутствии Мэри, и он смущенно попросил ее оставить их на минуту.
— Дело вот в чем, — сказал он, когда она вышла. — В Лондоне додумались до безумной идеи, которая, конечно же, на месте не найдет подтверждения. Могу ли я сомневаться в смерти, если вижу ее своими глазами? Но полицейский медик приказал мне сегодня же привезти тело несчастного в Лондон. Должны быть соблюдены все условия — постоянная температура воздуха и тому подобное. Видимо, у них сложилось мнение, что если в Серой комнате люди расстаются с жизнью так неожиданно, безо всяких следов насилия, то, возможно, они могут быть возвращены к жизни силами науки. В некотором смысле это недоверие ко мне — будто бы я не умею отличить смерть от летаргического сна. Но я обязан им подчиниться. Вечером я повезу труп в Лондон, и если они обнаружат, что в нем больше жизни, чем в кочерге, то я...
Доктор писал мемуары, «Записки сельского врача», и в глубине души радовался своему участию в этих событиях, потому что они обещали привлечь особое внимание к его сочинению, в остальном ничем не примечательному.
Доктор продолжил:
— Я был бы очень рад, если бы вы, Леннокс, поехали со мной. С нами будет полицейский инспектор из Плимута, но вы обяжете нас, если поедете. Вы помогли бы мне в Лондоне.
— Конечно, поеду. Вы не возражаете, дядя Уолтер?
— Нет, если вам так нужно, Мэннеринг. Не знаю, как мы сможем отблагодарить вас. Во всяком случае, должны помогать вам во всем.
— Я рад, что вы составите мне компанию. К плимутскому поезду, который отправится из Ньютона в Лондон около полуно¬


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
89
чи, будет прицеплен небольшой вагон-салон. На Паддингтонском вокзале нас встретят несколько врачей. Что касается Чедлендса, то завтра утром сюда тем же поездом, которым прибыл Питер Хардкасл, приедут четверо человек. Их нужно будет встретить. Они приступят к обследованию Серой комнаты и всего дома сразу по прибытии.
— Очень хорошо, что они приедут. Я и сам срыл бы Чедлендс до основания, лишь бы только докопаться до истины.
— Наверное, не стоит приносить такие жертвы, — заявил Мэй, который слушал рассказ доктора. — Кирпичи и цемент, камни и дерево невинны. В материальной основе дома ничего нельзя найти. С тем же успехом можно расчленить тучу, чтобы найти в ней молнию. Неведомое существо, исполняющее здесь волю своего Господа, не открылось одному сыщику, значит, не раскроет своей тайны ни четырем сыщикам, ни целой армии им подобных. «Что Я творю, тебе не дано знать». Этим все сказано.
Он обратился к Мэннерингу с неожиданным вопросом:
— А почему вы не позволили Мэри узнать обо всем этом? Что могло ее расстроить?
— А вы не поняли? Собственно говоря, ваше присутствие также не очень желательно. Но вы мужчина. Для Мэри было бы ужасным узнать о предположении, что Хардкасл, возможно, жив. Если его можно оживить, то она могла бы вообразить, что и ее мужа, вашего сына, можно было вернуть к жизни. Представьте себе ее смятение. Я говорю об этом спокойно, ибо и рассудком, и сердцем уверен в смерти Тома. Все признаки смерти наличествовали у бедняги, когда мы его хоронили. Но сама мысль об этом могла бы потрясти Мэри. Мы твердо уверены, что и Хардкасл мертв, и не стоит даже упоминать при ней об этой фантастической лондонской гипотезе.
— Я ценю вашу деликатность, — сказал сэр Уолтер.
Священник был вынужден с ним согласиться.
— Относительно судьбы моего сына нет и тени сомнения, — сказал он, — как, впрочем, и относительно судьбы этого несчастного человека.
Генри Леннокс пошел готовиться к поездке. Вскоре под руководством доктора тело перенесли в карету «скорой помощи» с такими предосторожностями, будто переносили человека, находящегося в обмороке. По мнению Мэннеринга, это было непристойным фарсом — он понял тяжесть своей задачи, лишь когда


90
Иден ФИЛПОТС
приступил к ее выполнению. Но он проделал все скрупулезно, согласно предписанию. Как только стемнело, труп отвезли в Ньютон. Носилки с телом были погружены в вагон-салон, который подцепили к поезду, прибывшему из Плимута между одиннадцатью и двенадцатью часами ночи. Доктор должен был поддерживать температуру в салоне с помощью парового устройства. У ног и по бокам тела положили грелки.
Свое нетерпение и негодование Мэннеринг выплескивал на инспектора и Генри Леннокса. Однако он не подавал виду, что одновременно рад повороту судьбы, нарушившему его монотонную жизнь и позволившему участвовать в столь необычном приключении. Перед тем как поезд тронулся, он со злорадством сказал полицейскому инспектору:
— Вот увидите: несмотря на условия, которые мы создаем для этого несчастного, у него скоро начнется трупное окоченение. Признают ли это доказательством смерти лондонские светила, я не могу знать. Может быть, нет. Вероятно, я отстал от времени.
Мэннеринг и Леннокс мало думали о тех, кто остался в Чед- лендсе. Все их внимание было поглощено необычностью поставленной перед ними задачи, и прошел немалый срок, пока они смогли спокойно присесть, в то время как поезд плавно мчался сквозь грозовую тьму. Генри заговорил о двоюродной сестре.
— Надеюсь, старик не будет сегодня ее охмурять, — сказал он. — Надо было попросить вас предупредить дядю. У Мэя, кажется, мозги не совсем на месте, и очень похоже, что пока мы в отъезде, он доймет сэра Уолтера насчет этой чертовой комнаты.
Мэннеринг встрепенулся.
— Вы думаете, он попробует попытать счастья после всего, что случилось?
— Вы только сейчас вспомнили? Сегодня вы были заняты, наверное, поэтому забыли о том, чего он добивается.
— Нет, не забыл. Мэри просила меня урезонить Мэя. Я успокоил его, и он пошел обедать. Надеюсь, что он все обдумал и понял, что играет со смертью.
— Ничего подобного. «Будущее за мной!» — вот его слова. А это значит, что он непременно будет этой ночью в Серой комнате.
— Ну почему, черт возьми, вы не сказали мне об этом до отъезда? Будем полагаться на сэра Уолтера. Он понимает, чем это чревато, даже если это недоступно пониманию суеверного психа.
— Боюсь огорчить вас, — ответил Генри, — но я не уверен,


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
91
что мы можем полностью довериться дяде. Сегодня он тоже не в себе, да и кто упрекнул бы его в этом? Две трагедии тяжело подействовали на него. Он потрясен и отчасти потерял ясность мысли. Реальность сыграла с ним такую злую шутку, что он может поддаться искушению обратиться к сверхъестественным силам.
— Вы хотите сказать, что он пустит Мэя в комнату?
— Надеюсь, что нет. Вчера он был настроен решительно против этого и даже поручил мне следить за священником. Но мне показалось, что его решимость сильно поколебалась, когда несчастье случилось с Хардкаслом среди бела дня. Будь я там, я что- нибудь бы предпринял.
— Поздно говорить об этом, — ответил доктор. — Если несчастье произошло, то оно уже произошло. Мы можем только молиться о том, чтобы хоть у кого-нибудь из них сохранился здравый смысл.
— Вот поэтому я и надеюсь, что они не промывают мозги Мэри, — сказал Леннокс. — Разумеется, она решительно настроена против идеи свекра. Но ее возражения могут не принять в расчет. Она не сможет помешать, если сэр Уолтер встанет на сторону пастора.
— Давайте не будем представлять себе немыслимое. Мы пошлем им телеграмму и узнаем, все ли у них в порядке, сразу, как доедем.
Было слышно, как на вагон обрушивались мощные струи дождя. Сильнейшая буря бушевала над всей Южной Англией от Лендс-Энда до Северного Форленда.
От разговора их отвлек мощный порыв ветра.
— Как бы поезд не встал, — сказал доктор. — Если не ошибаюсь, ветер дует со скоростью узлов пятьдесят.
— А меня почему-то волнуют деревья в Чедлендсе, — ответил ему собеседник. — Удивительно, какие пустяки приходят в голову во время таких событий. Наверное, это самозащита мозга, ослабевает умственное напряжение. Да, им сегодня не позавидуешь. Наверное, я услышу завтра печальный рассказ сэра Уолтера о поваленных деревьях.
— Если погибнут только деревья, это не страшно, — сказал Мэннеринг, — но вы меня чертовски напугали другим. Если случится что-нибудь похуже, вашему дяде все будут говорить, что надо было соображать вовремя.
— Он обычно соображает вовремя, но иногда теряет почву под


92
Иден ФИЛ ПОТС
ногами. Но я относительно спокоен. Мэри против планов Мэя. И если даже дядя сочувствует его эзотерической потусторонней теории, которую даже вы, Мэннеринг, не можете считать вовсе безумной после того, что случилось, — как бы Мэй не искушал сэра Уолтера, — я не думаю, что тот допустит осуществления конечной цели этой идеи.
— Я надеюсь, что не допустит, надеюсь... — ответил Мэннеринг. — Уступка Мэю имела бы оправдание, если бы не вела к новой трагедии. Нужно было поставить полицейского охранять комнату.
— Завтра это наверняка сделают, — сказал Генри. — Будьте уверены, полиция не оставит этого дела, пока не добьется своего. В то же время я не думаю, что дюжина полицейских будет в большей безопасности, чем один из них — даже если там действует какая-то материальная сила, как мы предполагаем. Да если она и сверхъестественна, что зависит от количества сыщиков? Все они будут подвергаться той же опасности. В любом случае, эта сила бьет куда ей нравится и не позволяет, чтобы ей оказали сопротивление.
Доктор Мэннеринг промолчал. Он думал о блокноте, лежащем в его кармане, который он собирался наутро передать полиции.
— Бедняга, если бы он действительно схватил эту проблему за глотку, как он тут пишет. А на деле она сама его придушила!
Он дал блокнот Хардкасла Генри, и тот прочитал несколько последних страниц.
— До последней минуты он занимался теоретизированием, а должен был изучить до мелочей все факты, — в удивлении заметил Леннокс. — Он даже не подозревал о страшной опасности.
Внимательное изучение записок сыщика открыло кое-что любопытное. Его коллеги знали, что он пишет труд по теории и практике уголовных расследований, и в дальнейшем во многих его записных книжках нашли заметки и разработки, несомненно предназначенные для дальнейшей работы над книгой. Было ясно, что в мыслях он витал далеко от Серой комнаты, когда его настигла смерть. В тот миг его занимали давние события, посторонние проблемы. Перед кончиной он не изучал окружающую обстановку, а обдумывал свой прошлый опыт. Он писал:
«Успех зависит от искусства отбора фактов. Напрягите все силы вашего интеллекта и без сожаления отсеивайте материал, не


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
93
имеющий прямого отношения к данной проблеме. В девяти случаях из десяти находится простое решение, но стоит только предположить несколько вариантов решения, стоит только прибегнуть к метафизическим рассуждениям, как проблема покажется совсем запутанной, и решение не будет найдено. Только в книгах, где изобретенная заранее интрига произвольно усложняется, загадка разрешается в результате привлечения какого-нибудь второстепенного события или лица — в этом и заключается искусство сочинения детективных рассказов. В действительности проблему нужно сразу же хватать за глотку. Обман — это излюбленная стихия преступника. К сожалению, сыщики им брезгуют. Однако если вы сможете проползти в расследовании подобно змее, не показав своих истинных намерений, ваши шансы на успех неизмеримо возрастут. Исключение составляют те случаи, когда нет подозреваемого. В будущем сотрудники Скотленд-Ярда смогут работать иначе, чем в наше время. Труд сыщика станет легче — по крайней мере, не труднее сегодняшнего. Никто не будет знать имени сыщика, расследующего дело. Блюстители закона научатся преображаться и действовать в среде, где произошло преступление, под видом людей, в которых нельзя будет заподозрить их истинную профессию. Они будут...»
На этом месте размышления Хардкасла прервались. В блокноте осталось также несколько кратких заметок о событиях в Серой комнате и ее схематический план. Больше ничего. Несомненно, в момент смерти он не исследовал место преступления, а просто размышлял с пером в руке.
Глава VII ФАНАТИК
После отъезда доктора и его спутника в Чедлендсе произошли события, которые должны были бы их серьезно взволновать. И Мэри обнаружила, что перед ней стоит тяжелейшая проблема.
У молодой женщины было мало шансов справиться со старым отцом. Священнику удалось-таки навязать свое мнение. Сэр Уолтер и пастор были теперь заодно, и никакие доводы не могли переубедить их. За обедом Септимус Мэй объявил: *
— Наконец-то мы свободны от любых враждебных и материалистических влияний, — сказал он. — Провидение пожелало,


94
Иден ФИЛПОТС
чтобы те, кто мешал нам, были отосланы в другое место, и теперь я могу беспрепятственно исполнить свой долг.
— Отец, но ведь ты, конечно же, не захочешь этого? — спросила Мэри. — Я думала, что ты...
Старик раздраженно ответил:
— Дай мне спокойно поесть. Я не железный, и обе точки зрения имеют свой резон. Было разумным возражать мистеру Мэю до последних событий. Но я не стану скрывать, что смерть Питера Хардкасла изменила мое мнение. Нужно быть глупцом и упрямцем, чтобы и дальше верить в то, что события имеют физическую причину. Я считаю, что он прав.
— Я этого боюсь, и все здесь этого боятся. Разве вы не понимаете, что будет, если с вами что-нибудь случится, мистер Мэй? Даже если предположить, что в Серой комнате затаился дух, наделенный силой, которому позволено нас убивать, — почему вы чувствуете себя в большей безопасности, чем Том или сыщик, такие же люди, как вы?
— Потому что я вооружен, Мэри, а они были беззащитны. Несчастные молодые люди редко прикрыты панцирем праведности. Мой дорогой сын был добрым и честным человеком, но он не был религиозен. Ему еще предстояло познать несравненную и животворную силу исповедания христианской веры. Хардкасл сам избрал себе судьбу. Он руководствовался своим грубым и языческим рационализмом — и, кажется, гордился своей позицией. Неудивительно, что этот человек теперь отозван туда, где ему будет дан урок, в котором он так настоятельно нуждался.
— Я знаю, что у нашего дорогого Тома было более высокое призвание, чем то, что он избрал себе. Его предназначением было познание сути вещей и человеческой души, — сказала Мэри. — Но значит ли это, что Бог должен был забрать его к себе? Вы знаете, что я скорблю об утрате так же сильно, как и вы, но несмотря на то, что его смерть произошла по воле Бога, нет поводов думать, что эта воля исполнилась сверхъестественным путем.
— Какие основания у тебя предполагать естественные причины? — спросил отец.
— Мы пока ничего не знаем, и я умоляю мистера Мэя подождать по крайней мере до того, как мы убедимся в неспособности науки найти причину.
— Не бойся за меня, дитя мое, — ответил Септимус Мэй. — Ты забыла о некоторых частностях, которые укрепили меня в этом


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
95
решении. Вспомни, что Хардкасл открыто отвергал и подвергал осмеянию возможность сверхъестественной опасности. Он бросил ей вызов и менее чем через час предстал перед ней лицом к лицу. Том умер безвинно, но грехи этого человека не будут отпущены с легкостью. В моем случае, при моих знаниях и вере, я войду туда на других условиях и воздвигну непреодолимую преграду между мною и таинственным существом. Я старый священник и мое оружие таково, что добрый дух будет рукоплескать ему, а злой будет против него бессилен. Разве ты не знаешь, что Всемогущий не позволяет ни одному из своих творений — ибо демоны также Его творения — препятствовать Его воле или попирать имя Христово? Вот это и будет иметь значение. Человек, вооруженный подобно мне, мог бы безопасно пройти по дну преисподней, ибо даже ад может уверовать и содрогнуться перед лицом истины.
Мэри с надеждой взглянула на отца, но не нашла поддержки. Сэру Уолтеру импонировали истовая набожность и догматическая уверенность священника. В этой сумятице и сумбуре, будучи в полной растерянности, он именно в них нашел себе опору, и его мнение твердо склонилось к непреложным доводам религии. Сам он был благочестивым, блюдущим традиции христианином, и потому обратился за поддержкой к вере. Он разделял со все большим энтузиазмом мнение Септимуса Мэя, которое тот выражал столь красноречиво и убедительно. Физическая опасность его уже не волновала, а настойчивые призывы Мэри начинали его раздражать. Она попыталась утешить отца, говорила, что он не в себе, но последнее, видимо, еще больше распалило сэра Уолтера, так как в глубине души он чувствовал ее правоту.
Он попросил ее помолчать, заявив, что в ее словах слышится непочтительность. Пораженная и смущенная этим замечанием, Мэри действительно умолкла на некоторое время, тогда как свекор продолжал свои излияния. Однако никакие из его доводов и суждений не могли склонить ее к принятию экстравагантной теории. В другое время они могли бы даже позабавить Мэри, но отец уступал, а это означало то, что пастор в конце концов окажется в Серой комнате. Чувство непреодолимой тревоги росло в ней. Сэр Уолтер был сломлен, он потерял связь с реальностью, и она это чувствовала. Его расстроенный ум перешел на сторону священника, и, видимо, ей одной предстояло быть в оппозиции.
Септимус Мэй действовал на сэра Уолтера подобно опасному наркотику: казалось, его чем-то опоили. Но проявлялось это лишь


96
Иден ФИЛПОТС
в образе мыслей, а не в поведении. Он отстаивал свои новые взгляды, но не был возбужден, как пастор, а говорил своим обычным ровным тоном.
— Мэри, как ты помнишь, вчера я был согласен с Мэннерин- гом и Генри, — сказал он, — и по моему настоянию мистеру Мэю было отказано в исполнении его желания. Сейчас мы видим, насколько я заблуждался и насколько прав был он. Сегодня днем я все обдумал, спокойно и логически. Оба несчастных молодых человека умерли беспричинно. Можешь быть уверена, что причин смерти Питера Хардкасла не найдет и весь Хирургический колледж. Следовательно, мы должны принять тот факт, что их лишила жизни какая-то сила, о которой мы не имеем понятия. Если бы она была естественной, наука нашла бы причину смерти, но этого не случилось, потому что жизнь вытекла из них подобно воде из бутылки, при этом бутылка осталась целой. Но жизнь не оставляет свое материальное обиталище таким способом. Тело убитого человека не может остаться здоровым, оно не может не разрушиться. Доченька, ты должна быть искренней сама с собой, со мной и со своим свекром. Если материальная причина бесповоротно отпала, то что остается? Сегодня я решительно поддерживаю мистера Мэя, и моя совесть, долгое время находившаяся в смятении, нашла успокоение. Да, совесть моя спокойна, а это значит, что я поступаю хорошо. Я верю, что поступок, который намерен совершить отец Тома, — а именно провести эту ночь в Серой комнате, — находится в области его профессиональной компетенции, и я разделяю его истинную веру и убеждения.
— Это тебе недостает веры, Мэри, — продолжил за него Септимус Мэй. —Тебе недостает веры, иначе ты бы оценила бесспорность истины, о которой тебе говорит отец. Послушай и пойми, я действую не в личных эгоистических интересах, а открываю широкую перспективу. Мои шаги во имя Веры будут иметь глобальные последствия. Я получу ответ на некоторые сложные вопросы относительно загробной жизни и всей проблемы спиритизма, которая потрясает церковь и делает людей идейными врагами. Это неисхоженная и таинственная область, но я призван вступить в нее. Что касается меня, то я никогда не стал бы глумиться над сыщиками, если бы они подходили к этому предмету с благоговением. Мы не должны оскорблять добрых людей за то, что они думают иначе, чем мы. Мы должны изучать опыт таких сыщиков, как сэр Оливер Лодж или сэр Конан Дойл, почтительно и


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
97
беспристрастно. Некоторые люди отклоняются от истины в житейских частностях, но не настолько, чтобы не суметь вернуться к ней, когда дорога перед ними расчищена.
Мы должны помнить, что наша вера в загробную жизнь основана на откровении Божьем, посланном нам через Его Сына, а не на простом, смутном желании продолжить жизнь на том свете, свойственном всем людям независимо от их образа жизни. Они подозревали и надеялись — мы знаем. Наука может объяснять это стремление как угодно, но она не сможет ни объяснить, ни поколебать убеждения, рожденные верой. Спиритизм соответствует библейскому упоминанию об «одержимости», а я предпочитаю верить в то, чему меня учит моя Библия. Я не нахожу, что «медиумы» современного спиритизма пользуются методами, достойными особого уважения, и, несомненно, среди них полно обманщиков. Но вопрос требует ответа. Его необходимо обсудить нашим духовным вождям и отцам Церкви. Они уже признают этот факт и начинают заниматься им: некоторые священники в истинном духе, некоторые — как это было на Конгрессе церквей в прошлом месяце, — в ложном.
— В ложном духе, Мэй? — переспросил сэр Уолтер.
— По-моему, в ложном, — ответил тот. — Многое, происходящее даже на Конгрессах церквей, печалит истинно верующих людей. Стоит ли смеяться над тем, что необходимо изучать? Я имею в виду Конгресс, который проходил в прошлом октябре. Там Декан манчестерский показал, как те, кто якобы разговаривал с нами с того света устами живых людей, описывают свое положение и условия жизни. Стейнтон Мозес представил нам видение рая, которое одинаково понравилось бы и мне, и оксфордскому профессору.
Реймонд показал рай таким, в котором обычный лейтенант нашел бы все, что ему нужно в данный момент. Но зачем смеяться над этим? Если мы можем сотворить свой собственный ад, то почему не сотворить рая? Мы переходим на тот свет более или менее пресыщенными и обремененными чувствами и заботами этого мира. Это неизбежно. Мы не можем вдруг расстаться с привычками, привязанностями и желаниями этой жизни. Мы все еще люди и переходим туда будучи людьми, а не ангелами, сотканными из света.
Поэтому мы можем с основанием предположить, что Всевышний смирит ветер, дующий на остриженного ягненка, и не под-
4 Комната с привидением


98
Иден ФИЛ ПОТС
вергнет слишком быстрой и страшной переделке души праведников, а поведет их постепенно, не сразу лишая привычных условий, на небеса, к последнему и высшему совершенству, которое Он уготовил для своих мыслящих творений.
— Хорошо сказано, — заметил сэр Уолтер.
Но Мэй еще не закончил. Он развивал уже другую тему.
— Кто станет отрицать, что демоны были низвергнуты с неба во имя Господа? — спросил он. — А почему их нельзя изгнать из жилищ, построенных человеческими руками? Неужели дом не может быть очищен, подобно душе? Этому неведомому духу — ангелу, или дьяволу, или какому-то иному одушевленному творению — позволено бросать вызов человечеству и означать таким образом свое существование. Я допускаю, что это тайна, но его Творец пожелал, чтобы частица этой тайны открылась нам. Мы призваны сыграть роль в судьбе этого духа.
Похоже, что он как бы томится в заключении в этой особой комнате с давних пор, может быть, это дух осужденного, который умер, забытый людьми, в этих стенах. Безымянный и безвестный страстно молит об освобождении, и Творец позволил ему страшным способом привлечь наше внимание к себе, производя разрушительные действия, понимание которых превыше нашего разума.
Видимо, Бог пожелал теперь, чтобы через посредство благочестивых живых людей несчастный призрак был бы наконец отпущен и забран отсюда навсегда. И эта задача выпала на мою долю. В это я верю столь же крепко, как я верю в смерть и Воскресение Господа. Вы понимаете меня, сэр Уолтер?
— Да. Ваши доводы ясны и убедительны.
— Значит, так тому и быть. Мэри, я вовсе не глух к науке, когда она занимается своим делом. Я могу привести пример, касающийся астрономии. Подобно кометам, которые прилетают в нашу систему из сфер, о которых мы ничего не знаем, несколько изумляют нас, побуждают нас к размышлениям, а затем исчезают, могут вести себя и некоторые бессмертные духи. Возможно, одни из них задерживаются здесь на многие столетия, другие на мгновения, пока творец, пославший их, не сочтет эту миссию исполненной. Тогда Он принимает меры по их освобождению и снова направляет их по вечным путям, дар им вечные задания.
Слушавшая все это Мэри почувствовала, что исподволь даже на нее стали действовать речи священника. Однако разум гово¬


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
99
рил ей, что его версия фантастична, противоречит здравому смыслу и что ее следствием будет бесконечно опасный для проповедника эксперимент. Разумные опасения и недоверие к этим идеям постепенно начали ослаблять влияние, которое оказывали на Мэри магнетический голос священника, его пылающий взор и ликование от уверенности в том, что лишь он знает истину. Он буквально опалял своим вдохновением, и она убедилась, что бессильна противопоставлять разумные доводы, основанные на фактах, мистическому восторгу веры. Мэри ужасала пламенная убежденность священника в своей правоте, тем более что ее отец, несомненно, полностью перешел на сторону фанатика.
— Было бы хорошо, если вы воспользуетесь этой возможностью сегодня, — сказал сэр Уолтер. — Когда приедут полицейские, они по своему невежеству запретят вам сделать то, что вы хотите.
Мэри еще пыталась как-то бороться с ними. В отчаянии она обратилась к Мастерсу. В свое время он служил денщиком у одного офицера, но с тех пор как демобилизовался и приехал в Чедлендс, ни разу не выезжал отсюда. Он казался неглупым человеком, большую часть досуга уделял чтению и был очень привязан к сэру Уолтеру и Мэри. Она считала это своим выдающимся достижением, так как Абрахам Мастерс был совершенно равнодушен к женщинам.
— Мастерс, пожалуйста, помогите мне! — взмолилась она. — Я уверена, что вы, так же как и я, считаете, что этого нельзя допустить.
Дворецкий пристально наблюдал за своим хозяином. Он подал кофе, но никто к нему не притронулся.
— Скажи что-нибудь, Мастерс, — попросил сэр Уолтер. — Ты знаешь, как я ценю твое мнение. Ты слышал, что говорил мистер Мэй на эту страшную тему, и, я полагаю, также убежден его доводами.
Мастерс как всегда был сдержан.
— Не мое дело высказывать мнения, сэр Уолтер. Но преподобный отец, несомненно, знает толк в таких делах. Я читал кое- что о привидениях, да еще я помню пословицу, которую я услышал в Индии, от одного индуса. Я забыл, как это звучало на их языке, но помню смысл. Индусы говорят, что если долго стучать в закрытую дверь, ее откроет черт, — извините, что я его упомянул, но индусы страшно умный народ.


100
Иден ФИЛ ПОТС
— Ну и что, Мастерс? Я не знаю, кто откроет дверь этой тайны. Но я знаю точно, что во имя Всевышнего Бога я не побоюсь встретиться с кем угодно, — заявил Мэй.
— Да и я не особенно боюсь, ваше преподобие, — сказал Мастерс. — Но я бы не стал делать это в одиночку. Человек я, конечно, грешный и, думаю, не готов биться с этим неведомым страшилищем без посторонней помощи. Но за компанию с таким великим человеком, как вы, я бы попробовал. Вот так.
— Молодец, Мастерс, это делает тебе честь, — поддержал сэр Уолтер. — В таком случае и я поступил бы так же. Действительно, мне хочется пойти туда вместе с мистером Мэем.
Пока Септимус Мэй отрицательно качал головой, а Мэри ужасалась, дворецкий снова заговорил:
— Но никто другой в этом доме не пошел бы с нами, даже Фред Контер, который ничего не боится, вы можете это подтвердить, сэр Уолтер. Но он уже наелся Серой комнатой, если можно так выразиться. И экономка миссис Форбс не пошла бы, и Джейн Бонд. Не скажу, что они уже бегут с корабля, но кое-кто собирается. Я могу сказать, что четыре служанки и Джексон собираются утром прийти за расчетом. Энн Мейн, вторая горничная, уже ушла сегодня — ее забрал отец. Извините меня за то, что я это говорю, но миссис Форбс объяснит вам подробности завтра, если вам будет угодно.
— Истерия, — произнес сэр Уолтер. — Я не виню их. Это естественно. Каждый волен уйти, когда захочет. Но расскажи им о том, что ты сегодня слышал, Мастерс. Скажи им, что никто из добрых христиан не должен бояться, что с ним что-то случится. Объясни им, что мистер Мэй сейчас войдет в Серую комнату во имя Божье. Прикажи им помолиться на коленях за него перед сном.
Мастерс колебался.
— Позвольте еще добавить. Мне бы очень хотелось, чтобы его преподобие дал бы возможность поработать Скотленд-Ярду еще разок. Если у них ничего не выйдет, то он утрет им нос — извините меня за выражение, сэр Уолтер. Я читал очень много о привидениях, страшно ими интересовался, как, наверное, все люди. И я слышал, что, если за ними гоняться, беды не оберешься. Я имею в виду не вашу жизнь, сэр Уолтер, а ваш рассудок. Некоторые от этого свихнулись и попали в сумасшедший дом. Я еле-еле успокоил всех, кто испугался и бился в истерике сегодня за обедом. Но видите, как это на них действует. Так или иначе, я очень прошу


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
101
мистера Мэя, пусть он разрешит мне посидеть там ночью с ним вместе. Я ни разу не слышал, чтобы привидения навредили сразу двоим. Пока он именем Господа будет призывать это проклятое привидение, я намерен держать ухо востро. По-моему, если мы примем простейшие меры предосторожности, то сбережем нервы, а нам, я думаю, не хотелось бы выносить еще одного покойника. Ведь и так половина всех шарлатанов, фотографов и репортеров завтра же будет сновать у нас повсюду, и мне только и будет дела, что выметать их изо всех щелей. Потому что если их было такое множество на похоронах капитана — несчастный джентльмен! — то что тут будет твориться после того, как помер этот прославленный сыщик?
— Генри тоже этого опасался, — сказала Мэри.
— А я повторю то, что уже говорил, — отозвался Септимус Мэй. — Вы правы, сэр Уолтер, и ваш дворецкий прав. Но не предлагайте мне совершить поступок, который противоречит вдохновляющим меня принципам.
— А чего вы ожидаете? — спросила Мэри. — Вы полагаете, что увидите нечто и это нечто скажет вам, что оно такое и почему убило дорогого Тома?
— В любом случае это будет великим благом для всех живых, — ответил ей отец.
— Осмелюсь усомниться в том, что наш призрак хочет нам добра, — отважился включиться в разговор Мастерс.
Но Септимус Мэй возмутился таким странным поворотом мысли.
— Не стоит надеяться на лучшее и думать о том, что будет, пока я сам не расскажу, как это было, — сказал он. — Не допускайте, чтобы человеческая слабость и желание узнать секреты мира иного проникали в ваши умы. Я сосредоточен лишь на скорейшем выполнении моего долга, сомнения меня не тревожат. Я слышу призыв даже в завываниях ветра за стенами дома. Но я не думаю о том, что меня ждет. Может, мне будет что-то сообщено, может, будет дано знамение, указывающее на то, что я одержал успех и человечеству даровано избавление. Я не могу сказать. И не стану задумываться над этим.
— Вы удивительный человек, и встреча с такой могучей верой, как ваша, укрепляет душу, — сказал сэр Уолтер. — Но признайтесь, нет ли у вас в глубине души страха, колебаний или сомнений?


102
Иден ФИЛПОТС
— Никаких. Только всеохватывающее желание подчиниться посланию, от которого мое сердце бьется все сильнее. Буду честен перед вами, я понимаю, что многих охватывает сомнение, вправе ли они позволить мне подвергнуться такому испытанию. Но я иду к нему по указанию свыше. Если бы я испытывал страх или колебания, я бы остановился, ибо любое колебание может оказаться для меня роковым, и я окажусь бессильным перед этим бдительным духом. Но я столь же верю в свой долг, как и вы в то, что спасение ожидает каждого из людей.
Я верю, что освобожу это заключенное существо посредством очистительной молитвы, искренне взывая к нашему Создателю. Неужели душа моего умершего мальчика не со мной? И разве может кто-либо другой, пусть даже самый благонамеренный, пребывать со мной и охранять меня? Ничего не бойтесь. Отправляйтесь отдыхать, и пусть каждый, желающий помочь мне, коленопреклоненно помолится за меня перед сном.
Даже Мастерс был под влиянием его истовой и чистой веры, когда вернулся в комнату для прислуги.
— Его глаза сверкают, — сказал он. — Он, наверное, самый непоколебимый человек из тех, кого я встречал в церкви и в миру. Смотришь на него и веришь, что если он подойдет к окну и прикажет дождю прекратиться и ветру ослабнуть, то так оно и будет. Ни одно привидение не сможет его осилить. Меня попросили высказать свое мнение, но все слова бессильны перед его железной волей.
Вначале я сомневался, и сэр Уолтер тоже сомневался, но теперь он поверил намертво, а что хорошо для него, хорошо и для нас. Я побьюсь об заклад с Контером или с кем угодно другим, и ставлю пять фунтов за то, что пастор изгонит духа, а сам выйдет из комнаты цел и невредим. Я напрашивался пойти туда вместе с ним, сэр Уолтер меня поддержал, но тот даже и слышать об этом не хочет. Все, что мы должны делать, это разойтись по комнатам и помолиться. Для богобоязненных смертных это совсем нетрудно, и нам остается только выполнить этот приказ.
Слуги пошли спать, но тревога и нервное напряжение было столь велико, что женщины решили спать по двое в комнате. Сэр Уолтер почувствовал, что он вымотан душой и телом. Мэри дала ему снотворное, и сон его не могли нарушить ни завывания бури, ни треск выворачиваемых с корнем деревьев, и даже сновидения не посещали его.


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
103
Однако прежде чем лечь, он принял участие в неком подобии обряда перед тем, как пастор отправился исполнять свой священный долг. Мэй возложил на голову баретту, надел стихарь и епитрахиль, потому что, согласно своему представлению, во время службы он должен был свято соблюсти ритуал.
— Господь не послал ему паству на эту службу, — пробормотал Мастерс и вместе с сэром Уолтером и Мэри последовал за священником.
Они оставили его у открытой двери в Серую комнату. Электрическая лампочка горела без перебоев, но буря, казалось, стучала кулаками в окна, стекла шатались и дребезжали. Без колокола и свечи, с одной Библией в руках Септимус Мэй вошел в комнату, предварительно осенив ее крестным знамением. Затем он обернулся и пожелал всем спокойной ночи.
— Храните свою веру! — было последним напутствием пастора.
Затем он затворил дверь, и они тут же услышали, как голос его вознесся в молитве. Они немного подождали, голос священника звучал беспрерывно. Сэр Уолтер велел Мастерсу погасить повсюду свет и отправить прислугу спать, хотя было всего лишь десять часов вечера.
Уже собираясь лечь, Мастерс вдруг почувствовал, как очарование и притягательность страстных речей священника покидает его. Слова, только что произнесенные перед прислугой, уже казались ему легкомысленными. Постепенно его надежда сменялась страхом, он даже представил себе самый печальный исход и задался вопросом, что предпринять в случае гибели Мэя. Он понимал, какой страшной трагедией обернется это для сэра Уолтера. Получалось, что его хозяин потворствовал самоубийству, позволив другому человеку принести себя в жертву неведомой опасности. Пламенные речи Септимуса Мэя стали казаться Мастерсу холодными и призрачными, и он подумал, что если повторить их перед другими людьми, которые не слышали проповедника и не видели того религиозного экстаза, в котором тот пребывал, то все бы просто посмеялись над этой лихорадочной суетой по случаю изгнания злого духа в двадцатом веке. Она ни в ком бы не вызвала ни понимания, ни уважения. Поэтому Мастерс больше тревожился не о мистере Мэе, а о сэре Уолтере. Ему не спалось, он закурил трубку, обдумал свои возможности и вдруг почувствовал, что непременно должен что-то предпринять.


104
Иден ФИЛ ПОТС
Он боялся не за себя, а за тех, кому могли бы повредить действия священника.
Мэри также не спала, и переживала еще больше, потому что она была против этой акции до последней минуты и теперь ругала себя за то, что оказывала слишком слабое сопротивление. Когда она легла, в голову ей начали приходить тысячи доводов, которые нужно было противопоставить священнику. Потом она на время забыла о происходящих событиях, и к ней вернулось ее собственное горе, как это обычно происходит по ночам. События, которые после смерти ее мужа с такой быстротой следовали одно за другим, заставляли отвлечься, но горе жило в подсознании и овладевало ею, когда она оставалась одна, не давая уснуть по ночам. Она была больна, но еще не догадывалась об этом. Реакция могла наступить совсем скоро, потому что нервы ее были истощены до предела. Мэри поплакала, вспоминая свою жизнь с покойным мужем. Наконец она задумалась о настоящем, заволновалась и стала молиться за Септимуса Мэя и за то, чтобы утро не принесло несчастья. Она спрашивала себя, почему бурные ночи тянутся так долго. Ей слышались тысячи незнакомых звуков.
Мэри встала, надела халат и осторожно вышла в коридор. Ей хотелось удостовериться, что со священником все в порядке. Она почувствовала, что не в силах переступить порог комнаты, остановилась и вздрогнула. А что, если случилось несчастье? Вдруг она не услышит его голоса?
Мэри колебалась. Она хотела успокоиться и в тоже время боялась молчания священника. Она вспомнила, как плыла по морю на пароходе во время шторма, а слабые двигатели едва справлялись со стихией. Мэри вернулась в кровать и лежала с замиранием сердца, пока не пробили часы.
Наконец она вышла с твердым намерением узнать, все ли благополучно у свекра. Она боялась ослышаться и старалась не задаваться вопросом, что станет делать, не услышав голоса в Серой комнате.
Казалось, что буря играет с Чедлендсом как с игрушкой. Ветер то гулко завывал, стихая на мгновение перед новым порывом, то ударял о стены дома, непрерывно шумя в кронах деревьев. Под его напором дрожали и трещали окна, по которым яростно хлестал дождь. У каждого закутка и коридора в доме оказался собственный голос, наверху скрипели старые перекрытия, греме¬


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
105
ла ветхая черепица, с шелестом скользили кусочки цемента, выпадающие от вибрации.
Мэри, проходя по коридору, неожиданно услышала звук шагов и столкнулась в темноте с кем-то, идущим со стороны Серой комнаты. Столкновение испугало обоих, но никто не вскрикнул.
— Кто это? — спросила Мэри.
Ей ответил Мастерс:
— Простите! Я ужасно извиняюсь, мэм! Если бы я подумал...
— О Господи, Мастерс, что ты тут делаешь?
— Да, наверное, то же самое, что и вы, мэм. Я решил тихонько пойти и проверить, как там наш священник. Все в порядке. Свет горит — пробивается из-под двери, — а сам поп тарахтит без остановки, как паровая молотилка. Я начал сомневаться в том, что он удержит это исчадие ада на почтительном расстоянии, однако теперь надеюсь на хороший исход гораздо больше, чем час тому назад. Этот призрак не настолько силен, чтобы навредить человеку, который может так молиться Богу. Но ведь если молитвы не позволяют ему вредить, значит, у него есть уши и он живой!
— Ты в это веришь, Мастерс? — прошептала Мэри.
— Приходится, мэм. Если бы это было природное зло, которое нельзя унять молитвой, оно давно бы убило его преосвященство, как других. С офицером из полиции оно управилось за час, а капитан Мэй был наедине с ним не дольше трех-четырех часов. Я не удивлюсь, если священник сейчас его придушит, как хорек крысу.
— Ты действительно надеешься на это?
— Да, мэм. И если он прикончит духа и просигналит «все в порядке», то в Чедлендсе все успокоятся, а сам он станет епископом, не меньше. Но люди из Скотленд-Ярда все равно не поверят этому. Привидения и сыщики — вещи несовместимые, и я еще ни разу не встретил даже ни одного простого констебля, который бы верил в них, кроме Боба Паррета, но у этого бедолаги с головой было не в порядке. Нет. Они заподозрят кого-то из домашних, я думаю, того, кто желал смерти всем тем, но не точил зуб на мистера Мэя. А вам лучше бы пойти лечь, мэм, и попробовать уснуть, к тому же вы можете простудиться. Я еще похожу тут часок-другой, если не усну.
Они расстались, когда буря еще продолжалась, и в пустом коридоре, когда ветер стихал, были слышны переливы голоса, раздающегося из Серой комнаты.


106
Иден ФИЛ ПОТС
Глава VIII ТРУДЫ ЧЕТЫРЕХ
Несмотря на бурю, сэр Уолтер спал всю ночь и проснулся лишь тогда, когда слуга раздвинул шторы и в окне показалось утреннее небо, такое чистое, будто кто-то промыл его голубизну. Он велел, чтобы его разбудили в шесть часов.
— Что слышно о мистере Мэе? — спросил он.
— Мастерс спрашивает, нужно ли позвать его, сэр Уолтер.
— Не надо, если он у себя, и немедленно, если он в Серой комнате.
— У себя его нет, сэр.
— Тогда сейчас же иди за ним.
Слуга замешкался.
— Извините, сэр Уолтер, но вряд ли найдутся охотники открыть эту дверь.
В этот же миг он услышал за дверью голос дочери.
— Отец, мистер Мэй не выходил из Серой комнаты.
— Сейчас я выйду к тебе, — ответил он.
Сэр Уолтер поспешно встал, кое-как оделся и вышел. Мэри была сильно напугана.
— В два часа все было нормально, — сказала она, — я выходила послушать. Мастерс тоже выходил. Голос мистера Мэя был ясным и ровным.
Они нашли дворецкого у двери Серой комнаты. Мастерс был бледен и вытирал пот со лба.
— Я звал его, но там тихо, как в могиле, — сказал он. — Я уверен, с этим джентльменом все кончено!
— Может быть, он не там, может быть, вышел? — все еще надеялся сэр Уолтер.
Они распахнули дверь и вошли. Электрическая лампочка ярко горела, и ее свет подавлял бледное сияние утреннего солнца. На столике под лампой они увидели Библию Мэя, открытую на послании св. Павла. Невдалеке на полу в ворохе своих одежд лежал сам священник. Мэй, видимо, упал на правый бок. Хотя стихарь и сутана были в беспорядке, казалось, что он нарочно улегся на пол и мирно спит, положив щеку на скамеечку для ног. Баретта оставалась у него на голове, глаза были открыты. С его лица исчезло характерное возбужденно-неистовое выражение. Казалось, будто он резко помолодел и успокоился душой. Но он был мертв,


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
107
сердце не билось, конечности уже похолодели. Все в комнате оставалось неизменным. Как и в предыдущих случаях, смерть пришла исподтишка, по всей видимости, не испугав свою жертву.
Мастерс позвал Контера и слугу сэра Уолтера, который стоял перед дверью. Слуга отказался войти и прикоснуться к покойнику, Контер же подчинился, и они вдвоем с Мастерсом унесли Мэя в его комнату. И мгновенно весь дом узнал о случившемся.
Казалось, волна паники и истерики выплеснулась на прислугу, и по молчаливому взгляду Джейн Бонд Мэри поняла, что люди побегут из дома как от чумы. Она оставила отца с Мастерсом и поспешила успокаивать перепуганных слуг.
Мэри нашла верные слова, объяснив, что происшествие, как бы ни было оно ужасно, доказало, что причин для паники нет.
— Если бы там был непостижимый злой дух, он не имел бы власти над мистером Мэем, поистине святым человеком, — сказала она. — Успокойтесь, держите себя в руках и не бойтесь теперь ничего. В комнате нет привидения. Если бы там был дьявол или кто-нибудь вроде него, он бы имел сознание, а потому оказался бы бессильным перед мистером Мэем. Это доказывает, что в комнате таится какая-то опасная материальная сила, которую мы пока не обнаружили, но ни с кем из вас ничего не случится, если туда не входить. Полицейские из Скотленд-Ярда приедут через час-другой, и вы можете быть уверены, как в том уверена я, что они найдут причину, чего бы это им ни стоило. И не думайте уходить отсюда до их прибытия. Если вы это сделаете, они все равно пошлют за вами. Пожалуйста, позавтракайте и держите себя в руках. Сэр Уолтер ужасно потрясен, и для него будет последней каплей, если кто-нибудь из вас покинет его в эту минуту.
Слушая ее, все начали успокаиваться, а экономка миссис Форбс, которая поверила словам Мэри, поддержала ее.
После этого Мэри вернулась к отцу, который сидел в кабинете с Мастерсом. Уже послали за врачом в Ньютон, так как Мэннеринг был в отъезде.
Мэри попросила Мастерса использовать свой авторитет и еще раз поговорить с прислугой в том же духе, что и она. Она изложила ему свои доводы, и он расценил их как откровение:
— Слава Богу, что вы не потеряли голову и поняли это так ясно, мэм! Скажите хозяину то же самое, заставьте его выпить немного спиртного и одеться. Он страшно потрясен!
Мастерс принес бренди, который считал панацеей от всех бо¬


108
Иден ФИЛ ПОТС
лезней, и оставил Мэри наедине с отцом. Она увидела, что тот совсем пал духом, и, озабоченная его состоянием, на некоторое время забыла о случившемся. Потом она часто думала и иногда говорила: для того, чтобы помочь горю, нужно на время забыть о нем. И всякий раз, как и в этом случае, все оборачивалось таким образом, что ее напряжение ослабевало, потому что она занималась судьбой других людей.
Оказалось, что те же соображения, которые она изложила прислуге, пришли в голову отцу. Но, убедившись в их правоте, он не находил в них успокоения. Сэр Уолтер понял, какова была цена той ошибки, за которую Септимус Мэй поплатился жизнью. Старик ушел в себя, убитый горем и безнадежностью. В таком состоянии человек не отвечает за слова и поступки, может сказать и сделать что угодно. Он потерял контроль над собой и из эгоистичной забывчивости, которую первый, не задумываясь, осудил бы в другом человеке, упомянул в разговоре о том, что причинило молодой вдове напрасную боль. Вначале он, однако, высказал те же соображения, что она уже разъяснила другим.
— То, что случилось, обесценивает все теории Мэя и опровергает мое мнение. Как мог я ему верить? Почему позволил ему убедить себя вопреки рассудительности, которая мне свойственна.
— Не мучь себя.
— Ты могла бы сказать: «А я ведь тебе говорила!» — но не делаешь этого. Ведь ты была права, пытаясь остановить вчера этого несчастного, а он так страшно ошибся. Никакое потустороннее существо не виновато в его смерти. Если бы мы это допустили, это было бы концом веры в Бога.
— Отец, мы можем быть в этом уверены. Злые духи не могли бы совладать с мистером Мэем, если есть Бог на небесах.
— Значит, это что-то другое. Если не дух, то живой человек, дьявол в человеческом облике, и полиция найдет его. В этом доме мы всех знаем и всем доверяем и все доверяют нам. Меня обвинят, и обвинят справедливо, в том, что я принес в жертву чужую жизнь. Ирония судьбы в том, что я один из немногих, кто так хорошо понимает смысл милосердия — почему же именно я, из суеверной глупости... И каким я буду выглядеть в глазах правосудия? Злым, бессердечным... И я готов понести наказание за все, что натворил, Мэри. Но ничто из того, что могут сделать со мной люди, не сравнится со стыдом и отчаянием, которые сам чувствую, понимая, что я совершил.


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
109
— Не говори так, это недостойно тебя. И ты знаешь, что неправ. Ни у кого нет права судить тебя или твои взгляды. Мистер Мэй убедил вчера многих. Возможно, кое-кто до сих пор думает, что он был прав, и теперь он безболезненно и осторожно перенесен на тот свет добрым духом и с Божьего благословения. Мы должны скорбеть по нему, как скорбели по Тому. И я не скажу, что мне жаль его, — мне жаль нас, потому что это нам еще предстоит искать разгадку. Говорить правду будет нетрудно. Полицейские должны сделать все, что смогут. И не казнись. Действительно, как они смогут обвинять тебя в чем-либо, пока не узнают истины?
— Они узнают — они должны узнать! Они найдут причину. Они выловят убийцу. Но все равно возложат на меня ответственность за то, что я послушался безумца. Мэй был сумасшедшим, я тебе точно говорю!
— Его речи были крайне убедительны. Когда я его слушала, то сама начинала колебаться.
— Я должен был поддержать тебя вместо того, чтобы становиться на его сторону.
— Теперь он знает истину. Теперь он вместе с Томом. Мы должны это помнить. Мы знаем, что они счастливы, а мнение публики второстепенно.
И тогда сэр Уолтер по причине своей слабости допустил бестактность, что стоило Мэри нескольких часов новых душевных терзаний, как вскоре выяснилось, безосновательных и ненужных.
— Кто из них мертвый и кто живой? — спросил он. — Мы не знаем даже этого. Полиция решила провести собственное расследование, и если они правы, то сейчас Питер Хардкасл, возможно, жив и здоров.
Она уставилась на него и поняла страшный смысл его слов.
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду то, что они не были уверены в том, что он умер. Генри и Мэннеринг повезли его, чтобы проверить это подозрение. Возможно, его удалось оживить. А почему бы и нет? Признаков разложения тела не было видно. Мы знаем о трансе, летаргическом сне, которые столь похожи на смерть, что даже врачи ошибаются. Разве не было случаев, когда людей заживо хоронили? Отца Тома, вероятно, тоже можно было бы вернуть к жизни, если бы мы только знали, как это сделать.
— Но это значит... — начала она с выражением ужаса на лице, и замолчала.


110
Иден ФИЛ ПОТС
Он понял, что наделал.
— Господи, прости меня! Нет, нет, нет, Мэри! Все это — безумие и вздор! У меня бред. Это убьет меня! Не подумай, что я им верю, им не поверил ни Мэннеринг, ни Генри. Генри видел много смертей, он не мог ошибиться. Том умер, и твое сердце говорило тебе, что он умер. Невозможно ошибиться в присутствии смерти, я знаю.
Мэри держала себя в руках несмотря на то, что на нее обрушился страшный удар и слова отца принесли ей новое страдание.
— Я постараюсь выбросить это из головы, отец, — сказала она спокойно. — Но если Хардкасл жив, я сойду с ума!
— Нет, он умер. Мэннеринг категорически утверждал.
— А вдруг он жив? А если он жив, то и мистер Мэй, возможно, тоже.
— Это абсурдно, страшно, это хуже самой смерти! Милая, ради Бога, не думай об этом!
— Бог знает, какие испытания ждут нас, пока не узнаем правды? Нет, я не сойду с ума. Но я должна все знать сегодня же. Я не смогу есть и спать, пока не узнаю. Я умру, если сейчас же не узнаю правды.
Отца била дрожь, он смертельно побледнел.
— Это — самое худшее, — сказал он. — Все, что случилось, — непоправимо! Я опустошен, и моя жизнь отныне бессмысленна. Я воображал себя сильным человеком, а оказался таким слабым, что забыл, что говорю со своей собственной дочерью, и безо всякого умысла сказал то, о чем ты никогда не должна была услышать. Но я расплатился за это, Мэри, и с этой минуты я уже не человек. Все кончено. Я потерял чувство собственного достоинства. Я мог бы вынести еще многое, даже самое ужасное. Я бы перестрадал и ожил. Но забыться и так подло ранить тебя...
— Не надо, отец, перестань! Мы оба пока живы, у тебя есть я, у меня — ты. Мертвые все слышат. Кто еще имеет для нас значение? Иди к себе и постарайся ни о чем не думать. Я не страдаю. Мы не можем изменить прошлое, да и кто из верующих в вечную жизнь желал бы этого? Я не позвала бы Тома обратно, даже если бы у меня была возможность сделать это. Будь в этом уверен.
Говоря столь утешительные слова, Мэри проводила отца в его комнату. Она знала, что с минуты на минуту приедут полицейские, и хотя они не смогут ничего сообщить о жизни — или смерти — Питера Хардкасла, она не сомневалась, что точные сведе¬


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
111
ния о нем скоро появятся в Чедлендсе. Возможно, от них зависела другая жизнь. Но врач, приехавший из Ньютона, мог сказать лишь то, что Септимус Мэй умер. Врач был.другом Мэннеринга, он знал о лондонской идее, согласно которой такая форма мнимой смерти давала возможность воскрешения. Но он говорил с полной определенностью. Врач был стар, и за его плечами было лет пятьдесят практики.
— Этот человек мертв, или я никогда не видел мертвецов, — заявил он. — Это можно заключить по сотне независимых признаков. Уже появились трупные пятна, а кто видел их на коже живого человека? Других людей, умерших в этой комнате, лично я не видел, но этот несомненно мертв, и через сутки это будет ясно даже идиоту. Все дело вот в чем. Лондонская полиция услышала о сенсационном случае в Германии, упомянутом в «Германском медицинском еженедельнике» — случае действительно поразительном. Женщина, принявшая большую дозу морфия и барби- тала, была найдена в уединенном месте, где провела ночь. Она казалась мертвой, ни на что не реагировала, не дышала, пульс не прощупывался, сердце не билось. Однако она была жива несмотря на то, что кислород в кровь не поступал — факт, невозможный по прежним представлениям. Не обнаружив явных признаков смерти, врачи ввели женщине камфару, кофеин и применили другие методы реанимации, в результате чего через час она уже дышала! Через сутки она пришла в сознание и могла говорить. Был сделан вывод, что яд и холодный ночной воздух совместно вызвали паралич вазомоторной системы и ее тело перешло в состояние, близкое к анабиотическому, при котором физиологические потребности сведены к минимуму. Несомненно, этот случай и вызвал подозрения лондонской полиции. Из уважения к ней мы поместим несчастного джентльмена в теплую комнату и используем классические методы восстановления дыхания.
Доктор был занят этим, когда в Чедлендс приехали четыре человека, утомленные ночным путешествием. Все они были известными сыщиками. Командовал ими инспектор Фрит — седой человек с круглым добродушным лицом и невыразительной внешностью. Ему сразу же рассказали о событиях, которые предшествовали приезду Питера Хардкасла, и тех, что произошли потом.
Сэр Уолтер лично поведал обо всем, и, принимая во внимание его возбужденное состояние, инспектор Фрит вел себя с ним в высшей степени мягко и тактично.


112
Иден ФИЛПОТС
Полицейские были настроены решительно. У них не сложилось предвзятых идей и заранее разработанного плана действий, но их намерения были весьма серьезными: ведь они знали, что находятся под пристальным вниманием общественности. Нелепая смерть Хардкасла, который был гордостью их учреждения и которому рукоплескала Европа, вызвала сильнейшее раздражение не только его коллег, но и широких слоев публики, восхищенной его колоритными победами.
Новоприбывшие мало сомневались в том, что их коллега действительно умер, а узнав о новой трагедии и взглянув на тело Септимуса Мэя, убедились, что оживить его невозможно. Сэр Уолтер почувствовал, что его нервы немного успокоились после приезда полицейских. И действительно, по сравнению с прочими выпавшими на его долю испытаниями, это казалось самым легким. Он подробно изложил все факты, упомянув о своей роковой ошибке, и ответил на все вопросы, находясь в совершенно ясном уме.
— Мне нет оправдания в том, что я позволил мистеру Мэю пойти в Серую комнату, — сказал он в конце. — Я глубоко сожалею о том, что сделал. Но причины, по которым я позволил ему поступить по-своему, готов объяснить, если потребуется. Другие также слушали его речи, и хотя он не убедил мою дочь, которая обладает более проницательным умом, я искренне поверил ему всей душой. Мне казалось, что лишь таким путем можно добиться разумного объяснения тайны. Кроме того, вы должны принять во внимание пафос его пламенной проповеди и силу доводов. Правдой или неправдой, но он заставил меня поверить, что прав, и я разделил его непоколебимые убеждения. Это я готов объяснить кому угодно. Вряд ли вы придадите этому значение.
Сейчас я совершенно убежден в том, что мы с Септимусом Мэем заблуждались. Я согласен, что должны существовать какие-то естественные причины этих трагедий, созданные рукой человека, и искренне надеюсь, что Провидение позволит вам найти эти причины и тех, кто виновен в гибели людей. Но опасность, несомненно, все еще сильна. Угроза жизни остается, и не мне уговаривать вас учитывать это.
Ему отвечал инспектор Фрит, оказавшийся более добросердечным, чем представлял себе сэр Уолтер. Он был воспитанным человеком и прекрасным знатоком своего дела.
— Не станем тратить время, — сказал он. — Вероятно, сэр Уол¬


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
ИЗ
тер, происшедшее объясняется законами природы, как вы справедливо полагаете, и не вызвано существами из какого-нибудь четвертого измерения. Это ваше право, и я глубоко убежден, что были веские основания содеянного вами, несмотря на то что результаты печальны. Вы докажете это на суде. Как вы сами сказали, согласно полученным указаниям несчастного Питера вчера отвезли в Лондон, однако он оказался в таком же состоянии, как этот джентльмен, и нет малейших сомнений в том, что он умер. Мы должны начать все сначала, хотя, естественно, действия Хардкасла и его ошибка представляют немалый интерес. Вы рассказали нам обо всем, что произошло с ним. Но вы не упомянули, кто его обнаружил.
— Мой племянник, Генри Леннокс.
— Это он нашел капитана Мэя?
— Да. Он был последним, кто видел Томаса Мэя живым, и первым увидел его наутро.
— Он здесь?
— Генри приедет в течение дня. Он отправился вчера в Лондон с телом Хардкасла.
— Почему он?
— Врач, мистер Мэннеринг, захотел, чтобы Генри поехал с ним. Ему был нужен помощник.
— Хотели бы вы еще что-нибудь нам сообщить?
— Лишь одно: как я понял, Хардкасл, с которым мы долго беседовали, высказал мнение, что объяснение происшедшему мы должны искать не в Серой комнате. Мне кажется, что он считал осмотр комнаты сравнительно малосущественным компонентом расследования. Он больше интересовался жизнью моего зятя и его отношениями с другими людьми. Я думаю, что он считал смерть Мэя заранее спланированной вне стен Серой комнаты. Но теперь позвольте мне высказать свое мнение: это предположение должно быть признано совершенно ошибочным в свете его собственной гибели и того, что случилось потом. Я уверен, причина опасности находится в самой комнате, и, несомненно, сила, убившая моего зятя, убила и Хардкасла, а этой ночью — преподобного Септимуса Мэя.
— Судя по фактам, так оно и есть, — заметил Фрит. — Я предполагаю, что после того, как мы оценим ситуацию, именно с Серой комнаты и начнем работу, ради которой сюда приехали. Вы понимаете, что мы, как и Хардкасл, не допускаем возможности


114
Иден ФИЛ ПОТС
каких-либо сверхъестественных событий. Но если он сосредоточил все свое внимание на истории капитана Мэя, и, с его точки зрения, место смерти капитана не имело значения, мы изберем противоположную точку зрения и предположим, что причина гибели людей связана с комнатой или с кем-либо, имеющим в нее доступ. Поэтому мы займемся комнатой. Наше расследование будет с самого начала проще, чем действия несчастного Хардкасла. Мы начнем разрабатывать две версии, и длительность расследования будет полностью зависеть от того, какая из них покажется нам более приемлемой. Возможно, никакого объяснения мы не найдем вовсе, но не исключено и то, что мы найдем его очень быстро. Я надеюсь на последнее.
— Я был бы рад, если бы вы разъяснили, что намерены делать, — сказал сэр Уолтер, но Фрит не собирался немедленно раскрывать свои планы.
— Всему свое время, сэр Уолтер. Сейчас я никому ничего не могу сказать — даже вам. Вам следует понять, что наша работа должна проходить в условиях полной секретности, и о планах нашей деятельности не будет знать никто, кроме нас.
— Это разумно, так как вы не можете быть уверены, что даже я вне подозрений. Но вы можете мною располагать. Дай Бог, чтобы не обнаружилось, что здесь было совершено тяжкое преступление.
— Я разделяю вашу надежду. Поэтому я и упомянул о двух версиях следствия, — ответил сыщик. — Не нужно говорить, что мы вчетвером обсудим последнее событие, которое проливает новый свет на загадку. В настоящее время большинство из нас склонны полагать, что преступления здесь вовсе не было, и смерть мистера Мэя, по-моему, не опровергает этого. Разумеется, оговорюсь, что такого мнения я придерживаюсь на данный момент. Сейчас мы разойдемся по своим спальням, а позднее попросим показать нам Серую комнату.
— Можно ли мне что-нибудь узнать о Хардкасле? Я надеюсь, у него не было жены и семьи, которые скорбят по нем?
— Он был холостяком и жил с матерью, владелицей магазинчика. Этим утром должны провести обследование его тела, сделать соответствующие анализы. Нельзя ждать невозможного, но нельзя и упустить малейшего шанса. Он был великим человеком.
— Вы имеете срочную связь с Лондоном на случай, если появятся какие-нибудь сведения, способные нам помочь?


