Автор: Сахаров А.Н. Слепнев И.Н. Филд Д.
Теги: история россии исторические документы новейшее время
ISBN: 5-86004-035-0
Год: 1996
Текст
Отделение истории РАН
Институт Российской истории РАН
Научный совет по проблемам аграрной истории при отделении истории РАН
Менталитет
и аграрное развитие России
CXIX-XXbb.)
Материалы международной конференции.
Москва. 14-15 июня 1994 г.
isis
ant
У,
id
irth,
id
re
e in
Hi* .’У'ЕКА
Волжск: г^мэьмтарного
в у i a F>onF У
Инв. № X
Москва
РОССПЭН
1996
НАУЧНЫЙ
АБОНЕМЕНТ
Сборник издан при финансовой поддержке
(Российского гуманитарного научного фонда
(ртФ)
Проект № 95-06-320076
Редакционная коллегия:
В.П. Данилов, Л.В. Милов
(ответственные редакторы)
А.Н. Сахаров, И.Н. Слепнев, Д. Филд
Менталитет и аграрное развитие России (ХЕХ—XX вв.)
Материалы международной конференции. - М.: Российская политическая
энциклопедия (РОССПЭН). - 1996. - 440 с.
ISBN 5-86004-035-0
© Отделение истории РАН
© Художественное оформление
Российская политическая
энциклопедия (РОССПЭН),
1996.
ANNOTATION
This book is devoted to the problem of mentality. Its study (which is in
Russia in the very beginning) must include a vast complex of questions
concerning outlook, psychology, behaviour, especially connected with the crisis
periods of Russian history. That's why the problem of mentality is so important
and interesting for the Russian society now. The materials of the conference
contain the analysis of system-forming factors of Russian peasantry mentality,
i.e. the influence of natural and geographical factors, communal structures and
different forms of their transformation (specific displays of working on the earth,
impact of the State and authority, the owner of peasant souls (feudal lord) and
the landowner, etc.). The great consideration is given to such points as the
influence of political struggle on the political structures and society, the
influence of economy (both natural and market), religion, public education,
traditions of the way of life, cultural and historical factors, etc. The authors are
not completely consented in the interpretation of the term "mentality" and
various aspects of it. But the difference of views and discussions are inevitable in
the development of historiography.
CONTENTS
PREFACE (MILOV L. V.)........................................................5
FIELD D. History of mentality in foreign historic literature.................7
DANILOV V. P., DANILOVA L. V. Peasant mentality and community...............22
MILOV L. V. Natural and climatic factor and Russian peasantry mentality.....40
GORDON A.V. Earth-management as the basis of peasant selfconsciousness......57
ENGEL B. A. Women’s side....................................................75
YAHSHIYAN O. Yu. Ownership in Russian peasant mentality.....................92
RANSEL D. «Old babies» in Russian village..................................106
KONDRASHIN V.V. Famine in peasant mentality................................115
VDOVINA L.N. Peasant understanding of the land-right in the first half of the115
XVIII-th cent..............................................................124
MARASINOVA E. N. Seignior or landed gentleman? (on the Russian feudal
lord 124 social psychology of the second half of the XVIII-th cent.).......135
DIYATCHKOV V. L., ESIKOV S. A., KANISHEV V. V., PROTASOV L. G.135
Peasantry and authority (trial of regional study)..........................146
BEZNIN M.A., DIMONIT. M. Peasantry and authority in Russia. 1930s -- 1950s.156
BOKAREV YU. P. Riot and meekness. Peasant mentality and its role in
peasant 156 movement.......................................................168
SENTCHAKOVA L. G. Verdicts and instructions as a mirror of peasantl68
mentality in 1905—1907.................................................... 174
VERNER A. M. Why did the peasants submit applications and why cannot
they 174 be understood literally?..........................................184
BUHOVETS O. G. Mentality and peasant social behaviour......................195
EMMONS T. Problem of social integration («merging of estates») in Russian
zemstvo.............................................................209
SLEPNEV I. N. New market realities and their interpretation in mentality of
the 195 post-reform peasantry.......................................215
ROGALINA N. L. XX-th century reforming and peasant mentality...............228
KOZNOVA I.E. Russian peasantry’s historical memory about the attempts of the
village transformation in the XX-th cent...................................238
IVNITSKIN. A. Stalin’s «revolution from above» in peasant perception.......249
IBRAGIMOVA D. H. Market liberties and village mentality. What did the
peasant crave for during NEP?..............................................260
BABASHKIN V. V. Peasant mentality as system-forming factor of the Soviet
society....................................................................276
KUZNETSOV S.V. Faith and ritualism in Russian peasant occupation...........284
TULTSEVA L. A. «God’s world» of orthodox peasant...........................293
GUMP E. M. Education and literacy in the heart of Russia. Voronezh province.
1885-1897..................................................................305
DENISOVA L. N. Women’s lot.................................................319
VYLTSAN M. A. Individualism and collectivism in modern village mentality...331
NIKOLSKI S. A. Decollectivization as going out of peasantry: modern bureaucracy
and peasant mentality...............................................344
LEONARD C. S. «Head of the family, wife and landlord...»...................349
SHORTHAND RECORD OF DISCUSSION...............................................358
ПРЕДИСЛОВИЕ
Материалы настоящего сборника есть результат проведенной по инициативе
академика-секретаря Отделения Истории РАН И. Д. Ковальченко международной
конференции на тему: «Менталитет и аграрное развитие России (XIX — XX вв.)».
Тема, предложенная Отделение Истории РАН, отнюдь не случайна. Тяжелые време-
на, которые переживает Россия, и тот комплекс жестких, кардинальных преобразо-
ваний, воздействие которого испытывает наше общество, конечно, заставляют с бо-
лее пристальным вниманием изучать закономерности нашего исторического пути.
Причем социальный стресс, который испытывает общество, принуждает тщательно
изучать не только историю в целом, или историю экономики, социальную историю и
историю культуры, но и психологию людей и ее изменение на различных этапах раз-
вития. Такое изучение должно включать большой комплекс мировоззренческих,
психологических, поведенческих моментов, особенно связанных с кризисными пе-
риодами российской истории. И, разумеется, проблемы менталитета для российско-
го общества сейчас наиболее интересны и важны для исследования.
В последние годы внимание к вопросам менталитета, исторической социальной
психологии резко обострилось. Тема становится, к сожалению, модной, а это чревато
поверхностным подходом к ее решению. Причем происходит это таким образом, что
от «массовой увлеченности» проблемами классовой борьбы, политической истории,
отчасти экономической истории мы сразу же перешли к столь тонким материям как
ментальность, психология масс и т. п. В то же время, так называемая история повсе-
дневности, история быта в широком смысле этого слова осталась в нашей историо-
графии «белым пятном», а ведь именно она служит важнейшим базисом в изучении
проблем ментальности, психологии.
Участники конференции «Менталитет и аграрное развитие России» обсуждали це-
лый ряд аспектов. Помимо историографических подходов это прежде всего анализ сво-
его рода системообразующих факторов менталитета российского крестьянства. Это
влияние природно-географического фактора, влияние общинных структур и различных
форм их трансформации. Это воздействие на менталитет специфичных проявлений вла-
сти и государства, а также владетеля крестьянских душ (феодала), земельного собствен-
ника и т. п. Много внимания на конференции было уделено фактору влияния политиче-
ской борьбы в обществе и политических структур, воздействию экономики (как нату-
ральной, так и рыночной), и, наконец, влиянию религии, просвещения, традиций уклада
жизни, культурно-исторических факторов и т. п.
Разумеется, далеко не все авторы единодушны в трактовке самого термина
«менталитет» и различных его аспектов, подлежащих обсуждению. Но, видимо, спо-
ры и расхождение мнений являются неизбежным моментом в движении нашей исто-
риографии.
Конференция проходила в новом здании Президиума Российской академии на-
ук 14 — 16 июня 1994 г. В Оргкомитете конференции работали: член-корреспондент
РАН Л. В. Милов — председатель, В. П. Данилов — заместитель председателя, И. Н.
Слепнев — ответственный секретарь, а также Ю. П. Бокарев, Б. И. Греков, Л. П. Ко-
лодникова, А. П. Корелин.
5
В сборнике публикуются тексты всех докладов и сжатые стенограммы основных
моментов обсуждения. Доклад Стивена Л. Хока (США, университет Айова) «Данные
полезные и не очень полезные: Мальтус, рост населения и уровень жизни в России в
1861-1914 гг.» будет опубликован автором в журнале «Отечественная история». По
докладу Э. Вернера опубликован первый вариант текста. Научно-справочный аппарат
статей американских коллег не корректировался.
Редколлегия сборника и Оргкомитет конференции выражает свою признатель-
ность за поддержку и помощь Российскому гуманитарному научному фонду и школе
им. Максуела Сиракюзсксого университета. Наша особая признательность профессору
Дэниэлу Филду, проделавшему огромный объем работы по организации докладов на-
ших американских коллег.
Л. В. Милов
6
Д. Филд
(США, Сиракюзский университет)
ИСТОРИЯ МЕНТАЛИТЕТА
В ЗАРУБЕЖНОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ1
Несколько лет назад Б. Н. Миронов заявил: «Вся мировая историогра-
фия, вслед за французской школой Анналов, уже несколько десятилетий
внимательно занимается менталитетом разных сословий и классов. Это счи-
тается исследовательской задачей первостепенного значения. А советские
историки только начинаются заниматься этой проблемой. Что происхо-
дит?»1 2
Что происходит? Известное дело. Опять мы, историки России, отстаем
от своих передовых коллег. А может быть, нам повезло в том, что мы верно
охраняли устои нашей науки и не брались за чуждое ей, шикарное понятие.
Уже 20 лет назад Ж. Ле Гофф спросил, «Должны ли мы возобновить исто-
рию менталитетов или похоронить ее?» Похоронить ее как «обесцененную»
методику уже «вышедшую из моды»?3 Сам Ле Гофф в конце концов выска-
зался против похорон, но впоследствии историки менталитетов обвиняются
в том, что они занимаются мелочами и не считаются в полной мере с измен-
чивостью человеческих представлений и с их социальными и экономически-
ми корнями4 5. А по мнению А. Я. Гуревича, менталитет является не подхо-
дом или методикой, а «первой проблемой [любого] исторического исследо-
вания», и вопрос о нем связан «с задачами возрождения духовной жизни на-
шей страны»®.
1 Я желал бы выразить благодарность Международному правлению по исследователь-
ским обменам (IREX) и Центру для исследований по России (Russian Research Center) за
поддержку настоящей работы и Школе им. Максуела Сиракюзского университета за поддер-
жку конференции в целом.
2 Борис Миронов Poverty of Thought or Necessary Caution? in Russian History // Histoire
russe. T. 17. № 4.1990. C. 429—430. В Советской исторической энциклопедии Блоку уделяется
небольшая статья, существование журнала лишь констатируется, и нет статьи о менталитете.
Соответстующие тома вышли в 1961,1962 и 1966 гг.
3 Jacques Le GoffL.es Mental iteasies: A History of Ambiguities, in J. Le Goff & Pierre Nora,
eds., Faire de 1’histoire, III: Nouveaux objets (Paris, 1974). P. 76.
4 Бессмертный Ю. Л. Кризис «Анналов»? // Споры о главном: Дискуссии о настоящем
и будущем исторической науки вокруг французской школы «Анналов». Под ред. Бессмертно-
го ГО. Л. М., 1993. С. 106.
5 Гуревич А. Я. «От истории ментальностей к историческому синтезу» // Споры о глав-
ном... С. 20,16.
7
Другой вопрос. Что такое «менталитет»? Определить «менталитет» — зада-
ча нелегкая1. Некоторые историки находят преимущество именно в нечеткости
термина1 2. Предлагаю условное определение: менталитет — устойчивый склад
ума, имеющий если не логическую форму, то системный характер, который ко-
ренится в материальной жизни и широко распространен в значительной части
населения и который оказывает непосредственное влияние на экономические,
социальные и политические отношения3. Таким образом он отличается от поня-
тия «верование» своей тесной связью с бытовой, будничной жизнью; те, кто
думает, что гром производит карета Ильи-пророка, тем не менее, не стоят под до-
ждем. Он также ол ли чается от таких понятий, как «народное правосознание» пре-
жде всего тем, что чаше всего менталитет молчалив: он проявляется скорее в дея-
тельности, чем в речи или в ясном представлении.
Третий вопрос. Прав ли был Миронов? Правда ли, что три поколения
русских историков не пользовались основной методикой мировой историче-
ской науки? Я был склонен ответить отрицательно. Мне казалось, чго они
не употребляли слово «менталитет» из-за патриотических соображений (на-
пример, в английском языке этот термин всегда произносится по-француз-
ски, т. е. «inentalite»), но что в практике понятие тем не менее присутствова-
ло в их трудах. Или, может быть, они пользовались менталитетом спонтан-
но, как мольеровский господин Журден пользовался прозой? Однако, пере-
смотрев любимые статьи и книги об аграрной истории России второй поло-
вины XIX в, труды известных русских историков и этнологов разных напра-
влений, я нахожу очень мало следов этого понятия. Попытка доказать отсут-
ствие нечеткого понятия в массе литературы была бы трудоемким и
тщетным делом. Можно ли согласиться с тем, что до сих пор в русской исто-
рической науке менталитет остается в дефиците?
И слово «менталитет», и практика связываются со школой «Анналов»,
т. е. с преобладающим уже тридцать лет направлением исторической науки
во Франции и, в меньшей степени, в Англии, США, и других странах. На-
1 В словаре Ожегова слово «менталитет» отмечается как «книжное» и определяется как
«мировоспринятие, умонастроение», с показательным примером: «менталитет русского наро-
да» С. И. Ожегов и Н. Ю. Шведова. Толковый словарь русского языка. М., 1992. С. 358. В толь-
ко что вышедшей книге «Споры о главном...» всюду употребляется слово «ментальность»
вместо «менталитет».
2 Гуревич А. Я. От истории ментальностей. С. 25; Le Goff Mentalities: A History of Ambiguities. P.
166. По мнению Дарнтона, менталитет — «скорее объект исследования, чем дисциплина». Robert J.
Damton The History of Mentalities» в его же книге: Tire Kiss of Lamourette: Reflections in Cultural
History. London & Boston, 1990. Cip. 261.
3 По определению Бессмертного, менталитет — «совокупность образов и представле-
ний, которой руководствуются в своем поведение члены той или иной сооциальной группы и
в которой выражено их понимание мира в целом и их собственного места в нем («Споры о
главном...» С. 9.).
8
следие школы с основания журнала Анналы в 1929 г. действительно богато,
но и многосложно и, как мы увидим, противоречиво1.
Первое поколение:
Что нового принесли Марк Блок и Люсьен Февр при основании журна-
ла Анналы? Как они желали переделать историческую науку? Главным их
замыслом было преодоление барьеров между общественными науками, в
первую очередь между историей и экономикой. Этот замысел зафиксиро-
вался в первоначальном названии журнала: «Анналы экономической и со-
циальной истории»1 2. Немаловажное место занимали также география и эт-
нология. Основатели журнала призывали ученых разных мастей к участию
в журнале и требовали, чтобы историки усвоили методику смежных общест-
венных паук. Одним результатом этого подхода было низвержение истории
государства и права с того центрального, привилегированного положения,
какое опа давно занимала в исторической науке. Но поворот был относите-
лен, как мы видим из капитального труда Блока «Феодальное общество»,3 и
не сопровождался тем полемическим жаром, который был характерен для
программных работ анналистов следующего поколения. Автор уделяет мно-
го страниц теме «Политический строй, » но только в конце книги, после тра-
ктовки демографических и социальных тенденций, классового строя и т. д.
И в главе 5, «Разновидности чувствования и мышления» (facons de sentir et
de penser) мы находим небольшой раздел «Религиозный менталитет. » Здесь
мы читаем: «Конечно, большинство людей думали о спасении своем не по-
стоянно. Но когда думали, это было очень интенсивно и, важнее всего, они
при этом пользовались очень конкретными образами. Эти живые образы им
1 О журнале и школы «Анналы» см.: «Споры о главном...»; Traian Stoainovich, Frenche
Historical Method // The Annales Paradigm, с предисловием Фернана Броделя. Ithaca, NY:
Cornell University Press, 1976; Peter Burke, The French Historical Revolution // The Annales
School, 1929—1989. Stanford, CA: Stanford University Press, 1990; Carole Fink, Marc Bloch: A Life
in History. Cambridge & New York: Cambridge University Press, 1989; Robert Forster, The
Achievements of the Annales School //Journal of Economic History, 38, 1, 1978. P. 58—76; Fran-
chois Furet Beyond the Annales //Journal of Modern History. Vol. 55. September, 1983. P. 389—
410; Dominick LaCapra, Is Everyone a Mentalite Case? // History and Theory, 23, 3, 1984.
P. 296—311; Philippe Carrard, Poetics of the New History // French Historical Discourse from
Braudel to Chartier. Baltimore, Johns Hopkins University Press, 1992; A. Burgiere, The Fate of the
History of Mentalites in the Annales, Comparative Studies in Society and History, XXIV. 1982. P.
424—437 и особый номер журнала Review, издание Fernand Braudel Center for the Study of
Economies, Historical Systems, and Civilizations. Binghampton, NY. T. 1. № 3/4. 1978.
2 После войны, журнал переименовался и теперь называется «Анналы: экономии, об-
щества, цивилизации».
3 Marc Bloch, La socieate feodale. Paris, 1968. Изд. 1. 1939. Английский перевод: Feudal
Society. 2 vols. Chicago, 1964.
9
пришли в голову урывками, ибо их сугубо шатким умам были присущи вне-
запные порывы отвращения»1.
Блок сам непосредственно поставил вопрос о менталитете в выступле-
нии перед обществом психологов в 1938 г., когда он пригласил их к совмест-
ной работе с историками, которые (как он признал с характерной скромно-
стью) нуждаются в «помощи» психологов. В своем выступлении Блок опре-
делил привязанность крестьян к рутинным методам хозяйства как проявле-
ние «коллективного менталитета», прибавляя, что в этой привязанности
экономический расчет бедных крестьян играл свой роль1 2. Тот факт, что в
1938 г. Блоку еще приходилось прибавить прилагательное «коллективный»,
показывает новизну слово «менталитет» в то время3. И в последнем своем
труде, «Ремесло историка», еще не завершенном в 1944 г., когда фашисты
убили автора, он не касался вопроса менталитета.
В работах товарища и соредактора Блока Люсьена Февра менталитет тра-
ст большую роль, хотя это слово редко употребляется, может быть вовсе не упо-
требляется. В статье «История и психология, » вышедшей несколько месяцев
после выступления Блока, он поставил задачу «инвентаризировать, а затем вос-
создать духовный багаж, которым располагали люди изучаемой эпохи; с помо-
щью эрудиции, а также воображения восстановить во всей его цельности физи-
ческий, интеллектуальный, и моральный образ эпохи, в которой зрели пред-
шествующие ей поколения...4 5 В капитальном своем труде «Проблема неверия в
XVI столетии: религия Рабле» он тщательно очертил умственный мир ученых и
писателей первой половины XVI века. Он показал, что неверия в нашем пони-
мании тогда не было и не могло быть, что обвинения в неверии были лишь об-
щепонятным приемом полемики того времени, и что те историки, которые
представляют Рабле как атеиста, грешат против первого правила исторической
науки — избегать анахронизма. Автор определяет главную задачу своей книги
как борьбу против анахронизма®.
Останавливаясь на примере основателей Анналов, отметим, что мента-
литет не был в центре внимания того или другого и их обращение к этому
понятию было продиктовано скорее междисциплинарной программой двух
1 Marc Bloch, La socieate feodale. P. 134.
2 Marc Bloch, Les transformations des techniques conime probleme de psychologie collective.
Melanges Marc Bloch. T. 2: Melanges historiques. Paris, 1963. C. 791—799. Английский перевод в
Land and Work in Medieval Europe // Selected Papers by Marc Bloch. New York, 1969.
3 Одним из первых употребил термин «менталитет» в исторической литературе историк ан-
тичности М. И. Ростовцев-. «The Mentality of the Hellenistic World and the After-life // Being the
Ingersoll Lecture for the Academic year 1937—1938 at Harvard University, Cambridge, MA.
4 Люсьен Февр, Бои за историю. Москва, 1991. С. 107.
5 Lucien Febvre, The Problem of Unbelief in the Sixteenth Century // The Religion of Rabelais
(перевод Le Probl egme de 1'incroyance au XVIe siecle //La religion de Rabelais. Paris, 1942.). Cam-
bridge, 1982. P. 455.
10
редакторов, чем исследовательской практикой. Эта программа принимала
материалистическое понимание прошлого как исходное положение, и поня-
тие менталитета отражало желание считаться с умственными и даже духов-
ными факторами в экономической и социальной жизни — вводить некото-
рую гибкость. Блок связывал «менталитет» прежде всего с вопросами рели-
гии и народных верований (тема его первого ученого труда1); Февр в 1930—
1950-х гг. занимался историей умственной жизни образованной элиты (тем,
что по-английски называется «intellectual history»1 2) и не занимался такими
вопросами экономической и социальной истории, с которыми менталитет
связывался впоследствии. Далее, ни тот ни другой не считался с классовым
или региональным характером менталитета; у них он всегда был свойством
«поколения, » «людей» и т. д. Этот вопрос еще открыт; ЛеГофф, например,
заметил 15 лет назад, что «Менталитеты классов существуют вместе с объе-
диняющими менталитетами, и остается изучать действие тех и других», а он
сам определил менталитет как «то общее между Св. Людовиком и мужиком
на его землях, между Христофором Колумбом и любым его матросом»3. На-
конец, хотя нельзя сказать, что Блок или Февр очерчивали менталитеты
прошлых эпох интуитивно, тем не менее у них это понятие не имело ни
строгости, ни системности: понятие менталитета исходило скорее из сово-
купного опыта историка (как в только что процитированной картине «рели-
гиозного менталитета» средних веков), чем из исследовательского плана.
Второе поколение:
Новый этап начинается в 1957 г., когда Фернан Бродель стал главным
редактором журнала Анналы4. Бродель оказывал сильное влияние на разви-
тие исторической науки в силу своего положения ответственного редактора
журнала, директора Шестого отделения Ecole practique des hautes etudes, и
основателя Музея наук о человеке, посредством капитальных своих трудов
(Средиземное море в эпоху Филиппа II; Материальная цивилизация, эконо-
1 Marc Bloch, Les Rois thaumaturges: etude sur le caractere surnaturel attribue a la puissance
royale particulierement en France et en Angelterre. Strasbourg, 1924.
2 По мнению Буржиэр. Февра интересовали des formulations conscientes qui expriment la pen-
see d'un individu», а Блока le «sens implicit des comportement collectifs». Andre Burguiere, La notion de
mentalite chez Marc Bloch et Lucien Febvre: Deux conceptions, deux filiations // Revue de synthese. 3rd
series. № 111. July. 1983. P. 333—348. Ср.: Ж. Ревель, История ментальностей: Опыт обзора // Споры
о главном... С. 54.
3 Le Goff, Mentalities: A History of Ambiguities. P. 169,176.
О Броделе см. прежде всего остроумную статью J. Н. Hexter, Fernand Braudel and the
Monde Braudellien // Journal of Modern History. T. 44. № 4. 1972. C. 480—539; также Maurice
Aymard et al., Lire Braudel. Paris, 1988.
11
мика, и капитализм)1, и, наконец, посредством своих программных работ, из
которых центральное место занимает статья «La longue duree» (1958 г.)1 2.
Здесь Бродель развивает два главных понятия. Он настаивает на первенст-
вующем значении «тотальной истории» (1'histoire totale). Термин напоминает
призывы Блока и Февра к междисциплинарным занятиям, но звучит новый ак-
цент. Поскольку Время (Хронос) царствует над человечеством и историки яв-
ляются хозяевами Времени, то все общественные науки должны подчиниться
королеве своей, истории. Выступая в 1978 г., Бродель защитился от обвинений в
империализме, а принял тон разочарованного наместника: «Я не империалист...
Общественные науки (les sciences de i'homme)... не дозволяют истории их под-
чинить к себе. Они все не обращают внимания на нее. Напрасно кричат, напрас-
но их упрекают, они остаются слепыми и глухими к уроку (sic!) истории»3. Это-
го своеобразного «великодержавного шовинизма» не было при Блоке и Февре,
и, по мнению Бессмертного, преемники Броделя отказываются от него: «не пре-
тендуя на «объединение» всего исследовательского поля социальных наук, ис-
торики сосредоточивают внимание на «пограничных» с другими дисциплинами
исследовательских пространствах...»4 То есть, вместо империи, попечение о
«ближнем зарубежье».
История должна быть «тотальной» и во втором значении, т. е. мировой.
Для Броделя только целый мир является объектом серьезных исторических ис-
следований, и исследования на уровне отдельных регионов или наций имеют
лишь вспомогательное значение. Выдвинув идею «тотальной истории», Бро-
дель поставил перед историками задачу не по силам. Организация совместных
работ историков и других ученых, работа тех команд историков, от которой и
Февр и Бродель ожидали столько успехов, не очень помогли делу. В практике,
т. е. на страницах журнала, тотальность выражалась опубликованием статьей об
истории разных стран, но эти статьи имели приблизительно тот же диапазон,
как статьи в «Вопросах истории» или «American Historical Review». В трудах
Броделя, и прежде всего в «Материальной цивилизации», мы не можем не уди-
виться объему работы, но мы также отмечаем, сколько ускользает через пальцы
историка. Например, он пишет о мировом сельском хозяйстве XV—XVIII вв.,
«Три культуры имели выдающийся успех: пшеница, рис и кукуруза. Они до сих
пор разделяют посевную площадь мира». То пространство, от Венгрии и Герма-
нии до Урала, где царствовала рожь, в «тотальный» счет не шло. Далее, Бродель
приводит разные данные Слихера фон-Бата об урожайности в Европе с 1200 по
1 La Mediterranee et le monde mediteraneene a 1'epoque de Philippe II. 2-me edition. Paris,
Colin, 1966 (первое издание в 1949 r.); Civilisation mat earielle, economie et capitalisme, XVe—
XVIIIe siecle. Paris, 1967.
2 F. Braudel, Histoire et sciences sociales: La longue duree // Ecrits sur 1'histoire. Pans,
1969); английский перевод в книге F. Braudel, On History. Chicago, 1980. P. 25—54.
3 F. Braudel, En guise de conclusion // Review. V. 1. № 3/4. 1978 P. 246—47.
4 Споры о главном... С. 12.
12
1820 гг., и среди них «Восточная Европа, 1550—1820 гг. — 4.1.» Такая средняя
урожайность была редкой в Европейской России даже в конце XIX в.1 Вообще,
хотя Бродель приводит данные и наблюдения по истории Китая, Индии и Юж-
ной Америки, можно сказать что мир тотальной истории является «France et
outre-mer».
Еще дороже Броделю было понятие «1а longue duree», которое можно
перевести как «время большой протяженности». Это понятие тесно связано
с Броделевким понятием «структура» и таким образом, как мы увидим, с
менталитетом. Структура, писал Бродель, значит «...организация, цельность,
довольно определенного ряда отношений между реальностями и социаль-
ными массами... [Некоторые структуры] становятся устойчивыми элемента-
ми для бесчисленного количества поколений; они преграждают историю,
мешают течению ее, и, мешая, образуют ее. Другие структуры изнашиваются
довольно быстро. Но все они оказывают и поддержку, и помеху. Как поме-
хи... они являются пределами, через которые ни человек, ни человеческий
опыт не может пройти. Представьте себе, как трудно вырваться из извест-
ных географических рамок, из известной биологической реальности, из из-
вестных преград к высокой производительности, даже из известных духов-
ных обуз. Ибо ментальные рамки тоже могут стать тюрьмами времени боль-
шой протяженности.
...Для историка, принятие его [времени большой протяженности] обоз-
начает готовность переменить свой стиль, свои взгляды, обозначает перелом
в мышлении и новое понимание социальных отношений. Оно обозначает
привыкаемость к более медленным темпам, которые иногда почти соседст-
вуют с неподвижностью»1 2.
В последних строчках последнего своего труда, Бродель вернулся к те-
ме «1а longue duree» и выразительно представил ее как «огромное пространс-
тво почти неподвижной воды, которая очень подходит движению судов».
«Сама она йочти не двигается, двигаясь не быстрее столетней тенденции
[trend], но она тем не менее непреодолимо тянет вслед все — и наши сла-
бенькие лодки, и корабли гордых лоцманов истории. Вот почему в медлен-
ном развитии истории мы находим некоторую последовательность, некото-
рую монотонную повторяемость, некоторые реакции, которые легко предви-
деть, потому что они всегда или почти всегда одни и те же... Можно сказать,
что она [«la longue duree»] ограничивает — я не говорю «устраняет» — и сво-
1 F. Braudel, Civilization and capitalism. T. I (The Structures of Everyday Life, перевод Les
Structures du quotidien: Le Possible et I'impossible). C. 107, 123. Ср.: Л. В. Милов, Природно-
климатический фактор и особенности российского исторического процесса // Вопросы
истории. 1992. № 4/5. С. 37—56.
2 F. Braudel Histoire et sciences sociales: La longue duree. C. 50—51,54.
13
боду, и ответственность людей? Ибо они не делают истории, наоборот — ис-
тория сама делает людей и, таким образом, отпускает их грехи»1.
Здесь мы имеем ясную реплику на слова Маркса, которые Бродель про-
цитировал с одобрением 30 лет раньше1 2 — может быть и в первом случае, и
во втором без пересмотра известного текста. Ибо Маркс писал: Люди сами
делают свою историю, но они ее делают не так, как им вздумается, при об-
стоятельствах, которые они сами не выбрали, а которые непосредственно
имеются налицо, даны им и перешли от прошлого. Традиции всех мертвых
поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых»3.
Кажется, что «кошмар» Маркса соседствует с «тюрьмой» Броделя.
Мишель Вовел, марксист и большой энтузиаст de la longue duree, счита-
ет, что менталитет является «привилегированной областью de la longue
duree»4 5. Может быть, но из трудов самого Броделя получается другая карти-
на. Можно показать Броделевский образ исторического процесса простой
схемой:
I. II. III.
la longue duree structure la moyenne duree conjuncture la courte duree evenement
или:
время большой протяженности структура время средней протяженности конъюнктура краткий срок события
и дальше:
царство обычая пределы царство рынка изменения царство политики пух
Парам понятий слева соответствует география, парам в середине — эко-
номика. Менталитет относится к парам слева, не в качестве причины, а из-за
своего темпа. По словам Ле Гоффа, «Инерция является исторической силой
исключительного значения. Менталитеты изменяются более медленно, чем
что-нибудь другое, и их изучение учит, как медленно шествует история»®.
Что касается пар справа, нет сомнения, что Бродель относился к ним,
т. е. к политической истории, с большим пренебрежением и сражался еще
1 F. Braudel L’identite de la France. Paris, 1986. T. 2. C. 431.
2 Braudel «Histoire et sciences sociales: La longue dur eae,» стр. 62.
3 Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта // К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочине-
ния. Изд. 2-е. Т. 8. М., 1957. С. 119.
4 Michel Vovelle La Longue Duree, в его же книге: Ideologies and mentalities (перевод
Ideologies et mentalites. 1982.). Chicago, 1990. C. 134.
5 Гуревич А. Я. От истории ментальностей... С. 25; LeGoff, Mentalities: A History of Ambi-
guities. P. 166.
14
интенсивнее, чем Блок и Февре, против «истории событий» (или «событий-
ной истории», 1'histoire evenmentielle)1. Соответственно, во всех главных
своих трудах, он уделял главное внимание географическим и другим факто-
рам, которые ограничивают человеческие возможности, которые делают на-
прасными усилия и надежды людей.
Здесь уместно сказать несколько слов об отношении Броделя к марк-
сизму* 2. Деятели КПФ и партийная печать беспощадно критиковали и Бро-
деля и школу «Анналов», но немало историков-марксистов были и остаются
сторонниками и сотрудниками журнала. Субъективно, Бродель относился
дружески к марксизму. Он принимал некоторые главные положения марк-
сизма — например, трудовую теорию ценности — как аксиомы; другие он не-
правильно понимал — например, когда он оспорил «марксистское» положе-
ние, что разные уклады не могут существовать в одно время даже в мировом
масштабе3. Он восхвалил марксизм как «самый мощный социальный анализ
прошлого столетия, » но хвала оказывается условной: «Гений Маркса... со-
стоится в том, что он первым строил истинные социальные модели на осно-
вании исторического времени большой протяженности. Эти модели засты-
ли в упрощенной форме и были переделаны в законы, переделаны в пред-
взятые и автоматические объяснения, применимые ко всем местностям, ко
всем обществам. А положить их снова в постоянно изменяющие течение
времени... [и они] будут все появляться вновь, хотя в более гибкой, более
тонкой форме...»4 Здесь, кажется, довольно шаблонная критика «склероза»
современного марксизма. Однако, суть дела не в грехах эпигонов марксизма,
а в глубоком и углубляющемся фатализме Броделя. Революционная суть
марксизма была совершенно чужда Броделю, так же как тяга Броделя к ску-
ке по доброй старине чужда марксизму. Перенося центр тяжести историчес-
кой мысли на предельность, он оказывал консервативное влияние5.
Имеет значение биографический момент. Бродель писал: «Средиземное море в эпоху
Филиппа II» в 1940—45 гг. в плену у фашистов. Он воспо минал: «Все эти события, которые
обрушивали на нас радиоприемник и газеты наших врагов... мне пришлось их перегнать,
отрицать отвергнуть. Долой события, особенно досадные! Мне надо было верить в то, что
история, судьба, пишется на более глубоком уровне. Выбор времени большой протяженности
как точкы зрения был выбор положения самого Бога в виде убежища». Fernand Braudel,
Personal Testimony, Journal of Modern History. Vol. 44. № 4. 1972. P. 454.
2 См.: К. А. Агирре Рохас, Анналы и марксизм // Споры о главном..., особенно ст. 101 и
Stoainovich, French Historical Method. P. 67,134—53.
3 Fernand Braudel Afterthoughts on Material Civilization and Capitalism. Baltimore, 1977. P.
48, 93.
4 F. Braudel, Histoire et sciences sociales // La longue duree. C. 80—81.
5 По мнению Каплана, время большой протяженности предлагает «уничтожающее а,
как ни странно, утешительное признание нашего относительного бессилия. Оно учит, что
жребий давно брошен....» S. L. Kaplan, «Long-run Lamentations: Braudel on France,» in Journal
of Modern History, vol. 63 (June, 1991), p. 343.
15
У Броделя, однако, предельность слабо связывается с понятием мента-
литета; слово «менталитет» встречается в его трудах редко и почти всегда,
так сказать, в кавычках. Например, в «Грамматике цивилизаций» (1987 г.)
он писал о «долгом, трудном пути» перед новыми государствами Африки
«из еще частично родового общества к той национальной дисциплине, кото-
рую требуют модернизация и индустриализация. Все надо творить — даже
менталитета»1. Здесь создание «менталитета» обозначается как намеренное
действие, на том же уровне, как электрификация. В другом труде он поста-
вил под сомнением существование капиталистического менталитета, «со-
стоящего из расчета, разума, логики и удаленности от нормальных эмоций,
со всеми этими качествами подчиненными к необузданной жадности к при-
были... [Ибо] представление капитализма как воплощение известного мен-
талитета было лишь выход, который выбрали Вернер Зомбарт и Макс Вебер
из-за отчаянного желания избежать выводов Маркса»1 2. Но был ли ментали-
тет крестным отцом капитализму, и какой менталитет, автор не указывает.
И так, около 1960 г. понятие менталитета было еще неопределенно, и изу-
чение его было мало развито; великие редакторы «Анналов» некоторой степе-
нью поддерживали изучение его, но больше не делали — они не давали ярких
примеров. Причины расцвета в изучении менталитета в 1960-х—1970-х гг. сле-
дует искать в общих тенденциях исторической науки на Западе.
Третье поколение:
Одной причиной было своеобразное развитие количественных методов
среди французских историков. Как в других странах, во Франции количест-
венный анализ стал модным в конце 50-х — начале 60-х гг. Эммануель Леруа
Ладюри, выдающийся сотрудник «Анналов», заявил, что через десятилетие
историк станет программистом или станет нулем. Сам Бродель пользовался
количественными данными, можно сказать, скорее по-любительски, чем в
духе программиста. По словам Хекстера, Леруа Ладюри, Губер, и другие
«коренные» количественники относятся к числу как «ревнивый муж отно-
сится к жене, от которой он целиком зависит, постоянно следуя за ее поведе-
нием неспокойным взором. Бродель относится к числу, как к непостоянной
но обаятельной любовнице. Он доверяет своей статистике только наполови-
ну, но она его чарует, и он любит развлекаться с ней, и поэтому он отказыва-
ется от внимательного взгляда на ее поведение»3. Тем не менее, влияние
Броделя сказывалось рельефно. Отличительной чертой французской школы
количественников было предпочтение диахроничных источников, составля-
1 Fernand Braudel К History of Civilizations [перевод Grammaire de civilizations. 1987 r. ] (
New York , 1994), p. 136.
1 Fernand Braudel Les jeux d'exchanges (Civilisation materielle et capitalisme, XVe-XVIIIe
siecle, т . 2) (Paris, 1979), стр. 353-355.
3 J. H. Hexter, Fernand Braudel and the Monde Braudellien. P. 515—516 .
16
ющим большие серии и обнимающим, если не la longue duree, то, по крайней
мере, очень большой промежуток времени1. В крупной своей монографии о
крестьянстве Лонгедока, Леруа Ладюри писал, что, изучая серийные источ-
ники о землевладении и наблюдая их движение за четыре века, «мне каза-
лось, что я мог ощущать огромное дыхание социальной структуры»1 2. Ясно,
как ориентация на источники в больших сериях наводит историка на опре-
деленный круг тем: на историческую демографию, на эволюцию землевладе-
ния, на области развитой товарности в докапиталистических экономиках,
даже на движение климата. Но можно следить и за изменениями в ментали-
тете на основании некоторых видов таких источников. Например, посредст-
во анализа терминов и условий в огромном количестве духовных завещаний
Вовель доказал рост секуляризации в XVIII в.3
Вторую причину я нахожу в растущем и многостороннем влиянии антропо-
логии и антропологов на практику историков во Франции, Англии и других стра-
нах. (В самом общем плане, я сказал бы, что в XX в. русская этнология или антро-
пология отличалась от своих англоязычных и франкоязычных сестер прежде все-
го 1) особым интересом к материальной культуре 2) фокусом исследователей на
народы своего отечества 3) тесной связью с исторической наукой.) Было некото-
рое влияние со стороны ан тропологии при основании журнала «Анналы», слово
«mcntalitc» ввел в научный оборот антрополог Леви-Брюль4 5, и Бродель хвалил
труды антрополога- структуралиста К. Леви-Стросса6.
Однако, новый высокий престиж антропологии в 60-х гт. объясняется духом
времени. Общественное мнение (и старая антропология) в Европе и США под-
1 См. Pierre Chaunu, Un nouveau champ pour 1'histoire s earielle: Le quantatif aux troisiee niveau //
Histoire quantitative, histoire serielie. Paris, 1978. P. 216—230; Franechois Furet, Quantitative Methods in
History, Constructing the Past, P. 12—27.
2 E. Leroy Ladurie, Les Paysans de Languedoc. Paris, 1966. C. 8; сокрашенииый английский
перевод вышел в 1976 г. Марксистские историки обвиняли эту книгу в неомальтузианстве;
журнальная полемика перепечаталась в книге: II. Ashton and С. Н. Е. Philpin, eds. The Brenner
Debate: Agrarian Class Structure and Economic Development in Preindustrial Europe. Cambridge,
1985.
3 Michel Vovelle Piete baroque et dechristianisation en Provence au 18e siecle: Les attitudes
devant la mort d’apres les clauses des testaments. Paris, 1973.
4 Lucien Levy-Bruhl La Mentalite primitive. Paris, 1922. Вообще в первые десятилетия
XX в. термин «менталитет» использовался по отношению к приматам и жителям первобыт-
ных обществ.
5 Тем не менее, сам Леви-Стросс не колебался в своем понятии исторической нуки. В
статье, вышедшей в журнале «Анналы» в 1984 г., он писал: «историческая наука и этнология
различаются друг от друга прежде всего по мере того, на которое каждая сосредоточивает вни-
мание. Истории принадлежат правящие классы, подвиги воинов, царствования, розни. Дого-
воры; этнологии принадлежат народная жизнь, нравы, верования, основные отношения...»
Одним словом, в этой статьи он меньше считался с прогаммой и достижениями журила, чем в
одноименной статье, вышедшей в 194|T"r7'AnTra,tes SEGk 1984 Р. .1.217; «History and An-
thropology». 1949 in C. L eavi-Strauss, Structural Anthropology. New York, 1983.
I <7
I ‘ a -il 3pji{jyo
I •’*ЧЕ, /; з SonfV
черкивали культурную пропасть между «цивилизованным» и «первобытным» че-
ловеком; новая антропология под девизом «культурной относительности»
(cultural relativism) искала глубокий смысл и даже полезные уроки в быте и обря-
дах жителей отдаленных островов и пустынь. Этот подход нравился многим уче-
ным в период распада колониальных империй. Осмысляя менталитет англичан
или французов прошлых времен, историки стали делать более или менее система-
тические сравнения с подобными явлениями в современной Африке1. Далее, в от-
личие от сухих социальных наук, в 1960-х гт. антропология казалась живой, и об-
раз исследователя-путешественника в экзотических краях был более привлека-
тельным, чем образ кабинетного ученого. Как заметил антрополог К Гирц, социо-
лог изучает деревню, а антрополог живет в деревне; в его широко известной статье
о петушином бое на острове Бали, заметно как ученый наблюдатель становится
участником, убегая вместе с балийцами от полиции. Эта статья была образцом
«густого описания» (thick description), которое рекомендует Гирц1 2. Густое описа-
ние — тщательное повествование об одном событии или случае, чтобы выжать
максимальную значимость из глухих жестов или действий — очень подходит ана-
лизу менталитета в прошлом, например, в «Великом избиении котов» Р.
Дарнтона.3
Густое описание является существенной частью методики Леруа Ладю-
ри в его книгах «Монтайю» и особенно «Карнавал в Роман»4. В 1950—
60-х гг., Леруа Ладюри был усердным поборником количественного анализа.
Хотя он пользовался количественными (не серийными) данными в «Карна-
вале в Роман», они занимают небольшую часть книги, в которой Леруа Ла-
дюри исследует классовые и имущественные отношения в городе Роман пе-
ред битвой во время карнавала в 1580 г. Эти две книги имели большой науч-
ный и коммерческий успех; они ознаменовали новые тенденции в литерату-
ре о менталитете и в обшей практике социальной истории на Западе и со-
действовали развитию этих тенденций. Среди них я отметил бы следующие:
1. Особый интерес к маргинальным социальным группам и прослойкам —
преступникам, сумасшедшим, проституткам, еретикам и т. д. (Жители села Мон-
1 См., например, статью: Е. Р. Thompson, Time, Work-Discipline and Industrial Capitalism
// Past and Present. N° 38. 1967. P, 76—136 [перепечатана в сборнике статей Томсона Customs
in Common. P. 352—403, в начале и конце которой автор противопоставляет понимание време-
ни англичан XVII—XIX вв. понимали время пониманием (по наблюдениям антрополога
Эванса-Причарда) африканского народа Нур. Для более пространных и системных сравне-
ний того же рода, см.: Keith Thomas, Religion and the Decline of Magic. New York, 1971.
2 C. Geertz, Thick Description // The Interpretation of Cultures. New York, 1973. P. 3—30.
См. в той же книге «Deep Play: Notes on a Balinese Cockfight».
3 Robert Damton, The Great Cat Massacre and Other Episodes in French Cultural History.
New York, 1984. P. 75-104.
4 Emmanuel Le Roy Ladune, Montaillou, village occitan de 1294 a 1324. Paris, 1975; англий-
ский перевод Montaillou: The Promised Land of Error. New York, 1978.; Его же. Carnaval de
Romans. Paris, 1979; английский перевод Carnival in Romans. New York, 1979.
18
тайю были сторонники богомильства, и их менталитет ярко освещается записями
допросов инквизиции.) Ж. Ле Гофф высказывает мысль, что «менталитет, кажет-
ся, проявляется самим ясным образом в нерациональном и ненормальном поведе-
нии, » и он здесь имеет в виду менталитет всего общества.1 Сказывается влияние
Мишеля Фуко и, может быть, влияние англо-французского историка Р. Кобба,1 2
но более всего сказывается, на мой взгляд, тот своеобразный демократизм, кото-
рый стал отличающей чертой социальной истории в 1960-х гг. и ставит во центр
внимания оскорбленных и униженных — рабов, женщин, прислугу, малые народ-
ности, и т. д. Хотя труды Р. Гуха и его сторонников не читаются широко, название
его школы и журнала, Исследования о низших (Subaltern Studies), может слу-
жить девизом для многих социальных историков в Америке и Западной Европе3.
2. Особое внимание к традиционным выражением вольности вообще и пе-
реворачивания социальных отношений в частности. Здесь карнавал занимает
центральное место благодаря огромному влиянию М. М. Бахтина; его «Творче-
ство Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Реннесанса» (М.,
1965 г.) перевели на английский в 1968 г. и на французский в 1970 г. Сходной
тематикой, если не в теории, то на практике, является изучение лубочных изоб-
ражений «перевернутого мира» (the world turned upside down), ритуального са-
мосуда (charivari), и народных фестивалей разных видов4 5.
3. Употребление семиотического анализа. Хотя нельзя фиксировать
влияние Лотмана и Успенского так четко, как влияние Бахтина, заметно,
как Леруа Ладюри и другие историки менталитета обращаются к веществен-
ным источникам, жестам, поворотам речи и т. д. чтобы найти в «знаках» то, о
чем письменные источники безмолвствуют. Дарнтон упрекнул своих фран-
цузских коллег за «чрезмерную привязанность к количественному анализу
культуры и недооценку символического элемента в культуре. »®
Одним словом, изучение менталитета изменяется вместе с движением обшей
структуры исторической науки, ибо, как заметил Ревель, понятие менталитета
«воплощает собою скорее форму восприятия историков, чем четко обозначенный
1 LeGoff, Mentalities: A History of Ambiguities, P. 172.
2 См., например, его очерк «Жизнь на краю» о разных людях, которые просто не обра-
щали внимания на Великую французскую революцию, происходившую вокруг их. Richard
Cobb, La Vie en Marge: Living on the Fringe of the Revolution // Reactions to the French Revolu-
tion. New York, 1972.
3 Журнал «Subaltern Studies: Writings on South Asian History and Society» издается в Де-
ли с 1982 г. Имеют особое теоретическое значение для истории менталитета книга Ranajit Gu-
ha, Elementary Aspects of Peasant Insurgency in Colonial India. Delhi, 1983 и его же статья: The
Prose of Counter-Insurgency // Subaltern Studies. T. II. 1983. P. 1—42.
4 Например, E. P. Thompson, Rough Music: Le charivari anglais // Annales E. S. C. 1972.
P. 285—312; Natalie Z. Davis, The Reasons of Misrule, Women on Top, и другие ее статьи,
собранные в книге: Society and Culture in Early Modern France .
5 Robert Damton, The Great Cat Massacre. P. 258; см. тоже его же: The Symbolic Element in
History //Journal of Modern History. № 58.1986. 218—234.
19
предмет исследований»1. Среди форм этого движения, не следует забывать дви-
жение через национальные границы. Из всех историков менталитета может быть
самым выдающимся и влиятельным является англичанин Е. П. Томсон. Образцо-
вым трудом его я считаю «Моральную экономию английской толпы XVIII в.» В
статье анализируются разные виды хлебных бунтов и случаев taxation populaire
(коллективной расправы со спекулянтами). Подчеркивая умеренность и
дисциплину толпы, Томсон выводит идейные основы ее деятельности и находит
их корни в докапиталистической идеологии рынка и даже в определенных зако-
нодательных актах XVI столетия. Классовые отношения он ставит на первый
план, даже с некоторым пафосом; он желает спасти честь бунтовщиков и опро-
вергнуть тех историков, которые видят только «волнение брюха». Он находит, од-
нако кое-что общее в менталитете деревенских бар и мировых судей (squires,
justices of the peace) и их соседей из простого народа. В обыкновенное время и те, и
другие спокойно соблюдали правила рынка, по которым хлеб является простым
товаром. Иногда, когда дороговизна угрожала голодом и беспорядками, и бедня-
ки, покупатели хлеба, и некоторые баре, производители хлеба, поневоле возвра-
щались к другим правилам, к другой системе ценностей, по которым правда стоит
выше прибыли и поэтому торговлю хлебом надо регулировать по отношению не
только к цене, но и к качеству и условиям продажи1 2. По общему, хотя обычно не-
раскрытому, пониманию, забота об обездоленных должна оставаться первой
задачей экономии и закона.
В статье Томсона выполняются все упования Блока, Февр, и Броделя об
истории менталитета; даже время большой протяженности играет неожидан-
ную роль. Но напомним, что и Блок, и Февр понимали изучение менталитета
как общее дело историков и психологов. В статье психология отсутствует; мо-
жет быть, данная тематика не требует ее. Вообще, однако, история менталитета
без основания в развернутой психологической теории должна быть аномаль-
ной, как показывает самый корень слова «менталитет». Как ни странно, история
менталитета развивалась и распространялась на фоне общего кризиса психоло-
гической науки, в то время, когда раскритиковалось учение Фрейда, при расту-
щем несогласии о самой сути ментального. Отдавая честь трудам историков
менталитета во Франции и других странах нельзя не сказать, что пока не имеет-
ся настоящей опоры со стороны психологической науки, достижения в этой об-
ласти должны быть шаткими.
В статье Томсона тоже чувствуются тернистые отношения между автором
и марксизмом3. Такие отношения характерны для многих историков, на Западе
как на Востоке, ибо в ученых кругах Запада престиж марксизма не очень по-
1 Ревель, «История ментальностей: Опыт обзора». С. 58.
2 Е. Р. Thompson, The Moral Economy of the English Crowd in the Eighteenth Centuiy // Past
and Present. №. 50.1971. P. 76—136, перепечатана в книге: Customs in Common. P. 185—258.
3 Об этом см. послесловие автора ко книге Whigs and Hunters. New York, 1976.
20
страдал, когда коммунистические партии распались. Есть историки (например,
Ле Гофф), которые видят в изучении менталитета средство против упрощенных
схем вульгарного марксизма. Есть историки (например, Гуревич), которые ви-
дят в изучении менталитета средство против самого марксизма. Требуется ли
согласие и на этом поприще? Требуется ли победа одной стороны или другой?
На мой взгляд, нет. Марксист может заниматься менталитетом плодотворно и с
успехом, не отрекаясь от основных положений Маркса. И любой историк мен-
талитета, который пренебрегает этим положениям, успеха не найдет. В доказа-
тельство, приведу рассказ Гуревича о некудышнем археологе.
В Скандинавии находятся викингские клады золотых и серебряных мо-
нет. Из саги мы знаем о происхождении клада некоего Эгиля, пишет Гуре-
вич. «Почувствовав приближение смерти, он велел своим слугам взять его
сундуки с английским серебром и отправился вместе с ними в незаселенную
часть Исландии. Оттуда Эгиль вернулся без сундуков и рабов, и сага не ос-
тавляет сомнения в том, что он убил рабов после того, как они спрятали
клад. Предназначался этот клад не для земного употребления.
«Однако», продолжает он, «у археологов и историков существует давняя
традиция изучать эти клады исключительно в плане накопления богатств», да-
же сравнивая их «с современными сберегательными банками. » Однажды, на за-
щите диссертации археолога, который по данным кладов «пытался выяснить
размеры экономического потенциала викингов и определить материальные воз-
можности развития феодализма», Гуревичу пришлось заметить: «Но, ученый
коллега, ведь все эти богатства так и не были употреблены на протяжении сред-
невековья...» Викинги часто топили клады «в море или в болотах, откуда они за-
ведомо не смогли бы их извлечь»1.
Заслужен был упрек. Археолог не ставил вопрос о менталитете (и, между
прочим, не считался с богатой антропологической литературой о значении в
разных обществах церемониальной растраты богатств). Но речь идет не о близо-
рукости одного археолога, а о банкротстве целой традиции. На мой взгляд, рас-
сказ доказывает скорее потенциал этой традиции. Во-первых, монеты из разных
стран в этих кладах давно изучаются как уникальные данные о торговых и дру-
гих связях древних скандинавов с далекими краями, и это немаловажный воп-
рос. Во-вторых, как мог один исландский вождь накопить такие богатства? Да-
лее, как он мог совсем безнаказанно убить невинных своих рабов, хотя бы и на
«святое» дело, и почему они так смирно (кажется) подчинились воле вождя?
Таких вопросов тоже не ставил несчастный археолог, а их должен ставить лю-
бой марксист и любой историк с адекватным знакомством с ученьием Маркса.
Может быть, история менталитета выходит из моды в других странах, но для нас она
еще нова и свежа. Занимаясь ей, мы не должны, по примеру викингов, бросить в бо-
лото то богатство, которое накопили мы и наши предки.
1 Гуревич А. Я. От истории ментальностей..., С. 22—23.
21
Л. В. Данилова, В. П. Данилов
(Институт российской истории РАН)
КРЕСТЬЯНСКАЯ МЕНТАЛЬНОСТЬ И ОБЩИНА
Специфические черты ментальности крестьянства связаны с матери-
альным бытием этого общественного слоя и прежде всего с характером его
производственной деятельности, с хозяйствованием на земле в тесном и не-
посредственном общении с природой. Но не сами по себе хозяйственные за-
нятия или окружающая природа, а выраставшие на их основе социальные
структуры и отношения определяли менталитет крестьянства. Главной со-
циальной ячейкой, где складывалось мировоззрение крестьянина, его пред-
ставления об окружающем мире — природе и обществе, о своем предназна-
чении, должном и сущем, социальной справедливости была община. Мен-
тальность крестьянства — это общинная ментальность, сформированная в
рамках замкнутого локального сообщества, в сельской соседской организа-
ции. Конечно, на ментальность крестьянства влияло и макрообщество, но
его значение в этом плане несравнимо со всеобъемлющим влиянием общи-
ны. На доиндустриальных стадиях именно общинная ментальность кресть-
янства определяла менталитет общественного целого.
Община выступала как социальный институт, регулировавший внутрен-
нюю жизнь крестьянского сообщества и его связи с внешним миром, храни-
тель и транслятор производственного и социального опыта, всей системы цен-
ностей крестьянства. На общине замыкались основные проявления жизнедея-
тельности крестьянина и его сознание, естественно, не могло быть иным, не-
жели групповым, общинным. Мировосприятие крестьянина — это мировос-
приятие члена малого сообщества, вся жизнь которого от рождения до смерти
проходит внутри замкнутого мира. Подобный характер крестьянской мен-
тальности в конечном счете обусловлен природой крестьянской экономики и
всех сущностных сторон крестьянского бытия, контактами крестьянских со-
обществ с макрообществом, их социальным статусом. Занятие земледелием и
животноводством, т. е. теми сферами, которые непосредственно привязаны к
естественному базису и подчинены действию социоприродных закономерно-
стей, семейный характер крестьянского производства, неизбежность коопера-
ции отдельных семей — вот та основа, на которой складывалась крестьянская
ментальность: восприятие мира, нравственность, эстетика, социальная психо-
логия, поведенческие стереотипы.
Конкретные формы крестьянской ментальности варьируются во времени и
22
пространстве в зависимости от совокупности исторических и экологических ус-
ловий. Однако в том или ином виде коллективистское общинное начало при-
сутствует во всех крестьянских сообществах. Наиболее ярко выраженные фор-
мы общинного сознания у крестьянства приходятся на стадию господства тра-
диционной аграрной экономики. Но общинное начало длительно удерживается
в крестьянском менталитете и при появлении агротехнических новшеств, с на-
чалом восхождения общества на индустриальную ступень развития. При сохра-
нении значительных масс крестьянства в составе населения оно влияет на мен-
тальность всего общества и его культурно-исторический облик.
На послепервобытных доиндустриальных стадиях сельская община яв-
ляется базовой структурой для возникновения всех других социальных
структур и институтов. Общинный архетип с присущими ему формами соз-
нания лежит в глубинной основе всего социального организма. Цивилиза-
ция на этих стадиях общественного развития носит аграрно-традиционной
характер. Ее основы заложены господством аграрной экономики и общин-
ным бытием. И даже в обществах, достигших высокого уровня индустриаль-
ного развития и изживших общину как структурный элемент, общинное на-
чало — пусть в «снятой» форме — присутствует в общественных отношени-
ях. Оно живо дает себя знать в массовом сознании, в экстрополяции особен-
ностей общинного сознания на социум в целом (на национальное самосоз-
нание, восприятие государственности в качестве связи отдельных микроми-
ров и т. д.) Объяснение этого следует искать в том, что несмотря на свою ог-
раниченность и замкнутость, институт общины и групповое общинное соз-
нание в наиболее непосредственной форме закодировало главную сущность
социальности: сопричастность индивида к делам и интересам коллектива,
солидарность, сотрудничество, взаимопомощь. Община являлась конкрет-
ной формой социальной общности, из которой родились все другие извест-
ные в человеческой истории формы социальной общности.
Для понимания судеб России в прошлом и настоящем изучение прояв-
лений общинного начала в менталитете народа — а в данном случае можно
говорить не только о крестьянстве, но и о всем народе — задача первостепен-
ной важности. В недалеком по историческим меркам прошлом Россия была
крестьянской страной. В менталитете российского крестьянства при нали-
чии общих черт с крестьянством других стран и регионов имелась специфи-
ка, обусловливаемая особенностями исторического развития, начиная с ран-
него средневековья и кончая временем исчезновения класса мелких земле-
владельцев, ведущих парцеллярное семейное хозяйство.
Существование крестьянства в России (включая стадию его формиро-
вания и раскрестьянивания) насчитывает не менее тысячи лет. К началу XX
столетия, когда в экономически развитых центрах уже господствовала инду-
стриальная система, Россия подошла страной, где крестьянство составляло
безраздельно господствовавшую массу населения, а мелкокрестьянское про-
23
изводство было самым массовым экономическим укладом. Причины удер-
жания в России нового и новейшего времени в столь огромных масштабах
мелкокрестьянского уклада и сохранения им черт традиционности заключе-
ны в относительно позднем (по сравнению с другими регионами Европы)
земледельческом освоении Восточноевропейской равнины, в геополитичес-
кой обстановке существования российского государства, а также в особен-
ностях экологических условий, в немалой степени влиявших на характер и
темпы развития крестьянского производства (а следовательно, и экономики
страны в целом), в специфике общественного строя России. Подавляющее
большинство российского крестьянства было организовано в общины, жиз-
неспособность и прочность которых наглядно выявили провал столыпин-
ской реформы и возрождение после революции 1917 г., общинных организа-
ций, появление их там, где они в свое время исчезли или ранее их вовсе не
было (как, например, во вновь осваиваемых районах). В таких условиях об-
щинное начало в менталитете крестьянства и всего общества было чрезвы-
чайно сильно.
Индустриализация и модернизация страны, осуществляемые форсирован-
ными темпами в невероятно сжатые сроки совершались в условиях неизжито-
сти огромных пластов докапиталистических отношений в общественном строе,
от экономики до духовной сферы. Естественно, что дух общинности был той ау-
рой, в которой формировалась ментальность всего общества. Его носителем вы-
ступало не только все сельское население, но и рабочий класс пореформенной
России, который только что (в массе своей первом или во втором поколении)
оторвался от крестьянства, и интеллигенция, в лице передовых своих предста-
вителей остро ощущавшая и переживавшая народные беды, и даже часть бур-
жуазии (особенно вышедшей из старообрядческой среды).
На стадии доиндустриальной аграрной экономики — а именно на эту
стадию приходится существование традиционного крестьянства — хозяйст-
вование на земле и все бытие крестьянина неразрывно связано с локальным
сообществом — сельской соседской общиной. Семейная кооперация при са-
мой большой обособленности и самостоятельности не могла обойтись без
посторонней помощи. При существовавшей на доиндустраиальной стадии
общественного развития технике, непосредственной зависимости производ-
ства от погодных условий (с их периодическими колебаниями) таковая тре-
бовалась даже в собственном хозяйстве крестьянина. Создание же инфра-
структуры, хозяйственное использование сельского надела, а тем более ос-
воение новых территорий были под силу лишь коллективу. Отдельная се-
мья оказывалась беззащитной в социальном отношении. Только все вместе,
объединившись семьи могли отстаивать свои интересы, противостоять на-
тиску государства, крупных землевладельцев и прочих сильных мира сего.
Крестьянской семье — даже если это неразделенная большая семья — в одино-
чку было просто не выжить. Община выступала гарантом нормального функци-
24
онирования и воспроизводства крестьянской семьи, тем институтом, который в
экстремальных условиях обеспечивал ее физическое выживание. (А. Я. Ефи-
менко, А. А. Кауфман, И. В. Чернышев, К Р. Качаровский, Н. П. Огановский,
Р. Редфилд, Дж. Скотт и др.).
Совместное выполнение работ, непосильных одной семье, сотрудниче-
ство, взаимопомощь, определенная степень уравнительности в обеспечении
всех семей землей и другими объективными условиями хозяйствования, на-
личие страхового фонда — эти характерные черты крестьянского сообщест-
ва и, как их следствие, общинное сознание прослеживаются до самого конца
существования соседской общины. В России даже в пореформенное время
при ясном понимании крестьянами того, что община с ее переделами, черес-
полосицей, трехпольем с принудительным севооборотом, верховным распо-
ряжением мира всеми землями, круговой порукой, поглощенностью лично-
сти сообществом стояла на пути агротехнического и социального прогресса,
деревня держалась за этот средневековый институт как за якорь спасения. В
условиях острого малоземелья и нищеты, круговая порука, многополосица и
чересполосица, принудительность севооборота, пропуск наиболее выгодных
для поднятия пара сроков (из-за использования отведенного для него поля в
качестве временного пастбища) и другие, казалось бы совершенно иррацио-
нальные обычаи в пореформенной общине, резко отрицательно оценивае-
мые в советской (а подчас и в дореволюционной) отечественной литературе,
служили средством элементарного выживания крестьянства.
Являющаяся исходным пунктом собственно человеческой истории об-
щина в разных стадиальных типах (родовой, соседской) и конкретно-исто-
рических вариантах (региональных, локальных) сопровождает человечество
до его восхождения на индустриальную ступень развития. В развивающихся
странах она и поныне живой и активно действующий институт. Там, где
крестьянское хозяйство и сам крестьянин сохраняют черты традиционно-
сти, там обязательно присутствует и община. Крестьянская община принад-
лежит к соседскому типу общины, появившемуся с утверждением аграрной
экономики как главной формы производящего хозяйства на доиндустриаль-
ных стадиях общественной эволюции. Возникшая благодаря сдвигам в раз-
витии орудий труда и самого труда эта форма производства не преодолевала
непосредственного природного диктата. В эпоху господства традиционной
аграрной экономики основное значение сохраняли естественные факторы
труда (плодородие земли, физическая сила человека, тягловая сила живот-
ных), что обусловливало преобладание обмена с природой над обменом в
обществе. Естественное происхождение имела и основная производственная
кооперация, какой являлась семья. Непосредственная подчиненность хозяй-
ства и всего крестьянского быта природе (ее циклам, закономерностям и
случайностям) объясняет слабую расчлененность природного и социально-
го начал в крестьянском бытии. Крестьянин выступал как «естественнный
25
человек» (К. Маркс). Вся его жизнь протекала в непосредственном общении
с природой и ограниченным кругом таких же земледельцев, составлявших
замкнутое сообщество.
Прямым следствием локализма и автаркизма общины являлось раство-
рение личности в коллективе, господство группового сознания. На перво-
бытной стадии человек был полностью поглощен общностью, хотя уже и на
этой стадии появляются первые признаки разрыва синкретизма. Соседская
община сословно-классового общества сделала решительный шаг в смысле
расчлененности личностно-коллективного бытия. Здесь возникает и разви-
вается дуализм коллективного и семейно-индивидуального начал, проявля-
ющийся во всех сферах — от поземельных отношений до духовной жизни.
Тем не менее и в рамках соседской общины еще имеет место самоотождеств-
ление ее члена с коллективом и с соответствующей социальной ролью, что
подкреплялось обычным правом, религией, а на поздних этапах даже и госу-
дарственным законодательством. На послепервобытной стадии семья при-
обретает значительную хозяйственную самостоятельность. Однако ее суще-
ствование также было невозможно вне сообщества. Выпавшие из общины
семьи или индивиды неизбежно подпадали под власть крупной привилеги-
рованной вотчины.
Групповое общинное сознание (в значительной мере оно было мифоло-
гическим) пронизывало все сферы жизни крестьянского сообщества. Это
было сознание коллектива людей, связанных между собой не только дело-
выми отношениями, но и эмоционально, сознание, ориентированное на иду-
щие исстари традиции и идеалы. Для крестьянина его община — это целый
мир. Недаром русские крестьяне называли общину миром или обществом.
Крестьянин-общинник делил людей на «своих» и «чужих». Причем к кате-
гории «чужих» относились не только горожане, феодалы и вообще предста-
вители иных сословий, но члены других сельских сообществ. (Единение с
ними происходило лишь во время массовых крестьянских движений). «Мы»
и «они» — такое видение окружающего мира являлось порождением общин-
ного локализма и замкнутости.
Сельская община была тем институтом, где осуществлялась социализа-
ция ее членов. Крестьянин противостоял внешнему миру, включался в цело-
стный социальный организм (макрообщество) не как отдельный индивид, а
через общинную организацию. С малых лет он воспринимал в виде непрело-
жных законов естества порядки, обычаи и традиции своей общины. Группо-
вое общинное сознание в яркой форме проявляло себя в освещенной тради-
цией и обычным правом взаимопомощи крестьянских семей, особенно свя-
занных родством, свойством или близким соседством. Несмотря на скудость
и особый характер средневековых источников, не позволяющих проникнуть
во внутреннюю структуру и жизнь сельской общины, и в них тем не менее
встречаем указания на бытования помочей. Для более позднего времени,
26
особенно для пореформенной поры помочи как обычное и широко распро-
страненное явление зафиксировано многими источниками, этнографичес-
кими, историческими и социологическими исследованиями.
Господство общинного сознания непосредственно обнаруживается в
поземельных отношениях — этой важнейшей сфере крестьянского бытия.
Традиционный крестьянин связан с землей эмоционально. Он и земля — это
единое целое. Труд на земле составляет для крестьянина главное содержа-
ние его жизни. Слабая расчлененность социального и природного начал на
стадии господства аграрной экономики предполагала сакрализацию земли.
Право каждого члена сельского сообщества трудиться на земле священно.
Это по существу право на жизнь. Оно дается от рождения, предопределяет-
ся фактом принадлежности человека к конкретному сообществу и закрепля-
ется традиционными общинными установлениями, в первую очередь верхо-
венством коллективной общинной собственности над собственностью се-
мейно-индивидуальной.
Собственность — категория историческая. В традиционных крестьян-
ских сообществах нет собственности в современном понимании. Права рас-
поряжения, владения и пользования здесь слиты воедино и в этой своей
слитности в зависимости от конкретных экологических и исторических ус-
ловий в определенной форме и мере разделены между крестьянской семьей
и сообществом. Еще более существенной особенностью традиционного зем-
левладения являлась связь последнего с трудовым принципом. Крестьян-
ское землевладельческое право (в той мере, в какой оно допускалось общи-
ной, а в случае сеньориального режима еще и владельцем) распространялось
лишь на обрабатываемые угодья. Частная собственность на невозделанную
землю — явление позднее, связанное с достаточно высоким уровнем товар-
но-денежных отношений и в целом общественного развития. В зафиксиро-
ванных русскими средневековыми источниками фактах отчуждения кресть-
янами-общинниками участков земли (иногда даже целых наделов) речь
идет о сделках не на землю как естественный фактор, определенную терри-
торию, а на вложенный в ее обработку труд. Эта сторона правового мышле-
ния традиционного крестьянства прекрасно отражена в ставшей уже хресто-
матийной формуле, ограничивающей право владения границами хозяйст-
венной деятельности (подсеки, пахоты, сенокоса, установления рыболовных
и охотничьих приспособлений и т. д.). Соотношение права на землю как
объективное условие труда и принципов трудового права обстоятельно про-
анализировано в дореволюционной отечественной науке (А. Я. Ефименко,
В. В., К. Кочаровский, А. А. Кауфман, И. В. Чернышев, П. А. Соколовский и
др.). Для российского крестьянина земля — природный (божий) дар. Она
принадлежит всем. И каждый имеет право трудиться на ней. Право на труд
на земле, присвоение земли для осуществления этого права в глазах кресть-
янина — высшая правда и справедливость. Распоряжение земельными уча-
27
стками может быть связано лишь с вложенным трудом. На страже подобной
практики стояло обычное право и вся система отношений в общине. Прису-
щий общине коллективизм, опосредование присвоения земли крестьянином
через мирскую организацию находили выражение в групповом сознании.
Преобладанию общего над семейно-индивидуальным, частным в сфере
поземельных отношений в крестьянских мирах России во многом способст-
вовали условия хозяйствования и специфика общественного строя, в част-
ности особо активная роль политической надстройки, оформление в XVII в.
системы государственного феодализма, происшедшее со временем превра-
щение земли, занятой свободными от частновладельческой зависимости
тяглыми общинами, в государственную собственность.
Освященное традицией право крестьянина на труд на земле и плоды
своего труда, ярко отраженное в средневековых источниках, пройдет через
столетия. Более того, когда на исходе средневековья и в новое время в связи
с демографическим ростом и появление первых признаков земельного утес-
нения в центре России, с ростом крупного феодального землевладения, пе-
рестройкой управления в вотчинах и поместьях, увеличением частновла-
дельческой ренты, распространились земельные переделы, это общинное
правосознание заметно упрочится. В условиях малоземелья и утяжеления
тягла уравнительный передел означал реальное осуществление права каж-
дой крестьянской семьи на труд и, следовательно, на физическое существо-
вание.
Смещение дуализма семейно-индивидуального и общего в сфере позе-
мельных отношений в сторону последнего подчас оценивается в качестве
архаизации и реэволюции. Однако характер дуализма коллективных и се-
мейно-индивидуальных прав на землю в общине зависит от эмпирических
обстоятельств. Современной наукой доказано, что наличие земельных пере-
делов на ранних стадиях существования сельской общины отнюдь не явля-
лось правилом. Не было земельных переделов и в сельской общине ранне-
средневековой Руси. Уже в силу одного этого обстоятельства сама собой от-
падает постановка вопроса о реэволюции или архаизации в области позе-
мельных отношений (по крайней мере до развертывания процессов товарно-
капиталистической модернизации, проявившихся в России в канун XIX —
начале XX вв.). Важно учитывать, что в позднее средневековье наряду с уп-
рочнением верховной собственности общины на земли, занятые ее членами,
отмечаются и новые явления (усиление имущественной дифференциации,
растущее приобщение к рынку и т. п.). Земельные переделы явились защит-
ной реакцией общины на изменившиеся условия существования. Медлен-
ное укоренение собственнического начала в крестьянской среде в порефор-
менную эпоху, приверженность к общинной собственности на землю также
во многом было обусловлено резким ухудшением положения общины (тя-
28
жесть выкупных платежей, отрезки, расширение функций местного управ-
ления за счет крестьянства и т. д.)
И в пореформенное время прочность института общины, действенность
общинного коллективизма и сознания базировались на традиционной системе
взаимосвязи и взаимодействия общины и крестьянского двора как семейно-тру-
дового объединения. Община по-прежнему выступала прямым продолжением
и гарантом семейного хозяйства, что находило непосредственное отражение в
отношениях собственности. К сожалению, собственность крестьянского двора
пореформенного времени не подвергалась специальному анализу под этим уг-
лом зрения. Между тем собственность крестьянского двора в общине и вне об-
щины не была еще полной частной собственностью — той частной собственно-
стью, которая являлась и условием, и фактором капиталистического развития.
Русское пореформенное право различало четыре вида крестьянской собствен-
ности: общественную (точнее общинную), общую, семейную и личную, которая
только и была в полной мере частной собственностью. Эта последняя с трудом
пробивала себе дорогу в деревню. Не случайно ставка на замену собственности
двора как семейно-трудового объединения собственностью индивида-домохо-
зяина была исходным моментом в столыпинской аграрной реформе. По закону
14 июня 1910 г. о выходе из общины (ст. ст. 9,47,48) все земельные участки, пе-
реходящие или когда-либо прежде перешедшие в подворное владение объявля-
лись с этого момента личной собственностью домохозяина. Общей собственно-
стью признавались лишь участки земли, находившиеся в нераздельном владе-
нии матери и детей или лиц, не состоявших между собой в родстве. Семейно-
трудовая собственность должна была исчезнуть вместе с общиной. Провал по-
пытки заменить в земельных правоотношениях крестьянства собственность се-
мейно-трудового коллектива собственностью домохозяина был одной из глав-
ных причин неудачи столыпинского наступления на общину. Все известные ма-
териалы определенно говорят, что в этом пункте крестьянство оказало наиболее
широкое и решительное сопротивление.
Документы крестьянского сопротивления столыпинской аграрной ре-
форме наглядно показывают, что общинные порядки владения и распоряже-
ния землей (и не только ею) были продолжением соответствующих поряд-
ков в семейно-трудовых объединениях и в деревенских мирах, их проекцией
на более широкие социальные общности — сельские, региональные, государ-
ственные. Достаточно вспомнить крестьянские выступления и проекты аг-
рарных реформ в I и II Государственных думах, чтобы понять совершенную
неприемлемость для крестьянства России частной собственности на землю
и связанных с ней отношений между людьми, увидеть основу требований
равного трудового права на землю в нормах жизни семейно-трудовых и об-
щинных коллективов.
Частная собственность домохозяина на землю в глазах крестьян означа-
ла либо быстрое измельчание земельных наделов, поскольку с ликвидацией
29
общины исчезала возможность компенсации растущих семей за счет мель-
чавших, либо введение единонаследия, что вело бы к нарушению равенства
членов семьи, разделяя их на имущих и неимущих от рождения. Единона-
следие по своим социальным результатам представляло бы собой своеобраз-
ное «огораживание» внутри крестьянского двора и, естественно, встречало
сопротивление широких слоев деревни.
Применительно к советскому периоду — и это показано в литературе —
последовательное проведение принципа собственности двора и отрицание
личной частной собственности домохозяина было одной из главных идей
революционного правосознания крестьянских масс, нашедших выражение
во всех основных земельных законах Советской власти, начиная с Декрета о
земле. В этом состоял один из главнейших факторов возрождения общины в
ходе и после революций 1917 года.
Надо подчеркнуть, что убеждение в превосходстве собственности двора
как семейно-трудового объединения над собственностью входящих в него
отдельных лиц, включая домохозяина, свойственно не одному только рус-
скому крестьянству. Известно, например, что такое же правосознание было
присуще и мозельскому крестьянству в Германии 40-х годов прошлого века
и там оно проявлялось, в частности, в сопротивлении навязываемому сверху
единонаследию по принципу майората.
Экономика (и этика!) выживания создает свою систему социальных от-
ношений, в том числе отношений собственности, специфика которой имеет
принципиальное значение для понимания крестьянства как социального
феномена, для понимания крестьянского восприятия жизни. Здесь проявля-
ются главнейшие свойства крестьянской ментальности, вобравшие в себя
жизненный опыт предшествующих поколений.
Революция 1917 г. оставила выдающийся документ, отразивший с предель-
ной силой самую сердцевину крестьянской ментальности в России. Речь идет о
Примерном наказе, составленном на основе 242 сельских и волостных наказов
I-му Всероссийскому съезду Советов крестьянских депутатов в мае 1917 г. Глав-
ное место в Наказе занимали наболевшие социальные вопросы, прежде всего
вопрос о земле, вокруг которого развертывалась аграрная история России со
времени реформ 1861 г. В свете крестьянской ментальности «самое справедли-
вое решение земельного вопроса выглядело следующим образом: «Право част-
ной собственности на землю отменяется навсегда... Вся земля... отчуждается без-
возмездно, обращается во всенародное достояние и переходит в пользование
всех трудящихся на ней... Право пользования землею получают все граждане
(без различия пола) российского государства, желающие обрабатывать ее своим
трудом, при помощи своей семьи или в товариществе, и только до той поры, по-
ка они в силах ее обрабатывать... Землепользование должно быть уравнитель-
ным, т. е. земля распределяется между трудящимися... по трудовой или потре-
бительной норме...»
30
I
В числе экономических мероприятий Наказом были названы «установ-
ление прямого прогрессивного налога на капиталы», «конфискация церков-
ных и монастырских капиталов», «конфискация военной сверхприбыли у
заводчиков и фабрикантов»..., но также и позитивные меры, в их числе «ор-
ганизация и широкое развитие при помощи государства всякого рода коопе-
ративов — производственных и потребительных...»
Крестьянский идеал — «свободный труд на свободной земле». Он пред-
полагал возможность осуществления его каждым, кто желал и мог обраба-
(тывать землю своим трудом. Таков нравственный императив социального и
физического выживания. Его осуществление и явилось главным двигателем
аграрно-крестьянской революции в России, победившей в 1917—1922 гг.
Общинный механизм земельных переделов легко справился с распределе-
нием экспроприированных помещичьих земель среди крестьянских хо-
зяйств. При этом уравнительному переделу подверглись не только помещи-
। чьи и вообще частнособственнические земли, но и крестьянские наделы. Та-
ким образом в революционных аграрных преобразованиях проявилась дей-
ственность традиционной ментальности действия крестьянской массы.
IB ходе революции община вновь ожила и окрепла, поглотив основную
массу сельскохозяйственных земель (свыше 9/10). Это обстоятельство вы-
двигается основанием для вывода об архаизации социально-экономической
структуры послереволюционной деревни. Однако не будем забывать, что из
аграрной структуры революцией были устранены помещики — активные
носители архаики (а это меняло ситуацию весьма радикально), а крестьяне,
возродившие общинную организацию, были уже далеко не архаичны, о чем
свидетельствовали довольно быстрый подъем сельского хозяйства и актив-
|ный процесс его обновления на кооперативных путях. Архаизация находила
выражение в возрождении и активизации внутриобщинных порядков, про-
тивостоящих агрикультурному прогрессу в условиях, когда последний при-
обрел решающее значение для будущего сельского хозяйства, общества в це-
лом. Конфликт между передовым крестьянством — грамотным, стремящим-
ся перестроить свое хозяйство на началах научной агрикультуры, и тради-
ционными общинными порядками в 20-х годах достиг наибольшей остроты.
Многопольные севообороты сталкивались с общинной многополосицей и
чересполосицей, улучшенная обработка земли и внесение удобрений с по-
стоянными перемещениями участков отдельного двора из-за слишком част-
ных земельных переделов и т. п. Об остроте столкновений на этой почве
свидетельствует, например, нашумевшее в середине 20-х годов дело «О пре-
ступлении крестьянина Ивана Грачева», трагедия передового крестьянина-
середняка, который, несмотря на сопротивление общины, смог поднять аг-
рикультуру своего хозяйства, и был затравлен односельчанами (избиения
членов семьи, издевательства...). В отчаянии он поджег родную деревню (на-
чиная с собственного дома) и совершил убийства, был приговорен к смерт-
31
ной казни, но помилован по многочисленным письмам крестьян из разных
концов страны.
Решение противоречия между традиционными общинными поряд-
ками и требованиями агрикультуры стали искать еще до революции на
путях «прогрессивной общины». В 20-х годах работы по «усовершенст-
вованию общины» велись довольно широко, однако должной поддержки
со стороны государства они не получили. Внимание новой власти было
целиком устремлено в коллективистское будущее, противостоящее ста-
рой общине с ее мирским самоуправлением.
* * *
Групповое сознание крестьян-общинников идеологически закрепля-
лось серией обрядов, обычаев, традиций и ритуалов. Важную роль в этом иг-
рало совместное проведение бытовых и религиозных праздников, пиров, на
которые собирались всей деревней, селом или ближним родством. Идеоло-
гически закрепляя единство общинного коллектива, общедеревенские
празднества предоставляли широкие возможности для улаживания конфли-
ктов, обмена опытом, закрепления традиций. Многие средневековые источ-
ники донесли информацию о широкой распространенности и большом зна-
чении братчин и пиров и в тяглых государственных общинах, и в общинах
на частновладельческих землях. Правовые прерогативы братчин и пиров
признавались государством и феодальными владельцами. Даже государст-
венные чиновники и представители вотчинной администрации не могли по-
являться на празднестве без разрешения. В отмеченном плане велико значе-
ние посиделок, собраний отдельных возрастных групп, молодежных гуля-
ний, приуроченных к определенным сезонам и дням. При описании сель-
ских праздников в пореформенной России нередко можно встретиться с не-
гативной оценкой их как большого числа нерабочих дней, отрицательно
влиявших на состояние крестьянского хозяйства. Количество праздников у
российских крестьян действительно было довольно велико, хотя и немно-
гим больше, чем у крестьян других регионов, что предопределялось тради-
цией, наложением языческих и христианских ритуалов, а в значительной
мере и особенностями природно-климатических условий, влиявших на тру-
довой ритм. Кстати нельзя безоговорочно причислять праздничные дни к
нерабочим. В эти дни не проводилась пахота, сев, уборка урожая с полей, се-
нокос, но в натуральном или полунатуральном земледельческом хозяйстве,
дополняемым домашней промышленностью и без того много было повсе-
дневной работы, особенно по уходу за скотиной и птицей. Между прочим,
крестьянские помочи осуществлялись, как правило, не в будни, а по воскре-
сеньям и в другие праздничные дни.
32
С усложнением общественной структуры в ходе исторического процес-
са, расширением связей крестьянина с внешним миром учащается выход за
пределы сообщества, меняется соотношение личности и коллектива. По ме-
ре укрепления частного начала поглощение личности общиной уменьша-
лось. В средневековой Руси крестьянин практически не мыслим вне общи-
ны или крупного привилегированного имения. (Но и в недрах последнего,
как правило, существовала община). Выход за пределы общины был сопря-
жен с изменением его социального статуса (например, с превращением в ка-
бального холопа, посадского человека, служилого человека и т. д.). Наблю-
даемая в независимых от частновладельческой власти общинах довольно ак-
тивная мобилизация земельных участков (подчас полных наделов) сущест-
вование наряду с трудовым и наследственного права, появление права заве-
щания на земельные владения, постепенное развитие товарно-денежных от-
ношений, наличие в среде крестьян-общинников имущественной дифферен-
циации («лучшие», «середние», «молодшие»), участие выборных из кресть-
ян в суде, право подачи челобитной, возможность ухода из тяглой общины
при выполнении всех положенных повинностей, закрепление социального
статуса крестьянина в судебниках конца XV — середины XVI в., дают весо-
мое основание предполагать, что до начавшегося с конца XVI в. процесса за-
крепощения индивидуальное начало проявлялось достаточно отчетливо.
Усиление фискального гнета, прикрепление черносошного крестьянства к
тяглу, а частновладельческого и к личности господина повело к смещению
индивидуального и общинного начал в пользу последнего. Особенно силь-
ное угасание индивидуального начала наблюдалось, конечно, в крестьян-
ских общинах внутри вотчин и поместий. Тем не менее и там оно не исчеза-
ло полностью, громко заявив о себе в пореформенную эпоху.
Нищета, малоземелье, сословная приниженность, тяготы, связанные с
выкупными платежами, крепко привязывали основную массу крестьянства
к общине, но в ее недрах зарождался пока еще узкий слой земледельцев, ко-
торых стесняли общинные порядки. Активная деятельность и энергия этого
слоя требовали свободного проявления личности во всех отношениях. Со
временем в сельской общине все более отчетливо устанавливалось противо-
стояние двух типов общинников — традиционного крестьянина, привержен-
ного обычаям отцов и дедов, общине с ее коллективизмом и социальной за-
щищенностью, и нового крестьянина, желающего жить и хозяйствовать на
свой страх и риск. Их сосуществование было настолько характерным, что
нашло отражение в художественной литературе. Весьма выразительно два
противоположных типа, один из которых был носителем общинного начала,
а другой индивидуалистического представлены, например, в рассказе
А. И. Эртеля «От одного корня» (1883 г.).
Расшатывание традиционных устоев общины в результате социально-
экономического расслоения деревни в пореформенное время не вызывает
2 — 3717
33
сомнений. Одновременно в крестьянской среде наблюдалось формирование
нового типа личности, стремившейся освободиться от власти общины, в ре-
зультате чего отношения между индивидом и миром часто приобретали кон-
фликтный характер. Внешние проявления этих двух социальных процессов
было настолько впечатляющими, что многие современники стали относить
общину к пережиточным формам сельской жизни, проявляющим себя в фи-
скально-полицейских функциях и быстро теряющим позитивное значение в
крестьянской жизни. Однако начало XX века быстро показало ошибочность
подобных взглядов. Все новые явления в пореформенной деревне не изме-
нили глубинных основ крестьянской жизни — ни хозяйственных, ни соци-
альных, ни культурно-нравственных. Для основной массы крестьянских хо-
зяйств община сохранила свое значение гаранта выживания. В условиях же
начавшейся революции она обрела роль революционно-демократической
организации в борьбе против самодержавно-помещичьего режима.
Мощный подъем крестьянского движения, послуживший основой всей
российской революции, явился в конечном итоге проявлением и торжест-
вом именно общинно-уравнительной ментальности. Эгалитаризм сельской
общины — это не равенство современного гражданского общества, а уравни-
тельность в распределении объективных условий хозяйствования и сущест-
вования. Принцип уравнительности, донесенный российским крестьянст-
вом до XX столетия, замедлял товарно-капиталистическую трансформацию
деревни, но смягчал ужасающую нищету деревни, обеспечивал физическое
выживание деревни, и в этом смысле имел преимущества перед формально-
юридическим равенством буржуазного общества. Этот принцип сыграл ог-
ромную роль в революционном движении крестьянства, его борьбе за зем-
лю, отмену сословной приниженности.
Уравнительно-коммунистические тенденции общинного крестьянства
наложили сильную печать на революционно-освободительное движение в
России. Они стали основой теоретических воззрений и практики народни-
ков и даже оказали влияние на социал-демократов, в теории не принимав-
ших народнической идеи утопического социализма, но на деле способство-
вавших ее утверждению. В условиях острейших социальных конфликтов,
прогрессировавшего роста слоя пауперов и маргиналов, наложения проти-
воречий, проистекавших, с одной стороны, из нерешенных задач буржуазно-
демократического преобразования, а с другой — из развития капиталистиче-
ского уклада, распространение левого радикализма было объяснимо.
Сельская крестьянская община — яркий носитель локализма. Однако
при всей своей автаркичности и самодостаточности крестьянские сообщест-
ва не обладают независимостью от внешнего мира. Сельская община — базо-
вое структурное подразделение более крупных социальных организмов. Са-
мо возникновение крестьянства в качестве определенного общественного
слоя неотделимо от становления государства, города, сословно-классового
34
общества. С городом крестьянство связывали не только обменные (хотя бы
минимальные) отношения, но и роль города в качестве центра территори-
ально-административного управления и властвования. От первобытных зе-
мледельцев, объединенных родо-племенными связями крестьянские сооб-
щества отличаются вхождением в политическую систему. Государство вы-
ступало гарантом безопасности сельских общин. Государственный аппарат
разрешал конфликты общин с внешним миром. В определенной мере (в ка-
кой это соответствовало общим интересам правящих сословий) государство
препятствовало расхищению общинных земель и обращению крестьян в за-
висимость. Платой за все это были налоги, повинности, подчиненность об-
щин государству. Коль скоро локальное крестьянское сообщество было впи-
сано в макросистему, общинное сознание переносило на нее сложившиеся
стереотипы управления и организации, господства и подчинения.
В силу непосредственной привязанности традиционной аграрной эко-
номики к естественному базису, ее погруженности в природу, о чем шла
речь выше, в крестьянской общине сохранялись мощные пласты первичной
(доклассовой, догосударственной) социальности: принципы коллективизма,
демократизма, социальной справедливости. Но к стадии первичной соци-
альности восходят также иерархичность и авторитаризм общины, происте-
кавшие из подчиненности человека природным силам, представляемых в
виде богов и демонов, всемогущих духов первобытных религий. С утратой
общиной роли универсального института, определявшего систему в целом, с
включением общины в политическую организацию иерархичность и автори-
таризм были экстраполированы на целостную общественную организацию.
Почитание старших возрастных групп, являвшихся носителями опыта, тра-
диций и выступавших как бы посредниками между членами сообщества и
стоящими над ними силами, переносилось на правителя государства, слу-
жило источником наивного монархизма веры в царя-батюшку (короля, кня-
зя), заступника и хранителя, стража правды и справедливости. В России в
силу особенностей исторического развития наивный монархизм как харак-
терная черта общинного сознания был особенно ярко выражен. Он сохра-
нялся крестьянством даже при массовых выступлениях против господству-
ющего режима, хотя мог обращаться и против конкретных правителей. По-
казательно выдвижение крестьянами своих кандидатов в цари. Российское
самозванство как историческое явление — порождение наивного монархиз-
ма. Упрочению авторитарного начала в общинном сознании способствовала
православная церковь, многое воспринявшая от византийского образца пра-
вления с его разветвленным имперским аппаратом и сильной властью бази-
левса. Выступление крестьянства против царя (короля, князя) — это отвер-
жение плохого правителя, не справлявшегося со своей функцией защитни-
ка, справедливого судьи, радетеля за общее дело, замена негодного правите-
ля на хорошего и доброго. Конечно, и в средние века, и в новый период изве-
2*
35
стны крестьянские восстания и бунты, сопровождающиеся отказом от упла-
ты налогов и выполнения повинностей, являвшихся обязательным атрибу-
том государственности. Но наиболее обычным было требование справедли-
вости в налоговом обложении и раскладе повинностей.
В этой связи уместно высказать несколько соображений по поводу ве-
чевого идеала и соборности, якобы свойственным (по мнению ряда авторов)
российской государственности на всех исторических этапах. Коллективизм,
большая степень растворенности личности в сообществе, подчинение семей-
но-индивидуальных интересов общественным, принципы уравнительности
и справедливости, выработанные многовековой общинной практикой, в мо-
дифицированном виде действительно находили отражение в устройстве ве-
чевых городов-государств, существовавших на раннеклассовой стадии. Но с
переходом к зрелому сословно-классовому обществу вечевые институты
оказались подчиненными правящими сословиями, поставленными на служ-
бу их интересам. Ярким примером в данном случае являются вечевые рес-
публики Великого Новгорода и Пскова. Соборность же в политической сис-
теме Российского государства из-за раннего и быстрого утверждения само-
державия, проявлялась слабо. Земские соборы существовали недолго, созы-
вались по инициативе сверху (когда в этом была нужда), крестьянство на
них присутствовало не всегда и только от тяглых государственных общин.
Само собой разумеется, что противостояние локализма и государствен-
ности, догосударственного и государственного сознания не было однознач-
ным в ходе исторического процесса. В менталитете крестьянских миров по
мере их втягивания в широкую общественную связь (с городом, церковью,
крупным землевладением и т. д) возрастало значение государственного на-
чала. Если в XI—XIII вв. крестьянские и городские восстания на Руси были
направлены против княжеской власти, олицетворявшей собой формировав-
шуюся государственность (М. Н. Тихомиров), то в конце средневековья и в
новое время — при всем значении архаических форм сознания и норм пове-
дения и сохранении локализма — государственное начало становится посто-
янным и существенным элементом крестьянского мировосприятия. Убеди-
тельным доказательством этого является решающая роль черносошных кре-
стьянских миров в восстановлении российской государственности, разру-
шенной в смуте начала XVII в. Крестьянство воспринимало княжескую
власть и представлявший ее государственный аппарат на местах в качестве
неизбежной социальной реальности, своего рода природной предопределен-
ности. Крестьяне черносошных волостей считали себя подвластными вели-
кому князю (царю), который в их представлении отождествлялся с правите-
лем, поставленным божьим соизволением. Упрочению в крестьянском мен-
талитете сознания принадлежности к определенному государству в боль-
шой мере способствовала борьба против татаро-монгольского ига, а также
угроза непрекращавшихся нашествий с Запада и Востока. В данном случае
36
имели значение и несравнимо более высокая, нежели на Западе Европы,
роль политической надстройки в России, интегрированность общинного са-
моуправления в низшее звено государственного аппарата. Но даже в поре-
форменной России в силу сохранения крестьянской экономикой традици-
онного характера, локализм сохранялся. И при неблагоприятных обстоя-
тельствах он мог оживляться.
И тем не менее именно в сфере государственно-институциональных
представлений крестьянская ментальность претерпела наиболее радикаль-
ные перемены в начале XX века. Уже в ходе первой русской революции кре-
стьянство поднимается до уровня политических требований (наличие в Ду-
ме фракций, представляющих интересы крестьян, непосредственные высту-
пления в Думе самих крестьян, крестьянские наказы и т. п.) и создания соб-
ственной политической организации — Союза трудового крестьянства, по-
тенциально способного перерасти в политическую партию. Расправа с на-
родной революцией и столыпинская аграрная реформа нанесли первые уда-
ры по наивному монархизму в крестьянской среде. Окончательно вытрави-
ли его ужасы первой мировой войны, бездарность и эгоизм господствующих
классов. Крестьянский менталитет становится республиканским с реши-
тельным отрицанием любой возможности единовластия, хотя бы в виде пре-
зидентства. Сошлемся на такой выдающийся документ 1917 г., как «При-
мерный наказ»: «Верховная власть в государстве российском отныне и на
вечные времена принадлежит самому свободному народу... Формой правле-
ния в государстве российском должна быть демократическая республика...
Республика должна быть без президента... Широкое самоуправление на де-
мократических началах во всех отраслях общественной и государственной
жизни...» Наказ содержал и прямые антимонархические положения, вплоть
до требования «конфискации капиталов дома Романовых, находящихся за
границей». Последующие события революции и гражданской войны не из-
менили антицаристских, и в частности антиромановских, настроений в кре-
стьянских массах. Антоновцы, поднявшие в 1920 г. крестьянское восстание
против большевистских советов, требовали создания демократического го-
сударства, обеспечивающего «политическое равенство всех граждан, не раз-
деляя их на классы, исключая дома Романовых». Впрочем, до созыва Учре-
дительного собрания из политической жизни антоновцами исключались и
коммунисты.
Демократические требования наказа пронизаны идеей прямого и непо-
средственного участия народа в управлении государственными и местными
делами, что отвечало духу общинного менталитета крестьянства. В этом же
причина принятия крестьянством власти Советов рабочих, солдатских и
крестьянских депутатов как единой системы государственного и местного
управления. Советы были подобны общинному самоуправлению как форма
непосредственной демократии и как локальная в своем низовом звене орга-
37
низация власти, к тому же и обладающая теперь государственными функци-
ями.
Локализм крестьянских миров, сохранявшийся и в пореформенной
России, в условиях военного разорения и усиливавшегося нажима со сторо-
ны государства ожил в порядке естественной и адекватной защитной реак-
ции. Показателем этого является возникновение крестьянских республик,
особенно в 1918 г., когда крестьянство при помощи локализма защищало
свои кровные интересы, спасалось от разграбления со стороны государства.
История России знала два способа борьбы государства с общинными лока-
лизмом и преодоления «самовольства» в поведении крестьянства: 1) до ре-
волюции интеграция общинного самоуправления в систему государственно-
го местного управления, что облегчало подчинение и подавление крестьян-
ства до тех пор, когда общинное самоуправление не оказалось вдруг органи-
зацией революционных действий крестьян, хотя и в локальных масштабах;
2) в советское время ограничение общинного самоуправления сугубо внут-
рихозяйственными, главным образом поземельными делами, и прямое под-
чинение его органам государственного управления — сельским и волостным
советам, связанное с коренной ломкой крестьянской ментальности и потре-
бовавшее значительных усилий и времени. Передача сельского самоуправ-
ления от локального «мира» общины советам как органам государственной
власти, завершилась ликвидацией общинных организаций при проведении
сплошной коллективизации в начале 30-х годов. Однако и до наших дней в
крестьянском менталитете сохранилось представление о местном самоупра-
влении общинного типа как нечто повседневно необходимом и само собою
разумеющимся.
Разумеется, общинное наследие в крестьянской ментальности совре-
менной России не исчерпывается привычной ценностью прямого самоупра-
вления села, оно состоит прежде всего в абсолютном приоритете трудового
пользования землей — равенства прав на землю всех, кто ее обрабатывает
своим трудом, ибо труд на земле — основа человеческой жизни. В этой связи
необходимо подчеркнуть, что форсирование экономических и политических
реформ без учета пришедшей из исторического прошлого ментальности об-
щества может иметь катастрофические последствия. А ментальность эта в
значительной мере унаследовала черты крестьянской общинной ментально-
сти с ее принципами непосредственной демократии, социальной справедли-
вости, коллективности.
Общинное начало в ментальности крестьян не является, конечно, спе-
цифически российским явлением. Это родовой признак крестьянского мен-
талитета и в том или ином выражении он свойствен крестьянству вообще.
Однако в России он приобрел особенно устойчивый и ярко выраженный ха-
рактер. В силу во многом неблагоприятных геополитических, социальных, а
эе
также экологических условий России задача выживания для крестьян оста-
валась главной даже в XX в. Ее придется решать и наступающему XXI веку.
Традиционная общинная ментальность принадлежит пройденным ста-
диям общественного развития. Ныне ее историческая ограниченность оче-
видна. Но не менее очевидно и то, что в ней заключены непреходящие цен-
ности, характеризующие сущностную природу социальности; коллекти-
визм, демократизм, взаимопомощь, социальная справедливость, равенство.
Эти высокие нравственные начала, выработанные общинными микромира-
ми, должны быть перенесены на макрообщество и человечество в целом и
сохранены современной цивилизацией.
Милов Л. В.
(Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова)
ПРИРОДНО-КЛИМАТИЧЕСКИЙ ФАКТОР
И МЕНТАЛИТЕТ РУССКОГО КРЕСТЬЯНСТВА
Огромное влияние природно-климатического фактора на жизнедея-
тельность человека и различных форм общественного бытия признано нау-
кой еще со времен французского Просвещения в лице энциклопедистов,
Ж.-Ж. Руссо и др. Русская историческая наука особенно много уделила вни-
мания этому фактору в лице С. М. Соловьева и его последователей. Специ-
фика дальнейшего развития русской и особенно советской историографии,
в частности, была сопряжена с заметным ослаблением внимания ученых к
конкретным проявлениям этого фактора в жизни государств. Более того, в
советский период в оценке этого фактора были явно некорректные подходы,
заложенные в «Кратком курсе истории ВКП(б)» и сводившиеся, по сущест-
ву, к отрицанию сколько-нибудь серьезного влияния географического фак-
тора на жизнедеятельность тех или иных социумов. Это привело, в конеч-
ном счете, к длительному периоду полного игнорирования советской исто-
риографией существенной разницы в природно-климатических условиях
экономического и социального развития на Западе и в Центре Европы, с од-
ной стороны, и в Восточной Европе (речь идет о России) — с другой.
По сути дела нашей историографии еще предстоит задача уделить серь-
езное внимание влиянию природно-климатического фактора на российский
исторический процесс.
Исходя из перспективы исследования ментальности российского кре-
стьянства, необходимо подчеркнуть лишь следующие моменты.
На востоке Европы располагается обширнейшая зона с весьма корот-
ким сельскохозяйственным сезоном, отнюдь не оптимальной суммой накоп-
ленных температур и господством малоплодородных и неплодородных
почв. Это основная историческая территория Российского государства, на-
зываемая Нечерноземьем, а также зона деградированных черноземов в бас-
сейне среднего и нижнего течения Оки. Худые и малоплодородные почвы
требовали здесь как минимум тщательной и многократной обработки полей,
но для этого требовалось огромное количество рабочего времени. А россий-
ский сезон земледельческих работ длился лишь с конца апреля по середину
сентября (по старому стилю) или примерно 100 рабочих дней, не считая се-
нокоса и обмолота снопов. За такое время при трехпольном севобороте па-
40
ровой системы земледелия однотягловый крестьянин (муж, жена и двое де-
тей) мог обработать лишь очень небольшую площадь ярового и озимого по-
лей (2,48 дес.), соблюдая при этом минимум агрикультурных требований
для получения необходимого для поддержания жизни семьи урожая. При
возделывании гораздо более обширной площади обработка пашни неизбеж-
но становилась настолько примитивной и скоропалительной, что судьба да-
же минимального урожая полностью зависела от погоды.
Поэтому в России на протяжении многих столетий урожайность зерно-
вых культур была на крайне низком уровне и не имела почти никаких шан-
сов на увеличение (3—5 центнеров с га, в редких случаях до 10—12 ц с га).
Более того, весьма часто на российские земли обрушивался голод.
Практически нулевой была и вероятность резкого повышения урожай-
ности за счет внесения в почву удобрений. Единственный реальный вид
удобрения — скотский навоз во все времена был в российской деревне край-
ним дефицитом. Обычно его хватало на удобрение земли один раз в 9—12
лет, а иногда и гораздо реже. Причины такой ситуации заключены в остром
недостатке корма в период стойлового содержания скота (а этот период в ос-
новных регионах России длился от 180 до 212 суток, то есть был необычай-
но большим). Заготовить на такой срок полноценный доброкачественный
корм для однотяглового крестьянина было делом совершенно нереальным.
Те примерно 300 пудов сена, которые он заготавливал в очень короткий пе-
риод сенокоса, хватало лишь для эпизодического кормления скота. Основ-
ным же кормом для животных было яровая солома с поля, охвостье и мяки-
на, оставшиеся от молотьбы хлеба. Иногда же в пищу животных шла и гру-
бая ржаная солома. От такого кормления скот едва был жив, часто болел и
погибал. Таким образом, хотя скотину в России держали почти исключи-
тельно для удобрения полей, «навозное» скотоводство практически не спра-
влялось со своей ролью, ни в средневековье, ни в XIX—XX веке. Единствен-
ным способом поддержания плодородия земли, дававшим возможность вре-
менного повышения плодородия, был запуск пашни в перелог и в лес, с пос-
ледующей его расчисткой под пашню чаще всего уже новым поколением се-
мьи.
Этот крайне архаичный и экстенсивный способ восстановления плодо-
родия многие столетия по существу был единственно возможным средством
поддержания сельского хозяйства на уровне, обеспечивающем существова-
ние и жизнедеятельность общества, однако лишь как общества с минималь-
ным объемом прибавочного продукта.
Иначе говоря, такого рода социум обладал низким уровнем обществен-
ного разделения труда и резким преобладанием земледелия. Здесь была сла-
бая, чрезвычайно медленно развивающаяся промышленность, низкий уро-
вень урбанизации страны, преимущественное развитие вялой, внутриконти-
нентальной торговли.
41
Вместе с тем, это общество с ярко выраженным экстенсивным характе-
ром земледелия, требующим постоянного расширения пашни, занимая но-
вые и новые территории; это общество, где дефицит рабочих рук в сельском
хозяйстве был постоянным и неутолимым в течение многих веков, несмотря
на более или менее стабильный прирост населения страны.
Под определенным влиянием вышеперечисленных особенностей разви-
тия русского общества развивалась и государственная машина России. По-
стоянная необходимость жесткого, насильственного изъятия государством у
крестьян прибавочного продукта в размерах, далеко превосходящих то, что
русский крестьянин мог бы отдавать без ущерба для себя, привела к появле-
нию весьма сурового и жесткого механизма политического принуждения
крестьянства со стороны государственной власти. Отсюда как следствие де-
спотическая, самодержавная форма государственного правления, сочетание
системы «государственного феодализма» с суровым и страшным режимом
крепостничества в сфере помещичьего землевладения и хозяйства. Кроме
того, важнейшим следствием неблагоприятных природно-климатических
условий было неизбежное развитие миграции крестьянского населения в
более благоприятные для жизни сопредельные территории, в районы с бо-
лее плодородными землями и т. д., что имело своим следствием усиление
военных рычагов российской государственной машины и т. д.
Как уже говорилось, российские крестьяне-земледельцы веками остава-
лись своего рода заложниками Природы, ибо она в первую очередь создала
для крестьянина трагическую ситуацию, когда он не мог ни существенно
расширить посев, ни выбрать альтернативу и интенсифицировать обработку
земли, вложив в нее и труд, и капитал. Даже при условии тяжкого, надрыв-
ного и спешного труда в весенне-летний период он чаще всего не мог соз-
дать почти никаких гарантий хорошего урожая. Многовековой опыт россий-
ского земледелия, по крайней мере, с конца XV по начало XX в., убедитель-
но показал практическое отсутствие сколько-нибудь существенной корреля-
ции между степенью трудовых усилий крестьянина и мерой получаемого им
урожая. Точнее говоря, мера трудовых усилий подтверждалась не всегда, а
часто далеко не всегда, соответствующей прибавкой урожая.
Все это способствовало формированию в огромной массе русского кре-
стьянства целого комплекса отнюдь не однозначных психологических пове-
денческих стереотипов. Разумеется, скоротечность рабочего сезона земле-
дельческих работ, требующая почти круглосуточной тяжелой и быстрой фи-
зической работы, за многие столетия сформировала русское крестьянство
как народ, обладающий не только трудолюбием, но и быстротой в работе,1
1 Историческое и топографическое описание городов Московской губернии с их уездами
(Далее: Описание Московск. губ.). М. 1787. С. 141,301,326; Генеральное соображение по Тверской
губернии, извлеченное из подробного топографического и камерального по городам и уездам опи-
сания 1783—1784 гг. (Далее: Генеральное соображение...). Тверь, 1875. С. 50,121,130 и др.
42
способностью к наивысшему напряжению физических и моральных сил.
Русские крестьяне период весенне-летних работ всегда называли «страдой»,
«страдной порой», т. е. периодом физических страданий: «где пахарь плачет,
там жнея скачет», «день летний год кормит», «не сможешь — не осилишь, не
надорвешься — не поможешь» и т. п.1
Однако для крестьянина и весь год работы «невпроворот», он всегда «в
трудах и в работе»1 2. Об этом убедительнее всего свидетельствует обычная
длительность крестьянского рабочего дня. Типичным примером здесь могут
быть сведения о режиме дня в уездах Тверской губернии во II половине
XVIII в. В Старицком уезде крестьяне традиционно летом и зимой просыпа-
лись и вставали «в три и четыре часа пополуночи»3, в Краснохолмском,
Корчевском и Тверском уездах вставали в четвертом часу пополуночи4 5. Ве-
черами же мужчины ложились спать не ранее 11-ти (зимою — в 10), а жен-
щины за рукоделием засиживались за полночь6. Столь долгий рабочий день
лишь после обеда (пополудни во втором часу) прерывался часовым (иногда
чуть больше) сном.
Хотя трудолюбию русских крестьян сопутствовали такие черты харак-
тера и психологии, как «проворность», «расторопность», «поворотливость»,
«переимчивость»6, сжатые сроки сельских работ вынуждали крестьян при-
бегать к помощи не только стариков, но и детей. В обычае крестьян, сложив-
шемся веками, был труд мальчиков «по девятому и десятому году» на возке
навоза, бороновании. На крестьянке и ее детях целиком лежали работы на
огороде. Вся семья трудилась на сенокосе и жатве. Зимними вечерами дево-
чек приучали к работе на ткацком стане, прядению ниток, мальчики же уча-
ствовали в ремесленных поделках и т. п.
Разумеется, основой основ был труд по обработке земли, и именно этим
трудом соизмерялся успех всей работы, от коей зависела жизнь и благопо-
лучие семьи («какова пашня — таково и брашно», «держись за сошеньку, за
кривую ноженьку», «наездом хлеба не напашешь», «земля — тарелка, что по-
ложишь — то и возьмешь», «не поле родит, а нивка» (т. е. возделанное поле),
«не жди урожая: сей жито — хлеб будет» и т. д.)7.
1 Пословицы русского народа. Сборник В. Даля в трех томах. Т. 3 (Далее: Сборник В.
Даля. Т. 3). М, 1993. С. 541-542,558-559,400.
2 Описание Московской губ. С. 327, 227—228.
3 Генеральное соображение. С. 144.
4 Там же. С. 77,59,27.
5 Там же.
6 Там же. С. 130. Петербург, отд. института российской истории РАН. Ф. 31. Д. 497.
Л. 78; Описание Московской губ. С. 301 и др.
7 Сборник В. Даля. Т. 3. С. 541—542.
43
Вместе с тем господство на большей части территории Российского го-
сударства крайне неблагоприятных климатических условий, нередко сводя-
щих на нет результаты тяжелого надрывного крестьянского труда, порожда-
ли в сознании русского крестьянина идею всемогущества в его крестьянской
жизни Господа Бога. Труд — трудом, но главное зависит от Бога («Бог не ро-
дит, и земля не дает», «Бог народит, так и счастьем наделит», «Не земля ро-
дит, а год», «Не земля хлеб родит, а небо», «Лето родит, а не поле», «Бог —
что захочет, человек — что сможет», «Бог полюбит, так не погубит», «Не
конь везет, Бог несет», «Даст Бог день, даст Бог и пищу», «Всяк про себя, а
Господь про всех», «Человек гадает, а Бог совершает», «Все от Бога. Всячес-
кий от творца», «С Богом не поспоришь», «Божье тепло, Божье и холодно»,
«Бог вымочит, Бог и высушит», «Бог отымет, Бог и подаст», «Все под Богом
ходим» и т. д.1
В крестьянском мироощущении могучая и таинственная природа отра-
жается с исключительной рациональностью. Русский селянин накапливал
опыт познания природы почти исключительно с точки зрения влияния ее на
свою жизнь и жизнь своих домочадцев, на здоровье семьи, на свое благопо-
лучие, на судьбу своего хозяйства со всеми многочисленными его элемента-
ми. Многообразие и реальность этого влияния неизбежно вели к тому, что
общая емкая формула всеохватного господства над миром и людьми Высше-
го существа, Бога, Вседержителя совмещается в крестьянском миропонима-
нии с тягой к архаичным дохристианским трактовкам Природы («Огонь —
царь, вода — царица, земля — матушка, небо — отец, ветер — господин,
дождь — кормилец, солнце князь, луна — княгиня»). Главные (для крестья-
нина) компоненты Природы предстают как силы Добра или Зла («С огнем
не шути, с водой не дружи, ветру не верь», «Огню да воде Бог волю дал. С
огнем, с водой не поспоришь», «С огнем, с водой, с ветром не дружи, а с зем-
лей — дружи», «Где вода, там и беда»)1 2.
Крестьянское восприятие Природы — это прежде всего постоянное,
бдительное и сторожкое отслеживание изменений природы, фиксация рабо-
ты разнообразных природных индикаторов, сигнализирующих селянину о
грядущих изменениях, о грозящей или возможной опасности благополучию
крестьянской семьи, дома, хозяйства.
Глубочайшее и доскональное знание разнообразных природных явле-
ний в целом позволяло крестьянину приспосабливаться к тем или иным го-
довым, сезонным и сиюминутным изменениям климата, погоды и т. п. Мно-
гочисленные приметы поведения животных (волков, зайцев и др.), птичьего
мира (журавлей, гусей, чибисов, дятлов, сычей, филинов, сов, выпей, куку-
шек, уток, ворон, галок, скворцов, ласточек, голубей, воробьев), различного
1 Там же. С. 541—542 и др.
2 Там же. С. 579 и др.
44
рода мотыльков, муравьев, лягушек, комаров, паучков-тенетников, речных
рыб, червей, мышей и т. п. дают крестьянину сигналы о характере грядущей
смены сезона, о самом сезоне (характер зимы, весны, лета, осени), о степени
благоприятности условий и времени посева и сбора урожая, прогнозов на
сам урожай, урожаи отдельных культур; они же «предсказывают» болезни и
смерть близких, пожары и т. п.
В окружающем крестьянина растительном мире, помимо того, что он
дает пищу, кров, топливо, материал для орудий труда, утвари и т. д., селянин
также различает различного рода «датчики», сигнализирующие ему о харак-
тере сезона, о сроках сева различных культур (время распускания почек, ли-
сточков, время цветения дуба, березы, осины, рябины, калины, вербы, чере-
мухи, можжевельника, ольхи и т. п.). Нет необходимости напоминать о мно-
гочисленности примет, основанных на оценке внешнего вида солнца, разли-
чных фаз луны, имеющих существенное значение в определении погоды,
сроков сева полевых и огородных культур, посадки в землю луковиц, корне-
вищ и т. п.
Необходимо заметить, что природные условия лесных просторов Не-
черноземья и лесостепной зоны часто способствовали формированию мно-
жества локальных и микролокальных пространств со своеобразием протека-
ния общих погодных процессов. А это приводило к разнице урожайности
отдельных полей и даже участков полей. Пестрота почвенных условий уси-
ливала этот эффект.
Не исключено, что в крестьянском восприятии это как бы дробило все-
общую единую силу Высшего Божества на отдельные его компоненты.
Вполне возможно, что именно эти явления постоянно пробуждали в кресть-
янском менталитете чисто языческие эмоции локального поклонения объек-
там Природы (типа архаичных обрядов моления у овина, у воды, у дерева и
т. д.). Это способствовало причудливому переплетению многих празднич-
ных ритуалов господствующего в России христианского вероучения с язы-
ческими суевериями и обрядами. Думается, что масштабы подобного син-
кретизма для христианской страны, какой была Россия, беспрецедентны. И
суть дела заключена не в необыкновенной силе традиции язычества, к кото-
рому изначально приспособилась христианская православная церковь, а в
живучести языческого менталитета русского крестьянина, в том, что силу
этой живучести питали могучие природно-климатические факторы.
Приведем лишь несколько примеров из бесконечной череды проявле-
ний такой уживчивости разноплановых празднеств и обрядов. Хорошо изве-
стен языческий обычай колядования накануне Рождества Христова и гада-
ния на святках. В Благовещение крестьянки покупали просвирки и берегли
их до весны, когда, раскрошив, сеяли их с яровою пшеницею1. В Весьегон-
1 Генеральное соображение. С. 111.
45
ском уезде Тверской губ. в Великий четверг крестьяне, как пишет наблюда-
тель в 80-х годах XVIII в., по древнему обычаю «встают очень рано, окурива-
ются можжевельником, и мущины, а с ними несколько женщин, идут в лес и
тамо рубят из сосновых сучьев мутовки и делают помела. Будучи в сем уп-
ражнении, аукаются. Некоторые в тот же день купаются»1.
В XVIII в. в России на Святую неделю не только зовут священника во
ржаное поле, где поют молебны, но и «отправляют сверх того и суеверные
обряды: по погребении умерших родственников женщины в течение шести
месяцев ходят во всякое воскресенье плакать на могилу покойника, прино-
сят с собой блины, пироги»1 2. В других же уездах России во время общего
молебна на Святой неделе в ржаном поле ставили образ Богоматери и под
него «лукошко с ячменем или пшеницей и тем засевают первоначально яро-
вое поле»3 4 5. Нередко же встречался и обычай катать по пашне священника,
дабы получить добрый урожай.
В Георгиев (Егорьев) день, как известно, выгоняли впервые в поле ско-
тину. В некоторых районах «каждый хозяин перед выпуском берет в руки
образ, а хозяйка горшечик и, положа в него уголья горячие и ладон, обходят
на дворе своем всю скотину трижды, потом спускают со двора вербою, кото-
рую хранят с Вербного Воскресенья». Завершает обряд угощение в поле пас-
тухов пирогами*. В некоторых же районах при выгоне скота бросают через
коров яйца с приговорами, чтобы скот был «кругл и полон»6. Во многих
случаях стадо объезжают на лошади® или обходят7 8 9. В Вознесение крестьян-
ки и молодые мужчины собираются в ржаном поле и каждый на своей поло-
се «при пляске и песнях втыкают березки с желанием, чтобы рожь так высо-
ко росла, как воткнутый березки»®.
Известен обычай, когда на Рождество Иоанна Предтечи молодежь со-
биралась в яровые поля «и тамо на своих полосах, засеянных льном, втыка-
ют рябиновыя сучья, желая, чтобы лен вырос так высоко, как воткнутый ря-
бины. Между тем пляшут, поют, играют хороводами до самой зори»®.
В Петрово заговение молодежь некоторых мест выходила вечером на
улицу с крапивой и бегала друг за другом и жглась крапивой, а потом они
«льются у колодцев водою»10. В других районах в Петровское и Успенское
1 Там же. С. 87.
2 Там же. С. 100.
3 Там же. С. 78.
4 Там же. С. 161-162.
5 Там же. С. 52.
6 Там же. С. 42.
7 Там же. С. 88,133.
8 Там же. С. 42,60.
9 Там же. С. 88.
10 Там же. С. 52.
46
заговение собирались «толпами в некоторый рощи и луга, где время в раз-
ных веселостях, как то в пении песен, в пляске, в игрании хороводов и в
борьбе препровождают»1. В Троицын день согласно широко распространен-
ному обычаю молодежь собиралась в рощах и завивала венки, «которые, по-
ложа потом на голову, выносят на берега рек или ручейков и бросают в воду,
имея суеверие думать, что не потонувший венок означает долголетнюю
жизнь. Весь обряд сопровождается песнями и плясками, оканчивается полд-
ником, состоящим из пирогов и яичниц»1 2. В Вышневолоцком уезде Твер-
ской губернии 15 сентября (в день Никиты мученика) был обычай ходить в
овинные ямы-печи (подовины) и «пировать там пирогами и прочими яства-
ми»3. Здесь нет необходимости упоминать о чисто языческих праздниках
русских крестьян типа масленицы и т. п.
Явлений, демонстрирующих необычайную живучесть языческого мента-
литета, многообразие своеобразных контактов и антиконтактов русского се-
лянина с Природой, особенно много в домашнем быте крестьян. Его «окружа-
ют» в быту буквально многие сотни различного рода примет, поверий. Право-
славные иконы в красном углу избы и ежедневные молитвы, и даже посеще-
ние церкви не мешают ему питать многочисленные суеверия и соблюдать
языческие обряды, за которыми стоит могучая вера в силы Природы.
Если совет рубить строевой лес в новолуние (на ущербе луны — он
сгниет) основан на каком-то народном опыте, то, скажем, честные договор-
ные отношения крестьян с плотниками, строящими им избу, мотивируются
возможностью дурного заговора против избы со стороны строителей4 5. При
закладке избы, по поверью, под углы кладут деньги, шерсть и ладан. Таков
обычай, соединивший и язычество, и христианство. Под пристальным вни-
манием крестьянина находилась и сама изба, но не только с точки зрения
ухода за ней, устранения появившихся дефектов, а в плане чисто мистичес-
кого восприятия («Передний угол или матица трещит — к худу», «Смола
вытопилась из избы на улицу — к худу» и т. д.)в.
Закладка печи в новолуние, по поверью, обеспечит более теплую топ-
ку6. От вора вокруг двора обносят человеческий череп7. В крестьянской
ментальности большое место занимают суеверия, связанные с выпечкой
хлеба: «Если под печью лежит голик или сидит лягушка, то хлебы испортят-
ся», «Поколе хлеб в печи, не садись на печь: испортится», «Когда один хлеб
1 Там же. С. 45.
2 Там же. С. 133.
3 Там же. С. 99—100.
4 Деревенское зеркало или общенародная книга. Ч. 3. СПб., 1799. С. 615.
5 Сборник В. Даля. Т. 3. С. 584—585.
6 Там же. С. 615.
7 Там же. С. 611.
47
вынут раньше прочих и разрежут, то все хлебы испортятся», «Хлеб в печи
раздвоился — к отлучке одного из семьян» и т. д.1
Заговоры для сохранности домашнего скота глубоко архаичны. Подкла-
дывая под горшок камень, чтобы волк не съел корову, произносят заговор:
«Гложи, волк, свои бока!». «Если при первом выгоне скота в поле кто-ни-
будь бос, то волки будут». «Первое яйцо от черной курицы спасет скот в по-
ле от волка». «Защити мою коровушку, святые Егорий, Власий и Прота-
сий». Таковы причудливые обычаи, сочетающие язычество и христианство.
То же самое просматривается и в обычае с Иванова дня ставить в кринках
молоко «под три росы», т. е. на ночь наружу избы, что, по поверью, сулит
прибавку молока1 2. «Чтобы стельная корова принесла телку, хозяйка едет
доить ее в последний раз верхом на сковороднике»3 4. Это, разумеется, ничего
общего с христианством не имеет, как, впрочем, и многие другие обычаи.
Например, «если принесет корова двойней одношерстных — к добру, разно-
шерстных — к худу»*. Это наблюдение В. Даля дополняется ранним наблю-
дением А.’Т. Болотова: «Когда корова отелит двойни, будет беда ежели од-
ново теленка не убьешь и не зароешь в землю» (видимо, это случай с разно-
шерстными телятками)5. «Теленка по спине не гладь — захилеет»6, «Когда
корова твоя дает мало молока или молоко жидко: это бывает не от тово, что
худо ее кормишь, а от тово, что подшутила ведьма. Собери в горшок коровь-
ей мочи, взболтай голиком и выплесни в печь»7.
Не менее интересны приметы, связанные с лошадью. «Лошадь от кошки
сохнет, от собаки добреет». «Чтоб лошади были здоровы и сыты, повесь в
стойло медвежью лапу»8 9. «Двужильную лошадь зарывай во дворе: не то вы-
падет за нее еще 12 лошадей»®. Видимо, это поверье бытовало в разных ва-
риантах, так как тот же В. Даль дает и другое: двужильная лошадь — служа-
щая на домового, и потому не годная в работу...; если же она падет во дворе,
то все лошади передохнут10 11. Наконец, А. Т. Болотов сообщает более раннее
поверье: «У кою умрет двужильная лошадь, надень на нее хомут, и свези так
со двора. Без этого еще лошадь издохнет»11.
1 Там же. С. 610—611.
2 Там же. С. 625,628—629.
3 Там же. С. 626.
4 Там же.
5 Деревенское зеркало. Ч. 1. С. 66.
6 Сборник В. Даля. Т. 3. С. 626.
7 Деревенское зеркало. Ч. 1. С. 66.
8 -р
1 ам же.
9 Сборник В. Даля. Т. 3. С. 604.
10 Там же. Т. 1. С. 420.
11 Деревенское зеркало. Ч. 1. С. 64.
48
В. Даль сообщает поверье о злодействе «завидущего продавца скота»:
он «выщипывает клок шерсти из продаваемой по нужде скотины, кладет
шерсть в трубу или за печь и говорит: сохни как эта шерсть. И скотина не
поведется»1. Интересно и другое поверье: «Проданную скотину веди со дво-
ра в задние ворота (задом со двора)»1 2.
«Чтобы кикимора кур не воровал, вешают над насестью на лыке отбитое
горло кувшина». «Если найти камень с дырой и повесить в курятнике, то куры
будут целы»3 4 5. А. Т. Болотов, издеваясь над суевериями, отметил удивитель-
ное поверье: «Ежели курица запоет петухом: великая беда! Схвати ее и меряй
от себя до порога: чем придет головой или хвостом, — то отруби на пороге.
Этим беду отворотишь»*.
В. Даль в свое время зафиксировал бытование, видимо, необычайно архаи-
чных обычаев и суеверий, назначение которых — борьба со страшной бедой кре-
стьян — скотским падежом. «В праздник огня из дому не давай — скотина будет
дохнуть»6. «В мор вытирают из дерева огонь (то есть трением — Л. М.) и разда-
ют на всю деревню». «За паханую черту смерть коровья не ходит». Отсюда обы-
чай во время мора опахивать двор. А нагие женщины опахивают целую дерев-
ню. В мор надо «прогонять скот через живой огонь», (то есть огонь, полученный
от трения). «Нагие бабы собираются в полночь искать и бить коровью смерть»
(первого встречного человека или животное)6.
Особенно богат опыт крестьянина в наблюдении над домашними живот-
ными и птицей. Странности в поведении птиц и животных оцениваются с точки
зрения грядущей беды или удачи, хорошей или плохой погоды, видов на уро-
жай и т. д. Масса поверий связана с кошками и собаками («Не пинай собаку: су-
дороги потянут», «Не бей собаку: и она была человеком» и т. д.)7 8.
Наконец, немалую роль в мироощущении крестьян играют поверья в
лесных духов, в лешего, в русалок, ведьм, кикимор и, особенно, в домовых,
которого в разных краях называют вторичными именами (суседко, батануш-
ко, дедушка, хозяин, доможил, постенъ, постень и т. д.). Существовали наго-
воры-обращения на новоселье к домовому («Дедушка домовой! Прошу твою
милость с нами на новожитье; прими нашу хлеб-соль, мы тебе рады, только
мы пойдем дорогой, а ты стороной». В. Даль поясняет, что при переходе в
новую избу хозяин говорит это, держа в одной руке икону, а в другой ломоть
хлеба с солью®. Домовой — и хранитель дома и обидчик, стучит, возится по
1 Сборник В. Даля. Т. 3. С. 623.
2 Там же
3 Там же. С. 604, 632.
4 Деревенское зеркало. Ч. 1. С. 64.
5 Сборник В. Даля. Т. 3. С. 627.
6 Там же. С. 628—629.
7 Там же. С. 629.
8 Там же. С. 602.
49
ночам, душит, проказит и т. д. Особенно многочисленны следы деятельно-
сти домового в конюшне: нелюбую лошадь вгоняет в мыло, надсаживает
крестец, разбивает параличем и даже «протаскивает в подворотню». В знак
дружбы заплетает гриву лошади и т. д.1 В. Даль пишет, что домовые различ-
ны по месту обитания: «есть домовом сараюшник, конюшник, баенник..., во-
лосатка; все это нежить, ни человек, ни дух»; это «жильцы стихийные». И
снова (в который раз!) языческие поверья, порожденные общением с При-
родой, причудливо сплетаются с христианскими элементами веры: «На Ио-
анна Лествичника домовой бесится», «На Ефрема Сирина домового закарм-
ливают, покидая ему каши на загнетке». «Домового можно увидеть в ночи
на Светлое Воскресение в хлеву» и т. п.1 2 «Домовой лешему ворог, а полевой
знается и с домовым и с лешим»3. Особенно поражает покорность русского
крестьянина XVIII—XIX вв. бедам, вызываемым грозой и молнией. А. Т. Бо-
лотов сообщает о широко бытующем поверье, что «разбитого громом дерева
не должно ни во что употреблять, а загоревшагося от молнии дома не надоб-
но тушить»4. В. Даль наблюдает те же психологические установки: «Божий
огонь грешно гасить», «Гроза — милость Божья», «Загорелись от милости
Божьей», то есть кара Божья одновременно есть жестокая милость5. Если,
по А. Т. Болотову, в виде исключения гасить пожар от молнии можно козь-
им молоком, то, по В. Далю, круг этих причудливых «противопожарных»
средств расширяется: можно тушить пожар квасом, пивом, молоком от чер-
ной коровы6. Пожар не гася г, но обходят иконами, становятся с иконами по
углам. Можно в пожар бросить белого голубя или яйцо, которым впервые
христосовались и т. д. Но за всем этим кроется суровая покорность Царю-
Огню. А. Т. Болотов еще сумел подметить, что завораживающая душу кре-
стьянская покорность перед пожаром от грозы имеет древнейшие корни. Он
пишет, что селяне из уважения к Перуну «не смели дотрагиваться до той ве-
щи, в которую ударил гром, как до такой, которую избрал он себе в жерт-
ву»7. Эта покорность, видимо, была столь непременной, что В. Даль подме-
тил парадокс в отношении крестьян к противопожарным подсобным средст-
вам: «Держать в исправности противопожарные средства — искушать Бо-
га»8 .
Количество же причудливых обрядов и примет, связанных со смертью
и похоронами члена крестьянской семьи просто поражает воображение.
1 В. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1. М.. 1955. Стб. 467.
2 Там же. стб. 467.
3 Сборник В. Даля. Т. 3. С. 603.
4 Деревенское зеркало. Ч. 3. С. 11.
5 Сборник В Даля. Т. 3. С. 592—593.
1 ам же
7 Деревенское зеркало. Ч. 3. С. 11.
8 Сборник В. Даля. Т. 3. С. 592—593.
50
Наконец, следует вспомнить и о непременном элементе крестьянского
быта — ворожеях, знахарях, шептунах и т. п„ наговаривающих воду, хлеб и т.
д. Шептуны и ворожеи, сообщает А. Т. Болотов, по поверью знаются с тем-
ными силами. Их, из страха, приглашают на свадьбы («чтоб лихие люди мо-
лодых не испортили..., боятся не звать на пир, чтоб они за это не отомсти-
ли», ибо на свадьбах могут обернуть всех волками и т. и.1 И действительно,
в описании свадебного обряда Калязинского у. Тверской губ. сказано: «На
свадьбу сбираются поезжаня: тысяцкой, боярин большой, боярин меньшой;,
дружка и подружье, и ворожея, кои вместе с женихом ездят к церкви, недо-
езжая до невестина двора»1 2.
Весь этот, хотя и краткий перечень основных контактов русского кре-
стьянина с Природой и рожденных ими психологических установок и сте-
реотипов, на мой взгляд, характеризует весьма важное обстоятельство:
включенность сельского жителя в орбиту многообразного окружения при-
роды порождает не только неиссякаемую веру в сверхъестественные силы
природы и локальные проявления ее, не только способствует глубокому
функциональному познанию «механизма», своего рода «сигнальной систе-
мы» Природы, диктующей логику крестьянского поведения, но и способст-
вует активности самого крестьянина в контактах со светлыми и темными
силами Природы.
Поэтому христианизация на Руси в конечном счете весьма своеобразно
отразилась на крестьянском менталитете. Как уже говорилось, в русском
крестьянине, так сказать, поселился не только христианин, но и сохранился
язычник. Может быть, даже в большей степени язычник, чем христианин.
Это не означает, что русский крестьянин не принял основные догматы пра-
вославного христианства. Нет, он их безусловно принял. Многочисленные
свидетельства XVIII—XIX вв. говорят о том, что русский народ искренне
исповедывал христианство. Однако необычайно суровые климатические и
природные условия, вечная сверхнапряженная ситуация ожидания хоть ма-
ло-мальски приемлемого результата сверхтяжелого труда, обилие воздейст-
вия разного рода факторов на этот результат порождали, на наш взгляд,
«языческую самодеятельность», погружая русского крестьянина в бездон-
ный мир суеверий, примет и обрядов.
Реальным итогом всего этого было весьма слабое приобщение русского
крестьянина к церкви, его минимальное внимание к церкви как к посредни-
ку между ним и Богом. Об этом весьма откровенно писал один из наблюда-
телей крестьянской жизни в 50-х годах XVIII в.: «Едва все (т. е. едва ли не
все — Л. М.) холопы и крестьяне должности (т. е. должного почтения -
Л. М.)к Господу Богу не знают и в церковь для молитвы не только в свобод-
1 Деревенское зеркало. Ч. 3. С. 24—25.
2 ГИМ. ОпИ. Ф. 445, № 128. Л. 109 об-110 об.
51
ное время, но и в великие праздники, воскресный и торжественные дни хо-
дить, в положенные посты говеть и исповедываться не любят»1. Столь анти-
церковное поведение имеет давние корни. С. М. Соловьев пишет о том, что
Алексей Михайлович постоянно требовал от воевод, чтобы они в походах
заставляли ратных людей исповедываться. В 1659 г. вышел приказ всякого
чина людям, включая дьяков, подьячих и детей боярских, говеть на Страст-
ной неделе. В 1660 г. на неговевших составлялись списки для Монастырско-
го приказа с угрозой жестокой опалы. А перед Филипповым заговеньем
вновь особым приказом предписано всем поститься и каждый день ходить в
церковь. Еще в первые годы царствования Алексея Михайловича был указ о
запрете работ в воскресенье и праздничные дни и т. д. В начале XVIII в. си-
туация практически была та же. Вот, в частности, наблюдения И. Т. Посош-
кова: «Я таких стариков много и в Москве видал, что лет им под 60 и боль-
ше, а у отцов духовных на исповеди не бывали, не ради раскольничества, но
ради непонуждения пресвитерского». В 1716 г. был введен указом штраф за
нехождение на исповедь. В 1718 г. «велено было также ходить в церковь в
воскресные дни и в господские праздники»1 2. В XVIII в. множество поме-
щичьих инструкций приказчикам имений непременно имели строжайшие
наказы заставлять крестьян в воскресные и праздничные дни ходить в цер-
ковь. Приведем лишь несколько примеров. 1718 год, наказ Д. А. Шепелева
приказчику дворцового села Глинки Михайловского уезда: «Приказчику ж
смотреть накрепко, чтоб глинские крестьяне и их жены и дети... по воскрес-
ным дням и по праздникам господским для моления приходили к церкви
Божии, также и отцем духовным исповедывались по вся годы и по достоин-
ству причащались Святых тайн». В противном случае должны были винов-
ных «бить батоги на мирском сходе нещадно»3. 1727 год, инструкция Арте-
мия Волынского дворецкому Ивану Немчинову: «накрепко приказчикам
смотреть, чтоб дворовые люди, крестьяне и жены их и дети их всегда в вос-
кресение и в праздничные дни ходили в церковь,., чтоб всякой десяцкой
объявлял о своем десятке, кто был и кто не был»4. 1751 год, «Учреждение»
графа П. А. Румянцева: «В страху Божиему... в праздничные, воскресные, а
особливо в высокие дни ея императорского величества тезоименитства, ро-
ждение... молебствие понуждать и чрез десяцких с вечера приказом опове-
1 Отдел ред. книг и рук. Научной библиотеки МГУ, № 279—6—90. Инструкции об упра-
влении помещичьим хозяйством. 1755—1757 гг. (Далее: Инструкции 1755—1757 гг.). Л. 7 об.
Открытие этого источника принадлежит Е. Б. Смилянской.
2 Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. 3. Т. XI—XV. СПб., Изд.
«Общественная польза». С. 749—750; Кн. 4. Т. XVI—XX. С. 267—268.
3 Петровская И. Ф. Наказы вотчинным приказчикам первой четверти ХУШ в.; Истори-
ческий архив. Т. VIII. М.—Л., 1953. С. 238.
4 Инструкция Артемия Волынского дворецкому Ив. Немчинову... 1727 г. «Московитя-
нин»; 1854. Ч. 1. Кн. 1—2. Отд. IV. С. 12.
52
щать», «есть ли в праздничные дни без законной нужды на молитве церков-
ной не явятца, с такового брать по 10 копеек штрафу без всякого послабле-
ния... а неимущих сажать в цепь на сутки»1. Подобные жесткие установле-
ния были практически обязательным элементом почти каждой инструкции.
В некоторых из них декретировались и общепринятые символические мо-
лебны при начале пашни и сбора хлебов1 2.
Налет отчуждения от церкви несут даже некоторые расхожие приметы
и пословицы («Кто поедет, а навстречу попадется ему священник: возвра-
тись домой»3, «В попах сидеть — кашу есть, а в сотских — оплеухи», «И поп
новину любит», то есть новую плодородную ниву, и др.)4.
Думается, что своеобразие подобного менталитета российского крестьян-
ства имело немалые политические следствия. Одно из них: максимальная
контактность с народами иных конфессий, в том числе язычниками, что име-
ло громадное значение в практике масштабных миграционных подвижек и
проникновении русского населения. Вполне очевидным становится и то, что
без государственного статуса, без поддержки государственной машины рос-
сийская православная церковь не имела бы серьезных перспектив всепогло-
щающего влияния на крестьянство (и это было сделано с частичным успехом
в первой половине XIX в.).
Вкратце коснемся еще одной специфической черты русской крестьян-
ской ментальности.
Необычайно сложные природно-климатические условия основной ис-
торической территории России, диктовавшие необходимость громадных
трудовых затрат на сельскохозяйственные работы, сопряженных с высоким
нервно-психологическим стрессом («страда») имели своим следствием не
только необычайное трудолюбие, поворотливость и проворность как важ-
нейшие черты русского менталитета и характера, но и многие особенности,
противоположные этим чертам.
Отсутствие значимой корреляции между мерой трудовых затрат и ме-
рой получаемого урожая в течение многих столетий не могло не создать на-
строений определенного скепсиса к собственным усилиям, хотя эти настрое-
ния затрагивали лишь часть населения («На авось мужик и пашню пашет»,
«Уродится не уродится, а паши», «Не родит, да не бросать пашни», «Нужда
не ждет ведряной погоды. Нужда не ждет поры» и т. д.). Немалая доля кре-
стьян была в этих условиях подвержена чувству обреченности и станови-
лась от этого отнюдь не проворной и трудолюбивой.
1 Учреждение графа П. А. Румянцева 1751 г. Публикация М. В. Довнар-Запольского.
«Университетские известия». 1903. № 12. Декабрь. Киев. 1903. Прибавления. С. 5—6, 2.
2 Там же. С. 8.
3 Деревенское зеркало. Ч. 1. С. 64.
4 Сборник В. Даля. Т. 3. С. 584,616.
53
В литературе XIX века не принято было писать и говорить о таких по-
веденческих особенностях российского крестьянства, как небрежность в ра-
боте, отсутствие пунктуальности и тщательности в ней и т. п. Между тем эти
ментальности были заметным явлением. И прежде всего в крепостную эпо-
ху они были свойственны барщинному крестьянству, то есть той категории
населения страны, которая в условиях жесточайшего цейтнота рабочего вре-
мени вынуждена была в первую очередь работать на барина: и на поле, и в
его усадьбе.
Приведем в пример интересную, хотя и резкую и тенденциозную харак-
теристику менталитета этой группы российских пахарей, созданную в сере-
дине XVIII в.: «Должности (то есть должного уважения — Л. М.) к государю
(помещику — Л. М.) и общей пользе не только не внимают, но и подумать не
хотят. Леность, обман, ложь, воровство будто наследственно в них положе-
но... Господина своего обманывают притворными болезнями, старостию,
скудостию, ложным воздыханием, в работе — леностию. Приготовленное об-
щими трудами — крадут, отданного для збережения прибрать, вычистить,
вымазать, вымыть, высушить, починить — не хотят. В приплоде скота и
птиц от неприсмотру поморя, вымышляя разные случаи — лгут. Определен-
ные в начальство, в росходах — денег, а (в расходах — Л. М.) хлеба — меры,
не знают. Остатков к предбудущему времени весьма не любят и, будто как
нарошно, стараютца в разорение приводить. И над теми, кто к чему пристав-
лен, чтоб верно и в свое время исправлялось — не смотрят. В плутовстве за
дружбу и почести — молчат и покрывают. А на простосердечных и добрых
людей нападают, теснят и гонят. Милости, показанной к ним в награждении
хлебом, деньгами, одеждою, скотом, свободою, не помнят и вместо благодар-
ности и заслуг в грубость, в злобу и хитрость входят»1.
Разумеется, В. И. Ленин в свое время весьма емко охарактеризовал эти
многообразные явления как «социальные проявления антагонизма производ-
ственных отношений». Но здесь помимо проявлений антагонизма ярко пред-
ставлены и эмоции, и восприятие, и оценки крестьян и дворовых холопов.
Самое же существенное, на наш взгляд, состоит в том, что в этой среде
становилось заметным явлением и безразличное отношение к своему собст-
венному хозяйству, безразличие к удручающей перспективе своей собствен-
ной жизни и жизни членов своей семьи. Столь крайняя и болезненная реак-
ция крестьянина-труженика зарождается в условиях, когда вместо 1—1,5 деся-
тин (в двух полях) более или менее тщательной вспашки он вынужден (и ба-
рин понуждает к этому!) пахать вдвое-втрое больше, но там, где нужно вспа-
хать 3—4 раза, он вынужден пахать 2 раза, а то и вовсе единожды. Там, где как
минимум тщательная подготовка к севу возможна при 5—6-ти кратном боро-
новании, он вынужден бороновать 1—2 раза. Одно осознание столь вынуж-
1 Инструкции 1755—1757 гг. Л. 7 об.
54
денной небрежности может привести, в конце концов, к нервному срыву, оже-
сточению, отчаянию и т. п. В итоге такие крестьяне «Божия наказания, голо-
ду, бед, болезней и самой смерти не чувствуют», «О воскресении мертвых, о
будущем Суде и о воздаянии каждому по делам подумать не хотят и смерть
свою за покой (!) щитают»1. На наш взгляд, именно отсюда идет тот крестьян-
ский «атеизм» о котором писал В. Г. Белинский в знаменитом письме к Н. В.
Гоголю («годится — молится, не годится — горшки покрывать!»). Только это в
действительности не атеизм, а трагическая апатия и к жизни, и к Богу.
В тех же инструкциях управителям имений помимо забот о ведении по-
мещичьего хозяйства немало тревожных слов и о таких крестьянах. В инст-
рукции Ив. Немчинову читаем о наказе управителям следить за тем, чтобы
после барских уроков крестьяне во время управлялись с работой на своих
наделах, «не отговаривались тем, что посеять нечем или не на чем пахать,
понеже на то им определяется ссуда... И тако всеми мерами ленивцев прину-
ждать и накрепко того за ними следить»1 2. В 1742 г. В. Н. Татищев, создавая
свои «Краткие экономические... записки», отмечал: «В худых экономиях то
не смотрят за крестьянскою работою, когда они обращаются в собственной
своей работе, понеже от лености в великую нужду приходят, а после произ-
носят на судьбу жалобу»3. В «Учреждении» П. А. Румянцева (1751) та же
мысль: «за нерачительными о себе крестьянами первостатейным, соцким и
пятидесяцким и десяцким накрепко смотреть, чтоб оные земель своих без
посеву не покидали, или исполу посторонним не сеяли и в протчем свои дом
не разоряли»4 5 6 *. Артемий Волынский обращает внимание не только на отча-
явшихся и опустивших руки, но и на тех, как он их называет, «плутов», «что
нарочно, хотя бы он мог и три лошади держать, однако ж держит одну, и ту
бездельную, чтоб только про себя ему самую нужду вспахать, без чего про-
жить нельзя, и хотя бы и невейной хлеб есть, только меньше ему работать»®.
Такова была реальность. Таковы были косвенные следствия влияния на
ментальность природно-климатического фактора. Приходится только удив-
ляться, что категория равнодушных, не верящих в свои силы людей, да и
просто опустившихся была не столь влиятельной. Что в целом народ рус-
ский даже в годину жестоких и долгих голодных лет, когда люди приходили
в состояние «совершенного изнеможения»8, находили в себе силы и мужест-
во поднимать хозяйство и бороться за лучшую долю.
1 Там же.
2 Инструкция Артемия Волынского дворецкому Ив. Немчинову... 1727 г. С. 23.
3 В. Н. Татищев. Краткие экономические до деревни следующие записки. Временник Имп.
Моск. Общества истории и древностей российских. Кн. 12. М., 1852. С. 21.
4 «Учреждение» графа А. П. Румянцева. С. 44.
5 Инструкция Артемия Волынского дворецкому Ив. Немчинову... С. 24.
6 Инструкция Г. И. Шипову, приказчику С. Любашевки 1794 г. «Университетские известия».
1909. № 7, июль. Киев, 1909. Прибавления. С. 238. Публикация М. В. Довнар-Запольского.
55
Разумеется, важнейшую роль в этом играли могучие психологические
стереотипы традиционной крестьянской общинности. Тяжкие природно-
климатические условия заставляли российского крестьянина в течение дол-
гих столетий дорожить такой организацией как община. Сам тип русской
общины на протяжении весьма длительного периода истории отличался яв-
ным приматом «общественного» по сравнению с «частным». Уж слишком
неустойчивым в России даже в сравнительно поздний период истории было
индивидуальное крестьянское хозяйство, часто гибнущее именно под удара-
ми суровой природной стихии. В земледельческом обществе со слабым раз-
делением труда климатические невзгоды грозили не просто обеднением зем-
лепашца, а его полным разорением, превращением в паупера. В этих услови-
ях помощь крестьянского мира, помощь общины имела громадное значение
для поддержки жизнедеятельности индивидуального крестьянского хозяй-
ства. Отсюда не только сознательная, но даже подсознательная тяга русско-
го крестьянина найти защиту от губительных проявлений Природы не толь-
ко у Всевышнего Божества, но и у общины с ее разнообразными «помоча-
ми», с ее вынужденной «уравниловкой» в виде перераспределения тягла и т.
п. При вполне естественном желании земледельца вести личное хозяйство в
русском крестьянине диалектически уживалась тенденция к коллективиз-
му, взаимовыручке, взаимопомощи и т. п. Это свойство менталитета русско-
го крестьянства пронизывало многие стороны не только его труда, но и бы-
та, включая обрядность, празднества, народное творчество и т. д. Одним из
важнейших проявлений коллективистских, общинных традиций была изве-
чная «эмбриональность» частнособственнических устремлений. Важней-
ший тому свидетель — идея общинного землевладения (идея «божьей зем-
ли», земли «великого князя» или «ничейной земли» и т. п.)
Эта способность признавать «Общее» более важным, чем «Частное»
(отнюдь не отвергая последнее) имела, на наш взгляд, громаднейшее значе-
ние в многострадальной истории русского народа. Пожалуй, это, наряду с
такими производными качествами как доброта, отзывчивость, готовность к
самопожертвованию, долготерпение, трудолюбие, отчаянная храбрость и т.
п. составляло на протяжении столетий главную особенность русского мен-
талитета и главную черту его национального характера.
56
А. В. Гордон
(Институт востоковедения РАН)
ХОЗЯЙСТВОВАНИЕ НА ЗЕМЛЕ -
ОСНОВА КРЕСТЬЯНСКОГО МИРОВОСПРИЯТИЯ
Историческое знание — органическая часть самосознания нации: оно не
только отражает зрелость последнего, но и способствует его формированию.
Подобное взаимодействие придает особую значимость, но вместе с тем и
сложность анализу сферы национального сознания и его исторических
форм. В укор продолжительной монополий в отечественной науке классово-
формационной методологии1, в изучении крестьянства в настоящее время
выдвигаются различные подходы, среди которых обращают на себя внима-
ние экологический, ставящий во главу угла почвенно-климатические осо-
бенности Русской равнины, и этнокультурный, близкий к отождествлению
крестьянского сознания с религиозной верой, с православием. Эти подходы
имеют свою традицию, свои достижения. Даже независимо от последних их
сила в том, что, сосредоточиваясь на своеобразии русского крестьянства и
его культуры, они отвечают не утолявшейся марксистским социологизиро-
ванием острой потребности в духовном самоопределении народа, способст-
вуют осознанию индивидуальности, своего исторического лица.
Известна и оборотная сторона актуализации. Средоточие на националь-
ном своеобразии чревато сужением национального до антитезы инонацио-
нальному (как правило в традиционном направлении «мы и Европа», «Россия
и Запад»). Противопоставление оборачивается абсолютизацией отдельных
черт национальной культуры, а в их выделении научная мысль следует за оп-
ределенными стереотипами. В сознании и поведении русского крестьянина
принято в первую очередь подчеркивать коллективистские проявления, они
трактуются как доминанта национального характера, а та озаряется светом та-
ких ценностей, как общинность или соборность, которым придается непрехо-
дящее значение. Изрядно укорененным в общественной и научной мысли яв-
1 Не рассматривая вопроса о сильных и слабых сторонах этой методологии в историчес-
ком исследовании, отмечу лишь, что вывод о недостаточности классового подхода к крестьян-
ству можно сделать из работ самих основоположников марксизма (см. Гордон А. В. Крестьян-
ство Востока: исторический субъект, культурная традиция, социальная общность. М., 1989. Ч
1.). Можно также вспомнить скромные результаты многолетней дискуссии историков России
в попытках определить сознание крестьянства как классовое. Из таких констатаций не следу-
ет заключать о полной непригодности классового подхода в этой сфере. В определенных исто-
рических ситуациях и определенные периоды своей истории крестьянское сознание приобре-
тает классовые черты.
57
ляется противопоставление духовности русского крестьянина прагматизму и
утилитаризму крестьянина «западного». По шаблону противопроставления
скроена версия русского крестьянского «царизма».
Чтобы преодолеть оцепенение научной мысли перед культурными сте-
реотипами, нет рецептов кроме осознания открытости исторического
пространства и многомерности исторического времени. Историческая ком-
паративистика в виде дихотомического противопоставления должна усту-
пить место более зрелому этапу, необходимому для проникновения в
фундаментальное единство этно-специфического и универсального, супер-
этнического. Выявление динамизма крестьянской истории неотделимо от
восприятия преемственности ее периодов. Раскрытие специфического в
универсальных категориях важно и как шаг к его углублению пониманию, и
как углубление универсального через призму специфического.
Исходя из этой взаимосвязи исследователь может сделать отправным
пунктом анализа крестьянской этнокультуры универсальные признаки кре-
стьянского хозяйствования, социальной организации и духовности и, рас-
сматривая их в целостности, в общецивилизационном значении сращенно-
сти природных и социальных факторов человеческой жизни, проследить че-
рез многообразные проявления этой единосущности (собственность и труд,
семья и хозяйство, индивид и общность, духовное и материальное, локаль-
ное и космическое) особенности этнокультуры и национальной истории.
Такое крестьяноведческое направление тоже имеет прочную традицию в
отечественной науке и шире — в общественной мысли.
Одним из своих предшественников автор может назвать Г. И. Успенко-
го, который, по собственному утверждению, обнаружил «стройность»,
«внутреннюю цельность и резонность» крестьянской жизни, когда «поло-
жил в основание всей организации» ее земледельческий труд*. Вскрывая
разлагающее воздействие крепостничества на крестьянскую личность,
Ю. Ф. Самарин проницательно заметил, что, только ощущая себя хозяином,
осознавая «личную самостоятельность в пределах его хозяйства и его се-
мьи», крестьянин «ощущает себя человеком»1 2.
Анализируя радикальные сдвиги в пореформенном бытии российской
деревни, отечественная наука пришла к понятию «крестьянского хозяйст-
ва», которое вскоре сделалось важнейшей типологической категорией в под-
ходах к крестьянству. Разработкой ее русские ученые обогатили мировую
аграрную науку; в этом, в частности, заключается общепризнанное междуна-
родное значение организационно-производственного направления, предста-
вители которого сформулировали и обосновали теорию крестьянского хо-
зяйства как особого вида сельскохозяйственного производства.
1 Успенский Г. И. Власть земли. М., 1985. С.105.
