Советская писательница Цецилия Кин почти половину своей долгой жизни посвятила изучению политической и культурной истории Италии, страны, где она пользуется большой популярностью Смысл своей работы Кин видит в создании мостика между двумя культурами, критики называют ее квартиру «кусочком Италии в Москве». Ее седьмая книга «Выбор или судьба» (1988) вышла весной в Москве, а осенью — в переводе — в Милане. В 1990 году ей присуждена престижная премия Гринцано Кавур за автобиографическую книгу «Автопортрет в красном», написанную по-итальянски. Цецилия Кин чувствует себя причастной к тому, что происходит в Италии, и итальянская интеллигенция признает за ней моральное право занимать самостоятельную позицию в любых дискуссиях.

ЦЕЦИЛИЯ КИН
ИТАЛЬЯНСКИЙ РЕБУС
МОСКВА ИЗДАТЕЛЬСТВО ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 1991
ББК 63.3 (4Ит)
К41
Кин Ц. И.
К41 Итальянский ребус.— М.: Политиздат, 1991.— 415 с.: ил.
ISBN 5-250-00850-Х
Цецилия Кин более тридцати лет занимается историей Италии, ее * политикой и культурой. В этой книге прослеживаются судьбы людей и теорий, борьба различных партий на итальянской политической сцене на протяжении XX века. Среди действующих лиц — Бенито Муссолини и Галеаццо Чиано, Альчиде Де Гаспери и Альдо Моро, Антонио Грамши и Пальмиро Тольятти, Пьетро Ненни и Беттино Кракси и многие, многие другие. Это не официальная трактовка истории, а субъективный взгляд исследователя и писателя на события и людей.
К 0503030000-259 161—90	ББК 63.3(4Ит)
079(02)-90
ISBN 5-250-00850-Х
© ЦЕЦИЛИЯ КИН, 1991
ОТ АВТОРА
Эта книга написана не вполне в обычной манере. Поэтому ее придется начать, как говорилось в старину, с «предуведомления».
Более тридцати лет я занимаюсь только и исключительно вопросами, связанными с Италией, с ее историей, политикой и культурой. Написала семь книг, эта — восьмая. За годы работы я пыталась научиться хотя бы отчасти разгадывать итальянские сюжеты, а потом рассказывать о них нашим читателям. В сущности, во всех моих книгах я всегда занималась одной-единственной темой: судьбами итальянской интеллигенции вчера, позавчера и, конечно, сегодня.
Мало-помалу у меня сложилось убеждение, что можно работать и не в традиционном, а в каком-то ином ключе, и тогда я придумала термин пограничный жанр. Это значит, что автор не связан жесткими методологическими рамками, может свободно переходить от политики к психологии, от истории к криминалистике, причем хронологическая последовательность перестает быть обязательной. Работать в традиционном жанре спокойнее, а пограничный жанр связан с некоторым риском. Но риск увлекателен. А если сам автор работает с увлечением, он может надеяться на то, что и читатели не будут скучать.
Случилось так, что я в ранней молодости около двух с половиной лет жила в фашистской Италии вместе с моим мужем и нашим маленьким сыном, видела и запомнила многое. Таким образом, оставаясь в пределах формулы «судьбы людей и теорий», я постараюсь рассказать о персонаже Бенито Муссолини: мне кажется, это может быть интересным читателям. Потом будут главы, посвященные послефашистской Италии, в частности формированию Итальянской Республики и сложной диалектике борьбы различных партий, существующих на итальянской политической сцене. Италия — традиционно католическая страна, так что большое
внимание уделено католической партии: сначала она называлась Партито пополяре итальяно, а после краха фашизма — Христианско-демократической партией.
Но в послевоенной Италии сложилась и самая мощная в Западной Европе коммунистическая партия, у которой длинная и сложная история: до января 1921 года она принадлежала к социалистической партии, потом произошел раскол. Все связано с человеческими судьбами, зачастую, пожалуй,— чаще всего — очень драматическими. И о католиках, и о коммунистах я старалась рассказать, не упрощая и ничего не подгоняя под заранее придуманную схему.
По замыслу книги я постараюсь дать общее представление о самых важных завитках итальянской политики вплоть до наших дней. Это не всегда совпадает с десятилетиями, периодизация условна. Есть несколько тем, которые меня особенно интересуют. Среди них: почему Италия стала первой европейской фашистской страной? И еще: почему Ъ этой стране на протяжении долгих лет возник, развивался и до сих пор не сошел со сцены такой страшный компонент политической и общественной жизни, как терроризм: ультрачерный и ультракрасный?
В связи с ультракрасным терроризмом будет рассказ об Альдо Моро: это политика, история, общенациональная итальянская трагедия, о которой нельзя забывать. Тут я немножко горжусь, потому что начала заниматься самим феноменом ультракрасного экстремизма еще в середине 70-х годов, и в чем-то, кажется, обогнала итальянцев, поскольку правда, что со стороны иногда бывает виднее.
Не хочется повторять общеизвестные вещи о традиционной любви к Италии, идущей со времен Пушкина, Гоголя, Герцена. Италия подарила миру гениальных мыслителей и гениальных художников. А что ждет ее? Приближается третье тысячелетие. Политологи, философы, пресса разрабатывают различные сценарии будущего. Какие ценности возьмут верх, будут вдохновлять поколение, достигшее зрелости к 2000 году? Мы этого не знаем, и нам остается лишь надеяться.
ЧЕСТОЛЮБЕЦ ИЗ ФОРЛИ
^Граф Галеаццо Чиано, зять диктатора Бенито Муссолини, начал вести дневники летом 1936 года, вскоре после того, как стал министром иностранных дел Италии. Последняя запись сделана в тюремной камере, за несколько недель до расстрела. Чиано готовился «предстать перед судом Всевышнего». Свои дневники он назвал свидетельствами и поклялся, что в них нет ни слова неправды, нет и желания отомстить тем, кто причинял ему зло. О том, при каких обстоятельствах Чиано был расстрелян в Вероне, будет рассказано. Пока воспроизводим полностью одну запись от 1940 года:
«10 ИЮНЯ — Объявление войны. Первым я принял Понсе *, который старался не выдать свое волнение. Я сказал ему: «Вероятно, вы уже поняли причины, по которым я вызвал вас». Он ответил: «Хотя я не слишком умен, на этот раз понял». Но его улыбка длилась всего секунду. Выслушав объявление войны, он сказал: «Это удар кинжалом, нанесенный человеку, поверженному в прах. Однако благо
дарю вас за то, что вы надели бархатные перчатки». Потом он сказал, что уже два года предвидел то, что должно произойти. И что потерял всякую надежду на другой исход, после того как был подписан «Стальной пакт» 2. И все же он отказывается считать врагом меня лично, считать врагом любого другого итальянца. Во всяком случае, поскольку в будущем надо будет найти формулу для организации Европы, ой надеется, что между Италией и Францией не будет вырыт ров, через который невозможно перешагнуть. «Немцы — жестокие хозяева. Вы тоже убедитесь в этом». Я не ответил ничего: мне казалось, что это неподходящий момент для полемики. «Смотрите, чтобы вас не убили»,— добавил он в заключение, намекая на то, что я был в форме летчика, и пожал мне руку. Сэр Перси Лорэн был более лаконичен и непроницаем. Он выслушал сообщение, не моргнув глазом и не побледнев. Ограничился тем, что точно записал произнесенную мною формулу и спросил, надо ли рассматривать ее как предупреждение или как самое настоящее объявление войны. Узнав, что это объявление войны, с достоинством удалился. В дверях мы обменялись долгим дружеским рукопожатием.
Муссолини говорил с балкона палаццо Венеция. Сообщение о войне не удивило никого и не вызвало особого энтузиазма. Мне грустно, мне очень грустно. Авантюра начинается. Бог да поможет Италии» 3.
По свидетельству присутствовавшего там знаменитого журналиста Индро Монтанелли, речь, произнесенная 10 июня 1940 года, была одной из самых неудачных речей, с какими выступал дуче на протяжении всей своей карьеры: «Все было фальшивым — и вызывающий тон, и героические пассажи. Фальшивой была и реакция толпы». Муссолини закончил возгласом «Победить!». Но толпа не случайно не выразила «особого энтузиазма»: итальянский народ не хотел войны, расистская идеология вызывала у многих чувство отвращения. Адольфа Гитлера ненавидели и боялись, а дуче утратил престиж, которым в какие-то годы пользовался.
За девять лет до описываемых событий мой муж Виктор Кин был назначен корреспондентом ТАСС в Италии, и мы приехали в Рим. Естественно, что мы часто ходили слушать выступления дуче. Муссолини было тогда 48 лет, он носил форму фашистской милиции, черную рубашку. Нижняя челюсть действительно очень выдавалась вперед — это подчеркивают все карикатуристы,— но он не был безобразным. Однажды вышло так, что я смогла рассмотреть его вблизи, это произошло во время оперного представления на открытом воздухе, в вилле Боргезе. Маленькие, но выразительные глаза, пухлые пальцы. В те времена не было еще специалистов по созданию образов, и Муссолини сам отшлифовал свой. Известно, что он придавал этому исключительное значение, отчасти интуитивно, но и по другой причине. Муссолини был настоящим нарциссом. Так называют людей, постоянно любующихся своим изображением. Это идет от греческой мифологии, и есть много вариантов мифа, некоторые — еще догреческого происхождения.
Но я вспоминала о том, как Виктор Кин и я ходили слушать выступления дуче. На знаменитом балконе стоит уверенный в себе человек с хорошо поставленным голосом. Все речи начинались обращением: «Camicie неге! Popolo di Roma» («Черные рубашки! Народ Рима!»). Этот человек знает, как вести игру, в каких местах делать паузы, ожидая аплодисментов, где надо почти крикнуть и где, напротив, надо произнести какие-то патетические слова почти шепотом. Актер? Несомненно, актер. Но у него получается то, чего он хочет добиться. Он жестикулирует, может нарочито вульгарно поднести руку к носу, как делают простолюдины, обходящиеся без носового платка. Да, он играет простолюдина, так как это может многим нравиться: дуче «свой парень». А нравится ли вам лично эта игра, эта мимикрия или совершенно не нравится — не так уж важно. Вы видите воочию, что он умеет соответствовать придуманному образу. Фразы короткие, отрывистые, броские, фразы опытного агитатора. Да, фразы опытного агитатора и демагога.
Эти фразы, звучащие как приказ, чередуются с другими, которые могут показаться доверительными, почти задушевными.
Однако это производит впечатление первый, может быть, еще и второй раз. Но не более того. Вы опять приходите на пьяцца Венеция и слушаете человека, говорящего с балкона, уже не из любопытства, а потому, что корреспондент ТАСС должен знать и, по возможности, сам слышать, что говорит диктатор. Что до меня, то я помогала мужу в работе. Смотрим и слушаем. Муссолини всякий раз находит эффектные фразы, иногда повторяет свои простонародные жесты. Но теперь вы прекрасно понимаете: это не импровизация, не взволнованность, порой возвышающаяся до пафоса, это всего лишь техника. Конечно, дуче одаренный оратор и актер, но это мелодекламация. Естественно, он не может сказать ни слова, которое отвечало бы нашей правде. Но вы не чувствуете и его правды. Вам смешно и немножко противно. Он хорошо натренирован, но ведь вы многое знаете о его прошлом и о школе, через которую он прошел. Как можно было сразу не подумать о нарциссизме? Но теперь вы не имеете права на наивность. И мне кажется прямым долгом рассказать все, что знаю о персонаже Бенито Муссолини. Думаю, многим интересно знать, из какого теста сделан этот диктатор.
Итак, кто такой Бенито Муссолини? Он любил говорить о себе, но с фактами привык обращаться по своему усмотрению: в различные периоды жизни он излагал их так, как ему в тот момент казалось удобнее. В юношеской автобиографии, которую он написал в 1911 году в тюрьме, когда его приговорили на год заключения за антивоенную пропаганду, он кокетничал, но кое-что написал правдиво, это подтверждается документами и серьезными исследователями. Разумеется, он приукрашивал события и страшно нравился самому себе, но писать иначе не мог.
Позднее, уже став дуче, Муссолини довольно долго не мог решить, к какому социальному слою ему лучше
принадлежать. Усердные подхалимы хотели как можно эффектнее разрешить вопрос о его предках. Рылись в архивах, вели псевдонаучные изыскания и предлагали разные варианты. Меньше чем на XIII век не соглашался никто. Рекорд побил профессор Даль’Оссо: он утверждал, что корни пра-прапрадедов Бенито Муссолини «уходят в императорский Рим за два столетия до рождества Христова».
В 1928 году он написал автобиографию, опубликованную в Лондоне и предназначавшуюся специально для англичан. В ней он сообщал, что семья владела значительными земельными участками и была вполне обеспеченной. Любимый предок (с веком было не вполне ясно) был композитором, известным даже в Лондоне. Именно от него, может быть, Бенито унаследовал любовь к музыке. Бенито Муссолини в самом деле играл на скрипке и немало этим гордился, так как это подтверждало его «одухотворенность и артистичность». Но через четыре года возникла другая версия, которую Муссолини изложил, беседуя с известным публицистом Эмилем Людвигом. На этот раз любимый предок, профессия которого не уточнялась, Жил в XIII веке и обладал страстным темпераментом. Он заколол кинжалом изменившую ему жену, но, прежде чем бежать, положил на грудь покойницы две монеты, чтоб заплатить за похороны.
Долго рассказывать обо всех версиях, факт тот, что Муссолини все-таки решил, что лучше ему быть сыном народа. Причины выбора были политическими и психологическими. Таким образом, опять возникли мотивы, известные по юношеской автобиографии. В ней сказано, что Бенито родился в два часа пополудни в воскресенье 29 июля 1883 года в деревушке Довиа в провинции Форли. В местной церкви отмечали престольный праздник, а солнце уже восьмой день находилось в созвездии Льва. Кто-то из итальянских авторов не без яда обыграл сюжет. Он высказал предположение, что Муссолини вспомнил о популярном календаре, в котором говорилось, каковы люди, родившиеся в июле. Эти люди горды и честолюбивы, стремятся к славе и добиваются
ее. Кроме того, они пламенные любовники и пользуются исключительным успехом у женщин. Донжуанский список Бенито Муссолини очень длинный. Были в его жизни периоды, когда он не только мечтал о славе, но и добивался ее. Конец был бесславным и позорным, но ведь популярный календарь не мог предвещать плохой конец людям, родившимся в июле.
Отец Бенито — Алессандро Муссолини — был сельским кузнецом. Подобно многим другим ремесленникам Романьи, Алессандро был отчаянным безбожником, а политически — полусоциалистом-полуанархистом. Особой культурой он не отличался, но все-таки в доме были книги, и Алессандро писал иногда в местном анархистском листке. Позднее Бенито будет говорить, что отец читал своим детям вслух сочинения Макиавелли и что после смерти отца за гробом шли «тысячи товарищей». Итальянские авторы утверждают, что книг Макиавелли в доме не было и что за гробом шло несколько десятков приятелей. Но ведь и сочинения Макиавелли, и «тысячи товарищей» — это звучит хорошо.
Алессандро назвал своего первенца Бенито-Амилькаре-Андреа. На это были причины. Вообще-то имени Бенито в Италии нет, есть имя Бенедетто (благословенный), но в то время в Европе был очень популярен либеральный мексиканский деятель Бенито Хуарес. Второе имя было дано в честь члена Первого Интернационала итальянца Амилькаре Чиприани. Наконец, третье имя было дано в честь Андреа Косты, первого итальянского социалиста, избранного членом парламента.
Бенито закончил школу в 1901 году. Это давало ему право в свою очередь преподавать в начальной школе, но он уехал в Швейцарию. Тут начинается несколько смутный период, который Муссолини хотел представить как романти-чески-революционный. Кое-что было правдой. Муссолини вел пропаганду среди итальянских рабочих, уехавших в Швейцарию в поисках работы, сам перепробовал различные ремесла, иногда оставался без работы и без крова. Однажды
он ночевал под мостом, другой раз был ненадолго арестован за бродяжничество. Но он любил гиперболы, и поэтому рассказ об этом времени состоит из таких элементов: революционная пропаганда плюс голод плюс ночевки под мостом плюс аресты плюс антирелигиозная агитация (это и вправду было). Опускаем некоторые подробности: временное возвращение в Италию, неприятности из-за того, что Бенито не хотел отслужить положенный срок в армии, попытка обосноваться в Австрии, затем опять Швейцария.
В швейцарский период Бенито Муссолини много читал, завязал некоторые знакомства и даже дружеские связи в революционных кругах, в частности с Анжеликой Балабановой (1878—1965), видной деятельницей итальянского социалистического движения. В Швейцарии он перевел с французского языка на итальянский «Речи бунтовщика» П. А. Кропоткина и утверждал, что «анархизм — это священная идея». Он больше всего верил в «доктрину действия», но считал себя социалистом и позднее, уже став дуче, утверждал, что на протяжении 1904—1914 годов единственной доктриной, на которую он опирался, был социализм. И добавлял, что в те годы приобрел опыт рядового социалиста, а также опыт руководителя, но не теоретика. Он читал также книгу Жоржа Сореля «Размышления о насилии» и его теорию прямого действия хорошо усвоил.
Муссолини, уже ставший дуче, в 1932 году писал несколько хвастливо для итальянской энциклопедии («Энциклопедия Треккани»), что он «включил в духовный мир итальянского социализма немного Бергсона и очень много Бланки». Однако нет сомнений в том, что самое большое впечатление произвели на Муссолини книги Фридриха Ницше (1844—1900), которые он впервые прочитал в Швейцарии. Эти книги он на самом деле перечитывал не раз — итальянские исследователи подтверждают. Он выхватывал у Ницше то, что отвечало его собственным мыслям и чувствам, его глубокому антидемократизму (если это диктовалось политическими соображениями, он умел играть и в демократию).
Больше всего его восхищал образ сверхчеловека: «Сверхчеловек ь- это великолепный символ, имеющий огромное значение для формирования европейского сознания». В 1903 году Муссолини написал эссе «Философия силы», посвященное Ницше, которого он называл самым гениальным европейским мыслителем последней четверти XIX века.
Муссолини был не только хорошим оратором и актером, он был одаренным журналистом. Его подводила только невероятная самоуверенность: ему казалось, что он все понимает, все знает и никогда не ошибается. Всю жизнь он настаивал на своей интуиции, на том, что обладает «шестым чувством». Эти черты характера проявились еще в Швейцарии, до того, как он вернулся к себе в Форли, в 1904 году, закончив свой романтически-бродяжнический швейцарский период. Он переезжал из города в город, немного занимался журналистской работой. Ему надо было зарабатывать, и он написал роман, который печатался из номера в номер в одной газете в 1910 году. Позднее он очень стеснялся этого своего произведения, не позволял включать в собрание своих сочинений и говорил Эмилю Людвигу, что это была дрянная книжка. Он написал ее, во-первых, потому, что не было денег, а во-вторых, потому, что боролся с клерикализмом.
Но в 1972 году одно римское неофашистское издательство выпустило в безвкусной черной обложке и с портретом автора эту книгу 4, и она у меня есть. Действие происходит в XVII веке в городе Тренто. «Любовница Кардинала (Клаудиа Партичелла)» в самом деле очень плохая книжка, сама Клаудиа еще более зловещая фигура, нежели кардинал Эмануэле Мадруццо. Муссолини и стихи писал, да и наброски драм, содержание которых — говорил он Людвигу — было преимущественно социальным. Однако в юношеской автобиографии он сообщил о другой своей затее. Примерно в тот же период, когда был написан роман, он задумал написать и «Историю философии». Ничего особенно трудного в этом, пожалуй, не было: с компиляцией справился бы любой интеллигент, владеющий пером. Думаю, что Муссоли
ни написал бы эту книжку, но начатая рукопись погибла в огне. Дело в том, что в итальянской транскрипции имена некоторых философов (Анаксагор, Анаксимен и другие) оканчиваются буквой А. В то время у Бенито была ревнивая любовница: «Луиджа заглянула в тетрадь, имена показались ей женскими...» Впрочем, Муссолини сказал Эмилю Людвигу, что этой работе он сам не придавал особого значения. Куда серьезнее было то, что в огне камина погибла и начатая «История христианства».
РЕНЕГАТ
В те самые годы, когда значительная часть итальянской интеллигенции склонялась к идеям социализма, возникло новое политическое и идеологическое течение, которое позднее стали называть национализмом. Национализм был международным феноменом, но в разных странах предлагал ценности, которые совпадали лишь частично. В Италии «мифологическая фаза» этого течения возникла, когда молодой талантливый писатель Габриеле Д’Аннунцио (1863— 1938) объявил беспощадную войну не только позитивизму, но самой идее демократии. Он провозгласил, что народ есть просто «чернь», «сумма нулей». Д’Аннунцио имел невероятный успех, стал кумиром не только обывателей, но и части образованного общества. Постепенно он вышел на политическую авансцену и стал оказывать большое влияние на общественное мнение. Он был фанатиком и идеологом, выдвинулся еще в конце XIX века, а потом приобрел такую популярность, что возник даннунцианский стиль жизни.
На рубеже веков в Италии возникли острейшие экономические и социальные проблемы и прокатилась волна народных волнений и мятежей, с баррикадами, жертвами и многочисленными арестами. В 1900 году анархист Гаэтано Бреши убил короля Умберто I, и вскоре к власти пришел выдающийся политический деятель Джованни Джолитти
(1842 — 1928). Джолитти был монархистом, но, как чрезвычайно умный человек, понял, что для самого сохранения монархии необходимо вести политику реформ, решительных реформ, учитывающих реальные нужды и настойчивые требования самых широких народных масс. Джолитти был убежден, что в рамках либерального государства есть место для всех, он хотел сотрудничать и с католиками, и с социалистами. В большой мере это ему удавалось: он был не только очень умным, но и очень смелым политиком, умевшим находить общий язык со своими оппонентами слева. Поэтому социалисты во многом поддерживали проводимую им политику реформ.
Король Виктор Эммануил III (1869 — 1947), вступивший на престол после смерти отца, понял опасность положения и в тронной речи обещал «защищать свободу». Но политика Джолитти встретила резкое сопротивление националистов. Так называемая мифологическая фаза кончилась в 1903 году, когда почти одновременно начали выходить несколько журналов. В Италии журналы традиционно являются центрами, вокруг которых объединяются различные группы, предлагающие свои ценности. Журнал «Реньо» («Королевство») стал трибуной исступленного, грубого и вульгарного национализма. Журнал «Леонардо», названный так в честь Леонардо да Винчи, печатал многих талантливых интеллигентов, которые издевались над пошлым стилем и убожеством авторов «Реньо». Однако, несмотря на совершенно различный уровень, цели обоих журналов, по существу, сходились: в начале XX века представители интеллектуальных кругов — националисты — считали своим долгом и историческим предначертанием предложить итальянской буржуазии платформу, которая отвечала бы ее узкоклассовым интересам в противовес реформизму Джолитти. Они хотели быть идеологами и лидерами, которые спасут Италию.
Примерно начиная с 1908 года положение еще более обострилось. Националисты создали газету «Триколоре» («Трехцветный») — подразумевались цвета национального флага
Италии. Эта газета самого короля обвиняла чуть ли не в связях с революционным движением. В декабре 1910 года националисты провели свой первый съезд. Основной доклад назывался «Пролетарские классы — социализм. Пролетарские нации — национализм». После съезда создали газету «Идеа национале», сыгравшую большую роль в оформлении движения.
Тем временем социалистическая партия вступила в полосу кризиса, разбилась на два основных течения: реформистское и ультралевое. Внутри основных течений существовали разные оттенки. Разногласия были очень острыми, престиж партии неуклонно падал, и число ее сторонников уменьшалось. Муссолини входил в самую левую фракцию, называвшуюся «Революционные группы». Он жил у себя в Фор-ли, занимался политической работой и журналистикой, постепенно приобретая популярность. Муссолини уже тогда научился пользоваться услугами клаки. На митингах его сопровождала группа преданных людей, которые кричали «браво» и аплодировали в нужный момент. На общенациональном съезде партии Муссолини впервые выступил в октябре 1910 года, но речь была довольно серой. Кроме того, вышел инцидент. Муссолини почти не знали за пределами провинции Форли. Председательствующий ошибся и сказал: «Слово имеет товарищ Музолино», и в зале поднялся шум, потому что так звали знаменитого калабрийского разбойника.
Правительство Джолитти 29 сентября 1911 года начало войну за африканские колонии. Начались бурные антивоенные демонстрации. Муссолини руководил такой демонстрацией у себя в Форли и именно тогда был арестован. На суде, верный своей любви к эффектам, он сказал: «Если вы оправдаете меня, то доставите мне удовольствие. Но если осудите, окажете мне честь». Его присудили к году заключения, но просидел он в тюрьме пять месяцев и именно тогда написал свою юношескую автобиографию. Речь на суде показала, как Муссолини любил эффекты.
Через несколько недель после объявления войны (она вошла в историю как Ливийская война) открылся чрезвычайный съезд социалистической партии. Один из ее основателей,. Филиппо Турати (1857—1932), назвал эту войну разбоем. Муссолини выпустили из тюрьмы 12 марта 1942 года. Его характер уже вполне сформировался: провинциальный бунтарь с непомерной жаждой власти, упрямый, высокомерный, категоричный в своих суждениях, но легко их меняющий, если это оказывается удобным по тактическим соображениям. Мастер фразы. Человек одновременно импульсивный и холодный. Циник.
Через два дня после того, как Муссолини выпустили из тюрьмы, 14 марта 1912 года, произошло чрезвычайное событие: один анархист совершил неудавшееся покушение на жизнь королевской четы. В июле того же года произошел очередной съезд социалистической партии, где, естественно, говорили также и об этом покушении. Муссолини поразил воображение зала. Он понимал, что от выступления на этом съезде в большой мере зависит его политическое будущее, и заготовил несколько эффектнейших афоризмов. Так, выступая с трибуны, он заявил, что покушение — самый обыкновенный несчастный случай, естественный при «ремесле короля». А вообще-то король, как таковой, является «бесполезным гражданином», и некоторые цивилизованные нации отлично обходятся без монархов. Пройдет десять лет, всего лишь десять лет, подумать только, и Бенито Муссолини примет из рук «бесполезного гражданина» короля Виктора Эммануила III портфель премьер-министра Италии. Вспомним слова Гегеля об иронии истории.
На съезде 1912 года «Революционные группы» решительно выступили против правого крыла и против центра партии. Речь Муссолини была самой резкой, поразила чем-то совершенно небывалым. У итальянских социалистов были свои традиции. Какими бы ожесточенными ни были споры на съездах, никто никогда не позволял себе такого тона, такого ошеломляющего «персонализма», такой демагогии. Муссоли
ни утверждал, что именно он является истинным представителем и истолкователем марксистской мысли. В зале сидело много хорошо образованных людей, читавших не только «Коммунистический манифест» (впрочем, Муссолини никогда не признался бы, что его познания в сфере марксизма были такими скромными). Эти люди не могли не понять, что, если сбросить со счетов все внешние эффекты, в речи Муссолини останется лишь странная амальгама всякой всячины, только не идей научного социализма.
И тем не менее Муссолини имел большой успех. Вероятно, уже тогда он хорошо владел техникой публичных выступлений, а в его актерском даре сомневаться не приходится. Кто-то из итальянских авторов точно заметил, что на съезде 1912 года Муссолини обрушился на реформизм во имя концепции социализма как антидемократической доктрины силы. Он добился исключения из партии четырех крупных деятелей, принадлежавших к правому крылу реформистов. Муссолини избрали в состав Руководства партии, а через несколько месяцев после съезда назначили директором (главным редактором) партийного органа «Аван-ти!», газеты, выходящей и по сей день.
Известны обстоятельства того, как он получил этот важнейший пост, опубликованы не только воспоминания, но и прямые свидетельства, документы, протоколы заседаний. Да, известны трюки, к которым прибегал Муссолини, его выдумки и ложь, иногда просто провокационные фокусы. В частности, есть книга, называющаяся «Муссолини — директор «Аванти!» 5, в ней такие подробности, что встает ясная картина: уже тогда беспринципность и наглость Муссолини были очевидными, но порядочные люди в партии как-то пасовали. Видимо, психологически они просто не могли противостоять этому агрессивному честолюбцу, не брезгавшему ничем. Журнализм был единственной профессией, которой хорошо владел Муссолини, и автор книги, на которую я сейчас сослалась, Джерардо Боццетти, прав, утверждая, что, не добейся Муссолини поста директора «Аванти!»,
его жизнь могла бы сложиться иначе:, он мог бы застрять в «провинциальном болоте». Все дело в том, что он сумел этого добиться ловко, цинично, бесстыдно, пустив в ход интриги, лесть, почти шантаж. А заполучив «Аванти!», он использовал центральный орган партии в интересах «Революционных групп» и в своих личных интересах — я имею в виду не материальные, а карьерные. Свое ремесло Муссолини знал хорошо, умел привлекать читателей, любил газету, придумывал броские заголовки. Это одна сторона дела. Другая — он быстро и коварно избавился от тех, кто делал газету до него, избавился и от Анжелики Балабановой, которой был многим обязан.
Возвращаемся к идеологии итальянского национализма. Ленин писал: «Итальянский империализм прозвали «империализмом бедняков» («L’imperialismo della povere gente), имея в виду бедность Италии и отчаянную нищету массы итальянских эмигрантов» 6. После Ливийской войны в силу многих причин раскол среди правящих классов Италии усилился, возросла и оппозиция «системе Джолитти». В декабре 1910 года, когда во Флоренции состоялся первый съезд националистов, доктрина была уже разработана. В докладе говорилось, что страны, не имеющие колоний, как раз и являются «пролетарскими нациями». Они вынуждены вести международную борьбу. «Подобно тому как социалисты разъяснили пролетариату сущность и значение классовой борьбы, мы должны разъяснить Италии ценность и смысл международной борьбы. Но международная борьба — это война? Ну что ж, пусть будет война! И национализм внушит Италии стремление к победоносной войне» 7.
Итак, мифологическая фаза итальянского национализма восходит к концу XIX века и к Д’Аннунцио. Период с начала XX века до 1910 года можно считать «первой фазой». А «второй фазой» серьезные итальянские исследователи считают период с 1910 до первых месяцев 1915 года, то есть до вступления Италии в первую мировую войну. У итальянских националистов довольно долго существовала
теория «европейской иерархии наций». По этой теории, Франция и Англия — это две «плутократические и статичные» нации Западной Европы, у них есть колонии, они богаты и самодовольны, находятся в привилегированном положении. Наряду с ними есть две «пролетарские и динамичные» нации — Италия и Германия. Им необходимо наверстать то, чем они не обладают по вине «плутократов». Поэтому Италия и Германия являются естественными союзниками. Теоретический уровень всех этих рассуждений был до неприличия вульгарным и элементарным. Но положение изменилось в 1914 году, когда вышла брошюра под названием «Что такое национализм и чего хотят националисты».
Автором этой брошюры, настоящей хартии итальянского национализма, был блестящий профессор права Альфредо Рокко (1875—1935). Программа была сформулирована ясно и четко, и ее откровенно консервативный характер не вызывал никаких сомнений. Рокко заявил без обиняков, что националистический милитаризм не безумие — это лишь предвидение неизбежных грядущих войн. Национализм объявлялся революционным течением, которое обращается к молодым людям, «у которых есть чувство и вера», а также ко всем взрослым людям, принадлежащим или ранее принадлежавшим к партиям, которые «забыли о национальном идеале и заменили его совсем другими идеями, интересами и амбициями».
Альфредо Рокко стал главным действующим лицом на миланском националистическом съезде в мае 1914 года. Фактически тогда прозвучал призыв к консервативной и превентивной контрреволюции. Миланский съезд определил позицию по всем основным вопросам внутренней и внешней политики страны, которую отстаивали националисты. Националисты стремились «дать импульс усилению военного аппарата и увеличению авторитета государства перед лицом демократических и социалистических кругов. Помимо всего прочего, националистическое движение получало все большую поддержку со стороны некоторых групп промышленни
ков, заинтересованных прежде всего в производстве оружия» 8. Во внутренних делах националисты стояли за высший и абсолютный авторитет государства-нации, против демократии и социализма.
Отныне все цели движения сформулированы с предельной ясностью, а националистическая ассоциация преобразуется в националистическую партию. До сих пор исследователи не перестают спорить относительно соотношения сил между националистами и фашистами. Мы вернемся к этому, когда фашизм начнет существовать как политическая реальность. Пока скажем, что националисты со своей риторикой объявляли саму идею войны высоким этическим понятием. Это позволяло им вносить в пропаганду тот элемент «идеализма», который был необходим для завоевания симпатий определенных сдоев общества. Факты показывают, что еще в 1914 году итальянская мелкая буржуазия, та самая, которую в 1922 году используют как маневренную массу круги, больше всего боявшиеся «красной опасности», узнала себя в брошюре Альфредо Рокко, в идеологии национализма.
Той же весной 1914 года Муссолини выступил во многих городах Италии с докладами и лекциями. Темы: «От капитализма к социализму»; «Социализм сегодня и завтра» и т. п. Идеологические выступления — привычный для него гибрид; он ссылался на Маркса, на Сореля, на Каутского, настаивал на необходимости «обновить итальянский социализм». На очередном съезде партии речи Муссолини опять встречают овациями, он переизбирается в состав Руководства, продолжает возглавлять «Аванти!». Он с презрением говорит и пишет об «устаревших идеалах буржуазного патриотизма», эпатирует итальянскую буржуазию ссылками на Великую французскую революцию, особенно на Марата.
Приближается первая мировая война, происходит убийство в Сараево, Австро-Венгрия объявляет всеобщую мобилизацию. Вскоре война станет грозной реальностью. Муссолини, в соответствии с традициями и линией социали
стической партии, пишет в своей газете: «Долой войну!». В Италию приезжают австрийские, немецкие, французские социалисты,— все они хотят склонить итальянцев к поддержке своих стран. Итальянцы решительно отказываются, но потрясены: на их глазах происходит крах Второго Интернационала. Их страна пока нейтральна, но они охвачены глубокой, все возрастающей тревогой.
Националисты долгое время отстаивали участие Италии в войне на стороне Австро-Венгрии и Германии. У них нет колоний, они, естественно, должны совместно отстаивать свои интересы и завоевывать место под солнцем. Однако националисты обнаруживают, что даже в шовинистических итальянских кругах прогерманская агитация не имеет никакого успеха. И они с непостижимой, акробатической быстротой перестраиваются: выступают против бывших союзников и начинают воспевать «западные демократии» — Францию и Англию.
Конечно, надо было еще объяснить, каким образом «пролетарская и динамическая Италия» должна будет бороться вместе с «плутократическими и статичными Францией и Англией» против «пролетарской и динамической Германии», но это националистов нисколько не смущало. В Италии — это признают крупнейшие историки — был широко распространен такой феномен, как «националисты, маскирующиеся под революционеров». Кроме того, пустили в ход фразу про «священный эгоизм». Что это значит? Это значит, что Италию постоянно обделяли и все ее притязания законны и она должна стать «шестой великой державой», какими являются Англия, Франция, Россия, Германия и Австро-Венгрия.
А как объяснить всю эту историю с переходом Италии к союзу с державами Антанты после того, как она столько лет выступала в лагере «Тройственного согласия» ? Очень просто. Единственный крупный итальянский историк, позднее примкнувший к фашизму, Джоаккино Вольпе, утверждал, что ничего странного не произошло. Националисты пятнадцать лет восхваляли войну, уверяли, что она совершенно
необходима для того, чтобы закалить национальный характер. «Но те из них, кто обладал наиболее тонким психологическим чутьем, быстро поняли, что было бы чрезвычайно трудно, а то и невозможно увлечь Италию в стан ее бывших союзников. Так что же, неужели националисты могли смириться с мыслью о нейтралитете, с перспективой оставаться посторонними зрителями вне того или иного лагеря?.. Они смотрели с радостью, как на нечто желанное и долгожданное, на великолепный спектакль, который разыгрывался в мире: миллионы юношей под ружьем, целые нации в движении, царство дисциплины... Но это не должно было оставаться для итальянцев только спектаклем. Необходимо было принять в нем участие. Нельзя в одном лагере, ну что же, тогда в другом» 9.
А Муссолини? В то время как Д’Аннунцио на страницах влиятельнейшей газеты «Коррьере делла сера» истерически призывал к войне, в то время как лидер футуристов Филиппо Томмазо Маринетти (1876 — 1944) организовывал уличные демонстрации за войну, Муссолини еще 25 сентяб^ ря 1914 года в своей «Аванти!» резко нападал на тех, кто хотел втянуть Италию в страшную авантюру. Однакогсв то время он, может быть, уже колебался. Проходит меньше месяца, и 18 октября «Аванти!» печатает его статью, озаглавленную «От абсолютного нейтралитета к нейтралитету активному и действенному». Руководство партии не было предупреждено о такой резкой перемене курса, но мы знаем о том, как Муссолини относился к самому понятию «этика». Оно просто не имело значения. Статья написана ловко. Муссолини хотел убедить читателей в том, что существуют «дух социализма» и «буква социализма». Принцип абсолютного нейтралитета неправилен, писал Муссолини, потому что отвечает только букве. И этой буквой надо пожертвовать, чтобы сохранить и спасти дух социализма.
Статья означала полный разрыв с линией партии и вызвала форменный шок. Руководство два дня обсуждало на своих заседаниях поведение Муссолини. Он держался с ог
ромным апломбом, утверждал, будто «нашел формулу», требовал эту формулу принять и подтвердить. Когда все проголосовали против него, Муссолини заявил, что покидает пост директора «Аванти!». Это не означало, что он был намерен сдаться. Напротив, в интервью буржуазной печати Муссолини заявил, что он и не подумает возвращаться в Фор-ли. Он требовал, чтобы партия провела референдум насчет его формулы. А тем временем активно действовал.
Пятнадцатого ноября 1914 года в Милане вышел первый номер основанной Муссолини газеты «Пололо д’Италиа». Она имела подзаголовок «Ежедневная социалистическая газета», и рядом с ним была виньетка: солдат в немецкой форме — и фраза: «Опасность у наших границ». Редакционная статья была озаглавлена «Отвага!». Обращаясь к рабочей и студенческой молодежи, Муссолини писал, что, повинуясь долгу, с непоколебимой уверенностью в своей правоте, он произносит «страшное и увлекательное слово ВОЙНА». Измена была очевидной. Сторонники вступления в войну поздравляли и приветствовали Муссолини, которому предстояло вскоре стать их лидером. «Аванти!», отныне возглавляемая другим человеком, верным партии, поместила статью под названием «Кто платит?». В то время еще не были известны подробности, но теперь на вопрос о том, кто дал деньги на создание газеты, дан подробный ответ. Деньги для «Пополо д’Италиа» были получены из двух источников. Первый — несколько крупных итальянских промышленников, из сферы военной индустрии. Второй — некоторые французские политические круги.
Через девять дней после выхода в свет первого номера «Пополо д’Италиа», 24 ноября 1914 года, состоялось собрание миланской секции социалистической партии с участием почти всех членов общенационального партийного руководства. Протокола нет, но сохранилось много воспоминаний и газетных материалов. В зале творилось что-то невообразимое: крики, свистки, проклятия. «Ты продался буржуазии!» — кричали, обращаясь к Муссолини. «Убирайся прочь,
предатель, иуда!» Голоса немногих, пытавшихся выступить в защиту Муссолини, заглушались: предательство было воспринято не только как политическое, но и как моральное; ведь столько товарищей так долго ему верили, по-человечески верили.
Муссолини не мог не понять, что защищаться бесполезно. Легко вообразить, что и он был взволнован, однако и в этот час остался позером. Из одной книги в другую переходят данные газетного отчета: «Вы думаете, что теряете меня. Вы заблуждаетесь. Вы ненавидите меня потому, что все еще любите. Я был и остаюсь социалистом, двенадцать лет моей партийной работы должны подтвердить это. Невозможно изменить свою душу. Вопрос, разделяющий нас, волнует совесть каждого... Время покажет, кто был прав. Вопросы, подобные этому, никогда не стояли перед социалистической партией... Ухожу без обиды, без озлобления, особенно по отношению к пролетариату, который всегда видел меня рядом в самые критические часы, здесь и на площадях. Но заявляю вам, что с этого момента у меня не будет ни жалости, ни снисхождения по отношению ко всем уклоняющимся, ко всем лицемерам, ко всем трусам! И когда настанет час, вы опять увидите меня, хотите того или нет, рядом с вами». Речь заканчивалась патетически: «Не думайте, что мне легко расставаться с этим членским билетом. Можете разорвать его, но вы не можете помешать мне оставаться в первых рядах борцов за дело социализма. Да здравствует социализм! Да здравствует революция!» 1п.
Муссолини был исключен из партии подавляющим большинством голосов, и Руководство подтвердило исключение. Много лет спустя Эмиль Людвиг спросил Муссолини, действительно ли была произнесена фраза: «Вы ненавидите меня потому, что все еще любите». Муссолини подтвердил, а Людвиг заметил, что фраза очень красивая. Это правда, фраза красивая. Кто знает, может быть, в тот момент он сам в нее верил.
Мы подошли вплотную к страшной теме ренегатства.
Много страниц политической и художественной литературы во всем мире посвящено этой моральной и психологической проблеме. И однако в каждом отдельном случае трудно ответить на вопрос почему. Почему человек стал предателем, как это оказалось возможным, было ли это заложено в нем, был ли он всегда беспринципным, трусливым, лживым? Что случилось в 1914 году, когда великим принципам изменили авторитетнейшие деятели рабочего движения, чей престиж казался неоспоримым, вожди Второго Интернационала?
Перечитаем внимательно «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта». «И подобно тому как в обыденной жизни проводят различие между тем, что человек думает и говорит о себе, и тем, что он есть и что он делает на самом деле, так тем более в исторических битвах следует проводить различие между фразами и иллюзиями партий и их действительной природой, их действительными интересами, между их представлением о себе и их реальной сущностью» 11. Задумаемся над словом «иллюзия» в этом поразительном тексте Маркса. Есть вульгарные и совсем не загадочные случаи, когда человек преследует личные выгоды й продается за деньги. Но далеко не все изменявшие своим идеалам люди «гибли за металл». Бенито Муссолини ни один исследователь не предъявил обвинения в корысти. Что же, честолюбие? Он сделал головокружительную карьеру в рядах Итальянской социалистической партии, так что и с мотивом честолюбия мы обращаемся осторожно. Но всегда есть окончательный счет.
«ДЕРЗОК И СМЕЛ...»
Эта глава начата с дневниковой записи Галеаццо Чиано: Италия вступила во вторую мировую войну на стороне гитлеровской Германии. Проявим великодушие и допустим, что в 1914 году, когда Муссолини изменил своей партии, он находился во власти иллюзий. И субъективно не чувствовал себя изменником и предателем. Допустим, что он верил
в свою правоту — есть много свидетельств, подтверждающих эту гипотезу. Мы с мужем были в Риме, когда весной 1932 года туда приехал Эмиль Людвиг и каждый день по нескольку часов беседовал с дуче, а потом, в том же году, выпустил свою нашумевшую книгу 12.
Муссолини сказал Людвигу, что Италия ежегодно празднует день 24 мая, потому что «мы рассматриваем решение вступить в войну как революционную дату. Тогда наш народ принял решение вопреки воле парламентариев. Так началась фашистская революция». Это не иллюзии, а прямая ложь. Муссолини слишком хорошо знал, что ни парламент, ни народ не хотели вступления Италии в войну. Прямую ответственность несут Муссолини, Д’Аннунцио, Маринетти и националисты. Сейчас итальянские политологи и историки спорят о том, кто из триады (Муссолини, Маринетти, Д’Аннунцио) несет самую большую долю ответственности за то, что произошло, за то, что наступило ventennio («черное двадцатилетие» ).
Мы не станем подробно говорить об этом, потому что пришлось бы подымать огромные пласты материалов. Но кое-что все же сказать придется, так как в противном случае мы не поймем психологический момент возникновения фашизма della prima ога (первого часа).
Маринетти — идеолог футуризма и исступленный националист и милитарист. Ему принадлежит отвратительное изречение: «Война —- единственная гигиена мира», и он очень активно занимался политикой, создав в Италии политическую партию футуристов. Национализм Габриеле Д’Аннунцио был фанатическим: он пошел добровольцем на первую мировую, войну, служил летчиком, потерял на войне глаз. Маринетти участвовал в нескольких войнах в качестве военного корреспондента. Д’Аннунцио был так популярен, что многие фашисты считали, что лидером движения должен быть именно он, а не Муссолини, который не был добровольцем, не приносил никаких жертв, пошел на фронт, когда был призван его год, но не совершил ничего героического,
что могло бы потрясти воображение мелких буржуа. Однако Муссолини, безусловно, превосходил и Маринетти, и Д’Аннунцио политической интуицией и талантом демагога.
Для итальянского массового сознания всегда было очень важным отвращение к войне, антивоенный пафос. Так было в 1914-м, когда состоялись мощные народные манифестации против вступления Италии в войну. Так было в декабре 1915-го, когда в крупнейшем промышленном центре — Турине прошли бурные выступления против войны, а также против безработицы и дороговизны. Антивоенные народные демонстрации и манифестации — как бы камертон итальянского сознания, они повторялись и в 1916-м, и в 1917-м. Когда в России произошла Февральская революция, население Северной Италии встретило это событие серьезнейшими волнениями.
В начале августа 1917 года в Италию приехали меньшевики — представители Временного правительства. Люди приходили, чтобы посмотреть «на этих русских», но политически меньшевики в Италии провалились, потому что в Турине, да и в других городах, люди скандировали (это точно зафиксированные факты): «Приедет товарищ Ленин и даст нам мир!» Итальянские народные массы не приняли Февраль, но Октябрьская революция на самом деле потрясла весь мир. Достаточно познакомиться с итальянской прессой того времени, чтобы почувствовать накал политических страстей. И еще до Октябрьской революции, в конце августа 1917 года, произошло антивоенное восстание туринского пролетариата. Оно длилось пять дней — баррикады, вооруженные схватки рабочих с полицией и войсками (десятки убитых, сотни раненых, множество арестованных). Непосредственно после вооруженного восстания туринская секция социалистической партии изберет своим секретарем молодого журналиста Грамши.
Вскоре, 24 октября 1917 года, итальянские войска были разгромлены в битве при Капоретто, когда австро-венгерские войска прорвали три линии итальянского фронта и
прошли их, почти не встретив сопротивления. Началось стихийное отступление и бегство сначала 2-й итальянской армии, а потом 1, 3 и 4-й армий. Это всеобщее отступление было уже не просто стихийным: итальянское военное командование отдало приказ отступать, и по дороге в тыл двигалось более миллиона солдат. Кроме того, около полумиллиона беженцев из гражданского населения покинули свои дома и устремились в далекие от военных действий провинции. В стране началась паника. Правительство ушло в отставку.
Положение изменилось в 1918 году, когда итальянцы перешли в наступление и оно было успешным. 3 ноября 1918 года в особняке под городом Падуя (Вилла Джусти) было подписано перемирие, австро-венгерская армия капитулировала, и через сутки после подписания перемирия военные действия были прекращены. Таким образом, формально Италия вышла из войны победительницей. Но в результате войны увеличилась экономическая разруха; пять самых богатых провинций были опустошены, военные убытки составляли огромную сумму. Когда на мирной конференции в Париже итальянская делегация предъявила свои требования (в том числе территориальные), она добилась их лишь частично, и тогда националисты заявили, что «Италия оказалась побежденной в лагере победителей», а пресса кричала об «урезанной победе». Эта история с «урезанной победой» оказалась пропагандистски очень сильно действующей. Общая атмосфера в стране продолжает накаляться, происходит новая смена правительства, люди одновременно дезориентированы, возмущены, требуют радикальных перемен и какой-то реальной политической и экономической компенсации за все перенесенные страдания, за утраты, за жертвы, за гибель солдат.
За годы войны традиционная система моральных ценностей фактически была уничтожена. Всем политическим партиям приходилось теперь действовать в совершенно новых условиях, исходить из реальности, таившей в себе множество
неожиданностей. Социальная психология оборачивалась до тех пор неизвестными, непредвиденными гранями. Итальянская социалистическая партия была традиционно пацифистской. Идеология людей, основавших ее в далеком 1892 году, основывалась на четком, бескомпромиссном разграничении света и тени. Все политическое мышление зиждилось на морали, которая неизменно противопоставляла понятия добра и зла. Депутаты-социалисты не голосовали за военные кредиты, они ненавидели войну. Зло выражалось в угнетении и насилии во взаимоотношениях между людьми, между классами, между народами. Капитализм в современном мире — это сила, которая, даже вопреки доброй воле отдельных людей, порождает зло. Социализм — самая законченная и радикальная антитеза капитализму.
Но Бенито Муссолини отнюдь не принадлежал к тем, кто на протяжении десятилетий вел мирную, почти евангельскую пропаганду. 15 декабря 1917 года он поместил в «Пополо д’Италиа» статью, озаглавленную «Окопная аристократия». Она была адресована главным образом arditi. Так называли фронтовиков, из которых большинство позднее примкнуло к фашизму, но некоторые стали антифашистами. Паль-миро Тольятти считал одной из самых серьезных ошибок Итальянской социалистической партии то, что она не поняла важности этой прослойки. Arditi могут считаться прямыми преемниками тех, кто когда-то активно выступал за вступление Италии в войну. Муссолини писал, что только слепцы не понимают простой истины: аристократией завтрашнего дня будут те, кто три с половиной года провел на фронте, рискуя жизнью, отдавая жизнь. Сами термины «республика», «демократия», «либерализм», «радикализм», даже «социализм» утратили свой прежний смысл. Они приобретут новый, но это будет лишь тот смысл, который им пожелают дать люди, вернувшиеся с поля боя: «Скоро в Италии будут две большие партии: те, кто был на войне, и те, кто там не был; те, кто сражался, и те, кто не сражался; те, кто работал, и паразиты» . «Что касается социализма, это может быть,
например, антимарксистский и национальный социализм. Миллионы тружеников, которые вернутся с поля битвы после того, как бороздили траншеи, осуществят синтез двух антитез: класс и нация».
Муссолини разъяснил, что бойцы и производители — совсем не то, что солдаты и рабочие: «Не все солдаты — бойцы, не все рабочие — производители. Термин «производители» включает в себя и рабочих, и промышленников. Главные «паразиты» — социалисты, потому что они не желали проливать кровь на войне. И вообще социализм изжил себя».
Война принесла не только убитых, раненых и калек, опустошенные провинции, но и неслыханный разгул спекуляции и злоупотреблений, разочарование и страстную жажду перемен. Классовые противоречия в городах и деревнях обострились до чрезвычайности. Менялись взаимоотношения между государством и массами, менялось самосознание и функция этих масс. Формально все еще сохранялось либеральное государство, созданное Джолитти, сохранялась конституционная монархия с королем, парламентом и традиционными политическими партиями. На авансцене еще действовали старые лидеры, но появились и новые. В газетах печатались популярные журналисты, к которым привыкли, но возникали новые имена и утверждался новый стиль.
Война кончилась. Arditi вернулись домой, убежденные, что имеют право занять подобающие их мужеству места. Но дома увидели, что командуют трусы, спекулянты и нувориши (по терминологии Муссолини — «паразиты»). Начались эксцессы, стычки, и через несколько месяцев организация бывших arditi была официально распущена. Многие из этих молодых людей еще во время войны были связаны с футуристами. А 20 сентября 1918 года в журнале «Рома футуриста», названном органом «политической партии футуристов», был помещен манифест, написанный Маринетти,— программный документ, очень любопытный и неоднозначный. В манифесте были пункты, под которыми могли
подписаться левые (перечислю некоторые для примера: подготовка к будущей социализации земли; 8-часовой рабочий день; обязательное и бесплатное начальное образование; чистка и преобразование органов полиции и т. д.). Все это было очень хорошо, но через весь манифест проходила идея самого оголтелого национализма, вплоть до «полного уничтожения Австро-Венгерской империи».
Полиция отнеслась к этому документу довольно небрежно, поскольку «футуристическое движение всегда отличалось своей экстравагантностью». Однако по всей стране с огромной быстротой стали возникать футуристические фаши.
Двадцать первого марта 1919 года Муссолини собрал несколько десятков близких ему по взглядам людей, и они обо всем договорились. А через два дня, 23 марта, в особняке Миланского торгово-промышленного банка, на пиацца Сан-Сеполькро, состоялась первая ассамблея. С этого дня и ведут свою историю, свое официальное начало итальянские фашистские боевые отряды — Fasci italiani di combattimen-to. Слово fasci отнюдь не было новым, оно восходит к древним временам. Так называли себя и народные отряды на Сицилии во время бурных волнений и восстаний в последней трети XIX века, так — как мы знаем — назывались и футуристические группы. Однако слова «фашист», «фашизм» ассоциируются в общественном сознании именно с черными рубашками, в которые одел итальянцев Бенито Муссолини,— а потом появился фашизм в других странах.
В день миланской ассамблеи не было предложено никакой программы, только Муссолини выступил с демагогической и восторженно принятой речью. А «Пополо д’Италиа» поместила его статью, в которой говорилось, что фашизм «позволяет себе роскошь быть одновременно аристократическим и демократическим, консервативным и прогрессивным, отстаивает как легальную, так и нелегальную деятельность». В миланской ассамблее приняли участие и сторонники Муссолини, и футуристы, и даннунцианцы. По всей стране стали возникать фаши с пестрым социальным соста
вом: много молодежи из преимущественно мелкобуржуазной среды, безработные, люди свободных профессий, заурядные обыватели, у которых идей вообще не было, люди дна.
Есть один интересный документ. Его составил 4 июня 1919 года опытный чиновник очень высокого ранга, генеральный инспектор органов государственной безопасности Джованни Гасти. От функционеров, занимавших столь высокие посты, воспитанных в традициях системы Джолитти, когда требовалась абсолютная точность, тогдашнее правительство ждало серьезной информации и о фашистском движении, и лично о Бенито Муссолини. Доклад Гасти — образец отличной бюрократической прозы, доказывающий хорошую осведомленность, некое психологическое проникновение и отсутствие лишних эмоций.
Конечно, полицию интересовало все: Муссолини посвящены два раздела доклада: «Биографические данные» и «Психофизические данные». Гасти уделил большое внимание одной из любовных историй Бенито Муссолини. В Милане жила некая Ида Ирена Дальсер, маникюрша, открывшая «Институт красоты». Эта Дальсер родила от Муссолини сына, которого он в 1916 году официально признал и ежемесячно давал деньги на его содержание. Мальчика назвали Бенито Альбино Муссолини. Но позднее Муссолини порвал связь с Идой и заставил переменить фамилию ребенка. Ида Дальсер, однако, не желала смириться с тем, что Муссолини ее бросил, являлась в редакцию «Пополо д’Италиа» с ребенком на руках, обзывала Муссолини «трусом, свиньей, убийцей, изменником», шантажировала его семью, и ее выслали из Милана. Полицию интересовали не эти пикантные подробности, а то, что в 1918 году Дальсер обвиняла Муссолини в том, что тот «продался Франции» и получал миллионы лир для своей газеты. Правда, Гасти писал, что Дальсер — истеричка, руководимая жаждой мести, но некоторые факты, приводимые ею, позднее подтвердились. Одно время ее саму обвиняли в шпионаже, и она умерла в сумасшедшем доме.
Но очень интересен второй раздел доклада Гасти: «Бенито Муссолини физически человек крепкого сложения, хотя и болен сифилисом». Про то, что он сифилитик, было известно давно, важнее другое: Гасти характеризует Муссолини как чувственного, импульсивного, эмоционального человека: «Он легко проникается симпатиями и антипатиями, способен на жертвы ради друзей, упорен во враждебности и ненависти. Он в высшей степени честолюбив. Он убежден в том, что представляет собой большую силу, способную повлиять на судьбы Италии, и намерен эту силу реализовать. Это человек, который не желает быть на втором плане. Он хочет главенствовать» 14. Документ раскопал в полицейских архивах главный биограф Муссолини — профессор Ренцо Де Феличе. Там была еще одна фраза, которую мы выделим курсивом: «Он дерзок и смел, имеет организаторские способности, но не вполне стоек в своих убеждениях и намерениях». Эта фраза дает ключ ко многому.
Программа Центрального комитета фаши, опубликованная 23 августа 1919 года, была весьма радикальной. В ее основу легли многие пункты, ранее разработанные футуристами, и в составлении текста большую роль играл Маринетти. Радикализм футуристической и фашистской программ в большой мере объясняется тем, что массы находились под обаянием русской революции. Муссолини обладал «эластичностью» и не мог не понимать, что в данный политический момент невозможно выступать под реакционным флагом. Не случайно позднее Пальмиро Тольятти сравнивал фашистскую идеологию с хамелеоном.
Однако нет сомнений, что многие «фашисты первого часа» искренне верили в то, что именно они, и только они, совершают революцию. Надо вспомнить, что писал Ленин: «Злоупотребление словами — самое обычное явление в политике... Слово «революция» тоже вполне пригодно для злоупотребления им, а на известной стадии развития движения такое злоупотребление неизбежно» 15. Есть немало доказательств того, что некоторые из тех, кто принимал «програм
му Сан-Сеполькро» всерьез, потом глубоко разочаровались в ней и в Муссолини. Но мы говорим еще о 1919 годе.
Существовали ли альтернативы, могла ли Италия пойти по другому пути? Многие авторитетные лидеры, среди них Пальмиро Тольятти, убеждены в том, что фашизм вовсе не был фатальной неизбежностью, что альтернативы были. Хемингуэй называл Муссолини самым хитрым оппортунистом нашей эпохи и при этом добавлял, что он «сумел подняться на той волне разочарования, которая была вызвана анекдотической неспособностью итальянских радикалов к сотрудничеству» 16. Лучше не скажешь.
В 1919 году произошло много знаменательных событий. На Сицилии, в Кальтаджироне, жил священник дон Луиджи Стурцо (1871 — 1959), выдвинувшийся на политическую сцену еще в конце прошлого века. Политический деятель высокого класса, дон Стурцо был одним из немногих, одним из первых, кто понял угрозу фашизма еще в тот момент, когда течение находилось в зачаточной стадии. 17 ноября 1918 года он произнес в Милане речь, в которой заявил об опасности, которую фашизм может представить в будущем. Поразительная политическая интуиция: ведь в то время существовал лишь намек на фашизм. А через несколько месяцев, 18 января 1919 года, была официально создана Итальянская народная партия, сокращенно ППИ — Partito popolare italiano, ее членов в Италии коротко называют пополяри.
Роль этой партии была исключительно важной. Она выдвинула умеренную демократическую программу из 12 пунктов, поражающих своей конкретностью. Эти пункты касались преимущественно социальных и экономических интересов крестьянства. Так было задумано, в среду промышленного пролетариата ППИ и не собиралась проникнуть: дон Стурцо видел будущее страны не в развитии индустрии и отвергал идею централизованной власти. В соответствии с католической традицией он решительно отвергал саму идею сильного государства. Он отстаивал сотрудничество классов, уважение
прав человека и крепкую семью, в которой дети воспитывались бы в религиозном духе. Но религия и политика не смешивались, и партия отнюдь не возникла как орудие Ватикана. Говоря о социальной базе ПНИ, Тольятти признавал ее «межклассовый» характер. Скажем сразу, что сейчас ХДП, считающая себя наследницей партии дона Стур-цо, также провозглашает свой межклассовый характер.
В том же 1919 году в Италии состоялись парламентские выборы на пропорциональной основе, результаты которых были поразительными. Закон об избирательной реформе был принят 15 августа, и тогдашний премьер-министр Франческо Саверио Нитти собирался провести коренные реформы, которые, однако, не состоялись. 10 сентября был заключен Сен-Жерменский мирный договор, согласно которому город и важный порт на Адриатическом море — Фиуме (теперь Риека) достался не Италии, хотя он был ей тайно обещан союзниками в качестве одного из вознаграждений за то, что она вступит в войну на стороне Антанты, а новому государству — Югославии. На следующий день после заключения договора Д’Аннунцио пишет Муссолини: «Мой дорогой товарищ, жребий брошен. Я еду. Завтра с помощью оружия я займу Фиуме. Бог Италии поможет нам. Я встал с постели с высокой температурой. Но медлить невозможно. Дух еще раз одержит верх над бренным телом... Во время конфликта поддержите великое Дело всей силой. Обнимаю вас» 17.
Событие было действительно серьезным. 12 сентября Д’Аннунцио вместе со своими «легионерами» (часть — фанатики, часть — наймиты) захватили Фиуме. Приведем интересный анализ, данный социалистом Ненни: «В сентябре 1919 года, с походом на Фиуме, началась агония итальянского либерального государства. В этом смысле сентябрь 1919 года можно рассматривать как прелюдию к октябрю 1922-го» 18. Затем автор пишет, что, подобно тому как самая ретроградная буржуазия видела в первой мировой войне средство, чтобы затормозить влияние социалистов на массы, она
приветствовала и фиумскую историю. Эта буржуазия, саркастически добавлял Ненни, не имела решительно никаких идеалов и судьба Фиуме не так уж ее интересовала. Но она делала ставку на внутреннюю логику возникшего мятежа, она хотела извлечь выгоды из агрессивного и авантюристического патриотизма молодых людей, пошедших за Д’Аннунцио.
Но Ненни подчеркивал, что энтузиазм, бескорыстие, вера многих людей, участвовавших в движении Д’Аннунцио, неоспоримы. А потом и Тольятти, придававший особое значение психологическому фактору, настойчиво призывал не думать, будто «ночью все кошки серы». Переписка Д’Аннунцио — Муссолини поразительна, потому что оба они невероятно, фантастически напыщенны, самодовольны и провинциальны. Авантюра с Фиуме продлится более года, и затем Д’Аннунцио фактически сойдет с политической авансцены. Многим «легионерам» Д’Аннунцио и «фашистам первого часа» придется пережить горькое разочарование, когда они поймут, что их ценности отнюдь не таковы, какими казались.
На парламентских выборах осенью 1919 года было избрано 508 депутатов. Из них 156 мест получили социалисты и 100 — пополяри. Остальные 252 места достались многим партиям (либералы, радикалы, демократы, республиканцы). В Милане не избрали ни Муссолини, ни Маринетти. По точным свидетельствам, Муссолини был совершенно деморализован, хотел бросить политику, уехать из Италии и вернуться к журналистике. «Правые практически сошли на нет. Муссолини не удалось завоевать ни одного места в парламенте» 19. «Аванти!» саркастически писала, что где-то нашли разлагающийся труп («кажется, это Бенито Муссолини»).
Не будем писать о последующих трех годах. В январе 1921 года на съезде в Ливорно произошел раскол в рядах социалистической партии, и часть делегатов съезда образовала коммунистическую партию. Партия дона Стурцо была
крепка. Фашисты неистово рвались к власти, но мы избавим читателей от описания насилий и безобразий, к которым они прибегали. 12 ноября 1921 года фашистское движение преобразовалось из движения в партию. Осенью 1922 года фашисты начали готовиться к так называемому «походу на Рим».
МОГ БЫТЬ СВЕРГНУТ, НО УСТОЯЛ
«Похода на Рим», о котором столько твердили чернорубашечники, на самом деле не было, но он планировался. В 1921-м и первой половине следующего года многие видные политические деятели и газетчики требовали, чтобы фашистские вооруженные отряды (le squadre) были распущены. Однако Муссолини, которого уже начали звать дуче, публично заявил со страниц «Пополо д’Италиа», что хорошие сквадристы должны «помнить о своем горделивом лозунге: А МНЕ ПЛЕВАТЬ!» Молодежи преподносились такого типа лозунги (этот был наиболее выразительным), как комбинация цинизма с неким подобием «черного романтизма».
Напряженная обстановка, царившая в стране, касалась всех. Некоторые политики видели выход в том, чтобы создать коалиционное правительство. Во главе мог бы стать тот же Джолитти или другой из старых государственных деятелей, но несколько министерских постов было бы отдано фашистам. Но и в лагере крупной буржуазии не было единомыслия: Муссолини не пользовался доверием многих националистов отчасти из-за его социалистического прошлого. Генералитет тоже относился к Муссолини и к его сквад-ристам неоднозначно: одни видели в нем силу, и это их устраивало; другие были настроены скептически и подозрительно.
Не будем забывать и о монархии. Король, может быть, был против «гипотезы Муссолини», но у короля был двоюродный брат герцог д’Аоста, находившийся в тесных отношениях
со многими из фашистской верхушки. Так что в высших сферах высказывалось и опасение, что, если не удастся договориться с Муссолини, возможен дворцовый переворот и трон достанется герцогу. В самом фашистском лагере тоже существовали разногласия, но все же на протяжении всех летних месяцев 1922 года фашисты готовились и вели себя очень целенаправленно. На совещании 21 октября был избран квадрумвират, в который вошли Итало Бальбо (1896 — 1940), Эмилио Де Боно (1866—1944), Чезаре Мария Де Векки (1884 — 1959) и Микеле Бианки (1883—1930). Был разработан и утвержден план восстания, состоявший из пяти пунктов. Некоторые иерархи считали, что технически фашистские кадры еще не вполне готовы. Однако Муссолини, веривший в свою интуицию, сказал: «Революционный акт похода на Рим должен быть совершен сейчас или никогда. Время созрело, правительство прогнило».
Через три дня в Неаполе на заседании Национального руководства фашистской партии (ПНФ) устроили как бы репетицию и проработали некоторые подробности. Муссолини уехал в Милан, ожидая дальнейшего развития событий. Но последние дни октября окутаны густым туманом, и итальянские авторы до сих пор не перестают спорить.
Одна из загадок: поведение короля Виктора Эммануила III. Тогдашний премьер-министр Луиджи Факта уговаривает его ввести в столице осадное положение. Король сначала колеблется, потом обещает подписать приказ. Поскольку договорились, Факта идет домой и ложится спать. В пять утра его будят: срочно вызвал король. Решение изменено, никакого осадного положения. Факта немедленно вручает королю отставку кабинета. Некоторые пишут, что все произошло не в пять утра, а несколько позже, но это неважно. Важно то, что 28 октября, находясь в Милане, Муссолини уже составил список министров своего будущего правительства. Значит, 28 октября и в ночь на 29-е произошло нечто заставившее короля передумать. Он утверждал, что принял решение вполне самостоятельно, но это мало вероятно.	,л
Не вызывает споров у исследователей, что утром 29 октября из столицы позвонили в Милан и через квадрумвира Де Векки сообщили Муссолини, что король приглашает его для формирования кабинета. Прислали телеграмму, так как Муссолини не удовольствовался звонком. Он поехал в Рим ночным поездом, и потом широко пошла саркастическая фраза о «революции, привезенной в спальном вагоне». Утром 30 октября он в черной рубашке явился в Квиринал (королевский дворец, теперь резиденция президента республики) и, как утверждают некоторые авторы, просил извинения за свой костюм, скромно заметив: «Ваше Величество, я прямо с поля боя». Вечером он пришел опять в одолженном у кого-то фраке и принес список членов своего кабинета. Нет сомнений, что была проявлена политическая ловкость: только трое в списке принадлежали к ПНФ, остальные министры — демократы, пополяри, либералы, националисты.
Историки различных направлений сходятся на том, что в личном, человеческом плане король и Муссолини никогда не симпатизировали друг другу. Ренцо Де Феличе настаивает на том, что в 1922 — 1923 годах ни малейшего желания сотрудничать не было, была только политическая арифметика, циничная с обеих сторон. 16 ноября 1922 года Муссолини возобновил работу парламента и произнес одну из самых отвратительных своих речей. Он нанес депутатам неслыханное оскорбление, заявив (это текстуально): «Я мог бы превратить эту тупую и бесцветную палату в солдатский бивак». Первый выступавший оратор сказал: «Синьор Муссолини, да здравствует конституция, да здравствует народный суверенитет, который нельзя уничтожить!» Сильную речь произнес Турати, который к тому времени, судя по всем данным, понял ошибочность позиции абсолютного добра и, в сущности, пассивного сопротивления фашизму. Турати сказал, что после такой речи Муссолини парламент вообще перестал существовать: «Ваш пресловутый государственный переворот совершился не в эти последние дни, как думают глуп
цы, он совершился уже давно... Конфедерация крупных промышленников дала вам программу... Вы крупным промышленникам продадите всю Италию...» Но все остальные депутаты молчали или сделали вид, что не поняли оскорбления, и поддержали Муссолини.
Однако этот парламент его вообще никак не устраивал. Он решил, что необходимо изменить конституцию и ввести мажоритарный избирательный закон, так называемый закон Ачербо (по имени составившего текст фашистского деятеля Джакомо Ачербо). Смысл закона в том, что партия, которая соберет на выборах относительное большинство голосов, автоматически получит две трети мест. С присущей ему ловкостью Муссолини создал Национальный блок, в который наряду с фашистами вошли некоторые либералы. Но важно было разрешить проблему пополяри, которые, как сказано, входили в состав первого кабинета Муссолини.
В правительство они вошли против желания своего лидера дона Стурцо, бывшего непримиримым антифашистом. Муссолини однажды, извинившись за вульгарность образа, обозвал министров-пополяри крысами. Крысы с острыми зубами, которые они вонзили в министерский сыр для того, чтобы его сожрать. Вопрос об отношениях с католиками стал очень важным: за ними шло большое количество избирателей. Во время выборов 1919 года папой был Бенедикт XV, которого Муссолини ненавидел, преимущественно потому, что папа был пацифистом, во время войны призывал народы «прекратить бессмысленную бойню».
После смерти Бенедикта XV папский престол занял бывший архиепископ Миланский кардинал Акилле Ратти, принявший имя Пий XI. Со своей обычной ловкостью Муссолини при новом папе стал устанавливать хорошие отношения с Ватиканом. Во-первых, будучи еще архиепископом, Ратти «неизменно проявлял большую любезность по отношению к фашистам» (например, разрешил освятить их знамена в знаменитом Миланском соборе). Во-вторых, «Пополо д’Италиа» начала утверждать, что фашизм «отнюдь не
провозглашал и не проводит в своей политике антиклерикальную линию». В-третьих, Муссолини заявил, что его дух глубоко религиозен, а религия является громадной силой, которую надо почитать и защищать. Однажды Муссолини публично сказал, что антиклерикальная демагогия и атеизм — всего лишь устаревшие трюки.
Дон Стурцо с огромной энергией, бесстрашием и принципиальностью отстаивал позиции антифашизма. Он повторил свое кредо на туринском съезде ППИ в апреле 1923 года, когда произнес одну из лучших своих речей. Съезд прошел под знаком безоговорочного антифашизма. Однако это абсолютно не устраивало ни Муссолини, ни Ватикан. 25 июня 1923 года в авторитетной католической газете «Коррьере д’Италиа» появилась статья монсиньора Пуччи. Он настойчиво просил Стурцо и его сторонников «не создавать трудностей Святому престолу». 11 июля фашисты открыто потребовали отставки дона Стурцо, и он был вынужден покинуть Италию, чтобы не препятствовать начавшейся идиллии.
Мы не приводили цифровых данных о выборах 1921 года, но в 1924-м духовенство по указанию нового папы призывало верующих голосовать за фашистов. Добавим, что после раскола в Ливорно голоса левых избирателей разделились. Кандидаты по фашистскому листу получили 66 процентов поданных голосов и 374 места в парламенте. Оппозиция всех родов оказалась растерянной и — главное — разобщенной. Социалисты провели 46 депутатов, коммунисты — 19, пополяри — 30; мелкие демократические группы провели по нескольку человек.
Муссолини мог не страшиться оппозиции справа, и он обрушился на социалистов и на коммунистов. Вся история с «большим списком» (listone), куда вошли не только фашисты, была скалькулированной и продуманной: Муссолини хотел создать иллюзию чуть ли не общенационального примирения и единения, вот почему успех listone был торжеством бескрайнего политического цинизма. Но приближалась трагедия.
Победу фашистов не случайно называли торжеством дубинки, касторки и револьвера. «Насилие, которое Джолитти казалось объяснимым политическими и социальными условиями страны в послевоенный период, теперь превратилось в правительственное насилие» 20пишет Серджо Романо, крупный историк и до недавнего времени посол в Москве.
30 мая на заседании парламента нового созыва выступил депутат-социалист Джакомо Маттеотти (1885—1924). Друзья называли его Tempesta, что означает «буря, гроза». Он происходил из семьи богатых землевладельцев, не порвал с этой средой, но был абсолютно бесстрашным и убежденным врагом фашизма. Его не раз избивали, но остановить не могли. В своей речи Маттеотти привел множество фактов насилий и провокаций, которыми сопровождались выборы, и добавил, что у него есть еще масса фактов. Он, не обращая внимания на свистки и крики, сошел с трибуны и сказал друзьям: «Я сделал то, что должен был сделать. Теперь можете готовить для меня некролог». Эти слова навсегда вошли в историю Италии.
Десятого июня Маттеотти был похищен. На него напало пять человек, он сопротивлялся, но его втолкнули в автомобиль. Какой-то портье запомнил номер автомобиля. Турати писал жене — Анне Кулишовой: «...мы в ужасной тревоге за судьбу Маттеотти. Вчера в 16 часов он вышел из дома, и, неизвестно, пошел ли в палату, во всяком случае, никто из нас его не видел... сейчас самым правдоподобным кажется, что он стал жертвой похищения... может быть, чего-нибудь еще худшего... кажется невозможным, чтобы похищение было организовано самим правительством: это имело бы для правительства самые серьезные последствия. Посмотрим, как все закончится» 21.
Муссолини выступил на заседании парламента 12 июня, видимо очень растерянный. Он говорил, что точно еще ничего не известно, что принимаются все меры... Он лгал, так как знал уже, что Маттеотти убит. На следующий день он выступил опять, скрывать правду стало невозможно. Зная
номер машины, полиция добралась до главного организатора преступления — Америго Думини. Дуче заявил, что он потрясен, обещал провести строжайшее расследование. Мне кажется, Турати был прав: Муссолини лично не мог желать такого конца. Маттеотти не первый человек, убитый фашистами. Но первый депутат парламента, похищенный среди бела дня и убитый. Труп нашли только через два месяца. Муссолини кричал, что «этот труп ему подбросили под ноги», чтобы скомпрометировать его и режим. Италия пережила шок.
Оппозиционные партии, представленные в парламенте, создали Объединенный комитет, но оппозиция отнюдь не была сплоченной. Либералы питали большие иллюзии: король узнает все, сместит Муссолини и восстановит свободу. Король не мог не принять их делегацию, так как в нее входили очень видные деятели, но отказался даже взять в руки документы. Каковы бы ни были его чувства к Муссолини, в это время он поддержал его, лишний раз опозорив Савойскую династию.
Что касается левых партий — социалистов и коммунистов, то они оказались не в состоянии мобилизовать массы. Коммунисты, правда, призывали к всеобщей забастовке, но были только частичные забастовки, и вообще все возможности, потенциально существовавшие, были упущены. Цитирую автора многотомной «Истории Итальянской коммунистической партии» Паоло Сприано, который пишет и об Авентинской оппозиции в целом, и о роли партии. Авентинской оппозиция называлась в память о событиях античного периода: один из холмов Рима называется Авентино, тут символика. «Авентинская тактика в период с июня 1924 года по 3 января 1925 года и позднее вылилась в политический провал, в манифистацию беспомощности», «...партия ведет борьбу на два фронта. Первый, разумеется, фашизм. Однако второй занимает все большее место в политических битвах и в журналистской полемике ИКП. Руководство советует организациям на местах не подписывать никаких манифестов сов
местно с другими партиями, и директива выполняется. Только в Турине в самые первые дни коммунисты принимают совместную платформу, предложенную группами «Либеральной революции»... Проходят две недели без каких-либо существенных результатов. Эти две недели дают Муссолини возможность спастись»; «Авентинская оппозиция характеризуется как «полуфашизм, который хочет реформировать, смягчив ее, фашистскую диктатуру...»; «...в течение всего этого периода мы видим, что, хотя и с различными оттенками, действует классическая схема: отождествление социал-демократии и фашизма...» 22
Все это — историческая трагедия, трагедия раскола, сектантства и иллюзий. Итоги: фашистский режим мог быть свергнут, но устоял. Мало того, когда стало ясно, что оппозиция упустила шанс, громадный исторический шанс, режим перешел в наступление. 3 января 1925 года Бенито Муссолини выступил и принял на себя лично ответственность за все прошлые, настоящие и будущие действия своих чернорубашечников. Известно, что он сразу после убийства Мат-теотти был растерян до такой степени, что хотел бросить все, уехать из Италии и вернуться к своему основному ремеслу — журналистике. Позднее он признавался, что, найдись двадцать решительных людей, всего двадцать, которые выступили бы против него по-настоящему, он ушел бы со своего поста. Но — несчастье — таких двадцати людей не нашлось.
Известно также, что на Муссолини оказали большой нажим некоторые из наиболее фанатичных иерархов. Внутри самой фашистской партии потрясение было таким, что многие требовали покончить со всеми этими преступлениями. Но другие, среди них «рас» Кремоны (они называли себя расами, как африканские князьки той эпохи) Роберто Фариначчи (1892—1945), поддержали Муссолини. Не станем вдаваться в подробности. Над убийцами Матте-отти устроили суд — Фариначчи выступил защитником! Квадрумвир Де Боно и несколько других были сняты со своих постов, но это было минимальной платой, подачкой, брошен
ной общественному мнению. Речь 3 января означала переход к новому этапу в истории итальянского фашистского режима и в личной судьбе Бенито Муссолини.
На протяжении 1925 и 1926 годов произошла окончательная расправа с оппозиционными органами печати: будучи сам журналистом, Муссолини понимал значение газетного слова. Кроме того, желая как-то сгладить впечатление зарубежных общественных деятелей (резонанс, вызванный убийством Маттеотти, был исключительно велик), Муссолини взялся за культуру: он хотел во что бы то ни стало добиться активной поддержки итальянской интеллигенции. В 1925 году произошла так называемая «война манифестов». Философ Джованни Джентиле (1875—1944.) написал «Манифест фашистской интеллигенции», а философ Бенедетто Кроче (1866—1952) — «Контрманифест». Под обоими документами были подписи деятелей культуры. Таким образом, люди должны были делать личный выбор. Прошли десятилетия, но о таких вещах не забывают: история с «войной манифестов» явилась как бы водоразделом. «Контрманифест», написанный Кроче, был, по правде говоря, умеренным. Но, как бы то ни было, он прозвучал как протест.
В эти же годы началась эпопея с «фашистской мистикой». Почему, в самом деле, «Манифест фашистской интеллигенции» отличался убожеством мысли почти неправдоподобным? Что несли фашисты миру? Сплав националистической идеологии с плохо переваренным ницшеанством и с на редкость дешевой риторикой. Они настойчиво твердили, что на первом месте должна стоять не мысль, а действие. Это — отчасти — плохо усвоенный Ницше и, как кульминация, апофеоз дубинки, опозоривший крупного философа-идеалиста, каким был Джентиле. Существовал журнал «Иерархия», орган Муссолини. На страницах этого журнала Муссолини провозгласил, что 1926 год должен стать «наполеоновским годом фашистской революции», и впервые четко и открыто противопоставил фашизм всему демо
критическому миру. Но он просто не мог вырваться из плена громких фраз. Говорил об «интеллектуальном империализме», о том, что деятели искусства и культуры должны стать предвозвестниками нового типа итальянской цивилизации, что политика является искусством и что надо создать фашистское искусство.
Были приняты законы, делавшие невозможным существование оппозиционной печати. В 1926 году произошло три события, которые заклеймили итальянский фашистский режим вечным позором не менее, чем убийство Маттеотти. Дуче ненавидел нескольких из наиболее блестящих представителей антифашистской интеллигенции до такой степени, что забывал о том, что для приличия ему надо соблюдать минимальную осторожность. Думаю, что он не хотел убивать, но хотел (не прибегая к кинжалу) все-таки физически уничтожать своих врагов, которых ненавидел лично и исступленно. Вот три имени: Гобетти, Амендола, Грамши. Молодой туринский либерал Пьеро Гобетти (1901 — 1926), друг Грамши, писатель и политический деятель, который еще в 1924 году заявил: «Все политики, все борцы. Или в свите хозяев, или в оппозиции. Те, кто находятся посредине, отнюдь не являются независимыми или бескорыстными. Скептики угодны режиму» 23. Первый раз Гобетти арестовали в 1923-м, потом выпустили. Однако в 1925-м Муссолини так рассвирепел, что собственноручно написал текст телеграммы туринскому префекту: «Прошу информировать меня и проследить, чтобы сделали жизнь тяжелою этому бессмысленному врагу правительства и фашизма» 24. Новые избиения, у Гобетти было больное сердце, его принудили уехать в Париж, где он умер в клинике 16 февраля 1926 года в возрасте двадцати пяти лет.
Вскоре, 6 апреля 1926 года, в Каннах умер глава Авентинской оппозиции либерал Джованни Амендола (1886 — 1926), философ и политический деятель. 8 ноября 1926 года в Риме был арестован секретарь коммунистической партии и депутат парламента Антонио Грамши. Он
умер 27 апреля 1937 года, пробыв в заключении более десяти лет. Во время суда над ним прокурор с абсолютным цинизмом заявил: «Мы должны на двадцать лет лишить этот мозг возможности работать». Это им не удалось. Грамши был гениальным мыслителем. В годы тюремного заключения он проявил такое величие духа и интеллекта, что его имя стало бессмертным символом Сопротивления.
«ВСЕМИРНАЯ МИССИЯ ФАШИЗМА»
Теперь я делаю перерыв во времени и от 1926 года перехожу непосредственно к началу 1931 года, когда мы приехали в Италию. Последние несколько лет были сравнительно спокойными, и режим консолидировался. Но как раз в 1931 году идиллия между фашизмом и Ватиканом была нарушенной. Мы уже знаем, что фашисты были весьма расположены и очень благосклонно относились к папе Пию XI, который был так любезен по отношению к ним в бытность архиепископом Миланским. Именно с этим папой фашисты хотели договориться о разделе сфер влияния. К несчастью, обе массовые антифашистские партии: социалисты и пополяри — не доверяли одна другой, и это облегчило Муссолини захват власти.
Двадцатого января 1928 года состоялась секретная встреча дуче с кардиналом Пьетро Гаспарри, статс-секретарем Ватикана по иностранным делам. Свидание произошло в доме видного сенатора-католика Карло Сантуччи. Муссолини прошел через один вход, а кардинал — через другой, но это было лишь первым контактом, тогда не приняли никаких решений, только «зондировали почву». Но вскоре, 9 февраля, также тайно, состоялось свидание дуче с иезуитом падре Такки Вентури, и в дальнейшем, судя по данным итальянских авторов, все контакты шли через него. Еще задолго до первой тайной встречи с Муссолини Сантуччи начал разрабатывать проект договора между церковью и государ
ством. Этот текст он показал как кардиналу Гаспарри, так и министру юстиции в кабинете Муссолини, крупному юристу Рокко (тот, кто составил платформу националистической партии). Сантуччи в своих мемуарах писал, что папа прочел проект соглашения, нашел его интересным, но совершенно не верил в возможность осуществить такой закон. Он говорил, что этим должен будет заняться его преемник после его смерти. Рокко со своей стороны создал комиссию, которая занялась разработкой возможного пакта. Комиссия подготовила проект закона, который должны были представить на обсуждение парламента весной 1926 года. Однако папа обиделся и написал кардиналу Гаспарри, что светские власти не имеют никакого права принимать решения, касающиеся церкви, без предварительного согласования с высшими церковными инстанциями. Что касается папы, он отвечает за свои действия и поступки только перед богом. Письмо папы кардиналу датировано 18 февраля, а 4 мая 1926 года Муссолини написал Рокко, что позиция, занятая папой, чрезвычайно важна и заставляет вновь продумать основное направление политики, которую фашистский режим проводит по отношению к церкви с момента прихода к власти.
Переговоры, начавшиеся встречей, похожей на конспиративную (два отдельных хода!), тянулись несколько лет, то прерываясь, то возобновляясь. Муссолини, как свидетельствуют воспоминания, даже дома ни о чем, кроме «примирения», говорить не мог. Наконец 11 февраля 1929 года были подписаны так называемые Латеранские пакты, регулировавшие отношения между церковью и государством. Переговоры вели кардинал Гаспарри от имени папы и Бенито Муссолини от имени короля. Король никакого влияния не мог оказать, но соблюдали проформу.
Эти пакты сопровождались еще одним документом — Конкордатом. Обе стороны пошли на некоторые мелкие компромиссы, но самым серьезным был тот раздел сфер влияния, о котором мы упоминали: речь шла о том, кто дол
жен и имеет право воспитывать детей и молодежь. Фашизм претендовал на то, что имеет все права; дети, начиная от шести лет, должны были приносить клятву: «Клянусь без всяких рассуждений следовать приказам Дуче и защищать всеми моими силами и, если понадобится, отдать свою кровь во имя фашистской революции». Шесть лет — это первоклассники. Клятва соответствовала «доктрине вооруженной нации», которую насаждал фашизм. Эта отвратительная клятва возмутила Ватикан, который соглашался на многое, но этого проглотить не хотел.
Был не менее важный вопрос — о католической организации Azione cattolica (Католическое действие). Ее режим признал, «поскольку вся ее деятельность ведется вне каких-либо политических партий и направлена на осуществление и распространение католических принципов под непосредственным руководством церковной иерархии». В конце концов по этому вопросу договорились. Апогеем идиллии явился день, когда папа принял Муссолини. Это произошло после подписания пактов. Муссолини вернулся домой в состоянии совершенного упоения и говорил о Пие XI с таким восторгом, что жена насмешливо спросила: «Ты что же, поцеловал туфлю этому своему папе?»
Трудно вообразить, что Муссолини действительно стал верующим, но после «примирения» он взял себе духовника: того самого иезуита падре Такки Вентури, который принимал большое участие в разработке Конкордата. Падре был умным и образованным человеком и, надо думать, все отлично понимал: дуче по чисто политическим соображениям в это время удобно играть в религиозность. Но все было очень серьезно. Ватикан предал партию попо-ляри не только потому, что стремился к «взаимопониманию» с фашизмом. Дон Стурцо во многом не устраивал высшую церковную иерархию.
«Договор между Святым престолом и Италией» имел большой резонанс и за границей. Есть много документов, подтверждающих это. Ватикан оставался «очень любезным»
по отношению к фашистскому режиму. Все бы, казалось, хорошо, но начались большие неприятности как раз тогда, когда мы приехали в Рим. Весной 1931 года фашисты нарушили все свои торжественные обещания и распустили юношеские секции Azione cattolica. Ватикан мог закрывать глаза на многое. Так он вел себя во время убийства Мат-теотти, так он вел себя, когда (еще до преступления Мат-теотти) фашисты проломили череп священнику дону Мин-цони, стороннику Луиджи Стурцо. Позднее узнали, что это было сделано по личному приказу квадрумвира Итало Бальбо, а физическим исполнителем был наемный убийца. Убили священника, участника первой мировой войны, награжденного на войне. Ничего: несколько строк газетной хроники о «печальном инциденте».
Но вопрос о воспитании молодежи был исключительно важным, и папа реагировал на разгром юношеских католических организаций очень резко. Он написал энциклику Non abbiamo bisogno («Мы не нуждаемся»). В энциклике задавались и риторические вопросы: чего можно ожидать, если шестилетних детей заставляют приносить клятву... и т. д. Все разыгралось в лучшем итальянском стиле. Виктор Кин написал для «Известий» очень ироническую статью, напечатанную 7 октября. Ситуация, описанная в статье, была абсолютно гротескной. Газета «Ла-воро фашиста» писала, что «энциклика сплачивает вокруг папы интернациональные антифашистские силы от Красного Интернационала до масонов». Уже тогда было ясно, что во взаимных обвинениях было много искусственного и вызванного полемическим раздражением.
Это было наше первое лето в Риме, когда мы ходили слушать дуче, а я еще купила трехтомник его речей и статей, стремясь получше разобраться. Были и очень серьезные и очень смешные вещи, не забудем о персонаже Муссолини. Он стал лысеть и решил совершенно сбрить волосы на голове, «чтобы походить на римских цезарей». Газетам строго запретили упоминать о дне его рождения:
он хотел вечно оставаться молодым. То было время, когда режим укрепился и, несомненно, пользовался поддержкой определенных слоев населения Италии. Эта поддержка называется итальянским словом consenso, которое означает также «согласие».
Думаю, что Муссолини на самом деле верил во «всемирную миссию фашизма». Когда он по всякому поводу говорил о том, что есть много народов, которые надо «очаровывать и завоевывать при помощи наших духовных творений», это было смесью присущего ему нарциссизма и искренности. Для примера расскажу одну историю, почти анекдотическую. Произошло извержение вулкана Этна, и Муссолини, как положено, отправился на место бедствия. Одна газета написала, что едва лишь он появился — поток лавы, извергавшийся из жерла вулкана, остановился, потому что «в глазах дуче сверкал еще более сильный огонь». Тогдашняя любовница Муссолини Маргерита Сар-фатти, возмущенная таким идиотским подхалимством, нарочно показала газету Муссолини, уверенная, что и ему станет противно. Но ничего подобного не произошло. Много лет спустя Маргерита рассказала всю историю Паоло Монелли: «Представь, что он нашел описание вполне естественным. Может быть, он и сам поверил в эту лаву».
Будем считать эту лаву эмблемой или кодовым названием. Муссолини стал одним из самых знаменитых персонажей в Западной Европе, за ним постоянно охотились репортеры, которых он охотно принимал, поскольку ему нравилось рассказывать о себе. Но одна история получилась неприятной. Приехала корреспондентка парижской газеты «Матэн» Магда де Фонтанж. Эта дама преследовала не только журналистские цели: она была безумно влюблена в «рокового человека», и Муссолини (вспомним, что говорилось в календаре о людях, родившихся в июле!) не разочаровал ее. Но Магда ему скоро надоела. Кроме того, ему сказали, что она агент французского Второго бюро. Он испугался, велел дать ей 15 тысяч франков и проводить до границы.
В Париже Магда не то на самом деле пыталась покончить с собой, не то инсценировала попытку самоубийства. Потом она решила, что в глазах Муссолини ее оклеветал тогдашний французский посол в Италии граф де Шамбрэн. Однажды она подстерегла графа подле здания министерства иностранных дел и... выстрелила. Посол выжил, но рана оказалась тяжелой, и Чиано писал в своем дневнике, что граф, хоть и оправился, после ранения «производит впечатление человека, сильно деградирующего физически и интеллектуально».
Магда де Фонтанж опубликовала в Париже дневники, рассказав все подробности своего романа с Муссолини. Это вызвало любопытство за границей (в Италии перевода не напечатали), а Муссолини был взбешен, главным образом потому/ что выстрел во французского посла был и вправду серьезной неприятностью и скандалом. Муссолини говорил, что эту Магду ему подсунул его собственный министр культуры Дино Альфьери, который «думал, что связь между мною и иностранной журналисткой могла бы быть полезной для всемирной миссии фашизма... и при этом делал ставку на низменные инстинкты мои и этой женщины» 25. Звучит смешно и немножко наивно.
Начинает казаться, что Муссолини верил во все, что писали о нем в то время. И все-таки это на грани патологии: «Муссолини — Бог, а Италия — земля обетованная»; «Муссолини — новый Иисус»; «у Муссолини великолепная наполеоновская челюсть, за таким человеком надо идти до победы или до смерти»; «Смешно даже пытаться понять мысли, рожденные умом Дуче. Это означало бы претендовать на то, будто вы стоите рядом с ним». Но, кроме фраз подобного рода, газетам ежедневно посылались точнейшие инструкции о том, что нужно и чего, напротив, не нужно писать о Муссолини.
Приведем несколько примеров, которые не нуждаются в комментариях, заметим только, что распоряжения были нередко сомнительными с точки зрения синтаксиса и ор
фографии, но тон — неизменно решительный и повелевающий: «В связи со смертью Максима Горького — никаких статей, никаких комментариев, никаких биографических данных. Сообщить эту новость, совершенно ее не выделяя»; «Дать всего в нескольких строках сообщение о посадке русской экспедиции на Северный полюс»; «Никогда не проявлять интереса к Эйнштейну»; «Благожелательно комментировать Распоряжение ПНФ, которым осуществляется совершенное политическое и профессиональное единство фашистской печати... Закончить, выразив горделивую радость итальянских журналистов, которые все и всегда были, есть и будут в распоряжении Партии»; «Сказать, что Дуче десять раз вызывали на балкон»; «Речь Дуче можно комментировать (комментарий мы вам пришлем)» 26.
Регламентировалось решительно все. Одним из самых тупых секретарей фашистской партии за все двадцать лет был Акилле Стараче (1889—1945). Он был настолько усердным, прививая «фашистский стиль жизни», что ему показалось мало «фашистской эры», которую провозгласил сам дуче. Стараче объявил, что 31 декабря и 1 января — «типично буржуазные даты», которые надо аннулировать. Вместо них полагалось праздновать 28 октября как канун, а 29-е — как Новый год. Стараче и циркуляр издал, но потом его уговорили, и он не стал настаивать на соблюдении этого циркуляра: раз людям нравится праздновать по-старому, режим разрешает: режим благосклонен, пускай...
Пришла весна 1932 года, и в Рим приехал Эмиль Людвиг, на которого я ссылалась. Он ежедневно на протяжении десяти дней по многу часов беседовал с Муссолини и написал книгу. Она вышла в том же году и представляет большой интерес не только тем, что в ней есть, но и тем, чего в ней нет. В это время режим готовился с максимальной торжественностью отпраздновать свое десятилетие. Выход в свет книги Эмиля Людвига вписывался в панораму.