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
115
— Мы все узнаем не позднее чём в полдень.
Сэр Уолтер попрощался с сыщиками, и Мастерс повел их в «резиденции». Их комнаты были расположены рядом, ближе к восточному концу коридора.
У сыщиков еще не сложилось единого мнения, и когда они вновь встретились и отправились в сад, где провели около часа, выяснилось, что двое из них были согласны с инспектором Фри- том, а четвертый имел противоположное мнение и настаивал на разработке второй из версий, о которых говорил их начальник.
Трое предполагали, что за событиями в Серой комнате стоит чрезвычайное стечение обстоятельств, возможно, механического свойства. Четвертый сыщик, старше Фрита по возрасту и в некотором роде его давний оппонент, напротив, усматривал в них следствие злого умысла. Он был уверен, что преступления совершены человеком, причем, по всей видимости, душевнобольным. Он знал случай, когда сумасшедший, которого все считали здоровым, действуя с поразительным искусством, убивал невинных людей, и вычислить его было делом нелегким. Поэтому сыщик склонялся к предположению, что среди обитателей скрывается подобный ненормальный преступник.
По своему личному опыту он знал, что сумасшедшие, охваченные желанием сделать что-нибудь из ряда вон выдающееся, часто изобретают невероятные фокусы, подобные здешнему, и имитируют явления потусторонних сил, разгадать истинную природу которых можно лишь путем тонких научных исследований. Поэтому четвертый сыщик и собирался действовать в этом направлении: он предполагал, что маньяк, обладающий каким-то физическим секретом, находится среди обитателей особняка. К сожалению, свойственное людям честолюбие, которое так часто ведет к крушению самых прекрасных начинаний, не было чуждо и сыщикам.
Однако, хотя каждому из четверых хотелось первому раскрыть тайну, между ними не было соперничества, за исключением отношений между самым старшим из них и начальником. Первый продолжал придерживаться своей теории и искренне расстроился бы, если бы она оказалась неправильной. Однако все они сознавали опасность, и Фрит запретил им действовать в одиночку не только в Серой комнате, но и в других частях дома.
В полдень Фрит получил телеграмму из Скотленд-Ярда. В ней подтверждался факт смерти Питера Хардкасла, а также сообща¬


116
Иден ФИЛПОТС
лось, что обследование не установило ее причин. Новость была незамедлительно передана сэру Уолтеру, и это был единственный случай, когда человеческая смерть ближнего его обрадовала. Новость принесла невыразимое облегчение и ему, и его дочери.
После ленча сыщики принялись за работу. Сначала они с максимальным вниманием осмотрели Серую комнату, затем вынесли в коридор все портреты, мебель и статуэтку. Действовали они без посторонней помощи и не хотели, чтобы кто-то наблюдал за их действиями. Комната, в которой остались лишь голые стены, была тщательнейшим образом обследована. Принеся лестницы, сыщики исследовали внутренние поверхности южной и восточной стен. Затем они прозондировали каминную трубу. Они обыскали смежную комнату — старую детскую комнату Мэри — для того, чтобы убедиться, что между ней и Серой комнатой не было никакого сообщения, затем стальным штырем пробили в стенах отверстия в разных направлениях, но лишь выяснили, что стены сложены из цельных каменных глыб. По другую сторону комнаты не было никаких помещений. Она находилась в восточном углу здания. Восточное окно, которым завершался коридор, располагалось параллельно оконной нише Серой комнаты, но было плоским и не имело украшений — современное окно, врезанное дедом сэра Уолтера для освещения темного угла. Сыщики прощупали все стены фут за футом, они исследовали также и обои, забрали с собой небольшой кусок. После, подняв ковер, осмотрели половые доски и плинтусы, но не нашли ничего, кроме грязи и пыли, которую не трогали испокон веку. Наградой за их труд была лишь высохшая мумия крысы. Она лежала под балкой между рейками, на которых держалась штукатурка потолка жилой комнаты, находящейся внизу.
Сыщики перешли к обследованию потолка Серой комнаты. Укрепив электропровод на ближайшем гвозде и проникнув на чердак через лаз, находившийся в коридоре, осмотрели пустое пространство между крышей и потолком. Они осмотрели каждый дюйм массивных дубовых опор и опытным путем, с помощью дыма и воды, проверили, нет ли незаметных отверстий в штукатурке. Однако она была цельной и имела значительную толщину. Они проверили ее и изнутри, но обнаружили лишь красивую фактуру, покрытую несколькими слоями известки. Потолок был сделан в те времена, когда люди не знали, что такое работать спустя рукава, а тайны искусства и ремесел передавались от мастера


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
117
к ученику. Такое отношение к работе исчезло с ростом просвещения. Оно умерло вместе с гильдиями ремесленников, а профсоюзы не стремились его воскресить.
Сыщики закончили свои исследования к вечеру, когда вернулись Генри Леннокс и доктор Мэннеринг. Власти были извещены о смерти Септимуса Мэя и требовали соблюдения лишь обычных формальностей, если против этого не будут возражать их представители, находящиеся в Чедлендсе. Представители не возражали: они теперь убедились, что между Серой комнатой и внешним миром не было никакого сообщения, и объявили о своем намерении провести в ней ночь. Перед этим они, однако, детально обследовали мебель, портреты и другие предметы, вынесенные из комнаты. Это им ничего не дало, и они привели комнату в порядок, положили и прибили ковер и расставили все по своим местам. Они по-прежнему отказывались от помощи и требовали, чтобы никто не приближался к восточному концу коридора. Сознавая опасность, но полагая, что, какова бы она ни была, вряд ли четыре человека погибнут одновременно, они готовились к ночному дежурству. Они не выказывали страха перед тем, что их могло ожидать. Факты — упрямая вещь, но даже факты не могут повлиять на убеждения. Ни один из четверых ни на миг не усомнился в естественном объяснении загадки. Для сыщиков, привычных к решению сложных и запутанных загадок, не было сомнений в том, что и этой тайне найдется объяснение. Они и не надеялись, что тайна раскроется во время их предстоящего ночного дежурства, и относились к нему как к предварительному этапу настоящей работы, которая должна была начаться с завтрашнего дня. Они знали, что смертоносная сила неопасна для людей, специально подготовленных к встрече с ней — в этом их убеждал опыт расследования подобных странных смертей.
Они приехали со всем необходимым снаряжением и рассчитывали без предупреждения обыскать весь дом на следующее утро и допросить всех, кто в нем жил.
Сэр Уолтер пригласил сыщиков отобедать с ним, и они согласились. За столом сидели хозяин Чедлендса, доктор Мэннеринг, который попросил разрешения остаться на ночь, и Генри Леннокс. Прислуживали Мастерс и Фред Контер. Сыщики с интересом слушали доклад о результатах аутопсии, проведенной утром, и рассказали кое-какие случаи из жизни Питера Хардкасла. Они были неподдельно удивлены тем, что человек с таким опытом,


118
Иден ФИЛ ПОТС
жизнь которого не раз висела на волоске, нелепо погиб среди бела дня, даже не подав сигнала об опасности. Доктор Мэннеринг рассказал, что присутствовал на медицинском обследовании, но не участвовал в нем. Все попытки вдохнуть жизнь в тело оказались безрезультатными, что для специалистов было ясно с самого начала, стоило им только взглянуть на труп. Результаты вскрытия, в котором принимали участие химик и бактериолог, не показали никаких признаков патологии. Обследование не обнаружило причин смерти, ничто не могло вызвать подозрений. Он был совершенно здоров, и его смерть оказалась для науки загадкой. Хардкасл, как и другие жертвы, умер от остановки сердца. Это все, что смогли установить светила науки.
Пораженные этим фактом, четверо сыщиков решили быть готовыми ко всему, и Генри заметил, что никто из них не пил спиртного за обедом и не курил после него.
Сыщики должны были заступить на дежурство в девять часов вечера, и не только отказались от помощи, но и запретили кому- либо приближаться к «объекту» до утра.
Доктор Мэннеринг настойчиво просил их отказаться от ночного бдения и приводил серьезные доводы.
— Согласитесь, джентльмены, — говорил он, — что вы сейчас, несомненно, уверены, что источник трагедий находится не в Серой комнате, а за ее пределами. В конце концов я могу с вами согласиться. Мы находимся на стадии, когда, по моему мнению, можем уверенно полагать, что повторяется какое-то абсурдное злодейство. Но тем, что вы идете в эту комнату, не даете ли кому- то возможность снова осуществить то, что он уже делал? Беспричинное и многократное зло, как вы понимаете и без моих объяснений, может быть плодом действий какого-то неведомого маньяка, помешанного на убийствах, им может оказаться кто-то из слуг. Такие случаи известны из практики.
Старший сыщик слушал доктора с большим интересом, так как сам был склонен к этой версии. Он, однако, несколько огорчился, услышав свою сокровенную теорию, высказанную другим человеком, но промолчал. За всех ответил Фрит:
— Проверено, что ни одна из жертв не подвергалась насилию. И я решил, что по этой причине опасность нам не грозит. Мы будем экипированы специальным образом. Наши предосторожности учитывают любую форму пагубного материального воздействия. Не нужно и говорить, что мы готовы ко всему. Мы сво¬


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
119
бодные люди, и я не буду придираться ни к кому, кто решит уклониться от эксперимента. Но работа есть работа, и каждый из нас встречался с подобными опасностями — пожалуй, даже более серьезными. То, что вы предполагаете, доктор, кажется интересным, и я согласен с вами, что объяснение убийствам мы должны искать за стенами комнаты — если, впрочем, это были убийства. Этим мы займемся завтра. Извините меня за то, что я не раскрываю вам деталей, потому что мы используем свои собственные методы. Они содержат элемент внезапности, и, следовательно, о них нельзя говорить до тех пор, пока они не будут задействованы.
— А вы не боитесь, что всех вас найдут завтра мертвыми? — смущенно спросил Мэннеринг.
— Ну что ж, значит, такова судьба. Значит, кому-то другому посчастливится выяснить, почему так случилось.
— Вы, наверное, подозреваете кого-нибудь, вернее, нет никого, кто был бы вне ваших подозрений? — спросил сэр Уолтер.
— Разумеется, — сказал Фрит. — Я все подробно изложил репортерам, которые ворвались сюда. Проклятые провинциальные газетенки напустили сюда столько мерзавцев, сколько я в жизни не видел. Гоните их отсюда вместе с фотографами. Их вмешательство — настоящая напасть.
— Я запретил их сюда пускать.
— С ними трудно справиться. Они хитрые бестии, к тому же получают извращенное удовольствие от того, что усугубляют наши трудности. Они мало заботятся о том, что вредят правосудию, лишь бы заполучить «материальчик» для своих проклятых редакций.
Инспектор Фрит разгорячился: ему было за что «любить» прессу.
Через час все четверо удалились, ясно дав понять, что их не следует беспокоить до тех пор, пока они сами не объявятся.
Мэннеринг остался с сэром Уолтером и Генри Ленноксом. Он был удручен и сильно озабочен, но прочие не разделяли его опасений. Генри был полон надежд на скорейшее решение загадки и отправился в постель, о которой мечтал целые сутки. Сэр Уолтер, успокоившись и поспав несколько часов днем, решил не ложиться.
— Несчастный Мэй лежит в библиотеке, — сказал он, — и я буду с ним эту ночь. И Мэри решила побыть со мной. Покойнику нужно отдать последний долг. Завтра будет дознание, а после


120
Иден ФИЛ ПОТС
пастора похоронят в его приходе. Мы с Мэри поедем на его похороны.
— Правильно говорят, что каждый выбирает себе судьбу! — воскликнул доктор.
Глава IX НОЧНОЕ ДЕЖУРСТВО
Хотя для доктора Мэннеринга была приготовлена комната, он в ней пробыл недолго. В ранние часы ночи у него было плохое настроение, он страдал от нервного перенапряжения. Он мало думал о себе, беспрестанно волнуясь о полицейских. Доктор относился к ним доброжелательно, хотя реакция сыщиков на его доводы несколько покоробила. Он волновался и за сэра Уолтера: ему не нравилось намерение старика провести бессонную ночь. Доктор решил почаще заходить к старику, хотя в душе надеялся, что хозяин Чедлендса спит, на худой конец, сидя в кабинете на стуле.
Мэннеринг пробыл в спальне примерно с час, затем спустился на первый этаж и обнаружил Мэри и ее отца, спокойно сидящих в библиотеке. Оба они читали. В дальнем конце библиотеки, освещенном матовым светом восходящей луны, в гробу лежал Септимус Мэй. Мэри принесла из тешщцы охапку белых цветов, они стояли в ногах покойника в старой венецианской вазе.
Сэр Уолтер взволнованно посмотрел на доктора.
— И вы не спите! — воскликнул он. — Это нехорошо, Мэннеринг. Ведь вы надорветесь. Вы на ногах уже невесть сколько времени, а завтра еще столько предстоит. Дорогой мой, будьте благоразумны и полежите немного — даже если вам не спится.
— Сегодня мне не уснуть. Один Бог знает, когда я понадоблюсь этим дуракам, что играют с огнем наверху.
— Мы не можем вмешиваться. Что касается меня, то я обрел покой, избавившись от необходимости проявлять инициативу, давать указания и следить за их исполнением. Я почувствовал это, когда приехал несчастный Хардкасл. Но мой покой неожиданно был нарушен. Теперь я уже готов к тому, что приобрету ненужную мне популярность. Но это я переживу. Я ошибся, исполнив желание неистового священника, и с покорностью предстану перед людским судом.


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
121
— Не переживайте так глубоко, — ответил Мэннеринг. — Люди не вправе судить вас, а закон, при всех его недостатках, уважает логику. Кто сможет оспорить ваше право верить, что эти события вызваны силами, непостижимыми человеческому уму? Можно усомниться в вашем здравомыслии, но не в вашей вере. Много кто поверил бы в это. Когда разум человека блуждает во мраке, в большинстве случаев он приходит к сверхъестественному объяснению тайны. На этом, кстати, сделаны состояния многих шарлатанов, наживающихся на человеческой склонности к суевериям. На этом основаны и религии. Мэй приложил максимум усилий, чтобы убедить вас. Он искренне считал, что его версия причины смерти сына единственно верная. Я расстроен оттого, что вы стали смотреть на мир его глазами и позволили ему сделать то, что он почитал своим долгом, однако мне кажется невероятным, что вас будут судить за ваш поступок. Повторяю — вы не совершили преступления. Тем более что мы не знаем, какая сила вызвала все эти трагедии, и если с теми людьми на втором этаже что-нибудь случится, это лишь еще один аргумент в вашу пользу.
Сэр Уолтер опустил книгу, которую он читал, — сборник благочестивых проповедей. Недавние события усилили в нем тягу к религии. Однако он был изумлен словами доктора.
— Я никогда не думал, что вы можете допустить и это. Как колеблется ваше мировоззрение, Мэннеринг. Неожиданно слабеет ваш скептицизм, тогда как я чувствую себя счастливым, уверившись в том, что эти трагедии имеют материальную причину.
— Почему? — спросил врач.
— Потому что перед лицом любого злого духа Септимус Мэй был бы в безопасности. Если даже он был прав и его молитва освободила бы это существо и избавила бы от него мой дом, мог ли Всемогущий позволить ему погубить того, кому было поручено освободить духа? Если наша вера истинна, Мэй не мог бы умереть по сверхъестественной причине. Как он сам сказал, приехав на похороны сына, он не считает, что вера в Бога ставит человека превыше законов природы. Если, как было предположено сегодня за обедом, в доме находится человек с поврежденным умом, который открыл способ убивать людей не оставляя следов, то священник, конечно же, был так же бессилен перед опасностью, как и любой из смертных.
— Но разве эта теория не столь же необычна, как и та, что


122
Иден ФИЛПОТС
предполагает сверхъестественную причину? Сэр Уолтер, вы прекрасно знаете обитателей этого дома — всех до единого. Мэри знает их, Генри тоже знает. Почти все они — мои пациенты. Подозреваете ли вы кого-то из них?
— Разумеется, никого.
— Может быть, кого-то изуродовала война? — спросила Мэри. — Известно, что зачастую после контузии или ранения в голову человек кажется здоровым, хотя на самом деле с мозгами у него не все в порядке.
— Да, это верно. Но когда эти бедолаги возвращаются из госпиталя в повседневную жизнь или пытаются заняться прежним делом, их ненормальность обнаруживается. Я знаком с такими случаями. Но из всех мужчин в Чедлендсе я знаю лишь троих с травмами, о которых ты упомянула. Такие есть и в деревне, но ни один из них не выказывает признаков сумасшествия. Из домашних лишь Фред Контер был ранен в голову, когда служил на корабле, но рана не причинила вреда его рассудку.
— Фред несомненно в своем уме — может быть, он даже нормальнее меня, — заметил сэр Уолтер.
— Не подумайте, что я серьезно подозреваю кого-нибудь, — добавил Мэннеринг. — Но если сыщики будут в состоянии продолжить свою работу завтра, они несомненно проверят всех в доме. И они обнаружат немало нервных и истеричных женщин, да и мужчин, пожалуй. Однако в их компетенцию не входит определение психического здоровья людей. Я, так же как и вы, уверен, что никто из живущих в доме не имеет отношения к этим трагедиям.
— Да, нет ни одного семейства, где так мало секретов друг от друга, как в моем, — заявил сэр Уолтер.
— Утро вечера мудренее, — сказала Мэри.
— У меня очень мало надежды на то, что сегодня что-то прояснится, — продолжал Мэннеринг. — Следствию конца не видно, и, возможно, нам всем еще придется поехать в Лондон давать показания. После того как полицейские перевернут вверх дном Чедлендс и вывернут наизнанку его обитателей, а они непременно это сделают, нас вызовут в Лондон, если сами не придут к каким-то положительным выводам.
— Як этому готов. Разумеется, я не уеду за границу, пока не получу на то разрешения. Всем должно быть ясно, что я сильнее, чем все остальные, затронут этим делом, по крайней мере больше


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
123
других хочу объяснения этой тайны — в этом никто не сможет усомниться.
— В таком случае вы должны беречь свои силы и не отчаиваться, — сказал Мэннеринг. — Я очень прошу вас пойти сейчас спать и настоять, чтобы Мэри сделала то же самое. Покойному от вас никакой пользы, а безрассудное бдение отнимает у живых необходимую им энергию. Уже далеко за полночь. Я прошу вас, идите спать, сэр Уолтер, и ты, Мэри, тоже. Нет ничего такого, что заставляет вас лишать себя сна, и я настаиваю, чтобы вы легли.
Но старик отказался.
— Мало кто заснет этой ночью в доме, — сказал он. — Всех охватило чувство тревоги и горя, и это естественно. Я останусь здесь с этим добрым человеком. Я лучше чувствую себя рядом с ним, чем со многими из живых. Мне здесь очень спокойно. Покойник словно поддерживает меня.
Однако он согласился с Мэннерингом в том, что Мэри должна лечь, и она, успокоенная тем, что их друг будет все время рядом с отцом, ушла. Она тоже почувствовала, что перестала волноваться и нервничать. Мэри не сомневалась, что смерть ее мужа имела естественные причины, и очень надеялась, что к утру загадка будет решена хотя бы частично. Она вышла из библиотеки с Мэннерингом, который, пообещав ей внимательно следить за отцом, закурил трубку и направился в бильярдную. Мэннеринг расхаживал по холлу в приступе рефлексии. Бессознательно, повинуясь течению своих мыслей, он, случайно позабыв о запрете сыщиков, поднялся по лестнице и направился в сторону Серой комнаты. Но далеко он не прошел. Из темноты возникла человеческая фигура. Человек остановил доктора Мэннеринга и осветил его электрическим фонариком. Видимо, пока трое сыщиков дежурили в комнате, четвертый наблюдал за коридором. На звук голосов дверь Серой комнаты открылась, и тут в ярком свете доктору предстало странное видение — перед ним стоял высокий, черный призрак с огромными сверкающими глазами, между которыми было нечто, похожее на слоновий хобот. Сыщики, облаченные в капюшоны и противогазы, имели вид фантастических демонов с картин Сальватора Розы или Фузел- ли. Их начальник резковато обошелся с доктором. Фрит понял, с кем говорит, и, выслушав его сбивчивые извинения, приказал ему незамедлительно покинуть коридор.
—Я должен, однако, вначале вас обыскать, — сказал Фрит. —


124
Иден ФИЛПОТС
Напрасно вы сюда пришли. Сейчас мы не можем отвлекаться, но завтра вам придется дать объяснения.
Доктор, которого заставили поднять руки вверх и тщательно обыскали, ушел, проклиная свою оплошность. Он забыл, что, как и на всех остальных, на нем лежала тень подозрения. До него дошло, что его поход в сторону Серой комнаты после того, как было ясно сказано, что никто ни в коем случае не должен к ней приближаться, создаст у сыщиков неблагоприятное мнение о его персоне. А в свое оправдание он мог привести лишь свою забывчивость. Мэннеринг предчувствовал, какие неприятности его ждут на следующий день, и поражался, как он мог так глупо вызвать к себе подозрения. Провал памяти был жалким оправданием, но лучшего он придумать не мог.
Через час он вернулся к сэру Уолтеру в надежде, что тот уснул, однако хозяин Чедлендса продолжал читать. Он выглядел совершенно спокойным и умиротворенным. Сэр Уолтер посочувствовал другу, который по оплошности забрел в запретную часть коридора.
— Я волнуюсь за Мэри, — сказал сэр Уолтер. — Она только- только начинает оправляться от страшного нервного потрясения. Она не раз ездила за границу одна, но на этот раз не хочет покинуть Чедлендс, пока я также не смогу этого сделать.
— Подождите немного. Будем надеяться, что полицейские скоро докопаются до правды — может быть, уже этой ночью. Мне больше всех хочется, чтобы вы уехали.
— Мы решили отправиться в Италию. Мэри отказывается от Ривьеры и хочет во Флоренцию или в другое спокойное место.
— Там будет холодно.
— Холод нам не помеха.
— Вы запрете Чедлендс?
— Это невозможно. Чедлендс—единственное пристанище для половины моих старых слуг. Но если ничто не прояснится и тайна не будет раскрыта, я продам все из Серой комнаты — оконные рамы, дверь и всю мебель, — если власти не распорядятся поступить иначе. Я заложу комнату камнями или залью цементом и таким образом с ней покончу.
— Этого делать нельзя, — ответил практичный доктор. — Камни или цемент своим весом продавят потолок нижней комнаты. Но вы можете надежно запереть ее, если то, что там затаилось, убьет и сыщиков.


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
125
— Мы похожи на слепых, попавших в место, которое они не знают на ощупь, — сказал сэр Уолтер. — Я так надеялся на молитву этого человека. Но смерть была наградой за его труды. Сейчас он со своим сыном, которого любил больше всех на свете. Л на нашу долю осталось великое горе и страдания. Но молитвы не бывают безответными, Мэннеринг. Я молился о терпении, и я его обрел. Душа моя укрепилась. Ужас перед гласностью — я смертельно боялся, что мое имя будут склонять в газетах по всей Англии, — уже в прошлом. Моя прежняя жизнь кончилась, и, оглядываясь назад, я поражаюсь, как плохо я понимал реальность, как легкомысленно принимал за данность плавное течение дней и никогда не представлял, что и мне предстоят невыносимые мучения. Каждый считает, что его ноша тяжелее, чем у других, но меня эти события потрясли до мозга костей. Они испепелили меня, и тот пристальный взгляд, который весь мир обратил на меня, возбудил во мне желание скрыться вот за этими холмами. Но теперь я все перенесу.
— Вы не должны принимать все это так близко к сердцу, сэр Уолтер. Все знают, что вы не сделали ничего дурного, и если ваши убеждения будут осуждать, что из того? Ведь каждый несет свой крест — великий и ничтожный, прославленный и неизвестный. Вы не сможете избежать пересудов о себе, так же как не сможете избежать клеветы. Хорошо, что вы держитесь так стойко, сохраняете терпение и благоразумие. В отличие от вас у меня этой ночью недобрые предчувствия. Лично я ничего не собираюсь делать, чтобы помочь этим людям, потому что они отказались внять моим предостережениям. Но я люблю людей, и так же, как я сострадаю больному и радуюсь вместе с ним его выздоровлению, так и теперь я огорчен, что не могу помочь этим четверым, которые рискуют жизнью. Они сидят в комнате или ходят по ней, на них противогазы, в руках оружие. Но они перед лицом слепой, глухой, неразумной силы, которая действует бессознательно и неизбежно, и ей безразлично, десять человек перед ней или один. Эта сила проявляется ночью и днем, как уже доказано, и, судя по всему, действует автоматически, как молния или газ. Как они смогут спастись?
— Не забывайте, что эта невидимая смертоносная сила, возможно, направляется человеком.
— Это за пределами возможного, сэр Уолтер.
— Вы так настойчиво заботились о том, чтобы мы пошли от¬


126
Иден ФИЛПОТС
дыхать. Позвольте мне, в свою очередь, настоять на том, чтобы вы легли. Эти события плохо скажутся на вас. Ведь вы из плоти и крови, а не из железа, как вам кажется. А эти люди имеют право делать то, что считают нужным.
— Я пойду перекушу и выпью чего-нибудь, а вас на некоторое время оставлю в покое, — сказал Мэннеринг.
— Конечно. Вы найдете все необходимое в столовой. Я велел Мастерсу оставить ее открытой, чтобы сыщики поели, если им захочется.
— Принести вам чего-нибудь — виски, печенья?
— Нет, нет. Мне ничего не надо.
Доктор пошел в столовую и в течение часа ел и пил. После этого он ощутил неодолимое желание спать, но пересилил себя, снова закурил и вышел в холл. Он прислушался, остановившись у двери библиотеки, и обрадовался, услышав доносящийся оттуда негромкий, но ровный храп.
Он немного поразмыслил и решил не ложиться до конца ночного дежурства. Тогда можно будет пойти поспать. Пробило три часа. Ночь была тихой и туманной — промежуток между вчерашней бурей и будущей зимней непогодой. Доктор вышел из дома на террасу и увидел ущербный месяц. Темноту порезал яркий свет из окон Серой комнаты. Возвратясь в дом, доктор услышал гул человеческих голосов и звуки шагов. Сыщики сменялись на посту, и один из них, находившийся в комнате, заступал на место другого, дежурившего в коридоре. Все было в порядке.
Мэннеринг пошел в бильярдную, присел и задремал на несколько минут. Очнувшись, он отругал себя за слабость и взглянул на часы. Оказалось, что спал он только пять минут.
В шесть часов он решил для себя, что уже наступило утро, и пора идти к сэру Уолтеру. Старик уже проснулся и сидел, погруженный в мысли. Свет восходящего солнца высветил контур окна, под которым стоял гроб.
— Ночь была спокойной, — сказал сэр Уолтер. — Душа несчастного Мэя, казалось, была рядом со мной, мне даже почудилось, что и его сын был недалеко. У дежурных все в порядке?
— Пойду узнаю, но не буду подходить к ним слишком близко. Верхушки деревьев уже светлые, так что можно сказать, что день настал.
— Прислуга, несомненно, начнет беспокоиться. Схожу-ка я к сыщикам сам, спрошу, как у них дела, если, конечно, они мне по¬


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
127
зволят. Можно попросить вас побыть здесь несколько минут, пока я схожу за дочерью? Я не хочу, чтобы наш бедный друг оставался один до тех пор, пока он нас не покинет.
— Я останусь тут. Но не поднимайте Мэри, если она еще спит, и сами немедленно ложитесь.
— Я немного поспал тут.
Сэр Уолтер вышел и направился по коридору. Солнце уже ярко светило в окна.
Он остановился наверху лестницы и крикнул:
— Джентльмены, у вас все в порядке?
Никто не ответил.
— Все в порядке? — крикнул он снова
И тогда из сумрака возник инспектор Фрит. Он стягивал с себя противогаз.
Сэр Уолтер включил свет.
— Надеюсь, ничего не случилось?
— Совершенно ничего, сэр Уолтер. Никакого признака чего- либо необычного.
— Слава Богу, слава Богу.
— Хотя мы, в общем, сомневались, что в комнату проникает ядовитый газ, но не исключали такую возможность, — объяснил инспектор. — Действие газа казалось единственным объяснением смерти людей в этой комнате. Поэтому мы надели противогазы последней модели, защищающие от любых газов, когда-либо полученных в лабораторных условиях. Хорошо известно, что перед концом войны были изобретены новые, мгновенно действующие смертоносные вещества. Я не знаю, известен ли в правительстве секрет их изготовления. В любом случае никаких газов этой ночью в Серой комнате не было. Иначе они подействовали бы на крысу и птиц в клетках, которых мы привезли с собой. В комнате ядовитых газов не обнаружено.
Сэр Уолтер прошел вслед за Фритом в конец коридора и увидел остальных сыщиков. Они выходили из Серой комнаты, освобождаясь от противогазов. В белесом утреннем свете полицейские казались очень утомленными и осунувшимися.
— Вы исполнили свой долг, и я безмерно рад, что с вами не случилось ничего дурного. Что вам подать к завтраку?
Они поблагодарили его и сказали, что были бы рады позавтракать через час. Тогда сэр Уолтер пошел в свою комнату, вызвал слуг и дал необходимые указания. Затем он пошел к дочери,


128
Иден ФИЛПОТС
и она разделила его радость. Она уже была одета и немедленно спустилась к доктору Мэннерингу.
Вскоре появился и Генри Леннокс. Он уже знал от Фреда Кон- тера, что сыщики целы и невредимы.
В Чедлендсе очередной раз было проведено дознание, и присяжные уголовного суда постановили, что Септимус Мэй, как и его сын, умер «от руки Господа». Этим же днем покойник был перевезен в свой приход, а через два дня сэр Уолтер, Мэри и ее двоюродный брат присутствовали на его похоронах.
Тем временем сыщики приступили к серьезной работе. Они работали по определенной схеме, на основании разработанного плана. Они допросили всех без исключения обитателей Чедлендса, а также побеседовали с каждым из гостей, находившихся у сэра Уолтера в то время, когда умер Том Мэй. Они изучили личную жизнь моряка, последовательно проверяя любую из версий, могущих прояснить загадку его смерти. Непосредственная ее причина их не сильно волновала: если бы убийца был найден, стало бы известным и орудие убийства. Но их поиски оказались безрезультатными, а материалы следствия не давали ключа к загадке — ни в отношениях Тома Мэя с другими людьми, ни в жизни или поведении тех многих людей, сведения о которых были получены во время следствия, не оказалось ничего подозрительного.
Из людей, бывших в гостях у сэра Уолтера, лишь Эрнест Трейверс и его жена встречались ранее с моряком — на его свадьбе. Что касается слуг, то не было обнаружено никаких свидетельств, что кто-либо из них был обижен на Тома. Напротив, всем очень нравилась эта супружеская чета. Психически ненормальных людей среди слуг не оказалось, не было малейших оснований подозревать кого-либо из них. По мнению Фрита, это дело было уникальным: несмотря на то что допросили и проверили множество людей, ни у кого из них не было замечено и тени недоброжелательства по отношению к семейству Ленноксов. Все эти люди были простыми и искренними. Все они выражали добрые чувства к хозяину, многие занимали должности, полученные в наследство от родителей. Люди в Чедлендсе были тесно связаны узами традиции и любви. Генри Леннокс также остался вне подозрений, хотя все знали о его давней любви к Мэри. Не нужно было быть большим знатоком человеческих душ, чтобы обнаружить его кристальную честность. Таким же проявил себя доктор Мэннеринг, чье


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
129
неосторожное ночное вторжение в коридор переполошило дежуривших сыщиков.
Три недели детективы работали не покладая рук, используя весь свой опыт и силу интеллекта. Попросту говоря, они не оставили без внимания ни одного камешка. В своем отчете они откровенно признали бесплодность своих трудов, а специальная комиссия постановила продолжить расследования, и основные участники событий были вызваны в Лондон.
Сэру Уолтеру, его дочери, Генри Ленноксу и доктору Мэнне- рингу вопросы задавали с симпатией и пониманием. Но они не высказали никаких новых мнений, не пролили новый свет на события. Не появилось никаких новых версий расследования, кроме уже проверенных.
Для публики чедлендская тайна была подобна новой звезде, которая ярко вспыхнула и быстро погасла. Газеты уже кричали о новых проблемах и свежих сенсациях, и наступил момент, когда сэр Уолтер, раскрыв утренний номер, к своему облегчению, не обнаружил в нем упоминания о Чедлендсе. Серую комнату еще раз обследовали архитекторы, власти позволили нескольким известным медиумам провести там свои сеансы, запретив, однако, оставаться там в одиночку. Приехали трое медиумов и пробыли в комнате сутки, но не обнаружили в ней ничего особенного.
Хозяин Чедлендса наконец получил разрешение уехать за границу, при этом ему приказали опечатать Серую комнату и сделать так, чтобы доступ в нее был невозможен.
Настал конец бюрократической волоките, связанной с расследованием причин трагедий. Несчастные отец с дочерью спешили уехать из Англии. Сэр Уолтер поступил с Серой комнатой согласно официальным указаниям: накануне отъезда ее дверь и окна была забиты толстыми досками.
Домочадцы вскоре пришли в себя, некоторые даже были горды тем, что прославились на всю страну, и никто не боялся остаться в доме. Но сэр Уолтер считал нежелательным, чтобы до времени, когда он известит о своем скором приезде, в большой коридор ступала нога человека.
5 Комната с привидением


130
Иден ФИЛПОТС
Глава X
СИНЬОР ВЕРДЖИЛИО МАННЕТТИ
Мэри настояла на своем, и они с сэром Уолтером поехали во Флоренцию. Отец надеялся, что там Мэри сможет немного развлечься и новые впечатления пробудят в ней светлые чувства и отвлекут от печальных воспоминаний. Единственным его желанием было сделать так, чтобы она почувствовала себя довольной, хотя он знал, что дочь еще очень не скоро сможет испытать чувство настоящего счастья.
Однажды вечером они стояли на площади Микеланджело. Простирающаяся перед ними Флоренция казалась городом, сделанным из матового, красноватого золота. Свет заходящего солнца рисовал великолепные узоры орнамента на башнях и кровлях домов. Город был покрыт чудесной сверкающей пеленой. Солнечный свет придавал особый зеленоватый оттенок Арно в том месте, где река резко изгибается.
Сэр Уолтер был несказанно рад, узнав, что через две недели во Флоренцию приедут его друзья, Эрнест и Нелли Трейверсы. Мэри, желая порадовать отца, также приготовилась радушно встретить их. Старика мало интересовали музыка и живопись, но он во всем потакал дочери и, когда они гуляли вместе, шел туда, куда ей хотелось. Он обнаружил, что искусство исключительно благоприятно влияло на нее. Ее занятиями никто не руководил, и она сама их планировала. Хотя поначалу это немного ее утомляло, она была настойчива, однако в конце концов поняла, что количество знаний, которые она хотела бы получить, необъятно.
Музыка ее успокаивала, живопись давала пищу и чувствам, и уму. Музыка ее привлекала больше, потому что, видимо, была для нее непосредственным успокоительным средством. При звуках музыки она моп а без горечи вспоминать о короткой истории своей любви. Она даже отца сумела заставить слушать произведения, которые ей нравились.
Естественно, направление их мыслей различалось. Мэри жадно стремилась ко всему новому — это помогало ей не думать о своем горе, и мысли о прошлом становились все менее тягостными. Сэр Уолтер, напротив, все чаще перебирал в памяти недавние события и никак не мог выбраться из мрака, в котором он чувствовал себя погребенным. Его простому и прямому уму неразгаданная тайна была отвратительна, а мысль о том, что она навеки


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
131
останется в его доме, иногда вызывала в нем желание никогда не возвращаться в Чедлендс. Однако ностальгия по привычной обстановке, в которой он, несмотря ни на что, мог бы чувствовать себя легче и комфортнее, постепенно овладевала им, и с приближением весны он все чаще скучал по Девону, хотя и удивлялся почему. Но тут вспоминалась мрачная зимняя история, которая окутывала его душу подобно холодному облаку, и мысль о возвращении сразу становилась неприятной.
Однако Мэри достаточно хорошо знала отца, и в ту светлую минуту, когда они любовались простирающейся перед ними Флоренцией, прекрасной своей спокойной предзакатной красотой, она предложила отцу не откладывать возвращение.
— Сколько времени потеряно, — сказал он. — Но, кажется, я еще не слишком стар, чтобы учиться, и нужно быть круглым дураком, чтобы не узнать что-нибудь нового в таком месте, как это. Сейчас искусство меня не очень занимает, но я вижу, что для тебя оно важно, и я с радостью думаю, что в будущем оно будет много для тебя значить. Я филистер и, увы, навсегда таким останусь, но я кающийся филистер. Я слишком поздно понял свою ошибку.
— Отец, искусство — это новый мир, — сказала она, — благодаря ему мне стало легче переносить свое горе. Искусство прогоняет от меня мрачные мысли, облегчает страдания. Не знаю почему, но благодаря музыке и великолепным, торжественным картинам, созданным давно умершими людьми, я по-другому стала думать о Томе. Мне открылось, что мертвые гораздо сильнее живых. Собственно, они не мертвы. Они живут в том, что ими создано. И Том живет в моей любви к нему и в его любви ко мне. Он становится все ближе и дороже мне, когда я слушаю красивую музыку. Мне легче вспоминать его в эти минуты.
— Благослови Господь искусство, если оно способно на такое, — сказал сэр Уолтер. — Мы приходим к нему как малые дети, но я, к сожалению, навсегда так и останусь ребенком и никогда не пойму его, а ты способна извлечь из него все ценное и важное. Дорогая, никогда не отворачивайся от него в будущем.
— Никогда! Никогда! — уверяла она отца. — Искусство сделало для меня слишком многое. Я не представляю свою жизнь без него. Я уже ясно чувствую это.
— Где ты была сегодня? — спросил он.
— Все утро провела в Питти. Больше всего мне нравятся вели¬


132
Иден ФИЛПОТС
кий алтарь Фра Бартоломео и портрет кардинала Ипполита Медичи, написанный Тицианом. Ты должен посмотреть на него — странный, несчастный человек, всего двадцати трех лет от роду. Два года спустя его отравили, и его подозрительные, недовольные глаза навсегда закрылись. А «Концерт» — такое чудесное, такое жаждущее состояние души музыканта. А Андреа дель Сарто — какой он изящный и благородный. Хотя Генри Джеймс и утверждает, что он второстепенный художник, потому что его ум был посредственным, но для меня это не так. Для меня он другой. Завтра ты должен пойти и посмотреть на вещи, которые я особенно люблю. Да, еще «Юдифь» Аллори — такая красавица, но я не знаю, правильно ли ее изобразил художник. Его «Юдифь», наверное, не могла сделать того, что сделала библейская Юдифь. Там еще есть пейзаж Рубенса — мрачный и старинный, он мне напомнил наши леса, когда на них смотришь из долины.
Сэр Уолтер следующее утро посвятил Мэри и бродил с нею среди полотен. Он пытался понять ее восторг, и иногда это ему удавалось. И тут произошел незначительный случай, столь ничтожный, что они забыли его через час, однако вспомнили в тревожную минуту, которая уже приближалась.
Они разошлись в разные стороны, и сэра Уолтера привлек один портрет. Но через миг он забыл о нем, увидев на раме герб — золотую голову быка на красном фоне. Геральдический знак был тусклым и неприметным, и сэр Уолтер удивился тому, что тот ему знаком, — казалось, он где-то его уже видел. Он указал на него Мэри, но она не смогла его припомнить.
Сэра Уолтера радовало увлечение дочери, и, обнаружив, что его общество доставляло ей радость, а его рассуждения о живописи ее не огорчали, заявил, что хочет посмотреть еще.
— Рассказывай мне о картинах все, что знаешь, — предложил он.
— Это значит, что слепой поведет слепого... — ответила она. — Но мне будет очень приятно показать тебе картины, которые, по- моему, тебе понравятся. На самом деле ни ты, ни я не знаем, что нам должно нравиться.
— Это совсем не важно, — сказал он. — Мы должны учиться любить живопись такой, какая она есть. Когда приедет Эрнест, он захочет, чтобы мы все время разъезжали в его туристическом автомобиле по окрестностям, так что давай посвятим оставшееся время благородному занятию. Трейверс картинами не инте¬


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
133
ресуется, и он очень изумится, когда услышит, что я их осматривал.
— Надо его заинтересовать, если это, конечно, возможно.
— Это невозможно. Эрнест не разбирается в картинах, музыка не приносит ему удовольствия. К искусству относится с подозрением, — кажется, он считает его занятием, недостойным джентльмена.
— Бедный мистер Трейверс!
— Не жалей его, Мэри. Его жизнь и без искусства полноценна.
— А я вот жила и вдруг обнаружила, что моя жизнь пуста...
Эрнест и Нелли приехали в указанный срок и, как предсказывал сэр Уолтер, наслаждались продолжительными поездками на автомобиле по окрестностям Флоренции. Там они любовались пейзажами и достопримечательностями. Мэри, глядя на мир новыми глазами, обнаружила, что друзья ее отца немного отстали от жизни. Она не могла беседовать с ними и разделять их интересы с такой искренностью, как отец. Трейверсы сочли это последствием зимней трагедии и попытались ее «встряхнуть». Эрнест Трейверс даже высказал сожаление по поводу ее новых увлечений и выразил надежду, что «это у нее такой период», который раньше или позже окончится.
— Похоже, она убегает от реальности в мир живописи и музыки, — предположил он. — Ты должен бороться с этим, дорогой Уолтер. Эти увлечения не для здравого ума.
Две недели они провели с друзьями, и Мэри наблюдала, как настроение ее отца улучшилось после приезда Эрнеста и Нелли. Они так хорошо понимали друг друга, у них было много общих воспоминаний и взглядов.
Эрнест был плохого мнения об итальянцах. Он доказывал, что у народа, чье благоденствие держится на вине и шелке — «к тому же на таком вине», — в характере должно быть слишком много женственного. У Трейверса возникло призрачное убеждение, что он понимает их язык, хотя ни говорить, ни писать по-итальянски он не умел.
— Мы учились в Итоне и Оксфорде, поэтому достаточно знаем латынь, чтобы понимать этих людей, — говорил он, — а что такое итальянский, как не выхолощенный язык древних римлян?
Нелли Трейверс была склонна к высказыванию таких же дурацких идей, как и Эрнест, и Мэри удивлялась про себя, какими


134
Иден ФИЛПОТС
темными и смешными кажутся эти люди в чужой стране. Они привезли в Италию свое невежество и провинциальность, словно багаж, и не испытывали никакого стыда. Она без сожаления рассталась с Трейверсами, когда они с отцом решили накануне возвращения домой ненадолго задержаться в Комо.
Их друзья в это время собирались во Францию на поля сражений и пришли на вокзал проститься с сэром Уолтером и его дочерью перед их отъездом в Милан. Трейверс подбежал к вагону и протянул им газету, когда поезд уже тронулся
— Уолтер, я достал «Филд» за прошлую неделю, — сказал он.
Они пересекли Апеннины ясной безлунной ночью, и во всех придорожных кустах мерцали светлячки. Когда поезд останавливался на тихих полустанках, были слышны трели многочисленных соловьев.
Обстоятельства не позволили им посетить озеро Комо, потому что в Милане сэра Уолтера ожидали письма из дому, одно из которых ускорило отъезд. Оно было написано иностранцем, и судьба распорядилась так, что его автор, итальянец, поехал из Рима в Англию для встречи с сэром Уолтером, в то время как хозяин Чедлендса был от него буквально в пяти шагах. Сейчас итальянец находился в Лондоне и предполагал оставаться там в ожидании ответа от своего корреспондента. Письмо было написано в очень сдержанном стиле, но содержало чрезвычайно важные сведения. Итальянец интересовался тайной Серой комнаты и полагал, что может пролить некоторый свет на связанные с ней несчастья.
Сэр Уолтер колебался с отъездом из-за Мэри, но она облегчила его положение, сама предложив вернуться быстрее.
— Было бы глупо откладывать отъезд, — сказала она. — Это важно для меня так же, как и для тебя, отец, и я не могу ехать в Комо, зная, что существует хотя бы малейшая надежда узнать что- нибудь о комнате. Ничто не может изменить прошлого, но, если тайна раскроется, это будет чудесным облегчением для нас обоих!
— Генри должен был встретить нас в Менаджо.
— Он будет рад, когда узнает, почему мы торопимся вернуться. Он не уедет из Англии до четверга, поэтому сможет встретить нас в Чедлендсе.
— Теперь цель всей моей жизни — объяснить происшедшее, — признался ей отец. — Я отдал бы все, что имею, чтобы найти при¬


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
135
чину смерти твоего мужа. Но в письме есть странные намеки. Мне трудно понять, почему этот человек употребляет слово «преступление». Может быть, под этим словом он имеет в виду что-то другое?
— Он прекрасно владеет английским. Но что бы он ни имел в виду, мы должны с надеждой ожидать встречи с ним. Такие вещи случайно не происходят.
— Несомненно, он джентльмен и человек с тонким вкусом. Я заранее расположен к нему. В его манере выражения есть что- то старомодное и аристократическое. Молодые так писать не умеют.
Письмо, которое они прочли по нескольку раз, было написано с романской учтивостью в том самом стиле, о котором говорил сэр Уолтер. В нем были и ироничные нотки, которых, однако, ни он, ни Мэри поначалу не заметили.
Отель «Клэридж», Лондон, 9 апреля
Дорогой сэр Уолтер Леннокс!
Подобно всем тем, кто интересуется жизнью английской провинции, недавно я с глубоким интересом и сочувствием ознакомился с событиями, которые, согласно газетам, произошли в Чедлендсе, в графстве Девон, под кровлей Вашего дома. В итальянских газетах обстоятельства происшедшего не были изложены подробно, но я узнал их из газеты «Таймс», которую читаю, искренне любя Вашу страну и будучи знаком с Вашим языком.
У меня возникла мысль связаться с Вами, когда — мир столь тесен в наше время — случай буквально столкнул меня с одним из Ваших друзей. На приеме, устроенном британским послом в Риме, молодой военный, некий полковник Вейн, оказал мне любезность, вызволив из создавшейся давки, и в результате я воспользовался честью познакомиться с ним. Я не считал себя вправе навязывать свое общество человеку другого поколения, но он проявил интерес к беседе с иностранцем, владеющим его языком. Являясь военным, он тем не менее оказался умным человеком. Не нужно говорить, что он даже не намекал на трагедию, происшедшую в Чедлендсе, но когда он завел разговор о шпионаже во время войны и связанных с последним обстоятельствах, я обнаружил его хорошую осведомленность в подробностях, касающихся гибели великого английского сыщика, Питера Хардкасла. Тог¬


136
Иден ФИЛПОТС
да я спросил его, будучи глубоко заинтересован в этом предмете\ не мог бы он дополнить свой рассказ деталями истории Серой комнаты, на что, к моему изумлению, он поведал мне, что гостил в Чедлендсе, когда ушел из жизни Ваш несчастный зять, капитан Томас Мэй. Тогда я вспомнил, что имя полковника Вей- на упоминалось, наряду с другими, в «Таймсе» в связи с трагедией, происшедшей в Чедлендсе.
Обнаружив, что я спрашиваю его не из простого любопытства, полковник Вейн принял мое приглашение отобедать вместе, и я получил истинное удовольствие, побеседовав с ним и узнав многие неизвестные публике подробности случившегося. Они были мне сообщены конфиденциально, так как он знал, что я не злоупотреблю его доверием. Дело в том, что я сказал ему о своем намерении связаться с Вами, чтобы сообщить Вам о том, сколь важно рассказанное им.
Возможно, то, что я собираюсь Вам сообщить по поводу этого дела, покажется невероятным, и может случиться, что я буду не в силах оказать Вам помощь или пролить свет на это мрачное дело. Я нив чем до конца не уверен. Но малое нередко приводит к великому, и хотя прошедшее, к сожалению, нельзя изменить, ибо наш Создатель Сам не может сегодня уничтожить сотворенное Им вчера или перечеркнуть события, происшедшие в давно минувшие дни, и существует лишь будущее. И если бы мы могли прочитать любую из страниц прошлого, чего мы, увы, не сможем никогда сделать, будущее оказалось бы гораздо менее горестным, чем то, которое предстоит человечеству.
Следовательно, если я могу помочь Вам прочитать прошлое, я смогу по крайней мере уменьшить Ваши будущие страдания. И если я по счастливой случайности окажусь прав в своих предположениях, то предоставлю себя в полное Ваше расположение ради спасения человечества. Короче говоря, совершены тяжкие преступления, и, возможно, за ними последуют другие. Я ничего не утверждаю, но предполагаю, что сила, ответственная за эти убийства, все еще дееспособна, полиция до сих пор не вышла на след. В Чедлендсе все еще может оставаться опасность, угрожающая Вашим наследникам. До того момента, пока эта опасность не будет уничтожена, существует угроза для жизни человека. Разумеется, я пишу Вам, предполагая, что Вы желаете прояснить эту ужасную тайну как ради Вашего собственного спокойствия, так и ради спасения репутации Вашего дома.


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
137
Я прошу Вас не возлагать на меня больших надежд и сохранять в любом случае спокойствие. Лишь в одном я уверен: если на земле и существует человек, могущий разгадать причину Ваших несчастий, то этот человек я. Жить в надежде на то, что можно избавить мир от такой страшной опасности, и выполнить это — было бы для меня величайшим удовольствием... Но я ничего не обещаю.
Если я иду по правильному пути, то позвольте мне объяснить направление моих мыслей. Человеческих знаний недостаточно для разгадки всех тайн, поэтому и я могу ошибаться. Может даже оказаться, что преподобный Септимус Мэй не заблуждался и на исходе своей жизни изгнал некоего духа, действия которого были позволены по причине, сокрытой в мыслях его Создателя. Но чем больше я размышляю, тем меньше верю в это. И если я окажусь прав, то можно будет показать, что все происшедшее находится в согласии с человеческим разумом и может быть им понято. Поэтому я приехал в Англию с готовностью принести свои извинения и, надеясь встретить Вас в Вашем имении, к великому моему сожалению, узнал, что Вы во Флоренции, в двух шагах от моего дома!
Сейчас я посылаю письмо в Милан, куда, как мне сказал Ваш слуга, сейчас должна направляться корреспонденция для Вас. Если Вы возвратитесь скоро, я дождусь Вас. Если же нет, то у нас будет возможность встретиться в Италии. Но я бы предпочел надеяться, что Вы вскоре приедете, ибо я не смогу оказать Вам действенную помощь до тех пор, пока, с Вашего позволения, не посещу Ваш дом и не увижу Серую комнату своими собственными глазами.
Я прошу Вас принять мои заверения в искреннем уважении и сочувствии к Вам в том несчастье, которое пришлось перенести Вам и госпоже Мэй.
До тех пор, пока я не получу вестей от Вас, я буду находиться в отеле «Клэридж» в Лондоне.
С совершенным почтением,
ВЕРДЖИЛИО МАННЕТТИ
Сэр Уолтер быстро ответил на письмо, хотя и не питал больших надежд. Он сообщил о своем намерении возвратиться в Англию в течение следующей недели, после чего ожидал визита синьора Маннетти в Чедлендс в удобное для того время. Он сердечно


138
Иден ФИЛ ПОТС
поблагодарил итальянца, но выразил сомнение в его версии о совершенном преступлении, так как вероятность этого была уже отвергнута.
Мэри, однако, глубже вчиталась в письмо. Она даже заподозрила, что написавший его уверен в своем успехе более, чем он о том говорит.
— Всегда было чувство, что Серая комната как-то связана с Италией, — сказала она. — Мы ведь знаем, что потолок был вылеплен итальянцами в елизаветинскую эпоху.
— Верно. Но такие потолки есть и в других комнатах.
— Может быть, он знаток итальянского искусства и знает о каком-нибудь похожем потолке с секретом.
— В потолке не может скрываться убийца, а он явно уверен, что напал на след преступления.
Между тем интерес сэра Уолтера возрастал по мере того, как приближалось время возвращения домой. И когда день отъезда был назначен, он осознал, как ему хотелось вернуться в Чедлендс. Страх и горе уже утратили прежнюю остроту. Он мечтал полюбоваться своими лесами и лугами в весеннем уборе, услышать журчание речки, увидеть знакомые лица и пройти по излюбленным тропинкам.
Они приехали в Чедлендс чудесным майским вечером, и неподдельная радость встречавших их людей сильно тронула сэра Уолтера. Генри Леннокс с большим интересом прочитал письмо итальянца. Они с Мэри гуляли по саду, и Генри заметил, как она изменилась. Она говорила медленнее, реже смеялась, но была очень рада видеть его и с большим интересом слушала все рассказы о его жизни.
— Я чувствовала, что ты огорчишься, узнав в последний момент, что не должен ехать в Италию, — сказала она, — но я знала, чем тебя утешить. В отличие от отца я почему-то надеюсь на синьора Маннетти. Но моя надежда смешана со страхом, потому что итальянец говорит о тяжком преступлении.
— Боюсь, что это одна из неудачных версий. Расскажи лучше о себе. Тебе стало лучше?
— Да, гораздо лучше. Генри, нам нужно будет съездить в Италию, я покажу тебе прекрасные вещи, которые я там видела.
— С превеликим удовольствием. Ведь я такой невежда. И все из-за проклятой лени. Мне хочется заняться искусством и хоть немного понять, что это такое.


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
139
— Оно у тебя в душе. Ты все еще пишешь стихи?
— Нет ничего такого, что можно было бы тебе прочитать.
Она была по-прежнему очаровательна, но он не питал никаких надежд на будущее. Он знал, как сильны ее чувства к мужу, несмотря на кратковременность их супружества, и был уверен, что она никогда уже не выйдет замуж.
Привлеченный знакомыми голосами, появился старый спаниель Принц, представлявший собой совсем печальное зрелище. Ходить он не мог, только ползал, и уже совсем ослеп. Он с трудом приветствовал Мэри, которая его очень любила.
— Этого бедолагу пора усыпить, — заметил Генри. — Жестоко сохранять ему жизнь. Мастерс настоял на том, чтобы сохранить ему жизнь до приезда дяди Уолтера. Мастерс ухаживал за Принцем, как за ребенком.
— Скажи отцу об этом. Может быть, он даже отругает Мастерса за то, что он так тянул. Он надеялся, что Принц умрет или его безболезненно умертвят до нашего возвращения.
— Мастерс не позволил бы ему умереть, пока не имел об этом распоряжений.
— А я уверена, что отец ни за что бы не вынес смертного приговора, тем более не отправил бы по почте. Ты ведь его знаешь.
Вернувшихся путешественников ожидали письма, одно от полковника Вейна, который описывал свою встречу с синьором Ман- нетти и выражал надежду, что тот чем-то сможет помочь. Другое письмо было от самого итальянца. Он благодарил за приглашение и сообщал, что собирается приехать в Чедлендс в следующий понедельник, если это удобно хозяевам.
В понедельник сэр Уолтер поехал в автомобиле встретить гостя в Эксетер. Увидев итальянца, он был слегка поражен его возрастом. Верджилио Маннетти оказался очень старым человеком, высокого роста, но сутулым, и хотя не был дряхлым, но нуждался в поддержке, для этого его сопровождал итальянец средних лет. У гостя была запоминающаяся внешность: смуглое, гладко выбритое лицо с увядшей кожей, однако он не походил на мумию. Волосы его были еще густые и белые как снег. В ясных черных глазах светились недюжинный ум и ирония.
Для своих восьмидесяти лет он был на удивление энергичен и проявлял живой интерес ко всем подробностям жизни. Старик, казалось, наблюдал за игрой, называемой человеческой жизнью, хотя знал о ней столько же, сколько знают сами игроки, а воз¬


140
Иден ФИЛПОТС
можно, и больше. Он сам признавался в этом и даже подтрунивал над собой.
— Я никогда в жизни не работал, — говорил он. — Просто родился в сорочке. Увы, я был поразительно ленив, и ни одно занятие не привлекло бы меня. Я должен был хотя бы написать книгу, но все, что я хотел сказать, уже столь изысканно изложено графом Гобино в его бессмертных произведениях, что мой труд оказался бы лишь слабым подражанием. В мире полно таких подражаний. Поверьте мне, если бы я нашел свое призвание, я стал бы известным человеком, потому что мозги у меня превосходные.
— Синьор, вы знаете Англию?
— В мою любовь к вашей стране вы поверите, если я скажу, что моей женой была англичанка и в жилах обоих моих сыновей течет английская кровь. Моя дорогая жена была из Сомерсета.
Мэри Мэй уже почувствовала, что старый итальянец завоевал ее сердце и за полчаса знакомства даже пробудил в ней чувство сродни любви. В синьоре Маннетти поразительно сочетались детская непосредственность и энциклопедические познания. Никто не мог устоять перед его изящным юмором и старомодной любезностью. Старик мог казаться простым и бесхитростным, но лишь тогда, когда ему это нравилось. Он вовсе не впадал в детство, его ум оставался ясным и был более подвижным, чем у кого- либо в Чедлендсе. Но он был скромен и любил пошутить. Возраст, конечно, сказывался, память иногда подводила его, и он забывал какое-нибудь слово, но это случалось лишь в минуты усталости.
— Утром я чувствую себя полным сил, — сказал он им. — Боюсь, что после обеда я покажусь вам глупым дедом.
Синьор Маннетти оказался блестящим рассказчиком, и исподволь выяснилось, что он принадлежал к итальянской знати и дружил со многими прославленными людьми. В первый день разговора о цели его приезда не было. Он говорил только об Италии, смеялся тому, что проехал через Флоренцию, чтобы найти сэра Уолтера в Англии, а затем, узнав, что дочь хозяина недавно вошла в храм искусства, сам перевел разговор на эту тему.
— Если вы находите, что картины отвечают каким-то позывам вашей души, это превосходно, — заметил он. — В музыке я плохо разбираюсь, но живопись знаю отлично, и вижу ваше желание изучить ее. Душа жаждет, но она, возможно, еще не знает, что ей нужно. Вы блуждаете вслепую, как младенец, и нет руки,


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
141
которая защитила бы вас, и авторитета, который бы вас направлял. А пока вы впустую тратите время. Когда вы вернетесь в Италию, вам все придется начать сначала, и если вы настроены серьезно, не увлекайтесь расцветом Ренессанса. Только невежды оценивают произведения искусства в терминах ремесла, в искусстве нет степеней. Никто не превзошел Джотто, хотя техника и искусство рисования возросли. Но не техника отражает душу творения художника. Искусство в действительности статично во времени. Оно изменчиво подобно тому, как изменчива поверхность моря, но прогресса в нем нет. Есть великие и посредственные художники, есть большие и малые достижения, но они подобны большим и малым волнам, порывам ветра и чудовищным бурям, но все это проявления одного естества. Искусство, как и океан, остается неизменным. Если вы хотите, я составлю для ваоучебный план, при этом сначала направлю вас на изучение Проторенессанса — эпохи, в которую были заложены основы. Я прожил пять лет в Сиене — из любви к Проторенессансу. Вы также должны испытывать любовь и почтение к этому периоду, если вы хотите понять, как зажегся во тьме тот свет, который люди называют Возрождением.
Он закончил разговор с Мэри и перешел к теме, которая интересовала сэра Уолтера.
— Просвещенная монархия — идеальная власть, мой друг, она была идеалом великих мыслителей — Макиавелли, Ницше, Стендаля, Гобино. Свобода и равенство — взаимоисключающие понятия, они не могут сосуществовать. Ибо, если глубоко задуматься о понятии свободы, то становится ясным, что она уничтожает равенство. Равенство — это воинственный лозунг для глупцов, это отрицание природы, перерыв в нормальном развитии. Это ясно даже муравьям. Несомненно, вы с недоверием наблюдаете за ростом демократических настроений, вернее, того, что так называется?
— Да, это верно, — согласился сэр Уолтер.
— Наши с вами монархи немного отравлены этим тарантулом. Я опасаюсь за них. Мы не должны потворствовать вождям толпы, для них она не что иное, как многоголовое орудие. Это с ними, а не с толпой, как вы выражаетесь, «пора покончить». Но государство, которое будет построено на идее процветания под руководством пролетариата, вскоре погибнет. Такое государственное устройство противоречит законам природы и потому


142
Иден ФИЛПОТС
содержит в себе предпосылки саморазрушения. И гибель его будет непостижимо страшной, ибо смерть гигантских организмов всегда ужасна. Лишь немногие создания умирают красиво или знают, как умереть пристойно.
— Но кто сейчас разделяет ваши взгляды, синьор? — спросил Генри Леннокс.
— Надеюсь, больше людей, чем я знаю. Гобино для меня маяк в этой буре. Вы должны прочитать его книги, если еще не сделали этого. Он был воплощенным духом Возрождения. Он испускал из своей души свет и направлял его в будущее, подобно маяку, горящему над темными водами. Он, лучший из людей, понимал это и больше всех скорбел о том, что светлая надежда и слава исчезают с лица земли из-за непобедимых людских предрассудков.
Было ясно, что Возрождение—любимый конек синьора Ман- нетти. Он снова и снова возвращался к нему, и характерной его чертой было то, что он сочетал убеждения благочестивого католика с чисто языческими идеями.
— Христианство многих превратило в рабов и шарлатанов, — сказал он. —Это прискорбно, но нужно честно говорить об этом. Оно слишком часто карало драгоценных членов общества, пребывавших в храме жизни. Оно бросало превосходных, непорочных, мужественных людей во тьму внешнюю, и возвышало людей недобрых, трусливых и часто обремененных пороками. Но страшная волна смоет всю гниль. Гордые, красивые люди — а лишь благодаря им существует человечество — скоро будут на вершинах холмов вместе с соколами и леопардами и с теми, на которых охотились как на зверей — с отверженными, париями, неприкаянными, ненавидимыми...
— Но мне кажется, что в христианстве социалистический дух, — сказал сэр Уолтер. — Это одна из тем, которую я и не пытаюсь понять, и современные священники открыто говорят об этом.
— Ваши священники тоже об этом говорят?
— Конечно. А мы вынуждены это слушать. И как мы можем примирить наши аристократические инстинкты с нашей верой? Меня это волнует, и вы простите меня за вопрос, касающийся лично вас. Я полностью согласен почти со всеми вашими благородными чувствами. Но, как добрый христианин, правильно ли я поступаю? Как сосуществует вера в вашем сердце с мнениями, которые рождены вашим рассудком, синьор?