2 Самарин Ю. Ф. Сочинения. Т. 2. М., 1878. С. 54.
58
Установив в качестве исходного момента эволюции крестьянского хо-
зяйства потребности и ресурсы семейного воспроизводства, теория А. В. Ча-
янова и его сподвижников вышла к методологическому значению сращен-
ности биологических и социальных факторов воспроизводственного про-
цесса в аграрной сфере, поставила тем самым под вопрос незыблемость и
замкнутость аналитического пространства классической политэкономии.
Отечественные теоретики крестьянского хозяйства предвосхитили новей-
шие антропологические подходы, основывающиеся на целостности всех сто-
рон крестьянской жизни, взаимосвязи и взаимовоздействии всех видов жиз-
недеятельности хозяйствующего на земле субъекта.
Современной социальной антропологией воспринят был и определен
типологический смысл крестьянского хозяйствования на земле. Один из ее
классиков, основоположник западного крестьяноведения Роберт Редфилд
подчеркивал, что для крестьянина земледелие есть не просто занятие или
средство получения дохода, а образ жизни; признак, характеризующий кре-
стьянина как человеческий тип1. Иначе говоря, крестьянское отношение к
земле, к земледелию представляет, по Редфилду, суть образа жизни и свой-
ство личности хозяйствующего субъекта в его целостности непосредствен-
ного производителя и человеческой полноценности.
Крестьянское мировосприятие во всех своих этнокультурных проявлени-
ях выражает эту слитность способа производства с образом жизни,
сращенность производства средств существования с самим существованием, с
воспроизводством человеческой жизни. Извечно в глазах крестьян
земледелие выступало космическим процессом, соединяющим время и про-
странство, духовную и материальную сферу, человеческий мир и природу. Пе-
рестав, со сменой натуральных религий этическими вероучениями, быть не-
посредственным священнодействием, хозяйствование на земле сохраняло
многие черты последнего и прежде всего всепроникающую и органичную ри-
туализацию производственного процесса. Воспринятая мировыми религиями,
в том числе системой православных праздников, аграрная обрядность удержа-
ла свой первоначальный смысл освящения цикла сельскохозяйственных ра-
бот. Вместе с тем, подчиняя все стороны жизни земледельца единому ритму,
она становилась времяисчислением, крестьянским календарем.
Закономерно, что «лето» исконно обозначало год в русском языке: весь
круговорот времени воспринимался сквозь призму главного сельскохозяй-
ственного сезона, который вмещает в себя период вегетации злаков на Рус-
ской равнине1 2. Перерыв сельскохозяйственных работ воспринимался земле-
1 Redfield R. Peasant society and culture (1956). P.18. Redfield R. Little community and
Peasant society and culture. Chicago, 1973. Var. pag
2 Аналогичным образом китайский иероглиф «год» первоначально изображал человека с
колосьями. Да и знак «время» был идеограммой прорастающих под солнцем семян (см.: Кален-
дарные обычаи и обряды народов Восточной Азии. Новый Год. М., 1985. С.16.
59
дельцем как продолжение процесса: «работала» природа, земля вынашивала
посевы, дождь их поливал и т. д. Даже зима, сколь бы малое отношение по
видимости она ни имела к ращению урожая, не считалась «пустым сезо-
ном». Выпадал снег, крестьянин примечал: «много снега — много хлеба». За-
долго до введения рациональной агротехники снегозадержания он стремил-
ся «помочь» природе специальными обрядами вроде символической пахоты
по снегу. Обряды в полноте их космического значения могли исчезнуть,
приметы оставались, подготавливая крестьян к особенностям предстоящего
полевого сезона. Обилие зимних примет будущего урожая — одно из многих
свидетельств, раскрывающих традиционную земледельческую картину года
как единого сельскохозяйственного сезона.
Перерывы земледельческого труда, межсезонье имели особое предназначе-
ние в воспроизводстве крестьянского социума, которое подчинялось общему
ритму бытия земледельцев. В священном аграрном календаре межсезонье счи-
талось временем свадеб, на него же приходилось обычно и рождение крестьян-
ского потомства. Единому ритму, в котором сливались производство средств
жизни и воспроизводство самой жизни, соответствовала ритуальная целост-
ность, запечатлевавшая восприятие мира в его единстве. Аграрно-календарная
обрядность освящала живительную природную силу, которую находили и в
благодатности земли, и в приплоде скота, и в людской плодовитости.
Наиболее ярким архетипическим образом этой живительной силы в
крестьянском мировосприятии оставалась Земля-Матушка. В ее культе,
сколь бы ни боготворил1 крестьянин свою кормилицу и поилицу, всегда, ну-
жно подчеркнуть, находилось место для самого земледельца; ибо крестья-
нин знал хорошо, что наиплодороднейшая земля не родит без его усилий. С
давших времен, выражаясь в разнообразных мифологемах и магических ак-
тах натуралистического или символического характера (известных в рус-
ской деревне еще в конце прошлого века), закрепилось в сознании крестья-
нина ощущение связи с землей как священных уз и теснейшего слияния, той
близости, что дает жизнь всему сущему.
По мере исторической эволюции архетипическое восприятие крестья-
нами связи с землей как благодатной и продуктивной слитности с ней при-
обретало новые значения и дополнялось (и/или подрывалось) представле-
ниями, порожденными усложняющейся социальной действительностью.
Тем не менее архетип слитности с землей оставался у истоков осознания
крестьянами своего места в мире, своего положения в обществе. То, что при-
1 В развитом крестьянском сознании натуралистическое восприятие животворящей силы
взаимодействовало с ее религиозной формой (о генезисе отстраненного к мифологеме «матери-
ального возрастания» понятия священного см.: Топоров В. И. Об одном архаическом индоевро-
пейском элементе в древнерусской духовной культуре // Языки культуры и проблемы перево-
димое™. М., 1987. С.222). В этом взаимодействии установилась иерархия грубонатурального и
возвышенно-духовного. Духовная сакрализация стала основой освящения крестьянского труда.
60
нято называть «локальностью» крестьянского сознания (в известном семан-
тическом ряду с «ограниченностью», «замкнутостью» и т. п.), выступает не-
зыблемым элементом и необходимой ступенью освоения крестьянством
природной и социальной среды. Крестьянская вселенная имела особые ко-
ординаты, в основе которых пребывала связь с землей, мера ее доступности,
возможность ее обрабатывать. Однако «заземленность» крестьян не замыка-
ла их самосознания, а становилась отправным пунктом в осознании принад-
лежности к социальному макрокосму (обществу и миру) и прежде всего — в
этнонациональной и социально-классовой идентификации.
Обратило на себя внимание и было оценено значение привязанности к
земле в крестьянском патриотизме. Родина воспринималась крестьянами сна-
чала и по преимуществу как родная земля: и в том исконном смысле своего
происхождения от Земли-Матушки, и в смысле отношений с поколениями
предков, населявших и обрабатывавших эту землю, и в конечном смысле иск-
лючительного права на нее в силу принадлежности к общности людей — уро-
женцев этой земли. Религиозные символы и политические идеологемы субли-
мировали крестьянскую «заземленность» и освящали ее языком культурной
традиции1.
Особое, хозяйственно отношение к земле преобладало в осознании кре-
стьянами и своего социального положения. Архетипически воспринимая хо-
зяйствование на земле как космический процесс, в котором кроме него уча-
ствуют разнообразные сверхличные силы (солнце, дождь, луна и др.), кре-
стьянин мог допустить, что и плоды этого процесса принадлежат не только
ему. Органично входила в архаическое сознание идеологема сверхличной
собственности как эманации всемогущества высших космических сил («зе-
мля божья», поскольку «все в руке божьей»). Исповедуя существование в
мире (и над миром) высшего порядка, крестьянин подчинялся тем, кого
признавал его представителями: от заступницы Богородицы до царя-заступ-
ника, от «батюшки» Государя до «батюшки» барина, от духов урожая к ду- 1 * * * * * * В
1 Подчеркивая, что понимание русским крестьянином своего права на землю «логичес-
ки вытекает из его понятия родины» {Герцен А. И. О социализме. М., 1974. С. 505), А. И. Гер-
цен прослеживал и обратную связь — чувства родины как производного от крестьянского от-
ношения к земле. Эту же связь подчеркивал и представитель иного направления русской об-
щественной мысли П. Б. Струве: «Быть крестьянином — значит любить собственность, свою
пядь земли, свою отчину и дедину так же сильно, так же сыновне, как настоящий патриот лю-
бит свое отечество» (цит.: Русская философия собственности. XVIII XX. СПб., 1993. С.
268.).
В различные периоды истории менялись символы крестьянского патриотизма, но суть
его сохранялась. «Умирая на поле битвы «за белого царя и пресвятую богородицу», как он го-
ворил,» крестьянин «умирал на самом деле за неприкосновенность русской земли» (Гер-
цен А. И. Указ. Соч. С. 247.), — писал Герцен об Отечественной войне 1812 г. Аналогичные вы-
воды можно сделать, анализируя истоки крестьянского патриотизма во второй Отечествен-
ной войне, когда прежний клич заменила команда «За Родину, за Сталина».
61
ховным особам. Знаком признания такого представительства становилось
принесение крестьянином плодов своего хозяйствования на земле.
Признавая принцип изъятия части произведенной продукции, крестья-
не, однако, вступали в сложные отношения по поводу меры этого изъятия1.
Кроме того, изъятие, от архаических жертвоприношений разным угодникам
до рентных платежей, накладывало, по крестьянским представлениям, опре-
деленные обязательства на другую сторону. Таковыми были не просто по-
мощь от и в случае стихийных бедствий, социальная защита; те, кого кресть-
янин признавал представителями высшего порядка, несли полную ответст-
венность за последний.
В основе так называемого крестьянского царизма кроется один из глу-
бинных стереотипов земледельческого восприятия верховной власти как
носительницы космического порядка, соединяющего общество и природу в
процессе воспроизводства жизни на Земле. В глазах крестьян, такой поря-
док подразумевал не только обуздание антисоциальных проявлений, но и
нормальных Ход природных явлений. И если просвещенному уму космичес-
кие потенции государственной власти кажутся в лучшем случае метафорой,
то архаическое сознание воспринимало их буквально1 2. Природные анома-
лии, даже неблагоприятные знамения могли стоить китайскому императору
утраты необходимого для правления морального авторитета, известного как
мандат Неба. Утрата доверия к правящему монарху среди русских крестьян
оборачивалась знаменитым историческим феноменом самозванства: истин-
ный Государь противопоставлялся ложному, «подмененному». Сигналом к
выдвижению самозванцев становились в равной степени и, как правило, со-
вокупно подрыв социального порядка и стихийные бедствия.
Безначалие было синонимом безвластия, означало в патриархально-
крестьянском сознании хаос (в негативно-оценочном смысле этого слова);
но и хаос становился свидетельством безначалия, означал не столько отсут-
ствие власти, сколько отсутствие у власти моральной («космической»)
санкции на правление. Власть периодически укреплялась, порядок в прав-
лении восстанавливался; но сужалось поле крестьянского «царизма». Угаса-
1 Как тонко подметил автор концепции «моральной экономики крестьянина» Дж.
Скотт, крестьян при этом особенно беспокоило не сколько у них изымают, а сколько им оста-
ется (ScottJ. The moral economy of the peasant. New Haven, 1976.), иначе говоря, сохранится ли
их жизнеспособность, возможность воспроизводства семьи и хозяйства.
2 Именно как.метафору долгое время трактовали историки крестьянства (особенно мар-
ксисты) замечание Маркса по поводу крестьянскго бонапартизма о том, что представитель
крестьян должен явиться «неограниченной правительственной властью, защищающей их от
других классов и ниспосылающей им свыше дождь и солнечный свет» (Маркс К., Энгельс Ф.
Соч. Изд. 2. Т. 8. С. 208.). Между тем в одной из буддийских джатак крестьяне требуют от ца-
ря: «Сделай так, чтобы пошел дождь» (Цит. по: Васильков Я. В. Земледельческий миф в древ-
неиндийском эпосе // Литература и культура древней и средневековой Индии. М., 1979. С.
110.).
62
ла безотчетная вера в космические свойства самодержцев. Разумеется, в
крушении монархии сыграли объективные проявления кризиса монархиче-
ского правления и шире — всего российского общества. Стоит обратить вни-
мание и на то, как исподволь в глубинах крестьянского сознания совершал-
ся надлом самого стереотипа космического порядка, олицетворенного пра-
вящим монархом.
Разрушение однородности крестьянской вселенной, превращение ее в
многомерное историческое пространство имело и другие проявления: вме-
сте с космической властью избывала себя в сознании русских крестьян
сверхличная собственность. Толкуя, что «земля божья» и т. п., крестьянин
тем не менее испокон веку осознавал меру своего участия, ощущал разницу
между землей-территорией и землей-собственным продолжением, хорошо
знал: «кормит не поле, а нивка». Однако в той мере и пока земля-территория
потенциально была для него нивой и его право землепользования распро-
странялось на все, «куда соха, коса, топор ходят», крестьянин не нуждался
ни в божественной, ни в какой иной особой санкции на свою «отчину-деди-
ну». Отношение к природе (земледельческий труд) и отношение к обществу
(принадлежность к земельной общине) делали такую санкцию само собой
разумеющейся.
Потребность в освящении доступа к земле, а, следовательно, и в обраще-
нии к «божественному» праву стала возникать у крестьян как реакция на зе-
мельные притязания мира сего. Такая потребность ощущалась тем более ост-
ро, обращение звучало тем более громко, чем труднее приходилось русскому
крестьянину отстаивать свое хозяйствование на земле. Разумеется, и западно-
европейскому крестьянину феодальной поры, тому же серву доводилось вести
упорную борьбу за свое призвание и исконное право. Но положение русского
крестьянина было отягощено неволей, «соединением крепостной зависимости
с личным рабством»1. К тому же, в противоположность Западу, Новое время
для России ознаменовалось ужесточением крепостнических порядков, дос-
тигшим кульминации при «просвещенном абсолютизме» Екатерины II.
Одним из ярких проявлений наложения личной неволи на крепостное
право стала продажа крестьян без земли. Если крепостная зависимость, при-
крепление крестьян к земле, соответствовала архаическому мировосприятию,
как «негативное определение» (Маркс) исконной сращенности производите-
ля с условием своего производства, то насильственный отрыв крестьянина от
земли, которую он обрабатывал, разрушал земледельчскую картину мира, кос-
мический порядок, вместе с личностью земледельца. Каким бы ни был реаль-
ный масштаб явления, сам принцип продажи «душ», тяготея над всем крепо-
ным крестьянством, жестоко травмировал сознание русского крестьянина.
1 Струве П. Б. Отечество и собственность // Русская философия собственности. СПб.,
1993. С. 267.
63
Не менее глубокий след в крестьянском сознании оставила барщина,
особенно ее распространение и развитие в конце XVIII — начале XIX вв.,
когда она обрела свою классическую форму. Барщина в этой форме оказа-
лась не просто этапом эволюции основанного на ней крепостного хозяйства
под воздействием товарно-денежных отношений («денежно-хозяйственный
клин, глубоко вбитый в натурально-хозяйственное тело страны»1), но и осо-
бым видом сельскохозяйственного производства, исключающим развитие и
ставящим под вопрос само существование крестьянских хозяйств. Концент-
рация земельных ресурсов («утеснение» крестьян, отведение лучших земель
под барскую запашку) и земледельческого труда (расширение и главное —
интенсификация барщинной отработки) была выражением тенденции к экс-
проприации непосредственных производителей1 2.
Барщина оказывалась разрушительной для крестьянства не только в со-
циально-экономическом, но и в культурно-историческом плане, отучая кре-
стьян «жить своим умом»3, подавляя предприимчивость, инициативность, хо-
зяйственное начало, нивелируя их, независимо от личных способностей и от-
ношения к труду. Воплотившийся в барщине отрыв хозяйствования на земле
от земледельческого труда породил в крестьянском сознании деморализую-
щие стереотипы и хозяйствования («хозяин — барин, т. е. тот, кто не работа-
ет), и отношения к работе. Среди крестьян усиливалась невольническая при-
вычка к «отбыванию» труда как наказания, формировалось безучастное отно-
шение к тому самому делу, которое исконно воспринималась их призванием,
заключало смысл существования, освящало всю жизнь.
Конечно, столетия классового господства не могли не вести к отождествле-
нию физического труда с «рабством», с низким социальным статусом. Но когда,
1 Струве П. Б. Крепостное хозяйство. Исследования по экономической истории России
в XVIII и XIX вв. СПб., 1913. С. 159.
2 Суть этого российского, «барщинного» варианта первоначального накопления точно
определил Ю. Ф. Самарин, и он же проницательно отметил общность между барщинным хо-
зяйством и аграрным социализмом в «искусственной организации» труда (Самарин Ю. Ф. О
крепостном состоянии и переходе из него к гражданской свободе. Соч. Т. 2. М., 1878. С. 42.).
Оценка барщинного хозяйства в обобщающей монографии П. Б. Струве (отметившего в
частности точность прогноза Самарина об экспроприаторской тенденции перехода к барщи-
не) противоречива, и эти противоречия весьма поучительны для анализа доводов современ-
ных сторонников отечественного АПК. Струве признает непроизводительность барщинного
труда самого по себе, однако подчеркивает преимущество его организации в рамках крупного
хозяйства (которому он отдает абсолютный приоритет перед мелким). Его вывод — прогрес-
сивность барщинного хозяйства и возможность его поступательного развития при сохране-
нии крепостного строя. Вместе с тем он четко осознает, что такое хозяйство могло существо-
вать лишь при монопольном распоряжении рабочей силой.
3 Считая примерным рубежом 80-е годы XVIII в., Ю. Ф. Самарин писал, что тогда кре-
стьяне «жили своим умом и, отдавая помещику часть произведений своего труда, располагали
свободно всем своим временем и всеми своими рабочими силами» (Самарин Ю. Ф. Указ. соч.
Т. 2. С.50.).
64
крестьянин, распоряжаясь своими силами, был властен над собой, он мог чувст-
вовать себя не только тварью, но и творцом, не только рабом, но и способным
повелевать1. Это крестьянское чувство своего могущества раскрывает феномен
страды, красочно описанный в русской классике XIX в. В ней запечатлен удер-
живавшийся от глубокой древности особый крестьянский настрой, который
превращал самый тяжелый труд в радость, а кульминационный момент сель-
скохозяйственного производства — в праздник (в древнейшем смысле слова), в
празднество, подлинное космогоническое действо.
Являя в концентрированном виде архаическое восприятие земледелия
как священнодействия, страда воссоздавала архетипическую целостность
бытия, слитность человеческих сил с силами природы, полноценность лич-
ности земледельца. Полнота бытия предполагала полную самоотдачу, затра-
ту всех физических и духовных сил. Время становилось вечностью, конкрет-
ное дело — самоценностью. «Бог дал день, бог дал силы. И день и силы по-
священы труду. А для кого труд? Какие будут плоды? Это соображения
посторонние и ничтожные»1 2. Моральный кризис крепостнических поряд-
ков, а вместе с ним и развивавшийся психологический кризис выражался в
постановке крестьянами именно этих вопросов.
В сознание русского крестьянина прочно вошло противопоставление ме-
жду «пахать на себя» и «пахать на барина»3. Работая на помещика, крестья-
нин старался сберечь свои силы. Помещики возмущали большим числом
праздничных дней; на распространение барщины русское крестьянство отве-
тило ритуализацией как неподобающих («грех») для работы даже тех из них,
что приходились на разгар полевого сезона. Менялась психологическая доми-
нанта праздничности: безотчетной растрате физических и духовных сил,
сближавшей кульминационные моменты земледельческого труда с архаичес-
ким священнодействием, противополагалось как главная отличительная чер-
та праздника состояние праздности, с самоценным пьянством, разнузданным
куражом и т. п.
Отделенный от хозяйствования земледельческий труд становился уже
не образом жизни, а только средством к ней. Разрушение целостности лич-
ности земледельца явило социально-психологический тип «работника на зе-
1 «Вкореняя» в сознание крестьянина «идею о необходимости безусловного повинове-
ния... та же самая природа весьма обстоятельно знакомит... и с удовольствиями власти, т. е.
дает ему возможность и самому... испытывать те же самые удовольствия своего собственного
могущества, которые знакомы только монарху», — так выразил антиномию «земледельческо-
го творчества» Г. И. Успенский (Успенский Г. И. Указ. соч. С. 105—106).
2 Толстой Л. Н. Соч. в 12 т. Т. 7. М., 1987. С. 306.
3 Противопоставление закрепилось в крестьянском сознании далеко не сразу, посколь-
ку устроители поместного хозяйства, наряду с патриархальной идеологией, использовали для
барщинного труда традиционную социальную организация (круговая порука, подворная по-
винность).
3 — 3717
65
мле»: в последовательных разновидностях батрака, колхозника, труженика
АПК. Возник феномен трудоплаты «от колеса», когда даже страда стала ас-
социироваться лишь с известными физическими усилиями, оцениваемыми
некоей суммой денег, которая обеспечивает повседневное существование.
Поскольку труд на земле лишался своего духовного содержания и трудя-
щийся (в силу разнообразных причин, которые можно обобщить понятиями
«бесхозности» и «бесхозяйственности») переставал ощущать издревле освя-
щавшую его усилия их непосредственную и необходимую связь с сохране-
нием и воспроизводством самой жизни, развивалась та деморализация сель-
ского населения, которая превратилась в важнейший фактор увековечива-
ния нынешней стагнации сельскохозяйственного производства страны.
Культурно-психологическая альтернатива подобному исходу несом-
ненно присутствовала в историческом развитии России. Исследователи не
случайно обратили внимание не просто на тяжесть, а на то, что предрефор-
менная барщина была «морально тягостна»1 для крестьян. На архетипичес-
кой основе сродства хозяйствования и труда формировался тип самостоя-
тельного производителя, распоряжающегося своими силами и средствами в
целях успешного ведения семейного хозяйства, сознающего и высоко ценя-
щего свою хозяйственную самостоятельность. В пореформенное время тип
крестьянина-хозяина стал быстро консолидироваться. Вместе с юридичес-
кой свободой и как следствие ликвидации крепостного невольничества
складывалась морально-психологическая обстановка, в которой современ-
ники выделили среди крестьян рост чувства независимости, сознания собст-
венного достоинства, т. е. качеств личности крестьянина-хозяина. Напротив,
отношение к полярному типу «работника на земле» ввиду его зависимости
от работодателя, ассоциирующейся с крепостной неволей, было снисходи-
тельным, если не презрительным. Само слово «батрак» сделалось одиозным,
даже бранным1 2.
Развивалось и неотделимое от чувства хозяина чувство собственника.
Российская деревня в этом не выпадала из общих закономерностей аграр-
ной эволюции. Но формирование института частной собственности на ее ва-
жнейший для крестьян вид — на землю происходило в особых условиях,
предопределивших всю современную судьбу русского крестьянства. Прин-
цип частной собственности на землю входил в сознание русского крестьяни-
на вначале как покушение со стороны помещика на его древнейшее право,
проистекавшее из сращенности земледельца с обрабатываемой землей. Раз-
рушение этого архаического порядка имело двоякие последствия: оспаривая
частнособственнические притязания помещиков на исключительное распо-
ряжение поместной землей, крестьяне начинали помышлять о закреплении
1 Струве П. Б. Крепостное хозяйство. С. 95.
2 См. Энгельгардт А. Н. Из деревни. 12 писем 1872—1887. М., 1987. С. 377.
66
собственного права на землю. Столкновение архаических принципов с но-
выми, частнособственническими подходами рельефно проявилось при под-
готовке к упразднению крепостного права1.
Реформа 1861 г. нанесла решительный удар по целостности земледельче-
ского «космоса». «Отрезав» у крестьян значительную часть обрабатывавшей-
ся ими земли, она бросила жестокий вызов их исконным представлениям о
собственности. Революционизирующую роль играла навязанная крестьянам
идея выкупа, поскольку земля как «космическая» категория или «божий дар»
не могла иметь цены и, следовательно, становиться объектом купли-продажи.
Однако разрушение архаического мировосприятия не вело к столь же
форсированному утверждению в крестьянской среде частнособственническо-
го правосознания. Крестьянский консерватизм обусловили не столько инер-
ционные особенности эволюции крестьянской культуры, взятые само по себе,
сколь выражавшаяся в них реакция на навязанный характер и неблагоприят-
ные следствия введения нового правопорядка. К тому же реформа Александра
II закрепила модификацию принципов сверхличной собственности в виде об-
щинного права. Крестьянскую приверженность последнему никак нельзя счи-
тать простой данью традции. На основании его они добивались (и добились в
ходе революции) возвращения «отрезков», восстановления целостности сво-
его земельного клина, а вместе с ним — всего комплекса местных угодий, кото-
рый был значим не только как необходимая основа крестьянской вселенной,
ядро «локализованного микрокосма» (Маркс) всей крестьянской жизни.
Через полвека, в замыслах новой реформы Столыпин уже мог опереть-
ся на оформившееся стремление значительной части крестьянства закре-
пить исключительное право хозяйствования на своем наделе. Однако в ходе
проведения реформы были затронуты интересы и настроения другой части
сельского населения, исходившей из незыблемости локального космическо-
го порядка с целостностью его ядра в виде комплекса угодий. Частнособст-
веннические установки среди крестьян оттеснялись на второй план господ-
твовавшими в предреволюционной деревне общекрестьянским побуждени-
ем добиться доступа к помещичьей земле. Хотя это побуждение диктовалось
не столько стремлением к восстановлению древнего общинного порядка,
1 В условиях крепостной зависимости крестьянское понимание права на землю «выра-
зилось по-видимому бессмысленной поговоркой: «Мы господские, а земля наша» (Гер-
ч А. И. Указ. соч. С. 505). Однако «быссысленной» она была отнюдь не с крестьянской точ-
ю зрения, и помещику очень нелегко было оспорить ее глубинный смысл, когда он пытался
казать своим крепостным: «земля моя, не ваша; мое добро для вас чужое; я вам отвел уча-
сток из моей земли» (Самарин Ю. Ф. Указ. соч. С. 23.).
Идеология крепостного строя побуждала прикрывать становление нового правопорядка
: лером патриархальности, но крестьяне, как замечает Ю. Ф. Самарин, оказывались последо-
тельнее в толковании архаического порядка вещей. «С чужого голоса научились и они пов-
торять: «Вы наши отцы, мы ваши дети» и прибавляют про себя: «Мы все твои, а все твое на-
(Там же.).
67
сколько теми же индивидуалистическими соображениями об обеспечении
семейного хозяйства землей, осмыслялось оно в категориях «общинного
права» и извечной справедливости.
Не следует, конечно, недооценивать мощное чувство протеста против
«несправедливости» в облике социального неравенства, вопиющий характер
которого обнажился после того, как помещик перестал выступать
представителем исконного порядка, гарантировавшего возможность хозяй-
ствования на земле всем, кто мог работать на ней. Сделавшись субъектом ча-
стной собственности на землю, олицетворением исключительного права хо-
зяйствования, помещик навлек на свою усадьбу ненависть, которая приоб-
рела новое, специфически классовое измерение1. Как реакция на привиле-
гии дворянства и, как проявление классового самосознания в условиях кон-
курентной борьбы с другими слоями русского общества, крестьяне все ре-
шительней трактовали возможность расширения своего доступа к земле, ко-
торое получило название «дополнительного наделения», в аспекте исключи-
тельного права на ее хозяйственное использование.
Восходящий к древнейшей норме пользования землей всяким на ней жи-
вущим принцип общинного землевладения обретал новый смысл, освящая
все более усиливавшиеся корпоративистские и индивидуалистические притя-
зания. Идеалы космического «лада», восстановления гармонической целост-
ности и общей справедливости все более подвигали их носителей к разруши-
тельному и грубо-насильственному «черному переделу». Такая подвижка сви-
детельствовала о нарастании диссонансов в крестьянской картине мира, а с ее
утратой создавалась опасность для существования самого крестьянского ми-
ра. Крестьяне, в известной мере, стали жертвой собственного порыва. Вопло-
тивший стремление к воссозданию всеобщего справедливости вместе с клас-
совой ненавистью «шквал общинного права»1 2 смел помещичье землевладе-
ние, и он же позволил новой власти упразднить институт частной собственно-
сти на землю, а затем и крестьянское хозяйствование на земле. Определив-
шийся после 1861 г. естественный ход аграрной эволюции оказался прерван-
ным.
1 Двойственность в крестьянском устремлени к перераспределению земли была отмече-
на современниками. «Эта вечная мечта о земле основана не только на той обиженности, кото-
рая создалась при освобождении от крепостного права; этот крик «землицы-бы» основан не
только на том, что рядом с крестьянскими землями лежат помещичьи и иные земли; он осно-
ван и на том чувстве, которое подобно чувству капиталиста, мечтающего о денежном капита-
ле: увеличить снабженность хозяйства землей, это значит — увеличить доходы хозяйства»
(Макаров Н. П. Крестьянское хозяйство и его интересы. М., 1919. С.14.).
2 Изгоев А. С. Общинное право // Сб. стат., посвященный П. Б. Струве. Прага, 1925.
С. 211.
68
С упразднением крепостной зависимости, при либерализации общин-
ного права и в противоречивом взаимодействии с ним1 крестьянское
хозяйствование в России начинало обретать свою «классическую форму»
семейного предприятия1 2. Ведущую роль в консолидации крестьянской се-
мьи как хозяйственного организма играло распространение товарно-денеж-
ных отношений. Дифференцируя крестьянство и тем разрушая облик кре-
стьянской общности как «вечно средневековой массы» (Фанон), нарастав-
шие во второй половине XIX в. процессы одновременно способствовали
воссозданию в новых условиях архетипических признаков крестьянского
хозяйствования на земле.
«Перерождение», которое констатировали мыслившие в народничес-
ком духе современные авторы, было односторонней оценкой происходив-
ших в бытии и сознании крестьянства сдвигов. Справедливо подчеркивая их
значительность, эти авторы недооценивали или игнорировали сохранявшу-
юся преемственность. Принимая облик капиталистического предприятия,
хозяйствование крестьянина на земле не подчинялось диктату принципа из-
влечения максимальной прибыли. При господстве рыночных отношений
оно сохраняло частичную независимость от рынка. Коммерциализируясь,
крестьянское хозяйство оставалось и квазинатуральным: задействованная в
хозяйстве семейная рабочая сила как и потреблявшиеся в самой семье про-
дукты своего хозяйства по-прежнему для крестьянского мировосприятия
«не имели цены». Крестьянские «бюджеты» включали лишь то, что «выхо-
дит» из хозяйства на рынок, и то, что поступает с него. Крестьяне продолжа-
ли руководствоваться традиционными оценками рентабельности вроде
«трудо-потребительского баланса»3, хотя последний уже не играл той клю-
чевой роли, как при натурально-хозяйственной организации производства.
1 Сдерживая экономическое развитие и агро-технологический прогресс семейных хо-
зяйств, общинное право оставалось гарантом их существования, особенно значимым в условиях
обострявшейся конкурентной борьбы за землю. Принцип передельности обеспечивал известную
гибкость в обеспечении наделами отдельных хозяйств, а логика переделов отвечала динамике
воспроизводства крестьянской семьи. Поэтому авторы, сторонники консолидации и развития
семейных хозяйств, как правило не высказывались однозначно против общинного землевладе-
ния. Напротив, отмечался дефект народнического подхода, противопоставлявшего эти хозяйст-
ва общине (см. Васильчиков А. И. Сельский быт и сельское хозяйство в России. СПб., 1880.
С. 38.).
2 Существуя при различных видах личной зависимости, мелкое производство по опре-
делению из «Капитала» «достигает расцвета, проявляет всю свою энергию, приобретает адек-
ватную классическую форму лишь там, где работник является свободным частным собствен-
ником своих, им самим применяемых условий труда» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23.
С. 771.).
3 А. В. Чаянов, последовательно отстаивавший специфику крестьянского хозяйства как
типа предприятия и предложивший для определения этой специфики понятие «трудо-потре-
бительского баланса» в качестве антитезы принципу максимальной прибыли, исходили из на-
рушения крестьянским хозяйством «предпринимательских правил». Такое хозяйство берется
69
Е-
D-
Hte
о-
а-
а»
>5.
Новые подходы к хозяйству, которые обличались народнической мыс-
лью как «нравственность, основанная на рубле», представляла эволюцию, а
не разрыв с традиционной крестьянской духовностью. Учет расходов, при-
кидка доходов органично внедряются в крестьянское хозяйствование, по-
скольку представляют развитие элементов экономического рационализма,
испокон веку присутствовавших в крестьянском мышлении в виде обычая
соотнесения посеянного и уродившегося («сам-третей», «сам-пят» и т. д.).
Однако это особый исторический тип рациональности, отличный и от
установок не распоряжающегося собой работника с его ориентацией на ми-
нимум усилий, определяемый дисциплиной подневольного труда, и от рас-
четов агента индустриального производства, которое поддается исчислению
оптимума трудовых затрат. «Фатальность» традиционной зависимости кре-
стьянского хозяйствования от природного процесса оборачивалась не толь-
ко фатализмом (как «уродит», чего «бог пошлет»), место которого в кресть-
янском сознании нередко абсолютизируется, но и «страдной» ориентацией
на максимум усилий и превышение его.
Потому именно, что в расчеты земледельца властно вмешивалась приро-
да, а успех работы определялся погодными условиями, единственной гаранти-
ей становились напряженный ритм, высочайший темп и невероятные усилия.
Фатализм теснил максимализм, когда крестьянин оказывался в неблагопри-
ятных социальных условиях, парализовавших его волю к хозяйствованию* 1, и,
напротив, стимулировал наращивание трудовых усилий, поскольку крестья-
нин мог рассчитывать, что плоды их достанутся ему же.
Этот крестьянский максимализм воспроизводится в капиталистичес-
кую эпоху. В рыночной стихии крестьянин действует так же, как в неконт-
ролируемой природной стихии: что-то пытается предвидеть, какие-то при-
чинно-следственные связи примечает, а главное — стремится сделать все от
него зависящее для поддержания жизнедеятельности семейно-хозяйствен-
ного организма. Это «все» означает в первую очередь интенсификацию тру-
за «невыгодные», трудоинтенсивные культуры, идет на «потребительскую аренду», не оправ-
дывавшую расходов адекватным приростом продукции, отвергает механизацию, если она су-
лит незанятость членов семьи, и, напротив, отказывается от дополнительных трудовых затрат
для извлечения прибыли, если сочтет их чрезмерными (Чаянов А. В. Организация крестьян-
ского хозяйства. М., 1925. С. 8—10.).
1 Не умея (или не желая) вникнуть в истоки того явления нэповской деревни, которое
нарком земледелия А. П. Смирнов назвал «психологией производственного пораженчества»
(цит.: Кондратьев Н. Д. Особое мнение. Кн. I. М., 1993. С.558.), власти ссылались в объясне-
ние сельскохозяйственной стагнации и на крестьянский фатализм. «Крестьянин привык ду-
мать, что картошка родится от господа бога и не больше как 200 пуд с десятины... Крестьянин
рассчитывает на авось: сунул картошку в землю и ждет, что ее бог будет растить. Советская
власть никогда не оставляет крестьянина в беде, но надо же и ему самому по-настоящему за
ум взяться, над своим полем мозгами пораскинуть» (Рыков А. И. Избранные сочинения. М.,
1990. С. 378.).
70
да. В пореформенной России она' выражалась не столько в переходе от экс-
тенсивного к интенсивному производству (хотя таковой постепенно проис-
ходил), сколько в распространении отхожих промыслов и совмещении хо-
зяйствования с батрачеством и различными отработками в помещичьем хо-
зяйстве. Вместе с так называемым недопотреблением подобная «самоэкс-
плуатация» или «сверхэксплуатация» давало основание марксистским (а за-
одно и либеральным) теоретикам аграрного вопроса утверждать, что кресть-
янам в собственных интересах лучше оставить самостоятельное хозяйство-
вание и влиться в ряды пролетариата.
Однако русский крестьянин не спешил бросать землю. Во-первых, он
мог надеяться «хорошо устроиться» при благоприятных для хозяйства усло-
виях и в рыночной системе1. Во-вторых, он не верил в надежность пролетар-
ского способа добывать хлеб. Воскрешенное реформой, укрепленное разви-
тием товарно-денежных отношений стремление к хозяйствованию контра-
стировало с пролетарской зависимостью от работодателя, которая живо вос-
производила в сознании вчерашнего крепостного неволю. Налицо было ин-
стинктивное, сознательно и бессознательное сопротивление крестьянства
«закону разделения» (Маркс), отделению производителя от средств произ-
водства, рабочей силы от распоряжения ею; борьба за выживание способа
производства, основанного на слитности физических и умственных усилий,
целостности личности производителя.
Крестьянин в рыночной экономике оставался не только специфичес-
ким производителем, но и особым типом потребителя. Потребности кресть-
янской семьи как хозяйствующего субъекта определяли производство (от-
сюда квалификация крестьянского хозяйства как «потребительского»), од-
нако и сами потребности определялись целями воспроизводства этого спе-
цифического хозяйствующего субъекта. На первом месте у русского кресть-
янина пореформенной эпохи стояло знаменитое «землицы бы!». Даже если
надел был достаточен для семейного потребления, требовалось нечто вроде
страхового фонда для нового поколения семьи. Аналогичным образом при-
обретение второй лошади или еще одной коровы далеко не всегда диктова-
лось Требованиями расширения производства: действовали прежде всего
мотивы самосохранения, поскольку крестьянин продолжал остро ощущать
зависимость своего хозяйства (как и самой жизни) от стихийных факторов.
Структура потребностей крестьянской семьи четко характеризовала ее
как коллективную личность1 2, микрообщность, которой она оставалась во
всех классовых обществах в силу сращенности со своим хозяйством (суб-
1 См.: Макаров Н. П. Указ. соч. С. 14.
2 Своеобразно зто отразилось в распространившемся во время коллективизации терми-
не «единоличник», который в крестьянском понимании, в отличие от официальной идеоло-
гии, означал отнюдь не индивидуалиста-эгоцентриста, а представителя семейного хозяйства
как единого целого.
71
стантивированной в русском языке термином «двор»). Не только в произво-
дительном потреблении, обеспечивающем задачи воспроизводства хозяйст-
ва, но и в непроизводительном на первом месте были коллективные запро-
сы. Начало преуспеяния того или иного крестьянского хозяйства (после уп-
разднения нивелирующего диктата помещика) обычно знаменовалось обно-
влением или строительством нового дома. Солидность места жительства се-
мьи во многом определяла ее статус в деревенском обществе, а по состоянию
домов можно было безошибочно судить о благосостоянии деревни в целом.
Не поощряя излишеств, подозрительно относясь к роскоши, общественное
мнение крестьян выступало за достаток, т. е. достаточность жизненных благ
и для отдельного двора, и для деревни в целом.
Архетипические черты сохраняло крестьянское представление о богат-
стве: идеал последнего ассоциировался не с количеством материальных
благ, а с полнотой бытия (богат — богатырь). При этом отнюдь не в кресть-
янской среде зародилось противопоставление материального богатства ду-
ховному, экономического благосостояния нравственному совершенствова-
нию, распространившееся в русской общественной мысли XIX— XX вв. и с
энтузиазмом подхваченное различными идейно-политическими течениями:
консерваторами и радикалами, деятелями церкви и атеистами. В противовес
культу аскетизма, в умонастроении и поведении русских крестьян поддер-
живалось и усиливалось стремление к единству различных сторон преуспе-
яния. Новое значение обретали остававшиеся от космического мировоспри-
ятия идеалы гармонического устройства с неотъемлемостью хозяйственных
успехов от внутридушевного лада, индивидуальной зажиточности от обще-
ственного признания.
Крестьянин отказывался от прибыльной работы, если она представля-
лась излишней или приходилась на неурочное время; отдавался всем суще-
ством праздничным потехам1; соблюдал обычаи, ограничивавшие хозяйст-
венную деятельность. Однако у этой духовной активности была и обратная
связь с последней. Поддерживая древними обычаями и разнообразными об-
рядами крепость духа, не поддаваясь превращению святых дней празднич-
ного действа в безбрежное пьянство и разгул, крестьяне поддерживали го-
товность к труду, все более интенсифицирующемуся в рыночных условиях.
Нравственное и душевное здоровье оказывалось обычным спутником мате-
риального достатка в пореформенной русской деревне1 2.
Удовлетворяя свои общественные потребности, крестьянин сохранял
верность восходящему к глубокой древности образу жизни земледельческо-
1 Когда А. Т. Твардовский писал «любит русский человек праздник силы всякой», он
передавал именно древний смысл празднества как самоотдачи, безотчетной траты сил, воссоз-
дающей духовную целостность личности.
2 Не случайно Столыпин подчеркивал, что в преобразовании российской деревни сле-
дует опираться «не на убогих и пьяных, а на крепких и сильных».
79
го коллектива, что требовало постоянного воссоздания общинной целостно-
сти. Это включало значительные непроизводительные, с точки зрения капи-
талистического предпринимательства, расходы (коллективные трапезы,
превращение семейных событий в соседское или общедеревенское застолье,
поддержание приходского храма и др.). Чтобы «не ударить в грязь лицом»,
сохранить репутацию, крестьянская семья должна была соблюдать извест-
ный уровень затрат, в том числе на «престижное потребление». В свою оче-
редь, поддержание целостности деревенского «мира» (при всей объективно-
сти эволюции под воздействием процессов дифференциации) имело нема-
лый экономический эффект, обеспечивая в частности известную независи-
мость крестьянских хозяйств от рынка за счет внутридеревенского обмена
ресурсами, продуктами и услугами. Эффективной формой адаптации кре-
стьян к рынку была и отвечавшая крестьянскому духу взамопомощи коопе-
рация, успех внедрения различных видов которой сделал российскую дерев-
ню к 1917 г. одной из самых кооперированных в мире.
Динамизирующее воздействие распространения товарно-денежных от-
ношений на сознание хозяйствующего земледельца — очевидность. Хорошо
известна и мучительность этого процесса для крестьянской массы. Можно
сказать, что крестьянство в пореформенной России (как и в других странах)
переболело рынком; но можно сказать и другое, что коммерциализация в ре-
зультате входила в крестьянское хозяйство по органичным для последнего
принципам. Не изменялась ориентация на потребности, относящиеся ко
всем сторонам жизнедеятельности хозяйствующей семьи. Сдвиг происхо-
дил по линии «умножения и утончения»1 этих потребностей. Однако значе-
ние такого сдвига нельзя недооценивать. Можно говорить о подлинной
культурной революции, возвышавшей крестьянские потребности до обще-
национального уровня1 2.
Культурная революция заключала в себе прямо противоположные тен-
денции. В одних случаях происходило внутреннее, духовное раскрестьяни-
вание. Сопоставляя тяготы крестьянского существования и низкую отдачу
земледельческого труда с благами городской цивилизации и возможностью
доступа к ним, крестьянин забрасывал «отчину и дедину». Для значитель-
ной части сельского населения России труд и образ жизни предков, вместе с
материальным значением как единственно возможного способа существова-
ния, теряли свою моральную ценность. Раскрестьянивание захватило и за-
1 Макаров Н. П. Указ. соч. С. 13.
2 Характерно, что русская аграрная мысль уже на рубеже веков определила роль потреб-
ностей в двусторонней связи между культурным развитием страны и ростом крестьянских
хозяйств. «Уровень потребностей крестьян, — писал С. Н. Булгаков, — есть, с одной стороны,
мерило культурного развития страны, а, с другой, показатель состояния крестьянского хозяй-
ства» (Булгаков С. Н. Капитализма и земледелие. Т. 1. СПб., 1900. С. 147.).
73
ведомо нехозяйственных мужиков, и наиболее предприимчивых крестьян,
выбивавшихся в «кулачество» (в первоначальном значении термина*).
В других случаях возникало так называемое культурное хозяйство, ко-
торое, помимо прочего, отличало использование достижений сельскохозяй-
ственной науки, стремление следовать рациональным принципам земледе-
лия, «самоучет» и иные элементы рыночного мышления. Среди крестьян
происходил как бы профессиональный отбор, поскольку не каждый живу-
щий на землей мог вести подобное хозяйство1 2. Профессионализация, одна-
ко, не умаляла исконно-общечеловеческое содержание крестьянского хозяй-
ствования. Мировосприятие крестьян остается пронизано ощущением при-
частности к великой силе, несущей жизнь. Укрепляя самосознание крестья-
нина, поддерживая самооценку им своего труда, «космический» лад продол-
жал входить в изменяющуюся картину мира органической, семейно-хозяй-
ственной слитностью рабочего коллектива, включенностью хозяина земли в
бесконечную цепь поколений, которые культивировали и будут культиви-
ровать эту землю.
1 Т. е. скупщик. Лавочник, ростовщик (см. например Гвоздев Р. Кулачество-ростовщиче-
ство. СПб., 1899.).
2 Истребление этого уже сформировавшегося в пореформенный период крестьянского
профессионализма, вместе с его носителями, и было одним из разрушительных следствий
коллективизации.
74
Барбара А. Энгел
(Университет Колорадо, США)
БАБЬЯ СТОРОНА
После отмены крепостного права отход крестьян из деревень на зара-
ботки постоянно усиливался по мере того как потребность в деньгах росла, а
возможность заработать их дома уменьшалась, На заработки в основном
уходили мужчины; женщины оставались дома1. Хотя характерные черты от-
ходничества в России и других европейских странах были во многом сход-
ны, русский вариант имел по крайней мере одно существенное отличие; от-
ходники были прикреплены к месту своего рождения и юридическими, и се-
мейными узами. И семья, и деревенская община крепко держали своих чле-
нов, в основном благодаря законам царской России. Освобождение крестьян
в 1861 году усилило влияние глав семей и общин и ограничило мобильность
крестьян, что имело целью обеспечить уплату налогов и выполнение воин-
ской повинности и избежать формирования пролетариата, не имеющего
корней и склонного к бунту. Чтобы жить за пределами своей деревни, кре-
стьяне должны были иметь паспорт. Паспорт выдавался на три месяца, пол-
года или год, и для его получения требовалось разрешение главы семьи или
деревенского старосты. Из-за паспортной системы отходник был привязан к
своей деревне и посылал часть заработка домой1 2.
Замужняя крестьянка была решающим звеном в цепи, связывающей
город и деревню. Брак эмоционально и сексуально укреплял связь отходни-
ка с родной деревней; к тому же, в семье его родителей оставалась работни-
ца. В подавляющем большинстве случаев жена оставалась дома, в то время
как муж большую часть года отсутствовал. Это было особенно типично в тех
случаях, когда муж уезжал на заработки в город. В соответствии с перепи-
сью 1897 года, из 43,7% женатых рабочих Санкт-Петербурга только 8,1% жи-
ли в семьях. В Москве среди рабочих женатых мужчин было больше
(52,9%), но глав семей, живущих в семьях, было еще меньше (3,8%)3. Подав-
ляющее большинство рабочих оставляло семью в деревне. В предлагаемой
1 Jeffrey Burds, «The Social Control of Peasant Labour in Russia: The Response of Village
Communities to Labor Migration in the Central Industrial Region // Peasant Economy, Culture
and Politics of European Russia, ed. Esther Kingston-Mann and Timothy Mixter. Princeton
University Press, 1991. C. 52—100.
2 Тройницкий H. А. Численность и состав рабочих в России. СПб, 1906. Т.1. С. 46, 66.
3 Семенов В. П. Россия: Полное географическое описание нашего отечества. 11 тт. СПб, 1899.
Т. 1. С. 110; Балов А. «Очерки Пешехонья» Этнограф ческое обозрение. 35,4,1897. С. 57.
75
статье исследуется влияние отходничества и длительной разлуки мужа и
жены на жизнь крестьянской семьи и положение крестьянки. В центре вни-
мания находятся два уезда Костромской губернии, Солигаличский и Чух-
ломской, описанные земским врачом Дмитрием Жбанковым, крестьянином
по происхождению. Также используется материал по некоторым уездам
Ярославской и Тверской губерний, которые были аналогичным образом
расположены вдалеке от крупных городов и торговых центров. Крестьяне
Солигаличского и Чухломского уездов, так же как их собратья в Ярослав-
ской губернии, издавна уезжали на заработки далеко от дома. Возможно, это
взаимодействие с миром за пределами деревни дало им возможность скорее
приспособиться к переменам, которые принесла с собой индустриализация.
Во всяком случае, к концу XIX века те уезды Костромской, Тверской и Яро-
славской губерний, где отходничество было сильно развито, объединял ряд
общих черт, — количественное преобладание и относительная власть жен-
щин, — в силу которых современники называли эти области «бабьим царст-
вом»1 .
Крестьяне Солигаличского и Чухломского уездов, как и большинства
областей Центрального промышленного района, издавна нуждались в допо-
лнительных заработках. Малоплодородная почва, недостаточное количество
пастбищ, холодное лето и долгая зима, — все эти обстоятельства толкали
крестьян на поиски дополнительных источников дохода, помимо сельского
хозяйства. Отсутствие местной промышленности и источников сырья (за
исключением мекоторых лесных районов), а также удаленность от торговых
центров, практически не оставляли крестьянам иного выбора кроме поисков
дохода в других местах. При крепостном праве в этих двух уездах оброк был
самым высоким во всей Костромской губернии: 30,40, даже 50 рублей с тяг-
ла, и крестьянам приходилось искать работу в городах, чтобы заплатить
его1 2. Они жили вне дома целый год или несколько месяцев и посылали до-
мой большую часть заработка. Это были почти исключительно мужчины,
которые составляли более 20% взрослого мужского населения к концу XIX
века. В Костромском «бабьем царстве» никогда не было нищеты. В возрасте
около двенадцати лет крестьянские мальчики уходили из дома учиться ре-
меслу. В результате рабочие, происходящие из Солигаличского и Чухлом-
ского уездов, обычно занимались квалифицированным трудом. Они стано-
вились медниками, металлистами, столярами, плотниками, кузнецами, или
же мелкими ремеслинниками, например, мясниками или дубильщиками3.
Согласно одному описанию Костромской губернии незадолго до отмены
1 Материалы для статистики Костромской губернии. Вып. 3. Кострома, 1872. С.155.
2 Владимирский Н. Н. Отхожие промыслы крестьянского населения Костромской губер-
нии. Кострома, 1926. С. 18—20; Яцевич А. Крепостные в Петербурге. Л., 1933. С. 8.
3 Крживоболоцкии Я. Материалы для географии и статистики России, собранные офи-
церами Генерального штаба. Костромская область СПб, 1861.
76
крепостного права, «масса промышленников в губернии... составляет пере-
ход от обыкновенного, довольно грязного и весьма неприхотливого быта
крестьян, к быту и образу жизни мелкого купечества...»1
Освобождение крестьян усилило эти тенденции и еще более укрепило
экономическую зависимость крестьянских семей Солигаличского и Чух-
ломского уездов от тех денег, которые мужчины посылали домой. Местные
ремесла были очень слабо развиты в этих двух уездах. Размер крестьянских
земельных наделов уменьшился, и сумма выкупа за них была высока. В Со-
лигаличском и Чухломском уездах ежегодного урожая зерна хватало всего
на семь с половиной месяцев. После этого зерно, основной продукт питания
для крестьян, приходилось покупать. Утрата лугов и пастбищ приводила к
постоянному уменьшению поголовья скота1 2.
В ответ на сокращение возможностей дома даже более зажиточные кре-
стьанские семьи прибегали к привычной практике и отправляли сыновей в
возрасте двенадцати лет из деревни учиться ремеслу. В результате молодые
люди из этих уездов обычно были в той или иной степени знакомы с каким-
либо ремеслом. Из 21 210 рекрутов призванных в Чухломском уезде в
1874—1916 гг., только 525 человек не были обучены никакому ремеслу (еще
498 человек занималось интеллигентным трудом)3. Маляры, плотники и
столяры из Чухломского уезда могли прилично заработать своим трудом, но
только в том случае, если они куда-то уезжали, обычно в Санкт-Петербург.
За вычетом денег, уплаченных за стол и кров, и прочих неизбежных в городе
расходов маляр в 80-х гг. XIX века мог привезти домой после сезона работы
76 рублей; плотник привозил немного меньше. Они зарабатывали значи-
тельно больше, чем неквалифицированные рабочие из таких губерний, как
Тверская, которые в 1890-х гг. посылали домой в среднем 16 рублей в год4.
Деревенские жители в Солигаличском и Чухломском уездах стали зависеть
от денег, заработанных в городе: в результате исследования крестьянских
бюджетов, проведенного в 1908 г., обнаружилось, что внешние заработки в
этих двух уездах составляли 52,4% семейного дохода5.
В Центральном промышленном районе в целом за пятьдесят лет после
отмены крепостного права отход на заработки существенно усилился, если
1 Матвеева Е. В. К вопросу о связи рабочих-текстилыциков Костромской губернии с зе-
млей в 90-е годы XIX века // Промышленность и пролетариат губерний Верхнего Поволжья в
конце XIX— начале XX вв. Ярославль, 1975. С. 2; Владимирский Н. Н. Отхожие промыслы... С.
14.
2 Владимирский Н. Н. Костромская область. Кострома, 1959. С. 113.
3 Труды Комиссии по наследованию кустарной промышленности в России. СПб, 1885.
Вып. 8. С. 188—9; 228—231. Статистический ежегодник Тверской губернии за 1897 год. Тверь,
1898. С. 34.
4 Владимирский Н. Н. Отхожие промыслы... С. 7.
Жбанков Д. Н. Бабья сторона. Кострома, 1891. С. 103—110.
77
судить по количеству выданных паспортов. Впрочем, эти цифры не дают ис-
черпывающей информации. Количество отходников, оставлявших деревню,
существенно колебалось год от года. К тому же в каждый отдельно взятый
год некоторые крестьяне уезжали впервые, тогда как другие, давние отход-
ники, возвращались в деревню и оставались там для поправки здоровья, по-
дорванного несчастными случаями или пьянством. В четырех деревнях Ко-
стромской губернии только трое из семидесяти девяти взрослых мужчин
никогда не уезжали на заработки, согласно выборке данных, составленной
Жбанковым в середине 80-х гг. XIX в.1 Если считать эти цифры типичными,
количество мужчин, уезжавших на заработки, могло в реальности быть гора-
здо больше,
Наличие отходничества влияло на семейную жизнь и демографическую
ситуацию в деревне. Прежде всего, это сказывалось на брачности и возрасте
вступления в брак. К концу XIX в. девушки в тех уездах Костромской губер-
нии, где отход на заработки был обычным явлением, часто выходили замуж
раньше, чем в других уездах той же губернии или в других русских дерев-
нях. В Чухломском уезде, где процент отходников был наивысшим, брач-
ность была выше нормы по Костромской губернии в целом, хотя за первые
пять лет XX в. она опустилась немного ниже нормы,
Ранние браки больше соответствовали нуждам крестьянской семьи.
Брак приводил в дом родителей отходника работницу, которая жила с ними
и трудилась вместо своего мужа. К тому же, брак укреплял верность отход-
ника родительской семье. По словам одного из исследователей крестьян-
ской жизни, брак для крестьян был средством, чтобы привязать человека к
дому. Жена в деревне крепче привязывала молодого человека, сердцем он
всегда рвался домой1 2, Такой отходник обычно посылал большую часть зара-
ботка домой и сохранял связи с деревней3.
Поэтому невеста должна была быть крестьянкой и не работать в городе.
Городская жена вряд ли захотела бы заниматься сельскохозяйственным тру-
дом, да она и не была к этому приучена; к тому же, крестьяне считали, что в
городе девушки по-другому воспитаны и падки на соблазн. Поэтому даже
если крестьянская девушка была в услужении в городе совсем недолго, она
считалась неподходящей невестой4. Впрочем, как только сын, с разрешения
родителей, выбирал себе деревенскую невесту, мужчины, уезжавшие рабо-
тать в город, обычно могли решать сами, на ком жениться, тогда как в сель-
скохозяйственных районах родители чаще всего устраивали их брак5. При-
1 Канатчиков С. Из истории моего бытия. М,—Л., 1929. С. 20, 45; Тенишев архив. On. 1.
Д. 1724. Л. 19.
2 Там же. On. 1. Д 588 (Галич, Кострома).
3 Там же. С. 9; Жбанков Д. Н. Указ. соч. С. 63, 80—82.
4 «Тенишев архив. On. 1. Д. 588,5; ЖбанковД. Н. Указ. соч. С. 82.
5 Тенишев архив. On. 1. Д. 589 (Галия). Л. 19. Жбанков Д. Н. Указ. соч. С. 134..
78
мерно к концу октября молодые парни возвращались в деревни Солигалич-
ского и Чухломского уездов, привозя безделушки, отрезы шелка и другие
подарки, чтобы ухаживать за местными девушками. Но даже относительная
свобода в выборе невесты в конце концов укрепляла связь отходника с се-
мейным хозяйством.
Медовый месяц был коротким. Независимо от того, был ли брак лишь
«хозяйственным и физическим договором», как считают некоторые иссле-
дователи, борьба за жизнь была на первом месте в любой русской деревне1.
Женившись в январе, отходник из Солигаличского или Чухломского уезда в
марте отбывал обратно в Санкт- Петербург. Он жил с молодой женой около
двух месяцев и оставлал ее «не девицей, не вдовой, а круглой сиротой», по
словам одной народной песни1 2. Только молодые жены, пока у них не было
детей, могли навещать мужей, да и то крайне редко: дорога была дальняя, и
проезд стоил дорого (25—35 рублей в оба конца, как сообщает Жбанков).
Кроме того, там, где отход на заработки был сезонным, как, например, в
строительных работах, мужья уезжали из дома весной и летом, как раз в то
время, когда жены должны были работать в поле. Муж иной раз возвращал-
ся в деревню зимой, но в некоторых случаях он приезжал всего лишь раз в
три-пять лет3. Если мужчины и приезжали в деревню, они обычно жили там
на положении гостей и не работали ни в доме, ни в огороде4. Это подчерки-
вало особый характер вклада отходника в домашнее хозяйство; он приносил
в дом деньги и товар, который можно было купить за деньги. Наличие денег
существенно меняло характер потребления в деревнях с развитым отходни-
чеством. Большую важность приобретала мода. По праздникам парни наде-
вали вместо крестьянской рубахи, лаптей или валенок пиджак, галоши и
модное пальто; женщины одевались в шерстяные или шелковые платья вме-
сто сарафанов и домотканых рубах5.
Деньги на покупку всех этих вещей приносили в дом мужчины. Чтобы
купить чай, ситец, одежду фабричного производства и другие товары, жен-
щине были необходимы деньги, которые муж присылал домой. Когда одной
женщине очень нужны были деньги, а муж присылал слишком мало, она от-
правилась к нему в Москву и, по словам сына, «обокрала» его6. В письме
другой крестьянки из Чухломского уезда мужу в Санкт- Петербург, напи-
санном в 1880-х гг., присутствует та же смесь зависимости и практичности
1 Жбанков Д. Н. Указ. соч. С. 72, 83.
Материалы для статистики... Вып. 3. С. 103—104.
3 «К вопросу о положении рабочего класса в Костромской губернии», Материалы для
статистики Костромской губернии. Кострома, 1881. Вып. 4, 56; Тенишев архив. On. 1. Д. 587
(Галич, Кострома). Л 16—20,
4 ГАРФ Ф. 7952. Оп. 3. Д. 273, 253.
5 Жбанков Д. Н. Указ. соч. С. 114—115.
6 Материалы для статистики... Вып. 6. Табл. 3; Жбанков Д. Н. Указ. соч. С. 103—110.
79
наряду с отличным пониманием нужд своей семьи: «Если надумаешь ехать в
деревню, то вези денег на расход, а если останешься зимовать в Питере, то
побольше пришли денег,, да гостинцев, о которых а тебе писала раньше, что-
бы нам не так скучно было... Милый мой супруг Полиен Петрович, привези
с собой чаю... Сбруя вся изорвалась, так что ездить нельзя. Если бы были
деньги, то надо скатать сапоги, да и кожаная обутка изорвалась. Да и шерсти
набить надо и шубы шить, так ты денежки побереги»1.
В отличие от мужей, большинство крестьянок не приносило денег в
дом. При крепостном праве женщин-отходников было очень мало, да и пос-
ле 1861 их число увеличивалось крайне медленно. В 1880-х гг, лишь немно-
гим более 2% женщин Солигаличского и Чухломского уездов жили вне сво-
ей деревни. Вплоть до конца XIX в. процент таких женщин в этих двух уез-
дах и в Ярославской губернии оставался ниже, чем в таких губерниях, как
Новгородская и Тверская, где также было много мужчин- отходников. От-
носительно высокая оплата труда мужчин и сравнительное благосостояние,
которое приносил этот труд, явно способствовало ограничению отхода жен-
щин на заработки. Если семья родителей девушки или ее будущего мужа
кормилась за счет земли, женские руки требовались, чтобы трудиться на
этой земле.
В результате из дома уезжало очень мало женщин, в основном марги-
нальные члены крестьянской семьи: девушки старше двадцати трех лет, ко-
торые не могли выйти замуж, и бездетные вдовы. Эти женщины обычно ос-
тавались жить в городе. Некоторые уезжавшие женщины имели семьи. В
1874—1883 гг. в Солигаличском и Чухломском уездах семьям и отдельным
женщинам было выдано приблизительно одинаковое количество паспортов.
Члены семьи отдельно не упоминались, поэтому невозможно точно опреде-
лить число сестер, матерей или жен, которые уезжали из деревни вместе с
мужчинами. Обычно только самые удачливые мужчины привозили жен в
город. Женщины вели семейное хозяйство и сокращали расходы мужчин:
готовили еду, убирали квартиру или мастерскую, где трудился муж, сын или
брат1 2. Около 95% взрослых женщин оставалось в деревне.
Женщины в районах с развитым отходничеством не просто принимали
брак с человеком, уезжавшим в город, как должное, они стремились к этому.
В Солигаличском и Чухломском уездах не родители обычно выбирали же-
ниха, а сама девушка3. Даже при крепостном праве возвращение парней с за-
работков из Санкт- Петербурга было сигналом к началу поры ухаживаний.
Позднее молодые девушки, работавшие в деревне за деньги, прекращали ра-
1 Тенишев архив. On. 1. Д. 588,11; Жбанков Д. Н. Указ. соч. С. 82.
2 Тенишев архив. On. 1. Д. 619,19 (Чухлома и Галич, Кострома); Д. 622,19 (Чухлома).
3 Тенишев архив. On. 1. Д. 587,5; Крживоболоцкий Я. Материалы для географии... С. 516;
Жбанков Д. Н. Указ. соч. С. 126; № XXV; 127, XXVII.
80
боту на месяц раньше, чем вдовы и солдатки, чтобы ходить на посиделки,
где парни и девушки знакомились друг с другом1. И при крепостном праве,
и после его отмены девушки предпочитали парней, которые работали в го-
роде, посылали деньги домой, имели изысканные городске вкусы и модно
одевались. Парни, живущие в деревне, даже более обеспеченные, не могли
сравниться с «питерщиками». По словам двух народных песен, «крестьян-
ский сын дурашен»1 2.
Если девушка выходила замуж за отходника, это еще крепче привязы-
вало ее к земле и увеличивало ее долю физического труда. Полевой сезон в
России был очень коротким — от пяти с половиной до шести месяцев, — в
отличие от стран Западной Европы, где сезон длился 8—9 месяцев. Особен-
но тяжелым был крестьянский труд во время урожая, в «страдную пору», с
середины июля по конец августа. Чтобы все успеть, необходимо было согла-
совать усилия3. Обычно преобладало относительно строгое разделение тру-
да: мужчины обрабатывали землю, женщины занимались домом и огородом.
В поле мужчины выполняли самую тяжелую физическую работу: они паха-
ли, боронили и сеяли, а женщины удобряли землю и пололи сорняки. Соби-
рая урожай, мужчины косили, а женщины жали серпом. Но в «бабьем царст-
ве» самую тяжелую мужскую работу выполняли в основном женщины, ино-
гда сами, иногда с помощью наемных работников. Это свидетельствует о
том, какую большую роль играла обработки земли для крестьян в этих обла-
стях. Старики смотрели за детьми, или же дети оставались со старшими
братьями или сестрами, пока матери трудились в поле. Сельскохозяйствен-
ный труд был таким тяжелым, что если женщина работала в поле, ее биоло-
гический цикл порой нарушался: в течение 30—60 дней «страдной поры»
«значительное меньшинство» женщин, по словам одного врача, «подавляю-
щее большинство», по словам другого, прекращали менструировать, хотя не
были ни беременными, ни кормящими4.
Тенденции отхода мужчин на заработки оказывали физическое влия-
ние на женщин и в других аспектах. В Солигаличском и Чухломском уездах
половая жизнь женщин была крайне нерегулярной: воздержание в течение
7—9 месяцев, затем «невоздержность», по выражению Жбанкова, с ноября
по март, когда мужчины возвращались из города5. Женщины, зачавшие зи-
1 Steven Hoch, Serfdom and Social Control in Russia. Chicago, 1986 C. 91—92.
2 Френкель Г. Основные показатели, характеризующие движение населения в Костром-
ской губернии в три последние пятилетия (1891—1905) // Труды IX губернского съезда вра-
чей Костромской губернии. Вып. 3. Кострома, 1906. С. 65; Жбанков Д. Н. Указ. соч. С. 91.
3 Жбанков Д.. Н. К вопросу о плодовитости замужних женщин. Влияние отхожих зара-
ботков // Врач, 7,39,1886:700.
4 Nancy Frieden, Child Care: Medical Reform in a Traditional Culture //in David Ransel, ed.
The Family in Imperial Russia, ed. David Ransel. Urbana, 1978. C. 236—238,
5 Общественное и частное призрение в России. СПб, 1907. С. 273; D. Ransel, Infant-Care
81
мой, рожали летом и в начале осени. Такое распределение рождений означа-
ло, что в «страдную пору» многие женщины либо только что родили, либо
были на последних неделях беременности. Они редко щадили себя. Если это
было необходимо, женщины работали вплоть до начала родовых схваток и
возвращались к работе спустя несколько дней после родов. Напряжение вы-
зывало выкидыши. У жен отходников чаще случались выкидыши или преж-
девременные роды, чем у женщин, мужья которых жили дома. Нерегуляр-
ность половой жизни и, возможно, сравнительно большое число выкиды-
шей приводили к сокращению количества рождавшихся детей. Несмотря на
то, что брачность в Солигаличе и Чухломе была выше, а брачный возраст
меньше, чем для сельских областей Костромской губернии, рождаемость на
тысячу населения была значительно ниже нормы.
В то же самое время, у детей, родившихся в семьях отходников Кост-
ромской губернии и некоторых уездов Ярославской губернии, было не-
сколько больше шансов выжить в младенчестве, чем у детей, родившихся в
других местах сельской России. Детская смертность была бичом царской
России: от четверти до трети младенцев умирали, не дожив до года. Истори-
ки объясняют столь высокий процент неграмотностью и культурной отста-
лостью крестьян, которые придерживались вредных для здоровья обычаев, а
также важностью роли женщины как работницы, что заставляло ее пренеб-
регать детьми1. Однако, сравнительно низкая детская смертность в Солига-
личском и Чухломском уездах, а также в губерниях Костромской и большей
части Ярославской говорит о том, что следует принять во внимание и другие
обстоятельства. В этих областях, как и повсюду в сельской России, матери-
крестьянки не уделяли большого внимания уходу за детьми, родившимися в
летние месяцы. Будучи заняты до предела, они были даже более невнима-
тельны. Они либо пеленали младенцев и подвешивали в люльке на дерево,
либо оставляли их под навесом в поле и кормили грудью в свободные мину-
ты; или же, что было еще опаснее, оставляли их с детьми постарше или ста-
риками, которые всецело полагались на соску, сделанную из пережеванного
хлеба или каши, завернутых в тряпку* 1 2. И все же сезонное распределение ро-
дов, столь тяжелых для матерей физически, говорит о том, что в Солигалич-
ском и Чухломском уездах процент детей, рождавшихся после сбора уро-
жая, был выше, чем в других местах, и следовательно, эти дети в первые ме-
сяцы жизни не подвергались упомянутым испытаниям3.
Cultures. С. 118-119.
1 В 1895 г. в Солигаличском и Чухломском уездах из 1000 новорожденных 428 родилось
в сентябре— марте, тогда как в сельской России в целом — 343 из 1000.
2 Из Костромской волости Солигаличского уезда // Костромские губернские ведомо-
сти, 37,1880, 213; см. также: Отхожие промыслы крестьянского населения Ярославской губер-
нии. Ярославль, 1907. С. 57.
3 Жбанков Д. Н. Указ. соч. С. 103—110.
82
Детская смертность в Солигаличском и Чухломском уездах и части
Ярославской губернии также свидетельствует о взаимной зависимости здо-
ровья матери и ребенка. В тех местах, где благодаря отходничеству уровень
жизни повысился, беременные женщины и кормящие матери лучше пита-
лись. Те, кто наблюдал жизнь крестьян, единодушно восхваляли положи-
тельное влияние отходничества на жизнь деревни. Крестьяне не только
пользовались глиняной посудой вместо деревянной и освещали дома свеча-
ми вместо лучины, они также ели больше мяса Их дома лучше выглядели и
были чище, крестьяне обычно пили чай, а женщины по праздникам надева-
ли шерстяные и шелковые платья*. Хотя к таким радужным описаниям и
следует относиться осторожно, сообщения о лучшей гигиене косвенно под-
верждаются пониженной детской смертностью.
Сравнительно высокий культурный уровень женщин, возможно, также
способствовал сохранению жизни младенцев. Отходничество способствова-
ло связям женщины с внешним миром. Жбанков сообщал, что через почту в
Карпове, которая обслуживала пять уездов Солигаличской губернии, толь-
ко в 1883 прошло 12 954 частных письма, примерно по письму на человека1 2.
Жена отходника должна была быть грамотной. Ей нужно было переписы-
ваться с мужем, советуясь о домашних делах, деньгах и хозяйственных нуж-
дах. Грамотность также помогала женщине иметь дело с местными властя-
ми, вести хозяйство и выполнять различные обязанности в отсутствие мужа.
В областях с развитым отходничеством родители все больше осознавали не-
обходимость дать образование дочерям и были готовы отдать их в школу.
Даже если родители вовсе не посылали девочек в школу или забирали их из
школы, чтобы они смотрели за младшими детьми, их иногда обучали гра-
мотные отцы и братья или незамужние девушки и вдовы. В период между
освобождением крестьян и переписью 1897 г. грамотность среди женщин
Солигаличского, Чухломского и Галичского уездов заметно повысилась, а
Ярославская губерния отличалась наивысшим в Европейской части России
процентом грамотных женщин. В целом, степень грамотности женщин в гу-
берниях с существенно развитым отходничеством была намного выше, чем в
губерниях, где преобладало сельское хозяйство. Сравнительно низкая дет-
ская смертность и высокая степень грамотности могут служить показателем
благосостояния крестьянок.
В связи с отъездом мужчин на заработки положение женщин улучша-
лось. и в других отношениях, что, впрочем, труднее поддается определению.
Брак с отходником давал женщине больше возможностей контролировать
свою жизнь и к тому же придавал ей достоинства, что, в глазах современни-
ков, резко отличало ее от жительниц чисто сельских областей. Вклад жены в
1 Там же. С. 68—69.
2 Там же. С. 119.
83
хозяйство — ее работа — был существенным, и дополнительность ролей, а
также взаимная зависимость мужа и жены придавали браку характер сот-
рудничества. Особенно в семьях, где все мужчины в летнее время отсутство-
вали, им приходилось всецело полагаться на женщин для ведения сельского
хозяйства. В то время как 53 из 62 семей в Чухломском уезде, согласно не-
большой выборке, имели земельные участки, взрослые мужчины (старше 16
лет) присутствовали только в 22 из них круглый год. Мужчины в остальной
31 семье не просто полностью зависели от женщин, в течение большей части
года мужей вовсе не было дома, чтобы «наставлять» жен. Женщина жила са-
ма по себе, особенно если она была женой главы семьи.
В результате жены отходников вели себя более независимо. В отличие
от забитых женщин черноземных областей, которые боятся слово сказать в
присутствие хозяина, женщины в областях, где отходничество было значи-
тельно развито, обычно были более независимыми, уверенными в себе и
знали цену себе и своему труду1. В отсутствие мужей женщины работали
больше, но дышали вольнее. Ряд источников свидетельствует о том, что в
крестьянских семьях Солигаличского и Чухломского уездов мужчины срав-
нительно редко применяли к женщинам физическое насилие. Примером мо-
гут служить народные песни, записанные Жбанковым: хотя они редко рису-
ют картину счастья в отношениях мужа и жены, жестокость почти никогда
не упоминается. По словам Жбанкова, «мы не встречаем в песнях жалоб на
жестокое обращение, побои, тогда как песни более глухих, «некультурных»
местностей переполнены этими жалобами...»1 2 В других областях отходники
также гораздо реже подвергали жен жестокому обращению. В соседнем Га-
личе все «исправные питерщики» баловали жен, обижали их только, если
напивались, и впоследствии раскаивались3. Отходничество нарушило рав-
новесие в отношениях между полами, укрепив положение женщин как в се-
мье, так и в общине.
Необычайно большое количество вдов также способствовало повыше-
нию роли женщин в делах общины. По-видимому, мужчины-отходники не
получали равной выгоды от того относительного благосостояния, которое
приносили их заработки. Подобно другим рабочим Санкт-Петербурга, от-
ходники из Солигаличского и Чухломского уездов работали по много часов,
и чтобы сэкономить и послать деньги домой, они ютились все вместе в сы-
рых и темных комнатах и очень плохо питались. В результате многие из них
преждевременно умирали. В особенности это относится к малярам, чья вос-
приимчивость к туберкулезу была чрезвычайно высока, так как они вдыха-
1 Тенишев архив. On. 1. Д. 588, 22.
2 Труды IX губернского съезда врачей Костромской губернии. Кострома, 1905. Вып. 2.
С. 28.
3 Жбанков Д. Н. Указ. соч. С. 103—110,
84
ли испарения от красок*. В 1897 г. среди женщин от 30 до 50 лет в Солига-
личском и Чухломском уездах было соответственно 14,3% и 18,2% вдов, по
сравнению с 9,8% по всей губернии в целом. Например, в выборке Жбанкова
было 26 вдов от 22 до 100 лет и только 2 вдовца. Из 53 семей, имеющих зем-
лю, 16 (около 1/3) возглавлялись вдовами в возрасте старше 45 лет.* 2
В некоторых областях с развитым отходничеством важное положение
женщин в семье и их численное превосходство в деревне способствовало по-
вышению их роли в деревенском самоуправлении. В 1888 г. Уездный коми-
тет по делам крестьян Мышкинского уезда Ярославской губернии испросил
разрешения для женщин, обрабатывающих землю в качестве глав семей,
иметь право голоса на сходе, органе деревенского самоуправления. В объяс-
нении Уездного комитета, представленном Ярославскому губернскому ко-
митету по делам крестьян, говорилось, что участие женщин в деревенском
управлении необходимо, поскольку значительное число женщин уезда са-
мостоятельно обрабатывает землю, осуществляя хозяйские права на землю
и выплачивая налоги так же, как и мужчины-главы семей. Более того, как
утверждал комитет, мужчины-главы семей отправлются на заработки в та-
ком количестве, что на сходе будет некому голосовать, если женщины не бу-
дут иметь права голоса. Губернский комитет в этой просьбе отказал, опаса-
ясь, что в скором времени на сходе будут преобладать женщины, а это, зая-
вили члены комитета, будет нарушением закона. Однако в 1890 г. Сенат, вы-
сшая судебная инстанция России, аннулировал решение Губернского коми-
тета и постановил, что женщины-главы семей имеют равное с мужчинами
право голоса на деревенском сходе3. Во второй половине 1890-х гг. появи-
лись сообщения о том, что женщины пользовались этим правом в несколь-
ких областях, где было развито отходничество. В некоторых деревнях Вла-
димирской, Тверской и Костромской губерний женщины имели полное пра-
во голоса и когда были самостоятельными главами семей (т. е. вдовами), и
когда заменяли отсутствующих мужчин. Новая роль женщин в деревенских
делах основывалась на их жизненно важном вкладе в хозяйство деревни4.
Отходничество иногда приводило к трениям между мужьями и жена-
ми. Участились случаи неверности и жен, и мужей. Дмитрий Жбанков, не-
утомимый летописец Костромской губернии, утверждал, что он лично на-
блюдал 22 случая нелегального сожительства в Чухломском и Солигалич-
* Данилов И. Сборник решений правительствующего сената по крестьянским делам,
1890-1898. СПб, 1898. С. 1-2.
2 Свод заключений губернских совещаний по вопросам, относящимся к пересмотру за-
конодательства о крестьянах. СПб, 1897. Т.1. С. 242—246, 252—253, 267, 274. См. также: Жбан-
ков Д. Н. Указ. соч. С. 69.
3 Тенишев архив. On. 1. Д. 489, 51—52 (Жиздра, Калуга); Д. 1767, 31 (Пешехонье, Ярос-
лавль).
' 4 Судебный вестник. № 14. 1873. С. 4.
85
ском уездах. Расстояние и различия в образ жизни иногда перевешивали
взаимозависимость, которая объединяла мужчин и женщин. Долгое отсутст-
вие мужчин особенно тяжело отражалось на молодых женах: время и дети
еще не скрепили связи между молодымы, к тому же, крестьяне считали, что
сексуальные потребности молодых жен особенно высоки. Молодым женщи-
нам было тяжело долго жить без мужчины1. В Чухломском уезде одно из
дел о неверности жены дошло до суда. Обвиняемая Сидорова редко видела
своего мужа после свадьбы, которая состоялась 12 лет назад в 1861 г. Когда
она родила ребенка от другого мужчины, страх перед мужем толкнул ее на
убийство ребенка1 2. Смертельный страх Сидоровой понятен: деревенские
жители обычно полностью осуждали неверность женщины и закрывали гла-
за на жестокие побои, которым подвергалась неверная жена.
Однако, длительное отсутствие мужа иногда приводило к тому, что же-
ну меньше винили. Неверные жены крестьян-отходников часто объясняли
свое поведение расхожими представлениями о сексуальности женщин. Кре-
стьяне в областях с развитым отходничеством считали такие объяснения
убедительными. Не одобряя женской распущенности, они часто относились
к ней снисходительно благодаря своим представлениям о непокорности
женской природы и необходимости мужского надзора. Например, крестьяне
часто терпимо относились к солдаткам, которые, пока мужей не было, схо-
дились с другими. Возможно, с точки зрения крестьян, положение молодых
жен, у которых мужья надолго уходили на заработки, напоминало положе-
ние солдаток. Например, муж Сидоровой с пониманием отнесся к своей не-
верной жене, к тому же убийце, и, как сообщают, проявил к ней большое со-
страдание. Как писал один исследователь крестьянской жизни, мужики, жи-
вущие в городе, не особенно жестоки. Зная за собой грехи, они скорее про-
щают жен3.
Земляки тоже могли быть снисходительны. Когда мужья-отходники
подавали на развод, свидетели иногда проявляли большую сдержанность по
отношению к неверной жене. Иван и Екатерина Лукьянов, крестьяне Туль-
ской губернии, поженились в 1890 г. Екатерина жила в деревне и вела хо-
зяйство, которое муж унаследовал от родителей, а у Ивана была постоянная
работа в Санкт-Петербурге. Иван обвинял жену в том, что она в его отсутст-
вие забеременела и родила незаконного ребенка. Не отрицая неверности
Екатерины, один из свидетелей отметил, что во всех прочих отношениях ее
поведение соответствовало крестьянским представлениям о порядочности:
она всегда вела себя хорошо и скромно, и характер имела мягкий и уступчи-
1 Судебный вестник. № 14. 1873. С. 4. О мужской терпимости см. Титов А. А., Юриди-
ческие обычаи села Никола-Перевоз, Сулостской волостим Ростовского уезда. Ярославль,
1888. С. 43.
2 РГИА. Ф. 796. Оп. 189,1 стол, IV отделение. Ед. хр. 4333, 2—3.
3 Там же. Ед. хр. 4477,1—7.
86
вый. Иван же, напротив, во многом нарушал нормы поведения. Он был дер-
зок, вспыльчив, злобен и не отличался ни трезвостью, ни порядочностью. С
осуждением, стиль которого очевиден даже из записи синодального писца,
свидетель отмечал, что Иван уехал из деревни вскоре после женитьбы, не
приезжал в течение двух лет и не присылал домой денег на ведение хозяйст-
ва. То, что Иван был неспособен прилично себя вести и платить налоги, и
то, что Екатерина в целом вела себя примерно и успешно занималась хозяй-
ством, явно перевешивало патриархальное представление о женском цело-
мудрии1 .
В упомянутым деле свидетели обнаруживают своего рода двойственное
отношение к городской жизни. Свидетельские показания подразумевают,
что жизнь в городе меняет людей и подрывает их преданность деревне. Это
чувство проявляется гораздо более определенно в деле о разводе в Твери.
Это дело, даже более, чем предыдущее, показывает, насколько уважение к
хорошей и трудолюбивой хозяйке перевешивало представления о порядоч-
ности в областях с развитьем отходничеством, где многое зависело от жен-
щины. Истцом в этом деле был Николай Павлов, крестьянин из деревни
Зубцовского уезда. В 1886 г., вскоре после своей женитьбы на Анне, кресть-
янке из соседнего Старицкого уезда, он по домашним обстоятельствам вы-
нужден был уехать на поиски заработка в Санкт-Петербург. За те несколько
лет, что муж отсутствовал, Анна стала встречаться с другими и в конце кон-
цов родила незаконного ребенка. Ни свидетели по делу о разводе, ни сама
Анна не отрицали этих основных фактов. Тем не менее, все свидетели, при-
влеченные Николаем, сомневались, можно ли обвинять Анну. Лаврентий
Васильев, деревенский староста, отказался сообщать что-либо о ее поведе-
нии. Мария Иванова, другая жительница той же деревни, засвидетельство-
вала, что Анна женщина работящая и приличного поведения, хоть и родила
ребенка не от мужа. Анна живет дома и трудится, показывал еще один сви-
детель. Анна работает больше многих мужиков, сообщал третий. Хотя Ни-
колай, по-видимому, исправно посылал деньги домой, если сельчане кого и
осуждали, то это его. В их показаниях обнаруживается элемент возмущения
тем, что он пренебрежительно относился не только к жене, но и к своей де-
ревне. Павлов очень редко приезжал в деревню, отмечал староста, а как-то
его не было три года. Хотя в предшествующем году он и приезжал дважды,
но жил недолго. Николай Павлов живет в городе Санкт-Петербурге, а если
он и приезжает домой, то только затем, чтобы возбудить дело против жены,
отмечал еще один свидетель, еще более прямо указывая на пренебрежитель-
ное отношение Николая. Еще один открыто связал «падение» Анны и пове-
1 Даже женщины, обвиняемые в неверности в отсутствие мужей, часто возбуждали от-
ветное дело о супружеской неверности. См.: РГИА. Ф. 796. Оп. 199, 1 стол, IV отделение. Ед.
хр. 803; 853; II стол, IV отделение. Ед хр. 140, 143—144; Ед. хр. 737, 5.
87
дение ее мужа, на что лишь намекали прочие свидетели: Анна Павлова ког-
да-то вела себя «честно», но из-за долгого отсутствия мужа впала во грех1.
Не приняв во внимание смягчающих обстоятельств, которые заботили кре-
стьян, церковь в 1905 г. дала Николаю разрешение на развод.
Было бы ошибочно сделать из этого вывод, что крестьяне считали впол-
не нормальным и отнюдь не предосудительным, если женщина в отсутствие
мужа сходилась с другим, как это утверждает криминалист Прасковья Тар-
ковская. Сравнительная терпимость ничего не говорит ни о том, что невер-
ность женщины считалась приемлемой, ни о том, что подобное часто случа-
лось. В деревнях с большим количеством отходников все еще преобладали
двойственные нормы, хотя и в менее строгой форме. Страх перед тем, как
муж посмотрит на ее измену, довел перепуганную Сидорову до детоубийст-
ва; страх сковывал и других женщин. Их сдерживали также отсутствие вы-
бора, физическая опустошенность и, возможно, большая степень верности и
более романтическое отношение к браку. Каковы бы ни были причины,
большинство жен хранило верность мужьям, уезжавшим на заработки.
Современники считали, что если женщины и сбивались с пути, с ними
это случалось реже, чем с уезжавшими мужьями1 2. Жизнь брошенной жены
была очень тяжелой. Родители мужа часто считали, что муж ее бросил по ее
вине и притесняли ее. Порой они заставляли ее работать гораздо больше, по-
рой даже выгоняли из дому. Если у нее не было детей, она могла либо вер-
нуться в дом своих родителей, либо наняться в батрачки. Женщина с детьми
оказывалась в самом тяжелом положении3.
Причиной трений между мужьями-отходниками и деревенскими жена-
ми было то, что мужчины и женщины жили в разных мирах. В отличие от
своих мужей, отцов и братьев, которые уезжали на заработки, жили в городе
и работали за плату, женщины, которые оставались в деревне, жили как кре-
стьянки и кормились от земли. Хотя некоторые женщины и работали на ры-
нок на дому, очень немногие подолгу жили в городе. Женщины, уезжавшие
на заработки, были обычно старыми девами или бездетными вдовами, кото-
рые оставляли землю навсегда. И хотя процент женщин-отходников возрас-
тал, они все же составляли незначительное меньшинство женского населе-
ния в таких областях, как Солигаличский и Чусломской уезд и большая
часть Ярославской губернии. Большинство женщин следовало по пути ма-
1 Жбанков Д. Н. Указ. соч. С. 91—2; Тенишев архив. On. 1. Д. 5, п. 21 (Владимир, Влади-
мир); Д. 589, 20 (Галич, Кострома).
2 Труды комиссии по наследованию кустарной промышленности. Вып. 8. 1888—1889. С.
228—231. Суммы, которые называет Жбанков, значительно меньше: Жбанков Д. Н. О город-
ских отхожих заработках в Солигаличском уезде, Костромской губернии // Юридический ве-
стник. № 22 (сентябрь 1890). С. 136—137.
3 Владимирский Н. Н. Отхожие промыслы... С. 38—40.
88
терей: они выходили замуж за отходников, оставались в деревнях и вели хо-
зяйство семьи.
Несмотря на некоторые трения между городом и деревней и разрыв от-
ношений между отдельными мужьями и женами, связь города с деревней
оказалась очень устойчивой. Причин этой устойчивости было много. Неко-
торые из них, такие как традиции и любовь к земле, с трудом поддаются
оценке. Другие, например, экономические преимущества постоянного отхо-
да на заработки, определить гораздо легче. Уровень оплаты труда мужчин
был таков, что большинство их было в состоянии содержать только одну се-
мью- жену и детей в деревне, В 1880-х гг. отходник из Солигаличского и
Чухломского уездов, если он не был купцом или подрядчиком, мог зарабо-
тать самое большее 100—300 рублей в год, и то только если он был высоко-
квалифицированным металлистом или кузнецом. Маляр, работая с апреля
по ноябрь, зарабатывал от 80 до 180 рублей; плотник, работая с апреля по
ноябрь, зарабатывал от 75 до 240 рублей. Во времена Жбанкова средний за-
работок отходника из Солигаличского уезда составлял около 125 рублей, из
Чухломского уезда — около 175 рублей1. В канун Первой мировой войны
заработки возросли до 241 рубля для маляров и 222 рублей для плотников1 2.
Этих денег хватало, чтобы снять койку в подвале или угол в общей комнате,
купить несколько подарков домашним, внести вклад в крестьанское хозяй-
ство, изредка навестить деревню и иной раз пропустить рюмочку и повесе-
литься. Но этой суммы было недостаточно, чтобы прилично содержать се-
мью в Санкт-Петербурге.
Согласно исследованию, проведенному С. Н. Прокоповичем в 1909 г.,
рабочий должен был получать от 400 до 600 рублей в год, чтобы быть в со-
стоянии жениться и содержать жену в городе; и только если его заработок
превышал 500 рублей, он мог дать своим детям образование. В основе расче-
тов Прокоповича лежит предположение, что только мужчины-главы семей
вносили вклад в семейный бюджет. По его мнению, мужчины, зарабатывав-
шие меньше денег, могли жениться только потому, что имели надел в дерев-
не и жену, которая оставалась в деревне, обрабатывала землю и растила де-
тей. Семьи же городских рабочих редко полностью зависели от заработка
мужа. Тем не менее Прокопович прав, утверждая, что из-за дороговизны го-
родской жизни многие рабочие, оторвавшиеся от деревни, вообще не жени-
лись; те, что все-таки женились, жили в нищете. Мужчины, сохранявшие
связи со своей деревней, имели больше возможностей завести семью и при-
лично содержать детей, чем рабочие, полностью порвавшие с деревней, даже
1 Прокопович С. И. Бюджеты петербургских рабочих. СПб., 1909. С. 26—29,
2 Дубровский С. М. Столыпинская земельная реформа. М., 1963. С. 574—576; 582—584.
Дороти Аткинсон утверждает, что даже сравнительно низкие цифры, которые называет Дуб-
ровский, сильно преувеличены {Dorothy Atkinson, The Statistics on the Russian Land Commune,
1905-1917 // Slavic Review 32, n. 4 [December 1973]: 733-788).
89
если те и другие зарабатывали примерно одинаково, или чем их братья-кре-
стьяне, которые оставались дома. Это в особенности относилось к сезонным
рабочим, таким, как выходцы из Солигаличского и Чухломского уездов, но
так же обстояло дело и в случае сравнительно низкооплачиваемых рабочих
из таких губерний, как Тверская. Даже столыпинская земельная реформа
1906-7 гг., направленная на разрушение общины («мира») и создание силь-
ного и независимого крестьянства, имела меньше влияния в Центральном
промышленном районе, чем в другие губерниях. Разумеется, в годы перед
Первой мировой войной огромное количество женщин и мужчин двинулось
из этих губерний в города, где некоторые из них встретились и поженились;
к тому же, отдельные деревенские пары снялись с места и осели в городах.
Но столыпинская реформа не изменила тенденций отходничества, описан-
ных в данной статье. До тех пор, пока экономическое положение не измени-
лось коренным образом, отходничество и разделение семьи оставались наи-
более эффективным путем распределения человеческих ресурсов для боль-
шинства семей-Центрального промышленного района.
Отходничество как семейная стратегия оказало значительное влияние
не только на самих отходников, но и на других людей. Взрослые мужчины
уезжали от своих хозяйств на много месяцев и даже лет, а хозяйства, состоя-
щие из первичных семей и вдов, оставались вообще без «большака». В таких
случаях отходничество меняло тенденции, характерные для патриархальной
семьи и общины, которые обычно считались типичными для крестьянства, и
давало некоторым женщинам небывалую возможность распоряжаться дела-
ми по собственному усмотрению, одновременно увеличивая долю их труда.
Благодаря отходничеству плодовитость замужних женщин уменьшалась и
детская смертность понижалась. Отходничество также способствовало по-
вышению уровня жизни и изменению потребительских тенденций, прибли-
жающихся к городским. Каковы бы ни были недостатки брака с отходником,
например, дополнительная нагрузка для женщины, в Солигаличском и Чух-
ломском уездах девушки предпочитали выйти замуж за отходника, а не за
того, кто оставался дома.
И все же в Солигаличском и Чухломском уездах и, возможно, в других
областях, где преобладали сходные тенденции, в результате отходничества
жизнь мужчин коренным образом отличалась от жизни женщин. Даже если
мужчины и возвращались зимой, они не помогали женам в их деревенском
труде; женщины, в свою очередь, наезжали в город, приобретали промыш-
ленные товары, учились читать и писать, но связь женщин с денежной эко-
номикой и миром за пределами деревни в основном держалась за счет муж-
чин. В корне различный жизненный опыт, вероятно, порождал большую
«консервативность» сознания женщин, то есть, их более сильную привязан-
ность к знакомым вещам большее сопротивление быстрым переменам. Ра-
зумеется, это соответствует общепринятым представлениям. Однако, дан-
90
ные, приведенные в этой статье, свидетельствуют о том, что в областях с вы-
соким уровнем отходничества консерватизм замужних женщин являлся ре-
зультатом их вполне понятных усилий удержать тот мир, который не только
был им знаком и представлялся надежным, но и в какой-то мере находился
под их контролем. Женщин удерживали в деревне не только традиционный
характер семьи и общины и потребности деревенского хозяйства; до некото-
рой степени, отходу женщин на заработки препятствовали сами женщины.
О. Ю. Яхшиян
(Московский педагогический государственный университет)
СОБСТВЕННОСТЬ В МЕНТАЛИТЕТЕ РУССКИХ КРЕСТЬЯН
(Попытка конкретно-исторической реконструкции на основе материалов ис-
следований русского обычного права, литературных описаний
деревенской жизни второй половины XIX — первой четверти XX вв.
и крестьянских писем 1920-х гг.)
Проблема собственности в менталитете русских крестьян требует от ис-
торика выявления господствовавшего на протяжении «времени большой
длительности» в крестьянской среде представления о предназначении и
происхождении собственности1. А тем самым — и соответствия собственно-
сти с другими составляющими системы ценностей и совокупной хозяйст-
венной мотивации крестьянства.
Традиционная картина мира русских крестьян в части, касающейся об-
щества, строилась по принципу «матрешки». Предполагалась исходная
включенность каждого крестьянина с его семьей, наделом и имуществом в
общину-мир, а последней, в свою очередь, вместе со всей Землей (общинно-
организованным народом) — в Государство. Народ и Государство не разде-
лялись («народ — тело, царь — голова»). Разделялись, но в рамках Государ-
ства, Земля и Власть. Архетипическая включенность в Государство выража-
лась в ощущении крестьянами вековой своей «крепости» государю и в при-
знании необходимости государственного тягла. Это переживалось многими
поколениями русских земледельцев в качестве психологической (правовой
— во вторую очередь) предпосылки самой возможности крестьянского хо-
зяйствования. Крестьяне понимали тягло не как ренту верховному собст-
веннику земли, а как выпавший на их долю способ служения Государству.
Само крестьянствование воспринималось земледельческим способом несе-
ния тягла. Существование крестьянского хозяйства как имущественно-бы-
тового комплекса выступало условием тяглоспособности земледельца.
«Крестьяне справедливо признают, — отмечал исследователь юридических
обычаев русской деревни И. Г. Оршанский, — что личность и имущество их
существуют главным образом для их пропитания, т. е. поддержания необхо-
димой для страны рабочей силы, и затем для отбывания казенных повинно-
стей»1 2. На протяжении целого ряда столетий основным предназначением
1 См.: Миронов Б. Н. Историк и социология. Л., 1984. С. 21.
2 Оршанский И. Г. Исследования по русскому праву обычному и брачному. СПб., 1879. С. 93.
92
надела и имущества крестьянского двора представала необходимость вос-
производства собственно тягла и тяглоспособности его (т. е. двора) произво-
дительных сил и средств производства. Поэтому в менталитете русских кре-
стьян сформировалось устойчивое представление о двухуровневом предна-
значения крестьянской собственности — семейно-потребительском и тягло-
вом. Тягловое предназначение признавалось необходимым и достаточным,
семейно-потребительское — только необходимым.
Менялись конкретно-исторические формы тягла, но это ментальное
представление сохранялось и проявлялось в мотивации социально-эконо-
мического поведения в суждениях и поступках крестьян. Проявлялось не-
редко сквозь рыночно-предпринимательскую форму крестьянских дейст-
вий. Так, например, анализ двух тематических выборок — о налоге и о кре-
стьянской торговле — корреспонденции, полученной в годы нэпа редакцией
центральной «Крестьянского газеты», показывает, что торговая активность
крестьянина как продавца в большинстве случаев стимулировалась стрем-
лением в назначенный срок рассчитаться по сельхозналогу. «Излишки», ко-
торые крестьянин вынуждено в таких случаях продавал, образовывались,
как правило, за счет предельной миминизации необходимых потребностей
его семьи-двора. Крестьяне, говорилось в одном из писем, «во всем себе от-
казывают, ходят в лохмотьях, едят что пришлось, а продналог платят, напря-
гая все свои силы»1. Жалобы на непосильность налогообложения — одна из
ведущих тем в потоке крестьянских писем 1920-х гг. в редакции газет и ру-
ководству страны — мотивировались, в общем, довольно стандартно. Испо-
кон веков Власть стрижет крестьянство словно овечку. Так уж повелось —
Государство без этого жить не может. Но сейчас, объясняли крестьяне, того
и гляди, «последку шкуру сдерешь, так после шерсти не настрижешь»1 2. В
традиционном контексте взаимоотношений Земли и Власти подразумева-
лась заинтересованность последней в поддержании тяглоспособности насе-
ления. Примерно того же деревня ожидала от новой Власти с переходом к
нэпу: «На святках стали, как водится, рядиться, выворотили шубы, придела-
ли маски из бересты с мочальной бородой. Три женщины, все три неграмот-
ные, затеяли рядиться по-новому. Одна оделась продинспектором, сапоги со
скрипом, штаны-галифе, модный френч, фуражка со звездою, а под звездою
для пущей убедительности написано «продинспектор». Сама написать не
умела, попросила написать не кого иного, а студентку из Питера. Другая за-
тейница оделась беднейшим старичком, в лапотках, в заплатанных портках,
бородка мочальная, шапочка худая. Третья нарядилась двухсторонне: одна
половина совсем как у продинспектора, новый сапог, штанина-галифе, пол-
1 Российский государственный архив экономики, (далее сокращенно — РГАЭ). Ф. 396.
Оп. 2. Д. 34. Л. 74.
2 Цит. по; Большаков А. М. Деревня после Октября. М., 1925. С. 93.
93
шапки, пол-звезды, а другая половина как у ободранного старичка, лапоть,
штанина с заплатами, вытертый шубный рукав, пол-шапки худой, и на этом
сложносоставном головном уборе написано соединительно «С.С.С.Р.» И вот
пошли все трое по домам, и стали представлять. Продинспектор топает нога-
ми: «продналог подавай!». А старичок с бороденкой мотает головой, на ко-
ленки становится: «нету, не дам!». А двуликая Федора СССР смотрит зага-
дочно и только покручивает рукою пышный, единственный ус — с левой
стороны, продинспекторский»1. Поборы, масштабы которых подрывали вос-
производственный потенциал крестьянских хозяйств, переживались кресть-
янами психологически очень болезненно еще и потому, что Власть действо-
вала в пику их ментальному представлению о приоритете тяглового назна-
чения собственности над семейно-потребительским. Хозяйству-то еще мож-
но было придать «самоедский» характер, а вот менталитету — поздно: «рабо-
та на земле не та стала — и не на чем, и не зачем: выросло на себя, и слава
Богу»1 2.
Ментальное представление о двухуровневом предназначении собствен-
ности стало нормообразующим в обычном крестьянском праве и опреде-
ляющим в мотивации поземельно-имущественной деятельности общины-
мира и семьи-двора. Община традиционно осуществляла подворную рас-
кладку тягла, распределяла надельную землю и обеспечивала всеми видами
угодий «по тяге». Важнейшей заботой общины было поддержание обеспе-
ченности крестьянских дворов недвижимостью на уровне семейно-потреби-
тельской необходимости и тягловой достаточности. Основное бремя забот
по поддержанию такого же уровня обеспеченности движимым имуществом
(«крестьянскими животами») несло непосредственно семейное хозяйство
прежде всего в лице его главы и это входило составной частью в совокупную
мотивацию производственной деятельности двора. В менталитете русских
крестьян отложилось признание преимущества прав общины в отношении
крестьянской недвижимости (лишь постепенно, в масштабе всей общины и
по ее же решению, осуществлялся переход к наследственному пользованию
дворовым местом, а затем и усадебной оседлостью3 — эти виды угодий не
подлежали периодическим переделам) и преимущества прав двора в отно-
шении скота, инвентаря, урожая, заработков членов семьи и т.п., «имения».
Известны случаи, не связанные с выморочностью двора, когда обшина заби-
1 Революция в деревне. Очерки. М— Л., 1924. С. 7—8.
2 Цит. по: П. Б. Советская деревня // Вестник крестьянской России. Берлин. 1925. № 1.
С. 21.
3 См., напр.: Александров В. А. Обычное право крепостной деревни России. XVII — нача-
ло XIX в. М., 1984; Осокина Е. А. Осознание крестьянством своих прав на землю в порефор-
менную эпоху (70—80-е годы XIX в.) // Человек и его время. Сборник материалов Всесоюз-
ной школы молодых историков. М., 1991; Кучумова Л. И. Сельская община в России (вторая
половина XIX в.) М., 1992.
94
рала в надельный фонд покупные земли крестьянской семьи,1 т.е. благопри-
обретенную недвижимость. И это воспринималось как должное, что вряд ли
было бы возможно без соответствующей санкции крестьянской ментально-
сти. Само по себе распределение объектов крестьянской собственности на
сферы преимущественного влияния общины или двора определенным обра-
зом характеризует соподчинение тяглового и семейно-потребительского
уровней предназначения собственности в менталитете русских крестьян. Но
и право полного хозяйственного ведения крестьянского двора в отношении
движимого имущества не было безусловным. Обычное право ограничивало
его возможностью вмешательства общины, если таковое оправдывалось ин-
тересами тягла. Община не допускала семейно-хозяйственные разделы и
имущественные сделки, в результате которых создавалась бы угроза утраты
тяглоспособности крестьянских дворов. Вообще в действиях общины в
большей степени и непосредственнее, нежели в действиях двора, выража-
лись господствующие крестьянские представления о должном. Но и общи-
на, и двор в процессе повседневной реализации крестьянской собственности
искали «золотую середину» — оптимальное соотношение семейно-потреби-
тельского и тяглового уровней ее (т. е. собственности) предназначения.
Это нашло свое отражение в обычно-правовом порядке крестьянского
наследования. Суть его можно изложить следующим образом. Крестьянин с
малолетства участвовал в хозяйственной деятельности родительского двора
и право на свою долю в общесемейном имуществе «замозолил». Если эта до-
ля позволяла ему в свое время «отпочковаться» таким образом, чтобы и хо-
зяйство родителей не развалить, и свое тяглоспособное создать, то община,
как правило, давала «добро» на выдел, перераспределяла надельную землю
и помогала в обеспечении дворовым местом и усадебной оседлостью. Роди-
тельский двор предоставлял выделяющемуся крестьянину его долю и в дви-
жимом, и в недвижимом имуществе по прошлому труду и будущему тяглу
После выдела крестьянин больше никаких прав в отношении имущества ро-
дителей не имел — «отрезанный ломоть к ковриге не прильнет». Оно насле-
довалось младшим сыном (принцип минората) вместе с обязанностью со-
держать престарелых родителей. На основе этих же принципов — тяглоспо-
собности и трудовой обеспеченности долей — происходили и общие семей-
но-хозяйственные разделы. Завещания в крестьянской среде, как правило,
не практиковались: «У большинства всего кусок хлеба да рубаха, что тут за-
вещать»1 2. Средства производства и необходимые жизненные условия доста-
вались крестьянину как бы сами собой: трудовая включенность в жизнь се-
мьи-двора и поземельно-тягловая — в жизнь общины-мира предоставляли
1 См., напр.: Александров В. А. Указ. соч. С. 161, 163; Щербина Ф. Русская земельная об-
щина // Русская мысль. 1880. Год первый. Книга 5. С. 15.
2 Цит. по: Оршанский И. Г. Указ. соч. С. 85.
95
ему определенные права на определенное «имение». В крестьяноведческой
литературе верно отмечено, что крестьянин наследовал не землю и не иму-
щество как таковые, он наследовал образ жизни1. Наследовалось крестьян-
ствование: «Ты мужиком на свет родился. И должен бремя то нести»1 2. А
крестьянское бремя в том и состояло, чтобы земледельческим трудом кор-
мить себя и свою семью, а через тягло, — и все Государство, Россию: «мужик
живет и служит для того, чтобы пахать, косить, платить подати и всех кор-
мить...»3
Репутация крестьянина как умелого и уважаемого домохозяина зависе-
ла в первую очередь от его умения так наладить жизнь и производственную
деятельность своего двора, так распорядиться трудом и его результатами,
чтобы и тягло исправно неслось, и потребности семьи удовлетворялись бы
без чрезмерного напряжения сил. Этот смысл чаще всего и вкладывался кре-
стьянами в понятие «хозяин». В сущности, по настоящему частным (т.е. до-
пускающим только минимальное и только в экстремальных случаях внеш-
нее вмешательство) в крестьянской собственности был лишь сам процесс
хозяйствования. Условия же хозяйствования редко в какой период отечест-
венной истории находились в частной собственности крестьянина «де юре»,
с точки зрения соответствующего законодательства, и, пожалуй, еще реже —
«де факто», с точки зрения психологического их присвоения. Необходи-
мость хозяйской реализации крестьянской собственности привела к любо-
пытной внутридворовой персонификации имущественных ориентаций. Как
показывают этнографические и литературные описания русской деревни,
большак в своей деятельности воплощал синтетическую (т. е. и семейно-по-
требительскую, и тягловую) ориентацию крестьянской собственности, а
болыпуха — по большей части, семейно-потребительскую. Право распоря-
жения имуществом двора принадлежало большаку. Он отвечал за общую
тяглоспособность двора, решал вопросы купли и продажи, ухода на заработ-
ки, распределения работ в семье. Если большак плохо справлялся с обязан-
ностями главы хозяйства (а это определялось по тяглоспособности), двор
или община могли его сменить. Принудительное смещение распорядителя
крестьянским хозяйством могло иметь место не только по тому, что, как от-
мечалось в одном из исследований, самый объект распоряжения являлся об-
щесемейной, а не личной собственностью домохозяина,4 но и потому, что
основным предназначением этой собственности и первейшей задачей боль-
1 См. Гордон А. В. Тип хозяйствования — образ жизни — личность // Крестьянство и
индустриальная цивилизация. М., 1993.
2 Вести о России. Повесть в стихах крепостного крестьянина. 1830—1840 гг. Ярославль.
1961. С. 60.
3 Цит. по: Миронов Б. Н. Указ. соч. С. 145.
4 См.: Статистик. Крестьянская семья и «семейная собственность» в Архангельской гу-
бернии. Архангельск. 1912. С. 56.
96
шака было несение тягла. Над болыпухой угроза непосредственного смеще-
ния, как правило, не довлела, а потому она могла позволить себе сосредото-
читься на интересах и потребностях собственно семьи. Такой психологиче-
ской ориентации болыпухи способствовал и характер имущества, традици-
онно находившегося в прямом ее ведении — съестные припасы двора, посу-
да, утварь, одежда и т.д. Обычаи, связанные с приданным, также формирова-
ли у крестьян повышенное стремление «добра наживать». Крестьянские по-
говорки недвусмысленно характеризуют роль женщины в поддержании
имущественного благосостояния двора: «муж задурит — половина двора
сгорит, а жена задурит — и весь сгорит» или «муж возом не навозит, что же-
на горшком наносит».1 Семейно-потребительский «крен» психологии кре-
стьянских женщин зачастую приводил к проявлению их собственнического
рвения даже и в сфере традиционно «мужской» имущественной компетен-
ции. Вот, например, землеустроитель рассказывает о деревенских скандалах
при размежевании наделов: «А особенно по бабам видна разладица и раздор
в деревне, когда дело идет о землеустройстве. Вышел я как-то из избы: смот-
рю — бабы у углов и у колодцев стоят, ругаются площадными словами, да
такими, какими и мужик-то постесняется выругаться. А то еще видел сцен-
ку: во время этой ругани одна баба другой показывает..., подняв подол. Это
считается самым большим оскорблением...»1 2
Хозяйская — т. е. отвечающая двухуровневому предназначению — реа-
лизация крестьянской собственности была заведомо невозможной, если
двор не располагал рабочим скотом. «Без лошади крестьянин — не хозяин»,
— говорила деревня3. «Это равносильно тому, — пояснялось в одном из кре-
стьянских писем, — (как) если у фабричного рабочего нет производитель-
ной машины или станка, то он не может вырабатывать предметы потребле-
ния. Также равно и крестьянин, не имеющий кормилицы-лошади, произво-
дитель плохой»4. Значение рабочей лошади в крестьянском хозяйстве — а,
опосредованно, и назначение крестьянской собственности вообще — подчер-
кивают многочисленные факты деревенского самосуда над конокрадами, о
которых газеты второй половины прошлого — начала нынешнего столетия
писали едва ли не чаще, чем в наши дни — о мафиозных разборках. Приво-
дились подробности жестоких истязаний, которым подвергался конокрад
перед смертью. У читателей, плохо знавших деревню, складывалось впечат-
ление, что в таких диких формах проявлялся собственнический инстинкт
крестьян. Между тем, расправа с конокрадами никогда не была делом рук
одного или нескольких пострадавших дворов. Поднималась вся деревня, в
1 См.: Ефименко А. Исследования народной жизни. М., 1884. С. 95.
2 Буров Я. Деревня на переломе. (Год работы в деревне) М.— Л., 1926. С. 186.
3 История советского крестьянства. М., 1986. Т. I. С. 328.
4 РГАЭ. Ф. 396 Он 2. Д. 34. Л. 74.
97
4 — 3717
том числе и безлошадники. Такая солидарность не объяснима исключитель-
но стремлением укрыться от возможной ответственности за широкую спину
«мира». И уж тем более — «стадным» чувством. Это была, в основе своей,
рациональная, одинаково переживаемая всеми крестьянами вместе и каж-
дым из них в отдельности реакция, вполне адекватная вине конокрада.
«Нужно пожить в глуши подле крестьянина, — подчеркивалось в воспоми-
наниях мирового судьи В. Н. Назарьева, — чтобы составить себе ясное поня-
тие о том, какую роль играет рабочая лошадь в его быту и хозяйстве, тогда
только поймешь, что в ней, в этой неказистой, на вид шаршавой, с отвислым,
набитом соломой брюшком и врозь расставленными ушами рабочей лошади
соединяются для крестьянина-пахаря неизменный товарищ, правая рука,
благосостояние и только что не жизнь всей семьи, поймешь, что лишая кре-
стьянина лошади, конокрад в то же время переворачивает вверх дном весь
быт его, все хозяйственные соображения, так что бедняк, при всей выносли-
вости русской натуры, теряет голову, опускает руки, боится открыть глаза,
заглянуть в будущее, где уже ждут его и грозят недоимки, нужда и наконец
голод»1. Самосуд над конокрадами был не результатом оскорбления собст-
веннических чувств, а проявлением «моральной экономики» русского кре-
стьянства.
Не только предназначение, но и происхождение собственности в мента-
литете русских крестьян в значительной степени увязывалось с выполнени-
ем сословных обязанностей перед Государством. С тягловой обязанностью
перед Государством связывалось происхождение крестьянского права на
землю и «животы». Со служилой обязанностью перед Государством — про-
исхождение помещичьего права в отношении крестьян и земли. Складыва-
ние крепостничества воспринималось крестьянством в русле мероприятий
Власти по совершенствованию, с одной стороны, организации крестьянско-
го тягла и, с другой стороны — службы «служилых людей». Прикрепление к
земле сводило к минимуму непредвиденные «провалы» тяглоспособности и
«гарантировало» крестьянам обеспечение тяглыми наделами. Фактор дав-
ности поземельной «крепости» способствовал психологическому присвое-
нию крестьянами конкретных сельскохозяйственных угодий. Правда, част-
ным «крепостное» психологическое присвоение не было, поскольку, во-пер-
вых, земля как объект присвоения считалась «вековой царевой», во-вторых,
крестьяне как субъекты присвоения самих себя считали «вековыми царевы-
ми» и. в-третьих, целью присвоения считалось тягло. Переход черных зе-
мель с прикрепленными к ним крестьянами в разряд служилых не влек за
собой крестьянского признания собственности помещика на землю. Показа-
тельны в этой связи взгляды И. Т. Посошкова, изложенные им в 1724 г. в
1 Назарьев В. Н. Современная глу-шь. Из воспоминаний мирового судьи // Вестник Ев-
ропы. 1872. Том II. С. 151—152.
98
«Книге о скудости и богатстве». Крепость помещику воспринималась кре-
стьянами как функция государственной, а не экономической власти. Фак-
тор давности крестьянской «крепости» помещику (многократно усиленный
податной реформой Петра I) работал, конечно, на взаимное психологиче-
ское присвоение, но со стороны крестьян оно, опять-таки, не было частным.
Землю же владельческие крестьяне из сферы такого присвоения вообще ис-
ключали: «мы ваши, а земля наша». С таким ментальным представлением
русское крепостное крестьянство встретило 1861 г.
Между тем с XVII в. сама Власть начала активно выхолащивать госу-
дарственно-тягловый для крестьян и государственно-служилый для поме-
щиков смысл русского крепостничества. Под помещичье право на «души» и
земли подводилась совершенно другая законодательная база, крестьянской
ментальности никак не соответствовавшая. Официальное законодательство
развивалось, разводя частно-правовую и публично-правовую сферы. Обыч-
ное крестьянское право даже намека на подобное разведение не содержало.
Наметилась тенденция к поэтапному раскрепощению сословий на новых
правовых началах. Дворяне были освобождены от обязательной государст-
венной службы, а «Жалованная грамота дворянству» максимально прибли-
зила их юридический статус к гражданскому, в том числе и в отношении
права собственности. Незадолго до этого Екатерина II ввела в российское
законодательства сам термин «собственность», сразу же придав ему частно-
правовое звучание*. Такое «разгосударствление» помещиков обернулось
«приватизацией» ими крестьян и земли. Реформа 1861 г. готовилась и про-
водилась в условиях все более углублявшегося социокультурного раскола
страны. Господствующий класс достаточно «европеизировался» и теперь
знал, что частная собственность священна и неприкосновенна. Крестьяне
этого еще не знали. Власть раздавала помещикам земли с крестьянами на ос-
нове одной правовой парадигмы, а освобождала крестьян от помещичьей
«крепости» на основе другой, «цивилизованной». Личную свободу крестья-
нам предоставили бесплатно, по-христиански. Причем Власть очень стара-
лась внушить им чувство долга перед «благородным сословием» за эту его
«жертву». Но надельную землю следовало выкупать — частная собствен-
ность помещика! Так русские крестьяне по-настоящему познакомились с
понятием частной собственности на землю. С его помощью им объяснили,
почему крестьянская земля оставалась в помещичьей «крепости». В игнори-
ровании реформаторами социальной памяти крестьян во многом корени-
лась ментальная подоплека будущих социальных катаклизмов. Деревня жи-
га ожиданием «настоящей воли»: «если-де нас царь-батюшка отобрал у гос-
под, то и землю, которая осталась за помещиками, тоже отберет и отдаст ее
1 См.: Вдовина Л. Н. Право и суд // Очерки русской культуры XVIII века. Часть вторая.
М., 1987. С. 177.
99
нам даром»1. Требование «черного передела», безусловно, генерировалось
ментальным представлением русских крестьян о государственно-тягловом
происхождении их прав на землю.
Русской крестьянской ментальности архетипически присуще представ-
ление о труде как о первоисточнике имущественных прав. Крестьяне ото-
ждествляли понятие труда с физическим трудом — основным содержанием
собственной жизни и способом несения тягла. «Взгляд на физический труд,
как на основу права собственности, широко распространен среди крестьян, »
— писал исследователь новгородской деревни М. Я. Феноменов1 2. А. Я. Ефи-
менко, С. В. Пахман и ряд других исследователей видели это обстоятельство
как специфическое, отличающее обычное крестьянское право от писанного
гражданского законодательства3. Трудовое происхождение собственности
придавало ей неприкосновенность в глазах крестьян. Выше уже отмечено,
что собственность на землю, и вытекающие из нее правоотношения тракто-
вались крестьянством в контексте сословной службы. А собственностью в
настоящем смысле слова земля быть не может, поскольку никем не сделана.
Крестьянину, нашедшему в земле клад, в голову не могло придти, что его
следовало бы возвратить «собственнику» земли или хотя бы предоставить
тому какую-то долю.4 ’Кто срубит бортяное дерево, тот вор — он украл чело-
веческий труд; кто рубит лес, никем не посеянный, тот пользуется даром Бо-
жиим, таким же даром, как вода, воздух5. Крестьяне были убеждены, что
«леса никем не сеются и не садятся, а созданы на общую потребу», а потому
порубки в казенном или помещичьем лесу не рассматривались ими как на-
рушение права собственности. «Вот ловят крестьянина на лесной порубке...,
— рассказывала А. Я. Ефименко, — обзывают его вором. Того даже слезы
прошибают от тяжкой обиды: «отродясь не был вором, а тут вот, на-поди,
вором величают», плачет он и вполне убежден, что его обидели напрасно. В
суд идти и понести наказание, когда поймали, это так, это следует по закону,
— что поделаешь, когда такой чудной закон выдумали? — а все же таки не
вор и вором отродясь не был»6. И таким было крестьянское отношение не
только к лесу, но и к недрам: и лес, и нефть, и уголь, и другие виды топлива
и руды есть продукты стихийной природы, а, следовательно, пока рука чело-
века не тронет, таковой ничего не стоит, и начинает приобретать ценность
1 Цит. по: Короленко В. Г. Земли! Земли!: мысли, воспоминания, картины. М., 1991. С. 13.
2 Феноменов М. Я. Современная деревня. Опыт краеведческого обследования одной де-
ревни. Ч. 2. М., 1925. С. 93.
3 См.: Ефименко А. Указ. соч. С. 167; Пахман С. В. Обычное гражданское право в России.
Юридические очерки. Т. I. СПб., 1877. С. 44.
4 Пахман С. В. Указ. соч. С. 43.
5 Ефименко А. Указ. соч. С. 145.
6 П'
1 ам же.
100
как рука человека начинает касаться...»1 «Нерукотворные» объекты собст-
венности психологически присваивались крестьянином в меру хозяйствен-
ных потребностей и трудовых усилий, затраченных на их удовлетворение. И
только затем возникала неприкосновенность как качество собственническо-
го отношения. Возникало почти религиозное уважение к собственности, о
проявлениях которого писала А. Я. Ефименко: «Кража скошенного сена на
лугу, хлеба на поле, хотя никто их не сторожит, вещь совсем исключитель-
ная, покрывающая виновника вечным позором. Даже крайняя необходи-
мость не может заставить крестьянина нарушить святое для него, в данном
случае, право собственности. Существуют оригинальные обычаи, имеющие
целью примирить факт настоятельной необходимости нарушить право соб-
ственности с крайним уважением, которое обнаруживает крестьянство по
отношению к этому праву. Вот некоторые примеры. В Архангельской губер-
нии существует такой обычай: если путнику понадобится в дороге корм для
лошади, он берет сено из первого попавшегося зорода, но непременно кладет
в зород деньги, соответственно стоимости сена. Близкий к этому обычай
встречается в Земле Войска Донского. В неурожайные годы, когда бедняки
находятся в совсем безвыходном положении — купить хлеба не на что, за-
нять не у кого, — они прибегают к самовольному, так сказать, займу у бога-
тых. Из хлеба, которые зажиточные держат необмолоченным в степи на то-
ку, вдруг исчезает несколько копен, взятых неизвестно кем, а на другой или
даже на третий год, при урожае, хлеб привозится опять, всега 2—3 копнами
больше, чем было взято, и складывается на том же самом месте. Когда берут
хлеб, иногда оставляют на месте записку, в которой говорится, что заставила
взять хлеб крайняя нужда, и что он будет непременно возвращен при уро-
жае»1 2.
С представлением о труде как первоисточнике имущественных прав
связано ментальное крестьянское предпочтение коллективности собствен-
ности. «В правосознание русского крестьянства твердо установилось поня-
тие о коллективности права, т.е. о принадлежности его не отдельным лицам,
а союзам, связанным общностью хозяйственных интересов, — отмечалось в
подготовленном А. А. Риттихом своде трудов местных комитетов о нуждах
сельскохозяйственной промышленности. — Такими субъектами права явля-
ются община и двор; последний притом — как трудовой союз, а не как се-
мейный»3. Долгие века почти весь цикл земледельческих работ был — и в
значительной степени остается — объектом совокупных трудовых усилий
семьи-двора, а некоторые ключевые его моменты (сведение леса, подъем це-
1 Государственный архив Российской Федерации (далее сокращенно — ГАРФ).
Ф. 1235. Он. 60. Д. 108. Л. 54.
2 Ефименко А. Указ. соч. С. 143—144.
3 Крестьянский правопорядок. Свод трудов местных комитетов по 49 губерниям Евро-
пейской России. СПб., 1904. С. 62.
101
лины или залежи, позднее — перераспределение имеющейся и приобретение
дополнительной земли и т. д.) — соответственно, крестьянской общины. Не
случайно в обычном крестьянском праве отмечаются нормы, характеризую-
щие крестьянскую собственность как одновременно и «чересполосно-об-
щинную и семейную». Мера коллективности субъекта имущественных прав
в менталитете русских крестьян была пропорциональна мере трудового «по-
силья» объекта собственности. Комплексное действие долговременных фак-
торов природно-климатического и социально-экономического порядка на
территории исторического центра России обусловило воспроизводство об-
щины в качестве субъекта крестьянской собственности1. Надо полагать, ши-
рокое распространение в первой четверти XX в. кооперативной формы то-
варно-рыночной адаптации крестьянских хозяйств имело среди своих пред-
посылок и ментальное предпочтение русскими крестьянами коллективно-
сти собственности. (Показательно в этой связи письмо крестьянина Перепу-
хова в газету «Беднота», опубликованное в сборнике документов «Коопера-
тивно-колхозное строительство в СССР, 1923—1927.» М., 1991. С. 39—40.)
Господство в крестьянской среде на протяжении «времени большой
длительности» представления о двухуровневом — семейно-потребитель-
ском и тягловом — предназначении и сословно-трудовом происхождении
собственности сформировало ментальную основу для устойчивого воспри-
ятия русскими крестьянами капиталистических ценностных ориентаций
как своего рода аномалии. Б. Н. Миронов справедливо подчеркивает, что ис-
пользование собственности в целях накопления, эксплуатации неимущих,
обогащения и т.п. осуждалось крестьянами. Для них собственность — не ка-
питал, приносящий доход или прибыль, а средство пропитания и исполне-
ния обязанностей перед Государством1 2. «Мужики — не купцы, а крестьяне,
работники хлебопахотные: им не капиталы копить, а вырабатывать нужные
дому, для семьи достатки, да за добрые труды быть словутными, почетными
в миру, в обществе». «Мужик — работник, работа его капитал, его Божие
предназначение». Так говорили сами крестьяне3. Тягловый архетип дикто-
вал крестьянину свои стандарты имущественного поведения, ставили неви-
димые пределы хозяйственной рационализации, агротехническим и быто-
вым инновациям. Для попытки «интенсивников» в 1920-е гг. перестроить
свои хозяйства на началах предпринимательства за счет повышенной само-
эксплуатации встречали непонимание и подозрение со стороны деревенско-
1 См.: Милов Л. В. Природно-климатический фактор и особенности российского истори-
ческого процесса // Вопросы истории. 1992. № 4—5; Его же. Если говорить серьезно о частной
собственности на землю... Россия: климат, земельные отношения и национальный характер //
Свободная мысль. 1993. № 2.
2 Миронов Б. Н. Указ. соч. С. 22.
3 Лурье С .В. Как погибла русская община // Крестьянство и индустриальная цивилиза-
ция. С. 145.
102
го большинства. В лучшем случае — воспринимались как чудачества. «Один
из самых интересных «послевоенных» (имеется в виду первая мировая вой-
на — О. Я.) мужиков — это Григорий Герасимов, — рассказывается в сборни-
ке «Крестьянин в XX веке». — Он четыре года пробыл в германском плену,
причем на войну пошел прямо от сохи — неграмотный, склонный к выпив-
ке... — Пришел — узнать его невозможно! — говорят мужики, — чистяк та-
кой, грамотный, по-немецки может, и сейчас же занялся коровами. И все на
немецкий лад. Коровам конюшни построил — такие конюшни, целые хоро-
мы, моет их, холит, кормит зимой по часам, пастуха просит, чтобы не бил их,
и не пугал, а то, говорит, — у коров молоко будет плохое. Чудак такой... Хо-
тя, правда, коровы у него стали, как барыни, и дают молока куда больше
против наших... Сейчас у него шесть коров — породистые, сытые, чистые;
мечтает еще прикупить «хоть бы с десяток, да налоги одолели». Дома все хо-
зяйство ведет на какой-то нерусский лад: вымостил двор щебнем, в избе чис-
тота, все в порядке, перед едой все руки моют с мылом — явление необычай-
ное»1 .
Наличие психологической ориентации на использование собственно-
сти в качестве капитала было для крестьян самым точным индикатором, по-
могавшим определять «кулака». Прежде всего, конечно, обращали внимание
на эмпирические признаки: навязывает «нечестные» условия найма лошади;
использует в обработке надельной земли труд батраков, но сам в поле не ра-
ботает; арендует мельницу; производит самогон на продажу... Или в жены
берет не девку, а приданое: «За одной невестой корову давали, за другой па-
ру да еще сарай в придачу. — А третья? — За той на станции дом давали. —
Ну и что, взял? — Какое там, — четвертая подвернулась. За той три коровы,
велосипед, граммофон и золота кучу дали»1 2. По таким признакам о человеке
судили в соответствии с пословицей «продашь душу в ад — будешь богат».
Как отмечалось в одном из писем в газету «Беднота», кулак — это характе-
ристика не столько имущественного состояния крестьянина, сколько со-
стояние его души3.
Ментальность русских крестьян отторгала не только капиталистиче-
ское предназначение, но и капиталистическое происхождение собственно-
сти. Вот, например, типично деревенскую версию происхождения торгового
капитала излагает повесть в стихах анонимного крестьянского автора сере-
дины XIX в.: «Уж я ль торговле не учил! Но к ней в нем дарованья нет. Сты-
дится много запросить, Обвесить завсегда робеет, Ленив худой товар хва-
лить, Обмерить также не умеет»4. Торговец лавочник — судя по источникам,
1 Яковлев А. Подмосковные мужики // Крестьянин в XX веке. М., 1925. С. 232—233.
2 Брыкин Н. В новой деревне. Очерки деревенского быта. Л., 1925. С. 13.
3 См.: Солопов А. Кого считали кулаком в 1924—1925 годах? // Трудные вопросы исто-
рии. М., 1991. С. 87.
4 Вести о России. С. 50.
103
прямо-таки фантом русской крестьянской ментальности — «паразитирует
крестьян, заставляя их давать ему доход на том, чего он не производил, то
есть делает “на чужой труд надбавку”...»1 У торговца своя арифметика: «2 х 2
= 8. Говорим: ведь неправильно. Нельзя правильно, почему (?) в трубу уле-
чу. Думаем, летел бы ты хотя и к черту на рога, только не обирал бы меня...»1 2
Такое происхождение «зажиточности» крестьяне не признавали праведным.
Суть крестьянского подхода к оценке справедливости происхождения богат-
ства очень точно передал Г. И. Успенский: «Богачи всегда бывали в деревне:
но я спрашиваю, чем и каким образом мог разбогатеть крестьянин-земледе-
лец и как и отчего мог обеднеть? Только землей, только от земли. Он не ви-
новат (подч. слова Г. И. Успенский выделил курсивом — О. Я.), что у него
уродило, а у соседа нет; не виноват он, что он силен, что он умен, что его се-
мья подобралась молодец к молодцу, что бабы его встают до свету и т. д. Тут
— счастие, талант, удача; но счастие, талант, удача — земледельческие, точно
так же как у соседа земледельческая неудача, отсутствие силы в земледелии,
отсутствие согласия семьи, нужного для земледелия. Тут понятно богатство,
понятна бедность, тут никто ни перед кем не виноват... Но тот же самый че-
ловек, который без зависти и злобы переносит богатство, понятное и объяс-
нимое с точки зрения условия собственной жизни и миросозерцания, ожес-
точится и со злобою будет взирать на такое богатство соседа, которое он, во-
первых, не может понять и которое, во-вторых, вырастает вопреки всему его
миросозерцанию...»3 Никаких ментальных гарантий неприкосновенности
доставшейся такими «непонятными» путями собственности русская дерев-
ня предоставить не могла. Скорее напротив: «Деревенские богачи пошли у
нас либо с фальшивых денег, либо с воровства у пьяного барина капитала из
его кармана, либо с убийства в лесу проезжего купца... Так, по-моему, если
они разбогатели, то не грех им и бедным людям помочь. — Не будет греха!
Не будет! — раздавались голоса. — Угнал мужик у бедного последнего коня,
откормил его и стал ездить на нем по ярмаркам да приобретать капитал... А
только изловчился один такой и скрал холеного коня и стал хвалиться им и
приговаривать потерпевшему: тебе самому лошадь досталась даром, столько
лет ты пользовался ею. Стало быть и я имею право взять ее у тебя даром и
пользоваться ею; а потом и следующий бедняк может получить ее от меня на
таких же правах...» Наблюдатель, записавший эту крестьянскую беседу, за-
метил: «Странно мне было слышать эту легальность взаимного грабежа, но
на мужиков метафора благодетельного конокрада действовала чарующим
образом»4.
1 Деревня при нэпе: Кого считать кулаком, кого тружеником. Что говорят об этом кре-
стьяне? М., 1924. С. 21.
2 ГАРФ. Ф. 1235. Оп. 60. Д. 108. Л. 58.
3 Успенский Г.И. Власть земли. М., 1988. С. 221—222.
4 Фаресов А. Настроение современной деревни // Исторический вестник. 1906. № 3.
104
В начале 1925 г. калужский крестьянин Захар Антонов написал боль-
шое письмо Председателю ЦИК СССР М. И. Калинину. В нем он упрекал
власть предержащих и людей науки в полном незнании крестьянства. И как
одно из свидетельств приводил широко растиражированное утверждение,
что будто бы вся крестьянская идеология может быть выражена двумя сло-
вами — быть собственником. «Ведь это неправильно понимать о крестьянст-
ве.»1 Не то чтобы подобных устремлений у крестьянина совсем не было, тем
более в 1920-е гг. Были, в том числе и в отношении земли. Переход национа-
лизированной земли в пользование крестьян — в чем они, кстати, усматри-
вали «скорее естественный ход вещей, чем подарок большевиков»* 2 — стиму-
лировал у довольно широких слоев деревни стремление прекратить земель-
ные «отнимы» (общинные переделы и «определить на душу, занумеровать в
пожизненную собственность»3. Но если собственническую составляющую
вырвать из по сути неразрывной крестьянской системы ценностей, если ее
отделить от по сути нераздельной мотивации крестьянского хозяйствова-
ния, да еще и придать ей самодовлеющее, больше того, ключевое значение,
то получится «неправильное понимание о крестьянине». В крестьянской
среде господствовало и транслировалось из поколения в поколение пред-
ставление о двухуровневом — семейно-потребительском и тягловым —
предназначении и сословно-трудовом происхождении собственности. Соб-
ственность ментально подчинялась крестьянствованию, а не крестьянство-
вание служило собственности.
С. 923-924.
* ГАРФ. Ф. 1235. Оп 60. Д. 108. Л. 45.
2 См.: Учительница. Три года в деревне. // Крестьянская Россия. Сборник статей. 5—6.
Прага. 1923. С. 184.
3 РГАЭ. Ф. 396. Оп. 5. Д. 72. Л. 26.
105
Д. Рэнсел
(США, Университет Индиана)
«СТАРЫЕ МЛАДЕНЦЫ» В РУССКОЙ ДЕРЕВНЕ
Проблема, которая долгое время меня интересует — это влияние высо-
кой смертности на психологию людей прошедших поколений и роль мен-
тальных механизмов, позволявших им справляться с такими людскими по-
терями. Особенно меня интересовал вопрос смертности новорожденных и
детской смертности вообще среди населения России, которая была до недав-
них пор самой высокой когда-либо и где-либо зарегистрированной. Не-
сколько лет назад передо мной возник вопрос, который в общих чертах, был
поставлен французским историком детства Филлиппом Арье1. Проще гово-
ря, мой вопрос был таков: значит ли, что потеря половины из появившихся
на свет детей, вызывала своего рода атрофию чувств и осознание неизбеж-
ности, которые, в свою очередь, приводили к тому, что матери, защищая се-
бя от эмоциональной травмы, связанной с утратой, уделяли минимум вни-
мания своим маленьким детям. И вследствие этого минимального вклада
материнской заботы, больше детей умирали чем было бы в противном слу-
чае.
Впоследствии я пришел к выводу, что это не лучшая постановка вопро-
са. Я нашел несколько социологических исследований о деревнях «третьего
мира», в которых говорилось о том, что женщины делали выбор, в кого из
своих детей они будут вкладывать свои силы, энергию, материальные ресур-
сы, а в кого нет. Дети, которых признавали не подлежащими обычному ухо-
ду, отмечались некоей словесной формулой через которую их мысленно вы-
деляли в особую категорию и оставляли на их собственное попечение. Если
они выживали — на то была воля Божья или каких-то других сил и тем са-
мым, доказав свою жизнеспособность, эти дети впоследствии будут также
любимы, как и те, в кого было вложено больше заботы. Предмет, который я
хочу исследовать — это отношение и восприятие людьми смерти, которое
позволяло им не быть подавленными эмоционально, заботясь об одних де-
тях больше, а о других меньше, то есть, что позволяет им смириться с пред-
пологаемой смертью многих из их детей, не исчерпав энергии, необходимой
для заботы о тех «избранных» детях и выполнения всей остальной необхо-
димой работы по ведению домашнего и надворного хозяйства (скот, огород
1 Р. Aries, Centuries of Childhood: A Social Histori of Family Life, trans. Robert Baldink.
New York, 1962.
106
и т. д.), кустарного производства плюс нести на плечах их общественные
обязанности.
Жители деревень «третьего мира» нынешнего времени стоят перед ли-
цом такой же проблемы, связанной с высокой рождаемостью на ограничен-
ной материальной базе, с которой сталкивались жители русской деревни во
времена царизма. Они имеют большее количество детей, чем могут прокор-
мить и живут, руководствуясь здравым смыслом, состоящим в том, что (по
их мнению) не все члены семьи имеют одинаковую ценность и, следователь-
но, никто не получает бесспорного права владения равными или, хотя бы,
соответсвующими половой или возрастной дифференциации, долями.
Люди всегда должны были делать выбор о том, как использовать свое
время и различного рода ресурсы, а в условиях сочетания экономии средств
к существованию с высокой рождаемостью, возможно сделанный выбор
имеет своими последствиями жизнь и смерть. В упомянутых сообществах
«третьего мира», как и в царской России, откровенное детоубийство не при-
емлемо, но различная степень заботы о маленьких детях принята и, видимо,
предполагается. Решение в некоторых случаях базируется на признаке пола
(о девочках заботятся меньше) или на последовательности рождения (пари-
тет). В северо-восточной Бразилии стандарт, по-видимому, это жизнеспо-
собность ребенка.1 Мне думается, что таков же был стандарт, которым поль-
зовались русские женщины в прошлом.
Перед тем как перейти к анализу психологических категорий, исполь-
зуемых матерями-крестьянками, я хочу остановиться на двух обстоятельст-
вах, с которыми связаны различия в уходе за маленькими детьми. Эти об-
стоятельства требуют не специфического анализа, ибо поведение матерей в
таких условиях может быть понято в прямой экономической и социальной
зависимости.
Первое обстоятельство связано с сезонной потребностью в женском
труде и сезонными колебаниями степени риска заболеваний и смерти. Сте-
пень заботы о детях в русских деревнях была непременно продиктована рит-
мом сезонных работ. Когда матери были заняты на летних полевых работах,
их маленькие дети получали меньше внимания, чем в течение сезона отно-
сительно свободного от напряженной работы. Вместе с большей распростра-
ненностью патогенных микроорганизмов летом, это приводило к более вы-
1 Наиболее сильные и важные из этих исследований сделаны о северо-восточной Брази-
лии. Смотри Nancy Scheper-Hughes, Death Without Weeping: The Violence of Everyday Life in
Brasil (Berkelty, 1992). А также: Susan С. M. Scrimshaw, Infant Mortality fnd Behavior in the
Regulation of Family Size // Population and Development Review 4 : 3. September 1978. P. 383—
403; Monica Das Gupta, Selective Discrimination against Female Children in Punjab, India //
Population and Development Review 13: 1. March 1987. P. 77—100; Nancy E. Levine, Differential
Child Care in Three Tibetan Communities: Beyond Son Preferece // Population and Development
Review 13 : 2. June 1987. P. 281—304.
107
сокой детской заболеваемости и смертности, чем в другие времена года1. Де-
ти, рожденные летом, соответственно, наделялись меньшей заботой и вни-
манием не вследствие каких-то особых соображений матерей относительно
жизнеспособности, а потому, что на крестьянках лежала ответсвенность за
всю семью (т. е. за всех членов семьи и особенно за тех, кто что-то произво-
дил или был потенциальным работником). Этими обязанностями нельзя
было пренебречь или отложить их из-за особенности русского сельского хо-
зяйства1 2. Другими словами, русские матери-крестьянки несли ответствен-
ность за общее благосостояние всей семьи, что превосходило их ответствен-
ность за каждого отдельного ее члена.
Эта ответственность обеспечить выживание семьи как единого целого
лежит в основе и второго обстоятельства. В записках, сделанных городски-
ми людьми о деревенском способе ухода за детьми, мы часто читаем о том,
что крестьянки пренебрегали ими. Доктора, в частности, нередко обвиняли
их в отказе обращаться за медицинской помощью для больных детей или ес-
ли и обращались, то в лечении не следовали советам врача. В этой же связи,
доктора отмечали, что крестьянки иногда заботились о корове больше, чем о
собственных детях3. Эти замечания были основаны на наблюдениях, а так-
же и на неправильном понимании способа выражения мыслей и чувств кре-
стьянками. Доктора и другие городские наблюдатели, с их понятиями и
представлениями (присущими классу профессионалов) о ценности каждого
отдельного младенца, имели неглубокое понимание обязанностей деревен-
ских женщин, которые вынуждали их порой уделять корове больше внима-
ния, чем ребенку. Такое обстоятельство убедительно пояснила в интервью
семидесяти-трехлетняя женщина из Ельнинского района Смоленской об-
1 Никотенко В.П. Детская смертность в Европейской России эа 1893—1896 год. СПб.,
1901. С. 13, 19, 256—257; Зарин П. И. Богородская волость Верейского уезда в санитарно-ста-
тистическом отношении // Пятый губернский съезд врачей Московского земства. Москва,
1881. С. 192—194; Гиляровский Ф.В. Исследования о рождении и смертности детей в Новго-
родской губернии. СПб, 1866. С. 274; Куркин П. И. Смертность малых детей // Публичные
лекции. Москва, 1911. С. 28—31.
2 Принципиально, короткий сезон выращивания урожая и неадекватные затраты труда
и средств. В соответствии с исследованиями по научной организации труда, сделанными в 20-
е годы, русские крестьянки проводили столько же времени на сельскохозяйственных работах
(как отдельные от домашней работы), сколько и мужчины. А. Большаков, Современная дерев-
ня в цифрах (Ленинград, 1925), стр. 100.
3 Шидловский К. К характеристике народных воззрений на этиологию, сущность и тера-
пию болезней. Из наблюдений земского врача // Медицинский вестник. 1883. № 52. С. 841,
говорит о корове. Другие источники отмечают фатализм крестьян: Демич В. Т. Педиатрия у
русского народа // Вестник общественной гигиены. 1891. № И. С.. 127—128; Грязнов П. Опыт
сравнительного изучения гигиенических условий крестьянского быта и медико-топографии
череповецкого уезда. СПб., 1880. С. 168; Жбанков Н. Влияние отхожих промыслов на движе-
ние народонаселения костромской губернии по данным 1866—1883 гг. Кострома, 1887. С. 87;
Отчет московского воспитательного дома за 1869 год. Москва, 1870. С. 29—31.
108
ласти. Типичная женщина своего возраста и этой местности, у нее было чет-
веро родов, первые в 1941 г. и последние в 1960 г. и всех, кроме последнего
ребенка, она родила дома с помощью повитухи. В разговоре о пользе и необ-
ходимости молока, для того, чтобы дети были живы, здоровы и росли, она
поведала следующую историю:
«Это же главное, чтобы детям хватало еды, особенно молока, чтобы они
были сыты. Один раз младший сын Михаил заболел. Я работала на само-
прялке, а она ведь вертится, от нее ветер идет, а он лежал рядом. Поднялась
температура, начался кашель. Медичка отправила в Ельню в больницу на
консультацию. А там посмотрели и сказали, что у мальчика двустороннее
воспаление легких, нужно ложиться с ним в больнице. А я говорю, не могу, у
меня корова должна отелиться. Врачи начали меня ругать: «Кто тебе доро-
же, сын или корова?» А я говорю: «Мне корова вторая мать, она всех кор-
мит». И ушла с сыном... А что бы я без коровы делала, чем бы я детей корми-
ла?1 »
Кто, зная ее ситуацию, подумал бы, что она сделала неразумный, не-
обяснимый выбор, позаботившись сначла о корове, а потом о сыне? Она
рисковала своим младшим сыном, чтобы не подвергнуть серьезной опасно-
сти всех остальных детей. К счастью, ее больной сын выздоровел.
Кроме этих обширных вопросов ритма сезонных работ и первостепен-
ной ответственности за всю семью, а не за отдельных ее членов, существова-
ли и другие обстоятельства, как например, если русской женщине казалось,
что кто-то из ее детей наиболее крепок, способен выжить и вносить свою
лепту в работу в хозяйстве, то на основе этих соображений она, вероятно,
могла придти к решению приложить большие усилия для такого ребенка,
чем для других. Дети, которые очевидно были слабы или больны или у кото-
рых наблюдались определенные приметы (о которых я буду говорить не-
много позже) и поэтому казалось, что их способность к выживанию малове-
роятна, наверное, не были наделены таким же уровнем заботы и я думаю,
что женщины были в состоянии совладать с таким решением, классифици-
руя мысленно ребенка в отдельные категории, концептуальное пространст-
во которых лежит за пределами ответственности родителей. Как это могло
происходить?
Одно из центральных понятий противоположностей в русском мышле-
нии — это молодой-старый. Такой классификацией определяется, конечно
же, биологический возраст, но употребление этих понятий в русском языке
также охватывает и многие другие категории бытия. Среди наиболее упот-
ребляемых — это те, в которых старый и молодой определяют чин как, на-
пример, в Киевской Руси «младшая дружина», члены которой не были
1 Интервью с Прасковьей Петровной К.. Летом 1993 г. (вед. Т. А. Листова на основе про-
граммы Д. Рзнсела).
109
младше по возрасту, а были младше чином, чем бояре или княжьи мужи. Та-
ким же образом, дети боярские не были моложе, а были ниже чином, чем
другие московские служилые люди. В другой ситуации, «молодой» и его
производные в русском языке несут значение не столько возраста, сколько
возможностей; «молодой» имеет специфическое значение «способность к
зачатию детей», как мы видим, крестьяне используют понятие «молодой»
как синоним для жениха или вновь поженившихся (молодой муж) и можно
привести много других примеров1.
«Старый» имеет даже более широкое употребление, помимо биологиче-
ского обозначения возраста. Опять-таки, чин как основная категория.
«Старшие чином впереди сидят». Избранный лидер какой-либо социальной
группы или военного подразделения часто назывался старостой или стар-
шиной, обозначение ли это администратора или казачьего совета, указывает
на уровень власти, влияния, но не на биологический возраст. Примеры тако-
го рода также многочисленны. Менее часто отмечается, что лидеры в играх
молодых назывались «старик» или «старка». В другом случае, «старец» оз-
начает многознающего, мудрого человека и не обязательно старого, что вид-
но из использования термина «рядовой старец» для обыкновенного монаха.
Женщина, которая отказывается от замужества для спасения своей души
может быть известна как «старка»1 2. В этом использовании мы видим проти-
воположное тому, что произошло с понятием «молодой» в значении способ-
ности зачатия детей, хотя в случае с духовными лицами, скорее личный вы-
бор, чем возраст или неспособность, был причиной бесплодия. Клерикаль-
ные «старые» люди были необязательно стары, а были в определенном
смысле вне этого мира, на его грани, краю, ведущему к небесам. Другая кате-
гория людей, находящихся на грани, разделяющей религиозные элементы и
клерикальные, люди, которые не вполне были частью этой жизни и опреде-
лялись как «старые», были нищими, (блаженные), также известны как «ста-
рики» или «старцы». Даль нам говорит, что как они не были слепыми, хотя
и представляли себя таковыми, также они не были и стариками3. В соответ-
ствии с этим, когда не имелся в виду возраст или превосходство в чине, по-
нятие «старый» было определением ущербности с оттенком святости для
людей, находящихся на краю мирской жизни и возможно стоящих ближе к
Богу, чем обычный народ.
1 Примеры заимствованы из книги: Бернштам Т. А. Молодежь в обрядовой жизни рус-
ской общины XIX — начала XX в. Ленинград, 1988; где она тоже предлагает связь между сла-
вянской морфемой «молдъ» и индо-европейской magh или «мочь».
2 Владимир Даль Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 4. Москва, 1955. С.
316-317.
3 Там же. С. 317. «Эти старцы нередко ходят с рылями и поют думы, они же слепцы, хо-
тя бы и не были ни стары, ни слепы».
110
Я думаю, что крестьянки мысленно выделяли младенцев, выживание
которых было маловероятным, в сходную или ту же категорию. Они могли
не использовать слово «старый» в каждом случае, но коцептуально, класси-
фикация, кажется, такова. Формула, наиболее часто упоминаемая в этногра-
фических записях «не жилец» или «не жилец на белом свете». В моих ин-
тервью с пожилыми крестьянками, я обнаружил, что такая практика оценок
существовала в северо-восточных районах московской области вплоть до
30-х годов.1 Женщины обращались к такой оценке в отношении к очень ти-
хим младенцам, долго наблюдающим за тем, что их окружают или развиваю-
щимся очень быстро. Если младенец выглядел странно, если он был очень
толстый и короткий или очень хрупкий, женщина могла сказать «земля тя-
нет его» или «его нежит земля» и предполагала его скорую смерть. В неко-
торых случаях оценка «старый» употреблялась буквально, в значении фа-
тальной кондиции, называемой крестьянами «собачья старость», форма не-
доедания. О детях, отмеченных как «старые», в том смысле, что они нахо-
дятся на закатной стороне жизни, на грани перехода в вечность, возможно
думали как о заботе Господней, нежели семьи и, таким образом, им назнача-
лось меньше материнского внимания, чем более жизнеспособным и поэтому
более ценным младенцам. Они мысленно были поставлены в промежуточ-
ное положение между небесами и землей, полусвятое заказанное простран-
ство. Дети, отмеченные таким образом скорее всего отдавались старым жен-
щинам или старшим сестрам, если они были в состоянии принимать обыч-
ную пищу, то их кормили так, а не грудным молоком3.
Мне пришло в голову, что это тот же вид перекладывания ответствен-
ности на Бога — и сбережение чьих-то эмоций (можно назвать это эмоцио-
нальным дистанцированием) — о котором мы читаем относительно поведе-
ния крестьян с критически больными членами их семей. Доктор, который
долгое время имел практику в деревне и писал о народной медицине, сооб-
щал в начале 1880-го года о таком поведении, которое он не понятно почему
назвал мизантропской позицией. Он пояснял, если у крестьянина возникнет
1 Интервью летом 1993 года с женщинами деревень Жуковка (6 июня) и Федоровское
(5 июня). Они говорили о способности местной повитухи предсказать шансы ребенка на вы-
живание, посмотрев в его глаза. Повитуха употребляла слова «не жилец».
Балов Л. В. Рождение и воспитание детей в пошехонском уезде, ярославской губернии
// Этнографическое обозрение. Т. 2 : 3.1890. С. 96, 99; Афиногенов А.О. Жизнь женского насе-
ления рязанского уезда в период детородной деятельности женщины и положение дела аку-
шерской помощи этому населению. СПб., 1903. С. 86—87.
См., например. Описание, но не объяснение, поведения матерей в таких случаях в вос-
поминаниях женщины-врача. Д. И-ва: Из записок земского врача // Русская мысль, год 5, кн.
12. 1884. С. 75—76. Здесь, конечно, я говорю о нормальных младенцах. От уродов, судя по
всем данным, отделывались как если бы это был просто выкидыш. Отношение к незаконным
детям варьировалось в обществе. В некоторых местах к ним были терпимы, в других, жизнь
незаконнорожденного младенца была недолгой.
111
идея, что у его сына, жены, дочери и т. д. неизлечимая болезнь и если обыч-
ное лечение не приносит улучшения, то несчастного пациента оставляли
«вполне на произвол судьбы; без присмотра, одетый в грязные лохмотья он
лежит где-нибудь в сыром углу или на голом кутнике, лишенный возможно-
сти найти удовлетворение своим, хотя и незатейливым, но насущным по-
требностям больного человека. Он становится лишнею обузою экономике
семьи... Им все тяготятся, смотрят на него с худо скрываемым отвращением
и, если только форма болезни затяжная, то до слуха больного нередко доле-
тает пожелание поскорее переселиться в лоно Авраамово»1.
Такое поведение, как и в случае, когда младенца мысленно выносят за
пределы чьей-либо ответственности, может быть понято в терминологии
Фрейда как форма отрицания и такой вид отрицания мог быть тем самым
«механизмом преодоления» у людей, для которых смерть детей была еже-
дневным опытом1 2. Но я уверен, что если мы хотим заглянуть в духовный
мир крестьян, мы должны анализировать их поведение в символических ка-
тегориях. По нашему опыту, например, физическая смерть человека насту-
пает до того, как мы передаем его смерти в символическом ее выражении че-
рез похороны и другие ритуалы. Мы видим обратное этому процессу, когда
крестьяне отмечали детей определенными знаками как «не жилец» и поме-
щали их таким образом в ментальные категории, которые снимали ответст-
венность за то, что произойдет с ребенком с плечей матерей. Эти «старые»
дети были вытеснены из мирской жизни символически до того, как они
умирали физически. Они были помещены в запас, ближе к Богу.
Я должен признать, что мои свидетельства разницы в заботе об опреде-
ленных детях не очень сильны. Трудно находить информацию по этой теме,
даже о том, что касается сообществ «третьего мира» сегодняшнего дня, пото-
му, что женщины по природе своей, очень неохотно обсуждают такие вещи.