Начать с того, что Муссолини хорошо подготовился и продумал мизансцены. Кабинет был строгим, и мебели
очень мало. Письменный стол дуче, на столе тома нескольких классиков, но он забыл положить том Данте, и Людвиг спросил почему. На это был ответ, что Данте постоянно в сердце Муссолини и т. д. Оставим в стороне разговоры Людвига с Муссолини на темы литературы и искусства. Поговорим об идеологии, заметив предварительно, что Муссолини такого опытного человека, каким был Людвиг, отлично обводил вокруг пальца.
Разговор о «походе на Рим», которого, как мы знаем, не было. И другие разговоры на сугубо идеологические темы. Дадим отрывки. Как могло случиться, что Муссолини (воин) находился в решающий момент не во главе своих фашистов. Ответ: «Я командовал из Милана». Разговор на тему о массе. Муссолини сказал: «Масса для меня — не что иное, как стадо овец до тех пор, пока она не организована. Я решительно ничего не имею против нее. Я только отрицаю, что она сама может управлять собою. Но чтобы ею руководить, надо пользоваться двумя вещами: энтузиазмом и расчетом. И тот, кто прибегнет лишь к одной из этих вещей, рискует оказаться в опасности. Мистическая и политическая сфера обусловливают друг друга... Римское приветствие, все эти песнопения и лозунги, памятные даты и чествования необходимы для того, чтобы движение сохраняло свой пафос. Так было и в античном Риме».
Еще один монолог дуче: «Только вера сдвигает горы, но не разум. Разум — это инструмент, но он никогда не может быть для масс движущей силой. Сегодня еще меньше, чем вчера. У людей сегодня меньше времени, чтобы думать. Стремление современного человека верить невероятно велико. Когда я чувствую массу в своих руках, я ощущаю себя как бы ее частицей. Но в то же время сохраняется некое отталкивание, неприятие. Именно так отталкивается поэт от материи, над которой работает. Разве скульптор никогда не ломает яростно мрамор, потому что тот не принимает в его руках именно ту форму, которую
он первоначально задумал? А иногда материя даже бунтует против того, кто ее формирует... От этого все зависит. Надо господствовать над массой».
Все в том же 1932 году состоялось открытие выставки, посвященной десятилетию фашистской «революции»; я была там несколько раз и признаю: ее подготовили эффектно. Стены во всех комнатах задрапированы черной материей, на сплошном черном фоне симметрично вытканное золотом слово PRESENTE, так отвечают солдаты на перекличке: никто из людей, погибших во время захвата фашистами власти, не забыт. Непрестанно тихо играет музыка, но музыкантов не видно. Много стендов с документацией: под стеклом газеты, начиная с «Аванти!» периода, когда Муссолини был ее директором. Все продуманно и артистично.
Однако, за исключением этой выставки, празднование шло безвкусно. Слишком много трескотни, шума, помпезности, фальши. Можно сказать не преувеличивая, что «играли в энтузиазм». На всем лежал отпечаток какого-то провинциализма. Это было и годом гарибальдийских торжеств, так что Муссолини объявил своих чернорубашечников прямыми наследниками краснорубашечников Гарибальди. Пышно перечислялись достижения режима. В самом деле, Муссолини создал академию, и у академиков была какая-то нелепая форма. Официально фашистское летосчисление было введено годом позже, но уже тогда писали год такой-то Е. F. (фашистской эры). Они не знали, -что прожили уже половину отпущенного им историей времени. И торжествовали. Но бедная живая волчица, жившая в своей клетке, выполняя роль символа и эмблемы античного Рима, выглядела почему-то особенно жалкой. Все, наверное, помнят легенду о том, что волчица вскормила братьев Ромула и Рема.
В том же году вышел XIV том «Энциклопедии Трек-кани», в котором была статья, посвященная доктрине фашизма. Первую, теоретическую часть написал философ
Джованни Джентиле, и она называлась «Основные идеи». Мировоззрение итальянского фашизма — спиритуалистическое. Оно родилось как реакция на «бессильный и плоский материалистический позитивизм XIX века». Что фашизм отрицает? Он отрицает скептицизм, агностицизм, пассивный пессимизм. Он выступает против классического либерализма и против социализма. А чего фашизм хочет? Он хочет создать активного, сильного человека, сознающего, что жизнь полна трудностей, и готового смело преодолевать эти трудности. Для такого человека жизнь — борьба, для которой он должен напрягать все свои силы — физические, духовные и интеллектуальные. Это относится к отдельному лицу, к нации и к человечеству. Единственная полная свобода, которую признает фашизм, — свобода государства и личности внутри государства. Вне государства для него не существуют ни индивидуум, ни группы («политические партии, ассоциации, синдикаты, классы»). Против социализма фашизм выступает потому, что социализм делает упор на классовой борьбе и игнорирует государство, «в котором классы сливаются в единую экономическую и духовную действительность». Но ан признает наличие реальных потребностей, из которых берут свое начало социализм и синдикализм, и учитывает эти потребности в своей системе, «примиряя различные интересы в единстве государства».
Мы говорим о начале 30-х годов, когда режим консолидировался. С одной стороны, Муссолини очень нравилась поза покровителя науки и искусства. С другой стороны, «доктрина вооруженной нации» привела к тому, что вся система воспитания и образования подчинялась ей и осуществлялась настойчиво и упорно. Мы говорили о клятве шестилетних детей. Воспитание «человека фашистской эры», который обладал бы физической закалкой, привычкой к дисциплине и психологическими навыками, делавшими из него «настоящего фашиста», предусматривало большую организованность. С детства все механически зачислялись
в определенные возрастные группы, руководимые фашистскими педагогами или инструкторами. Перечислим их: дети от 6 до 8 лет — сын (или дочь) Волчицы; потом под разными названиями дети и подростки от 8 до И; от 11 до 13; от 13 до 15; от 15 до 17 лет. Юноши от 17 до 20 лет назывались «молодые фашисты», а в 21 год все автоматически входили в фашистскую партию, что обеспечивало ее громадный механический рост.
Первоначально все юношеские организации находились в ведении министерства народного образования, но позднее это изменилось. У них была своя организация ДЖИЛ, организация чисто военного типа с паролем: «Верить — повиноваться — сражаться». Командирами были офицеры фашистской милиции, над ними — генеральный штаб, а высшим командиром считался очередной секретарь фашистской партии. Режим оказывал молодежи (и детям) материальную помощь: книги, завтраки, нуждающимся семьям — пакеты с продуктами. Вне ДЖИЛ находились только университетские фашистские организации. Там все, разумеется, также контролировалось, но не было тупой дисциплины. Кроме того, так называемые «литториали» — конкурсы по различным предметам и темам, проводившиеся для университетской молодежи, иногда были на вполне цивилизованном уровне. Многие университеты издавали небольшие журналы, некоторые были интересными и не просто копировали преподносимые молодежи заученные нормативы и истины. В какой-то мере университетская молодежь сохраняла интеллектуальную самостоятельность..
Мы говорили о ссоре Ватикана с режимом, разыгравшейся как раз из-за влияния на всю систему воспитания. Потом как-то пошли на взаимные уступки. Церковь традиционно провозглашала свою аполитичность, но Пий XI однажды публично заметил, что он не исключает возможности какого-либо политического выступления Ватикана. Сказано было так туманно, что один итальянский автор не без сарказма объяснил, что он лично понял: он по
нял, что у папы нет намерения взять членский билет фашистской партии или же выступить кандидатом на выборах.
Все в том же 1932 году, когда режим торжественно отмечал десятилетие, дону Стурцо неофициально дали знать, что если он напишет лично Муссолини, то ему разрешат вернуться из эмиграции на родину. Дону Стурцо сообщил об этом один друг, тоже священник. Дон Стурцо ответил решительным отказом. Он писал, что если бы ему предстояло опять сделать выбор, то предпочел бы изгнание рабству. И что он надеется на то, что его «маленькая жертва» сможет принести благо не ему одному, когда его кости будут лежать на лондонском кладбище.
Этого удовлетворения Муссолини не получил. А как ему, вероятно, было бы приятно выступить в роли человека, проявившего великодушие. Чем больше я изучаю материалы эпохи, тем все делается одновременно яснее, но и сложнее. Неверным было бы говорить, что вся жизнь в Италии на протяжении двадцати лет строилась в соответствии с идиотским изречением «Дуче всегда прав». Кстати, автор этой фразы, Лео Лонганези, один из самых одаренных и блестящих представителей итальянской интеллигенции того времени, был «фашистом первого часа» (он примкнул к фашистам в возрасте пятнадцати лет) и на самом деле в это верил. До тех пор, пока не разочаровался. Лонганези имел все данные для того, чтобы сделать при фашизме великолепную карьеру, но он не был конформистом, он был оригинальным художником, ничего не понимавшим в политике, и Муссолини обращался с ним, как хотел: то благосклонно, то презрительно. Потому что Лонганези не был борцом, как Грамши, как Гобетти, как Стурцо и другие жертвы фашизма или, пережившие те годы, активные участники Сопротивления.
И все-таки кем же был Бенито Муссолини? Он просто «не тянет» на злодея. Настоящим, неподдельным злодеем был Адольф Гитлер. Муссолини в одной из
своих «исторических» речей, выступая перед директорами газет, просил их довести до всеобщего сведения, что он всегда знает все. Даже если бы сидел один, и все окна были бы замурованы, и двери закрыты, и телефонные провода перерезаны, и Муссолини никогда бы никого не видел,— он бы все равно про всех все знал. Почему он знал бы? Во-первых, потому, что сорок лет занимается политикой. Во-вторых, потому, что у него есть шестое чувство. В-третьих (но это сказал не он, а добавляю я, автор книги), потому, что фашизм имел разветвленную сеть шпионов и осведомителей, проникавших повсюду.
Один пример: как раз в период, предшествовавший пресловутому примирению государства и церкви, Ватикан был прямо-таки переполнен осведомителями. После краха фашистского режима были опубликованы документы. Докладывалось обо всем: у кого диабет, у кого бессонница, кто кого с трудом переносит, кто что сказал. Все сверхконфиденциально: важная информация перемешивалась со сплетнями и всяким вздором. Но мозаика создавалась. Не знаю, читал ли все это дуче или его секретариат. Все очень по-итальянски. Газовых печей не было, костров из книг не устраивали. За исключением первого и особенно последнего периода фашистского режима (о последнем нам предстоит долгий рассказ), не было и преступлений, подобных гитлеровским.
Нельзя все виды фашизма сводить воедино, это неисторично, Итальянский фашизм, первый в Европе, без сомнения, носил на себе сильный отпечаток личности Бенито Муссолини. За рамками главы остается рассказ о том, как он напал на Эфиопию, как он создал империю (ничтожный король стал именоваться императором), как Лига Наций объявила Италию агрессором и наложила на нее экономические санкции. Мы очень многим вынуждены пожертвовать. На авансцене по-прежнему остается Муссолини. Но рядом с ним как тень, как фон, а потом как главное действующее лицо будет выступать Адольф Гитлер.
Большая История заставляет нас попытаться проследить параллелизм двух судеб. И двух гибелей. Большая Политика говорит, что альтернативы уже, в сущности, не было.
СТАВКА НА ГИТЛЕРА
Гитлер был искренним поклонником Муссолини, писал о нем в «Майн кампф». В архивах итальянского посольства в Берлине сохранилась любопытная запись. В 1926 или в 1927 году Гитлер просил дуче прислать ему фотографию с надписью. Однако посольству было поручено «поблагодарить этого господина за выраженные им чувства, но сообщить, что дуче не счел возможным удовлетворить его просьбу». Без сомнения, дуче в те годы понятия не имел о том, кто этот господин и как переплетутся их судьбы. Известно, впрочем, что еще в 1922—1923 годах Гитлер искал контактов с итальянскими фашистами, «чтобы получить полезные советы и указания». Для Гитлера дуче был символом и, так сказать, предтечей.
Беседуя с Эмилем Людвигом, дуче утверждал, что, во-первых, итальянский фашизм отнюдь не является «предметом для экспорта» и что, во-вторых, в Италии нет никакого антисемитизма, ибо это противоречило бы национальным традициям. Насчет «экспорта», пожалуй, не слишком точно (надо вспомнить об «интеллектуальном империализме» и т. д.). Антисемитизма и вообще расистской идеологии в Италии и вправду не было. Риторика насчет античного Рима не имела никакого отношения к расизму. Дуче вряд ли лукавил, говоря на эту тему с Людвигом.
Более того, приход Гитлера к власти не вызвал в Италии энтузиазма. Муссолини совершенно не хотел личного знакомства с ним и под разными вежливыми предлогами откладывал встречу. В 1933 году, уже после победы Гитлера на выборах в рейхстаг, Муссолини выработал проект пакта, который должны были бы заключить четыре дер-
жавы: Франция, Германия, Великобритания и Италия. Этот «Пакт четырех» состоял из шести пунктов и должен был вступить в силу после ратификации соответствующими парламентами. Смысл — сотрудничество четырех стран в целях мира и экономического развития в рамках деятельности Лиги Наций.
У каждой из сторон была, конечно, своя позиция и свои специфические интересы. Мы же приведем один любопытный документ — заявление, которое дуче сделал тогдашнему французскому послу в Италии 18 марта 1933 года, вручая ему проект пакта: «Если режим в Германии укрепится, окажется трудным сдерживать немецкие амбиции во внешней политике. И, напротив, в настоящий момент Гитлер достаточно поглощен проблемами внутренней политики... Поэтому Франция должна быть заинтересована в том, чтобы договориться с Англией и с Италией и держать Германию в узде. Видите ли, сейчас создалось положение, требующее сделать выбор. Или мы объединимся двое на двое — Англия и Франция, с одной стороны, Италия и Германия, с другой, то есть образуем два противостоящих блока и пойдем навстречу самым серьезным событиям, или же мы все четверо договоримся о сотрудничестве, а Европа и весь мир смогут легко дышать» 27.
Ренцо Де Феличе, приведший этот важный документ, подробно, шаг за шагом анализирует и тактику Муссолини, и реакцию дипломатических кругов других держав на проект четырехстороннего пакта. Пакт был после всяких сложностей подписан, и Муссолини считал это своим большим личным успехом. Однако пакт так и остался на бумаге: через несколько месяцев Германия вышла из Лиги Наций и вообще вся стратегия дуче оказалась неудачной. Может быть, сложись события иначе, многое не привело бы к чудовищным последствиям, но, как известно, история не строится на если.
Вводим в наш рассказ новое действующее лицо: майор Джузеппе Ренцетти. Это итальянец, постоянно живший в
Германии, где (формально) возглавлял итальянскую Торговую палату. Фактически его роль очень велика: Муссолини познакомился с ним в 1922 году и с этого момента до падения дуче Ренцетти регулярно посылал ему сверхконфиденциальные донесения и доклады. По своему значению они поистине уникальны: Ренцетти был лично дружен со многими представителями немецких промышленных и финансовых кругов, с людьми, принадлежавшими к самой верхушке, с людьми, для которых какой-то неудачливый австрийский выскочка — Адольф Гитлер был всего лишь парвеню.
Можно, очевидно, считать доказанным, что стратегия Муссолини в «германском вопросе» долгое время была направлена к тому, чтобы укрепить отношения именно с крайне правыми националистическими кругами в Германии. Есть авторитетные итальянские исследователи, полагающие, что Ренцетти, с одной стороны, выполнял деликатнейшие поручения Муссолини, а с другой стороны, вносил свой собственный вклад в разработку этой стратегии. В Германии, как положено, был официальный итальянский посол. Но наряду с ним был и «параллельный посол» Ренцетти, человек очень умный и инициативный. В Германии знали, что он близок с Муссолини, и это, надо полагать, давало ему большие возможности и открывало многие двери.
Совершенно точно известно, что уже в 1930 году, то есть до прихода Гитлера к власти, Ренцетти установил и стал поддерживать тесные личные отношения с ним и с другими национал-социалистскими вожаками. Летом 1931 года он организовал встречу Муссолини с Герингом, который приехал в Рим. Муссолини наконец передал ему для Гитлера свою фотографию с надписью. 8 июня 1931 года Гитлер впервые написал дуче, благодаря за высокую честь. Его отношение к Муссолини, несомненно, было искренним, это подтверждается историческими исследованиями, мемуарами, документами и предсмертным завещанием Адольфа Гитлера. Летом 1931 года Муссолини фотографию передал,
но продолжал уклоняться от встречи: он явно не хотел связывать себя. Вероятно, он выжидал развития событий в Германии. Приход Гитлера к власти создал новую ситуацию, и все-таки Муссолини выдвигал свой четырехсторонний пакт. Ни он, ни Гитлер не могли вообразить, что История отпустит им совсем немного времени. Немного, но достаточно для того, чтобы Гитлер успел совершить неслыханные злодеяния, а Муссолини — фактически превратиться в его вассала.
Ренцетти пришел к убеждению, что надо «ставить на Гитлера» в 1932 году. После того как Ренцетти это решил, он, вероятно, обладавший также личным обаянием, быстро превратился в одного из ближайших советников Гитлера. Де Феличе пишет об исключительной ловкости Ренцетти, который в 1932 году «целиком стал на сторону национал-социализма и взвешивал возможность вновь создать сплоченный правый фронт, предназначенный исключительно для того, чтобы помочь Гитлеру — рейхсканцлеру. И он стал одним из наиболее авторитетных и влиятельных советников рейхсканцлера...» 28
Именно Ренцетти, а не итальянскому послу Гитлер вручил письмо для Муссолини, став канцлером. Успех Гитлера произвел громадное впечатление в Италии и во всей Европе. Однако итальянская печать комментировала это событие скорее осторожно. Наиболее проницательные и наименее экстремистски настроенные итальянские политики и публицисты хорошо понимали идеологические различия двух режимов. В 1932—1933 годах в Италии вышло несколько книг, авторы которых стремились провести самое четкое разграничение между итальянским и германским фашизмом. Интересно свидетельство Эмиля Людвига. Он рассказывает, что однажды, во время их десятидневных встреч в Риме, Муссолини спросил его, что он думает о Гитлере. Это было совершенно неожиданно, вне темы разговора. В ответ Людвиг опустил правую руку, чтобы создать зрительный образ карлика, и сказал: «Гит
лер? Вот такой...» Муссолини, как замечает Людвиг, не стал распространяться, удовлетворенно кивнул головой, однако заметил: «Но... у него шесть миллионов голосов» 29.
Эпизод характерный. Муссолини, при всей поверхностности, фанаберии и эклектизме, нарцисс и позер, не обладавший сильным характером, все-таки был интеллигентом, много читал, хорошо писал. И — повторяем — не только не устраивал газовых камер, но не жег книги. Уровень Муссолини и Гитлера в интеллектуальном смысле несопоставим. Думаю, в предшествующем тексте сказано достаточно ясно об исторической ответственности Муссолини, а также о его собственном облике. Это правда, что он даже своего любимого Ницше не читал достаточно глубоко, и сама ключевая фраза «Живите опасно» на поверку оказалась чистейшей фикцией. Но Муссолини был итальянцем, итальянским интеллигентом-фашистом, это многое в нем объясняет. Он не испытывал влечения к оккультным наукам, как Гитлер, не был настолько фанатиком. Мы привыкли к фильмам «Брак по-итальянски», «Развод по-итальянски», мы никогда не забываем о свойствах национального характера. Вероятно, можно говорить также и о «фашизме по-итальянски», что совершенно не уменьшает ни ответственности лично Муссолини, ни ответственности режима чернорубашечников за очень многие гнусности. Но не в масштабах Гитлера.
Муссолини не мог до бесконечности откладывать личное знакомство с Гитлером, и в июне 1934 года они встретились в Венеции. Ренцетти свидетельствует, что Гитлер ждал этой встречи с огромным нетерпением. Мотивы были, конечно, политическими, но — мне кажется — не в меньшей мере и психологическими. Гитлер в самом деле восхищался дуче и был ему предан. Что до Муссолини, то он в тот период вел себя дружелюбно-снисходительно, но не более того. Встреч в Венеции между обоими диктаторами произошло несколько. Муссолини прилично говорил по-немецки, так что они обошлись без переводчиков.
Встречи в Венеции по-разному освещались в печати двух стран. Гитлер был совершенно очарован и счастлив. Он произнес одну смешную фразу: поскольку Муссолини — поистине великий человек, как хорошо, что он не француз (он не переносил французов). А Муссолини, судя по некоторым воспоминаниям, был поражен фанатизмом и исступленным доктринерством Гитлера. Так, он довольно ядовито заметил, что, вместо того чтобы разговаривать о злободневных, текущих событиях, тот стал наизусть цитировать «Майн кампф».
В середине 30-х годов, в силу многих причин, перечислять которые сейчас немыслимо, в Западной Европе, да и в США, создался и укрепился миф Муссолини, о котором я вскользь упомянула. После шока, вызванного трагедией Маттеотти, прошло много времени. Создалось впечатление, будто итальянский фашизм покончил с идеологией и практикой насилия, а Муссолини лично завоевал репутацию человека, который жаждет мира. Причем жаждет его как в интересах своей страны, так и потому, что таковы его убеждения. Для того чтобы создать и укрепить этот образ, чернорубашечники пустили в ход весь свой пропагандистский аппарат. Переводились на многие языки те выступления дуче, которые могли подтвердить тезис о его миролюбии, книга Маргериты Сарфатти «DUX» тоже переводилась и издавалась, сопровождаемая громкой рекламой.
Было создано два образа Муссолини: первый для внешнего употребления, второй для внутреннего. Итальянские авторы хорошо обыгрывают эту тему. Для внутреннего пользования все довольно просто, в частности много фотографий: Муссолини и цветы; Муссолини и дети; Муссолини среди народа; Муссолини с голым торсом молотит зерно; Муссолини-авиатор; Муссолини-музыкант... и т. д. А для западной публики — за пределами Италии — работали немного менее примитивно. Фотографиями не злоупотребляли, основывались больше на выразительных тек
стах. Поскольку в те времена еще не было мощной выдумки и техники масс-медиа, Муссолини дирижировал сам. Сильный человек, человек действия, всевидящий, всегда знающий, чего он хочет, и добивающийся своих целей. Да, непреклонный человек без сомнений и колебаний, но в то же время добрый. Он отечески добр к своему народу, вникает во все. Да, он государственный деятель и патриот. Но в то же время он интеллектуал, который, в сущности, основывается на духовных ценностях всего Запада. Свою политику дуче разрабатывает в одиночестве, конечно, он думает о национальных интересах. Но он европеец, он мыслит так широко. Кроме того, будучи реалистом, Муссолини понимает все трудности и стремится разрешать их ко всеобщему удовлетворению.
В мае 1938 года Гитлер прилетел в Италию не с политическими целями, а исключительно для того, чтобы полюбоваться произведениями искусства. Не вполне ясно, чья была инициатива: немцев или итальянцев, но это и неважно. Прилетели Гитлер, Геббельс, Гиммлер и все остальные. В Берлине остался один Геринг — следить за порядком. Немцы составили необъятную программу того, что хотели увидеть, но итальянцы их переубедили. Решили ограничиться Римом и Флоренцией. И смотреть все: памятники античности и т. д.
Есть прелестное описание всей этой истории. Один крупный специалист по античному искусству и по архитектуре, профессор Рануччио Бьянки-Бандинелли, оставил дневники, в которых точно и с юмором обрисовал экскурс нацистов в сферу искусства. Не станем забывать о том, что Гитлер считал себя по призванию художником, но на вступительных экзаменах провалился по рисунку. Позднее он решил, что ему лучше изучать архитектуру, но тоже не получилось. Тем не менее он, надо думать, любил изобразительные искусства. Но Бьянки-Бандинелли написал страницы, которые читаешь с удовольствием. Он описал внешность обоих диктаторов, их манеру держаться. Бьянки-
Бандинелли очень хорошо знал немецкий язык, и от него не ускользали оттенки.
Самый горячий момент произошел в Риме, когда между Гитлером и Муссолини разгорелся высокоученый спор. Речь шла о том, известны ли имена людей, строивших великие и бессмертные памятники античного искусства, или же авторы остались анонимными. Муссолини настаивал на анонимности, а Гитлер — на том, что имена известны. Сам по себе предмет был сугубо специальным, но они на самом деле жарко спорили. Тогда профессор «улыбнулся самой обаятельной своей улыбкой» и сказал, что правы оба. Они спорят только потому, что говорят о совершенно различных вещах: канцлер — о Древней Греции, а дуче — о Древнем Риме. Таким образом, все пришли к согласию.
В том же 1938 году Муссолини поехал в Германию и увидел там «прусский шаг», который произвел на него огромное впечатление. Он решил, вернувшись домой, ввести и у себя «римский шаг». Этот шаг заключался в том, что при ходьбе ногу поднимали почти горизонтально, а потом с силой, резко опускали. Это было утомительно и смахивало на клоунаду, генералы морщились, король, кажется, обиделся. Но Муссолини настаивал на своем. Он заявил, что «сейчас революция должна глубоко проникнуть в нравы. В этом смысле введение «римского шага» является исключительно важным... он выражает мощь, гордость и воинственный дух фашизма». Но этого мало. Муссолини добавил, что «надо провести в жизнь другие аналогичные мероприятия. Тогда мы легко уничтожим остатки скептицизма у слабоумных — отечественных и заграничных».
Все это — опереточная сторона итальянского фашизма. Сейчас нам предстоит перейти к несравненно более серьезным и зловещим вещам. Муссолини, уже начинавший подпадать под влияние Гитлера, изменил свою позицию в серьезном идеологическом вопросе, одном из решающих. Вскоре после того как состоялись встречи Муссолини с
Гитлером в 1938 году, начались первые антисемитские меро* приятия. 14 июля 1938 года «группа фашистских ученых» выступила в печати с расистским манифестом, в котором пыталась подвести теоретическую базу под преследование евреев. Эти десять выступивших — антропологи, зоологи, патологоанатомы, физиологи — «определили позицию фашизма в расовом вопросе». Беседуя с Людвигом в 1932 году, Муссолини уверенно говорил, что в Италии никакого антисемитизма не было, нет и не будет, потому что это вступило бы в прямое противоречие с духом итальянского народа и с традициями. Он говорил правду. Но потом все изменилось, потому что Гитлер начал брать верх не только политически, но и психологически, а дуче начал отступать.
Таким образом, антисемитское направление, которое Муссолини придал фашизму примерно в середине 1938 года, было совершенно неожиданным и странным, хотя уже на протяжении нескольких месяцев, неофициально, в воздухе что-то носилось. В «манифесте итальянских ученых по расовому вопросу», в параграфе XII, можно было прочитать: «Наступило время для итальянцев откровенно объявить себя расистами», а в параграфе X говорилось: «Чисто европейские физические и психологические черты, присущие итальянцам, ни в коем случае не должны быть фальсифицированы». Вскоре последовали официальные мероприятия. 6 августа начал выходить выпускаемый Теле-зио Интерлан ди журнал «Защита расы», а 1 сентября при министерстве внутренних дел был учрежден Высший совет для проблем демографии и расы. В тот же день был издан закон, согласно которому все евреи, поселившиеся в Италии после 1 января 1919 года, должны были уехать; одновременно были лишены гражданства все евреи, получившие гражданство после этой даты... Во всех секторах общественной жизни были введены эти отвратительные мероприятия, которые, однако, были несравненно мягче, чем немецкое законодательство, уже по одному тому, что
люди смешанной крови не считались евреями, если только открыто не исповедовали иудейскую религию 30.
Буквально все итальянские исследователи (кроме, разумеется, неофашистов), люди самых различных политических убеждений, сходятся в том, что введение расистских законов вызвало большое неодобрение и недовольство значительной части населения, в частности католического, и было одной из причин падения популярности режима дуче.
КРАХ
Мы писали о «фашистской доктрине вооруженной нации». Даже в официальном гимне того периода — «Джо-винецца» — была строфа, гласившая, что «Муссолини перековал дух итальянцев во имя завтрашней войны». По мере того как влияние Гитлера становилось решающим, Италия двигалась навстречу ожидавшей ее неизбежной катастрофе, словно попав во власть роковых, совершенно иррациональных идей и сил.
Попробуем изложить главную идею Муссолини в тот период упрощенно, в самой ее сути, отбросив риторику и всевозможную шелуху. Гитлер ведет войну успешно, фантастически успешно, побеждает, и ни одна держава не в силах его остановить. Неужели Италия останется в стороне к моменту окончательной победы, триумфа, неслыханных территориальных и прочих завоеваний? Конечно же нет, Италия должна получить «исторически» причитающуюся ей долю. Для этого надо вступить в войну... Все в точности как было в 1914 году, когда социалист Бенито Муссолини изменил своей партии и выступил за войну. С той разницей, что тогда он был всего лишь директором газеты, а сейчас возглавлял целую страну.
Муссолини несет величайшую историческую ответственность за бессмысленную, неотвратимую гибель итальянских солдат АРМИР, посланных на Восточный фронт. Отвра
тительная милитаристская риторика фашистской прессы, лживые, истерические выступления самого дуче, приближающаяся развязка, приближающийся крах того, что высокомерно называли «фашистской эрой». Ритм становится все более лихорадочным, внутри страны крепнет возмущение, «масса», о которой Муссолини говорил Людвигу, открыто бунтует. После великой Сталинградской битвы по Италии прокатываются массовые рабочие забастовки под лозунгом «Долой войну!». Происходит много личных трагедий — также внутри ПНФ. Многие понимают, что Муссолини действует безрассудно, губит Италию.
Двадцать лет итальянскому народу твердили: «Дуче всегда прав». Это повторяла на все лады безвкусная и неумная пропагандистская машина режима. В этом, видимо, убежден и он сам, он, желавший походить на цезарей. О нет, цезари делаются из другого теста. В феврале 1943 года профессор Чезаре Фругони, врач, пользовавшийся мировой известностью, спросил одного из близких к Муссолини людей откровенно: «Неужели люди, знающие его столько лет, не заметили до сих пор, что клинически Муссолини страдает абулией?» Абулия — медицинский термин. Так называют безволие, состояние безволия при различных душевных заболеваниях. Психиатры подтверждают, что абулия и мегаломания (мания величия) отнюдь не обязательно исключают друг друга, напротив, они нередко могут совпадать.
Может быть, люди, оставившие многочисленные свидетельства о личности Муссолини, не знали слова «абулия». Но еще в характеристике, которую дал ему в 1919 году опытный полицейский функционер, говорилось, что Муссолини «не всегда стоек в решениях». Известно множество случаев, когда он терялся, подпадая под влияние то одного, то другого из своих иерархов. Еще до рокового вступления Италии в войну происходили почти анекдотические истории, когда по какому-либо конкретному, порой мелкому, чисто бюрократическому поводу надо было принять решение, наложить резолюцию: одобрено или не одоб
рено. И вот Муссолини (который «всегда прав»!), этот самовлюбленный актер, автор горделивого лозунга «А МНЕ ПЛЕВАТЬ!», терялся, выслушивал поочередно мнение заходивших к нему министров и нередко соглашался с последним, кто заходил: просто он уставал, или ему было неинтересно, или он не мог отдать себе отчет, что в самом деле лучше.
Кроме того, он был очень болен. Уже в начале 40-х годов официально говорилось о том, что у дуче язва желудка. Некоторые исследователи высказывают предположение, что был рак, но официально — язва. Все друзья и враги видели, что дуче быстро деградирует, физически и интеллектуально, ждали его близкой смерти. В мемуарах и переписке говорилось о язве, принимаем эту версию. Подумаем о персонаже Муссолини, каким он представляется в тот период своей жизни. Мегаломания заставляла его активно желать участия Италии во второй мировой войне. Абулия приводила его в состояние, когда он фактически терял свою самостоятельность, свою индивидуальность и все более (фактически и психологически) зависел от Гитлера. В этом смысле исключительно ценны дневники Чиано. Он точно записывал не только факты, но и разговоры с дуче.
Чиано совершенно справедливо подчеркивает ненависть Муссолини ко всем формам демократии, политические и идеологические мотивы, диктовавшие ему поступки. С одной стороны, Муссолини настаивал на том, что выступить на стороне Германии для него «вопрос чести», тут много риторики, мы ее опускаем. Однако до того, как принять роковое решение, дуче колебался: в моменты просветления он говорил (а Чиано под свежим впечатлением записывал), что «итальянцы не испытывают симпатии к Германии». Порою он лично тоже «не испытывает симпатии», а настроен критически. Потом это уступает место апатии. Иногда дуче пишет письма фюреру и дает ему всяческие советы, но реакции на эти письма мы не знаем. Два
диктатора встречаются лично. 2 апреля 1940 года Чиано пишет, что Муссолини «слепо верит в германскую победу и в обещания Гитлера в том, что касается нашей части добычи».
Да, да, граф Галеаццо Чиано, зять Муссолини и министр иностранных дел, употребляет жесткое, циничное и плебейское слово добыча. Правда, это личные дневники, не предназначавшиеся для опубликования. Правда и то, что сам Чиано — против вступления Италии в войну. Не он один против этого безумного плана, но и некоторые влиятельные иерархи. В фашистской верхушке серьезные разногласия. Мы начали эту главу записью Чиано о том, как он сообщил французскому и английскому послам о том, что Италия объявляет их странам войну. Если вчитаться в эту запись от 10 июня 1940 года, сомнений не остается: «Мне грустно, мне очень грустно... Авантюра началась». Да, это была авантюра, предвещавшая скорую развязку: что такое для Истории каких-нибудь три года или пять лет? Мгновение.
Во многом повторилась ситуация 1914 года. Муссолини опять хотел победы и в эту победу верил. Но тут привходящие обстоятельства: его раздражал король, раздражал тот факт, что кто-то другой, пусть формально, пользуется большим влиянием или гипотетической возможностью принимать решения, нежели он сам. Еще запись из дневника Чиано: «Я,— сказал дуче,— как кошка, осторожный и благоразумный. Но если решаю сделать прыжок, уверен в том, что попаду, куда наметил. Теперь я начинаю думать, что пора покончить с Савойским домом».
Имелись в виду король Виктор Эммануил III, наследный принц Умберто и вообще вся династия. То, что говорил Муссолини, было буффонадой, но секретарь ПНФ Акилле Стараче, будучи кретином, намеревался немедленно пустить в ход всю машину режима: Стараче все понимал буквально, и его едва-едва остановили. Но проблема диархии (двоевластия) существовала и была серьезной. Фашистскому
режиму надо было как-то легализовать свою власть. Ссылаюсь в основном на книгу «Организация тоталитарного государства» 31 Альберто Аквароне. Муссолини еще 15 декабря 1922 года, ни с кем не посоветовавшись, пригласил всех доверенных сотрудников, находившихся тогда в Риме, всего тринадцать человек. С ними были обсуждены первые наметки плана. А 12 января 1923 года в римском «Гранд-отеле» состоялось первое заседание нового органа, который они придумали: Gran Consiglio del Fascismo. В переводе — Большой фашистский совет (БФС). В него входило много людей: министры-фашисты, статс-секретари председателя Совета министров и министра иностранных дел, все члены Руководства фашистской партии, руководитель органов государственной безопасности, директор отдела печати при председателе Совета министров и др.
БФС играл исключительно большую роль. Муссолини написал в связи с его пятилетием: «Все крупные создания Режима родились благодаря Большому Совету. В первую очередь — Милиция. Создание Милиции является фундаментальным, решающим фактом, благодаря которому Правительство оказывалось совершенно в ином положении, нежели все предшествовавшие, и превращалось в Режим. Ночь в январе 1923 года, когда была создана Милиция, означала смертный приговор старому демо-либеральному Государству, с его играми в парламентаризм и в Партии, управляющие Национальным Правительством. С тех пор старое демо-либеральное Государство только и делало, что ожидало дня своих похорон, которые и произошли, с соблюдением всех почестей, 3 января 1925 года».
А теперь еще цитата: ее автор — блестящий советский историк, ныне покойный Б. Р. Лопухов, который написал несколько монографий. Выбираю последнюю — «Эволюция буржуазной власти в Италии»: «Другой институт — Добровольная милиция национальной безопасности (ДМНБ) — был создан на базе боевых отрядов чернорубашечников, которые еще до прихода фашистов к власти осуществля
ли террор и насилия в стране... Передача ДМНБ в юрисдикцию главы правительства, а не государства усиливала личную власть Муссолини. Благодаря БФС и ДМНБ он располагал теперь такой силой и влиянием, которые и не снились его предшественникам на посту премьера» 32.
Все это так, но диархия существовала. Король считался верховным главнокомандующим, и вот этого Муссолини никак не мог перенести. Вопрос не в реальной власти. Это был вопрос престижа, еще одно проявление его самовлюбленности. И он вырвал у короля это звание, вырвал. Но и король был ничтожным человеком, бесхарактерным, мстительным и злобным. Он не забывал обид, таил жажду мщения и молчал. Шла война, ужасная, гибельная для его страны война. Виктор Эммануил не попытался сделать ничего, чтобы переубедить дуче, хотя, может быть, и понимал бессмысленность роковой авантюры.
То обстоятельство, что верховным главнокомандующим отныне стал не король, а Муссолини, вряд ли имело практическое значение. Но политическое, безусловно, имело.
К тому времени, когда режим праздновал свое десятилетие, БФС, раньше бывший как бы теневым кабинетом, перестал быть теневым. Было открыто провозглашено, что именно БФС является унифицирующим центром, «благодаря которому антитеза между партией и правительством отныне стала невозможной». Совет министров функционировал, но главное влияние имел БФС, причем речь шла не только о партии и о стране. БФС имел право (и обязанность) санкционировать также престолонаследие, а уж это не могло не раздражать и не оскорблять короля.
Когда Италия вступила в войну, Муссолини произвел перетасовку своих министров и военных руководителей. Такие перетасовки он производил не раз, и — логически — трудно было понять причины его выбора. Мне кажется, решающую роль играл личный момент: убежденность в том, что X или У действительно предан ему лично.
Он поступал в соответствии со своим обычным стилем
и верил в свою интуицию. Этот человек, хотевший всем нравиться, сменив короля на посту верховного главнокомандующего, еле-еле соблюдал декорум. Дуче к этому времени был далеко не в лучшей форме. Есть одна блестящая характеристика Муссолини в книге серьезного английского исследователя — Дикина. Он писал, что Муссолини, действительно обладавший политическим талантом и интуицией, к моменту вступления Италии в войну стал деградировать настолько, что это замечали все. Он даже утратил свой ораторский дар, и у него стал беднее лексикон, он казался одержимым, находящимся вне реальности.
«В каком-то смысле он управлял Италией, как если бы она была его личной газетой, которую он делал почти что один. Он выбирал шрифты, писал передовые статьи, всех интервьюировал, нажимал на репортеров, платил информаторам, постоянно увольнял сотрудников и определял, какой политике надо следовать и какие вещи надо защищать. Но при всем том он совершенно не понимал всей ответственности, которую накладывает политическая власть, словно бы она его совершенно не касалась и не имела отношения к его работе» .
Шла война. Почти неправдоподобную роль для нарцисса Муссолини имел вопрос престижа. Италия напала на Грецию, потом начала операции против Югославии без всяких (так пишут авторитетные специалисты) к тому оснований, даже с точки зрения чисто военной и стратегической. Во время войны диктаторы встречались не раз, и Муссолини комментировал эти встречи, заявляя, например, что Гитлер ведет себя истерически. Так, Гитлер плакал, рассказывая дуче о побеге Гесса. В этот период происходили чудовищные вещи. Ведя свои бессмысленные локальные войны, Муссолини «хотел иметь несколько сот убитых (итальянских солдат.— Ц. К.) и несколько завоеванных квадратных километров для того, чтобы не отставать от понесенных немцами жертв и немецких завоеваний» 34.
Некоторые итальянские исследователи (в частности, марксист Джорджо Канделоро, ныне покойный) полагают, что, производя перемены в партии и в военном командовании в начале войны, Муссолини делал это отчасти потому, что все же понимал шаткость режима, а отчасти и потому, что хотел придать всей системе руководства страной отпечаток чего-то традиционного, менее вызывающего по отношению к королю и к генералитету. Внутри крупных капиталистических групп крепло недовольство «персональным стилем» правления. Физическое состояние Муссолини тоже было немаловажным фактором, а ему становилось все хуже.
В июле 1942 года, когда дела на фронте шли совсем плохо и Муссолини тоже чувствовал себя очень плохо, он на несколько месяцев уехал из Рима, чтобы отдохнуть. С ним была его любовница Клара Петаччи (Кла-ретта), которой предстояло разделить его судьбу. Кларетта никакой политической роли не играла, но ее отец и брат цинично пользовались положением Кларетты, обогащались и — косвенно — компрометировали тем самым самого Муссолини. Конечно, его законная семья ни в чем не нуждалась; одна американская поклонница подарила Муссолини виллу. Однако он ничего скандального в денежном смысле не делал. Аферы клана Петаччи бросали на него тень. Понимал ли он это — трудно сказать.
Еще до того, как уехать на отдых с Клареттой, дуче выступил в нескольких городах и говорил о необходимости «переменить все». При этом он отчаянно ругал местные кадры и интеллигенцию «за недостаточный патриотизм», говорил о том, что режим развратил молодежь тем, что слишком либерально к ней относился, и в одной речи сказал, что итальянцы отчаянно нуждаются в том, чтобы стать в конце концов серьезным народом. Что это, если не самая настоящая истерика?
Дневники Галеаццо Чиано за 1943 год начинаются 1 января. Он пишет, что дуче вызвал его и «очень смущенно» сообщил о том, что Чиано придется оставить пост
министра иностранных дел. Чиано назначается итальянским послом при Святом престоле. Король не был посвящен в эту историю. 8 февраля Чиано записывает в дневнике слова, сказанные ему дуче, так сказать, на прощание: «Считай, что для тебя наступает период отдыха. Потом опять будет твой тур. Твое будущее в моих руках, поэтому ты можешь быть вполне спокойным». Затем дуче спросил, находятся ли все документы министерства иностранных дел в порядке. Цитирую запись Чиано: «Да, отвечаю я ему, все документы в порядке. И прошу вас запомнить, что, когда настанут трудные часы — а теперь уже ясно, что трудные часы настанут,— я смогу документально засвидетельствовать один за другим все акты предательства, которые немцы совершили по отношению к нам. Начиная с подготовки войны против России, о которой нам сообщили, когда войска уже пересекли границу. Если понадобится, я дам вам все элементы или, еще лучше, за двадцать четыре часа я подготовлю вам текст той речи, которую вот уже три года мне страшна хочется произнести, настолько хочется, что, если не произнесу ее, я смогу взорваться и лопнуть». Он слушал меня молча и, казалось, был почти согласен. Сегодня он крайне озабочен, потому что на Восточном фронте отступление продолжается в ритме форменного бегства. Он сказал, чтобы я часто приходил к нему, «даже каждый день»1 Прощание было сердечным. Я так рад этому, потому что очень, очень люблю Муссолини, и тягостнее всего для меня было бы отсутствие контактов с ним».
Именно в 1943 году Муссолини назначил секретарем партии ветерана сквадризма Карло Скорца (1896—1988). Здесь была ставка на энергию, на некоторую популярность Скорцы, но все оказалось напрасным: чудеса в истории происходят крайне редко, да Скорца и не мог пригодиться для роли волшебника. По некоторым данным, во время одной из своих поездок в Германию дуче выслушал намек на то, что все происходящее в Италии довольно сильно напоминает театр абсурда.
Мы писали о том, как газетам посылались фразы. Но это не значит, что все могли мириться с таким интеллектуальным убожеством. В среде патроната, тех крупных промышленников, которым, как говорил когда-то Филиппо Турати, фашисты «продали Италию» (а так оно и было), были все же образованные люди, которых плебейский стиль жизни, насаждавшийся ПНФ, всегда раздражал. Кроме того, далеко не все в промышленных и финансовых кругах поддерживали союз с гитлеровской Германией.
После Сталинграда, когда миф о непобедимости наци-фашизма рухнул, положение в Италии стало обостряться. На предприятиях прокатилась волна забастовок. Весной 1943 года было заключено важное соглашение между главными оппозиционными силами: коммунистами, социалистами и представителями маленького, но исключительно активного движения «Giustizia е liberta» («Справедливость и свобода»). В католическом мире тоже шло большое брожение. После забастовок в крупнейшем промышленном центре Турине, в Милане и в других городах Муссолини 17 апреля 1943 года созвал Руководство ПНФ, чтобы дать директивы. Он обрушился на всех: на аппарат партии, на буржуазию, на тех, кто против войны.
Многое расшифровывается. Так, нападки на буржуазию означали, что через осведомителей Муссолини знал о том, что кое-кто из магнатов ведет уже переговоры с американцами. Муссолини заявил на том заседании Руководства партии, что пришло время наконец определить, что такое буржуазия. Дуче полагает, что буржуа — это тот, кто одновременно богат и труслив. Напоминаю о «программе Сан-Сеполькро», в которой были отчетливые антикапиталисти-ческие пункты. Может быть, в 1943 году, в преддверии и предчувствии надвигавшегося и неотвратимого краха, он вспоминал об этих своих истоках, эклектических, двусмысленных, но все же иных. Речь заканчивалась патетически: «Если нам суждено пасть, даем клятву, что наше падение будет прекрасным».
A 5 мая 1943 года Муссолини последний раз выступил с балкона палаццо Венеция. Риторика утратила всякий смысл. Еще на заседании Руководства партии дуче говорил о непопулярности любых войн и ставил в пример мужество нацистов. И вот эта речь с балкона. Есть вполне надежные данные итальянской полиции. Речь Муссолини вызвала саркастические замечания. Он не видел, с какой быстротой укрепляется антифашистское сознание, укрепляется оппозиция.
Кроме того, был заговор. Точнее, были два параллельных заговора — в верхах фашистской партии и в окружении короля. Падение режима Муссолини следует рассматривать на этом историческом фоне. Военная катастрофа; активизация антифашистов — рабочих и интеллигентов (в том числе католиков); все увеличивающиеся разногласия в руководстве фашистской партии; переплетающиеся заговоры некоторых иерархов и королевского дома.
Король никогда не любил Муссолини, хотя и поддерживал его режим. В условиях диархии конечно же всегда диктовал Муссолини и подчинялся Виктор Эммануил. И летом 1943 года внешне он вел себя очень пассивно, как и весь королевский дом, за исключением жены наследного принца Умберто. Принцесса Мария Жозе, бельгийка, ненавидела Гитлера и нацистов и не скрывала этого. Король сверхосторожен, но его невестка поддерживает связи и с зарубежными антифашистами и с итальянцами, настроенными оппозиционно. Разумеется, это были не левые, это были недовольные аристократы и представители интеллектуальной элиты. В конце концов Мария Жозе попадает под домашний арест (правда, не формальный). Конечно, политики в подлинном смысле слова принцесса не делала и не могла делать. Но все же она способствовала созданию некой атмосферы, такие вещи тоже имеют значение. Не стоит преувеличивать роль принцессы и ее окружения, но и приуменьшать не следует. Мария Жозе была в отличных отношениях с графом Чиано, но никогда не называла
его имя среди тех, кто должен был прийти к власти после падения режима: он был слишком связан с дуче и с фашизмом.
Итак, два параллельных и переплетающихся заговора. 10 июля 1943 года англо-американские войска высаживаются на Сицилии. Мы упоминали о последних речах дуче. Цитируем текст, опубликованный в газетах 5 июля 1943 года: «Есть сомневающиеся, и удивляться этому не следует. У Христа было всего 12 учеников, и он воспитывал их три года... Что касается моей личной ответственности, я ее, разумеется, полностью признаю. Придет день, когда я докажу, что нельзя было, не надо было уклоняться от этой войны,— иначе это было бы нашим самоубийством» 35. Но все это было за пять дней до высадки союзников на Сицилии. А много позже, 1 июня 1944 года, король писал министру двора Пьетро Аквароне, что он, король, «с конца января 1943 года окончательно и конкретно принял решение положить конец фашистскому режиму и уволить в отставку Главу правительства, Муссолини». Начинается, как составная часть королевского плана, заговор генералов. Здесь два главных действующих лица: начальник генерального штаба Витторио Амброзио и самый молодой из итальянских генералов Джузеппе Кастеллано, игравший роль идеолога. Оба понимали, что война безнадежно проиграна, и выработали план действия. Письменный план показали Чиано, а тот в свою очередь — одному своему другу-дипломату, но тот заявил: «Это просто взрывчатка, я даже читать не хочу, бери себе».
Было бы неисторичным давать однозначную характеристику всем видным деятелям итальянского фашистского режима. Конечно, были солдафоны, как Стараче. Были настоящие интеллигенты, как Джузеппе Боттаи (1895— 1959), которому надо было бы уделить особое внимание, если бы мы в этой главе всерьез, подробно писали о культуре. Боттаи был «левым фашистом». Это течение по-своему очень опасное, так как Боттаи, интеллигент и
либерал, привлекал к себе многих интеллектуалов, предлагая им изощренную версию фашистской идеологии. О многих мы не станем говорить, но о Дино Гранди — необходимо.
Граф Дино Гранди (1895 — 1988) получил прекрасное образование. Он был «фашистом первого часа» и действительно верил в идеологию «программы Сан-Сеполькро». С 1929 по 1932 год Гранди был министром иностранных дел, а сразу после этого до 1939 года — итальянским послом в Великобритании. Там он завязал тесные дружеские отношения со многими выдающимися английскими политическими деятелями, которые единодушно писали о его уме, дипломатической ловкости и такте. Переписка Гранди с Черчиллем продолжалась и во время войны. Чиано относился к Гранди с большим уважением и совершенным доверием, писал ему в Лондон конфиденциальнейшие (сам он их называл секретными) письма, но позднее изменил свое отношение, поскольку Гранди был слишком уж критически настроен по отношению к фашистской внешней политике.
Гранди принадлежал к интеллектуальной элите, предупреждал дуче против вступления Италии в войну, вел себя независимо, как умный и светский человек, которому претит вульгарность и плебейский стиль окружения Муссолини. Гранди отдавал себе отчет в том, что неудачи на фронтах ведут страну к неминуемому краху. Он не раз говорил с королем, но король хитрил; у Гранди были близкие друзья среди генералов, с ними он тоже говорил откровенно и настойчиво. Он был фашистом, монархистом, видел, что Италия катится в пропасть. Положение в стране было напряженнейшим. Все больше распространялась идея о заключении сепаратного мира. Дино Гранди требовал, чтобы король проявил решимость или отрекся от престола.
Поскольку в стране царили уныние и тревога, а у наиболее активных — возмущение, секретарь ПНФ Карло
Скорца решил поручить местным партийным кадрам немножко поднять настроение у людей. 16 июля многие иерархи явились к дуче (Гранди отказался принять в этом участие) и набросились на него с упреками. Он огорчился, еще раз заявив, что вступление в войну было фатальной неизбежностью, а потом сказал, что раз так, он созовет заседание БФС.
19 июля состоялась тринадцатая встреча Муссолини с Гитлером, на которой, как выражается Монтанелли, они были «на равных». Встречи желал Гитлер. 18 июля он вылетел в Римини в сопровождении свиты военных высокого ранга. Муссолини в тот же день прилетел в Римини; с ним были только лечащий врач, тогдашний секретарь ПНФ и двое второстепенных сотрудников. Из Римини Гитлер и Муссолини поездом доехали до Тревизо, оттуда на автомобиле — на виллу сенатора Акилле Гаджиа. Туда приехали другие члены итальянской делегации, и начались официальные переговоры. В историю это вошло под названием «Конференция на вилле Гаджиа».
Джанфранко Бьянки приводит в своей книге никогда прежде не публиковавшийся текст Дино Гранди: «Это кажется невероятным, но именно Гитлер толкнул Муссолини на созыв БФС, Гитлер и никто другой. Он утверждал, что Муссолини окружен изменниками и в правительстве, и в БФС. Муссолини отрицал. И чтобы доказать Гитлеру, что хозяином положения является он и никто другой, Муссолини, едва вернувшись в Рим, вызвал секретаря партии и приказал созвать БФС. История кажется неправдоподобной, но это правда» 36.
Гитлер, как это бывало всегда, произнес длинный монолог, требуя от дуче большей твердости. Во время перерыва на обед сотрудники дуче настаивали на том, чтобы он выдвинул ультиматум: или Германия снабдит итальянцев необходимым оружием, или союз будет разорван. Но тут передали сообщение о том, что Рим подвергся бомбардировке, Муссолини произнес несколько патетических фраз и вернулся в Рим.
Заседание БФС было назначено на 24 июля, в 5 часов пополудни. О том, что назначено заседание БФС, секретарь партии Скорца оповестил всех еще 21 июля, загодя. Дино Гранди тщательно разработал проект своей резолюции, которую решил предложить на заседании. Он проявил большую лояльность по отношению к королю, которого не хотел делать причастным к своему «заговору». Он показал текст и Чиано, и нескольким другим. Мало того, он показал его и самому дуче. Вероятно, он хотел уговорить Муссолини согласиться с самым главным — с добровольным отказом от поста верховного главнокомандующего. Он предлагал Муссолини вообще не созывать БФС, а договориться. Но Муссолини не пожелал: он твердо верил в то, что Гитлер имеет в запасе какое-то сверхмощное оружие. Как только его пустят в ход, будет изменен весь ход войны. Муссолини сказал Гранди, что заседание состоится, пусть он выступает со своим проектом резолюции.
Заседание БФС единодушно и справедливо называют историческим. После разговора с Муссолини (22 июля) Гранди, Боттаи и Чиано усилили первоначальный проект: теперь они хотели не только ухода Муссолини с поста верховного главнокомандующего. Они хотели, чтобы дуче вручил королю заявление об отставке со всех политических постов. Они говорили персонально с другими членами БФС, собирали голоса, готовили большинство. Перед тем как отправиться на заседание, Гранди исповедался, оставил письмо для передачи королю и положил в карман две ручные гранаты. Он принял решение: если резолюция не пройдет, он бросит гранаты тут же, в зале заседаний: лучше погибнуть, чем жить так, как они жили.
Драматическое заседание, означавшее конец фашистского режима в Италии, началось 24 июля в 17 часов 15 минут. Присутствовали Муссолини и 28 членов БФС. Речь Гранди, судя по всем имеющимся источникам, была очень сильной. Он не щадил никого, в том числе и самого себя, он говорил, что фашизм первоначально был революционным те
чением, но его погубила диктатура. Еще несколько человек поддержало Гранди, среди них Галеаццо Чиано и квад-румвир Де Боно. Граф Чиано особенно резко говорил о гитлеровской Германии, это перекликалось с тем, что он прежде говорил Муссолини.
Один из самых злобных, жестоких и одержимых фашистских иерархов — Роберто Фариначчи настаивал на верности Италии своему союзнику Гитлеру. Фариначчи вообще был теснейшим образом связан с нацистами, сообщал им обо всем, что происходило в Италии, пользовался их доверием и покровительством. За резолюцию Гранди проголосовало 19 человек, за резолюцию Фариначчи — всего 8 человек. Прения продолжались весь вечер и всю ночь, так что дата падения дуче — 25 июля. Муссолини был на редкость пассивным. Закрыв заседание, он заявил, что отправится в Квиринал сообщить королю о результатах.
Существует много версий о причинах этой странной пассивности Муссолини. Почему он не сделал ни малейшей попытки оказать сопротивление, почему никого не обвинил в предательстве и измене? Мне кажется, здесь несколько обстоятельств: во-первых, хотя дуче был подготовлен к тому, что произойдет, поскольку Гранди с ним говорил, он вряд ли мог ожидать такого результата голосования; во-вторых, он был деморализован, так как (несмотря на все надежды на волшебное новое оружие Гитлера) понимал, что война проиграна; в-третьих, он был очень болен и, вероятно, в те часы сильно страдал физически.
Тут проявились черты его характера, его позерство, остававшееся неизменным. Когда кончилось заседание БФС, он позвонил Кларетте и сказал: «Звезда закатилась». Это ужасно литературная, слишком красивая и поэтому пошлая фраза. Но таким он был. Он был игроком, не умевшим даже проигрывать достойно. Некоторые журналисты писали тогда о мелодраме. Может быть, и элементы мелодрамы были. У Муссолини была еще одна возможность: обратиться за помощью к Гитлеру. Но это было
бы слишком унизительно, на это даже дуче не пошел; Кроме того, хотя немецких функционеров в Италии было много, и достаточно влиятельных, и с ними существовали постоянные контакты, никто из них не мог принять решение без санкции из Берлина. Значит, нужно было время, не один час, а — быть может — день или два. Король, уже принявший решение назначить на место Муссолини маршала Пьетро Бадольо, как и все слабохарактерные люди, был упрямым: ему советовали куда более способных и сильных людей, но он отныне намерен был принимать решения сам. Фактически и психологически это была жажда реванша. Гранди трезво говорил, что Бадольо слишком скомпрометирован отношениями с фашизмом и с военной политикой Муссолини, предлагал кандидатуру другого маршала, старого человека, единственного из авторитетных военачальников, совершенно не запятнанного сотрудничеством с фашизмом, но король не слушал: он решил так. Гранди советовал назначить премьер-министром маршала Энрико Кавилья, включить в состав нового правительства одного из крупнейших промышленных магнатов — Альберто Пирелли, которого хорошо знали американцы,— ничего из его предложений не было принято.
25 июля было воскресенье, король находился не в Квиринале, а в своей загородной вилле. Отправляясь туда, Муссолини не знал, что фактически уже лишен власти. Дворцовые участники заговора всячески ускоряли развитие событий. Муссолини отправился на виллу в 5 часов пополудни 25 июля. Его охрана, как всегда, осталась снаружи, но автомобиль дуче въехал на территорию. Там, спрятавшись за деревьями, стояли карабинеры в санитарной машине, а шофера Муссолини куда-то заперли, чтобы он ничего не видел и не вмешивался.
Виктор Эммануил объявил дуче о том, что главой правительства назначен маршал Бадольо. Он не пожелал вступать с Муссолини в разговоры по существу, но «своим королевским словом» гарантировал безопасность бывшего
диктатора. До этого момента Муссолини занимал следующие посты: премьер-министра, министра иностранных дел, министра внутренних дел, верховного главнокомандующего, председателя БФС. Едва Муссолини вышел из здания, как к нему приблизились два офицера, пригласили следовать за ними и заявили, что король велел им «охранять» бывшего дуче. Они посадили его в санитарную машину и увезли. Муссолини, растерявшийся и оглушенный, не оказал никакого сопротивления: он был совершенно деморализован. Известно, что королева Елена высказала большое неудовольствие тем, что арест произошел на территории виллы: она поняла все неприличие этого жеста; арестовать бывшего главу правительства надо было не там, а за оградой, после того как он покинул виллу короля. Но «бесполезный гражданин» брал реванш.
Развал режима был непостижимо быстрым. Тот самый диктор, который в течение стольких лет оповещал страну о «славных деяниях» Муссолини, в 22 часа 45 минут 25 июля подошел к микрофону в сопровождении военного и прочитал два обращения к народу: короля и маршала Бадольо. И тотчас, молниеносно, толпы римлян, как волны, прокатились по городу. Люди срывали портреты дуче и фашистские эмблемы, требуя немедленного прекращения войны. Эта магия народного возмущения, этот ни с чем не сравнимый позорный крах фашистского государства — лишь логическое, закономерное завершение всей его истории.
Гитлер, узнав об аресте Муссолини, был совершенно потрясен. Одна за другой в Рим летели телеграммы. Гитлер требовал контрмер, ни в чем не винил дуче, настаивал только на том, чтобы ему сообщили, где Муссолини находится. Он не предъявлял к дуче никаких претензий, все время твердил о гнусном предательстве. Полковник СС Эудженио Дольман, находившийся тогда в Италии, писал в мемуарах, что немецкий посол в Риме и он сам тщетно ожидали, что в посольство примчатся «фашисты-энтузиасты», оставшиеся преданными Муссолини, жаждущие
советов и помощи. Ничего подобного: никто. «Наконец появился Фариначчи, который не сказал ни полслова о бедном дуче, покинутом всеми, томящемся в казарме карабинеров. Фариначчи хотел только одного: с первым же самолетом улететь в Германию. Я попросил прислать машину с конвоем для героического Фариначчи. Так началась блистательная серия спасений. Ни один не пожелал оказать сопротивление или связаться с дивизией «М» (дивизия «М» предназначалась для личной охраны Муссолини.— Ц. К.), Все хотели единственно одного, исключительно одного: бежать в Германию» 37.
Так вели себя люди, которым Муссолини говорил: «Кто не готов умереть за свою веру, тот недостоин ее исповедовать»,— рыцари касторки и дубинки, опозорившие Италию и принесшие ей неисчислимые беды и страдания. Мы не говорили о деятельности Особых трибуналов, не приводили цифр, но их было очень много — преступлений фашизма. А сам Муссолини! Уже арестованный, на следующий день после своего падения он писал Бадольо, предлагая свое сотрудничество. К тому времени от ницшеанского «сверхчеловека» уже ничего не осталось. Какая ирония судьбы! 29 июля 1943 года, как мы знаем, Муссолини исполнилось 60 лет и он находился под арестом. Гитлер своевременно прислал для него подарок: специальное собрание сочинений Ницше — двадцать четыре тома, переплетенных в голубую кожу, с надписью: «Adolf Hitler Seinem lieben Benito Mussolini» («...своему дорогому...»). Правительство Бадольо передало Муссолини подарок, и он поблагодарил. Но никакой «воли к власти» у него больше не было.
Никто не оказал сопротивления государственному перевороту, огромные народные демонстрации доказали, что фашистская партия фактически перестала существовать, и все произошло удивительно быстро. Куда быстрее, нежели предполагал король, думавший, что все будет разворачиваться постепенно. 26 июля правительство Бадольо издало
декрет об отмене БФС и Особого трибунала и о роспуске всех фашистских организаций. Но в первом обращении Бадольо к народу была фраза: «Война продолжается». А первым и главным требованием народа был как раз выход Италии из войны. Именно война была ненавистной и заставляла многих примыкать к антифашистским организациям, которые после падения Муссолини вышли из подполья, но оставались полулегальными.
«В Германии давно уже считали возможным, что в Италии возникнет внутренний кризис. И все-таки сообщение о заседании БФС, об аресте Муссолини и назначении Бадольо обрушилось на Берлин неожиданно... На протяжении 25 и 26 июля известия поступали очень часто, но неполные и беспорядочные. Ни немецкое посольство, ни нацистская служба информации в Риме не в состоянии были узнать, что замышляется и что происходит, и точно информировать Берлин. Только вечером 26 июля немецкие руководители ясно поняли, что произошло в Италии. Между тем Гитлер, взбешенный смещением Муссолини, еще вечером 25 июля заявил, что король и Бадольо, несомненно, хотят перейти на другую сторону. Поэтому он желал, чтобы немецкие войска, находившиеся на территории Италии, немедленно захватили «изменников» (короля, королевскую семью, Бадольо и других участников государственного переворота) и восстановили власть Муссолини, о судьбе которого в Германию не поступало точ-*-*	38
ных сведении» .
Потом, однако, стали поступать сообщения о том, что режим фактически развалился за одни сутки. Кроме того, военные стали уговаривать фюрера не поддаваться эмоциям и поддерживать некоторые контакты с Бадольо, чтобы посмотреть, как в Италии будут развиваться события. Гитлер согласился, но все время требовал, чтобы ему сообщали, где находится Муссолини и в каком он состоянии. И король, и Бадольо 28 и 29 июля уверяли германского посла, что Муссолини здоров, но отказывались сказать, где 90
он находится. 28 июля, уступив настойчивым просьбам. Бадольо, фюрер принял итальянского военного атташе в Берлине, но категорически отказался встретиться с королем, хотя итальянцы очень просили о такой встрече. Неизвестно, на что надеялся Бадольо в случае, если бы встреча состоялась. Одна из гипотез: Бадольо хотел выиграть время, с тем чтобы Гитлер немного успокоился. Но максимум, на который Гитлер согласился, была встреча между высокопоставленными немецкими и итальянскими представителями.
Такие встречи действительно состоялись — сначала в бронированном вагоне, затем в нормальной обстановке. С обеих сторон — нескрываемое недоверие и подозрительность. Параллельно Бадольо искал контактов с англо-американцами. Все это ничего общего не имело с дипломатическими и политическими нормами. Скажем грубо: кто кого ловче введет в заблуждение и обманет. Бадольо, конечно, обманывал, но терпел неудачи, потому что не был деятелем крупного масштаба: ему не хватало ясности мысли, решительности.
И вот совершенно поразительный факт: даже после того как было подписано соглашение о перемирии с англо-американцами, король и Бадольо уверяли немецкого посла в том, что твердо намерены хранить верность союзу с Германией.
Они предпочитали лгать. Психодрама, разыгрывшаяся в Италии, вызывала прежде всего чувство презрения. В самом деле, все вызывают это чувство: и король, и Муссолини, и Бадольо, и — с другой стороны — «героический Фариначчи». Не он один — многие видные фашисты делали все возможное, чтобы перебраться в Германию. Немецкое посольство помогало им всем. Муссолини был совершенно сломлен.
Через несколько дней он написал своей сестре Эдвидже письмо, факсимиле которого приведено в ее книге «Мой брат Бенито», письмо человека, совершенно смирившегося
и разбитого, без всякого намека на достоинство: «Что касается меня, я считаю себя на три четверти уже покойником, Остались кучки костей и мускулов, которые уже десять месяцев как начали органически разлагаться. О прошлом ни слова. Оно тоже умерло. Я не жалею ни о чем, не хочу ничего» 39.
Муссолини не хотел ничего. Думаю, правы итальянские авторы: он считал себя вторым Наполеоном и хотел писать мемуары. Но он не мог уже распоряжаться своей судьбой, а Адольф Гитлер смотрел на вещи иначе. По его приказу немецкие парашютисты выкрали Муссолини из места его заключения в Гран-Сассо (в горах Абруццо). Это произошло 12 сентября 1943 года, Муссолини привезли в Вену, его сопровождал полковник Скорцени, осуществивший операцию. В дневниках Геббельса сказано, что Муссолини очень устал. Он просил передать Гитлеру, что больше всего хочет выспаться, а потом встретиться со своей семьей, находившейся в Мюнхене. Донна Ракеле и младшие дети были отвезены туда по указанию Гитлера. В Мюнхене находились и многие фашистские иерархи, а также сын Бенито Муссолини — Витторио. Предполагалось, что они создадут временное правительство, которое будет действовать от имени дуче. Но дуче как раз освободили. Занятную запись об этом правительстве сделал Геббельс:
«Так называемое фашистское временное правительство усердно трудится в здании Генерального штаба фюрера, хотя иногда то один, то другой из членов этого правительства начинает нервничать, будучи не согласными с общими политическими целями, которые мы преследуем... Но что еще могут делать эти синьоры, если не работать для нас?.. Чего немцы действительно хотят, это возможности опубликовать имена членов этого правительства, которые сейчас спят там в штабе на полу... Плохо то, что мы не можем огласить эти имена, потому что они слишком малозначительны» 40.
Настало время сказать и о Галеаццо Чиано. После
падения Муссолини начались аресты иерархов, всякие заговоры и контрзаговоры. По некоторым сведениям, Бадольо собственноручно подписал ордер на арест Чиано, но Эдда пришла в ужас, советовалась с немцами, хотела получить возможность уехать всей семьей в Испанию. Это не получилось и кончилось тем, что Чиано, Эдда и их дети тоже оказались в Германии.
Тем временем итальянский народ продолжал ждать, что страна выйдет из войны. 3 сентября в Кассибиле (провинция Сиракуза на Сицилии) представители правительства Бадольо и высадившихся на Сицилии англо-американских войск подписали соглашение, вежливо названное «перемирием», а фактически означавшее полную капитуляцию Италии. Соглашение оставалось секретным до 8 сентября. В тот день Бадольо и генерал Эйзенхауэр обнародовали текст, а 9-го .король со всей семьей и Бадольо со своим правительством и весь генералитет постыдно бежали из Рима. В течение нескольких дней Германия оккупировала почти всю территорию Италии от Альп на Севере до Неаполя на Юге. Начиная с 8 сентября 1943 года Италия оказалась разделенной на две части. 11 сентября немцы объявили, что вся территория Италии, включая Рим, является военной зоной, находящейся под немецким военным контролем. С этого момента нацисты стали четко разграничивать два понятия: ДУЧЕ и ИТАЛИЯ.
Есть много загадок. Так, само освобождение или похищение Муссолини из Гран-Сассо связано с темными и неясными обстоятельствами: неизвестно, в какой мере Бадольо хотел, чтобы Муссолини оставался на территории Италии. Согласно одному предположению, ему казалось удобнее избавиться от бывшего диктатора, предлагавшего ему свое сотрудничество. Тоже удивительно и странно: неужели после только что пережитого шока, после мелодраматического звонка к Кларетте, после того, как его арестовали при почти анекдотических обстоятельствах, уже на следующий день Муссолини допускал возможность вновь возникнуть
на итальянской политической сцене, пусть рядом с Бадольо? Скорцени, выступивший 13 сентября ж> немецкому радио с коротким сообщением: «Я освободил Муссолини» (выступить по радио ему разрешил сам фюрер), потом в оставленных им свидетельствах преувеличивал сложность и опасность проделанной операции, допустил много неточностей и просто лгал.
Встреча Гитлера и Муссолини произошла 14 сентября в резиденции фюрера и была поистине мелодраматической. Геббельс оставил подробнейшее описание. Муссолини почти ничего не знал о положении в Италии. И совершенно не желал возвращаться к власти. Но ему было суждено вернуться: так пожелал Гитлер. Почему его встреча с жалким человеком, который когда-то мог импонировать ему и нравиться, но теперь, вероятно, никак не мог, была такой трогательной? Некоторые влиятельные люди из немецкой верхушки считали, что надо попросту оккупировать Италию, без всяких сантиментов. Другие политики считали, что лучше замаскировать откровенную оккупацию, создав марионеточное правительство. Сам Гитлер, вероятно, понимал, что на возрождение итальянского фашизма рассчитывать невозможно. Но, как выразился кто-то, Гитлер и Муссолини, находясь рядом, «гипнотизировали друг друга».
Я лично сформулировала бы это иначе и подтверждаю то, с чего начала рассказ об их отношениях. Гитлер искренне любил Муссолини, восхищался им и идеализировал его. Возможно, Гитлер —сознательно или бессознательно — тоже нуждался в мифе. И дуче подходил для этой роли. И все-таки осенью того года Муссолини настолько сдал физически, морально и интеллектуально, что утратил даже те качества актера, которые вводили в заблуждение многих опытных и отнюдь не склонных к идеализации людей. Остается психологической загадкой отношение к нему Гитлера, который в полной мере отвечал своему образу: злодей, фанатик, преступник, один из
самых страшных и кровавых диктаторов, каких знают века. После 25 июля Гитлер не мог не видеть, что Муссолини превратился не просто в ничто, а в символ огромного политического просчета и поражения. Эта психологическая загадка интересовала и волновала многих исследователей; для того чтобы привести все версии, понадобилась бы целая книга.
В дневнике Чиано за 1939 год есть одна удивительная запись. В то время в Германии происходили заговоры против Гитлера, настоящие или инсценированные, с разными темными политическими целями. Об обстоятельствах энного заговора даже говорить не стоит: все версии противоречивы, среди действующих лиц — немецкие военные и англичане. Но бомба была брошена, и, по официальной версии, хотели убить фюрера. А теперь процитируем запись из дневника графа Чиано:
«9 НОЯБРЯ. Покушение на Гитлера в Мюнхене вызывает всеобщий скептицизм, и самый большой скептик — Муссолини. Действительно, сведения, которыми мы располагаем, никак не убеждают в достоверности версии... Дуче немало потрудился, составляя телеграмму, в которой выражалось удовлетворение в связи с тем, что фюрер избежал опасности. Он хотел, чтобы текст был прочувствованным, но не слишком, потому что, по его мнению, ни один итальянец не испытал большой радости по случаю спасения Гитлера. И меньше всего радости испытал он сам, Муссолини».
До такой степени не любить. Настоящий роман отношений. На все бесчисленные почему я не могу ответить. История пожелала под конец предложить современникам и потомкам такие ситуации, такие переплетения, такие краски, которые, может быть, могли бы придумать великие драматурги, такие, как Шекспир. Муссолини — Гитлер. Я не писала о покушениях, произведенных на Муссолини,— некоторые были серьезными, одного пятнадцатилетнего паренька растерзали на месте. Одна сумасшедшая ирлапд-
ка стреляла и попала Муссолини в нос. Обойдемся без рассказа об этих покушениях, настоящих или инсценированных.
Однако запись Чиано поразительна. Муссолини не был бы огорчен гибелью Гитлера — не так ли? Я не могу согласиться с теми итальянскими исследователями, которые полагают, будто создание небольшого государства, названного «республика Сало» и непременно возглавляемого Бенито Муссолини, нужно было Гитлеру только из политических соображений. Они были главными, согласна. Но его личное отношение к дуче диктовало очень многое. Мы будем говорить об этом в конце этой главы. Оставался ли в период от сентября 1943 до апреля 1945 года Бенито Муссолини политиком, сохранил ли он свои качества отличного актера? Попытаемся говорить о фактах, пусть читатели сами вынесут суждение.
КРОВАВЫЙ ФАРС САЛО
Рассказ о Бенито Муссолини и об итальянском фашизме приближается к концу. После того заседания БФС, когда Муссолини посадили в санитарную карету, во всей его личной истории возникает новый момент. Актер становится жалким и смешным. Дино Гранди после государственного переворота 25 июля уехал в Испанию, потом в Португалию. Это его спасло. Он писал Черчиллю о своей непоколебимой уверенности: Гитлер проиграет войну. Черчилль со своей стороны писал ему очень сердечно: «Мой дорогой Гранди».
А те иерархи, которые бежали в Германию, интриговали, ссорились между собой, выслуживались перед нацистами, предлагали свои проекты, как «подавить коммунистическую пропаганду в Италии». Гитлер лично их не замечал, с ними имел дело Гиммлер, который относился к ним с совершенным презрением. Гитлер — это известно — осенью 1943 года надеялся еще выиграть войну. Во
преки очевидности он хотел и мечтал выиграть воину, «а потом наступит час мести». В Италии он планировал жестоко отомстить всем тем, кто «предал дуче». Впрочем, потом он решил, что месть некоторым изменникам откладывать незачем. Имелся в виду прежде всего Галеаццо Чиано, находившийся в Германии.
Новое итальянское официальное агентство печати объявило 15 сентября 1943 года по радио: «Сегодня Бенито Муссолини возобновил верховное руководство фашизмом в Италии». На западном берегу озера Гарда расположен небольшой городок Сало. В одной из вилл поселился Муссолини с семьей, неподалеку — Кларетта Петаччи. Поскольку «монархия изменила», была создана «республика Сало». Немцы следили буквально за каждым шагом дуче. Освобождение Муссолини, предрешенное Гитлером сразу после 25 июля, сделало возможным создание марионеточного правительства в Италии в соответствии с практикой, испытанной в других оккупированных нацистами странах. Муссолини фактически уже не союзник, а вассал.
Первое заседание правительства нового государства, официально называвшегося Итальянская социальная республика (но в просторечии говорили, и это перешло в ученые труды после падения обоих фашизмом, только «республика Сало»), состоялось 27 сентября 1943 года. Партия отныне называлась «Фашистская республиканская партия», и секретарем этой партии был назначен Алессандро Паво-лини (1903—1945). Паволини был интеллигентом, фанатиком, который на самом деле верил в свои ценности и в лозунг «умереть красиво». Он другой смерти себе не представлял и не хотел.
Новый режим нуждался в новой программе и идеологии, в наборе расхожих аксиом и лозунгов. Прошедшее двадцатилетие было безнадежно скомпрометировано, это понимали все. Новая идеологическая схема выглядела примерно так. Первоначально фашизм был по-настоящему революционным движением и хотел только блага народа,
в первую очередь трудового народа. Недаром существо-вала «программа Сан-Сеполькро». Однако монархия и крупная буржуазия помешали фашизму осуществить «программу Сан-Сеполькро». Но теперь и с монархией, и с крупной буржуазией покончено, а республика будет опираться на рабочий класс, то есть вернется к своим истокам.
На протяжении сентября и октября «Фашистская республиканская партия» набрала довольно много членов, причем состав ее был исключительно пестрым. В разных городах после 8 сентября возникли группы фашистов, воодушевленных провалом режима Бадольо. Среди них были старые сквадристы, но также и молодые фанатики, верившие и Муссолини, и Гитлеру, верившие в то, что после пережитого летом 1943 года глубокого кризиса режим действительно может возродиться с обновленной программой. Наряду с людьми такого толка были и многие оппортунисты, карьеристы и авантюристы, хотевшие удить рыбу в мутной воде, урвать свой кусок добычи, воспользоваться создавшейся ситуацией, были и просто люди дна. В каком-то смысле повторилась ситуация, существовавшая в 1919 году, хотя было бы неверным проводить слишком тесные аналогии.
Однако было необходимо как-то обнародовать новую программу, показать итальянскому народу то, что хотели изобразить как «истинное лицо» нового режима. Этот режим держался исключительно на силе немецкого оружия и на насилии. По масштабам такого террора в истории итальянского фашизма не было еще никогда за все двадцать лет. Может быть, читатели помнят, как французский посол сказал Галеаццо Чиано 10 июня 1940 года о том, что «немцы — жестокие хозяева» и что итальянцы сами убедятся в этом. Точное предвидение. Итальянцам пришлось убедиться в этом через три с небольшим года.
Мы писали вскользь и о том, что лидеры крупной итальянской буржуазии, понимавшие неизбежность военного
поражения Италии и Германии, своевременно переориентировались и сделали ставку на контакты с американцами. Это — буржуазия. Но в сентябре 1943 года движение Сопротивления, начавшее крепнуть уже весной, особенно после Сталинграда, получило новые импульсы, к нему стали присоединяться люди из различных социальных прослоек, разных убеждений, но которых объединяло самое главное: они стали активными антифашистами.
Итак, решили провести конгресс. Он должен был состояться в Вероне, и Муссолини лично написал первый набросок «Веронского манифеста». Политологи и историки (итальянские и английские) до сих пор не перестают спорить из-за этого манифеста. Дело в том, что Муссолини лично мог в этот период считаться почти умеренным ио сравнению с секретарем партии Паволини и некоторыми другими людьми того же склада. Прежде чем рассказать о конгрессе в Вероне и о «Веронском манифесте», мы должны снова вернуться к Бенито Муссолини и его зятю Галеаццо Чиано, когда-то очень близкому ему человеку. Когда Муссолини освободили из заключения в Гран-Сассо и привезли в Германию, Чиано был одним из первых, кто пришел к нему. Чиано скажет впоследствии, что они виделись в Баварии три раза и говорили о заседании БФС 25 июля и что Муссолини не обвинял его ни в чем и, мало того, обещал поговорить по этому поводу с немцами.
Дикин приводит цитату из дневников Геббельса, который был настроен против Чиано еще более враждебно, чем фон Риббентроп. Он писал, что Эдде удалось уговорить отца, который все простил зятю. Но что Муссолини не сможет провести суд над «предателями 25 июля», если в числе подсудимых не окажется Галеаццо Чиано. Дальше идет рассуждение Геббельса. Он считает, что, если бы Муссолини был «настоящим революционером высокого класса», он сам должен был бы сказать фюреру, что Чиано следует выдать итальянцам и судить. «Он этого
не сделает, и возникнут большие трудности в организации процесса против остальных предателей».
Дикин в своем монументальном труде приводит обширные выдержки из дневников Геббельса. В частности, о взаимоотношениях Муссолини с Эддой Чианой: «Дуче, конечно, очень связан своими семейными обстоятельствами. Его жена Ракеле всем сердцем ненавидит свою дочь... и это можно понять. Дуче, со своей стороны, больше доверяет дочери. Эдда на днях отправилась к фюреру и произвела самое плохое впечатление. Она просила только разрешения эмигрировать в Южную Америку через Испанию. В связи с этим своим проектом она пробовала также уладить некоторые валютные вопросы. Чиано вывез из Италии около 6 миллионов лир. Эдда хотела обменять их на песеты и дошла до того, что предложила фюреру разницу, получающуюся при обмене. Этот тошнотворно бестактный жест внушил фюреру отвращение. Чиано собирается написать свои воспоминания. Фюрер справедливо опасается, что тон этих воспоминаний может оказаться враждебным по отношению к нам, потому что в противном случае они не нашли бы сбыта на международном рынке. Поэтому даже думать нельзя о том, чтобы позволить Чиано выехать за пределы Рейха; сейчас он, во всяком случае, должен оставаться под нашим надзором».
Дикин ссылается также на другие немецкие источники, согласно которым Муссолини во время пребывания в Баварии в какой-то момент взвешивал даже возможность предоставить Чиано пост министра иностранных дел в своем новом правительстве. Ясно, что Муссолини не представлял себе всей степени враждебности немцев по отношению к Чиано. И уж конечно, он не мог в то время представить себе всю ненависть, которую именно к Чиано испытывали старые сквадристы, «фашисты первого часа», для которых он был как бы символом измены и предательства.
Но вот Муссолини в Италии, вот создана его марионеточная республика. Он думал еще, что Гитлер даст ему
возможность действовать так, чтобы хотя бы внешне оставалась иллюзия его самостоятельности, и в первом же письме к Гитлеру настаивал на этом. Он выражал надежду на то, что Гитлер вполне понимает серьезность стоящих перед ним проблем, подчеркивая, что проблемы являются и итальянскими и одновременно немецкими. Риббентроп потребовал от государств-сателлитов, оккупированных Германией, немедленно признать новое правительство Муссолини, что они и сделали. Однако Франко соглашался признать это правительство только de facto, заявив, что Муссолини отныне «превратился в тень». Позднее все же признал.
Муссолини, только вернувшись на родину, понял масштабы бедствия, степень деморализации и ожесточения. Немцы действительно контролировали все. Есть много ценных свидетельств, в частности оставленных личным секретарем Муссолини. Это Джованни Дольфин, который записывал все, вплоть до самых что ни на есть мелочей, вплоть до сплетен. У немцев были свои источники информации. Немецкие данные, известные и опубликованные также в Италии, иногда предлагают иную версию того или иного факта, но зачастую совпадают с записями личного секретаря Муссолини. Известно все: какие врачи лечат Муссолини и каковы результаты лечения; и какое у дуче настроение; и какие скандалы происходят на вилле, где командует донна Ракеле, постоянно советующаяся обо всем, включая сугубо личные дела, с немцами; и что слышно насчет Кларетты и вообще «кто что сказал».
Представим себе политическую и психологическую атмосферу в период Сало. В Италии традиционно сложилось так, что в разных провинциях стиль фашистских организаций на протяжении всего двадцатилетия был различным. Во многом это зависело от личности местных «расов». В период Сало повторилось нечто подобное. Были учреждены Особые трибуналы, отличавшиеся страшной жестокостью. Судили всех, кого считали предателями. «Старая
гвардия» — сквадристы — группировалась вокруг Паволини и еще двоих лидеров, их центром была Тоскана.
В период Сало Бенито Муссолини гораздо больше занимался ремеслом журналиста, то есть первой своей профессией, нежели деятельностью главы государства или правительства. Это вполне объяснимо. Он предпочитал писать, а не принимать решения: он не был ни в чем вполне уверен и колебался, как колебался всегда при сложных и критических обстоятельствах. Паволини просто обожал дуче, но политически был настроен куда более радикально и хотел действовать, а не что-то осмысливать или анализировать.
А Муссолини принял одно личное решение. Напомним: после 25 июля он писал своей сестре Эдвидже, что чувствует себя почти покойником. Сообщение нового итальянского агентства печати, переданное по национальному радио: «Сегодня Бенито Муссолини возобновил верховное руководство фашизмом в Италии», датировано 15 сентября 1943 года. Но кто лучше, нежели он сам, мог бы рассказать об истории фашизма? У Муссолини оставалась его интуиция, которая многое подсказывала. В частности, подсказывала необходимость не рисковать, не ставить под угрозу свой личный престиж. Первое заседание «правительства Сало» состоялось 27 сентября, а на следующий день в миланской газете «Коррьере делла сера» появилась первая статья дуче, начало его журналистской битвы. Статья называлась «Будем говорить прямо». Муссолини пытался вернуться к жизни. Говорить прямо? Цитируем статью:
«Незачем теперь предаваться сожалениям, они бесполезны. Надо выйти из этой пропасти, выйти, быть может, с переломленными костями, ио выжившими и способными жить. Когда в июне 1940 года мы вступили в войну, не было ни одного итальянца, который не верил бы, что война закончится победой... Но потом не все выполнили свой долг». Была серия статей. Муссолини пришлось пере
жить еще одно унижение: выполнять указания немецкой военной цензуры. Впрочем, одним унижением меньше, одним больше — какое это имело значение?
Мог ли сам дуче верить в истинность того, что писал, или, может быть, хотел верить? Или блефовал? Поразительно, но почти все блефовали — и в Италии, и в Германии. То, что происходило в обеих странах в эти осенние месяцы 1943 года, похоже на детективный роман или на фильм, поставленный режиссером, который относится к своим персонажам с гадливостью и отвращением, а не просто с сарказмом. Интриги, ловушки, личное соперничество, доносительство, нарочитая дезинформация, непонятно кем отдававшиеся или отменявшиеся приказы, демагогия, страх, террор. Ключевые слова — КРОВЬ и ЛОЖЬ. Муссолини колебался и писал свои статьи, а Гитлер шел напролом, шел ва-банк, как одержимый, как параноик. Он отрицал реальность, воображая, будто вопреки всему эту реальность переборет.
Так прошел октябрь. Граф Чиано вступил в контакт с одним крупным гитлеровским функционером и предложил в обмен за предоставленную ему и семье возможность эмигрировать в Южную Америку отдать свои дневники. Чиано по-немецки говорил плохо. Именно во время этих переговоров он познакомился с переводчицей фрау Бец. Настоящее ее имя (пишу так, как пишут итальянцы) было Hildegard Burkhardt Berger. На самом деле она, разумеется, была не переводчицей, а секретным агентом, и именно ей было поручено любой ценой раздобыть эти дневники. Их опубликования больше всего опасался фон Риббентроп: он и Чиано были заклятыми врагами, и легко было вообразить, что в дневниках имеются компрометирующие его материалы.
Мы знаем, как враждебно к графу Чиано относился не только Риббентроп, но и Геббельс. Но Гиммлер ненавидел Риббентропа, и ему опубликование дневников Чиано доставило бы истинное удовольствие. Были враги Риббен
тропа и среди немецких функционеров высокого ранга, находившихся в Италии после того, как она была оккупирована. Так что все пестро и неоднозначно. Жажда мести, зловещая конкуренция. В скандинавском эпосе есть удивительная вещь: «Прорицание провидицы» (в «Эдде»): «Множится зло, полон мерзости мир...» Пророчица предвидела гибель тех, кто творил мерзости. Так и в Германии, и в Италии того времени: гибель была близка и неотвратима.
Обстановка в Италии была настолько ирреальной, что Муссолини после множества конфликтов, о которых мы не станем говорить (они касались и того, на какой базе строить вооруженные силы Сало, и того, что можно придумать вместо конституции и т. д.), понял, что необходимо наконец сделать красивый жест. И тут началась выработка программного документа для конгресса в Вероне. Это начало ноября 1943 года. Паволини созвал совещание доверенных активистов и заявил: «Я вам сразу скажу... (он сказал, что уже передал дуче список лиц, которых будет судить Особый трибунал, а также тех, кого надо назначить членами этого Особого трибунала)... я вам сразу скажу, что в соответствии с законом единственная возможная мера наказания для предателей — смертная казнь» 41.
Конгресс в Вероне открылся 14 ноября 1943 года. Председательствовал и делал доклад Паволини. Дуче вообще не приехал на конгресс, а прислал приветствие или директиву. Он призывал как можно скорее покончить со всякими политическими дискуссиями и думать о военной защите Итальянской социальной республики, «то есть фашистской революции в первоначальном понимании этого слова». Впервые с начала сентября Муссолини заговорил о «фашистской революции» в духе «программы Сан-Сеполькрп», и следует признать, что принятый программный документ — «Веронский манифест» — был удивительным коктейлем.
В «Веронском манифесте» было 18 пунктов. Провозглашалось, что будет созвана специальная ассамблея, ко
торая утвердит новую конституцию. Провозглашалось окончательное падение монархии. А также беспощадная война «против плутократов», поскольку плутократы — изменники. Партия должна была стать символом «абсолютной политической честности и достойным хранителем революционной идеи». Официальной религией была объявлена римско-католическая, но признавались и все другие культы, за исключением иудейского, поскольку «принадлежащие к еврейской расе суть чужеземцы. Во время этой войны они рассматриваются как лица, принадлежащие к вражеской национальности». В социальной сфере провозглашался примат частной собственности. А в плане внешней политики — верность союзникам и «уничтожение вековых британских интриг на нашем континенте».
Текст «Веронского манифеста» перекликался с серией статей Муссолини (позднее он включил многое из напечатанного тогда в свою книгу «История одного года», в которой — интереснейший фактический материал, а также подробные характеристики отдельных иерархов. Исключительное внимание уделялось Дино Гранди и Галеаццо Чиано). Может быть, литературная работа, журналистика, создание «Истории одного года» — все это казалось Муссолини лично каким-то выходом из тупика, переключением. Возможно, так было удобнее и немцам. Да и секретарю партии Паволини, который организовывал сцены народного энтузиазма и преданности дуче. Техника была хорошо разработана во время двадцатилетия, а в Вероне было особенно важно создать видимость всеобщего согласия. Двадцать лет этим занимались опытные режиссеры, и — кто знает — не исключено, что когда-то Муссолини сам верил в эти восторги. Но теперь... Почему он не поехал в Верону? Мне кажется, психологически понятно, почему Муссолини предпочел не присутствовать там.
Конгресс проходил в атмосфере коллективной истерики. Паволини говорил об угрозе партизанского движения и привел данные о понесенных фашистами потерях. Разуме
ется, в условиях гражданской войны такие потери были значительными. Гражданская война имеет свои законы, но весь пафос Паволини был сумасшедшим призывом к нападению и к мести. А я опять вспоминаю «Прорицание провидицы»: «...вьюжный век, волчий век пред кончиной мира* Ни один из людей не щадит другого». Немцы о конгрессе в Вероне знали все подробности, но предпочли держаться в стороне; так было во многих смыслах удобнее. Прения были тоже истерическими, и одним из лейтмотивов был призыв расправиться с Чиано. Все хорошо знали, что главным действующим лицом на заседании БФС 25 июля был не Чиано, а Дино Гранди. Но тот был вне пределов досягаемости, а Чиано, помимо всего прочего, был зятем дуче.
Опять приходится вернуться к семейным делам Муссолини. К тому его разговору с Гитлером, о котором уже упоминалось. По данным Джан Франко Вене, автора книги «Процесс в Вероне», Гитлер сказал тогда: «Я не сомневаюсь в том, что вы согласитесь со мной. Одним из первых актов нового правительства должен быть приговор к смертной казни всех изменников БФС. Я считаю графа Чиано четырежды изменником: он изменил родине, изменил фашизму, изменил союзу с Германией, изменил семье...» Муссолини робко напомнил, что как-никак Чиано прежде всего муж его дочери и отец его внуков. «Гитлер ответил, но нерезко». Историки сходятся на том, что не Гитлер больше всего настаивал на виновности графа Чиано.
Личные судьбы не могут не вызывать интереса, поэтому мы тоже задаемся вопросом: что случилось? И попробуем ответить. Рассказ о Чиано заканчивался на том, что он хочет в обмен на эмиграцию в Южную Америку отдать свои дневники и знакомится с фрау Бец. Женщина так или иначе должна была возникнуть на авансцене: таковы законы жанра. Она и появилась. Фрау Бец играла во всем последовавшем довольно загадочную роль. Она была штатной сотрудницей нацистской полиции, получала задания и обязана была их выполнять. И выполняла добросовестно. Но
при этом она прониклась симпатией к Чиано, не исключено, что он ей просто очень нравился.
Все эти переговоры о дневниках начались в первых числах октября, а Муссолини, вернувшись в Италию, еще до конгресса в Вероне убедился в том, насколько его «республиканские фашисты» ненавидят Чиано. И он решает принести своего зятя в жертву. Вспомним о том, как Муссолини, смещая Чиано с поста министра иностранных дел, сказал, чтобы он не беспокоился и рассматривал отставку как временный отдых. «Твоя судьба в моих руках»,— сказал тогда дуче, и теперь мы перечитываем дневники Чиано с ощущением неизбежности того, что произошло. «Твоя судьба в моих руках» — и вот все подтвердилось и сбылось. Как в детективном романе.
Эдда, любимая дочь Бенито Муссолини, узнав о том, что вновь учрежден Особый трибунал (он был уничтожен при Бадольо), пожелала вернуться в Италию, чтобы поговорить с отцом и защитить своего мужа «от всех его врагов». Она написала дуче резкое письмо, потом у нее произошел нервный срыв, и она попала в клинику. Чиано находился в Баварии под наблюдением, но на свободе. Узнав о болезни Эдды, он позвонил тогдашнему итальянскому послу в Берлине — Филиппо Анфузо — и просто умолял его связаться с Муссолини, чтобы добиться для него, для Чиано, разрешения приехать в Италию, чтобы навестить Эдду. Выполняя просьбу, Анфузо позвонил дуче, но, будучи умным человеком, стал намекать на то, что момент для приезда Чиано в Италию неподходящий. Тут немцы прервали разговор, и 17 октября 1943 года один из офицеров германских секретных служб сообщил Чиано о том, что ему предстоит вернуться в Италию, где он будет передан в руки властей. 19 октября он вылетел из Мюнхена в сопровождении фрау Бец и эскорта СС. Сразу после прибытия в Верону, в аэропорту, Чиано был арестован и препровожден в тюрьму. Фрау Бец информировала обо всем немецкого генерала, командовавшего нацистскими органами безопасности в Северной Италии.
