Автор: Нагорная О.С. Нарский И.В. Никонова О.Ю. Ровный Б.И. Хмелевская Ю.Ю.
Теги: география биографии история биологические науки в целом россия в конце xvii в – 1917 г история бывшего ссср история россии
ISBN: 978-5-88711-087-7
Год: 2011
Текст
Неофициальная коммуникация
и «крутые повороты»
российской истории
СБОРНИК СТАТЕЙ
Южно-Уральский государственный университет
Факультет права и финансов
I (ciu p культурно-исторических исследований
Германский исторический институт в Москве
Челябинское* отделение Российского общества интеллектуальной истории
Слухи в России XIX—XX веков.
Неофициальная коммуникация
и «крутые повороты»
российской истории
Сборник статей
Челябинск
«Каменный пояс»
2011
УДК 9(47+57) «19»
ББК 63.3(2)5+63.3(2)6
С-47
Редакционная коллегия
И. В. Нарский, доктор исторических наук, профессор
О. С. Нагорная, кандидат исторических наук, доцент
О. Ю. Никонова, кандидат исторических наук, доцент
Б. И. Ровный, доктор исторических наук, профессор
Ю. Ю. Хмелевская, кандидат исторических наук, доцент
Слухи в России XIX—XX веков. Неофициальная коммуникация
и «крутые повороты» российской истории : сб. ст. / [редкол.: И. В. Нар-
ский и др.]. Челябинск : Каменный пояс, 2011. 368 с.
Агентство CIP Челябинской ОУНБ
Сборник статей, подготовленный по материалам одноименной Междуна-
родной научной конференции (1—2 октября 2009 г., Москва), посвящен актуаль-
ным проблемам изучения неофициальной и неподконтрольной государству ком-
муникации. В издании представлены преимущественно исторические, а также
социологические и политологические исследования, в которых слухи изучаются
как социальная и культурная практика, соучаствующая в конструировании дей-
ствительности и оказавшая существенное влияние на историю России XIX—XX вв.
Издание осуществлено при финансовой поддержке Российского гумани-
тарного научного фонда, проект № 10-01-16103д, и Германского исторического
института в Москве.
При оформлении обложки использована фотография С. Добки «Ходют слу-
хи» (г. Сергиев Посад).
ББК 63.3(2)5+63.3(2)6
ISBN 978-5-88711-087-7
© Визе Ш., Голубев А.В. и др., статьи, 2011
© Центр культурно-исторических исследований,
сост., 2011
© Издательство «Каменный пояс», 2011
Теодору Шанину
СОДЕРЖАНИЕ
Часть 1. Что такое слухи и как с ними работать?
Теоретико-методические размышления
Т. Джонстон. Слухи в СССР сталинского времени................18
Д. Горбатов. Слухи как коммуникативный феномен...............28
Часть 2: Что порождает слухи? Слух как продукт военных
действий, гуманитарных катастроф и кризиса власти
Б. Колоницкий. Вдовствующая императрица Мария Федоровна
в слухах эпохи Первой мировой войны..........................39
Ю. Хмелевская. О некоторых аспектах неформальной
коммуникации. О каннибализме в Советской России
во время голода 1921—1923 гг.................................49
О. Никонова. Война, рассказанная «по секрету»: слухи
и возможности их интерпретации...............................75
Е. Кринко, М. Потемкина. Шепотом о главном: мир слухов
военного времени............................................104
Т. Джонстон. Подрывные разговоры? Слухи о новой войне
в Советском Союзе в 1945—1947 гг............................127
М. Эли. Слух о бандитском разгуле в 1953—1954 гг............146
Часть 3. Среда бытования альтернативной коммуникации:
крестьянские, городские, лагерные слухи
И. Побережников. Типы слухов в традиционном обществе
(восточные регионы России в XVIII—XIX вв.)..................169
Ю. Сафронова. Слухи во время террористической кампании
«Народной воли». 1879—1881 гг...............................184
О. Нагорная. Слухи о немецком плене в российской общественной
коммуникации Первой мировой войны............................204
Часть 4. Опыт содержательной типологизации неформальных
нарративов: светские и религиозные слухи
Дж. Маннхерц. Слухи о «непокойном» доме в России в эпоху
модерна......................................................218
И. Нарский. Как коммунист черта расстрелять хотел:
апокалипсические слухи на Урале в годы революции
и Гражданской войны..........................................231
А. Голубев. Слухи как форма бытования представлений
о внешнем мире в советском обществе 1920-х гг................256
У. Хун. «Красные церкви» и «печать антихриста».
Церковное подполье, народное православие и слухи
в контексте религиозного возрождения после 1943 г............276
Часть 5. Слухи как инструмент властных санкций, повод
для насилия и массовой мобилизации
Л. Ульянова. Слухи в инструментарии политической полиции,
1880—1905 гг.................................................290
Ш. Визе. Слухи и насилие: холерные бунты в Саратове в 1892 г.300
Т. Шукшина. «За веру, царя и Отечество!»: слухи и радикальный
патриотизм в России октября 1905 г...........................321
Т. Шиллинг. «Слухи <...> шли из секретариата Кобы»:
Неформальная коммуникация и господство при сталинском дворе..334
Н. Радина. К вопросу о возможностях анализа
«сфабрикованных слухов»......................................349
Сведения об авторах..........................................358
Список сокращений............................................361
ПРЕДИСЛОВИЕ
Предлагаемый вниманию читателей сборник является итогом рабо-
ты одноименной международной научной конференции, состоявшейся
1—2 октября 2009 г. в Германском историческом институте в Москве.
Конференция стала одним из завершающих событий российско-герман-
ского коллективного исследовательского проекта «Слухи и насилие в Рос-
сии (сер. XIX — сер. XX в.), поддержку которому с российской стороны в
2007—2009 гг. оказывал Российский гуманитарный научный фонд. Поми-
мо восьми участников проекта из Берлина и Челябинска московский на-
учный форум собрал пятнадцать исследователей из Великобритании,
Франции и из десяти городов России от Санкт-Петербурга до Иркутска.
(К сожалению, как часто бывает, не все приглашенные смогли прибыть в
столицу для участия в конференции, более того, тексты не всех участни-
ков встречи вошли в сборник.)
Организаторами конференции выступили Центр культурно-исто-
рических исследований факультета права и финансов Южно-Уральского
государственного университета (Челябинск), Германский исторический
институт в Москве и Челябинское отделение Российского общества ин-
теллектуальной истории. По давней традиции авторские материалы к
конференции были собраны и разосланы заблаговременно, чтобы основ-
ная часть работы была посвящена дискуссиям.
Проведение конференции такого формата не было бы возможно
без финансовой и организационной поддержки Российского гуманитар-
ного научного фонда и Германского исторического института в Москве
(Deutsches Historisches Institut in Moskau), которым устроители форума
выражают искреннюю признательность.
Слухи являются столь «экзотическим» объектом исторического иссле-
дования, что издатели сборника посчитали целесообразным предпослать
статьям небольшое предисловие, которое, надеемся, поможет читателю в
самом первом приближении сориентироваться в состоянии изучения, ак-
туальных проблемных полях, постановке вопросов и методических под-
ходах, практикуемых в современной историографии в целом и в данном
8 Предисловие
сборнике в частности относительно неформальной и неофициальной ком-
муникации в России XIX—XX столетий.
С тех пор как феномен слухов стал объектом пристального интереса
социологов, психологов и специалистов по теории коммуникации, все
чаще признается, что слухи неизменно оставляют следы в истории. Явля-
ясь древнейшей формой массовой коммуникации, они служили средством
передачи и распространения новостей, сопровождали различные соци-
альные потрясения, создавали и разрушали репутации правителей, спо-
собствовали краху режимов, использовались как средство устрашения и
предупреждения об опасности. В последнее время, когда в связи с разви-
тием мультимедийных технологий сфера происхождения и бытования
слухов стала рассматриваться как пра-пропаганда и прообраз современ-
ной среды виртуальных, сетевых технологий, феномен слухов начал при-
влекать все большее внимание исследователей.
Однако, несмотря на почти необозримое количество социологиче-
ской и психологической литературы о слухах1, за редким исключением
как сами слухи, так и новейшие методы их изучения и интерпретации
остаются недооцененными профессиональными историками, и в России —
в особенности. Между тем, ретроспективное исследование коммуника-
тивных процессов не только позволяет анализировать «видимую» сторо-
ну исторических событий, но и помогает выявить «невидимые» социаль-
ные механизмы прошлого и понять, что породило эти события и как к
ним относились их современники.
Первыми в российской историографии на важность исторического
исследования «бытующих в народе слухов» как материала для изучения
«настроений масс» и их политических действий обратили внимание пуб-
лицисты XVIII—XIX вв.2, а затем — фольклористы и крестьяноведы, за-
нимавшиеся эпохой отмены крепостного права: А. 3. Попельницкий,
И. И. Игнатович, С. П. Чернов — в начале XX в.; К. В. Чистов и В. Г. Ба-
занов — в 1960-е гг.3 Исследовательский ракурс некоторых из этих авто-
ров был сужен приоритетными в XX в. рамками «революционной борь-
бы», в связи с чем, например, работы 1960-х гг. уподобляли слухи и толки
середины XIX в. формам «социально-утопических легенд», а изучение их
носило политизированный характер.
Преодолению односторонней политизации прошлого в немалой
степени способствовало обращение историков к междисциплинарным
культурно-антропологическим подходам, инициированное французской
Школой Анналов, представители которой (М. Блок, Л. Февр и др.) одни-
ми из первых обратили внимание на роль слухов в формировании кол-
лективной ментальности4. Однако, несмотря на очевидные достижения
этого направления и его последователей в России в изучении социальной
и культурной истории Средневековья и раннего Нового времени, инстру-
Предисловие 9
ментарий и достижения этих новаторских методик практически не отра-
жены в работах по современной российской истории.
В отечественной научной литературе продолжает бытовать мнение
о том, что слухи являются преимущественно негативным феноменом и
атрибутом отсталости, в связи с чем они чаще всего рассматриваются как
своего рода вторичный источник, который, как правило, используется
для придания фонового колорита описаниям стихийных бедствий (не-
урожая, голода) и социальных коллизий (крестьянских восстаний, войн,
династических кризисов и т. д.). Даже в наиболее продвинутых исследо-
ваниях по российской истории XX в., включая работы западных авторов
за последние двадцать лет, слухи упоминаются нечасто, в основном при-
менительно к коллективизации и Второй мировой войне или как «ору-
жие слабых», используемое почти исключительно крестьянами и низ-
шими классами в городах5, и лишь совсем недавно этот феномен стал
рассматриваться как способ дискредитации официальных (письменных)
текстов, проявления недоверия к власти, как медиум неподконтроль-
ных государству толкований, выражение коллективных надежд, инстру-
мент создания разнообразных идентичностей и конструирования реаль-
ностей.
Малочисленность работ и предвзятость историков по отношению к
слухам объясняется отчасти традиционными убеждениями в том, что они
представляют собой ложную информацию или заменитель иных форм
информации. Именно мнение о том, что информативная ценность слухов
невелика, является главнейшим недостатком текущего состояния изучен-
ности этого феномена. В соответствии с представлением о том, что со слу-
хами надо бороться, надо опровергать их, гораздо больше энергии тра-
тится на их стигматизацию и доказательство недостоверности, чем на
прояснение их истоков, социальной роли, механизмов распространения
и содержащихся в них «посланий». Ярким примером такого отношения
может служить обширная историография Смутного времени начала
XVII в., в которой слухи о причастности Бориса Годунова к загадочной
смерти царевича Дмитрия длительное время рассматривались исключи-
тельно с точки зрения степени их «правдивости». Большинство истори-
ков констатировало их неправдоподобность, в то время как собственная
роль слухов о «невинно убиенном царевиче» в развитии династического
кризиса при этом, как правило, не анализировалась.
Другой причиной неохотного обращения историков к слухам, по-ви-
димому, являются трудности источниковедческого порядка: при истори-
ческом анализе исследователю приходится сталкиваться не столько со
слухами как таковыми, сколько с их отголосками и отражениями, кото-
рые подвержены забвению, рационализации и искажению. То есть изуча-
ются не собственно «живые» слухи, а их следы и манифестации в челове-
ческой памяти, текстах, визуальных образах, дискурсивных практиках и
документах, что требует дополнительных аналитических навыков и ин-
терпретационных усилий.
10
Предисловие
Тем не менее, в современном историческом сообществе уже нет преж-
него негативного единства мнений по поводу слухов, и в значительной
степени этому способствовало развитие таких направлений, как история
повседневности, микроистория и устная история. С одной стороны, устой-
чивые позиции продолжает сохранять группа традиционалистски на-
строенных «серьезных» авторов, стремящихся к «научному» и «объектив-
ному» знанию. Они по-прежнему относят слухи к категории самых «нена-
дежных» исторических источников, считая их синонимами лжи и сплетен,
которые не заслуживают особого внимания как фактор общественной
жизни в современном обществе и нуждаются, прежде всего, в опроверже-
нии и разоблачении, а не в изучении. С другой стороны, в последние пол-
тора десятка лет наблюдается явное повышение интереса к слухам не
только как к источникам6, но и как к особым культурно-историческим
практикам, играющим важную роль в кризисные времена7.
Расцвет слухов как «альтернативного знания», а также попытки его
подавления, представляются одним из центральных компонентов Нового
времени вообще и российской истории XIX—XX вв. в частности. В этом
отношении столетие российской истории между Великими реформами
середины XIX в. и концом сталинизма выглядит особенно целостным пе-
риодом, вопреки распространенному мнению о ее дисконтинуитете до и
после 1917 г. Именно в это время российские политические элиты ясно
сформулировали сверхзадачу страны на обозримую перспективу — «до-
гнать и перегнать Запад» — и с нарастающей энергией приступили к ее
реализации. Сопряженная с этой утопической целью цивилизаторская
миссия в отношении населения страны породила неожиданные побоч-
ные эффекты. Она стала вызовом традиционным институциям и жизнен-
ным мирам. Стремительные перемены воспринимаемой действительности
порождали у современников проблему ориентирования в ней, отразив-
шись в остром ощущении как предреволюционными, так и советскими
модернизаторами своего бессилия в крестьянской и полиэтнической
стране, что достигло своей кульминации в массовой «общественной шизо-
френии»8 восприятия и толкования реальности в эпоху сталинизма.
Цивилизаторская миссия обусловила ряд острых и перманентных
культурных конфликтов между элитами и антиэлитами, городом и дерев-
ней, русскими и нерусскими. Эти противостояния достигли пика в россий-
ских событиях первой половины XX в.— в революциях 1905 и 1917 гг.,
Гражданской войне, культурной революции, терроре 30-х — начала 50-х гг.
Именно этот период был ознаменован беспрецедентным нагнетанием
двух взаимосвязанных феноменов — слухов и насилия. Дополнительную
остроту внутрироссийским кризисам придало участие страны в мировых
войнах в 1914—1918 и 1941—1945 гг.
Тем не менее, в российском случае представляется невозможным
понять этот «век катастроф»9 без учета опыта формативного «порефор-
менного» периода поздней Российской империи. В пореформенную эпоху,
которую социальные историки лаконично, но неточно определяли как
11редисловие 11
«трансформационный кризис»10, сложился комплекс проблем, которые,
будучи унаследованы и большевиками, создали основание для сохране-
ния преемственности коммуникативных стратегий и социокультурного
отклика на них.
Несоответствие имевшихся в распоряжении государства материаль-
ных, организационных и человеческих ресурсов поставленным перед стра-
ной целям, сложное напластование кризисов управления и контроля,
восприятия и поведения — все это обеспечило невиданный простор на-
силию и слухам как альтернативным способам властвования, коммуника-
ции и, в конечном счете, упорядочивания жизни. Не приходится удив-
ляться, что во многих случаях эскалация слухов и насилия совпадала, со-
провождая и структурируя кризисные моменты российской истории
XIX—XX вв. Повышенную концентрацию обоих феноменов целесооб-
разно рассматривать в качестве естественного эффекта и важного фактора
этой фазы истории Российской империи и СССР.
Слухи широко циркулировали и продолжают циркулировать во всех
с лоях и стратах населения России, сопровождая многочисленные полити-
ческие и социальные коллизии позднеимперского, советского и постсо-
ветского периодов, деятельность политических лидеров и популярных
личностей. Их важность недвусмысленно подтверждается пристальным
вниманием, которое уделяли и продолжают уделять слухам разнообразные
государственные органы, контролирующие и наблюдающие за настрое-
ниями общества. Однако вплоть до настоящего времени практически
единственной попыткой целенаправленного изучения способов и значе-
ния слуховой коммуникации в СССР остается так называемый Гарвард-
ский проект, осуществленный группой американских исследователей в
конце 1940-х гг. на основе интервьюирования советских эмигрантов11.
Многое свидетельствует о том, что пропаганда советского режима
использовала элементы популярных слухов (например, о действиях про-
тивника во время Гражданской и Великой Отечественной войн или о не-
благонадежности и вредительстве евреев в годы позднего сталинизма),
лингвистические конструкции, типичные для формулирования слуха
(примером может служить обилие безличной формулы «говорят, что» в
текстах большевистских вождей). Известно и то, что в управлении стра-
ной использовались модели неясно сформулированных побудительных
информаций («сигналы» от Сталина) и негласные каналы оперативного
распространения секретной информации (как это происходило, напри-
мер, с докладом Н. С. Хрущева на XX съезде), аналогичные техникам «ес-
тественного» распространения слухов.
Безусловно, анализ слухов и использование их как индикатора и ма-
нипулятора умонастроениями общества не составляет сугубо российской
особенности или принадлежности исключительно авторитарных и тота-
литарных систем: в чрезвычайных условиях к ним прибегают и спецслуж-
бы либеральных и демократических режимов (например, в Великобрита-
нии во время Первой мировой войны или в США во время Второй). Одна-
12 Предисловие
ко именно применительно к российской ситуации XIX—XX вв. изучение
слухов представляется особенно актуальным. Повышенную концентра-
цию этого феномена целесообразно рассматривать в качестве естествен-
ного эффекта и важного фактора этой фазы истории Российской империи
и СССР.
***
Главными целями конференции «Слухи в России XIX—XX веков.
Неофициальная коммуникация и “крутые повороты” российской исто-
рии» и предлагаемого читательскому вниманию сборника стало обсужде-
ние проблем дефиниции слухов и методологии работы с ними, продук-
тивных именно для исторической науки, координация исследовательских
усилий и расширение представлений о возможностях использования слу-
хов в самых разнообразных их репрезентациях как ценного источника по
новейшей истории России. Представляется, что дискуссия вокруг совре-
менных междисциплинарных методических и практических наработок в
этой области позволит лучше понять механизмы неподконтрольной ком-
муникации в авторитарных, тоталитарных и посттоталитарных обществах.
Основная гипотеза дискуссии на конференции и стержневая идея
концепции, положенной в основу данного сборника, состоят в том, что
слухи представляют собой не только медийное и коммуникативное сред-
ство, но и мощный фактор, который оказывает глубокое воздействие на
исторический процесс, с одной стороны, подстраиваясь под него, с дру-
гой — влияя на его протекание. Главный акцент в этом издании сделан
на прикладных функциях слухов, которые не только заполняли «дыры» в
информационном поле, но и служили средством альтернативной интер-
претации, разложения, критики и несогласия, а также создания нефор-
мальных идентичностей и объяснения непонятного.
Сборник открывает теоретико-методологический раздел, посвящен-
ный критике устоявшихся и явно устаревших представлений о природе,
отличительных признаках и качественных особенностях слухов (Д. Гор-
батов) и размышлениям о конструктивных функциях слухов в тоталитар-
ном обществе, каким был сталинский СССР, путях их изучения в качестве
недооцененного источника по истории менталитета исторических акте-
ров и их взаимоотношений друг с другом (Т. Джонстон).
Общеизвестно, что циркуляция слухов резко усиливается в экстре-
мальных и пограничных ситуациях, когда нарушение привычных соци-
альных связей и неизбежно возникающий в этих условиях информацион-
ный вакуум создают особенно благоприятную среду для неформальных
толкований и молвы — будь то война, революция, смена политического
руководства или массовые бедствия. Однако насколько продуктивно рас-
сматривать эти толкования исключительно как альтернативу «официозу»
и заполнения лакун в информационном пространстве? Каков стоящий за
ними культурно-исторический фон? Чем объясняется их функциональная
Предисловие
13
специфика, и при помощи каких механизмов она эксплуатируется «свер-
ху» и «снизу»? Ответам на эти вопросы посвящены статьи Б. Колоницко-
го, Ю. Хмелевской, О. Никоновой, Е. Кринко и М. Потемкиной, Т. Джон-
стона, М. Эли, размещенные во втором разделе сборника.
В центре внимания авторов третьего раздела — слухи, бытовав-
шие в различных социальных средах и на различных исторических эта-
пах: толки, циркулировавшие среди крестьян и казаков в XVIII—XIX вв.
(И. Побережников), столичных обывателей рубежа 1870—1880-х (Ю. Саф-
ронова) и русских военнопленных Первой мировой войны (О. Нагорная).
Авторам удалось продемонстрировать целый ряд особенностей возник-
новения и распространения этой формы неформальной коммуникации,
связанных со спецификой ее организации, а также каналов перераспре-
деления информации в традиционных и современных обществах. Вместе
с тем все три представленных исследования показывают функциональную
схожесть слухов, которые, вне зависимости от степени «современности»
социума, служили информационным источником для населения, спосо-
бом коллективной интерпретации событий, средством формирования об-
разов «своих» и «чужих» и побудителем к солидарным действиям.
Статьи четвертого раздела сборника посвящены слухам, отражав-
шим массовые представления исторических актеров о посюстороннем и
потустороннем мирах. При этом выясняется проблематичность разделе-
ния слухов на светские и религиозные. За слухами о «проказах» нечистой
силы в доме священника (Дж. Манхерц) могли скрываться сугубо модер-
ные настроения, а кривотолки о международном положении межвоенного
СССР (А. Голубев) могли таить ожидание конца света. Апокалипсические
слухи времен Гражданской войны (И. Нарский) служили трансцендент-
ному толкованию горькой действительности, а молва вокруг церковного
возрождения после 1943 г. (У. Хун) выступала эрзацем диалога, невоз-
можного в иных формах, между населением и властями по волнующим
обе стороны проблемам.
Авторы статей, вошедших в пятый раздел сборника, уделяют основ-
ное внимание вопросам о месте слухов в технологиях господства, а также
об их роли в качестве катализатора организованного и стихийного наси-
лия. И во властных институтах, и в стихийно возникшей толпе слухи вы-
ступали в качестве объяснительных матриц и инструментов маркирова-
ния «своего» и «чужого». В случае феномена погромов в России рубежа
XIX—XX вв. (Ш. Визе, Т. Шукшина) слухи выполняли рационализирую-
щую функцию. При этом решающими для массовой мобилизации на на-
сильственные действия становились не сложные конструкции, а прямые
указания на виновников и «врагов». В практике политической полиции
(Л. Ульянова) слухи превратились не только в объект борьбы, но и в спо-
соб позиционирования самого управления в структуре государственных
институтов. В свою очередь слухи и другие проявления неформальной
коммуникации в период раннего сталинизма (Т. Шиллинг) выступили
( редством конструирования и управления «придворным пространством».
14 Предисловие
Завершает раздел статья, посвященная современным аспектам проблемы
возникновения и бытования слухов: роли в этой сфере средств массовой
информации и Интернета, деятельности PR-менеджеров (Н. Радина).
Последняя статья, помимо прочего, может привлечь внимание историка
демонстрацией живучести в современном российском политологическом
дискурсе не разделяемого издателями сборника разоблачительного па-
фоса по поводу «ложности» и «опасности» слухов.
Таким образом, в отличие от специалистов по социальной психоло-
гии и теории коммуникации, которые на основе преимущественно «тех-
нологических» подходов оценивают и типологизируют слухи в зависи-
мости от источника происхождения, механизмов распространения и сте-
пени информационной достоверности12, издатели и большинство авторов
сборника в качестве основного инструмента изучения слухов предлагают
использование культурно-исторического подхода, который позволяет ис-
следователю рассматривать слухи не только как заменитель недостаточ-
ной информации, но прежде всего как особую культурную и коммуника-
тивную практику. В этой связи наиболее продуктивным представляется
использование теоретических наработок современной социальной фило-
софии, давно отказавшейся от морализаторских представлений, харак-
терных для социальных наук середины XX в., которым свойственно было
акцентировать «стихийность» и «ложность» слухов, опасность искажения
ими «реальности» и связанную с этим необходимость их «верификации».
Ввиду принципиальной субъективности критериев «верифицируемости»
и «неверифицируемости», «правдивости» и «ложности» более продуктив-
ным представляется рассмотрение слухов как одного из способов субъек-
тивного конструирования реальности, как «циркулирующей формы ком-
муникации, с помощью которой люди, находясь в неоднозначной ситуации,
пытаются на основе собственных интеллектуальных ресурсов сконструи-
ровать наполненную смыслами (meaningful) интерпретацию»13. «Препа-
рированная» в слухах реальность, таким образом, выступает не как «от-
правная точка» и «объект» искажения, а как конечный продукт с собствен-
ными логикой и смыслом и играет важную социальную роль, а сами слухи
приобретают статус культурных техник, конструирующих и структуриру-
ющих действительность и становящихся особенно востребованными в
чрезвычайных условиях14.
По мнению одного из известнейших специалистов по изучению слу-
хов Жана-Ноэля Капферера, «слухи вызывают беспокойство не потому,
что они “фальшивы” — если бы дело было в этом, то никто бы не обращал
на них никакого внимания. В слухи верят именно потому, что они оказы-
ваются “правдой”, как это бывает в случаях с утечкой информации или
“политическими секретами”, которые на самом деле ни для кого не сек-
рет. А беспокойство они вызывают потому, что представляют собой ис-
точник информации, который не контролируется властью. Поворачива-
ясь спиной к официальным версиям, на свет пробиваются другие версии,
и каждая из них ведет к своей собственной правде»15.
Предисловие 15
Редакционная коллегия надеется, что эта публикация вызовет инте-
рес как у профессиональных историков и специалистов по изучению слу-
хов, так и у всех, кого волнует вопрос о превращении «невидимых», неза-
метных и, на первый взгляд, незначительных социально-культурных
процессов в крупные события «большой» истории.
И. Нарекай, О. Нагорная,
О. Никонова, Б. Ровный, Ю. Хмелевская
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Обзор современного состояния руморологии см.: Pendleton S. Rumor research revisited
and expanded // Language & Communication. Vol. 1. No. 18 (1998). P. 69—86; Donovan P.
One Hundred Years of Rumor Research // Diogenes. Vol. 54 (2007). P. 59—82.
2 См., например: Болотов A. T. Памятник претекших времен, или Краткие историче-
ские записки о бывших происшествиях и носившихся в народе слухах. М., 1875
(репринт — М., 2004); Энгельгардт А. Н. Письма из деревни (1872—1887 гг.). М.,
1987.
3 Подробнее об этом см.: Кабанов В. В. Источниковедение истории советского обще-
ства. М., 1997.
1 Февр Л. Гигантский лживый слух: Великий страх июля 1789 г. // Бои за историю. М.,
1991. С. 414—421; Bloch М. Reflexions d’un historien sur les fausses nouvelles de la guerre
11 Melanges historiques. V. 1. Paris, 1963, P. 41—57; Лефевр Ж. Гигантский лживый слух.
Революционная толпа. Философия практики, революция и история // Восток. 2004.
№12 (24). http://www.situation.ru/app/j_artp_720.htm
5 Moon D. Russian Peasant Volunteers at the Beginning of the Crimean War // Slavic Review.
51/4 (Winter 1992). P. 691—704; Viola L. The Peasant Nightmare: Visions of Apocalypse in
the Soviet Countryside//Journal of Modern History. Vol. 62 (December 1990). P. 747—770;
Viola L. Peasant Rebels Under Stalin: Collectivisation and the Culture of Peasant Resistance.
Oxford, 1996; Viola L. Contending With Stalinism: Soviet Power and Popular Resistance in
the 1930s. Ithaca, 2002; Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. Социальная история
Советской России в 30-е годы: деревня. М., 2001; Фицпатрик Ш. Повседневный стали-
низм. Социальная история Советской России в 30-е годы: город. М., 2001; Смит С.
Небесные письмена и рассказы о лесе: «суеверия» против большевизма И Антропо-
лог. форум. 2005. № 3. С. 280—306.
6 Кабанов В. В. Источниковедение истории советского общества; Кабанов В. В. Совет-
ская история в слухах // История. 1997. № 29.
7 Побережников И. В. Слухи в социальной истории: типология и функции (по мате-
риалам восточных регионов России XVIII—XIX вв.). Екатеринбург, 1995; Чеканце-
ва 3. А. Устойчивые слухи в обществе как проявление «коллективного воображаемого»
И Всеобщ, история. Соврем, исслед. : Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 11. Брянск, 2002;
Колоницкий Б. И. К изучению механизмов десакрализации монархии (Слухи и
«политическая порнография» в годы Первой мировой войны)// Поиски исторической
психологии : сообщ. и тез. докл. междунар. науч. конф. СПб., 21—22 мая 1997 г. СПб.,
1997. Ч. III. С. 105—108; Яров С. В. Слухи как феномен общественного сознания
(Петроград, март 1921 года) // Там же. С. 137—138; Кринко Е. Ф. Слухи Второй
мировой войны И Диалоги с прошлым : ист. журн. Майкоп, 2002. № 2. С. 58—63;
16 Предисловие
Андрамонова И. М. Слух как форма межличностной и культурной коммуникации в
истории России: XVI—XVIII вв. // Традиционное и нетрадиционное в культуре
России / под ред. И. В. Кондакова. М., 2008; Johnston Т. Subversive Tales? War rumours
in the Soviet Union 1945—47 I I Late Stalinist Russia. Society between reconstruction and
reinvention / Ed. J. Fuerst. Basingstoke, 2006; Ghosh A. The Role of Rumour in History
Writing// History Compass. 6:5 (2008). P. 1235—1243 и др.
8 Beyrau D. Petrograd, 25. Oktober 1917: Die russische Revolution und Aufstieg des Kom-
munismus. Muenchen, 2001.
9 Hobsbawm E. The Age of Extremes. The short Twentieth Century. 1914—1991. London, 1994
(Рус. пер.: Хобсбаум Э. Век крайностей. Короткий двадцатый век. 1914—1991. М., 2004).
10 Geyer D. Die Russische Revolution : Historische Probleme und Perspektive. 4. Aufl. Goet-
tingen, 1985; Hildermeier M. Die russische Revolution 1905—1921. Frankfurt/M., 1989;
Bonwetsch B. Die Russische Revolution 1917: Eine Sozialgeschichte von der Bauernbefrei-
hung bis zum Oktoberumsturz. Darmstadt, 1991.
11 Изложение результатов этого проекта см.: Bauer R., Gleicher D. Word of Mouth Com-
munication of the Soviet Union // Public Opinion Quarterly. Vol. 17 (1953). P. 297—310;
Inkeles A. Public Opinion in Soviet Russia. Cambrige, MA, 1950; Rossi P. H., Bauer R. A.
Some Patterns of Soviet Communications Behavior//The Public Opinion Quarterly. Vol. 16,
No 4. (Winter 1952—1953). P. 653—666. См. также статью T. Джонстона «Слухи в СССР
сталинского времени» в настоящем сборнике.
12 Stem W. Zur Psychologic der Aussage. Experimentelle Untersuchungen ueber Erinne-
rungstreue I I Zeitschrift fuer die gesamte Strafechtswissenschaft. Bd. XXII, 1902; Allport G. W.,
Postman L. The Psychology of Rumor. N. Y., 1947; Allport G. IT., Postman L. An Analysis of
Rumor//The Public Opinion Quarterly. Vol. 10. No 4 (Winter 1946—1947). P. 501—517;
Bonaparte M. Myths of War. London, 1946; Caplow T. Rumors in War// Social Forces. Vol. 25,
03. 1947. P. 298—302; Danzig E. R. The effects of a threatening rumor on a disaster-strick-
en community. Washington, 1958; Festinger L., Back K. et al. Theory and Experiment in
Social Communication. Ann Arbor, 1950; Knapp R. H. A Psychology of Rumor // The Public
Opinion Quarterly. Vol. 8. 1944. P. 22—37; Peterson IT., Gist N. Rumor and Public Opinion
//The American Journal of Sociology. Vol. 57. Issue 2 (1951). P. 159—167; Rosnow R. Rumor
and gossip: the social psychology of hearsay. New York ; Oxford ; Amsterdam, 1976; Dunstan R.
The Rumour Process //Journal of Applied Probability. 19, 1982. P. 759—766; Froissart P.
La rumeur. Histoire et fantasmes. P. 2002, Kimmel A. J. Rumors and rumor control: a ma-
nager’s guide to understanding and combatting rumors. Mahwah; N. J., 2004; Di Fonzo N.
Rumor psychology: social and organizational approaches. Washington, 2007; Di Fonzo N.
The Watercooler Effect: A Psychologist Explores the Extraordinary Power of Rumors. Lon-
don ; New York, 2008 и др. Из русскоязычных авторов см., например: Почепцов Г. Г.
Информационные войны в бизнесе и политике. Киев, 1999.
13 Shibutani Т. Improvised news: a sociological study of rumor. Indianopolis ; New York,
1966. P. 17.
14 Примеры такого подхода к изучению слухов см.: Dunbar R. Klatsch und Tratsch. Wie
der Mensch zur Sprache fand. Muenchen, 1998; Knopf T A., Rumors, Race and Riots. New
Brunswick ; N. J., 1975; Fine G. A. Rumors and gossiping// Handbook of Discourse Analy-
sis. Vol. 3 : Discourse and Dialogue. Orlando, 1985. P. 223—237; Rosnow R. L. Rumor as
Communication: A Contextualist Approach//Journal of Communication. Vol. 38 (1). 1988.
P. 12—28; Kapferer J.-N. Rumors: Uses, Interpretation, Images. London ; New Brunswick,
1990; Neubauer H. Fama: Eine Geschichte des Geruechts. Berlin, 1998; Fine G. Л., Campion-
Vincent V, Heath Ch. (ed.). Rumor mills : the social impact of rumor and legend. New York,
2004; FargeA., Revel J. Vanishing Children of Paris : Rumor and Politics Before the French
Revolutions. Harvard University Press, 2006 и др.
15 KapfererJ.-N. Rumors: The World Oldest Media... P. 4, 7.
Часть 1
Что такое слухи и как с ними работать?
Теоретико-метод ические размышления
Т. Джонстон
СЛУХИ В СССР СТАЛИНСКОГО ВРЕМЕНИ
Место слухов в системе советской устной коммуникации
Одна из примечательных черт советского общества сталинской эры —
живая сеть устного общения, внутри которой циркулировали идеи и ин-
формация; их нельзя было почерпнуть из официальной прессы. Советские
граждане слышали и передавали из уст в уста огромное количество исто-
рий, шуток, анекдотов.
Важную роль в рамках этой коммуникации (посредством молвы)
играли слухи. Росноу и Файн, ведущие специалисты по психологии слу-
хов, определяли их как «информацию, которую нельзя ни подтвердить,
ни опровергнуть»1. Сущность слуха лежит в его неверифицируемой нату-
ре. Как только удается продемонстрировать его правдивость или фаль-
шивость, он перестает быть слухом и становится либо фактом, либо ошиб-
кой. В советском контексте единственным авторитетным источником,
который мог подтвердить или же опровергнуть слух, являлись государ-
ственные медиумы. Слухи именно и определялись как таковые, поскольку
их посредством передавалась информация, недоступная через официаль-
ную прессу. Они выступали альтернативной формой «устных новостей»2,
при помощи которых предпринимались попытки придать связность и яс-
ность ситуациям, неудовлетворительно объясненным другими, не устны-
ми источниками.
Одним из принципиальных отличий слухов от других устных медий-
ных средств, циркулировавших в СССР, является их акцент именно на
коммуникации, а не на развлечении или скандале. Так, например, сплет-
ни обычно распространяют достоверную информацию о третьих лицах,
служат средством оценки их поведения. Они оценочны и, передавая ком-
ментарии по поводу поведения известных, но отсутствующих третьих
лиц, служат установлению моральных норм3. Сплетни носят одновремен-
но морализирующий и развлекательный характер, слухи же обсуждают и
строят предположения о неподтверждаемых (неподтвержденных) реаль-
ностях4. Еще одной важной, но совершенно особенной формой устной
коммуникации в СССР были анекдоты. В позднесоветский период их хо-
дило по стране огромное количество, а «рассказывание анекдотов» превра-
Т. Джонстон 19
гилось в популярный элемент общения5. Анекдоты язвительно высмеива-
ли абсурдность жизни в позднем СССР, потешались над помпезностью
официальной советской риторики. Они не передавали информацию и не
ставили своей целью побуждение к действию, а пассивно комментирова-
ли жизненный опыт советских граждан6. В функции же слухов входило
не развлечение и комментирование, а представление информации и ана-
лиз текущих условий современной жизни.
Советская молва сталинской эры была наполнена также намеками и
«подсказками» (tips). Дефицит товаров первой необходимости (особенно
продовольствия) и недоступность развлечений (невозможность купить би-
леты в кино) превращали устное общение в важный медиум, при помощи
которого советские люди выясняли, где и когда можно было приобрести
го, что нужно. Джон Стейнбек во время своего путешествия в СССР в 1947 г.
описывал массовую лихорадку, возникшую, как только стало известно, что
намечается распродажа пластинок7. Домыслы отличаются от слухов, по-
скольку обычно не содержат элементов объяснения. Но некоторые до-
мыслы, например, провозглашающие, что «правительство собирается по-
низить цены на продукты, потому что оно боится народного недоволь-
ства», могут являться и домыслом, и слухом. Различие же между этими
двумя категориями не абсолютно, но слухи все же более склонны фокуси-
роваться на объяснении причинно-следственных связей между описыва-
емыми событиями.
Важность слухов в СССР
Как уже упоминалось, слухи представляли собой совершенно осо-
бенную и важную черту устного общения в сталинском СССР. Впервые
на эту важность слухов в жизни советского общества обратили внимание
исследователи, принимавшие участие в реализации основанного на ин-
тервью Гарвардского проекта по изучению советской социальной систе-
мы начала 1950-х гг. Бауэр, Инкелес, Клакхон, Даллин и др. опросили
329 респондентов из числа советских эмигрантов в послевоенной Запад-
ной Германии и США8. Один из разделов опросника был посвящен «ком-
муникации» и предназначался для исследования отношений между раз-
личными медийными каналами в СССР. В первом вопросе в самом общем
виде респондентов спрашивали об источниках информации; 85% указали
на советские газеты, в то время как 47% упомянули одновременно радио
и «молву»9. Отвечая на следующий вопрос — какие источники являются
для них наиболее важными,— 36% упомянули газеты, 28% — молву,
и только 10% — радио10. Из 271 респондента, ответившего на вопрос, ка-
кой из источников он считает наиболее надежным, 61% назвали устную
информацию, 13% — газеты11. И только 6% респондентов заявили, что
информация, передаваемая устным путем, лично для них во время их
жизни в СССР не играла никакой роли12. Тем не менее, советские люди
20 Слухи в СССР сталинского времени
передавали друг другу огромное количество слухов о большой политике,
международных отношениях, колебаниях цен и внутренней политике.
Исследователи, работавшие над Гарвардским проектом, пришли к заклю-
чению, что слухи являлись характерной особенностью сталинского СССР13.
Безусловно, в результатах, полученных Гарвардским проектом, име-
ется ряд уязвимых мест. Например, многие из респондентов покинули
СССР по собственному желанию, составив, таким образом, весьма антисо-
ветски настроенную группу, которая вполне могла преувеличивать важ-
ность слухов. Однако авторы проекта получили противоположный ре-
зультат: те, кто был настроен к режиму наиболее оппозиционно, заявили,
что на слухи как источники информации они полагались меньше14. Имен-
но на основании того, что выборка получилась крайне антисоветской, ру-
ководители проекта Бауэр и Инкелес пришли к заключению, что полу-
ченные ими данные ведут к недооценке универсальности слухов как
средства передачи информации в Советском Союзе.
С другой стороны, возможно, респонденты Гарвардского проекта
преувеличили важность слухов, поскольку считали, что это интересно
для интервьюеров. Однако первые несколько вопросов были намерен-
но открытыми и не содержали намеков на источники. И если последую-
щие вопросы о содержании молвы и передаваемых через нее новостей,
возможно, и были продиктованы интересом интервьюеров, то первые
вопросы, где респонденты отметили важность слухов, таковыми не яв-
лялись. И, наконец, еще одно потенциально уязвимое место получен-
ных данных — для среднего советского гражданина того времени рес-
понденты Гарвадского проекта были необычно образованны и поэтому,
возможно, более любопытны к окружающему их миру15. Тем не менее,
респонденты из всех социальных групп признали, что они слышали
слухи и передавали их другим16. Поэтому заключение о том, что слухи
в СССР были феноменом широко распространенным, выглядит вполне
оправданным.
Открытие архивов бывшего Советского Союза помогло подтвер-
дить этот вывод. Слухи упоминаются в разнообразных архивных доку-
ментах, от государственных судебных отчетов и обзоров общественного
мнения до частной переписки советских граждан17. Слухи являлись мощ-
ной силой, действовавшей внутри советского общества, способной в мо-
менты крайнего напряжения провоцировать всеобщую панику и акты
гражданского неповиновения18. Во время Второй мировой войны совет-
ские плакаты громко агитировали против распространителей слухов, ко-
торые рассматривались как угроза национальной безопасности19. Пред-
ставление о широте и масштабности слухов, циркулировавших в то вре-
мя, можно получить из письма Г. Левченко Сталину, датированного
декабрем 1946 г.: «Сейчас, когда вы ушли на несколько дней, видимо, от-
дыхать, весь народ спрашивает друг у друга: “Где Сталин?” Почему Ста-
лин не был на торжественном заседании, посвященном 29-й годовщине
Великого Октября? ...Одни говорят, что уехал в Америку, другие — от-
Т. Джонстон 21
дыхает, а третьи — что, наверное, болен, и т. д. ...Враги нашей партии и
нашего народа... систематически распространяют разные клеветнические
слухи и небылицы. В частности, по вопросу назначения маршала Жукова
командующим Одесским военным округом, по вопросу вашего первого
заместителя по руководству вооруженными силами Советского Союза ге-
нерала армии Булганина, по вопросу политики нашей партии в области
колхозного строительства... и т. д.»20.
Слухи касались всех сфер жизни в СССР, их распространение явля-
лось для большинства населения довольно обычным, повседневным актом.
Чем объясняется важность слухов в СССР?
Сама по себе всепроникающая система слухотворчества и хождения
слухов не была присуща именно советскому периоду, но роль этого фено-
мена чрезвычайно возросла при большевизме. Распространение слухов в
России имеет долгую историю, и к этому наследию в своих работах уже
обращались такие авторы, как М. Пери (в книге о Лжедмитрии и само-
званцах Смутного времени21), Л. Хьюз (о Петре Великом и роли слухов в
петровское время22), О. Файджес и Б. Колоницкий (в совместном исследо-
вании символики и речевых практик 1917 г.23).
Однако чрезвычайная роль слухов в советский период становится
более понятной, если сопоставить ее не с культурными корнями импер-
ского прошлого, а, напротив, с тоталитарной современностью СССР. В со-
циологической и психологической литературе существует мнение, что в рас-
пространении и существовании слухов решающую роль играют три фак-
тора. В 1956 г. Г. Оллпорт и Л. Постмэн писали, что расползание слухов
тесно связано с их важностью для того сообщества, внутри которого они
циркулируют: так, например, слухи о цене на верблюдов не распростра-
нялись в США, потому что они не были там интересны. Также Оллпорт и
Постмэн показали, что распространению слухов способствуют их неопре-
деленность и двусмысленность, а также тот факт, что чем больше предмет
слуха окутывается неизвестностью, тем больше шансов для его дальней-
шего распространения24. В 1976 г. Росноу и Файн добавили к этим аргу-
ментам критерий «убедительность» (credibility), определяемый ими как
некий порог, который переступает каждый индивид, прежде чем начать
воспринимать слух серьезно25. Они предположили, что понижению этого
порога и, как следствие, распространению слухов способствуют стрессы и
эмоциональное напряжение.
Эти три социально-психологических фактора подводят нас к объ-
яснению, почему слухи имели такое большое значение в сталинском СССР
и других тоталитарных обществах26. Слухи в Советском Союзе возникали
и роились вокруг специфических вопросов, касавшихся жизненно важ-
ных интересов тех, кто их распространял. Часто они были связаны с меж-
дународным положением или переменами правительственного курса,
22
Слухи в СССР сталинского времени
превращаясь в эндемию, поскольку как в Советском Союзе, так и в дру-
гих тоталитарных государствах напряжение и двусмысленность ситуации
были значительно выше. Хотя в условиях военного времени, когда вво-
дилась цензура, драматический рост слухов был заметен даже в тех обще-
ствах, которые были привычны к свободе прессы27. Советский же Союз
воздерживался от транспарентности и существовал в состоянии постоян-
ного цензурирования, представляя лишь ограниченную информацию по
темам, которые затрагивали жизненно важные для населения вопросы.
Официальное молчание по поводу «номенклатуры», отношений СССР с
остальным миром или, как в 1980-е гг.— по поводу катастрофы в Черно-
быле, создавало ту самую неопределенность и неизвестность и облегчало
распространение слухов28. Таким образом, развитие культуры слухов под-
питывалось тем, что П. Кенеш назвал «государством пропаганды»29. По-
этому и тоталитарные общества, и царский режим начала XX в., опирав-
шиеся на государственную цензуру, характеризовались живой слуховой
коммуникацией вокруг лакун внутри официально санкционированных
нарративов.
Также разумно предположить, что в соответствии с предложенным
Росноу и Файном определением «порога правдоподобности» в СССР ста-
линской эры этот порог был достаточно низким. Опыт советского обще-
ства в период с 1917 по 1953 г. был отмечен постоянными стрессами и по-
трясениями. Революция, Гражданская война, первые пятилетки, террор,
Вторая мировая и восстановительный период — все это подвергало тяже-
лым испытаниям различные сферы жизни простых советских людей. Внут-
ренние миграции, как добровольные, так и принудительные, разрушали
традиционные социальные модели, а насилие превратилось в неотъемле-
мую черту повседневной жизни. Особенно широкое распространение
слухи получали в моменты усиления стрессов — во время коллективиза-
ции30, военной тревоги 1927 г.31 или паники в Москве в октябре 1941 г.32
В СССР, как и в других тоталитарных государствах, создаваемое прави-
тельственной политикой давление заставляло рядовых граждан стано-
виться более восприимчивыми к воздействию спекулятивных слухов.
Некоторые возможные пути исследования слухов
Социальный капитал и доверие в СССР
За пятьдесят лет, прошедшие со времени публикации результатов
Гарвардского проекта, ни один историк в СССР не обратился к слухам ни
как к предмету исследования, ни как к источнику. Однако изучение слу-
хов представляет целый ряд инновативных перспектив для анализа со-
ветского общества.
Слухи и возникавшие вокруг них коммуникативные сообщества
представляют большую ценность для понимания «социальных сетей до-
Т. Джонстон
23
верия», существовавших в сталинское время. В Советском Союзе они яв-
лялись важными «предметами потребления», при помощи которых мож-
но было проникнуть в суть всех насущных проблем — от большой поли-
тики до цен на продукты — или, по крайней мере, претендовать на это.
Способность отслеживать и передавать дальше важную информацию слу-
жила ключевым маркером социального ранжирования. Так, например,
большое количество респондентов Гарвардского проекта объясняло, что
слухи зачастую проистекали из «верхов», а некоторые хвастались своим
доступом к такой привилегированной информации: «Эти слухи... осно-
вывались на утечке из служебных квартир; ...распространителями этих
новостей были... дети многих высоких чиновников»33; «Больше всего я
доверял своим друзьям, некоторые из которых принадлежали к верхам
советской интеллигенции»34; «Другие хвалились тем, что получали ин-
формацию прямиком от ведущих политических фигур — таких, как жена
Молотова, которая “всегда болтала о политике”»35.
Наряду с возвышением социального статуса носителя слуха распро-
странение слуха формировало социальную связь между рассказчиком и
слушателем. Процесс передачи слуха был сопряжен с ограниченным, но
вполне реальным риском. Масштабы хождения слухов были столь вели-
ки, что лишь небольшая часть комментариев по их поводу влекла за со-
бой наказание. Однако некоторые люди и в самом деле подвергались
преследованию за распространение слухов, особенно тех, которые при-
влекали внимание властей и считались особенно разлагающими. Переда-
ча слуха, таким образом, являлась маркой межличностного доверия, что
заставляло носителя полагаться на доверие слушателя, который вполне
мог и разоблачить его за распространение неофициальной информации.
В результате между теми, кто делился слухами друг с другом, возникала
особая солидарность и формировалось сообщество, которое А. Юрчак на-
звал «свои». Не удивительно, что, когда респондентов Гарвардского про-
екта спрашивали, каковы их источники информации, 77% упомянули
членов семьи и 28% — друзей36.
Исследование слухов позволяет также составить представление о
физических пространствах, на которых действовали эти «доверительные
сети». Обзор 61 личного дела граждан, привлеченных к суду за распро-
странение слухов в период с 1939 по 1953 г., показывает, что 63% обви-
нялись в том, что распространяли слухи среди коллег по работе, 25% поз-
воляли себе комментировать их либо у себя дома, либо у кого-то в гостях,
а 15% — в общественных местах, таких как базары, улицы и обществен-
ный транспорт. Из тех, кто подвергся преследованию, приблизительно
70% жили в городах, 30% — в деревнях37.
Эти результаты нужно оценивать с осторожностью. Возможно, они
не являются подтверждением того, что распространение слухов осуще-
ствлялось главным образом на работе. В уголовных делах зафиксирова-
ны, скорее, случаи наказания и преследования, чем собственно распро-
странения слухов. Передача слухов на рабочем месте, вероятно, сопро-
24
Слухи в СССР сталинского времени
вождалась большим риском, чем в кругу семьи или общественном месте.
Однако это указывает на разнообразие физических пространств, в преде-
лах которых люди распространяли слухи, используя и рабочие места, и
улицы как арены, на которых они позволяли себе свободно делиться по-
следними сведениями и спекулятивными новостями.
Готовность советских граждан участвовать в распространении спе-
кулятивных слухов среди самых разных людей в различных социальных
пространствах свидетельствует о том, что феномен, называемый антропо-
логами «социальным капиталом», в глазах советских людей имел гораздо
больший вес, чем можно ожидать от советского общества сталинского
времени38. Удивительным образом советские граждане по собственной
воле желали передавать потенциально недозволенную информацию и до-
верялись друг другу. И это желание доверять другим пронизывало теку-
чую и гибкую сеть взаимоотношений, по которой слухи проникали и рас-
пространялись по городам и селам СССР.
Ментальность
Единственное, в качестве чего не могут использоваться слухи,—
это в качестве барометра общественного мнения. Расползание какого-то
конкретного слуха, противоречившего заявлениям официальной прессы,
не обязательно указывало на то, что значительное количество советских
граждан в то время было оппозиционно настроено к своему правитель-
ству39. И в самом деле, слухи были слишком распространенным феноме-
ном, чтобы функционировать, как подрывной механизм. Если слухи были
средством сопротивления, то получается, что все советские граждане
были сопротивленцами40. Для выявления того, насколько индивиды под-
держивали советский режим или выступали против него, слухи являются
слишком ненадежной меркой. Однако они могут служить своего рода
срезами коллективной ментальности советского общества в конкретный
отрезок времени. Многие сведения, особенно содержащиеся в секретных
отчетах и следственных делах, представляют для историка-исследователя
большую методологическую проблему, поскольку скорее дают представ-
ление о том, какие виды слухов фиксировались и преследовались, чем о
частоте, с которой они возникали и распространялись среди советских
граждан41. Однако, если сопоставлять сводки и уголовные дела с мемуара-
ми, дневниками, отчетами агитаторов, письмами и реминисценциями тех,
кто жил в то время, можно составить картину слухов, которые тогда цир-
кулировали или, по крайней мере, присутствовали в воображении креа-
тивных чиновников из органов.
Слухи, повторяющиеся в различных источниках и разных геогра-
фических местах, были «успешными». Слухотворчество есть глубоко соци-
альный акт. Т. Шибутани, ведущий социолог слухов, описывал процесс,
при помощи которого слухи распространялись или, напротив, исчезали,
Т. Джонстон
25
как при «естественном отборе». Слухи, правдоподобные и убедительные
для тех, кто их передает, получают распространение, неубедительные —
не выживают42. Чтобы казаться правдоподобным, слух должен отвечать
уже имеющимся предположениям и предрассудкам слушателя. Если слух
вызывает когнитивный диссонанс, он отвергается и не получает хожде-
ния43.
Успешный слух, следовательно, приоткрывает для историка окно в
коллективную ментальность общества, в котором он циркулирует. Р. Дарн-
тон определяет ментальность как «космологию обычного человека... мне-
ния, предположения и имплицитные идеологии специфических социаль-
ных групп»44. Слухи, которые выжили посредством пересказа, обязаны
были резонировать с мышлением и мировоззрением общества, внутри
которого они имели хождение: для него они были понятны, имели смысл
и потому распространялись. Такие успешные слухи являются ценным
материалом для изучения способов мышления, влиявших на процессы
восприятия советскими гражданами окружающего мира.
Исследование ментальностей полезно сравнить с попыткой понять
шутку45. Любая шутка является смешной настолько, сколько смысла она
содержит для социальной группы своего хождения. Если нам незнаком
символический и риторический мир обитания этой шутки, мы не пони-
маем ее и не смеемся. Многие из слухов, имевших чрезвычайный успех в
сталинскую эру, вполне могут завести в тупик историка начала XXI в.
Именно такие случаи, когда нам не удается «понять шутку», позволяют
историкам глубже всего проникнуть в коллективную ментальность совет-
ских граждан.
Перевод с английского Ю. Хмелевской
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Rosnow R. L., Fine G. Л. Rumour and Gossip: The Social Psychology of Hearsay. London,
1976. P. 4. Выводы подавляющего большинства социологических и психологических
исследований слухов совпадают с этим мнением, см.: Di Fonzo N., Bordia P. Rumour
Psychology. Social and Organisational Approaches. London, 2007. P. 17—8; Allport G. W.,
Postman L. The Psychology of Rumor. London, 1965. P. 1—4; Shibutani T. Improvised News:
A Sociological Study of Rumour. London, 1966. P. 15—17.
2 Развитие идеи об «устных новостях», см. статью в этом же сборнике: Джонстон Т.
Подрывные разговоры? Слухи о новой войне в Советском Союзе в 1945—1947 гг.
3 Allport and Postman, Psychology of Rumor. P. 165—167; Bordia P, Di Fonzo N. When
Social Psychology became less Social: Prasad and the History of Rumour Research // Asian
Journal of Social Psychology. 2002. 5.1. P. 49—50.
4 Di Fonzo N., Bordia P. Rumour Psychology... P. 19—22.
5 Yurchak A. Everything Was Forever, Until It Was No More. The Last Soviet Generation.
Princeton, 2006. P. 274—275; Graham S. B. A Cultural Analysis of the Russo-Soviet Anekdot.
PhD Dissertation, University of Pittsburgh, 2003.
26 Слухи в СССР сталинского времени
6 В некотором смысле они являлись юмористическими версиями того, что Ди Фонцо
и Бордиа определяют как «городскую легенду»: Di Fonzo N., Bordia P. Rumour Psychology...
P. 23—24.
7 Steinbeck J. A Russian Journal. London, 2000. P. 207.
8 Основные результаты проекта обобщены в: Inkeles A., Bauer R. A. The Soviet Citizen:
Daily Life in a Totalitarian Society. Cambridge, 1961; Bauer R. A., Inkeles A., Kluckhohn C.
How the Soviet System Works: Cultural, Psychological and Social Themes. Cambridge, 1956.
В настоящее время они также доступны в электронной версии: http://hcl.harvard.edu/
collections/hpsss/about.html
9 HIP Code Book A, (Unpublished, Davis Centre Library, Harvard University). P. 57. Про-
центное соотношение высчитано по 329 интервью, из которых 276 было осуществле-
но в Мюнхене и 53 — в Нью-Йорке.
10 Ibid. Р. 57—58.
11 Ibid. Р. 80.
12 Ibid. Р. 62.
13 Inkeles A., Bauer R. A. The Soviet Citizen... Р. 164—165, 169.
14 Ibid; Kluckhohn C., Inkeles A., BauerR. A. Strategic Psychological and Sociological Strengths
and Vulnerabilities of the Soviet Social System. A Final Report submitted to the Director Officer
Maxwell Air Force Base, Montgomery, Alabama (Unpublished, Davis Centre Library, Harvard
University).
15 Cm.: Bauer R. A., Gleicher D. B. Word of Mouth Communication // Public Opinion
Quarterly. 1953. Vol. 17. № 3. P. 300—305.
16 Обсуждение отношения различных социальных групп к слухам, см.: Rossi Н.,
Bauer R. A. Some Patterns of Soviet Communications Behaviour// Public Opinion Quarterly.
1952. Vol. 16. № 4. P. 653—670.
17 На эти источники полагались многие авторы, писавшие о слухах, как то: Viola L.
Peasant Rebels Under Stalin: Collectivisation and the Culture of Peasant Resistance (Oxford,
1996); Смит С. Небесные письмена и рассказы о лесе : «суеверия» против большевиз-
ма И Антрополог, форум. 2005. № 3. С. 280—306. 2005. 3. Р. 280—306.
18 См.: Джонстон Т. Подрывные разговоры?..; Barber J. The Moscow Crisis of October
1941 // Soviet History 1917—53. Essays in honour of R. W. Davies / J. Cooper, M. Perrie
(eds.). London, 1995. P. 201—218.
19 Caldwell E. Moscow Under Fire. A Wartime Diary: 1941. London, 1942. P. 25. Конечно,
в это время такие плакаты были распространены во многих воюющих странах.
20 РГАСПИ, ф. 588, on. 11, д. 872, л. 26—28.
21 Perrie М. Substituted Tsareviches and Enemy Agents: The Case of Archimandrite Fedorit
(1635—1636)// Russian History / Histoire Russe. 2007. № 34. (1—4). P. 365—381; Indecent,
Unseemly and Inappropriate Words: Popular Criticism of the Tsar, 1648—50// Forschungen
zur osteuropeischen Geschichte. 2001. № 58. P. 143—150; Popular Socio-Utopian Legends
//Time of Troubles’ Slavonic and Eastern European Review. 1982. № 60 (3). P. 221—243.
(Благодарю профессора Перри за привлечение моего внимания к этим работам.)
22 Hughes L. Peter the Great. A Biography. New Haven, 2002. P. 1—2, 25, 36—37.
23 Figes O., Kolonitskii B. Interpreting the Russian Revolution. The Language and Symbols
of 1917. Yale University Press, 1999.
24 Они составили формулу R = I X А, где R — интенсивность слуха, I — важность, A
— неясность (двусмысленность); см.: Allport G. W., Postman L. The Psychology of Rumor...
P. 33—40.
25 Rosnow R. L., Fine G. A. Rumour and Gossip... P. 51—52. Они добавили к уравнению
Оллпорта и Постмэна С, или «порог вероятности»: R = I х А / С.
26 Тот же принцип с применением в нацистской Германии см.: Loeffel R. Sippenhaft,
Terror and Fear in Nazi Germany: Examining One Facet of Terror in the Aftermath of the
Plot of 20 July 1944// Contemporary European History. 2007. № 16 (1). P. 51—69.
Т. Джонстон
27
27 Shibutani Т. Improvised News... Р. 59; Cornwall М. News, Rumour and the Control of
Information in Austria-Hungary, 1914—1918 // History. 1992.Vol. 77. № 249. P. 55—57.
28 Cm.: Alexievich S., Gessen K. Voices From Chernobyl. An Oral History of a Nuclear Disaster.
London, 2006.
29 Kenez P. The Birth of the Propaganda State. Soviet Methods of Mass Mobilisation, 1917—
1929. Cambridge, 1985.
30 Viola L. Peasant Rebels...
31 Velikanova O. The War Scare of 1927 in the USSR. Popular Reactions in Perspective //
Paper Presented at AAASS. Washington, 2006.
32 Barber J. The Moscow Crisis... P. 201—218.
33 HIP A. 31, 1011, 50 (Schedule A, book 31, subject 1011, page 50).
34 HIP A. 32, 1123, 16.
35 HIP A. 8, 105, 34.
36 Эта пропорция относится к 272 респондентам (83% всех опрошенных по проекту),
которые согласились ответить на этот вопрос. Треть из тех, кто упомянул «друзей»,
характеризовал их как «близких друзей». HIP Code Book А, р. 60.
37 Общее количество превышает 100%, потому что некоторых судили за то, что они
распространяли слухи в различных местах. Данные высчитаны по описи Государ-
ственной прокуратуры СССР: ГАРФ, ф. R8131, оп. 31а.
38 Putnam R. Bowling Alone: The Collapse and Revival of American Community (2000).
Пользуясь этим термином, я опираюсь скорее на его позитивное толкование (как у
Путмана), чем на пейоративное, как у Бурдье, см.: Bourdieu Р. The Forms of Capital.
London, 1986.
39 Тем же аргументом пользуется Торстон применительно к анекдотам и шуткам, см.:
Thurston R. Social Dimensions of Stalinist Rule: Humor and Terror in the USSR, 1935—
1941 //Journal of Social History. 1991. № 24 (3). P. 541—562.
40 О развитии этой идеи см. мою статью «Подрывные разговоры...» в настоящем
сборнике.
41 В этом заключается основная методологическая ошибка исследования Н. Ломаги-
на о настроениях военного времени в Ленинграде; см.: Lomagin N. Soldiers at War:
German Propaganda and Soviet Army Morale During the Battle of Leningrad, 1941—44 //
The Carl Beck Papers in Russian and East European Studies. 1998. № 1306.
42 Shibutani T. Improvised News... P. 176—182.
43 Di Fonzo N., Bordia P. Rumour Psychology... P. 90—103.
44 Damton R. The History of Mentals; Recent Writings on Revolution, Criminality, and
Death in France // Structure, Consciousness, and History / Brown R. H., Lyman S. M. (eds.).
Cambridge, 1978. P. 112. См. также: Damton R. The Great Cat Massacre and Other
Episodes in French Cultural History. London, 1984. P. 258—260 (рус. пер.: Дарнтон P.
Великое кошачье побоище и другие эпизоды из французской культурной истории.
М., 2002).
45 Об этом же размышляет Дарнтон; см.: Damton R. Great Cat Massacre... P. 3—5.
Д. Горбатов
СЛУХИ КАК КОММУНИКАТИВНЫЙ ФЕНОМЕН
В психологии и социологии слухи изучаются почти столетие, одна-
ко говорить о том, что это понятие уже получило однозначное и исчерпы-
вающее толкование, пока не приходится. Так, Г. Оллпорт и Л. Постмэн
описывают их как «актуальное суждение на веру, передаваемое от челове-
ка к человеку, обычно устно, без надежных стандартов представленных
подтверждений»1. Согласно Т. Кэплоу это сообщения «с выраженными
коннотациями значимости, распространяемые посредством одной лишь
неформальной коммуникации от человека к человеку в пределах группы»2.
С точки зрения Т. Шибутани, речь идет не об информации как таковой,
а о процессе ее обсуждения, «коммуникации, посредством которой люди,
вместе оказавшиеся в неоднозначной ситуации, пытаются выстроить ее
достоверную интерпретацию, объединяя свои интеллектуальные ресурсы»3.
Для Д. В. Ольшанского слухи — не более чем «недостоверная информа-
ция (и/или искажающая форма передачи любой информации), передаю-
щаяся исключительно в устной форме как бы “по секрету”»4. А в соответ-
ствии с формулировкой Н. Дифонзо и П. Бордиа данное понятие означа-
ет «непроверенные и инструментально релевантные информационные
утверждения, находящиеся в обращении, которые возникают в контек-
стах неопределенности, опасности или потенциальной угрозы и служат то-
му, чтобы помочь людям приобретать понимание и справляться с риском»5.
Столь заметная разноречивость мнений во многом объясняется
чрезвычайной многоаспектностью природы слухов, а также разнообрази-
ем их проявлений в конкретных социальных ситуациях. Проблема ослож-
няется тем, что в состав определений в ряде случаев оказались включены
некорректно сформулированные или попросту неверные умозаключе-
ния. Чтобы разобраться в этом, рассмотрим те классификационные кри-
терии, которые традиционно применяются исследователями в отноше-
нии данного феномена.
Д. Горбатов
29
Слухи как неподтвержденные сообщения
Использование этого критерия ограничено тем, что он распростра-
няется не только на слухи. Как справедливо заметил Т. Шибутани6, готов-
ность действовать на основе непроверенных сведений проявляется в
весьма широком диапазоне жизненных ситуаций. Трудно ожидать иного
в условиях повседневной необходимости принятия множества решений,
постоянной информационной перегрузки, нехватки времени на провер-
ку данных, заметного ускорения темпа современной жизни. Тем не ме-
нее, есть основание утверждать, что анализируемая формулировка ока-
жется полезной при составлении определения. Для этого достаточно от-
казаться от привычного противопоставления «неподтвержденной» и
«подтвержденной» информации в пользу иной альтернативы — «не нуж-
дающейся в подтверждении». Не случайно в целях научного анализа слу-
хи, как правило, сравниваются со сплетнями и городскими легендами,
при субъективном восприятии которых также учитывается аспект досто-
верности, но не с анекдотами или сказками, развлекательный потенциал
которых не предполагает соотнесения услышанного с действительностью.
Отдельно отметим, что практическая опора на приведенную выше
формулировку Г. Оллпорта и Л. Постмэна об отсутствии в слухах надеж-
ных стандартов подтверждений (secure standards of evidence) представляет-
ся весьма затруднительной. Это обусловлено тем, что распространители
сомнительных сведений нередко пытаются выдать их за факты, самосто-
ятельно восполняя наиболее заметные пробелы в содержании и аргумен-
тации. В частности, имеющийся опыт изучения сообщений о техногенных
катастрофах позволяет говорить нам об обилии ссылок на авторитетные
источники, упоминаниях конкретных деталей событий, персонификации
тех или иных «виновных», разнообразных свидетельствах пагубных из-
менений окружающей среды или собственной симптоматики. Разумеется,
процессы подлинной верификации сообщений по своей природе отлича-
ются от их вольной или невольной имитации со стороны задействован-
ных лиц. Однако итоги тех и других внешне выглядят совершенно иден-
тичными.
Переходя к следующему критерию, зададимся вопросом, какое под-
тверждение должно считаться полноценным? Если, к примеру, спраши-
вая дорогу и не желая «принимать на веру» указания первого встречного,
мы обращаемся за помощью к другим прохожим, то чем такие действия
принципиально отличаются от «проверки» слуха путем взаимодействия с
несколькими его носителями? Давно известно, что повторное восприятие
одного и того же сообщения от разных лиц усиливает впечатление досто-
верности, становясь своеобразным доказательством того, что «дыма без
огня не бывает»7. Не всегда могут помочь и свидетельства непосредствен-
ных очевидцев пересказываемых событий. Так, Б. Харт во время Первой
мировой войны беседовал с одним из творцов известного фактоида —
солдатом британской армии, который, стоя на посту, «лично наблюдал»
30 Слухи как коммуникативный феномен
перемещения мифических российских отрядов на берегах Альбиона8. Та-
ким образом, очевидно, что подтверждение подтверждению рознь.
Слухи как официально не удостоверенные сведения
Многие исследователи готовы согласиться с тезисом Ж.-Н. Кэпфе-
рера о том, что этот термин отражает «распространение в обществе ин-
формации, которая публично еще не подтверждена официальными ис-
точниками или же опровергнута ими»9. При этом обычно постулируется,
что признание достоверности слухов со стороны представителей леги-
тимной власти переводит их в иную категорию — категорию «фактов».
Стало быть, если рассуждать последовательно, дезавуирование такого под-
тверждения на другой ступени властной иерархии будет означать обрат-
ное превращение «фактов» в «слухи», но, разумеется, лишь на то время,
которое понадобится еще более высокопоставленным лицам для приня-
тия своего решения о категориальной принадлежности конкретного со-
общения. Вряд ли динамика публичного реагирования на информацию в
среде уполномоченных на это государственных служащих может помочь
при составлении определения самого этого феномена.
Добавим, что значимость обсуждаемого критерия базируется на
уверенности в большей достоверности материалов официальных сообще-
ний, чем их «конкурентов», стихийно распространяющихся по каналам
неформального общения. Однако, как подчеркивает А. П. Назаретян,
многие события недавней истории не дают оснований для выражения
столь категоричной позиции10. Борьба с дестабилизирующими слухами
редко понимается как необходимость полного и правдивого информиро-
вания общества об актуальных проблемах. Очевидным следствием того,
что подобные опровержения сами не всегда способны выдержать провер-
ку на соответствие действительности, является падение доверия к их ис-
точникам. Поэтому априори квалифицировать любую информацию офи-
циального происхождения в качестве «установленных фактов» и на этом
основании противопоставлять их слухам, к сожалению, не приходится.
Иррациональность слухов
Представители первой «волны» исследователей данной проблема-
тики охотно подчеркивали иррациональную природу слухообразования,
отмечая их сходство с грезами, мечтами или даже псевдологическими
фантазиями невротического свойства. Во многом это было обусловлено
влиянием психодинамического подхода, в соответствии с которым слухи
рассматривались как проявления «комплексов», совокупностей эмоцио-
нально заряженных образов из бессознательного, направляющих мысли
индивида в заданное русло11, а также защитных механизмов проекции,
Д. Горбатов 31
рационализации, смещения и др., способствующих уменьшению тревоги
их распространителей12. Трудно спорить с тем, что передаваемые сообще-
ния в той или иной мере воплощают вытесненные желания и страхи,
содержат элементы приписывания другим собственных неприемлемых
мыслей и чувств, отражают индивидуальные стремления к объяснению и
оправданию актуальных переживаний. Однако во всем этом они не явля-
ются чем-то уникальным, кардинально отличающимся от продуктов лю-
бого коммуникативного взаимодействия, подвергнутого психодинамиче-
скому истолкованию. Невозможно выделить какие-либо обмены репликами
шутливого, критического, описательного или иного характера, совершенно
свободные от обозначенных тенденций.
В то же время акцентирование на подобных аспектах чревато иска-
женным пониманием сущности рассматриваемого феномена. К примеру,
офисные служащие, ремонтники, сборщики на конвейере или менедже-
ры по продажам не действуют сколько-нибудь абсурдно и иррациональ-
но, когда обсуждают неподтвержденную информацию о предстоящем со-
кращении рабочих мест. Напротив, было бы крайне странным, если бы
они полностью проигнорировали вероятность неблагоприятного разви-
тия событий и оказались не готовы к столь значимым переменам в своей
жизни. С этой точки зрения слухи представляют собой не что иное, как
средство социальной адаптации, и уже поэтому достаточно рациональны.
Заведомая недостоверность информации
Неизбежность возникновения тех или иных искажений материалов
сообщений при их устной передаче по коммуникативной цепи была убе-
дительно продемонстрирована в нескольких лабораторных эксперимен-
тах13. Однако выявление естественных ограничений человеческого вос-
приятия и памяти, обусловливающих все увеличивающееся расхождение
каждого нового пересказа с первоначальным текстом, еще не является
доказательством ложности слухов как таковых. Дело в том, что предме-
том упомянутых исследований явились вовсе не слухи, а лишь словесные
описания соответственно распечаток или слайдов, не связанные с харак-
терными переживаниями личной причастности испытуемых к субъек-
тивно неясным событиям. Свою роль сыграла и специфика конкретного
лабораторного контекста, отличающаяся от реальных условий слухообра-
зования избыточным объемом предназначенного для запоминания, од-
нократностью предъявления стимульного материала, ориентацией на до-
словное воспроизведение вместо осмысления воспринимаемого, наконец,
невозможностью исправить накопившиеся ошибки путем сопоставления
сведений из разных источников.
Повседневный опыт подсказывает, что нередко слухи отличаются
поразительным неправдоподобием. Однако не все они таковы. В научной
литературе14 приводятся данные, позволяющие судить о том, что иной
32 Слухи как коммуникативный феномен
раз содержание передаваемых сообщений характеризуется вполне доста-
точной мерой соответствия ходу дальнейших событий. Поэтому целесо-
образно согласиться с мнением тех, кто выражает сомнение в обоснован-
ности включения признака недостоверности информации в состав атри-
бутивных характеристик слухов.
Преимущественно устный характер передачи
Ссылаясь на бурный рост интернет-коммуникаций, Р. Росноу впол-
не определенно высказался против использования такого критерия как
устаревшего15. Результаты проведенного нами исследования распростра-
нения слухов о техногенных катастрофах свидетельствуют, что не менее
трети респондентов получили предупреждения о «надвигающемся ртут-
ном облаке» или «выбросе аммиака» (2009) посредством SMS-сообщений,
от электронных СМИ, в социальных сетях и на молодежных форумах.