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
143
Старик подмигнул, и мальчишеская улыбка осветила его старческое лицо.
— Хороший вопрос — умело нанесенный удар, сэр Уолтер. На этот вопрос существует лишь один ответ. Под Богом все возможно.
Генри засмеялся, а его дядя изумился.
— Вы думаете, что это не ответ, — продолжил итальянец. — Но разум тоже имеет место под солнцем, хотя иногда мы должны прятать его в своем кармане. Многие великие люди не гасили бы его свет, но им приходилось это делать ради своего спасения. Это трудная тема. Давайте разберемся по порядку, так будет понятнее. Те, кому за восемьдесят, любят покой. Но я люблю еще радость жизни и романтику, и не в одной ли религии я в моем возрасте нахожу радость и романтику? Это утверждение, а не отрицание. На этом стоит мир! «Интеллектуалы» забывают об этом, и потому они бесплодны.
Движение мысли синьора Маннетти было слишком быстрым для его слушателей. Он говорил и говорил—обо всем, кроме того предмета, о котором все они постоянно думали. В половине одиннадцатого за ним пришел сопровождающий. Старик поднялся, как послушный мальчик, и пожелал всем спокойной ночи.
— Стефано — мой ангел-хранитель, — сказал он, — он болезненно пунктуален. Но благодаря ему годы прибавляются к моей жизни. Он ни о чем не забывает. Я желаю вам счастливо провести время до утра и сердечно благодарю вас за гостеприимство. Я позавтракаю в своей комнате, если вы позволите, и буду к вашим услугам в одиннадцать часов. Тогда я попрошу вас любезно ответить на некоторые мои вопросы и с Божьей помощью попробую вам помочь.
Глава XI ПРИНЦ ДЖЕМ
Хозяина Чедлендса гость одновременно привлекал и отталкивал. Синьор Маннетти обладал образом мыслей, решительно отличавшимся от образа мыслей других людей. Иногда он высказывал мнения, с которыми сэр Уолтер искренне соглашался, однако некоторые утверждения Маннетти удивляли, а временами просто шокировали его. Сэр Уолтер сознавал также, что мно¬


144
Иден ФИЛПОТС
гое из сказанного было просто превыше его понимания. Старый итальянец владел английской речью почти так же искусно, как и родной итальянской. Он обладал присущим итальянцам мастерством говорить с иронией, двусмысленно, с юмором, который было трудно отличить от издевки. Зачастую его комплимент, при ближайшем рассмотрении, оказывался своей противоположностью. Сэр Уолтер высказался об этом, когда гость пошел спать.
— В это трудно поверить, — сказал он Генри, — но мне показалось, что синьор Маннетти несколько раз пытался меня одурачить.
— А он это и делает, и у него получается, — ответил молодой Леннокс. — Он так устроен. У него, несмотря на почтенный возраст, ум ловкий, как у обезьяны. Он хитрая бестия, думает в тысячу раз быстрее, чем мы, и мысли его в тысячу раз острее наших.
— Но он обворожителен, — заметила Мэри.
— Он джентльмен, — ответил Генри, — итальянский джентльмен. Они отличаются от нас понятиями об этикете, в этом все дело. Этикет по большей части географическое явление — так же как остальные манеры и обычаи.
— Однако я ему верю.
— Ия тоже, Мэри. Я не думаю, что он пустился бы в такое трудное путешествие, если бы не был уверен в успехе.
Но сэр Уолтер сомневался.
— Он стар, и его ум иногда подшучивает над ним. Нет сомнения, что он чрезвычайно умен. Но его ум принадлежит прошлому. Он не поспевает за временем так же, как не поспеваю я.
— Его взгляд спокоен, но ты, наверное, заметил, что он умеет выпускать когти и, как старый персидский кот, всегда успеет проснуться, чтобы пустить их в ход.
— Что верно, то верно, — ответил Генри. — Он может прыгнуть на любого — сзади. В любом случае он слишком стар, чтобы понимать, что такое демократия.
— Напротив, он понимает это слишком хорошо, — возразил сэр Уолтер. — Подобно мне, он знает, что демократия — всего лишь вывернутая наизнанку монархия. Человеческая природа не в силах следовать этому идеалу. Овцы и коровы могут, а люди — нет.
— Он аристократ, пережиток прошлого, гордый, как павлин, хоть и прикрывается простотой, но такой же добрый, как ты, отец.
— Вот в доброте его я сомневаюсь, — сказал Г енри. — Римля¬


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
145
не недобрые. Но я не сомневаюсь в его уме. Не следует составлять мнение о человеке по первому впечатлению, Мэри.
— Нет, следует, ведь он такой милый. В нем нет ничего мелочного. Этот старик ангел, если он подверг себя таким трудностям ради нас.
Генри Леннокс перевел разговор на практическую тему.
— Во-первых, для него нужно открыть комнату. Он придет к дяде Уолтеру в одиннадцать часов, а потом захочет осмотреть Серую комнату. Если позвать Чабба и еще пару человек из деревни с утра пораньше, то они с Контером к ленчу отдерут доски и приведут все в порядок.
Сэр Уолтер позвонил и приказал, чтобы рабочих прислали в особняк как можно раньше.
— Правда, у меня есть сомнения в отношении того, что скажут по этому поводу власти, — сказал он Генри, отдав указания.
— Что они могут сказать, кроме слов благодарности за решение этой чертовой загадки?
— Хорошо, если так.
— Я тоже немного побаиваюсь, но разделяю оптимизм Мэри. Я искренне верю, что синьор Маннетти знает больше о Серой комнате, чем мы можем себе представить.
— Откуда он может знать? — спросил дядя.
— Время покажет, но я готов заключить пари.
В одиннадцать часов утра появился гость. Он опирался на трость черного дерева с золотым набалдашником. Его костюм выглядел старомодно и элегантно. Маннетти был подвижен и энергичен, его мысли с легкостью концентрировались на любой теме. Сэру Уолтеру показалось, что итальянцу все было давно известно об истории Серой комнаты.
— На нашей памяти пять несомненных жертв, — сказал Маннетти, — и трудно усомниться в том, что все они умерли одинаковой смертью и при одинаковых обстоятельствах.
— Четыре жертвы, синьор.
— Вы забыли о вашей престарелой родственнице — леди, которая приехала в Чедлендс встретить Рождество, когда вы были ребенком, и была найдена мертвой на полу. Полковник Вейн вспомнил об этом происшествии, потому что вы упомянули его, когда рассказывали историю о миссис Форрестер — сестре Форрестер.
— Я никогда не связывал смерть старой тетки с последующими трагедиями.


146
Иден ФИЛПОТС
— Однако причина ее кончины была не в том, что она плотно поужинала. Она также стала жертвой убийцы.
— Вы продолжаете говорить о преступлении.
— Если я не ошибаюсь, любое другое слово здесь неуместно.
— Но, простите, можно ли вообразить, что один и тот же преступник мог убить трех человек в прошлом году и старуху шестьдесят лет тому назад?
— Можно. Вы не понимаете? Тогда я надеюсь, что мне будет предоставлена честь вскоре представить его вам.
— Значит, этот зловещий убийца действительно бессмертен, как полагал несчастный Мэй — притаившееся в Серой комнате сознательное существо, недоступное нашим глазам и разуму?
— Нет, что вы, мой дорогой друг. Позвольте быть откровенным. У меня нет версии, в которую вовлечен какой-нибудь демон или злой дух. Поверьте мне, на небесах и на земле гораздо меньше всего такого, чем в наших фантазиях. Люди отяготили свои мозги бесконечным количеством чепухи собственного изготовления. Многие принципы и действия основаны на мифах и выдумках. Люди суеверны и испытывают нездоровую тягу к преданиям. И я посоветую вам: сомневайтесь в преданиях, и чем оно древнее, тем менее достоверно. Мы слишком многое унаследовали от первобытных предков — у нас в головах гораздо больше хлама и бессмыслицы, чем можно себе представить. Интеллект склонен скорее все упрощать, чем усложнять, и те, кто придет нам на смену, с сожалением будут думать, что мы, как мухи, были опутаны паутиной предрассудков, которую сплели наши невежественные пращуры. Однако нам нравится верить в то, во что верили наш предки. Увы, никто не безгрешен в этом отношении, и сам я — отнюдь не исключение. Давайте же раз и навсегда забудем о сверхъестественном, занимаясь Серой комнатой. Нет там никакого призрака, не затаились там злые духи, чтобы отнимать жизнь у добрых людей.
— Странно, что ход ваших мыслей почти совпадает с рассуждениями несчастного Питера Хардкасла. Дай-то Бог, если вы правы!
— В этом отношении я более чем прав. Мы должны исключить загробный мир из наших рассуждений.
Итальянец задал несколько вопросов, некоторые из них, казалось, не имеют отношения к теме, но он не давал никаких комментариев и не выдвигал гипотез. Он лишь заметил, что Питер


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
147
Хардкасл мог бы решить загадку, если бы смерть не прервала его расследования в самом начале. Иногда он приподнимал руку в знак того, чтобы собеседник помолчал, пока факт уляжется в его голове.
— Я обдумываю теперь очень медленно новые факты, — сказал он. — Новые факты не сразу находят для себя место в умственных построениях, в этом их недостаток. Их так трудно осмыслить, особенно если тебе восемьдесят лет. Почти весь разум занимают старые и установившиеся мнения, они ревнивы и не терпят новеньких.
Сэр Уолтер сказал ему, что комнату в данный момент открывают и все будет готово после ленча. Маннетти заволновался о работниках.
— Им надо соблюдать осторожность, — сказал он, — потому что, если я прав, опасность все еще существует. Скажите им, чтобы они все делали скорее, не мешкая.
— Никакой опасности комната не представляет нескольким людям, она вредит только тем, кто находится в ней в одиночку. Сыщики не увидели и не почувствовали там ничего.
— Тем не менее убийца был готов уничтожить и всех сыщиков сразу, поверьте мне, сэр Уолтер.
Стоял прекрасный день, и синьору Маннетти захотелось прогуляться. Они вышли на террасу, с ними была Мэри. Он попросил позволения опереться на ее руку.
Принц ковылял у ее ног, и гость заинтересовался песиком.
— Как и я, ваша собака скоро обретет блаженство, — сказал он. — Будьте уверены, на том свете ее ожидают дни счастливой охоты.
Они рассказали ему о былых подвигах Принца, и, казалось, ему было интересно о них слушать.
— Однако верное создание придется умертвить. Он слеп, задняя часть тела парализована.
Сэр Уолтер потрепал по голове своего старого любимца.
— Он умрет в пятницу, — сказал он. — Ветеринар придет в этот день. Уверяю вас, для меня это искреннее горе.
— Конечно, он достоин эвтаназии. А это что за прекрасное дерево с большими белыми цветами? Я видел такие раньше, но, к сожалению, в садоводстве я профан.
— Тюльпанное дерево, — сказала Мэри. — Считается, что оно самое красивое в Девоне.


148
Иден ФИЛПОТС
— Действительно красивое. Здесь все красиво. Весна в Англии прекрасна. Пожалуйста, подведите меня к первоцветам. А это азалии, груды живого огня — великолепно!
Он восхищался видом, рассказывая об итальянских садах в английском стиле.
После ленча, выкурив пару сигарет, синьор Маннетти поднялся, поклонился сэру Уолтеру и сказал:
— Сейчас, если вы позволите.
Они пошли с ним и молча наблюдали, как он осматривает Серую комнату. В ней ничто не изменилось, и танцующие херувимы на тяжелых стульях, казалось, радовались дневному свету, проведя такой долгий срок в темноте.
Гость медленно ходил по комнате из конца в конец, кивал сам себе и вдруг оживился. Стараясь не выдать охватившего его волнения, он сказал:
— Я думаю, что помогу вам, сэр Уолтер.
— Это большая и хорошая новость, синьор.
Потом итальянец неожиданно перешел от осмотра комнаты к исследованию ее содержимого. Если он действительно нашел ключ, казалось, что он не спешил им воспользоваться. Он разглядывал мебель, а они все так же молча слушали его, потому что он попросил их не перебивать, так как вопросы мешали ему думать. Казалось, что ему нравится держать зрителей в напряжении.
— Красивая мебель, — сказал он, — но не испанская, как вы считаете. Сделана она из испанского каштана, но больше ничего испанского в ней нет. Это итальянская мебель эпохи Возрождения, и очень хорошо, что изделия такого высокого класса занимают подобающее им место под итальянским потолком. Это удивительно, но моя спальня в Риме очень похожа на эту комнату. Я живу на вилле, которая была построена в пятнадцатом веке, и принадлежала Колонне. Шкафы у меня лучше этих, но признаюсь, что остальное — кровать и стулья — лучше моих. Впрочем, понятно, почему это так. Давайте рассмотрим их повнимательнее, чтобы доставить удовольствие миссис Мэй. Эти резные стулья с танцующими putti надеюсь, ей знакомы — я имею в виду фигурки?
Мэри отрицательно покачала головой.
— Значит, во время своего путешествия вы не были в Прато. Эти группы танцующих и трубящих в рога детей талантливо скопированы с известного алтаря Донателло. Рисунок перенесен со


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
149
стульев и на нижнюю боковую доску кровати. Но посредине доски помещена эта овальная картинка, написанная маслом по дереву. Она выцвела, и гирлянды обветшали за сотни веков. Но я отлично представляю себе их цвет и знаю, кто автор этой миниатюры.
— Возможно ли такое, синьор, — это едва различимый след картины.
— Но она несомненно существует. Вы видите миниатюру Пин- туриккьо. Обратите внимание на разноцветные ленты различной формы, арабески и плоды. Их краски исчезли, но формы и некоторые детали безошибочно указывают на автора. Эти изящные украшения характерны для таких художников Кватроченто, как Гоццоли и Пинтуриккьо. Тот, кому предназначалась эта мебель, нанял этих мастеров для выполнения живописных и декоративных работ в Ватикане. Сейчас мы к нему перейдем. Для Микеланджело творения этих художников были раскрашенными пузырями и пеной, вспомните грандиозность и интеллектуальное величие его шедевров в Сикстинской капелле. Но это было позже. Речь идет о папе, для которого были сделаны эти стулья и кровать. Да, о папе, мои друзья, — о папе Александре VI!
Он замолк, как искусный актер, заранее подготовивший кульминацию, которая должна была потрясти зрителей. Но эффекта не получилось. К сожалению для синьора Маннетти, в минуту триумфа его слова ни на кого не произвели особого впечатления.
Сэр Уолтер вежливо спросил:
— Это был хороший или дурной папа? Мне кажется, среди этих джентльменов было мало порядочных людей.
Синьор почувствовал провал своей великой кульминации. Сначала он пожалел об этом и на миг ощутил раздражение, даже презрение к зрителям, но тут же испытал и радость от того, что сможет хранить свой секрет еще целые сутки, чтобы наконец пожать лавры. Он уже планировал новый великолепный спектакль. И если раньше Маннетти был не до конца уверен в своей правоте, то теперь у него не оставалось сомнений.
Он не ответил сэру Уолтеру, но задал встречный вопрос:
— Вы сказали, что сыщики тщательно осматривали эту комнату?
— Разумеется.
— Но к чему могли привести их тщательность и рвение? Чего может достичь добросовестнейший исследователь, если его дей¬


150
Иден ФИЛПОТС
ствия основаны на невежестве? Мне кажется удивительным, что никто не знал того, что хотя бы повело его в правильном направлении. Впрочем, не буду торопиться. В конце концов, кого следует обвинять, кроме Серой комнаты, которой мы занимаемся? Я прав? У Серой комнаты была дурная слава?
— Да, конечно.
— А теперь я приведу несколько интересных исторических фактов — можно назвать их осколками истории. Впрочем, я снова спрашиваю, кого следует обвинять? Кто несет ответственность за обладание одним из таких осколков истории, который находится в Серой комнате?
— Синьор, как история может нам помочь? — спросил Генри Леннокс.
— Я вам расскажу. Впрочем, история всегда полезна. История окружает нас — не только здесь, но и в каждом уголке этого прекрасного здания. Возьмем эти стулья. В педагогических целях я прочитал по ним целую главу из истории раннего Возрождения — а для вас они просто старая мебель. Вы думали, что они испанские, потому что они были куплены в Испании — точнее, в Валенсии. Вы не знали этого, сэр Уолтер. Но ваш дед купил их там — на зависть другому коллекционеру. Да, эти стулья разговаривают со мной, так же как и этот потолок. Аромат истории разлит по всему вашему дому. Если бы я знал историю лучше, другие прекрасные вещи разговаривали бы со мной так же, как эти стулья, — разве неправда, что с сэром Уолтером разговаривают его охотничьи трофеи и шкуры тигров? Мы все части истории — мужчины, женщины, даже дети. Существовать — значит занимать свое место в истории, хотя, как это, в частности, произойдет со мной, факт существования будет отмечен лишь в анналах вечности. Да, я и сам уже древняя история. Я родился задолго до того, как Италия стала объединенным королевством. Много замечательных сведений уйдет со мной в могилу. Поверьте мне, пока новое поколение провозглашает свои открытия, гордясь своей гениальностью, мы, старая гвардия, уходим, унося с собой старые знания. А они лишь заново открывают то, что знали мы. История человечества подобна змее, держащей в пасти свой хвост — помните этот бессмертный афоризм Ницше? То, что было общим местом для наших пращуров, наши дети сочтут своими великими открытиями.
Генри Леннокс отважился вернуть его к отправной точке.


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
151
— Каким знанием, какими особенными сведениями нужно обладать, синьор, чтобы обнаружить то, что нашли вы?
— Все дело в одной детали, мой молодой друг, о которой можно узнать из обветшавшей науки, в которой, боюсь, не искушены служащие вашего Скотленд-Ярда. Но я еще застал ее знатоков среди провинциальных аристократов. Речь идет о геральдике. Я обратил внимание на ваш герб на итальянских воротах — мне нужно еще разок на них взглянуть. Сами ворота, кажется, особого интереса не представляют, но герб — шеврон между тремя львами — изумителен, хотя, вероятно, он не такой древний, как ворота.
— Во Флоренции меня заинтересовал один герб, — сказал сэр Уолтер. — Я его видел раньше, но не знаю где, — золотая голова быка на красном фоне.
Синьор Маннетти рассмеялся.
— Ха-ха-ха! Сейчас мы перейдем к золотому быку, сэр Уолтер. Вы снова встретитесь с ним, я вам обещаю!
Тут он замолчал и потер лоб.
— Но я снова спешу — слишком спешу. Моей бедной голове нужен отдых, мозги уже начинают греметь в ней, будто сухое ядро в орехе. Когда это происходит, я знаю, что переутомился. Можно ли снова прогуляться по саду в компании с вами?
— Конечно, если вам не хочется прилечь и немного отдохнуть.
— После прогулки я так и сделаю. И, пожалуйста, никому, кроме меня, не позволяйте входить в Серую комнату. Ни одна душа не должна заходить в нее без меня.
— Вы все еще уверены, что опасность материальна — активное, физическое явление, управляемое человеческим разумом?
— Если я прав, оно вполне активно.
Они вышли в сад, и синьор Маннетти, найдя уютное кресло, стоящее на солнце, решил отдохнуть в нем. Генри и его дядя обменялись взглядами. Сэр Уолтер почувствовал, что его надежда слабеет, ему показалось, что мысли итальянца стали путаться. Казалось, он все более удаляется от основной темы. Он снова обратил внимание на старого спаниеля, лежащего у ног хозяина.
— Эвтаназия для стариков... Почему бы и нет? В тяжелые минуты я и сам мечтаю о ней. Вы не удивляетесь тому, что мы убиваем наших четвероногих друзей из любви к ним, но считаем, что старые люди должны ждать от природы избавления от страданий самым варварским способом? Снова одна из тех страшных


152
Иден ФИЛПОТС
проблем, когда милосердие и религия не могут взглянуть друг другу в глаза.
Они обменялись мнениями по этому поводу, и тут старик снова переменил тему беседы.
— Жил-был принц — не ваш старый пес, а восточный юноша царских кровей, принц Джем, брат султана Баязета. Вы знаете эту историю? Наверное, нет — сама по себе она не очень важна, но ее окончание до сих пор покрыто такой же глубокой тайной, как тайна Серой комнаты. Наши новейшие историки пытаются обелить Александра VI в истории с принцем Джемом, но обелять кого бы то ни было стало у них модой. Возможно, дело в благородстве людей — они пытаются усмотреть лучшее. А иногда это возможно лишь в том случае, если игнорировать худшее. Наблюдается тенденция делать ангелов из исторических деятелей далекого прошлого. Нерон, Калигула, Кальвин, Альва, Наполеон, Торквемада — все эти монстры и вурдалаки, вместе с тысячами других обагренных кровью фигур, белеют по мере того, как забывается их реальный облик. Скоро их будут изображать с крыльями и нимбами. Но это не по мне. Я умею ненавидеть, друзья мои. Да, принц Джем... — я отвлекся. Вы должны быть построже со мной и не давать отклоняться от темы. Султан Баязет захотел убрать младшего брата со своего пути и платил папству сорок тысяч дукатов в год за то, что парня держали заложником в Италии. Это был золотой узник. Несомненно, изнеженный турок наслаждался жизнью в Риме так же, как он делал бы это в Константинополе. Но когда Александр получил тиару, Баязет отказался платить свои сорок тысяч дукатов. Поэтому папа написал сердитое письмо султану, сообщив тому, что французский король намеревается освободить принца Джема, пойти войной на турок и возвести Джема на престол. Я вас не утомил?
— Нет, что вы! — воскликнула Мэри.
— Александр добавил: для того, чтобы он смог противостоять французам и избавить от опасности вторжения государство Баязета, тот должен немедленно прислать сорок тысяч дукатов. Султан, несомненно напуганный опасностью, послал деньги в личном письме. Он был таким же великим дипломатом, как папа, и увидел способ избежать гигантской ежегодной дани: убийство Джема. Однако, к несчастью для него, папский посол и личный посланник Баязета по пути в Рим были схвачены братом кардинала Ровере — злейшим врагом Александра. Содержание письма


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
153
стало известно, и христианский мир содрогнулся, узнав, что Бая- зет предлагал человеку, сидящему на престоле Святого Петра, триста тысяч дукатов за убийство принца Джема!
Прошло время, и папа одержал победу над своими врагами. Он приготовился отправить молодого турка во Францию к Карлу, чем на некоторое время расстроил планы грозного Ровере. Но в это время, как мы знаем, принц Джем неожиданно скончался, и хотя новейшие историки утверждают, что он на самом деле достиг Франции и умер там от распутной жизни, я в это не верю. Он не доехал до Франции, друзья мои, потому что Александр VI был не тем человеком, который позволил бы кому бы то ни было встать между его казной и тремя сотнями тысяч дукатов.
Синьор Маннетти ненадолго замолчал, а потом неожиданно вернулся к теме Серой комнаты, изумив своими словами собеседников. Перед этим он задумался и как бы продолжил свои мысли вслух:
— Однако вы должны еще немного потерпеть, пока не пройдет ночь. Если вы позволите, я проведу несколько часов в Серой комнате после наступления темноты и послушаю, что мне расскажут средневековые духи. Как вы думаете, увижу ли я призрак принца Джема? Или дух Пинтуриккьо, порхающий вокруг картинки? Или призраки безвестных искусных мастеров, которые вылепили потолок? Они по крайней мере будут говорить на тосканском наречии, и среди них я буду как дома.
Сэр Уолтер запротестовал.
— Это последнее, что я могу позволить вам, синьор, — сказал он.
— Напротив, это первое, что должно случиться, — спокойно ответил старый джентльмен. — Вам не надо бояться за меня, сэр Уолтер. Я шучу насчет призраков. В Серой комнате их нет, а если и есть, то никто из них не будет ссориться ни с вами, ни со мной. Там есть кое-что гораздо хуже любого блуждающего по вашему дому привидения — могущественная, бессонная, враждебная человеку сила. И не удивляясь тому, что случилось, я лишь изумляюсь, что не произошло худшего. Но у меня есть магический талисман, «сезам, откройся». Я в безопасности, даже если я ошибаюсь. Хотя огонь во мне еле теплится, у Серой комнаты не хватит сил погасить его. У меня ключ от лабиринта, и я пройду по нему и выйду обратно. Наутро я скажу вам, был ли я прав.
— Признаюсь, ваш план мне очень не нравится. К тому же мне


154
Иден ФИЛПОТС
категорически запрещено пускать в комнату людей, желающих экспериментировать в одиночку.
Верджилио Маннетти вспылил.
— Извините меня, но ваша мысль утратила свою обычную живость, мой друг. Разве я не рассказал вам обо всем? Что значит Скотленд-Ярд, для которого все погружено во мрак, тогда как у меня свет? Пускай узнают, что они летучие мыши и совы и что один старик оказался умнее целой своры сыщиков!
— Вы многое рассказали нам, дорогой синьор, и многое из этого чрезвычайно интересно. Возможно, в вашей голове эти разрозненные факты связываются и приводят к каким-то выводам касательно Серой комнаты. Но мы не видим связи между этими фактами. Я говорю с вами откровенно, так как это тема для серьезного разговора. Естественно, что вы воспринимаете всю картину иначе, чем мы. Но мне не нужно напоминать вам: то, что для вас лишь хитроумная загадка, для нас — гораздо более важная вещь. Ваше воображение, однако, многократно сильнее моего, и вы можете представить, какие страдания выпали на долю моей дочери и мне.
— Наши медлительные английские мозги не могут работать так быстро, как ваши, синьор, — сказала Мэри. — Это глупо с нашей стороны, но...
— Я изменил решение, — неожиданно сказал итальянец.
Он поднялся с кресла и поклонился, приложив руку к сердцу.
— Я глупый, несообразительный старик. Извините меня. Я предлагаю следующее. Так как вы сомневаетесь во мне по причине простительного неведения об одной детали, я отложу сообщение о моем открытии на более долгий срок. Мы все участники драмы, но надо быть искусными актерами и не портить кульминацию, ускоряя ее наступление. Она произойдет завтра, а может быть, даже сегодня ночью. Вам не придется долго оставаться в неведении. Я и подчинюсь Скотленд-Ярду — не пойду туда один. Со мной будет ваш старый спаниель. Мы пойдем туда пораньше и, если вы не возражаете, мы будем рады приветствовать вас в Серой комнате, скажем, через шесть или семь часов. Я не собираюсь спать, буду дежурить, как другие до меня. Но это займет меньше времени, чем у других. Вы мне позволите?
Мэри заметила выражение горя на лице отца. Сама она была уверена, что итальянец прекрасно знает, что произойдет. Она тихо сказала об этом Генри, и он согласился с ней. Маннетти


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
155
разрешил загадку, он даже пытался сделать так, чтобы они сами ее разгадали, но теперь, наверное, чтобы наказать их за недомыслие, он намеренно не торопится вручить им ключ — отчасти оттого, что любит производить впечатление, отчасти просто из озорства. Маннетти явно задумал что-то театральное. Он представлял себя в центральной роли этой трагической пьесы и, естественно, хотел сыграть ее эффектно после того, как перенес столько трудностей. И сэр Уолтер, который все еще сопротивлялся, был удивлен, что Мэри встала на сторону гостя, а Генри ее поддержал.
— Синьор Маннетти совершенно прав, отец, я уверена в этом, — сказала она. — Он прав. И так как он прав, он в безопасности.
— Прекрасно сказано!—воскликнул итальянец. — Ситуацию можно описать в двух словах. Поверьте мудрой интуиции женщины Я действительно прав. Никогда ощущение собственной правоты не было у меня столь сильным — я вообще склонен сомневаться в собственных умозаключениях. Фактически я прав потому, что не могу ошибиться. Поверьте мне. Моя собственная безопасность несомненна, потому что мы имеем дело с действиями таких же людей, как мы с вами — впрочем, надеюсь, весьма отличных от нас, но все-таки людей. На вашу долю выпало перенести этот ужас, на мою — избавить от него землю. В мгновение ока творение нечестивца будет уничтожено. Это должно было произойти раньше, но жернова Господа мелют медленно. Наше открытие несомненно станет известно во всех уголках цивилизованного мира.
— Я уверен, что синьор будет в безопасности, дядя, — сказал Генри Леннокс.
— Пойдемте попьем чаю, — отозвался сэр Уолтер. — Эти вещи слишком сложны для простого ума. Я лишь прошу учесть, что все это будет значить для меня как хозяина Чедлендса и человека, давшего обещание властям. Подумайте, что будет, если с вами случится несчастье.
— Оно не может случиться.
— Другие тоже так думали. И где они теперь? Еще одна трагедия сведет меня с ума, синьор.
— Вы и ваша дочь долго терпели перед тем, как высказаться столь определенно. Но на этот раз не бойтесь. Я слишком глубоко сочувствую вам и заинтересован в вашем благополучии, что¬


156
Иден ФИЛПОТС
бы добавить каплю в чашу горечи, из которой вы испили в прошлом, мой дорогой сэр Уолтер. Я буду в такой же безопасности в этой комнате, как на ступенях, ведущих к алтарю Святого Петра. Поверьте старому Принцу, если не доверяете мне. Я полагаюсь на помощь вашей слепой собаки. Ваш преданный друг сделает доброе дело.
— Сыщики также брали в комнату животных, но они остались невредимыми, — сказал Леннокс.
— Пес также не пострадает.
Он погладил спящего спаниеля, после чего они встали и вместе пошли в дом.
Маннетти, очевидно, решил, что его желание исполнится.
— Простите меня, я пойду посплю до обеда, — сказал он. — А тем временем пусть миссис Мэй и мистер Леннокс приведут вам доводы, которые убедили их самих. Эти события вызвали во мне прилив жизненных сил. Я и представить себе не мог, что на закате дней окажусь в центре такой сенсации. Я должен сохранить силы для ночного бдения. Я чувствую себя хорошо — очень хорошо — и меня поддерживает чувство приближающегося триумфа. Успех оправдал бы мое дальнее путешествие и мои труды здесь, хотя я уже вознагражден тем, что познакомился с вами. Итак, я посплю до обеда и восстановлю силы, чтобы сыграть свою роль в этом чудесном, хотя и печальном спектакле. Я попросил бы вас назначить обед в семь часов.
Его возбуждение и естественная легкость контрастировали с довольно мрачной обстановкой. Он казался плакальщиком на похоронах, который испытывал скорее радостные, чем горькие чувства, но постоянно помнил о том, что должен вести себя так, как уместно в данных обстоятельствах.
Послали за Стефано, и, опираясь на его руку, старый джентльмен ушел.
Однако он на минуту вернулся и сказал:
— Вы должны делать все так, как я хочу, и не допускать никого в Серую комнату. Сэр Уолтер, пусть ключ лежит у вас в кармане. И сами не ходите туда. Это все еще смертельная ловушка для всех, кроме меня.


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
157
Глава XII ЗОЛОТОЙ БЫК
Когда Мастерс пришел прибирать стол после чая, он узнал, что сэр Уолтер все еще пребывает в сомнениях.
— Мастерс, что ты думаешь о синьоре Маннетти? — спросил Генри. Дворецкий, профессиональный читатель газет, ответствовал:
— Мне кажется, он немного чудаковатый, мистер Генри. Пишут, что теперь некоторые старики умудряются вставлять себе какой-то орган от обезьяны, чтобы крепче на ногах держаться и снова стать молодыми и резвыми. Так вот, я бы сказал, что у этого джентльмена куда-то засунута целая обезьяна. Я такого еще не встречал. У него язык подвешен, как у шпиона, да и говорит он все время загадками. Он поразительный мудрец.
— С ним ничего не случится в Серой комнате? — спросил сэр Уолтер.
— С ним нигде ничего не случится. Меня больше волнует, не случится ли чего с нашим серебром и еще кое с какими вещами. Я застал его сегодня утром, когда он рылся в столовом серебре. Он знает, что к чему. Он все знает. Может быть, он из какой-нибудь воровской шайки, к тому же притворяется стариком. Я бы поклялся, что ему еще далеко до восьмидесяти.
Генри рассмеялся.
— Не бойся его, Мастерс, с ним все в порядке.
— Все равно, пускай он идет в Серую комнату, если ему охота, мистер Генри. Он знает, что всюду как рыба в воде. Да, сэр Уолтер, он знает, что останется целым и невредимым. Он уже все просчитал.
— Мастерс, он берет с собой туда Принца, — сказала Мэри.
— Принца? Зачем, мэм?
— Мы не знаем. Он так хочет. В любом случае он никак не станет обижать бедного старенького Принца.
— Ладно, лично я буду спать спокойно. Извините меня, но я надеюсь, что и вы тоже. Будь что будет, да в Серой комнате и нет ничего такого, что застало бы старика врасплох. Не то чтобы я имел что-нибудь против этого джентльмена. Но я ему не доверяю. Он артист. Боюсь, он такой же иностранец, как я — по-английски он говорит как я, если не лучше.
— Отец, Мастерс на нашей стороне, — сказала Мэри. — И он


158
Иден ФИЛПОТС
прав. Этот синьор актер в душе. Ему нравится играть главные роли. Все старики это любят, и беда их в том, что им редко позволяют это делать. И вот ему представилась такая возможность!
— А если вы откажете, дядя Уолтер, он просто уедет и на прощание скажет, что ничем не может вам помочь, да к тому же обвинит нас в том, что мы заставили его потратить столько сил впустую, — добавил Генри Леннокс.
Наконец они столковались, и когда синьор Маннетти в отличном настроении пришел обедать, сэр Уолтер уступил его желанию.
— Спасибо, мой друг! И не бойтесь, что вас ждет тревожная ночь. Если я не ошибаюсь, то всем нам удастся поспать спокойно, хотя лечь придется позже обычного. Я думаю, что нужно будет подождать часов до двух ночи. Я пойду туда в восемь по своим часам — через полчаса. Дверь пусть будет открыта, как вы того хотите. Но я прошу, чтобы никто не заходил в восточный конец коридора. Так будет лучше. Однако я разрешаю мистеру Ленноксу находиться на верху большой лестницы и время от времени окликать меня. Он будет спрашивать: «Все в порядке?», а я, разумеется, буду отвечать: «Все в порядке». Можно ли придумать лучше?
Синьор Маннетти немного поел, надел шубу и объявил, что готов. Они было подумали, что итальянец забыл о Принце, но он продолжал настаивать на том, чтобы взять с собой старого спаниеля. Собака была сыта и могла бы спать где угодно.
— Не бойтесь, — сказал Маннетти. — Я буду внимателен к вашему любимцу. Мне он нужен по особой причине. Он на моей стороне и поможет мне, если будет в силах. Мы с ним друзья. Положите его у моих ног. А я сяду под лампочкой и буду читать свои итальянские газеты.
Снова одинокий наблюдатель сидел в Серой комнате и мерялся силами своего ума с затаившимся в ней чудовищем. Синьор Маннетти вошел туда ровно в восемь часов. Сэр Уолтер и Мэри отправились в библиотеку, а Генри занял свой пост на лестнице. Коридор был освещен, дверь в Серую комнату открыта.
Однако минут через десять старик выглянул из комнаты и крикнул Ленноксу, который сидел и курил в тридцати пяти ярдах от него:
— Здесь такой сквозняк. Я закрою дверь, но неплотно, чтобы мы могли время от времени окликать друг друга.


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
159
Время текло медленно. Все в Чедлендсе знали о происходящем, и мало кто спал. Было известно, что после полуночи синьор Маннетти объявит о результате своего эксперимента.
Генри Леннокс окликал его каждые полчаса и каждый раз Маннетти немедленно отзывался. Но в половине второго на свой вопрос: «Все в порядке, синьор?» Генри не получил ответа. Он позвал громче. Тишина. Тогда, невзирая на запрет, он пошел к двери и заглянул в Серую комнату. Наблюдатель обмяк в кресле, которое поставили для него под электрической лампой, и полулежал в нем без движения, но в удобной позе. На нем все еще была одета шуба. Принца Генри не увидел. В комнате было тихо и холодно. Электрический свет был очень ярким, окна открыты.
Молодой Леннокс бросился вниз по лестнице. В первую очередь он подумал о дяде, которого хотел избавить от лишних волнений. На миг ему показалось, что синьор Маннетти сражен силами Серой комнаты, как и все другие до него, но полной уверенности в этом все же не было. Прошло всего полчаса с тех пор, как Генри слышал его бодрый ответ и заверение в том, что дежурство подходит к концу. Леннокс нашел Мастерса, сказал ему, что нужно ожидать худшего, но добавил, что старик в Серой комнате, возможно, не умер, а просто спит.
Мастерс беспокойства не проявил:
— Будьте уверены, он спит. Я схожу за бренди.
Вооружившись панацеей от всех бед, он пошел вслед за Г енри.
Синьор Маннетти пребывал в той же позе, но когда они подошли, он, к их великому облегчению, открыл глаза, с изумлением огляделся и понял, что происходит.
— Боже мой! Ведь я не на шутку испугал вас, — сказал он, глядя на их перепуганные лица. — Все в порядке. Менее чем через час я собирался позвать сэра Уолтера. Но когда осталось ждать лишь полчаса, я заснул. Который час?
— Без четверти два, синьор.
— Прекрасно! Зовите своего дядю. Я разгадал секрет.
— Не выпьете ли глоток старого коньяку, синьор? — спросил Мастерс.
— Охотно, друг мой, очень охотно. Я вижу, как вы мудро оба поступили. Я одобряю и благодарю вас. Вы подумали, что я, как и другие, отошел в царство теней, но решили оживить меня, а не пугать сэра Уолтера. С моей стороны, заснуть было непростительным промахом.


160
Иден ФИЛПОТС
Абрахам Мастерс и Генри Леннокс ушли с хорошими новостями, оставив старику бутылку бренди.
— Я задержу вас примерно на полчаса, — сказал он, когда они возвратились с сэром Уолтером и Мэри. — Но я полагаю, что никто из вас и не захочет спать.
— Слава Богу, синьор, слава Богу! С вами все в порядке?
— Все в полном порядке, я даже вздремнул. А вы, боюсь, не смыкали глаз.
— Вы не возражаете, что Мастерс услышит то, что вы будете нам рассказывать? В таком случае все в Чедлендсе получат верные и неискаженные сведения.
— Эти сведения узнает весь мир, сэр Уолтер. Все доведено до конца и обосновано рядом доказательств. Ваш добрый спаниель также сыграл свою роль. Слава старине Принцу!
Генри заметил, что песик лежал на полу в ногах синьора Маннетти.
— Он все еще спит?
Мэри нагнулась, чтобы погладить спаниеля, и отпрянула.
— Какой он холодный!
— Он уснул навеки, жертва науки. Вы помните, он должен был умереть в пятницу. Он получил эвтаназию чуть раньше, и ничего не было в его жизни приятнее мига, когда он с ней расстался. Он — последняя жертва Серой комнаты. Не жалейте его, он скончался безболезненно, во время своей миссии.
— Но... Но ведь вы говорили о преступлении и преступниках! — воскликнул сэр Уолтер.
— И справедливо. Страшные преступления были совершены в этой комнате и страшные преступники подготовили их. Неужели тяжесть преступления уменьшается от того, что совершившие его истлели в своих мерзких гробах лет пятьсот тому назад?
— Ваша манера говорить непривычна для нас, и смысл ваших слов не совсем нам понятен. Вы говорите, что собака не мучилась. Но как она умерла — во сне?
— Да. Без единого вздоха, последняя почтенная жертва этой зловещей тайны.
— Сэр, вы видели, как Принц умер, а сами остались невредимы? — спросил Леннокс.
— Да, так оно и было. Теперь присядьте, папаша Абрахам пусть тоже садится, и через пять минут вам все станет ясно, как белый день.


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
161
Они подчинились без возражений.
— Да, это был великий преступник, один из тех, чье имя гремело в веках и назавтра прозвучит с новой силой. Его нужно было бы судить, но он уже осужден, если справедливость лежит в основании мира, за что молятся все люди, включая вас и меня, сэр Уолтер. Зададимся вопросом: сколько людей страдает, а иногда и погибает по вине мертвецов? Известно, что Бог карает нас не только за грехи наших отцов. Если бы мы могли проследить, какие страдания выпадают нам в наказание за преступления бесчисленных мертвецов, совершенные задолго до того, как мы пришли в этот горестный мир! Я говорю иносказательно, но в данном случае мои слова надо понимать буквально. Мертвецы совершили эти убийства, оставив нам это страшное наследство.
Синьор Маннетти погладил мертвого спаниеля.
— Когда мы остались одни, я поднял его и положил на кровать. Он не проснулся, и я знал, что он уже никогда не проснется. Давайте посмотрим на эту замечательную кровать. Здесь находится связующее звено, без которого все, что я наговорил вам вчера, может показаться праздной старческой болтовней. Подойдите и внимательно посмотрите. Ах, если бы кто-нибудь разглядел это раньше!
Они последовали за ним, и он указал на покрытую резьбой раму, которая соединяла четыре столбика полога.
— Что изображено на бордюре, находящемся над капителями маленьких ионических колонн?
— Папская тиара и ключи, — сказала Мэри.
— Прекрасно! Теперь посмотрите на обратную сторону.
— Герб — золотой бык на красном фоне. Отец, вот почему он поразил тебя во Флоренции!
— Да, эта вещь привлекла мое внимание, но я не мог припомнить, где видел ее раньше.
Синьор Маннетти уже был готов к эффектной кульминации.
— Это герб Борджиа! Герб Александра VI, папы испанского происхождения, оставившего по себе жуткую память. Этим все сказано, и скоро мы пойдем спать. Я увидел герб этим утром, и теперь легко понять, как я проник в суть тайны. Нужно было лишь найти этот знак. И все случившееся согласовалось с моим объяснением. Вначале я не мог понять, как умерла первая жертва, но потом понял и это. Сейчас вы узнаете, как был убит каждый. Посмотрите на этот обтянутый атласом матрас. В нем находится
б Комната с привидением


162
Иден ФИЛПОТС
таинственная вещь, которая так быстро усыпляет других! Я предположил это утром и доказал ночью. Принц умер в семнадцать минут девятого, и только когда я проснулся около двух часов, я осмелился приблизиться к нему. В чем причина его смерти? В тот миг, когда тепло старого тела собаки проникло в матрас, он начал источать свой страшный яд. Принц потянулся, снова свернулся калачиком, и сон его мирно перешел в смерть. Не нужно и говорить, что я держался подальше от него, так как предполагал, что демон спрячется в матрас, как джин в бутылку, лишь после того, как бедняжка остынет. Тогда матрас и песик станут одинаково безопасными, как сейчас. Я рассчитал, что тепло покинет тельце маленького, худого животного за пять часов.
— Но, синьор...
— У вас не будет возражений, если вы выслушаете меня до конца, дорогая миссис Мэй. Давайте снова присядем, а вопросы вы мне зададите после, если они у вас останутся. Налей мне еще, Мастерс.
Пока он пил бренди, все молчали. Затем он поведал им историю Серой комнаты, поразив их знанием малейших ее деталей. И действительно, когда он закончил рассказ, ни у кого не осталось вопросов.
— Друзья мои, необходимо сделать два предварительных замечания, — начал свой рассказ синьор. Он с улыбкой посмотрел на слушателей, с нескрываемым удовольствием радуясь своей роли в этот миг. — Во-первых, эта комната, уже пользовавшаяся дурной славой, потому что считалась обиталищем призраков, была будто специально предназначена для того, чтобы в нее поместили эту адскую машину уничтожения. Но если говорить серьезно, то представьте себе: у вас появилась мебель, и в данный момент вы не знаете, куда ее поставить. Дом и так полон прекрасных вещей, и лишние сокровища, чтобы они были в сохранности и не мешали проходу, вы, конечно же, решаете поместить в комнате, которая не используется по своему назначению. Вы не любители старой мебели и не специалисты. Отец сэра Уолтера не разделял страсть своего отца, сэр Уолтер также не интересуется антиквариатом. Таким образом гарнитур остается в этой комнате, и о нем вспоминают все реже.
Это первая интересная деталь. Есть и вторая: все, кто умер здесь на вашей памяти, расстались с жизнью в различных местах комнаты, поэтому их смерть не могла связываться с кроватью. На¬


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
163
пример, Хардкасл, как вы рассказывали, не видел ничего общего между смертью несчастного капитана Мэя и смертью леди из больницы одиннадцатью годами раньше. Сэр Уолтер не связывал с этими трагедиями имевшую место еще раньше — в годы его детства, — смерть своей старой тетки.
Давайте теперь ненадолго остановимся на том поразительном факте, что ни у кого из погибших здесь не обнаружено следов того, что было причиной смерти.
Внезапная смерть бывает трех видов — старуха с косой поражает нас посредством асфиксии, комы и синкопы. При асфиксии смерть поражает легкие, при коме — мозг, при синкопе — сердце.
Если человек умирает от асфиксии, это значит, что либо перестают сокращаться дыхательные мышцы, или поражены легкие, или перекрыт доступ воздуха к ним — например, если человек утонул или был задушен. Может случиться также закупорка легочной артерии. Но по этой причине никто в комнате не скончался.
Кома случается или от кровоизлияния в мозг, или от контузии. Она может быть также вызвана наркотиками, минеральными ядами и еще некоторыми причинами, которых в нашем случае точно не было.
Остается синкопа. Сердце перестает биться от инфаркта, голода, истощения, от угнетающего действия некоторых веществ. Все, кто ночевал здесь, умерли от остановки сердца. Но почему? Вскрытия ничего не показали. Они отошли в мир иной по причине, которую мог знать лишь Создатель, и никто из них не оставил после себя сообщения о том, что с ними случилось. Мы знаем это очень хорошо, вспомните случай с Питером Хардкаслом, относительно смерти которого полиция испытывала сомнения, но он был уже мертв к тому времени, когда мистер Леннокс его обнаружил и поднял. Мы знаем, что его труп окоченел до того, как был привезен в Лондон.
Однако ничто не ново под солнцем. Многие газеты писали о том, что факт беспричинной смерти этих людей уникален. Это неверно. Английский доктор Темплмен в 1893 году описал два случая скоропостижной смерти при абсолютном отсутствии каких-либо патологических явлений в телах умерших. Он описал подобный инцидент с сорокатрехлетним мужчиной, назвав его «эмоциональной остановкой сердечной деятельности». Сердце остановилось в момент диастолы, а не систолы, как происходит


164
Иден ФИЛ ПОТС
обычно. Смерть последовала в результате синкопы, а причина ее осталась неизвестной.
Мне кажется, что непрофессионалу можно истолковать термин «эмоциональная остановка сердца» как «шок», но мы знаем, что в наших случаях если удар и был, то совершенно безболезненный, — а возможно, даже в чем-то приятный. Если все остальные чувства могут быть приятными и неприятными, почему мы не можем предположить, что критический миг смерти также может быть приятным, и попытаться сделать его таковым? Видимо, Борджиа, наряду с другими своими секретами, владели и этим. По крайней мере в облике покойников полностью отсутствовали черты, свидетельствующие о предсмертных муках. Челюсти не были сжаты, обычное выражение лица не изменялось, что обычно наблюдается из-за отвердения лицевых мышц, сами лица не имели мертвенного цвета, брови не были сведены.
А теперь перейдем к жертвам и посмотрим, как умирал каждый из этих людей, хотя они и не оставили после себя свидетельств. Откровенно говоря, я испытал трудности при объяснении первого случая. Я долго размышлял, как кровать могла убить тетку сэра Уолтера, которая на нее не ложилась. Но трудность исчезает в свете теперешних наших знаний о свойствах кровати. Вы скажете, что они не доказаны, лишь предположены. Это было так, пока не умер Принц. Его смерть увенчала построенную мной теорию и превратила ее в факт. Науке остается выяснить, почему кровать имеет такие свойства.
Однако вернемся к старой леди. Ваша престарелая родственница неожиданно приехала к Рождеству и по ее собственному желанию была помещена на ночлег в Серой комнате. Она была найдена утром на полу мертвой. Она не ложилась в постель. Детали давно уже изгладились из памяти людей, и можно лишь реконструировать их на основании фактов и выводов, вытекающих из более простых последующих событий. Я предполагаю, что старушка сама не была источником тепла, необходимого для того, чтобы злой дух вышел из кровати и убил ее, тепло было создано искусственно. Как это произошло? В спешке готовится постель, разжигается огонь в камине. Но камин далеко от кровати и не нагревает воздух до необходимой температуры. Значит, в постель кладется бутыль с горячей водой или горячий кирпич, обернутый фланелью. Старуха готовится лечь. Она гасит свечу, но огонь в камине освещает комнату. Она помолилась. Вот она снимает ха¬


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
165
лат, приподнимает одеяло, и тут же становится жертвой испарений. Она падает на спину, в каком положении ее и находят наутро, когда бутылка и кровать уже были холодными.
Взятое отдельно, это объяснение, возможно, не убедит вас, однако оставим этот случай про запас. Старуха могла, конечно, умереть естественной смертью. Может быть, она вовсе не касалась кровати. Не осталось в живых никого, кто мог бы рассказать нам об этом. Сэр Уолтер лишь помнит, что ее нашли мертвой на полу комнаты. Он не помнит, в каком месте точно. Но у меня нет никаких сомнений, что обстоятельства ее смерти были такими, какими я вам их изложил.
Мы стоим на более твердой почве, пытаясь объяснить другие трагические события, хотя, кроме случая с сестрой Форрестер, никакие внешние признаки не позволяют связать их с проклятой кроватью. Вы, однако, увидите, что сделать это легко. В случае с дамой все ясно. Она, устав за день, ложится в постель и во сне спокойно умирает. Наверное, она проспала минут десять, до тех пор пока ее тепло не проникло через простыню и покрывало в матрас, что ее и погубило. Полагаю, что она умерла за полчаса. Она пошла спать в десять часов, постучали к ней в семь. Дверь тут же взламывают и находят ее не только мертвой, но уже и холодной. Демон уже уснул под своей окоченевшей жертвой. Если бы женщина была тучной и укрылась бы плотным одеялом, то вряд ли хватило времени для того, чтобы тело остыло, и пришедшие к ней на помощь также могли бы погибнуть. Но она была маленькой, худенькой, и все тепло ушло из нее. Это и спасло жизнь тех, кто стоял у ее постели. Невозможно точно вычислить время, необходимое для того, чтобы температура тела покойника сравнялась с температурой окружающей среды. Тела старых и юных остывают быстрее, чем тела людей средних лет. В обычных условиях тело остывает в интервале от шести до восьми часов. Принцу хватило пяти, бедный маленький мешочек костей...
В случае с капитаном Мэем обстоятельства были совершенно иными. Я говорю об этом с искренним сочувствием и хочу умалить вашу боль. Будьте уверены, что он мучился не более других. Постель не приготовлена, матрас ничем не покрыт. Но для него это не имеет значения. Он плюхается на кровать, укрывается дорожным пледом, кладет халат под голову. Из его мощного, полного энергии тела тепло сразу же проникает в матрас. Вероятно, потребовалось лишь несколько минут, чтобы яд начал действо¬


166
Иден ФИЛПОТС
вать. Он не спит, но уже начинает засыпать, когда неожиданно чувствует странные физические ощущения. Он уже отравлен ядовитыми испарениями, но еще жив. Его мозг работает, еще может отдавать приказы телу, которое еще подчиняется. Но его час пробил. Он поднимается с кровати, не испытывая никаких страданий, но что-то его раздражает — может быть, духота или какой- нибудь странный запах, этого мы не можем узнать. Мы лишь знаем, что он чему-то изумился, но не страдал, так как его предсмертные чувства навсегда запечатлелись на его лице. Ему нужен свежий воздух, и он идет им подышать. Он устремляется в нишу, встает на колени на подушку кушетки и открывает окно. А может быть, окно было уже открыто — кто знает? Это было последнее сознательное действие, через мгновение он уже мертв. Кровать остается вне подозрений. И почему ее нужно подозревать? Кто мог бы доказать, что он вообще на нее ложился? Разумеется, так и подумали, и в отчете так и было написано, что не ложился. Но это неверно. В противном случае его свеча догорела бы до основания. Несомненно, он потушил ее, прежде чем лечь.
Перейдем теперь к сыщику. Мы снова не видим никакой связи его смерти с кроватью Борджиа. Но тут вы и без моей помощи догадаетесь, как легко он стал добычей смерти. Питер Хардкасл желает побыть в одиночестве, чтобы изучить Серую комнату и все, что есть в ней. Он остается один, ходит туда и сюда, набрасывает план комнаты и описывает ее наиболее очевидные особенности. Если бы он придал значение золотому быку! Тут к нему приходят кое-какие мысли, и он присаживается, чтобы записать их. Или, возможно, он еще не покончил с комнатой и устраивается там, откуда хорошо видно все, что в ней находится. Он садится на угол кровати — вон на тот, с правого бока. Он делает какие-то заметки, потом ему в голову приходят последние мысли — отвлеченные рассуждения на тему его ремесла. В это время он забывает о цели своего пребывания и записывает свои идеи в блокнот. Он сидел на кровати недолго — сколько, мы не знаем, но достаточно для того, чтобы поднять температуру, чего и дожидался бдительный враг в матрасе. Дух смерти выползает, и Хардкасл встает, чем-то изумленный, как и капитан Мэй. Он делает два или три шага, блокнот и ручка падают из его рук, и сам он тоже падает ничком — уже мертвый. Он был, конечно, еще теплый, когда мистер Леннокс нашел его, но кровать, с которой он поднялся, уже холодна и безопасна — ее дело сделано.


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
167
Остается священник, преподобный Септимус Мэй. Он не ложился на кровать, не садился на нее. Но что он делал? Он, несомненно, долгое время стоял рядом с ней на коленях, погруженный в молитвы. Нет ничего более естественного в том, что он опирался локтями на кровать и, спрятав лицо в ладонях, оставался так наедине со Всевышним, вознося молитву за молитвой за существо, которое, по его убеждению, томилось в Серой комнате, — но не имя силы спастись от него. Так, оперевшись на кровать, простерев руки и, возможно, опустив на них голову, он создает условия для повышения температуры, достаточной для того, чтобы вызвать убийцу. Яд попадает в него — мы уже не узнаем, в какой момент, — и он без сознания падает на пол, тогда как кровать быстро остывает.
Что касается четырех сыщиков, инспектора Фрита и его коллег, то лишь счастливая случайность спасла жизнь по крайней мере одного из них. Но поступив так, судьба не позволила им обнаружить, что именно кровать таила в себе причину всех несчастий. Если бы кто-то из них во время дежурства сел на нее, он несомненно умер бы на глазах коллег. Но сыщики сидели на стульях по углам комнаты, а стулья безопасны. Нужно проверить, спасли бы других противогазы. Я в этом сомневаюсь.
Вот какие шедевры были у Борджиа, на которого добровольно работали лучшие химики, и они, несомненно, наживали на этом состояния. Их яды имели неотвратимое действие, состав их оставался тайной, разгадка которого навсегда похоронена. Химия не имеет никакого отношения к сверхъестественным силам, но может, как в этом случае, приводить к результатам, похожим на действия черной магии.
И если в наше время мы не можем их разгадать, легко себе представить, что в те времена действия этих веществ люди могли относить только на счет Всевышнего.
Вашим матрасом Борджиа, сэр Уолтер, пристально заинтересуется наука. Ученые, я не сомневаюсь, осторожно надрежут его и проведут серию важных экспериментов. Но осмелюсь предположить, что наука будет поставлена в тупик, столкнувшись с богатейшими открытиями средневековых химиков. Мы это еще увидим.
Он поднялся и велел Мастерсу позвать Стефано. Сказав друг другу еще несколько слов, они разошлись, и перед этим все пожали старику руку и выразили ему глубокую и искреннюю благодарность за то, что он сделал для них.


168
Иден ФИЛПОТС
— Мало что осталось добавить, — сказал синьор Маннетти. — Вы услышите это завтра. А сейчас спокойной ночи! Это было коронной удачей в моей долгой жизни, что я смог сослужить такую службу своим новым и бесконечно дорогим друзьям.
Утром в комнате для прислуги Мастерс рассказывал о том, что услышал.
— И если вы меня спросите, — сказал он в заключение, — то я беру назад свое подозрение, что он моложе, чем представляется. Он старше — старый как горы, — старше этого страшилища в Серой комнате. Он дьявол, он убил старую собаку. И я уверен, если разобраться, что он и есть тот самый Бордж.
Глава XIII ДВА ПИСЬМА
Наутро они гуляли в саду. Сэр Уолтер решил не сообщать ничего в Скотленд-Ярд до того, как увидится с синьором Маннетти еще раз. Старый джентльмен вскоре присоединился к ним и объявил, что переутомлен.
— Я должен посидеть на солнышке и поспать после полдника, — сказал он. — Стефано недоволен моим состоянием и намекает, что нужно позвать врача.
— Мэннеринг будет здесь к ленчу. Вы поймете, что никто не заинтересован в этой истории более, чем он.
— За исключением вас, конечно, — сказала Мэри. — Сядьте и отдохните. Вы выглядите сегодня очень усталым.
— Небольшая реакция, не более. Но дело того стоило.
Наконец он продолжил рассказ, прерванный ночью:
— Осталось только сказать вам, как я сам оказался втянутым в эту печальную историю. Это вас не удивило?
— Признаюсь, я и не думал об этом, синьор. Вы сами сделали так, чтобы мы забыли об этой мелочи.
— Но тем не менее вам будет любопытно это узнать, сэр Уолтер. Наш общий приятель, полковник Вейн, первым заронил мне в голову эту мысль. Он сообщил ряд фактов, которые привлекли мое внимание. Он очень точно описал мне Серую комнату, и в ту минуту, когда я услышал о старой резной мебели, я понял, что речь идет об антиквариате, о котором я уже слышал. Фамилия Леннокс подтвердила мою догадку, хотя из моей памяти почти


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
169
стерлась история, которую в молодости я слышал от отца. Речь шла о кровати, стульях и джентльмене по фамилии Леннокс. Отец рассказывал о старом итальянском гарнитуре из трех предметов работы римских мастеров XV века. Это была папская мебель эпохи раннего Возрождения, которая, как было ему хорошо известно, находилась в одной испанской коллекции — сто пятьдесят лет тому назад, если считать от нынешнего года. И когда эти вещи попали на аукцион в Валенсии, отец обрадовался и поспешил туда. Он был таким же, как ваш дед, знатоком мебели и одержимым коллекционером. Но, увы, его надежды оказались тщетными: он обнаружил, что состязается с кошельком, который был набит туже, чем его, и этот кошелек был у сэра Джона Леннокса, который и купил кровать и два стула. Эти вещи, как я вам уже сказал, всплыли в моей памяти, и я понял, что напал на верный след. Герб Борджиа и успешный эксперимент с собакой, Принцем, доказал, что я был прав, предположив, где спрятан яд.
— Не знаю, как и выразить вам преклонение перед вашей удивительной добротой, благодарность и восхищение вашим гением, — сказал сэр Уолтер.
Но итальянец возразил ему:
— Гений — слишком сильное слово, я не претендую на гениальность. Я не сделал ничего такого, чего не могли бы сделать вы, если бы знали то, что знал я. Что касается благодарности, то вы можете выразить ее мне очень просто, дорогой друг. Я практичный старик и, скажу честно, просто жажду получить кровать Борджиа и стулья. И если вам не кажется, что я прошу о слишком большой милости — милости, никак не связанной с тем добром, которое я сделал для вас, — то позвольте приобрести у вас кровать и стулья, чтобы они отправились вместе со мной в Рим. Разве им не подобает туда вернуться? Рим встретил бы их с радостью. Мне очень хочется спать на этой кровати, где, как я совершенно уверен, лежал принц Джем, когда испустил дух. Да, поверьте мне, он получил вашу кровать в качестве дорого подарка от Александра VI. Борджиа были щедры на такие подарки.
— Кровать и стулья ваши, дорогой синьор, равно как и все содержимое Серой комнаты, если, конечно, оно вам нужно.
— Я решительно не могу принять такого подарка, сэр Уолтер.
— Разумеется, вы его примете. Все решено, я и так навеки останусь вашим должником.
—Ладно, пусть будет по-вашему. Я благодарю вас от всей души.


170
Иден ФИЛПОТС
И не скажу, что вы обяжете меня своей исключительной щедростью, потому что разве не большая радость давать, чем получать? Бог знает, какие еще злодеяния совершила эта кровать в течение своей карьеры, но работа ее закончена. Теперь на ней я буду видеть целомудренные сны. Но матрас мне не нужен. Он будет чудесным подарком Королевскому хирургическому колледжу.
За неделю старик отдохнул и отправился домой, увозя с собой свои сокровища. Но перед отъездом он получил от сэра Уолтера и Мэри заверения в том, что в этом же году они навестят его в Риме.
Эксперты снова посетили Чедлендс, с сугубой осторожностью упаковали источник всех несчастий и отправили его в Лондон на обследование. Те, кому было поручено проводить дознание, достаточно хорошо представляли себе опасность, чтобы избежать риска.
Через шесть недель сэр Уолтер написал синьору Маннетти письмо, в котором сообщал о результатах исследований, которые были доступны его пониманию.
«Между безвредной начинкой матраса и атласным чехлом была обнаружена очень тонкая, гибкая проволока. Эксперименты показали, что ни начинка, ни атлас не содержали вредных веществ. Но проволока, пятьдесят миль которой вились по верхней и нижней сторонам матраса под чехлом, оказалась чрезвычайно чувствительной к теплу и испускала или выбрасывала с необычайной быстротой невидимое, очень ядовитое вещество даже при температуре ниже температуры человеческого тела. Помещенные на нее насекомые умирали в течение нескольких часов, в воде она убивала микроорганизмы, рыб и лягушек при сравнительно низких температурах, которые не причиняли живым организмам никаких неудобств до тех пор, пока туда не помещали кусок проволоки. Кошка умерла за восемь минут, обезьяна — за десять. Бессловесные твари, находившиеся под воздействием проволоки, не испытывали боли или дискомфорта. Они умирали, как бы неожиданно засыпая, и исследования не обнаруживали у них никаких физиологических изменений. Проволока представляет собой сплав, состав которого еще не определен, но это не амальгама, так как ртуть в ней отсутствует. Проволока содержит таллий и гелий, что показал спектроскоп, но ее чрезвычайная радиоактивность и смертоносная эманация пока не получили объяснения.


КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
171
Химики выдвигают удивительную гипотезу. Они подозревают, что в ней содержится новый химический элемент — возможно, один из тех, который должен занимать одну из незаполненных клеток периодической таблицы, в которой учтены все известные науке элементы. Химический анализ не может определить его радиоактивных свойств, и для исследования понадобились электроскоп и спинтарископ. Сейчас над проволокой работают радиохимики. Она плавится при температуре более низкой, чем свинец, но расплавление не уничтожает ее свойств. После охлаждения металл сохраняет свои свойства и остается таким же чувствительным к теплу, как и раньше. Но эксперименты показывают, что действие металла повышается, когда он находится в расплавленном состоянии, и любой живой объект, находящийся в ярде от него, мгновенно погибает. Свойства сплава не могут быть выведены непосредственно из свойств составляющих его металлов. Опыты также показывают, что эманации нагретой проволоки крайне разрежены и летучи. Нагретая проволока действует на расстоянии не далее двух футов и нескольких дюймов, а в обычных условиях остывает очень быстро. Она почти так же легка, как алюминий. Противогаз не препятствует проникновению яда — он, по всей видимости, проникает в организм через ближайшую точку, и защитного экрана пока не удалось создать.
Когда я узнаю новые подробности, я сообщу Вам о них. Но пока кажется, что Ваше пророчество исполнилось и наша наука не может до конца постичь эту тайну. Доктор Мэннеринг говорит, что свойства элемента еще предстоит определить, и что наука о сплавах не подозревала, что они могут представлять загадки, подобно той, которая обнаружилась в этом случае. Но если есть неизведанное — надо изучить его».
В ответном письме синьор Маннетти сообщал, что кровать Борджиа продолжает быть для него источником крайнего удовольствия и удобства.
«Никакое привидение пока еще не нарушило мой сон, но я не теряю надежды, что душа брата султана Баязета скоро навестит место, откуда она была унесена, и принц Джем в одну из ночей представит мне удовольствие побеседовать с ним. Сколь много каждый из нас может рассказать такого, чего не знает другой!
Что касается проволоки, мой друг, то я объясню Вам, как она, возможно, была создана. Правильно мое объяснение или не пра¬


172
Иден ФИЛПОТС
вильно, но никто на земле не может в наши дни доказать, что я ошибаюсь. Будьте уверены, что некий средневековый алхимик в бесплодных поисках эликсира жизни или философского камня случайно получил этот сплав. Для него, несомненно, он оказался настоящим философским камнем, так как Борджиа всегда щедро одаривали тех, кто мог способствовать их богомерзким деяниям. Превращения элементов, как уверяет меня мой ученый друг, сейчас считаются установленным фактом, и, возможно, следующее поколение будет способно делать золото, если мечта получить этот проклятый металл все еще будет властвовать над людьми.
Пока прощаюсь. Жду встречи с Вами и Вашей дочерью. Эта встреча станет для меня тем прекрасным событием, которое сделает грядущую зиму временем радости, а не тревоги. Не меняйте своего решения. Нужно исполнять обещание, данное восьмидесятилетнему человеку, в противном случае вы рискуете всю оставшуюся жизнь мучиться угрызениями совести».


КЛАССИЧЕСКИЙ ДЕТЕКТИВ
БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО


Глава 1 МИССИС ФЭРБРАЗЕР В ШОКЕ
Библиотека в особняке Орчард-Дин в Танбридж-Уэлсе* была роскошно обставлена — по сути, она служила не только библиотекой, ибо миссис Фэрбразер любила эту комнату не меньше, чем ее муж, и охотно проводила в ней часы досуга. Вдоль стен стояли великолепные книжные шкафы в стиле «шератон», самого лучшего вкуса. Меж ними висела серия больших гравюр: руины норманнских замков. Широкие окна, выходившие в сад, были открыты, и, хотя в этот час в серебряных канделябрах уже горели электрические лампы, в саду было еще не совсем темно и в голубоватой летней мгле лениво плескала вода фонтана, словно утомленная своими трудами.
Мраморный стол представлял собою копию знаменитой работы Стевенса—редкостного художника, недостаточно признанного и почитаемого. Строгие линии интерьера нарушались цветущими растениями в массивных бронзовых вазах, и внимание наблюдательного человека, несомненно, привлек бы необычный предмет, вмурованный в стену справа от стола. Это был не слишком тщательно замаскированный небольшой сейф. Комнату украшали богатые занавеси, над центральным книжным шкафом горделиво красовался щит с гербом, кругом стояло множество удобных стульев и, куда ни глянь, повсюду были антикварные вещи, а иные лежали под стеклянной витриной большого стола с
* Танбридж-Уэлс — город на расстоянии около 50 км к юго-востоку от Лондона. (Здесь и далее примеч. пер.)


176
Иден ФИЛПОТС
коллекцией серебра. Все было, как велит современная мода, в старинном вкусе, — однако в убранстве комнаты ощущалась атмосфера покоя, которая редко встречается там, где апартаменты обставлены и украшены по последней моде.
Обстановка этой комнаты была тем более примечательна, что создал ее человек, начавший свою карьеру чернорабочим, и свидетельствовала она о страстях и чувствах, редких в этом слое общества.
Джосайя Фэрбразер был человек, самостоятельно пробившийся в жизни и знавший толк в том, что делать со своими деньгами, — гага avis*. От кого-то из предков, которыми мы не станем заниматься, он унаследовал врожденное чувство красоты и, когда другие, более практические способности помогли ему расстаться с прокладкой железных и прочих дорог, он развил в себе эстетический вкус и употребил огромное свое состояние так, как велели его склонности.
Его жена и две дочери как раз собирались пить кофе в библиотеке, и миссис Фэрбразер, крупная, красивая шестидесятилетняя женщина, говорила о том, как она рада посидеть с дочками. Ибо девушки несколько недель гостили у знакомых.
Возвратились они переполненные девичьим секретами, и вот настал час признаний. Фелисити Фэрбразер, брюнетка двадцати пяти лет, была очень хороша собой, остроумна и отважна. Друзья говорили, что она легко увлекается: враги — они у нее были, хотя и немного, — считали ее неискренней. Она была чрезвычайно умна, обожала родителей и ценила искусство — как то было модно, — но не в такой степени, как ее отец. Вера, старше ее на год, была красивой блондинкой англосаксонского типа. Ее тоже можно было назвать красавицей, но в ее имени — Вера — как бы таилось нечто роковое. Болезненная правдивость, верность своему слову делали ее временами трудной в общении, однако доброе сердце, хороший характер и чудесные голубые глаза заставляли даже недоброжелателей терпеть ее прямоту, а что до родителей и всех достойных уважения знакомых, они, разумеется, ею восхищались.
— Как славно, что вы опять дома! — сказала миссис Фэрбразер. — Нам тут было очень скучно без вас обеих. Отец тосковал по тебе, Вера, и по тебе, Фелисити.
* Редкая птица (лат.).


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
177
— Нас ведь не было всего полтора месяца, мама! — возразила младшая дочь. — Один месяц мы провели у Мейнуорингов и две недели у Фостеров.
— И так приятно провели время. Правда, Фелисити?
— Изумительно! — ответила сестра.
В этот момент, неся на подносе кофе, вошел дворецкий — пожилой человек с тревожным выражением гладко выбритого лица и покорными собачьими глазами. Он полностью жил интересами хозяев.
— К нам должны приехать два джентльмена из Лондона посмотреть нашу бронзовую красавицу, — доложил он, чем вызвал у миссис Фэрбразер гримасу досады.
— Нет покоя, даже после обеда! Иногда, Напкинс, я, знаете ли, жалею, что у нас есть эта статуэтка.
Напкинс склонил голову.
— Я тоже, мадам. Она причиняет больше хлопот, чем все замки, вместе взятые, — проговорил он.
— Папа любит ее больше, чем все замки, вместе взятые! — заявила Фелисити.
— Да, конечно, — согласился Напкинс. — Не зря он заказал с нее такую красивую гравюру. А вдруг у нас ее украдут, что тогда будет? Я постоянно дрожу за нашу малышку.
— Да вы, Напкинс, пессимист! — упрекнула его Вера. — Не так уж часто совершаются домашние кражи.
— В жизни всякое случается, — покачал головой Напкинс. — Сколько мы видим таких гнусных дел в кино, и я, мисс, вполне естественно, беспокоюсь.
Напкинс удалился. Он говорил о знаменитой греческой бронзовой статуэтке, которую, по счастливому случаю и за огромные деньги, приобрел хозяин Орчард-Дина. Однако этот великолепный антик, известный во всем мире как «Венера с Наксоса»*, принес в дом заботы и тревоги. Мистер Фэрбразер был преисполнен чувства долга перед обществом и считал, что богатство ни в коей мере не освобождает его от обязанности делиться с другими — и деньгами и удовольствием от его коллекции. Всякий, кто интересовался искусством, знал, где можно увидеть Венеру с Наксоса, и ни одному порядочному человеку не отказывали в разрешении полюбоваться этим уникальным и великолепным образцом ар¬
* Наксос — остров в Эгейском море, в группе Киклад, территория Греции.


178
Иден ФИЛ ПОТС
хаического искусства. Точно так же другое его увлечение, норманнские замки, были открыты для посетителей, и щедрый и добросердечный их владелец любил время от времени просматривать книги отзывов, чтобы узнать, кто сумел должным образом оценить его великодушие.
— Я бы очень хотела, чтобы отец отдал Венеру с Наксоса в Британский музей и избавился от нее, — пробормотала миссис Фэрбразер.
— Папа ненавидит Британский музей, и ты знаешь почему, — сказала Вера.
— Я и забыла, ну, конечно, бедный наш папа! — вздохнула мать.
— Наша Венера его утешает, — заявила Фелисити. — Он ее ужасно любит — из-за нее самой и еще потому, что она так похожа на меня. В Лондоне говорили, что у меня архаическая улыбка.
— Не очень-то вежливо, — заметила мать.
— Но им это нравится, особенно... — Она запнулась, и тут заговорила Вера:
— Я думаю, Фелисити, мы теперь должны рассказать маме.
— Рассказывай, конечно, уже пора.
— Мы должны тебе сообщить, дорогая мамочка, потрясающую новость... — начала Вера.
— Сперва, однако, послушайте, что я вам скажу, — перебила ее мать. — Я сегодня недовольна вами обеими. Вы обе сильно накрасились, и вы же знаете, как это не нравится отцу.
— Ну разве ж это называется накрасились, мамочка? — возразила Фелисити. — Это не картина, а только эскиз — сущая чепуха! Надо было тебе видеть некоторых женщин на костюмированном балу в Ковент-Гардене, это был благотворительный бал для каких-то там нуждающихся, — я забыла, для каких точно.
— Вы об этом ничего не писали.
— А мы приберегли подробности для сегодняшнего вечера, — объяснила Вера.
— Я нарядилась в костюм печеной картошки, — сказала Фелисити, вызвав у матери гримасу неодобрения.
— Звучит некрасиво, но костюм был прелестный. А Вера была Клитией*. Только там было слишком много подсолнуха и слиш¬
* К л ит ия — возлюбленная Аполлона. Покинутая им, зачахла с горя и была превращена богами в подсолнух (грен. миф.).


БЮНЗОВАЯ ВЕНЕРА
179
ком мало Клитии. Вера у нас уж такая не в меру стыдливая!
— В дни моей молодости, — отозвалась миссис Фэрбразер, — девушки наряжались Красной Шапочкой, или Королевой Фей, или в другие красивые костюмы.
— А ты, мамочка, когда-нибудь бывала на костюмированном балу? — поинтересовалась Вера.
— Слава Богу, нет! Ты забываешь, деточка, о нашем положении. В те времена дочери порядочных родителей не ходили на костюмированные балы. А потом, когда все переменилось, для меня было уже слишком поздно.
— Никогда не бывает слишком поздно — особенно с костюмированными балами, — возмутилась Вера. — Люди куда старше тебя были там — и тоже танцевали.
— Маскарадный костюм дает каждому шанс, мама, и люди этим пользуются. Ты говоришь, мы накрасились! Да там некоторые бедняжки были просто оштукатурены, а когда они смеялись, это было вроде Храма Соломонова, — сплошь золото и чудеса искусства.
— Фелисити! — с укором сказала мать. — Это жестоко, дитя мое, тебе надо еще немного пожить, чтобы узнать, что от дантиста никому не уйти.
— Но не от дантиста наглого, вульгарного, бесстыжего! Искусство дантиста должно быть искусством, я в этом уверена.
— И там мы встретили друзей Мейнуорингов, — продолжала рассказ Вера, — и один был одет как сэр Уолтер Рэли* — ты же знаешь, любимый папин герой.
— И конечно, он меня сразу нашел, — сказала Фелисити, — ведь сэр Уолтер Рэли привез в Англию печеную картошку. Настоящее его имя Клод, и я познакомила его с Верой, и тогда он познакомил меня со своим лучшим другом, Гасси.
— Клод, Гасси! Но это же неприлично, Фелисити! — укорила ее миссис Фэрбразер.
— Вполне прилично, мама, даже восхитительно. Но слушай дальше. Гасси изображал яйцо в мешочек — можешь себе представить? Правда, Вера? И в конце концов он получил приз за один из лучших костюмов, и мы все безумно веселились.
* Уолтер Рэли (ок. 1552— 1618) — английский мореплаватель, организатор пиратских экспедиций, поэт, драматург, историк. Был фаворитом королевы Елизаветы.


180
Иден ФИЛПОТС
— Мне больно слушать такие вещи, — сказала миссис Фэрбразер. — Я отнюдь не в восторге от вашего рассказа, Фелисити. Похоже, что нынешние девушки забыли о сдержанности, об умении молчать, о гордости. Они не пользуются своими истинными чарами, отбрасывают лучшее свое оружие. Все у них теперь делается легкомысленно, ничего не доводят до конца. Вместо того чтобы уклончиво, скромно порхать, они очертя голову бросаются в омут. Видимо, старая викторианская игра намеками совершенно ушла в небытие.
— Нас учат быть целеустремленными, мама, — пояснила Вера, и Фелисити ее поддержала.
— Да, мамочка, в наши дни, когда везде ужасная конкуренция, если хочешь что-нибудь получить, приходится быть целеустремленной. А ваши викторианские девицы, наверно, ничего не желали.
— Вовсе нет, желали и получали то, что желали, поверь, — ответила миссис Фэрбразер.
— Ты, конечно, получила папу, — предположила Вера.
— Мы экспериментируем, — пояснила Фелисити, которая еще не высказалась до конца. — Мы идем на риск, на что вы никогда бы не решились. Жить — это всего лишь значит рисковать, если ты чего-нибудь стоишь.
— Опасные мысли, Фелисити, опасные. Я часто думаю, что вам обеим следовало бы быть более проницательными, сдержанными, дальновидными, осторожными, рассудительными и терпеливыми — в общем, более похожими на меня.
— Мама! — воскликнули обе девушки одновременно.
— Я говорю то, что думаю. Меня побуждает говорить не тщеславие, а любовь. Но девушки редко находят чем восхищаться в способностях матерей. Я это слишком хорошо знаю. Пожилым женщинам приходится со многим мириться.
— И никто так не жалеет их, как я, — возразила старшая дочь. — Когда видишь, как приходят в ужас от крошечных рюмочек и ахают от каждого громкого слова, это ужасно грустно.
— И говорят, что пора идти спать именно тогда, когда только-только разойдешься, — прибавила Фелисити. — Когда люди мечтают о том, чтобы лечь спать, знайте, что они вышли из игры.
— У нас просто нет никакого желания участвовать в ваших диких развлечениях, дитя мое.
— Ив меню они смотрят, как игрок в карты, только чтобы что-


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
181
то отбросить, — продолжала Фелисити. — Мы-то смотрим в меню с жадностью. Мы ничего не отбрасываем, кроме старых платьев. Мы весело, храбро мчимся по жизни, пробуем все подряд.
— И, надеюсь, останавливаетесь на самом лучшем? — спросила мать.
— Да, мамочка, а поэтому поговорим опять о Клоде и Гасси. Мы встречалйсь с ними все чаще и чаще. Что-то тянуло их к нам.
— И нас к ним, — сказала Фелисити.
— Короче, дорогая мамочка, мы помолвлены!
Это сказала Вера. Мать привстала с софы, на которой сидела, потом тяжело опустилась, отчего громко задребезжали ее золотые украшения. Это было похоже на шум прибоя. Фелисити подхватила свою чашечку с кофе.
— Это гнусно, это отвратительно, Вера! — воскликнула миссис Фэрбразер.
— Мама, побереги свои нервы и не усложняй нам жизнь, когда это совсем не нужно, — твердо сказала Фелисити.
— Мы все живем друг для друга, — подхватила Вера. — Все вчетвером мы на седьмом небе от счастья.
— И до сих пор ни слова, ни намека! Неужели у вас нет ни уважения, ни какого-либо человеческого чувства к отцу или ко мне!
— Именно потому, что у нас этих чувств слишком много, мы не решались, — заявила Вера. — Тут есть немалые сложности, и отрицать их было бы бесполезно.
— Но главная трудность одна, — объяснила сестра. — По злосчастному стечению обстоятельств, мама, и Клод и Огастус занимают такое положение в обществе, которое нашему дорогому папочке, к сожалению, ненавистно.
Таким образом, еще прежде чем их мать оправилась от одного удара, ей нанесли второй — с женской своей интуицией она почувствовала, что ее теперь ожидает. У Джосайи Фэрбразера было два очень стойких, непреодолимых предрассудка. Вообще-то он был человеком, не склонным к ненависти, ибо отличался природным миролюбием и добродушием; однако жизнь пробудила в нем некие антипатии, и он, не ненавидя кого-то лично, ненавидел целое сословие. Вернее, два сословия: подобно тому, как мы можем ненавидеть Совет графства* или другое собрание людей, действу¬
* Графство — административная единица в Англии


182
Иден ФИЛПОТС
ющих единодушно, как волки, и не питать никакой особой неприязни к отдельным членам стаи, так мистер Фэрбразер, по своим причинам, которые он считал вполне вескими, позволял себе лелеять два аналогичных, но неукротимо враждебных чувства.
Его жена назвала их, переводя полные ужаса глаза с темноволосой дочери на светловолосую.
— Надеюсь, они не лорды? Не юристы?—воскликнула она. — Вы же знаете, как глубоко, как неодолимо, как безнадежно отвращение вашего отца к этим двум категориям людей!
— Знаем, — угрюмо ответила Фелисити. — У нашего дорогого папочки выработалась глупая привычка плохо к ним относиться.
— Единственная его дурная привычка! — прибавила Вера.
— Нет, это невообразимо! — воскликнула миссис Фэрбразер. Затем она приказала дочкам объясниться.
— Расскажите мне все без утайки! — потребовала она.
—Одним словом, дорогая мамочка, мой любимый — юрист, — мягко сказала Фелисити.
— А мой — лорд, — как эхо отозвалась Вера.
Мать смотрела на них с отчаянием. Из маленького кошелечка, висевшего у нее на запястье, она достала драгоценный флакончик с нюхательной солью, закрыла глаза и понюхала. Это ее приободрило.
— Какая подлость, какая гнусность, глупость и безумие! И обе заодно! У вас на выбор весь Лондон, а вы... О, поразительное легкомыслие! Да еще зная взгляды вашего отца — взгляды настолько укоренившиеся, что их не изменить никакими уговорами!
— Подлость — это возможно, но не глупость, мама. Можешь называть меня кем угодно, только не дурой, — сказала Фелисити.
— Вы обе нарочно сговорились накликать беду на всех нас. И вы знали это с самого начала — задолго до того, как ступили на наклонную плоскость, где уже не остановишься. В ту минуту, когда вы узнали правду об этих негодяях, вы должны были вспомнить о своем отце, Вера, и вы, конечно, вспомнили!
— В таких случаях родители представляются словно в тумане, мамочка, — призналась Вера.
— На самом деле у папы это только теория, — решилась предположить Фелисити. — А практика постоянно опровергает любую теорию. И даже теорией я это не назову.


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
183
— Это убеждение, — заявила миссис Фэрбразер, — глубочайшее убеждение!
— Вернее это назвать предрассудком, а папа, ей-Богу, слишком значительная личность, чтобы быть в плену у какого-либо предрассудка. Смею надеяться, что нашим друзьям удастся смягчить его сердце, — сказала Фелисити с деланной бодростью, которой она вовсе не испытывала.
— О, как мало вы знаете вашего отца! Расскажите, кто эти люди — если вы знаете. Я уверена, что вы не знаете.
— Ну вот мы и подошли к более веселому разговору, — просияв, сказала Вера. — Они оба люди известные, и их имена есть в «Кто есть кто». Мой жених — лорд Клод Маунтреси из рода Маунтреси в Девоншире и Трейстаун в Ирландии.
Миссис Фэрбразер вздрогнула, услыхав знакомое имя.
— Так называется один из наших замков, — сказала она, и Вера утвердительно кивнула.
— Да, мама. Семейство Маунтреси лишилось своего чудесного девонширского дома во времена Тюдоров. Они поссорились с Генрихом VIII, и король отобрал у них замок — да так им его и не вернули. Клод даже думает, что кого-то из их семьи из-за этого обезглавили. Ему тридцать один год, он красив, богат, но не возмутительно богат. Он большой демократ и человек мыслящий, очень интересуется вопросом заселения муниципальных домов. Его взгляды во всем совпадают с папиными. Его собственный загородный дом и поместье находятся в Уэльсе, есть и квартира возле Гайд-парка.
— И это все, что ты о нем знаешь? — спросила мать.
— Я о нем знаю все, — спокойно возразила Вера, — но это все никого не касается, кроме меня. У него чудесный характер. Правда ведь, Фелисити?
— Да, — ответила сестра, — характер действительно чудесный. А моего зовут Огастус Гриффин, королевский советник*, член парламента. Рост шесть футов и четыре дюйма; он кандидат от Восточного Марпледона — как прогрессивный либерал и участник коалиции. И у него тоже — что удивительно — взгляды совпадают с папиными. Словно сам папа говорит. Он брюнет — и это предвещает настоящую любовь, мама, я ведь клялась, что никогда не выйду замуж за брюнета. И он поразительно умен. Он
* Адвокат высшего ранга.


184
Иден ФИЛПОТС
сам не знает, каких высот может достигнуть с моей помощью. Он говорит, что «шерстяная подушка» лорда-канцлера* — для него вполне достижимая цель. Во всяком случае, чего тут размышлять, — на нее просто садятся.
Миссис Фэрбразер задумалась.
— Никогда не предполагала, что вы обе такие упрямые и тщеславные девицы, — сказала она наконец. — Это безумие. Этому нет оправдания, ни малейшего оправдания.
— Клод ведь не нарочно стал лордом, — объяснила Вера. — Ты, мама, должна быть справедливой и судить о людях по ним самим, а не по их происхождению. Ему пришлось быть лордом. Уж таким он родился.
— В глазах вашего отца, Вера, это не составляет никакой разницы, — рассеянно ответила мать. — Он скажет, что в таком случае ты получишь пагубное наследство, кровь Бог весть какого негодяя; ибо лучшие экземпляры этого сорта людей, если удается достаточно далеко проследить генеалогию, почти всегда ведут свой род от весьма недостойных особ; что ж до их современных потомков, ложные идеалы и честолюбивое стремление войти в сословие пэров, это для вашего отца — отвратительно.
— Я честно предупредила Клода обо всем, — возразила Вера. — Он вполне понимает ситуацию, но его ободряет надежда и преклонение передо мной. Если какой-нибудь лорд способен завоевать расположение моего дорогого папочки, Клод этого добьется. В нем столько душевной широты, и скромности, и наивности. Возможно, он не так умен в том смысле, как умен Гасси, но он исключительно добрый. Ты полюбишь его, мама, — не ради меня, а ради него самого.
Миссис Фэрбразер вздохнула.
— А ты, — сказала она, оборачиваясь к Фелисити, — ты забыла о своей гордости ради члена парламента, который наряжается яйцом в мешочек! Когда я думаю о том, как тебя воспитали, я готова заплакать.
— Не надо плакать, мама, — возразила Фелисити. — Моя благовоспитанность сперва привлекла Гасси, потом очаровала его. Он умеет распознать хорошее воспитание, когда его видит. А очень многие не умеют. Человек должен быть сам прекрасно вос¬
* Набитая шерстью подушка, на которой сидит председатель (лорд-канцлер) в палате лордов.


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
185
питан, чтобы понять, что я собой представляю. Гасси именно таков. Он без ума от моих изысканных манер.
— Ты тщеславная дура, Фелисити! — возмутилась мать. — Я глубокого огорчена и разочарована в вас обеих.
— Мы тоже разочарованы в тебе, дорогая мамочка, — парировала Вера, сочтя своим долгом погладить руку матери. Однако миссис Фэрбразер не желала, чтобы ее гладили.
— Если ты, мамочка, не хочешь нам помочь, то хотя бы не мешай, — сказала Фелисити. — Вера и я вправе просить тебя, чтобы ты не мешала нам.
— Мешать вам, гадкая девчонка? Я беспокоюсь о вашем отце, а не о вас.
— Мама, будь честной, — начала Вера. — Сделай усилие, оглянись на свою молодость и вспомни, что ты чувствовала, когда сама оказалась в центре внимания, и влюбилась, и испытала первый, упоительный трепет при мысли о папе. Старые люди всегда говорят, что помнят, каково это быть молодым. Они всегда с этого начинают, когда принимаются нас поучать. А на самом-то деле...
Тут ее прервала сестра. Часы в стиле Людовика Четырнадцатого пробили четверть девятого.
— Думаю, мы должны предупредить, — сказала Фелисити, — что они будут здесь через десять минут. Они оба едут сюда в машине Гасси посмотреть Венеру с Наксоса. И хотели бы, если это будет возможно, сделать всех нас счастливыми, прежде чем уедут обратно.
— Что ты хочешь сказать? Они сейчас приедут?
И снова миссис Фэрбразер схватила флакончик с нюхательной солью.
— Бронзовая богиня — только предлог, мама, — объяснила Вера. — Конечно, они мечтают увидеть ее — а кто бы этого не хотел? Особенно Клод, он инстинктивно преклоняется перед красивыми вещами, хотя и не понимает их. Но главной их идеей было найти с помощью этой безобидной уловки подход к папе и обезоружить его своим тактом и исключительным обаянием.
— Это была идея Гасси, — уточнила Фелисити. — Он знает, что наделен незаурядным талантом очаровывать людей, и если он способен переубеждать упрямых судей так, что они начинают открыто давить на присяжных и спасают всяких темных личностей от справедливых последствий их темных дел, то мы вправе надеяться, что он сумеет покорить папу.


186
Иден ФИЛПОТС
— Оба вместе они не могут потерпеть неудачу, — заявила Вера. — Когда ты, мамочка, увидишь их обоих, ты поймешь, что оба никак не могут потерпеть неудачу с папой. Клоду будет помогать его демон.
— В конце концов, мама, мы ведь уже взрослые женщины, — прибавила Фелисити. — Вы сами должны разобраться в себе, прежде чем кто-то другой сумеет вас узнать, — так говорит Гас- си. И это удивительно верно — почти в тот же момент, как Вера и я начали понимать себя, с нами познакомились...
— ...милые Клод и Гасси, — заключила сестра.
— Возможно, что вы действительно узнали себя — это было, конечно, весьма жалкое открытие, — возразила миссис Фэрбразер. — Но вы, бесспорно, еще не знаете вашего отца. Теперь вы его узнаете. И так как эти воображаемые помолвки будут расторгнуты еще до того, как вы отправитесь спать, я лишь надеюсь, что вы будете вести себя скромно в обществе этих заблуждающихся молодых людей — без глупостей и излишней доверчивости!
— Совершенная любовь отвергает осторожность, мамочка, — провозгласила Вера, — но не фамильную гордость или девичью скромность.
— Это им надлежало открываться перед нами, а не нам, — с гордым видом заявила Фелисити.
— Влюбленная дурочка! — вот и все, что могла произнести миссис Фэрбразер. В этой сложной ситуации она почувствовала, что с Фелисити будет больше трудностей, чем с Верой. Вера, однако, была настроена столь же решительно, хотя и менее агрессивно, чем младшая сестра. И именно Вера высказала еще одну просьбу.
— По крайней мере, мамочка, веди себя пассивно. Не старайся повлиять на папу. Дай ему самому судить о них по своему усмотрению.
— И верно, смотри на это спокойно, мама, — подхватила Фелисити. — Ты ведь вполне можешь довериться папиному суждению.
— Я с радостью предоставлю ему все это дело, — ответила мать, и едва она это сказала, как в библиотеку вошел мистер Фэрбразер.


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
187
Глава II ДЖОСАЙЯ
Владелец Орчард-Дина был высокого роста и худощавого телосложения. Лицо его в каком-то ракурсе сильно напоминало Авраама Линкольна, а в другом — одного из Мемнонов*. Веерообразная борода и гладко выбритые щеки усугубляли этот египетский вид. Волосы были зачесаны так, как в бытность его чернорабочим, — этой прически он уже никогда не менял. В его облике ощущалась какая-то значительность, а во взгляде, голубых глазах — нечто большее, чем уверенность удачливого промышленного магната. Глаза были большие, блестящие и могли бы украсить лицо поэта; рот подвижный, выразительный. В состоянии покоя выражение лица было настороженное, но не хмурое, когда же что-то его интересовало, он оживлялся и иногда сильно жестикулировал своими крупными, красивыми руками.
Джосайя Фэрбразер ухитрялся никогда не следовать моде. Его обеденный костюм был старомодного покроя, и галстук он носил с постоянным узлом, что весьма огорчало всех домашних. Если на манишке солидного человека полагалось быть двум пуговичкам, у мистера Фэрбразера их было одна или три, а если бы светский обычай требовал носить одну или три, у мистера Фэрбразера их наверняка было бы две.
Густые седые волосы он зачесывал назад, открывая широкий лоб, и говорил медленно, глубоким, звучным голосом.
Вошел он, куря сигару, и сел на софу рядом с женой. При этом движении обнаружилось, что нижняя пуговица его жилета расстегнута. Такая уж у него была привычка с давних лет после обильной трапезы.
— Ты нюхала соль — что случилось? — спросил он.
Жена застегнула пуговицу на его жилете, а Фелисити, со свойственной ей находчивостью, ответила за нее:
— Мы тут изрядно взбудоражили милую мамочку. Такое необычайное совпадение, папа, ведь Вера и я в Лондоне встречали этих... этих археологов, которые сейчас приедут посмотреть нашу бронзовую Венеру.
— Иногда, — сказал мистер Фэрбразер, — я чувствую, что
*Мемноны — две монолитные колоссальные статуи египетского царя Аменхотепа 111 (XIV в. до н. э ), поставленные перед храмом этого царя в Луксоре.


188
Иден ФИЛПОТС
Венера с Наксоса тяжкое бремя для вас, женщин, — вернее, для всех нас. Вы спросите: почему? Вполне понятно, кто может отрицать, что она нарушает наш семейный покой — самое священное в нашей жизни. Однако что я могу поделать, Софи? Ее божественное явление нельзя скрывать от людей. Нельзя держать ее свет под спудом. Да, она принадлежит мне, но в более широком и истинном смысле она — достояние всего человечества. Иногда я убеждаю себя, что надо бы с нею расстаться, а потом снова чувствую, что не могу этого сделать. День кажется мне незаполненным без бодрящего и освежающего взгляда на нее.
— Нет, ты не должен с ней расставаться, — заявила жена. — Лучше отказаться от чего угодно, только не от бронзовой Венеры. Мы ведь знаем — возможно, лишь отчасти, — твое отношение к ней и что она для тебя значит.
Чудесные голубые глаза мистера Фэрбразера засияли.
— Этих слов я и ожидал от тебя, дорогая! Тут ведь так же, как с замками, — продолжал он. — Я просто их владелец, а радость и подлинное душевное наслаждение такими сокровищами следует делить с теми, кто способен их ощущать. Конечно, порой эта необходимость мешает нашему комфорту и угрожает покою семьи, как в сегодняшний вечер. Я забочусь не о себе, я сожалею, что причиняю беспокойство вам.
Затем он повернулся к Фелисити.
— Эти посетители вовсе не археологи, как вы воображаете, — сказал он. — И если они так представились вам, то напрасно присвоили себе эту почтенную профессию. Один из них лорд, другой адвокат; однако справедливость не позволяет мне запретить лицезрение Венеры даже таким людям.
— Пусть эта злосчастная уловка не повредит им в твоих глазах! — взмолилась Вера. — Они очаровательные молодые люди, папа.
Отец покачал головой.
— Я никогда не забуду, что коварство законоведов чуть не лишило меня патента на мою стыковую накладку для рельсов, — ответил отец.
— Но когда ты представил дело в палату лордов, то был торжественно отомщен. Вспомни, папа, — сказала Вера.
— Я стараюсь быть справедливым — эти люди поражены неизлечимой косностью, — сказал мистер Фэрбразер. — Но недоверие к ним у меня в крови. И я могу привести убедительные ре¬


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
189
зоны в свою пользу. Не раз и не два я давал подобным типам возможность оправдать их постановления в моем мнении, и не раз и не два они терпели крах. Возможно, что дело тут в моих неудачах как индивидуума, а не в их вине как сословия, однако факт есть факт — я их проклинаю и ненавижу. Это у меня принцип глубоко укоренившийся и неизменный. Не того или иного человека — вы же меня понимаете, я никогда не позволю себе ненавидеть данного человека, но все же они ненавистны мне как сословие.
— Ты так безжалостен, папа? — пробормотала Вера, и в этот момент вошел дворецкий.
— Джентльмены прибыли, — объявил он.
— Ну, и как они выглядят, Напкинс? — спросил хозяин. Мистер Фэрбразер был со своим слугой на дружеской ноге. Оба они искренне восхищались друг другом, причем Напкинс принадлежал к числу слуг старинных, преданных, феодального типа, ныне практически сметенных с лица земли прогрессом и законами эволюции.
Он подал мистеру Фэрбразеру две визитные карточки.
— Молодые джентльмены — выглядят очень хорошо, можно даже сказать, авантажно. Но я знавал таких же, на вид красавцев, а оказывались они негодниками.
— Я уверена, Напкинс, только в фильмах, — предположила Фелисити.
Но Напкинс не был расположен слушать что-то дурное о фильмах. Кинематограф в последние годы немало повлиял на его убеждения — такое действие он нередко производит на умы пожилых людей.
— Вы не должны допускать, чтобы эти картинки уничтожили ваше доверие к человеческой природе, Напкинс, — сказала Вера.
— Что правда, то правда, мисс, — согласился он.
Мистер Фэрбразер прочитал визитные карточки.
— «Лорд Клод Маунтреси» — я приобрел его замок в Девоншире. «Мистер Огастус Гриффин, К. С., Ч. П.» Боюсь, что такие люди вряд ли способны питать искренний интерес к архаическому греческому искусству.
— Подожди судить, папа, ты же их еще не видел, — заметила Фелисити.
— Они, знаешь ли, энтузиасты, — заявила Вера, — и готовы полюбить тебя не меньше, чем нашу бронзовую красавицу.
— Я бы попросил их ни о чем таком не помышлять, — возра¬


190
Иден ФИЛПОТС
зил мистер Фэрбразер. — Ты, Вера, не пытайся меня подкупить лестью и сочетать мое имя с именем лорда или адвоката. Верю, что намерения у тебя благие, но ты сама не понимаешь, что делаешь. Займите, пожалуйста, этих джентльменов минут десять, потом я вас сменю. Мне необходимо написать два письма и докурить сигару. Я сразу же вернусь.
С этими словами Джосайя Фэрбразер покинул жену и дочерей, а Напкинс, собрав кофейные чашки, последовал за ним, чтобы привести посетителей из гостиной.
— Мамочка, дорогая, лучше не придумаешь! — воскликнула Вера, когда женщины остались одни. — Теперь ты сможешь судить о них сама.
— Отнесись к ним, ради нас, с открытым сердцем, — попросила Фелисити, но миссис Фэрбразер ничего не пообещала.
— Вы слышали, что говорил отец? — сказала она.
Минуту спустя Напкинс привел лорда Маунтреси и мистера
Гриффина.
Глава III
БЛЕСТЯЩИЙ ВЫХОД КЛОДА И ОГАСТУСА
Это были рослые молодые люди в расцвете лет, пышущие здоровьем. Они являли собой забавный контраст — один был блондин с нежным, свежим цветом лица и вьющимися золотистыми волосами над не очень высоким лбом, светлыми, честно глядящими глазами и изящным аристократическим носом; меж тем как у другого волосы были лоснящиеся, черные, а темно-карие глаза сверкали умом, нос был массивный, крупный и складка рта говорила о решительности и душевной силе. Лоб широкий и выпуклый, цвет лица слегка смуглый, выражение лица необычно оживленное. Он был гладко выбрит, тогда как лицо его друга украшали густые, янтарного цвета усы. У обоих широкие плечи, красивая, мужественная походка. Действительно, то была весьма примечательная пара молодых мужчин, бодрых, здоровых, преуспевающих и на вид вполне счастливых. Оба явились в вечерних костюмах, белых жилетах и, судя по их поведению, нежно любили друг друга.
У всякого мало-мальски разумного человека при первом знакомстве с ними и впрямь не могло возникнуть к каждому из них


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
191
иного чувства, кроме симпатии. Однако миссис Фэрбразер, к несчастью, знала о них предостаточно, чтобы это омрачило первые минуты знакомства. Она хмуро глядела на их сияющие физиономии и отвечала на их учтивые поклоны слабыми кивками. Мистер Гриффин кланялся особенно рьяно, с почти южной расслабленностью поясничных мышц; но лорд Маунтреси давал почувствовать свое происхождение и склонялся менее старательно. Несмотря на это София Фэрбразер своим безошибочным инстинктом, которым она славилась и который помогли ей развить многие житейские обстоятельства, с первого взгляда предпочла лорда его другу. Время, умеющее поднимать вверх и отбрасывать вниз, в дальнейшем укрепило миссис Фэрбразер в ее мнении и усилило ее первое впечатление до степени убежденности, но лишь затем, чтобы снова все перечеркнуть и до конца дней оставить ее в смятении и недоумении перед выбором между лордом и адвокатом.
Вера первая ответила на их приветствия и протянула руку своему избраннику.
— Как дела, Клод? — спросила она и, повернувшись к матери, представила его. — Это лорд Маунтреси, мамочка.
Тем временем Фелисити поздоровалась с адвокатом.
— Как поживаете, Огастус? Моя мать — мистер Гриффин.
— Полагаю, было чрезвычайно любезно, миссис Фэрбразер, — начал лорд Маунтреси, — просто исключительно любезно, что нам позволили вторгнуться в ваш дом в такой час.
Голос у него был звучный, приятный, но с оттенком кастовой самоуверенности.
— Благодарите за это моего мужа, лорд Маунтреси, не меня, — возразила миссис Фэрбразер.
— Очень любезно, очень любезно! — повторил, как эхо, Огастус.
Его речь была плавной, быстрой, чрезвычайно четкой.
— Столь великодушно, — продолжал он, — было разрешить двум знатокам...
— Не стоит на этом останавливаться, Гасси, мама все знает.
Это сказала его нареченная, и Огастус, повернувшись к ней,
понизил голос.
— Вижу, что знает, и боюсь, что это ей не нравится.
— Тише, миссис Фэрбразер услышит! — попросил пэр.
Хозяйка дома стояла и глядела на них подозрительно и недружелюбно.


192
Иден ФИЛ ПОТС
— Мои дочери только этим вечером соизволили объявить о вашем необыкновенном сговоре, — сказала она.
— Можем ли мы надеяться...
— Прошу вас этого не делать — прошу каждого из вас. Это нечто неслыханное! Помолвки не совершаются так скоропалительно.
— Уверяю вас, что совершаются, миссис Фэрбразер, — заявил мистер Гриффин. — Люди теперь так быстро соображают. Благодаря более высокому образованию, наши мозги работают так быстро, что это удивило бы наших предков. Да, наше поколение наделено способностью решать все быстро.
— И быстро менять решения, — возразила миссис Фэрбразер.
— Любовь с первого взгляда — отнюдь не выдумка поэтов, — уверил ее лорд Маунтреси. Поездка их обоих в машине его друга была его идеей.
Но у миссис Фэрбразер ответ был уже готов.
— Наверно, все произошло на костюмированном балу, — язвительно заметила она.
Клод не нашелся, чем парировать колкий намек, но его выручила Вера.
— Истинная любовь, мама, проникает сквозь любой маскарадный костюм, — сказала она.
— Браво, Вера! — весело воскликнул Клод. Тут мать Веры подошла к сути дела.
— Все вы глубоко, безнадежно ошибаетесь, и вы это знаете. Я не стану притворяться, что эти так называемые помолвки доставили мне радость, и я знаю, что моему мужу они причинят очень больнюе огорчение.
— Мы готовы на все, только бы не огорчать его, — возразил Клод.
— Мы надеялись, — заговорил Огастус, — что наше общественное положение и характеры нас обоих — ныне ведь все зависит от характера...
— И всегда зависело, — подтвердила миссис Фэрбразер.
— Но вы стоите. Прошу вас, сядьте, миссис Фэрбразер! — попросил лорд Маунтреси.
Вмиг Вера и Фелисити пододвинули каждая по стулу, молодые люди уселись, а девушки сели на софу рядом с матерью, одна справа, другая слева.
— Характер, — начал Огастус, — это пробный камень. Выдающиеся характеры встречаются редко.


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
193
— Мне выпало счастье жить с таким человеком, — сказала миссис Фэрбразер.
— С двумя, — решился вставить Клод.
— Я имею в виду моего мужа, лорд Маунтреси. Он, как вы, возможно, знаете, а может, и не знаете, человек выдающийся, но скромный, человек с железной волей, но добрый, понимающий и терпимый — даже по отношению к молодежи.
— Звучит, я бы сказал, обнадеживающе, — заметил Клод.
— Мистер Фэрбразер — урок всем нам, образец редкого характера, — заявил Огастус. — Судя по моему опыту, люди с годами обычно либо загнивают, либо окаменевают. Первые становятся кашеобразными, как гнилой кабачок, вторые отвердевают, как ископаемые.
— Но и те и другие препротивны — их встречаешь везде, — прибавила Фелисити.
— Надеюсь, мой муж не покажется вам ни кабачком, ни ископаемым, — сказала миссис Фэрбразер.
— Он ископаемое по отношению к лордам и адвокатам, мама, во всяком случае, он не свободно мыслящий человек, — возразила младшая дочь.
— Никто не может быть вполне свободным, Фелисити, — упрекнул ее Клод. — Это противно природе...
Миссис Фэрбразер была удивлена.
— Очень верно! Я рада, что вы так думаете, — отозвалась она.
Однако Фелисити рвалась поспорить.
— Все смелые, бесстрашные люди свободны. Возьмем Гасси — он свободен, как ветер.
— Значит, он легковесен, — серьезно возразила миссис Фэрбразер.
— Он весит двенадцать стоунов* и шесть фунтов, мама.
— Надеюсь, — сказал Огастус, — надеюсь и верю, что у меня есть вес не только физический, но также нравственный. Коль говорить честно, свобода действительно миф, и никто не знает этого лучше, чем Клод и я. Мы оба усердные, серьезные, трудолюбивые и добросовестные граждане и мы хотели бы оставить мир в лучшем состоянии, чем мы его застали. Правда, Клод?
— Да, конечно, — ответил его друг, — так оно и будет, если нам помогут.
* Стоун — английская мера веса, равная 6,34 кг.
7 Комната с привидением


194
Иден ФИЛ ПОТС
— Я вижу, вы собою вполне довольны, — сказала миссис Фэрбразер.
— Это всего лишь благоразумная надежда, уверяю вас, — ответил лорд Маунтреси. — Мы отнюдь не восхищаемся тем, что мы лорды или юристы. Юристы, я полагаю, будут всегда с нами, но лордам придется уйти. Наследственный законодатель столь же архаичен, как... как...
— Моя улыбка, — подхватила Фелисити.
— Как Венера с Наксоса, — продолжал Клод. — И тогда, конечно, праведник пострадает вместе с грешником.
— Люди с чуткой аристократической душой, вроде моего друга лорда Маунтреси, удалятся в свои горные твердыни, — продолжал Огастус, — но и там их догонит, выбросит прочь и уничтожит пролетариат.
— Это вполне возможно. Я готов ко всему. Но Огастусу это не понравилось бы, — улыбнулся Клод.
— Он и не уйдет, — заявила Фелисити. — Когда Огастус, как он хочет, добьется «шерстяной подушки», — он, конечно, если ему дадут время, — хотя и будет лордом, и не подумает уйти. Он либо выбросит «шерстяную подушку» за окно либо этой шерстью засыплет глаза вождям революции и ослепит их.
— Как я понимаю, мистер Фэрбразер и я мыслим одинаково обо всем, — сказал Огастус, но миссис Фэрбразер уверила его, что это не так.
— Вы скоро сами увидите, что ошибаетесь, мистер Гриффин, — возразила она.
— Мое восхищение мистером Фэрбразером как отцом Веры...— начал лорд Маунтреси, но хозяйка дома остановила его.
— Как мать Веры могу заверить вас обоих, раз и навсегда, что ваше дело безнадежно, совершенно безнадежно, — твердо сказала она.
— Это дело надо бы, ради всех нас, рассматривать вне зависимости от предрассудков, — провозгласил Огастус.
— Но все же, — возразил его друг, — мистер Фэрбразер — человек выдающийся, пользующийся известностью, и он вправе иметь свое мнение. Возможно, это у него и не предрассудок.
— Жена такого человека — тоже выдающаяся женщина, — если она позволит мне такие слова. И мне очень хотелось бы узнать, считает ли миссис Фэрбразер с ее женской интуицией и боль¬


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
195
шим жизненным опытом, что о человеке следует судить по его личным качествам, а не по его происхождению или профессии.
— Тебе, мамочка, приходилось когда-нибудь замечать у лордов и юристов какие-то неприятные качества? — поинтересовалась Вера, беря руку матери.
— Лично мне — нет, — призналась миссис Фэрбразер, — но, к сожалению, твоему отцу пришлось.
— Исключение только подтверждает правило, — сказал Клод. Он придумал эту фразу по дороге из Лондона.
Все поднялись, и Фелисити предложила Огастусу осмотреть серебряные предметы, лежавшие на столе под стеклом, меж тем как Вера что-то шептала Клоду на ухо. Очень тихо она произнесла имя «Джозеф», и Клод вспомнил о теме, которая, как его наставляли, может смягчить материнское сердце.
— Расскажите мне о вашем сыне, миссис Фэрбразер, — попросил он. — Он ведь тоже знаменит, Вера мне говорила.
— Будет знаменит, — сказала Вера.
— Он, без сомнения, замечательный юноша, — согласилась мать. — Раньше или позже мир услышит о Джозефе.
— Пророк будущего?
— Возможно, да, и ему, как многим пророкам, довелось изведать гонения.
— Но не в Итоне*, мама.
— Я по глупости настояла, вопреки более здравому мнению моего мужа, чтобы послать его туда, — призналась миссис Фэрбразер.
— Не говорите так, — запротестовал пэр, — я учился в Итоне.
— Он стал членом тамошнего дискуссионного клуба, — объяснила Вера — Поэтому ему разрешалось ходить непричесанным и не читать молитвы.
— Извините меня, но это не так. Привилегия членов клуба — пестрые жилеты и разрешение подвертывать манжеты на брюках. Я тоже был членом этого клуба.
— Его фотографии постоянно помещали в «Дейли Лукинг Гласс» — как он прыгает через барьеры и падает в лужи, — сказала миссис Фэрбразер. — Иллюстрированные газеты обычно показывают, как учащиеся закрытых школ играют с маленькими
* Итон, Итонский колледж — закрытое привилегированное учебное заведение.


196
Иден ФИЛ ПОТС
детьми. Лучше бы нам хоть иногда показали, как они трудятся за письменным столом в свой форменной одежде. Я уверена, многим родителям это куда больше понравилось бы.
— Битва при Ватерлоо была выиграна на лужайках Итона*, — сказал Клод.
— Но что было выиграно благодаря итонской форме? — спросила миссис Фэрбразер.
— Потом Джозеф поступил в Оксфорд, чтобы во второй раз надеть синюю форму и во второй раз стать первым, — продолжала Вера.
— Типичный англичанин! — воскликнул Клод.
— Да, но, к сожалению, он вскоре отказался от обеих этих невинно-честолюбивых целей. Он решил, что спорт, как им занимались в университете, вреден для его интеллекта, а лекции тамошних преподавателей и того вредней, — сказала миссис Фэрбразер.
—Он вошел в общество, называвшее себя «иконоборцами», — объяснила Вера, — у них там читали лекции всевозможные современные гении, и они пили кофе и курили сигареты до глубокой ночи и наводили в мире порядок. Негодяям преподавателям не понравилась идея Джозефа о переустройстве мира и, после того как он сам прочел в обществе доклад, его исключили, выгнали из университета как оказывающего вредное влияние.
— Наступите на червяки он заерзает, — сказал Клод. — Конечно, преподаватели часто не лучше червей. Точно так же они поступили с Шелли**.
— А теперь он читает лекции в Америке, не знаю о чем, и собирает материал для книги, — похвалилась мать Джозефа.
— Наверно, он поэт? — предположил Клод.
Но миссис Фэрбразер не могла этого допустить. Она в самом деле отнеслась к этому слишком серьезно.
— Ни в коей мере! — возразила она. — Проза, только проза. Ни у кого в нашей семье нет даже искорки поэзии. И мы ее терпеть не можем. Вера, принеси фотографию Джозефа. Лозунгом следующего поколения будет искусство — так полагает мой сын.
* Фраза французского писателя и политического деятеля, графа Шарля Монталамбера (1810—1870).
** Английский поэт Перси Биши Шелли (1792 — 1822) был исключен из Оксфордского университета за публикацию брошюры «О необходимости атеизма» (1811).


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
197
— Несомненно, раз он так говорит, — скромно согласился лорд Маунтреси.
— Он поразительно одарен и отважен. Я даже не пытаюсь понять его. Но он некое чудо, — продолжала миссис Фэрбразер.
— Как Вера, — подсказал Клод.
— Нет, как мама, — отозвалась Вера, возвращаясь с фотографией высоколобого молодого человека со свирепым взглядом и копной густых черных волос. Он заносчиво глядел из рамки, являя глазам лорда дух мятежа и воинственности. Но его светлость этого не высказал.
— На войне он был самым молодым полковником в британской армии, — сказала сестра Джозефа, — и когда его произвели в полковники, он так рассердился, что чуть не перешел на сторону неприятеля. Он говорил, что не может этого стерпеть. Что есть такое в чине полковника, почему он вызывает неуважение? К майорам и капитанам это не относится. А полковника никто не принимает всерьез — особенно отставного. В Танбридж-Уэлсе их полным-полно.
Но Клод, видимо, был поглощен созерцанием фотографии Джозефа.
— Поразительно красив — не отвести глаз. Человек, на которого где угодно обратишь внимание. Какой лоб, какие орлиные глаза! — бормотал он, изучая фотографию и поглядывая для сравнения то на миссис Фэрбразер, то на Веру.
— Он похож на вас обеих, — заявил Клод.
В другом конце комнаты Огастус вертел в руке массивного серебряного скарабея.
— Третья династия*, — объяснила Фелисити.
— Люди, которые делали такие вещи, жили для искусства, — заявил член парламента. При этом он смотрел на девушку, а не на жука. — Они ставили его на первое место.
— Мужчины всегда ставят что-нибудь на первое место, но только не нас, — задорно сказала она.
Парировать подобный вызов было нелегко, и Огастус предпочел ответить уклончиво:
— Вам, по крайней мере, это лучше знать.
— Нас помещают только в ниши, но никогда не делают храмом, — заявила Фелисити.
* То есть четвертое тысячелетие до н. э.


198
Иден ФИЛПОТС
— Вы мой храм и богиня в моем храме, — заверил он, на что она отрицательно покачала головой,
— Вы это только что придумали, но придумали неудачно. Возможно, что у меня архаическая улыбка, но ум у меня отнюдь не архаический. Одно из благ образования — то, что нам, женщинам, оно открыло в мужчинах гораздо больше, чем мы прежде знали.
— Чем больше, тем лучше, — заметил Огастус.
— Для женщин — да. Странно подумать, что многие поколения женщин жили и умирали, так и не узнав о вас больше того, что вам самим угодно было сообщить.
— Мы всегда сообщали лучшее, что могли, — возразил Огастус. — Скрытность — вот величайшая любезность, какую мы могли вам оказать. Конечно, мы были неправы, но намерения наши были благими.
— Женщины испытывают к мужчинам те же чувства, что Труд к Капиталу, — заявила Фелисити. — Слишком долго мы были страдающей стороной. Вы, Гасси, должны извинить большинство половых предрассудков, они столь же естественны, как классовые.
— Тогда пусть ваши предрассудки распространяются на всех мужчин, кроме меня, — попросил королевский советник. Но тут его позвал Клод:
— Поди сюда, Огастус, взгляни на фотографию сына миссис Фэрбразер. В жизни не видел такого поразительного лица.
— Клянусь Юпитером! Изумительное лицо — характер — взгляд — талант! Я хотел бы познакомиться с этим человеком! — воскликнул Огастус, держа фотографию даже как бы с почтением.
— Надеюсь, когда-нибудь вы познакомитесь, — сказала Фелисити. — Это пошло бы ему на пользу.
— А вот наш дорогой папочка! — воскликнула Вера, и рослая фигура Джосайи Фэрбразера показалась в дверном проеме.
Молниеносным взглядом он окинул обоих молодых людей, которые при его появлении встали и поклонились. Затем подошел к ним и подал руку Клоду.
— Как поживаете, лорд Маунтреси? — спросил он. — А вы как себя чувствуете, мистер Гриффин? — повернулся он к адвокату.
— С вашей стороны необычайно любезно, сэр, необычайно любезно... — начал Огастус.


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
199
— Мы вам глубоко благодарны. Вы слишком добры, мистер Фэрбразер, — подхватил Клод.
— Долг есть долг. Лицезрение Венеры с Наксоса должно быть доступно каждому, — заявил владелец сокровища. — Вы специалисты или просто любители?
— В обычном обществе я мог бы претендовать на звание знатока, — ответил Огастус, который последние сутки усердно читал труд о греческих бронзовых статуях. — Но не при вас, — признался он.
— А я просто любитель, — сказал Клод.
— Не хотите ли кофе? — спросила миссис Фэрбразер, и Фелисити исподтишка сжала руку Веры. Неужели мать смягчилась?
— Нет, нет, спасибо. Благодарствуйте, — ответил Клод.
— Тогда, может быть, выкурите по сигаре? — спросила Фелисити.
— Право же, не стоит, — возразил Огастус. — Мы не хотим задерживать мистера Фэрбразера ни на одну лишнюю минуту.
— О нашей бронзовой Венере я всегда готов поговорить, — признался хозяин дома. — Я сам после завтрака еще не видел ее.
— Папа принимает Венеру три раза в день после еды — как лекарство, — объяснила Фелисити.
Ее мать поднялась с места.
— Тогда мы вас, мужчин, покинем, — сказала миссис Фэрбразер.
— Смею ли я надеяться, что мы еще будем иметь удовольствие увидеть вас до ухода? — учтиво спросил Огастус.
— Это будет зависеть от моего мужа, — довольно мрачным тоном ответила дама.
— Папа, пожалуйста, приведи их потом в гостиную, чтобы мы могли проститься, — попросила Вера, и волнение в ее голосе слегка удивило отца, потому что Вера, насколько ему было известно, была не слишком эмоциональной особой. Огастус отворил дамам дверь. Фелисити, идя вслед за матерью и сестрой, успела ему шепнуть:
— Не притворяйся, будто что-то понимаешь в бронзовых статуях, — сказала она. — Не то папа вмиг тебя сконфузит и запрезирает.
Мужчины остались одни.


200
Иден ФИЛПОТС
Глава IV УБЕЖДЕНИЯ МИСТЕРА ФЭРБРАЗЕРА
— Как я понимаю, вы все же разбираетесь в искусстве. Может быть, вы тоже коллекционеры? — осведомился мистер Фэрбразер, жестом приглашая друзей сесть.
— У меня есть куча фамильных драгоценностей, — сказал Клод.
— Чем больше, тем лучше. Храните их, — посоветовал мистер Фэрбразер. — В наши дни все, что стоит хоть один доллар, уходит в Америку. Это говорит об отсутствии патриотического чувства и самоуважения у членов наших старинных родов.
— Они расстаются с этими вещами именно для того, чтобы сохранить самоуважение, — объяснил Клод.
— Мужчины поумнее не продают фамильных драгоценностей, они продают себя — чтобы сберечь фамильные драгоценности, — заметил Огастус. — Таким путем они приобретают доллары, которые дают им возможность сохранить их сокровища.
— Жены-американки — пусть даже они очень хороши — сомнительная замена за европейские шедевры, — сказал мистер Фэрбразер. — Конечно, мужчина может принести себя в жертву, женившись ради благополучия будущих поколений и спасения своих безделушек. Но подобный альтруизм встречается редко.
— Что ж до Клода, то его происхождение — ничем не заслуженная случайность, — заявил Огастус, начиная атаку. — И он настроен так же, как мы.
— А могу я спросить самого лорда Маунтреси, как он настроен?
— Демократически.
— Вы не из тех ли пэров, которые чуждаются палаты лордов?
— Напротив, он весьма усердно ее посещает, — заверил Огастус.
— И все же я почитаю своих предков лишь тогда, когда история свидетельствует, что они достойны почтения,—сказал его друг.
Джосайя Фэрбразер одобрил такую позицию.
— Очень правильно, — согласился он. — А что они совершили в истории?
— Ничего, кроме того, что исполняли свой долг. Они жили, не мозоля глаза обществу.
— Удостоились они каких-либо государственных отличий?


БЮНЗОВАЯ ВЕНЕРА
201
— Если вы только исполняете свой долг, удостоиться государственного отличия почти невозможно, — объяснил Клод. — Для него, мистер Фэрбразер, требуется либо нечто гораздо большее, либо нечто гораздо меньшее. Мы были опорой Церкви и Государства, были милосердны к беднякам и пользовались своей феодальной властью, как джентльмены. На протяжении веков мы выказывали честность и преданность высшим принципам.
— Быть честными на протяжении веков — само по себе весьма примечательное достижение, — вежливо сказал мистер Фэрбразер.
— Однако мы поссорились с Генрихом VIII, — продолжал Клод.
— А кто бы не поссорился! — заметил мистер Фэрбразер.
— С того времени наша власть уменьшилась, но, даже пребывая в относительном уединении, мы, могу сказать, продолжали чтить добродетель.
— Вам можно быть добродетельными, Клод, — согласился его друг. — Вам можно быть упрямо, упорно, педантично добродетельными. И по сути, именно такие тупоумно добродетельные люди сильно усложняют жизнь. Люди дурные причиняют относительно не так уж много зла — их вы можете предоставить нам. Однако государству надо бдительно надзирать за людьми деятельными и добродетельными. Они становятся всевозрастающей опасностью. Нет более опасного сочетания, чем золотое сердце и тупые мозги.
Мистер Фэрбразер выслушал эту тираду явно без одобрения.
— Вы, кажется, являетесь королевским советником и членом парламента? — спросил он.
— В настоящее время да, мистер Фэрбразер. Парламент это, как вам известно, либо жернов, либо мостик. В моем случае я рассматриваю его как мостик.
Хозяин дома покачал головой.
— Я полагаю, что вашим избирателям вы говорили другое. Но чего ожидать от людей, вскормленных в наших четырех юридических корпорациях?* Адвокатура — весьма деморализующая профессия, мистер Гриффин. Она искажает перспективу, поддерживает силу, создает безнравственный склад ума и ослабляет голос совести.
* Имеются в виду четыре юридические корпорации, готовящие адвокатов.


202
Иден ФИЛ ПОТС
— Не произносите слова «совесть», мистер Фэрбразер, — попросил Огастус.
— Извините. Но что правда, то правда.
— Человеческая природа остается человеческой природой, даже у королевских адвокатов. К сожалению, люди всякие бывают, — вздохнул мистер Гриффин.
— А человеческая природа присуща каждому из нас — хотя я часто удивляюсь, как можно ее обнаружить у некоторых, — задумчиво сказал пэр.
— Цивилизация быстро превращается в ожесточенную битву с вами, законниками, — заявил мистер Фэрбразер. — Мы стонем под игом адвокатов. Вы держите весь народ в руках и выжимаете из него соки. Вы создаете законы, а мы должны их исполнять. Только родиться мы еще можем без вашей помощи, ничего другого. Ваша теория прецедента* — проклятие для страны.
Однако королевский советник счел себя обязанным оспорить столь суровую критику.
—Адвокатура лежит в основе нашей культуры, дорогой сэр, — возразил он. — Что говорил лорд Беркенхед? Или, точнее, что он сказал, будучи заместителем министра юстиции в 1913 году? Он заметил, что «адвокат выполняет функцию, жизненно необходимую для существования цивилизованного общества».
Мистер Фэрбразер пристально посмотрел на него.
— Вы назвали лорда Беркенхеда — этого Руперта** адвокатуры, громовержца судебных дебатов, самую блестящую и самую опасную личность! Тогда, разумеется, вы позволите и мне процитировать его. Ныне здравствующий бывший лорд-канцлер, замечу я, получил до нынешнего дня в виде пенсии около четырехсот тысяч фунтов казенных денег. Позиция некоторых лордов-канц- леров по отношению к войне наверняка для вас не секрет. Но это так, между прочим. Я постарался запомнить следующие его слова — они меня потрясли. Лорд Беркенхед произнес их во всеуслышание, обращаясь к Американской ассоциации адвокатов в Соединенных Штатах. Он сказал: «Надеюсь, мы сумели внушить
* Речь идет о принятом в английской теории юриспруденции правиле ссылаться на прежние судебные решения.
** Руперт (святой) — так называемый «баварский апостол» (род. в сер. VII в. — 717), прошедший как миссионер вдоль всего Дуная, обращая в христианство тамошние племена.