Анфузо вторично говорил с Муссолини по поводу желания Чиано приехать в Италию и получил короткий ответ: «Все сделано. Граф Чиано уже вернулся в Италию». Другие члены БФС, голосовавшие против Муссолини на заседании 25 июля и оставшиеся в Италии, были арестованы, всех их отправили в веронскую тюрьму. Всего против Муссолини тогда проголосовало 19 человек, но многие после государственного переворота, как и Дино Гранди, уехали. По всем данным (включая дневниковые записи Дольфина), Муссолини все-таки колебался. Дольфин записал слова, сказанные дуче в частном порядке, что судить Чиано придется, поскольку его поступок 25 июля «был одним из элементов, способствовавших краху режима».
Первый человек, который увиделся и говорил с Чиано после его ареста, был тюремный священник дон Джузеппе Киот. Они виделись и говорили ежедневно до 29 октября, когда нацисты заменили итальянскую тюремную охрану своей эсэсовской, чтобы было надежнее. Эдда в совершенном отчаянии то и дело покидала клинику и отправлялась к отцу, но немцы были недовольны: боялись, как бы Муссолини не уступил и не пообещал Эдде как-то спасти Галеаццо Чиано. И дуче просил дочь не покидать клинику.
В период пребывания Чиано в Германии ничего из «Операции дневники» не получилось, но уже перед самым процессом, назначенным на 8 января 1944 года, а именно 28 декабря 1943 года, фрау Бец предложила немецкому генералу, тесно связанному с Гитлером, осуществить то, что не вышло в первый раз: помочь Чиано бежать из тюрьмы и уехать за границу в обмен за дневники. Гиммлер и еще двое видных нацистов полностью одобрили план, и Гиммлер лично дал инструкции. Все было тщательно продумано: как обезоружить охрану и т. д. Чиано должен был бежать сначала в Венгрию, оттуда в Турцию. После того как он благополучно прибудет в Турцию, Эдда, оповещенная об этом, отдаст дневники немцам. Было заклю
чено письменное соглашение, подписанное с немецкой стороны генералом Кальтенбруннером и самим Галеаццо Чиано. Обо всем атом Гитлер ничего не знал.
Но узнал фон Риббентроп, неизвестно от кого. Он поспешил к Гитлеру, рассказал ему все, Гитлер рассердился (он всегда был против «компромисса» с Чиано), вызвал Гиммлера и Кальтенбруннера и устроил настоящий скандал. Они оправдывались, настаивая на том, что опубликование дневников Чиано за границей «очень дискредитировало бы Рейх». Они почти убедили Гитлера, но вмешались фон Риббентроп и Геббельс, и их аргументы оказались весомее: Гитлер велел прекратить все это, и через несколько часов Чиано узнал о принятом решении. Тогда он написал жене прощальное письмо, датированное 6 января 1944 года: «Моя Эдда, ты еще живешь в надежде, что через несколько часов я буду освобожден и все мы опять 42 окажемся вместе, но для меня уже началась агония» .
Все члены Особого трибунала были назначены партией. Но министр юстиции Пьеро Пизенти, известный юрист, веривший в то, что, вопреки всякой политической мести, должны действовать и главенствовать законы, был решительно против суда. Дольфин присутствовал при разговоре Пизенти с дуче. Пизенти сказал: «Не существует никаких доказательств предварительного сговора между членами БФС, Бадольо и Монархией». Муссолини реагировал очень резко: «Вы видите в процессе только его юридическую сторону. Иными словами, вы рассуждаете как юрист. А я должен рассматривать процесс с политической точки зрения. Государственные соображения должны стоять выше всех остальных. Теперь надо дойти до самой глубины». До этого сам Муссолини предоставил в распоряжение Пизенти документацию, которую министр счел совершенно неубедительной. Но ясно, что законы уже не имели никакого значения.
Чиано был главным из подсудимых, его допрашивали в тюрьме итальянцы, поскольку «фюрер заявил, что суд
над Чиано находится исключительно в компетенции дуче> и с нашей стороны нет никакого давления с целью осудить Чиано» 43. Накануне процесса у президента Особого трибунала Альдо Веккини состоялся долгий разговор с дуче. Муссолини решил встать в позу античного героя, для которого не существует ничего, кроме блага отчизны. Он сказал Веккини: «Проводите суд, не щадя кого бы то ни было, по чести и по совести». Слова о чести и совести были, конечно, чистейшей риторикой. Все было предрешено. Риббентроп хотел знать все подробности. Паволини обещал ему, что суд продлится не более трех дней и закончится смертными приговорами, которые будут немедленно приведены в исполнение. Немецкое посольство сообщило в Берлин, что Муссолини, несмотря на давление своей семьи (за исключением донны Ракеле, люто ненавидевшей Чиано), решил «как глава семьи и государства не интересоваться участью Чиано и предоставить подготовку процесса Паволини». А Паволини не преминул сообщить членам Особого трибунала о незаинтересованности дуче. Конечно, дуче умыл руки, так поступали не раз политические деятели в разные исторические эпохи.
Суд в Вероне и конгресс, на котором был принят «Веронский манифест», теснейшим образом связаны. Но Муссолини просчитался^ думая, что он выйдет из тупика, прибегнув к отвратительной демагогии на конгрессе и к абсолютной жестокости на суде. Политически все это было совершенным абсурдом. Муссолини предполагал, надо думать, что все это повысит и его личный престиж. Нацисты увидят, что дуче сохраняет достоинство своей Итальянской социальной республики, что он «хозяин в своем доме» и т. д. Кроме того, успокоятся молодые фанатики и старые сквадристы. Но ни один из подсудимых не признал себя виновным. Совершенно правы те итальянские исследователи, которые говорят: «предатели» 25 июля никогда и не помышляли о том, чтобы переменить знамя. Напротив, они пошли на крайний риск для того, чтобы
сохранить для Италии прежнее знамя или, во всяком случае, прежнюю социальную структуру. Конечно, они свергли Бенито Муссолини не против, но во имя интересов тех политических и экономических кругов, которые всегда поддерживали фашизм. И хотели сохранить фашизм в несколько измененном виде, то есть без Муссолини, который сделал свое дело, а теперь только мешал. Звучит грубо? Конечно. Но вспомним о том, что еще до 25 июля некоторые из крупнейших промышленников вступили в тайные переговоры с американцами.
Первое заседание суда состоялось 8 января 1944 года в том самом зале в Вероне, где в ноябре проходил конгресс и был принят «Веронский манифест»; вероятно, это должно было иметь символическое значение. Президент Особого трибунала Альдо Веккини был в таком нервном состоянии, что три дня и три ночи провел в этом здании, потому что боялся выходить: сквадристы грозили всем, в том числе и судьям. Веккини сказал одному адвокату, что сквадристы «точно с цепи сорвались». И что антифашисты тоже угрожают всем. Лично Муссолини продиктовал Альдо Веккини текст клятвы, которую должны были произнести судьи. В этом тексте говорилось о правде и о справедливости, а также о «высших интересах родины, ведущей войну».
На скамье подсудимых находилось шесть человек. Перечислим их: Эмилио Де Боно (род. в 1866 г.); Галеаццо Чиано (род. в 1903 г.); Туллио Чанетти (род. в 1899 г.); Карлуччо Парески (род. в 1898 г.); Джованни Маринелли (род. в 1879 г.); Лючано Готтарди (род. в 1899 г.). Из них пять привезли в зал суда из тюрьмы, а Де Боно — из тюремной больницы. Пятеро подсудимых имели адвокатов, выбранных ими самими. Де Боно защищал адвокат, назначенный судом. Чиано заявил, что он не имеет адвоката, так как двое, к которым он обратился, отказались его защищать. Тогда президент трибунала сам назначил ему адвоката. Всех остальных иерархов, голосовавших против Муссолини 25 июля и находившихся вне Италии, судили и приговорили заочно.
Эмилио Де Боно — один из четырех квадрумвиров — на суде заявил о своей абсолютной преданности Муссолини и сказал, что на том заседании 25 июля он имел в виду только то, что королю надо быть верховным главнокомандующим, а Муссолини должен оставаться главой правительства. Де Боно, согласно всем источникам, не сомневался в том, что будет оправдан, что Муссолини не забудет о его бесконечной преданности и т. д. Но старый маршал видимо, не вполне понимал, что происходит, говорил сбивчиво.
Невозможно сейчас описать весь ход процесса, хотя сохранились протоколы всех заседаний, с репликами, речами защитников... Последнее заседание началось в 8 часов 50 минут утра 10 января 1944 года. Все подсудимые отказались от последнего слова. Суд удалился на совещание, и через три часа были объявлены приговоры. Тем, кто присутствовал, и тем, кого судили заочно. Из присутствовавших только один Туллио Чанетти был приговорен к 30 годам заключения. Все остальные — к смертной казни. Много лет спустя, в 1958 году, один из судей, генерал Ренцо Монтанья, опубликовал воспоминания о том, как проходило трехчасовое совещание. Оказывается, на заседании были ожесточенные споры. Всего было девять судей, и часто голоса разделялись на 5 за смертную казнь, а 4 против. Только по отношению к Чиано вышло иначе: ни один человек не выступил за него, и вообще решение о нем было принято мгновенно, не понадобилось никаких обсуждений.
Потом письма родственников, порою даже друзей осужденных, направленные Муссолини. Графиня Каролина Чиано, мать Галеаццо, написала, надо признать, с достоинством, хотя и с огромной и понятной болью. Она писала о своем презрении к тем, кто клеветал на Галеаццо, не в политическом, а в человеческом плане, например «публично кричали, что надо расстрелять его первым, так как он самый богатый человек в Италии». Через несколько дней после расстрела осужденных Муссолини послал графине
Чиано ответное письмо: «Дорогая Каролина, ты слишком умная женщина, чтобы не понять, каким образом все это произошло... Я грустен и чувствую себя очень одиноким. Я сообщу, если тебе надо будет уехать отсюда. Твой Бенито», Каролина Чиано простила. Эдда — никогда. Она ни разу не появилась в семье до смерти своего отца.
Первым, кто пожелал исповедаться и причаститься, был граф Чиано. Но два эсэсовца, присутствовавшие при этом, заявили: «Запрещено». Понадобилось вмешательство фрау Бец, которая в конце концов убедила тюремщиков разрешить Чиано и остальным все религиозные церемонии. Все приговоренные по очереди исповедались, каждый в своей камере. Потом дон Киот ушел, ему казалось неделикатным оставаться с ними, но не прошло и часа, как его позвали. Все собрались в камере Эмилио Де Боно. Они говорили и о Сократе, и о бессмертии души, и о том, что Муссолини был обманут... Дон Киот проявил, видимо, максимум деликатности и милосердия. Чиано сказал: «Да простит меня господь. А вы скажите моим детям, что я умираю без чувства ненависти по отношению к кому бы то ни было. Все мы тонем вместе. Скоро наступит и час Муссолини».
Дон Киот подробно описал расстрел, поведение каждого. Но вот все кончилось. А на следующее утро префект Вероны прислал священнику записку: дуче хочет немедленно его видеть. И автомобиль ждал. Дон Киот приехал в резиденцию дуче, и Дольфин сразу провел его в кабинет, где разыгралась почти невероятная сцена. Муссолини сказал, что он получил анонимные письма о том, что некоторые фашисты и некоторые нацисты «злоупотребили властью». И что дон Киот, присутствовавший во время «этой трагедии», видел все и должен подробно рассказать, как и что было. Священник был потрясен его холодным, словно отсутствующим тоном. Ему хотелось ответить и сказать все, что он думал о 25 июля, но он сказал только одно: «Трагедия в Вероне прошла так, как хотели вы...» И не договорил. Муссолини чуть ли не зарычал: «Но были судьи...», а дон
8 Ц. Кин
ИЗ
Киот в ответ: «Это были ваши судьи...» Потом тон изменился, когда священник рассказал дуче, о чем осужденные говорили в последнюю ночь и что Чиано веек простил.
Воспоминания монсиньора бросают какой-то свет и на психологию, в особенности на психологию Бенито Муссолини. Дуче показал священнику письмо одного иерарха, в котором есть отвратительная мысль, гнусная фраза о том, что самоубийство дуче могло бы уменьшить жестокость победителей но отношению к побежденным. Но сама по себе мысль о самоубийстве должна была бы, мне кажется, прийти ему на ум. Потому что он так долго твердил итальянцам, что надо уметь «умереть красиво», потому что он как-никак читал книги Фридриха Ницше и ему нравилась идея сверхчеловека.
Официальная нацистская реакция на веронские расстрелы отсутствовала. Словно бы ничего не случилось. Но немцы были в высшей степени обеспокоены внезапным исчезновением Эдды Чиано. Да, она исчезла. Муссолини говорил немцам, что понятия не имеет, где она, поскольку отношения порваны. Но тут еще тайны, несколько проясненные немецкими источниками. А именно: все приговоренные к смерти написали на имя дуче прошение о помиловании. Чиано ни за что не хотел, но потом тоже подписал — из чувства солидарности к товарищам по несчастью. Паволини задержал это прошение, и Муссолини о нем узнал только в разговоре с доном Киотом. А немцы знали.
В Берлине узнали о том, что Эдде Чиано удалось переправить детей в Швейцарию, а потом она и сама перешла границу. И унесла с собой знаменитые дневники: она зашила их в пояс, который надела на себя. Позднее дневники действительно были опубликованы. Что касается фрау Бец, то она сразу после расстрела Чиано и остальных попросила свидания с немецким послом. Ей надо было рассказать все, что полагалось по ее должности, но она плакала и была в полуобморочном состоянии. Это пишет Дикин со слов самого посла, который рассказал ему лично об этом эпизоде.
А итальянский посол в Берлине Анфузо 17 января прислал дуче длинное донесение, в котором описал немецкое отношение к процессу в Вероне. Суммируем: суд в Вероне был в глазах немцев как бы пробным камнем. Они опасались, что итальянские судьи «проявят свойственную обычно итальянцам терпимость», в то время как, по немецким понятиям, Чиано и остальные иерархи, голосовавшие против Муссолини 25 июля, были действительно предателями и заслуживали смерти. В Вероне, таким образом, итальянцы как бы выдержали «экзамен на твердость». И это вызвало в нацистских политических кругах, как писал Анфузо, «удивление и восхищение». Никто в Германии не понял всей нестерпимой пошлости выступления государственного обвинителя на суде в Вероне. А он тогда обратился прямо к подсудимым и сказал: «Вот так я бросил ваши головы в историю Италии. Может быть, упадет и моя голова, лишь бы жила Италия!» Он, наверное, думал, что эта риторическая фраза войдет в анналы... Но многим головам предстояло еще упасть, это вот правда.
«Операция Сало» не давала желаемых результатов, и личное положение Муссолини становилось все более унизительным, так как немцам, командовавшим в Италии, видимо, надоело слишком церемониться. Дуче настаивал на свидании с Гитлером, и оно состоялось. Точнее, состоялась конференция, которая продолжалась два дня — 22 и 23 апреля 1944 года. Дуче очень боялся, что фюрер начнет, как он это обычйо делал, «произносить монологи», и предварительно настаивал, чтобы говорили «только о делах». Они провели четыре заседания и говорили о делах, все время по-немецки. Муссолини рассказывал о том, что он, вернувшись в Италию семь месяцев тому назад, застал там полный хаос, и вообще жаловался на многообразные трудности. Он откровенно признал, что лишь незначительное большинство населения одобрительно отнеслось к «республике Сало». Многие «подвергались влиянию вражеской пропаганды и были настроены скептически или пессимистиче-
Много говорили о партизанах. К тому времени партизанская борьба очень усилилась. Муссолини говорил об этом нервно. Потом Гитлер сделал общий обзор военного положения на разных фронтах, но позволил себе какие-то намеки на события лета и осени 1943 года, и дуче был несколько задет. Однако потом Гитлер заявил, что его отношение к Италии основывается только на огромном доверии к дуче. На конференции присутствовал посол Филиппо Анфузо, который оставил запись: «Фюрер, который ведет свой страшный бой, может, конечно, судить о положении шире, нежели тот, кто глядит лишь со своей колокольни... Италия — это первый, а сегодня также единственный союзник, связанный с нацистами идеологически. Поэтому фюрер, понятно и естественно, хочет, в своих собственных интересах, удовлетворять все пожелания дуче. И не только тогда, когда все идет хорошо. Надо думать также и о своем собственном конце. Дуче и он сам (фюрер.— Ц. К.), несомненно, два самых ненавидимых человека в мире, и если враги захватят дуче, они с криками торжества увезут его в Вашингтон. Германия и Италия должны победить, иначе обе страны и оба народа ждет неизбежный и окончательный крах» 44.
Во время этой конференции обсуждался — очень тщательно — вопрос о военном обучении и подготовке итальянских солдат (12 тысяч), находившихся тогда в Германии. Они должны были составить ядро будущей армии Сало, будущей в том смысле, что реально действующая явно была ненадежной и малоэффективной. Ее возглавлял маршал Родольфо Грациани, опытный профессиональный военный (он присутствовал и на конференции, даже говорил с Гитлером увереннее и точнее, чем дуче), но обстоятельства были таковы, что оставляли мало места для надежд. В последний вечер Муссолини и Гитлер ужинали вдвоем и о чем говорили, точно неизвестно. Известно лишь, что Муссолини сказал послу Анфузо, что предвидения Гитлера насчет счастливого окончания войны показались ему неоправданно оптимистическими.
До конца, до самого конца оставался всего один год, йо они не могли предвидеть сроки. Перед отъездом из Германии Муссолини посетил своих молодых солдат, обучавшихся там (дивизия Сан-Марко), и был встречен восторженно. Он записал это в свой дневник, однако кто знает, был ли энтузиазм настоящим или организованным. Кто-то назвал эту сцену «счастливой интермедией». Но если думать о персонаже Бенито Муссолини того периода, думаю, что он все-таки понимал серьезность положения. Мотив одиночества. Его жена Ракеле, мы знаем, была настоящей простолюдинкой. По-своему, может быть, и неплохой женщиной, но совершенно неспособной понять, где начинаются и где кончаются семейные интересы, ссоры и происшествия и где на сцену выходит Большая Политика. Она знала одно: Галеаццо Чиано, зять, был «змеей», Эдда, дочка, была тварью, Бенито, муж, мало что понимал в людях, а верить можно было только одним немцам. Это — жена Муссолини. А его любовница Кларетта? Да, любила, без сомнения, любила, ревновала, устраивала трагические разговоры. Но она была всего лишь маленькой неумной женщиной. Когда-то самым близким человеком был брат Бенито, Арнальдо (он как раз занимался «фашистской мистикой»), но он давно умер. Потом Галеаццо Чиано в какой-то мере был близким и доверенным человеком. Но Галеаццо...
Нам приходится ввести в рассказ новое действующее лицо: Никола Бомбаччи. О нем надо кое-что рассказать обязательно. Бомбаччи в молодости служил учителем в Романье, там он познакомился с Бенито и также стал социалистом. Точнее — его воззрения были примерно такими же гибридными (смесь социализма и анархизма), как и воззрения Муссолини. Потом он примкнул к коммунистам и был избран депутатом парламента. Одно время он играл в партии активную роль, был участником большой делегации итальянцев, приехавших в Москву в мае 1920 года, и вместе с другими был принят Лениным. Когда вернулись в Италию, Бомбаччи оказался среди са
мых «левых» в смысле экстремистски настроенных социалистов. Во время раскола партии на съезде в Ливорно он примыкает к коммунистам. В октябре 1922 года он опять в Москве, в составе делегации итальянских коммунистов, в то время как Муссолини проводит свой знаменитый «поход на Рим». Потом Бомбаччи занимает позицию на крайне правом крыле коммунистической партии, и происходит крупный скандал в связи с одним его выступлением. Руководство партии заставляет его выйти из состава парламента, а в 1927 году он исключен из партии.
На протяжении долгих лет Бомбаччи жил как бы на обочине и издавал какой-то крошечный журнал типа «левофашистских» журналов по своему направлению. Государство давало ему очень небольшие деньги, достаточные, однако, для существования. Однажды я видела Бомбаччи. В кафе товарищи из нашего полпредства показали мне человека с длиннейшей бородой, который сидел за соседним столиком и ел мороженое: «Смотрите, это Бомбаччи». В каком-то смысле он был почти знаменитостью, за ним сохранилась репутация агитатора. И вот этот Никола Бомбаччи, неизвестно, при каких обстоятельствах, но по собственной инициативе, возник во время подготовки съезда в Вероне рядом с Муссолини и стал буквально «бомбардировать» дуче своими идеями, проектами и советами. Первый набросок «Веронского манифеста» написал лично Муссолини, а потом над документом стали работать Паволини и Бомбаччи. О невероятном эклектизме «Веронского манифеста» мы уже говорили.
После этого необходимого отступления возвращаемся к теме Муссолини плюс Гитлер. После апрельской двухдневной конференции они встретились еще один раз, и это был последний раз, 20 июля 1944 года, через несколько часов после неудавшегося покушения на Гитлера. Об этом покушении, вошедшем в историю, существует большая литература. В заговоре, подготовлявшемся долго и тщательно, участвовал цвет германского генералитета. Бомба в ка
бинете Гитлера взорвалась, и погибло много людей, но сам он благодаря чистой случайности был только легко ранен.
Бомба взорвалась в 12 часов 42 минуты. Гитлер, судя но имеющейся документации, сохранил хладнокровие. Он поехал на вокзал встречать дуче. Один из свидетелей их встречи писал, что Муссолини был совершенно оглушен. Гитлер говорил ему (цитируем): «Я был там, за своим столом. Бомба разорвалась буквально у моих ног... Ясно, что со мной ничего не могло случиться; нет сомнений, что мне суждено продолжать жить и довести до конца свою задачу. То, что произошло сегодня,— кульминация! Теперь, избежав смерти, я... больше, чем когда-либо, уверен, что великое дело, которому я служу, преодолеет все возможные опасности и что все сможет закончиться хорошо» 45. На что Муссолини ответил: «Наше положение плохое, можно сказать, безнадежное. Но после этого чуда немыслимо, чтобы мы потерпели поражение».
Потом они вместе пили чай и разговаривали — о чем, мы не знаем. Известно только, что Гитлер поехал на вокзал провожать Муссолини и, прощаясь, сказал: «Я знаю, что могу полагаться на вас, и прошу верить, что считаю вас своим лучшим другом, быть может, единственным, который у меня есть на свете». Однако кто-то из итальянских авторов остроумно заметил, что, вероятно, впервые за много месяцев, именно после покушения на Гитлера, дуче мог чувствовать себя спокойно, без комплексов. Потому что после всех унижений, испытанных от немцев, после того, как итальянцев столько раз обвиняли в измене, — в этом случае не дуче, а Гитлер сбивчиво и не слишком убедительно утверждал, что на него покушалась «небольшая кучка упрямых реакционеров, не имеющая ничего общего с народом». Как бы то ни было, вернувшись в Италию, Муссолини не без удовольствия сказал кому-то из своего окружения, что в том, что касается предательств, «мы теперь не находимся в одиночестве». Невольно вспоминается запись
в дневнике Чиано о том, как скептически Муссолини отнесся к сведениям об энном покушении на Гитлера и как ему трудно было написать текст телеграммы. Теперь на самом деле произошло серьезное покушение на фюрера, организованное политической и военной элитой. И это подчеркивало зловещую иронию сложившейся ситуации.
Начиная с этого немецкого июля судьбы Гитлера и Муссолини развивались не только параллельно, но почти синхронно. Прежде всего это объяснялось, конечно, ходом войны. Сравнение между 25 июля 1943 года в Италии и 20 июля 1944 года в Германии настолько ясно, что даже не нуждается в комментариях. Наступила последняя осень, последняя зима для итальянского фашизма и немецкого национал-социализма. 16 декабря 1944 года дуче произнес в здании театра Лирико в Милане свою последнюю речь, в которой было нечто маниакальное. Лейтмотив: вероломство, предательство, измена, нет измены. Кто предал Муссолини? Решительно все: король, королевский двор, плутократы, средние слои, военачальники, масоны, клерикалы. И те страны, которые были когда-то союзниками держав «оси» (само определение ось придумал в свое время Муссолини), а потом изменили им. Дуче не сказал, однако, об одной важной вещи, которая была ему хорошо известна, а именно: немецкие заговорщики, готовившие покушение 20 июля, имели в виду не только Гитлера, но и самого Муссолини.
А между тем посол Анфузо 2 августа 1944 года прислал дуче подробный доклад обо всех обстоятельствах заговора. Анфузо вообще был осведомленным и умным дипломатом. Он обрисовал обстановку и моральную атмосферу, царившую в то время в Германии, напомнил, что дуче сам, безусловно, многое понял во время своего посещения Германии 20 июля, а потом писал: «...теперь мне сообщили, что дата покушения (на фюрера.— Ц. К.) была связана и с Вашим визитом. Было намечено арестовать Вас немедленно после того, как Вы прибудете в Восточную Прус
сию. Заговорщики, несомненно, полагали, что более благоприятного случая может не быть... Им предоставлялась возможность освободиться одновременно от человека, создавшего европейский фашизм, и от главы германского национализма» 46.
Об этом в речи 16 декабря 1944 года Муссолини, естественно, не говорил. А говорил об идеалах, просто потому, что по всему своему складу не мог о них не говорить. Он вряд ли мог питать какие бы то ни было иллюзии насчет будущего и понимал неизбежность военного поражения. Теперь надо было, пока есть хоть малейший шанс, сделать все для создания мифа. Мифа о первом европейском фашизме — итальянском — и мифа о Бенито Муссолини. Этому человеку нужна была патетика, героико-трагическая поза, иначе он не был бы самим собой. Поэтому в речи 16 декабря смешано все: истоки («программа Сан-Сеполь-кро»), все заговоры, «Веронский манифест», высшее благо народа и нации, верность союзу с гитлеровской Германией — весь набор демагогических фраз.
Разумеется, верность союзу с гитлеровской Германией... Но как раз тогда, в декабре 1944 года, проклиная предателей, Бенито Муссолини воспользовался услугами высших кругов Ватикана для того, чтобы начать тайные переговоры с союзниками о сепаратном мире. Священник дон Джусто Панчино по просьбе Муссолини воспользовался для этого каналами нейтральной Швейцарии. Однако немцы опередили дуче. По данным Дикина, который написал самую, вероятно, монументальную и документированную книгу о «республике Сало», нацисты еще в сентябре — октябре 1944 года установили прямые контакты с миланской курией.
Архиепископом Миланским был тогда кардинал Ильде-фонсо Шустер. Кардинал сам написал воспоминания «Последние сроки одного режима» 47, но я их знаю только по обширнейшим цитатам. Известно, что кардинал писал лично Муссолини самым резким образом, протестуя против бес
чинств и безобразий, которые банды Сало творили в столице Ломбардии. Кардинал, естественно, был очень обеспокоен участью Милана. Поэтому он охотно вступил в переговоры с немцами, которые сами хотели сепаратного мира. В Италии, в частности, они хотели договориться с Комитетом национального освобождения Северной Италии. Контакты немцев с кардиналом Шустером осуществлялись через одного из его секретарей, дона Джузеппе Биккьераи. По концепции Дикина, нацисты очень хотели как-то договориться с командованием итальянских партизан также и потому, что достижение такой договоренности и возможный вывод немецких войск со всей территории Северной Италии могли бы явиться доказательством искренности гитлеровского режима при переговорах с союзниками, а они в то время очень надеялись на такие переговоры.
Словом, блефовали все: и итальянцы, и немцы. Причем, надо полагать, все обо всем знали, но делали вид, будто не знают. Вероломство, предательство, интриги, заговоры, блеф, паника. Да, уже начинается полоса настоящей паники, проявляющейся гротескно и постыдно.
ОТ РУК ИТАЛЬЯНЦЕВ
Наступает новый, 1945 год. 13 марта Муссолини посылает через кардинала Шустера (для передачи союзникам) «Предложение Главы Государства о переговорах». Вообще, с начала года параллельно происходят различные контакты и переговоры, почти всегда «сверхсекретные», иногда по инициативе отдельных лиц. Все это создает крайнюю путаницу и двусмысленность во взаимоотношениях между итальянцами и немцами и форменную неразбериху в расстановке сил на политической авансцене и в Италии, и в Германии. В маленьком жалком мирке Сало царит атмосфера всеобщего страха. Клан Петаччи придумывает фантастические планы бегства Муссолини за рубеж, немцы в своих доне
сениях пишут, что донна Ракеле — замечательная, редкая женщина, имя Эдды в доме не произносится, и неизвестно, где она. Муссолини, как мы знаем, одинок.
Неизвестно, знал ли Муссолини о первой фазе переговоров между нацистами и КНО (при содействии и через посредство Ватикана) насчет вывода с территории Северной Италии всех расквартированных там немецких войск. Но в конце февраля он неожиданно сменил своего министра внутренних дел Гуидо Буффарини, и это вызвало просто ярость немецкого командования, в Берлин полетели телеграммы. «Дело Буффарини» по времени совпало с письмом кардинала Шустера, направленном дуче, по поводу бесчинств и насилий в Милане. Получив письмо, Муссолини послал своего сына Витторио в Милан для объяснений с кардиналом, и вот тогда-то и выяснилось, что кардинал желает иметь письменный текст предложений.
В этих предложениях пять пунктов, но им предшествует риторическое введение, без которого нарцисс Муссолини явно не мог обойтись. Введение начиналось с заявления, что любовь к Италии превыше всего. Естественно. Потом пункты. В первом говорилось, что вооруженные силы Сало под командованием маршала Грациани будут «по возможности» обеспечивать порядок до тех пор, пока не будет заключено официальное соглашение с союзниками. Во втором пункте речь шла об «экстремистских группах». К таким группам причислялись коммунисты и вообще все партизаны. Если эти группы будут устраивать забастовки, митинги и т. п., порядок будут наводить совместно силы Сало и союзников, а духовенство обязывается немедленно начать пропаганду во имя всеобщего умиротворения. Третий пункт гласил, что союзники помешают партизанам «проводить акции террора и грабежей», раньше они разоружат партизан, а после этого разоружатся регулярные воинские соединения Сало. Кроме того, союзники, вплоть до установления полного порядка, не допустят появления военных формирований правительства Бономи и карабинеров.
Четвертый пункт начинается с набранных курсивом слов «Абсолютное условие». Абсолютным условием является обещание, что при переговорах и после подписания соглашения не будет предпринято никаких санкций против тех, кто «с честью сражался против врага», то есть против военных или штатских, работавших в разных органах «республики Сало», а также против членов их семей. Затем следует любопытная фраза: «Точно так же мы очень оценили бы информацию о том, какой может быть судьба членов Правительства и других лиц, занимавших ответственные командные посты в Итальянской социальной республике (аресты, концентрационные лагеря, ссылка)»48. Наконец, пятый пункт гласил, что республиканская фашистская партия будет распущена. Граждане сохранят все свои права, будет сформировано правительство из представителей всех тенденций. И будет созвано Учредительное собрание.
В Германии существовали большие сомнения насчет лояльности Муссолини. Когда посол Анфузо перед возвращением на родину явился к Риббентропу с прощальным визитом, тот заявил ему, что «дуче ищет контактов с социализмом, с международным рабочим движением». Вернувшись в Италию, Анфузо немедленно сообщил все Муссолини, и тот 31 марта в присутствии Анфузо вызвал к себе немецкого посла и устроил ему яростную сцену. Дуче просто не мог понять, как Риббентроп мог вообразить нечто подобное: «Надо думать, что министр иностранных дел не считает меня сумасшедшим, который полагает, будто фашизм и я сам видим еще возможность уйти от нашей ответственности. И, конечно, он не может предположить, что я сейчас, в такой момент, пожелал бы запятнать свое 49 имя и свои идеи» .
Напоминаю, что «Предложение» было передано кардиналу Шустеру 13 марта, то есть задолго до этой мизансцены. А кардинал Шустер вскоре получил ответ из Швейцарии, датированный 13 апреля: «Сообщите Святому пре
столу, что союзники не желают вступать ни в какие переговоры и требуют безусловной капитуляции».
Тем временем секретарь республиканской фашистской партии фанатик Паволини создал «черные бригады», которые по своей жестокости превосходили злодеяния СС, и немецкий генерал Вольф вызвал Паволини и заявил ему буквально следующее: его люди ведут себя как банда преступников и позорят немецких союзников. Паволини был ошеломлен. Он ничего не знал — не знал и того, что именно генерал Вольф через швейцарских посредников начал вести переговоры с англо-американцами о подготовке капитуляции немецких войск, находившихся на оккупированной ими территории Северной Италии.
Последнее официальное совещание Муссолини и его сотрудников с немцами состоялось за два дня до того, как правительство переехало в Милан. В окружении дуче у каждого был свой план «спасения Италии», хотя, вероятно, большинство думало о своем личном спасении. Мне кажется, что персонаж Бенито Муссолини выражается в истерике, которую он закатил немецкому послу. Весной 1945 года исход войны был предрешен, и весь мир понимал, что фашизм и нацизм одинаково корчатся в предсмертных судорогах. Но Муссолини, устраивающий скандал из-за подозрений Риббентропа,— это уже хуже чем фарс: страшнее и абсурднее.
После возвращения Анфузо из Германии он виделся с дуче почти ежедневно, и Муссолини расспрашивал его об обстановке и атмосфере в Германии. Анфузо писал позднее о том, что у него сложилось убеждение: в начале апреля 1945 года Муссолини уже делал первые наброски мифа, который хотел оставить потомкам. Решение перевести правительство в Милан можно расценивать в чисто идеологическом аспекте. В Милане были созданы первые фаши, была принята «программа Сан-Сеполькро». Муссолини говорил, что хочет превратить Милан «во второй Сталинград». Трудно сказать, понимал ли он сам в то время
иллюзорность своих планов. Маршал Грациани, профессиональный военный, понимал, что планы абсурдны. Но фанатик Паволини, создавший свои «черные бригады», утверждал, что ему удастся собрать «верных». Минимум — 5 тысяч человек, но скорее всего их будет гораздо, гораздо больше. Что касается Муссолини, у него было (вероятно, точнее было бы сказать: ему казалось, что у него было) три карты. Первая: договориться с силами Сопротивления. Вторая: договориться с англо-американскими союзниками. Третья: при любых переговорах использовать влияние Ватикана. В частности, установить контакт с КНО при посредстве кардинала Шустера.
Фактически Комитет национального освобождения (КНО) уже был победителем, и все карты, бывшие в руках Муссолини, были краплеными, ни одна из карт в его колоде не могла выиграть, но он не хотел смириться. Паволини призывал к «последней обороне», но дуче надеялся на свою третью карту, то есть на политическое решение вопроса. И кардинал Шустер пригласил всех на встречу в здании архиепиекопата. Тема — условия сдачи. Время: 5 часов пополудни 25 апреля 1945 года.
В КНО входило много видных общественных деятелей от всех партий, принимавших участие в Сопротивлении: коммунистов, социалистов, представителей Партии действия, христианских демократов и либералов. Судя по многим источникам, Комитет национального освобождения Северной Италии (КНОСИ) формально был сплоченным, а по существу мнения расходились. Однако относительно необходимости вести линию на безоговорочную капитуляцию Сало разногласий не было.
Муссолини находился в здании миланской префектуры, и кардинал прислал за ним автомобиль. Маршал Грациани советовал Муссолини не соглашаться на эту встречу, но потом приехал и сам, хотя и с опозданием. Вместе с Муссолини были префект Басси, статс-секретарь Барраку и еще двое. В последний момент в машину влез эсэсовец, кото-
рому было поручено «охранять дуче», и он это свято выполнял.
Представители КНОСИ запаздывали, кардинал около часа провел с Муссолини наедине, поскольку сопровождавшие его лица остались ждать в другой комнате. Позднее Шустер вспоминал, что Муссолини находился в состоянии глубокой депрессии. Кардинал, чтобы подбодрить его, стал говорить об отречении Наполеона, о том, что история никогда не забудет его самопожертвования: «Чтобы спасти Северную Италию, вы избрали остров Святой Елены». В общем сцена была патетическая, Шустер утверждает, что Муссолини польстило сравнение с Наполеоном. Из вежливости Муссолини выпил рюмку наливки и съел бисквит. Затем начались разговоры о религии, об искуплении грехов и т. д. Муссолини сказал, что он близок к тому, чтобы вернуться не только к вере, но и к исполнению обрядов. И еще, что он не верит никому — «ни книгам, ни газетам».
Любопытно замечание о газетах, сделанное профессиональным журналистом. Муссолини сказал еще, что вот кардинал говорит об истории, а что до него — он верит только историкам античности, потому что они «писали не спеша и описывали давно прошедшие события».
Наконец прибыли представители КНОСИ: генерал Раф-фаэле Кадорна, Риккардо Ломбарди (представитель Партии действия в КНОСИ) и адвокат Акилле Марацца, христианский демократ. О том, что произошло затем, существуют противоречивые версии. По одним данным, никто никого не приветствовал и не было взаимных представлений, а все были приглашены в кабинет кардинала, где он сидел на диване, беседуя с дуче, уселись за длинный стол и кардинал сделал знак Муссолини, чтобы тот открыл совещание. По другим данным, когда в кабинет вошли представители КНОСИ, «Муссолини после секундной нерешительности подошел к генералу Кадорна и протянул ему руку. После чего пришлось обменяться рукопожатиями с дуче также Марацце и Ломбарди» 50.
Обменялись они рукопожатием или нет, в конце концов, не так уж важно. Любопытно было бы разобраться в том, почему на переговоры с фашистами пошли именно эти трое представителей КНОСИ, а не другие, но и здесь все неясно. Известно точно (на этом сходятся все), что разговор никак не начинался, потому что все чувствовали себя неловко и странно. Потом Муссолини («лицо желтого цвета, глубокие морщины, темные тени под глазами, смятая форма, нечищеные сапоги...») обратился к Марацце: «Итак, адвокат, что вы хотите мне сказать?» Марацца (но, как заявляют некоторые, не Марацца, а Ломбарди) сказал, что они всего-навсего предлагают безоговорочную сдачу. 25 апреля в Милане уже началось партизанское восстание, которое должно было распространиться на всю Северную Италию. Однако если фашисты, чьи силы будут сконцентрированы в треугольнике Милан — Комо — Лекко, сложат оружие, то возможны переговоры. По данным Дикина и нескольких других исследователей, Муссолини как будто был склонен принять это предложение, но Грациани запротестовал, потому что он, как военный министр Итальянской социальной республики, со всей ответственностью заявляет: нельзя начинать переговоры, не поставив об этом предварительно в известность немецких союзников.
Забегая вперед, скажем, что после освобождения Италии состоится суд над Грациани и на суде произойдут страшные споры относительно поведения немцев и относительно того, что знал или не знал Муссолини о переговорах между немцами и кардиналом Шустером. В частности, Ломбарди был глубоко убежден в том, что Муссолини все знал и не мог не знать, поскольку «сведения просочились даже в журналистские круги». Ломбарди был непоколебимо уверен, что на совещании в кабинете архиепископа Муссолини просто разыграл очередную комедию, политическую комедию в своем стиле. А именно, когда ему сказали, что немцы уже десять дней как ведут переговоры о прекращении военных действий, он стал кричать о предательстве.
Дикин, со своей стороны, считает, что «все были различным образом обмануты немцами. И курия, и КНО ждали, что во время переговоров с Муссолини появится Вольф или представитель Вольфа. Если до этого момента никто прямо не заговорил об этом с дуче, все равно ясно, что они предполагали, что он в какой-то мере осведомлен об этих переговорах» 51. Во всяком случае, кардинал Шустер подтвердил, что переговоры с немцами ведутся, и добавил, что раньше о них не упомянул, поскольку был связан честным словом. Муссолини заявил, что он сейчас же отправится к немецкому консулу (через которого в это время кардинал вел переговоры) и вернется через час.
Муссолини грозился также, что он выступит по радио и разоблачит козни немцев. Но он не поехал ни к консулу, ни на радиостанцию, а вернулся в префектуру. Там царила очень напряженная атмосфера. Уже вышли вечерние газеты, поместившие текст последней телеграммы, которую Гитлер послал Муссолини. Привожу полный текст этой телеграммы:
«Борьба за то, чтобы быть или не быть, достигла кульминации. Используя громадные людские резервы и материальные средства, большевизм и иудаизм сделали все, чтобы собрать на немецкой территории свои разрушающие силы, цель которых —- ввергнуть как можно быстрее наш континент в состояние хаоса. Однако немецкий народ воодушевлен своим упорным презрением к смерти. Все те, кто испытывает такие же чувства, объединятся с немецким народом в едином стремительном порыве. И как бы ни была тяжела борьба, они, благодаря своему ни с чем не сравнимому героизму, изменят ход войны в этот исторический момент, когда на будущие века решаются судьбы Европы»52.
Мы не знаем, читал ли Муссолини в этот вечер газеты. В кабинете кардинала Шустера все ждут его ответа. Вскоре после 19 часов приходит немецкий консул, который просит кардинала Шустера от имени Вольфа подождать до следую
щего утра, когда Вольф приедет в Милан для продолжения переговоров. Дикин настаивает на своей версии: немцы продолжают обманывать, будут обманывать до конца. Представители КНО, ожидающие ответа Муссолини в здании архиепископата, видимо, несколько обеспокоены. Наступили решающие часы, на окраинах Милана идут бои, а Муссолини находится на свободе.
Еще один источник, к которому я отношусь с доверием: книга Индро Монтанелли «Гражданская война в Италии». Он подтверждает основные факты того, что происходило у кардинала, а потом, основываясь на ряде свидетельств, описывает возвращение Муссолини в префектуру. Муссолини заявил, что его хотели заманить в ловушку: «Они хотели только одного — арестовать меня, устроить второе 25 июля». Монтанелли пишет, что Муссолини был «одержим мыслью о предательстве и повторял: «Тут меня хотят арестовать второй раз». По свидетельству генерала Диаманти, он думал о самоубийстве, вытащил револьвер и сказал: «О себе я сам подумаю». Он был страшно усталым, нерешительным, но потом действовал импульсивно, словно влекомый темным роком» 53.
Точно известно, что влиятельный член КНОСИ, будущий президент республики, социалист Сандро Пертини был решительно против каких бы то ни было переговоров с Муссолини. Он не знал о предстоявшем совещании и был возмущен. Пертини настаивал на том, чтобы Муссолини был арестован как военный преступник, а потом — может быть — передан англо-американским союзникам. Мне лично вся история с переговорами в кабинете Шустера кажется довольно странной. Представители КНОСИ и не смогли бы ничего «гарантировать», все это выглядело как-то непродуманно, очень уж «по-итальянски». Но они сидели там и ждали ответа Муссолини, а когда около 20 часов позвонили в префектуру, чтобы узнать, на что решился Муссолини, им ответили, что в префектуре его уже нет: он уехал.
При каких обстоятельствах он уехал? Многое известно,
хотя, конечно, есть и разница в интерпретациях. Несомненно одно: в здании миланской префектуры происходили в тот вечер жесточайшие споры и столкновения. Главные действующие лица: Алессандро Паволини и маршал Грациани. Последний секретарь фашистской партии не был ни глупым, ни посредственным человеком. Муссолини однажды сказал о нем, говоря со своим немецким медиком: «У Паволини есть три больших достоинства: он верен, беден и смел». Паволини — единственный из иерархов, кто умрет с оружием в руках. Фанатик, «Сен-Жюст республики Сало», одержимый, на самом деле веривший и в пресловутую фашистскую мистику, и в то, что надо умереть красиво. Паволини олицетворял самый крайний, самый сумасшедший и жестокий «фашистский романтизм».
Альтернатива Паволини сводилась к тому, чтобы бороться до конца. Мы не станем сейчас перенасыщать текст географией, так как будут возникать различные названия местечек, которых очень много вблизи Комо. Просто будем называть, а читатели представят себе: где-то в горах или где-то вблизи озера. Важна идея: сражаться до конца.
Споры между Паволини и маршалом Грациани продолжались и в последующие дни, практически — вплоть до финала. Альтернатива Паволини предполагала пресловутую красивую смерть как единственный возможный финал. Альтернатива Грациани сводилась к попытке так или иначе вести переговоры и, может быть, чего-то добиться. Вообще же ни они, ни сам Муссолини не могли повлиять на ход событий. Когда в хаотической, сумасшедшей атмосфере миланской префектуры вечером 25 апреля началась борьба между Паволини и маршалом Грациани, это было, конечно, чем-то большим, чем простая разница оценок. Это была разница характеров, темпераментов, чувств, наконец.
В какой-то момент Паволини торжествующе заявил, что дуче согласился с ним, и отправился собирать свои «черные бригады». Однако Муссолини опять впал в состояние абулии. В атмосфере лихорадочной спешки, путаницы,
взаимных подозрений и обвинений невозможно установить, как было принято решение. В дневнике Грациани есть одна запись, которую можно разобрать лишь отчасти: «26 апреля. Бессонная ночь... по направлению к границе... чтобы перешло все правительство вместе с Дуче». И точно записан час отъезда из префектуры: 8 часов вечера 25 апреля.
Когда дуче внезапно переменил решение и сел в машину, многие люди, собравшиеся во дворе префектуры, стали кричать, протестуя и умоляя его остаться. Карло Борсани, потерявший на войне оба глаза, награжденный золотой медалью и пользовавшийся большим авторитетом (вокруг него группировались многие миланские фашисты), повторял: «Дуче, не надо бежать, оставайтесь с нами, бегство бесполезно...» Может быть, он говорил: бесполезно, чтобы не быть вынужденным сказать: трусливо. Муссолини реагировал: «Поезжайте и вы с нами, еще не все кончено». А Борсани: «Да, дуче, еще не все кончено. Мы должны еще умереть». Борсани остался в Милане. Через несколько дней его, слепого, ограбили и убили уголовники, а труп бросили на мусорной свалке.
Прощаясь, перед тем как сесть в машину, с женой префекта, Муссолини сказал ей: «Надеюсь, синьора, что я заплачу за всех». Фраза, фраза. После расстрела Галеаццо Чиано дуче тоже сказал кому-то отвратительную по цинизму фразу: «Семья Муссолини свою долю заплатила». Не хотел он платить ни по каким моральным векселям, что бы ни говорил. Он думал о своем личном спасении, хотя в дневнике Грациани и есть слова «чтобы перешло (швейцарскую границу.— Ц. К.) все правительство вместе с Дуче». Все правительство? Конечно, так и надо было говорить, иначе он не мог. Миф...
Итак, выезжает кортеж из десяти автомашин. В первой — Муссолини, и рядом с ним Никола Бомбаччи. Пишу это, и мне самой как-то странно вспоминать Бомбаччи в кафе, с его пышной бородой. Он взял с собой в машину
только крошечный чемодан со сменой белья, а когда Витторио Муссолини, сын дуче, выразил удивление, Бомбаччи коротко ответил: «Больше ничего не понадобится». Почему Бомбаччи примкнул к Муссолини в период Сало, накануне конгресса в Вероне? Неужели он в тот момент не понимал, чем все это неизбежно закончится? Перед отъездом из Милана Муссолини освободил всех фашистов и всех военнослужащих от данной ими присяги. Никола Бомбаччи никаких присяг не приносил, ни в чем не клялся. Два его сына боролись в партизанских отрядах, он не был ничем связан.
Теперь я буду опираться преимущественно на уже цитированные книги Франко Бандини «Последние 95 часов Муссолини» и Арриго Петакко «Паволини», а также отчасти на книгу Индро Монтанелли «Гражданская война в Италии»: в этих книгах собран богатый фактический материал и события можно проследить в их последовательном развитии. Бандини утверждает, что идея превратить Милан во «второй Сталинград» принадлежала вовсе не дуче, а зародилась в конце ноября 1944 года «в воспаленном воображении Паволини». Многие другие иерархи поддерживали эту идею, но Муссолини ничего не знал. Но другие, в частности капеллан «черных бригад» и их главный врач, были против, преимущественно по моральным соображениям. Они написали меморандум и представили Муссолини, который на следующий день ответил, что миланцы не филистимляне... а что касается его, Муссолини, лично — он хочет «разделить судьбу своих людей». Потом, как мы знаем, была произнесена речь 14 декабря, но ведь Муссолини часто менял свое мнение.
От Милана до Комо недалеко, и кортеж из десяти автомобилей прибыл в Комо без всяких происшествий. Ракеле с младшими детьми уже два дня как находилась, следуя распоряжению мужа, на одной из вилл поблизости. Вся семья Клары Петаччи улетела за рубеж, но она появилась в Комо в машине, которую вел ее брат Марчелло. Заста
вить ее уехать из Комо было совершенно невозможно: она твердо решила следовать за своим Беном (она звала Бенито Муссолини Бен) и разделить его судьбу. Муссолини, который совершенно не был сентиментальным, казался растроганным любовью этой женщины и сказал: «...она столько уже перенесла по моей вине, но и теперь хочет быть рядом со мной».
Грациани отделился от остальных и отправился в свой генеральный штаб. Было ли это хитростью или удачей, никто не знает, но таким образом Грациани избежал участи всех остальных. Утром 26 апреля партизаны вели первую радиопередачу в освобожденном Милане. Фашизм пал. Муссолини скрылся. Приказ: найти его и арестовать. Муссолини провел ночь в здании префектуры в Комо. Тут противоречивые сведения: дозвонилась ли до него донна Ракеле или нет и что он ей сказал (по некоторым сведениям, он жаловался на то, что подле него никого нет и даже шофер его бросил). И приводится текст его письма к Ракеле, где он просил прощение за все причиненное ей зло и выражал надежду, что она с детьми переберется в Швейцарию и там они начнут новую жизнь.
Опубликован и текст этого письма, но не факсимильный, а я почему-то не вполне доверяю всем свидетельствам членов семьи Муссолини. Может быть, они писали и правду, но не исключена беллетризация, не исключены даже придуманные вещи. Когда-то давно, сообщая об обстоятельствах своей женитьбы на Ракеле, сам Муссолини тоже украсил рассказ романтическими подробностями (впрочем, иногда он их менял), и в рассказах фигурировал револьвер: если им не дадут возможности быть вместе, Бенито не то застрелит Ракеле, не то застрелится сам. Одаренный журналист, а вот в таких историях ему изменяли вкус и чувство стиля.
История с этим письмом, которое Муссолини будто бы написал жене, очень невнятная, чтобы не сказать больше. Франко Бандини убежден, что текст, ставший известным,
когда напечатали воспоминания Ракеле, «почти несомненно апокриф». Ракеле утверждала, что подлинник письма она сожгла, боясь не то за себя, не то за детей. Но показывала копию, написанную синим карандашом. Там были мелодраматические фразы вроде: «Клянусь Богом, ты единственная женщина, которую я любил...» и т. д. Мне кажется, это мелодраматическое вранье или полувранье. Все, все они написали книги: и Ракеле (даже две), и Эдвидже, и Эдда, и Витторио. То есть, возможно, кто-то из профессионалов написал за них, это неважно. Дневники Чиано были опубликованы в США в 1945 году, а в Италии — в 1946 году и потом переиздавались. Вот это действительно важно.
Когда Паволини в бронированной машине приехал в Комо, Муссолини говорил с ним оскорбительно, с издевкой. Тем временем многие из собравшихся в Милане фашистов, среди которых были четырнадцатилетние парнишки, начали расходиться кто куда. Есть любопытная автобиографическая книга одного римского лицеиста, пошедшего добровольцем воевать с англо-американскими войсками. Группа, в которой он был, попала в плен к англичанам, но англичане отпустили их, заявив, что плохи дела у Муссолини, если он посылает на фронт мальчишек.
В Комо все строили планы спасения дуче и своего собственного. Известно, что еще до того, как покинуть Милан, Муссолини написал письмо Черчиллю, но так и не отправил его. Вместе с другими документами оно было при нем до конца. Цитирую книгу Канделоро: «Кажется, Муссолини, который не был человеком, способным пасть с оружием в руках или же покончить самоубийством, думал о возможности бегства еще до того, как отправиться (вместе со своим правительством. — Ц. К.) в Милан. Он хотел предпринять попытку добраться до Швейцарии, или попасть в зону, прочно оккупированную немцами, или, быть может, даже спрятаться где-нибудь. Хотя он и предвидел, что раньше или позже будет взят в плен союзниками, он надеялся на то, что ему удастся успешно защитить себя при помощи
документов, которые были при нем... Он строил себе иллюзии, воображая, что сможет еще играть какую-то политикопроцессуальную роль» 54.
Англо-американское командование категорически требовало захватить Муссолини в плен живым. Для этого, у союзников были важные соображения политического характера. Но КНО, выражающий народный гнев, накопившийся за столько лет, совершенно не желал в эти решающие дни предоставить другим, даже союзникам, возможность и право распоряжаться судьбой диктатора и, как выразился Гитлер, с криками восторга увезти Муссолини в Вашингтон. Однако вернемся к хронологии событий.
Муссолини пробыл в Комо недолго и на рассвете 26 апреля уехал оттуда, пытаясь «оторваться и от каравана своих министров и иерархов, и от эсэсовской охраны» (выражение Канделоро). Это ему не удалось. В Менаджо его догнали и Паволини вместе с другими фашистами, и Кларетта Петаччи. В Менаджо прибыла также колонна немецких солдат, направлявшихся на север. Все вместе отправились по направлению Кьявенны. Но в Муссо, неподалеку от Донго, немецкая колонна была остановлена группой партизан, с которыми офицер, командовавший немцами, вступил в переговоры. Эти переговоры закончились тем, что немецкие солдаты получали возможность беспрепятственно продолжать свой путь, но в обмен за это выдавали партизанам всех итальянцев, которые шли вместе с их колонной.
Тем временем на авансцене движется тупая и зловещая фигура: лейтенант Франц Бирцер, командир отряда из тридцати эсэсовцев. Этот отряд составляет эскорт дуче. Франц Бирцер, во всяком случае, очень усерден. Мы упомянули о нем однажды, не назвав имени. Это тот эсэсовский офицер, который чуть ли не насильно влез в автомобиль, посланный кардиналом Шустером для того, чтобы привезти дуче в архиепископат для переговоров. Бирцер очень гордится тем, что сам фюрер поручил ему охранять и защищать своего дорогого друга Бенито Муссолини. Такое дове
рие, такая высокая ответственность! Бирцер следует за дуче неотступно, как тень. Муссолини сделал три попытки перейти швейцарскую границу. Кто знает, может быть, ему бы это удалось, не будь лейтенанта Бирцера. Словно судьба послала Муссолини этого человека, чтобы сделать финал не просто неизбежным и исторически оправданным, закономерным, но и отвратительно-гротескным. Как будто дополнительная расплата за грехи. Лейтенант Бирцер облечен доверием фюрера. Если он, Бирцер, не может в данный момент благополучно привезти дуче в Германию, то, во всяком случае, он может и обязан помешать ему попасть в нейтральную Швейцарию. Кто в эти дни Бенито Муссолини — охраняемый или просто пленник?
Все это происходило 26 апреля, и, как сказано, мы не перечисляем названия горных селений у подножия Альп, вблизи Комо, где разыгрывались все эти события. Страшное и нелепое перемешаны почти фантастически. Еще 26 апреля в Комо приехала секретарша Паволини, красивая двадцатилетняя девушка, по имени Элена. Она возникла на горизонте в самом начале периода Сало, и ее взяли служащей в аппарат руководства фашистской партии. Говорили, что Муссолини принимал ее каждый четверг. Ее мать была в свое время одной из любовниц Муссолини, и с Эленой он был на «ты». Никто толком не знал, что их связывает — не то она незаконная дочь дуче, не то у них интимные отношения. Встречи по четвергам прекратились после того, как о них узнала Кларетта и устроила трагедию. Теперь Элена в Комо, Кларетта ее видит и устраивает Муссолини невероятную сцену ревности с истерикой и всем прочим. До ареста Муссолини остаются сутки.
Двадцать седьмого апреля прибывает немецкое подкрепление, и Муссолини доволен: «Двести немцев... С ними можно отправиться на край света». Он сам спрашивает Бирцера: «Ведь вы обязаны защищать меня?» И лейтенант отвечает: «Конечно, дуче». Бирцер упрям и неумолим: он убежден в том, что выполняет свой высокий долг. Но мы
помним о том, что между партизанами и офицером, возглавлявшим немецкую колонну, заключено соглашение: партизаны пропустят всех немцев, направляющихся на север, но те в обмен выдадут им итальянцев, двигавшихся туда же совместно с немцами. Это партизаны 52-й гарибальдийской бригады. Франц Бирцер заявляет, что Муссолини должен переодеться в форму немецкого солдата, он сядет в грузовик и вместе с немцами спасется. Муссолини делает все, что ему велят. Немецкий унтер-офицер подает ему форму, шинель велика, Муссолини надевает каску задом наперед, но тут подбегает Паволини и надевает ее правильно. Дуче не просто жалок, он смешон. Он поднимает воротник шинели, каску опускает как можно ниже, у него очки от солнца. Между коленями он сжимает автомат, дуло доходит почти до подбородка.
Партизаны осматривают грузовики. Двое из них позднее выпустят написанную совместно маленькую книжку с подробностями. Закутанный человек вызывает подозрение. Немцы говорят, что этот camerata (так называли друг друга и фашисты, и нацисты, примерно соответствует слову «товарищ», но происхождение скорее казарменное) пьян. Его окликают, назвав так. Он не шевелится. Все дело в том, что сначала партизаны не заметили ничего подозрительного, но одному из них показалось, что этот человек — Муссолини, он сообщил другому партизану, и они опять подошли к грузовику. Тогда кричат: «Ваше превосходительство!», но человек опять не реагирует. И наконец: «Бенито Муссолини!» Он вздрагивает. Партизаны помогают ему вылезти из грузовика. Один партизан забирает у него автомат и спрашивает: «Есть ли у вас еще оружие?» Муссолини не отвечает, но расстегивает шинель и подает пистолет. Партизан находит формулу: «Арестую вас от имени итальянского народа». Это происходит в 6 часов 30 минут 27 апреля 1945 года. Муссолини уводят в здание местного муниципалитета в Донго. Там политический комиссар 52-й бригады Микеле Моретти (Пьетро) решает перевезти Муссо
лини в Комо, Кларетте разрешают присоединиться к нему. Но по дороге партизаны меняют план: по слухам, союзники уже в Комо. Поэтому они отвозят Муссолини и Кларетту в другое горное местечко. Голову Муссолини забинтовали, чтобы его не могли узнать. Их помещают в дом местных крестьян, по фамилии Де Мария. Селение называется Джу-лино ди Меццегра.
Пока Муссолини перевозили из одного места в другое, во второй половине дня 27 апреля известие о его аресте приходит в Милан. Руководители Сопротивления очень боялись, как бы союзники не перехватили Муссолини. Поэтому срочно, договорившись друг с другом по телефону, они принимают решение о немедленном расстреле бывшего диктатора. Монтанелли приводит интервью, которое дал один из руководителей восстания, Лео Вальяни, сейчас пожизненный сенатор, одному журналу. Вальяни сказал, что решение «приняли мы четверо: Пертини, Серени, Лонго и я» 55. Другого выхода не было.
Лонго попросил генерала Кадорна дать пропуск двоим из его офицеров, чтобы они могли отправиться на место. Монтанелли сразу вслед за приведенной цитатой пишет: «Кадорна не был антифашистским конспиратором, каким был я, но и он считал справедливым, чтобы Муссолини умер от рук итальянцев, а не от рук иностранцев — и поэтому подписал пропуск. Христианский демократ Энрико Маттеи и член Партии действия Фермо Содари одобрили его действия. Некоторые журналисты утверждают, будто потом Кадорна в этом раскаялся, когда к нему пришел американский офицер Даддарио (этому Даддарио позднее был передан но распоряжению союзников Грациани. — Ц. К.). В ночь на 28 апреля американцам сообщили: «Сожалеем, но не можем выдать вам Муссолини: его судил народный трибунал и он расстрелян в том самом месте, где до того наци-фашисты убили пятнадцать патриотов». Это было неточно, Муссолини еще не был расстрелян, но надо было отстранить американцев».
Пропуск получили Вальтер Аудизио (Валерио) и Альдо Лампреди (Гуидо). На рассвете 28 апреля они направились в Комо, оттуда в Донго. Из этих двоих наиболее решительным и нервным был полковник Валерио (Вальтер Аудизио, по профессии бухгалтер). Он пришел в дом, где находились Муссолини и Кларетта, в 3 часа 15 минут пополудни 28 апреля. Хозяева уже догадались, кто спал под их кровлей. Позднее муж и жена сообщат все подробности, как их видели, слышали и запомнили.
Сам Валерио позднее дал четыре версий происшедшего, но они расходились преимущественно в мелочах: взяла ли Кларетта свою сумочку, искала ли трусики в постели, это все вздор. Иногда Валерио «демонизировали» — так, есть одна версия, согласно которой его напарник протестовал против расстрела Кларетты, но Валерио будто бы сказал, что таков приказ. Однако и Лео Вальяни, и другие авторитетные члены КНОСИ отрицали: ничего о Кларетте не было решено и приказано. Думаю, что Валерио исполнял свой долг, как его понимал. И все-таки убеждена: он должен был отшвырнуть эту Кларетту, оторвать ее от Муссолини. Она не была ни политиком, ни Марией-Антуанеттой. Она просто безумно любила этого человека. Во всех революциях всегда случаются непредвиденные события, даже не зависящие от индивидуальной воли. Так решила судьба.
Валерио велел им сесть в машину. Муссолини в орехового цвета пальто, Кларетта на высоких каблуках, она спотыкалась. Приехали быстро, вышли из машины, и Валерио прочел текст: «По приказу командования я выполняю приговор, вынесенный итальянским народом». Этот расстрел произошел в 16 часов 10 минут 28 апреля 1945 года в Джуллино ди Меццегра. Потом все шло в очень быстром темпе. Валерио вернулся в Донго. Там были расстреляны иерархи, среди них Паволини, единственный — повторяю,— кто сопротивлялся. Был арестован Никола Бомбаччи и брат Кларетты, Марчелло, у которого был фальшивый паспорт испанского дипломата. Валерио заговорил было с ним по-
испански, но он не понял ни слова, а потом его опознали.
Теперь умер и полковник Валерио. Многие умерли из участников тех событий, большинство. Но есть и живые авторитетные участники и свидетели, и не один лишь сенатор Лео Вальяни. А среди фашистов периода Сало находился и молодой в то время Джорджо Альмиранте, о котором мы будем говорить в другой главе: он станет лидером неофашистской партии.
Гитлер узнал о расстреле Муссолини на следующий день, 29 апреля, находясь в своем бункере. В точности неизвестно, что именно и с какими подробностями сообщили ему, но многие исследователи полагают, что известие о смерти Муссолини ускорило его решение поставить точку и на своей жизни. В тот же день он обвенчался со своей многолетней любовницей Евой Браун, решившей умереть вместе с ним. Он хотел, чтобы она вошла в историю как Ева Гитлер. И в тот же самый день он продиктовал своим секретаршам два документа, главный из которых называют его Политическим завещанием. Известный американский журналист Уильям Ширер в широко используемой исследователями книге «Взлет и падение Третьего Рейха» писал, объединив оба завещания: политическое и личное, содержавшее всякие приватные распоряжения:
«Как и входило в намерения Гитлера, эти два документа, как и другие его тексты, дошедшие до нас, приобрели большое значение и важны для нашего повествования. Они подтверждают, что человек, властной рукой правивший Германией более двенадцати лет, а четыре года также и значительной частью Европы, не извлек для себя из этого опыта никакого поучения. Даже финальные поражения и катастрофы ничему не научили его... Он опять проклинал евреев за все несчастья, происходившие в мире, повторял свои универсальные теории, жаловался на то, что судьба похитила у Германии ее победы и завоевания. Адольф Гитлер повторял все абсурдные вещи, содержащиеся в «Майн кампф», и добавил к ним свои последние лживые измышления.
Это было достойной эпитафией для тирана, опьяненного властью, для деспота, коррумпированного и разрушенного этой своей абсолютной властью» .
Политическое завещание Гитлера производит впечатление текста, написанного безумцем: нормальный человек просто не смог бы написать ничего подобного. Гитлер (не один же Муссолини!) тоже хотел оставить потомству миф о себе лично и о национал-социализме. Он обвинял всех, всех, всех. Так, войну с Россией он, оказывается, проиграл только по вине Муссолини: «...потому что я с излишним доверием относился к моему дорогому другу Бенито Муссолини, которым всегда восхищался. Я возлагал на него слишком большие надежды».
В бумагах Гитлера тех дней, когда он находился в бункере, есть еще запись, в которой он перечисляет все свои претензии к Италии и к дуче. Запись не датирована, но Дикин, приводящий ее, полагает, что она была сделана в момент, когда была придумана телеграмма «быть или не быть». Гитлер писал, что, рассуждая объективно и трезво, он не может не считать своей ошибкой «непоколебимые чувства любви к Италии и к Дуче». И дальше: «Ни моя личная привязанность к Дуче, ни мои чувства инстинктивной дружбы к итальянскому народу не изменились. Я упрекаю себя только в том, что не послушался голоса разума, требовавшего, чтобы, при всей моей дружбе к Италии, я был безжалостным...» Гитлер покончил с собой 30 апреля 1945 года.
Маркс и Энгельс не раз при различных обстоятельствах вспоминали слова Гегеля об иронии истории. Муссолини утверждал, что XX век будет веком фашизма, а Гитлер замахивался на целое тысячелетие. Однажды Энгельс, естественно по совершенно иному поводу, писал: «И вот теперь первый опыт этих господ, возвещенный под звуки труб и литавр как призванный потрясти мир, так блестяще провалился, что они сами вынуждены были признать это» .
ватиканский библиотекарь
Война кончилась. Нацистская Германия капитулировала. После ухода со сцены Муссолини и Гитлера в нашем рассказе исчезает параллелизм, мы будем говорить только об Италии. Но параллелизм не может исчезнуть сразу. В первой главе, не желая прерывать основную тему Бенито Муссолини, мы не писали о том, что происходило на территории, не оккупированной нацистами, а без знания этого обойтись нельзя.
Психологически мне, автору книги, нелегко возвращаться к событиям и фактам, которые мы уже хорошо знаем. Наверное, такое же чувство испытают и читатели. И все-таки представим себе: Муссолини еще не выкраден немецкими парашютистами и не доставлен в Германию; Галеаццо Чиано и Эдда еще не начали осуществлять свои трагикомические попытки эмигрировать в Южную Америку; еще не создана «республика Сало». Мы возвращаемся в 1943 год.
Напоминаю: Бадольо и Эйзенхауэр объявили о капитуляции Италии 8 сентября. На следующий день происходят
три важных события. Королевская семья и маршал Бадольо с правительством и генералитетом покидают на произвол судьбы население Рима и расквартированных в столице солдат и бегут на Юг под защиту войск союзников; войска союзников, начавшие форсировать Мессинский пролив 3 сен-тября, высаживаются в Салерно, вблизи Неаполя; в Риме на совещании «Комитета оппозиции» формируется Комитет национального освобождения (КНО). В него входят: независимый Иваноэ Бономи (1873—1951), христианский демократ Альчиде Де Гаспери (1881 — 1954), коммунист Мауро Скоччимарро (1895—1972), социалист Пьетро Ненни (1891 — 1980) и представитель Партии действия Уго Ла Мальфа (1903-1979).
КНО, таким образом, включает в себя и представителей партий, которые никогда не прекращали борьбы против фашизма (в первую очередь коммунистов, плативших за верность своим убеждениям тюрьмами, ссылками, иногда смертью, иногда эмиграцией), и представителей партий, не имевших такого славного прошлого, но начавших подпольную деятельность против фашизма еще до свержения Муссолини 25 июля 1943 года. КНО заявил: «В момент, когда нацисты пытаются восстановить в Риме и в Италии власть своего фашистского союзника, антифашистские силы объединяются в Комитет национального освобождения, чтобы призвать итальянцев к борьбе и сопротивлению. Цель: вновь завоевать для Италии подобающее ей место в сообществе свободных наций» \
Единство взглядов существовало в тот момент по двум решающим вопросам: уничтожить режим Сало и очистить Италию от немецких оккупантов. Но, естественно, у каждой партии были свои программы и традиции, за ними стояли разные социальные слои. Поэтому было бы наивным предположить возможность согласия по всем вопросам. Происходил сложный диалектический процесс взаимодействия и одновременно противопоставления. КНО выпустил свое программное заявление в Риме 9 сентября, а уже на следующий
день, 10 сентября, столица была оккупирована гитлеровскими войсками.
То обстоятельство, что в Италии существовало движение Сопротивления, создавало для нее более благоприятные условия, чем для Германии. Ясно, что роль великих держав, воевавших против Германии и Италии, была исключительно велика. В Москве по инициативе Советского Союза с 19 по 30 октября 1943 года заседала Конференция министров иностранных дел Великобритании, США и Советского Союза, которая не раз обсуждала итальянский вопрос. Была принята декларация, подтверждавшая суверенное право итальянского народа «впоследствии избрать свою собственную форму правления». Союзники признавали реальность существования королевского правительства Бадольо, но выражали пожелание, чтобы правительство стало более демократическим «путем включения представителей тех слоев итальянского народа, которые всегда выступали против фашизма» 2. Таким образом, союзники выступили гарантами будущего демократического развития Италии.
Фактически в конце 1943 года существуют две Италии: на Севере «республика Сало» с премьер-министром Муссолини. На Юге — монархия с премьер-министром маршалом Бадольо. Формально Рим был объявлен открытым городом, но те из вас, кому посчастливилось увидеть гениальный фильм Росселлини «Рим открытый город» (в СССР этот фильм широко шел на экранах, как и другие фильмы режиссеров-неореалистов, которые создали чудо и открыли миллионам людей во всем мире Италию), те понимают масштабы зверств. Пройдет еще несколько месяцев, и 4 июня 1944 года американский генерал Кларк со своими войсками освободит Рим.
На следующий день король Виктор Эммануил III предпринимает отчаянную попытку спасти Савойскую династию. Формально он не отрекается от престола, но назначает своим наместником сына, принца Умберто. Правительство Бадольо в тот же день автоматически заявляет о своей
отставке, а еще через четыре дня, 9 июня 1944 года, в Риме КНО формирует свое первое правительство, которое возглавляет один из шести членов КНО, независимый Иваноэ Бономи. О событиях этого периода есть драгоценные подробности в книге Умберто Террачини (1895 — 1983) «Как родилась конституция» 3. Террачини пишет о короле с убийственным презрением. В конечном счете именно король несет ответственность за приход фашизма к власти, потому что король отказался ввести в столице осадное положение, а потом вручил Муссолини портфель премьер-министра. Террачини убежден в том, что все могло пойти иначе, потому что фашисты не раз отступали перед лицом серьезного сопротивления. Но народ склонен слишком многое забывать.
Эту главу очень трудно писать, и я раз пятнадцать меняла ее конструкцию. Ведь мы решили ничего не упрощать, а события и судьбы дьявольски перепутаны, и чем-то, наверное, надо жертвовать. Я пришла к выводу, что надо выбрать в качестве персонажей самых главных политических деятелей и о них написать более или менее подробно. И, конечно, сообщать о значительных фактах. Скажу сразу: главные персонажи этой главы — лидер христианских демократов Альчиде Де Гаспери и лидер коммунистов Пальмиро Тольятти (1893 — 1964). О других придется рассказывать бегло, ничего не поделаешь.
Начинается рассказ о Де Гаспери. Город Тренто (как и вся область Трентино-Альто-Адидже) принадлежал в те времена Австрии. Альчиде Де Гаспери родился в скромной, с небольшим достатком, очень религиозной семье. Духовенство было просвещенным, в его рядах были как крайне реакционные, так и прогрессивные люди, жаждущие национальной и социальной справедливости. В борьбе против пангерманизма возникло движение, объединившее студентов, рабочих и крестьян. Эти люди называли себя «католики-итальянцы-демократы». Альчиде очень молодым стал активистом юношеских католических организаций. В 1902 году он впервые принял участие в манифестации:
в Тренто требовали создания итальянского университета. Среди арестованных (большинство из них были социалистами) находился и Альчиде. Манифестация тогда ни к чему не привела, но нам важно понять исходные позиции молодого человека, всегда считавшего и ощущавшего себя итальянцем.
Альчиде изучал философию в Вене, защитил диплом в 1905 году, все время поддерживал контакты с видными представителями прогрессивной итальянской католической мысли. После окончания университета Де Гаспери вернулся в Тренто и основал политическую партию: Партито пополяре трентино. Он создал также печатный орган своей партии — ежедневную газету «Ла Воче каттолика», позднее переименованную в «Иль Трентино». Де Гаспери двадцать лет возглавлял эту газету, защищая этнические и культурные интересы итальянского меньшинства. В соответствии с традицией (классический пример: дон Луиджи Стурцо) Де Гаспери не просто интересовался социальными вопросами, но сам занимался развитием сети кооперативов и касс взаимопомощи. Те, кто вел такую работу, почти автоматически соприкасались с народными массами, и это давало им возможность понимать нужды этих масс.
В 1911 году Де Гаспери был избран депутатом венского парламента (рейхсрата). Во время первой мировой войны ему запретили вернуться в Тренто, но и до и во время войны он пользовался своим положением парламентария, чтобы публично разоблачать безобразные условия жизни в Тренто. Незадолго до заключения перемирия Де Гаспери удается вернуться в Италию. Он активнейшим образом работает в ППИ, созданной доном Стурцо. На выборах 1921 года Де Гаспери становится членом итальянского парламента. Именно на этих выборах стал депутатом парламента и Бенито Муссолини, провалившийся в 1919 году. В своей первой речи, произнесенной в палате 21 июня 1921 года, Муссолини заявил: «Меня отнюдь не
смущает, дорогие коллеги, что я начинаю свою речь, занимая место на одной из скамей крайней правой... Заявляю вам тотчас с великолепным презрением, которое я питаю ко всем этикеткам, что я буду поддерживать здесь реакционные идеи».
В ноябре того же года, выступая на фашистском съезде, Муссолини сказал про ППИ: «Несомненно, это могущественная партия, так как она опирается на тридцать тысяч приходов; она располагает очень дисциплинированной политической организацией... Она могущественна благодаря своим банкам, своим газетам и престижу, объясняющемуся тем, что ее рассматривают как представителя католического населения. У нее также есть свои внутренние кризисы. В нее входит много людей, занимавших позицию самого гнусного нейтралитета, саботировавших войну, и в аграрном вопросе она соперничает с большевизмом. У нас есть, следовательно, два большевизма: красный и белый. Мы не можем не вступить в борьбу с этой партией».
Откровенный цинизм Муссолини нас никогда не удивлял. Надеюсь, читатели помнят о том, как после захвата власти фашистами дону Стурцо «посоветовали» эмигрировать. Тогда политическим секретарем ППИ был избран Де Гаспери. Его заставят уйти с этого поста в декабре 1925 года. А в ноябре 1926 года кончается срок парламентского мандата Де Гаспери и его, само собой, арестовывают. В тюрьме он проводит шестнадцать месяцев, потом его выпускают, и он уходит в тень. Антифашизм Де Гаспери столь же несомненен, как страстный и гордый антифашизм дона Стурцо, но тут — разница характеров.
Папа Пий XI дает Де Гаспери возможность поступить на службу в ватиканскую библиотеку. Это кусок хлеба и это — убежище. Внешне Де Гаспери совершенно пассивен, и фашисты не считают его опасным. Лишь позднее выяснится, что пассивность была чисто внешней. Сам Де Гаспери не раз намекал на существование какой-то секретной истории, предполагают, что она связана именно с
Ватиканом, но ни сам Де Гаспери ничего конкретного не сказал, ни биографы не смогли докопаться. Известно толь ко, что уже в 30-х годах вокруг Де Гаспери очень осторожно, очень незаметно стали группироваться некоторые католики, оппозиционно относившиеся к фашистскому режиму. Но полиция, хоть и фиксировала, что Альчиде Де Гаспери «привержен своим старым теориям», оставила его в покое. Очень по-итальянски: поскольку все было тихо и зашифровано, ничего такого не происходило, ну и бог с ним.
Годы работы в ватиканской библиотеке — трудные для Де Гаспери. В сущности, он живет в изоляции. Многие лица, занимающие высокие посты в католической иерархии, в римской курии, относятся к нему с подчеркнутым пренебрежением, — кто он такой, в конце концов, для всех этих прелатов? Но на протяжении шести лет Де Гаспери под псевдонимом Спектактор ведет рубрику, посвященную международным вопросам, в журнале «Иллюстрационе кат-толика». Отнюдь нет, он совершенно не занимается активной политикой. Но он широко образованный человек, мыслящий самостоятельно и нестандартно. Он думает о будущем, которое настанет после падения фашизма, думает о будущем устройстве общества и о положении человека в обществе и в государстве в свете христианской этики. Он очень серьезно изучает теорию «социального христианства» и европейского либерального католицизма. Приведем цитату из одной статьи Де Гаспери:
«Какова цель нового режима? Если он не сможет осуществлять, как было в средние века, посредством человека божественную волю на земле, то сможет, по крайней мере при помощи человека, вносить в земную жизнь нечто божественное, а именно любовь и братство. Движущим принципом этого общества не будет ни миф классов, ни миф расы, ни миф нации или государства. Этим движущим принципом будет евангельская идея достоинства человеческой личности, ее духовного призвания и необходимой братской
любви» 4. Формулировки очень осторожны, НО ясно, что автор статьи не стоит на официальной позиции Ватикана. Де Гаспери несколько откровеннее в частных письмах, но тоже многое зашифровывает.
Да, он получил убежище и зарабатывает кусок хлеба для своей семьи, но переносит немало унижений. Один светский автор, Энцо Форчелла, сделал точное замечание: Де Гаспери — политик, решительно сказавший нет фашизму, остается искренним и верным сыном римско-католической церкви, которая с этим фашизмом сотрудничает. И в будущем Де Гаспери не раз окажется вынужденным совершать поступки, противоречащие его личным убеждениям. Но это судьба не его одного, это судьба многих. Во время «черного двадцатилетия» многие были настроены антифашистски, но не боролись активно, ставя все на карту. Это касается не одних лишь католиков, но и их также. Некоторые были откровенными оппортунистами и думали только о деньгах и о карьере. Многие были просто аполитичными и предпочитали частную жизнь.
Может быть, решает за человека судьба, и это совсем не значит, будто автор книги — мистик. Под судьбой можно подразумевать и стечение обстоятельств. Называю новое имя: Пьеро Мальвестити (1899 — 1964). Пьеро — миланец, из очень почтенной и состоятельной католической семьи, политикой он никогда не интересовался, для него существовали только церковь, работа, жена и дети. Да еще литература, он и сам писал стихи. Пьеро Мальвестити был одним из руководителей миланской Ационе каттолика (АК). Он, вероятно, так бы и прожил всю свою жизнь мирно и спокойно, но вмешалась судьба. Напоминаю: весной 1931 года разыгрался скандал из-за АК. Когда это произошло, Мальвестити испытал настоящий шок. Он не мог примириться с тем, что сделал Муссолини, он решил действовать, бороться против фашизма. И создал партию гвельфов.
Исстари существовали гвельфы — сторонники папства и гибеллины — сторонники императоров. Организация, соз
данная Пьеро Мальвестити, точнее должна называться «партия неогвельфов». Само слово гвельфы звучит романтично и указывает на обращение к традиции. О Мальвестити и его партии в Италии существует богатая литература, нашли и полицейские донесения. Я укажу только на книгу Камилло Брецци «Политический католицизм в Италии XX века» 5. Брецци признает, что политические идеи гвельфов Мальвестити были довольно смутными, но чувства — сильными и искренними. В основе лежал моральный протест. В Милане всегда была католическая база, а также демократические традиции. Когда Муссолини вероломно нарушил свои обещания, молодые люди увидели «несовместимость христианского учения с действиями фашистского режима». При таких обстоятельствах многие молодые миланские католики сочли для себя позором промолчать. И вступили в партию гвельфов. А про дона Стурцо и ППИ они, может быть, и знали смутно. Никаких взаимосвязей, ничего общего ни идеологически, ни психологически.
Хотя Пьеро Мальвестити скептически относился к политике, его товарищи установили контакты с заграничными антифашистскими группами, а потом создали «неогвельф-ский центр» в Милане. Этот центр хочет создать ячейки, «подобные коммунистическим», при соблюдении всех правил конспирации. Точное число членов гвельфской партии неизвестно. Зато известно, что многие из тех, кому в почтовый ящик клали листовки, немедленно доносили в полицию, так что там скапливалось множество копий. Некоторые имена людей, относивших листовки в полицию, известны, среди них — увы! — есть и университетские профессора.
Что двигало этими людьми: трусость или преданность режиму, сказать трудно. При всем том движение быстро ширилось, и полиция гонялась за Мальвестити почти два года. Наконец 20 марта 1933 года полиции удалось арестовать его и еще около ста гвельфов. Главным обвиняемым
дали по пять лет тюрьмы, и власти склонны были вообще «проявить снисходительность». Жена Пьеро Мальвестити написала прошение, но нужна была его подпись, а он наотрез отказался подписать прошение. Потом король несколько сократил сроки, но гвельфы и после освобождения из тюрьмы продолжали действовать, только осторожнее. Гвельфы были единственной католической антифашистской группой, которую судил Особый трибунал, и это, естественно, окружало их ореолом славы в глазах очень многих.
К большому сожалению, дон Стурцо не только не поддержал гвельфов, но резко раскритиковал их как раз в то время, когда они сидели в тюрьме. Дон Стурцо написал статью, которую опубликовала испанская газета «Эль Паис». Все было в этой статье, длинный список обвинений: «донкихотство», «религиозная мистика», «поэтическая экзальтация». Габриеле Де Роза, главный биограф дона Стурцо, относящийся к нему с великим уважением, признает в этом случае жесткость оценок: «Что раздражало Стурцо в истории с неогвельфами? Может быть, и прямой переход от мистико-религиозной формулы («Христос царь») к политической позиции, к формуле христианской демократии, как ее понимали Мальвестити и его товарищи, причем в такой степени, что это превосходило позицию католической партии» 6.
Габриеле Де Роза напоминает о том, что само определение христианская демократия принадлежало дону Стурцо и поэтому, быть может, его сознательно или подсознательно задело то, что неогвельфы как бы украли у него его великолепную формулу, в то время как они ни разу и не сослались на Луиджи Стурцо и на ППИ. Может быть, гипотеза и верная. Жаль, что дон Стурцо так поступил. Пройдет много лет, он вернется в Италию и совершит еще один поступок, о котором только и можно сказать: как жаль. Это — впереди.
После освобождения из тюрьмы Мальвестити выработал
теоретический документ, названный «Миланская программа». Тем временем Де Гаспери тщательно разрабатывал и уточнял свою программу. В чем она заключалась? Процитируем книгу Пьетро Скопполы «Политическое предложение Де Гаспери» . Мы найдем в ней один из самых важных теоретических пунктов, которые и сегодня заключаются в программе Христианско-демократической партии, термин interclassismo. Это неологизм, такого слова нет в словарях, но в политической литературе именно так и говорят. Подразумевается межклассовый характер ХДП. В документе есть и слово consenso, которое встречалось в первой главе. Буквально это значит: согласие или присоединение. Добавлю еще, что программа, выработанная Де Гаспери, называлась «Реконструктивные идеи христианской демократии». Текст несколько абстрактный и усложненный.
Де Гаспери искал, хотел найти такую программу для постфашистского общества, когда все классы и слои реально смогут идти вперед. Он уделял особое внимание проблеме поколений. В рамках Ационе каттолика существовали (существуют и сейчас) различные молодежные организации. Особо надо отметить Университетскую католическую федерацию (ФУЧИ) и «Движение католиков-лауреатов», то есть людей, получивших высшее образование. Де Гаспери поставил себе целью проложить мост между двумя поколениями итальянских католиков: людьми, воспитавшимися на идеях ППИ, и католической молодежью. Можно считать, что он этого добился. Главными компонентами Христианско-демократической партии станут бывшие активисты ППИ, молодежь из ФУЧИ и «Движения католиков-лауреатов», гвельфы Мальвестити. Первая встреча Де Гаспери с представителями неогвельфов состоялась летом 1942 года. Возможно, что Де Гаспери психологически чувствовал себя не вполне хорошо, потому что гвельфов как-никак судил Особый трибунал в то время, когда сам он работал в ватиканской библиотеке. Разногласия тоже
были, но в предвидении неизбежного краха фашистского режима решили не распылять силы и сделать все для создания единой католической партии.
Составлялись различные документы; самый главный, легший в основу программы, был выработан в конце 1942 — начале 1943 года, еще до падения Муссолини. Терпеливо, неустанно Альчиде Де Гаспери ткал ткань партии, ожидая, пока придет его день.
Но одну неудачу он потерпел: не смог уговорить присоединиться к нему и к его товарищам людей, принадлежавших к еще одному католическому движению: «Христианская левая» (сокращенно СК). До сих пор в Италии ведутся споры о политической роли СК, которая существовала как оформленное движение с 1937 по 1945 год, когда распалась на множество маленьких групп. До того как она распалась и стала как бы сборищем разнородных элитарных кружков, СК имела свою базу, сотни ее членов арестовывались, тысячи сражались в партизанских отрядах. СК имела свое лицо, признавала принцип классовой борьбы, поддерживала тесные связи с находившимися в подполье коммунистами.
Текст программы ХДП был опубликован 25 июля 1943 года, в день падения Муссолини. Партия вышла из подполья, наступили «сорок пять дней» Бадольо, потом участие в Сопротивлении — в отряды уходили крестьяне и приходские священники. Альчиде Де Гаспери становится членом Комитета национального освобождения. Но теперь мы временно прервем рассказ о лидере ХДП и обратимся к истории второго протагониста этой главы. Исходный пункт: 27 марта 1944 года.
ВЕРА В РЕВОЛЮЦИЮ
В этот день на пароходе «Тускания» в Неаполь прибыл из Москвы товарищ Эрколи — Пальмиро Тольятти. Его возвращение на родину после двадцатилетней эмигра
ции всеми воспринято как важное событие. Не только коммунисты — интеллигенция и рабочие знали, что это один из наиболее влиятельных и блестящих деятелей Коммунистического Интернационала, вокруг его имени был ореол славы, его очень ждали.
Пальмиро родился 26 марта 1893 года в семье более чем скромного достатка, четвертым из детей. Родители были школьными учителями, очень религиозными людьми, но отнюдь не ханжами. Семья переезжала из города в город, Пальмиро родился в Генуе. Жили замкнуто, детей воспитывали строго, но неавторитарно. Главным долгом детей было серьезно учиться, что стало, возможно, решающим в формировании Пальмиро. Он с большим интересом относился к гуманитарной культуре и к людям культуры; обладал постоянным чувством ответственности, не признавал сантиментов, по характеру был несколько авторитарен и недоверчив. Но уважал чужие мнения и умел проявлять великодушие, помогая в школе менее способным соученикам. Пальмиро был еще ребенком, когда семья переехала в Турин. Окончив школу, он поступил в университет, сначала хотел учиться на философском факультете, потом избрал юриспруденцию, право. Проблемы государства его интересовали, и он занимался углубленно, целеустремленно. До 1910 — 1911 года политика его занимала мало. В Туринском университете преподавали выдающиеся по своей эрудиции и интеллектуальному престижу профессора; многим из лучших студентов предстояло большое будущее.
В том же Туринском университете учился и Антонио Грамши (1891 — 1937). Двое юношей знали друг друга, но особой близости не было, оба были склонны к идеям научного социализма, но до 1914 года активной политикой не занимались. 1914 год можно считать отправной точкой. Перед войной между Тольятти и Грамши устанавливаются более близкие отношения. Умберто Террачини политически активнее, а Анджело Таска (1892 — 1960) ка-
жегся и активнее и как-то взрослее (хотя все принадлежат к одному поколению). Он к тому времени уже очень погружен в политику. Муссолини еще директор «Аванти!» и очень импонирует многим молодым социалистам. Не станем сейчас вдаваться в подробности, но констатируем: и Грамши, и Тольятти первоначально были настроены за вступление Италии в войну. Когда левые по различным причинам занимали такую позицию, это называлось «демократический интервенционизм». Поскольку, как сказано, отвращение к войне традиционно было свойственно итальянскому народу, было время, когда Грамши ставили в вину одну юношескую статью, посланную Муссолини (который в то время уже изменил своим прежним убеждениям). А Тольятти пошел на войну добровольцем. Его старший брат говорил одному из главных биографов Тольятти, что Пальмиро пошел (правда, он служил в санитарных частях) на войну, чтобы видеть все происходившее вблизи.
Итальянская социалистическая партия, в отличие от немецкой, французской и многих других, никогда не голосовала за военные кредиты. Ее официальной формулой было: «не присоединяться, не саботировать», она поддерживала контакты с меньшинством в других партиях, не голосовавших за войну. Итальянские социалисты принимали участие в Циммервальдской конференции в сентябре 1915-го и в Кинтальской — в апреле 1916 года. Хотя лозунг Ленина о превращении империалистической войны в гражданскую и не был принят этими конференциями, их значение в истории международного рабочего движения общепризнано.
Известно, что «десять дней, которые потрясли мир», создали совершенно новую ситуацию. 18 ноября 1917 года во Флоренции в частном доме состоялось тайное совещание, на которое прибыло около двадцати делегатов самых влиятельных итальянских социалистических групп. Среди них секретарь партии и один из ее основателей Костан
тино Лаццари (1857 — 1927), директор газеты «Аванти!» Джачинто Менотти Серрати (1872—1926), неаполитанский инженер, ставший через три года основателем коммунистической партии, Амадео Бордига (1891—1970) и Антонио Грамши. О том, что произошло в Петрограде, они знают мало, но знают самое главное: у власти в России — большевики, которые, по предложению Ленина, теперь называют себя коммунистами. Итальянцы понимают: началась новая историческая эра.
Во время войны, бросив вызов цензуре, Серрати печатает в «Аванти!» материалы Циммервальдской конференции. В Кинтале он один из всей итальянской делегации поддержал предложение Ленина выйти из II Интернационала и основать III Интернационал. Серрати пользовался любовью и популярностью в партии. Он не теоретик, но он революционер и человек, никогда не крививший душой. Автор многотомной «Истории Итальянской коммунистической партии» Паоло Сприано, скончавшийся в сентябре 1988 года, писал, что Серрати был воспитан на идеях позитивизма и любимым его учителем оставался Филиппо Турати, хотя он часто и очень решительно критиковал Турати. И когда в 1918-м Серрати арестовали (было «смутное время»), он повторил перед судом знаменитую фразу Турати, которую тот произнес в 1898 году во время разгула реакции: «Можете делать со мной что хотите, но Карла Маркса вы у меня не отнимете... У меня есть все, на что может надеяться скромный боец: вера». Вера — великий политический и психологический фактор революционного движения. Серрати глубоко верил в революцию, в то, что надо во что бы то ни стало сохранять единство партии.
Вскоре после тайного совещания во Флоренции представители различных социалистических групп стремятся установить как можно более тесные контакты с русскими коммунистами. Антонио Грамши убежден, что партию Ленина не постигнет трагическая судьба Парижской комму
ны. Свою первую статью об Октябре молодой Грамши озаглавил «Революция против Капитала». Звучит парадоксально, но имеется в виду «Капитал» Маркса, согласно которому революция должна произойти в промышленно развитой стране.
В конце 1918 года Ленин писал Г. В. Чичерину о необходимости готовить Учредительный конгресс Коммунистического Интернационала. В январе 1919 года в Москве на совещании представителей ряда коммунистических и левосоциалистических партий принимается воззвание, призывавшее к скорейшему созданию III Интернационала. Вечером 2 марта 1919 года в Кремле начинается конференция, а 4 марта она называет себя уже I (Учредительным) конгрессом III Интернационала. Присутствуют 52 делегата из различных стран.
Первого мая 1919 года в Турине выходит первый номер «журнала социалистической культуры», названного «Ор-дине нуово» («Новый порядок»). Его создают четверо молодых социалистов: Антонио Грамши, Анджело Таска, Умберто Террачини и Пальмиро Тольятти, а также их единомышленники — рабочие и интеллектуалы. Террачини познакомился с Грамши и Тольятти, которых считал студентами, «симпатизирующими социалистам», в 1914 году, а Таску знал еще раньше. Но уже в первый год существования журнала внутри редакции ведутся порою жесткие теоретические и политические споры. Грамши и Тольятти в общем сходятся во мнениях, Террачини и Таска (каждый по-своему) занимают другую позицию. Решающую роль играет Грамши, но и другие находятся на большой интеллектуальной высоте. Однако человеческой дружбы и близости между ними нет.
Внутри Итальянской социалистической партии идет непрерывная фракционная борьба. Осенью 1919 года почти одновременно Грамши в Турине и Бордигу в Неаполе посещают люди, желающие установить контакты с итальянскими группами от имени III Интернационала, один из
посланцев встречается с Серрати. 1 октября в Милане выходит первый номер двухмесячного журнала «Иль Кому ниста». Там публикуются важные документы Коминтерна, а также тексты Ленина, Троцкого, Бухарина, Луначарского, Радека, Варги, Клары Цеткин. «Иль Комуниста» имеет подзаголовок: «Журнал III Интернационала».
Весной 1920 года в Москву из Италии отправлялись различные делегации: люди, представлявшие разные фракции в социалистической партии, синдикалисты, кооператоры, парламентарии. Шла подготовка ко II конгрессу Коминтерна. Ленин в работах, печатавшихся на многих языках в журнале «Коммунистический Интернационал», разъяснял вопросы теории, поправлял, спорил, воспитывал. Особенно важна книга Ленина «Детская болезнь «левизны» в коммунизме», в которой содержалась, в частности, резкая полемика с экстремизмом Бордиги.