Более того, часть из них могла наблюдать происшествие на экранах своих
компьютеров и мобильных телефонов, попадая, таким образом, чуть ли
не в разряд очевидцев того или иного события. Резонно ожидать, что по
мере дальнейшего технологического развития относительная доля пере-
дачи сообщений способом «из уст в уста» еще более уменьшится.
Распространение «от человека к человеку»
Долгое время в психологии слухов доминировал «индивидный»
подход, согласно которому данная разновидность коммуникации рас-
сматривалась в отношении некоего однородного конгломерата перенос-
чиков сообщений16. При этом не учитывалось, что вхождение таких лиц в
состав пусть даже кратковременных и небольших коммуникативных объ-
единений (клик и диад) наделяет их новой характеристикой интеграль-
ного свойства: они становятся носителями знания, признанного в ходе
его предшествующего обсуждения достаточно важным, достоверным и,
следовательно, заслуживающим внимания прочих членов сообщества17.
В противоположность этому Т. Шибутани на основе идей интеракцио-
низма утвердил понимание слухов как важного инструмента осмысления
собеседниками общих проблем и принятия решений в субъективно неод-
нозначных ситуациях18. Однако явного перехода парадигмы исследова-
ний слухов с индивидного уровня анализа на микрогрупповой к настоя-
щему времени еще не произошло.
В то же время есть все основания полагать, что в ходе совместного
обсуждения поступивших сведений члены временной микрогруппы не
только получают доступ к знаниям, жизненному опыту, аналитическим
способностям каждого, приобретают столь необходимую им социальную
поддержку перед лицом возникшей угрозы, но и выступают в качестве
Д. Горбатов 33
совокупного субъекта слухообразования. В дальнейшем они передают пре-
имущественно ту информацию, которая уже получила одобрение со сто-
роны собеседников, а затем процесс вынесения «коллективного вердикта»
в отношении актуальности и достоверности полученных сведений повто-
ряется в пределах новых временных коммуникативных объединений.
Рассуждая о диалогической природе слухообразования в кликах и
диадах, следует оговорить, что подобное взаимодействие, например, в силу
давления со стороны претендентов на информационную монополию, мо-
жет ограничиться одними невербальными проявлениями, глухими наме-
ками или какими-то односложными репликами неопределенного свойства,
однако само его наличие представляется несомненным. Поэтому слухи
следует рассматривать не в качестве продуктов индивидуального «твор-
чества», но как результаты серии микрогрупповых обсуждений проблем
сообщества. Правильнее утверждать, что они не передаются от одного
индивида к другому, но посредством индивидов распространяются от од-
ной микрогруппы к другой до тех пор, пока будут признаваться заслужи-
вающими внимания всей доступной аудитории.
Передача по каналам неформального общения
Нередко слухи, например, в целях борьбы с ними, находят отраже-
ние в сообщениях СМИ или упоминаются в различных материалах офи-
циального характера. Однако, как правило, в таких случаях четко обозна-
чаются их изначальная чужеродность, принадлежность к иной сфере
коммуникации. Нет сомнений в том, что в силу спонтанности возникно-
вения, неконтролируемости существования, относительной независимо-
сти от признанных социальных институтов и высокой степени соответ-
ствия актуальным интересам их носителей слухи относятся к разряду тех
сообщений, для которых характерно распространение по каналам нефор-
мального общения.
Такое обозначение специфики передачи сведений представляется
нам несколько более точным, чем близкая по смыслу формулировка «ка-
налы межличностного общения», в меньшей степени соотносимая с микро-
групповым контекстом феномена слухообразования. В силу того что рас-
пространители слухов обычно имеют дело с уже согласованной и ратифи-
цированной другими интерпретацией проблемы сообщества, они, скорее,
выступают в качестве субъектов не собственно межличностного, но неко-
его «межмикрогруппового» взаимодействия.
34
Слухи как коммуникативный феномен
Существование на правах новости
Краткие описания, объяснения или предсказания событий, распро-
страняющиеся в виде слухов, представляют собой сообщения, недавно
полученные самими распространителями, содержат сведения, еще не из-
вестные (полностью или частично) их собеседникам, наконец, несут в себе
информацию относительно значимых изменений социальной или при-
родной среды. Так или иначе, это новости, некие отклонения от устояв-
шейся рутины жизни.
Констатируя правомерность использования критерия, отметим, что,
по мнению авторов ряда научных публикаций, подобные известия до-
полняют или заменяют собой новости официального характера, когда те
несвоевременны, фрагментарны, противоречивы, субъективно недосто-
верны или нерелевантны имеющимся ожиданиям19.
Субъективная значимость информации
Принято считать, что такие «импровизированные новости» отлича-
ются своей неподтвержденностью. Однако не менее явное различие ле-
жит в другой плоскости: сообщения, расходящиеся по официальным ка-
налам, зачастую не имеют непосредственного отношения к текущим де-
лам, проблемам и заботам аудитории, это, скорее, информация «о других»,
тогда как слухи — всегда «о себе», собственных тревогах и надеждах,
о том, что имеет пусть даже небольшую, но неизменно персональную зна-
чимость для активных распространителей. Не случайно Г. Оллпорт и
Л. Постмэн в формулировке «основного закона слуха» на первое место
поставили «важность предмета [разговора] для вовлеченных индивидов»20,
а Р. Росноу в более современной его редакции особое внимание уделил
вовлеченности коммуникаторов в «значимые последствия обсуждаемых
событий»21.
Те сведения, которые воспринимаются собеседниками как не имею-
щие самого явного и прямого отношения к их собственной жизни, не спо-
собны сколько-нибудь далеко пройти по каналам слуха. Однако, утверж-
дая это, следует учитывать, что переживания особой значимости появля-
ются в широком диапазоне социальных ситуаций, в том числе и у тех, кто
иной раз имеет весьма отдаленную связь с происходящим. Так, в случае
победы футбольной команды они возникают не только у игроков и тренера,
но и у фанатов данного клуба, телезрителей захватывающего матча или
иных лиц, испытавших личную гордость за чужие спортивные успехи.
Применительно к слухам уместно вспомнить давнее замечание
Р. Кнаппа о том, что передаваемые сообщения удовлетворяют совершен-
но различные потребности сообщества, поэтому некоторые из них более
«информативны», тогда как другие, напротив, «эмоциональны»22. Пред-
ставляется вероятным, что среди последних велика доля тех, которые
Д. Горбатов 35
связаны не с восприятием действительной опасности для собственного
благополучия, а с переживаниями угрозы сложившейся картине мира и
своему месту в нем. Поэтому, к примеру, слухи о неких тайных силах,
способных на тотальный общественный контроль ради сокрытия «факта»
гибели Пола Маккартни в автокатастрофе и замены его в составе «Биттлз»
двойником, могли долгое время путешествовать по Европе и Америке23.
Иначе говоря, субъективная значимость передаваемой информации бы-
вает обусловлена не только чувством личной причастности к прогнозиру-
емым последствиям, но и эмоциональной вовлеченностью в происшествия,
на первый взгляд весьма далекие от актуальных проблем жизнедеятель-
ности распространителей сообщений.
Ситуативная обусловленность возникновения
Описывая специфику социального контекста, в котором возникают
и распространяются слухи, Н. Дифонзо и П. Бордиа в одной из недавних
публикаций особое внимание уделили двум характеристикам подобных
ситуаций, а именно переживанию смысловой неоднозначности, запутан-
ности и неясности событий, а также наличию в них угрозы для физиче-
ского, материального или психологического благополучия24. Надо ска-
зать, что такой взгляд на природу слухообразования, основанный на по-
стулатах классических работ Г. Оллпорта и Л. Постмэна, Л. Фестингера
(и соавторов), Р. Кнаппа, Т. Шибутани и Р. Росноу, разделяется большин-
ством современных исследователей данной проблематики. Обоснован-
но считается, что слухи, появляясь в проблемных ситуациях, позволяют
осмыслить вероятные последствия, приобрести чувство контроля над по-
ложением дел, проявить заботу о других, выразить тревогу, пережить со-
лидарность с членами сообщества и, в итоге, совместно подготовиться к
прогнозируемым переменам значимых условий существования.
Однако, обсуждая тезис об их ситуативной детерминации, следует
осветить другую «сторону медали»: способны ли поступающие сообще-
ния сами по себе создать впечатления субъективной неопределенности
и надвигающейся опасности там, где до сих пор их не было вовсе? Иначе
говоря, могут ли они возникать как бы «на пустом месте», без особых на
то причин? Предлагая отрицательный ответ на этот вопрос, мы склонны
исходить из того, что слухи не всегда отражают проблемы сообщества
непосредственным и явным образом, но подчас описывают их косвенно,
в символическом виде, выполняя функцию, традиционно закрепленную
за городскими (или современными) легендами25. К примеру, сообщения о
прекращении поставок крупнозернистой соли в качестве «ответной меры»
со стороны властей Украины, распространившиеся во многих регионах
нашей страны в разгар «газовой войны» 2006 г., явно не относились к ка-
тегории художественных повествований об опасностях, тревогах и иску-
шениях нашего времени. Однако, действуя на манер городских легенд,
36 Слухи как коммуникативный феномен
они в предельно конкретной форме смогли выразить общую атмосферу
социального напряжения, сложившуюся под влиянием развернутой ин-
формационной кампании.
Подводя итоги предпринятому анализу, заметим, что дальнейшая
опора на неспецифичные для слухов или попросту ошибочные классифи-
кационные критерии чревата выстраиванием некой научной химеры там,
где необходима взвешенность суждений. С учетом сказанного ранее опре-
деление слухов принимает следующий вид: это неподтвержденные сообще-
ния, в ситуациях проблемного характера распространяющиеся по неформаль-
ным каналам общения на правах новостей о значимых изменениях социальной
или природной среды.
Таким образом, лишь пять критериев из представленных выше на-
шли свое применение при определении сущности данного феномена.
Повторим, что мы имеем дело со сведениями, которые: а) нуждаются в
подтверждении; б) возникают в ситуациях, квалифицируемых сторонами
как проблемные; в) распространяются по неформальным коммуника-
тивным каналам; г) воспринимаются собеседниками в качестве новостей;
д) характеризуются несомненной значимостью для них. В то же время
нет оснований утверждать, что слухи являются заведомо ложными, ирра-
циональными по своей природе, непременно устными по способу переда-
чи, а их рассмотрение и далее следует ограничивать рамками противо-
поставления официальным известиям и осуществлять, игнорируя микро-
групповой контекст взаимодействия распространителей.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Allport G.PE, Postman L.J. The Psychology of Rumor. New York, 1947. P. IX.
2 Caplow T. Rumors in War// Social Forces. 1947. № 3 (25). P. 299.
3 Shibutani T. Improvised News: A Sociological Study of Rumor. Indianapolis, 1966. P. 17.
4 Ольшанский Д. В. Политический PR. СПб., 2003. С. 94.
5 Di Fonw N., Bordia P Rumor, Gossip and Urban Legends // Diogenes. 2007. V. 213. R 19—20.
6 Shibutani T. Improvised News...
7 Allport E H., Lepkin M. Wartime Rumors of Waste and Special Privilege: Why Some People
Believe Them //Journal of Abnormal and Social Psychology. 1945. № 1 (40). P. 3—36.
8 Hart B. The Psychology of Rumour// Proceedings of the Royal Society of Medicine. 1916.
V. 9 (Section Psychiatry). P. 1—26.
9 Kapferer J. N. Rumors: Uses, Interpretations and Images. New Brunswick, 1990. P. 13.
10 Назаретян А. П. Агрессивная толпа, массовая паника, слухи : лекции по социальной
и политической психологии. СПб., 2003.
11 Hart В. The Psychology of Rumour...
12 Allport G. W., Postman L. J. The Psychology of Rumor...; Knapp R. H. A Psychology of
Rumor//The Public Opinion Quarterly. 1944. № 1 (8). P. 22—37.
13 Kirkpatrick C. A Tentative Study in Experimental Social Psychology // The American
Journal of Sociology. 1932. № 2 (38). P. 194—2Q&,AUport G. W., Postman L.J. The Psychology
of Rumor...
37
Д. Горбатов
14 Bordia Р, Di Fonzo N. Psychological Motivations in Rumor Spread // Rumor Mills: The
Social Impact of Rumor and Legend / (Eds.) G. A. Fine, C. Heath, V. Campion-Vincent,
New York, 2004. P. 87—101; Caplow T. Rumors in War...; Kapferer J. N. Rumors: Uses,
Interpretations and Images...
15 Rosnow R. L. Rumor and Gossip in Interpersonal Interaction and Beyond: A Social
Exchange Perspective // Behaving Badly: Aversive Behaviors in Interpersonal Relationships
I R. M. Kowalski (Ed.). Washington, 2001. P. 203—232.
16 Bordia R, Di Fonzo N. When Social Psychology Became Less Social: Prasad and the History
of Rumor Research //Asian Journal of Social Psychology. 2002. № 5. P. 49—61.
17 Горбатов Д. С. Сплетничание как социально-психологический феномен// Психолог,
журн. 2009. № 1. С. 64—72.
18 Shibutani Т. Improvised News...
19 Allport G. W., Postman L. J. The Psychology of Rumor...; Caplow T. Rumors in War...;
Knapp R. H. A Psychology of Rumor...
20 Allport G. W., Postman L.J. The Psychology of Rumor... P. 34.
21 Rosnow R. L. Rumor and Gossip in Interpersonal Interaction and Beyond... P. 215.
22 Knapp R. H. A Psychology of Rumor...
23 Rosnow R. L. Rumor and Gossip in Interpersonal Interaction and Beyond...
24 Di Fonzo N., Bordia P Rumor, Gossip and Urban Legends...
25 Горбатов Д. С. Слухи, сплетни, городские легенды: психологическая природа раз-
личий // Вопр. психологии. 2009. № 4. С. 71—79.
Часть 2
Что порождает слухи?
Слух как продукт военных действий,
гуманитарных катастроф и кризиса власти
Б. Колоницкий
ВДОВСТВУЮЩАЯ ИМПЕРАТРИЦА
МАРИЯ ФЕДОРОВНА В СЛУХАХ ЭПОХИ
ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ
23 октября 1916 г. в вагон третьего класса поезда, следующего в
Киев, на станции Голендры вошла некая сестра милосердия. Впослед-
ствии оказалось, что это была М. Уткина, жена каменецкого уездного вра-
ча. Странное поведение Уткиной привлекло внимание пассажиров, кото-
рые вскоре заподозрили в ней душевнобольную. При приближении поез-
да к станции Казатин Уткина громко заявила попутчикам, что у нее был
офицер-казак любовник, которого у нее «отбила Государыня Мария Фе-
доровна», а затем она, придя в состояние сильного раздражения, стала
выкрикивать: «Сволочь, мерзавка! Она отбила у меня любовника, несмот-
ря на то, что содержит таких двадцать пять казаков. Я не буду молчать,
я буду все кричать! Я ничего не боюсь, так как была уже два раза аресто-
вана, но меня отпускали». По прибытии поезда в Казатин она была задер-
жана представителями власти и во время следования в дежурную жан-
дармскую комнату продолжала выкрикивать оскорбления в адрес вдов-
ствующей императрицы. Против пассажирки было выдвинуто обвинение
в оскорблении члена императорской семьи, однако обстоятельства совер-
шения ею преступления заставили стражей порядка усомниться в здраво-
сти ее рассудка. Уткина была доставлена в Киев и здесь помещена в пси-
хиатрическое отделение земской Кирилловской больницы. При допросе
Уткина признала себя виновной в предъявленном ей обвинении, но вме-
сте с тем проявила явные признаки душевного расстройства. Произве-
денным расследованием затем было установлено, что Уткина как при со-
вершении приписываемого ей преступления, так и во время проведения
следствия и обследования страдала душевным расстройством в форме ма-
ниакально-депрессивного психоза. Киевский окружной суд, рассмотрев
это дело, признал, что Уткина во время совершения ею преступления не
могла понимать свойства и значения совершаемых ею действий. Уголов-
ное преследование дальнейшим производством было прекращено1.
Казалось бы, слова сумасшедшей женщины не могут представлять
интереса для исследователя, изучающего политическую историю эпохи
Первой мировой войны. Между тем, это дело любопытно именно своей
40 Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна...
бесспорной искренностью, необычной болезненной откровенностью об-
виняемой. В вагоне поезда Уткина открыто прокричала то, о чем обычно
не говорили громко, но передавали «в своем кругу», в ее словах нашли
отражение некоторые странные слухи, преследовавшие мать царя.
Первая мировая война застала вдовствующую императрицу Марию
Федоровну в Великобритании. Обеспокоенная осложнением международ-
ной обстановки, она прервала свою поездку по Западной Европе, пытаясь
как можно скорее оказаться в России. 19 июля она покинула Англию, на-
мереваясь через Париж и Берлин вернуться в Санкт-Петербург. Однако,
когда вдовствующая императрица добралась до германской столицы, не-
мецкое правительство потребовало, чтобы мать российского царя немед-
ленно покинула Германию. Императрица Мария Федоровна выехала в
Данию, а затем через Швецию вернулась в Россию, приехала в столицу им-
перии лишь 27 июля. Это путешествие, как увидим, оказало воздействие на
появление некоторых слухов, главной героиней которых была мать царя.
Возможно, на восприятие образа матери царя в народной среде по-
влияло также то обстоятельство, что и после смерти своего мужа, женить-
бы сына вдовствующая императрица Мария Федоровна некоторое время
продолжала играть первую роль в различных церемониях, на торжествен-
ных выходах, приемах и балах. Дни рождения и тезоименитства ее про-
должали праздноваться как официальные государственные праздники.
Иначе говоря, в символической репрезентации монархической власти
вдовствующая императрица продолжала играть важную, хотя и не перво-
степенную роль.
Косвенно об этом свидетельствует то обстоятельство, что мать импе-
ратора продолжала оставаться объектом оскорблений. Очевидно, к 1914 г.
уже существовала некая традиция оскорбления матери царя, вдовствующей
императрицы Марии Федоровны. Можно предположить, что эта традиция
имела фольклорные источники (фигура вдовы нередко предстает как не-
гативный и активный персонаж). Весьма вероятна и связь с традицией
богохульства: ругая царя «по матери», легко вспоминали и Мать Марию.
Показателен случай оскорбления императора и вдовствующей императ-
рицы двумя пьяными крестьянами Томской губернии. С ними заговори-
ли сборщики денег на Красный Крест. Один из крестьян живо отреаги-
ровал: «... я твой Красный Крест». Второй поднял уровень оскорблений:
«А я ... ЦАРЯ, Россию и мать его Марию» (здесь и далее в цитатах сохра-
нены шрифтовые выделения источника, многоточия означают вымаран-
ные места). После этого его приятель также произнес площадную брань
по адресу императора2.
Очевидно, как и в ряде случаев оскорбления императрицы Александ-
ры Федоровны, оскорбление матери царя было продолжением оскорбле-
ния императора. Так, царя, а также его жену и мать обругал в пылу ссоры
с односельчанами пьяный 26-летний крестьянин Пермской губернии3.
Все же в большинстве известных нам случаев оскорбления адресова-
лись лично вдовствующей императрице Марии Федоровне.
Б. Колоницкий
41
По-видимому, ряд оскорблений имел место в праздничные дни, свя-
занные с чествованием вдовствующей императрицы. Очевидно, некото-
рые предприниматели и их агенты стремились сделать эти дни, не самые
главные, с их точки зрения, «царские праздники», рабочими днями, а на-
емные работники и работницы, наоборот, считали, разумеется, их выход-
ными, они в данной ситуации были заинтересованы в том, чтобы оказы-
вать матери императора все знаки почтения. Демонстративный монар-
хизм в данной ситуации был им выгоден. Так, нам известны три случая
оскорбления Марии Федоровны 21 и 22 июля 1915 г. Это не случайно —
22 июля отмечался день ее тезоименитства. Некий дорожный мастер не-
осторожно заявил рабочим: «Много их таких ... (брань), а все будем празд-
новать». О том же говорил служащим и некий мастер железнодорожного
депо: «Мы празднуем только Рождение и Тезоименитство ГОСУДАРЯ
ИМПЕРАТОРА, а маленьких ЦАРЕНКО В не признаем». А два тюремных
надзирателя в ответ на отказ арестантов выйти в этот день на работу позво-
лили себе в присутствии свидетелей заявить: «Праздник 22 июля был рань-
ше, но теперь отменен, т. к. ГОСУДАРЫНЯ Мария Федоровна является
сторонницей германского народа и изменницей России». Возможно, впро-
чем, арестанты просто хотели так отомстить придирчивым тюремным слу-
жителям, но интересно, что для этого они использовали именно такой при-
ем, а обвиняемым приписывали подобную характеристику матери царя4.
В оскорблениях, как это ни странно, пожилая вдовствующая импе-
ратрица описывалась прежде всего как... развратница. Показательна
озорная песенка, исполнение которой послужило основанием для судеб-
ного расследования:
Николай вином торгует,
Сашка булки продает,
Машка Трепову дает,
А наследник счет ведет5. В
В этой непристойной песне каждому члену императорской семьи от-
ведена своя роль. Николаю II в вину вменяется то обстоятельство, что он
лишь торговал водкой (намек на винную монополию), а не готовил страну
к войне (весьма распространенное в то время обвинение). Царицу Алек-
сандру Федоровну подозревают в том, что она покровительствует контра-
бандным поставкам хлеба и зерна во враждебные страны, что является
причиной дефицита продовольствия. А вдовствующая 67-летняя импе-
ратрица является олицетворением разврата: ей приписывается связь с
каким-то представителем известного бюрократического клана Треповых.
Удивительно, но тема распутного поведения матери царя получила из-
вестное распространение в годы Первой мировой войны.
Можно предположить, что мать императора стала жертвой своей
собственной репрезентации. Необычайно привлекательная, носившая в
молодости кокетливую челку, смущавшую многих строгих дам девятна-
42 Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна...
дцатого века, вдовствующая императрица давала немало поводов для
разговоров о своей внешности и в XX в. — она запомнилась своим под-
данным молодой и красивой женщиной. Даже в 1917 г. обыватели не-
редко рассуждали о «фарфоровом личике» и «осиной талии» матери царя.
Ходили даже слухи, что она носит на лице некую фарфоровую маску. Оче-
видно, Мария Федоровна желала выглядеть молодой и привлекательной
и на своих официальных портретах. Именно такой она изображена на
замечательном портрете работы В. Е. Маковского, выполненном в 1912 г.
Копии этого портрета, хранящегося ныне в Государственном Русском му-
зее, воспроизводились на календарях и в дешевых изданиях в годы Пер-
вой мировой войны. Жители империи, рассматривавшие эти многочис-
ленные официальные изображения прекрасной молодой царицы, вовсе
не воспринимали вдовствующую императрицу как пожилую женщину.
Журнал «Огонек» в связи с началом войны опубликовал портре-
ты главных членов царской семьи6. Читатели могли увидеть фотографию
очаровательной юной Марии Федоровны, которая выглядела как млад-
шая прекрасная сестра изображенной рядом с ней хмурой невестки —
царицы Александры Федоровны. Правда, порой публиковались и совре-
менные фотографические снимки вдовствующей императрицы, дававшие
представление об ее внешности во время войны7. Однако по случаю раз-
личных официальных торжеств, например дня тезоименитства Марии
Федоровны, в иллюстрированных изданиях продолжали публиковаться
портреты юной матери царя8.
Во всяком случае, пожилая вдовствующая императрица продолжала
являться объектом странных слухов и эротических фантазий ее мало-
образованных современников. В августе 1914 г. некий 52-летний нищий
утверждал, что Мария Федоровна якобы «слюбилась со Столыпиным и от
него прижила ребенка». Этот вымышленный любовный роман могуще-
ственной матери царя и покойного влиятельного министра имел де важ-
ные политические последствия: поэтому «крестьянам земли и не дали»9.
Можно предположить, что оба утверждения имели известную распро-
страненность накануне войны: в том же месяце было возбуждено еще
одно дело против человека, утверждавшего, что между вдовствующей им-
ператрицей и покойным премьером существовала любовная связь (интерес-
но, что обвиняемый по мобилизации был зачислен в гвардейскую часть)10.
С другой стороны, встречалось и утверждение о том, что именно Мария
Федоровна мешает проведению аграрной реформы в пользу крестьян.
В марте 1915 г. хлеботорговец Л. И. Ольмерг утверждал: «...земли дали бы,
но мешает старая ...»и
Иногда в качестве любовника вдовствующей императрицы упоми-
нался «Трепов» (об одном из них уже упоминалось выше). Очевидно, в не-
которых случаях явно имелся в виду министр путей сообщения А. Ф. Тре-
пов12. Но вернее было бы предположить, что разные образы представите-
лей этого известного и влиятельного рода смешивались в сознании
современников.
Б. Колоницкий
43
Среди других возможных сожителей Марии Федоровны назывались
также германский император Вильгельм II, престарелый министр двора
граф В. Б. Фредерикс, которому к началу войны было уже 74 года13. В сен-
тябре 1914 г. 51-летний казак утверждал, что мать царя состоит в связи с
генералом Ренненкампфом14. Если учесть, что в то время начали распро-
страняться слухи об измене этого военачальника, то можно предположить,
что тень его предательства падала и на вдовствующую императрицу.
Благотворительная деятельность вдовствующей императрицы Ма-
рии Федоровны в некоторых слухах служит лишь прикрытием для ее раз-
врата. В декабре 1915 г. приказчик И. X. Забежинский утверждал: «Ста-
рая Государыня, молодая государыня и ее дочери ..., для разврата на-
строили лазареты и их объезжают»15. Развратное поведение вдовствующей
императрицы наверняка влекло за собой и должностное преступление.
Так, в декабре 1914 г. некий 33-летний ратник заявил девушкам, вязав-
шим теплые вещи для фронтовиков, что труд их напрасен, солдаты и
офицеры все равно ничего не получат: «Злая Царица Матерь Государя
Императора Мария Федоровна все вещи прокутит и прогуляет со своими
любовниками и развратниками»16. Показателен образ «злой царицы-ма-
тери», напоминающий сказочные персонажи; в подобном слухе разврат-
ной злой старой царице дела нет до страшной войны и суровых страда-
ний простых людей. В марте 1916 г. 44-летний казак утверждал: «Старая
Государыня Мария Федоровна держит при дворе для себя Распутина, так
как у него большой член; ей не нужна война, а нужен большой член»17.
Это единственное известное нам упоминание Распутина в выявленных
делах по оскорблению членов императорской семьи; странно, что «старец»
не фигурировал в делах по оскорблению императрицы Александры Фе-
доровны.
В другом слухе именно развратное поведение вдовствующей импе-
ратрицы повлекло ее государственную измену, а затем и стало причиной
международного конфликта. В мае 1915 г. два крестьянина Ставрополь-
ской губернии рассуждали о том, что императрица Мария Федоровна яко-
бы просила поминать в церквах своих незаконнорожденных детей. После
отказа она, обозленная, уехала де в Германию, поэтому и началась вой-
на18. Информация о возвращении вдовствующей царицы домой в начале
войны буквально «выворачивалась наизнанку». Особое значение имела
весть о временном ее пребывании на вражеской территории. В том же
месяце и другие крестьяне разных губерний говорили о том, что вдов-
ствующая императрица бежала в Германию: «...уехала не на войну, а в
Германию»19. Встречается и слух о том, что императрица Мария Федоровна
едет к врагу не с пустыми руками: «.. .везет деньги за проданную Россию»20.
Восемнадцатилетнего крестьянина Пермской губернии обвиняли в том, что
он в гостях рассказывал: «У нас дело плохо на счет войны. Мать ГОСУДАРЯ
отправилась в Германию, значит изменила». Правда, вину свою он отри-
цал, признавая, впрочем, что в действительности сказал: «ГОСУДАРЫНЯ
уехала в Германию и там попала в плен»21.
44 Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна...
Тема злополучной зарубежной поездки, включающая также и эроти-
ческие слухи, содержалась еще в одном обвинении. Неграмотный 54-лет-
ний донской казак сказал соседям по хутору: «Если бы наша старая
ГОСУДАРЫНЯ не ездила в Германию (площадная брань) с королями,
то нам повезло бы»22.
Подчеркивалось и иностранное происхождение Марии Федоровны,
но нигде императрица не названа датчанкой23. Иногда же она считалась...
еврейкой; в августе 1915 г. 28-летний крестьянин заявил: «Государыни
наши тоже из евреев»24. Но, разумеется, чаще всего она упоминается как
«немка», сочувствующая врагу (действительно, вдовствующую императ-
рицу Марию Федоровну отличала явная германофобия). Первые обвине-
ния такого рода относятся уже к февралю 1915 г. Они неоднократно по-
вторялись и впоследствии: «Николай Николаевич вместе с матерью Госу-
даря за немцев стоит»; «Его мать — немка, ...! Держит руку немцев»;
«Какая у нас может быть правда, когда у нас Государыни старая и мо-
лодая... германки»25. Тридцатидвухлетний торговец так прокомментиро-
вал весть о поражении русской армии в феврале 1915 г.: «Подвела мать
ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА, которая сама германка»26.
В декабре 1915 г. 38-летний неграмотный оренбургский крестьянин
был обвинен в том, что произнес при свидетелях: «У нас и ГОСУДАРЬ
немец, у него Мать немка». После этого он выругался площадной бранью.
Правда, на следствии обвиняемый объяснил, что говорил лишь, что мать
государя — из Германии, но государя «немцем» не называл и площадной
брани по его адресу не произносил27. Очевидно, однако, что он был искрен-
не уверен в немецком происхождении императрицы Марии Федоровны.
Сорокасемилетняя ярославская крестьянка говорила в июне 1915 г.:
«Старая государыня у нас несчастная немка, переписывается с германца-
ми, когда русских солдат бьют, то радуется, а когда наши бьют германцев,
то плачет». Затем, произнеся бранное слово, она добавила: «Таких надо
давить». Этот образ старой императрицы, оплакивающей разбитых немцев,
напоминает обвинения в адрес императрицы Александры Федоровны, он
встречается еще в одном оскорблении, окрашенном, впрочем, и весьма
редкой в те времена американофобией. Грамотный 30-летний крестья-
нин Томской губернии сказал в январе 1916 г.: «Старая ГОСУДАРЫНЯ
немка, Она плачет, когда наших солдат немцы бьют... ГОСУДАРЬ и
МАТЬ Его еще до войны отправили золото в Америку; Америка и побря-
кивает им». В дальнейшей беседе он назвал Марию Федоровну «старою
чертовкою»28.
Раненый на войне сибирский казак доказывал в июле 1915 г., что
Россия не одержит победы: «Наша никогда не возьмет, нас продадут нем-
цы, сама ГОСУДАРЫНЯ немка. Дом Романовых пропил всю Россию, и
старая ... ГОСУДАРЫНЯ,... ее мать, когда я лежал в лазарете, подходила
и вела разговоры только с немцами, а к русским не подходила»29.
В июне 1916 г. некий приказчик из лавки оскорбил сразу несколь-
ких членов императорской фамилии, но особое внимание уделил Марии
Б. Колоницкий 45
Федоровне. В разговоре с покупателями он сказал в присутствии свидете-
лей: «Война у нас идет плохо, везде измена, потому что правительство у
нас все немецкое, Государь наш тоже немецкой крови. Мать ГОСУДАРЯ —
тоже немка. Митрополит в разговоре с ней сказал: “Раз вы — немка, то не
должны жить в России”»30.
В некоторых оскорблениях «злая мать» царя даже противопоставля-
ется положительному Николаю II: «Государь страдает на войне, а мать
его ... с немцами»31.
Иногда вдовствующая императрица, подобно своей невестке цари-
це Александре Федоровне, считалась предательницей-контрабандисткой.
Уже в апреле 1915 г. появились слухи о том, что она поставляет провизию
противнику: «... тайно снабжает Германию и хлебом, и деньгами». В ав-
густе 1915 г. шли разговоры о том, что «Наша старая государыня немка, в
какой-то город передавала провизию для германцев, и ее теперь аресто-
вали». В сентябре 1915 г. крестьянин-латыш заявил, что она «германка и
доставляет германцам разные предметы. Государь хотел ей за это отру-
бить голову, но одумался и посадил в тюрьму». Слух об аресте вдовствую-
щей императрицы зафиксирован осенью 1915 г. и в Томской губернии,
при этом обвиняемый ссылался на заметку в газете «Жизнь Алтая»32. Оче-
видно, таким образом «переводились» читателями некоторые информа-
ционные сообщения, публиковавшиеся в подцензурной печати.
В октябре того же года 41-летний подрядчик вел разговор в москов-
ском трамвае о недостатке сахара: «Весь сахар в России скуплен Марией
Федоровной и куда-то отправлен. Если дадут ответственное министер-
ство, то всех чиновников перевешают, да и Марию Федоровну повесят»33.
Обвиняемый раскаялся, признав факт произнесения этих слов, но он не
опровергал самого обвинения; очевидно, что подобные слухи имели не-
которое хождение. Можно предположить, что подобное заявление болт-
ливого предпринимателя воспринималось его слушателями как некая
экспертная оценка.
В ноябре 1915 г. слух о контрабандных поставках продовольствия
врагу продолжал циркулировать. Крестьянин Нижегородской губернии
говорил: «Старая ... Мария Федоровна в город Ковно после занятия его
немцами доставила обоз с провиантом»34. Это напоминает обвинение, со-
державшееся в уже упомянутом оскорблении. Даже отсутствие сухарей у
солдат иногда приписывалось действиям матери царя. Неграмотный
крестьянин 53 лет из Томской губернии в декабре 1916 г. говорил в во-
лостном правлении: «Те сухари, которые были собраны по деревням, до
них не дошли, так как ГОСУДАРЫНЯ ИМПЕРАТРИЦА Мария Федоровна
те сухари отослала в Германию своим сыновьям ... незаконнорожден-
ным»35. Повторяется уже отмеченный слух о неких незаконнорожденных
детях вдовствующей императрицы, якобы проживающих во враждебной
стране.
В некоторых слухах Мария Федоровна предстает не только как сабо-
тажница, но и как шпионка и диверсантка. В мае 1915 г. И. И. Фельдман,
46 Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна...
крестьянин Томской губернии (очевидно, ссыльный), в разговоре с одно-
сельчанами заявил, подразумевая императриц: «Обе немки и всеми сила-
ми способствуют поражению России в войне с Германией». Он утверждал
даже, что «по их указаниям в Петрограде, Японии и еще где-то в один день
были взорваны склады оружия и снарядов, а обвиняют для вида евреев и
Мясоедова»36.
Тридцатишестилетний крестьянин Вятской губернии в январе 1916 г.
утверждал: «Наша война с Германией проиграна, т. к. Мать ГОСУДАРЯ
МАРИЯ ФЕДОРОВНА провела в Германию телефон и передавала нем-
цам все, что делалось у нас». Показательно, что и на дознании, и на предва-
рительном следствии он признал себя виновным37.
Наконец, в некоторых слухах вдовствующая императрица явно на-
поминает фольклорную вдову-царицу, злую и властолюбивую. Этниче-
ской немке, русской дворянке Э. М. Барановской приписывались слова о
том, что Мария Федоровна якобы стреляла в Николая II, чтобы царство-
вать самой и великому князю Михаилу Александровичу. Весьма возмож-
но, впрочем, что в данном случае имел место оговор; показательно, одна-
ко, что доносчик приписал обвиняемому именно такие слова, очевидно,
он полагал, что полицейские, дознаватели и судьи поверят в то, что они
действительно были произнесены. Даже ложный донос свидетельствует
об известной распространенности самых невероятных слухов. Неграмот-
ная же крестьянка из Тамбовской губернии так рассказывала о возвраще-
нии Марии Федоровны из зарубежной поездки: «Какая она ЦАРИЦА,
Она хуже Саратовской ... Она хотела НАСЛЕДНИКА сварить в ванне, а
на Его место поставить какого-то ...; вот какая Она ЦАРИЦА»38.
Молва о предательстве матери царя повлекла во время Февральской
революции и некоторые практические действия. 5 марта 1917 г. в Киев-
ский дворец, служивший резиденцией вдовствующей императрицы, яви-
лась комиссия от городского революционного комитета. В задачи комис-
сии входило обнаружение во дворце некоего «беспроволочного телегра-
фа», по которому якобы «государыня сносилась с немцами». Разумеется,
эти поиски не дали никаких результатов39.
Как видим, иногда ответственность за свои преступные «деяния» Ма-
рия Федоровна разделяет с молодой императрицей. Правда, в несколь-
ких случаях Александра Федоровна противопоставлялась вдовствующей
императрице как положительный персонаж40. Отметим, что для памфле-
тов 1917 г. характерна иная оппозиция: Мария Федоровна порой противо-
поставляется отрицательной Александре Федоровне. В одном случае ее
имя упоминается рядом с именем великой княгйни Елизаветы Федоров-
ны. В ноябре 1915 г. один из обвиняемых заявлял: «Машку и Лизку нуж-
но удавить, тогда и война будет выиграна»41.
В известных нам дневниках, письмах, памфлетах 1917 г., то есть в
источниках, характеризующих сознание образованной части общества,
вдовствующая императрица не упоминается как отрицательный персо-
наж. В общем потоке разоблачительной «антиромановской» литературы
Б. Колоницкий 47
того времени она стоит особняком, обычно мать царя в них не упомина-
ется (впрочем, тема развратного поведения вдовствующей императрицы
развивалась в одной заметке, опубликованной в бульварной газете вскоре
после Февральской революции42). Не удалось пока обнаружить отзвуки
подобных слухов и в воспоминаниях современников.
Можно, разумеется, допустить, что какие-то источники пока еще не
введены в научный оборот, однако вернее было бы предположить, что в
образованном обществе мать царя явно не рассматривалась как домини-
рующий внутренний враг. Правда, весьма вероятно, что некоторые слухи
об императрице Александре Федоровне «искажались», адресовались мате-
ри царя, персонаж менялся, но его характеристики сохранялись. Но неко-
торые слухи явно подразумевают именно «мать царя», царица Александ-
ра Федоровна никак не может быть их персонажем. В иных слухах упоми-
наются обе императрицы, поэтому здесь никак не может быть подмены.
Слухи о вдовствующей императрице условно можно назвать наиболее
«народными» по сравнению со слухами о других членах царской семьи,
их появление никак нельзя объяснить намеренным и целенаправленным
воздействием образованной элиты на простодушных крестьян.
Современник событий и известный историк революции С. П. Мель-
гунов впоследствии писал в своем исследовании об ответственности обра-
зованной элиты, фабриковавшей в годы войны самые невероятные до-
мыслы: «И если то, что говорили шепотом, на ухо, стало общим криком
всего народа и перешло... на улицу... то в этом повинно само общество.
Оно само революционизировало народ, подчас не останавливаясь перед
прямой, а иногда и довольно грубой демагогией»43. Слухи о вдовствую-
щей императрице Марии Федоровне свидетельствуют о том, что «народ»
революционизировался порой и без всякого влияния образованного «об-
щества».
ПРИМЕЧАНИЯ
1 ЦГИАК (ЦД1АК), ф. 317, on. 1, д. 5956. л. 1—3.
2 РГИА, ф. 1405, оп. 521, д. 476, л. 186 об.— 187.
3 Там же, л. 323—323 об.
4 Там же, л. 155—155 об., 239, 251 об.— 252.
5 Там же, л. 129 об.
6 Огонек. 1914. № 30. 27 июля (9 авг.).
7 Там же. 1915. № 19. 10 (23) мая; 1916. № 5. 31 янв. (13 февр.); Столица и усадьба.
1915. № 36—37. 1 июля. С. 19; 1916. № 55. 1 апр. С. 20; № 60—61. 1 июля. С. 26.
8 Новое время. 1914. 27 июля; Летопись войны 1914 года. 1914. № 4. (13 сент.). С. 58;
1915. №49. 25 июля. С. 777.
9 РГИА, ф. 1405, оп. 521, д. 476, л. 377.
10 Там же, л. 219 об.— 220.
11 Там же, л. 480—480 об.
48 Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна...
12 «Железную дорогу строила Государыня Мария Федоровна с генералом Треповым,
который на нее скакал, а она ему подпячивалась жопой»: РГИА, ф. 1405, оп. 521, д. 476,
л. 155.
13 Там же, оп. 530, д. 1035, л. 2 об.; ГАСО, ф. 53, on. 1, д. 12, л. 297—298.
14 РГИА, ф. 1405, оп. 521, д. 476, л. 230.
15 Там же, л. 481 — 481 об.
16 Там же, л. 4, 524.
17 Там же, оп. 530, д. 1035, л. 2 об.
18 Там же, оп. 521, д. 476, л. 354.
19 Там же, л. 312—312 об.
20 Там же, л. 27.
21 Там же, л. 226 об.— 227.
22 Там же, л. 208—208 об.
23 В одном случае доносители вспомнили, что обвиняемый как-то назвал вдовствую-
щую императрицу дочерью датского короля, но они отказались в это поверить. Неве-
роятным им казалось и то, что жена царя — немка: Там же, л. 320 об.— 321.
24 Там же, л. 404.
25 Там же, л. 317 об.— 318; 527, 538 об.
26 Там же, л. 229, 529.
27 Там же, л. 339 об.
28 Там же, л. 170—170 об., 358—358 об.; Поршнева О. С. Менталитет и социальное по-
ведение рабочих, крестьян и солдат России в период Первой мировой войны (1914 —
март 1918 г.). Екатеринбург, 2000. С. 122.
29 РГИА, ф. 1405, оп. 521, д. 476, л. 188.
30 Там же, оп. 530, д. 1035, л. 14.
31 Там же, оп. 521, д. 476, л. 523.
32 Там же, л. 326, 483 об., 499, 531 об.
33 Там же, л. 435; оп. 530, д. 1035, л. 47.
34 Там же, оп. 521, д. 476, л. 101.
35 Там же, л. 193.
36 Там же, л. 92.
37 Там же, л. 342.
38 Там же, л. 336, 397. Слух о «бабушке-убийце» появлялся и позднее. В 1924 г. в нор-
вежской прессе сообщалось следующее: полицейский генерал Комиссаров утверж-
дал, будто вдовствующая императрица настолько ненавидела Александру Федоров-
ну, что мечтала провозгласить наследником вместо царевича Алексея вел. князя Ми-
хаила Александровича. Эта история основывалась на слухе, будто Мария Федоровна
с помощью двух садовников пыталась лишить царевича жизни в одном из дворцовых
парков. Енсен Б. Среди цареубийц: Вдовствующая императрица, семья последнего
русского царя и Запад. М., 2001. С. 186.
39 Дневниковые записки офицеров Собственного е. и. в. Конвоя при императрице
Марии Федоровне (Киев, 1916 — 1917; Дания, 1921—1928 гг.) // Рядом с императри-
цей: Воспоминания лейб-казака / Т. К. Ящик; ред. С. И. Потолов. 2-е изд., испр. и
доп. СПб., 2007. С. 193—194.
40 РГИА, ф. 1405, оп. 521, д. 476, л. 83 об.— 84, 171.
41 Там же, л. 54.
42 Сергеевич. Развратная династия (Голая правда о низложенном царе и его холопах)
//Живое слово. 1917. Пг., 11 марта.
43 Мельгунов С. П. На путях к дворцовому перевороту (заговоры перед революцией
1917 года). М., 2003. С. 38.
Ю. Хмелевская
О НЕКОТОРЫХ АСПЕКТАХ
НЕФОРМАЛЬНОЙ КОММУНИКАЦИИ
О КАННИБАЛИЗМЕ В СОВЕТСКОЙ РОССИИ
ВО ВРЕМЯ ГОЛОДА 1921—1923 гг.*
Репертуар слухов, получивших широкое хождение в 1920-е гг., раз-
нообразен и в значительной степени преемственен с незадолго до этого
закончившейся Гражданской войной. Их тематический диапазон прости-
рался от апокалипсических сюжетов о пришествии дьявола и антихри-
ста до более «прагматических» и приземленных версий о падении новой
власти, смерти Ленина, продолжении войны и т. д.1 Массовый голод, при-
ведший к дальнейшему снижению жизненных стандартов, криминализа-
ции и возрождению самых радикальных стратегий выживания, добавил
в этот репертуар еще один чрезвычайно брутальный и противоречивый
сюжет, который получил широкое хождение в 1921—1922 гг.,— людоед-
ство.
Этот феномен, табуизированный «цивилизованным» обществом, из-
давна привлекает внимание антропологов, культурологов, криминологов,
беллетристов и просто любителей сенсаций. Литература по этой теме об-
ширна. Однако в основном она посвящена ритуальным, семиотическим и
психологическим аспектам2, крайне редко затрагивая отражение этого
феномена в коммуникативных и политических практиках3. Работы, где
каннибализм фигурирует как вынужденная стратегия выживания, в ос-
новном носят научно-популярный характер4. Применительно к России
«исторические» проявления каннибализма чаще всего носят характер до-
полнительного драматизирующего акцента, особенно в истории стали-
низма и ГУЛАГа5.
В целом каннибализм как ритуал «диких племен» и особо извращен-
ное проявление криминальности был для российской публики начала XX в.
явлением известным — по крайней мере, для тех, кто читал газеты, буль-
варную и приключенческую литературу. Не относились к абсолютно за-
крытой для общества информации и примеры этой шокирующей практи-
Статья подготовлена в рамках коллективного проекта «Слухи и насилие в
России (сер. 19 — сер. 20 вв.)» при поддержке РГНФ, проект 07-01-94-001 А/Д,
2007—2009.
50
О некоторых аспектах неформальной...
ки на почве алиментарного
голодания, в том числе и из ис-
тории России6. Однако счита-
лось, что со времени средневе-
ковых голодовок цивилизую-
щие рефлексы, тормозящие
людоедство, настолько окреп-
ли, что оно стало чрезвычайно
редким явлением7. Смысловая
же нагрузка термина усилия-
ми литераторов и публицистов
была смещена в символизацию
невежества, грубости и отста-
лости.
Принципиальным отли-
чием 1920-х гг. стало то, что в
это время каннибализм пере-
стал быть умозрительной кон-
струкцией и «вернулся» к свое-
му прямому значению. Случаи
реального людоедства и тру-
поедства стали чрезвычайно
многочисленны и в первый и
последний раз в советской ис-
тории преданы публичности:
они открыто озвучивались на
съездах Советов, обсуждались
Обвиненные в каннибализме крестьянки Пугачевского
уезда Самарской губернии и ужасные улики их
преступления. Февраль-март 1922 г.
в центральной и местной прессе, транслировались за рубеж. По этому
поводу проходили выставки8 и выпускались издания агитационно-
просветительского характера9. И вполне естественно, столь пугающий и
шокирующий феномен не мог не стать предметом слухов и толков. Стан-
дартной формулой, распространенной как в разнообразных нарративах
тех лет, так и в современной публицистике, описывающей первый совет-
ский голодомор, являлась примерно следующая: «Глухо в народе шла
молва о страшном безнравственном преступлении — о людоедстве». Од-
нако так ли уж «глуха» была эта молва? И как можно ее услышать?
Историческое исследование коммуникации, и слухов в частности,
сопряжено с целым рядом трудностей и вызовов, прежде всего источни-
коведческого и методологического порядка. Разнообразные сведения о
каннибализме в 1921—1922 гг. многочисленны и в архивных документах,
и в прессе, и в эго-источниках, прежде всего в дневниках и мемуарах совре-
менников. Именно на них в последние 10—15 лет опирались многие рос-
сийские авторы, когда экстремальная повседневность голодного лихо-
летья стала привлекать внимание исследователей и публицистов10. Одна-
ко насколько репрезентативны эти материалы и какие приемы можно
Ю. Хмелевская
51
использовать для работы с ними, чтобы вычленить элементы слуховой
коммуникации, а не просто слепо следовать за источником?
Процесс приспособления инструментария руморологии к истори-
ческим исследованиям в настоящее время находится в начальной стадии.
С точки зрения культурной истории, интересующейся социальными прак-
тиками и социальным конструированием, наиболее близким и продук-
тивным представляется подход к слухам не как к девиации и акту непо-
виновения, а как к рутинному, «нормальному» или «нормализующему»
социальному действию. Согласно этому подходу слухи — это акты «обще-
ственной коммуникации», которая усиливается в кризисных ситуациях и
курсирует как «импровизированные новости» между устной молвой и
официальной культурой СМИ. «Пополняясь догадками и атрибуциями,
основанными на косвенных уликах», они «помогают придать смысл неяс-
ным ситуациям»11. Таким образом, слухи и молва не разрушают социальное
пространство, а, напротив, служат установлению и поддержанию особых
сетей неформальной коммуникации, обеспечивая в то же время простран-
ство для коллективного обсуждения и выражения мнений по важным во-
просам. Обладая коллективным и коллективизирующим свойством, «слу-
хи создают общую культуру, внутри которой одновременно могут осу-
ществляться лидерство, мобилизация и срежиссированное действие»12.
Слухи также являются не только средством, но и продуктом констру-
ирования, воплощающимся в нарративах. Собственно, именно со следа-
ми этих нарративов в текстовых источниках и работают историки, ли-
шенные возможности «живого» доступа к слухам прошлого. В этой связи
особую ценность приобретают наработки современной нарратологии,
выдвинувшей гипотезы о взаимосвязи сюжета нарратива с опытом, име-
ющимся у рассказчика на момент рассказа: «Нарратив обретает свое полное
значение, когда он очерчивает особенности временного опыта»13. Фольк-
лористы и этнологи, изучавшие слухи как часть массовой ментальности в
традиционных обществах, указывают на то, что они не только являются
средствами коммуникации, но и коммуницируют между собой. Они не
могут выжить в изоляции и постоянно вступают в диалог с другими слу-
хами, обмениваясь с ними образами и мнениями и подпитываясь друг от
друга14. Коллективная природа слухотворчества подразумевает и совме-
щение в сюжете слуха множества самых разных «опытов», в том числе
«подслушанных» у других. Поэтому оправданным представляется приме-
нение к слуху метафоры «видение боковым зрением»; в результате общая
картина складывается не «сверху» или «снизу», а «со стороны»15.
Данная статья не претендует ни на историографическую сенсацию,
ни на исчерпывающее изложение всех сторон общественной коммуника-
ции вокруг столь шокирующей темы, а представляет собой попытку на
основе сопоставления различных источников «подслушать», о чем, кроме
собственно ужасов, говорят слухи времен голода, и подсмотреть, что они
«видели со стороны».
52 О некоторых аспектах неформальной...
Событийный контекст
Прежде чем приступить к «прослушиванию» и интерпретации, следу-
ет в самых общих чертах обрисовать «фактологический» фон, сопутствую-
щий складыванию коммуникации вокруг феномена людоедства. И пер-
вое, что следует сразу же подчеркнуть,— массовые случаи проявления
этой крайности голода не были досужим вымыслом. Надежных статисти-
ческих данных об этом не существует — отчасти по причине разрушения
прежней системы уголовной и медицинской статистики, отчасти —
из-за чисто физической и институциональной невозможности вести адек-
ватный учет в столь экстремальной ситуации. Однако даже отрывочные
данные позволяют предположить многочисленность случаев каннибализ-
ма во время первого советского голода, особенно в Поволжье и на Урале.
К зиме 1921 г. власти признали наличие этого феномена, опублико-
вав в официальной советской печати доклад о голоде, зачитанный на оче-
редном съезде Советов, где говорилось и о людоедстве, и об употреблении
в пищу умерших16. По данным казанского доктора Виолина, занимавшего
тогда должность начальника санитарно-эпидемического и статистическо-
го бюро здравотдела Татарской Республики, с ноября 1921-го по май 1922 г.
в Татарской Республике было зарегистрировано 223 случая людоедства и
72 случая трупоедства, в Самарской губернии — соответственно 200 и 60,
в Башкирской Республике — 220 и 58. Причем, «низкие цифры» трупо-
едства объяснялись тем, что к нему «настолько привыкли, его стали счи-
тать таким обыденным явлением, что перестали даже регистрировать»,
а данные по Башкирии сопровождались пометкой, что, по мнению пред-
ставителя здравотдела, представившего сведения, «они далеки от исти-
ны, он полагает, что действительная цифра в десять раз больше»17.
Доктор Василевский, выпустивший свою брошюру ранней весной
1922 г., по-видимому, не располагал такой «закрытой» статистикой, как его
казанский коллега, и основывался на материалах прессы конца 1921 —
начала 1922 г. Но трудно не согласиться с его замечанием: «Если сейчас
имеется по далеко не полной сводке десятка три случаев людоедства, про-
никших в печать, то действительное число случаев в глухой деревне уже
теперь должно исчисляться многими десятками, если не сотнями. А ведь
до будущего урожая еще несколько месяцев...»18
О серьезном размахе этого явления свидетельствуют и шаги, пред-
принятые властью: так, в Башкирии было принято постановление «О борь-
бе с людоедством»19, а местному Помголу в марте 1922 г. секретным цир-
куляром предписывалось ввести цензурные ограничения на распростра-
нение информации: «...в некоторых местах людоедство и трупоедство в
последнее время принимает характер распространяющегося массового
психоза. Поэтому всякая мысль, пример и т. д. такого деяния отражается
весьма плохо на голодающую среду, вызывая идею о возможности и до-
пустимости пользования человеком как пищею... ввиду этого прошу вас
принять соответствующие меры через губком РКП, Исполком, губкомтруп
Ю. Хмелевская 53
и т. д., чтобы по возможности утаить от голодных факты и слухи о людо-
едстве. Соответственно с этим руководите также деятельностью ваших
фотографов в печати и пр.» 20.
Ситуация начала медленно улучшаться к посевной кампании 1922 г.—
с подвозом семенного материала и более массированными поставками
продовольствия разнообразными организациями помощи. «Прибытие
на места до сел и деревень семенного хлеба оказало громадную мораль-
ную поддержку. У населения приподнято настроение и призрак голодной
смерти остановил упадок моральных сил. Материальная помощь АРА уве-
личилась, эти два фунта21 изменили голодное состояние БССР, наступил
перелом, людоедство почти прекращается за исключением редких еди-
ничных случаев...»22 С конца весны 1922 г. советская пресса практически
перестала публиковать сообщения о каннибализме «по свежим следам»,
хотя отдельные случаи его регистрировались и летом, а к осени было объ-
явлено, что голод преодолен и начинается борьба с его последствиями.
Мнения по этому поводу различны. Просоветские версии настаивают на
том, что с новым урожаем опасность обострения ситуации исчезла. В ан-
тибольшевистской литературе нередки утверждения, что голод был пре-
кращен только на бумаге, потому что заграница отказала Советам в кре-
дитах. Но даже иностранные очевидцы из «буржуазных» миссий помощи,
которые явно не симпатизировали советской власти, считали, что в срав-
нении с осенью 1921-го — весной 1922 г. вторая половина 1922-го была
намного благополучнее, хотя, по специфическим западным меркам, ситуа-
ция и в это время, и в 1923 г. могла быть квалифицирована как «голод»23.
Источники информации и каналы медиализации
Предположительно, в распространении и обсуждении жутких «но-
востей» о крестьянах-людоедах основным каналом должна была высту-
пать устная коммуникация. И действительно, до рубежа 1921—1922 гг.
большинство свидетельств личного характера прямо или завуалированно
ссылается именно на такой неофициальный способ получения информа-
ции — из разговоров, услышанных на базаре, со слов «очевидцев» и т. д.
«С ноября [1921 г.] до нас доходили рассказы о людоедстве; в декаб-
ре эти истории стали частыми и оказались правдой. Целые семьи убивали
и поедали отцов, дедушек и детей»24,— отмечает в своих записках профес-
сор Яковлев из Симбирска, работавший в Американской администрации
помощи (АРА).
«Слышала сегодня от продовольственников, приехавших с Волги,
что есть места, где не только едят своих мертвых, но установили плановое
распределение живых людей — кого когда съесть. В первую голову ста-
риков, а затем ребят, которые послабее. Бросают жребий»25,— записала в
своем дневнике в декабре 1921 г. жена Горького М. Ф. Андреева, занимав-
54
О некоторых аспектах неформальной...
шая тогда должность наркома внешней торговли и прибывшая в Москву
с отчетом о торговых операциях за границей.
«Я мало видел, но много слышал в Казани от очевидцев,— вспоми-
нал М. Осоргин, работавший в “первом” Помголе, а зимой 1921 г. выслан-
ный в Казанскую губернию.— Из всех рассказчиков самым остроумным
был следователь, которому вначале были поручены дела о людоедстве;
после, когда эти дела умножились, их предали забвению, тем более что
большинство “преступников” явиться на человеческий суд уже не могло.
Следователь, человек новой формации, без всякого образования, но уже
успевший усвоить казенный “юридический” язык, возмущенно повество-
вал, как в большой крестьянской семье ели умершего собственной смертью
деда, которого перестали кормить. В протокол по этому делу следователь
записал: “Означенные граждане варили из головы суп, который и хлебали,
даже не заправив его крупой или кореньями”. Я запомнил эту фразу —
она гениальна!»26
П. Сорокин, побывавший зимой 1921 г. в Самарской и Саратовской
губерниях, а до этого изучавший «голодные психозы» в бехтеревском Ин-
ституте мозга в Петрограде, наряду с констатацией краха своей собствен-
ной нервной системы, которая «не выдержала зрелища настоящего голода»,
приводит и характерный диалог с сельским кладбищенским сторожем у ам-
бара, куда помещали умерших от голода: «...запирая дверь, он прошептал:
— Запирать надо... Воруют.
— Воруют... что?
— Да... чтобы есть. Вот до чего мы дошли. В деревне охраняют клад-
бище, чтобы не растащили трупы из могил.
— А были ли убийства с этой целью? — заставил себя спросить я.
В нашей деревне голода в России» — статьи в «Нью-Йорк Таймс»
нет, НО В других были. Не- и «Чикаго Дейли Трибьюн», повествующие о людоедстве
СКОЛЬКО дней назад в дерев- в голодающих регионах. 1922 год.
не Г. мать убила ребенка,
отрезала ему ноги, сварила
и съела. Вот до чего мы до-
шли»27.
Американская журна-
листка Анна-Луиза Стронг,
работавшая в 1921 г. в Са-
маре и Москве, воспроизво-
дит разговор с коллегой по
квакерской миссии помо-
щи: «Он видел людей, аре-
стованных за каннибализм,
они убили и съели малень-
кого мальчика. Другие лю-
доеды не убивают, а крадут
трупы. Кто-то спросил аре-
STARVING RUSSIANS
DIG UP THE DEAD
William Shafroth, Himself Re-
ported Devoured, Brings New
Tales of Cannibalism.
СА1ШШШ1
PREVAILS IN VOLGA
FAMINE OKI'S
Soviet Officially Exhibits Proofs
of It as Argument for
Need of Aid.
AMERICAN FINDS
CHILDREN EAT
KIN IN RUSSIA
Actual Evidence of
MANY INSANE FROM HUNGER
PARENTS KILL CHILDREN
Cannibalism Seen.
(СЫгм. Trlbsssjfsv Tsrb Лам CsbK)
(CwHshl, 1ИВ.1
MOSCOW. Feb. M —(Delsyed.)- -For
the tint Ums thors la Amsnssn tssu-
many to lbs reality st csnnlbsllsm In
tile famine area.
An American relief admlnlatratton
America a ** Holy Name ** for Relief
Given—Thinks Soviet Will
Remain In Power.
French Writer Chea Photo-
graphs Showing Bodlee of
Victims Partly Consumed.
KNOWN TO ALL RUSSIANS
LONDON. June 8 (Associated Press) .-
▲ shocking story of despair, death and
cannibalism In. Russia was narrated to
The Associated Press‘today by William
Shafroth, son of former Governor Sha-
froth of Colorado, who has arrived In
London after a year's work with the
American Relief - Administration in the
Rueclan famine regions.
OffsaSsra by Mesas of Insrlml-
sating Photographs.
cats. Cemeteries are being dug up
long-buried bodies snatched as food.
_ .their hungr-
Mealtng bodfa
Stals to eat.
Ю. Хмелевская
55
стованных, каково на вкус человеческое мясо, и они сказали — “Очень
вкусное, не нужно много соли”. Эти люди были полубезумны»28.
Русский монархист-черносотенец Н. Д. Жевахов, проживавший к
тому времени в эмиграции в Сербии, ссылался на беженцев из России:
«Прибывшие из голодных мест сообщают, что людоедство настолько за-
разительно, что люди перестали искать даже другой пищи»29.
Примеры такого рода, некоторые из которых кочуют из одной пуб-
ликации в другую, можно продолжить, но они скорее свидетельствуют не
о «неформальности» источника данных, а об участии авторов в нефор-
мальном их обсуждении.
При всех непредсказуемых возможностях устного «радио» прихо-
дится признать, что в условиях плачевного состояния путей сообщения в
первые годы советской власти все-таки у официальной прессы, обладав-
шей фактической монополией на технические средства, и в частности на
телеграф, было больше возможностей для оперативного «вброса» инфор-
мации. В том, что касалось «подтвержденных фактов» людоедства в голо-
дающих районах, с рубежа 1921—1922 гг. пресса перехватила инициати-
ву у молвы. Сообщения о каннибализме появились в советской печати с
декабря 1921 г., а пик газетных историй такого рода приходится на зиму
и весну 1922-го. Причем, первоначально местная печать в подборках о
голоде акцентировала внимание на «ужасах голода» в других губерниях
(Крым, Царицын, Самара, Тамбовская губерния), перепечатывая бюлле-
тени РОСТА и лишь во вторую очередь приводя примеры своих. (См.,
например, номера челябинской газеты «Советская правда» за январь —
февраль 1922 г.)
С начала 1922 г. именно пресса стала основным источником такого
рода сведений для рядовой «читающей публики», и уже потом обсуждае-
мые в кругу семьи и друзей эти новости, пропущенные сквозь личные и
групповые культурные фильтры, кооптировались в молву и распростра-
нялись далее по сетям устной коммуникации. Подробные реляции о ле-
денящих кровь преступлениях стали повторяться в советских газетах на-
столько часто, что еще в начале 1922 г. наркомздрав Н. Семашко счел
нужным указать на «нездоровое увлечение печати случаями людоедства
на почве голода» и отметить, что «случаи эти газеты часто смакуют, опи-
сывают их с подробностями бульварной сенсации и при этом даже не
дают себе труда предварительно проверить точность своих сообщений».
Как объяснял советский чиновник, «сообщения такого рода печатаются
с агитационной целью, а между тем преследуемая при этом “ставка на
нервозность” недостойна неимоверного трагизма задачи. “Гораздо ужас-
нее самый факт голодной смерти ребенка, чем дальнейшая судьба его
трупа”»30.
И, наконец, именно пресса была главным средством трансляции и
поставщиком образов для конструирования представлений о голодном
каннибализме за пределами Советской России. Естественно, наиболее
живо на такие новости реагировала оппозиционная большевистскому ре-
56
О некоторых аспектах неформальной...
жиму эмиграция, наделяя их политическим подтекстом. «Два года тому
назад “пальчики в супе” были истерическим вымыслом легковерной мол-
вы,— писал эсер В. Чернов. — А теперь? А теперь — совсем недавно боль-
шевистская пресса принесла нам потрясающий, леденящий душу рассказ
одного из видных большевистских комиссаров, Антонова-Овсеенко, о
том, что творится в голодающих губерниях. “Человеческие трупы уже
пошли в пищу... Родственники умерших от голода вынуждены ставить на
первое время караулы около могил... Умершего ребенка разрубают на
куски и кладут в котел”. Так говорит этот сподвижник известного Кры-
ленко в официальном докладе на съезде советов. И это перепечатывала
официальная пресса, в которой с тех пор не перестают появляться длин-
ные скорбные списки официально зарегистрированных случаев голодно-
го каннибальства...»31 (курсивом выделено в источнике).
Иностранные журналисты, которых советская власть была вынуж-
дена допустить в страну вместе с миссиями помощи осенью 1921 г., пер-
вое время не верили в чрезмерно драматические, как они считали, исто-
рии из российской провинции, демонстрируя, таким образом, «просве-
щенное» отношение к недостоверным слухам. Так, У. Дюранти, один из
первых иностранных корреспондентов, официально аккредитованных в
Советской России в это время, удивлялся «наивности» русского репорте-
ра, читая ранней осенью 1921 г. отчет в «Правде»: посетив вместе с совет-
скими чиновниками некоторые города и деревни Поволжья, русский ре-
портер не увидел «крайних признаков голода», которые там ожидалось
найти, учитывая поступавшие в центр жалобы. Отнеся это «несоответствие»
на якобы присущую русскому народу склонность к драматизации и ро-
мантике, американец пришел к выводу, что «средний русский скорее ска-
жет вам то, что вы хотите от него услышать, особенно если вам хочется
чего-нибудь душераздирающего, а не просто неприкрашенных фактов...
Каковы бы ни были причины, если иностранные визитеры попросят рус-
ских рассказать об ужасах, страданиях и горе, они получат их в полной
мере, льющимися через край...»32
К рубежу 1921—1922 гг. подозрения в «чрезмерности» практически
полностью развеялись. Важным опосредующим звеном в этой связи по-
служила деятельность разнообразных зарубежных организаций помощи
голодающим, которые по роду своей работы и вследствие своей фактиче-
ской продовольственной монополии получили беспрецедентный доступ
в самые отдаленные районы и возможность увидеть то, чего никогда не
видели другие иностранцы в России. В начале 1922 г. сотрудники Крас-
ного Креста, Нансеновского комитета и АРА уже нисколько не сомнева-
лись в существовании зловещего феномена в подконтрольных им голода-
ющих регионах. «Разговоры о людоедстве поражают воображение совре-
менного человека,— писал один из работников АРА в серии статей о своей
работе в Уфимской губернии.— Лично у меня нет сомнений, что про-
шлой зимой и весной имели место тысячи случаев каннибализма. Совет-
ское правительство весьма скоро вершило суд над теми, кого ловили на
Ю. Хмелевская
57
месте преступления. Они очень мало говорили об этом американцам,
[очевидно] полагая, что это является отражением их цивилизованности.
Однако время от времени мне сообщали о случаях людоедства и о судах
над каннибалами. Однажды я видел судебный протокол и снятые поли-
цией фотографии, на которых были обвиняемые и улики — сваренная
человеческая голова. Самыми частыми жертвами, как я слышал, были
дети, которых убивали и поедали обезумевшие от голода матери»33.
Через миссии помощи, сотрудничавшие с крупнейшими новостны-
ми агентствами («Рейтерс», «Ассошиейтед Пресс» и др.), сведения о голод-
ном каннибализме, как почерпнутые из советской печати, так и получен-
ные от местных органов, попадали в международную прессу. Советская
сторона при этом иногда сама проявляла инициативу, снабжая иностран-
цев подробной информацией и представляя им фрагменты сводок РОСТА,
милицейские протоколы и фотоматериалы, большое количество которых
отложилось в зарубежных архивах. В АРА сбором таких данных ведал спе-
циальный исторический отдел, провозгласивший своей целью описание
истории этого голода и своей миссии в России34.
Не веря Советам на слово, американские «охотники за заголовками»
предпочитали искать или подтверждать «надежные свидетельства» само-
стоятельно, опрашивая своих соотечественников, работавших в отдален-
ных регионах, присутствуя на судах, допросах и обысках подозреваемых.
Результатом этой «охоты» стали несколько фотографий «улик» и «преступ-
ников», снятых самими американцами в конце февраля — марте 1922 г.
в Самарской губернии на судебных процессах над людоедами35, после
чего в американской прессе появились шокирующие заголовки «Амери-
канец подтверждает, что в России дети едят своих близких. Получены
фактические улики» («American find children eat kin in Russia. Actual evi-
dence of cannibalism seen»)36. А в европейских газетах такие сообщения
появились еще раньше.
Тем не менее, еще в феврале 1922 г. руководитель московского
пресс-отдела АРА А. Уилкинсон провел беседу с аккредитованными в
Москве журналистами, в ходе которой «все согласились, что эта тема столь
ужасна и нетипична для общей ситуации на Волге, что было бы заблуж-
дением выпускать релизы по этому поводу», и «лучше ограничиться чест-
ным заявлением, что, насколько нам известно, каннибализм имел место в
отдельных местностях»37. Одновременно рекомендовалось всячески избе-
гать упоминания АРА как источника информации38. Таким образом, Аме-
риканская администрация помощи не хотела выступать распространите-
лем «слухов» о людоедстве и придавать таким новостям излишний сенса-
ционализм. В результате зимой и ранней весной 1922 г.— период, когда
было действительно зарегистрировано множество случаев людоедства,—
сообщения американских СМИ об этом отличались сухим констатирую-
щим характером без подробностей, морализаторства и попыток усмотреть
в них «эпидемию» или «распространение заразы людоедства», как это
было присуще советским газетам.
58 О некоторых аспектах неформальной...
Политика «сглаживания» приносила порой совершенно обратные
результаты в виде запоздалых сенсаций. Зачастую истории о людоедах,
популяризации которых сопротивлялся московский пресс-отдел, попада-
ли в западную прессу не через официальные каналы АРА, а частным обра-
зом — через сообщения местных источников и интервью, взятые журна-
листами в пограничных портах у отбывающих на родину американских
сотрудников, русских эмигрантов и беженцев.
В апреле 1922 г., когда с наступлением весны и началом подвоза
американской кукурузы положение в голодающих регионах несколько
улучшилось, представитель «Рейтерс» в Ревеле со слов беженцев передал
сообщение о голодных бунтах в Самаре и о том, что сотрудник АРА якобы
стал жертвой людоедов. 21 апреля все парижские газеты написали, что
убит и съеден был не просто американец, а руководитель Самарского окру-
га АРА; пресс-отделу миссии пришлось дать специальное опровержение
этой громкой «сенсации»39, а сам бывший окружной супервайзор Самар-
ского дистрикта, сын бывшего губернатора штата Колорадо Уилл Шафрот
по возвращении в США после почти года работы в России дал «Нью-Йорк
Таймс» обширное интервью40.
После того как в мае того же 1922 г. в «Нью-Йорк Таймс» появилось
еще несколько сообщений о «повсеместном» распространении канниба-
лизма в России41, явно попавших на газетные полосы в обход АРА, руко-
водство пресс-службы русского отдела признало прежнюю практику
«мягкой подачи» ошибочной. Одновременно, очевидно, с целью избежать
упреков в «замалчивании», был разработан специальный меморандум,
объясняющий причины столь сдержанного отношения к такой сенсаци-
онной информации и указывающий, как нужно воспринимать эту «вспыш-
ку интереса к устаревшим новостям»42. Примечательно, что, обсуждая эту
запоздалую реакцию СМИ на людоедские истории, руководство АРА по-
дозревало, что она была прицельно спровоцирована советской стороной,
которая в сугубо политических целях подбросила журналисту П. Эрио
информацию об «ужасах», имевших место на несколько месяцев раньше.
«Новые» шокирующие факты должны были выступать аргументами в
пользу продолжения помощи и морального оправдания в глазах осталь-
ного мира дальнейших конфискационных и репрессивных мер по отно-
шению к православной церкви43.
Нарративизация: некоторые сюжеты и попытка прочтения
Таким образом, обсуждение шокирующей темы развивалось как по
формальным, так и по неформальными каналам, и по некоторым данным
можно предположить наличие коммуникации по этому вопросу также
среди тех акторов, которые не только говорили об этом «в теории», но и
имели опыт применения «на практике». Так, в одном из дел о случаях
людоедства в Челябинской губернии имеются показания подростка Рос-
Ю. Хмелевская
59
тислава Бочкарева, вместе с подельником убившего своего знакомого:
«С 20 января и до дня убийства мальчики совершенно ничего не ели.
27 января, обессиленные от голода, они лежали на полу и обдумывали:
откуда бы что-нибудь достать и утолить хоть немного голод? Размышляя
таким образом, Стропченко обратился к Бочкареву с вопросом: “Едятли
вообще где-нибудь людей?” Бочкарев на это ему ответил, что есть такие
племена, которые употребляют в пищу человеческое мясо. После этого
разговор как-то оборвался...», а через десять минут кровожадные подро-
стки уже придумали план убийства44. На первоначальном дознании в
конце января 1922 г. показания были несколько иными — менее подроб-
ными и связными, что сам обвиняемый объяснил боязнью самосуда.
На повторном допросе в октябре он предстает не как людоед, а лишь
как исполнитель убийства и сбытчик краденого, отрицая участие в соб-
ственно людоедстве. К этому времени юный преступник провел под стра-
жей около восьми месяцев (дело было передано в Троицкое уездное бюро
юстиции), а его подельник умер45. Был ли этот рассказ малолетнего убий-
цы окрашен опытом общения с другими, более бывалыми и образо-
ванными заключенными, которые вполне могли «просветить» его насчет
наклонностей диких племен, остается загадкой. Но наличие активного
обсуждения каннибальских историй подтверждается сводками ГПУ, вы-
ражавшими тревогу по поводу того, что именно в Троицке «дом малолет-
них преступников представляет собой кошмарную картину: голодающие
дети занимаются разговорами, кто сколько раз участвовал в людоедстве»46.