Но позвольте мне закончить рассказом истории, которую я услышал в ин-
тервью с русской крестьянкой, жившей всего несколько километров к запа-
ду от Москвы. Это тетя Валя, которой было около 90 лет, когда я интер-
вьюировал ее летом 1990 г. Она родила двенадцать детей, из которых выжи-
ло шесть. Она была готова ко всему в этом изменчивом мире, что было ти-
пично для России сто лет назад и продолжалось в деревнях вплоть до 20-х и
1 Шидловский К. К характеристике... // Медицинский вестник. 1883. № 52. С. 841. Мне
думается, что вполне возможно, что статья Шидловского была важным источником для по-
вести А. П. Чехова «Мужики». Чехов следил за медицинской прессой.
2 Психологи понимают отрицание как первую фазу процесса скорби. Если бы мы про-
должали такой аналитический подход, мы могли бы сказать, что для этих жителей деревни,
окруженных многочисленными смертями, отрицание, по меньшей мере, в случае конкретно
означенных детей, могло иметь единственную фазу этого процесса. Кажется, что образован-
ные профессионалы в позднее царское время могли расценить такое поведение крестьян в тех
самых фрейдистских терминах.
112
30-х годов, когда тетя Валя рожала своих детей. Когда я спросил, сколько у
ее родителей было детей, она ответила: — «трое». «А другие, которые умер-
ли?» и она на это: «да, умирали, у меня самой было много. Да как-то не обра-
щали внимания. Выжил — значит сильный родился». Она добавила: «ну, ко-
нечно, мы ухаживали за детьми, не бросали». Тем не менее, она дала понять,
что детям надо было доказывать их способность выживать. Потом она рас-
сказала мне об одном из своих сыновей (в конечном итоге выжившем), наде-
жду на которого она потеряла. Это замечательная история, потому что осве-
щает одновременно отношение к младенцам, признанным «не жилцами», а
также силу и преимущества народной медицины в пересмотре принятого ре-
шения отказаться ухаживать за ребенком.
Она мне рассказала, что «сын у меня совершенно умирал. Это весной
было. Он болеет... Ну, месяцев 8 было. А соседка говорит вот сейчас вот сей-
час помрет, совсем безнадежный. В ватном одеяле я его принесла пешком в
Одинцово в больницу (8 километров), а мне там врачи и говорят: не доне-
сешь его до дому, мальчик безнадежный. Я несла его в ватном одеяле из
Одинцово. Соседка пришла и говорит: — Ну как? Я говорю, что он совер-
шенно безнадежный; положила на подушки его и он все лежит». И тогда она
махнула, как бы сказав, что она не намеревалась делать ничего больше с
ним, как будто бы дело сейчас в руках Бога. Но «пришла одна бабуля и гово-
рит, что он у тебя будет лежать, пойди к тетке Акулине, она тебе водички
даст (спустит), и если жить будет, то будет, а умирать, так значит скорей ум-
рет. Пошла, она этой водички мне нашла, пришла, умыла его и дала попить,
и он к вечеру стал грудь брать». Как я понял из этой истории позже, вода
была «заряжена» какой-то магической силой, заклинаниями, которые тетя
Валя подслушала1.
История раскрывает две характерные особенности границы между про-
странством, принадлежащим живущим и пространством, принадлежащим
«старым», которые скоро уйдут в мир иной. Тетя Валя сначала прилагала
какие-то усилия, чтобы спасти своего ребенка, но когда доктора и соседка
сказали ей, что случай безнадежный, она оставила его в покое и мысленно
поместила его в пространство, за которое более ответственней Бог, нежели
она сама, то есть она подвинула ребенка ближе к Богу и ожидала неминуе-
мого. Но рассказ также демонстрирует силу народной медицины в переме-
щении границ надежды и потери надежды, и в этом смысле интересно как
она противостоит толкованиям, навязанным современной клинической ме-
дициной, то есть культурной системой вне деревни, но признаваемой кре-
стьянами великой силой. Как бы то ни было, пожилая женщина Акулина и
ее волшебная вода были наделены силой, способной возродить в тете Вале
надежду и убедить ее перевести ребенка из категории «не жилцов» назад в
*• Интервью 8 июля 1990 в д. Лайково.
ИЗ
мир живых и вслед за этим снова ухаживать за ребенком, пробудить его и
кормить его. Понятия «молодой—жизнеспособный» и «старый—не жизне-
способный» применявшиеся для того, чтобы позволить людям смириться с
огромным количеством смертей вокруг них, могли быть расширены силами
народных целителей, которые могли увидеть, почувствовать знаки смерти и
выздоровления и могли убедить мать не терять надежды, когда надежда еще
есть.
Что эти истории говорят нам? Они делают более понятным, что выра-
жение крестьян, смотрящих в лицо серьезной болезни или смерти их детей,
«это воля Божья» — не признак пренебрежения или невежества, как сокру-
шались врачи. Это было подтверждение их личной заботы о своих детях—
решение поместить ближе к Богу, и возложить ответственность за него на
силы, превосходящие их собственные. Это совсем другое, нежели пренебре-
жение (или отказ или изгнание нежеланного ребенка, когда его оставляют
на произвол судьбы), потому что остается открытой возможность того, что
ребенок может быть перемещен из того промежуточного положения как
дальше, к Богу так и назад, к жизни (как в случае с сыном тети Вали). На-
родная медицина и народные категории мышления скорее, чем городская
медицина поняли и приспособились к этому понятию промежуточного ста-
туса, даже в том, что касается методов лечения. Эти истории также проясня-
ют то, что в мышлении крестьян происходит много больше, чем просто эмо-
циональное отдаление, как представлялось Филиппу Арье. Женщины обра-
щались не механически, без эмоций со своими детьми, даже если забота бы-
ла минимальной из-за занятости матерей другими делами и обязанностями.
Они делали разграничения на тех, кто благославлен жизненной силой и тех,
кто «старые» и маловероятно, что выживут, а также тех, кто как «старые»
святые люди, блаженные, которые ближе к Богу. Не то же ли самое значение
у другой фразы, часто встречающейся в интервью: «но умершим детям не
нужно плакать», «нельзя плакать об умерших детях. Бог знает лучше нас,
что делает, эти дети на небо пойдут»1. Не заключается ли в этих фразах вера,
которую исповедуют «староверы» и другие крестьяне, что мертвый ребенок
действует как проситель за их семьи перед троном Господним?1 2 И может ли
такая помощь предполагаться от детей, которыми просто «пренебрегли»,
как доктора хотели думать, или исключительно от детей, которых матери
поставили в своих мыслях близко к Богу, когда им казалось, что уже вне их
власти что-либо исправить в состоянии детей как «не жильцов» или безна-
дежных?
1 Интервью с АВК и с ЕПБ в Ельнинском р. Смоленской области. Летом 1993.
2 Балов А. В. Рождение и воспитание... С. 99.
114
В. В. Кондрашин
(Институт российской истории РАН)
ГОЛОД В КРЕСТЬЯНСКОМ МЕНТАЛИТЕТЕ
В крестьянском менталитете понятие голод занимает важнейшее место,
поскольку для крестьянства проблема обеспечения средств к существова-
нию всегда остается первостепенной проблемой. Принцип «главное вы-
жить», обеспечить безопасное существование, избежать голода лежит в ос-
нове хозяйственной деятельности любой крестьянской семьи, определяет ее
мотивацию. Страх перед голодом, его трагические последствия влияют на
различные стороны жизни традиционного крестьянского общества, опреде-
ляют многие особенности его экономической, социальной и моральной ор-
ганизации, формируют поведенческие стереотипы крестьян1.
Для российского крестьянства годод был старинным и жестоким вра-
гом. Источники указывают, что за период с 1024 по 1854 годы Россия пере-
жила 130 неурожаев, приводивших к сильным голодовкам. В XIX веке ог-
ромными по масштабам они были в 1833—1834, 1872—1873, 1891—1892 го-
дах. В XX веке крестьянская Россия пережила сильнейшие голодовки в
1921-1922,1932-1933 годах1 2.
Периодически повторяющиеся в России голодные годы обуславлива-
лись причинами естественно-географического и общественно-политическо-
го характера, действовавших, как правило, не изолированно, а в комплексе.
В ходе их, в течение столетий формировался менталитет российского кре-
стьянства в отношении голода. Тезисно, не претендуя на категоричность и
бесспорность, его можно охарактеризовать следующим образом.
1. Угроза неурожая была постоянным спутником российской деревни
из-за неблагоприятных природно-климатических условий на территории
исторического центра Российского государства и в черноземных его рай-
онах. Они обусловили необычайно короткий цикл сельскохозяйственных
работ (125—130 рабочих дней, с середины апреля до середины сентября по
1 См.: Современные концепции аграрного развития (Теоретический семинар). Обзор
подготовлен Бабашкиным В. В. // Отечественная история. 1992. № 5. С. 5, 7.
2 См.: Словцов. Историческое и статистическое обозрение неурожаев в России // Сбор-
ник статистических сведений. СПб., 1858. С. 403, 404; Романович-Славатинский А. В. Голода в
России и меры правительства против них. Киев, 1892. С. 34; Першин 77. Н. Аграрная револю-
ция в России. Кн. 1. От реформы к революции. М., 1966. С. 53; Дружинин Н. М. Русская дерев-
ня на переломе 1861—1880 гг. М., 1978. С. 131; Аргументы и факты. 1988. № 19; История
СССР. 1990. № 5. С. 7—30; Независимая газета. 1992.16 апреля.
115
старому стилю. — В. К.) и потребовали от российского крестьянства огром-
ного трудолюбия, которое отнюдь не гарантировало ему стабильных урожа-
ев1 . В этих условиях крестьяне всеми силами стремились обеспечить устой-
чивость своего хозяйства. С этой целью они изучали особенности погодных
условий в местности своего проживания, пытались их прогнозировать.
Горький опыт неурожайных лет отложился в крестьянском земледельче-
ском календаре. В нем были запримечены почти каждый день в году и почти
каждый час в течение дня, объяснено появление каждого облака, дождя, сне-
га, их свойства, вид. Использование земледельческого календаря позволяло
проводить сельскохозяйственные работы, исходя из агроклиматических ус-
ловий каждой конкретной местности. Это снижало вероятность неурожая и
ослабляло таким образом угрозу голода1 2. Вплоть до создания колхозного
строя крестьянская Россия пахала, сеяла и убирала хлеб, основываясь преж-
де всего на земледельческом опыте предков.
2. Знание природных примет и трудолюбие не всегда могли оградить
крестьянские посевы от недорода, поскольку силы природы все-же были не-
подвластны крестьянину. Нередко засуха иссушала его ниву, буквально по-
литую потом, и крестьянские семьи оставались без хлеба. В крестьянском
сознании сформировалось устойчивое представление о том, что могущество
природы связано с божественной силой, от воли которой зависит — будет ли
обильный урожай на полях, или на них падет засуха и обрушатся полчища
саранчи и грызунов. «Прогневали Бога, видно за грехи наши» — говорили в
русских деревнях во время засухи. «Господь захочет, так хлеб уродится и
при поздней пахоте» — утверждали старожилы. Крестьянин обращался к
Богу, сверхъестественным духам природы с просьбами об урожае, надеясь
умилостивить их молитвами, заклинаниями, жертвоприношениями и таким
образом избежать недорода и голода. Этому служили ставшие традицион-
ными в жизни российской деревни аграрные праздники, календарные песни,
заказные молебны о дожде во время засухи, обрядовые игрища и увеселе-
ния3.
3. О голоде в крестьянском менталитете наиболее объективное пред-
ставление дает устное народное творчество, народный фольклор — зеркало
крестьянского менталитета. Народ сложил немало пословиц и поговорок о
голоде. В крестьянском сознании голод ассоциируется с тяжелейшим потря-
сением, рассматривается как одно из самых трагических событий в жизни
1 См.: подроб. Милов Л. В. Природно-климатический фактор и особенности российского
исторического процесса // Вопросы истории. 1992. № 4—5. С. 37—53.
2 См.: Ключевский В. О. Сочинения. Т. 1. М., 1956. С. 311; Письма из деревни. Очерки о
крестьянстве в России во второй половине XIX века. М., 1987. С. 490, 491.
3 См.: Короленко В. Г. В голодный год. СПб., 1894. С. 204; Пропп В. Я. Русские аграрные
праздники. Л., 1963; Русский фольклор (Сост. и примеч. В. Аникина). М., 1985. С. 168, 174,
175, половины XIX века. С. 26,43,55,244,305,411,412.
116
человека. Ему придается мистическое значение: «Царь-голод», то есть, все-
могущий и беспощадный. В то же время, в народных пословицах и поговор-
ках нет панического страха перед голодом, скорее бесстрашие и лукавство:
«Голод не тетка, заставит работать», «Голодной куме хлеб на уме», «Голод-
ный праздник не считает». Народный фольклор досоветского периода рос-
сийской истории связывает голод с бедностью крестьянства, ее широким
распространением в дореволюционной России: «Работаешь в год — нечего
класть в рот», «Ребята! Бери счеты — пойдем считать сколько нищеты». В
народных пословицах и поговорках доказывается необходимость трудолю-
бия, как главного средства обеспечения материального благополучия кре-
стьянской семьи: «Наездом хлеба не напашешь», «Деньги водом, добрые лю-
ди родом, а урожай хлеба годом», «Иглой да бороной деревня стоит»1.
Автором данного доклада в 80 деревнях и 22 сельских районных цен-
трах Пензенской, Оренбургской, Самарской, Саратовской и Волгоградской
областей Российской Федерации с помощью специально составленной ан-
кеты и магнитофонной записи было проинтервьюировано 617 свидетелей
голода 1932—1933 годов в Поволжье и на Южном Урале. Собраны послови-
цы, поговорки, частушки, слухи о голоде 1932—1933 годов и его причинах
дали оценку этой трагической страницы в истории России, как-бы снизу, с
народной точки зрения. В них запечатлены масштабы голода: «В тридцать
третьем году всю поели лебеду. Руки, ноги опухали, умирали на ходу». Его
наступление связывается с насильственным созданием в России колхозного
строя: «Не боюся я морозу, не боюся холоду, а боюся я колхоза, уморят там с
голоду». В народном фольклоре указывается на ответственность сталинско-
го руководства бывшего СССР за искусственно организованный голодомор
1933 года в России: «Когда Ленин жил нас кормили. Когда Сталин посту-
пил, нас голодом морили»1 2.
4. Страх перед голодом и его трагические уроки были важнейшим моти-
вом консолидации крестьян в рамках традиционной крестьянской поземель-
ной общины. В течение столетий, в условиях налогового гнета государства,
помещичьей кабалы, община обеспечивала минимальное приложение тру-
довых сил своих членов, удерживала массу крестьянских хозяйств от быст-
рого разорения. Бедняк и средний крестьянин могли существовать лишь ух-
1 См.: Пословицы и поговорки русского народа. Из сборника В. И. Даля. М., 1987. С.
576—579, 582, 622, 624, 627, 628; Русские пословицы и поговорки. (Под ред. В. П. Аникина).
М„ 1988. С. 65-66.
2 См.: Кондрашин В. В. Голод 1932—1933 годов в деревне Поволжья (по свидетельствам
очевидцев) // Тезисы Всесоюзной научной конференции (28—29 ноября 1989 года) Пробле-
мы устной истории в СССР. Киров, 1990. С. 22; Онже. Голод 1932—1933 годов в деревнях По-
волжья (По воспоминаниям очевидцев) // Новые страницы истории Отечества. Пенза, 1992.
С. 164-170.
117
ватившись за общину1. Особенно очевидным это стало во второй половине
XIX века, когда в результате развития рыночных отношений начался кризис
натурально-потребительского, продовольственного крестьянского хозяйст-
ва и, соответственно, усилилась угроза голода. Вовлечение подавляющего
числа крестьянских хозяйств в рыночные отношения происходило под дав-
лением обстоятельств: необходимости выплаты налогов, выкупных и аренд-
ных платежей за землю, погашения банковских кредитов. Коммерциализа-
ции сельскохозяйственного производства способствовало строительство же-
лезных дорог. Чтобы заплатить налоги и всевозможные обязательные плате-
жи крестьяне были вынуждены продавать хлеб в ущерб своим собственным
интересам. По оценке специалистов в Европейской России в конце XIX века
больше половины всех крестьянских хозяйств своей земледельческой дея-
тельностью не могли заработать необходимых средств пропитания. В то же
время они были вынуждены продавать урожай на рынке. Экспорт русского
хлеба основывался на голодании миллионов крестьянских семей и справед-
ливо назывался современниками «голодным экспортом»1 2. В условиях мало-
земелья, обострявшегося в связи с ростом численности крестьянского насе-
ления, при сохранении архаичных орудий труда, все большего истощения
почвы, вынужденного отчуждения хлеба на рынок, система коллективной
безопасности в русской поземельной общине была пусть слабой, но все же
гарантией для среднего и беднейшего крестьянина на случай голода. Так на-
пример, система земельных переделов общинной земли при существовав-
шем малоземелье позволяла распределять землю по качеству, чересполосно,
а не сводить ее в одну полосу, в отруб. Это давало возможность обеспечить
за каждым двором ежегодный средний урожай, так как в засушливый год
участок, расположенный в низине, мог дать вполне сносный урожай, в то
время как участки, сведенные в отруб, расположенные на пригорке, могли
полностью выгореть3.
Моральная организация крестьянской общины гарантировала для ее
членов систему взаимоподдержки в случае голода. Общественным мнением
было освящено выживание слабейших в экономическом отношении кресть-
янских семей. Во время голода члены общины сообща искали пути выхода
1 Зырянов 77. Н. Крестьянская община Европейской России в 1907—1914 гг. М., 1992.
С. 62.
2 См.: Влияние урожаев и хлебных цен на некоторые стороны русского народного хо-
зяйства. (Под ред. проф. А. И. Чупрова и А. С. Посникова). Т. 1. СПб., 1897. С. 51, 52; Анфимов
А. М. Российская деревня в годы первой мировой войны (1914 — февраль 1917 г.). М., 1962. С.
79; Он же. Экономическое положение и классовая борьба крестьян Европейской России.
1881—1904 гг. М., 1984. С. 116; Китанина Т. М. Хлебная торговля России в 1875—1914 гг.
(Очерки правительственной политики). Л., 1978. С. 2, 6.
3 Зырянов П. Н. Указ соч. С. 126,217.
118
из голодного кризиса (например, посылали на лучших лошадях за семенами,
направляли ходоков в различные инстанции просить помощи и т. д.).
5. В истории России наступление голода всегда было тяжелейшим по-
трясением для крестьянства. Массовая смертность крестьян от голода и вы-
званных им болезней, гибель скота подрывали сельскохозяйственное произ-
водство, нередко приводили к опустошению целых районов. При том, что
крестьянское общество постоянно стремилось избежать голода, факт увели-
чения числа неурожайных, голодных лет в России в конце XIX — начале XX
веков (1891,1892,1897, 1898,1901,1905,1906, 1907,1911, 1915 годы), огром-
ные масштабы голодовок (число голодающих крестьян исчислялось милли-
ардами — В. К.) свидетельствовали о серьезной опасности, нависшей над
крестьянством в данный период. Под влияние рыночных отношений проис-
ходило разрушение крестьянского натурально-потребительского хозяйства,
а следовательно — шел процесс раскрестьянивания крестьянства, его унич-
тожение как класса. Одновременно шел процесс изменения менталитета
российского крестьянства, которое постепенно осознавало нависшую над
ним опасность. Подтверждением этого стало его массовое революционное
движение в начале XX века, без которого крестьянская Россия прожила че-
тыре пореформенных десятилетия. Неурожай 1901 года стал одним из ос-
новных поводов крестьянских волнений 1902 года. В 1905 году крестьян-
ские выступления происходили под требованиями земли и хлеба1.
6. Угроза голода и сам факт его наступления вызывают массовое кре-
стьянское движение лишь при определенных обстоятельствах1 2. История
Росси знает немало примеров, когда крестьяне безропотно переносили ужа-
сы голода и не поддерживали революционные партии, пытавшиеся исполь-
зовать фактор голода в своих революционных целях (голод 1872-1873 годов,
«хождение в народ», голод 1891—1892 годов)3. Современники голода в Рос-
сии 1891—1892, 1897—1898 годов отмечали примиренческое, фаталистиче-
ское отношение крестьян к своему положению. «Хлеб в Божье воле», а не-
1 См.: Маслов 77. Русская революция и народное хозяйство. СПб., 1906. С. 10; Он же.
Крестьянское движение в России (Аграрный вопрос в России. Т. II). Издание второе. Книга
Первая. М., 1923. С.103, 104,110,111; Онже. Крестьянское движение в России в эпоху первой
революции (Аграрный вопрос в России. Т.П. Кн. 2). Издание второе. М., 1924. С.8—10, И, 21,
22,79.
2 См.: Энциклопедический словарь. Т. IX. Издатели Ф. А. Брокгауз и И. А. Ефрон. СПб.,
1893. С. 103; Данилова Л. В. Очерки по истории землевладения и хозяйства в Новгородской
земле в XIV—XV вв. М., 1955. С. 21; Горский А.Д. Очерки экономического положения кресть-
ян Северо-Восточной Руси XIV—XVbb. М., 1960. С. 429, 430; Пашуто В. Т. Голодные годы в
Древней Руси // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы 1962 г. Минск, 1964. С.
79; История СССР. С древнейших времен до Великой Октябрьской Социалистической рево-
люции. Т. II. М„ 1966. С. 230, 231.
3 См.: Маслов П. Крестьянское двйжение в России (Аграрный вопрос в России. Т.П.).
Издание второе. Книга Первая. С. 5.
119
урожай и голод «Бог наводит на каждую страну по грехам ея» — говорили в
голодающих деревнях1 .В начале XX века ситуация резко изменилась. В Рос-
сии началась аграрно-крестьянская революция. Огромным по масштабам го-
лодовкам 1921—1922, 1932—1933 годов предшествовали массовые крестьян-
ские выступления1 2.
Страх перед голодом и сам его факт лишь тогда становятся мощным ка-
тализатором крестьянского движения, когда ставятся под угрозу коренные
интересы крестьянства, возникает опасность его существованию как класса.
Такая ситуация сложилась в российской деревне к началу XX века. Обни-
щание крестьянства в пореформенный период вследствие непомерных госу-
дарственных платежей, резкое увеличение в конце 90-х годов XIX века
арендных цен на землю, в условиях малоземелья и аграрного перенаселения
деревни, поставили основную массу крестьян перед реальной угрозой разо-
рения, пауперизации и голода. Защитной реакцией крестьянства вполне за-
кономерно и стало массовое революционное движение3.В годы Октябрь-
ской революции, гражданской войны и сплошной коллективизации кресть-
янство также всеми доступными средствами и методами активно боролось с
государством за свои коренные интересы, так как продовольственная раз-
верстка, насильственное насаждение коммун и колхозов, раскулачивание
подрывали основы крестьянского хозяйства, обрекали деревню на голод.
Эта борьба завершилась не в пользу крестьянства. Голод 1932—1933 годов
стал переломным моментом в тысячелетней истории крестьянской России.
Искусственно организованный, в угоду форсированным темпам индустри-
альной модернизации страны, он нанес смертельный удар крестьянству, по-
сле которого его «возрождение» как класса стало уже вряд ли возможно.
7. Хроническое недоедание в пореформенный период миллионов кре-
стьян, периодически повторяющиеся и увеличивающиеся по масштабам го-
лодовки способствовали формированию у беднейшей, пауперизирующейся
части крестьянского населения России идеологии, основанной на уравни-
тельных, коммунистически-социалистических принципах. В их осуществле-
нии она увидела для себя путь избавления от нищеты и голода. Именно по-
этому часть крестьянства, в основном из беднейших слоев, оказалась готова
1 См.: Романович-Славатинский. А. В. Указ. соч. С. 41, 42; Толстой Л. Н. Голод. М., 1906.
С. 52; Путешествие в прошлое. Самарский край глазами современников. Сост. Заваль-
ский А. Н. и Рыбалко Ю.Е. Самара, 1991. С. 150.
2 См., напр.: Гражданская война в Поволжье. Казань, 1974. С. 297; Документы свиде-
тельствуют: Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации, 1927—1932 гг. Под ред.
В. П. Данилова, Н. А. Ивницкого. М., 1989. С. 23,32,36,37,491—493.
3 Маслов П. Русская революция и народное хозяйство. С. 7, 10; Он же. Крестьянское
движение в России // Аграрный вопрос в России. Т.П. Издание второе. Книга Первая. С. 16—
18, 20—22, 42—43, 112, 132; Он же. Крестьянское движение в России в эпоху первой револю-
ции // Аграрный вопрос в России. Т. II. Книга 2. С. 8—10, 22,35.
120
к восприятию идеологии большевизма и стала социальной базой социали-
стической революции в деревне1.
8. Опыт многих поколений сформировал в крестьянском менталитете
поведенческие стереотипы во время голода. Они не всегда гуманны, но глу-
боко рациональны, так как направлены на выживание, сохранение наиболее
дееспособных членов семьи, способных к продолжению хозяйственной дея-
тельности.
Во время наступления голода трудоспособные мужчины покидали го-
лодающие семьи и уходили на поиски заработков и продовольствия в рай-
оны, не пораженные голодом. Спешно распродавались скот и имущество
для получения средств на покупку хлеба. В последнюю очередь продавались
дойная корова — главная надежда семьи во время голода и рабочая лошадь.
Женщины, старики и дети занимались нищенством. Оставшиеся в голодаю-
щей деревне члены крестьянской семьи использовали в пищу различные
суррогаты, рецепты приготовления которых передавались из поколения в
поколение. В пищу употреблялось и мясо павших животных. Для прокорма
рабочей лошади и коровы нередко разбирались соломенные крыши кресть-
янских изб. Родственники старались помогать друг другу.
Наиболее отчаявшиеся и смелые крестьяне начинали заниматься во-
ровством продуктов и скота у своих соседей и в других селах. В годы на-
сильственной коллективизации перед угрозой голода и в условиях уже на-
чавшегося колхозники активно воровали зерно с колхозных полей и из кол-
хозных амбаров. В доколхозной деревне воровство сурово осуждалось обще-
ственным мнением общины. Пойманных с поличным воров нередко забива-
ли до смерти всем миром. В колхозной деревне воровство колхозного зерна
в условиях голода общественным мнением рядовых колхозников и едино-
личников не осуждалось, поскольку государство в ходе хлебозаготовок гра-
било их хуже любого вора.
В крестьянских семьях во время голода в первую очередь умирали от
истощения старики и малые дети. Нередко их переставали кормить, чтобы
сохранить пищу для старших детей и взрослых членов семьи (детей запира-
ли в чуланах, амбарах и не кормили, старики иногда сами уходили из семьи
умирать. — В. К.). В крестьянской семье больше страдали от голода дети же-
ны от первого брака, нелюбимые члены семьи, которых кормили меньше,
или вовсе переставали кормить. Вместе с тем, матери всеми силами стреми-
лись спасти своих детей от голода и смерти и лишь в исключительных об-
стоятельствах шли на изложенные выше суровые меры. В большинстве же
случаев они стремились использовать все средства, чтобы сохранить жизнь
1 См.: Сорокин П. А. Голод и идеология общества // Экономический Вестник XI Отдела
Русского Технического Общества. 1922. № 4—5. С. 3—6.
121
своим детям. Например, специально не открывали в избе целый день став-
ни, чтобы обмануть голодных детей. Мол ночь и поэтому рано кушать.
Весной с началом полевых работ все сколько-нибудь способные дер-
жаться на ногах взрослые члены семьи и подростки выходили в поле, чтобы
заложить основу будущего урожая. «Помирать собирайся, а хлеб сей» — го-
ворили в голодающих русских деревнях1.
9. Сложившимся в течение многих столетий стереотипом поведения
российского крестьянства во время голода является ожидание помощи со
стороны государства и действия, направленные на ее получение.
В голодные годы крестьяне всегда обращались к представителям госу-
дарственной власти на местах с просьбами об оказании помощи. Типичной
картиной во время голода и в досоветский и советский периоды российской
истории были группы крестьян, как правило женщины, старики и дети, со-
биравшиеся у волостных правлений, сельских Советов и райисполкомов,
просящие хлеба. На сельских сходах составлялись приговоры, в которых от
имени общества в вышестоящие органы государственной власти направля-
лись просьбы об оказании помощи. Грамотные крестьяне от себя лично и по
поручению общества писали письма, в которых просили государственных
чиновников и руководителей государства о помощи. Крестьяне с благодар-
ностью относились к деятельности во время голода российской обществен-
ности, всех добрых людей, помогавшим им в лихую голодную годину. На-
пример, в Поволжье и на Южном Урале старожилы до сих пор с благодарно-
стью вспоминают благотворительную деятельность в их деревнях во время
голода 1921—1922 годов так называемой «АРА» (Американской админист-
рации помощи Г. Гувера. — В. К.). В то же время голод 1932—1933 годов ос-
тался в их памяти как голод, во время которого государство фактически бро-
сило их на произвол судьбы. Хлеб, предназначенный на пропитание кресть-
янских семей, в ходе принудительных хлебозаготовок был изъят из колхо-
зов и единоличных хозяйств и вывезен заграницу. «Дранку, барду, кукурузу
Советскому Союзу, а рожь, пшеницу отправили... заграницу» — вспоминали
очевидцы голода 1932—1933 годов в поволжских и южноуральских дерев-
нях. Они вспоминали также как в их деревнях пойманных с горстью зерна
1 См.: Труды Саратовской ученой Архивной комиссии. Выпуск XXV. 1909. С. 249—250;
Короленко В. Г. Указ. соч. С.50, 59, 93, 133; Тарнавский Е. Н. Влияние хлебный цен и урожаев
на движение преступлений против собственности в России // Журнал Министерства юсти-
ции. 1898. № 8. СПб.; 1898. С. 75—106; ТолапойЛ. Н. Указ. соч. С. 7, 18; Крестьянское хозяйст-
во во время революции. М., 1923. С. 55; Лавров П. Л. Избранные сочинения на социально-по-
литические темы в восьми томах. Т. 3. М., 1934. С. 190—193, 196—198, 202, 206, 207; Алексеев
М. Н. Драчуны. М., 1982. С. 263—317; Письма из деревни. Очерки о крестьянстве в России
второй половины XIX века. С. 206; Правда. 1988. 16 сентября; Кондрашин В. В. Голод 1932—
1933 гг. в деревне Поволжья (по свидетельствам очевидцев). С. 35—38; Крестьянская правда.
1992.21 апреля.
122
голодающих крестьян безжалостно осуждали по сталинскому закону «о пя-
ти колосках» (Закон об охране социалистической собственности от 7 авгу-
ста 1932 года. — В. К.). «Вон он, вон он задержался. Вон он, вон он побежал.
Десять лет ему дадите, колоски он собирал» — родилась поговорка (частуш-
ка), запечатлевшая в народном сознании этот трагический факт в истории
российской деревни.
Источники указывают, что государственная поддержка российских кре-
стьян во время голода всегда запаздывала по срокам и была недостаточной
по размерам для избежания голодной смертности в деревне. Государство
предоставляло зерновые ссуды крестьянам не безвозмездно, а в долг. Целью
государственной поддержки крестьян во время голода было стремление не
допустить полного развала сельского хозяйства, возможного в случае срыва
посевной компании в голодающей деревне. Государство стремилось оття-
нуть предоставление помощи крестьянам до начала посевных работ. По-
мощь оказывалась уже умирающей деревне, хотя о масштабах предстоящего
бедствия государственные чиновники информировались заранее.1
10. В народной памяти голодные годы оставляют незабываемый след.
Например, в поволжских и южноуральских деревнях старожилы до сих пор
хорошо помнят все пережитые ими в советское время голодовки (1921 —
1922,1932-1933,1946-1947 годов).
1 См.: Центр хранения новейшей документации Волгоградской области. Ф. 18. On. 1.
Д. 19. Л. 27; Ф. 10474. On. 1. Д. 333. Л. 96; Лавров П. Л. Указ. соч. С. 160-162, 167, 169, 190-
192,193,196.
123
Л. Н. Вдовина
(Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова)
КРЕСТЬЯНСКОЕ ПОНИМАНИЕ ПРАВА НА ЗЕМЛЮ
В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVIII В.
(по материалам челобитных монастырских крестьян)
Сфера ментальности позволяет посмотреть на социальные отношения
со стороны поведения и поступков людей, воссоздать собственно «человече-
ское» содержание истории. Ментальность русского крестьянина определя-
лась, с одной стороны, производственной деятельностью, с другой — осмыс-
лением через привычную систему ценностей окружающего мира. Крестьян-
ское мировосприятие, включавшее природное и социокультурное окруже-
ние, опиралось на явно или скрыто присутствовавшие в сознании крестьян-
ства традиции и стереотипы. Картина мира (а точнее, картины) русского
крестьянина XVIII в. была проникнута традиционализмом. И это понятно и
объяснимо. Хотя развитие торговли и отходничества, особенно в конце
XVIII — начале XIX в., начинает вторгаться в привычный уклад жизни кре-
стьянства, повседневная жизнь большинства крестьян ограничивается пре-
делами деревенской округи и сельской общины. Не следует забывать, что
история ментальностей подчинена историческому ритму времени, по сло-
вам французского историка Ф. Броделя «ментальности — это темницы, в ко-
торых заключено время большой длительности»1. В России XVIII в. сель-
ское хозяйство продолжало оставаться основой материального производст-
ва, изменения в этой области шли крайне медленно, культура сельскохозяй-
ственного производства основывалась на традиционном опыте, индивиду-
альные начинания и новации не могли принести ощутимых сдвигов в разви-
тие сельского хозяйства1 2. Ментальность крестьянина, семья и хозяйство ко-
торого в этих условиях создавали как бы единый организм, была более ус-
тойчива по сравнению с ментальностью других слоев общества, менее под-
вержена внешним влияниям и коренной ломке.
В отечественной историографии накоплен обширный материал, кото-
рый может быть использован для реконструкции ментальности крестьянст-
1 Цит. по: Гуревич А. Я. Жак Ле Гофф и «Новая историческая наука» во Франции // Ле
Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992. С. 368.
2 См.: Милов Л. В., Вдовина Л. Н. Культура сельскохозяйственного производства //
Очерки русской культуры XVIII века. Ч. 1. М., 1985.
124
ва. С наибольшей полнотой изучены представления о труде, отношение к
природе, понимание обычного права, этические нормы и традиции в семье и
общине у государственных крестьян Сибири второй половины XVIII — пер-
вой половины XIX в.1 Обычно-правовые аспекты, касающиеся поземельных
и имущественных отношений, в помещичьей деревне всесторонне исследо-
ваны в трудах В. А. Александрова1 2. Нисколько не умаляя значимости ре-
зультатов этих и других исследований в современной отечественной исто-
риографии, хотелось бы только заметить, что избранный историками угол
зрения был либо социально-экономический, либо историко-этнографиче-
ский. Но возможен и другой подход, антропологический, через реконструк-
цию ментальности крестьянина как человека, не просто сущностно связан-
ного с землей, но и имевшего свой внутренний эмоциональный мир, свои
представления об окружающей действительности, которые определяли его
образ мыслей и действий. В русле историко-антропологического подхода
накоплен немалый опыт зарубежными и отечественными медиевистами3.
По-видимому, необходим исторический синтез разных подходов, который
бы объединил социальное и культурное, что способствовало бы воссозда-
нию жизни людей, включенных в материальное и духовное производство
определенной исторической эпохи на том или ином уровне развития аграр-
ного строя. Иначе говоря, нельзя понять материальные отношения в обще-
стве, не включая их в широкий социально-культурный контекст, в том числе
и историю ментальностей, учитывая различные формы поведения людей от
хозяйственного до религиозного.
Путь от истории аграрных отношений к истории ментальности русско-
го крестьянства возможен при новом осмыслении уже известных источни-
ков. Обращаясь к историческому источнику с новыми вопросами, историк
всегда имеет возможность убедиться в неисчерпаемости источника, дающе-
го ответы на вновь поставленные вопросы. Так, например, историкам рус-
ского крестьянства XVIII — XIX вв. хорошо знаком такой источник, как
крестьянские челобитные, которые использовались для изучения разных
вопросов — от классовой борьбы до поземельных отношений4. Однако воз-
1 См.: Громыко М. М. Трудовые традиции русских крестьян Сибири (XVIII — первая по-
ловина XIX в.). Новосибирск, 1975; Она же. Традиционные нормы поведения и формы обще-
ния русских крестьян XIX в. М., 1986; Миненко Н. А. Русская крестьянская семья в Западной
Сибири (XVIII — первой половины XIX в.). Новосибирск, 1979; Крестьянство Сибири в эпо-
ху феодализма. Новосибирск, 1982 и др.
2 Александров В. А. Сельская община в России (XVII — начало XIX в.). М., 1976; Он же.
Обычное право крепостной деревни России. XVIII — начало XIX в. М., 1984.
3 См.: Гуревич А. Я. Проблемы ментальностей в современной историографии // Всеоб-
щая история: дискуссии, новые подходы. Вып. 1. М., 1989; Он же. Европейское средневековье
и современность // Европейский альманах. История. Традиции. Культура. М., 1990.
4 Алефиренко П. К. Крестьянское движение и крестьянский вопрос в России в 30-50-х
годах XVIII века. М., 1958; Раскин Д. И. Использование законодательных актов в крестьян-
125
можности челобитных, как источника, этим не ограничиваются. Челобит-
ные, отражавшие кровные интересы и насущные нужды крестьянских миров
и отдельных общинников, сохранили живую практику социальных отноше-
ний и поведенческих установок людей. Они позволяют очертить не только
внешние контуры жизни крестьянина, но и представить изнутри жизнь об-
щины, проникнуть в побудительные причины тех или иных поступков чело-
века.
Попытаемся подкрепить высказанные общие положения на примере
исследования комплекса документов (крестьянские челобитные, мирские
приговоры, материалы монастырской администрации) Иосифо-Волоколам-
ского и Пафнутьево-Боровского монастырей в первой половине XVIII в. (до
секуляризации)* 1. В этой группе источников, среди которых крестьянские
челобитные занимают доминирующее место, получили отражения вопросы
крестьянского землепользования, то что составляло сердцевину жизни и
деятельности крестьянина. Перераспределение земли, проводившееся кре-
стьянским миром в разных формах вызывало различную реакцию, наряду с
чисто эмоциональными действиями крестьян можно проследить и вполне
определенные представления о мирском и личном, которыми руководство-
вались крестьяне.
Выделяются несколько моделей поведения крестьян в связи с земель-
ными спорами по перераспределению земли: I — полное согласие с решени-
ем мира; II — несогласие группы крестьян с мирским приговором, выражен-
ное письменно в обращении к монастырским властям и действиями со сто-
роны недовольных; III — несогласие одного крестьянина, выраженное в
письменной форме или активным сопротивлением против действий общи-
ны; IV — споры между отдельными крестьянами, которые не подчинились
решениям мира. Конечно, отмеченными конфликтными ситуациями далеко
не исчерпывалось многообразие споров «на меже». Различные модели пове-
дения могли быть представлены в одном земельном споре разными сторона-
ми и даже одним из участников спора. Противостояние по конкретному по-
воду — наделение землей, воплощавшееся в оппозиции мир — крестьянин
или крестьянин — мир, носило чаще всего непродолжительный характер.
Так или иначе спор разрешался, если не в миру, то при посредстве мона-
стырской администрации, которая выступала в роли своеобразного арбитра.
Вмешательство со стороны наиболее авторитетных членов общины или мо-
настырских властей было подчас необходимо: споры происходили бурно,
спорящие стороны словом и делом доказывали свою правоту.
ских челобитных середины XVIII века // История СССР, 1979, № 4; Вдовина Л. Н. Крестьян-
ская община и монастырь в Центральной России в первой половине XVIII в. М., 1988.
1 Российский государственный архив древних актов (далее — РГАДА). Ф. 1192 (Иоси-
фо-Волоколамский монастырь); Ф. 1198 (Пафнутьево-Боровский монастырь).
126
В вотчинах Иосифо-Волоколамского и Пафнутьево-Боровского мона-
стырей, земельные владения которых располагались в 22 уездах Централь-
ного района России, крестьянский мир в первой половине XVIII в. высту-
пал в форме однодеревенской общины, регулировавшей крестьянское зем-
лепользование на определенной территории, исторически «тянувшей» к се-
лу или деревне. Такая ограниченность сферы поземельного влияния мира
порождала, с одной стороны, казалась бы, полную объективность при пере-
распределении земель, так как члены общины хорошо знали тяглоспособ-
ность дворов своих соседей, а с другой — предельную напряженность, по-
скольку ограниченный земельный фонд и круговая порука не позволяли
всесторонне учитывать интересы каждого. В этой ситуации земельные спо-
ры были неизбежны, только крестьянская община могла их или предотвра-
тить или разрешить «полюбовным» согласием. Одним из проявлений отме-
ченного противоречия (а одновременно и способом его решения) были зе-
мельные переделы. Вопрос о предстоящем переделе земли обсуждался на
мирском сходе, на котором присутствовали крестьяне-дворохозяева. Реше-
ние о проведении передела фиксировалось письменно в мирском приговоре.
Так, в апреле 1747 г. на мирском сходе крестьян с. Беницы Боровского уезда
староста Осип Федоров «и все крестьяне, быв на мирской сходке, пригово-
рили по силе нынешней ревизии за прибылью перед прежнею переписью в
оном селе усадебную и полевую пахотную землю, и сенные покосы поделить
по душам, и намеривать земли где будет угодно, и в том спору между собою
никакова не чинить»1. Установившийся порядок отношений между миром и
монастырем предусматривал утверждения монастырскими властями реше-
ния мира, выраженного в мирском приговоре. В некоторых случаях приго-
воры мира о переделе земли письменно не оформлялись, что обнаружива-
лось при разборе конфликтных ситуаций1 2. Передел мог быть проведен и без
указа из монастыря, поддерживающего решения мира. Но если по поводу
подобного передела возникали споры, то он признавался незаконным3.
Заявлять монастырским властям о необходимости передела земли мог-
ли, помимо мирского схода, и отдельные члены общины. После разбора та-
ких просьб приказчиками монастырские власти предлагали миру провести
передел земли4. Если по каким-либо причинам мир считал передел земли
невыгодным или несвоевременным, то обычно начиналась длительная пере-
писка с монастырем.
1 РГАДА- Ф. 1198. Оп. 2. Д. 2073. Л. 1.
2 Там же. Ф. 1192. Оп. 3,1745. Д. 24. Л. 36; 1749. Д. 5. Л 11; 1752. Д. 87. Л. 1; ф. 1198. Оп.
2. Д. 1245. Л. 2.
3 Там же. Ф. 1192. Оп. 3,1728. Д. 20. Л. 5-6; ф. 1198. Оп. 2. Д. 682. Л. 1; Д. 2393. Л. 30-30
об.
4 Там же. Ф. 1192. Оп. 3,1730. Д. 22. Л. 55-58; 1742. Д. 22. Л. 1; 1747. Д. 15. Л. 31; 1747 Д.
47. Л. 36-36 об.; 1750. Д. 48. Л. 157 Ф. 1198. Оп. 2. Д. 226. Л. 1-3.
127
Для проведения передела на мирском сходе выбирали мерщиков земли
из наиболее авторитетных, «добрых» крестьян. Приговор схода служил мер-
щикам земли как бы своеобразной инструкцией. Крестьяне с. Болашково
Тверского уезда писали в мирском приговоре: «... и мереть им как усадеб-
ную, так и пахотную, и сенокосную землю, мереть сподволь подесятинно... а
номерщикам давать за труды по 10 копеек в день»1. Иногда во время прове-
дения передела мерщики подвергались угрозам и нападениям крестьян, не
желавших передела. Об одном из таких случаев сообщал архимандриту Ио-
киму крестьянин Михей Сидоров из д. Грыни Козельского уезда. Он был
выбран в 1729 г. мерщиком земли в своей деревне. Во время передела про-
изошел спор и «... земли делить не дали, а за оную землю меня выжгли, и той
деревни крестьянин Фотей Павлов сказал, мы де тебя прощаем, чтоб ты от
дела отстал, а то де мы тебя сожжем и разорим вконец»1 2. Вообще в этом зе-
мельном споре отразился тугой узел внутридеревенских проблем и личност-
ных отношений. Мирской приговор крестьян д. Грыни, одной из крупных
населенных вотчин Иосифо-Волоколамского монастыря (на сходе было 40
крестьян дворохозяев), был принят с записью «чтоб впредь, кроме сей раз-
верстки, земли вновь никогда не делить и навозов не ломать». Зачинщикам
споров и новых пределов угрожал штраф в 35 рублей. По-видимому, запись
о штрафе была не случайной, течение мирского схода и обсуждение вопроса
о переделе проходило не гладко. Скупые строки мирского приговора не до-
несли разногласий, которые, вероятно, имели место. Причина спора и имена
его зачинщиков, Фотия Павлова «с товарищами», были хорошо известны,
поскольку Павлов захватил у нескольких односельчан «силою» землю. При
разборе дела монастырскими властями Павлов явно лукавил, оправдываясь,
что спорил он не один, а вместе с другими крестьянами, и хотел всего лишь
равноценного обмена «навозных полос», подлежавших переделу. Обвине-
ние в преднамеренном поджоге дома мерщика Павлов не признал, ссылаясь
на свое отсутствие в это время в деревне. За внешними проявлениями — со-
рванный передел земли, споры, расколовшие общину, пожар — стояли глу-
бокие причины. Дело в том, что на мирском сходе было принято решение
поделить землю «в равенстве как пресную, так и навозную в поле и усадь-
бах, и в лядах, и во всяких росчистных местах, а навозы бы обменивать в том
же жеребье». Земли, в которые был вложен дополнительный труд, подлежа-
ли переделу наравне с пахотной землей. Именно это, без сомнения, было
главной причиной конфликта, решенного в конце концов в пользу большин-
ства членов мира, желавшего поделить все виды земельных угодий по ду-
шам.
1 Там же. Ф. 1192. Оп. 3,1748. Д. 28. Л. 149 об.
2 Там же. Ф. 1192. Оп. 3,1730. Д. 4. Л. 4-4 об.; д. 22. Лл. 10,16,17.
128
На передел земли собиралась почти вся деревня. Кроме мерщиков зем-
ли, в организации и проведении передела принимали участие староста и
священник сельской церкви. Часто передел происходил в присутствии и под
контролем представителей монастырской администрации — приказчиков,
подьячих, приказных, которые должны были разбирать на месте возникав-
шие по поводу переделов споры. Ответственность за проведение передела в
соответствии с принятым на мирской сходке решением несли староста и
приказчик. Если их уличали в «неправом» разделе земли, то могли и нака-
зать. Правда, если указанные в челобитной факты не подтверждались при
разборе дела, то наказанию подлежали сами челобитчики1. Любопытную
картину земельных споров во время передела земли в д. Бели Рузского уез-
да в 1746 г. можно восстановить из челобитной крестьянина Афанасия Се-
менова и материалов разбора этого дела. Монастырский приказчик Василий
Ефимов, собрав по решению мира крестьян, при переделе земли отрезал
часть дворовой земли, занятой строениями, у братьев Семеновых в пользу
крестьянина Михаила Васильева. Объяснения братьев о том, что они владе-
ют лишь землей по обмену с другим соседом Тимофеем Тимофеевым не бы-
ли приказчиком приняты во внимание. Пользуясь своей властью, приказчик
избил одного из братьев палкой «до полусмерти». Епископ Серапион, раз-
бирая этот конфликт, после допросов всех заинтересованных лиц пришел к
решению: «... а мирская пословица с одного вола две кожи не дерут... и при-
казчик хотел просителя утеснить напрасно». Поэтому решено было приказ-
чика наказать плетьми, дав ему сто ударов при других монастырских служи-
телях, «дабы от других приказчиков крестьянам обиды не было»1 2. Этот слу-
чай интересен не только фактом наказания монастырского приказчика и на-
калом деревенских страстей, которые усилиями самого мира разрешить бы-
ло не под силу, но и самим предметом спора — делили дворовую землю с по-
стройками, ту землю, которая находилась в подворном владении, а обижен-
ные протестовали не против передела как такового, а были возмущены фор-
мой его проведения.
Воля большинства общинников нередко приходила в столкновение с
конкретными интересами отдельных общинников. Меньшинство было вы-
нуждено в таких случаях подчиняться решению мирского схода, терпя поте-
ри и неудобства. У недовольных состоявшимся переделом был небольшой
выбор: или обращаться с письменной просьбой о справедливом решении к
монастырским властям, или реагировать на действия мира, выражая словом
и делом свое с ним несогласие. Так, например, крестьянин Андрей Ларионов
из с. Адамовского Медынского уезда в челобитной к архимандриту Паф-
нутьево-Боровского монастыря Дорофею писал, что передел земли еще бо-
1 Там же. Ф. 1192. Оп. 3,1748. Д. 34. Л. 18 об.; 1752. Д. 52. Л. 114.
2 Там же. Ф. 1192. Оп. 3,1746. Д. 42. Л. 23-28.
129
лее усугубил чересполосицу: отведенная ему огородная земля была выделе-
на из полевой земли в таком дальнем расстоянии, что «за многою изгород-
кою и за скудостию владеть невмочь»1. Иначе свое несогласие с переделом
выразил крестьянин д. Грыни Козельского уезда Василий Рудаков. По сло-
вам свидетелей он разогнал и избил мерщиков, высказал полное неуважение
к миру и монастырским властям. Он говорил в горячке спора: «... у вас указ
воровской, я тем указом гузно податру, я и сам лучше архимандрита, а при-
казчик к нам прислан свинья...» Один из крестьян ему возразил: «Ты, Васи-
лий, бьешь напрасно, мы будем правы». И действительно, передел был про-
веден согласно мирскому приговору1 2.
Протесты против передела земли иногда давали для спорщика желае-
мый результат: передел откладывали. Обычно это происходило в тех случа-
ях, когда недовольные были способны к непредсказуемым действиям, поэто-
му было благоразумнее подождать или заручиться поддержкой монастыр-
ских властей. Последнее предположение подтверждает сообщение о несо-
стоявшемся переделе усадебной и огородной земли в Теряевой слободе в
1748 г. Причиной тому были действия крестьянина Федула Козьмина. Ре-
шение о переделе было принято на мирском сходе еще год назад, полевую
землю поделили без споров. «А как пришли на огород Федула Козьмина с
мерой, — писали жители слободы епископу Серапиону, — то он вышел из
двора своего, стал нам говорить, что сойдите с огорода моего добровольно, а
ежели не сойдете, то быть худу, а с какого вымыслу хочет и какую худобу
сделать, про то мы не знаем, токмо знатное дело, что хочет дурачество сде-
лать, и тут мы все разошлись... и дел и меру бросили». Жители Теряевой
слободы просили помочь им довести передел до конца, «усадебную, огород-
ную землю разделить по душам, кроме дворовой усадьбы по задние воро-
та»3. И снова мир вторгается в крестьянское землепользование усадебной,
огородной и частично дворовой землей. Сами крестьяне и монастырские
власти воспринимают это как дело обычное, беспокойство вызывают лишь
обстоятельства его проведения.
Конфликт в Теряевой слободе был разрешен после вмешательства мо-
настырской администрации, но не всегда последняя оказывалась на высоте.
При проведении переделов приказчики часто злоупотребляли своим поло-
жением, брали взятки, принуждали крестьян делить землю, ущемляя их ин-
тересы. В 1751 г. крестьяне д. Фадееве Рузского уезда сообщали в Иосифо-
Волоколамский монастырь, что приказчик Василий Ефимов «чинил раздел
неправильно, не по инструкции... принуждал нас из-под неволи метать жре-
1 Там же. Ф. 1198. Оп. 2. Д. 685. Лл. 1—1 об.
2 Там же. Ф. 1192. Оп. 3,1728. Д. 20. Л. 8 об.
3 Там же. Ф. 1192. Оп. 3,1748. Д. 34. Л. 72-72 об.
130
бий»1. Еще больше возможностей для произвола и взяточничества было у
приказчиков при разборе споров по переделам. Крестьянин Константин
Косьянов из д. Болобаново Рузского уезда просил приказчика Матвея Забе-
лина отвести ему землю, незаконно захваченную соседом Ануфрием Гри-
горьевым. Вместо справедливого разбирательства спора приказчик, по сло-
вам челобитчика, «пошел в Ануфрию в избу пива пить, и вышел на улицу,
стал мне говорить, что мне от тебя будет, дай мне полтину, то я определю те-
бе опять твою огородную землю». Крестьянин взятки не дал, приказчик бил
его «смертно» и держал восемь дней «в колоде»1 2.
Мирская верхушка тоже не отставала от представителей монастырской
администрации, используя переделы в своих целях. Крестьянские челобит-
ные содержат немало примеров, показывающих, как «прожиточные» кресть-
яне всеми средствами стремились добиться для себя преимуществ. Спор ме-
жду крестьянами д. Куприне Боровского уезда при разделе тяглой земли в
1736 г. возник, например, по вине старосты и десяцкого, «которые землю
всю врозь разметили, а себе побрали кстати, да против их же огородов в кон-
цах оставлено мирской земли, и на той земле кладут хлеб и дрова», в то вре-
мя как у других крестьян «против своих усадеб не токмо хлеб и дрова класть
летним временем, кроме тяглой земли и телеги поставить негде»3. Недо-
вольные произведенным переделом крестьяне Федор Михайлов и Петр Се-
менов показали в своем доношении монастырским властям доскональное
знание потягольной разверстки внутри общины, что позволило им предло-
жить более рациональное перераспределение земли между соседями.
Если передел наносил ущерб интересам экономически сильных кресть-
янских дворов, то их владельцы энергично сопротивлялись проведению
уравнения земли. Так, «прожиточные и семьянистые» крестьяне с. Русино-
во Боровского уезда в 1729 г. «оставя мирской приговор», отказались отдать
в передел свои полосы, так как они на «те полосы навозили навоз, телег по
50 и больше». Но большинство односельчан, те, кто «не возили ни единой
телеги» все-таки настояли на переделе4.
Представления монастырских крестьян об их праве на землю в XVIII в.
исходили из обычного права о наделении землей тех, кто ее обрабатывает, с
одной стороны, с другой — из владельческого права на взимание ренты с тех,
кто сидит на земле владельца. В крестьянском правосознании понятия «соб-
ственность», «владение», «пользование» по отношению к земле не были
строго определены и разграничены. Собственной, «своей» землей, не подле-
жащей переделу, крестьяне считали ту землю, которая была в постоянном
1 Там же. Ф. 1192. Оп. 3,1751. Д. 48. Л. 27.
2 Там же. Ф. 1192. Оп. 3,1750. Д. 48. Л. 179-179 об.
3 Там же. Ф. 1198. Оп. 2. Д. 1238. Л. 1-1 об.
4 Там же. Ф. 1198. Оп. 2. Д. 681. Л. 1—Зоб.
131
подворном владении. В действительности, «собственным» было только дво-
ровое место, на котором располагались жилые и хозяйственные постройки.
Примечательно, что трудовое право, воплощенное в затраченном на расчи-
стку земли труде, не давало гарантий на постоянное владение этой землей.
При переделах, через 8—10 лет после расчистки, а иногда и раньше, эти зем-
ли община включала в состав тягловой земли, и они подлежали уравнению
наряду с другими угодьями.
Разделу подлежали не только пашня, сенокосы и даже расчистки, но и
все виды усадебной земли (огородная, дворовая, вплоть до коноплянников и
капустников). Казалось бы, подобные переделы противоречили самому на-
значению усадебной земли. Хозяйственные интересы требовали, чтобы уса-
дебная земля, как наиболее удобренная и близкая к дому, находилась в на-
следственном владении крестьянского двора. При переделах усадебной зем-
ли крестьянские дворы в большинстве случаев оставались на старых местах.
В зависимости от изменения числа душ м.п. делали только «отрезки» и
«прирезки» земли от одного двора к другому. Такое положение вело к тому,
что крестьянские дворы получали подчас участки усадебной и огородной
земли в нескольких местах. Распространение чересполосицы в усадебных
землях было неудобно в хозяйственном отношении и к тому же давало по-
стоянные поводы для конфликтов.
Земли, занятые дворовыми постройками, при переделах усадебной зем-
ли не делили. В мирских приговорах встречаются такие записи: «А дворов
не переделивать, жить по старому» или «Где кому дворовая земля достанет-
ся со всяким дворовым хоромным строением и с тех усадеб всякого строе-
ния никому не ломать и друг друга не разорять»1. Это правило распростра-
нялось на хозяйственные постройки, непосредственно связанные с кресть-
янской избой, а в некоторых случаях и на строения, разбросанные по всей
усадьбе (овины, гумна). Иногда община устанавливала срок, в течение кото-
рого дворовые постройки в передел не поступали: «... землю с хоромным
строением не ломать друг у друга 20 лет» или «... доколе хоромное строение
не сгниет до тех мест не ломать и владеть по старым душам»1 2.
Дворовая земля, а точнее, та ее часть, которая была занята постройками,
находилась в собственности крестьянского двора. Но эта норма обычного
права не всегда соблюдалась в жизни. Поскольку наделение усадебной зем-
лей шло по душам м.п., изменения в подворном наделении землей были не-
избежны. Получалось так, что «двор заходил за двор», причем на прирезан-
ной усадебной земле оказывалась часть построек соседнего двора. По мир-
скому приговору о разделе земли в 1747 г. в д. Шанину Рузского уезда было
1 Там же. Ф. 1192. Оп. 3,1731. Д. 21. Л. 42; 1748. Д. 34. Л. 52,74,151 об.; 1750. Д. 48. Л. 95
об.; Ф. 1198. Оп. 2. Д. 1242. Л. 1; Д. 1637. Л. 1; Д. 2390. Л. 6; Д. 2393. Л. 60,100; Д. 2455. Л. 1.
2 Там же. Ф. 1192. Оп. 3,1737. Д. 25. Л. 5; 1752. Д. 52. Л. 90-97.
132
решено дворов не трогать, а на «прибылые души определить из полевой зем-
ли». Такое решение привело к трехлетней тяжбе между миром и крестьяна-
ми Харитоном Парфеновым «с товарищами», которые настаивали на выде-
лении им земли из фонда усадебных земель, что вызвало бы ломку дворово-
го строения1.
Переделы приусадебной земли часто сопровождались спорами из-за
жилых и хозяйственных построек. Стремление крестьян сохранить построй-
ки на старых местах не всегда принималось общиной в расчет. Так, крестья-
нин с. Тимошево Волоцкого уезда жаловался на мир, по решению которого
половина его двора «с жилой избенкой» отходила к соседям и подлежала
сносу1 2. При переделе всех угодий в д. Большое Страмилово Волоколамского
уезда Афанасий Степанов «с товарищами» вынуждали Дмитрия Крисанова
снести дворовые постройки со старой усадьбы на другую сторону, а Тимо-
фея Сидорова с его тяглой земли «изгоняли с хоромным строением на пус-
тырь»3.
Как видим, на практике встречаются переделы земли не только с хозяй-
ственными постройками, но и с жилыми. Уже сами факты указания в мир-
ских приговорах на то, чтобы «дворов не ломать», означают, что случаи сло-
ма и переноса дворовых построек имели место. В то же время просматрива-
ется тенденция ограничить подобную практику.
Крестьянское землепользование определялось обычно-правовыми нор-
мами, которые регулировали порядок эксплуатации всех видов угодий.
Мирские традиции землепользования сталкивались в поземльных спорах с
личными интересами. Эмоционально реагируя на ущемление своих интере-
сов миром, крестьяне не выступали против принципа землепользования.
Сильное мирское начало проявлялось в представлении о коллективном
пользовании и распоряжении землей даже в ущерб личным устремлениям
отдельных членов крестьянского мира. Крестьяне под напором авторитета
(или авторитарности) мира, а в ряде случаев монастырских властей, вынуж-
дены были уступать. Но конфликты крестьян с миром не носили трагиче-
ского характера, даже касаясь такого жизненно важного вопроса как наделе-
ние землей. Споры разрешались.
Сельская община, исходя из тяглых возможностей каждого крестьян-
ского двора, обеспечивала выполнение возложенных на нее государством и
владельцами податных обязанностей. Она опиралась на нормы обычного
права, по которым семья пользовалась тяглой землей потомственно. В этом
смысле крестьянский надел был «вечным владением», снимавшим вопрос о
частной собственности на землю. При изменениях положения крестьянско-
1 Там же. Ф. 1192. Оп. 3,1748. Д. 34. Л. 48-58.
2 Там же. Ф. 1192. Оп. 3, 1714. Д. 5.Л. 2.
3 Там же. Ф. 1192. Оп. 3,1748. Д. 34. Л. 60-61 об.
133
го двора община временно передавала часть надельной земли от одного дво-
ра к другому. Мир учитывал, соизмерял земельный надел с рабочими и хо-
зяйственными возможностями крестьянского двора. На ментальности рус-
ского крестьянина отражалась включенность в общее мирское целое, следо-
вание устоявшимся традициям, ощущение определенной защищенности со
стороны мира. Все это проступает и в поведении крестьян во время земель-
ных споров, которые латентно отражали представления крестьян о праве на
землю. Сильное общинное начало в понимании права на землю не только не
утрачивало, но, напротив, усиливало свои позиции у монастырского кресть-
янства Центра в первой половине XVIII столетия.
Е. Н. Марасинова
(Институт российской истории РАН)
ВОТЧИННИК ИЛИ ПОМЕЩИК?
(Эпистолярные источники о социальной психологии
российского феодала второй половины 18 века)
Целостное всестороннее исследование развития общества в тот или
иной конкретный исторический период невозможно без учета субъективно-
го фактора, анализа социальной психологии, менталитета. Важнейшей со-
ставляющей сложных причинно-следственных связей русского историчес-
кого процесса является взаимозависимость аграрного строя и общественно-
го сознания. В предлагаемых заметках я остановлюсь лишь на одном аспекте
этой глобальной проблемы, а именно — на особенностях менталитета дво-
рянства второй половины 18 века, как привилегированного сословия земле-
и душевладельцев.
Историографическая традиция относит царствование Екатерины II к
«золотому веку» российского нобилитета, зениту его экономического и по-
литического могущества. Действительно, в ряде законодательных актов 18
века было закреплено за дворянством монопольное право владения землей
и крестьянами, признано равенство владельческих прав на вотчину и поме-
стье, отменой обязательной государственной службы снят условный харак-
тер земельного держания. Однако, за такими легитимными документами
как Указ о единонаследии 1714 г., Манифест о вольности дворянства 1762 г.,
Жалованная грамота дворянству и городам 1785 г., стояла сложная и проти-
воречивая историческая реальность, постижение которой предполагает изу-
чение менталитета феодального класса России.
Мои выводы основываются на сведениях эпистолярных материалов,
включающих около 3000 писем 144 авторов, из которых более или менее
равноценные с точки зрения объема комплексы переписки, принадлежащие
50 авторам и содержащие строго по 40 писем, подвергнуты контент-анализу
по специально разработанной методике.
За различными жизненными путями, судьбами, карьерами авторов и
адресатов просматриваются определенные биографические типы, отражаю-
щие сложный процесс выделения в среде высшего сословия интеллектуаль-
ной элиты. Гетерогенность и даже противоречивость социального состава
этой группы, включающей потомков родовитого боярства, новую знать и
формирующийся интеллектуальный слой, выразились и в неоднородности
позиций по отношению к главному производственному богатству страны,
135
земле, и к главному источнику рабочей силы, крепостному крестьянству.
Среди авторов писем и владельцы крупных фамильных вотчин, Шере-
метев Н. IL, Щербатов М. М., и могущественные латифундисты, подобно
Потемкину Г. А. и Орлову А. Г., составившие свои огромные состояния на
волне «случая» женского царствия, и представители знатных, но постепенно
беднеющих родов, такие как Фонвизин Д. И., Муравьев М. Н., и жестоко ну-
ждающийся Новиков Н. И., безземельный Гамалея С. И., погибший от голо-
да в Берлине А. М. Кутузов, и, наконец, обладатели баснословных, но пле-
бейских богатств, ярким представителем которых был П. Д. Демидов.
Ведущим отличительным признаком этой группы, выделяющем ее на
фоне рядового дворянства, была элитарность, осознанная как элитарность
родовитости, или близости к трону, или богатства, или духа, знания. Это
своеобразный вертикально направленный старт включал в себя элиту самых
различных слоев дворянского сословия — родовую, чиновную, владельчес-
кую, интеллектуальную. Преломление в сознании дворянской знати ее вот-
чинных прав, на мой взгляд, с особой отчетливостью выявляет уровень и
тенденции развития политико-экономического сознания всего сословия.
К фрагментам переписки, непосредственно связанной с владельчески-
ми правами российского помещика и порожденной именно этой сферой со-
циальной жизни дворянства, можно отнести различные сведения о пожало-
ванных землях, а также наставления бурмистрам и приказчикам вотчинного
хозяйства. Обнаруженная стандартность тем и формулировок, практическое
отсутствие внутреннего осмысления событий и ситуаций, удивительное
сходство реакций, за которыми терялась индивидуальность автора, позволя-
ет предположить, что в данных источниках отразился наиболее архаичный,
тяготеющий к традиционности пласт сознания.
Разбросанные в переписке, многообразие тематики которой можно упо-
добить лишь многообразию реальности, на первый взгляд изолированные
сведения о хозяйственной жизни имений и наращении земельных держаний
их владельцев нельзя рассматривать вне обычного контекста всего эписто-
лярного материала, порожденного определенным типом культуры. Произ-
водственная деятельность какого-либо сословия, осуществляемая в соответ-
ствии с экономической рациональностью и целесообразностью, есть утопия.
Она определяется как закономерностями развития общества, так и ментали-
тетом его представителей. Бесперспективна попытка понимания ценност-
ных ориентаций экономического мышления дворянина, мотивов его хозяй-
ственной деятельности, уровня развития самосознания помещика лишь из
того, что он принадлежал к сословию земле- и душевладельцев. Привилеги-
рованное право сословия на землю и труд крепостного крестьянина, обусло-
вленное спецификой социального развития российского общества, действо-
вало на умонастроение дворянина не прямолинейно, а через сложнейшую
136
систему его социальных предпочтений, отражаясь, в свою очередь, на осо-
бенностях аграрного строя России.
Исследование социально-экономического сознания правящего класса
должно сводиться к проблеме его функциональной роли и, следовательно,
казуальных связей истории. Именно поэтому я буду исходить в своих рассу-
ждениях из важнейших характеристик сознания дворянина в целом, опира-
ясь при этом на некоторые последние работы методологического плана о
многовариантности феодализма и особенностях российского исторического
процесса.
Картина мира, усваиваемая в процессе социализации представителями
высшего класса, складывалась из спонтанно проявляемого неидеологизиро-
ванного восприятия образа императора, уровня развития сословного само-
сознания и, наконец, отношения к крепостному крестьянину, обрабатываю-
щему поля помещика. Синхронный анализ отразившихся в эпистолярном
материале данных тематических блоков и сведений о ведении поместного
хозяйства, а также реакций авторов писем на те или иные материальные
ценности позволил увидеть дворянина — собственника земли и крестьян в
разных его социальных ролях, и как верноподданного, и как повелевающего
барина-помещика, и как представителя конкурирующего феодального со-
словия, т. е. рассмотреть проявление его владельческого менталитета по ли-
ниям: дворянин — император, дворянин — дворянство, дворянин — крестья-
нин. Остановлюсь детально на каждом аспекте.
Частотный и семиотический анализ понятий, определяющих вотчину,
показал множественность их смыслов. Свою землю авторы писем могли на-
зывать: имением, деревней, хозяйством, волостью, вотчиной, местностью,
пожалованными землями, назначенным имением, дачей, землями, пожало-
ванными в вечное и потомственное владение, землями под опекой. (Терми-
ны даны в порядке убывания частоты встречаемости).
Наиболее частое словоупотребление относилось к нейтральным «име-
нию» и «деревне». Очевидно, что нивелированная легитимная реальность
имела неоднозначное преломление в сознании авторов, которые свои вла-
дельческие права далеко не всегда отождествляли с «вечной и потомствен-
ной собственностью». Смысловое содержание перечисленных понятий сви-
детельствует, что несмотря на уравнение юридического статуса вотчины и
поместья, а также ликвидацию условного характера земельного держания,
дворянин в душе оставался помещиком по отношению к императору, по во-
ле которого он получал земельные дачи в знак монаршего благоволения и
заслуг. В конечном счете вся империя принадлежала высочайшей власти и
управлялась высочайшим именем. Дворянин же вовсе не был соправителем
государя, он ощущал себя всего лишь подданным. «Частнособственническое
землевладение дворянского класса никогда не было в России ведущей фор-
мой земельной собственности. Основной тенденцией был тот способ орга-
137
низации земледельческого производства, который получил в литературе на-
звание «государственного феодализма»1.
Богатство авторов определялось не происхождением, не фамильной
собственностью и даже не ревностной преданностью, а произвольной мило-
стью императора. Надежды на землю, как и на должность связывались с го-
сударственной службой. Именно поэтому своеручное письмо могло значить
больше, чем пожалованная деревня, а престижное место, высокая долж-
ность, близость к престолу оказывались привлекательней службы неподале-
ку от имений. Правительство само препятствовало тяге дворян в деревню,
крайне скупо давая отпуска и запрещая отставки. А благородное шляхетство
так практически и не воспользовалось правом свободной государственной
службы, предпочитая выпрашивать краткие отлучки в собственные земли.
«Меня пожаловали сенатором, милость, каковой я не чаял и, если смею ска-
зать, и не желал, — писал Трощинский Д. П. Воронцову А. Р. — Все, что при
сем неожиданном превращении несколько меня обрадовало, есть то, что мне
позволено отлучиться в мои деревни на четыре месяца»1 2.
Зависимость роста поместных дач от монаршей милости и успешной слу-
жебной карьеры, определявшая сознание российского дворянина, особенно
рельефно отразилась в источниках, которые детально воспроизводили проце-
дуру организации землепользования в новых областях, «под скипетр Ее Им-
ператорского Величества от Польши возвращенных». По данным переписки
представителей императорской администрации раздача и покупка деревень в
«новоприобретенном крае, который по части земледелия и удобности к пло-
дородию чрезвычайно хорош», осуществлялась лишь с высочайшего соизво-
ления. При этом императрица не считалась с устремлениями своих поддан-
ных и могла наградить имением вопреки их желанию. Так Минский, Волын-
ский, Брацлавский и Подольский генерал-губернатор И. И. Тутолмин умо-
лял, «дабы при раздаче деревень в губерниях моего управления, я в число удо-
стоившихся сей милости помещен не был»3. Однако, он получил земли, кон-
фискованные его же предписанием и принадлежащие господину Чацкому,
«который теперь здесь и с которым даже глазами встретиться тяжело»4.
Дворянин делил с троном и свои права на труд крестьянина, что выра-
жалось не только в рекрутских наборах и ответственности за уплату крепо-
стными государственных податей. Раздробленность имений и довольно час-
тая (как правило, на протяжении 2—3 поколений) смена владельцев земли, а
также отсутствие полной судебно-административной власти вотчинника
над зависимым населением препятствовали возникновению представления
1 Милов Л. В. Если говорить серьезно о частной собственности на землю... (Россия: климат,
земельные отношения и национальный характер) // Свободная мысль. 1993. № 2. С. 82.
2 Архив князя Воронцова. М., 1877. Кн. 12. С. 403.
3 СРИО. 1875. Т. 16. С. 232.
4 Там же. С. 291.
138
об абсолютной зависимости крестьянского мира от феодала и в сознании
податного сословия, и в сознании дворянства. Государство стояло между за-
висимым населением и правящим классом и могло более или менее произ-
вольно вмешиваться в их отношения. Трощинский писал Воронцову А. Р. :
«Два или три помещика по исследованию нашлись в непомерном отягоще-
нии крестьян своих. Им объявлено через дворянских предводителей, чтоб
они ограничили себя в корыстных поступках, иначе правительство подверг-
нет имения опеке»1.
И юридическая, и социально-психологическая зависимость владельчес-
ких прав на землю и крестьян даже крупнейшей чиновной аристократии, от-
сутствие в среде привилегированного сословия сложной системы иерархи-
ческого соподчинения, осознание каждым дворянином личной зависимости
от монарха, верховного собственника всех производительных богатств, уси-
ливало острую конкуренцию в среде господствующего класса за рабочие ру-
ки и имения, отразившуюся во «множестве тяжебных претензий, запутан-
ных и весьма темных». Однако и в ожесточенной борьбе за земельные владе-
ния чиновная знать, ловко расхватывающая у престола деревни, ордена и
другие знаки монаршего благоволения, выступала как служивое сословие, и
уже затем как сословие феодалов-вотчинников.
Перечень материальных ценностей, особое пристрастие к которым про-
являли авторы писем, отличается странной на первый взгляд равной заинте-
ресованностью представителей класса помещиков в обладании землями и
табакеркой с портретом императрицы, деревнями и сервизом. Отсутствие
чисто прагматического, хозяйски-расчетливого отношения к богатству пред-
полагало существование особой специфической меры достатка, лежащей
вне сферы исключительно экономических потребностей и интересов господ-
ствующего класса. Уровень притязаний правительственных чиновников оп-
ределялся стремлением к обладанию богатством, не уступающим достатку
представителей социальной среды, к которой причислял себя автор. «О на-
шем приятеле Моркове скажу, что подал он записку, чтоб ему дали до 5000
душ, не считая то еще и за малое. Я ему получить их желаю, думая, что удел
его и для меня масштабом служить может, — писал Безбородко А. А., — но
он все недоволен будет, имев претензию поравняться с нами»1 2.
Богатство не являлось главным критерием, определяющим положение
личности в системе дворянской иерархии. Для представителей господству-
ющего класса существовали сословные ценности, котирующиеся выше, чем
материальный достаток. Расположение светской среды обеспечивали преж-
де всего знатность происхождения, дружественные и родословные связи с
высшим должностным дворянством, престижные знакомства и, конечно же,
1 Архив князя Воронцова. М., 1877. Кн. 12. С. 405.
2 Архив князя Воронцова. М., 1879. Кн. 13. С. 345.
139
чиновный статус. В то время в избранном комплексе эпистолярных источ-
ников нет случаев утверждения сословнохо престижа лишь на основании
крупного богатства. Достаток, не подкрепленный чиновным и фамильным
статусом, не гарантировал дворянину социальной состоятельности и свет-
ского признания.
Относительная величина богатства определялась целым рядом сослов-
но-престижных показателей, ценностную шкалу которых можно воспроиз-
вести по данным эпистолярных источников, где авторы упоминают понятие
«роскошь». Многообразные и даже противоречивые определения, сопрово-
ждающие это понятие — показная роскошь; умеренная, нерасточительная
роскошь; буйная роскошь, роскошество, нарочитое великолепие — свиде-
тельствуют о наличии никак не зафиксированной, но общепринятой в среде
господствующего класса меры достатка, которая предполагала демонстра-
тивное потребление материальных ценностей.
Наиболее традиционные архаичные пласты сознания господствующего
сословия проявились в сфере взаимоотношений «дворянин — крестьянин»
или вернее — «помещик — крестьянский мир». Понимание мотивов поведе-
ния русского душевладельца до сих пор искажено психологией классовой
обиды, нравственным укором крепостничеству, отождествлением причин-
но-следственных связей исторического процесса. Между тем, анализ этой
малоосознанной, складывающейся веками области социальной практики
дворянина выводит на важнейшие узловые особенности развития россий-
ской цивилизации в целом.
Направляемые представителями крупной земельной аристократии
владеющей обширными, но раздробленными латифундиями, инструкции
приказчикам и старостам, а также переписка находящегося в отъезде поме-
щика с супругой или родственниками, которые брали на себя всю ответст-
венность за ведение хозяйства, воссоздают как бы изнутри управление его
сложным и многоотраслевым механизмом. Тематика подобного рода эпи-
столярных источников не отличается разнообразием и сводится к следую-
щим проблемам:
своевременная «доставка оброчных денег и недоимок», а также нату-
ральной продукции для господского стола;
наиболее выгодная реализация «статей, доход приносящих»;
четкая организация поместного хозяйства, предполагающая детальную
регламентацию труда и жизни крепостных;
сохранение общины, «различающей исправных и скудных и пособляю-
щей в податных работах беднякам»;
укрепление крестьянской семьи;
подготовка барского дома к «летованию» и «веселому житью»;
140
строительство церквей, создание регулярных парков, открытие школ и
магазинов для крестьян, организация театральных представлений, музы-
кальных концертов, праздников и фейерверков.
Этот набор тем, расцвеченный перепиской соседей-помещиков, готовя-
щихся к псовой охоте, да обменивающихся декоративными саженцами из
оранжерей, переходит из одного эпистолярного комплекса в другой и прак-
тически неизменен. Его социально-психологический смысл мне удалось
уяснить лишь при сопоставлении владельческих интересов помещика и не-
легкой судьбы крестьянского хозяйства, обусловленной во многом природ-
но-климатическими условиями исторического центра страны, где «по край-
ней мере, 400 лет уровень урожайности был необычайно низок, хотя... был
достигаем путем громадных затрат труда», а «крестьянское хозяйство... об-
ладало крайне ограниченными возможностями для производства товарной
земледельческой продукции»1. В некоторых последних теоретико-
методологических работах, характеризующих специфику русского
феодализма, убедительно аргументировано положение о присущем
российскому обществу относительно низком объеме совокупного
прибавочного продукта, что «имело громадное значение для формирования
определенного типа государственности на территории исторического ядра
России»1 2. Задыхающийся в жестких временных рамках необычайно
короткого цикла сельскохозяйственных работ3 крестьянин, бьющийся на
клочке волго-окского суглинка, и управляющий через старосту обширными
вотчинами сановный вельможа, уверенный в праздной лени и плутовстве
своих людей, видится мне наиболее яркой иллюстрацией драматизма
существования двух наций в русском обществе. «В Новгородских моих
деревнях никогда не бывал, — писал Суворов, — при трехрублевом оброке
бывшие богатые Шуваловские крестьяне, слышу (хотя странно), что частию
они разорились. Бедность рождается от ленности, излишества земли, от
самых легких господских налогов и от безналичия»4.
Однако, спонтанно, именно на уровне менталитета, дворянин пытался
организовать свое хозяйство в соответствии с его многовековым укладом и
возможностями. В России на протяжении многих столетий «совокупный
прибавочный продукт, хотя и медленно, увеличивался за счет... прироста
земледельческого населения и освоения новых пространств при экстенсив-
ном характере земледелия». Это факт, а также зловещее нарастание мало-
1 Милое Л. В. Природно-климатический фактор и особенности российского истори-
ческого процесса. // Вопросы истории. 1992. № 4—5, С. 39.
2 Там же. С. 47.
3 См. там же. С. 39.
4 Письмо Суворова А. В. Кузнецову С. М., заведующему канцелярией по управлению
всеми вотчинами Суворова А. В. // Суворов А. В. Письма. М., 1986., С. 93.
141
земелья в 18 — начале 19 вв.1 определили стремление феодального сословия
к «покупке поместьев» и увеличению числа душ. Жестокая борьба за рабо-
чие руки и землю шла в среде дворянства, между государством и помещи-
ком и, наконец, между душевладельцем и общиной. Феодалы не только со-
противлялись рекрутским наборам и «убыточному постою», но также пре-
пятствовали выдаче «в стороннюю вотчину девок и вдов в.замужество»,
приказывали миру «соблюдать крестьянское здоровье и особливо малых де-
тей», жестоко преследовали беглых1 2. Выработанная закостеневшая тради-
ция ориентировала их не на рационализацию хозяйства, а на его экстенсив-
ное расширение. Для нововведений же, преодолевающих заданный обычай,
требовались богатые поместья с базой для маневра и смелое свободное
мышление просвещенного хозяина. Однако, даже среди крупнейших земле-
владельцев России, составляющих всего 2—3 % от общей численности дво-
рянства, было немного знакомых с общеевропейской аграрной литературой
ученых-практиков. В кругах интеллектуальной элиты сословия чаще встре-
чались отвлеченные политико-экономические рассуждения в духе фасадной
парадности екатерининского царствования «об упразднении крепостного
состояния России»,3 прекрасно уживающиеся с унаследованными приема-
ми организации вотчинного хозяйства.
Помещик был заинтересован в регулярном и возрастающем получении
оброка, «присовокуплении дохода», избавлении от «убыточных обяза-
тельств» и содержании своего «хозяйства во всяком порядке»4. Российский
феодал непоколебимо верил, что благополучие его земель зависит от жест-
кой организации работ, мобилизации всех ресурсов вотчины, максимально-
го использования труда крестьян. Он пытался вникнуть во все детали своего
многоотраслевого хозяйства, строго следил за отработкой, хранением и то-
варной реализацией урожая, нередко проявляя осведомленность по поводу
аграрных обычаев той или иной местности. Многие помещики справедливо
видели одну из важнейших причин низкой урожайности в «обработке земли
без навоза, от чего земля вырождается и из года в год приносит плоды ху-
же». Представители благородного сословия неплохо освоили науку эконо-
мии и научились учитывать возможности «убыточных обстоятельств». Дан-
ные эпистолярных источников свидетельствуют о несостоятельности мифа
о якобы элитарном гоноре праздного класса, презрительно сторонящегося
1 Милов Л. В. Природно-климатический фактор. С. 51.
2 См., например, письмо Голицына А. М. бурмистру Афанасию Тарасову и всем крестьянам.
// Собрание старинных бумаг, хранящихся в музее П. И. Щукина. М., 1901. 4.9. С. 7; письмо
Щербатова М. М. Щербатову Д. М. // Памятники Московской деловой письменности 18 века. М.,
1981. С. 73.
3 См. письмо Голицына Д. М. Голицыну А. М. // Избранные произведения русских
мыслителей второй половины 18 века. М., 1952. С. 42.
4 См. письмо Орлова В. Г. Шереметеву Н. П. // Отголоски 18 века. М., 1896. Вып. 1. С. 12.
142
участия в производстве и торговле. Напротив, российский дворянин был
способен «завести псарный и скотный двор, устроить фабрику полотняную,
учредить винокуренный завод» и сбыть продукцию.
Престиж благородного сословия не противоречил деятельности сидя-
щего на земле феодала, однако, не давал дворянину необходимого чувства
социальной реализации. Российский нобилитет видел свой патриотический
долг в преданности интересам императорской службы, в честной независи-
мой позиции государственного сановника, и в «доблести светского челове-
ка», и в поисках философского камня, и в свободном слове пиита, и даже в
исполнении особой роли душевладельца, которому Бог и государь вверили
на попечение крестьян. Лишь единицы размышляли об ответственности пе-
ред Отечеством собственника земли, призванного организовать на ней цве-
тущее хозяйство. Но не они определяли облик сословия. Желание «наслаж
даться спокойствием и собственностью своею», «веселое в деревне житье»,
возведение храмов, организация домашних театров и оркестров, разведение
«выезжанных лошадей и резвых собак» для охоты еще не означало усердия
к улучшению земледелия и скотоводства в России1 Богатейшие библио-
теки, коллекции живописи и скульптуры, великолепные регулярные парки,
домашние театры и оркестры, созданные культурой дворянской усадьбы,
были эстетическим украшением просвещенного быта интеллектуальной
элиты. В свои разбросанные по нескольким губерниям деревни крупные
собственники приезжали, как правило, «летовать», а хозяйство отдавали на
попечение приказчиков, при этом нередко обнаруживая, что «имения во
многих лучших руках находятся и полезнее управляются, как бы то могло
быть при моем непосредственном владении»1 2.
Главную задачу своей вотчинной администрации помещик видел в ор-
ганизации труда крестьянина, что предполагало с его точки зрения воспита-
ние «плутов, воров, пьяниц, ленивцев». Сохранились инструкции, распоря-
жения, «Книги повелений» Суворова А. В., Дашковой Е. Р., Голицына А. М.,
Державина Г. Р., Полетико П. А„ Демидова П. А., Щербатова М. М. и др., где
авторы предстают «нетерпеливыми, властными помещиками», требующими
«поноровкою прихотям крестьян не попустить их в сущую праздность»,
«стараться о доправке с людей долгов», «не давать им досыпать ночей и по-
пустому расхаживать». Многовековой опыт приучил российского феодала
видеть норму и традицию в предельно напряженном истощающем труде
крестьянина зоны рискованного земледелия. Необычайно низкая урожай-
ность, обусловленная опять-таки природно-климатическими условиями ис-
торического центра страны, «вынуждала господствующий класс создавать
1 См., например, письмо Суворова А. В. Шимановскому В. М. // Суворов А. В. Письма.
С. 93; письмо Орлова В. Г. Шереметеву Н. П. // Отголоски 18 века. С. 4; письмо Куракина
Алексея Б. Куракину Александру Б. // Восемнадцатый век. Истор. сб. М., 1904. Т. 1. С. 145.
2 Письмо Румянцева-Задунайского П. А. Репнину Н. В. // СРИО. 1875. Т. 16. С. 421.
143
жесткие рычаги государственного механизма, направленного на изъятие той
доли совокупного прибавочного продукта, которая шла на потребности
развития самого государства, господствующего класса, общества в целом»1.
В той же работе Л. В. Милов указывает, что «прибавочный продукт в
России из хозяйства русского крестьянина буквально «выдирали»1 2 3. Поя-
вившийся на страницах «Евгения Онегина» «хозяин превосходный, вла-
делец нищих мужиков» видится мне теперь не едкой метафорой Пушкина, а
отражением реальных особенностей менталитета русского помещика. Он
мыслил себя барином, владеющим прежде всего крестьянами и уже потом
землей, т. е. был по своему самосознанию скорее душевладельцем, чем лати-
фундистом. Подобная ориентация поддерживалась обычаем «судить о
могуществе и богатстве того или иного дворянина не по числу десятин
принадлежащей ему земли, а по числу крепостных» .
Крепостничество, разумеется, сформировало определенный тип лично-
сти душевладельца, однако, не следует выводить все ужасы рабской зависимо-
сти его «крещеной собственности» из национальной или классовой склонно-
сти к жестокости российского правящего сословия. «Крепостничество появ-
ляется там, где нет объективных условий для получения исторически опти-
мального объема прибавочного продукта»4. Эти условия были заданы дворя-
нину изначально, для преодоления их надо было «выломиться» не только из
класса, но и из века. Между тем суровые формы угнетения вызывали противо-
действие со стороны крестьянского мира или общины, которая была еще одним
социальным институтом, оспаривающим владельческие права дворянина, уси-
ливая свою жизнедеятельность в качестве защитного механизма, действующего
в интересах крестьян в условиях крепостничества5.
Традиционные права общины, земельное совладение с помещиком, его
ориентация на сложившийся в крестьянском миру обычай проведения сель-
скохозяйственных работ, все это ограничивало вотчинные права владельца.
Да и сам феодал осознавал «неизбежность существования и большое сельско-
хозяйственное значение русской общины»6. В своих посланиях-инструкциях
он нередко обращался именно к «воловому сходу», мог признать законность
тяжбы своих крестьян с другим помещиком, всячески поддерживал
уравнительно-демократические функции общины. «В неурожае крестьянину
помогать всем миром заимообразно, чиня раскладку на прочие семьи совмест-
1 Милов Л. В. Природно-климатический фактор... С. 47.
2 Там же. С. 48.
3 Милов Л. В. Если говорить серьезно о частной собственности на землю... С. 86.
4 Он же. Общее и особенное русского феодализма. // История СССР. 1989. № 2. С. 50.
5 См. об этом: Милов Л. В. Природно-климатический фактор. С. 48—49; Он же. Общее и
особенное русского феодализма. С. 42—44, 49—53.; Он же. О причинах возникновения
крепостничества в России. // История СССР. 1985. № 3.
6 Он же. Природно-климатический фактор... С. 48.
144
но при священнике», — писал Суворов А. В.1 Смена владельцев, порой вообще
не видевших своих имений, превращала помещика в глазах крестьянского ми-
ра во временного собственника земли, принадлежащей от века Богу, государ-
ству и общине. «На Руси долгие столетия владельческие крестьяне, объеди-
ненные в крепкую общину, считали землю, на которой живут, платят с нее на-
логи и выполняют повинности, по сути дела, своей землей, а не землей феода-
ла»1 2 .
Амбивалентность сознания российского земле- и душевладельца была
связана с множественностью его социальных ролей. В плоскости взаимоотно-
шений с дворянской средой он становился одним из конкурентов, претендую-
щих на землю и людей, неизбежно включаясь в борьбу с представителями го-
сударевых подданных за материальное обеспечение своего социального пре-
стижа и демонстративного потребления. Перед монархом дворянин так и ос-
тался служащим помещиком, не преодолевшим сознание условности своего
держания. Российский феодал не был сеньором, не господствовал в провин-
ции, перетянув на себя часть прерогатив, утраченных престолом. Рассеянные
по нескольким губерниям, переходящие из рук в руки владения, символичес-
кие возможности дворянских собраний, похожих более на светские беседы,
сосредоточение административных функций в руках бюрократии — все это
исключало прочную базу даже крупных магнатов и в политическом, и в пси-
хологическом смысле, что в конце концов предопределило характер проводи-
мой самодержавием реформы 1861 г. И 14 декабря 1825 года последняя ари-
стократическая фронда дворянства противопоставит самовластию не эконо-
мическую силу огромных латифундий, а политические амбиции, поддержан-
ные личным достоинством.
Прочь от двора и светской черни уйдет не феодал, а поэт, и уйдет не к
вотчинному хозяйству, а «в обитель дальную трудов и чистых нег». Там, ру-
ководствуясь просвещенным альтруизмом, благородным презрением к бар-
щинному ярму, а порой скукой петербургского денди, произведет он некото-
рые реформы, облегчающие положение крепостного раба, откроет школы,
разобьет парки. Он насадит те вишневые сады, которые потом вынуждены
будут пустить под топор потомки, лишенные возможности унаследовать так
и не сложившуюся традицию рационального подхода к организации помест-
ного хозяйства.
1 Суворов А. В. Письма. С. 99.
2 Милов Л. В. Если говорить серьезно о частной собственности на землю... С. 82.
145
Р. Л. Дьячков, С. А. Есиков, В. В. Канищев, Л. Г. Протасов
КРЕСТЬЯНЕ И ВЛАСТЬ
(опыт регионального изучения)
В России исторически сложилась уникальная модель взаимоотноше-
ний государства и общества, обусловившая особый тип доиндустриального
и индустриального развития страны. Эта уникальность определялась, с од-
ной стороны, гипертрофированной мощью и ролью государственной маши-
ны как верховного и всеобщего распорядителя, с другой — крестьянским на
9/10 составом населения. Метаболизм («обмен веществ») в орбите кресть-
янского мира.базировался на его «самодостаточности», замкнутости хозяй-
ственного быта и общинного самоуправления, традиционном характере де-
ревенской культуры. Крестьянину, жившему в этой системе, объективно го-
сударство не было нужно или, точнее, нужно как регулятор отношений, га-
рант и защитник крестьянских прав владения и собственности. Поэтому он
противился любому государственному принуждению, жаждал «всей земли и
всей воли».
Для государства крестьянство было «неудобным классом» (К. Маркс)
именно как саморазвивающийся социальный слой, но оно же ему было не-
обходимо как основа физического жизнеобеспечения общества, в качестве
поставщика продуктов, налогов, главного резервуара ресурсов для пополне-
ния и снабжения армии и т. д. И потому крестьянство могло быть только
эксплуатируемым без права на самостоятельную реплику. Эвентуальная
возможность хозяйственной самостоятельности крестьянства вызывала по-
требность жестокого контроля со стороны власти. Более того, низкий объем
совокупного прибавочного продукта и связанная с этим сложность его изъя-
тия в размерах, отвечающих интересам развития феодального общества, по-
требовали в России введения самого жесткого внеэкономического принуж-
дения1 . Политически адекватной ему формой стала самодержавная, деспо-
тическая по сути, монархия. О каком-либо партнерстве государства и кре-
стьянства не могло быть и речи: шел процесс поглощения второго первым,
нашедший конечное выражение в крепостном праве и государственной де-
ревне. Следует заметить, что в России государство вообще не терпело чьей-
либо социальной суверенности — это грозило разрушить всю систему со-
словных отношений и ставило под сомнение харизматичность власти.
1 Милов Л. В. Природно-климатический фактор и особенности российского историчес-
кого процесса // Вопросы истории, 1992, № 4—5. С. 47.
146
Упомянутые общие принципы не исключали, впрочем, известной вари-
ативности отношений по линии «государство-крестьянство», объяснявшей-
ся воздействием многих причин. Среди них и разнообразие природохозяй-
ственных зон, что при обширности территории страны имело особое значе-
ние, и исторические условия колонизации разных регионов, и прочность
внутренней организации крестьянского мира, и степень его сопротивляемо-
сти давлению извне и пр. Изучение этой конкретики и составляет смысл ис-
торического исследования.
В данном аспекте тамбовская деревня заслуживает того научного вни-
мания, которым она пользуется в последние годы. Условно говоря, она
представляет собой модель отношений между государством и крестьянст-
вом. Вместе с тем без учета локальной специфики нельзя объяснить того,
что именно Тамбовщина с ее сугубо крестьянским населением не раз стано-
вилась очагом массовых аграрных восстаний и даже инициировала их в об-
щероссийском масштабе (по крайней мере, осенью 1917 г. и в 1920—1921 го-
дах). Очевидно, истоки этих будущих смут коренились в самом заселении
Тамбовского края, которое начиная с XVII века носило заметный отпечаток
государственной колонизации. В результате здесь сложился значительный
слой служилых людей, в частности однодворцев, чувствительных к утрате
своего поначалу сравнительно свободного состояния.
В то же время географическая близость Тамбовского края к центру го-
сударственного управления, возможность извлечения относительно высоко-
го благодаря выгодным почвенно-климатическим условиям прибавочного
продукта, создаваемого крестьянами, многонаселенность делали его вожде-
ленным объектом государственной экспансии и эксплуатации. Сила этого
действия определяла и меру крестьянского противодействия.
Крестьянство никогда не мирилось с утратой своей самостоятельности,
но в силу присущих ему родовых причин (социально-правовая разобщен-
ность, разнородность непосредственных экономических условий и интере-
сов, религиозный характер сознания) оно не могло долго противостоять на-
силию власти. Собственно, этатизм крестьянского общественного мышле-
ния выражался в его монархичности, и вряд ли сверх того. Провиденциаль-
ное противоречие между сущим и должным, между порядком земным и по-
рядком небесным разрешалось в крестьянском сознании через царскую
власть, ибо царь был «помазанником божьим». При этом особа самодержца
всячески отделялась от чиновников правительственного аппарата, что осо-
бенно наглядно проявлялось в идеологии крестьянских войн.
Таким парадоксальным образом, наивный крестьянский монархизм во-
все не исключал, а, скорее, предполагал нарастание в их среде антигосударст-
венных, анархических по своему общему смыслу устремлений, которые креп-
ли, накапливаясь столетиями. С особой мощью эти настроения прорывались
наружу сквозь разломы исторических эпох в пору кризисов, мятежей, револю-
147
ций, неизбежным спутником которых в России был опять же аграрный воп-
рос. Впрочем, эти чувства самими крестьянами не всегда осознавались как та-
ковые, поскольку по большей части они реализовывались в действиях против
помещиков. Но эти дворяне-помещики, как военно-служилое сословие, по су-
ществу опосредовали государственную власть в своей деревне.
Историю отношений крестьян и государства не следует, однако, интер-
претировать как неуклонный рост гнета власти и крестьянских выступлений.
Уместнее говорить о пульсации крестьянского недовольства и вспышках его в
критические моменты истории. «Законопослушное» крестьянство волнова-
лось и восставало против власти в тех ситуациях, когда, во-первых, та чрез-
мерно вторгалась в сферу крестьянских интересов, посягая на основы его жиз-
ненного существования и ставя крестьянина в безвыходное положение; во-
вторых, когда она слишком явно неоправдывала конкретных ожиданий кре-
стьян; в-третьих, когда государство в силу каких-либо внутренних или внеш-
них факторов обнаруживало перед крестьянами некую свою слабость.
Перед 1861 г. и сразу после крестьянской реформы все эти обстоятель-
ства сработали в тамбовской деревне более или менее синхронно. Отмену
крепостного права крестьяне восприняли как уступку своим радикальным
требованиям и надеялись использовать ее для полной реализации своих со-
циальных устремлений, чтобы, как выразились мужики с. Каравайка Кирса-
новского уезда, «царевать, а не горевать». При этом поле противостояния не
сузилось, а, напротив, расширилось. Устранение вотчинной власти помещи-
ка поставило теперь крестьянство лицом к лицу с государством, заместив-
шим в деревне надсмотрщика-помещика прямым своим контролем (земские
начальники, выкупные платежи, правовое регулирование внутриобщинных
отношений вроде семейный разделов и др.). Патриархальные по форме от-
ношения в бывшей помещечьей деревне сменились отношениями государст-
венными, а специфически крестьянская форма самоорганизации — община
стала теперь и объектом государственного попечительства.
В основном же крестьянское сопротивление власти было пассивным,
оно выражалось преимущественно в повседневных, обыденных формах, ко-
торые из-за своей заурядности менее различимы и реже удостаиваются бла-
госклонного внимания исследователей. Для крестьян характерно быстрое
остывание социального протеста, когда государство применяло жестокие ре-
прессии. После этого крестьянство направляло свою энергию на «вжива-
ние», разумное приспособление к социально-экономической реальности, а в
политической области, где и был завязан узел всех конфликтов, вообще без-
молвствовало. Если за 2 с половиной года после реформы 19 февраля 1861 г.
тамбовские мужики 25 раз вступали в столкновение с правительственными
войсками, то в последующие 20 пореформенных лет — только 5 раз.
Крестьянское движение 1905—1907 годов, после нескольких десятиле-
тий относительного затишья, когда крестьянское сопротивление носило
148
скрытый, рутинный характер, не выливаясь в формы прямого коллективно-
го протеста, также во многом было связано с нарушением обычных отноше-
ний с государством. Оно провоцировалось ущемлением хозяйственных ин-
тересов крестьян путем развития неэквивалентного обмена, особенно с па-
дением хлебных рыночных цен, с ростом налогообложения крестьян. Сказы-
валось и обострение малоземелья тамбовских крестьяне в связи с перенасе-
ленностью деревни. Дело, видимо, не сводилось к обнищанию части кресть-
ян, что бесспорно — оно было и в том, что известные их круги, втягиваясь в
рынок и научившись зарабатывать деньги, не желали с ними расставаться.
Наконец, первый массовый призыв по закону о всеобщей воинской повин-
ности на русско-японскую войну (в мирное время на военную службу по
жребию бралась только часть призывников) резко ослабил потенциал кре-
стьянских хозяйств.
Крестьянское движение 1905 года явилось, вероятно, первым актом аг-
рарной революции в России, имевшей целью полное раскрепощение, «разго-
сударствление» крестьянства, превращение его в субъекта гражданского об-
щества. Манифест 17 октября 1905 года не касался главного, с точки зрения
крестьян, вопроса о рядом лежавшей помещичьей земле, а реформаторские
потуги самодержавия и его конфликты с Первой и Второй Государственны-
ми думами именно на почве аграрного вопроса породили у крестьян ощуще-
ния ослабления власти. Недаром в октябре-ноябре этого года в губернии,
как и по всей стране, поднялась высокая волна массовых крестьянских вы-
ступлений, остававшаяся на этом уровне и в 1906—1907 годах. Показатель-
но, что даже в послереволюционном 1908 году в Тамбовской губернии со-
хранялось положение усиленной охраны.
В этих кризисных для России ситуациях действия крестьян зачастую
принимали бунтарский характер стихийных, неосознанных, эмоционально-
импульсивных акций, направленных против непосредственного источника
«зла», в котором крестьяне, не без пропагандистского воздействия революци-
онных элементов, видели прежде всего помещика. В Тамбовской губернии
только в 1905 году были разгромлены около полутораста имений. С тем же
упорством, впрочем, крестьяне сопротивлялись и столыпинской ломке общи-
ны, опасаясь остаться без традиционной для них формы коллективной само-
защиты, своего рода крестьянского «профсоюза». (При явно идеализирован-
ной оценке земельной реформы П. А. Столыпина историки и публицисты
упускают из виду именно перспективу отношений между государством и кре-
стьянством — между тем типично бюрократический вариант проведения ре-
формы не обещал послаблений будущим крестьянам-собственникам).
Однако и в эти критические стадии развития общества среди крестьян
преобладали мирные и умеренные формы политической активности. Они
больше полагались на подачу прошений, приговоров, на своих ходоков и хо-
датаев. Так, в начале 1906 г. тамбовские крестьяне проявили высокую заин-
149
тересованность на выборах 1 Государственной думы. В обстановке бойкота
левыми силами выборов они провели 10 из 12 депутатов от губернии, весьма
активно проявивших себя при обсуждении аграрных законопроектов.
Заметим попутно, что нежелание правительства согласиться на обсуж-
дение в Думе аграрного вопроса, как и предостерегал Николая II выдаю-
щийся философ Е. Н. Трубецкой, имело далеко идущие последствия: не-
дальновидность власти превратила в России вопрос земельный в вопрос о
форме правления. Вовсе не случайно две революции в России совершались
под знаменем аграрного переворота; а третья (точнее, вторая февральская),
хотя и прошла без крестьян (солдаты, разумеется, тоже крестьяне, временно
утратившие этот статус), удалась не в последнюю очередь потому, что кре-
стьяне согласились с устранением монархии «в обмен» на безотлагательное
решение вопроса о земле в их пользу.
Новая мобилизация крестьян, уже на мировую войну, также породила
масштабные волнения призывников из деревни. Длительный отрыв трудо-
способных мужчин (около 47 %) от производительного труда, усугубленный
неэффективным государственным регулированием сельской экономики,
обусловил то, что в лице крестьянства монархия не нашла себе защитника в
февральско-мартовские дни 1917 года и в последовавших затем событиях.
Особого разговора заслуживают т. и. революционные выступления кре-
стьян, в разряд которых «для счета» часто включают всякое их действие, ес-
ли оно совпадает по времени с революционным периодом. На наш взгляд, в
точном смысле таковыми можно считать лишь те из них, что проходили под
политическим воздействием революционных организаций, под лозунгами
изменения существующего строя. Подобные выступления никогда не доми-
нировали в общей структуре крестьянского движения и даже не были сколь-
ко-нибудь заметной величиной. Характерно, что ни одна партия, включая
эсеров, не могла подчинить себе — организационно и политически- кресть-
янство. Уместно напомнить в этой связи оценку Г. В. Плеханова: «Когда
крестьянин требовал отобрания земли у помещиков, и даже когда он сам
принимался отбирать ее, он вел себя не как революционер, а, напротив, как
самый убежденный охранитель: он охранял ту аграрную основу, на которой
так долго держался весь общественно-политический строй России»1.
Однако в том, что именно крестьянское движение в 1917 году помогло
прийти к власти большевикам, нет алогизма. Большевики, независимо от их
доктринальных устремлений, были продолжателями мощной авторитарно-де-
спотической государственной традиции и в этих видах они сполна использо-
вали и крестьянский аграрный радикализм и крестьянский аполитизм. Хотя
эсерам в Тамбовской губернии на выборах в Учредительное собрание в нояб-
ре 1917 г. удалось получить свыше 71 % голосов, и, разумеется, прежде всего
1 Плеханов Г. В. История русской общественной мысли. Т. 1. СПб., 1919. С. 111.
150
благодаря деревне, они не смогли ангажировать крестьян в своих политичес-
ких акциях, включая и защиту разогнанного большевиками Учредительного
собрания. Впрочем, механизм взаимодействия российских политических пар-
тий с крестьянством заслуживает специального исследования (в частности,
проэсеровские «крестьянские братства» на Тамбовщине).
Неравенство сил государства и крестьянства загоняло в тупик возмож-
ности «нормального», эволюционного решения аграрного вопроса в России,
который крестьяне ошибочно отождествляли с вопросом о земле. Даже при
всем государственном желании справиться с «гвоздем российской револю-
ции» ко взаимному удовлетворению обеих сторон предстоял бы долгий и
мучительный путь ломки традиционного крестьянско-общинного уклада.
Другой возможный вариант — аграрная революция «снизу» — также не
решал в российских условиях аграрного вопроса, ибо ослабленное за века
государственного «зажима» крестьянство не могло предложить оптимально-
го варианта, сводя все к уравнительному переделу земли. Школа этатизма
не прошла даром. В 1917 г. власть распалась, общество на короткое время
оказалось наедине с самим собой. Но что создали крестьяне, перестав по су-
ществу ощущать тяжкую десницу государства? — «Черный передел», раз-
гром очагов экономической и духовной культуры, подрыв хозяйственных
связей с городом! Даже такие атрибуты демократии, как выборы в волост-
ные земства, крестьяне рассматривали как насильственные, связывая при-
вычно с ними новые конфискационные меры и новое чиновничество.
Смена правящего режима в том же 1917 году не принесла крестьянам
облегчения от тягот власти или во всяком случае оно было кажущимся:
«вместо цепей крепостных люди придумали много иных». Создание боль-
шевистской государственности довело этот извечный конфликт до логичес-
кого завершения, лишь на короткий период — примерно до весны 1918 г. за-
вуалировав его невмешательством власти в дела деревни. Временная неус-
тойчивость власти придала силы крестьянскому движению, и оно фактичес-
ки самостоятельно покончило с помещичьим землевладением.
Однако передышка была недолгой. Государственное принуждение в де-
ревне быстро возрождалось, приобретая тотальный характер — от контроля за
посевами до идеологической индоктринации, чего не позволял себе ни один
прежний режим. Внешне эти действия мотивировались чрезвычайными об-
стоятельствами гражданской войны, суть же заключалась в другом. Больше-
вистская власть своими действиями, которые определялись не велениями
здравого смысла, а принципами социальной инженерии, выработанной задол-
го до того К Марксом для промышленной Англии, подрывало сами основы
жизнеобеспечения крестьянства. Это осуществлялось как внеэкономически-
ми методами, прежде всего продразверсткой, непосильной для крестьян, так и
экономически — через неэквивалентный обмен между городом и деревней.
151
Отсутствие рынков сбыта, не говоря о прямом запрете торговли вело к прими-
тивизации крестьянского хозяйства и деградации деревни.
Новое государственное закрепощение крестьянства обострило его соци-
альный протест. На Тамбовщине он достиг небывалой силы, перед которой
просто блекнет восстание тамбовских крестьян осенью 1917 г. Мужицкое со-
противление обрело новые черты. Во-первых, теперь оно было впрямую, не-
посредственно направлено против власти (именовавшей себя «рабоче-кресть-
янской»), во-вторых, оно приняло форму вооруженной партизанской войны.
Уже в 1918 г. в Тамбовской губернии, по оценке В. А. Антонова-Овсеенко,
возглавлявшего акцию подавления, в ней участвовало до 40 тысяч крестьян1.
Сам Антонов-Овсеенко связывал это движение с особым характером губер-
нии, где из 3,5 млн. жителей крестьяне составляли 92 %, с давним эсеровским
засильем. Но он не отрицал и грубых ошибок в проведении советского декре-
та о земле, когда 72 тысячи десятин были отданы в губернии под совхозы. Как
бы вторя, землемер Кирсановского уездного земотдела Насонов в записке Ан-
тонову-Овсеенко извещал его, что этот декрет в жизнь совершенно не прово-
дится и остановить крестьян можно не пушками и пулеметами, а лишь «реши-
тельным и быстрым проведением в жизнь Декрета о земле»1 2.
То, что наивный уездный землемер принимал за местные перегибы, на
самом деле выражало суть большевистской политики в деревне. Более того,
последовательное проведение декрета о земле и лежащего в его основе кре-
стьянского Наказа объективно усилило бы оппозицию коммунистическому
государству в деревне, ибо расширило бы и укрепило слой собственников.
Наконец, крестьянское понимание этого вопроса в корне расходилось с во-
енно-коммунистическими представлениями уже потому, что оно исходило
из принципа хозяйственной свободы, чего никак не могла допустить новая
власть. Обладание землею без права распоряжаться продуктами своего тру-
да обессмысливало крестьянский труд. Продразверстка заведомо превыша-
ла возможности тамбовской деревни. Так, в 1918 году она была определена в
35 млн. пудов хлеба, тогда как довоенная Тамбовщина давала 25—28 млн.
пудов товарного хлеба. Государственные реквизиции как бы воскресили на
тамбовской земле методы времен опричнины: в 1918—1919 годах продармия
действовала в 20 хлебный губерниях, но на Тамбовщине находилась пятая
ее часть. Весьма обременительны для крестьян были различные виды трудо-
вой повинности, вплоть до принудительного труда в советских хозяйствах.
Некоторое время эта борьба шла с переменным успехом. Под давлением
крестьян большевистское государство вынуждено было распустить свои
чрезвычайные органы в деревне — комитеты бедноты, а затем и временно
1 ГА РФ. Ф. 8415. On. 1. Д. 128. Л. 2.
2 Там же. Д. 122. Л. 128.
152
свернуть свои опыты по насаждению коммун и совхозов1. Но и политика
власти не лишена была гибкости: подобно столыпинской перестройке дерев-
ни, она основывалась на использовании внутрикрестьянских противоречий,
с опорой, однако, не на верхи, а на деревенские низы, вдохновлявшиеся пер-
спективой социального реванша.
Для общего понимания вопроса важно уяснить, что государственный
авторитаризм складывался и утверждался именно как партийная диктатура
большевиков. Советы — органы представительной демократии — в этом на-
ступлении на крестьянство были задействованы слабо и не вызывали у него
неприятия. Не случайно широкое распространение лозунга «Советы без
коммунистов» с его весьма расплывчатым политическим содержанием. Со-
хранилось немало документальных свидетельств пассивности низовых Со-
ветов Тамбовщины в проведении мер, получивших название социалистиче-
ской реконструкции деревни.
Конфискационная по сути политика государства в деревне, символом
чего стала продразверстка, неизбежно загоняла крестьянство в оппозицию и
готовила развязку. Она и произошла в 1920 — 1921 годах, когда крестьян-
ское движение достигло такого масштаба, что потребовалось введение окку-
пационного режима и использования регулярной армии для усмирения кре-
стьянства.
Летом 1920 г. широкое крестьянское восстание стало неминуемым. В
результате засухи урожай был таков, что если бы он полностью был остав-
лен крестьянам, на едока пришлось бы менее 400 граммов зерна в день. Тем
не менее губернская разверстка составила 11,5 млн. пудов, причем наиболее
пострадавшие от засухи Тамбовский, Кирсановский и Борисоглебский уез-
ды должны были выполнить 46 % разверстки. Именно они и стали террито-
рией крестьянской войны. Группа А. С. Антонова, действовавшая в губер-
нии с конца 1918 г. и не имевшая до сих пор массовой поддержки, получала
теперь широкую базу крестьянского протеста.
Именно это обстоятельство, то есть некая генетическая связь повстан-
цев с крестьянством как таковым, а не их численность или чудеса организа-
ции объясняют живучесть крестьянской войны. Против нее в 1921 г. было
брошено не меньше войск, чем незадолго до того против Врангеля, в борьбе
с нею применялись все мыслимые меры, вплоть до сожжения мятежных сел
и расстрела заложников.
Заметим попутно, что самой эффективной формой крестьянского со-
противления государственному насилию были меры самоограничения.
«Крестьянство — говорилось в одном из документов времен «антоновщи-
ны», — стало смотреть на свое хозяйство, как на чуждое ему, как на явление,
1 См.: Кабанов В. В. Аграрная революция в России // Вопросы истории. 1989. № 11. С. 32.
153
которым оно не дорожит»1. Это свидетельство отражало самое разруши-
тельное по своим последствиям явления социальной деградации — «само-
раскрестьянивание», ибо крестьянин, не желающий вести свое хозяйство,
уже не крестьянин. Вместе с тем он и не опора государству, которому при-
шлось временно ослабить свою хватку.
Тамбовским крестьянам удалось на время скинуть руку государства,
получив шанс самим переустроить свою жизнь. Что же смогли они сделать
на освобожденной от власти коммунистов земле? Ничего нового: те же Со-
веты, чрезвычайные органы, те же мобилизации и разверстки, разгром и
произвол — по другому они не умели и ничего лучшего придумать не могли.
Показательно, однако, что большевистское государство, одолевшее сво-
их врагов в прямой вооруженной схватке, вынуждено было изменить поли-
тику в отношении крестьянства. «Антоновщина» была одним из тех факто-
ров, наряду с Кронштадтским восстание марта 1921 г., которые заставили
большевиков пойти на уступки, ввести нэп. Но все же не экономические, а
сугубо военные меры сыграли решающую роль в ликвидации крестьянской
войны на Тамбовщине.
В литературе периода «перестройки и гласности» выработался идилли-
ческий взгляд на деревенский нэп середины 20-х годов. Действительно, кре-
стьяне получили короткую передышку, но проблема их доверия к власти со-
хранилась. На это указывают многие факты и свидетельства1 2. Со своей сто-
роны, государство сохранило мощный административный и налоговый
пресс над крестьянством, проводило «классовую» линию в деревне. Эта ли-
ния неизбежно вставала на пути расширенного воспроизводства, тормозила
развитие производительных сил. Ни Ленин, ни Н. И. Бухарин отнюдь не
были рыночниками, рассматривая нэп лишь как средство преодоления ры-
ночных отношений. В итоге крестьянство в 20-е годы не получило ни хозяй-
ственной свободы, ни правовой гарантии хозяйственной инициативы3.
После того как путь, предложенный Столыпиным, был отвергнут как
самим крестьянством, так и государством, не осталось вариантов реформи-
стского разрешения аграрного вопроса в России. Одно из них должно было
уступить другому. Крестьянин был загнан в колхозы путем экспроприаций,
налогового гнета, политического насилия, наконец, голода4. Государство
уничтожило крестьянство как слой собственников, по сути превратив их в
своих крепостных работников. Круг, таким образом, замкнулся.
1 Есиков С. А., Протасов Л. Г. «Антоновщина»: новые подходы // Вопросы истории,
1992, № 6—7. С. 50.
2 См.: Советы Тамбовской губернии в 1922—1956 годах. Воронеж, 1991.
3 См.: Кабанов В. В. Пути и бездорожье аграрного развития России в XX веке // Вопро-
сы истории. 1993. № 2. С. 40,41.
4 См.: Байрау Д. Янус в лаптях: крестьяне в русской революции, 1905—1917 гг. // Воп-
росы истории. 1992. № 1. С. 29.
154
М. А. Безнин, Т. М. Димони
(Вологодский педагогический институт)
КРЕСТЬЯНСТВО И ВЛАСТЬ
В РОССИИ В КОНЦЕ 1930-х - 1950-е ГОДЫ
Система взаимоотношений крестьянства и власти в России колхозного
периода исследована крайне слабо. В «доперестроечной» советской исто-
риографии основное внимание было сосредоточено на анализе колхозной
политики государства, позитивных сторонах социальных перемен, отдель-
ных «негативных явлениях». Проблема, как правило, не рассматривалась
под углом «взаимоотношений». Крестьянство, несмотря на описание «тру-
довых подвигов», выглядело пассивным объектом истории. Не ставилась и
задача комплексного изучения процессов, хотя отдельные аспекты пробле-
мы взаимоотношений нашли отражение в трудах И. М. Волкова, В. Б. Ост-
ровского, М. А. Вылцана, Ч. Э. Сымоновича и ряда других исследователей.
В западной историографии ведущим в трактовке проблемы был тезис о на-
силии государства над крестьянством, позже переместившийся и в труды
отечественных исследователей. Однако, недоступность основного архивного
материала не позволяла увидеть конкретные черты уникальной историчес-
кой системы отношений сельского социума и власти. Авторы статьи стави-
ли цель выявить основные стороны и уровни отношений крестьянства и
власти, показать реакцию снизу на «властвование», исследовать динамику
этих взаимоотношений.
Рассматриваемое двадцатилетие с точки зрения изучения проблемы
«крестьянство и власть» выбрано не случайно. До конца тридцатых годов
наблюдалось разрушение старой системы взаимоотношений, начатое в годы
коллективизации: «убывало» единоличное крестьянство, имевшее специфи-
ческий механизм связи с государством, формировалась новая система по-
винностей и внеэкономических отношений, новый крестьянский ментали-
тет. В конце 50-х — 60-е годы новые резкие ограничения индивидуальной
сельскохозяйственной деятельности, переход к эксплуатации колхозников
через «пролетарско-зарплатный» механизм, изменение социально-правово-
го статуса сельчан приводят к разрушению сложившейся в 30-е годы ситуа-
ции; более того, для этого периода возможно говорить о завершении раскре-
стьянивания России.
Конец 1930-х — 1950-е годы в таком контексте предстают неким «клас-
сическим» периодом сложившейся в рамках колхозного строя системы взаи-
моотношений крестьянского социума и власти.
155
Важнейшей сферой взаимоотношений крестьянства и власти были от-
ношения в области аграрного производства. Их характеризует, в частности,
система эксплуатации крестьянства с внеэкономическими методами прину-
ждения, окончательно сложившаяся к концу 1930-х годов. Тогда же законо-
дательно были закреплены отработочная, натурально-продуктовая и денеж-
ная повинности крестьянства.
Отработочная система складывается параллельно становлению колхоз-
ного строя. Во многом она связана со становлением обязательного уровня
выработки трудодней в колхозе, а также с трудовой повинностью крестьян-
ства в некоторых других отраслях народного хозяйства. Законодательно
нормы выработки были оформлены в 1939 г. Постановлением ЦК ВКП(б) и
СНК «О мерах охраны общественных земель колхозов от разбазаривания»1
Обязательный годовой минимум выработки трудодней для каждого трудо-
способного члена колхоза составлял от 60 до 100 — для различных районов
страны. Его невыполнение влекло исключение из колхоза и лишение права
пользования приусадебным участком. В 1942 г. в связи с условиями военно-
го времени обязательный минимум трудодней был повышен в полтора раза
и не подвергался пересмотру до середины 1950-х годов1 2. Менялись и нормы
выработки. Так, в 1948 году были приняты новые примерные нормы выра-
ботки, повышенные в сравнении с прежними на пахоте — на 12—17 процен-
тов, при бороновании на 12—30 процентов, на ручном тереблении льна на 25
процентов3. Колхозники, уклоняющиеся от работ в общественном хозяйст-
ве, несли судебную ответственность. Указами Верховного Совета СССР
1948 и 1951 годов «О выселении в отдаленные районы страны лиц, злостно
уклоняющихся от трудовой деятельности и ведущих антиобщественный па-
разитический образ жизни», невыработка трудодней каралась решением об-
щего колхозного собрания 8 годами ссылки4 5. Отработочная повинность
сельского населения также включала «безусловное выполнение установлен-
ных заданий» по заготовке леса. С конца 1920-х годов преследовалось через
суд невыполнение норм выработки («добровольных самообязательств») в
лесозаготовительной компании^. Кроме того, трудоспособные колхозники
ежегодно должны были бесплатно отработать шесть дней на дорожных ра-
1 КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. М., 1971. Т. 5.
С. 403.
2 Сборник законодательных материалов СССР и РСФСР. 1917—1958. М., 1958. Т. 2.
С. 219-220.
3 Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам (1917—1967). М., 1968.
Т. 3. С. 473-474.
4 Важнейшие решения по организационно-хозяйственному укреплению колхозов.
Сборник документов. М., 1951. С. 89- 90.
5 Доброноженко Г. Ф. Проведение сплошной коллективизации в Северном крае (1929—
1932 гг.). Автореферат на соискание ученой степени канд. ист. наук. Петрозаводск, 1993. С. 11.
156
ботах. Уклонение каралось штрафами, взыскиваемыми в «бесспорном по-
рядке», то есть без суда1.
Натуральные повинности вводятся в 1932—1933 годах на определенные, а
к концу 1940 года на все основные продукты сельскохозяйственного производ-
ства. Прямое воздействие их на крестьян связано не только с обложением кол-
хозов, но и с тем, что госпоставки до 1958 года проводились с приусадебных хо-
зяйств колхозников, а также единоличников. Первоначально, в 1933 году обяза-
тельные поставки с приусадебной земли колхозников определялись по норме
на 5 процентов ниже нормы единоличников и на 5 процентов выше нормы кол-
хозов, но в 1934 году было установлено привлечение к поставкам приусадебных
участков колхозников «по нормам, установленным для единоличных хозяйств
соответствующего района». Этот принцип последовательно распространялся на
зерно, картофель, мясо, молоко и другие продукты1 2. Размер обязательных по-
ставок имел тенденцию к росту. До отмены (с 1 января 1953 года) доля их соста-
вляла 1/5 часть общего объема поступлений мяса и 1/3 часть молока3. Обяза-
тельные поставки имели силу закона и подлежали безоговорочному выполне-
нию в строго установленные сроки. Невыполнение обязательств влекло судеб-
ную ответственность.
Денежные изъятия производились в виде сельскохозяйственных нало-
гов, как с колхозов, так и с населения. За укрытие источника дохода пла-
тельщики налога законом 1939 года привлекались к уголовной ответствен-
ности. Имущество «недоимщика» описывалось4. Отметим, что размер сель-
хозналога на колхозный двор возрос со 112 рублей в 1940 году до 523 рублей
в 1951 году, хотя количество земли у крестьян за эти годы не только не уве-
личилось, но даже сократилось5. Мобилизация денежных доходов колхоз-
ников проводилась с конца 1920-х годов также через систему государствен-
ных займов, по существу носивших характер налога. Средняя колхозная се-
мья тратила на приобретение облигаций от 200 до 300 рублей в год6. Общая
сумма налогов, сборов, приобретений облигаций в 1940—1950 годах состав-
ляла примерно 1 /5 часть доходов крестьянской семьи7.
1 Сборник законодательных материалов СССР и РСФСР. Т. 1. С. 329—330.
2 Важнейшие решения по сельскому хозяйству. М., 1935. С. 577, 592, 554—693. Важней-
шие решения по сельскому хозяйству за 1938—1946 годы. М., 1948. С. 587—632.
3 Калугина 3. И. Личное подсобное хозяйство в СССР. Социальные регуляторы и ре-
зультаты развития. Новосибирск, 1991. С. 64.
4 Важнейшие решения по сельскому хозяйству за 1938—1946 годы. М., 1948. С. 137—
144.
5 Попов В. П. Российская деревня после войны (июнь 1945 — март 1953). М., 1993.
С. 125.
6 Фигурнов С. П. Реальная зарплата и подъем материального благосостояния трудящих-
ся в СССР. М., 1960. С. 177.
7 История социалистической экономики СССР. М., 1978. Т. 5. С. 391. История кресть-
янства СССР. М„ 1988. Т. 4. С. 182.
157
Ограничения касались и правового положения крестьянства. С 1932 го-
да в стране существовала дискриминационная в отношении колхозников па-
спортная система. В соответствии с ней, вне паспортизации было оставлено
колхозное крестьянство, за исключением Московской, отдельных районов
Ленинградской области и некоторых специально указанных местностей1.
Такое положение существовало, хотя и в смягченном виде, до 1974 года. В
послевоенный период отсутствие паспортов у крестьян позволяло админи-
стративно сдерживать исход из деревень, ибо для получения паспорта тре-
бовалось разрешение правления колхоза. Нарушение паспортного режима
влекло как административную, так и уголовную ответственность.
Другим важным документом, регламентирующим правовое положение
колхозников, был Примерный устав сельхозартели, принятый II Всесоюз-
ным съездом колхозников-ударников 17 февраля 1935 года и утвержденный
СНК и ЦК ВКП(б). Свободный выход из колхоза, согласно ему, не преду-
сматривался. Исключение применялось лишь к нарушителям трудовой дис-
циплины, а с 1938 года действовало запрещение исключения из колхоза за
относительно мелкие провинности. Стало запрещаться также исключение
из колхозов членов семей крестьян, выбывших в связи с уходом на времен-
ную или постоянную работу в промышленность, строительство1 2. «Кре-
пость» земле распространялась не только на самих колхозников, но и на их
детей, которые с 16-летнего возраста зачислялись в колхозы без подачи зая-
вления. Уставы многих колхозов содержали пункты, по которым «вновь
влившиеся члены семьи путем бракосочетания», а также члены других кол-
хозов, переехавшие на жительство в данный колхоз, механически считались
членами артели3.
Кроме «прикрепления», крестьяне подвергались недобровольному пе-
реселению, переводу в другое социальное состояние. Так, в 1939—1940 годах
была проведена широкомасштабная компания по сселению колхозников с
хуторов в деревни «для улучшения конфигурации колхозных полей». В пос-
левоенный период неоднократно производилось плановое сельскохозяйст-
венное переселение в обескровленные, пострадавшие от войны Калинин-
градскую, Новгородскую, Ленинградскую и другие области. В целях освое-
ния целинных земель в 1950-е годы колхозники отправлялись на Дальний
Восток и в Казахстан. Необходимые для послевоенного восстановления
промышленности рабочие руки село давало через систему трудовых резер-
вов и «оргнабора»4.
1 СЗ СССР. 1932. № 84. Ст. 516 и 517. СЗ СССР. 1933. № 3. Ст. 22.
2 Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам. М., 1967. Т. 2. С. 650—652.
3 Государственный архив Вологодской области (далее ГАВО). Ф. 1705. Оп. 9. Д. 2220.
Л. 306,330.
4 Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам. Т. 2 С. 774—775. Т. 3
С. 428-432,674-677.
158
Система «властвования» государства реализовывалась через государст-
венную законодательно-правовую систему, местные правовые акты, а также
чиновничье-административный произвол. Основой государственного регу-
лирования крестьянской жизни был Примерный устав сельхозартели 1935
года. В него были включены положения, позволявшие государству командо-
вать колхозами, юридически «правомерно» регулировать колхозную жизнь.
Беспрекословному выполнению подлежали многочисленные постановле-
ния, распоряжения, инструкции центральных и местных, советских и пар-
тийных органов и учреждений. Масштабы этого регулирования были чрез-
вычайно велики. Например, в 1952 году из Вологодского управления сель-
ского хозяйства было отправлено на места 3, 4 тысячи различных указаний,
приказов и телеграмм, а в 1953 году — 4,5 тысячи1.
Акты и действия местных властей нередко были более жесткими. В ка-
честве наказаний для колхозников применялось наложение бойкота, лише-
ние работы в колхозе сроком не несколько месяцев,1 2 натуральные и денеж-
ные штрафы в больших размерах. Так, в принимавшихся в 1956 году колхо-
зами Вологодской области Уставах местные власти добавляли такие ограни-
чительные меры: наказание сокращением или изъятием приусадебного уча-
стка, в том числе и для престарелых колхозников, взыскание до 10 трудо-
дней за невыход на работу, денежные штрафы — за пользование колхозной
лошадью в сумме 50, 80, 100 и 200 рублей, за нарушение трудовой дисцип-
лины в размере от 25 до 150 рублей, за пивоварение — 300 рублей, за прогу-
лы, связанные с религиозными праздниками — от 26 до 100 рублей, за неяв-
ку по вызову правления — 25 рублей, за оставление детей без надзора от 25
до 100 рублей, за самовольный уход из колхоза — 500 рублей (причем за это
нарушение штраф налагался на всех членов колхозного двора)3.
Заметим, что право единоличного наложения «моральных и материаль-
ных» взысканий и денежных штрафов по принятым колхозами Уставам
предоставлялось широкому кругу должностных лиц, от председателя колхо-
за до бригадира. При этом оговаривалось, что «жалобы на строгость нало-
женных взысканий могут подаваться лишь на правление колхоза, решение
которого является окончательным». На деле, вместе с законами и подзакон-
ными актами в деревне широко распространены были случаи «превышения
власти» со стороны различных чиновников и должностных лиц в виде обы-
сков колхозников и их домов, незаконных приводов, арестов, предания суду,
нанесения побоев и оскорблений. В. П. Попов в опубликованном недавно
1 Вологодский областной архив новейшей политической истории (далее ВОАНПИ).
Ф. 2522. Оп. 25. Д. 4. Л. 35.
2 ВОАНПИ. Ф. 2522. Оп. 1.Д. И. Л. 145.
3 ГАВО. Ф. 1705. Оп. 9. Д. 2220. Л 329; Ф. 1300. On. 1 Д. 1016. Л. 1-8,42-44; ВОАНПИ.
Ф. 2522. Оп. 36. Д. 60. Л. 35.
159
сборнике документов приводит многочисленные факты так называемых
«извращений политики партии и правительства» в виде принудительного
изъятия средств у колхозов и колхозников, в том числе на личные нужды,
проявлений дикого самоуправства1.
Ответной реакцией крестьянского социума на воздействие «извне»,
прежде всего со стороны государства, являлся социальный протест. Целью
социального протеста являлась защита жизненно важных интересов кресть-
янина и его семьи, причем определяющим моментом была необходимость
обеспечить физический минимум выживания, а так же потребность в утвер-
ждении человеческого достоинства и самореализации личности.
По формам социальный протест крестьянства в указанный период можно
условно подразделить на активный и пассивный. Под активным протестом
мы подразумеваем такие действия как поджоги, поломки предметов общест-
венной собственности, единичные случаи убийств представителей местной
власти и т. п. К активной форме социального протеста можно отнести и кре-
стьянскую «борьбу за землю» по ее устойчивости и массовости. Под пассив-
ным протестом понимаются настроения и непосредственно связанные с ними
действия ненасильственного характера (уход из деревни, уклонение от работ в
общественном хозяйстве в пользу приусадебного хозяйства, отправление ре-
лигиозных обрядов, обращение к вышестоящим организациям и чиновникам
в виде писем, жалоб и т. п.). Крестьянский протест на данном историческом
отрезке в основном имел индивидуальный, реже групповой характер, и не ста-
вил целью изменение или свержение существующего политического строя.
Выступления, действия, высказывания, настроения, выражающие социаль-
ный протест, были направлены на приспособление к заданной сверху системе,
но выражали несогласие с конкретными формами ее реализации.
Наиболее ярко активные формы социального протеста в деревне про-
явились в вооруженной одиночной или групповой борьбе. Она было до-
вольно распространенным явлением в 1920—1930-е годы. Считалось обще-
признанным ее отсутствие на территории России с конца 1930-х годов и в
течение всего послевоенного периода. Последние исследования указывают
на неправомочность данных выводов. Так, в недавней публикации В. П. По-
пова описаны события 1946 года в Челябинской области, когда 20 человек
крестьян убили двоих и тяжело ранили нескольких человек, прибывших на
хлебозаготовки1 2. Подобные случаи «террористических актов против кол-
хозного актива» происходили и в Вологодской области. Так, в августе 1944
года в Грязовецком районе был убит выстрелом из охотничьего ружья депу-
тат Грязовецкого сельского совета «с целью пресечения общественно-поли-
1 Попов В. П. Указ. соч.
2 Попов В. П. Указ. соч. С. 97—100.
160
тической деятельности»1, в августе 1947 года в Сямженском районе четверо
колхозников, «бывших репрессированных», убили председателя колхоза,
счетовода и депутата сельского совета «на почве политической мести»'. В
июле того же года в Никольском районе четырьмя выстрелами был убит
председатель колхоза «Авиатор» «на почве сведения счетов»1 2 3. В сентябре
1949 года колхозник сельхозартели «Волга» Кубено-Озерского района «на
почве мести за своего отца» дважды совершил нападение на председателя
колхоза4. В 1950 году в Борисово-Судском районе в октябре-ноябре были
совершены разными лицами покушения на секретаря партийной организа-
ции колхоза «Путь к победе» и на председателя колхоза «Крестьянка»5.
Реакция власти на подобного рода проявления несогласия с существу-
ющим порядком состояла в немедленном жестоком уголовном наказании
виновных, а затем в длительной идеологической обработке деревенского со-
общества через партийные, комсомольские, колхозные собрания
Что касается различных видов порчи колхозного имущества, то в пос-
левоенный период они редко имели прямую антиколхозную направлен-
ность и были, в основном, связаны с желанием уклониться от работ в обще-
ственном хозяйстве. Например, в 1950 году в Кичменгско-Городецком рай-
оне Вологодской области была умышленно выведена из строя тракторная
молотилка «в связи с нежеланием работать в религиозный праздник Ус-
пеньев день»6.
Особенно массовый характер приобретала «борьба за землю». Приуса-
дебные участки, оставленные колхозникам для самостоятельного хозяйства,
были чрезвычайно малы. К тому же государство стремилось их уменьшить.
В условиях, когда большую часть дохода крестьянского двора (в абсолют-
ных показателях чрезвычайно малого) давало личное хозяйство, борьба за
сохранение и расширение приусадебного землепользования была, фактичес-
ки, борьбой за физическое выживание. «Захватчиками» земли с предвоен-
ных лет стали крестьяне многих регионов страны. В 1939 и 1946 годах при-
нимались специальные постановления, направленные на борьбу с этим яв-
лением. Тем не менее, нарушения правил приусадебного землепользования
носили массовый характер. Доля «захватчиков» в 1950—1960-е годы по Рос-
сийскому Нечерноземью составляла ежегодно от 4 до 10 процентов всех
приусадебных хозяйств.7 О масштабах «захватов» говорят размеры земли,
1 ВОАНПИ. Ф. 2522. Оп. 6. Д. 285. Л. 30.
2 Там же. Оп. 9. Д. 143. Л. 95.
3 Там же. Оп. 9. Д. 921. Л. 46.
4 Там же. Оп. 14. Д. 86. Л. 124'.
5 Там же. Оп. 17. Д. 93. Л. 74—75.
6 Там же. Оп. 17. Д. 93. Л. 52.
7 Безнин Н. А. Крестьянский двор в Российском Нечерноземье в 1950—1965 годы. М,—
Вологда, 1991. С. 94.
6 — 3717
161
незаконно занимавшейся колхозниками. Чаще это были крохотные земель-
ные участки от 2 до 5 соток.
Разновидностью земельных «захватов» были «покушения» на колхоз-
ные сенокосы, проявлявшиеся в выкашивании сена, как правило, с неуби-
равшихся колхозами неудобий. Стабильность таких «захватов» объясняется
тем обстоятельством, что с приусадебного участка полностью обеспечить
скот было невозможно, а поступления крестьянам кормов от колхоза были,
в основном, незначительными по отношении к потребности. Держался же
крестьянин за корову «до последнего». Определяя значимость «самовольно-
го» сенокошения для крестьян, статистики в начале 1950-х годов в Вологод-
ской, Калининской и других областях отмечали значительный удельный вес
«взятого из колхоза безучетно» сена в общих его поступлениях.
Зачастую многие колхозные, советские, хозяйственные руководители
сами являлись нарушителями порядка землепользования. Характерно, что
наибольшее число «захватов» земли фиксируется там, где местные руково-
дители сами являлись «захватчиками»1. По сути дела, в этом явлении в ис-
каженном виде нашла отражение борьба за «социальную справедливость».
Основной формой крестьянского протеста на всем протяжении истори-
ческого развития данного класса оставалась борьба ненасильственными ме-
тодами, без оружия в руках. Среди проявлений пассивного протеста в 1930—
1950-е годы можно указать следующие.
Наиболее распространенные способы протеста связаны со стремлением
крестьян уклониться от существующих порядков. Среди них ведущее место
занимал «исход» из деревни. «Самоликвидация» крепких хозяйств, раскула-
чивание начали этот процесс в новый период аграрной истории России. В
противовес законодательству, ограничивающему отход из села, крестьянст-
во выработало целую систему действий по его преодолению. Удавалось по-
рой «выбить» разрешительную справку из колхоза. Вербовались на стройки.
Массовые размеры приобрела отправка детей на учебу, имевшая цель, преж-
де всего, облегчение условий жизни следующего поколения. Существовали
и другие каналы «выхода на волю». Например, для получения паспорта мо-
лодые крестьянки выходили замуж «в город».
Другой массовой формой протеста в данный период являлось созна-
тельное стремление ограничить свое участие в колхозном труде и массовая
реализация этого стремления. Так, на всем протяжении 1946—1959 годов в
России не менее 10 процентов трудоспособных работников колхоза вообще
не работало в общественном хозяйстве, а от 12 до 19 процентов крестьян го-
дового минимума трудодней не выполняли2.
1 См., например: Безнин М. А. Указ. соч. С. 99.
Вербицкая О. М. Российское крестьянство: от Сталина к Хрущеву. М., 1992. С. 53.
162
Недовольство своим положением деревенские жители выражали также
путем жалоб, обращений, писем, адресовавшихся советским и партийным
органам, в газеты, заезжим чиновникам. Только в Совет по делам колхозов
за 1947—1950-й годы поступило 92795 жалоб, в том числе 27307 на наруше-
ния Устава сельхозартели1.
Социальным протестом крестьян против насаждаемой государственной
идеологии можно считать в условиях того времени массовое отправление тра-
диционных религиозных праздников с оставлением работы в общественном
хозяйстве. Например в Вологодской области к началу 1950-х годов справля-
лось более сотни различных религиозных праздников, причем 12 праздников
одновременно и повсеместно (пасха, рождество и др.), 56 праздников в честь
различных святых (Михайлов день, Иванов день, петров день и др.), которые
праздновались в большинстве населенных пунктов, 12 праздников, связанных
с царской фамилией и различные местные престольные праздники1 2. Пре-
стольные праздники сопровождались обычно массовыми 3—4 дневными «гу-
ляньями», в которых принимало участие от 2000 до 10000 человек3.
Противостояние официальной государственной идеологии и традици-
онной народной культуры проявлялось также в фольклоре — частушках, по-
басенках, анекдотах. В противовес тезису о «единстве и сплоченности» на-
рода и власти, документы органов госбезопасности фиксируют например,
такие, распространяемые в 1946 году частушки:
При царе при Николашке
Ели белые олашки,
А советская-то власть,
Так до соломы довелась.
Разорвался сарафан
На четыре части,
Нет ни нитки, ни иголки
У советской власти.
Пятилетка, пятилетка,
Пятилетка.........
Дали твердое задание
Пятилетку выполнять4.
С начала 1960-х годов в крестьянской среде наблюдается нарастание
«тупиковых» форм протеста—хулиганства, пьянства и т. п.
В крестьянском менталитете власть не являлась однородной. В пись-
мах, жалобах, заявлениях крестьян явно просматривается различное отно-
1 Попов В. П. Указ. соч. С. 64.
2 ВОАНПИ. Ф. 2522. Оп. 21. Д. 4. Л. 162.
3 Там же. Д. 1. Л. 141.
4 Текущий архив ФСК РФ по Вологодской области. Д. 15182. Л. 130,138.
163
6*
шение к сельским, районным, областным и центральным властям, как пар-
тийным, так и советским. В таких обращениях в начале утверждалось, что
«тысячи колхозов живути процветают... на счастье всего человечества». По-
ложение же в своем колхозе оценивалось как «тяжелое», «безжизненное и
безвыходное», «край экватора гибели»; «жалкое существование», «насмеш-
ки и бесконечное принуждение».
Московский уровень власти виделся крестьянам последней инстанцией,
где «дорогие вожди» должны «найти истинную правду и искреннюю справед-
ливость», «выслушать и принять меры», «оказать помощь», «удовлетворить
просьбу», «ликвидировать безобразия» и «помочь стать зажиточными».
Отметим, что в поисках правды крестьяне чаще обращались к коллек-
тивным партийным органам. «Мы на ЦК партии надеемся как на единствен-
ную правду, как на символ нашего лучшего будущего» — писали колхозники
Вологодской области в 1951 году1. Анализ вологодских крестьянских писем
за 1946 год, направленных в центральные инстанции, показывает, что 45
процентов имели непосредственным адресатом ЦК ВКП (б), остальные ад-
ресовались как конкретным лицам: Сталину, Жданову, Калинину, так и га-
зете «Правда», Министерству земледелия СССР, комиссии советского и
партийного контроля, Совету по делам колхозов1 2.
Безграничное доверие к вождям отчасти переносилось и на областной
уровень власти, рассматриваемый сельским населением в качестве непо-
средственного проводника политической линии высших структур.
Иное отношение жители села выказывали местному уровню власти. За-
частую именно он выступал в крестьянском сознании в роли непосредствен-
ного угнетателя, деспотического и неограниченного правителя, которого
должна покарать «справедливая московская десница». Типичные мысли по
этому поводу выражены в анонимной жалобе из Сямженского района Воло-
годской области, написанной на имя Сталина. Характеризуя деятельность
председателя колхоза, автор отмечает его бюрократизм, самодурство, безжа-
лостность. «У нас начальство критиковать никогда нельзя, а если будешь, то
тебя замучают на самых худых работах и заморят с голоду», — пишет он3.
Характерно, что несмотря на формальную выборность, председатель
колхоза воспринимался крестьянами однозначно как «посаженный», отчуж-
денный от общей деревенской среды.
Чувство бессилия перед властью и чувство страха обусловили аноним-
ность, безадресность большого количества писем в разные инстанции.
Так, из общего числа крестьянских писем, поступивших из Вологод-
ской области в центральные партийные органы и редакцию газеты «Правда»
1 ВОАНПИ Ф. 2522. Оп. 21. Д. 105. Л. 16.
2 Там же. Оп. 8. Д. 67.
3 Там же. Оп. 21. Д. 1 Л. 276.
164
за 1939 год, анонимные составляли лишь 1 процент, за 1946 — 17 процентов,
а к 1959 году их удельный вес возрос до 40 процентов1. Даже в такой орган,
как прокуратура Вологодской области, в 1952 году 17, 7 процента писем бы-
ли анонимными1 2. Основным аргументом крестьян выступал в этом случае
страх преследования за критику: «ищут, кто это написал, чтобы присечь
вплоть до тюрьмы». Другим показателем растущего недоверия властям мо-
жно считать и коллективные письма, доля которых возросла с 17 процентов
в 1946 году до 22 процентов в 1959 году3.
Принципы, лежавшие в основе применения более жестких или сравни-
тельно мягких методов социальной политики зафиксированы в различного
рода документах властных структур. Население как бы подразделялось на
более или менее благонадежное по принципу отношения к Советской вла-
сти. Учитывались заслуги и провинности часто весьма отдаленного прошло-
го. Типичным представляется, например, случай «администрирования»,
произошедший в Петриневском районе Вологодской области в период хле-
бозаготовительной компании 1946 года. Председатель местного райиспол-
кома Парыгин под страхом уголовной ответственности Заставил председате-
ля колхоза «Пламя» сдать 4 т зерна сверх обязательных поставок. Свои дей-
ствия Парыгин оправдал указанием на участие членов данного колхоза в ан-
тисоветском Пришекснинском восстании 1919 года4.
В характеристиках органов ВКП (б), МГБ и других властных ведомств
люди ранжировались по признакам классовой принадлежности, наличию
дальних и близких репрессированных родственников. Бедняцкое происхож-
дение отождествлялось с честностью, порядочностью и доверием в выполне-
нии ответственных заданий.
Социальная политика в деревне в 1930—1950-х годах привела к новой
социальной стратификации деревенского общества. Внутри него фиксиру-
ются различные «экономические группы». В разряд «малоимущих» попада-
ли дворы престарелых, одиночек, низкооплачиваемых работников. «Серед-
няцкому» положению способствовало наличие в крестьянских семьях ква-
лифицированных специалистов сельского хозяйства. «Зажиточное» состоя-
ние более всего определялось местом работника в государственной, админи-
стративной и колхозной иерархии5.
Местная знать предстает в глазах крестьян любящей тех, кто «хорошо
угождали», им следуют грамоты, поощрения, приписанные трудодни. С дру-
1 Подсчитано по: ВОАНПИ. Ф. 2522. Оп. 2. Д. 238 Л. 151; Оп. 8 Д. 67; Оп. 40. Д. 66, 72,
127,129.
2 ГАВО.Ф. 4792. On. 1 Д. 81. Л. 14.
3 Подсчитано по ВОАНПИ. Ф. 2522. Оп. 8. Д. 67; Оп. 40. Д. 66,72,127,129.
4 ВОАНПИ. Ф. 2522. Оп. 9. Д. 94. Л. 40.
5 См. подробнее: Безнин М. А. Крестьянский двор Российского Нечерноземья в 1950—
1965 годы. // Отечественная история. 1992. № 3. С. 26—27.
165
гой стороны, те, кто, хотя и работали честно, но стремились «говорить прав-
ду», нередко подвергались различным санкциям. Разделительная социаль-
ная политика приводила к формированию во многих селах враждующих
кланов, один из которых формировался вокруг «деревенских верхов», а дру-
гой включал рядовых колхозников.
Тем не менее, нельзя не отметить формирование в данный историчес-
кий промежуток черт «общественного крестьянина», которые, как показыва-
ет сегодняшняя практика, оказались весьма устойчивыми по причине их
родства с русской общинной традицией.
166
Ю. П. Бокарев
Институт российской истории РАН)
БУНТ И СМИРЕНИЕ
крестьянский менталитет и его роль в крестьянских движениях)
С легкой руки А. С. Пушкина за русским крестьянином закрепилась ре-
путация бунтаря отчаянного, бессмысленного и беспощадного*. Советская
историография, исходившая из марксовой теории классовой борьбы и при-
дававшая особое значение стихийности и неорганизованности крестьянских
выступлений, эту репутацию закрепила. Просматривая бесконечные тома
«Крестьянское движение в России», издававшиеся в 50-е — 60-е годы под
редакцией Н. М. Дружинина, можно проникнуться убеждением, что состоя-
ние непрерывного бунта было нормой крестьянской жизни.
Однако еще задолго до Пушкина и вплоть до наших дней бытует и дру-
гое представление о русском крестьянине как о вечном страдальце, научив-
шемся терпению в борьбе с суровой природой, утешающемся учением Хри-
ста и безропотно сносящем все социальные эксперименты над ним со сторо-
ны чередующихся в России тиранов и реформаторов. В ряду приверженцев
такого представления можно назвать Н. А. Бердяева, Н. О. Лосского и
П. А. Сорокина1 2.
Чем объясняются такие диаметрально противоположные, взаимоис-
ключающие оценки социального поведения русского крестьянина? Может
быть, одна из точек зрения ошибочна? Или они базируются на данных о раз-
личных этапах истории крестьянства? Или на наблюдениях над разными со-
циальными, территориальными, этнокультурными группами крестьян?
Многие годы изучая русское крестьянство, я пришел к выводу, что в его
поведении действительно сочетаются периоды отчаянного бунта с временем
чрезмерного смирения. Что же касается хронологических, социальных, тер-
риториальных и этнокультурных факторов, то широко известно, что все так
называемые крестьянские войны приходятся на XVII — XVIII вв. и начина-
ются в местах расселения казаков, лишь постепенно распространяясь на
крестьян. Если исключить крестьянские войны из рассмотрения (после из-
1 Пушкин А. С. Полное собрание сочинений в десяти томах. Т. VIII. М., 1964.
С. 151-274.
2 Их взгляды достаточно подробно представлены в сборнике: О России и русской фило-
софской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья. М., 1990.
167
ложения концепции, я к ним вернусь), то окажется, что все остальные фор-
мы крестьянского бунта (восстания, нападения на боярские или дворянские
владения, потравы, поджоги, неповиновение властям) довольно равномерно
распределяются по территории, социальным и этнокультурным группам.
Вот только по времени получается довольно странная картина. Перио-
ды обострения крестьянской борьбы сочетаются с временами почти полного
замирения. При этом бунты далеко не всегда связаны с ухудшением положе-
ния крестьян, а замирения нередко приходятся на времена усиления гнета
властей или владельцев.
Вот таблица за сравнительно небольшой отрезок времени, иллюстри-
рующая этот тезис:
Годы Число крестьянских выступлений Урожай (ц/га) Исторические события, влияющие на положение крестьян
1826 179 4,8 Слухи об освобождении казенных крестьян от податей, а помещичьих — от помещиков.
1827 53 4,7 Указы, запрещающие помещикам обезземели- вать крестьян, отдавать в горно-заводские ра- боты и ограничивающие право продажи крепо- стных.
1828 25 5,1 Сокращение Л А. Перовским крестьянских наделов и увеличение крестьянских платежей.
1829 35 4,9 Обмен малодоходных удельных имений на ка- зенные.
1830 76 3,8 Неурожай.
1831 73 4,1 Эпидемия холеры.
1832 51 3,7 Неурожай. Эпидемия холеры.
1833 70 3,1 Неурожай и голод.
1834 63 4,7 Слухи об укрываемой помещиками от кресть- ян вольности. Попытки властей расширить по- севы картофеля на общественной запашке.
1835 49 5,1 Слухи об укрываемой помещиками от кресть- ян вольности.
1836 92 5,3 Попытки расширить посевы картофеля.
1837 77 5,1 Начало реформы П. Д. Киселева. Попытка рас- ширить практику общественной запашки для посадки картофеля.
1838 90 5,1 Попытка расширить практику общественной запашки для посадки картофеля.
1839 78 3,4 Засуха, неурожай и пожары.
168
Годы Число крестьянских выступлений Урожай (ц/га) Исторические события, влияющие на положение крестьян
1840 55 2,3 Неурожай и голод.
1841 59 4,4 Попытки ввести обязательную посадку карто- феля.
1842 90 4,1 Указ об отводе крестьянам земли в пользова- ние за выполняемые ими повинности.
1843 83 5,3 Изменение законодательства о выборах воло- стных и сельских начальников.
1844 72 5,3 Попытки местных властей изменить порядок выборов должностных лиц.
1845 117 4,5 Слухи об освобождении после смерти поме- щиков. Попытки изменить порядок выборов должностных лиц.
1846 64 4,4 Слухи об освобождении от барщины.
1847 88 4,7 «Инвентарные правила», определяющие ми- нимальную площадь земли, которую поме- щики должны предоставлять крепостным, и максимальные размеры повинностей. Разре- шение фабрикантам отпускать посессионных крестьян на волю. Разрешение крестьянам выкупаться с землей на волю при продаже имений за долги.
1848 201 3,8 Неурожай и засуха. Слухи об отмене барщины
1849 63 5,2 Слухи об освобождении после смерти поме- щика.
Поверхностное знакомство с этой таблицей убеждает в том, что число
крестьянских выступлений никак нельзя связать с принимаемыми властью
за или против крестьян мерами. Тогда, может быть, они связаны с события-
ми стихийного характера: неурожаем или эпидемиями? Между числом вы-
ступлений крестьян и урожайностью мы можем сразу посчитать коэффици-
ент корреляции. За 24 года он равен г = — 0,049, т. е. связь отсутствует. И
бесполезно искать ее между крестьянскими волнениями и эпидемиями: за
рассматриваемый период были только две вспышки холеры.