II конгресс Коминтерна торжественно открылся в Петрограде 19 июля 1920 года, приехало 217 делегатов из различных стран. Сприано пишет, что никто из итальянцев не был облечен полномочиями и что вообще атмосфера была нервной. «Несомненно, большевики мало знали о положении в Итальянской социалистической партии и обо всех ее течениях, — утверждает он. — Было большое доверие к партии в целом и к Серрати, которого Ленин знал еще с военного времени» 8. Также несомненно, что руководство партии и лично Серрати знали, какой будет центральная тема конгресса: исключение реформистов из новых руководящих органов. Но надеялись, что оно не будет проведено безоговорочно и немедленно. Однако произошло именно так. После торжественного открытия в Петрограде, где с докладом выступил Ленин, все отправились в Москву, где заседания были продолжены до 7 августа 1920 года.
«Идейные, тактические, организационные принципы пролетарской партии нового типа, всесторонне разработанные в трудах Ленина и в его тезисах об основных
задачах Второго конгресса Коминтерна, были кратко сформулированы в специальном документе, известном как «21 условие» приема в Коммунистический Интернационал» 9.
Речь шла о необходимости создания строго централизованной, строго дисциплинированной партии, необходимости почти военной дисциплины, создании параллельно легальной и нелегальной организации. Все это диктовалось убеждением, что мировая революция неотвратима и близка. Если не завтра, то послезавтра непременно.
Решение о «21 условии» было принято 6 августа 1920 года, а через три недели, 27 августа, Исполнительный Комитет Коммунистического Интернационала обратился к итальянцам с длинным письмом. Оно было адресовано Центральному Комитету и всем членам Итальянской социалистической партии, всем революционным пролетариям Италии. Письмо начиналось словами «Дорогие товарищи», и в нем было сказано, что ИККИ считает не только своим правом, но и своим долгом, своей прямой обязанностью «с полной пролетарской откровенностью» обратить внимание на некоторые недочеты в политике партии. Цитируем:
«Борющийся пролетариат ни капли не заинтересован в том, чтобы дипломатически и бюрократически скрывать и покрывать те грехи и ошибки, которые делают его организации. Мы все заинтересованы не в том, чтобы говорить друг другу комплименты, а в том, чтобы учиться на опыте движения всех стран и народов за освобождение труда.
Итальянский пролетариат и его партия идут в первых рядах международной атаки на капитал. Ваша партия одна из первых примкнула к III Интернационалу. Тем более необходима здесь абсолютная ясность тактической линии. Тем более необходимо возможно скорее преодолеть то вредное сопротивление, которое возникает из вольных или невольных ошибок партии».
Потом — подробный анализ международной обстановки и обстановки в Италии, соотношения сил в Италии.
Исполком Коминтерна исходит из того, что революция в Италии созрела, а буржуазия «лихорадочно организует свои силы, вооружается. А другой рукой она пытается разложить, деморализовать итальянский пролетариат через реформистов. Опасность велика. Если итальянская буржуазия окрепнет еще немного, она покажет вам зубы». Затем следует анализ того, как поведут себя другие страны Антанты в случае революции в Италии. «Английские рабочие революционизируются. Французская буржуазия не посмеет послать свои войска для «усмирения» пролетарской революции в Италии. А если она рискнет послать их, она на этом сломит себе шею». И дальше:
«Совершенно ясно, что нигде в мире победа пролетариата теперь невозможна без страданий и лишений для рабочих. Разве Советская Россия не терпит в течение трех лет блокады?
Если революция не пойдет быстро и в других странах, возможно, что и итальянскому пролетариату придется пройти через такой же тяжелый и крестный путь, каким идет пролетариат России со времени Великой Октябрьской революции 1917 года.
Но гораздо больше шансов за то, что путь итальянской революции окажется не так труден. Советской России долго приходилось бороться одной против всего буржуазного мира. Итальянская пролетарская революция во всяком случае будет уже не одна.
Рабочий класс Италии изумительного единодушия — итальянский пролетариат целиком стоит за революцию. На свои регулярные войска итальянская буржуазия рассчитывать не может. В решающую минуту эти войска перейдут на сторону восставших. Сельские рабочие — за революцию. Большая часть крестьян — за революцию. Слово за итальянской рабочей партией». Продолжаем цитировать: «В Италии теперь все главнейшие условия для победоносной истинно народной, великой пролетарской революции — налицо. Это надо понять. Из этого надо исходить.
Это констатирует III Интернационал. Дальнейшее должны определять сами итальянские товарищи».
Цитируем конец письма:
«Приближаются решающие бои. Италия будет советской страной. Итальянская партия будет коммунистической партией. Итальянский пролетариат будет лучшим отрядом международной пролетарской армии.
Да здравствует Коммунистическая партия Италии!
Да здравствует Итальянская Советская Республика!
Да здравствует пролетарская революция в Италии!» 10 Теперь обращаемся к итальянским источникам. Во время II конгресса Коминтерна — а также за несколько дней до начала работы конгресса и затем после его окончания — итальянская делегация во многих случаях выглядела не лучшим образом. Достаточно сказать, что по решающим вопросам: о том, есть ли в Италии предреволюционная ситуация, а также о том, каково соотношение сил внутри социалистической партии, итальянцы вольно или невольно вводили в заблуждение большевиков и персонально председателя Коминтерна Зиновьева.
Итальянцы в основном выступали с левых, часто крайне левых позиций, то и дело воздерживались от голосования, если что-либо казалось им «недостаточно революционным» (по аграрному вопросу, по колониальному вопросу и т. д.). При этом отчаянно спорили друг с другом и (Сприано пишет о парадоксе) объединились, лишь узнав, что в ленинских тезисах, подготовленных ко II конгрессу, содержался прямо касающийся их параграф: «17. По отношению к Итальянской социалистической партии II конгресс III Интернационала находит в основе своей правильной ту критику этой партии и те практические предложения, которые изложены, как предложения Национальному совету Итальянской социалистической партии, от имени Туринской секции этой партии в журнале «Новый Порядок» {«L’Or-dine Nuovo») от 8-го мая 1920 г. и которые вполне соответствуют всем основным принципам III Интернационала» 1Т.
ВЫСОКАЯ ТРАГЕДИЯ
Текст туринцев, одобренный Лениным, написал Антонио Грамши, и в тексте содержалась резкая критика реформизма. Серрати позднее признался, что в разговорах с русскими и в публичных выступлениях он, как и многие другие, не вполне точно характеризовал положение в Италии. Да, острейший послевоенный кризис. Да, всеобщее восхищение Октябрем. Но предреволюционной ситуации не было. Желаемое принимали за реальное. Кроме того, серьезные исследователи признают, что Москва вообще была недостаточно информирована. Пресса тоже приходила не регулярно.
Итальянская социалистическая партия, действительно, одна из первых присоединилась к Ш Интернационалу, но это произошло до того, как были выработаны «21 условие». После II конгресса Коминтерна в итальянской партии произошли серьезнейшие события. В октябре в Реджо-Эмилии оформилась реформистская фракция (реформисты предпочитали называть себя «кончентрационисти»). В ноябре в Имоле оформилась коммунистическая фракция, которой нравилось обозначение «коммунисти пури», то есть чистые, истинные коммунисты. Большинство членов партии во главе с Серрати никаких фракций не создавало: они именно себя считали основным партийным ядром и называли себя «унитарными социалистами».
На январь 1921 года был назначен съезд Итальянской социалистической партии. К этому времени отношения между ИККИ и итальянской партией очень обострились. Но ИККИ не сомневался в том, что произойдет после съезда. «Унитарные социалисты» (лидер Серрати) имеют 98 тысяч голосов; «чистые коммунисты» (лидер Бор-дига) — 58 тысяч; реформисты (лидер Турати) — всего 14 тысяч голосов. Социалисты и коммунисты примут «21 условие» и объединятся, а реформистов предоставят их судьбе. Но все произошло иначе. Серрати пытался уговорить ИККИ не торопить итальянцев. Они сами исклю
чат реформистов, но сделают это тогда, когда сочтут целесообразным. Психологически Джачинто Менотти Серрати просто не мог в то время порвать со своими учителями: прежде всего с Турати, с Лаццари. Кроме того, Серрати считал, что ИККИ несправедлив по отношению к итальянцам, которые не запятнали себя голосованием за военные кредиты, и одновременно идет на уступки французским и иным социалистам, хотя те в прошлом вели себя далеко не лучшим образом.
К январю 1921 года, когда был назначен национальный съезд социалистической партии, фактически вопрос о расколе был предрешен. Стенографический отчет об этом съезде — один из самых трагических документов, какие только мне приходилось читать. ИККИ прислал на съезд своих представителей, главным из которых был болгарский коммунист Христо Кабакчиев. Программную речь от имени коммунистической фракции произнес Террачини, готовивший текст вместе с Бордигой. Эта фракция была настроена совершенно непримиримо. На съезде присутствовало много иностранных делегаций, но, если они представляли партии, не примкнувшие к Коминтерну, коммунисты — едва лишь те поднимались на трибуну — кричали: «Долой! Долой!» А все иностранные делегаты-коммунисты страстно и настойчиво призывали к немедленному расколу.
Съезд открылся в Ливорно в здании театра Гольдони 15 января 1921 года. Атмосфера была почти ирреальной. Кроме трех главных фракций было много маленьких групп, все шло напряженно, нервно, ораторов непрерывно прерывали, в зале кричали, происходили физические стычки. Например, выступил Винченцо Вачирка, чье имя сейчас можно разыскать лишь в специальных ученых трудах. Обращаясь к Николе Бомбаччи, Вачирка обозвал его rivo-luzionario del temperino, то есть «революционер с перочинным ножиком», и впрямь вытащил из кармана перочинный ножик, показав его Бомбаччи. Тот выхватил револьвер и направил на Вачирку. В зале начались вопли, но кто-то
из делегатов схватил Бомбаччи за руку. Бомбаччи в самом деле был способен выстрелить, кто его знает. При всем том Вачирка — единственный, кто всерьез говорил об угрозе фашизма, утверждая, что надо думать о борьбе с фашистами, а не исступленно спорить о «21 условии». Выступал Вачирка от имени «революционной непримиримой фракции», но его все время прерывали.
От имени социалистической молодежи выступил Секон-дино Транкуилли (1900—1978), который потом стал знаменитым писателем, назвав себя Иньяцио Силоне. На съезде он требовал как можно скорее разорвать чучело единства, а старик Лаццари был потрясен: как можно говорить о «чучеле», когда он сам и его товарищи, основавшие партию, отдали по сорок лет своей жизни во имя сохранения этого единства. Турати выступал на съезде дважды. Человек кристальной чистоты, Турати признавал неотвратимость раскола, но отказывался называть коммунистов врагами. Только — противниками, временными противниками, потому что расстаться навсегда немыслимо. Все мы — дети «Коммунистического манифеста» 1848 года, но дороги расходятся. Социалисты, как всегда, принципиально отвергают идею насилия, а внутри партии есть товарищи, которые иначе представляют себе революцию:
«Сегодня вы боитесь строить (будущее Италии) для буржуазии. Вы предпочитаете разрушить общий дом, чтобы завоевать его для себя. Вы присваиваете себе лозунг анархистов: «Чем хуже, тем лучше». Вы верите и надеетесь, что возрастающая народная нужда сможет привести к рождению социального преобразования. Но она приведет только к усилению полицейщины, к фашизму, к нищете, невежеству, разрухе. Вы еще не понимаете, что революция, совершенная пролетариатом на основании пролетарских критериев, будет огромным шагом вперед, огромным общим порывом, что настанет день, когда наступит подлинная пролетарская революция. И тогда мы вместе будем торжествовать! Я, быть может, этого дня не увижу. Пришло
слишком много новых людей, это неизбежно. Наша жизнь станет более горькой, более трудной, но несомненно, что мы отпразднуем триумф, следуя по этому пути; большинство, меньшинство — это не имеет никакого значения, дело не в численности, проигравшая фракция или выигравшая фракция, сотрудничество или не сотрудничество между фракциями. Перед лицом исторических событий все это смешно, все это не имеет значения. Важна только убежденность в том, что верна идея, во имя которой я жил, за которую я честно умру — с вами или без вас, но верный себе. Я остаюсь бойцом, я верю в торжество этой идеи — с вами вместе,— потому что эта идея: социализм. Итак: Да здравствует социализм!» 12
Съезд в Ливорно был высокой трагедией. Мы говорим о высокой трагедии потому, что относимся с глубоким уважением к памяти всех революционеров, живших и умерших под своими знаменами. Сприано считает, что раскол был неизбежным, потому что процесс раскола был одновременно национальным и интернациональным, потому что расходились по основному вопросу: произойдет ли мировая революция сегодня, в крайнем случае завтра, или не произойдет. Коммунисты верили, что она уже на пороге. Тот же Сприано пишет, и так оно и было, что Кабак-чиев от имени ИККИ предъявил делегатам съезда в Ливорно «самый настоящий ультиматум»: они должны были признать, что в мире существует предреволюционная ситуация, и баста. Когда Кабакчиев кончил говорить, часть депутатов запела «Интернационал», а другая часть — «Гимн итальянских трудящихся», текст которого еще в конце XIX века написал Турати; тогда за исполнение этого гимна арестовывали. Теперь Турати был «главным обвиняемым» в Ливорно.
Потом были оглашены результаты голосования, о которых читатели уже знают. Разные лидеры выступали со своими декларациями, произносились драматические, саркастические, иногда бессвязные речи, устраивались обструк
ции, Кабакчиев заявляет, что все фракции, которые не принимают целиком и безоговорочно тезисы Интернационала, исключены из Коммунистического Интернационала. Конец съезда: шум, крики, Серрати называют предателем, Турати говорит, что он не раз представал перед буржуазным судом, но никогда даже военные трибуналы не отнимали у обвиняемых право на защиту. Съезд закрывается пением «Интернационала» и «Гимна итальянских трудящихся».
На следующее утро, 21 января 1921 года, коммунисты собираются в здании театра Сан-Марко и там открывается I съезд Коммунистической партии Италии — секции Коммунистического Интернационала. Председательствует Кабакчиев, в президиуме находится также другой представитель ИККИ — швейцарец Жюль Эмбер-Дро. После жарких прений по предложению Террачини было решено, что Исполнительный комитет партии будет находиться в Милане и состоять из пяти человек. Официальным органом партии будет журнал «Иль Комуниста», а «Ордине ну-ово» — лишь одним из партийных изданий. Избирается Центральный Комитет из 15 человек. Среди них Никола Бомбаччи, Амадео Бордига, Антонио Грамши, Руджеро Гриеко, Франческо Мизиано, Умберто Террачини и еще девять товарищей. ЦК избирает Исполнительный комитет, в который вошли Бордига, Террачини, Гриеко и еще двое. Тольятти на съезде в Ливорно не присутствовал. Грамши присутствовал и был, как сказано, избран в состав ЦК. Причины, по которым он не выступил — за это его многие упрекали,— были не только физические (не умел громко говорить, уставал), но, видимо, и психологические: по мнению Сприано, он испытывал глубокую горечь из-за того, что некоторые товарищи все еще ставили ему в вину юношескую статью, в которой он поддерживал идею вступления Италии в войну.
Коммунистическая партия Италии, секция Коммунистического Интернационала, на своем I съезде приняла
21 января 1921 года МАНИФЕСТ, обращенный к итальянскому пролетариату. Он занимает более десяти страниц книжного текста и заканчивается так:
«Долой ренегатов и предателей пролетарского дела!
Да здравствует III, Коммунистический Интернационал! Да здравствует мировая Коммунистическая Революция!» Но в этом манифесте нет ни одного слова о фашистской угрозе.
В 1970 году Политиздат выпустил в свет книгу «В. И. Ленин и Коммунистический Интернационал». В нее включены материалы I, II, III и IV конгрессов Коминтерна, а также важные документы, касающиеся нескольких пленумов Исполнительного Комитета Коминтерна (ИККИ). Италии неизменно уделялось много внимания. Внутри Коминтерна, естественно, сталкивались различные течения, личные отношения тоже имели большое значение. Тема Ливорно была своего рода лакмусовой бумажкой.
Мы говорили о том, что Итальянская социалистическая партия не признавала насилия. В этом сила и в этом слабость. И мы думаем о Международном Товариществе Рабочих — Первом Интернационале, основанном Марксом и Энгельсом. Они подписывали свои письма: «Привет и братство!» Как это было прекрасно. Прекрасна и вера людей, принявших 6 августа 1920 года на II конгрессе Коминтерна «21 условие» Коминтерна. Верили всем сердцем, что революция победит во всех странах, в частности — непременно — в Италии: «Итальянский пролетариат будет лучшим отрядом международной пролетарской армии». Лучшим! Да, история сложилась иначе. Но в тот момент, когда было разработано и принято «21 условие», предсказания и надежды казались оправданными.
Первый том Избранных статей и речей Тольятти, изданный Политиздатом в 1965 году, открывается важнейшим материалом: «Формирование руководящей группы Итальянской коммунистической партии в 1923—1924 годах». Это своего рода монтаж. Тольятти написал как бы
введение, разделенное на пункты, а потом привел тексты своих писем, адресованных в те годы Грамши, Террачини и еще одному видному коммунисту — Мауро Скоччимарро. К каждому из этих писем Тольятти написал краткое предисловие. В предисловиях — богатая информация о положении в итальянской партии и в Коминтерне. Введение, критичное и самокритичное, состоит из девяти пунктов. Это осмысление пережитого опыта. О себе Тольятти пишет в третьем лице. Большое значение имеют оценки личных взаимосвязей и взаимоотношений между теми, кто войдет в состав новой (второй после избранной в Ливорно) руководящей группы — II съезд партии состоится в Риме в марте 1922 года.
Тольятти подробно анализировал съезд в Ливорно, роль и обязанности избранного тогда Исполнительного комитета ЦК и писал, что действительным руководителем всей работы был Амадео Бордига. «Он обладал ярко выраженными качествами политического деятеля и значительными способностями руководителя... Он умел командовать и заставлять подчиняться. Он был энергичен в полемике с противниками, хотя, как правило, его аргументация была схоластичной. Все это привело к тому, что руководящая группа объединилась почти исключительно вокруг него. Создалось убеждение, что он был истинным «вождем», в котором нуждалась партия и который был способен хорошо руководить ею даже в самых трудных условиях. Бордига не был согласен с Коминтерном, его открыто критиковал Ленин за проповедь неучастия в выборах и отказ от парламентской деятельности, в которых Бордига видел основной источник оппортунистического перерождения социалистического движения...» И дальше:
«Менее чем через два года после основания партия пришла к глубочайшему кризису руководства... В сущности, можно утверждать, что к концу 1922 года партия была практически обезглавлена, и не только в результате полицейского наступления, приведшего к аресту и судеб
ному процессу над ее наиболее известными руководителями, а по причинам политического характера, которые коренились в самой партии». И еще: «Представление о партии было скорее представлением об организации военного, а не политического типа, но военной организации старого образца, бездушной, основанной на чистом подчинении и, следовательно, на почти сверхчеловеческой способности «вождя» или ограниченной руководящей группы заниматься всем, откликаться на любые события соответствующими распоряжениями и давать в нужный момент все необходимые «директивы» и приказы» 13.
Через год после II конгресса Коминтерна, с 22 июня по 12 июля 1921 года, проходил III конгресс Коминтерна, на котором Террачини от имени итальянской делегации (в этом участвовали также немцы и австрийцы) предложил поправки к Тезисам о тактике Интернационала — настолько радикальные и экстремистские, что выступил Ленин и начал свою речь так:
«Товарищи! К моему большому сожалению, я должен ограничиться самообороной (Смех). Я говорю — к большому сожалению, потому что после ознакомления с речью тов. Террачини и с поправками, внесенными тремя делегациями, мне очень хотелось бы перейти в наступление, ибо против взглядов, которые защищали Террачини и эти 3 делегации, необходимы, собственно говоря, наступательные действия. Если конгресс не будет вести решительного наступления против таких ошибок, против таких «левых» глупостей, то все движение осуждено на гибель. Таково мое глубокое убеждение. Но мы — организованные и дисциплинированные марксисты. Мы не можем удовлетворяться речами против отдельных товарищей. Нам, русским, эти левые фразы уже до тошноты надоели».
И дальше: «Очень важно относиться критически к своим ошибкам. Мы с этого начали... Во многих странах мы не научились даже тому, как овладевать руководством. Мы победили в России потому, что на нашей стороне было
не только бесспорное большинство рабочего класса (во время выборов в 1917 году с нами было подавляющее большинство рабочих против меньшевиков), но и потому, что половина армии, непосредственно после захвата нами власти, и 9/ю крестьянской массы в течение нескольких недель перешли на нашу сторону; мы победили потому, что приняли не нашу аграрную программу, а эсеровскую и осуществили ее на практике. Наша победа в том и заключалась, что мы осуществили эсеровскую программу; вот почему эта победа была так легка. Разве у вас, на Западе, могут быть подобные иллюзии? Смешно! Сравните же конкретные экономические условия, тов. Террачини и все вы, подписавшие предложение о поправках!»
И наконец — важнейшее: «Мы не должны скрывать наши ошибки перед врагом. Кто этого боится, тот не революционер. Наоборот, если мы открыто заявим рабочим: «Да, мы совершили ошибки», то это значит, что впредь они не будут повторяться и что мы лучше сумеем выбрать момент. Если же во время самой борьбы на нашей стороне окажется большинство трудящихся,— не только большинство рабочих, но большинство всех эксплуатируемых и угнетенных,— тогда мы действительно победим» 14.
Эта речь была произнесена 1 июля 1921 года, после Ливорнского съезда прошло немногим более пяти месяцев. Мы не знаем, что о расколе в Ливорно думал тогда Владимир Ильич и, может быть, не имеем права выдвигать предположения. И опять обращаемся к тексту Пальмиро Тольятти. Он размышляет: должны ли были результаты съезда в Ливорно, на котором за коммунистами пошло лишь меньшинство, считаться успехом или неуспехом? Анализируя феномен фашизма, Тольятти не раз и не два писал, что все могло бы произойти иначе. Фашисты рвутся к власти, но «партия по вине своего руководства не научилась маневрировать и делать повороты, которых требовала обстановка» 15.
Тольятти упомянул также о том, что в архивах был
найден набросок из какой-то работы Грамши, утверждавшего, что раскол в Ливорно, безусловно, явился самым большим триумфом реакции. Примерно так же выражалась Клара Цеткин, которая критически отзывалась и о личном стиле Кабакчиева. Через три года после съезда в Ливорно в туринской «Ордине нуово» была (в двух номерах) помещена важная статья Грамши, озаглавленная «Против пессимизма». Сложная статья: горечь и — вопреки всему — гордость. Мне не удалось ее прочесть целиком, буду цитировать по книге Паоло Сприано, который дает только отрывки, да еще не указывает страниц. Но цитируем то, что привел Сприано:
«Мы были — надо сказать это — вовлечены в стихию происходивших событий. Мы были, того не желая, одним из аспектов всеобщего распада итальянского общества, превратившегося в раскаленное горнило. Все традиции, все исторические формирования, все идеи перемешивались, порой не сохраняя ничего. Нам оставалось одно утешение, и мы за него крепко держались: нас никто не спасал. Мы имели право утверждать, что предвидели с математической точностью все эти катаклизмы, в то время как другие успокаивали себя самыми идиотскими иллюзиями. Это единственное, чем мы можем оправдать нашу деятельность после Ливорно» 16.
Ливорно. Мы говорили о высокой трагедии. Попытаемся понять острую горечь, с которой Владимир Ильич и после Ливорно, и еще через год говорил не только об Итальянской социалистической партии, но лично о Серрати. Почему? Может быть, именно потому, что знал его хорошо, верил ему и уважал его. А потом, когда произошло то, что произошло, именно поведение Серрати было воспринято как измена. Никогда не выражая сомнения в личной неподкупности и честности, скажем, Карла Каутского или Филиппо Турати, но зная определенно, что они придерживаются противоположной политической платформы, Ленин говорил о них беспощадно: сто раз лично благородные и
порядочные, но объективно — политические противники. Другое дело Серрати: долгое время Ленин считал его единомышленником. Поэтому разочарование было особенно сильным. Психологически все это совершенно ясно.
Психологически ясны и личная драма Джачинто Ме-нотти Серрати, его колебания, противоречия. Когда после раскола в Ливорно развернулась невероятная по остроте полемика между коммунистами и социалистами, Грамши нашел «этикетку», которая как бы соответствовала положению в Итальянской социалистической партии: он именовал ее «Цирк Барнум» (это был знаменитый цирк), а можно было сказать: «Балаган». Крайняя степень сарказма. Серрати накануне съезда в Ливорно полемизировал с «чистыми коммунистами» очень жестко. И в одной статье, обращаясь к Ленину, писал: «Если вы осудите нас, никогда не колебавшихся в защите революционного пролетариата, мы не удивимся и не смутимся. Мы будем продолжать делать свое дело» 17.
Пройдет совсем немного времени. Серрати в 1924 году вернется в ряды коммунистической партии, а через два года умрет. Антонио Грамши напишет, что не было у итальянского рабочего класса более любимого лидера, чем Серрати. Так надо ли было все время твердить о Цирке Барнум? Сейчас мы отвечаем: нет, не надо было ни в коем случае. Однако это нам легко говорить сегодня, в иной исторической обстановке, привыкнув к другому мышлению и анализу. А тогда все эти люди, бескорыстные, думавшие не о личных карьерах и амбициях, а о своем партийном долге, вели трудную борьбу, причем были неизбежными и пристрастность, и порой несправедливость.
Группа социалистов, решивших вместе с Серрати вернуться в Коминтерн, называлась «терцини» («третьеинтернационалисты»). В работе Тольятти «Формирование руководящей группы Итальянской коммунистической партии в 1923—1924 годах» содержится столько фактов, говорящих о разногласиях, союзах, компромиссах, решениях, отмене
решений, о выборе, который должен был делать персонально каждый, что рассказать обо всем этом совершенно немыслимо. Скажем только, что на III и IV конгрессах Коминтерна, которыми руководил Ленин, итальянцы (Бордига, Террачини) чуть ли не обвиняли ИККИ в умеренности. Вернее сказать, Бордига прямо обвинял, а именно он был лидером партии.
Весной 1923 года Бордига из тюрьмы (фашизм — у власти, арестовывают многих и часто) прислал товарищам предложение обратиться к партии с манифестом и порвать с Коминтерном; естественно, Бордига выступал с экстремистско-левых позиций.
Тольятти пишет о себе в третьем лице: «Удивление, с которым Тольятти встретил это предложение о разрыве, однако, не явилось еще отправным пунктом для политического отхода от старого руководства партии. Оно скорее поставило Тольятти в положение, из которого он не видел выхода» 18. Дальше — письма Тольятти к Грамши и Террачини, жалобы на Коминтерн, который проявлял большую гибкость и теперь желал примирения и слияния с социалистами.
Грамши в это время был представителем итальянской партии в Москве. Партия неизменно имела в Москве своего представителя, но они довольно часто менялись. Это непременно были люди высокого интеллектуального уровня, как Грамши и Тольятти. Многие руководители социалистического и коммунистического движения — итальянцы (но не только итальянцы) были людьми бесспорного политического таланта и по праву вошли в историю нашего века. Но гении рождаются не каждый день. Грамши был гением, одним из лучших умов XX века. И, будучи сыном этого века, не мог не оказаться также жертвой страстей, не мог не разделять каких-то, порой серьезных заблуждений. Не станем рисовать все идиллически: это было бы неправдой. Но правда то, что этот гениальный человек славен не только мощным интеллектом, но и под
линным благородством. И что его судьба оказалась трагической.
Мы не пишем об истории группы «Ордине нуово» и не можем рассказывать о взаимоотношениях, контрастах, противоречиях — политических и личных — внутри этой группы. А также об отношениях ее членов с Амадео Бор-дигой, сильной и яркой личностью, человеком, совершенно убежденным в своей правоте и тогда, когда он совершал фантастические ошибки.
Тольятти, как он сам признает, испытывал сильное влияние Бордиги. В то же время отношения Тольятти с Таской с самого начала были формальными, товарищескими, но отнюдь не дружескими. Впрочем, Таску многие, в том числе Грамши, всегда упрекали за «интеллектуальный снобизм». Таска, начав заниматься политикой раньше других, возможно, считал их еще неопытными. В общем, не только к моменту съезда в Ливорно, но и после него все было очень напряженно. В конце концов стало ясно, что так продолжать невозможно. Тольятти писал: «Многие были против этой линии [подразумевается линия Бордиги], но молчали». Мы уже сказали, что в марте 1922 года состоялся II съезд Коммунистической партии Италии, на котором Тольятти был избран в состав ЦК. Но лидером оставался Бордига. Через несколько месяцев после этого съезда Грамши как раз и был направлен представителем итальянской партии в Исполкоме Коммунистического Интернационала.
Перечислять все сектантские ошибки Коммунистической партии Италии в те годы невозможно, их было слишком много. Один пример: еще в 1921 году спонтанно возникло движение «Ардити дель пополо». Мы помним, что Муссолини опирался на ардити. А эти «ардити дель пополо» были как бы антитезой: вооруженные группы, готовые дать отпор фашистским сквадристам, «рыцарям дубинки». И давали отпор. Коммунисты запрещали своим членам вступать в их отряды. Почему? Потому что они
возникли сами по себе, а не по инициативе, тем более не под руководством партии. Тольятти писал: «Это было серьезной ошибкой сектантского схематизма».
Все это Пальмиро Тольятти писал несколько десятилетий спустя, после второй мировой войны, после краха фашизма. Но отдадим ему должное. Ведь в работе о формировании руководящей группы он писал: «Я считаю, что было бы серьезной и большой ошибкой при изложении истории рабочего движения и особенно партии, членом и руководителем которой был и являешься, утверждать и пытаться доказать, что эта партия и ее руководство всегда поступали правильно, наилучшим образом. В этом случае в конечном счете получается изображение непрерывного триумфального шествия. А подобное изображение глубоко неверно, оно далеко от действительности и опровергается этой действительностью. Ведь ни одна из рабочих коммунистических партий, кроме русских большевиков, не имела во главе Ленина» 19.
ДЕБАТЫ В КОМИНТЕРНЕ
Но Ленина больше нет, и после его смерти меняется ход мировой истории. Положение всех коммунистических партий тесно связано с тем, что происходит в России. Итальянцы со свойственным им темпераментом спорят с ИККИ и друг с другом. Бордига — «слева», Таска — «справа», Грамши, как считают,— «центр». В ИККИ уже с трудом переносят Бордигу, уговаривают Грамши возглавить партию, но он считает это нелояльным и упорно отказывается.
В конце мая 1922 года Грамши приезжает в Москву, чтобы принять участие в работе пленума ИККИ. Вместе с ним Бордига и еще один товарищ. Грамши живет в «Люксе», он очень плохо чувствует себя физически и психологически: стрессовое состояние, нервное истощение. Это так очевидно, что Зиновьев, председатель Коминтерна,
встревожен и буквально заставляет Грамши поехать в санаторий — в Серебряный Бор. Там, в санатории, он знакомится с Евгенией Шухт, которая тоже больна, не может ходить. У них устанавливаются дружеские отношения. Вся семья Шухт, много лет жившая в Италии, принадлежит к интеллектуальной элите. Грамши влюбляется в сестру Евгении, красивую и привлекательную молодую девушку. Юлия отвечает на его чувство. Она спасает его от одиночества. В Италии у него была любимая девушка Пиа Карена, но он как бы забывает о ней, весь поглощенный любовью к Юлии.
В Москве Грамши оставался до декабря 1923 года, когда уехал в Вену. Он упорно отказывался возглавить партию; у него нет ни опыта, ни упорства, ни энергии, Бордиги, говорит он. В Италию вернуться нельзя: фашисты приготовили ордер на его арест. Он — представитель своей партии в ИККИ, и уже тогда (ведь он многое знает и сам видит) «его глубоко беспокоят события, происходящие в русской партии, а именно острые разногласия между триумвиратом Зиновьев, Каменев и Сталин, с одной стороны, и Троцким — с другой. Он просит Юлию сообщить ему некоторые подробности, отличающиеся от официальной информации, чтобы понять атмосферу, в которой происходит это столкновение. Судя по тому, что он знает о русской партии, ему кажется, что напечатанное в «Правде» письмо Троцкого, в котором говорится об опасности бюрократизации партийного аппарата, обоснованно» 20. Кроме того, Грамши крайне обеспокоен положением в итальянской партии; он далеко, не знает всех подробностей, но чувствует неблагополучие, угадывает разброд. Понимает, что создание новой руководящей группы действительно необходимо. В конце 1923 года Грамши ненадолго уезжает в Вену. В апреле 1924 года в Италии происходят парламентские выборы, Грамши избран. Поскольку парламентарии неприкосновенны, он может вернуться в Италию.
В мае 1924 года в Комо почти нелегально собирается высшее руководство итальянской партии. Зиновьев предупреждал, что надо все-таки порвать с Бордигой, но формально ничего не решают. Незадолго до встречи в Комо Бордига выступает с большой теоретической статьей, предлагая свою интерпретацию фашизма, а 24 февраля, непосредственно перед Комо, в своем обычном стиле пишет: «Нечего строить себе иллюзии и воображать, будто зарубежная буржуазия может помочь нам освободиться от фашизма. Хороший коммунист знает, что зарубежный буржуа может только радоваться тому, что проделывают фашисты в Италии. Если зарубежные буржуа не считают нужным подражать этому, то лишь потому, что это не соответствует их интересам, и уж конечно не потому, что их скандализирует попрание чистой демократии» 21. Таков был Бордига.
Но обратимся опять к 1923 году. Конечно, время работы в Москве помогло Грамши понять некоторый «провинциализм» итальянских коммунистов, в том смысле, что они часто не понимали мотивов ИККИ. Паоло Сприано разыскал в архивах четыре странички без даты, но, по-видимому, относящиеся к июню 1923 года. Грамши пытался понять, почему руководство Коминтерна так настаивает на единодушии в принятии решений. К этому времени в международном движении много трудностей. В России Советская власть укрепилась, но в Европе никаких удавшихся революций не произошло. В Италии после убийства Маттеотти фашизм, как мы знаем, закачался было, но не только не был свергнут, а перешел в жесточайшее наступление на все оппозиционные силы. С 17 июня по 8 июля 1924 года проходит V конгресс Коминтерна, впервые без Ленина. Грамши из-за «кризиса Маттеотти» не может оставить Италию. На конгресс Коминтерна приезжает большая итальянская делегация. Некоторые к этому моменту уже находились в Москве: Бордига, Террачини, Серрати. Впервые в Москву приезжает Тольятти. К мо
менту открытия V конгресса Интернационала «русский вопрос» — речь идет о внутренней ситуации в РКП (б) после смерти Ленина — казался более или менее разрешенным. Явно возросло влияние Сталина. Председатель Коминтерна Зиновьев призывает к «интегральному ленинизму», то есть к борьбе против крайне правых, но также и против крайне левых. Зиновьев вежливо предупреждает Бор-дигу: «Бордига нам дорог, но Интернационал еще более дорог». Сприано пишет, что «Бордига одновременно — побежденный и победитель конгресса».
Итальянская партия готовится к своему III съезду, который приходится проводить за границей. Выбирают Лион. III съезд Коммунистической партии Италии с точки зрения организации — в условиях слежки и фашистских преследований— считают «шедевром»: около 70 делегатов, кто с фальшивым паспортом, кто вообще без паспорта, через одиннадцать разных пунктов пересекают границу. Съезд продолжается с 20 по 26 января 1926 года в условиях строжайшей конспирации. Из Москвы приезжает Жюль Эмбер-Дро, который был в Ливорно и, так сказать, курировал итальянскую партию. В Лионе Грамши делает доклад, а Бордига — контрдоклад. Выступали и Серратти, и Таска. Генеральным секретарем партии избирается Грамши. Уступив уговорам Грамши, Бордига соглашается войти в состав ЦК, представляя левую группу. Входят также Террачини, Таска, Тольятти (вся группа «Ордине нуово»), Серрати. «Русский вопрос», судя по всем источникам, в Лионе не дебатировался. Эмбер-Дро всех успокаивал. Номинально Коминтерн еще возглавлял Зиновьев, хотя фактически — уже Бухарин и Сталин.
Тольятти направлен представителем итальянской партии в ИККИ. Роковой 1926 год. В Москве с 18 по 31 декабря 1925 года проходил XIV съезд ВКП(б), а в январе 1926 года всем секциям было разослано официальное письмо с просьбой «не переносить дискуссию по русскому вопросу в ряды Интернационала», и все как будто с
этим согласились. Многие западные исследователи-марксисты, среди них видный историк коммунист Джулиано Прокаччи, которого я знаю много лет и глубоко уважаю, писал: «XIV съезд начал новый курс в истории СССР. Доминирующей фигурой станет Сталин, и сталинизм все больше будет превращаться в официальную идеологию Советского государства».
Добавим, что начиная с весны 1925 года в работе руководящих органов Коминтерна стал принимать активное участие Сталин, понимая, как считает итальянский исследователь коммунист Джузеппе Берти, что «нельзя разбить Троцкого в России, не сокрушив также его международный авторитет». Цитируем предисловие Берти к архивам Анджело Таски: «Сталин понимал, что стать наследником Ленина означало не только стать его наследником в России. Хотя отныне СССР пошел по пути построения социализма в одной стране и хотя Сталин считал русский фактор решающим и придавал меньше значения подчинявшемуся Коминтерну, он все же отдавал себе отчет, что для того, чтобы единолично возглавлять руководство коммунистическим движением в России, надо было быть признанным главой мирового коммунистического движения. Отсюда особенно острый интерес Сталина к Коминтерну в период с 1925 до 1929 года. Разбив Троцкого, разбив Зиновьева, разбив, наконец, и Бухарина, после 1929 года Сталин приступает к «новому курсу». Он продолжает руководить, но через других лиц (Молотов, Мануильский, Пятницкий, Куусинен и — позднее — Димитров и Тольятти), сверху, на расстоянии. Иначе говоря, с 1925 года Итальянская коммунистическая партия стала иметь дело с новым вождем» 22.
Возвращаемся к началу 1926 года. 17 февраля в Москве открылся VI расширенный пленум ИККИ. Итальянскую делегацию возглавлял Тольятти. С правом совещательного голоса в нее входил Джузеппе Берти, в те годы представлявший в Москве Итальянскую коммунистическую
молодежную организацию. 21 февраля Тольятти собрал свою делегацию для того, чтобы предварительно посоветоваться. После того как он зачитал по-итальянски своим товарищам тезисы доклада Зиновьева, Бордига заявил, что им подготовлены «другие тезисы», а по прочитанным тезисам он высказываться не желает. И тут же встал и ушел. Джузеппе Берти предполагает, что, по всей вероятности, Тольятти в тот же вечер сообщил о происшедшем Сталину. Во всяком случае, вечером их известили, что на следующий день Сталин встретится с итальянцами и ответит на их вопросы. Эта знаменитая встреча состоялась 22 февраля 1926 года. Председательствовал Тольятти. Переводила Фанни Езерская, польская коммунистка, работавшая секретарем Розы Люксембург, а после ее убий-
ства — секретарем Клары Цеткин, Литвинова, затем — в советском представительстве в Риме. Езерская очень дружила с итальянцами, которые ее любили и уважали.
Протокол, включенный в архив Таски, занимает семь страниц. Задавали вопросы несколько человек, но больше и острее всех — Бордига. Если верить Берти, накануне вечером Бордига отправился к Троцкому и беседовал с ним «до зари». Приведем лишь один вопрос, заданный Бор-дигой: «Думает ли товарищ Сталин, что развитие русской революции и внутренние проблемы русской партии связаны с развитием международного пролетарского движения?» Сталин: «Такого вопроса мне никогда не задавали. Я не мог себе даже представить, что коммунист может обратиться ко мне с таким вопросом. Да простит вас бог, что вы это сделали».
Бордига, однако, продолжал задавать свои вопросы. Знаменитая встреча обросла мифами, но мы основываемся на протоколе. На другой день Бордига выступил на пленуме ИККИ, вызвав на себя огонь. Бухарин три четверти своего выступления посвятил полемике с ним. Тольятти безуспешно пытался несколько сгладить остроту ситуации. Другие делегации тоже реагировали, особенно германская, в составе
которой были представлены различные фракции с их бесконечными проблемами.
Летом 1926 года борьба внутри ЦК ВКП(б) еще более обостряется. В июле на пленуме ЦК отвергаются все предложения оппозиции. Троцкий еще остается в составе Политбюро, но Зиновьев уже выведен, и его дальнейшее пребывание в ИККИ — под вопросом. Иностранная буржуазная печать следит за событиями в России внимательно и злорадно, противники коммунизма надеются на раскол в ВКП(б). А коммунисты глубоко встревожены. Странно, что Эмбер-Дро, курировавший, как сказано, итальянскую партию, именно о событиях 1926 года молчит как заколдованный. А у него есть книга о противоречиях между Интернационалом и ИКП23. Должны же быть причины. Какие причины? Ведь именно в том году завязывается тугой узел. Ребус?
Один из биографов Тольятти — известный публицист Джорджо Бокка — противопоставляет «официальную историю» «настоящей истории». Конечно, Бокка много пишет о русских делах. И лейтмотив: уже тогда все решает Москва, а точнее — Сталин. Но есть еще одна важная биография Тольятти, ее написал ныне покойный профессор Эрнесто Раджоньери, историк, коммунист. В конце 60-х или в начале 70-х годов я два раза встречалась в Москве с Раджоньери. Тогда вышел первый том произведений Тольятти (Раджоньери вел это издание и писал введения, исключительно интересные).
Первая встреча состоялась в доме тогдашнего корреспондента газеты «Унита» Адриано Гуэрра. Я завела с Раджоньери разговор об этом томе. Раджоньери, кажется, сначала подумал, что это просто светская любезность. Но когда он понял, что я очень внимательно прочитала весь том и аналитическое введение, начал разговаривать со мной откровенно и по-товарищески. Во время нашей первой встречи я поняла, что Раджоньери просто влюблен в Тольятти. Он мне говорил, что должен знать о Тольятти реши
тельно все, включая донжуанские истории. Не для того чтобы об этом писать, но чтобы самому знать. Убеждена в том, что он был совершенно прав: надо знать все, а потом выбирать, что более или менее важно.
Через какое-то время (не помню когда) Раджоньери вновь приехал в Москву, и я встретилась с ним в доме К. Ф. Мизиано. Тут уж мы были друзьями, и я его спрашивала, как он будет выходить из положения, когда придется писать об отношениях Тольятти со Сталиным. На это мне Раджоньери ответил, что «нашел формулу». Какую формулу? Что Тольятти был staliniano, но не sta-linista. Я возражала, что не вижу разницы, но Раджоньери говорил, что есть (оттенок другой). Признаюсь, я и сейчас не понимаю разницы. Бедный Раджоньери внезапно и преждевременно умер, и работу над изданием сочинений Тольятти закончили его ученики, тоже известные историки.
РОКОВОЙ год
Сейчас нам предстоит говорить о большой трагедии, человеческой, политической, исторической. Трудно писать, но правда остается правдой, пусть самой жестокой. 14 октября 1926 года Грамши по поручению Политбюро своей партии отправил письмо, адресованное ЦК ВКП (б). Письмо решительное, подробное и глубоко трагическое. Подтверждается, что итальянская партия полностью поддерживает позицию большинства (то есть Сталина). Однако потом следует такой текст:
«Товарищи, на протяжении девяти лет мировой истории вы были для революционных сил всех стран организующим и вдохновляющим фактором. Роль, которую вы играли, по широте и глубине не знает себе равной в истории человеческого рода. Но сегодня вы разрушаете сотворенное вами, вы деградируете и рискуете аннулировать руководящую роль партии СССР, завоеванную благодаря
стимулирующему толчку, данному Лениным». Затем Грамши пишет, что русские коммунисты, «со страстью и яростью» погрузившиеся в свои проблемы, как будто забывают о том, чем они являются для всего движения.
И дальше: «Это, дорогие товарищи, мы хотели вам сказать, как братья и друзья, хоть мы и младшие братья. Товарищи Зиновьев, Троцкий, Каменев внесли большой вклад в наше революционное воспитание, они не раз очень энергично и строго поправляли нас, они принадлежат к числу наших учителей. Мы обращаемся в особенности к ним, считая, что они больше всех ответственны за создавшееся положение. Но мы хотим быть уверенными в том, что большинство ЦК Компартии СССР не собирается злоупотреблять своей победой и не намерено предпринимать излишних мер. Единство нашей братской партии необходимо для развития и триумфа всех международных революционных сил. Во имя этой необходимости каждый коммунист и интернационалист должен быть готов принести любые жертвы. Вред, причиненный какой-либо ошибкой внутри объединившейся партии, легко исправим. Вред от раскола или от продолжительного периода втайне зреющего раскола может быть непоправимым и смертельным.
С коммунистическим приветом Политбюро КПИ». Письмо получает находившийся в Москве Тольятти, который с ним решительно не согласен. 18 октября Тольятти пишет длинный ответ, адресованный лично Грамши, состоящий из пяти пунктов и мотивирующий ошибочность позиции Политбюро итальянской партии. Главное обвинение заключается в том, что итальянцы, обращаясь к большинству и к оппозиции в ЦК ВКП(б), не делают между ними различия. Хотя они и считают оппозиционеров «больше всех ответственными за создавшееся положение», все-таки поставили тех и других на одну доску. Тольятти возражает против слов «больше всех», поскольку получается, что и большинство в чем-то несет ответственность.
Затем (цитирую письмо Тольятти): «Выражение «но мы хотим быть уверенными в том, что большинство ЦК Компартии СССР не собирается злоупотреблять своей победой и не намерено предпринимать излишних мер» недостаточно определенно, допускает и нежелательное истолкование: «хотим быть — значит в этом не уверены».
Грамши не просто не согласился с соображениями Тольятти, а послал ему исключительно резкое письмо. Цитирую одно место: «Все твое рассуждение грешит «бюрократизмом»: сегодня, через девять лет после октября 1917 года, уже не сам факт взятия власти большевиками может революционизировать западные массы, потому что этот факт уже произошел и вызвал должный эффект; сегодня должно действовать, идеологически и политически, убеждение (если оно существует), что пролетариат, взяв власть, может построить социализм».
Это последние письма, которыми обменялись Грамши и Тольятти. Они были опубликованы в 1964 году в партийном органе — журнале «Ринашита», основанном Тольятти. Тогдашнему директору «Ринашиты» Феррари, видимо отвечая на его вопрос, Тольятти написал об обстоятельствах всего этого дела. Цитируем: «Во всяком случае, я передал письмо Николаю Бухарину, возглавлявшему тогда делегацию большевистской партии в Исполкоме Интернационала и, конечно, в Секретариате. Думаю, что Бухарин довел это письмо до сведения Политбюро большевистской партии. Что до Секретариата Интернационала, он решил послать в Италию одного из своих представителей, чтобы лучше информировать Политбюро итальянской партии относительно создавшегося положения» 24.
Тольятти объяснил, что ИККИ направил в Италию Эмбер-Дро с целью разъяснить ИКП положение «и убедить в необходимости бороться против течения Троцкого — Зиновьева. В Москве боялись, как бы ИКП не перешла на троцкистские позиции». Насколько Тольятти помнит, ЦК ИКП занял противоположную, не троцкистскую позицию,
но «не одобрял методы руководства советской коммунистической партии». Насколько он помнит... В 1964 году корреспондентом газеты «Унита» в СССР был Адриано Гуэрра. Я спросила его, зачем Тольятти опубликовал эту переписку. Гуэрра ответил, что сведения о письмах «уже просочились», поэтому Тольятти предпочел сам их напечатать.
На 31 октября было назначено заседание ЦК итальянской партии с участием Эмбер-Дро. Он прибыл на два дня раньше, чтобы встретиться с несколькими членами Политбюро, и увиделся с тремя из них: Мауро Скоччи-марро, Руджеро Гриеко (1893—1955) и Камиллой Раве-рой (1889 — 1988). Он должен был их предварительно уговорить. Грамши хотел непременно увидеться с Эмбер-Дро: речь шла о важнейших для партии вопросах. Он поехал в Геную, но по дороге — в Милане — кто-то из полиции посоветовал ему вернуться в Рим. Грамши боялся навести фашистов на след своих товарищей и вернулся. Не забудем, что это уже время фашистских свирепых репрессий. На этом заседании ЦК было всего несколько человек: некоторые были в Москве, другие были арестованы фашистами. Не прибыли Бордига, Таска, Террачини, многие. Собрались в каком-то лесном домике неподалеку от Генуи. Встреча продолжалась три дня.
Главную роль играл Руджеро Гриеко. Он несколько неуверенно говорил о том, что письмо Грамши было истолковано как желание «стоять над схваткой», хотя это было и не так. Что ЦК итальянской партии подтверждает свое полное согласие с линией большинства в русской партии, что русские большевики всегда давали другим пример железной дисциплины и, наконец, что итальянская делегация, которая приедет на расширенный пленум ИККИ через несколько дней, лучше разъяснит свою позицию. Практически письмо было отозвано и аннулировано.
Сприано пишет о роковом ноябре 1926 года. VII расширенный пленум ИККИ должен был начаться в первых
числах ноября, и, естественно, итальянскую делегацию должен был возглавлять Грамши. Ясно, что он хотел непременно переговорить с Эмбером-Дро. К несчастью, 31 октября произошло покушение на Муссолини. Это случилось в Болонье, пятнадцатилетний паренек Антео Дзамбони выстрелил в упор, пуля пробила куртку, но не задела грудь. Фашисты тут же схватили Дзамбони и линчевали. Историки считают, что это покушение было «загадочным», и некоторые предполагают, что «кто-то за этим стоял», быть может, противники дуче в его собственной партии. Как бы то ни было, началась серия арестов, в частности арестовали многих коммунистов. Неприкосновенность депутатов парламента была отменена.
Сприано приводит текст письма Камиллы Раверы (ее партийным именем было Микели), адресованного в Москву Тольятти. Она сообщила, что арестованы — из состава руководства партии — Скоччимарро, Таска, Грамши и другие: «Самым тяжелым ударом явился арест Антонио, это единственное, что глубоко потрясло партию; в самом деле, товарищи почти упрекают нас за то, что мы не сумели спасти его, так как это было совершенно необходимо. Мы чувствуем, что сделали все возможное, но так развертывались все эти факты. Было невозможно сделать ничего иного. Ты, конечно, знаешь многое о положении, о нас и об Антонио, ты отдаешь себе отчет в том, как все случилось. Мы уже давно настаивали на том, чтобы Антонио уехал отсюда и создал центр за рубежом, который имел бы особые задачи и был тесно связан с нашим центром здесь. Антонио обычно выдвигал возражения, он говорил, что такое решение можно было бы принять, только если бы обстоятельства в самом деле полностью убедили бы рабочих в том, что это необходимо. И что лидеры должны до тех пор, пока это будет минимально возможным, оставаться в Италии» 25.
Гриеко тоже сообщил Тольятти о случившемся, но сухо, отклоняя всякую ответственность за то, что Грамши не
уберегли. Он писал, что Грамши не явился на заседание ЦК и что он, Гриеко, послал за ним какого-то товарища, все было подготовлено, но он — Грамши — создал препятствия. Сприано удивлен такой формулировкой: какие препятствия? Но есть еще одна замечательная, благороднейшая запись самого Грамши, сделанная в тюрьме, названная «Автобиографические заметки». Да, это благороднейшая запись, но также и загадочная. В первое издание «Тюремных тетрадей» ее не пожелали включить и впервые опубликовали в трехмесячном журнале «Эуропа леттера-риа» в номере за февраль—апрель 1962 года. Еще один маленький ребус: почему «Автобиографические заметки» партия предпочла не включать?
Грамши рассуждает о принципе, согласно которому капитан должен последним покидать тонущий корабль. Он действовал и поступал в соответствии с этим принципом и считал своим долгом пролетарского вождя думать не о личной безопасности, но о моральной ответственности, Но потом есть страшные строчки, зашифрованные, усложненные, но достаточно ясные для тех, кто хочет вдуматься в их смысл: Грамши рассуждает о психологическом состоянии человека, внезапно «погруженного во мрак» (читайте: арестованного). Сначала он рассчитывает на свои физические и моральные силы, потом понимает, что все случившееся отнюдь не «комедия», постепенно он теряет силы, может быть, думает о самоубийстве как об альтернативе, наконец, возникает элемент, который Грамши называет «терроризмом»,— раньше этого элемента не было или человек его не замечал и не понимал. Цитируем:
«Бесспорно, что сегодня возник «террористический» элемент, не существовавший в прошлом, терроризма материального и также морального, пренебрегать которым нельзя. Это делает еще более серьезной ответственность тех, кто — хотя и могли — из-за неопытности, или из-за небрежности, или даже из-за злой воли не помешали тому, чтобы пройти через определенные испытания. (Против этой
аморальной, псевдогероической, риторической, фразеологической концепции надо бороться как можно сильнее.)»26.
Так звучит тема: «Я осужден не только трибуналом Муссолини», которую мы находим и в некоторых «Письмах из тюрьмы». Мы не знаем, о ком писал Грамши, итальянская официальная историография настаивает на усталости, мнительности, неврастении, подозрительности. Мы не можем уверенно судить об этом. Но мы знаем факты. После ареста Антонио Грамши отправляют в ссылку на остров Устику, там он живет в одном доме с Борди-гой, они вместе организуют политшколу для ссыльных. Бордиге удается связаться с коммунистами, оставшимися на воле, которые готовят план побега Грамши. Но 20 января 1927 года его в кандалах увозят в миланскую тюрьму Сан-Витторе, идет долгое следствие.
Военный трибунал начнет свои заседания только 20 мая 1928 года, но еще до этого Грамши и Террачини получают из Москвы письма от Руджеро Гриеко, датированные 10 февраля 1928 года, пришедшие простой почтой с обратным адресом отеля «Люкс». Третье письмо (это известно) было адресовано Скоччимарро, но почему-то до него не дошло. Террачини реагировал совершенно спокойно и ответил. Но Грамши сказал, что это — «странное письмо». Следователь заметил, что «кто-то из друзей достопочтенного Грамши очень заинтересован в том, чтобы тот подольше оставался в заключении». На суде прокурор цинично заявил, что надо на двадцать лет помешать мозгу Грамши работать. Грамши получил 20 лет 4 месяца и 5 дней. Террачини дали еще больший срок.
Тема «странного письма» тревожила Грамши настолько серьезно, что он обращался к ней на протяжении многих лет в письмах к жене и к своей свояченице Татьяне Шухт, которая постоянно жила в Италии. Татьяна помогала Антонио сохранять связи с внешним миром, она была бесконечно предана Антонио, мне кажется, что она просто любила его. «Странное письмо» — один из серьезных эле
ментов, влиявших на душевное состояние Грамши. Историки не перестают спорить: было ли письмо написано по личной инициативе Руджеро Гриеко, либо так было решено, либо ему было просто поручено написать. Кто мог дать поручение?
В январе 1989 года в Бари вышла книга, автор которой Лючано Канфора выдвинул гипотезу, которая мне кажется совершенно неубедительной: а именно что письма к Грамши и Террачини были фальшивкой, изготовленной в ОВРА (отдел фашистской тайной полиции, занимавшийся слежкой за антифашистами). Странное письмо — лишь одна из глав в книге Канфоры. Он античник, написал монументальную «Историю греческой литературы». Но его привлекает сложная политическая проблематика, отсюда интерес к Гриеко. И он прибегает к филологическому анализу. Цитирую: «Неправильные имена: тот, кто писал эти письма, не знал, как надо писать имя Троцкий. В самом деле, всякий раз, когда возникают Троцкий или троцкизм — ошибка в транскрипции» 27.
Канфора признает, что сам Грамши назвал письмо Гриеко странным. Конечно, книжка Канфоры вызвала споры. Канфора полемизирует со Сприано, который — увы — теперь не может ответить. Канфора заявляет, что слишком многие пытаются представить образ Тольятти в ложном и дурном свете. Тут не слишком корректные поты.
В своей книге Канфора обращается также к другой теме: желало ли или не желало Советское правительство тех лет (читай: Сталин) добиться освобождения Антонио Грамши из фашистской тюрьмы. При этом он ссылается на брошюрку, которую «Унита» выпустила как приложение к номеру от 27 октября 1988 года под громким названием: «Документы. Последнее исследование Паоло Сприано». Когда эта брошюра вышла, я была в Милане, прочла и страшно разволновалась. Речь идет о попытках обменять Грамши, о двух попытках.
Первая: с 28 сентября 1927 года по 2 января 1928 года. Инициатива итальянских коммунистов, просивших Москву и действовавших через Ватикан, который был заинтересован в том, чтобы обменяли католических священников, находившихся в заключении в СССР, на Грамши и Террачини. Верю: во-первых, в переговорах участвовали М. М. Литвинов и Н. Н. Крестинский, которых я лично знала (в молодости я работала в Наркоминделе) и глубоко уважала; во-вторых, во главе Коминтерна находился Н. И. Бухарин; в-третьих, министр иностранных дел Италии Джулио Андре-отти нашел в ватиканских архивах подлинные документы, не вызывающие тени сомнений.
Вторая попытка: с 20 января 1934 года до 28 января 1935 года. Не верю серьезности этой попытки. Во-первых, инициатива итальянцев: вице-министр иностранных дел фашистского правительства Сувич желал добиться освобождения какой-то своей приятельницы, советской гражданки Урусовой, про которую мало что известно,— предполагают интимные отношения Сувича и Урусовой, это неважно. Во-вторых, я очень хорошо знала советского дипломата В., ныне покойного. Этому В. поручено было вести переговоры. Конечно, от него лично ничего не зависело, уровень не тот. Но он морально никак не был чистым человеком, а в этом случае — в брошюрке «Униты» приведены тексты — вел себя как заурядный функционер-бюрократ.
Всего за год В. имел четыре встречи с итальянскими дипломатами по этому поводу. В. дураком не был, имел опыт, знал, кто такой Антонио Грамши. Но, вернее всего, ему вся эта история была совершенно безразлична. Иначе он бил бы тревогу у нас, в Москве. А так все закономерно ушло в песок. Потом... потом Антонио Грамши умирает, Юлия просит помочь ей получить его личные вещи, и В. отвечает: да, конечно, попросят вещи вернуть. Вот и все.
Был ли Иосиф Виссарионович Сталин заинтересован в том, чтобы в Москву на постоянное жительство приехал человек, который когда-то настойчиво просил, чтобы боль
шинство русского ЦК не злоупотребляло своей победой над оппозицией. Сталин — это исторически доказано — обладал очень хорошей памятью. Вряд ли он забыл о том письме Политбюро КПИ.
ПРОРОЧЕСКОЕ ПИСЬМО
Нарушая хронологию, переходим к подготовке VI конгресса Коминтерна, проходившего в Москве. Один из руководителей ИКП, Джорджо Амендола, писал: «В начале 1928 года отношения с Коммунистическим Интернационалом были хорошими. Тольятти за год своего пребывания в Москве в качестве представителя ИКП при Коминтерне завоевал сильную позицию, и линия Лионского съезда естественно вписывалась в направление, принятое Коммунистическим Интернационалом после того, как был удален Зиновьев и руководить Коминтерном стал Бухарин. На работе VII пленума ИККИ, разумеется, не мог не сказаться разрыв, происшедший в советской партии, между блоком оппозиционеров (Троцкий, Зиновьев, Каменев) и большинством ЦК, объединившимся вокруг Сталина, Сыграл свою роль и выбор позиции, сделанный Тольятти после трагически прервавшейся переписки с Грамши» 28.
VII расширенный пленум ИККИ произошел, как известно, в ноябре — декабре 1926 рокового года. На этот пленум должен был во главе итальянской делегации приехать Грамши. Он писал жене о каком-то обстоятельстве, помешавшем приехать. Ну а если отвлечься от этого — текст Амендолы очень спокойный, хотя и критический. А именно: он пишет, что на конгрессе Коминтерна на первый план выдвигается борьба против социал-демократии. И замечает, что итальянская делегация была шокирована грубостью и примитивностью некоторых выступлений и формулировок. Основной доклад на конгрессе сделал Бухарин. А выступление Тольятти от имени итальянской делегации было очень интересным. Во-первых, Тольятти четко гово
рил о фашизме, ничего не упрощая и не схематизируя. Во-вторых, касаясь положения в итальянской партии, Тольятти осторожно, но недвусмысленно характеризовал кадровые проблемы всего Интернационала. Он заверил, что итальянцы организационно покончили с бордигианством и т. д. И далее: «Если что-либо из опыта внутренней жизни нашей партии в период между V и VI конгрессами можно считать универсальным, то это вывод: формирование руководящего центра партии должно отвечать политической линии партии и происходить на основе открытой политической борьбы, коль скоро она оказывается необходимой. Признаем, что в некоторых случаях этому правилу не следовали, а заменяли его методом беспринципной борьбы и компромиссов между различными группами. В этом таится опасность. Если мы хотим найти девиз для формирования руководящих центров наших партий, нам следует обратиться к последним словам умиравшего Гёте: «Больше света!» Авангард пролетариата не может бороться во мраке. Генеральный штаб революции не может формироваться в беспринципной фракционной борьбе» 29.
В эти же дни, когда заседал конгресс, была опубликована важная статья Тольятти «По поводу фашизма». Приближалось время «социал-фашизма» и связанных с этим событий в международном движении. Этот период будем называть словом поворот, словом, которое в то время начинает приобретать зловещее значение. Грамши и Террачини в тюрьме. Таска, член делегации, остается в Москве как очередной представитель своей партии в Коминтерне. Амендола горько упрекает Тольятти за то, что он направил в Москву Таску, но уж так получилось.
1 сентября 1928 года VI конгресс Коминтерна принимает Программу Коммунистического Интернационала. В Советском энциклопедическом словаре написано: «VI конгресс Коминтерна определил тактическую линию компартий, исходя из перспективы пролетарской революции как непосредственной задачи дня» 30. Можно ли проводить парал
лель между благородными иллюзиями 1920 года и тем, что решили восемь лет спустя? Такую параллель, мне кажется, проводить никак нельзя. Что касается речи Тольятти, который цитировал слова Гёте «Больше света!», то ему эту речь вообще не дали договорить до конца под предлогом, что время для выступления исчерпано. «Кому-то» речь не понравилась до такой степени, что полный текст не включили в стенографический отчет. Он был полностью опубликован только в «Ордине нуово», выходившем тогда в Париже и печатавшемся на папиросной бумаге, чтобы легче было нелегально перевозить в Италию. На это работники ИККИ закрыли глаза, важно было не допустить появления текста в официальных изданиях Коминтерна, выходивших на многих языках.
Все в том же 1928 году произошли печальные события в «немецкой партии». Коммунистическое итальянское издательство Эдитори Риунити выпустило многотомную работу серьезного исследователя Альдо Агости «Третий Интернационал. Документированная история». Агости характеризует атмосферу, царившую на VI конгрессе, как смутную и противоречивую и приводит много документов и доказательств. Важнее всего было то, что происходило в «русской партии», но немецкая история была непосредственным толчком для того, о чем мы сейчас расскажем. Агости не дает воли эмоциям и сообщает о происшедшем, не вдаваясь в чрезмерные подробности, как это делают другие авторы, у которых получается почти мелодрама.
Что же произошло в «немецкой партии»? В городе Гамбурге руководитель местной организации Витторф, грубо говоря, украл из партийной кассы 1850 марок. Витторф был «человеком Тельмана». Цитирую: «Началось расследование, и выяснилось, что Тельман знал об этом еще с мая, но молчал. По его словам, он молчал, чтобы не нанести вред партии в самый разгар избирательной кампании. По словам его обвинителей, им двигали, напротив, мелкие фракционные интересы» 31.
Среди возмущенных всей этой скандальной историей был Эберлейн, один из людей, стоявших у истоков III Коммунистического Интернационала. Гамбургская организация исключила Витторфа из партии. Но Эберлейн и другие потребовали срочно созвать заседание ЦК. Оно состоялось 26 сентября 1928 года. Исключение Витторфа было подтверждено, но самому Тельману были предъявлены серьезнейшие обвинения в покрывательстве. И подавляющим большинством голосов (сам Тельман тоже голосовал за это!) решили отстранить Тельмана от руководства партией до окончательного выяснения всех обстоятельств.
Узнав о том, что произошло, Сталин послал в Германию двух эмиссаров, представителей ИККИ, но им не удалось заставить отменить решение от 26 сентября. VI конгресс не так давно закончился, и многие видные работники Коминтерна поехали отдыхать в Крым или на Кавказ. В Москве не было ни Бухарина, ни Мануильского, ни Пятницкого, ни Бела Куна, ни Эмбер-Дро. 6 октября 1928 года Сталин собрал тех руководителей ИККИ, кто был в Москве, всего несколько человек. Это вошло в историю под названием странное заседание. На странном заседании Тельмана, правда, осудили, но восстановили на посту руководителя партии, а главный удар обрушился на тех, кто хотел «использовать гамбургский инцидент во фракционных целях».
Как раз в этот день, 6 октября, Тольятти пишет Таске сверхконфиденциальное письмо, очень осторожное. Излагает суть дела, но настойчиво просит ни в коем случае не вмешиваться во всю эту историю. Тольятти объясняет, что в основе всего этого лежит фракционная борьба, что «с моральной точки зрения» поведение Тельмана, конечно, подлежит осуждению, но... Таска отвечает немедленно и дает слово: он «ни в коем случае не станет вмешиваться».
Начиная с Ливорно, Таска фактически был лидером правого крыла партии. У него был острый ум. Среди его напечатанных работ есть блестящий двухтомник по истории
фашизма. Личные отношения с товарищами по «Ордине нуово» можно назвать холодными. Ни Грамши, ни Террачини, ни Тольятти не любят его. Биографы дружно обвиняют Таску в «интеллектуальной гордости» и в том, что он почти никогда не признает своих ошибок, если они бывали.
Тогда, осенью 1928 года, происходил почти лихорадочный обмен письмами между Таской и Тольятти. Немцы тоже пишут тому и другому, обстановка внутри Коминтерна становится все напряженнее. Конечно, в основе всего этого лежит «русский вопрос»: взаимоотношения между Сталиным — Бухариным — «левой оппозицией» и т. д. Хотя Таска обещал «не вмешиваться», он уже 4 ноября пишет ЦК своей партии, что обстановка очень острая и что он, Таска, разобрался в том, что произошло в Германии. И что происходит в России. Короче говоря, разобрался Таска или не разобрался, гипотеза у него, или убежденность, или — может быть — иллюзии, он совершенно категоричен в своих суждениях. После того «странного заседания» был взрыв морального негодования. Потом многие перестали негодовать и протестовать, но не все. Например, не Эмбер-Дро.
Одним из важнейших источников, на которые мы теперь будем опираться, является огромный том, в котором больше тысячи страниц, вышедший в 1966 году. Его составил и написал к нему обширное введение ныне тоже покойный Джузеппе Берти, который одно время также был представителем итальянской партии в Коминтерне и многих видных деятелей международного коммунистического движения хорошо знал лично. Берти проделал колоссальную и важную работу. Том, подготовленный им, вышел в издании Института Джанджакомо Фельтринелли, но Берти использовал также материалы Института Грамши и другие источники, и ему удалось дать политический портрет Таски, одного из самых спорных деятелей эпохи. Берти признал также, что многие очень важные документы не удалось достать, намек можно понимать по-разному.
Введение Берти вызвало огромный скандал, поскольку противоречило некоторым глубоко укоренившимся представлениям. Берти, опираясь на документы, полемизировал с другими и однажды заявил, что он было поверил в то, что отныне можно говорить правду, а оказывается — нельзя.
14 декабря 1928 года Таска пишет своим товарищам очень откровенное письмо, смысл которого заключается в том, что он не намерен больше придерживаться традиционной итальянской тактики: маневрировать, спорить по пустякам, тянуть, искать компромиссы. Некоторое время до этого Тольятти как будто даже поддерживал Таску, но потом все переменилось самым решительным образом. Почему?
Потому что приехал из Москвы представитель ИККИ и рассказал о том, что произошло. 19 декабря 1928 года Сталин открыл заседание Президиума ИККИ «по немецкому вопросу». Он выступил лично и в резкой форме напал на Эмбер-Дро и на Таску, обвинив их (прежде всего Эмбер-Дро) в оппортунизме и т. д. Завязался страшный спор. На этом заседании 19 декабря почти все проголосовали за предложения Сталина. Одна лишь Клара Цеткин проголосовала против, а Таска воздержался. Это его, однако, не спасло, так как на том же заседании представитель Коммунистического Интернационала Молодежи обвинил Таску в том, что тот пытается «натравить итальянскую партию на Коминтерн».
Таска еще до всего этого просил заменить его кем-нибудь другим на посту представителя итальянской партии при ИККИ, и ему предстояло вскоре уехать. Эмбер-Дро тоже заявил, что не желает оставаться в Москве и вернется в Швейцарию. 15 января 1929 года Таска приходит попрощаться с Кларой Цеткин, а потом вместе с Эмбер-Дро наносит прощальный визит Бухарину, которого оба они глубоко уважали. Через два дня, 17 января, Таска уезжает из Москвы и перед отъездом пишет по-французски письмо
в Политический секретариат Коминтерна. Он требует, чтобы был исправлен текст протокола заседания 19 декабря, на котором «товарищ Сталин фальсифицировал его (Таски) мысль и высказывания». Реакции на письмо нет.
Из Берлина 20 января 1929 года Таска направляет Политбюро своей партии письмо, представляющее исключительный интерес. Таска подводит итоги своего московского опыта, мотивирует свои поступки. (Таска с его «интеллектуальной гордостью» обычно своих личных ошибок не признавал. По существу, он не признал их также и на этот раз.) Приводим целиком один пункт этого письма Анджело Таски от 20 января 1929 года, представляющего (повторяем) исключительный интерес:
«5. Все положение упирается в Сталина. ИККИ не существует. ЦК ВКП(б) не существует. Сталин — «учитель и хозяин», который решает все. Находится ли он на высоте подобной ситуации? В состоянии ли он нести такую ужасающую ответственность? Мой ответ предельно ясен: Сталин неизмеримо ниже ее. Перечитайте всю его продукцию: вы не найдете ни одной собственной идеи. Он без зазрения совести пережевывает идеи, украденные у других, и преподносит их нам в этой своей схематической форме, создавая иллюзию силы мысли, которой нет. Идеи для него — это пешки, которые он двигает, чтобы выигрывать одну партию за другой. Некоторые в Москве растроганно думают, что Сталин «поступает как Ленин», который не раз выхватывал у противников аргументы и инициативу. Такого мнения придерживается даже... Дан в берлинском меньшевистском журнале. Сравнивать этих двоих, хотя бы в этом плане, профанация и угодничество. Ленин часто вырывал аргументы из рук противников и иногда ими пользовался, чтобы осуществлять принципы, которые он сам разрабатывал, аргументы, которые были полезными, а порой и необходимыми (как в случае определения политики по отношению к крестьянам). Порой это было удобно, так как противники включали некоторые вещи в свои програм
мы, а потом так и оставляли их, потому что у них не хватало мужества для претворения в жизнь. Во всяком случае, «материалы», полученные таким образом, не оставались чужеродными, они ассимилировались, интегрировались в новой революционной системе. Сталин — плагиатор, потому что не может им не быть, потому что в интеллектуальном плане он посредствен и бесплоден и потому что он втайне завидует интеллектуальному превосходству Троцкого, Бухарина и других, чего он им простить не в состоянии. Он пользуется их идеями от раза к разу, от случая к случаю, в зависимости от обстоятельств. А потом, присвоив себе эти идеи, переходит в атаку против обворованных, потому что ему нужны не идеи, а монополия на власть. Благодаря такой политике и таким методам Сталин в России — это знаменосец контрреволюции, человек, уничтожающий — пока у него есть свобода рук — дух и завоевания Октябрьской революции. Между Сталиным и Лениным лежит пропасть - не в количестве, а в качестве. Я считаю самым большим несчастьем, какое могло случиться в Советской России после смерти Ленина, то, что вся власть сосредоточилась в руках Сталина. Русская партия и все мы дорого заплатим за то, что не посчитались с точными указаниями Ленина о нем. Сегодня Сталин зажал в кулак не только Русскую партию, но весь Интернационал. И бесконечная диспропорция между такой властью и качествами, чтобы осуществлять ее, вызовет серию конвульсий, которые могут стать роковыми для Революции. Таким я вижу положение дел. Моя душа трепещет и не хочет смириться» 32.
Поразительна дата: 20 января 1929 года. В гостинице «Люкс» еще никого не арестовывали, до этого остается несколько лет. В Париже Таска пишет громадный доклад, который ЦК ИКП обсуждал 28 февраля 1929 года. Большинство сочло суждения Таски «преувеличенными», но трое из членов ЦК (Леонетти, Трессо, Раваццоли), хотя и по разным мотивам, присоединились к нему. Тольятти крити
ковал Таску очень энергично, заявив, в частности, что Таска за три месяца пребывания в Москве не мог сам все это продумать, а использовал «разные сплетни». И что вообще Таска еще со времен Ливорно занимал сомнительные позиции, а теперь полностью разоблачил свою сущность. Еще до обвинительного акта Тольятти сам Таска некоторые ошибки признал, заявив, что не может считать себя «кристально чистым». Однако в основном Таска отстаивал свои позиции. Было решено текст доклада Таски никак не распространять.
Паоло Сприано пишет, что Таска не имел ничего общего с троцкизмом, более того — резко выступал против него. Но Таска решительно против стиля и методов борьбы, применяемых Сталиным. Этот доклад Таски, по убеждению Сприано, самый серьезный и выстраданный документ, когда-либо написанный Таской, который как бы оценивает весь свой личный и политический путь и подводит некоторые итоги. Сприано цитирует письмо от 20 января, когда Таска сначала жалуется на вопиющие передержки, допущенные Сталиным в полемике с ним, Таской, и с Эмбер-Дро, а потом «переходит к самому категорическому и обобщающему определению. Это письмо вдвойне интересно потому, что показывает, как уже в начале 1929 года один из видных работников Коминтерна смог таким образом сфотографировать существующую картину. И потому, что ЦК итальянской партии мог теперь лучше понять суть политической позиции Таски: полнейшее неприятие того руководства международным коммунистическим движением, которое осуществлял Сталин. Суждение (Таски) резко отрицательное. Будь оно принято, это означало бы сжечь все мосты с международным движением» 33.
Сприано пишет, что Таска конечно же не думал, что его позицию разделят другие: «Сам тон высказанных им соображений, их серьезность показывают, что он хотел сделать предостережение». И Сприано подчеркивает, что сегодняшнего читателя (его второй том «Истории Итальян
ской коммунистической партии» вышел в 1969 году) потрясает острота и точность многих соображений Таски, корректность его анализа, отказ от догм и схем. Что касается доклада Таски, обсуждавшегося 28 февраля 1929 года, прения были жестокими: в партии его рассматривают как представителя внутрипартийной правой. Тольятти отныне и бесповоротно солидаризируется с позицией Сталина решительно по всем вопросам. На том заседании Таска выражает желание выйти из состава Политбюро, но, несмотря на осуждение его позиции, заявление о выходе отвергается. До финала должно пройти еще несколько месяцев.
В Москве с 3 по 19 июля 1929 года проходят заседания X расширенного пленума Исполкома Коминтерна. Пленум открывает Куусинен. Доклад делает Мануильский. Отныне официально заявлено и зафиксировано в документах Коминтерна полное тождество между фашизмом и социал-фашизмом. Сприано обширно цитирует материалы этого пленума ИККИ: доклады, выступления в прениях. Бела Кун, например, заявил, что «социал-фашизм еще опаснее, чем фашизм». Многие выступали примерно в таком же духе. Мануильский, Молотов, Бела Кун, Тельман обрушиваются на итальянскую партию за ее, так сказать, либерализм по отношению к Таске. С присущим ему даже при самых трудных обстоятельствах умением лавировать, Тольятти присоединяется к теории грядущей прямо-таки завтра революции в странах Запада. Много лет спустя, в 1959 году, он опубликует в «Ринашите» статью, озаглавленную «Некоторые проблемы истории Коммунистического Интернационала». И, в частности, здявит (цитирую): «Самой серьезной ошибкой я считаю определение социал-демократии как социал-фашизма. Ошибочными были и проистекавшие из этого тезиса политические акции» 34. Дальше — анализ. Нельзя по отношению к социал-демократам подходить слишком обобщенно. Среди них были люди, которые на самом деле изменили массовому революционному движению. Но были и другие социал-демократы. «Во многих странах реформи
сты возглавляли организации, в большинстве своем состоявшие из рабочих, и на эти организации обрушивалась ярость фашистов».
Потом замечательные, точные слова о вреде сектантства и догматизма. Блеск мысли и стиля. Но это написано в 1959 году, после смерти Сталина, после XX съезда КПСС. А тридцатью годами раньше, на X расширенном пленуме ИККИ, Тольятти говорил, что «в Италии пролетарская революция стоит в порядке дня». Говорил, зная, что это неправда. Говорил, потому что должен был так говорить. И еще должен был выслушивать иронические замечания Куусинена, который в заключительном слове сказал, что пора бы Тольятти перестать «проявлять такт по отношению к Таске». Куусинен утверждал еще, будто раньше Тольятти «проявлял такт» также по отношению к Л. Д. Троцкому. Итальянская делегация на пленуме (Тольятти, Гриеко) объясняла, признавая свою вину, что меры по отношению к Таске не были достаточно суровыми, во-первых, потому, что тот обещал не пропагандировать свои идеи, а во-вторых, потому, что не хотели расширять полемику. Зато теперь они все сделают и примут все меры.
Сприано пишет, что никому из итальянцев и в голову не приходила возможность лобового столкновения с Коминтерном. Напротив, началась самокритика, какой никогда не бывало: «Впервые ЦК ИКП признает свои ошибки в проведении политической линии и необходимость эту линию исправить. Поскольку Таска не расположен публично осудить свои ошибки, он будет не только выведен из состава Политбюро партии, но и исключен из партии». Есть стенограммы, сохранившиеся в партийных архивах. Выступали один за другим, на этот раз беспощадно. Таска говорит, что для него разрыв с партией будет исключительно тяжелым, и заявляет, что никогда не будет полемизировать с партией по политическим вопросам. Очень возможно, что в тот момент он говорил вполне искренне. К сожалению, все произошло совсем не так. Таска остается во Франции,
получает французское гражданство. По гипотезе Берти, не знаю, насколько обоснованной, Таска надеялся, что настанет день, когда внутри Интернационала многое изменится и он сможет вернуться в ряды компартии.
В Париже Таска начинает сотрудничать в редакции «Ле Монд», формально независимой, руководимой в то время Анри Барбюсом. Но Барбюс пишет свою апологетическую книгу о Сталине, после чего Таска не желает продолжать писать для «Ле Монд». Он начинает сотрудничать в газете «Ле Попюлер», органе Французской социалистической партии, директором которого был Леон Блюм. Свои статьи Таска подписывает псевдонимом Андрэ Леру. Но и там он как-то не уживается. В марте 1935 года он возвращается в итальянскую среду, становится членом Итальянской социалистической партии и вскоре избирается в ее руководство. Это период дискуссий с Ненни, с Сарагатом, период переосмысления своих теоретических позиций.
Потом создается трагическое положение. С одной стороны — VII конгресс Коминтерна, где выступают с докладами Димитров и Тольятти, конгресс, знаменующий замечательный поворот в политике Интернационала. Но в то же время в СССР начинаются процессы над «врагами народа»; об этих процессах мы знаем достаточно. Таска не может не видеть противоречий между политической линией VII конгресса Коминтерна и кровавой практикой московских процессов. И он занимает резко антикоммунистические и антисоветские позиции. Сприано называет это дезертирством, но можно выразиться еще резче. Самое страшное впереди.
Начинается вторая мировая война, немцы оккупируют Францию. Режим Виши. Коллаборационизм. Джузеппе Берти пишет, что в период немецкой оккупации Таска вел себя так, что дал повод для самых худших подозрений. Дал повод или эти подозрения основывались на реальных фактах? В оценке поведения Таски в годы войны почти все сходятся на решительном осуждении поведения Таски.
Его прямо обвиняют в коллаборационизме. Берти заявляет, что все гораздо сложнее, поскольку он одновременно сотрудничал (открыто) в коллаборационистской газете «Л’Эффор», но и поддерживал (тайно) связи с бельгийским движением Сопротивления. Он, с одной стороны, прятал в своем доме людей, которые потом уходили в маки, чтобы сражаться против нацистов, а с другой стороны, «оставался в стороне». Газета «Юманите» прямо обвинила его в коллаборационизме — это уже после окончания войны, после краха национал-социализма и фашизма,— а Таска подал на «Юманите» в суд, представив разные доказательства. Мы больше не будем говорить об Анджело Таске. Хватит. Пусть останется до конца неразгаданным, участвовал ли он или нет в Сопротивлении.
ОДИНОЧЕСТВО ГРАМШИ
Возвращаемся к последствиям X расширенного пленума ИККИ. В конце 1929 года в мировом коммунистическом движении начинается новая фаза. Не только говорят «социал-фашизм», но, к несчастью, многие действительно верят в правильность этого определения. В начале 1930 года в итальянской партии происходит la svolta — крутой поворот. В руководстве партии происходят перемены. Большинство во главе с Тольятти за полное отождествление социал-демократии и фашизма. Меньшинство (Трессо, Раваццоли, Леонетти) — против. Их исключают из Политбюро ИКП и из партии, в историю они так и входят как ТРОЕ. Четвертый — писатель и политик Иньяцио Силоне. Напоминаю: это он на съезде в Ливорно от имени социалистической молодежи призывал скорее «разорвать чучело единства». А потом как-то одновременно он сам выходит из партии, а партия его исключает. В 1984 году вышла моя книга, в которой большая глава посвящена Силоне. Я счастлива, что удалось на основании фактов снять с него
клеимо ренегата и как-то восстановить по отношению к нему историческую справедливость.
Умберто Террачини был арестован тогда же, когда и Грамши, получил еще больший срок: 23 года. На суде он выступал от имени всех судимых коммунистов. Он никогда не соглашался с лозунгом svolta. И его исключили из партии. Террачини до 1937 года был в тюрьме, потом тяжело заболел, и под давлением Международного Красного Креста фашисты перевели его из тюрьмы в ссылку. Террачини удавалось различными путями (помогала его первая жена Альма Леке, жившая в Москве, пускались в ход симпатические чернила и т. д.) поддерживать эпистолярные связи со всеми: и с находившимися в Москве товарищами, и с тремя.
Узнав об исключении трех, Террачини написал длинное письмо заграничному Центру партии (копия Берти, бывшему тогда представителем ИКЦ в ИККИ). Президиум ИККИ подтвердил исключение из партии и троих, и — несколько позже — Силоне. Примерно в то же время исключили также Бордигу. Все это ошеломило и возмутило Террачини. В партийных архивах Сприано разыскал копию того длинного письма. Террачини заявлял тогда, что ему показалось, все «поддались панике». Цитируем: «Изумляет быстрота, с которой после первоначальных споров перешли к окончательным мерам. Вопрос о Бордиге, возникший в 1923 году, закончился в 1930-м. Вопрос о Таске тянулся с 1921 по 1929 год... А теперь, минуя все промежуточные этапы, длившиеся всего шесть месяцев, ликвидировали целую группу если не лидеров, то — во всяком случае — достойных революционеров» 35. Группу, потому что кроме троих и Силоне исключили еще несколько человек, преимущественно рабочих.
Террачини решительно отрицал отождествление социал-демократии с фашизмом, то есть «социал-фашизм». Началась исключительно важная дискуссия, в которую оказался втянутым и Л. Д. Троцкий, который, впрочем, очень ОСТО-205
рожно высказывался о положении в итальянской партии и отказывался что-либо прогнозировать. Террачини оставил несколько книг, в которых описывал атмосферу в колонии ссыльных коммунистов. Хорошего мало. Есть и прекрасная, волнующая книга Альфонсо Леонетти, одного из исключенных из партии в 1930 году. Леонетти — профессиональный революционер в классическом понимании слова.
Цитирую: «Быть в оппозиции совсем нелегко и неудобно... Нам было нелегко, и мы шли на риск. Но надо идти на риск, если хочешь поступать по совести и защищать «революционную правду» 36. И они пошли на риск и приняли все, что им уготовила судьба. А Грамши? Трое были исключены из партии 9 июня 1930 года. Через шесть дней Антонио посетил приехавший из Парижа старший его брат Дженнаро, не член партии, имевший возможность действовать, приезжать вполне легально. По некоторым свидетельствам, он поехал по поручению Центра партии, чтобы рассказать Антонио о том, что произошло. Они увиделись, поговорили. Дженнаро вернулся в Париж и сказал, что «Антонио одобряет самые строгие меры». Так принято было считать.
Но в 1966 году вышла серьезная книга Джузеппе Фио-ри «Жизнь Антонио Грамши». И читатели узнали сенсационные вещи. Цитируем Фиори, который лично говорил с Дженнаро обо всей этой истории: «Дженнаро сказал мне, что они могли говорить свободно, но недолго». «Я сказал брату то, что должен был сказать. Антонио был потрясен. Он разделял линию Леонетти, Трессо и Раваццоли, осуждал их исключение и отвергал новую линию Коминтерна, на которую, по его мнению, Тольятти согласился слишком поспешно» 37. На вопрос Фиори, почему Дженнаро дал неверную информацию парижским товарищам, Дженнаро ответил: он боялся, что «Антонио Грамши смогут тоже обвинить в оппортунизме и исключить из партии». Сказал ли Дженнаро всю правду Джузеппе Фиори, воспроизвел ли ее точно?
Через одиннадцать лет после книги Фиори вышел сборник, состоящий из сорока свидетельств очень разных людей, лично знавших Грамши — в детстве, в юности, по партийной работе, в тюрьме. Сборник «Живой Грамши. Свидетельства его современников» составила племянница Грамши, Мимма Паулезу Кверчоли. В 1986 году она зашла ко мне в миланский отель, и мы поговорили. Из сорока свидетельств выбираю одно: Сандро Пертини.
Но раньше — несколько слов о нем. Сандро Пертини (1896 — 1990) — социалист, один из руководителей Сопротивления, ставший через много лет президентом Итальянской Республики. Когда книга «Живой Грамши» вышла (в 1977 году), я прочла ее и находилась под сильнейшим впечатлением. Я тогда уговаривала итальянских друзей-журналистов, работавших в то время в Москве, непременно прочитать эту книгу, и в особенности воспоминания Сандро Пертини, который еще не был президентом республики.
Теперь позволю себе сугубо личное отступление. Конечно, я и вообразить не могла, что когда-нибудь увижу Пертини. Однако случилось что-то вроде чуда. Весной 1983 года, после перерыва, длившегося, по моим ощущениям, сто лет, я приехала в Рим, в гости к моим самым близким итальянским друзьям — Франческе и Роберто Тоскано. Вдруг нам позвонили из Квиринала и сказали, что президент республики хочет меня видеть.
Когда позвонили первый раз, мы решили, что это просто розыгрыш. И никому ни пол слова не сказали. Но потом позвонили второй раз и спросили, нужен ли переводчик. Сказали, что не нужен. Они назначили день и час, я поехала в Квиринал в сопровождении нашего друга Адриано Альдоморески, коммуниста, который до того работал у нас долго корреспондентом газеты «Паэзе сера». Я, как идиотка, положила в сумочку свой паспорт, а там кирасиры, которые отдают честь... Адриано остался ждать меня, а ровно в 5 часов пополудни я вошла в кабинет.
Пертини сначала был любезен, но формально. Сказал: «Дорогая синьора», предложил кофе. Я сказала, что кофе не хочу, а хочу разговаривать. И что понимаю: быть принятой президентом республики — большая честь. Но для меня честь — быть принятой Сандро Пертини. А потом заговорила о книге «Живой Грамши», о том, что эта книга значит для меня. Пертини растрогался, и получасовое свидание прошло замечательно. Прощаясь, он подарил мне фотографию с теплой надписью. Это произошло 23 мая 1983 года. Фотография висит у меня на почетном месте.
Пертини встретился с Грамши в тюрьме. Цитирую: «В то время мы, социалисты, были для коммунистов «социал-фашистами». Но не для Грамши» 38. И приводит факты — об одиночестве Грамши, о том, как он был изолирован почти от всех заключенных-коммунистов, которые были догматиками и просто не в состоянии понять мысли своего лидера. Да, кроме того, и в чисто человеческом плане вели себя мелочно и жестоко по отношению к Грамши, который был не только их вождем (для некоторых он стал просто «уклонистом»), но и тяжело больным человеком. И в свидетельствах, и в предисловии к сборнику Миммы, которое написал Фиори, один лейтмотив: безмерное, бесконечное, все возраставшее одиночество Грамши. Горечь. «И горечь полыни на наших губах»,— писал когда-то русский поэт.
А письма из тюрьмы, которые писал Антонио Грамши? В предисловии Фиори отрывки из писем Антонио к Татьяне Шухт, подвергшихся цензуре (не фашистской, которая их как раз пропускала) и не включенных в первое издание, вышедшее в 1947 году; то издание составил партийный работник Феличе Платоне, указания давал Тольятти. Приведу несколько — немного — примеров того, что вычеркивали. «Мне кажется, что с каждым днем все более обрываются мои связи с прошлым и все труднее восстанавливать порванные нити»; «В плане культуры ничего для меня не изменилось, но я чувствую себя изолированным в другом плане, который сам по себе должен был бы вызывать чув
ства дружеских связей»; «Я дошел до того, что мои силы на исходе, я почти не могу сопротивляться, не знаю, какие будут последствия». Речь идет о многом, надо понимать: семья, все ухудшающееся здоровье, отношения с партией.
Мы вновь возвращаемся к вопросу: можно ли было что-нибудь сделать для Антонио Грамши? В сборнике Миммы Кверчоли помещен текст Берти; цитирую: «Я спрашиваю себя, почему не удалось сделать для Грамши то, что Сталину удалось сделать для Димитрова, которого он вырвал из рук Гитлера, которые уж конечно были куда крепче, чем руки Муссолини». И повторяет: пока не будут открыты для доступа советские архивы, ничего нельзя установить точно. Главное: «Хотел ли Сталин лично вмешаться или вмешался. Потому что, если бы он вмешался, я думаю, что, несомненно, его запрос, сделанный твердо, решительно, имел бы последствия. Так же как имело последствия его вмешательство, обращение к Гитлеру, чтобы спасти Димитрова» 39.
В процессе работы над этой книгой я несколько статей опубликовала в разных московских журналах. Одна из них40 вызвала в Италии форменное светопреставление. АНСА (телеграфное агентство Италии) дала сообщение 9 февраля 1989 года, и начался шум по-итальянски. В тот момент никто из товарищей и исследователей, знающих русский язык, статью еще не мог прочитать; в Италию было послано много номеров журнала, но они не успели дойти. Но итальянцы в силу национального темперамента не могли подождать, пока увидят текст. И все переругались. Главное, что их затронуло в статье: а) нужен ли был раскол в Ливорно; б) все ли было сделано для Антонио Грамши.
Иногда в Италии вспоминают афоризм: «Если надо выбирать между революцией и правдой, я выбираю революцию». Но меня лично устраивает другая постановка вопроса: «Правда всегда революционна». Выбираю правду. Есть точка зрения, согласно которой раскол в Ливорно был тра
гическим и в чем-то глубоко ошибочным, но в чем-то главном — оправданным, потому что была создана партия, которая потом героически, самоотверженно, с верой в конечное торжество сражалась, принося огромные жертвы. Но можно подойти к этому иначе: а что, если бы эта партия оказалась еще сильнее и влиятельнее, не допустив раскола? А что, если бы можно было избежать фашизма и в Германии? Мы знаем: история не строится на если. И все-таки убеждена, что историческая альтернатива была.
В 1935 году состоялся последний — VII конгресс Коминтерна, на котором Димитров произнес доклад «Наступление фашизма и задачи Коммунистического Интернационала в борьбе за единство рабочего класса против фашизма», а с содокладом выступил Тольятти. С кошмаром социал-фашизма было наконец покончено.
15 мая 1943 года, в разгар войны, Президиум ИККИ принял решение о роспуске Коминтерна. О том, что случилось в 1937 — 1938 годах и позднее, во время войны, все мы знаем. Знаем также, что это если бы все-таки кажется утопией, абстракцией. Да, считается — многими. И все же сам Тольятти говорил в «Лекциях о фашизме», что альтернативы существовали. Можно ли было делать другие выборы, избежать стольких трагедий, личных и коллективных? Упрямо исходя из посылки если бы, с болью думаешь о бесконечных расколах, о том же Ливорно. Абстракция?
Мы не можем закончить этот раздел главы оптимистической нотой и вообразить, что после VII конгресса Коминтерна, при всем его историческом значении, тот же Тольятти с его огромным умом, опытом и пониманием диалектики вдруг приобрел самостоятельность и свободу действий. Достаточно прочитать хотя бы то, что он писал по поводу процессов над оппозициями в СССР, или знать, что оп, скажем мягко, санкционировал в Испании во время гражданской войны. Читать четвертый том произведений Тольятти (1933 — 1944) страшно.
Не станем цитировать.
Глава 3
ИТАЛЬЯНЦЫ ПРЕДПОЧЛИ РЕСПУБЛИКУ
«САЛЕРНСКИЙ ПОВОРОТ»
Итак, возвращаемся к 27 марта 1944 года: Тольятти на пароходе «Тускания» прибывает в Неаполь. Он хорошо информирован о положении в Италии, знает о событиях, знает о людях — некоторых встречал лично, но это из старой гвардии. Однако многих не видел никогда. Он уехал из Москвы весной 1944 года, чтобы вернуться наконец в свою страну, в этот кусочек Италии, называющийся Южным королевством. Тольятти знал, что фактически существуют две Италии, что на Юге антифашистские партии расколоты и ведут острые споры, занимая зачастую прямо противоположные, полярные позиции. Надо или не надо вступать в союз с Бадольо? Надо или не надо требовать отречения от престола Виктора Эммануила III, этого короля-предателя, который сначала вручил Италию в руки Муссолини, а потом покинул столицу, отдав ее немцам? Разве фактически монархия и фашизм не являются одним и тем же и от них необходимо как можно скорее
избавиться? И разве, особенно в глазах коммунистов, Ьа-дольо и король не представители плутократических кругов^ которым не надо делать никаких уступок?