Одним из наиболее встречающихся сюжетов усугубления людоед-
ских историй, бытующих за пределами следственных изоляторов, являл-
ся мотив «коммерциализации», который тиражировался в разных вариа-
циях. Так, например, среди сотрудников АРА циркулировала устная ис-
тория об убийце из Оренбурга, который продал тело своей жертвы на
рынке владельцу ресторана. После ареста «продавца» и «покупателя» от
городского отдела здравоохранения якобы последовал приказ запретить
продажу в городе «тефтель, котлет и любых видов изделий из фарша»47.
Аналогичные истории, якобы приватно рассказанные осведомленными
людьми, курсировали в Поволжье — о том, что в Самаре по этой причине
было закрыто с десяток мясных лавок48, а в Сызрани полностью запреще-
на продажа «телячьих котлет»49. «Жуткие слухи о сосисках, изготовлен-
ных из человеческих трупов (техническое выражение было “перемолоть
в сосиски”), хоть и официально опровергались (тюрьма за публичное их
распространение), но были повсеместны. На базаре в ругани базарных
торговок можно было услышать угрозы превратить в колбасу любого,
имевшего несчастье навлечь на себя их гнев»50,— писал в 1922 г. профес-
сор Яковлев из Симбирска.
«В Пугачев каждый день из отдаленных районов привозят бочки с
засоленной человечиной, которые конфискуются властями»51,— отмечал
в своем дневнике в феврале 1922 г. Алексей Бабин из Саратова. Из той же
Саратовской губернии приходили вести о том, что там «вместе с одним
60 О некоторых аспектах неформальной...
людоедом был арестован колбасник, приготовляющий колбасы из чело-
веческого мяса»52. Со ссылкой на публикацию доктора Франка, в 1922 г.
исследовавшего данные о каннибализме на юге Украины и предположи-
тельно установившего подлинность «7 случаев, когда после убийства тела
были проданы с целью получения выгоды, а человеческое мясо перерабо-
тано в колбасу для свободной продажи на рынке», этот сюжет присутство-
вал и в официальной медицинской отчетности АРА53. Французский жур-
налист, чей репортаж был воспроизведен в «Нью-Йорк Таймс», с глухой
ссылкой на «большевистские газеты» сообщал о том, что «в одном ресто-
ране, который открылся в Понгчере (Pongstcher — очевидно, имеется в
виду Пугачев.— Ю. X.) в Самарской губернии, единственным блюдом
было человеческое мясо»54. Примечательно, что в информсводках ГПУ,
неоднократно фиксирующих собственно случаи каннибализма и трупо-
едства, торговля человечиной и переработка на продажу не отражены,
хотя теоретически именно в это ведомство должна была стекаться подоб-
ная информация из уголовного розыска и милиции55.
При рассмотрении этих версий «заострения» и без того чудовищных
историй в первую очередь бросается в глаза нестыковка с собственной
экстремальной логикой ситуации каннибализма вообще. Так, например,
изготовление колбас и продукции из рубленого мяса требовало больших
технических усилий, особых ингредиентов и временных затрат, что для
голодающих субъектов, жаждущих как можно более быстрого насыще-
ния, выглядит сомнительно. Ни колбасные изделия, ни фарш не прина-
длежали к крестьянским кулинарным традициям — а большинство слу-
чаев людоедства относилось именно к сельской местности, причем, как
подчеркивалось и в сообщениях прессы, и в свидетельствах современни-
ков, и в оперативных сводках, к самым отдаленным районам, куда не до-
ходили ни государственная помощь, ни адекватный властный контроль.
Однако, если попытаться абстрагироваться от фактологических и эмоци-
онально-морализаторских оценок этих «мясных ужасов» с точки зрения
современного здравого смысла и рассмотреть их в контексте повседнев-
ности раннего нэпа, то «колбасный мотив» становится более понятным.
Разговоры о сомнительном качестве сырья для изготовления мясо-
продуктов начали ходить в России задолго до революции. Например, еще
в 1910 г. разбиралась жалоба владельца «утилизационного завода» Пор-
ша московскому городскому голове, в которой говорилось, что «админи-
страция боен продает трупы павших животных с торгов, вместо того, что-
бы отдавать их по утвержденной управой таксе на его утилизационный
завод. Порш указывает, что около темного дела уничтожения трупов пав-
ших животных всегда вертится значительное число темных личностей,
которые готовы на все, до сбыта мяса павших животных в мелкие
колбасные»56. Общая ситуация, сложившаяся зимой и весной 1922 г., ког-
да в голодающих регионах в дефиците оказались не только «нормальные»
продукты, но и пищевые суррогаты, а с улиц городов и деревень исчезли
даже кошки, собаки и прочая мелкая живность, способствовала актуали-
Ю. Хмелевская
61
зации таких сомнений. На фоне общей криминогенной обстановки и дра-
матических сообщений прессы, смакующей подробности, они начинали
осознаваться как малоприятная, но вероятная перспектива, причем, по-
видимому, не только российскими, но и зарубежными современниками.
Как отмечал один американец, работавший в 1922 г. в Казанской губер-
нии, «как-то вдруг мы все стали добропорядочными вегетарианцами —
если только не удавалось найти какую-нибудь костлявую корову или даже
лошадь, еще стоящую на собственных ногах»57.
Следующая группа версий «творческого» достраивания случайно
узнанных «улик» касалась способов завлечения преступниками потенци-
альных жертв. В принципе, уголовная хроника подробно описывала основ-
ные способы ловли «добычи» людоедами — заманивание на ночлег, убий-
ство беззащитных нищих и беспризорников, похищение детей и т. д.58
Однако со временем к этим «обыденным» приемам молвою были добав-
лены более изощренные. Так, например, в одном из сообщений из Воль-
ского уезда Саратовской губернии говорилось: «Наши улицы стали ули-
цами безумного ужаса. Детей боишься выпускать — много пропадает де-
тей безвозвратно... Сумерки, вечера, ночи — сплошное мученье. В 6 часов
вечера люди боятся ходить по тротуарам, а стараются идти посредине
дороги, т. к. на идущих по тротуарам через заборы накидываются арка-
ны.. . Человек охотится на человека. Человек боится человека как страшно-
го зверя»59. Совершенно аналогичная история, касавшаяся, правда, Орен-
бурга, бытовала среди сотрудников Главной конторы АРА в Москве —
о том, что в темное время суток оренбургские пешеходы передвигаются
только посередине улицы из опаски быть пойманными людоедами, кото-
рые забрасывают лассо с верхних этажей домов60.
Хождение в ночное время по центру неосвещенных улиц, по-види-
мому, было одной из простейших и распространенных мер предосторож-
ности — об этом упоминают и американские очевидцы, которым довелось
работать в российской провинции: «Возможно, в Уфе когда-то и были
уличные фонари, но теперь от них не осталось и следа. Снег и луна —
вот единственное освещение. Случаи грабежей стали настолько частыми,
что я предпочитаю идти строго посередине улицы, чтобы никакой граж-
данин, каковы бы ни были его намерения, не мог неожиданно возник-
нуть у меня на пути...»61 Однако мотив «заарканивания» придавал этому
сюжету дополнительные акценты. У американцев, находящихся в совер-
шенно незнакомой среде, он, возможно, ассоциировался с атмосферой
фронтира и покорения Дикого Запада — по крайней мере, подобные «ко-
лониальные» аллюзии встречаются в американских нарративах, описы-
вающих опыт пребывания в отдаленных частях страны большевиков в
1921—1923 гг.62
Из перспективы российского обывателя ловля на аркан заключала в
себе совершенно иные символические коды. Прежде всего, и в фолькло-
ре, и в реальной повседневности это орудие относилось к традиционному
арсеналу конокрадов, цыган, просто лихих людей-«разбойников» и раз-
62 О некоторых аспектах неформальной...
личных тюркских народностей, основным способом хозяйства которых
было скотоводство. И современники, и исследователи обращали внима-
ние на то, что среди национальных групп, населявших голодающие реги-
оны, наибольшее количество случаев каннибализма приходилось именно
на эти народы — по причине их «хозяйственной слабости», меньшей
«окультуренности» и неприспособленности к длительному протеиновому
голоданию63. Возможно, прямое увязывание символики «аркана» с наци-
ональной принадлежностью умозрительно. Однако, если принять в рас-
чет заметный рост национальной розни на почве голода и связанного с
этим уголовного бандитизма64, предположение о намеке при помощи это-
го символа на потенциальный источник опасности и потенциальных пре-
ступников не выглядит таким уж безосновательным.
Еще одним примером креативного переиначивания «косвенных
улик» может служить уже упомянутая история с окружным управляющим
Самарского дистрикта АРА Шафротом, якобы убитым и съеденным мест-
ными жителями весной 1922 г. Воспроизведенная в европейских газетах
с подачи ревельского бюро «Рейтерс», она была перепечатана и русской
эмигрантской прессой. Вот что писали по этому поводу «Последние ново-
сти» русского Парижа: «Съеден агент АРА. Лондон, 21 апреля. Агентство
Рейтерс сообщает: “В Самарской губернии убит крестьянами и съеден
американец, агент АРА, прибывший для организации помощи голодаю-
щим”... Сообщение агентства Рейтерс, что в Поволжье крестьяне убили и
съели американского представителя АРА, произвело сильное впечатле-
ние в Парижском отделении Хуверовской организации. Директор отде-
ления полк[овник] Брайант по телеграфу запросил Московского делегата
АРА, подтверждается ли сообщение Рейтера, и просил телеграфировать
подробности. Одновременно полк[овник] Брайант запросил Лондон»65.
С одной стороны, эта сенсация была классическим образцом газет-
ной утки: громкое опровержение последовало сначала от пресс-службы
АРА в Москве, а затем от самого Уильяма Шафрота. Прибыв в июне 1922 г.
живым и невредимым на родину, он тем самым, как писала «Нью-Йорк
Таймс», «представил доказательства, что голодающие не пытались убить
его ради употребления в пищу, как это сообщалось во время его пребыва-
ния в России»66. С другой стороны, в ней отразился диалог нескольких
ходивших в голодающей России слухов и образов, в которых так или ина-
че затрагивался феномен каннибализма и криминальности.
Сообщение о похищении голодающими тела одного из русских ра-
ботников АРА в Самарской губернии было отправлено окружным управ-
ляющим в московский офис американской миссии еще в середине января
1922 г.67 Американцами эта информация была оценена как строго конфи-
денциальная, в российской прессе она не фигурировала, однако три меся-
ца спустя дошла до журналистов в российском приграничье «естествен-
ным путем», будучи по пути «усиленной» еще и убийством. В самой России
в это время подобные «новости» уже перестали быть сенсацией, однако у
этой истории имелось одно существенное отличие — неординарность
Ю. Хмелевская
63
жертвы. В разнообразных источниках, живописующих действия деревен-
ских людоедов, в качестве жертв обычно фигурировали люди, принадле-
жавшие к той же социальной категории, что и сами преступники (члены
семьи, родственники, соседи, жители той же местности), или рангом ниже
(нищие, бродяги, беженцы, брошенные дети), хотя имеются упоминания
о посягательствах и на более статусные персоны. Например, в дневнико-
вой записи Алексея Бабина за февраль 1922 г. рассказывается история о
том, как изголодавшиеся крестьяне съели труп деревенского фельдшера,
помощника доктора: «...он был крупный дородный человек, и когда он
умер, его пациенты не захотели, чтобы его тело пропадало зазря»68. При-
мерно та же версия была позднее публично изложена и Уильямом Шаф-
ротом, который подтвердил, что русский сотрудник АРА, умерший от
тифа, «был выкопан ночью из могилы и съеден обезумевшими от голода
людьми»69. Возможно даже, что речь идет об одном и том же эпизоде, по-
скольку Бабин, уроженец Саратова, имел американское гражданство, ра-
ботал в саратовском отделении АРА и мог узнать об этой истории по внут-
ренним каналам АРА.
Усиление фабулы как убийством иностранного гражданина, так и
упоминанием о миссии помощи наполняло этот слуховой нарратив доба-
вочными смыслами. Прежде всего, это свидетельствует о прочувствован-
ности опасности для более благополучных «чужаков». В контексте «охоты
на людей» большое значение имел компонент корпулентности «объекта».
В некоторых источниках есть указания на то, что при выборе жертвы,
если имелась возможность, сельские каннибалы предпочитали более сы-
тых70, а связь с АРА, распределявшей продовольствие и выдававшей сво-
им сотрудникам хороший паек, или с государственными инстанциями
добавляла таким мотивам убедительности, тем более что были зафикси-
рованы случаи «агитации» со стороны голодающих, «чтобы прежде чем
погибать всем, заколоть и съесть председателя и членов исполкома как
получающих государственный паек»71. Примечательно, что такая мотива-
ция показалась вполне правдоподобной и современному автору, который
в совсем недавнем научно-публицистическом очерке о голоде 1920-х гг.
сослался на сообщение парижских «Последних новостей» с комментари-
ем: «Не пренебрегали в Поволжье и упитанными иностранцами: весной
1922 г. крестьяне Самарской губернии убили и съели сотрудника АРА,
наблюдавшего за поставками продовольственной помощи»72.
Кроме того, «чужими» в глазах необразованного, живущего в своем
«безмолвном» миру крестьянства выступали не только иностранцы, но и
врачи, а Американская администрация помощи активно привлекала к со-
трудничеству именно местный медицинский персонал. Отношения «про-
стого народа» с пришельцами, пытающимися осуществлять в сельской
(и не только) местности просветительские и в особенности санитарно-ги-
гиенические мероприятия, были весьма сложными и варьировались от
глухого сопротивления до погромов и физических расправ73. Особой же-
стокостью, вплоть до убийств и осквернения трупов, отличалась волна
64
О некоторых аспектах неформальной...
холерных бунтов, прокатившаяся по югу России и Поволжью в 1891—
1892 гг. и совпавшая с сильнейшим массовым голодом74. Эпидемическая
обстановка 1920-х была еще хуже. Однако и тридцать лет спустя меди-
цинская служба АРА, развернувшая по согласованию с советским нарко-
матом здравоохранения массовую программу вакцинации против тифа и
холеры, столкнулась, помимо всего прочего, и с сопротивлением местно-
го населения, истолковывающего прививки как «дьявольское изобрете-
ние» и «наложение американской метки»75.
Косвенным подтверждением того, что сюжет о посягательствах лю-
доедов именно на медицинский персонал выглядел правдоподобным и
принимался в расчет, может служить принятая в мае 1922 г. резолюция
5-го съезда губернского медико-санитарного совета уфимского губздрав-
отдела по докладу о борьбе с голодом. Одним из ее пунктов было требова-
ние о «заклеймении на страницах печати» недостойного поведения вра-
чей из Петрограда. Будучи откомандированными в голодающую Уфим-
скую губернию и получив аванс, железнодорожные билеты и подъемные,
они так и не прибыли на место, чтобы помочь своим коллегам. Подчерки-
вая «равнодушие работников центра», возмущенные медики Уфы посчи-
тали «необходимым успокоить трусливых работников центра, что людоеды
Уфимской губернии ценят человеческое отношение к ним, и пока еще не
съели ни одного из медперсонала губернии, не съедят и тех, кто с искрен-
ним желанием принести помощь приедет в голодающий район... В боль-
шинстве своем они не потеряли даже человеческих чувств, чего нельзя
сказать о медработниках центра, оставляющих без помощи товарищей в
тяжкую минуту непосильной работы... именно их, а не темных башкир,
Мед совет считает настоящими людоедами...»76
Таковы в общих чертах некоторые сюжеты, которые условно можно
квалифицировать как «обывательские».
Людоеды 1920-х сквозь интеллигентское «пенсне»
Большинство имеющихся источников «связной» информации, в ко-
торой прямо или косвенно отражены каннибальские истории, представ-
ляет собой интеллигентскую, урбанизированную реконструкцию, про-
шедшую сквозь призму «просвещенного» восприятия и отразившуюся в
специфическом вокабуляре и оценочных суждениях. В принципе, имен-
но «просвещенная» часть общества склонна была заострять особое внима-
ние на этом феномене, обсуждать его и выражать по этому поводу более
или менее артикулированные мнения с привлечением библейских цитат
или дантовских аллегорий77.
Как уже упоминалось, для образованной или, по крайней мере, «чи-
тающей» публики начала XX в. «людоедский» дискурс не был принципи-
альной новинкой. Благодаря широкому резонансу вокруг «Мултанского
дела» и «дела Бейлиса», в которых была задействована тема ритуального
Ю. Хмелевская
65
каннибализма «инородцев», общество получило представление и о мани-
пулятивных технологиях с использованием этого феномена. Однако в це-
лом ко второй декаде века исходный смысл этого понятия — как «поеда-
ния себе подобных» — по умолчанию выступал настолько откровенной
дикостью, что даже служил поводом для юмора. Достаточно вспомнить
искрометный фельетон В. Дорошевича начала 1900-х гг. «Дело о людо-
едстве» — блестящую пародию на медийную шумиху о загадочной пропаже
околоточного надзирателя в провинциальном городишке, где обыгрыва-
лись как нелепость домысла, послужившего поводом для возникновения
слуха, так и коллективность усилий молвы, государственных учреждений
и прессы в его раздувании78.
Рост преступности и общая брутализация эпохи революции и Граж-
данской войны несколько скорректировали смысловые поля этого фено-
мена, особенно в связи с практиками взаимного обнародования крайно-
стей красного и белого террора. И примерно тогда же, параллельно с рез-
ким ухудшением продовольственного снабжения городов, в криминальной
хронике стали появляться описания случаев явно неритуального канни-
бализма. Однако и в эти годы советский культурный бомонд мог позво-
лить себе салонные шутки по этому поводу. Так, например, К. Чуковский
в записи от второго дня Рождества 1920 г. воспроизводит рассказ Горько-
го о недавней частной встрече с советским наркомом просвещения:
«Смешно Лунач[арский] рассказывал, как в Москве мальчики товарища
съели. Зарезали и съели. Долго резали. Наконец один догадался: его за
ухом резать нужно. Перерезали сонную артерию — и стали варить! Очень
аппетитно Луначарский рассказывал. Со смаком. А вот в прошлом году
муж зарезал жену, это я понимаю. Почтово-телеграфный чиновник. Они
очень умные, почтово-телеграфные чиновники. 4 года жил с нею, на пя-
тый съел.— Я, говорит, давно думал о том, что у нее тело должно быть
очень вкусное. Ударил по голове — и отрезал кусочек. Ел он ее неделю,
а потом — запах. Мясо стало портиться. Соседи пришли, но нашли одни
кости да порченое мясо. Вот видите, Марья Игнатьевна, какие вы, женщи-
ны, нехорошие. Портитесь даже после смерти. По-моему, теперь очередь за
Марьей Валентиновной (Шаляпиной). Я смотрю на нее и облизываюсь»79.
Размах, который приняло это явление в 1921—1922 гг., привел «про-
свещенную публику» в состояние сродни культурному шоку, который
развивался по двум направлениям — моральной квалификации этого фе-
номена и поиска объяснений, что отразилось и на языке описания. Одна-
ко, если с первой частью ясность так и не наступила, то вторая часть на-
шла более или менее четкое выражение, которое в том числе снимало и
моральный вопрос. В текстах очевидцев-наблюдателей, отмеченных явно
дистанцированным стилем, присутствуют не только морализирующая
риторика о нравственности, страдании, интеллекте и гражданских чув-
ствах, но и специфическая терминология «бестиализации», «безумия», «не-
нормальности», «троглодитского существования», «скатывания к пещерной
жизни», «озверения», возвращения к примитивным инстинктам, вытеснив-
66
О некоторых аспектах неформальной...
шим мораль, нравственность и гражданские чувства, и прочая морализи-
рующая риторика.
Официально подтвержденная реальность людоедства в самом пря-
мом его «биологическом» смысле обогатила этот словарь биомедицинской
лексикой. Пытаясь объяснить «зверства» голодающих крестьян, система-
тизаторы людоедских историй склонны были с уверенностью интерпре-
тировать их в категориях «голодного психоза», «психопатии» и «психи-
ческих сдвигов», приобретших массовый характер. П. Сорокин, который
одним из первых обратил внимание на угрозу вырождения общества
именно под влиянием голода, подавляющего все общественные рефлек-
сы80, в своих обобщениях пользуется термином «психоз» очень осторож-
но, возлагая основную вину за снятие цивилизационных «тормозов» на
деградацию нравственности, вызванную революцией, а не наоборот. Про-
винциальные медики старой школы, привлеченные советской властью
для агитационной работы, были в этом вопросе более категоричны: «Нет
сомнения, что эти намеченные выше настроения заключают в себе значи-
тельную примесь душевной болезни или хотя бы уклона от душевной
нормы. И если они не выливаются в определенные психиатрические нор-
мы, это прежде всего потому, что голодающие еще до прямого психоза
успевают умереть с голоду. А затем — кто же в деревенской России, осо-
бенно в наше жуткое, голодное время может констатировать психоз, на-
блюсти его сколько-нибудь научно?»81
Примечательны, однако, некоторые приемы и аргументы, при по-
мощи которых «посвященные» в тему авторы иллюстрировали эту «не-
нормальность» в дополнение к описанию фактов собственно антропофа-
гии. Так, например, критикуя заметку в «Правде» от 27 января 1922 г.,
доктор Василевский указывает на имевшую место, по его мнению, «недо-
стоверность», которая позволила ему усомниться в правдивости этой ис-
тории вообще: «Крестьянин спрятал труп своей жены — “легкие и печень
он съел уже раньше”; общеизвестно, в каком состоянии бывают легкие и
печень в трупе, и ясно, что голодающий с’ел бы прежде мясо, чем эту от-
вратительную склизкую кашу»82. Его коллега из Казани также обращает
внимание на странный для «нормального» человека порядок потребле-
ния ужасного «продукта». Приводя в своем обзоре случаи поедания в
первую очередь головы и внутренностей, Я. А. Виолин авторитетно ука-
зывает: «Обычно ведь самым лакомым мясом являются филейные части,
но никак не кишки и голова»83.
По-видимому, истории, описывающие именно такую последователь-
ность людоедских пиршеств, повторялись слишком часто, и некоторые
современники приходили к иным выводам. Так, например, М. Осоргин
видел в этом феномене явный эмпиризм: «С ужасом и презрением писали
[в Европе] о “случаях каннибальства”, не зная, что это были уже не слу-
чаи, а обыденное явление и что выработалось даже правило сначала есть
голову, потом потроха и лишь к концу хорошее мясо, медленнее подвер-
гавшееся порче»84. Разумеется, в употреблении в пищу сердца и отреза-
Ю. Хмелевская
67
нии головы при желании можно усмотреть и ритуальные элементы85, од-
нако в гораздо большей степени такие истолкования «ненормальности»
свидетельствуют о проекции на людоедские перверсии сугубо интелли-
гентских и городских пищевых предпочтений, не совпадающих с «про-
стонародными» привычками86.
Еще большими отклонениями от «нормы» интеллигентным наблю-
дателям казались случаи обращения крестьян-людоедов к властям за
своеобразной «лицензией» на убийство и употребление в пищу мертвечи-
ны. В деревнях Самарской губернии были зафиксированы случаи хода-
тайств перед волостными исполнительными комитетами о разрешении
выдачи умерших для распределения их между голодающими87, а в Злато-
устовском уезде Уфимской губернии — обращения родителей в местные
советы за разрешением на убой собственных детей88. Комментируя по
свежим следам факт подачи этого «крайне характерного заявления», док-
тор — современник событий использует традиционную для просвети-
тельского пафоса риторику: «Ужасна та спутанность и духовная неустой-
чивость, когда людям может придти в голову просить официального раз-
решения на детоубийство и людоедство!»89 Сходными формулировками
оперирует и писавший о каннибализме харьковский психиатр Д. Франк,
указывая на «такое сильное состояние нравственного и, соответственно
ему, интеллектуального одичания» народа, «за которое один голод не мо-
жет быть ответственен»90.
Разумеется, вопрос о психических отклонениях, связанных с канниба-
лизмом на почве голода, являлся весьма деликатным и дискуссионным и,
как показывают источники, вызывал явное замешательство как у властей,
так и у самих сторонников «психотической» интерпретации, поскольку ча-
сто при проведении следственной врачебной экспертизы в случаях, когда
людоеды попадали под официальное следствие, оказывалось, что психиче-
ски они совершенно нормальны91. И уже совсем тупиково выглядели случаи
каннибализма среди не «рядовых крестьян», а членов комсомольской ячей-
ки: «Член политической организации, как предполагается, более или менее
сознательный и, во всяком случае, современный человек — в роли пещер-
ного потребителя человеческого мяса, в роли первобытного людоеда!..»92
Распространенная вплоть до настоящего времени готовность обра-
зованной публики рассматривать такие явления исключительно в катего-
риях криминализации и манифестации ментальной ненормальности93
мешает предположить за ними своеобразные проявления социализации
и рационализма, какими бы перверсивными они ни выглядели. Об этом
говорят коллегиальность и сам прецедент обращения к власти за санкци-
ей на действие, явно воспринимаемое как нелегитимное. А в совершенно
антиобщественной с точки зрения властных структур «агитации» со сто-
роны голодающих об употреблении в пищу местных представителей
власти, получавших госпаек, правомерно увидеть не только и не столько
протест против власти и криминальный умысел, сколько требование со-
циальной справедливости и установления порядка.
68
О некоторых аспектах неформальной...
В интеллигентских характеристиках антропофагии явно присут-
ствует также и обеспокоенность вероятностью распространения «заразы
людоедства»: «Не забудем, наконец, и влияния психической инфекции,
в силу которой после одного случая людоедства в данной местности вто-
рой случай может появиться уже гораздо легче, особенно в виду мягкого
отношения к таким преступлениям со стороны народных судей, судей
совести»94.
Применение биомедицинской терминологии («эпидемия», «психи-
ческая зараза» и т. д.) для характеристики социальных явлений отражает
приобщение образованных слоев российского общества к сформировав-
шемуся в конце XIX — начале XX в. модерному дискурсу о дегенерации
и девиантности, предлагавшему убедительные критерии для определе-
ния асоциального поведения и экспертные методы его коррекции95. Шо-
кирующие истории о каннибальстве не только служили «наглядным»
подтверждением девиации голодных крестьян, сознательность и граж-
данская зрелость которых уже априорно виделись сомнительными96, но и
подталкивали к идее более активного модернизаторского вмешательства
извне для направления отклонений «толпы» в «правильное» обществен-
ное русло. Таким образом, просвещенная часть общества культивировала
свой собственный миф о каннибализме, который с некоторыми оговорка-
ми может быть квалифицирован как слух, мифологизирующий народную
отсталость и вытекающую из нее «психическую опасность». Во многих от-
ношениях он оказался гораздо более универсальным и инструменталь-
ным, чем классические «обывательские» слухи.
* * *
После страшного бедствия 1920-х гг. советское общество еще не раз
переживало массовые голодовки, во время которых также имели место
случаи каннибализма. Современные публицисты, оседлавшие тему людо-
едства в СССР в 1930-е и 1940-е гг., выдвигают весьма риторичные обви-
нения в «подавлении правды» об этом явлении97, не учитывая логики ре-
жима и уроков первого коммуникативного опыта власти и общества в
обращении с этим феноменом в 1921—1922 г., когда правда прозвучала.
Детальное выяснение вопроса, почему в это время наличие случаев
людоедства было предано огласке, а в более поздние периоды разговоры
такого рода квалифицировались как политическое преступление, требует
отдельного исследования, тем более что сталинская эпоха кардинально
отличалась от раннесоветской. В качестве гипотезы можно предполо-
жить, что одной из первоначальных целей именно такой политики в пер-
вые годы советской власти было отслеживание реакции общества как
«особый тип сбора и обработки информации... не ради простого описа-
ния состояния умов населения, а в целях управления этим состоянием и
придания ему определенной формы»98. Перехватывая у молвы инициати-
ву в информировании общества о самой ужасной крайности голода, офи-
циальные источники сигнализировали об озабоченности и встревожен-
Ю. Хмелевская
69
ности этим феноменом и одновременно превращали ее в фон для мифа о
строительстве нового общества.
Факт официального признания случаев людоедства на почве голода
придавал развернувшейся вокруг него молве санкционированность и леги-
тимность, однако противоречивость «людоедской» темы как с морально-
этической, так и с политико-правовой точки зрения делала ее чрезвычай-
но проблематичной для явного мобилизационного посыла. В экстремаль-
ной повседневности начала 1920-х гг. с гораздо большей готовностью
молва реагировала на криминогенную сторону этого феномена, поэтому
«популярные», или «обывательские» версии истолкования темы в слухах
имели выраженный криминально-асоциальный характер с вовлечением
уже имеющихся стереотипов, предрассудков и фобий. «Просвещенные»
толкования отличались тем, что не только акцентировали аномальность и
опасность этого явления, но и пытались выявить его этиологию. «Диаг-
ноз» и методы «лечения», которые они предлагали, не только не противо-
речили официальным властным стратегиям, но в некоторых аспектах их
опережали и предвосхищали.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Подробнее см.: Нарский И. В. Жизнь в катастрофе: будни населения Урала в 1917—
1922 гг. М., 2001. С. 386—434. См. также статью Нарского в настоящем сборнике.
2 См.: Arens W. The Man Eating Myth: Anthropology and Anthropophagy. New York, 1979;
Sagan E. Cannibalism: Human Aggression and Cultural Form. New York, 1974; Sunday P. R.
Divine Hunger: cannibalism as Cultural System. Cambridge University Press, 1986; TannahilR.
Flesh and Blood: The History of Cannibal Complex. New York, 1975; Guest K. Eating Their
Words: Cannibalism and the Boundaries of Cultural Identity. State University of New York
Press, 2001; Petrinovich L. Cannibal Within. Transaction Publishers, 2000; Diehl D., Donnelly M.
Eat Thy Neighbour: A History of Cannibalism. Stroud, 2006; Avramescu C., Blyth A. An Intel-
lectual History of Cannibalism. Princeton University Press, 2009; Богданов К. А. Канниба-
лизм и культура: превратности одного табу. Повседневность и мифология. Исследо-
вания по семиотике фольклорной действительности. СПб., 2001 и др.
3 Единственной крупной работой, детально исследующей слухотворчество о предпо-
лагаемом каннибализме как средство социальной мобилизации, является книга А. Кор-
бена, см.: Corbin A. The Village of Cannibals: Rage and Murder in France, 1870. Harvard
University Press, 1993. См. также статьи: Samper D. Cannibalizing Kids: Rumor and Resis-
tance in Latin America //Journal of Folklore Research. Vol. 39. № 1 (Jan.— Apr., 2002).
P. 1—32; Martel H. E. Hans Staden’s Captive Soul: Identity, Imperialism, and Rumors of
Cannibalism in Sixteenth-Century Brazil //Journal of World History. Vol. 17. № 1. (March
2006). P. 51—69.
4 Philbrick A. In the Heart of the Sea: The Tragedy of the Whaleship Essex. Harmond-
worth, 2001; Simpson Brian A. W. Cannibalism and the Common Law: a Victorian Yachting
Tragedy. L., 2003; Askenasy H. Cannibalism: From Sacrifice to Survival. New York, 1994;
Constantine N. A History of Cannibalism: From Ancient Cultures to Survival Stories and
Modern Psychopaths. Edison NJ, 2006; Travis-Henikoff C. A. Dinner with a Cannibal: The
Complete History of Mankind’s Oldest Taboo. Santa Monica, 2008 и др.
70 О некоторых аспектах неформальной...
5 Figes О. A People’s Tragedy: The Russian Revolution 1891—1924. New York, 1996;
Vardy S. B., Vardy A. H. Cannibalism in Stalin’s Russia and Mao’s China // East European
Quarterly. 2007. № 41. P. 224—238; Werth N. Cannibal Island. Death in Siberian Gulag.
Princeton, 2007, Верт H. Террор и беспорядок. Сталинизм как система. М., 2010
и др.
6 См., например: Новый энциклопедический словарь / под общ. ред. акад. К. К. Ар-
сеньева. Т. 14. СПб., 1913. С. 39—46: «...в отдаленные времена народ прибегал в не-
урожайные годы к употреблению суррогатов. В 1121 г. в Новгороде “ядяху люди
лист липов, кору березовую, а инии мох, конину”; также и в 1214—15 гг., а в 1230—
31 гг. “инии простая чадь резаху люди живые и ядяху, а инии мертвые мяса и трупие
обрезаече ядяху, а другие конину, псину, кошки”. Особенно распространено было
употребление суррогатов в злосчастный 1601—02 гг., когда ели солому, сено, собак,
кошек, мышей, всякую падаль, такую мерзость, что, как говорит летописец, писать
недостойно; в Москве человеческое мясо продавалось на рынках в пирогах» (htpp://
www.vehi.net/brokgauz/all/029/29736.shtml.
7 См.: Сорокин П. Социология революции // Человек, цивилизация, общество. М.,
1992. С. 274—275.
8 Выставка пищевых суррогатов и фотографических свидетельств каннибализма была
проведена в Москве незадолго до Гаагской конференции под лозунгом «Людоеды
не те, кто от голода едят мертвецов, а те, кто не делится излишками с голодными».
9 Так, бывший земский врач Л. М. Василевский, известный еще до революции меди-
цинский просветитель, собрал информацию обо всех случаях людоедства, какую ему
удалось найти в газетах и сводках местных органов здравоохранения и Помгола за
январь — март 1922 г., результатом чего стала брошюра, предназначенная для рас-
пространения исключительно в неголодающих губерниях (Василевский Л. М. Жуткая
летопись голода. Самоубийства и антропофагия. Издание Уфимского Губполитпро-
света. Уфа, 1922). Многие примеры, приведенные П. Сорокиным в его исследовании
«Голод как фактор», были заимствованы именно из этой работы. См. также: Василев-
ский Л. М., Василевская Л. А. Книга о голоде. Популярный медико-санитарный очерк.
Самара, 1922. Василевский Л. М. По следам голода: (Письма из Уфы) // Экономист.
1922. № 4—5. С. 229—248. Аналогичная работа с использованием тех же источников
была проделана в Казани доктором Я. А. Виолиным, выпускником Императорской
Военно-медицинской академии и специалистом по китайской медицине (Виолин Я. А.
Ужасы голода и людоедства в России в 1921—1922 гг. Казань, 1922. Машинопись.
HIA. ARA Russia. 94: 10) и заведующим кафедрой психиатрии в Харькове профессо-
ром Д. Б. Франком (Франк Д. Б. Голод и психика. Харьков, 1922). См. также сборник:
О голоде / под ред. К. Н. Георгиевского, В. М. Когана. Харьков, 1922 (в нем имеются
фотографии людоедов) и др.
10 Нарский И. В. Жизнь в катастрофе...; Орлов И. Б. Между «Царь-голодом» и «Товари-
щем Урожаем» (1921—1922 гг.) // Социальная история : ежегодник, 2001/2002. М.,
2004. С. 467—485; Непеин И., Боже В. Жатва смерти. Челябинск, 1994; Тополянский В.
Год 1921-й: покарание голодом // Континент. 2006. № 130 (http://magazines.russ.ru/
continent/2006/130/topo 15.html; Мельник С. На почве голода // RELGA. № 1 [103].
18.01.2005 (http://www.relga.ru/Environ/WebObjects/tgu-www.woa/wa/MainPtextid=308&
level l = main&level2=articles) и др.
11 Shibutani Т. Improvised News: A Sociological Study of Rumor. New York, 1966; Rosnow R.
Rumor as Communication: A Contextualist Approach //Journal of Communication. Vol. 38.
№ 1. 1988. Vol. 38. №1.P. 12.
12 Knopf T. A. Rumors, Race, and Riots. New Brunswick, 1975. R 168.
13 См.: Рикёр П. Время и рассказ / пер. с фр. Т. А. Славко. Т. 1. М. ; СПб., 1998. С. 65.
14 См.: Guha R. Elementary Aspects of Peasant Insurgency in Colonial India. Delhi, 1983.
P. 264—265; Yang A. A Conversation of Rumors: The Language of Popular Mentalites in
Ю. Хмелевская
71
Late Nineteenth-Century Colonial India // Journal of Social History. 1986—87. № 20.
P. 485—486; Turner P. I Heard It through the Grapevine: Rumor in African-American Cul-
ture. Berkeley; Los Angeles, 1993.
15 Stites R. Revolutionary Dreams: Utopian Visions and Experimental Life in the Russian Revo-
lution. New York, 1989. VII. Подробнее о «боковом зрении» (sideshadowing) см.: Mor-
son G. S. Narrative and Freedom. The Shadows of Time. New Haven; London, 1994. P. 6—9.
16 Известия ВЦИК. 1921. 25 дек.
17 Виолин Я. А. Ужасы голода... С. 14—15. Как считают некоторые исследователи,
по косвенным данным, только в Челябинской губернии количество случаев людоед-
ства обозначалось четырехзначной цифрой, см.: Нарский И. В. Жизнь в катастрофе...
С. 553.
18 Василевский Л. М. Жуткая летопись голода... С. 10.
19 ЦГИА РБ, ф. 933, on. 1, д. 132; Рассказов Л. П. Деятельность карательно-репрессив-
ных органов по реализации нового политического курса большевиков (1921—1927 гг.).
Уфа, 1993. С. 10.
20 ГАРФ, ф. 1064, оп. 7, д. 34, л. 84.
21 Имеется в виду программа Американской администрации помощи по выдаче куку-
рузных пайков для взрослых — по два фунта в день на человека.
22 ЦГАОО РБ, ф. П-22, on. 1, д. 36, л. 44 об.
23 НI A. ARA Russia. 319:7.
24 Yakovlev А. ARA Men. Typescript. HIA. ARA Russia. 6:6.
25 Андреева M. Ф. Дневниковые записи (Вступительная заметка, публикация и приме-
чания Г. Э. Прополянис) // Знамя. 1994. № 6. С. 142.
26 Осоргин М. А. Времена... С. 131.
27 Сорокин П. Жизнь в царстве смерти: 1919—1922 // Долгий путь : автобиограф, роман.
Сыктывкар, 1991. С. 153—155.
28 Strong A. L. I Change Worlds: the Remaking of an American. New York, 1937. P. 123.
29 Жевахов И. Д. Князь Н. Д. Жевахов : воспоминания. В 2 т. М., 1993. Т. 2. С. 162.
30 См.: Василевский Л. М. Жуткая летопись голода... С. 7—8.
31 Чернов В. М. Кровавые психозы (вместо предисловия) // Че-ка : Материалы по де-
ятельности чрезвычайных комиссий. Берлин, 1922. С. 3—10 (http://www.hrono.ru/
libris/libch/chkaO 1 .html)
32 Duranty W. I Write as I Please. New York, 1935. P. 124—125. Уолтер Дюранти, рабо-
тавший с 1921 по 1936 г. руководителем Московского бюро «Нью-Йорк Таймс», впо-
следствии заслужил сомнительную славу самого просоветски и просталински настро-
енного журналиста за всю историю отношений СССР с США. В 2003 г. вокруг его
имени разразился скандал, когда по инициативе заграничной украинской диаспоры
было выдвинуто требование о посмертном лишении его Пулитцеровской премии
1932 г. за слишком предвзятое освещение сталинского СССР и игнорирование голо-
да 1932—1933 гг. Однако в начале 1920-х гг. он был одним из первых репортеров,
писавших о голоде 1921—1922 гг. См., например: New York Times. 1921. August 31.
33 New York Times. 1922. October 5.
34 HIA ARA Russia 332:6. Результатом явилась книга историка Г. Фишера, вышедшая
через четыре года после окончания миссии, см.: Fisher Н. The Famine in Soviet Russia,
1919—1923. The Operations of the American Relief Administration. New York, 1927.
35 Patenaude B. The Big Show in Bololand. The American Relief Expedition to Soviet Rus-
sia, 1921. Standart University Press, 2002. P. 268—269; Хмелевская Ю. Ю. Смертельный
репортаж: Будни и трагедии русского голода 1920-х гг. в свидетельствах американ-
ских очевидцев // Очевидная история. Проблемы визуальной истории России XX сто-
летия. Челябинск, 2008. С. 254—255.
36 Chicago Daily Tribune. 1922. February 28.
37 HIA. ARA Russia. 94: 10.
72
О некоторых аспектах неформальной...
38 Ibidem.
39 Patenaude В. The Big Show... P. 267.
40 New York Times. 1922. June 9.
41 Ibidem. May 28.
42 HIA. ARA Russia. 94: 10.
43 Ibidem.
44 ОГАЧО, ф. 380, on. 2, д. 2, л. 12—13.
45 Подробное изложение этого случая см.: Непеин И., Боже В. Жатва смерти... С. 27—
29, Нарский И. В. Жизнь в катастрофе... С. 556—557.
46 ОГАЧО, ф. 77, on. 1, д. 504, л. 158; ЦДООСО, ф. 1494, on. 1, д. 85, л. 1.
47 ARA Russia. 68: 6 (Story of Orenburg District), P. 8—9; Fisher H. The Famine... P. 109;
Patenaude B. The Big Show... P. 266.
48 New York Times. 1922. June 9.
49 Patenaude B. The Big Show... P. 266.
50 Yakovlev A. ARA Men. Typescript. HIA. ARA Russia. 6:6.
51 Babine A. A. Russian Civil War Diary: Alexis Babine in Saratov, 1917—1922 (ed. D. Ra-
leigh). Duke Univ Press (Tx), 1988. P. 207—213.
52 Виолин Я. А. Ужасы голода... С. 20
53 Beeuwkes Н. Report of the Medical Division, ARA Russian Unit //ARA Bulletin, Series 2.
XXIX. P. 37; Fisher H. The Famine... P. 436n.
54 New York Times. 1922. May 29.
55 См.: Советская деревня глазами ВЧК — ОГПУ — НКВД (1918—1939): Документы
и материалы в 4 т. Т. 1 (1918—1922). М., 1998. С. 553—718.
56 Утро России. 5 мая (22 апр.) 1910 г. Газетные Старости (http://starosti.ru/archive.
php?y= 1910&m=05&d=05).
57 Veil Ch. Adventure’s a Vench. The Autobiography of Charles Veil. N. Y, 1934. Цит. no:
Patenaude B. The Big Show... P. 266.
58 См.: Непеин И., Боже В. Жатва смерти... С. 24—30; Нарский И. В. Жизнь в катастро-
фе... С. 555—556.
59 Виолин Я. А. Ужасы голода... С. 22.
60 HIA. Haskell W. Memoirs (1932). Unpublished manuscript. P. 106G.
61 Kelley W. Extracts from the letters of William J. Kelley, written during the winter and
spring of 1922 from the city of Ufa. (HIA). Frank Golder Papers. 23: 5).
62 Kelley W. Descriptive Memorandum of the Work of the ARA District of Ufa. P. 23. // HIA.
ARA Russia. 133: 2; Kelley W. Extracts... February 26, 1922; HIA. ARA Russia. 132: 12 и др.
63 См.: Василевский Л. М. Жуткая летопись голода... С. 18; Виолин Я. А. Ужасы голода...
С. 15, 26; Нарский И. В. Жизнь в катастрофе... С. 556.
64 Подробнее см.: Хмелевская Ю. Ю. Борьба с голодом 1921—1923 гг. на Урале: амери-
канская «атака», местное сопротивление и взаимная адаптация // Soviet and Post-Sovi-
et Review. 2006. Vol. 33. № 2—3. P. 297—299.
65 Последние новости (Париж). 1922.22 апр. (http://old.russ.ru/ist_sovr/express/1922_17.
html).
66 New York Times. 1922. June 9.
67 HIA. ARA Russia. 97: 6.
68 Babine A. A Russian Civil War Diary... P. 210.
69 New York Times. 1922. June 9.
70 ЦГИА РБ, ф. P-101, on. 1, д. 78, л. 29—29 об.; Нарский И. В. Жизнь в катастрофе...
С. 556.
71 ЦГИА РБ, Р-101, on. 1, д. 78, л. 23; Виолин Я. А. Ужасы голода... С. 20; Нарский И. В.
Жизнь в катастрофе... С. 555.
72 Тополянский В. Год 1921-й: покарание голодом // Континент. 2006. № 130 (http://
magazines.russ.ru/continent/2006/130/topol5.html).
Ю. Хмелевская
73
73 Подробнее см., например: Энгелстейн Л. Нравственность и деревянная ложка: си-
филис, секс и общество глазами российских врачей (1890—1905) //Американская ру-
систика: Вехи историографии последних лет. Императорский период. Самара, 2000.
С. 217—268; Frieden N. М. The Russian Cholera Epidemic, 1892—93, and Medical Profes-
sionalization //Journal of Social History. 1977. Vol. 10. № 4. P. 538—559.
74 «В Покровской Слободе (возле Саратова) произошли беспорядки. Больница и
квартира земского врача разрушены. Несчастный фельдшер убит (врача не нашли).
В Хвалынске убит доктор Александр Матвеевич Молчанов (28 лет). Его обвинили в
том, что он “дал пропуск холере”, травил воду и т. д. В течение многих часов тело
Молчанова не давали хоронить. Женщины плевали в лицо “травителя”, а мальчишки
издевались над трупом» (Новости. 1892. 6 июля) (Цит. по: Поповский М. Люди среди
людей: Повести. М., 1972. С. 376—377). См. также: ВереинЛ. Е. Холерный бунт 1892 года
в городе Астрахани // Астраханский государственный медицинский институт : труды.
Т. 10. 1952. С. 334—354. См. также статью Штефана Визе «Слухи и насилие: холерные
бунты в Саратове в 1892 г.» в настоящем сборнике.
75 HIA. ARA Russia, 6:4, 132:4.
76 ГАРФ, ф. Р-1058, on. 1, д. 277, л. 54.
77 «Проклят ты будешь в городе и проклят будешь в поле. Прокляты да будут плоды
тела твоего, плоды земли твоей, приплод вола и шерсть овец твоих. Господь ниспошлет
тебе проклятие, беды и болезни. И ты пожрешь плоды тела своего, плоть твоих сыно-
вей и дочерей» [Второзаконие, 28: 9, 17, 53]. (Сорокин П. Долгий путь... С. 154—155).
78 Дорошевич В. М. Дело о людоедстве. Рассказы и очерки. М., 1962. С. 271—287.
79 Чуковский К. И. Дневники 1901—1969. В 2 т. Т. 1 (1901—1929). М., 2003. С. 138. По всей
видимости, эти же оба случая, о которых много писали советские газеты, упоминает
и П. Сорокин, см.: Sorokin Р. Man in Calamity: The Effect of War, Revolution, Famine and
Pestilence upon Human Mind, Behavior, Social Organization and Cultural Life. New York,
1942. P. 68.
80 Исследование П. Сорокина «Голод как фактор» было подготовлено к печати в
1922 г., но так и не было опубликовано. На Западе книга увидела свет в сокращенном
переводе в 1975 г. (Sorokin Р. Hunger as factor of Human Affairs. Gainesville FL, 1975),
хотя отдельные ее части были включены автором в другие, более ранние работы, см.:
(Сорокин П. Современное состояние России. Прага, 1922; Sorokin Р. Leaves from a Rus-
sian Diary. New York, 1924; Sorokin P. Man in Calamity... и др.). Первое полное издание
на русском языке было осуществлено лишь в 2003 г., см.: Сорокин П. Голод как фак-
тор. Влияние голода на поведение людей, социальную организацию и общественную
жизнь М., 2003.
81 Василевский Л. М. Жуткая летопись голода... С. 4.
82 Там же. С. 7—8.
83 Виолин Я. А. Ужасы голода... С. 21, 24.
84 Осоргин М. А. Времена. М., 1989. С. 131.
85 См.: Нарский И. В. Жизнь в катастрофе... С. 558.
86 См., например, свидетельство челябинца, бывшего акцизного чиновника К. Н. Теп-
лоухова от 10 января 1922 г., когда проблемы с продовольствием были уже налицо:
«...лошадь легла и не встает. Сыновья пошли, привели домой. Володя разыскал мель-
ника-татарина; тот ее заколол за голову и 50 000 деньгами. У нас остались шкура,
мясо около 16 пуд — хватит надолго. Потроха и кишки хотели выбросить,— я вос-
противился,— съели потом и их» (Теплоухов К. Н. Челябинские хроники: 1899—1924.
Челябинск, 2001. С. 400).
87 Виолин Я. А. Ужасы голода... С. 16, 24.
88 ЦГИА РБ, ф. Р-101, on. 1, д. 78, л. 23; Василевский Л. М. Жуткая летопись голода...
С. 19—20; Виолин Я. А. Ужасы голода... С. 20; Нарский И. В. Жизнь в катастрофе...
С. 555.
74
О некоторых аспектах неформальной...
89 Василевский Л. М. Жуткая летопись голода... С. 20.
90 ФранкД. Голод и психика. Цит. по: Мельник С. На почве голода...
91 Виолин Я. А. Ужасы голода... С. 25: Василевский Л. М. Жуткая летопись голода...
С. 21. См. также протокол медицинского освидетельствования, подписанный врачом-
психиатром, приват-доцентом кафедры психологии Самарского университета, стар-
шим врачом Ситдом в 1922 г. Василевский Л. М., Василевская Л. А. Книга о голоде...
(http://www.cofe.ru/blagovest/article.asp?heading=28&article=9796)
92 Василевский Л. М. Жуткая летопись голода... С. 12.
93 Такой подход характерен не только для публицистики, но и для совсем недавних
исследований по голоду 1920-х гг., см., например: Орлов И. Б. Между «Царь-голодом»
и «Товарищем Урожаем»...: «Действительно, никогда в дореволюционное время го-
лод не сопровождался такими разрушающими саму человеческую природу явления-
ми, когда человек был вынужден переступать грань между им и животным. Автор
сознательно выводит проблему трупоедства и людоедства за рамки витализма, так
как, по его мнению, достаточно распространенные факты каннибализма лежат ско-
рее в сфере психопатологии и криминализации, нежели определяют императив лич-
ного (а тем более коллективного) выживания, не сводимого к чистой физиологии».
94 Василевский Л. М. Жуткая летопись голода... С. 10.
95 Подробнее об этом см.: Beer D. Blueprints for change: The human sciences and the
coercive transformation of deviants in Russia, 1880—1930// Osiris. 2007. № 22. P. 26—47;
Beer D. “Microbes of the Mind”: Moral Contagion in Late Imperial Russia // Journal of
Modern History. 2007. № 79. P. 531—571; Beer D. Renovating Russia: the human sciences
and the fate of liberal modernity, 1880—1930. Ithaca, 2008.
96 Подробнее о процессе конструирования «просвещенным сообществом» образа от-
сталости российского крестьянства см.: Коцонис Я. Как крестьян делали отсталыми:
Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России. 1861—1914. М.,
2006.
97 Типичный пример «разоблачающей» публицистики такого рода, основанной имен-
но на записях слухов, см.: Тогулев В. «Вы поели наших баранов, за это мы съедим ва-
ших детей!» Каннибализм в Кемерове в 1930-е годы (http://kuzbasshistory.narod.ru/
Ist_Pub/Text/20_30/Kannib_30.html); http://kuzbasshistory.narod.ru/Ist_Pub/Text/20_30/
Kannib_30.html)
98 Холквист П. «Осведомление — это альфа и омега нашей работы»: Надзор за настро-
ениями населения в годы большевистского режима и его общеевропейский контекст
// Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Советский период:
антология. Самара, 2001. С. 48.
О. Никонова
ВОЙНА, РАССКАЗАННАЯ ПО СЕКРЕТУ: СЛУХИ
И ВОЗМОЖНОСТИ ИХ ИНТЕРПРЕТАЦИИ*
Одна из ключевых проблем при работе со слухами — выявление
механизмов их возникновения и распространения. Известно, что важной
характеристикой этой формы неформальной коммуникации является ее
анонимность1. Исторические источники чаще всего фиксируют лишь со-
держание, ареал циркуляции, социальную среду (группу), в которой «хо-
дят» слухи, и изредка — отдельные звенья в цепочке передачи информа-
ции (распространителей). В связи с этим любые реконструкции процесса
возникновения слухов страдают некоторой условностью и основаны,
чаще всего, на косвенной аргументации. Тем не менее, они имеют право
на существование, даже и сформулированные в виде трудно верифициру-
емых гипотез. Подобные реконструкции, при всей их уязвимости, вносят
свою лепту в воссоздание конкретно-исторического контекста бытования
неформальной коммуникации, а вместе с этим приближают исследователя
к пониманию ее особенностей, функций и результатов. Попробуем проде-
монстрировать это утверждение на примере слухов о войне в СССР 1920—
30-х гг.
На протяжении полутора десятков лет, предшествовавших началу
Великой Отечественной войны, грядущее столкновение первого социа-
листического государства с «миром капитала» нередко становилось темой
неформальной коммуникации. Если исходить из формулы интенсивности
циркуляции слухов Олпорта — Постмана, то самое непосредственное
влияние на толки о грядущей войне должны были оказывать такие фак-
торы, как релевантность будущего события и неоднозначность, недоста-
точность или непонятность сведений о нем2. Чтобы понять, почему слухи
о войне имели в СССР столь широкое хождение, и представить механиз-
мы их возникновения и распространения, попробуем обратиться к исто-
рической конкретике, для чего охарактеризуем общую психологическую
ситуацию в стране, обозначим социальные институты и акторов, которые
намеренно или случайно могли быть генераторами слухов о войне, рас-
* Статья подготовлена в рамках коллективного проекта «Слухи и насилие
в России (сер. 19 — сер. 20 вв.)» при поддержке РГНФ, проект 07-01-94-001 А/Д,
2007—2009.
76
Война, рассказанная по секрету: слухи...
смотрим явления и события, в большей или меньшей степени влиявшие
на содержание неформальной коммуникации.
Ожидание войны
Десятилетие после заключения Версальского договора нередко на-
зывают периодом относительной стабилизации в Европе, который в числе
прочих обнадеживающих экономических и политических тенденций озна-
меновался ростом популярности пацифизма среди европейского населе-
ния. Усилия политиков по урегулированию послеверсальского общества
порождали надежды на то, что новой мировой катастрофы удастся избе-
жать. Даже среди проигравших, глубоко уязвленных версальским поряд-
ком, потрясение от пережитого в годы войны было столь велико, что воин-
ственность и милитаристские лозунги уступили место мечтам о мирной
жизни. Лишь военные, для которых война была профессией, незамед-
лительно приступили к
изучению опыта баталий
1914—1918 гг. и прогно-
зированию нового меж-
дународного конфликта3.
Вместе с этим в по-
слеверсальской Европе
продолжали существовать
профессиональные, соци-
альные и национальные
группы и институты, пред-
ставлявшие милитарист-
ские тенденции и дискур-
сы, а в населении наряду
с надеждами жили стра-
хи и опасения, связанные
с войной. Хрупкое соци-
ально-психологическое
равновесие было наруше-
но Великой депрессией
1929 г. Ухудшение эко-
номического положения
населения привело к рос-
ту фобий и милитарист-
ских настроений в обще-
стве, в первую очередь в
странах, потерпевших по-
ражение и стремившихся
к реваншу. Как отмечает
Схема опубликована в: Трамм Б. Походы в противогазах
(Методика организации и проведения походов в противогазах)
/Подред. С. Белицкого. М., 1937.
О. Никонова
77
В. Ветте, в Германии еще до прихода Гитлера был отмечен рост интереса
к литературе и фильмам о войне, и определенная часть немцев стала
вновь подумывать о ней как о «нормальном» способе решения внутрен-
них проблем. Ситуация усугубилась после 1933 г. вследствие целенаправ-
ленного стимулирования милитаристских настроений среди немцев, про-
водившегося под прикрытием мнимого пацифизма Гитлера4.
В Советской России тяжелейшая экономическая разруха, голод и
насильственные методы социальной реорганизации общества, проводи-
мой большевиками, мало благоприятствовали распространению фанта-
зий о мирном будущем. Оказавшийся в международной изоляции боль-
шевистский режим всячески способствовал формированию биполярного
восприятия мира и использовал концепцию «враждебного окружения»
для стимулирования страхов среди населения.
Неизбежность будущей битвы социализма с капитализмом была
коньком советской пропаганды. Историк Б. Г. Тартаковский, уже в пре-
клонном возрасте вспоминая о событиях прошлых лет, писал, что «уве-
ренность в неизбежности военного столкновения “двух миров — двух
систем”» воспитывалась с детских лет5. По результатам педологического
исследования конца 1920-х гг. более 70% школьников охарактеризовали
отношения СССР с буржуазными странами как «враждебные»6.
Выдержанная в милитаристском духе пропаганда, подкреплявшаяся
милитаризацией различных сторон советской жизни и постоянными «вой-
нами» на внутреннем «фронте», вероятно, была успешнее альтернативных
репрезентаций советской «миролюбивости». Пацифистская риторика ста-
линского режима и инициативы, с которыми СССР выступал на междуна-
родных конференциях (например, о всеобщем сокращении вооружений —
на Генуэзской конференции в 1922 г., о всеобщем разоружении — на Же-
невской конференции в 1932 г.), не всем советским гражданам казались
убедительными. Признаки недоверия среди собственного населения фик-
сировали, например, политорганы, наблюдавшие за настроениями среди
терармейцев (военнослужащих территориальных частей Красной армии)
в глубокой уральской провинции. Среди разнообразных «антисоветских»
высказываний были и такие, которые ставили под сомнение советскую
«политику мира». Некоторым красноармейцам казалось подозрительным
увеличение расходов на вооружение и армию — «ведь это все равно под-
готовка к войне». Другие критически оценивали помощь СССР «рево-
люционным» силам за рубежом. Красноармеец-башкир Карам Салимов,
регулярно присылавший письма в газеты «Башкурдстан» и «Яш-Комму-
нар», в 1931 г. дал следующую оценку тактике СССР на международной
арене: «Наше стремление — сохранить мир в стране, но этот лозунг оста-
ется только на языке, а на деле помогаем испанцам для продолжения
войны, для кровопролития трудящихся. Само по себе видно, мы нарушаем
устав Лиги наций, теряем авторитет мира перед другими государствами»7.
А. В. Голубев цитирует попавшего в сводки ОГПУ советского гражданина,
который считал, что «русские коммунисты» «сами же эту войну вызывают»8.
78 Война, рассказанная по секрету: слухи...
Таким образом, официальный дискурс в СССР, оперировавший од-
новременно тезисами о миролюбивых устремлениях советского руковод-
ства на международной арене и агрессивной риторикой нагнетания пред-
военных страхов, вызывал у населения по меньшей мере двойственное
впечатление.
Попадая на подготовленную опытом прошедших войн психологи-
ческую почву, предсказания кремлевских «оракулов» о неизбежности но-
вого столкновения с мировым «империализмом» «прорастали» на ней со-
циальным беспокойством, страхами, фантазиями, в которых присутство-
вали оружие, кровь и страдания. Об этом, в частности, свидетельствуют и
слухи о грядущей войне, имевшие широкое хождение в межвоенном
СССР.
Такое психологическое состояние, которое в западной историогра-
фии чаще всего характеризуется как ожидание войны9, нередко упомина-
ется в исследованиях как одна из черт, присущих раннесталинскому обще-
ству. Первые попытки объяснить этот феномен были связаны с изучением
роста психологической напряженности в советском обществе в 1939—
1941 гг. И лишь в последнее время появились работы, рассматривающие
его на более раннем материале10.
Истоки состояния ожидания войны в предвоенном сталинском об-
ществе представляются по меньшей мере двоякими. Самое простое объ-
яснение сводит его исключительно к специфике мобилизационных тех-
нологий большевистского режима, что представляется не совсем верным.
В ряде исследований, посвященных эксплицитно выраженной милитант-
ности сталинского режима или большевистским технологиям господства,
обращено внимание на роль беспрецедентного по своей значимости опы-
та Первой мировой и Гражданской войн. Чаще анализируется, каким
образом этот опыт оказал влияние на властные механизмы большевист-
ского режима11, реже — то, как он «отформатировал» социальное знание
населения, изменил ментальность и поведенческие стереотипы россий-
ских/советских людей12.
Выражаясь словами известного немецкого историка Р. Козеллека,
Первая мировая война (а для российского/советского государства — и
Гражданская) привела к «прорывам» и «сдвигам» в социальном опыте в
масштабах, которые ранее были «немыслимы»13. Отталкиваясь от его же
рассуждений о тесной взаимосвязи таких метаисторических понятий, как
«пространство опыта» и «горизонты ожидания»14, можно предположить,
что в конкретно-исторической ситуации предвоенного советского обще-
ства катастрофический опыт предыдущих войн оказался прочно вписан-
ным в страхи, надежды, футурологические проекции определенных
групп советского населения. И наоборот, присутствие войны в проектах
будущего трансформировало интерпретации исторических событий, вли-
яло как на официальный дискурс о прошлом, так и на рассказы о нем
«маленького человека». Постоянная, повседневная актуализация войны,
основанное на опыте чувство всеобщей причастности к этому событию
О. Никонова
79
превращали ее в явление, релевантное для большинства советских граж-
дан15. А это, в свою очередь, согласно классике руморологии, было одним
из «ключиков», заводивших механизм рождения и распространения слу-
хов16.
Исследования последних лет в целом подтверждают роль ожидания
войны в повышении уровня тревожности в межвоенном СССР. Так как
тогда не существовало (и не могло существовать!) социологических опро-
сов, историки оперируют, главным образом, косвенными и единичными
фактами (дневниковыми записями, воспоминаниями, наблюдениями орга-
нов политического контроля и пр.), экстраполируя их на социальную
группу или социум в целом. При этом, естественно, возникает немало
спорных сюжетов. До сих пор остается дискуссионной проблема отноше-
ния к будущей войне партийно-политической верхушки сталинского режи-
ма и самого диктатора. При общей убежденности историков в том, что угро-
за войны была важным пропагандистским паролем сталинских мобилиза-
ционных кампаний, остается открытым вопрос о субъективных установках
самого диктатора и его ближайшего окружения, об интенсивности и ню-
ансах использования фактора «враждебного капиталистического окруже-
ния» во внешней и внутренней политике, агрессивных намерениях и им-
перских амбициях большевистского режима.
В исторических трудах нередко упоминаются свидетельства интел-
лектуальной и творческой интеллигенции того периода, мысли и настро-
ения которой отражались в их дневниках и написанных позднее воспо-
минаниях. Как свидетельствуют эго-документы, оставленные Вс. Виш-
невским, К. Симоновым, В. Вернадским, М. Пришвиным и др., грядущий
конфликт был так или иначе «вписан» в их личные и общественные «го-
ризонты ожидания»17. Тема неизбежной и скорой войны присутствовала
и в литературных произведениях эпохи, которые, с одной стороны, вы-
полняли «социальный заказ», а с другой, бесспорно, отображали умона-
строения граждан18. Ожиданиями, сомнениями, страхами и надеждами,
связанными с войной, полны и письма советских граждан в газеты и раз-
личные властные инстанции, которые легли в основу многочисленных
публикаций последних десятилетий. В них можно встретить и указания
на курсировавшие по деревням и городам слухи о войне, и использова-
ние образа войны в качестве аргумента с целью «запугивания» власти или,
напротив, вербализации своей преданности и лояльности19.
Таким образом, самые разные источники и основанные на них ис-
следования подтверждают тот факт, что новая «империалистическая вой-
на» как футурологическая проекция была частью советской повседнев-
ности 1920—30-х гг. Слухи были, с одной стороны, производным этого
пронизывавшего советский социум «ожидания войны», а с другой — эле-
ментом, подстегивавшим процесс внедрения «воображаемого» конфлик-
та в повседневную жизнь. Тема войны была одновременно чрезвычайно
актуальной, затрагивавшей все слои и категории советских граждан и
весьма многозначной с точки зрения возможностей ее интерпретации.
80 Война, рассказанная по секрету: слухи...
В случае со слухами о грядущей войне можно предположить, что
они должны были охватывать самые разные слои советского населения и
имели широкое хождение как в сельской местности, так и в городах, при-
чем не только на приграничных территориях, но и в глубокой провин-
ции. «Ожидание войны» и такие его последствия, как слухи о войне, нахо-
дились, вероятно, в динамичном состоянии, проявляясь на протяжении
1920—30-х гг. с различной интенсивностью, что не в последнюю очередь
зависело от внешней и внутренней политики режима.
Программа «военизации» и ее последствия
Как отмечает А. В. Голубев на основе анализа сводок ОГПУ за первое
межвоенное десятилетие, к возникновению слухов о скорой войне приво-
дило любое изменение международного положения СССР в этот пери-
од20. Нередко ключевым звеном в механизме появления слухов о войне
видятся советские СМИ, и в частности газеты, даже если этот тезис не
совсем согласуется с утверждениями о массовой неграмотности советско-
го населения21. Между тем, даже современники признавали, что в совет-
ской глубинке зачастую газет совсем не читают, и деревенские жители
«питаются» слухами22.
Попробуем предположить, что пути воздействия на умы советских
граждан были многообразными и комплексными, а «каналов» получения
информации, приводившей к возникновению слухов, было несколько.
Наверное, понять механизм возникновения и распространения слухов о
грядущей войне невозможно без учета роли, которую играли в межвоен-
ном советском обществе такие социально-политические институты, как
армия и военно-патриотическая организация Осоавиахим. Они вторга-
лись в повседневную
жизнь советских лю-
дей гораздо агрессив-
нее и настойчивей, чем
это представляется се-
годня. Причиной это-
го был ряд законода-
тельных мероприятий
и стратегических реше-
ний военно-политиче-
ского руководства стра-
ны, основанных на уче-
те опыта прошедших
войн, к которым в мас-
совых масштабах при-
влекалось население
стран-участниц. Были
Гражданская война на Урале.
Издание Свердловского областного музея революции.
Свердловск, 1939. (Набор плакатов формата А4,
в основу которых легли фотоматериалы)
О. Никонова
81
приняты во внимание и общемировые тенденции развития вооруженных
сил национальных государств, в которых армии все больше превращались
в сообщество воинов-граждан и становились «инструментами» конструи-
рования наций23.
В 1923—1928 гг.24 в СССР проводилась военная реформа, в ходе ко-
торой был введен кадрово-территориальный принцип строительства во-
оруженных сил и утвержден25 закон об обязательной военной службе. Со-
гласно закону военнообязанными стали считаться все трудящиеся граж-
дане страны в возрасте от 19 до 40 лет включительно. Проходившими
действительную военную службу считались не только солдаты и офице-
ры, служившие в кадровой армии, но и допризывники, военнослужащие
территориальных частей, числившиеся в «запасе», и так называемые «вне-
войсковики»26. Нетрудовые элементы, которые не допускались к службе в
РККА, привлекались в тыловое ополчение. Таким образом, в сферу влия-
ния такого института, как армия, попадали самые разные возрастные,
профессиональные и социальные группы мужского населения.
В самом начале реформы вооруженных сил кадровая армия, по под-
счетам Управления РККА, могла охватить лишь одну треть подлежавших
призыву мужчин. Декретом ЦИК и СНК СССР от 8 августа 1923 г.27 было
закреплено создание территориальных частей Красной армии, которые
до середины предвоенного десятилетия составляли больше половины
всех воинских подразделений и были окончательно ликвидированы лишь
в 1939 г.28 Создание территориальных формирований призвано было
компенсировать дефицит боеспособных красноармейцев и способство-
вать обучению и накоплению мобилизационных резервов. Одновремен-
но терчасти стали армейским «институтом», максимально приближенным
к населению страны, так как в них призывали граждан, проживавших в
Парад членов осоавиахимовских кружков Мотовилихи
по случаю 10-летия Красной армии, 1928 г.
(ГАПО, ф. Р-1719, on. 1, д. 384)
местах размещения та-
ких формирований.
Другим интересую-
щим нас аспектом явля-
ются создание масштаб-
ной сети организаций
парам илитаристского
характера и мероприя-
тия, направленные, по
выражению одного из
советских военных тео-
ретиков, на «борьбу с па-
цифистическими укло-
нами мышления»29. К ним
относились в том числе
распространение элемен-
тарных военных знаний
и воспитание воинствен-
82
Война, рассказанная по секрету: слухи...
« Поджигатели войны». Фото из альбома «Город Пермь
в дни 15-й годовщины Октября», 1932 г.
(ГАНИОПДПО, ф. 8043, on. 1, д. И-58).
ного по своему характе-
ру патриотизма. На язы-
ке эпохи весь этот ком-
плекс мер, нацеленный
на повышение обороно-
способности СССР, по-
лучил название «воени-
зации».
Выдвинутая совет-
скими военными идея
«военизации» основыва-
лась на представлениях
о характере будущего во-
оруженного конфликта.
В числе основных черт,
которые приписывались
будущей войне, были ее
всеохватный («полный», по определению советских военных30) и механи-
зированный характер. Анализируя опыт Первой мировой войны и сле-
дуя тенденциям развития европейской военной мысли, советские теоре-
тики прогнозировали, что особую роль в будущем конфликте предстоит
сыграть авиации, танкам и моторизованным соединениям. С легкой руки
М. Н. Тухачевского в обиход вошло определение «война моторов»31.
Тотальная война32 предполагала тотальную мобилизацию всех ре-
сурсов воюющих государств, в том числе человеческих. На основе этих
представлений в межвоенном СССР сложился официальный дискурс о не-
обходимости подготовки всего советского населения к будущей войне
уже в мирное время. Выступая на первом Всесоюзном совещании военно-
научных обществ в мае 1925 г., нарком по военным и морским делам
М. В. Фрунзе призвал «покрепче внедрить в сознание всего населения
нашего Союза представление о том, что современные войны ведутся не
одной армией, а всей страной в целом, что война потребует напряжения
всех народных сил и средств, что война будет смертельной, войной не на
жизнь, а на смерть, и что поэтому к ней нужна всесторонняя тщательная
подготовка еще в мирное время. Надо, чтобы все у нас хорошенько про-
думали и отчетливо осознали значение того факта, что СССР продолжает
оставаться осажденной крепостью...»33 Преемник Фрунзе на посту нарко-
ма К. Е. Ворошилов год спустя также убеждал членов военно-научных
обществ, что Красная армия должна быть лишь «остовом», «костяком для
той многомиллионной армии, которая потребуется в случае, если на наше
государство нападет недруг», и призывал «военизацию страны начать
сейчас же и самым решительным образом»34.
Идея военизации35, так и не превратившаяся в целостную государ-
ственную программу36, все же способствовала закреплению и расцвету в
сталинском обществе явлений, намеченных уже в дореволюционный пе-
О. Никонова
83
риод и порожденных опытом войн. Так, военное обучение на постоянной
основе было введено в учебные курсы образовательных учреждений, на-
чиная со школ и заканчивая вузами37, в СССР была создана многомилли-
онная (пусть и формально!) и охватывавшая самые удаленные уголки
страны военно-патриотическая организация Осоавиахим. Неотъемлемой
частью жизни в эпоху предвоенного сталинизма стали масштабные пат-
риотические мобилизационные кампании, военизированная культура
досуга и праздники с ярким привкусом милитантности.
Осоавиахим постепенно превратился в одно из устойчивых звеньев
большевистской программы формирования «нового советского челове-
ка», важными характеристиками которого считались воинственный пат-
риотизм и лояльность к режиму. В функции оборонного общества входи-
ли массовое военное обучение советских граждан обоего пола, организа-
ция и культивирование различных форм военизированного активизма,
пропаганда военных знаний, внедрение «химизации» сельского хозяй-
ства в деревне, помощь Красной армии и другая парамилитаристская де-
ятельность. Военные уголки в избах-читальнях и на предприятиях, клу-
бы, музеи, дома обороны, постоянные выставки на военную тему и библи-
отеки военной литературы, военно-учебные пункты и военизированные
лагеря — благодаря всем этим учреждениям Осоавиахим «присутство-
вал» в самых отдаленных уголках советской страны и с большей или мень-
шей активностью выполнял задачу военного просвещения и военного
обучения.
И хотя большинство обладателей членской книжки военно-патрио-
тического общества были «пассивными» плательщиками взносов38, а воен-
ные кружки различного профиля, согласно официальной статистике, в раз-
ное время охватывали лишь 25—30% общей численности организаций,
многие советские граждане, далекие от мысли о военной службе, сталки-
вались с деятельностью Осоавиахима39.
Попробуем теперь более конкретно обрисовать, каким образом Крас-
ная армия и разветвленная парамилитаристская организация могли по-
влиять на возникновение, распространение и содержание слухов о гряду-
щей войне в межвоенном СССР.
Красноармеец и осоавиахимовец в роли «хорошо информированного
гражданина»
Межвоенный Советский Союз трудно назвать обществом, в кото-
ром царил информационный вакуум. Скорее наоборот: модернизатор-
ские устремления большевиков стимулировали развитие многопрофиль-
ной сети информационных, просветительских, воспитательных институций,
начиная от газет, журналов, радиоточек и кинопередвижек и заканчивая
лекторами и политинформаторами. Благодаря избам-читальням и ленинским
уголкам, обязательной политучебе или киносеансу на советского горожа-
84
Война, рассказанная по секрету: слухи...
ПРИОБРЕТАЙТЕ
ИЛПМ13 ЛОТЕРЕИ
осоавиахима!