Точно такой же анализ я провел и в отношении отдельных регионов
России. Результат оказался таким же. Получается что 70-летние старания
марксистской (да и не только марксистской) историографии объяснить кре-
стьянские выступления в России ухудшением положения крестьян являет-
ся ничем иным, как притягиванием фактов к теории «за уши».
169
Тогда чем же объяснить очень заметные по таблице колебания числа
крестьянских выступлений? Для этого надо обратиться к особенностям кре-
стьянского менталитета.
По таблице заметно, что многие крестьянские выступления провоциро-
вались распространяемыми в их среде слухами, попытками властей заста-
вить крестьян действовать против сложившихся убеждений, выполнять не
столько плохие или хорошие, сколько непонятные крестьянскому ментали-
тету указы. Известны, например, картофельные бунты. Они связаны с тем,
что по крестьянским представлениям картофель есть то самое яблоко, кото-
рое надкусил Адам в Эдеме, за что и был изгнан Богом из рая. Для рассмат-
риваемого периода очень характерно также сопротивление указу о выбор-
ных для избрания сельской администрации. Они считали, что этот указ из-
дан для того, чтобы тайно лишить их части земель. В другие времена распро-
странялись иные слухи и представления, но общая закономерность сохраня-
лась.
Получается, что не столько сама действительность управляла крестьян-
ским поведением, сколько ее преломление через особенности крестьянского
менталитета. Скажем, неурожаи или усиление помещичьего гнета были яв-
лением обычным и не вызывали возмущений. Но стоило только появиться
слуху о том, что по укрытому от крестьян распоряжению в случае смерти
помещика крестьянам должны давать вольную, как сразу же начиналось их
упорное сопротивление вступлению во владение законных наследников.
Такая мотивация поведения крестьян встречается с глубокой древно-
сти. Например, в 1070 г. во многих русских землях случился неурожай и го-
лод. Но крестьянские волнения он вызвал только в Ростовской волости, где
явились два волхва, которые обвинили крестьянских жен в укрывательстве
хлеба в спине, «избивающа люди, вынимающе жито из-за кожия». Для по-
давления этого волнения князь Святослав был вынужден послать своего
военачальника Яна? Пора вернуться к «крестьянским войнам». Участие в
них крестьян связано не столько с их бедственным положением, сколько с
явлением самозванства. Крестьяне верили, что идут на Москву для того,
чтобы восстановить на троне истинного царя, обманом лишенного власти.
При этом надежды на то, что «истинный царь» запомнит их службу, имели
второстепенное значение.
Собственно говоря в этом не ничего необычного. Все социальные слои
во все времена руководствовались в своем поведении не столько изменения-
ми действительности, сколько своими представлениями о причинах этих из-
менений. Однако везде мы встречаемся с некоторым соответствием между
происходящими изменениями и представлениями о них. Например, иссле-
дователи отмечают положительную корреляцию между ухудшением поло-
1
ПСРЛ. Т. XXVII. С. 232.
170
жения рабочих и числом стачек или других форм рабочего движения? И
только в случае крестьян их менталитет являл настолько искаженную, ил-
люзорную картину происходящего, что связь между реальными изменения-
ми и крестьянским движением оказывается очень размытой.
Например, неоднократно можно отметить, что царские указы, какие бы
тяготы для крестьян они не содержали, как правило, воспринимались с по-
корностью. Однако наблюдаются и случаи неповиновения. Почти все они
связаны со слухами о том, что указ не от царя. При этом, обычно, отвергае-
мый указ не содержал в себе ничего для крестьян обременительного. Так, в
1834 г. при введении нового порядка взимания денежных сборов, не преду-
сматривавшего их увеличения, вспыхнули волнения государственных кре-
стьян, охватившие Пермскую и Оренбургскую губернии. Причина волнений
следующая. Крестьяне «называли предписания о установлении порядка по
предмету сбора податей и прочих повинностей ложными и фальшивыми и
что о том указ от министра финансов, а не от государя, и руки государевой
на том указе нет, а это писарь Антон Балиевский хочет отдать их в уделы,
подтверждая таковые слова неоднократно»1 2. Какая выгода от того царскому
писарю, крестьяне не объясняли. Считалось просто, что писарь чинит козни
по своей злокозненной природе.
Очень часто причины крестьянских выступлений остаются неизвест-
ными, потому что сами крестьяне отказывались объяснять их местному на-
чальству. Это связано с опасением, что узнав причину выступления, мест-
ные чиновники неправильно объяснят ее государю и используют для утес-
нения крестьян.
Известно, что накануне объявления «воли» крестьянских выступлений
было мало. Однако после прочтения Высочайшего Манифеста в ряде губер-
ний поползли слухи о том, что «волю» подменили. Вслед за слухами нача-
лись и выступления. Марксистские исследователи истолковали это как не-
довольство крестьян «куцей волей». Однако возможна и иная трактовка.
Манифест обычно читался приезжими чиновниками, которых крестьяне
всегда подозревали в кознях. Многое в манифесте было крестьянам неясно.
Поэтому они толковали эти места как попытку чиновников обмануть их.
Отсюда и слухи о подменной воле.
Каковы причины такого неадекватного поведения крестьян? Их несколько.
Во-первых, оставаясь изолированными от большого мира, крестьяне руково-
дствовались своим представлением о мироустройстве, в значительной мере не
совпадавшим с реалиями. Во-вторых, сам характер деятельности крестьян, свя-
занный с непредсказуемыми погодными изменениями, колебаниями урожайно-
1 См. Кирьянов Ю. И., Бородкин Л. И. Рабочее движение в России в 1895—1904 гг. и фак-
торы его развития // ЭВМ и математические методы в исторических исследованиях. Под ред.
Ю. П. Бокарева. М., 1993. С. 14—55.
2 Крестьянское движение в России в 1826—1849 гг. Сб. док. М., 1961. С. 260.
171
сти. приучал их считать таковыми же и действия внешнего по отношению к кре-
стьянам мира. Но если на погоду не пожалуешься, то вмешательства в жизнь
крестьян местных властей можно вполне оспорить с помощью жалоб царю
(других властей крестьяне не признавали вплоть до отмены самодержавия). В-
третьих, видя разницу между своим уровнем жизни и жизнью других социаль-
ных слоев, крестьяне полагали, что весь мир по отношению к ним враждебен, а
особенно опасны те указы, содержание которых непонятно, в них крестьяне все-
гда подозревали какой-то обман.
Таким образом, из рассмотренных в начале доклада двух точек зрения о по-
ведении крестьян правильны... обе. Просто исследователи по-разному подходи-
ли к крестьянским выступлениям. Одни рассматривали сам крестьянский бунт
и поражались его бессмысленности и жестокости. Другие исходили из фактов
правительственного, помещичьего или чиновничьего произвола в отношении
крестьян и поражались их часто проявляемому смирению.
172
Л. Т. Сенчакова
(Инапитут российской истории РАН)
ПРИГОВОРЫ И НАКАЗЫ -
ЗЕРКАЛО КРЕСТЬЯНСКОГО МЕНТАЛИТЕТА
1905 - 1907 гг.
14 ноября 1894 года в большой церкви Зимнего дворца состоялась брач-
ная церемония российского императора Николая II и принцессы из захолу-
стного немецкого Дармштадта Алиссы Гессенской (получившей при приня-
тии православия 21 октября 1894 года имя Александры Федоровны). На эту
церемонию из государственных средств было выделено 2. 5 млн. рублей. Как
видно из хранящейся в ГАРФе «Отчетной ведомости о расходах по случаю
бракосочетания Его Императорского Величества Государя Императора» в
эту сумму вошли расходы на приготовление помещений для Их Величеств
(в Зимнем дворце и в собственном царском дворце), на приданное (платья,
туалетные принадлежности, изготовление драгоценных вещей), на приобре-
тение лошадей и разные расходы по конюшенной части и т. д. и т. п. Корона-
ционные торжества в 1896 г. также обошлись примерно в 2,5 млн. рублей.
Таковы были лишь некоторые «скромные» расходы царской четы, стоявшей
на самой верхушке социальной пирамиды российского общества. В дальней-
шем на каждый год Николай II мог получать из казны около 20 млн. рублей.
18 февраля 1905 года под влиянием начавшейся в стране революции,
или, по образному определению кадетского профессора Н. А. Гредескула,
«землетрясения» всего «народного организма России» Николай II издает
указ, предоставлявшим право всем «верноподданным, радеющим об общей
пользе и нуждах государственных», подавать «виды и предложения» на «вы-
сочайшее» имя «по вопросам, касающимся усовершенствования государст-
венного благоустройства и улучшения народного благосостояния»
(ПСЗ III. Т. XXV. N. 25853). Их рассмотрение возлагалось на Совет Мини-
стров. Указ, правда, сопровождался оговоркой, что «основные законы импе-
рии» должны быть «незыблемо и непременно сохранены».
Указ вызвал целый поток крестьянских приговоров и наказов от сель-
ских и волостных сходов из всех уголков Российской империи. В них кре-
стьяне определяли прежде всего свое экономическое положение. Оно харак-
теризовалось ими следующими словами-образами: «малоземелье», «беззе-
мелье», «бедность», «крайняя бедность», «нищета», «нужда», «безысходная
нужда», «постоянные голодовки», «голод и холод», «разорение», «вечное
рабство», «упадок». «Житье»: «безвыходное», «скудное», «злое», «печаль-
173
ное», «убогое», «забытое», «мученическое», «несчастное», «безотрадное»,
«безнадежное», «отчаянное», «тягостнее смерти», «зависимое», «угнетен-
ное», «крепостное», «скотское», «забитое», «тяжелое и бесправное положе-
ние крестьянина-хлебопашца, добывающего себе кусок хлеба кровавым по-
том», положение «рабов и вьючных животных», «крестьянское обнищание
дошло до последних пределов». «Мы совсем стеснены, живем как во тьме и
не видим свету, не видим удовольствия в своей жизни». «Сами в грязи, лох-
мотьях и есть нечего... никому так худо не живется на Руси, как нашему бра-
ту-крестьянину». «Так жить больше крестьянам нельзя, нас гонят в про-
пасть... она перед нами». Крестьяне считали себя «закованными в рабские
сети» и «замученными насмерть». Эти определения выделены нами из при-
говоров и наказов российского крестьянства, стомиллионное население ко-
торого и составляло основание той социальной пирамиды, которую увенчи-
вали самые богатые землевладельцы России — самодержец со своей семьей.
Слишком велик был разрыв между социальными верхами и низами россий-
ского общества, что и являлось основным постоянно действующим факто-
ром нестабильности общественной атмосферы в стране, выражающейся в
перманентных кризисах и революционных взрывах.
Что же представляли собой указанные приговоры и наказы и почему,
по нашему мнению, они являются зеркалом крестьянского менталитета ука-
занного времени?
Мирской приговор — это скрепленное личными подписями письменное
решение крестьянского схода, носящее публично-правовой характер, с кон-
ца XIX века — одна из основных разновидностей массовой крестьянской до-
кументации.
Заметим, что вплоть до революции 1905—1907 гг. петиционного права в
российском законодательстве не существовало. Право коллективных хода-
тайств принадлежало только общественным и сословным собраниям, и то в
пределах местных «польз и нужд». Таким правом пользовались дворянские
собрания и отчасти — земств и городов. Но только дворянские собрания
могли представлять свои ходатайства (адреса) в руки царю. Города и земст-
ва должны были заявлять о своих нуждах через губернатора министру внут-
ренних дел. Но никакое ходатайство («петиция») по существовавшему тог-
да законодательству не должно было касаться государственного устройства,
управления или интересов других сословий, быть выражением обществен-
ного мнения. Всегда все предложения, которые выходили за рамки местных
и сословных интересов и касались общих государственных вопросов, счита-
лись противозаконными и их авторы зачастую привлекались к ответствен-
ности и наказанию.
Все эти обстоятельства сказывались и на содержании крестьянских че-
лобитных, прошений, приговоров и т. п. документов, которое до первой рос-
сийской революции сводилось в основном к конкретным социально-эконо-
174
мическим вопросам, непосредственно затрагивавших крестьян как класс
сначала феодального общества, а затем и как класс-сословие капиталистиче-
ского общества.
Указ от 18 февраля 1905 г. предоставил российскому населению опреде-
ленные послабления в области петиционной правоподачи. Но действие сего
указа было весьма непродолжительным. 6 августа 1905 г. были опубликова-
ны указы об учреждении Государственной Думы и положение о выборах в
нее, которые и отменили Указ 18 февраля 1905 г. 61-й параграф положения
о Государственной думе гласил: «В Государственную думу запрещается яв-
ляться депутациям, а также представлять словесные и письменные заявле-
ния и просьбы» (ПСЗ. Т. XXVI. № 27425). И в дальнейшем правительство
пошло по пути издания различных циркулярных распоряжений, запрещав-
ших составление и принятие петиций. Полицейские чины производили рас-
следование обстоятельств их составления, наказывали их «зачинщиков» в
административном порядке, возбуждали уголовные преследования. Само-
вольные сходы не допускались или разгонялись силой, документы захваты-
вались на месте их составления или перехватывались на почте.
Но репрессивные меры, предпринимаемые властями, не могли уже ос-
тановить разбуженную энергию крестьян. Указ 18 февраля 1905 г. там где он
был доведен до сведения крестьян, а надо сказать, что местные власти скры-
вали его, или где они узнавали о нем другими путями — из газет, от агитато-
ров политических партий, местной демократической интеллигенции — по-
ложил начало крестьянскому «приговорному» движению 1905—1907 гг. Под
этим термином условно понимается принятие и отсылка в высшие инстан-
ции коллективом крестьян (чаще всего это сельские и волостные сходы, а
также собрания, митинги и пр.) документально оформленных обращений,
обязательно содержащих в себе кроме местных общеполитические и обще-
экономические требования и пожелания. Эти обращения могли иметь фор-
му приговоров, наказов, прошений, заявлений, постановлений, резолюций,
писем, телеграмм и т. п., что в дальнейшем мы будем именовать собиратель-
ными терминами «приговор» или «наказ». Для аналогичных документов, но
содержащих в себе всякие просьбы, ходатайства, жалобы лишь конкретно-
местного характера, употребляется термин «прошение» (прошения в доку-
ментацию приговорного движения не входят).
Российские историки много сделали в области изучения крестьянских
приговоров и наказов 1905—1907 гг., приговорного движения в целом1. К на-
стоящему времени большинство исследователей стало придерживаться той
точки зрения, согласно которой принятие приговоров являлось одной из ак-
1 См.: Сенчакова Л. Т. Историография «приговорного» движения крестьянства в 1905—
1907 гг. // Первая российская революция. 1905 -1907 гг. Обзор советской и зарубежной лите-
ратуры. М. 1991.
175
тивных форм крестьянского движения, а сами приговоры и наказы дают ре-
альную возможность показать революционное крестьянское правотворчество
в политической и аграрной областях, полнее раскрыть положительные и от-
рицательные стороны крестьянской идеологии. В работах историков дана об-
щая оценка крестьянским наказам и приговорам, признана высокая степень
их достоверности и информативности. В историографии, особенно последних
20-ти лет, достигнуты немалые результаты: расширилась география приговор-
ного движения, используются новейшие методы исследования (в частности,
контент-анализ). Но возможности для дальнейшего расширения исследова-
тельской деятельности в этом направлении еще велики, как в территориаль-
ном, так и в глубинном отношениях. В разработке нуждается конкретная ис-
тория создания наказов и приговоров, их судьба; история борьбы политичес-
ких партий и организаций за влияние на их содержание, выработка единой
методики статистической обработки документов, создание «банка» крестьян-
ских приговоров и наказов во всероссийском масштабе (их своеобразной хро-
ники) и т. д. Изучение такого многоинформативного источника, как крестьян-
ские приговоры и наказы периода первой русской революции, очень важно
для понимания истории российского крестьянства начала XX века.
Выводы, о которых мы будем говорить ниже, сделаны нами на основа-
нии детального изучения более 660 приговоров и наказов крестьян Цент-
ральной России (9-ти губерний Центрально-промышленного и 7-ми губер-
ний Центрально-земледельческого районов). Центральные губернии, губер-
нии «коренной» России — это район, который во многом определил поре-
форменное социально-экономическое и политическое лицо всей страны. До
реформы 1861 г. Центр являлся средоточием старых «дворянских гнезд» и
основной массы крепостного крестьянства, т. е. был крепостнической цита-
делью царской России. В пореформенный период — это район с самыми
продолжительными и устойчивыми традициями крепостничества, тормо-
зившего все развитие Российского государства, наибольшим сосредоточени-
ем мощи государственного аппарата и наибольшей концентрированностью
«взрывоопасных» для основ царского самодержавия элементов. Недаром в
автореферате «Аграрная программа социал-демократии в русской револю-
ции» (1908 г.) В. И. Ленин писал: «аграрный вопрос решает центр России»
(ПСС.Т. 17. С. 166.).
Из 664-х исследуемых нами документов 347 выявлены в центральной и
местной прессе, 194 в фондах РГИА и ГАРФа, остальные — в различных из-
даниях (главным образом, сборниках документов) как дореволюционного,
так и советского времени.
Конечно цифру 664 нельзя считать абсолютной. Многие приговоры еще
в свое время «застряли» на волостном и других уровнях и утрачены для ис-
ториков, немало их хранится в местных архивах. Но, так как в нашем распо-
ряжении находятся документы, дошедшие в основном до своих адресатов,
176
определявших политику в аграрной области (об этом свидетельствует их на-
хождение в фондах, прежде всего, Совета Министров и Государственной ду-
мы, а через публикации в газетах часть этих документов становится извест-
ной и широким массам населения), мы считаем, что располагаем основным
содержательным комплексом документации приговорного движения кре-
стьян центра России, что в свою очередь свидетельствует о его достаточной
репрезентативности.
Основные этапы приговорного крестьянского движения связаны с ука-
зом 18 февраля 1905 г., организацией и деятельностью Всероссийского кре-
стьянского союза (конец лета — осень 1905 г.), с выборами и деятельностью
I Государственной думы (весна — лето 1906 г.), П-й Государственной думы
(зима — весна 1907 г.). В адрес последних поступило наибольшее число кре-
стьянских приговоров и наказов, в которых выражались чаяния, пожелания
и надежда на успешную деятельность этих новых учреждений для России.
Крестьянские приговоры и наказы 1905—1907 гг. — это продукт прежде
всего коллективного действия крестьян. 370 документов (где имеются подписи
или указано от скольких лиц подавался документ) насчитывают (по нашим
подсчетам) более 150 тыс. подписей. Причем в эти подсчеты не вошли докумен-
ты, поданные, например, от имени: 70-ти селений, 2-х волостей, 8-ми уездов, це-
лой (напр., Воронежской) губернии, 40 селений, 19 сельских обществ (имеются
печати и подписи 19 сельских старост), 54-х селений и т. п.
Конечно, степень крестьянской активности в приговорном движении не
следует преувеличивать, особенно если учесть, что сельское население цент-
ра России насчитывало около 40 млн. человек. Обычно на сход или собра-
ние приходило много народа, но иногда — лишь несколько человек. Однако
для общего умонастроения деревни типичны были не последние случаи. Ре-
волюционизирующим фактором становились как сами сходы, происходив-
шие в обстановке неподдельного энтузиазма, так и обсуждение на них при-
говоров и наказов и сама запись пожеланий и требований в приговор. Сде-
ланная запись и отсылка приговоров пробуждали нетерпеливое ожидание,
надежды на перемены к лучшему, были для крестьян как бы моральным оп-
равданием их самоуправных действий в период революции.
Изучение в совокупности крестьянских приговоров и наказов 1905—
1907 гг. показывает, что в целом это — источник универсальный. Их содер-
жание, если предположительно отвлечься от всех других источников, специ-
альной и художественной литературы, дает практически полное представле-
ние о жизни и быте русских крестьян начала XX века, их нуждах, страдани-
ях, помыслах и надеждах, мечтах, чаяниях, видениях крестьянами мира ок-
ружающей их социальной действительности, суждениях крестьян о своем
месте и своих путях в обществе, их представлениях об идеальном порядке в
России. С различной степенью полноты приговоры и наказы раскрывают
экономическое и социально-политическое положение крестьянских масс.
177
многообразие конфликтных зон повседневной деятельности, конкретные
причины и поводы для народного недовольства и протеста, социальной аг-
рессивности. Содержание большинства документов комплексное, в них со-
четалось политическое и экономическое, общественное и бытовое, всерос-
сийское и местное, революционное и мирное. Они выявляли крестьянский
кругозор, в них объективизировалось общественное сознание и настроение
российского крестьянства, т. е. для исследователей они являются как бы зер-
калом, сохранившим отражение крестьянского менталитета начала века.
В большинстве приговоров и наказов вначале дается описание бедст-
венного положения крестьян, затем излагаются их требования и пожелания.
Крестьян кие приговоры и наказы содержат богатую информацию о раз-
мерах наделов, полученных крестьянами по реформе 1861 г., о демографичес-
ких изменениях в деревне, о недостатке или полном отсутствии у крестьян та-
ких земе тьных угодий, как лес, выгоны, пастбища, сенокосы. Многие кресть-
янские приговоры восходят к реформе 1861 г., находя причину обнищания де-
ревни в неправильном наделении землей при освобождении. Причем крестья-
не не ограничивались лишь констатацией факта а приводили конкретные
цифры, подтверждающие диспропорцию в отношениях землевладения.
«До бога высоко, до царя далеко». Поэтому крестьяне в своих пригово-
рах сопоставляют свои нищенские наделы с крупным землевладением со-
седних помещиков. Крестьянство страдает от малоземелья, вымирает, тогда
как помещики, не работающие на земле, обладают громадными латифундия-
ми, полученными, по мнению крестьян, отнюдь не праведными путями.
Из Ардатовского уезда Нижегородской губ. писали: «С тех пор, как выпу-
стили нас из-под власти помещиков, земли у нас остается прежнее количест-
во, а население вдвое увеличилось, поэтому землю надельную раздробили на
такие маленькие куски, что получились полосы — с бороной не проедешь.
При недостаточной земле, как ее не удобряй большого урожая не получишь...
известно, что большинство помещиков, в былые времена, приобретали име-
ния и земли не покупкой на трудовые деньги а задарма — умелым прислужи-
ванием перед власть имущими. Зло это происходило не год и не два, а целые
века, от этого произошло то, что вся земля сосредоточилась в руках богатых
дворян и монастырей, крестьянин остался с микроскопическим наделом —
полдесятиной надушу» («Нижегородская земская газета». 1906. 5 января.).
Крестьяне деревень Высоцкая и Поречье Московской губ. сообщали;
«У нашего помещика, кн. Мещерского, на одну его душу приходится 14 тыс.
десятин земли, а нас наделил в 1861 г. на одну ревизскую душу три с поло-
виной десятины, и то не вполне, а так аккуратно обрезал землю, точно в кап-
кан запер всю свою вотчину; выгоны, леса, воду — все себе взял» («Народ-
ное дело». 1906. 8 июля.).
«Тяжела и беспросветна жизнь русского крестьянина, — констатирова-
ли жители дер. Буяново Краснинского у. Смоленской губ. — Единственный
178
источник пропитания — кормилица-земля — захвачена казной, церквами,
уделами и помещиками. Крайнее безземелье и всевозможные налоги и пода-
ти гнетут крестьянина, не дают ему очнуться и отдохнуть от постоянной ра-
боты» (Газ. «Днепропетровский вестник». 1905. 3 декабря.).
Малоземелье, дальноземелье, чересполосица, невыносимый гнет крепо-
стнических помещичьих латифундий, отработки, кабала, высокие арендные
цены, непосильное и все возрастающее бремя налогов и различных податей,
обнищание — такова реальная картина жизни крестьянства Центральной
Росси, видная из крестьянских приговоров и наказов 1905—1907 гг. И эта
реальная повседневность, естественно, сказывалась на менталитете кресть-
янства, возбуждая в нем чувство острого недовольства своим положением.
Отсюда же и почти единодушное программное требование крестьянства —
полная ликвидация помещичьей земельной собственности, передача всех
конфискованных помещичьих и прочих (монастырских, удельных и т. п.) зе-
мель в пользование народу с соблюдением принципа равного права на зем-
лю для тех, кто на ней трудится, без всякого вознаграждения помещиков со
стороны крестьян. Словом, земля должна быть общая, а пользоваться ею
должен тот, кто сам ее обрабатывает (семьей и без использования наемного
труда). Справедливость этого решения была признана и разногласий по это-
му вопросу в приговорах и наказах практически нет.
Апеллируя к «высшей справедливости», авторы многих приговоров ка-
тегорически высказывались против частной собственности на землю. «Зем-
ля — ничья, земля — божья», — писали крестьяне. Или, как говорилось в од-
ном из приговоров, «земля — природа». Крестьяне, например, Муравьевской
вол. Мышкинского у. Ярославской губ. заявляли: «Мы признаем землю
божьей, которой должен пользоваться тот, кто ее обрабатывает; оградите пе-
реход земли в одни руки, ибо будет то же, что и теперь, — ловкие люди будут
скупать ее для притеснения трудового крестьянства; по нашему убеждению,
частной собственности на землю допустить невозможно» («Новоторжский
голос». 1906. 8 июля.).
У крестьян России, задавленных малоземельем и владевших землей
большей частью миром, пользуясь традиционными, подчас весьма специфи-
ческими, формами и нормами общинного взаимодействия, не было разви-
тых традиций частной собственности на нее. Кроме того, притеснения и экс-
плуатация, которые они терпели со стороны помещиков и своего брата-ку-
лака, приводили их к отрицанию частной земельной собственности. Идеи
насчет «божьей», «ничьей» земли и «трудового начала» при ее распределе-
нии были основными составляющими крестьянского менталитета изучаемо-
го периода, его моральным постулатом, духовным стимулом и программной
установкой. Идеи социального равенства и справедливости, присущие всем
крестьянским антифеодальным войнам, как в России, так и в других стра-
179
нах, получили ярчайшее выражение в аграрном движении 1905 — 1907 гг. и
его «теоретическом обосновании» — крестьянских приговорах и наказах.
В период первой российской революции рядом с требованием земель-
ной реформы — «Земли!» — в крестьянских приговорах и наказах стояло
требование ликвидации крестьянской сословности — «Воли!».
Судя по документам, крестьянство вполне понимало свое значение в го-
сударственном строе и общественной жизни страны. Владимирские крестья-
не писали: «Мы, российское крестьянство составляем наибольшую часть на-
селения Российской империи. Мы — фундамент государственности»’.
В приговоре Тонкинского волостного схода Варнавинского у. Костром-
ской губ. говорилось: «Мы, труженики — кормильцы и содержатели целого
дворянского сословия! Привилегии дворян — это отнятые у нас наши пра-
ва... Неправду и ложь говорят те, кто утверждает, что мы настолько темны,
что не может постоять за себя, что не сможем высказать своих нужд»1 2.
«На чьи средства живут наши угнетатели? Да на наши же деньги, добы-
тые честным трудом, облитые кровавым потом» (Из приговора схода кре-
стьян дер. Буянова Краснинского у. Смоленской губ. — «Днепропетровский
вестник». 1905.3 декабря.).
«Мы, — утверждали крестьяне из Острогожского у. Воронежской губ.,
— господа земли, мы ее хозяева и никто не должен отнимать у нас этого пра-
ва». «Русская земля держится нами, а не помещиками», — писали крестьяне
Валуйского у. той же губернии («Воронежское слово». 1906.13 января.).
«Русское крестьянство... работало и работает неустанно для славы и мо-
гущества России. Сила Российской державы, ее богатство, школы, суды, на-
чальство, войско и проч. — все это питается соками крестьянства... Крестья-
не, как и другие сословия, создают своими мозолистыми руками богатства
России» (Из приговора крестьян Прямухинской волости Тверской губ. —
«Право». 1905. 21 августа.).
Крестьян угнетала их вековая отчужденность от общественно политичес-
кой жизни страны, сознание полного отсутствия у них прав, именно общече-
ловеческих, гражданских прав, правовых гарантий. Они требовали ликвиди-
ровать крестьянскую сословность (уничтожить волостной суд, унизительную
опеку над крестьянами земских и других начальников, прочие виды насильно-
го администрирования, введения полноправного крестьянского самоуправле-
ния). Сюда же входило и требование крестьян об уравнении их в правах с дру-
гими сословиями. Причем крестьянство категорически выступало за уничто-
жение вообще всех сословных ограничений в области государственных прав,
всех остатков крепостничества и даже уничтожения всех сословий.
1 РГИА. Ф. 1278 (2). On. 1.1907. Д. 779. Л. 94.
2 РГИА. Ф. Гл. упр. уделов. Оп. 77.1905. Д. 124. Л. 100.
180
Представив на имя царя широкую программу экономических преобра-
зований, крестьяне Тверской губ. отмечали, что «для всестороннего улучше-
ния нашего быта недостаточно одних экономических реформ. Все мы уже
давно чувствуем тягость нашего правового положения. Мы считали бы
справедливым уравнять нас в правах с другими сословиями»1. «У нас, — пи-
сали крестьяне из Юрьевского у. Владимирской губ., — нет таких исключи-
тельных интересов, которые оправдывали бы отделение нас от интеллигент-
ных и родовитых граждан России» («Русские ведомости». 1905. 27 апреля.).
«Все мы члены одного и того же государства, как и другие сословия, к
чему же для нас особое положение? Было бы гораздо справедливее, если бы
законы были одинаковы, как для купцов, дворян, так и для крестьян, рав-
ным образом и суд был бы одинаков для всех» (Из приговора крестьян с. Ра-
тислова Владимирской губ. — «Наша жизнь». 1905.12.).
Об этом же говорилось и в приговоре крестьян Никольско-Азясского
общества Мокшанского у. Пензенской губ.: «Впредь не должно быть разде-
ления на дворян, мещан, крестьян и т. д.; должны быть одни только русские
граждане, равные в правах и перед законом; все как служащие по управле-
нию и общественному хозяйству, так и частные лица должны подлежать
одинаковой судебной ответственности за нарушение закона перед судом
присяжных или перед выборными судьями» («Перестрой». 1906.21 июня.).
«У нас в государстве, — сетовали крестьяне Нижегородской губ., — все
люди разделены на сословия и мы, крестьяне, считаемся самым угнетенным,
низким и презренным из них; для нас и закон строже, а потому желаем, что
бы все перед законом были равны и назывались бы одним названием — Рус-
ские граждане»1 2.
Как видим, крестьяне требовали, чтобы для них не было каких-то осо
бенных законов. Крестьянин, как и всякий российский человек, по их мне-
нию, должен подчиняться лишь действующим в стране гражданским и уго-
ловным законам.
Крестьяне требовали «воли», «полной воли», «свободы», «полной сво-
боды», так как прекрасно понимали, что «без прав не будет и земли», «без
воли мы не сможем удержать за собой землю».
Под «волей», «свободой» крестьяне, судя по их приговорам, понимали,
прежде всего, свободу слова, печати, собраний, союзов, стачек, совести; не-
прикосновенность личности и жилища, а также — амнистию всем политиче-
ским заключенным, пострадавшим за землю и волю; отмену смертной казни,
равноправия мужчин и женщин и т. д. и т. п.
В значительной части крестьянских приговоров и наказов крестьяне
под влиянием рабочего движения и пропаганды всех оппозиционных цариз-
1 РГИА. Ф. 1276. On. 1.1905. Д. 26. Л. 23.
2 РГИА. Ф. 1278 (2). On. 1.1907. Д. 787. Л. 351.
181
му сил выставляли требования сугубо политического характера. Они откры-
то выражали свое недовольство функционировавшей общественной систе-
мой, носителями современной им экономической и политической власти,
правительством и выступали за созыв полновластной законодательной Ду-
мы и Учредительного собрания на основании всеобщих, прямых, равных
выборов и тайного голосования.
В газете «Воронежский телеграф» от И августа 1906 г. была передана
беседа П. А. Столыпина с корреспондентом парижской газеты «Matin», в ко-
торой Столыпин заявил: «Революционное движение зависит от аграрного
вопроса. Таким образом, оно имеет социальную, а не политическую почву.
Крестьяне мало расположены требовать различных свобод». Однако, весь
материал крестьянских приговоров и наказов опровергает это утверждение.
В революции 1905—1907 гг. политические требования были важнейшими со
стороны российского крестьянства.
Почти во всех приговорах и наказах крестьян говорится о невозможно-
сти жить дальше так, как они жили, о конце народного терпения. «Как мы
живем, так жить более нельзя» (Из Владимирской губ.). «Обливаем потом и
кровью свою родную землю, а досыта не доедаем, не досыпаем, а живем в не-
пролазной грязи и в беспросветном невежестве» (Из Нижегородской губ.).
«Дальше идти некуда и жить так больше нельзя. Наконец наступила пора
положить конец таким порядкам, когда голодного вместо хлеба кормят пу-
лей и нагайкой, и сажают в острог... крестьянам дольше жить так нельзя. Мы
стоим на краю пропасти» (Из Пензенской губ.), В наказе крестьян Куракин-
ской вол. Малоархангельского у. Орловской губ. говорилось, что, если пра-
вительство не исполнит народной воли, «то народ сам найдет средства и си-
лы завоевать свое счастье. Но тогда вина, что родина временно впадет в пу-
чину тяжелых бедствий, ляжет не на народ, а на само слепое правительство,
не желающее считаться с нуждами народа и не исполняющее их. («Кресть-
янская Россия». 1906.11 июня.).
Анализ приговоров и наказов 1905—1907 гг. показывает, что менталитет
крестьянства того времени был направлен к пересмотру всех устоев общест-
венно-экономической и политической жизни страны: от скорейшего осуще-
ствления земельных преобразований в смысле удовлетворения крестьян-
ской нужды в земле до широкой демократизации всего государственно-по-
литического строя России.
182
О. Г. Буховец
(Институт истории АН Белоруссии)
МЕНТАЛЬНОСТЬ И СОЦИАЛЬНОЕ ПОВЕДЕНИЕ КРЕСТЬЯН
В длинном ряду проблем истории «великого незнакомца» — крестьян-
ства1 — менталитет и его социальное поведение относятся к числу наиболее
трудно постижимых. Объясняется это, во-первых, тем. что для более или ме-
нее адекватного их решения необходимо привлечение массовых и, прежде
всего, неагрегированных источников. Уже сам по себе поиск и мобилизация
таковых — задача весьма трудоемкая. Кроме того, эти источники требуют
применения в той или иной степени сложных методов анализа.
Во вторых, специфическая трудность для историков бывших социали-
стических стран состояла в том, что указанные проблемы находились под
наиболее жесткой опекой официальной идеологии. Разного рода ограниче-
ния, неизбежно перераставшие в самоограничения, по всей исследователь-
кой «цепочке» — постановка задач, выбор методов их решения, интерпрета-
ция полученных результатов в значительной мере обесценивали даже наи-
более серьезные попытки их анализа. В результате сознание и политическое
поведение крестьянства находили в историографии по большей части весь-
ма упрощенное и одномерное отображение1 2.
Будучи «настроенным» на схематичное восприятие изучаемых процес-
сов. догматизированное сознание в силу этого объективно предрасположено
либо не замечать, либо просто не принимать во внимание их качественную
определенность. Отсюда и неадекватность применяемых методов природе
анализируемых явлений. Для конкретных доказательств подобной неадек-
ватности применительно к проблемам, вынесенным в название доклада, ав-
тор привлекает свои разработки по такому крупному аграрному региону ев-
ропейской части Российской империи как Белоруссия. Материалы по агита-
ции и пропаганде и об отношении к ним участников социальных конфлик-
тов в белорусской деревне в период между революцией 1905/07 гг. и первой
мировой войной представляют собой фрагмент многолетнего исследования,
1 Великий незнакомец. Крестьяне и фермеры в современном мире. Хрестоматия. Сост.
Т. Шанин. М., 1992.
2 Перестройка в исторической науке и проблемы источниковедения и специальных ис-
торических дисциплин. Киев, 1990. С. 62; Mironov В. N. Poverty of Thought or Necessary
Cauntion? // Russian History. Cadif. St. Univ., Bakersfield. Vol. 17. № 4. 1990. P. 427—435; Аг-
рарная эволюция России и США в XIX — нач. XX в. М., 1991. С. 10; Россия и США на рубеже
XIX - XX вв. М„ 1992. С. 253.
,183
подготавливаемого в настоящее время к печати. С точки зрения задач, обоз-
наченных выше, и сложившейся историографической ситуации1 они в дос-
таточной мере репрезентируют Европейскую Россию в целом.
* * *
Описание наиболее ярких примеров революционной агитации в деревне
- абсолютно непременная составляющая исследований по крестьянскому
движению. Однако, поскольку в данную эпоху число подобных фактов пред-
ставляло уже более или менее статистически значимые величины, то наряду с
отдельными иллюстрациями совершенно уместными были бы и какие-то раз-
новидности количественного подхода. Резко увеличивая объем извлекаемой
из источников информации, последний, в итоге, намного расширяет возмож-
ности сущностного познания. В любом случае без него просто не обойтись, ес-
ли, конечно, мы вообще пытаемся искать, по выражению Дж. Шапиро, какой-
либо «способ измерять субъективное и вводить его в историю»1 2.
Вот с этой целью и обратимся поначалу к имеющимся у автора сведени-
ям об устной политической агитации среди крестьян Белоруссии в 1907—
1914 гг. В силу специфики способа ведения и по причине того, что осущест-
влялась в большей степени силами самих крестьян и рабочих: сохранявших
связи с деревней, она в значительной мере, нежели печатная пропаганда, ис-
пытывала «нормативное» унифицирующее воздействие политических пар-
тий и организаций.
Очевидным проявлением роли первой российской революции как акку-
мулятора интересов деревни к политическим вопросам следует считать то,
что в условиях наступившей после нее изоляции от революционных партий
крестьяне смогли вести политическую агитацию в немалой степени уже соб-
ственными силами. Если в дореволюционный период отдельные из них вы-
ражали свою враждебность к царю, чиновникам и священникам в основном
лишь в форме, так сказать, политико-бытовой ругани, то теперь подобные
высказывания в несравненно большей степени соответствовали уже поня-
тию «политическая агитация», ибо касались основных вопросов политичес-
кого строя и производственных отношений. Весьма показательны в этом
1 Керножицкий К. И. К истории аграрного движения в Белоруссии перед империалисти-
ческой войной. Минск, 1932 (на белорусском языке); Солодков Т. Е. Борьба трудящихся Бело-
руссии против царизма (1907—1917). Минск, 1967; Липинский Л. П., Лукьянов Е. П. Крестьян-
ское движение в Белоруссии в период между двумя революциями. Минск, 1964; Липин-
ский Л. П. Столыпинская аграрная реформа в Белоруссии. Минск, 1978; Он же. Классовая
борьба в белорусской деревне 1907—1914. Минск, 1981; История Белорусской ССР. Т. 2.
Минск, 1972. (на белорусском языке). С. 450—458,505—512 и др.
2 Цит. по: Шпатов Б. М. Проблемы методологии истории на страницах «Journal of Social
History»// THESIS: теория и история экономических и социальных институтов и систем. Ве-
сна 1993. Т. 1. Вып. 2. М., 1993. С. 237.
184
смысле высказывания крестьянина д. Лубницы Могилевского уезда Ф. Те-
лепнева. «Нам царя не нужно, — говорил он односельчанам осенью 1910 г.,
— я сам такой же царь! Я бы лучше его управлял»1. Губернатор, исправник и
прочее начальство, живущее за счет крестьянства, также не нужны, утвер-
ждал Ф. Телепнев. А что, по его мнению, крестьянству нужно, так это «из-
брать свое начальство и своего царя, которые будут служит не за жалование,
а за честь!» Крестьянин же д. Иозефово Высочанской волости Оршанского
уезда Могилевской губернии М. Малащенок, называя в марте 1910 г. царя
кровопийцей, выражал уверенность, что у власти он не удержится, так как
«весной будет революция» и тогда царь «узнает как мы будем его отстаи-
вать»1 2 .
Однако, в отличие от предыдущего примера в последнем случае запал
«агитатора» в большей мере исчерпывается лишь отрицанием существую-
щего положения. Позитивная же программа исчерпывается эмоциональной
заостренной фразой, что по нему царь «пусть будет хоть собака, лишь бы
мне хорошо жилось»3. Но все же и здесь точка зрения «агитатора» по наибо-
лее деликатному для крестьянского политического сознания вопросу — об
отношении к монархическому государственному устройству — ясна: главой
государства (по инерции — царем) может быть каждый, кто в состоянии
обеспечить людям хорошую жизнь.
Большая инициативная роль в деле политической агитации принадле-
жала рабочим, вернувшимся в свои родные деревни, крестьянам-отходни-
кам, а также бывшим солдатам и матросам, участвовавшим в революции,
или испытавшим ее воздействие. Так, высланные в свое родное с. Люшнево
Слонимского у. Гродненской губ. крестьяне В. Пугач и А. Воробей, работав-
шие в 1908 г. на железных дорогах в Черниговской и Могилевской туб., уст-
раивали политические собрания, где, в частности, разучивали с молодежью
села «Вставай, поднимайся рабочий народ» и др. революционные песни4.
Возвратившийся на родину из Одессы крестьянин д. Петришки Бочинской
вол. Дисненского у. Виленской губ. Л. Антонов агитировал односельчан к
неповиновению властям5. Также не повиноваться властям и отнимать у по-
мещиков землю агитировал крестьянин д. Лихосельцы Пружанского у.
Гродненской губ. их односельчанин, вернувшийся из Тифлиса6. Крестьянин
д. Верхние Жары Речинского у. Минской губ. был в свое время матросом
«Потемкина», участвовал в восстании. По возвращении после службы в де-
1 ЦГИА Украины. Ф. 318. On. 1. Д. 2222. Л. 1 об.
2 Там же. Ф. 317. On. 1. Д. 1153. Л. 1.
3 Там же.
4 Революционное движение в Белоруссии (1907—1917). Минск, 1987. С. 128.
5 ЦГИА Литвы. Ф. 446. On 1. Д. 1153. Л. 1.
6 Там же. Ф. 378 Оп. 1908. Д. 3. Л. 21.
185
ревню занимался революционной агитацией, устраивал политические соб-
рания крестьянской молодежи1.
На что суммарно нацеливала белорусских крестьян в рассматриваемый
период политическая агитация»?
Наиболее определенным ответ на этот вопрос может стать, если обра-
титься к такому широко практикуемому в сопредельных гуманитарных нау-
ках и достаточно уже известному в истории методу как контент-анализ1 2 3. В
данном случае речь конкретно должна идти о том, чтобы с его помощью
учесть все поднимавшиеся в ходе агитации темы. Полный их набор и струк-
турные соотношения дадут наглядное представление о ее направленности.
В системе контент-аналитических понятий «тема» занимает место сре-
ди категорий анализа, т. е. наиболее общих, ключевых понятий текстового
массива, соответствующих исследовательским задачам. Признаками, или
индикаторами ее в тексте могут выступать отдельные слова, суждения, про-
з
стые предложения и т. д.
Всего в результате предпринятых поисков в архивах, сборниках доку-
ментов, литературе автором было выявлено 80 конкретно описанных случа-
ев устной политической агитации в белорусской деревне 1907—1914 гг. 4
Для определения набора тем в этой совокупности был применен изложен-
ный методический подход.
Прежде всего отметим выявление пяти ведущих тем, которые в стати-
стическом выражении являются как бы стержнем содержания агитации. На
первом месте среди них находятся призывы к отказу от уплаты налогов и
1 Революционное движение в Белоруссии (1907—1917). С. 128.
2 О контент-анализе в социологии и истории см.: Рабочая книга социолога. М., 1977.
С. 321—332, Бородкин Л. И. Многомерный статистический анализ в исторических исследова-
ниях. М., 1986. С. 138—160; Миронов Б. Н. История в цифрах. Л., 1991. С. 14—29; Социологи-
ческий словарь. Минск, 1991. С. 75—79.
3 Бородкин Л. И. Указ. соч. С. 139; Миронов Б. Н. Указ. соч. С. 15, 16; Социологический
словарь. С. 75,76.
4 ЦГАОР России. Ф. 102. ДП. 00. Оп. 1908. Д. 11. Т. 1. Л. А. Ч. 3. Л. 279. VII д-во, 1913.
Д. 1076. Л. 1, 12; Д. 1564. Л. 1, 8; 1914. Д. 5. Ч. 21. Л. 15; Д. 860. Л. 1; Ф. 124. Оп. 47. Д. 812.
Л. 6 Д. 813. Л. 6; ЦГИА России. Ф. 1405. Оп 110,1907. Д. 4754. Л. 24. Оп. 521. Д. 465. Л. 272;
Д. 467. Л. 129; Д 468. Л. 356; Оп. 530. Д. 770. Л. 15; ЦГИА Украины. Ф. 317. On. 1. Д. 4972. Л. 1,
12; Д. 5227. Л. 4-4об.; Д. 5267. Л. 2-2об; Д. 5335. Л. 3; Ф. 318. On. 1. Д. 2134. Л. 10;
Д. 2213. Л. 2; Д. 2216. Л. 2; Д. 2220. Л. 18-18об; Д. 2222. Л. 1об; Д. 2226. Л. 2, 2об; Д. 2292.
Л. 1- 1об, 19- 19об; Д. 2350. Д. 2, 18 - 18об; ЦГИА Литвы. Ф. 378. Оп. 1907. Д. 77. Л. 10;
Оп. 1908. Д. 1. Л. 81; Д. 3. Л. 21; оп. 1909. Д. 141. Л. 1; Оп. 1910. Д. 5. Л. 6; Ф. 419. On. 1.
Д. 780. Л. 3; Ф. 446 On. 1. Д. 1153. Л. 1; Д. 1230. Л. 1; Д. 1231. Л. 1; Д. 1239. Л. 1; Крестьянское
движение в России в 1907—1914 гг. М.—Л.. 1966. С. 516, 519, 521; Революционное движение в
Белоруссии (1907-1917). Минск, 1987. С. 36,75.76.93.94,128,129,144-145, 207-208; Исто-
рия рабочего класса Белоруссии. Т. 1 С. 305; Липинский Л. П., Лукьянов Е. П. Крестьянское
движение... С. 105. 157 168; Липинский Л. П Классовая борьба..., С. 56—59, 64, 65, 82, 83, 91,
102,103,113; Солодков Т. Е. Указ. соч. С. 122,152,251,254—255.
186
выполнения различных повинностей — прежде всего воинской. Эта тема от-
мечается в 26 случаях (32,5% от 80 случаев). Несколько уступают ей по час-
тоте призывы к неповиновению властям и законам — 23 случая или 28,8% ,
— а также разного рода выражения уверенности в предстоящем свержении
самодержавия, либо суждения о необходимости такого свержения — 22 слу-
чая или 27,5%. Лишь немногим уступали по встречаемости этим двум темам
призывы к захвату помещичьей земли и имущества — 19 случае (23, 8%). 18
раз (22,5%) встречаются персональные обличения и оскорбления царя,
оценки его как «кровопийцы», «собаки», «душегуба», «изверга», «живодера»
и т. д., умеющего только «нашу кровь пить, да шкуру лупить»1. Некоторые
агитаторы при этом не останавливались перед призывами физически унич-
тожить не только самого царя, но и «весь царствующий дом». Такую меру
обосновывали перед своими односельчанами, например, крестьянин д. Кос-
тюки, Заболотской вол. Бобруйского у. Минской губ. Муравицкий и кресть-
янин д. Осовницы Кобринского у. Гродненской губ. Жарницкий (соответст-
венно в апреле 1909 и в феврале 1908 г.)1 2.
По поводу последних примеров нелишне заметить, что «сценарий»,
весьма напоминающий зверскую расправу 1918 г. в Екатеринбурге, как ви-
дим, откровенно обсуждался еще за десять лет до ее осуществления. Причем
не террористами-революционерами, а крестьянами самой что ни на есть
«глубинки». Да еще и не в пору революционной вольности, а в условиях,
мягко говоря, небезопасных для публичных излияний на эту тему. Но мож-
но ли считать бытование подобных «тем» агитации чем-то «запредельным»
для страны, где даже в эти «мирные» годы многие сотни людей гибли в ре-
зультате социальных конфликтов или репрессий властей?! Приведенные
факты, между прочим, лишний раз свидетельствуют и о том, насколько на-
ша историческая публицистика мало настроена на реалистичное восприятие
исторической «почвы».
Встречаемость остальных тем агитации была следующей. Выборность
государственных чиновников — 10 (12,5%). Требование республики встре-
чается 4 раза (5%). Также в 4-х случаях говорится о выборах президента.
Высказывания против духовенства — 4, суждения о ненужности правитель-
ства вообще — 2 (2,5%), высказывания о ненужности любых законов — 1
(1,3%), призыв к сельскохозяйственным забастовкам — 1, мнение о необхо-
димости сокращения жалования сельским властям — 1. Таким образом, по
удельному весу в совокупности случаев агитации все последние темы, за ис-
ключением выборности, эпизодичны.
1 ЦГИА Украины. Ф. 318. On. 1. Д. 2220. Л. 18; Д. 2226. Л. 2.
2 ЦГИА Литвы. Ф. 446. Оп. 3. Д. 1094. Л. 1, 2; Революционное движение в Белоруссии
(1907-1917). С. 75.
187
Приведенный расклад тем агитации много дает для понимания важней-
ших сущностных сторон политического сознания ее субъектов. В частности,
достаточно выпукло проявляется его доминантная деструктивность. Нема-
ловажно и то, что он (расклад тем) позволяет перевести из рефлексивной
плоскости в эмпирическую рассмотрение одной весьма дискуссионной на
протяжении последних десятилетий проблемы. Речь идет о том, насколько
вообще борьба крестьянства на протяжении истории была борьбой «за» и
насколько — «против». В самом деле, выделенная совокупность тем предста-
вляет собой политическую программу, обращенную к широким кругам кре-
стьянства. Ее революционность очевидна и сама по себе не столь интересна.
Гораздо более интересен ее рельефно проявившийся дисбаланс: агитаторы,
призывая крестьян к борьбе против самодержавно-помещичьего строя, в не-
сравненно меньшей степени говорили о борьбе «за». Ведь отмеченные пять
ведущих тем — это все как раз «против», а «за» представлено лишь единст-
венной неэпизодичной темой — выборностью госаппарата.
Слабая «эшелонированность» программы особенно хорошо просматри-
вается, если выстроить «цепочку» соотношений тем типа «против» и тем ти-
па «за». Так, например, призывы к демократическому переустройству стра-
ны выдвигались агитаторами либо в форме «против» — свержение самодер-
жавия, либо в форме «за» — выборность госаппарата. Первая тема, как отме-
чалось, встречается 22 раза, тогда как вторая — только в 10 случаях. А если
от лозунга выборности госаппарата перейти к конкретизирующему требова-
нию о введении в будущей России республики, то последнее отмечено всего
лишь в 4 случаях. Это свидетельствует о том, что и в рассматриваемый пери-
од идея республики продвигалась в сознание крестьян крайне тяжело. Та же
картина получится, если в данной «цепочке» республику заменить на вы-
борность главы государства1: 22 — 10 — 4. Таким образом, статистические
соотношения «за» и «против» определенно подтверждают сделанный выше
вывод о доминантной деструктивности политического сознания участников
агитации, равно как и предлагавшейся ими крестьянам «программы».
Итак, насколько мы могли убедиться, продемонстрированный на мате-
риале политической агитации подход позволяет получить конкретный ответ
на вопрос, являвшийся одним из краеугольных в дискуссиях 60-х — 80-х го-
дов о крестьянстве.
* * *
Будучи обреченными на состояние своеобразной «острой теоретико-ме-
тодической недостаточности» проблемы ментальности и социального пове-
дения крестьян так или иначе находились все же в поле исследовательского
1 В практике агитации выборность главы государства и республика — темы автономные
188
внимания. А вот с синхронным изучением той и другой «в связке» дело об-
стояло и до сих пор обстоит совсем из рук вон плохо1. Между тем, имею-
щийся опыт свидетельствует, что при таком подходе наблюдается отнюдь не
какое-то простое сложение эвристических потенциалов изучаемых аспек-
тов, а их, как бы, умножение, В результате высвобождается «скрытая» (стру-
ктурная) информация, способная порой, как будет показано ниже, просто
опрокинуть прочно устоявшиеся представления.
Как уже отмечалось, основная цель рассмотренных выше случаев устной
политической агитации в белорусской деревне состояла в том, чтобы дать по-
будительные мотивы крестьянскому движению. На те же задачи, только в по-
литически более систематизированной и теоретически обоснованной форме,
была ориентирована и печатная пропаганда. В общей сложности автором вы-
явлен 61 случай распространения листовок, газет, брошюр левых партий и ор-
ганизаций в селениях Белоруссии за период с 1907 по 1914 г.1 2
Коль цель политической пропаганды и агитации заключалась в том,
чтобы дать импульс крестьянскому движению, то нельзя не задаться вопро-
сом — а достигалась ли она? Утверждения о том, что так или иначе достига-
лась — довольно часто встречаются в нашей историографии. С полной опре-
деленностью об этом, в частности, говорится в упоминавшихся выше рабо-
тах Л. П. Липинского, Е. П. Лукьянова, Т. Е. Солодкова3 Но, пожалуй, еще
чаще последнее даже и не утверждается специально: оно просто дается как
что-то само собой разумеющееся. Однако, непонятно, что же является исто-
чником такой уверенности? По крайней мере, автору этих строк неизвестны
работы, в которых данный вопрос изучался бы конкретно.
Проследим, насколько политическая пропаганда и агитация побуждала
к движению крестьян Белоруссии. Для этого автором был составлен имен-
ной список селений, в которых, по имеющимся данным, в указанное семиле-
тие зафиксированы случаи политической пропаганды и агитации. В нем
оказалось в общей сложности 131 селение4. Затем он был сопоставлен с соз-
1 Перестройка в исторической науке и проблемы источниковедения... С. 218.
2 ЦГАОР России. Ф. 102. ДП. IV д-во. Д. 40. Ч. 1. Л. 68, 69; VII д-во. 1913. Д. 1443. Л. 5;
Д. 1909. Л. 1, 2, 7; ЦГИА Украины. Ф. 317. On. 1. Д. 4477. Л. 2; Д. 4500. Л. 1; Д. 4749. Л. 1, 2;
Д. 5311. Л. 1; Ф. 318. On. 1. Д. 1957. Л. 2, 17 об.; Д. 1958. Л. I—II; ЦГИА Литвы. Ф. 378.
Оп. 1908. Д. 3. Л. 15-16; оп. 1909 г. Д. 141. Л. 1; Ф. 446. Оп. 3. Д. 936. Л. 1-2; On. 4. Д. 864.
Л. 4, 5. Документы и материалы по истории Белоруссии (1900—1917). Т. III. Минск, 1953.
С. 652—653; Революционное движение в Белоруссии 1905—1907 гг. Минск, 1955. С. 653—656
Крестьянское движение в России в 1907—1914 гг. М.—Л., 1966. С. 353, 499, 528 537; Револю-
ционное движение в Белоруссии (1907—1917). С. 31—33,43,44 46, 80, 81,129, Липинский Л. П.
Крестьянское движение... С. 103,105,128,135; Он же. Классовая борьба... С. 52.54—57, 63—65,
67,70,83,116; Солодков Т. Е. Указ. соч. С. 122,125.
3 Липинский Л. П., Лукьянов Е. П. Указ. соч. С. 144; Липинский Л. П. Классовая борьба-
c. 83; Солодков Т. Е. Указ. соч. С. 248.
4 См. ссылки 14 и 19.
189
данным ранее таким же именным списком из 940 селений, участвовавших в
этот период в крестьянском движении. Результаты таковы: из 131 селения, в
которых велась агитационно-пропагандистская работа, крестьянские высту-
пления произошли в течение семи лет в четырнадцати из них, что составля-
ет 10,7%. Причем из этих 14 селений лишь в 10 выступления произошли под
ее несомненным воздействием. А в 117 селениях из 131, т. е. в 89,3% не зафи-
ксировано за весь период вообще ни одного выступления.
Таким образом, перед нами две совокупности населенных пунктов. Для
наглядности представим их в графической форме (см. рис. 1).
Селения, в которых
велась пропаганда
и агитация
Рис. 1
Как видим, окружности при наложении только едва «касаются» друг дру-
га. Причем в действительности совместная их «зона» состоит даже не из 14, а,
как отмечалось, из 10 селений. Это составляет лишь ничтожные 1,1% от числа
селений-участников движения и 7,6% совокупности «агитируемых»!
В принципе столь незначительный «коэффициент эффективности»
агитации — 7,6% — можно было бы интерпретировать как само собой разу-
меющийся. Мол, обстановка послереволюционной реакции с ее режимом
«усиленной охраны» и «обязательных постановлений» оставляла агитато-
рам немного шансов преуспеть. Объяснению такое, повторюсь, дать можно
было бы..., но, естественно, лишь в случае отсутствия в эти годы реального
крестьянского движения. Однако таковое ведь присутствовало, причем -
далеко не в микроскопическом масштабе! Следовательно, напрочь отпадает
и возможность объяснение удивительно низкой эффективности агитацион-
190
но-пропагандистской работы в деревне преимущественно унынием крестьян
или страхом репрессий.
Картина, открывавшаяся в результате предпринятых исследователь-
ских процедур, своей неожиданностью в чем-то способна вызвать своего ро-
да «эвристический шок». Прежде всего, в соответствии с существующими в
историографии «установками восприятия» нонсенсом выглядит практичес-
ки полная нестыкуемость политической агитации и реального крестьянско-
го движения. В самом деле, ситуация, при которой реальное движение от-
сутствовало именно там, где велась агитация, и наличествовало там, где ее
не было — парадоксальна уже сама по себе. Особенно — учитывая, что пред-
шествующие годы революции дали как в целом по России, так и в Белорус-
сии, первое политическое движение значительной части крестьянства. Во-
вторых, парадоксальна она и как статистическая тенденция со столь высо-
кой, близкой к предельной, мерой выражения: если нарушениям социально-
го порядка в 98, 9 % случаев не предшествовала какая-либо политическая
агитация, то крестьяне агитируемых селений, напротив, в 92, 4 % случаев не
шли на его нарушение.
Радикально изменяя ситуацию в историографии проблемы, приведен-
ные здесь эмпирические разработки проливают новый свет и на ряд смеж-
ных вопросов социальной истории дооктябрьской России. Возьмем, к при-
меру, проблему воздействия на деревню и, в частности, на крестьянское дви-
жение, революционных партий. Начало тенденции к явному завышению
степени этого воздействия относится еще к дооктябрьскому периоду.
Тогда общественное мнение, впечатленное революционизированием
значительной части крестьянства в 1905/07 гг., по «инерции» экстраполиро-
вало партийное влияние и на постреволюционную деревню. Между прочим,
культивировала это заблуждение не только левая часть политического спек-
тра, но и их правые «визави». Последние обвиняли левых в том, что те ин-
спирировали крестьянское движение если не организационно, то идейно.
Советская историография пошла в том же направлении, завышая прямо или
косвенно, как уже отмечалось, уровень воздействия левых партий и органи-
заций на крестьянство. Разумеется, в той или иной степени «смещая» при
этом идейные акценты: с неонароднического — на большевистский.
Так вот, проведенное исследование показывает необоснованность претен-
зий революционных партий даже на инициирование, не говоря уже о руково-
дстве, сколько-нибудь весомого количества крестьянских выступлений в рас-
сматриваемый период. Соответственно более чем очевидной становится несо-
стоятельность обвинений со стороны правых в инспирировании движения.
Между прочим, в свете полученных данных повисают в воздухе и ана-
логичные обвинения правых в адрес революционно настроенной интелли-
генции. Последняя действительно прилагала усилия — и немалые — для ре-
волюционизирования деревни. Однако, ввиду более чем скромных, как мы
191
могли убедиться, «конечных результатов» этой деятельности, данное обви-
нение следует, очевидно, признать неправомерным. Автор даже возьмет на
себя смелость высказать предположение, что соответствующие материалы
по другим регионам империи также позволили бы «снять» с российской ле-
вой интеллигенции этот «грех».
Материалы по социальным конфликтам в белорусской деревне, моби-
лизованные для данного исследования, свидетельствуют о том, что и после
поражения революции 1905/07 гг., в условиях реакции и проведения новой
аграрной политики крестьянство определенно сохранило способность дей-
ствовать в борьбе за свои интересы как объединенная осознанием принадле-
жности к одному «мы» социально-психологическая общность. Понятно, что
в последнюю естественным образом не могли включаться те, кто, если ис-
пользовать образ Т. Шанина, «носил униформу, меховые шубы, золотые оч-
ки»1 . Принципиально важно здесь, что, казалось бы вопреки «логике», ли-
нейно выводимой многими тогдашними и современными исследователями
из 1905 года, в это «мы» определенно не включались и те, кто — отнюдь не
обладал перечисленными аксессуарами — просто, к примеру, складно гово-
рил. Даже если при этом он говорил о необходимости увеличения крестьян-
ских земельных наделов! Вот почему столь удивительно низким оказался
выявленный коэффициент эффективности революционной пропаганды в
деревне: реальное крестьянское движение подпитывалось собственными мо-
тивами; мотивации же, предлагавшиеся агитаторами, как правило, не вос-
принимались крестьянами.
* * *
Известный французский историк Э. Ле Руа Ладюри двадцать лет назад,
оценивая значение ставшей впоследствии знаменитой книги Р. Фогеля и
С. Энгермана об экономике рабства в США, назвал ее уроком революциони-
зирования самого способа исследования. Уроком, который для историков
Европы должен стать поучительным, если они не хотят обнаружить однаж-
ды «в своем багаже запас слегка обесцененных знаний»1 2. Тем более актуаль-
ным представляется подобный призыв для советской и постсоветской исто-
риографии социальной истории. Догматизм и схематизм во многом приучи-
ли ее обходить вниманием те аспекты и вопросы, разработка которых могла
таить в себе опасность получения результатов, неприемлемых или в лучшем
случае «нежелательных» с точки зрения официальной идеологии и теории
исторического познания. Вызовы времени, равно как и имманентные зако-
номерности развития науки, ставят ее перед необходимостью возвращения к
1 Т. Shanin. Defining Peasants. Essays concerning Rural Societie Expolary Economies, and
Learning from then in them Contemporary World. Oxford: Basil Blackwell, 1990. P. 170—187.
2 Э Ле Руа Ладюри. Застывшая история // THESIS... 1993. T. 1. Вып. 2. С. 158- 159.
192
этим проблемам. Надо сказать, что современные западные социальные исто-
рики рассматривают свою дисциплину как самую динамичную и честолюби-
вую сферу исторической науки* 1. Это обстоятельство должно, очевидно, по-
служить дополнительным импульсом к проведению своего рода «ревизии»
и коренной реформы принципов и методов изучения социальной истории
деревни, к верификации тех умозрительных и схематичных представлений,
которые в немалом числе бытуют еще в нашей историографии.
1 Зелдин Т Социальная история как история всеобъемлющая. // THESIS... Зима 1993. Т.
1. вып. 1. М„ 1993. С. 154-162.
7 — 3717
193
Э. М. Вернер
(США, Иллинойский университет Урбана-Шампейн)
ПОЧЕМУ КРЕСТЬЯНЕ ПОДАВАЛИ ПРОШЕНИЯ,
И ПОЧЕМУ НЕ СЛЕДУЕТ ВОСПРИНИМАТЬ ИХ БУКВАЛЬНО
По материалам Юрьевского уезда Владимирской губернии
во время революции 1905 года
Несмотря на то, что десятки тысяч прошений, поданных крестьянством
Российской империи в ходе революции 1905—1907 гг., следовало бы считать
идеальной источниковедческой базой для исторической реконструкции кре-
стьянского менталитета в этот исключительно важный момент русской ре-
волюции, эти документы еще, к сожалению, не привлекли того внимания,
которое они заслуживают. Прошения и наказы, адресованные Николаю II,
новой Думе и ее депутатам систематически не исследовались до появления
трудов Олега Буховца, в которых он обстоятельно анализирует прошения
крестьян Самарской и Воронежской губерний, а, в последнее время, Бело-
руссии. Прошения крестьян использовались выборочно и служили импрес-
сионистскими иллюстрациями предвзятых мнений и предрассудков самих
исследователей, подчеркивая, например, знаменитые монархические иллю-
зии крестьян, или их якобы радикализацию под воздействием социалисти-
ческих агитаторов. Прошения, перепечатанные в монументальном сборнике
документов и материалов, «Революция 1905—1907 гг. в России» не дают
объективной картины ситуации и их определенно можно отнести в одну из
этих антиномных категорий.
Кроме того, существует вполне определенная тенденция рассматривать
значение этих уникальных документов, как нечто очевидное и само собой
разумеющееся. В результате само их существование и язык интерпретиру-
ются в рамках монархических или советских, народнических или марксист-
ских, либеральных или социалистических, а не крестьянских представле-
ний. Даже на анализе текста, сделанного Буховцом и заслуживающем самой
высокой оценки, лежит печать буквальности в признании подлинными
только тех прошений, авторы которых впоследствии действовали в полном
| соответствии со своими предыдущими заявлениями, как будто слова и дела
людей всегда совпадают и последовательны независимо ни от каких обсто-
ятельств1 .
1 Bukhovets O.G.Prigovornoe’ dvizhenie krest’ian v 1905—1907 gg.// Metody izucheniia po
material Samarskoi i Voronezhskoi gubernii. Kand. dissertatsiia, MGU, Moscow, 1984. See, too, hi«
К metodike izucheniia ‘prigovornogo’dvizheniia i ego roli v bor’be krest’ianstva v 1905—1907 gg
194
Как уже отмечено, слова, намерения и дела крестьян далеко не
совпадали1. И дело не в том, что крестьяне-просители писали, как это ино-
гда утверждается, то, что хотели другие или, что они писали, что, им каза-
лось, другие хотели бы слышать. Подобное утверждение умаляет роль про-
сителей, поскольку допускает, что они действовали вопреки собственным
интересам и, что у них даже не было ясного понимания этих интересов. На-
против, крестьяне-просители не только хорошо сознавали свои интересы.
Но также хорошо чувствовали, когда возникали оптимальные условия для
удовлетворения их жалоб. Понимание своих интересов в самом деле позво-
ляло многим общинам сформулировать и подать свои жалобы и требования
в форме, наиболее понятной для получателей. Так, например, прошения, по-
данные на имя Николая составлены в гораздо более традиционных, уважи-
тельных и сдержанных тонах, чем прошения, адресованные отдельным
членам Думы2. Совершенно очевидно, что крестьяне отдавали себе отчет в
том, кому они пишут. Более того, многие прошения выказывают тенденцию
выражения жалоб в свете консервативных или либеральных представлений
их читателей — не крестьян. Историки поэтому должны быть внимательны,
разграничивая форму и выраженный посредством ее текст, между явными и
скрытыми значениями.
Вместо рассмотрения прошений как набора несомненно важных доку-
ментов, ясно выражающих мысли и желания крестьян, я рассматриваю их в
качестве неотъемлемой части процесса сложных переговоров между кресть-
янами и внешним миром, а также между самими крестьянами. Прошения
как прошения и их содержание явились результатом стратегических выбо-
ров сделанных их авторами в контексте их окружения и политических об-
Ро materialam Samarskoi gubernii // Istoriia SSSR, 1979, 3:96—112.
Other albeit far less sophisticated treatments of the subject by Soviet specialists are: Trekhhra-
tovB.A. О statischeskom izuchenii prigovorov i nakazov krest’ian v I Gosudarstvennuiu Dumu (na
primere stepnogo Predkavkaz’ia) // Istochikovedeie otechestvennoi istorii. 1981. Moscow, 1982; NU’ve A.
I. К metodike izucheniia prigovorov i nakazov krest’ian, poslannykh v II Gosudarstvennuiu Dumu //
Arkheograficheskii ezhegodnik za 1970 g. Moscow, 1971. Pp. 174 —80; Michailova V. I. Kvoprosu о
faktorakh formirovaniia politicheskoi soznatel’nosti krest’ianstva v period vyborov v I Gosudarstvennuiu
Dumu (na materialakh Ukrainskikh gubernii) // Nekotorye voprosy sotsial’no-ekonomicheskoi i
politicheskoi istorii Ukrainskoi SSR. Dnepropetrovsk, 1973. P. 96—104; Sekirinskii D. S. Stadii formirova-
niia klassogo samosoznaniia krest’ianstva v kontse XIX—nachale XX veka (na materialach Tavricheskoi
gubernii) // Sotsial’no-ekonomicheskie problemy rossiiskoi derevni v feodal’nuiu i kapitalisticheskuiu
epokhi. Rostov-na-Donu, 1978. P. 257—60; Sekirinskii D. S. Istochniki po formirovaniia klassogo soznaniia
krestuanstva v kontse XIX—nachale XX v. i metody ikh druppirovki (po materialach Tavricheskoi
gubernii) // Sovetskaia istoriografiia agrarnoi istorii SSSR (do 1917 g.). Kishinev, 1978. P. 75—76.
Countless other Soviet works quote from peasant petitions selectively to suit their own tastes
and needs.
1 Andrew M. Verner Discursive Strategies in the 1905 Revolution: Peasant Petitions from
Vladimir Province // Russian Review (forthcoming, Janury 1995), passim.
2 Cf. RGIA f. 1278, op. 1, d. 234,11.69 & ob.June 10,1906, and 11.70-72ob.: June 10,1906.
195
T
стоятельств. В самом деле, только незначительное меньшинство общин
встало на этот путь. Многие другие прошений совсем не подавали или ре-
шили отстаивать свои интересы иными средствами. Некоторые общины
предпочитали не полагаться исключительно на прошения и прибегали к
другим формам активности, отклонявшимся от их повседневной реально-
сти. Поэтому ясно, что такие действия, как подача прошений, имели различ-
ное значение и их интерпретация может быть самой разнообразной.
Не случайно, что крестьянство активизировало эти переговоры посред-
ством подачи прошений в то время, когда сами очертания частной и общест-
венной сфер были поставлены под вопрос: во время революции 1905 года.
Многочисленные группы бросали вызов суперординарным претензиям и
политической исключительности царского режима, который так долго пре-
тендовал выражать всеобщее мнение и в то же самое время отказывался
признать законность не только интересов общества, но и вообще его права
на существование. Посредством прошений и других действий крестьяне
включились в то, что превратилось в борьбу за место на политической арене.
Во Владимирской губернии в период с середины 1905 до середины 1907
200 крестьянских прошений достигло Николая, Думу, ее председателей и
членов и, в нескольких изолированных случаях, реформированный Совет
Министров или его первого Председателя, графа Сергия Витте1. Мне уже
приходилось говорить о значении прошений в контексте революционных
событий: закономерности их хронологии, различии адресатов, языке и выра-
женных посредством его представлений о себе, других, рынке и политичес-
кой жизни1 2.
Однако, в тоже время, прошения следует читать в контексте материаль-
ной жизни общин, составлявших прошения. Жаловались ли они о малоземе-
лье и нехватках продовольствия, высоких ценах и арендной плате, потере
отрезков и общинных земель, смешении общинных и частных земель, обре-
менительных финансовых обязательствах, или требовали ли они предостав-
ления дополнительных земельных пожалований с помощью или без помо-
щи Крестьянского земельного банка, а также более последовательной зе-
мельной и налоговой реформы; общим в этих документах является упор на
условия экономической жизни их составителей. Впечатление крайней нуж-
ды и отчаяния всегда передавалось получателям, как будто определенный
уровень трудностей был необходим, чтобы обратиться за помощью со сторо-
ны. Однако в самих прошениях можно найти свидетельства, ставящие под
сомнение точность или, по крайней мере, полноту этой картины. Можно, на-
1 Until now, only one third of these had been identified by scolars. The petitions are to be found in
RGIA in St. Petersburg among the funds of the Imperial Chancelleiy for the Acceptance of Petitions,
f. 1412; the State Duma, f. 1278; the Council of Ministers, f. 1276; and the Ministry of Internal Affairs,
f. 1291. Afew are located in the Trudoviki fund of the Finnish National Archive in Helsinki
2 Verner, «Discursive Strategies, Russian Review».
196
пример, встретить утверждения о том, что численность населения продол-
жала расти даже, когда собственная крестьянская статистика противоречит
этим утверждениям1. Или просители говорят о нехватке общинной земли
первоначально закрепленной за ними, но, в то же время, очевидно замалчи-
вают факты дополнительных покупок земли общинами или их членами со
времени освобождения крестьян. Кроме того, жалобы о переделах, которым
следовало произойти, но которые были приостановлены односельчанами
или были проведены, когда их не надо было проводить, наталкивают на
мысль, что многие прошения были результатом внутреннего расслоения и
конфликтов, а не равномерно распределенного состояния крайней нищеты1 2.
Жалобы, например, в виде требований земли — будь то в форме перво-
начальных отрезков, или дополнительных пожалований, или путем земель-
ной реформы — являлись «дискурсивными объектами» с присущей или зна-
чительной эпистемологической гибкостью. В целях проверки этой гипотезы
мне бы хотелось выйти за пределы внутреннего содержания прошений и
вместо этого сравнить общины, которые подавали прошения, с теми, кото-
рые их не подавали. Говоря о их социально-экономическом положении, ка-
кие факторы отличали общины: писавшие прошения, от общин, прошений
не писавших, и отражались ли эти факторы, в свою очередь, в самих проше-
ниях? Я не ставлю своей задачей установить прямую, один-к-одному, связь
между причиной и результатом, например, нехваткой общинной земли и
требованием дополнительных наделов, а лишь выяснить способствовали ли
такие факторы как размер наделов петиционной деятельности крестьян. Ес-
ли малоземельные общины, например, были не более предрасположены к
подаче петиций, чем общины с большим земельным фондом, то это не иск-
лючает возможности нехватки земли, но позволяет допустить, что может
быть действительная причина прошений лежит где-то еще.
В рамках этого доклада я ограничу себя данными по Юрьескому уезду
Владимирской губернии. За время чуть более года, а именно с 1 ноября 1905
по 13 ноября 1906, 527 общин этого уезда составили 55 прошений, 54 из
которых были написаны в первые 9 месяцев рассматриваемого отрезка вре-
мени. Более того, 37 из 55 прошений относятся к двум последним месяцам
1905 г., т. е. ко времени, когда революция достигла своего апогея. Пятая
часть (И) прошений была адресована Николаю II; как и в других уездах,
крестьяне подавали прошения на имя царя (и иногда адресовали их Совету
Министров) в первые несколько недель после манифеста 3 ноября 1905, но
затем стали писать в Думу. К середине декабря все прошения за исключени-
1 RGIA f. 1278, op. 1, d. 286, И. 259-60: January 30,1906; f. 1291, op. 122, d. 28-1906,11. 6
& ob., 30 & ob.: Desember 2,1905.
2 RGIA f. 1278, op. 1, d. 285,11. 62-64: Desember 24,1905; GARF f. 102, op. 236 (1906) II,
d. 717, ch.’l, 1.86: May 28,1906.
197
ем двух были адресованы в Думу (обычно не отдельным депутатам, а Думе в
целом).
Независимо от получателей содержание этих прошений было довольно
разнообразно. Рассматривая жалобы, связанные непосредственно с землей,
около трети прошений выражали недовольство высокими арендными плате-
жами (36%) и прямо называли отрезки реформы 1861 г. (34%), в то время
как приблизительно в два раза большее количество прошений возражало
против нарушения прав общин (64%), чересполосицы крестьянских наделов
и некрестьянских владений (71%). 29% просили о бесплатном предоставле-
нии дополнительных наделов, и 38% просителей надеялись на поддержку
Крестьянского земельного банка. Как и в случае с другими категориями, вы-
шеупомянутые жалобы и прошения не были ни взаимно исключающими, ни
абсолютно последовательными; поскольку разнообразие отдельных проше-
ний выходило далеко за рамки вышеупомянутых обобщений. Говоря о тен-
денции крестьян выходить за пределы узкообщинных интересов, следует от-
метить, что около пятой части (22%) прошений содержат те или иные свиде-
тельства, подтверждающие эти стремления. Соответственно 14,5 % и 13 %
прошений содержали требования обширных политических и аграрных пре-
образований; лишь в каждом двадцатом прошении упоминается о необходи-
мости ограничения налогового бремени и установления прогрессивного по-
доходного налога. В тоже время, около трети всех прошений содержали, по
крайней мере, слова признательности недавним государственным актам, ма-
нифестам 17 октября и 3 ноября.
Юрьевский уезд, из которого вышло более четверти всех прошений по
Владимирской губернии, не более типичен, чем остальные двенадцать уез-
дов и, чем Владимирская губерния среди других губерний. С другой сторо-
ны, относительно большое количество прошений делает Юрьевский уезд за-
видным кандидатом для первой пробы компьютеризированной статистичес-
кой базы, которую я составляю в отношении материальных условий жизни
крестьянства Владимирской губернии. При наличии примерно 100 перемен-
ных величин по каждой из 527 общин Юрьевского уезда, эта статистическая
база основана на подробном и всеобъемлющем обзоре крестьянских дворов,
проведенном Владимирским земством на рубеже веков. Земские статисты
провели опись Юрьевского уезда в 1899 и в 1904 обнародовали результаты
своих изысканий. Однако, вместо публикации данных по отдельным дво-
рам, статисты обобщили их по категориям дворов, общинам и волостям.
Хотя обзор был проведен за 6—7 лет до революции 1905 г., опублико-
ванная статистика может служить довольно точным описанием крестьян-
ских общин, затронутых революцией. Данные, основанные на возрастных
группах, также можно откорректировать. Что касается других переменных,
то принимая во внимание численность описанного населения, нет никаких
оснований предполагать, что какие-то ни были перемены, произошедшие за
198
этот промежуток времени, остались в рамках общин подававших или не по-
дававших прошения, таким образом, искажая наши результаты. Кроме того,
более надежные материалы по данному вопросу просто недоступны.
Само собой разумеется, что видное место, которое занимают социально-
экономические жалобы в прошениях из Юрьевского уезда (также как и в
большинстве других случаев), может быть объяснено с точки зрения особых
условий, существовавших в общинах, выступавших с прошениями. Среди
этих условий могли быть размеры земельных наделов, контролируемых об-
щиной и отдельными дворами, влияние роста населения и распределения,
или финансовое бремя выкупных платежей и налогов. В тоже самое время,
вполне можно допустить, что определенные факторы, присущие некоторым
общинам, могли бы повысить вероятность обращения с прошением к Нико-
лаю или к Думе. Такими факторами могли бы быть уровень грамотности,
степень развития контактов с внешним миром, что отражалось в случаях от-
ходничества или расстоянием от городов. Такие факторы, как пропорция
населения, занятого промыслами, попадают в обе из этих двух категорий.
Посредством логистической регрессии я постарался установить значение
этих только что упомянутых факторов в процессе составления и подачи пети-
ций. В рамках данной работы, этот анализ не касался содержания прошений.
Относясь к прошениям как к категорическим зависимым переменным, логи-
стические регрессии предсказывали, вместо этого, степень возможности напи-
сания петиции. Анализ проходил через несколько этапов. Сначала я проверял
важность серии независимых переменных, относящихся к земле, населению и
пр.; если какая-либо из этих переменных оказывалась статистически важной,
я, в свою очередь, проверял их в отношении друг к другу.
Давайте сначала рассмотрим исключительно важный земельный воп-
рос, которому уделялось такое огромное внимание в крестьянских прошени-
ях. Как и ожидалось, размер земельного надела, закрепленного за крестьян-
ским двором, обратно пропорционален возможности акта подачи прошения;
чем меньше величина надела в распоряжении крестьянского двора, тем
вероятнее возможность его участия в составлении прошения. Единственной
другой «земельной» переменной статистического значения является
абсолютный размер общинного надела земли, но эта величина соотносится с
численностью населения и фактически исключается, когда вводятся данные
по различным возрастным группам1.
Более любопытен, пожалуй факт, что ни одна другая «земельная» пере-
менная не представляет важности. Когда размер надела вычисляется, напри-
мер из расчета на мужскую душу населения, это более не имеет значения1 2.
Если нехватка общинных наделов была причинной побуждавшей крестьян
1 See Appendix, р. 1: Tables 1 and 3.
2 See Appendix, p. 1: Tables 1.
199
составить петицию, тогда вполне резонно можно было бы полагать, что их
способность компенсировать за эту нехватку другими средствами наклады-
вала отпечаток на вероятность составления ими прошения. Однако ни сред-
ний размер земельного надела, купленного крестьянским двором, ни про-
цент дворов с купленной землей очевидно не оказал существенного влияния
на процесс составления петиций*. Кроме того, способность крестьян арендо-
вать землю у соседнего частного владельца и других общин статистически
значительно не повлияла на их решение по составлению прошений1 2. Эти ре-
зультаты не противоречат возможности нехватки земли, но позволяют пред-
положить, что такие жалобы, независимо от шума, создаваемого ими, только
лишь отчасти имели отношение к акту составления прошений.
Какова же тогда роль изменения численности населения? В конце кон-
цов, многие из прошений напоминают быстрый рост народонаселения в ка-
честве одной из причин земельного дефицита. К сожалению, земская опись
была проведена только раз и поэтому не дает полной картины описанных
общин в развитии. Сравнение мужских ревизских душ по переписи 1858 и
всех мужчин старше 10 лет (которые были 17 лет или старше к 1905), одна-
ко, может служить в качестве приблизительного стандарта роста населения.
Удивительно, но этот фактор не имеет серьезного отношения к акту состав-
ления прошений3.
С другой стороны, абсолютная численность мужского населения поло-
жительно связана с процессом составления прошений, в то время как чис-
ленность женского населения и общая численность населения не имеют к
нему прямого отношения4. При более близком рассмотрении это отношение
в значительной степени обязано своим возникновением вкладом мужского
населения 10 лет и младше (т. е. тем кому было от 6 до 16 в 1905 г.). В самом
деле, когда мы сравниваем вклад каждой мужской группы по десятилетиям,
то только самая молодая группа и те, кому исполнилось 31—40 лет в 1899,
представляют статистическую ценность. Поскольку абсолютная числен-
ность первой группы положительно связана с актом подачи, численность
второй группы связана отрицательно5. Мужчины в возрасте 31—40 лет
стали отцами многих представителей самой молодой группы. Хотя это
могло и не случиться в пределах одной и той же общины, обратно
пропорциональные изменения в обеих группах оказали бы оптимальное
воздействие на составление прошений.
Почему наличие большого количества мужчин в возрасте 37—46 лет
препятствовало процессу составления прошений и, в тоже самое время,
1 See Appendix, р. 1: Tables 2.
2 See Appendix, p. 2: Tables 4.
3 See Appendix, p. 5: Tables 9.
4 See Appendix, p. 3: Tables 5.
s See Appendix, p. 3: Tables 5.
200
почему присутствие большого количества молодых людей мужского пола
способствовало этому вовлечению? Эти результаты наиболее озада-
чивающи для старшей из двух групп. Незначительное количество мужчин в
возрасте 31—40 лет не указывает, как это может сначала показаться, на их
участие в отхожих промыслах, т. к. цифры возрастного распределения
включают и тех, кто находился в отходе, и тех кто продолжал оставаться в
общине. Что касается младшей возрастной группы, то к 1905 г. многие
члены этой группы имели право на получение собственного надела путем
или частичного, или полного передела. Если такое перераспределение не
происходило, тогда дворы, к которым они принадлежали, стали бы ощущать
особую необходимость в получении дополнительной земли или, по крайней
мере, чувствовали бы свое право на нее. Эта воображаемая или действи-
тельная нужда, в свою очередь, могла подтолкнуть таких хозяев на участие в
составлении прошений, требующих увеличения земельных наделов. По
сравнению с влиянием младшей мужской группы, средний размер
общинного двора, измеренный как по количеству мужчин, так и по числу
мужчин и женщин, не оказал сколько-нибудь существенного влияния на
тенденцию по составлению прошений1.
По-видимому, чем больше времени прошло со времени последнего
передела, тем несправедливей было распределение земли. К сожалению,
опись не упоминает дату последнего передела в каждой общине; вместо
этого она перечисляет количество земельных единиц, созданных во время
последнего передела. Хотя сколотить индекс переделов путем сравнения
числа переделов с числом мужских ревизских душ и не составляет труда,
этой мере не достает сколько-нибудь серьезной связи с процессом
написания прошений1 2. Вполне также допустимо, что размер земельного
надела, сдаваемого членами общины в аренду соседям, отражал внутреннюю
несбалансированность, вызванную неудачной попыткой передела, когда
тому пришло время. Но опять ни пропорция арендующих дворов, ни сред-
нее количество земли, взятой ими в аренду, вряд ли повлияли на вероят-
ность участия крестьян в петиционной деятельности3.
Иногда просители упоминали отход в качестве показателя их отчаянно-
го положения. Частота отходов также могла бы указать на увеличение кон-
тактов с потенциально радикализирующими внешними влияниями. Пора-
зительно, что ни длительность срока мужского отхода, ни количество муж-
чин отходников, выраженное будь то в абсолютных или относительных тер-
минах, не имеет сколько-нибудь существенного отношения к прошениям4.
1 See Appendix, р. 5: Tables 9.
2 See Appendix, p. 1: Tables 3.
3 See Appendix, p. 2: Tables 4.
4 See Appendix, p. 4: Tables 6.
201
С другой стороны, очевидно существует взаимосвязь между возможно-
стями внеземледельческих промыслов и тенденций к составлению проше-
ний. Таким образом, процент мужчин, вовлеченных в промыслы, негативно
соотносится с возможностью их участия в подаче прошений1. Как следовало
бы ожидать, отсутствие внесельскохозяйственных доходов повышало значе-
ние надельной земли и, таким образом, требование предоставления допол-
нительных земель приобретало большое значение. Крестьяне также жалова-
лись на чрезмерное налоговое бремя; однако выкупные платежи, государст-
венный поземельный налог, земские сборы, волостные и мирские повинно-
сти, будь они вычислены из расчета на душу населения или на основе разме-
ра обрабатываемой земли, не оказали статистически значительного влияния
на решения крестьян по составлению петиций1 2. Два других фактора, хотя
прямо и не проявившиеся ни в одном из крестьянских требований, уровень
грамотности и расстояние до городов, могли бы повлиять на вероятность по-
дачи прошений. В наше время стало расхожей исторической монетой утвер-
ждать, что рост уровня грамотности, особенно среди крестьянской молоде-
жи, открыл двери для внешних радикальных влияний. Если грамотность и
сопровождавшая ее радикализация крестьян приводили к написанию про-
шений, то, тем не менее, это не возникло на основе нашей логистической ре-
грессии. Пропорции грамотных мужчин и женщин среди членов общин не
оказали сколько-нибудь существенного влияния на написание прошений.
Столь же удивительно то, что не существовало существенной взаимосвязи
между подачей прошений и относительной величиной возрастных катего-
рий среди грамотного мужского населения3.
Что касается местоположения общин4 относительно городских центров,
земская опись только отразила их расстояние от уездного центра Юрьева-
Польского. Очевидно, чем ближе крестьяне были к столице, тем лучше ин-
формированы они были и тем больше надежд они возлагали на удовлетво-
рение своих жалоб путем подачи прошений. Если близость уездной столицы
также давала возможность получения дополнительных и лучших источни-
ков дохода, то этот факт, как мы ранее выяснили, никакого отношения к
прошениям не имел.
Подводя итоги, хотелось бы отметить, что только некоторые перемен-
ные на прямую связаны с вероятностью составления крестьянских проше-
ний. К ним относятся: 1) расстояние до уездной столицы, 2) процент муж-
ского населения вовлеченного в промысловую деятельность, 3) средний раз-
мер земельного надела, 4) пропорция мужского населения в возрасте 0—10
1 See Appendix, р. 1: Tables 3.
2 See Appendix, p. 4: Tables 7, and p. 5: Table 9.
3 See Appendix, pp. 4—5: Tables 8.
4 See Appendix, p. 1: Tables 3.
202
лет, 5) пропорция мужчин в возрасте 31—40 лет1. Последняя переменная
уже является пограничной и также, как мы видели наиболее проблематич-
ной. Все другие переменные не достают до стандартного уровня значитель-
ности равного 0, 5.
Даже в случае статистически важных переменных, их индивидуальный
вклад в нашу модель подачи петиций довольно скромен, как было отмечено R
статистикой, которая колеблется между —0,1898 и +0,1207. Само собой разу-
меется, что эти находки носят предварительный характер и нуждаются в под-
тверждении путем сходного анализа на материале других уездов, не говоря
уже о губерниях. Но если предположить, что эти предварительные выводы
удержатся, то станет совершенно очевидно, что другие факторы, не замечен-
ные наиболее подробными и развернутыми социально-экономическими ста-
тистическими сводками доступными историкам, повлияли на решение кре-
стьян обратиться с прошениями к царю и Думе. В самом деле, не случайно,
что самым значительным фактором, обнаруженным в ходе нашего анализа,
была близость к уездной столице, что само по себе имело мало общего с мате-
риальными условиями повседневной жизни составителей прошений.
Исключая большинство социально-экономических переменных и имея
в виду незначительное количество отдельных вкладов в вероятность напи-
сания прошений других переменных, мы помним об исключительной важ-
ности политического контекста и роли непредвиденных обстоятельств в
объяснении поведения русского крестьянства во время революции 1905 г.
Это поведение не сводилось к простым категориям их материального суще-
ствования, как утверждалось в трудах многих советских историков. Оно
также не замыкалось на самих крестьянах, не было автономным и единооб-
разным, как хотелось бы нас уверить Теодору Шанину в его амбициозном
труде по революции 1905 г.1 2 Таким образом, прошения не являлись ни отве-
том на внутреннее обнищание, ни исключительно реакцией на внешние со-
бытия и влияния.
Как и в случаях с другими формами активности крестьян, прошения
свидетельствовали о многообразии форм выражения крестьянами своей ин-
дивидуальности; каждый документ по сути своей включал в себя несколько
текстов. Их язык был и средством и отражением соперничающих областей;
многие из крестьянских требований следует рассматривать как постоянно
изменяющиеся объекты с многими потенциальными значениями.
Возможно наиболее изменчивым объектом была земля. Требование зе-
мли, хотя и является всеобще признанным, затемнило более важные вопро-
сы и связанные с ними проблемы. Земля служила своего рода символом и
1 See Appendix, р. 5: Tables 10.
2 The Roots of Otherness: Russia Turn of Century, vol. II: Russia, 1905—1907: Revolution as
a Moment of Truth. New Haven, 1986. P. 120—37,169—73.
203
паролем для целого комплекса скрытых от невооруженного взгляда и пото-
му оставшихся незамеченными интересов. Значение такого «дискурсивного
объекта» возникло из контекста, в котором он был использован. Следова-
тельно, это значение могло меняться не только от общины к общине и с те-
чением времени, но также зависело от соответствующих выигрышных пози-
ций производителей-авторов и потребителей-читателей, которые использо-
вали текст разным образом. Не только тогда, но также и сейчас читатели
проигнорировали или остались в неведении о первоначальном контексте.
Ставя объект в совершенно новый контекст, созданный их собственной фан-
тазией, они непрозвольно придавали ему новое значение.
Неясность прошений исходит из разнородных целей и двусмысленных
позиций их авторов перед лицом членов общин, односельчан, членов других
общин, крестьян, вышедших из общин, земледельцев — не крестьян, мест-
ных чиновников, центральных правительственных учреждений, и, в конце
концов, царя. Каждый из них играл сразу несколько ролей: отца семейства,
члена определенной возрастной группы, члена общины, крестьянина, держа-
теля надела земли и владельца частного участка, члена крестьянского сосло-
вия, подданного, и потенциального гражданина. Сферы, очерченные этими
ролями, совпадали только отчасти и могли привести к конфликту, особенно
во времена быстрых перемен и революций. Поэтому даже для самих авторов
прошений земля или, в сущности, любые другие интересы и требования
могли иметь несколько противоречивых значений. Историки, будьте осто-
рожны!
204
APPENDIX
Table 1
Logistic regression PETITIONS with NADEL/HOUSEHOLD NADEL/MALE (N=522)
Variable in the Equation
Variable В S.E. Wald df sig R Exp(B)
NADEL 0,0013 0,0004 10,5904 1 0,0011 0,1414 1,0013
NAD/HH -0,1477 0,0488 9,1658 1 0,0025 -0,1291 0,8627
Variable in the Equation
NAD/MALE 1 0,9568 0,0000
Table 2
Logistic regression PETITIONS with PURCHLAND/PURCHHH %PURCHHH (N=219)
Variable in the Equation
Variable В S.E. Wald df sig R Exp(B)
Constant -1,6596 0,1844 80,9920 1 0,0000
Variable in the Equation
PURCHLAND/ PURCHHH 1 0,4680 0,0000
%PURCHHH 1 0,9700 0,0000
Table 3
Logistic regression PETITIONS with MALES0-10 MALES31 -40 DISTANCE %MALEPROMYSL %FEMPRROMYSL
PEREDEL NADEL NADEL/HH (N=517)
Variable in the Equation
Variable В S.E. Wald df sig R Exp(B)
MALES0-10 0,0430 0,0144 8,9403 1 0,0028 0,1279 1,0439
MALES31-40 -0,0959 0,0405 5,6029 1 0,0179 -0,0921 0,9086
DISTANCE -0,0627 0,0148 18,0326 1 0,0000 -0,1943 0,9392
%MALEPROMYSL -0,0363 0,0110 10,8287 1 0,0010 -0,1442 0,9644
NADEL/HH -0,1614 0,0494 10,6627 1 0,0011 -0,1428 0,8510
Constant 2,2482 0,7022 10,2498 1 0,0014
Variable not in the Equation
%FEMPRROMYSL 1 0,3759 0,0000
PEREDEL 1 0,5355 . 0,0000
NADEL 1 0,3804 0,0000
Table 4
Logistic regression PETmONSwith PRIVRENT/PRIVRENT %PRIVRENTHH (N=474)
Variable in the Equation
Variable В S.E. Wald df sig R Exp(B)
Constant -1,7035 0,1272 179,2149 1 0,0000
V ariable not in the Equation
PRIVRENT/ PRIVRENT 1 0,4612 0,0000
%PRIVRENTHH 1 0,6786 0,0000
205
Logistic regression PETITIONS with COMMRENT/COMMRENTHH %COMMRENTHH (N=218)
Variable in the Equation
Variable В S.E. Wald df sig R Exp(B)
Constant -1,6541 0,1845 80,3908 1 0,0000
Variable not in the Equation
RENT/ COMMRENTHH 1 0,1129 0,0517
%COMMRENTHH 1 0,8671 0,0000
Logistic regression PETITIONS with INTRACOMMRENTAL/RENTHH %INTRACOMMRENTHH (N=368)
Variable in the Equation
Variable В S.E. Wald df sig R Exp(B)
%INTRACOMMRENTHH 0,0217 0,0112 3,7645 1 0,0524 0,0777 1,0220
Constant -2,2425 0,2649 71,6708 1 0,0000
Variable not in the Equation
INTRACOMMRENTAL/ RENTHH 1 0,2194 0,0000
Table 5
Logistic regression PETITIONS with POPULATION TOTALMALES (N=526)
Variable in the Equation
Variable В S. E. Wald df sig R Exp(B)
TOTALMALES 0,0036 0,0012 8,7521 1 0,0031 0,1252 1,0036
Constant -2,1499 0,1823 139,0037 1 0,0000
V ariable not in the Equation
POPULATION 1 0,2925 0,0000
TOTALFEMALES 1 0,2925 0,0000
Logistic regression PETITIONS with TOTALMALES
MALESO-10 MALES11 -20 MALES21 -30 MALES31 -40 MALES41 -50 MALES51 -60 (N=526)
Variable in the Equation
Variable В S.E. Wald df sig R Exp(B)
MALES0-10 0,0452 0,0132 11,6308 1 0,0006 0,1495 1,0462
MALES31-40 -0,0959 0,0364 6,9441 1 0,0084 -0,1071 0,9085
Constant -2,0873 0,1820 131,5804 1 0,0000
Variable not in the Equation
TOTALMALES 1 0,4512 0,0000
MALES11-20 1 0,8553 0,0000
MALES21-30 1 0,5269 0,0000
MALES41-50 1 0,7094 0,0000
MALES51-60 1 0,1415 0,0194
206
Logistic regression PETITIONS with %ALLMALES
%MALES0-10 %MALES11 -20 %MALES21 -30 %MALES31 -40 %MALES41 -50 %MALES51-60 (N=539)
Variable in the Equation
Variable В S.E Wald df sig R Exp(B)
Constant -1,8070 0,1238 213,1666 1 0,0000
Variable not in the Equation
%ALLMALES 1 0,4441 0,0000
%MALESO-10 1 0,4963 0,0000
%MAL£S11-20 1 0,0922 0,0436
%MALES21-30 1 0,7024 0,0000
%MALES31-40 1 0,4084 0,0000
%MALES41-50 1 0,6040 0,0000
%MALES51-60 1 0,6005 0,0000
Table 6
Logistic regression PETITIONS with LENGTHMALEOTKHOD %MALEOTKHODNIKI
Variable n the Equation
Variable В S.E. Wald df sig R Exp(B)
Constant -1,7315 0,1437 145,1900 1 0,0000
Variable not in the Equation
LENGTHMALEOTKHOD 1 0,5086 0,0000
%MALEOTKHODNIKI 1 0,7023 0,0000
Table 7
Logistic regression PETITIONS with LANDTAX/CAPITA REDEMPTION/CAPITA ZEMSTODUES/CAPITA
___________________VOLMIRDUES/CAPITA ALLTAXES/CAPITA (N=482)__________________
Variable in the Equation
Variable В S.E. Wald df sig R Exp(B)
Constant -1,8410 0,1325 193,0688 1 0,0000
Variable not in the Equation
LANDTAX/CAPITA 1 0,1559 0,0000
REDEMPTION/CAPITA 1 0,9558 0,0000
ZEMSTODUES/CAPITA 1 0,8444 0,0000
VOLMIRDUES/CAPITA 1 0,0516 0,0682
ALLTAXES/CAPITA 1 0,2877 0,0000
Table 8
Logistic regression PETITIONS with %LITERTEMALES %UTERATEFEMALES %L1TMALES11 -20
___________%UTMALES21 -30 %UTMALES31 -40 %UTMALES41 -50 (N=459)_______
Variable in the Eq nation
Variable В S.E. Wald df sig R ВДВ)
Constant -1,7842 0,1330 179,8825 1 0,0000
Variable not in the Equation
%UTERTEMALES 1 0,1271 0,0294
%UTERATEFEMALES 1 0,5560 0,0000
%UTMALES11-20 1 0,1076 0,0395
%UTMALES21-30 1 0,9573 0,0000
%UTMALES31-40 1 0,3911 0,0000
%UTMALES41-50 0,2101 0,0000
207
Table 9
Logistic regression PETITIONS with MALES/HH MALEFEMALES/HH MALEPOPCHANGE
ALLTAXES/SOWNAREA (N=479)
Variable in the Ec uation
Variable В S.E. Wald df sig R Exp(B)
MALES/HH 0,4392 0,2579 2,9004 1 0,0886 0,0484 1,5515
MALEFEMALES/HH 0,0036 0,0012 9,1076 1 0,0025 0,1360 1,0036
MALEPOPCHANGE -0,0052 0,0055 0,9024 1 0,3421 0,0000 0,9948
ALLTAXES/ SOWNAREA -0,393 0,0527 0,5552 1 0,4562 0,0000 0,9615
Constant -2,8210 0,7773 13,1707 1 0,0003
Logistic regression PETITIONS with MALES0-10 MALES/HH MALEFEMALES/HH MALEPOPCHANGE
__________________________TAXES/SOWNAREA (N=479)_________________________
Variable in the Ec uation
Variable В S.E. Wald df sig R Exp(B)
MALES0-10 0,0144 0,0041 12,5091 1 0,0004 0,1690 1,0145
Constant -2,3011 0,1995 133,0885 1 0,0000
Variable not in the Equation
MALES/HH 1 0,2346 0,0000
MALEFEMALES/HH 1 0,3162 0,0000
MALEPOPCHANGE 1 0,6273 0,0000
TAXES/SOWNAREA 1 0,4258 0,0000
Table 10
Logistic regression PETITIONS with MALES0-10 MALES31-40 DISTANCE
%MALEPROMYSU NADEL/HH (N=522)
Variable in the Equation
Variable В S.E. Wald df . sig R Exp(B)
DISTANCE -0,0611 0,0146 17,4863 1 0,0000 -0,1898 0,9407
%MALEPROMYSU -0,0381 0,0110 11,9467 1 0,0005 -0,1521 0,9626
NADEL/HH -0,1544 0,0481 10,2959 1 0,0013 -0,1389 0,8569
MALES0-10 0,0407 0,0142 8,2634 1 0,0040 0,1207 1,0416
MALES31-40 -0,0846 0,0394 4,6021 1 0,0319 -0,0778 0,9186
Constant 2,1717 0,6951 9,7609 1 0,0018
208
Т. Эммонс
(США, Стэнфордский унверситет)
ПРОБЛЕМА СОЦИАЛЬНОЙ ИНТЕГРАЦИИ
(«СЛИЯНИЯ СОСЛОВИЙ») В РУССКОМ ЗЕМСТВЕ
Судьба земства в русской революции представляет собой весьма впе-
чатляющую страницу русской истории. Сразу после свержения самодержа-
вия, временное правительство приступает к передаче власти и ответственно-
сти из рук царской администрации на местах в руки представителей земств:
председатели губернских земских управ заменяют губернаторов, а председа-
тели уездных управ назначаются «уездными комиссарами» со всей полно-
той власти на этом уровне. Почти одновременно, до конца марта 1917 года,
временное правительство объявляет о своем намерении образовать, нако-
нец, «мелкую земскую единицу», т. е. всесословное волостное земство. Это
было давняя мечта земских либералов — заменить существующую со време-
ни отмены крепостного права сословно-крестьянскую волость всесослов-
ным волостным земством; в ожидании формального законодательства, но-
вые земские «комиссары» уполномачиваются создавать «временные волост-
ные комитеты» по местному управлению. В мае поступают формальные дек-
реты, концентрирующие все местные управленческие функции в руках во-
лостного земства и преобразующие на вполне демократических началах из-
бирательную систему для выборов во все звенья земских учреждений.
Либеральная и либерально-народническая пресса была в восторге: на-
конец восторжествовало демократическое местное самоуправление в Рос-
сии. Но рано было торжествовать. Дело в том, что, не дожидаясь большеви-
стского переворота, деревенская Россия отворачивается от всех навязанных
«извне» учреждений, в том числе земских (за исключением чисто сословно-
крестьянских, освобожденных теперь от бюрократического надзора). Начи-
нается та великая аграрная революция, в которой черный передел сопрово-
ждается уничтожением практически всех вертикальных фискально-админи-
стративных структур. По всей России крестьяне относились к земству или с
ненавистью, или индифферентно. Уже задолго до формального роспуска
НКВД в конце февраля 1918 г. всех земских учреждений стало ясно, что де-
мократического преобразования местного управления на основе земства не
будет.
Чем объясняется крестьянское отношение к учреждению, столько сде-
лавшему на протяжении полустолетия, в том числе в области народной ме-
дицины и народного образования? Нельзя, конечно, упускать из виду спе-
209
пифические условия анархии и экономической разрухи, созданные войной
и революцией, но они есть только условия, вызвавшие драматичные, роко-
вые последствия; в самом деле, крестьянское отношение к земству является
одной из причин анархии революционной поры.
Оказывается, что в глазах русских крестьян земские учреждения, пусть
реформированные и демократизированные, остались составной частью все
того же городского, чиновничьего, дворянского «истеблишмента», требовав-
шего денег и рекрутов, и в данных условиях мешавших общинному присвое-
нию помещичьих земель.
Нет необходимости прибегать к отвлеченным понятиям вроде «полити-
ческая культура» или «традиционный менталитет», чтобы понять крестьян-
скую индифферентность к земству; она основана на вполне трезвой, хотя не-
дальновидной, оценке земских учреждений и их отношения к крестьянским
интересам.
В соответствии с земским законодательством 1864 г. в уездных земских
собраниях Европейской России крупные землевладельцы, то есть дворянст-
во, за редким исключением составляли самую большую группу, а в губерн-
ских собраниях крестьянин среди депутатов был просто редкостью, не гово-
ря уже о земских управах на обоих уровнях. Такова была ситуация и до зем-
ской «контрреформы» 1890 года, которая вообще лишила крестьян прямого
представительства в земских собраниях и превратила землевладельческую
курию в дворянское собрание.
Широко отмеченное крестьянское неучастие в земских выборах осно-
вывалось на простом расчете, что крестьянский голос имел мало веса. Когда
же избирательная система, выработанная для выборов в Первую думу, обес-
печила значительное крестьянское представительство в законодательный
орган, в повестке дня которого аграрная реформа стояла чуть ли не на пер-
вом месте, то крестьяне во многих регионах принимали весьма активное
участие в выборном процессе и сумели послать значительное количество со-
знательных крестьян в думу.
Таким же образом, после указа 3 июня 1907 года, по которому удельный
вес крестьянских голосов был резко сокращен, упала крестьянская актив-
ность в период выборов в Третью и Четвертую думы.
Итак, земство было, по своему личному составу, а также по кругу отра-
женных в нем интересов, прежде всего дворянским учреждением. А под
этим «всесословным» институтом волостное управление оставалось исклю-
чительно сословно-крестьянским.
Индифферентность, перемешанная с враждебностью, оказанная земст-
ву крестьянами в русской революции, была очевидна либеральным авторам
того времени. Как писал в 1911 г. В. Д. Кузьмин-Караваев, человек с боль-
шим земским, а также государственным, опытом: «...Само крестьянство все-
гда стояло от земства в стороне. Ни характер земской деятельности, ни стре-
210
мление земства служить интересам крестьянства не в силах были слить зем-
ство и крестьянство в одно целое. В глазах крестьян земство было и остается
чуждой им организацией, — собирательным именем какого-то неопределен-
ного начальства, не то совпадающего с уездным съездом, с предводителем, с
исправником, с земским начальником, не то отличным от них. По свидетель-
ству современников, в первые годы по введению земских учреждений на-
дельные крестьяне считали избрание земских гласных новой повинностью.
Были примеры, когда в гласные «наряжали» недоимщиков. Закон 1890 г..,
само собой разумеется, не мог способствовать проникновению в крестьянст-
во воззрения на земство, как на самоуправление не только господское, но и
крестьянское. Значительное уменьшение числа даже таких «назначенных»
гласных с очевидным и для неграмотных расчетом, чтобы, независимо от
площади землевладения и суммы платимых сборов, большинство голосов
было всегда в стороне «господ», конечно, служило фактором, действовав-
шим в том же направлении»1.
Нестабильность ситуации земства в данных условиях ясно сознавалась
современными тому периоду, в основном либеральными, комментаторами.
Редакторы «Юбилейного земского сборника» (1914), составленного из ста-
тей ветеранов второго и третьего земских элементов, прямо пишут:
«Земское дело сильно разрослось и продолжает неудержимо расти; оно
все глубже и глубже захватывает многообразные интересы населения, и ос-
тавлять земское представительство в существующем виде, в виде гегемонии
небольшой группы дворян — обезземелевшейся, почти не несущей налогов в
земскую кассу и оскудевшей на месте — является совершенно невозмож-
ным. Существующее положение представляет угрозу и основам земского са-
моуправления, и культурному будущему страны»1 2.
Итак, дореволюционные поборники «земского дела» ни в коей мере не
считали, что земство в таком виде, в каком оно существовало тогда, — демо-
кратическое учреждение. Зато они верили, что земство обладает достаточ-
ным потенциалом, чтобы послужить культурному и экономическому разви-
тию страны; считали, что на основе совместной работы всех главных сосло-
вий в земстве (а земство было единственным общественным учреждением
пореформенного строя где такая работа имела место, пусть на весьма нерав-
ных правах) будет проложен путь к социальной интеграции (слиянию со-
словий) и настоящему общественному самоуправлению.
Земско-либеральная программа фактически была выработана еще до
проведения в жизнь земской реформы — либералами в дворянских комите-
тах 1858—1859 годов. Критически относясь к правительственному проекту
1 Кузьмин-Караваев В. Д. Крестьянство и земство. // Великая реформа. Русское
общество и крестьянский вопрос в прошлом и настоящем. Москва 1911. Т. 6. С. 286.
2 Юбилейный земский сборник. 1864—1914. Под редакцией Б. Б. Веселовского и
3. Г. Френкеля. СПб., 1914. С. xi.
211
по устройству отдельной крестьянской администрации для пореформенной
России, они впервые выступили за «всесословную волость» в интересах из-
бежания социальной розни в будущем1. С тех пор это требование повторя-
лось в почти всех либеральных программах до самого конца старого режима;
с особой интенсивностью оно выставлялось в самом начале века, когда це-
лый ряд уездных и губернских земств приняли резолюцию такого рода. То
же самое наблюдалось во многих местных комитетах «по нуждам сельского
хозяйства» в 1902—1903 гг. Эти проекты перешли потом в земские съезды
1904—1905 годов, и оттуда в программу кадетской партии, которая внесла ее
в Думу. Интересно, что проекты демократизации земской избирательной
системы, в особенности проекты всеобщего и прямого избирательного пра-
ва, встречались значительно реже на земских съездах: такой проект был, на-
конец, одобрен апрельским съездом в 1905 г. и оттуда перешел в кадетскую
программу, но большинство земств дальше предложения возвратиться к из-
бирательной система 1864 г. не пошло1 2.
Сословно-крестьянская волость, как и другие обособленные админист-
ративные и юридические структуры для «сельского сословия», была введена
в реформы 1860-х годов «просвещенными бюрократами» частично в интере-
сах защиты крестьян от произвола помещиков в переходный период от кре-
постничества к гражданскому равенству (другой причиной была забота об
исправном собирании налогов, выкупных платежей, и т. д.). Архитекторам
реформы был не чужд принцип всесословности, социальной интеграции; в
их представлении сохранение элементов сословности, точно также, как и об-
щинного владения, в законодательстве 1860-х годов было временной необ-
ходимостью, от которой государство избавится в недалеком будущем3. Ис-
тория о том, как их ожидания оставались неосуществленными, довольно хо-
рошо известна: в первые десятилетия после отмены крепостного права, пла-
ны дальнейших преобразований не получили развития из-за внутриправи-
тельственной борьбы, а после убийства Александра II в 1881 г., обособлен-
ность крестьянства в частности, и сословность (с бюрократическим акцен-
том) вообще, были возведены на уровень государственной политики. В та-
ком состоянии все оставалось до революции 1905 года4.
1 См. Terence Emmons, The Russia landed gentry and the peasant emancipation of 1861.
Cambridge, 1968. C. 134—137.
2 Roberta Manning Zemstvo and revolution: the onset of the gentry reaction, 1905—1901 //
The politics of rural Russia, 1905—1914, ed. Leopold H. Haimson. Bloomington, 1979. C. 51—52.
3 Захарова Л. Г. Самодержавие и отмена крепостного права в России, 1856—1861. М.
1984.
4 Чернуха В. Г. Крестьянский вопрос в правительственной политике России (60—70
годы XIX в). Л., 1972. Захарова Л. Г. Земская контрреформа 1890 г. М., 1968; Зайончков-
ский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия. Политическая реакция 80-х — на-
чала 90-х годов. М. 1970. Симонова М. С. Кризис аграрной политики царизма накануне первой
российской революции. М., 1987.
212
Крутой поворот правительственной аграрной политики в отношении об-
щины на исходе революции 1905 года не сопровождался реформой земства, не-
смотря на то, что и столыпинское правительство и думское большинство (и до и
после переворота 3 июня 1907 года), поддерживали создание всесословной во-
лости и, в принципе, реформу земской избирательной системы, — в первую оче-
редь из-за переплетенности последней с рядом общеполитических вопросов.
Главную роль в торможении этих реформ играло, как известно, консервативное
провинциальное дворянство, опасавшееся ущемления своей власти на местах (в
отношении земств это касалось не в последнюю очередь возможных последст-
вий в области земской налоговой политики)1.
Земство так до конца и оставалось, в основном, дворянским учреждени-
ем. В масштабе страны крестьянская отчужденность от земства не пощадила
и третий — в общем, не дворянский элемент. Несмотря на ее разночинное и
крестьянское происхождение, земская служащая интеллигенция тоже была
в глазах крестьян представителем «истеблишмента». Чувство отчужденно-
сти от крестьянства встречается в мемуарах не только высокообразованных
специалистов, чаще всего из городских слоев общества, но и представителей
«крестьянской интеллигенции», обладавшей всего лишь средним учитель-
ским или техническим образованием.
Трудно судить, насколько распространено было это чувство. Известно,
что во время выборов 1906 года в Первую думу, волостные сходы часто из-
бирали в избирательные собрания именно таких «крестьянских интеллиген-
тов», и оттуда они в значительном количестве попали в Думу. Их избирали,
видимо, за те качества, которыми они отличались от своих избирателей: гра-
мотность и опыт общения с другой, городской, официальной Россией, где
им придется защищать крестьянские интересы. Тем не менее, в той степени,
в какой они принимали в 1917 году участие в попытках переустройства ме-
стного управления на основе реформированного земства, и интеллигенты
«из крестьян» подверглись той же враждебности и даже насилию, что и ос-
тальные земские деятели.1 2 Как в свое время отметил Вильям Розенберг, им
досталось, пожалуй, даже в большей мере из-за того, что они были
использованы в «ударных отрядах» перестроечной политики и не оправдали
ожиданий представителей «второго элемента», что смогут найти общий
язык с крестьянами3.
1 Веселовский Б. Б. История земства за сорок лет. Т. 1—4. СПб., 1909—1911. Т. 4. С. 167—
58. Дякин В. С. Самодержавие, буржуазия, и дворянство в 1907—1911 гг. Л., 1978. The politics
of rural Russia, ed. Haimson.
2 Terence Emmons, The formation of political parties and the first national elections in Russia.
Cambrige MA. 1983. The zemstvo in Russia: an experiment in local selfgovernment. Cambrige,
1982.
3 См.:ТЬе zemstvo in Russia. Гл. 12.
213
Размышляя зимой 1917—18 гг. об убийстве Александра II, свидетелем
которого он, тогда студент Петербургского университета, чуть не стал, исто-
рик, либеральный народник, и когда-то секретарь ЦК кадетской партии
Александр Корнилов предполагал, что если б не было убийства царя, то про-
екты Лорис-Меликова в области крестьянского вопроса и земского самоуп-
равления осуществились бы, и земское самоуправление получило бь!
нужный фундамент в форме «мелкой земской единицы», которого ему не
хватало, а Россия избавилась бы от «всеобщего хаоса» революции1. С мне-
нием Корнилов^ на счет последствий покушения на Александра II можно,
конечно, поспорить, но нельзя не согласиться, что исправить ситуацию, сло-
жившуюся накануне Первой мировой войны и описанную авторами приве-
денных цитат, было тогда уже поздно.
Некрасов назвал как-то русских крепостных крестьян «наши собствен-
ные негры»1 2. Не разделяя довольно распространенное (но на мой взгляд
ошибочное) мнение о фундаментальном сходстве между русским крепост-
ным правом и негритянским рабством на американском юге до середины 19
века, нельзя не констатировать глубокую культурную рознь, возникшую
при крепостном праве в связи с ходом европеизации социальных верхов и
самого государственного строя, рознь, которая и после отмены крепостного
права в процессе экономической дифференциации и распространения гра-
мотности не была преодолена до революции. Фактически проблема двух
культур в России была снята только в 30 годы сталинскими методами. С
точки зрения постсоветского периода неиспользование земского
потенциала в целях социальной интеграции представляется одной из
наиболее трагичных страниц дореволюционной истории.
375.
214
1 Архив Академии наук (Москва). Ф. 518 (В. И. Вернадский). Оп. 5. Ед. хр. 68. Л. 22.
2 Некрасов Н. А. Полное собрание сочинений и писем. Т. I—III. М., 1948—1952; Т. XII. С
И. Н. Слепнев
(Институт российской истории РАН)
НОВЫЕ РЫНОЧНЫЕ РЕАЛИИ И ИХ ПРЕЛОМЛЕНИЕ
В МЕНТАЛИТЕТЕ ПОРЕФОРМЕННОГО КРЕСТЬЯНСТВА
В докладе сделана попытка проследить, как процессы становления ры-
ночных отношений преломлялись в крестьянском менталитете, выявить его
реакцию на новые юридическо-правовые, экономические и политические
условия развития пореформенной России. С этой целью рассматривается
место и взаимоотношение в нем таких понятий, как «деньги», «цена», «то-
вар», «богатство», «собственность», «труд» и их конкретное содержание.
Наблюдения народного ума над явлениями рынка и их эмоционально-
экспрессивная оценка закреплялись в стереотипах мышления и речи. Поэто-
му пословицы и поговорки могут послужить важным источником для ха-
рактеристики традиционных представлений крестьян о рынке и их отноше-
ния к своему участию в рыночных отношениях. Для конкретизации прелом-
ления пореформенных рыночных реалий в менталитете крестьянства не
меньшую помощь могут оказать многочисленные публикации документов о
крестьянском движении, а также произведения писателей и публицистов
того времени.
Опыт рыночных отношений накапливался крестьянством в результате
вступления в отношения обмена или продажи пользовавшейся спросом про-
дукции крестьянского хозяйства, покупки недостающего продовольствия,
промышленных и ремесленных изделий на периодически проходивших ме-
стных торгах, базарах, рынках. Крестьяне вступали в рыночные отношения,
занимаясь ремеслом и отхожими промыслами. Проникновение в деревню
товарно-денежных отношений усилилось вследствие проведения крестьян-
ской реформы, расширения имущественных и гражданских прав крестьян,
роста народонаселения и городов, развития промышленности и железных
дорог. Рыночные отношения распространялись на все новые сферы кресть-
янской жизни, становясь фактором повседневности.
Денежные отношения прочно вошли в жизнь народа, заняв в ней замет-
ное место («Родись, крестись, женись, умирай, за все денежку подай!»; «По-
сле Бога, деньги первыя»).1 Источником силы, авторитета денег крестьяне
1 Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. I—IV. М., 1989—1991. Т. 1.
С. 428. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы, например:
(1, 428). Ссылки на сборник В. И. Даля «Пословицы русского народа». М., 1957; также даны в
тексте в сокращенном виде, например: (Пословицы, 48).
215
считали царскую власть («На деньгах царская печать»), и сами деньги, по их
мнению, обладали высшей властью («И барину деньга господин» — 1, 428).
Деньги придавали их обладателям дополнительные возможности («Деньги
— крылья»; «Деньга и камень долбит»), обеспечивали личную безопасность
(«Денежка рубль бережет, а рубль голову стережет»; «Денежка не Бог, а бе-
режет /или: а милует»), но и влекли дополнительную ответственность
(«Много денег, много и хлопот /забот/» /1, 428). В обращении с деньгами
подчеркивалась необходимость вести их учет («Деньги счет любят»; «Хлебу
мера, а деньгам счет» — 1, 428). Вместе с тем народная мудрость предупреж-
дала об абсолютизации роли денег: «Не деньги нас, а мы их нажили»; «День-
ги не голова: наживное дело» (1, 428). Ироническое отношение к легкости
получения жизненных благ за счет денег выражалось в поговорках «Для че-
го нам ум, были б деньги да спесь!»; «Это знаем, что с деньгами и попьем и
погуляем» (1, 428). Человеческие отношения, построенные на владении
деньгами, считались ненадежными и с сарказмом осуждались: «У Фомушки
денежки, Фомушка Фома; у Фомушки ни денежки, Фомка, Фома!»; «При
деньгах Панфил всем людям мил; без денег Панфил никому не мил»; «Мно-
го друзей, коли денежки есть» (1, 428). Вследствие необходимости придер-
живаться жестких правил, задаваемых рынком, родственные и дружеские
отношения не распространялись на сферу денежного обращения: «Брат бра-
том, сват сватом, а денежки не сосватаны»; «Дружба дружбой, а денежкам
счет» (1, 428); «Родство — дело святое, а торговля — дело иное» (Послови-
цы, 527). Твердое соблюдение законов рынка было необходимым элементом
партнерских отношений: «Счет дружбы не теряет /не портит/» (Послови-
цы, 527).
Ценность денег связывалась с существованием общественных отноше-
ний («Без хозяина деньги черепки»), а их умножение — с денежным обраще-
нием («Деньга на деньгу набегает»; «Деньга деньгу достает /или: зовет, ро-
дит, кует, добывает/» — 1, 428). Считалось, что для постоянного владения
деньгами необходимы определенные, независимые от воли человека усло-
вия: «Денежки, что голуби: где обживутся, там и ведутся» (1, 428). От изме-
нения этих условий мог колебаться в ту или иную сторону уровень матери-
ального благосостояния. Такие представления зафиксированы, например, в
поговорке «Не от того мы оголели, что сладко пили-ели, а знать на наши де-
нежки прах пал!» (2,116).
Отличие денег от обычного товара, их обезличенность выражалась в по-
говорке «На деньгах нет знака (тамги, ногавки)», не узнаешь, как или кем
они нажиты (1, 428). Существование денег и их конкретное наличие счита-
лось одним из решающих условий торговли («Денежкой торг стоит»; «День-
га торгу большак /голова, староста/» — 1, 428). В свою очередь, под торгов-
лей понималась купля и продажа товаров («Купля да продажа, тем и торг
/или: свет — И. С./ стоит»; «Продажа куплей стоит» — III, 479).
216
В крестьянских представлениях о рыночных отношениях важное место
занимали суждения о ценах, механизмах их формирования и умении торго-
ваться. Крестьяне отмечали, что на рынке выступают два субъекта, продавец
и покупатель, интересы которых сталкиваются при определении цены объ-
екта торговли — товара («У купца цена, у покупателя другая» — IV, 578).
Естественно, продавец желает получить больше за свой товар, покупатель —
купить подешевле: «На торгу два дурака: один дешево дает, другой дорого
просит» (IV, 418).
Установление рыночных цен крестьяне не считали произвольным про-
цессом, зависимым от воли субъектов торговли: «Продавец цены за собой не
возит»; «На торг со своею ценой не ездят»; «Ничему сам собой цены не уста-
вишь» (IV, 578); «На базар ехать — с собой цены не возить» (1, 37). Они яс-
но сознавали объективность складывания рыночных цен: «Торг (или: Бог —
И. С.) цену строит»; «Базар цену скажет» (IV, 578). Несмотря на, казалось
бы, очевидную свободу вступления в отношения купли-продажи, установле-
ние цен воспринималось как зависимость («неволя») от товарно-денежных
отношений: «Вольнее торгу нет, а и там неволя живет» (IV, 418); «На торгу
деньги на воле, а купцы и продавцы все под неволей» (1, 238).
По указанным выше причинам крестьянин ни как продавец, ни как по-
купатель не мог до начала торга определить точной цены на товары. Появ-
ляясь на рынке с товаром и за покупками, он должен был надеяться на то,
что «Базар (торт) на ум наведет, ума даст»: надоумит о ценах (1, 37). Как ни
ценил крестьянин свой товар и затраченный на его производство труд, но
вынужден был смиряться с неподвластными его воле и желанию условиями
рыночной торговли: «На торг поехал, свою цену покинул» (IV, 418).
Крестьяне подмечали зависимость цен на товары от их (товаров) назна-
чения и способности удовлетворять те или иные потребности («Дешевому
товару дешева и цена» — 1, 434), а также от наличия спроса и предложения
(«На что спрос, на то и цена» — IV, 299); «Чего много, то и дешево; чего ма-
ло, то и дорого» — 1,434).
В крестьянском понимании стоимость товара в идеале должна соответ-
ствовать цене, а уплаченные за него деньги — способности товара удовлетво-
рить определенные нужды. Такое соответствие выражалось простыми фор-
мулами: «Не по деньгам товар»; «Не по товару деньги»; «По деньгам товар»;
«По товару и деньги» (1,428). Однако по разным причинам на рынке проис-
ходили отступления от идеальных цен. В большинстве случаев расторгнуть
заключенную на базаре сделку не представлялось возможным. Призывом
полагаться на разум, быть внимательным и осторожным в торговле звучали
поговорки: «Торг без глаз, а деньги слепы: за что отдаешь, не видят»; «На
торгу деньга проказлива» (1, 428); «Что глазом не досмотришь, то мошною
доплатишь»; «Твои деньги, твои и глаза» (гляди, что покупаешь) (1, 353). В
217
условиях неунифицированности торговли, отсутствия стандартизации това-
ров это были совсем не лишние предупреждения.
По мнению крестьян, торговля существовала для получения прибыли,
«барыша». Они были убеждены, что «В убыток торговать нельзя» (IV, 459).
Однако неустойчивость крестьянского хозяйства и рыночной конъюнктуры
порождала колебания торговой прибыли («Деньги водом, добрые люди ро-
дом, а урожай хлеба годом» — IV, 508). Цена на один и тот же товар могла
колебаться в различные годы, по сезонам, месяцам и даже в течение дня.
Чтобы избежать убытков необходимо было уметь назначить верную цену и
вовремя сбыть товар. Опыт выбора правильной тактики торговли закреплен
в поговорках «Кто дорожится, тот продешевит» (упустя пору, отдаст заде-
шево); «Дорожится, товар залежится; продешевить, барышей не нажить» (1,
474). Существовало еще более тонкое наблюдение, бытовавшее, по всей ве-
роятности, в среде «торговых крестьян»: «Продорожился, ничего не нажил,
а продешевил, по два раза оборотил — нажива и есть» (Пословицы, 527).
Вместе с тем принималась во внимание и психологическая подоплека отно-
шений покупателя и продавца: «Не похваля, не продашь; не похуля, не ку-
пишь» (Пословицы, 526).
Крестьянский опыт свидетельствовал, что участие в рыночных отноше-
ниях сопряжено с возможностью потерпеть убытки («Барыши с убытками
на одних санях /на одном полозу/ ездят; в одном кармане живут» /1, 51/).
Крестьяне понимали, что занятие предпринимательством несет в себе долю
неизбежного риска: «Барыши любить, накладов не бегать» (1, 51); «Не бойся
убытка, так придут и барыши» (IV, 459). Участвуя в рыночных отношениях,
крестьяне выработали представление об относительности как количества
денег («Не в счете деньги, а в цене»), так и уровня цен («Цена хороша, а не
будет барыша» /IV, 578/), т.е. при высокой цене и большого количества де-
нег могло не хватить для совершения покупки, как и высокие цены не всегда
гарантировали торговую прибыль. В условиях многообразия товарно-де-
нежных отношений требовалось умение точно подсчитывать получаемый
доход, не вводя самого себя в заблуждение о степени выгодности сделки (от-
сюда пошло насмешливое выражение «Взять барыша баш на баш»: рубль на
рубль — 1,51).
Также, как крестьяне прогнозировали погодные условия и будущий
урожай, они пытались определить направление рыночной конъюнктуры и в
соответствии с ней выработать предпринимательскую стратегию. Опыт по-
добной прогностической деятельности отражался, например, в таких наблю-
дениях и даже суевериях, как «Коли полевая мышь вьет гнездо высоко (в
хлебе на корню), то цены на хлеб будут высокия; когда вплоть у земли —
низкия»; «Если мыши нагрызут хлеб сверху, то дорог будет; снизу, дешев; а
сбоку, средняя цена» (II, 367); «Хорош урожай — продавай раньше; плох
урожай — продавай позже» (IV, 508). Подметили они и определенную зако-
218
номерность в колебании рыночных цен, когда низкие цены вызывали сокра-
щение предложения товара, тем самым способствуя последующему повыше-
нию цен («Дешевое на дорогое выводит» — 1, 434). Представление крестьян
о соотношении потребительского спроса и предложения выражает послови-
ца «Мало в привозе, много в запросе» (Пословицы, 153). Влияние запрети-
тельных или таможенных мер государства на рыночный спрос подмечено в
пословице «На запретный товар весь базар» ( кидается) (1, 621).
Малотоварность крестьянского хозяйства, отдаленность рынков, нераз-
витость путей сообщения, кредита и кооперации неизбежно порождали су-
ществование института скупщиков и торговых посредников, от которых
крестьяне находились в крепкой зависимости («Кулак не сласть, а без него
не шасть» — II, 216). Их деятельность порой носила характер своеобразного
«рэкета». «Маклака не обойдешь, не объедешь» (II, 291) — говорили кресть-
яне, имея в виду, что посредники нередко встречали хлебные обозы на пути
к рынку, принуждая продавать зерно по заниженным ценам.
Легко ориентируясь в рыночной обстановке, скупщики использовали
различные способы обмера и обвеса крестьян-продавцов. Не в состоянии
предотвратить обман, они вынуждены были смиряться с неизбежным, уте-
шая себя тем, что «Всех плутней кулаков и маклаков не перечтешь» (III,
131). «От обману не набережешься» (II, 600). Тем не менее, в тех случаях,
когда рыночные отношения не обезличивали товар и участников торговли,
честность была необходимым условием взаимовыгодных отношений («Об-
маном барыша не наторгуешь» (II, 600); «Торгуй правдою, больше барыша
будет» — III, 379.) Более того, в подобных отношениях порой приходилось
идти на заведомый убыток: «Не до барыша, была бы слава хороша»; «Лучше
с убытком торговать, чем с барышом воровать» (1, 51). Носившее натураль-
но-потребительский характер хозяйство крестьян было очень чувствительно
к колебаниям погодных и рыночных условий. Тонкая грань отделяла кре-
стьянское благополучие от бедственного положения. «Всяко случается, и
пироги едим, и без хлеба сидим» (IV, 226) — говорили об этом сами крестья-
не. Нередко вступать в отношения купли-продажи их заставляло не жела-
ние получить прибыль, нажить барыши, а самая безысходная нужда. Даже в
урожайные годы у беднейших крестьян ряда губерний собственного хлеба
не хватало до «нови» и они вынуждены были прикупать его или брать в долг
в счет будущих отработок у зажиточных односельчан или помещиков.
Именно в их среде сложились поговорки, показывающие зависимое положе-
ние крестьян на рынке: «Дешев хлеб, коли деньги есть» (1, 434); «Дорог
хлеб, коли денег нет» (1, 474). Причем нехватка хлеба часто вызывалась его
осенними продажами по низким ценам с целью получить деньги для уплаты
податей. «Дешева рожь, так наведет на то ж!» (что нечем подати платить) —
(IV, 101) — говорили крестьяне. Настоятельная потребность в деньгах не
позволяла крестьянам дожидаться осенью более высоких продажных цен, а
219
нужда в хлебе зимой и весной заставляла прикупать его по возросшим це-
нам. Горькой иронией пронизаны рисующие это положение пословицы и
поговорки: «Нужда цены не ждет» (IV, 578); «Хлеб продать, дешев хлеб;
хлеб купить, дорог хлеб!» (1, 434); «Плох базар, коли хлеба купить неначто»
(1, 37). Имея в виду вышесказанное, становятся понятны выражения, под-
черкивавшие нетребовательность крестьян к уровню своего благосостояния:
«Хлеба с нужу (или: с брюхо), одежи с ношу, денег в подать» и т.п. (см.: По-
словицы, 104).
Проникновение в деревню товарно-денежных отношений сопровожда-
лось вытеснением общинной взаимопомощи кредитными отношениями.
Мирская взаимопомощь, как правило, не предполагала возникновение ка-
бальной зависимости в случае задержки или невозвращения занятого. Свое-
временный и полный возврат займа был порой делом нелегким и независя-
щим от личных усилий заемщика («Когда занял — знаю; когда отдам — не
знаю»; «Займы, что путина /дальняя дорога — И.С./: знаешь, когда поехал,
не знаешь, когда приехал» — 1, 580-581). Столь же неопределенной была и
форма возвращения займа: «Долги собирать, что по миру идти: бери, что да-
ют, да кланяйся!» (Пословицы, 537). Случаи возвращения должником заня-
того в меньшем размере или худшего качества были нередки, порой нося
умышленный характер («Без поджиду не займы» — 1, 581). Слаборазви-
тость кредитно-денежных отношений, бедность должников и кредиторов,
неопределенность сроков и условий возвращения займов порождали скеп-
тицизм и недоверчивость к кредиту; «Не деньги, что у баушки, а деньги, что
в запазушке»; «В лесу не дуги, в копнах не хлеб (не сено), в долгу (в ссуде
или в суде) не деньги»; «В копнах не сено, в людях (в потраве) не деньги» (1,
428).
Вместе с тем невозвращавшие займ должники осуждались («Займует —
ходит, а платит — обходит /так обходит кругом/» — 1,580).
Пословицы призывали не соблазняться кажущейся легкость поправки
дел путем займа, помнить об обязанности возвращать долги: «Всякие займы
платежом красны»; «Сколько не занимать, а быть платить»; «Не мудрость
занять, мудрость отдать» (1, 580-581). К тому же в реальности займ не мог
стать долговременным источником безбедного существования («Займами
не проживешь»; «Займом богат не будешь» — 1,581).
Залогом соблюдения условий продовольственного или денежного зай-
ма у зажиточного односельчанина или помещика чаще всего служило обяза-
тельство отработать в хозяйстве заимодавца личным трудом или трудом
членов семьи заемщика («Заниматься — самому продаться» — 1, 580). И хо-
тя пословицы и поговорки не свидетельствуют о распространении ростов-
щичества, фактически «в рост» отдавался личный труд, востребованность
которого чрезвычайно возрастала в страдную пору. При стечении неблаго-
приятных обстоятельств заемщик мог стать неоплатным должником, по-
220
пасть в кабалу. Отработка долгов обычно приходилась на самую горячую
пору (сев или уборка урожая). В результате крестьянин-должник мог упус-
тить оптимальные сроки работ в своем хозяйстве, тем самым еще более уси-
ливая его упадок («Голод мутит, а долг крушит» — Пословицы, 537). Уже
сам факт займа свидетельствовал о безвыходном положении, в котором ока-
зался заемщик («Займы та же кабала» — 1, 581). Поэтому такая гордость и
довольство собой звучит в крестьянской поговорке: «Не кланяюсь богачу,
свою рожь молочу!» (IV, 101).
Во взаимоотношениях крестьянского хозяйства с рынком считалось не-
обходимым планирование расходов («Купишь лишнее — продашь нужное»
— 1, 379), использование всех ресурсов собственного хозяйства для сокра-
щения рыночных расходов («Домашняя копейка рубль бережет»/о непокуп-
ном припасе/ — 1, 466), умение избежать неразумного риска («Маленька бе-
режь лучше большого барыша» — 1, 51), бережливость в обращении с день-
гами («Береги денежку про черный день» — 1, 427). Однозначно осуждалось
и осмеивалось мотовство, пропивание доходов, равно как и неоправданная
скупость: «Продает с барышом, а ходит нагишом» (либо скуп, либо пьян)
(Пословицы, 109); «Продал на рубль, пропил полтину, пробуянил другую —
только и барыша, что голова болит» (1,51).
Интересно проследить, какие представления складывались у крестьян о
богатстве и каково было их отношение к богатым. Без сомнения, на эти
представления накладывали отпечаток уровень развития рыночных отноше-
ний и степень имущественного и социального расслоения. В наиболее об-
щем виде под богатством понималось обладание такими имуществом и
деньгами, которые позволяли иметь сверх необходимого для удовлетворе-
ния обычных крестьянских потребностей. Так, в Смоленской губернии бога-
тым считался крестьянин, полностью обеспечивавший потребности семьи
собственным хлебом. «Затем, — свидетельствует А. Н. Энгельгардт, — сте-
пень зажиточности уже определялась тем временем, когда крестьянин начи-
нает покупать хлеб: «до Рождества, до масляной, после Святой, только пе-
ред «новью»1. В таком понимании богатство тесно связывалось с личным
трудом и обеспеченностью продовольствием, в корне отличаясь от понятия
капитала как источника извлечения новой прибыли. Характерным для ры-
ночного мышления являлось преобладание латентно существовавших пред-
ставлений о получении «барышей» не от обращения капитала в какой-либо
его форме, а от продажи товаров, произведенных личным трудом.
Вместе с тем, крестьяне видели разницу между богатством и довольст-
вом, сытостью («Богатым быть трудно, а сытым /а довольным/ не мудрено»
— 1,102). Наживание богатства связывалось с умом («Богатство ум рождает
/ум дает/» — 1,102); «Нет в голове, нет и в мошне» — II, 355), способностью
1 Энгельгардт А. Н. Из деревни: 12 писем, 1872—1887. М., 1987. С. 487.
221
самостоятельно мыслить («Смотря на людей, богат не будешь»), а владение
— с умением им управлять («Ни конь без узды, ни богатство без ума» — 1,
102). Считалось, что владение богатством изменяло нравственные качества
и жизненные ориентиры человека («Не тот человек в богатстве, что в нище-
те» / 1, 102/; «Счастье бедному — алтын, богатому — миллион» — Послови-
цы, 95). Неизменными спутниками богатства, по мнению крестьян, были
скупость («Не от скудости /убожества/ скупость вышла, от богатства»), а
также сила, неуступчивость и кичливость («Мужик богатый, что бык рога-
тый» /1, 102/). Качества эти признавались неотъемлемыми для наживания
богатства («Будешь богат, будешь и скуп / или: рогат — И. С./ъ), но и осуж-
дались как несовместимые с нравственными идеалами общинной жизни
(«Богатство спеси сродни»; «Чем богатее /богаче/, тем скупее») (1,102).
Рост имущественного неравенства порождал социальные противоречия
в среде крестьянства. Богатые односельчане получали нелестное прозвище,
служившее одновременно и социальной характеристикой — «кулак». В от-
ношении их сложилась ироническая поговорка «Кто родом кулак, тому не
разогнуться в ладонь» (II, 215). Неприязнь к имевшим богатство и благопо-
лучие на фоне нужды и страданий остальных выражалась в таких противо-
поставлениях, как «Богатому житье, а бедному вытье»; «Бедность плачет,
богатство скачет», в недобрых пожеланиях и стремлении избавиться от бо-
гатых: «Бога хвалим, Христа величаем, богатого богатину проклинаем»; «У
богатого богатины пива-меду много, да с камнем бы его в воду» (1,102).
Происхождение и рост богатства все более связывалось не с трудовой
деятельностью, а с неправедными, несоответствовавшими христианской мо-
рали делами и прямым обманом: «В аду не быть, богатства не нажить» (1,
102); «От трудов праведных не наживешь палат каменных» (IV, 436); «Бога-
тому черти деньги куют» (1, 102); «Выучись плутовать, так будешь богат»
(III, 131). В таком понимании «богатство» соприкасалось с мало распростра-
ненным понятием «капитал», приобретая негативный, осуждающий отте-
нок. Сознавая недостаточность личного труда на земле для обогащения
(«От трудов своих сыт будешь, а богат не будешь»), крестьяне почитали
труд в качестве первоосновы материального благосостояния и нравственно-
го поведения («Без труда нет добра»; «Труд кормит и одевает»; «Труд чело-
века кормит, а лень портит») (IV, 436). Встречающиеся негативные опреде-
ления крестьянского труда связаны, по нашему мнению, с подневольной
или непосильной работой. Кроме того, разочарование в земледельческом
труде, как будет показано ниже, порождалось экономической невозможно-
стью прокормиться и уплатить подати с доходов от обработки земли.
С постройкой сети железных дорог в 60-х — первой половине 70-х годов
XIX в. Россия стала теснее связана с мировым рынком. Снижение издержек
перевозок, усиление спроса на хлеб и, соответственно, рост хлебных цен
способствовали более широкому вовлечению крестьянского хозяйства в
222
предпринимательскую деятельность. В результате ослаблялись общинные
связи и ведущую роль в крестьянском сознании приобретали индивидуали-
стические мотивы. Вероятно, по этим причинам революционная агитация
народников, предпринявших в первой половине 70-х годов XIX в. знамени-
тое «хождение в народ», не встретила ожидаемого ими отклика среди кре-
стьянства.
Благоприятная рыночная конъюнктура порождала рост предпринима-
тельской активности, крестьяне надеялись на поправку дел в случае хороше-
го урожая и получение прибыли от продажи его излишков. Там, где позво-
ляло наличие свободных земель, возникало как бы азартное земледелие,
сравнимо с происходившей в это время «горячкой» учредительства акцио-
нерных обществ в сфере промышленности и железнодорожного строитель-
ства. Крестьяне старались засеять как можно большую площадь для получе-
ния товарного хлеба, нередко забывая об осторожности и рискуя стать жерт-
вой неурожая и голода, как это случилось в 1872—1873 гг. в Самарской гу-
бернии.
Несколькими годами раньше подобную ситуацию переживали крестья-
не Смоленской губернии. Проведение железных дорог и сопутствовавшая
этому ломка старых рыночных связей, резкое ускорение рыночных оборотов
были новыми для крестьян явлениями, перед которыми оказывался непри-
меним их опыт участия в торговле на местных рынках. Новые рыночные ус-
ловия несли вместе с благоприятной конъюнктурой и усиление риска поте-
ри устойчивости крестьянским хозяйством в случае неурожая. Пережитый
крестьянами Смоленской губернии голод 1867—1868 гг. оставил глубокий
след в их памяти. В 1879 г., по свидетельству А. Н. Энгельгардта, когда «все
ликовали, радовались, что заграницей неурожай, что требование на хлеб
большое, что цены растут, что вывоз увеличивается, одни мужики не радо-
вались, косо смотрели и на отправку хлеба к немцам, и на то, что массы луч-
шего хлеба пережигаются на вино»1. В голодные 1891—1892 гг. такое недо-
вольство становилось причиной нападения крестьян на железнодорожные
составы и захвата перевозимого в них хлеба1 2.
Отношение к хлебу в крестьянском сознании было двойственным. С од-
ной стороны, он являлся основным продуктом питания, от урожая зерна за-
висело благополучие крестьянского хозяйства. С другой стороны, в поре-
форменное время хлеб все чаще начинал играть роль товара, с которым
вследствие избытка или из-за вынужденной товаризации крестьяне выходи-
ли на рынок. Тем не менее, в крестьянской массе отношение к хлебу остава-
лось освященным древними традициями земледелия, а на выражение отно-
шения к хлебу как к товару существовало своеобразное «табу». Пожелание
1 Там же. С. 476.
2 Китанина Т. М. Хлебная торговля России в 1875—1914 гг. Л., 1978. С. 42; Крестьянское
движение в России в 1890—1900 гг. М., 1959. С. 606—607.
223
дороговизны хлеба (особенно в хлебонедостающих губерниях), рассматри-
валось как грех, безнравственное поведение.
Не менее, если не более сложным было отношение крестьян к земле. В
менталитете российского крестьянства сказывалась вековая привычка к
обилию свободных пространств. Поэтому в крестьянской традиции отноше-
ния собственности на землю определялись формулой «куда топор, коса и со-
ха ходили», а приоритетной ценностью считался труд. Мужицкая вольность
ассоциировалась с владением или правом пользования достаточным для ве-
дения традиционной системы хозяйства количеством пахотной земли, выпа-
сов, сенокосов и других угодий. С увеличением крестьянской семьи она
имела право занимать пустующие земли и расчищать под пашню леса, или, в
случае земельного утеснения, дополнительный надел выделялся при пере-
деле общинных земель. Вследствие этого крестьяне были твердо уверены в
том, что «На каждую душу готова краюшка» (т. е. у нас, где землю делят по
душам) ( Пословицы, 93); «Дал бог роточек, даст и кусочек» (1,412).
Вполне закономерно, что ценность земли в тех условиях определялась
не ее потенциальными возможностями и богатством, а вложенным в нее
трудом («Не та земля дорога, где медведь живет, а та, где курица скребет» —
1, 678). Многоземелье делало экономически оправданным ведение экстен-
сивного хозяйства, чрезвычайно зависимого от колебаний погодных усло-
вий. Свое благополучие крестьяне видели не в количестве земли и даже не
столько в ее качестве, сколько в благоприятных погодных условиях: «Бог не
даст, и земля не родит»; «Не земля родит, а год»; «Не земля хлеб родит, а не-
бо» (1,678). «Наудачу мужик и хлеб сеет» (IV, 471).
Иное отношение к земле существовало в малоземельных западных и
юго-западных губерниях, где были более развиты рыночные отношения,
слаба или совсем отсутствовала община, далеко зашел процесс расслоения
крестьянства. Зажиточность крестьянина здесь зависела от количества обра-
батываемой им земли, что нашло отражение в делении крестьян на имевших
20 десятин, гордо именовавшихся «полными хозяевами», и на «половин-
ных», «четвертинных» и «огородников». На низшей ступени этой крестьян-
ской социальной лестницы стояли безземельные: бобыли, батраки и работ-
ники. Характерно, что владением даже небольшим количеством земли доро-
жили как решающим отличием от безземельного состояния («Земельность
небольшая, а все не бобыли» — 1, 679). Добровольный отказ от земли проис-
ходил лишь в крайних случаях — при вымирании или постигшей физиче-
ской немощи трудоспособных членов семьи, постоянной отлучке всей семьи
на заработки и т.п. Наемный труд, батрачество считалось низким занятием,
даже если доход от него значительно превосходил то, что могла дать земля.
Крестьяне Московской губернии бросивших землю односельчан презри-
224
тельно называли «шалтаями», «гуляками», «пустырниками».1 Нет основа-
ний сомневаться, что именно в малоземельных губерниях с более интенсив-
ным сельским хозяйством было характерно бытование пословиц и погово-
рок, утверждающих активную роль земледельца, например: «Земля — тарел-
ка: что положишь, то й возьмешь» (т. е. каково обработаешь, сколько назему
/навозу — И. С./, каковы семена и пр.) (Пословицы, 905—906).
. До реформы крестьяне были убеждены в том, что, хотя они лишены
личных прав, но земля находится в их неотъемлемом пользовании. Способ
| осуществления крестьянской реформы, при котором все крестьяне получа-
Р ли земельный надел, сохранение общинных порядков укрепило их в пред-
ставлении о своих исконных правах на землю. Причем абстрактному юриди-
ческому понятию о праве собственности на землю при таком складе мышле-
ния не оставалось места.
Противоречия в осуществлении реформы подводили новый фундамент
под уже существовавший конфликт крестьянского сознания с окружавши-
ми их реалиями. Продолжение временнообязанных отношений рассматри-
валось крестьянами как предпосылка неизбежного разорения их собствен-
ного хозяйства. Они ожидали «настоящую волю», упорно сопротивлялись
отчуждению земли, находившейся в их пользовании сверх установленного
для данной местности максимального надела. Характерной формой борьбы
против уменьшения земельных наделов были отказы принимать уставные
грамоты, нести прежние повинности и даже обрабатывать надельную землю,
т. к. крестьяне считали, что таким образом они фактически закрепят за со-
бой меньшие наделы.
Напротив, в регионах, где вследствие малонаселенности земля и ее
аренда были дешевы, а наемный труд дорог, крестьяне считали выгодным
отказаться от полного надела и связанных с ним повинностей и платежей,
предпочитая получить четвертной, дарственный надел. Рассуждали они сле-
дующим образом: «с десятиной (дарственной) мы бы прожили; ежели бы не-
достаточно было оной, то у царя земли много, дал бы»2. Еще одной сущест-
венной причиной отказов от наделов было стремление наиболее зажиточ-
ных крестьян избавиться от круговой поруки и зависимости от общины и
приобрести землю в личную'собственность.
В желании крестьян быстрее освободиться от временнообязанных отно-
шений огромное значение имел психологический фактор. К подневольной,
барщинной работе всегда существовало негативное отношение как к мучи-
тельной и тягостной обязанности. Наооборот, такая же по содержанию рабо-
та в собственном хозяйстве воспринималась эмоционально положительно
(«На себя работа не барщина» — 1,49).
1 См.: Тихонов Б. В. Переселение в России во второй половине XIX в. М., 1978. С. 129.
2 Крестьянское движение в России в 1861—1869 гг. М., 1964. С. 156.
225
2 _ 471-7
В пореформенный период крестьяне центральных регионов интенсивно
выталкивались на капиталистический рынок труда, т. к. не могли выплатить
налоги и платежи с доходов от обработки наделов. Вторжение денежных от-
ношений рассматривалось ими в данном случае как бедствие («Беда деньгу
родит» — 1, 428). Необходимость в сторонних заработках отражалась в на-
родном сознании в виде поговорок «Соха кормит, веретено одевает, а подати
на стороне» (IV, 284); «Хлеб дома, а оброк на стороне» (1, 466). Вместе с тем
крестьяне стремились ни в коем случае не терять связь с землей («На сторо-
не добывай, а дому не покидай» — 1, 466). Однако возможность заработать,
не покидая дома, существовала не у всех; многим чтобы добыть денег прихо-
дилось идти в дальний отход («Нужда научит калачи есть») т. е. погонит на
работу наниз, где едят пшеницу (II, 76). Невозможность прокормиться зем-
ледельческим трудом, отрыв от земли трагически переживалась крестьянст-
вом: «От крестьянской работы не будешь богат, а будешь горбат» (II, 192);
«Орем землю до глины, а едим мякину» (II, 689); «Меж сохи и бороны не
кроешься (т. е. одной пашней не проживешь») (IV, 284).
При любой благоприятной возможности крестьяне забрасывали сто-
ронние заработки, даже если они приносили хороший доход, и предпочита-
ли заниматься исключительно своим хозяйством. Так поступили, например,
крестьяне в Минской губернии, получившие по реформе 1861 г. достаточ-
ный земельный надел1. Ставшие зажиточными смоленские крестьяне, писал
А. Н. Энгельгардт, прекратили отход в Москву: «Зачем в Москву ходить —
говорят мужики, — у нас и тут теперь Москва, работай только, не ленись!
Еще больше, чем в Москве, заработаешь»1 2.
В условиях быстрого прироста крестьянского населения и медленности
осуществления прогрессивных изменений в земледелии, возрастания нало-
гов и платежей, усиления товаризации сельскохозяйственного производства
неизбежно обострялась проблема малоземелья. Как следствие этих процес-
сов, происходила актуализация обычноправовых представлений крестьян.