Тольятти не терпит экстремизма и словесной риторики. Неаполитанские товарищи хотят все решить завтра, но Тольятти откладывает встречу на несколько дней: ему надо осмотреться, хотя все основные пункты стратегии были намечены еще в Москве. 31 марта собирается Национальный Совет партии, который войдет в историю как салернский поворот. Тольятти не ставит задачу установить в стране социалистический режим, хватит толковать об ответственности короля. Надо «закончить войну, выгнать из Италии нацистов, а там видно будет». Надо так или иначе договариваться и с другими партиями, принявшими участие в Сопротивлении, и с англо-американскими союзниками, надо воспитывать коммунистические кадры. Нельзя сказать, что линия Тольятти не встречает в партии сопротивления. На Севере, да и не только на Севере, некоторые думают совсем иначе. Но авторитет Тольятти исключительно велик, он несомненный лидер партии, и его слушаются.
В Салерно 21 апреля 1944 года создано коалиционное правительство, иными словами — второе правительство Бадольо. В него входят сам Тольятти и еще два коммуниста, представители других партий, участвовавших в Сопротивлении, входит знаменитый философ Бенедетто Кроче. Оно называется «правительством национального единства». Кабинет Бадольо успевает принять несколько важных решений и декретов о чистке всего государственного аппарата от фашистов. Но этот кабинет существует всего полтора месяца, так как 4 июня 1944 года Рим освобожден и 9 июня сформирован первый кабинет Бономи. В него входят Тольятти и представители всех партий, участвовавших в Сопротивлении.
За день до освобождения столицы, 3 июня, происходит важное событие: коммунисты, социалисты, христианские демократы подписывают Римский пакт: это преддверие к
созданию единой профсоюзной организации; она называется Всеобщая итальянская конфедерация труда (ВИКТ). В президиум ВИКТ входят подлинный вожак рабочего класса, коммунист Джузеппе Ди Витторио (1892 — 1957), а также социалист Оресте Лиццадри (1896—1976) и левый католик Акилле Гранди (1883—1946). При создании ВИКТ принят документ, в котором четко сказано, что профсоюзы совершенно независимы от государства и от политических партий.
Первый кабинет Бономи был создан в трудное время. Буквально с первых дней возникли разногласия, о которых сейчас невозможно рассказывать подробно. И уже 26 ноября Бономи заявил об уходе в отставку. Некоторые, особенно люди из Партии действия, строили утопические планы: они хотели создать правительство из одних левых. Но Тольятти утопистом не был никогда и решительно протестовал, говоря, что все это — абстракции. 10 декабря 1944 года сформирован второй кабинет Бономи, в который опять вошли все партии Сопротивления.
Двадцать пятого апреля 1945 года происходит победоносное восстание. Муссолини расстрелян, но гражданская война, самая жестокая из всех войн — таковы законы Большой Истории,— еще продолжается. В Милане группы партизан разыскивают наиболее видных фашистов, известных своей жестокостью, чтобы расправиться с ними, не дожидаясь никаких приказов и судов. Не только рядовые партизаны, но и некоторые большие руководители не желают считать, что все закончено. Они просто не понимают того, что происходило и продолжает происходить на Юге. Почему Тольятти проводит линию на национальное примирение? Тольятти проявил тогда большую политическую мудрость, но на Севере этого не понимали.
Один из главных биографов Тольятти, публицист Джорджо Бокка, совершенно точно написал, что «салернский поворот» отнюдь не был случайным жестом, он был началом долгосрочной политики. Правильна она была или нет, по
лезна или нет,— факт тот, что другие антифашистские партии не могут ее отвергнуть». Тольятти основывает жур* нал «Ринашита». Первый номер выходит в июне 1944 года, но он еще раньше, еще в Неаполе, обсуждал тип и программу журнала с молодыми интеллигентами-коммунистами и с Бенедетто Кроче, в то время, как и Тольятти, министром в кабинете Бадольо.
Тольятти спрашивали, почему еще в 1944 году, когда продолжается гражданская война и есть столько срочных и важных задач, он хочет издавать журнал и придает этому такое значение. Он отвечает, что это совершенно необходимо: нельзя ни в коем случае отрывать политическую борьбу и практическую работу от идейного воспитания кадров. Цитируем книгу Бокки: «Первые четыре номера великолепны и производят громадное впечатление: культурный уровень очень высок, такого уровня никогда не достигал ни один итальянский политический журнал. Итальянские интеллектуалы находятся под сильнейшим впечатлением, потому что с первых номеров они чувствуют обновление и преемственность. Публикуя тексты Грамши, Гобетти, полемизируя с Кроче, Тольятти, видимо, хочет сказать: мы были далеко столько лет, но это наша культура, это вещи, о которых мы хотим говорить» 1.
Говорят о «просвещенном культурном авторитаризме» Тольятти. Может быть, это правда. Он не советуется с товарищами по партийному руководству, говорит с молодыми интеллигентами, выслушивает их мнение, но решает сам. Позднее, много позднее, после смерти Тольятти, сотрудники журнала будут вспоминать о стиле работы Тольятти именно так. Он презирал поверхностность и приблизительность, он твердо верил в силу идей и выражал свои идеи с математической точностью. Того же он требовал от других: очень вежливо, холодно, беспощадно.
Пальмиро Тольятти всегда точно знал, чего он хотел. В 1944 году он застал страну, находящуюся в состоянии хаоса, голод, гражданскую войну, кипение страстей и ог
ромное смятение в умах. Не случайно Тольятти счел нужным войти в кабинет Бадольо, а потом в кабинет Бономи: высшей целью было достижение национального единства. Для достижения этой цели коммунисты и социалисты должны были входить в правительство и непосредственно участвовать в решении клубка задач.
Для того чтобы обрисовать обстановку в стране в конце 1944 года, мы должны рассказать об одном человеке и одном феномене. Имя этого человека, которого неисповедимые пути послевоенного времени вывели на политическую авансцену,— Гульельмо Джаннини; он родился в 1891 году, участвовал в Ливийской и в первой мировой войне, очень молодым стал сотрудничать в неаполитанской газете «Маттино», набил себе руку и овладел традиционно итальянским оружием острой политической сатиры, находившейся на грани дозволенного; ядовитые персональные нападки, но такие, чтобы все-таки нельзя было обвинить автора в диффамации и привлечь к ответственности. Кроме того, он стал драматургом, не бесталанным.
Во времена фашизма Джаннини не стремился к политической карьере, даже членский билет фашистской партии он получил только в 1941-м, да и то уверял, что билет выписали без его ведома и просьбы. Он был довольно способным человеком, писал сценарии для кинофильмов, тексты для модных песенок. Пьесы ставили, сценарии принимали, в общем, обычная карьера среднего, но не вполне бездарного литератора.
Как вдруг... Без многоточия здесь не обойтись. В конце 1944 года, когда на Севере шла еще гражданская война, Джаннини создал движение, позднее превратившееся в оформленную партию.
Эта партия называлась Uomo qualunque, и мы приведем все синонимы: рядовой, всякий, каждый, какой бы то ни было человек. В середине 40-х годов понятия «молчаливое большинство» еще не существовало, но это примерно то же самое. В условиях, когда не только крупная буржуа
зия, но и так называемые средние слои — торговцы, ремесленники, лица свободных профессий, в общем обыватели всех мастей — отчаянно боялись «красной опасности», надо было ожидать, что у этих «взбесившихся мелких буржуа» появится лидер. И он появился. Нельзя сказать, что Джаннини и его последователи хотели возвращения фашизма, отнюдь нет, они понимали, что фашизм сошел со сцены. Но они хотели «порядка» любой ценой, они ненавидели всех, кто потенциально мог оказаться «красным». Кроме того, они с откровенным недоверием относились ко всему, что хотя бы отдаленно напоминало интеллект. Хотя Джаннини и был профессиональным литератором, его в интеллектуализме никак нельзя было заподозрить.
Идеология куалюнкуизма была элементарной и очень ясной: хватит с нас политики, не нужно нам никаких партий, мы сами соображаем, что нам выгодно, частная собственность священна, ибо именно она является орудием прогресса, не верим мы ни в какие ваши идеи, идите вы все к дьяволу, уомо куалюнкуэ в вас не нуждается и сам спасет нашу мать Италию от Комитетов национального освобождения, от профессиональных политиков, от разных там философов и тому подобных дармоедов.
Первый номер еженедельника «Уомо куалюнкуэ» вышел в Риме 27 декабря 1944 года. Для того чтобы выпускать газеты и журналы, надо получить разрешение администрации союзников, и Джаннини сначала хотел назвать свой еженедельник «Человек с улицы» — не позволили. Тогда он предложил «Политические ведомости», но неожиданно утвердили название «Уомо куалюнкуэ». Очень эффектно, и, надо думать, название способствовало успеху. На первой странице первого номера был помещен символический рисунок: неказистый человек, который сначала пробовал кричать «Да здравствует!», обращаясь то к монархии, то к республике, то к той или иной партии, решается в конце концов написать громадными буквами: «ДОЛОЙ ВСЕХ!» Женщина и ребенок растерянно и тревожно смотрят на этого
человека. Помещая такой патетический и вызывающий рисунок, куалюнкуизм обращался к массовой базе, которую хотел завоевать.
Успех сразу был значительным, но достиг небывалых размеров после того, как был конфискован номер от 20 февраля 1945 года. Джаннини поднял крик на всю Италию: «Нас хотят зарезать!» — и добился своего: разрешение на выпуск журнала возобновили, а тираж возрос до 850 тысяч экземпляров. Джаннини перестал писать сценарии и пьесы, он ударился в политику. В еженедельнике он завел рубрику «Осы» и преподносил итальянцам еженедельную порцию сплетен, клеветы, демагогии. Одновременно он разглагольствовал о чести и морали, об обязанностях и правах гражданина. Партия «Уомо куалюнкуэ» завоевывала позиции. Вскоре после скандала, поднятого из-за конфискации номера, Джаннини опубликовал книгу «La folia» («Толпа»).
В этой книге он хотел изложить свою программу. Он заявил, что история человечества отнюдь не является историей борьбы между различными классами, нет, это борьба между Толпой и Вождями. Толпа, естественно, состоит из массы людей куалюнкуэ. Массовой базой государства, каким его мыслил Джаннини, должна быть буржуазия, которая, впрочем, должна подчиняться требованиям здравого смысла, так как именно здравый смысл, а вовсе не какие-нибудь теории является философией уомо куалюнкуэ. Совсем без вождей обойтись нельзя, но идеальный вождь должен быть «механическим человеком», никак не лидером, а скорее роботом, способным справляться с текущими административными делами.
Успех движения, конечно, можно объяснить особыми историческими условиями эпохи, когда это происходило. Но мне кажется, это было также предвосхищением «молчаливого большинства» и всего прочего, с чем приходится считаться и сегодня. Вскоре после опубликования своей книги, в мае 1945 года, Джаннини провозгласил, что теперь наконец-то будет создана «страшная гранитная гигантская
и тоталитарная» партия PDQCNVPARLSDN — Partito di Quelli Che Non Vogliono Piu Avere Rotte Le Scatole Da Nessuno2. По-русски это означает: Партия Тех Кто Не Хочет Чтобы Им Кто Бы То Ни Было Морочил Голову. Символом партии, насколько удалось разобрать при помощи лупы, был толстый человек в белой рубашке, над головой которого развевается белый флаг. Человек мчится куда-то в машине, но машина нарисована условно, и ее очертания можно принять за буквы U и Q. Так все продолжалось около четырех лет, и Джаннини провел много своих депутатов в парламент, и с ним должны были как-то считаться и полемизировать такие люди, как Де Гаспери, Тольятти, Ненни, Кроче, и у него действительно была массовая база, особенно на Юге. Но потом обстановка в стране изменилась, и заинтересованные в социальной консервации силы предпочли делать ставку на другие политические формирования, а униженный и оскорбленный Джаннини вынужден был бросить политику и вернуться к писанию пьес. Он обогатил мир пьесами «Чао, дедушка!», «Возвращение короля» и прочими. А потом он умер.
РОЖДЕНИЕ РЕСПУБЛИКИ
Но вернемся к главным действующим лицам. Как Тольятти относился к идее «Ветер с Севера»? По свидетельству Ненни, приведенному в книге Бокки, «Тольятти мало думал о том, что может наступить час X будущей революции. Он систематически проводил свою линию: надо участвовать в правительстве. К тому же мы довольно быстро поняли, что он вовсе не считал очень важной проблему слияния с социалистами и создания новой объединенной партии. Настоящей проблемой были отношения с католиками, куда важнее, чем вопрос о республике». Де Гаспери был очень доволен, сохранилось его письмо Тольятти по этому поводу. Тольятти был так осторожен, что вообще не высказывался относительно проблемы «республика или монархия».
Кроме того, он вел себя самым корректным образом по отношению к представителям союзников, которые, конечно, сыграли большую роль в освобождении Италии, но совершенно не были намерены оставаться в стороне от всего, что там происходит. Через неделю после расстрела Муссолини в Рим приехала первая делегация партизан с Севера. Тольятти присутствовал на этих встречах, проходивших очень напряженно. Де Гаспери (Ненни называл его Сфинкс) прислал вместо себя Марио Шельбу. Шельба (род. в 1901 г.), несомненно, был антифашистом, но как личность — грубый, вызывающий, циничный человек. В будущем он станет министром внутренних дел, позднее — премьер-министром. Пока что на встрече с северянами он обвинял партизан, особенно коммунистов, в том, что те безжалостны, а Тольятти отвечал ему «с холодной яростью». На встречах присутствовал и Сандро Пертини, который произнес сильную речь против Савойской династии. Если принц Умберто вздумает появиться на Севере (заявил Пертини), то «кончит, как дуче».
Одно было ясным: кабинет Бономи должен подать в отставку, так как гражданская война закончена. Но сформировать третий кабинет Бономи вряд ли смог бы. Называлось много кандидатур, но не выходило. Так, например, христианские демократы боялись назначения Ненни, считая, что он слишком близок к коммунистам. В конце концов выбор пал на Ферруччо Парри (1890—1981). Парри был человеком исключительного благородства и пользовался большим уважением. В свое время он вместе с Карло Росселли организовал побег во Францию старого лидера социалистов Филиппо Турати. За это Парри получил десять лет тюрьмы плюс еще пять лет ссылки. Во время гражданской войны имя Маурицио (Ферруччо Парри) было символом Сопротивления.
Кабинет Парри был сформирован 29 июня 1945 года и просуществовал всего 157 дней. Почему так мало? Некоторые исследователи уверяют, будто Парри было трудно «справ
ляться с огромной рутинной работой». Другие полагают, что его фактически принудили уйти в отставку правые круги, недовольные тем, что он очень круто пошел по пути демократизации. Как бы то ни было, он ушел. Но именно при Парри началась подготовительная работа для создания будущего парламента и для выработки проекта будущей конституции Италии..
Роль как бы временного парламента играла Национальная Консульта, в которой были представлены все антифашистские партии. Всего в Консульту входило 430 человек, ее председателем был назначен граф Карло Сфорца (1872 — 1952), дипломат. В 1922 году он был итальянским послом в Париже. Когда власть захватили фашисты, он ушел со своего поста, но не вернулся на родину — вернулся только после падения дуче. Консульта начала свою деятельность 25 ноября 1945 года, а закончила 9 марта 1946 года, когда у власти находился уже Сфинкс.
Первый кабинет Де Гаспери был создан 10 декабря 1945 года. Все было как нельзя более сложно. Может быть, легче было бороться против фашизма с оружием в руках, чем приступить к строительству нового итальянского общества. Голод. Люди дезориентированы, отвыкли даже от элементарных форм предфашистской буржуазно-либеральной демократии, неизвестно, с чего начинать. Все традиционные, исторически сложившиеся беды итальянского общества (диспропорция в экономическом развитии Севера и Юга, безграмотность, нищета во многих районах) — все было.
Главной задачей первого кабинета Де Гаспери было подготовить всенародный референдум: народ должен был вынести судьбоносное решение: монархия или республика. Референдум состоялся 2 июня 1946 года при исключительно высоком проценте голосовавших; впервые в голосовании участвовали также женщины. За республику было подано 12 718 614 голосов, за монархию — 10 718 502 голоса. За несколько недель до референдума Виктор Эммануил Ш про
делал свой последний трюк: а именно 9 мая он формально отрекся от престола в пользу своего сына, который до того, как мы помним, числился наместником. Теперь он получил титул короля и назывался Умберто II, но, поскольку все это произошло 9 мая, а референдум — 2 июня, насмешливые итальянцы назвали Умберто «майским королем». «Майский король» уверял, что подсчет голосов неверен, требовал вторичного референдума и отказывался покинуть страну. Но состоялись грандиозные демонстрации протеста, правительство официально подтвердило точность подсчетов, и «майскому королю» пришлось уехать. Много лет спустя он просил разрешить ему вернуться на родину, но так и не получил разрешения. Умер он в 1983 году. А в конце 1987 года его вдова Мария Жозе получила такое разрешение: может быть, вспомнили о ее ненависти к Гитлеру и о ее участии в дворцовом заговоре против Муссолини. Многие газеты приветствовали возвращение Синьоры, ей лично никто ничего в вину не вменял.
После того как состоялся референдум, Де Гаспери распустил свой первый кабинет и 13 июля создал второй. В нем, как и в первом, участвовали коммунисты и социалисты. Было созвано Учредительное собрание. Умберто Террачини рассказывает о том, как шла подготовка к выработке конституции, с какой серьезностью и ответственностью отнеслась к своей работе Консульта, как прошли выборы в Учредительное собрание. Но сейчас мы обратимся к Тольятти, к его статье, опубликованной в № 5—6 «Ринашиты» за 1946 год и включенной в первый том избранных произведений Тольятти, выпущенных Политиздатом.
Тольятти тщательно анализирует выборы в местные органы самоуправления и в Учредительное собрание, сравнивает результаты и пишет: «Нельзя не считаться с тем, что выборы в Учредительное собрание происходили одновременно с референдумом по вопросу о том, быть республике или монархии. Именно вокруг этого вопроса разго
рались страсти, мобилизовывались чувства, одним словом, вокруг него развертывалась борьба... В наступлении против нас применялись все виды оружия, с поразительным обилием средств и исключительным бесстыдством» 3.
Террачини пишет, что ни Де Гаспери лично, ни вообще никто из правительства не позволял себе вмешиваться ни в работу Консульты, ни в работу Учредительного собрания, председателем которого был избран Джузеппе Сарагат (1898—1988). У Сарагата было три заместителя от трех главных партий. От коммунистов был Террачини, блестящий юрист. «...Он предпочитал меня, может быть, из-за моей подготовки и, несомненно, из-за моего прошлого». Но, добавляет Террачини, «Сарагат не был человеком, созданным для того, чтобы председательствовать на какой бы то ни было ассамблее. Он никогда этого не делал, у него и привычки не было. Он всегда приносит с собой беспорядок даже туда, где немножко порядка есть. Впрочем, это не его вина. Он человек, пришедший из мира поэзии, литературы, трансцендентной философии...» Короче говоря, вместо Сарагата Учредительное собрание возглавил Террачини.
Для того чтобы договориться обо всех формулировках, параграфах и разделах конституции, Учредительному собранию потребовалось 272 рабочих дня плюс иногда ночные заседания. Окончательное голосование можно считать плебисцитом: 453 голоса за, 62 — против (всего депутатов было 555, но остальные, видимо, отсутствовали, так как о воздержавшихся нигде не сказано). В конституции есть исключительно важные разделы. В частности, согласно конституции, в стране законно существуют и государственный и частный капитал; предусмотрено как будто все: и взаимоотношения с церковью, и семейное право, и процедура избрания президента республики и его права, и установление регионов, и полномочия судебных органов, и неприкосновенность личных прав граждан, свобода печати и т. д. Жестокие споры шли из-за того, целесообразно
ли иметь две палаты или одну. Решили — две: есть палата депутатов и сенат, ио об этом спорили и через тридцать и через сорок лет. Текст конституции был опубликован в «Гадзетта уффичиале», и все итальянцы, надо думать, твердо знают только знаменитый первый параграф первого раздела: «Италия есть демократическая республика, основанная на труде». До сих пор считается, что итальянская конституция — самая демократическая в Западной Европе.
Конституцию подписали три человека: Умберто Террачини, Энрико Де Никола, Альчиде Де Гаспери. Пять человек из членов Учредительного собрания были избраны впоследствии президентами республики: Луиджи Эйнауди, Джованни Гронки, Антонио Сеньи, Джузеппе Сарагат и Джованни Леоне. Еще одну очень важную вещь надо заметить: к конституции было дано приложение, в тексте которого был параграф XII, который гласил: «Запрещена в какой бы то ни было форме реорганизация фашистской партии». Дальше говорилось, что на протяжении пяти лет после вступления конституции в действие, лица, занимавшие ответственные посты при фашизме, не могли ни голосовать, ни быть избираемыми.
Конституция была утверждена Учредительным собранием 22 декабря 1947 года и вступила в силу 1 января 1948 года. Однако на протяжении 1947 года произошло много важных событий. Второй кабинет Де Гаспери просуществовал всего лишь до 2 февраля 1947 года. В его состав входили христианские демократы, коммунисты, социалисты — антифашистские партии. Но в январе 1947 года внутри социалистической партии произошел раскол. Большинство осталось с Ненни, но Сарагат создал новую партию, принявшую название Социалистическая партия итальянских трудящихся. Еще один раскол в длинной цепи расколов. Некоторые в знак протеста перешли в Республиканскую партию. 2 февраля 1947 года Де Гаспери создал свой третий кабинет, совсем недолговечный: он просуществовал всего до 31 мая 1947 года. В него опять вошли
коммунисты и социалисты. Но для того чтобы понять дальнейшее развитие событий, надо учесть важный факт: с 5 по 15 января 1947 года Альчиде Де Гаспери был с официальным визитом в Соединенных Штатах Америки.
РАСКОЛ
А теперь обратимся к работе одного из самых выдающихся итальянских историков нашего века — Федерико Шабо «Современная Италия (1918—1948)». Шабо писал: «Во все времена внешняя политика в той или иной степени влияла на внутреннюю, и наоборот. Жизнь страны не может быть разделена на два независящих друг от друга сектора. Но есть различные степени влияния. Наше время характеризуется именно тем, что проблемы международных отношений становятся «решающими» проблемами также и во внутренней политике. В основе всех внутренних распрей (и, быть может, не только в Италии) лежат противостоящие, точно сформулированные и исключительно заостренные точки зрения: какую позицию следует занять по отношению к США и СССР?.. Международное положение становится все более напряженным. Мы подходим к великому кризису между СССР и Соединенными Штатами и — соответственно — к «холодной войне» и к плану Маршалла» 4.
Вот он пишет о противоречивости создавшегося в Италии после прихода к власти Де Гаспери положения: коммунисты тоже делят бремя власти, но: «сотрудничество в правительстве и открытая борьба в стране. Разница между конечными целями обеих партий слишком велика, чтобы сотрудничество могло продолжаться долго». Напомним: третий кабинет Де Гаспери сформирован уже после его поездки в Штаты. Коммунисты и социалисты входят в состав кабинета в соответствии с формулой КНО. Но Пьетро Ненни вынужден уступить пост министра иностранных дел республиканцу, а коммунист Скоччимарро оставляет
пост министра финансов, уступив его христианскому демократу. Может быть, это продуманный тактический шаг Де Гаспери: менять постепенно, чтобы не создавать впечатления, будто он уступил давлению. Мы не знаем, как велико было прямое давление, то есть что было сказано, но знаем о существенной экономической помощи, которую США оказывали стране, отчаянно нуждавшейся в этой помощи.
Согласно концепции Шабо, «компромиссные» правительства возможны лишь в том случае, когда в мире царит относительное спокойствие. В противном случае такие правительства исключены; таким образом, эволюция Де Гаспери объясняется и какими-то объективными причинами. 1947 год мне кажется роковым, решающим. Именно этот год, а не следующий, когда состоятся парламентские выборы. Попробуем представить себе положение. После свержения фашизма подавляющее большинство населения находится в состоянии почти что эйфории. Люди строят иллюзии. Им кажется, что если не завтра, то уж послезавтра наверняка все изменится, будет создано новое справедливое общество. Но многие надежды оказались иллюзорными, да и невозможно было сразу сдержать все обещания. Надо было ломать старые структуры, создавать новые, а это не делается по мановению волшебного жезла. Отсюда — утраченные иллюзии.
Сравним положение, существовавшее, когда ХДП стала партией относительного большинства и, как мы знаем, отстаивала позиции интерклассизма, и тем, что произошло в 1947 году. Начнем именно с христианских демократов. В течение долгих лет папский престол занимал Пий XII. Его понтификат начался 2 марта 1939 года. В миру он Назывался Эудженио Пачелли, был опытным юристом, хорошо разбиравшимся в разных хитросплетениях курии и панически боялся красных, настолько, что это походило на паранойю. В Ватикане очень не любили Де Гаспери; его терпели, когда он тихо работал в ватиканской биб
лиотеке, но решительно не принимали, когда он стал лидером партии; папа около трех лет вообще отказывался формально признать ХДП.
В 1947 году в Палермо кардинал Эрнесто Руффини произнес почти неправдоподобную речь, посвященную Пию XII. Кардинал заявил, что всех, кто осмелится хоть одним словом задеть священную личность папы, ожидает немедленная небесная кара. Главным врагом Де Гаспери в Ватикане был профессор Луиджи Джедда, который в рамках Ационе каттолика руководил Итальянской федерацией мужчин-католиков. Мы читаем в книге серьезного исследователя Доменико Сеттембрини: «Джедда тайно работал над осуществлением своего давно задуманного плана — над созданием широкого антикоммунистического движения, в котором объединились бы правые клерикальные и правые националистические силы» 5.
Внутри ХДП в тот период еще не было оформившихся течений, авторитет Альчиде Де Гаспери никем не оспаривался. У него были несомненные качества политического лидера, он был высокообразованным человеком и, вероятно, при более благоприятных обстоятельствах не шел бы на некоторые компромиссы, которые должны были претить ему как интеллектуалу, занимающемуся политикой, а политика, как известно, иногда заставляет идти на вещи не слишком приятные в моральном плане. Исключение коммунистов и социалистов из состава третьего кабинета Де Гаспери означало решающий поворот во всей его долгосрочной стратегии. Ненни однажды проницательно заметил, что, чем дальше, тем больше сугубо итальянские внутренние дела будут зависеть от внешних факторов: от Ватикана и от Соединенных Штатов Америки. Так оно и произошло.
Антифашистское единство, несмотря на все расхождения, действительно существовало, а потом произошел раскол. Альчиде Де Гаспери — символ этого раскола.
Мы подошли к важному вопросу: был ли раскол не
избежным. И думаем обо всех действующих лицах, бывших на авансцене в Италии в тот момент: Де Гаспери, Тольятти, Ненни, Сарагат. Сошлюсь на статью «Дни поворота» известного журналиста Джанни Корби, появившуюся в еженедельнике «Эспрессо» 11 января 1987 года6. Сопоставляются два события, происшедшие одновременно: поездка Де Гаспери в США и раскол внутри социалистической партии.
Начнем с социалистов. Это какая-то заколдованная партия: с самого начала своего существования она периодически раскалывается, и каждый раз сталкиваются «две души» — реформистская и максималистская. Это выражение — две души в Италии применяют по отношению и к социалистам, и к католикам, и вообще ко многим. В апреле 1946 года на очередном съезде социалистов во Флоренции коалиция, возглавляемая Ненни, отстаивала еще большее сближение с коммунистами, а несколько небольших и разношерстных группок объединились и отстаивали прямо противоположную линию. Их лидером был Джузеппе Сарагат.
Через полгода, 25 октября 1946 года, на виа делле Боттеге Оскуре, 4, в Риме (там и сейчас помещается Руководство ИКП) состоялась встреча руководящих членов обеих партий и был подписан новый пакт о единстве действий. Ненни был целиком за, а Сарагат яростно против. 9 ноября того же года в шести крупных городах Италии (Рим, Турин, Неаполь, Палермо, Флоренция, Генуя) выборы в органы местного самоуправления, называющиеся в Италии «муниципальными» или «административными», показали резкую поляризацию сил. А именно: социалисты и особенно христианские демократы потеряли много голосов. А коммунисты (крайняя левая) и «Уомо куалюнкуэ» (крайняя правая) получили большую поддержку. К этому времени личные взаимоотношения между Тольятти и Де Гаспери были исключительно напряженными, хуже некуда.
Ненни в это время занимает пост министра иностранных дел в кабинете Де Гаспери. Неожиданно для всех 20 декабря по окончании заседания Совета министров Де Гаспери преподносит своим коллегам сюрприз: оказывается, еще в начале ноября американское посольство в Италии передало лично Де Гаспери приглашение участвовать в «Форуме», который будет проходить 9—10—11 января 1947 года в Кливленде (штат Техас) по инициативе американского «Совета по делам мира» и журнала «Тайм». Де Гаспери едет на этот «Форум», главными инициаторами которого были Генри и Клэр Люс. Тогдашний итальянский посол в США Таркиани оставил интересную информацию обо всех важных встречах и разговорах Де Гаспери с Генри Люсом, владельцем «Тайм», со многими сенаторами и с президентом США Трумэном. Сомневаться в точности информации Таркиани, одного из создателей Партии действия, нельзя. Короче говоря (это подтверждают многие итальянские политологи), выясняется, что американцы настроены по отношению к Италии как нельзя лучше, готовы всячески помогать ей в экономическом и других отношениях. Но они хотят быть уверенными в том, что итальянская демократическая система «будет развиваться в правильном направлении».
Смысл легко расшифровывается. Пока Де Гаспери находится в Штатах и выслушивает разные советы, происходит «раскол в палаццо Барберини». Имеется в виду беда в «социалистическом доме», а что там творилось, лучше не описывать. Достаточно сказать, что Сандро Пертини заявляет, что демократию растоптали, и вдобавок обзывает (кого персонально, не знаю, но многих) фашистами. Большинство остается с Ненни, а Сарагат и его сторонники уходят, скандируя: «Да здравствует Интернационал! Да здравствует социализм!» — и формируют социал-демократическую партию. Это происходит 11 января 1947 года. Поскольку произошел раскол в одной из партий, входивших в коалицию, Де Гаспери, вернувшийся из США, форми
рует свой третий кабинет, в который входят христианские демократы, коммунисты и социалисты. Это показывает политический такт Де Гаспери, который не сразу прислушался к советам, данным за океаном.
10 февраля подписывается мирный договор. 1 мая на Сицилии банда мафиози стреляет в рабочую демонстрацию. Кризис. Де Гаспери 31 мая распускает свой третий кабинет и формирует четвертый. Ни коммунистов, ни социалистов в коалиции нет, но есть либералы, социал-демократы и республиканцы. Ясно, что это означает сильное поправение Де Гаспери. 1 января 1948 года конституция входит в силу, и Де Гаспери образовывает свой пятый кабинет. Впрочем, это произойдет не сразу, а лишь 23 мая 1948 года.
ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС ДЕ ГАСПЕРИ
В 1947 году на сцену выходит Джузеппе Сарагат. Туринец, по образованию экономист, социалистом становится в 1922 году, а уже в 1925-м — член Руководства. В 1926 году он эмигрировал. Сначала в Австрию, где изучает ав-стромарксизм (подразумевается постепенный, реформистский путь к социализму), затем переезжает во Францию. В Париже он отстаивает необходимость заключения пакта о единстве действий социалистов и коммунистов. Та же позиция и в годы Сопротивления.
Сарагат возвращается в Италию в 1943 году, его почти сразу арестовывают немцы, но в 1944 году ему удается бежать. После освобождения Рима он входит как министр без портфеля в первый кабинет Бономи, потом его посылают в Париж — послом. В 1946 году, как мы знаем, он избран председателем Учредительного собрания, но об этом рассказал Террачини. В январе 1947 года — раскол в палаццо Барберини, а в мае 1947 года Де Гаспери вводит его в свой четвертый кабинет. В этот кабинет вошли «техники», то есть специалисты высокого класса. Четвертый кабинет Де Гаспери иногда называют «периодом диктатуры
Эйнауди». Луиджи Эйиауди (1874—1961), профессор Туринского университета, был одним из самых авторитетных экономистов Европы. Еще в начале XX века его статьи перепечатывались и за океаном. Политически профессор Эйнауди был либералом, а в своих теоретических работах отстаивал принцип либеризма. Либеризм — это течение экономической мысли, которое отвергает любое вмешательство государства в экономическую жизнь страны. Либеризм как теория зародился в XVIII веке в Великобритании, имел убежденных последователей во Франции и в Италии. Либеристом был и «гениальный мещанин» (это выражение Герцена) граф Камилло Бенсо ди Кавур, отец объединенной Италии.
Луиджи Эйнауди никогда не занимался политикой, но был убежденным антифашистом и пользовался исключительным личным авторитетом. Это правда, что именно Эйнауди оказывал решающее влияние на экономическую политику, проводимую Сфинксом. Но приближается исключительно важное событие: выборы в парламент. Они назначены на 18 апреля 1948 года. Первые выборы после провозглашения республики. Готовятся все, решительно все. А в Ватикане царит атмосфера форменной паники. Мы упоминали имя профессора Луиджи Джедды. Его ближайший помощник — падре Риккардо Ломбарди, работавший в редакции официального органа ордена иезуитов — журнала «Чивильта каттолика». Вскоре после падения фашистского режима и смерти дуче падре Ломбарди очень ясно сформулировал свои чрезвычайно амбициозные политические планы. Суть их сводилась к тому, чтобы католическая церковь без всяких посредников, непосредственно возглавила антикоммунистическую кампанию очень большого масштаба. В преддверии выборов 18 апреля были созданы Comitati civici (Гражданские комитеты, сокращенно КЧ). Профессор Джедда возглавил КЧ, падре Ломбарди ушел из своей редакции и каждый вечер выступал по ватиканскому радио с агитационными речами. Его
прозвали Микрофон Господа. Есть много прямых свидетельств того, что падре Ломбарди был отличным оратором и в семьях его внимательно слушали.
Федерико Шабо пишет, что выборы 18 апреля сводились только к одному — коммунизм или антикоммунизм. Результаты выборов оказались неожиданными даже для самых искушенных политиков: христианские демократы получили абсолютное большинство мест в палате депутатов (306 из 574) и сильно увеличили свое присутствие в сенате, хотя там они не смогли добиться абсолютного большинства. Дело в том, что по итальянским законам сенаторы могут назначаться пожизненно, а в тот момент многие из таких сенаторов принадлежали к левым. Все же и в сенате после тех выборов ХДП имела 149 мест, а Демократический народный фронт — 114. Процент голосовавших на выборах 18 апреля был чрезвычайно высоким даже для такой политизированной страны, как Италия: к урнам пришли 92 процента избирателей.
Коммунисты и социалисты голосовали вместе, объединившись в Демократический народный фронт. Они потеряли несколько менее миллиона голосов, но это не было катастрофическим поражением. Катастрофическое поражение потерпели крайне правые, объединившиеся в «Национальный блок», среди них Джаннини со своим «Уомо куалюнкуэ». Шабо считает, что христианские демократы победили также благодаря поддержке Ационе каттолика и церкви. «Христианская демократия, располагая в палате абсолютным большинством, могла одна сформировать правительство. Но Де Гаспери остается верным «формуле 18 апреля», то есть правительству, которое включало бы в себя также представителей либеральной и республиканской партий, а также социал-демократической партии Сарагата» 7. Де Гаспери, несомненно, переживал свой звездный час. Он был сдержанным в проявлении своих чувств: узнав результаты выборов, дал газете ХДП «Пополо» короткое заявление: «Я горжусь только тем, что всегда верил в итальянский народ».
A 11 мая 1948 года Луиджи Эйнауди был избран президентом Итальянской Республики. Избрание главы государства в Италии, и не только в Италии,— сложнейшая операция, в которой перемешиваются политические и личные мотивы, интересы, расчеты, симпатии и антипатии. Первоначально выдвигались другие кандидатуры, Де Гаспери, возможно, предпочел бы менее мощную фигуру и называл имена, которые мы сейчас не станем приводить, но которые не собирали голосов. Забавно, но один из кандидатов в президенты провалился отчасти из-за его репутации ловеласа.
Монтанелли рассказывает, как парламент заседал сутки, без перерыва на ночь, и никто из оппонентов не успел толком ни с кем посоветоваться, а в половине шестого утра 11 мая Де Гаспери отправил Андреотти домой к сенатору Эйнауди, чтобы передать ему предложение ХДП. Эйнауди сказал, что он польщен и благодарен, но его смущает одно обстоятельство — хромота: «Как я буду выглядеть на публичных церемониях, особенно на военных парадах? Я прихрамываю, и, когда стою, мне приходится опираться на палку, которую я держу в правой руке. А левая рука занята: я в ней держу шляпу. Как я смогу приветствовать знамена и пожимать руки генералам и адмиралам?»8 Когда Андреотти успокоил его на этот счет, Эйнауди согласился. Пьетро Ненни в своих дневниках описывает все последовавшее. Левые были против Эйнауди, поскольку он «способствовал поправению кабинета Де Гаспери» не столько своей экономической политикой, сколько своим личным престижем ученого и либерала. Но Эйнауди был избран, дал клятву и в торжественной речи признал, что во время референдума голосовал за монархию, но будет верно служить республике, раз таково волеизъявление итальянского народа. Верный «формуле 18 апреля», Де Гаспери 23 мая 1948 года создает свой пятый четырехпартийный кабинет: христианские демократы, либералы, республиканцы и социал-демократы. Альчиде Де Гаспери
переживает свой триумф: он одержал победы на выборах, центризм торжествует. 28 июня 1948 года Де Гаспери подписывает соглашение с США о распространении на Италию «плана Маршалла».
«НЕ ТЕРЯЙТЕ ГОЛОВЫ»
В парламенте идут прения. 10 июля Тольятти выступает с очень резкой, полемической речью. Он проводит исторические аналогии (Муссолини, Гитлер), утверждает, что «план Маршалла» угрожает человечеству новой войной. Тольятти говорит, что коммунисты призывают итальянский народ высказываться за всеобщий мир. И дальше: «Если наш народ действительно будет вовлеченным на дорогу, ведущую к войне, то и в этом случае мы знаем, в чем заключается наш долг. Сегодня на империалистическую войну отвечают мятежом, восстанием во имя защиты мира, независимости, будущего нашей страны». И еще: «Но все это не значит, что мы предаемся мрачному пессимизму. Напротив. Силы мира сегодня несравненно крепче тех сил, которые готовят войну. В самом деле, есть великая социалистическая страна — Советский Союз. Там живут 200 миллионов человек, которые работают и борются, чтобы сохранить мир для всего человечества. Они борются с той же убежденностью, верой и решимостью, с какой сражались для защиты всей нашей цивилизации, сметая с лица земли ее врагов» 9.
Через три дня социал-демократическая «Джустициа» печатает статью своего директора Андреони. Он пишет: «...русский Тольятти призывает к мятежу. Что касается нас, мы выражаем надежду и даже уверенность, что, если действительно должны настать такие трагические часы для нашего народа, прежде чем коммунисты смогут полностью совершить предательство, прежде чем иностранные войска вступят на нашу землю, чтобы позволить им сыграть презренную роль квислингов, к которой они стремятся, пра
вительство республики и большинство итальянцев найдут в себе достаточно мужества, энергии и решимости, чтобы заклеймить позором Тольятти и его сообщников. И пригвоздить их к позорному столбу, пригвоздить не только в метафорическом смысле» 10.
Утром 14 июля 1948 года заседание парламента не очень интересно, Тольятти и Нильде Йотти решают уйти. В 11 часов 30 минут почти рядом с палаццо Монтечи-торио к ним подбегает молодой человек. Первый выстрел из револьвера — промах, второй — пуля попадает в затылок Тольятти, который падает. Нильде бросается к нему, но, прежде чем успевает закрыть его своим телом, третья пуля попадает в спину. Четвертый выстрел — промах. Нападавший убегает. Через минуту в парламенте уже всё знают, многие бегут на место происшествия. Тольятти в сознании, говорит Скоччимарро: «Будьте спокойны, не теряйте головы». «Скорая помощь», больница. Рана в затылке не опасна, но рана в спине серьезна: задето легкое. Операция длится два с четвертью часа, врачи осторожны в прогнозах. В 5 часов пополудни Тольятти просыпается после наркоза. В палате Лонго, Секкья, Скоччимарро и другие. Тольятти опять говорит: «Спокойствие, прошу вас, спокойствие. Не будем делать глупостей».
Потом спрашивает про покушавшегося. Это сицилианец Антонио Палланте, полиция нашла его сразу в каком-то дешевом пансиончике, на столе лежал экземпляр «Майн кампф» и дневник; на допросе Палланте повторяет штампованные антикоммунистические фразы. Был ли заговор против Тольятти? Мнения итальянских исследователей расходятся, но многие признают, что покушение связано с появившейся накануне в газете «Джустициа» статьей, и все повторяют, что фон — антикоммунистическая истерия во время предвыборной кампании, речи падре Ломбарди и прочее. Выходят экстренные выпуски газет. «Унита»: «Долой правительство убийц!» Но Бокка пишет: «Узнав, что стреляли в Тольятти, рабочая и коммунистическая
Италия действует, не дожидаясь директив партии. Происходит всеобщая забастовка, небывалая по своему размаху в итальянской истории. Авторитет государства в самых крупных итальянских городах словно испарился, наступает полоса междуцарствия, когда может произойти все, что угодно» и.
Де Гаспери посетил больницу, когда Тольятти еще не проснулся от наркоза. Потом созвал заседание правительства. Некоторые требуют отставки министра внутренних дел Шельбы, но Де Гаспери не желает. Он политик: принять отставку министра внутренних дел означало бы признать ответственность правительства за то, что произошло. Формально и Шельба не виноват: Тольятти отказался от охраны отчасти из-за личных дел. Ведь формально он не разведен, отношения с Нильде не легализованы, вообще в этот период охрана мешала бы Тольятти. Между тем продолжаются столкновения демонстрантов с полицией, с обеих сторон есть убитые и раненые. Женщины-простолюдинки не только в церквах, но и на улицах преклоняют колени перед изображениями Мадонны и молятся за Пальмиро Тольятти.
Однако уже утром 15 июля Ненни понял и зафиксировал в дневнике, что руководители коммунистической партии не желают поднять народ на восстание, потому что не видят реальных шансов на успех, а Де Гаспери знал, что те знают это. 15 июля приходит телеграмма от Сталина, который выражает свое негодование по поводу происшедшего и горько упрекает итальянских коммунистов за то, что те не уберегли Тольятти. В тот же день — заседание ЦК ИКП. Лонго и Секкья предлагают свои версии происшедшего. Положение парадоксальное: ни правительство, ни коммунистическая партия не желают обострения положения. Проходит еще два дня. Правительство «контролирует положение». А Лонго в присутствии прессы выступает в парламенте и саркастически говорит, что рядовых итальянцев запугивают («Угроза мятежа!», «Ганнибал у
наших ворот!»), вместо того чтобы серьезно и спокойно думать о решении общенациональных проблем. 17 июля ЦК ИКП на новом заседании одобряет прекращение всеобщей забастовки.
Тольятти поправляется, 1948 год заканчивается без новых потрясений.
«ОПЕРАЦИЯ СТУРЦО» И «ЛЕДЖЕ-ТРУФФА»
Но возвращаемся к христианским демократам. Джулио Андреотти (род. в 1919 г.) намекает на «отравленную атмосферу» последних дней жизни Сфинкса и говорит о его одиночестве. Напоминаю о том, что в тексте конституции Итальянской Республики совершенно ясно сказано, что фашистская партия распущена и не может возродиться ни в какой форме. Кроме того, есть добавление, согласно которому бывшие видные активисты фашистской партии не могут ни выбирать, ни быть избранными в органы государственной власти на протяжении пяти лет. Конституция принята в 1947 году, пятилетний срок истекает в 1952 году.
В декабре 1946 года группа экс-фашистов, которые в 1943 — 1945 годах занимали политико-административные посты или сражались в рядах вооруженных сил Сало, выступает как наследник и продолжатель философии и практики «Уомо куалюнкуэ» и основывает партию Movimento Sociale italiano — МСИ. МСИ существует вполне легально и выступает уже на выборах 1948 года, хотя и с минимальным успехом. Но она крепнет и становится центром антикоммунистических и антидемократических сил.
Идет большая политическая игра. Мы знаем, что парламентские выборы весной 1948 года христианские демократы выиграли с блеском и Де Гаспери был в зените славы и успеха. Но папа Пий XII никогда не любил Де Гаспери, не доверял ему, считая, что Де Гаспери слишком мягок и в то же время слишком самостоятелен в прово
димой им политике. При Пие XII в большом фаворе был Луиджи Джедда, полагают, что он сыграл роль и в отлучении коммунистов от церкви. Однако все знают, что к антифашизму профессор Джедда не имеет решительно никакого отношения. Вообще, он обладает большим влиянием, но нет морального авторитета.
Заколдованная страна Италия. Трудно даже понять, почему на протяжении веков все события, столкновения, расколы и разрывы приобретали большую остроту, чем в других государствах. Крупный капитал желает одного; Мат-теи желает другого; политические партии, входящие в состав коалиционных кабинетов Де Гаспери, желают третьего; левые, естественно, желают того, что, по их убеждению, отвечает интересам широких народных масс.
Энрико Маттеи (1906 — 1962) — крупнейший политический деятель и промышленный руководитель. В 1953 году он основал ЭНИ — промышленное предприятие с государственным капиталом. Маттеи заслуживал бы отдельной главы, скажем лишь, что он был почти гениальным организатором, который с удивительной смелостью и фантазией проделывал финансовые сальто-мортале с государственным и частным капиталом. Он был одним из самых влиятельных членов ХДП, у него было множество врагов, и он погиб в авиакатастрофе при загадочных обстоятельствах.
Мы сейчас говорим о постфашистском периоде, когда сами понятия левая и правая значительно отличаются от того, что было, скажем, в начале века.
Начинаем с положения внутри ХДП. Необходимо назвать еще одно имя: Джузеппе Доссети (род. в 1913 г.), священник и политический деятель, участник Сопротивления. Летом 1945 года становится членом Руководства ХДП, член Консульты и Учредительного собрания, принимает активное участие в выработке текста конституции. В 1947 году Доссети основывает важный политико-культурный журнал «Кронаке сочиали», просуществовавший до 1951 го
да. Именно в этом году Доссети выходит из ХДП и отказывается принимать какое бы то ни было участие в политической жизни. В 1951 — 1952 годах он основывает в Болонье Центр теологических исследований, пользующийся высокой международной репутацией. Позднее, в 1955 году, Доссети основывает религиозное сообщество монашеского типа, он участник и эксперт во время Второго Ватиканского собора. Правда, до этого еще далеко.
Де Гаспери в первые годы после падения фашизма имел внутри своей партии решающий авторитет. Течения, как нечто оформленное, возникли не сразу. Но Де Гаспери, обладавший качествами настоящего лидера, балансировал. Шло время. Доссети стал вице-секретарем партии, и вокруг него образовалась группа молодых интеллигентов, преданных ему лично. Доссети был левее Де Гаспери. Проиграл и ушел, бесповоротно и очень красиво. Другие остались и постепенно укрепляли свои • позиции внутри партии. И внутри правительства, занимая ответственные министерские посты.
Имя Марио Шельбы нам уже попадалось. На его совести много грехов, именно как у министра внутренних дел: это касается прежде всего полицейских расправ с бастующими рабочими. О нем в народе говорили: «Scelba bara е spara» — «Шельба мошенничает (или: передергивает карты) и стреляет». Стреляли часто. И вот Шельба много лет фактически второе лицо в правительствах Де Гаспери.
Мы упоминали о Всеобщей итальянской конфедерации труда и Джузеппе Ди Витторио. Профсоюзное единство распалось еще в 1948 году. Андреотти великолепно пишет, как профессионал высокого класса, но он очень осторожен в формулировках. Например, описывает происшедшую в сельской местности или в городе кровавую полицейскую расправу (убитые и раненые) так, словно «полиция оказалась вынужденной...». Однажды полиция оказалась в очередной раз «вынужденной», в результате шесть человек убито. Дочку одного из убитых, Маризу Малаголи, удоче
рили Тольятти и Нильде Йотти. Все произошло в городе Модене, там Тольятти сказал, обращаясь к трупам: «Кто приговорил вас к смерти?» И перечислил всех убийц, начиная с префектов и кончая министром внутренних дел и самим Де Гаспери. В дневниках Ненни кое-что говорится о крайнем возбуждении умов и страстей. И о том, как однажды Де Гаспери откровенно говорил с ним — Ненни — о всяких интригах внутри самой ХДП. И Ненни добавляет: «Но при нем нельзя произносить имя Тольятти».
Тем временем недоверие папы Пия XII к Де Гаспери неуклонно возрастает. Де Гаспери и в 1949 году, и в начале 50-х годов в беседах с папой Пием XII пытался приводить доводы в защиту своей политики. Но Монта-нелли утверждает, что в 1952 году Де Гаспери со слезами на глазах сказал: «Если мне прикажут, я разрушу свою жизнь и мою политическую деятельность, но не смогу не склонить главу». В мае 1952 года предстояли муниципальные выборы в нескольких крупных городах, в том числе и в Риме. Папа чувствовал себя лично причастным, поскольку глава римско-католической церкви является и первосвященником Рима. Списки кандидатов должны были быть вывешены не позднее 24 апреля. Орган ХДП газета «Иль Пополо» 3 апреля писала, что «партия должна вступить в коалицию со всеми демократическими силами против коммунизма». Что подразумевалось под всеми демократическими силами?
Теоретический орган ИКП журнал «Ринашита» в № 33 от 1965 года (после смерти Де Гаспери, Тольятти, Сталина, но еще при жизни Пьетро Ненни) привел отрывок из воспоминаний дочери Сфинкса — синьоры Марии Романы Катти Де Гаспери. Цитируем: «Утром 19 апреля иезуит падре Ломбарди явился в Кастель-Гандольфо, чтобы поговорить с моей матерью. Во время полуторачасового разговора он, переходя от лести к угрозам, настаивал на том, чтобы фронт был расширен и чтобы христианские демократы составили единый список, включая крайне пра
вых. Он говорил, например, такие вещи: «Папа предпочел бы увидеть Сталина с его казаками на площади Святого Петра, чем коммунистов, победивших на выборах...» «Учтите,— сказал он, намекая на моего отца,— если выборы пройдут плохо, мы заставим его уйти в отставку». Все более чем ясно. План, выработанный Джеддой и Ломбарди, подтвержденный волей Пия XII, сводился к тому, чтобы любой ценой помешать победе левых на выборах. Любой ценой.
Если слово «цинизм» имеет какой-то смысл, то цинизма было в избытке. Вот мы говорили о Шельбе, но об одной вещи не упомянули. Существовал закон Шельбы (мы помним, что в Италии законы называются по имени того, кто их придумал и сформулировал). Формально закон должен был предоставить правительству, в частности министерству внутренних дел, право применять законные меры против тех, кто хотел возродить фашизм. Фактически этим законом пользовался Шельба для того, чтобы стрелять в бастующих батраков или рабочих. Иными словами, цинизм безграничный. А теперь мы говорим о том, как решили любой ценой помешать успеху левых на муниципальных выборах. В данном случае стрелять не собирались: решили обойтись политическими средствами.
Высшая церковная иерархия и сам Пий XII приходят к выводу, что единственная организация, пригодная для успешного осуществления поставленной задачи,— Ационе каттолика. Именно она должна выступить с «единым списком кандидатов». Но надо найти человека, пользующегося таким моральным престижем, что его имя может стать символом «чистых рук». Принято решение: этим человеком должен стать дон Луиджи Стурцо. Какая ирония судьбы, какой цинизм, какая человеческая трагедия!
Монтанелли не только подтверждает рассказ дочери Де Гаспери, но опирается на другие важные источники. Суть плана: дон Стурцо, основатель ППИ, человек, который действительно был убежденным антифашистом, умно и смело
выступал против Муссолини, эмигрировал и отказался позднее пойти на компромисс с режимом, должен договориться с неофашистами и с монархистами о включении их кандидатов в единый список. Тут счет идет не на дни, а буквально на часы. Падре Ломбарди говорил с женой Де Гаспери 19 апреля. Дочь Сфинкса свидетельствует: «...мой отец не хотел дойти до того, чтобы составить единый список с МСИ, как потому, что это противоречило политической линии, которую он проводил всю жизнь, так и потому, что это немедленно имело бы последствия для Христианско-демократической партии и для будущего страны». Но 21 апреля Альчиде Де Гаспери уступает.
Мог ли он не уступить? Вопрос не только политический, но и психологический. Де Гаспери глубоко верующий католик. Мог ли он «не склонить главу»? Не знаю. Человеческие судьбы сложны. Мог ли Пальмиро Тольятти «не склонять голову» — столько раз — перед Сталиным? Тольятти, такой умный, такой опытный, такой смелый (ведь это доказано), не страшившийся смерти для себя, но силой обстоятельств вынужденный поступать так-то и так-то, хотя это противоречило его личным взглядам на вещи? Мог ли он вести себя иначе в октябре 1926 года, когда произошел драматический обмен письмами Грамши — Тольятти?
Но теперь мы возвращаемся к «операции Стурцо». Старый священник колебался. Он должен был обратиться с воззванием к избирателям от своего имени, чтобы гарантировать: все в порядке, все чисто. А ведь он не мог не понимать, насколько все грязно. На Луиджи Стурцо оказывают давление со всех сторон. Монсиньор Доменико Тардини — от имени Пия XII — торопит. Влиятельный монсиньор Джованни Баттиста Монтини (будущий папа Павел VI), друг Де Гаспери и человек глубоко порядочный, осторожно, но настойчиво делает все, чтобы затормозить «операцию». Глава Ационе каттолика профессор Джедда с ледяной решимостью нажимает на дона Стурцо. Шельба
колеблется. Республиканцы, входящие в состав коалиционного правительства, возмущены и разъярены. Дон Стурцо пытался соблюсти какой-то минимум приличия и искал компромисса. Стечение многих обстоятельств, связанных с тогдашними взаимоотношениями между МСИ и монархистами, помешало всей этой затее: альянс провалился. Но дон Стурцо все-таки вел переговоры и намеревался выступить со своим обращением.
Есть дневниковые записи Ненни, в которых множество подробностей: что происходило и кто как себя вел и кто что говорил 20, 21 и 22 апреля. Руководство ХДП заседало днем и ночью, несколько министров лично заявили Де Гаспери, что уйдут в отставку, сам Де Гаспери, совершенно измученный, сдавшийся, но «не до конца», вероятнее всего, не знал, что случится через час, через два часа... Потом по радио объявлено о том, что дон Стурцо отказался выступить с обращением. Он не написал это обращение, но даже то, что шел на переговоры, что встречался с фашистами и монархистами, было его личным падением. И все-таки мне глубоко жаль его. Мне приходилось в других моих работах подробно писать о доне Луиджи Стурцо, о его деятельности еще в конце XIX века. О его поступках, о его мужестве. И все-таки, несмотря на это падение, он вошел в историю Италии навсегда. И все-таки циником он не был. Прощать ничего нельзя, но понимать нужно.
Что касается выборов, то результаты оказались неожиданными для многих. В Риме победили центристы, все страхи Пия XII были напрасными. В Риме ХДП выиграла; коммунисты получили намного больше голосов, чем их союзники — социалисты, но Пьетро Ненни в тот момент еще был верен союзу. В других городах Италии, особенно на Юге, положение оказалось очень тревожным и для левых, и для центристов: правые, особенно монархисты, добились, бесспорно, больших успехов.
Прошу читателей вспомнить, что в 1924 году фашисты, чтобы обеспечить себе послушно следующий за ними пар
ламент, ввели новый мажоритарный избирательный закон. Согласно закону Ачербо (по имени выработавшего текст фашиста Джакомо Ачербо), партия, получившая относительное большинство голосов, автоматически получает две трети мест в парламенте. Тогда закон сработал, с разоблачениями выступил Джакомо Маттеотти, и его зверски убили. С тех пор прошло очень много лет, у власти христианские демократы, антифашист Де Гаспери. И все-таки история повторяется, хотя и с некоторыми вариациями. Чтобы заручиться победой на выборах 1953 года, придумывают новый мажоритарный закон. Надо набрать 50 процентов плюс один голос. Кому пришла в голову эта идея, в точности неизвестно, есть разные версии. В историю он вошел под презрительным названием «мошеннический закон» («legge-truffa»).
Конечно, полной аналогии не было: по закону Ачербо достаточно было любого относительного большинства (например, набрать 25 процентов голосов, в то время как другие наберут, скажем, по 20 процентов), чтобы автоматически получить две трети мест в парламенте. А сейчас 50 процентов плюс один символический голос. Это был несправедливый и постыдный закон, не случайно никто не претендовал на отцовство. Поскольку христианские демократы располагали еще абсолютным большинством мест в обеих палатах парламента, казалось, что принятие закона обеспечено. И все-таки колебались даже Де Гаспери, даже Шельба. Вся эпопея с обсуждениями и голосованиями и поведением прессы, связанными с «ледже-труффа», удивительна даже для Италии с ее нравами и традициями. Всеобщая итальянская конфедерация труда обратилась к народу, начались массовые забастовки и демонстрации.
Есть много фактов, подтверждающих, что Де Гаспери лично был до крайности удручен тем, что он, именно он должен проводить и защищать закон, антидемократический характер которого ему самому был ясен. Он несколько раз менял позицию, хотел уйти в отставку. Среди тех, кто реши
тельно выступил против «ледже-труффа», были люди, пользовавшиеся неоспоримым моральным престижем, и не только левые, а либералы, занимавшие ведущие министерские посты еще до фашизма. Был резко против закона Ферруччо Парри. Ясно, что Тольятти проводил аналогию с законом Ачербо и боролся яростно. Ненни, кажется, сначала не понял всей серьезности положения и даже шутил, говоря, что он не пророк. Потом все-таки понял.
Пробовали найти компромисс, но это было невозможно. В начале декабря 1952 года во время заседаний палаты депутатов были не только вопли и плевки, бросали друг в друга что попало, например стулья. Были контуженные, один служащий умер на месте. Потом рождественские каникулы. Палата депутатов все-таки проголосовала за. После каникул наступила очередь сената. Де Гаспери до Рождества почти не уходил домой, он спал (если спал) в каком-то кресле в Монтечиторио.
В сенате повторилось то, что раньше происходило в палате депутатов, опять бросались стульями и т. д. На последнем заседании сената творилось что-то невообразимое, и некоторые итальянские исследователи говорят: «мелодрама», другие — «трагикомедия». Джулио Андреотти признается, что у него самого был «неэстетический» соблазн надеть на голову корзину для бумаг. Состоялось поименное голосование, и закон прошел. Де Гаспери произнес речь и сказал буквально (это цитируют не раз), что пути Господни неисповедимы и что только благодаря воле Всевышнего заседание сената все-таки закончилось именно так. Даже авторы, восхищающиеся Де Гаспери, позднее писали, что это была «настоящая речь мистика» и что Де Гаспери, конечно, был глубоко верующим католиком, но все-таки, может быть, преувеличил, полагая, что Господь мог «так интересоваться судьбой ледже-труффа».
Президент республики Луиджи Эйнауди немедленно распустил обе палаты парламента. Всеобщие выборы были назначены на 7 июня 1953 года. 5 марта умер Сталин. В то время
Черчилль сказал, что со смертью Сталина кончилась эпоха. Это было точно, но не все в тот момент поняли. Тольятти и Ненни приехали на похороны. Мы еще вернемся к тандему Сталин — Тольятти, а сейчас надо заканчивать тему Де Гаспери. Его физическое состояние ухудшалось с каждым днем. Он много выступал на митингах, но после каждого выступления вынужден был несколько часов отлеживаться — просто иссякали силы, физические и нервные. Он был настроен пессимистически.
Результаты выборов 7 июня 1953 года были убийственными для ХДП. Она получила 10 миллионов 834 тысячи голосов, на 2 миллиона меньше, чем в 1948 году. Тогда в палате депутатов у ХДП было 305 мест, теперь же стало 261 место. Проиграли также социал-демократы, либералы и республиканцы. Блок коммунистов и социалистов добился значительного успеха: почти 10 миллионов избирателей проголосовали за него, львиная доля досталась коммунистам, а социалисты получили в два раза меньше, чем коммунисты. Впрочем, Ненни даже не огорчился, известно его заявление: пусть анализ цифр идет ко всем чертям. Главное, что провалили «ледже-труффа». Это так, но произошло также другое вызывающее тревогу событие: МСИ увеличил свой электорат, а монархическая группа в палате депутатов, раньше имевшая 14 мест, после выборов 7 июня имела уже 40. Очень вероятно, что многие избиратели, раньше голосовавшие за ХДП, отдали голоса крайне правой.
Луиджи Эйнауди настаивал на том, чтобы, несмотря на потери, Де Гаспери опять сформировал правительство. Де Гаспери отказывался, Эйнауди настаивал. Состоялось множество встреч прежних союзников по коалиции, но некоторые, напротив, отказывались встречаться. Все было до крайности нервным, запутанным и в общем драматичным. Безусловно, драматичным было положение Де Гаспери. В чем только его не обвиняли, говорили даже, что вообще он не итальянец, поскольку родился в Тренто и учился в Вене. Это уж было мелко и вульгарно. Де Гаспери многое можно
было поставить в вину, но пускались в ход и такие аргументы.
Среди важных встреч была встреча Тольятти —- Де Гаспери, начавшаяся мирно, закончившаяся полемически с обеих сторон. Де Гаспери вновь и вновь просил Эйнауди поручить кому-нибудь другому формирование правительства, называл имена. Президент не соглашался. Помимо всего прочего, даже Шельба в это время отвернулся от Де Гаспери из-за того, что тот пытался обеспечить нейтралитет монархистов. У Шельбы это вызвало такое раздражение, что он заявил об уходе из политической жизни и вернулся к профессии адвоката: открыл контору. Некоторые исследователи полагают, что Эйнауди подумывал даже о том, чтобы назначить вторичные выборы, потому что результаты всей истории с «ледже-труффа» привели страну в состояние хаоса.
Однако кончилось тем, что Де Гаспери создал правительство, состоявшее из одних лишь христианских демократов (monocolore — одноцветное). Пост министра внутренних дел вместо ушедшего Шельбы был предоставлен Аминторе Фан-фани (род. в 1908 г.). Восьмое правительство Де Гаспери представило палате депутатов свою программу 21 июля. Последнее правительство Альчиде Де Гаспери. Не хочется даже описывать, что было в палате, что было в сенате. 26 июля 1953 года был поставлен вопрос о доверии. Зал переполнен, присутствуют дипломатический корпус, журналисты. Де Гаспери поставил традиционный вопрос о доверии. За — 263 голоса, против — 282. Жена Де Гаспери была там тоже, нетрудно вообразить, с какими чувствами. Многие думали тогда, что это только интермедия. На самом деле это было эпилогом. Андреотти пишет, что Де Гаспери, «усталый, но спокойный», поехал в летнюю резиденцию Эйнауди и сообщил результаты голосования. Эйнауди опять настаивал вопреки тому, что случилось, продолжать попытки. Де Гаспери отказался категорически. Политически все ясно: начало заката центризма.
Луиджи Эйнауди вынужден был смириться с решением Де Гаспери. Надо было найти кандидата, который хотя бы отчасти мог заменить человека, который при всех трудностях, противоречиях и компромиссах все же сумел держать руль в очень трудные годы. Предложение сформировать новое правительство получил Аттилио Пиччони (1892 — 1976), начавший свою политическую деятельность при доне Стурцо, переживший трагедию Маттеотти. Во время фашизма он не занимался политикой, не интересовался ничем, кроме своей профессии адвоката. Он был осторожным, молчаливым, порядочным человеком, в период Сопротивления вернулся к политике и входил в КНО. Де Гаспери доверял ему, не раз включал в свои кабинеты, выдвигал на важные посты в ХДП. И обещал полную поддержку, если Пиччони сформирует кабинет. Ничего не вышло, отчасти потому, что среди бывших союзников по коалиции шли интриги, сталкивались личные интересы. Тогда была выдвинута еще одна кандидатура — Джузеппе Пелла (1902—1981).
Пелла принадлежал к консервативному крылу ХДП, был университетским профессором, специалистом по вопросам экономики и финансов. При фашизме он вел преподавательскую работу, но занимал также какие-то небольшие посты на уровне муниципалитета. Первое голосование о доверии созданному им кабинету прошло не вполне гладко. Ему был задан полемический вопрос, не собирается ли он «вернуться ко временам Муссолини», и еще несколько вопросов такого же типа. Кандидатуру Пеллы выдвинули не христианские демократы, а монархисты. Но и Де Гаспери, хоть и заявил, что он лично не мог бы участвовать в кабинете Пеллы «по политическим мотивам», все же поддержал Пеллу, так как боялся, как бы христианские демократы вообще не выпустили из рук пост премьер-министра. Особенно его страшил один человек — Чезаре Мердзагора (род. в 1898 г.), министр внешней торговли с 1947 по 1949 год и председатель сената с 1953 по 1967 год. Он и впрямь мог пугать Де Гаспери, поскольку, как яркая личность,
был совершенно «непредсказуем». С 1963 года Мердзаго-ра —- пожизненный сенатор.
С точки зрения парламентской арифметики дебют Пеллы прошел отлично: в палате депутатов 315 — за, против — 215, 44 воздержавшихся. Воздержались социалисты, а коммунисты голосовали против. Это означало, что в блоке коммунисты — социалисты появилась какая-то трещинка. Перед правительством стояла сложная проблема: вопрос о территории Триеста. Не станем входить в подробности. В переговорах участвовали итальянцы, югославы, англичане, американцы, ООН. В начале ноября 1953 года в Триесте беспорядки и волнения, есть убитые и раненые. Правый кабинет Пеллы, существовавший с 17 августа 1953 года по 5 января 1954 года, терпит поражение и вынужден уйти в отставку.
Осталось сказать, каким предстает перед нами Сфинкс после падения восьмого, и последнего, кабинета, просуществовавшего всего один месяц. Мы знаем, что он предельно устал, и, вероятно, самым благоразумным было бы поставить точку. Но он был политиком и не мог устоять от соблазнов. Христианско-демократическая партия «позвала его, а он хотел, чтобы его позвали», как выразился один итальянский автор. Правительство Де Гаспери пало 26 июля, а уже в сентябре 1953 года Сфинкс становится политическим секретарем ХДП. Он думал, что голосование окажется простой формальностью, но ошибся. Многие голосовали против, и надо полагать, что это исполнило его горечью. Но такова жизнь. В каком-то смысле Де Гаспери платил по моральному счету: человек его масштаба не должен был унижаться до условий игры «ледже-труффа». А может быть, все было проще: его престиж потускнел, к власти рвались другие люди.
СМЕРТЬ СФИНКСА
27 июня 1954 года в Неаполе начинается V конгресс Христианско-демократической партии. Никто не знает, как тяжело болен Де Гаспери.
Он хочет непременно выступить на этом конгрессе. Готовит свой доклад лежа в постели, слушается врачей для того, чтобы набраться сил для поездки в Неаполь и для •выступления. Он обращается к своей партии. На самом деле внутри ХДП существовало в этот момент уже восемь разных оформившихся течений, как бы восемь партий. Перечислим эти течения. Первое течение: Центр, лидер Де Гаспери, рядом с ним так называемое историческое ядро — бывшие соратники дона Стурцо. Второе течение: Демократическая инициатива, она конкурирует с Центром и мечтает стать самой главной в партии, лидер — Аминторе Фан-фани. Третье течение: Форце нуове (Новые силы), здесь много синдикалистов. Четвертое течение: База, лидер — Эцио Ванони, его сильно поддерживает Маттеи. Пятое течение: Политика сочиале, лидер — Джованни Гронки. Шестое течение: Ла Веспа, оно названо так по имени римского ресторанчика, где часто собирались его участники. Это течение яростно антикоммунистическое. Седьмое течение: Примавера (Весна), сформировалось во время конгресса. Лидер — Джулио Андреотти, название идет от популярной молодежной футбольной команды, чуть измененное. Восьмое течение: Кончентрационе (Концентрация), там много способных людей, но лидера пока не имеет.
Понятия центр, левый центр, правый центр общеприняты, хотя и неоднозначны, так как внутри всех этих центров вовсе не обязательно полное единомыслие, в каждом отдельном случае надо иметь в виду конкретные обстоятельства, изменение исторического времени и сложение имен. Для ХДП идея интерклассизма остается основополагающей, но ее по-разному осмысливают и выражают Альчиде Де Гаспери, Альдо Моро, Чириако Де Мита. Если забыть об идее интерклассизма, или межклассовости, ничего не поймешь в итальянской действительности нашего времени и не поймешь, почему, несмотря на все кризисы и внутрипартийные драки, ХДП неизменно остается партией относительного большинства. И еще одно замечание. Правильно или не
правильно связывать со смертью Де Гаспери конец центризма? Может быть, невольно упрощаешь, превращая людей в символы. И может быть, точнее сказать центризм в первом и химически чистом его варианте, подобно тому как, говоря о творчестве художника, мы принимаем периодизацию, предложенную специалистами,— «голубой», или «красный», или иной этап в творчестве мастера. Цвет приобретает значение символа, а мы будем считать идею межклассовости, сформулированную в первоначальном программном документе Де Гаспери, идеальным выражением этой идеи.
Несколько раз нам приходилось говорить об одиночестве Альчиде Де Гаспери. Но, может быть, есть какие-то закономерности. Джованни Джолитти в последние годы своей жизни был настолько одинок, настолько разочарован, что труднее не придумаешь. 19 июля 1978 года римская газета «Темпо» опубликовала одно его письмо, адресованное старому другу и датированное 20 апреля 1927 года. Он писал: «Политическая жизнь — это очень скверная жизнь. Я вошел в нее, не желая этого. Но если бьГ я родился второй раз, то пошел бы в монахи. И я очень рад, что никто из моих детей и внуков не проявляет ни малейшего намерения в эту жизнь войти».
Безусловно, письмо искреннее. Но думаю, что, родись он второй раз, все равно занимался бы политикой, а не заперся в монастыре. Кроме того, относительно одного из своих внуков Джованни Джолитти, как ни странно, ошибся. В феврале 1985 года, когда я выступала в пяти городах Италии на тему «Италия, увиденная из Москвы», на традиционном приеме в Риме — такие приемы устраивают для всех, кто выступает по приглашению Итальянской культурной ассоциации,— ко мне подошел Антонио Джолитти. За несколько дней до этого туринская «Стампа» поместила одну мою статью, где я упомянула о том, как была счастлива, когда мне подарили три тома документов из личного архива Джованни Джолитти. Его внук, наверное, прочел эту статью,
он просто подошел и представился. Я сама сказала ему: «Да, да, я писала о вашем деде. Если вы дадите мне адрес...» Он написал на листке бумаги свой адрес, и, вернувшись в Москву, я сразу выслала ему две мои книги, вышедшие в «Науке», где многое говорилось об «эре Джолитти», а внук, получив книги, прислал мне милое письмо. Так вот, Антонио Джолитти —- очень известный и одаренный политик. Он был коммунистом, потом социалистом, потом разочаровался в социалистической партии и стал «независимым» по списку коммунистов. Антонио Джолитти не раз занимал министерские посты, яркий и чрезвычайно обаятельный человек. Теперь мы регулярно переписываемся.
Де Гаспери не оставил прямых доказательств того, что он разочарован политикой. В какой-то мере он продолжал заниматься ею до конца, был одним из самых авторитетных сторонников объединенной Европы, иногда выступал с речами. Вокруг него, кроме семьи, оставалось все меньше друзей. Кто-то навещал, но не было ничего даже отдаленно похожего на годы, когда он был главой правительства. Дочери полушутя-полусерьезно были его секретаршами. Пий XII сохранял личную враждебность по отношению к нему, не проявил даже формальной вежливости, когда отмечалась круглая дата брака Де Гаспери и когда, в это же время, одна из дочерей ушла в монастырь. Кроме самых близких, никто не знал о том, что Альчиде Де Гаспери неизлечимо болен, между тем как диагноз был поставлен еще в феврале 1953 года, хотя вердикт врачей облекли в сверхнаучные формулы.
Никто не подозревал; поэтому, когда 19 августа 1954 года, в самый разгар летних каникул, радио известило о кончине Де Гаспери, это — судя по прессе — вызвало форменный шок. Может быть, из-за неожиданности; может быть, потому, что некоторые почувствовали как бы угрызения совести; может быть, также потому, что, «когда человек умирает, изменяются его портреты», и наступило смятение. Пьетро Ненни был просто потрясен: свидетельства — его дневники
и письма. В одной из лучших своих книг Паоло Сприано описывает личный опыт: он работал в «Уните», и газета послала его в горы, где отдыхал Тольятти, чтобы сообщить ему о смерти Альчиде Де Гаспери.
Тольятти «...не спросил ничего и не сказал ничего. Просто попросил подождать, пока он напишет заявление, которое ждала от него газета. Заявление, конечно, соответствовало обстоятельствам, но не было банальным. В нем Тольятти возвращался к периоду национального единства, периоду, который Тольятти всегда считал самым важным для итальянской демократии, для трудящихся, для обновления страны после двадцати лет диктатуры. Он писал без помарок своим четким, изящным почерком». Сприано приводит текст заявления.
Похороны были назначены на 23 августа в Риме. В книге Сприано приводится текст письма, которое Тольятти послал Д’Онофрио, члену секретариата ЦК ИКП и вице-президенту сената. Сприано пишет: «Это письмо дает исключительно ясное представление не только о человеческом стиле Тольятти, но обо всем клубке разрывов, расколов, идеологических барьеров, которые характеризовали 1948 и последующие годы». И приводит текст письма Тольятти к Д’Онофрио. Тольятти сообщает, что связался с Ненни, который сказал, что поедет на похороны. «А я, напротив, не поеду и придаю этому определенное значение». Слова не поеду подчеркнул сам Тольятти, который сообщил также, что он послал телеграмму и сделал заявление. А какое значение имеет «не поеду»?
Тольятти разъясняет: он уважает память мертвых, но «я против какой бы то ни было формы embrassons-nous («заключим друг друга в объятия» (франц.— Ц. К.) перед телом покойника. Такие вещи мне противны, я считаю их вульгарностью и лицемерием. Кроме того, и Де Гаспери боролся против нас беспощадно, не думая ни о какой гуманности. После 14 июля (дата покушения на Тольятти.— Ц. К,) он не сделал ни одного человеческого жеста по отно
шению к трудящимся, спонтанно выразившим свое справедливое возмущение».
Зная все, что мы знаем, можно вполне понять ход мысли и согласиться с тем, что написал Тольятти. Но затем он дает четкую инструкцию: «Пусть на похороны пойдет группа товарищей: депутатов и сенаторов. Пойди и ты вместе со Скоччимарро, как вице-президенты. Пусть пойдет еще кто-нибудь, чтобы и наше присутствие было замечено. Но избегайте какого бы то ни было выражения чувств, выходящего за пределы нормальной корректности» 12. Все сказано определенно: присутствие коммунистов должно быть замечено, формальности должны быть соблюдены. Но не более того.
Проходит немного более года, и Тольятти пишет эссе, озаглавленное: «Возможно ли уравновешенное суждение о деятельности Де Гаспери?» Но это эссе не включено в многотомное собрание сочинений Тольятти. Почему? В эссе как бы подводятся итоги, дается подробная оценка всей деятельности лидера христианской демократии. Но, как выражается Сприано, «эссе пропитано не менее глубокой человеческой обидой». Вероятно, именно поэтому и не включили.
Как все это печально. Ведь были годы не только лояльного сотрудничества, но почти теплоты, почти дружбы. Говорить о настоящей дружбе между Де Гаспери и Тольятти нельзя, не только потому, что были серьезнейшие идейные противоречия. Оба были холодными людьми, не признававшими никаких сентиментов. Да, все, все логически понятно. Может быть, неизбежно. Если на протяжении века столько расколов было внутри социалистического движения, да и внутри католического лагеря, не могло быть идиллических отношений между этими лидерами противостоящих партий.
Не оставляет чувство глубокой горечи. Могло быть иначе. Вопреки всем «но» могло быть иначе. Если бы в конечном итоге решали правила, когда-то называвшиеся рыцарским кодексом чести. Если бы политика и мораль, этика личных отношений не мешали бы друг другу. К несчастью, все мы слишком хорошо знаем историю. В частности, историю XX века.
Глава4
ГРУППОВОЙ ПОРТРЕТ
Перед наступлением каждого нового года принято подводить итоги. Вот лаконичный и броский заголовок в миланской газете: «СОРОК ШЕСТЬ ПРАВИТЕЛЬСТВ ЗА СОРОК ДВА ГОДА». Дается таблица, состоящая из трех разделов: а) фамилия премьер-министра; б) партии, входившие в его кабинет; в) продолжительность существования каждого из правительств: точное число дней. Кроме того, иногда ставят-f-, что означает нормальное истечение срока работы парламента данного созыва. А если ставят Ч—Н значит, правительство при каком-то голосовании не получило вотум доверия, подало заявление об отставке, президент республики распустил парламент и назначил досрочные выборы. Последнее уточнение: если энный премьер-министр занимал свой ноет лишь один раз, в табличке указана его фамилия, и все. В других случаях пишут: Де Га сперм-1; Де Гаспери-2; Де Гаспери-3 и т. д. Как мы знаем, было Де Гаспери-8, но восемь оказалось несчастливой цифрой.
Досрочные выборы надо рассматривать как свидетельство одновременно и динамизма и неустойчивости, которыми характеризуется политическая жизнь Италии. Конечно, не все объясняется логикой. Большое значение имеют национальный темперамент, личные качества различных лидеров и специфически итальянские РЕБУСЫ. В бухгалтерии есть обозначение: «По состоянию на... такое-то число». Так что в канун каждого нового года выделяются несколько главных сюжетов. Перечислять сюжеты нет смысла: слишком много. Но постоянно присутствуют вопросы: кто когда ошибался и кто, напротив, не ошибался, надо ли или не надо подвести черту под прошлым и все начать как будто бы с самого начала.
Автор книги, которую вы сейчас читаете, тоже постоянно испытывает сомнения и соблазны: не зачеркнуть ли страниц сто и начать все сначала. Соблазны надо преодолевать, но все-таки я вынуждена то и дело обращаться к событиям и фактам, о которых уже говорилось раньше.
Нельзя, говоря о новой партии, которую хотел создать Пальмиро Тольятти, не вернуться опять к годам, когда И. В. Сталин был еще жив и всемогущ. Практически «салернский поворот» означал создание или «формирование руководящей группы Итальянской коммунистической партии», но уже не в 1923 — 1924 годах, а двадцать лет спустя. Так родилось заглавие «Групповой портрет». Мне хочется рассказать о том, что и как происходило в новой партии, каким я вижу Пальмиро Тольятти в этот период его жизни, в этот период итальянской истории. И рассказать о тех людях, которые без всякого энтузиазма отнеслись к самой идее новой партии, а идея была замечательная.
Письма Тольятти, которые он смонтировал, подготовляя работу о формировании руководящей группы партии в 1923—1924 годах, показывают, какое значение имел для него вопрос о молодых кадрах уже в то время, когда он сам и его товарищи были еще молоды. Поколение Тольятти — это поколение Грамши, Террачини, Таски, Бордиги, Скоччи-
марро, Гриеко, Раверы. А поколение, которое придет вслед за ними, еще не вышло на политическую авансцену, но уже существовало. Для Тольятти идеальный тип кадрового партийного работника непременно связан с преданностью идее и с бескорыстием. Мне кажется, Луиджи Лонго, Джорджо Амендола, Пьетро Секкья и другие — поколение людей, родившихся в начале XX века,— были преданными идее и бескорыстными. Добавим, что они были максималистами и догматиками. Может быть, они упрощали и порой доводили до абсурда теории для них слишком сложные и абстрактные. Может быть, им не хватало понимания диалектики.
Но они были профессиональными революционерами и свято верили в свои ценности. Политически, психологически, морально эти молодые люди сформировались в годы, связанные с расколом в Ливорно. Старая социалистическая партия в условиях надвигавшегося фашизма не сумела дать этим молодым импульса, шанса. Нельзя без волнения читать прекрасные автобиографические книги Джан Карло Пайетты, Джорджо Амендолы. Коммунистическая партия дала им некоторые теоретические знания (хотя многие были просто самоучками, сами выбирали книги, сами, кто лучше, кто хуже, накапливали необходимый минимум своего научного «багажа»), партия давала им реальную возможность вести политическую работу, приобретать опыт. Не забудем, что это партия меньшинства, принявшая «21 условие» Коммунистического Интернационала.
Мы совершенно не собираемся идеализировать это поколение, как не идеализируем и поколение Грамши — Тольятти — Террачини — Таски — Бордиги. Люди очень редко бывают ангелами. Все — дети своего исторического времени. Эпоха та же. Но разница в десять лет сообщала тем и другим различные специфические оттенки. Все в каком-то смысле немного аскетичны, презирают легкую жизнь, материальные блага. Они могут не только внутри общества, но внутри собственной партии бороться за влияние, потому
что уверены в собственной правоте. За влияние в отстаивании своих взглядов. Но не в вульгарной борьбе за портфели.
Возвращаемся как к отправной точке к «салернскому повороту» — 30 и 31 марта 1944 года. Подумаем об этом в связи с другой датой: 15 мая 1943 года, в разгар войны, Президиум ИККИ принимает решение о роспуске Коммунистического Интернационала. Еще Гитлер, несмотря на то что уже была великая Сталинградская битва, думает, что созданный им режим просуществует тысячу лет; еще Муссолини не может угадать, что произойдет 25 июля. Но Президиум ИККИ принимает свое решение. Почему? Жест по отношению к союзникам? Но разве «салернский поворот» не вписывается в обширную международную стратегию Сталина?
Тольятти не раз и не два говорил, что «салернский поворот» был просто логическим развитием линии, намеченной еще в 1940 году. Во всяком случае, кажется, что логика и политический реализм диктовали линию на сотрудничество со всеми для окончательного разгрома фашизма. Но на Севере коммунистические вожаки решительно не согласны: для них это просто что-то вроде оппортунизма. Называем имена: Луиджи Лонго (1900—1980) и Пьетро Секкья (1903-1973).
Для обоих «21 условие» — их Евангелие. Мир окрашен в черное и белое или в черное и красное. В «третьем условии» было сказано, что коммунисты не могут питать доверия к буржуазной легальности. Поэтому «они обязаны повсюду создавать параллельный нелегальный аппарат, который в решающую минуту мог бы помочь партии исполнить свой долг перед революцией». Это текст 1920 года и вписывается в панораму времени. Время изменилось, но для Лонго и для Секкьи оно как будто совершенно не изменилось. Что такое феномен фашизма? Грамши, Тольятти, Таска, Террачини стремились анализировать этот феномен. Тольятти сравнивал фашистскую идеологию с хамелеоном. Но Тольятти и другие — интеллигенты, блестяще образованные
люди, знающие философию, историю, юриспруденцию. Читали ли Лонго и Секкья работу Владимира Ильича «Детская болезнь «левизны» в коммунизме»? Без сомнения, читали. Они и Маркса читали, и Клаузевица штудировали. Но ведь и книги можно понимать по-разному. Секкья однажды написал о себе: «Я ждал революцию, как ждут человека, который должен прийти, но не приходит».
Лонго и Секкья то сближаются, то расходятся, то сближаются опять. Они, конечно, разные — по характеру, по стилю. Но закономерно ставить их имена рядом, не всегда, но очень часто. Тот и другой почти мальчишками, в пятнадцать-шестнадцать лет, начинают ждать революцию. Мы не станем шаг за шагом прослеживать эти параллельно шедшие жизни. Лонго старше всего на три года. Оба они из социально низкого слоя, оба начинают свою политическую деятельность в кружках социалистической молодежи. Потом — на всю жизнь — они становятся коммунистами.
После ареста Грамши, Террачини и других, в начале 1927 года, принято решение сформировать два центра: Внутренний и Внешний, который обосновывается то в Швейцарии, то во Франции и находится в постоянном контакте с ИККИ. Лидер партии — Пальмиро Тольятти — живет в отеле «Люкс» в Москве, бывает в Париже, в Германии, много месяцев проводит в Испании, где играет большую роль во время гражданской войны. Но он не имеет возможности нелегально посетить Италию: слишком велик риск. Риск не только для товарища Эрколи, риск для всей итальянской партии. Однако он прекрасно осведомлен о том, что происходит в Италии, во Внутреннем центре. О том, как проходила деятельность Тольятти в ИККИ, мы знаем. Для итальянских коммунистов Тольятти — их признанный и авторитетный лидер, но в то же время пока еще «первый среди равных», как раньше был Антонио Грамши.
Уже в 1927 году становится очевидным, что «молодые» (назовем Лонго и Секкью), руководители и активисты молодежной подпольной организации, не хотят согласиться
с методами борьбы против фашизма, которые им, так сказать, предписываются. Они настроены куда более радикально. В январе 1928 года в Базеле на II партийной конференции происходит открытое столкновение. Руджеро Гриеко во вступительном слове начинает как бы превентивно спорить с «молодыми», которые еще не успели ничего сказать. «Мы прекрасно знаем,— говорит Гриеко,— что именно подразумевают некоторые товарищи, желающие большего. Речь идет об индивидуальном терроре, о террористических актах. Ну, например, чтобы поднять настроение в массах, взять да и взорвать какую-то электросеть, а заодно погибнут X и У. Но разве террористические акты разбудят энергию масс? Нет, мы знаем, что после каждого террористического акта настроение масс резко ухудшается» . Завязывается острый спор. Один молодой туринец говорит настолько наивные и экстремистские вещи, что Тольятти подает резкую реплику. Тогда Секкья заявляет: «Никто не думает, что нужны индивидуальные акты, что надо убивать отдельных фашистов. Однако...» Это слово однако надо считать ключевым. Фактическое размежевание по вопросам принципиально важнейшим связано именно с этим «однако».
Суммируем: еще в 1927—1928 годах внутри итальянской партии было немало людей, обвинявших Тольятти в «лега-литаризме», то есть в чрезмерной осторожности, в склонности к компромиссам. А теперь мы опять переходим к «салернскому повороту». Интересные и важные подробности есть в книгах, написанных журналистами, а не историками. Сошлюсь только на две.
Джорджо Бокка, автор книги «Пальмиро Тольятти», собрал множество личных свидетельств о Тольятти. Когда его огромный том в 750 страниц вышел в свет в 1973 году, разразился скандал, типично итальянский скандал. Однако никто из людей, с которыми говорил, чьи рассказы записывал на пленку Бокка, не опроверг ни одного «показания». Бокка писал правду. Это, конечно, не означает, что всегда
можно соглашаться с тем, как он интерпретирует события и поступки: тут как раз многое спорно.
Вторая книга — «Человек, который мечтал о вооруженной борьбе. История Пьетро Секкьи» — вышла в 1984 году. Автор — Мириам Мафаи — коммунистка, одна из самых известных итальянских журналистов, подруга Джан Карло Пайетты, одного из лидеров партии. Пайетта — мой личный друг, чем я немало горжусь. К сожалению, он скончался в сентябре 1990 года. В 1986 году я ездила в Италию по его личному приглашению.
Милан, 17 мая 1945 года. Трое людей, представляющих и символизирующих Ветер с Севера, садятся в автомобиль, еще за месяц до того принадлежавший фашистам. Эти трое: Пьетро Секкья, «полковник Валерио», расстрелявший Муссолини и Кларетту, и рабочий Артуро Коломби, организатор партизанской борьбы в своем городе — Болонье. Именно в Болонью они поедут на этом автомобиле для встречи с Его Превосходительством Пальмиро Тольятти, лидером их партии, занимающим пост министра без портфеля в коалиционном правительстве Бономи. Они не очень хорошо понимают обстановку, самый факт участия коммунистов в правительстве кажется им почти неправдоподобным, почти еретическим, может быть. Зачем и почему Тольятти вступил на этот путь, вошел в правительство? Они не понимают ни политически, ни психологически.
Различие поколений, различие культуры, различие судеб, наконец. Луиджи Лонго и Пьетро Секкья — признанные вожди партизанского движения, их имена «уже входят в легенду», и Тольятти отлично знает это. 17 мая 1945 года Тольятти и Секкья встречаются в Болонье, на другой день вместе едут в Милан, потом в Турин, в другие города Северной Италии. Тольятти везде встречают восторженно: товарищ Эр-' коли! К ним присоединяется Лонго, который принимает участие в различных встречах. Всем партизанским вожакам северных городов Тольятти терпеливо и настойчиво разъясняет смысл «салернского поворота», разъясняет, что такое
партия нового типа, новая партия, которую он создает. Не все северяне могут или желают понять «разные тонкости». Они твердо знают лозунг: вооруженная борьба. Две Италии: Север и Юг. «Ветер с Севера» и прямо противостоящий ему трезвый реализм Его Превосходительства Пальмиро Тольятти.
Не станем рассказывать слишком подробно о том, как Тольятти, преодолевая их нежелание, добивается, что и Секкья, и Лонго переезжают в Рим. Лонго становится заместителем Тольятти, а Секкья ведает орготделом, что очень важно: он руководит кадрами. Секкья сам разъяснял, как он понимает искусство организации. Он мыслит конкретно, потому что определяет состав различных комиссий или делегаций, он рассматривает кадры как мотор, позволяющий ИКП занять подобающее ей место в изменившемся итальянском обществе. Секкья — это признавали все — на самом деле обладал талантом организатора, и лейтмотивом для него было: ничего не оставлять на волю случая. Секкья практически контролирует очень многое в центре и на периферии, в зависящих от партии массовых ассоциациях, он определяет темы собраний и дает практические указания и советы обо всем: как делать стенные газеты, какие языки надо изучать (он сказал однажды одному из местных партийных руководителей, что ему кажется просто смешным желание некоторых товарищей изучать французский или английский в то время, когда надо изучать русский) . Это звучит смешно, но в то же время и трогательно, потому что Секкья говорил искренне.
Да, Секкья хочет регулировать решительно все. Тольятти и другие образованные коммунисты-интеллектуалы (депутаты, сенаторы, публицисты и т. д.) выступают с речами и статьями о роли культуры, о привлечении лучших сил интеллигенции. Прекрасно, однако... Однако Секкье решительно не нравится очень многое из того, что делает Тольятти («компромиссы!»), и он почти не скрывает своего неодобрения. Так, Тольятти, будучи министром юстиции, про
вел — в интересах национального единства — закон об амнистии (он так и вошел в историю: амнистия Тольятти), касавшийся рядовых фашистов, не замешанных в военных преступлениях. Это было мудрым шагом. Но Пьетро Секкья смотрел на вещи иначе.
Секкья патронировал одну странную организацию, называвшуюся Volante Rossa. Пожалуй, самый точный перевод — Красный Летучий Отряд. Там происходили нормальные спортивные состязания, но наряду с ними были акты индивидуального террора, убийства бывших фашистов. Причем многие члены Воланте Росса о таких убийствах и понятия не имели. Не зная того, они фактически прикрывали тех, кто убивал. Литературы, касающейся Воланте Росса, очень мало. Мириам Мафаи в своей книге дает информацию, но подчеркивает, что почти все она узнала из одного специального исследования, опубликованного в 1977 году, то есть лет тридцать спустя, когда это стало прошлым.
В начале 1946 года нелегально создаются неофашистские группы; они тоже убивают. Таким образом, существуют две параллельные противостоящие нелегальные террористические и военизированные организации. Много убийств происходит в Милане, причем местные руководители ИКП об этом представления не имеют. Но (так пишет Мафаи) Секкья и наиболее приближенные к нему товарищи отлично знали, не могли не знать. Среди этих приближенных назовем одного человека. Это Джулио Сенига (Нино). Нино — рабочий, партизан, во время Сопротивления проявил себя как исключительно храбрый человек. Когда Воланте Росса кого-нибудь убивала, он повторял изречение: «Ну вот, еще одного избавили от вредной привычки курить».
Размеры книги не позволяют рассказать о множестве интересных вещей, но одна история слишком уж хороша, расскажу. В 1947 году Де Гаспери и министр внутренних дел Шельба решили заменить префекта города Милана Этторе Троило — последнего из префектов, назначенных КНО, другим человеком, более для них удобным. А Троило пре
доставить важный пост, но не префекта. Красный Милан не желал отдавать своего префекта, и синдак города социалист Марко Греппи 26 ноября 1947 года шлет Де Гаспери драматическое послание: «Троило должен остаться в Милане; говорю от имени города, надеюсь, что с городом будут считаться».
Де Гаспери и Шельба не желают считаться и принимают вызов: они созывают заседание кабинета, решение удалить Троило подтверждено. В городе начинается бунт. В ночь с 27 на 28 ноября тысячи заводских рабочих устремляются к зданию префектуры. Там заседает муниципальный совет, который в знак протеста коллективно подает в отставку. Из солидарности к ним присоединяются 170 синдаков провинции, многие из которых — христианские демократы. Из Турина и из Генуи приходят известия, что заводы прекратили работу и представители рабочих едут в Милан. В то время партийную организацию Милана и всей Ломбардии возглавляет Джан Карло Пайетта. Он собирает группу (около ста человек) бывших партизан, и они занимают здание миланской префектуры.