ИЖЯВЯЯЮ!
А. П. Бельский. Готов к ПВХО.
Приобретайте билеты
13-й лотереи Осоавиахима! 1939 г.
нина и деревенского жителя обрушивался
целый шквал информации о событиях в стра-
не и за рубежом.
Военно-патриотическая организация
Осоавиахим и армия были дополнительными
«каналами» пропагандистского воздействия
сталинского режима на советских граждан,
через которые происходило получение этой
информации. Эти «медиумы» коммуника-
ции, с одной стороны, обладали всем набо-
ром необходимых инструментов воздействия
(собственные печатные издания, библиоте-
ки, институт политруков, распространявших
и контролировавших оборот информации).
С другой стороны, они имели свою специфи-
ку — топики войны и защиты отечества фор-
мировали «ядро» коммуникации внутри и
вокруг армии и Осоавиахима.
Тема грядущего военного конфликта
чаще всего возникала в контексте «расска-
зов» о событиях в мире, в беседах о том, ка-
ким должен быть защитник социалистической родины, в ритуализиро-
ванных «воспоминаниях» о «мировой бойне» 1914—1918 гг. и боях Граж-
данской, на массовых празднествах, посвященных революции и юбилеям
Красной армии. В ходе бесед политруков с красноармейцами, прослуши-
вания приглашенных лекторов, просмотра кинофильмов и театрализо-
ванных постановок на военную тему предлагались ее визуальные и вер-
бальные образы, начиналось проникновение этой пока «воображаемой»
войны в систему жизненных координат советских людей, что, как можно
предположить, и было одной из причин появления слухов.
Терармейцы, допризывники или вневойсковики, проходившие во-
енное обучение в армии, и гражданское население (в том числе женщи-
ны), получавшее военные навыки в полевых лагерях Осоавиахима, высту-
пали в системе циркулирования информации одновременно в качестве ее
реципиентов и распространителей. Так, призванные на службу или до-
призывную подготовку военнообязанные советские граждане получали
не только военные навыки. Важной составной частью подготовки красно-
армейца была политучеба, так как политическая грамотность считалась
неотъемлемой характеристикой будущего защитника социалистической
родины.
Различные формы политического просвещения и индоктринации,
практиковавшиеся в армии, хоть и медленно, но приносили свои плоды.
Специальное социологическое исследование «Язык красноармейца», про-
веденное в 1924—1925 гг. по заказу политуправления РККА в войсках
МВО, показало, с одной стороны, чрезвычайно низкий культурный и по-
О. Никонова
85
литический уровень красноармейцев и небольшой эффект от политработы,
но с другой, зафиксировало обогащение их словаря новой терминологией и
рост элементарных познаний об окружающем мире за время службы40.
Тема «враждебного окружения» и неизбежности столкновения с ми-
ром капитала присутствовала в учебных пособиях и рекомендациях по
организации политзанятий с начала 1920-х гг. и активно пропагандиро-
валась даже в годы нэпа и «мирного сосуществования»41, не говоря уж о
более позднем периоде «военных тревог» и локальных конфликтов. В по-
собии для руководителей политзанятий «Политработа с допризывника-
ми», изданном в 1925 г., теме «опасности новых войн», на первый взгляд,
посвящена лишь одна беседа. Но при внимательном знакомстве с реко-
мендациями по построению других бесед, в том числе посвященных ис-
тории и внутренней политике советской власти, оказывается, что военная
угроза, «враждебное капиталистическое окружение» и необходимость мо-
ральной и материальной подготовки к новой войне тематизировались
постоянно. Так, занятия, посвященные значению допризывной подго-
товки, рекомендовалось начинать с сентенций о том, что «СССР окружен
врагами» и что «советская власть не хочет воевать, но враги могут напасть
на нас». Разъяснение причин перехода к смешанной системе организа-
ции Красной армии также начиналось с тезиса о непрекращающейся
подготовке капиталистических стран к новым войнам, а рассказ об обя-
занностях допризывника был аранжирован фактами о росте военных рас-
ходов в буржуазных государствах, совершенствовании смертоносных во-
оружений и изобретении новых ядовитых газов42.
Инструктируя политруков, как правильно проводить беседы, авто-
ры пособия давали, между прочим, такие рекомендации: «Например,
проводим беседы о задачах Советской власти. Если мы станем рассматри-
вать этот вопрос, сосредоточив сначала все свое внимание на задачах Сов-
власти в данном селе, городе, то слушатель упустит одну из самых глав-
ных задач Соввласти — оборону нашего союза. Ведь в его, допризывника,
деревне и около нее нет внешнего врага, и он выпустит оборону из поля
своего зрения. А ведь без понимания этого ему не будет вполне ясно, по-
чему Соввласть не может уменьшить единого сельскохозяйственного на-
лога, ему не будет ясно, почему в данной волости пошли в Красную ар-
мию льготники и так далее.. .»43 Учитывая возрастной состав допризывни-
ков (19—20 лет, а иногда и старше), нетрудно подсчитать, что на момент
начала Первой мировой войны им было по 7—14 лет и они вполне могли
зафиксировать в памяти связь между войной, мобилизацией и уходом на
фронт мужчин из их деревни. Таким образом, можно предположить, что
в размышлениях над связью между призывом льготников и необходимо-
стью обороны СССР скорая война не казалась невероятным сценарием.
В брошюре можно найти не только пассажи, стимулировавшие рост
тревожности среди призванных на военную службу, но и сюжеты, конкре-
тизировавшие образы будущей войны. Так, она рекомендовала активно
использовать в работе наглядные пособия, в том числе и географические
86 Война, рассказанная по секрету: слухи...
карты, на которых можно было бы показать ближайших и наиболее веро-
ятных врагов СССР. В 1925 г. выходило, что «главным забиякой и врагом,
ненавистницей Советской России» была Польша44. Предлагавшийся ме-
тодический прием, который должен был подвести допризывников к само-
стоятельному выводу о враждебности Польши, демонстрирует, как про-
шлое использовалось в практиках политической индоктринации: «При
проведении беседы следует исходить из известного слушателям. Это значит,
что прежде, чем руководитель станет сообщать сам сведения, факты и выво-
ды, он должен попытаться узнать, что известно самим слушателям и, исходя
из этого, вести дальнейшую беседу. Так, например, нам нужно провести
беседу о Польше. Руководитель пытается выяснить, что слушатели знают
о Польше, для этого он путем вопросов старается добиться ответов, что мы
воевали с Польшей. Таким образом, слушатели уже составили себе мнение,
что панская Польша наш враг. Исходя из этого, и следует строить даль-
нейшую беседу, выяснить, почему Польша наш враг, какую роль играет
буржуазная Франция в наших взаимоотношениях с Польшей, и т. д.»45
К числу «врагов», названия которых в результате неоднократных
упоминаний, демонстраций на картах и диаграммах должна была запе-
чатлеть память допризывников, были отнесены также США, Франция и
Румыния46.
Тематизация военной угрозы на политзанятиях для красноармей-
цев продолжалась и во второй половине 1920-х гг., следуя за нараставшей
истерией материалов съездов и выступлений высших партийных руково-
дителей. Так, в 1927 г. планы работы с допризывниками-комсомольцами
в Башкирии предполагали проведение беседы на тему «Международное
положение и оборона СССР». В ходе беседы юноши 1905 г. рождения
знакомились с «капиталистическим окружением СССР», узнавали о «рос-
те вооружений в капиталистических странах, развитии военной техники
и усовершенствовании боевых средств», а затем с помощью беседчика
приходили к выводу о том, что «темп приближения войны усилился» и
«СССР должен быть готов к обороне»47.
В полевых лагерях Осоавиахима в 1935/36 учебном году допризыв-
ники «прорабатывали» темы «Международное положение и задачи обо-
роны страны», «Красная Армия на страже социалистической родины»,
«Задачи Осоавиахима» и «Текущая политика», вневойсковики — «Наша
родина — могучая социалистическая индустриальная страна».
Политучеба не ограничивалась обязательными занятиями, предусмот-
ренными программой. В свободное время курсанты лагерей и военно-
учебных пунктов изучали речи партийных руководителей и тексты пар-
тийных постановлений уже в рамках «массовой политической работы» и
ежедневных политинформаций. Расширение политического кругозора не-
редко завершалось патриотической «прививкой» в форме киносеанса48.
Каким же образом красноармеец превращался из получателя ин-
формации в ее распространителя? Территориальные части Красной армии
размещались, за редким исключением, в аграрных районах советской
О. Никонова
87
страны и формировались преимущественно
из местных крестьян49. Учебные пункты и
лагеря, в которых проходили военное и по-
литическое обучение «переменники»50, не
всегда удавалось организовать в ближайших
деревнях. Из-за царившей повсюду бедно-
сти и дефицита средств казарм не хватало
даже для кадровых военнослужащих, поэто-
му будущие красноармейцы терчастей во
время учебных сборов нередко жили не в
специально оборудованных помещениях, а
располагались «на постой» в обычных дере-
венских избах.
Помимо этой, длившейся несколько
недель вынужденной «смычки» армии с де-
ревней присутствие вооруженных сил в по-
вседневной советской жизни было весьма
многоликим. Политсостав армии «просве-
щал» крестьян, красноармейцы помогали
им убирать урожай, участвовали в ударном
строительстве. Нередко допризывники и
«переменники» вместо того, чтобы отраба-
«Ты записался ли
в Осоавиахим?», 1927 г.
Реплика с популярного плаката
Д. С. Моора
«Ты записался добровольцем?»,
созданного в 1920 г.
тывать военные навыки, с успехом исполь-
зовались в качестве бесплатной рабочей силы на лесозаготовках. Случа-
лось, будущие красноармейцы нарушали и без того неспокойную жизнь
советской деревни кулачными боями, пьяными дебошами и столкновени-
ями с местными жителями51. Таким образом, контакты красноармейцев с
сельчанами были весьма разнообразными и достаточно тесными, особен-
но в тех губерниях и областях, где размещались территориальные части52.
Можно предположить, что в процессе общения не раз возникала и тема
будущей войны.
Помимо «случайных» разговоров, во время которых происходила
передача информации и участники которых вряд ли надолго фиксирова-
лись в памяти самих деревенских жителей, красноармейцы, допризывни-
ки и демобилизованные военнослужащие намеренно превращались госу-
дарством в агентов по распространению нужной ему информации. Одна
из памяток для допризывников разъясняла, что «через Осоавиахим мы
готовим наши резервы для Красной армии и подготавливаем население к
пониманию характера будущей войны...» Допризывникам рекомендова-
ли принять «горячее участие» в работе военно-патриотической организа-
ции, напоминая о том, «что дело обороны страны не может быть выпол-
нено силами одной лишь Красной армии, что и в глубоком тылу нужны
будут всему населению военные знания», так как «в будущей войне авиа-
ция и химия противника будут глубоко проникать в наш тыл...»53 Допри-
зывнику по возвращении домой предлагалось «собрать односельчан и
88 Война, рассказанная по секрету: слухи...
рассказать, чему учился на допризывной подготовке», «рассказать, что
запомнил из бесед политрука о Красной армии, о гражданской войне и
о враждебных нам капиталистических государствах»; обустроить в избе-
читальне военный уголок, если его еще нет, или принять активное уча-
стие в его работе, если тот уже организован54. Подобные инструкции по-
лучали также и члены осоавиахимовской организации, отправлявшиеся в
отпуск в родную деревню55.
Приведенные выше примеры «вербовки» государством агентов по
распространению информации необходимо прокомментировать замеча-
ниями о социальном статусе этих агентов. Для допризывников и моло-
дых членов Осоавиахима56 служба в армии или работа в военно-патрио-
тической организации нередко были сопряжены с активной жизненной
позицией и широкими карьерными возможностями. Это касалось как мо-
лодых людей с «правильным» (по классификации режима) пролетарским
или бедняцким происхождением, так и изгоев советского общества, кото-
рым эти институты давали шанс удачной социальной мимикрии57. Жела-
ние «конструирования» собственной биографии и обретение новой иден-
тичности (Н. Козлова), возможно, перекликалось с положением «своих»
красноармейцев в деревнях. Официальные источники военного ведом-
ства, характеризуя отношение населения к территориальной армейской
системе, указывали на прагматичную позицию крестьян («и государству
выгодно и крестьянству удобно»), высокую явку на сборы и интерес к уче-
бе в терчастях58. Совокупность этих факторов, вероятно, способствовала
превращению красноармейца или осоавиахимовца в «хорошо информи-
рованного гражданина», каким его описывал А. Шютц59.
Осоавиахимовская литература и образы будущей войны в слухах
Повышению градуса тревожности в советском обществе способство-
вала осоавиахимовская популяризаторская литература. В 1927 г. Госу-
дарственным издательством в специальной осоавиахимовской серии
«Оборона СССР» была выпущена брошюра «Как нам готовиться к буду-
щей войне», в которой на основании опыта прошедшей «империалисти-
ческой» войны читателю предлагался весьма неутешительный прогноз:
«Мировая война доказала, что если теперь началась где-нибудь война
между двумя государствами, то ни одно из прочих государств не могло бы
твердо надеяться, что оно все время останется в стороне и будет мирно
заниматься своими собственными делами. Нет, оно может быть втянуто в
войну и помимо своей воли. А нынешняя война так сильно и так глубоко
задевает интересы даже “мирного” населения, что каждый должен знать
об этом заранее и как следует к войне подготовиться»60. Словами о «гроз-
ных тучах», которые вновь нависли над «первой в мире республикой Со-
ветов», начиналось издание, агитировавшее женщин вступать в военные
кружки Осоавиахима61.
О. Никонова
89
В брошюрах оборонного общества «капиталистический мир» не обя-
зательно выступал в качестве непосредственной угрозы СССР. В полном
согласии с пропагандистскими клише европейские государства и Европа
в целом представлялись как потенциальный источник новой «драки» им-
периалистов между собой. Характеризуя будущую войну как неизбежное
следствие современных ему тенденций, А. И. Верховский писал в состав-
ленной им популяризаторской книжке, что «английский генеральный
штаб не жалеет денег на развитие могущественнейшей техники», что по-
ляки — «наши ближайшие противники», что «оставшиеся от мировой вой-
ны 12 тысяч орудий стоят в арсеналах Франции, готовые потрясти гро-
мом своих выстрелов зеленеющие поля Европы»62. Война, пророчество-
вал Верховский, начнется «воздушными рейдами по крупным населенным
центрам», а авиационные эскадрильи будут состоять из «тяжелых самоле-
тов типа Фарман-Голиаф № 68 (только прошлой осенью купленных поля-
ками у Франции)».
В исследованиях, затрагивающих проблему слухов о будущей вой-
не, отмечается, что они нередко рисовали весьма конкретные картины
грядущего конфликта63. А. В. Голубев приводит пример слухов об «усып-
ляющем белом газе» или других «усыпляющих зельях», которые «выбра-
сывались» из танков или распылялись с аэропланов64. По мнению иссле-
дователя, «это объяснялось как воспоминаниями о газовых атаках времен
Первой мировой войны, так и стараниями прессы, которая постоянно пи-
сала об ужасах химической войны»65.
Представляется, что в значительной степени за содержательную
сторону слухов о войне был «ответственен» Осоавиахим. Пропаганда
мирного и боевого применения химии и авиации была одной из самых
ярких и запоминающихся сторон деятельности оборонного общества.
Убежденность военных руководителей Осоавиахима в широком приме-
нении отравляющих веществ в будущей войне заставляла их форсировать
распространение знаний о химическом оружии и навыков противовоз-
душной и химической обороны среди населения. К обучению привлека-
лись самые разные категории советских граждан, в том числе домохозяй-
ки, а создание ячеек противохимической обороны и «групп самозащиты»
в жилтовариществах всячески поощрялось. Показатели выполнения ком-
плекса норм ПВХО I ступени среди осоавиахимовцев были наиболее мас-
совыми66.
Одним из аргументов в пользу важной роли парамилитаристской
организации в порождении толков видится любопытная особенность,
подмеченная историком: газы в слухах часто выступали в качестве «гу-
манного» оружия, не убивавшего, а лишь усыплявшего людей или выво-
дившего из строя технику и стрелковое вооружение. А одной из особен-
ностей просветительской работы Осоавиахима было культивирование
среди советских граждан представлений о том, что «технику можно пре-
одолеть» и что, обладая определенными навыками, можно выжить во
время авианалета.
90 Война, рассказанная по секрету: слухи...
Так, уже упоминавшийся А. И. Верховский в брошюре «Характер
будущей войны и задачи Осоавиахима», изданной в 1928 г., приводил
примеры возможного развития событий, опираясь на фантастические
описания неизвестного советской публике французского писателя. Основ-
ной пафос его брошюры был направлен против преувеличения возмож-
ностей техники. Приведем небольшой пример из части, которая называ-
ется «Общественная подготовка к химической обороне»: «Представьте
себе, что за окном, у которого вы читаете эту брошюру, разрывается пудо-
вая бомба, сброшенная с Фармана № 68, начиненная хотя бы, для просто-
ты,— хлором. Опасно ли это для вас или не очень опасно, или совсем
безопасно? Проработан ли этот вопрос во всех ячейках Авиахим’а? Все ли
мы знаем, что нужно делать в случае налета самолетов? Я обращаю ваше
внимание на то, что армия не может думать о защите каждого дома, каж-
дого учреждения, пусть каждый думает о себе. Обязанность обществен-
ных организаций, в первую очередь Авиахим’а, направить самодеятель-
ность масс. Если принять нужные меры, то падение аэро-бомбы может
быть абсолютно безопасно; приняв нужные меры, можно создать такую
обстановку в каждом доме, в каждой деревне, при которой вы из окон
вашей квартиры будете спокойно смотреть на волны зелено-желтого га-
за...»67
В условиях повышенной психологической тревожности общества —
следствия недавно прошедшей кампании «Наш ответ Чемберлену» и пер-
вой недели обороны — конечно, спорно, что оказывалось эффективнее:
картины возможных бомбежек и химических атак или уверения в их от-
носительной «безопасности». Однако информация о принципиальной воз-
можности избежать губительных последствий газовой атаки, вероятно, и
приводила к появлению «оптимистических» по своему характеру слухов,
связанных с войной.
Осоавиахимовская печать предлагала образы будущей войны в фор-
ме литературных произведений и на оборонных плакатах. В 1933 г. жур-
нал «Осоавиахим» опубликовал фрагмент рассказа Д. Фибиха «Ровесник»,
главным героем которого был мальчик Володя Соловьев. Автор сообщал,
что Володя знает капиталистов «по плакатам», Гражданскую войну — по ки-
но и книгам: он «рационалист, материалист, практик» и одновременно —
романтик и патриот, для которого «Майн-Рид покажется скучным как
прейскурант». В рассказе Володе снился сон: «...он летит на аэроплане,
забрасывая бомбами фашистов. В облаках зеленого газа разбегаются кро-
шечные солдаты. Армия капиталистов разбита. Вот и Нью-Йорк. На всех
небоскребах красные флаги»68.
Человек в противогазе и аэропланы, сбрасывающие бомбы, а также
различная военная техника были обязательными «персонажами» и на боль-
шинстве патриотических плакатов эпохи межвоенного сталинизма.
Благодаря Осоавиахиму различные мероприятия военизированно-
го характера превратились в неотъемлемую часть повседневной жизни
сталинского общества межвоенной эпохи. Можно сказать, что призыв од-
О. Никонова
91
ной из брошюр-инструкций сделать военную подготовку «бытовым явле-
нием в нашем Союзе»69 осуществился. В ироничной форме эта милитант-
ность была изображена в «Золотом теленке» Ильфа и Петрова, насмеш-
ливо описавших исчезновение Корейко под шумок учебной химической
тревоги, а затем флирт Остапа с Зосей на фоне лекции по ПВХО. После
знакомства с хроникой военно-спортивных мероприятий Осоавиахима
по всей стране сюжет, нарисованный Ильфом и Петровым, вовсе не кажет-
ся гротескным. С 1927 г., например, большую популярность среди молоде-
жи приобрели военизированные походы и походы в противогазах. Осо-
авиахимовское издание — «пособие для обучаемого и для инструктора» —
в занимательной форме описывало подготовку и ход такого мероприятия.
Целью военной прогулки, по словам одного из главных персонажей по-
вествования — председателя заводского совета Осоавиахима Сапожнико-
ва, было «показать на практике, как пехота совершает поход и как она на
походе защищается от неожиданных нападений врага». В книге, больше
похожей на сборник сценариев для кино или театральных постановок,
реакция заводчан на предложение совершить прогулку была представле-
на «картинкой», весьма близкой к тому, что вспоминали свидетели эпо-
хи70: «До выхода оставалось четыре дня. Огромный плакат, объявляющий
о прогулке, постоянно осаждался толпой и прочитывался по нескольку
раз»71.
Нередко обязательным элементом военизированных походов было
прохождение отрезка пути в противогазах. Такие военно-спортивные ме-
роприятия, требовавшие хорошей физической подготовки и выносливо-
сти, пользовались особой популярностью у молодежи. Автор пособия по
их организации отмечал, что только за декабрь 1935-го — февраль 1936 г.
в девяти городах СССР прошло пятнадцать таких маршей. В советских
мегаполисах численность участников походов достигла нескольких де-
сятков тысяч человек72. Помимо пеших проводились конные, шлюпоч-
ные переходы, практиковалась также работа в противогазах на предпри-
ятиях. В провинции военизированные походы проводились, конечно, не
столь масштабно. Но и здесь было немало инициативных осоавиахимов-
ских руководителей или просто увлеченных романтикой похода молодых
людей, надевавших осоавиахимовскую форму, противогаз и маршировав-
ших по окрестностям, пугая деревенских жителей.
Другим признаком милитаризации повседневной жизни были воен-
но-спортивные игры и праздники. Конечно, наиболее впечатляющие де-
монстрации воинственных настроений советского руководства и «боевого
духа» рядовых граждан проходили в столице. Однако благодаря Осоавиа-
химу провинция также не отставала в демонстрациях мобилизационной
готовности. В сентябре 1938 г. в Перми широко праздновались Междуна-
родный юношеский день и 20-летие комсомола. В списке праздничных
мероприятий значился и спортивный праздник на реке Каме, во время
которого был показан военный бой на воде. По сообщению источника,
несколько тысяч трудящихся Перми вышли на улицу и «с большим инте-
92 Война, рассказанная по секрету: слухи...
ресом следили за военной игрой»73. В это же время в Уфе была организова-
на межрайонная тактическая игра «оборона-наступление», в которой было
задействовано 800 человек из двух районов города и два звена самолетов74.
Зачастую подобные мероприятия не приносили никакой практи-
ческой пользы военно-патриотическому обществу. Недаром осоавиахи-
мовские функционеры в провинции жаловались, что военизированные
мероприятия и праздники воспринимаются населением как развлечение
и не приводят, например, к росту численности «значкистов»75. Но важно
другое — в процессе подобных «развлечений» их участникам и зрителям
навязывались определенные представления о наиболее вероятном харак-
тере войны.
К вопросу о динамике слухов
Повышение или уменьшение градуса психологической «напряжен-
ности» в стране, за которыми следовали подъем или спад волны слухов о
грядущей войне, было процессом, в котором переплетались стихийность
и контроль. Так, неожиданные для режима всплески панических слухов
вызывали очередные призывы и опытные мобилизации, проводившиеся
в 1920-е гг.76 Эти факты фиксировали не только органы ОГПУ, но и воен-
ные инстанции. Например, первая опытная мобилизация, проведенная в
1925 г. для «проверки мобработы местного военного и гражданского
аппарата»77, охватила несколько военных округов СССР — Московского,
Украинского, Закавказского и Приволжского. «Ввиду опоздания разъяс-
нительной кампании большинство населения приняло опытную мобили-
зацию за действительную и считало, что начинается война,— сообщалось
в докладе о ходе мобилизаций.— Все же явка призываемых и поставка
населением лошадей, повозок и упряжи были довольно высоки, прибли-
жаясь во всех случаях к 100%. Многие волости являлись организованным
порядком. В отдельных районах имелись случаи усиленной закупки кресть-
янами соли и керосина, пьянство, проводы с плачем и иконами»78.
Совершенно очевидно, что действенным «инструментом» манипули-
рования массовым сознанием были патриотические мобилизационные кам-
пании. Первыми такими массовыми кампаниями были акция «Наш ответ
Чемберлену» и «неделя обороны» в 1927 г. Поводом для их организации
послужило ухудшение отношений между СССР и Великобританией, раз-
дутое советской пропагандой до масштабов конфликта, чреватого войной.
Сводки местных и центральных партийных органов, как правило, отсле-
живали ход и проведение патриотических мобилизационных кампаний.
В 1927 г., анализируя проведение «недели обороны» в Перми, городской
комитет ВКП(б) отмечал как успехи, так и провалы антипацифистской
агитации. При этом достаточно сложно определить, была ли убежден-
ность в неизбежности скорой войны у работников горкома лишь воспро-
изводством спущенных сверху пропагандистских клише или реакцией на
О. Никонова
93
«военную тревогу»: «...работа по внедрению в сознание масс неизбежно-
сти войны еще проведена недостаточно. У рабочих и служащих существу-
ет весьма успокоительное настроение, что войны не будет и что беспо-
коиться пока не о чем. Что война неизбежна, что она будет не сегодня-
завтра, и что поэтому все силы надо отдавать на восстановление еще не
восстановленного и на развитие работающих фабрик и заводов, каждому
увеличить производительность труда, твердого сознания этого у некото-
рых рабочих и служащих еще нет»79.
Одним из последствий мобилизационных кампаний становились
слухи. Как писал М. Кокорин по результатам «военной тревоги» 1927 г.,
«разговоры о войне выволокли определенное количество обывательских,
панически-нелепых, провокационных и антисоветских слухов. Появи-
лись в городах “хвосты” на муку, соль, сахар, и вообще замечался искусст-
венно повышенный спрос на продукты питания и промтовары, зарегист-
рированы случаи продажи скота в деревне»80. Комсомолец И. Филонц
писал в этом же году Сталину, что в их селе «стали ходить слухи, что в
Одессе стоят уже английские войска»81. Другой корреспондент «вождя»
из села Верхний Шкафт делился своими соображениями по поводу тол-
ков о войне, которые ходят в «толпе крестьян» и на базарах82. Активная
циркуляция слухов о войне в 1927 г. свидетельствовала о том, что первая
патриотическая мобилизация в целом оказалась для режима весьма ус-
пешной.
В 1929 г. во время мобилизационной кампании, развернутой вокруг
событий на КВЖД, органы ОГПУ отмечали, что чрезмерное рвение аги-
тационно-пропагандистских организаций привело к ложной интерпрета-
ции событий населением83. Так, часть рабочих заводов Пермского округа
восприняли мобилизационные призывы за «чистую монету» и стали обсуж-
дать возможное развитие событий. Так как ОГПУ фиксировало преиму-
щественно антисоветские высказывания, в документах нашли отражение,
главным образом, «пораженческие выступления»: «Советская власть сама
виновата, допустив агитацию в Китае; Китай все равно набьет нам... ра-
бочие других стран нам помогать не будут — буржуазные страны нас ра-
зобьют. Пусть коммунисты воюют одни»; «Определенно Китай нам на
этот раз набьет...»; «На посменных собраниях нам говорили быть готовы-
ми дать отпор буржуазным странам, но мы, прежде всего, скажем комму-
нистам и комсомольцам, чтоб они первые шли, а мы подождем — нам
война не нужна». Эта же сводка сообщает, что были факты, когда конф-
ликт на КВЖД интерпретировался как начавшаяся война84.
Впрочем, двусмысленность официального дискурса о международ-
ной ситуации, подчеркивавшей одновременно ее ухудшение и опасность
скорой войны и миротворческие усилия СССР, приносила свои плоды.
В 1930 г. генеральный секретарь Осоавиахима Л. П. Малиновский в до-
кладной записке второму съезду оборонного общества писал: «...несмот-
ря на растущую и бесспорную угрозу войны, отчасти в связи с известными
успехами борьбы Советского Союза за мир, отчасти вследствие сосредото-
94 Война, рассказанная по секрету: слухи...
чения усилий на разрешении внутренних задач, представление о непо-
средственной военной угрозе в сознании масс притупилось. Известно, что
в прошлом момент непосредственной военной угрозы являлся весьма не-
маловажным стимулом и роста, и работы общества (в настоящем году, как
известно, даже при проведении “недели обороны”, согласно решению П. Б.85,
мы значительно сглаживали вопрос о непосредственной опасности»)86.
Одновременно записка Малиновского, предназначенная для узкого
круга посвященных из числа военно-политического руководства стра-
ны,— свидетельство манипуляторской деятельности режима в вопросе
повышения/понижения градуса психологической тревожности в обще-
стве. Об этом же говорят и другие «откровения» осоавиахимовских функ-
ционеров. Так, в 1931 г. представитель Центрального совета Осоавиахи-
ма Лебедев, выступая на пленуме Уральской оборонной организации,
начал свою речь с описания проблем международной обстановки: «Неза-
долго перед нашим пленумом был пленум ИККИ87, и вслед за ним наш
пленум должен был сказать, что как никогда опасность войны надвигает-
ся, что никогда, как сейчас, с такой реальностью надвигается угроза вой-
ны, она сейчас больше, чем когда бы то ни было, и пленум ИККИ сказал,
что война нависает над нами, прежде всего интервенция, и каждый день
приносит соответствующие подтверждения»88. Затем Лебедев плавно пе-
решел к вопросам военной агитации, заявив, что здесь общество имеет
«зияющий прорыв» и что «даже в наших пограничных районах, которым
по штату положено все время держаться на известном подъеме агитации
об опасности войны, там вопросы агитации сейчас поставлены чрезвы-
чайно слабо, или их почти совсем нет. Мы разучились агитировать...»89
Слухи как повод для анализа опыта и социальных практик
Характер слухов и реакция на них существенно зависят от культур-
ного опыта членов сообщества, поэтому анализ толков, молвы и других
форм неформальной коммуникации может выступать для историка кор-
релятом между опытом и поведенческими реакциями исторических акто-
ров.
В воспоминаниях людей старшего поколения, жившего в межвоен-
ный период, прошедшие войны и революция слились в одну бесконеч-
ную междоусобицу, на фоне которой происходило все остальное — смена
режимов, постепенная деградация привычного «порядка», появление но-
вых политических институтов. В некоторых случаях этот опыт оказывался
доминирующим фактором, стиравшим социальные и локальные разли-
чия, в других — превращался в генератор специфических поведенческих
реакций. При интерпретации определенных жизненно важных аспектов,
например при оценке экономических последствий войны, групповой
опыт был схож и в городе, и в деревне. Поэтому при появлении слухов о
войне культурный «багаж», накопленный в 1914—1922 гг., вызывал схо-
О. Никонова
95
жее «экономическое» поведение. Органы, регистрировавшие реакцию
крестьян и горожан на слухи, отмечали появление очередей, повышен-
ный спрос на продукты питания — муку, соль, сахар, а также некоторые
промышленные товары. В деревне были зафиксированы случаи продажи
скота90.
Панические настроения распространялись среди всех слоев насе-
ления, независимо от степени их предполагавшейся «сознательности».
В 1927 г. пермские партийные ячейки сообщали о своих членах, что «мно-
гие бросились запасать продукты питания, мануфактуру». Год спустя в
Висимском районе отмечались факты закупки муки «отдельными партий-
цами», Тагильский окружком ВКП(б) в это же время информировал вы-
шестоящие инстанции, что «коммунисты в очередях не исключение»91.
Наблюдалась и обратная взаимосвязь: дефицит продуктов первой
необходимости (в первую очередь продуктов питания) вызывал к жизни
слухи о войне, как основной интерпретационный образец92: «По всем
приметам будет война, хлеба не стало, надо полагать, что его придержи-
вают к войне...» (1928); «Правительство хлеб запасает для армии на слу-
чай военных действий. Война будет на днях» (1928); «Хлеба нет потому,
что его сейчас отправляют в Польшу с той целью, чтобы не было войны»
(1928); «Мануфактуры, в особенности сукна, нет, потому что наше прави-
тельство задалось целью изготовления обмундирования на армию, т. е. к
подготовке войны» (1928); «Они добьются [неразборчиво] как рабочие в
1905 году ходили к царю за хлебом. Рабочие сейчас не дураки, чтобы [не-
разборчиво], а хлеб забирать для армии» (1929); «Пятилетка — виновник
недостатка продуктов, причина недостатков — близость войны, дорого-
визна, частный рынок, паек мал» (1930)93.
В случае, когда слухи выступали как интерпретационная модель,
призванная объяснить актуальную экономическую ситуацию, опыт вы-
ступал дифференцирующим фактором. Слухи о войне как «ответ» на пере-
бои с хлебом были характерны, главным образом, для горожан и рабочих,
что можно объяснить экстраполяцией пережитого в годы Первой миро-
вой и Гражданской войн на текущую ситуацию (голод и карточки в горо-
де и относительное благополучие в деревне). Чтобы уточнить этот аспект,
вероятно, имеет смысл проанализировать и сравнить слухи, возникшие
как реакция на «продуктовые» затруднения в городе и деревне, напри-
мер слухи-объяснения, курсировавшие в сельской местности в период го-
лода 1932—1933 гг.
Наряду с демонстрацией моделей экономического поведения слухи
традиционно рассматриваются и как индикатор взаимоотношений между
системой господства и обществом. Если следовать актуальным исследова-
ниям по истории коллективной памяти, настоящее и будущее всегда осмыс-
ливается в модусе прошлого. Вероятно, недавнее прошлое, в котором вой-
на и смена политического режима оказались тесно связаны в событийном
ряду, воздействовало на форму, в которую облекались слухи о «желатель-
ном» будущем. Нередко поэтому грядущая война выступала в крестьян-
96
Война, рассказанная по секрету: слухи...
ских устных рассказах в образе восстания против большевиков или как
причина такого восстания: «Это вы с нас берете налог, все равно плотить
не буду, а вот скоро будет война, тогда мы с вами посчитаемся» (1928),
«...Скоро увидим свою власть, свое право, наши движутся уже с востока,
а этой сволочи... мы здесь покажем кузькину мать. Я вам предлагаю сей-
час хлеб не сдавать, всеми силами держать и прятать от коммунистов до
желанного дня» (1929); «Советская власть доведена до конца, теперь бы
только дело о войне, и готово дело... Стращайте скорее народ, скорее
война будет, мы ее ждем, как красного солнышка в окошечко»94.
Необходимо отметить, что связь двух воображаемых событий —
войны и падения советской власти — также часто встречалась и в город-
ских «антисоветских» слухах. И в городе, и в деревне устойчиво возникал
интерпретационный образец, связывавший будущую войну с вторжением
на территорию России зарубежных государств. Довольно типичной реак-
цией на слухи о войне в деревне были рассказы о том, что после нее отме-
нят колхозы95. Спецификой крестьянских слухов о войне была их религи-
озная окраска: нередко они возникали в форме распространенных в пе-
риоды катастроф «апокалипсических видений», а интервенция в СССР
увязывалась с концом света и, соответственно, крушением режима96.
Слухи о войне, фиксировавшиеся органами политического контро-
ля, вне зависимости от их локализации, в большинстве своем носили про-
тестный характер и в этом аспекте были способом выражения несогласия
определенных групп населения с политикой режима. Именно таким об-
разом — как «антисоветские» настроения — интерпретировали их сотруд-
ники ОГПУ. В официальных документах констатация фактов циркуля-
ции слухов была поводом для воспроизведения пропагандистских сте-
реотипов эпохи — об «усилении классовой борьбы в деревне по мере
приближения к социализму», об антагонизме между «кулаками» и «бедня-
чеством» и др.
Информаторы регулярно отмечали факты использования слухов
различными категориями населения в городе и деревне с целью обозна-
чения групповой дифференциации, самопозиционирования и групповой
идентификации: «Ко всем рабочим Урала. А мы при царе жили все как один,
была полная воля, если будет война, то все пойдут воевать, кулаки, бедняки,
батраки на коммунистов» (1931); «В Пригородном районе, дер. Чусовая, ку-
лаки ведут усиленную агитацию и распространяют слухи о предстоящей
войне. Они запугивают бедноту тем, что если она будет организовывать
коммуну, то при перемене власти их всех расстреляют, как коммунистов»
(1929); «Троцкий и Рыков чуть не подрались. У них сейчас в партии борьба
и весной будут воевать по-настоящему. Сейчас собирают деньги, чтобы за-
готовить снаряды, да рабочим заработок дать. Рабочие будут у нас, кресть-
ян, хлеб отбирать и коммуну защищать» (1928)97.
В территориальных воинских частях Башкирии, формировавших-
ся, главным образом, из крестьян окрестных деревень, слухи о войне так-
же служили поводом для выражения недовольства условиями службы и
О. Никонова
97
несогласия с политикой режима. Сравнение реакции на известия о буду-
щей войне среди крестьян и среди красноармейцев выявляет специфику,
в которую окрашивало слух пребывание в новой социальной среде — ар-
мии. В территориальных частях война иногда выступала условием народ-
ного восстания против режима. Однако крестьяне, облаченные в воен-
ную форму, уже ощущали себя по другую сторону «барьера», и их страхи
были иного свойства, нежели в деревне: «Случись война, то народ всех
нас раздавит, так как народ сильно голодует, у крестьян хлеб отобрали по
дешевой цене, а продают по дорогой»98. И все же распространение слухов
о войне среди красноармейцев чаще всего было формой выражения недо-
вольства муштрой, плохими казарменными условиями и дисциплинар-
ными требованиями: «К чему у нас так усиленно готовиться, ведь японцы
все равно в Белебей не придут, у них планы только до Урала» (командир
отделения, кандидат в члены партии); «Что же это все время готовиться
и готовиться, биться — так биться и покончить с этим делом» (командир
отделения, беспартийный)99.
* * *
Как становится очевидным из исследований слухов, этот вид нефор-
мальной коммуникации не имеет конкретного «автора», зафиксировать
момент их зарождения весьма непросто, а объяснить «траекторию» и ди-
намику распространения иногда невозможно. В данной ситуации важ-
ным элементом объяснительной модели слухов является, по-видимому,
тщательная реконструкция исторического контекста, в котором они воз-
никают и распространяются. При выяснении причин возникновения этой
формы коммуникации необходимо учитывать такую категорию культурно-
исторического анализа, как социальный опыт. Учет фактора накопленно-
го культурно-социального «багажа» помогает понять, почему в той или
иной ситуации возникают слухи определенного содержания или на опре-
деленную тему.
При анализе современных обществ, как показывает изучение слухов
о грядущей войне, возникновение, циркуляцию и содержательное напол-
нение толков невозможно реконструировать без рассмотрения таких
важных элементов, как пропаганда, особенности передачи и распределе-
ния информации. Определенные социальные и политические институты,
такие, например, как армия или парамилитаристские организации, могут
выступать активными катализаторами слухов наряду со средствами мас-
совой информации. Их деятельность, связанная с целенаправленной и
идеологически заданной репрезентацией политических реалий или ожи-
даний, может оказывать формирующее влияние на содержание слухов.
Анализ слухов как антропологической константы, имеющей форма-
тивное значение не только для традиционных, но и для современных об-
ществ, существенно дополняет перспективы реконструкции системы не-
формальной коммуникации, функционирующей в любом историческом
сообществе. В периоды кризисов и катастроф, глобальных исторических
98
Война, рассказанная по секрету: слухи...
преобразований слухи выступают еще одним (наряду с дискурсом) спосо-
бом конструирования «социальной реальности». Они помогают обнару-
жить трудно реконструируемые социальные фобии и надежды, выявить
альтернативные властному дискурсу интерпретации действительности,
объяснить те или иные поведенческие практики исторических актеров и
социальных групп.
Слухи, как правило, «локализуются» в рамках определенной соци-
альной группы и концентрируют в себе ее культурные характеристики.
Иногда, однако, они становятся «кросс-культурным» феноменом, что
опять же порождается современностью с присущими ей характеристика-
ми — например разрушением социальных, культурных и прочих барье-
ров в результате роста масштабов катастроф, глобализации преобразований
и т. п. Реконструкция даже «локальных» вариантов слухов демонстрирует
тот факт, что они и в современных обществах с легкостью превращаются
в мобилизующий фактор, активирующий поведенческие реакции и изме-
няющий (или конструирующий) поведенческие стереотипы.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См.: Почепцов Г. Г. Теория коммуникации. Опубл, на: http://cukure.niv.ru/doc/
communications/pocheptso v/092. htm
2 См.: Караяни А. Г. Слухи как средство информационно-психологического противо-
действия И Психологический журн. 2003. № 6. С. 47—54.
3 О тенденциях развития послеверсальского общества в Европе см.: Berghan V. Europa
im Zeitalter der Weltkriege. Die Entfesselung und Entgrenzung der Gewalt. Frankfurt/M.,
2002. S. 95—96; An der Schwelle zum Totalen Krieg. Die militaerische Debatte ueber den
Krieg der Zukunft 1919—1939 / S. Foerster (Hg.). Paderborn, 2002.
4 Wette W. Zur psychologischen Mobilmachung der deutschen Bevoelkerung 1933—19391I
Der Zweite Weltkrieg. Analysen, Grundzuege, Forschungsbilanz / W. Michalka. (Hg.).
Muenchen, 1989. S. 205—223.
5 Тартаковский Б. Г. Все это было... М., 2005. С. 116.
6 Голубев А. В. «Если мир обрушится на нашу республику...» М., 2008. С. 91—92.
7 ЦГАОО РБ, ф. 122, оп. 13, д. 64, л. 7—6; РГВА, ф. 25892, оп. 8, д. 94, л. 240—241,
272—272об. Степень распространенности в неизбежности будущей войны нельзя, ко-
нечно, абсолютизировать. Органы ОГПУ фиксировали также высказывания, утверждав-
шие, что войны не будет. См.: ЦГАОО РБ, ф. 122, оп. 13, д. 64, л. 7—6; РГВА, ф. 25892,
оп. 8, д. 139, л. 20—21.
8 Голубев А. В. «Если мир обрушится на нашу республику...» С. 101.
9 См., например: Duelffer J. Kriegserwartung und Kriegsbild in Deutschland vor 1914 //
Der Erste Weltkrieg. Wirkung, Wahrnehmung, Analyse / W. Michalka (Hrsg.). Weyarn,
1997. S. 778—798.
10 См.: Голубев А. В. «Если мир обрушится на нашу республику...»; Голубев А. В. Совет-
ское общество и «военные тревоги» 1920-х годов И Отечеств, история. 2008. № 1.
С. 36—58; Кудюкина М. М. Красная армия и «военные тревоги» второй половины
1920-х годов И Россия и мир глазами друг друга: из истории взаимовосприятия.
Вып. 4. М., 2007. С. 153—174 и др.
О. Никонова 99
11 См., например: Холквист П. «Осведомление — это альфа и омега нашей работы»:
Надзор за настроениями населения в годы большевистского режима и его общеевропей-
ский контекст // Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Совет-
ский период : Антология. Самара, 2001. С. 45—93; Beyrau D. Der Erste Weltkrieg als
Bewaehrungsprobe. Bolschewistische Lernprozesse aus dem «imperialistischen» Krieg //
Journal of Modern European History. 2003. № 1. S. 96—123; Neutatz D. Die Suggestion
der «Front». Ueberlegungen zu Wahrnehmungen und Verhaltensweisen im Stalinismus
Stalinistische Subjekte // Individuum und System in der Sowjetunion und der Komintern
1929—1953 I H. Haumann, B. Studer (Hg.). Zuerich, 2006. S. 67—80 и др.
12 Пример такого исследования: Нарский И. В. Жизнь в катастрофе. Будни населения
Урала в 1917—1922 гг. М., 2001.
13 Koselleck R. Der Einfluss der beiden Weltkriege auf das soziale Bewusstsein H Der Krieg
des kleinen Mannes / W. Wette (Hg.). Muenchen, 1992. S. 324—343, цит. S. 324.
14 Cm.: Koselleck R. Vergangene Zukunft. Zur Semantik geschichtlicher Zeiten. Frankfurt/M.,
2000. S. 354—375.
15 В рассуждения о релевантности военной угрозы необходимо внести одно существенное
замечание. Известно, что интерпретация тех или иных «переживаний», которая и явля-
ется по сути «опытом», зависит от самых разных факторов. В их числе принадлежность
к определенной гендерной группе, социальной страте, поколению, а также языковой
общности, нации, государству и пр. (см.: Koselleck R. Der Einfluss der beiden...). Примени-
тельно к предвоенному советскому обществу необходимо, вероятно, также дифференци-
ровать состояние «ожидания войны» в соответствии с вышеназванными критериями.
16 Дмитриев А. И. Слухи как объект социологического исследования // Социологиче-
ские исслед. 1995. № 1.
17 См. об этом: Невежин В. А. Синдром наступательной войны. Советская пропаганда
в преддверии «священных боев». 1939—1941. М., 1997; Голубев А. В. «Если мир обру-
шится на нашу республику...».
18 См., например: Токарев В. А. Пропагандистский образ будущих войн (советская
антиципация кануна Второй мировой) // Проблемы российской истории. Вып. II.
Магнитогорск, 2003. С. 498—534.
19 См., например: Голос народа. Письма и отклики рядовых советских граждан о со-
бытиях 1918—1932 гг. / отв. ред. А. К. Соколов. М., 1997. С. 213, 259, 281, 285, 288—
289; Письма во власть. 1917—1927. Заявления, жалобы, доносы, письма в государ-
ственные структуры и большевистским вождям / сост. А. Я. Лившин, И. Б. Орлов. М.,
1998. С. 576, 581—584, 585—588; Общество и власть. Российская провинция. 1917—
1985: док. и материалы (Пермская, Свердловская, Челябинская области). В 6 т. Т. 1.
Общество и власть. Российская провинция. 1917—1940. Пермский край : док. и мате-
риалы. Пермь, 2008. С. 511 и др.
20 Голубев А. В. Пространство и время будущей войны в представлениях советского
общества 1920-х годов // Хронотоп войны: пространство и время в культурных ре-
презентациях социального конфликта : Материалы Третьих междунар. науч, чтений
«Мир и война: культурные контексты социальной агрессии» и науч. конф. «Мир и
война: море и суша». СПб.— Кронштадт, 21—24 окт. 2007 г.; М.— СПб., 2007. С. 225—
228. См. также статью А. В. Голубева «Слухи как форма бытования представлений о
внешнем мире в советском обществе 1920-х гг.» в данном сборнике.
21 См.: Голубев А. В. «Если мир обрушится на нашу республику...» С. 31—33.
22 М. фон Хаген, упоминая этот факт, ссылается на известную публикацию Я. Шафира
«Газета и деревня». См.: Уот Hagen М. School of the revolution: bolsheviks and peasants
in the Red Army, 1918—1928. Stanford, 1985. P. 363—364.
23 О влиянии военного строительства на «конструирование» русской нации см.:
Sanborn J. Drafting the Russian Nation. Military Conscription, Total War, and Mass Politics,
1905—1925. Illinois, 2003.
100 Война, рассказанная по секрету: слухи...
24 Подробнее о реформе Красной армии см.: Фрунзе М. В.: Военная и политическая
деятельность. М., 1984; Реформа в Красной Армии : док. и материалы, 1923—1928 гг.
В 2 кн. / отв. сост. Н. С. Тархова, П. М. Шабардин. М. ; СПб., 2006.
25 18 сентября 1925 г.
26 К «вневойсковикам» причислялись все граждане, проходившие военное обучение
вневойсковым порядком, то есть на кратковременных сборах в территориальных
частях или лагерях Осоавиахима. См.: Приказ РВСР № 1742 с объявлением декрета
ЦИК и СНК СССР от 8 августа 1923 г. «Об организации территориальных частей и
проведении военной подготовки трудящихся», И августа 1923 г. И Реформа в Крас-
ной Армии. Кн. 1. С. 33—38.
27 Там же.
28 См.: Клевцов В. Г. Социальные и организационные проблемы военных реформ 20—
30-х годов И Армия и общество: 1900—1941 гг. : ст. и док. / редкол.: В. П. Дмитренко
(отв. ред.) и др. М., 1999. С. 138—184.
29 См.: Свечин А. Стратегия. М., 1926. С. 157—159.
30 См.: Алексинский М., Мехоношин К. Осоавиахим и Красная Армия. М., 1928.
31 Тухачевский М. Н. Избранные произведения. В 2 т. Т. 1. М., 1964. С. 9.
32 Об особенностях европейских и советских представлений о тотальной войне и про-
исхождении термина см.: An der Schwelle zum totalen Krieg...; Beyrau D. Totaler Krieg.
BegrifF und Erfahrung am sowjetischen Beispiel Ц Formen des Krieges. Von Antike bis zur
Gegenwart / D. Beyrau, M. Hochgeschwender, D. Langewiesche (Hg.). Paderborn, 2007.
S. 327—353; русскоязычная версия статьи см.: БайрауД. Понятие и опыт тотальной
войны (на примере Советского Союза) И Опыт мировых войн в истории России : сб.
ст. / под ред. И. В. Нарского. Челябинск, 2007. С. 28—48; Никонова О. Ю. Воспитание
патриотов: Осоавиахим и военная подготовка населения в уральской провинции
(1927—1941 гг.) М., 2010. С. 105—123.
33 Фрунзе М. В. Наше военное строительство и задачи военно-научного общества //
Фрунзе М. В. Избр. произв. М., 1965. С. 438—453, цит. С. 443.
34 Очередные задачи ВНО. Речи тт. Калинина, Ворошилова и Уншлихта на I Всесо-
юзом съезде ВНО. М., 1926. С. 16.
35 Подробнее о «военизации» см.: Никонова О. Ю. Воспитание патриотов... С. 116—
123. См. также стратегические размышления по вопросу военизации главного инспек-
тора РККА С. С. Каменева в: Реформа в Красной Армии. Кн. 1. С. 471—475.
36 Даже сам термин «военизация» вышел из употребления к концу 1920-х гг.
37 В 1926 г. постановлением ЦИК и СНК во всех гражданских высших учебных заве-
дениях было введено вневойсковое военное обучение. Еще через два года (19 сентяб-
ря 1928 г.) было издано постановление РВС СССР «О проведении военной подготов-
ки в техникумах, рабфаках и совпартшколах 2 ступени». См.: РГВА, ф. 33989, on. 1, д. 35,
л. 173—175, 266—267; РГАСПИ, ф. 17, оп. 60, д. 804, л. 85. См. также: Доклад зам.
председателя РВС СССР И. С. Уншлихта в ЦК РКП(б) «О военизации учебных заве-
дений Наркомпроса», составленный в июле 1925 г. И Реформа в Красной Армии.
Кн. 1. С. 378—379. См. также: Vom Hagen М. School of the revolution... P. 279—282.
38 Подробнее об этом см.: Никонова О. Ю. Воспитание патриотов... С. 182—197.
39 Уже упоминавшийся выше историк Б. Г. Тартаковский, будучи далек от мысли о
военной карьере, тем не менее проходил обязательную военную подготовку в студен-
ческом лагере. Как правило, такие лагеря находились в ведении Осоавиахима.
См.: Тартаковский Б. Г. Все это было... С. 181.
40 См.: Образцов И. В. Военная социология: проблемы исторического пути и методоло-
гии. Ч. II Ц Социологические исслед. 1994. № 1. С. 89—90; Vom Hagen М. School of the
revolution... P. 335—336.
41 Vom Hagen M. School of the revolution... P. 310—311. Первая единая программа «во-
енно-политического обучения красноармейца» появилась в 1924 г.
О. Никонова 101
42 Политработа с допризывниками (пособие для руководителей). М., 1925. С. 4, 15,
17—18, 22—23 и др.
43 Там же. С. 12.
44 Там же. С. 12, 21 и др.
45 Там же. С. 12.
46 Подробнее о динамике представлений о внешнеполитических врагах СССР см.:
Голубев А. В. «Если мир обрушится на нашу республику...» С. 104—115.
47 См.: ЦГАОО РБ, ф. 341, on. 1, д. 232, л. 130.
48 ОГАЧО, ф. 1052, on. 1, д. 103, л. 376—336, 413—412 об.
49 Согласно докладу начальника ГУ РККА В. Н. Левичева в РВС СССР от 16 августа
1925 г., в сельских районах соотношение крестьян и рабочих в терчастях было 90% к
10%, в промышленных районах количество рабочих увеличивалось до 25—30%. См.:
Реформа в Красной Армии. Кн. 1. С. 396.
50 «Переменниками» в повседневной переписке называли военнообязанных граж-
дан, зачисленных в переменный состав территориальных войск. В момент нахожде-
ния в частях они считались находящимися на действительной военной службе. См.:
Приказ РВСР № 1742 с объявлением декрета ЦИК и СНК СССР от 8 августа 1923 г.
«Об организации территориальных частей и проведении военной подготовки трудя-
щихся», 11 августа 1923 г. И Реформа в Красной Армии. Кн. 1. С. 33—38.
51 См.: Никонова О. Ю. Воспитание патриотов... С. 313—314.
52 «Районы комплектования территориальных дивизий следующие: почти все губер-
нии Украины, 7 губерний Московского округа, 4 — Ленинградского, 2 — Западного,
в том числе и Белорусская республика, 8 губерний Поволжья и Урала, в том числе
Татарская и Башкирская республики, 4 области Северного Кавказа и 1 губерния Си-
бири. Из крупных рабочих центров комплектования охвачены: Иваново-Вознесенск,
Ленинград, Харьков, Екатеринослав, Артемовск, Киев, Урал, Донбасс. Социальный
состав территориальных дивизий таков: в крестьянских районах — 90% крестьян и
10% рабочих, в промышленных процент рабочих достигает 25—30%». См.: Доклад
начальника ГУ РККА В. Н. Левичева в РВС СССР о милиционно-территориальных
формированиях РККА от 16 августа 1925 г. И Реформа в Красной Армии. Кн. 1.
С. 395—396.
53 Артеменко Н. Допризывная подготовка и ее значение. М. ; Л., 1928. С. 44—45.
54 Там же. С. 46—47.
55 См.: Авиахим, в чем его задачи и как он их выполняет: Наказ-памятка для отпуск-
ников. М., 1926. С. 18—22; Подгорецкий К. Военная подготовка молодежи. М. ; Л., 1927.
56 Допризывную подготовку, согласно закону об обязательной военной службе 1925 г.,
проходили юноши 18—21 лет. Членами военно-патриотических организаций могли
стать юноши и девушки, достигшие 18-летнего возраста, а с 1927 г., после успешной
мобилизационной кампании «Наш ответ Чемберлену», возрастной ценз был снижен
до 14 лет. См.: Никонова О. Ю. Воспитание патриотов... С. 249.
57 См.: Козлова Н. Н. Горизонты советской повседневности... С. 130—131.
58 См.: Доклад начальника ГУ РККА В. Н. Левичева в РВС СССР... С. 394—395.
59 См.: Шютц А. Хорошо информированный гражданин // Смысловая структура по-
вседневного мира. Очерки по феноменологической социологии. М., 2003. С. 232—237.
См. также трактовку идей Шютца применительно к слухам: Дубин Б. В., Толстых А. В.
Слухи как социально-психологический феномен // Вопр. психологии. 1993. № 3.
С. 77—80.
60 Как нам готовиться к будущей войне. М., 1927. С. 2.
61 Богат А. П. Работница и крестьянка на страже СССР. М., б/г. С. 5.
62 Верховский А. Характер будущей войны и задачи Осоавиахима. Л., 1928. С. 17, 22.
63 Голубев А. В. «Если мир обрушится на нашу республику...» С. 115—118.
64 Там же. С. 116—117.
102 Война, рассказанная по секрету: слухи...
65 Там же.
66 См.: Никонова О. Ю. Воспитание патриотов... С. 214.
67 Верховский А. Характер будущей войны и задачи Осоавиахима... С. 21—22.
68 ФибихД. Ровесник// Осоавиахим. 1933. № 21. С. 10—12.
69 См.: Подгорецкий К. Военная подготовка молодежи... С. 31.
70 См. о воспоминаниях молодежи того времени: Никонова О. Ю. Воспитание патрио-
тов... С. 124—132.
71 Юшков С. Военные прогулки. М., 1936. С. 3.
72 Трамм Б. Походы в противогазах. (Методика организации и проведения походов в
противогазах) / под ред. С. Белицкого. М., 1937. С. 71.
73 Там же.
74 ЦГАОО РБ, ф. 122, оп. 18, д. 561, л. 1—6.
75 Там же, д. 527, л. 22—23.
76 См.: Vom Hagen М. School of the revolution... P. 364—365.
77 Реформа в Красной Армии. Т. 1. С. 542.
78 РГВА, ф. 33989, on. 1, д. 20, л. 261—277. Тезисы для доклада «Об итогах опытных
мобилизаций 1925 года».
79 Общество и власть. Российская провинция 1917—1985 : Документы и материалы
(Пермская, Свердловская, Челябинская области). В 6 т. Т. 1: Общество и власть. Рос-
сийская провинция. 1917—1940. Пермский край. С. 511.
80 Кокорин М. За качество военной пропаганды. М., 1928. С. 24—28.
81 Письма во власть... С. 583.
82 Там же. С. 581.
83 Там же. С. 624.
84 Там же. С. 645—646, 653.
85 Политбюро.
86 РГВА, ф. 33989, on. 1, д. 65, л. 90—94 об. Докладная записка заместителю председа-
теля Осоавиахима РСФСР С. С. Каменеву от 5 февраля 1929 г.
87 Исполнительный Комитет Коммунистического Интернационала.
88 ГАСО, ф. Р-2516, оп. 1,д. 162, л. 192—193.
89 Там же, л. 194.
90 Кокорин М. За качество военной пропаганды... С. 24—28; РГВА, ф. 33989, on. 1, д. 20,
л. 261—277. См. также: Леконцев О. И. Крестьянство и мир в 1920-е — начале 1930-х го-
дов (на материалах Вотской автономной области и Вятской губернии) // Россия и мир
глазами друг друга: из истории взаимовосприятия. Вып. 5. М., 2009. С. 104—120.
91 Общество и власть. Российская провинция 1917—1985 : Документы и материалы
(Пермская, Свердловская, Челябинская области). В 6 т. Т. 1. Общество и власть. Рос-
сийская провинция. 1917—1941. Свердловская область. Екатеринбург, 2005. С. 434—
435, 437; Общество и власть. Российская провинция. 1917—1940. Пермский край :
док. и материалы. С. 511.
92 Другим наиболее распространенным объяснением дефицита продуктов (главным
образом хлеба) была отправка их за границу. См.: Общество и власть. Российская
провинция. 1917—1940. Пермский край. С. 608, 677; Общество и власть. Российская
провинция. 1917—1941. Свердловская область. С. 436; Общество и власть. Россий-
ская провинция. 1917—1985 : Документы и материалы (Пермская, Свердловская,
Челябинская области). В 6 т. Т. 1. 1917—1945. Челябинская область. Челябинск,
2005. С. 218
93 Общество и власть. Российская провинция. 1917—1940. Пермский край. С. 575,
608, 677; Общество и власть. Российская провинция. 1917—1941. Свердловская об-
ласть. С. 436.
94 Общество и власть. Российская провинция. 1917—1940. Пермский край. С. 581; Об-
щество и власть. Российская провинция. 1917—1941. Свердловская область. С. 482, 491.
О. Никонова
103
95 Об этих слухах, ссылаясь на воспоминания современников периода, пишет Ш. Фиц-
патрик (Повседневный сталинизм. Социальная история советской России в 30-е годы:
город. М., 2001. С. 220).
96 Viola L. Peasant rebels under Stalin. Collectivization and the culture of peasant resistance.
Oxford, 1996. P. 57—58.
97 Общество и власть. Российская провинция. 1917—1941. Свердловская область.
С. 421,468, 556.
98 ЦГАОО РБ, ф. 122, оп. 13, д. 64, л. 7—6.
99 Там же.
Е. Кринко, М. Потемкина
ШЕПОТОМ О ГЛАВНОМ:
МИР СЛУХОВ ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ*
Почему историки изучают слухи?
Обращение историков к слухам выглядит вполне обоснованным, и
не только вследствие того, что они давно и небезуспешно изучаются «кол-
легами по цеху» — культурологами, социологами, социальными психоло-
гами. Главную роль в этом играют «антропологический поворот» в исто-
риографии и связанный с ним поиск новых источников, в той или иной
степени отражающих чувства и настроения, социальные практики и нрав-
ственные ценности человека в контексте определенного исторического
времени. В данном отношении слухи, представляющие собой неподтверж-
денную, но значимую и широко распространяемую информацию, оказы-
ваются ценными свидетельствами о прошлом.
Особенностями слуха, как вида вербальной коммуникации, являют-
ся эмоционально окрашенный характер, личная заинтересованность рас-
сказчика, отражающая его надежду, тревогу, отчаяние, страх и другие
чувства. В основе слуха лежит событие, информация о котором полностью
не известна, что создает возможность ее свободной интерпретации. Цир-
куляция слухов происходит через неофициальные каналы, в процессе
межличностной коммуникации. В то же время слухи могут оказывать зна-
чительное влияние на общественное мнение и массовое поведение. Они мо-
гут оказаться забытыми уже на следующий день, а могут передаваться из
поколения в поколение, превращаясь в стереотипы массового сознания.
Устойчивость, с которой слухи периодически возникают и порой так
же легко исчезают в различные исторические эпохи, позволяет отнести
их к культурным универсалиям, природа которых кроется в самих осо-
бенностях формирования общественного сознания. Слухи рождаются в
любом обществе, но особенно активно там, где граждане лишены права
на открытый и свободный доступ к информации, что превращает их в
* Статья подготовлена в рамках проекта «Повседневный мир советского че-
ловека: стратегии выживания и механизмы адаптации в условиях социальных
трансформаций 1920—1940-х гг.». Программы фундаментальных исследований
Отделения историко-филологических наук РАН «Генезис и взаимодействие со-
циальных, культурных и языковых общностей».
Е. Кринко, М. Потемкина 105
необходимый канал неформальных сообщений. Наиболее интенсивно
слухи распространяются во время войн, революций, экономических и по-
литических кризисов, стихийных бедствий, других природных и соци-
альных катаклизмов. Они ведут к ухудшению условий жизни значитель-
ной части населения, угрожают разрушить привычный порядок. В резуль-
тате у человека возникают страх и тревога за свою судьбу и судьбы близких
ему людей. Длительное эмоциональное напряжение вызывает ощущение
усталости от происходящего, желание найти выход из ситуации, даже с
возможными негативными последствиями, ибо само ожидание оказывает-
ся невыносимым. Подобное социально-психологическое состояние стано-
вится питательной средой для быстрого возникновения и массового рас-
пространения слухов.
Постепенно исследователи обращаются и к слухам времен Второй
мировой войны1. Вплоть до настоящего времени им уделялось недостаточ-
но внимания, поскольку в отечественной историографии в изучении об-
щественного сознания и массового поведения в годы войны господствовал
поиск проявлений «высоких» гражданских чувств. Слухи же, являющиеся
частью жизненного мира обывателей, рассматривались как отрицатель-
ные явления в обществе, изначально получая негативную оценку.
Слухи доступны историку только в опосредованной форме, через ис-
точники, возможности которых ограничены. Прежде всего, это источни-
ки личного происхождения: воспоминания, дневники, устные рассказы
очевидцев, отражающие события военного времени сквозь призму опыта
их участников. Отличительным признаком, позволяющим считать при-
водимое в них сообщение слухом, как правило, являются такие обороты
речи, как «ходят слухи...», «говорят...», «одна гражданка сказала...». Об-
ращает на себя внимание, что в этом случае сам автор (мемуарист, респон-
дент) идентифицирует сообщение в качестве слуха. Однако обезличен-
ный речевой оборот «прошел слух» может отражать выработанную в ус-
ловиях сталинского режима привычку советских граждан скрывать
источник информации.
Слухами могут являться и сообщения, не воспринимавшиеся авто-
рами в подобном качестве. В связи с этим решение задачи по соотнесению
содержания такой информации с реально происходившими событиями и
определению источника ее происхождения, что, собственно, и позволяет
считать ту или иную информацию слухом, в данном случае осложняется.
Еще одним видом источников выступают официальные документы:
нормативно-правовые акты, закреплявшие меры борьбы с их распростра-
нением, делопроизводственная документация — донесения, оператив-
ные и агентурные сводки, фиксировавшие общественные настроения.
Как правило, они фиксировали слухи, содержавшие негативную инфор-
мацию, закрепляя, таким образом, мнение властей по поводу того, что
считалось слухом, а это далеко не всегда соответствовало реальности.
С учетом того, что период активного существования большинства
слухов был невелик, значительная часть их не оставила следа в источни-
106
Шепотом о главном: мир слухов...
ках, а доступные исследователям сведения вызывают серьезные сомнения
в их репрезентативности. Указанные обстоятельства в немалой степени
затрудняют анализ слухов, распространявшихся в советском обществе в
годы Второй мировой войны, в качестве самостоятельного предмета изу-
чения и отдельного вида источников. В то же время без обращения к ним
невозможно реконструировать полную картину общественного сознания,
выявить механизмы адаптации социума к чрезвычайным обстоятельствам
военного времени. Все это позволяет считать изучение слухов военных
лет перспективным направлением современных исследований.
Советская информационная политика и возникновение слухов
Основными причинами массового распространения слухов в 1941—
1945 гг. стали возникновение новых и усиление прежних социальных
страхов в результате отсутствия достоверной информации о событиях,
происходивших на фронте и в тылу, а также неэффективность действий
советского руководства в информационной сфере. Истоки данного явления
кроются в особенностях реагирования человеческой психики на эмоцио-
нальную перегрузку. Как известно, передача слухов позволяет сделать «не-
известную» ситуацию известной, «сняв» психологическое напряжение.
24 июня 1941 г. было образовано Советское информационное бюро
при СНК СССР, сводки которого систематически передавались по радио
и печатались в газетах. Главной задачей данного учреждения являлось,
однако, не столько информирование советских граждан о происходив-
ших событиях, сколько придание сведениям «правильного» характера, в
результате чего их смысл нередко совершенно менялся. С первых дней
войны преднамеренно искажалась информация об истинном положении
на фронтах, замалчивались данные о советских потерях. Получение ин-
формации из других источников, кроме централизованных радиоточек,
было затруднено. На основании постановления СНК СССР от 25 июня
1941 г. граждане и организации сдали радиоприемники, чтобы не допу-
стить прослушивания иностранных передач.
Впрочем, часть населения быстро разобралась с неправдоподобно-
стью официальной информации. 31 июля 1941 г. в приемную В. М. Моло-
това поступило письмо, автор которого, гражданин Котов, обращал вни-
мание руководства страны на «логическую неувязанность между собой
сведений, публикуемых Совинформбюро». К этим выводам он пришел,
сравнив приводимые в сводках цифры потерь: «За первые 8 дней войны
противник потерял в среднем 188 самолетов в день, мы — 106, в последу-
ющие 13 дней противник терял самолетов в день — 62, мы — 81, танков
противник — 54, мы — 100. Выходит, наши потери в последующие дни
больше, чем у противника. Между тем, в первые дни мы должны были
терять больше ввиду внезапности нападения»2. Однако гораздо чаще
критика советской информационной политики принимала скрытый, ано-
Е. Кринко, М. Потемкина 107
нимный характер. В сентябре 1941 г. Совинформбюро получило письмо,
неизвестный автор которого писал: «Вы систематически ничего не сооб-
щаете о положении на фронте, вместо этого в сводках уже более недели
стереотипная фраза — “бои на всем фронте”... Ваше молчание сеет самые
нелепые слухи о несуществующих наступлениях и отступлениях. Все это
только нервирует тыл. Что за презрение ко всем гражданам страны
держать в полном неведении о самом важном... Слухи распространяются
но вашей вине»3.
Прямо связывает возникновение слухов с информационным вакуумом
первых месяцев войны и О. М. Фрейденберг: «С мучительной жадностью
ждали сводок. И они становились все скупее и скупее. Чем больше каждый
из нас волновался по известиям, тем меньше их давали. Голодной душе
советского гражданина информбюро начало подносить формулы, почти
гомеровские стоячие фразы, которые оставляли во рту вкус горечи и от-
вращения. Заработали слухи. Города оставлялись один за другим и слу-
хами пробирались по всей России; была создана особая система вуалиро-
вать в сводках несчастье, но и своя система понимать и открывать эту
вуаль»4.
Выработанная с годами привычка обходить информационные барь-
еры, несмотря на всю жесткость запретительных мер, привела к тому, что
слухам порой доверяли в большей степени, нежели официальным источ-
никам5. Уже 23 июня 1941 г. в Москве были зафиксированы высказыва-
ния: «Эта война начата нашим правительством с целью отвлечения вни-
мания широких народных масс от того недовольства, которым охвачен
народ,— существующей у нас диктатурой»6. Подобные слухи распростра-
нялись и среди военнослужащих, включая достаточно высокопоставлен-
ных. Помощник начальника Военно-политической академии по матери-
ально-техническому обеспечению генерал-майор Петров, ссылаясь на
разговор «с каким-то родственником Вадимом», утверждал, что СССР на-
чал войну еще до 22 июня 1941 г.7 Даже представители командного соста-
ва Красной армии, не веря официальным сообщениям, искали иные трак-
товки происходивших событий.
Отразился на содержании слухов и психологический шок первых
месяцев войны. В надежде, что военный кошмар скоро закончится, люди
цеплялись за самые невероятные сведения. С. М. Зеликин вспоминает:
«Среди нас, детей, ходили всякие слухи. Один, например, был такой. Вы
слышали: Буденный сказал, что если немцы возьмут Киев, он сбреет свои
усы. Представить себе Буденного без усов было невозможно, поэтому ка-
залось, что Киев не отдадут никогда»8. Но Киев сдали врагу, отступление
Красной армии продолжалось не только в 1941-м, но и в 1942 г.
108 Шепотом о главном: мир слухов...
Классификация как метод: опыт систематизации слухов
Постепенное расширение самого количества вводимых в научный
оборот слухов военного времени неизбежно ставит перед исследователя-
ми задачи их обобщения и систематизации. Без решения указанных за-
дач собранный эмпирический материал неминуемо превращается в бес-
связные и мало что проясняющие «коллекции» слухов. В то же время
классификация представляет собой лишь первичную обработку слухов,
выражающуюся в их распределении по отдельным группам (категори-
ям), каждая из которых, в свою очередь, может выступать предметом са-
мостоятельного анализа. Данная исследовательская процедура позволяет
лучше представить все многообразие слухов военного времени и создает
необходимые условия для их дальнейшего изучения. Междисциплинар-
ный характер рассматриваемой проблемы обуславливает целесообраз-
ность использования анализа слухов, накопленного в других областях
знания опыта, включая различные критерии и опирающиеся на них сис-
темы классификации слухов.
На основе информационной характеристики слухи нередко разде-
ляют на следующие типы: абсолютно недостоверные, недостоверные с эле-
ментами правдоподобия, правдоподобные, достоверные с элементами не-
правдоподобия9. Однако определить степень правдоподобия того или ино-
го события порой оказывается достаточно сложно. Так, в сентябре 1941 г.
заместитель прокурора Краснодарского края И. И. Плющий в докладной
записке, составленной по результатам проверки Славянского, Черноерков-
ского, Темрюкского и Красноармейского районов, писал: «Во всех районах
и колхозах, где я был, “ходят” слухи о разных небылицах. Вражеские язы-
ки нашептывают в уши населению всевозможные версии: “Тимошенко
расстрелян за измену” — эта брехня распространена повсеместно; “будут
мобилизовать детей с 8 лет”, “в Анастасиевке высажен воздушный фа-
шистский десант, телефонная связь с Темрюком прервана”...»10
Все эти слухи оказались недостоверными. В то же время сопоставле-
ние с реальными событиями позволяет увидеть в них определенные эле-
менты правдоподобия. Как известно, ответственность за первые пораже-
ния И. В. Сталин возложил на советских военачальников: в июле 1941 г.
были расстреляны генералы Д. Г. Павлов, В. Е. Климовских, А. Т. Григорь-
ев, А. А. Коробков. Необоснованные обвинения в трусости ряда других
командиров содержались и в приказе Ставки Верховного Главнокоман-
дования № 270. Показательно, что месяцем позже, в октябре 1941 г., мос-
ковский журналист Н. К. Вержбицкий, относящийся к совершенно дру-
гой, более образованной социальной группе, чем кубанские колхозники,
после публикации постановления ГКО, в котором был назван новый коман-
дующий Западным фронтом Г. К. Жуков, записал в своем дневнике: «Зна-
чит, бывший командующий Западным фронтом Тимошенко снят или во-
обще изъят. А про бывшего коменданта Москвы Ревякина говорят, что он
расстрелян»11. Оба этих предположения не подтвердились, С. К. Тимо-
Е. Кринко, М. Потемкина 109
шенко в тот момент командовал Юго-Западным фронтом, а В. А. Ревякин
был направлен на фронт и после гибели И. В. Панфилова назначен коман-
диром 116-й стрелковой дивизии.