Уже в 70-е годы XIX в. в ряде губерний возникли упорные слухи о гряду-
щем «черном переделе». Суть их сводилась к следующему: «Земля будет об-
щая, для чего отберут ее у помещиков и разделят между крестьянами и по-
мещиками по числу душ в семействах, что это и есть желание государя им-
ператора и что поэтому дворяне покушались на жизнь его величества»3. В
основе этой логической схемы лежали обычноправовые и наивно-монархи-
ческие взгляды крестьян, и неудивительно, что неоднократно принимав-
шиеся правительством меры по борьбе со слухами имели лишь временный
успех. Новые общественные потрясения (русско-турецкая война, убийство
1 Крестьянское движение в России в 1881—1889 гг. М., 1960. С. 312.
2 Энгельгардт А. Н. Указ. соч. С. 494.
3 Цит. по: Итенберг Б. С. Движение революционного народничества. М., 1965. С. 323—
324.
226
Александра II) способствовали возрождению и активизации слухов о пере-
деле и прирезках земли. В конце-концов в борьбу с ментальной основой
этих слухов вынужден был вступить император. Выступая перед волостны-
ми старшинами и тминными войтами по случаю коронации, Александр III
сказал получившие широкое распространение слова: «Когда вы разъедетесь
по домам, передайте всем Мое сердечное спасибо; следуйте советам и руко-
водству ваших предводителей дворянства и не верьте вздорным и нелепым
слухам и толкам о переделах земли, даровых прирезках и тому подобному.
Эти слухи распускаются Нашими врагами. Всякая собственность точно так-
же как и ваша, должна быть неприкосновенна»1. Впоследствии мысль о не-
прикосновенности частной собственности на землю неоднократно повторял
и Николай II1 2.
Неоправдавшиеся надежды решить проблему малоземелья за счет по-
мещичьего землевладения обратили крестьян на путь поиска внутренних
резервов. В 80-х годах были возобновлены общинные переделы земли3. Кон-
фликтность в отношениях с помещиками в 80—90-е годы XIX в. была сгла-
жена падением хлебных цен. Воспользовавшись свертыванием или разоре-
нием становившегося убыточным помещичьего хозяйства, натурально-по-
требительское крестьянское хозяйство арендовало или скупало помещичьи
земли, на обычноправовых условиях использовало принадлежавшие поме-
щикам угодья. Однако с улучшением хозяйственной конъюнктуры в конце
XIX — начале XX в. помещики стремились восстановить в полном объеме
права на свои владения, используя огораживания, усиливая охрану угодий и
вводя плату за пользование ими. Наряду с ростом арендных цен на землю и
сокращением возможности заработков из-за промышленного кризиса это
послужило горючим материалом для мощных крестьянских волнений в
1902 г. и в годы первой российской революции.
Было бы неправильным считать, что обрисованные в докладе черты
крестьянского менталитета были в равной степени присущи всему кресть-
янству. Не касаясь личностных особенностей и социальных различий кре-
стьян, заметим, что степень выраженности рыночных черт в их менталитете
решающим образом зависела от региональных условий. Мышление рыноч-
ными категориями было более распространено в подгородских местностях и
в регионах, имевших развитые связи с крупными рынками. В российской
глубинке крестьяне по-прежнему имели характерный для натурально-по-
требительского хозяйства склад ума.
1 Правительственный вестник. 24 мая 1883 г. № 114. С. 1.
2 См.: Полное собрание речей Императора Николая II. 1894—1906. СПб., 1906. С. 8,70.
3 Подробнее см.: Зырянов П. Н. Крестьянская община Европейской России в 1907—1914
гг. М., 1992. С. 50-52.
227
8*
Н. Г. Рогалина
(Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова)
РЕФОРМАТОРСТВО XX ВЕКА
И КРЕСТЬЯНСКИЙ МЕНТАЛИТЕТ
В поисках адекватного ответа на вызов истории мы постоянно обраща-
емся к урокам столыпинской реформы, новой экономической политики, пе-
рестройки, вновь и вновь применяя давний и совсем близкий исторический
опыт к нынешней постсоциалистической и постсоветской России.
Очевидно, что ход и результаты этих главных реформ тесно связаны с
крестьянским менталитетом, его господствующим типом и бинарностью,
всей толщей социокультурных процессов, идущих в обществе.
Обратимся к столыпинской реформе — первой в XX веке попытке мо-
дернизации в духе догоняющего развития. Отказавшись от классового под-
хода в пользу интересов народного хозяйства, мы начинаем понимать ее глу-
бокий стратегический замысел: создание новых форм социально-экономи-
ческого быта, обстановки уважения к собственности вообще.
В борьбе с аграрным кризисом, с участившимися неурожаями, государ-
ственная власть ищет опору не в оскудевшем классе помещиков, не в нату-
ральном общинном хозяйстве, а в создании широких средних слоев. «...На-
ше экономическое возрождение мы строим на наличии покупной способно-
сти у крепкого достаточного класса на низах...»,1 — говорил премьер-ми-
нистр П. А. Столыпин, выступая в Госсовете в 1910 г. и формулируя цель
шедшей вовсю реформы.
Выдвинув в качестве критерия не максимизацию, а оптимизацию хо-
зяйственных процессов, не способность разом решить, а постепенно и после-
довательно решать проблемы национальной экономики, мы, возможно, при-
дем к выводу о достаточной продуманности и взаимосвязанности мероприя-
тий (выхода на хутора и отруба, переселенчества и землеустройства), об их
почвенности в менталитете определенных (созревших) социальных слоев.
Речь идет о тех, кому стало тесно в рамках общины с ее принудительным се-
вооборотом и уравнительными земельными переделами. Они получали воз-
можность продать укрепленные в частную собственность участки, пересе-
литься в город или на колонизационные земли. Община же, выкупив землю,
могла наделить ею нуждавшихся и тем самым несколько разрядить земель-
ное утеснение и социальную напряженность в своей среде. Тогда же реша-
Столыпин П. А. Нам нужна Великая Россия. Полное собрание речей в Государствен-
ной Думе и Государственном Совете. 1906—1911. М. 1991. С. 245.
228
лись две задачи: всемерно поощрялись частная инициатива, хозяйственный
индивидуализм и одновременно рассасывалось аграрное перенаселение —
главный бич российской деревни.
Государство нашло приемлемую меру собственного участия деньгами и
льготными кредитами. Это была сознательная ставка на дифференциацию,
на разумных и сильных. Кредо Столыпина: «...нельзя ставить преграды обо-
гащению сильного для того, чтобы слабые разделили с ним его нищету»1.
Мы не идеализируем и не упрощаем этот тяжелый и противоречивый
процесс, проходивший под привычным знаком революции сверху. Причудли-
вое сочетание экономических и административных рычагов, этапов и зигза-
гов, успеха или отката заставляли даже активных сторонников реформаторст-
ва признать «некоторую полицейскую грубость его приемов» (Б. Бруцкус), а
противников констатировать «относительный успех столыпинского землеуст-
ройства» (А. Орлов), и «неискусственность продуктов правительственной по-
литики» (Н. Першин). О последних следует сказать, что они оставили реаль-
ный след в виде небольшой (тут возможны разные критерии численности)
группы продвинутого крестьянства — фермеров, хуторян, отрубников, интен-
сивников, культурников..., которых даже октябрьская революция, явившаяся
взрывом традиционалистских ценностей, не смогла до конца смести. Для это-
го потребовалась новая, уже окончательная прополка — коллективизация —
«великий перелом хребта» всех экономически активных слоев.
Столыпинская реформа успела пробудить рыночный менталитет, ини-
циировать прагматизм и профессионализм. Неоспорим небывалый подъем
сельскохозяйственной кооперации, участковой агрономии, денежности и то-
варности крестьянских хозяйств (основы промышленного роста). Полным
ходом шла свободная мобилизация земельного фонда: земля переходила к
тем, кто лучше на ней хозяйствовал — от помещиков к крестьянам, от общин
— к частным владельцам. К январю 1917 г. от 1/10 до 1/5 части (по районам)
пахотной земли принадлежало дворянским поместьям и свыше 10 % кресть-
янских хозяйств стали капиталистическими. По данным П. Зырянова из об-
щины вышло около 3 млн. домохозяев, а из общинного оборота было изъято
22 % земель1 2.
Много это или мало? Ответ может быть дан в духе нашей промежуточ-
ной цивилизации: и да и нет. Много — если иметь в виду масштабы сдвигов
в ментальности за неполные десять лет под влиянием успехов российского
капитализма: повышения производительности всего народного хозяйства,
развития общественного разделения труда, изживания докапиталистичес-
ких отношений (отменой выкупных платежей крестьян за помещичью зем-
лю, сокращение кабальной аренды земли и т. д.). Учтем также значение фи-
1 Там же. С. 178.
2 Зырянов П. Н. Петр Столыпин. М., 1993. С. 63.
229
нансовой реформы С. Витте (золотой рубль работал и пользовался довери-
ем у крестьянства до 1917 г.), благоприятную мировую конъюнктуру (рост
цен на зерно) на фоне ряда урожайных лет.
Мало, так как продвинутые слои крестьянства не успели достичь этой
самой критической массы и «колесо истории повернуло налево» (Н. Ога-
новский). Этому более всего способствовала несчастная для России миро-
вая война, истощившая экономику и начавшая ее распад, да еще непрости-
тельные затяжки Временного правительства с проектами земельной рефор-
мы, отлагаемой до Учредительного Собрания.
Земельная революция 1917—1918 гг. возродила крестьянскую веру в
спасительность пространства и надежду на расширение землепользования
за счет других классов. Сдвинувшаяся было общинная толща сомкнулась,
практически поглотив участково-подворную форму землепользования как
конкурирующую и раздражающий пример. Община с ее передельным меха-
низмом возродилась. Откат столыпинской реформы явился мерой крестьян-
ской общинности. «Натурально-хозяйственная реакция» (П. Струве), шед-
шая от «малой хозяйственной культурности широких слоев» (С. Прокопо-
вич), отбросила назревавший процесс интенсификации, ликвидировала ра-
ционально организованные крупные товарные хозяйства. Восторжествовал
экстенсивный тип потребительского полунатурального хозяйства.
Результаты новой земельной перетряски 1917—1922 гг. оказались мало-
утешительными как для крестьянства, так и для всего народного хозяйства.
Количество хозяйств в деревне выросло в полтора раза: только в 1917—
1922 гг. сюда из города перебралось 8 млн. человек, а земельная прибавка на
душу в среднем составило примерно 20%, увеличившись с 1,6 до 2,2 дес. Яс-
но, что это не могло снять проблемы аграрного перенаселения. Напротив, со
всей очевидностью обнаружилось, что малоземелье производит не столько
помещичье землевладение, сколько механизм общинных переделов*.
Объективно перед народным хозяйством России стояли все те же исто-
рические задачи прорыва в европейскую цивилизацию через перестройку
крестьянских хозяйств в производящий рыночный тип, но теперь они встре-
чали более сильные, чем до революции, институциональные и ментальные
препятствия.
Центральным, базовым противоречием российской деревни оставалось
противоречие между уравнительными установками общинного крестьянст-
ва, ориентированного на моральную экономику и этику выживания и шага-
ми новизны, связанными с механизмами частной собственности и хозяйст-
венной свободы. Л. Н. Литошенко выразил это противоречие в емкой фор-
муле: «Крестьянин не только был беден, но и не хотел быть богатым»* 2.
* См.: За пять лет. М., 1922. С. 273, 289, 295; Кабанов В. В. Пути и бездорожье аграрного
развития России в XX веке. Вопросы истории. 1993. Ns 2. С. 37—38.
2 Литошенко Л. Н. Кооперация, социализм и капитализм. Экономист. Пг., 1922. С. 198.
230
Способы разрешения данного противоречия представители ведущих аг-
рарных школ — организационно-производительной и либеральной — виде-
ли по-разному. Первые — в развитии кооперации как массового и приемле-
мого для общинного крестьянства, вторые — в создании фермерства, как то-
чек экономического роста и трудовой напряженности. Но наши замечатель-
ные предшественники сходились в понимании роли личности крестьянина
как творческого начала в повседневном хозяйствовании. Они хорошо пони-
мали, что решающее слово принадлежит разуму и воле хозяйствующего
субъекта, убеждению, а не принуждению, что полезно только то внешнее
воздействие, которое идет в темп наличного хозяйственного движения. Это
с большой убедительностью и силой прозвучало (и, увы, в последний раз!)
на Третьем Агрономическом съезде в феврале 1922 г.1
К сожалению, новая экономическая политика явилась вынужденным и
временным отступлением от нетоварной модели социализма. Мера уступ-
ленного нэпу, крестьянству измерялась великим оскудением как совокуп-
ным результатом революции, гражданской войны, реквизиций и продраз-
верстки. Масштабы голодной катастрофы 1920—1922 года оказались исклю-
чительно велики и были осознаны властями не сразу. Отмеренные дозы де-
централизации и демонополизации определили фронт и тактику всего нэ-
повского отступления.
Основы этой политики закладывались, во-первых, допущением частни-
ка и торговли, и, во-вторых, укреплением крестьянского землепользования,
принятием Земельного Кодекса 1922 г. По этим двум направлениям нэп и
оказался наиболее продвинутым и успешным: решая насущные хозяйствен-
ные задачи, он создавал для производителя известную психологическую
уверенность и надежность. Сам факт восстановления рынка явился на пер-
вых порах действенным стимулом.
Некоторое время (этому способствовали урожайные годы) взаимодей-
ствие плана и рынка еще позволяло поддерживать состояние зыбкого и не-
устойчивого равновесия между разрушительными и созидательными про-
цессами. Благодаря этому было обеспечено восстановление как бы «вчерне»,
поскольку качественная сторона отставала от уровня 1913 г. и тем более не
соответствовала новым потребностям народного хозяйства. Разрушение
крупных крестьянских хозяйств остро поставило проблему товарности,
сельскохозяйственного, особенно хлебного экспорта, деревенской занятости
и т. д. Государство резко обеднело: национализация промышленности, тран-
спорта и т. п. сделала убыточными многие отрасли народного хозяйства, а
ликвидация, капиталистического уклада резко сократила возможности нако-
пления производительного капитала в стране.
См.: III Всероссийский агрономический съезд. Экономическая жизнь. 1922. 16 марта.
Известия. 1922.8 марта.
231
Институциональная политика базировалась на фундаментальном при-
знании переходности, временности товарно-денежных отношений, многоук-
ладной экономики и допуска «эксплуататорских» классов. Отсюда — отсут-
ствие полноценных рынков земли, капиталов, труда. На практике действо-
вала мобилизационная модель развития — своеобразное самоограничение
социализма с соединением экономической и политической власти в лице го-
сударства.
«Пролетарское государство» отказывало собственнику в главном — в
стабильности, правовой защищенности, законных гарантиях. Ведомствен-
ные циркуляры и инструкции практически запрещали свободу выбора фор-
мы землепользования (выхода на хутора и отруба). «Правила игры» посто-
янно менялись: ежегодно пересматривались условия налогообложения или
признаки подведения «под кулацкое звание». Это подрывало трудовую мо-
тивацию к труду, препятствовало развитию новых хозяйственных потребно-
стей, перечеркивало предпринимательский риск.
Кооперативное движение развивалось как стихийное, стимулируемое
реальным экономическим интересом снизу, чутко отзываясь на всякие пере-
мены. Документы свидетельствуют о росте с/х кооперации: к осени 1927 г.
она охватила примерно одну треть или 3 млн. крестьянских хозяйств, далеко
не дотянув до 12 млн. дореволюционных1. Относительно благоприятные ко-
личественные показатели не означали реальных качественных перемен. Во-
преки тому, о чем раньше писали мы — советские историки и экономисты, —
подгоняя реальность под ленинскую схему развития «строя цивилизован-
ных кооператоров», — внутренняя структура крестьянского хозяйства не ме-
нялась в связи с участием в той или иной форме кооперативного объедине-
ния. Она оставалась, как показывают массовые аграрно-статистические ис-
точники, потребительской и полунатуральной. Такое кооперирование явля-
лось лишь более мягким вариантом огосударствления, не сопровождалось
заметным подъемом благосостояния крестьянских дворов и не могло оздо-
ровить крестьянскую психологию1 2.
Параллельное и превалирующее развитие госсистемы кредитования
подрывало и дезорганизовывало институт кооперативного кредита. До рево-
люции в кредитную кооперацию было вовлечено 60% крестьянских хо-
зяйств, а в 1926/27 г. — лишь 1—2%, причем сумма вкладных средств не пре-
высила 10% довоенных. В 1925 г. личное потребление крестьянина достигло
90% от довоенного уровня, а доля вкладов в с/х кредит — лишь 3%. Во вто-
1 Николай Дмитриевич Кондратьев. Особое мнение. М., 1993. Кн. 1. С. 610.
2 Там же; Бокарев Ю. П. Социалистическая промышленность и мелкое крестьянское хо-
зяйство в СССР в 20-е годы. М., 1989. С. 289.
232
рой половине 20-х годов собственные вкладные средства с/х кооперации со-
ставляли не более 30% (до революции свыше 84%)’.
Факты говорят о том, что проведение строгой классовой линии отбра-
сывало не только кооперативный принцип равенства возможностей, но и нэ-
повское по сути признание частного интереса. Вот типичное свидетельство
вологодского крестьянина Д. А. Васюкова, писавшего в 1927 г. в «Крестьян-
скую газету»: «Но, к великому сожалению, всех передовых крестьян, стремя-
щихся поднять свое хозяйство по-культурному, одергивают и создают такие
условия, что какой бы то ни было передовик не захочет больше продвигать
свое хозяйство вперед..., а без заинтересованности передовых крестьян уве-
личение доходности нашего хозяйства будет стоять на мертвой точке».1 2
Борьба со стихийностью выливалась в запретительство частника, тор-
говца, принимая разнообразные формы — от жесткого налогового наморд-
ника до отказа в железнодорожных вагонах для вывоза продукции и закры-
тия частных мельниц. Фактически государство боролось не с хозяйственной
патологией и уродливыми формами эксплуатации (напротив, своей полити-
кой оно их часто и порождало), а с реальной многоукладностью и разнооб-
разием экономических отношений.
Ни разу государству не удавалось удачно определить плановый завоз
промтоваров и нормы заготовок с/х продукции по районам именно в силу
сложности и громадности народного хозяйства, а потому не подвластного
указаниям ведомств и детальному планированию из центра. Грустные при-
знания «перепланировали» раздавались и в 1923, и в 1925, и в 1927 годах.
То, что мы называем теперь кризисами нэпа и выражало по сути борьбу пла-
на и рынка, административных и экономических методов и неуемное жела-
ние отнять обратно уступленное нэпу. Вместо того, чтобы приспосабливать-
ся к стихийности рынка, используя его механизмы для повышения товарно-
сти и накопления, «пролетарское» государство укрепляло монополизм соб-
ственных учреждений.
Специалисты из Конъюнктурного института при Наркомфине СССР
подсчитали, что в 1925 г. лишь половина хлебной цены доставалась произ-
водителю, а другая уходила на передаточный аппарат — громоздкий и бюро-
кратический. Рационализируя его даже в тех условиях можно было увели-
чить доходность крестьян вдвое. Но власть стремилась не организовать, а
овладеть, соблазняясь новыми проектами лучшего распределения, в то вре-
мя как дело упиралось в производство.
«Все хлебозаготовительные и экспортные планы разбиваются о бесто-
варье», — писал Н. Д. Кондратьев3. Нарастание инфляционных процессов и
1 Кооперация. Страницы истории. Вып. 2. М., 1991. С. 112; Голанд Ю. Как свернули нэп.
Знамя. 1988. № 10. С. 175,183.
2 Кооперативно-колхозное строительство в СССР. 1923—1927. М. 1991. С. 37.
3 Николай Дмитриевич Кондратьев. Особое мнение. Кн. 2. С. 40.
233
денежной эмиссии (финансовая реформа Сокольникова-Юровского полно-
ценно функционировала всего два года) явились результатом стремления
одновременно и значительно повысить уровень жизни городского населе-
ния и обеспечить реальные накопления. Так не получалось. Приходилось
выбирать, а значит выделять приоритеты. Эксперты видели выход в поощ-
рении зажиточного крестьянства через расширение найма рабочей силы и
аренды земли. Для них была очевидна неизбежность и желательность диф-
ференциации как почвы для подъема производства.
Но нэповский либерализм не означал отказа от этатизма и государст-
венного коллективизма, а лишь удлинение пути к нему. Система, принципи-
ально основанная на дешевом хлебе, должна была зайти в тупик. Искусст-
венно низкие цены в сочетании с товарным голодом и полной потерей хо-
зяйственных стимулов — это была бомба, взорвавшая хрупкий, условный
гражданский мир 20-х годов. Если треть крестьянских хозяйств (примерно 8
млн. с посевом 4—6 дес.) не имели товарного хлеба или продавали его мень-
ше, чем покупали, а значит были заинтересованы в низких ценах на хлеб (не
говоря уже о городском населении), то одно это, если даже не принимать во
внимание общинную уравнительную ментальность, создавало базу глубоких
социальных конфликтов. В этом главное объяснение того, почему экономи-
ческий и политический нажим на кулачество, а позже и переход к раскула-
чиванию был поддержан не только люмпенами и выдвиженцами, но и широ-
кими кругами деревенского населения.
Двадцатые годы завершались тем же, с чего начались — мешочничест-
вом, а народное хозяйство попало в ловушку, выход из которой состоял в
медленном и целенаправленном возврате к нормальной рыночной экономи-
ке, формировавшейся в начале века или в некапиталистической модерниза-
ции. Система с характерным соединением экономической и политической
власти в лице государства и наличием квазирынка и квазисобственника за-
кономерно перерастала, в экономику принуждения.
Раскрестьянивание русской деревни осуществлялось во имя индустри-
ализации и построения социализма в отдельно взятой стране. Администра-
тивная система выжимала из крестьянского хозяйства по максимуму, ис-
пользуя выявленную учеными-аграрниками еще в начале века (в частности
А. В. Чаяновым и его организационно-производственной школой) способ-
ность сокращать потребности до крайних пределов, сохраняя громадную си-
лу сопротивления семейного хозяйства по отношению к разрушительным
влияниям извне. Это замечательное свойство советская власть проэксплуа-
тировала до конца. Случилось то, что философ И. Ильин назвал «настоя-
щим бегством от труда, безмолвной всеобщей стачкой личных инстинктов».
Одна лишь строчка из дневника вятского председателя В. Ситникова гово-
234
рит об этом так: «Труд крестьянский начал для меня терять свою прелесть,
потому что утратил хозяйскую возможность работать с заглядом»'.
Бесхозность и бесплатность довели нашу землю до ручки. Такова «иро-
ния истории». На плечах и костях русской деревни состоялось превращение
страны во вторую сверхдержаву мира. Запоздалое и неумелое возвращение
долгов селу показало — «не в коня корм». На протяжении 80-х годов объемы
инвестиций в аграрный сектор неуклонно и устойчиво росли: здесь сосредо-
точились самые молодые, т. е. наименее изношенные, основные фонды на-
родного хозяйства, а диспропорции продолжали расти и множиться. Шло
сокращение доли участия сельского хозяйства в народнохозяйственных на-
коплениях, а объем прибавочного продукта, произведенного в этой отрасли,
оказался в два раза меньше оплаты труда1 2. I
Курс на обновление социализма (1985—1991 гг.) начался с попытки
возрождения колхозов как подлинно кооперативных объединений в духе
«ленинских заветов». Но советский колхоз никогда не был полноценным
кооперативом, сложенном на добровольной основе и по интересам. Он —
плод отрицательного консенсуса, объединившего когда-то частных работни-
ков за право иметь личное подсобное хозяйство и кормиться с него. Поэтому
мероприятия по внедрению коллективного хозрасчета, арендного подряда и
т. п. быстро приняли привычно кампанейский характер. Все задумки рыноч-
ного социализма провалились.
Признаем, что прежнего крестьянина уже нет, что разница между об-
щинником и колхозником огромна. Первый был фактическим хозяином на-
дельной земли и сочетал дуализм, двойную социальность — тягу к уравни-
тельному коллективизму и одновременно к личному, индивидуальному хо-
зяйствованию. Второй же находился и до сих пор находится в перманент-
ном психологическом состоянии поденщика, наемного рабочего.
Похоже за 60 лет колхозы сумели «переварить» крестьянство. В отли-
чие от Китая экономической реформе в советской деревне не на кого было
опереться. Субъектом очередной революции сверху стал все тот же чинов-
ник. Система упорно мимикрирует: в колхозах и совхозах «нового типа»
идет разбазаривание (ключевое слово колхозного строя!), т. е. разворовыва-
ние основных фондов, общественного имущества по подворьям, часто под
видом фермерства.
Мы являемся свидетелями и участниками исторической драмы — аго-
нии несущей конструкции госсоциализма, продлеваемой по необходимости
кредитами, денежными вливаниями, завышением закупочных цен. Государ-
ство взяло на себя непосильную ношу — дотировать производителя и потре-
бителя и надорвалось: для производителей дотации малы, а для потребите-
1 Советская Россия. 1988. 26 августа.
2 Кириченко В., Погосов И. Реалистический взгляд на процессы в сельском хозяйстве.
Коммунист. 1990. № 16. С. 32.
235
лей все равно цены велики. Страдают все. Мобилизационная система не
справляется с созданными ею противоречиями и диспропорциями: бешеная
инфляция и растущий ценовой диспаритет в пользу промышленной продук-
ции вызвали новое перетягивание каната, больно ударили по аграрному
комплексу. Есть ли выход из экономики и психологии абсурда?
Главной преградой на пути реформ является отсутствие крестьянина
как носителя земледельческих знаний, культуры, трудовой этики. «Сегод-
няшнее сельское население не в состоянии выдвинуть из своей среды необ-
ходимую критическую массу субъектов рыночной экономики, способную
противостоять давлению местных властей, администрации и собственных
односельчан», — к такому выводу пришли социологи, наблюдавшие трех-
летнюю динамику1. Грамотная и имеющая телевизоры деревня практически
не читает книг и не имеет своей интеллигенции1 2. Как известно, тип автори-
тетного крестьянина-интеллигента, деревенского умника и книжника, изве-
стный в послереформенной России, доживший до 20-х годов нашего века,
совершенно истреблен в ходе коллективизации.
Остро встает проблема референтной группы, той, по ценности которой
ориентировалось большинство. Ею отчасти способно стать фермерство. На-
званные выборочные обследования показали, что в фермеры идут молодые,
достаточно образованные и подготовленные мужчины, что в системе их мо-
тивации деньги играют далеко не первую роль, а на первом месте стоит же-
лание самостоятельно и независимо работать. Можно говорить об элементах
«профессиональной автономии», «автономии мастерства», характерной для
средних слоев и столь необходимых для построения конкурентной рыноч-
ной среды3.
Значит, создание и пропаганда культа напряженного труда имеет опре-
деленную, хотя недостаточную пока опору. Многое будет зависеть от новых
сельских слоев: переселенцев, беженцев, военнослужащих и т. д. Их реаль-
ное социально-экономическое положение и ориентации не изучены в регио-
нальном, возрастном, половом и национальном разрезах. Мы, к сожалению,
не имеем достаточных знаний о всей толще социокультурной жизни дерев-
ни, о чертах менталитета, влияющих как на повседневное поведение, так и
на обозримую перспективу.
Несмотря на переходный и неопределенный характер ситуации можно
говорить о ростках рыночного металитета, поведенческих и психологичес-
ких сдвигах4. Глубинное ментальное противоречие нашего общества точно
1 Бабаева Л., Козлов М. Фермеры работают по-семейному. Московские новости. 1993.
№ 25. С. 8.
2 Никольский С. А. Аграрная реформа и крестьянство. Свободная мысль. 1992. № 7. С.
13.
3 Свободная мысль. 1993. № 15. С. 61—62.
4 Калугина 3. И., Мартынова И. Н. Аграрная реформа в Сибири: социальный аспект. Общест-
236
сформулировано философом А. Ахиезером: крайне болезненное несоответ-
ствие между потребностями в получении благ и потребностью людей их
производить*. «Эффект Жириновского» — последнее и самое яркое тому до-
казательство. Разрешив названное противоречие, мы совершим прорыв к на-
циональному возрождению.
Многое теперь зависит от скорости стратегических реформ, их очеред-
ности и приоритетности. Необходимо включить все механизмы, обеспечива-
ющие развитие и многообразие. Главное — найти продуктивные формы со-
единения отрефлексированного прагматизма с массовым утилитаризмом,
растущим снизу. Важно, чтобы преимущества собственника перед пользова-
телем, производства над распределением, эволюции перед революцией были
наглядны и убедительны. Это оздоровило бы народную психологию в смыс-
ле «национальных начал и национального достоинства», укрепило бы «ос-
новную решающую связь между двумя понятиями — собственностью и оте-
чеством» (П. Струве).
Стратегия и тактика нового витка реформ должна найти разумную ме-
ру между «дайте и гарантируйте» и «не мешайте работать и соблюдайте пра-
вила игры!». Следование на практике принципу юридического и экономиче-
ского равенства для всех форм собственности — акционерной (коллективно-
долевой), государственной, частной не может выливаться во всеобщий про-
текционизм. Та же избирательность в смысле целесообразного и адресного
дотирования нужна и в отношении фермерских хозяйств. Создание точек
прорыва достигается, как показывает мировой опыт, льготным кредитовани-
ем, освобождением от налогов, гарантированными поставками по твердым
ценам топлива, удобрений, техники.
Нашему обществу сегодня как и всегда более всего нужна хозяйствен-
ная инициатива и ее прочная правовая защита. Да еще трезвое понимание,
что социально-экономические болезни, имеющие глубокие исторические
корни, не вылечиваются в несколько лет и частичными реформами.
во и экономика. 1993. № 4; КакоткинА. Вот моя деревня. Московские новости. 1993. № 25. С. 8.
1 Ахиезер А. С. Россия как большое общество. Вопросы философии. 1993. № 1. С. 18.
237
И. Е. Кознова
(Институт философии РАН)
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ РОССИЙСКОГО КРЕСТЬЯНСТВА
О ПОПЫТКАХ ПРЕОБРАЗОВАНИЯ ДЕРЕВНИ В XX ВЕКЕ
В многовековой истории российского крестьянства XX столетие озна-
меновано нескончаемыми, во многом взаимоисключающими попытками аг-
рарного реформирования. В течение длительного времени крестьянство рас-
сматривалось преимущественно как объект воздействия со стороны власт-
ных структур или политических институтов. Самобытность крестьянства,
его развитие как естественного и равноправного компонента общества ста-
вились под сомнение. Русская деревня была одной из главных сфер влияния
государственной власти. Для отечественных моделей аграрных преобразова-
ний были характерны такие черты, как приоритет государственных интере-
сов, аграрный фетишизм, отсутствие последовательности, вынужденный пе-
реход от одного цикла реформ к другому, что объясняется слабостью необ-
ходимого внутридеревенского потенциала преобразований, забегание впе-
ред. Их психологическим фоном было относительное противостояние вла-
сти и крестьянства. В крестьянском восприятии действительности особое
место принадлежит исторической памяти. Историческая память — это не
просто и не только сумма передаваемых в обществе знаний, сумма представ-
лений о прошлом. Безусловно, некоторый устойчивый комплекс историче-
ских представлений приводит к развитию этнического сознания, националь-
ного самосознания — представлению об общности исторического прошлого.
Историческая память прежде всего черта ментальности, формирующая его
сознание и позволяющая определенным образом интерпретировать собы-
тия, определяющая характер поведения отдельных людей или их групп и со-
циальных общностей.
В крестьянской культуре происходит постоянная коммуникация с про-
шлым, а память является важнейшим средством познания и социализации
личности. Историческая память — элемент культурного наследия и тесно
связана с традицией. Историческая память помогает крестьянскому социу-
му осознать себя и свое место в обществе, осмыслить свой исторический
опыт. Историческая память выступает в качестве формы функционирова-
ния социума, но она же одновременно поддерживает психологический то-
нус, «здоровье» деревенского сообщества. Она становится фактором сохра-
нения экологического равновесия. Ориентируясь на сохранение сельской
среды, созданной культурой крестьянских предков через «любовь к родному
238
пепелищу, любовь к отеческим гробам», формирует «нравственно оседлого»
человека.
Власти вообще не чуждо стремление использовать потенциальные воз-
можности исторической памяти общества. Память базируется не только на
личном опыте людей, но и в целом на историческом опыте, где немалую
роль играет историческое знание как элемент образования и культуры. В
этом смысле аграрная реформа, которая инициируется властью, способна
стать саморазвивающейся, если она основана на постоянном диалоге и при
этом вписана в такой культурно-исторический контекст, который связан и
исторической памятью. Активно задействуя историческую память, реформа
имеет соответствующую постоянную подпитку.
Историческая память имеет несомненную связь с представлениями
крестьян о лучшей жизни, крестьянским идеалом добра и справедливости.
Сокровенный мир крестьянина наполнен единением и согласием с приро-
дой и выражает себя в православии. Семья — первооснова крестьянского
мироздания, носительница памяти многих поколений. Крестьянская оценка
окружающего мира тесно связана с интересами его семейного хозяйства и
его сообщества.
Власть в России, вынужденная постоянно решать проблему «идеалы
или интересы», обладая довольно слабыми возможностями гармонизации
потребностей всего общества в целом и его отдельных субкультур, особенно
«деревенской» и «городской», делая ставку на потенциальные возможности
исторической памяти, тем не менее неоднократно оказывалась в ловушке.
В последние годы особый интерес вызывает столыпинская модерниза-
ция. Он столь велик, что, по выражению историка, над Россией поднялась
«тень Столыпина». Пожалуй, в опыте аграрной реформы начала века при-
влекала прежде всего личность самого реформатора, действия которого ин-
терпретируются в радикалистском духе. Да, для некоторых современных
фермеров (особенно выходцев из города) то время представляется временем
«предприимчивых и активных».
Но в целом крестьянству по его мироощущению чужд излишний ради-
кализм, хотя оно оказывается достаточно мобильным, если речь идет о его
социальном выживании, или если радикализм властей вызывает в нем по-
требность в ответных радикальных действиях. Мы помним, что бывает, ко-
гда происходит, по выражению П. Б. Струве, «прививка политического ра-
дикализма интеллигентских идей к социальному радикализму народных ин-
стинктов».
Сейчас, в конце столетия, как некогда в начале столетия, историческая
память крестьянства и власти не совпали.
Тогда историческая память крестьянства, опиравшаяся на традиции,
поддерживала в нем принадлежность к сообществу и его трудовое право.
Отталкиваясь от трудового права — «сколько я пота пролил» — историче-
239
ская память крестьянства предъявляла своего рода «козырную карту». От-
сюда и понятие крестьян накануне отмены крепостного права: «мы ваши, а
земля-то наша». Но 1861 год стал уже и водоразделом, а 1905 и позднее 1917
годы добавили свои аргументы. Право на землю определялось не только
вложенным трудом: «Горят не барские хоромы, а наших дедов кровь» — та-
ковы были аргументы крестьян. «Мои грехи сгорели, — говорил барин, — на
этой исторической почве»’. В этом же ряду стоит и обоснование крестьяна-
ми необходимости покупки земли всей общиной и неприятие перехода зем-
ли в одни руки: «Земля наша будет! Нельзя ей перейти в одни руки. А то что
это? Мы за нее лили, лили кровь-то, а пузаны ею воспользуются...»1 2.
Подобный аргумент сохраняется и сегодня, он характерен больше для
людей старшего поколения: «земля полита потом дедов-прадедов, принадле-
жит крестьянам и не может продаваться» (дер. Подберезовская Мценского
района Орловской области), «землю продаете, скоро детей продавать начне-
те» (дер. Трестьяны Балахнинского района Нижегородской области).
В исторической памяти преобладают оценки морально-нравственного
характера, а отношение крестьянства к земле оценивалось с этической сто-
роны, как восстановление попранного ранее нравственного понятия о праве
на землю.
Если оценивать с этих позиций столыпинскую реформу, то видно, что в
ней столкнулись по крайней мере две ценностные ориентации. Общинное
сознание ожидало перехода всей земли крестьянству, земельной прибавки.
Распространенными были настроения, что решение собственной проблемы
лежит вне индивида (шире — вне крестьянства). Присутствие в сознании
элементов патернализма выливалось в ожидание земли от власти. Столы-
пинская реформа выдвинула другие ценностные ориентиры, в принципе не
чуждые крестьянству, но в тот момент не имевшие для него того значения,
как земельная прибавка. У крестьян появлялся и другой аргумент — «сколь-
ко я навоза ввалил», — влекший к укреплению землепользования, он сохра-
нялся и в 20-е годы: «Неужель же мои разработанные полосы достанутся ло-
дырям, а его каменистая дичь — мне». Желание крестьян — это при будущем
переделе получить свои же участки, политые потом»3.
Столыпин ориентировался на такой тип мышления, которому, как от-
мечал корреспондент ВЭО, крестьянин Тульской губернии свойственно
«самому за себя думать и самому пробивать для себя дорогу» 4.
На неуспехе столыпинской реформы сказались как распространенные
среди правящей элиты иллюзии, будто достаточно для общественного про-
гресса снять внешние утеснения с крестьянства, символом которых высту-
1 Фаресов А. И. Мужики и начальство. СПб., 1906. С. 169.
2 Коновалов Ив. Очерки современной деревни. СПб., 1913. С. 21.
3 Революция права. 1928. № 4. С. 67—68.
4 Чернышов И. В. Община после 6 ноября 1907 г. Ч. 1. СПб., 1917. С. 110.
240
пала община. Крестьянству тоже была свойственна иллюзия, что прибавка
земли неизбежно приведет к подъему крестьянских хозяйств.
Поскольку в реформе в качестве приоритетного было выдвинуто неаде-
кватное представлениям большинства крестьянства направление преобразо-
ваний, она спровоцировала рост уравнительных настроений крестьянства.
Его социальный тонус оказался в 1917 г. столь высоким, что готовящаяся
Временным правительством аграрная реформа пережила великую драму на
фоне демократических иллюзий ее авторов и революционного нетерпения
масс. Крестьянское движение за землю, за обретение своих гражданских
прав, за преодоление чувства социальной ущербности меняло психологию.
Большевики смогли использовать разнообразный и противоречивый мир
крестьянских чувств и настроений, потребностей и возможностей для созда-
ния возможно более широкой базы своих преобразований, прибегая к убеж-
дению и принуждению. Коммунистическое руководство страны готово было
идти на компромиссы с крестьянством, если этому руководству угрожала
потеря власти (переход к нэпу), сохранять личное подсобное хозяйство в 30-
-е годы или идти на ломку деревенского уклада в 40- 50-е. Ограниченно-ли-
беральные попытки аграрных реформ 2-й половины XX в. довершили фор-
мирование такого деревенского типа, для которого уход в город, а главное —
выталкивание своих детей из села пересиливало потребность в целостности
и самодостаточности сельского мира.
Приобщение крестьянства к современной цивилизации сопровожда-
лось потерями важных черт крестьянского строя, определявшихся некогда
существованием самостоятельного семейного хозяйства и общины. Во мно-
гих случаях власть выступала антагонистом его исторической памяти, его
традиций. Раскрестьянивание, бывшее естественным процессом в обществе,
выходящем и решающем проблемы модернизации, в России XX века, осо-
бенно в условиях советской системы и общественного производства приоб-
рело своеобразный характер. Крестьянское хозяйство потеряло свою отно-
сительную самостоятельность, а крестьяне превратились во многом в наем-
ных рабочих с наделом в виде личных подсобных хозяйств. Сознание совре-
менных крестьян представляет синтез традиционной крестьянской «этики
выживания» с коллективизированным сознанием, сформированным совет-
ской эпохой.
Современная реформа, имея в своем арсенале деструктивное отноше-
ние к сложившимся за годы советской власти типам хозяйств, а главное —
социально-психологическому типу работника на земле, сталкивается с нега-
тивным отношением к ней деревни. Неделикатное вторжение реформаторов
в сферу деревенской жизни ведет к закреплению крестьянских поведенче-
ских стереотипов, подкрепленных его исторической памятью.
Наиболее привлекательные черты колхозно-совхозного строя — соци-
альная защищенность, гарантированный заработок, совместный труд — в ус-
241
ловиях реорганизации начинают исчезать и вызывают критическое отноше-
ние к происходящему. Создавшаяся на селе ситуация нарушает важнейшие
моральные принципы деревенской жизни (отмеченные в мировом крестья-
новедении как характерные для развивающихся стран, но с долей условно-
сти применимые и для России) — равенство всех крестьян и обязанности
богатых по отношению к бедным соседям. У нас в последние десятилетия
обязанности «богатого» по отношению к бедным играло государство, кото-
рое одновременно поддерживало известное материальное и прочее равнове-
сие в деревне (например, дотации слабым хозяйствам, уравниловка в оплате
и прочее). Не только образование самостоятельных (фермерских) хозяйств,
но и акционирование коллективных нарушает былое равенство. Появление
новых структурных элементов требует от человека переориентации его тру-
довых навыков.
Опросы деревенских жителей, проведенные Центром гуманитарных ис-
следований в ряде черноземных и нечерноземных областей России, показа-
ли, что настроению большинства крестьян свойственно ощущение лишенно-
сти перспективы, которую оно, как казалось, имело еще совсем недавно. У
людей нет ожесточенности, скорее — растерянность, обида, досада. В литера-
туре уже отмечалось, что правительственная политика, нарушающая при-
вычные условия производственной деятельности, не обязательно ведет к
вспышкам агрессии, напротив, часто становится почвой для возникновения
социальной апатии. Она возникает тогда, когда происходит слишком интен-
сивное вторжение государства в аграрную сферу, насаждение новых эконо-
мических, социальных, правовых и прочих институтов’. Для крестьянского
сознания особенно характерной оказывается раздвоенность, которая наибо-
лее рельефно наблюдается в его отношении к власти.
В крестьянстве генетически заложено недоверие к власти, равно как и
опасение за свою судьбу от последствий верховных распоряжений и поста-
новлений. Любой, даже мало-мальски адекватный ожиданиям крестьян указ
они воспринимают как очередное грубое вмешательство в сельский уклад и
не исключают репрессивных действий властей. Первое, что упомянула, на-
пример, 84-летная тамбовская крестьянка, жительница дер. Красивка Арина
Ильинична Губина: «А старики, бывало, говорили, что вот сейчас, может и
хорошо, но жди плохого». Но крестьянство не мыслит себя и вне сфер госу-
дарственного влияния. Казалось бы, традиционное недоверие к власти спо-
собно порождать иные ориентации. Видимо, сказывается целенаправленно
формируемая в советское время зависимость крестьян от власти, принимав-
шая нередко характер иждивенчества. Крестьянство апеллирует к власти в
поисках стабильности, дисциплины и порядка. Оно плохо представляет себя
1 Ксенофонтова Н. А. Африканское крестьянство: перемены в общественном сознании
М„ 1990. С. 126.
242
вне системы государственного регулирования и гарантированного социаль-
ного обеспечения. Поэтому сильный протест в крестьянах вызывает отноше-
ние к ним государства, по воле которого крестьянство оказалось как бы на
периферии реформ. «Сейчас с народом совсем не считаются и не скрывают
этого. Раньше хоть делали вид», — заметил крестьянин из Мценского рай-
она Орловской области. Другой к этому добавил: «Все молятся на бога, а он
не дает, правительство дает». Люди считают, что правительство ведет себя
нечестно: «если бы к нам по-человечески относились...»
Изменения в деревне вызывают к жизни всевозможные мифологемы,
порожденные исторической памятью крестьянства. Особенно это касается
оценки событий недавнего прошлого. Существует правда истории и правда
исторической памяти, которые, очевидно, не всегда совпадают. Историче-
ская память избирательна, кроме того, она «работает» как бы в нескольких
проекциях. Еще несколько лет назад крестьянство оценивало период кол-
лективизации как самый тяжелый и трагичный в своей истории. Сложная
современная ситуация выносит на первый план другие проблемы, оттеснив
более далекое время. К нему скорее философское отношение: что было, не
вернешь, живем сейчас. Сегодняшнее тяжелое время заслоняет все. Что важ-
но — упор делается на психологическую атмосферу «раньше» и «теперь».
Пожалуй, наиболее часты сравнения с послевоенным периодом; разруха еще
больше ощущается психологически на фоне благополучия последних лет,
«хуже всего крестьянам жилось сразу после войны и сейчас. После войны
понятно, но тогда жили надеждами и понемногу все выправилось, дело шло
на подъем. Сейчас трудности создали сами, политикой неправильной. Ви-
деть, как все идет насмарку — тяжко».
Сильна ностальгия по «старым, добрым временам», в которых все было
определено и которые несли в себе гарантии стабильности. Таким временем
представляются 70-е годы, которые, как бывает в российской истории, пер-
сонифицируются. Иллюзия в отношении этих лет очень характерна для кре-
стьянского сознания. Говоря словами Дж. Скотта, «теперь переоцененное
прошлое стало необходимым для оценки пугающего настоящего». Преобла-
дают представления о бесконфликтности этого периода, даются оценки мо-
рально-этического типа. Подчеркивают отсутствие жизненного тонуса: «у
людей плохое настроение, радость исчезла, постоянное беспокойство», «на-
строения нет, жизнь не радует», «раньше я с душой на работу шел». Тогда
жилось «лучше, веселее, спокойнее, хотя, может, имущества всякого было
поменьше, чем сейчас, но отношения между людьми были лучше, уверен-
ность в будущем была, а сейчас наперед ничего не скажешь — что будет».
Крестьяне к тому же ценят не только относительное материальное благопо-
лучие («при Брежнева зарплата была человеческая, и мясо лежало, и колба-
са, и импорт», «при Брежневе хоть хапали, да нам давали»), но и факт, что с
ними худо-бедно считались. Крестьяне считают, что в эти годы между ними
243
и властью был достигнут компромисс, который был следующим образом
охарактеризован орловским крестьянином: «В 70-е годы дали свободу кре-
стьянину, возможность работать на себя и на государство».
В наиболее взвешенных ответах крестьян, особенно тех, кто готов само-
стоятельно хозяйствовать или создавать небольшие коллективы, нет иллю-
зий по поводу исторического прошлого деревни: крестьянству всегда жи-
лось тяжело. Хотя 70-е годы и были сравнительно благополучными, каждое
время несет элементы принуждения по отношению к крестьянству. Из всей
своей истории крестьянство выносит прежде всего опыт выживания, и ком-
промисс, достигнутый между ним и властью к началу 80-х годов XX века
быд выстрадан крестьянством, отстаивавшем свое право быть таковым.
Для крестьян в оценке современного периода как раз оказывается важ-
ным то, что разрушается с таким трудом созданная сравнительно налажен-
ная система отношений «государство — крестьянство». Крестьянство поэто-
му не спешит порывать с колхозами: так, коллективом легче, чем в одиночку
выходить на уровень этих отношений. Срабатывает коллективная историче-
ская память крестьян, для которых всегда было важно иметь посредствую-
щее звено в своих отношениях с некрестьянским миром. Такую функцию
вплоть до коллективизации выполняла община.
Некогда же община выступала аккумулятором и транслятором истори-
ческой памяти. Исчезновение общины ослабляло проявление исторической
памяти. Включение в новые для крестьянства общности происходило болез-
ненно, традиционные формы общности заменялись модернизированными, а
традиционные формы трансляции исторической памяти — официальной
идеологией, государственной системой воспитания и образования. Благода-
ря сохранению деревенской формы поселения действие генератора памяти
не было разрушено, но ослаблено несомненно. Уход крестьянства в город,
сселение неперспективных деревень подрывало корни исторической памя-
ти. Нарушен нижний ярус сельского поселения: для современного аграрно-
исторического пейзажа стало типично, что работники совхозов и колхозов
живут в многоэтажных домах на центральной усадьбе, а маленькие деревни
населены пенсионерами или работающими в городе.
Но именно сейчас для крестьянства оказывается важным чувство общ-
ности — семейной и местной. Оно и фермерство воспринимает болезненно
не только потому, что в деревне трудно расстаться с уравнительными сте-
реотипами. Крестьянство не хочет мириться с тем, что работающих в сель-
ском хозяйстве разделили на две категории. С конца 1991 г., когда началась
реорганизация колхозно-совхозной системы по сути были искусственно
противопоставлены одни группы сельскохозяйственных производителей —
другим. Тогда нарождающееся фермерство имело не только экономическую,
но и психологическую поддержку государства, в то время как основная мас-
са колхозно-совхозного крестьянства оценивалась как консервативная сила
244
которая не может ничего сама изменить в аграрном секторе. Просчет власти
на уровне крестьянской ментальности сказался на общей атмосфере. Из-
вестное противостояние фермеров и остальных работников села произошло.
Правда, фермеры внесли некоторый элемент брожения, но ситуация сейчас
одинаково тяжела как для индивидуальных, так и для коллективных произ-
водителей. Нежелание уйти в фермеры для большинства крестьян (помимо
причин экономического характера) психологически объяснимо. Принад-
лежность к сельскому сообществу, включенность в него, возможность обла-
дания информацией на привычном локальном, но тем не менее значимом
уровне (в отличие от горожанина с его глобалистскими устремлениями) и
обеспеченность некоторой защитой своей производственно-территориаль-
ной общности — несомненная ценность для крестьян. Это их образ жизни.
Коллективная память срабатывает и тогда, когда речь идет о прошлом,
и тогда, когда из этого прошлого черпаются аргументы для настоящего и бу-
дущего: «при столыпинской реформе крестьяне и то объединялись», «в оди-
ночку человек никогда не жил. И тогда община была, и работы общие, но ка-
ждый работал на себя. На хуторах жили немногие. При колхозной жизни
людям надежнее, но не хватает самостоятельности». Также не случайно, что
для наиболее энергичных на селе, принимающих и готовых вести самостоя-
тельное хозяйство, эффективность такого хозяйства — не в индивидуаль-
ном, а в небольшом коллективе.
Крестьянам важно сохранение своего крестьянства, которое, как им
представляется, теряется с переходом к фермерству. Фермера считают кре-
стьянином в том случае, если он сам трудится на земле, все зарабатывает
своими руками. Интересно, что кроме указанного критерия для крестьян
значим и другой: характер отношений с государством. В представлении кре-
стьян фермеры — не крестьяне, они «рвачи, все себе, государству ничего не
дают». «Фермер — собственность большая. Крестьянин заработал и сдал го-
сударству, а фермер — завтра помещик, все себе», «крестьянин любит свой
труд, а фермер свой доход», — так рассуждают орловские и нижегородские
крестьяне.
Для самих же фермеров, с одной стороны существенными оказываются
их «родовые», крестьянские черты. Показательны в этом смысле мотивы
создания самостоятельных хозяйств. Фермер Владимир Ковальчук (Орлов-
ская область), дед которого хозяйствовал на сибирской заимке, считает со-
временное фермерство по сути старой, забытой формой. Для орловчанина
же Ивана Семенова, долго работавшего на заводе, решающим оказалось его
крестьянское происхождение (к тому же его предки — государственные кре-
стьяне), уход в фермеры — «зов крови, зов земли». И вместе с тем, фермеры
считают, что обладают уже иным социальным статусом. Фермер Матвеичев
из Мценского района Орловской области крестьянином называет того, кто
живет по старым народным обычаям, а фермера относит к новому времени.
245
Еще дальше «уходит» фермер Вячеслав Касьянов, участник первого в Рос-
сии земельного аукциона в Нижегородской области. Скрупулезно перечис-
ляя скот, бывший в хозяйстве деда, вынужденного в 1929 г. прибегнуть к
«самораскулачиванию» и рассматривая свое фермерство как восстановле-
ние исторической справедливости, он стремится вырваться из привычного
крестьянского круга. Для него ориентир — крупнотоварное фермерство с ис-
пользованием наемного труда.
На какие пласты исторической памяти следует опираться, модернизи-
руя аграрный сектор? Вероятно, на те, что способствуют становлению сель-
ских производителей в субъектов реформы. Только многообразный сель-
ский мир даст ответ.
246
Н.А. Ивницкий
(Институт российской истории РАН)
СТАЛИНСКАЯ «РЕВОЛЮЦИЯ СВЕРХУ» И КРЕСТЬЯНСТВО
Крестьянство в массе своей является консервативной частью общества.
Оно с предубеждением относится ко всякого рода новшествам, изменению
его социально-экономического положения, хозяйственного уклада жизни.
Вековая сила привычек и навыков, традиций и устоявшихся стереотипов
сказались на психологии крестьянства. И если и менялось его отношение к
новшествам, то только тогда, когда оно на собственном опыте, на практике
убеждалось в его преимуществах и выгоде. Именно поэтому крестьянство
поддержало аграрные реформы Советской власти в 1917—1918 гг. (сбылась
вековая мечта о ликвидации помещичьего землевладения, перераспределе-
ния земель и т. п.). Однако применение насилия, игнорирование интересов
крестьянства в годы военного коммунизма (введение продразверстки, тру-
довой и гужевой повинностей, мобилизация в Красную армию) резко изме-
нили отношение крестьян к Советской власти, превратив их из союзников в
противников.
С переходом в начале 20-х годов к новой экономической политике кре-
стьянство вновь поддержало мероприятия Советов. Но уже с середины и в
особенности с конца 20-х годов отношение крестьянства к Советской власти
опять ухудшились. Провозглашение курса на сплошную коллективизацию,
применение насилия и репрессий к нежелающим вступать в колхозы вызва-
ли решительное сопротивление середняцкой и зажиточной части деревни.
Правда, батрацко-бедняцкие слои крестьянства в значительной мере под-
держали курс на коллективизацию, поскольку им нечего было терять, а в
колхозах с помощью государства они надеялись поправить свое экономиче-
ское положение. Вот характерный документ того времени — заявление кре-
стьянина-бедняка (ЦЧО): «Октябрьская революция дала мне землю, я из
года в год получал кредит, завел себе плохонькую лошадку, но, несмотря на
это, с нищетой, бедностью я никак не могу покончить. Лошадь меня объеда-
ет, инвентарем я никак не обзаведусь, землю обработать не могу, дети ходят
раздетые, голодные, и я не могу никак поднять хозяйство... По-моему вывод
один: идти в тракторную колонну...»
Большинство же крестьян-собственников не желали вступать в колхо-
зы и оказывали сопротивление принудительному вовлечению в коллекти-
вы. Приведем в этой связи еще один документ. В письме И. В. Сталину кре-
стьянин-середняк А. И. Панов (раскулаченный в 1930 г.), объясняя причи-
247
ны отказа крепких середняков и зажиточных вступать в колхозы, писал:
«Зажиточные труженики являлись самыми ярыми, самыми непримиримы-
ми агитаторами и противниками коллективизации. Они совершенно не ве-
рили в возможность построения жизненных, рентабельных колхозов и ни
под каким видом не желали рисковать, не желали выпускать «синицу» из
рук ради «журавля в небе».
Мужик — практик, мужик — великий реалист! Он, по пословице, даже
и «глазам своим не верит — все руками щупает». Мало ли крестьян побыва-
ло в мировую войну заграницей и в качестве союзников, и в качестве плен-
ников? И нигде никогда ни там, ни у себя дома они не видели колхозного
строя, ни даже не слышали о нем»1. Поэтому они не хотели рисковать, не хо-
тели расставаться со своим хозяйством, со своей собственностью ради неиз-
вестного им коллективного, общественного хозяйства, тем более создавае-
мого насильственным путем.
О взглядах и отношении крестьян к проводимой «сплошной коллекти-
визации» свидетельствуют и другие многочисленные документы.
Насильственная коллективизация, начавшаяся с конца 1929 г. и развер-
нувшееся в ходе ее проведения раскулачивание крестьянских хозяйств, вы-
звали недовольство и сопротивление широких масс деревни. Подавляющее
большинство крестьян, в том числе и значительная часть бедняков, не хоте-
ло вступать в колхозы, видя в них новое закрепощение. «Советская власть,
— говорили крестьяне, — организацией колхозов стремится совсем закаба-
лить крестьянство. При царе крестьяне работали на помещиков, а при Со-
ветской власти на коммунистов»1 2.
Крестьяне считали, что колхозы несут не облегчение труда и улучше-
ние жизни, а нищету и разорение. В одном из выступлений крестьянина Ко-
ми республики прямо указывалось: «Советская власть ведет политику, на-
правленную на разорение крестьян»3. Группа середняков и бедняков Алек-
сандровского округа Московской области писала в «Крестьянскую газету»:
«Нам велят идти в колхоз, но мы в колхоз не хотим, так как не видим в нем
ничего хорошего»4.
В ряде мест крестьяне возражали против раскулачивания. Так, в ин-
формационной сводке ГПУ Карелии отмечалось, что когда на собрании бед-
няков и середняков деревни Бор-Пуданцев (Шуньгский район) зашла речь
о раскулачивании, то «почти все присутствующие в один голос закричали:
«У нас в деревне кулаков нет и раскулачивать некого».
Недовольство крестьян, их сопротивление насильственной коллективи-
зации и раскулачиванию принимали различные формы как пассивные, так и
1 Бывший Кремлевский архив Политбюро ЦК КПСС.
2 Госархив Вологодской области. Ф. 399. On. 1. Д. 18. Л. 195.
3 ЦГА Коми АССР. Ф.З. On. 1. Д. 2313. Л. 15.
4 ЦГАНХ. Ф. 7486. Оп. 137. Д. 29. Л. 46.
248
активные. Одной из наиболее тяжелых по своим последствиям форм кресть-
янского протеста против насилия в коллективизации явилось сознательное
уничтожение своего скота перед вступлением в колхоз. Как отмечалось на
ноябрьском (1929 г.) пленуме ЦК ВКП(б), в Поволжье, Казахстане и других
районов с осени началось уничтожение скота, которое стало повсеместным
явлением. К весне 1930 г. общая численность скота в сельском хозяйстве по
сравнению с весной 1929 г. сократилась на 59,2 млн. голов, в том числе ло-
шадей — на 4,1 млн., крупного рогатого скота — на 13,2 млн., свиней — на 7,1
млн., овец и коз — на 34,8 млн. голов1.
Секретарь обкома партии Центрально-Черноземной области И. М. Ва-
рейкис в докладе ЦК ВКП(б) от 18 февраля 1930 г. сообщал, что поголовье
скота к 10 февраля сократилось по сравнению с весной 1929 г.: крупного ро-
гатого скота на 49%, овец и коз — на 67%, свиней — на 86%. Это значит, что
крупного рогатого скота уменьшилось в 2 раза, овец и коз — в 3 раза, свиней
— в 7 раз. «Вокруг вопросов обобществления скота во многих местах проис-
ходили эксцессы, — писал Варейкис. — Особо сопротивляется этому жен-
ская часть населения...»1 2
Другой формой пассивного протеста крестьян против коллективизации
было бегство их в города и промышленные центры. Бежали не только зажи-
точные крестьяне, но и середняки и бедняки, спасаясь от насильственной
коллективизации и раскулачивания. Для Украины и южных районов ЦЧО
местом такого прибежища был Донбасс, для Сибири — Кузбасс и Магнито-
строй, Нечерноземного центра — торфяные разработки Ленинградской об-
ласти. В информационной сводке отдела печати и информации СНК СССР
и СТО сообщалось, что «из числа «мирных» приемов кулака, направленных
к срыву коллективизации, можно отметить усиленную агитацию за выезд на
отхожие заработки». В Бурлукский сельсовет Куйтунского района Иркут-
ского округа поступило 250 заявлений крестьян о выдаче паспортов для вы-
езда на прииски Бодайбо и Алдан3. Всего к лету 1930 г. бежало не менее 200-
250 тыс. семей. Хотя в официальных документах того времени это называ-
лось «самораскулачиванием», фактически это было бегством крестьян из де-
ревни, т. е. пассивной формой сопротивления коллективизации и раскула-
чиванию.
Недовольство крестьян коллективизацией и теми методами, которыми
она проводилась, нашло отражение в жалобах и заявлениях, телеграммах и
письмах, тысячами поступавшими в советские и партийные органы, газеты
и непосредственно Сталину, Калинину. Крестьяне задавали вопросы: «По-
чему в колхозы гонят силком, а не сделают так, чтобы сами шли?», «Могут
1 Там же. Ф. 1562. Оп. 75. Д. 65. Л. 53.
2 Там же. Ф. 7486. On. 1. Д. 49. Л. 106.
Документы свидетельствуют. Из истории деревни накануне и в ходе коллективиза-
ции. 1927-1932 гг. М„ 1989. С. 349.
249
ли считать середняка, если он не идет в колхоз, кулаком или подкулачни-
ком?»1
«По деревням на Украине погромы, грабежи, гонения, террор, выселе-
ние. Только видим разные налоги, бесконечные контрибуции, распродажи.
В коллективы гонят почти силой оружия. Разве это свобода? Это крепост-
ное право,»1 2 — писали крестьяне из Мариупольского округа.
Нажим сверху, гонка темпов коллективизации вынуждали местных ра-
ботников путем угроз и насилия заставлять крестьян вступать в колхозы.
«Если не запишетесь добровольно, — говорили ретивые коллективизаторы в
Коми деревне, — то запишем силой оружия»3. Созданные таким образом
колхозы выдавались за добровольные объединения крестьян.
Секретарь Средне-Волжского крайкома партии М. М.Хатаевич в пись-
ме И. В. Сталину сообщал о настроениях в деревне в связи с коллективиза-
цией и проведением налоговых кампаний: «В условиях недорода мы выбра-
ли всякими платежами из деревни за 6 месяцев (осень 1929 — зима 1930 г.)
более 60 млн. руб., в том числе 13 млн. рублей задатков на трактора. У мно-
гих крестьян представление о коллективизации неизбежно связывалось со
всеми этими трудностями и усилившимся финансовым нажимом на дерев-
ню... Если еще прибавить к этому такие факты, как невыдача колхозникам
ни одной копейки за работу..., как отказ крестьянину в даче ему лошади да-
же для поездки в больницу, как включение десятков сел и поселков без их
ведома в состав всяких «гигантов», как вопиюще невнимательное и мотов-
ское отношение большинства правлений колхозов к выдаче нарядов на вся-
кие работы (а все эти факты имели место), то приходится удивляться только
долготерпению крестьян, которые до начала марта молча сносили эти без-
образия»4.
Недовольство крестьян коллективизацией, раскулачиванием и переги-
бами в налоговой политике стало проявляться не только весной 1930 г., как
утверждалось в письме Хатаевича, но еще зимой 1930 г, о чем свидетельст-
вуют массовые выходы крестьян из колхозов в январе 1930 г. (Чапаевский
район Самарского округа). По признанию того же Средне-Волжского край-
кома, в январе «массовые противоколхозные выступления прошли по всем
округам»5. Всего в крае в первом полугодии 1930 г. произошло 585 массо-
вых выступлений6.
17 января 1930 г. Острогожский окружком партии информировал об-
ком ВКП(б) ЦЧО о массовых выступлениях женщин двух деревень против
1 Там же. С. 328.
2 ЦГАНХ. Ф. 7486. Оп. 131. Д. 29. Л. 39.
3 9. ЦГА Коми АССР. Ф. 3. On. 1. Д. 2313. Л. 8,46.
4 б. Кремлевский архив Политбюро ЦК КПСС.
5 ЦГАНХ. Ф. 7486. Оп. 137. Д. 131. Л. 52.
6 Исторические записки. Т. 80. С. 101.
250
коллективизации и против «нажима на кулака», которые едва не переросли
в восстание. «Со стороны партийных представителей в связи с этим выступ-
лением женщин, — говорилось в письме окружкома, — были допущены не-
выдержанность и грубость (стрельба вверх, грубые ругательства и т. п.), ко-
торые могли вызвать восстание».
И действительно, обстановка была напряжена до предела. Толпа заняла
помещение сельсовета, выбила стекла в окнах, избила двух комсомольцев,
председателя колхоза, милиционера, прогнала из соседнего села членов ар-
тели и захватила обобществленное имущество. Вскоре аналогичные выступ-
ления вспыхнули и в других селах Острогожского округа. Возмущенные на-
силием крестьяне сбивали замки с общественных амбаров и сараев, разбира-
ли обобществленные семена, скот, громили дома местных советских и пар-
тийных работников, избивали уполномоченных по коллективизации.
Массовые крестьянские выступления зимой 1930 г. приняли широкий
размах и острые формы. В ЦЧО, по сообщению Варейкиса, с 17 декабря
1929 г. по 14 февраля 1930 г. произошло 38 крестьянских выступлений, в ко-
торых приняло участие более 15 тыс. человек. «В отдельных местах, — писал
Варейкис, — толпы выступающих достигали двух и более тысяч человек...
Масса вооружалась вилами, топорами, кольями, в отдельных случаях обре-
зами и охотничьими ружьями». Для их подавления применялась вооружен-
ная сила. Так, в Острогожском округе 6 выступлений были подавлены вой-
сками. В селе Казацком крестьяне осадили школу, где находились предста-
вители района и окружного ОГПУ и держали их в осаде до 2-х часов ночи*.
В конце января — феврале 1930 г. массовые выступления я охватили
ряд селений Таловского, Старо-Оскольского, Ново-Оскольского, Ранен-
бургского, Сосновского районов, а также Россошанский и северную часть
Козловского округов. В начале марте в 54 селах Козловского округа в анти-
колхозных выступлениях участвовало 20 тыс. человек. В марте в Россошан-
ском округе на почве раскулачивания произошло крупное выступление кре-
стьян в 2 тыс. человек. «Повстанцы вооружены чем попало, оружием тоже»,
— сообщал Варейкис Сталину. Против них был направлен отряд ОГПУ,
встреченный толпой в тысячу человек. В результате столкновения 18 чело-
век убито, 8 ранено1 2.
Об аналогичных фактах крестьянского сопротивления 26 марта теле-
графировал Каганович Сталину: «Последние дни дают рост новых выступ-
лений в области в защиту высылаемых кулаков. За два дня зарегистрирова-
но 11 случаев активного сопротивления при выселении кулаков.» Недалеко
от Воронежа в селе Бобяково толпа до тысячи человек не давала выселять
1 ЦГАНХ. Ф. 7486. On. 1. Д. 49. Л. 111-110
2 б. Кремлевский архив Политбюро ЦК КПСС.
251
раскулаченных, требуя возвратить им имущество, « освободить арестован-
ных, выселить из села коммуну».1
В феврале 1930 г. произошли массовые выступления крестьян в Екате-
рининском, Ново-Егорлыкском, Ново-Манычском сельсоветах Таганрог-
ского района Северо-Кавказского края. Выступления проходили под лозун-
гами: «Долой колхозы!», «Мы за советскую власть, но без коллективиза-
ции!»1 2
Крупные антиколхозные выступления крестьян зарегистрированы на
Украине, в Казахстане, Поволжье, Сибири, на Северном Кавказе, в респуб-
ликах Средней Азии. Особенно острый характер приняло выступление кре-
стьян в селе Началове Астраханского округа Нижне-Волжского края, кото-
рое произошло 22 февраля в связи с выселением 26 семей раскулаченных.3 В
выступлении участвовало 700 человек (всего в селе имелось 980 дворов).
Хотя поводом к началу восстания послужило выселение кулаков, причины
его были не только в этом. Они заключались в «голом администрировании»,
насилии над религиозными чувствами крестьян (закрытие церкви и арест
священника), а также в провокационных действиях партийных и советских
работников (грубость, насилие, стрельба из оружия и т.п.). Недовольство
крестьян принудительной коллективизацией вылилось в открытое восста-
ние, в ходе которого было убито 6 и ранено 10 коммунистов и деревенских
активистов. Власти арестовали 127 участников восстания. А в это время сек-
ретарь Нижне-Волжского крайкома Б. П. Шеболдаев сообщал Сталину, что
«вся работа в крае протекает без всяких осложнений, при большом подъеме
батрацко-бедняцких масс»4.
На деле все было иначе. Операция по раскулачиванию и коллективиза-
ции происходила очень болезненно, вызывая сопротивление крестьян. Даже
в официальных документах карательных органов (ОГПУ, НКВД) признава-
лось, что еще в январе 1930 г. стали обнаруживаться «признаки перераста-
ния значительного числа массовых выступлений в упорные, длительные
волнения». Признавалось также и то, что большинство крестьянских волне-
ний непосредственно было связано с перегибами и насилием в коллективи-
зации, «причем именно такие выступления являются наиболее затяжными
и сопровождаются избиениями и расправой толпы над активистами и совет-
скими работниками»5.
Особенно характерным это было для Украины, ЦЧО, Узбекистана, Гру-
зии, Северного Кавказа и других районов. В январе 1930 г. зарегистрирова-
но 346 массовых выступлений (125 тыс. человек), в феврале — 736 выступ-
1 Там же.
2 Чернопицкий П. Г. На великом переломе. Ростов-на-Дону, 1965. С. 101—110.
3 Путь трудовых побед. Волгоград, 1967. С. 236—216, 432.
4 Там же. С. 239.
5 б. Кремлевский архив Политбюро ЦК КПСС.
252
лений и более 220 тыс. участников в них. С 1 по 15 марта произошло 595 вы-
ступлений крестьян (без Украины) с числом участников в них примерно.
230 тыс. За это же время волнения охватили 500 населенных пунктов Ук-
раины. По нашим подсчетам, в марте 1930 г. в Белоруссии, ЦЧО, на Нижней
и Средней Волге, Северном Кавказе, в Сибири, на Урале, в Ленинградской,
Московской, Западной, Ивано-Вознесенской областях, в Крыму и Средней
Азии зарегистрировано 1642 крестьянских волнений, в которых приняло
участие не менее 750—800 тыс. человек. Что касается Украины, то здесь, на-
до полагать, крестьянские восстания охватили более тысячи населенных
пунктов. Как сообщал начальник ГПУ Украины В. А. Балицкий Сталину
(30 марта), Во всех округах пограничной зоны (Шепетовка, Бердичев, Во-
лынь, Коростень, Тульчинский округ, Могилев, Каменец-Подольск, Проску-
ров, Винница, Одесса, Молдавия) «имели место массовые волнения, а кое-
где и вооруженные выступления». В Тульчинском, Могилевском и Винниц-
ком округах было «поражено» 343 сельсовета, причем 73 сельсовета раз-
громлены, изгнан сельский актив и ликвидирована Советская власть, в 81
сельсовете крестьяне оказывали войскам ОГПУ вооруженное сопротивле-
ние. В Соболевском районе восставшие (до 1000 человек) разгромили рай-
исполком и потребовали освобождения арестованных крестьян. В Лучин-
ском районе Могилевского округа толпа крестьян разгромила сельсовет, из-
брала старосту и постановила повесить 10 наиболее активных комсомольцев
и 10 — выселить1.
Резко отрицательное отношение крестьян к раскулачиванию прояви-
лось в Запорожском, Сталинском, Зиновьевском, Полтавском, Луганском,
Херсонском, Мариупольском и других округах УССР. По неполным дан-
ным, здесь было только в последние дни мая 1930 г. зарегистрировано 37
массовых выступлений в связи с раскулачиванием. Наиболее упорное про-
тиводействие раскулачиванию оказали крестьяне Зиновьвского округа. В
селе Разумовка волнения приняли затяжной характер. Собравшаяся 29 мая
толпа заявила, что «к требованиям против раскулачивания и расселения
присоединяет возражения против обработки земли сельхозартелью и на-
стаивает на открытии церкви». В селе Н.-Гуполовка крестьяне заявили
представителям района и округа: «Давайте собрание; мы не раскулачивали,
мы не выселяли, они там гниют, а дети умирают». В с. Новоселовка толпа
крестьян в тысячу человек заставила прекратить раскулачивание, а прибыв-
ших на место помощника прокурора и агента уголовного розыска избила»1 2.
В сводке ОГПУ от 17 марта 1930 г., посланной Сталину, была произве-
дена группировка районов по степени остроты крестьянских волнений. К
первой группе отнесены «сильно пораженные» районы — ЦЧО, Украина,
1 Там же.
2 Государственный архив Российской Федерации. Ф. 9414. On. 1. Д. 1943. Л. 123.
253
Московская область, Узбекистан, Белоруссия, Грузия, Дагестан, Северный
Кавказ, Киргизия и Средняя Волга. Ко второй группе — «пораженные» рай-
оны — Нижняя Волга, Западная область, Армения. К третьей группе — Урал
и Сибирь.
Разумеется, эта группировка относительна. Во-первых, она не охваты-
вает всех районов СССР и, во-вторых, она учитывает волнения только в ян-
варе — первой половине марта, хотя выступления крестьян продолжались
до лета 1930 г. Тем не менее такая группировка позволяет выявить степень
остроты борьбы крестьян в самый трагический период сплошной коллекти-
визации.
Во время крестьянских волнений, отмечалось в сводке ОГПУ, восстав-
шие разгоняли сельсоветы, арестовывали местных работников, требовали
предания их суду и даже расстрела за насилие в коллективизации, освобож-
дения арестованных*. Нередки были случаи, когда собрания по организации
колхозов перерастали в антиколхозные. Так, в станице Темиргоевской (Се-
верный Кавказ) созванное 10 января собрание для организации колхоза
«Гигант» закончилось требованием крестьян прекратить сплошную коллек-
тивизацию, раскулачивание и хлебозаготовки. Участники собрания вышли
на площадь и устроили многотысячный митинг протеста против коллекти-
визации. Прибывшие в станицу секретарь райкома партии и председатель
райисполкома попытались «навести порядок» — арестовали одного из «за-
чинщиков» волнений, но толпа освободила его. Набатом был созван народ
на площадь, численность которого достигла 6 тыс. человек. В станицу был
вызван кавалерийский отряд, но он был окружен восставшими. Волнения
крестьян и казаков продолжались здесь почти неделю.
В Средне-Волжском крае, в селе Иваново Пензенского округа, присутство-
вавшие на собрании 600 крестьян выступили против организации колхоза.
Борьба крестьян принимала все более острые формы. В ряде районов —
на Северном Кавказе (Дагестан, Карачай и др.), в Средней Азии, Казахстане
— возникали вооруженные отряды (конные и пешие), на борьбу с которыми
посылались части Красной Армии и войска ОГПУ. Иногда отряды восстав-
ших достигали нескольких сот человек, вооруженных огнестрельным и хо-
лодным оружием. На Северном Кавказе, например, возникло несколько та-
ких отрядов. В одном из них насчитывалось 1200 штыков, 400 сабель, артил-
лерия, в другом — 600 штыков, 200 сабель и тоже артиллерия. В Дагестане
11 марта вспыхнуло Дйдаевское восстание. Командовал отрядом восстав-
ших Вали Догиев — бывший командир красных партизан. Его отряд за неде-
лю (с 11 по 17 марта) вырос с 70 до 360 человек.
Два восстания в Карачае и Черкессии, охватившие Баталпашинский и
Учкуланский районы, насчитывали до 2 тыс. участников. Кумско-Лоовский
1 б. Кремлевский архив Политбюро ЦК КПСС.
254
шариатский полк (400 сабель) 20 марта начал наступление на Кисловодск, а
Учкуланская группа восставших — на Микоян-Шахар. В районе Эльбурган,
в 40 км от Микоян-Шахара, действовал отряд Айсанова в количестве 200-
250 человек. Несколько отрядов в других районах Северного Кавказа (Ар-
мавирский округ, Карачай) общей численностью в 300-350 человек. Против
восставших действовали регулярные части Красной Армии. За 10 дней боев
в марте восставшие потеряли около 200 убитых, 100 раненых, 278 человек
раненых.
В Чечне, в одном из районов, в отрядах восставших насчитывалось до
250 человек. За неделю боев (с 20 по 26 марта) они потеряли 35 человек уби-
тыми, 58 — пленными; потери войск РККА составили: 8 убитых, 18 раненых
и 27 пленных.
Об обстановке того времени можно судить по следующим документам:
«25 марта 1930 года. Прокурору республики. Копия: Сталину.
Микоян-Шахар объявлен на осадном положении. Весь Карачай охвачен
восстанием. Повстанцы имеют свои комитеты. Военные действия продолжа-
ются. Требуется организация ревкома. Повстанцы упорно сопротивляются,
предъявляют политические требования. Облисполком, обком бездействуют.
Санкционируйте создание трибунала или политической тройки. Прокура-
тура и суд закрыты. Ждем срочных указаний.»
«29 марта 1930 года. Наркомюст Янсону.
Карачае, Черкессии организовалась банда 800 человек. Заняла ряд ау-
лов, доходила до Кисловодска, Микоян-Шахара. Под Кисловодском разби-
та. Чрезвычайные органы не разрешены»1.
Настоящие сражения развертывались между восставшими и частями
Красной Армии и войсками ОГПУ в Сибири, на Украине, в ЦЧО и других
регионах. В Мухоршибирском районе Бурят-Монгольской АССР число
повстанцев достигало 800 человек, в боях они потеряли 58 человек убитыми
и 620 человек пленными1 2. Усть-Пристанский отряд восставших возник 9—
10 марта и насчитывал около 300 человек. В отряде середняки составляли
38%, бедняки — 24%. Восставшие намеревались двинуться на Бийск, захва-
тить его и распространить восстание на всю Сибирь. Его лозунги: «Долой
колхозы! Разбирайте обобществленный скот!», «Советская власть без ком-
мунистов!» 12—13 марта отряд был разбит под с. Уржумом Михайловского
района войсками ОГПУ3.
В Казахстане некоторые отряды восставших достигали нескольких ты-
сяч человек. Отряд Саметова, например, по данным ОГПУ, к 19 марта
1930 г. имел не менее 2—3 тыс. человек, Сатилбилдина — 500 человек и т. д.
1 Там же.
2 Там же.
3 Гущин Н. Я. Сибирская деревня на пути к социализму. Новосибирск, 1973. С. 428—429.
255
Не удивительно поэтому, что 31 марта из Алма-Аты телеграфировали Ста-
лину, чтобы он разрешил для борьбы с восставшими использовать части
Красной Армии, так как войска ОГПУ не справлялись1.
В Средней Азии антиколхозные восстания получили широкий размах.
В письме секретаря Средазбюро ЦК ВКП(б) И. А. Зеленского Л. М. Кагано-
вичу (5 марта) указывалось, что весной в Средней Азии произошло 190 мас-
совых выступлений с числом участников в них 74592 человека. Во время
волнений пострадало 70 партийных и советских работников (25 человек
убито). При подавлении крестьянских выступлений арестовано 2500 чело-
век. Наиболее острая борьба происходила в Андижанском и Ферганском ок-
ругах сплошной коллективизации. С 1 февраля до середины марта здесь за-
регистрировано 58 массовых дехканских выступлений. Иногда они имели
довольно затяжной характер и сопровождались избиениями и убийствами
сельского актива, разгоном колхозов и органов Советской власти, разоруже-
нием милиции. В Андижанском округе, в Курган-Тюбинском районе, в ре-
зультате восстания был убит секретарь партячейки, ранены уполномочен-
ный посевного комитета и некоторые колхозники, разоружены 5 милицио-
неров. В Ферганском округе (Кувинский район) толпа дехкан избила члена
комиссии по раскулачиванию.
В Киргизии, в Базар-Курганском районе, толпа в 400 человек потребо-
вала отмены коллективизации и обобществления орудий и средств произ-
водства. В ходе выступления были убиты два активиста, ранен милиционер
и избит председатель хлопкового товарищества1 2.
Волнения крестьян охватили и республики Закавказья. В Азербайджа-
не отряд восставших под командованием Фатуры, награжденного орденом
Красного Знамени, было 250—300 человек. В Нахичеванской автономной
республике число организованных восставших достигало 400 человек. В На-
хичевани и Карабахе (Азербайджан) развернулось повстанческое движение,
в котором участвовало до 3500 человек. В боях с регулярными войсками
повстанцы потеряли 126 человек убитыми; было арестовано 218 человек, за-
хвачено 250 винтовок, 12 револьверов, 2 тыс. патронов3.
Крестьяне выступали не только против насильственной коллективиза-
ции и раскулачивания, других беззаконий, творимых в деревне, но и против
закрытия и осквернения церквей, ареста и преследования священнослужи-
телей, закрытия базаров и т. п. Особенно болезненно это воспринималось в
национальных районах, где влияние религии было велико. В постановлении
общего собрания жителей аулов Ачкулан, Картоджюрт и Хурзук от 25 марта
1930 г. в связи с уже упоминавшимся восстанием в Карачае говорилось:
1 б. Кремлевский архив ЦК КПСС.
2 б. ЦПА НМЛ. Ф. 62. On. 1. Д. 3259. Л. 368,367-366,360.
3 б. Кремлевский архив Политбюро ЦК КПСС.
256
«Карачаевский народ против Советской власти не восставал и не имел тако-
го намерения, однако, к нашему сожалению, неудовольствие народа против
действий отдельных местных работников вылилось в открытое возмуще-
ние». В течение последних месяцев, указывалось в резолюции, допускались
разные незаконные поборы, раскулачивание середняков, индивидуальное
обложение бедняков и середняков, лишение избирательных прав маломощ-
ных середняков и конфискация у них имущества, насильственное вовлече-
ние в колхозы, аресты и угрозы — все это народ терпел, но когда «попрали
нашу религию, народ не вытерпел» и поднялся на борьбу против беззако-
ния. И хотя восстание было жестоко подавлено, восставшие не покорились
и выдвинули следующие требования перехода к мирному труду: свобода ре-
лигии; амнистия всем восставшим; отозвать из области всех работников, ви-
новных в перегибах; запретить принудительную коллективизацию, устра-
нить перегибы1.
Закрытие церквей и превращение их в склады под зерно, красные угол-
ки и клубы, глумление над религиозными чувствами верующих было повсе-
местным явлением. Это вынужден был признать и ЦК ВКП(б) в закрытом
письме от 2 апреля 1930 г.: «Головотяпство с административным закрытием
церквей, доходившее до грубого издевательства над религиозными чувства-
ми крестьян, зачастую подменяло необходимую и умело организованную ра-
боту в массах против религиозных предрассудков»1 2. Между тем именно По-
литбюро в постановлении от 30 января 1930 г. давало указания о закрытии
церквей и молитвенных домов.
Серьезное недовольство крестьян вызывало и запрещение торговли, за-
крытие базаров, полное обобществление скота. Поэтому Варейкис в письме
Сталину 2 марта 1930 г. писал: «Необходимо как можно быстрее дать ряд до-
полнительных указаний к уставу, в т. ч. указаний, предоставляющих право
колхознику держать корову, свиней, птицу и право продавать излишки про-
дукции, которые у него окажутся». Иначе «мы не только имеем массовое
движение крестьян против колхозов, но уже теперь резко ощущаем сокра-
щение на рынке молочных продуктов, птицы и прочее. Необходимо немед-
ленно дать ряд указаний со стороны ЦК и устранить подобные явления»3.
Наряду с массовым крестьянским движением против колхозов усили-
лась террористическая деятельность кулачества, возросла его активность в
массовых выступлениях. Это и понятно: репрессии и насилие, карательная
политика Советской власти были направлены прежде всего против кулаче-
ства (аресты, раскулачивание, выселение и т. п.). Это не могло не вызвать
обратной реакции. Резко возросло число террористических актов. По непол-
1 Госархив Российской Федерации. Ф. 393. Оп. 2. Д. 1798, 211.
2 Документы свидетельствуют... С. 388.
3 б. Кремлевский архив Политбюро ЦК КПСС
257
9 — 3717
ным данным, только в марте 1930 г. на Украине зарегистрирован 521 терро-
ристический акт, в ЦЧО — 192, в том числе 25 убийств; в Западной Сибири
за 9 месяцев 1930 г. зарегистрировано более 1000 терактов, 624, связанных с
убийством, большая часть которых приходится на зиму — весну. На Урале в
январе — марте было 260 случаев террора, в Новгородском округе Ленин-
градской области — 50 и т. д'
Масштабы террористических актов в конце 1929 — начале 1930 г. были
настолько велики, что на этот счет последовали указания не освещать их
широко в печати. В письме секретаря ЦК ВКП(б) Л.М. Кагановича предла-
галось партийным комитетам: «Избегать раздувания в печати и слишком
частого помещения сообщений о террористических актах кулачества. Сле-
дует публиковать эти сообщения с одновременным (или вскоре) опублико-
ванием репрессий за эти акты»1 2.
В деревне переплетались различные формы борьбы: насилие сталин-
ского руководства по отношению крестьянства и сопротивление последних
насилию, противодействие кулачества политике его экспроприации и борь-
ба батрачества и части бедноты против кулаков. И хотя определяющим фак-
тором политической напряженности в деревне являлись насильственная
коллективизация и раскулачивание, нельзя не признать и социальную вой-
ну внутри крестьянства, которая разжигалась и раздувалась сверху. В том
же письме Кагановича предлагалось «использовать судебные процессы для
мобилизации бедноты и батрачества против кулачества.»
Бедняки и батраки были и материально заинтересованы в раскулачива-
нии, поскольку часть конфискованного имущества распределялась между
ними. Так, в Березовском районе Одесского округа батракам было передано
105 кулацких домов. Из Иваново-Вознесенской области (Костромской ок-
руг, Красносельский район) сообщалось, что в дома раскулаченных «всели-
ли бедноту, которая без квартир, часть пустили под ликпункты»3.
Естественный социальный антагонизм между бедняцко-батрацкой ча-
стью крестьянства и зажиточными элементами деревни, как уже отмечалось,
искусственно разжигался сталинским партийно-государственным аппара-
том. В сводке информационно-статистического сектора оргинструкторского
отдела ЦК ВКП(б) от 24 января 1930 г. сообщалось, что в ЦЧО партийные
комитеты давали указание разжигать классовую ненависть к кулачеству и
держать «под особо неослабным наблюдением все места, где проявляется
влияние кулачества.., наступая на них нарастающими темпами»4.
Главным и определяющим фактором обострения классовой борьбы в
дереве в период сплошной коллективизации являлась политика Коммуни-
1 Там же.
2 Там же.
3 Документы свидетельствуют... С. 355,357.
4 Там же. С. 320.
258
стической партии и Советского государства по отношению к крестьянству.
Именно она до предела обострила политическое положение не только в де-
ревне, но и в стране в целом. Хотя политика насилия и репрессий исходила
от центра, от Сталина и его окружения, ее непосредственное проведение
возлагалось на местные партийные и советские органы, поэтому гнев кре-
стьянства был направлен в первую очередь против местных работников.
Сталинская политика в деревне поставила страну на грань гражданской
войны, которая зимой — весной 1930 г. фактически уже развернулась.
259
9*
Д. X. Ибрагимова
(Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова)
РЫНОЧНЫЕ СВОБОДЫ И СЕЛЬСКИЙ МЕНТАЛИТЕТ.
ЧЕГО ЖАЖДАЛ КРЕСТЬЯНИН ПРИ НЭПЕ?
Актуальность проблем, связанных с сельской сферой, не подлежит сом-
нению. Сегодня социально-психологические ее аспекты, взятые в историче-
ской ретроспективе, имеют ключевое гуманитарное значение. Их разработка
позволяет выявить глубинные основы менталитета крестьян, его трансфор-
мацию, вызванную особенностями каждого конкретно-исторического этапа.
Своеобразие ситуации перехода к нэпу заключалось в смене государст-
венно-централистской модели экономического развития, вызвавшей извест-
ное раскрепощение социальной и духовной сфер. Конечно, было бы наивно
и догматично противопоставлять нэп предшествующим и последующим
этапам советского общества, ибо сама новая экономическая политика пред-
ставляла собой сложное переплетение тенденций, закономерностей «старо-
го» и «нового», отражавшихся в общественном сознании. В свою очередь,
взгляды, установки, настроения селян, будучи специфическим иллюмини-
рованием действительности, являлись и побудительными мотивами их пра-
ктической деятельности.
Проблема исследования сознания селян в нэповских условиях перехода к
рынку чрезвычайно многогранна.1 Однако при всем обилии работ, в той или
иной мере связанных с данным сюжетом, по-прежнему в поле зрения исследо-
вателей попадает лишь достаточно ограниченное число элементов сознания
селян — их отношение к продналогу, к Производственной кооперации, к Со-
ветской власти и правящей партии, к процессу социального расслоения. Ряд
вопросов (например, выяснение мнений селян о возможности и необходимо-
сти регулирования социально-аграрной сферы в условиях перехода к рынку,
эффективности новых форм организации труда на селе и т. д.) не ставятся
или же априори имеют однозначную, если не конъюнктурную, трактовку. Что
же касается всего «комплекса» Этих составляющих в их взаимосвязи и взаг
мообусловленности, то подобные аспекты относятся к числу незатронутые
Крайне важно и исследование соотношения различных пластов сознания: тра-
1 См., например: Рогалина Н. Л., Щетнев В. Е. Динамика психологии и общественных настрс-
ений крестьянства в 20-е гт.//Становление и развитие социалистического образа жизни совете*
деревни. Воронеж, 1982. С. 85—91; Гребенниченко С. Ф. Мелкая промышленность села в услоы с
нэпа. Задачи, источники, методы исследования. М.: АОН. 1990. С.68—71.
260
диционалистского (применительно к российскому крестьянству оно естест-
венно имплицируется с издревле существовавшей общинной организацией
земледельческого населения); условно говоря, индивидуалистского, начавше-
го вызревать во второй половине XIX века и получившего свое некоторое раз-
витие после аграрной реформы П. А. Столыпина; революционизированного.
Думается, что вывод, бытующий в литературе, о последовательном (хотя и не
безболезненном) вытеснении первых двух пластов последним является во
многом упрощенным. Каковы были способы «сосуществования» этих типов
сознания в условиях нэпа? Что можно сказать о взаимопроникаемости и сте-
пени распространенности каждого из них? Существует ли связь между соци-
альными группами деревни 20-х гг. и указанными выше пластами сознания?
Иными словами, можно ли говорить о преимущественных носителях того или
иного типа психологии или же обыденное сознание селян было синкретич-
ным? Пока вопросов больше, чем ответов. Зияющие «пустоты» свидетельст-
вуют: исследовательские успехи только в поле системного подхода к имею-
щимся вопросам и постановке новых.
Наше продолжающееся исследование нацелено на анализ, так сказать,
структурной организации сознания селян, его скрытых факторов, феномена
расслоения крестьянской психологии под прессом властного воздействия.
Источниковой базой изучения данного круга вопросов послужили
письма и корреспонденции селян с ноября 1923 г. по июнь 1924 г. в редак-
ции «Крестьянской газеты» и журнала «Крестьянка». Поскольку доля опуб-
ликованных писем ничтожно мала — 2—3%, — основной интерес представи-
ли достаточно хорошо сохранившиеся архивные материалы. В результате
кропотливой эвристической работы были отобраны 376 писем, удачно реп-
резентирующих мнение селян по их социальным группам и регионам стра-
ны.
Большинство документов характеризуется наличием в них как инфор-
мации «проблемно-содержательной», охватывающей комплекс мнений се-
лян относительно социально-аграрной политики государства в условиях пе-
рехода к рынку, так и «анкетных» сведений. При изучении содержания пи-
сем оказалось совершенно необходимым обращение к контент-анализу их
полных текстов. В рассматриваемых нами материалах можно выделить не-
сколько групп повторяющихся составляющих: 1) суждения; 2) оценки;
3) требования; 4) запросы и просьбы; 5) жалобы; 6) предложения и пожела-
ния; 7) предупреждения, обещания и заверения.
Особую сложность процедуры контент-анализа писем и корреспонден-
ций представляла неструктурированность текстов. Возьмем, к примеру, от-
рывок из письма в редакцию «Крестьянской газеты» Н. Аржанова (Кост-
ромская губ.): «...крестьяне часто жалуются на тяжесть налогов, а если вни-
мательно все рассмотреть и в самом деле — правда. Сравнить, например, со-
ветского служащего, который не так тяжело борется за свое существование,
261
а получает каждый месяц большую ставку, которую крестьянину все трудо-
вое лето не получить со своего хозяйства. Да вот еще что обидно... родился у
нашего соседа советского служащего, или же умер ребенок, и за него он еще
получает 15-25 рублей... А нет бы государству употребить эти деньги и роз-
дать инвалидам и семьям погибших героев Красного Октября...»1 Уже в
этих кратких строках можно выделить, по крайней мере, 6 показателей —
смысловых единиц письма: 1) констатация низкой доходности единоличных
хозяйств; 2) неудовлетворенность системой налогообложения; 3) суждение
об обнищании крестьянства; 4) недовольство непомерно высокими ставка-
ми зарплаты работников среднего звена госаппарата; 5) осознание становле-
ния системы властных привилегий; 6) требование государственной про-
граммы социальной зашиты беднейшего крестьянства. Заметим, что смы-
словые единицы, выявленные из большинства писем (как и из приведенно-
го), не имеют явного терминологического выражения.
Количество показателей в комплексе 376 писем оказалось достаточно
значительным — 192. Для облегчения последующей статистической обра-
ботки выделенных смысловых единиц последние были «укрупнены» в сю-
жетно-значимые категории. Например, в письмах довольно часто встреча-
ются жалобы крестьян на высокие цены и качество продукции в частной
торговле, выражения враждебного отношения к торговым посредникам, тре-
бования усиления налогового обложения кулаков и др. ; обобщение этих
первичных понятий дает категорию: «неудовлетворенность крестьян ожив-
лением частного предпринимательства с введением нэпа. » Проанализиро-
вав таким образом все 192 показателя, в итоге нами было получено 84 кате-
гории, т. е. «высоких» историографических понятий. Затем в целях унифи-
кации массива для всех писем по каждой категории были определены часто-
ты (встречаемость индикатора в тексте)1 2.
Корреляционный анализ позволил выявить 4 комплекса взаимосвязей
элементов крестьянского сознания (см. рис. 1). Первый блок тесно сопря-
женных категорий раскрывает механизм функционирования «государствен-
но-централистского» пласта в структуре сознания. Недоверчивое отноше-
ние крестьян к властному ориентиру на смычку города с деревней (40) во
многом дополнялось и усугублялось действиями диктатуры, культивиро-
вавшей привилегии для рабочего класса, что четко осознавалось крестьянст-
вом (43). Отсюда, с одной стороны, — пренебрежительное отношение к зем-
ледельческому труду со стороны потребителей сельхозпродукции (44), ми-
грация населения из села в город (47), и как результат, нехватка трудовых
ресурсов на селе (48); с другой, — крестьянское недовольство непомерно вы-
сокими ставками зарплаты работников среднего звена госаппарата и собст-
1 РГАЭ. Ф. 396. On. 1. Д. 4. Л. 2.
2 Особенность базы данных в том, что каждая категория измерена по количественной шкале.
Отсюда вытекают широкие потенции статобработки, в том числе новейшими методами.
262
венной отстраненности от системы социальных привилегий (45). Квинтэс-
сенцией вышеозначенных тенденций психологии крестьян являются требо-
вания широкомасштабной госпрограммы социальной защиты (13) и прави-
тельственных дотаций непроизводственной сфере на селе (34). Как видим,
характерной чертой данного «пласта» сознания выступает ориентация не на
собственные силы, а на помощь «сверху», при этом обращение к «власть
имущим» рассматривается как единственно возможное средство разреше-
ния проблем. Могут возразить: низкая доходность единоличного хозяйства
не позволяла обеспечить в должной мере социальные условия существова-
ния. Однако, думается, причины — глубже, и связаны они с распространен-
ностью среди определенной части крестьянства инфантилистских настрое-
ний. Ибо при наличии желания и стремления к реальной самостоятельности
выход есть. И видится он не только в «хуторизации» крестьянских хозяйств,
но и в их кооперации. Последняя «поднимает» своих членов на новый эко-
номический уровень хозяйствования, опирается на само крестьянство как
источник для преодоления трудностей.
Второй комплекс характеризует «традиционалистский» пласт созна-
ния, применительно к российскому крестьянству связанный с общинной ор-
ганизацией земледельческого населения. В модели он проявляется через
осознание крестьянами необходимости артеллирования, их убежденность в
преимуществе ведения хозяйства сообща над индивидуальными формами
(1), удовлетворенности ростом числа членов сельских кооперативов (2) и
убежденности в улучшении своего положения в этой связи (3). В таком кон-
тексте надо сказать, что издревле существовавшая сельская община предста-
вляла собой не только соседскую форму землепользования, но и выступала
как трудовая кооперация и социальная общность, кроме того, она имела
уникальные психологические и правовые основы, обеспечившие ей завид-
ную живучесть. Хотя после революции община формально перестала суще-
ствовать, тем не менее в реальной жизни многие «мирские» порядки сохра-
няли свое значение. И именно исконный артельный дух крестьянского
«мирского» сообщества побуждал ко множеству видов кооперации. В разли-
чных формах объединения (добровольных, естественно), тесно сплетавших-
ся с историческим опытом общины, крестьянин в начале 20-х гг. видел за-
щиту от частного капитала, оживившегося с введением нэпа.
В то же время в данном пласте сознания находил свое отражение и тип
приверженности «командно-административному» регулированию аграрной
сферы. Последний выражался, в частности, в стремлении к форсированному
вовлечению единоличных хозяйств в производственные кооперативы и сов-
хозы, благодаря мощному государственному «покровительству» последним
(67). Интересно, что вступление крестьян на путь производственного коопе-
рирования служило катализатором роста их культурно-образовательного
уровня (64), роста общественно-политической активности женщин (83), до-
263
верия селян к Советской власти (78) и, естественно, укреплению авторитета
партии на селе (69).
Отметим, что объединение в данном комплексе взаимосвязей наиболь-
шего числа категорий свидетельствует о высокой распространенности «тра-
диционалистских» основ в структуре сознания селян на переходе к рынку.
Ключевым в понимании третьего комплекса является 81-ый признак —
стремление крестьян к росту зажиточности — причем, этот рост должен про-
исходить на основе расширения государством свобод единоличного земле-
пользования и товарооборота (79): «...необходимо поставить крестьянство
на должную экономическую высоту... Пусть некоторые крестьяне хотя за
это время и превратятся в кулачков, но черт с ними, ведь он каждый, чем
больше кулак, тем больше он работник...»1 Это мнение крестьянина А.
Шильцева органично перекликается с известными словами Н. И. Бухарина:
«Крестьянам, всем крестьянам, надо сказать: обогащайтесь, развивайте свое
хозяйство и не беспокойтесь, что вас прижмут. Мы должны добиться того,
чтобы у нас беднота возможно быстрее исчезала, переставала быть бедно-
той»1 2. Важно, что и стремление крестьян к росту зажиточности, и поддерж-
ка ими государственной практики либерализации отношений землепользо-
вания и товарооборота тесно сопрягаются с их убежденностью в необходи-
мости эволюционного перехода к нетрадиционным формам организации
труда (80).
Характерными чертами этого «индивидуалистского», ориентированного
на рынок, хозяйственно-психологического генотипа являются: установки на
обогащение через рост эффективности личного хозяйствования, высокая
ценность экономических свобод, отсутствие требований социальной поддер-
жки от государства. Малое число категорий, образующих данный пласт соз-
нания, свидетельствует о нем как о не доминантном феномене (что, впро-
чем, закономерно, если учитывать российские традиции аграрного развития,
связанные с коллективными формами ответственности). Одновременно
замкнутость линий данного блока доказывает: «индивидуалистский» про-
филь ориентиров части крестьян в начале 20-х гг. уже есть не мозаика иск-
лючительностей, а некая динамизирующая целостность.
Четвертый комплекс взаимосвязей образуют категории, отражающие
послевоенный упадок сельского хозяйства (36), технико-производственную
слабость единоличных хозяйств (29), неудовлетворенность крестьян фис-
кальной системой (19), требования налоговых льгот (20). Показательна тес-
ная связь между 20 и 22, 22 и 21 признаками и отсутствие таковой между 21
и 19. Это означает: требование крестьянами тщательной дифференциации
хозяйств при их налогообложении не являлось свидетельством их неудовле-
1 РГАЭ. Ф. 396. Оп. 2. Д. 23. Л. 51.
2 Правда. 1925.24 апреля.
264
творенности этим налогообложением (применительно к собственному хо-
зяйству), а выдвигалось исключительно с целью того, чтобы «...побольше бы
богач дал своих излишков государству. » Такое «нездоровое» отношение к
чужим доходам в совокупности с отсутствием в данном комплексе признака,
отражающего необходимость повышения доходности единоличного хозяй-
ства (46) позволяет, на наш взгляд, говорить о «люмпенско-пролетаризиро-
ванной» направленности этого пласта структуре сознания жителей села.
Убедительным подтверждением тому является связь между 22 признаком
(требование беднейших усиления государственного рентно-налогового об-
ложения зажиточных) и 4 показателем (расслоение крестьянства, пролета-
ризация его части).
Что детерминировало структуру сознания селян в целом? Методом
главных компонент было выделено 10 факторов, объясняющих 63, 3% коле-
баний ключевых слагаемых структуры сознания. I фактор — «Пропаганда
преимуществ организации быта, досуга и труда в коммунах и совхозах». II —
«Застой сельского хозяйства, усугубляемый системой налогообложения.
Надежды на его преодоление через государственное регулирование». III —
«Антикрестьянская направленность социальной политики диктатуры. Обо-
стрение противоречий между городом и селом». IV — «Послереволюцион-
ный вакуум культуры, радикализующий рост духовных потребностей кре-
стьян». V — «Меры наибольшего благоприятствования властей кооператив-
ным формам организации сельхозпроизводства». VI — «Проникновение
идей технологического прогресса в аграрную сферу». VII — «Пролетариза-
ция крестьянства. Усиление иждивенческой психологии, люмпенизация со-
знания». VIII — «Активизация частного капитала в связи с новой экономи-
ческой политикой. Неудовлетворенность крестьян государственными мера-
ми защиты их хозяйств. Стремление крестьянства к простым формам коопе-
рирования в целях противостояния обнищанию». IX — «Усиление государ-
ственного вмешательства в экономику». X — «Традиции крестьянской веры
в справедливость действий центральной власти».
Таким образом, действие лишь VI и VIII факторов тем или иным обра-
зом предопределяло возможность крестьянской приверженности рыночной
перспективе. Их доля составляет чуть более 1/6 в суммарном влиянии всех
факторов. Такая ситуация являлась отражением незавершенности самой
концепции нэпа с сохранением в ней множества противоречий, главное из
которых — между «рыночным» нэпом (или же экономической целесообраз-
ностью) и «ортодоксальными» представлениями марксизма о социализме
как планомерном переходе к бестоварному обществу с концентрацией ос-
новных средств производства в руках государства, национализацией земель-
ной собственности и устранением различий между городом и деревней.
Смысл III, V, IX факторов в модели подтверждает это.
265
Анализ факторной модели доказывает наличие верифицируемых при-
чин реальной многовариантности развития сознания крестьянства. В этой
связи вновь подтверждается необоснованность перманентных попыток пуб-
лицистов приписать единую (ту или иную) ментальность всему селу. Взять
того же И. Клямкина: «...наш крестьянин в силу своего «добуржуазного» ха-
рактера предпочел коллективизацию кулаку...»1 Такого рода грубо-уравни-
тельные, левоэкстремистские настроения безусловно были, однако, они яв-
ляли лишь одну (но не единственную и доминирующую) тенденцию разви-
тия сознания селян в 20-е гг. В этом плане вполне актуальным представля-
ется вопрос об основных типах сознания жителей села в начале 20-х гг.
Кластер-анализ содержания писем позволил выделить 24 группы, объе-
диняющихся в 4 макротипа массового сознания (см. рис. 2).
Численно наибольшим предстает макротип А (59, 2% от общего числа
писем). Эта группа авторов, в отличие от остальных, включает представите-
лей всех социальных категорий села. В ней 57, 1% оказались крестьянами-
единоличниками, 15, 6% — членами производственных кооперативов, 2, 6%
— кустарями и ремесленниками, 2, 6% — рабочими совхозов и госпредприя-
тий, 6,5% — батраками, 1, 3% — предпринимателями, 1, 3% — председателя-
ми производственных кооперативов освобожденные парт-, сов-, проф- ра-
ботники, а также служащие и интеллигенция составили по 6, 5%. Что же
психологически объединяло такую довольно «разноликую» массу? Анализ
показал, что данную группу селян в первую очередь волновали рост цен на
местном рынке, властное покровительство неэффективным коммунам и сов-
хозам, необходимость воспроизводства общинных традиций, разрастание
бытового национализма в результате успехов отдельных лиц в условиях
свободного товарооборота. Кроме того, эти представители села были обеспо-
коены несвойственным ранее хищническим отношением человека к приро-
де, учащением конфликтов между мужчинами и женщинами при распреде-
лении сфер трудовой деятельности в новую — «революционную» — эпоху,
игнорированием мнений крестьянства при решении вопросов села «сверху»,
отсутствием согласованности в действиях властей, самоспаиванием дерев-
ни, стимулируемым пьянством должностных лиц. Итак, данную группу
представляют люди, фиксирующие взрыв традиционных устоев деревни,
осознающие болезнь, кризис «социально-экологической ниши» деревенско-
го организма. Однако, констатируя катастрофическую ситуацию и осозна-
вая необходимость ее изменения, «социальные (условно говоря) экЬлоги-
сты» твердо убеждены в том, что все преобразования должны осуществ-
ляться не радикальными средствами, а постепенным путем. Показательно
отсутствие в данном спектре волнующих проблем тех, которые касаются го-
сударственного регулирования аграрной сферы. Именно этим как раз и объ-
1 Клямкин И. Какая улица ведет к храму // Новый мир. 1987. № 11. С. 135.
266
меняется «всеядность» анализируемого нами макротипа с точки зрения «ан-
кетных» характеристик лиц, его составляющих. Ибо, в отличие от вопросов
государственного вмешательства в экономику, неизбежно поляризующих
людей, проблемы социальной экологии могут объединять (и объединили,
как видим) достаточно пеструю по составу массу селян — мужчин и жен-
щин, партийных и беспартийных, селькоров и не принадлежащих к их чис-
лу, единоличников и рабочих совхоза, батраков и интеллигенцию, и т. д.
Жители села, объединенные в макротип Б (13, 1% от общего числа ав-
торов писем), констатируя послевоенный упадок сельского хозяйства, тех-
нико-производственную слабость единоличных хозяйств, отсутствие пари-
тета цен на промышленные товары и сельхозпродукцию, низкую доходность
крестьянских дворов и осознавая необходимость ее повышения, одновре-
менно обладают глубокой верой в финансовую стабилизацию экономики и в
улучшение своего материального положения. Причем рост собственной по-
купательной способности связывается ими прежде всего с расширением
контрактов между госорганами и кооперацией, развитием промыслов, госу-
дарственной практикой расширения свобод единоличного землепользова-
ния и товарооборота, разумной ценообразовательной и кредитной полити-
кой правительства, установлением системы налогообложения, ориентиро-
ванной не на максимальное изъятие средств из крестьянских дворов, а на
рост их экономической эффективности.
Данная группа селян, определяемая как сторонники социально ориенти-
рованной рыночной экономики, понимали необходимость регулирования ею
со стороны государства. Однако, последнее ассоциировалось у них не с ад-
министративно-директивным вмешательством, а с финансово-кредитными
рычагами, налоговыми правилами и постоянностью законодательства.
Примечательно, что среди сторонников гибкого государственного регу-
лирования доля индивидуальных хозяев предстает максимальной: 82, 4% от
общего числа селян группы Б являлись крестьянами-единоличниками, 6%
— кустарями и ремесленниками (что больше, чем во всех остальных типах),
тогда как рабочих совхоза, членов сельскохозяйственных производственных
кооперативов ( и, естественно, их председателей) в ней нет. Следовательно,
хотя кооперация и возникла исторически как компонент рыночного хозяй-
ства, но вследствие проводившейся диктатурой политики протекционизма
«новым» производственным объединениям — ТОЗам, коммунам, — члены
последних, так сказать, «не ощущали» самого «духа» рыночной стихии.
Селяне, вошедшие в макротип В (13, 1% от общего числа авторов пи-
сем), среди первостепенных задач аграрного развития выдвигали увеличе-
ние госдотаций сельскохозяйственному производству, правительственную
программу социальной защиты крестьянства, введение системы госстрахо-
вания на селе, расширение госбюджетных отчислений в непроизводствен-
267
ную сферу деревни, необходимость усиления рентно-налогового обложения
зажиточных как классовую меру достижения «социальной справедливости».
Такие черты сознания характеризуют его носителей как активных при-
верженцев административного вмешательства государства в экономику. За-
метим, что у них ведущей формой выражения мнения в письмах было требо-
вание. Их логика рассуждений, характеризуемая отказом от личной ответст-
венности в результатах хозяйствования, жаждой тотальной уравнительности,
настроениями иждивенчества, неизбежно порождала особую агрессивность
«мыслеформ» и «ожесточенную любовь» к сильной власти. В случае же обма-
на их ожиданий, воспаленный палец сразу же указывал виновника в числе
обещавших «безбедное существование». Отсюда — вполне понятно недоверие
селян группы В к аграрной политике Советской власти: пообещав, образно го-
воря, «светлое будущее», наступление которого казалось таким близким пос-
ле победы социалистической революции, власть с переходом к нэпу фактичес-
ки способствовала распространению того, против чего, согласно укоренивше-
муся в сознании мнению, и боролась — социального неравенства. 88% в соста-
ве анализируемой группы составляли разорившиеся, деклассированные эле-
менты. Остальные же 12% являлись мелкими советскими служащими (что
больше, чем в других кластерах). Как видим, представителей этих двух катего-
рий сельского населения объединила в один макротип общая, так сказать, раб-
ски «централистская» ориентированность их сознания, подразумевающая ак-
тивное вмешательство государства как в производственную, так и в непроиз-
водственную сферы аграрного сектора.
Наиболее обособленным от всех других групп предстает макротип Г
(14,6% от общего числа авторов писем). Из рис. 2 видно, что максимально
сходными являются макротипы А и Б (и действительно, «социальные эко-
логисты» и сторонники регулируемой рыночной экономики близки между
собой в плане неприятия радикально-революционных средств разрешения
проблем); затем к ним отдаленно «примыкает» макротип В, и на заключи-
тельном этапе Г. Однако из сказанного вовсе не следует вывод о незначи-
тельной роли последнего макротипа в палитре массового сознания. Напро-
тив, можно говорить о существенной значимости данного типа, убедитель-
ным доказательством чему является заметное «смещение» центра условного
(возможного) объединения селян с точки зрения «общности» черт их созна-
ния вправо, в сторону макротипа Г.
С точки зрения социального состава подавляющее большинство селян
группы Г (57,9%) являлись членами производственных кооперативов и ра-
бочими совхозов; 36,8% относились к категории освобожденных сов-, парт-,
комсомольских работников и к интеллигенции, и лишь 5,3% были представ-
лены крестьянами-единоличниками. Кроме того, удельный вес коммуни-
стов (комсомольцев) в этом макротипе предстает наибольшим (почти 30%).
Налицо — заметное «покраснение» состава лиц данной группы по сравне-
268
нию с другими. Все они так или иначе были связаны с развитием социали-
стического уклада.
Отмечая соблюдение принципов выборности руководства и самоуправ-
ления в коммунах, рост общественно-политической активности женщин с пе-
реходом к новым формам организации труда, жители села группы Г твердо
убеждены в преимуществе коллективных форм ведения хозяйства, ибо пос-
ледние, по их мнению, открывают невиданные возможности для самореализа-
ции духовных и трудовых потребностей крестьянства, а также способствуют
росту его благосостояния. Отсюда — рост доверия к Советской власти и ли-
нии партии на селе. Причем, если последнее жителями села, вошедшими в
первые два кластера макротипа Г (21 и 22) связывается с организационно-
производственной стороной существования социалистических форм земледе-
лия, то авторами писем, образующими 23 и 24 кластеры, — с культурно-про-
светительными аспектами развития колхозов и совхозов.
Из рис. 2 видно, что наиболее «близким» к макротипу Г оказался мак-
ротип В. В самом деле, приверженцев активного государственного вмеша-
тельства в экономику и «активистов социалистических форм земледелия»
(как условно обозначены нами селяне группы Г) сближала их общая ориен-
тированность на помощь «сверху». Разница лишь в том, что если в первом
случае такая «поддержка» рассматривалась лишь как желаемость, то во вто-
ром она имела черты реальной политики.
Безусловно, выделенные 4 макротипа сознания не покрывают всего по-
ля массовой рефлексии нэповских реалий, однако эти результаты позволя-
ют аргументированно (а не гипотетически) и статистически точно говорить
о степени распространенности тех или иных умонастроений среди селян в
условиях перехода к рынку.
* * *
Мировосприятие многомиллионных масс сельских жителей определя-
лось сложным комплексом противоречивых, неоднозначных факторов. С од-
ной стороны, на их психологию воздействовали стабильные, долговременные
императивы, определявшиеся особенностями отличного от городского образа
жизни, «моральной экономикой» деревенского существования и связанными
с нею представлениями о должном и справедливом, вековыми общинными
традициями. В самом общем виде «моральную экономику» можно определить
как «...систему взаимопомощи крестьянства, освященную тысячелетней тра-
дицией, .. как систему крестьянской коллективной безопасности на случай го-
лода, неурожая и т. и.»1 Отсюда — доминирование в структуре сознания «тра-
1 Современные концепции аграрного развития (теоретический семинар)//Отечествен-
ная история. 1992. № 5. С. 23. Термин «моральная экономика» введен американским истори-
ком Дж. Скоттом. Безусловно, «моральная экономика” в наибольшей мере отвечает времени
269
диционалистского» пласта, проявлявшегося в стремлении к артельной коопе-
рации, вследствие ее близости по духу глубоко укоренившимся общинным
традициям взаимосотрудничества и взаимоподдержки; сохранение крестьян-
ской веры в справедливость действий высшей власти в стране.
С другой стороны, на психологию жителей села влияли и новые соци-
ально-политические реалии, возникшие после революции. С введением нэ-
па действие этих факторов опосредуется рядом дополнительных (весьма не-
однозначных) импульсов. Взять, к примеру, активизацию частного предпри-
нимательства. Она в совокупности с неудовлетворенностью крестьян госу-
дарственными мерами защиты их хозяйств и грабительской системой еди-
ноличного налогообложения служила дополнительным стимулом к коопе-
рированию в целях социального выживания.
Все эти воздействия придавали сознанию селян сложный, «мозаичный»
облик, что предопределяло и многовариантность тенденций его изменения.
Одни связывали перспективы аграрного развития с расширением свобод
индивидуального землепользования, товарооборота и с, условно говоря,
«американизацией» хозяйств; другие — с развитием простых форм коопера-
ции; третьи придавали первостепенное значение социально-экологическому
оздоровлению общества и т. д. Тем не менее сознание этих групп сельских
жителей объединяла ориентация на естество рынка, а не на командно-адми-
нистративные методы руководства селом. Сказанное вовсе не означает «по-
лного отрицания» крестьянским сознанием необходимости государственно-
го регулирования экономикой. Однако последнее виделось не на путях при-
казных сельхоззаданий и централизованного распределения монополизиро-
ванных государством ресурсов; только-то и нужна была здравость финансо-
во-кредитных и налоговых правил, устанавливаемых государством.
В то же время, будучи специфическим отражением противоречивой нэ-
повской действительности, сознание сельского населения в начале 20-х гг.
характеризовалось оформленностью леворадикальных настроений, выра-
жавшихся в стремлении к «скорейшему социализму». Их носители, пытаясь
преодолеть собственное ощущение социальной ущемленности за долгие го-
ды, рьяно схватились за право учить большинство хозяйствовать «по-ново-
му справедливо». Приверженные вмешательству «сверху» в жизнь села, они
становились мелкими соучастниками иерархии административного руково-
дства; активно проводя политику форсирования производственного коопе-
рирования, создавали себе командные позиции.
докапиталистической организации общества, однако продолжает действовать и в ходе товар-
но-капиталистической трансформации крестьянского хозяйства — до тех пор, пока оно сохра-
няет в себе натуральные черты и свойства. У нас, как отмечает Данилов В. П., крестьянское
хозяйство оставалось таким до коллективизации. Подробнее см.: Там же. С. 3—31.
270
Рис. 1. СТРУКТУРА СОЗНАНИЯ СЕЛЬСКОГО НАСЕЛЕНИЯ
В НЭПОВСКИХ УСЛОВИЯХ ПЕРЕХОДА К РЫНКУ
Номера и названия признаков: 1 — Осознание крестьянами необходимо-
сти развития кооперации, их убежденность в преимуществе коллективных
форм ведения хозяйства над индивидуальными; 2 — Рост числа членов сель-
ских кооперативов; 3 — Улучшение положения крестьянства в результате
развития кооперации; 4 — Расслоение крестьянства, пролетаризация его ча-
сти; 5 — Скрытые формы эксплуатации лиц наемного труда кулаками; 6 —
Рост национализма, притеснения русскоязычных в национальных районах;
8 — Рост цен на местном рынке; 9 — Рыночная конкуренция как условие
снижения цен; 13 — Требование правительственной программы социальной
защиты крестьянства; 14 — Удовлетворенность крестьянства государствен-
271
ной денежной и ценообразовательной политикой в аграрной сфере; 15 —
Удовлетворенность селян деятельностью потребкооперации; 16 — Развитие
договорных отношений между госорганами и кооперацией; 19 — Неудовле-
творенность индивидуальных хозяев системой налогообложения; 20 — Не-
обходимость снижения налогов; 21 — Требование крестьянами тщательной
дифференциации хозяйств при их налогообложении; 22 — Требование бед-
нейших усиления государственного рентно-налогового обложения зажиточ-
ных(кулаков); 23 — Желаемость бедняками правительственной линии к
уравнительно-трудовому распределению земли; 28 — Невнимание местных
органов власти к проблемам крестьянства; 29 — Технико-производственная
слабость единоличных хозяйств; 30 — Несоответствие материально-техни-
ческой базы культурно-просветительных и образовательных учреждений
обострившимся запросам селян; 32 Отсутствие квалифицированных учи-
тельских кадров на селе; 34 Необходимость централизованных государст-
венных дотаций непроизводственной сфере на селе; 35 — Незнание кресть-
янством законов и кодексов, регулирующих аграрные отношения; 36 — Пос-
левоенный упадок сельского хозяйства; 37 — Промыслы как параллельный
доход крестьянина; 39 — Стремление частных предпринимателей к получе-
нию госзаказов; 40 — Недоверчивое отношение крестьян к партийно-госу-
дарственному ориентиру на смычку города с деревней, их убежденность в
противоречиях городского и сельского образов жизни; 43 — Осознание кре-
стьянами государственно культивируемых противоречий между собой и ра-
бочим классом; 44 — Пренебрежительное отношение к земледельческому
труду со стороны потребителей сельскохозяйственной продукции; 45 — Не-
померно высокие ставки заработной платы работников среднего звена госу-
дарственного аппарата; становление системы властных привилегий; 47 —
Миграция населения из села в город; 48 — Нехватка трудовых ресурсов на
селе; 49 — Непосильный физический труд детей и стариков; 52 — Недоверие
крестьян к аграрной политике Советской власти; 53 — Отход крестьян на за-
работки в город; 54 — Невыполнение госработодателями договорных обяза-
тельств по отношению к селянам; 55 — Неудовлетворенность крестьян низ-
кими размерами оплаты труда в госпредприятиях (хозяйствах); 56 — Отсут-
ствие поддержки членов коммун местными крестьянскими комитетами вза-
имопомощи; 57 — Недовольство лиц наемного труда (батраки, совхозные
рабочие) степенью помощи «Всеработземлеса»; 58 — Признание лицами на-
емного труда «Всеработземлеса» организационной формой защиты своих
интересов; 60 — Недовольство крестьян сохранением имущественного ценза
в системе школьного образования; 62 — Осознание селянами необходимо-
сти усиления политико-просветительной и партийной работы в деревне; 63
— Хищническое, потребительское отношение к природе; 64 — Рост культур-
но-образовательного уровня селян; 65 — Рост покупательной способности
крестьян; 66 — Укрепление материально-технической базы культурного раз-
272
вития села; 67 — Особое «покровительство» местных советских и партий-
ных органов сельскохозяйственным производственным кооперативам в про-
тивовес единоличным крестьянским хозяйствам; 68 — Укрепление матери-
ально-технической базы сельскохозяйственных производственных коопера-
тивов, 69 — Укрепление авторитета партии на селе; 70 — Классовый прин-
цип организационного строения сельскохозяйственных производственных
кооперативов; 71 — Возможность самореализации крестьянами духовных и
трудовых потребностей в коммунах и совхозах; 72 — Удовлетворенность
совхозных рабочих социальной политикой государства; 73 — Противоречие
коммунистической идеологии и традиций обшины; 74 — Становление систе-
мы партийно-политического просвещения на селе; 77 — Убежденность в оп-
ределяющем значении общественного мнения односельчан на все стороны
крестьянской жизни; 78 — Рост доверия селян к Советской власти; 79 —
Поддержка крестьянами государственной практики расширения свобод еди-
ноличного землепользования и товарооборота; 80 — Убежденность кресть-
янства в необходимости эволюционного перехода к новым формам органи-
зации труда: 81 — Стремление крестьян к росту зажиточности; 82 — Неэф-
фективность производства коммун и совхозов: 83 — Рост общественно-по-
литической активности женщин; 84 — Соблюдение принципов выборности
руководства и самоуправления в жизни коммун; 85 — Пол автора письма:
женский — 1, мужской — 2; 88 — Партийность автора: член РКП(б) пли
РКСМ — 1, беспартийный — 0; 90 — Социальное положение автора: частные
производители — 1, представители обобществленного сектора — 0.
273
tc
tf*.
„МАНХЭТТЕНСКОЕ-
РАССТОЯНИЕ
Рис. 2. ИЕРАРХИЧЕСКАЯ СХЕМА МНОГОМЕРНОЙ ТИПОЛОГИИ МАССОВОГО СОЗНАНИЯ СЕЛЬСКОГО НАСЕЛЕНИЯ
В НЭПОВСКИХ УСЛОВИЯХ ПЕРЕХОДА К РЫНКУ
Рис. 3. ИЕРАРХИЧЕСКАЯ СХЕМА МНОГОМЕРНОЙ ТИПОЛОГИИ МАССОВОГО СОЗНАНИЯ СЕЛЬСКОГО НАСЕЛЕНИЯ
В НЭПОВСКИХ УСЛОВИЯХ ПЕРЕХОДА К РЫНКУ (продолжение)
В. В. Бабашкин,
(Всероссийский сельскохозяйственный институт заочного образования)
КРЕСТЬЯНСКИЙ МЕНТАЛИТЕТ
КАК СИСТЕМООБРАЗУЮЩИЙ ФАКТОР
СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА
По мере того, как советский или коммунистический период нашей ис-
тории отодвигается в прошлое, меняется его общее восприятие. На рубеже
80—90-х гг. в нашей историографии и особенно в исторической публицисти-
ке имело место попытка сохранить прежнюю оценочную четкость, перебро-
сив при этом плюсы на минусы, позитив на негатив. Но это была бы дань
коммунистической традиции идеологического отрицания предшествующего
исторического периода. К счастью, на этот раз жизнь быстро показала, что
все гораздо сложнее, и требуется большая и кропотливая работа специали-
стов для выработки системы адекватных представлений, общих взглядов на
данный отрезок родной истории. По нашему убеждению, существенную
роль в этой работе должно сыграть усиление крестьянских сюжетов в рос-
сийской исторической науке и усиление крестьяноведческой направленно-
сти этих исследований1. Это как раз и способствовало бы преодолению пре-
словутого разрыва времен, поскольку крестьянство и крестьянственность
это то главное, что унаследовала Россия советская от России царской и де-
мократической (послефевральской). И это намного глубже и существенней,
чем те отличия, на которых мы привычно акцентировали внимание. Такой
подход дает возможность преодолеть канонизированный в советские време-
на взгляд на первые полтора десятилетия Советской власти как на прорыв в
авангард мирового прогресса и реализацию высшего типа общественного
устройства. Но этот подход делает бессмысленной и альтернативную точку
зрения некой аномалии, сбоя с нормального пути и сплошной цепочки фа-
тальных для либерально-демократической модели ошибок и упущенных
возможностей.
В этой связи несколько слов о проблеме исторических альтернатив, кото-
рой теперь, в частности, в работе семинара «Современные концепции аграрного
1 Этой цели призван служить постоянно действующий под эгидой Института россий-
ской истории РАН и Междисциплинарного академического центра социальных исследова-
ний (Интерцентра) теоретический семинар «Современные концепции аграрного развития».
Публикации материалов семинара см.: Отечественная история, 1992, № 5; 1993. № 2, 6; 1994,
№ 2.
276
развития», уделяется большое внимание*. В коммунистический период частич-
ка «бы» была запретом для историков, т. к. по большому счету это ставило под
сомнение тот оценочный ряд, который после выхода массовым тиражом «Крат-
кого курса» сомнению не подлежал. В посткоммунистические времена широкое
обращение к этому исследовательскому приему объясняется, видимо, многолет-
ним табу, но косвенным образом работает на стереотип отклонения от нормы.
Нам более близок взгляд на историю как на заведомую норму, как на резюми-
рующий вектор, равнодействующую огромного количества факторов, событий
и фактов. Анализ событий родной истории с этих позиций дает ту перспективу,
что в результате длительной совместной работы историков-фактографов и ис-
ториков-концептуалистов (исторических социологов, по западной терминоло-
гии) будет все же нащупана та равнодействующая, которая и составит общий
взгляд на советский период. Безальтернативность официальной советской ис-
ториографии базировалась на том, что это общий взгляд уже был дан, и истори-
ческая фактура, противоречащая этой заданности, либо не рассматривалась, ли-
бо, в лучшем случае, подавлялась как второстепенная, несущественная. Упраж-
нения же современных альтернативщиков могут оказаться бесперспективными
для поиска этого общего взгляда в том смысле, что над ними довлеет бесконеч-
ный по своей сложности вопрос: мог ли российский вариант модернизации ока-
заться более похожим на немецкий, французский, английский, итальянский (а
то и некий среднеарифметический европейский) по своим экономическим, со-
циальным, политическим, культурным и т. п. характеристикам?
Может и не случайно, что в рамках именно современных крестьянских
исследований возникло представление об уникальности вариантов перехода
от крестьянских обществ к городским не только в масштабах регионов, но и
для каждого отдельно взятого общества1 2. Так нет ли смысла оставить на вре-
мя интересный, но явно затянувшийся спор о том, кто мы для Европы — ор-
ганическая власть или законодатели мод и учителя жизни, — и сосредото-
читься на своей уникальности? Предлагаемый ниже текст имеет скромную
цель указать на одно из возможных направлений для таких размышлений.
* Л *
В упомянутом споре между западниками и патриотами-почвенниками
(который сегодня разбушевался с новой силой) был эпизод, когда одна из
спорящих сторон в лице В. Засулич обратилась за разъяснениями к такому
авторитету, как К. Маркс. Маркс ответил в том смысле, что господствующая
1 Эта проблема была одной из центральных в работе 4-го и 6-го заседаний семинара при
обсуждении «истории контрфактов» Г. Хантера и Я. Ширмера (see: Н. Hunter, J. М. Szyrmer.
Faulty Foundations. Soviet Economic Policies, 1928—1940. Princeton Univ. Press, 1992; ch 6:
New-Bolshevik Agricultural Policy and An Alternative) и книги M. Левина Russian Peasants and
Soviet Power: A Study of Collectivization. Материалы готовятся к печати.
2 Об этом см.: Отечественная история, 1993. № 2. С. 27.
277
форма собственности, а следовательно и весь общественный уклад России
настолько далеки от таковых в Западной Европе, а тем более в Англии, что и
путь дальнейшего развития российского общества имеет под собой совсем
другую основу. Исследование русской крестьянской общины, которое он
предпринял в том числе и на оригинальных источниках, убедило его в том,
«что община это основа социального возрождения в России. Но для того,
чтобы она смогла выполнить эту свою роль, прежде всего необходимо огра-
дить ее от губительных наскоков со всех сторон, а затем обеспечить нор-
мальные условия для ее естественного развития»1.
А за три месяца до своей смерти он писал дочери Л. Лафарг, что широ-
кое хождение его теорий по Святой Руси поражает и восхищает его, дает
чувство удовлетворения, поскольку наносит ущерб режиму, являющемуся
настоящим оплотом старого общества1 2.
Казалось бы, налицо парадокс. С одной стороны, автор «Капитала» убе-
жден, что идеи его разработаны не для России и неверно поняты российски-
ми революционерами. С другой стороны, он рад, что эти идеи завоевывают
популярность в России, полагая, что это может стать одним из фактором
преобразования великой аграрной державы, глубинную основу преобразо-
вания которой он, напомним, видел в крестьянской общине.
«Это великий парадокс современной истории, — писал 70 лет спустя
один американский политолог, — что марксизм, который был неизменно
враждебен к живущим и работающим на земле, во всех случаях пришел к
власти на спинах возмущенных крестьян»3. В другом американском иссле-
довании это названо «великой иронией современной истории»4. Для объяс-
нения этой загадки в западной исследовательской литературе неоднократно
рассматривалось, насколько различно было прочтение теоретического на-
следия Маркса европейцами (включая российских меньшевиков) и больше-
виками во главе с Лениным. Ленин и сам этого не скрывал — достаточно об-
ратиться к ею статье «Марксизм и ревизионизм»5.
Более перспективная линия поиска ответа состоит в исследовании того,
как реальности большой крестьянской революции6 изменяли идеологию
большевиков, приспосабливая ее к России7.
1 См.: Т. Shanin (td.) Late Marx and the Russion Road. N.Y. 1983. P. 124.
2 Cm.: Ibid. P. 71.
3 D. Mitrany. Marx against the Peasant A Study in Social Dogmatism. The Univ, of North
Carolina Press, 1951. P. 1 cover.
4 R. Laird, B. Laird. Soviet Communist and Agrarian Revolution. Harmondsworth, Middlesex,
1970. P. 49.
5 Поли. собр. соч. T. 17.
6 В. П. Данилов датирует эту революцию 1902—1922 гт., и все большее число специали-
стов солидаризируется с такой постановкой вопроса.
278
Но почему марксизм — даже и в такой видоизмененной форме, как мар-
ксизм-ленинизм, — настолько мощно сработал как идеологическое обеспе-
чение процесса модернизации великой крестьянской страны? Отвечая на
этот вопрос, необходимо, наряду с эволюцией теории большевиков-комму-
нистов по аграрно-крестьянскому вопросу, иметь в виду то обстоятельство,
что на ментальном уровне большевики из всех политических партий России
были наиболее близки к крестьянам. И когда устремления огромного боль-
шинства крестьянства вступали в резонанс с действиями большевиков, же-
стко ориентированных на власть, в отечественной истории первой трети XX
века происходили события, которые довольно точно характеризуют попу-
лярное в недавнем прошлом слово «судьбоносные».
Тезис о ментальной близости большевиков с крестьянами прозвучит
для кого-то совершенно невероятно. Поэтому приведем некоторые резоны в
его пользу. Американский социолог Г. Динерстайн, изучая проблему роли
крестьянства в становлении коммунистического режима в России, рассмат-
ривал вопрос о специфике большевистской партии. Он, в частности, конста-
тировал, что большевики, по свидетельствам современников, думали, чувст-
вовали и поступали иначе, чем другие интеллектуалы* *. Иными словами, они
были в непримиримой оппозиции по отношению ко всей остальной полити-
ческой палитре города от буржуазных либералов и социал-демократов до
реакционеров и черносотенцев. Не аналогичное ли отношение к хитроспле-
тениям городской политики и риторики характеризует российское кресть-
янство?2
Возьмем к примеру, упомянутое выше различное прочтение теоретиче-
ского наследия К. Маркса большевиками и меньшевиками. Последние, как и
европейские социал-демократы, главным здесь увидели идею цивилизован-
ного рынка, регулируемого либерально-демократическим государством, и
возможность классового сотрудничества на этой основе всех слоев общест-
ва. Большевики же с особым вниманием отнеслись ко всем тем сочинениям
Маркса, из которых можно сделать вывод, что коммунизм это отсутствие
рыночных, товарно-денежных отношений, отсутствие бедности и богатства
7 Эта линия отрабатывается в статье Т. Шанина Ortodox Marxism and Lenin’s Four-and-a-
Half Agrarian Programmes: Peasants, Marx’s Interpreters, Russian Revolution // T. Shanin.
Defining Peasants. Basil Blackwell, 1990.
* См.: H. Denerstine. Communist and the Russian Peasant. Glencoe, Illinois, 1955. P. 6.
2 Подозрительность и враждебность крестьян по отношению к городу как общая законо-
мерность аграрных обществ рассматривается, напр., в крестьяноведческих исследованиях Дж.
Скотта и Э. Вульфа (см.: Отечественная история, 1992, № 5; 1993. № 6). На российском мате-
риале времен крестьянской революции этот вопрос поднимается в: The Peasant Dream: Russia
1905—1907 // Defining Peasants. Проблема особого мышления крестьян, непонимания и не-
приятия городской культуры неоднократно зафиксирована в российской публицистике и
беллетристике; очень пронзительно она, например, звучит в коротком рассказе А. П. Чехова
«Новая дача».
279
как идеал социальной справедливости. Чтобы долго не рассматривать, на-
сколько это согласно с воззрениями и моральными установками крестьянст-
ва, вспомним лишь, что российские крестьяне говаривали: «Деньги — прах,
ну их в тартарарах», «Пусти душу в ад — будешь богат», «Лучше жить бед-
няком, чем разбогатеть со грехом» и т. п.
В подтверждение обоснованности подобной постановки вопроса обра-
тимся к авторитету такого выдающегося мыслителя, как Н. А. Бердяев:
«Большевизм гораздо более традиционен, чем это принято думать, он согла-
сен со своеобразием русского исторического процесса. Произошла русифи-
кация и ориентализация марксизма»1. Очень непривычно (особенно для со-
временных легковесных трактовок), глубоко диалектично (в отличие от них
же) Бердяев рассматривает личность Ленина, и косвенно подтверждает мен-
тальную близость большевизма и российского крестьянства1 2. Во всяком слу-
чае, победу в грядущей русской революции он еще в 1907 г. предсказал
именно большевикам, чем всегда гордился3.
Э. Вульф в своей классической работе «Крестьяне» описывает интерес
ную закономерность существования общины в крестьянских обществах.
Оказывается, состояние общинных отношений в крестьянском обществе
впрямую зависит от того, что собою представляет на данный момент поли-
тический режим в этом обществе. Если режим крепок и мощен и тем самым
демонстрирует свою способность энергично претендовать на часть крестьян-
ской продукции, то крестьяне всячески укрепляют традиционные общин-
ные связи в ущерб частнособственническим тенденциям. Наоборот, если ре-
жим «поплыл», заигрался в либерализм, тогда эти тенденции, как правило,
заметно набирают силу4. Как нам представляется, события социальной и по-
литической истории России 10—20-х гг. дают чрезвычайно благодатный ма-
териал для рассмотрения действия этой закономерности. Находит здесь свое
объяснение и неуспех аграрной реформы правительства П. А. Столыпина, и
то поразительное историческое явление, для которого М. Левин даже вво-
дит специальный термин — «архаизация» общества,5 т. е. ликвидация кре-
стьянами всех последствий капиталистической эволюции деревни и практи-
чески полный возврат к общинным отношениям. А самое главное, что дает
новый и очень сильный ракурс для рассмотрения хитросплетений социаль-
но-политических отношений нэповского периода.
То, что крестьяне Тамбовщины, Сибири и Украины, а также одетые в
бушлаты крестьяне-кронштадтцы заставили большевиков пойти на нэп, это
1 Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., Наука, 1990. С. 89.
2 См.: там же. С. 98.
3 См.: там же. С. 93.
4 См.: Е. R. Wolf. Peasants. Englewood Clifts N.J., 1966. P. 16—17.
5 См.: M. Lewin. Russia/USSR in Historical Motion: An Essay in Interpretation // The
Russian Review. July 1991. Vol. 50. № 3.
280
уже общее место в историографии — как западной, так и советской. А вот со-
циальные последствия поворота Советской власти к крестьянству, кажется,
изучены недостаточно. «Архаизация» социальной структуры деревни была
внешне обманчивой.1 Подобно известному в физике явлению, когда кусок
металла «помнит» свою прежнюю форму и при благоприятных условиях
может ее вновь принять, деревня помнила свое недавнее кулацко-батрацкое
прошлое, и в условиях нэпа процессы расслоения деревни пошли форсиро-
ванными темпами. Почему нэповские условия оказались для этого столь уж
благоприятными — это, по-видимому, большой теоретический вопрос. По-
этому здесь отметим лишь ту специфическую сопряженность Советской
власти и крестьянства, о которой идет речь.
Налоговая политика в условиях твердого червонца и серебряного гри-
венника была по отношению к деревне очень специфической1 2. Основываясь
на принципах марсизма-ленинизма, советское руководство стремилось ры-
ночными средствами поддерживать в деревне отношения справедливости;
кулака прижимали налогами, бедняка освобождали от них. Как и полтора
десятилетия назад, эффект оказался прямо противоположен искомому: то-
гда административное форсирование естественных процессов разложения
общины послужило ее консолидации; теперь административное стремление
затормозить «естественно-форсированные» процессы расслоения деревни
не дало необходимых власти результатов (о которых, впрочем, у власти бы-
ло довольно смутное представление в силу крайней политизации этой про-
блемы в тогдашней партийно-фракционной борьбе3). Вместо этого был уси-
ливающийся хлебозаготовительный кризис и импульсивная реакция со сто-
роны режима на эту фатальную для него опасность.
В окончательной схватке между дезорганизованным постнэповским
крестьянством и консолидировавшимся на базе ленинизма-сталинизма ре-
жимом решающим стал 1933 г. Если встать на ту точку зрения, что страш-
ный голод был преднамеренно организован режимом,4 то прийдется при-
знать, что Советская власть выбрала для войны со своим крестьянством са-
мое изуверское оружие, которым, однако, только и возможно было сломить
1 Об этом, полемизируя с М. Левиным, пишет В. П. Данилов в статье «Аграрная реформа
и аграрная революция в России» в кн.: Великий незнакомец. Крестьяне и фермеры в совре-
менном мире. М., 1992. С. 320—321.
2 См.: Данилов В. П. Советская налоговая политика в доколхозной деревне // Октябрь и
советское крестьянство. 1917—1927 гг. М., Наука, 1977.
3 Эту проблему подробно анализирует М. Левин в: Russion Peasants and Sjviet Power,
chapters 6—8,10—13.
4 Эту точку зрения отстаивает, например, Р. Такер в: Stalin in Power. The Revolution from
Above, 1928—1941. N.Y. London, 1990. P. 189—195. О том, что для самих крестьян это было
очевидным фактом, см.: II. Dinerstine. Op. cit. Р. 35; Кондрашин В. В. Голод 1932—1933 годов в
деревнях Поволжья. (По воспоминаниям очевидцев) // Новые страницы истории Отечества.
Пенза, 1992.
281
крестьянское сопротивление. На исследовании особого отношения крестьян
к голоду и всему, что с ним связано, основана концепция «моральной эконо-
мики» крестьянства — одна из самых популярных и перспективных в совре-
менном крестьяноведении.1 Демонстрация политико-административным ре-
жимом своей способности организовать голод в наиболее хлебородных ре-
гионах страны стала концом крестьянского движения в России (т.е. концом
реального противостояния крестьянства режиму, а значит и концом России
как крестьянской страны) и началом перехода советского общинного кре-
стьянства в новое качество.
Параллельно шел процесс создания небывалыми темпами и небывалы-
ми (административными) средствами городской индустрии и городской со-
циальной структуры. Первым поколением советских горожан в большинст-
ве были вчерашние крестьяне. Г. Хантер и Я. Ширмер приводят такие циф-
ры: по сравнению с демографическим прогнозом Госплана, сделанным в
1928 г. на основе тогдашних тенденций роста народонаселения, перепись
1939 г. дала цифру общей численности, на 15 млн. меньшую; при этом сель-
ских жителей оказалось меньше на 34 млн., а горожан — на 19 млн. больше1 2.
Крестьяне правдами и неправдами шли в города, спасаясь от голода, раску-
лачивания и т.п. и обеспечивая стройки пятилеток дармовой рабочей силой.
Они несли с собой свой менталитет, свой крестьянский взгляд на жизнь,
свои ценности. И это не могло не наложить существеннейшего отпечатка на
всю систему советской общественно-экономической организации, сложив-
шейся в главных своих чертах в 30-е годы3.
Ограничимся здесь лишь перечислением наиболее важных черт кресть-
янственности, которые перешли из деревни в советский город. Это прежде
всего отсутствие рынка и соответствующих ему регуляторов социально-эко-
номической жизни. В условиях переизбытка неквалифицированной рабо-
чей силы в городах не было речи о рынке труда. А когда, начиная с 1933 г.,
основная продукция сельского хозяйства стала закупаться по ценам в 10—12
раз ниже рыночных, потребительский рынок также надолго ушел в прошлое
(и в будущее). Таким образом, деньги, в полном согласии с общинной тради-
цией, начинают носить подчиненный характер в системе общественных от-
ношений по сравнению с личными связями, знакомством, родством, т. е.
всем тем, что именовалось неофициальным словом «блат» и присутствовало
1 См.: J. С. Scott. Moral Economy of the Peasant. Yale Univ. Press, 1976.
2 См.: H. Hunter, J. M. Szyrmer. Op. cit. P. 42—49.
3 M. Левйн даже ставит вопрос таким образом, что социальной базой сложившейся сис-
темы были коллективизированные крестьяне в деревнях и урбанизированные крестьяне в го-
родах, т. к. к 1939 г. 67% населения страны по-прежнему крестьянствовали, а из оставшихся
33% большинство были недавние выходцы из села — см.: М. Lewin. Russia/USSR in Historical
Motion, p. 257-258.
282
в качестве мощной реальности на всех уровнях общественной жизни. «Не
имей сто рублей, а имей сто друзей».
Свое преломление в советском обществе нашел и такой чисто крестьян-
ский ценностной ориентир, как «уверенность в завтрашнем дне». Если пре-
жде таковую воплощал полный амбар и членство в общине, то теперь на
первых порах это была рабочая продуктовая карточка и вера в крепость Со-
ветской власти. Особое отношение крестьян к продуктам питания, запечат-
ленное в народной поговорке «без денег проживу — лишь бы хлеб был», и
перманентные продовольственные трудности в советском обществе надолго
отодвинули возрастание роли денег и товарно-денежных отношений.
Слабая социальная инфраструктура как характерная черта советского
общества во многом объясняется незначительной общественной потребно-
сти в ее развитии. В крестьянской семье все проблемы социально-бытового
характера традиционно решались силами членов семьи. Это явление, в опре-
деленной мере общее для посткрестьянских обществ, заслуживает особого
внимания исследователей1.
С особым внимание исследователям советского периода необходимо
отнестись и к тому, что содержится в крестьяноведческой литературе о спе-
цифике крестьянских верований; о неглубоком знании догмы (да и отсутст-
вии такой потребности), но сугубо прагматическом отношении обрядо-орга-
низационной стороне официальной религии (или идеологии).1 2 Кажется, это
может пролить дополнительный свет на проблему относительной безболез-
ненности перехода советского народа от православного христианства к ком-
мунистической идеологии.
Наконец, чисто по-крестьянски выглядит реакция советских горожан
(не говоря уже о селянах) на разных этапах советского периода на действия
властей. Тихое, пассивное сопротивление в пределах возможного, позволяв-
шее как-то нейтрализовать, порой и сводить на нет наиболее одиозные дей-
ствия партийно-политического руководства. Дж. Скотт пишет о том, что ре-
альное народное отношение к политическому режиму возможно отслежи-
вать на уровне фольклора3. Советский политический анекдот и городскую
политическую частушку можно рассматривать и как прекрасный источник
для историка в этом плане, и как свидетельство верности традициям аграр-
ного общества.
* * *
Итак, судьба российского общества в XX в. действительно оказалась
очень тесно связана с крестьянской общиной. Более внимательное рассмот-
1 Т. Шанин рассматривает это в рамках проблемы т. наз. «эксполярной экономики». См.:
Expolary Economies: A Political Economy of Margins // Defining Peasants...
2 См.: E. R. Wolf. Op. cit. P. 96—106; J.C. Scott. Op.cit. P. 219—225.
3 Cm.-.J.C. Scott. Ibid. P. 233—239.
283
рение советского периода его развития с этих позиций должно способство-
вать более глубокому пониманию его теперешнего состояния. А это та осно-
ва, на которой только и возможны взвешенные, более пригодные для нашего
общества реформы’.
1 Нежелание и неготовность современных реформаторов считаться с реальностями де-
ревни и «рыночная конъюнктурщица» идеологов реформ убедительно показаны С. А. Ни-
кольским в: Аграрные реформы и крестьянство. Радикал-интеллигентские мечтания действи-
тельность // Октябрь, 1993, № 8.
284
С. В. Кузнецов
(Институт этнологии и антропологии РАН)
ВЕРА И ОБРЯДНОСТЬ
В ХОЗЯЙСТВЕННОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
РУССКОГО КРЕСТЬЯНСТВА
Проблему влияния православия на хозяйство и хозяйственные тради-
ции необходимо рассматривать в двух срезах (аспектах). Условно назовем
их внешним и внутренним, помня о том, что всякая попытка систематизиро-
вать народное бытие, заключив его в жесткие рамки теоретических схем, в
той или иной мере разрывает живую ткань традиций, препятствуя понима-
нию целостности крестьянского мировосприятия. Внешний аспект пробле-
мы связан с церковно-обрядовой стороной хозяйственной жизни русского
крестьянства, хотя само богослужение, совершаемое по строгим церковным
канонам наполнено высшим сакральным смыслом. Внутренний аспект рас-
крывает определяемые православием взгляды крестьян на природу, труд,
хозяйство, а также такие присущие русскому крестьянству качества как тру-
долюбие, упорство и взаимопомощь.
Православное отношение к миру отразилось в устойчивых представле-
ниях: «Божия роса, Божию землю кропит»; «Божие тепло, Божие холодно».
Родовые основы крестьянского быта, по замечанию Г. П. Федотова, «глубо-
ко срослись с христианской культурой сердца в земле, которую всю исходил
Христос»1. Отсюда то терпеливое отношение к земле, которое характерно
для русского крестьянина.
Для православной этики русского крестьянина характерно понимание
труда как источника и способа стяжания Божией благодати («Бог труды лю-
бит»; «Царство небесное трудно»). Вера и труд занимали центральное место
в системе ценностей русского крестьянина — христианина по вере и христи-
анина по образу жизни. Труженик, трудник в русском языке означал челове-
ка, обрекшего себя на тяжкие труды, сподвижника, мученика, трудящегося
неутомимо. Трудник, по Далю, вместе с тем означал и человека, работающе-
го на монастырь и сподвижника по обету, схимника1 2.
Для христианского сознания русского крестьянина было характерно
представление о земле, как земле «Божией». Земля «Божия» — этико-рели-
1 Федотов Г. П. Судьба и грехи России. М., 1992. Т.2.
2 Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1989. Т. IV. С. 437.
285
гиозное понятие, выражение целостного взгляда православного крестьянст-
ва на мир как творение. Христианство в целом определяет общее религиоз-
ное отношение к хозяйственному труду на земле, освященного благодатью
Св. Духа. Выработка же конкретных форм землепользования была делом
хозяйственного опыта.
Религиозно-нравственные представления, лежавшие в основе отноше-
ния русского крестьянина к земле и труду, оказали определяющее воздейст-
вие на складывание норм обычного права, регулировавших в числе других и
повседневную хозяйственную жизнь крестьянского мира. Так, на основе
норм обычного права, осмысленного в духе христианского учения, осущест-
влялось урегулирование земельных и хозяйственных споров. В материалах
Этнографического бюро В. Н. Тенишева, находится ряд сообщений из раз-
личных мест, описывающих редкие случаи посева хлебов на чужой полосе и
традиционные способы разрешения этих конфликтов.
Упование русского крестьянина на волю Божью породило у части на-
блюдателей ошибочное мнение о беспечности крестьян, их инертности в де-
ле всевозможных улучшений в хозяйстве. Русский крестьянин, будучи че-
ловеком практичным, выработавшим в поколениях многообразные и доста-
точно рациональные способы обработки земли, сева, ухода за посевами,
уборки и обработки зерновых и технических культур, в то же время в основе
своей деятельности видел Промысел Божий. И если после предпринятых
усилий он полагался на волю Божью, то это говорит не о его неумении и
беспомощности, а о глубине веры его. Многочисленные наблюдения, зафик-
сированные в фондах научных обществ (Вольного экономического общест-
ва, Русского географического общества, Этнографического бюро В. Н. Тени-
шева), отмечают трудолюбие русского крестьянина, питающееся не жаждой
обогащения любой ценой, а нравственным долгом и потребностью души,
своего рода эстетической, ибо в труде крестьянин видел не только страду, но
красоту и радость.
Внешний аспект влияния православия на хозяйственные традиции рус-
ских связан, как мы отмечали выше, с церковно-обрядовой стороной жизни.
Исследователи прошлых лет проблему соотнесения основных этапов сель-
скохозяйственных работ с православным церковным календарем решали ис-
ходя из представления, что древние дохристианские аграрно-магические об-
ряды были прикреплены Церковью к датам церковного календаря, при этом
древние магические действия дополнялись христианскою молитвой. Поми-
мо того, что такой взгляд до крайности упрощает проблему, он, по существу
и неверен. Видеть в освящении скота, земли, воды, семян, плодов и пр. толь-
ко внешнюю, обрядовую сторону — значит игнорировать тот очевидный
факт, что само православное богослужение, совершаемое по строгим церков-
ным канонам, наполнено глубоким религиозным смыслом. Каноны, направ-
ляющие жизнь церкви «в ее земном аспекте», неотделимы от христианских
286
догматов. Они являются не столько юридическими статутами в собственном
смысле слова, сколько приложением догматов Церкви, «ее богооткровенно-
го предания ко всем областям практической жизни христианского
общества»1. Речь, таким образом, идет не о прикреплении, с принятием на
Руси христианства, древних аграрно-магических обрядов к датам церковно-
го календаря, а о переосмыслении самого содержания хозяйственного труда
с христианских, религиозно-нравственных позиций.
Первый среди христианских праздников, связанный с началом подго-
товки к земледельческим работам — день Вмч. Георгия Победоносца. В этот
день впервые после зимы выгоняли скот в поле. Икона, пасхальная свеча,
освященные хлеб и верба были непременными священными атрибутами об-
ряда первого выгона скота в Егорьев день. Они для верующего, будучи освя-
щенными в церкви, несли на себе благодать, которая распространялась на
всю хозяйственную деятельность крестьянства и объекты этой деятельно-
сти. В Смоленской и смежной с ней губерниях в каждом доме перед выго-
ном скота хозяин с хозяйкой зажигали перед иконами свечу, с которой стоя-
ли в Церкви в Великий Четверг, затем стол накрывали чистой скатертью,
клали на нее непочатый каравай хлеба или булки, полную солонку соли и
молились Богу. После этого хозяин брал икону и свечу, хозяйка хлеб с со-
лью и шли в хлев, где обходили всю скотину, и приговаривая: «Святой Его-
рий, батюшка, сдаем тебе на руки скотинку и сохрани ее от зверя лютого и
человека лихого». Икону ставили над воротами... и выгоняли скотину на
улицу, пастух вновь обходил стадо с иконой и повторял те же слова, что и
при выгоне скота со двора1 2. Выгоняли скотину в Егорьев день освященной
вербой.