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
203
населению нашей страны и нашему сословию более глубокое чувство ответственности, чем то, которым сами руководствовались прежде, ибо всякий не-юрист должен, ради собственного спасения, понимать законы; но, насколько я понимаю вашу и мою юриспруденцию, только на нас, юристов, можно полагаться в деле разумного понимания законов». Разве когда-либо легализм* и власть, вместе взятые, превзошли эту мысль по откровенному цинизму? Юристы, несомненно, смеялись, но Америка не смеялась, как я понимаю, да и Англия, безусловно, тоже не смеялась.
— Славная шутка, дорогой мистер Фэрбразер!
— Это не шутка. Мы вправе требовать от судей и адвокатов того же уровня нравственности, что и от врачей. Если врач отвергает новые эффективные лекарства, общество отшатнется от него и изгонит его, но ведь это то, что законоведы совершают повседневно.
— Поверьте, каждая страна имеет такие законы, которые она заслуживает, — довольно вяло возразил Огастус.
— Тогда помолимся о том, чтобы эта страна поскорее проснулась и перестала их заслуживать, — сказал мистер Фэрбразер. — Будем надеяться, что вас извне вынудят к реформам, вынудят привести законы в систему, как сделали все прочие народы, и возмущенный народ заставит вас расстаться с вашими мерзкими четырьмя юридическими корпорациями и всем тем, что они представляют.
— Расстаться с юридическими корпорациями? — ахнул Огастус. — Никогда!
— Мы освободили мир от кайзеризма, — спокойно ответил Джосайя Фэрбразер. — Мы должны его избавить также от легализма — в интересах правосудия. Путь к этому ясен. Мы говорили о лорде-канцлере. Вот и скажите мне, почему лорд-канцлер всегда адвокат?
— Это главная награда в нашей профессии.
— С каких пор?
Этого Огастус не знал.
— Я скажу вам, — продолжал мистер Фэрбразер. — С 1673 года. До того времени лорд-канцлер вовсе не обязательно был адвокатом. Он был крупным чиновником — чем-то вроде министра юстиции, в котором мы теперь остро нуждаемся. Его назна¬
*Легализм — приверженность косному соблюдению буквы закона.


204
Иден ФИЛПОТС
чили, чтобы он надзирал за каверзами законников и защищал бедняков и людей без связей от этого бича, от адвокатов. В 1673 году, мистер Гриффин, лорд-канцлер присвоил себе вашу отвратительную профессию, равно как отправление правосудия, как такового. Но почему судья всегда должен быть выходцем из рядов адвокатуры? Почему жизнь, по необходимости посвященная искусству убеждения, должна развить судейские способности? Как правило, она их и не развивает, и вам достаточно ознакомиться с интересными мемуарами сэра Эдварда Кларка, чтобы убедиться в этой истине. Он откровенен. Говоря о деле Трэнби Крофта, где правосудие еще раз ошиблось, он замечает, что покойный лорд Колридж подготовил и явил миру «весьма изящный пример судейской адвокатуры». Заметьте эти слова — «судейской адвокатуры». В них — осуждение системы, и, произнесенные этим великим адвокатом, они указывают на крайне безнадежный уклон юридической мысли в том, что касается правосудия.
— И что же тут надо делать? — спросил Огастус, стремясь прорваться в брешь, но чувствуя, что было бы невежливо оказывать сильное сопротивление. И в самом деле, собственное его будущее зависело от его сдержанности.
— Я считаю, что надо уничтожить эти корпорации, — ответил мистер Фэрбразер. — Но не силой, как грозился разъяренный народ в прошлые времена, не огнем и мечом и резней, как они по справедливости заслужили, но парламентским актом. В Ирландии юридическая корпорация Коллетт подверглась нападению, а ее обитатели избиению — в импульсивном ирландском стиле. Но меня удовлетворят конституционные методы.
—А чем же заменить наши корпорации, мистер Фэрбразер? — спросил Огастус. Он был серьезно заинтересован.
— Я бы л орда-канцлера заменил министром юстиции, который ни при каких обстоятельствах не был бы адвокатом. Однако нужды адвокатуры следовало бы уважать, и, хотя я употребил бы некую часть их огромных фондов на развитие искусств и наук и другие более полезные цели, чем юриспруденция, осталось бы достаточно для утверждения имперской школы законоведения, в которой первой задачей было бы соблюдение правосудия. Министр юстиции не адвокат, имперская школа законоведов — вот чего мы требуем для нашей страны, и это, замечу кстати, как раз то, что нам бесспорно дало бы лейбористское правительство, будь у него время об этом подумать.


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
205
— Не сменить ли нам тему? — пробормотал Клод, начинавший испытывать тревогу. Впрочем, тревога была напрасной, ибо хозяин дома не выказывал никаких личных антипатий. Он возмущался профессией, но, судя по всему, не питал недоверия к молодому адвокату, ее представлявшему.
— Я думаю, народ будет сожалеть о корпорациях, — решился сказать Огастус, и тут в чудесных глазах мистера Фэрбразера блеснула искорка.
— Я с вами согласен, — сказал он. — Народ, конечно, будет горько о них сожалеть. Он будет также сожалеть, что его собственные лень и апатия и отсутствие смелости сделали возможным существование корпораций в течение стольких лет, что он столетиями терпел это огромное, наживающееся на нем заведение, бросающее вызов правосудию. Как представители правящего класса...
—Дорогой сэр, нет никакого правящего класса, как нет криминального класса. Позвольте мне попытаться убедить вас в этом. Исправительный дом и палата общин открыты для каждого. Часто бывает достаточно одного толчка, чтобы человек туда попал. В действительности есть только два класса—класс бастующих и наш.
— Вы-то никогда бастовать не будете, — предсказал мистер Фэрбразер, — но в один прекрасный день вас могут выгнать с работы, и, откровенно говоря, локаут адвокатов, возможно, стал бы доказательством исцеления Соединенного Королевства. На худой конец, вас следовало бы изгнать из палаты общин, где ваша деятельность особенно зловредна. Наши предки в царствование Эдуарда III изгнали адвокатов из своего парламента. Я уповаю на то, что дети наши поступят так же, время давно пришло.
— Расскажите нам что-нибудь о себе, мистер Фэрбразер, если это вам будет не в тягость, — попросил Клод.—Теперь, когда вы уже знаете самое худшее, что можно узнать о нас, — прибавил он.
Глава V ПОЗНАНИЯ ФЕЛИСИТИ
Мистер Фэрбразер достал ящик с сигарами.
— Перед вами мужчина шестидесяти четырех лет, — сказал он, на что его гости в один голос ответили:
— Вам этих лет никак не дать! — и глянули друг на друга с нескрываемой досадой.


206
Иден ФИЛ ПОТС
—Да, дать их мне нельзя, но я их часто чувствую. Возьмите сигару, не опасайтесь, Напкинс разбирается в сигарах лучше меня. Эти сигары марки «Викариос» — если это что-нибудь вам говорит.
— Вы очень любезны — сигары известные и великолепные, — сказал Огастус, охотно взяв одну.
— Я начал как чернорабочий, — продолжал мистер Фэрбразер.
— Тогда вы сможете мне объяснить, почему они носят поверх брюк кожаные ремешки, — сказал лорд Маунтреси. — Я часто этому удивлялся.
— Не знаю,—ответил мистер Фэрбразер. — Мне кажется, они сами не знают. Я никогда этих ремешков не носил.
— Ваш путь к славе — одна из романтических эпопей индустриальной эры, — заявил Огастус. — История «стыковых накладок Фэрбразера» почти так же поразительна, как результаты этого изобретения. То была революция в прокладке железнодорожных путей, она сделала стыковые рельсы тем, чем они являются. Посему ваши стыковые накладки — символ цивилизации и прогресса. Они подняли благосостояние в мире, дорогой мой сэр. Вы больше, чем инженер, — вы поэт, — вы лучший друг человечества!
Однако хозяину дома лесть пришлась не по вкусу.
— Ничего подобного. Не говорите глупостей. В стыковых накладках нет никакой поэзии, — отрывисто сказал он.
Но Огастус знал, что никто не обидится, если его назовут поэтом.
— Простите, есть, — возразил он. — Только истинный художник, пусть и не сознающий этого, мог создать ваши стыковые накладки. Поэзия — это воображение, а в основе всякого великого изобретения лежит воображение. Труд действительно расцвел настоящей поэзией. Создаются замечательные стихи, подслушанные в звуках орудий труда.
В глазах мистера Фэрбразера вспыхнул странный, чуть ли не враждебный огонек. Он был раздражен и недоволен комплиментами мистера Гриффина.
— Вздор и бессмыслица! — сказал он. — От чернорабочего никогда не услышишь такого.
Обычная вежливость словно бы на миг покинула этого блестящего инженера, и тут Клод, не замечая, что сам предмет разговора ему неприятен, поспешил на помощь другу.
— Поэты главным образом рождаются среди пролетариев, —


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
207
сказал он. — Они видят реальную жизнь лицом к лицу, и на них чаще нисходит божественное вдохновение, мистер Фэрбразер. Я думаю, они писали бы больше, будь у них больше времени.
— «Песни прачки», — подсказал Огастус, — или «Мелодии торгового флота». Все моряки — поэты.
— И нянюшки, — сказал Клод. — В их репертуаре много настоящей поэзии. Я садовод-любитель и могу вас уверить, что они описывают цветы и фрукты и овощи, которых никто никогда не видел и не увидит.
— Возьмите еще водопроводчика, — предложил Огастус.
— Нет, нет, водопроводчик не годится, старина, — запротестовал Клод.
— Почему бы нет? Ракушка жемчужница живет почти в такой же сырости и темноте, однако у нее хватает времени создавать красоту.
— «Перлы водопроводчика», браво, Гасси! — воскликнул его друг.
Но тут развеселившимся молодым людям пришлось умолкнуть — к своему смущению, они поняли, что весьма бестактно рассердили хозяина дома.
— Довольно! — почти грубо сказал мистер Фэрбразер. — Эти шуточки неуместны. Мне они не нравятся.
Оба извинились, и Огастус попытался переменить тему, чтобы ублажить старика.
— Я уверен, что ваши талантливые дочери пишут стихи, — сказал он.
— Ничего подобного, это последнее, что могло бы им прийти в голову! — возразил мистер Фэрбразер.
— Во всяком случае, они живут поэтично, — заявил Клод. — А это куда трудней.
Его товарищ с ним согласился.
— Я знаю нескольких адвокатов, которые пишут стихи, — сказал он, — но вряд ли можно сказать, что они живут поэтично.
— Вероятно, никто не сумел бы совмещать и то и другое, — заметил Клод. — Это потребовало бы слишком большого напряжения.
— Великие викторианцы и стихи писали и жили поэтично, — сухо сказал мистер Фэрбразер.
— Великие викторианцы никогда не выставляли себя на обозрение, — объяснил Огастус. — Уверяю вас, что они, защищен¬


208
Иден ФИЛПОТС
ные своей громкой славой, были очень похожи на нас, малых ге- оргианцев*. Просто не так часто целовались и меньше сообщали об этом — вот и вся разница.
— Не говорите «малые георгианцы», — сказал мистер Фэрбразер. — Возможно, они когда-нибудь станут «великими геор- гианцами», когда и вы и я будем забыты.
Клод, встав со стула, принялся рассматривать геральдический щит над книжным шкафом.
— Интересный герб, мистер Фэрбразер, — заметил он.
— Моим дочкам захотелось иметь герб с девизом, я поймал их на слове и придумал герб, — ответил хозяин Орчард-Дина.
— Они, конечно, гордятся вашим произведением?
— Не думаю, — сказал мистер Фэрбразер.
Лорд Маунтреси стал описывать детали герба.
— Перевернутая тачка, цвет — золото, и заступ...
— Лопата, — поправил мистер Фэрбразер.
— Лопата, цвет красный, на зеленом поле, усеянном лютиками и маргаритками. Девиз: «Я называю лопату лопатой». Нет, в самом деле, прелестный герб.
— Искусство геральдики не лишено очарования, — согласился мистер Фэрбразер.
— У меня тоже есть герб, — заявил Огастус.
— В самом деле, старина? — с нескрываемым удивлением воскликнул Клод.
— Да, грифон, танцующий на одной ноге, вроде того, что в «Алисе в Стране Чудес».
— Вы имеете в виду «Алису в Зазеркалье»? — спросил мистер Фэрбразер.
— Возможно, я ошибаюсь, но думаю, что нет, — ответил адвокат.
— Сейчас мы это выясним, — сказал хозяин дома. — Точность в подробностях превыше всего, даже в незначительных.
И мистер Фэрбразер позвонил.
— Неужто Напкинс знает? — изумился Клод.
— Напкинс вряд ли знает, — возразил хозяин Напкинса, — но моя дочь Фелисити наверняка знает.
Явился Напкинс, его попросили пригласить в библиотеку младшую дочь мистера Фэрбразера.
* Действие романа происходит в годы правления Георга V (1910 — 1936).


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
209
— Замечательный малый! — решился высказаться Клод. — Из благородных старых слуг — вымирающая порода.
— Вы его оценили? Очень рад, — отозвался мистер Фэрбразер. — Напкинс отличается редкой, собачьей преданностью. К тому же умен — и даже наделен неким чувством красоты. Единственный его недостаток — то, что на его образ мыслей слишком влияет кинематограф.
— Как на всех нас, — возразил Огастус. — Жизнь стала слишком кинематографичной.
Скрывая волнение под внешним равнодушием, появилась Фелисити.
— Ты меня звал, папа? — спросила она.
— Да, чтобы ты помогла решить небольшой спор, дорогая. Где упоминается, как бишь его, гриф...
Фелисити взглянула на предмет своего обожания.
— Нет, не мистер Гриффин. Мы обсуждаем символы его герба, а не его самого, — объяснил отец. — Такое фантастическое существо, которое танцует с телячьей головой, упоминается оно в «Алисе в Стране Чудес» или же в «Алисе в Зазеркалье»? Вот над каким вопросом мы тут бьемся.
— В «Алисе в Стране Чудес», — сказала Фелисити, и мистер Фэрбразер отвесил поклон Огастусу.
— Признаю, что ошибся, — сказал он. — Благодарю, дитя мое.
Фелисити с трудом скрывала свое разочарование.
— Это все? — спросила она.
— Все — пока, — ответил Огастус с ободряющей ноткой в голосе.
Он открыл перед Фелисити дверь, и она, уходя, шепотом спросила:
— Как идет дело?
— Покамест только предварительная перестрелка, но я не теряю надежды, — ответил он.
Глава VI ЭРУДИЦИЯ ВЕРЫ
Тем временем лорд Маунтреси, который всегда предпочитал двигаться, а не сидеть, перешел от герба к двум гравюрам, висевшим на стене библиотеки.


210
Иден ФИЛПОТС
— Это, конечно, из вашей прославленной коллекции норманнских замков, мистер Фэрбразер? — спросил он.
— Да, замки. Я уже приобрел четырнадцать и теперь договариваюсь о покупке еще трех. Вы знакомы с лордом Балсовером?
— Хорошо знаком, — ответил Клод.
— Тогда при случае скажите ему, что он слишком много запрашивает за свою развалину в Камберленде, — сказал мистер Фэрбразер. — Я дам ему тридцать тысяч. Замок относится не к лучшему периоду, и от него мало что осталось. Да, в нем есть привлекательные черты, я согласен, но тридцати тысяч достаточно.
— Конечно, цена вполне приличная, — сказал Огастус.
— Я ему сообщу, — пообещал Клод. — Надеюсь, замком Ма- унтреси в Девоншире вы довольны? — спросил он. — Красивый замок, не правда ли, мистер Фэрбразер?
— Не в обиду вам будь сказано, лорд Маунтреси, замок этот вовсе не красив. Честно говоря, жалкий замок — совершенно дрянной, никчемный замок, — возразил хозяин дома.
Лицо пэра залилось краской.
— Сожалею, — сказал он.
— Он интересен только как образец норманнского халтурного строительства в худшие его времена, — беспощадно продолжал коллекционер. — Построен кое-как, план дурацкий, и местоположение неудачное.
— Местоположение считается одним из красивейших в Девоншире, — довольно строптиво возразил Клод.
— Причина этого в лени, а не в любви к красоте, — продолжал мистер Фэрбразер. — Вы полагаете, что ваши норманнские предки заботились о пейзаже или о прочности? Поверьте мне, что нет. Маунтреси можно было взять штурмом с одной катапультой и сотней храбрых воинов.
Лицо Клода просияло.
— Вероятно, мои предки были настолько любимы народом, что не боялись нападения, — предположил он.
— В те дни каждый человек, хоть что-то собою представлявший, опасался нападения, — возразил мистер Фэрбразер.
— И до сих пор опасается, — прибавил Огастус.
— Замок недотеп, — продолжал нынешний его владелец. — Подумайте, кухня там на расстоянии двухсот ярдов от банкетного зала. Да они наверняка никогда не ели свой суп горячим, а получить кипяток было практически невозможно.


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
211
— Уж тут, вы, конечно, ошибаетесь, — возразил Клод. — Им же нужен был кипяток для бритья.
— Сильно сомневаюсь, что они брились, — заявил мистер Фэрбразер, и снова гость решился ему возразить.
— Нет, брились. Я могу это доказать. У нас есть хорошо сохранившиеся гробницы того периода. Вы их можете увидеть в приходской церкви — она в трех милях от замка. Гробницы крестоносцев Маунтреси с их изображениями — все гладко выбриты.
— Но погодите, погодите минуточку! — воскликнул мистер Фэрбразер, обожавший дружеский спор. — Ведь крестовые походы были до завоевания Англии норманнами? Если так, ваше утверждение рассыпается в прах — ведь Маунтреси появились только с Вильгельмом Завоевателем*.
— Правильно, — согласился Клод. — Когда были крестовые походы, дружище? — обернулся он к мистеру Гриффину.
Тот прижал руку ко лбу.
— Я должен это знать, — ответил он. — Я знаю... но, тьфу! В эту минуту у меня выскочило из головы.
— Разрешаю вам подумать, лорд Маунтреси, однако уверенность превыше всего, — повторил мистер Фэрбразер и снова позвонил.
— Неужто Напкинс знает? — опять спросил Клод. Напкинс произвел на него завораживающее впечатление, казался какой- то загадкой, так как Клод отнюдь не был психологом.
— Если только крестовые походы пародировали в кино, тогда Напкинс знает, но никак не иначе, — возразил хозяин дома. — Зато моя дочь Вера, та уж наверняка знает.
— Чего она только не знает! — пробормотал Клод, слегка удивив этим своего собеседника. — Мисс Фэрбразер — поразительно образованная девушка, — объяснил Клод, заметив удивление в красивых глазах ее отца.
— Так ей и положено, — сказал мистер Фэрбразер.
Напкинса отправили позвать Веру в библиотеку, тем временем паузу в разговоре заполнил Огастус.
— Эти обломки истории, наверное, доставляют вам истинное наслаждение, — заметил он.
* Вильгельм Завоеватель (ок. 1027 — 1087) — герцог Нормандии, который в 1066 г. разбил войско англосаксонского короля Гарольда 11 и стал английским королем.


212
Иден ФИЛ ПОТС
— Наслаждение и ответственность. Я чувствую свой долг перед народом, даже слишком остро чувствую! — возразил мистер Фэрбразер.
— Вам дважды повезло — вы и удовольствие получаете и государству услугу оказываете, — сказал Клод.
— Только богатым дано и иметь пирог, и есть его, — заметил Огастус.
— Но иногда я думаю, что человек с совестью не стал бы этого делать, — сказал Клод.
Мистер Фэрбразер одобрил его чувства.
— Вы безусловно правы, молодой человек. Действительно, ни один человек с совестью не стал бы радоваться тому, что имеет пирог или что ест его. Богатые туговато делятся своим пирогом, лорд Маунтреси.
— Однако большую часть пирога у них отнимают, — возразил Клод.
В эту минуту в библиотеку вошла Вера, как всегда спокойная и сдержанная. Ничего хорошего она не ожидала, зная, как было с Фелисити.
— Речь идет об одном факте, который у нас выветрился из памяти, дорогая, — о дате крестовых походов, — сказал отец.
Даты крестовых походов были у старшей мисс Фэрбразер любимой детской игрой.
— Их было семь, — не задумываясь, ответила она. — Первый, возглавляемый Петром Пустынником, начался в тысяча девяносто шестом году и закончился в тысяча сотом.
— Браво! — воскликнул Огастус.
— Второй, — продолжала Вера, ответив на его похвалу легким поклоном, — начался в тысяча сто сорок седьмом...
— Второй нам не нужен, — сказал мистер Фэрбразер. И, обернувшись к Клоду, признался: — Я снова ошибся. Можешь идти, Вера, спасибо.
— Такая ученость в столь юном возрасте поразительна, — сказал Огастус.
— Подтверждаю с удовольствием, — сказал мистер Фэрбразер.
Меж тем лорд Маунтреси отворял дверь Вере.
— Как у вас дела? — спросила она шепотом.
— Потихоньку и с надеждой нащупываем дорогу, — ответил
он.


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
213
Глава VII
ДЖОСАЙЯ ФЭРБРАЗЕР ТВЕРД, КАК АЛМАЗ
— Ладно, — сказал бывший чернорабочий, — мы приятно поболтали, джентльмены. Я с удовольствием вижу, что младшее поколение интересуется важными проблемами. У меня есть сын, который тоже интересуется важными проблемами, однако он, к сожалению, разрешает «Дейли Гералд» и «Рэд Флэг» направлять его юношеский ум. Это вряд ли благоразумно и приводит к узости мышления. Газеты, которые стремятся уничтожить нашу конституцию и существуют лишь затем, чтобы чернить тех, кто своими талантами спас нашу страну от поражения в войне с немцами, не пользуются у меня доверием. Мой сын находится в том возрасте, когда молодым людям нравится поучать, — вот он и поехал для этого в Америку. В Америке к молодым относятся очень терпимо. На войне Джозеф с честью сражался — как, надеюсь, и вы оба, — но в результате у него возникла глубокая неприязнь к союзникам, включая Англию, пылкое преклонение перед пролетариатом и жгучая ненависть к тем, кто, по воле Провидения, помог нам одержать победу. Всякого, кто способствовал нашей победе в войне, мой сын Джозеф, равно как его единомышленники, проклинает. А теперь займемся нашей бронзовой Венерой.
Мистер Фэрбразер подошел к маленькому сейфу рядом с камином, достал из жилетного кармана ключ и вставил в скважину. Небольшая, но массивная дверца повернулась на невидимых петлях и открыла взорам гостей ящичек дюймов пятнадцать в вышину, сделанный из атласного дерева.
Настал удобный психологический момент.
— Известный в истории остров Наксос, как вы, вероятно, помните... — начал мистер Фэрбразер, но Огастус тут же перебил его.
— Минуточку, дорогой сэр! У нас есть чрезвычайно важное сообщение, которое мы должны сделать прежде, чем увидим Венеру.
— Нечто существенно важное для всех наших дел и будущего нашего счастья, дорогой мистер Фэрбразер, — заявил лорд Маунтреси.
Хозяин дома поставил ларец на место, так и не открыв его, и с явной досадой повернулся к гостям.


214
Иден ФИЛПОТС
— Вы хотите поговорить насчет какой-нибудь компании! — воскликнул он.
— Компании четырех, — сказал Огастус.
— Я разочарован! — вздохнул старик. — Я считал вас людьми достойными. Не раз и не два моим гостеприимством злоупотребляли беспринципные люди, которые под предлогом интереса к архаическому искусству лишь обрушивали на меня свои вздорные коммерческие планы. Надо было мне предвидеть, что лорд и адвокат — сочетание зловещее! Желаю вам спокойной ночи, джентльмены!
Он подошел к звонку, но Огастус остановил его.
— Погодите, погодите, дорогой мистер Фэрбразер! Вы нас совершенно не поняли. Речь идет не о вздорных коммерческих планах, а о жизни людей, — воскликнул он.
— Я никогда ни одной компании не предоставлял своего имени и не предоставлю, — сказал Клод.
— Ия никогда не затевал никаких дел, кроме своих личных, — прибавил член парламента. — Мы просто хотим увеличить сумму человеческого счастья* — за такое стремление вас самого превозносят, и вполне справедливо.
— Истинное счастье состоит лишь в том, чтобы делать счастливыми других, — сказал мистер Фэрбразер.
— Вот-вот, так и мы думаем, и так же думают мисс Вера Фэрбразер и мисс Фелисити Фэрбразер, — убежденно подхватил лорд Маунтреси.
— Неслыханно счастливый случай познакомил нас в Лондоне, — продолжал Огастус, прежде чем мистер Фэрбразер успел вставить хоть слово.
— Провидение, старина, а не случай, — поправил его Клод.
— Я и сказал «Провидение», — возразил Огастус, и заговорил быстро, как только мог: — Мы встретились, и с этого момента посвятили свою жизнь друг другу, я — вашей младшей дочери, Клод — старшей. И наша преданность была вознаграждена взаимностью. Мы любим их самой глубокой, самой чистой любовью, мистер Фэрбразер, и они нас любят так же беззаветно.
* Выражение, заимствованное из учения Иеремии Бентама (1748 — 1832), английского философа и социолога, основателя философии утилитаризма, провозглашавшего главной целью государства возможно большую сумму счастья для возможно большего числа людей.


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
215
— И тут следует заметить, что ни один из нас еще никогда никого не любил, — сказал Клод.
— Да, такое вот необычное обстоятельство. Чистая, целомудренная страсть четырех...
Но мистер Фэрбразер жестом приказал им замолчать.
— Я человек добрый, — сказал он, — и я не забыл, что значит быть молодым, но по тысяче причин вашему намерению не суждено исполниться. Оно неосуществимо, и этого не изменить. У меня недостает слов, чтобы дать вам понять, насколько оно неосуществимо. Аргументы тысячи адвокатов не смогут изменить мое решение, и, если бы все предки лорда Маунтреси с норманнских времен до нынешнего дня встали передо мной на колени, я бы все равно ответил отказом. Будь ваше происхождение и профессия иными, тогда, пожалуй, можно было бы предположить, что ваше ухаживанье увенчалось бы успехом; разумеется, моим дочкам предстоит когда-нибудь выйти замуж, и если бы их любовь оказалась такой, как вы говорите, все могло бы закончиться хорошо. Но роковые факты не позволяют мне изменить мою позицию. Глубокие убеждения, подкрепленные всей жизнью, не могут быть вырваны с корнем двумя юными парами, даже если все они потянут вместе. Короче, ни одна из моих дочерей, если я сумею это предотвратить, не выйдет замуж за пэра или за человека с профессией адвоката. Вы, джентльмены, оба безоговорочно и навсегда признаны недееспособными.
Мистер Фэрбразер говорил медленно и с большим чувством собственного достоинства. Его пристальный взор был прикован к их лицам — он смотрел то на одного, то на другого.
— Потрясающая отповедь! — пробормотал пэр.
— Не могу поверить своим ушам, — заявил Огастус. — В тоне вашего голоса, дорогой мистер Фэрбразер, слышится что-то прямо-таки апокалипсическое.
— По-человечески я мог бы полюбить вас, — спокойно возразил старик. — В самом деле, вы мне нравитесь. Вы умны и благовоспитанны. Но решение мое обусловлено тем, символами и представителями чего вы являетесь. На физиономии вашего друга, лорд Маунтреси, написано «адвокат» такими же четкими буквами, как те, что на вашей написали ваши давно усопшие предки. Посему, выражаясь в духе Пиквика, я могу вас обоих только ненавидеть.
— Безоговорочно? — спросил Огастус.


216
Иден ФИЛПОТС
— Да, без каких-либо оговорок.
— Из адвокатуры можно уйти, — решился сказать Огастус.
— Слишком поздно, — возразил мистер Фэрбразер. — Адвокату так же невозможно расстаться с дурманящими, ядовитыми чарами адвокатуры, как леопарду изменить рисунок своих пятен. Увы, у адвоката и леопарда слишком много общего. И поскольку мы говорим начистоту...
— Только вы, дорогой сэр, — прошептал Клод.
— Я знаю людей, — сказал отец Веры и Фелисити, обращаясь к нему, — и когда гляжу на мистера Гриффина, я уже вижу в нем нечто большее, чем адвоката. В нем сочетаются физическое здоровье и приятная внешность, обаяние, такт, гибкость ума и огромная способность к упорному труду плюс житейское здравомыслие и целеустремленность. Со временем он тоже станет пэром. В нем слишком ясно проступает потенциальный аристократ.
— Без каких-либо оговорок? — осведомился Огастус. Но он прекрасно понимал, что тайны его души разгаданы, между тем Клод даже в такую минуту не мог сдержать улыбки, слушая характеристику своего друга.
— Стало быть, вы хотите нам внушить, что ни для одного из нас нет надежды? — глухо отозвался лорд Маунтреси.
— Ни единого луча, ни искорки, — заверил мистер Фэрбразер и отечески похлопал обоих по их широким плечам. — Мы останемся друзьями, — сказал он, — я оценил ваши чувства и вашу любезность, но ничего больше вам никогда не дождаться. Соберитесь с духом и примите неотвратимое, как мужчины.
— И по материнской линии у тебя, Клод, никакого просвета? — спросил Огастус, чей юридический ум двигался какими-то тайными ходами.
— Боюсь, что нет, — ответил его друг. — Моя дорогая мама была урожденная Фэзерстонхоф из графства Даун*. Она происходила из рода древних королей Тайрона**.
— Час от часу не легче — королевская кровь, — сказал мистер Фэрбразер.
— Но ирландские короли отличались от других королей, — возразил Огастус.
— Всего лишь тем, чем ирландцы отличаются от других лю¬
* Ирландское графство в провинции Ольстер.
** Тайрон — королевство в древней Ирландии.


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
217
дей. Мы не хотим признавать этот факт, потому и имеем дело с ирландским вопросом, — ответствовал хозяин дома.
— Конечно, конечно, — согласился Клод.
— Пытаясь убедить Ирландию, — продолжал мистер Фэрбразер, — мы забываем о главных пунктах проблемы. Для ирландца жизнь не имеет цели, пока он твердо не уверует, что она невыносима. Покой для него — совершенно нестерпимое состояние, и он никогда не бывает спокоен. Нам надо оставить Ирландии ее обиды, но перевести их из реального плана в план воображаемый.
— Как бы вы это сделали? — спросил Огастус без особого интереса — он был увлечен ходом собственных мыслей и старался оттянуть время.
— Стыковые накладки, — сказал мистер Фэрбразер.
— Еще стыковые накладки? — удивился Клод.
— Еще и еще, лорд Маунтреси. Пять тысяч миль новых железных дорог, и Ирландия будет так занята обогащением, что у нее останется куда меньше досуга для всяческих бесчинств.
— Вы не понимаете ирландского характера, — заявил его светлость. — Ирландские идеалы не материального свойства. Ирландцы презирают деньги.
— Человек, наживший деньги, никогда их не презирает, — вставил Огастус. — Кстати, где они, богатые ирландцы?
— В Англии, — ответил мистер Фэрбразер. — И разве они нам мешают?
— Только Карсон* да Шоу, — сказал Огастус. — Ольстер похож на миссис Микобер**, — продолжал он. — Он никогда, никогда не расстанется с Джоном Булем. А Джон Буль очень похож на мистера Микобера, правда? Он вечно ждет каких-то перемен.
— Ирландию надо покорить любовью, — продолжал старший из трех. — Пусть у них будет своя республика. Настаивайте на этом. Дайте им ее с барабанами и с штандартами, но без субсидий. Субсидии, естественно, прекратятся. Чего нам бояться? Они от нас дальше, чем Франция, а до Франции мы и то собираемся прокладывать туннель. Пусть у них будет своя республика—не пройдет и года, как они будут ею сыты по горло и запросятся снова присоединиться к нам и назовут нас чудовищами несправедливо¬
* Карсон Эдвард (1854 — 1935) — лидер ирландского сепаратистского движения.
** Персонаж из романа Ч. Диккенса «Давид Копперфильд».


218
Иден ФИЛ ПОТС
сти и неблагодарности за то, что мы их отделили. Образование — образование — образование! Надо возвысить порабощенную попами страну над тиранией предрассудков, расширить ее ум, освободить ее душу!
— Они народ нетерпеливый и ненавидят образование,—объяснил Клод. — Потому-то их реформаторы, и пророки, и художники приезжают жить сюда. Они знают, что мы выдержим, что угодно, а Ирландия не выдержит. Если бы их гении проповедовали в Ирландии и высмеивали ее и говорили ей то, что говорят нам, и показывали ей, как она безнадежно глупа, их бы выгнали пинком в зад. А здесь распинаются перед ними.
— И порой они за это плюют нам в лицо, — сказал мистер Фэрбразер.
— Мы единственный народ в мире, который платит за удовольствие видеть себя глазами других народов, — заметил Огастус.
— Это признак великой нации,—заявил мистер Фэрбразер. — Пока Ирландия терзает наше сердце, наш долг образумить ее голову и помнить о фундаментальном различии наших взглядов. Англичанин, например, никогда не сознается, что он потерпел поражение; ирландец же никогда не сознается, что он победил. Мы должны вдолбить им в голову, что они победили.
— Благоденствие делает наши взгляды устойчивыми быстрее, чем что-либо иное, — заверил королевский советник. — Возьмите социализм. Когда у человека есть счет в банке, социализм становится лишь академической позой. Мы готовы отстаивать довольство для всех лишь тогда, когда обеспечили его себе.
— Цинично, но верно, — согласился мистер Фэрбразер. — В дни моей молодости рабочие были вроде баранов без пастуха, что я весьма остро ощущал и, поверьте, считал долгом указывать моим собратьям. Теперь же пастухов столько, что от их опеки у рабочих не остается времени для работы. Только и слышно об их союзах и делегациях, депутациях и конференциях, плебисцитах, перерывах для душа, обеденных перерывах, игровых перерывах, их правах и обидах, их очагах и жилье, их женах и детях! Когда они находят время заработать свое жалованье? Это для меня с каждым днем все более неразрешимая загадка. Но, конечно, результат неизбежен — они не работают. У человека имеется определенный запас нервной энергии, и, ежели он ее тратит на мысли, она уже израсходована и не может превратиться еще и в физичес¬


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
219
кий труд. Мозг и мускулы равно требуют энергии — когда лошадь начинает размышлять, такой ли хороший овес дали ей, как обычно, у нее из-за усиленных размышлений убавится мускульной силы. Вы меня поняли?
— Вполне, мистер Фэрбразер, — сказал Клод.
— А ныне проблема слуг разрастается в проблему ручного труда вообще, — продолжал бывший чернорабочий. — Мы слышим об изобретениях для экономии труда — уменьшении затрат труда во всех областях. Почему? Потому что ручной труд не более естествен для человека, чем для всякого другого животного. Мы не любим труд, разве что, если долго потрудиться, он становится глупой привычкой; господствует тенденция по возможности свалить ручной труд на других. А теперь этим другим очень уж надоело такое распределение, потому что мозг у них развился выше уровня подыхающего с голода животного. Причина, по которой требуется так много ручного труда, вам, разумеется, понятна. Просто в мире слишком много людей — опять-таки в результате невежества. Скученность делает людей сварливыми, но женское образование непосредственно и благодетельно влияет на ее уменьшение, и, если мы отменим войны, потребность в избытке населения исчезнет. Например, мы перестанем добывать уголь задолго до того, как прикончим его запасы. Горящий уголь можно будет увидеть только в музеях как диковину, зато солнце, и луна, и земля помогут нам избавиться от огромного количества ненавистного труда — мы будем использовать их энергию, которая пропадает зря в наших обогревательных устройствах, и в воде, и в почве. Все это осуществят наши потомки. С помощью машин они заставят Природу работать на них, а собственный физический труд ограничат приятными занятиями, служащими украшению жизни, да атлетическими упражнениями, улучшающими здоровье. В будущем труд человечества неизбежно станет умственным.
— Шахты вы, конечно, национализируете? — спросил Клод. — Я бы национализировал и шахтеров, и вообще всех, — заявил мистер Фэрбразер. — Я бы освободил людей от их местного эгоизма и их политических партий и, кабы сумел, убедил бы их, что Англия есть нечто большее, чем Фабианское общество*, и что
* Организация английской буржуазной интеллигенции, пропагандировавшая постепенный переход к социализму. Основана в 1884 г., а в 1900 г. вошла в состав лейбористской партии.


220
Иден ФИЛПОТС
Британская империя более благородная институция, чем Н.Л.П.*
— Неужто вы хотите лишить нас наших интеллектуалов, мистер Фэрбразер? — осведомился Огастус, видимо, еще поглощенный собственными мыслями и тем делом, которое его привело в Танбридж-Уэлс.
— Я не доверяю людям, которые презирают Англию, — заявил старый патриот. — И более всего я осуждаю тех, кто живет в Англии и кормится ею и, подобно неудобоназываемым насекомым, платит за высосанную кровь, впуская в рану яд. Вы, юристы! Вы сажаете под замок человека за кражу одной репы, но вы не смеете пальцем тронуть паразитов, именуемых «интеллектуалами», которые крадут английскую веру и гордость за нашу страну; которые внушают массам сомнение в том, хорошо ли быть англичанином; которые стараются загрязнить юные души тех, кто сражался за Англию; интеллектуалов, чьи речи с похвалами встречали в Германии, когда мы оказались перед лицом гибели и уничтожения нации, и чьи сегодняшние публичные высказывания завтра накличут на них большевизм; этих крыс, которые жаждут потопить корабль и сами перескакивают на другой; злобных обезьян, чье единственное удовольствие — дергать льва за хвост, прекрасно зная, что дружелюбный, подслеповатый зверь никогда не выпустит когти против них.
— Быть англичанином великое дело! — подтвердил лорд Маунтреси, пока мистер Фэрбразер отдыхал от своей тирады.
— Но дьявольски дорогое, — заметил Огастус. — Я считаю, что при нынешних обстоятельствах невозможно быть типичным представителем нашей дорогой и любимой страны при годовом доходе меньше пяти тысяч.
— Да, привилегия недешевая, но она стоит этих денег, — заявил мистер Фэрбразер.
— Выживают лишь самые достойные — это для Англии утешительно, — сказал Клод.
— И мы еще воображали, будто мы самые достойные того, чтобы жениться на Вере и на Фелисити! — вздохнул Огастус.
— То же думали и наши милые девушки, — пробормотал Клод.
* Н.Л.П. {англ. I. L. Р.) — Независимая Лейбористская Партия, основанная в 1893 г. и в 1900 г., слившись с другими организациями социалистического толка, послужившая основой для создания лейбористской партии.


БЮНЗОВАЯ ВЕНЕРА
221
Джосайя Фэрбразер отнесся к фамильярному упоминанию о его дочках вполне спокойно.
— Ну что ж, — сказал он, — стало быть, вы все ошибались. Даже самые молодые люди иногда бывают неправы. А теперь, позвольте напомнить, что вам давно пора возвращаться домой.
— Полагаю, что да, — заметил Клод. — Но я чувствую себя так, будто у меня нет дома, мистер Фэрбразер.
— У меня тоже чертовски бездомное ощущение, — прибавил его друг.
Хозяин Орчард-Дина позвонил.
— Примите уверения в моей искренней симпатии, — сказал он. — Я прикажу подать вашу машину к подъезду.
— Я хотел бы просить вас, — осмелился Огастус, — разрешить нам сообщить об этой трагедии вашим дочерям, мистер Фэрбразер. Боюсь, что им это будет очень тяжко, и, может быть, услышать это от нас им было бы легче, чем от кого-либо другого.
В это время вошел Напкинс и подозрительно глянул на открытый сейф — его хозяин, оставив Венеру с Наксоса в ее убежище, не закрыл дверцу.
— Разумеется, разумеется, — ответил мистер Фэрбразер безутешным поклонникам, — мысль вполне естественная и гуманная. Напкинс, попросите наших дам присоединиться к нам и принесите виски и содовую. Потом скажите шоферу мистера Гриффина, чтобы он подал машину. Дайте ему тоже выпить чего-нибудь прохладительного.
Напкинс, повинуясь приказу, ушел, и мистер Фэрбразер снова обратился к гостям.
— Несомненно, удар будет смягчен, если они услышат новость из ваших уст, но все равно я своих дочерей не могу одобрить. Они- то знали положение так, как вы знать не могли, и прекрасно понимали, что затевают невозможное.
—Любовь делает всех нас нелепыми оптимистами, — признался Огастус.
— Кажется, я не решусь это сказать Вере, — проговорил Клод, побледневший от душевных страданий.
— Она и так узнает, лишь взглянет на тебя, старина, — сочувственно сказал его друг.
— Говорите правду и, по возможности, поменьше слов, — посоветовал мистер Фэрбразер, но и у него голос слегка дрожал.


222
Иден ФИЛПОТС
— Бывают времена, когда только врагу пожелаешь говорить правду, дорогой мой сэр, — возразил Клод.
И тут в библиотеку вошли Фелисити, Вера и их мать.
Глава VU1 ПОЯВЛЯЕТСЯ ВЕНЕРА С НАКСОСА
— Твой вердикт, папа! — воскликнула Фелисити звенящим от волнения голосом.
Но ответил ей Огастус.
— Пожизненная каторга для всех нас, — сказал он скорбно.
— Папа! — воскликнула Вера. Голос ее вибрировал от горького разочарования.
— Сядьте, очень прошу вас, сядьте! — сказал мистер Фэрбразер.
Все трое повиновались и устремили напряженные, пытливые взоры на его непроницаемое лицо. Тем временем Напкинс принес виски и содовую. И снова преданный слуга, уходя, окинул тревожным взглядом дверцу сейфа.
— Сожалеть о невозможном — пустое занятие, — начал отец Веры и Фелисити. — И все же, по чести говоря, я сожалею о том, что, по всей видимости, произошло. Человеку свойственно оплакивать горе ближних своих, даже если мы не в силах чем-либо помочь. По сути, я ни на кого из вас не сержусь — отнюдь. Мне легко понять, что моя чуткая и благородная Вера могла пленить Клода — если разрешите мне называть вас «Клод».
— Пожалуйста, как вам угодно, — ответил лорд Маунтреси.
— Тогда как блестящий ум и безудержный оптимизм Фелисити могли, конечно, очаровать человека вроде Огастуса, — коли мне позволят называть его «Огастус».
— Или «Гасси», если хотите, — ответил член парламента.
— Я тоже, хотя и с оговорками, восхищаюсь Огастусом, — продолжал мистер Фэрбразер, наливая гостям виски с содовой. — Но, как я уже подробно объяснил, препятствия здесь неодолимые. Вы должны это признать и расстаться, сохранив взаимное уважение и благорасположенность.
Вера и Фелисити подали гостям их бокалы.
— Дорогой папа, — сказала Вера со слезами в голосе, — ведь обычно тебе свойственна такая гибкость ума!


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
223
— Это ум, не поддающийся иллюзиям, — сказала миссис Фэрбразер.
— Даже иллюзии лучше, чем разочарование, — продолжал инженер. — А у вас, молодежи, разочарование часто наступает в кратчайший срок. Вы должны себя утешить двумя мыслями: первая — что ваши помолвки могли завершиться весьма несчастливыми союзами; и вторая — что брачное законодательство в этой стране настолько отвратительно и глупо, что уважающим себя мужчинам и женщинам становится все труднее его терпеть. Глядя на нынешнее ужасное положение, на его средневековую грубость и абсурдные предписания, мы вправе спросить себя, почему палата общин, проголосовавшая за необходимость выделить Королевской комиссии необходимую сумму, затем полностью пренебрегла рекомендациями этой комиссии. Но я отвлекся. О чем это я говорил?
— Что мы будем предаваться нашим иллюзиям и расстанемся, прежде чем они омрачатся.
Это сказала миссис Фэрбразер, и ответил ей Огастус.
— Иллюзии — фермент, превращающий виноградный сок в искристое вино, дорогая миссис Фэрбразер, — решился он сказать.
— Прекрасная мысль, — заявила Фелисити.
— Единственные стоящие люди — это мечтатели, — продолжала Вера, — а мечтатель, который превращает свою мечту в реальность, это соль земли. Слова самого папы!
— Возвышенная мысль, — пробормотал Клод. Он сделал слишком большой глоток, и теперь вытирал намокшие усы белым шелковым носовым платком.
— Во всяком случае, истина предпочтительней, чем иллюзия или разочарование, — заметила миссис Фэрбразер. Огастус ухватился за это замечание, как утопающий за соломинку.
— Но что есть истина, миссис Фэрбразер? Всего лишь другое название для собственных наших мнений. Всегда остается вероятность, что мы заблуждаемся.
— Идеи и идеалы куда привлекательней, чем мнения, — сказала Вера.
— В шестьдесят четыре года, Вера, — возразил ей отец, — человеку надо иметь какую-то опору. Идеалы — крылья для молодых. Мнения — опора людей пожилых. Идеалы приходят ко мне с каждой почтой. Идеалам можно ежедневно посвятить не¬


224
Иден ФИЛПОТС
сколько чеков из чековой книжки, но где-то надо подвести черту и постараться стоять своими немолодыми ногами на твердой почве.
— Нет ничего более недостойного, чем человек в летах без своих мнений, нет, убеждений, — поддержала его миссис Фэрбразер.
Воцарилось недолгое молчание.
— Эта мысль меня поразила, — сказал наконец лорд Маунтреси.
— Уверен, что вы всегда были благодарным слушателем, — заметил мистер Фэрбразер со своей обычной учтивостью.
— Но мы еще не видели Венеру с Наксоса.
— Ей бы теперь плакать бронзовыми слезами! — пробормотала Фелисити. — До сего дня она была моим талисманом.
— Мы можем ей помолиться, — предложил Огастус.
— Пожалуйста, старина, не шути, — одернул его Клод.
— Я шучу, но в сердце моем смерть, — ответил адвокат, пока мистер Фэрбразер снова доставал Венеру. Он вынул ящичек из сейфа, открыл его, и взорам присутствующих явилась прелестная статуэтка высотой дюймов десять. Узоры на ее одеянии, ниспадающем красивыми складками, были из наплавленного серебра, очертания фигуры поражали изяществом, а лицо со сверкающими бриллиантовыми глазами пленяло тонким, чарующим выражением. Одной прелестной рукой она поддерживала платье, другая рука, увы, отсутствовала.
Владелец подал свое сокровище Огастусу, который взял статуэтку с подобающим благоговением.
— Дивная! Несравненная! — воскликнул он. — В жизни не видел ничего подобного!
— Подобного и нет, — ответил мистер Фэрбразер. — Это самая замечательная архаическая статуэтка из всех нам известных.
— Как хороши были женщины в те времена! — вздохнула Вера.
— И какие изумительные одежды были у них! — прибавила ее сестра.
— Она таинственным образом похожа на вас, Фелисити, — заявил Огастус. — Ваш рот, ваш огненный взгляд — если разрешите так выразиться. Сколько жизни в этой бронзе! Кажется почти кощунством прикасаться к ней.
Мистер Фэрбразер оценил его скромность.
— Я часто испытываю такое же чувство. Правой руки, как видите, нет. Без сомнения, она держала в ней бутон лотоса или


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
225
цветок лилии. Подозреваю, что это чей-то портрет. Лицо явно изваяно близким человеком. Работа шестого века до нашей эры, смею заметить.
Теперь уже Клод разглядывал Венеру, в отличие от друга не проявляя, однако, притворного энтузиазма.
— Очаровательная особа, — согласился он. — Милая, хорошенькая девчушка — так и просит ее полюбить. Предполагаю, что какой-нибудь счастливый грек жил с ней — я имею в виду оригинал.
Он передал статуэтку Фелисити, но Огастус попросил потом снова дать ему, чтобы еще полюбоваться.
— Ну прямо поразительно похожа на вас! — снова прошептал он своей избраннице. — Совершенно то же выражение, какое бывает у вас, когда вам задают вопрос, на который вы не желаете отвечать.
—Эту статуэтку обнаружили рабочие, копавшие котлован для библиотеки Карнеги*, — объяснил Джосайя Фэрбразер. — Мне всегда приятно думать, что ее нашел кто-то из моих сотоварищей, в то время я был на Наксосе и приобрел ее. Греция требовала ее вернуть, но я удовлетворил их денежным возмещением. Надеюсь, что Венера с Наксоса уже никогда не покинет Англию.
— Папа любит ее больше всех на свете, не считая меня, — сказала Фелисити.
— Не хотите ли еще чего-нибудь выпить перед уходом, лорд Маунтреси? — предложила миссис Фэрбразер.
— Право же нет, благодарю, — ответил он, но воспротивилась Вера.
— Выпейте, Клод, это чуть-чуть продлит наше расставанье, — сказала она.
— В таком случае, конечно, буду пить, сколько скажете, дорогая Вера, — ответил он.
Мистер Фэрбразер снова налил им и совсем немного себе. Фелисити настояла, чтобы и Огастус выпил.
— Сегодня это вам необходимо. — сказала она, беря его пустой бокал.
— Сделай покрепче, папа, — попросила она, и отец удовлетворил ее просьбу.
* Известный американский промышленник и филантроп Эндрю Карнеги (1835 — 1919) основал в разных странах библиотеки, музеи и т. п.
8 Комната с привидением


226
Иден ФИЛПОТС
Через несколько минут Фелисити передала статуэтку Огасту- су, затем тот вручил ящичек с Венерой хозяину дома.
— Это явление совершенной красоты, — заявил он. — Под вашим кровом, мистер Фэрбразер, существуют два явления совершенной красоты.
— Три, старина, — поправил его Клод.
— Я сказал четыре, дружище, — возразил Огастус, отвешивая поклон миссис Фэрбразер, пока Фелисити ставила ящичек на место.
Мистер Фэрбразер осушил свой бокал.
— Пью за успехи и благоденствие вас обоих! — сказал он. — Дай мне ключ, Фелисити.
— В один и тот же час нам ниспосланы самые печальные и самые счастливые переживания, — заявил Огастус. — Велико совершенство Венеры — столь же велико, как наши страдания в эту минуту.
— Ваятель, как положено всем художникам, был провидцем, — заметил мистер Фэрбразер. — Мы прибегаем к искусству, чтобы расширить нашу человечность, углубить наше видение мира, очистить наши мысли и умножить наше счастье.
— Верно, верно, — согласился Клод.
— И мужчины и женщины бывают весьма несправедливы к художникам, — продолжал владелец Венеры. — Я не раз слышал, как самые заурядные, невежественные люди, стоя перед совершеннейшим произведением искусства, говорил, что, мол, этого они не чувствуют, а того не видят. Словно то, то они видят или чувствуют, стоит хоть ломаного гроша. Мы приходим к искусству, чтобы исцелиться от нашей слепоты и очистить наше загрубевшее воображение, — для того искусство и существует.
— Я это запомню, — пообещал Клод.
— Я бы пожелал это запомнить также некоторым художникам, — сказал мистер Фэрбразер, подавая руку каждому из гостей. — Всего хорошего, Ююд, всего хорошего, Огастус! При более счастливых обстоятельствах мы могли бы иногда встречаться, но даже теперь, когда целитель время сделает свое дело, это, пожалуй, будет возможно.
— Своей добротой и терпением вы позолотили пилюлю, — сказал лорд Маунтреси, пожимая руку мистеру Фэрбразеру.
— Смело проглотите ее и отправляйтесь домой, лорд Маунтреси, — сказала миссис Фэрбразер. — Джосайя, скажи Напкинсу, чтобы подали машину.


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
227
— Сейчас, — ответил супруг и удалился, как-то взволнованно прочищая нос. Несколько мгновений оставшиеся пребывали в угрюмом молчании.
Глава IX ПРОЩАНИЕ
— Так что, мама, ничего нельзя поделать? — спросила Вера.
— Ничего, дитя мое. Сам факт, что твоему отцу так понравились они оба, и лорд Маунтреси, и мистер Гриффин, и при этом он по-прежнему тверд, показывает, что случай безнадежный.
— Вы не можете посоветовать нам, как себя вести? — спросил Клод, когда Вера помогала ему надеть пальто и раскрывала его оперный шапокляк.
— Ничего, кроме того, что вам надо уйти и все забыть, — мягко ответила миссис Фэрбразер.
— Уйти я смогу, и я это сейчас сделаю, — возразил Клод, — но я никогда никого не забуду. И пытаться не стану — и не хочу.
— Это тот случай, когда неудержимая сила ударяет по предмету, который нельзя сдвинуть, — объяснял Огастус, пока Фелисити помогала ему надеть плащ. — Наше непобедимое стремление к счастью, миссис Фэрбразер, наткнулось на неумолимое решение вашего мужа, что нам счастья не видать.
— Вам, мистер Гриффин, лучше бы отнестись к этому иначе, — возразила миссис Фэрбразер. — Мой муж, хотя он, как вы убедились, вежлив и внимателен к любому человеку, всегда идет своим особым путем во всех делах с тех пор, как изобрел стыковые накладки, и так оно и будет впредь.
— Мы вовсе не намереваемся идти в атаку, — не без твердости заявил адвокат. — Наша скромная надежда зиждется на том, что, быть может, сила обстоятельств и наше будущее поведение склонит мистера Фэрбразера изменить его мнение.
— Хорошо сказано, Гасси! — сказал Клод.
Они взяли шляпы, которые им подали Фелисити и Вера.
— Мы должны положиться на Венеру с Наксоса, талисман Фелисити, что она смягчит отцовское сердце, — сказал Огастус, пытаясь продлить беседу.
— Бессердечная маленькая дьяволица! — воскликнула Фелисити. — Отныне я буду ее ненавидеть!


228
Иден ФИЛПОТС
— Фелисити, не позволяй себе из-за огорчения забывать о том, что ты леди, — наставительно сказала миссис Фэрбразер.
— Надежда никогда не умирает, — заявил Клод, вытирая слезу на лице Веры своим платком. — Не теряйте надежды, Вера! Можно мне поцеловать ее, миссис Фэрбразер?
— Это ее дело. Пора бы вам обоим уходить, — поежившись, ответила мать.
Клод прижался усами ко лбу Веры, а Огастус снова заговорил.
— Исполняйте свой долг, девушки, — сказал он. — Старайтесь не пасть под этим ужасным, роковым ударом. Будьте хорошими дочерьми вашим дорогим матери и отцу, но помните нас. Позвольте нам тихо и мирно проникнуть в ваш семейный круг.
— Славно! — воскликнул лорд Маунтреси. —Я тоже хочу мирно проникнуть! Я знаю кучу народу с разрушенными замками.
— Могу я поцеловать Фелисити, миссис Фэрбразер? — спросил Огастус.
— Целуйте ее и уходите, Бога ради! — сказала она.
Огастус воспользовался разрешением, к великому изумлению
Напкинса, который в этот момент вошел в комнату.
— Машина, — вот все, что он сумел выговорить.
— Прощайте, но, надеюсь, ненадолго! — сказал Клод.
— Au revoir!* — воскликнул Огастус и вслед за ним вышел из библиотеки, шествие замыкал Напкинс.
Фелисити и Вера повернулись к матери — на их красивых лицах была глубокая скорбь; сама же миссис Фэрбразер разрывалась между чувством облегчения и горячей материнской любовью. Она взяла дочерей за руки.
— «Жизнь — не шутка, жизнь серьезна»**. Помните, что вы Фэрбразер, — сказала она.
Тут послышался заунывный, как крик совы, звук автомобильной сирены.
— Уехали! — сказала Фелисити, вложив в свой возглас притворный пафос разбитого сердца.
— Что-то говорит мне, что мы никогда, никогда уже их не увидим! — простонала Вера, не подозревая, как скоро и при каких необычных обстоятельствах ее пророчество будет опровергнуто.
* До свидания! {фр.)
** Цитата из стихотворения Г. У. Лонгфелло «Псалом и жизнь».


БЮНЗОВАЯ ВЕНЕРА
229
— Вот это лучше, да, лучше, дорогие мои, — сказала миссис Фэрбразер.—Вы обе должны заняться чем-нибудь таким, таким... полезным.
Возвратился Напкинс, вид у него был встревоженный.
— Хозяин ждет вас на молитву, — объявил он, и женщины гуськом направились мимо него к двери. Он, однако, остановил Фелисити и доверил ее слуху подозрения своего проницательного, хотя и необразованного ума.
— Бронзовая наша в порядке, мисс? — спросил он. — Эти-то ведь как раз такие...
Фелисити резко обернулась к нему — возможно, радуясь предлогу излить свои чувства.
— Не будьте таким противным подхалимом, таким фантастическим идиотом, Напкинс! — вскричала она и решительно прошла мимо.
Напкинс, для которого подобные вспышки ее раздражительного характера не были внове, ничуть не обиделся — он выключил свет и направился в столовую.
У мистера Фэрбразера вошло в привычку завершать вечернюю молитву пением одного-двух стихов из «Древних и современных гимнов»*, но на сей раз пение он отменил из сочувствия к удрученным печалью дочерям. Молитвы тоже были сокращены, чтобы девушки могли поскорее склонить на подушки свои измученные головы.
— Надо довериться времени, Софи, — сказал их отец, после того как Вера и Фелисити, довольно сухо и прохладно попрощавшись, оставили родителей одних.
— Ах, это единственное, чему я никогда не доверяю! — вздохнула миссис Фэрбразер.
И, как всегда, она была права.
Глава X ВЕНЕРА С НАКСОСА ИСЧЕЗАЕТ
Было десять часов утра, и библиотеку в Орчард-Дине заливали лучи солнца, сиявшего в безоблачном небе. Огромные окна
* Собрание гимнов, составленное священником Генри Уильямом Бейкером (1821 — 1877), изданное в 1861 г. и неоднократно переиздававшееся.


230
Иден ФИЛПОТС
были распахнуты настежь, в саду пестрели цветы, жужжали пчелы и неутомимый фонтан устремлял вверх свою серебряную струю, которая рассыпалась дождем блестящих капель, падавших на водяные лилии. Вся природа радовалась свежему, чистому дыханию утреннего часа, но над обитателями дома Джосайи Фэр- бразера нависла черная туча, ибо произошло нечто ужасное. В библиотеке находились два человека — утомленная и встревоженная Софи Фэрбразер безостановочно ходила взад и вперед, меж тем как Напкинс стоял неподвижно, словно каменное изваяние. Его поза и внешний вид были необычны — без пиджака, в зеленом суконном фартуке, он держал стоймя длинную метелку из перьев, твердо уперев ее рукоятку в пол. Только глаза его двигались, следя за перемещениями хозяйки. Сейф в стене был открыт, и ящичек атласного дерева, ковчег, хранивший Венеру, тоже раскрытый, стоял на столе с серебряными изделиями. Венера, однако, исчезла. И, по всей вероятности, исчезла навсегда.
Напкинс наконец заговорил.
— Если вы владеете чем-то таким, чего ни у кого на свете нет, вам не миновать хлопот, — изрек он бесспорную истину.
— Кругом алчность, и бесчестье, и зависть! — простонала миссис Фэрбразер, которая была заметно расстроена.
— Есть такие завистливые люди, что не могут спокойно видеть червяка на земле, им сразу хочется быть птицей, — сказал дворецкий. — Я не хочу растравлять вашу рану, мадам, и напоминать, что «а я же вам говорил», но...
— Вам они сразу не понравились. Вы им не доверяли. Я видела это по вашему лицу, Напкинс.
— Лощеные проходимцы — вот так называют таких в полиции, — объяснил он. — Они вращаются в высшем обществе и часто даже принадлежат к высшей аристократии. Я подобных типов сто раз в кино видал. В порядочных фильмах показывают, как они в конце концов получают по заслугам. Но в жизни обычно так не бывает.
— Мы уже никогда не увидим нашу Венеру, — предсказала миссис Фэрбразер. — Одна надежда, что мы не выбросим на ветер кучу денег.
— Выбросим, и без счета, — посулил Напкинс. — Хозяин помчится за ней на край света и растратит Бог весть сколько.
— Он повез в полицейский участок ваше описание их машины и долго там говорил по телефону со Скотленд-Ярдом, — объяс¬


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
231
нила миссис Фэрбразер, — и теперь снова уехал, чтобы опять побеседовать со Скотленд-Ярдом. А ведь он уже немолод.
— Слава Богу, что он хотя бы хорошо позавтракал до этого ужасного открытия, — сказал Напкинс.
— Венера была ему наградой за всю его жизнь, она увенчала его стремление к красоте, — размышляла вслух Софи Фэрбразер, разговаривая больше с собой, чем со своим собеседником. — В молодости я еще могла удовлетворить его тягу к прекрасному, но только о произведении искусства можно сказать, что «прекрасная вещь — радость навек».
— Это мука навек, ежели она стоит много денег, — возразил дворецкий. Он все еще стоял, как солдат по стойке «смирно», пока его хозяйка без устали кружила по комнате. — Ежели вы хотите иметь красивые вещи, — продолжал он, — покупайте такие большие, чтобы их было труднее украсть, и прочные, чтобы не разбились.
— Так мы и рассуждали, приобретая замки, — со вздохом сказала миссис Фэрбразер.
— Теперь он будет на всю жизнь несчастным человеком, — сухо заметил Напкинс. — До конца дней его будет преследовать мысль об этих двух мерзавцах в их щегольских жилетах и белоснежных манишках. Гробы повапленные*, я их знаю! Перед уходом хозяин посмотрел на меня с таким отчаянным выражением в глазах — тоскливым и подозрительным, — будто уже не осталось людей, которым можно доверять! Это пронзило мне сердце, говорю я, и пусть слышат меня все, кто хочет.
— Это вам померещилось, дорогой Напкинс, — возразила хозяйка. — Вы взволнованы, впрочем, как и все мы. Да, это одно из тех дерзких, блестящих, подлых ограблений, о которых мы читаем, и ведь никто не огорчается, когда грабят богатых. Мне самой было совершенно безразлично, когда я слышала, что богатые дамы лишаются своих бриллиантов, так же и они теперь не будут огорчаться за нас. Конечно, будь это бриллианты, мы бы не горевали — ни о чем бы не горевали, кроме нее, Венеры.
—То, чего лишаешься, всегда кажется самым необходимым, — изрек Напкинс.
— Только подумать, — рассуждала его хозяйка, — эти двое
* Евангельское выражение, обозначающее нечто мерзкое, скрываемое привлекательной внешностью (Матф. XXIII, 27).