В здании префектуры много бывших партизан, во дворе множество автомашин. Собрались коммунисты, социалисты, христианские демократы, как во время Сопротивления — объединенные. Пайетта звонит Шельбе и саркастически заявляет: «Теперь у тебя на одну префектуру меньше, а именно — миланскую». Шельба не отвечает ни слова, но принимает решение: вызывает генерала Капицци и приказывает ему захватить власть в городе. Пайетта тем временем звонит Тольятти и сообщает ему: «Мы заняли префектуру Милана». На что Тольятти («ледяным тоном») отвечает: «Молодцы: А теперь что вы собираетесь с этой префектурой делать?» Ничего практически они в тот момент делать и не могли и вынуждены были уступить, добившись лишь соблюдения декорума. Но партизанские демонстрации продолжаются во многих городах. 6 декабря 1947 года в Риме проводят Первый общенациональный конгресс
Сопротивления. Возможна ли в то время революция в Италии?
На этот вопрос Тольятти отвечает: нет. На этот вопрос Секкья отвечает: да. Напоминаю: во время истории с захватом миланской префектуры у власти кабинет Де Гаспери-4. Впервые в правительстве нет ни социалистов, ни коммунистов. Когда Де Гаспери сформировал этот кабинет (31 мая 1947 года), многие обыватели всерьез боялись баррикад, но не было ни баррикад, ни даже всеобщей забастовки протеста. Стратегия и тактика новой партии, созданной Тольятти, диктовала осторожность. Мне кажется, Тольятти проявлял, начиная с «салернского поворота», большую государственную мудрость, и его линия отвечала национальным интересам Италии и требованиям исторического момента.
ЗЛОСЧАСТНЫЙ эпизод
История с миланской префектурой произошла в последних числах ноября 1947 года. В январе следующего года должен состояться VI съезд ИКП, но в декабре, то есть в преддверии съезда, И. В. Сталин выражает желание лично познакомиться с Пьетро Секкьей, который в Москве бывал, но никогда не видел Сталина. Итальянцы пишут, что формально это был простой «визит вежливости». Тольятти все знал изнутри и наизусть. Поэтому он выразил большое удовольствие, при других говорил Секкье, что Сталин простой и обаятельный человек и прочее. Бокка не раз беседовал с Секкьей. В связи с той поездкой в Москву он спросил, хотели ли в Москве получить информацию о положении внутри ИКП накануне съезда. Секкья ответил: «Они не нуждались ни в каком информаторе, потому что отлично знали, что каждый из нас говорил на заседаниях Руководства или Центрального Комитета» 2. Секкья едет в Москву и встречается со Ждановым, который спросил-таки о положении в ИКП. Секкья выложил ему все, что думал, а именно: о чрезмерных компромиссах, о необходимости (и реаль
ной возможности, поскольку силы есть, ик только не хотят использовать) в корне изменить политическую линию и стратегию партии... и т. д. Жданов спрашивает, почему бы все это не изложить письменно.
Секкья охотно соглашается, пишет меморандум, но вместо имен осторожно пишет: некоторые товарищи. В общем, некоторые товарищи любезничают с Де Гаспери и Шельбой, которые выгнали коммунистов из правительства, любезничают, вместо того чтобы устроить вооруженное восстание. Этот документ, озаглавленный «Доклад о положении в Италии, представленный в Москве в декабре 1947 года», датирован 14 декабря 1947 года. Разделы: «Экономическое положение», «Политическое положение», «Каковы эти слабости и эти ошибки?», «Сила демократического движения», «Другие партии». Конец патетический: «Опасность положения в Италии заключается в том факте, что консервативные и реакционные силы во главе с Де Гаспери и ХДП прибегают не к методу фронтальной борьбы, а к методу артишока, отрывают один листок сегодня, другой завтра... Поэтому я боюсь, что, несмотря на большое число членов нашей партии и профсоюзов, несмотря на то, что мы занимаем важные позиции в коммунах, в провинциях, в парламенте, несмотря на большое влияние, которым мы пользуемся, и т. д., если мы не будем решительными, если правительство Де Гаспери консолидируется, для нас может сложиться очень тяжелое положение. Положение, которое может становиться все более тяжелым, с такими уступками и отступлениями, что в конце концов мы рискуем потерять все и оказаться перед лицом другого режима — режима откровенно реакционного типа. И это произойдет, а мы даже не дали боя» 3.
Этот документ перевели и вручили лично Сталину. Состоялась встреча: Сталин, Жданов, Берия, Молотов. С итальянской стороны — один Секкья. Долго беседуют. Сталин не считает возможным вооруженное восстание в Италии, советует укреплять силы, готовиться и т. д. Секкья возвращается, не победив. Но в дневниках, в записях почти детские, наив
ные фразы о себе: Секкья убежден, что он чрезвычайно понравился товарищу Сталину, да, бесспорно, очень понравился... Это варьируется и психологически расшифровывается очень легко: самоутверждение. Но Секкья, наверное, в самом деле понравился, потому что в январе 1948 года на VI съезде ИКП его изберут вторым заместителем Генерального секретаря партии, наряду с Лонго. Это вопреки традиции и Уставу ИКП. Итак, уже официально новая руководящая группа ИКП в 1948 году: Тольятти, Лонго, Секкья.
Теперь, хочешь не хочешь, нам придется говорить о личной жизни Пальмиро Тольятти. Думаю, что Раджоньери был бы против: он, биограф, как мы помним, должен был знать о своем герое, которого любил и почитал, все. Но вопрос в том, как и что написать. Он хотел подготовить жизнеописание Тольятти и, вероятно, придумал бы, как рассказать обо всем сугубо личном. О первом браке, о любовной истории, закончившейся разводом и вторым браком. Раджоньери написал бы мягко, пастельно. Но другие пишут прямо, подробно, чуть жестко, и, вернее всего, не потому, что хотят эпатировать читателя. Отчасти, вероятно, потому, что в данном случае к любовной истории примешивается и Большая Политика.
Поэтому кое-что расскажем и мы. Первая жена Тольятти — Рита Монтаньяна — из скромной туринской рабочей семьи, коммунистка «с первого часа» (с Ливорно). Рита была скромной, доброй, вела партийную работу среди женщин и пользовалась популярностью. У Пальмиро и Риты родился сын Альдо, психически не вполне здоровый. Об Альдо итальянцы почему-то никогда не упоминают, настолько, что я даже не знаю, жив ли он еще. Сестра Риты — Элена — вышла замуж за партийного работника Паоло Ро-ботти. Все они жили много лет в Москве. Во время «великих чисток» Роботти был арестован, но вышел живым и написал книгу «Испытание». В этой книге содержалась мысль, что во многом были виноваты сами арестованные. Почему вино
ваты? Потому что «наговаривали на себя» и тем самым вводили следователей в заблуждение. Роботти умер несколько лет назад. Как бы то ни было, Тольятти многие вещи знал не только как секретарь ИККИ и руководитель итальянской партии, но и по-семейному.
В предыдущей главе мы говорили о покушении на Тольятти и о том, что Нильде Йотти бросилась, чтобы закрыть его своим телом. Тольятти впервые увидел Нильде в 1946 году. Красивая молодая девушка была депутатом парламента «как независимая», прошедшая по списку компартии. Она из интеллигентной семьи, получила философское и литературное образование в миланском католическом университете. У нее не было «славного прошлого», как у женщин-коммунисток старшего поколения. Но, как Нильде рассказывала Джорджо Бокке, «через несколько недель мы обнаружили, что влюбились друг в друга». Однако нравы в партии были пуритански-строгими, адюльтер — смертный грех. Есть много сюжетов такого рода, включая воспоминания женщины, которая была женой Пьетро Амендолы, одного из младших братьев Джорджо. У нее была дочка от Пьетро, но она встретилась с одним известным журналистом, и началась серьезная история. А именно: ей пришлось явиться в партийную организацию, чтобы сообщить о том, что случилось. Там устроили настоящее судилище. Все это она описала в одной из книг, с именами и подробностями.
Не знаю, чего было больше: пуританства или просто ханжества. Для Тольятти все осложнялось и тем, что он был лидером партии и, как таковой, обязан был подавать пример. Когда Нильде хотела закрыть Пальмиро своим телом во время покушения, это было естественным порывом любви. Но она не могла посещать Тольятти в больнице, не имела права, так как все права имела законная жена Рита Монтаньяна. Больше года Тольятти мог встречаться с Нильде только в кино или в ресторане. Квартиры не было. Дошло до того, что Тольятти и Нильде встречались в мансарде под самой крышей в здании на виа делле Боттеге Оскуре,
где и сейчас помещается ЦК ИКП. Тольятти письменно просил Секкыо как-нибудь помочь ему с квартирой, но тот все тянул.
Наконец партия решила снять или купить какой-то двухэтажный дом, и Нильде уговаривает Секкью предоставить Тольятти и ей первый этаж, а во втором поселится сам Секкья с женой и сыном. В это время отношения между ними всеми были более или менее приличными, хотя Секкья относился к Йотти не слишком хорошо: она никак не подходила к стереотипу. Мириам Мафаи уверяет, что Секкья просто подозревал Нильде в «опасных связях». Ведь в юности Нильде была активисткой в Ационе каттолика, училась в католическом университете. Обо всем этом она сообщила, но (цитирую книгу Мириам): «Теперь ее автобиография читается и перечитывается в Отделе кадров,. Не кроется ли между строк какой-то секрет? Нет ли какой-то нити, ведущей к врагам. Классовым врагам. Политическим врагам. В общем, коротко говоря, не могла ли эта молодая депутатка парламента быть «рукой» Ватикана или «информатором» Де Гаспери, который тем самым проник бы до самой верхушки ИКП?» 4
Мириам Мафаи утверждает, что подозрения все усиливались по мере того, как становилось ясно: тут не просто любовное увлечение, а принятое Тольятти решение. Тольятти был холодным человеком, не терпевшим никаких сантиментов, но Нильде он любил и был с ней счастлив. Мы уже знаем, что Пальмиро и Нильде удочерили маленькую девочку Маризу, родителей которой пристрелила полиция во время народных волнений.
Не только Секкья относился ко всей этой любовной истории сверхкритически. Тут пора вспомнить о Сениге. Секкья очень доверял этому Нино и пожелал иметь его подле себя, сначала как шофера и телохранителя. Потом Нино стал выдвигаться. Когда в декабре 1947 года Секкья поехал на встречу со Сталиным, до Берлина его провожал Нино. Их попутчиком в поезде оказался ехавший в Берлин
Америго Теренци, организатор партийной прессы. Теренци был удивлен фамильярностью, с которой держался Нино, разговаривавший с Секкьей, и его апломбом.
Так вот Сенига. Телохранитель,— значит, он имел право всегда иметь при себе пистолет, а молодые интеллигенты, работавшие в аппарате ЦК партии, иронически говорили про него: «Нино еще не понял, что война кончилась». Но кончилась ли в сознании таких людей, каким был Сенига (и каким, как мы знаем, был Секкья), гражданская война? Когда 14 июля 1948 года произошло покушение на Тольятти, Воланте Росса вынуждена была уйти в глубокое подполье. Мы помним, что Тольятти, тяжело раненный, сказал товарищам: «Не теряйте головы».
Потом случилась беда. 22 августа 1950 года Тольятти, Нильде и маленькая Мариза попадают в автомобильную катастрофу. Собственно, даже не катастрофа, а скорее инцидент, но у Тольятти гематома на лбу. Сначала все обходится, но месяца через два начинаются сильные головные боли, ему с каждым днем хуже.
Точного диагноза нет, мнения врачей расходятся, но все уверены в том, что необходима операция. Некоторые думают, что виноват тот автомобильный инцидент, другие подозревают рак. 28 октября Тольятти во время посещения своего лечащего врача коммуниста Марио Спаллоне теряет сознание. Лучший итальянский хирург Вальдони в это время в Англии. Секкья и Спаллоне отправляются к другому крупному хирургу. Тот отвечает, что операция нетрудная, но все же операция. И что он, хирург, в молодости был сквадристом и не хотел бы, чтобы, если что не так, подумали, «будто я, с моим прошлым...». Секкья даже разговаривать не желает: бывший фашист не может оперировать Тольятти.
В Лондоне разыскивают Вальдони, консилиум, оперировать или нет. Необходимо мнение семьи. Рита Монтаньяна уже не жена, Нильде Йотти еще не жена. «Значит, решение должна принять большая семья: партия, единствен* ная семья, имеющая значение для лидера ИКП». В любой
простой семье в подобных случаях возможны колебания, неуверенность, лицемерие. А тут надо принять решение относительно главы партии. Два заместителя: Лонго и Секкья, объективно они — «возможные наследники». Психологически все это ужасно: если оперировать, вдруг кончится плохо? Кто-нибудь может подумать... Если не оперировать, скажут: тянули...
Мафаи пишет, что все держат в величайшем секрете, но все равно газеты что-то узнают. Некоторые газеты помещают ужасные заголовки, пишут о заговоре, о Комин-форме, бог знает о чем. Тем временем из Москвы приходит телеграмма: итальянские товарищи «слишком наивны». Сам Секкья начинает думать, что автомобильный инцидент не был простой случайностью. Операция, к великому счастью, проходит успешно, и это не рак. Тем временем международная и внутренняя обстановка ухудшается, корейская война, антикоммунистическая истерия в Италии, стычки с полицией, есть убитые, раненые, многие арестованы.
Понятно, как волнуются все руководители ИКП. Сенига тоже страшно волнуется. Помимо всего прочего, со времен партизанской войны у него остался вкус к конспирации. Смесь авантюризма, наивности и самонадеянности. Он хочет непременно получить патент летчика «на всякий случай». И получает. Если понадобится, он с оружием в руках «достанет» самолет и вывезет в безопасное место за пределы Италии «главу партии Тольятти, а вместе с ним по крайней мере Секкью и Лонго».
Тольятти поправляется после операции в Сорренто, с ним вместе Нильде Йотти и маленькая Мариза. В Сорренто его навещает Эдоардо Д’Онофрио и сообщает новости. Предполагается активизировать деятельность Коминформа, а для этого во главе надо поставить кого-нибудь, пользующегося большим авторитетом. Почему бы не Тольятти? Ясно, что идея не принадлежит Д Онофрио. Тольятти смотрит на него в упор и спрашивает, что он ответил. Д’Онофрио ответил, что ему это кажется невозможным, но... «они на
стаивают». Тольятти слишком хорошо понимает: они — это Иосиф Виссарионович Сталин. Помимо всего прочего, хотят, чтобы Тольятти осмотрели и московские врачи.
В собрании сочинений Тольятти и в «Истории Итальянской коммунистической партии» Сприано о той поездке ничего не говорится. Зато много информации в архивах Секкьи. Он очень подробно говорит об автомобильном инциденте и об операции. Секкья утверждает, что, когда он в ноябре 1950 года пошел навестить Тольятти в больнице, тот попросил Нильде и доктора Спаллоне на минутку оставить их одних и сказал Секкье: «Слушай, ты должен провести тщательное расследование того, что случилось со мной. Расследование, касающееся всех без исключения». И еще добавил: «Ты понял?» Цитируем Секкью:
«Эти таинственные слова Тольятти полностью совпадали с тем, что мне сказал доктор Спаллоне за восемь или десять дней до операции. Он тогда высказал предположение, что речь могла идти и о загадочной болезни, вызванной медленным отравлением. И, разумеется, назвал мне имя того, кого подозревал. Напротив, Тольятти не назвал никаких имен, но в его словах слышалось то же подозрение. «Расследуй всех, без исключения»,— сказал он мне. Конечно, задача нелегкая — проверить всех, и я, разумеется, не мог это сделать один». Секкья продолжает:
«После периода выздоровления, проведенного в Сорренто, 17 декабря (1950 года.— Ц. К.) Тольятти уехал в Москву, чтобы завершить там лечение. С одной стороны, речь шла о выздоровлении, а с другой стороны, о том, чтобы удовлетворить советских товарищей и лично товарища Сталина, которые настаивали на том, чтобы Тольятти лечился в Москве».
Джорджо Бокка описывает проводы и — очень подробно — всю поездку Тольятти. Вместе с ним Нильде, Мариза и преданный секретарь Тольятти Луиджи Амадези. Почти все руководство ИКП на вокзале: провожают. В Москве Тольятти встречают Суслов и многие другие представители ЦК, среди них «итальянист» Шевлягин. Едут в Барвиху.
Лучшие советские нейрохирурги осматривают Тольятти. На следующий день Тольятти предупреждают по телефону, что Сталин сейчас приедет навестить его. Сталин приезжает в Барвиху — «сердечный, симпатичный, дружественный, расспрашивает о здоровье Тольятти, как старый добрый друг. Что случилось? Чего он хочет?» Эта глава в книге Бокки называется «Последнее нет — Сталину». Бокка все описывает подробно. Интерпретация, конечно, авторская, но множество вещей в сносках помечено ТАА, что означает буквально: «свидетельство, данное автору книги». Перед Рождеством Сталин вызвал Тольятти в Кремль, и стало ясно, чего он хотел: чтобы Тольятти возглавил Коминформ. А Тольятти не хотел ни за что. Теперь возвращаемся к «автобиографическому мемориалу» Секкьи:
«Примерно через месяц меня и Лонго пригласили приехать в Москву. Мы посетили товарища Тольятти и информировали его об итальянских делах; он сообщил нам о предложении советских товарищей, которые хотели поставить его во главе Коминформа. Коминформ должен был развиться и приобрести очень важное значение. И действительно, во время нашей встречи с советскими руководителями Сталиным, Молотовым, Маленковым это предложение было выдвинуто в присутствии Тольятти».
Сталин выдвинул три мотива, по которым желал назначения Тольятти на пост руководителя Коминформа: 1) Международное положение опасно. Во главе Коминформа должен находиться человек, пользующийся авторитетом и престижем у всех компартий. Это — Тольятти. 2) В любой момент может вспыхнуть война и коммунистические партии западных стран могут оказаться вне закона. «Товарищ Тольятти рискует попасть в руки врагов». ИКП должна создать заграничный центр. Тольятти будет одновременно руководить всеми компартиями, но также и своей итальянской. Однако жить он будет не в Италии, а в какой-либо соседней стране, «например в Чехословакии». 3) Империалисты организовывают покушения на руководителей ком
партии, а итальянцы слишком наивны. За два года на жизнь Тольятти покушались дважды: 14 июля 1948 и несколько месяцев тому назад. Сталин не верил в то, что автомобильный инцидент был случайностью, настаивал на версии второго покушения. «В заключение Сталин сказал, что Тольятти должен находиться в безопасности и работать за рубежом по крайней мере некоторое время, а там видно будет, в зависимости от того, каким будет развитие международного положения».
Сталин несколько полемически сказал, что Тольятти слишком верит в «конституционную легальность». Лонго и Секкья должны были немедленно ответить, согласны ли итальянцы с предложением. Они возражали, что надо посоветоваться со всеми членами ЦК ИКП, Сталин настаивал, но кончилось тем, что Лонго и Секкья вернулись в Италию, а Тольятти, видимо, решил, что вопрос закрыт. Но он совсем не был закрыт. Цитируем Секкью: «После нашего возвращения в Италию мы информировали Руководство партии. Я и Лонго считали, что было бы ошибочным с нашей стороны скрыть от Руководства партии желание, высказанное руководящими* советскими товарищами, в особенности товарищем Сталиным. Мы считали также, что было бы ошибкой не принять во внимание опасения и советы советских товарищей. Поэтому мы изложили Руководству партии суть предложения, сделанного советскими товарищами, и выразили мнение, что отвергнуть это предложение невозможно... Руководство партии в большинстве своем одобрило предложение. Часть товарищей, напротив, выразила мнение, что Тольятти должен оставаться в Италии. В момент голосования Лонго воздержался».
Затем Секкья подробно объясняет, что «воздержаться» было чистой проформой. Более того, добавляет, что Лонго сказал ему — Секкье: «Ты что, думаешь, что мы не были бы в состоянии руководить партией без него?» Короче говоря, решили опять послать в Москву Секкью и Коломби, наделив их широкими полномочиями: они должны были вместе
с советскими товарищами определить будущую работу товарища Тольятти. Цитирую: «Приехав в Москву, мы застали Тольятти в состоянии сильнейшего негодования из-за решения, принятого Руководством партии. Прежде всего, он пожелал узнать имена тех товарищей, которые голосовали за то, чтобы принять предложение руководящих товарищей из КПСС, то есть за его пребывание за границей»... Прерываю, потому что почти нестерпимо описывать все подробности, все мотивы, политические и личные. Хотя Сталин и не желал этого, состоялась еще одна встреча, причем сам Тольятти переводил: он хорошо знал русский язык. Тольятти нашел дипломатическую форму, а именно: Руководство ИКП не отпускает его сразу, так как готовится VII съезд ИКП. А потом... Сталин понял, что никакого потом не будет, так что Бокка не случайно назвал главу «Последнее нет — Сталину». А Секкья пишет: «Тольятти никогда не простил мне того, что я тогда голосовал за предложение, которое он считал направленным против него. Не знаю, простил ли он Лонго, и если да, то в какой мере».
Как обычно бывает в подобных ситуациях, есть несколько версий, и трудно сказать, какая точнее. Например, кто проголосовал за то, чтобы «во имя послушания» принять предложение Сталина, и кто проголосовал против. Бесспорно, что против голосовал Террачини, который сказал очень просто и разумно: «Если Тольятти не хочет, почему мы должны принуждать его?» Бокка расспрашивал всех. Нильде Йотти рассказала ему, как все происходило в Москве, как никто из советских руководителей не пришел на вокзал, чтобы проводить Тольятти. Бокка спросил, поднял ли Тольятти, вернувшись в Рим, вопрос о том голосовании (поскольку некоторые уверяли Бокку, что Тольятти хотел все это знать). Йотти отрицает: «Он не спрашивал, это было не в его привычках, он не любил упрекать, предпочитал перевернуть страницу и все».
Но Амендола рассказал Бокке, что, когда он попросил Тольятти приехать в Неаполь и прочитать какой-то доклад,
тот ответил: «А что я буду там говорить, когда вы, кажется, вообще не знаете, что делать со мной?» Амендола попытался объяснить причины своего личного голосования, но Тольятти возразил: «Неважно, не станем об этом больше разговаривать». Сам Тольятти сдержанно написал обо всей этой истории, но статья в «Ринашите» была напечатана только после его смерти.
В апреле 1951 года состоялся VII съезд ИКП. Разыгрались большие споры между сторонниками различной тактики, а о том злосчастном эпизоде не упоминали. Амендола и Секкья занимали прямо противоположные позиции: Амендола стоял за массовую партию, а Секкья — за партию кадров, беспрекословно подчиняющихся приказам сверху. В это время в партии выдвигаются молодые, образованные люди, у которых свои представления о том, какую роль ИКП должна играть в изменившихся политических условиях. Спорили об экономической политике, о печати и т. д. Секкья обозвал всех оппортунистами. Организационно все осталось по-старому: Тольятти, Лонго, Секкья. Конечно, Большая Политика, но в личных отношениях, вероятно, появилась трещина.
ДРАМА СЕККЬИ
Мы говорили о смерти Альчиде Де Гаспери, о его стиле, о его заслугах перед Италией и о том, что с его именем закономерно связано понятие центризма. Ненни утверждал, что в последний период жизни Де Гаспери переживал религиозно-мистический кризис, думал о своей личной ответственности перед Всевышним и этим определялись его оценки, его поступки и решения. Не знаю, насколько это суждение объективно. Но были годы, когда в связи с «планом Маршалла» и в силу других причин в Италии наступила полоса экономического подъема и расцвета. Итальянские историки называют ту полосу развития своей страны «экономическим чудом». Какое-то, пусть недолгое, «политиче
ское чудо», то есть национальное объединение после краха фашизма, связывают в огромной мере с именем Де Гаспери. «С закатом Де Гаспери кончилось и политическое чудо первых послевоенных лет, связанное с его именем» 5.
Как мы знаем, Тольятти не поехал на похороны Де Гаспери и аргументировал свое решение. А Ненни поехал. Возможно, во всем этом была своя логика. На похороны И. В. Сталина отправились большие делегации. Коммунистическую, естественно, возглавлял Тольятти. Делегацию ИСП возглавлял Ненни, который в годы «холодной войны» был предан Советскому Союзу, был удостоен международной Сталинской премии и в 1952 году после двухчасовой беседы со Сталиным остался совершенно им очарованным. Вообще, согласно многим итальянским данным, Ненни нередко был «левее», чем Тольятти. Тут, вероятно, и политические и личные отношения, да и разница характеров: «ледяной» Тольятти и «горячий» Ненни.
Судя по многим свидетельствам и воспоминаниям, Тольятти и Ненни не любили друг друга. Очень возможно, хотя верно и то, что в политике решают отнюдь не личные симпатии и антипатии, хотя они и окрашивают отношения в какие-то тона.
В составе делегации Секкьи не было, так как он был занят предвыборной кампанией. Однако через несколько месяцев Секкья отправится в Москву. Цитирую или излагаю записи Секкьи: «9 июля 1953 года. Я поеду в Советский Союз. Оттуда просили срочно прислать какого-нибудь пользующегося доверием товарища, чтобы сделать важные сообщения. Тольятти посылает меня». Тольятти говорит: «По существу, ты — единственный, кому я могу доверять». И Секкья удивляется: «Почему он не послал Лонго?» В тот же день, 9 июля, Секкья в аэропорту покупает газеты и узнает: арестован Берия. «Прилетаю в Москву, читаю документы о прегрешениях Берии, обвинения, которые относятся к далекому 1919 году. После чтения документов меня отвозят в Кремль; на совещании присутствуют Маленков, Молотов
и Хрущев. Последний молчит, но видно, что он многое значит. Руководит совещанием Молотов. Я потрясен: ясно, что во всем этом не может не быть ответственности Сталина и тех, кто вместе с ним стоял во главе партии и государства. Обвинения против Берии кажутся искусственно раздутыми и не убеждают. Вполне может быть, что он хотел «захватить власть», но трудно поверить в привычные вещи, якобы он был «на службе империалистов» и т. д.» 6.
Дальше в записи Секкьи: советские товарищи говорили о «коллективном руководстве». Эта формула Секкье понравилась, в особенности применительно к положению в ИКП. В середине июля он возвращается в Рим. Секкья и Тольятти обсуждают, кого надо информировать: Руководство партии или весь ЦК? Решают, что не надо ничего. говорить членам ЦК, так как их много и известия могут просочиться. А известия неприятные. Советские товарищи говорили также, что есть доля вины самого Сталина, которого ловко обманул Берия. Кроме того, последнее время Сталин уже не был самим собой: у него началась мания преследования.
Теперь возвращаемся к Пьетро Секкье и Сениге, чтобы стала понятной роль Сениги в человеческой и политической драме Секкьи. Наступает 1954 год. И вот запись Секкьи от 25 июля: «Во время моего отсутствия из Рима Сенига скрывается. И это самая страшная беда, какая со мной когда-либо случалась. Он предал меня, нанес удар кинжалом в спину, поступил как самый вульгарный проходимец...» Во второй части архивов Секкьи помещены его «Выписки-заметки». На них мы и будем в основном ссылаться. Цитирую и излагаю:
«Тетрадь № 1. 1954, 1955, 1956. Выписки-заметки». Запись от декабря 1954 года, без точной даты. Секкья замечает, что никогда не вел регулярных дневников. «Я всегда думал только о том, чтобы действовать и бороться. Что действительно важно — это борьба. Другие, если захотят, могут описывать ее результаты. Впрочем, в этом нет никакой надобности. Само действие создает, оставляет свои черты».
Однако сейчас «в моей жизни начинается новый период, когда мне будут все больше мешать бороться, действовать, вносить свой, пусть скромный вклад...», В общем, «будет больше времени, чтобы писать». И Секкья начинает писать, почти лихорадочно, цитирует Лассаля, но тут же добавляет: «Лассаль здесь ни при чем». Цитирует Гёте, Ламартина, приводит запись Ненни о Тамерлане...
В январе 1955 года Секкья пишет, что в его деятельности революционного бойца наступает новый период, потому что его не включили в состав Секретариата ЦК ИКП. Почему? Из-за «дела Сениги». Секкья озаглавил эту запись: «Январь 1958: МЕМОРИАЛ ЧТОБЫ ЗНАЛИ ПРАВДУ». Это один из самых волнующих документов, политических и человеческих, какие мне довелось читать, занимаясь историей Итальянской коммунистической партии. Конечно, нельзя сравнивать этот документ с пророческим письмом, которое Анджело Таска отправил из Берлина ЦК своей партии 20 января 1929 года. Но это — судьба Пьетро Секкьи (она могла сложиться иначе, не будь «дела Сениги») и не одного Секкьи: это политическая психология многих преданных фанатиков идеи. Великой идеи, но не терпящей слепого фанатизма. Написав «ЧТОБЫ ЗНАЛИ ПРАВДУ», Секкья уточняет, что он не защищался и не оправдывался, когда случилось то, что случилось 25 июля 1953 года, почти сразу после его возвращения из Москвы.
Секкья тогда поехал в Турин. 25 июля — день падения Муссолини — было принято отмечать митингом, скажем — праздником: падение Муссолини и приход к власти Бадольо. Чем было новое правительство — мы писали. Но тут всего важнее был даже не политический, а психологический момент. Пьетро уехал, жена его уже несколько недель как отдыхала где-то на море. Семья Секкьи более не жила в том же доме, где жили Пальмиро Тольятти и Нильде Йотти: теперь с ними была приемная дочка. Итак, семьи разъехались. Когда Секкья отправился в Турин, дома с его сынишкой Владимире оставался Нино (Сенига). Они вдвоем пошли
в кино, но в последний момент Нино раздумал: он купил билет для мальчика и сказал, что придет за ним к концу сеанса. Владимиро долго ждал его, выйдя из кинозала. Сенига не пришел.
Кто только в Италии не писал о том, что и как произошло. Поскольку Джорджо Бокка собрал так много показаний и свидетельств, ни одно из которых —- повторяю — не было опровергнуто после опубликования его книги «Пальмиро Тольятти», будем опираться и на архив Секкьи, и на книгу Бокки, и на книгу Мириам Мафаи.
Так вот Бокка с бесстрастием журналиста описывает все, что в тот вечер произошло: мальчик Владимиро тщетно ждет Нино около кинотеатра, но тот не пришел. Коротко говоря, Нино забрал все деньги и документы из сейфа, где хранились эти документы и деньги, принадлежавшие партии, и скрылся. Вульгарная кража? Нет, не вульгарная кража. За этим стоят разногласия между Тольятти — Секкьей — Лонго — Амендолой и многими другими. «Максималистам» этого поколения казалось, что Тольятти и другие «предают революцию». Вспомним все уже сказанное выше. Нино совершил невероятный, отвратительный, абсурдный поступок по мотивам, которые сам он считал идейными. Сенига пользовался совершенным, слепым доверием Секкьи, который его так приблизил к себе. Сенига знал наизусть все внутрипартийные дела и личные взаимоотношения. Секкья в совершенном отчаянья ищет Нино, а тот — неизвестно откуда — посылает письмо руководителям ИКП, но отправив его на адрес Секкьи. Газеты в Италии мгновенно все узнают, сумма похищенных денег вырастает до фантастических размеров. Секкья вынужден показать письмо беглеца Тольятти, который реагирует безжалостно. Тольятти говорит, что Сенига вообразил себя единственным «чистым» (политически) итальянским коммунистом. Раз ИКП больше не является революционной, он — Сенига — создаст другую партию. Секкья пробует было возразить, что партии не создаются при помощи денег. Но он морально убит. Джорджо Бокка нахо
дит контакт с Сенигой и просит разъяснений, но Сенига отвечает ему буквально следующее: «Скажи товарищам из коммунистического руководства, чтобы они предъявили мне точные обвинения. Тогда я буду говорить» 7.
Короче говоря, Секкья лишается поста заместителя генерального секретаря ЦК ИКП. На VIII съезде партии в декабре 1956 года его выводят из состава руководящих органов. Опять читаем архивы Секкьи, который не может оправиться после всего, что случилось, и, видимо, ни о чем другом не в состоянии думать. Ненависть по отношению к Тольятти, уже бессильная ненависть. Текст «ЧТОБЫ ЗНАЛИ ПРАВДУ» одновременно вызывает неприятие, но и чувство жалости по отношению к Секкье: некоторые товарищи советовали ему защищаться, но... «Принимая во внимание существовавший культ личности, ни одно мое объяснение не могло бы быть принятым. Все, чего хотел он (Тольятти.— Ц. К.), было бы одобрено и исполнено без рассуждений. Объяснения еще больше ухудшили бы мое положение. Вздумай я вступить на этот путь, могло бы кончиться разрывом, а я хотел оставаться коммунистом, членом партии».
И продолжает: «Поэтому я перенес все унижения, принял все. Однако я смертен и поэтому принял решение в этой записке рассказать подлинные факты». Эти факты... Секкья пишет, что сам не знает, каким образом он мог настолько доверять Сениге, настолько привязаться. Не было, заявляет Секкья, ни малейшего факта, который мог бы навести на мысль о возможном предательстве. За этим длинное рассуждение о предательстве в истории человечества и в истории различных партий. Секкья утверждает, что вред, который Сенига нанес Итальянской коммунистической партии, бледнеет в сравнении с другими предательствами. Сенига бежал и унес с собой деньги, принадлежавшие партии. Да, но это были деньги «вне баланса», и финансовый ущерб никак не мог считаться катастрофическим. Политический ущерб... но Сенига не имел ни малейшего влияния и значения в партии.
Наконец, были большие люди, которые верили кому-то, кто потом оказался предателем. Секкья ссылается на исторические примеры: Малиновский, Азеф, убийца Л. Д. Троцкого... Пьетро Секкья утверждает, что «нельзя не доверять никому». Даже в подполье, в условиях конспирации «не доверять никому значило бы не работать, не действовать».
Секкья пишет много, иногда называет имена, иногда называет человека X и в конце концов заявляет: «Такова политика. Кто-то грешит и не расплачивается, а кто-то, напротив, платит также за чужие ошибки... По всем этим причинам я убежден, что меры против меня были приняты не только и не столько за ошибки, связанные с предательством Сениги, а прежде всего из-за моих политических позиций. Будь это не так — ничего не понятно. Будь это не так, провокаторам было бы слишком легко проникать в компартии, вредить руководителям и ликвидировать их (вероятно, слово ликвидировать означает политическую компрометацию.— Ц. К.). Потому что никто не может помешать провокатору, желающему делать скандальные разоблачения, набрав там-сям всякую всячину, натравливать одних руководителей партии на других» 8.
На этом кончаю цитировать текст «ЧТОБЫ ЗНАЛИ ПРАВДУ». Секкья пишет о Лютере, потом, обращаясь к своим делам, опять и опять о Тольятти, Лонго, Амендоле — всех не перечислишь. И обращения к прошлому, к периоду Сопротивления, к тому, кто какую позицию занимал тогда... Ставим точку. Сюжет шекспировский.
ВОЗРОЖДЕНИЕ АНТИФАШИЗМА
Что в эти годы происходило с итальянскими правительствами? Кабинет Марио Шельбы, состоявший из христианских демократов, социал-демократов и либералов, некоторые итальянские авторы называют первой пробой «левого центра». Мне кажется, это не вполне точно, левизна там была более чем относительная. Кабинет просуществовал
с 10 февраля 1954 по 6 июля 1955 года. Страна начала выходить из периода реконструкции.
После окончания семилетнего президентского срока Луиджи Эйнауди президентом республики был избран, при решающей поддержке левых партий, христианский демократ Джованни Гронки (1887—1978). Вместе с доном Стурцо он был одним из основателей ППИ, участником Авентинской оппозиции после убийства Маттеотти. Потом ушел в частную жизнь, но вернулся на политическую авансцену после падения Муссолини. В КНО города Рима Гронки занимал более левые позиции, чем многие коллеги. Будучи избран 29 апреля 1955 года президентом республики, он обратился к парламенту с посланием, настаивая на необходимости разрядки в международных отношениях (позднее он совершит поездки в США и в СССР) и последовательной демократизации внутри страны. У Гронки была и осталась репутация порядочного и разумного человека, но качеств лидера у него не было.
Луиджи Эйнауди, предшественник Гронки на посту президента республики, политическим лидером тоже не был. Но он был крупным ученым, автором многих книг по вопросам экономики и права; его статьи печатались одновременно в Италии и в Соединенных Штатах. Будучи президентом, Эйнауди не выступал ни с книгами, ни со статьями, видимо считая это некорректным. Когда кончился семилетний срок, Эйнауди вернулся к своему главному делу. Его сын — Джулио Эйнауди (род. в 1912 г.) — совсем молодым, во времена фашизма, основал книгоиздательство, которое заслуженно считается первым в ряду итальянских антифашистских книгоиздательств. Джулио избрал эмблемой своего издательства стилизованное изображение страуса, сопровождавшееся надписью по-латыни. Надпись гласит: Spiritus du-rissima coguit, то есть «Дух может преодолеть самые тяжкие испытания». А страус переваривает даже гвозди. Именно Эйнауди опубликовал «Письма из тюрьмы» и «Тюремные тетради» Антонио Грамши.
Первоначально издательство Эйнауди помещалось в том самом доме, где когда-то Грамши и его товарищи основали «Ордине нуово»: это как бы символ. Первой книгой, которую выпустило издательство, был перевод с английского исследования об американской аграрной реформе. Предисловие написал Луиджи Эйнауди, и этого оказалось достаточным для того, чтобы лично Муссолини в своей газете «Пополо д’Италиа» разругал книгу, что послужило для нее огромной рекламой. Полиция была бдительной. Цитируем один документ: «В моем предыдущем донесении я дал суммарные сведения о новом туринском издательстве, целью которого является распространение ловко оформленных антифашистских публикаций и вокруг которого уже сейчас группируются антифашистские элементы интеллектуального мира. Речь идет, как я уже предупреждал, об издателе Эйнауди Джулио, контора которого находится в Турине на улице Арчивесковадо, 7...» 9 Затем полицейский информатор сообщает, кто стоит за молодым издателем, и называет имя Луиджи Эйнауди, а также несколько других имен, среди которых «Нелло Росселли, брат эмигранта».
Профессор Эйнауди был представителем либеральной мысли, главным идеологом которой, бесспорно, являлся Бенедетто Кроче. Их связывала и личная дружба. Как уже сказано, Бенедетто Кроче поддерживал КНО. Его хотели избрать первым президентом республики, но Кроче не пожелал бросить научную работу. В 1952 году он скончался. В Италии роль президента республики имеет большее или меньшее значение в зависимости от его личных качеств, но в еще большей мере в зависимости от сложной диалектики социальной жизни. Страна крайне политизирована. Население отнюдь не может считаться «молчаливым большинством».
Как раз во время семилетнего пребывания Гронки на посту президента республики произошли события, показавшие потенциальную силу народных масс. Поскольку немыслимо перечислять все правительства, сменявшие
друг друга, скажем о некоторых. Первым премьер-министром, которому Гронки поручил сформировать кабинет, был христианский демократ Антонио Сеньи (1891 —1972), занимавший различные министерские посты еще при Де Гаспери. Правительство Сеньи просуществовало с 6 июля 1955 до 19 мая 1957 года. В это время Италия принята в члены ООН. Внутри страны происходит печальное событие: схватка на заводах ФИАТ, кончившаяся плохо для профсоюзов. 3 ноября 1957 года умирает популярный профсоюзный лидер Ди Витторио.
19 мая 1957 года на посту премьера Сеньи сменяет видным деятель ХДП Адоне Дзоли (1887 — 1960), один из основателей партии. Он формирует одноцветный кабинет из одних христианских демократов. Кабинет проживет до 1 июля 1958 года. За кабинет Дзоли голосуют правые. На всеобщих выборах 25 мая 1958 года партии центра получают меньше голосов, чем в 1953 году. Фанфани формирует кабинет из христианских демократов и социал-демократов. Фанфани-2 отпущен судьбой срок с 1 июля 1958 до 15 февраля 1959 года. Потом новое одноцветное правительство Сеньи (с 15 февраля 1959 до 25 марта 1960 года).
Это правительство могло бы существовать и дольше, но Сеньи намеревается преобразовать свой одноцветный кабинет в коалиционный, привлечь в коалицию социал-демократов и республиканцев, а может быть, и социалистов. Тогда на него стали оказывать сильнейший нажим: кардиналы, промышленные магнаты и т. д. Ему говорили, что, во-первых, он рискует нарушить единство католиков и, во-вторых, испортить благоприятную экономическую конъюнктуру. Сеньи уже вступил в переговоры с социал-демократами и республиканцами. 19 марта он должен встретиться с их представителями для выработки совместной программы. Однако нажим, видимо, был очень силен: Сеньи не явился на назначенное свидание, а через несколько дней заявил об уходе в отставку, не объясняя причин.
Цитирую серьезную работу: «Гронки немедленно поруча
ет Тамброни сформировать новый кабинет, и тот начинает предварительные переговоры со всеми. Особенно он активен по отношению к неофашистам и к социалистам. Дает понять, что выступит с сенсационными предложениями, такими, что социалистическая партия не сможет голосовать против него... И в то же время дает понять, что не будет делать никаких антифашистских заявлений, что его антикоммунизм будет таким несомненным, что и МСИ (неофашисты.— Ц. К.) не смогут голосовать против него» 10.
Это, наверное, называется уже акробатикой, но мне хочется сказать, что это прежде всего — моральный и политический цинизм. Кто такой Тамброни? Его зовут Фернандо Тамброни Амароли (1901---1963), но Амароли обычно опускают, просто Тамброни. Он — христианский демократ. В ХДП «его ненавидят и боятся», он об этом отлично знает, однако идет на риск, надеясь выиграть в парламенте. 25 марта 1960 года Тамброни сформировал правительство. Но в парламенте против него выступают и коммунисты, и социалисты. После того как все же в парламенте он получает большинство при решающей поддержке правых, неофашистов, начинается комбинационная игра, во все тонкости которой невозможно входить. Факт тот, что Тамброни получает крупную финансовую «субсидию» со стороны одного промышленника, занимающегося производством оружия. Но собираются силы, решающие противостоять вызову реакционеров. Силы разнородные, от коммунистов до Марио Шельбы и других христианских демократов, которые принимают вызов как антифашисты.
Неофашистская партия решает провести свой съезд в городе Генуе, одном из исторических центров Сопротивления, городе, награжденном Золотой медалью Сопротивления. Это расценивают как прямую провокацию, как желание унизить генуэзских антифашистов и вообще всех антифашистов Италии. И ни в коем случае не хотят допустить. Происходят мощные забастовки, столкновения с полицией, шесть человек убито, многие ранены. Народ сказал свое слово.
Тамбронй, судя по всем источникам, не ожидал такого развития событий. Он в конце концов понимает, что проиграл и 19 июля 1960 года уходит в отставку. 26 июля 1960 года Аминторе Фанфани формирует свое третье правительство. Одноцветное, за него голосуют социал-демократы, республиканцы и либералы.
Так мы дошли до 1960 года. На пороге нового десятилетия меняется соотношение сил, радикально новыми предстают и взаимоотношения между партиями и диалектика внутри партий. В новом десятилетии на политическую авансцену выйдут люди, которым предстоит играть большую, в какие-то моменты решающую роль в динамике событий. Нам тоже предстоит представить читателям этих людей, среди которых один из самых выдающихся протагонистов итальянского XX века: Альдо Моро. Однако следующая глава будет в несколько ином ключе: она посвящена событиям и людям, многие из которых являются носителями самого невероятного экстремизма. Это тоже надо знать, чтобы понимать то, что мы называем итальянским ребусом. Перемешиваются гротеск и трагедии. Но такова историческая правда, какой бы подчас странной и нелепой она нам ни казалась.
Глава S
В МИРЕ ТЕРРОРИЗМА
УЛЬТРАЧЕРНЫЕ
Теперь, не связывая себя жесткими хронологическими рамками, попытаемся заглянуть в особый мир черного и красного экстремизма и терроризма. Начинаем с ультрачерных.
Сразу после освобождения Италии возникают объединения бывших активистов Сало. Большей частью это были небольшие, слабо организованные группы, действовавшие подпольно. Они придумывали себе эффектные названия и мечтали о реванше за поражение. Назовем только две более или менее крупные организации: «Фаши революционного действия» (ФАР) и «Отряды действия имени Муссолини» (САМ). Термин неофашизм был впервые применен в Италии именно для политического и юридического определения таких групп, которые объединяло стремление отомстить и добиться реставрации фашизма. Термин стал международным, и смысл его можно считать однозначным, несмотря на разницу в режимах, которые неофашисты желали и желают теперь вернуть к жизни.
Так 26 декабря 1946 года была создана партия, называвшаяся как будто невинно, поскольку не было слов «фашизм», «фашистская» и т. д. С помощью такого трюка эта партия могла и может существовать в рамках конституции. Ее название — Movimento sociale italiano (MSI) — Итальянское социальное движение; членов партии называют миссини. На парламентских выборах 1948 года МСИ выступала в самом что ни на есть звероподобно-антикоммунистическом духе, но успеха не имела. Может быть, отчасти это объяснялось и тем, что МСИ с момента основания раздирала фракционная борьба. После того как партия «Уомо куалюнкуэ» распалась, многие ее члены примкнули к МСИ.
Первым секретарем МСИ был Джорджо Альмиранте (1914—1988), сын и внук актеров, неглупый и очень ловкий человек, не признававший таких наивных слов, как «мораль». В период Сало он как будто имел отношение к пропаганде и проявлял большое усердие. Правда, сам Альмиранте свою активную роль отрицал. Альмиранте надо считать главным лидером МСИ. Время от времени он уступал свой пост, но потом возвращался, до тех пор, пока сам не решил, что пора уйти и ограничиться «идейным руководством». Тогда он назначил своего преемника, но это уже незадолго до смерти.
Альмиранте умел лавировать: то он агрессивно заявлял: «Слово «фашист» написано у меня на лбу», то выступал «в защиту конституции», то играл простолюдина, может быть вспоминая о том, как это делал дуче (хотя у Альмиранте так здорово явно не получалось), то становился сентиментальным и нестерпимо риторическим («МСИ — знаменосец и гарант свободы!»). Но, как опытный политик, он обычно продумывал тактические и пропагандистские эффекты вплоть до мелочей, например как оформить зал, где должен был проходить очередной съезд МСИ. Он не хотел черного цвета, чтобы не возникало никаких ассоциаций с чернорубашечниками, и все драпировалось синим.
Мы уже говорили, что в МСИ всегда шла жестокая
«Дуче с нами».
Муссолини — персонаж, который неизменно нравился себе самому
Одно из любовных похождений Муссолини. Ида Дальсер с сыном Бенито Альбин©
Принцесса Мария Жозе и принц Умберто. Принцесса критически относилась к Муссолини. Умберто вошел-в историю как «майский король»
Свадьба Галеаццо Чиано и Эдды Муссолини. 1930 год. Женитьба на дочери дуче способствовала быстрой карьере Чиано
Муссолини и Гитлер в Берлине.
Сентябрь 1937 года.
«Ось» Берлин - Рим создана
Участники заседания Большого фашистского совета 24—25 июля 1943 года Галеаццо Чиано, Дино Гранди, Ди Боно
Король Виктор Эммануил III Находился на престоле почти полвека. Запятнал себя двадцатилетним сотрудничеством с режимом Муссолини
Маршал Пьетро Бадольо.
В годы фашизма был командующим итальянскими войсками в войне против Эфиопии и на чальником генерального штаба. 25 июля 1943 года стал главой итальянского правительства
Иванов Бономи — руководитель Римского Комитета национального освобождения.
В июне 1944 года сменил Бадольо на посту премьер-министра
Миланцы низвергают символы фашистского режима. 26 июля 1943 года
Антонио Грамши — герой и мученик Выдающийся мыслитель XX века
Анджело Таска. Один из создателей «Ордине нуово», в компартии считался правым
Амадео Бордига. Возглавлял компартию в 1921—1923 годах, проводил сектантскую линию
Пальмиро Тольятти. С его именем связан «салернский поворот» и создание новой партии
Умберто Террачини. Прошел фашистские тюрьмы и ссылку
Был председателем Учредительного собрания. Его подпись стоит под текстом конституции 1947 года.
На снимке: У. Террачини на национальном празднике в Генуе 1948 год
Пьетро Ненни и Пальмиро Тольятти.
В 1934— 1956 годах коммунисты и социалисты действовали совместно
Руководители Итальянской коммунистической партии.
Слева направо: Пьетро Секкья, Пальмиро Тольятти, Луиджи Лонго. Москва, 1950 год
Джан Карло Пайетта.
На путь антифашистской борьбы вступил, еще будучи подростком. Был одним из авторитетнейших деятелей ИКП
Луиджи Стурцо. Священник, один из первых понявших опасность фашизма
Альчиде Де Гаспери — признанный лидер Христианско-демократической партии
Луиджи Эйнауди —
первый президент Итальянской Республики
Джулио Эйнауди — сын Луиджи, создатель издательства «Эйнауди»
Президенты Италии: Джованни Гронки, Антонио Сеньи, Джузеппе Сарагат, Джованни Леоне
Альдо Моро. Лидер ХДП силой своего авторитета заставивший партию согласиться на вхождение коммунистов в парламентское большинство
Переговоры делегаций ИКП и ХДП. Слева: Энрико Бер-лингуэр, Джан Карло Пайетта, Джерардо Кьярамонте. Справа: Альдо Моро, Бениньо Дзакканьини
JR I GATE
RO 5 5 E
Фотография Альдо Моро, распространенная «красными бригадами»
7 апреля 1978 года
Ренато Курчо (слева) во время суда в Милане, 1977 год
Рим, виа Каэтани, 9 мая 1978 года. В багажнике красного «Рено» обнаружен труп Альдо Моро
Болонья, 2 августа 1980 года. После взрыва
Энрико Берлингуэр и Карло Кастеллано в Генуе. Через несколько дней Берлингуэра не станет
Беттино Кракси — лидер итальянских социалистов. Июнь 1989 года
Алессандро Пертини.
Один из героев Сопротивления, самый любимый президент Италии
фракционная борьба. В 1954 году два молодых члена МСИ — Клементе Грациани и Пино Раути основали нацистскую фракцию. Это не оговорка, для них сам Муссолини был слишком умеренным, а вот Гитлер! Они были большими друзьями, сверстниками (Грациани — 29, Раути — 28 лет) и единомышленниками. Оба в период Сало пошли добровольцами на фронт, попали в плен к англичанам, а позднее опять возникли на итальянской политической сцене. Во время процедуры приема в партию Пино Раути, имевший литературное образование, цитировал-Ницше й заявил, что «демократия — это заразная болезнь духа». Раути возглавил фракцию МСИ, отстаивающую примат насилия. В 1955 году эта фракция стала издавать ежемесячный журнал «Ордине нуово». Обложка черная, название набрано готическим шрифтом, буквы красного цвета. Журнал объявлял себя «органом революционной политики». Цель журнала — «объединить итальянскую молодежь для осуществления национальной революции». Эта революция «отбросит износившиеся и декадентские схемы демократии полупокойников».
Вскоре журнал напечатал речь Гитлера «Раса и культура нацизма», которую фюрер произнес в Нюрнберге накануне второй мировой войны. Из номера в номер печатались нацистские материалы, дуче как бы игнорировали, зато превратили в настоящий миф Алессандро Паволини. Через два года на очередном съезде МСИ произошла физическая (а не метафорическая) схватка между различными фракциями. После этого события Раути и Грациани вышли из партии и образовали самостоятельное течение по имени своего журнала. Так продолжалось до тех пор, пока 14 ноября 1969 года в официальном органе МСИ не появилось сообщение, что группа распущена и во главе со своим лидером Раути вливается в МСИ.
В тот же день между Раути и Грациани, бывшими друзьями и единомышленниками, произошел раскол. Раути стал депутатом парламента от МСИ, а Грациани продолжал выпускать как бы «вторую серию» журнала.
Что он еще делал в то время, точно неизвестно. Однако известно, что он долго скрывался, поскольку полиция выдала пять ордеров на его арест.
В 1972 году Грациани бежал за границу. В декабре 1974 года он согласился дать интервью сотруднику популярного итальянского еженедельника, причем выражался очень четко. На вопрос, каково политическое кредо Грациани и его друзей, было сказано: «Мы — настоящие наследники Итальянской социальной республики и нацизма. Мы хотим разрушить демократию, политически нанести решающее поражение еврейству, уничтожить всеобщее право голоса и доверить управление государством немногим аристократам духа». Добавив, что все, кто признает парламентскую демократию, являются предателями, Грациани сказал, что его связывала с Раути двадцатилетняя дружба. Но вот Раути «влюбился в парламент». Следовательно, он стал предателем и примирение с ним невозможно. Затем Грациани сообщил, что с начала 1972 года его группа стала создавать тайные базы в Италии и за границей. У него, Грациани, были личные связи в очень высоких сферах, поэтому ему удалось в нужный момент покинуть Италию. Грациани сообщил также о своих намерениях и планах. Главная цель: «Создание черной общеевропейской организации под нашим руководством». Что касается Италии, там Грациани и его друзья хотят создать вполне легальное и широкое движение, «которое могло бы работать для нас при свете дня»
А Пино Раути еще в период дружбы с Грациани завязал обширные связи с французскими, бельгийскими, немецкими, английскими нацистами. Он еще в 1958 году основал газетку «Барбаросса», в которой превозносил нацистов всех национальностей. Перечень длинный: оасовцы, эсэсовцы, хорватские усташи и т. д. Примерно в те же годы Раути и Грациани — они еще друзья — завязывают тесные контакты с римским фашистским дном. Его лидером был некий Стефано Делле Кьяйе, по прозвищу Каккола, что на римском диалекте означает «коротышка». Он родился в 1934 году,
учился на факультете политических наук, но не закончил учебу, а предпочел, так сказать, практическую политику. Для прикрытия он служил где-то страховым агентом, а в 1960 году основал свою собственную экстремистскую группу: Avanguardia nazionale giovanile. Суд ее распустил «за апологию фашизма», так как слово «джованиле» не понравилось. Руководители группы убрали это слово, и «Авангуардиа национале» стала существовать легально. В 1962 году Делле Кьяйе посылают в Лондон в связи с делами «Черного интернационала». Делле Кьяйе и его люди начинают играть особую роль в контактах между разными заговорщическими центрами и секретными службами.
Все итальянские истории запутаны так, что иначе как ребусами их и назвать нельзя. Иногда кажется: все это гротеск. Потом оказывается, что не гротеск, а правда, только в усложненном итальянском варианте. Каккола кажется почти карикатурным персонажем, а между тем в середине 60-х годов именно он играл роль связного между фашистами разных оттенков и некоторыми влиятельными итальянскими военными кругами. В 1964 году Каккола проводит в своей «Авангуардии» теоретико-практические курсы по изготовлению взрывных механизмов. А в мае 1965 года в Риме под негласным покровительством Информационной службы обороны (СИД) состоялся первый политико-военный семинар на тему «Революционная война». Цель — разработка стратегии «тотальной борьбы против коммунизма»; главные элементы этой борьбы — психологическая война, создание подпольных центров и террор.
Докладчиков было два: Пино Раути и еще один профессиональный журналист, двадцатипятилетний Гуидо Джа-неттини. Он способный человек; знает несколько языков; одно время работал в газете МСИ «Секоло д’Италиа» и считался экспертом по внешнеполитическим и военным вопросам. Он автор афоризма, которым, говорят, гордится: «Государственный переворот — блюдо, которое надо подавать горячим». Итак, занимаемся темой: государственные перевороты и заговоры.
291 19*
Первый переворот был назначен на 14 июля 1964 года, то есть еще до семинара на тему «Революционная война». Не станем называть имена всех генералов итальянских спецслужб, замешанных в это дело, так как есть разные и противоречивые версии. Большую роль играют личные связи или, напротив, конкуренция и конфликты. Все дают свои версии и поочередно подают друг на друга в суд за диффамацию. Что правда, что правда наполовину или на четверть, а что — прямая ложь, трудно сказать. Генералы, как говорится, все хороши, все они так или иначе были связаны цепью интриг и конкуренции.
Второй намечавшийся государственный переворот связан с именем «черного князя» Валерио Боргезе. Это странный персонаж, одновременно гротескный и зловещий. Он принадлежал к одной из старинных аристократических семей, был человеком большого личного мужества, со своими понятиями о чести и о долге. Он не желал никому подчиняться. Боргезе восхищался Муссолини как дуче, но в его партию не вступал, она его как бы не интересовала. Но он пошел добровольцем на испанскую войну, разумеется — на стороне Франко. После краха фашизма он примкнул к «республике Сало». Почему? Потому что она, по его убеждению, отвечала «более высоким идеалам», чем ПНФ. Поддерживая Сало, «черный князь» командовал морской эскадрильей — «во имя чести», как он выражался. Поскольку Боргезе не жедал подчиняться никому и сам командовал своими людьми, личные контакты с ним поддерживал Паволини. Оба они верили в идею «красивой смерти». Как и Паволини, «черный князь» был жестоким, безжалостным, фанатичным человеком.
После падения фашизма Боргезе судят как военного преступника. Он должен отбывать многолетнюю каторгу, но принимают во внимание военные доблести, ордена. В 1946 году принята «амнистия Тольятти». В общем, Боргезе выпускают на свободу, и он решает заняться политикой. До тех пор политика, как таковая, его не интересовала.
Он профессиональный военный, и у него своя шкала ценностей, свои законы чести. Одно время он сближается с Аль-миранте, с МСИ, но разочаровывается и в начале 60-х годов создает «Фронте национале», объединив несколько довольно крупных и много мелких групп. МСИ избрала Боргезе своим почетным председателем, но он называет себя «не фашистом, а патриотом», и ему импонирует идеология расизма. Понятие «демократия» ассоциировалось для него с хаосом. Кроме того, Боргезе решительно не нравится республиканский режим. И наконец,— очень важно психологически — он открывает в себе вкус к заговорам.
«СТРАТЕГИЯ НАПРЯЖЕННОСТИ»
Попытаемся показать фон, на котором завязывались разные узлы. Есть заколдованный город Падуя. На протяжении примерно четверти века мы непременно встречаемся с Падуей на всех извилинах итальянской политики. 18 апреля 1969 года в Падуе в обстановке величайшей секретности состоялось так называемое «организационное собрание». На нем присутствовали представители различных крайне правых групп, которые разработали и утвердили график террористических актов, уточнив даты и города.
До сих пор известны не все имена участников «организационного собрания» в Падуе. Но цель, которую преследовали, не вызывает сомнений. Хотели создать в Италии обстановку, при которой возможно все, возможен и госу* дарственный переворот. Это называлось «стратегией напряженности». Первым серьезным актом, соответствующим «стратегии напряженности», явился взрыв бомбы в здании Сельскохозяйственного банка в Милане на пьяцца Фонтана. Взрыв произошел 12 декабря 1969 года, было 16 убитых и множество раненых. Пьяцца Фонтана приобрела значение символа. Взрыв был сигналом бедствия, страшной национальной беды, коллективной трагедии, которая до сих пор не стала прошлым.
Итальянская полиция немедленно после взрыва на пьяцца Фонтана устремилась по «красному следу» и решила, что бомбу подложили анархисты. Но тут же несколько активистов из ультралевых кругов начали вести параллельное расследование. Эти люди не сомневались: террористический акт совершен фашистами и кто-то крайне заинтересован в том, чтобы обвинили «красных». В июне 1970 года была официально передана следственным органам, а затем поступила в продажу книга «Ла страже ди Стато», коллективным автором которой была названа «группа активистов из внепарламентской Левой». Перевести название книги очень трудно: по смыслу это «Бойня, учиненная государством». Это был обвинительный акт против фашистов и против их покровителей, явных и тайных. Резонанс был колоссальным, одно издание следовало за другим, книгу перевели на иностранные языки. Фашисты тщетно пытались узнать имена авторов, чтобы расправиться с ними, подожгли склад издательства, выпустившего книгу.
Все было документировано, названы имена, собраны прямые свидетельства. Дана хронология событий, про всех персонажей сказано четко, «кто есть кто». У меня пятое издание книги, вышедшее в октябре 1971 года, оно дополнено новыми материалами, так как за пятнадцать месяцев, прошедших после первого издания, произошло много всяких событий, в том числе и попытка переворота, предпринятого Валерио Боргезе. Цитирую эту книгу: «Авангуардиа национале. В 1962 году Стефано Делле Кьяйе основывает «Авангуардиа национале», быть может самую крупную после «Ордине нуово» группу экстрапарламентской крайне Правой 60-х годов. В группу входят люди преимущественно из слоев мелкой и средней буржуазии, традиционно ностальгической среды...» г
Возвращаемся к заговору «черного князя». Готовились очень долго. 8 декабря 1970 года «Авангуардиа национале» во главе с Делле Кьяйе должна была захватить ключевые пункты в столице, в том числе министерство внутренних
дел. План предусматривал: арестовать президента республики и по списку — множество политических деятелей, главу полиции убить и установить диктатуру, свергнув республиканский строй. По некоторым версиям, несколько человек из «Авангуардии» действительно проникли в здание министерства внутренних дел, но буквально в последний момент Валерио Боргезе отдал приказ все отменить. Причины? Сам Боргезе и некоторые его помощники бежали в Испанию. Часть людей из «Фронте национале» после бегства Боргезе отошла от политики, некоторые вошли в другие группы. Но были также активисты, не желавшие сложить оружие. Начались всевозможные новые контакты, и в результате в 1971 году возникла новая организация, эффектно называвшаяся «Роза ветров».
Но до того как говорить о «Розе ветров», вернемся к Валерио Боргезе. За несколько дней до намеченного переворота Боргезе дважды встречался с итальянским журналистом Джампаоло Пансой, который непременно хотел написать о «черном князе» книгу. Точнее, его интересовали многие деятели крайне правой, так что он беседовал со многими, в том числе и с Альмиранте. Панса написал книгу «Боргезе мне сказал». Именно эта книга принесла ему большой успех у читателей. Интервью получается интересным, если задаются точные, умные вопросы — в таких случаях обычно получаются интересные ответы. Панса хорошо задавал вопросы, нашел тон, и Боргезе разговорился.
Боргезе рассказал, что он думает обо всех: о Муссолини, о «республике Сало» и ее идеологии, о себе — почему он не примкнул к дуче в период его триумфов, но примкнул в час поражения. Психологически все расшифровывается. Особенно интересно то, что Боргезе сказал о маршале Бадольо и о 8 сентября 1943 года. Цитирую: «Слушайте, я хочу сделать вам одно признание, но не хотел бы, чтобы вы его записали. Когда 8 сентября я прочитал коммюнике Бадольо, я плакал. Тогда плакал, а после этого не плакал никогда. Сейчас, сегодня, завтра могут появиться здесь ком
мунисты, могут сослать меня в Сибирь, могут расстрелять половину итальянцев, я больше плакать не буду. Потому что страдал я тогда. В тот день я видел драму, которая разыгрывалась в этой несчастной стране, у которой не было больше друзей, не было больше союзников, не было больше никого, не было больше чести. Весь мир мог презирать нашу страну, потому что она оказалась неспособной бороться в трудный момент: бороться надо не только тогда, когда все идет хорошо» 3.
Расстаемся с Валерио Боргезе, которого кто-то назвал «черным Дон Кихотом». Вернемся к «Розе ветров». Поскольку я не называла имен генералов, замешанных в попытке первого государственного переворота, не стану говорить обо всех, кто стоял за «Розой ветров». Был у истоков один подполковник, которого мы назовем подполковник X. Для того чтобы воссоздать фон, скажем, что в Италии все расследования тянутся годами. После бомбы на пьяцца Фонтана произошло то же самое. Кто-то скрывается, кто-то умирает, кто-то категорически отрицает свою причастность к террору, кто-то, возможно, действительно отходит от политической (и террористической) деятельности. Прошло несколько лет после пьяцца Фонтана, пока не начался шквал разоблачений. Вот некоторые заголовки из периодической печати: «Кто положил бомбу на пьяцца Фонтана?», «В фашистских тайниках», «Альмиранте, вы — обвиняемый», «Если я буду говорить, меня убьют», «Фашист признается», «Потрясающие разоблачения»...
Теперь представляем читателям главного персонажа «Розы ветров» — Роберто Кавалларо. О нем грех не рассказать. Роберто родился в Вероне в 1949 году, двадцатилетним примкнул к МСИ и начал было активно работать, но потом рассорился с кем-то там и собирался «уйти в частную жизнь». Но судьба сталкивает его с подполковником X. Кавалларо производит на подполковника самое хорошее впечатление, и тот привлекает его к своей работе. Кавалларо должен был завязать связи в каких-то важных воен
ных кругах... Авантюрист по природе, он словно создан для участия в каком-нибудь заговоре и приходит в восторг. Разрабатывается план.
Для того чтобы Кавалларо мог легче проникнуть в важные военные круги, его одевают в форму лейтенанта. Потом по каким-то соображениям оказывается удобным «перевести» Кавалларо из пехоты в военную прокуратуру. Надо ли добавлять, что в прокуратуре понятия не имели о том, что на свете существует «военный судья» Роберто Кавалларо. Но Кавалларо увлекается и ведет себя с поразительным апломбом. Он начинает проявлять инициативу. Так, например, в одном военном подразделении он обнаруживает офицера, считавшегося членом ХДП, а, по мнению Кавалларо, это на самом деле бывший ультралевый. Кавалларо рассказывает о своих подозрениях начальнику подразделения (в Вероне), тот приходит в восторг от проницательности молодого Кавалларо и начинает выяснять в столице, откуда взялся такой блестящий «военный судья»...
Все очень по-итальянски, но в один прекрасный момент падуанский следователь Тамбурино, напавший на след «Розы ветров», выдает ордер на арест Кавалларо. Когда «военный судья» понял, что дело по обвинению в политическом заговоре серьезно, он, во-первых, стал давать показания, а во-вторых, выступил в печати с сенсационными разоблачениями. Сколько там было правды, а сколько фантазии — бог весть. Потом его вроде бы собирались судить, но дело передают из одного города в другой, от одного следователя к другому. Все это вписывается в войну между различными конкурирующими генералами из разных спецслужб. «Роза ветров» долгое время входила в теорему такую-то (итальянцы так выражаются, когда хотят дать представление о чьей-то сложной концепции, особенно если речь идет о заговорах). В это время как-то прослеживаются связи между «Розой ветров» и Делле Кьяйе, который со своей стороны тоже, когда настал час, стал кое-что рассказывать журналистам. Самое главное: Делле Кьяйе подтверждает связи с падуанским нацистом и идеологом Фредой.
В нескольких книгах приведены списки крайне правых организаций по состоянию на... (скажем, на 1960, 1965, 1970, 1975 годы) — списки очень длинные. В списке на конец 1970 года значилась падуанская группа АР. Так называлась группа падуанского книгоиздателя Франко Фреды. В кабинете Фреды состоялось «организационное собрание», на котором была разработана «стратегия напряженности». Когда произошел взрыв на пьяцца Фонтана, имя Франко Фреды вряд ли было кому-нибудь известно за пределами Падуи. Но в книге «Ла страже ди Стато» говорится о Падуе. Названы некоторые имена, в том числе Джованни Вентуры, одновременно вскользь упомянуто, что один «добровольный свидетель», Гуидо Лоренцон, дал показания против Вентуры, который в свою очередь тесно связан с Франко Фредой. Когда книга была опубликована, в газетах (как принято!) появилось краткое опровержение. Прошло несколько лет, пока все не вышло на поверхность.
В конце 60-х годов в Падуе работал полицейский комиссар Паскуале Джулиано. Еще до «организационного собрания» он напал на след террористической группы Фреды — Вентуры и начал собирать факты. Но когда он заговорил, ему просто не поверили, а может быть, предпочли не поверить. Устроили провокацию и изобразили дело так, будто комиссар сам вручил какому-то фашисту бомбу, чтобы потом что-то «инсценировать». Единственным человеком, который мог подтвердить правоту комиссара (а на комиссара тем временем подали в суд), был некий Альберто Мураро, чье показание было бы решающим. Но накануне того дня, когда Мураро должен был выступить в суде, его нашли мертвым в пролете лифта. Джулиано с позором изгнали из Падуи. Только через шесть лет, когда появились новые данные, труп Мураро вырыли, а Фреде и еще одному фашисту предъявили обвинение в предумышленном убийстве. Может быть, и не было бы бомбы 12 декабря, кто знает...
Работник следственных органов Джанкарло Стиц, занимавшийся деятельностью крайне правых групп в области
Венето, напал на след террористической группы Фреды — Вентуры примерно в то же время, когда Джованни Тамбурине напал на след «Розы ветров». Стиц и Тамбу-рино работали без всякого контакта друг с другом, параллельно. И начали обнаруживаться связи. На «организационном собрании» в кабинете Фреды не присутствовали ни Альмиранте, ни Боргезе, ни Вентура. Известно, что, несмотря на споры по вопросам тактики, приняли с общего согласия ставку на насилие («стратегия напряженности»). Кстати, Фреда и Вентура еще в 1966 году помогали неофашистам. Когда Пино Раути и Гуидо Джаннетини проводили семинар на тему «Революционная война», под псевдонимом Флавио Массала вышла брошюрка «Красные руки тянутся к вооруженным силам». Написали ее Раути, Джаннетини и еще один человек, позднее не возникавший. Эту брошюру Франко Фреда и Джованни Вентура, которые придавали значение и идеологии, и пропаганде, и «практике», рассылали офицерам.
Когда Джаннетини выступал на римском семинаре с докладом «Разнообразие техники при проведении революционной войны», он разбил доклад на четыре раздела: подготовка; пропаганда; пропаганда плюс инфильтрация; пропаганда плюс инфильтрация плюс действие. Таким образом, была сформулирована цель: инфильтрация — проникновение в ультралевые круги. Через три года после того, как Джаннетини теоретически обосновал необходимость инфильтрации, Пино Раути и Делле Кьяйе послали в Грецию, где тогда были у власти «черные полковники», 55 своих сторонников, чтобы «перенять опыт». Поскольку затронута тема инфильтрации, мы временно расстаемся с ультра-черными, чтобы к ним вернуться позже.
УЛЬТРАКРАСНЫЕ И ИНФИЛЬТРАЦИЯ
Когда много лет назад я начала разбираться во всем клубке, так или иначе связанном с идеологией ультракрасных, это было ужасно трудно. Итальянская печать со
общала отдельные факты. Но не было серьезного анализа. Он придет много позже. Это один из самых горьких упреков, которые, мне кажется, можно предъявить итальянской марксистской мысли. Они говорят в таких случаях: «Мы реагировали с опозданием». Но иногда нельзя реагировать с опозданием, потому что последствия могут быть трагическими. Так и случилось.
В начале 60-х годов в Италии в самом деле было смутно. На базе местных университетов во многих городах стали возникать небольшие журналы, вокруг которых группируется левая интеллигенция. Иногда — профессора и доценты, иногда — студенческая молодежь. Понятие борьба за души отнюдь не абстрактно. Мы знаем по собственному нелегкому опыту, какое значение имеет эта борьба. Иными словами: кто какие ценности предлагает. Эти итальянские журнальчики, пестрые, незрелые, часто кустарные, стремились генерировать идеи. Это традиция: в Италии еще в прошлом веке именно вокруг журналов собирались единомышленники. Какова особенность журналов начала 60-х годов? Это левые журналы, порой настолько левые, что коммунисты и тем более социалисты считались «недостаточно революционными». Но журналы только подготовляли почву, самые важные события впереди.
В антологии «Культура и идеология новой левой», насчитывающей более 800 страниц, широко представлены тексты пяти журналов (сначала предполагалось не пять, а семь, но процесс отбора очень строг). Важны и тексты, и вступительная аналитическая статья Джованни Бекеллони, составившего том. Джованни Бекеллони — политолог и социолог — выступил в роли первопроходца и в то же время «еретика», поскольку он очень полемичен. Цель работы — показать, что такое (конкретно) политическая культура очень высокого класса. Почему мы употребили слово «еретик»? Бекеллони сам его употребил. Он как бы предъявляет счет «официальной левой культуре» и полемизирует зло.
Главный из пяти журналов — «Куадерни пьячентини» —
делали блестяще. Я читала много номеров, за разные годы, некоторые тексты читала с восхищением, потому что умная, острая и ироничная — никогда не развязная и не вульгарная — полемика всегда привлекает. Замечу еще, что хотя сотрудники этих пяти журналов («Куадерни пьячентини», «Классе э Стато», «Классе операйо», «Контропьяно» и «Нуово импеньо») и не предвидели взрыва молодежного движения конца 60-х годов, они являлись как бы провозвестниками взрыва.
Бекеллони пишет о том, как изменялась тематика в этих журналах. Главное, наверное, в том, что журналы сосредоточивались на вопросах молодежного движения и «третьего мира», резко боролись против «любых мифов». Так, например, они считали, что само Сопротивление интерпретируется неверно, что партии рабочего класса занимаются олеографией и только декларируют верность марксистскому историзму. В этих пяти журналах Бекеллони различает «правый ревизионизм» и «левый ревизионизм», но сами термины употребляет без сарказма, в научном ключе. К вопросам литературы, искусства, гуманитарной культуры Бекеллони не проявляет интереса. Его привлекает другое — идеология, культурная политика, точнее, искусство политики. В этом оригинальность антологии.
Теперь мы переходим к ультралевым итальянским течениям и группам. Начнем с «черного города» Падуи. Там в 1962 году группа «левее ИКП» (иначе такие группы называются экстрапарламентарными) во главе с Джорджо Виа-нелло, которого Тольятти называл «этот молодой Вертер из Падуи», приняла теоретический документ, сделавший невозможным дальнейшее пребывание в партии. То было время отчаянного увлечения маоистскими идеями. Итальянцы, на китайский манер, взяли буквы «М» и «Л» и стали называть себя emmellisti. И мы тоже будем так их называть. Падуанские эммеллисти были первой оформившейся маоистской группой в стране. Через год их обогнали по масштабам своей деятельности миланцы, а еще через год
несколько объединившихся групп полемически назвали себя «Нуова Унита» (в противовес газете ИКП) и начали выпускать теоретический журнал. Вообще они не были уверены, как относиться к ИКП. Среди них были непримиримые, для которых самым страшным врагом был изобретенный ими неологизм entrismo, от слова entrare (входить), то есть как-то искать сближения с коммунистами.
Кроме группы «Нуова Унита» возникла конкурирующая — вокруг созданного ею журнала «Иль комуниста». В июле 1965 года некоторые эммеллисти организовали «Федерационе», вступившую в роковую борьбу с «Нуова Унита». Ассортимент взаимных обвинений был несколько однообразным: «ревизионизм, фракционизм, троцкизм, бюрократизм, отрыв от масс». В октябре 1966 года «Нуова Унита» провела в Ливорно съезд и основала признанную Пекином «Иль Партито комуниста д’Италиа (м-л)». Ее лидерами стали Освальдо Пеше и Фоско Динуччи.
«Федерационе» была оттеснена и даже было распалась, но летом 1968 года из ее пепла родились две организации: вторая эммеллистская группа под тем же названием с добавлением слова «риволюционарио» и отдельная группа «Авангуардиа пролетария маоиста». Все они начали вести между собой борьбу в лучшем эммеллистском стиле. Но к этому времени возник новый и очень серьезный фактор — студенческое движение. Он повлиял на весь ход событий. Отношения эммеллисти со студентами развивались неоднозначно, но некоторые студенческие группы организованно вступили в их партию, исходя из того, что им удастся свергнуть Динуччи. К этой партии примкнула также троцкистская группа «Фальче э Мартелло» (точнее — часть этой группы), прежде входившая в «Четвертый (троцкистский) Интернационал». К концу 1968 года, по некоторым данным, число этой мини-партии, как ее называли, составляло от 5 до 10 тысяч человек. Из Пекина они получали помощь, в том числе денежную, так как там были заинтересованы в том, чтобы ослабить ИКП.
Но внутри мини-партии назревала склока, развитию которой способствовали и неофиты из числа студентов. В начале декабря 1968 года пришлось созвать экстренный съезд, но к тому времени склока достигла таких размеров, что разобраться во взаимных обвинениях трудно. Особенно и потому, что лексикон эммеллистов очень экзотичен: маоистская фразеология, помноженная на итальянский темперамент.
На съезде выяснилось, что «кучка контрреволюционеров и ренегатов, пробравшихся к власти», проводила «черную линию» и к ней принадлежал Динуччи. Произошел раскол, образовались две партии под одинаковым названием. 10 декабря 1968 года вышли два совершенно различных по содержанию номера газеты «Нуова Унита», и на обоих было обозначено, что это «центральный орган». Разыгрался скандал из-за партийной кассы и из-за того, кому достанется запас «важных пропагандистских материалов, которые они получили». Верх одержал Динуччи со своей «черной линией», а конкуренты, вошедшие в анналы этого бурного времени под названием «красная линия», отступились. После раскола к «красной линии» примкнули какие-то новые группы.
Однако еще до этого, в октябре 1968 года, в Риме возникла новая эммеллистская организация, назвавшая себя «Л’Унионе деи комунисти итальяни (м-л)», сокращенно УЧИ. Ее создала та часть троцкистов, которая не влилась в партию, и к ней присоединилось много перебежчиков из других групп. В уставе УЧИ провозгласила себя «великой и справедливой» и воспевала различных вождей в самых причудливых сочетаниях. Среди этих вождей был сам лидер УЧИ Альдо Брандирали. УЧИ стала издавать свой печатный орган «Сервире иль пополо». Брандирали и его жена Тереза, тоже «идеолог», составили и опубликовали руководство, охватывавшее все сферы жизни, в том числе и секс, и обязательное для всех членов УЧИ. Бум УЧИ продолжался примерно года два, а потом стал сходить на
нет, и куда подевались все эти люди, в том числе супруги Брандирали, никто не знает.
Вернемся к трагикомической теме инфильтрации. Мы говорили о том, как в Грецию отправилась группа из 55 уль-трачерных, чтобы поучиться у «черных полковников». В эту группу входил молодой Марио Мерлино, римлянин, сын адвоката, закончивший философский факультет, блестяще защитив диплом о Руссо. Вернувшись из Греции, он стал особенно настаивать на важности инфильтрации и создал «Кружок 22 марта», не просуществовавший, правда, и месяца, но формально — анархистский.
Среди анархистов, арестованных по делу о пьяцца Фонтана, были Джузеппе Пинелли, железнодорожник, «выпавший из окна» во время полицейского допроса и скончавшийся по дороге в больницу, и танцор, в тот момент безработный, по имени Пьетро Вальпреда, который жив до сих пор. Улик не было, кроме путаных показаний одного шофера такси. Зато полиция имела «исповедь» Марио Мерлино, так как Вальпреда входил в его «Кружок 22 марта». Мерлино заявил, что «девиз Вальпреды — бомбы, кровь, анархия», и полицию это устроило, хотя ей, вероятно, нетрудно было установить, кто такой Мерлино, если думать, что она с самого начала не знала этого и не поняла, что Марио Мерлино — вульгарный провокатор. Чем объяснить такую полицейскую наивность — не знаю. Печать кричала: «Злодей Вальпреда», «Зверь», «Убийца» и т. д. В «параллельном расследовании» имя Мерлино было названо. Кружки вроде «Кружка 22 марта» были созданы во многих итальянских городах и действовали в то время с переменным успехом.
Кружок, созданный Мерлино, тогда провалился, но в тот период фашисты старались проникнуть в анархистские, эммеллистские и прочие ультралевые группы в других городах. Мерлино тоже не считал себя вышедшим из игры и организовал «Кружок Бакунина» (ему было все равно, чье имя). Как мы знаем, Мерлиао поддерживает связи с
Джаннетини. Известный итальянский политолог Джорджо Галли, говоря об этом периоде итальянской истории, утверждал, что фантанаука, фантаполитика и фантасоциоло-гия предугадывали возникавшие ситуации с большим приближением к действительности, нежели наука, политика, социология без добавки «фанта», и что это является культурным феноменом, с которым обществоведы должны были бы считаться. Галли говорил фанта, а не ребус, но ведь это почти одно и то же.
СЕНСАЦИОННЫЕ РАЗОБЛАЧЕНИЯ
Мы не говорили о том, что все попытки заговоров и государственных переворотов, которыми бредили ультрачер-ные, кем-то щедро финансировались. Валерио Боргезе утверждал, что он лично беден, так как не имеет ничего, кроме каких-то небольших земельных участков. Возможно, так оно и было. Но он никогда не испытывал финансовых трудностей, когда доходило до расходов, связанных с заговором. Объясняя (он дал интервью, уже находясь в Испании), почему не удался заговор в ночь с 7 на 8 декабря 1970 года, Боргезе ссылался на то, что изменили какие-то генералы и прочее. Но никак не на то, что не было финансовых возможностей.
Известно также, что и на семинар на тему «Революционная война», проведенный Делле Кьяйе, деньги дали некоторые адвокаты и промышленники. Кроме того, Джаннетини был платным осведомителем спецслужб, которые предоставляли необходимые средства. А когда начали распутывать историю с «Розой ветров», возникло ощущение чего-то почти неправдоподобного, криминального романа. Центр «Розы ветров» находился в том же заколдованном городе Падуе. Мы помним, что там находится издательство АР, что там живут Франко Фреда, Джованни Вентура и Гуидо Лоренцон — «добровольный свидетель», утверждавший, что у всех у них «были идеи», которые их интересовали «больше, чем деньги». Какие идеи?
Лоренцон как личность вызывает чувство не меньшего отвращения, чем его друг Вентура. Этот Лоренцон называл себя Дон Кихотом и назойливо твердил о своей любви к человечеству. Его книгу издало одно из крупнейших итальянских книгоиздательств — Мондадори — и преподнесло как «роман-правду». Все построено на двойничестве, какой-то клубок подлостей. Но факт остается фактом: на суде многое подтвердилось. Вентура показывал Лоренцону, своему другу, «разные бумаги» и сообщал, что единомышленников очень много. Итак, идея: уничтожить демократию в Италии без применения террора невозможно.
Вентура говорил, что принадлежит к организации, которая во многом напоминает «идеологию Сало». И планы: «Все участники разделены на небольшие вооруженные группы. Каждая группа имеет определенное назначение. В указанный час они выступят и захватят ключевые посты. Будут схвачены и убиты все, кто мог бы вызвать противодействие армии. Будут арестованы все, кто сейчас находится у власти, и все партийные деятели» 4. В общем, все ждут «часа X», операция начнется с точностью до одной минуты и охватит Северную и Центральную Италию, включая столицу. «Через пять часов мы будем полными хозяевами положения. Полиция, захваченная врасплох, не станет действовать. Армия не получит приказа выступать». Пока же, в ожидании «часа X», подкладывали бомбы, но сначала «даже не хотели убивать», хотели только «создать напряженность».
Пока еще не начали убивать, Лоренцон сам участвовал в каких-то акциях, но потом испугался. Увидев по телевидению похороны жертв, погибших на пьяцца Фонтана, Лоренцон, как он заявляет, был потрясен, пошел в полицию и выложил все, что знал. После чего сообщил своему другу Вентуре, что донес на него. Вентура просил взять показания обратно. Лоренцон опять пошел в полицию и заявил, что «все нафантазировал». Как уж там получилось, неясно. Факт тот, что Лоренцон спрятал под одеждой крошечный записывающий аппарат и зафиксировал не оставляю
щие сомнений разговоры с Вентурой и с Фредой. Не знаю, как это объяснить, но ни Фреду, ни Вентуру в то время, в конце 1969 года, полиция не побеспокоила. Лишь через несколько лет, как мы уже сказали, следователь Джанкарло Стиц, занимавшийся деятельностью крайне правых в провинции Венето, напал на след террористической группы Фреды — Вентуры.
В 1975 году в Италии появилась в свет очень интересная и спорная книга «Запад» Фердинанда Камона. Камон назвал ее романом, но «Запад» не роман, а идеологическое произведение, написанное с искренним гражданским пафосом и с болью, своего рода фотографическая сюита. У Камона, который сам живет в Падуе, был замысел: показать в этой книге изнутри, что представляют собой итальянские экстремисты и во внешних проявлениях, и во внутренних побуждениях.
Цитирую книгу Камона: «Этот город называют черным городом из-за исторических событий, о которых я намерен свидетельствовать, хорошо зная, что мне без труда поверят. Потому что это известно всем, подобно тому как известно мне: покушения, бунты, кровавые побоища. Изо дня в день об этом писали в газетах и гектографированных листовках, кричали громкоговорители, говорили ораторы на митингах... Тайные сборища, приказы, исключения, вендетты никогда не были засекречены, потому что в том не было нужды» 5. Это была середина 70-х годов. У меня получился большой спор с Камоном не из-за художественных достоинств книги, а из-за философии и идеологии. У него постоянно переплетаются подлинное и воображаемое, это его право. Но Камон не проводил никакой разницы между ультраправыми и ультралевыми («два экстремизма»), а это упрощение. Центральная философская идея книги «Запад» — неизбежная, неотвратимая гибель Европы. Эту идею я принять ни в коем случае не могла.
Кроме того, Камон несколько упростил положение. У него в книге два главных персонажа: лидер ультраправых Фран
ко и лидер ультралевых Миро. «Запад» еще находился в типографии, но кое-что просочилось в печать. Фреда и Вентура к тому времени были уже арестованы, и вот Вентура прислал из тюрьмы в Бари мелодраматическое письмо в редакцию «Эспрессо». До него дошли слухи, будто его считают прототипом Франко в книге Камона, и он глубоко взволнован. Но надеется, что Камон, как серьезный автор, не допустит такую серьезную ошибку, потому что его, Вентуру, «никак нельзя отождествлять с одним из бесов Достоевского» 6. Ох, итальянцы, это просто удивительно: над человеком тяготеет обвинение в причастности к массовому террору, а он не хочет походить на отрицательного героя романа.
А вот Фреда не возражал, узнав себя под собственным именем в книге Камона. О Фреде так много пишут (и аккуратно помещают фотографии), что мне кажется, будто я его знаю и видела. Он явно стилизуется под сверхчеловека, и его любимое слово — стиль. Вентура «лишен всякого стиля» ; Стиц, который первым напал на след террористической группы Фреды — Вентуры, тоже «не имеет стиля». Одному человеку Фреда не отказывает в стиле: это миланский следователь Джерардо Д’Амброзио, к которому затем перешло дело. «Д’Амброзио — противник высшего класса, умный, настойчивый, обладающий даром логического мышления, коварный».
Вспомним, однако, об арестованном Кавалларо. Сначала он отказывается давать показания, поскольку подполковник X... Но теперь скажем об одной из главных сенсаций 1974 года. Министр обороны Джулио Андреотти совершил беспрецедентный поступок: дал интервью еженедельнику «Мондо», который напечатал его 20 июня 1974 года. Андреотти сообщил, что передал следственным органам сверхсекретные материалы о деятельности СИД. Министр осудил тогдашнего главу СИД за две вещи: 1) за то, что генерал обманывал органы правосудия, проводившие расследование о пьяцца Фонтана, и 2) за то, что генерал отрицал,
что Джаннетини — платный осведомитель под кличкой Агент Z. Андреотти сказал, что существует законное понятие секретности, но нельзя, прикрываясь этим понятием, вводить в заблуждение следственные органы, выясняющие обстоятельства ужасного преступления. Возможно, министр Андреотти узнал тогда об одном безобразии. Тамбурино арестовал подполковника X, но тот сослался на присягу и заявил однажды, что охотно командовал бы взводом солдат, которым велели бы расстрелять Тамбурино. Тамбурино захватил с собой подполковника X и поехал с ним в Рим, чтобы там кто-нибудь освободил подполковника от присяги. Началось хождение по мукам: один генерал отсылал Тамбурино к другому и никто не соглашался помочь.
Вскоре после интервью Андреотти сменили главу СИД, а подполковник X — назову наконец его фамилию — Спьяц-ца — стал давать показания. Кавалларо тоже, но к авантюристам трудно относиться серьезно. Стал выступать также Джаннетини, находившийся в то время за границей. Он был очень откровенен: «Да, я агент СИД, мои контакты прервались совсем недавно, я им представил сотни политических докладов до и после пьяцца Фонтана». Джаннетини сообщил также неожиданные подробности: у него солидные связи с фашистами, находившимися вне Италии. Он передавал им копии всех информационных докладов, которые отправлял в СИД. Он был также близким другом Франко Фреды, а через Вентуру осуществлял инфильтрацию в некоторые ультралевые круги. Делле Кьяйе, по его словам, он не знал и считает «Авангуардиа национале» сомнительной организацией. Джаннетини говорил о своих убеждениях: он не слишком верит в силу партий и предпочитает иные формы деятельности. Вообще же он гуманист, и ему очень больно думать о несчастных жертвах, погибших на пьяцца Фонтана.
Джаннетини часто бывал в Падуе. Среди его связных был некий Марко ПоцЦан, участвовавший в «организационном собрании» 18 апреля; другим связным был молодой
падуанский фашист Грациано Джиролуччи, который был убит в здании МСИ в Падуе. Число сенсационных разоблачений в 1974 году необозримо. Еще один участник «организационного собрания», Клаудио Мутти, которого называли «черный профессор», тоже опубликовал в «Эуропео» свой «Мемориал». Мутти — 28 лет, он получил классическое образование и преподает в университете румынский язык. Главное дело его жизни — перевод на итальянский язык и пропаганда идей румынского расиста Корнелиуса Кодряну, основавшего в 30-х годах фашистское движение «железногвардейцев». Кроме того, Мутти пишет статьи и листовки, он обвиняется в связях с Фредой, Вентурой и Джаннетини.
Называю эти имена и с горечью думаю, как много среди всех этих людей интеллигентов, то есть формально интеллигентов: профессоров, гуманитариев. Все в том же 1974 году Джорджо Альмиранте вдруг заявил, что он сторонник правового государства и решительно осуждает применение бомб: МСИ никак не заинтересована в распространении смуты. Про Фреду было сказано: «Он нацист», а про Вентуру: «Он социалист». Может быть, этот вольт Альмиранте объясняется тем, что в начале 70-х годов правые, жившие во многих странах Запада, предприняли энергичную попытку объединиться и выработать единую идеологическую и культурную платформу. В авангарде находились итальянцы. Разумеется, европейская крайне правая 70-х годов не возникла самопроизвольно, на голом месте. Напротив, она подчеркивала верность Традиции. Точнее было бы говорить — Традициям, потому что контрреволюционная политическая мысль и культурфилософия не были единообразными. Так что не следует все обобщенно отождествлять с фашизмом и нацизмом — все гораздо пестрее и сложнее.
Тем не менее речь фактически шла о создании подобия Интернационала, который сумел бы осуществить запланированное контрнаступление на левых и предложить свою систему ценностей, консервативных и реакционных. Это
была операция довольно крупного масштаба, поскольку в различных странах Западной Европы и за океаном есть течения и группы неоднородные, но которые обобщенно можно назвать правыми. Мы ничего не говорили о монархистах, а это надо знать.
Все-таки Италия — удивительная страна. Логически понятно, что после падения монархии найдутся ностальгически настроенные люди, которые захотят основать монархическую партию, может быть, чтобы взять реванш. Но это итальянцы. Одной монархической партии им мало, и они основывают сразу две. Первые монархические группы, боровшиеся против партизан, возникли на Севере еще во время Сопротивления. А в 1946 году, после окончательного падения фашизма, две монархические партии сливаются и образуют Итальянскую демократическую партию (ПДИ). У нее два лидера: Р. Лючиферо и Э. Сельваджи. Во время референдума они собрали много голосов, но после победы голосовавших за республику эта ПДИ распалась. Часть ее членов влилась в Либеральную партию, а другая объединилась с мелкими монархическими группами и образовала Монархическую национальную партию (ПНМ).
В этой партии тоже было два лидера. Один — крупнейший судовладелец Акилле Лауро, фактически владевший целой империей. Второй лидер — Альфредо Ковелли. За ПНМ шло много людей, ее программа была открыто реакционной и на редкость агрессивной: ПНМ выступала не только против коммунистов и социалистов, но и против христианских демократов. Фактически монархисты оспаривали и влияние МСИ. Правда, одно время они заключили между собой союз, но в 1954 году Акилле Лауро вышел из собственной партии и основал новую, на этот раз названную монархической народной, а не монархической национальной. Монархическая национальная и монархическая народная враждовали между собой до такой степени, что на выборах 1958 года обе потеряли много голосов. Тут начался бедлам: то сливались, то опять расходились, меняли назва
ния. Так продолжалось десять лет. А затем Итальянская демократическая партия национального единства, потерпев сокрушительное поражение, исчезла. Часть ее членов влилась в МСИ, а другая часть создала Итальянское монархическое движение, которое решило не заниматься политикой, не участвовать ни в каких выборах и посвятить себя культуре. Один из идеологов этого движения, Марио Теде-ски, счел нужным представить миру синтез их взглядов. Во-первых, они решили объединиться с МСИ и принять совместное название, в котором будет слово дестра (правая): Movimento sociale italiano — Destra Nazionale. Во-вторых, Тедески убежден, что все (от Тольятти и Ненни до Шель-бы) думают только о своих партийных интересах, а не об итальянском народе. Только одна МСИ — ДН поставила перед собой высшую цель: «Помочь людям обрести утраченную свободу и достоинство... и научить их мыслить самостоятельно» 7. В тексте — жестокие обвинения по адресу интеллигенции. «Молчаливое большинство», на которое делали ставку итальянские и европейские правые идеологи, тоже хотело во что-то верить. Далеко не все способны распознать убожество и безнравственность суррогатов, которые им подсовывают, или, во всяком случае, сразу распознать.
КОНТЕСТАЦИЯ
Один умный итальянский автор, Андреа Барбато, в предисловии к важной документальной книге писал о том, что положение парадоксальное. На первый взгляд мы знаем многое. Но именно потому, что мы знаем, быть может, слишком многое, возникает сомнение. Что, если существует какой-то тайный, зашифрованный проект и каким является этот проект: революционным или прямо противоположным? Как понять смысл и истоки одного феномена? Цитирую: «Всякое расследование, посвященное культурным или социальным проблемам этого феномена, останавливается на по
роге, переступить через который невозможно. Этот порог — политика или по крайней мере параполитика» 8.