Религиозные мотивы обряда первого выгона скота в поле были столь
сильны, что влияли на сроки его исполнения. Так, в случае ранней весны и
поздней Пасхи, выгон скота происходил в Вербное Воскресенье, хотя по
обычаю он приходился на Егория. В этот день крестьянские дети выгоняли
скотину вербой из ворот каждого дома на церковную площадь, где местный
священник кропил скот святой водой, после чего стадо следовало на выгон3
Особо праздновали в русских деревнях Ильин день. О св. Илии кресть-
яне говорили, что он «зажинает жито» и покровительствует домашним и ди-
ким животным. В основе народных представлений о св. Илии лежит Св. Пи-
сание: по его молитвам Бог творил засуху и проливал дожди, подавая земле
плодородие. В Ильин день и в течение недели после Ильина дня соверша-
лись (и совершаются поныне) крестные ходы с молебнами о дожде и ведре
пророку Илии. На Ильин день крестьяне устраивали молебны. В этом про-
1 Лосский В. Н. Очерки мистического богословия Восточной церкви. М., 1991. С. 132.
2 Дилакторский П. Егорьев день на Руси. // Живописное обозрение. 16. С. 404.
3 Там же. С. 128-129.
287
роке они видели покровителя урожаев, его называли наделяющим
(«батюшка наделяшший»), в связи с чем в некоторых местах крестьяне ста-
вили на воротах чашку с зернами ржи и овса, прося священника «провели-
чить Илию на плодородие хлеба»1
Во время засух в соответствии с церковными канонами возглашалась
такая молитва: «Илия словом дождь держит на земли и паки словом с небесе
низводит, тем молим Тя Боже, молитвами его, Щедре, после дожди водные
земли с небесе»1 2. Тот же мотив — моление Господа и его пророка о дожде —
присутствует и во время засева. Засевальщик, снявши шапку, молился на
восток: «Батюшка Илия, благослови семена в землю бросать. Ты напой мать
сыру-землю, чтобы принесла она зерно, всколыхала его, возвратила его мне
большим колосом»3.
Проникновение православия во все поры хозяйственной жизни дерев-
ни сказывалось в надежде русского крестьянина на покровительство сил не-
бесных. Широко распространенная практика церковных богослужений —
молебнов (благодарственных или просительных молений о благополучии
личном и общественном) — выражала православный характер хозяйствен-
ного бытия нашего крестьянина. Крестные ходы и просительные моления о
хорошей погоде, богатом урожае и пр. в храме или вне его, освящение скота,
земли, воды проводились: а) в дни церковных праздников и б) в особые дни,
связанные с крайне неблагоприятными для селения или ряда селений собы-
тиями в прошлом или настоящем.
Ежегодные крестные ходы и молебны на св. источниках и крестьянских
полях во благополучие всего селения, проводились в дни Господских и Бо-
городичных праздников, а также в дни, связанные с почитанием Богороди-
цы и популярных в крестьянской среде святых. Так, в с. Перестряж Калуж-
ской области, вплоть до тридцатых годов ежегодно в Вознесение устраивал-
ся крестный ход. В этот день после обедни богомольцы шли крестным ходом
на св. источник (здесь в начале двадцатых годов обновилась особо чтимая
икона Божьей матери), где затем служился молебен о всеобщем благополу-
чии села, а также о избавлении от различных несчастий личного характера
В дер. Андреевское (той же области) на Троицкой неделе в пятницу утром,
после возвращения от обедни совершался крестный ход вокруг деревни с за-
ходом на рожь, после чего служили молебен на всех св. источниках селения.
К одному из источников пригоняли деревенский скот и крестный ход обхо-
дил вокруг стада, а скот кропили святой водой, молясь о благополучии скота
и хлебов, о дожде, если лето засушливое, или о предохранении от
градобития4.
1 Там же. С. 423.
2 Калинский Н. Народно-церковный месецеслов на Руси. С. 424.
3 Максимов С. В. Избранное. М., 1991. С. 483.
4 Музей истории религии. Ф. 31. On. 1. Д. 120. Л. 1—3.
288
Сроки проведения крестного хода, думается, зависели и от степени по-
пулярности и почитания святого в конкретной местности (волости, уезде,
ряде уездов), и от того, в чью честь назван престол (или один из престолов)
церкви того или иного прихода.
Крестные ходы, проводившиеся по особым дням в память о неурожае,
градобитии и т. п. в прошлом и предотвращении такого несчастья в настоя-
щем и будущем, были как правило обетными. Так, у крестьян д. Зарубило
(Вологодская губ.) червь весною истребил всю озимь, поэтому крестьяне ус-
тановили: ежегодно «о сохранении хлебных посевов от вредных насекомых
и скота от падежа служить в последнюю пятницу перед днем св. пророка
Илии молебен св. Параскеве Пятнице и не работать в этот день. Крестьяне
свято чтили этот день: мало вкушали пишу и совсем не употребляли вод-
ки»1. В этот день трое крестьян добровольцев отправлялись в храм за святы-
ми иконами, а один крестьянин на лошади отправлялся за священослужите-
лями. Потом все собирались в часовню во имя св. Екатерины Великомуче-
ницы и после молебна св. Параскеве Пятнице совершался во главе со свя-
щенником крестный ход по полям, где «священник читал положенные мо-
литвы и кропил святой водою. Крестный ход останавливался в прогоне или
по дороге к выгону и здесь мимо икон прогоняли крестьяне скот и священ-
ник кропил коров, лошадей св. водою»1 2.
Молебны и крестные ходы проводились не только по случаю церков-
ных праздников, но в связи с началом и окончанием сева. Решение о прове-
дении молебна на поле и крестного хода принималось на мирской сходке с
последующим приглашением причта. В поле устанавливали чашу с освя-
щенной водой, свечи и ковриги хлеба. Расположившись у стола полукругом,
несколько крестьян держали в руках иконы, напротив — священник с при-
чтом, и за ними все остальные крестьяне. После окончания молебна священ-
ник бросал на пашню горсть ржи, собранной с каждого двора. Затем он
«двигался краем поля в сопровождении дьячка, несущего чашу с водой, по-
перек всех загонов и кропил, а следом за ним шел крестьянин-«засевгцик»,
выбранный на сходке и сеял. После этого иконы относились в церковь, а
священника приглашали в избу и угощали»3.
В некоторых селения после окончания молебна столы и скамьи оставля-
лись в поле до праздника Вознесения Господня; крестьяне верили, что Хри-
стос приходит на поля, сидит и беседует на оставленных в поле скамьях4.
Деревенские крестные ходы сопровождала атмосфера особого благочес-
тия, «несмотря на большое количество народа, было тихо как в могиле. Ни
1 Вологодский областной архив. Ф. 652. On. 1. Д. 69. Л. 1—2.
2 Там же.
3 Громыко М. М. Мир русской деревни. М., 1991. С. 177—178.
4 Архив Русского географического общества (далее — РГО). Разряд XV. On. 1. Д. 62. Л.
17.
Ю — 3717
289
шепота, ни брожения с одного места на другое, как обыкновенно бывает на
градских крестных ходах, — читаем в одном из описаний крестного хода, —
здесь все проникнуты верой и испрашивали благословение на предпринима-
емое дело»1.
Почитание крестьянами великих церковных праздников, сказывалось
нередко и на выборе сроков пахоты. В Перемышльском уезде Калужской
губернии существовал обычай начинать первую вспашку на 15-й или 17-й
неделе от Рождества Христова (с 9 по 23 апреля по ст. ст., или с 22 апреля по
6 мая по новому стилю), но только не в те дни, на которые пришлись
праздники Рождества Христова и Благовещения Пресвятой Богородицы.
Перед наступлением пахоты домохозяева всего селения собирались на
сходку и мирским приговором выбирали крестьянина, зачин которого, по
общему мнению, был легок. В день запашки выносили св. икону и хлеб,
запрягали лошадь и отправлялись в поле. Здесь выбранный крестьянин, по-
ложив три земных поклона перед иконою, кланялся на четыре стороны и
затем делал сохою борозду поперек загонов* 2.
Широкое распространение получило «празднование на зеленях», в свя-
зи с появлением озимых всходов. В один из праздничных дней «поднимали
богов на зеленя, то есть несколько мужчин с разрешения священника брали
после литургии иконы Спасителя и Богоматери и с пением «Христос вос-
крес» несли их в поле, сопровождаемые жителями деревни. Через полчаса
на общественной подводе привозили священника с причтом, служили моле-
бен, оканчивавшийся водосвятием. Затем тут же на поле начиналось обще-
ственное угощение3.
Литургический смысл в русской народной традиции имел обычай печь
обетные пироги накануне сева пшеницы (в южных областях Центральной
России) в день св. апостол Иоанна Богослова — 8 мая по ст. ст. В этот день
крестьяне готовились к исполнению древнего обряда — выхода на перекре-
сток дорог с обетным пшеничным хлебом для раздачи бедным и странникам.
Соблюдался этот обычай в знак того, что Господь узрит эту милостыню и
пошлет добрый урожай4.
Первого августа (по ст. ст.) православная церковь в соответствии с цер-
ковным месяцесловом вспоминает происхождение древ Честного и Живо-
творящего Креста Господня. В этот день, в полном соответствии с христиан-
скими представлениями, у крёстьян было принято освящать в церкви мед и
первые летние овощи, поспевшие к этому сроку. Этим объясняется и другое,
народное название праздника — «медовый Спас».
’РЭМ. Ф. 7. Оп. 1.Д. 56. Л. 7.
2 РГО. Разряд XV. On. 1. Д. 62. Л.9.
3 Цит. по: Громыко М. М. Мир русской деревни. С. 178.
4 Никифоров-Волгин В. Дорожный посох. М., 1992. С. 249.
290
Однако, наиболее широко освящение семян и плодов было приурочено к
празднику Преображения Господня. К этому времени, как правило, созревали
овощи и фрукты, заканчивалась жатва. И, поскольку русский крестьянин на
любое дело испрашивал благословения, то, само собой разумеется, что и по
окончании этого дела он не мог не испросить благословения и не воздать Богу
благодарность за милость Его. В этот день крестьяне приносили в церковь яб-
локи (в народе этот праздник известен как второй или яблочный Спас), раз-
личные огородные овощи, которые, за исключением огурцов, до Преображе-
ния Господня не употребляли в пищу1. Тогда же освящались семена нового
урожая и организовывался крестный ход на поля, по случаю сева озимой ржи,
о чем говорилось ниже. В ряде мест, где по климатическим условиям сев ози-
мых приходился на середину августа, освящение семян и крестный ход по
случаю сева озимых приходился на день перенесения Нерукотворного образа
Иисуса Христа, именуемый в народе третьим Спасом.
В сознании хозяйственной деятельности русского крестьянина широко
отразилась евангельская символика. Православный характер крестьянского
хозяйства сказывался в широком использовании христианских символов в
различных хозяйственных ситуациях, на различных этапах сельских работ, а
из самих символов наиболее употребительным был крест. Крест в плане об-
разовывал один из наиболее употребительных способов просушки хлебов —
крестец. Сжатый и связанный в снопы хлеб укладывался таким образом,
чтобы колосья ложились друг на друга, а комли образовывали концы крест-
ца. Большое значение (наряду с Благовещенской просфорой) придавали
крестьяне действию хлебца крестовика, которые пеклись на четвертой, сре-
докрестной неделе Великого поста. Запеченные в них предметы указывали,
кому доведется производить в этот год засев и каких именно хлебов.
В описанном С. В. Максимовым обычае клятвы при решении межевых
споров органично соединились две высшие ценности православного русского
крестьянина — крест и земля. Для полюбовного решения вопроса о меже не-
обходимо было положить на голову вырезанный из дерна крест (во второй по-
ловине XIX в. просто кусок дерна), и с ним, «доказывающий свое или чужое
право на землю шел по той меже, которую признавал правильною, законною».
В других случаях по общему приговору приглашали старика, который при-
знавался наиболее знающим и памятливым и на голову ему укладывали выре-
занный из дерна крест. При генеральном межевании 1744 г. этот обычай «при-
менялся в смысле бесспорного и вполне законного доказательства»1 2.
Для современного православного человека в сфере хозяйственной дея-
тельности крест также обладает чудотворной силой, как и для его предков.
По воспоминаниям информатора из деревни Федоровка Бондарского
1 Там же. С. 433.
2 Максимов С. В. Избранное. С. 472.
291
ю*
района Тамбовской области, в начале шестидесятых гг. у ее дочери четыре
года подряд околевала скотина. Секретарь сельсовета для предотвращения
падежа посоветовала дочери информатора нарубить липу, сколотить из нее
сорок крестиков и набить их в разных местах скотного двора1.
В силу особой благодати, которой обладает для верующего православ-
ного святая вода, последняя широко использовалась в хозяйстве и быту.
Святой водой кропили поля, скот, посевы, семена, овощи, фрукты, ее добав-
ляли домашнему скоту в питье. Особое значение крестьяне придавали Вели-
кому водоосвящению. В Тамбовской области и поныне деревенские жители
крещенской водой омывают коровам вымя1 2.
Колокол — символ христианского благочестия напоминал русскому
крестьянину об его обязанностях христианина. По словам информатора из
села Липовка Пичаевского района Тамбовской области, в субботу, едва ус-
лышав звуки колокола, крестьяне заканчивали работу на току и отправля-
лись на вечернюю службу в церковь3.
Разумеется, среди обычаев, связанных с земледелием, встречались и та-
кие, в которых незначительно сохранились языческие черты. Они осужда-
лись церковью как суеверия, и, будучи таковыми, тем не менее не меняли
общего характера народных обычаев и обрядов, по преимуществу право-
славного. Поиск в них языческого субстрата не входит в число поставлен-
ных задач и, о чем было сказано выше, составляет особую тему исследова-
ния. Однако, это ни в коем случае не означает, что поиск элементов язычест-
ва в русской народной культуре непременно должен быть направлен на от-
рицание ее православной основы.
Древние дохристианские обряды испытали столь сильное влияние со
стороны православия, что объективно исследователь сталкивается со слож-
ной проблемой их классификации. Так, скажем, в древнем обряде опахивания
(опахивание производилось для предотвращения (или во время, мора, падежа
и повальной смерти)4 использовались такие священные христианские
предметы как иконы Спасителя, Богородицы, святых, распятие и свеча. В
ряде населенных мест во время ночного шествия дегтем намечали «крест на
воротах каждого двора и такой же крест честная вдова вырезает сохою на
бугре за деревней»5. Нередко обряд опахивания сопровождался Господней и
Богородичной молитвой. Мнение части исследователей о внешней, поверх-
ностной православной окраске обряда недостаточно убедительно. Христиан-
ская атрибутика использовалась не столько по инерции, сколько наоборот, в
1 Материалы полевой экспедиции по Тамбовской области (далее — МПЭТО) 1993. Л. 6.
(архив автора).
2 Там же. Л. 8.
3 Там же. Л. 45.
4 Даль В. Толковый словарь. Т. II. С. 677.
5 Максимов С. В. Избранное. С. 479.
292
силу вытеснения первоначального дохристианского смысла совершаемых в
ходе обряда действий. Обряд, не связанный ни с церковными канонами, ни с
церковной практикой, стал тем не менее христианским по своему сакрально-
му значению, ибо использование священных предметов преследовало цель на-
полнить его христианским содержанием и придать ему действенную силу.
Внешняя, формальная сторона обрядов в ряде случаев имела для кресть-
ян значительно меньшее значение, чем их внутренняя религиозная мотива-
ция. Нередки были случаи, когда, вопреки обычаю, перенос даты выполнения
того или иного обряда на другой срок объяснялся исключительно религиоз-
ными мотивами. Так, в случае ранней весны и поздней Пасхи, первый выгон
скота в поле переносился с обычного для этого обряда срока — 23 апреля на
Вербное Воскресенье, поскольку для крестьян важнее было не столько соблю-
сти обычные для этого обряда сроки, сколько освятить скот, перенести на него
благодать через св. вербу, принесенную в Великий Четверг от заутрени, кото-
рой крестьянские дети выгоняли скот на церковную площадь.
В религиозном сознании крестьян нашла отражение также и иерархия цер-
ковных праздников. Утвердившееся в литературе мнение, будто для крестьян
второстепенные церковные праздники (Георгия Победоносца, Петра и Павла,
Козьмы и Дамиана и др. св.), совпадавшие с основными этапами сельскохозяй-
ственных работ, были значительно важнее Великих, двунадесятых, основано на
тенденциозном толковании источников. Справедливое признание популярно-
сти в крестьянской среде названных святых дает искаженную картину благочес-
тия русского крестьянства при умолчании о том, какое значение придавали кре-
стьяне Господским и Богородичным праздникам.
Православие — не просто составная часть культуры русского народа.
Влияние его на жизнь народа было воистину всеобъемлющим. Семейно-
брачные отношения, этические нормы, формы проведения досуга, различ-
ные виды взаимопомощи формировались и приобрели присущие им черты
под воздействием православия. Не составляет исключения и сфера хозяйст-
венной деятельности крестьянства. Изучение крестьянского хозяйства и хо-
зяйственных традиций является не только исследованием процесса и ре-
зультатов материального производства, но и постижением духовной жизни
народа. Труд русского земледельца в морально-психологическом отноше-
нии был не мыслим вне сознания ответственности перед Богом, исполнения
его заповедей по отношению к земле, твари и своему ближнему в процессе
хозяйственной деятельности.
Религиозность русского крестьянина с достаточной силой проявилась в
традиционной для русских обрядности в сфере сельскохозяйственного про-
изводства. Церковные обряды, совершаемые в соответствии с церковными
канонами были дополнены определенными нормами и правилами, закреп-
ленными в форме народного обычая, что и составило одну из важнейших
черт культурно-хозяйственного развития русских.
293
Л. А. Тулъцева
(Институт этнологии и антропологии РАН)
БОЖИЙ МИР ПРАВОСЛАВНОГО КРЕСТЬЯНИНА
1. Космологизм, или учение о единстве природы и человека, православ-
ная церковь унаследовала через Византию от античности. Этот историчес-
кий факт достаточно освещен исследователями. В святоотеческой литерату-
ре об этом глубоко писали такие выдающиеся православные философы, как
Г. Флоровский, П. Флоренский, С. Булгаков и др. По православному вероу-
чению в изложении протоиерея Сергия Булгакова: «Мир с человеком в цен-
тре его был создан в его природе жертвенным вочеловечением самого Бога,
Слова Божия, через Которое все произошло (Ио. 1, 2)», а в православном
богослужении «видение красоты духовной сплетается с видением красоты
этого мира» (Булгаков, 1991; с. 134,157). «Красота этого мира» — это красо-
та Божьего мира. Поэтику религиозно-художественного идеала Божьего ми-
ра от века к веку несло православие своим адептам, т. е. обыкновенным пра-
вославным прихожанам, большинство которых в старой России по социаль-
ному положению были крестьянами.
2. Ставя проблему крестьянского космологизма, мы говорим не просто о
картине мира глазами православного крестьянина, но прежде всего о рели-
гиозно-философском понимании и соответственно обрядово-творческой
интерпретации таких сущностных категорий крестьянского бытия, как бе-
лый свет, земля, небо, вода, храм, престольный праздник, социально-нравст-
венные представления о труде и хлебе насущном. В этом плане можно гово-
рить о мирочувствовании как факте восприятия крестьянами окружающего
мира и мироздания не просто умом, но чрез сердечное сокрушение, чрез ту
особую грамотность духа, которая была присуща крестьянам старой России.
Понятие мирочувствования тоньше и глубже понятий мировосприятие и
мироощущение.
3. В картине мироздания как Божьего мира, по крестьянским понятиям,
особое место занимало небо. Оно имело как бы две части: видимую людям, с
солнцем, месяцем, звездами, и невидимую — горнюю. Мифопоэтическое
восприятие видимого неба ассоциировалось с его восприятием в качестве
источника плодородия. Об этом свидетельствуют многочисленные приметы,
а также загадки (Волоцкая, 1987. С. 255). По старинной пословице: «Не зем-
ля родит хлеб, а небо» (Ср. у П. А. Флоренского: «Небо, присно обходящее
мир, есть двигатель всей жизни, есть душа мира»; 1977. С. 196). Метафоры
294
«тучные поля», «тучные стада» — архетипические свидетельства о благодат-
ном присутствии «тучных» небес на земле.
Невидимое, горнее небо-, в памятниках древнерусской письменности, это
— «небо неба», «небо небесное», «небеса небесные» (Сл. рус. яз., И. С. 17).
По народным представлениям, «выше солнца и месяца есть другое небо», на
котором обитает Бог вместе со святыми ангелами и душами умерших пра-
ведников. По представлениям крестьян Калужского уезда: «За видимым не-
бом — еще шесть небес, отличных от первого своей красотой. Во время дож-
дя и грозы небо первое открывается и видна радуга» («Этн. бюро». Л. 1, 1899
г.).
В день Вознесения Господня, чтобы помочь Христу попасть на небо,
старые крестьяне до сих пор пекут обрядовое печение «лесенки» — продол-
говатые лепешки с тремя, четырьмя или семью перекладинами из теста (что
должно было символизировать число небес). Именно на горнем небе нахо-
дится Божий престол с предстоящими ему Богородицей, небесными силами,
святыми угодниками и праведниками. По народным воззрениям: Небо — не-
тленная риза Господня; Небо (небеса) — престол Бога; Земля — подножие
ног Его; Небо — терем Божий; Звезды — окна, откуда ангелы смотрят; В не-
бо приходящему отказа не бывает; О чем открытому небу помолишься, то
сбудется (Даль, II, 502—503). Этнографические записи конца XIX века сви-
детельствуют о восприятии небес как горнего мира, с которым возможно ду-
ховное общение. Эти христианские по сути и содержанию представления в
народном сознании получили своеобразную мифопоэтическую окраску в
духе национальных представлений о душе, природе и окружающем мире
(мироколице). Особенно ярко это проявилось в веровании о том, что иногда
небо может раскрыться во всей своей красе перед очами умирающего пра-
ведника, и этот праведник «ясно видит то блаженство, которое уготовано
ему Богом» («Этн. бюро». Л. 1—2).
И сейчас среди набожных людей живет представление о том, что есть
люди, особенно угодные Богу, которые задолго до своей кончины могут ви-
деть красоту «того неба». По народным преданиям прошлого века, к таким
людям принадлежал А. В. Суворов. О нем рассказывали, что перед каждым
сражением, А. В. Суворов созывал своих солдат и заставлял каждого из них
становиться на правую ногу (напоминание о древней сакрально-охранной
позиции — Л. Т.) тогда «над теми воинами, которые должны были пасть в
предстоящем сражении, разверзалось небо и ангел Божий спускался к обре-
ченному на смерть и держал венец над его головою» (записано в 1899 г. в
Калужской губернии, Дулевской и Грибовской волостях; Там же. Л. 2). По
другому преданию, А. В. Суворов хорошо знал «Божью планиду» — «по ней
всегда и поступал; не начнет сражения, прежде чем не окончится обедня на
небе, которую служат ангелы и которую видел только он один» (Цит. по:
Народная проза, 1992. С. 249).
295
Представления о небе как «царствии небесном», как «вечно манящем
идеале» (Мильдон, 1992. С. 95) и одновременно о его «достижимости», «дос-
тупности» являются с точки зрения развития русского исторического созна-
ния одним из вариантов народной социальной утопии (Ср.: «История мере-
щилась русскому человеку поприщем, где нет ничего надежного, верного,
все уходит из-под рук. Одно спасительное средство — бежать из истории: в
заповедный град (Китеж), или страну (Беловодье), или сразу в царствие не-
бесное». — Там же. С. 89)
Таким образом, когда простые люди приходят в храм помолиться
празднику и поставить свечи празднику, то их молитва, обращенная к духо-
писным образам местного храма, как бы возносится к горним высотам, к не-
бесам как Божьему престолу, как месту, где нашли последнее пристанище
праведные души умерших предков, и одновременно к небу как ризе Господ-
ней, своим благодатным покровом окутывающем землю и особенно место,
откуда исходит молитва. Там, где свершается Литургическая служба, при-
сутствует, словно в яви, красота небесная. Замечательно об этом у
П. А.Флоренского, когда он пишет о службе на один из любимейших празд-
ников русских крестьян Преображение Господне, как исполненное «такой
светоносности, таких потоков льющегося расплавленного золота, такого уп-
лотнения световой материи, что, когда, готовясь ночью к службе, читаешь в
тишине канон Преображению, то невольно жмурятся глаза, как от расплав-
ленной платины, и, кажется, — вот сейчас ослепнешь от нестерпимого бле-
ска» (Флоренский, 1977. С. 248).
4. Молитва — это сакральная координата, связывающая земное и небес-
ное (божественное). Этой связи и единению между миром людей и Небом
как престолом Бога и воплощением Божественного в числе многих факто-
ров способствовал и престольный приходской праздник. Поэтому среди об-
щинно-приходских традиций обязательным было поочередное (подеревен-
ное) празднование храмового праздника, чтобы ни одно селение прихода не
оказалось вне праздника, вне его благодатного воздействия на благополучие
всего сущего на земле.
5. В альтернативе названий праздника престольный или храмовый на-
родная лексика предпочла престольный. Более того: распространена усечен-
ная форма словосочетания, по которой храмовый праздник называют прос-
то престолом. Такое вхождение в язык соответствует определенному стилю
мирочувствования, сакрально-корневой основой которого стали понятия о
ритуальных функциях стола и престола.
В церковной традиции престол как главная принадлежность алтаря
христианского храма являет собой одновременно место селения Господа
Вседержителя и в то же время гроб Христов, т. к. на нем возлежит плащани-
ца и совершается таинство Евхаристии.
296
Ритуальная «перекличка» между церковным престолом и столом отра-
зилась в широко распространенном по сей день народном восприятии стола
как Божьего престола: хлебный стол — тот же престол. Однако народное ос-
мысление функционально-ритуального назначения стола пошло еще даль-
ше, приравняв стол (в сакрально-символическом смысле) к земле и ниве.
Стол не только Божий престол, но это и Божья ладонь. У Даля: «Стол (зем-
ля, нива) — Божья ладонь: кормит» (II, 233). Земля, нива — это Божья ла-
донь, подательница хлеба. В этом смысле хлеб — это Божий дар, а урожай,
как й дождь, — Божья благодать (Даль, I, 107). Ригу называют крытой ладо-
нью. Эти словоупотребления можно услышать в обиходной речи современ-
ных крестьян в разных уголках России.
Ладонь, в областных наречиях, — это место для молотьбы сжатых хле-
бов. Стол — это также Божья ладонь, и на столе — Божьей ладони — лежит
каравай хлеба. Покровительницей хлебов в народном мировосприятии яв-
ляется Богородица. Она же ассоциируется с Матерью-Сырой-Землей, кото-
рая (Мать-Земля) одновременно есть Божья ладонь. В итоге выстраивается
сакрально-символическая цепочка: стол (земля, нива) — Божья ладонь —
хлеб — Богородица. Вот эта совокупность жизненно важных сакрализован-
ных предметов и образов могла способствовать развитию представлений о
столе не только как Божьем, но также и Богородицыном престоле. Локаль-
ное восприятие стола как Богородицына престола зафиксировано в Кем-
ском районе Карелии (Топорков, 1985, 230—231). Неслучайно и то, что с за-
престольным образом Богоматери совершается пасхальный обход крестьян-
ских дворов, во время которого икону помещают в сусек с семенным зерном.
Тема Богородицына престола разработана в духовных стихах: «Не в гробу
хочет видеть народ свою Мать и Царицу, но и не на небесном, далеком, пре-
столе. Ее земное пребывание указано в утешительных словах Спасителя на
кресте. Богоматерь живет в своей иконе «за престолом», и это самое устой-
чивое представление народных стихов» (Федотов, 1991. С. 71).
6. Идея всеобъемлемости. Структурно и функционально престольный
праздник являл собой как бы воплощение идеи всеобъемлемости, которая
реализовывалась через церковь и народное восприятие стола и храмового
престола, а также через весь комплекс выработанных веками традиций
праздничного гостеприимства, благожелательности, этикета по отношению
к своим сородичам, землякам и всему миру людскому. Примечателен в этом
случае обычай гулящей стороны, когда в село, где праздновался престоль-
ный день, со всех сторон стекались люди, которых в каждом доме поили и
кормили вне зависимости от того, знаком или неизвестен был хозяину при-
шлый гость. Обычай явно связан с христианским правилом странноприим-
ства и народным восприятием странников, как и нищих, в качестве ходатаев
перед Господом за весь Белый свет (однако корни обычая, без сомнения,
глубже христианства).
297
7. Белый свет, синонимы понятию Белый свет — Божий свет, вольный
свет. В народном представлении, краше Белого света может быть только
красное солнышко. Белый свет — это весь видимый мир с небесными свети-
лами, вся земля наша. Отец Белого света — Господь Бог. Клятва Белым све-
том, как и землей, относится к числу страшных по своей карающей силе. В
необходимом случае клялись: «Чтоб мне Белого света не видать!»
В духовных стихах, и прежде всего в Стихе о Голубиной книге, о проис-
хождении Белого света повествуется:
А и Белый свет — от лица Божья,
Солнце праведно — от очей Его...
/Кирша Данилов, 211/
У нас Белый вольный свет зачался от суда Божия;
Солнце красное от лица Божьего,
Самого Христа Царя Небесного...
/Былины, СПб., 1893. С. 97/
У нас Белый свет начинается,
Начался Бел свет от Свята Духа,
Самого Христа, Царя небесного,
Солнце красное от лица Божия...
/Бессонов, 1, 275/
Из цитируемых стихов видна тщательная разработанность вопроса о
происхождении и благодати Белого света. По народным понятиям, Белый
свет начался «от лица Божия», «от суда Божия», от Свята Духа, или Самого
Христа, Царя Небесного. Все это — Божьи ипостаси, соединяемые в Божье
триединство, благодатью которого начался Белый свет.
В стихах благодатность Белого света еще более усиливается и одновре-
менно преосуществляется за счет того, что правит Белым светом Белый
царь:
У нас Белый царь над царями царь —
Почему Белый царь над царями царь?
По принял, царь, веру хрещеную,
Хрещеную, православную...
/Бессонов, 1,275/
Стихи о Белом царе несут отзвук народных социально-утопических ле-
генд, которыми богата русская история XVII—XIX вв.1 Образ Белого царя в
бессоновском варианте Стиха о Голубиной книге — это социальный идеал
широких слоев русского населения; причем идеал, представленный слуша-
1 Это место Стиха о Голубиной книге привлекло внимание С. С. Аверинцева. Его интерпрета-
цию см.: Аверинцев С. С. Византия и Русь: два типа духовности // Новый мир, 1988, № 7. С. 217.
298
телям1 в форме утвердительного настоящего времени: «У нас Белый царь
над царями царь...» горделивый оптимизм (или, говоря языком научных по-
нятий, — исторический оптимизм) с оттенком бахвальства, столь характер-
ный для крестьянского восприятия, лишний раз подчеркивает распростра-
ненность царистских настроений в русской действительности.
Замечательно то, что архетипическая в основе своей метафора «белый
царь» переходит в фольклорные произведения XIX — начала XX века. На-
пример, в 1909 г. от нищего слепого старика в с. Песковатке Усманского уез-
да Тамбовской губ. была записана «Песня об Александре Втором» — народ-
ный отклик на трагическую гибель Александра II. В духе многовековой тра-
диции в этой песне Александр II называется «белым царем»:
Вы подумайте, друзья,
Все про Белого царя!
Милостивый Государь,
Александра Второй царь,
Со всей любовью он горел,
Всем свободу дать хотел.
Под крылом он всех держал
И от казни избавлял;
Исправлял он свой закон;
Слышал бедных людей стон...
Когда злодейство совершилось:
Лучи солнышные скрылись,
Царя Белого лишились.
/Андреев, 1912. С. 209-211/
Образ Белого царя в картине мироздания, как ее рисует Стих о Голу-
биной книге, заставляет вспомнить (и сделать соответствующее сближение)
об особой категории, хотя и очень немногочисленной, обельных или бело-
сошных вольных крестьян. Вольный Белый царь «над царями царь» и воль-
ные белосошные крестьяне — эти две социальные категории, хотя и разные
по происхождению, были благодатным материалом для рождения крестьян-
ских утопий. Если, например, попытаться выстроить цепочку: Белый свет —
Белый царь, то логическим к ней дополнением будут некоторые понятия из
народной (старообрядческого происхождения) утопии и прежде всего о
стране Беловодье и стране Белогорье. Жизнь в этих сокровенных странах
беспечальна. Но главное, что привлекало неутомимых искателей земли обе-
тованной: «Сберегается и процветает на Беловодье святая, ничем не омра-
ченная вера со всеми благодатными средствами спасения» (цит. по: Бели-
ков, 1901. С. 141). Видимо не случаен и выбор центра староверов-поповцев с
1 Эти стихи на протяжении своей жизни крестьянин много раз слышал от калик перехожих,
богомольцев, черничек, нищих, чья жизнь зависела от куска хлеба, получаемого Христа-ради.
299
названием Белая криница. Беловодье — Белогорье — Белая криница — эти,
как и многие другие, названия с исходным представлением о благодатности
понятия «белый» принадлежать единому типологическому ряду, восходя-
щему к еще более древним архетипическим представлениям.
Весь Белый свет с землей и вольными крестьянами на ней, с горам (Бе-
логорье, Красная Горка весенних обрядов), с живой водой рек, озер и родни-
ков — все это от Бога и дает благодать изобилия и плодородия. В самих сло-
вах изобилие, обилие кроется архетипическое представление о белой благода-
ти, т. е. житном и молочном плодородии — главном богатстве крестьянского
хозяйствования на земле. Нельзя не вспомнить русские волшебные сказки,
в которых благодать изобилия также представлена белым житным и молоч-
ным богатствами: у молочных рек в сказках — кисельные берега; и они тоже
белого цвета, т. к. самый древний кисель — овсяный.
Представление о житном и молочном плодородии как главном кресть-
янском богатстве сохранила псковско-смоленская лексика в названии Вели-
кого промежговенья — времени от Рождества Христова до Великого поста —
белой мясоедью. С этим названием сопоставимо белорусское название Мас-
леницы — Била недиля (то же у болгар, румын, сербов). А Масленица, как
известно, праздновалась, как ни один праздник в году — в каждом доме шел
пир горой; столы ломились от пищи, приготовленной из жита (муки) и мо-
лочных продуктов.
О сакральном торжестве и сакральной соотнесенности Белого света с
плодородящим изобилием говорит народное присловье: «У Бога-света с на-
чала света все доспето» (Даль, IV, 157).
8. Глубинные знания о сакральной сути Белого света, соединенные с не-
ким его «обожением», находили зримое воплощение в повседневной культо-
вой практике православных крестьян, молитвах и заговорах, обрядах проща-
ния и проводов души умерших.
Белый свет в молитве', утром, выйдя в первый раз на улицу, крестьянин
с крыльца крестился «на церковь» или «на часовню», затем — «на восход —
на солнышко», далее «на столб» (т. е. на ворота — «на вороты») и затем «на
все четыре стороны» (Завойко, 1914. С. 84). Молясь, на восход, на полдень и
на закат, крестьянин «благодарит Господа, что свет дал» и «благословляется
у Господа на весь день» (Там же). Молитва с просьбой о благословении «на
весь день» исполняется и современными православными селянами. По хара-
ктеру — молитва-импровизация. Один из ее вариантов, записанный нами в
1993 г. в Спасском районе Рязанской области, имеет следующее содержание
«Господи! Благослови меня на нонешний день, в пути, в доме, в работе —
всеми своими святыми крылышками огради меня и моих чад, и домочадцев,
и зятьев, и родителей» (записано от А. И. Коврижкиной, 1924 г. р.). Там же
записан современный вариант молитвы, которую следует читать, выходя в
первый раз из дома: «Господь впереди, Никола-угодник позади, ангелы Бо-
зоо
жьи по бокам, Мать Божья над головой закрывает своей пеленой ото всех
врагов, ото всех злых людей».
Белый свет в обряде прощания перед исповедью', обряд прощания перед
исповедью исполнялся хранителями православного благочестия дониконов-
ской Руси — староверами. Он состоял из нескольких частей: перед тем, как от-
правиться в церковь на исповедь следовало помолиться дома иконам и попро-
сить прощения у домашних; затем, за воротами, на улице «творить поклоны
по четырем сторонам», прося прощения у «крещеного люда» с причетом:
Встану я на четыре сторонушки,
Поклонюсь вам, люди добрые,
Мир-народ, люди добрые!
Вы, соседушки стародавние,
Вы простите меня, грешницу...
Затем, произнеся Иисусову молитву, «творили поклоны по четырем
сторонам», но уже «свету вольному» с причетом:
Ты красно, ясно, свет-солнышко,
Уж ты, млад, светел, государь месяч /месяц — Л. Т. /,
Уж вы, часты звезды подвосточныя,
Зори утренни, ноци темныя,
Дробен дождичек, ветра буйные,
Вы простите меня грешную, —
Вдову горюшную, неразумную,
Ради Спас Христа,
Честной Матери-Богородицы,
Да сам Михаила арханьделя! Аминь.
/Соболев, 1914. С. 9—10/
Белый свет в обряде благословения молодоженов', по народным представ-
лениям, родительское благословение оказывало столь великое влияние на
судьбу человека, что сироты испрашивали его на могиле родителей. Моло-
дые, отъезжая к венцу, и по приезде от венца благословлялись иконой и хле-
бом с солью. В числе благословляющих благопожеланий этого момента бы-
ли и напутствия поистине космического размаха: «Будь, мое благословенье,
от небеси и до земли, от востока и до запада!» (благословение отца; Уржум-
ский уезд; Магницкий, 1883. С. 18).
Прощание с белым светом в погребальном обряде: перед смертью, проща-
ясь с белым светом, крестьяне говорили: «Прости, вольный свет-батюшка!»
(Судогодский уезд Владимирской губ.; Завойко, 1914. С. 88). В рязанском
погребальном обряде православных крестьян до сего дня сохраняется уди-
вительный обычай «провожать душу» умершего. Это как бы последнее про-
301
щание души с белым светом. Главное в этом обряде молитва на четыре сто-
роны света («всем сторонушкам поклонимся»).
9. Белый свет, как и Небо с его божественными небожителями, напол-
нены зримой красотой. В то же время в крестьянском миропонимании они
являлись и духовными субстанциями, обладавшими особой благодатью. Од-
нако для крестьянина наиболее близкой ему сущностной категорией была
земля: Мать-Сыра-Земля.
По народным представлениям, у каждого человека три матери: родная,
крестная и Мать-Сыра-Земля. Земля — лоно предков, последний приют
всех живших на ней людей. Но Земля, по некоторым представлениям, и дает
жизнь младенцам. Примечательно в связи с этим следующее поминание, за-
писанное со слов псковского крестьянина Никиты Константинова (дер. Раз-
ледова Черницкой волости и прихода Опочецкого уезда): «Боже, да помяни
татку хреснова, мамку хресную, девятова поколения, десятого поцитания,
бабку ронную, бабку приемную, которая бабка принимала, от сырой земли
принимала, грудь-тело очищала, в спелены сповивала, хрест-молитву накла-
дала, отцу-матери ронной давала» (Михайлов, 1909. С. 12).
Земля-кормилица людей, родит злаки, все земные плоды; она же родит
и детей человеческих. Поэтому отношение к земле было как к роженице, ма-
тери; строго следили, чтобы кто-нибудь не обидел землю в период от Пасхи
до Троицы, когда земля беременна (запрещалось вбивать колья, бить по зем-
ле палкой, скакать, плевать на землю, браниться). Тяжким грехом считалась
«матерная» брань, т. к. ругающийся «матерными» словами бранит свою соб-
ственную мать, общую для всех Мать Пресвятую Богородицу и, наконец,
Мать-Сыру-Землю.
Одушевление земли выразилось и в представлении о том, что у Земли
бывают собственные именины. Срок именин зависел от локальных тради-
ций — им мог быть Зилотов день (10 мая ст. ст.); на севере и северо-востоке,
куда весна приходит позднее, — Духов день. В Спасском районе Рязанской
области таким днем называют «Сдвиженье» — Воздвижение Животворяще-
го Креста Господня (14 сентября ст. ст.).
Когда земля именинница, она должна отдыхать. Поэтому в этот день зе-
млю не копали и не пахали: «Грешно обижать ее, кормилицу, — осерчает», —
говорили сольвычегодские крестьяне (1899 г.).
Исторически оформилось и отношение к труду на земле как нравствен-
но необходимом; соответственно и отношение к хлебу насущному — не
только как к продукту питания, но прежде всего как к Божьему дару, как к
Божией благодати, попрать который — страшный грех.
Земля — это главная социально-нравственная ценность крестьянского
мира. Поэтому у русских и в XX веке была в обычае клятва землей, а у ста-
роверов — обряды исповеди земле и прощания с землей. Последний выпол-
нялся стариками, стоявшими на пороге смерти. Прощание совершалось на
302
ниве: с крестным знаменем клали четыре земных поклона на все четыре сто-
роны и говорили: «Мать-Сыра-Земля, прости и прими меня!» (Подробнее
см.: Смирнов, 1913. С. 253—283).
Эти представления о земле субстанциональны. В их основе земледельче-
ская картина мира, развитие которой эволюционировало от олицетворенных
мифических сакрализаций мироздания архаического периода к общинно-ро-
довому признанию принадлежности земли и ее богатств Богу и человеку.
10. Божий мир православного крестьянина — это мир земледельца-хри-
стианина, жившего в определенной природной среде, осваивавшего и позна-
вавшего эту среду. Еще в 1960-е годы, несмотря на активную атеистическую
пропаганду, русские крестьяне сохраняли четкое осознание тождества слов
«крестьянин» и «христианин». Сословное «крестьянин» и вероисповедное
«христианин» — эти понятия словно вытекают одно из другого. Такое слия-
ние понятий, их своего рода «близничность» является фундаментальной ко-
ординатой в понимании крестьянского мирочувствования и его ментальных
характеристик. Не случайно, видно, поэтому и кладка из 13-ти хлебных сно-
пов (главный итог крестьянского труда) называлась земледельцем не иначе,
как «крестец» (вар. «хрестец»). Для исследователя народной культуры чрез-
вычайно важно понимание этого аспекта духовного восприятия христианства
через «крестьянствование». Благодаря такому синтезу, космологическая кар-
тина мира православных крестьян отличается необыкновенной красочностью,
образностью, субстанциональностью. В этом корни и причины длительного
бытования в общественной и семейной сферах русского уклада жизни празд-
ников и ритуалов календарного цикла: они не только сущностны, но в них
много чувства — они «экзистенциальны». В этом плане можно говорить об об-
разно-ассоциативном типе ментальности православных крестьян. Прошлый
опыт мирочувствования и мировосприятия несет современное декоративно-
прикладное искусство, русское изобразительное искусство. «Эволюцию куль-
тур в ноосфере, — пишет А. Н. Зелинский, — можно уподобить сложной трае-
ктории духовного развития человечества, пролегающей в невидимом про-
странстве «духовного космоса». И в этой траектории каждая из культур под-
чиняется закону своего психокосмического ритма, воплощенного в системе
литургического времени культуры» (Зелинский, 1993. С. 257).
«Космологический» стиль мирочувствования определил и характер со-
циоритуальных традиций, начиная от организации мироколицы с простран-
ством вокруг храма и принадлежащими ему селениями с дочерним литурги-
ческим кругом праздников и кончая последним часом человека на земле.
11. Некоторые итоги. Космологизм православных крестьян имел свою
систему. Иерархия ее ценностей строилась на основе высших нравственных
координат. Многочисленные примеры этому дают духовные стихи. Этим же
объясняется и преобладание этнопсихологических мотиваций религиозного
поведения современных людей, что подтверждается исследованиями рели-
зоз
гиеведов и этнографов. Они показали, что в нормативно-ценностных ориен-
тациях людей на «национальное», на «связь с этносом» традиционные обря-
ды занимают одно из первых мест (Подробнее см.: Тулъцева Л. А. , 1992. С.
312-368; 1993. С. 164-185).
Проблема крестьянского космологизма мало изучена историками. Ме-
жду тем ее изучение дает материалы к пониманию глубинных истоков тех
или иных социальных движений. Попытка посмотреть на окружающий мир
глазами крестьянина, причем посмотреть в исторической перспективе, при-
водит к таким ключевым проблемам исторической науки, как идеологичес-
кие и социально-психологические пласты крестьянских социальных движе-
ний. В архетипических пластах языка и казалось бы обыденных метафорах
повседневной речи хранятся в «зародыше» народные утопии о беспечальной
жизни, где благодать изобилия представлена молочными реками с кисель-
ными берегами, тучными полями и тучными стадами. Эти материалы позво-
ляют реконструировать культурно-исторические пласты национального са-
мосознания, что позволяет перекинуть мостки к поэтике национального ми-
ровосприятия и художественной картине мира наших современников.
Народная философия развивалась в русле фольклорного обыденного
сознания, просвещенного христианским вероучением. Христианская карти-
на мира, воспринятая православными крестьянами вместе с христианской
проповедью, его собственная ритуальная практика, начиная от освящения
посевного зерна в закромах во время пасхальных обходов и вплоть до пос-
леднего прощания с белым светом и матерью-землей — все это сыграло не-
оценимую роль (глубину которой трудно измерить) в становлении и совер-
шенствовании внутреннего духовного мира крестьянина. Этому способство-
вала и интенсивная религиозная жизнь русской крестьянской общины. Ее
составной частью были странники, богомольцы, чернички, монахи-крестья-
не, пустынножители, благочестивые крестьяне, искавшие спасения в уеди-
ненной жизни вдали от людей.
Духовная жизнь крестьянина немыслима вне связи с природной сре-
дой, с белым светом, с землей, храмом. Храм являет собой концентрирован-
ное выражение окультуренной природной среды. Концентрированное пото-
му, что для каждого прихожанина храм был центром, к которому вели все
дороги, тяготели вспаханные земли и вся мирооколица. Когда началось по-
рушение храмов, стала приходить в запустение среда обитания человека, а
вместе с ней обесцениваться традиции «духовной оседлости» (термин
Д. С. Лихачева). Цепочка потянулась к фольклорным формам культуры, к
вымиранию традиций «духовного космоса», далее утрате традиционных
внутриэтнических связей и т. д. и т. д. Разрушение фольклорных форм куль-
туры, которые в России были неотделимы от крестьянского восприятия
православия, — одна из причин дегуманизации общества. Эти процессы, где
в большей, а где в меньшей степени, характерны и для Востока и для Запада.
304
Поэтому очевидна общественная необходимость в культивировании тради-
ций духовности, поскольку без этого трудно остановить нарастание дефици-
та ментальных социо-культурных параметров в общественном и индивиду-
альном сознании людей.
Бессонов, I—II — Бессонов П. Калеки перехожие. М., 1861—1864. Т. I—II.
Андреев, 1912 — Андреев А. И. Песня об Александре Втором // Этнографическое обоз-
рение, 1912. № 1—2.
Беликов, 1901 — Беликов Д. Н. Томский раскол. Томск, 1901.
Булгаков, 1991 — Булгаков С. Н. Православие. Очерки учения православной церкви.
Киев, 1991.
Волоцкая, 1987 — Волоцкая 3. М. Элементы космоса в фольклорной модели мира // Ис-
следования по структуре текста. М., 1987.
Даль, I—IV — Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. СПб. М.,
1880-1882. Т. I—IV.
Данилов Кирша, 1977 — Древние российские стихотворения, собранные Киршею Дани-
ловым. М., 1977.
Завойко, 1914 — Завойко Г. К. Верования, обряды и обычаи великороссов Владимир-
ской губернии // Этнографическое обозрение, 1914. № 3—4.
Зелинский, 1993 — Зелинский А. Н. Литургический круг христианского календаря //
Календарь в культуре народов мира. М., 1993.
Магницкий, 1883 — Магницкий В. Поверья и обряды (запуки) в Уржумском уезде Вят-
ской губернии. Вятка, 1883.
Мильдон, 1992 — Мильдон В. И. «Земля» и «небо» исторического сознания (две души
европейского человечества) // Вопросы философии, 1992, № 5.
Михайлов, 1909 — Михайлов П. Н. Духовные стихи и народные песни, записанные в
Псковской губ. Псков, 1909.
Народная проза, 1992 — Народная проза: Библиотека русского фольклора, т. 12. Соста-
витель С. Н. Азбелев. М., 1992.
Сл. рус. яз., 11 — Словарь русского языка XI—XVIII вв. М., 1986, Вып. 11.
Смирнов, 1913 — Смирнов С. Древнерусский духовник. Материалы для истории древне-
русской покаянной дисциплины. М., 1913.
Соболев, 1914 — Соболев А. Н. Обряд прощания с землей пред исповедью, заговоры и духов-
ные стихи // Труды владимирской ученой архивной комиссии. Владимир, 1914. Кн. XVI.
Топорков, 1985 — Топорков А. Л. Происхождение элементов застольного этикета у сла-
вян // Этнические стереотипы поведения. Л., 1985.
Тульцева, 1992 — Тульцева Л. А. Современные формы ритуальной культуры. // Рус-
ские Этносоциологические очерки. М., 1992. С. 312—368.
Тульцева, 1993 — Тульцева Л. А. Ритуально-праздничная культура в современном досу-
ге // Традиционные формы досуга: история и современность. М., 1993.
Федотов, 1991 — Федотов Г. Стихи духовные. Русская народная вера по духовным сти-
хам. М., 1991.
Флоренский, 1977 — Флоренский П. Из богословского наследия // Богословские труды.
М., 1977. Сб. 17-й.
«Эти. Бюро» — Отдел рукописей Российского музея этнографии (СПб.). Ф. 7 («Этно-
графическое бюро» князя В. Н. Тенишева). On. 1. № 500.
305
Элизабет М. Гумп
(США, Чикагский университет)
ОБРАЗОВАНИЕ И ГРАМОТНОСТЬ В ГЛУБИНЕ РОССИИ.
ВОРОНЕЖСКАЯ ГУБЕРНИЯ. 1885-1897
Судя по тому, что доля грамотных в 1885 г. составляла около 6-8 %,
приобщение крестьян к образованию было действительно ограниченным.
До середины 1870-х годов школьное образование для большинства кресть-
ян-земледельцев не являлось реальной возможностью. Формальное школь-
ное образование затрагивало, главным образом, тех, кто жил в больших по-
селках и на окраинах крупных городов, причем ученики были, как правило,
выходцами из «базарнических» семей, то есть из тех, которые зарабатывали
на жизнь перевозкой зерна, промышленным животноводством и мелкой
торговлей. Очень редко ученики первоначальных школ происходили из се-
мей крестьян-хлебопашцев.
Крестьянам было более доступно неформальное образование, которое
могли предложить грамотные люди, представлявшие, так сказать, культур-
ную элиту воронежского села, которая включала в себя духовенство, отстав-
ных солдат, сельских писарей, бывших дворовых слуг и особый подкласс
крестьянских женщин, называемых в народе «чернички» или «вековушки».
Последние были незамужними крестьянскими женщинами, которые подра-
жали монашеской жизни, не употребляя мясную пищу, одеваясь в черное и
регулярно участвуя в церковных службах. За редким исключением, они уме-
ли читать, а иногда и писать на церковном старославянском и русском язы-
ках; они основывали школы в своих домах или в «монашеских келиях».
обычно расположенных в уединенных местах на окраине деревни или за са-
дом, где преподавали чтение священных текстов на церковнославянском
для мальчиков и девочек и рукоделие для девочек*. Вместе взятая, эта
скромная группа грамотных деревенских людей являлась основным кана-
лом, по которому образование достигало даже отдаленных деревень.
Формальная ответственность за народное образование была передана в
1865 г. вновь образованным местным административным учреждениям зем-
ствам, хотя до реальной доступности формального школьного образования
1 Учитель И. И. Барабашин писал в статье «Сведения о Верейском училище» что, хотя
«чернички занимались чтением псалтири по покойникам, что давало им средства к жизни
они не брезгали и другими средствами, получаемые ими темными или не безгрешными путя-
ми» Народное образование в Воронежском уезде. Приложение к 1-му тому Сборника стати-
стических сведений по Воронежской губернии. Воронеж, тип. В. И. Исаева, 1885 г., 80.
306
оставались еще десятилетия. С одной стороны, по причине ограниченных
денежных средств, административной неопытности и нередко встречавшей-
ся враждебности к народному образованию, ранние земства ограничивали
свои усилия инспектированием уже существующих школ, снабжением школ
письменными принадлежностями и учебными пособиями, закрытием плохо
содержащихся школ, организацией формального обучения учителей и вы-
платой заработной платы учителям. С другой стороны, общества, на кото-
рых лежала обязанность по содержанию школ, часто или не хотели, или не
могли обеспечивать школьные расходы. На уездных земских собраниях час-
то слышались жалобы на то, что общества не выполняли своих обязательств
по финансовому обеспечению народного образования. Воронежское уездное
земское собрание в постановлении от 12 октября 1879 г. предложило при-
влечь все силы присутствия по крестьянским делам и мировых посредни-
ков, чтобы надавить на непокорные сельские общества. В некоторых случа-
ях, общества скорее полностью прекращали деятельность школ, чем согла-
шались на нежелательное вмешательство и надзор со стороны бюрократиче-
ского аппарата, сопровождавшие земские субсидии. Другие общества, пола-
гая, что земские сборы частично предназначались на образование, неохотно
обеспечивали помещения с отоплением и освещением для школ за свой
счет. Наконец, в некоторых случаях, общества были просто слишком бедны
для того, чтобы открывать школы. В интересах последних, уездное земское
собрание предлагало создание кредитного фонда для тех, кто хотел, но фи-
нансово был не в состоянии открыть школу. Но это предложение не было
проведено в жизнь в последующие десять лет*.
Не удивительно, что народное образование в Воронежской губернии
было все еще в зачаточном состоянии через двадцать пять лет после кресть-
янских реформ. В этом контексте следует читать замечания серьезного ис-
следователя образования в Воронежской губернии И. К. Воронова.
«...Народное образование в деревнях отличалось до крайности низким
уровнем. Ограничены были и степень образования и объем потребностей в
нем. Грамотных было мало, школ недостаточно, состав дельных и хорошо
подготовленных учителей очень ограничен, потребности в грамоте скромны,
и самые отношения к школе населения поражали своей заскорузлостью и
темнотой»1 2.
Но некоторые крестьяне все же посылали своих детей в школу. Вопрос
в том, кто они были и каковы их мотивы? Что их действия говорят нам о ми-
1 Эти проблемы, угрожавшие практическому проведению в жизнь школьного образова-
ния, не были уникальны для Воронежской губернии; Бен Эклоф детально освещает этот во-
прос в своей работе: Russian Peasant Schools: Officialdom, Village, Culture and Popular Pedago-
gy, 1861—1914 (Berkeley, CA'.University of Califrnia Press, 1986).
2 Воронов, И К., сост. Материалы по народному образованию в Воронежской губернии.
Воронеж, товарищество «Печатня С. П. Яковлева», 1899 г., IV.
307
ре, в котором они жили? В качестве моего вклада в данную дискуссию, я хо-
тела бы исследовать аграрное развитие и крестьянский менталитет сквозь
призму отношения к образованию. Начиная с 1880-х гг., жизнеспособность
традиционной крестьянской стратегии обеспечения равных основных
средств к существованию оказалась под вопросом; бурный рост населения в
местностях, международная конкуренция на рынке сельскохозяйственной
продукции, развивающийся отечественный капитализм, если перечислить
лишь несколько характеристик экономической среды в переходном состоя-
нии, оказывали огромное давление на земельные, трудовые и финансовые
ресурсы в условиях экономики, прежде характеризовавшейся экстенсивным
использованием земли, производством на уровне прожиточного минимума,
домашним хозяйством и натуральным обменом. Будучи и само по себе су-
щественным поворотом, введение и распространение народного образова-
ния предлагало новый способ для приспособления к изменяющимся мате-
риальным условиям, и позиции крестьян в отношении к этому новому сред-
ству отражали специфические отношения в сфере материальной жизни. В
некоторых случаях, грамотность рассматривалась как средство защиты от
сил, вызывающих экономические и социальные изменения; в других случа-
ях, грамотность была средством эксплуатации новых возможностей, и нако-
нец, в третьих, она представляла собой форму убежища от неприемлемой
ситуации в деревне. Для большинства же она не имела никакого практиче-
ского значения*.
В результате изучения английской демографической истории изменил-
ся подход к изучению крестьянских обществ. Основываясь на теории наро-
донаселения Мальтуса и теории крестьянской экономики А. В. Чаянова,
этот подход отталкивается от того, что поведение крестьян строилось на ос-
нове «постоянной необходимости баланса между рабочими руками и едока-
ми в каждодневном воспроизводстве жизни семьи»1 2. Когда производитель-
ный потенциал семьи оказывается под угрозой, она вынуждена адаптиро-
ваться либо путем сокращения потребностей, либо повышением производ-
ства, или, как предсказывал Мальтус, она может прекратить свое существо-
вание.
Джон Крэг и Норман Спир использовали эту концепцию стратегии выжи-
вания семьи в своих исследованиях распространения образования в Европе. В
их формулировке, образование было одним из средств адаптации к изменениям
социально-экономической среды. В той мере, в какой образование предполагает
1 Предложение Дж. Брукса о том, что диффузия письменной культуры имела ведущее
значение для распространения народной грамотности, было одной из вдохновляющих идей
для настоящего исследования. См.: J. Brooks, When Russia Learned to Read: Literacy and
Popular Literature, 1861—1917 (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1985), 1—30.
2 David Levine, Reproducing Families: The Political Economy of English Population History
(Cambridge: Cambridge University Press, 1986), 3.
308
прямые и косвенные затраты, при том, что получение выгод от него отодвигает-
ся в будущее, образование может оцениваться как своего рода инвестиция*.
Именно в этом смысле я рассматриваю образование в настоящей работе.
Начиная с середины 1880-х гг., статистическое отделение Воронежского гу-
бернского земства начало исследование крестьянских хозяйств с целью более
точного выяснения экономического и культурного положения крестьянства.
Используя 670 отдельных показателей, бюджеты зафиксировали все показате-
ли — от числа коров в хлевах до книг на полках — относящиеся к составу хозяй-
ства, способам производства и типам потребления. В сумме эти данные охваты-
вают динамику и разнообразие опыта как внутри крестьянских хозяйств, так и
между ними, которые были затемнены более общей статистикой губернского
или даже уездного уровня. Для настоящего исследования эти данные представ-
ляют исключительную ценность, поскольку они позволяют проследить отноше-
ние к образованию именно в той экономической и культурной среде, где прини-
мались решения о записи в школу, а именно, в крестьянской семье.
Из множества обследованных хозяйств 230 были отобраны в крестьянских
бюджетах Ф. А. Щербины, чтобы представить «средние» хозяйства с точки зре-
ния земельного надела. Хотя В. И. Ленин справедливо утверждал, что земель-
ный надел как таковой недостаточен для точной характеристики различных
подгрупп крестьянства, распределение бюджетных хозяйств более или менее
точно соответствует распределению хозяйств в целом по губернии; только сред-
няя группа (от 5 до 15 десятин) представлена более полно за счет других (Таб-
лица I)1 2.
Табл. 1
Крестьянские хозяйства в Воронежской губернии
по степени их обеспечения надельной землей
% всех бюджетов % всех хозяйств
Безземельные c 1 до 5 десятин с 5 до 15 десятин с 15 до 25 десятин свыше 25 десятин 3 29 36 21 И (п=230) 4 23 48 18 7 (п= 316,405)
Источник: Щербина Ф. А. Крестьянские бюджеты. Изд. Императорского вольного Эко-
номического общества. Воронеж, тип. В. И. Исаева, 1990. Ч. 2. С. 1—165. Сводный сборник по
12 уездам Воронежской губернии. Воронеж, 1897. Табл. № II, 8-10.
1 John Craig and Norman Spear, Marginality, Integration and Educational Expansion: The
Case of Late Nineteenth-Century Europe, неизданный доклад, представленный на конференции
историков Европы в г. Вашингтоне. Март, 1979. С. 7—8.
2 См.: Lenin V. I. Development of Capitalism in Russia // Collected Works. Vol. 3. Moscow
Progress Publishers, 1977. C. 148—172.
309
Более того, уровень грамотности в выборке, а именно 30% мужчин, 3,5%
женщин и 16,5% в среднем, также приблизительно соответствовал уровню
грамотности губернии в поздних 1880-х и 1890-х гг., когда и составлялись
бюджеты.
Выборка была слегка прочищена нами посредством изъятия тех хо-
зяйств, где не было детей школьного возраста (7 лет и старше), а также тех, о
которых не было специфических данных в отношении грамотности и обра-
зования. Оставшиеся составляют выборку из 185 бюджетов (213 отдельных
семей), для которых имеются адекватные и точные данные о структуре хо-
зяйства и грамотности. Хотя выборка и невелика, нам пришлось разделить
бюджеты на составные части, чтобы выделить отношение к образованию как
значимое на статистическом уровне. В целом, единственной общей чертой,
отличающей инвестиции в образование, является то, что они были обратно
пропорциональны зависимости хозяйства от земледелия как основного ис-
точника дохода.
Чтобы уловить связь между экономическими изменениями и отноше-
нием к образованию, я разделила данные на основе эксплуатации труда в хо-
зяйстве, исходя из предпосылки, что дистанцирование от традиционного
сельскохозяйственного производства и приобретение опыта в других эконо-
мических структурах и с другими контингентами населения увеличивало
потребность в грамотности. В таком случае, грамотность рассматривается в
более широкой перспективе; данные переписи 1897 г. показывают, что в бо-
лее промышленных губерниях уровень грамотности был вдвое выше, чем в
сельскохозяйственных губерниях. В губерниях, где общий уровень грамот-
ности был одинаков или несколько выше, чем в черноземных губерниях,
группы населения, занятые преимущественно во внесельскохозяйственном
производстве, были значительно более грамотными1. В Воронежской губер-
нии крестьянское отношение к образованию отражало понимание того, что
грамотность могла бы служить путем из деревни, а без нее за пределами де-
ревни не было никаких перспектив. «Грамотный и на чужой стороне все рав-
но как дома, а неграмотный, что слепой: дальше своего хутора нет ему доро-
ги» — хутор Атамановский, Таловская волость
Хотя сельское хозяйство было основным занятием в Воронежской гу-
бернии, совокупность данных в бюджетах показывает, что лица, представ-
ленные в выборке, были вовлечены в разные виды деятельности, и сельское
хозяйство было лишь одним из них. Среди бюджетных хозяйств можно вы-
делить четыре группы. К первой группе относятся те хозяйства, где труд
членов семьи был достаточен для удовлетворения основных потребитель-
ских нужд, и следовательно, им не приходилось принимать участия в рынке
1 Барбара Алперн Энгел рассмотрела роль отходничества для культуры и грамотности в
деревне в работе «The Women’s Side: Male Out-Migration and Family Strategy in Kostroma
Province // Slavic Review. 1986 . C. 45.
310
труда. 67 из 185 бюджетных хозяйств (79 отдельных семей) опирались ис-
ключительно на семейные трудовые ресурсы, которые использовались или в
сельскохозяйственном, или в ремесленном производстве. Такие хозяйства
наиболее близко напоминали архетип крестьянской экономической едини-
цы, описанный А.В. Чаяновым, который, исключая использование наемного
труда, теоретизировал о том, что благосостояние хозяйства зависело в рав-
ной мере от числа населения на двор и баланса между производителями и
потребителями. В двухмерной регрессии фактора населения на двор на ва-
ловый доход, 60% отклонения объяснялось данной моделью (г2=0,60) и бы-
ло значительно при p(2t)=0,000.
Когда фактор населения на двор в этой группе был под контролем, ос-
новные составные сельскохозяйственного капитала — земля, трудовая сила,
рабочие животные (лошади и быки) — были самыми значительными факто-
рами благосостояния. Доход от внесельскохозяйственных предприятий при-
сутствовал только в трех случаях. В первом случае, главе семьи Сырых был
71 год, у него было очень мало земли, и его единственный сын 8-ми лет был
инвалидом. Сырых работал сторожем в общественном магазине, за что по-
лучал компенсацию в размере 30 рублей (19% семейного дохода); можно
предположить, что такая работа предоставлялась нуждающимся членам об-
щины в порядке взаимопомощи, как это описывалось моральными экономи-
стами. Остальной внесельскохозяйственный доход в этой семье поступал от
ремесленного производства и из займа. В двух других случаях неясно, из ка-
ких источников хозяйства получали доход, хотя описание одного из них
свидетельствует, что хозяину пришлось продать часть своей земли, чтобы
уплатить налоги. Эти три хозяйства находились на границе прожиточного
минимума в крестьянском типе хозяйства, и я предполагаю, что со временем
они бы перешли в группу пролетарской рабочей силы.
Остальные 118 хозяйств отличались от первой группы хозяйств тем,
что их члены принимали участие в рынке труда либо как продавцы, либо
как покупатели рабочей силы, с целью удовлетворения экономических по-
требностей хозяйства, или увеличения благосостояния. Они могут быть раз-
биты на три отдельные группы на основе эксплуатации труда: на тех, кто
продавал свой труд, или пролетариев (85 хозяйств, 93 семьи); тех, кто нани-
мал чужую рабочую силу, или собственников (19 хозяйств, 33 семьи); и тех,
кто и продавал свою рабочую силу и нанимал чужую (14 хозяйств, 18 се-
мей). Главные факторы благосостояния по их относительной значимости
для вышеуказанных четырех групп суммируются в таблице 2.
311
Факторы благосостояния в бюджетных хозяйствах
Табл. 2
Обозначение по эксплуатации труда Факторы благосостояния
Крестьянские население на двор (+), рабочие животные (+), земельный надел
Пролетарские рабочие животные (+), население на двор (+), земельный надел (+), взрослые рабочие (+), местные промыслы (-)
Смешанные рабочие животные (+), местные промыслы (-), отхожие промыслы (+), взрослые рабочие (+)
Чистые собственники с-х. производство (-), земельный надел (+), рабочие животные (+)
Естественно, сельскохозяйственный капитал являлся более или менее
значимым фактором благосостояния для всех хозяйств, независимо от экс-
плуатации труда. Значение основного сельскохозяйственного капитала ста-
новится еще более очевидным, если рассмотреть две различные подгруппы
пролетарских хозяйств, показанные в Таблице 3: те хозяйства, чей доход за-
рабатывался преимущественно в сельскохозяйственных предприятиях (под-
группа I-я), и те, чей доход поступал от продажи рабочей силы (подгруппа
П-я).
Табл. 3
Крестьянские хозяйства по признакам благосостояния
Крестьян- ские Пролетарские Смешанные Собствен- ники
I II
Семейные рабочие 4,5 4,5 3,3 4 4,4
Население на двор 9 10 7 10 10
Подушный надел 4 4 3 4 4
Собственная пашня 8 7 3 8 8
Арендуемая пашня 4 3 1 7 12
Рабочие животные 3 2 1 4 5
% дохода на питание 9 12 37 8 12
Валовый доход 804 553 328 1048 1081
Подушный доход 85 51 46 104 114
(п=67) (п=61) (п=25) (п=14) (п=19)
Примечание к таблице: Надел и пашня показаны в десятинах, доход в рублях.
Источник: Щербина Ф. А. Крестьянские бюджеты. С. 1-199 (таблицы).
Подгруппа I-я пролетарских хозяйств ближе всех приближается к типу
крестьянского хозяйства, и представляет категорию крестьян на первых сту-
пенях перехода от чисто крестьянского типа. Однако, подгруппа П-я оказы-
валась наименее крестьянского типа, поскольку имела мало сельскохозяйст-
312
венных ресурсов и тратила большую часть наличных заработков на питание
(37%); более того , подгруппа П-я имела самый низкий уровень жизни из
всех групп бюджетных хозяйств. Хотя обе подгруппы из пролетарской кате-
гории хозяйств были экономически наиболее уязвимы по сравнению с ос-
тальными, подгруппа 1-я была в лучшем положении с точки зрения само-
обеспечения и, если не происходило катастроф, была в состоянии корректи-
ровать свое сползание вниз. Эти различия оказываются решающими, если
мы обратимся к другим факторам благосостояния. Рассматривая две глав-
ные группы пролетарских хозяйств (пролетарские и смешанные), в Таблице
2 можно увидеть, что для обеих местные промыслы были негативным фак-
тором благосостояния. По наблюдениям статистиков, в целом, чем меньше
надельной земли, тем более развиты промыслы, и наоборот. Губернское зем-
ство считало, что развитие этого вида промыслов было неблагоприятным
показателем состояния сельской экономики1. Заработная плата от основного
местного занятия — батрацких работ — была чрезвычайно низкой; батраче-
ство считалось в народе совершенно неприбыльным занятием, недостаточ-
ным даже для удовлетворения основных нужд. Работая, в большинстве слу-
чаев, на других крестьян на условиях, установленных обычаем, члены бед-
нейших хозяйств были сильнее связаны с местными промыслами при арен-
де земли, займах денег на подати или зерна на продовольствие и обсеме-
нение полей.
По контракту с отрицательным воздействием местных промыслов, хо-
зяйства смешанного типа испытывали явные финансовые выгоды от отхо-
жих промыслов, в основном, сельскохозяйственного батрачества на юге в
Донской области. Отхожие промыслы обеспечивали самые высокие налич-
ные заработки, и по этой причине они предпочитались местному сельскохо-
зяйственному батрачеству. Но специфические экономические условия, от-
носящиеся к сельскохозяйственному благосостоянию хозяйства препятст-
вовали всеобщему перемещению пролетариев в места с более благоприят-
ным рынком труда. Во-первых, отхожие промыслы требовали определенных
предварительных расходов, например, на транспорт, а средства для этого
могли быть в наличии только в хозяйствах, которые являлись уже достаточ-
но благополучными. Хозяйства, выходцы из которых работали в качестве
отхожих батраков, отличались адекватными земельными наделами, равно
как и достаточным размером семьи, которое было в состоянии лишиться
труда по хозяйству ушедшего работника-отходника. Отходники не столько
обеспечивали выживание, сколько увеличивали благосостояние своего соб-
ственного хозяйства.
1 Щербина Ф. А. Сборник статистических сведений по Воронежской губернии. Том 2-й,
вып. II. Воронеж, тип. В. И. Исаева, 1887. С. 289.
313
В бедных хозяйствах отхожие промыслы часто вели к окончательным
переселениям. Исторически миграция часто оказывалась альтернативной
для крестьян в поисках больших экономических возможностей и личной
свободы. Но земские исследования миграции свидетельствуют, что характер
миграции, а именно, мотивы, направления и сами переселенцы начали ме-
няться в конце 1870-х и в 1880-х гг. До этого миграция была выбором пред-
принимательски настроенных хозяев, которые в надежде на лучшую жизнь
уезжали в отдаленные районы Приамурья или Сибири, где земля была в
изобилии и больше свободы в ведении хозяйства. В конце 1870-х гг., однако,
наблюдалось увеличение числа бедных переселенцев, а направления мигра-
ции переместились ближе к дому, как правило, на юг. Статистика говорит,
что в связи с ухудшением экономических условий и ростом населения в не-
которых районах губернии, особенно на более густо заселенном севере Во-
ронежской губернии, переселенцы нового типа стремились прежде всего
убежать от напряженных экономических условий, сложившихся дома.
«Только нужда и полная невозможность устроить свою жизнь сколько-
нибудь сносно на месте родины заставляют всех этих бедняков идти на чуж-
бину, без средств, наугад, с явным риском не дойти до места переселения и
не устроится нигде»1.
Эта тенденция только усилилась в результате бедствий, потрясших Во-
ронежскую губернию в 1880-х и 1890-х годах, крупнейшими из которых бы-
ли поражения чумой рогатого скота, неурожай и нашествия саранчи1 2.
Наконец, доход от земледелия в группе собственнических хозяйств был об-
ратно пропорционален валовому доходу хозяйства. Беднейшие представители
этой группы были почти исключительно земледельцами, в то время как наибо-
лее богатые получали основной доход от коммерческих предприятий, таких, как
торговля продуктами казенных лесов, продажа вина и дров, сдача внаем моло-
тилок, или предоставление транспорта для перевозки товаров.
Что касается отношения к образованию, можно сделать несколько пред-
варительных замечаний обо всех бюджетных хозяйствах. Во-первых, нет ни-
каких указаний на то, что грамотные отцы более склонялись к тому, чтобы
посылать своих детей в школы, чем отцы неграмотные. История обучения
самих грамотных отцов в условиях общей неразвитости школьного образо-
вания в деревне подтверждает отсутствие такой зависимости. Лишь негра-
мотные отцы в младшем поколении имели какой-то опыт формального
школьного образования, в то время как остальные грамотные учились или
самостоятельно (самоучкие), или на военной службе, или у грамотного од-
1 То же. С. 42.
2 Государственный архив Воронежской области. Ф. 20. On. 1. Дело 1880,, «Ходатайства
и разрешения о переселении безземельным крестьянам, 1891—1892 гг.»: Ф.20. On. 1. Дела 863,
1621. «Документы о принятии мер борьбы с саранчей на случай ея появления в Воронежской
губернии, 1882 г., 1890—1993 гг.»
314
носельца. До тех пор, пока грамотный отец мог сам обучить своего сына ос-
новным умениям, а формальное школьное образование не приносило ника-
ких реально ощутимых выгод, традиционная система передачи знаний меж-
ду поколениями оставалась в силе. Во-вторых, не замечается никакой суще-
ственной статистической зависимости между грамотностью и экономиче-
ским благосостоянием хозяйства. Это заставляет предположить, что, в це-
лом, грамотность играла незначительную роль в экономической жизни де-
ревни. Статистические исследования образования, проведенные в губернии
ближе к концу века, свидетельствуют, что только 9% крестьян относились к
грамотности положительно, в силу материальных выгод, которые она обе-
щала. Это свидетельство не удивительно, если иметь в виду, что местная
экономика почти исключительно основывалась на земледелии, обрабаты-
вающая промышленность была очень слабо развита, фабрики или заводы
почти полностью отсутствовали, и роль городов, даже таких крупных, как
Воронеж или Острогожск, была односторонней, причем деревня экономиче-
ски и культурно больше давала городу, чем наоборот. Но в той мере, в какой
в экономическую жизнь бюджетных хозяйств входили внесельскохозяйст-
венные занятия и участие в рынке труда, образование, особенно сыновей,
оказывалось гораздо более значимым.
Если вернуться к хозяйствам, разбитым нами на группы, существенные
статистические зависимости могут быть выделены только в двух группах, а
именно, в хозяйствах собственников и пролетариев. В хозяйствах собственни-
ков выделяются две черты. Первое — это положительное соотношение между
числом наемных работников и образовательным уровнем детей. В двухмерной
регрессии числа наемных работников на образовательный уровень детей, откло-
нение в 18,5% объяснялось моделью. Это соотношение позволяет предполо-
жить, что наемные работники выполняли бы в хозяйствах те экономические ро-
ли, которые в хозяйствах без наемных работников могли бы выполняться стар-
шими детьми, тем самым сокращая косвенные издержки, связываемые обычно
со школьным образованием. Более того, способность нанимать чужую рабочую
силу указывает на более высокий уровень благосостояния, что также снижало
значение прямых затрат, связанных со школьным образованием. Вторым стати-
стически значимым соотношением является то, что грамотность матерей со-
ставляла 46% от грамотности дочерей. Это очень интересные данные, имея в ви-
ду, что, в целом, среди населения крестьянское мнение сильно склонялось про-
тив обучения девочек. Бен Эклоф утверждает, что поступление в школу и дли-
тельность учебы были привязаны к сохранению «патриархата»; соответственно,
и обучение девочек было привязано к сохранению традиционных линий подчи-
нения по материнской линии. Даже если и мужик склонялся к тому, чтобы по-
слать свою дочь в школу, окончательное решение принадлежало главе семьи по
материнской линии. «Мужик только летом имеет свою волю, а зимой баба стар-
ше: делает, что хочет». Идея была такая, что девочек учить — не стоит, так как
315
«их дело ткать да прясть, матерям помогать»1. В хозяйствах собственников, все
же, мы видим, что культура, и без сомнения, экономическое благосостояние,
взятые вместе, способствовали получению образования девочками.
В пролетарских хозяйствах подушный доход (+) и доход от сельского
хозяйства (-) имели значительное отношение к образовательному уровню
детей. Первая зависимость не слишком удивляет, если иметь в виду, что
пролетарские семьи имели самый низкий подушный доход из всех описан-
ных нами экономических групп, и что необходим определенный минимум
для того, чтобы семья была в состоянии освободить детей от работы или по-
нести прямые затраты, связанные со школой. Однако, доход сам по себе не
объясняет ситуацию настолько, чтобы мы могли утверждать, что семьи с до-
ходом в «х» рублей непременно послали бы своих детей в школу. Давайте
рассмотрим ситуацию в двух почти одинаковых семьях: обе имели самый
низкий подушный доход из всех семей в бюджетных группах, у обеих значи-
тельная часть заработков поступала от батрацкой работы, и в обеих было
только по одному сыну школьного возраста; но обе семьи, тем не менее, по-
вели себя по-разному в отношении образования своих единственных детей
школьного возраста. В первом случае, семья послала своего сына в школу и
позволила ему закончить трехлетний курс со свидетельством. Практическое
значение свидетельства об окончании сельской школы было сомнительным,
и то, что родители позволили своему ребенку продолжать курс после приоб-
ретения основных навыков грамотности, было нехарактерным. Мы можем
только предположить, что родители этого мальчика стремились улучшить
его шансы на получение работы вне сферы сельскохозяйственного батраче-
ства. Во втором случае, однако, отец мальчика был хромым, и единственный
сын вынужден был каждый год батрачить далеко от дома, возвращаясь до-
мой лишь зимой на короткие сроки. Каковы бы ни были желания его роди-
телей касательно улучшения его обстоятельств, равно как и своих собствен-
ных, заработок сына был существенным для самого выживания семьи, та-
ким образом, сводя к нулю возможность школьного образования.
Более половины пролетарских семей дали образование хотя бы одному
ребенку, и, в свою очередь, более половины этих семей дали образование
всем сыновьям. Это заставляет предположить, что мотивация обучения де-
тей состояла не просто в желании получить грамотного человека, который
мог бы читать религиозные повести для своих домашних во время долгой
зимы. Более того, почти половина прошедших школу пролетарских сыно-
вей, как сообщалось в бюджетах, получили свидетельства об окончании кур-
са в сельских школах. Поскольку пролетарские хозяйства, в известной сте-
пени, опирались на доходы от труда своих членов, даже младших (как мож-
но судить по числу подростков записанных батраками), следует только
1 Материалы по народному образованию. С. 32—33.
316
предположить, что крестьянские семьи, которые шли на жертвы, чтобы дать
образование своим детям, делали это с пониманием, что образование, полу-
ченное детьми, улучшит их экономические возможности в будущем.
Крестьянские и смешанные семьи представляют полюса в отношении к
образованию, причем крестьянские хозяйства давали образование своим де-
тям меньше, чем все остальные, а смешанные хозяйства — больше. Поведе-
ние на этих полюсах выражает различные подходы и различные мировоззре-
ния, сформированные опытом и пониманием практического значения гра-
мотности. Хотя статистика показывает, что большинство крестьян, при аб-
страктном подходе, приветствовало грамотность, единодушие заканчива-
лось, когда принималось во внимание отношение к самим грамотным лю-
дям. Если говорить о бюджетных хозяйствах, то главы смешанных хозяйств
были наиболее образованными из всех групп, и они давали образование сво-
им сыновьям больше, чем это делалось в остальных группах. Информация о
ценности образования приходила в эти семьи из практического опыта за
пределами деревни. «Грамота дело большое, — говорят они, — грамотному
дороже платят на заводе, да он и место скорей получит, чем неграмотный» —
село Михайловка, Павловский уезд.
Эта группа осознавала ощутимые выгоды, связанные с грамотностью,
которые оправдывали инвестиции в образование. Их личный опыт в отно-
шении практической ценности грамотности отражался в более высоком об-
разовательном уровне их детей. В пролетарских хозяйствах грамотность
среди глав семей была самой низкой из всех четырех групп, но несмотря на
это, данная группа оказывается на втором месте из всех групп по образова-
тельному уровню детей (51%). Можно только предположить, что это уро-
вень отражает неблагоприятный опыт работы у себя в деревне и понимание
того, что образование для детей означает преимущественные шансы на ус-
пех на отдаленных рынках труда.
Если обратиться к собственно «крестьянским» хозяйствам, статистика
показывает, что как опыт в отношении образования, так и позиции в отно-
шении его ценности препятствовали инвестициям в образование. И.К. Во-
ронов описывал два типа грамотных деревенских людей. Первые — это те,
кто приобщился к грамотности неформальным способом. Такие люди могли
рассуждать о многих предметах, были привлекательными и интересными,
но в целом, считались дома плохими работниками. «Станешь грамотным —
черную работу бросишь, на писарское дело польстишься, потому что дело
это легкое.» Второй тип был более спокойным типом грамотного человека,
который научился читать большей частью в школе, и который мог консуль-
тировать общину по ряду ценных для сельского хозяйства предметов, вклю-
чая удобрение полей, сроки и условия переделов, и т. д. Можно было пред-
положить, что второй тип грамотных людей должен был быть для крестьян
наиболее привлекательным из двух, но на самом деле происходило противо-
317
положное. Хотя ко второму типу относились с почтительностью, он не вы-
зывал такого «восторга и почести», как первый. Наоборот, грамотному вто-
рого типа легче, чем грамотею первого типа вызвать к себе нерасположение
соседей, потому что он постоянно с ними сталкивается не на отвлеченной, а
на практической почве»1. Будучи тем самым идеалом грамотного крестьяни-
на, которого земские деятели стремились достичь с помощью образования,
второй тип вступил в конфликт с традиционным образом жизни, предлагая
решения, не имевшие прецедентов в крестьянском опыте, и риск с непред-
сказуемыми результатами. Грамотный человек первого типа, при всей своей
занимательности, был бесполезен в хозяйстве. Таким образом, для крестьян
абстрактные выгоды, связанные с образованием, казались недостаточно убе-
дительными для того, чтобы посылать детей в школу; если и была причина
для сохранения детей от школы, то это само образование, которое выходило
за пределы реальных нужд культурного и экономического окружения.
К началу века, ситуация с образованием в Воронежской губернии значи-
тельно улучшилась как в количественном, так и в качественном отношении, по
сравнению с тем, что было пятнадцать лет назад. Безразличие, выражавшееся в
заявлениях типа «грамота велыке дило, а без ней живемо» было вытеснено от-
ношением, которое хотя и отражало разнообразные мотивации, все же исходило
из того, что времена изменились до такой степени, что стало невозможным про-
должать жить в неграмотности, следуя предшествующим поколениям. «А вре-
мена теперь новыя, люди стали все грамотные и хитрые; волов продашь, а какие
бумажки получишь, ни за что не разберешь.»1 2
Это изменение позиции отражено в нижеследующей таблице, которая
показывает процент грамотности по возрастным группам в 1897 г.
Грамотность населения по возрастным группам
в Воронежской губернии в 1897 г.
1 То же. С. 30—31.
2 То же, 18.
318
Источник: Первая всеобщая перепись населения Российской империи, 1897 г., том 9-й,
тетрадь 2-я, 1904 г., табл. IX.
Ситуация в сельском хозяйстве, однако, дестабилизировалась еще боль-
ше, осложненная хроническими неурожаями и эпидемиями холеры в 1891,
1892 и 1893 гг. В докладе Воронежской губернской земской управы в 1896 г.,
имевшем дело с теми же основными проблемами, которые впоследствии
стали причиной столыпинских реформ, сельское хозяйство описывалось
следующим образом: помещики сами перестают заниматься сельским хозяй-
ством и раздают частные земли в чужие руки; крестьянские хозяйства заду-
шены долгами; основной и оборотный капитал в этих хозяйствах подорван и
сокращен неурожаями; в целом, неадекватные земельные участки и неогра-
ниченный рынок земли вынуждал крестьян к суровой экономии и жадной
эксплуатации земли.
Все без исключения уездные земские собрания в своих докладах воро-
нежскому губернскому собранию приходили к заключению, что образова-
тельный уровень крестьянства был существенным, если не ведущим, компо-
нентом любого плана экономических реформ; общее мнение состояло в том,
что улучшения во всех остальных сферах — политической, культурной, мо-
ральной, экономической — произошли бы в результате повышения образо-
вательного уровня населения. Но уже в то время, когда еще только читались
эти доклады, предварительная работа по проблеме народного образования
была прервана более неотложными нуждами. Работа статистической комис-
сии, которой было поручено представить проект всеобщего народного обра-
зования, была прекращена, так как в июле 1897 г. весь состав статистическо-
го отделения должен был немедленно заняться собиранием по всей губер-
нии сведений об урожае хлебов и о хлебных запасах, а затем подсчетом соб-
ранных цифровых материалов в виду предстоящего чрезвычайного губерн-
ского земского собрания, созванного по причине очередного неурожая. Ди-
лемма, с которой столкнулась местная администрация, показывает, что хотя
образовательный уровень населения и был решающим фактором, нищета и
невежество были сплетены вместе в такой сложный причинный клубок, что
выделение одного фактора как спасительного, оказывалось невозможным.
Состояние сельского хозяйства не могло улучшиться до тех пор, пока его ос-
новные элементы, как землепользование, хранение зерна, транспорт, доступ-
ность краткосрочных кредитов и технологии были неадекватными. Уровень
образования населения не мог улучшиться до тех пор, пока грамотность не
находила реального применения в существующей практике сельского хо-
зяйства. Все элементы должны были развиваться вместе. Покуда же, кресть-
янские позиции и отношение к образованию и сельскому хозяйству, кото-
рые считались элитой признаками невежества, большей частью, не противо-
319
речили общему опыту экономической и культурной жизни в деревне, и
обеспечивали, до известной степени, уровень стабильности и предсказуемо-
сти, который если и не препятствовал нововведениям, то по крайней мере,
поощрял только малые изменения из числа традиционных альтернатив.
320
Л. Денисова
(Институт российской истории РАН)
БАБЬЯ ДОЛЯ
В послевоенные годы вдовья деревня тащила на себе сельское хозяйст-
во. Изо всех сил деревенские женщины старались приблизить лучшую, бо-
лее сытную и радостную жизнь, уж если не себе, так хотя бы детям и внукам.
Пережившие войну, голод, одиночество очага, нищету, живя лишь радостью
великой победы над врагом и надеждой на заслуженные перемены в своем
многотрудном бытии, они мечтали о лучшей доле. Но этого не случилось.
Одни трудности и беды сменялись другими. Победа, доставшаяся дорогой
ценой и оплаченная непостижимым трудом селянок, была отпразднована и
остались безотрадные тяжкие будни для себя, детей и внуков. Актуальная
частушка 20-х годов:
<<Я и баба, и мужик.
Я и трактор, я и бык.
Я и сею, я и жну;
На себе дрова вожу»
вновь зазвучала в 50-е годы. И сегодня в деревенском фольклоре она прочно
обосновалась. Она живет и отражает тяжести и горести жизни сельской
женщины-Т руженицы.
Тема женской судьбы привлекает внимание многих исследователей.
Так или иначе ее касаются в работах, посвященных народному хозяйству,
социальным, культурным, демографическим проблемам. К ней проявили за-
метный интерес и зарубежные специалисты. В этой связи отметим специ-
альный сборник статей «Русские сельские женщины», вышедший в Нью-
Йорке в 1992 году. В исследованиях С. Бриджер, Н. Додж, М. Фишбах пока-
зан вклад современной сельской женщины в аграрный сектор экономики,
раскрывается ее семейная и личная жизнь1. Отметим высокий профессиона-
лизм и объективность освещения. Сельская женщина предстает перед нами
как цельная натура, человек внутренне собранный, ответственный, деликат-
ный и романтичный. Это — мать и великая труженица1 2.
1 Russian Peasant Women. N—Y. 1992.
2 Norton D. Dodge and Murray Feshbach. The Role of Women in Soviet Agriculture. // Russian
Peasant Women. P. 236—270; Susan Bridger. Soviet Rural Women: Employment and Family Life. //
Russian... P. 271—293; Susan Bridger. Rural Women and Glasnost. // Russian... P. 294—304.
321
11 — 3717
Для нашей страны характерен нерационально высокий уровень занято-
сти женщин: около 90% женщин трудоспособного возраста работают или
учатся. На их долю приходится около половины используемой в народном
хозяйстве рабочей силы. Это один из самых высоких показателей в мире.
Участие большинства женщин в общественном производстве в условиях ис-
торически сложившегося закрепления за ними основных функций по веде-
нию домашнего хозяйства, уходу за детьми и их воспитанию при недостато-
чном развитии сферы услуг привело к тому, что работающая женщина име-
ет чрезмерную трудовую загрузку, особенно сельская. Среди сельского насе-
ления женщины составляли к концу 80-х годов 52,4% — 51, 4 млн. Примерно
половина их — трудоспособного возраста. Статистика утверждала, что из
общего числа работавших в сельском хозяйстве свыше 10 млн. работников
были заняты ручным трудом, в основном это женщины1.
На селе процессы механизации производства идут крайне медленно. В
хозяйствах страны свыше 50% картофеля копали вручную. При посадке 34%
овощей также использовался ручной труд. Свыше 60% хлопка убирали вру-
чную. Велика доля применения ручного труда в животноводстве. Статисти-
ка утверждала: комплексная механизация осуществлялась на 64 % ферм и
комплексов крупного рогатого скота, на 73% свиноводческих, 89% — птице-
водческих, раздача кормов в них механизирована соответственно на 61,73 и
92%1 2. Практика корректировала эти данные: помимо многочисленных при-
писок механизированных производств многие из них требовали ремонта,
бездействуя годами.
Именно на немеханизированных, трудоемких, физически тяжелых ра-
ботах в основном и применялся труд значительного числа сельских жен-
щин. Типичный рассказ о своей жизни. «Тяжелый ручной труд, к величай-
шему стыду, и сегодня на фермах Кировской области такая же реальность и
такая же беда, как бездорожье, — читаем в «Правде». Неподъемные бидоны с
молоком, корзины со смерзшимися кормами, тележки с навозом... после та-
кой работы приходя с фермы в общежитие, не на танцы собирались девчата,
не на свидание, а, обессилившие ложились спать, так как наутро все пред-
стояло сызнова»3. Неслучайно, среди опрошенных женщин из числа работ-
ников сельского хозяйства более двух третей оценили условия своего труда
как тяжелые и очень тяжелые, каждая четвертая — как утомительные и од-
нообразные, 5% — вредные4.
«Работаем почти под открытым небом, через крышу проходит дождь,
снег, ветер гуляет. Двор аварийный, списан 7 лет назад. Уходя на ферму, про-
1 Женщины в СССР. 1990. Стат, материалы. М., 1990. С. 20, 21; Вестник статистики.
1991. Кв 8. С. 55.
2 Аргументы и факты. 1990. Кв 10.
3 Правда. 1988.18 августа.
4 Вестник статистики. 1991. № 8. С. 62.
322
щаемся с родными как последний раз. В -5 °C поилки замерзли, а в -20 °C за-
мерзнем и мы вместе с коровами», — писали доярки из совхоза «Извольский»
Калужской области1. Тысячи писем. Бесконечный рассказ о тяжелой беспро-
светной сельской работе, которая и по сей день остается столь же тяжелой.
Долгие годы выбор профессии для большинства сельских жительниц
определялся в основном двумя предложениями: либо доярка на ферме (сви-
нарка, овцевод, птицевод), либо разнорабочая в полеводстве. И даже несмо-
тря на тяжелейшие условия труда сельские женщины были вынуждены ра-
ботать, получая мизерные вознаграждения. Прежде всего, это было обуслов-
лено низким материальным достатком в семье. Восемь из десяти опрошен-
ных женщин, чьи мнения учитывали органы государственной статистики в
1990 г., основным мотивом своей занятости считали необходимость попол-
нения материального достатка семьи. При этом около 40% сельских труже-
ниц получали до 120 руб. в месяц. Данные бюджетных обследований
(1989 г.) показывают: в среднем ежемесячный доход в семьях колхозников,
имеющих одного ребенка, составил 102 руб., двух детей — 83 руб., трех и бо-
лее — 53 руб. Неудивительно, что около половины опрошенных женщин ис-
пытывали материальные затруднения1 2. «Я работаю дояркой 2 года без отды-
ха, — пишет в газету «Сельская жизнь» жительница колхоза им. В. И. Лени-
на Шабалинского района Кировской области. — Не бывает подменной дояр-
ки. Если доярка заболела — коровы не доятся. Деньги платят нерегулярно.
Подходит пора отправлять детей в школу и не на что купить учебники. Си-
дим без хлеба, соли, мыла. А чтобы хорошо одеться, вообще нет денег. В ме-
сяц зарабатываем по 15—20 руб. »3.
В колхозно-совхозном производстве трудятся агрономы, зоотехники,
ветеринарные работники, экономисты, бухгалтеры. Число специалистов
сельскохозяйственного производства на селе велико. Среди этих категорий
женщины составляли более половины. Нелегкая профессия специалиста
сельскохозяйственного производства привлекала селянок. Некоторые из
них впоследствии возглавили хозяйства. Известны примеры успешной ра-
боты колхозов и совхозов, ставших знаменитыми благодаря умелому руко-
водству женщин. Назовем П. Малинину из Костромской области.
Для села отведен небольшой процент работников здравоохранения, народ-
ного образования и культуры. Большинство их — женщины. Сельская школа
малопривлекательна для дипломированного специалиста. Ежегодное распреде-
ление учителей на село не покрывает огромной миграционной волны из сел. И
это неудивительно. Материальная база многих школ на селе крайне неудовле-
творительна: к концу 80-х годов в 4 тыс. не было электричества, в 72 тыс. — во-
1 Российский Центр Хранения и Изучения Документов Новейшей Истории. Ф. 591.
On. 1 Д. 33. Л. 303-305. (далее РЦХИДНИ).
2 Вестник статистики. 1991. № 2. С. 54—55; № 8. С. 55—57; 62; 1992. № 1. С. 15,53,54.
3 РЦХИДНИ. Ф. 591. On. 1. Д. 34. Л. 42-43.
323
11*
допровода, в 9 из каждых 10 — канализации. Сельская школа России, Украины
и Белоруссии стала малокомплектной. К этой категории отнесены фактически
все начальные, 75 % неполных средних и 24 % полных средних школ1. Неохотно
молодые женщины связывают свою жизнь с сельской школой даже на необхо-
димые по распределению два года. Тем не менее находились энтузиасты, гото-
вые пожертвовать личным ради благородной миссии просветителя. Именно им
школа и деревня обязаны жизнью. Но каково им приходилось? «Что поделать,
когда в избе-школе грустно? Когда остаешься один в своей школе-квартире, и
вокруг ни души, море снега. Свыкнуться с тем, что это навсегда, невозможно.
Спастись от одиночества и однообразия — нереально. Ни газет, ни книг, библи-
отека — вот она вся за печкой помещалась. О театре мечтать не приходится, раз-
ве что о кино иногда, пожалуй, и помечтаешь»1 2. Так описывала жизнь учитель-
ницы Т. М. Герасюто из поселка Ревны Брянской области «Комсомольская
правда». Но даже те учительницы, которые сохранили верность сельской шко-
ле, нередко закончив педагогическую деятельность, оказывались с минималь-
ной пенсией и без нормального жилья. Из Одесской области учительница
Т. Ягупова писала: «В сельской местности работаю тридцать три года. Живу в
общежитии без удобств, плохое отопление, часто не бывает воды, газа. Четыре
года до пенсии, страшно остаться в общежитии на старости лет»3.
В медицинских учреждениях села работал в основном средний медпер-
сонал. Обеспеченность врачами была там вдвое ниже, чем в городе. Неохот-
но они связывают свою жизнь с селом. Основным медицинским учреждени-
ем на селе являлся фельдшерско-акушерский медпункт. В 1987 г. их имели
43% населенных сельских пунктов. Около 143 тыс. сел (52%), в которых
проживало 13 млн. селян (13,3% сельского населения страны), не имели ни-
каких медицинских учреждений4. Из Горьковской области женщины писали
в «Сельскую жизнь»: «В роддом и больницу везем полдня на тракторе или
телеге и лошади по ухабам. Иногда на попутке на флягах с молоком»5. Такие
писем тысячи. А медперсонал на селе не задерживался. Нерешенность быто-
вых проблем при чрезмерной профессиональной нагрузке не оставляли вре-
мени сельской интеллигенции, особенно женщинам, для отдыха после тру-
дового дня и занятий по поддержанию или повышению творческого мастер-
ства. В самом деле, сельскому хирургу или учительнице и сегодня еще необ-
ходимо держать корову или свинью, кроликов, гусей, кур, заниматься садом
и огородом прежде всего для того, чтобы поддержать свою семью материаль-
но и обеспечить продуктами питания, в которых село испытывает острый
дефицит.
1 Известия. 1989.14 февраля.
2 Комсомольская правда. 1989.1 декабря.
3 Правда. 1989.21 апреля.
4 Вестник статистики. 1988. № 11. С. 54:1992. № 1. С. 10.
5 РЦХИДНИ. Ф. 591. On. 1. Д. 87. Л. 15.
324
И без того тяжелые бытовые будни селянок усугублялись слабой обес-
печенностью населенных пунктов учреждениями сферы обслуживания.
Примерно треть деревень в 1990 г. не имело стационарных предприятий
торговли, две трети — Предприятий общественного питания, домов бытовых
услуг или комплексных приемных пунктов, 42% — учреждений культурного
обслуживания1. Пешком, по бездорожью, по несколько километров шли се-
лянки в городские магазины за самым простым товаром: хлебом, спичками,
керосином, папиросами. «Магазин не работает, — писали женщины в 1971 г.
из села Старинское Горьковской области. — Хлеб не возят. За всем ходим за
4 км. Тратим время, в том числе рабочее»1 2. По данным статистики бюджетов
населения, семьи колхозников приобретали в магазинах городов до 40% по-
требляемых ими непродовольственных товаров3. При этом каждая сельская
семья ежегодно тратила на поездки за товарами в города примерно 160 ча-
сов4.
Свободное от работы в общественном секторе время сельская женщина
в основном тратит на работу по дому и приусадебном участке (свыше 90%).
И это не удивительно. Хотя в отдельных квартирах и собственных домах
проживало 88% селянок, газом была обеспечена лишь половина сел и дере-
вень. Две трети сельского населения не имели коммунальных удобств, горя-
чим водоснабжением селяне были обеспечены на 8%. В этих условиях ото-
пление дома (дровами, торфом), приготовление пищи и стирка, связанные с
доставкой и выносом воды, ее кипячением становились физически тяжелой
и длительной работой. Значительное время сельские женщины отдавали ра-
боте на подворье. Редкие часы досуга селянки посвящали детям, отдыху у
телевизора5.
Тяжелые условия труда, неустроенность быта сельских жителей, неудов-
летворительная организация медицинской помощи самым отрицательным об-
разом сказывались на здоровье населения. Средняя продолжительность жиз-
ни неуклонно снижалась. Этот показатель по сравнению с ведущими развиты-
ми странами был ниже на 7 — 8 лет, а по сравнению с Японией — на 11 лет.
Стабильно высоким фиксировался уровень смертности у селян: в 1989 г. на 1
тыс. сельских жителей пришлось 11,3 умерших. Смертность трудоспособных
мужчин на селе выше, чем в городе на 11%, женщин — на 17%. У сельских
женщин, умерших в рабочем возрасте, на первом месте среди причин остава-
лись болезни системы кровообращения6. Тяжелый физический труд в сель-
1 Вестник статистики. 1988. № И. С. 51,53—54.
2 РЦХИДНИ. Ф. 591. On. 1. Д. 101. Л. 34-35.
3 Аргументы и факты. 1988. № 28.
4 Там же.
5 Вестник статистики. 1991. № 2. С. 51—60.
6 Народное хозяйство СССР в 1989 г. Стат, ежегодник. М., 1990. С. 38; Вестник стати-
стики. 1991. № 7. С. 25,29; 1992. № 1. С. 13—14; Литературная газета. 1988. 3 февраля.
325
скохозяйственном производстве, особенно в животноводстве, являлся перво-
причиной серьезных недугов. Работница животноводческой фермы колхоза
«Правда» Старицкого района Калининской области писала в 1972 г. в «Сель-
скую жизнь»: «Я 14 лет отработала дояркой, условия были тяжелые, ручной
труд. Я совсем потеряла здоровье. Нет сил доить, болят руки. Врачи дали ос-
вобождение. Мне 52 года, я хочу работать, но не моту доить, у меня отказали
руки»1. Согласно результатам опроса треть сельских женщин в возрасте от 40
до 60 лет имели заболевания, связанные с трудовой деятельностью1 2. Вот с та-
кой трудовой деятельностью: «Каждый день носим воду из колодца в водо-
грейку, и оттуда уже теплую носим в ведрах на коромысле, чтобы напоить 16
коров, — писали доярки из совхоза «Молога» Рыбинского района Ярослав-
ской области в 1967 г. — Водогрейка стоит за сто метров от фермы, коров поим
2 — 3 раза. Сколько нужно переносить воды за день!»3
Состояние здоровья матери в огромной степени определяет здоровье и
жизнь ее ребенка. Тяжелые условия труда, вредные экологические влияния
на производстве, слабая санитарно-гигиеническая осведомленность, неудов-
летворительное состояние роддомов, отсутствие во многих из них квалифи-
цированных специалистов отрицательно сказывались на потомстве. Ста-
бильно высокой оставалась детская смертность в стране. Отставание по од-
ному из важнейших показателей от большинства стран мира оставалось зна-
чительным: на 22, 7 новорожденных, умерших в первый год жизни в СССР,
приходилось в 1988 г. в Японии — 5, в Швеции — 6, в ФРГ, Дании, Нидер-
ландах, Норвегии, Австрии, Франции — 8, США — 104. С учетом существо-
вавших в нашей стране региональных различий в условиях демографичес-
кого развития картина представилась еще более трагической. Максималь-
ный уровень младенческой смертности был характерен для территорий с
высокой рождаемостью. В сельской местности среднеазиатских республик
этот показатель составлял в 1991 г. 31,1 — 45, 7 умерших детей в возрасте дс
1 года на 1 тыс. родившихся против 12, 3 — 13, 6 в Белоруссии, Грузии и на
Украине. Высокие показатели детской смертности отмечены в селах Казах-
стана — 26, 6, Азербайджана — 26, 3 и ряде регионов России: Туве — 31, (I
Чечено-Ингушетии — 30, 2s. Эта трагическая цифра не могла и не може
быть столь высокой. Даже минимум, достигнутый иными странами, не ка-
жется достаточным, когда речь идет о жизни ребенка.
Деревня с ее жизнью на виду была традиционно морально чище, чем ro-J
род. Высокую нравственность поддерживала церковь. Огульные заявления
о победе над религией и отождествление страны с атеизмом оказались пре • -
1 РЦХИДНИ. Ф. 591. On. 1. Д. 126. Л. 47-78.
2 Вестник статистики. 1991. № 2. С. 56.
3 РЦХИДНИ. Ф. 591. On. 1. Д. 111. Л. 51-52.
4 Народное хозяйство СССР в 1989 г. С. 677.
5 Вестник статистики. 1992. № 1. С. 15.
326
довременными. Трудности жизни, моральный дискомфорт обращали чело-
века к религии. Типичная сельская ситуация. Одна из многих. Из колхоза
«Искра» Краснохолмского района Калининской области колхозница Л. Т.
Корсакова писала в «Сельскую жизнь» (1969 г.): «В нашем колхозе я уже
давно работаю в животноводстве, ухаживаю за коровами. Нагрузка большая,
я уже не молодая, работать трудно, условий нет, трудоемкие работы все в
ручную, ничего не механизировано. Ходишь-ходпшь, и телят надо напоить,
коров накормить, постлать им, корма раздать. И после всего идешь домой,
еле ноги волочишь, а дома своя скотина. Приду, поплачу, погорюю, а жить
надо»’. Многие находили покой и утешение в религии. По некоторым дан-
ным в 1989 г. верующих насчитывалось свыше 20% населения* 2. На религию,
как на основное занятие в жизни, указали более 3% женщин в городе, на се-
ле вдвое больше3.
Трудности сельской жизни, тяжелые сельские будни, безрадостные од-
нообразные часы редкого досуга, отсутствие учреждений культуры, ото-
рванность от большой жизни, одиночество, собственная ненужность, апатия
ко всему и безысходность часто способствовали развитию склонности у зна-
чительной части селян к употреблению алкоголя. Часто праздники и будни
скрашивались выпивкой. Постепенно для многих это стало нормой жизни.
Из совхоза «Астахово» Луховицкого района Московской области в 1967 г.
работницы писали: «Если день получки, аванса — без водки не бывает, а сей-
час укрепляется традиция: все сопровождается попойками. Попойки — пе-
ред уборочной, и после. Отсюда факты воровства, а с водителями — аварии.
В семьях — скандалы, драки»4. Самый высокий уровень потребления алко-
гольных напитков оставался в Прибалтике, Белоруссии и России — 5—6 ли-
тров. На покупку алкогольных изделий в 1990 г. в среднем каждая семья ра-
бочих тратила 223 руб., колхозника — 276 руб. Начало развиваться самого-
новарение. Рабочими и служащими в 1990 г. было произведено вина домаш-
ней выработки 2, 3 литра на семью, а семьями колхозников — 21,9 литра. К
административной ответственности было привлечено 231, 2 тыс. подполь-
ных производителей спиртного, из них 4 тыс. были наказаны в уголовном
порядке, среди которых 70% — женщины. Оставалась высокой заболевае-
мость алкоголизмом. Общая численность лиц, состоящих на учете в меди-
цинских учреждениях на начало 1991 г. составила 4, 1 млн., из них 1, 1 млн.
(27%) — сельские жители, 0, 5 млн. (12%) — женщины5.
Трагические потрясения, пережитые деревней, не могли не сказаться на
духовных, нравственных устоях ее населения. Падение ценностных ориен-
’РЦХИДНИ. Ф. 591. On. 1. Д. 58. Л. 37.
2Политическое самообразование. 1989. № 9. С. 97.
3 Вестник статистики. 1992. № 1. С. 53
4 РЦХИДНИ. Ф. 591. On. 1. Д. 33. Л. 181
5 Вестник статистики. 1991. № 9. С. 62—64; Женщины в СССР. 1990. С. 18.
327
таций наблюдается повсеместно. Писатель Василий Белов так охарактери-
зовал положение в современной деревне: «Выросли поколения, которым
уже ничего не нужно — ни земля, ни животноводство, ни родной дом...» Не-
обычайно трудно и возможно ли в краткие временные сроки «возродить
крестьянское в крестьянстве»1.
Аграрные рубежи брались на одном энтузиазме. Разуверившееся в пере-
менах старшее поколение, перенесшее войну, разруху, голод и тяготы, не хоте-
ло отдавать судьбу своих детей в руки мифических идеалов. Энтузиазм ожи-
дания лучшей жизни постепенно стихал, переходя в удивление и отчаяние.
Бесперспективность гнала людей из села. Гладя на свою тяжелую жизнь, се-
ляне не хотели ее повторения в детях. «Мы всю жизнь в деревне грязь топта-
ли, ничего, кроме работы не зная, так хоть вы-то поживите по-человечески»
(из высказываний родителей, проживавших в Кировской области)1 2.
Миграционная волна уносила миллионы сельских жителей. За 1959—
1978 гг. город ежегодно принимал в среднем 1, 5 млн. селян. В 1979—1988 гг.
отток сельских жителей составил 900 тыс. в год. Большинство оставляющих
село — молодые люди. Статистика фиксирует: до 60% покидающей сель-
скую местность молодежи — девушки3. Феминизация оттока населения из
сельской местности привела к нежелательным последствиям как для города,
так и особенно для деревни. По статистике на 1 тыс. мужчин в возрасте 20—
39 лет, проживающих в сельской местности в 1989 г., приходилось только
886 женщин этого возраста, против соответственно 911 в 1979 г. и 973 в
1970 г. Проблема «нехватки невест» усугубилась значительной миграцией
молодых женщин в города. В России на 1 тыс. неженатых сельских мужчин
в возрасте 20—39 лет приходилось в 2 раза меньше незамужних женщин4.
Проблема невест в сельской местности обострилась до такой степени,
что в некоторых колхозах и совхозах просто не на ком жениться. «Исчезают
невесты... — пишут из Марийской АССР, — 37 парней из колхоза им. Шке-
тана Оршанского района (большинство отслужили в армии) подтвердят
вам, что не женаты именно по этой причине. Недавно чуть ли не целая ко-
миссия искала село с девушкой на выданье. Наконец нашли в Новоторъяль-
ском районе. Да пока добрались, не застали ее — укатила, говорят, в город»5.
По данным социологов в селах нечерноземной полосы не хватало 300 тыс.
невест. Большинство сельских районов, колхозов и совхозов настолько себя
дискредитировали, что и по сегодняшний день никакие меры не помогают
1 Правда. 1988.15 апреля.
2 Комсомольская правда. 1988.1 марта.
3 Вестник статистики. 1991. № 8. С. 52; 1992. Xs 1. С. 10; Комсомольская правда. 1989. 23
февраля.
4 Вестник статистики. 1991. № 7. С. 21; 1992. № 1. С. 15.
5 Труд. 1984.5 сентября.
328
решить сельскохозяйственную проблему. Настоящее своей деревни убежда-
ло молодежь в отсутствии реальных перспектив на ближайшее будущее.
Обездоленная несчастная умирающая деревня России. Типичный дере-
венский пейзаж: дома с заколоченными окнами, покосившиеся колодцы, за-
брошенные сельскохозяйственные угодья. Покинутые деревни России! Не
из-за стихийных бедствий, а вследствие нежелания влачить беспросветное
существование тянутся и тянутся селяне в города. Возможно ли остановить
это движение? А повернуть назад?
Совсем иная ситуация в районах слабого оттока сельского населения -
в Средней Азии, Закавказье. Положение усугубляется отсутствием в ряде
районов промышленных предприятий. Основное применение труда сель-
ских женщин здесь — на хлопковых и никотиновых плантациях. До 60%
хлопка среднеазиатского региона убирается вручную. Этот тяжелейший
труд под палящими лучами солнца — удел женщин. Вот что рассказала в ин-
тервью газете «Правда Востока». (1988 г.) рабочая совхоза «Касаи» Касап-
ского района Кашкадарьинской области Узбекистана Халимова: «Я мать се-
мерых детей и бабушка грех внуков. Трудно представить хлопковые поля
без согбенных фигур девочек-подростков, без огромных тюков на хрупких
женских плечах. На пороге XXI век. А у нас ручной труд»1.
В Киргизии многие хозяйства лучшие земли отдают под табачные
плантации. В табаководстве царит рутинный труд. Широкое распростране-
ние именно в этой, вредной для здоровья отрасли, получил семейный под-
ряд. Заболеваемость среди женщин-табаководов, как свидетельствует офи-
циальная статистика, превышала средние республиканские показатели на
20—30%. Недуги больных матерей передаются потомству. Оказалось, что у
женщин, чей труд связан с работой на табачных плантациях, преждевремен-
ные роды бывают в 3 с лишним раза чаще, чем у остальных селянок. В таба-
ководческой зоне очень высок процент детской смертности в первые месяцы
после рождения1 2. Обследование рабогниц-табаководов в Ошской области
Киргизии показало, что 62% из них имели гинекологические заболевания.
Младенческая смертность в этих семьях в 1, 5 раза выше. В грудном молоке
46% женщин обнаруживались хлорорганические и фосфорорганические со-
единения3.
В семье многодетной матери М. Ибраимовой из совхоза «Коммунизм»
Таласского района Таласской области двенадцать детей. По плану 1989 г.
они должны были сдать совхозу 2 тонны табачного сырья. Для этого вся се-
мья трудилась от зари до зари. Заработок за сезон — 5 тыс. руб. «Знаю, что
1 Собеседник. 1988. № 40.
2 Труд. 1989. 16 ноября.
3 Вестник статистики. 1991. № 8. С. 63.
329
иметь дело с табаком вредно, но жить-то надо», — рассказывала М. Ибраи-
мова1. И другой работы для большинства женщин Средней Азии в селе нет.
Компактность проживания населения — приверженцев ислама, мень-
шее влияние атеизма создают почву для скорейшего возрождения религиоз-
ных мусульманских традиций и утверждения их в политике, жизни, культу-
ре. На Востоке большинство населения оставалось верующими — привер-
женцами ислама. Согласно анонимного анкетирования туркменок, прове-
денного в 70-е годы в колхозах Гяурского и Ашхабадского районов Ашха-
бадской области Туркмении, атеистами считали себя 9% опрошенных1 2. Со-
циологические исследования, проведенные в 80-е годы в Таджикистане, по-
казали высокую религиозность среди молодежи. В Таджикском политехни-
ческом институте, где 86% студентов из сельской местности, убежденных
атеистов оказалось лишь 7%3.
Одна из мусульманских религиозных традиций — выплата за невесту вы-
купа (калыма). В регионе компактного проживания мусульманского населе-
ния — Средняя Азия, Азербайджан — этот обычай дошел до наших дней. Му-
сульманин предусматривает выплату калыма: в виде денежной суммы или по-
дарков (иногда перечень даров достигал 300 наименований). Будь калым ус-
ловным, очевидно, к нему не было бы столь пристального внимания и нега-
тивного отношения общественности, в основном немусульманского толка. И
тем не менее. Доля браков, заключенных с уплатой калыма в данном регионе
составляла 68,2%. При этом существовала заметная разница между республи-
ками. Если в Туркмении и Киргизии до 80% браков заключалось с выплатой
калыма, то в Узбекистане и Таджикистане — 67%, в Казахстане — 60%, в Азер-
байджане — 52%. Величина калыма колебалась по республикам от 4,2 тыс. в
Казахстане и Киргизии, до 6,4 тыс. в Узбекистане, 7 тыс. в Таджикистане, 8
тыс. в Азербайджане, 18 тыс. в Туркмении. Его размер, по мнению опрошен-
ных студентов этих регионов зависит от трех основных факторов. Девушка
должна уметь вести хозяйство — 39% принявших участие в опросе, макси-
мальное значение этому придают таджики — 53% опрошенных. Девушка дол-
жна быть красивой — 32% опрошенных, наибольшее влияние этот фактор
имеет у азербайджанцев — 48% принявших участие в опросе разделяли эт<
мнение. На третьем месте был йазван фактор «репутация семьи» — к нему
склонилось 28% опрошенных молодых людей. Наиболее значимо это оказа-
лось для казахской молодежи — 42% принявших участие в опросе отдали свои
голоса за этот фактор. Такие факторы как высшее образование, морально-пси-
хологические качества отодвинулись на 4 и 5 места4.
1 Труд. 1989.16 ноября
2 Известия АН Туркменской ССР. Серия общественных наук. 1979. № 4. С. 13—19.
3 Собеседник. 1988. № 52.
4 Социологические исследования. 1991. № 6. С. 68—73; Огонек. 1988. № 31; Литерату-
ная газета. 1988. 27 января.
330
Устремляя взоры на Восток, мусульманские республики налаживают
экономические, социальные, культурные контакты, восстанавливают жизнь
по шариату. Разделяли эту точку зрения и молодые девушки. В республиках
Средней Азии появилось осуждающее высказывание «бесплатная невеста».
Общественное мнение становилось на сторону шариата. Из Туркмении в
«Комсомольскую правду» пришло письмо: девятиклассница средней школы
писала: «Мы (девушки) выйдем замуж за того, кто даст за нас большой ка-
лым... Мои подруги знают и уважают коран. И я согласна жить по законам
шариата»1. Жить по законам шариата — это значит соблюдать все нормы му-
сульманского права, в том числе и выплату калыма. Иное дело, выплата его
не превращает женщину в собственность мужчины. И кроме того, мусуль-
манское право признает развод. Нередко же убогость мышления у некото-
рых мужчин приводит к тому, что он считает свою жену личной собственно-
стью, судьбу которой он вправе решить сам. Именно так рассудил чабан из
колхоза «Социализм» Ашхабадского района Ашхабадской области Туркме-
нии Н. Ходжамурадов. Призывая на помощь газету «Труд» он писал: «От-
дал за невесту 16 тыс. руб. Кроме того, были сделаны подарки еще на 9 тыс.
руб. » С законным его точки зрения требованием вернуть ушедшую из дома
жену он обращался в сельский Совет, к председателю Гяурского райиспол-
кома и прокурору Гяурского района Ашхабадской области. Получив отрица-
тельный ответ, считает его необоснованным и противозаконным, поскольку
выплатил за невесту калым1 2.
Серьезной проблемой для некоторых мест Среднеазиатского региона
становятся последствия заключенных между близкими родственниками
браков. Они преследуют, как правило, цель сохранить кровную чистоту на-
циональных меньшинств. Наиболее популярным является брак между дво-
юродными братьями и сестрами. По данным исследований, частота родст-
венных браков составляет от 10 до 60% (столь частое заключение подобных
браков обнаружено, например, среди туркмен-нохурли в Бахарденском рай-
оне). Именно в браках между братьями-сестрами особенно часто проявля-
ются скрытые наследственные заболевания, которые влекут за собой разли-
чные виды глубокой инвалидности. Высока смертность детей от таких бра-
ков. В колхозе им. Чкалова и в совхозе им. Калинина сельсовета Яг-тылык в
115 семьях муж и жена близкие родственники. Только за несколько лет у
них умерло более 100 детей. Немало таких семей в Ташаузской области Тур-
кмении3. Гражданский кодекс Туркмении считает такие браки недействи-
тельными. Но жизнь опровергает: браки между близкими родственниками
заключаются4.
1 Комсомольская правда. 1988.9 сентября.
2 Труд. 1988.21 августа.
3 Труд. 1988. 19 апреля; Литературная газета. 1988.27 января.
4 Комсомольская правда. 1988.19 апреля.
331
Далеко не уникальное явление для республик Средней Азии — самосо-
жжение. В годы худжума; когда женщины в городах и кишлаках, срывали с
себя паранджи, их убивали басмачи и фанатики. Особенно страшными года-
ми остались в истории 1927—1928 гг. Именно этот период насчитывает наи-
большее число жертв. За два года сожгли себя 203 женщины. Спустя 60 лет
количество самосожжений за этот срок превысило эту цифру. Самосожже-
ние среди самоубийств занимает в Узбекистане 40%. Подавляющее число их
— это молодые женщины и девушки до 28 лет.
За 1986—1987 гг. в Узбекистане пытались покончить жизнь самоубий-
ством путем самосожжения 270 женщин. Только в Сурхандарьинской обла-
сти за 6 месяцев 1988 г. подожгли себя, облив керосином, 16 девушек, при-
чем 10 из них вчерашние школьницы1.
В 1987 г. в Туркмении было зафиксировано 34 случая самосожжения.
За несколько первых месяцев 1988 г. еще 221 2. За 1988 г. всего в республиках
Средней Азии зафиксировано 364 таких случая. Почти все женщины погиб-
ли от ожоговых поражений3. Как показали социологические исследования,
проведенные в Туркмении, самосожжение наиболее распространено среди
домохозяек (33,3%) и школьниц (23,3 %). Выявляются два возрастных пика:
15—18 лет и 22—24. Существует, оказывается, закономерность роста само-
убийств в зависимости от времени года. Для молодежи наиболее опасными
периодами являются весна и осень — пора свадеб. В старшей возрастной
группе, где преобладают домохозяйки, напротив, зима, что объясняется
уменьшением социальных контактов в это время.
По данным исследования, например, в ряде районов часть браков заклю-
чается не по взаимной любви, а по «договору» старших, в основе чего лежит
либо калым, либо желание породниться с более родовитой семьей. У молодых
происходит крушение брачно-семейных идеалов, что ведет к глубокому кри-
зису личности. Социологические исследования показали слабую психологи-
ческую сопротивляемость женщины влиянию внешнего мира. Как правило,
они воспитываются в покорности, и в конфликтных ситуациях часто это не
дает возможности найти пути выхода из тупика4. Проще всего в непрекраща-
ющихся самосожжениях обвинить религию. Но при этом не принималось в
расчет то, что коран и шариат осуждают самоубийство как противоречащее
духу ислама. Изучение конкретных случаев показывает, что женщины, под-
вергшие себя самосожжению, фанатичной религиозностью не отличались,
многие из них не имели даже особой склонности к религии.
Длительное время эта тема была запретной для общественного мнения.
Для понимания и искоренения истинных причин этого явления необходимо
1 Собеседник. 1988. № 40.
2 Советская культура. 1988. 23 августа.
3 Аргументы и факты. 1989. № 7.
4 Советская культура. 1988.23 августа.
332
проанализировать социальные корни трагических событий. Мы же виним в
трагедиях кого и что угодно, но только не условия, те самые, социально-эко-
номические, культурные, бытовые условия...
Аграрные эксперименты привели деревню к критическому рубежу, а ее
жителей к еще большей социальной пассивности, апатии, неверию в идею
разрешения этой экономической и нравственной проблемы. Остающаяся
«второсортность» сельской жизни, снисхождение до деревни, обращение с
ней на «ты» еще более усугубляет экономический и духовный кризис сель-
ской жизни вообще и каждого деревенского жителя в частности. Немного
находится желающих почувствовать себя хозяевами земли. Деревня долгие
годы жила надеждой, но ее остается все меньше.
333
М. А. Вътцан
(Институт российской истории РАН)
ИНДИВИДУАЛИЗМ И КОЛЛЕКТИВИЗМ КРЕСТЬЯН
Индивидуализм и коллективизм — типы мировосприятия и поведения
людей, зависящие как от социально-экономических условий, так и от психо-
логического склада. При первом, беглом взгляде на крестьянина «всех вре-
мен и народов» последний представляется многим законченным индивидуа-
листом, «единоличником», «частником», по терминологии литературы 20-х
годов. М. Горький, например, в брошюре «О русском крестьянстве» (Бер-
лин, 1922) писал: «Технически примитивный труд деревни неимоверно тя-
жел, крестьянство называет его «страда» от глагола «страдать». Тяжесть
труда, в связи с ничтожеством его результатов, углубляет в крестьянине ин-
стинкт собственности, делая его почти неподдающимся влиянию учений,
которые объясняют все грехи людей силой именно этого инстинкта».
Крестьянин действительно плохо поддавался «влиянию учений, всегда
предпочитая вести свое хозяйствособственным трудом и трудом членов сво-
ей семьи. Но он прекрасно понимал, что когда ему одному не справиться с
тем или иным объемом работы, то лучше объединиться с соседом или с сосе-
дями в «супрягу».
Индивидуализм и коллективизм крестьян — факт в научной литературе
достаточно известный. К. Маркс, называл крестьянскую общину «локализо-
ванным микрокосмом», отмечал дуализм коллективного и индивидуального
начал, достигающий наивысшего развития при появлении частной собствен-
ности1. Любопытно, что В. И. Ленин к тезису о крестьянском дуализме подо-
шел иначе, чем К. Маркс. По Ленину, крестьянин, с одной стороны, — труже-
ник, с другой стороны — собственник. Думается, что такое деление вряд ли
обоснованно, так как крестьянская собственность всегда создавалась исклю-
чительно (за небольшими отступлениями) двужильным трудом его самого и
членов его семьи. В этом смысле никакого крестьянского дуализма не было и
не могло быть. Тем не менее ленинский тезис о двойственности крестьянской
«души» прочно вошел в советскую историческую литературу.
В то же время, как отмечала Л. В. Данилова, «описанный К. Марксом
дуализм коллективного и частного начал в общине подчас понимался упро-
щенно, лишь в плане соотношения коллективного и частного землевладе-
ния1 2. Между тем, для общины были характерны кроме того и такие проявле-
1 См. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 405,414,419.
2 Проблемы аграрной истории. Ч. 1. Минск, 1978. С. 118.
334
ния «коллективности», как полное или частичное самоуправление, круговая
порука при выполнении податей и рекрутской повинности.
Если по отношению к доколхозному периоду в обыденных представле-
ниях многих людей происходила недооценка «коллективного начала» кре-
стьянина, то в колхозный период — наоборот, его переоценка, по крайней
мере, в представлении «власть предержащих». Вряд ли нужно доказывать,
что понудив крестьян объединиться в колхозы, власти полностью «переко-
вать» мужика в коллективиста так и не смогли. Официальной марксистско-
ленинской наукой он был заклеймен как социальный тип «с мелкособствен-
ническими пережитками». Для колхозника было оставлено своего рода «ми-
ни-единоличное хозяйство», официально названное «подсобным», а на деле
ставшее главным источником его существования. Двойственная природа
крестьянства (индивидуалист-коллективист), возникшая во времена кресть-
янской общины, продолжала существовать, хотя и в иной форме.
Представляет интерес, как сами крестьяне смотрели на эту имманент-
ную черту своей природы, а также в каких формах проявлялся индивидуа-
лизм и коллективизм на разных этапах истории крестьянства. Вопросы эти
— новые для исторической науки и в плане источниковой базы — достаточ-
но сложные. «Писали мемуары генералы, ученые, писатели, — заметил, имея
в виду советское время М. В. Свергун, — а вот чтобы написал мужик, такого
пока что не было. Все за него писали, но только правды там не было»1. А в
досоветское время, при почти сплошной неграмотности, крестьяне, за не-
большим исключением, вообще не могли оставить о своем житье-бытье
письменных источников. Но их богатое восприятие жизни отражено в уст-
ном народном творчестве, в котором по широте охвата явлений и художест-
венности на первом месте, безусловно, находятся пословицы и поговорки.
Были на Руси и подвижники, которые собирали и записывали эти бесцен-
ные исторические памятники. В 1861—1862 гг. вышел сборник В. И. Даля
«Пословицы русского народа» — наиболее капитальный труд в этой облас-
ти. В советское время он был переиздан в 1957 г. под названием «Послови-
цы и поговорки русского народа». Собранные В. И. Далем примерно 30 тыс.
пословиц и поговорок отражают крестьянское восприятие жизни в эпоху до
отмены крепостного права.
Посвященных миру, т. е. общине, пословиц и поговорок у Даля собрано
свыше 70. По высказываниям крестьян о «мире» можно судить о том, как
они относились к «коллективному началу» своей жизни. Отношение это бы-
ло далеко неоднозначным. Приведем сначала пословицы с положительным
смыслом:
Что мир порядил, то бог рассудил.
Как мир захочет, рассудит, порядит, поставит, поволит, приговорит, положит;
мирская воля.
1 Сельская жизнь. 1989,2 февраля.
335
Что миром положено, тому быть так.
Мир — велик человек; мир — великое дело.
Гораздо больше пословиц и поговорок, в которых содержится скептиче-
ское и критическое отношение к «общинному» коллективизму:
Мир с ума сойдет — на цепь не посадишь.
Вали на мир: мир все снесет.
В миру виноватого нет. В миру виноватого не сыщешь.
Пропадать, так всем (вместе) пропадать.
С волками жить — по волчьи выть. Так и быть: с волками выть.
И мир не без начальника (не без головы).
Крестьянская сходка — земским водка
Быть на сходе — согрешить (т. е. рассудить неправо, или смолчать или побра-
ниться).
Мир на дело сошелся: виноватого опить (гибельный обычай: вместо правосудия
например, за потраву, приговаривают: поставить миру ведро вина).
Народ глуп: все в кучу лезет.
Мир сутки стоял, небо подкоптил и разошелся.
Мужик умен, да мир дурак.
(с. 404 -406)
Как видим, крестьяне были далеки от того, чтобы идеализировать об-
щинный уклад. Большинство из них касается «общинной демократии», при-
чем крестьяне хорошо представляют изъяны этой «коллективности»: заси-
лие «начальника», неправый суд, бестолковость, неразбериха Общая оценка
— «мужик умен, да мир дурак». А в делах своего крестьянского двора мужик
всегда выступал как «хозяин», которого можно уподобить семейному дикта-
тору: «Бей жену больней, будут щи вкусней».
Индивидуализм явно превалирует над коллективизмом в пословицах,
группируемых по разделу «работа — праздность». В этом разделе, содержа-
щем около 500 пословиц и поговорок, нет ни одной посвященной крестьян-
ской взаимопомощи, апологии коллективного труда. Зато нами обнаружены
четыре поговорки, негативно оценивающие псевдоколлективный труд:
Семеро одну соломинку подымают.
Один рубит, семеро в кулаки трубят.
Двое пашут, а семеро руками машут.
Семеро лежат в куче, а один всех растаскает.
В разделе «свое-чужое» крестьянин предстает как законченный инди-
видуалист и собственник:
Всяк сам на себя хлеба добывает.
Кто о чем, а мы о своем. Кто по ком, а мы по себе.
Всяк сам себе дороже. Всякому свое дороже.
Не постою ни за что, постою только за себя.
Начхаю богачу, коли свой сноп (свою рожь) молочу
336
На себя работать не стыдно (не скучно).
Господской работы никогда не переделаешь.
На чужое богатство не надейся, свое береги!
Из множества пословиц, утвержающих «свое», пожалуй, одна-единст-
венная ’«библейского» характера: живи людям и себе (т. е. живи на себя так,
чтобы и людям хорошо было). Само собой разумеется, что «господская ра-
бота» не могла вызвать энтузиазма у крепостного крестьянина:
Чужу пашню пашет, а своя в залежи.
Чужую пашенку пахать — семена терять.
Чужую рожь веять — глаза порошить.
Чужую траву косить, а своя в ветоши.
Чужое сено катает, свое гноит.
(с. 622)
Зато весьма положительное отношение («мини-коллективизм») к соседу:
Без брата проживу, а без соседа не проживу.
У нас и сохи свились вместе (дружные соседи)
Соседство — взаимное дело.
В то же время «дружба дружбой, а табачок врозь».
С соседом дружись, а тын (забор) городи.
С соседом дружись, а за саблю держись.
(с. 779)
Пословицы и поговорки, посвященные общинному землепользованию,
касались по преимуществу размежевания.
Известный собиратель русских пословиц и поговорок И. И. Иллюстров
в сборнике «Жизнь руссского народа в его пословицах и поговорках» (С.
-Петербург, 1910) в разделе «О праве собственности» приводит пословицы,
посвященные «границам земельной собственности» с интересными коммен-
тариями. Вследствие необходимости оградить неприкосновенность земель-
ной собственности, пишет И. И. Иллюстров, делались клейма на конах, —
коном служил камень или большой пень; коны являлись межевыми знаками
раздела земли, отсюда и произошла поговорка:
Чур, не за—кон.
(стр. 184)
Иногда вырывались ямы, что породило поговорку:
По ямам землю знают.
(стр. 184)
Межам на границе земельных владений посвящены следующие посло-
вицы и поговорки сборника И. И. Иллюстрова:
Городьбой не огорожена, а межой обведена.
Межа — не стена, а перелезть нельзя.
337
Без межи не вотчина (или: не собина).
Межа — святое дело.
Кто межу ломает, тот веку не доживает.
Не пойдешь на межу, так забудешь и свою полосу.
Потеряется межа, так и не достанется и кола.
Всяк держи свои рубежи.
(стр. 184)
Иллюстров пишет: Существовал такой обычай: сельский начальник
(соответствовавший нынешнему старосте) от времени до времени обходил
границы общественных земель в сопровождении нескольких молодых хлоп-
чиков (подростков 14 — 15 лет) и обращал их внимание на живые урочища и
признаки, в виде балочек, горбиков (бугров), одиночных деревьев или пней
и проч., рассказывал более или менее подробные истории перехода земель и
т. д., а для того, чтобы все это ярче отпечатлелось в памяти хлопцев, подвер-
гал то одного, то другого из них сечению на каком-нибудь изломе межи, от-
считывал шагами расстояние до куста, горбика и т. п. и числом шагов опре-
делял число ударов. Это сечение называлось памятковым прочуханом . При
разборе одного дела в 1860 году один свидетель — старик 82 лет высказал,
что столбики на меже вбивались при нем; он сам по обычаю того времени
своеручно давал по пяти розог одному из мальчиков, которые тут были, ло-
моть хлеба с маслом и золотый (15 коп.) с целью, чтобы они сохранили на-
долго межи в памяти.
Итак, при размежевании земель секли на межах парнишек, чтобы они
помнили до старости, где межа:
Когда межуют, то парнишек на меже секут.
Не рассказывай мне: я на межевой яме сечен.
Кто на меже сечен, тот и в понятые иди.
Иногда границы земельных владений тесались, или были зарубаемы, на
деревьях прежде, чем записывались на бумаге; отсюда и произошла поговорка:
По писанному — что по тесанному.
Эти грани и межи служили причиною раздоров:
Межи до грани — ссоры да брани.
Где забор, там и раздор.
Нам с тобой межи не делить.
(стр. 185)
Приведенные пословицы и поговорки свидетельствуют о том, что кре-
стьяне были далеки от идеализации как собственнического, так и общинно-
го уклада крестьянской жизни. И в том и другом они видели недостатки
Диким и варварским выглядит обычай «сечения мальчиков» на границах
размежевания.
338
Из анализа пословиц и поговорок, собранных В. Далем и И. Иллюстро-
вым, напрашиваются несколько выводов. Но прежде приведем еще одно вы-
сказывание М. Горького из упоминавшейся выше брошюры «О русском кре-
стьянстве». В юности, пишет Горький, он усиленно искал по деревням России
того добродушного, вдумчивого русского крестьянина, неутомимого искателя
правды и справедливости, о котором красиво и убедительно рассказывала ми-
ру русская литература XIX века. Искал — и не нашел его: «Я встретил там су-
рового реалиста и хитреца, который — когда это выгодно ему — прекрасно
умеет показать себя простаком. По природе своей он не глуп и сам хорошо
знает это. Он создал множество печальных песен, грубых и жестоких сказок,
создал тысячи пословиц, в которых воплощен опыт его тяжелой жизни.
Он знает, что «мужик не глуп, да мир — дурак» и что «мир силен как во-
да, да глуп, как свинья». Он говорит: «не бойся чертей, бойся людей». «Бей
своих, чужие бояться будут».
О правде он не очень высокого мнения: «Правдой сыт не будешь». «Что
в том, что ложь, коли сыто живешь». «Правдивый, как дурак, также вреден».
Горький акцентирует внимание на одной, темной стороне жизни кре-
стьян. Были, безусловно, в жизни крестьян и светлые стороны, связанные,
например, с русской природой, с верой в счастье, в будущее хороших людей,
в добро, что отражено и в сказках, и в песнях, и в пословицах.
Может оказаться, что многие собранные В. Далем и другими собирате-
лями пословицы взаимно исключают, противоречат друг другу. Если это и
так, то в основе этого «противоречия» — реальная «диалектика» жизни, не
односторонний, а всесторонний подход к явлениям жизни.
Индивидуализм крестьян по преимуществу, относился к трудовому про-
цессу и результатам труда. Причем, труд оценивается так: «Египетская работа.
Каторжная работа», «Господской работы никогда не переработаешь» (с. 513).
Коллективизм относился, по преимуществу, к крестьянскому самоуп-
равлению, «миру», причем этот «мир» оценивается весьма критически.
Все говорит о том, что в крестьянском менталитете общинное земле-
пользование занимало не меньшее место, чем те стороны жизни, которым
посвящены сотни и тысячи пословиц и поговорок. В особенности это отно-
сится к пореформенному периоду, когда вопрос о частном или общинном зе-
млевладении превратился в один из самых острых вопросов не только соци-
ального, но и политического развития России.
В начале века в спор о земле вступили, например, с одной стороны, С.
Ю. Витте и П. Столыпин, с другой стороны, Л. Толстой и крестьяне. Витте
писал: «Общинное владение есть стадия только известного момента жития
народа, с развитием культуры и государственности оно неизбежно должно
переходить в индивидуализм — в индивидуальную собственность; если же
339
этот процесс задерживается и, в особенности, искусственно, как это было у
нас, то народ и государство хиреет»’.
Как отметил П. Зырянов, и «Толстой, и крестьяне, с которыми он беседо-
вал, видели только один вид частной и земельной собственности — помещи-
чью собственность. И были убеждены, чго она приносит вред»1 2. Они были, в
подавляющей своей массе, и против крестьянской частной собственности на
землю, считая, что земля «божья» и никому из людей принадлежать не может.
В этом был отголосок раннехристианских учений, проповедовавших общече-
ловеческое равенство и братство людей, евангельский идеал общинного пат-
риархального строя с потребительским коммунизмом в быту. В «Деяниях
Апостолов», анонимном сочинении, включенном в Новый Завет, читаем:
«...Все же верующие были вместе и имели все общее. И продавали имения и
всякую собственность, и раздавали всем, смотря по нужде каждого» (Деян. 2.
44—45). «У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и ни-
кто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее». (Де-
ян. 4.32). «Не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые вла-
дели землями или домами, продавали их, приносили цену проданного и по-
лагали к ногам Апостолов; и каждому давалось, в чем кто имел нужду». (Деян.
4.34).
В живучести общинного землепользования, при котором земля распре-
делялась и периодически подлежала переделу между членами общины «по
справедливости» — чувству, особенно обостренному у крестьян, — помимо
религиозной традиции играли большую роль и чисто житейские соображе-
ния, на что обратил внимание, например, П. Зырянов. Крестьянское земле-
делие находилось в большой зависимости от капризов природы. Преслову-
тая «чересполосица» не являлась лишь одним неудобством. Имея полосы в
разных частях общественного клина, крестьянин обеспечивал себе ежегод-
ный средний урожай: в засушливый год выручали полосы в низинах, в
дождливый — на взгорках.
В ходе столыпинской аграрной реформы выяснилось, что подавляющая
масса крестьян к частной собственности на землю отнеслась весьма про-
хладно. Хотя, разумеется, было немало сторонников, особенно из числа за-
житочных (и бедняков). Многих не устраивала перспектива выхода из об-
щины на хутора и отруба, несмотря на давление властей. Характерный слу-
чай произошел в Грязовецком уезде Вологодской губернии. В одну из дере-
вень приехал член землеустроительной комиссии. Утром был созван сход и
«неприменный член» объяснил «мужичкам», что им надо выходить на хуто-
ра. Посовещались между собой крестьяне, ответили отказом. Ни обещания
предоставить ссуду, ни угрозы арестовать «бунтовщиков» и привести на по-
1 Витте С. Ю. Воспоминания: ВЗ томах. М. i960. Т. 2. С. 492.
2 Зырянов П. Н. Петр Столыпин. Политический портрет. М., 1992. С. 76.
340
стой солдат не помогли. Крестьяне повторяли: «Как старики жили, так и мы
будем жить, а на хутора не согласны». Тогда «неприменный член» отправил-
ся пить чай, а крестьянам запретил расходиться и садиться на землю. После
чаепития «неприменного» потянуло на сон. К ожидавшим под окном кре-
стьянам он вышел поздно вечером. «Ну как, согласны?» — «Все согласны! —
дружно ответил сход. — На хутора, так на хутора, на осину, так на осину,
только чтобы всем, значит, вместе»’. (Ответ, заслуживающий занесения в
любой сборник пословиц и поговорок — напоминает пословицу, записан-
ную Далем: «пропадать, так всем (вместе) пропадать»).
Резко негативное отношение крестьян к помещичьей и вообще всякой
частной собственности на землю — важнейшая черта менталитета россий-
ского крестьянства, проявившаяся во всех революциях.
19 августа 1917 г. в газете «Известия» был опубликован крестьянский
наказ Учредительному собранию, составленный на основании 242 местных
крестьянских наказов, содержащий точку зрения подавляющего большинст-
ва крестьянства по всему спектру земельных вопросов (был включен в текст
декрета Второго Всероссийского съеда Советов «О земле», принятого 26 ок-
тября (8 ноября) 1917 г.
«Право частной собственности на землю, — говорилось в наказе, — от-
меняется навсегда; земля... обращается в всенародное достояние и переходит
в пользование всех трудящихся на ней».
«...Землепользование должно быть уравнительным, т. е. земля распре-
деляется между трудящимися, смотря по местным условиям, по трудовой
или потребительской норме.
Формы пользования землей должны быть совершенно свободны, под-
ворная, хуторская, общинная, артельная, как решено будет в отдельных се-
лениях и поселках».
Индивидуализм и коллективизм крестьян (в том числе в их воспри-
ятии) в период с октября 1917 г. до начала сплошной коллективизации (ко-
нец 1929 г.) освещен в литературе достаточно полно, особенно в работах
В. П. Данилова, широко использовавшего материалы разного рода обследо-
ваний и анкетирования1 2. Отметим лишь наиболее важные тенденции.
Индивидуализм перестал подпитываться на почве частной собственно-
сти на землю. Традиционно он был связан по преимуществу с трудовым про-
цессом и результатами труда. Усилился индивидуализм на почве выхода кре-
стьян на хутора и отруба. Появился, присущий в таких широких масштабах
только для 20-х годов, индивидуализм на почве раздела крестьянских дворов.
1 Зырянов П. Н. Указ. соч. С. 59—60.
2 См. Данилов В. П. Советская доколхозная деревня: население, землепользование, хо-
зяйство. М., 1977. С. 139—140,243—247 и др.
341
«Коллективистское начало» получило развитие в возрождении и сохра-
нении крестьянской общины, широком развитии различных форм коопера-
ции, появлении первых коммун и колхозов.
В настоящее время уже ни у кого не вызывает сомнений, что переход к
сплошной коллективизации в начале 30-х годов противоречил настроениям
большинства крестьян, несмотря на богатые коллективистские традиции,
связанные, в частности, с общиной. В спорах историков о том, помогала или,
наоборот, препятствовала община переходу к колхозам, нельзя забывать,
что «общинная коллективность» никогда не затрагивала тех производствен-
ных вопросов, которые в колхозах выдвинулись на первый план. Крестьян
особенно тревожили вопросы о формах и уровне обобществления средств
производства, организации труда и распределении доходов в коллективных
хозяйствах. В художественной литературе это хорошо передано, например, в
размышлениях «типичного середняка» Макара Нагульного из «Поднятой
целины» М. Шолохова — произведения, в целом дающего искаженную по
многим вопросам картину коллективизации.
«Хрестоматийный глянец» коснулся не только художественных произ-
ведений, исключая А. Платонова («Котлован», «Чевенгур») и В. Гроссмана
(«Все течет»), но и многочисленных воспоминаний «вожаков» и передови-
ков колхозного производства, и даже сборников пословиц и поговорок, пос-
ле длительного перерыва начавших издаваться в советское время. Приведем
пословицы, посвященные колхозам, из сборника «Русские пословицы и по-
говорки» (Изд. «Наука», М., 1969):
В одиночку не одолеешь и кочку, а артелью и через гору в пору.
В хорошей артели все при деле.
Когда рук много, работа спорится.
Муравьи да пчелы артелями живут, а работа спора.
Один горюет, а артель воюет (т. е. работает).
Один — камень не сдвинешь, артелью — гору поднимешь.
(с. 50)
Такое впечатление, что эти пословицы, вообще-то правильные, но дале-
кие от конкретной действительности 30-х годов, сочинялись не колхозника-
ми, а кабинетными учеными, выполняющими «социальный заказ». Читаем
дальше:
В колхозе беден только лодырь.
В колхозную пору пошла жизнь в гору.
Не жили — мотались: в колхоз не догадались.
Раньше хлеб у миллионеров жали, теперь сами миллионерами стали.
У лодыря ни гроша, у колхозника жизнь хороша.
(с. 54)
Не хочешь тужить — в колхоз иди жить1.
1 Где труд, там и счастье. Сборник пословиц и поговорок. М., 1959. С. 81—82.
342
Хлеб дает нам не Христос, а машина и колхоз.
Лодырю в колхозе, что волку на морозе.
В колхозе — сила, без колхоза — могила.
По одиночкам нужда ходит, а в колхоз не заходит.
Колхозам — богатеть, единоличникам — худеть.
Вошли в колхоз — стало хлеба сколько хошь.
В этих пословица и поговорках содержится уже откровенная «кривда»,
настолько здесь все колхозное представлено в розовом свете. Их нельзя на-
звать народными, даже если исходить из того, что и народ может ошибаться.
А в оценке сталинских колхозов народ не ошибался. Об этом свидетель-
ствуют многочисленные источники, которые можно отнести к «крестьян-
ским». Вот, например, крестьянские частушки времен коллективизации’:
Едет Сталин на корове,
У коровы один рог
— Ты куда, товарищ Сталин?
— Раскулачивать народ!
Вставай Ленин, умри Сталин
Мы в колхозе жить не станем.
Ах, колхозы, вы колхозы,
До чего же довели ?
Распоследнюю корову
Со двора-то увели.
Ах, колхозы, ах, колхозы,
Высокие горы.
Как у нашем у колхозе
Все жулики и воры.
Шла корова из колхоза,
Слезы, капали на нос
— Оторвали ноги, хвост.
Не пойду больше в колхоз.
Говорят в колхозе плохо,
А в колхозе хорошо.
До обеда ищут сбрую,
А с обеда — колесо.
Я работала в колхозе,
Не жалела белых рук.
При отчете получила
Яровой соломы пук.
Колхозный коллективизм 30-х и последующих годов иначе как деформи-
рованным назвать нельзя. По существу колхозы были превращены в полуго-
сударственные предприятия, на которых укоренился принудительный, обяза-
тельный и обезличенный труд. Крестьяне полностью были отчуждены от ре-
зультатов своего труда. Колхозы включались в систему государственной
продразверстки, государственного централизованного планирования и руко-
водства, сводящего на нет декларируемую самостоятельность. Колхозное са-
моуправление, заорганизованное районным начальством, во многом уступало
даже старым крестьянским сходам, далеким от развитой демократии.
1 Записал В. Кондрашин в конце 80-х годов в деревнях Южного Урала и Поволжья.
343
Антиколхозные настроения крестьян особенно сильно подпитывала не-
справедливая система распределения, при которой почти вся сельскохозяй-
ственная продукция уходила государству. Секретарь Родино-Несветаевско-
го РК ВКП(б) Азово-Черноморского края Горелик в письме «ЦК ВКП(б)
тов. Сталину» от 10 марта 1935 г. сообщал: «Настроения колхозников, в свя-
зи с тяжелым положением с хлебом и сознания необходимости оплаты дол-
гов государству не совсем хорошие. Колхозники, учитывая перспективы
этого года, которые особенно не улучшают положение с хлебоснабжением,
бесконечно ропщат. На всех собраниях, беседах, прежде всего, волнует кол-
хозников вопрос хлеба сейчас и в будущем. Приведу несколько характерных
выступлений: «...Нашему колхозу, да и другим не скоро вылезти в зажиточ-
ные, хлеба и при хорошем урожае хватит только рассчитаться с долгами и с
государством — нам же ничего», — говорит Ващенко В. из колхоза «Красный
Октябрь».
«...Заработала 300 трудодней в прошлом году, сейчас столько же, а
сколько получила — моей семье только на месяц хватило, как же жить? —
говорит Черкасова (канд. партии) из колхоза «Маяк культуры».
«...Нам не видать зажиточности, как своих ушей, — говорит Харченко Ив.
из колхоза «Большевик». — Работаем хорошо, а хлеба не видим 3-й год»1.
Характерно, как известное высказывание царского министра — «не дое-
дем, а вывезем», трансформировалось в колхозную поговорку 30-х годов:
«Пшеничка — заграничка, на трудодни — лебеда» (услышана автором в Том-
ской области).
Неудивительно, что все чаяния и упования колхозников все больше и
больше связывались с личным хозяйством. Однако сколько-нибудь гармо-
ничного сочетания индивидуального и кооперативного начал в колхозах не
получилось. Перед войной, сразу после войны, в конце 50-х — начале 60-х
годов проводились шумные кампании против личного хозяйства колхозни-
ков. Вся, более чем шестидесятилетняя история советской коллективист-
ской системы — это история борьбы с так называемыми частнособственни-
ческими пережитками в сознании и поведении крестьян. Между тем, это бы-
ли никакие пережитки, а естественное состояние человека. Подспудно это
понимал такой коммунистический лидер, как Хрущев, пытавшийся в рам-
ках коллективистской системы проводить в отдельные годы урезанную и
куцую политику «повышения личной материальной заинтересованности ра-
ботников в результатах своего труда». Но это не приносило ожидаемых ре-
зультатов, так как на первом месте всегда стояла борьба с «пережитками»,
которые в итоге этой борьбы принимали лишь такие уродливые явления,
' как халатность, халтурность, нежелание работать, хищения государственной
и общественной собственности, потеря инициативы. «Микроб частнособст-
1РГАЭ. Ф. 8040. Оп. 8. Д. 88. Л. 179.
344
веннических пережитков» (по терминологии тех лет) поразил не только ра-
ботающих, но, возможно, еще в большей степени и управляющих — партий-
но-советско-хозяйственную номенклатуру, присвоившую себе вопреки ком-
мунистической идеологии, разнообразные привилегии («пайки», «конвер-
ты», дачи, машины, спецполиклиники и т. д.). «Рыба» сталинско-брежнев-
ской коллективистской системы начала гнить с головы, да и с «хвоста» од-
новременно.
Современная аграрная реформа в России, по замыслу ее инициаторов,
имела своей целью перевести сельское хозяйство с принципов продразвер-
стки на рельсы рыночной экономики. Но можно ли говорить о товарно-де-
нежных отношениях, о рынке, когда покупатель — в данном случае государ-
ство — не рассчитывается с продавцами — сельскохозяйственными произво-
дителями за «купленную» продукцию? (Долг в конце 1993 г. исчислялся в
2—3 триллиона рублей). О каком рынке можно вести речь, если сельскохо-
зяйственные производители по этой причине не в состоянии купить ни ма-
шин, ни топлива, ни удобрений, без чего современное сельское хозяйство
развиваться не может? Видимо, только о таком «рынке», при котором из-за
взаимных неплатежей, когда все друг другу должны, никто ничего не может
ни купить, ни продать, ни произвести.