232
Иден ФИЛПОТС
молодых людей, их осанка, их притворная утонченность, их манера говорить, мужество, с каким они приняли постигшее их разочарование!
— Нет, — сказал Напкинс, — они не были разочарованы. Сплошное притворство. Перворазрядные преступники могут дать фору артистам, и все равно их всегда обыграют.
На садовой дорожке показалась медленно шагающая длинноногая фигура в шерстяном костюме и в панаме. В библиотеку из сада вошел мистер Фэрбразер. Его осунувшееся, удрученное лицо было бледно, но спокойно.
— Никаких новостей? — спросил он.
— Никаких, Джосайя, — ответила жена. — Сядь, отдохни. У тебя жуткий вид.
— Меня приглашают в Скотленд-Ярд, — сказал он, — но прежде мне необходимо устроить перекрестный допрос Вере и Фелисити. Позовите их сюда, Напкинс, пожалуйста.
Напкинс ушел исполнять приказ.
— Бедный Напкинс, — заговорила миссис Фэрбразер, — он глубоко переживает эту беду. Он сказал, что ты посмотрел на него с таким выражением, будто перестал доверять кому-либо, — с отчаянием во взгляде.
— Я отчаялся в человечестве, а не в Напкинсе, — возразил муж. — У меня не осталось никакой надежды. В этом деле есть весьма тревожные моменты. Все было спланировано с дьявольской изобретательностью, Софи. Возможно, что Венера уже едет в Соединенные Штаты или в Аргентину. Я почти не сомневаюсь, что это так.
— Напкинс говорит, что они «лощеные проходимцы», — сказала миссис Фэрбразер. — Бывают, мол, весьма образованные люди, часто благородного происхождения, которые, вращаясь в лучшем обществе, сознательно избирают преступную стезю. Он таких видел в фильмах.
— Хорошо бы, если они встречались только в фильмах! — сказал мистер Фэрбразер. За эти полтора часа он постарел на десять лет.
И тут в библиотеку вошли вместе Вера и Фелисити. На старшей сестре было платье розовое с серебристым узором, на младшей белое. Вера не могла скрыть своего горя, но Фелисити, хоть и была очень бледна, на вид сохраняла спокойствие и присутствие духа.


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
233
Глава XI ПЕРЕКРЕСТНЫЙ ДОПРОС
— Мы слушаем тебя, папочка! — сказала Вера.
— Я хочу задать вам обеим несколько вопросов, — сказал отец. — Возможно, от ваших ответов большого толку не будет, но нам нельзя упустить ни одной мелочи. Мы должны сделать все, что в наших силах. Прежде чем отвечать на мой вопрос, подумайте хорошенько. Вы говорили, что с этими преступниками вас познакомили Мейнуоринги?
— Они старые друзья Мейнуорингов. Клод...
— Прошу тебя, не называй его «Клод»! — воскликнула миссис Фэрбразер.
— Произошло следующее, — продолжал ее муж. — Эти лощеные проходимцы, очевидно, заинтересовались нашей Венерой. Они воспользовались случаем познакомиться с членами нашей семьи на балу. Мы имели дело вовсе не с настоящим лордом Маунтреси или с подлинным Огастусом Гриффином, но с парой мошенников, несомненно, похожих или загримированных, чтобы быть похожими на тех двоих, и так преуспевших в этом, что обманули Мейнуорингов. Затем они прикинулись влюбленными — в тебя, Вера, и в Фелисити, — познакомились под этим предлогом со мною, и, применив какую-то непонятную мне хитрость, похитили Венеру из любимой комнаты нашей семьи.
— Но это же были настоящие Клод и Огастус, папа! — воскликнула Вера. — Тут нет и тени сомнения.
— А как ты можешь это доказать? — спросила мать.
— Могу и докажу,—ответила дочь. — Где тут «Кантри JIайф»? Три недели тому назад там была на целую полосу фотография Клода в его саду в Уэльсе, он там стоит возле замечательного растения, которое отличилось чем-то необыкновенным.
Она стала рыться в куче газет, лежавших в углу, полистала номер «Кантри Лайф» и нашла нужную ей страницу.
— Вот он, — сказала Вера. — Ну разве кто-нибудь на свете мог представиться Клодом и подражать его манере стоять, задрав голову, как верблюд?
Мистер Фэрбразер надел пенсне, внимательно изучил фотографию и прочитал вслух надпись к ней:
— «Falconerensis multicalix simplicifolia major впервые расцвел в Англии».


234
Иден ФИЛ ПОТС
— Это не означает, что Клод расцвел впервые, — сказала Фелисити.
Затем снимок стала рассматривать миссис Фэрбразер.
— Нет никакого сомнения, что это именно тот человек, который был у нас вчера вечером, — сказала она безапелляционно.
— Конечно, нет, — подтвердил Джосайя.
Младшая их дочь тоже стала рыться в газетах.
— Я тоже могу вам показать Огастуса, — сказала она. — Он был в полсотне газет, когда добился успеха на последних всеобщих выборах. Вот он. Это самый удачный снимок. Ну, скажи, мама, разве может быть второе такое лицо? Взгляни, какой изумительный лоб — и какой уверенный взгляд!
Родители углубились в изучение портрета Огастуса Гриффина.
—Да,—признался мистер Фэрбразер, снимая пенсне,—никому не удалось бы подделать эту самоуверенную и, однако, весьма привлекательную физиономию. Это бесспорно наш вчерашний гость.
— Бесспорно, — подтвердила миссис Фэрбразер.
— Значит, вы были неправы! — воскликнула Фелисити.
— Да, конечно, мы ошиблись, — холодно возразила мать, — но факт остается фактом, это они украли Венеру.
— Ни в коем случае! Нет! — возмутилась Вера. — Если бы только вы знали их, как знаем мы, вы бы поняли, какое безумие так думать!
— Отец всегда говорил нам: «будьте благоразумны», так будем же благоразумны, — начала Фелисити. — Задай себе такой вопрос, мама: что они могли выиграть, совершив такое гнусное преступление?
— В том-то и загадка,—сказал мистер Фэрбразер. Но его жена не видела здесь никакой загадки.
— Они могли выиграть Венеру, и они ее выиграли. А что они теперь хотят выиграть, это другой вопрос. Возможно, они отъявленные воры, или же они действовали под влиянием момента, трусливо и подло отомстив за причиненное им разочарование. Жениться на наших дочерях они не могут, так они завладели Венерой. Да, думаю, что это верное объяснение. Теперь они попытаются применить какой-либо вид шантажа, пока ваш отец не уступит, но я надеюсь, что он этого никогда не сделает.
— В одном смысле это было бы более приемлемо, — согласился мистер Фэрбразер, — но в другом — совершенно ужасно. Если ты, Софи, правильно рассуждаешь, то они, конечно, не джентль¬


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
235
мены, и я в своем понимании людей потерпел крах. С другой стороны, если теперь доказано, что это настоящий лорд и настоящий адвокат, тогда мы можем — в этом я не сомневаюсь — посадить их за решетку, если только они уже не сбежали за границу.
— Ох, папа, попытайся внушить себе, что они к этому делу никак не причастны! — взмолилась Вера. — Думать дурно о людях — это так непохоже на тебя.
— Нет, — твердо ответил отец. — Именно они причастны к этому делу. Это так же ясно, как то, что за днем следует ночь. Когда я пришел после завтрака провести, как обычно, полчаса с моей бронзовой красавицей, сейф был заперт. Я открыл его своим ключом и, когда заглянул в ящичек, что я там обнаружил? Не Венеру, а серебряного скарабея Третьей династии со стола с серебром. Хитрецы вложили его туда, чтобы ощущалась тяжесть. Вчера вечером одна из вас ставила ящичек в сейф, заперла сейф на замок и отдала мне ключ. Но в тот момент Венера была уже в кармане то ли у пэра, то ли у адвоката — это уже безразлично.
— У Клода? Этого быть не может! Я голову отдам на отсечение! — воскликнула Вера, вся дрожа от волнения.
— И у Огастуса она не могла быть! — с застывшим лицом сказала Фелисити.
— У кого из двоих — это безразлично, — повторил мистер Фэрбразер. — Дерзкое и ловкое злодеяние — вероятно, затея мистера Гриффина. И он за него заплатит. На сей раз ему доведется присутствовать при отправлении правосудия в новом, непривычном качестве. И пусть не ждет от меня пощады — ее не будет!
— А покамест, — после тяжелой паузы сказала миссис Фэрбразер, — жизнь продолжается. Мы сегодня приглашены на званый ленч.
— Я постараюсь вернуться вовремя, Софи. Если не удастся, ты передашь мои извинения и объяснишь наши ужасные обстоятельства. Сейчас главное—не терять времени. Вера, где «Кто есть кто»?
Вера принесла книгу.
— Запиши их адреса, — продолжал мистер Фэрбразер. — Можно будет сразу сообщить по телефону. Скажи Напкинсу, что в одиннадцать мне понадобится машина для поездки в Лондон. Возможно, когда я туда приеду, мерзавцы будут уже арестованы. Я на это надеюсь.
Вера написала адреса Клода и Огастуса и, не говоря ни слова, отдала их отцу.


236
Иден ФИЛ ПОТС
— Спасибо, — сказал он.
— Нельзя ли нам поехать с тобой, папа? — спросила Фелисити.
— Конечно, нет, — возмутился отец. — Удивляюсь, как ты можешь это предлагать.
Он ушел, направившись через сад, а миссис Фэрбразер принялась распекать младшую дочь.
— Ты что, Фелисити, совсем стыд потеряла? — горестно спросила она.
— Мы доверяем своим сердцам, мама, — мягко ответила Фелисити.
— Да, да, мама, доверяем, — подтвердила Вера.
Мать глянула на дочек без всякой нежности.
—Я полагаю, что мы должны доверять Скотленд-Ярду, — сухо возразила она и удалилась из библиотеки.
Когда девушки остались одни, Фелисити задала сестре странный вопрос:
— Ты написала папе правильные адреса?
Вера уставилась на сестру, волна румянца залила ей лоб.
— Конечно, правильные. Как ты можешь спрашивать? Они же ее не украли.
— Да, мы так говорим, — спокойно сказала Фелисити. — Но я, знаешь, начинаю думать, что украли.
— Только не Клод, я убеждена.
— Да, не Клод, — сказала Фелисити.
— Но Огастус никогда ничего не делает просто так — он сам мне говорил.
— Вот именно. Гасси добивается в жизни всего, чего пожелает, а теперь он желает меня и он меня получит. Развеселись и наберись терпения. Я совершенно уверена, что гениальный ум Огастуса не бездействует. Возможно, нам подвернется случай помочь им, когда начнется настоящая борьба.
Но Вера не развеселилась.
— Я не вижу никакой надежды, — ответила она. — Если они совершили этот безумный и мерзкий поступок, чего ждать хорошего? Благородные, снисходительные люди, вроде папы, когда их выведут из себя, бывают крайне беспощадны и злопамятны. Они простят семижды семь раз, но в пятидесятый раз — ни за что! Клод и Огастус сегодня вечером будут в тюрьме. Но если Клод получит даже десять лет, я буду его ждать.
— Будь уверена, что Огастус не совершит никакой глупости, —


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
237
возразила Фелисити. — Он в жизни не совершал их, почему же теперь начинать, когда речь идет о важнейшем для него деле? Папа обычно принимает во внимание мотивы поступков.
— Очень немногие самостоятельно пробившиеся люди так снисходительны к человеческой природе, — подтвердила Вера. — Он даже слишком великодушен.
— Чем больше, тем лучше, — вставила сестра.
— Ты говоришь о мотивах, — продолжала Вера. — Какие мотивы могут их оправдать, если это они похитили Венеру?
— Гасси я доверяю абсолютно,—возразила младшая сестра, — и если бы ты любила Клода, как я люблю Гасси, ты бы ему тоже абсолютно доверяла.
Вера опять покраснела.
—Я люблю Клода так сильно, как только возможно любить, — ответила она. — Ты не имеешь права так говорить.
— Тогда пусть твоя любовь превратится в надежду. Любовь без надежды — сплошное мучение, — возразила сестра.
— Я доверяю Клоду всем сердцем, — заявила Вера, все еще слегка возбужденная, — но, коль хочешь знать правду, Фелисити, я не вполне доверяю Огасту су.
— Это подло! — воскликнула сестра. — Я-то к Клоду всегда хорошо относилась. Теперь я скажу Гасси, что ты ему не доверяешь, да, скажу!
— Говори! Говори своему Гасси! — ответила Вера. — Ты думаешь, что ты его еще когда-нибудь увидишь? Я этого не думаю — на этом свете никогда.
В это время в библиотеке появился Напкинс, уже без метелки и фартука.
— Пришел человек, который назвал себя «мистер Гриффин», — доложил он.
Глава XII ТАЙНА И СТРАХ
— Слава Богу! — воскликнула Фелисити. — О, милый Напкинс!
— Поглядеть на него, мисс, так хвалиться особенно нечем, — возразил дворецкий.
— А лорд Маунтреси тоже пришел? — встрепенулась Вера.


238
Иден ФИЛПОТС
— Лощеный проходимец, именующий себя «лорд Маунтреси» не появился, — язвительно ответил Напкинс.
— Как выглядит мистер Гриффин? — спросила Фелисити. — Он здоров? Он бодр, он весел, как положено человеку невинному?
— О нет, мисс, — возразил Напкинс. — Он выглядит так, будто всю ночь его дубинками охаживали.
Фелисити, издав горестный стон, выбежала из комнаты.
— Он страдает от боли? — спросила Вера.
— Похоже, мисс, во всех частях тела. Видно, получил по заслугам да еще с лихвой.
— Ох, боюсь, будут у нас волнения! Не упоминал ли он о своем друге? — спросила Вера.
— Нет, — ответил Напкинс. — Только спросил то-оненьким голосом, как у новорожденного ягненка, не может ли он увидеть хозяина.
В этот миг блуждающему взору Веры представилось поистине жуткое зрелище.
Появилась Фелисити, поддерживая Огастуса. Несчастный хромал, одна рука была на перевязи, правый глаз скрыт под повязкой, а лицо испещрено наклейками из белого и черного пластыря. Одет он был в элегантный серый сюртук и модные серые брюки, на голове серый цилиндр, на шее кембриджский синий галстук. Какой-нибудь Шерлок Холмс заключил бы, что Огастус, вероятно, отправился на скачки, но упал с облучка, и по нему проехалось несколько автомобилей. На самом деле все было не так. Случилось с ним, видимо, кое-что похуже.
— Ох, Гасси, Гасси, что это вы делали? — воскликнула Фелисити. Она сняла с него цилиндр, подвела его к шезлонгу и осторожно усадила. С легким стоном он опустился на сиденье, но ничего не ответил.
— Мне остаться, мисс? — осведомился Напкинс, но Фелисити велела ему убираться, и он, бросая мрачные взгляды на страдальца, удалился.
— Кто же это, кто так жестоко с вами обошелся? Говорите! — потребовала Фелисити. Огастус ответил одним словом, но слово это произвело потрясающий эффект.
— Клод, — глухо произнес он.
— Клод! — как эхо повторила Вера.
— Да, Клод. Но я простил его — мы все должны его простить, бедный малый!


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
239
— Он, конечно, не мог этого сделать без веской причины, — серьезно сказала Вера.
— Негодяй! — с возмущением вскричала Фелисити. — Я всегда знала, что такой хищный нос, как у Клода, говорит о жестокости!
— Не браните его. С нами обоими случились ужасные вещи, — слабым, томным голосом сказал Огастус. — Но я этого ожидал, да, ожидал. Путь истинной любви никогда не бывал и, вероятно, не будет гладким.
— Где Клод? — требовательно спросила Вера.
— Сейчас скажу. Еще подушечку, Фелисити. Под левое ухо, благодарю. Боюсь, не проломлен ли у меня затылок. О, мне уже не быть таким, как прежде, не надейтесь.
— Я никогда его не прощу, никогда. Он испортил вам выражение лица, — готовая разрыдаться, сказала Фелисити.
— И что же все-таки сделал Клод? — холодно спросила Вера. — Клод не из тех людей, которые способны так обойтись со старым, любимым другом, если только не было какой-то ужасной провокации.
— Как правило, это верно, — сказал Огастус. — Однако временами первобытный дикарь выходит на поверхность. Обычно все мы забываем об истинной нашей природе. Подробности узнает ваш отец, и только ваш отец. Эта история не для ваших, Вера и Фелисити, ушей. Но Клода следует простить. Я на этом настаиваю.
— Мне еще надо узнать, есть ли за что прощать, — возразила Вера.
— Как ты можешь, глядя на Гасси, говорить такое? — возмутилась сестра.
Но Вера была настроена сурово и подозрительно.
— Где Венера? — строго спросила она.
— Она цела, — сказал Огастус.
— Где она, Гасси? Я хочу знать.
— Нет, Вера, вы не узнаете, — возразил он, явно задетый ее тоном. — Вам не следует меня волновать в нынешнем моем состоянии.
— Она не будет, — заявила Фелисити.
— Если бы вы знали, что пережили Клод и я, вы бы отнеслись к нам с сочувствием, а не с подозрительностью, — продолжал бедняга.


240
Иден ФИЛПОТС
—Я тоже так полагаю! — сказала его любимая и обвила руками плечи Огастуса, как бы защищая его.
— Не вздумайте меня целовать, дитя мое, — попросил Огастус.
— Я и не собираюсь, дорогой, — ответила она, — все равно некуда.
Вера рассуждала логически.
— Если Венера цела и вы целы, тогда и Клод должен быть цел, — заключила она.
— Вовсе не обязательно, — возразил член парламента, — и если бы вы, Вера, могли знать, чем мне обязаны...
— Где Клод? Я хочу это знать! — воскликнула Вера со всевозрастающей страстью.
— Он там, на улице, спрятан в моей машине, — спокойно сказал Огастус.
— Как вы посмели оставить его, не привести в дом? — вся пылая, воскликнула Вера.
— По очень веской и очень печальной причине, — ответил мистер Гриффин.
Вера побледнела. Она стала прямо-таки бледна, как полотно.
— Он не... он не умер? — пролепетала она.
— Есть худшие вещи, чем смерть, Вера, — уклончиво ответил адвокат. Но Вера больше не могла вытерпеть и с резвостью антилопы выбежала из библиотеки.
— Но вы-то, Фелисити, вы-то доверяете мне? — спросил Огастус.
— Всем сердцем, — ответила она, взяв его здоровую руку.
— Произошло нечто из ряда вон выходящее, — повторил он голосом, тон которого убеждал в истинности его утверждения. — С годами, Фелисити, натура человеческая становится все загадочней. Только ребенок может по-настоящему понять ее. Подумать, что наш бедный, славный Клод...
— Расскажите мне все как есть.
— Ни за что на свете! Один лишь мистер Фэрбразер может это узнать. У него чистая, детская душа. Он поймет эту странную историю, эту удивительную человеческую психологию. Уверен, что она глубоко его заинтересует и подействует на него.
— Поскольку Венера в порядке... — начала Фелисити, но в этот момент появилась Вера с Клодом. Его не поддерживали, но необычные происшествия и на нем оставили след. Одет он был в


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
241
серый сюртук, как и Огастус, на голове также серый цилиндр. Под одним глазом красовался темный синяк, другой глядел через монокль весьма растерянно. Но это было еще не все. На лорде Маунтреси красовалось еще кое-что — пара наручников.
Вера была чуть ли не в истерике.
— Бога ради, что это означает? — умоляла она, но Клод не был готов удовлетворить ее любопытство.
—Лучше бы вам обеим уйти и как можно скорее прислать сюда мистера Фэрбразера, — сказал он торжественным тоном. — Покамест я лишь могу вам напомнить, что внешность обманчива.
— Внешность такая, что только в кошмарном сне может присниться, — сказала Вера.
— Действительность тоже часто бывает кошмаром, — заметил Огастус.
— Но послушайте, если вы нас любите, вы можете нам довериться! — убеждала Фелисити. — Что с вами, Клод? Вы под арестом? Может, Огастус помог вам сбежать от правосудия? Надо ли нам спрятать вас в башенном флигеле и ночью носить вам еду? Мы все сделаем, все, что потребуется!
— Нет, нет, Фелисити. С притворством Клод уже покончил, — возразил Огастус.
— Но думаю, мы можем вас уверить, что все не так черно, как кажется, — прибавил его друг.
— К вашему синяку это не относится, — сказала Вера. — Он когда-нибудь пройдет?
— Не надо настраиваться на трагический лад, — сказал Клод. — Сперва мы должны себя спросить, мог ли я это сделать.
— Вы? — воскликнула Вера. — Никогда, никогда!
— Предупреждаю тебя, старина, что все, что ты говоришь, может быть использовано против тебя, — процедил сквозь зубы Огастус.
— Только не нами, — пообещала Фелисити.
— Все дело можно изложить в двух словах, — продолжал изувеченный адвокат. — Нам надо увидеть мистера Фэрбразера немедленно и без дам.
— Это у вас не получится, — возразила Фелисити. — Отец обещал маме больше никогда не беседовать с чужими людьми без нее.
— Теперь вы вряд ли можете называть нас чужими, — сказал Клод.


242
Иден ФИЛПОТС
— Фелисити, вы своей матери доверяете? — осведомился Огастус.
— Ни одна девушка не доверяет своей матери, — ответила его нареченная.
— Я бы хотел, чтобы она не слышала об этом деле, — сказал лорд Маунтреси. — Да, я решительно не хочу, чтобы она слышала.
— Также ия — это ведь будет для нее удар, — признался его друг. — Можете вы как-нибудь ее попридержать?
— Папа и мама сейчас явятся, — сказала Вера.
— Я знаю, но нам придется просить больше, чем о справедливости, по крайней мере, Клоду.
— Ты говорил, старина, что это будет безоговорочный мир, — пробормотал Клод.
— Конечно, но не без компромиссов, — объяснил Огастус. — Компромисс жизненно необходим во всяком соглашении между сторонами. На нем зиждется цивилизация. Мы все ныне идем на компромиссы — с миром, с плотью, с дьяволом наконец.
— Запомните, пожалуйста, — наставительно сказала Фелисити, — наш дорогой папочка не раз признавался, что, видя дивные образчики архаического искусства в чужих коллекциях, он испытывал соблазн.
— Чудно! В том-то и дело! — обрадовался Огастус. В приятном обществе девушек он словно бы вновь обретал силы.
— А мы все знаем, что желать вещь, тебе не принадлежащую, почти так же грешно, как стащить ее, — прибавил Клод.
— О, мой дорогой, мой грешный Клод! — всхлипнула Вера, опять приходя в волнение.
Тут Фелисити заметила в саду приближающуюся к дому фигуру в панаме на склоненной голове.
— Вон папа идет по лужайке, — объявила она.
— Тогда оставьте нас, лучше, чтобы он не знал, что мы вас видели, — попросил Огастус. — А если бы вы еще могли похитить вашу мать и запереть ее на замок...
— Я от вас, Клод, никогда не откажусь! — сказала Вера.
— Тогда мне наручники нипочем, — ответил пэр. — Я смеюсь над ними. — И он действительно от души расхохотался, но, когда Вера и Фелисити вышли, Огастус довольно резко прервал его смех.
— Не веди себя так, будто ты явился на вечеринку, дурень! —


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
243
сказал он. — Теперь все зависит от тебя — психология и все прочее. Ты должен делать акцент на унынии и стыде в комбинации с черточками безрассудства и намеками на жестокость. Сядь сюда. Голову опустить, руки между коленями. Время от времени тихо позвякивай наручниками и роняй монокль.
Было совершенно ясно, что оба вознамерились разыграть некую сценку, ибо Огастус, готовясь к приходу мистера Фэрбразе- ра, напустил на себя чрезвычайно унылый и скорбный вид.
Глава XIII ПОВЕСТЬ
При виде представшего перед ним зрелища владелец Орчард- Дина был поражен. На какой-то миг он не поверил своим глазам, но тяжелое дыхание Клода и вздохи Огастуса убедили его, что это два живых человека.
После недолгого молчания он заговорил, и в тоне его слышалось нескрываемое удивление.
— Силы небесные! Что это все означает? — резко спросил он.
— Наконец-то, дорогой сэр, вы здесь! — сказал Огастус.
— Наконец-то, мистер Фэрбразер! — повторил Клод.
— Лорд Маунтреси в кандалах, и вы... вы явно нуждаетесь в скорой помощи! Здесь таится нечто большее, чем то, что видят мои глаза, — сказал Джосайя Фэрбразер.
— Да, намного, намного большее! — подтвердил Огастус.
— Где Венера?
— Она цела, цела и невредима, без единой царапины. На ее счет можете не беспокоиться ни минуты, — сказал Клод.
— Благодарение Господу за это! Вы говорите, она в безопасности?
— В полной безопасности, как если бы находилась в этой комнате, мистер Фэрбразер, — подтвердил Огастус. — Мы пришли, чтобы все вам рассказать.
— Хотите, чтобы я вызвал полицию или же врача? — спросил старый джентльмен, испытующе глядя на обоих.
— Ни то, ни другое, — ответил мистер Гриффин. — Лорд Маунтреси, как видите, неспособен на дальнейшие злодеяния, а мои увечья уже полечили. Мы здесь для того, чтобы все вам объяснить и отдать себя в ваши руки.


244
Иден ФИЛПОТС
— Значит, Венера в безопасности — она не едет ни в Штаты, ни в Аргентину?
— Венера хранится у меня дома, — сказал Огастус.
— Почему? — спросил мистер Фэрбразер.
— Я так хотел, я попросил Огастуса об этом! — воскликнул Клод.
— Так это вы взяли ее! — ахнул старик.
— Пощадите его и позвольте мне изложить эту плачевную, трагическую повесть, — попросил друг Клода. — Психология человеческая приведет вас в изумление.
Мистер Фэрбразер позвонил в колокольчик.
— Мне неприятно думать, как часто вам приходится звонить из-за меня, — сказал Огастус.
— Вовсе ни к чему это, — воспротивился Клод, — чтобы Напкинс слышал все подробности. Я не хочу, чтобы Напкинс их знал!
— Боюсь, что Напкинс понял вас куда лучше, чем я, — сказал мистер Фэрбразер. — Я звоню не для того, чтобы Напкинс узнал все факты, а чтобы моя жена их узнала. Я отказываюсь выслушать хоть слово без присутствия миссис Фэрбразер.
— Я не хочу, чтобы и она знала, — опять запротестовал Клод. — Это настроит вашу жену против меня.
Но хозяин дома был настроен неуступчиво.
— Либо миссис Фэрбразер, либо полиция. Можете выбирать, — возразил он.
— В таком случае я выбираю милую миссис Фэрбразер, — ответил Клод, и сердце его сжалось. Сердце Огастуса тоже заныло, но он был адвокат, одержавший немал побед. Он настроился драться, и мозги его под хирургическими повязками бешено заработали.
Явился дворецкий.
— Попросите вашу хозяйку прийти ко мне, Напкинс, — сказал мистер Фэрбразер,—а потом сходите сами или пошлите кого- нибудь в полицейский участок передать старшему инспектору, чтобы он позвонил в Скотленд-Ярд и попросил прекратить розыски. Венера в безопасности.
— Где ж она? — требовательно спросил Напкинс, словно забыв, что он всего лишь слуга.
— Вы правы, Напкинс, что подозреваете нас, — сказал Огастус. — Но не опасайтесь, с Венерой все в порядке.
— Почему же вы не принесли ее обратно? — строго спросил Напкинс.


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
245
— Не настаивайте, Напкинс, — осадил его мистер Фэрбразер. — Позовите вашу хозяйку и пойдите или пошлите кого-то в полицейский участок.
Напкинс настолько забылся, что сурово глянул на Огастуса, даже хмыкнул и лишь затем ушел.
— Это один из тех случаев, где правда более удивительна, чем вымысел, — начал Огастус, но владелец Венеры перебил его:
— Приберегите, пожалуйста, ваши рассуждения до прихода моей жены. Я выслушаю их без предвзятости, уверяю вас, тем паче что я тут глубоко заинтересован. Трудно поверить, что какие-либо ваши оправдания могут извинить подобное преступление.
— Да, наверняка трудно, — согласился Клод.
— И однако, — продолжал Огастус, — дерзну предсказать, что ваш справедливый гнев обратится в живой интерес, а интерес в конце концов пробудит жалость.
Вошла миссис Фэрбразер, и оба молодых человека довольно хмуро поздоровались с нею. Она даже не пыталась скрыть свое удовлетворение.
— Ты их поймал, Джосайя! — воскликнула она.
— Нет, — ответил муж, — честно говоря, не могу сказать, что я их поймал. Они явились сами сдаться на нашу милость. Они признались в краже и желают сделать заявление.
— А где Венера? — спросила миссис Фэрбразер.
— В безопасности, на хранении у мистера Гриффина, — ответил муж.
—Ты это называешь «в безопасности»? — спросила она не без иронии.
— По странному совпадению, ты повторяешь сомнения Нап- кинса, — заметил муж. — Но у меня лично сомнений нет. Они сами отдают себя в нашу власть. Оба они в какой-то мере люди видные, и во всяком случае теперь они явно неспособны совершить еще какое-либо злодеяние.
— Вы только послушайте Огастуса! — взмолился лорд Маунтреси.
— Почему мы должны слушать его — или вас? — вспылила миссис Фэрбразер.
— Этого требует обычная человечность, Софи, — возразил ее муж. — Садись. А вам, может быть, лучше лечь? — мягко сказал он, обращаясь к Огастусу.
— Нет, я могу сидеть, — ответил адвокат.


246
Иден ФИЛПОТС
— Мы готовы выслушать ваше заявление — полагаю, с правдивыми фактами — и я от души надеюсь, что мы этим фактам поверим, — сказал мистер Фэрбразер. — Слушай без предубеждения, Софи, и не позволяй искусным профессиональным призывам к твоим чувствам затуманить твой ясный ум.
— Не позволю, — сказала она. — Я в жизни не была менее сентиментальна, чем в это утро.
— Короче, — начал Огастус, когда все уселись, — бронзовую Венеру украл лорд Маунтреси.
Клод издал тихий стон.
— Я этому не верю, — сказала миссис Фэрбразер.
— Почему же? — спросил владелец Венеры.
— Раз и навсегда, все это ложь, — заявила его супруга.
Огастус слегка опешил, но продолжал:
— Я оставался верен вам, и эти раны тому свидетельство. А мой друг — да, он еще мой друг, — поступил вероломно. Психология его падения весьма поучительна и трагична. В приступе безумия, в момент охватившей его алчности, внушенной чарами бронзовой Венеры, он решился — вопреки традициям, чести, в общем, всему — завладеть ею. Но теперь он опомнился и снова в здравом уме — вот почему он в наручниках, которые я надел на него по его же настоянию.
— Как гарантия добрых намерений, — пробормотал Клод.
— Вы можете сказать о его светлости,—продолжал Огастус, — что он одновременно и жертва греха и грешник, невиновен и виноват. На людей чистых духом и в целом порядочных, искушение, коль оно появляется, действует с потрясающей силой — как недуг более смертелен для здорового организма. Оно выводит жертву из равновесия, уничтожает ее нравственные инстинкты, заставляет забыть все, чему человек учился на материнском лоне, сметает все преграды, пока не совершится черное дело. Глухой к голосу пристойности, порядочности, совести, охваченный неистовым влечением к Венере, несчастный воспользовался удобным случаем. Ум его, отравленный пагубным стремлением, действовал быстрее, чем когда-либо. Он поддался соблазну и с хитроумием подлинного преступника подменил Венеру серебряным скарабеем и спрятал статуэтку за пазуху.
— Как часто знакомство со способами совершения злодеяния помогает совершить злодеяние! — задумчиво сказал мистер Фэрбразер.


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
247
— Ты этому веришь, Джосайя? — недоверчиво спросила его жена.
— Мы еще не все выслушали, — ответил он, — но я честно признаюсь, что порой сам чувствовал подобные желания.
— Однако они никогда не побеждали твою волю, — заметила жена.
— Кто испытывал желание и победил его, способен пожалеть тех, кто чувствовал и не устоял, — заявил Огастус, продолжая прерванный рассказ. — Рука, которая вправе бросить камень, никогда этого не сделает, миссис Фэрбразер. Вчера вечером на пол- пути в Лондон, после этого неслыханного падения, когда я горевал по поводу ультиматума вашего супруга касательно ваших дочерей, Клод признался мне в своем ужасном поступке. Потрясенный, я едва не вывалился из машины. А он еще был одержим злым духом, полон нечестивой радости от своей мнимой победы. Глаза его странно блестели. Даже голос изменился. Я, подавив свой ужас, стал с ним спорить — но напрасно.
Лорд Маунтреси тихо позвякивал наручниками во время минутной паузы. Затем рассказчик продолжал:
— Я решил не выпускать из виду его и Венеру и под предлогом, что надо бы нам обсудить наше горькое разочарование, попросил приютить меня на ночь. Ничего не подозревая, он согласился. Я заехал к нему и устроился в спальне для гостей. Еще и еще уговаривал я его — все было тщетно. Мы легли в два часа, а часом позже я встал с намерением отобрать Венеру, чего бы это мне ни стоило. Я сознавал опасность, но не отступил — ради блага всех нас. Моим первым намерением было забрать Венеру, а вторым — спасти лорда Маунтреси от него самого. Слава Господу, обе задачи были выполнены.
— Но ты же этому не веришь, Джосайя? — холодно спросила миссис Фэрбразер, не сводя глаз с Огастуса.
— Не прерывай его, дорогая, — услышала она в ответ.
— К несчастью для меня, — продолжал мистер Гриффин, — когда я прокрался в спальню Клода* он не спал. Неудивительно, что сон бежал от его глаз, ведь под подушкой лежала Венера с Наксоса! Когда я вошел, он увидел меня, догадался о моем намерении и набросился на меня, как тигр! Мы дрались с яростью первобытных людей. Это было ужасно, ужасно! Излишне было бы описывать нашу борьбу. Да я и не смогу это сделать. У вас есть воображение, вы можете себе ее представить. Мы оба достаточно


248
Иден ФИЛ ПОТС
сильны, и оба были настроены решительно. В обычное время Клод, который в студенческие годы был чемпионом в тяжелом весе, расправился бы со мной в эту минуту горячечного бреда, но на моей стороне была справедливость, я победил, нанеся удар, скорее, рукой Всевышнего, а не своей. Сокрушительным андер- котом...
— Апперкотом, старина! — вздохнул Клод.
— Неотразимым и неожиданным апперкотом я уложил его на обе лопатки, и пока он лежал без чувств, я забрал Венеру!
— Джосайя, я спрашиваю тебя! — воскликнула миссис Фэрбразер.
— Взгляни на них, ну же, взгляни на них! — ответил он.
— Вы правы, что удивляетесь, миссис Фэрбразер, но неправы, что сомневаетесь, — продолжал Огастус. — Подобные поступки можно совершить, но их нельзя выдумать, уверяю вас. Если вы жаждете реализма, обратитесь к современным романам. Реализм — всего лишь незаконный брат реальной действительности. А действительность всегда романтична — сплошные поступки и приключения — не только души, но и тела. Теперь заметьте поразительные зигзаги психологии. В тот миг, когда Клод увидел Венеру, целую и невредимую в моих руках, он пришел в себя и стал другим человеком. Злой дух отлетел прочь. Словно бы даже послышался шелест крыльев. Угрызения совести, горькие, терзающие, мучительные угрызения совести нахлынули на моего порочного друга подобно буре. Он бросился ничком на кровать и разрыдался, как малое дитя!
— Джосайя! — взмолилась миссис Фэрбразер, однако ее супруг был глубоко растроган.
— Бедный малый, бедный малый! — сказал он, а Клод простонал и звякнул наручниками. Это был волнующий момент. Сам Огастус не остался равнодушен, и голос его, когда он продолжал рассказ, слегка дрожал.
— Вообразите себе эту сцену! Клод, вдруг осознавший, что загубил свою жизнь, обезумевший от горя и ошеломленный, сгорающий от стыда и мук совести, и я, избитый до неузнаваемости, истекающий кровью из всех пор, но сжимающий Венеру в руках!
— Вы сказали, она не пострадала? — спросила миссис Фэрбразер.
— Нисколько. Мой злосчастный товарищ, очнувшись от чудовищного наваждения, принес мне для бодрости вина и оказал


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
249
первую помощь со всем доступным ему старанием. Потом он потребовал, чтобы мы поскорее ехали сюда и возвратили Венеру, но я объяснил ему, что до утра нечего и думать о приезде в Ор- чард-Дин.
— Мы бы приехали раньше, но с бедным Гасси так долго занимались в больнице, — объяснил лорд Маунтреси.
— Что обо мне говорить! — возразил Огастус. — Меня жалеть нечего. Единственное, о чем я сожалею, — что мы не успели вовремя, чтобы избавить вас от шока при обнаружении мнимой потери. Но вот, наконец, мы здесь, оба сломленные вконец, — мое здоровье подорвано, доброе имя Клода загублено. Но что там мое здоровье! Доброе имя лорда Маунтреси — это все, что у него было, да, все!
— Да, действительно, теперь от вас зависит моя судьба, мистер Фэрбразер, — смиренно сказал Клод после недолгого, но напряженного молчания.
Старый хозяин дома был заметно взбудоражен волнующим рассказом. Как у многих людей его склада, за внешней сдержанностью и даже подозрительностью скрывалось сердце, склонное к самой наивной сентиментальности. Услышанное произвело на него сильное впечатление, и надо воздать должное Огастусу — он сумел вложить в свою повесть много чувства и украсить ее акцентами и красноречивыми паузами, что на бумаге не изобразишь.
— Впечатляющая история человеческой слабости и человеческого величия вместе, — заключил мистер Фэрбразер, — картина того, как низко можем мы пасть под действием древних, наследственных инстинктов и как способны подняться от сурового голоса совести и трубного гласа долга. Человек исконно порядочный оступается, а его друг, не взирая на большую опасность для себя, поднимает его и приводит в чувство, пока еще не поздно.
— Раз вы, дорогой сэр, способны так говорить, мы снова живем, — сказал Огастус.
— Вы оба пострадали и духом и телом, — продолжал мистер Фэрбразер, — но можно сказать, что из ужасной схватки вы вышли победителями. Вы... Но я вижу, моя жена хочет задать вам вопрос.
— И не один, — сказала Софи, не выказавшая ни малейшего снисхождения. — скажите на милость, почему вы не привезли обратно Венеру?


250
Иден ФИЛПОТС
— Огастус, по моей просьбе, взял ее себе, — снова объяснил Клод. — Я не был уверен в самом себе. Я действительно боялся себя. Боялся увидеть Венеру снова. Да, я раскаялся, но роковое очарование Венеры — вы же меня понимаете...
— О да, да! — сказал мистер Фэрбразер. — Не думайте больше о Венере. Выбросьте ее из ваших мыслей.
— Я стараюсь, — ответил лорд Маунтреси.
— Вот так-то — перед вами истерзанный до крови верный паж, — подвел итог Огастус. — Я сражался за вас, мистер Фэрбразер, и едва не погиб, а Клод погиб окончательно, но разве не в вашей власти вернуть его к жизни? Для человека вроде лорда Маунтреси исправление всегда возможно.
— Я доказал это не раз и не два, — сказал Клод.
— Удивительная история, и что же она показывает, если вдуматься поглубже? — спросил мистер Фэрбразер.
— Ты меня спрашиваешь? Так я... — начала его жена.
— Она показывает, что ни одной капле, ни одному атому норманнской крови нельзя доверять, она показывает, что лорд Маунтреси стал жертвой наследственных склонностей. Древний, грабительский, хищный инстинкт, усыпленный столетиями цивилизации, не исчез, он здесь, притаившийся и живой, только дай ему повод и случай проявить себя. Но то, что лорд Маунтреси признает это, не скрывает, раскаивается, я бы рассматривал как веский, обнадеживающий факт. Это достойно всяческого восхищения и говорит о возвышенности характера, которую я с радостью в нем отмечаю. Да, Огастус прав — Клод больше никогда не оступится.
— Никогда, никогда, — пообещал лорд Маунтреси.
— Что до мистера Гриффина, — продолжал старик, — он принес себя в жертву на алтарь дружбы. Кто способен на большее? И кто больше пострадал за свое самопожертвование? Для него, признаюсь, у меня есть только слова благодарности, нет, восхищения. Да, Огастус меня приятно удивил.
— Однако все будет потеряно, если вы не простите Клода, — заявил адвокат.
— Кто я такой, чтобы отказать в прощении? — сказал Джосайя Фэрбразер, и в его чудесных поэтических глазах блеснул огонек. — Подобные случаи, как ни прискорбны они, способствуют улучшению и просветлению нашей природы — и я чувствую это. Возможно, что Провидение задумало их, дабы показать мне, что


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
251
я ошибаюсь, слишком строго судя людей по их профессии и положению, а не по их личным качествам.
Миссис Фэрбразер почувствовала, что сейчас потеряет самообладание. Ей надо было высказаться, иначе ей грозил нервный припадок и, как она знала, нешуточный. Огастус уже давно и не без досады заметил, что ее мнение не совпадает с мнением мужа.
— Мы благодарим вас, — сказал он.
— Подобные происшествия, — продолжал мистер Фэрбразер, — побуждают наш смиренный разум к более широкому и великодушному взгляду на человеческую природу. Душе чувствительной и участливой их голос внятен и понятен.
— Я с Клодом знаком еще с тех пор, как мы оба были детьми, — сказал Огастус. — В его характере есть прекрасные черты.
— Победить голос крови, текущей в твоих жилах, — героический подвиг, — признал Джосайя.
— А Огастус — да, у меня нет слов описать вам, каков он на самом деле, — с убежденностью заявил Клод.
— Не бывает худа без добра, и я предвижу для вас обоих начало более светлых и радостных времен, — ласково сказал мистер Фэрбразер. — А может быть, и для всех нас, — продолжал он, подходя к звонку. — Попрошу позвать девочек. Пусть они только услышат, что мое мнение с течением времени может перемениться. А те тягостные подробности предадим забвению.
— О, пожалуйста! — сказал Клод.
Рука мистера Фэрбразера уже потянулась к звонку, но тут его жена, вскочив на ноги, остановила его.
Глава XIV КЛОД И ОГАСТУС ТЕРПЯТ КРАХ
—Я хотел предложить им подкрепиться, им это необходимо, — объяснил мистер Фэрбразер.
— Подкрепиться? Боже праведный, по-моему, они уже достаточно подкрепились! — воскликнула в ярости его жена, и возникшую было сердечную атмосферу омрачила буря явного ее возмущения.
— Я думал, Софи, что ты молчишь, потому что слишком растрогана, — сказал муж.
— Да, так было, — ответила она, — но теперь пришло время и мне заговорить.


252
Иден ФИЛПОТС
— Ты смотришь на эти события не так, как я?
— Да, не так, я, слава Богу, еще не сумасшедшая! — возразила она. — Я в жизни не слышала такой невозможной истории!
— Не невозможной, а невероятной, дорогая миссис Фэрбразер, — уточнил Огастус. — Если вы примете в расчет психологию, она не невозможна.
— Разве она кажется неправдивой? — удивился Клод, заметно разочарованный.
— Кажется неправдивой? Да это же сплошное вранье, как ваш синяк под глазом! — возразила она, и в голосе ее, под влиянием момента, послышалась грубоватая интонация того общественного слоя, из которого она вышла. — Нагромождение вранья! Никогда я еще не слышала столько лжи, сколько за эти десять минут. Вы пара наглых мошенников!
— Это серьезное обвинение, джентльмены, — сказал мистер Фэрбразер, нахмурившись. — Моя жена — тонкий знаток характеров, мне редко случалось найти ошибку в ее суждениях. А что в этом рассказе вызвало у тебя сомнение, дорогая? — спросил он, обращаясь к Софи.
— Боже мой! Что с тобой происходит! — вспылила она. — Из-за того, что ты получил обратно свою Венеру — или думаешь, что получил, — ты хочешь их простить и вообразил, что они святые, герои, мученики и тому подобное. Ты велишь нам расцеловаться и быть друзьями, и зовешь девочек, и благословляешь всех, и готов отдать своих детей с полумиллионом приданого каждую, как /я полагаю, паре хладнокровных, бессердечных негодяев.
— Вы крайне неверно и пристрастно понимаете психологию человека, дорогая миссис Фэрбразер, — попытался смягчить ее Огастус.
— А вы помалкивайте! — огрызнулась она. — Мы уже достаточно вас наслушались. Меня не проведешь. И теперь я говорю с моим мужем, а не с вами, и я обещаю ему, что, если услышу еще хоть слово вроде этой дурацкой чепухи, я уйду и заберу с собой моих детей. Вас всех надо посадить за решетку — всех троих, тебя, Джосайя, тоже! Пара авантюристов пытается надуть людей добрых, наивных, простодушных — вот кто они такие! И они в этом преуспели — но только не со мной.
— Вы не хотите нам верить, миссис Фэрбразер?—грустно осведомился Клод.


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
253
— Вам верить? Я бы не поверила и собаке, которую кто-то из вас вырастил бы. Вы превращаете моего мужа в посмешище — его, чьи башмаки вы недостойны чистить.
— Насчет башмаков мы согласны, — ответил Огастус, — но мы честью клянемся...
Пока жена не скупилась на оскорбительные слова, на подвижном лице мистера Фэрбразера сменялись различные оттенки сомнения и смятения. Теперь он уже перебил адвоката.
— Если бы я думал, что тут какая-то интрига... — начал он
— Вот-вот, так думай, начни думать! — воскликнула Софи. — У тебя ведь светлая голова, не позволяй паре мерзавцев замутить ее.
— Ты поразительна уверена в своей правоте, — сказал мистер Фэрбразер.
— А кто бы усомнился? Поезжай вместе с ними в машине, и захвати Напкинса, и не спускай с них глаз, пока не получишь Венеру. Забрать Венеру — вот что прежде всего надо сделать! Как ты не понимаешь, что, пока они тут морочат нас своей брехней, Венера...
— Возможно, уже едет в Америку или в Аргентину, — пробормотал мистер Фэрбразер со вновь пробудившейся тревогой.
— Погляди на их лица, — сказала жена. — Они понимают, что игра кончена. Забери Венеру и подай на них в суд, мы еще посмотрим, как этот мерзкий поступок оценят в полицейском суде.
— Вы жестоки, миссис Фэрбразер! — вздохнул лорд Маунтреси.
— Одно слово... — начал Огастус.
— Э нет, мистер Гриффин, — отрезал хозяин дома. — Вы подробно изложили ваше дело, и вас терпеливо выслушали. Совершенно очевидно, что моя жена вам не верит, и я не могу отрицать, что ее аргументы весьма убедительны.
— Прошу вас, мистер Фэрбразер, не изменяйте собственной натуре! — взмолился Огастус.
— Бывают времена, когда здравый смысл понуждает нас изменить самим себе, — был ответ, — и, возможно, это один из таких случаев. Искренне надеюсь, что моя жена ошибается, однако нельзя отрицать, что она может оказаться права. Не скажу, что я с нею вполне согласен, но и не могу сказать, что согласен с вами в той же мере, как прежде. Я не готов столь безоговорочно отвергать ваши заявления, как миссис Фэрбразер, однако в данный


254
Иден ФИЛПОТС
момент беру обратно мои слова дружбы и одобрения. Душа моя открыта, но я чувствую, что было преждевременно хвалить вас. Сейчас самое главное — Венера, и, дабы показать, насколько я вам доверяю, даю вам четыре часа, чтобы съездить в Лондон и привезти Венеру.
— Разумеется, мы это сделаем, — сказал Огастус, — но то, что вы берете назад изъявления вашей дружбы, — удар для меня еще более горький, чем те, что мне достались этой ночью. Неужели это непоправимо? Не получилось ли так, что вы позволили женским эмоциям дорогой миссис Фэрбразер взять верх над вашими более спокойными мужскими суждениями?
То была серьезная тактическая ошибка, и Клод, хотя и уступавший Огастусу в тонкости, сразу это понял.
Миссис Фэрбразер немедленно ответила.
— И этим людям, которые в твоем присутствии оскорбляют меня, ты позволишь жениться на твоих дочерях? — с негодованием воскликнула она.
— Будь они таковы, как ты говоришь, было бы очень странно, если бы они верили в брак и добивались его, — ответил муж.
Обрадовавшись смене темы и надеясь унять гнев его супруги, подал голос мистер Гриффин.
— Вообще говоря, я в брак не верю, — заявил он. — Жизнь стала настолько сложна, что брак вскоре будет капитально преображен и основан на полностью новых началах. Ныне он как бы находится между двух стульев — меж религиозным и гражданским. Люди не могут даже прийти к согласию, что собственно такое брак — уж не говоря о том, каким он должен быть. Но что до Фелисити и меня, я всем сердцем верю в добрый старый институт брака. Он соединил бы нас до конца наших дней. Возможно, мы даже вдохнули бы в него новую жизнь.
— Я верю в пользу брака для всех, — сказал Клод.
— Брак недооценивают, — заверил их мистер Фэрбразер. — Впрочем, он требует определенных способностей, которые становятся все более редкими.
— Вероятно, у нашего поколения особые вкусы, — решился предположить Огастус.
— Мужчины и женщины обычно либо слишком тесно связаны брачными узами, либо недостаточно связаны, — объяснил мистер Фэрбразер. — Очень немногие способны на золотую середину.


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
255
— Поразительно верно! — воскликнул Огастус. — В случае слишком тесных уз супружеская пара становится центростремительной — оба делаются похожи, как консервированные семга и креветка, а в крайних случаях просто утрачивают свою личность; между тем как при слабых брачных узах, что встречается гораздо чаще, супруги становятся центробежными — разлетаются в стороны и очень часто оказываются в чужих объятиях. Но Фелисити рождена быть счастливой, ликующей женой, вступившей в брак по прекрасному старому обычаю — в брак со мной.
— А Вера — со мной, — подхватил лорд Маунтреси.
— Теперь, наслушавшись вдоволь болтовни этой гнусной парочки, — сказала миссис Фэрбразер, — тебе следовало бы их спровадить. Прошу тебя, однако, если ты все еще настолько безумен, что веришь им, пошли за Венерой Напкинса, раз уж сам не хочешь ехать.
Но в этом пункте ее супруг был тверд с упрямством человека доброго, не расположенного думать о людях дурно.
— В любом случае оба они люди известные и не смогут от меня скрыться, — возразил он. — Но хватит об этом. Через четыре часа, Софи, они вернутся с Венерой.
В эту минуту в библиотеку вошли Вера и ее сестра, обе изящно одетые для предстоящего званого обеда, но лица у них, естественно, были полны тревоги и страха.
Глава XV ВЕНЕРА ВОЗВРАЩАЕТСЯ
— Мы больше не в силах ждать, папа, — сказала Вера. — Мы должны знать правду.
— Тогда вы пришли не туда, куда надо, — сухо сказала миссис Фэрбразер.
— Мама, у нас сердца разрываются от тревоги, — продолжала Вера. — Я не могу тебе передать, как много это значит для Фелисити и для меня.
— Мне жаль вас обеих. По правде, мне жаль всех нас, — сказал отец. —Я ожидал многое узнать из неприкрашенного рассказа мистера Гриффина — право, казалось, будто мы пробиваемся из мрака к свету. Но покамест все остается весьма туманным. Я убежден лишь частично, хотя искренне желаю верить в лучшее.


256
Иден ФИЛПОТС
Ваша мать — не в первый раз — разрушила мой неисправимый оптимизм.
В последней фразе мистер Фэрбразер позволил себе еле уловимый оттенок досады.
— Но почему мама должна быть права, а Огастус неправ? — отважилась спросить Фелисити.
— Не тебе задавать такие вопросы, — строго произнес мистер Фэрбразер. — По мнению вашей матери, мы стали жертвой неслыханного обмана. Она оценивает положение в самом мрачном духе, тогда как я... Но нет, больше я ничего не скажу. Пусть только Венера будет в моих руках через четыре часа. Поэтому смотрите, чтобы прощанье было недолгим. Можете также считать его последним. Многое должно произойти, многим неоспоримым доказательствам надо появиться, чтобы подкрепить рассказанную нам историю, прежде чем я возобновлю с вами разговор на эту тему.
— Я открыла глаза вашему отцу, чтобы он знал правду, и никаких прощаний не должно быть, — сказала миссис Фэрбразер.
— Ницше говорит, что искусство сопутствует нам, дабы мы не погибли от избытка правды, дорогая миссис Фэрбразер, — мягко заметил Огастус.
— А моя жена сопутствует нам, чтобы мы не погибли от недостатка правды, мистер Гриффин, — сурово возразил хозяин дома.
Его жена, до крайности взволнованная, поспешно вышла из библиотеки, еще раз напомнив Фелисити и Вере, чтобы прощание не затянулось. Следом за нею вышел ее огорченный муж.
Воцарилось тяжелое молчание. Слышно было, как на каминной полке тикают часы в стиле Людовика Четырнадцатого.
— Значит, вы все испортили? — сказала Фелисити, сразу переходя к горестной сути дела.
— Это не мы. Испортила ваша мать, — устало произнес лорд Маунтреси. — Мистер Фэрбразер простил нас, как только узнал, что с Венерой все в порядке. Вы же знаете, как легко прощаешь в радостные минуты, — а потом, простив, нередко очень жалеешь об этом.
Огастус позволил себе поддаться человеческой слабости.
— Я ненавижу вашу мамашу! Я проклинаю ее! — процедил он сквозь зубы.
— Как вы смеете, Огастус! — воскликнула Вера.
— Все наши труды, и планы, и уловки пошли на ветер, — с горечью ответил он.


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
257
— И вся твоя психология, Гасси, — прибавил Клод.
— Ваш отец прекрасно нас понял. У него есть воображение и сердце, но ваша мать... О, если бы не она, вы, Вера, могли бы в этот миг быть в объятиях Клода.
— Быть в объятиях человека в наручниках невозможно, — холодно возразила Вера.
— Вполне возможно. Сними эти дурацкие штуки, Гасси! — сказал Клод. — Они мне осточертели. И теперь они ни к чему.
Огастус подал Вере ключи, а ее нареченный указал, что надо делать. Вмиг он был свободен, но Вера уклонилась от его объятий. Что ж до Огастуса, он, к изумлению Фелисити, стер краску под глазом, вынул руку из перевязи и своей прежней, легкой, тигриной походкой стал кружить по библиотеке.
— Вы не ранены! — воскликнула Фелисити.
— Я — я смертельно ранен, — ответил он. — Моя гордость повержена в прах!
— И вы, Клод, не крали Венеру? — едва дыша, спросила Вера.
— Неужто я похож на человека, который способен сделать такое? — спросил он.
— Я все время чувствовала, что это Гасси унес ее, — заявила сестра Веры. — Но зачем? Зачем это надо было?
— Что было, то было, — сказал Огастус. — Нам нельзя терять ни минуты на прошлое, тем более что оно дьявольски неприятно. Теперь надо заняться будущим.
— Молодец, Гасси! — воскликнул Клод. — В первый раз не удалось, попробуем еще раз, Вера!
— Будьте честны, — сказала Вера. — Будьте честны с собой. Если вы попытались обмануть моих родителей, вы не заслуживали успеха.
— Простите, но мы весьма заслуживаем успеха. Ваш упрек несправедлив, — с жаром ответил Огастус. — И если бы ваша матушка была хоть наполовину так проницательна, как воображает, нам бы все удалось. В моем замысле предполагалось, что она обладает психологической чуткостью и интуицией, которых у нее не оказалось.
Он отошел в сторону и продолжил свои сетования уже перед Фелисити, а Вера тем временем беседовала с его светлостью.
— Этот жуткий синяк натуральный или фальшивый? — спросила она.
— Накрашенный, — признался Клод, и тогда Вера, смочив
9 Комната с привидением


258
Иден ФИЛПОТС
носовой платок в вазе с розами, попыталась удалить пятно, но только хуже его размазала.
— Больше никогда, — пообещал Клод, — я не стану участвовать в подобных затеях. Это не по мне, не в моем стиле и не по моему положению.
— Конечно, дорогой, — одобрила она.
—У меня есть недостатки — природа не любит совершенств, — продолжал он.
— Все наши треволнения, похоже, из-за того, чем она вас наделила, а не из-за того, что недодала, — со вздохом высказала Вера нехитрую истину.
— Я бы хотел, чтобы она не наделяла меня кое-чем, — ответил Клод.
— Чем же, Клод? — спросила, обернувшись, Фелисити.
— Ребяческой моей верой в Огастуса, — угрюмо ответил он.
— Если бы вы оба верили в нас, а не в себя, все могло кончиться иначе, — заявила Фелисити. — Глупо было затевать и разыгрывать такую комедию без нас. Можно подумать, что вы умнее нас.
— Клянусь Юпитером! Я не удивлюсь, если вы окажетесь правы, — ответил лорд Маунтреси.
—Я все время слышала голос, который мне говорил: «Клод — обманщик», и это прямо убивало меня, — призналась Вера.
— В будущем я непременно исправлюсь, — пообещал он, но Огастус в этом усомнился.
— К тому же теперь не время для благих намерений, — заявил он. — Мы должны обсудить новый план кампании, причем не мешкая.
— Вам надо снова завоевать уважение мамы, — сказала Вера.
— А ей надо бы снова завоевать мое, — возразил он.
— Есть ли какой-нибудь способ забыть о прошлом? Вот в чем вопрос, — сказал Клод.
— Есть, — ответила Фелисити. — Вести себя лучше в будущем. Но если вы, Клод и Вера, намерены в критические моменты вроде этого поступать по совести, тогда мы снова потерпим неудачу.
— Нам нельзя опять потерпеть неудачу, — твердо заявил Огастус. — Потерпеть неудачу один раз — это присуще человеку, но дважды — подорвет наше самоуважение. После победы, Клод, ты можешь, коль будет необходимо, покаяться. После победы каяться всегда легко.


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
259
— Но каяться после неудачи, Клод, было бы трусостью, — прибавила его будущая свояченица. —Уверена, что ваши предки никогда этого не делали.
— Суть не в том, что мы сделали, а в том, почему мы это сделали, — объяснил Огастус. — Вы, девушки, конечно, уважаете наши мотивы, ваша мать как женщина...
— Оставьте маму в покое! — запротестовала Вера.
— Я хочу заступиться за нее, — вмешался Клод. — Она ни на минуту не поверила, что я взял Венеру. Правда, Гасси, всегда побеждает.
— Ты не адвокат, — возразил его друг, — иначе ты бы не позволил себе такое нелепое высказывание. Мы сделали попытку с Венерой, и богиня нас подвела, теперь надо разработать новую тактику.
— Только без психологии, — попросил Клод. — Говорят, — продолжал он, — что честность лучшая политика. В этих старых поговорках часто есть доля истины. Возможно, что единственный способ покорить миссис Фэрбразер — вести себя честно.
— Нет, это неверно, — возразила Фелисити. — Единственный способ покорить маму — это быть умнее, чем она.
— Тогда я тут не гожусь, — вздохнул Клод.
— Зато Гасси годится, — сказала Фелисити.
— Мне, конечно, придется еще раз скрестить мечи с миссис Фэрбразер,—заявил адвокат. — И на сей раз схватка будет смертельная. Я это предчувствую. Я это знаю. Но, разумеется, если Клод и Вера согласны с матерью Веры, что им нельзя пожениться, это выводит их из игры и упрощает ситуацию для Фелисити и меня.
— Мы не согласны, ни на минуту не согласны! — возмутилась Вера. — Мы полагаемся на вас, Огастус.
— Клоду не удастся одновременно быть и с зайцем и с собаками*, — сказала Фелисити. — Если он все еще хочет жениться на тебе, Вера, ему придется за тебя бороться, как Гасси готов бороться за меня.
— Клод не умеет притворяться, — сказала Вера.
— Вздор! Клоду приходится притворяться ежедневно — как всякому человеку, — сердито ответила сестра.
* Намек на игру «заяц и собаки» — один из участников, «заяц», бежит, другие, «собаки», выбежав позже, стараются его догнать.