Наряду с правдоподобными и относительно правдоподобными слу-
хами распространялись и совершенно неправдоподобные: якобы авиакон-
структор А. Туполев передал чертежи своего истребителя фирме «Мессер-
шмитт», а знаменитый полярный летчик Герой Советского Союза А. Ле-
ваневский не пропал, а воюет на стороне немцев. Их возникновение стало
результатом довоенной политики, в частности процессов над «врагами на-
рода», обвинявшихся в «измене Родине».
По происхождению слухи разделяются на стихийно возникшие и
целенаправленно распространяющиеся. Значительная часть слухов во-
енного времени возникала стихийно, некоторые инициировались совет-
скими органами власти и, как сообщалось в документах, «тайными аген-
тами Германии». В начале июля 1941 г. на территории колхоза «Красный
Восток» Ладожского района Краснодарского края были обнаружены ли-
стовки, рассказывавшие, что на фронт народ гонят, как на бойню, хотя уже
убиты десятки тысяч красноармейцев, уничтожено три тысячи советских
самолетов12.
На захваченной противником территории слухи нередко распро-
странялись по инициативе оккупационной администрации. Сведения о
новых «блестящих» победах вермахта, захвате Москвы, Ленинграда, Ста-
линграда, Баку, Тбилиси и других советских городов, бегстве Сталина из
Москвы, падении советского правительства публиковались в оккупацион-
ной прессе. В частности, сообщалось, что новое руководство страны воз-
главил В. М. Молотов, решивший заключить мир с Германией. При этом
наряду с прямой дезинформацией публиковались материалы о массовых
репрессиях 1930-х гг., коллективизации и раскулачивании, что придава-
ло ей правдоподобный характер. В результате слухи стали одним из глав-
ных средств ведения информационной войны, успех в которой был дале-
ко не всегда на стороне советского руководства. Необходимо отметить,
что даже целенаправленно «запускавшаяся» дезинформация становилась
слухом, только если получала массовое стихийное распространение.
Ряд исследователей в зависимости от вызываемых эмоций выделяет
слух-желание, слух-пугало и агрессивный слух. Слух-желание отражал
надежды людей, но их нереализованность в дальнейшем порождала чув-
ство разочарования. Например, часть советских граждан, в основном мо-
лодых, первоначально верила в быстрое завершение войны, во многом
вследствие пропагандировавшейся «быстрой победы над врагом на его
территории» в предвоенное время.
Вновь слухи о победе стали широко распространяться на завершаю-
щем этапе войны. Людям так хотелось дожить до этого момента, что они
называли конкретные сроки завершения войны, придавая данным сведе-
ниям иносказательный характер. Поэтому по форме зачастую эти слухи
выглядели, как традиционные «сказки-страшилки». 31 июля 1944 г.
ПО Шепотом о главном: мир слухов...
О. А. Болтянская пересказывает в своем дневнике слух, переданный со-
седкой: «Одна актриса увидела во сне, как спросила у какого-то гражда-
нина: “Когда кончится война? — Через 3 месяца после твоей смерти”.
Когда она рассказала этот сон на работе, все засмеялись и сказали, что она
так молода, что слишком долго придется ждать. Через несколько дней
актриса попала под авто и умерла». Автор дневника сделала напрашивав-
шийся вывод: «Значит, через 3 месяца кончится война»13.
Не меньшую значимость в военное время получил слух о роспуске
колхозов. Он оказался чрезвычайно устойчивым и периодически возни-
кал на той или иной территории практически на протяжении всего воен-
ного периода, вплоть до самой победы и после нее. Например, в 1943 г. в
Еловском районе Молотовской (Пермской) области появились слухи о
том, что председателей сельсоветов вызывали в областной центр на сове-
щание, чтобы разъяснить, как делить землю после роспуска колхозов14.
Масштаб и география распространения толков о роспуске колхозов поз-
воляют отнести их к числу наиболее массовых слухов военного времени.
Причина этого кроется в том, что они отражали подлинные чаяния мно-
гомиллионной массы крестьян, искренне надеявшихся на изменение со-
ветской политики в данном вопросе.
Слух-пугало вызывал тревогу, неуверенность и страх. Главную угро-
зу представлял противник, которому стали приписывать самые невероят-
ные действия: «Боря рассказал мне ужасную вещь. У его товарища недав-
но родился мальчик. Через 2 недели он заболел острым воспалительным
процессом в кишечнике. Его привезли в больницу. Там такие же и только
мальчики. Провели расследование, и оказалось, что это вредительство по
указанию немцев: всем мальчикам, родившимся в роддоме, впрыскивали
какую-то инфекцию, чтобы уменьшить мужское население к моменту бу-
дущей войны. Эти немцы какое-то исчадие зла...»15 Немало опасений
было связано и с соответствующими действиями советского руководства.
В первый год войны распространялись слухи о том, что «у колхозников
будет взят весь хлеб». В результате, как отмечалось в справке заместителя
уполномоченного Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) по
Краснодарскому краю, наблюдалось «проявление нездоровых тенденций
попридержать хлеб»16.
Агрессивный слух порождал неприязнь к конкретным лицам или
социальным группам. В начале войны отдельные граждане, прежде всего
в западных районах страны, недавно вошедших в состав СССР и раньше
других оккупированных противником, скептически воспринимали сведе-
ния о его жестокости17. Однако, чем дальше наступали войска вермахта,
чем больше потерь несла Красная армия, тем убедительнее звучали рас-
сказы о репрессиях оккупантов, инициируя новые слухи. Впрочем, один и
тот же слух был способен вызывать различные эмоции, что позволяет счи-
тать данную классификацию, как, впрочем, и другие, достаточно условной.
В рамках рассматриваемой проблемы наиболее целесообразным
представляется разделение слухов на основе содержащихся в них ожида-
Е. Кринко, М. Потемкина
111
ний на пессимистические и оптимистические. Наиболее часто в военные
годы фиксировались пессимистические слухи о больших потерях на фрон-
те и дальнейшем ухудшении материального положения. Подобные на-
строения порождала сама тяжелая обстановка военного времени. Житель
блокадного Ленинграда Д. И. Каргин вспоминал, как «досужие люди из
самых верных источников распространяли одну сочиненную легенду за
другой. Будто бы Ворошилов ранен и настаивает на сдаче Ленинграда
немцам, что будТо бы Буденный в плену. И эти сплетни разукрашивались
другими фантазиями, несмотря на очевидную их нелепость и противоре-
чие официальным сведениям, печатаемым в газетах»18.
На фронте пессимизм усиливался в моменты отступления, перед ли-
цом крупных потерь, недостатков в снабжении войск. Документы особых
отделов НКВД свидетельствуют о том, что среди лиц, демонстрировав-
ших подобные настроения, были не только рядовые красноармейцы, но
и командиры. Так, командир 214-го артиллерийского полка 38-й стрел-
ковой дивизии подполковник Гурылев в разгар немецкого наступления
летом 1942 г. заявил: «Скоро будет заключен мир с Германией, ибо борь-
ба с ней бессмысленна, да нам и воевать нечем»19.
Впрочем, человеку свойственно испытывать надежды на лучшее в
самых, казалось бы, нелегких ситуациях. Все годы войны распространя-
лись не только тревожные, но и успокаивающие, оптимистические слухи.
В дневнике М. М. Пришвина 1 февраля 1942 г. появилась следующая за-
пись: «Из семьи заведующего почтой Захарова под секретом сообщили,
что в Германии революция... Мы, конечно^не верим (как был слух о де-
санте в Гамбург), но независимо от веры — оченьцтриятно, и на все лады
обсуждаем приятные выводы из такого факта»20. СогХаецо воспоминани-
ям очевидцев большинство слухов в блокадном Ленинграде Так^ке «были
по содержанию бодрыми. Однако они редко оправдывались. Особенно
много возлагалось надежд на легендарного генерала Кулика, шедшего
будто бы на освобождение Ленинграда. Во всяком случае, эти слухи под-
держивали надежду и бодрое настроение. Много говорилось о том, что
уже освобождены железные дороги как на восток, так и к Москве, и мно-
гое другое»21.
Показательно, что наиболее оптимистично звучали слухи в немец-
ких концлагерях и еврейских гетто. Здесь очевидным казалось, что худ-
шего положения уже не могло быть. По словам В. Гроссмана, в лагере
слухи «всегда были хороши и лживы, опиум лагерного народа»22. Заклю-
ченные верили в новое оружие союзников, раздоры среди нацистских ли-
деров: «То, задыхаясь от радости, сосед сообщает, что наши войска пере-
шли в наступление, и немцы бегут. То вдруг рождается слух, что Совет-
ское правительство и Черчилль предъявили немцам ультиматум, и Гитлер
приказал не убивать евреев. То сообщают, что евреев будут обменивать
на немецких военнопленных»23. Самые невероятные слухи дарили лю-
дям несбыточные надежды, инстинкт жизни заставлял сопротивляться,
не принимать страшную реальность. Возвращая силы, слухи не позволя-
112
Шепотом о главном: мир слухов...
ли опускать руки, но тем страшнее становилось последующее разочаро-
вание.
Громадное разнообразие слухов, циркулировавших в советском об-
ществе в 1941—1945 гг., позволяет предложить и другие способы класси-
фикации. В частности, критерием для систематизации может выступать
уровень их распространения, на основе которого выделяются локальные,
региональные, национальные и международные слухи. Локальные рас-
пространялись внутри одной социальной группы, конкретного населен-
ного пункта или их совокупности, особенно быстро — в условиях замкну-
того пространства — в воинских казармах и оборонительных порядках
войск, тюрьмах и госпиталях, высокогорных аулах.
Региональные слухи имели хождение в одном или нескольких реги-
онах. Осенью 1942 г. в Калмыкии по инициативе противника распростра-
нился слух о том, что командир 110-й Калмыцкой кавалерийской диви-
зии полковник В. А. Хомутников «ушел в банду»24. В любом другом реги-
оне эта информация не вызвала бы широкого интереса и не стала слухом.
На Северном Кавказе фиксировались слухи о том, что Турция вступила в
войну с СССР и заняла четыре города, а Гитлер ставит условием переми-
рия выделение Германии 30 тысяч голов скота25.
Когда слухи охватывали большую часть страны, они приобретали
межрегиональный или общесоюзный характер. К таковым, например, от-
носятся уже рассматривавшиеся слухи о скором роспуске колхозов и ожи-
даемом Окончании войны, фиксировавшиеся в разное время в различных
регионах СССР.
На территории целого ряда стран в годы Второй мировой войны
получили самое широкое распространение слухи, преувеличивавшие
возможности противника, рассказывавшие о применении им какого-то
сверхмощного секретного оружия (отравляющих веществ, смертоносных
лучей и др.), парашютных десантах, переодетых шпионах и диверсантах,
попытках уничтожения мостов и других стратегических объектов. Страх
перед опасным и жестоким врагом побуждал мирных граждан спасаться
бегством, а паника порождала негативное отношение в европейских стра-
нах к немцам, в США — к японцам, проживавшим на их территории. Но
на практике значительная часть слухов о действиях «пятой колонны» не
подтвердилась. Например, многочисленные случаи подачи световых сиг-
налов при проверке нередко оказывались мерцанием свечи, случайным
повторным включением ламп, отражением солнечных лучей и т. п.26
Еще одним критерием выступает субъект и объект слуха — та или
иная социальная среда, порождавшая и воспринимавшая его: партийно-
государственная номенклатура, рабочий класс, крестьянство, интелли-
генция и другие социальные группы. Каждую из них отличала своя сте-
пень информированности, собственные ценности и социальные установ-
ки, вызывавшие особые социальные ожидания.
В народных рассказах, записанных в сельской местности, предсказа-
ния о грядущих потрясениях, пролитой крови, смерти родных и близ-
Е. Кринко, М. Потемкина
113
ких, несобранном урожае вкладывались в уста полумифических персона-
жей — женщины в прозрачном одеянии, белого, как лунь, старика, неиз-
вестно откуда появлявшихся и неизвестно куда исчезавших27. Приведем
пример подобного «слуха-былички»: «Ехал шофер по дороге поздно вече-
ром, вдруг навстречу вышла голая женщина. Просила купить ей платье.
Шофер уехал. Когда ситуация повторилась еще раз, он привез милиционе-
ра. Милиционер выстрелил, но ничего не произошло, а женщина сказала:
“Вот наступит следующий год, все будете ходить голые”». Несмотря на
различия в содержании и сюжете, вывод о связи толков с фольклором
позволяют сделать и другие слухи: «Шла по лесу женщина, вдруг навстре-
чу вышел мужчина и попросил купить ему три носовых платка. Женщина
купила и принесла ему платки. Развязал он первый платок — вокруг по-
явилось множество трупов, развязал второй платок — вокруг полилась
кровь рекой, развязал третий платок — вокруг заколосилось поле пшени-
цы. И мужчина сказал: “В 1940-м году будет хороший урожай, но его бу-
дет некому убирать, потому что всех угонят на войну”»28.
От этих рассказов, восходящих к религиозным истокам народной
культуры, существенно отличались городские слухи, содержавшие сведе-
ния о применении новой военной техники, действиях власти и других
сюжетах. Они также нередко основаны на страхе или непонимании тех
или иных явлений, но это страхи модернизирующегося, а не традицион-
ного общества. Таким образом, форма и содержание слуха прямо зависят
от социальной среды: сказки или легенды распространены среди мало-
грамотного сельского населения, а среди образованной столичной интел-
лигенции циркулировали более реалистичные и разнообразные по тема-
тике слухи.
Различия слухов объясняются разницей в переживаниях военных
событий представителями отдельных социальных и профессиональных
групп. Фронтовиков больше волновало прибытие подкреплений, а жите-
лей тыла — изменение норм карточного довольствия. Впрочем, зоны рас-
пространения слухов не были полностью автономными. Через различные
каналы коммуникации (переписку, периодическую печать, личный кон-
такт) слухи порой гораздо легче, чем сами люди, пересекали все видимые
и невидимые границы. Широкое распространение отдельных слухов сви-
детельствует об общности процессов, протекавших в массовом сознании в
военные годы.
Представленный материал не позволяет полностью распределить
слухи по гендерному признаку. Тем не менее, можно предположить, что
мужчины в большей степени участвовали в распространении слухов, свя-
занных с качествами новой военной техники, расстрелами в среде высшего
руководства, развитием событий в ходе конкретных военных операций.
Специфически «женскими» являлись слухи, связанные с дальнейшим ухуд-
шением бытовых условий, порядка снабжения населения в тылу и т. д.
В целом женская аудитория была более благоприятной средой для цир-
куляции слухов (женские дневники и воспоминания военных лет в значи-
114
Шепотом о главном: мир слухов...
тельно большей степени «пестрят» рассказами о различных слухах). В то
же время война как фактор, кардинально менявший условия жизни и по-
ведение огромных масс населения, порождала слухи, приобретавшие об-
щий для всех характер.
По содержанию можно выделять слухи, связанные с определенны-
ми событиями военного времени (например ходом сражений), действия-
ми советского руководства, его союзников и противников (мобилизацией,
открытием второго фронта), отдельными предметами и их свойствами
(характеристиками новых танков, самолетов), наконец, судьбой того или
иного участника войны. Так, после поражения вермахта под Москвой
стали распространяться слухи о способностях Г. К. Жукова одерживать
успех. Одновременно предметом слухов становились и действия других
популярных полководцев. Степень известности того или иного человека,
а также соответствующая ситуация во многом определяли то, насколько
широко его судьба отражалась в слухах. В то же время содержание мно-
гих слухов одновременно включало и действия, и события, и информа-
цию об отдельных личностях, что не позволяет отнести их к одной опре-
деленной группе.
Доминирующей тематикой в 1941—1945 гг. являлись военные, война
и порожденные ею обстоятельства. Наряду с этим в период Великой Оте-
чественной войны продолжали распространяться и обычные слухи на раз-
личные бытовые темы, присущие мирному времени. Например, Р. М. Нап-
пельбаум вспоминала: «Прошел слух, что в Тавриз приезжают москов-
ские артисты». «Внезапно Фербера отстранили от должности и отозвали
в Советский Союз. До нас дошел слух, что он растратил государственные
средства»29.
«Словно мухи, тут и там,,,»:
зоны и механизмы распространения слухов в 1941—1945 гг,
«Закрытый» характер советского общества и жесткий контроль госу-
дарства над средствами массовой информации превращали слухи в годы
войны в одну из основных форм неформальной коммуникации. С момен-
та нападения Германии на СССР количество слухов существенно возрос-
ло, став своеобразным ответом общества на экстремальную ситуацию.
Особенно интенсивно они распространялись в прифронтовых районах:
враг приближался к ним, несмотря на сводки Совинформбюро, сообщав-
шие о его больших потерях.
Не случайно в Москве наибольшее количество пессимистических
слухов было зафиксировано в самый опасный момент для столицы —
в середине октября 1941 г. Н. К. Вержбицкий 17 октября записал в днев-
нике: «Стенная литература, кроме газет, никакая не появляется. Вместо
нее кругом кипит возмущение, громко говорят, кричат о предательстве,
о том, что “капитаны первыми бежали с кораблей” да еще прихватили
Е. Кринко, М. Потемкина 115
( собой ценности». Далее он отмечал: «Слышны разговоры, за которые
3 дня назад привлекли бы к трибуналу... Истерика наверху передалась
массе». Именно в таких условиях «начинают вспоминать и перечислять
все обиды, притеснения, несправедливости, зажим, бюрократическое из-
девательство чиновников, зазнайство и самоуверенность партийцев, дра-
коновские указы, лишения, систематический обман масс, газетную брехню
подхалимов и славословия... Страшно слушать. Говорят кровью сердца»30.
В директивном письме Краснодарского крайкома партии от 16 июля
1942 г., незадолго до оккупации Кубани, сообщалось: «В городах и рай-
онах края имеют место факты распространения провокационных и лож-
ных слухов»31. Страх перед возвращением противника сохранялся и на
недавно освобожденной территории. В мае 1943 г. строительство новых
оборонительных рубежей вызвало слухи о том, что «немец скоро снова
придет», что уже захвачены Краснодар и Кропоткин. Но постепенное
восстановление прежней жизни позволяло не допустить перерастания
слухов в панику32.
Жители недавно освобожденной территории не знали, что происхо-
дило в стране, пока они находились по другую сторону фронта, и это,
безусловно, вызывало у них тревогу. О том, что в реальности волновало
колхозников освобожденных районов Смоленской области, свидетель-
ствуют вопросы, которые они задавали в мае — июне 1944 г. приехавшим
в села лекторам-пропагандистам: «Говорят, что Германия просила Рос-
сию о перемирии, не придется ли воевать с Америкой за то, что мы у нее
в долгах? А куда калек после войны будут отправлять? Бывает ли това-
рищ Сталин на фронте? Правда ли, что вместе с нашей армией на наших
фронтах воюют чешская и польская армии? Куда наших девок мобилизу-
ют, говорят, на Украину, не на войну ли? Куда нас погонят, говорят, что
на фронт (вопрос задан мобилизованным)? Не будут ли нас эвакуировать,
будут ли колхозы после войны?» Иногда, не зная «правильной идеологи-
ческой установки», колхозники прямо отрицали официальные сообще-
ния: «Мы не верим слухам, что Красная армия пошла по Румынии и ведет
бои на ее территории»33. В содержании этих вопросов видна попытка со-
отнести циркулировавшие в общественном сознании слухи-прогнозы с
реальной перспективой.
В тыловых регионах в начальном периоде войны информацию о
ходе событий на фронтах, противоречившую официальным сообщениям,
нередко сообщали эвакуированные граждане. Многие из них видели сво-
ими глазами ужасы войны: бомбежки и массовую гибель людей, отступле-
ние Красной армии, взрывы и пожары; некоторые пережили оккупацию.
Гак, эвакуированный Бушук рассказывал: «В Смоленске было много вре-
дительства, вот налетят немцы, бомбят наш город, а наших самолетов
нет, и появляются они только тогда, когда немцы уже улетают». Эвакуи-
рованная Бочкарева утверждала: «В газетах пишут неправду, все пишут,
что Красная армия борется хорошо, а города отдают немцам». Шедшие
вразрез с официальной информацией рассказы эвакуированных власть
116
Шепотом о главном: мир слухов...
расценивала как «антисоветские слухи». Первый секретарь Удмуртского
обкома ВКП(б) А. П. Чекинов 27 марта 1942 г. направил на места письмо
с требованием развернуть массовую разъяснительную работу о героизме
воинов Красной армии, рабочих и интеллигенции на Ленинградском
фронте. Поводом для такого решения послужила поступившая в обком
информация о том, что прибывавшие в эвакуацию ленинградцы якобы
«распространяли различного рода небылицы, граничившие с антисовет-
ской агитацией, о положении трудящихся Ленинграда»34.
Тревожные слухи о том, что враг близко, возникали и на последнем
этапе войны, причем в областях, находящихся далеко от линии фронта. На-
пример, О. А. Болтянская записала в своем дневнике 26 мая 1944 г.: «Мос-
ква полна тревожными слухами, что немцы сконцентрировали 3 тыс. са-
молетов дальнего действия для налета на Москву, что за Смоленском
скапливаются крупные силы для наступления на нас». Впрочем, тут же
автор дневника успокоила себя словами сына о том, что все эти слухи —
не более чем обывательские сплетни, «наша авиация сильнее немецкой и
не допустит до Москвы»35.
Слухи активно циркулировали в конце войны и на территориях,
присоединенных к СССР в 1939—1940 гг.: в Эстонии, Латвии, Литве, За-
падной Украине, что объяснялось враждебным отношением значительной
части их населения к советскому строю, страхом перед неизвестностью,
целенаправленной пропагандой со стороны местных националистов. Так,
осенью 1944 г. среди эстонского населения появились слухи о том, что
«в районе мыса Ахья русские вырезали эстонское население» и что «в бли-
жайшее время эстонская молодежь будет угнана в Сибирь, где ее уморят
голодом»36.
На фронте возникновению толков способствовали внезапное появ-
ление противника, применение им нового оружия, отсутствие у солдат
веры в свои силы и в командиров, моральное и физическое утомление
войск, большие потери и другие факторы. Значимость происходящих со-
бытий возрастала с усилением внушаемости людей, которые в состоянии
перевозбуждения и неопределенности верили в то, что они отвергли бы
при здравом размышлении. В целом на распространение слухов в годы
войны влияли различные факторы, как исторические, социокультурные,
связанные с определенными традициями взаимоотношений власти и об-
щества, так и ситуативные, социально-психологические, следовавшие из
самой обстановки.
Поражает скорость распространения новостей посредством слухов.
Ленинградка Р. М. Наппельбаум уехала в начале войны в эвакуацию
в Нальчик. 16 октября 1941 г. в ее личном дневнике появилась запись:
«То и дело возникали ложные слухи. Особенно много их было о моем
родном Ленинграде: Ленинград в развалинах, разбиты бомбой Медный
всадник и Исаакий. Но вдруг прошел слух и сразу все примолкли: стало
ясно, что это реальность. Немцы подошли к Москве»37. Реальная опас-
ность ситуации подтвердилась, когда эвакуированные граждане попыта-
Е. Кринко, М. Потемкина 117
лись заказать телефонные переговоры с Москвой, но московские номера
не отвечали.
Главными зонами распространения слухов выступали места массо-
вых скоплений людей: рынки и магазины, общественный транспорт, сто-
ловые и поликлиники, бани и парикмахерские, предприятия и учрежде-
ния — там, где возникали неорганизованные социальные сообщества и
неформальные контакты. Сам факт передачи сведений означал иденти-
фикацию собеседника в качестве «своего», которому можно доверять,
конституируя вербальные сообщества. Не случайно, что красноармеец
972-го стрелкового полка К. П. Бунин, сообщая об антисоветских разго-
ворах однополчан, указывал, что вчерашние колхозники сначала остере-
гались его, поскольку он «был городским человеком»38.
Слухи передавались в разговорах дома и на работе с членами семьи,
близкими, друзьями, знакомыми, соседями, сослуживцами, но особенно
часто они распространялись в очередях. В воспоминаниях очевидцев со-
бытий военных лет сохранились яркие описания очередей как своеобраз-
ного символа эпохи, ставших непременным атрибутом жизни советского
общества военного времени: «Очереди, очереди без конца, без края: крик-
ливые, нервные, драчливые, мучительные»39. Очереди уравнивали пред-
ставителей различных слоев, стирая между ними социальные границы:
рядом могли оказаться университетский профессор и рабочий с началь-
ным образованием, инженер и домохозяйка. При этом различный уровень
образования и владения информацией создавал благоприятные условия
для коммуникации, не всегда возможной в другой жизненной ситуации.
Вынужденное и утомительное стояние в очередях в магазинах и уч-
реждениях скрашивал разговор, в ходе которого человек нередко терял
осторожность, расслаблялся и позволял себе достаточно резкие высказы-
вания, недопустимые в другой беседе. Проявлялся эффект коммуника-
тивной близости незнакомых людей: человеку было легче вести откро-
венный разговор с неизвестными собеседниками, а не с теми, кого он хо-
рошо знал и чье мнение имело для него существенное значение.
Подобный разговор мог возникнуть и во время обеденного переры-
ва, случайной встречи на улице или на кухне в коммунальной квартире.
Более высокая степень осведомленности позволяла приобретать допол-
нительную значимость в собственных представлениях и в глазах окружа-
ющих, передача новых сведений в условиях информационного «голода»
выполняла функцию повышения престижа. Н. К. Вержбицкий в своем
дневнике записал красноречивый диалог в одной из московских очере-
дей, показывающий, как рождается и развивается слух:
— Почему нет хлеба?
— Еще не привезли.
— Почему не везут?
— Нет транспорта.
— А где транспорт?
— На нем коммунисты удрали40.
118
Шепотом о главном: мир слухов...
Приведенный текст свидетельствует о том, что обыватель оказывал-
ся далек от трактовок событий, которые ему предлагала власть. Поэтому
очереди представляли собой достаточно благодатное место и для фикса-
ции правоохранительными органами «антисоветских и пораженческих»
взглядов граждан. Отношения власти и общества складывались далеко
не просто даже в условиях стремления первой к полному и всеобъемлю-
щему контролю над всеми сферами жизни.
От слов к действию: последствия распространения слухов
Достигая определенной степени интенсивности, слухи могут пере-
расти в массовые действия: неконтролируемую скупку товаров, паниче-
ское бегство, погромы, избиения начальства, массовые беспорядки, непо-
виновение власти. Краснодарский крайком партии докладывал в конце
июля в ЦК ВКП(б) о том, что в колхозе «Красное знамя» Ейского района
«отдельные враждебные элементы, чтобы сорвать нормальную работу в
поле колхозников, распространили слух, что немцы прорвали фронт и
подходят к Ейску». Услышав это и несмотря на то, что линия фронта в
реальности проходила на расстоянии нескольких сотен километров, «мно-
гие колхозники, особенно женщины, захватили своих детей и разбежа-
лись по домам. Таким образом, работа в поле была частично сорвана»41.
В начале войны, когда фронт стремительно приближался к Ярослав-
лю, по словам первого секретаря Ярославского обкома ВКП(б) Н. С. Па-
толичева, «на местном уровне было решено население не эвакуировать.
Но по городу поползли слухи: “Начальству что, они, наверное, своих уже
отправили в тыл”. Чтобы успокоить людей, в горкомы и райкомы даем
указание: членам семей партийных и советских работников чаще бывать
в общественных местах»42. Действия местного руководства в данном слу-
чае позволили предотвратить массовую панику, но чаще ситуация скла-
дывалась по-другому.
В прифронтовом городе Иваново в октябре 1941 г. местные власти в
обстановке строгой секретности приняли решение о демонтаже оборудо-
вания предприятий и подготовке его к эвакуации. Эта информация «про-
сочилась в народ». Катализатором нарастания агрессивных настроений
стало бегство из города части партийных и хозяйственных руководителей.
Рабочие боялись остаться без средств к существованию, если оборудова-
ние вывезут, а предприятия взорвут, в их среде раздавались высказыва-
ния: «Все главные сбежали из города, а мы остаемся одни»; «Наркомат
текстильной промышленности, НКВД, обком вывезли свои семьи, а наши
остались»43.
На самом деле работники наркомата текстильной промышленности
эвакуировались вместе с семьями, а семьи руководителей комбината и ра-
ботников НКВД никуда не выезжали. Однако в данном случае классиче-
ски соединились все элементы, способствовавшие развитию интереса к
Е. Кринко, М. Потемкина 119
слухам и переходу от них к практическим действиям: значимость темы,
ощущение нехватки информации, высокий уровень тревожности людей,
вера в истинность слухов44. Усиление напряженности привело к стихий-
ным протестным действиям. На Меланжевом комбинате, на фабриках
им. Дзержинского, им. Балашова и других предприятиях 19—20 октяб-
ря 1941 г. рабочие разбивали упаковки с оборудованием, бросали работу,
избивали начальство45. В итоге на всех предприятиях были проведены
собрания рабочих, эвакуация остановлена, зачинщики беспорядков аре-
стованы. Понесли наказание и местные руководители, допустившие мас-
совые беспорядки в городе.
Блокада Ленинграда принесла огромные человеческие жертвы.
11 июля 1941 г. было принято решение ГКО об эвакуации из Ленинграда,
начался массовый вывоз промышленных предприятий и населения. Но к
началу блокады в городе еще оставались 2 миллиона 554 тысячи граждан-
ских лиц, в том числе 400 тысяч детей46. Многие исследователи признают,
что при эвакуации из Ленинграда было допущено промедление. К тому
же предложения эвакуироваться вызывали негативную реакцию со сто-
роны ленинградцев вследствие неправильно организованного вывоза де-
тей47. Вот как об этом вспоминает жительница Ленинграда О. М. Фрей-
денберг: «Началось бегство из города. Тогда-то, в условиях нараставшей
опасности и тревоги, наши головотяпы из Ленсовета “организовали”
эвакуацию детей. Десятки тысяч детей, эшелон за эшелоном, отправля-
лись со школами, с жактами (объединениями домов), с детскими домами
и учреждениями... Расквартирование не было подготовлено. Детей по-
селяли в грязных крестьянских избах, в деревнях тех местностей, кото-
рыми немец шел на Ленинград; уже в пути начались массовые детские
заболевания»48.
Эшелоны попали под бомбежки противника, часть детей погибла,
оставшихся в живых ребят вскоре начали возвращать обратно в город.
К 10 августа 1941 г. было эвакуировано 175,4 тысячи детей и сопровож-
давших их взрослых. Официальной информации о происшедшем не
было, но слухи стремительно расползались по городу, заостряясь и пере-
ходя в протестные действия. Ленинградка А. А. Майорова заявила: «Эва-
куацию придумали евреи. Сами они испугались и давно сбежали, а мы
не боимся и никуда не поедем. Нас научила эвакуация на Валдай — мно-
гие матери потеряли своих детей. Нас повезут на расстрел к фашистам»49.
Работницы прекращали работу, уходили из цехов, штурмовали заводо-
управления, требуя оформить им отпуска для поездки за детьми. Напря-
жение нарастало50. Руководство города направило по домам агитаторов
для разъяснения обстановки. Вот слова Г. А. Комардиной (Донской): «По
квартирам ходили женщины и агитировали наших матерей эвакуиро-
ваться. Но мама сказала, что она родилась в Ленинграде и умрет здесь,
а детей не отдаст никуда, пока жива»51. Бурное сопротивление вызвали у
людей слухи о принудительной эвакуации. Перелом в настроениях на-
ступил только после того, как кольцо блокады замкнулось.
120
Шепотом о главном: мир слухов...
Борьба со слухами: преступление и наказание
Советское государство стремилось строго пресекать распростране-
ние «провокационных и ложных слухов». Уже утром 22 июня 1941 г. был
принят специальный «План агентурно-оперативных мероприятий УН КГБ
и УНКВД г. Москвы и Московской области по обеспечению госбезопас-
ности г. Москвы и области в связи с нападением гитлеровской Германии
на СССР». Наряду с другими оперативными мероприятиями в нем пре-
дусматривались меры по выявлению «лиц, проявляющих пораженческие
и повстанческие настроения»52. В Директиве ЦК ВКП(б) и СНК СССР
партийным и советским организациям прифронтовых областей от 29 ию-
ня 1941 г. содержалось требование вести беспощадную борьбу с дезорга-
низаторами тыла, дезертирами, паникерами и распространителями слу-
хов53. Это требование повторил И. В. Сталин в своем выступлении 3 июля
1941 г. и подчеркнул, что «враг коварен, хитер, опытен в обмане и рас-
пространении ложных слухов»54.
Особое внимание уделялось пресечению «пораженческих» слухов на
фронте. Директива начальника Главного управления политической про-
паганды Красной армии (ГУПП КА) от 24 июня 1941 г. призывала армей-
ские политические органы принять меры для повышения бдительности,
стойкости, организованности и дисциплины войск, решительной борьбы
с провокационными слухами, ротозейством, с трусами и паникерами55.
Конкретизировала меры борьбы против «паникеров, трусов, шкурников,
дезертиров и пораженцев» директива ГУПП КА от 15 июля 1941 г., тре-
бовавшая «немедленно изгонять» их из партии и комсомола и предавать
суду военного трибунала56.
6 июля 1941 г. Президиум Верховного Совета СССР принял специ-
альный Указ «Об ответственности за распространение в военное время
ложных слухов, возбуждающих тревогу среди населения». По приговору
военного трибунала виновные в их распространении карались тюремным
заключением на срок от двух до пяти лет, если это действие не влекло за
собой по закону более тяжкого наказания57. Таким образом, распростра-
нение слухов почти с самого начала войны стало рассматриваться как го-
сударственное преступление, власть опасалась возникновения паники,
которая могла иметь самые непредсказуемые и нежелательные послед-
ствия.
Следует отметить, что в передаче слухов участвовали не только ме-
нее «сознательные» беспартийные граждане, но и коммунисты, подвер-
гавшиеся за это партийным взысканиям, вплоть до исключения из рядов
ВКП(б). Например, в Дагестане только за два месяца, с 1 июля по 1 сентяб-
ря 1941 г., из партии за распространение «провокационных слухов» и анти-
советскую агитацию были исключены 18 человек, что составило 3,2% всех
лиц, исключенных из ВКП(б) в республике заданный период58. Замести-
тель прокурора Краснодарского края И. И. Плющий также связывал рас-
пространение слухов, прежде всего, с тем, что «не все коммунисты и ком-
Е. Кринко, М. Потемкина
121
сомольцы придают значение этим “бабьим сплетням”, не разоблачают вра-
жеских болтунов перед всем населением, не сообщают об этом органам
НКВД»59.
Применение указа от 6 июля 1941 г. началось незамедлительно. Уже
во второй половине июля 1941 г. военный трибунал в Краснодарском
крае за распространение ложных слухов приговорил к лишению свободы
18 человек (одного — на семь, тринадцать — на пять лет, остальных —
на два и один год лишения свободы). За тот же период за контрреволю-
ционную агитацию по ст. 58—10, ч. II Уголовного кодекса РСФСР было
осуждено 49 человек, из них 14 приговорено к расстрелу, 17 — к десяти
годам лишения свободы. Эти две категории дел в крае стали преоблада-
ющими в судебной практике преступлений, связанных с военным поло-
жением60. Всего за распространение слухов за месяц, с 22 июля по 22 ав-
густа 1941 г., краевая прокуратура передала 34 дела на 34 человека в
военный трибунал61. Позже количество осужденных по указу стало сокра-
щаться, в первой половине октября 1941 г. в Краснодарском крае были
осуждены 74 человека за контрреволюционную агитацию и 8 человек за
распространение ложных слухов62.
В Москве за распространение слухов с 27 октября по 1 декабря
1941 г. к ответственности привлекли 15 человек, или 0,4% всех обвиняе-
мых. Осудили 14 человек, 7 обвиняемых приговорили к лишению свобо-
ды на срок от трех до пяти лет, 7 — от года до двух лет. В докладе воен-
ного трибунала Московского военного округа в Московский горком
ВКП(б) отмечалось, что при расследовании данных дел был допущен ряд
грубых ошибок, некоторые дела «следовало рассматривать по ст. 58—10,
ч. II Уголовного кодекса. Сессии Военного трибунала, работающие в
районах, не всегда различают распространение ложных слухов от явной
контрреволюционной агитации». Поэтому рассмотрение всех дел пред-
лагалось сосредоточить непосредственно в сессиях при руководстве воен-
ного трибунала г. Москвы63.
Судебная практика военного времени содержит различные приме-
ры как осуждения граждан по откровенно сфальсифицированным делам,
так и реализации вполне законных в рамках существовавших систем пра-
вопонимания и правоприменения «мер социальной защиты». Трудности
в применении указа от 6 июля 1941 г. были связаны с необходимостью
доказать «ложность» того или иного слуха, а также его распространение,
то есть передачу другим лицам. Поскольку «ложными» считались любые
сведения, не соответствовавшие официальной информации, это создава-
ло почву для необоснованных репрессий. В то же время отдельные граж-
дане, обвинявшиесяАю указу от 6 июля, были освобождены за недоста-
точностью улик. 8 ноября 1941 г. в Кировской области было прекращено
дело А. С. Тутырина, так как «ложные слухи», распространение которых
вменялось ему в вину, «частично не являлись, по существу, ложными»,
а в части, где они были признаны таковыми, материал расследования не
содержал необходимых доказательств для предания его суду64.
122
Шепотом о главном: мир слухов...
В целом осужденные по указу от 6 июля составляли в сравнительном
отношении незначительную долю от общего количества советских граж-
дан, привлеченных к судебной ответственности в военные годы. По не-
полным данным, представленным 19 декабря 1941 г. заместителем на-
чальника следственного отдела Прокуратуры СССР М. Альтшулером ис-
полняющему обязанности прокурора СССР Г. Н. Сафронову, на 1 ноября
1941 г. в стране по данному указу были привлечены 1423 человека, в том
числе в тыловых местностях, где не было объявлено военное положение,
513 человек. На срок до трех лет осуждено 266 человек, до пяти лет —
220. Характер распространяемых слухов определялся как «самый разно-
образный», по содержанию преобладали слухи «о положении на фронте,
экономическом положении в стране, отношении немцев к пленным крас-
ноармейцам и мирному населению»65.
Наиболее «злостные» и опасные слухи квалифицировались как контр-
революционная пропаганда, а распространявшие их лица привлекались
к ответственности по ст. 58—10 Уголовного кодекса СССР, предполагав-
шей более строгое наказание, вплоть до смертной казни. Так, 16 июля
1941 г. трибунал войск НКВД в Краснодарском крае приговорил к рас-
стрелу гражданина Д. за то, что 22 июня, будучи в состоянии алкогольно-
го опьянения, он заявил: «Хлеб дают только коммунистам, нет справедли-
вости. Надо сдаваться Гитлеру без боя. Все равно разницы нет — будет у
власти Сталин или Гитлер. Рыков и Пятаков были партийцы, а остальные
ничего не стоят»66. Поэтому главной функцией указа от 6 июля 1941 г.
являлось не наказание лиц, уже распространявших слухи, поскольку су-
ществовавшее советское законодательство предоставляло для этого доста-
точно возможностей, а предупреждение их дальнейшего возникновения.
Наряду с репрессивными мерами существенную роль в борьбе со
слухами должна была сыграть и пропаганда «революционной бдитель-
ности» как «драгоценного качества советского человека»67. Специальные
брошюры и другие пропагандистские материалы разъясняли, что распро-
странение ложных слухов — своего рода «моральная диверсия», в которой
прежде всего заинтересован враг. Источником вздорных и панических
слухов назывались шпионы и лазутчики противника: «Вражеский агент
пускает лживый слушок. Любитель сенсации, обыватель, паникер под-
хватывает его и начинает распространять среди населения. Слух растет,
ширится. А фашистским агентам только этого и надо!». Власти призывали
советских граждан «беспощадно разоблачать и выводить на чистую воду
всех и всяческих шептунов и паникеров»68.
Призыв лег на «благодатную» почву: граждане добросовестно со-
общали в партийные и правоохранительные органы о многих подозри-
тельных случаях. Например, 12 октября 1941 г. в Горьковский обком
ВКП(б) поступило заявление от начальника местной теплоцентрали Фе-
сенко, сообщившего, что мастер П. И. Чайкин «среди рабочих распро-
страняет провокационные слухи, пускаемые фашистами». В ходе рассле-
дования выяснилось, что Чайкин действительно имел радиоприемник и,
Е. Кринко, М. Потемкина 123
видимо, принимая на нем иностранные передачи, делился их содержа-
нием с коллегами69.
Подводя краткие итоги
Рассматривая слухи в качестве своеобразного зеркала развития об-
щества, можно согласиться с тем, что вся «наша история — это во многом
история слухов»70. Слухи военных лет охватывали весь мир «обычного»
человека, затрагивая наиболее значимые для него вопросы. Они фикси-
ровали отношение советского населения к первым успехам вермахта и
впечатление от новых средств, применявшихся в войне, страх перед же-
стоким противником и реальные тяготы жизни. Тематика слухов в годы
войны отражала, прежде всего, положение на фронте и экономическую
ситуацию в стране, отношение немцев к мирному населению и пленным,
прогнозы скорой победы.
Наиболее интенсивно слухи распространялись в прифронтовой
зоне, особенно в начале войны, а также на территориях, освобожденных
от оккупации. Именно в начальный период войны, в условиях стреми-
тельно приближающейся линии фронта слухи превращали людей в тол-
пу и провоцировали на спонтанные массовые действия. Поскольку война
сопровождалась усилением контроля государства над информационной
сферой, слухи стали «теневым рынком» информации. В то же время слухи
поддерживали в людях веру в победу и лучшее будущее по окончании
войны. Информация, полученная посредством слухов, давала возмож-
ность выстроить соответствующую событиям стратегию поведения.
Власть с самого начала вела решительную борьбу против слухов.
При этом под запрет попадали не только пессимистические, но и опти-
мистические слухи. Расширительно трактовалось само понятие «слухи»,
к которому зачастую добавлялись эпитеты «антисоветские» и «контррево-
люционные». В результате любые отрицательные эмоции, проявленные
в разговорах на политические темы, или высказывания, идущие вразрез
( официальной позицией, расценивались как «антисоветские ложные слу-
хи». Это объясняется стремлением представителей власти сохранить пол-
ный контроль над информационной сферой.
В целом, слухи в годы войны превратились в альтернативный офи-
циальной пропаганде информационный канал, а их распространение стало
одной из форм массового поведения, неподконтрольной власти. Эти раз-
говоры «шепотом» о самых насущных проблемах на самом деле «кричали»
о неудовлетворенности советского общества проводимой политикой, не-
доверии к государству и источникам официальной информации. Поэтому
слухи военных лет представляют собой своеобразную неофициальную,
народную версию истории войны. Она, разумеется, полна искажений, но
гем и интереснее, ибо позволяет узнать, как воспринимали события сами
их участники, что они при этом думали и чувствовали.
124
Шепотом о главном: мир слухов...
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См.: Голубев А. В. Антигитлеровская коалиция глазами советского общества (1941—
1945 гг.) // Военно-историческая антропология : ежегодник, 2002. Предмет, задачи,
перспективы развития. М., 2002. С. 334—345; Кринко Е. Ф. Слухи Второй мировой
войны // Диалоги с прошлым : ист. журн. Майкоп, 2002. № 2. С. 58—63; Мельтю-
хов М. И. Материалы особых отделов НКВД о настроениях военнослужащих РККА
в 1939—1941 гг. // Военно-историческая антропология : ежегодник, 2002. Предмет,
задачи, перспективы развития. М., 2002. С. 306—318; Голубев А. В. Советское общество
и «образ союзника» в годы Второй мировой войны // Социальная история : ежегод-
ник. 2001—2002. М., 2004. С. 126—146; Голубев А. В. Союзники в пропаганде и массо-
вом сознании советского общества в годы войны // Россия в XX веке. Война 1941—
1945 гг.: современные подходы. М., 2005. С. 151—172; Голубев А. В. «Враги второй
очереди»: советское общество и образ союзников в годы Великой Отечественной вой-
ны // Проблемы российской истории. Вып. 5. Магнитогорск, 2005. С. 320—359; Крин-
ко Е. Ф. Слухи военных лет (1941—1945 гг.) как исторический источник // Человек в
экстремальных условиях военного времени: историко-психологические исследова-
ния : материалы XVIII Междунар. науч, конф., Санкт-Петербург, 12—13 дек. 2005 г.
В 2 ч. СПб., 2005. Ч. 1. С. 273—277; Кринко Е. Ф. История Второй мировой войны
в слухах // Вести. Сочин. гос. ун-та туризма и курортного дела. Сочи, 2008. Вып. 1—2
(3—4). Март — июнь. С. 194—203; Сомов В. А. Потому что была война... Внеэкономи-
ческие факторы трудовой мотивации в годы Великой Отечественной войны (1941—
1945 гг.). Н. Новгород, 2008. С. 126—133 и др.
2 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 413, л. 171.
3 Костъгрченко Г. В. Советская цензура в 1941—1952 годах // Вопр. истории. 1996.
№ 11—12. С. 88.
4 Фрейденберг О. М. Осада человека // Минувшее : ист. альм. Вып. 3. М., 1991. С. 10.
5 Рожнева Ж. А. К вопросу об особенностях информационных процессов в советском
обществе // Открытый междисциплинарный электронный журнал «Гуманитарная
информатика». Вып. 1. Режим доступа: httpV/huminf.tsu.ru/e-jurnal/magazine/l/rojneva.
htm
6 Москва военная. 1941—1945. Мемуары и архивные документы. М., 1995. С. 49.
7 Мелътюхов М. И. Материалы особых отделов НКВД... С. 316.
8 Документальный сериал «Эвакуация». Фильм первый «Дети теплушки». Фонд «Арт-
проект», 2006.
9 Караяни А. И. Слухи как средство информационно-психологического взаимодей-
ствия И Психолог, журн. 2003. Т. 24. № 6.
10 Кубань в годы Великой Отечественной войны. 1941—1945: Рассекреченные доку-
менты. Хроника событий. В 3 кн. Кн. 1. Хроника событий 1941—1942 гг. Краснодар,
2000. С. 74.
” Москва военная. 1941—1945. С. 479.
12 Зайцев В. П., Туков В. В. Участие органов внутренних дел Кубани в битве за Кавказ
в годы Великой Отечественной войны. Краснодар, 2007. С. 18—19.
13 РГАЛИ, ф. 2057, оп. 2, д. 30, л. 257—258.
14 Шевырин С. А. Проявление оппозиционных настроений политике Советской вла-
сти в крестьянской среде // Астафьевские чтения. Вып. 3 (19—21 мая 2005 г.). Совре-
менный мир и крестьянская Россия. Пермь, 2005. Режим доступа: http://www.booksite.
ru/fulltext/3as/tap/hiev/12.htm
Е. Кринко, М. Потемкина 125
15 РГАЛИ, ф. 2057, оп. 2, д. 31, л. 42—43.
16 Кубань в годы Великой Отечественной войны... Кн. 1. Хроника событий 1941—
1942 гг. С. 34.
17 Горинов М. М. Будни осажденной столицы: жизнь и настроения москвичей (1941—
1942 гг.) Ц Отечеств, история. 1996. № 3. С. 12.
18 Каргин Д. И. Великое и трагическое. Ленинград. 1941—1942. СПб., 2000. С. 31.
19 Сталинградская эпопея. Материалы НКВД СССР и военной цензуры из Централь-
ного архива ФСБ РФ. М., 2000. С. 149.
20 Пришвин М. М. Из дневников 1942 года // Человек. 1990. № 2. С. 162.
21 Каргин Д. И. Великое и трагическое... С. 63.
22 Гроссман В. Жизнь и судьба. М., 1988. С. 20.
23 Там же. С. 82.
24 РГАСПИ, ф. 17, оп. 88, д. 126, л. 6.
25 Кубань в годы Великой Отечественной войны... Кн. 1. Хроника событий 1941—
1942 гг. С. 33.
2 ,i Де ИонгЛ. Немецкая пятая колонна во второй мировой войне. М., 1958.
27 Спустя полвека. Народные рассказы о Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.
М., 1994. С. 8—10.
28 РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, д. 44, л. 43, 44; ф. 82, оп. 2, д. 890, л. 57—58.
29 РГАЛИ, ф. 3113, on. 1, д. 24, л. 34, 38.
30 Москва военная. 1941—1945. С. 478.
31 Центр документации новейшей истории Краснодарского края, ф. 1774-а, оп. 2,
д. 288, л. 50.
32 Кубань в годы Великой Отечественной войны. 1941—1945: Рассекреченные доку-
менты. Хроника событий. В 3 кн. Кн. 2. Ч. 1. Хроника событий. 1943 год. Краснодар,
2003. С. 310.
33 РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, д. 235, л. 67, 70, 74, 78.
34 Центр документации новейшей истории Удмуртской Республики, ф. 16, оп. 14,
д. 417, л. 45.
35 РГАЛИ, ф. 2057, оп. 2, д. 30, л. 223.
36 РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, д. 235, л. 80.
37 РГАЛИ, ф. 3113, on. 1, д. 24, л. 175.
38 Мельтюхов М. И. 9 дней боевого пути красноармейца Бунина и его размышления о
порядках в армии (1941 год) И Военно-историческая антропология : ежегодник. 2005—
2006. Актуальные проблемы изучения. М., 2006. С. 144.
39 Москва военная. 1941—1945. С. 478.
40 Там же. С. 479.
41 РГАСПИ, ф. 17, оп. 88, д. 60, л. 14.
42 Патоличев Н. С. Испытание на зрелость. М., 1977. С. 132—133.
43 РГАСПИ, ф. 17, оп. 88, д. 573, л. 127.
44 Дмитриев А. В., Латынов В. В., Хлопьев А. Т. Неформальная политическая коммуни-
кация. М., 1997. С. 96.
45 РГАСПИ, ф. 17, оп. 88, д. 573, л. 127.
46 Ковальчук В. М. Эвакуация населения Ленинграда летом 1941 г. И Отеч. история.
2000. №3. С. 17,22.
47 Соболев Г. Л. Блокада Ленинграда в свете перестройки исторической науки // Вопро-
сы истории и историографии Великой Отечественной войны. Л., 1989. С. 64—72.
48 Фрейденберг О. М. Осада человека... С. 10.
49 Ковальчук В. М. Эвакуация населения Ленинграда... С. 18.
59 Дзенискевич А. Р. Блокада и политика. Оборона Ленинграда в политической конъ-
юнктуре. СПб., 1998. С. 49.
51 Кармазин В.Д. Добро, спасающее мир. Киев, 1989. С. 74.
126 Шепотом о главном: мир слухов...
52 Москва военная. 1941—1945. С. 36—37.
53 КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и Пленумов ЦК. 8-е изд.
М., 1971. Т. 6. С. 221—223.
54 Сталин И. В. О Великой Отечественной войне Советского Союза. 5-е изд. М.» 1950.
С. 26.
55 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 17—6 (1—2). М.» 1996. С. 25.
56 Там же. С. 37.
57 ГКО постановляет... // Воен.-ист. журн. 1992. № 3. С. 17.
58 РГАСПИ, ф. 17, оп. 88, д. 118, л. 53—54 (подсчеты авторов).
59 Кубань в годы Великой Отечественной войны... Кн. 1. Хроника событий 1941—
1942 гг. С. 74.
60 За уклонение от призыва в армию в рассматриваемый период был осужден один
человек, за нарушение светомаскировки — три человека. См.: Кубань в годы Вели-
кой Отечественной войны... Кн. 1. Хроника событий 1941—1942 гг. С. 33—34.
61 РГАСПИ, ф. 17, оп. 88, д. 60, л. 47.
62 Зайцев В. П., Туков В. В. Участие органов внутренних дел... С. 19.
63 Москва военная. 1941—1945. С. 548.
64 Сомов В. А. Потому что была война... С. 132—133.
65 Там же. С. 133.
66 Зайцев В. П., Туков В. В. Участие органов внутренних дел... С. 18.
67 Журавлев М. И. Революционная бдительность — драгоценное качество советского
человека. М., 1944 и др.
68 Кубаткин П. Уничтожим шпионов и диверсантов. М., 1941. С. 12.
69 Сомов В. А. Потому что была война... С. 131.
70 Кабанов В. Советская история в слухах // История. 1997. № 29. С. 1.
Т. Джонстон
ПОДРЫВНЫЕ РАЗГОВОРЫ? СЛУХИ о новой
ВОЙНЕ В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ В 1945—1947 гг.*
В конце мая 1945 г. один колхозник прочитал в газете «Красный
Крым» об эмигрантском польском правительстве в Лондоне. На следую-
щее утро колхоз «Димитровка» забурлил, ибо прочитавший заметку сель-
чанин пришел к выводу, что Британия находится в состоянии войны с
Советским Союзом. Слухи о конфликте распространились по всему кол-
хозу, затем дошли до деревни Кишлав. В нарастающей панике люди, бу-
дучи убежденными, что начался новый кровопролитный конфликт, стали
отказываться выходить на работу. И только после того как областной аги-
татор Очепкова в деталях разъяснила отношения между СССР и Брита-
нией, жители поняли, что война — плод их воображения, и порядок был
восстановлен1.
В этом эпизоде наглядно показаны обстоятельства и факторы широ-
кого распространения слухов в СССР и их значение в первые послевоен-
ные годы — с 1945-го по 1947-й. Слухи о войне и даже военная паника в
этот период были весьма распространенным явлением, вопреки офици-
альному образу международных отношений, представленному в советской
прессе. Прежде чем рассматривать эти «местные истории» с точки зрения
их «сопротивленчества» (subalterness) и «плотного описания», я помещу
их в «функциональный» контекст в дюркгеймовском смысле этого поня-
тия — с целью выяснить, какую роль эти слухи играли в первые послево-
енные годы2. Я постараюсь показать, что эти истории о скорой вероятно-
сти нового иноземного вторжения функционировали как новости и что в
начале послевоенного периода их трансмиссия способствовала укрепле-
нию социальных связей и локальных коммуникативных сетей. «Сопро-
тивленческое» (subaltern) прочтение этих слухов, характерное для работ
Л. Виолы и др., подчеркивает их роль как языка протеста, который ис-
пользовался группами, враждебно настроенными к советскому режиму3.
Я постараюсь показать, что, будучи ценной отправной точкой, «диссидент-
* Первоначальная версия статьи: Johnston Т. Subversive Tales? War Rumors in
the Soviet Union // Late Stalinist Russia Between Reconstruction and Reinvention I
|. Fuerst (Ed.). London, 2006 (печатается с разрешения Routreadge Publishers).
128
Подрывные разговоры? Слухи о новой...
ская / сопротивленческая» интерпретация не дает объяснения широте
хождения и особенностям содержания послевоенных слухов. В основе
«успеха» и живучести этих слухов в рамках устной субкультуры, по край-
ней мере отчасти, лежали их вероятность и похожесть на правду как на-
стоящих новостей, а не их подрывная сила. Анализ же с помощью «плот-
ного описания» направлен на исследование той самой «ткани значений»,
которая и придает слухам такое же правдоподобие, как и новостям в этот
период4. Я предполагаю, что концентрация слухов на вторжении англо-
американцев отражает широко распространенное тогда мнение, что со-
юзники предали СССР во время Второй мировой войны и собираются
сделать это опять.
Рассматривая содержание и характер послевоенных слухов, я поста-
раюсь привлечь как можно более широкий круг источников, с тем чтобы
сгладить недостатки и слабости отдельных Источниковых групп. Такой
подход основывается на «триангулярном» эффекте, при котором свиде-
тельства о слухах складываются вместе, чтобы обеспечить их сложную
композиционную картину. Стилистические же недостатки этого подхода
восполняются тем, что он не прибегает к умозаключениям на основе ин-
дивидуальных и единичных казусов5. Использованные мною источники
можно разделить на несколько групп: дела Генеральной прокуратуры
Советского Союза6; письма, отправленные советскими гражданами поли-
тическому руководству в Москве7; сводки ГПУ о настроениях в обществе8;
информационные отчеты (например отчеты агитаторов о лекциях и поезд-
ках), протоколы партийных собраний9; материалы Гарвардского проекта
по изучению советской социальной системы10; интервью, лично записан-
ные автором с ноября 2003 г. по сентябрь 2004 г. на территории бывшего
СССР11. Каждая из этих категорий источников добавляет новую значи-
мость присутствию слухов о войне в советском послевоенном обществе.
Понятие «слухи» в языке большевистского режима уже само по себе было
наполнено риторикой. Так, например, распространение слухов рассмат-
ривалось как преступная деятельность, а наиболее активным нарушите-
лям грозило уголовное наказание12. В данной статье я пользуюсь терми-
ном «слухи» для обозначения устно передаваемой информации, которая
описывает или дает анализ событий, имевших место в то время. В такой
дефиниции «слух» не отличается от того, что обычно принято называть
«новостями», и, по крайней мере, в советском контексте к слуху лучше
подходить не как к средству дезинформации или криминальной деятель-
ности, а как к неофициальным «устным новостям».
К 1945 г. советские пропагандисты представляли внешний мир не
иначе как угрозу Советскому Союзу. Идея внешнего врага, набравшая
силу во время «военных тревог» 1923 и 1927 гг., к 1930-м гг. стала главен-
ствующей темой советской риторики13. Вторая мировая война послужила
толчком к дальнейшему развитию этого биполярного видения. Образ вар-
варской немецкой армии, истреблявшей советский народ и уничтожав-
шей советскую культуру, тиражировался в кинофильмах, пьесах и газет-
Т. Джонстон 129
ных статьях 1941—1945 гг.14 Тем более необычным для распространения
слухов о войне представляется период с середины 1945-го до середины
1947 г., поскольку в это время никто не провозглашал себя врагом Совет-
ского Союза. Официальные новостные сообщения были наполнены уве-
ренностью в силе советского государства, всячески превозносились мораль-
ный авторитет, приобретенный СССР во время войны, и благодарность,
выражаемая со стороны остального мира15. Выступая с речью в ноябре
1945 г., В. М. Молотов, прежде чем перейти к «дальнейшему укреплению
сотрудничества с великими демократическими державами», возвеличил
советский народ, «который сыграл решающую роль» в том, что «был достиг-
нут мир для всех народов мира»16. Официальные сообщения о первой Гене-
ральной Ассамблее ООН и Нюрнбергском процессе (декабрь 1945-го — ян-
варь 1946 г.) также были явно положительными, настраивали на продол-
жение сотрудничества с союзниками17.
В 1946 — начале 1947 г. советский медийный язык несколько изме-
нился, сфокусировавшись на критицизме по поводу англо-американской
политики в Германии. Но все-таки главное направление советской прессы
оставалось все тем же — никто и ничто не угрожает советскому государ-
ству; доминантным мотивом являлось сотрудничество ради прогресса.
Это в 1946 г. подтвердил и сам Сталин: «Я не верю в реальную опасность
новой войны»18. В целом в 1946—1947 гг. около 50% всех сообщений офи-
циальной прессы касалось мирных отношений с другими странами, и толь-
ко 7% международных новостей освещали конфликты с западными дер-
жавами19. Официальные отчеты советской прессы фактически преумень-
шали растущее напряжение между союзниками и предлагали читателям
более позитивную картину международных отношений, чем та, которая
существовала в реальности20. И только после отклонения в 1947 г. пред-
ложения о помощи по плану Маршалла советские СМИ стали подчерки-
вать наличие разногласий и конфликта между западными державами и
СССР. В сравнении с антинемецкими обличениями предшествовавшего
военного периода и антизападным сарказмом времен «холодной войны»
общий посыл советской прессы первых послевоенных лет был удивитель-
но сдержанным, не был отмечен ясностью в отношении образа врага и не
развивал тему возможной военной угрозы.
Слухи, паника и запасы на «черный день»
Однако для значительной части советского населения этот настрой
на международный прогресс и сотрудничество оказался неубедительным21.
Слухи о возможной войне с бывшими союзниками возникали постоянно
по всей стране в течение долгих месяцев после нацистской капитуляции,
а хрупкость антигитлеровской коалиции не раз являлась источником раз-
нообразных спекуляций еще до того, как в Европе был объявлен мир. В ян-
варе 1945 г. житель Одессы В. З.22 в кругу друзей заметил: «Союзники бу-
130
Подрывные разговоры? Слухи о новой...
дут силой диктовать свои условия СССР, и Советский Союз... в этой войне
ничего не выиграет»23. Комсомольский инструктор, следящий в мае 1945 г.
за лекционной кампанией на Украине и в Белоруссии, жаловался на пол-
ный провал попыток «разъяснить вопрос об отношениях Советского Со-
юза с союзниками»24. Один бывший офицер-артиллерист выразил свое
отношение к состоянию коалиции, ответив на свой собственный вопрос
следующим образом: «Зачем союзники бросили бомбу на Хиросиму? <...>
Не японцев они хотели победить, а показать свою силу нам. Мы это так
поняли»25. Другой бывший советский офицер, дезертировавший в 1945 г.
и перешедший к американцам, горько сетовал, что он «бежал из Советско-
го Союза с целью принять участие в освободительном движении. ...Я хо-
тел освободить свою мать»26.
Слухи, касающиеся неминуемого начала новой войны, были чрез-
вычайно распространены в первые месяцы после мая 1945 г.27 В сентябре
1946 г. советское правительство инициировало «кампанию по экономии
хлеба», существенно повысив цены на дешевые рационированные това-
ры и понизив на дорогие продукты, находящиеся в коммерческой прода-
же28. Эти сдвиги в продовольственном ценообразовании были тут же ин-
терпретированы населением как превентивная мера по консервации
продовольствия в ожидании новой войны29. Товарищ Карпухин с Коло-
менской фабрики в Москве якобы заявил на митинге рабочих: «Я слыхал,
что война уже идет в Китае и в Греции, куда вмешалась Америка и Анг-
лия. Не сегодня-завтра нападут и на Советский] Союз»30. Механик артели
«Вперед» в Таганроге пошел еще дальше, заявив: «На советско-турецкой
границе идет война. Оттуда поступает много раненых. Скот с Кавказа на-
чали эвакуировать. Отсюда повышение цен на продукты питания»31. Пер-
вые послевоенные месяцы стали для многих советских граждан периодом
ненадежности и неопределенности, и агитаторы постоянно упоминали
вопрос «Будет ли война?» как один из наиболее распространенных32. Быв-
ший советский офицер, служивший в Польше, вспоминал, что он испы-
тал чувство облегчения, когда Советский Союз создал собственную атом-
ную бомбу: «Они (Британия и Америка.— Т. Д.) в то время искали случая,
чтобы ударить по нам»33.
Слухи о новой войне влияли и на поведение советского населения в
первые послевоенные годы. Распространенным явлением стало создание
запасов — как продовольствия, так и денег,— когда отдельные граждане
копили их впрок, готовясь к грядущему конфликту34. В октябре 1946 г.
слесарь Фомин заявил в кругу товарищей по работе, что «повышение цен
на продукты, по всей вероятности, вызвано предстоящей войной... а сей-
час нужно создавать запасы, чтобы нас не застали, как в 1941 году»35. В ок-
тябре 1947 г. библиотекарь Московского Центрального научно-исследо-
вательского института коммуникации жаловался на партийном совеща-
нии: «Послушаешь в магазинах, на улице... Капуста исчезла — значит,
дело идет к войне; сахар не завезли в магазин — будет война. Некоторые
помышляют делать запасы на случай войны»36. Группа советских солдат в
Т. Джонстон
131
Восточной Германии тайно накопила запас бензина, чтобы иметь воз-
можность бежать, как только начнется война37. В Крыму речь Черчилля о
«железном занавесе» в марте 1946 г. привела к массовому снятию денег со
сберкнижек38: в течение пяти дней после его выступления вкладчики по-
требовали в ялтинских сберегательных кассах 613 тысяч рублей, то есть в
пять раз больше, чем за предшествующий период. Сберкассы Сакского
района Крымской области, где наличные деньги быстро закончились, вы-
нуждены были отказать вкладчикам, желающим забрать свои сбережения39.
Имеются также свидетельства, что запасы создавали оппозиционно на-
строенные к режиму люди — на случай восстания, которое последует вслед
за вторжением. Источники из органов госбезопасности полагали, что в
Эстонии некая националистическая группа вела агитацию среди населе-
ния, призывая «собирать оружие, необходимое к моменту активизации...
после столкновения англичан и американцев с Советским Союзом»40.
Другие аспекты поведения советского населения обнаруживают
также имеющиеся у него имплицитные опасения, что мир будет недол-
гим. Ключевые фигуры власовского движения позднее выражали свое
смятение по поводу того, что англо-американцы не оправдали их надежд
на последующую войну с Советским Союзом. Как прокомментировал
один их них, «по поводу западных союзников ходили всяческие слухи, и
люди полагали, что в конце концов англо-саксы и Советы поссорятся»41.
Другие советские граждане, подлежавшие репатриации, всячески сопро-
тивлялись отправке домой, ожидая, что они и так скоро вернутся как по-
бедители вместе с англо-американской армией42. В Ялтинском районе
агитаторам пришлось убеждать некоторых сельских жителей сеять пше-
ницу вместо картошки — по той причине, что крестьяне пришли к выво-
ду, будто картофель в военное время дает лучший урожай43. Агитатор
А. И. Никоре отказалась участвовать в выборах 1946 г., объяснив это так:
«Советская власть здесь долго не будет. Поэтому я не хочу и не буду разъ-
яснять конституцию и положение о выборах, чтобы при смене власти обо
мне не говорили, что я комсомолка и активистка»44. Таким образом, пове-
дение советских граждан в первые послевоенные годы свидетельствует о
принятии ими в расчет возможности новой войны. Слухи о ней сгущали
атмосферу ожидания; в то время долгосрочный мир выглядел менее ве-
роятным, чем вспышка нового конфликта.
В некоторых случаях толки о неминуемом и близком вторжении
вели к полномасштабной панике. Опубликованный 11 марта в «Правде»
ответ советского правительства на речь бывшего премьер-министра Ве-
ликобритании под заголовком «Черчилль бряцает оружием»45 спровоци-
ровал волну слухов и стихийных сборищ, которые в некоторых сельских
районах быстро переросли в панику и отказ выходить на работу. Пытаясь
восстановить порядок, 14 марта Сталин дал интервью «Правде», которое
послужило основой для многочисленных митингов по всему СССР 15 и
16 марта46. Протоколы этих митингов подтверждают, насколько серьез-
ной была ситуация. Из колхоза имени Куйбышева Кировского района
132 Подрывные разговоры? Слухи о новой...
сообщалось, что сельчане собирают свои пожитки, скот и эвакуируются в
Тамбовскую область47. Партийное руководство Севастопольского района
докладывало, что колхозники хотели бросить работу и бежать в город,
решив, что война уже началась48. Колхозница Сафонова публично напала
на агитатора Бондаренко, объявив, что его слова — это чистая агитация:
«...не надо скрывать от нас, война уже началась, мы не хотим оставаться
на работе»49. Собственно слово «паника» используется только в двух отче-
тах50. Однако, хотя остальные сообщения из разных частей Крыма не
включают этот термин, их содержание указывает на то, что имела место
именно паника. В последовавшие несколько дней десять районных и го-
родских комитетов партии составили список вопросов на 11 листах, кото-
рые были заданы населением во время агитационных митингов. Эти до-
кументы обнаруживают поразительное сходство в отношении того, что
вызывало у людей наибольшую озабоченность. В первую очередь населе-
ние хотело знать, являлась ли речь Черчилля объявлением войны и под-
держал ли его американский президент Трумэн51. Таким образом, значи-
тельное число советских граждан в первый послевоенный период жило
ожиданием угрозы конфликта, и то, что они были восприимчивы не только
к слухам о войне, но и к военной панике, указывает на степень, в какой идея
о грядущем вторжении проникла в коллективное сознание советского на-
селения.
Слухи как новость: функциональный контекст
Военные слухи представляли собой лишь малую часть информации,
которая в этот период распространялась среди советских граждан посред-
ством молвы. Помимо слухов в это время в устной коммуникации СССР
циркулировало большое количество различных историй, шуток, анекдо-
тов и сплетен. Советское население активно использовало эти устные ис-
точники как способы приобретения информации о событиях местного,
национального и международного значения. Ответы эмигрантов из СССР
на анкеты Гарвардского проекта говорят от той важности, с которой на-
селение относилось к сведениям, почерпнутым из этой неформальной но-
востной сети52. Отвечая на общие вопросы об источниках информации,
85% респондентов сослалось на советские газеты, по 47% — на «молву» и
радио53. На вопрос о том, какие источники были для них особенно важны,
36% упомянули газеты, 28% — молву, и только 10% — радио54. Из 271 рес-
пондента, ответивших на вопрос о том, какой источник они считают на-
иболее надежным, 61% отдал предпочтение устной информации, и только
13% — газетам55. Устная коммуникация являлась важным конституирую-
щим элементом в картине окружающего мира, которую выстраивали для
себя советские граждане, и в контексте огромного объема других устных
новостей слухи были лишь одним из многих, хотя и важных, средств не-
официальной информации.
Г. Джонстон 133
Передаваемая из уст в уста информация распространялась по не-
формальным сетям, прежде всего в кругу семьи и близких друзей: в ответ
на вопрос, от кого респонденты получали неофициальную устную инфор-
мацию, 28% упомянули членов семьи, 77% — друзей56. Описания же того,
как именно осуществлялся обмен информацией в этих кругах, были очень
похожи: «Люди, которые слышали это, рассказывали другим, а те — дру-
гим, и это росло в геометрической прогрессии»57; «Не нужно было ничего
делать, чтобы узнать новости из слухов, если у вас были друзья»58; «Все
эти слухи рассказывались только хорошими друзьями, но поскольку у
каждого было, по крайней мере, несколько хороших друзей, то эти слухи
распространялись»59.
Роль, которую передаваемые изустно новости играли в процессе со-
бирания информации, существенно зависела от социального происхож-
дения респондентов. Крестьяне и неквалифицированные рабочие значи-
тельно больше полагались на сведения, полученные из неофициальных
источников (молвы), чем интеллигенция и «белые воротнички»60. По за-
ключению Бауэра и Гляйхера, «вообще, молва — это крестьянская
газета»61. Отчасти этим можно объяснить тот факт, что полномасштабная
военная паника являлась в основном сельским феноменом. В отсутствие
иных, оперативно доступных медийных средств, которым можно было
бы противопоставить слухи, сельские сообщества реагировали собирани-
ем своих пожитков и бегством с воображаемой линии фронта. В то же
время, несмотря на социальные различия, респонденты Гарвардского
проекта выражали осторожность в отношении как официально, так и не-
официально узнанной информации62 и пытались привлекать материалы
из обоих контекстов, сопоставляя их друг с другом: «Также... мы могли
проверить слухи, которые до нас доходили через прессу»63; «Даже сами
члены партии между собой не верили всему, что они читали в советских
газетах... Очень важными были разговоры с моей семьей и друзьями»64;
«Нужно было искать середину. Нужно было искать правду среди всех
этих разнообразных источников информации»65. Таким образом, неофи-
циальная, изустно передаваемая информация скорее дополняла, чем за-
меняла официальные государственные медиа.
Однако хаотическое состояние советской агитационной машины
между 1945 и 1947 гг. могло увеличить интерес и доверие населения к
слухам66. Отчеты и рапорты тех лет вопиют о дефиците в Крыму квалифи-
цированных политических агитаторов. Их не хватало даже на Черномор-
ском военном флоте67, а в районах и областях зачастую составлялись фик-
тивные списки агитаторов, которые на самом деле никогда не читали лек-
ций68. Агитационная деятельность местного уровня характеризовалась
штурмовщиной, которая, как правило, была связана с выборами; затем
следовали месяцы бездействия69. В эти периоды официальная агитация
особенно отставала от спроса населения на информацию о внешнем ми-
ре70. В августе 1946 г. руководитель МОПРа (Международная организация
помощи борцам революции) писал в отдел Агитпропа Центрального Ко-
134 Подрывные разговоры? Слухи о новой...
митета партии, умоляя прислать побольше материалов, с которыми мог-
ли бы работать агитаторы71.
Более того, советская печать страдала неспособностью вызывать до-
верие среди читательской аудитории72. Именно неофициальные слухи, а
не государственная медийная машина, предупредили население о нацист-
ском вторжении и войне еще до начала 1941 г.73 И этот же контекст огра-
ниченной и в определенной степени дискредитированной информации
способствовал процветанию слухов после войны. В отсутствие надежной
и пользующейся доверием официальной прессы граждане СССР были
вынуждены в первые послевоенные годы черпать информацию из лич-
ных источников и слухов.
Возможно, респонденты Гарвардского проекта преувеличивали сте-
пень циркуляции устной информации в СССР, так как они являлись не-
репрезентативной, антисоветски настроенной частью населения. Некото-
рые из них (не все) предпочли покинуть свою родину сознательно. Одна-
ко, как обнаружили авторы проекта, те из интервьюируемых, которые
были более критичны по отношению к советскому режиму, в меньшей
степени склонялись к утверждению, что получали информацию из мол-
вы74. Респонденты же, более благожелательно настроенные к правитель-
ству, рассказывали об активном поиске устных новостей как способе оста-
ваться информированными и лучше исполнять свои обязанности перед
советским государством. Противники режима подчеркивали риски, свя-
занные с распространением устных новостей, и часто заявляли, что в
СССР это вело к неизбежному аресту и заключению75. По этой причине
Бауэр и Инкелес пришли к заключению, что их нерепрезентативная, ан-
тисоветская выборка преувеличила универсальность и всеохватность уст-
ной информации в СССР76.