Во главу угла аграрной реформы до самого последнего времени были
положены три «кита»: а) деколлективизация; б) фермеризация; в) частная
собственность на землю. То и другое и третье вызвано скорее идеологичес-
кими, чем экономическими соображениями. И уж никак не отчетливо выра-
женным желанием большинства крестьянства. Никому из серьезных эконо-
мистов еще не удавалось доказать, что сельскохозяйственные кооперативы
органически не могут «вписаться» в рыночные отношения. Многовековой
опыт российского крестьянства говорит и о том, что в его ментальности ча-
стная собственность на землю никогда не стояла на первом месте. Создается
впечатление, что «радикальных реформаторов» для сохранения «лица»
вполне устроил бы не рынок сельскохозяйственных товаров (их производ-
ство за годы «реформы» упало на 30—40% — намного больше, чем в годы
сталинской коллективизации), а рынок земли.
Указ Президента о купле-продаже земли на селе встречен неоднознач-
но. Многие высказывают опасения, как бы земля-кормилица не была скуп-
лена богачами в целях, не имеющих ничего общего с развитием сельскохо-
зяйственного производства, стала предметом спекуляции. Крестьянин ви-
дит, что, оставшись один на один с частной собственностью на землю, но без
техники, удобрений и топлива, которые безумно подорожали, он пропадет, а
потому не спешит выходить из колхоза. К концу 1993 г. в процессе перереги-
страции старых форм хозяйствования из неполных 26 тыс. колхозов и сов-
хозов 8 тыс. сохранили прежний статус, а 2 тыс. вообще не прошли перере-
гистрации. Вместе они составили около 40% хозяйств. Объявили себя това-
345
риществами с ограниченной ответственностью 11 тыс. (около 43%). Это
лишь формальное переименование того, что было раньше. Стали сельскохо-
зяйственными кооперативами и акционерными обществами 2,3 тыс. (около
9%) бывших колхозов и совхозов. Лишь 972 колхоза и совхоза (меньше 4%)
превратились в ассоциации фермерских хозяйств’.
Подлинный индивидуализм крестьян возможен тогда, когда крестья-
нин будет иметь не только землю, но и все, что к ней должно быть приложе-
но. В современных условиях, без помощи государства, сделать это вряд ли
удастся. А потому крестьянин будет видеть для своего личного блага спасе-
ние в «мы», не уповая на «я».
«Кровная» связь крестьянина с колхозом принимает порой самые не-
ожиданные формы. Когда московский журналист спросил у одного, поже-
лавшего остаться неизвестным, колхозника, почему он не выходит из колхо-
за, тот ответил: «А что, я сам у себя потом буду воровать?»
Для того, чтобы фермеру развить товарное производство, необходимо
несколько десятков, если не сотен миллионов рублей. А для примерно 269
тыс. фермерских хозяйств, насчитывающихся в конце 1993 г., требовались
долгосрочные кредиты в миллиарды рублей. Правительство распоряжением
тогдашнего вице-премьера Е. Гайдара от 16 октября 1993 г. лишило ферме-
ров (как и колхозы и совхозы) льготного кредитования в 28% годовых, уста-
новив для всех 200-процентные ставки погашения кредита. Если учесть, что
государство к тому же не рассчитывается вовремя с сельскохозяйственными
производителями за получаемую от них продукцию, то станут понятными
горькие слова одного из зачинателей фермерского движения в стране Ю. И.
Красина: «Фермерское движение не состоялось». Многие фермеры, по су-
ществу, не став еще настоящими фермерами, сворачивают с этой стези. Не
нужно быть провидцем, чтобы предугадать, что именно они одними из пер-
вых внесут лепту в «рынок земли».
В 1993 г. у фермеров было примерно И млн. га угодий — огромный
клин. А как обстояло дело с техникой? Если у нашего фермера на 1000 га
приходилось в среднем 3 трактора, то в Германии, например, — 124. Неуди-
вительно, что фермерские хозяйства даже в районах их наибольшего разви-
тия давали лишь 4—6% продукта1 2.
Когда правительство в начале 1994 г. поставило вопрос об усилении
финансовой помощи сельскому хозяйству, «радикальные реформаторы» на-
чали острить: «Во всем мире сельское хозяйство кормит народ, только в Рос-
сии народ кормит сельское хозяйство». Кому-кому, а «радикальным рефор-
маторам» следовало бы знать, что по 24 развитым странам Запада и Востока
государственные дотации сельскому хозяйству для поддержания цен на вы-
1 Данилов В. П. Аграрная реформа в постсоветской России (взгляд историка) Куда идет
Россия? Альтернативы общественного развития. М., 1994. С. 133—134.
2 Родина. 1994, № 10. С. 75.
346
годном для фермеров уровне составляют в среднем 50 процентов стоимости
сельхозпродукции (а в Японии и Финляндии до 80%). На одного фермера
приходится около 30 тыс. долларов в год’. А у нас не то, чтобы выделять до-
тации, не могут рассчитаться с долгами. И при этом считают, что крестьянин
должен кормить страну.
В развитых странах «дальнего зарубежья» фермер не отгорожен камен-
ной стеной от различных форм сельскохозяйственной кооперации, в первую
очередь по переработке и сбыту продукции. И у нас до коллективизации
единоличные хозяйства были вовлечены в кооперативное движение. На до-
лю сельскохозяйственной кооперации, например, в 1928/29 гг. приходилось
85% снабжения крестьян орудиями и машинами. На 1 октября 1927 г. насчи-
тывалось 64573 различного рода сельскохозяйственных товариществ, охва-
тывающих свыше 8 млн. крестьянских хозяйств1 2.
Для становления российского фермерства необходимо учитывать опыт
и свой собственный, и других стран. А этот опыт говорит о том, что кресть-
янский индивидуализм, в определенных сферах его жизни, не исключает и
коллективизм.
Индивидуализм и коллективизм можно уподобить двум струнам кре-
стьянской души. До сих пор власти пытались играть то на одной, то на дру-
гой струне. Душа крестьяне по-настоящему запоет лишь тогда, когда обе эти
струны будут звучать в унисон.
1 Правда, 1993,1 апреля.
2 Советское крестьянство. Краткий очерк истории (1917—1969). М., 1970. С. 185—187.
347
С. А. Никольский
(Институт философии РАН)
ДЕКОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ КАК РАСКРЕСТЬЯНИВАНИЕ:
СОВРЕМЕННАЯ БЮРОКРАТИЯ
И КРЕСТЬЯНСКАЯ МЕНТАЛЬНОСТЬ
Серьезная аграрная реформа должна представлять собой стройную,
сложную систему экономических, юридических, организационных, техноло-
гических, идеологических и других мер, которые базируются на цельной
концепции общественного и хозяйственного преобразования, приспособле-
ны к существующему в стране сельскому хозяйству и предполагают опреде-
ленный вариант его развития. Причем то, что предлагается реформаторами,
должно быть адекватно тому состоянию экономики, тому состоянию умона-
строений, которые преобладают в крестьянском обществе.
С этой точки зрения, аграрная реформа, так, как она была объявлена в
России в конце 1991 года известным указом Президента и Постановлением
Правительства, на самом деле реформой считаться не может, хотя за ней и
была определенная идеологическая конструкция, основанная на представ-
лении о том, что в XX в. в истории России произошло жестокое насилие, ко-
гда крестьянство было принудительно коллективизировано, загнано в кол-
хозы, и, если сейчас вдруг объявить о роспуске колхозов, то крестьяне разде-
лят большие хозяйства, возьмут отдельные земельные паи и начнут зани-
маться индивидуальным производством. Предполагались, правда, и возмож-
ные варианты в плане существования бригад, производственных коллекти-
вов. Отсюда — идея нижегородского эксперимента, который потом с легкой
руки Правительства был объявлен моделью для всей России.
Идея того, что если снять все оковы, то Россия снова свернет на путь
интенсивной капитализации производства, оказалась с самого начала сом-
нительной. И то, что реформа в деревне не пошла, что происходит разруше-
ние сельского хозяйства, это лучшее подтверждение неправильности этой
идеологической установки.
И указ о деколлективизации, и указ об объявлении частной собственно-
сти на землю благополучно провалились. Первый указ, который предпола-
гал интенсивное разделение колхозов, был выполнен формально. Коллек-
тивные хозяйства просто сменили вывеску. Второй указ о том, что земля
348
становится товаром, опять же, дальше реализации этого права для отдель-
ных новых буржуа в разной форме не пошел. Те меры, которые были пред-
ложены для осуществления реформы, тоже внимания не заслуживают, по-
скольку сельское хозяйство по-прежнему и финансировалось и обеспечива-
лось ресурсами по остаточному принципу. Как неоднократно бывало в на-
шей истории, за счет сельского хозяйства пытались решать какие-то иные
проблемы. Вот несколько общих характеристик, на фоне которых можно по-
пытаться порассуждать о менталитете современного крестьянина.
Если исходить из того, что в широком смысле аграрная реформа долж-
на решить проблему модернизации сельского хозяйства, то следует конста-
тировать, что реформаторы не задались даже вопросом о том, чтобы найти
какие-либо адекватные способы реформирования деревни, чтобы в самой
деревне были найдены модели, которые были бы восприняты крестьянами,
как те, которые действительно помогают выйти из тяжелейшего кризиса.
Проблемы крестьянского сознания для реформаторов не существует. Есть
исходные модели, которые нужно внедрить.
Эта изначальная экспансионистская установка не гуманна и не демо-
кратична, в особенности — по отношению к целому общественному классу.
Если учитывать общий исторический контекст, то в России в течение XX
века происходила масса модернизаций в сельском хозяйстве. Была аграрная
реформа Столыпина, были установки, с которыми большевики пришли к
власти в октябре 1917 года, на смену которым весной 1918 года пришел во-
енный коммунизм. Была новая экономическая политика, коллективизация,
маленковские реформы, хрущевские реформы, брежневские реформы, гор-
бачевские реформы. Часто эти реформы шли с противоположным знаком:
все — из колхоза, все — в колхоз, все опять из колхоза.
В течение жизни даже одного поколения крестьяне слышали от власти
прямо противоположные команды. И если не создаются общие экономичес-
кие условия для перестройки сельского хозяйства, то как в такой ситуации
можно попытаться еще раз нечто просто объявить? Это легкомыслие рефор-
маторов является загадочным феноменом, более загадочным, чем сознание
крестьянства.
Для того, чтобы пояснить, почему же крестьянство не идет на предлага-
емую современными реформаторами модернизацию, я расскажу подробнее
о так называемой нижегородской модели.
Международная финансовая корпорация предложила определенную
модель преобразования, на что последовала реакция высшего руководства
России и инициатива нижегородского губернатора. Были избраны 6 хо-
зяйств, руководители которых съездили в Америку, посмотрели, как хорошо
налажено сельское хозяйство, и приехали с установкой проводить у себя
аукцион.
349
Что такое аукцион? Все члены хозяйства условно делят всю землю на
земельные паи, все имущество на имущественные паи, дальше они должны
объединиться каким-то образом, выйти на аукцион и бороться за то, чтобы
приобрести максимальное количество земли и техники.
В том единственном из 4-х хозяйств, где аукцион прошел честно (в ос-
тальных крестьяне заранее между собой договорились о том, как они будут
вести себя на аукционе), некто из неработающих в колхозе раздобыл деньги,
пришел на аукцион, предварительно скупив земельные паи большого числа
пенсионеров, и получил 300 с лишним га пашен. Он еще купил технику и те-
плые гаражи. В результате этого аукциона интенсивное хозяйство, где на 3
тыс. га было 3 тыс. голов молочного стада, лишилось 600 га пашни, 20 % тех-
ники, теплых гаражей. Реформаторы говорили — все нормально, нужно ид-
ти дальше, разделить пруды, газ, электроэнергию, дорогу, все должны знать
свои границы. И вот тогда все будут, зная свою территорию, интенсивно ра-
ботать. Тогда начнется настоящее сельское хозяйство. Были противники
этого варианта. Например, ремонтники, их 60 человек в совхозе, говорили:
как же мы разобьемся по отделениям, у отделений нет денег, чтобы ремон-
тировать технику, и вообще нам выделили землю, которая нам вроде бы не
нужна. Растениеводы просят отдать им земельные паи, но не имеют денег на
ремонт техники.
В конце концов ремонтники отдали землю соседнему заводу, который
там насадил картошку и стал платить ремонтникам зарплату. Вот таким об-
разом пошло реформирование в этом совхозе.
В другом совхозе, о котором я говорил, был предварительный сговор
крестьян и там все прошло очень гладко. На этот аукцион попал премьер
Черномырдин, который распорядился, чтобы эта модель пошла по всей Рос-
сии. Дело было в феврале, сегодня июнь, модель вроде никуда не пошла. По-
чему? Видимо, дело в сознании крестьян, в котором ярких красок и опти-
мизма сейчас не наблюдается. Ничего хорошего люди из прошлого для себя
не вынесли и ничего светлого в будущем они для себя пока не видят.
Эти люди постоянно наблюдают разрушение производительных сил,
разрушение средств производства, разрушение природы, которая их окру-
жает. Для того, чтобы нормально вести сельское хозяйство и, скажем, повы-
шать плодородие почвы, нужны определенные инвестиции, техника, ее об-
новление, соблюдение технологий. А теперь сравним это с тем, что село по-
лучает. Оно получает ноль. Техника последние три года не обновляется,
удобрения не вносятся, гербициды практически не используются, техноло-
гические циклы полностью не выполняются, ни техники, ни горюче-смазоч-
ных материалов в достаточном количестве нет.
Люди делают свою работу по инерции, зная, что большая часть их труда
напрасна. В этой ситуации, наблюдая постоянное разрушение производи-
350
тельных сил, сознание крестьянина, соответственно, ничего оптимистичес-
кого для себя не наблюдает.
Эти люди живут там, где родились. И у них есть дети, у которых нет
нормального образования, нормального медицинского обслуживания, мас-
сы других вещей, которые есть у других людей. Эти люди работают от зари
до зари вначале в общественном секторе, потом у себя в хозяйстве, чтобы
прокормить семью. Что бы мы на месте этих людей посоветовали своим де-
тям? То же, что они: уезжайте отсюда поскорее, ищите другой доли. Вот это
они и делают. И если ранее в сознании крестьянина преобладали те ориента-
ции, которые способствовали укреплению крестьянской семьи, которые бы-
ли основой семейного воспитания, культурных ценностей, то сегодня этого,
как правило, нет.
Крестьянство всегда было носителем определенных культурных ценно-
стей, прежде всего по своему положению на границе между социумом и при-
родой, которое определяло их двойственную ориентацию. Это особое поло-
жение формировало особый тип поведения, определенную культуру и ду-
ховную составляющую их сознания. Сегодня они видят, что бережно обра-
щаться с природой они не могут, усвоить и транслировать далее ту систему
культурных ценностей, на которой выросли они, они тоже не могут не толь-
ко по тому, что нет обновления производительных сил деревни, но еще и по-
тому, что меняется система ценностей, система отношений. Это сейчас раз-
рушается, идет активная экспансия новых «ценностей».
Когда разговариваешь с крестьянами, то слышишь: вот нам сейчас все
время говорят — выгода, выгода, выгода. Что крестьянин должен в этой си-
туации делать? Он должен интенсивнее работать, должен заботиться в пер-
вую очередь, чтобы получил выгоду лично он. Значит, рано или поздно пе-
ред ним встает вопрос, что его выгода, чтобы быть больше, должна вступить
в противоречие с его взаимоотношениями с крестьянским сообществом, с
партнерами, с друзьями, с кем угодно. Он не хочет этого, но его к этому тол-
кают. Так уничтожается крестьянский мир.
Можно говорить о том, что вообще развитие, процесс эволюции — это
всегда дивергенция, расширение, это разнообразие, эволюция видов. Если
идет сужение — это регресс. Это общебиологические законы. Но сейчас по-
чему-то решено, что если будут уничтожаться те, которые чем-то отличают-
ся, которые не исповедует общепринятые, насаждаемые сегодня ценности,
то это-то и будет прогресс. Теперь посмотрим на эту ситуацию с точки зре-
ния крестьянского сообщества. Если поставить цель во что бы то ни стало
сделать сельское производство эффективным, тогда нужно забыть о той сис-
теме ценностей, которая там существует. Но ради чего? Ради того, чтобы
становилось больше, больше, больше. А другие вещи, которые уничтожают-
ся при этом? Чем жить человеку после того, как он заканчивает свой трудо-
вой день — это становится неважным.
351
Эти вещи крестьянами не принимаются. Они живут по-другому. И они
не хотят эту систему просто так сломать. Главная проблема, стоящая перед
людьми, которые думают о том, что нужно заниматься реформами в сель-
ском хозяйстве, это — проблема поиска адекватности реформ не только со-
стоянию экономики, но и тому состоянию сознания, которое существует в
данном конкретном регионе на данный исторический период. Нет одного
сельского хозяйства в России. Это не только производство. Это образ жиз-
ни, это образ мышления. Если рассматривать все это только с точки зрения
экономики, тогда все остальное нужно уничтожить. Например, мощное эли-
тарное сельское хозяйство Крыма было создано в начале 1960-х годов. 50 %
сельскохозяйственного производства в Крыму на орошаемой пашне. Это
мощные хозяйства со средним числом работников от 800 до 1000 человек,
гиганты по российским масштабам. Мощная система переработки и инфра-
структура были созданы большим государством для того, чтобы обеспечи-
вать 10 миллионов курортников и ряд областей Украины и России. Если
взять российскую радикальную модель и предложить ее в Крыму, то уни-
кальная система будет разрушена. Нет системы, которая позволила бы сей-
час цивилизованным образом ввести частную собственность. Нет традиции,
нет желания людей работать индивидуально, нет ресурсного обеспечения.
Нужно изменить то положение, при котором земля передается государством
в пользование, на определенный статус. Когда государство предлагало кре-
стьянину ресурсы и забирало продукт, тогда можно было его называть поль-
зователем. Но сейчас оно этого не делает. Земля должна иметь цену и пере-
даваться хозяйствам в долгосрочную аренду с высокой ценой. В этой ситуа-
ции хозяйства сразу начинают считать, на сколько пашни, сельхозугодий у
них хватает средств и ресурсов. Часть земли они сбрасывают и отдают госу-
дарству, которое это землю может сдать в аренду другим собственникам, хо-
зяевам. Создается ипотечный банк, который берет в залог не землю, она го-
сударственная, а право долгосрочной аренды и имеет право передавать его
любому другому арендатору, если хозяйство не вернуло кредит.
На определенном этапе сами производители поставят вопросы о том,
что должна быть частная собственность на землю, и тогда это нужно сде-
лать. Но эта инициатива должна исходить от них. Это значит, что они дорос-
ли до этой степени понимания своей хозяйственной ситуации и желают ра-
ботать в таких условиях.
352
К. С. Леонард
К ВОПРОСУ О МОДЕЛИ СОЦИАЛЬНОГО ВЫБОРА
В ОТНОШЕНИИ УЧАСТИЯ РУССКИХ КРЕСТЬЯНОК В РЫНКЕ ТРУДА:
ИЗМЕНЕНИЕ МЕНТАЛИТЕТА КРЕСТЬЯН В ДЕВЯТНАДЦАТОМ ВЕКЕ?
Менталитет — это концепция, используемая историками для описания
экологии человеческой мысли: материальной и политической культуры. Ди-
намика менталитета является особенно интересной темой. Изменения мен-
талитета были, предположительно, решающими в адаптации поведения к
рынку в период индустриализации, хотя это сложно продемонстрировать
конкретно. Поэтому, в качестве примера я выбрала участие женщин в трудо-
вой силе, чтобы попытаться создать динамическую модель того, как мента-
литет изменялся параллельно или даже предшествовал экономическому
развитию.
Учитывая отсутствие описательных источников в до-индустриальном
обществе, то есть отсутствие параллельных показателей для до— и пост-ин-
дустриального периодов, это кажется на первый взгляд почти неосуществи-
мой задачей. Однако, достаточные свидетельства в работах историков шко-
лы Анналов могут по крайней мере дать сравнительную базу для более ши-
рокого понимания изменений, происходивших в течение веков. Кроме того,
существуют количественные подходы, которые могут дать грубые оценки
поведенческих изменений. Даже грубая модель может позволить поставить
следующие вопросы по эмпирическим данным. Предсказывают ли результа-
ты грубой модели для России историю развития в других странах? Если
грубая динамическая модель менталитета используется в качестве объяс-
няющего фактора развития, будут ли ей соответствовать более подробные
данные из других дисциплинарных исследований?1 Экономические истори-
ки, в любом случае захотят дать менталитету функциональное определение,
выделить место в «зависящем от пути» ходе экономического и социального
развития.1 2
В этой работе я пытаюсь найти механизм выражения менталитета рус-
ского крестьянства или поведенческих изменений по проблеме выбора жен-
1 Целостный подход Хиршмана (Уилбер и Френсис 1986. С. 327—342).
2Согласно Эрроу и другим социальный выбор определяется набором доступных альтер-
нативных социальных положений (известных) и не существует никаких причин отводить
особую роль альтернативе только потому, что она выведена из исторической или сходной с
исторической. С другой стороны «статус кво - это очень привилегированная альтернатива»,
при условии единодушия как идеального критерия выбора.
'/г12 — 3717
353
щин (по труду) в конце девятнадцатого века. Траектория кажется идеально
расположенной в процессе принятия решений или социального выбора,
коллективной рациональности (см. Эрроу, 1963, стр. 118-120). Как указыва-
ет Эрроу и другие, мне кажется главным в экономике менталитета стои-
мость принятия решений. Таким образом, это не изучение этических про-
блем, таких как социальное благосостояние, являющихся большой частью
«менталитета», а изучение механизмов.
Одной из причин выделения принятия решений является то, что эконо-
мисты уделяли большое внимание изучению этого процесса. Принятие ре-
шений является мощным ограничителем социального выбора, как отражено
в концепции ограниченной рациональности. Ограничением является зна-
ние, издержки на выяснение и изучение альтернативных вариантов соци-
ального выбора. Аргумент о стоимости информации, как мне кажется, под-
ходит для русской деревни с учетом ее изолированности и отсутствии сво-
боды. Русская деревня до и после освобождения во многом отличалась от
поселений в Северной Америке в девятнадцатом веке, включая и этот аспект
- доступность знания и способность использовать информацию о ценах. Гру-
бая модель русской деревни, следовательно, должна включать стоимость
альтернатив и возможность использования цены на труд, а не цену приня-
тия решений, в качестве определяющего фактора в размещении ресурсов.
Поскольку цена трудовых ресурсов была допустимым моментом при реше-
нии мужчин работать на стороне, но не женщин, и поскольку много мужчин
покидали деревню, а женщины в основном нет, проблемы стоимости и выбо-
ра кажутся доступными к изучению. Существовали как очевидные, так и бо-
лее тонкие ограничения на участие в рынке труда в противоположность си-
туации, существовавшей в США.1
Информация о ценах, таким образом, не принималась во внимание
только в случае с женщинами (и детьми). Кривая предложения женского
труда (см. график 1) была бы почти вертикальной. Обязательность коллек-
тивной природы принятия трудовых решений в общинном сельском хозяй-
стве, как кажется, освещает эту аномалию. Издержки различных действий
для коллективных сообществ, если они определяются отдельными людьми
или домашними хозяйствами, демонстрируются структурой цен, очевидной
на графике 1. Оставаться дома для женщин было неудобством и преградой к
дополнительному благосостоянию. Таким образом, хотя участие женщин в
рынке труда внутри деревни определялось старейшинами совместно с при-
казчиками помещика, также как и на мужской труд вне деревни требовались
1 Экономисты считают дискриминацию на рынке труда феноменом, который исчез
увеличением интеграции рынков. Клаудия Голдин подчеркнула различия в человеческом ка-
питале при формировании участия в рынке труда. Она избегает использования термина «дис-
криминация», с учетом общего понимания и различий в характеристиках (Голдин, 199
С.204).
354
особые разрешения, при крепостном праве коллектив не ограничивал воз-
можности заработка за пределами деревни для мужчин, в то время как отток
женщин из деревни оставался редким. Таким образом, при крепостном пра-
ве социальный выбор увековечивал профессиональную сегрегацию мужчин
и женщин, несмотря на то, что заработки вне поместья росли и для мужчин,
и для женщин, в особенности в текстильной промышленности, по сравне-
нию с заработками в деревне1.
Участие женщин в рынке труда - это только одна из целого ряда про-
блем, которые были решены одинаково поверхностно для облегчения при-
нятия решений с помощью идеального критерия единодушности. Другие
проблемы, безусловно еще более важные, были исход в целом (уход из де-
ревни, банкротство и незапланированные отъезды) и его выражение (про-
тесты, жалобы, бунты). То, что уход из деревни был запрещен, является
фундаментальным различием между Россией и США, где уход из деревни
являлся решающим моментом, характеризующим индивидуализированное
решение, и определяющей чертой уникальности свободной американской
рабочей силы1 2.
Участие женщин в рынке труда кажется подходящим тестом механизма
модели социального выбора по ряду причин. Во-первых, издержки приня-
тия решений могут быть измерены доходом на уровне деревни в целом и до-
машнего хозяйства. Во-вторых, историческая динамика женского труда в
до-индустриальном крестьянском обществе может широко применяться: за-
мужние и молодые женщины в целом не покидали деревень до начала инду-
стриализации. В-третьих, существует порядковая (скорее, чем количествен-
ная) значимость роста участия в рынке труда, которая соответствует ис-
пользованию хрупких исторических свидетельств. В-четвертых, основанное
на половом признаке распределение труда в домашнем хозяйстве является
фундаментальным фактором экономического роста и работа женщин на тек-
стильных фабриках было чрезвычайно важным в ранний период индустриа-
лизации. В-пятых, влияние ценовых кризисов можно почувствовать в реше-
ниях об участии в рынке труда (Голдин); и наконец, доступность и стои-
мость информации о ценах имеет большое отношение к участию в рынке
труда рабочей силы.
Два ограничения принятия решений о рабочей силе были, в этом анали-
зе, общинное принятие решений и запрещение ухода из деревни. Я предпо-
лагаю, что принятие решений имело к этому большее отношение, чем сила
(крепостные порядки), поскольку издержки мониторинга крепостных и об-
щая инертность помещиков при управлении поместьями, в особенности не-
большими поместьями, оставляли большое число крепостных деревень (до-
1 Леонард, 1992.
2Точка зрения Райта изложена в статье «Происхождение свободного труда», встреча
Международной ассоциации экономической истории, Милан, сентябрь 1994.
355
7212*
ходящее до половины всей крепостной рабочей силы, например, в Ярослав-
ской области) практически на самоуправлении1. В этой работе, я предпола-
гаю, что при крепостном праве решения принимались на низко-затратной
основе в русской деревне (крепостное поместье). Затраты на управление со-
кращались посредством сохранения статуса кво и идеала единодушия в ка-
честве критерия при принятии решений.
Основной момент здесь частично заключается в том, как в процессе
принятия решений возвращалось решение «статус кво». Постоянность ста-
туса кво во время возникновения рынков не находит легкого понимания в
современной экономической теории, включая марксизм. Если вопрос выбо-
ра не так важен, как я предполагаю, тогда при крепостном праве, ограниче-
нием могло быть что-либо связанное с тем, что помещики держали крестья-
нок в качестве заложниц, в то время когда их мужья работали вне деревень.
Однако, я нахожу более убедительной важность выбора и аргумент истори-
ческой неразрывности (не совсем детерминизм), который теоретически под-
держивается пониманием зависимости от траектории: история имеет
значение1 2. Из-за неизменности статуса кво на женский труд оказывали
влияние традиции - в этому случае дискриминация по признаку пола - тра-
диции, осуществлявшиеся посредством механизма коллективного принятия
решений и наиболее незатратного достижения консенсуса в условиях крепо-
стного права.
После освобождения, в особенности в 1870-1880 годы проходила парал-
лельная эволюция принятия решений домашними хозяйствами3 и выбора
труда для женщин. Я считаю, что существует потенциальная интерпретаци-
онная возможность в связывании двух явлений посредством механизма сме-
щения кривых рынка труда. После освобождения участие женщин в рынке
труда вне поместья не увеличилось немедленно и резко. Это может озна-
чать, что рынок работал медленно. Постепенность и случайность должны
ожидаться при децентрализации принятия решений. Консенсус не распался
в результате изменения законодательства. Случайность влияния, постепен-
но нарастающая по мере развития индустриализации, показывает, как ми-
нимум, возросшие затраты на реализацию коллективного единодушия в ка-
честве идеального критерия принятия решений. Разрушение единодушия
можно легко проверить для другой переменной, такой как исход из деревни
(банкротство, продажа, миграция) и мнение (протест, организация, выраже-
ние), также, предположительно, проблемы, которые все больше и больше
разрешались на уровне домашнего хозяйства.
1 Леонард, 1989,1991
2 Дэвид, 1988.
3Леонард и Бородкин, 1994.
356
Аргументом здесь является не то, что общинное принятие решений не
смогло пережить освобождение; совершенно очевидно обратное и власть об-
щины над исходом и налоговыми платежами были подкреплены законода-
тельством. Аргумент скорее заключается в том, что освобождение сократило
издержки принятия решений о размещении трудовых ресурсов для домаш-
них хозяйств и увеличило их для общин. Частично это было вызвано тем,
что помещики уже не могли полностью использовать абсолютные права соб-
ственности над коллективом; крестьянские хозяйства заключали отдельные
трудовые контракты с бывшими помещикам, другими сельскими единицами
и городскими промышленными фирмами. В большей степени это было про-
сто побочным продуктом освобождения сельского рынка труда, который
создавал интенсивное давление в сторону ухода из деревни, и, поскольку
труд был местным, новый рынок предлагал большой объем информации с
сократившимися издержками. Спрос на труд повысил цену на женский труд
до такой степени, что консенсус распался, и в то же время децентрализация
принятия решений повысила издержки удовлетворения любого идеального
критерия принятия решений.
Децентрализация контроля и формализация контрактов с помещикам и
их слугами в 1860-1870 гг. в действительности позволила домашним хозяй-
ствам создать новые стратегии доходов. Домашние хозяйства, как продемон-
стрировали профессор Ковальченко и другие, были сильно дифференциро-
ваны по уровню дохода среди других групп крестьян. Действительно, это
тот самый феномен, который сделал бы невозможным коллективное приня-
тие решений.
Джини-коэффициент крепостных поместий в северной России настоль-
ко низок (0.30), что, по сравнению с современными обществами, его практи-
чески не было. После освобождения, очень медленная, хотя и не универсаль-
ная тенденция заключалась в увеличении различий между разными уровня-
ми благосостояния. В целом новые налоги вместе с нестабильной экономи-
ческой средой повысили участие в рынке труда вне поместья, включая уча-
стие замужних и независимых (молодых) женщин. Вытекающим выводом
является то, что терпимость к женщинам, работающим вне дома уже не за-
прещалась социальным выбором, и с сокращением единодушия как крите-
рия идеального решения, рынкам и основанным на ценах альтернативам все
чаще оказывалось предпочтение. Последствия также достаточно широки с
точки зрения изучения статистических исходных данных по «менталитету»
мужчин-крестьян, принятие ими ряда альтернатив при возникновении воз-
можности принимать решения в .семье.
Другими словами, единодушие как критерий принятия идеального кол-
лективного решения в русском крестьянском обществе показывало ухуд-
шающиеся результаты в условиях рынка, поскольку общинное принятие ре-
шений работало хуже в условиях более широких прав и возможностей (а
12 — 3717
357
давление на спрос со стороны сельского найма, которое повысило заработ-
ную плату женщин относительно больше, чем заработную плату мужчин,
см. графики 1 и 2). Местные и губернские власти не взяли на себя издержки
контроля за рабочей силой. С другой стороны, знание осуществимых аль-
тернатив социального выбора, которые лежит в основе экономической орга-
низации, более активно распространялось среди семей, которые могли ис-
пользовать информацию о ценах и доступных рабочих местах.
358
FIGURE 1
DEMAND FOR FEMALE LABOR BEFORE AND AFTER EMANCIPATION
FIGURE 2
DEMAND FOR MALE LABOR BEFORE AND AFTER EMANCIPATION
12*
359
БИБЛИОГРАФИЯ
Эмсден, 1980
Amsden, A., The Economics of Women and Work, ed. Amsden, A., New York:
Penguin, 1980.
Эрроу, 1963
Arrow, Kenneth J., Social Choice and Individual Values, 2-nd edition, New Haven:
Yale University Press, 1963.
Беккер, 1985
Becker, Gary, «Human Capital, Effort, and Sexual Division of Labour», Journal
of Labour Economics, 3,1 (Jan. 1985 suppl.), pp.s33-s58.
Бохэк, 1991
Bohac, R., «Widows and the Russian Serf Community», Russia’s Women:
Accommodation, Resistance, Transformation, ed. B. Clements, B. Engel, and C.
Worobec, Berkeley, Cal.: University of California Press, pp. 95-112.
Дэвид, 1974
David, P., «Fortune, Risk, and the Microeconomics of Migration», in Nations and
Households in Economic Growth, New York: Academic Press, 1974, pp. 21-88.
Дэвид, 1988
David, P., «Path-Dependence: Pitting the Past into the Future of Economics»,
technical report number 533, IMSSS (Stanford CS: Stanford University Press
1988).
Дэвид, 1992
David, P., «Path Dependence and the Predictability in Dynamic Systems with
Local Network Externalities: A Paradigm for Historical Economics, forthcoming
in C. Freeman and D. Foray (eds), Technology and the Wealth of Nations
(London: Pinter Publishers).
Давидович, 1912
Давидович, M., Петербургский текстильный рабочий в его бюджетах
Москва, 1958, т. II.
Дружинин, 1958
Дружинин, Н., Государственные крестьяне и реформа Киселева, Москва.
1958, т.П.
Ежегодник, 1911
Статистический ежегодник Московской губернии за 1911 год, Москва, 1912.
Фербер, 1987
Ferber, М., Women and Work, Paid and Unpaid: A Selected, Annotated
Bibliography, New York: Garland, 1987.
Филд, 1989
Field, D. «The Polarisation of Peasant Households», in Women and Work, Paid
and Unpaid: A Selected, Annotated Bibliography, New York: Garland, 1987.
Фрирзон, 1992
Frierson, C., «Razdel: the Peasant Family Divided», in Russian Peasant Women.
ed. B. Farnsworth and L. Viola, Oxford, Eng.: Oxford University Press, 1992, pp.
73-88.
Гликман, 1984
360
Glickman, Rose, Russian Factory Women: Workspace and Society, 1880-1914,
Berkeley, Ca.: University of California Press, 1984.
Грантам и Леонард, 1991
Grantham, G. and Leonard, C., (eds.), Agrarian Organization during
Industrialization Europe, Russia and America in the Nineteenth Century, by J Al
Press Inc. as 2 supplementary volume Research in Economic History.
Голдин, 1991
Gildin, C. Understanding Gender Gap, Cambridge, MA: Harvard University
Press, 1991.
Гвоздев, 1925
Гвоздев, С., Записки фабричного инспектора: из наблюдений и практики в
период 1894-1908 гг. Москва, 1925.
Годзон и Инглэнд, 1986
Hodson, R. and England, Р., Industrial Structure and Sex Differencies in
Earnings», Industrial Review, 25,1 (Winter 1986), pp. 16-32.
Катц, 1991
Katz, E., «Breaking the Myth of Harmony: Theoretical and Methodological
Guidelines to the Study of Rural Third World Households», Review of Radical
Political Economics, vol. 23, no. 3-4 (1991), pp. 37-66.
Ковальченко, 1989
Koval’chenko, I.D., «The Peasant Economy in Central Russia in the Late
Nineteenth and Early Twentieth Century», in Agrarian Organization.
Леонард, 1989
Leonard, C., «The Allocation of Labour under Serfdom: Northern Russia before
Emancipation: Yaroslavl Province», в Аграрная эволюция России и США в XIX-
начале XX века, под ред. И.Д.Ковальченко и В.Тишкова (Москва, 1991), с.
233-249.
Леонард, 1992
Leonard, Carol S., «Inventing Women’s Wage: The Gender Gap and the
Abolition of Serfdom in Nineteenth-Century Russia», paper presented at the
Tucson meetings of the AAASS, November.
Леонард, 1989
Leonard, C, «The Distribution of Household Wealth, Serfs’ Dues, and
Egalitarianism in Northern Russia in the Nineteenth Century» (Stanford
University, April 1989) (UC Berkeley 1989) (Caltech 1989)
Леонард и Бородкин, 1994
L. Borodkin and C. Leonard, «The Russian Land Commune and the Mobility of
Labour During Industrialization, 1885-1913», in Economics in a Changing World,
vol. 1, System Transformation: Eastern and Western Assessments, ed. A.
Aganbegyan, O.Bogomolov, and M. Kaser (St. Martin’s Press).
Леонард и Бородкин, 1992
«The Rural/Urban Wage Gap during Industrialization of Tsarist Russia»,
Cliometrics Association Meeting, Miami University, Oxford, OH.
Материалы, 1860
Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами
генерального штаба Рязанской губернии, под ред. М. Барановича, Спб., 1860.
Материалы, Симбирск, 1868
Материалы для географии и статистики России, Симбирская губерния, ч. II,
Спб, 1868.
Миненко, 1979
361
Миненко, Н.А. Русская крестьянская семья в западной Сибири (XVIII- первой
половине XIX в.), Новосибирск, 1979.
Мологской страны, 1856
«История Мологской страны, княжеств, в ней бывших, и города Мологи».
1856, F/642, GAIaO, op. 1, d. 22566, ch. 1.
Огилви, 1990
Ogilvie, Sheilogh, «Women and Proto-Industrialization in a Corporate Society
Wurttemberg Woolen Weaving, 1590-1760», in Women’s Work and the Family
Economy in Historical Perspective, ed. P.Hudson and W.R.Lee, Manchester
England: Manchester University Press, 1990.
Письмо, 1843
Письмо пензеского помещика к Н.А., «Сельский житель», 1843, с. 1-30.
Протасьев, 1858
Протасьев, Е. «По поводу статьи Г. Кошелева в Сельском благоустройстве
«О крестьянских усадьбах», «Журнал Землевладельца» (1858), № 4, с. 132-
138.
Рашин, 1940
Рашин, А.Г. Формирование промышленного пролетариата в России
статистико-экономические очерки, Москва, 1940.
Семевский, 1881
Семевский, В., Крестьяне в царствование Екатерины II, Москва, 1881, т. 1.
Сборник, 1897
Статистический сборник по Якославской губернии 1897 года, Ярославль.
1897.
Сведения,1856
«Сведения о ценах по вольному найму на земледельческие работы I
Ярославской губернии на хозяйством продовольствии», F. 642, GAIaO, op.
d. 22531,11. 1-12.
Теннер, 1858
Сумароков, П., «Рецензия на книги Теннера», Журнал Землевладельца, 18”-
№2, с. 78-86.
Туган-Барановский, 1926
Туган-Барановский, М., Русская фабрика в прошлом и настоящем.
Историческое развитие русской фабрики в XIX веке, Москва, 1926.
Вельтман, 1858
Вельтман, А., «Исторический взгляд на крепостное состояние' в России»
Журнал Землевладельца, 1858, с. 1-32.
Воробек, 1991
Worobec, С., «Victoms or Actors? Russian Peasant Women and Patriarchy», i
Peasant Economy, Culture, and Politics of European Russia, 1800-1921, ed. E.
Kingston-Mann and T. Mixter, Princeton, NJ.: Princton University Press, 1991^
pp. 177-206.
Заозерская, 1960
Заозерская, E. И. Рабочая сила и классовая борьба на текстиль ш
мануфактурах России в 20-6-х гг. XVIII в., Москва, 1960.
362
Сокращенная стенограмма
Международной научной конференции
«Менталитет и аграрное развитие России»
14 ИЮНЯ 1994 г.
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Утреннее заседание.
Председательствует чл.-корр. РАНЛ.В.Милов.
Обсуждение доклада Д. Филда
«Менталитет в зарубежной исторической литературе»
В. П. ДАНИЛОВ — Что такое ментальность в западной историографии?
Д. ФИЛД — Многие исследователи-историографы отмечают неопределенность тер-
мина, и среди них немало таких, кто положительно оценивает эту неопределенность. В док-
ладе я старался показать отличие термина «ментальность» от таких политизированных по-
нятий, как, например, правосознание, народные обычаи и т. д.
Менталитет отличается, во-первых, тесной связью со временем длительной протя-
женности, а во-вторых, это понятие также тесно связано с социальной историей в отличие
от традиционных подходов типа интеллектуальной истории и истории общественного мне-
ния. На практике исследователи менталитета (и на этой конференции тоже) выбирают те-
мы, связанные с низшими классами и сословиями. Это позволяет противопоставить исто-
рию ментальности изучению истории государства и права, элиты. И, наконец, наши фран-
цузские коллеги настаивают, в частности, на системном характере менталитета. Отдельные
проявления менталитета связаны между собой, на их взгляд, и главная задача историка
найти эту внутреннюю связь.
Наконец, российский историк .А. Я. Гуревич просто считает, что исследование мента-
литета это первая и предварительная задача любого исторического исследования. И я отно-
шусь с симпатией к этой точке зрения.
Л. Н. ВДОВИНА — Удалось ли Вам познакомиться с последней работой АТуревича
«Исторический синтез и Школа анналов?» И если да, то Ваше мнение о ней.
Д. ФИЛД — Я узнал об этом труде только теперь. Но я в докладе не раз трактовал
мнение Гуревича Иногда я соглашался с ним, иногда — спорил. Судя по предыдущим его
трудам, главное различие между моим пониманием и его состоит в том, что он противопос-
тавляет изучение менталитета марксистскому подходу. Я считаю, что, напротив, эти подхо-
ды необходимо объединить.
О. Ю. ЯХШИЯН — В тексте доклада Вы затрагиваете проблему — кто является соци-
альным носителем: социальные группы, классы, национальные общности, территориаль-
363
ные, или временной срез, ментальность поколений. Как вы считаете, правомерно ли поня-
тие «менталитет» применительно к этим социальным субстратам?
И второй вопрос. Как соотносятся понятия «моральная экономика крестьянства» и
«менталитет крестьянства», можно ли говорить, что они тождественны?
Д. ФИЛД — Я начну с ответа на второй Ваш вопрос. Я считаю, что понятия «мораль-
ной экономики» вообще и «моральной экономики крестьянства» в частности теснейшим
образом связаны с понятием «менталитет». В докладе я писал о работе Томсона, а перечи-
тав все доклады, подготовленные к конференции, я заметил, что многие авторы знакомы с
трудами Джеймса Скотта, в частности, с его книгой, посвященной моральной экономике
крестьянства. Термин «моральная экономика» ввел в научный оборот Томсон в своей ста-
тье 1979 г. «Моральная экономика английской толпы XVIII в.» Я считаю эту статью необ-
ходимым чтением для любого историка, занимающегося менталитетом и социальной исто-
рией вообще. Томсон недавно умер, и всего несколько месяцев назад вышел сборник «Об-
щие обычаи», содержащий его основные статьи. Я считаю, что из всех западных моногра-
фий последних трех-четырех десятилетий это самое необходимое чтение для русского ис-
торика.
Теперь хочу ответить на Ваш первый вопрос. Я считаю, что есть преимущество рус-
ской историографии в этой области, которое состоит в том, что почти всегда историк имеет
в виду определенный класс или даже сословие, объем мысли, социальную совокупность,
так сказать, а западные историки очень часто переносят акцент на маргинальные группы.
Изучение таких групп приводит к колоритным результатам, но очень часто дает не тот ре-
зонанс, который следовало бы ожидать от такого подхода. Я считаю основным классовый
подход, так как он является существенным элементом в исследовании менталитета.
Обсуждение доклада С. Хока (США)
«Данные полезные и не очень полезные.
Рост населения и уровень жизни крестьян в России. 1861—1914»
С. ХОК — Исследования менталитета, проводимые французскими историками нель-
зя рассматривать отдельно от их методов. Для нас существенны не вопросы, которые они
ставили, а методы, с помощью которых они находили ответы на эти вопросы. Когда мы за-
даем простой вопрос,голодал ли в действительности русский крестьянин, то для того, что-
бы получить более полный ответ, необходим подход, основанный на количественном ана-
лизе крестьянского поведения Являлось ли голодание следствием экономического недос-
татка пищи или кратковременного недостатка продуктов питания, было ли оно вызвано не-
достаточной калорийностью питания или отсутствием определенных компонентов пиши,
например, протеина? В годы максимальной смертности — какая доля увеличения смертей
была вызвана недостатком питания, какая часть связана с системой производства, которая
не способствовала накоплению запасов, а какая — со случайными колебаниями инфекцион-
ных заболеваний? Отчего страдали в кризисные годы самые слабые возрастные группы —
младенцы до одного года и старики старше 60 лет?
И наконец, можно ли считать применимой к царской России предсказанную Мальту-
сом связь между количеством пищи и ростом населения. Должно быть ясно, что обобще
ные утверждения о голоде, обнищании и экономическом расслоении, которые доминирова-
ли в исследованиях русского крестьянства, не дают ответа на фундаментальный вопрос •
крестьянском менталитете.
Мой доклад представляет собой анализ изменения основных демографических пока-
зателей русского крестьянского общества со времени отмены крепостного права до 1 Миро-
364
вой войны. Первая часть доклада критикует большинство измерений, которые используют-
ся историками для определения уровня жизни крестьянства: недоимки, реальный уровень
оплаты труда, землевладение, землепользование, количество имеющегося скота и т. д. Вто-
рая часть доклада ставит под сомнение предположение о том, что высокий рост народонасе-
ления в России между освобождением и войной оказывал избыточное давление на ограни-
ченные ресурсы и был вреден для экономического развития. Это модель Мальтуса.
В своем докладе я показываю, что в этот период происходило постепенное уменьше-
ние смертности русского крестьянства, которое, по крайней мере, частично, можно объяс-
нить улучшением состава питания. Поэтому можно считать, что освобождение действи-
тельно привело к улучшению жизни крестьян.
Таким образом, выводы моей работы существенно отличаются от точки зрения
В. В.Кондрашина. Этнографические источники дают искаженную картину крестьянского
менталитета историки школы Анналов на этом часто настаивали. Представление о массо-
вой смертности от голода, как это описано в докладе Кондрашина, основано на этнографи-
ческих источниках, а не на демографических показателях, таких как возрастные коэффици-
енты смертности, коэффициенты смертности от болезней и сезонные колебания смертно-
сти, что нельзя считать научно обоснованным.
И, наконец, представление о перенаселенной России без точного определения терми-
на «перенаселение» требует серьезного пересмотра, основанного на современных демогра-
фических теориях.
Ю. П. БОКАРЕВ — Не кажется ли Вам, что изменение рациона питания русского
крестьянства в тот период, который вы описываете, связано с определенным изменением в
традиционном питании? То есть дело не столько в недостатке ресурсов, сколько в сложив-
шихся традициях кухни, ментальности в области пищи- какую еду можно употреблять, а
какая еда отвергается, скажем, картофель нельзя есть, потому что это дьявольский плод.
С. ХОК — Да. Если я точно понял, безусловно были такие изменения. Я с Вами согла-
сен, но я просто хотел сказать в своем докладе, что я считаю, что одним из результатов этого
было улучшение жизни крестьянства.
В. В.КОНДРАШИН — Согласны ли Вы с очень многочисленными свидетельствами о
том, что в России в определенный период голод все-таки существовал? И был сильный го-
лод в определенные годы? По этому поводу было достаточно публикаций в 1891 — 1892 гг.
И также нельзя отрицать факты определенных продовольственных затруднений, связан-
ных с неурожаями, с голодом 1911 года и т. д. Вы считаете, что это не достоверные сведения
или что это был не голод, а какое-то случайное явление, следствие тяжелого материального
положения крестьянства?
С. ХОК — Я считаю, что все эти доказательства в основном слабые. Задача, которая
стоит перед нами, это поиск более научного подхода, чтобы это измерять с большей точно-
стью. А просто, если кто-то сказал, что в этом году был голод, это меня не касается. Я хотел
бы на основании каких-то прочных'демографических данных узнать, это правда или нет.
Вот пример. Сейчас на Западе историки, которые занимаются историей Франции и истори-
ей Англии, считают, что в основном голод в их странах почти окончился до начала XVIII
века. И после этого был большой редкостью. Это первое.
Второе — надо знать, от чего голод. Чтобы ответить на этот вопрос, нужен определен-
ный подход, определенная методика. Нам нужно более аккуратно это измерять. А постоян-
ное повторение того, что было сказано в прошлом веке, нам мало помогает.
Д. ФИЛД — Знакомы ли Вы с вышедшими материалами Комиссии Центра? В этом
статистическом сборнике есть довольно развернутые оценки перенаселенности по отноше-
нию к площади крестьянских земель для этого времени. И есть также очень интересные
365
данные, относящиеся к вопросу об уровне жизни — о непринятии крестьянских сыновей в
армию из-за так называемой «невозмужалости».Некоторые исследователи считают, что
именно эти показатели указывают на ухудшение уровня жизни крестьян последнего деся-
тилетия XIX века.
С. ХОК — В моем докладе есть очень длинная дискуссия, что я имел в виду, говоря о
перенаселенности. Известно, сколько человек жило на какой-то определенной территории,
хотя в России такую информацию очень трудно получить. Аграрная ситуация ясна, в смыс-
ле производства. Что вкладывать в общую экономическую жизнь крестьянства? Лес. Как
лес отличается от пастбищ и т. д. Это уже довольно сложный вопрос. Необходимо знать,
сколько питания нужно было для каждого человека в этом обществе. Для того, чтобы отве-
тить на этот вопрос, нужно знать состав населения. Так что это не простой вопрос. Это пер-
вое.
Второе — что вообще Вы имеете в виду, когда говорите, что это была перенаселен-
ность. Это модель Мальтуса, когда было уменьшение рождаемости или увеличение смерт-
ности — это один вариант. Другой — когда вы имеете в виду какое-то оптимальное исполь-
зование земли. Что считали оптимальным использованием земли 100 лет тому назад, очень
сложно сказать. Может быть, истина лежит где-то посередине? Просто сначала надо пред-
ставить, что такое «перенаселение». Это одно дело. Другой подход — работа известной го-
сударственной комиссии. Члены этой комиссии сами же критиковали свою работу. Они
считали, что в их докладах было много некорректных данных.
Самое главное для меня — найти совершенно новый подход к этому вопросу, потому
что я считаю, что старые подходы нам мало помогают, и мы все время повторяем одно и то
же.
Ю. Г. АЛЕКСАНДРОВ — С Вашей точки зрения, что является все-таки в обобщен-
ном виде критерием перенаселенности, то есть можно это сформулировать так: слишком
много народа по отношению к чему?
С. ХОК — Это есть в докладе. Сейчас я найду это место и зачитаю его вам. Что мы
действительно имеем в виду, говоря о призраке перенаселения? Действительно, это Маль-
тус с уменьшением плодовитости или увеличением смертности? Это один вариант. Или это
отход от оптимального использования имеющихся ресурсов? Это второй вариант. И тре-
тий: это находится где-то посередине, где предельная производительность труда близка к
нулю.
Так что для меня существует по крайней мере три совершенно разных толкования
этого слова, и если бы, допустим, я хотел иметь в виду последнее, тогда в исследовании у
меня было совершенно другое основание, нежели если бы я брал за основу первый или вто-
рой вариант. Так что до того, как мы начнем обсуждать этот вопрос, надо понять, что же мы
имеем в виду. Я и сам не знаю. Все, что я знаю, — это то, что такое слово нам мало помогает
и пока мы не решим, что именно это толкование данного понятия для нас самое оптималь-
ное, все это просто бессмысленно, потому что вы можете иметь в виду один вариант, а я —
совершенно другой.
И. Н. СЛЕПНЕВ — Как Вы все-таки считаете, существовал ли в России кратковре-
менный или периодический недостаток питания у крестьян? Это первая часть моего вопро-
са.
И вторая часть вопроса. В своем докладе Вы не привлекаете данные о среднедушевом
потреблении хлеба, о среднедушевом производстве хлеба и о среднедушевом остатке хлеба,
тогда как, по официальным данным, такие остатки за целый ряд лет, которые в литературе
часто называются «голодными годами», значительно ниже установленных норм потребле-
ния, относительно которых заранее известно, что они периодически понижались.
366
С. ХОК — Понимаете, отношение между голодом и смертностью это непростое отно-
шение. Допустим, что есть какие-то заболевания, например, оспа, где физическое состояние
почти не влияет на количество людей, которые будут умирать от этой болезни. Но бывают
и другие заразные заболевания, например, корь, когда физическое состояние человека,
сильно влияет на уровень смертности. Так что, когда вы мне говорите, что просто был го-
лод, я считаю, что все-таки надо знать, от чего именно в эти годы люди умирали.
Допустим, что в одном и том же году был неурожай и какие-то эпидемии. Может
быть, те же самые условия и причины, по которым возникал этот неурожай, влияли и на по-
явление эпидемии. А отношения между эпидемиями и самим неурожаем никакого нет. По-
нимаете? Бывают вот такие болезни. Это первое.
Второе. Я бы сказал, те источники, которые Вы обсуждали, малодостоверны, я в них
мало верю. Я бы хотел искать более прочную информацию, потому что урожай нам мало
что скажет. Самое главное, это что было в желудке крестьянина. Я считаю, что так лучше
можно измерить демографические показатели.
Я хотел бы Вам сказать, что в России существуют очень хорошие коллекции метриче-
ских книг почти в каждом областном архиве, и на основании этих материалов можно отве-
тить на такие вопросы, потому что там данные гораздо лучше, чем те, которые государство
собирало в прошлом веке.
И. Н. СЛЕПНЕВ — У меня есть еще один вопрос. Все-таки земская медицина отмеча-
ла, что болезни, возникающие в период недостатка питания, были связаны именно с общим
ослаблением организма в результате недоедания.
С. ХОК — Это сильно влияет на определенные болезни. Допустим, если это была хо-
лера или оспа, или дифтерия, или скарлатина, то ход таких заболеваний почти на 100% не-
зависим от физического состояния человека. Это подтверждает современная наука. Е1о бы-
вает совершенно другой тип болезней, где отношения эти тесно связаны. Умирать от самого
голода — это большая редкость, это очень трудно. Надо задать вопрос, какое это было забо-
левание и какое отношение это имеет к голоду.
И. Н. СЛЕПНЕВ — Что Вы думаете о земской медицине? Существовали ли факты,
свидетельствовавшие о ее улучшении и влиянии на повышение продолжительности жизни
населения?
С. ХОК — Даже на Западе, допустим в Англии и Франции, медицина вообще не имела
никакого влияния на продолжительность жизни до начала этого века. В основном земские
врачи сами это знали. Иногда они все-таки помогали ситуации, потому что часто участвова-
ли в улучшении санитарных условий, в получении воды и пр. Это, я думаю, мало помогало,
но все-таки было. Некоторое влияние было также через политику государства в этой облас-
ти.
Обсуждение доклада В. П. Данилова и Л.В Даниловой
«Крестьянская ментальность и община»
А. Н. САХАРОВ — У меня два вопроса к Виктору Петровичу. Первый. Как Вы може-
те соотнести это подавляющее общинное соединение крестьянства с колонизационными
процессами в России, которые имели колоссальные масштабы и, как правило, проходили
не на общинной, а на индивидуально-хозяйственной основе. И не только ближе к Северу, к
Уралу, Сибири, но и в других регионах, где господствовала община. Я бы сказал, что была
постоянная борьба между общинными принципами и индивидуальным хозяйством.
И второй вопрос. Вы совершенно правильно говорили о том, что общинное сознание
формировало царистское сознание. И что в XX веке это общинно-царистское сознание бы-
367
ло разрушено под давлением республиканских настроений.Вы правильно сказали, что это
было антиромановское настроение. Но было ли оно антицаристским в принципе? И как то-
гда объяснить такие явления, как культ Ленина? Такие же явления, связанные со Стали-
ным? Такие же явления, связанные с другими лидерами нашей страны? Не кажется ли
Вам, что нельзя отождествлять антиромановские тенденции с антицаристскими?
В. П. ДАНИЛОВ — Это вопрос о самой сути проблемы.В письменном тексте ответ на
первый вопрос содержится. Но я постараюсь сейчас коротко и возможно более четко его
сформулировать.
Да, конечно, процессы колонизации характерны для русской истории. И естественно,
особенно на ранних стадиях это были движения семей, самой большой группы семей. И
здесь индивидуальные начала, без всякого сомнения, имели место. Но исследования, доста-
точно обширные и достаточно основательные, как начинающиеся со времен еще докрепост-
нических, так и относящиеся к временам конца XIX — начала XX века (сошлюсь на иссле-
дование сибирской общины Кауфмана), хорошо показали, что очень быстро, даже при на-
личии широкого свободного пространства вокруг, собравшаяся группа этих первопроход-
чиков объединялась в общину, и не в силу того, что приходил вслед за ними налоговый
агент и их соединял фискальными узами. Еще до его прихода они оказывались вынуждены
объективными обстоятельствами своей жизни к этому сотрудничеству и к созданию такого
мирского объединения. Здесь, может быть, важнее отметить ту сторону индивидуального
начала, которую обычно фиксировали наши историки-государственники, в том числе В. О.
Ключевский, когда говорил о том, что эти крестьяне свободно переходили с места на место
и могли продавать, завещать, сдавать в аренду свои земельные участки. Но все-таки разви-
тие исследований продолжалось и после этого. И мы сейчас можем сказать с достаточной
основательностью, что когда речь шла о земельном обороте того времени, речь шла не о зе-
мельном обороте рыночного порядка. Речь шла не о собственности на землю, в принятом и
дошедшем до нас со времен римского права понимании, а об обмене. Крестьянин продавал
свои вложения труда в эту землю, а не землю. Он их сдавал в аренду, ими обменивался, их
завещал. И не случайно, как раньше, так даже и в начале XX века, община соглашалась:
«Это твоя частная земля. Ты приобрел, купил землю». А ведь это уже времена предстолы-
пинские. И вдруг пускала эти земли в оборот, в передел. Она оставалась даже в это время
верховным собственником в сознании, в менталитете крестьянина. Конечно, крепостниче-
ство; в развитии той аграрной структуры, которая складывалась в уже централизованной
России XVII—XVIII вв. сказывалось консервирующее, укрепляющее общинное начало,
особенно в области поземельных отношений. Это очевидный факт. В пореформенное время
и более того, в постолыпинское время община очень недолго находилась в состоянии распа-
да, но она ответила еще до революции 1917-го года довольно быстрым подъемом своих сил
и сопротивлением этой столыпинской атаке. Община защищала не столько самое себя,
сколько отношения внутри семейного трудового объединения. В этом отношении русская
община и русский крестьянин ничем не отличался от европейского
крестьянина.
Что значит смена собственности двора собственностью домохозяина, главы двора, до-
мохозяина как индивида? Это значит, что или наступает быстрое измельчание земельного
надела, что в условиях России было нетерпимо. Или же, если вводится единонаследие, то
проводится фактическое огораживание внутри крестьянского двора — то, против чего про-
тестовало крестьянство во всем мире.
Проявления индивидуального начала всегда имелись, это несомненно. Я, естественно,
не мог говорить о явлениях имущественной, социальной дифференциации внутри общины.
В начале XX века все, кто занимался сельским хозяйством, считали, что община фактиче-
368
ски умерла. Они ошибались. Община выжила постольку, поскольку в стране крестьянская
среда была абсолютно преобладающей. Объективно ее положение оставалось положением
в ситуации выживания, и экономика и этика выживания здесь диктовали свои решения. В
конце концов они и осуществлялись в ходе исторического процесса.
Теперь второй вопрос.У нас здесь, вообще-то , различий во взглядах нет. Единствен-
ное, что я говорил о крахе «наивного монархизма», свойственного крест ьянской ментально-
сти в России до революционных потрясений начала XX века. Любопытно, что в годы граж-
данской войны и революции были отдельные монархические выступления и в деревне. Од-
нако они были слабыми, а часто они были организованы посторонними силами. Тогда как
была борьба за республиканскую организацию, причем организацию, начиная с волости,
общинный локализм в годы гражданской войны дошел, казалось бы, до предела. И это
вполне понятно: ужасные условия, постоянная угроза со стороны государства, фактически
разграбление крестьянского хозяйства приводили к тому, что волости на своих границах
выставляли пулеметные команды, благо в условиях войны оружие у них было.
В борьбе с этой стихией локалистской организации системы управления в стране в ус-
ловиях распадающейся государственности большевики взяли на себя роль государственно-
го скрепляющего начала И что при этом произошло с ними, и с Россией, и с локальными и
общинными традициями и проявлениями — этого я не касался не только из-за недостатка
времени, но и потому, что это вопросы, которые требуют изучения.
Мне кажется, однако, что в культе имен Ленина, а потом Сталина и уже в гротескной
форме культа, проявляющейся применительно, допустим, к Брежневу, не было той искрен-
ности, которая была присуща наивному монархизму.
М. А. РАХМАТУЛИН — Насколько я понял, Ваш основной тезис это то, что без об-
щины крестьянству выжить было нельзя. Вы начисто отрицаете возможность существова-
ния в истории России того этапа, когда община стала тормозом в развитии крестьянского
менталитета?Это первый вопрос.
И второй. Не кажется ли Вам, что многовековое существование или насильственное
сохранение общины привело к тому, что мы сегодня во многом имеем?
В. П. ДАНИЛОВ -Нет, я не считаю, что община играла положительную роль в разви-
тии сельского хозяйства в пореформенное время. Община была серьезнейшей преградой на
пути агротехнического прогресса, на пути становления гражданской личности и т. д. Я го-
ворил о том, что, независимо от отношения, община и общинный менталитет в России про-
должали действовать и в пореформенное время и даже сыграли очень важную роль в рево-
люционных событиях.
Что же касается других стран, крестьянства в целом, то речь шла о том, что общинная
ментальность, нечто не очень определенное, нечто очень внутреннее, то есть присущее со-
циально-психологической характеристике крестьянства, обнаруживается у крестьянства
вообще как таковое.
Ну, и последнее. Я говорил и раньше, что мы можем рассматривать и сталинизм, и
ельцинизм как историческое наказание крестьянству за то, что оно не выдержало в свое
время условий, форм, способов общественного развития в условиях первоначального капи-
талистического накопления конца XIX — начала XX века, оно взбунтовалось и вот наказа-
ние — сплошная коллективизация, начиная со сталинской и кончая нынешней аграрной ре-
формой.
ВОПРОС ИЗ ЗАЛА — Скажите, пожалуйста, как вы считаете, какое поколение уже
будет лишено общинной ментальности?
В. П. ДАНИЛОВ — Я думаю, что это поколение формируется сейчас. Крестьянство в
деревне еще сохраняется в силу привязанности к земле, в силу того, что село остается мик-
369
ромиром. Элементарная потребность в прямом общественном самоуправлении поддержи-
вает эту традицию плюс те трудные условия, которые, как уже сказано, заставляли людей
держаться за землю, которую они обрабатывают своим трудом.
И поэтому сейчас мы видим в качестве реакции на то, что происходит, с их стороны
часто чисто общинный ответ: хорошо, забирайте все. Мы лопатой обработаем землю для се-
бя, и мы проживем, а вы как хотите. Это объективность, для них ситуация так действитель-
но сложилась. И на сегодняшний день, к сожалению, она такова.
О. Ю. ЯХШИЯН — Я прошу проиллюстрировать позицию по иерархии общины. Я
думаю, что в рамках русской общины все-таки преобладала тенденция к равенству.
В. П. ДАНИЛОВ — Я должен был сказать, что эта иерархичность и даже авторита-
ризм старших поколений в общинном самоуправлении — это черта ранней стадии, когда за-
рождались и складывались основы и формировалась сама идеология, ментальность наивно-
го монархизма. В пореформенное время мы наблюдаем процесс внутренней демократиза-
ции общины.Это и разрушение стариковских советов, и активное включение женщины в
состав схода, в состав домохозяев и т. д., и наконец, в наказе 17-го года право на землю име-
ют все, без различия пола. Жесткой грани нет, но для конца XIX — начала XX века, конеч-
но, иерархичность и авторитаризм старших поколений, уже в значительной мере ушедшее
явление, и, может быть, одна из причин того, что наивный монархизм в первой русской ре-
волюции понес самый серьезный урон.
С. ХОК — Я хотел бы знать, как Ваша работа соотносится с работами Чаянова? Вы ут-
верждаете, что самое ценное в жизни крестьянства — это община.
В. П. ДАНИЛОВ — Крестьянское хозяйство, я считаю. А община как гарант воспро-
изводства и функционирования крестьянского хозяйства.
С. ХОК — А Чаянов считал, что самый важный институт в крестьянской жизни — это
двор, ибо все было основано на семейном составе двора, и Чаянову, как я понял, не важно
было, что они получали что-то через общину или через двор.
В. П. ДАНИЛОВ — Это очень интересный вопрос для понимания не только самого
предмета — община, крестьянское хозяйство, но для понимания русской общественно-эко-
номической мысли начала XX века, да еще в лице самого Чаянова.
В работах Чаянова совершенно очевидно то, что он в упор (извините, есть такое выра-
жение в России) общину не видел. Для него община практически не существовала, и совер-
шенно понятно — почему. Не потому, что ее не было в реальной действительности или она
ничего не значила. Чаянов был теоретиком аграрного развития. Он не историк, не эконо-
мист, описывающий данную социально-экономическую структуру. Он никогда этим не за-
нимался. Его интересовал тип хозяйства, в котором он пытался найти и нашел возможно-
сти идеальной организации. И поэтому его предмет — это исследование возможностей та-
кой организационно-хозяйственной ячейки на базе крестьянского хозяйства, которая по-
зволит крестьянству сохраниться, выжить во всех этих условиях, выстоять против всех ис-
пытаний, которые несет неизбежно рынок. Чаянов ищет возможности создания такой ячей-
ки, которая включится в рыночную экономику, сможет встать на путь постоянной и пер-
спективной модернизации. Поэтому все то, что не относится к этому, он просто не рассмат-
ривает.
Но если Вы возьмете работы А. В. Чаянова, посвященные практическим политиче-
ским вопросам, допустим, его брошюру «Аграрный вопрос», изданную в мае 17-го года, еще
до составления «Примерного наказа», Вы там найдете опять-таки упоминание об общине
раз или два, может быть, как констатацию факта общинного землепользования наряду с по-
мещичьим и всяким другим, но и только. Его интересует то, что надо сделать, чтобы вся
земля перешла в руки крестьянского хозяйства, базирующегося на собственном труде. Все
370
работы Чаянова и по кооперации посвящены только одному: вот крестьянское хозяйство,
которое сможет в условиях модернизации бесконечно долго при любой технической базе
сохраняться как организационно-хозяйственная единица.
Обсуждение доклада Л. В.Милова
«Природно-климатииеский фактор и менталитет русского крестьянства»
М. А. РАХМАТУЛИН — Ваша ссылка на особенности природно-климатического
фактора не есть ли попытка объективно оправдать низкую результативность крестьянского
труда без учета других социальных факторов, в частности, форм собственности?
Второй вопрос. Чем объяснить такую маниакальную приверженность русского кре-
стьянства к приметам и веру в их действенность?
И третий вопрос. Как согласовать Вашу систему доводов и, скажем, практику хозяй-
ствования нашего современника академика Терентия Мальцева, который в условиях Кур-
ганской области ежегодно получал гарантированные высокие урожаи зерновых? Могу при-
вести и другой пример — из более ранней истории. Например, в регионах, где жили немцы-
колонисты, результат их хозяйствования был на порядок выше, чем у рядом живущих рус-
ских крестьян.
Л. В. МИЛОВ — Является ли оправданием низкой результативности природно-кли-
матический фактор? Конечно, является. Это объективная реальность, и с ней ничего не по-
делаешь.
М. А. РАХМАТУЛИН — Но у меня было дополнение к этому вопросу: без учета дру-
гих факторов.
Л. В. МИЛОВ — Теперь относительно «с учетом других». Нельзя взять какой-то один
фактор и его рассматривать. Все взаимосвязано.Речь идет о том, что в тех конкретных усло-
виях крайне неблагоприятного климата и общих природных условий одно влекло за собой
другое, то есть малая эффективность, малая производительность труда, низкий объем сово-
купного прибавочного продукта воспитывал общество в совершенно определенной мен-
тальности. И в этой обстановке не существовало вопросов, связанных с прогрессивным зна-
чением частной собственности.
Вы, наверное, лучше меня знаете прекрасную книгу покойного Вадима Александрови-
ча Александрова об обычном праве крестьян. Это та сфера, которая является пограничной
между идеологией, психологией и той же ментальностью. Так вот, в первом варианте книги
(к сожалению, этот материал не увидел свет), я прочитал о поистине потрясающих деталях
поведенческих закономерностей домохозяйства или двора конца XVIII — первой половины
XIX вв. Скажем, так: все имущество семьи — это имущество целиком этой семьи. Сущест-
вовали личные вещи, то есть вещи личного пользования: штаны, рубаха, платье и т. д. А вот,
скажем, тулуп никому не принадлежал. Он принадлежал или всем или никому.
Далее. Влияние рынка, влияние новых отношений, каким образом сказывалось на
этой ментальности? Вот «Ванька» пойдет на промысел, заработает деньги и принесет своей
невесте или жене платочек. Так вот этот платочек был зарождением личной собственности
в полном смысле этого слова, а все остальное, что куплено на доходы от хозяйства — ни-ни,
никакой личной собственности.
Откуда же эти ваши движения, связанные с землей, с заинтересованностью, и т. д.? Их
просто не было.
Второй вопрос. Это, как я говорил, тщательное и сторожкое отношение крестьянина к
природным изменениям (Вы это формулируете даже более радикально, говорите о маниа-
кальной привязанности крестьянина ко всякого рода приметам). В прекрасном докладе
Кондрашина очень хорошо эта мысль тоже подчеркнута, что крестьянский календарь учи-
тывает не только времена года и смену сезонов, а учитывает просто каждый день. Каждый
день со всеми его приметами и особенностями. Это не маниакальность, это, может быть,
уникальность. Такова историческая специфика именно этого социума.
И, наконец, третий вопрос по поводу гениального народного земледельца Терентия
Мальцева. Ну, что же, бывают, конечно, уникальные случаи. И речь идет о том, что Маль-
цев — это крестьянская деятельность середины XX века, во многом уже несущая следы но-
вых влияний. Эта деятельность крестьянская, которая идет бок о бок с агрономической и
сельскохозяйственной наукой, которая позволяет грамотному, интеллигентному крестья-
нину усваивать все достижения. Так что здесь ничего удивительного в том, что он получал
рекордные в смысле постоянства урожаи, нет. Но это ничего не меняет ровным счетом. В
том же Оренбуржье до сих пор находится зона рискованного земледелия и никто это не от-
менил. Эти зоны рискованного земледелия протянуты на восток, в Сибирь, и на наш юг, да-
же включая Северный Кавказ. А все остальное? Все остальное находится в такой зоне, ко-
торая, с одной стороны, подвержена щедрым дождям Атлантики, а, с другой стороны, жар-
ким суховеям из Центральной Азии. Нигде в мире такой ситуации нет. А что до немцев-ко-
лонистов, так Вы бы с тем же успехом могли привести в пример каких-либо инопланетян, с
их технологией, их «менталитетом». Ваш вопрос сформулирован неисторично.
В. А. ФЕДОРОВ — Вы объясняете сохранение языческих обрядов аграрной деятель-
ностью крестьян. Я с Вами согласен. И в литературе об этом много писалось. Но не кажется
ли Вам, что сама православная церковь способствовала сохранению этих языческих обря-
дов? Без этого она не имела бы таких успехов в своем распространении в первые века хри-
стианства.
Л. В. МИЛОВ — Я с Вами согласен, что наша церковь была достаточно мудрой, чтобы
приспособиться к этой языческой твердыне. Но это, собственно говоря, вопрос жизни и
смерти самой церкви. Но я бы хотел подчеркнуть другое — что именно из-за того, что эта
церковь очень гибка и приспосабливаема, это обусловило слабость самой церкви, как носи-
теля христианской догматики и христианских обычаев. Вы упомянули первые века, то есть
успех христианской религии, ее широкое и быстрое распространение, а я бы сказал еще и о
том, что в конечном итоге успехи православной христианской церкви были крайне ограни-
чены. Мы не можем это сравнить с успехами католицизма, а тем более сейчас с успехами
протестантской религии. И я очень пессимистично настроен насчет будущего нашей право-
славной церкви, хотя я, в культурно историческом плане, «православный человек».
То есть будь церковь более цельной, более сильной с точки зрения идеологической, ее
деятельность была бы более активной. Это можно предполагать, но в этом можно и сомне-
ваться.
Ю. Г. АЛЕКСАНДРОВ — Чем можно объяснить такое совпадение, что в сельском хо-
зяйстве стран южных морей тоже под поверхностью мусульманской религии сохраняются
очень мощные пласты языческих верований?
Л. В. МИЛОВ — Как говорится, крайности сходятся. Я думаю, что это тоже имеет
свою мотивацию, именно с точки зрения этой диалектики.
А что касается этой универсальности языческой, то, как я пытался подчеркнуть в док-
ладе, на мой взгляд, этот «христианский язычник», русский человек находил очень много
общего со всеми народами, начиная с народов Поволжья и кончая народами Сибири. Они
были ближе друг другу, чем, например, «правоверные мусульмане» и, скажем, иудеи, кото-
рые веками не находили ничего общего между собой.Здесь была очень «хорошая общечело-
веческая ценность» в виде язычества.
372
О. Ю. ЯХШИЯН — Согласитесь ли Вы с тем, что язычество регулировало отношения
с природой, а религии, которые как бы шли сверху, брали на себя регулирование отноше-
ний с государством, социальные отношения.
Л. В. МИЛОВ — Здесь вспоминается очень интересное место из «Детских лет Багро-
ва-внука». Маленький мальчик впервые столкнулся со страшным неурожаем. Наблюдения
тощих полей и далеко отстоящих друг от друга колосков его привели в ужас, и он спраши-
вал взрослых: а как же крестьяне терпят такое бедствие? А ответом было:"это — Божий
удел». Христианство выполняло ту же самую роль контакта с Природой, и бурлящие на-
строения крестьянства глушились полной покорностью Богу. Такова судьба, такова Божья
воля. И надо сказать, что если, как наши журналисты уже четко пишут, из 1000 лет россий-
ской государственности 350 лет было неурожайных и 350 лет голода, то, конечно, это вели-
кое терпение при тяжелейшей жизни народа в значительной мере объяснялось и торжест-
вом христианства, и веками создаваемой ментальностью.
Обсуждение доклада А. В. Гордона
«Хозяйствование на земле — основа крестьянского самосознания»
Л. Г. ГОРЯЧЕВ А — Я согласна, что целостность — основа крестьянского менталитета,
да и для русского человека вообще одна из самых важных составляющих. Но объективной
необходимостью является развитие научно-технического прогресса, а его спутники — раз-
деление труда, капиталистическое накопление и т. д. Каковы под этим утлом зрения пер-
спективы для России с ее традиционной, крестьянской ментальностью?
А. В. ГОРДОН — Разделение труда — действительно объективный процесс; но он
происходил тысячелетиями, не ставя под вопрос существование крестьянства, пока не вы-
лился в индустриальную организацию с противопоставлением наемного труда капитализи-
рованной собственности. Тем не менее семейное хозяйство, крестьянское, фермерское, ре-
месленное, и под давлением законов капиталистического накопления сохраняло свою аль-
тернативную организацию. Научно-технический прогресс не только не требует однозначно
ликвидации последней, но, напротив, создает известные предпосылки ее устойчивости в
виде сравнительно дешевых, простых и компактных средств новейшей агротехнологии.
Произошедшая на их основе «зеленая революция» в Азии показала, что резкий рост сель-
скохозяйственного производства возможен без его фабричной реорганизации. Более того,
на мой взгляд, именно современная научно-техническая революция с ее требе ваниями к
экологической безопасности, ресурсосбережению и т. д., будет способствовать оединению
в одном лице различных функций существующей системы общественного производства.
А. П. КОРЕЛИН — Почему такая ностальгия по крестьянству? Если будущее за
предпринимательским хозяй твом на земле, то раскрестьянивание — положительный про-
цесс, и зачем возрождать прошлое?
А. В. ГОРДОН — Не стоит противопоставлять возрождение крестьянского хозяйства
утверждению предпринимательства. По-моему, развитие семейных хозяйств и является
оптимальным путем внедрения предпринимательских принципов в современной россий-
ской деревне. Эти хозяйства лучше защищены от неблагоприятного воздействия рынка,
слабее отторгаются своим окружением, более приспособлены к господствующей системе
АПК. Немаловажный фактор — сложившееся в национальном сознании под влиянием раз-
личных идейных течении предубеждение к предпринимательству в его традиционно-капи-
талистическом виде
ВОПРОС ИЗ ЗАЛА — Вы не могли бы назвать основные этапы изменения целостно-
сти в крестьянском сознании?
373
А. В. ГОРДОН — Если подходить исторически, это процесс, уходящий истоками в до-
классовую эпоху. Одной из точек отсчета можно считать выделение священнослужителей.
Оно означало, что земледелие перестает быть непосредственным священнодействием и ну-
ждается в своем освящении. Жреческая обрядность, а затем распространение этических ве-
роучений воссоздавали духовную целостность уже в измененном виде. Ход восполнения
крестьянского сознания требовал посредника — лицо, символ, институт.
В новейшей истории нашей деревни поворотным моментом многие считают 60-е го-
ды. Обретение права выезда, переход к фиксированной зарплате, зажим подсобного хозяй-
ства, концентрация производства с ликвидацией традиционных форм его территориальной
организации — все это с равных сторон подрывало сохранившиеся устои крестьянского
микрокосма.
В. П. ДАНИЛОВ — Позвольте мне реплику в этой связи. 60-е годы — действительно
очень важный рубеж. Заканчивало свою жизнь поколение крестьян, начавших трудиться
еще в доколхозную эпоху, для которых и в колхозе крестьянский труд оставался смыслом
жизни. А вот после 60-х доярка может не пойти доить коров, если это не ее смена.
М. А. РАХМАТУЛИН — То, что Вы придерживаетесь романтики Глеба Успенского,
мне ясно. В этом отношении очень важна заключительная фраза из текста вашего докла-
да:" Мировосприятие крестьян пронизано ощущением причастности к этой великой силе
мироздания, связи своей жизни с космическим порядком». Каким образом пензенский му-
жик ощущал свою включенность в космическое мироздание? Как это сказывалось в его хо-
зяйствовании на земле?
А. В. ГОРДОН — Включенность в мироздание — архетипическое ядро крестьянского
самосознания. Ею проникнуты все аграрные культы. Надежным свидетельством, широко
документируемым этнографическими наблюдениями в российской деревне вплоть до кон-
ца прошлого века, служит аграрно-календарная обрядность. Сутью ее было поддержание в
критические моменты нормального хода природных явлений, благоприятного для произра-
стания посевов, приплода скота, для воспроизводства в конечном счете земледельческого
социума. Ощущению глубокого смысла действа соответствовали эмоциональный подъем и
духовная сосредоточенность участников.
Обряды освящали все хозяйственные операции, воодушевляя крестьян и настраивая
их на тяжелый напряженный труд. По мироощущению участников, их настроенности на
безотчетную трату сил, максимальную самоотдачу крестьянская страда воссоздавала атмо-
сферу аграрно-календарного действа, о чем свидетельствуют описания страды как трудово-
го праздника, сохраненные русской классикой, да и фактические результаты в виде сверше-
ния огромного объема работы в кратчайшие сроки.
Высказывания Г.Успенского о власти земледельца не дань народнической «романти-
ке», а отражение крестьянских представлений о сращенности своего труда с могуществен-
ным природным процессом воспроизводства жизни. Фатальность этой объективной сра-
щенности оседала в крестьянском сознании не только проклятием от своей зависимости, но
и радостью творения, придававшей страде ощущение праздника, не только покорностью
судьбе, но и настроем на максимум собственных усилий. Своеобразный крестьянский
«максимализм» воспроизводился и в капиталистическую эпоху. В рыночной стихии, как и
в неконтролируемом природном процессе, крестьянин что-то пытается прдугадать, какие-
то причинно-следственные связи примечает, а главное делает все от него зависящее для со-
хранения хозяйства.
Б. И. ГРЕКОВ — Я бы расширил постановку вопроса, обратившись к целостности
менталитета всего русского народа. В связи с этим каково, по Вашему, соотношение мента-
литета крестьянского и русского менталитета в целом? В какой степени чувство хозяина
374
было присуще правящему классу России, а может быть его представители чувствовали се-
бя временщиками? Как все это сочетается с традициями крестьянства?
А. В. ГОРДОН — Я не готов отвечать по поводу связи крестьянского сознания с мен-
талитетом других слов русского общества, поскольку специально не занимался ими. Что же
касается соотношения крестьянской духовности с этносознанием, отвечу кратко: свойства
русского народа во многом типичны для народа, который до позднейшего времени оставал-
ся крестьянским. Даже в индустриальную эпоху социалистическое планирование не смогло
преодолеть культурно и психологически укорененной ритмики земледельческого труда.
Более того, импульсивность и страдная психология, крестьянская способность к предель-
ному кратковременному напряжению сил использовалась в авральной методике выполне-
ния производственных планов. В большинстве случаев из нашей новейшей истории следу-
ет различать именно крестьянские черты национальной психологии и их использование
правящим слоем, манипулирование отдельными традициями ради утверждения нового об-
щественного устройства (уравнительность распределения, упразднение собственности на
землю, принудительный коллективизм).
ВЕЧЕРНЕЕ ЗАСЕДАНИЕ
Председательствует Д. ФИЛД.
Обсуждение доклада О. Ю. Яхшияна
«Собственность в менталитете русских крестьян
(по источникам второйполовины XIX — первой четверти XX вв.)»
Ю. П. БОКАРЕВ — Я усматриваю некоторое противоречие в Ваших суждениях. С од-
ной стороны, Вы говорите об определенной недоразвитости крестьянского отношения к
собственности. Собственность не конституировалась в менталитете русского крестьянства
как самостоятельная ценность. С другой стороны, Вы очень четко видите грань между по-
ниманием собственности русским крестьянством и западным пониманием собственности.
Видите ли Вы возможность трансформации традиционного русско-крестьянского отноше-
ния к собственности в западное?
О. Ю. ЯХШИЯН — Здесь нет противоречия. Говоря об институциональной и мен-
тальной недостаточности собственности в русском крестьянском обществе, подразумева-
ешь тем самым наличие некоего образца ее «достаточности». Образец этот — западного
происхождения. Только в таком контексте и следует воспринимать оценки типа «неполно-
та» или, как Вы выразились, «недоразвитость» применительно к характеристике положе-
ния собственности в жизненном укладе и в системе ценностей русских крестьян.
Что же касается возможности трансформации...Мне эта проблема видится следую-
щим образом. Ментальность западноевропейского крестьянства добуржуазна, протобуржу-
азна. Ментальность же нашего крестьянства небуржуазна, если не антибуржуазна. Конеч-
но, и в менталитете того крестьянства, и в менталитете нашего есть общее, объясняемое
общностью структуры и характера производительных сил, общностью типа хозяйствова-
ния. Но добуржуазность одного и небуржуазность другого есть следствие ментального осо-
бенного, объясняемого различием конкретных и долгое время сохранявшихся условий, в
которых объективно находились крестьяне стран Западной Европы и России. Что это за ус-
ловия? Природно-климатические условия, влияние которых на исторические судьбы рус-
ского крестьянства исследует Л. В. Милов. Условия непрекращавшейся на протяжении не-
скольких веков борьбы за национально-государственное выживание. Условия культурные,
религиозные. Условия, связанные с развитием товарно-денежных отношений, внутреннего
375
и внешнего рынков, ростом городов и промышленности и т. д. Трансформация ментального
особенного могла бы состояться только в случае радикального и необратимого изменения
вышеперечисленных условий. Если принять эту точку зрения, то вопрос о возможности
превращения ментального русско-крестьянского отношения к собственности в отношение,
типологически близкое к западному, приобретает почти риторический характер.
Л. Г. ГОРИЧЕВА — Византийское право не имело никакого влияния на обычное кре-
стьянское право?
О. Ю. ЯХШИЯН — Я не вижу следов такого влияния. Исследователи еще и в XIX ве-
ке противопоставляли правовые обычаи русского крестьянства римско-правовым подхо-
дам. И потом, какими путями могло осуществляться такое влияние? В непосредственный
контакт с Византией вступали, все-таки, не земледельцы-славяне. Постоянно взаимодейст-
вовать с греками приходилось князьям, дружинникам и купцам. Так, может быть, имело
место влияние византийского права на представителей властного эшелона Древней Руси, а
уж затем, через правотворчество власти — на крестьянские обычаи? Источники, напротив
свидетельствуют о неприятии русскими византийского законодательства, особенно в во-
просах ретулирования собственности.В договоре Олега с Греками говорилось, что тяжбы
по кражам решаются по «Русскому закону», предполагавшему штраф в размере тройной
стоимости украденной вещи. Но это до принятия христианства, а после? Князь Владимир
под влиянием священнослужителей начал было карать смертью за воровство, но вскоре
восстановил штрафы. Таким образом, не приходится говорить о рецепции византийского
права в законотворчестве Древней Руси.
В. В. БАБАШКИН — У меня два вопроса. Первый — о принципиальной разнице в от-
ношении к собственности в менталитете крестьянства и дворянства, явственно проявив-
шейся на рубеже веков. Не могли бы Вы это объяснить? И второй вопрос — о естественно-
сти тягла для крестьянского менталитета. Это действительно было так?
О. Ю. ЯХШИЯН — На мой взгляд, действительно, где-то к концу XVIII века факти-
чески свершился социокультурный раскол российского общества. В среде господствующе-
го класса прижились и культивировались ценностные ориентации, чуждые традиционным
тем, которых продолжали придерживаться крестьяне. Очень показательна тенденция, свя-
занная с отношением дворянства к собственности: утверждение майората, разведение соб-
ственности и службы с переходом к необязательности последней, приватизация владельче-
ских прав на крестьян и на землю, требование возмездности государственного вмешатель-
ства в дворянскую собственность и т.п. Нечего и говорить, что крестьянские представления
о собственности в целом и о характере помещичьих прав, в частности, соответствующе,
эволюции не претерпели. В новых правовых, идейных и психологических условиях смени-
лось несколько поколений российского дворянства. Этого вполне достаточно для измене-
ния существенных аспектов ментальности данного слоя. Задайтесь, например, вопросом
ментальности представителей господствующего класса, принимавших участие в подготов-
ке «великой реформы» 1861 года. Вы обнаружите чисто европейские представления о соб-
ственностип Конечно, надо делать скидку на понятное обострение классового чувства. Н:
факт качественного изменения ментальности господствующего класса за послепетровсю
период сомнений не вызывает. Равно как и факт сохранявшейся приверженности кресть <
ства традиционной системе представлений и традиционному образу жизни.
Вопрос о естественности тягла. Естественным и органичным было представление о
том, что каждое сословие служит государству по-своему, и тягло — способ крестьянско1
служения. В нем смысл и оправдание крестьянского хозяйствования: кормить Россию, к ;
мить Власть как необходимое для «держания» России социально-групповое образовани-
трудиться, выполняя те или иные требования Власти. Тягло было органично в услови I
376
синкретизма власти и собственности, государственного и частного. Подтверждение этому в
докладе содержится. Там, в частности, говорится о нормообразующей роли принципа необ-
ходимости тягла в обычном крестьянском праве. Это значит, что само тягло формирова-
лось как обычай, как потребность, ощущавшаяся самим крестьянством. Община продемон-
стрировала такую предрасположенность к тяглу, общинные механизмы оказались столь
приспособленными к тяглу, что в свое время Б. Н. Чичерин выдвинул концепцию о насаж-
дении общинной формы организации крестьянства самой Властью в тягловых целях. И по-
том, в ряде докладов, представленных на конференции, акцентируется мысль об изначаль-
ной ментальной интегрированности крестьянства в государственную общность. А ведь это
положение включает в себя как составную часть идею о естественности тягла для ментали-
тета русских крестьян.
Обсуждение доклада Д. Рэнсела « "Старые младенцы ” в русской деревне»
Л. Н. ВДОВИНА — Не кажется ли Вам, что есть неисчерпаемые возможности для
объяснения тех демографических проблем, которые Вы поднимаете с точки зрения право-
славного вероисповедания? Ведь женщина объясняла во многом трагедию потери ребенка:
бог дал — бог взял. Это одно объяснение. И второе объяснение: младенцы — это ангелы.Это
понимание, мне кажется, объясняет очень многое. Вы не согласны?
Д. РЭНСЕЛ — Мы встречаем такое объяснение везде, и у современных женщин, кото-
рых мы опрашивали, у всех есть такое объяснение. Я писал об этом в докладе.
О. Г. БУХОВЕЦ — В докладе Вы пишете о том несовпадении в подходе, который от-
мечался у врачей и у жителей деревни в отношении смертей младенцев. «Доктора и другие
городские наблюдатели имели неглубокое понимание обязанностей деревенских женщин,
которые вынуждали их порой корове больше уделять внимания, чем ребенку». Здесь, ко-
нечно, несовпадение культурных матриц. Вы, конструируя это, конечно, интересовались, а
каково было количественное соотношение среди профессионалов-медиков тех, кто пони-
мал крестьянское отношение к смерти, и тех, кто, как городской житель, не понимал. Пыта-
лись ли Вы проследить описания врачей по этой проблеме?
В. П. ДАНИЛОВ — Учитывали ли Вы в своем исследовании то, что врачи, которые
делали эти записи понимали или не понимали деревенский образ мыслей, деревенскую
ментальность.
Д. РЭНСЕЛ — Как это можно измерить? Были те, кто с большим сочувствием отно-
сились к крестьянским женщинам. Но большинство просто с ужасом смотрели на поведе-
ние крестьянок в отношении детей. Они думали, что эти дети почти брошены. Конечно, это
можно было объяснить тем, что во время летней страды всем надо было работать в поле.
Эти врачи были действительно очень образованные люди, их можно даже сравнивать
с городскими западными профессионалами, и для них крестьянский мир был чем-то очень
странным ...Может быть, это было не у всех, но у большинства. Таково мое мнение.
Г. Е. КОРНИЛОВ — Профессор Рэнсел, правомерно ли употребление Вами термина
«демографическая революция» в отношении России конца XIX — начала XX века? Мне ка-
жется более правомерным употребление термина «демографический переход». Каковы
хронологические рамки этого демографического перехода в России?
Д. РЭНСЕЛ — Я с Вами согласен. Просто я читал внигу Вишневского под названием
«Демографическая революция» и думал, что здесь принято именно так говорить. Конечно,
это переход. У нас это так и называется — «demographic transition». Это подчеркивает про-
цесс.
13 — 3717
377
Г. Е. КОРНИЛОВ — Считаете ли Вы, что этот демографический переход начинается
в России с начала века?
Д. РЭНСЕЛ — Да, считаю. Но до конца этого перехода еще далеко. Снижение смерт-
ности началось еще до конца прошлого века.
А. В. ГОРДОН — Уважаемый коллега, Вы во время своих иссле-
дований обнаружили нетрадиционные способы демографического поведения, то есть
регулирования рождаемости и предупреждения нежелательной беременности? Не помню,
в Вашем докладе или в каком-то другом прозвучала мысль о том, что не было таких спосо-
бов, но я располагаю другими материалами.
Д. РЭНСЕЛ — Я не хотел сказать, что таких способов не было в России. У всех жен-
щин такие знания были. Например, они знали, что долгое кормление грудью защищает от
нежелательной беременности, и они это использовали. И еще я не знаю точно, сколько, но
часть этих женщин использовали способ прерывания коитуса. У старых женщин мы узна-
ли, что после войны были разрешены аборты, хотя раньше отношение к ним было отрица-
тельным.Но случаев скрытых абортов в деревнях было много.
Обсуждение доклада В. В. Кондрашина «Голод в крестьянском менталитете»
Д. ИБРАГИМОВА — Каково содержание анкеты, по которой опрашивались жители
Поволжья? Каким образом отбирались субъекты воспоминаний, поскольку прошло более
60 лет?
В. В. КОНДРАШИН — Этот источник я не рассматриваю как единственно достовер-
ный и ни в коем случае не абсолютизирую его. Я составил вопросы анкеты, исходя из
имеющихся представлений о том, что такое голод в принципе, каким он был и теоретически
мог быть в России. Вопросы были составлены на основе анализа отечественной историче-
ской и художественно-публицистической литературы на тему голода в истории России.
Они были самые простые: был ли голод в вашей деревне? Была ли засуха накануне голода?
Помогало ли вам государство? Умер ли кто-то в вашей семье от голода?
Методика опроса была такая. Анкетирование и запись разговора на магнитофонную
ленту проводились с каждым конкретным человеком изолированно от остальных, по одним
и тем же вопросам. Ответы анализировались в комплексе. Думается, что если в деревне оп-
рошены 10—15 человек — старожилов и из них десять указывают, что в 1932—1933 годах в
этом населенном пункте и соседних был голод, причиной его стало то, что государство вы-
везло хлеб, дело доходило до людоедства и т. д. — этому можно верить. Анкеты заверялись
печатью сельского совета и подписью давшего интервью очевидца.
Что касается субъективности. Конечно, она присутствует. Но в субъективных оценках
очевидцев все-таки можно найти рациональное зерно. Если 10 человек говорят одно и то
же, этому можно верить и данный источник вполне достоверный. Особенно, если это каса-
ется фольклора. Ведь частушки, пословицы, поговорки в разных деревнях примерно одного
и того же смыслового содержания. Другое дело, когда они появились, на сколько лег позд-
нее? Думается, что они появились в тридцатые-сороковые годы, так сказать «по свежим
следам». Например, такие: «Дранку, барду, кукурузу Советскому Союзу, а рожь, пшеницу
отправили заграницу», «Когда Ленин умирал, Сталину наказывал, крестьянам хлеба не да-
вать и деньги не показывать». Подобного рода пословицы и поговорки отложились и сохра-
нились в народной памяти. Фольклор — это зеркало крестьянского менталитета. Это очень
хороший источник. И если его возможно восстановить с помощью такой, или другой мето-
дики, это необходимо делать незамедлительно. Очевидцы исторических событий эпохи ре-
волюций, гражданской войны, двадцатых-тридцатых годов уходят.
378
М. А. РАХМАТУЛИН — Мне показалось, что Вы придаете решающее значение при
определении менталитета крестьянства, в частности, пословицам и поговоркам. Учитывае-
те ли Вы при этом ситуативность возникновения такого рода фольклора? Это во-первых.
И, во-вторых, постулируемым в них сентенциям всегда можно найти противополож-
ные. Говоря об отношении крестьян к труду, Вы в качестве примера приводили пословицы.
Но здесь я Вам тоже могу привести очень распространенную среди крестьян пословицу,
что «работа не волк и в лес не убежит». Можно ли на основе таких фольклорных данных
так твердо выводить мнение о менталитете крестьянства?
В. В. КОНДРАШИН — Конечно, нельзя. Фольклор не исчерпывает всех источников
по крестьянскому менталитету. Но это очень важный источник. И я его, еще раз повторяю,
не абсолютизирую. Действительно, народных пословиц, свидетельствующих о недобросо-
вестном отношении крестьян к труду предостаточно, но доминирующим фактором все-та-
ки было трудолюбие. Оно всегда преобладало над ленью. Если фольклорные источники ис-
пользовать в комплексе с другими, то станет очевидным, что фольклор, как правило, не об-
манывает. Народная оценка событий не намного расходится с истиной. Это мое глубокое
убеждение. Конечно все пословицы ситуативны и т. д. Но если берется большой регион,
разные деревни, в разных районах и выясняется, что везде примерно один и тот же фольк-
лор, что же, этому не придавать значения? А если эти оценки подтверждаются еще и архив-
ными документами? Я не замыкаюсь на этом источнике. Я просто считаю, что он очень ва-
жен и необходим при изучении крестьянского менталитета.
И. Е. ЗЕЛЕНИН — Вы делаете один побочный вывод, но принципиального характе-
ра. И я прошу Вас ответить, насколько он подкреплен аргументами. Это вывод, что голод
1932—1933 гг. завершил 1000-летнюю историю русского крестьянства. Крестьянство как
бы прекратило свое существование и прекратилось всякое его сопротивление. Вы эти выво-
ды сделали только на основании материалов по 1932—1933 гг., или Вы как-то пытались
проследить, проанализировать и последующие события?
В. В. КОНДРАШИН — Я, может быть, допустил ошибку, не акцентировав должным
образом во вступительном слове, что доклад был написан не о голоде в истории России (в
том числе голоде 1932—1933 годов), а о голоде в крестьянском менталитете в истории Рос-
сии. Поэтому Ваш вопрос скорее на другую, конкретно-историческую тему. Тем не менее,
если говорить о голое 1932—1933 годов, то хорошо известно, что он был неразрывно связан
с насильственной коллективизацией. Именно в период коллективизации «Рубикон» был
перейден. Обратного пути в крестьянскую Россию с господством мелкого, единоличного,
натурально-потребительского хозяйства уже не было. Я не писал, что в период голода по-
гибло крестьянство. Речь идет о том, что коллективизация и голод 1932—1933 годов стали
переломным моментом в тысячелетней истории традиционной крестьянской России, когда
ей был нанесен смертельный удар с точки зрения ее исторической перспективы. Но это не
значит, что именно в 1932—1933 годах в России перестало существовать само крестьянство.
Во все времена крестьяне боялись голода, старались избежать его и отчаянно боро-
лись всеми средствами за выживание, сохранение своего хозяйства. Вспомним крестьян-
ское движение периода гражданской войны, накануне голода 1921—1922 годов («чапанка»,
«вилочное восстание», «зеленое движение», «антоновщина»). Массовым крестьянское дви-
жение было и в годы сплошной коллективизации. Оно было жестоко подавлено. Именно в
ходе насильственной коллективизации крестьянству ломают хребет, разрушают традици-
онный образ жизни, ставят на колени, обрекают на мучительный голод. После 1932 года
вряд ли можно говорить о крестьянском движении как факторе общественно-политиче-
ской жизни страны. Вот здесь и можно увидеть некий символ исторического перелома в ис-
тории крестьянской России.
379
13
И. Е. ЗЕЛЕНИН — Но голод все-таки не все крестьянство охватил, а только часть.
В. В. КОНДРАШИН — Я говорю о тенденции, о главном — что перелом наступил и
наступил в основных, определяющих сельскохозяйственное производство, регионах стра-
ны.
ВОПРОС ИЗ ЗАЛА — Виктор Викторович, профессор Хок тоже использует термин
«голод», «голодание», пишет о хроническом недоедании и, насколько я понимаю, он вкла-
дывает иное понимание в трактовку этих терминов. Отсюда различные методики исследо-
вания этой проблемы. П. Сорокин в 1922 г. дал определение голода. Насколько же продви-
нулась наша историография, наши представления о голоде по сравнению с работами П.Со-
рокина.
В. В. КОНДРАШИН — Могу сказать, что я поддерживаю основные идеи П.Сороки-
на. История свидетельствует, что возникновение коммунистической идеологии, т. е. урав-
нительной, коммунистического движения, связано с бедностью. В России, такой огромной
крестьянской стране, победили коммунисты. Почему? Кто осуществлял коммунистиче-
ский эксперимент в деревне и каким образом? П.Сорокин отмечал, что все это было не слу-
чайным и было связано с материальным положением населения.
Что касается современной историографии, то в последнее время и ранее опубликова-
но достаточно работ на эту тему.
В теоретическом отношении, что считать голодом? Здесь я могу поспорить с уважае-
мым профессором Хоком. В дореволюционной России, конечно, не наблюдался какой-то
беспрерывный сплошной голод, охватывающий всю страну. Но то, что большие зерновые
районы в результате неблагоприятных климатических условий, развития рыночных отно-
шений и других причин оказались в очень тяжелом положении — это факт. На этот-счет
имеется достаточно источников и вполне достоверных. Другое дело, когда речь идет о ста-
тистике. Здесь, безусловно, нужно все смотреть и проверять. Если заглянуть в различные
энциклопедии и энциклопедические словари, работы историков, то там говорится и об «аб-
солютном голоде», и об «относительном», о «хроническом недоедании». Некоторые счита-
ют, что хроническое недоедание — это и есть голод, другие, что голод — это когда налицо
массовая смертность населения, а хроническое недоедание еще не голод и т.п. Моя точка
зрения такова, что о голоде как факторе исторического прошлого России можно говорить
лишь тогда, когда установлено, что в то время голодало огромное количество населения, по
крайней мере отдельные районы страны, в эпицентре непосредственно от голода и вызван-
ных им болезней умирали люди, массовой была смертность на этой почве детей и стариков.
О хроническом недоедании можно судить по распространению болезней, связанных с пло-
хим питанием. Е1апример, в дореволюционном Поволжье, в национальных районах деревня
была очень бедной, и земская статистика зафиксировала распространение там болезней по-
добного рода (большое количество-рахитичных детей и т. д.).
Обсуждение доклада Л. Н. Вдовиной
«Крестьянское понимание права на землю eXVHI в.
(по материалам челобитных монастырских крестьян)»
Л. Н. ВДОВИНА — излагает основное содержание доклада.
Обсуждение доклада Е. Н. Марасиновой
«Вотчинник или помещик? Эпистолярные источники о психологии российского
дворяниназемлевладельца второй половины XVIII в.»
380
В. П. ДАНИЛОВ — В ментальности русского дворянства рассматриваемого времени
сохранилась какая-то традиция единственного оправдания своего положения обязанно-
стью военной службы: участие в войне, смерть на войне?
Е. Н. МАРАСИНОВА — Нужно сказать вообще о сложности мотивационной струк-
туры личности. Конечно, они не сводили смысл своей социальной реализации только к во-
енной службе, не менее почетна и не менее престижна была служба гражданская. Но в это
же время появляются, причем, на мой взгляд, в пределах одной личности, не исключая чи-
новно-бюрократических ориентаций, и стремления к внутренней самореализации. Так по-
является одновременно крупный государственный деятель, статс-секретарь, и поэт в одном
лице, я имею в виду Державина. Но, что касается аграрного развития России, то здесь роль
дворянина как землевладельца, призванного обеспечить процветание хозяйства, была ми-
нимальной в плане ее осознания. Даже больше было ответственности как душевладельца,
но менее как владельца земли.
А. П. КОРЕЛИН — В Вашем докладе использован очень большой объем эпистоляр-
ного материала, но достаточно ли писем для аргументации Ваших положений?
Е. Н. МАРАСИНОВА — В докладе специфика Источниковой базы была подробно
оговорена. Да, действительно, я основываюсь на источниках, вышедших из среды дворян-
ской элиты. Но что мы понимаем под этой элитой? Я думаю, это даже не элита, а конгломе-
рат элит. Мы можем здесь говорить об аристократии чина, т.е. дворянства, которое было
приближено ко двору, можем говорить о родовой аристократии, которая была удалена от
двора, но, тем не менее, хранила родовую фамильную гордость. Мы можем говорить, нако-
нец, об аристократии духа, я настаиваю на этом термине, потому что среди этой, может
быть, не четко ограниченной социальной группы могло не быть и родовых дворян, могло не
быть и представителей сановной знати, но тем не менее, мощное интеллектуальное начало
в этой среде уже зародилось и формировало именно интеллектуальную аристократию дво-
рянства. Они отражали наиболее мощную и характеризующую лицо этого сословия на-
правленность развития сознания, это именно и была та самая группа, говоря словами Бе-
линского, в среде которой совершалось историческое развитие России.
Э. ВЕРНЕР — Я прочитал Ваш доклад с большим интересом. Вы постоянно исполь-
зуете в докладе термин «феодал», почему? Мне кажется, что суть Вашего доклада входит в
реальное противоречие с значением термина «феодал».
Е Н. МАРАСИНОВА — Если мы будем говорить конкретно об этом понятии, то мы
выйдем вообще на проблему понимания феодализма и на вопрос о многовариантности фео-
дализма. Если мы будем брать понятия «феодал» или «аристократия» в том значении, в ка-
ком они фигурируют, скажем, для средневековья западноевропейского образца, то тогда,
конечно, мы должны корректировать эти понятия применительно к России. Но в моем кон-
тексте и в понятие «аристократия», и в понятие «феодал» я вкладываю значение, скажем,
более изолированно русское и работающее на русском материале, не вдаваясь в проблемы
сравнительного анализа и собственно социологического наполнения этих понятий для рус-
ского материала. Скажем, это более описательно-эмоциональные термины, в какой-то сте-
пени синонимичные понятию дворянства российского.
Л. Г. ГОРИЧЕВА — В середине XVIII века образовались экономические общества и
они просуществовали до 1918 г., были основой экономических изысканий и полевых работ.
Таким образом, это были первые импульсы культурного земледелия.
Е. Н. МАРАСИНОВА — Да, безусловно, я отмечала уже, что это период образования
достаточно мощного, туманитарно образованного слоя в среде дворянства, связанный с ве-
ком русского Просвещения, когда в среде российского господствующего сословия возника-
ет стремление к просвещенному культурному хозяйствованию, обмену опытом. Но эта тен-
381
денция охватила главным образом образованную верхушку дворянства. И, второе, она ни в
коей мере не противоречила устремленности и направленности социальной реализации
дворянина именно в сфере императорской государственной службы, и уже вторично его
реализации и самореализации как владельца земли и поместья.
Д. ФИЛД — Мне кажется, что Ваша методика, то есть контент-анализ выборки писем
является очень перспективной, судя по тексту Вашего доклада. Я желал бы знать, на каком
основании сделана эта выборка из массы в 3000 писем.
Е. Н. МАРАСИНОВА — В работе привлечены опубликованные письма. Каждый ав-
тор, эпистолярный комплекс которого привлечен к контент-анализу, имел право выска-
заться ровно столько раз, сколько и другие авторы. Комплекс, который был обработан с по-
мощью методики контент-анализа, это 2000 писем, 50 авторов по 40 писем. Но в целом при-
влечен материал около 3000 писем и количество авторов больше.
* * *
Л. В. МИЛОВ — Я хотел бы сказать по поводу докладов Марасиновой и Вдовиной.
Здесь поднимался вопрос о том, что эпистолярное наследие, представляющее дворянскую
элиту, является с точки зрения репрезентативности не таким уж твердым основанием. Это
перекликается вопросом об организации в XVIII веке Вольного экономического общества
и вопросами профессионального отношения к земельной собственности, ведению хозяйст-
ва дворян. Несколько лет тому назад я занимался фигурой А. Т. Болотова. И наткнулся в
его наследии на грустные слова, обращенные к ученому секретарю ВЭО Нартову. Это са-
мый конец 90-х годов XVIII века. Он пишет о своем полном разочаровании в работе ВЭО.
Болотов говорит, что он в течение десяти лет, как проклятый, издавал журнал, посвящен-
ный вопросам сельского хозяйства и домоводства. И никакого отклика. Ни один русский
помещик никакого интереса к деятельности общества не проявил.
И второй момент. Это личное отношение, сложившееся у самого Болотова к ВЭО. Де-
ло в том, что я нашел новое сочинение Болотова. Это трехтомное издание, которое называ-
ется «Деревенское зеркало или общенародная книжка». Это издание вышло в конце XVIII
века анонимно и использовалось учеными как некое анонимное произведение. Я устано-
вил, что это Болотов. Эта работа была премирована ВЭО. Ей присудили золотую медаль,
большую денежную премию и т. д. Но, как всегда, конкурс был анонимный.Когда раскрыли
конверт и прочитали наставление авторам, то оказалось, что автор распорядился все награ-
ды передать академику Севергину.
Это обстоятельство заставило меня еще раз проработать все вопросы, связанные с ат-
рибуцией этого произведения Болотову. Я пришел к выводу, что сам Болотов был уже на-
столько равнодушен к этим деятелям, которые заседали в Петербурге, что даже не приехал,
не проявил никакого интереса, и вообще поручил получить награду своему знакомому, уче-
ному секретарю ВЭО, каковым в тот период был академик Севергин. Вот вам реальная кар-
тина.
Это доказывает хозяйственную инертность помещичьей массы, причем не элиты, а во-
обще в целом помещичьего сословия к вопросам, связанным с ведением хозяйства.
В «Деревенском зеркале» и в ряде других сочинений Болотов выдвигает очень инте-
ресные идеи, связанные с тем, что дворянство вообще ждет гибель, это абсолютно безна-
дежный класс, не умеющий хозяйствовать, что скоро на их место придут купцы, предпри-
ниматели, интеллигенция и т. д., и это чувствовал человек, писавший в XVIII веке. Единст-
венный выход в поддержании помещичьих имений — это хороший профессиональный
382
управитель. Поэтому в книжке «Деревенское зеркало», а она составлена как популярное со-
чинение, обращенное к народу, главный герой — управитель дворянского имения, некий
Правдинин: образцовый приказчик — знающий, добрый, требовательный и т. д.
Вот такая была ситуация с дворянами. Что касается доклада Л. Н. Вдовиной, в работе
факты собраны, я считаю, сенсационные, и не с точки зрения возможности анализа кресть-
янской ментальности, а с точки зрения характера и эволюции русской общины. Ведь речь
идет о том, что в нашей марксистской историографии затвержен тезис о том, что русская
соседская община — это марка, чуть видоизмененная и т. д. Но марка — это союз землевла-
дельцев, союз земельных собственников. В марке — это полярность: «общее» и «особен-
ное», то есть «общее» и «частное». Она выражается в том, что есть ager publicus и есть двор,
усадьба, которая является неприкосновенной личной собственностью, которая не подлежит
никаким вторжениям.
А что мы видим в докладе Людмилы Николаевны? Крестьянские переделы
покушаются на крестьянскую усадьбу, на крестьянский двор, на крестьянские строения,
будь то хозяйственные или иные. То есть никакой марки нет в конце XVIII века!Это особая
община, особым образом эволюционирующая и с течением времени обретавшая все боль-
шую силу общинных институтов.
Д. ФИЛД — Мы находим то, о чем речь вдет и в докладе О. Яхшияна о 20-х годах. Это
опять благоприобретенная собственность у крестьян, которая была подвергнута переделам
в 20-х годах.
О. БУХОВЕЦ — Сюжеты, на которых я сейчас остановлюсь, считаю необходимым
поднять именно в связи с представленными докладами общего характера, которые призва-
ны задавать тон нашему симпозиуму. Сегодня достаточно часто затрагивалась проблема
крестьянской ментальности, крестьянского сознания. Так вот, я полагаю, что и в тезисах
докладов, и в полемике, которая потом начиналась, совершенно недостаточно прозвучала
такая важная тема как синкретизм сознания. Для массового сознания вообще синкретизм
— это важнейшая его характеристика, а для крестьянского — тем более.
Проиллюстрирую на примере двух сюжетов. А. Н. Сахаров сегодня задал трудный во-
прос В. П. Данилову по поводу монархизма. Виктор Петрович, вполне обоснованно сослав-
шись на семнадцатый год, сказал о том, что крестьянство было республикански настроено.
Это бесспорно лишь отчасти: даже в XX веке крестьяне продолжали оставаться массовой
опорой для некоторых превращенных форм монархизма. Превращенных в том смысле, что
отношение к Ленину, а затем и к Сталину сущностно было монархическим. Что касается
Сталина, то это отношение вообще феноменально: ведь, казалось бы, социально-экономи-
ческая, политическая и правовая практика сталинизма по отношению к крестьянству мак-
симально должна была бы «освободить» деревню от монархических надежд. Но этого не
произошло. Так что явление антимонархизма образца 1917 г., одномерно воспринимаемое,
неизбежно приводит к заблуждению в понимании его сути. Да, в 1917 году крестьянство
вследствие того, что была дискредитирована историческая царская власть, персонифициро-
ванная в Николае II, республикански высказывалось вполне искренне, а потом на протяже-
нии 20-х гг. оно и пассивно, и активно, но все-таки было социальной массовой опорой боль-
шевистской диктатуры.
Приведенный пример характеризует явление «синкретизма» во времени. Но он имеет
измерение и в пространстве. Вот, в частности, мы постоянно оперируем понятием «кресть-
янство», забывая или же чисто ритуально ссылаясь на то, что это, мол, целый «космос», но
затем оперируем с ним уже как с чем-то нераздельным, монолитным. А в действительности
это мириады конкретных селений и там-то как раз синкретизм сознания максимально дает
о себе знать.Могу сослаться на опыт работы с источниками по началу XX века, по периоду
383
первой революции. Там можно наблюдать, как одни и те же крестьяне, в одних и тех же до-
кументах, если анализировать их на уровне Источниковой совокупности, высказывали тре-
бования, суждения, лозунги, диаметрально противоположные по своему политическому со-
держанию.
Второй вопрос, который я хотел бы в этой связи осветить. Владимир Александрович
говорил в своем докладе о такой характеристике крестьянской ментальности, как ее целост-
ность. Но нужно постоянно помнить, что это целостность особого свойства, целостность
синкретическая. Опыт нашего симпозиума говорит о том, что такие твердо существующие
в нашем сознании понятия, как крестьянство, национальный характер, — они именно проч-
ные, твердые, но вместе с тем и смутные.
В. В. БАБАШКИН — Я заметил, что участники подобных мероприятий часто задают
вопросы с единственной целью сравнить ответ со своим собственным вариантом — в луч-
шем случае, чтобы что-то для себя уточнить и добавить; в худшем, чтобы с раздражением
констатировать несовпадение. У меня сегодня в ряде случаев возникала потребность задать
вопрос, но у докладчиков и без меня хватало работы. Поэтому хочу коротко поделиться
своими соображениями по трем из этих незаданных вопросов.
Предмет моего особого интереса — что и в каком виде унаследовала на социально-ге-
нетическом уровне, на уровне менталитета огромного большинства населения, Россия со-
ветская от России царской. Поэтому в докладе, представленном сегодня В. П. Даниловым, я
с особым интересом читал о глубоко укорененной в менталитете российского крестьянства
обшинности, перешедшей в советское время, и о видении мира в логике «мы» и «они» как
одной из характерных черт общинной ментальности. Вопрос: в каких формах эта особен-
ность советских крестьян и горожан (в большинстве своем, вчерашних сельчан) находила
свое проявление в нашей послереволюционной истории? Не помогло ли это, скажем, ус-
пешному развертыванию в поздненэповский период пропагандистской кампании о непо-
средственной военной угрозе с Запада? Может быть и «железный занавес» опустился по
нашим границам очень органично — а ведь это неотъемлемое условие для установления то-
талитарного режима в стране (тоже, кстати, весьма согласного с общинным, соборным ми-
роощущением)? А если вспомнить описанные в литературе вспышки бессмысленной агрес-
сивности в российкой деревне, находившие выход в организованных массовых драках, не
проливает ли это свет в сочетании с общинным «мы-они» на то, с какой готовностью вспы-
хивала в городах в 30-е годы массовая ненависть к «врагам народа"? Наконец, не просуще-
ствовало ли благополучно это мировосприятие до наших дней? Вспомним, в каких терми-
нах совсем недавно рассуждали рядовые советские граждане о партийно-государственной
номенклатуре, а теперь очень часто говорят о номенклатуре демократической (мешая ее с
загадочным кланом нуворишей) — разве не «мы-они"? Вот только некоторые направления
размышлений, которые будит первый вопрос.
Вопрос второй у меня возник в связи с докладом Л. В. Милова, и он непосредственно
связан с первым: не является ли сложная система верований, поверий, обычаев и обрядов,
тесно связанная с сельской церковью и иногда называемая народной религией, важнейшей
формой классового самосознания русских крестьян-общинников, осознания ими своего
«мы"? Не затем ли, скажем, присутствует в этой религии черт, что только крестьянин или
возвращающийся в родную деревню с царской службы солдат может его обмануть, пере-
хитрить? Никто из «них» не может, а крестьянин может. Если это так, то стоит ли удив-
ляться, что советский крестьянин достаточно часто проявлял эту свою способность обма-
нуть «черта», забивая свою скотину, подлежащую коллективизации, поливая ночью кипят-
ком облагаемые налогом плодовые деревья на приусадебном участке — да мало ли? Сюда
примыкает еще одна догадка, в направлении которой интересно было бы поразмыслить:
384
«их» грамотность и образованность дается большим трудом, а крестьянская сметка и ухват-
ка дана ему природой и деревенскими университетами, и она лучше, добротнее (вспомним
любимый образ Иванушки-дурачка). Здесь мы сталкиваемся с одним из проявлений кри-
чаще двойственной, противоречивой крестьянской души, т. к хорошо известно, что кресть-
яне уважали образованных, испытывали даже какое-то благоговейное чувство перед ними
и в то же время в глубине души презирали их образованность. Не это ли качество крестьян-
ской ментальности облегчило в СССР широкую пропаганду парадоксального по своей сути
лозунга, что, мол «они» там, по ту сторону «железного занавеса», живут Бог знает как, а мы
здесь — по уму, в лучшем и передовом обществе планеты? И еще два слова о двойственно-
сти крестьянской души. В докладе Л. В. Милова есть поразившее меня наблюдение, что в
ней каким-то образом сочетаются хрестоматийное крестьянское трудолюбие и нерадивость
по формуле «и так сойдет». Это кажется невероятным, но аргументировано автором очень
убедительно. Если это так, то с одной стороны, это лишнее подтверждение крестьянской
практичности и приспособляемости; с другой стороны, это проливает некий дополнитель-
ный свет на некоторые хорошо известные особенности советских технологий, когда дорогая
импортная техника доводилась до ума кувалдой, жилец нового дома начинал с многочис-
ленных переделок сделанного строителями и т. п.
И третий мой вопрос связан с докладом Д. Филда. Доклад хорош, информативен и ис-
черпывает заявленную проблему но вот какой вопрос: есть ли какие-то существенные от-
личия в общей трактовке самого термина «социальная история» в России и на Западе (у
«нас» и у «вас»)? Надеюсь, у меня будет возможность позже обсудить этот вопрос с проф.
Филдом, но сейчас я хотел бы предостеречь присутствующих от одной очень опасной, с мо-
ей точки зрения, иллюзии — от иллюзии, что мы уже широко занимаемся тем, что на Запа-
де принято называть социальной историей. Чтобы долго не объясняться, приведу один при-
мер. Совсем недавно на одном международном семинаре западноевропейские коллеги
очень упорно предлагали нам поделиться своим опытом изучения и преподавания социаль-
ной истории. И нарвались на интересный вопрос историка партии (до недавнего прошлого
— теперь, как водится, заведующего кафедрой истории Отечества): о чем вы все время гово-
рите, история-то общества — как же она может быть не социальной? Хороший вопрос, но
широкие круги историков-соотечественников, даже если они станут отчаянно спорить с
этим, сильно проникнуты знаменитым «народ и партия — едины» (и истории их тождест-
венны). Поэтому я хотел бы закончить пожеланием, чтобы наше понимание социальной ис-
тории как можно скорее перекочевывало со страниц спецлитературы в учебники для сту-
дентов и школьников.
И. Н. СЛЕПНЕВ — Я с большим интересом ознакомился с докладом профессора С.
Хока, и поскольку мне близки проблемы, затронутые в нем, я позволю себе остановиться в
своем выступлении только на этом докладе. Хотя в докладе, казалось бы, прямо не решают-
ся вопросы, связанные с ментальностью, но в нем затрагиваются тенденции, имевшие место
во времени большой протяженности, используя термин Школы Анналов. Следовательно,
речь идет как раз о тех границах, в рамках которых формировалась ментальность.
Читая доклад, я попытался привлечь некоторые данные, которые профессор Хок ис-
пользует только косвенно, ссылаясь, например, на исследования А. С. Нифонтова об уро-
жайности в России во второй половине XIX века. На мой взгляд эти данные не менее по-
лезны, чем сведения об изменении продолжительности жизни.
Здесь несколько раз упоминалось о том, что неважно, что произрастает или что и в ка-
ком объеме собирается на полях, а самое главное — что окажется в желудке. Можно согла-
ситься с этим положением, но необходимо внести уточнения. Такая ситуация может быть
более характерна для Индии, где урожай собирается два раза в год, где в случае неурожая
385
на полях можно перейти на подножный корм. Но в случае с Россией необходимо внести
уточнения. Зимой в России важно не то, что находилось на полях, а то, что находится в за-
кромах. Есть в закромах, будет и на столе, говорили крестьяне. Поэтому, на мой взгляд,
данные о валовом сборе, о сборе зерна на душу населения, чрезвычайно важны.
За пореформенное сорокалетие, то есть с 1860 по 1900 гг. валовые сборы зерна на на-
дельных землях увеличились с 1,3 до 1,8, примерно на четверть, урожайность увеличилась
примерно на 30%, с 29 до 39 пудов.В то же время, сельское население увеличилось более,
чем на 64%, почти на 2/3. В пересчете на душу сокращение производства хлеба произошло
с 23, 7 пудов до 20, 8 пудов, т.е. основной продукт, производимый и потребляемый крестья-
нами, в расчете на душу населения сокращался. И казалось бы, можно вести речь о сущест-
вовании мальтузианского кризиса, о котором говорил профессор Хок. Но эти данные были
бы еще более полезными, если их проанализировать на погубернском уровне. И что же ока-
зывается в этом случае?
Рост валового сбора и урожаев происходил в России, несмотря на оставшиеся почти
неизменными площади зерновых. На первый взгляд, это должно свидетельствовать о пре-
обладании тенденций к интенсификации зернового производства в крестьянском хозяйст-
ве. Но такой вывод требует дополнительной проверки. Почему?Дело в том, что в России
было две тенденции. Несмотря на то, что в общем территория пашни не изменялась, проис-
ходило изменение пашни по отдельным районам. Можно выделить два основных региона:
район, в котором зерновые посевы сокращались, и район, в котором они расширялись. Эти
тенденции компенсировали друг друга, в итоге получался почти нулевой прирост.
Но сокращение пашни шло в районах старопашенных, где издавна формировалось яд-
ро российского государства, в то время, как не менее значительное увеличение происходи-
ло в районах юго-восточных, восточных и южных, то есть в районах нового земледелия.
Это, на мой взгляд, свидетельствует о том, что сокращение посевных площадей шло в ос-
новном за счет менее плодородных и малоудобных земель. В обороте оставались более пло-
дородные земли и они давали более высокие урожаи, в то время как в районах с расширяв-
шимися площадями включались в оборот более плодородные пашни, что также давало уве-
личение урожайности.
Как было отмечено, рост урожайности и валовых сборов не смогли уравновесить тен-
денцию к снижению среднедушевого производства зерна из-за более быстрого прироста на-
селения. Но снижение подушевых сборов происходило неповсеместно. Существовала тен-
денция к разделению зерновых районов на хлебонедостающие, к которым принадлежали
старопашенные западные, северные и центральные районы, где была большая урожайность,
и вторая группа — районы хлебоизбыточные, то есть южные, юго-восточные и восточные с
относительно низкой урожайностью и преобладанием экстенсивных способов ведения
сельского хозяйства. Т.е. происходил рост доли в товарном производстве зерна, производи-
мого крестьянскими хозяйствами, ведущими экстенсивное зерновое хозяйство и в большей
мере подверженными неблагоприятным природным условиям. Поэтому изменение при-
родных условий — засуха, градобитие, морозы, ранние и поздние холода — уменьшали уро-
жай и действовали потрясающе на всю российскую экономику.
Эти потрясения особенно ярко видны по колебаниям зернового экспорта России, ко-
торый, если представить его графиком, представлял целую цепь пиков и резких спадов.
Профессор Хок высказал сомнение в том, что высокий прирост населения не был вре-
ден для экономического развития, то есть рост населения не препятствовал экономическо-
му развитию. Действительно, исследованиями земских статистиков было выявлено, что
наиболее высокая урожайность, наиболее интенсивное сельскохозяйственное производство
велось в районах с наибольшей плотностью населения.Высокий рост населения обеспечи-
386
вал и потребности промышленности в рабочей силе, способствовал индустриальному раз-
витию России.
В устном выступлении профессора Хока была высказана мысль о том, что представле-
ния о массовой смертности являются необоснованными. Думаю, что это действительно так.
Данные статистики свидетельствуют, что в России происходил непрерывный рост населе-
ния. В работах А. М. Анфимова приводятся сведения о том, какое влияние оказал неуро-
жайный 1891 год на прирост населения в России. В 1892 г. в России зафиксирован прирост
населения, но темпы его замедлились, причем на весьма значительную цифру — 5,5%, 654
тыс.чел.
И в заключение. Мне кажется, что при характеристике уровня жизни нельзя исходить
только из показателей роста продолжительности жизни. Происходило снижение
производства зерна на душу населения. Но в то же время происходил и рост населения. Как
выйти из этой, казалось бы, неразрешимой ситуации? Необходимы сравнительные истори-
ческие исследования с другими странами и прежде всего со странами Западной Европы, где
также были неурожаи.
М. А. РАХМАТУЛИН — Должен сказать, что я не хотел выступать, поскольку счи-
таю, что реализовался в своих вопросах, на большую часть которых так и не получил ясного
и четкого ответа. Мне очень понравилось выступление В. Бабашкина, особенно его послед-
нее предостережение, чтобы у нас не создавалась иллюзия того, что мы вплотную присту-
пили к изучению социальной истории.
Я бы, пожалуй, предупредил собравшихся о второй опасности, которая, мне кажется,
нам грозит, — от новой идеологизированное™ подхода в изучении всех этих проблем под
новым термином «ментальность». К сожалению, ведь мы так для себя и не решили, что же
это такое. В перерыве я опросил семь человек, и не встретил ни одного совпадающего отве-
та в понимании этого термина. Более того, никто не мог сказать, есть ли различие и право-
мерно ли употребление двух понятий — «ментальность» и «менталитет».
Почему я говорю об опасности новой идеологизации? Дело в том, что одно время мы
упорно приписывали крестьянству наличие у него теоретически осознанного уровня созна-
ния, т.е. идеологии. (Из зала: при классовом подходе). Да, при классовом подходе. Потом
приглушенно, а потом все более смело начали говорить о социальной психологии, предпо-
лагающей мировосприятие крестьянина на эмоциональном уровне. Но это «нехорошо» по
отношению к русскому крестьянству, которое всегда «отличалось» от всех остальных кре-
стьян мира. Это — «особенность» нашего российского крестьянства. И вот здесь-то появля-
ется спасительный термин «ментальность», под которую мы подводим все позитивное, но
забываем, во-первых, о его общественной инертности, о косности его мышления, о его изо-
лированности от внешнего мира, о его упорном желании делить мир на «мы» и «они». А
еще более страшное — о его упорной приверженности к знаменитому нашему российскому
«авось» , что ведет к социальной пассивности. И здесь мне бы хотелось отметить колоссаль-
ную отрицательную роль православной церкви, две идеи которой — идея непротивления и
идея смирения — сыграли отрицательную роль в становлении гражданского общества в
России, в том числе и крестьянства.
Эти мои соображения, может быть, позволят откорректировать несколько идеализи-
рованный подход в обрисовке нашего российского крестьянства.
Теперь мне хотелось бы сказать о трех докладах. О докладе С. Хока я говорить не бу-
ду, поскольку его подробно разобрал предыдущий выступающий. Хочу только сказать, что
статья С. Хока будет предметом рассмотрения на редколлегии журнала «Отечественная ис-
тория». Я ее внимательно прочитал и могу отметить совершенно нетрадиционный для на-
шей историографии подход, оригинальность выводов, поэтому к этой статье у меня бес-
387
спорно положительное отношение, хотя в каких-то частностях, в том числе, скажем, с при-
ложением теории Мальтуса к российской действительности, я согласиться не могу. Мне ка-
жется, здесь автор не совсем пока убедителен. (А. П. Корелин: это статья спорная, очень
спорная, и этим-то как раз она и хороша...). Да, она спорная. Но здесь нет ничего плохого,
поскольку это способствует решению проблемы.
Теперь в отношении темы о голоде. Капитальное использование при исследовании та-
кого рода тем в качестве решающего аргумента материалов паремиографии, в том числе по-
словиц и поговорок, не совсем оправдано. Абсолютно правы те исследователи, которые ут-
верждают, что, обращаясь к пословицам и поговоркам, можно решить все, что угодно. Это
зависит только от субъективного выбора исследователя. Набор их таков, что на каждый по-
ложительный пример можно привести контрпример отрицательного характера. Поэтому
паремиографический материал в лучшем случае может служить иллюстрацией, либо нуж-
но найти такую методику анализа пословиц и поговорок, которая давала бы стопроцентную
уверенность в том, что они являются именно отражением уровня сознания крестьянства на
тот или иной период. Притом учтите, мы ведь в большинстве случаев не знаем времени воз-
никновения этих поговорок и пословиц. И потом мы не знаем, по какому поводу они созда-
вались, а ведь это существенно, без этого использовать их как исторический источник про-
сто, на мой взгляд, некорректно.
Теперь в отношении доклада Е. Н. Марасиновой. Во-первых, нужно отметить, что
очень хорошо, что есть такой руководитель (я имею в виду Л. В. Милова), который нам до-
полнительно разъясняет важность и сущностное значение такого рода доклада. Мы много
на эту тему говорили уже, но вот возникает такой вопрос. Вы все знаете, что дворянство
российское делилось на разные категории: было мелкопоместное дворянство, было средне-
поместное, было крупное и была элита. Смотрите, анализируются письма 40 представите-
лей элиты, не смешивайте с крупным вотчинным дворянством, которое было в провинции,
основная часть дворянства была сосредоточена в провинции. Я целиком могу согласиться с
большинством выводов докладчика, если будет одно сущностное ограничение: все сказан-
ное относится только лишь к элите дворянства, приближенного к двору. Применительно
только к этому слою дворянства можно говорить о конкурентной борьбе среди дворянства
в целом. Ну, скажите, какая может быть конкурентная борьба между дворянами в далекой
Пензенской или Тамбовской губернии и находившимися в двух наших столицах? Мне ка-
жется, что все это требует уточнения.
388
15 ИЮНЯ 1994 г.
ДЕНЬВТОРОЙ
Утреннее заседание.
Председательствует В. П. ДАНИЛОВ.
Обсуждение доклада Т.Эммонса (США)«Проблемы социальной интеграции
(“Слияние сословий" в русском земстве)>>
В. П. ДАНИЛОВ — Попытки создания всесословного земства в начале XX века были
уже запоздалыми. А в 70—80-х годах, когда начиналось создание земской организации, бы-
ла еще возможность преодолеть глубокое противостояние, или это было изначально невоз-
можно в силу противоположности ментальности крестьянской и удивительно эгоистичной
и не умной ментальности господствующих классов России?
Т. ЭММОНС — В докладе я привожу размышления Александра Корнилова об убий-
стве Александра II, свидетелем которого он чуть не стал, будучи тогда студентом Петер-
бургского университета.Он считал, когда писал свои мемуары в конце 1917 — начале 1918
гг., что если бы не было убийства царя, то проекты Лорис-Меликова в области крестьянско-
го вопроса и земского самоуправления осуществились бы, и земское самоуправление полу-
чило бы нужный фундамент в форме мелких земских единиц для процесса социальной ин-
теграции.Он считал, что тогда это было еще не поздно.
В. П. ДАНИЛОВ — Само суждение Корнилова — хорошее подтверждение того, что и
здесь представители интеллигенции оказались слишком недалекими и слишком эгоистич-
ными, чтобы судьбу такой страны решать в зависимости от этого злосчастного покушения.
Т. ЭММОНС — Об этом можно, конечно, поспорить, но то, что было поздно в начале
века, т.е. накануне 1 Мировой войны, это точно. Интересно просто, что хорошо информиро-
ванный современник был того же мнения.
И. Н. СЛЕПНЕВ — Насколько была эффективна земская медицина и санитария, спо-
собствовала ли она уменьшению смертности среди населения?
Т.ЭММОНС — Я не специалист по этой части и больше того, что было сказано при
обсуждении вчера, я не могу добавить.
Ю. Г. АЛЕКСАНДРОВ — В свете Вашего опыта изучения земских органов как со-
словных институтов, как Вы оценили бы перспективы того движения, которое наметилось
сейчас в России по возрождению института земства?
Т. ЭММОНС — О современном движении я очень мало знаю, я слышал, конечно, об
этом. Насколько можно соединить в каком-то смысле, хотя бы культурном, земское про-
шлое и современные нужды, я представления не имею.
Л. А. ТУЛЬЦЕВА — Сейчас были противопоставлены культура дворянская и культу-
ра крестьянская. Мне кажется, была все-таки существенная разница между культурой дво-
рян городских и дворян сельских. Быт в плане ментальном, на очень тонком уровне нацио-
нального самосознания, сельских дворян мало отличался от крестьянского быта.
Т. ЭММОНС — Во-первых, конечно, в рамках такого доклада или, даже можно ска-
зать, тезисов доклада, тенденция к абсолютизации неизбежна. И, во-вторых, я в докладе
сказал, что в
389
глазах крестьян, в масштабе всей страны, городская, дворянская, официальная куль-
туры, — это все одно. Дворянская культура — это не что-то отдельное от городской культу-
ры, от городского быта и мира.
В. В. БАБАШКИН — Я впервые встретил такую трактовку сталинской политики как
социальная интеграция. Какую, с Вашей точки зрения роль в этой социальной интеграции
сыграла та гигантская мясорубка, которая перемолола большинство представителей город-
ских сословий?
И вторая часть вопроса: как Вы рассматриваете в этой общей связи социальную инте-
грацию, которая складывалась во время сталинского правления?
Т. ЭММОНС — Вы, конечно, правы. Надо было сказать, что проблема двух культур
была не снята, а завершена, я бы сказал, в 30-е годы. Этот процесс начался даже до револю-
ции, зашел далеко во время революции и гражданской войны. Это процесс длительный, ко-
нечно, но завершение он получил как раз в связи с огромными перетасовками 30-х годов.
Л. Г. ЗАХАРОВА — Какую роль сыграло в истории земства консервативное направ-
ление правительственной политики, пересмотр реформ, ставка на контрреформы?
Насколько в политике правительства учитывалось настроение крестьянства, его ми-
роощущение, то, что мы сейчас называем менталитетом?
Т. ЭММОНС — Ответить на второй вопрос Ларисы Георгиевны я сейчас не способен.
У меня мало фактов. Мне кажется, что правительство мало обращало внимания на эту сто-
рону крестьянской деятельности. В каком-то смысле подтверждением этого является книга
американского историка Вчисла и две книги Джорджа Ени о крестьянской политике пра-
вительства. Что касается роли правительственной политики в отношении тех структур, ко-
торые были оставлены в преобразованном виде реформой, роль государства была огромна,
особенно начиная с 1881 г. Государство активно защищало общину вплоть до 1905 года.
Это была официальная политика, связанная с идеей народной монархии. И эта идея просу-
ществовала в верхах государства до выборов в I Думу, которые были для представителей
этой политики большим разочарованием, когда крестьяне голосовали не за консерваторов,
а за оппозицию. Тогда произошло разрушение этой политики народной монархии.
Обсуждение доклада В. Л. Дьячкова, С. А. Есикова, В. В. Канищева, Л. Г. Протасова
«Крестьяне и власть. (Опыт регионального изучения.)»
Д. ФИЛД — В тексте доклада есть материал о том, как после 1917-го года в процессе
«черного передела» тамбовские общины легко справлялись с распределением помещичьих
земель. Это интересное наблюдение, потому что в других районах отмечается очень острая
борьба не только внутри общины, но в основном между коренными крестьянами и, напри-
мер, бывшими солдатами, бывшими отходниками. И такая же борьба, даже еще более ост-
рая, шла между соседними общинами, потому что не было ясно, какая община имела право
на земли вчерашнего помещика. Как оказалось, что тамбовцы так легко справлялись с этой
задачей?
С. А. ЕСИКОВ — Определенную роль сыграло распоряжение от 13 сентября 1917 го-
да, когда на учет брались помещичьи имения и организовывалась их охрана, хотя не обош-
лось без погромных движений. И борьба до весны 1918 г. была не очень жесткой в Тамбов-
ской деревне, все начинается с весны-лета 1918 г.
В. П. ДАНИЛОВ — У меня вопрос в связи со вчерашним спором о крушении наивно-
го монархизма в крестьянском менталитете в эпоху революции. Насколько прочно произо-
шел крах этого наивного монархизма, утвердились республиканские представления в кре-
390
стьянской среде? Как Вы смотрите на личность Антонова в период его наибольшего взлета,
когда он оказался вождем крестьянского восстания, охватившего огромные территории?
С.А.ЕСИКОВ — К этому времени уже не было крестьянского монархизма. Если гово-
рить о вождях, взять того же Антонова, сам он не был крестьянином.
Если говорить о их программе, в Вашем вчерашнем докладе было о том, что равенство
предоставляется всем, кроме Романовых. Судя по восстаниям 1918-1919 г., тем, что пред-
шествовали Антонову, то сами крестьяне (судя по тамбовским материалам) не поднимали
таких монархических выступлений.Если и были такие факты, то это под чьим-то влиянием.
В. П. ДАНИЛОВ — Это были определенные республиканские демократические пози-
ции?
С. А. ЕСИКОВ - Да.
И. Е. ВОЛКОВ — В письменном тексте Вашего доклада указывается, что коллективи-
зация деревни Вашего региона была осуществлена, наряду с прочими методами, путем ор-
ганизации голода. Как голод мог оказать свое воздействие на коллективизацию? Этот ме-
тод коллективизации Ваша группа считает особенностью Вашего региона, или он в то же
время осуществлялся и повсеместно?
С. А. ЕСИКОВ — В докладе об этом нет. Но мы считаем, что это был общесоветский
метод. А если говорить о голоде, то он был и в Тамбовской губернии и во всем Центрально-
черноземном районе, но коснулся их в меньшей степени, чем ближайшие территории.
Можно, наверное, говорить о второстепенной роли голода.
Обсуждение доклада М. А. Безнина и Т. М. Димони
«Крестьянство и власть в России в конце 1930—1950-е годы»
Л. А.ТУЛВЦЕВА — Совпадало ли количество населения, отправлявшего религиоз-
ные праздники, с численностью прихода?
Т. М. ДИМОНИ — Таких подсчетов, к сожалению, нами не проводилось.
В. Л. ДЬЯЧКОВ — Можно ли считать, что это было крестьянство? Я полагаю, что у
нас к этому времени уже не было крестьянства. Это был сельскохозяйственный срез насе-
ления.
Т. М. ДИМОНИ — В этот период, по нашему убеждению, крестьянство существова-
ло. Сохранялся способ хозяйствования на земле и связанный с ним традиционный уклад
жизни.
В. П. ДАНИЛОВ _ В данном случае вопрос был не по теме доклада. И его лучше ста-
вить в выступлении на обсуждении.
Ю. Г. АЛЕКСАНДРОВ — У Вас в докладе сказано, что процесс паспортизации кре-
стьянства завершился в 1974 году. У нас в сознании закрепилось, что паспортизация кре-
стьянства связана с периодом Хрущева. Не могли бы Вы подробнее рассказать, как шел
этот процесс.
В. П. ДАНИЛОВ — Это заблуждение. Паспортизация началась только после Хруще-
ва, в 1966 году.
Т. М. ДИМОНИ — Ограничения существовали и после 1966 года. Новая паспортная
система была принята в 1974 году. По ней все правовые ограничения были сняты.
Ю. Г. АЛЕКСАНДРОВ — А после 1964 года либерализация шла в каком направле-
нии? Какие шаги были предприняты?
Т. М. ДИМОНИ — В моментах снятия фактических ограничений.
391
И. Е. ЗЕЛЕНИН — Когда Вы говорите о различных формах протеста крестьян, ак-
тивной и пассивной, учитываете ли Вы результаты протеста? Может быть пассивный про-
тест, а он имеет очень большой результат.
И второй вопрос. У меня сложилось впечатление, что Вы охватываете период с конца
30-х годов до середины 60-х. Насколько это правильно? Ведь там можно выделить ряд эта-
пов. Там и период Великой Отечественной войны, о чем не говорится.
Т. М. ДИМОНИ — Мы старались отметить общие черты системы «Крестьянство и
власть». В 30-50-е годы XX века она менялась мало. Деление протеста на активный и пас-
сивный достаточно условно. Чисто крестьянским протестом, без сомнения, является пас-
сивный протест. Он, в первую очередь, и давал результаты. В частности, именно он вызвал
реформы 1950-х годов.
Обсуждение доклада Ю. П. Бокарева
«Бунт и смирение. Крестьянский менталитет
и его роль в крестьянском движении»
Д. ФИЛД — У меня очень общий вопрос. Чье мнение Вы стараетесь опровергнуть?
На вчерашнем нашем заседании пензенский коллега Кондрашин мимоходом отметил хит-
рость крестьян как общее свойство. И я не видел никакого проявления опровержения в за-
ле. Источники с «Повести временных лет» говорят, что иногда крестьяне бунтуют и иногда
они смиряются. Я прошу пояснить Вашу таблицу, где идет корреляция между урожаем и
количеством волнений в данном году. Урожай данного года собирается в октябре, а прояв-
ляется в количестве крестьянских волнений за целый год? Кто-то даже высказал мнение,
что крестьяне бунтовали в ожидании неурожая. Я не понимаю Вашу цель.
Ю. П. БОКАРЕВ — Ну, тут не один вопрос, а с десяток. Главный вопрос такой: зачем
я написал этот доклад, поскольку все эти положения, высказанные мною, в той или иной
мере высказывались уже Скажем, коллега Кондрашин говорил о хитрости крестьянина.
Но одно дело — хитрость, а другое — неадекватность восприятия действительности, когда
крестьянин реагирует совершенно неожиданным образом. Это известная тютчевская фраза
«умом Россию не понять».
Речь идет именно о неадекватности поведения крестьянина и о причинах, которые по-
зволяют ее объяснить. В историографии, я повторяю, высказывались только две точки зре-
ния. Первая о том, что крестьянин — бунтарь, он постоянно воюет против самодержавия.
Доклады сегодняшнего дня указывают на четкую направленность крестьянских бунтов
против, скажем, советской власти, против усиления царского гнета. Но корреляция-то как
раз этого и не показывает.
Второе. Есть большая группа исследователей, которая вообще считает, что крестья-
нин — это очень мирный человек, который руководствуется учением Христа и поэтому
смиряется с любым положением. Но и это, оказывается, не так. Крестьянские вспышки,
крестьянские волнения иногда проявляются неожиданно, и только в марксистской исто-
риографии мы находим попытки притянуть «за уши» эти выступления к каким-то ухудше-
ниям социального положения крестьян.
Что касается урожаев. Да, урожай, конечно, собирается осенью. В России это сен-
тябрь-октябрь. Но и крестьянские волнения в основном приходятся на осень. Виды на уро-
жай определяются уже.с мая. Главная-то моя задача не столько показать связь с урожайно-
стью, сколько показать связь этих голодных бунтов с какими-то привходящими события-
ми. Скажем, крестьяне обвиняют кого-то в сокрытии хлеба или поджоге и т. д.
392
Л. В. МИЛОВ — Вы начинаете с процедуры корреляции вариационного ряда на уро-
жайность и числа волнений. Известно, что существует два типа показателей. Один тип это
так называемые интенсивные показатели и другой тип — экстенсивные показатели. В дан-
ном случае, как же Вы расцениваете количество крестьянских движений:по степени накала,
размаха? Это же совершенно разные движения. Как их можно объединить в один ряд? И
потом еще коррелировать с урожайностью, которая вообще представляет собой сугубо при-
близительный ряд. Это вообще не корректно, на мой взгляд.
Ю. П. БОКАРЕВ — Попробуем оправдаться. Мои данные об урожайности базирова-
лись на исследовании, проведенном Географическим институтом Академии наук в 1981 го-
ду. Они собрали всю статистику и проверяли урожайность с помощью спектрального ана-
лиза по различным регионам. Это, пожалуй, лучшее, что у нас есть по статистике урожаев.
Крестьянские выступления действительно различались по накалу. Низкий коэффициент
урожайности показывает просто широкое распространение охваченных неурожаем местно-
стей. И большое количество выступлений это тоже показатель экстенсивности, т.е. он пока-
зывает, насколько широко по местности распространены эти выступления. На самом деле
речь идет о сравнении двух экстенсивных показателей.
И. Н. СЛЕПНЕВ — Существовала ли зависимость между государственными репрес-
сиями и крестьянскими движениями?
Ю. П. БОКАРЕВ — Да, существовала. Но респрессии не провоцировали выступле-
ния, а были ответом на них, следовали как форма усмирения бунта.
И. Н. СЛЕПНЕВ — А как это действовало на крестьян окружающих деревень?
Ю. П. БОКАРЕВ — По-разному. Иногда это приводило к замирению, иногда нельзя
было остановить выступления с помощью репрессий. Царизм не обладал очень гибкой так-
тикой в отношении к подавлению крестьянских выступлений.
И. Е. ЗЕЛЕНИН — Я знаю, что Вы профессионально занимались крестьянами 20-х—
30-х гт. Как эту Вашу конструкцию можно применить к этому периоду?
И второй вопрос — меня очень шокировала одна формулировка Вашего доклада. Вы
сейчас несколько смягчили ее. Получается, что 70-летние старания марксистской, да и не
только марксистской историографии объяснить крестьянские выступления в России ухуд-
шением положения крестьян являются ничем иным, как притягиванием теорий с Запада.
Ю. П. БОКАРЕВ — Можно просто по Дружинину проследить, что именно
притягивались некие факты, с тем, чтобы объяснить данное выступление, и это
присутствует в очень многих наших работах. Тут, я думаю, и спорить-то не о чем.
Что касается первого вопроса о применимости к 20-м годам, то я уже привел очень по-
казательную цитату из Зощенко. Но есть и другие работы, где описывается, как выбирались
председатели. Крестьян просто заставляли слушать письменное слово, а они не могли вос-
принимать эту речь. Потом им говорят: поднимите руки! Они поднимали руки — выбирал-
ся председатель... Тут есть определенные моменты как бы приведения большевиками кре-
стьян к покорности путем поднятия рук, смысл которого им был вообще непонятен.
В. П. ДАНИЛОВ — Во-первых, я думаю, что поскольку автор в конце концов закон-
чил утверждением, что все были правы, постольку нет предмета для спора. Во-вторых, если
вспоминать Тютчева, то подлинное звучание этой строки несколько иное:"умом Россию не
обнять», а не «не понять». В отличие от России крестьянские движения умом обнять мож-
но, а значит, можно и понять. И при вполне естественном разбросе причин, поводов, харак-
тера, продолжительности, массовости и т. д. выясняется тенденция в крестьянском движе-
нии, которая почему-то соответствует определенному направлению социально-экономиче-
ского развития. И почему-то само это социально-экономическое развитие страны, оказыва-
393
ется, находится в определенной корреляции с направлением общественных движений в це-
лом, в том числе и самых несообразных — крестьянских выступлений.
Обсуждение доклада Л. Т. Сенчаковой «Приговоры и наказы 1905—1907 гг. как зеркало
крестьянского менталитета "
В. В.КАНИЩЕВ — Вы сказали, что крестьяне первыми включились в революцион-
ную борьбу. А можно ли считать бунтарские выступления крестьян революционными? И
могут ли крестьяне инициировать выступления общественно-национального характера?
Л. Т. СЕНЧАКОВА — Ну, второе, может быть, они и не могут, но, тем не менее, мы
знаем, что XX век вошел в историю с 1902 года с этих крестьянских бунтов. Они начали то,
что эхом потом разнеслось по всей стране и по всему миру.
Т. ЭММОНС — Вы пишете о том, что конкретная история создания наказов и приго-
воров нуждается в разработке. Не считаете ли Вы, что в этом самом зеркале, особенно когда
речь идет о политических и юридических требованиях, отражено лицо не столько крестьян-
ское, сколько интеллигентское?
Л. Т. СЕНЧАКОВА — Крестьяне того времени жили без радио и без телевидения. Но
у них были газеты, которые они очень активно читали, хотя и были в основном неграмот-
ными. У меня есть сведения, да и сами помещики писали, что, к сожалению, крестьяне чи-
тают только «красные» газеты. Такой термин был, мы говорим сейчас о 1905-1907 гг.
И были, конечно, агитаторы самых разных политических партий и организаций, как
левых, так и правых. Поэтому, что касается крестьянства даже в самых глухих местах, они.
также как и современное население, очень быстро осваивали современные им термины, та-
кие как «отчуждение», «конфискация» и пр. «Свобода слова», «свобода печати» уже входи-
ли в сознание и в менталитет населения. В приговорах все это есть. И это не противоречило
крестьянскому мышлению. Почему? Потому что крестьяне никогда не подписывали те
приговоры, в которых было что-то уж совсем им непонятное. Им важно было, чтобы в при-
говоре было то, что они хотят. И эти политические требования были им близки.
Т. ЭММОНС — Но формулировка требований получается почти стандартной?
Л. Т. СЕНЧАКОВА — Совершенно правильно. Эти требования спускались сверху, но
очень хорошо усваивались «низами». Это была потребность времени.
С. ХОК — А Вы можете представить такой приговор: «Дорогой батюшка-царь! У нас
все идет хорошо». Были такие? Вы ведь не знаете, при каких условиях была написана та
или иная челобитная, приговор. И если Школа Анналов нам что-то дала, то это, что таки-
истории невозможно написать. Это не история и это не научно.
Л. Т. СЕНЧАКОВА — Конечно, были и такие обращения. В Центральном историче-
ском архиве имеется три папки так называемых верноподданических приговоров. По Цен-
тральной России их примерно 30—40. Да, крестьяне обращаются в них к царю: «У нас вс*
хорошо. Спасибо тебе, царь-батюшка, мы всем довольны. И вообще, надо гнать и истреб-
лять этих крамольников, которые ходят по нашим деревням.» Но эти верноподданически-
приговоры подписаны: крестьяне-прихожане, или от имени крестьян подписаны каким-ли-
бо официальным лицом, не старостой, а гораздо выше, чуть-ли не губернатором. В мой ана
лиз они не входят как не совсем соответствующие действительности — ввиду узости их с
держания и сомнительности авторства.
Что касается конкретных условий принятия приговоров, то, действительно они очень
мало известны, хотя в некоторых случаях есть и такая информация.