В Италии очень много спорят о периодизации, хотят чуть ли не с математической точностью определить, когда та или иная ультралевая молодежная организация перешла из фазы «а» в фазу «б», потом в фазу «в». Это неизбежно приводит к некоторому схематизму. Может быть, лучше не говорить так уж точно, а стараться, отталкиваясь от важного факта или группы фактов, примерно определять наступление новых фаз. Вообще же процессы, о которых мы говорим сейчас, происходили во многих странах Западной Европы более или менее одновременно. Были, конечно, некоторые общие закономерности, но мы остаемся в пределах Италии и начинаем 1967—1968 годами. В это время возник «парижский май», выдвинувший удивительный лозунг: «Вся власть воображению!» 1968-й будет назван «годом студентов». С первых недель, даже дней, движение стало массовым, вышло из-под контроля и в какой-то момент бурно, хаотически, смело и подчас иррационально выплеснулось за стены университетов и лицеев. Это движение называлось контестацией, что означает протест, отрицание, неприятие. Первоначальной целью была борьба против системы высшего образования, которая на самом деле была во многом отсталой и недемократичной, но потом она перешла в борьбу против капиталистической системы как таковой. К несчастью, партии рабочего класса в Италии (как и во Франции), на мой взгляд, не отнеслись к движению молодежи с должным вниманием.
Нельзя понять ни контестацию, ни образование молодежных левых групп, если не думать о психологическом факторе: неудовлетворенность, скептицизм, бунт против любых официальных авторитетов — академических и политических. Что знали итальянские молодые люди, родившиеся около 1940 года — чуть до, чуть позже? Фашизма не знали, войны не знали. А что они знали? Знали понятия «экономическое чудо», «общество благосостояния». Но не
принимали ни это общество, ни его духовные ценности. Сопоставим даты. Скоро произойдет «организационное собрание» в Падуе, скоро будет сформулирована «стратегия напряженности». Но еще до этого, в марте 1968 года, все 36 итальянских университетов охвачены волнениями. Тогда же, в марте, на общенациональном студенческом съезде столкнулись три главных течения: «операистское» (Пиза); «антиавторитарное» (Тренто, Турин); «эммеллистское» (Неаполь). Вскоре первая волна молодежной контестации стала сходить на нет. Вторая волна нахлынет в 1977 году. Вообще же, хотя студенческое движение и оставило глубокий след в общественной мысли последней четверти века, оно не стало тем, чем могло бы стать, так как не было прочно связано с классовой реальностью.
Но именно из студенческого движения вышли почти все, кто создал основные левые группы чуть позже, когда в университетах все затихло. В Турине в сентябре 1969 года вышел первый номер еженедельника «Потере операйо». Директором был профессиональный журналист Франческо Толин, до того сотрудничавший в маленьких журнальчиках начала 60-х годов. Группа назвала себя по имени журнала: «Потере операйо» (ПО). Она стояла на крайних операист-ских позициях, многие ее члены участвовали в серьезных стычках с полицией. Назвать людей из ПО сектантами — значит ничего о них не сказать. Они хотели создать «настоящую» рабочую партию, поскольку коммунистов и социалистов объявили изменниками, а заодно и профсоюзы были зачислены в изменники, поскольку не призывали к немедленному восстанию. Теоретические положения ПО — сочетание жесткой схемы и невероятного эклектизма. Некоторые итальянские авторы называют их «левыми эммел-листами». Ни с кем вступать в контакт они не желали, так как никто не казался им достаточно революционным. Несколько номеров «Потере операйо» я прочла, но с трудом, настолько там вычурный язык. Самое нелепое — то, что именно такой язык казался им наиболее подходящим для «общения с народом».
Почти одновременно с ПО в том же Турине возникла другая крупная ультралевая группа, которая выпускала свой печатный орган «Лотта континуа» (с ноября 1969 года — еженедельник, позднее — газета). Группа приняла название своего журнала. «Лотта континуа» я читала регулярно много лет. ПО не обращал никакого внимания на общенациональные события, например на бомбу на пьяцца Фонтана. ПО словно жил в заколдованном узком кругу. ЛК — другое дело. Она сразу почувствовала провокацию и подняла тревогу. «Лотта континуа» печатала столько разоблачений, что полицейский комиссар Калабрези возбудил против нее судебное дело, обвинив в клевете. Теории «Лотта континуа» уделяла мало внимания, но информации давала много. Она пыталась вовлечь в антикапиталистическую борьбу некоторые прослойки населения, не находившиеся под влиянием традиционных левых партий, в частности люмпен-пролетариат. ЛК с исключительной резкостью призывала «сорвать маски» и разоблачить «контрреволюционную сущность парламентских партий и профсоюзов», настаивая на спонтанности и на полной автономии рабочего движения.
Все в том же 1969 году возникла еще одна ультралевая организация — «Авангуардиа операйа» (АО). Произошло это в результате слияния разнородных групп (операисты, троцкисты и др.). АО заявила, что ее цель — «добиться создания новой революционной марксистско-ленинской партии». Предполагалось: а) усилить работу внутри эммел-листских, троцкистских и анархистских групп; б) устанавливать контакты с «революционно настроенными» членами традиционных левых партий. Отчасти по инициативе АО, отчасти стихийно возникают «Комитати унитари ди База» (КУБ), бросающие вызов «официальным профсоюзам». КУБ иногда сравнивают со студенческими «альтернативными организациями». Надо заметить, что с самого начала молодежная борьба в Италии включала в себя наряду с такими традиционными акциями, как демонстрации, захват зданий, стычки с полицией и т. п., также и установление прямых,
непосредственных связей не только со студентами-рабочими, но с рабочими на промышленных предприятиях. И это зачастую удавалось. Весна и лето 1969 года шли под знаком исканий, многие из которых — но тогда это еще совершенно неясно — могли привести только к тупику.
Именно в 1969 году многие распыленные ультралевые группы создают новые объединения. В Милане «Коллетиво политико метрополитано» (КПМ) проводит съезд и принимает программный документ, в котором нет ничего оригинального, но все предельно заострено. А именно: во что бы то ни стало нужна радикализация классовой борьбы. А содержание этой борьбы отходит на второй план. Иначе говоря, провозглашают гимн самому беспринципному экстремизму. Вероятно, прав Андреа Барбато, заявивший, что всякое расследование феномена красного терроризма не может переступить через порог «параполитики».
В июле 1970 года начинает выходить орган КПМ «Си-нистра пролетариа». Группа отказывается от прежнего названия КПМ и принимает новое, совпадающее с заглавием их печатного органа: «Синистра пролетариа» (СП). Группа ставит вопрос о «пролетарском правосудии». Политически и идеологически позиции СП почти совпадают с позициями парижской очень известной «Гош пролетариенн», родившейся из пепла майских событий 1968 года и провозгласившей в мае 1970 года: «Час герильи пробил». СП выпускает не только журнал, но и листовки. В сентябре 1970 года очередная листовка сообщает, что на итальянской политической сцене возникла новая организация, называющаяся «Бригате россе» (БР). «Бригате россе» и сегодня представляется самой важной из всех ультралевых итальянских организаций. Свой первый программный документ БР выпускают 8 сентября 1971 года. Он составлен (в подражание практике «тупамарос») в форме интервью, состоящего из 18 пунктов. На вопрос, содержащийся в пункте 6, о том, к какому идеологическому и историческому течению «Бригате россе» причисляют себя, следует ответ:
«Наши опорные положения: марксизм-ленинизм, китайская культурная революция и опыт городской герильи. Словом, это научная традиция международного рабочего и революционного движения» 9. В пункте 16 сказано, что БР — это «первые звенья в создании Вооруженной Партии Пролетариата». В конце интервью — энергичный протест против обвинений со стороны многих ультралевых групп в том, что БР — авантюристы и под их этикеткой прячутся «черные ультра». Такие обвинения действительно были.
Один из основателей БР, Альберто Франческини, много лет спустя после описываемых событий выпустил любопытную книгу. Он немного кокетничает, но сообщает факты. Точной даты не приводит, но в августе 1969 года около ста студентов из различных городов (Милан, Рим, Тренто, Турин) устроили семинар, на котором пытались сформулировать свою платформу. Цитирую: «Рабочее движение, которое развивается на больших заводах, показывает чисто политическое стремление к власти... Поэтому оно действует вне традиционных структур, к которым относятся также ИКП и профсоюзы. Желание взять власть неминуемо приведет к яростной схватке со всеми этими институтами, включая ИКП и профсоюзы. Значит, внутри движения надо создать авангард, который будет способен объединять моменты «политический» и «военный»... Надо готовиться к длительной гражданской войне» 10.
В первый период существования БР к ним никто особенно серьезно не относился. Ну, разбрасывают листовки, декламируют на митингах, иногда поджигают автомобили. Но вспомним формулу: БР —- «первые звенья в создании Вооруженной Партии Пролетариата». Тема насилия и вооруженной борьбы присутствует с самого начала. Во втором периоде БР начинают во многом подражать немецкой группе Баадера — Майнхоф. Все, вместе взятое,— гибрид из плохо понятых книг по теории марксизма и католического «со-лидаризма».
Вскоре — во втором периоде своего существования —
БР совершат первое в истории Италии похищение человека с политическими целями. Это один из промышленных руководителей среднего звена (Маккьярини). БР его судят, отпускают и издают листовку: «Ничего не могут сделать против пролетарской герильи! Укуси и убегай! Ничто не останется безнаказанным! Ударьте одного, чтобы пригрозить сотне! Вся власть вооруженному народу!»
В конце 1974 года возникла новая ультралевая организация: НАП, что означает «Вооруженные пролетарские звенья». НАП родилась в Неаполе и заявила, что только она, а не кто-нибудь другой является подлинным авангардом рабочего класса, а также люмпен-пролетариата и заключенных в тюрьмах уголовников, которых она хотела превратить в революционеров. К НАП примкнули некоторые люди, раньше входившие в «Лотта континуа» или «Синист-ра пролетарка». Это время, когда пропаганда в тюрьмах ведется очень интенсивно. Сама «Лотта континуа» имела специальную комиссию, занимавшуюся всем этим. И уже в январе 1974 года разрабатывалась идея создания партито армато (вооруженная партия).
Правда, о партито армато раньше думали другие, и сама идея носилась в воздухе, разрабатывалась параллельно в разных группах и на разных уровнях. В начале 70-х годов в Италии было много организаций новой левой, но лозунгов террора тогда не выдвигал никто. Максимум, о котором говорили,— радикализация движения и «теоретическая возможность совершения террористических актов». Но только — пока — теоретическая. О создании вооруженной партии думали в «Потере операйо», которую в Италии называют то ПО, то Потоп, и мы тоже будем так делать.
Мы говорили о том, что организация «Потере операйо» образовалась в результате объединения нескольких групп. Одной из них была группа Тони Негри. Это человек, который для меня лично является символом всего низменного и презренного, что только может быть в личности, в интеллектуале, в общественном деятеле. Поскольку он был уни
верситетским профессором и автором нескольких теоретических книг, естественно, Негри стал главным идеологом Потопа. Тони родился в Падуе в зажиточной, традиционно католической семье и был любимцем епископа. Свою общественную деятельность он начал в местной католической организации. Потом он стал ультраультралевым. Негри разрабатывает теорию «нового социального объекта», предлагает ориентироваться не на рабочих, а на люмпен-пролетариат. Еще до того, как возникла НАП, он уже думал о люмпенах.
Не станем говорить о всех завитках жизни и карьеры Тони Негри. У истоков движения «Потере операйо» стояла его группа — писатель Нанни Балестрини, автор очень плохого романа о рабочих фирмы ФИАТ «Хотим всего», и двое активистов движения контестации: Оресте Скальцоне и Франко Пиперно. Оформление ПО происходит во Флоренции в январе 1970 года, по не вполне официальным данным, там присутствует несколько тысяч человек. Схематизм всех выступлений просто фантастический. Однако лозунг террора еще не выдвигает никто.
Проходит семнадцать месяцев. В сентябре 1971 года Потоп на своей конференции решает создать партию, объявленной целью которой будет подготовка вооруженного восстания: партито армато. Идея в самом деле носилась в воздухе. О ней думали БР, ПО и другие, так что НАП в этом смысле всего лишь эпигон. «Лотта континуа» о вооруженном восстании не говорит, но выдвигает лозунг захвата городов. Когда Потоп принял решение о создании партито армато, Тони Негри на пресс-конференции объяснил взаимосвязь между различными элементами платформы этой новой партии. Он прибег к образам из катехизиса (наверное, сказалось его католическое воспитание): «Как Иисус Христос рядом с Отцом, а Дух святой рядом с ними обоими».
По данным серьезного политолога Джорджо Галли, в 1971 году «Потере операйо» была самой сильной из ультра
левых организаций и в сентябре на конференции, где решили создать партито армато, присутствовала тысяча делегатов, представлявших 57 секций и 108 ячеек. Напомним, что в книге Камона «Запад» лидера ультраправых зовут Франко и что Франко Фреда никогда не возражал, если говорили, что он — прототип. А лидера ультралевых зовут Миро. Все в Италии знают, что его прототип — Тони Нег-ри, который этого не подтверждает, но и не отрицает.
Следовать хронологии точно — просто немыслимо: всего слишком много — сенсаций, драм, вранья. Наступает 1972 год, и сумасшедшая «Лотта континуа», выполняя свои лозунги, на самом деле «захватывает город Милан», и это длится несколько часов. 14 марта находят изуродованный почти до неузнаваемости труп Джанджакомо Фельтринелли. Прежде чем рассказать о нем, упомянем, что в Италии в 1981 году вышел том, названный «Доклад о терроризме». Там в основном документы, но есть и аналитические статьи. В приложениях есть списки «по состоянию на...». В приложениях дана подробнейшая информация о всех ультра — и «черных» и «красных». Период — с 1969 по 1980 год включительно. Все разработано по вертикали и по горизонтали: кто убит или ранен (имя и фамилия, возраст, профессия) и кто несет ответственность. В этих таблицах не указывается, какая именно организация — только ее ориентация. Кроме того, во многих случаях убивали или были убиты полицейские, это тоже оговорено.
Но есть другие таблицы и списки, где в двух разделах в алфавитном порядке приведены названия всех абсолютно групп. Удивительно то, что во многих случаях и те и другие ультра дают себе одинаковые названия, в которых меняются лишь имена прилагательные. Так, в обоих списках часто повторяется слово «риволюционарио». Приведу названия нескольких ультралевых групп на букву «А»: «Авангуар-диа комуниста», «Авангуардиа комуниста пролетариа», «Авангуардиа операйа», «Авангуардиа пер иль комуниз-мо» 11 и т. д. Список очень длинный. Правда, некоторые
группы то исчезали, то сливались, то меняли название.
Когда я спорила с Фердинандо Камоном, который в книге «Запад» фактически проводил знак равенства между «черными» и «красными» экстремистами, спор был очень серьезным, и с его аргументами я никак не могла согласиться. Город Тренто — традиционно католический, оплот церкви против всех ересей. Там старинный университет, и там в 1964 году решили создать первый в Италии факультет социологии. Планы были самыми амбициозными: модернизировать университет, следуя самым лучшим современным образцам, и готовить там высококвалифицированные кадры для католической политики и культуры. Тренто — цитадель Христианско-демократической партии, контролирующей в городе решительно все. Обновленный университет должен придать городу больший блеск и иметь общенациональное значение. Весть об открытии социологического факультета разносится мгновенно, в Тренто начинают съезжаться студенты из других городов. Не все они левые, но самый факт появления в Тренто молодых людей иной формации многое меняет в привычном укладе жизни.
«События в Тренто» являются как бы преддверием к студенческой борьбе 1967 — 1968 годов. В Тренто все протекает бурно и оригинально, студенты завязывают некоторые связи с рабочими и с лицами свободных профессий. К началу 1967/68 учебного года в Тренто открывается «контруниверситет», или «негативный университет», приезжают крупные социологи, среди них Франко Феррароти. Среди лидеров студенческого движения в Тренто — Ренато Курчио, его жена Маргерита Кагол, Марко Боато. Позднее Феррароти в одной статье, начав с того, что на эту тему пишут «много глупостей», а необходимо прежде всего хорошо понять, дает свое объяснение природы ультракрасного экстремизма. Он считает решающим католический компонент. Он убежден в том, что молодые люди, воспитавшиеся в замкнутом католическом кругу, не были достаточно зрелыми и подготовленными для трезвой оценки соци
альной реальности, и это почти фатально обрекало их на экстремизм. «В католических семьях, в приходах им внушалась слепая вера и поклонение Мадонне. Теперь это преобразовывалось в своего рода манерный мистический иррационализм» 12. Это точное замечание. В самом деле, когда читаешь теоретические документы итальянских ультракрасных, просто поражает — пока не привыкнешь к их логике и стилю — смесь абстракций с чем-то и впрямь похожим на мистику. Они жаждут свержения капиталистической системы и наступления новой исторической эры, но исходят из почти апокалипсических идей.
ЗАГАДОЧНЫЕ УБИЙСТВА
Будем говорить о страшной смерти Джанджакомо Фельт-ринелли и о людях, так или иначе связанных с его гибелью. Но раньше сошлюсь на книгу Джампаоло Пансы, вышедшую через восемь лет после гибели Фельтринелли. Цитирую:
«Когда все это началось, примерно лет десять тому назад, умеренная итальянская буржуазия еще раз продемонстрировала поразительную способность мгновенно распознавать своих врагов. Те, кто входил в «Бригате россе», были левыми террористами, их мишенью были буржуа, а конечной целью — лишить буржуазию чувства уверенности. Доказательством были первые жертвы револьверных выстрелов: промышленные руководители, магистраты, консервативные журналисты, демохристианские политики и те, кто должен был охранять их: личный состав полицейских органов. Тем, кто возражал, что на самом деле красный терроризм действовал против левой и во имя авторитарной реставрации, умеренные давали конкретный и ясный ответ: может быть, это и так, и, если будет продолжаться долго, левая выйдет из всей передряги с переломанными костями, но пока что жертвами являются только буржуа и плачут только семьи буржуа. Следовательно, «те» — их противни
ки, убийцы, которые хотят уничтожить энное число людей, и с ними надо бороться именно как с преступниками и убийцами» 13.
Панса с этого рассуждения начал, а потом перешел к левым: «Левые, напротив, не хотели ничего видеть, не хотели ничего слышать, когда раздались первые револьверные выстрелы. Поднимал голову новый враг, но левые не чувствовали опасности и не поняли, откуда она исходит. Лишь у немногих хватило интеллектуальной смелости, чтобы признать сразу: террористы из «Бригате россе» и смежных групп родились дома, в рядах левых; все относили за счет 1968 года, этого удивительного времени огромных порывов, огромных глупостей и страшных ошибок».
Попробую изложить мою личную гипотезу. В чем-то прав Панса, но в чем-то очень не прав. Согласна, что левые (коммунисты, социалисты) слишком долго не придавали должного значения тому, что творится. Не согласна с тем, что «плакать приходилось только семьям буржуа». Не стану перечислять факты и называть все новые имена. Но среди первых жертв террора, когда он начнется (будут или убивать, или обезноживать), окажутся и левые, в том числе коммунисты. Одного из самых дорогих моих друзей, генуэзского профессора и промышленного руководителя Карло Кастеллано, «Бригате россе» искалечили так, что даже наш Илизаров не смог ничего сделать. Да, БР и прочие непричастны к той «стратегии напряженности», которую запрограммировали и осуществляли черные, к массовому террору — в поездах, на площадях. Но о том, к чему пришли ультракрасные, мы вернемся. Пока, напоминаю, они еще никого не убивают, они только возводят насилие в абсолют.
Корреспондент газеты «Паэзе сэра» Адриано Альдомо-рески приехал к нам работать через три года после смерти Фельтринелли, с которым очень дружил. Адриано привел ко мне Инге Фельтринелли, руководящую издательством, и единственного сына Джанджакомо и Инге — в то время
семнадцатилетнего Карлино, грустного молчаливого мальчика, Теперь он закончил факультет политических наук, его зовут полным именем Карло, и он руководит Фондационе Фельтринелли, которая, в частности, выпускает бесценные анналы.
Джанджакомо Фельтринелли был, каким его представляешь по всем устным и напечатанным свидетельствам, человеком одержимым, одновременно смелым и не вполне психически уравновешенным. Мультимиллиардер, одержимый страхом перед переворотом справа (типа режима греческих полковников) и желавший действовать во имя революции. Как он понимал революцию? Он создал организацию «Группи ди ационе партиджана» (ГАП), щедро ее финансировал, но желал также быть идеологом. Он писал наивные, немножко примитивные листовки и искал связей с другими итальянскими ультралевыми группами, но настоящим идеалом были для него латиноамериканские революционеры, и специфический их опыт он хотел перенести на почву Италии.
Джанджакомо ушел в подполье, гримировался, носил кличку Освальд, то жил за границей, то появлялся в Италии, причем полиция, вероятно, все о его деятельности знала, но не трогала. Не то принимали его не очень серьезно, не то хотели каким-то образом использовать. У него были разнообразные и странные связи. Например, с Пьетро Сек-кьей. Он искал контактов с Курчио и виделся с ним, но «Бригате россе» его не отталкивали, но и не поддерживали. Сама смерть Фельтринелли окутана тайной. Хотел лично совершить диверсионный акт и погиб, пытаясь взорвать миланскую электросеть. А что, если эту сумасшедшую идею ему кто-то внушил? Если так или иначе он должен был погибнуть, потому что это входило в чьи-то сложные планы?
Известно, что вплоть до последнего момента рядом с ним находился некий Карло Фиорони, который после взрыва скрылся. Полиция отправилась к нему домой. Родители
заявили, что их Карло одно время принадлежал к «Потере операйо», но потом ушел, потому что политика его не интересует: он — мечтатель, поэт и идеалист. Потоп сухо сообщил в коммюнике, что «товарищ Фиорони» вышел из их организации в октябре 1971 года. После смерти Фельт-ринелли ГАП распались.
Возвращаюсь к своей гипотезе. По-моему, самое правильное искать происхождение4 красного терроризма в двух отправных точках: плохо понятые и неосмысленные книги по теории научного социализма и — для Италии — католический интегрализм. Левые партии, которых Панса обвинял в лицемерии, мне кажется, виноваты в том, что упрощали.
За смертью Фельтринелли последовала волна обысков. «Бригате россе» на время затихли. Но именно в марте 1973 года, опять в форме интервью, они представили свой второй теоретический документ. Главный тезис — инициатива террора принадлежит государству; доказательство — трагедия на пьяцца Фонтана. Акции БР — всего лишь сопротивление, ответ на вызов властей. Относительно ИКП сказано, что это большая политическая сила, демократическая. Да, но ее стратегия «диаметрально противоположна стратегии «Бригате россе». Хочу напомнить, что датой рождения «Лотта континуа» считается весна — лето 1969 года, а первый общенациональный съезд ЛК был в Турине летом 1970 года. Иными словами, ЛК чуть-чуть старше, чем «Бригате россе», и моложе, чем Потоп.
Возникает ощущение хаоса. Слишком много лжи, провокаций, сенсационных разоблачений, двойничества. Пьяцца Фонтана незабываема. Я писала о том, что ЛК выдвинула столько обвинений против следственных органов, что комиссар полиции Луиджи Калабрези подал на ЛК в суд. Но 17 мая 1972 года Калабрези убит, кем убит — неизвестно. 17 мая 1973 года, в первую годовщину смерти Калабрези, на здании полицейского управления в Милане устанавливают его бюст. Во время церемонии взрывается бомба. Женщина и трое полицейских убиты на месте, есть
тяжело раненные. Убийца схвачен. Его зовут Джованни Бертоли, ему 40 лет, уголовное прошлое, на руке свежая татуировка: буква А (Анархия), входит в «Кружок Нестор Махно», прослеживаются связи с Фредой и Вентурой. После ареста этого террориста о нем больше не упоминают. Но трудно вообразить, что он действовал для собственного удовольствия, и, конечно, возможны разнообразные гипотезы. Связи с группой Фреды...
Как бы то ни было, в 1973 году ультралевые еще никого не убивали. Сколько мы насчитали ультралевых организаций? ПО, АО, ЛК, КПМ, БР, ГАП. Да еще неаполитанская НАП. И еще множество. Среди них как-то терялась «Аутономиа», сначала она называлась просто так, уж потом добавила слово «операйа». А она очень важна. Была еще «Группа 22 октября», очень сомнительная с точки зрения идеологии. Активистов арестовали. Дело группы вел заместитель главного прокурора Генуи Марио Сосси, тоже персонаж крайне сомнительный по моральным качествам. Сосси хвастался, что может за несколько минут арестовать «пять тысяч экстремистов». Членов «Группы 22 октября» осудили. Тогда БР решили похитить Марио Сосси. Это апрель 1974 года. После смерти Фельтринелли начался какой-то новый этап, изменилось качество и стиль борьбы между экстремистами и государством. Кроме всего прочего, БР и другим смежным организациям нужны деньги для своей деятельности, и они начинают похищать людей также и по этой причине. Они и раньше похищали людей, но тогда скорее, чтобы напугать, а не из-за денег. Сосси, разумеется, тоже похитили из «идейных соображений» и в знак солидарности с «Группой 22 октября». БР ежедневно допрашивают Сосси и выпускают коммюнике. Они очень любят свои коммюнике. Может быть, для них это форма самоутверждения, а также и рекламы.
В конце концов главный прокурор Генуи Франческо Коко обещает освободить из тюрьмы уже осужденную банду из «Группы 22 октября» в обмен на Сосси. БР отпускают
Сосси (завязав ему глаза, чтобы он не мог потом разыскать место, где его содержали). В похищении Сосси принимает участие также Маргерита Кагол. Мотивы в этом похищении, безусловно, чисто политические. У «Бригате россе» есть одна теория: магистраты являются «слабым звеном системы».
По данным министерства внутренних дел, в начале 70-х годов основные силы крайне правых были переброшены из Падуи в Тоскану. В ноябре 1973 года организация «Ордине нуово» была распущена. Суда над ней добился прокурор Витторио Оккорсио. Выступив на суде, Оккорсио заявил, что обвиняемые «основали политическое движение, порочащее демократию и ее институты, зиждущееся на прославлении принципов, символов и методов, свойственных распущенной фашистской партии». ОН по решению суда распустили. Это был первый процесс. Именно тогда в Испанию бежали многие фашисты и нацисты, в том числе Грациани. Вместо распущенного ОН было создано две организации: «Ордине неро» и «Анно дзеро», которой руководил Сальваторе Франча. Франча сделал декларацию: «Нам надоело дышать отравленным воздухом грязной демократической и антифашистской системы. Усилим борьбу против буржуазного общества, не имеющего никаких идеалов».
В марте 1974 года состоялась международная встреча, в которой приняли участие около тридцати виднейших фашистов из разных стран. Среди итальянцев — Грациани и Франча. В ноябре 1974 года в Италии — второй процесс над неофашистами. Выносятся сравнительно мягкие приговоры, и Витторио Оккорсио их опротестовывает. На втором процессе главный обвиняемый — Сальваторе Франча, но его судят заочно. Вероятно, в это время он находился в бегах. Витторио Оккорсио начинает готовить третий процесс над неофашистами. Он работает упорно, никому ничего не рассказывает, но что-то просачивается всегда. Оккорсио почтительно называли «дон Витторио». По политическим взглядам он был умеренным. Во время трагедии на пьяцца
Фонтана шел «по красному следу» не для того, чтобы кому-то угодить, а потому, что в то время верил в виновность анархистов.
На него нападали левые, потому что он когда-то выдал ордер на арест редактора «Потере операйо» Франческо Толина. Но когда стали известными новые факты, Оккор-сио мужественно признал свою ошибку и начал борьбу против черных. Задолго до попытки первого, генеральского, переворота Оккорсио был единственным из итальянских магистратов, кто выступил публично и прямо: да, это правда, они устроили заговор, они готовили переворот. Оккорсио не был ни карьеристом, ни чиновником типа «чего изволите?». Он считал своим долгом защищать республику от всех, кто бы ей ни угрожал.
Он стал методично и целеустремленно готовить материалы для третьего процесса над фашистами и нацистами. Считается, что он уже подошел к самому главному: установить персонально, кто из высших государственных лиц покровительствует стратегии террора. В частности, у него были данные о встречах различных фашистских групп в Мюнхене, затем в Испании. Считается, будто есть «черный список» итальянских судей и прокуроров, которых решили убить, и что Оккорсио был первым в этом списке. Смертный приговор ему вынес «Особый трибунал правых, находящихся в изгнании».
В апреле 1976 года испанец Луи Гарсиа Родригес, нацист высокого класса, давно связанный с итальянцами, усадил за один стол в шикарном барселонском отеле Клементе Грациани и Стефано Делле Кьяйе, которые ненавидели друг друга и годами обменивались взаимными обвинениями в принадлежности к различным секретным службам. Римский судья Виоланте еще во время первого процесса над неофашистами обвинил Родригеса в том, что тот является «лидером одной международной черной организации» и снабжает ее крупными денежными средствами, поскольку одновременно возглавляет группу контрабандистов, занимающихся торговлей оружием.
Родригес — богач и один из главарей фаланги, противник «идеологии» и сторонник действия. Пакт о единстве действий, в верности которому поклялись в Барселоне, стал возможным только благодаря ненависти к коммунизму, объединяющей Делле Кьяйе и Грациани. Приняв на себя роль исполнителей приговора, нацисты доказали, что они являются верным и надежным звеном и что на них можно положиться. И приговор был приведен в исполнение. 10 июля 1976 года фашисты убили Витторио Оккорсио в Риме.
Смерть Оккорсио вызвала панику и гнев. В феврале 1977 года в Риме, в квартире, битком набитой оружием и взрывчаткой, был схвачен неофашист Пьерлуиджи Конку-телли из «Анно дзеро». Этот Конкутелли был раньше кандидатом МСИ на выборах в Палермо. При аресте Конкутелли немедленно объявил себя «политическим бойцом». В его квартире нашли также более шести миллионов лир: часть выкупа (банкноты были помечены), выплаченного за освобождение похищенной в январе дочери итальянского парфюмерного короля Эммануэллы Трапани.
Почти одновременно с арестом Конкутелли полицией были схвачены бандит Ренато Валанцаска, на счету которого было уже много похищений людей, и несколько его сообщников. И до того предполагали, что между неофашистами и преступным миром существуют разнообразные связи, но то были предположения, а появились факты. По некоторым источникам, именно Валанцаска был главой «Анонима секвестри», но это не доказано, называются и другие имена — из мира мафии.
«Анонима секвестра» (перевожу по смыслу: «Анонимное акционерное общество по похищению людей») — страшная организация, возникшая в середине 70-х годов. Похищениями занимались профессионалы. Под профессионалами подразумевается «новая» калабрийская мафия, еще более жестокая и циничная, чем «классическая» сицилианская мафия.
После того как на парламентских выборах в Италии 20 июня 1976 года за коммунистов голосовал каждый третий, а неофашисты потерпели неудачу, в Барселоне 10 и 11 июля 1976 года состоялось совещание ультрачерных организаций из пятнадцати стран. Основным вопросом было положение в Италии. Грациани там был, а Франча не мог: он был «глубоко засекречен». Родригес представлял и испанскую фалангу и итальянцев, бежавших в те годы из страны. Были и французы, и немцы, и швейцарцы, и люди из «Всемирной антикоммунистической лиги». Насколько известно, идею предпринять какие-то совместные действия против Италии выдвинула одна из крупных международных фашистских организаций — «Нувелль ордр эуропээн» (НОЭ).
Тем временем в Италии происходили суды над людьми, обвинявшимися в событиях на пьяцца Фонтана, причем происходили удивительные вещи: семилетнее расследование взрыва бомбы в Сельскохозяйственном банке 12 декабря 1969 года изобиловало попытками так или иначе, любой ценой выгородить многих людей, которых явно надо было привлечь к ответственности. Потому что замешаны слишком могущественные силы, располагающие возможностями блокировать, добиваться временного освобождения «по состоянию здоровья».
Возвращаемся к моменту, когда БР освободили Марио Сосси и были довольны приобретенной репутацией бандитов-джентльменов. Мы говорили, что Маргерита Кагол принимала участие в похищении Сосси. Тогда речь шла не о деньгах, а о политической акции. Но Маргерита делала такие вещи не раз, уверенная в правоте своего дела. Ренато Курчио считал, что Италия — самое слабое звено в буржуазно-демократической системе Западной Европы. Следующее слабое звено — ФРГ. Значит, надо вести вооруженную борьбу против этой системы.
Некоторые называют БР и смежные ультралевые группы «просто фашистами». Это не кажется мне серьезным. По
чему фашисты? Вспомним генезис Курчио, Маргериты. Факультет социологии в Тренто, «красная линия» эммел-листской партии, «Синистра пролетариа». Во что они верили? Курчио и других не раз арестовывали. В 1975 году Курчио арестовали, но Маргерита с непостижимой легкостью организовала побег. В той же тюрьме находился тогда Франческини, но освободить его не удалось. Цитируем книгу Франческини «Мара, Ренато и я»: «...смотрю тележурнал. Показывают лужайку, показывают тело женщины, прикрытое простыней. Это Мара, я узнаю ее джинсы, ее веревочные туфли, которые мы покупали вместе... Иду в камеру, бросаюсь на кровать и начинаю плакать. Пытаюсь перестать, но это сильнее меня, слезы текут помимо моей воли» 14.
Как погибла Маргерита? БР похитили какого-то винодела, чтобы получить выкуп. Деньги нужны были для БР. Франческини узнал лужайку, там стоял — местность уединенная — принадлежавший Маргерите маленький дом, которым БР пользовались для всяких своих акций. Полиция и не знала сначала, кто эта сторожившая винодела женщина. Началась перестрелка. «Маргерите Кагол к моменту ее смерти было лет тридцать... Она из нормальнейшей провинциальной буржуазной семьи: родные, школа, университет, брак, венчание в церкви, мечта родить ребенка...» 15. И еще одна цитата: «5 июня 1975 года. Алессандрия. В перестрелке с похитителями промышленника Валларйно Ганчиа (которого освободили) убита карабинерами Маргерита Кагол, жена Ренато Курчио, главы «Бригате россе» 16. Ее прах благословил не простой священник, а епископ. Могла ли Мара, мог ли Ренато, да и другие, предполагать, что они могут оказаться пешками в какой-то зловещей игре, просто пешками, не протагонистами? Во что они верили? В революцию? Мне глубоко жаль Маргериту Кагол. Фашисты тут ни при чем. Все — страшный, уродливый гибрид. Объяснить это рассудочно не умею, думаю о слепом фанатизме, а всякий фанатизм очень страшен.
Мы помним, что главный прокурор Генуи Франческо Коко обещал в обмен на Сосси освободить осужденных членов «Группы 22 октября». И — не сдержал слова. Мар-гериты Кагол давно уже нет в живых, Курчио очередной раз арестован. 7 июня 1976 года начинается суд над ним и группой его товарищей. На судебном заседании 9 июня поднимается один из обвиняемых и скандирует: «Коммюнике номер шесть. Вчера, 8 июня 1976 года, вооруженные отряды «Бригате россе» казнили государственного палача Франческо Коко и двух наемников, которые должны были охранять его». Под наемниками подразумевались телохранитель и шофер. Напоминаю о программных документах БР: первый — в марте 1971 года; второй — в марте 1973 года; третьим считают ответ БР на вопросы «Эспрессо» во время полемики, вызванной «делом Сосси», но там не было ничего существенно нового. Везде повторялась тема насилия, понимаемого как справедливость. Так до смерти «государственного палача Франческо Коко».
Если уж быть точными, БР пролили кровь еще прежде, когда убили в Падуе в здании МСИ фашиста Джи-ролуччо. Но там история темная: то ли убили «по технической ошибке», то ли была какая-то схватка, то ли просто провокация. Начнем счет с Коко. И будем рассматривать смерть его и «двух наемников» как пролог.
Теперь, повинуясь кольцеобразной структуре главы, после всех отступлений, возвращаемся к «Санчо Пансе» при Джанджакомо, то есть к Карло Фиорони, о котором родители говорили, что он идеалист. После смерти Джанджакомо Фельтринелли прошло три года, про ГАП все забыли. Конечно, забыли и о Фиорони. Как вдруг он опять возникает. Он арестован в зданий одного швейцарского банка после того, как получил крупную сумму денег при обстоятельствах, вызвавших подозрения. Сначала его допрашивают швейцарцы, потом передают итальянской полиции. Начинается игра в признания. На каждом новом допросе Фиорони говорит капельку правды, но к ней примешива
ется изрядная порция наглого, истерического вранья. Фио-рони виляет, запутывает... Но в конце концов признается. Деньги в швейцарском банке — часть выкупа, который семья похищенного инженера Карло Саронио дала как аванс за его освобождение.
Даже по итальянским нормативам (а там, как известно, таких историй хватает) история с Карло Саронио считается одной из самых отвратительных и страшных. Карло Саронио — миланец, инженер, ему 26 лет. Знакомство Саронио и Фиорони произошло в 1969 году, они очень подружились. Настолько, что, приезжая в Милан, Фиорони часто жил в доме Саронио. Тот представил его своей матери как друга Бруно, работающего в одном миланском издательстве. Бруно бывает в Милане по делам, но у него нет денег на гостиницу, так что он останавливается у Саронио. Была дружба, но основанная не только на личной симпатии. Примешивалась политика. Саронио входит в ПО по рекомендации Фиорони.
В марте 1974 года Фиорони приезжает в Милан, где его срочно хочет видеть некий Казирати, падуанец, тоже якобы принадлежащий к ПО. Казирати выражается вполне ясно. Потоп нуждается в больших деньгах, и очень срочно. Поэтому Потоп решил похитить Саронио и потребовать выкуп в 5 миллиардов лир. Из них 10 процентов пойдет Потопу, а 90 процентов — тому или тем людям из преступного мира, которые осуществят похищение. Почему избрали жертвой Саронио, члена Потопа, своего товарища? Потому что он самый богатый из них и потому, что его легче похитить. У Фиорони роль наводчика: он должен показать Казирати своего друга Саронио. И показывает. Кроме того, сообщает, что 14 апреля 1975 года Саронио пойдет куда-то ужинать. Уголовники, переодевшиеся в форму карабинеров, проделывают всю операцию без затруднений. Саронио думает, что его вызывают в полицию по какому-то «рутинному» делу. Но похитители в автомобиле кладут ему на лицо маску, пропитанную хлороформом. Причем доза такая, что он умирает.
Саронио нет в живых, но Казирати продолжает вести переговоры с семьей, а Фиорони сообщает дополнительные подробности, чтобы все выглядело правдоподобно. Фиорони уверяет, что он не знал о том, что его друга нет в живых. Потом Фиорони посылают в Швейцарию, чтобы «промыть» полученный аванс («промывка» денег — особая операция; смысл в том, что номера ассигнаций могли быть помеченными, а в швейцарских банках совершали обмен, чтобы не оставалось следов). Но Фиорони не повезло, и его арестовали. Некоторые газеты писали, что Фиорони — секретный агент. Вот и все.
В конце сентября 1977 года представители второй волны контестации собираются в Болонье. Среди них Тони Негри. А теперь приведу одну цитату:
«Кажется абсурдной игрой воображать, какая судьба могла бы ожидать его. Адвокат, инженер, атомный физик, руководитель промышленного предприятия, принимая во внимание общественное положение, круг друзей, образование. Сын одного из самых могущественных людей республики, разве не мог он в тени отца стать послом, генералом, судьей, директором радиовещания, епископом, университетским профессором или, как минимум, депутатом парламента... Или, если он не хочет иметь большие деньги и гнушается традиционными профессиями, он мог бы стать поэтом, клоуном, отшельником. Почему — террористом?» 17
Цитата приведена из прекрасной книги «Нигилистическая Италия». Автор — Коррадо Стайано. Протагонист этой его книги — Марко Донат Каттэн. Его отец Карло Донат Каттэн и сейчас один из самых могущественных людей республики, многократный министр, лидер влиятельной фракции внутри ХДП, играющий в популизм и говорящий о необходимости «здорового реакционного ветра». Лицемер. Циник. Честолюбец. Марко Донат Каттэн жил в Турине и рано начал интересоваться политикой. Некоторое время он был членом «Лотта континуа», но там особенно не выдвинулся. В 1973 году он и его друг Роберто
Сандало, студент-медик, ставший своим человеком в доме сенатора Донат Каттэна, вступают в группу «Сенца тре-гуа» (хорошо вооружены, готовятся к экспроприациям — «организации нужны деньги»), принимают условные имена. Марко выбирает имя Альберто. Семья ни о чем не подозревает. В 1975 году выходит первый номер газеты «Сенца трегуа», скорее похожий на листовку: уровень культуры низкий.
В конце 1976 — начале 1977 года происходит процесс кристаллизации, сближения между различными группами; «Сенца трегуа» разрабатывает план создания общенациональной организации. В марте 1977 года «Сенца трегуа» заявила, что отныне гражданская война в Италии неизбежна и вопрос надо дебатировать. В апреле на собрании во Флоренции решили создать общенациональное руководство организации «Прима линеа», которая станет второй по значению после «Бригате россе». Марко Донат Каттэн становится членом руководства «Прима линеа».
В мае 1977 года в Турине должен был состояться суд над Курчио и его товарищами. Однако атмосфера в стране была такой напряженной, что интеллигенция оказалась втянутой в «проблему террора». Бригатисти, оставшиеся на свободе, угрожали присяжным заседателям смертью. Шестнадцать человек, которые должны были стать присяжными на этом суде, принесли врачебные справки о том, что они страдают «депрессивным синдромом». Процесс был сорван, он состоится позднее, но легко вообразить атмосферу в обществе. Не стану говорить о том, какую позицию занял тот или иной деятель культуры: в спор втянуты самые сливки общества. Разгорелись небывалые страсти, и все разделились на два главных лагеря: те, кто считал своим долгом защищать эту республику, и те, кто не желал принимать во всем этом никакого участия. Не потому, что боялись, а потому, что больше не верили в ценности, выдвинутые много лет назад, после провозглашения республики.
События весны 1977 года были важным этапом в развитии итальянской общественной мысли и предшествовали полярному размежеванию. Цитирую одну любопытную книгу: «В первых числах мая 1977 года наш полуостров оказался тонущим в наводнении нервных, возмущенных, иногда неправильно понятых слов, текстов, публикаций, телефонных разговоров. И все они были направлены к тому, чтобы разрешить, растолковать, политизировать вечный вопрос, одновременно моральный и гражданский, о задаче интеллектуалов» 18.
Нигилистическая Италия... Как бы ни относиться к личной позиции каждого из участников этой небывалой по остроте дискуссии итальянских интеллигентов — одно ясно: «Бригате россе» и «Прима линеа» словно конкурировали между собой, кто больше людей искалечит, кто больше убьет. Апокалипсис! Получилось так, что в этой главе рассказано далеко не о всех страшных, но — увы — реальных событиях, которые происходили в Италии на протяжении долгого периода. Не только рассказать, хотя бы перечислить персонажей не смогла. Может быть, чуть-чуть удалось дать представление об атмосфере, назвать некоторые громкие и менее громкие имена. Все это переплетение ультра-черных, ультракрасных, мафиози, сотрудников различных секретных служб — как рассказать о нем?
Остается надеяться, что хоть немного интересного я в этой главе нашим читателям, несмотря на все пробелы, написала. Много страшного, но и в последней главе тоже придется говорить о страшных вещах. Таков наш Двадцатый век, ничего не поделаешь. Пожелаем счастья и удачи тем, кто будет жить в XXI веке.
Глава б
ПОДВОДЯ итоги
«ПАМЯТНАЯ ЗАПИСКА»
Пусть не покажется странным, что в итоговой главе мы опять обращаемся к «незабываемому 1956 году». Правда, что со смертью Сталина кончилась эра, правда и то, что XX съезд КПСС стал решающим историческим рубежом. Не только для нашей страны, но и для всего международного рабочего движения. Первый, открытый доклад Н. С. Хрущева был сделан 14 февраля 1956 года, а «секретный», предназначенный только для делегатов,— 25 февраля. Зарубежных гостей ознакомили с содержанием доклада только на следующий день, 26 февраля. Таким образом, Тольятти, как и лидеры других компартий, прибывшие на съезд, знал. Но была установка ничего не обнародовать. Теперь легко говорить, что установка была наивной, а в тот момент травма была глубочайшей. То, что рассказал Хрущев, восприняли как крах мифа.
Введение к шестому тому собрания сочинений Тольятти, охватывающему период с 1956 года до смерти «товарища
Эрколи», написал Лючано Группи, написал без лукавства, стараясь честно и серьезно передать атмосферу и положение внутри ИКП. Когда произошли трагические события в Польше и в Венгрии, каждая коммунистическая партия должна была занять позицию. После пакта Молотова—Риббентропа многие представители западной интеллигенции вышли из коммунистических партий своих стран. В 1956 году — вторая волна: многие интеллектуалы с болью, может быть, с отчаянием сдавали свои партийные билеты.
Это мы говорим об интеллигенции, но была проблема миллионов людей, отождествлявших имя Сталина с победой над фашизмом, со всеми идеалами, во имя которых боролись. Группи пишет о противоречивой позиции Тольятти. Он полагает, что Тольятти относился к Сталину сложно, но в самой сложности был момент искреннего восхищения. В то же время Тольятти понимал, что перед новой партией, созданной после «салернского поворота», вставали немыслимые раньше задачи и открывались огромные возможности. Вернувшись в Италию, Тольятти вначале пробовал свести информацию к минимуму. Как известно, Тольятти всегда был осторожным политиком.
Однако не все руководители ИКП считали, что надо проявлять такую осторожность. Джан Карло Пайетта, Джорджо Амендола и Марио Аликата, ведавший тогда сектором культуры, были настроены крайне решительно. Они говорили, что XX съезд означал для каждого необходимость спросить себя: что значит быть коммунистом? Водораздел между теми, кто хотел свести перемены к минимуму, и теми, кто призывал к решительному обновлению, был четким.
Авторитетный демократический журнал «Нуови арго-менти» обратился к нескольким политическим и общественным деятелям с просьбой ответить на «Девять вопросов о сталинизме». Ответы были опубликованы в номере за май — июнь 1956 года. Текст Тольятти кажется мне характерным для его стиля: логика, четкость формулиро-
вок, никаких намеков на эмоции. Первый вопрос журнала: «Что означает, по вашему мнению, осуждение культа личности в СССР? Каковы внутренние, внешние, политические, социальные, экономические, психологические, исторические причины этого осуждения?»
Ответ Тольятти на этот вопрос: «Осуждение культа личности, провозглашенное коммунистами Советского Союза, и критика деятельности Сталина означают, по моему мнению, то, что советские руководители сказали и повторили: не больше и не меньше этого» 1. Мы читаем 22 страницы ясного, продуманного, осторожного текста. Тольятти предупреждает от грубых и предвзятых оценок и от огульного осуждения исторического опыта. Выступление Тольятти в «Нуови аргоменти» вызывает сложное чувство полного согласия, когда он говорит о Ленине, о значении Октября, о победе над фашизмом, и глубокой боли, когда он говорит вещи, в которые, наверное, сам не мог верить. Пример: рассуждения о политических процессах. К этой теме он возвращается не раз. Цитирую:
«Сейчас нам говорят, что в эру Сталина проводились суды, заканчивавшиеся незаконными и несправедливыми приговорами. Судьи, выносившие эти приговоры, не были, вероятно, гражданами, поступавшими не по совести. Они были гражданами, убежденными (но тогда это убеждение разделялось всем народом), что неверные теории Сталина о том, что везде есть «враги народа», которых надо уничтожить, правильны» 2. Тольятти писал, что он и другие товарищи удивлялись тому, что все обвиняемые признавались, и обсуждали это, говоря между собой. «Но не более того. Впрочем, для нас и теперь неясно, распространяются ли делающиеся сейчас разоблачения о нарушениях законности и о применении незаконных и морально отталкивающих методов следствия на все процессы или на какой-то определенный период» 3.
Всего этого я даже комментировать не хочу. Не хочу комментировать и заявление Тольятти, что советские то-22*	339
варищи никогда, никогда, никогда не давали директив другим партиям (имеется в виду Коминтерн) и что только безмозглые тупицы могут верить в такие нелепости. Но будем справедливы: интервью для «Нуови аргоменти» очень важно, потому что в самом конце сказано: настало время по-новому думать о проблемах рабочего движения. Это вписывается в формулу новой партии и предвещает разработанную Тольятти теорию итальянского пути к социализму.
Некоторые итальянские авторы расценивают это интервью как недостаточно решительное, другие — как слишком решительное. Может быть, оно было только первым шагом, так как Тольятти психологически, а не только политически еще не был готов к большему. 24 июня 1956 года на пленуме ЦК ИКП он сделал доклад, озаглавленный «Итальянский путь к социализму». Это уже была позиция. Тольятти сказал, что он вполне сознательно и с согласия других товарищей, вернувшись из Москвы, сосредоточил внимание не на XX съезде КПСС, а на предстоявших муниципальных выборах: «Я отдавал себе отчет — если касаться этих проблем, их надо анализировать, доходя до глубин. Такой анализ можно было сделать на съезде партии и во время предсъездовских дискуссий. Но в тот момент созвать съезд было невозможно» 4.
Очень важный VIII съезд ИКП открылся в Риме 8 декабря 1956 года и продолжался до 14 декабря. Тольятти признает необходимость десталинизации, но хочет контролировать каждый шаг. Надо признать, что Никита Сергеевич Хрущев в Италии был не очень популярен. На самом съезде один из ораторов, представитель академического мира, сравнивает Сталина с римским императором Тиберием и говорит: «Против Тиберия выступил великий историк Корнелий Тацит. Сталину не повезло: его обвинителем стал Никита Хрущев» 5.
Значение XX съезда КПСС переоценить невозможно. В Италии изменилась диалектика взаимоотношений между
ИКП и И СП. Наступило резкое похолодание. Ненни, пришедший в 1952 году в такой восторг после беседы со Сталиным, теперь возвращает международную Сталинскую премию. Он встречается с лидером социал-демократов Джузеппе Сарагатом, и эта встреча политически многое означает. Итальянская буржуазная печать травит ИКП. Внутри самой партии идет брожение: московские события оказываются серьезным испытанием для партийных кадров — каждый должен определить свою позицию. По-настоящему в этой главе нужен был бы синхронный рассказ: «А в это время в Москве... А в это время в Риме...» Или: «А в это время социалисты... А в это время католики...»
Происходит много драм, коллективных и личных. В особенности это касается интеллигенции. Приводить примеры мы не станем. Это принадлежит Большой Истории, которую не переделаешь и не перечеркнешь. Но комкать трагическую тему нельзя, а писать подробно невозможно. Кроме того, все связанное с эпохой сталинизма и с эпохой десталинизации сложно и горько. Это наше общее прошлое. Скажем только одно: какое бы трудное положение ни создалось в Итальянской коммунистической партии, отступать было некуда. Пальмиро Тольятти продумывал концепцию итальянского пути к социализму — может быть, самому главному делу его жизни.
Кольцеобразное построение этой книги часто приводит автора к искушению опять и опять говорить о центризме, о правом центре, о левом центре, о смене лидеров и т. д. Постараемся избегать соблазнов и сейчас будем думать только о Пальмиро Тольятти. Партия уже много лет не участвует в национальном правительстве, но сохраняет роль мощной оппозиции, с которой нельзя не считаться. А Тольятти — лидер, личный авторитет и престиж которого далеко выходят за пределы Италии.
Конец 50-х и начало 60-х годов — для Тольятти период больших раздумий, философского осмысления прошлого и настоящего. Но он думает также о том, что может прои
зойти завтра и послезавтра. Пример: Тольятти занимает привычно жесткие позиции при оценке венгерских событий. Но для него это лишь миг в мировой истории. Он стремится теоретически осмыслить весь клубок универсальных проблем. Именно в эти годы он нередко выступает в печати, полемизируя с несколькими выдающимися итальянскими идеологами и философами (например, Норберто Боббио или Эудженио Гарэн), иногда остро спорит, иногда соглашается. На IX съезде ИКП (30 января — 4 февраля 1960 года) в докладе Тольятти уже звучит одна важная мысль, но разовьет он ее в докладе на X съезде партии (2 декабря — 8 декабря 1962 года). С большой силой Тольятти ставит вопрос об угрозе атомной смерти.
С присущей ему способностью ясно и лаконично выражать сложные идеи Тольятти говорит: прежде можно было сколько угодно дискутировать о характере войн (теоретически или же анализируя конкретные войны). Но появление атомного и термоядерного оружия создает новое качество. Если бы началась война, «фактически мы оказались бы перед лицом самоубийства всего человеческого рода» 6. Мы привели одну фразу, а доклад занимает 45 страниц в книге большого формата. Но не надо думать, что Тольятти повторял общие фразы о разрядке. Нет, с большой силой мысли и убежденности Тольятти философски перечеркивает идею войны.
17 октября 1961 года в Москве открылся XXII съезд КПСС. Поскольку XXI съезд итальянцы считали «монотонным», никто не ожидал, что на XXII съезде сможет что-либо произойти. Но Никита Сергеевич, как известно, умел преподносить миру сюрпризы. Тольятти вернулся из Москвы раздраженный и недовольный. Уже XX съезд, как мы знаем, вызвал у Тольятти некоторые сомнения. Но на этот раз он был убежден, что Хрущев зашел слишком далеко. 10 ноября 1961 года на пленуме ЦК ИКП Тольятти делает доклад о XXII съезде КПСС. Дает минимальную информацию, говорит, что ИКП всегда, не колеблясь, вы
ступает против догматизма и поддерживает новые идеи. А потом переходит к основной части доклада: перечисляет достижения СССР во всех областях.
Происходит нечто небывалое: происходит форменный бунт. Выступает Джорджо Амендола, затем другие. Все говорят очень резко. Ораторы говорят не о Сталине, а преимущественно о сталинизме. Тольятти совершенно взбешен. Лонго, его заместитель, держался «над схваткой». Террачини пытается успокоить Тольятти. Джан Карло Пайетта й Пьетро Инграо тоже выступают, не менее резко, чем Амендола. Некоторые требуют созыва чрезвычайного съезда ИКП. Видимо, это предложение о созыве съезда было последней каплей. Тольятти выходит из себя: «Ах, вы хотите созвать чрезвычайный съезд? Прекрасно. Но я оставляю за собой право вести фракционную борьбу и сам ее возглавлю». В своей хронике «Унита» опустила фразу о фракционной борьбе, а другие газеты привели.
Произошло нечто беспрецедентное: ЦК ИКП не принимает подготовленную Тольятти резолюцию по его докладу. После прений, которые иначе как драматическими не назовешь, предлагается подготовить новую резолюцию. Ее пишут два члена Руководства — Паоло Буфалини и Энрико Берлингуэр, потом некоторые коррективы вносит Тольятти, но второй текст, опубликованный в «Уните» 26 ноября 1961 года, вызывает настоящую сенсацию. Так, в пункте 5 сказано, что фракции недопустимы, но вполне возможно не только свободное сопоставление мнений, но и выражение открытого несогласия — как в речах, так и при голосовании.
Легко вообразить адский шум в прессе. Потерпел Тольятти поражение или не потерпел? Сам он заявляет, что никакого поражения не было, что документ вполне «тольят-тианский» и сам он принимал участие в его разработке. Через несколько дней после опубликования документа в здании ЦК ИКП на пресс-конференцию собралось более двухсот итальянских и иностранных корреспондентов. На их вопросы отвечали Марио Аликата и Джан Карло Пайетта,
известный как блестящий полемист. Иллюстрируем обстановку:
«Журналист. Как же Тольятти может оставаться во главе партии? Или у вас вслед за признанием не следует покаяние?
Пайетта. Не вижу, почему мы должны были бы его смещать. Я в нем чувствую силу руководителя. Именно он научил нас избегать конформизма, а также поверхностных суждений» 7.
Тольятти устал. 19 марта 1964 года он пишет Лонго официальное письмо, что желает покинуть свой пост по мотивам здоровья. Впечатление разорвавшейся бомбы. Все молчат, в прессу ничего не просачивается. Тольятти пропускает одно заседание Руководства, но 9 апреля приходит. О письме ни он, ни кто другой не говорят ни слова.
Еще до этого, в феврале 1964 года, ЦК КПСС, по предложению Суслова, решает созвать в Москве международное Совещание всех братских партий, в основном из-за серьезнейших разногласий с китайской партией. Французы — за созыв Совещания, итальянцы делают оговорки. Они «за критику, но против предания анафеме». 1 мая в Москву едут трое представителей ИКП, чтобы разъяснить свою позицию. Они, по существу, говорят, что китайские товарищи не правы, но каждый имеет право на собственное мнение. Все спорят и нервничают.
Через некоторое время Тольятти принимает решение. Он говорит Камилле Равере, что врачи запрещают ему лететь на самолете, но он скоро полетит, так как считает необходимым увидеться лично с Хрущевым и поговорить обо всем неторопливо и обстоятельно. Джорджо Бокка приводит много свидетельств того, как все это происходило. Тольятти привык летом отдыхать в горах, он приносит большую личную жертву, потому что разговор с Хрущевым рассматривает как последнюю попытку уговорить его и объяснить: разрыв с китайской партией может нанести вред всему движению. Кроме того, необходимо уста
новить более демократические отношения между всеми коммунистическими партиями.
Нильде Йотти рассказала Бокке подробности: Тольятти вместе с ней и с Маризой вылетел из Рима 9 августа 1964 года и полет был долгим — через Франкфурт-на-Майне и Копенгаген. На аэродроме их встретил Брежнев и увез на дачу, где вечером состоялась встреча с Брежневым, Пономаревым и тогдашним послом СССР в Италии Козыревым. Они сообщили, что Хрущеву пришлось отправиться на целину, а некоторые другие члены Президиума находились в отпуске. «Тольятти был глубоко расстроен отсутствием Хрущева... Во время встречи с Брежневым и Пономаревым произошла почти что ссора. Тольятти кричал: «Вы ничего не понимаете, дайте мне поговорить с Хрущевым, с вами разговаривать невозможно» 8. Решили поехать в Ялту. Нильде Йотти говорила Бокке: Тольятти сказал ей, что сделает наброски для предстоявшей (когда, он не знал) встречи с Хрущевым. И действительно, уже в Ялте написал текст, а Нильде перепечатала на машинке.
Утром 13 августа Тольятти чувствует себя утомленным, но все-таки решает выступить перед пионерами в Артеке. И выступает. Потом дети дают спектакль, во время спектакля у Тольятти происходит кровоизлияние в мозг. С того момента и до конца врачи отчаянно борются за его жизнь. Из Рима прилетают Луиджи Лонго, Алессандро Натта, Лючано Лама, еще двое товарищей. 20 августа делают операцию, надеясь только на чудо. Нильде отдает Лонго «Памятную записку» своего мужа. Теперь здесь и наши: Хрущев, Подгорный, Косыгин. Никита Сергеевич взволнован, вспоминает, что встречался с Тольятти в бытность свою секретарем МК партии: «Какие были сказочные годы». Утром 21 августа Натта спрашивает Лонго, что они будут, делать с этой «Запиской». Лонго отвечает: «Если Тольятти умрет, надо будет опубликовать». Натта. «Конечно, когда настанет подходящий момент». Лонго. «Немедленно». В 13 часов 20 минут 21 августа 1964 года Тольятти уми-Рает-	ж
Потом Хрущев лично отдает распоряжения, связанные с траурным церемониалом. Он провожает Лонго на аэродром, о документе не спрашивает. На похороны в Рим прилетает Брежнев и спрашивает Лонго, что они решили делать с документом. Цитирую свидетельство Луиджи Лонго: «Напечатать, ответил я. Он промолчал. Конечно, я знал, что советские не хотят публикации, и говорил об этом с товарищами. Берлингуэр, Йнграо, Амендола и я желали публикации, другие были против, но возобладало наше мнение. Я хотел опубликовать документ, отражающий партийную линию, касавшуюся не только сегодняшнего дня, но и будущего. И потом я хотел любой ценой помешать тому, чтобы не получилось как с завещанием Ленина. Нет, сказал я товарищам, мы опубликуем сейчас. И чтобы избежать каких-либо помех, заявил, выступая на траурном митинге на пьяцца Сан-Джованни: товарищ Тольятти оставил нам по всем этим вопросам мемориал» 9.
Газета «Правда» напечатала «Памятную записку» Тольятти 10 сентября 1964 года, но в двухтомник сочинений Тольятти ее не включили. Текст занимает целую газетную полосу. Я бережно храню этот номер газеты уже четверть века. Не станем цитировать все, что касается «китайской темы», нам знаком и подтвержденный в «Записке» тезис о независимости каждой коммунистической партии при выборе своего пути. Процитируем одно из самых, мне кажется, блестящих мест «Записки»:
«Мы должны стать поборниками свободы интеллектуальной жизни, свободы художественного творчества и научного прогресса. Для этого мы должны не противопоставлять в абстрактной форме наши концепции тенденциям и течениям иного характера, а открыть диалог со всеми этими течениями и посредством этого диалога постараться углубить темы, касающиеся культуры, в том виде, в каком они предстают в настоящее время. Отнюдь не все те, кто в различных областях культуры, в философии, в исторических и социальных науках сегодня далек от нас, явля
ются нашими врагами или агентами нашего врага. Именно взаимное понимание, достигнутое в результате постоянных дискуссий, дает нам авторитет и престиж и в то же время помогает нам разоблачить подлинных врагов, лжемысли-телей, шарлатанов в области художественного творчества и т. д. В этой сфере мы могли бы получить большую помощь — которая не всегда приходит — из тех стран, где мы уже руководим всей общественной жизнью» 10.
Почти в конце «Записки» эта тема возникает опять: «Создается общее впечатление медлительности и противодействия в деле возвращения к ленинским нормам, которые обеспечивали, как внутри партии, так и вне ее, большую свободу высказываний и дискуссий по вопросам культуры, искусства, а также и политики». Перечитываю «Записку», и мне кажется, будто Пальмиро Тольятти стоит сейчас рядом с нами, хочет того же, чего напряженно, настойчиво, страстно хотим все мы. Мне кажется также, что эта «Записка» — одна из вершин политической мудрости Пальмиро Тольятти. За плечами была долгая жизнь со всем хорошим и со всем плохим, с редкостным мужеством и стыдными компромиссами, которые — уверена — он сам себе не прощал. Трагический персонаж в трагической эпохе. И, вопреки всем «но», один из самых великих итальянцев в истории XX века. Современникам трудно быть беспристрастными: да или нет, хорошо или плохо. Но мы обязаны говорить правду, какой ее видим и понимаем, ничего не упрощая, не подгоняя под заранее составленную схему. Это трудно, но необходимо и обязательно — с политической точки зрения и потому, что таков наш нравственный долг.
ЭНРИКО БЕРЛИНГУЭР
После смерти Тольятти партию, естественно, возглавил Луиджи Лонго. Его настойчивости и решительности мы обязаны опубликованием «Памятной записки» в Риме и в Москве. Во время чехословацких событий 1968 года он
находился на отдыхе в Барвихе, его разбудили в 5 часов утра, чтобы сообщить о том, что произошло. Его реакция была мгновенной и решительной. Через две недели, в Италии, он переносит инсульт. Лонго частично парализован, но полностью сохранил ясность мысли. Формально у него не было заместителя, но с ним вместе работала группа надежных сотрудников, которым он мог полностью доверять. Мы часто говорим о личных взаимоотношениях между политическими деятелями. Мне кажется, что они действительно имеют если не решающее, то, во всяком случае, очень большое значение.
Нет, не решающее. Так, многие итальянские исследователи утверждают, что Тольятти и Хрущев друг друга терпеть не могли. После смерти Тольятти в Италии шли жаркие споры о том, хотел ли Тольятти помочь Хрущеву или, напротив, сделать его положение еще более сложным. Мотивировка: Тольятти не мог не знать, что в КПСС у Хрущева есть могущественные враги, которые смогут демагогически использовать его контакт с ИКП. И Нильде Йотти, и Луиджи Лонго уверенно заявляют: Тольятти хотел помочь. Я тоже так думаю. И думаю, что дело не сводилось к личным симпатиям или антипатиям, а к огромному чувству долга перед рабочим движением. Личные отношения Тольятти и Лонго, как мы знаем, тоже не всегда были идиллическими. Лонго настоял на публикации «Памятной записки» не только из уважения к памяти покойного лидера. Важно было и другое: мы видим в Тольятти и Лонго единомышленников. В начале 60-х годов они одинаково относились к решающим проблемам.
Поэтому мы говорим: Лонго выбрал своих ближайших сотрудников из числа людей, которым он мог безусловно доверять в политическом и в человеческом плане, людей, в порядочности которых он не сомневался. И не случайно среди самых близких сотрудников и помощников Лонго оказался Энрико Берлингуэр. Мы уже называли его имя. Попытаемся рассказать о нем подробнее.
Родословная Берлингуэров восходит к XVII веку. Аристократическая испанская семья разделилась на несколько ветвей, одна из которых оказалась в Сардинии. В роду были ученые, военные, епископы, юристы, поэтессы. История семьи тесно переплетена с историей Рисорджименто. В семейном архиве хранятся письма Гарибальди, адресованные мадзинисту Энрико Берлингуэру. В семье кипели политические страсти, политикой занимались и женщины. У Энрико Берлингуэра было восемь детей. Первенец — Марио Берлингуэр стал блестящим адвокатом. Одна из его сестер — Инес Берлингуэр — считалась выдающейся женщиной. Она вышла замуж за Стефано Сильенти. Все трое: Марио, Инес, Стефано примкнули к Партии действия. В доме Сильенти состоялось первое заседание КНО. Позднее Стефано Сильенти станет министром в кабинете Бономи.
Марио Берлингуэр 25 мая 1922 года празднует рождение своего первенца, которого в честь деда-республиканца называют Энрико. Через пять месяцев Муссолини придет к власти... Мать Энрико умирает, когда ему 14 лет. С отцом нет настоящей духовной близости, но тетя Инес заменяет ему мать. Энрико подолгу жил в доме Сильенти, был спокойным, доверчивым, веселым. Но только — со своими. Со всеми посторонними он замкнут, холоден и почти не разговаривает. Ему дадут прозвище, основанное на игре слов. По-итальянски sordomuto значит глухонемой; Энрико называют Sardo muto — Немой сардинец. Он мало к кому привязывался, но, если кого-то любил, это было надежно и прочно. Интеллектуально он формировался «сам по себе», читал, что хотелось. Например, Платона, Канта, Гегеля, Маркса, Бакунина.
Отец хотел, чтобы Энрико стал юристом. Уже в университете он сдавал экзамены блестяще, но мог и пренебречь. В истории его интересовали определенные эпохи, например Великая французская революция. Ребенком, играя с друзьями, любил исполнять роль Робеспьера.
Может быть, в нем было что-то от якобинца. Серьезный, упрямый, он в университете ни разу не надел, хотя полагалось, черной рубашки. С детства и до конца Берлингуэр был удивительно красивым: принц из волшебной сказки.
Сардинская буржуазия — особенно высшие ее слои — пыталась как бы не замечать плебейского режима Муссолини. В семейном архиве Берлингуэров хранятся письма — небрежные, презрительные: «...ах, эти фашисты...», «...вообще незачем интересоваться политикой...» Это не активный антифашизм, который для некоторых членов семьи придет потом, — это пассивная фронда, совершенное неприятие, брезгливость.
Для Энрико Берлингуэра решающее значение имеют моральные ценности. Абсолютное неприятие фашизма также продиктовано прежде всего моральным отвращением. В Сардинии, в сущности, не было настоящего общественного мнения, интереса к политике. Во время войны Энрико не читал газет, а регулярно слушал Би-би-си. И все-таки была маленькая подпольная коммунистическая группа. Несколько ремесленников, школьная учительница. Они поручают Энрико создать юношескую организацию. И он делает это серьезно и увлеченно. Мало-помалу Энрико входит в политику.
В Сассари большинство людей как будто и не заметило падения режима, и «сорок пять дней» Бадольо прошли почти мимо них. Взрослые словно спали, но молодые ребята уже действовали. В январе 1944 года в Сассари вспыхивают волнения: «голодные мятежи» такого же типа, как подлинно народные мятежи прошлого века. Производятся аресты. По данным полиции, зачинщики — коммунисты, а главный организатор — Энрико Берлингуэр. Сто дней тюрьмы — позднее Энрико скажет, что это был полезный опыт. Но как руководитель юношеской коммунистической группы он суров и требователен. Автор одной из лучших книг о Берлин-гуэре — Джузеппе Фиори — разыскал в архивах протокол собрания, состоявшегося, когда их выпустили. Цитируем:
«Берлингуэр заявил, что необходимо тщательно проверить, кто и как из коммунистов вел себя во время допросов в связи с волнениями 13—14 января» и. Для него это принципиально важно: как товарищи вели себя в экстремальной ситуации — важно с политической и моральной точек зрения. По мнению некоторых биографов, именно в тюрьме Энрико Берлингуэр принимает решение, которое определит всю его жизнь: стать профессиональным революционером.
Юг Италии освобожден. В середине июня 1944 года Марио Берлингуэр едет в Салерно и берет с собой Энрико. Массимо Капрара, тогдашний секретарь Тольятти, вспоминает, как однажды утром адвокат Берлингуэр появился в здании префектуры и почти на ходу представил Тольятти своего сына. Потом еще одна беглая встреча. Рим освобожден, ИКП формирует кадры. В какой-то прекрасный день в здании ЦК ИКП появляется молодой человек и протягивает тогдашнему руководителю юношеского движения собственноручную записку Тольятти: «Это товарищ Берлингуэр, приехавший из Сардинии. Используйте его в вашей организации».
Нельзя сказать, чтобы Энрико приняли слишком дружелюбно. Партизаном он не был, замкнутый, неразговорчивый, не терпит фамильярности. Его направляют на профсоюзную работу среди молодежи, и он сразу проявляет способности организатора, упорство и терпение. Живет в доме Инес, которая, как полагается светской женщине, принимает раз в неделю по пятницам. В ее салоне Энрико знакомится со многими выдающимися людьми старшего поколения. Но там бывают и молодые, среди них Летиция. Лауренти, из хорошей буржуазной семьи, католичка. Впоследствии она станет женой Энрико.
Летом 1945 года Берлингуэра посылают на работу в Милан, где, как мы знаем, вершитель судеб — Лонго. Он объясняет Энрико, что значит «Ветер с Севера». В Милане Энрико очень ждали, но боялись, что к ним пришлют
«аппаратчика». Но уже первый сделанный им доклад вызывает чувство уважения и симпатии: Энрико серьезен, самокритичен, откровенен и — все это понимают — очень умен и образован. В январе 1946 года на V съезде ИКП в Риме Энрико Берлингуэр избран кандидатом в члены ЦК. Это первый съезд партии после Освобождения, прошедший под знаком понятия новая партия, в духе «салернского поворота».
Энрико по-прежнему много читает. Грамши он почти не знает: его «Тюремные тетради» и «Письма из тюрьмы» еще не опубликованы. Для Энрико он пока не гениальный мыслитель, а герой и мученик; в то время Энрико много читает Ленина и «Краткий курс». Своим учителем он считает Тольятти и с юношеской наивностью пытается подражать ему в мелочах: писать зеленым карандашом, к примеру. Но это пустяки, а Энрико человек мыслящий, и ему глубоко близки концепции новой партии: последовательно, терпеливо, гибко завоевывать доверие широких слоев населения. Кроме того, идеологический отказ от догматизма. В Уставе ИКП сказано, что ее членами могут быть мужчины и женщины, достигшие 18 лет, независимо от расы, религиозных убеждений и философских взглядов. Незадолго до V съезда к ИКП примкнула группа молодых католиков, принимавших участие в Сопротивлении. Их лидер — Франко Родано, они называют себя Движением като-коммунистов. У Тольятти очень хорошие личные отношения с Родано. Сближение с католиками — одна из основных линий стратегии Тольятти, и Берлингуэру это очень близко. Это входит в понятие национального единства.
В июле 1946 года во главе делегации молодых коммунистов Энрико едет в Советский Союз. Это одна из первых делегаций, посетивших СССР после войны. Их принимает И. В. Сталин, к которому все они относятся с величайшим почтением. Берлингуэр взволнован и растроган, всюду возит с собой фотографию Сталина. В СССР они проводят четыре недели, Энрико много выступает.
Но 1946 год — также год ошибок и разочарований. Эйфория 1945 года, охватившая всех после падения фашизма, сменяется у многих молодых людей скептицизмом и даже разочарованием. Нечто похожее было в Италии после победы движения Рисорджименто: тогда тоже ждали, что все проблемы будут решены как по мановению волшебной палочки. Но на практике все сложнее, и, оказывается, достичь национального единства совсем не так легко, как казалось. Энрико Берлингуэр, несомненно, был идеалистом, свято верил в свои ценности и переживал неудачи.
Наступает 1947 год. Де Гаспери разрывает национальное единство, исключив из правительства коммунистов и социалистов. Начинается «холодная война». Итальянские левые испытывают настоящий шок. Для Энрико, который, конечно, отлично понимает политический смысл происшедшего, еще, может быть, важнее моральный момент: измена.
В это время умеренной линии Тольятти противостоит линия Лонго и Секкьи, то есть своего рода возврат к экстремистским позициям. Берлингуэр настроен так же, как они. Все это очень драматично. Когда в мае 1947 года Энрико созвал первую юношескую общенациональную конференцию, на ней выступил Тольятти и произнес одну из самых удивительных своих речей, говоря о будущем. Он говорил и о том, какое счастье быть молодым, о том, что молодежь — это нечто, существующее «само по себе», вне зависимости от классов, от взглядов. Он говорил о том, что надо уметь мечтать. Эта философская речь бросает неожиданный свет на самого Тольятти, и, возможно, не все поняли ее глубокий смысл. Мне кажется, ее не понял и Энрико. А трагизм еще в том, что как раз в тот день, когда выступал Тольятти, произошла измена Де Гаспери, но Тольятти о ней еще не знал.
В 1948 году, в ожидании парламентских выборов 18 апреля, коммунисты и социалисты объединяются в Народный фронт. А Берлингуэр, с благословения Лонго, создает Гарибальдийский авангард, объединивший несколько де
сятков тысяч человек. Они готовы к борьбе, может быть, вооруженной борьбе. 8 февраля 1948 года на съезде Гари-бальдийского авангарда в Генуе доклад Берлингуэра можно понять именно в этом смысле. Незачем говорить о шоке, испытанном после поражения левых на выборах 18 апреля, и о том, каким потрясением для Энрико было покушение на Тольятти.
Чуть позже Берлингуэр создает Федерацию итальянской коммунистической молодежи — ИФКМ. Ее днем рождения считается 2 июля 1950 года, когда Тольятти торжественно вручает Берлингуэру знамя, и это, конечно, имеет значение символа. В лучшие периоды ИФКМ объединяла 460 тысяч человек. Берлингуэр вкладывал в работу много сил, убежденности и фантазии. Он был умным и решительным, но также чувствительным и нервным человеком. Когда однажды Тольятти резко и вполне справедливо критиковал ИФКМ, Берлингуэр заплакал. Были удачи и радости, но были разочарования и ошибки. ИФКМ, так сказать, курировал Лонго. Однако и Тольятти, и Секкья придавали работе с молодежью большое значение. Поскольку их мнения далеко не всегда совпадали, Берлингуэру приходилось нелегко: он был бесконечно предан Тольятти, но ему очень импонировал и опыт людей, олицетворявших (по-разному) «Ветер с Севера».
С 1950 по 1953 год Берлингуэр возглавлял также Всемирную федерацию демократической молодежи, насчитывавшую до 72 миллионов членов из 74 стран. Формально Берлингуэр был как бы аппаратчиком высокого ранга. Но он не подходил ни под какие стереотипы. Люди или очень любили его, или, напротив, с трудом переносили. У него был индивидуальный стиль работы и отношений с товарищами и с противниками, этому стилю он не изменял никогда. Наступило время, когда ему как-то расхотелось заниматься исключительно работой с молодежью.
Берлингуэр оставляет ИФКМ в конце сентября 1956 года. Смерть Сталина, как и почти все, Берлингуэр пережил
как большое горе, но разоблачения Н. С. Хрущева на XX съезде КПСС произвели на него сильнейшее впечатление. А потом, после XXII съезда, он был одним из тех, кто составил второй проект резолюции по докладу Тольятти. Во время той бурной недели в декабре 1961 года, когда разыгрался скандал с Тольятти, Берлингуэр сделал двухчасовой доклад на пленуме ЦК ИКП и вызвал живейший интерес в прессе. В сущности, вне партийных кругов Берлингуэра мало кто знал. Теперь о нем писали как о подлинном протагонисте пленума и как о «восходящей звезде». Он реагировал на поднявшийся шум с полным безразличием.
Гром грянул 14 октября 1964 года, когда Н. С. Хрущев внезапно был смещен. Лонго, Пайетта, Берлингуэр со страниц газеты «Унита» настойчиво требуют объяснить, как и почему это произошло. Им не отвечают.
27 октября 1964 года в Москву вылетает делегация ИКП во главе с Берлингуэром. Они ждут два дня, потом — встреча. С советской стороны были Суслов, Подгорный и Пономарев. Эта история описана во многих книгах — как на основании официальных сообщений в «Уните», так и на основании воспоминаний многих деятелей ИКП. Берлингуэр заявляет, что смещение Хрущева вызвало в итальянской партии недоумение, тревогу и несогласие: «Вы не понимаете, что это — удар для КПСС и всего ее руководства?» Он хочет знать, имеет ли все это связь с XX съездом КПСС, и если имеет, то почему несколько лет никто не говорил, что в СССР возникли какие-то проблемы? Цитирую книгу Джузеппе Фиори:
«Подгорный. Мы рады, что вы приехали. Вы говорите очень откровенно. Мы тоже будем говорить очень откровенно. Товарищи из ИКП выразили сомнение в советской демократии. Мы самым категорическим образом отвергаем такую критику. Мы сместили Хрущева для того, чтобы защитить демократические и ленинские принципы. Буржуазная и социал-демократическая пресса говорит, что в СССР
нет демократии. Ваша позиция мало чем отличается от этих выдумок. Ваша критика дает аргументы Ненни и социал-демократам. Ваш тон — ультимативный, недружественный, дидактический. Аликата и Амендола позволяют себе учить другую партию и осуждают как недемократическое то, что не совпадает с их идеями...
Берлингуэр. ...КПСС несет интернациональную ответственность.
Подгорный. Но мы не обязаны подвергаться постоянной и публичной критике. Мы не позволяем себе критиковать другие партии так, как это делаете вы. Эта манера вмешиваться в дела других партий недопустима.
Суслов. С некоторых пор, говоря о демократии, вы направляете свои стрелы не против врагов, а против КПСС.
Пономарев. Вы отстаиваете свою автономию, а мы — нашу» 12.
Присутствовавшие на встрече итальянские коммунисты говорили Фиори, что Берлингуэр держался с безукоризненной и ледяной вежливостью и что московские товарищи были просто ошеломлены его тоном и тем, что он, так сказать, себе позволял. Потом итальянцы вернулись домой и откровенно рассказали, как происходила московская встреча. Берлингуэр, конечно, принадлежал к «сыновьям Тольятти», но он был человеком другого интеллектуального склада, другого характера. Он не знал искусства пользоваться тактическими шагами, искусства, которым владел Тольятти. Энрико был прямолинейнее и резче. И — наивнее. Никто не живет в безвоздушном пространстве. Как раз в октябре 1964 года Италия была охвачена страшно эмоциональной дискуссией, связанной именно со смещением Н. С. Хрущева, но вышедшей за рамки ИКП.
Философ Норберто Боббио (род. в 1909 г.), близкий к социалистам, пользующийся большим моральным авторитетом, обратился к Джорджо Амендоле с частным письмом, на которое тот ответил. Позднее с обоюдного согласия письма были преданы гласности. Боббио писал, что итальян
ские коммунисты имеют исторический шанс без обиняков сказать, что они понимают под демократией в современном обществе, «сказать честно, лояльно, окончательно». Боббио писал, что, быть может, Хрущева действительно надо было сместить. «Но возможно ли, что почти через полвека после революции, двадцать лет после окончания войны и десять лет после десталинизаций происходит такой факт: правительство отказывает в доверии премьер-министру и это приобретает характер не трагедии, а гротескного заговора? Возможно ли, что есть лишь одна альтернатива: либо лидеру провозглашают осанну, либо он превращается во врага народа?» И дальше: «Сегодня в Италии созрели условия для создания единой большой партии рабочего класса. Мы нуждаемся в вашей силе. Но вы не можете обойтись без наших принципов» 13.
Цитирую фразы из ответа Амендолы, вызвавшие общенациональный скандал: «...если объединение должно совершиться, оно возможно ни на социал-демократических, ни на коммунистических позициях... Если единая партия рабочего класса сформируется, она должна быть партией итальянского пути к социализму» |4. Читатели могут вообразить, что после этого началось. Многие местные организации ИКП воспринимают ответ Амендолы чуть ли не как черную измену. Он реагирует с бешенством, говорит о каких-то интригах, разъезжает по городам, всюду выступает. В спор вовлечены все—все—все политические деятели, интеллектуалы. Тема действительно была важной. Но это итальянцы. Тольятти говорил когда-то о значении «темпераментов», а Лонго — о значении «чувств».
В то время начиналась подготовка к XI съезду ИКП — первому после смерти Пальмиро Тольятти. Лонго был обеспокоен, потому что боялся возникновения фракций. Берлингуэр тоже нервничал: в самой остроте споров он угадывал моменты личного соперничества. Подготовка к съезду длилась целый год, и при обсуждении проектов документов в федерациях кипели страсти. Съезд открылся 25 ян
варя 1966 года и, вопреки опасениям, прошел под знаком единства партии. Исследователи согласны в том, что это было личной заслугой Лонго и Берлингуэра. Но — парадоксально — после съезда именно Берлингуэру пришлось «платить по счету»: он вошел в состав Руководства, но не секретариата, а трое его единомышленников даже не были избраны в состав ЦК. Берлингуэра направили секретарем федерации в Лацио.
Берлингуэр считал XI съезд одним из самых трудных и важных. По значению он ставил его рядом с V съездом («новая партия») и с VIII съездом («десталинизация»). Сам он, выступая на XI съезде и анализируя положение в международном рабочем движении, много говорил о значении теории и о необходимости взаимной терпимости. От КПСС на XI съезде ИКП присутствовал Суслов. Интересно сравнивать тексты выступлений Берлингуэра. Тональность меняется: от «якобинства» до терпимости. В чем он не менялся — это в том, что никогда ничего не говорил о себе лично. Один пример (это не анекдот, а факт). Журналист спрашивает о том, сколько ему лет. Берлингуэр совершенно серьезно: «Думаю, что если вы обратитесь в отдел печати партии, то сможете получить все сведения обо мне, которые вас интересуют».
В связи с этим сошлемся на одного из биографов Берлингуэра, покойного Витторио Горрезио. Он знает о прозвище Сардо муто и не без гордости начинает книгу «Берлингуэр» с того, что с ним, Горрезио, онореволе Берлингуэр все-таки согласился немножко поговорить. По этому поводу у меня есть гипотеза: Горрезио считался человеком высокой морали, а не только журналистом, создавшим школу. Поэтому моралист Берлингуэр сделал для него исключение и кое-что отвечал, хотя нередко отказывался под предлогом: «Я не люблю упрощений» или — «Я не пророк». Вот нечто вроде моментальной фотографии:
«Замкнутый и строгий, упрямый и сдержанный, непроницаемый, как будто безразличный к событиям и к
людям, к везенью и невезенью, хрупкий, как Грамши, он совершенно лишен типично итальянских черт. Он не увлекается, не жестикулирует, никогда не кажется импульсивным и не сентиментален. Неизменно спокойный, неторопливый, говорит неторопливо, всегда готовый остановиться в нужный момент... Он говорит о себе как о постороннем. «Как вы учились в школе?» — «Я? Нормально. Средне» 15.
Наступает 1968 год — «год студентов». Мы о нем много говорили, остается лишь добавить, что Берлингуэр, может быть, благодаря тому, что так долго работал с молодежью, отнесся к движению контестации с большим пониманием и чуткостью, нежели многие другие. В это время большое значение придавали тому, как молодые будут голосовать на парламентских выборах 19 мая 1968 года. Берлингуэр желал и умел разговаривать с молодежью и никогда не упрощал происходившее. Лонго его поддержал. Выборы привели к двойной победе ИКП. Число избирателей, голосовавших за нее, увеличилось с 25,3 до 26,9 процента. Еще важнее была политическая победа, которую все вынуждены были признать.
Напоминаю о том, что после «Памятной записки» Тольятти в Москве отказались от плана созвать международное Совещание компартий. Но проходит несколько лет, и эта идея возрождается. Лонго решительно против, он вызывает Берлингуэра и поручает ему вести переговоры на всех уровнях. Зачастую происходят конфиденциальные встречи; с некоторыми руководителями компартий (Жорж Марше, Сантьяго Каррильо) он отчасти сближается, с другими спорит. В феврале 1968 года решают созвать Консультативную встречу, которая должна избрать комиссию для выработки документов предстоящего международного Совещания. Берлингуэр хочет замедлить темпы, предлагает встретиться еще раз — позднее — для более глубокого анализа. Но его предложение отклоняется. Тут — чехословацкие события. Представители многих компартий в
связи с этими событиями встречаются в Будапеште и выпускают гневное коммюнике, требуя немедленно вывести из Праги войска.
Позиция Итальянской коммунистической партии известна, известно и решение Лонго. Тем временем Берлингуэр становится депутатом парламента. Начиная с 1961 года он упрямо отказывался от депутатства, так как парламентариями были его отец и один из кузенов. По мнению Энрико, странно было бы иметь трех онореволе из одной семьи. Но в 1968 году Марио Берлингуэр устал и не хочет баллотироваться, а кузен Луиджи Берлингуэр тоже возвращается к научной работе. Лонго настаивает. Энрико избран триумфально.
Международное Совещание коммунистических и рабочих партий открывается в Москве 5 июня 1969 года. За несколько месяцев до этого, на XII съезде ИКП, проходившем в Болонье с 8 по 15 февраля 1969 года, Берлингуэр утвержден заместителем Генерального секретаря партии. Когда до съезда вопрос о заместителе Генерального секретаря обсуждался на заседании Руководства, имя Берлин-гуэра называли все. Кроме одного человека: сам Энрико решительно отказывался, и это отнюдь не было кокетством. Он говорил, что у него не хватит сил и знаний, что он «не принадлежит к славному поколению», что ни за что не справится. Тем не менее в Москву он приехал, уже занимая пост заместителя Генерального секретаря ИКП.
Итальянцы приехали несколькими днями раньше, Берлингуэр часами играл в бильярд и в шахматы с Кириленко, но они все время спорили. За несколько дней до открытия Совещания Берлингуэр, видя, как настойчиво на него нажимают, придумывает тактический ход. Он предлагает послать в Рим одного из приехавших с ним товарищей, чтобы еще раз поговорить с Лонго. Наши довольны, они хорошо относятся к Коссутте, дают ему персональный самолет, он за один день успевает сделать два рейса: Москва — Рим, Рим — Москва. С Лонго до этого созвонились
по телефону. Коссутта возвращается и подтверждает: Руководство ИКП согласно подписать лишь некоторые разделы заготовленного документа. Москвичи разочарованы, но Л. И. Брежнев говорит, что ИКП — большая партия. Если она говорит да, то это да. Если говорит нет, то это нет.
Берлингуэр выступает 11 июня, говорит, что само понятие интернационализма переживает кризис и что у него большие сомнения в теоретической обоснованности предложенного документа, который носит, по его мнению, слишком ярко выраженный пропагандистский характер. Речь воспринимается итальянской прессой как сенсационная; в других странах тоже много откликов, «Монд» посвящает речи Берлингуэра передовую. Кто-то писал, что никогда никто из представителей иностранных партий не произносил в Москве таких резких слов. В Москве просят итальянскую делегацию проявить деликатность при заключительной церемонии закрытия Совещания. Поскольку итальянцы прямо и четко высказали все свои соображения, они проявляют максимальную формальную деликатность.
«ИСТОРИЧЕСКИЙ КОМПРОМИСС»
В качестве заместителя Генерального секретаря Энрико Берлингуэр фактически уже руководил Итальянской коммунистической партией. Еще перед поездкой на международное Совещание в Москву он испытал большое огорчение. Небольшая группа товарищей, среди которых были члены ЦК ИКП, приняли решение издавать собственный журнал (позднее превратившийся в газету, выходящую и сей час) под названием «Манифесте», очень левый и в известной мере антисоветский. Одна из организаторов журнала, член ЦК Россана Россанда, лояльно сообщила обо всем этом Берлингуэру. Шли долгие и нелегкие переговоры. Кончилось тем, что группа «Манифесто» была исключена из партии. Вероятно, Берлингуэру было очень тяжело, что именно он,
который на московском Совещании так ратовал за полную свободу мнений, вынужден был у себя дома, внутри своей партии, согласиться с исключением товарищей за несогласие. Это омрачило его душевное состояние, есть много свидетельств. Личные отношения с товарищами, исключенными из ЦК и из партии, он продолжал поддерживать всегда.
13 марта 1972 года в Милане открывается XIII съезд ИКП. На этом съезде Лонго избирают председателем партии, а Берлингуэра — ее Генеральным секретарем. Через три дня опознают труп Джанджакомо Фельтринелли. Этот издатель-мультимиллиардер никогда не был особенно симпатичен Берлингуэру, но он посвящает гибели Фельтринелли значительную часть своей речи, потому что расценивает эту страшную смерть политически. Цитируем:
«Кто и что привело Джанджакомо Фельтринелли к этому трагическому концу? Сильно подозрение, что произошла трагическая мизансцена... Эти факты могут быть пока неясными, но один факт совершенно ясен: христианская демократия не обеспечивала и не обеспечивает порядок в нашей стране. Факт, что побоище на пьяцца Фонтана, цепь террористических актов этих лет... всему этому способствовало то, как страной руководила ХДП. Вызов реакционных сил итальянской демократии — откровенно нагл и дерзок, опасности велики. Но мы принимаем этот вызов. Пусть поосте-регаются эти синьоры, пусть опасается ХДП, чтобы не сломать себе шею» 16.
Вообще, 1972 год начался трудно. Лидер входившей в правительство Республиканской партии Уго Ла Мальфа заявил, что республиканцы выходят из правительства из-за разногласий по экономическим вопросам. Премьер-министр христианский демократ Эмилио Коломбо (род. в 1920 г.) уходит в отставку. 17 февраля Джулио Андреотти впервые формирует кабинет, но уже 26 февраля не получает вотума доверия в сенате. 7—8 мая происходят парламентские выборы. ХДП получает 38,8 процента голосов, ИКП — 27,2, ИСП — 9,6, монархисты и фашисты — 8,7 процента.
После выборов Андреотти получает предложение создать свой второй кабинет. И создает трехпартийный правоцентристский кабинет, в который входят христианские демократы, социал-демократы и либералы.
Ультраправые активизировались. Тогдашний политический секретарь ХДП Арнальдо Форлани (род. в 1925 г.) в одной из своих речей заявил, что реакция ведет наступление и что — он уверен — существует заговор, цель которого отбросить Италию назад, к прошлому, из которого она с таким трудом вышла. Мы знаем, что в то время очень многие в Италии боялись путча справа. Берлингуэр, ругательски ругая ХДП, никогда не думал, что вся эта партия должна «сломать себе шею», как и не думал, что ночью все кошки серы. Как-никак он был учеником Тольятти и понимал, что ХДП действительно имеет глубокие корни в народе и что две массовые партии — ХДП и ИКП — в конце концов должны найти точки соприкосновения.
Возвращаемся к 1971 году. Тогда самым главным вопросом был выбор президента республики. Официальным кандидатом левых считался один из лидеров ИСП — Франческо Де Мартино (род. в 1907 г.). Но уже года два велись конфиденциальные переговоры между членами Руководства ИКП Лючано Баркой и одним из ближайших сотрудников Моро — Туллио Анкора. В сочельник 24 декабря 1971 года к Анкоре домой пришли Барка и Берлингуэр. Позднее Барка описал эту встречу. И Моро, и Берлингуэр казались немного скованными, наконец первым заговорил Берлингуэр, сказавший, что итальянские коммунисты готовы поддержать кандидатуру Моро на пост президента республики. Моро сдержанно поблагодарил, но заметил, что у его партии, видимо, другие планы. Секретарем ХДП был тогда Форлани, у которого действительно были другие планы. Был один конкретный мотив: Моро, как человек твердых моральных принципов, отказался заранее гарантировать, что в случае своего избрания будет поддерживать X или У. Амендола сказал: «Все хотели заручиться нашими голосами, кроме Моро» ,7.
Наиболее консервативные группы в ХДП уверяли, что, если будет избран «друг коммунистов Моро», партия потеряет половину своих членов. Короче говоря, президентом республики был избран неаполитанский адвокат Джованни Леоне (род. в 1908 г.), бывший уже и премьер-министром, и председателем палаты депутатов. Его избрали при помощи МСИ и масонов. Берлингуэр был так потрясен, узнав про роль масонов, что сразу после избрания Леоне пошел ужинать с группой журналистов и очень просил их расследовать, как и почему масоны имеют такое большое влияние и играют такую зловещую роль. Много позже установят, что глава ложи «П-2» Личо Джелли послал всем членам ложи инструкцию: голосовать только за Леоне. А вскоре после своего избрания Леоне принял Джелли в Квиринале.