260
Иден ФИЛПОТС
— Я могу притворяться, но с трудом и ненатурально, не так, как Гасси, — объяснил Клод.
— Что бы ни случилось, я не согласна на жизнь без чести! — сказала Вера.
— А мне не нужна жизнь без Огастуса, — заявила Фелисити.
— Неужели ты бы предпочла, чтобы он любил тебя больше чести? — в ужасе воскликнула сестра.
— Безусловно. Почему я должна быть на втором месте? — возмутилась Фелисити.
— Вот это я называю любовью, — одобрил ее Огастус.
— Значит, вы бесчестная пара, — холодно определила Вера.
— Не ссорьтесь. Сейчас не время, — попросил лорд Маунтреси. — Я, конечно, буду делать все — в разумных пределах.
— Большего мы не требуем, — ответил Огастус. — Ведь мы препираемся на краю вулкана.
— Я убеждена, что только правда спасет нас, — повторила Вера.
— Возможно. Правда бывает убедительней всего в устах предельно неправдивого человека, — признался Огастус.
— О, папа прав, что ненавидит адвокатов! — воскликнула Вера.
— Дело не в том, что мы, адвокаты, нечестны, а в том, что наши клиенты потрясающе бесчестны, — возразил мистер Гриффин. — Стоит человеку обратиться в суд, как он отбрасывает все инстинкты порядочности. Клиенты нас соблазняют.
— Дальше, Гасси, — попросил Клод.
— В чем суть поведения человека? — продолжал его друг. — Оно всего лишь реакция на возбудитель. Клод реагирует на Веру, я реагирую на Фелисити. Вы обе реагируете на нас с Клодом, но если Вера будет реагировать на миссис Фэрбразер, а не на Клода...
— Я настаиваю на том, чтобы обмана больше не было, и Клод тоже, — перебила его Вера.
— Дорогое дитя, жизнь — это обман, — нетерпеливо заметил адвокат. — Мы обманываем всех, и все обманывают нас. Сама цивилизация — сплошной обман. Без него не может существовать человеческое общество. Только кролики и морские свинки презирают обман, но если вы хотите заполучить Клода, вам надо подняться ступенью выше морской свинки.
— Разрешите нам, по крайней мере, сказать голую правду, — взмолилась Вера.


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
261
— Наготе нет места ни в каком общественном строе, — ответил Огастус. — В дальнейшем, возможно, будет, — в высших слоях, пока фиговый листок еще не отпал.
—Лучше быть тактичными, чем правдивыми,—изрекла младшая мисс Фэрбразер. — Неправда — главное правило самосохранения. Даже жуки и бабочки притворяются чем-то другим. Это помогает им существовать. Научный факт.
— Ни одному порядочному человеку нельзя отказать в праве на ложь,—поддержал ее Огастус.—Шопенгауэр разрешает ложь для самозащиты. Но если мы ею защищаем себя, почему ж не защитить тех, кто нам дороже нас самих?
— Верно, Гасси! — одобрил Клод.
— Неужели, Вера, вы бы позволили некоей абстрактной идее стать между вами и вполне материальной реальностью Клода?— спросил Огастус. — Неужели хотели бы изгнать из мира вымысел? Нет, это вам не удастся. Именно ложь, а не любовь, заставляет мир вертеться. Фелисити это понимает лучше вас. Давайте послушаем Фелисити.
— Я никуда не гожусь без моего талисмана, — возразила она. — Если бы вы привезли обратно Венеру, вместо того чтобы болтать о ней...
— Я надеялся предъявить ее в должный психологический момент, — ответил Огастус. — Я уже собирался это сделать, как вдруг ваша матушка разбила вдребезги наш глубоко продуманный план. Но если вы желаете эту маленькую негодяйку, так вот она.
Он сунул руку во внутренний карман сюртука и достал этот архаический шедевр.
Фелисити, взяв у него Венеру, покачала головой.
— Ах, дорогой мой негодник! — сказала она. Затем отошла в угол, села, поставила Венеру перед собой и сосредоточенно устремила на нее взгляд.
— Напоминаю вам, Огастус, что папа настоятельно потребовал ее вернуть сегодня же, — сказала Вера.
— Не беспокойтесь из-за пустяков, — ответил он. — Требование мистера Фэрбразера теперь может оказаться неуместным.
Подперев подбородок руками и наморщив лоб, Фелисити пристально смотрела на статуэтку. Казалось, она загипнотизирована.
— Постарайся думать о чем-нибудь прекрасном и чистом, — сказала Вера.


262
Иден ФИЛПОТС
— Не мешайте ей, она в трансе. Достаточно, если она сможет подумать о чем-то возможном, — мрачно произнес Огастус и, повернувшись к Клоду, отвел его в сторону.
— Думай о Вере, только о Вере, — сказал он, — об упражнениях в стрельбе с Верой, о работе в саду с Верой, о домашней и светской жизни с Верой, о сыновьях и дочерях Веры! Держи перед глазами эти радостные видения и не позволяй внезапной и неуместной страсти к честности затуманить ее прелестный образ.
Затем искуситель обратился к старшей дочери мистера Фэрбразера.
— Я говорю нашему дорогому Клоду, что, не разбив яйца, не сготовишь яичницу и что ему, вероятно, не удастся вас получить, не разбив кучу старых фамильных традиций. Но что значат фамильные традиции...
— Тс! Ты мешаешь Фелисити! — зашикал Клод.
Несколько минут царило молчание. Было так тихо, что до их
слуха доносилось журчание фонтана в саду и нежные трели какой-то птички.
Вдруг Фелисити вскочила на ноги.
— Кажется, я поняла! — воскликнула она.
— Я знал, что вы поймете — если не мешать, — сказал ее возлюбленный.
— Мне надо поговорить с Огастусом в саду наедине, — сказала Фелисити.
— Я протестую, — заявил Клод. — Я слишком хорошо знаю, о чем вы будете говорить с Гасси в саду наедине.
— Совершенно верно, Клод. Их нельзя оставлять одних ни на минуту, — подтвердила Вера.
— Венера дала мне совет, — сказала Фелисити. — И она это сделала не только ради Огастуса и меня. Она хочет помочь всем нам. Главная трудность — это мама.
— Она это понимает? — спросил Клод.
— Понимает. Мама слишком умна, чтобы ее можно было обмануть правдой, поэтому... Пошли, Огастус.
И в один миг они скрылись в прохладной тени лужайки, обсаженной рододендронами с роскошными гроздьями алых и белых цветов. Клод с тревогой глядел на Веру, которая нетерпеливо обернулась, чтобы следить за удаляющейся парой. И в это время Клод, побуждаемый древним инстинктом, от которого даже он не был вполне свободен, схватил Венеру и сунул ее в свой карман.


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
263
Глава XVI СОМНЕНИЯ И МРАК
Ни одно изображение реальной жизни и живых людей не удовлетворит серьезного читателя, если в нем отсутствует толика психологии. И хотя миссис Фэрбразер прекрасно обходится без нее, умам более просвещенным просто так не угодишь. И в самом деле, с тех пор как возник доктор Фрейд со своим трижды благословенным механизмом психоанализа, ни одно порядочное повествование не может игнорировать его учение. Фрейд, правда, писал для медиков, и хотя психоанализ как ветвь медицины еще не освободил больничные палаты от пациентов, для художников он, несомненно, стал щедрым подарком. То, что Шекспир, и Мередит, и другие знаменитые писатели как-то пробивались сами, без помощи профессора Фрейда, не может не вызвать удивления; зато наши восходящие звезды и метеоры георгианского небосвода уже блистают, озаренные его светом, и находят его весьма надежным помощником в трудную минуту. Герои и героини, которые обычно выполняли самостоятельно большую часть работы, двигались, и разговаривали, и жили, и страдали, и радовались у нас на глазах, становятся для них такой же архаикой, как Венера с Наксоса. Современные протагонисты предпочитают таиться по глухим углам, ничего особенно не делая, меж тем как их создатели психо- анализируют их настолько искусно, что в конце концов они остаются в чем мать родила. Эти терпеливые страдальцы чахнут и, подобно увядшим цветам, роняют лепестки своего характера и своих намерений, пока нам не покажут их души без единой тени, скрывающей их наготу. И тогда читатель радостно ахает, не зная и не трудясь узнать, было ли у этих болезненных и грешных существ какое-никакое тело, о котором стоило бы тревожиться.
Прогресс явный и благодетельный, причем не доставляющий ни малейших трудностей, ибо, исходя из двойственности, присущей человеку как существу дуалистическому, самый отъявленный тупица способен построить конфликт, памятуя, что чем запутанней, нелогичней, темней и невнятней будет его анализ, тем более впечатляющим и глубоким будет отзвук в ушах непосвященных. Ни один оракул, достойный этого имени, не унизил себя до ясности; но их хитроумное искусство отошло вместе с предками, не знавшими ни Фрейда, ни Юнга.
Ныне мы должны прежде всего помнить, что мы обладаем


264
Иден ФИЛПОТС
множеством унаследованных порывов, удовлетворить которые нам не позволяют условия жизни, но мы также должны, краснея, согласиться, что, когда эти порывы пробиваются на волю, результат бывает весьма приятным и приносящим немалое облегчение как сердцу, так и душе мужчин и женщин. Фактически каждый из нас таит в себе преступника. Люди порядочные, как правило, стараются держать его взаперти, но порой даже у лучших из нас он на время сбегает, и мы не станем утверждать, что в своем бегстве он не доставляет нам совершенно упоительных минут. Фрейд, кстати говоря, выводил все наши намерения, желания и свершения из наших постыдных исконных мотивов, и тут, видимо, есть нечто исключительно верное, коль вдуматься в характер нынешних наших стремлений и странных целей, к которым мы еще стремимся.
С душой Веры можно управиться в нескольких психоаналитических абзацах. Она глядела на вас из ее лучистых голубых глаз и была видна всякому. Не так, конечно, обстояло дело с ее двойственной личностью. Она была дочерью своего отца, и в ней отразилась его кристальная честность и твердая вера в человеческую природу. Она также разделяла его страсть к искусству и, как и ее родители, черпала необходимую ей духовную поддержку из принципов и практики англиканской церкви.
Характер у Веры был счастливый, спокойный. Она была умна и прекрасно образованна, причем образование ее не испортило, и она здраво и с наивной верой ждала дня, когда она полюбит и прекрасное здание ее целомудренной жизни будет увенчано и украшено этим высшим счастьем. Тут появился Клод, и, появись он один, уж наверняка Верино второе «я» не вынырнуло бы из тайного закутка ее сердца, где оно до той поры ютилось и томилось, ею не замечаемое. Клод, однако, оказался довольно сложным созданием, хоть и не сам по себе, а благодаря чужому влиянию; животный магнетизм — или что-то иное, — исходивший от Огастуса, не мог не сказаться на чувствах Веры к Клоду. Впрочем, в этом вопросе она была скрупулезно справедлива и признавала, что судьба могла бы навсегда разлучить ее с Клодом, не будь рядом с ним более аморального и талантливого адвоката. Зловещий, но пробуждающий луч вывел ее второе «я» из потемок, и, по обыкновению вторых «я», оно вознамерилось наверстать упущенное время. Можно сказать, что оно, как течь в судне, угрожало рано или поздно затопить Верино более возвышенное «я» своим мутным, гибельным потоком.


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
265
Вера любила Клода с наивным обожанием и самозабвением, возникающим в подобных сердцах, когда они влюбляются; и ее принципы, хотя она доблестно старалась их сохранить, несомненно подвергались сильной атаке. Они не обрушились, однако, в горячечном жару, от которого изнывала ее душа, чистые очертания ее нравственных устоев порой словно бы затуманивались. Ее второе «я», догадываясь, что подобный случай более не подвернется, изо всех сил рвалось к победе. Однако даже любовь была бессильна заглушить в Вере веления совести. До нее доносился некий пока еще слабый голосок; он зазвучал незадолго до того, как она, так сказать, сняла телефонную трубку под действием порыва, еще более глубинного, чем веления совести, и этот голос шептал ей, что жизнь без Клода может оказаться не просто пустым существованием — это она могла бы еще перенести, — но настоящим бедствием, способным обречь ее на дурное поведение и заблуждения. Ну конечно, это шептало ее мерзкое второе «я», прикинувшееся ангелом света — его излюбленным воплощением, и теперь ему удалось убедить Веру, что ради прекрасного будущего ей лучше бы закрыть глаза на некоторые, не очень прекрасные поступки, и тем легче это было, что совершать их предстояло не ей. Чтобы чувствовать свою жизнь полезной и оправданной, ей теперь было необходимо завоевать Клода. Именно так она представила дело суду, и когда ее внутреннему наставнику с большим трудом удалось оттеснить ее второе «я», Вера все еще была способна спорить. Ибо, хотя совесть говорила ей, что жизнь, построенная на обмане, должна на таком ненадежном фундаменте рано или поздно обрушиться, Вера хитро это оспаривала и объясняла своему руководителю, что ни один мужчина и ни одна женщина не могут и не должны жить только для себя. Вера понимала, что совесть делает нас не только трусами, но также отвратительными эгоистами, и, как почитательница этики, чувствовала, что в этом вопросе ей за своей совестью надо хорошенько следить.
Ибо Клод теперь был фактически в ее власти целиком и полностью. Этот довод она и выдвигала, обманываемая своим перерядившимся вторым «я». Ведь лорд Маунтреси ради нее совершил почти что подвиг, и теперь не время ей становиться в позу превосходства над ним, взобравшись на чопорный пьедестал высокой нравственности. Если она теперь не выйдет за него замуж, Клоду не избежать гибели — в этом она была уверена. Разумеет¬


266
Иден ФИЛПОТС
ся, Вера хорошо ориентировалась в трудах Фрейда и, давно уже применяя психоаналитический метод к своему избраннику, понимала — дабы укрепить все лучшее и светлое в его расположенном к добру, но неустойчивом характере, ему необходима сильная духом и бдительная спутница жизни. Ведь теперь он стал отверженным, достойным презрения людей, и разве можно в такой миг покинуть его, противопоставить холодные правила добродетели его неуклюжим и неудачным, но все же героическим попыткам завоевать ее? Сможет ли она, плавая в безопасных водах, наблюдать за тем, как Клод, лишившись руля и ветрил, устремляется на скалы?
Короче, душа Вера шла на соглашения и компромиссы, меж тем как ее уста изрекали приличествующие случаю протесты. В эту минуту две ее ипостаси как бы играли ею в волан. Она увещевала Фелисити вести себя порядочно, но в глубине души ее тешила мысль, что у Фелисити психология куда как изощреннее, чем у нее. И впрямь Фелисити начала с того места, где Вера кончила. Научно говоря, младшая сестра была наделена не двойной личностью, но получила в наследство и во владение тройную, нет, даже четверную. Сам доктор Фрейд пришел бы в смятение от сложностей и хитросплетений ее психики. Для нормально устроенного ума, если бы он мог ее понять, Фелисити представилась бы чем- то легендарным — неким пережитком древних вольных нравов, когда мысль и дело совпадали. К понятиям добра и зла она относилась с безразличием величайших негодяев, и теперь думала лишь о том, как бы затуманить мозги своей матери — и воспользоваться временным их замутнением и помрачением, чтобы она и Огастус, Вера и Клод добились своего. Что до отца, о нем она ничуть не тревожилась. С его особым складом ума он был обречен стать ее жертвой. Мистер Гриффин и она смотрели на все почти одинаково, оба хотели только придать видимость правдоподобия своим замыслам, которые должны были принести успех. Вдвоем они, без сомнения, достаточно легко одержали бы победу — хотя серьезную трудность представляли Клод и Вера, — ибо высшие соображения, усложнявшие положение для Веры и пэра, для них не существовали. Счастливый конец дела был им обеспечен, но они еще не отказались от надежды достичь его конституционным путем, а не прямым действием. Оба они были не чужды добрых чувств — Фелисити искренне любила мать, а Огастус от всей души восхищался мистером Фэрбразером как удачнейшим созданием


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА 267
V ■ - ■ ■ ■ ■ —
природы. Были также практические соображения, побуждавшие их, коль будет возможно, победить, не оставляя горечи в сердцах побежденных. Посему они затевали заговор хотя и без малейшего уважения к морали, но не без доброй воли в их молодых и морально неустойчивых душах, меж тем как Клод и Вера лишь глядели на них и осуждали, вздыхали и надеялись.
Психоаналитическим методом нетрудно доказать, что именно Клод и Вера были более достойны осуждения, поскольку идеалы у них были более высокие и оба они обладали чувством долга перед обществом, увы, совершенно несвойственным члену парламента и его возлюбленной. Но, пожалуй, хватит нам заниматься психологией.
— Мы должны приготовиться к худшему, Клод, — сказала Вера, когда они остались одни.
— Не можем ли мы что-нибудь придумать и удивить их? — спросил он.
— Нет, нет, вы слишком порядочны, чтобы хоть кого-нибудь удивить, — покачав головой, сказала она.
— Именно порядочность моей семьи удивила вашего отца, — напомнил ей Клод. — Если бы только миссис Фэрбразер не приняла всю эту историю за личное оскорбление для нее и для вас с Фелисити.
— Родители всегда слишком чувствительны, когда дело касается их детей, — заметила она. — У меня прямо кровь кипит, когда я слышу, как родители обсуждают своих детей. Здесь ведь узы родства самые тонкие, но родители этого не понимают.
— Я бы сказал, что почти неприлично открыто подчеркивать родство, порожденное случаем, — заявил Клод. — Однажды, когда я был ребенком, я спросил мою дорогую мамочку, что она любит больше — ее новую бриллиантовую диадему или меня. Конечно, вопрос был бестактный, но мама — правдивая душа! — ответила, что диадему. «Видишь ли, Клод, это потому, что я сама ее выбрала», — сказала она со своим легким ирландским акцентом, придававшим ее речи особое очарование. Признаюсь, я тогда был обижен, но теперь я понимаю истину ее слов.
— Ну да, они нас не выбирали, и, однако, как они сердятся, когда намекнешь, что ведь и мы их не выбирали, — размышляла вслух Вера. — Но зачем же допускать, чтобы узы, за которые никто не ответствен, порождали такую фамильярность и бесцеремонную критику?


268
Иден ФИЛПОТС
— И верно, зачем? — повторил Клод.
— Как долго они там! — пробормотала Вера, глядя в сад.
— Видимо, то, что они обсуждают, надо тщательно продумать. Как бы то ни было, нам нельзя быть слишком не от мира сего — я это понял.
Второе «я» Клода явно принялось за работу.
— Я так надеялась на мирное проникновение, — вздохнула Вера, — но, конечно, у нас было мало времени.
— Сомневаюсь, чтобы миссис Фэрбразер уступила даже при мирном проникновении, — сказал Клод. — Что до меня, я, разумеется, готов зайти довольно далеко.
— Уже зашли, — сказала она.
— Но есть вещи, которые я просто не способен делать.
— Есть вещи, которые я бы не позволила вам делать, Клод.
— Я чувствую какое-то мрачное удовлетворение при мысли, что Огастус и Фелисити не остановятся ни перед чем.
— Такое чувство вполне естественно. Мама упряма и решительна, но если Фелисити по-настоящему возьмется за дело, результат может быть только один. Боюсь, в том, что касается Гасси, у нее совершенно нет совести.
— У кого нет совести, тот не страдает нечистой совестью, — объяснил Клод. — Это как с зубами. Что бы Фелисити ни сделала, у нее ничего не будет болеть.
— Но у нас будет. Чего стоит жизнь, когда совесть нечиста, Клод?
— Наверно, я вскоре смогу вам это сказать, — ответил он. — Конечно, можно было бы сбежать с вами и наплевать на условности.
— Это, напротив, означало бы подчиниться условностям, — ответила она. — А вот просить разрешения у родителей девушки и действовать в открытую, честь честью — вот это поистине противоречит нынешним светским условностям. Если мы хотим соблюсти условности, надо было бы бежать вместе и чтобы я потом обнаружила, что у вас уже есть жена — или даже несколько. Я, Клод, хочу лишь одного — чтобы, когда мы будем лежать на смертном одре, никому не пришлось нам слишком многое прощать.
— Вас на смертном одре не ожидает ничего, кроме любви близких, уверяю вас. Не унывайте. Смотрите — вон они идут. О, как Фелисити сияет!


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
269
— Меня страшит торжествующее выражение на лице Огасту- са, — заметила Вера, когда они уже входили. Фелисити сорвала для Огастуса красивую кисть рододендрона, которую он воткнул в свою петлицу.
— Она нашла способ! — воскликнул радостно адвокат.
— Для всех нас или только для вас? — осведомился его друг.
— Для всех нас, — ответила Фелисити.
— Открытый или дипломатичный? — спросил Клод.
— Честный или бесчестный? — поинтересовалась Вера.
— Он по ту сторону добра и зла, Вера! — ответил мистер Гриффин, и ее сердце, разрываемое двумя «я», заколебалось — пасть ему или возвыситься.
— Отныне все будет зависеть от того, насколько Клод вас любит, — продолжал Огастус. — Фелисити считает, что было бы крайне глупо отказаться от всего, что мы уже сделали. Ее идея — надо продолжать.
— Но миссис Фэрбразер не будет продолжать, она уже с этим делом покончила, — возразил Клод.
— Нет, нет, — сказала Фелисити. — Мама всего лишь не поверила вам — из-за недостатка доказательств.
— Если она не поверила Гасси, она не поверит никому,—упорствовал Клод. — Мистер Фэрбразер поверил ему, и я поверил ему, и он сам себе чуть не поверил.
— Поверил, — сказал Огастус. — История в моем изложении вышла такой правдоподобной, что я вполне в нее поверил. И до сих пор верю. И надо заставить миссис Фэрбразер поверить в нее — это будет подготовкой к делам почище. Где Венера?
Лорд Маунтреси подал статуэтку мистеру Гриффину, который, поблагодарив, спрятал ее, как и раньше, за пазуху.
— Надо держаться той версии, старина, что это ты взял Венеру, — продолжал он.
— Но он же не брал ее! — упрямо сказала Вера.
— Мы все должны твердо поверить, что Венеру взял Клод, — настаивал Огастус.
— Ни один Маунтреси не мог бы ее украсть, — сказал Клод.
— Точно! — с радостью воскликнула Фелисити. — И что отсюда следует?
— Следует то, что я не брал Венеру, — заявил Клод.
— Но ты же взял Венеру, старина, — выходит, ты не Маунтреси. Так ведь? — торжествующе сказал Огастус.


270
Иден ФИЛПОТС
Горькое разочарование отразилось на красивом лице Веры. Ее низшее и высшее «я» были также ошарашены.
— И это все, что вы сумели придумать? — спросила она.
— Но я безусловно Маунтреси, — задумчиво сказал Клод. — Даже глава клана.
— Это вы так думаете, Клод, но дайте Огастусу доказать противное, и тогда... — ответила Фелисити.
— Доказать, что Клод это не Клод? — ахнула Вера.
— Это звучит гораздо страшнее, чем есть на самом деле, — объяснил Огастус. — В суде часто трудней всего доказать, что ты есть ты, но сравнительно легко доказать, что ты есть кто-то другой. Если только Клод очень этого захочет, а детали предоставит мне, все будет хорошо — в том, что касается его и Веры.
— Если мы сумеем убедить папу и маму, что вы не настоящий, не подлинный Маунтреси, тогда им не на что будет ссылаться, — подхватила Фелисити. — А сделать это нам вполне по силам.
— Мне безразлично, что будет со мной, — ответил возлюбленный Веры. —Я уже давно махнул на себя рукой. Но моя родня...
— Ну вот! Не говорила ли я, что для него треклятая его родня будет дороже всего? — язвительно спросила сестра Веры, и в голосе ее слышалось крайнее раздражение.
— Теперь не время для почитания предков, — сказал Огастус, снова надевая на Клода перевязь и наклеивая черный пластырь. — Поехали домой, Клод. Я все объясню в машине. Ваш отец, — обратился он к Вере, — через час или два получит телеграмму, а вечером — письмо от поверенных Клода, присланное нарочным. Приготовьте мистера Фэрбразера к этому. Будьте решительны. Скажите, что на этом нельзя останавливаться. Клод, наденьте их снова на минуту, — сказал он, беря с софы наручники. — Мы уйдем такими, какими пришли. Возможно, миссис Фэрбразер будет наблюдать за нами.
В это время вошел Напкинс.
— Мистер Фэрбразер приветствует вас и будет вам благодарен, если вы сию минуту покинете его дом, — сказал дворецкий.
— Мы это сделаем, — ответил Клод. — До свидания, девушки.
— До завтра, — весело ответила Фелисити.
Лорд Маунтреси повернулся к Напкинсу.
— Не спешите думать о нас дурно, — сказал он. — Возможно, вам самому когда-нибудь придется испытать, что значит быть жертвой обстоятельств.


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
271
— Такие штуки не надевают случайно,—ответил старик, глядя на его наручники.
— Бывает, и случайно надевают. Мало кто это делает по своей воле. Люди получше меня носили их, Напкинс, — возразил Клод.
— Тут я вам верю, — сказал упрямый слуга.
Он пошел вперед, молодые люди последовали за ним.
— Могу я положиться на тебя, дорогая Фелисити? — обратилась к сестре Вера, когда девушки снова остались одни.
— На меня, дорогая Вера, конечно, не можешь, но надеюсь, что ты сможешь положиться на завтрашний день, — ответила младшая сестра.
— Нельзя полагаться даже на завтрашний день, — ответила Вера, ставшая чуть взрослее, как все мы становимся, когда наше второе «я» работает на всех парах.
—Я вижу, ты приуныла. Клод сегодня действует ужасно угнетающе, — сказала Фелисити.
— Меня гнетет чувство долга, — пробормотала Вера.
— Ты не должна смотреть на него как на свой долг. Он должен быть либо удовольствием, либо ничем, — посоветовала сестра. — Будь добропорядочной, терпеливой и не тревожься.
— Я-то хочу быть добропорядочной — и Клод хочет быть добропорядочным, но ты и Гасси делаете это невозможным, — печально ответила Вера.
— Совершенство возможно лишь в будущей жизни, но не в этой, — сказала избранница Огастуса. — Добродетельными мы можем надеяться стать только в мире ином, а здесь, увы, надо быть мудрыми.
— О, если бы можно было обладать мудростью змеи без ее яда! — простонала сестра.
Глава XVII В БРИТАНСКОМ МУЗЕЕ
На другой день младшая мисс Фэрбразер и мистер Гриффин сидели за столиком в буфетной комнате Британского музея и ели легкий второй завтрак. Фелисити взяла себе булочку и стакан молока, Огастус удовлетворился стаканом сухого шерри и еще более сухим печеньем.


272
Иден ФИЛПОТС
Какое необычное тайное развитие событий привело их сюда, об этом мы узнаем со временем, а пока, поскольку оба обладали высоким интеллектом и ценили мысль, предметом их беседы было недавнее посещение людного и плохо упорядоченного отдела музея, именуемого Зал Изваяний.
— Мне кажется, Огастус, в вас есть немного от фавна; у вас даже бывает иногда выражение лица Праксителева фавна и Ирак- сителева Гермеса вместе. Право же, только фавн мог натворить то, что натворили вы и еще собираетесь натворить.
Это говорила Фелисити, и он с нею согласился.
— Да, во мне есть какая-то черточка тех волшебных, прекрасных существ, — признался Огастус. — И возможно, это на благо нам обоим. Это поддерживает во мне молодость и предохраняет от чопорности и рутины и вообще от скучного однообразия. Что говорить, на земле жилось счастливей, когда на ней плясали козлоногие фавны, — человек тогда еще умел мечтать, он слышал тайну в голосах земли и воздуха, видел первый намек на двойственность личности в своей тени или в своем отражении в тихом пруду. Да, он был полон страхов, но человечество и до сих пор преисполнено страха. Разве большинство из нас преодолело свои страхи и их последствия? Разве мы не дрожим и не празднуем труса столь же часто, как люди каменного века? Мы принимаем наше трагическое бремя страха как нечто обыденное, и со своей унылой мудростью дрожим еще чаще, чем невежественные древние люди. Наша жизнь окружена потемками еще более густыми, чем те, что омрачали жизнь в палеолите, меж тем как многие радости тогдашнего человека для нас уже недоступны.
— Когда вы серьезны, вы просто неотразимы! — восхитилась Фелисити. — Пожалуйста, продолжайте. После нашей свадьбы, Огастус, я постараюсь еще больше развить эту сторону вашего характера.
—Странствуя налегке, человек забредал дальше, а мы, мы стонем под грузом нашего многознания, с каждым шагом наша усталость и уныние возрастают, и мы забыли о тех днях, когда жизнь еще была чудом, была полна восторгов на горных вершинах и в волшебных долинах. Но дух приключений еще жив. И он будет жить, пока такие существа, как Огастус и его Фелисити способны бросить в мир искру от древних костров. Однако большинство человечества все еще движется по кругу, по скучной, ровной по¬


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
273
верхности, по трусливым путям наименьшего сопротивления. Дух спит, задавленный избытком образования. Кто теперь внимает голосам грома, когда наука объяснила его причину? Кто станет разгадывать письмена молнии, когда мы уже не верим в то, что перо держит Дух?
— Ив самом деле — кто? — как эхо отозвалась Фелисити.
— Мы шатаемся под чудовищным бременем знания, — продолжал Огастус, — ноги наши спотыкаются о каждый камешек, наши совиные глаза видят в каком-нибудь кротовом холмике гору, вставшую на нашем пути; всяческие пустяки, которые наши грубые праотцы отшвыривали голой ногой прочь, теперь для нас помеха неодолимая и останавливают наше странствие, даже если целью его было лишь благо наших ближних. Ныне изощренное обоняние везде чует опасность, наши глаза-микроскопы везде увеличивают трудности без всякого на то основания. Перегруженные наши головы больны от пресыщения и наук, и хворь эта, как мороз, начинаясь вверху, ползет вниз и леденит наши сердца. В метафизические сети нашей учености, хотя и придающей блеск, не попадает ничего, кроме практических действий, и лишь те идеи и озарения, которые были куда лучше в полете. Последняя искра в этой философской паутине именуется «прагматизм» — философия, ощетинившаяся резонами, которые никогда не были детьми разума; трепещущая тень, озабоченная тем, чтобы сделать жизнь «комфортабельной»; идея, которая, поджав хвост, ищет только одного — безопасности, и, подобно Панургу, не боится ничего, кроме опасности.
— Вы-то никогда не боялись опасности, не чета всяким прочим фавнам, — пробормотала Фелисити.
— Да, никогда. Чего стоит жизнь без опасности? Нудная панихида! Но мы влачим наши ржавые цепи и, кабы с нас их сняли, мы почувствовали бы себя голыми и беззащитными. Мы прижимаем к груяи наши мумии, всех этих истлевших тиранов, по которым всепрощающая земля тоскует тысячи лет. Ни у кого не хватает отваги выбросить эту гнилую рухлядь, выйти из очерченного круга и выбраться наверх, на свежий воздух, туда, где солнце озаряет скалы и ласковый ведерок еще овевает все живое!
— Все потому, что те, кто могли бы так поступить, предпочитают власть самопожертвованию и опасаются путей, по которым немногие последуют за ними.
— Истинное знание полностью скрыто под громоздким хла¬


274
Иден ФИЛПОТС
мом учености, — серьезно продолжал член парламента. — Жизненно важные истины — народ скромный, они лежат, притаясь высоко-высоко над буйными чащами грубой, низменной мудрости. И одна из этих истин — романтика, бедная, оболганная, униженная романтика!
Какое множество прекрасных вещей оставлено нам в наследство ее духом, который осеняет и вас, Фелисити, и меня; однако современные поколения не желают их признавать. Наши художники, испытывающие высшее счастье — часто единственное их счастье — от творческого труда, больше не заботятся о том, чтобы хоть единый луч этого счастья просиял для нас прочих. Они, подобно нетопырям, кружат во мраке, радостно попискивая друг дружке, но наша-то радость где? Что несут они нам? Недавно один человек сказал мне — человек, кому все мы, как считают, достойны лишь башмаки чистить, — что романтика это ложь; и многие другие высокоумные иерофанты твердят то же самое, хотя весьма часто лишь искорка романтики в их собственных творениях придает им вкус или может их сохранить на срок, равный сроку годности банки консервированных сардин.
— Да, понимаю, — согласилась Фелисити. — Я уверена, что романтика такое же законное дитя реальности, как и реализм. Взгляните на себя, Огастус, ведь вы — воплощение романтики и в то же время вполне реальны! С той минуты, когда я увидела, как вы ковыляете ко мне в виде яйца в мешочек, я почувствовала, что вы оживили самую душу старых великих романтиков.
— Романтика — не ложь,—заключил Огастус, — ибо фальшь не совершает чудес. Неправда никогда не строила нам чертогов бессмертного искусства — великих творений, созданных из прелестных легенд и таящих вечные истины жизни.
— Радуга романтики будет сиять на фоне темных туч реальности до тех пор, пока вы и я живем на земле — и еще вполне молоды, — посулила Фелисити, после чего Огастус расплатился за завтрак и посмотрел на часы.
— Положение теперь очень простое, — сказал он, возвращаясь к общему для них делу, — и мы, по крайней мере, действуем в свете радуги, о которой шла речь. Я не решаюсь говорить прямо, хотя здесь, кроме этрусских древностей, никто меня не услышит. Достаточно того, что милый мистер Фэрбразер согласился посетить сегодня в четыре часа пополудни контору поверенных Клода, мистеров Форбса, Грэдли и сына, чтобы получить Вене¬


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
275
ру и выслушать сообщение главы фирмы касательно самого Клода.
Фелисити кивнула в знак согласия.
— Письмо от мистеров Форбса и Грэдли успокоило папу. Он знает о хорошей репутации их фирмы и был рад узнать, что делами Клода ведают столь почтенные люди.
— Прошлой ночью за моей квартирой наблюдали на улице присланные им детективы, и наверняка другие детективы следят за Клодом. Однако никто, кроме вас, не знает, что я сейчас нахожусь здесь. А ваша матушка будет сопровождать мистера Фэрбразера в контору?
— Без сомнения.
— Теперь все зависит от Клода, — сказал мистер Гриффин. — С Клодом я побеседовал насколько мог откровенно, однако нельзя отрицать, что элемент опасности все же имеется. Правда, Клод увяз так глубоко, что вряд ли ему удастся отступить, не нанеся ужасного вреда и себе и мне. Но тут есть и другая опасность.
— Мистер Грэдли?
— Вот именно, — сказал Огастус. — Грэдли-младший — в моих руках как воск, но нынешний глава фирмы... Впрочем, какой-либо реальной опасности я здесь не предвижу.
— Для нас? — спросила Фелисити.
— Что до вас и меня, мои планы не могут не удаться, — возразил он. — Вы будете присутствовать на семейном совете и скажете Вере, что я уехал на месяц в Шотландию на ловлю лосося — или, скажем, в Норвегию. Норвегия — это звучит вполне недосягаемо.
Затем Огастус поцеловал Фелисити в портике музея возле красивого фрагмента с острова Норфолка и вернулся в здание, а она не спеша направилась к главному входу, подозвала такси и попросила отвезти ее к Военно-морским складам.
Глава XVIII ЮРИДИЧЕСКАЯ КОНТОРА
Кабинет мистера Грэдли-старшего в его конторе в Линкольнс- Инне выглядел строго и неприступно. В эти послеполуденные часы летних каникул даже веселый свет погожего дня не мог скрасить суровую, неуютную обстановку. Пыльные окна были прикрыты


276
Иден ФИЛПОТС
белыми жалюзи — занавесей не было. Справа от входа большой письменный стол и стул с высокой прямой спинкой, позади стула находилась закопченная, неполированная дверь. На столе лежала пачка бумаг, перевязанная красной тесемкой, а вдоль стен высились ряды черных жестяных ящиков с фамилиями клиентов, обозначенными на них белыми буквами. Ящиков было великое множество, и в числе наиболее знаменитых фамилий можно было прочитать «Лорд Клод Маунтреси», тогда как соседний скромный ящик, очевидно, содержал дела «Преподобного Мода Фезер- стоноу». Каминную доску украшал один-единственный портрет. Это была увеличенная фотография весьма почтенного, но угрюмого старика с седой бородой.
Полдюжины деревянных стульев и небольшой книжный шкаф с юридическими трактатами дополняли обстановку кабинета, пол которого был покрыт ковром весьма непривлекательного вида — узор его был стерт почти везде, кроме нескольких островков, где он еще сопротивлялся гибели.
В кабинете царила тишина, и из соседних помещений конторы тоже не доносилось ни звука, ни шороха. Объяснялось это тем, что в конторе никого не было, лишь на одном из стульев в святилище мистера Грэдли одиноко сидел глубоко задумавшийся господин, а на письменном столе, как «луч солнца в темном месте»*, сияло улыбкой дивное произведение искусства.
Одиноко сидевший господин был лорд Маунтреси, произведение искусства — излишне говорить — Венера с Наксоса. В глубокой тишине время от времени за упомянутой выше внутренней дверью все же можно было услышать приглушенные голоса, но Клод их не замечал — он предавался своим размышлениям, судя по его виду, довольно тревожным. Вдруг зазвонил электрический звонок у входной двери в контору, и Клод, взглянув на свои часы, пошел открывать. Для прихода мистера и миссис Фэрбразер было, однако, еще рано, и позвонили не они. Явилась Вера. Клод, с выражением живейшей благодарности впустив ее, снова запер дверь. Вера прошла вслед за ним в кабинет мистера Грэдли и не уклонилась от его поцелуя.
— Папа и мама еще не пришли? — спросила она. — Тогда и мне не надо бы находиться здесь.
* Цитата из поэмы английского поэта Эдмунда Спенсера (ок. 1552 — 1599) «Королева фей».


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
211
— Строго говоря, Вера, никому из нас, вероятно, не надо бы находиться здесь, — прозвучал туманный ответ. — Это контора моего поверенного, и я, естественно, никогда не появлялся здесь без особой надобности. Во всяком случае, скоро все выяснится, а заодно и то, почему я так настойчиво просил ваших родителей выслушать меня и мистера Грэдли. С их стороны очень великодушно, что они согласились; и надеюсь, они об этом не пожалеют. Только прошу вас, Вера, — пусть ничто вас не удивит и не поколеблет вашу любовь ко мне.
— Истина мне не страшна, — возразила она.
— Мы не должны быть чересчур педантичными или щепетильными, будем воспринимать нашу ситуацию в елизаветинском духе*, — сказал Клод.
— Это звучит ужасно похоже на Огастуса, — сказала она, вздохнув, и подозрительно посмотрела на него. — Вы говорите о нынешней ситуации. Какова она?
— Нам теперь надо покорно отдаться течению потока событий, — сказал Клод. — Но по крайней мере я намерен так поступать. Мой старый друг собирается огласить некоторые касающиеся меня факты. Они предназначены только для слуха вашей семьи, Вера. Я никогда не думал, что они станут известны. Но теперь это необходимо.
— Венера! — воскликнула она. — Слава Богу, и папа успокоится!
— Об этом я подумал прежде всего.
— Папа разрывается между искренним и вполне естественным уважением к вам, которое он не в силах подавить, — вот как вы нравитесь людям! — и глубоким подозрением и недоверием к Огастусу, — объяснила Вера. — Огастуса он считает человеком интересным, но в высшей степени достойным осуждения, как часто бывает с интересными людьми. Люди порочные, казалось бы, не должны быть интересны, однако натура человеческая настолько иррациональна! Почему это папа, больше симпатизируя вам, заворожен зловещими чарами Огастуса?
— Пожалуй, довольно об Огастусе, во всяком случае, пока, — ответил Клод. — Я хотел сказать, что у каждой семьи, Вера, есть своя семейная тайна, свой скелет в шкафу.
* Здесь в смысле «жизнерадостно» — как в идеализируемую героями романа эпоху королевы Елизаветы I.


278
Иден ФИЛПОТС
— Папа думает, что ваша тайна, дорогой Клод, наследственная клептомания. Вы не обижаетесь, что я это говорю?
— Ни капельки. Возможно, он прав.
— Что бы там ни было, моя искренняя верная любовь не исчезнет! Да, у каждого знатного семейства свой скелет, и у многих даже не один, — сказала Вера.
— Большинству старинных родов досаждают скелеты с мясом. Часто потомкам приходится искупать вину человека, которого уже нет в живых, — заявил Клод.
— А ваш скелет — живой?
— Нет, — ответил он. — Я бы этого не сказал.
— У нас тоже, увы! Есть наши фамильные скелеты, — пробормотала Вера.
— Вот и хорошо! — обрадовался Клод. — Вы и я, мы когда- нибудь обменяемся скелетами. С чужим скелетом куда легче справиться, чем со своим.
— Наш скелет навсегда останется тайной, — ответила она. — Это особая, неотвязная, неистребимая печаль у нашего дорогого папочки — и он так благородно ее переносит!
Клод сочувственно кивнул.
— Вы имеете в виду вашу матушку?
— Нет, нет, как вы смеете? — с негодованием воскликнула Вера. — Мама, напротив, помогает ему это переносить. Случилось это задолго до нашего рождения — мы с сестрой тоже поддерживаем его, и много лет все пытаемся выяснить, что же это такое было. Но папа тайну унесет с собой в могилу. Мы тут бессильны.
— Ах, никто лучше тебя самого не знает, где твой скелет тебя щиплет, — задумчиво вставил Клод.
— Папину тайну я с вами не могу разделить, — продолжала Вера, — но, к счастью, я с вами могу разделить вашу. Расскажите мне все, дорогой!
Однако Клод отрицательно покачал головой.
— Лучше предоставим это старине Грэдли, я сам не решаюсь...
— Значит, вы мне не доверяете! — вспыхнув, сказала Вера. — Вы отказываетесь поделиться со мной вашей тайной? Я оскорблена, Клод. Будь у меня тайна, вы были бы первым. Вероятно, вы поступили дурно и боитесь мне признаться. Но кто скорее простит и забудет, чем я!
— Я знаю, я на это рассчитываю. Сейчас нам надо сделать еле-


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
279
дующее — открыть вашим родителям некоторые факты, касающиеся моего прошлого.
— О, Клод, неужели другая женщина? — воскликнула Вера, вскочив со стула и побледнев.
— Не думаю. Нет, нет, будь это другая женщина, я, конечно, не согласился бы плыть по течению в потоке событий, — ответил лорд Маунтреси.
— Тогда будьте откровенны. Расскажите мне самое худшее, чтобы я могла поддержать вас против папы и мамы.
Но речи Клода были по-прежнему странно туманны.
— Факты все равно послужат мне на пользу. Вот почему мы их разглашаем. Это было так давно! Я сам немного путаю детали. Я бы не сумел быть справедливым к себе.
— Вы мне не доверяете, — грустно повторила Вера. — Вы стыдитесь вашего фамильного скелета, Клод!
— Нет, я не стыжусь — ни на минуту не стыжусь. Надеюсь, я смогу им гордиться. И потом, вы ведь не хотите рассказать мне о вашем, Вера, почему же я должен рассказывать о моем?
К счастью для Клода, в этот момент снова позвонили, и он поднялся, чтобы пойти открыть.
— Они пришли раньше, — сказал он и вышел из кабинета.
Однако то были не родители Веры, а ее сестра. Войдя в кабинет, она увидела, что Вера украдкой вытирает слезу. Радостно вскрикнув при виде Венеры, Фелисити обратилась к сестре.
— Что с тобой? — спросила она.
— Клод так нелепо... так упрямо молчит о своей фамильной тайне! — сказала Вера.
— С его стороны это очень мило, — сказала младшая сестра. — Скоро мы услышим все, что нам хотят сообщить. Думаю, это вообще вздор. Вся надежда на то, что папа, когда узнает эти фамильные тайны, увидит Клода в новом, более привлекательном свете, и мама тоже. Они оба хотели бы полюбить его, будь это возможно. Смотри, как весело подмигивает нам моя Венера!
Фелисити подошла к статуэтке и нежно наклонила к ней голову.
— Что она теперь говорит? — спросил Клод, не чуждый иррациональной склонности к суеверию.
— Она говорит: «Сперва делайте то, что хотите, — а объясняйте потом», — ответила Фелисити. — Сам вид человека, делающего именно то, что он хочет, настолько редок и радостен, что


280
Иден ФИЛПОТС
порядочные люди более склонны его восхвалять, чем осуждать.
— Где ты была? — спросила Вера.
— Я делала то, что хотела, — завтракала с Гасси, — ответила сестра. — Он шлет Клоду самый нежный привет и надеется, что все успешно уладится. Мы были в Британском музее, смотрели Элгиновские мраморы*, — прибавила она.
Вера посмотрела на сестру с упреком.
— Как ты могла пойти туда, зная, что бедный папа... — Она запнулась и вздохнула.
— Гасси смотрел Элгиновские мраморы? — удивился Клод. — Он что, рехнулся?
— Просто нам было очень грустно, — объяснила Фелисити. — Тебя, Вера, это во всяком случае не должно удивить. И Гасси подумал, что Элгиновские мраморы помогут нам вернее смотреть на мир и напомнят, что мы люди незаурядные. Греческое искусство периода расцвета, как ничто другое, дает почувствовать, что ты человек незаурядный. Вот мы и пошли, и эти статуи нас приободрили. Теперь мы можем спокойно и терпеливо надеяться на лучшие времена — и о вашем счастье мы тоже подумали.
— По некоторым причинам мне даже хотелось бы, чтобы Огастус был здесь, — сказала Вера, поддавшись минутной слабости.
— Это невозможно, — отозвалась Фелисити. — Я сама видела, как он уехал в Норвегию. Отправился ловить лососей и попытаться обрести покой. Лососей-то он, конечно, наловит — разве какая-нибудь рыба может тягаться с Огастусом, но покоя без меня он не найдет. Его сильно обидело то, что папа послал детективов наблюдать за его квартирой прошлой ночью.
— Я тоже был оскорблен, что детективы следили за моей квартирой, — сказал Клод. — Оскорблен, но не удивлен. Что бы ни было, я буду до конца сохранять хладнокровие.
— Это правильно, — серьезно сказала Фелисити. — Вам надо сдерживать себя, Клод, — ради всех нас. Последнее слово Огастуса было, что он надеется на вас, — что бы вы ни услышали, вам надлежит принимать это спокойно. — Затем, глянув на лежавшие на столе бумаги, она воскликнула: — О, какая куча документов!
* Английский дипломат граф Томас Брюс Элгин (1766 — 1841) вывез из Греции большое количество древнегреческих скульптур; собрание это, хранящееся в Британском музее, получило название «Элгиновские мраморы» (Elgin Marbles).


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
281
Вера тоже была удивлена.
— А вы, Клод, знаете, что вам придется услышать? — спросила она.
— Ну да, конечно, — ответил он. — Мое заявление будет относиться к моему прошлому—раннему детству, насколько я знаю. На младенческих моих годах лежит некая тень — но не по моей вине. Если ребенок здоровый и нормальный, какие тут могут быть тени! И в этих документах подтверждаются некоторые факты. Мистер Грэдли зачитает их нам. Мне придется, так сказать, надеть власяницу и посыпать голову пеплом...
— У вас всегда вид джентльмена, Клод, — что бы вы ни надели и кем бы вы ни были в действительности, — любезно сказала Фелисити.
У Веры учащенно забилось сердце. Неужели Фелисити больше знает о семейной тайне Клода, чем то, в чем он приготовился признаться ей, Вере? На какой-то миг ее охватили дурные предчувствия, и она прибегла к авторитету миссис Фэрбразер.
— Помните, Ююд, мама сразу распознает всякое отклонение от истины, — сказала она.
— Задача Клода — убедить маму, — заявила Фелисити. — Пусть только он не теряет самообладания, даже когда это будет очень тяжко. По правде говоря, от Клода теперь зависит слишком многое, чтобы нам быть спокойными, мы можем лишь надеяться, что он окажется на высоте положения.
— Да, да, окажусь, окажусь! — раздраженно подтвердил лорд Маунтреси.
И тут звонок зазвенел... в третий раз.
Глава XIX СЛОЖНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ
— Это, должно быть, ваши родители, — решил его светлость. — Кроме них, никто уже не должен прийти.
— Я им открою, — сказала Вера и вышла из комнаты. Фелисити воспользовалась ее отсутствием, чтобы дать еще
одно наставление будущему зятю.
— Держитесь твердо, — сказала она. — Что бы вы ни услышали, не возмущайтесь. Если вы не справитесь с собой, все пропало. Вообразите, будто вы слышите историю какого-то другого чело¬


282
Иден ФИЛПОТС
века — что-то не имеющее к вам никакого отношения. Помните, что все это романтический вымысел. А женитьба на Вере — действительность.
— Когда мы поженимся, я ничего не стану скрывать, — хмуро возразил он.
— Зачем быть таким эгоистом? Не позволяйте вашей любви к Вере сделать вас эгоистом—даже после женитьбы. Вера никогда не должна узнать, — твердо заявила Фелисити.
— Исповедь полезна для нашей души, — сказал он.
— Это верно, но часто она ох как вредна для души других людей, — напомнила ему Фелисити. — Потому-то я и говорю — не будьте эгоистом.
Возвратилась Вера вместе с мистером и миссис Фэрбразер. Оба были в черном, и лица их выражали тревожное ожидание.
Клод поклонился. Он тоже был в черном.
— Я вижу, вы уже здесь, сэр, — сказал мистер Фэрбразер.
— Где Венера, лорд Маунтреси? — спросила миссис Фэрбразер.
— Вот она, вот, приветствует нашего дорогого папу! — сказала Фелисити и подала статуэтку отцу.
Джосайя взял свое сокровище с молчаливой благодарностью и подошел с ним к окну, чтобы тщательно осмотреть.
— Я хотел бы предложить вам более удобные стулья, — сказал Клод. — Почему это у юристов всегда такие неудобные стулья?
— Неудобные стулья — это пустяки, хуже, когда приходится слышать неприятные сообщения, — ответила миссис Фэрбразер, сидевшая очень прямо, с напряженным и неумолимым лицом.
—Я бы не желал, чтобы до этого дошло, — пробормотал лорд Маунтреси. — Неприятность — насколько я могу судить — уготована скорее мне, чем вам, миссис Фэрбразер. Вы и ваш супруг великодушно согласились ради нас, молодых, пожертвовать своим драгоценным временем, но я бы никогда не дерзнул просить вас о такой великой милости, не будь я убежден, что факты, которые будут вам представлены, сумеют загладить мою ужасную ошибку.
— Все знать — значит все простить, особенно для таких людей, как наши папа и мама, — вставила Фелисити.
— Я знаю уже предостаточно, — сказала миссис Фэрбразер, настроенная весьма неуступчиво.


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
283
— Покамест все в порядке, — сказал ее супруг. — На Венере ни пятнышка, ни царапинки, кроме тех, что оставили века.
— Обмана нет? А вдруг это искусная копия? — безжалостно допрашивала миссис Фэрбразер.—Ты же помнишь, как обошелся с тобой тот итальянский князь, — прибавила она.
— Мама! — возмутилась Вера. — Ты забываешь, о ком ты говоришь.
— Нет, Вера,—ответила мать. — Я могу простить или не простить, но забыть — никогда. И я не забыла и его друга. О человеке судят по его друзьям.
—Я надеюсь, что придет время, когда вы сумеете увидеть Огастуса в более верном свете, — вполголоса произнес лорд Маунтреси.
— Я надеюсь, что придет время, когда его так увидят его избиратели или клиенты — если таковые имеются, — возразила миссис Фэрбразер.
— Она в зверском настроении! — шепнул Вере Клод.
— Сегодня во всяком случае мы избавлены от его бесспорно нежелательного присутствия, — сказал мистер Фэрбразер.
— Я не хочу слышать его имени! — заявила его жена.
— Когда-нибудь он так его прославит, что король предложит его изменить, — предсказала Фелисити.
— На номер арестанта, — отрезала неумолимая мать.
—А ваш поверенный молод или стар?—осведомился Джосайя.
— Наверняка ему под восемьдесят, — ответил Клод и указал на стоявший на каминной доске портрет.
— Тогда ему можно доверять, — сказала миссис Фэрбразер.
— Мы явились сюда, — торжественно заверил ее муж, — по вашей настоятельной просьбе, дабы узнать некие касающиеся вас факты, которые могут изменить нынешнее наше суждение о вас. Признаюсь, я был бы рад составить о вас более лестное мнение. Всегда утешительней связывать имя ближнего твоего с событием приятным, нежели с чем-то огорчительным.
— А я вот что скажу, — заявила миссис Фэрбразер. — Вам никогда не удастся уверить меня, будто это вы украли Венеру, — ни вам, ни сотне юристов!
— Благодарю — от всего сердца! — вырвалось у пэра.
— Мистер Грэдли здесь? — спросила Фелисити.
—Да, он ждет нашего приглашения,—ответил Клод.—Только сперва я хочу сообщить маленькую, но очень приятную но¬


284
Иден ФИЛПОТС
вость. Лорд Балсовер с удовольствием уступает мистеру Фэрбра- зеру свой замок за тридцать тысяч. Просто недобросовестный агент по привычке заломил более высокую цену.
— Рад это слышать, — сказал мистер Фэрбразер.
— И еще, — продолжал Клод, подойдя к двери позади письменного стола, — у меня есть в виду несколько других живописных развалин.
— Благодарю вас, — сказал мистер Фэрбразер.
— Мы готовы, мистер Грэдли, прошу вас! — прокричал лорд Маунтреси.
— К услугам вашей светлости, — ответил ему ломкий старческий голос.
Дверь отворилась, и в кабинет вошел старик с плешивой головой и длинной белой бородой. На носу очки, на шее старомодный шелковый платок; одет он был в добротный сюртук и широкие панталоны, на ногах грубые башмаки. Действительно, это, вне всякого сомнения, был тот человек, чей портрет составлял единственное украшение кабинета.
Клод представил посетителей.
— Мистер и миссис Фэрбразер, мисс Вера Фэрбразер, мисс Фелисити Фэрбразер — мистер Грэдли, мой уважаемый друг и советник нашей семьи.
Почтенный старец отвесил поклон и, опустившись на стул за письменным столом, принялся развязывать пачку бумаг.
— Сядьте, пожалуйста, — сказал он. — Его светлость желает, чтобы мистер Фэрбразер и его семья ознакомились с некими сугубо приватными обстоятельствами.
— Да, верно, — торжественно подтвердил Клод.
— Тайна хранилась свято, — продолжал мистер Грэдли. — В настоящее время лорд Маунтреси и я — единственные из живущих, кто ее знает. Я никогда не думал, что он захочет ее разгласить; но ежели он, как я понимаю, намерен стать членом семейства мистера Фэрбразера, то, разумеется, он слишком щепетилен, чтобы скрыть эту необычную историю.
— Что он там еще натворил? — резко спросила миссис Фэрбразер.
— Он-то ничего не натворил. Он поддерживает честь имени, как приучен с пеленок, — ответил мистер Грэдли.
— Последнее и лучшее вино благородной лозы, — вставила Фелисити, но тут же услышала упрек отца.


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
285
— Поменьше поэзии, — сказал он. — Не мешай нам перейти к делу.
— Мы имеем дело со старинным родом, и истина не может оскорбить покойников, — начал поверенный.
— Истина не может оскорбить моих предков — это уж точно, — согласился Клод.
— Кто были ваши предки? — обратился к нему мистер Грэд- ли. — На правах вашего друга я говорю без обиняков, как вы велели. Вы признались мне в вашем недавнем прискорбном поступке, в похищении старинной статуэтки, и, когда я об этом услышал, минувшее встало передо мной — объясняя ваше поведение. Да, ничего нет труднее для сокрытия, нежели прошлое. Мы, юристы, это хорошо знаем.
— Да, да, это верно, однако... — начал лорд Маунтреси, но будущая свояченица прервала его:
— Помолчите, Клод, дайте мистеру Грэдли высказаться. Мы не хотим здесь сидеть вечно.
— Сообщение фактов займет всего несколько минут, — успокоил ее мистер Грэдли. — Лорд Маунтреси считается единственным сыном — да, единственным ребенком.
— Единственному ребенку многое прощается, — заявил мистер Фэрбразер.
— Я тоже так думаю, — согласился юрист. — Отец его женился несколько поздновато на леди ирландке, которую тоже нельзя было назвать молодой.
— Моей матери в день ее свадьбы было тридцать два года, — сказал Клод, чем вызвал у своего поверенного явное раздражение.
— Я и в самом деле думаю, что мог бы сберечь время всем, если бы его светлость предоставил мне сделать заявление без его вмешательства, — заметил старик с досадой. — Я не привык, чтобы меня прерывали. Сообщение это я делаю по его собственному желанию, но если мне не дадут спокойно слово сказать...
— Пойдите и погуляйте по площади, Клод. Возможно, там есть фонтан с золотой рыбкой, и это вас успокоит, — посоветовала Фелисити.
— Извините, тысячу раз извините, — смутился Клод. — Я больше не буду вмешиваться, если сумею сдержать себя.
— Вспомните об особой важности данной встречи и о том, сколь многое от нее зависит, а посему постарайтесь владеть со¬


286
Иден ФИЛПОТС
бой, — наставительно сказал мистер Грэдли и продолжал: — В том случае, если бы у покойного лорда не оказалось наследника, его титул, доходы и недвижимость должны были достаться дальнему родственнику, которого он терпеть не мог. Это было для него страшней всего. Однако годы шли и...
— Родился я... — вставил Клод.
Мистер Грэдли метнул на него сквозь очки сердитый взгляд и швырнул бумаги на стол.
— Что вы родились, это все знают, — сказал мистер Фэрбразер, и лорд Маунтреси снова извинился и притих.
— Но где? — продолжал поверенный. — Где вы родились? Это никому не известно, и тут мы оказываемся на пороге тайны Маунтреси. Не имея прямого отпрыска, покойная леди Маунтреси — женщина благородная и властная, наделенная ирландским изобретательным и оригинальным умом, убедила супруга...
— Моя мать... — начал было Клод, но мистер Грэдли жестом осадил его.
— Прошлое будет прощено. Соблазн был слишком велик, оправдание убедительно. Вы и есть оправдание. Требовался наследник — и наследник появился. Некая отважная дочь пролетариев отдала свое дитя для высшего предназначения, и мир узнал, что леди Маунтреси родила сына. Короче, лорд Маунтреси является лордом Маунтреси всего лишь по усыновлению. Ваш поступок с бронзовой Венерой, лорд, обусловлен не норманнской кровью, как подозревали, но чисто англосаксонскими предками.
— Стало быть, для вашего союза с Верой нет препятствий, дорогой Клод! — воскликнула Фелисити.
Воцарившаяся глубокая тишина была нарушена Звуком, похожим на рык нападающего носорога. Его издал лорд Маунтреси, и взоры всех обратились к нему. Молодой человек ужасно преобразился, его глаза сверкали, румянец, заливший лицо, был ярок, как царственный пурпур пиона, даже висячие его усы ощетинились, а руки судорожно сжались в кулаки, так что черные замшевые перчатки лопнули по швам. Он был словно одержимый.