Помимо распространения новостей в послевоенный период, когда
советское общество оправлялось от травм Второй мировой, передача уст-
ной информации внутри межличностных сетей выступала средством под-
держания социальной сплоченности. Восстановление шло медленно и
трудно. В городах царила антисанитария, практиковался ненормирован-
ный рабочий день77. Жизнь в сельской местности в условиях хроническо-
го дефицита машин и мужской рабочей силы была еще тяжелее. Много-
численные очевидцы сообщали о том, что в 1945 и 1946 гг. женщины па-
хали поля, запрягшись в плуги вместо лошадей78. Послевоенная разруха
породила множество социальных проблем. По Архангельску, например,
прокатилась волна особо жестоких убийств, совершенных бандами, конт-
ролировавшими улицы по ночам79. В условиях беспорядка передача уст-
ных новостей могла послужить укреплению общественной солидарности.
Передавая информацию тем, кто, с их точки зрения, заслуживал доверия,
советские граждане конституировали и укрепляли свои собственные со-
циальные миры80. Военные слухи были особенно характерны для рай-
онов, переживших немецкую оккупацию и, следовательно, имевших
большую потребность в возобновлении общих «коммунальных идентич-
Г. Джонстон 135
ностей». В этот период местные сообщества находили и другие способы
восстановления социального единства. «Коллаборационисты», возвратив-
шиеся из Германии, попадали под самосуд толпы; девушки, имевшие ин-
тимные отношения с немецкими солдатами, исключались из рабочих
бригад81. Обмен неофициальными новостями внутри сетей устного обще-
ния служил реконструкции социальных миров советских индивидов па-
раллельно с восстановлением поврежденной инфраструктуры советского
государства.
Слухи как инакомыслие: «сопротивленческая» интерпретация
Наличие трудностей в послевоенной жизни помогает понять кон-
текст, внутри которого слухи процветали, но, однако, не объясняет пре-
обладания именно военных слухов в этот период. Любая попытка выйти
за пределы чисто феноменологического описания слухов о войне требует
рассмотрения смыслов и значений, которыми их наделяли передающие
их люди. Причинно-следственные связи между описанием социальных
условий и коллективным поведением установить нельзя82. Возможно, тре-
вожность в послевоенном обществе и была вызвана драматическими слуха-
ми о вероятности изменения социальных порядков в этот период. Но по-
чему тогда они манифестировались именно в виде слухов о новой войне
и, в частности, об англо-американском вторжении в СССР?
Применительно к советскому контексту слухи можно рассматривать
в основном как способ артикуляции антиправительственных настроений.
Л. Виола, С. Дэвис, Ш. Фицпатрик и другие авторы говорят об использо-
вании слухов как языка инакомыслия в 1930-х гг.83 Такая «сопротивлен-
ческая» (subaltern) интерпретация позволяет глубже заглянуть в смысл,
которым советские граждане наделяли слухи о войне в послевоенное вре-
мя. В этой связи вероятность вторжения в СССР содержала в себе перспек-
тиву социальной и политической трансформации советского общества.
Как якобы заявила некая Нина Великова из Крымского района в 1946 г.,
«нужно, чтобы была война... Вы понимаете, что, если будет война, то власть
поменяется?»84 Военные слухи содержали надежды противников совет-
ского режима и являли собой антитезу правительственной пропаганде,
подчеркивавшей стабильность СССР на международной арене. Как тако-
вые в послевоенный период они стали лингвистическим «оружием по вы-
бору» для антисоветских активистов.
Подрывная функция слухов о войне превращала их в важный ин-
струмент инакомыслящих, которым пользовались националисты, религи-
озные и антиколхозные группы, оппозиционные режиму. Так, некто Оле-
гушкина, националистически настроенная колхозница из Старобельско-
го района, якобы распространяла среди своих товарок слухи о том, будто
«правители говорят, что Украина не захотела воевать с Германией... а
теперь власть принадлежит русским. Война неизбежна, да без нее и нельзя
136 Подрывные разговоры? Слухи о новой...
жить»85. В июле 1947 г. репатриантка Тесленко, противница колхозов,
заявила, что американский офицер сказал ей: «Когда заключили договор
с Советским Союзом о помощи в войне, то там было сказано, чтобы по
окончанию войны были распущены колхозы, коммунистическая пар-
тия... а если советские уклонятся от этого договора, то Советский союз
будет разбит всем миром»86. Тогда же, в 1947 г., верующие-униаты из де-
ревни Булховцы систематически собирались на молитвы о том, «чтобы
сорвались выборы и скорее пришли англо-американцы»87. Вероятно, апо-
калипсический язык религиозного протеста, выявленный Л. Виола в
1930-е гг., уступил место более приземленным мыслям о дне расплаты с
советским правительством88.
Таким образом, слухи служили языком несогласия для тех, кто был
недоволен происходящим в стране в послевоенный период. В 1946 г. быв-
шие союзники не угрожали вторжением в СССР по причине некоторых
шагов советского правительства в области внутренней, сельскохозяйствен-
ной и религиозной политики, однако тем, кто находился в оппозиции к
советской власти, слухи сулили надежду на освобождение и служили для
них мощным инструментом кодирования мечты о социальной трансфор-
мации.
Такой «сопротивленческий» анализ военных слухов позволяет объ-
яснить особенно убедительный смысл, который они приобретали в гла-
зах граждан, надеявшихся на падение советского режима. Однако слухи
такого рода были распространены в послевоенный период повсеместно,
являлись обычными среди городских и сельских обществ89. Они курсиро-
вали среди крестьян, рабочих, интеллигенции90. Прочтение слухов как
«диссидентства» правдоподобно в контексте советской деревни 1930-х гг.,
но в 1945—1947 гг., когда режим был овеян славой величайшего триумфа,
это выглядит менее убедительно. Военные слухи также воздействовали
на поведение тех, кто явно отождествлял себя с правительством. Так, за-
меститель директора Ровенской нефтебазы Рудский сетовал в августе
1947 г.: «По всему видно, что скоро будет война... Население нас не поддер-
жит... Нам, безусловно, придет конец, нас разобьют»91. В 1947 г. армей-
ский полковник Чулков написал Сталину письмо, в котором указывал на
важность противовоздушной обороны в условиях ядерной опасности.
И хотя его предложения о мерах по укреплению оборонной артиллерии
не содержали прямых упоминаний об угрозе со стороны англо-американ-
цев, совершенно ясно, что «тень» их бомбардировщиков незримо при-
сутствовала в его обеспокоенности92. Таким образом, в послевоенный пе-
риод эти слухи были слишком распространены и слишком серьезно вос-
принимались, чтобы являться только лишь выражением антивластных
настроений.
Конечно, слухотворчество было в Советском Союзе противозакон-
ным. Но выводить происхождение и распространение слухов исключи-
тельно из деятельности индивидов с антиправительственным настроени-
ем — значит оценивать их только в категориях самих официальных доку-
Т. Джонстон 137
ментов. Официальные сводки о настроениях в обществе обычно возлагали
вину за слухи на репатриантов, сектантов, бандитов-националистов и
иностранцев93. Привязка слухов к этим «неблагонадежным» группам поз-
воляла характеризовать как сами слухи, так и людей, от которых ожида-
лось тайное недовольство в рамках логики режима. Слухи о войне были
более присущи «Дикому Западу» советского пограничья, где националис-
ты-партизаны воевали с НКВД до самого конца 1940-х гг., однако размах
их циркуляции и вероятностные сценарии простирались далеко за пре-
делы языка ниспровержения.
Интерпретация слухов только как языка сопротивления угнетен-
ных и недовольных также ведет к риску извлечения их из информацион-
ного контекста, в котором они функционировали. Похоже, советские граж-
дане, в отличие от их «тайной полиции», не проводили четкой границы
между «подрывными» слухами и обычной устной информацией. В письмен-
ных опросниках Гарвардского проекта, предлагавшихся респондентам,
стоял вопрос, как часто им доводилось слышать слухи и как часто они
вступали в споры и дискуссии по этому поводу с друзьями. Результаты
оказались практически идентичными94. Несмотря на усилия режима вся-
чески демонизировать слухотворчество, советские граждане не диффе-
ренцировали новости, полученные из неформальной коммуникации как
таковой и из слухов. По-видимому, нет логических оснований для того,
чтобы рассматривать военные слухи иначе. Они процветали и распро-
странялись по устным сетям именно как информация. Они выжили в ар-
хивах советской эры, потому что государство считало их социально опас-
ной критикой95. И все же кажется маловероятным, что женщины Сакско-
го района Крымской области, которые в феврале 1946 г. стали плакать о
том, что они никогда больше не увидят своих сыновей и мужей, были
участниками антипартийного дискурса96. Они были просто-напросто уве-
рены в правдоподобности слуха о том, что СССР снова вовлечен в войну
или находится на ее грани.
Слухи как «коллективное решение проблем»^:
интерпретация при помощи «плотного описания»
Интерпретация через «плотное описание» стремится воссоздать во-
ображаемую вселенную, в которой формируется социальное поведение98.
Слухи являются «коллективным разрешением проблем»99. Они — итог
попытки группы индивидов понять окружающий мир. Как корпоратив-
но сгенерированный феномен, слухи должны вписываться в структуру
сообщества, внутри которого циркулируют. Т. Шибутани говорит об «ес-
тественном отборе» как решающем факторе распространения слуха: что-
бы передаваться от одного к другому, слухи должны быть убедительны и
вероятны для тех, кто их распространяет100. Именно такой интерпрета-
тивный подход использован Лефевром в его классической работе о пани-
138 Подрывные разговоры? Слухи о новой...
ке в революционной Франции. «Аристократический заговор» и «разбой-
ники» были важны потому, что французское население воспринимало их
как реалию, а не как возможную угрозу101. Они были вплетены в коллек-
тивное воображение населения, став главной темой слухов, а затем и при-
чиной паники. Послевоенные слухи в Советском Союзе имели успех не
потому, что они обладали подрывной силой. Они передавались как ново-
сти и как таковые были понятны и имели смысл для тех, кто их пересказы-
вал и распространял. Осознание важности слухов в послевоенном СССР
подводит нас к исследованию того, как советские граждане «конструирова-
ли мир и вкладывали в него смыслы»102.
Слухи о войне не были характерны только для первых месяцев по
окончании Второй мировой. Чрезвычайно распространенные именно в
это время, они, тем не менее, были присущи всему сталинскому периоду,
часто возникая в связи с очередными всплесками официальной риторики
о военной угрозе103. Содержание этих слухов приоткрывает некоторые
аспекты понимания советскими людьми отношений СССР и остального
мира. Так, например, Дэвис упоминает о вспышке слухов о грядущей вой-
не, спровоцированной преследованием зиновьевцев в 1935 г.104 То есть,
в сети устного общения это внутриполитическое событие было интерпре-
тировано как возможный катализатор внешнего вторжения. Многие по-
слевоенные слухи такого рода также отражают имплицитное допущение,
что внутриполитические события могут привести к нападению на СССР.
В начале 1946 г. в Северной Белоруссии ходил слух о том, что перечерки-
вание бюллетеней избирателями приведет к вмешательству англо-амери-
канцев, которые окажут давление на правительство и восстановят старые
границы Польши105. Таким образом, предполагалось, что чисто внутрен-
ний акт протеста отзовется на международной арене. Вера в то, что союз-
ники угрожают вторжением, если власть не упразднит колхозы, базирова-
лась на тех же самых предположениях: правительства других стран были
глубоко озабочены вопросами советской внутренней политики. В том же
русле респонденты Гарвардского проекта утверждали, что выборы в
СССР и самокритика властей осуществлялись исключительно на потребу
внешней аудитории106. И по крайней мере некоторые из советских людей
действовали в убеждении, что их жизнь внутри страны представляет зна-
чительный интерес для живущих за пределами СССР.
Корни этой презумпции глубокой озабоченности других государств
происходящим в СССР лежали в послевоенной специфике восприятия
международных отношений, подчеркивающей центральность СССР в
мировом сообществе107. И в самом деле, после Второй мировой войны по-
ложение Советского Союза в мире было чрезвычайно весомым. И все же
массовый акцент на этой центральности не является ни отражением толь-
ко национальной гордости, ни трезвой оценкой геополитических реалий.
Советское правительство поощряло восприятие советским населением
самих себя как строителей новой и уникальной социалистической циви-
лизации108. Убеждение в том, что Советский Союз «спас» европейскую ци-
Т. Джонстон
139
вилизацию во время Второй мировой войны, вело к дальнейшему расцве-
чиванию и приукрашиванию языка советской исключительности, и слухи
послевоенного периода в полной мере отражали эту центральность. Вера
в заинтересованность правительств других стран во внутренних делах
СССР и в то, что политика этих государств каким-то образом связана с
советской внутриполитической ситуацией, была присуща как сторонни-
кам, так и противникам режима109. Именно потому, что советские люди
были убеждены в жизненной важности своего государства как части ми-
ровой системы, атака против Советского Союза в первые послевоенные
годы казалась многим вполне реальной (в отличие от них, например, бри-
танские сельхозрабочие или шахтеры не выказывали никаких надежд на
вмешательство извне для защиты их интересов). Значительная часть со-
ветского населения считала свою жизнь частью мировой драмы, в кото-
рой их страна играла ведущую роль. Именно такой образ мышления о
международных отношениях придавал идеям о внешнем вторжении убе-
дительность и способствовал тому, что слухи о вероятной войне выжива-
ли и распространялись по каналам устного общения.
Военные слухи процветали также в контексте истолкования опыта
военного альянса с англо-американцами как предательства. Слухи о том,
что бывшие союзники могут вторгнуться в СССР, после 1945 г. казались
убедительными и вероятными в русле популярного мнения, будто англи-
чане и американцы вели себя во время войны непостоянно и вероломно.
На встрече агитаторов в августе 1942 г. в Архангельске многие из при-
сутствующих жаловались, что не могут ответить на непрекращающиеся
вопросы населения о втором фронте. Во время обсуждения массового от-
клика на немецкое продвижение в то лето председатель Митин сказал:
«Спрашивают, почему отступаем?»; Тарасова: «Задавали вопрос насчет
второго фронта, почему нет второго фронта. Я разъяснила, что в ближай-
шее время второй фронт должен открыться»110.
До июня 1944 г. второй фронт, точнее, тот факт, что союзники затя-
гивали его открытие, был для советского населения идеей фикс. Люди
считали, что союзный второй фронт в Европе являлся условием советской
победы, помимо этого, он также имел и символическое значение — выра-
жение искренности союзников и их солидарности с советскими военны-
ми усилиями. Второй фронт в Европе выступал и как логическое завер-
шение Великого альянса и антигитлеровской коалиции. Разочарование
быстро привело к цинизму. На собрании партийных активистов Ленин-
ского района Москвы в мае 1942 г. был в письменном виде задан вопрос:
«Когда и в каком месяце будет открыт второй фронт? Может быть, 31 де-
кабря 1942 в количестве 15 солдат и с разбитым танком?»111 Один стар-
ший сержант писал в своем дневнике в конце 1943 г.: «Теперь союзники
не отвертятся от открытия второго фронта... Они нарушают свое соб-
ственное обещание. Это не по-союзнически»112. Официальная риторика
военного времени, хотя и несколько прохладная по отношению к союз-
никам, в открытую такие взгляды не поддерживала. Мнения о «преда-
140 Подрывные разговоры? Слухи о новой...
тельстве» со стороны Великого альянса к 1945 г. были более развиты в
массовом менталитете, чем в официальных СМИ, а идея о том, что быв-
шие союзники в послевоенное время могут стать интервентами, выгляде-
ла убедительной именно потому, что значительная часть населения не
верила, будто в войну они были настоящими союзниками.
Складывается впечатление, что преобладающей чертой образа со-
юзников являлась убежденность советского населения в том, что они ма-
нипулируют советским правительством, а не содействуют его военным
усилиям. Роспуск Коминтерна в мае 1943 г., произошедший на самом
пике фрустрации по поводу второго фронта, интерпретировался главным
образом как уступка под давлением англо-американцев113. Как говори-
лось в отчете из Горьковской области, «ряд вопросов был задан трудящи-
мися, большинство которых сводятся к одному — “не связан ли роспуск
Коминтерна с требованием наших союзников?”»114. Многие советские
граждане, особенно интеллигентные группы, приветствовали «либерали-
зацию» военных лет как обнадеживающий признак прогресса115. Вне зави-
симости от того, воспринимались ли эти шаги как благо или зло для СССР,
советским людям казалось правдоподобным, что союзники добивались
уступок со стороны советского правительства в ответ на предлагаемую
поддержку. «Большая тройка» антигитлеровской коалиции воспринима-
лась большинством советских людей как весьма хрупкое соглашение, ха-
рактеризующееся нарушенными обещаниями и манипулированием. Имен-
но в этих концептуальных рамках слухи о послевоенном вторжении нахо-
дили свои истоки и имели хождение. Слухи о войне выжили потому, что
они резонировали с коллективным пониманием мироустройства, которое
разделяли и те, кто симпатизировал советскому режиму, и те, кто ему
противостоял.
К концу Второй мировой войны советский режим потерял способ-
ность контролировать процесс восприятия своими субъектами междуна-
родных отношений. Между 1945 и 1947 гг. в государственной пропаган-
дистской машине отражался тот же хаос, что и в жизни многих советских
людей. И эта машина также страдала от недостатка надежности и дове-
рия. В такой атмосфере слухи функционировали отнюдь не как подрыв-
ные истории. Для многих из тех, кому идея об англо-американском втор-
жении казалась вероятной и правдоподобной, они выступали востребо-
ванными новостями. Также они работали на укрепление социального
единства, восстанавливали родственные связи и способствовали процессу
послевоенного социального выздоровления, выступая, таким образом, и
как продукт, и как паллиатив в суматохе послевоенного беспорядка.
Перевод с английского Ю. Хмелевской
Т. Джонстон
141
ПРИМЕЧАНИЯ
1 ГААРК, on. 1, д- 2414, л. 67—129.
2 Durkheim Е. The Rules of Sociological Method. Glencoe: Illinois, 1938. P. 95.
3 Viola L. Peasant Rebels Under Stalin: Collectivisation and the Culture of Peasant Resis-
tance. Oxford, 1996; Davies S. Popular Opinion in Stalin’s Russia:Terror Propaganda and
Dissent, 1934—41. Cambridge, 1997.
4 Geertz C. The Interpretation of Cultures: Selected Essays. Guernsey, 1993 (pyc. nep.:
Гирц К. Интерпретация культур. М., 2004).
5 Критические размышления по поводу ценности сравнения различных источнико-
вых групп, см.: Hellbeck J. Kritika. 2000. Vol. 2. Р. 439—440.
6 Обсуждение см.: Edele М. A Generation of Victors? Soviet Second World War Veterans
from Demobilisation to Organisation 1941—56: PhD Dissertation: University of Chicago,
2004. P. 442—450.
7 Обсуждение этого источника см.: Fitzpatrick S. Public Letter-Writing in Soviet Russia in
the 1930’s// Slavic Review. 1996. 55.1. P. 78—105.
8 Henceforth Sv. Примеры их использования см.: Davies S. Popular Opinion...; Fitzpat-
rick S. Stalin’s Peasants: Resistance and Survival in the Russian Village after Collectivisation.
Oxford, 1994. Критические замечания по поводу использования сводок см.: Kotkin S.
Europe-Asia Studies. 1998. 50.4. Р. 739—742. Как сводки, так и дела Генеральной про-
куратуры базировались на сведениях, представленных информантами, и фактически
выполняли институциональную функцию в советской системе, обеспечивая оценку
массовых настроений или основания для преследования. Как таковые я расцениваю
их как наиболее проблематичные из всех имеющихся групп источников, однако для
полноты картины буду к ним обращаться, отказавшись от некоторых имеющихся в
них предположений об антиправительственной направленности слухов.
9 К этой группе относятся материалы из внутрипартийных источников, не связан-
ных с материалами органов госбезопасности. Они примерно соответствуют тому, что
Дж. Джонс определил как «частные транскрипты» партийных отчетов; см.: Jones J.
“People Without Definite Occupation”: The Illegal Economy and “Speculators” in Rostov-
on-Don 1943—1948 // Provincial Landscapes: Local Dimensions of Soviet Power 1917—
1953 / (Ed.) D. Raleigh. Pittsburgh, 2001.
10 HIP. A collection of interviews conducted in 1950—1951 with Soviet emigres in West
Germany and the USA. Cm.: Inkeles A., Bauer A. The Soviet Citizen: Daily Life И Totalitarian
Society. Cambridge, 1959. Цитаты приведены по записям интервьюеров Гарвардского
проекта на английском языке и не являются дословными.
11 При расшифровке записей эти интервью были сразу переведены на английский
язык, все приведенные в данном тексте цитаты представляют собой обратный пере-
вод.
12 Распространители слухов преследовались в соответствии со ст. 58—10 (антисовет-
ская агитация) УК СССР.
13 Brooks J. Thank You, Comrade Stalin! Soviet Public Culture from Revolution to Cold War.
Princeton, 2000. P. 38—42.
14 Pistotis A. K. Images of Hate in the Art of War // Culture and Entertainment in Wartime
Russia / (Ed.) R. Stites. Indianapolis, 1995. P. 141—156; Brooks J. Thank You... P. 170; Фа-
теев А. В. Образ врага в советской пропаганде, 1945—54. М., 1999. С. 17; Kenez Р.
Cinema and Soviet Society. From the Revolution to the Death of Stalin. London, 2001.
P. 178.
142
Подрывные разговоры? Слухи о новой...
15 Brooks J. Thank You... Р. 206—207.
16 V. М. Molotov Speaks on the 28th Anniversary of the Great October Socialist Revolution.
Celebration Meeting of the Moscow Soviet, November 6, 1945. London, 1946. P. 5, 17.
17 Фатеев А. В. Образ врага... С. 36—39.
18 См.: J. V. Stalin on Post-War International Relations. Full Text of Interview to Press Cor-
respondents and Exchange of Messages 1946—1947, London, 1947. P. 11.
19 Brooks J. Thank You... P. 207—208.
20 Фатеев А. В. Образ врага... С. 37—39.
21 Ввиду ограниченного объема в данном эссе рассматриваются только европейская
часть России, Украина, Белоруссия и Прибалтика.
22 В цитатах из дел Генеральной прокуратуры мною опущены полные имена обвиня-
емых.
23 ГАРФ, ф. 8131, оп. 37, д. 3177, л. 1.
24 РГАСПИ, ф. 1, оп. 32, д. 304, л. 14.
25 Интервью с Андреем Ивановым, записанное в Москве в мае 2004 г.
26 HIP В9, 470, 14. (В-Schedule Interview subject 9, respondent 470, page 14. Davis Cen-
tre Library, Harvard University.)
27 Хронологические рамки охватывают период с мая 1945-го до лета 1947 г. Есть дан-
ные, что слухи о грядущей новой войне курсировали до самого конца 1940-х гг. (Zub-
kova Е., Ragsdale Н. Russia After the War: Hopes, Illusions, and Disappointments, 1945—
1957. London, 1998). Необычным в слухах этого периода было то, что они не являлись
результатом истерии в государственной прессе, а существовали в прямом противоре-
чии с официальной линией.
28 Подробнее см.: Zubkova Е., Ragsdale Н. Russia After the War... P. 41.
29 Слухи о грядущей войне упоминались в сводках из Москвы, Крыма, Вологды, Ива-
ново, Пскова, Ростова, Ленинграда, Киева и Эстонии. РГАСПИ, ф. 17, оп. 88, д. 705,
л. 1—137; оп. 125, д. 425, л. 1—53; оп. 122, д. 188, л. 9—29.
30 Там же, оп. 125, д. 425, л. 4.
31 Там же, оп. 88, д. 705, л. 137.
32 Там же, оп. 88, д. 705, л. 73; оп. 122, д. 122, 1. 37; ГААРК, ф. 1, on. 1, д. 2550, л. 7;
ГАОПДФАО, ф. 296, оп. 2, д. 302, л. 138, 149, 169.
33 Интервью с Ильей Львовичем (фамилия опущена по просьбе респондента), Моск-
ва, май 2004 г.
34 Как показывает Джулия Хесслер, создание запасов «на черный день» являлось
обычной реакцией советского общества на перебои с товарами первой необходимо-
сти, в частности на неурожай 1946—1947 гг.; см.: Hessler J. A Social History of Soviet
Trade: Trade Policy, Retail Practices, and Consumption, 1917—1953. Princeton, 2004.
P. 11. Примечательно, однако, что послевоенные «копители запасов» (hoarders) назы-
вали свои сборы подготовкой к неизбежному вторжению.
35 РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, д. 425, л. 4.
36 Там же, оп. 122, д. 289, л. 47.
37 HIP А. 17, 331, 12. (А-Schedule interview, Volume 17, respondent number 331,
P. 12.)
38 Об официальном отклике на эту речь см. выше.
39 ГААРК, ф. 1, on. 1, д. 2550, л. 13—14, 40.
40 РГАСПИ, ф. 17, оп. 122, д. 94, л. 137.
41 HIP В6, 182, 11. Also В6, 382, 24—26. (Оппортунизм власовцев, оказавшихся в отча-
янной ситуации, известен. Однако их последующая горькая рефлексия по поводу
собственной наивности придает некую убедительность предположению о том, что
они рассматривали сотрудничество с союзниками как реальную перспективу.)
42 ГАРФ, ф. РО526, on. 1, д. 90, л. 55, 111. (Возможно, эти люди и не боялись послед-
ствий, которые могли ожидать их при возвращении, однако идея о новой войне об-
Т. Джонстон 143
ладала в их глазах некоторой правдоподобностью, поскольку они использовали ее
как предлог для того, чтобы остаться в Европе.)
43 ГААРК, ф. 1, on. 1, д. 2550, л. 13.
44 РГАСПИ, ф. 17, оп. 122, д. 183, л. 36.
45 В статье (Правда, 11 марта 1946 г.) подчеркивался провал попытки Черчилля най-
ти поддержку в развязывании расовой войны.
46 Сталин осудил речь Черчилля как «опасный акт, рассчитанный на то, чтобы посе-
ять семена раздора между союзными государствами и затруднить их сотрудничество»
(Правда, 14 марта 1946 г.).
47 ГААРК, ф. 1, on. 1, д. 2550, л. 19.
48 Там же, л. 15.
49 Там же, л. 5.
50 Использование термина «паника» см.: Там же, л. 13 (Ялта), 44 (Советский райком).
Слово «паника» имело в СССР негативный подтекст, подразумевающий ограничен-
ность, слабость духа и возможность подрывной деятельности.
51 Там же, л. 7, 17, 18, 21, 23, 27, 32, 33, 36, 40, 42. Как было отмечено в одном из от-
четов, вопрос о том, не приведет ли речь Черчилля к новой войне, задавался почти
на каждом собрании; см.: Там же, л. 26.
52 Большинство интервью было проведено с людьми, которые покинули СССР до
1945 г. Однако нет оснований полагать, что устная коммуникация стала играть менее
важную роль в послевоенный период.
53 Code Book Л, Harvard University: Unpublished, Davis Centre Library, p. 57. Данное
процентное соотношение приводится к выборке 329 опрошенных.
54 Ibidem. Р. 57—58.
55 Ibidem. Р. 80.
56 Ibidem. Р. 60.
57 HIP А. 3, 25, 10.
58 HIP А. 31, 1011,53.
59 HIP А. 32, 1108, 28.
60 Inkeles A., Bauer A. The Soviet Citizen... Р. 165—167. Интеллигенция и городские жи-
тели располагали более широким доступом к различным источникам информации, в
том числе и к устным новостям. Однако молва играла меньшую роль в способах полу-
чения ими информации.
61 Bauer R. A., Gleicher D. В. Word-of-Mouth Communication’ in the Soviet Union // The
Public Opinion Quarterly. 1953. № 17.3. P. 305.
62 HIP A. 1,5, 44, 12, 153, 46 — о подозрительности к официальным источникам; HIP
А. 32, 1091, 35, and 32, 1108, 28 — к неофициальным.
63 HIP. А. 3, 26, 65.
64 HIP А. 1,8, 74.
65 HIP А. 6, 64,31.
66 Т. Шибутани считает, что в экстремальных ситуациях слухи функционируют как
«заменитель новостей»: Shibutani Т. Improvised News: A Sociological Study of Rumors. N. Y.,
1966. P. 62.
67 РГАСПИ, ф. 17, on. 125, д. 125, л. 15.
68 См., например: РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, д. 125, л. 15.
69 ГАОПДФАО, ф. 296, оп. 2, д. 398, л. 86.
70 См.: ГААО, ф. 5790, оп. 3, д. 30, л. 5. В 1946 г. сотрудники областного лекторского
бюро прочитали только 16,5% намеченных лекций о политике, 29% — о литературе
и 44% — о сельском хозяйстве и медицине. О большом интересе населения к между-
народному положению см.: Zubkova Е., Ragsdale Н. Russia After the War... P. 87. Елена
Зубкова также относит этот интерес к встревоженности перспективой войны.
71 РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, д. 403, л. 53.
144 Подрывные разговоры? Слухи о новой...
72 См. примеч. 49.
73 О том, что пакт Молотова — Риббентропа воспринимался в СССР с цинизмом, см.:
HIP А. 4, 31, 38; А. 30, 643, 26. О предшествовавших войне слухах о возможном напа-
дении см.: Смит С. Небесные письмена и рассказы о лесе: «суеверия» против
большевизма // Антропол. форум. 2005. № 3. С. 280—306.
74 После каждого интервью участники Гаравардского проекта записывали также
свою оценку того, насколько антисоветски настроенными были их респонденты.
75 См., например: HIP А. 17, 333, 21.
76 См.: Bauer R. A., GleicherD. В. Word-of-Mouth Communication’... Р. 301—306; Inkeles А.,
Bauer A. The Soviet Citizen... P. 161—171.
77 Подробнее см.: Filtzer D. Soviet Workers and Late-Stalinism. Labour and the Restora-
tion of the Stalinist System After World War II. Cambridge, 2002.
78 HIPB2, 61, 1; A. 30, 641,42.
79 РГАСПИ, ф. 17, on. 122, д. 118, л. 45. О том же явлении в Саратове см.: Zubkova Е.,
Ragsdale Н. Russia After the War... P. 38—39.
80 Шибутани также указывает на социально-консолидирующую функцию слухов, см.:
Shibutani Т. Improvised News... Р. 22—23.
81 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 148, л. 68—70.
82 Критические замечания Р. Дарнтона по поводу историографии ментальности см.:
Damton R. The Great Cat Massacre and Other Episodes in French Cultural History. Lon-
don, 1984. P. 258—260 (рус. пер.: Дарнтон P. Великое кошачье побоище и другие
эпизоды из истории французской культуры. М., 2002).
83 Viola L. Peasant Rebels Under Stalin...; Fitzpatrick S. Stalin’s Peasants...; Davies S. Popular
Opinion... Л. Виола особенно часто ссылается на работы Дж. Скотта по «сопротив-
ленческому» дискурсу; см.: Scott J. Domination and the Arts of Resistance: Hidden Tran-
scripts. London, 1990.
84 ГААРК, ф. 1, on. 1, д. 2550, л. 25.
85 РГАСПИ, ф. 17, on. 125, д. 517, л. 36.
86 Там же, л. 37. Слух о роспуске колхозов после войны был весьма распространен в
конце войны; см.: HIP А. 9, 121, 15; HIP В7, 30, 9.
87 РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, д. 507, л. 268.
88 Viola L. Peasant Rebels Under Stalin... P. 45—61; Смит С. Небесные письмена...
89 По отчетам агитаторов, в феврале 1946 г. слухи о войне затронули «каждый колхоз»
в Бахчисарайском районе; см.: ГААРК, ф. 1, on. 1, д. 2550, л. 19. О городских слухах
см.: РГАСПИ, ф. 125, оп. 425, л. 4.
90 РГАСПИ, ф. 17, оп. 88, д. 693, л. 2 (рабочий); ф. 17, оп. 125, д. 425, л. 39 (крестья-
нин); интервью с Ильей Львовичем... Москва, май 2004 (интеллигент).
91 Там же, оп. 122, д. 289, л. 62.
92 РГАСПИ, ф. 588, оп. 11, д. 896, л. 118.
93 Об иностранцах см.: ГААРК, ф. 1, on. 1, д. 2550, л. 38.
94 Bauer R. A., Gleicher D. В. Word-of-Mouth Communication’... Р. 301. (В той же группе
респондентов 27% ответило, что они «часто» участвовали в распространении слухов,
28% обсуждало их с друзьями, соответственно 28 и 22% заявили, что никогда не при-
нимали участия ни в передаче слухов, ни в их обсуждении с друзьями).
95 Fitzpatrick S. Stalin’s Peasants... Р. 327, Davies S. Popular Opinion... P. 10—14.
96 ГААРК, ф. 1, on. 1, д. 2550, л. 40.
97 Shibutani T. Improvised News... P. 17.
98 Geertz C. The Interpretation of Cultures... P. 3—30.
99 Shibutani T. Improvised News... P. 17.
100 Ibid. P. 182: «Идеи живут до тех пор, пока к ним продолжают обращаться».
101 Lefebvre G., White J. The Great Fear of 1789: Rural Panic in Revolutionary France. Lon-
don, 1973. P. 75—77, 128—131.
Т. Джонстон
145
102 Damton R. The Great Cat... P. 3.
103 Cm.: Viola L. Peasant Rebels Under Stalin... P. 57—58.
104 Davies S. Popular Opinion... P. 94.
105 РГАСПИ, ф. 17, on. 88, д. 693, л. 21. Fitzpatrick records a similar rumour associated
with the 1930 census. Fitzpatrick S. Stalin’s Peasants... P. 295.
106 HIP A. 1,8, 13; A. 2, 18, 30.
107 Также это могло отражать предположение, что другие страны станут копировать
советскую политику вмешательства во внутренние дела зарубежных государств по-
добно тому, как это делал СССР через Коминтерн в 1930-е гг.
108 Подробнее см.: Kotkin S. Magnetic Mountain: Stalinism as a Civilisation. L., 1995.
109 Широкая популярность этой идеи знаменовала собой большой успех официаль-
ной пропагандистской машины.
110 ГАОПДФАО, ф. 834, оп. 2, д. 203, л. 40 об.
111 РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, д. 82, л. 14.
112 Ермоленко В. Военный дневник старшего сержанта. Белгород, 2000. С. 29.
113 Александр Верт описывает это как «большую идеологическую уступку»; см.: Werth А.
Russia At War 1941—1945. L., 1964. P. 674.
114 РГАСПИ, ф. 17, on. 88, д. 594, л. 14.
1,5 HIP Bl 1,64, 54. Также см.: Werth A. Russia At War... P. VIII.
М. Эли
СЛУХ О БАНДИТСКОМ РАЗГУЛЕ В 1953—1954 гг.
После смерти Сталина страна кипела разными слухами. Давку на
похоронах вождя 9 марта молва стала сравнивать с давкой на Ходынском
поле 18 мая 1896 г., во время народного гулянья по случаю коронации
Николая II. Обсуждались причины и виновники кончины вождя, офици-
альная версия о естественном характере его смерти была поставлена под
сомнение. После ареста летом 1953 г. министра внутренних дел Лаврен-
тия Берия поговаривали о его роли в смерти Сталина: случайно ли он так
торопился с освобождением и реабилитацией «врачей-убийц» в начале
апреля; не пал ли Сталин жертвой заговора спецслужб и евреев, который
старался разоблачить перед своей смертью? Впрочем, мало кто верил в
единство нового руководства, о котором постоянно твердили в прессе.
Сплетничали о закулисной борьбе за власть между наследниками дикта-
тора. Обеспокоенность судьбой осиротелой страны или, наоборот, надеж-
да на лучшую жизнь выражались в традиционных слухах о надвигающей-
ся новой войне и спасительной иностранной интервенции.
27 марта 1953 г., через три недели после смерти Сталина, его наслед-
ники объявили обширную амнистию заключенных из гигантской репрес-
сивной системы ГУЛАГа. Члены Президиума ЦК, которые были хорошо
осведомлены об ужасных условиях жизни и труда заключенных, ожида-
ли, что публикация указа об амнистии вызовет у граждан восторг и благо-
дарность. Однако они отчасти просчитались. Многие приняли новость о
возвращении большого числа освобожденных без всякого одобрения1. Тог-
да, в истощенной и дезориентированной стране, возвращение амнисти-
рованных узников, которое обернулось не организованной транспорти-
ровкой по домам, а настоящей лавиной освобожденных, вызвало панику
у населения. По стране покатились самые страшные легенды о злодеяни-
ях амнистированных в 1953—1954 гг.2
Недовольство и страх выражались в сотнях писем во власть, часто
коллективных или анонимных, о криминальных проявлениях, случаях
нарушения общественного порядка и спокойствия, виновниками кото-
рых считались амнистированные3. В данной статье я проанализирую эти
М. Эли 147
жалобы на рецидив преступлений, ассоциирующихся с освобождением
амнистированных, реакцию на них региональных, центральных властей
и репрессивного аппарата. Я покажу разное и амбивалентное отношение
чиновников партии и карательной системы к возмущению граждан. Про-
куроры и милиционеры не уставали разоблачать «провокационные» и
«панические слухи», распространяющиеся по всей стране. Эксперты из
МВД и прокуратуры считали эти «слухи» проявлением иррационально-
сти и несознательности масс. Однако самые влиятельные члены Прези-
диума ЦК интерпретировали отрицательные отзывы населения на амни-
стию как сигнал о том, что новое, постсталинское руководство не имело
авторитета в народе. Они стремились использовать слухи в свою пользу и
принимали самые жесткие меры в отношении амнистированных, лишь
бы продемонстрировать свою дееспособность.
Цель данной статьи не в том, чтобы разоблачить слухи или, на-
оборот, показать, что эти сигналы слухами не являлись. Я постараюсь
определить, какое место занимали слухи о бандитском беспределе во
взаимоотношениях населения и государственного и партийного аппара-
та и в определении политики, проводимой постсталинским руковод-
ством.
Слово «слух» используется в данной статье либо со ссылкой на доку-
мент, в котором оно встречается, либо с практической целью — при от-
сутствии лучших терминов, чтобы обозначить широкое обращение ка-
кой-либо разоблачительной истории. Хотя это слово широко использует-
ся в социальных науках, оно не является нейтральным научным термином,
а выражает высокомерный взгляд на общество как импульсивную массу,
в которой скрыты глубинные и неведомые каналы выражения страхов.
Оно продолжает раздел между людьми веры (народом), пораженными
«иррациональными слухами», и людьми знаний (учеными), способными
диагностировать эти болезненные проявления общества4. Стоит отказать-
ся от этого разделения, поскольку оно уже заложено в содержании архив-
ных документов, по которым мы исследуем слухи. Высшие чины репрес-
сивного аппарата осуждали «иррациональные слухи», изложенные в
письмах граждан. Разделение на стихийные массы и экспертных чинов-
ников — часть той проблемы, которую надлежит изучить: почему проку-
роры и полицейские понимали сигналы о рецидиве амнистированных
именно как «слухи»?
Вначале необходим небольшой экскурс в статистику преступности в
СССР в 1950-е гг., чтобы прояснить реальный уровень рецидива среди
амнистированных. Затем проанализируем содержание молвы о бандит-
ской анархии в письмах граждан во власть, в том числе один из самых
сенсационных ее мотивов: историю о проигрывании «бандитами» людей
в карты. Далее обратимся к вопросу о противоречивой реакции властей
на эти сигналы, от разоблачения «провокационных слухов» до восстанов-
ления смертной казни с целью успокоения населения. В конце рассмот-
рим, как члены Президиума ЦК превратили слухи об амнистированных
148 Слух о бандитском разгуле...
бандитах в теорию заговора, направленную против опального Лаврентия
Берия.
Преступность в 1953 г.: статистический экскурс
Действительно ли амнистия 1953 г. привела к росту преступности,
и сколь велик был уровень рецидива среди амнистированных? В исто-
рической литературе о 1953 г. и то и другое часто подразумевается или
утверждается как очевидный факт и закономерное последствие амнистии,
без серьезной доказательной базы5. Ограничимся несколькими предва-
рительными замечаниями о необходимости избегать скоропалительных
и, казалось бы, напрашивающихся выводов.
В архивах репрессивных и партийных органов зафиксирован ряд
случаев тяжких преступлений, совершенных амнистированными. Особен-
но много правонарушений совершалось на пути их следования из лаге-
рей. Криминальные группировки сводили друг с другом счеты прямо на
выходе из лагеря. Освобожденные, особенно те из них, кто возвращался
из отдаленных лагерей, были предоставлены самим себе в долгих путеше-
ствиях на баржах и в эшелонах, без достаточного продовольствия. Они
были вынуждены неделями ждать попутного транспорта на перегружен-
ных железнодорожных узлах. Они громили буфеты на станциях и напа-
дали на представителей правоохранительных органов. В крупнейших
лагерных городах (Норильск, Воркута, Магадан) амнистированные, кото-
рые по разным причинам не могли уехать на материк или которым было
некуда ехать, создавали сложную и опасную обстановку6.
Вплоть до начала 1960-х гг. уголовная статистика оставалась чрезвы-
чайно ненадежной, что осложняет попытки интерпретации реального уров-
ня преступности в 1950-е гг. До 1961 г. не было общего учета преступле-
ний: прокуратура и МВД регистрировали правонарушения каждый по
своей линии. Более того, оба ведомства вели активную бюрократическую
борьбу против способа учета другого. В то же время индивидуальный
учет судимостей осужденных не велся. Это означало, что факт рецидива
не всегда учитывался в ходе предварительного следствия, ни на судебном
заседании, ни в заключении. Таким образом, многие осужденные могли
скрывать прежние столкновения с судебной системой. С другой стороны,
наблюдалось обратное — склонность преувеличивать значимость преж-
них судимостей, так как уголовный закон не устанавливал сроков пога-
шения судимости за все преступления, наказание за которые превышало
три года лишения свободы (ст. 55 УК РСФСР от 1926 г.): привередливые
судьи и прокуроры могли учитывать при определении наказания сроки,
отбытые десятки лет ранее. Тем более что обязательный для горожан
паспорт имел специальную графу, навсегда дискриминирующую осво-
божденного из ГУЛАГа, отбывавшего наказание хотя бы за одно из боль-
шого списка разных, и не только опасных, преступлений7.
М. Эли 149
Самым влиятельным фактором дисторсии реальной картины преступ-
ности в стране было, пожалуй, постоянное и глубокое вмешательство поли-
тиков в жизнь и деятельность следователей и судей. Везде в мире состояние
регистрации преступлений (то, что называется «уровнем преступности») от-
ражает не только (и иногда не столько) реальный уровень преступности, но
и активность следственных органов. В Советском Союзе в зависимости от
требований начальства милиция либо отказывала в заведении уголовных
дел, чтобы снизить статистику, либо чрезмерно расширяла практику не-
законных арестов, чтобы показать активность в искоренении преступности.
Однако наше восприятие этих проблематичных практик следователей так-
же полностью зависит от колебания уголовной политики: ведь мы о них
знаем благодаря разоблачительным докладным, составленным прокура-
турой, которые выявляли и осуждали то «отказ в заведении дела», то «неза-
конные аресты» — в зависимости от ожидания областных и центральных
партийных инстанций. Уголовная политика колебалась между кампаниями
по борьбе с преступностью (надо было выявлять факты отказа в преследова-
нии, слишком мягкие приговоры судов, волокиту в проведении дел в про-
куратуре и т. д.) или же, наоборот, кампаниями по строгому соблюдению
социалистической законности (речь шла о незаконных арестах и редком ис-
пользовании судами мер, не связанных с лишением свободы)8.
От изменчивой воли и даже прихоти вождей кривые преступности
зависели больше всего: за время «оттепели» общие кампании по наведению
порядка (не считая локальных и узкопрофильных кампаний, имевших не-
большое влияние на общие цифры) велись в конце 1953 — 1954 гг. (репрес-
сия против амнистированных), в конце 1955 г. (репрессия против марги-
нальных групп населения), в 1961—1962 гг. (всестороннее ужесточение
уголовной репрессии по единоличному велению Хрущева). А кампании
по смягчению карательной политики были во втором и третьем кварта-
лах 1953 г. (восстановление социалистической справедливости), в начале
1956-го (XX съезд) и в 1958—1960 гг. (уголовная реформа).
Обратимся, однако, к статистике милиции, прокуратуры и судов.
Милиция зарегистрировала в 1953 г. на 16,4% больше преступлений, чем
годом ранее. Особенно выделялись бандитизм (+72,4%), убийства
(+47,9%), разбойные нападения (+176,7%), карманные кражи (+137,1%)
и изнасилования (+43,1%). В 1954 г. эта тенденция к увеличению числа
зарегистрированных «особо опасных» преступлений сохранилась9.
По линии прокуратуры 1953 г. также выделяется по сравнению с
1952-м. Данные, собранные Генеральной прокуратурой, указывают на
снижение числа лиц, привлеченных к уголовной ответственности с 1952
по 1954 г. (-26,5%). В то же время, однако, преследование по самым тяж-
ким преступлениям сильно увеличилось: число привлеченных за умыш-
ленное убийство выросло на 37,8%, за изнасилование — на 42%, за разбой
и грабеж — на 44,4% (между 1952 и 1954 гг.)10.
Судебная статистика также указывает на тенденцию роста тяжких
преступлений в 1953—1954 гг. по сравнению со временем до амнистии.
150
Слух о бандитском разгуле...
На фоне сокращения общего числа осужденных (причем, и по линии об-
щих судов, и по линии военных трибуналов) число осужденных за тяжкие
преступления растет в 1954 г. по сравнению с 1952-м: +25,8% за умыш-
ленное убийство, +34,4% за изнасилование и +39,6% за нанесение тяж-
ких телесных повреждений11.
Однако убедительно связать тенденцию к росту тяжких преступле-
ний непосредственно с преступностью среди амнистированных не полу-
чилось даже у правоохранительных органов тех лет. Они были склонны
замалчивать уровень рецидива амнистированных до ареста Берия, ини-
циатора освободительного указа (ведь они докладывали всесильному нар-
кому), и, наоборот, преувеличивать его после того, как на бывшего ми-
нистра стали перекладывать всю ответственность за неудачи неспокойно-
го 1953 г.
Данные об уровне рецидива амнистированных на территории Союза
ССР редки: уже после ареста Берия Роман Руденко (новый генеральный
прокурор) и Сергей Круглов (новый министр внутренних дел) доклады-
вали, что во втором квартале 1953 г. одна четверть из 17 318 лиц, пресле-
дуемых за совершение преступлений, были до этого освобождены по
мартовской амнистии12. В своей докладной от 26 мая 1954 г. Круглов при-
водил цифру в 84 225 амнистированных, вновь привлеченных к уголов-
ной ответственности (7% общего числа амнистированных)13. Однако
не понятно, сколько из них были признаны виновными судом. Надежные
данные получены по итогам исполнения специального приказа о репрес-
сировании амнистированных: количество амнистированных, отправлен-
ных с 20 октября 1953-го по август 1954 г. в особорежимные подразделе-
ния лагерей за совершение новых преступлений, составляло 40 685 чело-
век14. По сравнению с общим числом амнистированных (1,2 миллиона
минимум15), как и осужденных в 1953 г. (более 1,2 миллиона с учетом дан-
ных военных трибуналов, линейных и лагерных судов16), это немного
(3,4%). И хотя не существовало общего учета судимостей, амнистирован-
ных было легко вычислить среди населения: при освобождении они по-
лучали «чистые» паспорта (без отметки о судимости), но «выданные на
основе справки об освобождении», так что скрывать от следствия и судов
свое гулаговское прошлое люди вряд ли могли. Рецидив амнистирован-
ных (правда, по очень сомнительной уголовной отчетности тех лет) вы-
глядел каплей в море преступлений.
Если взять милицейскую, прокурорскую и судебную статистику за
1950-е гг., то 1953 г. не выделяется, а вписывается в общую тенденцию
постоянного повышения количества осужденных за преступления против
личности: за 1948—1956 гг. число осужденных за умышленное убийство
выросло на 167,7%, за изнасилование — на 270,1%, за тяжкие телесные
повреждения — на 288%17. Если вернуться к вышеуказанной статистике
прокуратуры о привлечении к судебной ответственности, то оказывается
также, что рост особо тяжких преступлений — это общая тенденция
1950-х гг.: с 1952 по 1958 г. умышленные убийства участились на 65%,
М. Эли
151
изнасилования — на 94,8%, разбои — на 35,7%18. Криминальная обета-
новка в послевоенные годы была сложной, и ситуация только ухудшилась
к концу 1950-х гг. Этот рост, который был особенно велик у несудимой
молодежи, нельзя объяснить рецидивом среди бывших заключенных19.
История о проигрывании людей в карты
Начиная с апреля 1953 г. слух о бандитской анархии распростра-
нялся среди руководства страны и населения вне зависимости от реаль-
ной картины преступности. Анонимное коллективное письмо из г. Моло-
това (ныне Пермь) имело большой резонанс в верхах во второй половине
апреля 1953 г.20 Молотов был столицей большого пенитенциарного реги-
она и транспортным узлом для переброски эшелонов с амнистированны-
ми с Востока на Запад. Возмущенные жители жаловались на «ужасный
бандитизм» в городе, когда «нельзя пройти по улицам позже 10 часов ве-
чера... Каждую ночь раздевают, убивают, режут, насилуют, бьют стекла в
квартирах и т. д. ... Имеется много и таких случаев, когда людей просто
убивают или калечат без всяких видимых к этому причин». Авторы рас-
сказали несколько вопиющих фактов: ученики десятого класса изнасило-
вали девушку и привязали ее на кладбище к кресту, отчего она сконча-
лась. Бандиты разыграли в карты поселок Шпальный и триста девушек,
подожгли первый и стали убивать вторых. В первое воскресенье после
объявления амнистии в Молотове случилась настоящая бойня (поножов-
щина в трамваях и магазинах), так что скорая помощь не смогла спра-
виться с потоком жертв. Авторы требовали расстрела для «бандитов»21.
Ворошилов и Берия заказали обширную проверку фактов, изложен-
ных в письме «85 жителей г. Молотова»22. Как оказалось, волна слухов о
бандитском произволе началась еще до амнистии: в конце 1952 г. «в по-
селке Шпальном было 7 пожаров в частновладельческих квартирах. Эти
пожары послужили поводом к распространению провокационных слухов
о том, что будто бы заключенными проигран в карты поселок»,— писал в
своем докладе в конце апреля 1953 г. первый секретарь молотовского об-
кома партии Ф. Прасс. В первом квартале 1953 г. в городе циркулировали
анонимные письма, предупреждающие об угрозе со стороны «бандитов».
Жителей прилагерных поселков пугали не бывшие заключенные, вер-
нувшиеся на преступный путь, а уголовники, еще отбывающие наказа-
ние. Со временем слух только усилился, и его объект сместился с «урок»
лагерных поселков на амнистированную молодежь. В течение мая и ап-
реля областные власти получали все новые письма о преступлениях, со-
вершенных амнистированными в других городах Молотовской области23.
В Молотове слухи, ходившие по всей стране, были особенно интенсивны.
В этом смысле можно говорить о «синдроме Молотова»24.
МВД удалось установить «первоисточник распространения ложных
слухов» о проигранном в карты поселке железнодорожников: им оказа-
152
Слух о бандитском разгуле...
лась некая У., которая на допросе рассказала, что она услышала от двух
неизвестных мужчин в пивной, будто заключенные проиграли в карты
начальника колонии и поселок Шпальный и собирались расправиться со
своими жертвами. Как бы фантастически ни звучал этот слух — убийство
жертв, проигранных в карты, и полная власть заключенных, способных
ликвидировать руководство места заключения и взять контроль над граж-
данским миром,— однако к нему комиссия относилась серьезно: «факты
проигрыша в карты и подготовки поджога» были проверены в ходе аген-
турно-оперативных мероприятий среди заключенных. Как оказалось, за-
ключенные ничего подобного не затевали. Слух о проигрыше в карты
мог иметь долю вероятности в отношении высокопоставленных милицио-
неров и лагерного персонала. Ведь уголовники были известны среди за-
ключенных и лагерной администрации своими жестокими нравами, от-
рицанием обычной морали и страстью к картежным играм. Истории о
заядлых картежниках, готовых ставить на кон личные вещи других за-
ключенных, курсировали в ГУЛАГе25. Итак, история о проигранных лю-
дях и поселке родилась в благоприятном контексте. Для прилагерного
общества она звучала достаточно вероятной и устрашающей, чтобы стои-
ло о ней говорить.
По мере распространения паники после амнистии проигрыш людей
в карты становился все более стабильной характеристикой освобожден-
ного уголовника и центральным мотивом слуха о распоясавшихся осво-
божденных «бандитах». Так, история появляется в декабре 1953 г. в Яро-
славле, уже в европейской части РСФСР. В коллективном обращении к
К. Ворошилову сорок сотрудников предприятия п/я № 1021 (15 километ-
ров от Ярославля) жаловались на злодеяния, совершенные амнистиро-
ванными. Кроме прочих «был сожжен проигранный в карты хулиганами
барак рабочих, где жило 18—20 семей»26. В марте — июне 1954 г. Сверд-
ловск — как и Молотов, столица крупного пенитенциарного региона —
был потрясен волной анонимок, подброшенных в почтовые ящики обы-
вателей, о проигрыше их в карты. В городе поднялась паника. В начале
мая две работницы завода «Визкабель» отказались выйти на работу, опа-
саясь за свою жизнь. По слухам, «бандиты» разыгрывали в карты все са-
мое дорогое или дефицитное: жителей, квартиры, дома, места в трамваях,
театре. Милиция не сумела установить мифический «первоисточник»:
слух был вездесущим. Однако ей удалось допросить двух молодых работ-
ниц железнодорожного депо, А-ву и А-ну, признавшихся в сочинении
анонимок. В своих показаниях молодые женщины объяснили, что «под
влиянием распространившихся слухов о проигрывании людей в карты
решили сами написать ряд записок угрожающего характера и подбро-
сить их в квартиры знакомых, с которыми у них были неприязненные
отношения». Можно полагать, что сортировочная станция (так же, как и
поселок железнодорожников Шпальный) стала отправной точкой этих
слухов не случайно — то было место интенсивных встреч людей, приехав-
ших из разных уголков страны, беседовавших долгие сутки в вагонах с
М. Эли 153
незнакомыми. Обмен информацией там происходит быстро, и можно на-
верняка узнать много любопытного. Другой рабочий этой станции, В-ов,
хотел использовать историю с проигрышем с целью веселого устраше-
ния. Он подошел к незнакомому продавцу и сказал ему: «Я вас проиграл
в карты». Мотивация распространителей была разной: кто-то хотел ото-
мстить недругам, другие — просто повеселиться (как школьники, которые
из озорства бросали анонимки в почтовые ящики), третьи использовали
слух в корыстных целях (как мужчина, который выдавал себя за спасите-
ля, предупреждая людей, что их ожидает общая смерть в результате про-
игрыша в карты)27.
Слух о проигрывании в карты людей появился еще раз в 1956 г.
в Туркменистане (Чарджоуская область, Кагановичский район): в одной
из школ заговорили о том, что освобожденные уголовники, работающие
на соседнем заводе, разыграли в карты директора и сотрудников школы.
Директор и члены его семьи опасались за свою жизнь28. История о проиг-
рывании — привлекательная страшилка, которую стоит передать. Ее мож-
но легко украсить и адаптировать к местным условиям. Даже не пресле-
дуя злого или шутливого умысла, ее передают на всякий случай, чтобы
предупредить знакомых и близких о вероятной опасности. Будучи внача-
ле лагерным и прилагерным, типичным для регионов, где была размыта
граница между «маленькой» и «большой» зонами ГУЛАГа позднего стали-
низма, слух о проигрыше людей в карты становится распространенным
мотивом городского фольклора и культуры слухов в СССР 1950-х гг.
Распространение слухов о бандитской анархии
Стремительно распространялись слухи о злодеяниях амнистирован-
ных, прибывающих с востока и терроризирующих советские города. Сле-
дующий сигнал после молотовского дела был подан 15 мая редакцией
газеты «Правда». Она направила в Президиум Верховного Совета СССР
обзор писем граждан, выразивших свое отношение к указу об амнистии29.
Большинство писем, которые цитировались в докладной записке, выра-
жало благодарность партии и правительству и лично формальному руко-
водителю советского государства Клименту Ворошилову. Сам председа-
тель интересовался не столько добрыми словами, сколько отрицательны-
ми отзывами авторов писем на тему амнистии30. В обзоре отмечалось, что
«некоторая часть бывших заключенных, вернувшихся на прежнее место
жительства в связи с амнистией, организуют дебош, драки, поножовщину,
грабеж, насилие и даже убийства». Авторы писем выражали по этому по-
воду удивление, страх или возмущение. Их беспокоило, что отпустили
столько «бандитов», которые отказываются работать, формируют шайки,
чтобы грабить и терроризировать «честных граждан»31. Все утверждали,
что улицы стали небезопасны, и, как следствие, они боятся выходить из
дома по вечерам. «Жизнь в городе стала неспокойной. Вечером по ули-
154
Слух о бандитском разгуле...
цам стало опасно ходить, участились случаи, когда людей грабят, а иногда
и убивают»,— пишет житель г. Орехово-Зуево. Житель г. Сызрань рас-
сказывает: «Приезжая в город, чинят бесчинства, насилуют среди белого
дня, раздевают, грабят, убивают детей, стариков, словом любого, кто по-
падет под руку».
Полтора месяца после выхода указа об амнистии жалобщики катего-
рически не принимали лозунга о перевоспитании осужденных. В преам-
буле указа, опубликованного в «Правде» и «Известиях», говорилось о «со-
знательном отношении к труду» освобождаемых заключенных, о их го-
товности вести «честную трудовую жизнь» и стать «полезными членами
общества». С точки зрения заявителей, они, наоборот, представляли угро-
зу для общества32.
Со временем слухи о наплыве преступников из ликвидированных
лагерей лишь усилились. К лету 1953 г. настоящая волна паники накрыла
страну от Владивостока до Калининграда: боялись установления власти
«бандитов». 19 июня «Правда» передала в ЦК КПСС новые вырезки из
писем обеспокоенных жителей больших городов, в том числе Ленингра-
да и Москвы33. Как можно прочесть в обзоре, «некоторые авторы связыва-
ют эти происшествия с освобождением по амнистии лиц, которые, не же-
лая работать, возвращаются на преступный путь». Авторы писем подчер-
кивали, что сложилась новая ситуация после смерти Сталина: сталинский
порядок утерян, на улицах теперь неспокойно, «преступность принимает
невиданные раньше размеры». Бандиты действуют «среди бела дня» и
безнаказанно совершают самые тяжкие преступления. Эта безнаказан-
ность возмущает жалобщиков, которые ругают милицию за отсутствие
должной реакции: «Милиционеры ничего не делают», «...милиция не
способна изменить положение». Милиция не только была беспомощна
против бандитов, но и потворствовала разбойникам своим «либераль-
ным» подходом («Мы обратились в милицию. Нам ответили, что надо
этих людей перевоспитывать, чтобы сделать из них честных советских
граждан»). Все авторы единственным способом покончить с преступными
явлениями считали беспощадное применение высшей меры наказания:
«Эти бандиты заслуживают смертную казнь»; «...лишь могила может ис-
править воров и рецидивистов». Только решительным вмешательством
центральной власти в виде расстрела можно было очистить социум от
инородных бандитов и вернуть ему гомогенность и единодушие, поте-
рянные со смертью Сталина.
В совершенстве владея заговорщическими стереотипами и оборота-
ми официальной речи тех лет, автор следующего письма заявляет, что он
может разбирать слухи с объективностью эксперта: «Среди населения по-
являются слухи, распространяется паника. Все это позволяет думать, что
овладевшие городом страх и тревога есть следствие преднамеренных
действий. Этот психоз упрощает “работу” бандитов и создает благоприят-
ные условия для затей врагов Советского Союза, которые используют в
своих целях лиц, освобожденных из лагерей»34. Автор признает, что па-
М. Эли
155
нические разговоры о волне преступности являются «слухами», за кото-
рыми скрывается другая, куда более страшная истина. Неявно выражая
собственный взгляд на правдоподобность этих «слухов», он ни опровер-
гает, ни подтверждает во всеуслышание, что амнистированные держат
города в страхе, признавая лишь наличие «бандитов». Однако опасность
ситуации на улицах все равно бледнеет по сравнению с другой, большей
опасностью, на которую указывает автор,— «темными планами» врагов
Советского Союза, которые используют смутные времена междуцарствия,
чтобы нанести решительный удар стране. В этих условиях слухи, конечно,
не стихийные. Задаваясь вопросом, кому этот «психоз» выгоден, он заклю-
чает, что слухи — оружие в психологической войне, позволяющее создать
благоприятную «атмосферу террора». Сами уличные «бандиты» и амнисти-
рованные — лишь марионетки, исполняющие чужую волю. За ними скры-
ваются зарубежные заказчики.
Как ни фантастически звучит данная теория о причине распростра-
нения слухов, она была не единственной. Мы увидим позже, что похожие
объяснительные схемы развертывали и сами члены Президиума ЦК.
Заметим, что для широкого хождения слух не нуждается в безогово-
рочной поддержке. Он распространяется благодаря неопределенности в
отношении правдоподобности своего содержания. В указанном письме
границу между верой и недоверием относительно правдоподобности слу-
ха провести нелегко, она размыта. Нельзя ответить на вопрос, верит ли
автор заявления в слух или нет. Он относится к нему критически (не при-
нимает за чистую монету) и, тем не менее, передает его. Социологи и ан-
тропологи показали, что слух — не продукт наивного суеверия и легкове-
рия темных масс. Он объект диалога и дискуссии. Собеседники не обяза-
тельно твердо верят в него, они могут даже не верить в него вовсе. Часто
слух передают, чтобы проверить его на прочность или на всякий случай,
чтобы обезопасить себя и других (вдруг все-таки он окажется верным?)35.
К концу 1953 г. волна слухов не утихла. По сравнению с весной и
летом 1953-го письма отличались большей точностью в изложении фак-
тов и большей открытостью жалобщиков, которые не опасались подписы-
ваться под своими обращениями. Сказалась политика связи с обществен-
ностью по вопросам преступности, о которой речь пойдет ниже. В проци-
тированном коллективном обращении сорока жителей Ярославля мы
находим все темы, обычно встречающиеся в жалобах про амнистирован-
ных: новизна ситуации, созданная амнистией и разрушением сталинско-
го порядка («Хулиганство и бандитизм... за последнее время, в связи с
амнистией заключенных, приняли небывало наглый размах»); растление
молодежи либеральной постсталинской атмосферой («В грабежах участ-
вуют даже подростки в возрасте 12—14 лет. Под общую марку начинают
хулиганить даже те, кто этим ранее не занимался...»); боязнь среди насе-
ления («у населения постоянно напряженное состояние, боязнь свободно
выйти из дому в любое время, недоверие друг к другу»); радикальное от-
торжение нарушителей правопорядка, деление на «честных людей» и
156 Слух о бандитском разгуле...
«бандитов» (они — «не наши люди, им не должно быть место среди чест-
ных людей»); беспомощность стражей порядка («никакой активной борь-
бы с бандитами не видно»); наконец, право, данное государством, на рас-
стрел «бандитов» как единственная мера, способная вернуть порядок,
единство, сплоченность общества36. Аналогичные заявления поступили
на имя К. Ворошилова из Ворошиловграда, Ульяновска, Баку, Москов-
ской, Сталинградской и Семипалатинской областей37.
Разоблачение слухов центральным репрессивным аппаратом
Историк, работающий с советскими архивными документами, не уста-
ет поражаться количеству и разнообразию слухов, которые регистрирова-
лись бюрократическим аппаратом. Вездесущность молвы в советском де-
лопроизводстве указывает на пристальное внимание власти к этому виду
реакции населения. С одной стороны, политическая элита видела в сборе
слухов партийными органами и тайной полицией средство получения
сведений о «настроениях» народа. Слухи считались важным источником
информации о том, как люди относятся к отдельным официальным ме-
роприятиям и кампаниям, событиям международной политики и общим
тенденциям во внутреннем и внешнем положении. Специальные секрет-
ные службы собирали анекдоты, слухи, информацию об альтернативных
точках зрения и непроверенные вести, циркулирующие среди населения,
через агентурные сети. С другой стороны, слухи вызывали у высокопо-
ставленных начальников дискомфорт. «Панические», «пораженческие»,
«нездоровые», «провокационные» слухи влияли на поведение и убеждения
людей помимо всяких каналов официального и разрешенного дискурса.
В стране проводились агитационные кампании, чтобы разъяснить наро-
ду истинное положение дел и заставить молву замолчать. Спецслужбы
могли обходиться с распространителями слухов жестко38. Наконец, руко-
водство страны с целью манипулирования умами само распускало слухи
(как показывает «дело врачей», когда была создана антисемитская молва
о еврейских врачах-убийцах39).
В Советском Союзе «слух» (в разных словосочетаниях: «провокаци-
онный слух», «панический слух») — центральный элемент «стихийности»,
которую власть приписывала «массам»40. Когда в своих докладных запис-
ках руководители правоохранительных органов называют непроверен-
ную информацию в ходу у народа «слухом», они опровергают и осуждают
ее как несознательную, стихийную, ложную. «Слух» в СССР, как и везде,—
перформативное риторическое оружие, позволяющее дискредитировать
носителя информации41.
Для высокопоставленных чинов правоохранительных органов, ко-
торым Ворошилов поручал проверить факты, изложенные в присланных
ему письмах, сигналы о массовой преступности амнистированных были
«слухами» именно в таком смысле. Под этим термином они понимали
М. Эли
157
проявление иррациональной стихийности необразованных масс, кото-
рые преувеличивали или выдумывали факты и передавали непроверен-
ную, неподконтрольную и неудобную для пропагандистского обслужива-
ния населения информацию.
К. Горшенин (Минюст) и С. Круглов (МВД) писали Берия в конце
мая 1953 г., что с начала амнистии преступность не выросла. Они обвини-
ли обкомы и профсоюзы в отсутствии борьбы со слухами и опровергали
утверждения авторов писем Ворошилову, называя их грозно «провокаци-
онными»: «Вокруг амнистии распространяются много разных нелепых и
провокационных слухов, по которым амнистированные якобы соверша-
ют массовые убийства, занимаются бандитизмом, разбойными нападени-
ями, грабежом и творят другие преступления. Проверки показали, что
бол[ыпинст]во этих слухов и анонимных писем не подтвердились и ока-
зались вымыслом»42.
Оперативные группы, откомандированные на места, докладывали о
банальных болезнях общества, а не об экстраординарных явлениях, о ко-
торых писали жалобщики. Вопреки утверждению жалобщиков в проис-
шествиях было мало загадочного, мало инородных элементов. Разбирая в
деталях каждый факт, рапорты не подтверждали картины, где честные
трудящиеся якобы терроризировались безнаказанными бандитами. Ар-
гументация правоохранительных органов была следующей: преступность
растет за счет несудимой молодежи, а не рецидивистов из числа амнисти-
рованных; драмы, описанные в заявлениях,— дело рук самих жителей;
старые пороки российского общества, особенно тяга к спиртному,— глав-
ная причина ужасов. В Молотове и Ярославле поджоги оказались пожа-
рами, случившимися по неосторожности, а убийства — суицидами или
несчастными случаями. Подписавшие ярославскую петицию, например,
утверждали, что гражданку Ч-ву убили. Расследование показало, что она
замерзла на улице после вечерней пьянки. Гражданина Т-ва якобы огра-
били бандиты. На самом деле грабителями оказались трое рабочих, ра-
нее не судимых. Похищенные и пропавшие люди просто убежали из
дома. Другие события казались полностью выдуманными43. Иногда со-
трудники МВД подтверждали реальность уголовных проявлений, упомя-
нутых в письмах заявителей. Однако большинство случаев было либо вы-
думано, либо преувеличено: «В личных беседах с авторами писем выяснено,
что большинство из них конкретными фактами о совершенных преступ-
лениях не располагало. Заявления писали под впечатлением распростра-
нявшихся среди населения преувеличенных слухов об убийствах и грабе-
жах, якобы совершаемых лицами, освобожденными из мест заключения
по амнистии»44.
Разоблачая иррациональные слухи и отрицая нашествие агрессив-
ных амнистированных, правоохранительные органы играли роль разум-
ных и рациональных экспертов, доказывая цифрами и проверками, что
фантастические рассказы о злодеяниях бандитов были выдуманы. Рас-
пространители «провокационных слухов» привлекались к уголовной от-
158 Слух о бандитском разгуле...
ветственности. Но репрессии не были главной мерой пресечения слухов.
Практиковались и товарищеские суды, которые разбирали поведение
распространителей слухов перед широкой публикой. МВД сделало став-
ку на «привлечение общественности к содействию органам милиции» и
развернуло летом 1953 г. большую разъяснительную работу среди насе-
ления с докладами о борьбе «с пережитками капитализма», «правилах со-
циалистического общежития» и «обязанностях советского гражданина».
Несмотря на скучное название докладов население охотно посещало соб-
рания. где выступали функционеры из органов внутренних дел, так как
это была редкая возможность получить информацию из первых рук о
преступлениях и наказаниях, услышать разъяснения официальных лиц
по вопросам преступности, которые волновали людей, но с которыми
местные власти сталинских времен редко выходили к публике45.
Восстановление смертной казни
Несмотря на агитационное усердие власти не смогли справиться со
стойким и продолжительным слухом, который возник весной 1953 г. и
пережил все стремления «разумно» объяснить происходящее. Год 1954-й
был полон слухов о распоясавшихся бывших «зэках». Слухи подрывали
авторитет нового политического руководства. Чтобы вернуть контроль
над ситуацией и восстановить веру в дееспособность правоохранитель-
ных органов, осенью 1953 г. новое руководство пошло на строгие репрес-
сивные меры против амнистированных, соединив прежнюю воспитатель-
ную риторику с угрозами ареста в их адрес. За целый ряд правонарушений
(начиная с мелкого хулиганства и незначительных краж) амнистирован-
ным грозили усиленные приговоры и заключение в учреждения строгого
режима46. Прокуроры и судьи получили приказ оформлять и рассматри-
вать дела с участием амнистированных в кратчайшие сроки. В Новоси-
бирске прокуратура организовала «показательные процессы» против ам-
нистированных рецидивистов в рабочих районах и оповещала обществен-
ность о громких приговорах на страницах газеты «Советская Сибирь»,
через стенгазеты, профсоюзные, комсомольские и партийные организации
заводов, где работали преступники47. Как мы видели выше, за несколько
месяцев 40 685 амнистированных были приговорены за новые преступ-
ления к содержанию в лагерях строгого режима48.
Однако этих мер было недостаточно, чтобы удовлетворить требова-
ния заявителей о строгости в отношении «бандитов». Чтобы пресечь слу-
хи и укрепить свой авторитет среди населения, наследники Сталина по-
шли на восстановление смертной казни, чего единогласно требовали ав-
торы гневных писем. Непосредственным предлогом для этого стало дело
амнистированного Побережного, который в конце июня 1953 г. убил ди-
ректора Чернянской средней школы Чернянского района Одесской обла-
сти. 22 июля Ворошилов переправил новому генеральному прокурору Ро-
М. Эли
159
ману Руденко письмо, подписанное 30 учителями и 395 учащимися
школы. Подписавшиеся негодовали: «...бандит Побережный А. В. звер-
ски убил Подоляна с целью грабежа. <...> Побережный А. В. трижды
был судим, но освободился по амнистии». Авторы требовали смертной
казни. Руденко направил на место прокурора, факты подтвердились49.
Однако пойти навстречу возмущенным учителям и ученикам школы бы-
ло не так просто, поскольку в СССР смертная казнь была официально
отменена50.
В своем письме в ЦК от 19 апреля 1954 г. Руденко доложил о громких
убийствах, которые вызвали возмущение населения, особенно об убий-
ствах детей. Не приводя конкретных цифр, он утверждал, что во многих
случаях убийцы были бывшими заключенными, освобожденными по ам-
нистии: хотя прокурор до этого не уставал разоблачать «провокационные
слухи, по которым амнистированные якобы совершают массовые убий-
ства», он вынужден был теперь идти на поводу у политических лидеров и
делать вид, что действительно поверил в эти слухи. Число убийств воз-
росло с 8500 в 1952 г. до 11 000 в 1953-м (+52%). Суровые карательные
меры, предпринятые осенью 1953 г., не остановили этот рост, констати-
ровал Руденко. Нужны были радикальные меры51.