Берлингуэр, как политик, хотел какой-то договоренности с ХДП, но по-человечески не любил ее. Одним из немногих, кто его интересовал и чем-то ему импонировал, был именно Альдо Моро. В своей книге Горрезио уверял, что у Берлингуэра и Моро были какие-то общие черты характера. Это, может быть, и неверно. Верно, думаю, то, что Берлингуэр что-то в Альдо Моро угадал.
Политическая жизнь диалектична. В ноябре 1972 года на своем XXXIX съезде социалисты выражают готовность войти в правительство. В том же ноябре частичные муниципальные выборы подтверждают тенденцию избирателей повернуть влево. Наступает 1973 год. В июне на XII съезде ХДП принимается решение совершить поворот. Правительство Андреотти терпит несколько поражений и уходит в отставку. 8 июля 1973 года формируется четвертый кабинет Мариано Румора (1915—1990). В него входят четыре партии, в том числе социалистическая. Так что это — «органическое левоцентристское правительство». Смысл формулы нам известен.
11 сентября происходит военный переворот в Чили. ИКП была хорошо информирована о том, что происходило в этой далекой латиноамериканской стране. Туда ездил
Джан Карло Пайетта, долго, откровенно и сердечно беседовал с президентом Альенде, а потом представил своей партии подробный доклад. Убийство Альенде вызывает в Италии, как и во всем цивилизованном мире, потрясение и гнев. Первая реакция Берлингуэра: «То, что случилось в Чили, в какой-то мере касается всех». Потом он напечатал в «Ринашите» три статьи под общим названием «Размышления об Италии после событий в Чили». Еженедельник «Ринашита» начал печатать эти статьи 28 сентября.
Центральная мысль выражена четко: «Мы говорим не о левой альтернативе, а о демократической альтернативе. Иными словами, о возможном сотрудничестве и соглашениях между народными массами, идущими за коммунистами и социалистами, с народными массами, идущими за католиками, а также о сотрудничестве с другими демократическими формированиями» 18. В последней из трех статей Берлингуэр употребил термин исторический компромисс.
Термин нравится далеко не всем. Берлингуэр представлял себе «исторический компромисс» как один из этапов пути, который постепенно приведет ИКП к участию в правительстве, а не как самоцель. Тольятти сам употребил слово компромисс, мотивируя необходимость сотрудничества коммунистов и социалистов со всеми партиями, участвовавшими в Сопротивлении. 17 марта 1975 года в Риме открылся XIV съезд ИКП, прозванный «съездом исторического компромисса».
Секретарем ХДП был тогда Аминторе Фанфани, который позволил себе грубейшую выходку: он отозвал свою гостевую делегацию, присутствовавшую на этом съезде. Берлингуэр реагировал на это чрезвычайно резко: возмущенно и саркастически. Позднее, уже не в связи с этой выходкой, Берлингуэр сказал, что «сенатор Фанфани считает себя, видимо, политически бессмертным». Фанфани, мне кажется, даже не понял философского смысла статей Берлингуэра в «Ринашите». Но другие поняли.
Если на муниципальных выборах 15 июня 1975 года победа коммунистов была самоочевидной и Берлингуэр заявил: «Продвижения коммунистов могут бояться только коррумпированные и злоупотребляющие властью люди», то на парламентских выборах 20 июня 1976 года победа ИКП была триумфом партии и лично Энрико Берлингуэра. Но ХДП тоже полностью сохранила свой электорат, что тогда многие пробовали объяснить призывом Индро Монта-нелли «зажать нос, но голосовать за христианских демократов». Эта фраза стала хрестоматийной.
Когда Берлингуэра избирали Генеральным секретарем ИКП, он сказал: «Товарищи, вы должны знать: я не сумею стать таким секретарем партии, какими были Тольятти и Лонго...» Это опять-таки не было позой: он просто не умел позировать, есть свидетельства очевидцев — его смущали даже овации. Но он вызывал чувство совершенного доверия.
Берлингуэр обладал мужеством и решительно не терпел схем. Кьяра Валентини, ссылаясь на мнение английского исследователя, пишет, что в послевоенный период в европейской левой было только три лидера, отличавшиеся «оригинальностью суждений и дипломатическими способностями. Это Энрико Берлингуэр, Вилли Брандт и Улоф Пальме» 19. Постепенно мысль Берлингуэра кристаллизовалась. Он думал о необходимости обновления коммунистического движения в изменившуюся историческую эпоху.
Эти идеи — философские и политические — вошли в историю под термином «еврокоммунизм». В сущности, это был вариант пути к социализму, отвечающий западноевропейским условиям и не ориентирующийся на практику реального социализма. Многие считали эти идеи еретическими, но, быть может, это было далеким предчувствием возможностей, которые откроются для всего рабочего движения после апреля 1985 года.
К формуле Берлингуэра присоединились французы и испанцы, тяготели и некоторые другие партии. Были совме-
стные публичные заявления и декларации и период некоторой эйфории. Потом, однако, оказалось, что у всех стран, примкнувших к этой идее, разные условия и выработать общий план не удается. Французы дольше других надеялись, что эта гипотеза сможет реализоваться. После недолгой вспышки исканий и надежд Берлингуэр пришел к убеждению, что время еще не настало, что реальных возможностей нет. Берлингуэр слишком рано умер. Думается, что теорией «еврокоммунизма» в обозримом историческом будущем займутся серьезно политологи и историки.
АЛЬДО МОРО
Обратимся к одной странной книге, которая таинственным образом бросает свет на ситуации и события, понять которые только при помощи разума нельзя. Книга называется «ТРОГА». Есть слово дрога (наркотики). Автора зовут Джампаоло Ругарли, он не писатель и не политик, всю жизнь проработал в банке и вдруг написал эту непонятную, нервную книгу. Слова трога в итальянском языке нет. По-гречески есть слово трого, которое означает «коррумпирую, разъедаю, поглощаю». Автор заявил, что он пишет о «фанта-Италии» и что «действие происходит преимущественно в Риме незадолго до 2000 года».
Почему же все-таки трога, если такого слова нет. Просто это — анаграмма. В книге похищают крупного политического деятеля Лауро Грато Саббионета. Анаграмма: Грато-Трога. Знаменитый писатель Леонардо Шаша заявил: «В теперешнем понимании слова трога значит, что внутри государственного аппарата есть люди, обладающие властью и действующие как преступная ассоциация». Подразумеваются и мафия, и ложа «П-2», и секретные службы, и коррупция, и заговоры, и убийства. Персонажи делятся на живых и мертвых. Среди живых — похищенный Саббионета, министры, кардиналы, миллиардеры, «предполагаемый террорист» и полицейский комиссар. К фону отно
сятся «ночи, дождь, снег, туман, похищения, эпидемии, инфляция». И, конечно, торговля наркотиками. Эта путаница трога-дрога (да еще «убитые и раненые — в изобилии») создает чувство странной тревоги. Италия, Италия...
Рим. Шестьсот секунд, между 9 часами 5 минутами и 9 часами 15 минутами утра в четверг 16. марта 1978 года. Это время, понадобившееся «Бригате россе», чтобы убить пять человек охраны, похитить председателя Христианско-демократической партии Альдо Моро, нанести удар в самое сердце хрупкой Итальянской Республики и скрыться. Все было проделано без единой ошибки, с техническим совершенством, которое вызвало в стране едва ли не большую растерянность, нежели похищение Моро. Виа Фани, улица, где была убита охрана и похищен Моро, так же прочно вошла в народное сознание, как пьяцца Фонтана — еще один символ общенациональной беды. День, который должен был войти в историю как символ политической мудрости, стал одним из самых зловещих и безумных.
Теперь надо рассказать об Альдо Моро. Он родился 23 сентября 1916 года в Малье (область Апулия) в традиционно религиозной интеллигентной среднебуржуазной семье. Отец и мать были педагогами. Альдо очень серьезно учился, рос спокойным, дисциплинированным, целомудренным. Не был ханжой, но ежедневно ходил в церковь и верил в христианские ценности непоколебимо. Читая его биографии — а их написано очень много, — мы не находим внешних событий, которые выходили бы за пределы общей нормы. Семья переезжала из одного города в другой. Альдо закончил лицей в Таранто, университет в Бари. Он неустанно читает, самостоятельно изучает немецкий язык, переводит (для себя) Шиллера. Почему именно Шиллера? Вероятно, это отвечало какой-то внутренней потребности, но Моро редко и скупо говорил о себе.
Альдо пришлось принять участие во второй мировой войне, но до того он успел закончить юридический факультет и в 25 лет стал профессором философии права.
Очень молодым он начал вести работу в юношеских католических организациях и в 23 года стал членом президиума ФУЧИ. Несомненно, ФУЧИ был важным интеллектуальным и отчасти политическим центром. Многие будущие министры, ученые, руководители промышленности, даже один президент республики начинали с ФУЧИ. Назовем несколько имен: Джулио Андреотти, Марио Шельба, близкий друг Моро — Бениньо Дзакканьини (1912—1989). А также некоторые католики-коммунисты. Не надо думать, что присоединение ФУЧИ к Де Гаспери было легким: среди них тоже были свои «левые» и «правые». Мы знаем, что молодые католические интеллигенты отнюдь не были монолитной группой. Сам Моро однажды признался, что в 1945 году испытал «искушения социализма», но, так сказать, преодолел их. В этом большую роль сыграл местный архиепископ, который ни за что не хотел потерять такого блестящего молодого человека.
Политическая карьера Альдо Моро началась довольно рано. В 1946 году он был избран депутатом Учредительного собрания и стал членом «комиссии 75», разрабатывавшей проект конституции. Он стал вице-министром иностранных дел в пятом кабинете Де Гаспери, но был против присоединения Италии к Североатлантическому пакту, то есть вступил в противоречие с линией Де Гаспери, который был этим крайне недоволен. Вообще же Де Гаспери относился к Моро с большим уважением. Период так называемого экономического чуда, достигший апогея в начале 60-х годов, сменяется в силу многих причин периодом контрастов и затяжного кризиса.
Как мы знаем, сменяют друг друга одноцветные и многоцветные правительства. Изменялись функции католической церкви, а также ее влияние на итальянские дела, на взаимоотношения между церковной иерархией и ХДП. Великий папа Иоанн XXIII (1881 — 1963) перевернул страницу истории, созвав Второй Ватиканский собор. Смерть помешала ему довести работы собора до конца, но это
сделал его преемник Павел VI (1897 — 1978). На протяжении нескольких лет христианские демократы не могли выдвинуть из своей среды лидера, который как личность достигал бы уровня Альчиде Де Гаспери. Соперничество и вражда внутри ХДП порой достигали скандального уровня, столько было мелкого и ничтожного.
Так было до тех пор, пока на национальной авансцене не возник Альдо Моро. Перечислим кабинеты, которые он возглавлял: первый левоцентристский кабинет (4 декабря 1963 г.— 23 июля 1964 г.); второй (23 июля 1964 г.— 23 февраля 1966 г.); Моро-3 (23 февраля 1966 г.— 24 июня 1969 г.). По концепции Моро, хотя эти правительства и были коалиционными, преобладающая роль ХДП не подвергалась сомнению. Моро был решительным, может быть — авторитарным. Внутри ХДП многие его не любили. С 1969 по 1974 год он занимал пост министра иностранных дел в кабинетах Румора, Коломбо, Андреотти. В 1974 году Моро формирует свое четвертое министерство (23 ноября 1974 — 10 февраля 1976), состоящее из христианских демократов и республиканцев. Последнее, пятое правительство Моро, созданное 10 февраля 1976 года, оказывается недолговечным. Оно состоит из одних демохристиан и существует только до 29 июля 1976 года, потому что не получает вотума доверия при обсуждении закона на право на аборт.
Президент республики Леоне распускает парламент, и, как мы знаем, на выборах оказываются два победителя: ИКП и ХДП. Все это происходит на фоне террора: убивают ультракрасные и ультрачерные. 29 июля 1976 года Джулио Андреотти формирует правительство, которое будет у власти в роковой день 16 марта 1978 года, когда «Бригате россе» похитят Альдо Моро. В октябре 1976 года Альдо Моро после ожесточенных споров и под сильным нажимом Бениньо Дзакканьини, в то время политического секретаря ХДП, был избран председателем Национального совета Христианско-демократической партии. Еще до этого избрания, 13 апреля 1977 года, выступая с речью во Флоренции,
он заявил, что необходима «более широкая политическая конвергенция между ХДП и другими партиями конституционного блока, включая коммунистов» 20.
Подытоживаем: при Де Гаспери основной стратегической линией был центризм. При Альдо Моро создается левый центр. Правда, Де Гаспери сам когда-то-говорил, что ХДП — партия центра, движущаяся в левом направлении. Парадоксально? Мудро? Вариант «исторического компромисса»? Но Моро при всей своей гибкости был патриотом христианской демократии и глубоко верующим католиком. Да, коалиционные кабинеты, но Моро неизменно и принципиально отстаивал духовную гегемонию своей партии и считал, что ХДП ни при каких условиях не должна «отрекаться от престола». Альдо Моро решительно выступал против реакции, за новое. Но это новое, которого требовало развитие страны, должно было быть усвоено и переработано прежде всего ХДП, а не «навязано ей извне». Может быть, в этом была некая интеллектуальная гордость, но Моро так думал и так верил.
Он часто говорил: «То, чем мы были; то, что мы есть». Емкое определение. Но нельзя говорить об Альдо Моро, его взглядах, поступках и решениях вне более широкого контекста. А время трудное. Цитирую статью ныне покойного крупнейшего историка Розарио Ромео, близкого друга Б. Р. Лопухова: «Институты оказываются серьезно дискредитированными, происходит серия скандалов, среди которых наиболее важны скандалы, связанные с секретными службами... Все расширявшиеся беспорядки вызывали страх» 2|. Это тоже «стратегия напряженности», имевшая разнообразные формы.
Конечно, было бы упрощением и предвзятостью говорить, что в те тяжелые годы в Италии не происходило ничего хорошего. Проводились реформы — иногда половинчатые, иногда очень серьезные — в экономической области, в сфере народного образования и здравоохранения. После муниципальных выборов 1975 года, когда коммунисты стали синда-
ками во многих крупных городах, они провозгласили — и проводили — политику чистых рук. И было совершенным абсурдом думать, что они отлично могут работать в муниципалитетах, но не могут входить в состав правительства. Огромной заслугой Моро было то, что он пришел к выводу: это не только несправедливо и глупо, это вредит интересам нации. И не надо думать, что к этому выводу он пришел легко. Надо было преодолеть укоренившиеся предрассудки и страхи, политические и психологические. Другим это преодоление не удалось, но Моро продумал все. А поскольку продумал и решил для себя, он стал действовать.
Историческая фотография на обложке книги, которую мне подарил ее автор — член Руководства ИКП Джерардо Кьяромонте. На фотографии по одну сторону стола сидят Берлингуэр, Пайетта, Кьяромонте. По другую сторону стола — Альдо Моро и Дзакканьини. Да еще стоят журналисты, фотографирующие эту встречу. Название книги: «Выбор демократического единства». Подзаголовок: «Хроники, воспоминания и размышления о трехлетии 1976—1979». Вслед за основным текстом идет хронология. Кьяромонте начинает выборами 20 июня 1976 года и кончает выборами 3 июня 1979 года. Записи лаконичны и выразительны. Джерардо и не предполагал, как я обрадуюсь этой его книге. Столько лет мы дружим, видимся в Москве и в Риме, но никогда не говорили о политике, в частности о терроризме, неторопливо и обстоятельно.
Кьяромонте уверенно заявляет, что ИКП отлично понимала опасность черного экстремизма. Это бесспорно. А дальше он делает важное признание: коммунистическая партия не увидела и не реагировала на то, что во многих больших городах организовались вооруженные группы левых экстремистов «марксистского и католического происхождения». Внутри ИКП, продолжает Джерардо, были большие колебания и разные точки зрения. Одни говорили, что от таких групп надо безоговорочно отмежевываться. Другие, напротив, стояли за то, чтобы любой ценой вести с ними диалог
и искать возможности договориться. Цитирую: «И все же мы недооценивали опасность групп и позиций крайне левой, и отсюда родился красный терроризм, который принес столько бед нашей стране» 22.
Все очень ясно, но Джерардо пишет, что ИКП всегда боролась против теории «двух противоположных экстре-мизмов». И тут, при всем моем уважении к Джерардо, я вынуждена спорить. Не надо сглаживать острые углы: что было, то было. А было то, что долгое время в партийной прессе ультралевых запросто называли фашистами. Говорю об этом уверенно, я этим вопросом столько лет занималась и писала об этом в своих книгах, приводя цитаты и факты. Конечно, есть инфильтрованные, но какие же фашисты «Лотта континуа» или «Бригате россе»? А некоторые итальянские политологи на страницах газет и журналов ИКП именно так и писали, «демонизировали». Чуть что — фашисты. Вопрос слишком серьезен, чтобы упрощать.
Кьяромонте пишет много интересного об Альдо Моро. Возвращаемся к 1977 году. Напоминаю: с 8 октября 1976 года Моро — председатель партии. Обычно это считается только почетным постом, поскольку руководит не председатель, а политический секретарь партии. Но Моро не могли интересовать формально почетные, престижные посты. Раз будучи избранным, он повел себя так, как считал нужным. Может быть, стоит напомнить о его интеллектуальном превосходстве. Моро называли ткачом. Иногда его, как и Де Гаспери, называли Сфинксом. Он был прежде всего интеллигентом, занимающимся политикой. Он был профессором, интеллектуалом. И поэтому всегда требовал «пауз для размышления». Может быть, паузы затягивались, и это многих коллег раздражало. Может быть, он вызывал и вульгарное чувство зависти. Может быть, он как личность был гораздо выше слишком многих.
За два года до ' трагедии Моро вышла спокойная, строгая, вполне объективная книга «Моро». Автор, ныне покойный Аньелло Коппола, коммунист, с редкой проница
тельностью объяснил, какие человеческие и политические качества сделали Моро бесспорным лидером Христианско-демократической партии. Одна из самых интересных глав книги Копполы посвящена вопросу о том, как Моро относится к коммунистам. Цитирую: «Моро, без сомнения, отдавал себе отчет в том, что антикоммунизм является органической составной частью демохристианской идеологии и стратегии». Но он понимал, что вульгарный антикоммунизм старого стиля не может более оказывать влияния на многих избирателей, которые по традиции на протяжении десятилетий поддерживали ХДП. «Он инстинктивно понимал силу идейных позиций противника и пытался противопоставить им идеалы либерального католицизма» 23.
Когда наступил момент абсолютной необходимости пойти на переговоры с коммунистами, без которых невозможно было решать вопросы общенационального значения, и Моро пришел к выводу, что другого выхода нет, он пошел на эти переговоры и был твердо убежден в том, что договоренность будет на благо Италии. Повторяю: сделать такой выбор человеку его убеждений и его политического прошлого было совсем не просто. И все-таки Моро добился чуда. Вопреки отчаянному сопротивлению наиболее консервативных фракций внутри ХДП, благодаря своему уму и настойчивости, благодаря своему авторитету Сфинкс уговорил или, может быть, принудил свою партию согласиться на включение коммунистов в состав правительственного большинства. Он проявил себя, таким образом, как один из самых выдающихся итальянских политиков XX века. Мы считаем его ключевой фигурой. Его ошибки, его озарения, его провалы и победы, наконец, вся жизнь и судьба Альдо Моро могут — мне кажется — помочь нам многое понять в итальянской истории этого столетия.
Аньелло Коппола приоткрыл занавес и помог нам расшифровать некоторые демохристианские ребусы — как будто специфически демохристианские,— потому что — мы уже говорили — ХДП не партия, а конгломерат партий. Несомнен
но, Моро потерпел поражение, когда ему не удалось сформировать свое последнее правительство. Раскол прежней коалиции был фактом, а Моро пытался управлять страной при помощи пепла, оставшегося от прошлого. Итальянцы называют это «операция ПЕПЕЛ». Операция не удалась. Интересно и поучительно знать, как Моро вел себя, когда его фракция терпела поражение. Спокойно, терпеливо, корректно, почти лениво он ткал свою ткань, готовясь к следующему сражению.
Думаю, ему помогала не только уверенность в своем интеллектуальном превосходстве. Помогала и его личная незапятнанность. В отличие от слишком многих своих коллег, Моро никогда не был замешан ни в какой грязи, а это большой моральный козырь. Он был политиком очень крупного масштаба, никогда не импровизировал, определяя стратегию, хотя импровизировал в плане тактики, удачно или неудачно. В 1977 году разыгралось скандальное «дело «Локхид» (так называлась одна американская фирма). В этом деле были замешаны два министра, члены ХДП. И вот на объединенном заседании обеих палат Моро произнес речь, которую можно считать изложением символа веры. Эти министры — Марио Танасси и Луиджи Гуи — не раз занимали ответственные посты в кабинетах Моро. Он их не защищал, но и не осуждал — просто перевел разговор в другую плоскость.
Для того чтобы передать дело в суд, депутаты должны быть лишены парламентской неприкосновенности. Моро говорил, что, несмотря на «самые прискорбные инциденты», обвинители не должны поддаваться соблазну «устроить на площадях публичный суд над ХДП». Если они это сделают, то совершат большую ошибку, потому что ХДП пользуется широкой народной поддержкой, которую такие прискорбные эпизоды не смогут поколебать. Несмотря на речь Моро, 10 марта 1977 года парламент лишил Танасси и Гуи неприкосновенности. Выступление Моро, который как бы пренебрег моральным моментом, было, видимо, проявлением партийного патриотизма.
Священник Джанни Баджет Боццо, известный политолог, написал однажды о красном терроризме и нашел интересный образ: «В истории ХДП есть нечто трагическое, похожее на судьбу. При помощи анализа это можно определить, но анализа недостаточно, чтобы понять. Кажется, будто религиозное происхождение партии присутствует как тень в ее повседневной банальной жизни и сообщает ей знак противоположного качества. Поэты, обладающие чувством трагического, как Пазолини и Шаша, уловили эту вторую реальность ХДП» 24. Он написал это после «виа Фани».
ПРЕСТУПЛЕНИЕ
Нам по многим причинам приходится опять писать о событиях 1977 года и вернуться к некоторым отвратительным персонажам. Читатели не забыли о Фиорони, который находился рядом с Фельтринелли в момент его гибели? Когда Фиорони арестовали, он сначала принял всю вину на себя, выгораживая таинственную «группу», которой очень нужны были деньги. Но когда Фиорони приговорили к 27 годам тюрьмы, он стал давать показания и назвал множество имен. Первая волна арестов по спискам Фиорони прокатилась 7 апреля, вторая — 22 декабря 1972 года. Генерал Карло Альберто Далла Кьеза, командующий «антитерроризмом», предпочитает перебрать, чем недобрать.
Было арестовано очень много людей, среди них Тони Негри, идеолог Аутономии. Экстравагантный лидер Радикальной партии Панелла организует избрание Негри в парламент, где разыгрываются скандалы, потому что всем противно. Негри бежит в Париж, где пребывает и до сих пор, позабыв о своих «братьях», как он называл товарищей по заключению, за освобождение которых торжественно обещал бороться. Судья Пьетро Калоджеро выдвигает «теорему», согласно которой все террористы объединены между собой — и черные и красные — и всеми руководит некий
Grande Vecchio (Великий Старец), то есть Негри. Некоторые в эту теорему свято верят, но она оказывается на 90 процентов фантастической и отпадает. Итальянцы вводят неологизмы, которые напишем по-русски: а) пентити — раскаявшиеся; б) диссочиати — лично «завязавшие», но не называющие ничьих имен; в) ирридучибили — нераскаянные; г) инночентисти — утверждают, что все невиновны; д) кольпеволисти — считают, напротив, что все виновны.
Напоминаю: 1977 год — это вторая волна студенческой контестации. Атмосфера в стране напряженная, нервная. Страшно сказать, но население словно уже привыкло к тому, что людей ранят в ноги, похищают, убивают. ТРОГА. Кьяромонте справедливо оспаривает мнение тех, кто утверждал, будто ИКП в те годы хотела найти союзников в лице христианских демократов, с тем чтобы изолировать социалистов, потерпевших неудачу на муниципальных выборах 1975 года. Напротив, именно тогда создавались совместные красные джунты. Но Кьяромонте пишет, не расшифровывая свою мысль: «У нас были политические ошибки и просчеты другого рода, и нам пришлось платить за последствия» .
В июле 1975 года политическим секретарем ИСП стал Беттино Кракси (род. в 1934 г.), чье имя с тех пор не сходит со страниц печати. Он считался любимым учеником Пьетро Ненни. Признаем, что Кракси привел многих в состояние некоторого шока, когда, излагая генеалогическое древо социалистической партии, не назвал имени Маркса, зато назвал Прудона. Газеты, кажется, пришли в замешательство, потому что начали объяснять читателям, кто такой Пьер-Жозеф Прудон, и когда родился, и когда умер, и какие книги написал.
С того момента, когда Кракси возглавил ИСП, началась — то немного затухая, то возобновляясь с новой силой — борьба за решающее влияние в рядах итальянской левой. Было ясно, что Кракси хочет взять реванш за неуспех на выборах. Он человек сильный, властный, не грешащий идеа
лизмом. Кьяромонте пишет, что, как это ни странно, Берлингуэр и Кракси первое время вообще не встречались, вообще никаких официальных контактов между партиями не было.
О Кракси можно было бы писать много и долго; такой блестящий журналист, как директор газеты «Репубблика» Эудженио Скальфари, уверен в том, что существует «феномен Кракси» и анализирует суть феномена. Приведем лишь одну цитату: «...надо говорить о феномене Кракси, то есть об объективно существующем факте, настойчиво напоминающем о себе и вызывающем определенные ассоциации. Этот факт имеет такую функцию в силу разнообразных обстоятельств и причин» 26. Дальше идет сугубо социологический анализ (в чем нуждается индустриальная демократия и т. д.), но мы не станем останавливаться на всем этом. Достаточно сказать, что по всем своим качествам Беттино Кракси и Энрико Берлингуэр, несомненно, антиподы.
Наступает 1978 год. Ощущение тревоги и возрастающей опасности охватывает многих. Кракси проявляет инициативу: встречается с Берлингуэром и говорит, что положение очень трудное и что правительство должно опираться на массовую народную поддержку. Берлингуэр совершенно согласен. Мы знаем о роли, которую в это время играл Моро, совершивший чудо. Выработана общая стратегия. Премьер-министр Андреотти готовит программу, с которой его кабинет должен предстать перед парламентом. Андреотти встречается с представителями партий, профсоюзов. Все идет хорошо. Моро выражает удовлетворение достигнутым равновесием. Заседание парламента назначено на 16 марта 1978 года.
«Бригате россе» отлично понимали роль Моро в итальянском обществе. Никто из исследователей не сомневается в том, почему они выбрали 16 марта для того, чтобы «нанести удар в сердце государства». Всякое убийство ужасно, особенно политическое убийство: не грабеж, не изнасилование, не ревность, не корысть: один лишь политический расчет, не эмоциональный, а холодный. Напоминаю: ноли-
тический секретарь ХДП — Дзакканьини, министр внутренних дел — Франческо Коссига, нынешний президент республики, правительство Андреотти — пятипартийное.
Помимо стольких книг я располагаю материалами, так сказать, служебного пользования. Генеральный секретариат и Отдел печати итальянского сената делают для сенаторов драгоценные тематические тома, которые позволяют представить себе все оттенки мнений прессы. Мой друг, коммунист, в то время сенатор — Джанфилиппо Бенедет-ти — подарил мне много таких драгоценных томов. Странное чувство возникает, когда перечитываешь сейчас, спустя столько лет, эти тома. И вот гамма — от тревоги, сочувствия, гнева, возмущения до циничного расписывания подробностей, касавшихся Альдо Моро и его семьи. Что-то похожее на сплетни.
Выбираю статью покойного Франко Родано, лидера ка-токоммунистов. Она озаглавлена: «Человек, заменивший утопию мудростью». Центральная мысль: «В истории ХДП Альдо Моро, без сомнения, являлся прямым преемником Де Гаспери. Он продолжал линию Де Гаспери, но надо говорить о «качественном скачке», потому что в изменившихся условиях итальянский политический католицизм переходит от утопии к мудрости» 27.
Стране предстояло пережить страшные дни. Средства массовой информации — повторяю — поступали не всегда лучшим образом; вероятно, в погоне за сенсациями они вели себя жестоко. Было известно, что бригатисти дают Моро читать газеты. И думаю, что многое из того, что он читал, причиняло ему дополнительную боль. К трагедии примешивалась какая-то моральная глухота. Это итальянцы, умеющие быть такими деликатными, копались в самых интимных подробностях, рассуждали о Моро — еще живом — так, словно он давно уже не существует, а жил в каком-то там веке... Чуть ли не анекдоты рассказывали.
Все партии и вся интеллигенция должны были занять определенную позицию. Обобщенно в Италии говорят о
фронте или о партии твердости и о партии переговоров. Да, кроме того, внутри этих двух противостоявших формирований общественного мнения были оттенки, различия. Подумать только, эта трагедия длилась 55 дней. Многие требовали от Моро героического поведения, героической позы. И от синьоры Элеоноры, его жены, требовали того же. Ее, например, начали изображать «героической женщиной Древнего Рима», которая отказывается бороться за жизнь мужа во имя... каких-то высших интересов. Она возражала, но тщетно: «Это было бы так прекрасно!» Как я люблю Италию и как в то же время возмущаюсь этой риторикой!
Одна из самых страшных вещей в то время — письмо «Старых друзей Моро». Подписал цвет католической интеллигенции. Они заявили, что не узнают Альдо Моро в человеке, пишущем отчаянные письма из так называемой народной тюрьмы. Как эти люди, «старые друзья», могли поступать так жестоко? Летом 1988 года в Риме я познакомилась с братом Альдо — Карло Моро. Конечно, о судьбе Альдо я не сказала ни слова. Только спрашивала о том, почему столько лет не могут разобраться с бомбой на пьяцца Фонтана. Карло Моро объяснял мне почему. Он сам работает в Кассационном суде, опытный юрист. Физически он очень похож на Альдо. Что до меня, я те 55 дней пережила как почти личную трагедию и не надеялась ни минуты на счастливый исход. Ведь было уже столько убитых и раненых. И все во имя безумной, абстрактной, фанатической идеологии. Фанатизм страшен в любую историческую эпоху, а в XX веке, мне кажется, он приобрел еще какие-то новые страшные качества.
Леонардо Шаша писал о Моро: «Я не думаю, чтобы он боялся смерти. Может быть, боялся такой смерти... Он не был героем, он не был подготовлен к героизму. Он не хотел умереть такой смертью и старался отдалить ее от себя. Но, может быть, в том, что он не хотел умереть, и такой смертью, было и что-то другое, какая-то забота, навязчи
вая мысль, касающаяся чего-то большего, чем его собственная жизнь и его собственная смерть... Моро настойчиво повторял, что нужен семье, подразумевая под этим не свою семью, а партию, может быть — страну» 28. Он долго надеялся, что в конце концов будет освобожден, а потом, когда понял тщету иллюзий, их бесполезность, написал: «Я умру, если так решила моя партия». И запретил, чтобы за его гробом шел кто бы то ни было, кроме семьи: ни одного представителя ХДП или правительства республики. Да, так решила партия Моро. И еще одна партия.
Джерардо Кьяромонте вел записи почти ежедневно. Ясно, что с момента похищения Моро и убийства охраны все жили в состоянии страшного напряжения. Предстояли выборы (частичные муниципальные), назначенные на 14 мая. Кьяромонте пишет, что некоторые из руководителей ИКП забывали о том, что надо выступать на предвыборных собраниях: все думали о Моро. Все, напряженно, неустанно. И Берлингуэр лично. Но что, если стратегия ИКП была ошибочной? Без сомнения, все они были совершенно уверены в правильности своей стратегии, своей линии. И все-таки: а что, если это было страшной ошибкой? Допускаю, что были моменты сомнения. Кьяромонте цитирует выступление Андреотти. Вот запись от 16 апреля 1978 года: «После коммюнике «Бригате россе», в котором сообщается, что Альдо Моро приговорен к смерти, на заседании высших руководителей ХДП подтверждается линия твердости» 29. И запись от 9 мая: «Труп Альдо Моро найден в багажнике «рено», оставленного на виа Каэтани на пол пути между зданиями ИКП на виа Боттеге Оскуре и зданием ХДП на пьяцца Джезу» 30. Надо ли пояснять, что место для красного автомобиля «рено», поставленного на пол пути между двумя зданиями, красноречивей, чем любая официальная декларация? Вероятно, пояснять излишне.
Весной 1988 года в римском издательстве Эдициони Ассочиати вышла книга Серджо Фламиньи, озаглавленная «Паутина. Преступление Моро». Название книги я переве
ла буквально. А в переносном смысле можно написать не «паутина», а «толчение воды в ступе», то есть совершенно напрасная работа.
Уникальная ценность книги Фламиньи в том, что он день за днем, а иногда час за часом, ничего не сгущая, не подгоняя факты, основываясь исключительно на документах, рассказал о том, что происходило в те дни. В те 55 дней и в последующие, когда республика потерпела поражение. И в этом точном, скупом, нарочито бесстрастном изложении событий, хочешь не хочешь, возникает отвратительный, почти ирреальный образ — трога. Иногда Фламиньи указывает даже не часы, а минуты. Моро был похищен около 9 часов утра, через три минуты об этом сообщили по телефону, через 12 минут был информирован Андреотти. В 9.25 о том, что произошло, по радио была информирована вся страна. Ровно в 10 — первый телевизионный комментарий: «Нанесен удар в сердце страны». И еще через восемь минут «Бригате россе» сообщают, что Моро похитили они, и предупреждают: «Это всего лишь начало». Без пяти одиннадцать: БР диктуют свои требования.
Еще через полчаса в министерстве внутренних дел создан технико-оперативный комитет, который должен практически руководить поисками и собираться каждый день в один и тот же час для координации действий. Будем называть pro просто комитет и добавим, что в него входили генералы, адмиралы и вообще лица, занимавшие ключевые посты. В тот же день была создана рабочая группа. Обязанности группы точно не определены. Комитет и группа немедленно обросли свитой ученых консультантов31. Все было сверхза-секречено. В день похищения Моро состоялось два заседания комитета, внешне проявившего большое рвение. Не знаю, как это возможно объяснить, но факт тот, что через два дня создали еще один межведомственный комитет — ЧИС, и все они, рассуждая теоретически, должны были найти Альдо Моро, но на деле совершали почти непра
вдоподобные ошибки. Слово ошибка употребляю, только, чтобы соблюсти приличие. Гораздо точнее слово преступление.
Повторяю: в книге решительно все документировано, Фламиньи скрупулезно ссылается на источники, даже когда говорит о как будто незначительных фактах. Показания и свидетельства давались под присягой, цифры проверены, всякий раз называются имена и чины. Кому что было поручено, кто что докладывал и т. д. Нельзя сказать, что полиция ничего не знала. Кое-что знала. Например, в первый же день газетам разослали фотографии подозреваемых людей. Двадцать фотографий. Как выяснилось позже, пятеро в самом деле имели прямое отношение к похищению Моро, некоторые были уголовниками, а двое из этих уголовников в то время сидели в тюрьме. Еще две фотографии были совершенно идентичными, но полиция назвала два разных имени. Трога?
Члены комитета, группы и ЧИС, как и все прочие, не забывали, что в субботу и воскресенье полагается отдыхать. Или, если надо по семейным обстоятельствам на несколько дней отлучиться, отлучались. При всем том в поисках Альдо Моро ежедневно участвовало около 35 тысяч человек; не менее 1500 военных были на блокпостах; обыски проводились повсеместно, квартал за кварталом, дом за домом. Все напрасно. Тем временем БР продолжали свою деятельность и были информированы решительно обо всем. Их связные свободно ходили по Риму, телефонировали, беспрепятственно рассылали письма и распространяли свои коммюнике. Известно (не только из книги Фламиньи), что у них были связи в армии и в полиции.
Но были и другие связи, о которых часто предпочитают стыдливо умалчивать. Не только связи, а солидарность и поддержка, которую БР получали слева. Мы об этом говорили, но я повторяю, дело не в Альдо Моро. «Операцию Моро» БР рассматривали только как апогей своих безумных планов. Существовала ли для этих ребят альтернатива?
Выражаю сугубо личную точку зрения: да, альтернатива существовала, все могло пойти иначе.
За 33 года работы итальянистки я никогда не лукавила с читателями. Конечно, не раз ошибалась, но старалась понять, насколько удавалось, самые сложные вещи. Так, никогда не судила предвзято о Ренато Курчио. Мы знаем, что он и его товарищи были арестованы задолго до похищения Моро и сидели в тюрьме. Режиссером похищения и убийства Моро был Марио Моретти, вызывающий во мне лично чувство совершенного презрения. Моретти вел все допросы Моро.
В книге Фламиньи подробно говорится об одном важном документе, на который Моретти и прочие не обратили внимания, возможно, потому, что не поняли его значения. Это МЕМОРАНДУМ, написанный Моро в заключении. В Меморандуме была совершенно уникальная информация о фактах, в частности о взаимосвязях итальянских секретных служб с заокеанскими, и, кроме того, интереснейшая характеристика многих лидеров ХДП. Позднее, когда Моретти тоже был арестован, Фламиньи пошел в тюрьму, чтобы поговорить с ним. Моретти преуменьшал значение этого Меморандума, однако признал, что спецслужбы кое-что из информации, данной Моро, «припрятывали». Вообще же Фламиньи уверенно заявил, что все донесения, всю получаемую информацию «раньше читали политические деятели, а уж потом соответствующие органы». Это давало возможность манипулировать.
Кто только не манипулировал! Если мы погрузимся в огромную литературу, посвященную «делу Моро», возникнет ощущение, что попали в трясину: чего стоят одни лишь тексты перехваченных телефонных разговоров. Или история с пропавшими очень важными фотографиями. Или с двумя сумками, в которых Моро держал особо важные документы. Эти сумки Моро всегда носил с собой, они были при нем и в момент похищения и... исчезли. А что в них было? Сотни страниц посвящено этим пропавшим сумкам. До сих пор ничего не известно.
Фламиньи приводит мнение Курчио. Ренато Курчио считал Меморандум Моро исключительно важным документом и говорил, что его необходимо было, едва он попал в поле зрения политиков, опубликовать целиком, так как «утаивать эти данные было лишь в интересах секретных служб».
Если попытаться выделить какие-то направления, по которым шло следствие, мы увидим, что так или иначе подозревались все — от калабрийской мафии до масонской ложи «П-2». Что касается мафии, в книге Фламиньи и в нескольких других источниках названы имена. Депутат такой-то по поручению комитета такого-то установил регулярные контакты и с БР, и с «важными лицами из калабрийской мафии», а также с крупными уголовниками. Шла самая настоящая торговля, смесь политики и очень больших денег.
Что касается ложи «П-2», это известно довольно подробно. В книге Фламиньи мы два раза встречаем имя Франко Ферракути. Цитирую: «Франко Ферракути — доцент медицинской криминологии и психиатрии в Римском университете, но также человек, имевший связи с ЦРУ. Настолько тесйые связи, что позднее переедет в Соединенные Штаты. Ой участвовал в работах [по делу Моро] в двойном качестве криминолога и друга вашингтонского правительства» 32. В 1988 году Ферракути дает интервью «Кор-рьере делла сера» и сообщает: «Я был приглашен как главный эксперт» 33. Пригласил его тогдашний министр внутренних дел.
Если доверять всему, что сказано в интервью,— это мерзко и грязно. Ферракути был членом ложи «П-2». Почему он в нее вступил? Потому что ему угрожали и он искал защиты. Приведем, не расшифровывая подробно, названия двух главных правительственных организаций, которые занимались розысками Моро. Это СИСДЕ — секретная служба министерства внутренних дел, ее начальник — префект Джулио Грассини. И так сказать, конкурирующая организация — СИСМИ, военный контршпионаж, там начальник генерал Джузеппе Сантовито. На последней стадии розысков
Моро деятельность СИСДЕ и СИСМИ координировал еще один высший орган — ЧЕЗИС, главой которого был Вальтер Пелози.
Спустя несколько лет при обыске на одной из вилл магистра ложи «П-2» Личчо Джелли были найдены списки членов ложи. Все состояли в ней: и Ферракути, и Грасси-ни, и Сантовито, и Пелози. И многие другие консультанты и сотрудники министерства внутренних дел. Другой сотрудник этого министерства заявил парламентской комиссии, что Личчо Джелли тесно сотрудничал с СИСДЕ. Этот сотрудник, Элио Чоппа, сообщил комиссии об одном важном документе, в котором, в частности, излагались причины похищения и убийства Моро. Сообщил также об одном важном совещании, оставшемся тайным.
Но Чоппа тоже оказался членом ложи «П-2». Что касается важного документа, Фламиньи сообщает, что одно ведомство за другим отказывались в нем разбираться, так как это не в их компетенции. Тем временем все члены ложи «П-2», имевшие отношение к розыскам Моро, продвигались по службе и успешно делали карьеру. А министр внутренних дел не передал парламентской комиссии никаких протоколов или заметок, касавшихся деятельности узкой группы, созданной 16 марта. Цитирую книгу Фламиньи: «Это кажется невероятным, но в архивах Виминала (здание министерства внутренних дел.— Ц. К.) не нашли никакой документации о работе этой группы, руководимой министром и занимавшейся расследованием самого важного факта в истории республики» 34.
«КТО-ТО УМЕР В НУЖНЫЙ МОМЕНТ»
После похищения Моро все лидеры политических партий и все имевшие отношение к розыскам и к принятию решений выступали перед парламентской комиссией с формальными показаниями, и все, естественно, стенографиро
валось. Берлингуэр, едва узнав о похищении, предложил Андреотти немедленно провести намеченное заседание обеих палат и утвердить состав правительства, что даст ему возможность эффективно действовать. Андреотти и все остальные предложение принимают. Вынесено решение о позиции твердости. Берлингуэр призывает сохранять спокойствие, Кракси предлагает принять экстраординарные меры. Дзак-каньини подтверждает непоколебимую решимость ХДП. Уго Ла Мальфа от имени республиканцев настаивает на том, чтобы в стране было объявлено чрезвычайное положение.
На 14 мая объявлены были частичные муниципальные выборы в больших городах. С 29 марта по 7 апреля происходит 41-й съезд социалистической партии, и линия Кракси меняется. Приходят коммюнике БР, приходят отчаянные письма Альдо Моро. Социалисты начинают говорить о гуманности; и Кракси поручает одному адвокату-социалисту встретиться с Курчио и задать три вопроса: И. Можно ли спасти жизнь Моро? 2. На каких условиях? 3. С кем — эвентуально — можно вступить в переговоры?»35 Ответ Курчио: «...это очень серьезный политический факт, он может привести к важнейшим последствиям. Не следует забывать, что уже произошло: мертвые на виа Фани. Совершенно необходимо найти ответ. Объектом переговоров может быть освобождение политзаключенных. Уровень переговоров выявится в самом процессе переговоров. Многое будет зависеть от того, кто и как будет их вести. Не ищите каналов. Вашим главным собеседником будет сам Моро. Ведите с ним диалектический диалог» зб.
Невозможно шаг за шагом говорить о развитии событий. Внутри самой ИСП не все согласны с линией Кракси. Он со своей стороны заявляет, что инициатором «гуманной акции» должна быть Христианско-демократическая партия, потому что этого хочет и сам Моро. Добавим, что Кракси имел союзников. «Лотта континуа» и некоторые другие левые группы тоже стояли за переговоры с БР, чтобы спасти Моро. Даже в Руководстве ХДП некоторые влиятель
ные люди более или менее поддерживали его инициативу. Если Андреотти, как пишут итальянские авторы, очень не любил Моро и отстаивал линию твердости, то председатель сената Фанфани тайно виделся с Кракси и говорил, что «надо что-то делать». Напряженность с каждым днем возрастала. Дошло до того, что на заседании в парламенте Кракси взорвался: «Здесь кто-то хочет видеть Моро мертвым, и я буду кричать об этом на всех площадях» 37. Позднее Кракси обвинили в том, что он думал вовсе не о судьбе Моро, а о собственной политической карьере: что ему хотелось стать «протагонистом в международном масштабе».
Берлингуэр жил в состоянии постоянного нервного напряжения. Инес в своих дневниковых записях приводила подробности. В то время всех лидеров партий стали усиленно охранять. Охрана находилась и в доме Энрико, который ни с кем не разговаривал, ходил по своей комнате взад-вперед, как делают заключенные в тюрьмах. Человечески он был потрясен трагедией Моро, посетил его жену и вернулся от нее совершенно разбитый. Политически он твердо придерживался установленной общей линии твердости и был возмущен поведением Кракси. Финал: Моро убит.
Через несколько дней после смерти Моро, 14 мая 1978 года, на частичных муниципальных выборах ИКП потеряла очень много голосов, а ХДП — выиграла. После выборов Берлингуэр выступил на собрании секретарей федераций и регионов и был очень самокритичным. Анализируя причины неуспеха партии, он сказал: «На протяжении этих двух месяцев мы были очень великодушными по отношению к ХДП, великодушными настолько, что это граничило с наивностью. Также и потому, что это великодушие и лояльность не встретили того же со стороны ХДП... ХДП часто ведет вульгарную пропаганду против нашей партии, и мы иногда, может быть, не реагировали достаточно энергично» . В этой речи Берлингуэр говорил также, что не надо опасаться разногласий и расколов. И добавил такие слова: «Особенно если мы не входим в правительство и непосред
ственно не разделяем власть». Мне кажется, что в этих очень зашифрованных словах есть исключительно важная мысль: ведь ИКП действительно не входила в правительство и непосредственно не разделяла власть. Так надо ли было занимать линию твердости так безоговорочно? И что значит, что великодушие ИКП «граничило с наивностью»? Повторяю, это только моя личная гипотеза, которая сводится к тому, что Берлингуэр (может быть, психологически) утратил уверенность в том, что линия твердости была абсолютно необходимой.
10 мая в парламенте торжественно-траурные заседания, посвященные памяти Моро. Председатель палаты депутатов Инграо говорит, что «тело Альдо Моро, изрешеченное пулями, найденное в центре столицы, вблизи от здания республиканского парламента, — это оскорбление и вызов для всех... Атака на республику».
Отношения между ИКП и ИСП обостряются до крайности.
Президент республики Джованни Леоне в 1978 году подвергается сильнейшей критике морального порядка; одна известная журналистка, Камилла Чедерна, выпускает книгу, где приведено много компрометирующих фактов. В общем, Леоне приходится уйти. 8 июля 1978 года президентом избирается Сандро Пертини, за которого подано 832 голоса из 995. Мы знаем о его сказочной популярности. Думаю, его так любили потому, что в нем как бы воплотились лучшие черты национального характера.
Наступает 1979 год. 26 января следователь Эмилио Алес-сандрини дает интереснейшее интервью «Аванти!». Его спрашивали об ультракрасных. Он говорит: «Мы не можем сейчас рассматривать феномен БР в соответствии со схемой, которую придумали десять лет тому назад. Диагноз, согласно которому «Бригате россе» льют воду на мельницу правых, мог быть корректным, когда мы узнали, что такое «стратегия напряженности», но ничего толком не знали о БР. Теперь надо думать по-другому, иначе все слишком упрощает
ся... Мы видели БР как инфильтрованных провокаторов, купленных на деньги правых. Пока мы не перестанем так думать, БР будут осуществлять свои планы. Теперь мы должны рассматривать БР в рамках широкого политического анализа. Увидеть, что они представляют собой для нашего общества». Алессандрини уверенно говорил, что в момент своего возникновения «Бригате россе» были чистыми. Основатели, лидеры верили, что надо использовать противоречия системы. Он помнил формулу БР о том, что их цель — «нанести удар в сердце государства». И знал, что все это чрезвычайно серьезно.
Через три дня, 29 апреля 1979 года, «Прима линеа» убивает Алессандрини. Конец 70-х годов можно охарактеризовать как конкуренцию между группами: кто больше убьет. Безумие? Безумие. ИКП формально вышла из парламентского большинства. После всяких перипетий с трехпартийными правительствами Сандро Пертини назначает досрочные выборы. Они проходят 10 июня 1979 года и заканчиваются незначительными колебаниями в отношении других партий, но ИКП терпит поражение, теряет 27 мест в палате депутатов. Как выражается Кьяромонте, это «вызывает шок». Фаза демократической солидарности заканчивается.
XV съезд ИКП открывается в Риме 30 марта 1979 года и проходит трудно. Берлингуэр делает очень самокритичный доклад, но и подвергается суровой критике. Кьяромонте свидетельствует, что никогда не критиковали Берлингуэра лично уже по одному тому, что решения по основным вопросам принимались коллективно. Правда, другие авторы рисуют менее розовую картину, но обстановка в стране, в обществе, в партии настолько напряженная, что не стоит писать о третьестепенных личных отношениях.
Наступает 1980 год, который приносит ИКП две горькие утраты: 5 июня умирает Джорджо Амендола и, как в греческой трагедии, в тот же день умирает его жена Жермен. 16 октября умирает Луиджи Лонго. Дневниковые записи Инес Сильенти становятся все печальнее: ее тревожит физи
ческое и душевное состояние Энрико, который все больше замыкается в себе.
На итальянской политической сцене и в обществе в начале 80-х годов все происходит как обычно — разные сложные игры: течения внутри ХДП; течения внутри ИСП; смена правительств; сведение счетов; рост наркомании; новый «качественный скачок» в мире мафии. Когда-то, давно, мафия обладала своим кодексом чести: убивали только в случае, если это казалось совершенно необходимым, женщин не убивали никогда. Но в 80-х годах само понятие чести стало для мафии анахронизмом, убивали кого попало, и «Новая Организованная Мафия» из Сицилии передвигалась все дальше на Север, распространяясь как метастазы при раковом заболевании. ТРОГА.
Я не могу не вспоминать, думая о Моро, фразу австрийского писателя Элиаса Канетти: «Кто-то умер в нужный момент».
ADDIO
В апреле 1983 года со дня на день ждали, что разразится правительственный кризис. Я только что приехала в Италию, вращалась почти исключительно в среде интеллигенции (преимущественно левой). Главной темой всех разговоров была политика. Леонардо Шаша пригласил меня на заседание палаты депутатов. Трибуны для гостей были полупустыми, а депутатов было всего шесть. Выступал христианский демократ — по поводу одного из пунктов правительственного законопроекта о пособиях по безработице на Юге. Оратор говорил с пафосом, жестикулировал, вел себя так, словно перед ним переполненная аудитория, которую надо было убеждать, а также чуть ли не все правительство. Он восклицал: «Синьор министр!» и «Синьор вице-министр!», делал эффектные паузы, почти декламировал. А в зале шесть депутатов. Потом мне объяснили, что все речи записываются для радио, потому он так старался.
Премьер-министром тогда был Аминторе Фанфани. В правительство входили христианские демократы, социалисты, социал-демократы, республиканцы и либералы. После убийства Моро ХДП попеременно возглавляли несколько крупных деятелей, а с 1982 года — Чириако Де Мита (род. в 1928 г.), который хотел повести решительную борьбу с коррупцией, несколько повернуть курс влево, установить более или менее корректные отношения с ИКП, в общем вернуться к линии Моро. Похоже на то, что некоторым внутри ХДП его проекты казались слишком смелыми, и правое крыло партии его не очень-то поддерживало. Но вне ХДП происходили очень важные события: лидер ИСП Беттино Кракси пожелал стать премьером, первым премьер-министром социалистом в истории Италии.
Поэтому ИСП вышла из правительственной коалиции. Формальной причиной был как раз тот законопроект о пособиях по безработице на Юге. Формальным, поскольку Кракси мог избрать любой предлог. Не получив вотум доверия, Фанфани заявил об отставке кабинета. Мне повезло: я была на заседании сената, когда Фанфани произнес прощальную речь. На этот раз гостевая трибуна была переполнена, мне чудом достал билет сенатор Джанфилиппо Бенедетти. Речь Фанфани была спокойной и корректной, он вежливо говорил о большинстве и меньшинстве. Все знали, что он мечтал стать президентом республики после окончания семилетнего пребывания на этом посту Пертини. Тут не нужна высшая математика, достаточно знать четыре правила арифметики. Покойный Пьер Паоло Пазолини называл центры власти обобщенным словом ПАЛАЦЦО. Арифметика гласит: Кракси станет премьером с согласия ХДЦ; поскольку в палаццо Киджи (резиденции премьер-министра) окажется социалист, ИСП, в свою очередь, поддержит кандидата на пост президента республики, которого предложит ХДП. Фанфани произнес прощальную речь 5 мая 1983 года, но фактически предвыборная кампания началась гораздо раньше.
Вне зависимости от того, находится ли у власти одна ХДП или же коалиция, все больше людей в Италии перестает верить в эффективность правительственной политики. Принимаются программы одна другой разумнее, если относиться к ним серьезно. На самом деле слишком многое не изменяется: инфляция, незаконный вывоз капиталов за рубеж, коррупция, бюрократизм, недовольство молодежи системой образования, всевозможные кризисы — то один, то другой — в различных сферах жизни. В результате — разочарование, скептицизм, искушение послать всю эту «политику» к дьяволу и заниматься только своими частными делами.
Однако предвыборная кампания 1983 года проходила как положено. Если говорить о лояльности, считается, что при многопартийной системе заранее ясно говорят о своей платформе, а также о том, с какими другими партиями или группами намереваются вступать в коалицию. ИКП выдвинула идею «демократической альтернативы». Берлингуэр встретился с коллективом газеты «Репубблика», и этот форум продолжался пять часов, причем все стенографировалось. Форум был важным, так как газета очень влиятельна.
С самого начала был взят довольно жесткий тон. «Репубблика» еще очень молода. В Италии существуют две «вечные» газеты: туринская «Стампа» и миланская «Коррьере делла сера». Той и другой перевалило за сто лет, и есть широкий круг читателей, которые из поколения в поколение выписывают ту или другую. Создавать новую газету общенационального значения было довольно рискованным предприятием. Однако Эудженио Скальфари (род. в 1924 г.) нашел блестящую формулу и 13 октября 1975 года зарегистрировал в римской Торговой палате газету «Репубблика». Формула — емкое понятие, в Италии его применяют и к политике, и к печати. О самом Скальфари в Италии говорят или с восхищением, или с негодованием, но факт тот, что его газету читают все. Когда я в Москве спрашиваю любого
из приходящих ко мне впервые итальянцев, какую газету он (она) читает, мне, как правило, отвечают: «Репуббли-ку», а потом вторую — это уже в зависимости от убеждений.
Жесткий тон во время форума «Репубблики» был с обеих сторон. Берлингуэр изложил суть «демократической альтернативы» и был таким, каким всегда: очень прямым, решительным, нервным, политиком «якобинского» склада, ни в коем случае не политиканом. Он заявил, что определенные политические и промышленные круги за последние месяцы открыто проводят курс вправо, желая принизить рабочий класс, профсоюзы и защищающие трудящихся политические силы.
Оппоненты обвиняли Берлингуэра в том, что ИКП долгое время проявляла активную неприязнь по отношению к ИСП, а теперь вдруг, поскольку обстановка на политической сцене изменилась, стала призывать к «демократической альтернативе» и вообще улыбаться социалистам. На что Берлингуэр ответил: «Надеюсь, что товарищи социалисты поняли суть совершенных ими до сих пор ошибок и сделают для себя выводы на будущее». Затем Берлингуэр сделал такую выкладку: за ИСП голосует 10 процентов избирателей, но, поскольку она входит в правительство, ее реальная власть такова, как если бы она располагала 30 или 40 процентами. «Эта диспропорция между числом подаваемых за ИСП голосов и ее реальной властью привела к тому, что некоторые запятнали себя».
Оппоненты выдвинули возражение: если «демократическая альтернатива» осуществится, то возможность «запятнать себя» механически возрастет. Берлингуэр сказал, что не понимает этой мысли и добавил: «Вы забываете о том, что наш метод управления очень отличается от методов ХДП. Поэтому наши союзники, даже если бы они этого захотели, не смогли бы больше прибегать к грязным методам и тем более не смогли бы втянуть в такие дела нас» 39. И наконец, Берлингуэр сказал, что центристское правительство не сможет дать стране устойчивость, а только
сможет вызвать серьезную напряженность. «Репубблика» поместила материалы форума под заголовком «ГОВОРИТ БЕРЛИНГУЭР: «ТОВАРИЩ КРАКСИ, ТЫ ПЕРЕМЕНИШЬ СВОЮ ИДЕЮ». Можно сказать: почти наивно. Но можно сказать: в чем-то замечательно. Замечательно потому, что Энрико Берлингуэр не желал разделять понятия политики и морали. Это были основные ценности, которым он неизменно хранил верность.
Результаты выборов 26 июня 1983 года оказались сенсационными. Кракси добился своего и стал премьер-министром, но это не означало победы ИСП, так как социалисты увеличили число мест в парламенте, но не в таких размерах, на которые рассчитывали. Коммунисты сохранили свой электорат, но не более того. Идея «демократической альтернативы» не осуществилась. Самым сенсационным было поражение христианских демократов, которые потеряли 6 процентов голосов и вынуждены были примириться с тем, что в палаццо Киджи восседает социалист. ХДП получила меньше голосов, чем за всю свою историю, среди неизбранных оказались многие видные деятели этой партии, лично скомпрометированные. Надо признать, что Де Мита повел себя достойно. Он сказал, что принято говорить, будто победа всегда имеет сто отцов, а поражение — сирота. Так вот, это другой случай. «Я здесь. На этот раз поражение имеет отца. Отца с именем, фамилией, адресом и телефонным номером».
Результаты выборов вызвали форменный шок у многих журналистов, газеты в своем обычном стиле писали о Великом Поражении, о Землетрясении и т. п. Никто не предвидел, даже отдаленно, того, что произошло. Избранный в новый состав парламента писатель Альберто Арбазино заявил, что все итальянские политологи, звезды масс-медиа и предсказатели просто опозорились, потому что никто не угадал, не почувствовал подлинных настроений, все гипотезы строились на песке. Нужны самые серьезные перемены во всех сферах социальной и культурной жизни, пора
уже перестать играть в реформы, пора покончить с шарлатанством.
Президент республики Сандро Пертини поручает Кракси формирование нового кабинета. Конечно, происходит много крупных и мелких стычек и скандалов, но в конце концов Кракси выигрывает свою партию в покер и создает пятипартийный кабинет, в котором шесть мест получают социалисты, 16 — христианские демократы. Оставшиеся восемь министерских портфелей достаются социал-демократам, республиканцам и либералам.
Все, о чем Берлингуэр говорил на форуме в «Репуббли-ке», соответствовало решениям XVI съезда ИКП, проходившем в марте 1983 года. На том же съезде основными проблемами были «Демократическая альтернатива», моральный вопрос и взаимоотношения между ИКП и КПСС, бывшие в то время очень напряженными. Напряженными настолько, что Берлингуэр в 1981 году не приехал в Москву для участия в работе XXVI съезда КПСС. Помимо принципиальных расхождений были личные острые споры с Л. И. Брежневым 40.
На XVI съезде ИКП в резолюции был пункт, согласно которому всемирно-историческое значение Октябрьской революции пребудет навечно, но стимулирующая сила советской модели — политической и идеологической — исчерпана. Берлингуэр приедет в Москву только на похороны Юрия Владимировича Андропова в феврале 1984 года. Приближается время, когда во взаимоотношениях между КПСС и ИКП наступит решающее улучшение. Но для этого должен прийти апрель 1985 года.
Что касается взаимоотношений между ИКП и ИСП, после XVI съезда коммунисты полагали, что есть все условия для прекращения острой полемики. 31 марта 1983 года состоялась встреча между большими делегациями обеих партий. Инициатива принадлежала коммунистам. Об этой встрече есть противоречивые свидетельства ее участников. Если принять оценку Джузеппе Фиори, встреча была на
пряженной и трудной. Фиори делает попытку сопоставления и противопоставления двух личностей: Берлингуэра и Кракси. Цитирую:
«Они ни в чем не похожи друг на друга... Упрямый, но застенчивый Берлингуэр, вызывающе динамичный Кракси. Один — большой стратег, слабый тактик; другой — большой тактик без стратегии. Мучительные раздумья о том, как строить будущее — у одного; прагматическое использование возможностей настоящего — у другого. То, что кажется справедливым; то, что кажется полезным... Отказ от цинизма; беззастенчивый расчет. Взвешенное слово, лояльно соблюдаемое; двусмысленность да, почти граничащего с нет, и нет, подмигивающего да, чтобы оставить себе открытыми все дороги. Для Берлингуэра — политика как служение, как деятельность, вдохновленная глубоким идеальным и моральным убеждением. Для Кракси — политика как деятельность, направленная на расширение и укрепление власти» 41.
Во время встречи становятся ясными диаметрально противоположные представления о соотношении политики и этики. Однако ведутся не просто абстрактно-философские споры, речь идет о реальном положении в Италии. Берлингуэр упрекает Кракси за то, что тот, так сказать, порвал единый фронт («партия твердости») во время трагедии Моро. Вообще встреча была драматической, потому что коммунисты настаивали на идее «демократической альтернативы», а «ответ товарищей социалистов,— вспоминал Джерардо Кьяромонте,— был либо уклончивым, либо, по существу, сводился к отказу» 42. Через три недели после этой встречи, 22 апреля 1983 года, Кракси открыл правительственный кризис.
Сначала полемика со стороны социалистов была направлена против христианских демократов, что, собственно, и оправдывало выход ИСП из правительственной коалиции. Мотивируя принятое ИСП решение, Кракси публично заявил, что правительство Фанфани работало так хорошо,
что теперь может со спокойной совестью уйти в отставку. За одиннадцать дней до голосования происходит сюрприз: Кракси созывает пресс-конференцию и заявляет, что «так называемая демократическая альтернатива» неприемлема для социалистов, ибо она не соответствует реальным интересам общества. И во время этой пресс-конференции Кракси предлагает Де Мите заключить соглашение на трехлетний срок, по существу, создать совместное правительство, в котором примут также участие другие партии. Что и происходит.
Представляя свое правительство в палате депутатов 9 августа 1983 года, Кракси говорит, что политической стабильности можно достигнуть путем сотрудничества между силами, принявшими на себя общую и согласованную ответственность и сохраняющими дух диалога с оппозициями. Это множественное число означает, что, таким образом, не делается различия между «оппозицией слева, то есть ИКП», и «оппозицией справа, то есть неофашистами». Позднее Кракси заявит о том, что МСИ — ДН необходимо «вывести из гетто».
Наступает 1984 год. Происходят острейшие споры по вопросам налоговой политики, и правительство выдвигает фактически антирабочие декреты. 11 мая 1984 года в Вероне устраивается не то чтобы короткий съезд ИСП, но скорее празднество в честь Беттино Кракси — лидера ИСП и главы правительства. Слово приглашенным не предоставляется. Берлингуэр приехал, только чтобы слушать. Ему устраивают отвратительную, неприличную обструкцию со свистом, выкриками, невероятными оскорблениями. Берлингуэр сохранял полное хладнокровие и непроницаемость. Синдак Вероны, социалист, тщетно кричал: «Товарищи, но ведь это наши гости!..» Наконец, когда Берлингуэр направился к выходу, премьер-министр Кракси комментировал: «Если бы я умел свистеть, я бы тоже свистел» 43. На следующий день Берлингуэр опять приходит на этот съезд-празднество. Потом отправляется в Ногару, вблизи от Вероны. Там от-
крывается новое здание местной организации ИКП, собралось около тысячи человек. Берлингуэр выступает перед ними, упоминает также о свистках, но очень спокойно: «Свистела только часть бывших там», потом дает политическое суждение по конкретным вопросам, о которых считал нужным высказаться.
В последующие дни ритмы итальянской политической жизни становятся не просто убыстренными, но лихорадочными. Кракси бросает вызов парламенту. Настаивая на принятии своих декретов по налоговым и экономическим вопросам, несмотря на то что слева ему идут навстречу, смягчая некоторые формулировки, он ставит вопрос о доверии, и, в силу многих обстоятельств и расчетов, ясно, что он добьется этого доверия. 18 мая Берлингуэр произносит сильную речь. Он говорит, что такие методы управления страной совершенно недопустимы и что депутаты парламента не желают, чтобы с ними так говорили. Аплодисменты, поздравления, но — не победа; победа была невозможной. «Унита» публикует интервью с Берлингуэром. Он перечисляет этапы парламентских прений по поводу того декрета и говорит: «Выступая против всего этого, мы играем фундаментальную роль оппозиции, которая присуща нам, начиная с Освобождения. Это является демократической гарантией также для других, для тех, кто еще не замечает опасности или, если даже замечает, не оказывает должного сопротивления» 44.
Предстоят выборы в Европейский парламент. На заседании Руководства ИКП Берлингуэр оказывается в одиночестве по вопросам тактики. Начинается предвыборная кампания. Берлингуэр с присущим ему чувством долга очень активно участвует в ней, подчас выступая в один и тот же день в двух городах. 7 июня он выступает в Генуе. Карло Кастеллано, бывший тогда членом ЦК ИКП, подарил мне фотографию: они пожимают друг другу руки, оба такие красивые. У них были очень дружеские и доверительные отношения.
На следующий день Берлингуэр приезжает в Падую, пишет ответ на девять вопросов, которые ему задает директор местной газеты «Маттино ди Падова», потом встречается с одним из рабочих коллективов города. Вечером митинг. Берлингуэр резко критикует правительство Кракси. Внезапно во время речи с ним что-то случается: слова становятся не очень разборчивыми, видно, что ему нехорошо. К нему подбегает врач профессор Джулиано Ленчи, пришедший на митинг послушать Берлингуэра. Он хотел заставить Энрико перестать говорить, но еще раньше это сделал стоявший близко от Берлингуэра член ЦК ИКП Татб. Тато сказал ему: «Заканчивай». Тот сухо: «Замолчи». Врачу он говорит, что его тошнит, сам ставит себе диагноз: «Я что-то плохое съел вчера за ужином в Генуе. Желудок...» Доктор закрывает его от толпы, и у него действительно рвота. После этого ему как будто становится лучше, и он договаривает до конца, хотя и сократив намеченный заранее текст.
Они вдут в гостиницу. В машине доктор спрашивает Энрико, болит ли у него что-нибудь. Нет, не болит. В гостинице Берлингуэр говорит Тато, что ему хочется спать. Тот помогает ему лечь, и Энрико мгновенно засыпает. Тато идет к профессору Ленчи и радостно сообщает, что Энрико заснул и, следовательно, отдохнет. Но Ленчи —> врач. Он заходит в комнату и понимает все: глубокая кома. Берлингуэра увозят в местную клинику. В сознание он не приходит.
На рассвете 9 июня приезжает Летиция, дети и брат Энрико — Джованни Берлингуэр. В 11 утра прилетает Пертини. Врачи пускают Пертини в реанимацию. Он сразу понимает, что надежды нет, да и врачи не скрывали своего пессимизма: кровоизлияние в мозг было слишком обширным. Вечером сделали операцию, хотя и не видели шансов. Пертини плакал и сказал кому-то: «Это несправедливо. Умирает праведник». Пертини оставался в клинике до конца. Лечащий врач Берлингуэра профессор Франческо Инграо
сказал, что дело не просто в стрессе, в усталости последних дней. Это «усталость всей жизни». Берлингуэр давно был нездоров — результат работы на износ, курения, непрерывного нервного напряжения. «Он никогда не думал о здоровье. Я говорил ему, что ночь существует для того, чтобы спать, но он почти всегда работал и по ночам. Он не знал отпусков и воскресного отдыха, он, боровшийся за то, чтобы другие это имели» 45.
В сенате Джерардо Кьяромонте заявил, что коммунисты не примут участия в голосовании за доверие правительству Кракси, потому что не желают участвовать в «этом фарсе». Началось паломничество в клинику лидеров различных партий. Приехал Кракси. Во дворе клиники дежурила группа коммунистов. Джованни Берлингуэр спустился к ним во двор и просил сохранять вежливость по отношению ко всем, кто приходит, «чтобы выразить солидарность». Они пропустили Кракси в клинику, но там кто-то дал ему понять, что Летиция и дети не желают его видеть. Кракси сделал заявление для печати: «Последнее время мы ссорились. Но я знаю Энрико тридцать лет, а тридцать лет в жизни человека — это много. Я в самом деле хотел бы, чтобы он продолжал жить» 4б.
Энрико Берлингуэр не терпел риторики, все это знали. Может быть, поэтому, хотя его состоянию ежедневно посвящали по нескольку газетных полос, журналисты в какой-то мере соблюдали такт. Эудженио Скальфари писал: «Энрико Берлингуэр был — я пишу слово «был» с искренней болью — коммунистом с головы до ног, каким был Джорджо Амендола, какими являются Пьетро Инграо и Джан Карло Пайетта. Однако мы — либералы и они — коммунисты. Но мы всегда хотели говорить с ними, понимать их. Может быть, потому, что чувствовали их глубокую моральную честность? Возможно. Или чувствовали их серьезнейшую ответственность в исполнении политического и морального долга? Возможно. Но не только это.
С того момента, когда поняли, что Берлингуэр обречен,
все — друзья и противники — все без исключения говорили, что эта смерть оставляет чувство большой пустоты. Это повторяют все: Де Мита, Кракси, Спадолини, профсоюзные работники и предприниматели, консерваторы и прогрессисты, католики и миряне, интеллектуалы и простые люди. Остается чувство пустоты, и об этом говорят озабоченно, с тревогой, так, словно бы эта пустота вселяла неуверенность во всех нас. Но почему так говорят? Оставив в стороне чисто человеческий момент, какое дело Де Мите или Кракси, банкиру или служащему, монахине или Джанни Аньелли, что умер на посту Генеральный секретарь Итальянской коммунистической партии?.. Энрико Берлингуэр все эти годы отождествлял себя с моральным вопросом. В чем была «особенность» Берлингуэра? В нем не было — или больше не было — зависимости от внешних идеологических или политических уз. В нем не было — или больше не было — глухого сектантства. Не было — или больше не было — фанатизма и нетерпимости... Не случайно Сандро Пертини не отходил от изголовья Берлингуэра. Этот старик знает, что надежды республики связаны также и с лидером коммунистов» 4/.
Пертини привез на своем самолете тело Берлингуэра из Падуи в Рим. Смерть Берлингуэра была событием, далеко выходившим за пределы Италии.
Похороны состоялись 13 июня 1984 года. Город Рим не смог вместить людей, съехавшихся со всех концов страны. Итальянские авторы единодушно подтверждают, что подобных похорон в истории республиканской Италии не было никогда. Энрико Берлингуэра хоронила не только его партия, хоронил народ. На пьяцца Сан-Джованни несли транспаранты с простыми словами: «Чао, Энрико!», «Энрико, мы тебя любим!» Молились. Пели «Интернационал». Советскую делегацию возглавлял М. С. Горбачев. Можно ли забыть спонтанность народной скорби, людей, поднимавших над головами номер «Униты». Там на первой полосе было набрано самым крупным шрифтом, красными буквами одно слово: ADDIO!
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Я попробовала рассказать нашим читателям о стране, которую очень люблю и как будто немножко знаю. Мне хотелось, чтобы читатели разобрались, хотя бы отчасти, в бесконечных итальянских проблемах. Конечно, я ни в какой мере не претендую на то, что мне повезло и что-то разгадано в огромном ребусе небольшой страны. Понимаю: многие нити оборваны, многие мини-сюжеты недосказаны, многие персонажи брошены или потерялись где-то на полпути.
С тех пор как умер Тольятти, прошла четверть века. С тех пор как умер Берлингуэр — пять лет. «Унита» поместила текст выступления, которое Генеральный секретарь ЦК ИКП Акилле Оккетто посвятил Берлингуэру, оно озаглавлено «Новатор и национальный лидер». Журнал «Проблемы мира и социализма» опубликовал в июльском номере за 1989 год материалы «круглого стола», посвященного «Памятной записке» Тольятти. Участники дискуссии говорили и о Берлингуэре, анализировали пути и выборы, которые делала ИКП после смерти Тольятти. Размышляя о понятиях «исторический компромисс», «еврокоммунизм» и «разрыв» (имеется в виду период, когда отношения между ИКП и КПСС были из рук вон плохи), говорили и о сегодняшней реальности.
Однако моя книга — не история ИКП. И не история христианской демократии. И не история ультрачерного и ультракрасного терроризма. Я не претендую на бесстрастность и к своим персонажам отношусь по-разному. Одних люблю и восхищаюсь ими; про других говорю: «Будь они
прокляты!»; третьих жалею; четвертых стараюсь понять или угадать.
Признаюсь: мне очень хотелось больше написать об ультракрасных. Более того, я даже написала о многих из них, получилась серия коротких биографий — человеческих и политических. Потом поняла, что просто нет места для всего этого жгуче любопытного и, мне кажется, важного материала. Эудженио Скальфари однажды остроумно заметил, что «Бригате россе» очень любят слово объективно. Точно заметил Скальфари: «объективно сложившееся соотношение сил»; «требования, объективно вытекающие из реальности»; «этот тезис объективно отвечал интересам...»; «жертвы с той и другой стороны были объективно неизбежными» и т. д. И вот я представила себе, что объективно я не могу поставить точку, а когда-то надо ее поставить. Потому что, если я начинаю говорить об Италии, это может превратиться в жанр «Тысяча и одной ночи». Вот я — вообразим — включила в текст все эти мини-биографии ультракрасных и даже дерзко допускаю, что некоторым читателям это показалось бы занятным. Но книга, как она сложилась, не позволяет такой роскоши. Редактор вполне может послать автора книги ко всем чертям и объективно будет совершенно прав.
Мы много говорили о разнообразных кризисах. Крупнейший американский итальянист Джозеф Ла Паломбара нашел прекрасный образ. Он напомнил, что в итальянском городе Пизе есть знаменитая башня, которая (теоретически) непременно должна упасть, но не падает. Точно так же, как и Италия. Кризисов не учесть, но ничего страшного не происходит... Он утверждал, что в Италии можно поставить знак равенства между понятиями политика и спектакль. Я тоже однажды, говоря об Италии, вспомнила стихотворение Иннокентия Анненского «Декорация». Видимо, ассоциации у Ла Паломбары и у меня в чем-то сходятся. 30 июля 1989 года
ПОСТСКРИПТУМ
В наше стремительное время жизнь чуть ли не еже дневно приносит людям сюрпризы и поспеть за тем, что происходит в реальности, невозможно. Работы такого типа, как «Итальянский ребус», неизбежно в чем-то устаревают. Кроме того, я написала так много, что потом стали неизбежными большие сокращения, и поэтому мне кажется, что текст у меня получился иногда «рваным». Отнесем это тоже к категории «объективного».
Осенью 1989 года я была в Италии, видела стольких друзей, была в Палермо у Шаши за две недели до его смерти, а в апреле 1990-го опять лечу на Сицилию, чтобы участвовать в конгрессе, посвященном его памяти. В прошлом году я во многих интервью говорила об «Итальянском ребусе», и итальянцы ждут выхода книги. Но именно поэтому мне жаль, что стольким пришлось пожертвовать. После того как я и раньше ограничивала себя и выбрасывала важных персонажей и интересные сюжеты.
Уже в Москве я с болью узнала о кончине Сандро Пертини. Дней десять итальянские газеты только о нем и писали. Кракси заявил, что Пертини советовал ему сблизиться с коммунистами. Генеральный секретарь ИКП Акилле Оккетто ответил, что Пертини ему тоже говорил, что надо как-то договариваться с социалистами. В марте 1990 года состоялся XIX чрезвычайный съезд ИКП, на котором прозвучало немало нового. Официально существуют фракции внутри ИКП, это уже признанное право, и все фракции выступили со своими предложениями. Линия Оккетто собрала 67 процентов голосов. Этот съезд
как бы промежуточный. Вероятно, в декабре 1990 года соберется XX съезд ИКП *, на котором будут изменены название и символы Итальянской коммунистической партии, которая желает войти в Социалистический интернационал. Если так, возникает вопрос: нужен ли был раскол в Ливорно в далеком 1921 году?
Но ведь в Италии столько партий и каждая из них желает активно участвовать в игре. А внутри каждой из этих партий тоже идут споры, то политические, то личные. К примеру, неофашисты. Мы знаем, что Альмиранте назначил себе наследника: это некий Фини. Теперь его свергли, и МСИ возглавляет мой персонаж Пино Раути. Все переплетается, и все по всем поводам настаивают на том, что именно они предвидели, предупреждали, предугадали, владеют истиной в последней инстанции.
Все, повторяю, взаимосвязано: итальянские дела нельзя рассматривать, не думая о том, что происходит у нас, в Венгрии, Польше, Чехословакии и в других странах. Мы не можем предугадать, что еще судьба готовит нам, что случится до конца этого года. В Италии, в Европе, во всем мире. Тютчев писал:
Блажен, кто посетил сей мир В его минуты роковые!
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир...
Мы с вами поистине живем в минуты роковые, и многие боятся Апокалипсиса. Остается только надеяться, что везде победит высший Разум. И делать нашу скромную работу по чести и по совести.
30 марта 1990 года
* XX съезд ИКП намечен на конец января — начало февраля 1991 года.— Прим. ред.
ПРИМЕЧАНИЯ
ГЛАВА 1
1	Андре Франсуа-Понсе — посол Франции в Италии в 1938—1940 годах.
2	22 мая 1939 года был подписан военный и политический союз между Италией и Германией («Стальной пакт»).
3	Ciano G. Diario 1939—1943. Milano, 1971. Р. 313—314.
4	Mussolini В. L’amante del Cardinale (Claudia Particella). S. Casciano-Firenze, 1972.
5	Bozzetti Ch. Mussolini direttore dell’ «Avanti!». Milano, 1979.
6	Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 27. С. 16.
7	La stampa nazionalista. Rocca San Casciano, 1965. P. XIII.
8	Candeloro G. Storia dell’ Italia moderna. Milano, 1978. Vol. 8. P. 21.
9	Цит. no: Valeri N. La lotta politica in Italia dall’Unita al 1925. Firenze, 1958. P. 391.
10	De Felice R. Mussolini il rivoluzionario. Torino, 1965. P. 279.
11	Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 8. С. 145.
12	Ludwig Е. Colloqui con Mussolini. Verona, 1932.
13	De Felice R. Op. cit. P. 403.
14	Ibid. P. 734.
15	Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 11. С. 118.
16	Хемингуэй Э. Собр. соч. М., 1968. Т. 1. С. 118.
17	Carteggio d’Annunzio — Mussolini. 1919/1938. Vicenza, 1971. P. 9.
18	Nenni P. П diciannovesimo. Milano, 1962. P. 49.
19	Montanelli I., Cranzotto P. Sommario di storia d’ltalia dall’Unita ai giorni nostri. Milano, 1986. P. 113.
20	Romano S. Giolitti. Lo stile dell potero. Milano, 1989. P. 323.
21	Filippo Turati — Anna Kuliscioff. Carteggio VI. Torino, 1977. P. 285.
22	Spriano P. Storia del Partito comunista italiano. Torino, 1967. V. 1. P. 390-431.
23	Luti G. Cronache letterarie tra le due guerre 1920/1940. Bari, 1966. P. 49.
24	Delzell Ch. I nemici di Mussolini. Torino, 1966. P. 28.
25	MonelU P. Mussolini piccolo borghese. Milano, 1965. P. 334.
26	Flora F. Ritratto di un ventennio. Bologna, 1965. P. 141 — 168.
27	De Felice R. Mussolini il duce. Torino, 1974. P. 455.
28	Ibid. P. 435.
29	Ludwig E. Op. cit. P. XLXX.
30	Guerri G. Giuseppe Bottai un fascista critico. Milano, 1976. P. 66.
31	Aquarone A. L’organizzazione dello Stato totalitario. Torino, 1965. P. 17.
32	Лопухов Б. P. Эволюция буржуазной власти в Италии. М., 1986. С. 112.
33	Deakin F. IT. Storia della repubblica di Salo. Torino, 1963. P. 41.
34	Montanelli I., Cervi M. L’Italia della disfatta. Milano, 1982. P. 20.
35	Ibid. P. 284-285.
36	Bianchi G. 25 luglio. Crollo di un regime. Milano, 1964. P. 479.
37	Ibid. P. 707-708.
38	Candeloro G. Storia dell’Italia moderna. Milano, 1986. Vol. 10. P. 202.
39	MonelU P. Op. cit. P. 147.
40	Deakin W. F. Op. cit. P. 528.
41	Vene G. F. Il processo di Verona. Milano, 1963. P. 57.
42	Ibid. P. 65-66.
43	Deakin F. W. Op. cit. P. 625.
44	Ibid. P. 676.
45	Shirer W. Storia del Terzo Reich. Torino, 1962. P. 1139.
46	Deakin F. W. Op. cit. P. 700-701.
47	Cardinale Schuster. Gli ultimi tempi di un regime. Milano, 1960.
48	Deakin F. W. Op. cit. P. 756.
49	Ibid. P. 163.
50	Bandini F. Le ultime 95 ore di Mussolini. Milano, 1968. P. 30.
51	Deakin F. W. Op. cit. P. 788.
52	Petacco A. Pavolini, 1’ultima raffica di Salo. Milano, 1962. P. 226—227.
53	Montanelli I., Cervi M. L’Italia della guerra civile. Milano, 1983. P. 318.
54	Candeloro G. Op. cit. Vol. 10. P. 338— 339.
55	Montanelli I., Cervi M. L’Italia della guerra civile. P. 327.
56	Shirer W. L. Op. cit. P. 1214-1215.
57	Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 39. С. 144.
ГЛАВА 2
1	Montanelli I., Cervi М, L’Italia della guerra civile. P. 71 — 72.
2	СССР — Италия. Страницы истории 1917—1984: Документы и материалы. М., 1985. С. 64.
3	Ter г acini U. Come nacque la Costituzione. Intervista di Pasquale Bal-samo. Roma, 1978. P. 14.
4	Scoppola P. La Chiesa e il fascismo. Document! e interpretazioni. Bari, 1971. P. 304.
5	Brezzi С. Il cattolicesimo politico in Italia nell’900. Milano, 1975. P. 124.
6	De Rosa G. Luigi Sturzo. Torino, 1978. P. 368.
7	Scoppola P. La proposta politica di De Gasperi. Bologna, 1977. P. 91.
8	Spriano P. Storia del Parti to comunista italiano. Vol. 1. P. 66.
9	В. И. Ленин и Коммунистический Интернационал. М., 1970. С. 56.
10	Там же. С. 254-256, 259.
11	В. И. Ленин. Поли. собр. соч. Т. 41. С. 199.
12	Resoconto stenografico del XVII Congresso Nazionale del Partito Socia-lista Italiano — Livorno 1921. Roma, 1962. P. 335.
13	Тольятти П. Избранные статьи и речи. М., 1965. Т. 1. С. 14—15, 8, 16.
14	Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 44. С. 23, 28, 30, 33.
15	Тольятти П. Указ. соч. С. 23.
16	Spriano Р. Op. cit. Р. 121.
17	Цит. по: Pelicani A. Nuovi argomenti. Nuova serie, aprile gingno 1971. Roma. P. 235.
18	Тольятти IJ. Указ. соч. С. 35.
19	Там же. С. 26.
20	Lajolo L. Gramsci un uomo sconfitto. Milano, 1980. P. 80.
21	Bordiga A. Scritti scelti. Storia della sinistra comunista. Milano, 1975. P. 175.
22	Istituto Giangiacomo Feltrinelli. ANNALI anno ottavo 1966. Angelo Tas-ca. Milano, 1966. P. 258.
23	Umbert-Droz J, Il contrasto tra 1’Internazionale e il P.C.I. Milano, 1969.
24	Rinascita. 1964. 30 maggio.
25	Spriano P. Op. cit. Torino, 1969. Vol. 2. P. 44.
26	Gramsci A. Quaderni del carcere III. Torino, 1975. P. 1764.
27	Canfora L. Togliatti e i dilemmi della politica. Bari, 1989. P. 146.
28	Amendola G. Storia del Partito comunista italiano 1921 — 1943. Roma, 1978. P. 135.
29	Togliatti P. Opere 2. Roma, 1972. P. 440.
30	Советский энциклопедический словарь. M., 1980. С. 620.
31	Agosti A. La terza Internazionale. Storia documentata III. Roma, 1979. P. 6.
32	Istituto Giangiacomo Feltrinelli. Op. cit. P. 670.
33	Spriano P, Op. cit. P. 195.
34	Togliatti P. Opere 6. P. 396.
35	Spriano P. Op. cit. P. 263.
36	Leonetti A. Un comunista. Milano, 1977. P. 176.
37	Fiori G. Vita di Antonio Gramsci. Bari, 1966. P. 91—92.
38	GRAMSCI VIVO testimonianze dei suoi contemporanei a cura di Mimma Paulesi Quercioli. Milano, 1977. P. 210.
39	Ibid. P. 133.
40	См.: Из хроники Коминтерна. Несколько итальянских страниц.— Иностранная литература. 1989. №1. С. 187 —203.
ГЛАВА 3
1	Восса G. Op. cit. Р. 371-372.
2	Pallotta G. Il qualunquismo е favventura di Gulielmo Giannini. Milano, 1977. P. 60.
3	Тольятти П. Избранные статьи и речи. Т. 1. С. 463—465.
4	Chabod F. L’Italia contemporanea (1918—1948). Torino, 1961. P. 160— 161.
6	Settembrini D. La Chiesa nella politica italiana. Milano, 1987. P. 256.
6	L’Espresso. 1987. 11 dicembre.
7	Chabod F. Op. cit. P. 167.
8	Montanelli I„ Granzotto P. Sommario di storia d’Italia dall’Unita ai giorni nostri. Milano, 1986. P. 285—286.
9	Togliatti P. Opere 5. P. 488-489.
10 и
12
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
И
12
Восса G. Op. cit. Р. 511.
Ibid. Р. 512.
Spriano Р. Le passioni di un decennio 1946—1956. Milano, 1986. P. 69.
ГЛАВА 4
Mafai M. L’uomo che sognava la lotta armata. La storia di Pietro Secchia. Milano, 1984. P. 21—22.
Восса G. Op. cit. P. 488.
Archivio Pietro Secchia 1945—1973. Milano, 1979. P. 627.
Mafai M. Op. cit. P. 84.
Montanelli I., Cervi M, L’Italia del miracolo. Milano, 1987. P. 279.
Archivio Pietro Secchia. P. 239—240.
Восса G. Op. cit. P. 570.
Archivio Pietro Secchia. P. 410—437.
Cinquant’anni di un editore. Le edizioni Einaudi negli anni 1933—1983. Torino, 1983. P. 14.
Galli G., Facchi P, La sinistra democristiana. Milano, 1962. P. 273.
ГЛАВА 5
Panorama. Milano. 19 dicembre 1974.
La strage di Stato, controinchiesta. Casano — Roma, 1971. P. 70.
Pansa G. Borghese mi ha detto. Milano, 1971. P. 56—57.
Lorenzon G. Teste a carico. Milano, 1976. P. 13.
Catnon F. Occidente. Milano, 1975. P. 6.
L’Espresso. 1975. 7 settembre.
Tedeschi M. Destra nazionale. Sintesi di una politica nuova. Roma, 1972. P. 145.
Tessandori V. BR. Imputazione: banda armata. Milano, 1977. P. 5. Soccorso Rosso. Brigate rosse. Che cosa hanno fatto, che cosa hanno detto, cosa se ne e detto. Milano, 1976. P. 107.
Franceschini A. Mara, Renato e io. Storia dei fondatori delle BR. Milano, 1988. P. 24.
Rapporto sul terrorismo. A cura di Mauro Galleni. Milano, 1981. P. 247-277.
Paese sera. Roma. 1976. 4 febbraio.
13	Pansa G. Storie italiane di violenza e terrorismo. Bari, 1980. P. 1.
14	Franceschini A. Op. cit. P. 136.
15	Farё I., Spirito F. Mara e le altre. Milano, 1979. P. 27.
16	Rapporto sul terrorismo. P. 300.
17	Stajano C. L’Italia nichilista. Milano, 1982. P. 7.
18	Coraggio e vilta degli intellettuali. A cura di Domenico Porzio. Milano, 1977. P. VII.
ГЛАВА 6
1	Togliatti P. Opere VI. Roma, 1984. P. 125.
2	Ibid. P. 132.
3	Ibid. P. 143.
4	Ibid. P. 151.
5	Восса G. Op. cit. P. 621.
6	Togliatti P. Opere VI. P. 647.
7	Fiori G. Vita di Enrico Berlinguer. Bari, 1989. P. 122.
8	Восса G. Op. cit. P. 675—676.
9	Ibid. P. 682.
10	Правда. 1964. 10 сентября.
11	Fiori G. Op. cit. P. 52.
12	Ibid. P. 137.
13	Ibid. P. 139-140.
14	Rinascita. 1964. 28 novembre.
15	Gorresio V. Berlinguer. Milano, 1976. P. 7.
16	Fiori G. Op. cit. P. 224-225.
17	Valentini Ch. Berlinguer il segretario. Milano, 1987. P. 48.
18	Rinascita. 1973. 28 settembre.
19	Valentini Ch. Op. cit. P. 124.
20	Enciclopedia europea. Milano, 1978. Vol. 7. P. 804—805.
21	Ibid. Vol. 6. P. 393.
22	Chiaromonte G. Le scelte della solidarieta democratica. Roma, 1986. P. 25.
23	Coppola A. Moro. Milano, 1976. P. 112.
24	Repubblica. 1980. 13 maggio.
25	Chiaromonte G. Op. cit. P. 30.
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
Rassegna della stampa. Senate della Repubblica. Segretariato generak ufficio documentazione stampa. ALDO MORO (1). Roma, 1978. P. 4<6.
Sciascia L. L’affaire Moro. Palermo, 1978. P. 53.
Chiaromonte G. Op. cit. P. 261.
Ibid. P. 265.
Flamigni S. La tela del ragno. Il delitto Moro, Roma, 1988. P. 19 Ibid. P. 272.
Corriere della sera. 1988. 11 giugno.
Flamigni S. Op. cit. P. 273.
Fiori G. Op. cit. P. 366.
Ibid. P. 368.
Ibid. P. 383.
L’Unita. 1978. 26 maggio.
Repubblica. 1983. 26 maggio.
Fiori G. Op. cit. P. 472.
Ibid. P. 483.
Rinascita. 1984. 15 dicembre.
Repubblica. 1984. 12 maggio.
L’Unita. 1984. 27 maggio.
De Rolandis I. Enrico Berlinguer. Aosta, 1984. P. 69.
Il giorno. Milano. 1984. 11 giugno.
Repubblica. 1984. 10 giugno.
ОГЛАВЛЕНИЕ
От автора................................................... 5
Глава 1. ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ БЕНИТО МУССОЛИНИ ....	7
Честолюбец из Форли...................................... —
Ренегат................................................. 15
«Дерзок и смел...»...................................... 27
Мог быть свергнут, но устоял............................ 39
«Всемирная миссия фашизма».............................. 49
Ставка на Гитлера....................................... 62
Крах.................................................... 71
Кровавый фарс Сало...................................... 96
От рук итальянцев.......................................122
Глава 2. ПОД РАЗНЫМИ ЗНАМЕНАМИ............................ 143
Ватиканский библиотекарь ................................ —
Вера в революцию....................................... 154
Высокая трагедия........................................163
Дебаты в Коминтерне.....................................176
Роковой год.............................................183
Пророческое	письмо...................................192
Одиночество	Грамши...................................204
Глава 3. ИТАЛЬЯНЦЫ ПРЕДПОЧЛИ РЕСПУБЛИКУ ...	211
«Салернский	поворот».................................... —
Рождение республики.....................................218
Раскол...............................................224
Звездный час Де Гаспери............................  229
«Не теряйте головы»..................................233
«Операция Стурцо» и «ледже-труффа»...................236
Смерть Сфинкса.......................................248
Глава 4. ГРУППОВОЙ ПОРТРЕТ................................254
Новая партия.......................................... —
Злосчастный эпизод....................................264
Драма СекКьи..........................................275
Возрождение антифашизма...............................281
Глава 5. В МИРЕ ТЕРРОРИЗМА................................287
Ультрачерные.......................................... —
«Стратегия напряженности».............................293
Ультракрасные и инфильтрация..........................299
Сенсационные разоблачения.............................305
Контестация...........................................312
Загадочные убийства...................................322
Глава 6. ПОДВОДЯ ИТОГИ...................................337
«Памятная записка».................................... —
Энрико Берлингуэр....................................347
«Исторический компромисс»............................361
Альдо Моро............................................367
Преступление..........................................376
«Кто-то умер в нужный момент».........................386
ADDIO.................................................391
Послесловие...............................................403
Постскриптум.............................................405
Примечания................................................407
Многие иллюстрации, помещенные в книге, получены автором от ее друзей из Италии. Издательство благодарит их за помощь в оформлении книги На первом форзаце: Ликующие итальянцы приветствуют падение Муссолини
На втором форзаце:
Активисты «красных бригад» Валерио Моруччи и Адриана Фаранда после ареста
ЦЕЦИЛИЯ КИН
Итальянский ребус
Заведующий редакцией А. В. Никольский Редактор Н. В. Попов
Младший редактор Г. С. Пружинин
Художник Г. Ф. Семереченко
Художественный редактор Е. А. Андрусенко Технический редактор Н. В. Нонкина
И Б № 8026
Сдано в набор 05.06.90. Подписано в печать 15.11.90. Формат 70Х 108'/з2. Бумага типографская № 2. Гарнитура «Обыкновенная новая». Печать высокая. Усл.-печ. л. 18,90. Усл. кр.-отт. 20,48. Уч.-изд. л. 21,18. Тираж 50 000 экз. Заказ № 233. Цена 1 р. 10 к.
Политиздат. 125811, ГСП, Москва, А-47, Миусская пл., 7.
Тип. изд-ва «Уральский рабочий». 620151, Свердловск, пр. Ленина, 49.