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
287
Глава XX АПОФЕОЗ КЛОДА
— Седобородый негодяй! Подлец! Хладнокровный мошенник! — заорал лорд голосом, больше напоминающим хриплый рев льва, чем голос человека. — Я многое мог бы снести и был готов из любви к мисс Фэрбразер пожертвовать моей незапятнанной репутацией. Но не репутацией моей матери, не репутацией моего отца, не репутацией моих дедов и прадедов — ибо этой гнусной ложью замараны все они. Я предупреждал тебя, я просил в любом случае оставить в покое мертвых, теперь мне остается только разоблачить тебя, и я это сделаю.
— Еще один обманщик? — ледяным тоном осведомилась миссис Фэрбразер, уставившись на помрачневшего старика, на которого обрушился гнев Клода.
— Нет, все тот же упрямый, закоренелый, дерзкий, мерзостный обманщик! — выкрикнул лорд Маунтреси. — Одним словом — Огастус!
Три голоса разом повторили это страшное имя.
— Огастус! — воскликнули мистер Фэрбразер, его жена и Вера с различными оттенками изумления и ужаса.
Нечестивец снял лысый парик, отшвырнул длинную бороду, скинул очки — теперь он стоял, глядя на всех с выражением падшего ангела.
— Да, — сказал он спокойно, уже не скрипучим старческим голосом, но своим обычным, с мелодичными и приятными интонациями. — Да, это я, неустанно трудящийся, неудачливый, разочарованный Огастус.
— Мерзкий негодяй! — бросила миссис Фэрбразер.
— Вероятно, вы правы, — согласился он.
Джосайя был ошеломлен. Актерское мастерство Огастуса повергло его в величайшее изумление, на какой-то миг, восхищенный театральным эффектом, он совершенно забыл о чудовищном обмане. Положительно, искусство было второй натурой мистера Фэрбразера.
— Поразительно, невероятно! — бормотал он.
Огастус слегка поклонился, благодаря за комплимент.
— Когда-то, дорогой мистер Фэрбразер, мне пришлось бросить жребий — то ли идти на сцену, то ли в адвокаты, — сказал он. — Я, однако, решил стать юристом, потому что в сословие


288
Иден ФИЛПОТС
пэров могут войти только актрисы, для актера это недостижимо. По правде говоря, — прибавил он, глядя на присутствующих с загадочным выражением лица, — никто из вас меня не понимает.
— Человека, который говорит такое, обычно очень нетрудно понять, — возразила София Фэрбразер.
— Раньше или позже становится известна вся подноготная большинства из нас, — подтвердил ее муж, чье изумление теперь сменилось неприязнью.
— В данном случае я надеялся, что это произойдет позже, но...
Тут Фелисити перебила своего нареченного. До сих пор она
спокойно наблюдала за Клодом — побагровевшее было от гнева его лицо уже посветлело, вернулся его обычный свежий румянец.
— Мотивы Гасси... — начала было Фелисити, но мистер Гриффин перехватил ее мысль.
— Когда заводят речь о мотивах, Фелисити, это признак неудачи, — признался он. — Я потерпел неудачу, потому что положился на ненадежного человека. Клод не годится в сообщники человеку изобретательному и утонченному. Клод слишком порядочен, чтобы быть надежным в моем понимании. Я думал, у него больше отваги, больше характера — и, главное, больше самообладания. Я думал, он Веру любит сильнее, чем своих предков-фли- бустьеров, крестоносцев и прочих. Я ошибся. Он не понимает, что такое любовь.
Его светлость снова побагровел до корней волос.
— Жалкий субъект, — парировал он. — Разве мог бы я жениться на Вере с таким пятном на моей биографии? Я не думаю о моих крестоносцах. Я теперь думаю о ней и только о ней. Если бы я даже утверждал, что я не Маунтреси, что она сказала бы, окажись я вдруг каким-то англосаксонским грубияном без предков? Мог бы я предложить ей такое?
— Разумеется, нет, — холодно ответил Огастус, — и теперь всему конец, ты вовсе ничего не можешь ей предложить.
— По крайней мере я могу ей предложить беспорочное воспоминание, — возразил удрученный пэр. — Она в любом случае может любить и почитать имя моей дорогой матери, даже если мое имя уже не слетит с ее губ. Лучше нам тысячу раз расстаться навеки, чем Вере Фэрбразер обручиться с посмертным бесчестьем четы лучших людей, когда-либо живших на земле. Их доброе имя мне дороже всего на свете, и хотя я готовился — Господи, прости меня! — запятнать свое имя ради Веры и моей неистреби¬


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
289
мой страсти, я не был готов к тому, чтобы надругаться над именем моей матери или отца. И только человек бесчувственный и совершенно не знающий моего истинного характера мог подумать, что я на это способен. Я коварно обманут мнимым другом и еще раз повергнут в прах.
— Но не окончательно, — возразил мистер Фэрбразер, тронутый глубиной раскаяния Клода. — Вы подниметесь из него, насколько я могу судить, с толикой возвращенного вам доверия. Врожденная ваша порядочность и воспитание в конце концов посрамили силу этого беспринципного человека. Из своей грязной интриги он выходит куда более опозоренным, чем вы. Нет, только сам дьявол мог заронить в его мозг подобную идею.
Мистер Гриффин бросил взгляд из-под своих черных бровей на Фелисити, а она устремила свои загадочные очи на Венеру.
— Я рад, что вы оскорблены надругательством над вашими отцом и матерью, — продолжал мистер Фэрбразер. — В факте нашего рождения все же что-то есть. Я храню в сердце глубочайшую нежность к моим дорогим отцу и матери. Такие же чувства у моей жены к ее родителям, и я надеялся, что дочери наши будут относиться к нам так же, — но теперь начинаю опасаться, что ошибся.
— Мы вас обоих обожаем, папочка! — сказала Вера, готовая расплакаться.
— Клевета на покойников возмущает меня беспредельно, — сказал мистер Фэрбразер, жестом приказав ей помолчать.— Наносить удары тем, кто неспособен нанести ответный — о, каким словом назвать подобную подлость! Я в житейской борьбе бил жестоко и часто, но никогда не обижал неудачника и тем более — мертвого.
— А также женщину, — сказала миссис Фэрбразер.
— Хитрая, глубоко продуманная интрига, и я рад, что лорд Маунтреси оказался не подлецом и не поддержал ее, — заключил Джосайя.
— В таком случае я тоже рад, — сказал Огастус. — Клода ни в чем не вините. Его сбила с толку самозабвенная любовь к Вере. Он считал, что, если потеряет Веру, весь мир будет для него потерян, и теперь, когда это случилось, он вступит в какой-нибудь монашеский орден, наденет рясу и выбреет тонзуру. Он с самого начала вел себя безупречно — ну просто великолепно.
— Я не хочу слышать похвал от тебя, Огастус, — холодно сказал его светлость, но члена парламента это ничуть не смутило.
10 Комната с привидением


290
Иден ФИЛПОТС
— Не могу же я скрывать правду, старина, — ответил он и, обращаясь к остальным, объяснил: — Клод ровно ничего не знал о том, что я скажу. Он не понимал, что единственным путем для него было пожертвовать своей голубой кровью, и не предвидел, чем это обернется для его родителей, пока на него не обрушился мой рассказ. Вся порочность и коварство замысла — моя вина. Я недооценил Клода, и миссис Фэрбразер, и мистера Фэрбразера, и вообще всех. Годы, проведенные в суде, исказили мои взгляды и отравили представление о человеческой натуре. Это я похитил Венеру и свалил все на Клода. Да, миссис Фэрбразер, вы были правы, как всегда. Ваша поразительная проницательность смутила меня. От прикосновения Итуриилова копья* обнаружилась, как видите, моя истинная демоническая суть.
— Пожалуйста, без поэзии, — строго сказал мистер Фэрбразер.
— Клод абсолютно невиновен, — продолжал мистер Гриффин. — Более прямодушного, более правдивого человека нет на свете. Мы, люди подлые, сразу узнаем порядочность, когда ее встречаем.
Тут уж терпению Фелисити пришел конец.
— Хватит болтать, Гасси! — сказала она. — Идите и снимите этот нелепый наряд. Быть человеком порочным дурно, но быть порочным, да еще наряженным в шутовское облачение...
Она подобрала брошенные ее избранником детали костюма мнимого мистера Грэдли и еще раз попросила его удалиться.
— Ухожу, — согласился Огастус, оживление его улетучилось, теперь он говорил тихим, меланхолическим голосом. —Да, я ухожу и оставляю мою репутацию в вашей власти.
— Какая уж тут репутация! — заметил мистер Фэрбразер.
— И вы только пытаетесь подражать почтенным людям, потому что стыдитесь самого себя, — прибавила его супруга.
Огастус, уже стоя на пороге с деталями оказавшегося напрасным наряда, возразил:
— Есть ли более достойное занятие, чем подражание порядочному человеку, дорогая миссис Фэрбразер?
* Образ, заимствованный из поэмы Джона Мильтона «Потерянный рай». Итуриил — один из двух ангелов, посланных архангелом Гавриилом в Рай, чтобы изобличить Сатану, в облике Змия искушающего Еву. Итуриил прикоснулся к нему своим копьем, и Сатана принял свой настоящий образ.


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
291
Затем он вышел и закрыл за собой дверь.
— Воздух в комнате стал чище, — сказал с облегчением старый инженер.
Глава XXI КЛОД ДОСТИГАЕТ БЛАЖЕНСТВА
— А теперь, прежде чем покинуть вас навсегда, я хотел бы сказать несколько слов, — начал было Клод, когда с мистером Гриффином было все выяснено.
— Говорите, — ответствовал мистер Фэрбразер.
— Только одно. Я должен быть честным. Я вел себя так же дурно, как Огастус, во всем — может быть, даже хуже
— Нет, Клод, вы не должны так говорить, — возразила Вера.
— Это правда, — настаивал Клод. — Я был таким же бесчестным человеком, как Гасси, — ничуть не лучше, только не таким чертовски хитрым. Я должен взять на себя честную долю вашего осуждения и презрения — то есть половину. Я наговорил не меньше лживых слов и во всех отношениях вел себя столь же гнусно, как Гасси. Теперь я хочу очистить свою совесть, чтобы чувствовать себя спокойно. Затем попытаюсь нести епитимью в какой- нибудь уединенной келье, где уже никогда не буду видеть и слышать ближних своих.
— Не обманывайте себя, — сказал мистер Фэрбразер. — Представить, что вы преуспеете в роли анахорета, очень трудно, зато очень легко предположить, что это вам не удастся. Вы человек стадный, слишком стадный, слишком склонный полагаться на других, прискорбно слабый.
— И порочный, да, еще и порочный, — сказал Клод.
— Ну, на этом вам вовсе незачем настаивать, — возразила Вера. — Что было, то было. Вы прощены. Папа разглядел в вашей двойной личности скрытую в глубине истинную ее ипостась.
— В чем смысл вашего преступления? — спросила миссис Фэрбразер.
— Честно говоря, я сам не очень-то понимаю, — признался Клод. — Видите ли, мистеру Гриффину было известно, что мистер Грэдли-старший живет сейчас в Гастингсе и лишь изредка, случайно, наезжает сюда после полудня поработать в своей конторе. Поэтому он пошел на риск, взял ключ у Грэдли-младшего,


292
Иден ФИЛПОТС
своего друга, написал вам письмо на официальном бланке Грэдли и организовал это небольшое собрание, видимо, с единственной целью убедить вас, что я отнюдь не знатного происхождения, а потому могу претендовать на руку Веры. Что именно он намеревался говорить, я до конца не знал в точности, пока он это не высказал.
— Чтобы выяснить намерения Огастуса Гриффина, надо обладать столь же изощренным умом, как у него, — заметил мистер Фэрбразер. —Да, что ни говори, человеческая натура таит в себе множество загадочных и поразительных сюрпризов.
— Что он надеялся при этом выгадать для себя лично, я не могу сказать, — продолжал Клод. — Похоже, он действовал только ради меня, и, возможно, я оказываюсь неблагодарным и старомодным человеком — но, в конце концов, мать есть мать.
— Уверяю вас, чем более старомодным вы сумеете быть, тем безопасней для вас при вашем-то характере, — возразила миссис Фэрбразер. — Лучше вызывать у людей скуку, чем лишиться уважения.
— Если б я только мог вернуть ваше, — пробормотал лорд Маунтреси, — но, без сомнения, это слишком дерзкая надежда.
Миссис Фэрбразер задумалась, а тем временем счел нужным вмешаться ее муж.
— Вы прошли закалку в горниле, Клод, — если позволите называть вас Клодом, — и доказали, что в целом вы из чистого металла.
— Драгоценного металла, — уточнила Вера.
— Нет, я бы так высоко не брал, — продолжал ее отец, — но я склонен думать, что ваш случай не полностью безнадежен, как вам кажется. Избавившись от вредных влияний, о которых мы больше не будем говорить, вы еще можете оправдать свое существование — но, думаю, не в монастыре. Я бы предпочел видеть вас участвующим в жизненной борьбе в рядах деловых людей и продвигающим вопрос о заселении муниципального жилья и тому подобное, а не прячущимся, как улитка, в своей личной, приватной раковине. Я постараюсь вспоминать только вашу светлую сторону. Я буду пытаться забыть все то, что лучше забыть. По сути своей вы не плохой человек — так ведь, София?
— Он хороший человек, когда он один. Впредь ему надо осторожней выбирать себе друзей, — ответила она.
— Я так и собирался. Я собирался в любом случае расстаться


БЮНЗОВАЯ ВЕНЕРА
293
с кучей сомнительных приятелей, — сказал Клод, после чего миссис Фэрбразер пообещала относиться к нему так же дружески, как ее муж, а прошлое простить и забыть.
Эта восходящая заря дружбы заставила встрепенуться Верину сестру — все знали, что она никогда не упустит нужный психологический момент. Теперь она заговорила о Вере и указала родителям на возникшую дилемму.
— Но послушай, папа, — сказала она, — если тебе нравится Клод из-за многих его превосходных качеств, заслуживающих этого, и если мама питает к нему такие же чувства, тогда ведь и Вере можно так же к нему отнестись? Мама всегда внушает нам, чтобы мы почитали ее друзей; теперь Клод ее друг, и Клоду, естественно, будет приятней, чтобы его любила Вера, чем мама.
— Молодое тянется к молодому, — пробормотал Клод. — Поговорка, возможно, не всегда верная, но сейчас она очень кстати.
— Я вас люблю, Клод, — твердо сказала Вера. — Я и в самые тяжкие минуты не сомневалась в вас и буду всегда вас любить, и если меня с вами разлучат, я буду любить память о вас и сама либо пойду в монахини, либо зачахну. Это уже неважно.
— Потише, Вера, потише! — сказала мать, правда, отнюдь не строго.
— Что ты на это скажешь, София? В рассуждениях Фелисити есть некоторая логика, — признал мистер Фэрбразер.
— Я считаю, что он достоин Веры и что она достойна его, — ответила жена. — Правда, это не очень большой комплимент каждому из двоих.
— Не отказывайтесь от него, дорогая миссис Фэрбразер! — взмолился Клод, а Фелисити продолжала увещевать отца.
— Папа, дай волю своему доброму, великодушному «я»! — воскликнула она. — Воспользуйся этой прекрасной возможностью. Ты же никогда в жизни не упускал ни одной благоприятной возможности. Дай свое согласие, папа. Чтобы сделать Клода совершенством, ему ничего не нужно, кроме Веры. И дорогая наша Вера будет счастлива, живем ведь только раз!
— А вы оба уверены в себе? — спросил мистер Фэрбразер с оттенком сомнения в его лучистых глазах.
— Я уверен — если буду с Верой, — ответил лорд Маунтреси.
— А я никогда ни на миг не колебалась, — заявила Вера
— Да будет так! — проговорил отец. — Даю разрешение на


294
Иден ФИЛПОТС
вашу помолвку — я начинаю думать, что возражать против нее было бы не слишком мудро. Полагаюсь на Провидение и надеюсь, что матушка ваша последует моему примеру.
Вера расцеловала родителей, пролив несколько счастливых слез.
— Это гораздо, гораздо больше того, что я заслужил и на что мог надеяться, — сказал Клод. — Нет слов выразить мои чувства, но если жизнь моя будет заполнена искренней преданностью миссис Фэрбразер и мужским восхищением перед моим будущем тестем в сочетании с неусыпными поисками норманнских замков...
Он запнулся, волнение помешало ему продолжить.
— Однако я ставлю одно условие и настаиваю на нем, — сказал мистер Фэрбразер, хмурясь при неприятном воспоминании. — Вы не должны встречаться и поддерживать отношения с этим субъектом, с Огастусом Гриффином; отныне и впредь я никогда не должен слышать его имени ни от кого из вас. Вы должны начисто порвать с ним, забыть о его существовании раз и навсегда. Я прав, София?
— В высшей степени прав! — подтвердила она. — Никогда не думала, что доживу до дня, когда увижу человека без единой доб* рой черточки! Огастус Гриффин именно такой человек.
В эту минуту предмет ее сурового и справедливого осуждения возвратился в кабинет. В руках у него была сумка, в которой уместились все атрибуты мистера Грэдли-старшего. Теперь Огастус был изящно одет, спокоен, уверен в себе. Неизъяснимое сходство с Праксителевым Гермесом усиливали его красиво очерченный рот и вьющиеся волосы.
Глава XXII УДИВИТЕЛЬНОЕ ОТКРЫТИЕ
— У вас и впрямь нет ни одной доброй черточки, Гасси? — спросила младшая дочь мистера Фэрбразера не без нотки грусти.
— Одна есть, Фелисити, — ответил он. — Одно редкое и драгоценное качество, которое у меня есть, что бы там ни говорили; отрицать его было бы ложной скромностью.
— Скромностью! — с горечью воскликнула миссис Фэрбразер.
— Нет, речь идет не о том, что я скромен, — возразил он. —Я


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
295
не это имел в виду. Скромность — свойство людей посредственных. Великий человек знает, что он великий человек, и не тратит попусту время на уверения, будто это не так... Я вижу, вы меня не простили — никто из вас не простил.
— Для этого не было основания, — сказал мистер Фэрбразер. — Моя жена и я дали согласие на помолвку нашей дочери Веры с лордом Маунтреси на одном-единственном условии: чтобы он с этого часа забыл о вашем существовании. Отсюда вы можете понять наше отношение к вам.
— На помолвку! — воскликнул адвокат. — Вера и Клод, дорогие мои, дорогие мои! Это великолепно, это чудо, это торжество справедливости и разума, луч чистого, ослепительного солнечного света сквозь буреносные тучи!
— Все верно, — откликнулся Клод, — но, к сожалению, твое участие в прискорбном инциденте делает невозможным твое... То есть, конечно, как ты говоришь, это великолепно, но не благодаря тебе.
— Еще бы! — вырвалось у миссис Фэрбразер.
— Поэтому, — подхватил ее супруг, — чем скорее вы оставите нас, тем лучше будет для нашего душевного спокойствия.
Тут заговорила Фелисити — спокойно, с сокрушительной логикой. Ей удалось пробиться сквозь туман эмоций, в котором блуждал мистер Фэрбразер, и осветить ярким лучом разума сложившуюся ситуацию.
— Папа, ты только что сказал, что никогда не топтал человека упавшего, — возразила она отцу, — и если ты поразмыслишь, ты поймешь, насколько нелепо и бессмысленно утверждение, будто Огастус непричастен к счастью Веры и Клода, как по-глупому заявляет Клод. Нет, причастен, и даже очень. Не будь на свете таких безнадежно дурных людей, как Огастус, откуда бы взялись хорошие люди, вроде Клода?
— Вы согласны с этим, мистер Фэрбразер? — мягко спросил мистер Гриффин.
— Гасси был черной грозовой тучей, без которой мы бы не могли увидеть сияющую, многокрасочную радугу Клода, — продолжала Фелисити, но отец прервал ее цветистую речь.
— Опять поэзия! Сделай милость, не прибегай к таким сравнениям! — сказал он.
— Когда я взволнована, это получается само собой, — призналась Фелисити. — Ты должен понять — даже дорогая мамоч¬


296
Иден ФИЛПОТС
ка должна понять, — что без ужасающей порочности Гасси мы бы никогда не осознали исключительную порядочность Клода и преданность своей семье и многие другие достоинства его характера.
— Нет сомнения, что иногда дурной человек помогает отличится хорошему, хотя, как правило, бывает по-другому, — рассудил мистер Фэрбразер.
Теперь заговорил Огастус.
— Ни одно качество нельзя оценивать без его противоположности, — заявил он. — Контраст, по сути, соль жизни, и если я был уксусом для масла Клода, то лишь чтобы доказать, что это чистейшее оливковое. Таким образом, даже я оправдан, и кое- какие великодушные люди могли бы намекнуть, что я принес себя в жертву на алтарь дружбы, хотя я на это не претендую.
— Надеюсь, что нет, — сказала миссис Фэрбразер.
— Огастус, по крайней мере, был потрясающе самоотвержен. Мы обязаны это признать, что бы мы о нем ни думали, — решилась заметить Фелисити, но для ее матери это было уже слишком.
— Неужели нам предстоит услышать восхваления мистера Гриффина из уст нашей младшей и более строптивой дочери, Джосайя?
— Мне пришлось высказаться, потому что ни у кого другого не нашлось на это смелости или здравого смысла, — убежденно заметила Фелисити. — В конце концов Огастус погубил свою карьеру и все потерял — и не ради меня, а ради Веры. Огастус в любом случае обречен. В монастырь теперь пойдет он, а не Клод.
— Боюсь, что мне придется с этим примириться, старый дружище, — сказал пэру его грешный друг.
— Да, да, я понимаю, старина, но я больше никогда не буду для тебя «старым дружищем», — печально возразил Клод.
— Очевидно, истина — камень преткновения для вас, Огастус Гриффин, — сказал мистер Фэрбразер. — Сколько времени вы заседаете в палате общин, разрешите спросить?
— Полгода, — ответил член парламента, депутат от Ист-Мар- пледона.
— С вашими природными наклонностями срок достаточно долгий, — заметил старый инженер.
— Да, но хотя я плохой человек, — стал защищаться Огастус, — я узнаю добродетель, когда ее встречаю. Я уважаю прав¬


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
297
дивость в других. Я бы не хотел создавать трудности для Клода. У нас получается, как у Генриха Пятого с Фальстафом*, — если вы простите мне ссылку на драматическую поэзию. Он должен от меня отречься. У меня никогда больше не будет подобного друга, но я его прощаю. Он никогда меня не увидит. Я это обещаю. Да, больше никто никогда меня не увидит.
— Это омрачит наше счастье! — вздохнула Вера.
— Вот вам худшее следствие дурных поступков, — сказала ее мать. — Больше всего страдают невинные. Я прошу мистера Гриф- фина оставить нас.
— Это я и намерен сделать, — ответил он.
— Вы намекнули на какую-то добрую черту, — вспомнил мистер Фэрбразер, не подозревая, какие ужасные события повлечет его благое стремление скрасить уход Огастуса попыткой прощения. — Что вы имели в виду? Надеюсь, впредь мне не придется любоваться вашей привлекательной внешностью, но до вашего ухода я разрешаю вам высказаться, если желаете.
— Любой человек может приписывать себе какую-нибудь добродетель, однако в вашем случае будет трудно доказать ее присутствие, — сказала миссис Фэрбразер.
— Я — альтруист, — заявил Огастус. — Нет, в самом деле, я веду игру не ради своей выгоды. Я всегда готов помочь ближним своим, чего бы это мне ни стоило, и я уверен, что коль внимательно посмотреть вокруг, то рано или поздно найдешь средство помочь любому. Если кто-нибудь ищет моей помощи, я обязательно найду способ ее оказать.
— Тщеславный негодяй! — сурово определила миссис Фэрбразер.
— Нет, — возразил Огастус, — нет, это не тщеславие, просто редкостный дар. Могу привести пример.
— Разве мы уже не видели примера? — спросила Фелисити.
— Нет, то была безделица. Клоду помочь мог любой — ведь он принадлежит к породе великодушных, доверчивых аристократов, которые, чтобы чего-то достичь, полностью зависят от деятельности других людей. Подобных ему сколько угодно. Но возьмем выше, посмотрим на мистера Фэрбразера. Без сомнения,
* В исторической драме У. Шекспира «Генрих IV» принц Гарри, сын Генриха IV, — взойдя после смерти отца на трон, отрекается от товарища своей беспутной юности, Джона Фальстафа.


298
Иден ФИЛПОТС
это звучит дико, но я, прежде чем покину этот дом, мог бы оказать ему ценнейшую услугу. Вот я перед вами — неудачник, отверженный и изгой, погибший для мира, предмет справедливого всеобщего отвращения, — и однако я мог бы внести в жизнь мистера Фэрбразера такую радость, что это прибавило бы ему десять лет жизни.
— Поскольку вы у него десять лет отняли, это было бы наименьшей вашей заслугой, — возразила супруга инженера. — Но все это чистейший вздор, болтовня, затеянная, чтобы оттянуть желанный для нас уход, мистер Гриффин.
—А вдруг мышь сумеет помочь льву, папа,—отважилась вставить Фелисити.
— Сумеет, и если лев соизволит дать ей всего лишь пять минут, поможет, — бодро и уверенно посулил Огастус.
— Вам не к лицу просить чей-то любезности, — сказала миссис Фэрбразер.
— Я и не прошу, — отвечал Огастус, — я горю желанием оказать любезность. Я все потерял, я готов отправиться один, без друзей, в недружелюбный мир, но, прежде чем уйти, я способен и полон желания прибавить десять лет бесценной жизни мистеру Фэрбразеру. Полагаю — полагаю, этого немало?
— Вы не можете оказать мне услугу ни в каком вашем качестве, мистер Гриффин, — неумолимо заявил старик.
— Понимаю, звучит фантастично, но на сей раз это святая правда, — продолжал Огастус. — Пять минут — не так уж много в обмен на десять лет. Человеку hors de combat* вы не можете отказать в последней просьбе. Это противно вашему характеру, мистер Фэрбразер.
— Если ты откажешь, папа, ты этого никогда себе не простишь, — сказала Фелисити.
—Я тоже прошу за него, папа,—присоединилась к ней Вера. — Он видел и знал лучшие времена. А в тех людях, которые знали лучшие времена, всегда есть что-то трагическое, даже если они того не заслуживают.
— Осмелюсь и я сказать слово, — вмешался Клод. — В прежние годы невинности в Огастусе было немало привлекательного, до того как он стал королевским адвокатом.
— Стал королевским адвокатом? — спросила миссис Фэрбра-
* Выведенному из строя {фр.).


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
299
зер, у которой снова пробудились подозрения. — И давно это произошло? И по чьей милости?
— Я повторяю свое решение, — терпеливо сказал мистер Фэрбразер. — Я хочу его выслушать. Оставьте нас на пять минут. София, будь добра, возьми Венеру.
— Мне уйти? — спросила она. — Подумай хорошенько. Ты не боишься?
— Нисколько, — возразил он. — Мистер Гриффин не из тех, кого надо бояться.
— Мы все выйдем во двор на пять минут, — предложил Клод. — Вдохнем глоток чистого воздуха Линкольнс-Инна...
— Сделай так, чтобы было десять минут, — шепнул Огастус своей возлюбленной.
— Если случится что-то неприятное, Джосайя, ты можешь покричать в окно, — сказала миссис Фэрбразер.
— Если он закричит, это будет от радости, — заявил Огастус.
И он остался один на один с отцом Фелисити.
Глава XXIII «ГОРДОСТЬ ТРУДА»
— Покороче, пожалуйста, — сказал мистер Фэрбразер, взглянув на свои часы и не проявляя большого интереса к тому, что услышит.
— О да, в пределах возможности, — ответил Огастус. — Итак, дорогой сэр, я хотел бы, чтобы вы ответили мне на несколько существенных вопросов.
— Я здесь не для того, чтобы отвечать на вопросы — существенные или несущественные, — возразил старый инженер. Но вскоре оказалось, что перед ним совсем новый и непривычный Огастус.
Мистер Гриффин, забыв о том, что он не в адвокатской мантии, поддернул свой пиджак и принял позу адвоката, приступающего к допросу свидетеля. Он поставил ногу на стул и почти угрожающе склонился над мистером Фэрбразером.
— Думаю, сейчас вы поймете, что вы здесь именно для этого, — ответил он. — И не относитесь к моим вопросам с предубеждением. В молодые годы вы, насколько я знаю, трудились на прокладке этих безобразных туннелей Юго-Восточной железной дороги?


300
Иден ФИЛПОТС
— Да, верно, — отвечал мистер Фэрбразер. — Ну и что с того?
— Но ваш незаурядный ум, даже в юные годы, устремлялся к более высоким проблемам, чем прокладка туннелей?
— И это верно.
— Вы, несомненно, видели, что ваши товарищи, чернорабочие, неспособны осознавать значение и важность физического труда и ни в малейшей мере не понимают возвышенность их подвига.
— Правильно, — отозвался мистер Фэрбразер, уже слегка заинтересовавшись. — Я увидел, что причина нашей грубости, нашей отсталости, того, что мы подобны немой, покорной скотине без честолюбия, без организации, — это невежество. Чернорабочие думают только о своем заработке. Но когда человек думает лишь о заработке, это признак того, что в социальной структуре что-то сильно прогнило. Так оно и есть в наше время. Пролетариат настолько поглощен своими заработками, что упускает из виду общеизвестную истину — заработок определяет работу. Если бы тогда многие из нас работали не восемь часов в день, а восемнадцать, мы и то не могли бы получать столько, сколько получаем теперь, потому что ни духовно, ни физически не заслуживали этого. Говорят, что вещь стоит столько, за сколько ее можно продать; но теперь всякие вещи, включая физический труд, продаются за цену куда более высокую, чем они стоят, — отсюда наши беды. Однако прежние мои товарищи не понимали настоящего своего значения и могущества или же, как вы выразились, возвышенности своего подвига. Они недооценивали собственные возможности. Мне хотелось поднять их, помочь им увидеть, чем обязано им общество, научить их гордиться собою и радоваться, что они родились на свет, а не горевать, как это часто бывает.
— Именно так, — подтвердил Огастус. — И вы единственный из этих дюжих парней осознали, что существует гордость труда?
На лице инженера мелькнуло странное выражение, словно внезапная догадка осенила его мозг. Но оно исчезло так же быстро, как появилось.
— Да, вы угадали, — согласился он. — Рабочий класс тогда еще не осознавал, что продавать свой труд еще не значит продавать себя. Ведь рабочий день — лишь часть суток. Мечтой моей юности было внушить моим собратьям, что большая часть их времени принадлежит им самим. То есть то, что они теперь усвоили достаточно четко — пожалуй, даже слишком четко. Они


БЮНЗОВАЯ ВЕНЕРА
301
изъявляют желание требовать себе из двадцати четырех часов все двадцать. Но вскоре маятник качнется в другую сторону.
— Стыковая накладка тогда еще не возникла в вашем изобретательном уме? — спросил Огастус.
— Тогда не возникла.
— Но вы заполняли свои досуги человеколюбивыми мыслями и решали проблемы улучшения жизни трудящихся? Вы стремились их пробудить.
— Да, стремился и потерпел неудачу, — признался мистер Фэрбразер. — Ну конечно, я не был подготовлен к такой задаче — невежественный, пылкий юнец. Я не понимал, что, пока заработки держатся на том позорном уровне, у моих товарищей в их тупых головах не остается места для каких-либо иных проблем.
— У вас, конечно, были свои идеалы. Вы воображали, что физический труд и впрямь господствует над миром интеллекта? Вы читали книги, посещали технические институты и отстаивали социалистические теории?
— Я был во власти обычных иллюзий восторженной юности, — смущенно ответил мистер Фэрбразер.
— Ваши мечты были мечтами поэта, дорогой сэр, — любезно сказал Огастус, но его собеседник при этих словах нахмурился и сверкнул глазами.
— Я возражаю против вашего определения и оскорблен намеком! — горячо воскликнул он. — Глупые, туманные бредни юного и весьма невежественного парня...
— Однако эти бредни воплотились, — настаивал мистер Гриффин. — Вы этого не можете отрицать.
— Как они могли воплотиться? Что вы имеете в виду? — спросил старый инженер, и на его лице отразилось сильное беспокойство, даже тревога.
— Не хочу дольше томить вас, — продолжал Огастус. — Я имею в виду то, на что вы употребили ваши сбережения в 1872 году. Я имею в виду ядовитую, анархическую книжицу исключительно скверных стихов, в черной обложке, украшенной красным фригийским колпаком. Я имею в виду «Гордость труда» Джосайи Фэрбразера!
Излишне говорить, что во время этой сокрушительной атаки несчастный инженер сник не только нравственно, но и физически. Он ощутил страшную слабость в ногах, во всем теле. Судорожно скрючившись, сидел он неподвижно на стуле, словно мол¬


302
Иден ФИЛПОТС
нией пораженный; выразительные его глаза остекленели от ужаса, на лбу проступили капли холодного пота.
— Я изобличен! — сказал он с глубоким вздохом, унылым, как свист ветра в зимнем лесу.
— Успокойтесь, — сказал Огастус. — Вытрите пот на лбу, мистер Фэрбразер. Расследование только начинается. Отрицать факты бессмысленно, ведь книга еще существует — подстрекательство к открытому бунту — восхваление синдикализма в его самой наглой форме — зародыш большевизма, этой последней и ужаснейшей тирании, угроза нашему государству в настоящее время.
— Книги этой нет, — ответил мистер Фэрбразер слабым голосом, выдававшим глубокое мучительное волнение.
— Вам лучше знать, дорогой сэр, — твердо, но сочувственно возразил адвокат. — Она существует, и если б я захотел, я мог бы хоть завтра ее переиздать — да, да, и наводнить ею рынок. Я мог бы бросить «Гордость труда» на стол в правлении каждой железорудной и сталелитейной компании в Сити; я мог бы распространить ее в массах и увидеть восторженные рецензии во многих газетах, названия которых хорошо знакомы нам обоим.
Мистер Фэрбразер приготовился к бою. Он вскочил на ноги и выпрямился перед членом парламента во весь рост.
— Вы лжете! — воскликнул он. — Вы лжете, Огастус Гриффин! Она не напечатана!
— Извините, но это не так. Зачем ее стыдиться? Она литературно безграмотна, беспомощна и безнадежно бесталанна с точки зрения и искусства и экономики. Приходится это признать, но многие произведения, которые ныне печатаются и восхваляются, ничуть не лучше. Она легко бы завоевала себе место и, благодаря вашему имени, получила бы огромную известность.
— Вы человек или демон? Но я презираю вас, кто бы вы ни были! — раздраженно ответил мистер Фэрбразер. — Слушайте, вы, негодяй! Как вам стали известны эти факты, мне еще предстоит узнать, но, раз вы их обнаружили, скажу вам больше. Было напечатано пятьсот экземпляров этого плода моего вопиющего неблагоразумия — излишне говорить, что за мой счет. И тяжкой и унизительной задачей всей моей последующей жизни стала охота за ними, их приобретение и уничтожение. Работа была огромная, расходы гигантские. В течение тридцати лет библиофилы исполняли мое распоряжение, пока не было найдено че¬


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
303
тыреста девяносто девять экземпляров и предано огню моей собственной рукой.
— А пятисотый?
— Он недоступен и для вас, и для меня. По сути, недоступен ни для кого. Он находится в библиотеке Британского музея, и никакими силами я не могу заставить тамошнее начальство с ним расстаться. Для этого понадобился бы специальный парламентский акт, но мои старания добиться его оказались тщетными.
— Сядьте, — попросил Огастус. — Сядьте, мистер Фэрбразер. Поверьте, я разделяю вашу вполне обоснованную тревогу. Бывают времена, когда цивилизованными средствами невозможно исправить наши ошибки, когда законы, которые мы создаем, чтобы защитить себя от себя самих, противоречат своей же цели и навязывают беззаконную несправедливость. Это один из примеров. Некий бессердечный бюрократ стоит между членом общества, причем выдающимся, — и его бесспорными правами, правами на творение его ума — такую же его собственность, как его стыковая накладка. Книгой этой должны владеть вы, и только вы.
Физиономия его собеседника выразила как бы чувство удовлетворения. Вытерев лоб, он тяжело вздохнул.
— Вы полагаете, ею должен владеть я? — спросил он.
— Бесспорно — я негодую — я этого страстно хочу, — ответил Огастус, и в голосе его звенела убежденность.
— Но как же вы узнали эту мучительную тайну, эту мою трагедию? — осведомился мистер Фэрбразер. — Не могу себе представить, чтобы кто-нибудь из моей семьи мог предать меня, мог приоткрыть эту заветную, убивающую меня язву.
— Снимите вину со всех них, — сказал адвокат. — Я хотел было сослаться на случай, но такие вещи не происходят случайно. Занимаясь новейшими трудами о малоизвестных поэтах середины викторианской эпохи, которых было куда больше, чем предполагают, я наткнулся на «Гордость труда». Из того, что рассказывала ваша младшая дочь, я сразу понял, что эти стихи не отражают нынешних ваших зрелых воззрений, а когда мы с вами встретились в Танбридж-Уэлсе, я тем паче пришел к твердому убеждению, что книга эта не должна существовать. Это мне не давало покоя. Я считал, что из уважения к выдающейся и прославленной личности следовало давно-давно уничтожить это произведение, не оставлять его на милость любого невежды с биле¬


304
Иден ФИЛПОТС
том читального зала Б. М.* И я сказал себе: «Из-за нее у мистера Фэрбразера выставлен, так сказать, на всеобщее обозрение единственный уязвимый факт его биографии».
— От этой мысли меня корчило почти полвека, — с глубокой скорбью отозвался его собеседник.
— Так я и подозревал, — заявил Огастус. — Я возненавидел слепой, идиотский, бесчеловечный механизм, создавший такое возмутительное положение. Я презрел нелепые правила, навязывающие мнимое бессмертие грешкам молодости. Дух свободы во мне возмутился, побуждая нарушить закон.
— Это невозможно, мистер Гриффин, — вздохнул страдалец.
— Если на твоей стороне справедливость, — нет ничего невозможного, — ответил молодой адвокат. — Примерно так я рассуждал. Мысль зовет к делу. Я лишился покоя. Меня подгонял мой неизбывный альтруизм. И только в последние несколько часов это чувство настолько усилилось, что я возвратился в Британский музей, взглянул опять на вашу книжку и, как по наитию, похитив «Гордость труда» прямо из-под носа бестолковых стражей, смело поспешил сюда.
Мистер Фэрбразер был глубоко тронут.
— Удивительный человек! Вы ее украли! — воскликнул он, и в тоне его слышалось явное восхищение.
— Сказано слишком сильно, — возразил Огастус. — То была не кража, но акт искупления и справедливости.
— Героический акт, это уж несомненно! — признал старый инженер.
— Я поступил так, отстаивая честь общества, но, конечно, ответственность несу я, и опасность грозит только мне. Возможно, они сейчас уже напали на мой след, — продолжал Огастус, — ведь совершил я это совсем недавно. Но мне на них плевать. Мне плевать на все, что могут мне сделать, когда я думаю о радости миссис Фэрбразер, о восторженном взгляде Веры, о счастье Фелисити и, главное, о том, с каким облегчением и признательностью услышите об этом вы.
— Где же теперь эта проклятая книга? — со внезапным сомнением спросил мистер Фэрбразер. — Наверно, в вашем кабинете?
— Нет, в моем кармане, — ответил Огастус.
— Не обманывайте меня, — взмолился дрожащим голосом
* То есть Британского музея.


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
305
автор. — Не шутите со мной в такой серьезный момент. Не дайте мне проснуться и обнаружить, что ваше поразительное сообщение было сном. Хорошо известно, что нам часто снится то, чего мы больше всего желаем. Отсюда, без сомнения, и пошла поговорка, что сны никогда не сбываются.
Вместо ответа Огастус сунул руку в карман пиджака и достал тонкую, засаленную, истрепанную книжицу в черной обложке с изображением красного республиканского колпака.
— Возьмите ее, пощупайте, полистайте, дорогой мистер Фэрбразер! — сказал он с ноткой горячего участия. — Книжка вполне реальна, и она ваша.
Мистер Фэрбразер протянул дрожащие руки и после беглого осмотра убедился, что действительно держит последний уцелевший экземпляр его юношеского творения.
— Это счастливейшая минута в моей жизни! — сказал Огастус словно бы совсем искренне.
— Ив моей, и в моей! — торжественно произнес мистер Фэрбразер. — Да, да, печать Британского музея. Я ненавидел это заведение целых сорок лет.
И тут заговорило благородное сердце этого доброго человека.
— Что я могу для вас сделать? Возможно ли чем-то вознаградить такую необычайную услугу? — спросил он с чувством огромной признательности.
— Не обижайте меня, дорогой друг, — возразил Огастус. — Не заставляйте меня страдать больше, чем мне довелось страдать в последний час. Я тяжко согрешил ради Клода, я согрешил ради вас, но, черт возьми, я не стану грешить ради себя самого! Это ведь не сделка, это акт покаяния — искупления, если угодно, — благочестивая жертва на алтарь вашей семьи. Во всяком случае, мой поступок принадлежит к числу деяний, не требующих платы. Хотя нет. Вы спросили о награде? Блеск ваших глаз, ваше счастливое лицо, разгладившийся лоб — вот моя награда!
В этот патетический миг, когда правую руку Огастуса благодарно сжимали ладони мистера Фэрбразера, раздался звонок, и оба они возвратились к реальности.
— Они вернулись! — сказал мистер Гриффин. — Пойду открою.
— Ни слова Клоду! — напомнил мистер Фэрбразер. — Он не должен знать.
— Никому не звука! — пообещал Огастус.


306
Иден ФИЛПОТС
— Постарайтесь сами забыть о том, что сделали, — попросил старик.
— Чертовски трудно забыть о собственных добрых делах, — признался Огастус, — но я постараюсь.
Он поспешил открыть дверь, а тем временем мистер Фэрбразер ощупывал «Гордость труда», разглядывая книжечку с волнением и ненавистью. Но он быстро успокоился. Положив книжечку в карман, протер пенсне и встретил своих близких в веселом и даже восторженном расположении духа.
Глава XXIV ПОБЕДА
Приподнятое настроение мистера Фэрбразера было настолько необычно, что, когда миссис Фэрбразер, войдя с дочерями и лордом Маунтреси, увидела его, она на какой-то миг со страхом подумала, не помешался ли он. Ибо ее супруг стал внезапно и громогласно цитировать стихи.
— «Здесь нынче зиму наших огорчений в веселье лета превратило солнце»* — чудного Огастуса! — продекламировал он, широко улыбаясь.
Его жена и Вера остолбенели, Фелисити выказала чуть больше удивления, чем чувствовала на самом деле, между тем как Клод, сделав неверный вывод, гневно накинулся на бывшего друга.
— Если это ты свел с ума мистера Фэрбразера, ты ответишь мне единственным способом, достойным джентльмена! — воскликнул он.
— Ты здоров, Джосайя? Что тут случилось? Успокойся, дорогой мой! — увещевала мужа миссис Фэрбразер, сама отнюдь не спокойная. Но его ответ отчасти унял ее тревогу.
— Да, да, здоров, — сказал мистер Фэрбразер, — все в порядке, в замечательном порядке, в таком, что лучше не бывает!
Он скрестил свои длинные руки на груди, где в кармане лежала «Гордость труда», и наклонился к жене.
— Где Венера, София? — спросил он, и в следующий миг Венера с Наксоса также была спрятана на его груди.
* Цитата из драмы У. Шекспира «Ричард III» (акт I, сцена 1).


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
307
— Ваш муж, миссис Фэрбразер, был со мною более чем терпелив, — заявил Огастус самым учтивым тоном, не сводя гЛаз с отца Фелисити.
— Терпение — его огромный недостаток. Оно предоставляет таким, как вы, выгодные возможности, — отрезала миссис Фэрбразер, но Фелисити обратила ее внимание на некий чисто физический факт.
— Во всяком случае, Огастус свое слово сдержал, — сказала она. — Папа действительно выглядит на десять лет моложе.
— И сияет, как юноша! — подхватила Вера.
— Прямо-таки сверкает! — пошутил Огастус. — Разве не так, дорогая миссис Фэрбразер?
Жена Джосайи подозрительно оглядела супруга.
— Да, правда, он смотрит веселей, чем я ожидала, — согласилась она несколько ворчливым тоном.
— Я был чрезвычайно тронут, — признался мистер Фэрбразер.
— Ты же не станешь мне рассказывать, — с недоверием спросила жена, — что этот тип опять обвел тебя вокруг пальца?
— Даже у вас вид чуть более радостный, — заметила Фелисити, обращаясь к Огасту су.
— Доставлять счастье другим для меня всегда радость, — ответил он.
И тут заговорил мистер Фэрбразер, правда, довольно туманно и издалека.
— Мои глаза, София, увидели нечто волнующее и прекрасное, — начал он.
— Кого он теперь изображал — Сидни Картона?* — осведомилась миссис Фэрбразер.
— Он никого не изображал. Я увидел человеческую натуру в таком свете, который меня совершенно посрамил, — возразил инженер. — Мистер Гриффин сказал, что мы его не понимаем. В какой-то мере это, возможно, была его вина, но оказалось, что он прав — а мы не правы.
— Кто не ошибается! — сказала миссис Фэрбразер.
— Я нахожу, что Теннисон правильно писал, — продолжал ее муж. — Вы можете любить или не любить Теннисона, но это факт,
* Персонаж из романа Ч. Диккенса «Повесть о двух городах», совершающий благородные поступки.


308
Иден ФИЛПОТС
«что мы порой по ступеням восходим своих умерших «я» к высотам духа»*. Так и сделал мистер Гриффин.
— За десять минут? — спросила миссис Фэрбразер.
— О нет, — возразил Огастус. — Я не очень доверяю внезапным преображениям. Мое-то произошло несколько часов тому назад. Подробности вы, разумеется, услышите в свое время. Довольно того, что я прощен. Конечно, когда тебя прощают, сердце немного саднит, но пусть это будет частью моего наказания.
— Не говорите о наказании! — воскликнул мистер Фэрбразер. —Дорогой Огастус,—если он разрешит так себя называть, — показался мне решительным, самоотверженным, надежным, преданным навек!
Его жена вперила взор в Огастуса, словно желая увидеть его насквозь.
— «Преданным»! — повторила она. — «Дорогой Огастус»!
— Преданным мне, — серьезно объяснил Джосайя. — У него есть совесть, у него есть чувство справедливости и такая верность принципам, что мы можем позавидовать. Он презрел опасность, нарушил грубые официальные правила, взялся свершить суд собственной сильной рукой, не убоявшись последствий — и все ради меня!
— Где твой ангельский нимб, старина? — спросил лорд Маунтреси, но член парламента его одернул:
— Тихо, Клод, сейчас не время для шутовства!
— Я-то увидела все эти хорошие черты Огастуса, — заявила Фелисити. — Я почувствовала в нем нераскрытые возможности, папа. Сразу почувствовала.
— Да, это так, — согласился Огастус, — показывать нам наши возможности — часто привилегия хороших женщин, а иногда — забава плохих.
— Если мистер Фэрбразер может полностью простить Огастуса, смею надеяться, что и мне это будет разрешено? — предположил Клод.
— Простить его! Нет, вам не пристало его прощать, — возразил его будущий тесть. — Вам, как и всем нам, надлежит почитать его имя и учиться на его примере. Он выше всех наград и похвал.
* Из поэмы английского поэта Альфреда Теннисона (1809 — 1892) «1п Memoriam А. Н. Н.» («В память А. Г. X.»; лат.).


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
309
— Мы что — в рекламном агентстве? — спросила миссис Фэрбразер. Ее возбужденное состояние, как можно заметить, сказывалось в непрестанных вопросах, на которые никто не отвечал. Но вот муж отвел ее в сторону и шепотом сообщил о чудесном событии.
— И что ж, Огастус, — обратилась Вера к герою дня, — неужели вы не попросили награды?
— Нет, не попросил, Вера, — грустно ответил он, — потому что в единственной награде, которую я мог бы принять за свою небольшую услугу, мне было отказано бесповоротно. Разумеется, я имею в виду вашу сестру.
В кабинете раздался громкий возглас, почти вопль миссис Фэрбразер.
— Боже мой! Ты говоришь, она здесь!
Ответ мистера Фэрбразера прозвучал только для ее ушей.
— Она у меня в кармане, — прошептал он. — Экземпляр из Б. М.
И тут миссис Фэрбразер, как женщина импульсивная, повернулась к мистеру Гриффину.
— Идите сюда, Огастус, — сказала она, заключив его в объятия, и расцеловала в обе щеки. — Если благословение старой женщины может принести вам пользу хоть на земле, хоть на небе, примите его, — прибавила она с чувством и вытерла слезы на глазах.
— И еще какую пользу! — ответил он. — Есть только одна вещь, которую я оценил бы еще выше.
— Она что, не в моей власти? — спросила Фелисити.
— Вам все подвластно, — ответил он. — Ведь вы чудо, образец совершенства, не то, что я. Ваш благородный дух, ваши высокие идеалы чуть-чуть приподняли меня. То, что я сделал, никогда бы не было сделано без вашего неосознанного влияния. На са- мом-то деле венец творенья — это вы, а не я. Я, по сути, самый заурядный человек.
— Нет, неправда, — сказала миссис Фэрбразер. — Вы человек уникальный. Вы сказочный феникс.
— Хотя Огастус сам не поэт, — объяснил мистер Фэрбразер, — он может быть источником поэзии для других. Точно так, как обитатели первобытных чащ побудили к созданию изумительных поэтических строк, хотя сами не сознавали своей красоты или своих достоинств. Можно было бы уподобить Огастуса тигру


310
Иден ФИЛПОТС
Блейка: «Тигр, о тигр, светло горящий»*. Да, да, теперь уже можно говорить поэтически. Больше того, тем из моей семьи, кто этого пожелает, можно писать стихи. Запрет снят.
— О, материала у нас наберется на целую эпическую поэму, — сказала Вера.
— Если Фелисити еще чувствует... — начал было Огастус, но его перебила миссис Фэрбразер.
— Берите ее, она ваша! — сказала мать Фелисити.
— И пусть она должным образом оценит счастье быть вашей, — прибавил мистер Фэрбразер.
В этот миг резкий и продолжительный звонок у входной двери отвлек их внимание. Все вопросительно переглянулись.
— Это Грэдли-старший, — сказал лорд Маунтреси.
— Возможно, это за мной, — прошептал Огастус мистеру Фэр- бразеру. — Если так, я буду все отрицать.
— Все! Все! — ответил старый инженер, скрестив руки на груди, где притаилась заветная книжечка.
Звонок зазвенел опять — это настойчиво звонил рассерженный человек.
— Я пойду открывать, — сказал Клод. — Хочу, чтобы все вы увидели, что я могу быть бесстрашным и решительным. Старик Грэдли не должен был сегодня приезжать в свою контору, и я ему об этом скажу.
Он отважно вышел из кабинета, звонок продолжал отчаянно трезвонить.
Глава XXV ЗАНАВЕС ОПУСКАЕТСЯ
— Успокойтесь, — попросил адвокат. — От Грэдли-младшего я знаю, что его отец иногда бывает в своей конторе в эти часы, однако вероятность этого весьма невелика. Если это Грэдли-старший, я найду выход из положения; а если кто-то другой, как я опасаюсь, я все равно постараюсь найти выход.
— «Не стены каменные суть тюрьма, не прутья металлические — клетка»**, — продекламировал мистер Фэрбразер.
* Начало стихотворения «Тигр» английского поэта Уильяма Блейка (1757 — 1827) в переводе С. Маршака.
** Из стихотворения «К Алтее. Из тюрьмы» английского поэта Ричарда Ловеласа (1618— 1658).


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
311
— Действительно, это вряд ли мистер Грэдли, — сказала здравомыслящая Фелисити. — Будь это он, он бы открыл дверь собственным ключом, зная или предполагая, что в конторе никого нет.
Но в эту минуту вернулся Клод, явно повеселевший. Он чувствовал, что обрадует всех. За ним следовала весьма необычная фигура — пожилой, растерянного вида человек в черном костюме и с черным галстуком. На голове у него был котелок, и в каждой руке по большущему арабскому пистолету.
Это был Напкинс.
— Это вы! — в один голос воскликнуло все семейство Фэрбразер.
— Да, я, — мрачно ответил Напкинс. — И, благодарение Господу, я не опоздал. Когда вы все ушли, я места себе не находил, и вдруг обнаружил адрес на конверте, который вы бросили в корзину накануне; тогда я поклялся, что буду с вами. Я знал, что вы кладете свои головы в пасть льва, и я сказал себе: «Ежели честный человек может их спасти, я это сделаю».
— Верный друг! Верный друг! — сказал мистер Фэрбразер.
— С вашей стороны это очень благородно, Напкинс, — заявила Фелисити.
— Никогда не знаешь, на что человек способен, — подтвердила ее мать.
— Если вы захотите бежать, я вас прикрою, — продолжал дворецкий, направляя один пистолет на Клода, а другой на Огастуса. — Они смогут вас захватить, только переступив через мой труп.
—Точно как в кинематографе, дружище!—догадался Клод. — Но не надо стрелять. Все в порядке.
— Где бронзовая Венера? — спросил Напкинс и тут же получил успокоивший его ответ хозяина.
— Разоружи его, Фелисити! — взмолилась Вера. — Ради тебя он все сделает.
Но Напкинс уже опустил свое смертоносное оружие.
— Они не заряжены, — сказал он. — Я только хотел попугать.
— Вы должны выпить чаю вместе с нами, — заявила миссис Фэрбразер. — Вы страдали за нас, дорогой Напкинс. Я вижу это по вашему лицу
— Я только хотел исполнить свой долг, — ответил преданный слуга.
— Мы все целый день исполняли свой долг, Напкинс, — ска¬


312
Иден ФИЛПОТС
зал Огастус. — И дай вам Бог получить такую же прекрасную награду, какую получили лорд Маунтреси и я.
— Больше не страдайте, Напкинс, — попросила Вера. — Сейчас мы с удовольствием выпьем чаю. День был жаркий.
Напкинс отвесил поклон. Затем вытащил из кармана толстый пакет.
— Пришло по почте, и я захватил с собой, — подумал, что здесь может быть что-нибудь про Венеру, — объяснил он, протягивая пакет хозяину.—Доставил человек из «Администрации Его Величества», почтовой печати нет. Как этих молодчиков завижу, мороз подирает по коже с тех самых пор, как заставили меня платить налог за то, что они называют моими «нетрудовыми доходами», Бог их прости!
— Посмотрим, что там, — может быть, этот тот большой контракт? — спросила миссис Фэрбразер.
Но ее муж не решался вскрыть пакет.
— Не знаю, смогу ли я выдержать еще одну радостную весть сегодня, — сказал он.
И все же он вскрыл пакет, а пока он читал, Огастус, объяснив, что хорошо бы оставить кабинет в том виде, в каком они его застали, принялся за уборку. Вера, Фелисити и Клод помогали ему. Они уже хотели опустить жалюзи, когда инженер сказал жене:
— София, это уже слишком!
—Ты его упустил?—спросила она. — Не беда. Кто его получил?
— Это не о контракте, — ответил он. — Это может быть интересно всем вам. Читай вслух, Вера!
Вера взяла письмо, написанное на превосходной, ручной выделки бумаге, которую ни один уважающий себя департамент не решился бы употребить в такие тяжкие времена, и начала читать:
«Джосайе Фэрбразеру, эсквайру, М. С. * Сэр!
Правительство Его Величества уже давно с величайшим одобрением наблюдает ваш патриотический труд по охране исторических памятников, Ваши заботы и здравомыслие, проявленные при реставрации, где это было необходимо, знаменитых норманнских замков. Имея в виду также Вашу обширную и выдающуюся филантропическую деятельность, Его Величество желает дол¬
* Мировому судье {англ. J. Р. — Justice of the Peace).


БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
313
жным образом вознаградить столь ценное и многолетнее служение нации и с огромным личным удовлетворением...»
— «С огромным личным удовлетворением»! За это можно простить немного корявый слог, — сказала Фелисити.
— «С огромным личным удовлетворением, — продолжала Вера, —минуя обычную предварительную процедуру, жалует Вам титул барона* Соединенного Королевства.
Имею честь быть
искренне преданным Вам».
— Кто-то, видимо, не умеющий написать свою фамилию, во всяком случае, я не могу разобрать, — заключила Вера.
Наступившее молчание нарушил Напкинс.
— Наконец-то! — сказал он.
— И не слишком рано, — прибавила его хозяйка.
— И это — мне! — воскликнул мистер Фэрбразер. — Разве им не известны мои принципы?
— Наверное, не так широко, как мамины, — предположила Фелисити.
— Принципы меняются, натура человеческая не меняется, — изрекла миссис Фэрбразер.
— Этот одна из немногих истин, которые понимает всякое правительство, — сказал Огастус.
Фелисити почувствовала, что «теперь или никогда». Трудно себе представить, что мистер Фэрбразер когда-нибудь еще будет в таком благодушном настроении.
— Видишь ли, папа, будучи пэром, ты мог бы здорово критиковать это сословие. Подрывать его изнутри было бы куда эффективнее, чем ненавидеть извне.
—А если подумать, почему его надо ненавидеть, Клод?—спросила Вера.
— Я никогда не предполагал даже малейшей возможности такого поворота событий, — честно признался мистер Фэрбразер.
— А я всегда предполагала, — отозвалась жена. — В иных обстоятельствах, Джосайя, ты мог бы отказаться от титула, и я бы тебя поддержала, но не в нынешних. Ты же не можешь обсуждать свои принципы с твоим моцархом, дорогой мой. А сказано: «с огромным личным удовлетворением» — так ведь?
* Титул барона в Великобритании дает доступ в палату лордов.


314
Иден ФИЛПОТС
— Ты хочешь сказать, что его «огромное личное удовлетворение» важнее, чем мое? — покорно спросил мистер Фэрбразер. — А ваше мнение, Напкинс?
— Як вашим услугам, — сказал доблестный вассал.
— И поскольку ты, дорогой папа, и Клод, уже оба с титулами, вы сможете протянуть руку помощи вашему преданному Гасси, — весело сказала Фелисити.
— За Огастуса не бойся, — возразила ее мать торжественным тоном пророчицы. — Огастус попадет именно туда, куда захочет и когда захочет попасть, без чьей-либо помощи.
— Дорогая миссис Фэрбразер! — воскликнул молодой человек, целуя ее руку.
Затем они опустили белые жалюзи, покинули Линкольнс-Инн и отправились подкрепиться.
Фелисити очень хотелось оставить пистолеты в конторе — напугать мистера Грэдли-старшего, когда он вернется, но против такого желания было много убедительных доводов, и Напкинс умудрился спрятать оружие под своей одеждой.
— Пусть никто не помянет лихом поразительные события этого дня! — сказал мистер Фэрбразер.


СОДЕРЖАНИЕ
КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
(Перевод с англ. С. Николаева) 3
БРОНЗОВАЯ ВЕНЕРА
(Перевод с англ. Е. Лысенко) 173
Филпотс И.
Ф 68 Комната с привидением; Бронзовая Венера: Пер. с англ. — М.: «Совершенно секретно», 1997. — 320 с., — (Классический детектив).
Владелец старинного родового поместья в южной Англии много лет держит под замком одну из комнат в особняке, так как в ней когда-то происходили ужасные события: те, кто имел несчастье переночевать в этой комнате, наутро были найдены мертвыми. Распространились слухи о том, что в особняке обитает привидение. Тайну зловещей комнаты берется разгадать знаменитый детектив...
У коллекционера древностей похищают любимый экспонат — античную статую бронзовой Венеры. Подозрение падает на двух приятелей его дочерей, но один из них лорд, а другой — преуспевающий адвокат. У обоих прекрасная репутация в обществе, но поступки молодых людей становятся все более странными, подозрительными и даже зловещими...
Ф 4839578969-069 УДК 82/89
4М9(03)-97 оезооъявл- ББК 84.7 США
ISBN5-85275-143-X


Идеи ФИЛПОТС
КОМНАТА С ПРИВИДЕНИЕМ
БРОНЗОВАЯ
ВЕНЕРА
Редактор М. Стояновская Технический редактор Л. Самсонова Корректор А. Лазуткина Компьютерная верстка Л. Фирсовой Изготовление диапозитивов Д. Попикова
ЛР№ 070882 от 26.02.93.
Подписано в печать с готовых диапозитивов 16.04.97. Формат 84x108/32. Бумага тип. № 2. Гарнитура тайме. Печать высокая. Уел. печ. л. 16,8. Уч.-изд. л. 18,76.
Тираж 10 000 экз. Заказ № 475. С 69.
Набор и верстка выполнены ТОО «Совершенно секретно».
109004, Москва, ул. Земляной вал, д. 64, корп. 1.
Отпечатано на Тверском ордена Трудового Красного Знамени полиграфкомбинате детской литературы им. 50-летия СССР Государственного Комитета Российской Федерации по печати.
170040, Тверь, проспект 50-летия Октября, 46.
£


СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
представляет новую серию
«КЛАССИЧЕСКИЙ ДЕТЕКТИВ»
Коллекция лучших детективов XX века. Большинство из них впервые публикуется в России.
Серию открыл роман известного английского писателя Джеймса ХИЛТОНА
«УБИЙСТВО В ЧАСТНОЙ ШКОЛЕ»
Действие романа происходит в конце 20-х годов в Англии, в привилегированной частной школе. Читатель сразу погружается в атмосферу зловещей тайны: дважды при загадочных обстоятельствах обнаруживают мертвыми учащихся выпускного класса. Казалось бы, оба раза — в результате несчастного случая. Но трагическое совпадение заставляет окружающих подозревать, что совершилось преступление...


СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
В серии
«КЛАССИЧЕСКИЙ ДЕТЕКТИВ»
готовится к выпуску сборник, составленный из двух романов непревзойденного мастера остросюжетной прозы, французского писателя
Пьера ВЕРИ
«ДЫХАНИЕ СМЕРТИ»
В Париже происходит серия загадочных преступлений. На месте происшествия каждый раз находит хрустальную фигурку гадюки, из паста которой источается странный запах — запах мертвечины...
Действие второго романа,“Гупи — Кровавые Руки”, разворачивается в глухой патриархальной французской деревне. Молодого парижского денди, приехавшего в госта к родственникам, удивляют их обычаи, которые кажутся ему зловещими. Его опасения вскоре оправдываются...


СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
В серии
«КЛАССИЧЕСКИЙ ДЕТЕКТИВ»
готовится к выпуску сборник романов, впервые публикующихся на русском языке
Ричард ХАЛЛ «УБИТЬ НЕЛЕГКО» Рой фуллер «ФУГА И ФАНТАЗИЯ»
При загадочных обстоятельствах найдены убитыми директор и один из сотрудников преуспевающего рекламного агентства. Каждый из действующих лиц предлагает свою версию событий. Один из них убийца, но кто? Эту запутанную интригу предстоит раскрьпъ читателю липп» в самом конце романа.
Герой романа “Фуга и фантазия”, молодой издатель, обнаруживает в газете сообщение о смерти знакомого писателя и приходит к мысли, что убил его, но не может точно вспомнил», как это произошло. Невзирая на эмощюнально неустойчивое состояние, герою все- таки удается восстановить под линную картину жестокого убийства...


СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
представляет серию
«ТЮРЕМНЫЙ РОМАН»
Жанр “записок из-за решетки” всегда вызывал интерес во всех странах и во все времена. А авторы увлекательных остросюжетных романов, вошедших в серию, знают о тюрьмах не понаслышке.
Альбертина САРРАЗЕН
«СВАДЬБА ЗА РЕШЕТКОЙ»
Это — популярный во Франции автобиографический роман одной из самых самобытных и ярких писательниц XX века, не раз попадавшей в тюрьму за проституцию и воровство. Критика единодушно пророчила молодому автору счастливую литературную будущность, но судьба распорядилась иначе — А. Сарразен умерла в возрасте тридцати лет.
“Свадьба за решеткой” — живое, искреннее повествование о мучительной разлуке с любимым человеком, удивительном бракосочетании под конвоем, мытарствам по разным тюрьмам и безумных планах побега...
По вопросам оптовых закупок обращаться:
109004, Москва, ул. Земляной вал, д. 64, корп. 1, комн. 405; офис: (095) 915-55-34, 915-55-39;
тел/факс: (095) 915-34-92 оптовый склад: (095) 465-12-00
Вы можете приобрести наши книги по издательским ценам в отделе реализации Тел.: (095) 915-55-34,915-55-39