Б. МИЛЛЕР — Как Вы считаете, появление такого выражения, как «Отечество» яв-
ляется риторическим приемом, или же это отражает подлинное чувство патриотизма
394
стороны крестьян? Насколько было распространено это чувство или же это является ло-
кальным явлением?
Л. Т. СЕНЧАКОВА — «На пользу себе и своему дорогому Отечеству», да? Во многих
приговорах они пишут, что то, что они предлагают необходимо для процветания и благо-
денствия Родины.
В. П. ДАНИЛОВ — Это было время общественного подъема. И то, что кому-то каза-
лось выспренним и нелепым в более позднее время, тогда было возможно.
К. Ф. ШАЦИЛЛО — Вас не смущает то обстоятельство, что в конце 1905 года туль-
ское дворянское губернское собрание обратилось к царю с аналогичной просьбой: «Царь-
батюшка, возьми часть нашей земли и отдай крестьянам. Пусть они сами ею владеют?» В
переговорах с Милюковым Трепов заявил: «Я сам помещик, но я готов отказаться от части
земли». Можно ли на основании приговоров крестьянских, когда даже сами помещики про-
сили часть земли взять, делать какие-то широкие выводы?
Л. Т. СЕНЧАКОВА — Меня это нисколько не смущает, потому что если бы было по-
больше таких умных помещиков-дворян, может быть, не было бы и всего последующего —
революции 17-го года и т. д.
В. П. ДАНИЛОВ — С этим приходится согласиться. Мне кажется, что конец прошло-
го века — начало этого века показали удивительную роковую неспособность правящего
класса и правящей элиты понять элементарные вещи. В воспоминаниях Бьюкенена о Фев-
ральской революции есть описание первого дня. Первое сообщение о революции. У него
прием, на котором оказавшиеся там представители высшего аристократического слоя Рос-
сии говорят — «А что будет с моими землями?» Это первый вопрос. И это свидетельство не
эсера. Это свидетельство Бьюкенена!
Обсуждение доклада
О. Г. Буховца «Менталитет и социальное поведение крестьян»
Т. ЭММОНС — Интересно послушать Ваши выводы в связи с выводами предыдуще-
го докладчика. Они параллельные в смысле того, что настоящие крестьянские движения
мало имели отношения к влиянию интеллигенции. Не считаете ли Вы возможным, что те
документы, о которых говорила Л. Т. Сенчакова, вышли именно из тех районов, которых
велась пропаганда и агитация? Тогда выводы будут выглядеть совершенно иначе.
О. Г. БУХОВЕЦ — Вопрос требует мобилизации данных, с одной стороны, по селени-
ям-участникам крестьянского движения, а, с другой, по селениям, которые посылали при-
говоры и наказы. Такое исследование, результаты которого были изложены в серии публи-
каций, я провел в свое время на материалах Воронежской и Самарской губерний. По этим
двум крупнейшим губерниям можно сказать точно, что селения, которые принимали на
своих сходах политические приговоры и наказы, оказались вместе с тем «причастными к
настоящему движению». Более того по всем параметрам они являлись лидерами крестьян-
ского движения в своих регионах. Что есть абстракция «крестьянское движение?» Мы при-
выкли работать с этой дефиницией как с чем-то недифференцированным и вневременным,
без четких границ во времени и в пространстве. Чтобы проиллюстрировать, что это такое, я
сравнил именной состав селений, которые участвовали в беспорядках в период реакции
1907—1910 гг. и, по существующей в нашей историографии традиции, в годы нового рево-
люционного «подъема» (для деревни он именно «так называемый»). Оказалось, что лишь
менее 4% из этих 940 селений участвовали в беспорядках в оба периода. Для 1905—1907 гг.
я такую работу не делал, однако этот опыт дает мне чувство уверенности в том, что и там со-
став будет другим. Но вопрос в том, вернулось ли крестьянское движение после 1905—1907
395
гг. вновь к мотивационному «самообеспечению»? Нет, я бы так не сказал. Идейно-полити-
ческое «послание» революционной и либерально-оппозиционной интеллигенции, «приня-
тое» значительной частью российской деревни в ходе первой революции, отнюдь не кануло
затем бесследно в «топи» крестьянского сознания. Просто, не будучи вполне органичным
для воспринимающей среды, оно («послание») в постреволюционной действительности ес-
тественно переместилось из «активной зоны» сознания в «запасники». Но при определен-
ном градусе социальной и политической напряженности действительно происходит то, что
я охарактеризовал словами Струве. И оно произошло. В отличие от Ларисы Тимофеевны я
считаю, что это действительно крестьянское, но крестьянское с авторством дуалистичным.
Приговоры и наказы источник, конечно же, крестьянско-интеллигентский. Он, безусловно,
отражает ментальность в тех условиях, когда деревня получила эту прививку и она ее при-
няла.
Э. ВЕРНЕР — Было 940 селений, которые участвовали в этом движении. А какую
часть составляли эти селения в исследуемом Вами районе?
О. Г. БУХОВЕЦ — Это составит около 2% всех населенных пунктов Западного края,
т. е. белорусских губерний. Специальное исследование показало, что это очень крупные се-
ления.
В. П. ДАНИЛОВ — Скажите все же правду. Западный край — район мелких поселе-
ний, где гнездовое расположение населения: в центре большое селение, к которому тянутся
многие мелкие, поэтому подсчет такого рода — 2% от общего числа — ни о чем не говорит.
О. Г. БУХОВЕЦ — Я на этом и не настаиваю. Просто коль есть такая необходимость,
то я об этом и говорю. А вообще это были крупные селения, около 5% сельского населения
было сосредоточено вот в этих двух процентах.
В. П. ДАНИЛОВ — Особенно учитывая, что это западный район, что это не в районе
основных крестьянских выступлений. Учитывая, что, допустим, взрыв 1902 года не ожи-
дался и не готовился ни одной революционной силой, был абсолютно неожиданным как
для охранки, так и для большевиков, так и для эсеров и т. д.
Подтвердить вывод Струве на таком материале — это у Вас не получается. Вы в дан-
ном случае противоречите не Ларисе Тимофеевне, а тому фактическому материалу, кото-
рый у Вас есть.
О. Г. БУХОВЕЦ — Виктор Петрович как бы указал на нерепрезентативность Запад-
ного края. Но применительно к этому периоду он как раз репрезентативен. (В. П. Данилов:
меньше всего я об этом говорил). Есть сопоставимые данные, опубликованные в «Хронике
крестьянского движения», из которых следует, что в белорусских губерниях уровень кре-
стьянского движения намного выше среднего по Европейской России. Я считаю, что они
все-таки репрезентируют крестьянское движение тем более, что сам регион очень не ма-
ленький. Это 7 с лишним миллионов крестьянского населения.
Л. Г. ЗАХАРОВА — Вы говорите, что никто, в том числе и большевики, не прогнози-
ровали взрыва 1902 года. Не спорю. Но не могу не сказать, что в 1860 году, накануне отме-
ны крепостного права, в пору такой еще либеральной весны, этот взрыв прогнозировался
на основе ознакомления с настроениями, представлениями, менталитетом российского кре-
стьянского Центра. Летом 1860 г. А. В. Головнин (будущий с 1862 г. либеральный министр
народного просвещения) по поручению вел.кн. Константина Николаевича совершил поезд-
ку по центральным русским губерниям с целью ознакомиться с настроениями крестьянст-
ва. В письме к кн. А.И.Барятинскому он писал: «Если Александр II и правительство к отме-
не крепостного права не добавят разумную социальную политику, ...то взрыв будет неизбе-
жен.Он будет неизбежен не при сыне Александра И, еще хватит заряда реформ и отмены
крепостного права, но те младенцы, которые копаются в грязи, они, выращенные под влия-
396
нием своих молодых ныне отцов, они поймут, что их обманули этой несправедливой соци-
альной политикой и внук нынешнего царя (т.е. Николай II) увидит взрыв, который потря-
сет Россию».
В. П. ДАНИЛОВ — Вы говорите о самом существенном в этой проблеме и о том, что
действительно вызвало и эти пророчества.
Обсуждение доклада И. Е. Козновой «Историческая память русского крестьянства о
преобразованиях деревни в XX веке»
В. П. ДАНИЛОВ — Как отразились, если говорить о XX веке, в историчекой памяти
эти страшные реформы, имя Столыпина, революция 1917 года, коллективизация, Никита
Хрущев?
И. Е. КОЗНОВА — Крестьянство прежде всего вспоминает те времена, когда нано-
сился удар по его индивидуальному семейному хозяйству. Правда, некоторые изменения
восприятия присутствуют и, может быть, это симптоматично. Столыпинская реформа вос-
принимается определенной частью крестьянства, очень небольшой, той, что сейчас называ-
ется фермерством, и то не всеми, как время, когда была дана возможность работать, время
для инициативных. Что же касается позднейшего периода, то весь советский период оцени-
вается именно с позиций своего индивидуального хозяйства потери его, коль скоро оно,
хоть и не в полной мере, но хотя бы частично заняло место в формировании, сохранении
крестьянского образа жизни. И в этом смысле хрущевские реформы оцениваются негатив-
но.
В. П. ДАНИЛОВ — Память о Столыпине — это действительно историческая память
крестьянина или это всего навсего навеяно выступлениями Н. Шмелева по телевидению и
т.д.?
И. Е. КОЗНОВА — Я думаю, что в большей степени она навеяна внешними обстоя-
тельствами. Тем не менее эти внешние факторы в ряде случаев имеют и внутреннюю осно-
ву. Для крестьян, которые сейчас начали или готовы самостоятельно хозяйствовать, харак-
терен интерес к судьбе своих предков, особенно ко времени их единоличества. Тогда воспо-
минания могут доводиться и до столыпинского времени. Но сильнее все же оказывается не
индивидуальная, а коллективная память крестьян. Все-таки они сформированы колхозно-
совхозной системой. Поэтому столыпинское время вспоминается как время разрушения
общины (для современного крестьянина община — синоним коллектива), а именно общин-
ный мир защищал интересы крестьянства.
Ю. Г. АЛЕКСАНДРОВ — У Вас в докладе есть фраза, что сознание современных кре-
стьян представляет синтез традиционной крестьянской этики выживания с коллективизи-
рованным сознанием советской эпохи. И чуть выше написано, что крестьяне превратились
во многом в наемных рабочих с наделом. Этот коллективизированный элемент обществен-
ного сознания — сознание крестьянское или сознание пролетарское?
И. Е. КОЗНОВА — Я думаю, что коллективизированное сознание в этом смысле, на-
верное, не крестьянское. Это сознание, определяемое работой крестьянина в крупном обще-
ственном хозяйстве. Все-таки крестьянин ориентирован на индивидуальное хозяйство и че-
рез него потом выходит на коллектив.
АНТОНОВА — Через какой механизм эта память передается последующим поколе-
ниям крестьян?
И. Е. КОЗНОВА — Надо сказать, что данная тема — только в начале освоения иссле-
дователями. До революции и в первое послеоктябрьское десятилетие, когда крестьянство
было представлено во всем многообразии своих типов, существование семьи и общины в их
397
взаимодействии укрепляло и инициировало передачу традиций, всего накопленного опыта.
Это и устные предания, обычаи, обряды, охватывающие весь крестьянский жизненный
цикл и все формы крестьянских общностей и отношений в них. В более позднее время по-
являются письма крестьян, воспоминания. Уже отмечалась в других выступлениях уни-
кальность такого источника, как наказы. По всем этим документам возможно сконструиро-
вать процесс, иное дело, что властью крестьянству сверху навязывалась другая память.
В. В. КОНДРАШИН — Какие источники Вы считаете адекватными, объективно от-
ражающими историческую память? Считаете ли Вы, что на основании фольклора можно
получить представление об исторической памяти?
И. Е. КОЗНОВА — Я думаю, что любой источник, взятый в отрыве от других доку-
ментов, может сыграть злую роль. Возможно, фольклор скорее и полнее, чем письменные
источники, отразит некоторые устойчивые компоненты исторической памяти. Все эти ис-
точники помогут нам осмыслить такой феномен, как историческая память крестьянства.
Возможно, существует скепсис в отношении наполненности исторической памяти со-
временного крестьянства и его возможности сохранить эту память. Отчасти это обоснован-
но, поскольку все же нарушена традиция ее передачи, действие совершенно новых форм —
государственных, образовательных и других оказывается сильным. Видимо, вообще в тех-
нический век потребность в исторической памяти способна ослабнуть. В чем и какой опыт
отцов может помочь детям? Тем не менее, знакомство с современной деревней дает основа-
ние утверждать, что настроение востребованности исторической памяти существует. Если
будет формироваться слой крестьянства, способный к воспроизведению крестьянского об-
раза жизни, она будет развиваться тоже.
Э. ВЕРНЕР — Вам не кажется, что историческая память представляет собой изменчи-
вую категорию? В ней присутствует прагматический элемент, и именно поэтому она посто-
янно перестраивается.
И. Е. КОЗНОВА — Я с Вами согласна. Хотя скорее можно говорить, что существуют
разные пласты исторической памяти, более устойчивые и более подверженные изменению
Возможно, в большей степени это присуще городскому человеку. Но традиционная кресть-
янская память также подвержена изменениям, и современная история об этом свидетельст-
вует, но тем не менее она не развивается столь быстро, как нам может казаться. Наша зада-
ча проследить, насколько меняется историческая память, что в ней оказывается тем не ме-
нее стабильным, а что подвергается динамике, изменению или полностью уходит.
В. П. ДАНИЛОВ — К сожалению, она меняется иногда конъюнктурно.
О. Ю. ЯХШИЯН — Как долго конкретный крестьянин помнил своих предков? Было
ли противопоставление индивидуальной истории, фамильной истории — истории общно-
сти?
И. Е. КОЗНОВА — Современное крестьянство не в такой степени, как нам, возможнс
представляется или хотелось бы помнит своих предков. Несколько поколений, включг
прадедушку. Что касается источников более отдаленного времени, я не настолько знакома
ними, чтобы делать окончательные выводы. Есть интересные сообщения в обследованиях
крестьянской общины, которое предпринималось в 80-е годы прошлого века Вольным эко-
номическим обществом.
В. П. ДАНИЛОВ — Я могу дополнить этот ответ по результатам социологических
следований русских деревень, которые проводились на протяжении последних трех лет в
20 русских селениях группой социологов по программе Теодора Шанина. Там была специ
альная анкета об исторической памяти, в основном как памяти семьи семейной памяти. I
сожалению, здесь материал дает однозначный вывод, что память эта действительно нет
бока и в массе кончается на прадеде. В этом отношении русская история в XX веке отуча-
398
от глубокой памяти. Я думаю, что если взять материалы ВЭО под этим угли
там память будет несколько более глубокой.
И. Е. КОЗНОВА — Да, конечно.
С. Ф. ГРЕБЕННИЧЕНКО (ИРИ РАН) — Вы говорите о том, что истор
мять трансформируется. Удалось ли Вам выявить факторы, наиболее существенные, кото-
рые влияют на изменение этой памяти?
И. Е. КОЗНОВА — Прежде всего это собственно существование самого крестьянства,
крестьянской семьи в системе природных, социальных, экономических, юридических и
других отношении. Именно эти процессы более всего влияют на развитие его исторической
памяти.
* * *
И. Е. ЗЕЛЕНИН — Я хочу высказаться по докладам, в которых затрагивался вопрос о
рубежах раскрестьянивания и сопротивления крестьянства режиму в послеоктябрьский
период.
Видимо, не случайно одним из участников конференции был задан вопрос — а было
ли вообще крестьянство в это время? Мне кажется, что некоторые наши уважаемые доклад-
чики вольно или невольно запутали этот вопрос. Вот мнения В. В. Кондрашина и В. В. Ба-
башкина (цитирую по тексту представленных докладов): голод 1932—1933 гг. «стал пере-
ломным моментом в тысячелетней истории России ... нанес смертельный удар крестьянст-
ву, после которого его возрождение как класса стало уже вряд ли возможно" (В. В. Кондра-
шин); «стал концом крестьянского движения в России, то есть концом реального противо-
стояния крестьянства режиму, а значит и концом России как крестьянской страны" (В. В.
Бабашкин). В то же время в докладе историков М. А. Безнина и Т. М. Димони проводится
мысль о том, что раскрестьянивание России завершилось в начале 60-х годов, в результате
реформ Хрущева, когда осуществился «переход к эксплуатации колхозников через проле-
тарски-зарплатный механизм». Именно тогда, по их мнению, завершилась тысячелетняя
история крестьянства России.
М. А. Вылцан, как и ряд других докладчиков, считает возможным говорить о кресть-
янстве и крестьянском менталитете применительно и к современной истории России.
Приведу некоторые аргументы, свидетельствующие, на мой взгляд, о несостоятельно-
сти первой точки зрения. При всей трагичности и катастрофических последствиях голода
1932—1933 гг. не следует все же преувеличивать масштабы и последствия этого события
для крестьянства всей страны. Следует учитывать, например, что голод поразил главным
образом зерновые районы страны, где голодало примерно 25—30 млн.человек — примерно
четверть всего крестьянского населения страны. По последним данным историков и демо-
графов прямые потери от голода составили 7—7,5 млн.человек. Общая численность кресть-
янских хозяйств в стране с конца 1932 г. к январю 1934 г. сократилась примерно на 10%,
причем главным образом за счет колхозных дворов(с 15,6 до 14,8 млн.). Почти не измени-
лась численность единоличных крестьянских хозяйств (9 млн.дворов, 45 млн. чел. вместе с
семьями), на которые приходилось около 40% всех крестьянских хозяйств. К концу первой
пятилетки, по данным официальной статистики, было коллективизировано не многим бо-
лее 60% крестьянских дворов; планировалось же довести этот показатель до 73%, а 1932 г.
провозгласить годом завершения сплошной коллективизации. Сопротивление крестьян со-
рвало эти планы. Пришлось уточнить, что сплошная коллективизация завершилась «в ос-
новном».
399
В январе 1933 г. на Пленуме ЦК партии Сталин, исходя из того, что сопротивление
крестьян, как ему казалось, было окончательно сломлено, объявил о «новой победе колхоз-
ного строя», подчеркнув, что дальнейшая коллективизация будет проходить путем «посте-
пенного всасывания» единоличников в колхозы. И снова осечка: единоличник не хотел
«всасываться в колхозы», коллективизация застопорилась. В 1933 г. — первой половине
1934 г. показатели ее мало изменились, а некоторый рост происходил главным образом за
счет сокращения общего числа крестьянских дворов. В центр шли донесения о том, что еди-
ноличник живет лучше, чем колхозник, стал заниматься предпринимательством. 2 июля
1934 г. Сталин созвал в Кремле совещание партийной элиты, посвященное коллективиза-
ции и положению единоличников. Он дал команду «наступать на единоличника», нажать
на него «в порядке экономических и финансовых мероприятий... усилить налоговый
пресс». По существу это была установка на экономическое удушение непокорного едино-
личника, на долю которого приходилось около 40% всех крестьянских хозяйств страны.
Однако заметный перелом произошел только в 1935 г. после принятия нового колхозного
устава. Проблему завершения коллективизации и умиротворения деревни удалось решить
главным образом на основе предоставления крестьянству уступок принципиального харак-
тера, на которые вынуждена была пойти правящая элита.
Решающее слово в защиту своих прав крестьяне-колхозники сказали на II съезде кол-
хозников (февраль 1935 г.). Делегаты съезда проявили огромную (и отнюдь не показную)
активность при обсуждении Примерного устава сельхозартели, главным образом вопроса о
размерах и условиях функционирования ЛПХ, от решения которого в решающей степени
зависело благосостояние семьи крестьянина. Даже Сталин, вошедший в состав редакцион-
ной комиссии съезда, должен был поступиться некоторыми своими принципами. Всего
полгода назад, на июльском совещании 1934 г. он категорически возражал против того, что-
бы колхозники держали в своем подворье двух коров, разъяснял, что надо увеличивать об-
щественную долю хозяйства, а не индивидуальную.
Таким образом, между сталинским руководством и крестьянством был достигнут сво-
его рода компромисс на базе предоставления последнему реального права для создания ус-
ловий и ведения приусадебного («личного подсобного») хозяйства — по существу остаточ-
ной формы частнособственнического производства. Именно на основе этого хозяйства, на
клочке земли крестьянин-колхозник решал свои главные бытовые проблемы, трудился с
полной отдачей сил, сохраняя подлинно крестьянские генетические черты в условиях поч-
ти полного раскрестьянивания (юридического и фактического) в системе общественного
хозяйства.
Имеются документы и (отнюдь не иллюстративного характера), свидетельствующие
о том, что в августе—сентябре 1934 г. крестьянство ряда областей РСФСР, Украины и
Молдавии решительно протестовало против навязывания дополнительных заданий
(«встречных планов») по хлебосдаче врпреки закону 1933 г. об обязательных хлебопостав-
ках. По данным Политуправления МТС Наркомзема СССР, проходившие в селах собра-
ния по своей многолюдности и активности «напоминали крестьянские собрания первых
лет коллективизации», и правящая верхушка вынуждена была в той или иной мере реаги-
ровать на эти выступления.
Словом, мои рассуждения сводятся к тому, что 1932—1933 гг. никак нельзя считать ни
концом крестьянства, ни концом крестьянского движения. Таким рубежом не является и
середина 60-х годов. На мой взгляд, хрущевские реформы в целом были направлены от-
нюдь не на уничтожение, а на возрождение крестьянства, на повышение его правового и со-
циального статуса.
400
Д.РЭНСЕЛ — Сегодня я услышал очень много поучительного, так же, как и вчера.
Однако это очень мало связано с моим представлением о менталитете.
Все, что мы здесь услышали, это старый подход к истории и к историографии. Перед
нами сцена истории, на которой мы вчера поставили пьесу о развитии государства, о дипло-
матии и политике на вышем уровне, а сегодня мы ставим новую пьесу — пьесу о крестья-
нах, и не только об их политических взглядах, но и об их повседневной жизни, даже о рож-
даемости, о смертности и т. д. Это социальная история. Но, повторяю, это все еще старый
подход к изучению истории, только на сцене новые персонажи, новые люди.
То, что меня интересует, это не только вопрос о том, кто занимает «сцену», меня боль-
ше интересует, кто построил эту «сцену», как и из каких материалов была она построена,
какими интересами это продиктовано и т. п.
Вчера Виктор Петрович сказал о том, что мы должны пользоваться верными данны-
ми, которыми исследователи уже много раз пользовались. Но я считаю, что в каждом от-
дельном случае мы должны проверять эти данные, мы должны задать также и другой во-
прос: почему наши предшественники собрали именно эти данные, а не какие то другие?
Почему они собрали эти данные именно в таком порядке, а не в каком-то другом?
Если мы будем задавать такие вопросы, мы увидим «решетку» сквозь которую наши
предшественники видели свои мир. Более того, мы сможем увидеть те «белые пятна», куда
они не позволили себе смотреть. Мы можем это делать, пользуясь тонким анализом.
Я возьму пример из моей прежней работы о воспитательных домах в России и из ра-
боты моей американской коллеги Лоры Энгельштайн. Врачи дореволюционного периода
считали бичом русских городов сифилис. Причины были им ясны. Поскольку люди зара-
жались сифилисом путем полового сношения, они считали город ненравственным про-
странством. Е1о вдруг обнаружилось, что сифилис был широко распространен в русских де-
ревнях. Как это объяснить? Врачи и не только врачи, но и интеллигенция вообще, особенно
настроенная на идеи народничества, не могла допустить, что деревня — тоже ненравствен-
ное пространство, где сифилис распространялся путем полового сношения. Но как? Когда
объяснение нужно, мы его находим, и они нашли это желаемое объяснение: сифилис рас-
пространялся в деревне не путем секса, а посредством деревянной ложки, которой все чле-
ны семьи обедали. Или же врачи объясняли заражение крестьян сифилисом через питом-
цев, взятых из воспитательных домов.
Что касается заражения путем деревянной ложки, этого научно не может быть, а если
может, то в очень редких случаях. Что касается питомцев — это имеет более или менее ос-
нование. Е1о сколько их было? И более того, больше половины этих питомцев родились в
деревнях и вывозились в город комиссионерками или родились в городе у матерей-кресть-
янок, которые недавно переселились в город, потому что они уже были беременными.
У интеллигентов была такая ментальная решетка, что они не могли позволить себе
видеть то, что мы можем очень ясно видеть — это, что в нравственности город и село не
очень отличались друг от друга. Крестьяне-люди, а не святые, только они меньше знали,
как защищать себя от заражения и болезней.
В. П. ДАЕ1ИЛОВ — Очень важное выступление. Связано оно, конечно, и с проблемой
ментальности, которую мы обсуждаем. Правда, если то, о чем говорилось раньше, это ста-
рое, а нужно говорить вот о таком новом, то едва ли с этим можно будет согласиться просто
потому, что не сопоставимы факторы социальной жизни в плане влияния на эту социаль-
ную жизнь. Конечно, факторы, которые вызвали революцию в России, были и остаются и в
рамках старой науки, и в рамках новой науки, которая, может быть, придет на смену старой.
Расстановка сил на сцене истории настолько была ярко выражена, что при любом взгляде
она остается все же такой, какой и была.
401
Я не могу согласиться с упреком в адрес русской интеллигенции в том, что она не зна-
ла или замалчивала или как-то смешно объясняла распространение сифилиса в русской де-
ревне. Извините, Л. Н. Толстой в 90-е годы прошлого века говорит о ситуации в деревне, о
распространении болезней, в том числе сифилиса, связывает это с моральным разложени-
ем, со сменой определенного социально-психологического, сейчас бы мы сказали менталь-
ного строя. Но почему только Л. Н. Толстой? А возьмите Булгакова, у него есть рассказ на
эту тему, написанный в годы первой мировой войны, и там есть разъяснение уже без всякой
деревянной ложки, то самое, о котором Вы говорите. И, может быть, были среди врачей то-
го времени такие чудаки, которые ломали голову в таком аспекте. Но все же у интеллиген-
ции того времени было достаточно критическое отношение к действительности и крестьян-
ству. А уж на тему деревенского хулиганства и многих других явлений, в том числе заболе-
ваний, по-моему, в русской литературе начала века написано очень много. Но я могу согла-
ситься с тем, что ограниченность исследования определенных аспектов, которая была свой-
ственна нашей литературе, должна быть преодолена.
Я совершенно согласен с тем, что каждый факт, каждое утверждение в документах
должно постоянно проверяться и перепроверяться, ибо критика есть движущая сила иссле-
дования.Но если ты лично этот факт не исследуешь, если ты лично считаешь, что этот факт
твоими предшественниками исследован достаточно, то ты имеешь право его использовать.
Я отнюдь не сторонник того, что есть факты, которые не надо исследовать. Ничего по-
добного. Важна постановка вопроса о том, почему люди того времени собрали и отложили
вот эти документы а не другие. Самым крайним выражением этой позиции было такое: до-
кументы, отложившиеся в русских архивах, в русских библиотеках надо было бы собрать и
сжечь. И тогда все встанет на место. Я слышал это осенью 1991 года на одном из семинаров
в Колумбийском университете. В силу русской ментальности откладывались такие доку-
менты, которые в других архивах не откладывались, а это приводит к путанице.
ВЕЧЕРНЕЕ ЗАСЕДАНИЕ
Обсуждение доклада Э. Вернера «Почему крестьяне подавали прошения
и почему не следует воспринимать их буквально»
О. Г. БУХОВЕЦ — Вы имеете могучего союзника в том, что касается выводов. Лев
Толстой полагал, что требования политические в период первой революции — это
наносное, непрочное. Крестьянам нужна земля. Пути, которыми Вы пришли к этим
выводам, разные, с таким количественным алгоритмом. Вы полагаете, что крестьяне как бы
манипулировали адресатами. В какой степени, по Вашему мнению, результат есть продукт
манипулирования крестьян и в какой степени это отражало сдвиги в сознании? Это один
вопрос.
И второй вопрос: эпохи такого крайнего напряжения, как Первая русская революция,
отличаются глобальной сменой мировоззренческих норм. Изменились ли мировоззренче-
ские нормы для части крестьянства в этот период?
Э. ВЕРНЕР — Что касается второго вопроса, у меня нет сомнений, что изменились.
Но это тоже зависит от местности. Поэтому мне кажется, что надо подробно изучать не кре-
стьянство в целом, а крестьянство в отдельных не только губерниях, но даже в отдельных
уездах и волостях и т. д. Я заметил, что некоторые и, можно сказать, многие из писавших
402
общин действительно локализованы во время революции. Но этого нельзя сказать о дру-
гих. Это действительно зависит от отдельного случая.
Что касается вопроса о манипуляции, то здесь просто нет сомнения, что они манипу-
лировали. И именно по тому, как они сочетали эти прошения. Это видно и в тексте, в форме
текста.
Л.И.БОРОДКИН (МГУ) — На Ваш взгляд, это отражение каких-то местных стати-
стических факторов, или отсутствие в принципе изменяемых факторов, которые Вы не.
смогли применить в своем исследовании?
Э. ВЕРНЕР — Сейчас это трудно сказать, потому что я еще не закончил этот анализ.
Может быть, там действительно есть еще другие статистические факторы, на которые я до
сих пор не обращал внимания. Но мне кажется, другого соотношения не будет. Это, конеч-
но, означало бы, что все можно объяснить подачей таких прошений, имея в виду остальные
65%, что связано только с индивидуальными факторами. Но должен сказать, что я не уве-
рен в этом.
Л.И.БОРОДКИН — Вы упоминали о факторе, который оказался статистически зна-
чимым. Это процент мужского населения 6—16 лет. Какая здесь интерпретация?
Э. ВЕРНЕР — Мне кажется, что большое количество мальчиков от 6 до 16 лет означа-
ет, что там было довольно большое число семей, которые имели право на получение допол-
нительного надела.Но так как там не было переделов в последнее время, то у них действи-
тельно была нужда в земле. Именно поэтому они имели влияние на соседа (я не знаю — по-
средством переговоров или еще как-то), с тем чтобы подать прошение.
Л.И.БОРОДКИН — Это можно расценивать как косвенный показатель избыточного
населения?
Э. ВЕРНЕР — По-моему, да.
Д. ФИЛД — Учитывали ли Вы расстояние от железной дороги, от уездных городов?
Э. ВЕРНЕР — Я это сделал бы с удовольствием, но, к сожалению, я не располагаю та-
кими данными. У меня только два источника, касающихся расстояния от уездного города, и
то только от волостного центра.
Д. ФИЛД — А можете ли Вы достать такие данные?
Э. ВЕРНЕР — Да. По-моему, есть возможность.
ВОПРОС ИЗ ЗАЛА — Мне показалось интересным то, что Вы нашли зависимость
молодого поколения от старших.
Э. ВЕРНЕР — Мне это тоже интересно было увидеть, но кроме этого в настоящий мо-
мент ничего не могу сказать.
В. П. ДАНИЛОВ — Это же была община! Молодое-то поколение должно было полу-
чить землю. Те, кто без земли, должны были получить землю только при очередном переде-
ле. А у общины нет земли, чтобы им ее дать. Поэтому вдруг возрастает значение этого поко-
ления, которое только еще вступает в жизнь.
Л. В. МИЛОВ — У меня есть совершенно четкая характеристика уровня развития
земледелия во всей Владимирской губернии для более раннего периода. Речь идет о том,
что из 12 уездов только 3 уезда получали хлеб в таком размере, что они могли существовать
в течение года, все остальные имели дефицит от 5 до 8 месяцев, т.е. не хватало хлеба на 5, 6,
7,8, месяцев.
И второй момент. Огромное количество населения здесь занималось ткачеством и ко-
лоссальный доход имело именно от ткачества. Репрезентативен ли вообще этот район для
такого рода модели?
Э. ВЕРНЕР — Отходничество не имело большого влияния на вероятность подачи или
неподачи прошений. Это интересный момент, я сам ожидал другого.
403
Обсуждение доклада И. Н. Слепнева «Новые рыночные реалии и их преломление
в менталитете крестьян (конец XIX — начало XX вв.)»
Э. ГУМП — Вы писали о том, что отношение к тем кто имел деньги было другим, чем
отношение к деньгам вообще. Вы считаете, что существовало что-то положительное в раз-
витии рыночных отношений? Вы говорили, что здесь развивалось отходничество или бат-
рачество. А была ли хорошая сторона в этом развития?
И. Н. СЛЕПНЕВ — Я думаю, что внедрение рыночных отношений в российскую де-
ревню происходило очень сложными путями и необходим подход, который включал бы в
себя региональный анализ. Если брать деревню российского центра, которая была переоб-
ременена выкупными платежами, недоимками, превышавшими 2—3-кратный размер окла-
да, то естественно, что внедрение рыночных отношений переживалось очень тяжело этой
частью крестьянства. Если же брать южные регионы, где было казачество, имевшее значи-
тельные земельные наделы и возможность торговать зерном, продавать его через южные
порты на экспорт, получая от этого доход и богатея от такой деятельности, то в этом прояв-
лялись положительные черты внедрения рыночных отношений. Но в целом я повторяю,
что внедрение рыночных отношений в российскую деревню был мучительный и очень за-
тяжной процесс.
В. П. ДАНИЛОВ — Есть ли возможность среди того фонда поговорок и пословиц на
Вашу тему, которые Вы обобщали, выявить те именно, которые использовались в конце
XIX — начале XX века?
И. Н. СЛЕПНЕВ — В начале выступления я сказал, что в этом слабая сторона моего
доклада. Когда я приступал к его написанию, я пользовался для характеристики этих поня-
тий словарем В.ИДаля. Основной массив этого словаря собирался как раз в период отмены
крепостного права. Поэтому я посчитал возможным использовать те пословицы и поговор-
ки, которые собрал Даль, в качестве исходного материала для характеристики менталитета
этого времени.
ВОПРОС ИЗ ЗАЛА' Почему крестьяне не считали землю товаром?
И. Н. СЛЕПНЕВ — Здесь тоже необходим региональный подход. В западных губер-
ниях, где более развиты были рыночные отношения, богатство крестьянина зависело от то-
го, сколько у него имелось земли: полный надел, четвертной, или он вообще безземельный
бобыль. Естественно, что там земля ценилась, гораздо более широко было распространено
отношение к земле как к товару. Тогда как в центральных губерниях, на окраинах России —
в восточных, на Севере, где населенность была гораздо меньше, земля была ценна тем, что
ее обрабатывали. Я привожу поговорку: «Не та земля дорога, где медведь живет, а та, где
курица скребет».
Д. ИБРАГИМОВА — Земля — дар Божий, следовательно, нельзя расценивать ее как
товар, который можно продавать и покупать. Как это расценивать в связи с мотивируемым
региональными различиями отношением к земле как к товару?
И. Н. СЛЕПНЕВ — Я считаю, что это представление о земле было очень распростра-
нено в среде крестьянства. Это основа всего их менталитета, но затем в связи с внедрением
рыночных отношений все-таки происходило размывание, и именно здесь сказываются ре-
гиональные различия.
Д.ИБРАГИМОВА — Но это размывание произошло позже. Вы с этим согласны?
И. Н. СЛЕПНЕВ — Я думаю, что позже. Это было связано со столыпинской рефор-
мой, потому что правительство до начала XX века поддерживало общинное землевладение
и сохраняло законодательство, препятствующее переходу надельной земли в чужие руки,
то есть в руки помещиков, купцов, городских жителей и т. д.
404
АНТОНОВА — Когда Вы работаете с поговорками. Вы работаете с ними как с исто-
рическими источниками, или же Вы считаете, что это в какой-то степени литературные, ху-
дожественные произведения?
И. Н. СЛЕПНЕВ — Я использовал пословицы и поговорки именно как исторический
источник для реконструкции крестьянского менталитета.
Е. И.НОВОСЕЛОВ — Кого из русских крестьянских поэтов XIX века Вы назвали бы
первым выразителем, с точки зрения адекватности, крестьянского менталитета? На Ваш
взгляд, безотносительно к существующему тению.
И. Н. СЛЕПНЕВ — Знаете, с точки зрения историка, я предпочел бы ответить на во-
прос о том, кто из писателей и публицистов, писавших о крестьянстве XIX века, мне более
близок. Думаю, что это А. Н. Энгельгардт.
Обсуждение
доклада Н. Л. Рогалиной ^Реформаторство XX века и крестьянский менталитет "
Н. Б. СЕЛУНСКАЯ — Каково влияние фактора ментальности на успех или неуспех
реформы?
Н. Л. РОГАЛИНА — Оно огромно. Все зависит от того, насколько он учтен реформа-
торами по тому же принципу «здесь и сейчас». Потому что общая модель определяется на-
шей традицией реформы сверху. Так было со столыпинской, так и сейчас нижегородская
прокатывается. Но важно, чтобы эта модель не была жесткой, чтобы она обязательно учи-
тывала готовность и степень утилитаризма крестьянского населения. Применительно к на-
шему опыту, самая большая промашка была сделана с крестьянством центральных регио-
нов. Здесь нельзя было ломать общину в начале века. Надо было рассасывать аграрное пе-
ренаселение различными способами: и переселением на колонизационные земли, и земле-
устройством в общине, и материальной помощью маломощным слоям и т. д. Другое дело,
что на это не было отведено исторического времени. Поэтому произошло худшее — черный
передел. Вот классический пример недооценки ментальности, попытки слома наличной
крестьянской ментальности.
Л. В. МИЛОВ — Я позволю себе реплику, поскольку Вы вышли на проблемы совре-
менности, о состоянии крестьянской ментальности. Я в течение многих лет езжу мимо ги-
гантского совхоза «Раменское», которое расположено возле самой железной дороги. Они
собирают и дифференцированную ренту 1 и дифференцированную ренту 2 в самых выгод-
ных условиях. Теперь все коровники разрушены, все телятники пусты, все силосные тран-
шеи заросли, силосные башни порушены. Даже парниковое хозяйство разрушено. Что ка-
сается самих работников, то, если раньше им выделяли покосы, то теперь покосов нет. Зем-
ля дикая. Если крестьянин выгонит корову на какой-то луг, то у нее могут соски оборвать,
что и было неоднократно. Если выгоняют телят, то телят травят. Крестьяне друг на друга
лезут. «Ты не коси это сено. Это мое сено. А то я тебя опять потравлю». Вот вам менталь-
ность, которая сейчас.
Н. Л. РОГАЛИНА — Я думаю, что это предельный случай потери крестьянской мен-
тальности.
Л. В. МИЛОВ — Какой предельный? Это Подмосковье. Это самое благоприятное ме-
сто. Это же не глухомань. Это даже не Ярославль.
С. Ф. ГРЕБЕННИЧЕНКО — Если менталитет — это определенная и достаточно ус-
тойчивая открытая система, то как выглядит его рыночная компонента в современной де-
ревне? Кто является ее носителем"? Ведь нынешнее крестьянство неоднородно.
405
Н. Л. РОГАЛИНА — Конечно, сущностные свойства крестьянина остались, и они со-
стоят в наличии крестьянского двора, семьи как производственной ячейки и хозяйствую-
щего звена, откуда и произрастает натуральное потребительское хозяйство (как самый мас-
совый сейчас тип) и, я надеюсь, в перспективе и товарное семейное хозяйство (коопериро-
ванное фермерство). Сейчас самое главное — это сохранение заинтересованности сначала в
нормальном воспроизводстве как необходимом первейшем условии выживания, а затем и
создания излишков в запас и на рынок, и далее превращение их в капитал.
Т. И. СЕЛИНА — «Открытая система» — это некий образ у Вас? Можете ли Вы свой
смысл придать традиционным категориям и понятиям?
Н. Л. РОГАЛИНА — Речь идет о том, что менталитет не есть раз и навсегда заданный
монолит. Он изменяется, и я сказала, в каких масштабах. Он может меняться очень сильно
в зависимости от среды, чрезвычайных факторов. Мы даже не знаем пока всех его возмож-
ностей.
Т. И. СЕЛИНА — Вы имеете ввиду построение некой новой модели, когда говорите о
соотношении менталитета крестьянства и интеллигенции?
Н. Л. РОГАЛИНА — Нет. Я назвала задачи будущих исследований с точки зрения то-
го, как мы их обсуждали, что вытекает из содержания ряда докладов, всей нашей дискус-
сии. Поэтому я и выделила несколько моментов: менталитет и среда, соотношение общин-
ного и индивидуального в менталитете крестьянина и т. д. А в вопросе о соотношении кре
стьянского (или народного в более широком смысле) и интеллигентского (в том числе ре-
волюционного, большевистского) моя точка зрения такова: их совпадение или несовпаде-
ние были одинаково трагичными для России. Хорошо бы устроить «круглый стол»:" Кре-
стьянство и интеллигенция: проблемы менталитета».
О. Ю. ЯХШИЯН — Из текста Вашего доклада можно понять, что успехи столыпин-
ской реформы шли рука об руку с небывалым подъемом сельскохозяйственной коопера-
ции. Может быть, эти явления хронологически совпали? А развитие кооперации было
именно тем путем, который психологически более устраивал крестьян, чем мероприятия
столыпинской реформы?
Н. Л. РОГАЛИНА — Вы правильно меня поняли. Я не считаю, что кооперативная ак-
тивность крестьянства противостояла столыпинским мероприятиям. Я считаю, что рост
кооперации, ее расцвет к 1915 г. явился выражением достижений самоорганизации дере-
венской общественности на почве всяческих достижений капитализма в России. Меро-
приятия же столыпинской реформы следует понимать широко, включая сюда не только
разрушение общинного землепользования подворным землевладением, но и достижения
участковой агрономии, землеустройство и переселенческую политику. Успехи последней
были особенно заметны.
Обсуждение доклада Н. А. Ивницкого «Сталинская “революция сверху "
в крестьянском восприятии»
К. ЛЕОНАРД — Мне кажется, что это явление интересно во все времена. А что было с
крестьянами, которые убегали?
Н. И. ИВНИЦКИЙ — Помимо того, что было раскулачено в течение двух лет более
600 тысяч крестьянских хозяйств, примерно 250 тыс. крестьянских хозяйств «самораскула-
чились», то есть побросали или продали свои хозяйства и ушли из деревни в города и про-
мышленные районы. Они растворились в общей массе промышленного и городского насе-
ления. Что касается той части, которая была сослана в результате раскулачивания на Се-
вер, Урал, в Сибирь и Казахстан, то труд ссыльных использовался в горнодобывающей
406
промышленности, на лесозаготовках и в сельском хозяйстве. Тяжелые материально-быто-
вые и природно-климатические условия жизни, непосильный принудительный труд приве-
ли к массовой гибели депортированных.
Крестьянские хозяйства, отнесенные к 3-й категории кулаков, расселялись в пределах
тех регионов, где они проживали, однако, ни земли, ни инвентаря и рабочего скота они не
имели, поэтому просто разбегались. На Украине, например, их вывозили в степь и бросали
на произвол судьбы. Они также в большинстве своем уходили в города, на промышленные
стройки. Таких было, по данным ОГПУ, в 1930 г. более 200 тыс. семей, т. е. не менее одного
миллиона человек.
В. В. БАБАШКИН — Правильно ли я Вас понял, что все-таки крестьянское движение
окончательно было задушено военными методами. Если да, то какими сроками Вы это при-
мерно датируете? Какую роль сыграл голод 1933 года в судьбах крестьянства?
Н. А. ИВНИЦКИЙ — Наибольший размах крестьянского движения, вылившегося в
открытое повстанческое движение, в выступления, в восстания приходится на зиму и весну
1930 года, когда произошло, по моим подсчетам, около 3 тысяч массовых выступлений, в
которых участвовало более миллиона крестьян. Но со второй половины 1930 года идет рез-
кое снижение выступлений крестьян. Объясняется это, во-первых, тем, что применялись
жестокие репрессивные меры вплоть до применения регулярных частей Красной Армии,
артиллерии, авиации. Особенно ожесточенной была борьба на Северном Кавказе, в Сред-
ней Азии, Казахстане, в ЦЧО и других районах. Во-вторых, высшее партийно-государст-
венное руководство попыталось сманеврировать, свалило всю вину за перегибы на местных
работников и таким образом несколько успокоило крестьян.
Как сказался голод 1932—1933 гг. на крестьянских выступлениях и были ли они в это
время? Массовых выступлений, восстаний уже не было, хотя сопротивление крестьян ста-
линской политике заготовок имело место.Не случайно в 1932—1933 гг. было выслано при-
мерно 350 тыс. крестьян и деревенских работников за так называемый саботаж хлебозаго-
товок.
Обсуждение доклада Д. Ибрагимовой «Рыночные свободы и сельский менталитет: чего
жаждал крестьянин при НЭПе»
Т. П. МИРОНОВА (Аграрный институт РАСХН) — Каков принцип отбора писем?
Д. ИБРАГИМОВА — Общее число документов за 1923—1924 годы насчитывает де-
сятки тысяч. Была проведена естественная выборка в соответствии с темой и периодом ис-
следования: взяты те письма, в которых заключены суждения, касающиеся социально-эко-
номического положения сельского населения в условиях перехода к рынку. В результате
эти документы образовали коллекцию иэ 376 писем.
Относительно репрезентативности данных. В созданной нами исследовательской вы-
борке характерно наличие всех социальных групп селян В то же время наблюдается неко-
торое превышение количества писем от служащих и интеллигенции, что в принципе зако-
номерно, т. к. интеллигенция традиционно наиболее решительно и точно отражает различ-
ные общественные настроения, порождаемые перипетиями государственной политики, а
также от членов производственных кооперативов по сравнению с их реальным удельным
весом по стране.
В целом можно говорить, что данная выборка писем репрезентативна по социальному
составу их авторов, но в то же время ее характеризует некоторая смещенность в сторону ох-
ваченных производственной кооперацией жителей села. На это еще влияет и тот факт, что
407
в отдельную группу нами были выделены письма и корреспонденции в журнале «Кресть-
янка» о жизни в сельхозартелях, коммунах и совхозах.
Т. П. МИРОНОВА — Чем мотивируется датировка исследования?
Д. ИБРАГИМОВА — Хронологические рамки (ноябрь 1923 г. — июнь 1924 г.) взятых
писем связаны с тем, что исследование нацелено на изучение социально-психологических
аспектов именно периода перехода к рынку.
Лишь к осени 1922 г. — весне 1923 г. принимаемые решения начинают каким-то обра-
зом сказываться на повседневной жизни селян, ответная реакция которых вылилась в мас-
совый поток писем в «Крестьянскую газету» именно с осени 1923 г. — после того, как был
закончен очередной сельскохозяйственный цикл и можно было подвести некоторые итоги
года, поделиться своими предложениями относительно будущей весенне-осенней сельхоз-
кампании с учетом уже новых решении правительства.
Л. В. МИЛОВ — По Вашим данным пришло только 10 тысяч писем, а огромная, ги-
гантская масса крестьянства молчала. Сравним эту ситуацию с электоратом, с выборами.
Допустим, в некой стране в выборах участвует 30%. Они как-то раскладываются по канди-
датам, по направлениям. Является ли эта политическая картина электората репрезентатив-
ной по отношению к той массе, которая молчит?
Д. ИБРАГИМОВА — Безусловно, корреспонденты в своей массе являлись активной,
передовой частью крестьянства. Но изменение их настроения может свидетельствовать о
каких то намечавшихся тенденциях в развитии общественного сознания, которые будут
претворены, если сравнивать с позицией электората, теми, кто будет выбран: либо насиль-
ственно, либо эволюционным способом.
ВОПРОС ИЗ ЗАЛА — Определенная часть жителей села писала, а остальные этого
не делали. Представляли ли пишущие более или менее адекватно тех, кто не писал?
Д. ИБРАГИМОВА — Да, в принципе, они представляли то большинство, которое не
писало. Данный вывод получен в результате детального сопоставления «анкетных» данных
лиц, адресовавших письма в газету, и всего сельского населения в целом.
Н. Б. СЕЛУНСКАЯ — Чрезвычайно интересен общий вывод о том, что мы не можем
говорить о едином поведении сельских жителей, имеющем гетерогенную структуру. Эти
макротипы, различные варианты, что за ними или кто за ними стоит? Социальные или воз-
растные группы, или это разный политический менталитет, как например активисты-ком-
сомольцы, партийные деятели и т. д.?
Д. ИБРАГИМОВА — Было выделено четыре основных макротипа массового созна-
ния. С точки зрения социального состава лиц, их образующих, наблюдаются такие законо-
мерности. «Социально-экологический» генотип предстал наиболее «всеядным». В нем
57,1% оказались крестьянами-единоличниками, 15,6% членами производственных коопера-
тивов, 2,6% — кустарями и ремесленниками, 2,6% рабочими совхозов и госпредприятий.
6,5% — батраками, 1,3% предпринимателями, 1,3% — председателями производственных
кооперативовюсвобожденные парт-, совработники и служащие, интеллигенция составили
по 6,5%. Что же объединяло такую «разноликую» массу людей? Именно проблемы соци-
альной экологии, которая рассматривает мир как единую социоэкосистему, включая При-
роду, культуру, технологию, человекаДругой тип — сторонники социально ориентирован-
ной рыночной экономики. Доля единоличных хозяев предстает здесь максимальной -
82,4%.
Среди приверженцев административного вмешательства в экономику 88% составля-
ют разорившиеся деклассированные элементы и, как ни странно, 12% — мелкие советские
служащие. Как видим, представителей этих двух категорий сельского населения объединя-
ла в единый макротип общая рабская «централистская» ориентированность их сознания
408
Четвертый макротип — это активисты социалистических форм земледелия, коммунисты,
комсомольцы и члены производственных кооперативов.
О. Ю. ЯХШИЯН — Здесь было сказано, что крестьянство как бы манипулирует, учи-
тывая адресата. Не кажется ли Вам, что крестьяне иногда пишут, и даже не иногда, а до-
вольно часто, не свои искренние суждения, а зная, что определенное суждение будет прият-
но адресату?
Д. ИБРАГИМОВА — Если и можно говорить о том, что крестьяне могли писать то,
что было заведомо приятно адресату, то данное утверждение более правомерно отнести к
сегодняшнему времени, чем к 20-м гг.
* * *
С. Ф. ГРЕБЕННИЧЕНКО — Сегодня здесь много говорилось о содержательных сла-
гаемых обобщенного понятия «менталитет» и об оперировании им в целях исследования
истории селянства нынешнего века. Речь шла о том, что ментальная система весьма много-
мерна и динамична. Между тем, она целостна и относительно устойчива в достаточно дли-
тельной исторической ретроспективе. Выяснилось, что государство всегда стремилось ин-
струментально использовать менталитет в нужном властном направлении. Всплыл ряд мо-
ментов, связанных с самой возможностью как-либо (когнитивными или статистическими
методами) верифицировать высокую категориальную абстракцию «менталитет» на кон-
кретных исторических материалах.
Представляется, что можно выделить ряд системообразующих компонент менталите
та селянства, неоднократно подтвержденных разработками нарративных источников по аг-
рарной истории 1920—30-х и 1980—90-х гг. в русле аппарата контент-процедур и т. н. фак-
торного анализа.
Первая компонента — «религиозность» и веровательность крестьянского населения,
социальная наивность в этой связи. В различные периоды — в предреволюционный, в
1920—30-е годы, да и в настоящее время эта веровательность приобретала определенные
формы.
Вторая по степени значимости компонента — патриотизм, любовь селянина к цен-
тральной власти вообще, «кормление» ее, как форма проявления этой любви.
Третья — традиционная деятельно-трудовая замкнутость на свой внутренний мир (и
неважно, община ли это, а впоследствии колхоз, или некие современные социально-эконо-
мические образования кооперативного типа).
Четвертая — стремление к знанию о внешнем мире за пределами своего «деревенско-
го» микросоциума, тяга к нравственной адаптации этого внешнего знания, проявляющаяся
в культивируемых селом слухах, мифах и т. п.
Пятая — рассматривание в различные периоды села ли, общины ли, кооператива ли
(но никак не крестьянского двора) первичной ячейкой государства.
Шестая — стремление к повседневной изобретательности, эдакий «эффект Кулиби-
на», характеризующий прагматическую направленность «склада ума» отечественного кре-
стьянина.
Седьмая компонента — иждивенчество и инфантилизм «постоянной» части сельских
жителей, как общепринятая норма. Дело в том, что сельский мир в целях внутренней ста-
бильности всегда позволял «трутням» или людям, которые не в состоянии «подняться»,
обеспечиваться за счет микросреды общины ли, колхоза ли.
Восьмая компонента — идея бытового равенства, круговая порука и завистливость, как
наиболее частые ее проявления. С учетом этого, становится более понятной традиционная не-
409
14 — 3717
любовь сельского мира к «кулаку», посреднику, любому имущественно выделяющемуся, как
к несущим угрозу принятому облику материальной культуры деревни.
Девятая — восприятие центральной власти как высшей интеллектуальной инстанции,
этакого «сгустка мозгов» и, стало быть, безошибочных решений.
Десятая — традиции веры в справедливость действий центральной власти, в ее ответ-
ственность за крестьянскую судьбу и помощь.
Как же взаимодействовали советская власть и сельское общество и как произошло
так, что тот своеобразный дореволюционный «крестьянский менталитет» (о котором вчера
говорилось) трансформировался в нашей стране в «ментальность социалистического по-
рядка»?
В этой связи хотелось бы высказать следующее. Отечественная государственность в
XX веке дважды переживала кардинальную смену властных ориентиров. И после октября
1917 года, и после августа 1991 года новая политико-идеологическая власть, ограниченная
первоначально не явной группой людей, «подобрав» власть остро нуждалась в массовом
психологическом признании. Это рассматривалось достижимым на путях пропагандист-
ски-просветительского прессинга: «Мы раскроем вам глаза на тех, кто был до нас», «мы
знаем ваши чаяния», «мы даем именно то, что вы ждели». То есть власть и тогда, и сейчас
учитывала «ментальные вещи» и использовала их в своих «реформаторских целях». При
этом власть, с учетом массовой ментальности, стремилась к такому народнохозяйственно-
му переустройству «сверху», которое бы делало для населения видимым реальный рост
уровня жизни у людей, активно приемлющих новый государственно декларируемый прин-
цип экономической жизни.
Партии героико-мессианского лидерства — будь то социал-демократы (большевики)
или «демороссы», — взяв власть, предметно заинтересованы в претворении заявленных ре-
зультатов новой социально-экономической парадигмы.
Однако для 1920-х годов дело осложнялось из-за концептуального отсутствия меха-
низма реализации последней. Для этого властям были жизненно необходимы скорейший
переворот обыденной психологии по сути преимущественно аграрной страны, государст-
венное перевоспитание и привитие «новых» ценностей у населения. Было очевидным, что
если такая манипуляция с господствующими настроениями удастся, то власть получит вза-
мен эмоционального авторитета у «страт маргиналов из прошлой эпохи» массовую и ра-
циональную легитимность. Общество бы надрывно динамизировало в неестественном ра-
нее экономическом направлении и утрачивало почву для сравнений в социальной кресть-
янской памяти.
История, естественно, не повторяет себя, повторимы лишь исторические ситуации.
Но как бы то ни было, учет того, как власть целенаправленно использовала"ментальные сю-
жеты» в период преобразований 1920-х годов, позднее, и к чему она стремится сейчас, дал
бы очень многое в приращении нашего знания о структуре и закономерностях функциони-
рования самого феномена массовой крестьянской психологии.
Д. ФИЛД — Я хотел бы сказать пару слов о наивном монархизме. Эта тема была
затронута в очень многих и вчерашних и сегодняшних докладах, и она является
актуальной.
20 лет назад я опубликовал книжку о наивном монархизме российских крестьян. Она
называется «Восставшие во имя царя». В последние годы я затрагивал эту тему в некото-
рых статьях на русском языке, появившихся в разных сборниках, но, оказывается, напрас-
но.
Главная моя задача в этих публикациях — убедить своих коллег, чтобы они не подхо-
дили наивно к теме о наивном монархизме крестьян, но безуспешно. Судя по почти всем
410
докладам и выступлениям, можно говорить о том, что все эти утверждения и заверения кре-
стьян о своей любви «к царю-батюшке» принимаются за самую чистую монету и даже это
распространяется на Сталина, если можно говорить о последнем времени.
Но, дорогие коллеги, когда любой человек говорит — «я глуп», или когда говорят —
«мы — темные люди», вы, конечно, принимаете такие заверения с очень большой долей
скепсиса и делаете правильно, но когда мужик заговаривает в таких терминах, то каждый
верит этим его заявлениям.
Тут кто-то из выступавших упоминал о пугачевском восстании и говорил о том, что
казаки и другие представители простого народа принимали участие в этом восстании час-
тично из монархических соображений, они были легитимистами первого разряда. Однако
не так понимал положение сам Пугачев, судя по той пропаганде, которая в разных формах
исходила из его лагеря. Например, пугачевцы сделали разные медали, которыми награжда-
ли за храбрость, но не было ни малейшей попытки заимствовать при этом подлинные меда-
ли и ордена царской власти того времени, потому что главной была совсем другая задача —
показать «монаршую милость» Пугачева по отношению к крестьянам. На обороте пугачев-
ских медалей была вычеканена многозначительная фраза: «Я, Петр Федорович, жалую
вас...», а чем — не указано. Пугачев и его соратники, на мой взгляд, хорошо понимали на ос-
новании приговоров и жалоб крестьян, чем интересовался крестьянин, насколько глубоки
были их монархические иллюзии. Но эта перспектива, эта трезвость как-то потерялась за
два столетия. И мне жаль, что это так. Я считаю, что это кардинальная ошибка, когда мы го-
ворим о менталитете российского крестьянства.
Т. М. ДИМОНИ — Одним из основных источников для изучения крестьянского мен-
талитета являются крестьянские письма или наказы. Но крестьяне в письмах в органы вла-
сти часто были неискренни. Существенные дополнения дают документы органов государ-
ственной безопасности и внутренних дел, которые занимались и перлюстрацией частной
переписки между крестьянами, составляли сводки. Крестьяне в письмах между собой вы-
сказывались достаточно откровенно о власти. Наш анализ этих документов показывает, что
ни о каком монархизме речи там не шло. Далее, в документах правоохранительных органов
сообщается о фактах осуждения крестьян за частушку, за побасенку по отношению к вла-
сти. Тут встает вопрос: являются ли «монархизм» и «ненависть» двумя сторонами воспри-
ятия власти крестьянами?
Это, по-моему, вопрос, на который нужно дать ответ.
Т. И. СЕЛИНА — Отношение американских исследователей, как бы неких экспертов
извне, к миру неизвестной России, и наша исследовательская позиция, особенно старшего
поколения историков, которые выдерживают некую традицию, даже крестьянскую, в своем
именно менталитете, показывают, что существует две точки зрения — изнутри и извне, ко-
торые задают в общем-то разные традиции в рассмотрении тематики менталитета. В этом
отношении очень многие исследователи определяли и нащупывали свою индивидуальную,
личностную «траекторию» и стилистику мышления.
В этом сообществе должен присутствовать какой-то особый менталитет для того, что-
бы обсуждать эту тематику, поскольку позиции напоминают разведенные мосты.
Одни тяготеют к переходу от менталитета как метода видения к построению новой ре-
альности, реальности второго порядка. Об этом говорила и Н. Б. Селунская. Но есть и дру-
гой подход, и здесь я бы выделила доклад О. Ю. Яхшияна.Эта позиция тоже интересна, по-
скольку здесь возможен переход в мир сверхценностей. Сможет ли исследователь конст-
руировать менталитет как нечто универсальное для крестьянства, то, что в философии
Платона называется «миром горним». Это иной тип исследователя, который работает с
14*
411
очень тонкими моментами. Надо быть предельно чутким в плане помощи своей исследова-
тельской программе. Есть необходимость в некоей рефлексивной надстройке.
Л. И. БОРОДКИН — Я хотел бы вкратце затронуть два вопроса. Один из них связан с
употреблением термина «менталитет». Я не сомневаюсь, что этот вопрос обсуждается не на
первой дискуссии, и все-таки я хотел обратиться к тому определению, которое исходило из
доклада проф. Филда и связано было с традициями, идущими от школы Анналов и выводя-
щими на понятие менталитета как долговременной тенденции, как процесса большой дли-
тельности. Если понимать его именно так, то, на мой взгляд, здесь имело бы смысл разде-
лять две концепции: менталитета в глобальном понимании, связанном с процессами боль-
шой длительности, с некоторыми достаточно стабильными структурами массового созна-
ния. А, с другой стороны, мы понимаем, что в процессе реформ, социальных изменений ра-
дикального характера, происходящих в обществе, на этот константный, медленно текущий
процесс накладываются какие-то более быстро текущие изменения сознания и, может быть,
не всегда правомочно называть их также менталитетом. Это можно сравнить с традицией
изучать, например, временные ряды, динамичные процессы с так называемым «вековым»
трендом, медленно ползущей компонентой, и достаточно быстрыми колебаниями вокруг
этого тренда. Мне кажется, что здесь следует упорядочить терминологию.
Второе, на что я хотел бы обратить внимание, это то, что сегодня много внимания при
изучении ментальности уделяется анализу массовых данных, которые дошли до нас в нар-
ративном виде..Этот массовый материал типа писем или наказов отражает статистические,
массовые структуры в общественном сознании.
Естественным образом, обсуждение этих проблем было связано с применением стати-
стических подходов к изучению этих структур, к выявлению в них типичных, статистиче-
ски измеряемых характеристик. Это говорит о том, что методические проблемы здесь не яв-
ляются второстепенными, они выходят на первый план, потому что от того, как сделан ста-
тистический анализ, насколько корректно использованы процедуры, зависит характер по-
лучаемых выводов.
Если мы вернемся к наиболее типичным подходам, которые звучали в докладах на
конференции, то это категоризация нарративного материала, введение смысловых единиц,
подсчет их частот. Здесь есть ряд моментов, требующих повышенного внимания.
Особый интерес здесь представляют новые методические подходы. В двух работах
близкого направления — по крестьянским наказам, по прошениям (я имею в виду работы
О. Буховца и Э. Вернера) мы видим разные методические подходы. Мне представляется до-
вольно значимым то, что после полутора десятков лет, когда доминировала методика, свя-
занная с контент-анализом и построением взаимосвязей основных категорий этих проше-
ний и наказов, сегодня мы слышали доклад Э. Вернера, где впервые предлагается расшире-
ние этого методического инструментария. Это логит-анализ (аналог регрессионного анали-
за, но применительно к неколичественным признакам), который позволяет вводить «внеш-
ние» объясняющие факторы, влияющие на вероятность составления этих петиций в тех
или иных селениях. Подходы к этому были и в более ранних публикациях О.Буховца, когда
он анализировал показатели имущественного состояния тех селений, которые вели себя ак-
тивно в социальных акциях протеста. Здесь этот подход расширен, существенно обновлен,
и мне кажется очень интересной попытка анализировать факторы, которые влияли на по-
тенциальную возможность составления этих наказов. Я хотел бы отметить, что это первый
шаг, здесь, наверное, предстоит проанализировать еще много тонкостей. Мне, например, не
все ясно с долей промысловиков, отходников, которая имеет отрицательную связь с вероят-
ностью составления прошений и наказов. Мне казалось естественным предполагать здесь
положительную связь. Может быть, надо в это уравнение регрессии больше вставлять
412
«конкурирующие» переменные. Фактор близости к уездным городам, а также интересный
косвенный показатель аграрного перенаселения, выраженный через долю молодого поколе-
ния, которые, в соответствии с моделью логит-анализа, имеют существенное значение для
объяснения различий в активности селений по составлению крестьянских наказов, пред-
ставляются действительно значимыми, что подтверждалось и другими исследователями.
Я хотел бы тем самым отметить, что в этой работе реализован новый подход, логит-
анализ, который, как мне казалось давно, должен начать «работать» в этой проблематике.
Это первый шаг, и за ним, мне кажется, последует дальнейшее уточнение, детализация и
развитие этой работы.
413
16 ИЮНЯ 1994 г.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
УТРЕННЕЕ ЗАСЕДАНИЕ
Председательствует Д. ФИЛД
Обсуждение доклада В. В. Бабашкина «Крестьянский менталитет как
системообразующий фактор советского общества»
И. Е. ЗЕЛЕНИН — Вы не выражаете определенно своего мнения хотя показываете
различные подходы в историографии в отношении проблемы голода 1932-1933 годов, в
частности ту точку зрения, что голод был специально запланированной и организованной
акцией. Есть и другая точка зрения. А все-таки какова Ваша, кто более прав? И еще вопрос.
В тексте доклада сформулирована мысль, что тот голод был «началом конца» России как
крестьянской страны. Следует ли это понимать так, что крестьянство стало быстро исчезать
в России в последующий период?
Л. В. МИЛОВ — Позволю себе реплику. Все же это чисто исторические вопросы, а на-
ша конференция посвящена менталитету, т.е. предмету, расположенному на стыке истории,
психологии и целого ряда других дисциплин. Как бы нам тут не сбиться.
В. В. БАБАШКИН — Совершенно с этим не согласен. Все, что связано с потреблени-
ем продовольствия, глубоко укоренено в крестьянской ментальности. В особенности это ка-
сается голода. Все, что помогает справиться со столь грозным врагом, как голод, составляет
для крестьянства повсеместно ценности первого порядка. Кажется, на этом основывается
чисто крестьяноведческая концепция «моральной экономики» крестьянства.
Возвращаясь к вопросам И. Е. Зеленина. Для каждого человека, осмысливающего ка-
кую-то проблему, естественна постоянная корректировка своих точек зрения по отдельным
ее аспектам. Не скрою, что когда в свое время я читал «Сталин у власти» Р. Таккера, под
давлением его аргументации я склонялся к тому, чтобы полагать, что голод 1933 года был
организован верхушкой руководства, тем более, что цитированные в докладе материалы Г.
Динерстайна и В. В. Кондрашина свидетельствуют, что крестьяне сами воспринимали си-
туацию именно таким образом. Позже мне все более обоснованной стала казаться другая
постановка вопроса: это не была заранее спланированная акция властей, но когда стало со-
вершенно ясно, куда дело идет, высший эшелон власти не предпринял ничего для предот-
вращения голода и преодоления его последствий. Столь авторитетный специалист по этой
проблематике, как Н. А. Ивницкий, в кулуарах нашей конференции подтвердил мне, что
так оно, по-видимому и было. Но вотютвечая на мой вопрос во время своего выступления,
он высказал убеждение, что активные формы крестьянского сопротивления коллективиза-
ции была раздавлены прежде всего и главным образом военными методами и репрессиями
и в основном в 1930 году. А голод 1933 года уже не имел в этом плане решающего значения.
Это непосредственно относится ко второму вопросу И. Е. Зеленина. Тут меня не оставляет
сомнение. Мне кажется, что голод, по крайней мере, в равной степени с методами военного
подавления и репрессиями сломил волю и способность крестьянства к открытому сопро-
тивлению власти. И то возражение, что голод был не повсеместно, меня не убеждает. Кре-
стьяне не голодавших деревень и городские рабочие — вчерашние крестьяне по слухам зна-
414
ли, что он есть, а на ментально-генетическом уровне они хорошо знали его. Поэтому так
стремительно была добита община как главное крестьянское оружие в противостоянии с
властью и установлена колхозно-совхозная система. Под началом конца России как кресть-
янской страны я совсем не подразумевал, что с тех пор крестьяне в России перестали суще-
ствовать или прекратили сопротивление. Просто в их распоряжении в новых общественно
политических условиях осталось только «оружие слабых» (по терминологии Дж. Скотта),
которым они продолжали активно пользоваться, как это показано в отличном докладе во-
логодских коллег, и тем самым доказывать, что живо крестьянство в России. А широкое об-
ращение низших слоев городского населения к этому чисто крестьянскому «оружию» в
противодействии властям в 1950—60-е годы и далее- лишний аргумент в пользу того, на-
сколько мощно крестьянский менталитет формировал советскую систему.
Ю. Г. АЛЕКСАНДРОВ — Меня заинтересовал тезис доклада о ментальной близости
большевиков к крестьянству, и его аргументация, особенно вечная оппозиция большевиков
ко всем прочим политическим силам, представляется мне разумной. Но не были ли эсеры
как аграрная партия все же ближе крестьянам? Известно ведь, что это их аграрную про-
грамму вынуждены были принять большевики в октябрьских событиях.
В. В. БАБАШКИН — Почему большевики? Да потому что ни одна другая партия, да-
же и заимствовав аграрную программу эсеров, основанную на общекрестьянском наказе, не
решилась бы тут же облечь ее в форму декрета высшей власти, объявить этот декрет с
трибуны Всероссийского съезда Советов, ничуть не смутившись при этом, когда
несогласные покинули съезд. Это было сугубо по-крестьянски: решить все на толковище
одним махом — и дело с концом. И опять большевики (вместе с левыми эсерами) оказались
в оппозиции ко всем прочим политическим силам. Эсеры же предполагали бороться за
свою основанную на знании крестьянских чаяний программу демократическими методами,
т. е. в бесконечных дискуссиях в законодательном собрании с другими партиями. Крестья-
нам уже надоело ждать. Они уже полтора десятилетия вели свою крестьянскую революцию
и к осени 1917 года, как известно, довольно далеко продвинулись в практическом осущест-
влении спешно выброшенного большевиками лозунга «Земля — крестьянам».
Ю. Г. АЛЕКСАНДРОВ — Но, тем не менее, после Декрета о земле глубинка на выбо-
рах в Учредительное собрание голосовала за эсеров.
В. В. БАБАШКИН — Думаю, тут нет противоречия. Эсеры как крестьянская партия
могли завоевывать голоса крестьян на выборах в непонятный для них орган с красивым на-
званием. Большевики могли совершать понятные крестьянам действия. В конце концов, та
же глубинка не поднялась, когда большевики разогнали это самое Учредительное собрание.
Д. ФИЛД — Если большевики действительно ментально были близки к крестьянам,
то как объяснить явные противоречия между ленинскими элементами Декрета о земле и
эсеровским наказом, который являлся центральной частью Декрета?
В. В. БАБАШКИН — Мне кажется, эти противоречия не такие уж и явные. Если
вспомнить историю принятия на базе Декрета III съездом Советов Основного закона о со-
циализации земли, то мы увидим, что в ходе словопрений обнаружилось то удивительное
обстоятельство, что сам эсеровский термин «социализация земли» и принцип, его подпи-
рающий («земля — божья», «земля — ничья», «земля — достояние всего народа»), могли
трактоваться сколь угодно широко и самими эсерами. О каком-то едином эсеровском их
понимании речи не было. Поэтому вряд ли стоит удивляться, что, хоть работа над законо-
проектом и шла при активном участии левоэсеровского руководства Наркомэема, по сути
Закон оказался воплощением большевистского тезиса о национализации земли.
Н. Б. СЕЛУНСКАЯ — Мой вопрос тоже связан с этим интересным тезисом о мен-
тальном сходстве крестьян и российских большевиков. Было ли крестьянство принципи-
415
ально враждебно по отношению к самой большевистской идее коллективизации, или оно
было открыто для коллективизации и энергично сопротивлялось лишь вопиющим переко-
сам в практической реализации этой идеи?
В. В. БАБАШКИН — Я бы не назвал коллективизацию большевист-ской идеей. По-
моему, большевики оставались верны себе, и в годы нэпа у них, как и в дооктябрьский пе-
риод, не было проработанной аграрной программы. Верхушка руководства в эти годы бала
занята более интересным для себя делом — борьбой за безграничную власть в партии. По
ходу дела аграрники-марксисты вынуждены были лавинообразную политику вписывать в
рамки каких-то прежних большевистских идей о крупномасштабном социал стическом
сельском хозяйстве.
Что до крестьянской реакции на эту политику, она, мне кажется, не описывается еди-
ной формулой как не была однородной деревня к концу нэповского периода. Многие кре-
стьяне были внутренне готовы к отказу от общинной формы ведения хозяйства как явно
устаревшей и несовершенной. Тут играло свою роль и распространение агрономических
знаний, и советская пропаганда. Но если у богатой части деревни были свои мотивы для та-
кого отказа, то беднота, думаю, уповала на то, что функции общины поподдержанию спра-
ведливости возьмет на себя Советская власть. Когда стало ясно, чем на практике оборачи-
вается для деревни отказ от общины, было уже поздно. Власть была едина и полна решимо-
сти покончить с этим оплотом крестьянского сопротивления и тормозом индустриализа-
ции. Однако, сколь разнообразны были средства проведения политики коллективизации
(от льгот колхозам до раскулачивания и репрессий), столь разнообразны были формы со-
противления ей (от убоя скота до восстаний) и мотивы сопротивления. Мне представляет-
ся, что к концу 1930-х годов все же установился некий баланс сил и интересов между кол-
хозно-крестьянской деревней и Советской властью — то, что в западном крестьяноведении
называют «обыденными формами крестьянского сопротивления», не позволяло власти пе-
реходить определенную грань в своем наступлении на деревню.
Обсуждение доклада Б. А. Энгел «Бабья сторона»
Л. Н. ДЕНИСОВА — Изучали ли Вы проблемы женской души, проблему духовности
для своего периода? Не делали ли Вы или кто-то иной сравнительного анализа с духовным
состоянием сегодняшнего или более раннего периода, как это трансформировалось?
И второе. Изучали ли Вы проблемы фольклора, частушки и т. д.? И отличались ли
частушки Вашего района, где было отходничество, от общих?
Б. А. ЭНГЕЛ — Я смотрела не частушки, а народные песни, собранные Д. Жбанковым.
Но в этом собрании трудно выделить те песни или частушки, которые были связаны имен-
но с этими районами. Вы имете в виду в Вашем вопросе о душе религиозность или что-то
другое?
Л. Н. ДЕНИСОВА — Общие качества, в том числе и религиозность.
Б. А. ЭНГЕЛ — Я и в этой статье, и вообще в своей работе никогда не затрагивала во-
просы религиозности, религии. Потому что я не могла найти такие источники, которые ме-
ня удовлетворили бы в этом смысле.
Л. В. МИЛОВ — То явление, которое Вы так красочно и хорошо описали в докладе,
ассиметрия крестьянского быта с недостатком наличности мужского элемента имеет мно-
говековые корни. И особенно ярко стало развиваться это явление примерно с последней
трети XVIII века. Скажите, пожалуйста, как меняет ментальность в повседневной жизни
крестьян отсутствие мужчин, как влияет это на характер и частоту празднеств, характер пи-
щи? Какие здесь изменения?
416
Б. А. ЭНГЕЛ — Это очень интересный и важный вопрос, но я не могу ответить, к со-
жалению.
Л. В. МИЛОВ — Я как раз из этих слоев родом. И я знаю, что мужики, которые приез-
жали на Рождество, уже психологически и, можно сказать, с точки зрения ментальности
были в какой-то мере инородным элементом. Это было колоссальным событием в деревне:
за несколько месяцев женщины готовились к тому, что мужики приедут из Питера. И му-
жики от уездного города нанимали тройки и с бубенцами ехали 20-30 верст, естественно, с
«горючим» и т. д. Это совершенно необычная атмосфера. Я помню даже другие наезды, чув-
ствовалось, что эта мужская среда совершенно отвыкла от деревни. Я знаю такой легендар-
ный рассказ, Мой дядя, приехав на побывку в деревню, пошел на охоту и у соседки пере-
стрелял всех домашних уток. Вот вам отходник.
И. Н. СЛЕПНЕВ — Скажите, пожалуйста, не заметили ли Вы разницы в уровне жиз-
ни семей, где мужчины уходили, и живущих рядом с ними в одном селе семей, мужчины в
которых оставались на земле?
Б. А. ЭНГЕЛ — В тех районах, где мужской отход существовал довольно долго, на-
пример, в Костроме, общий уровень жизни был высок; но в тех районах, где отход был но-
вым делом, уровень жизни не выигрывал от него. И это интересно, по-моему, потому что
это значит, что отходничество стало какой-то частью жизни, входило в ее уклад.
АНТОНОВА — В деревне существовал еще один массовый поток мужчин, которые
уходили в рекруты. Занимались ли Вы изучением этого процесса? Женщина тоже остава-
лась оДна, когда мужчина уходил в армию.
И второй вопрос. Часть мужчин уходит, но какая-то часть все же остается. Среди жен-
щин наблюдалось ли усиление борьбы за оставшихся мужчин?
Б. А. ЭНГЕЛ — О солдатках я вообще мало знаю. У меня есть только два не очень со-
держательных факта. Их жизнь была намного труднее, чем жизнь жен отходников. Поче-
му? Потому что отходники посылали домой деньги и даже довольно много. А солдаты нет.
Отходник мог заступиться за жену. Он мог возвратиться домой, а солдат — нет. По-
этому влияние отходничества на отцовском дворе было больше. Крестьянские женщины
предпочитали выходить замуж за отходников.
Обсуждение доклада Э. Гумп «Образование и грамотность
в глубине России (Воронежская губерния). 1885—1897 гг.»
А. В. ГОРДОН — Когда мы говорим про развитие грамотности и образования, улав-
ливаете ли Вы связь этой грамотности, которая распространялась с развитием модерниза-
ции, цивилизации и пр., с традиционными знаниями? У крестьян были какие-то свои тра-
диционные знания, любые: экологические, географические, хозяйственные. Была ли преем-
ственность нового знания со знанием традиционным?
Э. ГУМП — Если у крестьян не было опыта вне деревни, то народная информация
достаточна. Но, если крестьянину приходилось по каким-то причинам уехать из деревни,
ему нужны были новые знания, потому что там везде чужие люди, теряется связь с родны-
ми и т. д. Если Вы читали доклад, Вы поймете, что особенно в Воронежской губернии кре-
стьяне были довольно неграмотными, потому что развитие индустриализации и т. д. их там
мало коснулось.
Л. А.ТУЛБЦЕВА — Система образования на рубеже XIX — XX вв. была дифферен-
цирована и колоссальное развитие получили церковно-приходские школы, против которых
417
выступает интеллигенция, наиболее секуляризированная. Рассматриваете ли Вы систему
церковно-приходских школ, т. е. самую низшую школьную ступень в сельской местности,
насколько она была распространена в Воронежской области?
Э. ГУМП — Я могу сказать одно: результат обучения в приходских школах был гораз-
до ниже, чем в земских.
Л. А.ТУЛВЦЕВА — Но начальные знания все-таки получали?
Э. ГУМП — Да, получали.
О. Г. БУХОВЕЦ — Воронежская губерния, как Вы знаете, отличается своеобразием
по этническому составу: западные уезды малороссийское население, центральные и восточ-
ные — великороссы. Были ли специфика в вопросах, которые вынесены в Ваш доклад, в за-
висимости от состава населения — украинского и русского?
Э.ГУМП — Есть общее мнение, что украинцы или малороссы были более грамотны,
по моим источникам это не прослеживается. Говорили, что на сходах крестьян во время
подворной переписи русские были более болтливыми, а украинцы более сдержанными. Но
насчет грамотности разница незаметна.
Д. ФИЛД — Видна ли разница между крепостными крестьянами и бывшими государ-
ственными крестьянами?
Э. ГУМП — Я подробно этим не занималась, но, по-видимому, ничем особенно не от-
личались.
Л. В. МИЛОВ — Скажите пожалуйста, фактор образованности влияет на развитие
индивидуализма?
Э. ГУМП — Я не знаю, что больше влияет: или отход, или грамотность. Одни говори-
ли, что когда человек становится грамотным, он не уважает старшее поколение, и они счи-
тают, что он невоспитанный и т. д., другие говорили, наоборот, грамотный человек больше
уважает старших и обращается к ним за советами и т. д., значит, сохранил уважение к ие-
рархии деревни. Есть разные мнения.
Л. В. МИЛОВ — Было так и так.
Э. ГУМП - Да.
АНТОНОВА — С какого времени грамотность начинает осознаваться как ценность в
среде крестьянства?
Э. ГУМП — Если мы говорим о Воронежской губернии, этого не было в XIX веке.
Может быть, к концу века начался этот процесс. Это маленькая часть населения. У них бы-
ли свои способы учить детей в деревне уже в 60-х гг. XIX века. Их личный опыт с грамотно-
стью и с грамотными людьми был очень невелик. Как цель или ценность грамотность все-
гда осознавалась, но только у некоторых и ни в коем случае не у всех.
Д. РЭНСЕЛ — Была в деревне одна женщина, о которой мы очень мало знаем. Это по-
падья, жена священника. И мне интересно было бы знать, играла ли она какую-нибудь роль
в воспитании и образовании девочек?
Э. ГУМП — Я заметила, что если у священника была грамотная дочь, то она помогала.
Я нигде не заметила, что жена священника была бы в школе.
418
Обсуждение доклада С. В. Кузнецова «Религиозное сознание русского крестьян-
ства в хозяйственно-историческом развитии России»
О. Ю. ЯХШИЯН -Различалось ли крестьянское отношение к православию и к право-
славной церкви как к организации? Относили ли церковь и священнослужителей к пред-
ставителям власти?
С. В. КУЗНЕЦОВ — Мне в ходе полевой экспедиции в Тамбовскую обл. удалось об-
наружить церковную летопись села Алгасово, которая велась по инициативе Тамбовской
епархии во второй половине XIX века. Эта летопись содержит выписки из более древних
документов XV, XVI, XVII вв., которые говорят о том, что громадное количество священ-
ников Алгасовской церкви были выходцами из крестьян. Мне кажется, излишним и неоп-
равданным противопоставление православной церкви бытовому православию.
ИВАНОВ (Институт славяноведения РАН) — По каким принципам Вы разделяете
язычество и православие?
С. В. КУЗНЕЦОВ — Четкого определения язычества я не нашел, в лучшем случае,
определяют его как нехристианские и неиудейские верования. Материалы показывают, что
очень многие суеверия, которые трактуются как язычество, по сути дела, возникают на ос-
нове православного мировосприятия и мироощущения. Например, обычай использовать
при севе просфоры, мука для которых собиралась со всех дворов. Мне кажется, здесь очень
трудно проследить языческие истоки. Это суеверие, возникшее тоже на основе православ-
ного менталитета. Думается, не стоит преувеличивать значение языческих элементов в соз-
нании русского крестьянства XIX века.
Л. В. МИЛОВ — А Вы не допускаете такого явления, как язычество поздней генетики,
т.е. воспроизводство язычества, пусть даже на основе каких-то православных элементов?
А. В. ГОРДОН — А какими терминами Вы хотели бы определить синкретизм языче-
ского и православного? До революции было много терминов: двоеверие, обрядоверие. Ка-
кой термин больше подходит?
С.В.КУЗНЕЦОВ — Затрудняюсь ответить, но мне кажется — дело не в терминоло-
гии.
Обсуждение доклада Л. А. Тулъцевой «Божий мир русского крестьянина»
О. ГЛАЗУНОВА (Институт этнологии и антропологии РАН) Сохраняется ли эта ри-
туальная грамотность до сих пор? Почему это происходит?
Л. А. ТУЛЬЦЕВА — Здесь нужны исследования. Так же , как и проблема историче-
ской памяти, это прежде всего этносоциологическая проблема, обязательно нужно обследо-
вать несколько поколений.
Л. Н. ДЕНИСОВА — Большинство народных русских праздников имеет под собой
религиозную основу. Восстановление народных праздников, утраченных традиций и пр. —
это должно быть связано с возрождением православной церкви?
Л. А. ТУЛЬЦЕВА — Что понимается под народным праздником? Чисто народным
праздником в старом быту была только масленица, она не имела никакого отношения к
православию. Все остальные праздники не православной основе.
Сельские работники культуры должны брать местные традиции и на их основе возро-
ждать свои праздники.
419
Обсуждение доклада К. Леонард « К вопросу о модели социального выбора
в отношении участия русских крестьянок в рынке труда: изменение менталитета
крестьян в девятнадцатом веке?»
К. ЛЕОНАРД — Менталитет это концепция, которую употребляют историки для то-
го, чтобы описать экологию человеческой мысли, материальную и политическую культуру.
Меня интересовала в нашем обсуждении вчера и сегодня динамичность менталитета. Мне
кажется, что ее можно не только отметить, но, может быть, даже моделировать. Механизм
может быть найден для моментов или периодов, когда менталитет, хоть и медленно, но ме-
няется. И поэтому я начала с точки зрения экономической теории с вопроса, который также
здесь очень часто упоминался. Это вопрос о коллективном менталитете и о том, что дает
нам, экономистам возможность этот коллективный менталитет моделировать.
Первый момент — это когда изменение в менталитете выгодно для рынка, помогает
аграрному, экономическому развитию. Но это возможно, когда страна готова для измене-
ний, есть условия для развития рынка.
Второй фактор, который, мне кажется, может быть случайным, а может и не быть, это
когда с политической точки зрения меняется момент для крестьянских хозяйств. Такой мо-
мент был после освобождения, когда происходила децентрализация решения вопросов, де-
централизация с точки зрения стоимости решений. Стоимость решения вопроса слагается
из стоимости информации, с помощью которой требуется решать вопрос, и стоимости того,
что может случиться, если не все согласятся с этим решением. А у крестьянского общества
в период крепостного права стоимость решения вопросов таким образом, чтобы все были
довольны — огромная. Поэтому идеальным критерием для решения вопроса было едино-
гласие. Это продолжалось до 1870—80-х гг., когда стоимость сохранения единогласия повы-
шается, потому что никто за это не платит. Государство не платит, местные власти не пла-
тят. Именно в этот момент снижается стоимость информации. Происходит децентрализа-
ция решения таких важных вопросов, как распределение ресурсов, крестьянское хозяйство
должно решать все эти вопросы самостоятельно. Особенно велика роль большака.
Поэтому начиная с 80—90-х годов происходит быстрое развитие женского труда. И не
только в хозяйстве, а вне хозяйства, вне деревни. Это имеет важное значение в смысле эко-
номического роста. Решение крестьянского двора, когда женщина начинает работать, во-
первых, дает возможность эффективно и быстро развить фабрики, а во-вторых, развить
сектор, ведет к большей механизации текстильного производства.
Такая ситуация дает возможность, может быть, сказать, что это вопрос об обществен-
ном выборе. Описанная ситуация изображена на диаграмме. Самое главное здесь — это эла-
стичность крестьянского двора. Очень много времени занимают дети, домашняя работа.
Это то, что определяет менталитет. Отсюда — низкая заработная плата, и продолжается это
примерно 150 лет. Очевидно, что для общины невыгодно не разрешать женщине работать.
ВОПРОС ИЗ ЗАЛА — Что означают эти кривые?
К. ЛЕОНАРД — С левой стороны вертикаль — это стоимость труда. Центральная
кривая — это количество. То есть сколько она отдает или сколько деревня дает, или сколько
община дает.
Первая кривая — это предложение. Вторая кривая — спрос. И в момент эмансипации
— это кривая пунктиром. Вы видите, что получается с заработной платой. Рост заработной
платы от половины того, что получал мужчина, это 85%. Такого роста нет даже сейчас, сей-
час 63,4%, но у вас в деревне зарплата идет вверх.
И вторая картина, тут почти нет изменений. Вы можете спросить, что после эмансипа-
ции случилось? Случилось вот что. Помещику нужно было не покупать землю крестьянам
420
а нанимать рабочих для сельскохозяйственных работ. А почему был спрос на женский труд,
почему мужчины не работали? Потому что мужчины продолжали уезжать, особенно после
Крымской войны, туда, где было большое строительство, например, в Санкт-Петербург, так
же, как и раньше, мужчины «отходили», а женщины оставались и их нанимали прямо в де-
ревне. И поэтому спрос на женский труд был, и женская заработная плата выросла. Это, на-
верное, временное явление, с течением времени уже эластичность падает.
И второй рисунок, диаграмма вторая — спрос на мужской труд после эмансипации.
Общество всегда было эластичным, гибким, оно не было вертикальным, всегда можно было
работать мужчинам, «отходить». Мне кажется, что это огромная контрибуция экономиче-
ского прошлого. Имеет смысл смотреть, как решались эти вопросы, разрешать выход или
нет.
Н. Б. СЕЛУНСКАЯ — Вы дали характеристику процессов без определения различий
того, как они проходили в деревне и в городе, т. е. в целом динамику спроса и предложения.
А были ли все-таки различия, конкретно — в динамике применения женского труда?
К. ЛЕОНАРД — Во 2-й половине XIX в. в России существовало очень хорошее соот-
ношение между заработной платой в деревне и в городе. Это значит, что в течение несколь-
ких десятилетий рынок рабочей силы складывается очень хороший, и это тоже повышает
возможность женского труда.
Деревня и город были хорошо связаны в России в XIX веке, это удивительно. Поэто-
му данных много, но данные о женском вопросе и женском труде трудно найти, это есть
только у Струмилина.
А. П. КОРЕЛИН — Ваши данные, свидетельствующие о сравнительно высокой опла-
те женского труда, могут свидетельствовать и о том, что община не отпускала женщин. Это
было, видимо, одной из причин резкого роста заработной платы.
К. ЛЕОНАРД — Не отпускали, потому что было очень дорого отпускать. Собиралось
человек 12—40 и решали вопрос, кто где будет работать, женщина — здесь, мужчина — там.
11% мужчин в Ярославской губернии отходят, а женщин мало. Солдатки, конечно, уходи-
ли, проститутки уходили, это было выгодно им и общине.
А. П. КОРЕЛИН — Первые пореформенные 20 лет было временнообязанное положе-
ние и пр., т. е. было много временных факторов принудительных, заставлявших оставаться
и мужчин, и женщин в хозяйстве. Видимо, надо включать и этот фактор в объяснение этой
диаграммы.
К. ЛЕОНАРД — Дело в том, что именно в этот период медленно начинается нелегаль-
ный отход. Экономистам важно посмотреть не на то, сколько именно уходило, а на зарпла-
ту. Это один из индикаторов.
А. П. КОРЕЛИН — Значит, отсюда была рациональность организации хозяйства, об-
щин и всего прочего. Здесь очень интересный подход.
Д. РЭНСЕЛ — Какую роль играло предпочтение остаться дома? Это не только эконо-
мический вопрос. В нем есть морально-нравственные и семейные аспекты.
К. ЛЕОНАРД — С точки зрения менталитета важно, что это действительно человече-
ская мысль: хочет — не хочет, выбирает или не выбирает, а экономисты, главным образом,
думают, что все выбирают.
Д. РЭНСЕЛ — А это неправильно.
К. ЛЕОНАРД — Да, это иногда неправильно. У меня тоже, как у экономиста, такой
подход, но, увы, я ищу только механизм, который может что-то доказать.
421
Обсуждение доклада Л. Н. Денисовой «Бабья доля.
(Женщины в деревне 1950—80-х гг.)»
В. М. БАХТА (Моск, гос.университет культуры) — Вы упомянули о том, что женщи-
ны борются с пьянством. Я живу в Тверской губернии, в деревнях одна из самых больший
трагедий — это то, что многие женщины спиваются, причем смолоду.
Л. Н. ДЕНИСОВА — Совершенно верно, я с Вами согласна: некоторые и спиваются,
но большинство сельских женщин с этим злом активно борется.
Г. Е. КОРНИЛОВ — Вы разделяете точку зрения, что женщины более религиозны,
чем мужчины? И если да, то как Вы это объясните?
Л. Н. ДЕНИСОВА — Да, это так. Истоком религиозности остается сама женская ду-
ша.
Ю. Г. АЛЕКСАНДРОВ — Женщины в Нечерноземье по численности очень сильно
уступают мужчинам, чем это объясняется?
Л. Н. ДЕНИСОВА — Это объясняется их сильной миграцией в города. Среди поки-
дающих село женщины составляют более 80%. Н. Б. СЕЛУНСКАЯ — Каким образом жен-
щины устраиваются в городе?
Л. Н. ДЕНИСОВА — Имея как правило, среднее образование, сельские женщины
устраиваются работать на промышленные предприятия, в сферу обслуживания. Значи-
тельное их число поступает учиться в вузы, техникумы и ПТУ. Немало среди них желаю-
щих вернуться в родные деревни и села.
Обсуждение выступления Г. Е. Корнилова
Уральский гос. сельскохозяйственный университет)
«Религиозные представления крестьян накануне
и в годы Великой Отечественной войны»
Г. Е. КОРНИЛОВ — До последнего времени в историографии религиозность населе-
ния, особенно осуществление религиозных обрядов, рассматривались как девиантное пове-
дение, наряду с пьянством и алкоголизмом, поэтому говорить о каких-то тенденциях в ис-
ториографии практически невозможно.
В 30—40 годы, особенно с победой колхозного строя, в образе жизни крестьянства, в
его представлениях четко проявляется, на мой взгляд, действие двух тенденций. Первая
связана с угасанием и порой исчезновением традиционных форм жизнедеятельности и по-
степенной их заменой новыми, характерными для горожан. Среди них появление сферы
общественного обслуживания, государственно-правовое регулирование труда и быта, но-
вые формы досуга, радио, кино, лекции, военно-физкультурная деятельность,
художественная самодеятельность и другие.
Для второй тенденции характерно существование старых, традиционных для деревни
способов мышления и жизнедеятельности. Действие этой традиции заметнее проявилось в
психологическом климате села Если развитие первой тенденции было связано с насильст-
венным уничтожением церквей, атеистическим воспитанием раздуванием культа Сталина,
то крестьянские традиции представления, продолжавшие существовать, играли в деревне
существенную роль, особенно в регуляции социальных процессов. Одной из таких тради-
ций подавляющей части российского крестьянства явилась приверженность к православ-
422
ному христианству. Русское православие определяло все основные сферы жизни и дум кре-
стьян.
Потеря традиционности образа жизни и ментальности крестьянства связана с процес-
сом раскрестьянивания. Несмотря на это, число верующих оставалось значительным.
В годы Великой Отечественной войны государство признало церковь как социальный
институт, реально действующий, оказывающий заметное влияние на граждан, пользую-
щийся их поддержкой.В условиях войны число верующих резко выросло. Ведь в народе из-
древле говорили: чем больше беда, тем ближе Бог; кто в беду Бога не маливал; где беда, там
и Бог. Обострилась потребность в удовлетворении религиозных чувств, в отправлении ре-
лигиозных обрядов и праздников.
Мне хотелось бы остановиться на Источниковой базе исследования. Епархиальные ар-
хивы, церковные архивы до сих пор практически не доступны.В ГАРФ находится фонд Со-
вета по делам Русской православной церкви, где есть разнообразные материалы о деятель-
ности церкви в годы войны, сведения о количестве действующих храмов, запросы об от-
крытии церквей и молельных домов. В уральских местных архивах таких запросов больше,
потому что они часто возвращались просителям. Эти запросы содержат значительную ин-
формацию о местах проживания верующих, о том, где располагалась ближайшая действую-
щая церковь, был ли в данном населенном пункте храм, когда он был закрыт, кому передан
и как использовался и т. д. Эти многочисленные заявления о передаче или открытии церк-
вей и молельных домов свидетельствуют, что часть населения открыто стала выражать
свои религиозные чувства, что говорит о традиционной верности христианской вере.
В условиях Великой Отечественной войны затормозилось действие первой отмечен-
ной тенденции. В значительной мере шла традиционная передача транслируемых деревен-
ским обществом религиозных знаний, ценностей и норм. И при всем различии, даже проти-
воположности этих тенденций в жизни деревни на уровне обыденного сознания и повсе-
дневного поведения в обозначенный период качественных изменений не произошло.
Т. М. ДИМОНИ — Вы не встречали данные о странниках или богомольцах в период
Великой Отечественной войны?
Г. Е. КОРНИЛОВ — Я в основном смотрел материалы по Уралу. Встречались данные
о попах, которые без ведома епархии без разрешения ходили и совершали по деревням об-
ряды. Но они осуждались самой церковью и, естественно, местными властями.
Л. А.ТУЛБЦЕВА — А Вы только официальными источниками пользовались? Это же
все голая статистика. Рассказы очевидцев уникальны и их нужно сейчас записывать. Ведь
это поколение уже уходит.
Г. Е. КОРНИЛОВ - Я согласен.
ВОПРОС ИЗ ЗАЛА — Вы занимались религиозностью, а не встречались ли Вам ма-
териалы о резком увеличении суеверий? Я современник войны и имел случай видеть, какое
колоссальное количество гадалок появилось тогда.
Г. Е. КОРНИЛОВ — Отдельные факты. Разговаривая с крестьянками 70—80 лет, та-
кие примеры я даже записывал. Но эту грань выявить социологически пока нет возможно-
сти.
О. Ю. ЯХШИЯН — Война — огромная проблема для русской крестьянской менталь-
ности. Материалы сводок НКВД 20-х годов свидетельствуют, что в деревне говорили: «Бу-
дет война, мы получим оружие мы с этой властью поговорим». Война пришла. Что случи-
лось? Почему эти настроения моментально исчезли?
Г.Е.КОРНИЛОВ — В этих сводках масса материала о суевериях, слухах и о всяких
чудотворных делах, которые крестьяне передавали из уст в уста. А то, что когда беда — то
423
надо объединяться всем, так это как раз в русской ментальности. Я не случайно сказал, что
единство народа и властей в годы войны наиболее явственно проявилось.
Выступление А. Капустин
(Кременчугский политехнический институт, Украина)
А. КАПУСТИН — Мы настолько разные, и в этом, наверное, наша историческая пре-
лесть. На тип украинского крестьянского менталитета, влияли очень разные исторические
факторы, и в первую очередь борьба за возрождение украинской государственности. Осе-
вые моменты украинской крестьянской ментальности связаны со следующим: это воля,
свобода, духовность и стремление к христианской морали. Эти моменты наиболее выра-
жение проявились в такой новой социальной силе, как украинское казачество, особенно яр-
ко, начиная с XVI—XVII вв., в тот момент, когда Украина практически потеряла свою госу-
дарственность. Украинское казачество, на тип которого влиял очень незаметно такой фак-
тор, как свобода от крепостного права на землях Запорожья, с начала XVII века ставит за-
дачу духовной подготовки освобождения украинского народа от крепостничества, привне-
сенного уже Речью Посполитой.
И здесь казачество выделяет три очень важных момента. Это защита прав православ-
ного населения и православной веры, возрождение украинской традиции культуры и, есте-
ственно, возрождение украинского государства.
В зимовниках украинское крестьянство — казачество осваивало вольный образ жиз-
ни. Этот момент был очень привлекателен для крестьянства Украины, и в Польском сейме
говорили о том, что если так дело пойдет, то можно остаться без крепостных, имея в видл
нестепные регионы. Шла подготовка возрождения украинской государственности именно
через духовный мир крестьянства. Хорошо известно, что в XVII веке при церквях были
братства и эти братства играли, скорее, роль не культово-религиозную, а просветитель-
скую. Завершением духовной подготовки будущей революции, которую возглавил Богдан
Хмельницкий, объединив все крестьянство Украины вне зависимости от его социальной
дифференциации, было естественное возникновение на этой почве, на базе Богоявленского
братства Киева Киево-Могилянской академии. Казачество вложило очень много средств, в
том числе и материальных, в фундацию Киево-Могилянской академии.
Перед украинской раннебуржуазной революцией(середины XVII века), которую при-
нято называть Освободительной войной под предводительством Б. Хмельницкого, 60% бы-
ло казаческого населения, но 80% крестьян Украины считало себя казаками. Причем здесь
превалировал, если взять социальное лицо казачества, созидательный фактор, стремление
к свободе, военная функция возникала только по необходимости.
В середине XVII века даже реестровое казачество, которое служило официально
польскому королю, поддержало крестьянство Украины в борьбе за волю и свободу. И когда
Украина вошла в состав России, она была свободна от крепостного права.
Я моту ответить на вопрос, который задавали об образовании. Французский архитек-
тор Боплан и другие путешественники по Украине, писали, что украинские села — это села,
где учатся дети в школах. Это XVII векЕкатерина II в 1775 году ликвидировала Запорож-
скую Сечь, но еще в 1768 году по селам Черниговской губернии было 134 школы, а в 1885
году всего 52 школы. То есть мы видим, что в государстве, народ которого жил по законам
свободы, где избирали гетмана по законам демократизма, всегда поощрялось образование
Это общеизвестные факты. Несовместимость идеи демократизма республики с самодержа-
вием была причиной ликвидации украинской государственности, что и находим в Манифе-
сте, который издает Екатерина II. Это была прежде всего акция экономическая, дабы не
424
распространялся дух вольности, который был в зимовниках на Запорожье, где не было кре-
постного труда, а был наемный труд. Почему я остановилась именно на XVII—XVIII вв.?
Потому что осевые моменты нашей украинской ментальности возрождаются как раз в это
время, время существования такого государства как Гетманщина. И естественно, что они во
многом определяли лицо и украинского национального самосознания и прежде всего кре-
стьянства Украины. В XX веке такое государственное образование как Украинская Народ-
ная республика во многом повторяет идеи Гетманщины.
ВЕЧЕРНЕЕ ЗАСЕДАНИЕ
Председательствует Л. В. Малое
М. А. ВЫЛЦАН — Поделюсь общим впечатлением от прослушанных докладов.Пер-
вое, что я понял из нашей конференции — это то, что понятие «менталитет», довольно
сложное и многообразное. Чтобы избежать неизбежных и ненужных споров и недоразуме-
ний, необходимо, видимо, всякий раз оговаривать, в каком смысле употребляется это поня-
тие. А это, на мой взгляд, снижает ценность научного термина, так как у термина, по-воз-
можности, должно быть одно понятие, один смысл.
Здесь я целиком согласен с коллегой Рахматулиным. Хотя замечу: его пассажи в отно-
шении устного народного творчества как «непотребного» источника для изучения кресть-
янского менталитета, его негативная оценка роли христианской религии в формировании
крестьянского менталитета, у меня вызывают несогласие.
Второе. Слово «менталитет» в смысле мировосприятия и системы ценностей, на мой
взгляд, подходит к чему-то масштабному, крупному — будь то историческая эпоха или ка-
кие-то значительные изменения в жизни народа, власти, сословия и т. д. Применять это
слово к узким хронологическим периодам, к отдельным историческим явлениям и фактам,
на мой взгляд, вряд ли оправдано, хотя допускаю, что могут быть другие мнения. Можно
говорить о менталитете народа, крестьянства, даже отдельного человека, но так, чтобы это
касалось, если не глобальных, то достаточно крупных проблем и явлений.
Согласен с репликой уважаемого Л. В. Милова, что нельзя подменять конкретно ис-
торическими вопросами смысл данного понятия. Хотя в то же время, иногда какая-нибудь
мелочь, даже одно слово о менталитете народа, крестьянства может сказать больше, чем
иной доклад.
Следующее. Наша конференция, строго говоря, отражает не «крестьянский ментали-
тет», а скорее менталитет ученых-историков, которые через свое мировосприятие, свою
систему ценностей попытались разобраться в «крестьянском менталитете». Говорю это, ко-
нечно, не в упрек всем нам, потому что совершенно очевидно, что, например, коллега Дани-
лов в крестьянстве, его истории и менталитете разбирается намного глубже, чем какой-ли-
бо крестьянин. Но это не значит, что менталитет ученого Данилова совпадает с менталите-
том крестьянства. Можно перефразировать известное изречение: «страшно далеки мы от
народа». Я не призываю в мировосприятии опуститься до уровня крестьянства, пусть луч-
ше крестьяне поднимутся до уровня ученых. Если же иметь ввиду некоторые нравственные
критерии, то было бы хорошо, если бы «менталитет» интеллигенции поднялся до
менталитета крестьян.
Если говорить о ментальности и менталитете ученых, то, кстати, у нас есть такая осо-
бенность, как тяга к иностранным словам и терминам. Во многих случаях это, конечно, оп-
425
равдано и необходимо. К сожалению, бывает и так когда отсутствие значимых мыслей,
обобщений мы пытаемся прикрыть каким-нибудь иностранным словом.
В заключение отмечу, что на нашей конференции наибольший интерес, как мне пока-
залось, вызвали доклады, в которых содержалась новая конкретно историческая информа-
ция. Если говорить о крестьянском менталитете в целом, то эта проблема оказалась рас-
крытой далеко не достаточно. В частности, за кадром остались вопросы, связанные с кре-
стьянской моралью, эстетикой, и многие другие. Видимо, не нашлось специалистов или,
возможно, это задача будущего.
Обсуждение доклада С. А. Никольского «Деколлективизация как раскрестьянивание:
современная бюрократия и крестьянская ментальность»
А. В. ГОРДОН — Ваш доклад называется"Деколлективизация как раскрестьянива-
ние». А коллективизация была крестьянизацией, что ли? У нас на конференции шла речь о
том, насколько вообще можно называть работника АПК крестьянином.
С. А. НИКОЛЬСКИЙ - Конечно, есть разница между работником АПК и крестья-
нином. Работник АПК — это наемный работник, которого наняло государство, которому
поставлены конкретные задачи, определена тарифная ставка, определено время, даны ре-
сурсы. И предполагается, что он даст определенный продукт.
Смысл окрестьянивания в проблеме аграрной реформы я вижу в том чтобы крестья-
нин, человек, который занялся сельскохозяйственным трудом, получил все условия, кото-
рые позволили бы ему быть свободным производителем. Свободным собственником своего
труда и своего продукта
ВОПРОС ИЗ ЗАЛА — В какой роли Вы будете выступать в тех преобразованиях, о
которых Вы так интересно рассказывали?
С. А. НИКОЛЬСКИЙ - Я выступаю в роли министра сельского хозяйства и продо-
вольствия Крыма.
А. КАПУСТИН — Вы упомянули о традициях в Крыму. Как Вы себе это представляе-
те?
С. А. НИКОЛЬСКИЙ — Пока еще не представляю, потому что исследования там еще
не проведены. Что такое крымское крестьянство в отличие от крестьянства вологодского,
орловского, московского — я еще не знаю. Если мы берем тысячелетнюю историю, тогда на-
до начинать со скифских традиций.
Главная проблема Крыма в том, что это сельское хозяйство было создано как элитар-
ное для обеспечения Всесоюзной здравницы, оно не знало ни в чем недостатка. И это созда-
ло в сознании его работников определенную установку потребительско-иждивенческого
толка.
О. Г. БУХОВЕЦ — Есть ли в Крыму существенный процент сельского населения, ко-
торое готово земельный пай взять и использовать дифференцированную ренту 1 и 2?
С. А НИКОЛЬСКИЙ — Есть небольшой процент людей, которые бы хотели взять
землю в частную собственность. Эти люди говорят, что им нужно не то, что объявлено ук-
раинским законодательством: любому желающему 50 гектаров в полную частную собствен-
ность, сто гектаров под долгосрочную аренду. Здесь результат нулевой, это уже два года су-
ществует. А нормальные люди говорят: дайте нам несколько гектаров старого виноградни-
ка, с которым колхоз-совхоз сегодня работать уже не может, потому что при условии ма-
шинной обработки срок его нормального плодоношения закончился через 20—25 лет, а при
индивидуальной работе он продлится до 35—40. Вот такие люди сегодня нужны.
426
К. ЛЕОНАРД — Вопрос о кредитах в сельскохозяйственной реформе, насколько рис-
кованно и оправданно отдать деньги крестьянам или фермерам производителям? Как вер-
нуть эти деньги обратно если отдать землю в долгосрочную аренду?
С. А. НИКОЛЬСКИЙ — Банк будет очень слабо заинтересован в том, чтобы давать
кредит под право долгосрочной аренды, потому что, когда он получит это право, то должен
будет передать другому арендатору, если ему не вернули деньги. И этот арендатор должен
будет платить больше. Нормальной для банка будет ситуация, если будет даваться право на
долгосрочную аренду на землю вместе с правом на имущество и с правом на недвижимость.
Очень многие хозяйства Крыма обладают пансионатами, санаториями, которые являются
их собственностью и которые банк будет вместе с землей брать с удовольствием.
Ресурсы самого банка будут формироваться из инвестиционных фондов, коммерче-
ские интересы которых в том, чтобы крестьянин кредит не вернул, передал право банку, а
имущество передал в конечном счете инвестиционному фонду. Процесс капитализации в
какой-то форме пойдет.
К. ЛЕОНАРД — Оправдан ли подобный риск?
С. А НИКОЛЬСКИЙ — Право долгосрочной аренды в мировой практике чрезвы-
чайно редкая вещь. Но скажите, что делать, если деревня в том виде, в каком она существу-
ет сейчас, не хочет частной собственности на землю.
ТОЛМАЧЕВА — Есть ли фермеры в Крыму и как Вы относитесь к ним?
С. А. НИКОЛЬСКИЙ — В Крыму есть фермеры, 1159 хозяйств зарегистрировано.
Реально работает одна треть, реально производит товарную продукцию еще одна треть от
одной трети. К ним я отношусь хорошо.
ТОЛМАЧЕВА — А земля передается им в наследственное владение или в аренду?
С. А. НИКОЛЬСКИЙ — По украинскому законодательству земля этим людям пере-
дана в полную собственность.
Обсуждениевыступления Ю. Г. Александрова «Государственная идеология
и сознание российского крестьянства»
IO. Г. АЛЕКСАНДРОВ — Драматическая нехватка фактических знаний вынуждает
исследователей общественного сознания современного сельского населения России в ос-
новном идти путем выявления определенных инвариантов, архетипов традиционного кре-
стьянского менталитета — с тем, чтобы в дальнейшем попытаться как-то проследить их
судьбу в сельском социуме. Такой подход в принципе может дать значительные положи-
тельные результаты. Но только при том условии, если социальный процесс в деревне на
протяжении всего рассматриваемого периода носил эволюционный характер, без крупных
социальных катастроф. Так было, например, в большинстве развивающихся стран с преоб-
ладающим крестьянским населением, где реакция массового сознания сельского общества
на процесс модернизации приняла (по терминологии В. О. Бобровникова) черты «консер-
вативного синтеза», то есть модификации в соответствии с меняющимися условиями, но
без разрушения (хотя и при существенных внутренних перестройках) исторически сфор-
мировавшихся стереотипов.
Иное дело в России, где на протяжении почти всего XX в. крестьянский социум под-
вергался всестороннему разрушительному воздействию извне. Вначале посредством внесе-
ния в него агитационными, а затем и организационно-политическими средствами идеоло-
гии и практики классовой борьбы. В дальнейшем путем принудительного «раскрестьянива-
ния» деревни в процессе колхозно-совхозного строительства, индустриализации сельского
хозяйства и массированной пропаганды советского образа жизни.
427
Результаты такого мощного давления на сельский социум оказались особо значитель-
ными во многом потому, что сам он, а равно и российское общество в целом, как оказалось,
не обладали необходимой сопротивляемостью воздействиям такого рода и такой силы. Во-
первых, в силу исторических причин, которые в данном случае приходится оставить за рам-
ками анализа, общество в целом продемонстрировало нравственную неготовность противо-
стоять идеологии классовой борьбы.
Можно также предположить, что та легкость, с которой представления о допустимо-
сти с нравственной точки зрения классовой борьбы и гражданской войны распространя-
лись в российской деревне, была в значительной мере обусловлена спецификой ее социаль-
ной организации. Речь идет о феномене сравнительно существенной (по отношению к со-
циумам за пределами русско-православной цивилизации) ограниченности и низкой проч-
ности так называемой естественно-социальной организации сельского населения: семейно-
родственной, общинной, клановой, земляческой. Естественно-социальные связи с мощной
силой цементируют и поныне социальную структуру деревни основной массы стран Азии,
Африки и Латинской Америки, с преобладающим крестьянским населением. Они сильно
ограничивают потенциал развития внутридеревенских антагонизмов классового типа и од-
новременно повышают сопротивляемость селького общества разрушительному воздейст-
вию приходящих извне импульсов экономической, социальной и политической модерниза-
ции. В России же крестьянство оказалось гораздо хуже защищенным собственными соци-
альными и культурными отношениями, институтами и традициями от насильственных
преобразовательских действий государства, и это, со своей стороны, предопределяло и
мощь внешнего воздействия на деревню.
Для того, чтобы хоть как-то оттенить значение данного фактора, можно привести при-
мер, скажем, бывшей советской Центральной Азии, где сельский социум оказал пассивное
и в основном скрытое, но исключительно упорное сопротивление усилиям центральной со-
ветской власти привить ему идеологию индустриально-урбанистического социалистиче-
ского образа жизни и в конечном итоге сумел сохранить в рамках советской формы органи-
зации общества приверженность основным социально-культурным и нравственным прин-
ципам своей цивилизации.
В России же, повторим, потенциал сопротивляемости крестьянства внешним воздей-
ствиям был исходно значительно слабее. В дальнейшем он оказался еще более ослаблен-
ным теми катаклизмами, которыми обернулись для нашего народа первая мировая и граж-
данская войны, политика «военного коммунизма», коллективизация и индустриальная ре-
организация сельского хозяйства, военные потери и массовая сельско-городская миграция
Именно поэтому при изучении крестьянского сознания в современной, постсоветской Рос-
сии относительно самостоятельное значение имеет осмысление влияния на него официаль-
ной советской коммунистической идеологии в качестве важного элемента внешнего воз-
действия.
Исследование данного вопроса — сложная многогранная задача, поскольку при этом
должны быть учтены особенности и российской народной культуры (включая как кресть-
янство, так и образованную элиту), и превращенной в официальную государственна»
идеологию марксистской мировоззренческой и научной парадигмы, и, наконец, редукция
ее применительно к конкретным условим российского мировосприятия.
Мне хотелось бы остановиться в первую очередь на вопросе о соотношении меж."
классической марксистской парадигмой и российской народной, в своих основах крестьян
ской, ментальной традицией. Имея в виду марксизм еще не редуцированный применитель-
но к сознанию народа и его образованной элиты, а адекватный, свойственный его основог»
ложникам. Речь пойдет о следующих характерных для марксистской парадигмы постук-
428
тах. Первое, о приоритете материального производства перед прочими сферами хозяйст-
венной деятельности людей. Второе, об исключительно трудовой природе происхождения
общественного богатства. Третье, о частной собственности как о надстройке над экономиче-
скими отношениями, выступающей в качестве архаики по отношению к тенденции плано-
вой организации жизни общества.
Казалось бы, ни против хотя бы одного из этих постулатов ничего нельзя возразить,
настолько они созвучны повседневному здравому смыслу людей. Но такая видимость об-
манчива. За ней скрывается опыт не столько общечеловеческий, сколько присущий кон-
кретным обществам на определенных стадиях их исторического развития. Или, по крайней
мере, определенным группам населения и представителям тех или иных идеологических
тенденций внутри данного общества, по разным причинам — сознательно или подсозна-
тельно — склонным актуализировать субъективно отобранные определенные стороны ис-
торического опыта, преломляя его через призму собственного мировоззрения и мировос-
приятия.
С этой точки зрения для развития марксистской научной парадигмы роковое значе-
ние имела и по-прежнему имеет внутренняя приверженность ее создателей и сторонников
прогрессистской идее неограниченности материальных ресурсов человечества как предпо-
сылке столь же неограниченного экономического роста, уходящего в бесконечность. Такое
представление носит скорее характер подсознательного мироощущения, чем сознательной
оценки. К. Марксом оно было унаследовано от буржуазной политэкономии XVIII в., созда-
тели которой, в свою очередь, были — осознанно или неосознанно — выразителями опти-
мистического мироощущения буржуазии своего времени, то есть исторической эпохи, ко-
гда бурно развивавшийся и переходивший на индустриальную стадию капитализм еще да-
леко не охватил не только весь мир, но и национальное экономическое пространство в сво-
их центрах, а потому хозяйственные ресурсы человечества казались неисчерпаемыми и в
принципе легко мобильными. Сам же экономический прогресс отождествлялся — в соот-
ветствии с идеологией утверждавшегося индустриального капитализма — с неограничен-
ным наращиванием материальных элементов производительных сил, обеспечивающих не-
уклонный рост производительности труда рабочих.
Следовательно, речь идет в данном случае об исторически сформировавшемся опре-
деленном мировоззрении и мироощущении. И здесь можно найти объяснение некоторым
парадоксальным загадкам формирования парадигмы марксистской экономической теории.
Прежде всего упорной приверженности К.Маркса и марксистов идее трудового происхож-
дения общественного богатства, нашедшей воплощение в трудовой теории стоимости и в
последующем оказавшей сильное влияние на российское общественное сознание.
Парадокс в данном случае заключается в том, что данная идея, возникшая еще в IV в.
до н. э. (Аристотель), в последующем развивалась классиками буржуазной политэкономии
вплоть до конца XVIII в„ но до К. Маркса так и не была реализована в виде законченной
цельной теории. «Классики» до Маркса и его современники так и не смогли до конца внут-
ренне принять допущение, будто сравнительная общественная ценность продуктов труда
устанавливается исключительно величиной затрат и не зависит непосредственно от их
(продуктов труда) потребительской полезности, то есть потребительской стоимости. К.
Маркс решительно отбросил всякие сомнения на этот счет. И свою роль в этом сыграла не
только присущая ему гегельянская приверженность поиску объективной, не зависящей от
воли людей подосновы общественных отношений и процессов, но и та самая, упомянутая
выше, подсознательная уверенность в неограниченности хозяйственно-ресурсного потен-
циала общества. Именно из этого рождалась присущая марксистской экономической тео-
рии недооценка значимости проблемы оптимизации использования основных производи-
429
тельных факторов — земли, труда и капитала. В противоположность этому абсолютизиро-
валась роль неограниченного расходования капитальных ресурсов, ведущего к росту произ-
водительности труда рабочей силы, то есть ресурсозатратной модели индустриального рос-
та.
Акцент на приоритетном развитии материальных элементов производительных сил
общества хорошо корреспондировал с фундаментальным представлением формационной
теории марксизма об основополагающей роли сферы материального производства по отно-
шению ко всем другим элементам общественно-хозяйственной системы — сферам распре-
деления, обмена и потребления. В более узком плане отказ от введения в экономический
анализ понятия ограниченности хозяйственных ресурсов (и, как следствие, пренебрежение
проблематикой оптимизации сочетания производственных факторов) крайне затруднял
понимание марксистами экономической роли собственности на них. Подобно их предшест-
венникам — классикам буржуазной политэкономии, К.Маркса и марксистов вопрос о соб-
ственности на производственные факторы волновал исключительно лишь в связи с пробле-
мой распределения общественного дохода между основными классами общества, но никак
не в связи с проблемой рационального выбора способов сочетания этих факторов. Послед-
нее, как нетрудно понять, предполагает право владельцев каждого из них свободно распо-
ряжаться ими под свою ответственность за результаты принимаемых решений. То есть тре-
бует частной собственности на каждый из производственных факторов. Вся эта проблема-
тика была охвачена уже другой, появившейся параллельно «Капиталу» К. Маркса, «теори-
ей производственных факторов», связанной с так называемым маржиналистским (предель-
ным) анализом и с понятием о субъективной природе стоимости.
И еще одно. Вера в решающую роль наращивания материальных элементов произво-
дительных сил в развитии общественного производства предполагала низкую оценку чело-
веческого фактора в этом процессе. Человек выступал в данном случае в теории лишь как
рабочая сила — придаток машины, а его потребление как не более чем момент процесса вос-
производства капитала — индивидуального и совокупного. Вместе с недооценкой роли ча-
стной инициативы и ответственности в процессе принятия хозяйственных решений, это ро-
ждало устойчивое представление о преимуществах коллективистской централизованной
организации общественного производства над частнохозяйственной. В то же время как ча-
стная собственность рассматривалась не только как паразитическая надстройка над эконо-
микой, но и как воплощение хаоса, стихийности отношений между хозяйствующими субъ-
ектами.
Следовательно, уже в самой парадигме марксистской экономической теории содержа-
лись благоприятные предпосылки для ее последующего редуцирования применительно к
массовому сознанию в странах, задержавшихся на пути перехода к индустриальной эконо-
мике. Тем более это справедливо по отношению к другим элементам общего марксистского
мировоззрения и учения: революционной теории освобождения труда от эксплуатации, по-
строения общества всеобщего равенства и благоденствия. Но в данном случае особый инте-
рес представляет именно экономическая теория как имеющая наиболее прямое отношение
к проблематике восприятия и осознания сельским населением в России причин и смысла
происходящих перемен и к поиску практического выхода из общественного кризиса.
В общем виде можно утверждать, что интенсивная пропаганда официальной (редуци-
рованной до уровня обыденного сознания и народной культуры) марксистско-ленинской
идеологии в процессе крупномасштабных и глубоких экономических и социальных преоб-
разований советского периода активно способствовала закреплению в общественном созна-
нии сельского населения России целого ряда стереотипов традиционного — крестьянской
в своих основах — менталитета. Но, разумеется, в сильно модифицированном виде, при н
430
явном сохранении архетипических представлений. Равным образом, закреплялись и неко-
торые стереотипы сознания и менталитета образованных слоев российского общества, ко-
торые исторически во многом формировались на основе неприятия традиционной народ-
ной культуры и мировосприятия. А следовательно, как зеркальное (с противоположным
знаком) отражение их.
Назовем для примера хотя бы несколько таких стереотипов, глубоко укоренившихся
в сознании российского советского крестьянства и народной по своему происхождению
российской советской интеллигенции
Это, скажем, типичное и для традиционного крестьянского сознания, и для марксист-
ской идеологии моральное предпочтение, отдаваемое труду в сфере материального произ-
водства перед занятостью в сферах распределения или умственного труда, исходя из мне-
ния о вторичности и более низкой престижности таких занятий по сравнению с физиче-
ским трудом. Здесь оказались своеобразно переплетенными постулаты трудовой теории
стоимости, связывающей происхождение общественного богатства и сравните ьную цен-
ность продуктов труда исключительно с затратами абстрактного рабочего времени, и черты
ментальности, характерные для долгой эпохи господства натурального, крестьянского в
своих основах, хозяйства. Мысль о том, что сначала надо произвести и лишь потом распре-
делять, и поныне очень глубоко укорененная в российском общественном сознании совер-
шенно естественна именно для такого общества и равно находит поддержку в трудовой тео-
рии стоимости.
С точки зрения человека современных обществ, экономика которых опирается на все-
стороннее разделение труда, она совершенно бессодержательна, носит характер чисто ми-
ровоззренческого, логически неразрешимого спора о первичности курицы или яйца. Но у
нас она стала в массах неотъемлемой частью народной ментальности, отражается в устой-
чиво низкой моральной оценке торговли, посреднических услуг, предпринимательства, ко-
торые третируются как «спекуляция» или «эксплуатация», и, наоборот, в признании при-
оритетности интересов и прав производителей. И в первую голову именно производителей
сельскохозяйственной продукции.
Но одновременно — парадоксальным образом — в общественном сознании, далеко
выходя за границы образованного слоя, установилось отношение к традиционному кресть-
янскому труду, к производственному и жизненному опыту крестьянства и к его культуре
как к воплощению отсталости. В этом вполне очевидно усматривается связь, помимо про-
чего, с марксистской парадигмой — индустриалистской по своей сути и рассматривающей
крестьянское хозяйство как архаику, подлежащую вытеснению индустриальными форма-
ми организации производства в сельском хозяйстве.
Еще один пример взаимодействия марксистской идеологии и традиционного кресть-
янского сознания — вопрос о частной и общественной собственности на землю. И сегодня
еще в дискуссии по данной проблеме на всех уровнях, во всех слоях общества широко фи-
гурируют — помимо рациональных соображений — аргументы такого рода, как амораль-
ность купли-продажи земли («земля божья»), как «разъединяющая людей» роль «барьеров
частной земельной собственности» или необходимость закрепления исключительно за го-
сударством права распределения и перераспределения земли.
В докладах на конференции отмечались такие характерные черты отношения тради-
ционного российского крестьянства к праву на землю, как увязывание его с личными тру-
довыми вложениями в землю (В. П. Данилов) или отсутствие сформировавшегося понятия
«частной земельной собственности», вместо которого существовало представление о праве
хозяйствования на земле (О. Ю. Яхшиян). И в данном случае — как и в предшествующем
примере — бросаются в глаза линии переплетения традиционных крестьянских представ-
431
лений с вытекающими из трудовой теории стоимости выводами об отсутствии стоимости у
природохозяйственных ресурсов как таковых, безотносительно к вложенным в их мобили-
зацию трудовым затратам.
Наконец, возьмем вопрос об определенной схожести марксистской трактовки соотно-
шения частного и общественного с традиционными представлениями российского кресть-
янства о коллективном и индивидуальном. Присущее марксистской экономической пара-
дигме противопоставление рыночных механизмов и элементов планового хозяйства в каче-
стве «опосредствованно» и «непосредственно» общественных обрело в советском общест-
венном сознании общую почву с традиционным крестьянским восприятием общественного
труда как труда коллективного, совершаемого совместно — подобно коллективным общин-
ным или барщинным работам.
В данном случае немаловажную роль играет низкая оценка как традиционным кре-
стьянским сознанием, так и марксистской экономической наукой таких атрибутов рыноч-
ной экономики, каковыми являются опосредование разделения труда товарным обменом,
свободное ценообразование, конкуренция. И в том, и в другом случаях они воспринимают-
ся как выражение хаоса хозяйственной жизни, основанной на принципах частной собствен-
ности, ее дезорганизующего воздействия на все стороны жизни общества и отдельных лю-
дей. Из этого, в свою очередь, естественным образом вытекают и научные постулаты мар-
ксизма, и крестьянские представления о некоем идеальном порядке, поддерживаемом орга-
низованным в государство обществом на основе разумного предвидения и всестороннего
планирования государственными чиновниками жизни народа наперед. Данная идея прак-
тически в буквальном виде прозвучала, например, в оценках нынешней аграрной реформы
в России, содержащихся в докладе С. А. Никольского.
С течением времени — и чем дальше, тем быстрее — в результате такого синтеза фор-
мировались новое общественное сознание и новый менталитет российского сельского насе-
ления. По мере того, как традиционное крестьянство, связанное с семейным хозяйствова-
нием на земле, трансформировалась в советский сельскохозяйственный колхозно-совхоз-
ный квазипролетариат, элементы его крестьянского самосознания и восприятия жизни, не
исчезая вовсе, оттеснялись как бы вглубь сознания. В первую очередь это касается форми-
ровавшихся веками крестьянских представлений о рациональном хозяйствовании на зем-
ле, которые заменялись советскими коллективистскими установками, отчасти накладывав-
шимися на стереотипы сознания крестьянства.
Вместе с тем, начиная с 60-х годов в общественном сознании сельского населения
происходят все более серьезные изменения, порождаемые его усиливающейся дифферен-
циацией в экономическом и социальном плане. Изменения происходят по нескольким на-
правлениям. Во-первых, все сильнее дифференцируется сама колхозно-совхозная система,
распадаясь на меньшинство сильных (примерно 20% хозяйств, дающих 80% товарной про-
дукции) и большинство низкорентабельных и «лежащих» хозяйств. Во-вторых, прогресси-
рующая товаризация продукции личных подсобных хозяйств ведет к обострению противо-
речий между частными и общественными элементами внутри коллективных хозяйств. В-
третьих, отвлечение сельского населения непосредственно от сельского хозяйства создает в
деревне все более пеструю картину массовой социальной маргинализации. Как отмечалось
в одном из докладов (М. А. Безнин и др.), в конце 80-х годов до 40% сельских жителей не
работали или мало работали в общественных хозяйствах.По другим данным (в целом по
Союзу) управленческая прослойка колхозов и совхозов достигала 2 млн. чел. Причем такая
картина складывалась на фоне интенсивной сельско-городской миграции, которая, помимо
прочего, вела к значительному постарению сельского населения.
432
Изменения такого рода и масштаба заставляют с большой осторожностью относиться
к попыткам трактовать общественное сознание сельского населения современной России
как однозначно крестьянское. Тем более, что процесс социальной маргинализации в дерев-
не развертывался на фоне прогрессировавшего подрыва колхозно-совхозного строя по мере
сокращения хозяйственно-ресурсной базы советской централизованно-распределительной
экономической системы. Важным аспектом данного процесса «раскрестьянивания» обще-
ственного сознания сельского населения стала моральная «уценка» сельскохозяйственного
труда, вызванная, с одной стороны, длительным разрывом рациональной связи между ко-
личеством и качеством труда в колхозах и совхозах и его вознаграждением. А с другой сто-
роны, демонстрационным эффектом городского образа жизни и массовым отвлечением жи-
телей деревни от сельского хозяйства.
Соответственно, сейчас — в условиях драматического дефицита фактологических на-
учных данных о состоянии общественного сознания сельского населения — было бы неос-
торожно апеллировать к его проблемам как к крестьянским по-преимуществу. Следует
прежде всего констатировать наличие в деревне многочисленных не вполне совпадающих
или вообще несовпадающих рационально осознанных интересов и социальных и культур-
ных предпочтений, относящихся к сфере экономического и социального выбора. Поэтому в
настоящее время на первый план выходит проблема поиска способов сочетания несовпа-
дающих интересов — как внутридеревенских, так и затрагивающих отношения между де-
ревней и ее отдельными слоями с городом и со всем обществом, представленным государ-
ством.
* * *
В. М. БАХТА — Меня очень заинтересовала та проблема, которая здесь была поднята
дважды — проблема так называемой «бабьей доли». Я думаю, что мы бы лучше в ней разо-
брались, если бы подняли другую проблему, которая почему-то здесь почти не прозвучала,
— крестьянской семьи. По моему глубокому убеждению, именно крестьянская трехпоко-
ленная семья в течение многих столетий была своего рода базовой моделью семьи всех
классов российского общества: и помещичьей семьи, и купеческой, и буржуазной, да и цар-
ской, в конце-концов. Вот эта-то трехпоколенная семья, — в которой, когда поколение ро-
дителей работало, бабушки и дедушки транслировали своим внукам и внучкам все богатст-
во народной культуры, — и была тем механизмом, который в основном и обеспечивал пере-
дачу культуры народа во всем ее объеме от поколения к поколению. Здесь, в семье, суть
крестьянской ментальности.
Почему-то никто из российских или американских коллег ни разу не упомянул клас-
сика американской этнологии Маргарэт Мид: ведь именно она начала изучать русскую кре-
стьянскую ментальность, она была первая, кто попытался смоделировать русский нацио-
нальный характер, исследуя этнографические источники о русском крестьянстве.
Я хотел бы назвать еще одно имя, которое не было здесь названо и которое, может
быть, помогло бы нам в наших поисках. Я имею в виду прежде всего доклад IO. П. Бокарева
о соотношении бунта и смирения в крестьянском мире. Докладчик, помнится, утверждал,
что причины 90% бунтов и беспорядков находятся вне сферы социально-экономической и
не поддаются рациональному истолкованию. А что, если попытаться интерпретировать
причины этих иррациональных, так сказать, беспорядков, обратившись к учению А.Л.Чи-
жевского? Может быть, хоть какая-то часть из этих 90% и была бы тогда нами объяснена?
433
В. П. ДАНИЛОВ — Но, наверное, все же Бокарев раз в 10 преувеличил удельный вес
иррациональных бунтов.
В. М. БАХТА — Возможно.
В. П. ДАНИЛОВ — Способ Чижевского даст реальный результат.
В. М. БАХТА — Очень коротко — о времени и пространстве крестьянских праздни-
ков. Праздник является неотъемлемой частью крестьянской жизни. Т. М. Димони, в част-
ности, очень интересно рассказала о роли и значении престольных праздников.
Престольный праздник, по-моему, и сейчас, как и в 30-е годы, никогда не был только
религиозным праздником. Это был вообще праздник, пространство и время, когда можно
было отключиться от повседневной тяжелой работы. Может быть, мы все-таки переоцени-
ваем значение религиозности русского крестьянства?
И последнее, что я хочу сказать. Я очень и очень желаю С. А. Никольскому успехов в
работе на посту министра сельского хозяйства в Республике Крым. Но какие бы усилия Вы
ни принимали сегодня в Крыму, я уверен, что никакая реформа, никакие преобразования
не дадут результата, если не будет учитываться крымско-татарское население, именно оно
делает лицо сельскому хозяйству Крыма.
А. В. ГОРДОН — Мне хотелось бы высказать несколько замечаний по докладу Д. Фил-
да в связи с последовавшей дискуссией (выступления М. А. Рахматулина, А. П. Корелина, М.
А. Вылцана). «Менталитет», конечно, не просто термин, его значение раскрывается в опреде-
ленной методике исторического исследования. Это господствующий сейчас подход к истори-
ческим формам общественного сознания, призванный сделать их полноценным объектом ана-
лиза. Я признателен зарубежным и отечественным последователям менталитетного метода за
вклад в разработку той проблематики, которая оставалась в плену редукционистских прин-
ципов «теории отражения». Но я хочу подчеркнуть что это лишь один из объективно-науч-
ных подходов к сфере субъективного.
Плодотворными могут стать и другие пути. Кроме названного докладчиком М.М.Бах-
тина, я бы упомянул важные в методологическом отношении исследования О.М.Фрейден-
берг по античной обрядности. Подходы Бахтина или Фрейденберг перспективны именно
для изучения крестьянского сознания в силу его «вплетенности» в деятельность, в т.ч. свя-
щеннодействие, ввиду значения обычаев и обрядов как важнейшего исторического источ-
ника. Впрочем, судя по замечанию Д. Филда о том, что «менталитет молчалив», или по
употребленному в докладе В. П. Данилова и Л. В. Даниловой термину «ментальное дейст-
вие», в понимании единства сознания и деятельности между различными подходами оче-
видны точки соприкосновения.
Д. ФИЛД — Очень много докладов было прослушано здесь за 3 дня конференции. Я
желал бы обратить внимание на очень солидные и содержательные доклады молодых на-
ших коллег. Иногда в последнее время говорят, что наша наука обречена. Поэтому влива-
ние молодых сил в науку дает нам, старикам, новую уверенность, надежду.
На мой взгляд, в наших докладах почти отсутствует элемент сравнительного анализа.
Мы рассматриваем Россию как уникальное общество. Может быть, Россия, российское
крестьянство является таковым, а может быть и нет.
Я дам вам 2 примера. В некоторых докладах шла речь о двоеверии, о сочетании право-
славных и языческих элементов или о конфликте между ними. Этот вопрос, конечно, воз-
никает по отношению к любой христианской цивилизации, православной, католической,
даже протестантской, и тот исследователь, который старается решить, что действительно
есть православие, а что — остаток языческого прошлого, но не учитывает опыт разных
культур в своих исследованиях, делает, на мой взгляд, большую ошибку. Мы уже знакомы
с основной идеей Л. В. Милова, которую он в своем докладе развивал в плане менталитета,
434
и эта идея является переломным вкладом в русскую историографию. Но, тем не менее,
опять-таки требуется сравнительный анализ, например, со скандинавскими странами,
Финляндией, может быть, с Канадой, чтобы сравнить как российские крестьяне и крестья-
не этих стран справлялись с климатическими и другими природными элементами.
В. П. ДАНИЛОВ — Я считаю, что наша конференция была очень полезной и очень
плодотворной прежде всего потому, что она свела, пусть и не полный, состав исследовате-
лей, историков, работающих в области крестьяноведения. Мы впервые пытаемся созна-
тельно освоить такой аспект исследования как особенности аграрного развития России в
связи с исследованиями крестьянской ментальности. Мы, конечно, далеки еще от этого, но
мы с удивлением обнаружили, что продвинувшиеся намного дальше нас исследователи на
Западе, тоже понимают этот предмет по-разному. Это очень важно, поскольку, наверное,
это уж заключено в русском национальном менталитете, что когда наши ученые слышат ка-
кое-то иностранное слово, которое связано с новым научным направлением или открыти-
ем, то они сразу чувствуют свою ущербность и необходимость непременно освоить этот са-
мый предмет для того, чтобы преодолеть отставание.
Я думаю, что мы теперь можем спокойнее отнестись к этому предмету исследования,
мы реальнее оценили его возможности, его значение. Я надеюсь, это будет общее достиже-
ние. Мы поняли, что история крестьянства, история аграрного развития ни в коей мере не
сводится к ментальности и не объясняется целиком ментальностью, что сама ментальность,
естественно, меняется в ходе аграрного развития. Поэтому исследование аграрной истории
требует исследования всей проблематики, всех форм, всех взаимодействующих в этом раз-
витии общественных сил, факторов — материальных и нематериальных.
Мы, конечно, в своих спорах часто бывали слишком радикальны, мы формулировали
иногда выводы слишком определенно, хотя речь шла о предмете, недостаточно определен-
ном. Я в данном случае сделаю некоторые самокритичные высказывания. В моем докладе
говорилось о крахе наивного монархизма в годы русской революции начала XX века, о за-
мене монархизма тоже наивным республиканизмом. Это, я считаю, бесспорный факт. Но в
то же время, поскольку речь идет о ментальности очень широких слоев населения, то, даже
выработав в себе отвращение к царизму, к монархизму, в своем повседневном общении, они
часто воспроизводят опять нечто напоминающее эти самые монархические явления.
Я ссылался на антоновскую программу, где четко сформулированы республиканские
требования, демократические, антицаристские. Но Антонов занимался стихотворчеством.
Оказавшись во главе крестьянской войны, которая целый год велась против большевист-
ского режима, он пишет такие стихи (о себе в третьем лице): «Антонов свою рать крестом
священным окрестил, на подвиг ратный благословил». Вот, пожалуйста. И дальше Антонов
пишет, что он борется «За Родину, Веру и Правду».
Вы сами понимаете, что в идеологии этого народного вождя достаточно таких тенден-
ций, которые при более благоприятных обстоятельствах могут породить и вождистские, и,
может быть, царистские явления. Поэтому не абсолютны выводы и такого рода. И мы
должны понимать, что такого катастофического порядка слом в ментальности не означает
бесследного исчезновения тех или иных ее сущностных характеристик. Но я все же не свя-
зываю культ Ленина, тем более Сталина, и последующие псевдокульты с каким-то мен-
тальным состоянием крестьянских масс. Я не вижу фактического материала. Это совер-
шенно другого происхождения исторические явления.
Я думаю, что значение конференции может состоять в том, что мы дали определен-
ный импульс историкам в этом направлении.
Пожалуй, еще один момент я хотел бы отметить.Он относится к деятельности иссле-
дователя, к оценке того материала, с которым историки работают. Не только на нашей кон-
435
ференции, но и раньше приходилось слышать об особенном характере документальных ма-
териалов, отложившихся в наших архивах. И мы этот вопрос начали обсуждать. Здесь дей-
ствительно есть некоторая особенность, которая отражает реальные события русской исто-
рии, истории русской деревни. И как бы ни была сильна ментальная аберрация, ментальная
иллюзия, ментальное искажение восприятия действительности, но, извините, все же кре-
стьянские наказы времени первой русской революции и второй русской революции это та-
кой исторический источник, который подтверждается не только анализом самого этого до-
кумента. Есть такое доказательство их адекватности крестьянским настроениям, как реаль-
ный ход исторического процесса, реальное развитие событий, начиная с того же, допустим
1902 года или более раннего времени. И мы увидим, что при самом критическом отноше-
нии к содержанию этих наказов, они удивительно совпадают с действиями крестьян и их
реальным поведением. Поэтому этот источник нуждается в серьезном исследовании как
выражение крестьянского умонастроения, крестьянских требований. Сейчас я пришел к
твердому выводу о необходимости возможно более полной публикации крестьянских нака-
зов, потому что они лучше, чем что-либо другое, покажут основу того, что у нас происходи-
ло в начале XX века и объяснят, как происходило. Один из положительных итогов этой
конференции будет состоять в том, что не только отдельные исследователи, работающие в
этой области, придут к выводу о необходимости таких документальных публикаций, но
она, эта конференция поможет дать им в руки дополнительный аргумент для того, чтобы,
наконец, такое издание состоялось.
Л. В. МИЛОВ — Я абсолютно согласен с выступавшими до меня в том, что в общем
эта конференция была очень интересной и очень полезной. Это первое приближение к те-
ме. На этом этапе, конечно, неизбежны какие-то различия, разные мнения в понимании
проблемы.
Но вместе с тем, все-таки выясняется основное, что мы подходим к правильному по-
ниманию ментальности, хотя, конечно, я не тешу себя надеждой, что мы отсюда выйдем все
единодушны.
Я думаю, что через какой-то период, скажем, через 2-3 года, нам снова стоит собрать-
ся, чтобы проникнуть глубже в «молчаливую ментальность» российского крестьянства, за-
тронуть проблему ментальности других сословий и классов, потому что были попытки та-
кого рода и на нашей конференции. Нам надо представить российское общество в целом в
этом аспекте, и это, думаю, должно быть плодотворно.
Кто-то из выступавших вчера говорил о том, что в итоге докладов первого дня можно
было подумать, что ментальность нечто каменное, неподвижное и проходящее через века, а
во второй день можно было понять, что ментальность это что-то быстро порхающее, изме-
няющееся от одной политической ситуации к другой.
Я думаю, что истина где-то посередине, потому что, безусловно, особая ценность : •
лада коллеги Д. Филда заключается в том, что он в историографическом плане дал нам •
новные этапы развития и понимания этой проблемы. Стержневым моментом в уясне . <
сути менталитета были так называемые длительные периоды. И я думаю, что нет ни . 4
необходимости от этого отказываться. Ментальность — это «молчаливый», поведенч- -
момент, и она имеет очень большую историческую протяженность, которая не измеряг • >
чисто хронологически, то есть, десятилетиями, столетиями, а она измеряется стадиа.
ми фазами развития общества. Если, скажем, в пореформенный период началась новая
диальная фаза в развитии общества, непременно и непосредственно касающаяся та» те
слоя, как крестьянство, то, естественно, в ментальности происходят какие-то изменения. а»1
кая-то динамика и т. д.
436
Но что можно сказать обо всем этом периоде? Это период, начиная с шестидесятых
годов, включая нынешний момент, практически беспрерывных аграрных преобразований.
Можно найти очень приблизительную аналогию со сферой преобразований торговли и фи-
нансов в российском государстве. Начиная с Петра, даже раньше, у нас в этой сфере тоже
были беспрерывные преобразования: то одна Комиссия о коммерции, то вторая, то одна
Коммерц-коллегия, то другая и т. д. Почему? На мой взгляд, потому, что реформы в этих
сферах всего лишь «прикладываются», они касаются наиболее «болезненных» сфер жизне-
деятельности общества, в «болезненности» которых яснее и сильнее всего сказывается об-
щий характер и общие особенности социума. То есть это общество, которое систематически
получало минимальный прибавочный продукт, и которое целый ряд аспектов структуры
могло иметь лишь в «эмбриональном состоянии». Это касается развития коммерции, тор-
говли, промышленности и это, конечно, касается основы основ — земледелия.
В сущности говоря, XX век — это поиск способов изъятия прибавочного продукта у
крестьян сверх меры, вот и все! Под какими бы идейными, политическими лозунгами это
ни происходило. Это те же самые, с точки зрения методологической, проблемы, которые за-
родились в XV, XVI и XVII вв.: как изъять у крестьянина больше того, что он может дать. И
не потому, что существовали какие-то эксплуататоры-паразиты или особо агрессивно на-
строенные люди; это нужды самого общества. Другое дело, как проходили эти реформы —
оптимальным или самым безмозглым, как сказал Солженицын, образом. Вот это диапазон
проблем. Но наша задача — вклиниться в эту ситуацию с точки зрения выявления роли и
места этого «молчаливого фактора», который называется «поведенческий стереотип» или
«динамика поведенческого стереотипа», т.е. проблема ментальности.
В целом здесь можно сойтись представителям разных позиций и разных точек зрения.
Еще один вопрос, который, к сожалению, не был поднят на нашей конференции, — это ци-
вилизационные аспекты ментальности. Я не имею в виду ходячий, пропагандистский ло-
зунг наших «средств массовой дезинформации», которые внушают нам идею, что мы неци-
вилизованное общество и нам нужно вернуться куда-то в цивилизацию. Речь идет о тех
хронологических и локальных цивилизациях, которые протяженны во всем историческом
периоде Земли, во всей истории человечества. Мы — и украинцы, и русские, и белорусы, и
народы Поволжья и целый ряд других народов, на мой взгляд, составляем единый тип ци-
вилизации. В этом едином типе цивилизации существуют одни и те же, с точки зрения
общности, механизмы ментальности. Это вопрос очень важный, его можно раскрыть только
в сравнительно-историческом плане, и, я думаю, что в будущем мы сможем выйти на эти
проблемы.
И, наконец, последний момент, связанный с женскими аспектами ментальности и бы-
тия крестьянства. Я с особым удовольствием читал доклады американских коллег. В чем,
на мой взгляд, «шарм» этих докладов? В том, что они подходят к изучению проблемы мен-
тальности, делая ажурный анализ повседневной истории, рассматривая разные ее аспекты,
будь это «старые младенцы», или «бабья сторона», или проблема образованности, и т. д. То
есть подходят к проблеме через конкретные проявления многообразного исторического бы-
тия. Этот метод позволяет действительно вскрыть, при нашей скудости материала, очень
интересные механизмы развития ментальных процессов.
Касаясь принципиальных вопросов — трагедии судьбы крестьянки, я должен сказать,
что мне, как специалисту по более ранним периодам, особенно грустно смотреть на те дан-
ные, которыми оперируют наши коллеги. Это же, действительно, полный раззор крестьян-
ского быта, крестьянских традиций. Конечно, женщина работает очень много, но ведь она
всегда работала очень много. Еще в конце XVIII в. очень интересный исследователь быта
России И. Георги писал о том, что русская женщина — это самая трудяга. Во всем мире она
437
больше всех работает. Но, тем не менее, «ничто не падало». Рождаемость, худо-бедно, была,
хозяйство более-менее содержалось, и все было, если так можно сказать, «в порядке». Ка-
кие же были механизмы? Я затрону только маленькую черточку. Я изучал крестьянские
бюджеты с точки зрения того, каким образом в XVIII в. крестьянин обращается на рынок.
Он конечно покупает какие-то орудия труда и пр. Но из предметов быта, что стоит на пер-
вом месте? Какие продукты фабричного производства приобретает крестьянин? Прежде
всего идут материалы для женщин — ткани, косыночки и пр. И, конечно, все внимание на
головной убор. Он так филигранно отделан и он такой иногда дорогой'Это своего рода сви-
детельство престижного положения женщины. И оно оправдывает и то, что она не сидит за
столом, а прыгает от стола к печке и обратно, и что она копает огород, она боронит, она ино-
гда пашет и т. д. К сожалению, XX век нам этих примеров не дает.
В заключение, я еще раз хочу сказать, что мы проделали очень большую работу, и я от
имени Оргкомитета выражаю огромную благодарность всем.
438
СОДЕРЖАНИЕ
ПРЕДИСЛОВИЕ (Милов Л. В.).................................................5
ФИЛД Д. История менталитета в зарубежной исторической литературе..........7
ДАНИЛОВ В. П., ДАНИЛОВА Л. В. Крестьянская ментальность и община.........22
МИЛОВ Л. В. Природно-климатический фактор и менталитет русского
крестьянства.............................................................40
ГОРДОН А. В. Хозяйствование на земле — основа крестьянского самосознания.57
ЭНГЕЛ Б. А. Бабья сторона................................................75
ЯХШИЯН О. Ю. Собственность в менталитете русских крестьян................92
РЭНСЕЛ Д. «Старые младенцы» в русской деревне...........................106
КОНДРАШИН В. В. Голод в крестьянском менталите е .......................115
ВДОВИНА Л. Н. Крестьянское понимание права на землю в первой половине
XVIII в. (по материалам челобитных монастырских крестьян)........124
МАРАСИНОВА Е. Н. Вотчинник или помещик? (Эпистолярные источники о
социальной психологии российского феодала второй половины XVIII в.).....135
ДЬЯЧКОВ В. Л., ЕСИКОВ С. А., КАНИЩЕВ В. В., ПРОТАСОВ Л. Г.
Крестьяне и власть (опыт регионального изучения)........................146
БЕЗНИН М. А., ДИМОНИ Т. М. Крестьянство и власть в России в конце
1930-х — 1950-е годы....................................................156
БОКАРЕВ Ю. П. Бунт и смирение. Крестьянский менталитет и его роль в
крестьянском движении............................................168
СЕНЧАКОВА Л. Т. Приговоры и наказы - зеркало крестьянского
менталитета 1905—1907 гг................................................174
БУХОВЕЦ О. Г. Ментальность и социальное поведение крестьян..............184
ВЕРНЕР Э. М. Почему крестьяне подавали прошения и почему не следует
воспринимать их буквально (по материалам Юрьевского уезда
Владимирской губ. во время революции 1905 года).........................195
ЭММОНС Т. Проблема социальной интеграции («слияния сословий») в
русском земстве.........................................................209
СЛЕПНЕВ И. Н. Новые рыночные реалии и их преломление в менталитете
пореформенного крестьянства.............................................215
РОГАЛИНА Н. Г. Реформаторство XX века и крестьянский менталитет.........228
КОЗНОВА И. Е. Историческая память российского крестьянства о попытках
преобразования деревни в XX веке........................................238
439
ИВНИЦКИЙ Н. А. Сталинская «революция сверху» и крестьянство..........249
ИБРАГИМОВА Д. X. Рыночные свободы и сельский менталитет.Чего жаждал
крестьянин при нэпе?..........................................260
БАБАШКИН В. В. Крестьянский менталитет как системообразующий
фактор советского общества...........................................276
КУЗНЕЦОВ С. В. Вера и обрядность в хозяйственной деятельности русского
крестьянства.........................................................284
ТУЛЬЦЕВА Л. А. Божий мир православного крестьянина...................293
ГУМП Э. М. Образование и грамотность в глубине России. Воронежская
губерния. 1885—1897..................................................305
ДЕНИСОВА Л. Бабья доля...............................................319
ВЫЛЦАН М. А. Индивидуализм и коллективизм крестьян...................331
НИКОЛЬСКИЙ С. А. Деколлективизация как раскрестьянивание:
современная бюрократия и крестьянская ментальность...................344
ЛЕОНАРД К.С. К вопросу о модели социального выбора
в отношении участия русских крестьянок в рынке труда: изменение
менталитета крестьян в девятнадцатом веке?....................349
СОКРАЩЕННАЯ СТЕНОГРАММА ОБСУЖДЕНИЯ ДОКЛАДОВ...........................358
Менталитет и аграрное развитие России (XIX-XX вв.)
Материалы международной конференции
АР № 030457 от 14.12.1992. Подписано в печать 29.11.1995г.
Формат 70x100 1/16. Бумага офсетная № 1. Печать офсетная.
Усл.печ. л. 27,5. Уч.-изд. л. 26,85. Тираж 1000. Заказ №
Издательство “Российская политическая энциклопедия" (РОССПЭН)
129256, Москва, ул. В.Пика, д.4, корп.1. Тел. 181-00-13. Факс. 181-0113
Отпечатано с готового оригинал-макета в Московской типографии № 2 РАН
121099, Москва, Шубинский пер., 6
Заказ № 3717