Так родился указ от 30 апреля 1954 г. со скромным названием «Об уси-
лении уголовной ответственности за умышленное убийство»52. В преамбу-
ле была традиционная демагогическая приписка: «В связи с ходатайствами
граждан и общественных организаций...»53, которая на этот раз действи-
тельно имела под собой конкретную основу: стремление членов Президи-
ума ЦК, обеспокоенных потоком жалоб, показать, что они управляют
страной и контролируют ситуацию.
Одной из первых жертв нового указа стал Гыбин, водитель грузови-
ка из Ленинграда, который совершил девять изнасилований. Свою послед-
нюю жертву, студентку медицинского института, он убил 26 февраля 1954 г.
Педагогическая общественность Ленинграда была возмущена и требова-
ла для Гыбина высшей кары. Однако преступление было совершено за
два месяца до публикации указа о восстановлении высшей меры наказа-
ния. «В порядке исключения» в отношении Гыбина и других убийц, аре-
стованных в 1953 г., указ возымел обратную силу, что подтверждает чисто
демагогическую природу восстановления смертной казни54.
Амнистия 1953 г. должна была обеспечить легитимность преемни-
ков Сталина, дав травмированному населению надежду и открыв новую
эру в уголовной политике. На деле все получилось наоборот. Руководство,
чувствуя шаткость своего авторитета, через год с лишним после освободи-
тельного указа так же громко восстановило смертную казнь и отложило
уголовную реформу до 1958 г.
160
Слух о бандитском разгуле...
Слух и теории заговора в Президиуме ЦК
Стенограммы июльского пленума 1953 г., на котором соратники Бе-
рия «разоблачили» его, дают возможность посмотреть, как члены Прези-
диума использовали слухи о массовой преступности среди амнистирован-
ных в своих речах. На заседании 2 июля Хрущев высказался путано: «Это
(развал сельского хозяйства в последние годы правления Сталина.—
М. Э.) делалось для того, чтобы свалить, а потом добраться до власти,
объявить амнистию, выступить вместе с ворами и рецидивистами, чтобы
сказали: вот Берия спасает. Он делал так, чтобы народ подкупить. Деше-
вая демагогия»55.
Смысл высказывания Хрущева не совсем понятен. В чем состоят ма-
киавеллевский план и «демагогия» Берия? В том, что сама амнистия —
акт великодушия после многих лет нарочно сорганизованного развала —
должна была показать народу, что Берия — его спаситель от этого разва-
ла? Или же он спас народ от «воров и рецидивистов», которых специально
выпустил по амнистии? Неважно: сочетание нескольких ключевых слов —
«воры», «рецидивисты», «амнистия» и «демагогия»,— и уже готов заговор-
щический прием, слух может катиться дальше56.
Хрущеву вторил Булганин. Правда, он приписывал Берия уже иные
заговорщические цели: амнистия была специально проведена шпионом
Берия не для того, чтобы выглядеть спасителем, а чтобы нанести «удар по
общественному порядку в стране» в интересах капиталистических держав,
на которые он работал57.
Каганович предложил третью, еще более страшную интерпретацию
лукавого плана Берия: «Выпустил воров, рецидивистов целую армию,
выпустил около полутора миллионов. Мы стояли за то, чтобы выпустить
мелких воришек... <...> в первой группе амнистированных не было во-
ров и рецидивистов... а потом включили всех — и воров, и рецидиви-
стов58. Это была одна линия — выпустить, получить с них расписку в вер-
ности и использовать их потом. Это оголтелая банда, это ядро фашист-
ской банды Берия. <...> Банда воров-рецидивистов, убийц. Это было
сделано с целью окрылить и активизировать тех ярых националистов и
шовинистов в республиках — ив Литве, и в Западной Украине»59.
Для Кагановича Берия — не столько шпион и демагог, сколько по-
тенциальный фашистский диктатор, готовый использовать «национали-
стов» из западных республик, чтобы развязать гражданскую войну и уста-
новить человеконенавистнический режим. Намек на некую расписку, ко-
торую должны были подписать освобожденные, был заимствован из
выступления Булганина. С типичной слухообразностью передачи инфор-
мации Булганин рассказал новость, которую слышал незадолго до плену-
ма дома от одного из кремлевских врачей, арестованных по делу «врачей-
убийц»,— Р. И. Рыжикова60. Из слов Рыжикова Булганин понял, что Берия
брал расписки о неразглашении с реабилитированных фигурантов «дела
врачей», которых он выпустил на свободу в начале апреля. Каганович при-
М. Эли
161
украсил эту только что услышанную информацию, превратив ее в фанта-
стическую, импозантную легенду: Берия взял подписку не только с аре-
стованных по делу врачей, но и с каждого бойца полуторамиллионной
армии убийц-амнистированных. И это была не просто подписка о нераз-
глашении, а ритуальная клятва в верности фашистскому вождю до смер-
ти в будущих сражениях61.
Первый секретарь Ленинградского обкома партии В. М. Андрианов
изложил свой вариант, но так, чтобы он совпал с заданной Хрущевым и
Булганиным линией. Это высказывание ответственного лица региональ-
ного уровня, которое получает на свой стол жалобы возмущенных граж-
дан и должно конкретно с ними разбираться: «...об амнистии <...> Про-
вокаторы из МВД <...> наложили грязный отпечаток на это дело. Были
выпущены отъявленные головорезы, даже безо всякой элементарной
подготовки со стороны органов милиции. Как только появились в городе
эти лица — заработали кинжалы. Создалось тревожное положение среди
населения. И безусловно справедливые пошли жалобы и в местные орга-
ны, и в Правительство, и в Центральный Комитет, и секретарям Централь-
ного Комитета».
Андрианов не прибегает к заговорщической схеме. Он передает слу-
хи такими, как он их прочитал в заявлениях граждан о бандитской анар-
хии и бездействии милиции и слышал на специальных заседаниях обко-
ма по усилению борьбы с преступностью.
После таких атак на амнистию как на путчистский план шпиона Бе-
рия Ворошилов, который как раз и подписал указ об амнистии, оказался
в обороне. Его версия была такова: члены Президиума не хотели назна-
чить Берия председателем Совмина, и поэтому он «избрал путь врага»,
чтобы сесть на председательское место. Первым шагом в этом плане была
амнистия: «Во-первых, он начал с амнистии. Мы видели, что тут много
такого, что может быть вызвано от лукавого, но, тем не менее, это было до
известной степени на пользу партии, потому что нужны были в этот мо-
мент какие-то акты, которые бы показывали, что наш Центральный Ко-
митет, наша партия действуют».
Удивительное признание: амнистия была не коварным планом Бе-
рия, а коллективным решением ЦК для доказательства его способности
действовать без Сталина. Чтобы восполнить пробел легитимности, обра-
зовавшийся после смерти вождя, нужны были срочные меры не чисто
бюрократического типа, а действия, адресованные народу. Ворошилов
продолжает демонтаж слухов и заговорщических легенд: «О жуликах и
мерзавцах здесь излишне много говорят, много лжи, много говорят и пи-
шут, что убивают, а когда начинаешь звонить, вызываешь председателей,
прокуроров, секретарей и спрашиваешь, что делается, говорят, что ниче-
го не делается. Конечно, тем не менее, есть много вещей, которые нужно
поправить и устранить»62.
Он разоблачил «ложь» об амнистированных «головорезах», которую
подхватили, раздули и использовали в своих интересах коллеги по ЦК,
162
Слух о бандитском разгуле...
ставя председателя Президиума Верховного Совета в непростое положе-
ние. Ворошилов убеждал, что эти разговоры пусты, что за ними не стоит
никакой реальности.
Возможно, именно из-за подковерного конфликта между Вороши-
ловым и его коллегами по поводу криминальных последствий амнистии
как раз в тот момент, когда надо было показать единство против врага,
стенограмма заседания, предназначавшаяся для узкого круга региональ-
ной элиты, упоминает об амнистии не иначе, как о коварном действии Бе-
рия. Можно также предположить, что члены Президиума, использовав
молву в узком кругу для решения конкретных политических целей, ре-
шили удержать ее под контролем, а не подпитывать панику дальше63. Од-
нако заговорщическое объяснение действий Берия по амнистии имело
большой успех и до сих пор курсирует в современной России64.
***
На примере слуха о бандитском захвате страны в 1953 г. видно,
что слухи создаются разными «актерами», а не только простым народом.
При отсутствии публичных и легальных возможностей обмениваться не-
официальной информацией о важных событиях слухи были для основной
массы населения одним из основных каналов передачи и дискуссии о не-
подтвержденных вестях. Региональные лидеры подтверждали и разноси-
ли слухи, услышанные от населения. Наследники Сталина также пита-
лись слухами, но старались придавать им нужный смысл.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Однако единодушие в осуждении амнистии не стоит преувеличить. Три дела из
фонда Президиума Верховного Совета СССР содержат несколько тысячей благодарных
писем и телеграмм Клименту Ворошилову в связи с амнистией. Эти обращения — из
самых разных регионов, от представителей различных слоев населения, от родствен-
ников заключенных и других граждан. Они выражают надежду на перемену соци-
ально-политической ситуации в стране. ГАРФ, ф. Р-7523, оп. 58, д. 130—132.
2 WerthN. Еашшзбё du 27 mars 1953. La premiere grande sortie du Goulag//Communisme.
1995. № 42—44. P 211—223.
3 Летом 1953 г., в самый разгар паники, 80% писем с жалобами на рост преступности
были анонимными. ГАРФ, ф. Р-9415, оп. 3, д. 254, л. 113—124. Декабрь 1953 г. Обзор
писем, поступивших на имя председателя СМ СССР Г. М. Молотова (копия).
4 В терминологии, которая сложилась в социальной психологии с начала XX в., «слух»
(Geruecht, rumor, rumeur) — патологическая реакция анонимной массы на стресс или
кризисную ситуацию. Неслучайно появление термина «слух» в языке социальных
наук в начале прошлого столетия совпадает с публикацией первых работ о толпе и
контроле над ней. Основатели психологии толпы: Sighele S. La folia delinquente: studio
di psicologia collettiva. Torino, 1891; Le Bon G. La psychologic des foules. Paris, 1895. Он
исходил от классовых предрассудков европейских элит, обеспокоенных революци-
онными движениями. До сих пор патологический подход представляет слухи либо
М. Эли
163
как заразительную болезнь социума, как ментальную регрессию суеверных масс,
либо, в осовремененном варианте, как патологию коммуникации, которую специа-
листы по слухам должны вылечить. «Аномический подход» (Philippe Aldrin) понимает
слухи как коллективный механизм трансферта агрессивности, вызванной коллектив-
ным страхом, на определенную группу — в нашем случае на маргинализированных
бывших заключенных, постсталинское руководство или правоохранительные орга-
ны. Основополагающий труд этого направления: Allport G., Postman L. The Psychology
of Rumor. New York, 1947. Неофолклористы, анализируя содержание «городских ле-
генд» как отражения коллективных представлений и свидетельства о тревогах обще-
ства, пользуются тем же функциональным, объективным и патологическим подходом
к слухам. См., например: Renard J. В. Rumeurs el tegendes urbaines. Paris, 2006. Отно-
сительно недавно социологи и антропологи стали подвергать критике эту парадигму.
См., например: Froissart Р. L’invention du «plus vieux ir^dia du monde» // MEI «N^diation
et information». 2000. № 12—13. P. 183—195; Aldrin P Penser la rumeur. Une question
discutёe des sciences sociales // Geneses. 2003. № 50. P. 126—141.
5 См., например: Пыжиков А. В. Хрущевская «оттепель». М., 2002. С. 219.
6 Werth N,, Moullec G. Rapports secrets 8О¥1ёидие8: la 8оаё1ё russe dans les documents
confidentiels, 1921—1991: recueil de pieces d’archives provenant du Centre de conservation
de la documentation contemporaine, du Centre russe de conservation et d^tude des
documents d’histoire contemporaine. Paris, 1994. P. 415—416; Werth N. La terreur et le
бёзаггок Staline et son systeme. Paris, 2007. P. 439—440; Zubkova E. Russia after the war —
Hopes, illusions and disappointments, 1945—1957. Armonk, 1998. P. 165; Elie M. Les
anciens dёtenus du Goulag: litx^rations massives, reinsertion et rehabilitation dans 1’URSS
poststalinienne, 1953—1964. These pour le doctorat en histoire. Ecole des hautes ёtudes en
sciences sociales, 2007. P. 37—43. Dobson M. Khrushchev’s cold summer. Gulag returnees,
crime, and the fate of reform after Stalin. Ithaka and London, 2009. P. 21—49.
7 Список преступлений, после отбывания наказания за которые ставился штамп в
паспорте освобожденного, пересматривался несколько раз в постсталинский период.
В итоге он был сокращен, как и список местностей, где носитель дискриминирующе-
го паспорта не имел права останавливаться. См.: Elie М. Les politiques a l^gard des
НЬёгёв du Goulag// Cahiers du monde russe. 2006. 47/1—2. P. 327—348.
8 Надо, тем не менее, подчеркнуть профессионализацию юристов в послевоенном
периоде: прокуроры из Генеральной прокуратуры и высшие чины из Верховного
суда, Министерства юстиции и даже МВД старались держать баланс между демонта-
жом сталинской универсальной репрессии и обеспечением общественного порядка.
Они старались проводить линию ужесточения репрессий в случае опасных преступ-
лений против личности и по отношению к рецидивистам с одновременным ослабле-
нием санкций в случае незначительных проступков, совершенных представителями
слабо защищенных групп населения (детей, матерей-одиночек). Итак, они могли од-
новременно требовать и прекращения практики незаконных арестов, и систематиче-
ского заведения дел по закону. Однако это стремление к балансу было несовместимым
с вмешательством партийных структур в работу следственных и судебных органов.
9 ГАРФ, ф. Р-9401, оп. 2, д. 497, л. 347. Сведения о состоянии преступности за 1944—1957 гг.
10 Там же, ф. Р-8131, оп. 32, д. 6610, л. 97. Число лиц по СССР, привлеченных к уго-
ловной ответственности, общее и по видам опасной преступности в 1952—1960 гг.
11 Там же, ф. Р-9492, оп. 6, д. 290, л. 3. Сведения о состоянии преступности и судимо-
сти в стране; Там же, д. 24, л. 29. Количество осужденных по СССР за серьезные
преступления против личности (исключая осужденных специальными судами).
12 Там же, ф. Р-8131, оп. 32, д. 2232, л. 50—52.
13 Реабилитация: как это было. Документы Президиума ЦК КПСС и другие матери-
алы. В 3 т. Т. 1. Март 1953 — февраль 1956 / сост.: А. Артизов, Ю. Сигачев, И. Шевчук,
В. Хлопов. М., 2000. С. 150.
164 Слух о бандитском разгуле...
14 ГАРФ, ф. Р-9401, on. 1, д. 1397, л. 67—72. По приказу МЮ и МВД СССР 00273/00942
от 20.10.1953 «О порядке отправления в лагерные подразделения особого строгого
режима лиц из числа амнистированных, вновь осужденных за совершение тяжких
уголовных преступлений». ГАРФ, ф. Р-9414, on. 1а, д. 513, л. 255—266.
15 Официальная цифра — 1 201 738 освобожденных по амнистии от 27 марта 1953 г.
(Реабилитация: как это было... С. 148. Докладная записка С. Н. Круглова в ЦК КПСС
о состоянии дел в исправительно-трудовых лагерях и колониях) не включает коли-
чества снятых с учета ссыльных, освобожденных из детских колоний несовершенно-
летних и освобожденных из тюрем МВД. С учетом этих трех категорий общее число
освобожденных по амнистии достигнет 1 349 263 человек. Впрочем, амнистия серь-
езно повлияла на карательную систему. Освобождены были все осужденные к испра-
вительно-трудовым работам. Амнистия выполнялась не только в лагерях, но и также
в судах, в милиции, в прокуратуре. Почти 550 000 человек, вовлеченных в каратель-
ной системе на уровне следственного изолятора или суда не получили срока благода-
ря амнистии. См.: Elie М. Les anciens ctetenus du Goulag... P. 45—46.
16 ГАРФ, ф. P-9492, on. 6, д. 259, л. 46. Общее число осужденных за 1923—1976 гг.
17 Там же, д. 24, л. 29. Количество осужденных по СССР за серьезные преступления
против личности (исключая осужденных специальными судами).
18 Там же, ф. Р-8131, оп. 32, д. 6610, л. 97. Число лиц по СССР, привлеченных к уго-
ловной ответственности, общее и по видам опасной преступности в 1952—1960 гг.
19 Александр Чащухин опровергает связь между амнистией и ростом юношеской пре-
ступности в г. Молотове и предлагает анализ причин этого явления. Чащухин А. В.
«Преступники раздели, разули его и вытащили чекистское удостоверение»: юноше-
ская преступность в первой половине 1950-х годов // Астафьевские чтения (нояб.
2008). Время «Веселого солдата»: ценности послевоенного общества и их осмысление
в современной России. Пермь, 2009. С. 337—352. См. также: Лейбович О. В городе М.
М., 2008. С. 278—289.
20 ГАРФ, ф. Р-7523, оп. 85, д. 240а, л. 28—31. 18.04.1953. Анонимное письмо 85 жите-
лей г. Молотов К. Ворошилову. Пермяк Олег Лейбович посвятил одну главу своей
последней книги этому случаю:Лейбович О.Л. В городе М... С. 263—294. В частности,
он устанавливает, что анонимная жалоба исходила от одного автора, а не от группы
жителей.
21 ГАРФ, ф. Р-7523, оп. 85, д. 240а, л. 28—31. 18.04.1953. Анонимное письмо 85 жите-
лей г. Молотов К. Ворошилову.
22 Вопреки утверждению Лейбовича Берия откомандировал в область для проверки
фактов специальную комиссию во главе с заместителем начальника Главного управ-
ления милиции МВД СССР Овчинникова. ГАРФ, ф. Р-7523, оп. 85, д. 240а, л. 34.
28.05.53. Сопроводительная записка Л. Берия К. Ворошилову о рапорте комиссии.
Лейбович О. Л. В городе М... С. 264.
23 ГАРФ, ф. Р-7523, оп. 85, д. 240а, 32—33. 20.05.1953. Письмо Ф. Прасса К. Ворошилову.
24 Владимир Козлов использует выражение «синдром Молотова» в другом смысле.
Он им окрестил процесс передачи преступного поведения амнистированных осталь-
ному населению. Историк утверждает, что г. Молотов являлся эпицентром этого яв-
ления. Для Козлова тот факт, что значимая доля тяжких преступлений, зарегистри-
рованных прокуратурой в Молотове в 1953 г., совершена не судимыми ранее лицами,
свидетельствует о том, что амнистированные передали социуму свои криминальные
практики, связанные с насилием. Козлов В. А. Неизвестный СССР. Противостояние
народа и власти 1953—1985 гг. М., 2006. С. 97—98. Мне кажется, что, напротив, эти
цифры показывают, что жители города несправедливо приписали преступления ам-
нистированным и что стоит искать другие причины высокой молодежной преступ-
ности. Теория эпидемической криминализация общества в период демонтажа
ГУЛАГа, которая является основой аргументации Козлова в его книге, подвергается
М. Эли
165
сомнению М. Эли: Elie М. Les anciens ctetenus du Goulag... P. 317—322. См. также:Лей-
бович О. Л. В городе М...; Чащухин А. В. «Преступники раздели...».
25 Варлам Шаламов рассказывает, как уголовник-картежник, не имея больше ставок,
играя уже в долг, проиграл и шерстяной свитер заключенного. За отказ отдать сви-
тер заключенный был убит. Шаламов В. Т. На представку// Собр. соч. в 4 т. Т. 1. М.,
1998. С. 8—13.
26 ГАРФ, ф. Р-7523, оп. 85, д. 250, л. 2—3. 26.12.1953. К. Ворошилов С. Круглову. Ко-
пия коллективного письма граждан г. Ярославля.
27 Там же, ф. Р-9415, оп. 3, д. 260, л. 3—5.
28 Там же, д. 296, л. 65—66.
29 Там же, ф. Р-7523, оп. 85, д. 235, л. 5—14. 15.05.1953. Сводка писем в редакцию
«Правды» по поводу Указа Президиума Верховного Совета СССР об амнистии. По-
добные обзоры были традиционны для советской системы. Редакции периодических
изданий, как и подчиненные партийные и советские инстанции, направляли в адрес
партийных и советских вождей справки о реакциях своих подопечных на их реше-
ния и указы. Они были призваны как донести благодарность народа до мудрых руко-
водителей, так и сообщить им о «недостатках» в реализации этих мудрых решений.
30 ГАРФ, ф. Р-7523, оп. 85, д. 235, л. 5—12.
31 Мириам Добсон анализирует фигуру «бандита» в советских представлениях.
Dobson М. “Show the Bandits No Mercy!”: Amnesty, Criminality and Public Response in
1953 I I The Dilemmas of De-Stalinisation: A Social and Cultural History of Reform in the
Khrushchev Era / (Ed.) P. Jones. Oxford, 2005. P. 30—31.
32 Ворошилов внимательно относился к подобным заявлениям и поручал репрессив-
ным органам проверять истинное положение дел по каждому заявлению о преступ-
лении. ГАРФ, ф. Р-7523, оп. 85, д. 235, л. 12—14.
33 Ретро-перевод из: Werth N., Moullec G. Rapports secrets 8О¥1ёбдие8... P. 50—52.
34 Там же.
35 Bonhomme J. Les voleurs de sexe. Anthropologic d’une rumeur africaine. Paris, 2009.
P. 153—154.
36 ГАРФ, ф. P-7523, on. 85, д. 250, л. 2—3. 26.12.1953. К. Ворошилов С. Круглову. Ко-
пия коллективного письма граждан г. Ярославля.
37 ГАРФ, ф. Р-7523,оп. 85, д. 250,л. 4—5. 26.12.1953. К. Ворошилове. Круглову. Копия
коллективного письма граждан г. Ворошиловграда. Там же, л. 44—46. 1—2.12.1953.
С. Круглов К. Ворошилову. Записка о результатах проверки фактов, изложенных в
разных анонимках.
38 В 1930—40-е гг. они плавно перешли от обвинения в распространении «провока-
ционных слухов» к аресту за антисоветскую агитацию или даже подготовку восстания
и террор. См., например: История сталинского ГУЛАГа. Конец 1920-х — первая по-
ловина 1950-х годов : собр. док. В 7 т. Т. 5 Спецпереселенцы в СССР / отв. ред. и сост.
О. В. Царевская-Дякина. М., 2004. С. 654 — о том, как МГБ представило спецпересе-
ленцев, надеявшихся на англо-американскую интервенцию, контрреволюционными
террористами, которые с помощью распространения слухов рекрутировали новых
членов для организации восстаний.
39 Николя Верт приводит другой пример, относящийся к началу сталинского правле-
ния: В 1927 г. сталинская группа спровоцировала настоящий психоз ожидания вой-
ны, чтобы мобилизовать население и уничтожить оппозицию. Werth N. Rumeurs
бёГаШ81е8 et apocalyptiques dans 1’URSS des аппёев 1920 et 1930 // Vingtieme siecle. Revue
d’histoire. 2001. № 71. P. 25—35.
40 Clark K. The Soviet novel: history as ritual. Indiana University Press, 2000.
41 Froissart P. La rumeur. Histoire et fantasme. Paris, 2002. P. 19.
42 ГАРФ, ф. R-9492, on. 5, д. 204, л. 32—33. 28.05.1953. Доклад К. Горшенина и С. Круг-
лов Берия о ходе выполнения указа об амнистии.
166 Слух о бандитском разгуле...
43 ГАРФ, ф. Р-7523, оп. 85, д. 240а, л. 35—44. 23.05.1953. Доклад комиссии МВД СССР
Л. Берия о результате проверки фактов, изложенных в обращении 85 жителей г. Мо-
лотова К. Ворошилову; Там же, д. 250, л. 6—8. 31.12.1953. Доклад С. Круглова К. Во-
рошилову о результате проверки фактов, изложенных в обращениях из Ярославля и
Ворошиловграда.
44 ГАРФ, ф. Р-7523, оп. 85, д. 250, л. 44—46. 1—2.01.1954. Доклад С. Круглова К. Во-
рошилову о результатах проверок писем, поступивших на его имя.
45 Там же, ф. Р-9415, оп. 3, д. 394, л. 108—111. Приказание начальника политотдела
ГУМ МВД СССР Тиканова № 30/2/2919 от 12.09.1953 о работе с населением.
46 Постановление СМ СССР от 27.08.1953 № 2283-930с «О мерах по усилению охраны
общественного порядка и борьбы с уголовной преступностью» (находится на секрет-
ном хранении в фонде Совета Министров СССР. Копия есть в фонде Министерства
юстиции СССР. ГАРФ, ф. Р-9492, оп. 5, д. 166, л. 38—40).
47 ГАНО, ф. П-4, оп. 34, д. 440, л. 349—355.
48 ГАРФ, ф. Р-9414, on. 1, д. 1397, л. 67—72.
49 ГАРФ, ф. Р-7523, оп. 85, д. 250, л. 106—108.
50 В мае 1947 г. Сталин отменил смертную казнь (вероятно, по причинам междуна-
родного престижа). Однако была отменена лишь публичная смертная казнь. В систе-
ме лагерных судов она продолжала широко применяться. Solomon Р. Soviet criminal
justice under Stalin. Cambridge, 1996. P. 412.
51 ГАРФ, ф. P-8131, on. 32, д. 3287, л. 30—132.
52 Детальную историю восстановления смертной казни см.: Dobson М. Khrushchev’s
cold summer... Р. 46—48; Elie М. L’amnistie du 27 mars 1953 en URSS. Мёпкйге de DEA.
Paris, 2003. P. 96—99.
53 Ведомости Верхов. Совета СССР. 1954. № 11. С. 371.
54 ГАРФ, ф. Р-8131, оп. 32, д. 3287, л. 150—152. Как было отмечено в 1957 г., восста-
новление смертной казни не привело к ожидаемому результату — уменьшению числа
умышленных убийств: Там же, ф. Р-7523, оп. 89, д. 7272d, л. 17.
55 Лаврентий Берия, 1953 / под ред. А. Н. Яковлева. М., 1999. С. 95. Цитируется по
неправленой стенограмме.
56 Судя по отредактированному стенографическому отчету, Хрущев имел в виду все-
таки первый вариант: «Это делалось для того, чтобы свалить вину на других, а потом,
добравшись до власти, объявить амнистию, чтобы сказали: вот Берия спасает. Это
дешевая демагогия». «Бандитов и рецидивистов», о которых Хрущев говорил, уже
нет, мотив бандитской анархии не получается. Там же, л. 236.
57 Там же, л. 112.
58 На самом деле все было не так. Во-первых, осужденные за тяжкие преступления
были исключены из поля действия амнистии в соответствии с самим указом. Во-вто-
рых, ограничения по освобождению профессиональных преступников и разбойни-
ков были внесены только в июле 1953 г. Однако Каганович правильно указывает на
то, что на стадии подготовки указа круг лиц, исключенных из действия амнистии,
был сужен: ранние варианты проекта указа (от 18 и 22 марта) исключают из амнистии
не только контрреволюционные преступления, хищения в особо крупных размерах,
бандитизм и умышленные убийства (как в конечном варианте), но и «рецидивистов»
и осужденных за разбой. Для этих изменений нет объяснений в сегодняшних архив-
ных документах. Elie М. Eamnistie du 27 mars... Р. 35, 69.
59 Лаврентий Берия... С. 132.
60 Там же. С. ИЗ («Сейчас выясняется такой штрих, что Берия со всех освобожден-
ных взял подписку. Об этом мне вчера сказал врач Рыжик[ов], случайно будучи на
квартире, что он со всех освобожденных взял подписку о дальнейшем их поведении,
как они себя должны вести. Естественно, подписки взяты для того, чтобы этих людей
держать теперь в своих руках»).
М. Эли 167
61 Такие подписки о неразглашении брались со всех освобожденных по инструкции
по учету заключенных от 1944 г. Такой порядок существовал, по крайней мере, до
июля 1957 г. ГАРФ, ф. Р-9414, on. 1, д. 1774, л. 15—16.
62 Лаврентий Берия... С. 196.
63 Обвинительное заключение по делу Берия, предназначенное для прочтения сек-
ретарей и кандидатов в члены ЦК, а также региональных и республиканских первых
секретарей, не содержит никаких упоминаний об амнистии. Сообщение для прессы
о приговоре по делу Берия, опубликованное в «Правде» 24 декабря 1953 г., также не
упоминает об амнистии. Там же. С. 382—385, 387—390.
64 Бердинских В. История одного лагеря. Вятлаг. М., 2001. С. 324.
Часть 3.
Среда бытования альтернативной
коммуникации: крестьянские, городские,
лагерные слухи
И. Побережников
ТИПЫ СЛУХОВ В ТРАДИЦИОННОМ ОБЩЕСТВЕ
(ВОСТОЧНЫЕ РЕГИОНЫ РОССИИ В XVIII—XIX вв.)
Слухи — передача неформальной, доверительной информации,
не подтвержденной официальным источником, либо уже опровергнутой
им,— имеют существенное значение в современном обществе, оснащен-
ном компьютерами, мощными и эффективными коммуникативными сред-
ствами. Специалист по научному менеджменту Д. Мерсер, рассуждая об
управлении в фирме IBM, отмечал: «Дополнением к системе личных свя-
зей служит скрытая система коммуникаций высокой сложности, попросту
говоря — система передачи слухов, через которую обеспечивается инфор-
мирование всех сотрудников о ключевых изменениях ситуации. Считается
делом чести, чтобы ни одна новость, в каком бы секрете она ни храни-
лась, не оказалась неожиданностью»1. Легкая ирония данного заявления,
тем не менее, не лишает его основательности. Слухи действительно вне-
временной и всепроникающий механизм, оказывающий существенное
воздействие на социальные взаимодействия.
Слухи являются неотъемлемым элементом в структуре неформальной
коммуникации любого общества, дополняя формальные (официальные)
коммуникации неформальной сетью «доверительных сообщений». Суще-
ственно важная характеристика слухов — неофициальный источник их
распространения. По мнению известного американского социального
психолога Т. Шибутани, в основе слухов лежит событие, характеризую-
щееся важностью и неопределенностью (слух = важность X неопределен-
ность). Согласно так называемому закону Оллпорта, который является по
существу модификацией приведенной выше формулы, слух есть функция
важности события, умноженной на его двусмысленность [слух = / (важ-
ность X двусмысленность)]. Слухи выполняют функции адаптации, осмы-
сления обществом инноваций, установления контроля над угрожающими
изменениями реальности, ориентации и стандартизации коллективного
поведения.
В традиционном обществе слухи являлись едва ли не ведущим сред-
ством коммуникации, а знания и мнения формировались за счет редко и
медленно поступавшей информации. В XVIII—XIX вв. в традиционных
сообществах России слухи выполняли значимую коммуникативную функ-
170 Типы слухов в традиционном обществе...
цию, информируя население о современных или недавно происшедших
событиях. При этом слухи обеспечивали информационные запросы прак-
тически всех слоев населения. Распространителем слухов чаще станови-
лась наиболее мобильная часть населения, получавшая доступ к каким-либо
источникам информации (челобитчики и просители из среды крестьян,
горнозаводских рабочих, горожан, ежегодные казачьи станицы* в столи-
цу, сельский причт, мелкие чиновники, отставные солдаты, богомольцы,
странники и т. д.). Немалую роль в распространении слухов и толков иг-
рал маргинальный элемент — ссыльнопоселенцы, каторжники, которых
было немало в восточных российских регионах и для которых изобрете-
ние слуха (донос) порой являлось единственным способом изменить соб-
ственное положение. Слухи стимулировались социально значимыми и при
этом двусмысленными ситуациями, возникавшими при обсуждении и тол-
ковании официальных документов, в особенности если те допускали аль-
тернативные прочтения и обширные возможности для домысливания,
при, тем более, появлении подложных указов и манифестов, самозванцев.
Значение печатных текстов (газеты, книги, письма и т. д., наряду с указа-
ми) как источников формирования слухов постепенно, но неуклонно воз-
растало; особенно заметным этот процесс стал во второй половине XIX в.2
Политические слухи
Широкое отражение в слухах находили события внутренней и внеш-
ней политики, придворной жизни, получая своеобразные оценки, интер-
претации. Отголоски известий о «великом посольстве» за рубеж в 1697—
1698 гг., в котором инкогнито принимал участие Петр I, причудливо от-
разились в народных толках о подменном царе. Мероприятия Петра по
европеизации России, конфликт с сыном Алексеем и казнь последнего,
брак императора с иностранкой невысокого происхождения (Екатериной
Алексеевной) породили слухи о царе-«антихристе», которые распростра-
нялись в первой четверти XVIII в., в частности среди уральских старове-
ров3. Явно чувствуется влияние слухов в рассказе о петровском брадобри-
тии, который присутствует в предании уральских казаков «Рыжечка», запи-
санном известным собирателем фольклора И. И. Железновым в середине
XIX в.: «Побывал царь Петр Первый в иных землях, полюбились ему
тамошния все манеры, извычаи и всякия заведения. Вот он вернулся до-
мой да и задумал переконовалить Расею на немецкий шкиль (стиль.—
И. П.)... Первым долгом начал с отечества, сиречь с бородушки...»
Все же наибольший резонанс на востоке России получили слухи о
Петре III. Уже в 1740—50-е гг., еще до воцарения Петра Федоровича, в
народной среде рассуждали о намерении «бояр» извести великого князя,
* Станицами назывались не только селения, но и отряды. Яицкое (Ураль-
ское) войско обладало привилегией ежегодно посылать к царю делегацию ка-
заков, которая также называлась станицей.
И. Побережников
171
о желании последнего по восшествии на престол лишить «бояр» их боль-
шой власти. Равно ходили слухи, обличавшие в Петре Федоровиче буду-
щего антихриста, неверного наследника4. Короткое царствование Петра III,
некоторые мероприятия его внутренней политики, благоприятные для ни-
зов империи5, укрепляли веру в Петра. После переворота 28 июня 1762 г. и
гибели Петра III молва связала народные чаяния и помыслы со спасшим-
ся от гибели чудесным образом царем-избавителем. Двусмысленные слу-
хи по поводу кончины Петра III начали распространяться с 1762 г.6
Слухи о событиях 1762 г.— свержении с престола Петра III Федоро-
вича Екатериной II и убийстве его в Ропше — нашли причудливое отра-
жение в преданиях уральских казаков, зафиксированных в середине
XIX в. В них событиям дана народная интерпретация, согласно которой
конфликт между царственными супругами носил семейно-бытовой харак-
тер: «Катерина Лексеевна» была ревнива, а Петр III любил погулять —
с «прынцессой» ли иностранной или с российской дворянкой девицей
Воронцовой. В тех же преданиях отразились народные мифологические
представления о специфических царских качествах: «Цари не связаны
никаким законом, цари сами закон...»; «Царское слово свято, во веки ве-
ков нерушимо».
Восстание 1773—1775 гг. спровоцировало широкое распростране-
ние слухов на востоке страны: о том, что Е. И. Пугачев и есть настоящий
Петр III, что он «простых людей не обидит... толко де главных команди-
ров казнит», «что не будут иметь дворяна людей, а все отберутца госуда-
рю» и т. д.7 Так, в 1774 г. поселыцик* с Барабы Самсонов рассказывал, что
Пугачев действительно есть подлинный император Петр III, что во вре-
мя пребывания в Риме он был снабжен деньгами папой римским, что ки-
тайский «хан» обещал помощь российскому монарху8.
После поражения восстания распространялись слухи о том, что каз-
нен некто Пугачев, а «Петр Федорович» спасся. В 1777 г. на реке Узени
(Уральское войско) среди казаков циркулировали слухи, «что Емелка Пу-
гачев и сообщник его, уральский казак Овчинников, поныне вживе и на-
ходятся у дяди в Голштинии»9.
Поражение восстания не прекратило циркуляции слухов о Петре III
и в Сибири, в частности на Алтае. Так, мастеровые Змеиногорска говори-
ли, что «Третий Император жив, и от него имеется в Оренбургском ве-
домстве войско, и стоят три партии, из коих первая идет с Дону к Сарато-
ву под командой Павла Метлина, вторая под командой Железнякова сто-
ит в Оренбургском ведомстве, третья под предводительством Громова
имеется около Тюмени, да и Пугачев не казнен, а казнен вместо него из
Яицких казаков»10.
Слухи о Петре III — избавителе обнаружили себя в начале 1780-х гг.
в среде русской среднеазиатской диаспоры (в «Ташкинии», «Ташкинской
* Поселыцики — категория населения в Сибири, образовавшегося в ре-
зультате принудительного переселения туда со второй половины XVIII в. по-
мещичьих крестьян.
172 Типы слухов в традиционном обществе...
стороне»). Некий ссыльный казанский поп Алексей Иванов, возможно,
бывший участник пугачевщины, сделавший вполне успешную карьеру в
Бухарском ханстве (стал муллой; завел гарем из шести жен), со ссылкой
на русского же человека Гришку сообщил россиянину поселыцику С. Ка-
линину, будто бы бывший император Петр Федорович жив и находится в
Ташкинии. С. Калинин, по его собственным словам, не поверил священ-
нику-мулле. Однако, едва очутившись в российской стороне, в Семипала-
тинской крепости, Калинин, «напився пьян», начал задавать провокаци-
онные вопросы сержанту Федоровскому по поводу Петра Федоровича:
«Нет ли его в Ташкинской стороне?»11
Слухи выступали питательной почвой для возникновения самозван-
чества. В свою очередь, самозванцы также становились активными транс-
ляторами слухов. В 1780-е гг. на юге Западной Сибири действовал само-
званец Петр Евдокимович Хрипунов (Головенко)12, решивший продол-
жить дело Е. И. Пугачева. Во время восстания вместе с главной пугачевской
армией Хрипунов принял участие в боях под Оренбургом, Татищевой, Маг-
нитной, Усть-Карагайской, Петропавловской, Степной, Троицкой крепо-
стями. В сражении у Троицкой крепости Хрипунов был пленен и отправлен
в Исетскую провинциальную канцелярию, а затем в Тобольск; через какое-
то время он без наказания был отпущен домой в Верх-Суерскую слободу.
С весны 1781 г. П. Хрипунов находился «в бегах» на Иртышской ли-
нии. В 1782—1783 гг. жил на плотбище* купца Боровинского. Затем с
товарищем чувашом Андреем путешествовали по рекам Обь, Бурля, оста-
навливались в деревнях Хабаровой, Овечкиной, побывали в Барнауле,
где зарабатывали на жизнь выжигом древесного угля. Осенью 1783 г.
П. Хрипунов и Андрей забрели в село Ирмень, где жили около пяти дней
у крестьянина Ф. Пургина. Последний с большим интересом выслушал
рассказы П. Е. Хрипунова о пугачевской «замятие», об участии в ней са-
мого повествователя и отвез гостя к своему товарищу крестьянину П. Бор-
цову в Медведский станец Бердского острога.
П. Борцов оформил ветерану пугачевщины «пашпорт» для беспре-
пятственной езды и сформулировал смелое предложение — «сделаем, ре-
бята, компанию и составим указ, что государь Петр Федорович жив».
Хрипунов, Борцов, Пургин обсудили эту идею. Предполагалось, что Хри-
пунов воспользуется именем Петра III, чтобы вновь поднять народные
массы на восстание. Борцов собирался в надвигавшемся предприятии
возглавить канцелярию «Петра III» и составлять указы в народ. Пургин,
умевший подписывать «под всякие руки», должен был скреплять указы
росписью «Петра III». Борцов обещал набрать из алтайских мастеровых
и беглых людей** «партию» до пятисот человек, выручить томившихся на
Змеиногорском руднике шестерых бывших пугачевцев.
* Плотбище — вид пристани, где сооружаются плоты, барки, суда.
** В 70—80-е гг. XVIII в. на реке Бухтарме и ее притоках сформирова-
лась не зависимая от государства промыслово-земледельческая община бегле-
цов-«каменщиков».
И. Побережников
173
Постепенно в головах заговорщиков созрел грандиозный, достаточно
ясный и связный план действий. Впоследствии на допросе со слов П. Е. Хри-
пунова было записано: «Если б он, Хрипунов, собрал злодейскую шайку
бродяг, себе подобных, то намерен был бы со оными идти в те горы (Ал-
тайские.— И. П.) к упомянутым беглецам и наименовать себя государем
Петром Федоровичем, и всех тех беглых обольстя наперед вольностию,
хотел согласить с собою и со всеми бы оными намерен был идти в змеев-
ские рудники, и всех там находящихся вольных и невольных, также и
мастеровых людей с собою в шайку согласить же, которые б несомненно
с ним, Хрипуновым, и пошли, в рассуждении, что тут по большей части
народ живет из беглых, а оттоль уже был по заводам и стал бы совокуп-
лять народ, сколько было возможно, а по собрании бы великой толпы и
по разорении тамошних местечек и городов и по обзаведении ружьем,
порохом и пушками пошел бы до Тобольска, а по разбитии оного и далее
в Россию до Казани и прочих городов, и все б оные, которые только б мог
разбить, дал бы вольность своей злодейской толпе грабить и разорять.
Словом сказать, все б то делал и поступал, как в прошедшей бунт Емелька
Пугачев, т. е. когда б кто не пошел к нему служить и стал противится,
жечь города и разные селения, а из воинских чинов главных начальников
и прочих штаб- и обер-офицеров и дворян вешать, а если б дошел и до
Петербурга, и оной бы разбил. То бы и был государем, так как был пре-
жде Гришка Растрига»13.
Составной частью этого смелого плана была подготовка почвы для
организации народного восстания. Хрипунов решил первоначально убе-
дить сибиряков в том, что Петр III жив и готов возобновить справедли-
вую борьбу за незаконно отнятый у него Екатериной II престол. Причем,
Хрипунов собирался при случае описывать внешность Петра III как весь-
ма схожую с собственной, чтобы впоследствии, когда он сам уже под име-
нем императора вернется в крестьянские селения, ему была бы обеспече-
на надежная поддержка.
Во исполнение своего плана Хрипунов принялся распространять слу-
хи о спасении царя Петра Федоровича в населенных пунктах по рекам Ир-
тыш, Бурля, Кулунда, Чуман. В деревне Крутиха местные крестьяне выда-
ли разгласителя властям как бродягу. Ялуторовская нижняя расправа осу-
дила его за отлучку без паспорта и «за ненаписание в ревизских сказках».
В ходе последовавших допросов П. Е. Хрипунов внушительно и
красочно описал приключения Петра III после поражения в восстании
1773—1775 гг. Оказывается, по словам Хрипунова, после разгрома пуга-
чевцев под Казанью «великая толпа» с самим государем Петром Федоро-
вичем ушла на Черное море рекою Волгою. Затем Петр III со своими
войсками, обойдя Черное море, явился к китайскому государю, который
якобы первоначально не принял российского царя-избавителя и не дал
ему «ни харчу и ни провианту».
Однако впоследствии, через полтора года, когда к Петру III прибыл
«грузинский царевич» с «Августом» («а кто он таков, Август, не знает»), ки-
174 Типы слухов в традиционном обществе...
тайский государь уверовал в то, что к нему во владения действительно
прибыл российский император, и стал помогать ему. Хрипунов рассказы-
вал, что рядом с лагерем Петра III стоит его брат король (с бритой голо-
вой) с войском же.
В подтверждение дружеских отношений между российским и ки-
тайским государями Хрипунов рассказывал, что на именины к Петру III,
в Петров день, явился и китайский государь. По этому случаю на протя-
жении трех дней продолжалась пальба из пушек.
Согласно показаниям П. Е. Хрипунова войско Петра Федоровича
формировалось преимущественно из донских и запорожских казаков, а
также из солдат и офицеров, одетых в немецкое платье, иноземцев. Хри-
пунов сообщал, что у избавителя есть артиллерия (до пятнадцати ору-
дий); что армия Петра III зимой живет в больших казармах (в каждой до
двухсот человек), а летом в палатках. Сам государь, рассказывал Хрипу-
нов, живет в горнице, у которой несут караул пешие казаки с ружьями.
Спокойствие бдительно охраняют разъезды и пикеты, поэтому обнару-
жить лагерь избавителя нелегко, еще труднее туда попасть.
Армия Петра III находится в постоянной мобилизационной готов-
ности: есть мосты-понтоны, которые «сделаны на лотках, которые и обтя-
нуты смоляным полотном, и вкруг их канаты с якорями, а когда перейдут
через реку, то снимают и свертывают, и один мост можно увезть на двух
верблюдах».
По рассказам Хрипунова, воины Петра Федоровича «довольствуют-
ся платьем... офицерам и прочим атаманам на рубашки дают фанзу, а
простым людям бязи, дабы и пестрые выбойки, а отколь оные доставляют
в тое силу, не знает»; старшины и атаманы носят дорогие шапки с золоты-
ми кистями.
Во время первых допросов Хрипунов утверждал, что около года он
сам провел в лагере Петра III, откуда некий полковник Разин отправил
якобы его, Хрипунова, в российские селения для того, чтобы он разгла-
шал о Петре III. Да и сам государь якобы говорил Хрипунову: «Ты — ата-
ман сибирский, то и поезжай в Сибирь и обо мне сказывай». Генералы и
полковники Петра III, по словам Хрипунова, также отправляли его гото-
вить восстание в Сибири: «Поезжай, за государя умирай, а мы де не хуже
тебя, да умираем».
Кроме того, вымышленный полковник Разин якобы сообщал Хри-
пунову о планах Петра III пойти с войском на Сибирь двумя группами:
одной — на Барнаул, другой — вдоль Сибирской военной линии; захват
Тобольска входил в планы Петра III14.
Конечно, все рассказанное Хрипуновым — плод народной фанта-
зии, в какой-то степени додуманный самим Хрипуновым. Самозванец
был вынужден признать на допросе, что войска Петра III в действитель-
ности не видел и в лагере избавителя не бывал. Согласно резолюции Ека-
терины II, П. Е. Хрипунов, «как поврежденный в уме», был отправлен в
тобольский сумасшедший дом. Это решение мотивировалось тем, что за-
И. Побережников
175
мыслы Хрипунова «ни в котором месте не возымели настоящего дей-
ствия».
История Хрипунова стала по существу последней серьезной попыт-
кой использовать самозванчество в широких социальных интересах. Впо-
следствии самозванцы продолжали появляться в сибирских городах и
селах. Но это было преимущественно бытовое, мелкокорыстное и эгоистич-
ное самозванчество, не заинтересованное в широкой поддержке и не оста-
вившее глубокого следа в социальной истории.
События 1825 г. (скоропалительная смена монархов, восстание де-
кабристов) также вызвали отклик в обществе, породив множество слухов.
Так, в феврале 1826 г. в г. Тара и его округе стали распространяться слу-
хи, «что его высочество цесаревич Константин Павлович взошел на все-
российский престол, а его императорское величество государь император
Николай Павлович лишен престола и арестован на год, ея же император-
ское величество вдовствующая императрица Мария Федоровна от страху
умерла». Разгласителями оказались рядовой писарь тарской инвалидной
команды Н. Семенов, уволенный от службы коллежский регистратор
Я. Попов, сиделец питейного дома С. Романов. В подтверждение слухов
они показывали копии писем из Петербурга («пасквили» сочинил Н. Се-
менов). Сам сочинитель на допросе признался, что целью мероприятия
было получать чарку вина за объявляемую новость. Между тем, слухи
довольно широко распространились в Таре — среди мелких чиновников,
мещан, крестьян, сибирских татар,— порождая «различныя суждения
и толки, но отнюдь не было слышно, чтобы поколебалась преданность
народа к особе государя императора». Однако, как отмечал в своем доне-
сении тарский земский исправник, некоторые крестьяне и татары заклю-
чали «из прошедших по сему случаю толков... что сбор денег на земския
повинности отменен и подати сложены, отчего было и сбор приостанов-
лялся»15.
Как известно, великий князь Константин Павлович умер в 1831 г.
от холеры. Однако среди поляков, сосланных за участие в восстании в
Сибирь, распространялись слухи, «что цесаревич Константин Павлович не
скончался, но жив и отправился с польским войском во Францию» (Том-
ская губерния, 1833 г.)16.
В дальнейшем в Сибири говорили о том, что «в Польше издан
указ почитать Константина живым», что «вместо него похоронен солдат»,
что «цесаревич Константин минувшей весной был под именем рядового в
Тобольске и по какому-то подозрению был схвачен на гауптвахту, но по-
ляками будучи узнан тайно, без воли местного начальства освобожден
и потом скрытно пробрался в Иркутск и готов начать с наступлением вес-
ны мятеж, а пока ждет помощи от Китая», что якобы под Иркутском
«готовится польское войско, прибывшее через Камчатку на 12 кораб-
лях», что «в будущую весну (то есть в 1834 г.— И. П.) произойдет там воз-
мущение, пленные поляки возвратятся в свою отчизну и возмут с собою
поселенцев»17.
176
Типы слухов в традиционном обществе...
Предреформенные 1850-е гг. породили массовые слухи о скором ос-
вобождении, в том числе на Урале. Слухи довольно точно определили
время издания законоположения об отмене крепостного права18.
«Политические» страсти разжигали слухи об антиправительствен-
ных заговорах, «революционных» партиях, партизанских армиях, целе-
направленных поджогах (активную роль в распространении подобных
слухов в Сибири в 1830—60-е гг. играли политические ссыльные, в част-
ности поляки). Так, в 1834 г. до сведения центральных властей дошла
информация о распространении поляками «нелепых толков о предпола-
гаемом будто бы подстрекании... ссылных к мятежу»19. В 1867 г. среди
польских ссыльных в Туринске и Тобольске ходили разноречивые слухи
о подготовке заговора (только «чтобы они имели... припасы для поджо-
гов»), «также будто бы они должны ждать себе счастия из Средней Азии,
из Бухары; что будто бы сибирское начальство знает уже о том, опасается
этого и потому держать их не будет в Сибири»20. В следующем году поли-
тические ссыльные в Омске говорили о том, что «принц Наполеон скоро
будет польским королем, и что все поэтому сосланные в Сибирь поляки
будут освобождены». Раздавалось мнение, что Россия «несостоятельна
вести войну с французами», поскольку у нее недостаточно денег21.
В 1869 г. в Уксунской волости Кузнецкого уезда во время путешествия
великого князя Владимира Александровича распространялись слухи «о
посягательстве будто бы в г. Бийске каким-то поляком на жизнь его высо-
чества, о волнении народа и подстрекательстве его к беспорядкам»22.
В 1830—40-е гг. ряд восточнороссийских городов подвергся пожарам.
Существенно, что за ними тянулся шлейф слухов, разнородных как по
социальной направленности, так и по положению разгласителей. После
происшедшего 14 мая 1837 г. в г. Челябинске пожара мещанка Т. Изугра-
фова распространяла ложный слух, что 18 мая будет новый пожар. Пред-
сказание не сбылось, но встревожило многих горожан, которые «для сбе-
режения своих домов становили караульных и выбирали имущество на
возы». На допросе Изуграфова призналась, что слышала о грядущих по-
жарах от незнакомого ей человека на базаре23. В ходе пожаров 1839 г. в
Екатеринбурге, видимо, имело место целенаправленное распростране-
ние слухов. Пожары сопровождались появлением листовок с угрозами
сжечь весь город, отдельные здания, перебить всех генералов. Была за-
держана группа поджигателей, объяснивших свои действия как ответ на
издевательства «господ»24.
В 1842 г. пожары опустошили Казань, Пермь, Тюмень. Широко рас-
пространились в обществе толки о зажигателях, о намерении сжечь еще
Уфу. В Тобольске и Тюмени были обнаружены подметные письма, «кои-
ми угрожают истребить эти города и прочия главныя места в России».
Сибирская администрация предполагала, что «злонамеренные люди, в
которых нет в Сибири недостатка, пользуясь несчастными случаями, ста-
раются подобными разглашениями увеличить страх в народе и тем про-
известь безпорядок»25.
И. Побережников 177
События местного масштаба, особенно казусного характера, также
могли стать предметом обсуждения и пересказов. Так, действительное со-
бытие периода русско-турецкой войны 1877—1878 гг., когда жители
с. Молотникова Котельнического уезда (Вятская губерния) приняли ар-
тель рабочих за турок и вышли с ними сражаться, стало основой для фор-
мирования слуха, превратившегося позднее в анекдот, благодаря которо-
му сами жители Котельнического уезда (котеляне) получили присловье-
прозвище «турки»26.
Таким образом, благодаря слухам население получало информацию,
возмещавшую дефицит знаний. Степень достоверности различных слу-
хов существенно варьировалась: одни возникали в связи с реальными со-
бытиями, в той или иной мере отражали их; другие могли носить совер-
шенно фантастический характер. Существенно то, что почти всегда слух
включал момент интерпретации, объяснения явления — таким образом
он обеспечивал адаптацию полученной информации к существующим за-
просам, ожиданиям.
Роль слухов не сводилась лишь к информированию общества или
к формированию тех или иных мнений и оценок. Довольно часто слу-
хи становились стимуляторами определенных социальных действий,
структурировали линии социального поведения. Слухи становились по-
водом к конфликтам; давая лозунги их участникам, они накладывали
отпечаток на характер социальных действий. Роль политических слухов
как стимуляторов протеста ярко проявилась в ходе восстания 1773—
1775 гг., объединившего под политическим лозунгом реставрации царя-
«избавителя» Петра III несколько миллионов человек на территории
примерно 600 тысяч квадратных километров. Слухи о появлении «султа-
нов», «ханов» играли мобилизующую и консолидирующую роль в этнопо-
литических движениях, в частности в башкирских восстаниях XVIII в.
Гораздо чаще в роли стимуляторов протеста выступали слухи по поводу
разнообразных перемен, нововведений (в хозяйственно-экономической,
сословно-социальной, вероисповедной сферах). При этом слухи могли
носить оптимистический (слух-надежда) или пессимистический (слух-
страх) характер.
Слух-надежда
Оптимистические слухи обычно связывались с царским «милости-
вым» указом (основой при этом выступали подложные манифесты и указы;
официальные документы, специфически интерпретированные народны-
ми массами; просто надежды и чаяния, документально не подкреплен-
ные). Оптимистические слухи о ликвидации приписки к заводам, осво-
бождении крестьян духовных вотчин, отмене крепостничества вообще,
снятии недоимок, предоставлении социально-экономических льгот, раз-
решении переселяться на свободные и благодатные земли постоянно вы-
178
Типы слухов в традиционном обществе...
зывали конфликты на Урале и в Сибири в XVIII—XIX вв.: открытые вы-
ступления (волнения и восстания), массовые побеги.
Широкое распространение оптимистические слухи имели как в XVIII,
так и в XIX в. Так, в 1812 г., торопя переход от ненавистной крестьянам
приписной системы к использованию труда непременных работников*,
взбунтовались крестьяне Камышловского, Екатеринбургского, Шадрин-
ского, Ирбитского уездов, приписанные к Верх-Исетскому заводу Яковле-
ва, Нижне-Тагильскому заводу Демидова и Гороблагодатским казенным
заводам. Серьезным фактором в данном социальном конфликте выступа-
ли слухи о «милостивом» указе, избавлявшем якобы крестьян от завод-
ской повинности. Говорили, что «прислан в Шадринске высочайший указ
с золотою строкой, которым все приписные крестьяне от заводских работ
освобождены, а если кто из них будет работать, те вечно останутся при
заводах». Крестьяне Тамакульской волости заявляли, «что никогда вечно
компанейщику работать не будут, да и они о сем имеют якоб именное
повеление и указ, что работать более в Верх-Исетском заводе не следует,
и горное правление принуждает к работе несправедливо»; что якобы за-
седатель «с судом компанейщиком куплен, и все дела куплены». Те же
самые крестьяне требовали, чтобы заседатель выехал из их селений, «пока
жив, укоряя его, будто б взял с управляющего 2000 руб., то-есть с Верх-
Исетского, и земский суд обще горного правления с первым департамен-
том куплены, и они никогда сии места слушать не будут до тех пор, чтоб
им привести указ за подписом его императорского величества, а то живые
в руки никому не дадутся»27. Слухи о «милостивом» указе, имевшие хож-
дение среди крестьян Тамакульской и Новодеревенской волостей Ка-
мышловского уезда, проникли в Покровскую волость Ирбитского уезда.
Крестьяне последней, ссылаясь на соседей, утверждали, «что де будто бы
все они от заводских работ с начала нынешнего 1812 года избавлены, а
вместо того прибавка положена на них государственных податей, и что в
обществе их есть о том списанные копии с указанных предписаний»28.
В качестве официальных прототипов крестьянских милостивых указов
выступали высочайше конфирмованные доклады министров финансов и
внутренних дел 23 июня 1803 г. и 15 марта 1807 г., а также указ Пермско-
го горного правления заводскому исправнику Дрееру от 25 января 1811г.
о нехватке до полного комплекта на Верх-Исетском заводе 160 непремен-
ных работников. Если официальными документами предусматривалась за-
мена приписных крестьян непременными работниками: с 1 мая 1813 г.—
на всех частных заводах, а с 1 мая 1814 г.— на всех казенных заводах, то
крестьяне спешили ускорить этот процесс, завершить его уже в 1812 г.
Слухи по поводу расширительно истолкованных постановлений о
непременных работниках (действие которых не распространялось на ве-
* Категория зависимого населения казенных и посессионных горнозавод-
ских округов на Урале первой половины XIX в., появившаяся после отмены
института приписных крестьян; труд непременных работников использовался
на вспомогательных работах в горнозаводской промышленности.
И. Побережников
179
домство Кабинета) прозвучали во время острых волнений 1813 г. в За-
падной Сибири, в Чаусской волости. Крестьяне утверждали, что они «на-
зад тому уже третей год от заводской работы вовсе избавлены, и потому,
щитая оную себе за излишнее отягощение, отправили о том с приговором
от себя к господину томскому гражданскому губернатору поверенных».
Помощь крестьянам в оформлении их требований оказал бывший зем-
ский управитель, отставной титулярный советник Беликов. Крестьяне от-
казывались исполнять заводские работы, требовали, вследствие неурожая
и голода, раздать хлеб, собранный в казенных магазинах, оказывали не-
повиновение земскому управителю Богданову, следователям, воинской
команде майора Мартина, отказывались сменить свое волостное правле-
ние. При этом крестьянские поверенные пытались агитировать крестьян
соседней Ояшинской волости, распространяя среди них слух, «якобы по
томскому тракту три волости, в числе коих и ояшинская, уже третей год
отчислены под губернию и от заводских работ уволены»29.
Вероисповедные слухи также могли приобретать оптимистический
оттенок. Так, в 1856 г. в Вятской губернии (Нолинский уезд) распростра-
нялись слухи о «милостивом» «манифесте царя Константина», в котором
говорилось о свободном исповедовании старой веры и истреблении всех
попов и чиновников. В 1859 г. в Оренбургском и Уральском казачьих
войсках распространялась молва о «милостивом» указе об отмене пресле-
дований староверов, освобождении осужденных старообрядцев, о свобо-
де в исполнении обрядов. Слухи способствовали брожению среди каза-
ков, стимулировали переход приверженцев официального православия и
единоверцев в староверие30.
Вероисповедные слухи могли и не связываться с «милостивыми»
указами царя. Благая весть могла поступить и свыше, в том числе от «царя
небесного». В 1859 г. в Чупинской волости Камышловского уезда распро-
странилась суеверная молва и «сделалось происшествие» после рассказа
десятилетней девочки М. Протазановой о видении ей во время сбора ягод
в лесу: «В то время при нашедшей дождевой туче образовался с неба крас-
ный столб, в коем показалась будто бы ей золотая старушка, которая про-
изнесла слова: “Не следует носить никому цветное ситцевое и шелковое
платье, а крестьянам следует волосы стричь и рядов на голове не иметь;
платье же такое чтобы сожгли на огне”». В результате разглашения жен-
щины-крестьянки принялись сжигать платья, а более пятисот крестьян,
бывших староверов, пожелало вернуться в раскол31.
180 Типы слухов в традиционном обществе...
Слух-страх
Пессимистические слухи, выражающие распространенные в обще-
стве страхи и тревоги,— нередкое явление как прошлого, так и современ-
ности. Такие слухи обычно возникают в периоды повышенного социаль-
ного напряжения и острого конфликта. Например, во время Второй миро-
вой войны после японской бомбардировки американской военно-морской
базы в Перл-Харборе распространялись слухи о полной потере США Ти-
хоокеанского флота. Слухи о полном исчезновении продуктов, о повыше-
ниях цен на товары и услуги и т. д. были частым явлением недавней рос-
сийской действительности, обусловленным сложностями переходного
периода.
Существенную роль в формировании пессимистических слухов иг-
рает боязнь рецидива негативного прошлого. Так, во Франции XIX в.
воспоминания о былом сеньориальном гнете, жестокости и тяжести его
бремени долго — до конца столетия — хранились в коллективном созна-
нии крестьянства, вырываясь порой в отчаянные взрывы гнева, бессмы-
сленные с рационалистической точки зрения (можно вспомнить меткие
высказывания французских историков: Э. Аабрусса — о том, что «обще-
ственное развитие отстает от экономического, а духовное от обществен-
ного»; Ф. Броделя, назвавшего психологические структуры «долгодей-
ствующими тюрьмами»). В 1868 г. волна паники и выступления захлест-
нули французские департаменты Шаранты, Нижней Шаранты и Дордони.
Среди населения распространялся слух «о восстановлении в ближайшем
будущем десятины и феодальных прав». Слух был порожден инциден-
том, происшедшим в местечке Шевансо, где маркиз Летранж подарил
церкви витраж с собственными гербами»32.
Психологическим основанием для возникновения пессимистических
слухов в деревне XVIII—XIX вв. обычно служили недоверие крестьян-
ства к местной администрации и к действиям, ею предпринимаемым,
двусмысленность мероприятий по изменению системы управления, нало-
гообложения и т. д., сути которых, к тому же, крестьяне не понимали.
Новации, связанные с порядком несения службы, системой управления и
самоуправления, вызывали неприязнь и сопротивление и со стороны ка-
зачества. Причем, нередко подобные ситуации сопровождались распро-
странением слухов, которые давали казачью интерпретацию нововведе-
ний в негативном плане. Здесь уместно вновь вспомнить закон Оллпорта,
согласно которому слух является функцией важности события, умножен-
ной на его двусмысленность.
Так, возмущение яицких казаков вызвало предписание Военной
коллегии о командировании воинов в особый казачий легион («Москов-
ский» или «Потемкинский»), идея формирования которого принадлежа-
ла князю Потемкину. В апреле 1770 г. Яицкое казачье войско получило
из Военной коллегии высочайший указ, которым повелевалось отправить
334 казака на службу в «Потемкинский легион», построенный по принци-
И. Побережников 181
пам регулярного подразделения; служащие в нем должны были брить
бороды, носить особую форму, иметь регулярный строй. Яицкие казаки,
как истые старообрядцы, считали бритье бород за величайшее бесчестье,
а регулярный строй — нарушением прежде дарованных привилегий.
Стали распространяться слухи о том, что правительство собирается на-
брать из казаков гусарские эскадроны. В протесте яицких казаков в 1769—
1770 гг. были сильны традиционалистские мотивы. Свое нежелание слу-
жить в «Потемкинском легионе» уральцы обосновывали, в частности, тем,
что «еще с начала бытия нашего таких нарядов, как ныне чинится, не бы-
вало». Казаки желали служить «по прежнему казацкому обыкновению, а
не по штату». Дополнительный повод к неповиновению был создан выда-
чей в конце 1760-х гг. в качестве жалованья вместо обычных пороха и
свинца «зарядов» (патронов). Дело в том, что казаки традиционно пользо-
вались винтовками и турками, к которым патронный заряд не годился.
В связи с этим среди уральцев велись разговоры о том, что их хотят урав-
нять с солдатами, уничтожить их отеческие обряды. Беспокойство каза-
ков вызывал и тот факт, что их прежний войсковой атаман был впервые
за историю войска произведен в армейские подполковники, а войску
были даны два больших полковых знамени. Суммируя все нововведения,
казаки приходили к заключению, что «пожалованные им от государя им-
ператора Петра Первого привилегии, оставляющие их на прежних обря-
дах и обычаях, нарушаются»33.
Пессимистические слухи, как и оптимистические, по содержанию
могли относиться к социально-экономической или конфессиональной
сферам. Слухи о приписке крестьян к заводам, о передаче казенных зем-
лепашцев в удел или о продаже их помещику, о введении регулярного
начала в вольных казачьих общинах, о насильственной христианизации
мусульман вызывали отчаянный и яростный протест.
Оптимистические и пессимистические слухи обуславливали различ-
ные логики конфликта. Первые в принципе не содержали призыва к про-
тесту. Эти слухи просто несли информацию об имевшем якобы место со-
циально-экономическом или конфессиональном сдвиге в лучшую сторону
и просто предлагали мирно выполнять соответствующий «милостивый»
указ. Но поскольку нередко содержание слуха не соответствовало или
не вполне соответствовало реальному законодательству, мирное исполне-
ние «милостивого» указа превращалось в сопротивление администрации
и воинским частям, принимавшее порой крайне ожесточенный характер.
Пессимистические слухи, в отличие от оптимистических, ориенти-
ровали сразу же на конфликтные действия по устранению источника тре-
вожных, неблагоприятных новостей — поиск и уничтожение «фальши-
вых приговоров», в соответствии с которыми крестьян продали помещи-
ку; отказ строить хлебозапасные магазины — «свидетельство» передачи
хлебопашцев в удельное ведомство и т. д. Однако не стоит преувеличи-
вать различия в поведенческих реакциях населения, вызванных теми
или иными типами слухов. Дело в том, что мировоззренческий монар-
182 Типы слухов в традиционном обществе...
хистский контекст, характерный для большинства населения изучаемых
регионов, в известной мере эти различия сглаживал. В конфликтных си-
туациях, вызванных циркуляцией оптимистических слухов, участники
протеста сталкивались с местными властями, которые противостояли ре-
ализации царских «милостивых» указов. В конфликтах, связанных с рас-
пространением пессимистических слухов, сами поводы, вызвавшие их
появление, объявлялись произведением местных властей, и сохранялась
надежда на «милостивые» указы.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Мерсер Д. ИБМ: управление в самой преуспевающей корпорации мира. М., 1991.
С. 175.
2 См.: Громыко М. М. Мир русской деревни. М., 1991. С. 209—215; Буганов А. В. Рус-
ская история в памяти крестьян XIX века и национальное самосознание. М., 1992.
С. 58; Побережников И. В. Подложные указы и манифесты крестьян Западной Сибири
второй половины XIX — первой половины XIX в. (Публицистика крестьянского
протеста) // Русская книга в дореволюционной Сибири. Распространение и бытова-
ние. Новосибирск, 1986. С. 115—131; Побережников И. В. Прочтение и интерпрета-
ция манифеста 1779 г. сибирскими приписными крестьянами Колывано-Воскресен-
ского горного ведомства // Русская книга в дореволюционной Сибири. Читательские
интересы сибиряков. Новосибирск, 1990. С. 128—141.
3 Покровский Н. Н. Обзор сведений судебно-следственных источников о политиче-
ских взглядах сибирских крестьян конца XVII — середины XIX в. Ц Источники по
культуре и классовой борьбе феодального периода. Новосибирск, 1982. С. 50—58.
4 Сивков К. В. Самозванчество в России в последней трети XVIII в. И Ист. зап. 1950.
Т. 31. С. 90, 96—97; РГАДА, ф. 7, on. 1, д. 905, 907, 992, 997, 1000, 1021, 1028, 1073,
1150, 1542, 1724, 1733, 1874, 1879, 1899, 1918,1939, 2001, 2002.
5 См.: Мыльников А. С. Легенда о русском принце (русско-славянские связи XVIII в. в
мире народной культуры). Л., 1987. С. 10—17, 122—140.
6 РГАДА, ф. 7, оп. 2, д. 2053, 2057, 2070, 2075, 2076, 2121,2144, 2170, 2174, 2180, 2193,
2205.
7 Побережников И. В. Слухи в социальной истории: типология и функции (по матери-
алам восточных регионов России XVIII—XIX вв.). Екатеринбург, 1995. С. 10—11.
8 ГААК, ф. 1, on. 1, д. 495, л. 32—33 об.
9 ГАОО, ф. 3, on. 1, д. 198, л. 151.
10 Агапова Т. И. Из истории классовой борьбы на алтайских горных предприятиях в
XVIII в. // Краеведческие записки Алтайского краевого музея. Барнаул, 1956. Вып. 1.
С. 83; Филов В. Г. Отклики пугачевского движения на Алтае // Там же. С. 96.
11 РГАДА, ф. 7, оп. 2, д. 2614, л. 1—2 об.
12 Об истории П. Е. Хрипунова-Головенко см.: Сивков К. В. Самозванчество в России
в последней трети XVIII в. // Исторические записки. 1950. Т. 31. С. 131—132; Чи-
стов К. В. Русские народные социально-утопические легенды XVII—XIX вв. М., 1967.
С. 181; Покровский Н. Н. Обзор сведений... С. 69—70; Побережников И. В. Массовые
выступления крестьян Западной Сибири в XVIII веке. Новосибирск, 1989. С. 88—
101.
13 РГАДА, ф. 7, оп. 2, д. 2699, л. 55 об., 59—59 об.
14 Там же, л. 51 об. — 53 об., 59—60.
И. Побережников
183
15 ГАОмО, ф. 3, оп. 13, д. 17813, л. 1—101 об.
16 Там же, д. 17916, л. 16.
17 Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды... С. 205, 206; Куба-
лов Б. Сибирь и самозванцы. Из истории народных волнений в XIX в. И Сиб. огни.
1924. № 3. С. 168—176; История Сибири. Л., 1968. Т. 2. С. 475; ГААК, ф. 2, оп. 10, д. 60,
л. 39 об.
18 Горовой Ф. С. Падение крепостного права на горных заводах Урала. Пермь, 1961.
С. 116, 124.
19 ГАОмО, ф. 3, оп. 13, д. 17936, л. 1.
20 Там же, д. 18508, л. 4 об.
21 Там же, д. 18530, л. 1, 3 об.
22 Там же, д. 18545, л. 1—1 об.
23 ГАОО, ф. 6, on. 1, д. 372, л. 2—4 об.
24 Горловский М. А., Пятницкий А. Н. Из истории рабочего движения на Урале. Сверд-
ловск, 1954. С. 232—234.
25 ГАОмО, ф. 3, оп. 12, д. 17718.
26 Зеленин Д. К. Избранные труды. Статьи по духовной культуре. 1901—1913. М.,
1994. С. 39, 84.
27 Горловский М. А., Пятницкий А. Н. Из истории рабочего движения... С. 94—102;
Рабочее движение в России первой половины XIX в. М., 1955. Т. I. Ч. 1. С. 317—345;
ГАСО, ф. 24, оп. 24, д. 8125, л. 4—106 об.
28 Там же, л. 25 об., 53 об.—54, 56 об., 57—58, 61—61 об., 75 об.
29 ГААК, ф. 1, оп. 2, д. 1483, л. 450—450 об., 455—456, 463 об.
30 Мосин А. Г. Социально-утопические легенды и заговоры в кругу чтения вятских
крестьян XIX в. (по материалам Вятской духовной консистории) // Общественное со-
знание, книжность, литература периода феодализма. Новосибирск, 1990. С. 48; Побе-
режников И. В. Подложные указы и протест казаков-старообрядцев Южного Урала в
середине XIX в. И Казаки Урала и Сибири в XVII—XX вв. Екатеринбург, 1993.
С. 109—116.
31 ГАСО, ф. 6, оп. 2, д. 570, л. 1—42.
32 Собуль А. Конец старого порядка и феодализм. Конец старого порядка — середина
XIX в. // Французский ежегодник. 1968. М., 1970. С. 69.
33 История казачества Азиатской России. Екатеринбург, 1995. Т. 1: XVI — первая
половина XIX века. С. 132—133.
Ю. Сафронова
СЛУХИ ВО ВРЕМЯ ТЕРРОРИСТИЧЕСКОЙ
КАМПАНИИ «НАРОДНОЙ ВОЛИ». 1879—1881 гг.*
19 ноября 1879 г. на Московско-Курской железной дороге был взор-
ван императорский поезд; по счастливому стечению обстоятельств Алек-
сандра II, являвшегося целью террористов, в поезде не было. Этот взрыв
открыл не только череду народовольческих покушений, окончившихся
цареубийством 1 марта 1881 г., но и новую эпоху в жизни русского обще-
ства. Использование динамита вместо прежних одиночных выстрелов от-
ныне ставило под удар не только непосредственную жертву, но и множе-
ство случайных людей. В результате страх перед террористами, то усили-
вавшийся, то почти исчезавший, стал характерной чертой российского об-
щества 1879—1881 гг. Показателем роста тревожности было широкое рас-
пространение разнообразных слухов, что заставляло журналистов того
времени писать о сложившейся ситуации как о «хаосе противоречивых
предположений, ходящих слухов и скудных официальных сведений»1.
Основной особенностью изучения слухов на российском материале
является представление о том, что их активная циркуляция являлась
симптомом отсталости, которая преодолевалась по мере модернизации
страны. Ю. Иванов утверждает, что в столицах и промышленных центрах
по мере развития средств массовой информации слухи стали играть все
более локальную роль2. Попробуем подвергнуть этот тезис сомнению. Слу-
хи, связанные с событиями террористической кампании 1879—1881 гг.,
изучены только на материале толков, бытовавших в народе3. Внимание
исследователей именно к этой среде обусловлено особенностью источни-
ков: сначала III Отделение, а затем Департамент полиции фиксировали
«народные» толки, видя в них угрозу спокойствию государства. Между
тем, чрезвычайные обстоятельства сделали русское образованное обще-
ство благоприятной средой для распространения всевозможных слухов,
которые, в свою очередь, оказывали влияние как на формирование обще-
ственного мнения, так и на поведение отдельных людей.
Реконструировать весь спектр слухов, бытовавших в обществе в свя-
зи с террористическими актами, чрезвычайно трудно. Источниками для
* Исследование выполнено при поддержке фонда “Gerda Henkel Stiftung”,
грант № AZ 06/SR/08.
Ю. Сафронова
185
реконструкции, предпринятой в данной статье, послужили дневниковые
записи и воспоминания, а также газетные материалы. Хотя обычно слухи
относят к устной форме коммуникации, в 1879—1881 гг. одним из главных
распространителей непроверенной информации стала пресса. Обращение
к статьям «Слухи в связи с событием 1-го марта»4, «Ложное сообщение»5
и т. п. дает возможность установить, какие слухи читатели могли почерп-
нуть из газет. Кроме того, в качестве источника были использованы след-
ственные дела о распространении ложных слухов. В сложный круговорот
слухов попадали не только трактиры и лавки, но и, благодаря прислуге,
великосветские гостиные. Генерал Н. А. Епанчин в воспоминаниях писал
о сплетнях, ходивших в обществе по поводу вел. князя Константина Ни-
колаевича и беспорядков в морском ведомстве, утверждая, что из «обще-
ства людей якобы “культурных”... россказни переходили через прислугу
в низы»6.
Всплеск тревожных слухов в чрезвычайной ситуации 1879—1881 гг.
серьезно беспокоил власти. В особенности это касалось распространения
недостоверной информации через прессу7. Варшавский обер-полицмей-
стер генерал-майор Бутурлин 21 апреля 1881 г. в писал в Департамент
полиции, что источник всех слухов, ходящих в населении, заключается
«исключительно в ежедневно передаваемых иностранною, русскою и
местною прессами новостях о постоянно новых и непрекращающихся
дерзких попытках революционеров»8. Передаче газетами слухов немало
способствовала практика перепечатки сообщений иностранных изданий.
Заимствуя заграничные известия, русские журналисты снимали с себя
ответственность за их содержание и перед цензурой, и перед читателями.
В мае 1881 г. директор Департамента государственной полиции В. К. Пле-
ве обратился к исполняющему обязанности начальника Управления по
делам печати П. П. Вяземскому с просьбой «внушить» редакторам газет,
чтобы они «воздерживались» от перепечатывания из иностранных изда-
ний сведений «о разных вновь обнаруженных обстоятельствах в области
исследований государственных преступлений»9. Неодобрительно к появ-
лению на страницах газет слухов относились некоторые журналисты,
осуждая те издания, которые, «гонясь за свежими и пикантными новостя-
ми без всякой проверки их источников»10, способствовали распростране-
нию паники. Однако для большинства изданий сообщение толков и слу-
хов служило способом увеличения продаж, потому редакторы газет не
стеснялись помещать в них непроверенные известия, а затем давать опро-
вержения.
Власть и представители общества часто видели в появлении слухов,
особенно тех, что ходили в низах, результат усилий социально-революцион-
ной партии. После 1 марта 1881 г. Департамент государственной полиции
обратил внимание губернаторов на распространение «злодеями» «вредных
слухов», в связи с чем начальникам губерний предписывалось «обращать
самое тщательное внимание на всякий отдельный слух» и извещать ми-
нистра внутренних дел как о каждом заслуживающем внимания случае,
186
Слухи во время террористической...
так и о принятых мерах11. В газетах высказывалось мнение о том, что все
ложные сообщения есть «измышления злоумышленников, пытающихся
посеять панику»12. Некоторые журналисты с сожалением констатировали,
что публика облегчает «крамоле» задачу, «жадно бросаясь» на любые из-
вестия, относящиеся к террору13.
Несмотря на попытки правительства противодействовать распро-
странению слухов14, несмотря на призывы журналистов не верить им, в
течение всей террористической кампании слухи оставались важнейшим
источником информации и оказывали влияние на формирование обще-
ственного мнения. На протяжении 1879—1881 гг. степень интенсивности
слухов была различной. Каждое новое покушение приводило к их вспле-
ску, затем они постепенно затихали, и внимание общества переключалось
на другие события — и так до следующего покушения. Можно выделить
два временных отрезка, когда слухи были максимально интенсивны: с 5
по 20 февраля 1880 г., когда после взрыва в Зимнем дворце все с тревогой
ждали эксцессов во время празднования 25-летия царствования Александ-
ра II, и март — апрель 1881 г.
Толки и слухи в связи с террористическими актами можно условно
разделить на несколько групп: слухи о готовившихся или даже уже состо-
явшихся новых покушениях; слухи, содержавшие вымышленные подроб-
ности о покушениях 19 ноября 1879 г., 5 февраля 1880 г., 1 марта 1881 г.;
известия о народных волнениях; слухи о социально-революционной пар-
тии, ее деятелях, а также об арестах террористов (распространились в
марте 1881 г.). В отдельную категорию можно выделить толки, имевшие
мистическую окраску,— сообщения о предсказаниях, пророчествах, не-
обыкновенных явлениях, связанных с покушениями на императора.
Наиболее интенсивными, многочисленными и разнообразными были
слухи о готовившихся новых покушениях. В соответствии с классифика-
цией Ю. А. Шерковина их можно отнести к «слухам-пугалам», то есть таким
слухам, которые приводят к тревоге, неуверенности и страху15. На распро-
странение именно этого вида слухов, как мне кажется, повлияли два об-
стоятельства: во-первых, использование взрывчатых веществ организато-
рами террористических актов создавало реальную угрозу жизни случай-
ных людей; во-вторых, менее определенным, но так же осязаемым, был
страх перед возможными последствиями цареубийства — волнениями,
восстаниями, даже революцией. Таким образом, террористическая кам-
пания создавала обстановку, в которой каждый беспокоился за свою
жизнь и социальное благополучие.
Покушение на императора, предпринятое А. К. Соловьевым, и, в осо-
бенности, взрыв 19 ноября 1879 г. привели к убеждению, что новые экс-
цессы неизбежны, тем более что сами народовольцы в прокламации заяв-
ляли, что они «не обескуражены неудачей» под Москвой16. В середине
декабря 1879 г. в Брест-Аитовске зафиксирован слух о том, что 4 декабря
террористы осуществили покушение на Александра II: «злоумышленни-
ки» якобы убили стоявшего возле дворца часового и заменили его своим
Ю. Сафронова
187
человеком, когда же император проходил мимо, «часовой выстрелил три
раза, но не попал в Его Величество, и, чтоб не быть схваченным, заколол
себя кинжалом»17. Этот слух по содержанию своему является скорее на-
следием донародовольческого периода революционной борьбы: как ме-
сто действия, так и способ (огнестрельное оружие) отсылают к покуше-
нию Соловьева, а не к произошедшему незадолго до того взрыву на же-
лезной дороге.
В это же время начинают распространяться слухи о готовящемся
взрыве императорской резиденции. В этих слухах, очевидно, была своя
логика: Зимний дворец считался наиболее вероятной и в то же время
невероятной (по степени охраняемости18) целью. То, что в качестве цели
слухи называли именно его, было тесно связано с другими расхожими
представлениями — о всемогуществе революционеров. Публицист-кон-
серватор, в 1879—1881 гг. близкий к наследнику престола, князь В. П. Ме-
щерский в воспоминаниях записал разговор с жандармским офицером,
который уверял, что у «анархистов» есть агенты в III Отделении и в пе-
тербургской полиции, и — как догадку — высказал мысль об их «гнездах»
во дворце19. А. Н. Бенуа вспоминал слух, взволновавший его детское во-
ображение, будто «невидимая рука» клала ежедневно на стол государя
письмо с угрозой близкой «казни»20.
Слухи о подготовке взрыва Зимнего дворца, видимо, зарождались в
Петербурге, а затем расходились по всей стране. Так, в начале февраля
1880 г., еще до известия о покушении 5 февраля, в г. Новоалександровске
Ковенской губернии появились толки о подметных письмах, в которых
сообщалось о намерении «злоумышленников» взорвать Зимний дворец.
Расследование обнаружило, что распространителем слухов был прибыв-
ший 21 января из Петербурга мещанин Гжималовский21. Можно предпо-
лагать, что этот слух отчасти был связан с реальными событиями: публи-
цист Н. С. Русанов, близкий к «Народной воле», но никогда не входивший
в нее, в воспоминаниях указывал на то, что он знал о подготовке теракта
С. Халтурина22. Сейчас трудно сказать, сколько таких «знавших» было в
Петербурге.
Гораздо больше на распространение слуха о взрыве императорской
резиденции влияли иностранные газеты. 30 ноября (12 декабря) 1879 г.
берлинская «Nationale Zeitung» поместила заметку о том, что в Зимнем
дворце готовилось покушение, которое, однако, не удалось23. 1(13) фев-
раля во французской газете «La Lanterne»24 появились известия о несколь-
ких попытках взорвать Зимний дворец, которые 3(15) февраля были на-
печатаны и в «Nationale Zeitung». Газеты сообщили об аресте двух пере-
одетых дворников, которые забрались в Зимний дворец с целью заложить
порох в печи, одного переодетого крестьянина с пятью бутылками нит-
роглицерина, а также об оставленной перед дворцом нагруженной боль-
шим количеством пороха и динамита телеге с зажженным фитилем25. Рус-
ская пресса обратила внимание на эти заметки только после взрыва в
Зимнем дворце. Читатели из образованных кругов, тем не менее, могли
188
Слухи во время террористической...
узнать такого рода сведения непосредственно из первоисточника. В янва-
ре 1880 г. в г. Холмогоры появились слухи о подведенных под Зимний
дворец минах. В ходе расследования выяснилось, что слухи через адми-
нистративноссыльного Владимирова попали в Холмогоры из Архангель-
ска, в котором немецкие мещане почерпнули их из декабрьского номера
получаемой пастором Гинсеном немецкой газеты26.
Перед самым взрывом берлинские газеты писали о злоумышленни-
ке, проникшем во дворец под видом посыльного от генерал-адъютанта
И. В. Гурко, который был раскрыт «по недостаточности военной выправ-
ки»27. Похожий слух циркулировал в Пскове, только в нем злоумышлен-
ник пытался выдать себя за самого И. В. Гурко. Он явился во дворец «с
шестью молодыми людьми, одетыми казаками, составлявшими его конвой,
и был узнан, и то случайно, когда уже находился в приемном зале»28.
Распространение подобных известий привело к тому, что некоторые
современники в воспоминаниях утверждали, что о готовящемся взрыве
было известно и полиции, и обществу, а потому совершенно непонятно,
как полиция не смогла предотвратить его. Р. фон Пфейль в воспоминани-
ях подтверждал общее знание о готовящемся взрыве в своем письме к
жене от 12 декабря 1879 г.29 Сложно сказать, насколько верно утверждение
мемуариста о всеобщем «знании» о готовящемся покушении. Возможно,
на него повлияли широко распространившиеся уже после взрыва 5 фев-
раля 1880 г. известия о предупреждениях, якобы предшествовавших по-
кушению. Так, в «Петербургском листке» 14 февраля было перепечатано
сообщение газеты «Pal Mall Gazette» о том, что уведомление о готовящем-
ся покушении было своевременно доставлено в Россию русским посоль-
ством в Лондоне. Там же сообщалось, со ссылкой на «Koelnische Zeitung»,
что германское правительство еще в декабре 1879 г. уведомило петер-
бургский кабинет о плане минирования петербургских улиц (Большой и
Малой Морских и Миллионной)30. Русская пресса цитировала венскую га-
зету «Abendpost», которая сообщила, что подробный план Зимнего двор-
ца был найден германской полицией у проживающего в Женеве князя
П. А. Кропоткина31.
Взрыв в Зимнем дворце 5 февраля 1880 г., подтвердивший ходив-
шие накануне толки, привел, в свою очередь, к распространению слухов
о готовившихся террористами покушениях 19 февраля, то есть в день
празднования 25-летия царствования Александра II. Очевидно, эта дата
называлась в силу нескольких причин: во-первых, праздничные меропри-
ятия, в которых император должен был участвовать, заставляли его поки-
нуть дворец и тем самым подвергнуть себя опасности в одном из тех мест,
которые он должен был посетить, или во время переездов по городу. Во-
вторых, в это время в публике уже утвердилось мнение, что террористы
стремятся к достижению максимального эффекта, так что покушение мо-
жет быть направлено не только против императора, но вообще против
толпы во время массовых гуляний. Наконец, 19 февраля само по себе
было датой, на которой сосредоточились всеобщие ожидания: «народ»
Ю. Сафронова
189
ждал «милости», то есть передела земли, общество ожидало реформ32. Не-
удивительно, что эта дата казалась столь подходящей и для предсказыва-
емой катастрофы.
Слухи о том, что «что-то» готовится именно к этому дню, появились
еще до 5 февраля. В декабре 1879 г. на постоялом дворе в Рославлевском
уезде Смоленской губернии ехавший из Москвы Иосиф Быхтовия расска-
зывал окружающим о том, что «19 февраля сего года удивят всю Европу и
что в Петербургском вокзале нашли мины»33. В Петербурге рабочий заво-
да «Вулкан» Петр Петров в январе 1880 г. говорил товарищам: «...не уби-
ли государя теперь (19 ноября 1879 г.— Ю. С.), так убьют его 19 февраля»34.
Московский генерал-губернатор с тревогой сообщал начальнику Москов-
ского жандармского управления 15 февраля: «...в Москве упорно держит-
ся слух, что 19 февраля приготовляется что-то вроде Варфоломеевской
ночи»35.
В слухах назывались разные места Петербурга, где возможны поку-
шения на императора. В первую очередь указывались те объекты, которые
царь должен был посетить во время празднования. Слух о взрыве Казан-
ского собора «носился» в Вологде36, Казанского и Исаакиевского соборов —
в Костроме37. 18 февраля была прислана депеша полтавского губернато-
ра, который извещал о готовящемся 19-го взрыве Исаакиевского собора38.
Московский генерал-губернатор В. А. Долгоруков получил 17 февраля
анонимное письмо с советом отменить все гулянья в Москве, как это, по
сведениям автора, уже сделано в Петербурге39. Также 19 февраля ожида-
лись масштабные экспроприации денег. Была усилена охрана банков.
Когда один из служащих Государственного банка услышал подозритель-
ный шум, были вызваны саперы, вырывшие вокруг банка несколько тран-
шей40.
Распространению паники способствовали анонимные записки с угро-
зами. В. В. Воейков воспоминал, как он получал письма с подписью «Кол-
паков» с прокламациями и советом считать себя «в осадном положении»41.
В ночь с 11 на 12 февраля была объявлена тревога в конногвардейских
казармах также в связи с получением предупреждения по почте42. Пись-
ма с угрозами взорвать казармы близ Таврического дворца были достав-
лены в лейб-гвардии Преображенский полк, вследствие чего был произ-
веден осмотр казарм, а из офицерского флигеля выселены все женщины
и дети43. В опасности оказались также казармы 8-го флотского экипажа44.
Описывая распространение анонимных писем с угрозами, журналист
«Санкт-Петербургских ведомостей» высказал предположение, что «доб-
рая половина подметных писем рассылается шутниками, которые на-
ходят безрассудную забаву в том, чтобы пугать и без того напуганную
публику»45.
Чем ближе было 19 февраля, тем больше распространялись слухи, тем
масштабнее казалась грядущая катастрофа. В этот день ожидались «взрывы,
пожары, беспорядки»46, «поджоги»47, «общий взрыв газовых труб»48; гово-
рили, что «злоумышленники» обещали «зажечь иллюминацию»49. Фелье-
190
Слухи во время террористической...
тонист «Санкт-Петербургских ведомостей» иронично описывал распро-
странение слухов: «Отрадная прогрессия геометрическая!
— Несомненно, общий взрыв должен был произойти 19 числа... <...>
— Тогда же взорвут и Поцелуев мост.
— Тогда же подожгут город с четырех концов.
— И взорвут городской газовый резервуар.
— И взорвут городской водяной резервуар, зальют весь город.
— И строения разные взрывать будут...
И пошло, пошло, пошло...»50
Несомненно, общему накалу страстей немало способствовали дей-
ствия правительства, опасавшегося терактов и державшего в готовности
войска Петербургского гарнизона. Были усилены караулы, осмотрены
подвальные помещения, а дворникам было приказано запастись водой,
фонарями и свечами51. Последний приказ немало поспособствовал нагне-
танию паники: дворники в превратном виде сообщали жильцам домов
распоряжения властей, пугая обывателей52.
Результатом распространения слухов стала паника в Петербурге: го-
рожане старались выехать из города в Царское Село, Павловск, деревню
или вовсе за границу, чтобы, как писал Н. С. Лесков, «сберечь свою соб-
ственную шкуру <...> пережить этот день в прекрасном далеке»53. Кор-
респондент газеты «Страна» отмечал, что театры стали «пустоваты, от
того что есть много наивных людей, которые опасаются, что “вдруг, театр
взлетит на воздух”»54. Некоторые предприимчивые дельцы пытались за-
работать на общем страхе: по домам ходили страховые агенты, предла-
гавшие страховать жизнь и имущество на случай непредвиденных собы-
тий 19 февраля55.
19 февраля никаких экстраординарных событий не произошло.
После неудачного покушения И. О. Млодецкого на М. Т. Лорис-Мелико-
ва 20 февраля слухи о готовящихся террористических актах быстро по-
шли на спад. Их сменили толки о предстоящих реформах, даже введении
конституции. Кроме того, вплоть до 1 марта 1881 г. революционеры ни-
как не проявляли себя, и это позволило многим журналистам в новогод-
них номерах сделать вывод, что «крамола подавлена», страна «умиротво-
рена».
Новая, еще более масштабная волна слухов была спровоцирована
цареубийством 1 марта 1881 г. Как и в случае со взрывом 5 февраля 1880 г.,
ходили толки о предупреждениях, которые поступали в полицию отовсюду
и которыми она пренебрегла. Газеты сообщали о подметных письмах, со-
общавших о покушении на императора56, известиях об этом из Берлина57,
Вены, Цюриха и Женевы58. Особенно много предположений появилось,
когда стало известно об осмотре сырной лавки Кобозева городским тех-
ником генералом Е. А. Мравинским накануне 1 марта. Выдвигались раз-
ные версии, почему генерал не обнаружил подкоп: от страха прослыть
нелиберальным59; потому что «злоумышленники» запугали его60 или даже
потому, что он был с ними в сговоре61.
Ю. Сафронова
191
Ходили толки и о предупреждениях, имевших мистический харак-
тер. В газете «Улей» появилась заметка об огромном коршуне, свившем
себе гнездо на крыше Зимнего дворца и подкидывавшем каждое утро под
окно императорского кабинета мертвых голубей. Это было сочтено за
дурное предзнаменование, так как повторяло историю, случившуюся на-
кануне смерти Николая I62. Вспоминали предсказание парижской цыган-
ки (по другой версии — митрополита Филарета), что царь не переживет
восьмого покушения63. Суеверные люди обращались к нумерологии: если
переставить цифры в дате 1818 (год рождения Александра II), то получа-
лось 1881 — год его смерти64. Газета «Минута» давала обширные выклад-
ки роли чисел 1 и 8 в жизни императора65. Л. А. Тихомиров в воспомина-
ниях записал следующее суеверие: «Если написать имена детей импера-
тора, то для всех них обнаруживалась угроза смерти:
Николай
Александр
Владимир
Алексей
Сергей
Прочтя акростихом сверху вниз — получаем “на вас”, а снизу вверх
“саван”. То есть вместе “на вас — саван”»66. Р. фон Пфейль вспоминал, что
на разводе 1 марта офицеры обсуждали статью из газеты «Кавказ», в кото-
рой рассказывалось о толковании турецким предсказателем Али Эфенди
сна императора Александра II: «Ему приснилось две луны: одна красная,
а другая обыкновенного цвета. Снотолкователь объяснил так, что между
Россией и Турцией должна разыграться жесточайшая война. После нее в
России возникнет революционное движение и через несколько месяцев
император Александр II падет жертвою заговора»67.
В этих мистических толках можно заметить несколько важных сим-
птомов, относящихся к состоянию образованного общества. Тревожное
ожидание катастрофы соединялось в них с любопытством — когда же,
наконец, она произойдет. Н. Н. Страхов писал после 1 марта 1881 г., что
представители общества, за пятнадцать лет привыкшие к покушениям,
не верили в то, что императора можно убить68. Мне кажется, что обраще-
ние к спиритизму, внимание к разного рода предсказаниям подтвержда-
ют это наблюдение. Кроме того, такое внимание к мистике свидетельству-
ет и о самоустранении общества от конфликта между властью и револю-
ционерами. Официальная пресса и православная церковь внушали, что
все события 1879—1881 гг. совершаются только по промыслу Божьему.
Общество же как будто отдавало Александра II в руки судьбы, которая
заранее предопределила ему насильственную смерть.
Слухи, ходившие в Петербурге, а затем разносившиеся по всей Рос-
сии, касались и вполне земных обстоятельств смерти императора. Боль-
шой интерес вызвал новый способ покушения при помощи метательных
снарядов. До момента, когда стало известно, что их изобретателем явля-
ется Н. И. Кибальчич, публика активно обсуждала вопрос их происхож-
192
Слухи во время террористической...
дения. Выдвигались версии иностранного происхождения снарядов или
их частей. Газета «Современные известия» утверждала, что снаряды сде-
ланы в Амстердаме69, в газете «Новое время» писали, что в Амстердаме
изготовлены только «сосуды для помещения взрывчатых веществ»70. Рус-
ские издания, ссылаясь на парижскую газету «Intransigeant», утверждали,
что на пути из манежа императора ожидало множество людей с бомбами,
так что «уйти ему от катастрофы было невозможно»71.
Обращает на себя внимание слух, распространившийся вскоре после
1 марта, о будто бы состоявшемся незадолго до цареубийства покушении
на императора посредством взрывающихся пилюль. Впервые известие об
этом появилось в газете «Новое время» 2 марта. Сообщалось, что импера-
тор получил из Парижа по почте пилюли от одышки и ревматизма, когда
же доктор Боткин открыл их, то «раздался мелкий треск, как от обыкно-
венной хлопушки». Химическое исследование пилюль показало, что они
содержали достаточно динамита для того, чтобы убить двух-трех стоя-
щих поблизости человек72. В следующие дни газеты внесли ряд дополне-
ний в этот рассказ. В одних газетах сообщалось, что коробку открыл сам
император, но взрыва не было, в других — что взрыв все же произошел,
но коробку открыл камердинер Подтягин73. Наконец, 7 марта газета «Мол-
ва» сообщила читателям, что на дне коробки было найдено послание «бель-
гийского доктора», который таким образом предупредил Александра II о
подготовке покушения74.
Обнаружение мины на Малой Садовой улице 4 марта вызвало пред-
положение, что подобные мины должны быть и в других местах Петер-
бурга. М. Т. Лорис-Меликов обратился к Санкт-Петербургской городской
думе с просьбой о содействии при проведении траурных мероприятий.
Министр внутренних дел указал городскому голове на возможность но-
вых подкопов и «покушений посредством выстрелов и других метатель-
ных снарядов из окон, чердаков и с крыш»75. 11 марта городской голова
барон П. Л. Корф с удовлетворением сообщил о том, что 8 марта в Петро-
павловской крепости множество людей говорили ему: «какое счастье, что
дума приняла участие в надзоре, теперь можно надеяться, что процессия
дойдет благополучно»76.
Накануне погребальных церемоний по столице распространялись
слухи о готовящихся взрывах — под аркой Генерального штаба, под Казан-
ским мостом77, под главной водокачкой у Таврического дворца и под Тучко-
вым мостом78. Наиболее вероятным местом для взрыва называлась Петро-
павловская крепость, а датой — либо перенесение тела (8 марта), либо
похороны Александра II (15 марта). Из Ростова 10 марта пришла телеграм-
ма о распространившемся там слухе о будто бы заложенных под крепость
минах79. Газета «Молва» сообщала, что злоумышленники еще до 1 марта пы-
тались снять в крепости мелочную лавку за две тысячи рублей «отступных»,
чтобы под видом товаров провезти в крепость «свои разрушительные
орудия»80. В прессе также появились известия об аресте человека, пере-
одетого придворным певчим, которого выследили по заявлению портно-
Ю. Сафронова 193
го, получившего к 6 марта заказ от неизвестных людей на три траурных
мундира певчих придворной капеллы. Передававшая этот слух газета
«Голос» назвала его «вздорным», так как «число придворных певчих столь
невелико, что появление самозванца в среде их было бы немедленно обна-
ружено и, поэтому, его стремление попасть в число певчих равносильно
желанию быть обнаруженным»81. Между тем это сообщение не было бес-
почвенным. Из доклада М. Т. Лорис-Меликова от 8 марта выясняется,
что 7 марта был арестован проникший в собор в певческом платье кресть-
янин Рыбинского уезда Ярославской губернии. Расследование выяснило,
что костюм он получил от певчего лейб-гвардии гренадерского полка,
чтобы «увидеть печальную процессию и обряд соборного служения»82.
Распространению слухов о заложенных минах способствовали вла-
сти, начавшие осматривать подвальные помещения и окапывать дворцы83.
Особенно нагнетанию страхов способствовал назначенный 8 марта петер-
бургским градоначальником Н. М. Баранов. Развив бурную деятельность
по поимке социалистов, градоначальник нередко делился непроверенной
информацией с посетителями великосветских гостиных. Так, А. В. Богда-
нович записала в дневнике 15 марта: «Баранов все врет. На днях расска-
зал Шувалову, адъютанту Владимира Александровича, что поймал 11 со-
циалистов, хотевших взорвать пороховой погреб, а потом отперся от этой
новости»84. Обращает на себя внимание также письмо К. П. Победоносце-
ва Е. Ф. Тютчевой от 15 марта, в котором обер-прокурор сообщал, что
Н. М. Баранов рассказал ему о готовящемся покушении: «В четырех местах
по дороге; в одном месте, на Невском, соберутся люди, переодетые извоз-
чиками, с тем чтобы открыть перекрестные выстрелы»85. Начатые по ини-
циативе градоначальника земляные работы вокруг дворцов (Зимнего,
Мраморного и Аничкова) вызвали множество толков86. Среди прочего, го-
родская молва утверждала, что таким образом он мстит вел. князю Кон-
стантину Николаевичу87: канаву рыли потому, что «будто бы из Мрамор-
ного дворца в Зимний был проведен провод для производства взрыва»88.
Поиск подкопов и новых мин, ожидание покушений во время пере-
носа тела или похорон — все это в преувеличенном виде попадало на
страницы иностранных, а следовательно, и русских газет. «Русский курьер»
со ссылкой на «Wiener Allgemeine Zeitung» сообщал читателям: «По обы-
скам оказывается, что в течение последних семи недель в восьми различ-
ных местах города найдены массы динамита, в общей сложности состав-
лявшие вес 770 пудов (76 центнеров.— Ю. С.). Доставкою оного было заня-
то по крайней мере 150 человек. Утверждают, что с ноября месяца в шайку
нигилистов поступило более тысячи новых членов, по большей части из
интеллигенции»89. В провинции появлялись толки, что «Государь Импе-
ратор Александр Александрович ранен в руку и что будто бы в Аничко-
вом дворце обнаружены взрывчатые снаряды»90, «“Государя Александ-
ра III уже ранили” и что будто бы еще что-то будет»91, о «покушении на
Государя Императора и Великого князя Михаила Николаевича»92, о «воз-
никших будто бы в Петербурге беспорядках и о вызове будто бы по сему
194
Слухи во время террористической...
поводу в столицу войск Варшавского военного округа»93. Ходили и совер-
шенно невероятные толки, например о том, что революционеры прово-
зят динамит в винных бутылках через Константинополь, чтобы снаря-
дить ими 500 воздушных шаров для атаки на Петербург94. А. В. Богдано-
вич записала в дневнике 15 апреля: «Рассказывают, что на днях государю
устроили ванну в Гатчине, но он, к счастью, не сел — прежде смерили
градусы. Обнаружилось, что там яд»95.
Никаких чрезвычайных происшествий после 1 марта в Петербурге
не случилось. Тем не менее уверенность, что террористы продолжат свою
деятельность, сохранялась долго. Общим стало мнение, что следующее
покушение будет организовано в Москве, во время коронации Александ-
ра III, которую ожидали в скором времени. Уже 3 марта киевский губер-
натор сообщал в департамент полиции о предположениях, что покушение
будет подготовлено «исподволь» на одной из тех улиц Москвы, по кото-
рым пройдет торжественная процессия96. Возвратившиеся из Москвы в
Тверскую губернию рабочие рассказывали о минах, заложенных под не-
которые из зданий мануфактурной выставки, а также от Тверской заста-
вы до Иверских ворот — для покушения на императора97. В начале апре-
ля московский обер-полицмейстер получил анонимное письмо с угрозой
взорвать 8 апреля Страстной монастырь. Сообщившая об этом газета «Пе-
тербургский листок» рассказывала: «В ночь на 8 апреля в монастыре никто
не спал: с замиранием сердца ожидали скорого перенесения в вечность.
Вдруг к игуменье прибегает бледная, как полотно, просфорница <...> и
сообщает, что уже начал слышаться откуда-то из-под земли стук. Все
страшно перепугались. Но объяснилось дело просто: монастырские сто-
рожа, пользуясь свободным временем, скалывали лед; удары их лопат о
мостовую и напугали до полусмерти население монастыря»98. Наиболее
подробный план покушения был описан в другом анонимном письме,
присланном московскому генерал-губернатору 9 мая. Автор утверждал,
что злоумышленники начали закладывать мину из просвирни Чудова мо-
настыря, но «упокойник послушник им воспрепятствовал, за что он и за-
резан бритвою»; вторая мина закладывается от здания окружного суда и
ограды Чудова монастыря из-под дровяного склада под Успенский собор,
третья — из подвала Вознесенского монастыря, четвертая — на Красной
площади из торгового погреба99.
Широко распространился слух о том, что революционеры собирают-
ся похитить наследника цесаревича, «предать его страшным пыткам и
воспитать другого в своем духе и потом выдать за царя»100. Слух этот бы-
товал в Москве101, Петербурге и, например, в Кунгуре102. Вариант его пе-
редавал в местечке Веприке Полтавской губернии мещанин Трофим Га-
лушко: революционеры «предполагают похитить Наследника престола и
воспитать его по-своему, а потом, когда он вступит на Престол и станет
Государем, то сделает все так, как они хотят»103.
Слухи о предполагаемых действиях террористов были тесно связа-
ны с представлениями о «социально-революционной партии» и отдель-
Ю. Сафронова
195
ных революционерах. Расхожее представление о партии можно обнару-
жить в воспоминаниях Р. фон Пфейля: «Так называемые исполнительные
комитеты являлись их (революционеров.— Ю. С.) руководителями с не-
ограниченной властью. Кто приставал к их партии, тот должен был бес-
прекословно им повиноваться. Выйти из партии было невозможно. Кто
подвергался подозрению в измене, того убивали. Организация распола-
гала значительными денежными средствами, которые она вымогала глав-
ным образом у богатых купцов. <...> За убийство императора взялись
<...> самые значительные члены партии»104. В этом описании можно вы-
делить несколько важных моментов: представление о могуществе испол-
нительного комитета, значительности его капиталов, а также об участии
в покушениях видных членов партии. Публику волновал вопрос о проис-
хождении денег, на которые совершаются покушения. Несмотря на то,
что благодаря «процессу 16-ти» общество узнало о завещанном «Народной
воле» состоянии Д. А. Лизогуба, казалось, что этих денег слишком мало.
Существовали разные версии происхождения партийных капиталов: ре-
волюционеры якобы получили 500 тысяч в наследство от Н. А. Некрасо-
ва105, добыли в Америке посредством кражи или грабежа106, вымогали у
богатых купцов, получали от либералов, собирали по подписке, завлека-
ли в свои ряды людей, получивших наследство, как они это сделали с
Н. Е. Сухановым107, устраивали за границей ложные доносы на своих,
чтобы получить премию у русских посольств108. Представлению о том, что
революционеры располагают огромными суммами, немало способствова-
ли газеты, сообщавшие о найденных у арестованных преступников день-
гах, причем называвшиеся суммы все время возрастали. 5 марта 1881 г.
«Московские ведомости» писали об аресте в Измайловском полку «зло-
умышленника», в квартире которого были найдены «огромная сумма де-
нег и девять ящиков динамита»109, 7 марта «Петербургский листок» назы-
вал суммы 30 или 240 тысяч рублей110, 10 марта эта сумма возросла до
миллиона111.
Долгое время исполнители террористических актов оставались не-
известны широкой публике. Вплоть до 1 марта 1881 г. производившиеся
аресты народовольцев редко обнародовались полицией. Именно поэтому
довольно долго публика считала главой заговора скрывавшегося за гра-
ницей Льва Гартмана, участника покушения 19 ноября 1879 г., сделавше-
гося широко известным благодаря долго тянувшимся переговорам рус-
ского и французского правительств о его выдаче. Скудость знаний об ис-
полнителях покушений приводила порой к курьезам. После покушения
5 февраля 1880 г. распространился слух о том, что в Петербурге видели
Веру Засулич, которую генерал-адъютант Ф. Ф. Трепов узнал в Большом
театре112, или даже арестовали ее на квартире флотского офицера113. Только
в марте 1880 г. газеты вынуждены были признать, что слухи неверны114.
В отличие от предыдущих расследований следствие по делу 1 марта
1881 г. было более открытым, о каждом произведенном аресте публике
< ообщал «Правительственный вестник». Тем не менее, несмотря на офи-
196
Слухи во время террористической...
циальную информацию, аресты и арестованные обрастали легендами.
Так, утверждали, что Н. И. Рысаков был арестован в форме дворника и с
установленной законом бляхой115. С. Л. Перовская благодаря молве рисо-
валась «дьявольски решительной женщиной», которая «заставляла неко-
торых своих товарищей расплачиваться самоубийством за проявленное
малодушие»116. Больше всего слухов вызывала таинственная фигура Евдо-
кима Кобозева, содержателя лавки сыров на Малой Садовой. 7 марта га-
зеты сообщили, что Кобозев и его мнимая жена арестованы в Кронштад-
те117. В тот же день «Московские ведомости» написали, что Кобозев схвачен
в трактире на Петербургской стороне, где он с другими молодыми людьми
«предавался кутежу и выражал сочувствие совершенному злодейству»118.
Несколько дней спустя газеты напечатали опровержение119.
Публика нашла еще одного «злоумышленника» — вел. князя Кон-
стантина Николаевича. Молва утверждала, что именно генерал-адмирал
является «скрытым корнем заговора»120, «мутит» оттого что ему «не до-
браться никогда до верховной власти»121. III Отделение получало аноним-
ные предупреждения такого рода: «Оберегайте царя от происков Кон-
стантина — бунтари в его руках ширма и орудие для своих целей»122. По-
дозрения усилились, когда выяснилось, что Константин Николаевич
единственный не присутствовал на семейном обеде 5 февраля 1880 г. Вы-
сказывались предположения, что великий князь был осведомлен о поку-
шении и в случае его успеха «объявил бы себя Императором при содей-
ствии флота»123. О широте распространения этого слуха свидетельствует
запись в дневнике вел. князя Константина Константиновича: «Говорят,
что 4-го числа (февраля 1880 г.— Ю. С.) я был в карауле во дворце, чтобы
подготовить взрыв»124. После 1 марта 1881 г. в Петербурге распространи-
лись слухи, что великий князь уличен в сношениях с социалистами и для
него приготовлено помещение в Шлиссельбургской крепости125.
Подобные слухи не удивительны вследствие дурной репутации Кон-
стантина Николаевича. В это же время он был героем других слухов,
утверждавших, что он грабит казну, тратит деньги на свою любовницу
и т. д.126 Следует признать, что не все доверяли подобным слухам. А. В. Бог-
данович считала, что Константин Николаевич «слишком умен и слишком
дорожит своим положением. С таким братом ему ли не хорошо живется?»127
Еще более категоричен был А. А. Киреев, называвший Мраморный дво-
рец (резиденцию вел. князя Константина Николаевича) «очагом развра-
та», а отнюдь не «революционных и династических заговоров»128.
С покушениями связывали также другого члена императорской
фамилии — вел. князя Николая Константиновича, замешанного в не-
скольких скандалах. Великий князь в конце марта был арестован и содер-
жался в Павловске в связи с похищением фамильных бриллиантов и дру-
гими «выходками». Молва, связав этот арест с цареубийством, утверж-
дала: «Николай Константинович арестован и заключен в Петропавлов-
скую крепость. Говорят, что он скомпрометирован участием в происках
нигилистов»129.
Ю. Сафронова 197
Образованное общество чутко прислушивалось не только к слухам о
террористах и их действиях. Не менее угрожающей и загадочной силой
представлялся «народ», реакция которого на покушения и, в особенности,
на цареубийство составляла предмет постоянных опасений. В. А. Долго-
руков получил после убийства императора письмо с подписью «старый
земец», автор которого выражал опасение, что пущенные революционе-
рами «вредные слухи», волнующие «массы», «могут легко повести к опас-
ным демонстрациям и стоить жизни сотням неповинных людей. Мужики,
не читающие или не понимающие газет, питаются дикими выдумками, не
понимая, что враги царя суть враги дворянства и всего народа»130. Ожи-
дание катастрофы, инициатором которой выступит спровоцированный
террористами «народ», выразилось в распространявшемся в Чернигов-
ской губернии слухе о том, что после Пасхи произойдет «резня» помещи-
ков131. Очевидно, именно этот страх порождал толки о происходивших то
тут, то там народных расправах с лицами, заподозренными в принадлеж-
ности к партии «социалистов». Газеты сообщали, что 1 марта в магазине
«Нового времени» артельщик «жестоко избил» девушку, сказавшую после
взрыва: «Слава Богу, наконец-то»132, а 4 марта на Невском извозчики и
дворники избили «девицу, окутанную в плед, в синих очках, с пострижен-
ными волосами»133. Под крики «Бей студентов!» «крестьяне» избили госпо-
дина Б-ова, носившего длинные волосы134. Общая обеспокоенность таким
положением вещей была выражена в письме читателя в газету «Поря-
док», который описывал поведение толпы на месте цареубийства, указы-
вая, что в такую минуту «всякий злоумышленник мог бы эксплуатировать
возбужденную толпу»135.
Итак, время террористической кампании являлось временем господ-
ства слухов, когда обывателю трудно было отличить достоверную инфор-
мацию от выдумок и легенд. Ощущение недостоверности сведений, неус-
тойчивости существовавшего порядка сквозит в наблюдениях журналис-
тов и современников за происходящим. В толках и разговорах было
«трудно ориентироваться»136, хотя бы потому, что масса «нелепых» слухов
мешалась с «опасениями серьезными»137. Хорошо осведомленный о на-
строениях в Петербурге Б. М. Маркевич писал К. П. Победоносцеву на-
кануне 19 февраля 1880 г. в Москву: «Настроение здесь такое, что у само-
го крепкого человека нервы разъёживаются чуть ли не до истерики. Во-
обще глупая какая-то бабья паника, недоверие и бессилие во всем и ко
всему»138. Приехавший в Россию Морис Палеолог, несколько драматизи-
руя, писал о впечатлении от русской столицы после 1 марта 1881 г.: «Пе-
тербург был совершенно терроризирован,— не только покушением, со-
вершенным 1 марта, но еще более слухами о силе и отваге революционе-
ров. На улице можно было встретить лишь запуганных и растерянных
людей»139.
Столица в гипертрофированном виде переживала то, что пережива-
ла вся страна. В ней рождались слухи, которые благодаря газетам, пись-
мам, а также личным рассказам выехавших из столицы людей достигали
198 Слухи во время террористической...
самых отдаленных углов империи, обрастая невероятными подробностя-
ми, увеличиваясь в размерах. Вышедшая 2 марта на улицу Ковно Ольга
Любатович услышала весть: «Государь убит, Петербург взорван»140.
Слухи, циркулировавшие во время террористической кампании,
были, прежде всего, порождением страха — за свою жизнь, привычный ми-
ропорядок. Человек, прислушивавшийся к городским толкам, опасался
всего — ходить по улицам, по которым ездит император (особенно после
обнаружения мины на Малой Садовой, ведь в случае взрыва, как говорили,
«легко могли бы рухнуть соседние дома и дом министерства Юстиции»141),
жить в казарме, хранить деньги в Государственном бйнке. Любой —двор-
ник с установленной бляхой, человек в военном мундире, сам генерал-
адъютант И. В. Гурко — мог оказаться переодетым «социалистом», под-
жидающим свою «жертву». Опасение оказаться среди случайных жертв,
как это случилось с нижними чинами лейб-гвардии Финляндского полка
или четырнадцатилетним мальчиком Колей Максимовым, погибшим
1 марта, мешалось с другим, более устойчивым страхом, который террор
лишь актуализировал,— страхом «русского бунта». Слухи рождали «пани-
ку и беспомощность», «точно во время чумы или наводнения»142.
Слухи порождались не только страхом, но и любопытством, застав-
лявшим на модных спиритических сеансах спрашивать духов (даже дух
Николая I), когда же, наконец, Александр II будет убит143. Героями мол-
вы становились прежде всего террористы, рисовавшиеся воображению
то в романтическом, то в демоническом виде. Несомненно, слухи, преуве-
личивавшие смелость, решительность, а также материальные возможно-
сти членов «Народной воли», оказывали влияние на разговоры о новых
готовящихся покушениях. Террористы казались почти всесильными.
Можно утверждать, что для представителей русского общества ситу-
ация 1879—1881 гг. казалась гораздо более опасной, чем она была в дей-
ствительности. Жертвой террористических актов «Народной воли» мог
случайно оказаться любой человек. Молва, преувеличивавшая силы рево-
люционеров и масштаб готовившихся ими покушений, превращала страх
за свою жизнь в часть повседневности. Этот факт следует учитывать при
анализе сложившейся ситуации. Террористическая кампания не была чем-
то абстрактным, касавшимся только террористов и их жертв. Деятельность
«Народной воли» могла угрожать если не жизни обывателя, то, во всяком
случае, сложившемуся порядку вещей. Анализ информации, содержав-
шейся в слухах, позволяет проникнуть за границы рационального отно-
шения к террористическим актам, вскрыть эмоциональную составляю-
щую общественного настроения. Высокая личностная значимость собы-
тий 1879—1881 гг., которые ощущались таким образом именно вследствие
широкого распространения слухов, оказывала существенное влияние на
формирование общественного мнения. Террористические акты «Народ-
ной воли» вызвали куда большее осуждение среди образованного обще-
ства, чем предыдущие покушения с помощью револьвера, именно в свя-
зи с возможностью жертв среди населения.
Ю. Сафронова
199
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Новое время. 1880. 8 февр.
2 Иванов Ю. Вы слыхали... Слухи и страхи в уездной России // Родина. 2006. № 7.
С. 61.
3 Традин И. П. Отголоски 1 марта 1881 года в Воронежской губернии // Изв. воронеж-
ского краевед, о-ва. 1926. № 7—9. С. 5—10, № 10—11. С. 1—6; Валк С. Н. После пер-
вого марта 1881 г. И Красный архив. 1931. № 2. С. 147—164; Берман А. А. После 1 мар-
та 1881 г. (Слухи политического характера и дела об оскорблении величества) // На-
родовольцы. Сб. 3. М., 1931. С. 275—286.
4 Слухи в связи с событием 1-го марта // Страна. 1881. 5 марта.
5 Ложное сообщение// Порядок. 1881. 12 марта.
6 Епанчин Н. На службе трех императоров. Воспоминания. М., 1996. С. 147.
7 ГАРФ, ф. 102, 3 д-во 1881, оп. 77, д. 623, л. 2 об. Отношение директора департамен-
та государственной полиции в главное управление по делам печати, май 1881 г.
8 ГАРФ, ф. 102, 3 д-во 1881, оп. 77, д. 1019, л. 110 об. Записка о толках и суждениях
населения г. Варшавы № 19. 21 апреля 1881 г.
9 Там же, л. 2—2 об. Отношение директора департамента государственной полиции
в главное управление по делам печати.
10 По поводу неосторожных известий// Порядок. 1881. 11 марта.
11 ГАРФ, ф. 102, 3 д-во 1881, оп. 77, д. 188, л. 18—18 об. Циркулярное предложение
начальникам губерний, 27 марта 1881 г.
12 Анархисты и их деяния // Петербургский листок. 1881. 7 марта. См. также: Обзор
дня И Санкт-Петербургские ведомости. 1880. 15 февр.
13 По поводу неосторожных известий // Порядок. 1881. 11 марта.
14 На двух заседаниях Комитета министров 2 и 15 января 1880 г. слушался доклад
шефа корпуса жандармов. А. Р. Дрентельна о распространении ложных слухов и
борьбе с их распространением, для чего предлагалось «непосредственно подавлять»
слухи «прямым воздействием» на лиц, которые «будут уличены в их поддержании и
передаче»: ГАРФ, ф. 109, 3 эксп. 1880, оп. 165, д. 101, л. 28—30 об. Выписка из журна-
лов комитета министров 2 и 15 января 1880 г.
15 Социальная психология : крат, очерк / под ред. Г. П. Предвечного, Ю. А. Шеркови-
на. М., 1975. С. 188—189.
16 От Исполнительного комитета// Народная воля. 1880. № 3. С.—7.
17 ГАРФ, ф. 109, 3 эксп. 1880, оп. 165, д. 101, л. 1 об.— 2. Отношение начальника жан-
дармского управления Брест-Литовского уезда в III Отделение, 6 января 1880 г.
18 Л. А. Тихомиров с удивлением писал как о легкости, с какой С. Халтурину удалось
устроиться во дворец, так и о беспечности дворцовой охраны. См.: «Народная воля»
и «Черный передел»: Воспоминания участников революционного движения в Петер-
бурге в 1879—1882 гг. / сост. В. Н. Гинев, А. Н. Цамутали. Л., 1989. С. 260.
19 Мещерский В. П. Мои воспоминания. М., 2003. С. 256.
20 Бенуа А. Мои воспоминания. Кн. 1—3. М., 1980. С. 381.
21 ГАРФ, ф. 109, 3 эксп. 1880, оп. 165, д. 101, л. 47—48. Отношение ковенского губер-
натора в III Отделение, 15 февраля 1880 г.
22 Русанов Н. С. На родине. 1859—1882. М., 1931. С. 225.
23 Петербургский листок. 1880. 12 февр.
24 Там же.
25 Санкт-Петербургские ведомости. 1880. 10 февр.
200
Слухи во время террористической...
26 ГАРФ, ф. 109, 3 эксп. 1880, оп. 165, д. 101, л. 56—57. Отношение начальника Архан-
гельского губернского жандармского управления (далее ГЖУ) в III Отделение, 3 мар-
та 1880 г.
27 Московские ведомости. 1880. 11 февр.
28 ГАРФ, ф. 109, 3 эксп. 1880, оп. 165, д. 101, л. 14—14 об. Отношение начальника
Псковского ГЖУ в III Отделение, 10 февраля 1880 г.
29 Последние годы Императора Александра II. Из воспоминаний графа фон Пфейля
из русской службы 1878—1881 гг. // Новый журн. лит., искусства и науки. № 3 С. 14.
См. также: Воспоминания жизни Ф. Г. Тернера. Ч. 2. СПб., 1911. С. 100.
30 Петербургский листок. 1880. 14 февр.
31 Там же. 16 февр.
32 Интересна запись в дневнике А. А. Бобринского 19 февраля, показывающая общее
настроение: «В городе ожидали сегодня первых шагов конституции. Предсказывали
призыв двух депутатов от земства для образования редакционной комиссии. <...>
Еще раз пустой билет! Задолго до этого дня мне говорили: это снова будет пуф! У нас
это каждый год»: Бобринский А. А. Дневник // КиС. 1931. № 3. С. 90.
33 ГАРФ, ф. 109, 3 эксп. 1880, оп. 165, д. 101, л. 5. Отношение смоленского губернато-
ра в III Отделение, 18 января 1880 г.
34 ЦГИА СПб., ф. 2073, оп. 4, д. 42, л. 3. Заявление мещанина Лапникова.
35 ЦИАМ, ф. 16, оп. 70, д. 458, л. 61. Отношение московского генерал-губернатора
начальнику Московского ГЖУ.
36 ГАРФ, ф. 109, 3. эксп. 1880, оп. 165, д. 101, л. 21. Копия с шифрованной телеграммы
министру внутренних дел управляющего Вологодскою губерниею, 12 февраля 1880 г.
37 Там же, оп. 165, д. 101, л. 26. Отношение начальника костромского ГЖУ в III От-
деление. 10 февраля 1880 г.
38 Богданович А. В. Три последних самодержца. М.; Л., 1923. С. 29.
39 ЦИАМ, ф. 16, оп. 70, д. 4, л. 17. По анонимным заявлениям. 1880 г. Анонимное
письмо с подписью «преданный слуга царю и отечеству», 17 февраля 1880 г.
40 Литературно-житейские заметки // Неделя. 1880. 24 февр.
41 Воейков В. В. Последние дни царствования императора Александра II и воцаре-
нии императора Александра III. (Воспоминания отставного ротмистра лейб-гвардии
уланского Ее Величества полка В. В. Воейкова) // Изв. тамбовской ученой архивной
комиссии. 1911. Вып. 54. С. 63.
42 Обзор дня Ц Санкт-Петербургские ведомости. 1880. 15 февр. Также: Де Волан Г.
Очерки прошлого// Голос минувшего. 1914. № 4. С. 139.
43 Последние годы Императора Александра II... С. 18.
44 Богданович А. В. Три последних самодержца... С. 28.
45 Обзор дня И Санкт-Петербургские ведомости. 1880. 16 февр.
46 Нечто о малодушии и прочем // Новое время. 1880. 15 февр.
47 Дневник Д. А. Милютина... Т. 3. С. 217.
48 Хроника//Страна. 1880. 14 февр.
49 Там же. 17 февр.
50 Воскресная беседа// Санкт-Петербургские ведомости. 1880. 17 февр.
51 ЦГИА СПб., ф. 253, оп. 3, д. 4576, л. 2. Рапорт начальника уездной и пригородной
полиции санкт-петербургскому губернатору, 13 февраля 1880 г.
52 Хроника//Страна. 1880. 14 февр.
53 Нечто о малодушии и прочем // Новое время. 1880. 15 февр. См.: Де Волан Г. Сво-
бодное слово о современном положении России. Берлин, 1881. С. 139.
54 Хроника//Страна. 1880. 17 февр.
55 Петербургский листок. 1881. 16 февр.
56 Дневник// Порядок. 1881. 4 марта.
57 Там же. 7 марта.
Ю. Сафронова 201
58 Петербургский листок. 1881. 7 марта.
59 Катков М. Н. Имперское слово. М., 2002. С. 375.
60 Последние годы Императора Александра II... С. 37.
61 Плансон А. А. Былое и настоящее. Воспоминания о некоторых выдающихся людях
и событиях сороковых и последующих годов. Выводы, параллели, мысли. СПб., 1905.
С. 267—268.
62 Дневник // Улей. 1881. 3 марта. См. также: Мещерский В. П. Дневник... С. 49.
63 Тихомиров А. А. Тени прошлого // КиС. 1926. № 4. С. 92.
64 Московские заметки // Голос. 1881. 17 марта.
65 Хроника//Санкт-Петербургские ведомости. 1881. 7 марта.
66 Тихомиров А. А. Тени былого... С. 92. Очевидно, о существовании у императора
сына Павла предсказатели предпочитали «забывать».
67 Последние годы Императора Александра II... С. 39.
68 Страхов Н. Письма о нигилизме // Русь. 1881. 18 апр.
69 Подробности о злодействе // Соврем, изв. 1881. 10 марта.
70 Новое время. 1881. 6 марта.
71 Хроника// Санкт-Петербургские ведомости. 1881. 7 марта; Там же. 5 марта; Внут-
ренние новости // Голос. 1881. 10 марта.
72 Новое время. 1881. 2 марта.
73 Смертоносные пилюли, присланные покойному Государю // Страна. 1881. 5 мар-
та.
74 Молва. 1881. 7 марта.
75 ЦГИА СПб., ф. 792, on. 1, д. 3156, л. 12. Выписка из журнала городской думы,
6 марта. 1881 г.
76 Там же, л. 28. Журнал заседания городской думы, 11 марта 1881 г.
77 Воейков В. В. Последние дни царствования... С. 118.
78 Мещерский В. П. Дневник... С. 43, 105—106.
79 ГАРФ, ф. 102, 3 д-во 1881, оп. 77, д. 112, л. 8. Разбор шифрованной телеграммы из
Ростова, 10 марта 1881 г.
80 Молва. 1881. 13 марта.
81 Внутренние новости // Голос. 1881. 10 марта. См. также: Мещерский В. П. Дневник...
С. 109.
82 К делу 1 марта 1881 года// Былое. 1918. № 4—5. С. 28—29.
83 ГАРФ, ф. 102, оп. 77, 3 д-во, д. 135, л. 6. Протокол осмотра Петропавловской кре-
пости, 13 марта 1881 г.
84 Богданович А. В. Три последних самодержца... С. 56.
85 Первые недели царствования императора Александра III... С. 96.
86 Новые тревожные слухи // Страна. 1881. 19 марта; Газетные толки о деятельности
нашего градоначальника// Петербургский листок. 1881. 21 апр.
87 Конфликт Н. М. Баранова с генерал-адмиралом тянулся со времен русско-турец-
кой войны. В результате Баранов был предан суду «за неприличные и оскорбитель-
ные выражения» в адрес великого князя и в декабре 1879 г., проиграв процесс, вы-
шел в отставку.
88 Епанчин Н. На службе трех императоров... С. 149.
89 Рус. курьер. 1881. 19 марта.
90 ГАРФ, ф. 102, 3 д-во 1881, оп. 77, д. 188, л. 1. Отношение начальника Рязанского
ГЖУ в Департамент государственной полиции, 9 марта 1881 г.
91 Там же, л. 24. Отношение начальника жандармского управления Люблинского и
Яновского уездов в Департамент государственной полиции, 4 апреля 1881 г.
92 Там же, д. 112, л. 33. Отношение начальника Харьковского жандармского по-
лицейского управления железных дорог в Департамент государственной полиции,
11 апреля 1881 г.
202
Слухи во время террористической...
93 Там же, д. 1019, л. 85 об.— 86. Записка о толках и суждениях населения гор. Вар-
шавы № 15, 5 марта 1881 г.
94 Хейфец М. И. Вторая революционная ситуация в России (конец 70-х — начало
80-х гг. XIX века). М., 1963. С. 98.
95 Богданович А. В. Три последних самодержца... С. 68.
96 Кочанов В. И., Щербакова Е. И. «О распространении тревожных слухов». Из архивов
политического сыска. 1862—1890// Истор. архив. 2000. № 3. С. 127—128.
97 ГАРФ, ф. 102, 3 д-во 1881, оп. 77, д. 1155, л. 2—2 об. Отношение начальника Твер-
ского ГЖУ в Департамент государственной полиции, 16 декабря 1881 г.
98 Анонимное письмо// Петербургский листок. 1881. 19 апр.
99 ГАРФ, ф. 102, 3 д-во 1881, оп. 77, д. 112, л. 45—45 об. Копия анонимного письма о
подкопах в разных местностях Москвы с целью взрыва, 13 мая 1881 г.
100 ЦИАМ, ф. 16, оп. 71, д. 32, л. 98. Анонимное письмо московскому генерал-губерна-
тору.
101 ГАРФ,ф. 102, 3 д-во 1881, оп. 77, д. 112, л. 42. Конфиденциальное письмо В. К. Пле-
ве И. И. Воронцову-Дашкову.
102 Там же, л. 52. Письмо смотрителя кунгурского тюремного замка Н. П. Игнатьеву,
5 июня 1881 г.
103 Там же, д. 755, л. 2. Отношение полтавского губернатора в Департамент государ-
ственной полиции, 19 июля 1881 г.
104 Последние годы Императора Александра II... С. 13.
105 Штакеншнейдер Е. А. Дневник и записки (1845—1886). М. ; Л., 1934. С. 435.
106 ГАРФ, ф. 102, 3 д-во 1881, оп. 77, д. 112, л. 17. Отношение киевского губернатора в
Департамент государственной полиции, 15 марта 1881 г.
107 Мещерский В. П. Дневник... Май. С. 21—22.
108 Богданович А. В. Три последних самодержца... С. 38.
109 Последняя почта // Московские ведомости. 1881. 5 марта.
110 Петербургский листок. 1881. 7 марта.
111 Об анархистах // Петербургский листок. 1881. 10 марта. Также: Дневник // Поря-
док. 1881. 10 марта. В «Кенигсбергской газете» сообщалось о 700 тысячах в двух сун-
дуках: Последние известия // Рус. курьер. 1881. 14 марта.
112 Об арестовании Веры Засулич // Страна. 1880. 21 февр.
113 Петербургский листок. 1880. 16 февр.
114 Хроника//Страна. 1880. 2 марта.
115 Последняя почта// МВ. 1881. 5 марта.
116 Долгорукая Е. М. (под псевдонимом Виктор Лаферте). Александр II. Неизвестные
подробности личной жизни и смерти. М., 2003. С. 80. См. также: Мещерский В. П.
Дневник... Март. С. 163, Последние годы Императора Александра II... С. 38.
1,7 Аресты анархистов // Петербургский листок. 1881. 7 марта. Также: Хроника И Стра-
на. 1881. 10 марта.
118 Телеграммы // Москов. ведомости. 1881. 7 марта.
119 Хроника// Санкт-Петербургские ведомости. 1881. 11 марта; Мнимый Кобозев//
Страна. 1881. 12 марта.
120 Дневник Д. А. Милютина... Т. 4. С. 44.
121 Богданович А. В. Три последних самодержца... С. 25.
122 ГАРФ, ф. 109, СА, on. 1, д. 516, л. 1, 28. Анонимная записка.
123 Епанчин Н. На службе трех императоров... С. 147. Также: Дневник Д. А. Милюти-
на... Т. 3. С. 218; Последние годы Императора Александра II... С. 20. Валуев П. А.
Дневник. 1877—1884. Пг., 1919. С. 61.
124 Цит. по: Востръгшев М. Августейшее семейство. Россия глазами великого князя
Константина Константиновича. М., 2001. С. 67.
125 Дневник Е. А. Перетца. Государственного секретаря (1880—1883). М.; Л., 1927. С. 55.
Ю. Сафронова 203
126 О репутации вел. князя Константина Николаевича см.: Епанчин Н. На службе трех
императоров... С. 147—148; Лейкина В. Покушение на царскую яхту // КиС. 1931.
№ 3. С. 149—155.
127 Богданович А. В, Три последних самодержца... С. 30.
128 Цит. по: Хейфец М. И. Вторая революционная ситуация... С. 103.
129 Тютчева А. Ф. При дворе двух императоров: Воспоминания и дневники. М., 2004.
С. 561.
130 ЦИАМ, ф. 16, оп. 71, д. 32, л. 94—94 об. Анонимное письмо с подписью «старый
земец».
131 ГАРФ, ф. 102, 3 д-во 1881, оп. 77, д. 188, л. 15. Разбор шифрованной телеграммы
черниговского губернатора, 27 марта 1881 г.
132 Дневник// Минута. 1881. 6 марта. Опровержение этой заметки последовало 8 мар-
та: Дневник// Минута. 1881. 8 марта.
133 Молва. 1881. 8 марта.
134 Дневник//Порядок. 1881. 15 марта.
135 Предостережение. Письмо очевидца//Порядок. 1881. 14 марта.
136 Молва. 1880. 7 февр.
137 Страна. 1880. 17 февр.
138 Цит. по: Хейфец М. И. Вторая революционная ситуация... С. 99.
139 Палеолог М. Роман императора. Император Александр II и княгиня Юрьевская.
М., 1990. С. 7.
140 Любатович О. Далекое и недавнее // Былое. 1906. № 6. С. 135.
141 Воейков В. В. Последние дни царствования... С. 105.
142 Наброски и недомолвки // Молва. 1881. 8 марта.
143 Тихомиров Л. Тени былого... С. 92; см. также: Любатович О. Далекое и недавнее...
С. 78.
О. Нагорная
СЛУХИ О НЕМЕЦКОМ ПЛЕНЕ
В РОССИЙСКОЙ ОБЩЕСТВЕННОЙ КОММУНИКАЦИИ
ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ*
Первая мировая война явилась важной вехой в развитии не только
средств и способов ведения военных действий, методов мобилизации эко-
номики и дисциплинирования общества, но также форм и каналов ком-
муникации. При этом непрямолинейный характер происходивших изме-
нений заключался в одновременном существовании новых радикальных
тенденций и традиционных структур. Так, в пропагандистских целях с
помощью современных медиумов населению всех стран вполне успешно
преподносились «несовременные» коммуникационные формы, например
слухи о зверствах противника в отношении пленных, гражданского насе-
ления и работников Красного Креста. И если на Западном фронте этот
феномен общественного сознания относительно хорошо исследован1, то
контекст Восточного фронта долгое время оставался практически без
внимания историков2. Хотя именно здесь использованные российской и
германской пропагандой слухи (о зверствах казаков в Восточной Прус-
сии, жестокостях по отношению к российским военнопленным в немец-
ких лагерях или резне в Калише) помимо возмущения общественности
повлекли за собой реальную волну насилия в адрес отдельных социаль-
ных и национальных групп: русских военнопленных в Германии, русских
немцев и евреев, а также немецких и австро-венгерских военнопленных
в России3.
Недооценка слухов как источника и предмета изучения обусловила
немногочисленность собственно исторических работ, посвященных нефор-
мальной коммуникации периода Первой мировой войны. Тем не менее,
существующие исследования подтверждают, что трудоемкий анализ та-
кого, казалось бы, маргинального по своей информативности источника
позволяет проследить сложные изменения в отношениях между государ-
ством, публикой и «общественным мнением». Так, О. Файджес и Б. Коло-
ницкий подчеркивают важную роль слухов в десакрализации российской
* Статья подготовлена в рамках коллективного проекта «Слухи и насилие
в России (сер. XIX — сер. XX вв.)» при поддержке РГНФ, проект 07-01-94-001
А/Д. 2007—2009.
О. Нагорная
205
Заголовок Нюрнбергской лагерной газеты «Сквозняк»
(Staatsbibliothek zu Berlin. Lagerzeitungen)
монархии4. Ф. Альтен-
хенер, сравнивший слу-
хи периода Первой ми-
ровой войны в Берли-
не иЛондоне, приходит
к выводу, что с началом
«первой медийной вой-
ны» газеты рассматри-
вались правительствами
как одно из централь-
ных средств борьбы со
слухами. Однако ужесточение цензуры, с одной стороны, и потребность
населения в новостях — с другой, превратили прессу в важное звено цир-
куляции неподтвержденных известий. В результате пропасть между про-
пагандистскими штампами и ежедневным опытом становилась все шире
и привела к необратимой эрозии доверия к правительству и процессу
публичной коммуникации в целом5.
Целью данной статьи является изучение механизмов возникновения
и каналов распространения слухов о судьбе российских военнопленных в
немецких лагерях6, их роли как объекта манипуляции и катализатора
действий социальных групп и политических институтов, а также исследо-
вание особенностей социального конструирования действительности вою-
ющего общества в целом. В качестве источников к анализу привлечены
материалы, отражающие обсуждение темы плена в лагерях и в российской
общественной дискуссии: письма, отчеты немецкой и российской цензуры,
газетные и журнальные публикации, материалы военных и политических
ведомств. Вторичный характер фиксации устно передаваемых слухов в
письменных источниках представляет серьезную проблему для исследо-
вателя подобных проявлений неформальной коммуникации. Тем не ме-
нее, в годы Первой мировой войны фразами «я сегодня слышала», «ходят
слухи», «по рассказам наших пленных», «пришло известие» пестрела не
только частная переписка, но и статьи в центральной и провинциальной
прессе7.
Анализ контекста употребления понятия «слух» в изучаемый пери-
од свидетельствует, что под слухами подразумевались не только заведомо
ложные, но и возможно правдивые известия. Так, журнал «Летопись вой-
ны», сообщая об изменениях в составе правительства, противопоставлял
друг другу «неизвестно откуда исходящие слухи» и «достоверные слухи»,
считая своим долгом бороться с первыми и распространять вторые8. В пе-
реписке общественных организаций также встречается словосочетание
«проверенные слухи» как синоним достоверной информации9. Соответ-
ственно в основу данного анализа положена интерпретация слуха не как
ложной информации и не только как ее заменителя, но и как коммуника-
тивной практики, в процессе которой задействованные стороны находят
приемлемые образцы толкования новой экстремальной ситуации. Имен-
206
Слухи о немецком плене...
но структурирующая функция слуха в период войны делает его аттрак-
тивной целью для манипуляции10.
Слухи в лагерях военнопленных
Полтора миллиона солдат и офицеров русской армии составили са-
мую большую национальную группу в немецких лагерях военнопленных
Первой мировой войны. Недостаток внешней информации, осознание фак-
та ее фальсификации со стороны германских властей и стремление всеми
средствами поддерживать связь с родиной привели к возникновению в
лагерях множества каналов и проявлений неформальной коммуникации,
центральным из которых являлись слухи. Именно они сплачивали разно-
родное сообщество пленных и формировали его новую идентичность.
Кроме того, в рамках циркуляции слухов возникали, обсуждались и усва-
ивались приемлемые для всего
сообщества образцы толкования.
В качестве разносчиков импрови-
зированных известий выступали
священники или ремесленники,
путешествовавшие между лагеря-
ми, вновь прибывшие с фронта,
переведенные из других лагерей
или рабочих команд пленные, а
также сотрудники лагерной ко-
мендатуры и структур самоуправ-
ления. Катализаторами слухов
становились действия немецких
военных ведомств, газетные пуб-
ликации, известия из России.
В первую очередь слухи ста-
ли каналом выражения ожида-
ний и страхов, наиболее распро-
страненных внутри пленного со-
общества. Например, уже в ходе
войны стало ясно, что прописан-
ная в Гаагской конвенции воз-
можность освобождения офице-
ров из плена под честное слово
останется в условиях нового про-
тивостояния неиспользованным
реликтом, однако в среде русских
офицеров настойчиво циркули-
ровал слух о французе, якобы от-
пущенном немецкими военными
Подвешивание к столбу, применяемое
как наказание, в лагерях для военнопленных
в Австрии. Снимок сделан с рядового 481-й пешей
Таврической дружины Ф. Мельника, выразившего
желание наглядно показать способ привязывания
к столбу (РГВИА. Ф. 2031. Оп. 1.Д. 1209.
Обзор деятельности
Чрезвычайной следственной комиссии)
О. Нагорная 207
органами для ухода за больной матерью. Именно этот слух-надежда под-
талкивал их писать в адрес немецкого правительства прошения об отпу-
ске для свидания с умирающими родителями11. Среди офицеров также
курсировали слухи, что досрочное возвращение в Россию возможно через
денежные пожертвования в Норвежское общество Красного Креста. Чи-
сло поверивших данной информации было настолько значительно, что
Прусское военное министерство было вынуждено проводить в лагерях
разъяснительную работу12. Распространявшиеся практически с самого на-
чала войны немецкой стороной известия о заключении сепаратного мира
с Россией часть военнопленных, в основном солдаты, передавали дальше,
выражая в них надежду на окончание войны и возвращение домой. Офи-
церы, напротив, делились ими с оттенком страха: «В лагере распростра-
няется слух, что будет подписан мир. Я не поверю, что я смогу пережить
такой позор. Что было и что получилось?»13 Среди солдатских слухов-
страхов стоит упомянуть известия (основанные на боязни потерять с тру-
дом нажитое имущество), что перед отправкой на родину комендатура
отбирает вещи. Подобная информация вызывала мгновенное оживление
на лагерной толкучке, где военнопленные массово стремились продать
все излишки14.
Уже из последнего примера видно, что слухи становились наиболее
действенным мотивирующим средством, стимулировавшим отдельные
личности и целые группы к пассивному сопротивлению или активному
противостоянию вооруженной охране. В одном из лагерей исходящие от
возвращавшихся из плена немецких солдат известия о более приемле-
мых условиях жизни в России стремительно обрастали невероятными
подробностями, основанными на собственных представлениях об иде-
альном содержании: немцы в России не охраняются, носят гражданскую
одежду, едят белый хлеб и пьют с жителями кофе. Буквально на следую-
щее утро русские солдаты потребовали улучшения условий работы, при-
бавки к зарплате и белого хлеба15. Распространяемая, в том числе и в рос-
сийской прессе, информация о более человечном обращении с пленными
в Австрии была четко усвоена русскими солдатами и продолжала цирку-
лировать в германских лагерях в качестве слухов. Многие пленные при
попытках побега направлялись именно к австрийской границе в надежде
если и не достичь России, то попасть в более сносные условия16. После
неудачной попытки немецких военных органов скрыть от заключенных
информацию о революции в Германии она прошла по лагерям волной
слухов о новом правовом положении военнопленных и усилила их сопро-
тивление охране, доходившее до кровопролития17. Среди работавших во
внешних командах солдат распространилось мнение, что в случае симу-
ляции болезни или неудачной попытки побега они имеют шансы попасть
обратно в лагерь, где проще попасть в очередь на отправку домой18. По-
сле официального объявления о начале репатриации слух об отходе из
того или иного лагеря большого транспорта вызывал не только значи-
тельные волнения, но и массовое бегство военнопленных в этот лагерь
208
Слухи о немецком плене...
или в славянские области бывшей Австро-Венгрии, где, согласно слухам,
отправка велась полным ходом19.
Иногда слухи формировались самими военнопленными и исполь-
зовались ими для оказания противодействия немецкой администрации.
К примеру, офицеры в одном из лагерей через переводчиков распростра-
нили слух, что 1 июня 1917 г. во всех лагерях после дообеденной пере-
клички военнопленные собираются начать восстание, планируют уничто-
жить дороги и мосты, телеграфы и телефоны и в возникшем беспорядке
осуществить попытку массового бегства. Прусское военное министерство
даже объявило скрытую всеобщую тревогу20, однако цензура других лаге-
рей данную информацию не подтвердила. В агитационных лагерях с помо-
щью слухов патриотически настроенные пленные пытались противодей-
ствовать сепаратистской пропаганде среди национальных меньшинств,
утверждая, что согласившихся на сотрудничество солдат и офицеров не-
мецкое командование отсылает на фронт21. Эта информация в совокуп-
ности с угрозами физической расправы значительно затрудняла деятель-
ность агитаторов.
Благодаря деятельности военных органов, регулярно опрашивавших
бежавших или инвалидов, вернувшихся по обмену, сами пленные получи-
ли возможность участвовать в общественной дискуссии о войне. Как эле-
мент публичной коммуникации они внесли значительный вклад в форми-
рование образов плена, в интересах своей группы отретушировав откло-
няющиеся от заданной концепции факты и переживания и придав им
общую негативную окраску.
Слухи о плене в российской общественной коммуникации
Образ солдат и офицеров русской армии, оказавшихся в немецких
лагерях, стал излюбленным объектом российской военной пропаганды.
На международной арене он использовался для создания имиджа циви-
лизованного государства и обвинения противника в варварстве, во «внут-
ренней» дискуссии — для ужесточения представлений о враге и дисцип-
линирования подданных на фронте и в тылу. С началом войны сложился
определенный круг институций, социальных и профессиональных групп,
одновременно распространявших и потреблявших неподтвержденную
информацию «со слов наших пленных».
Роль своеобразного шарнира в циркуляции слухов играла Чрез-
вычайная следственная комиссия (ЧСК), призванная расследовать и «как
можно шире» оповещать общественность о нарушениях международного
права со стороны противника. Итоги расследований публиковались мно-
готысячными тиражами и целенаправленно распространялись на фронте
и в тылу. На деле эти публикации чаще всего основывались лишь на уст-
ных показаниях бежавших или вернувшихся. При этом в основу типовых
листов для опроса пленных были заложены пункты, провоцировавшие
О. Нагорная
209
Рядовой 412-го пехотного Славянского полка Трифон
Бондаренко, подвергнутый австрийцами истязаниям
за отказ сообщить сведения о русских силах
(РГВИА. Ф. 12593. Оп. 1.Д. 194.
Обзор деятельности Чрезвычайной следственной комиссии)
возникновение опреде-
ленных образцов толко-
вания, распространяв-
шихся впоследствии как
слухи. К примеру, одна
из открытых анкет со-
держала следующие обя-
зательные для заполне-
ния пункты: «...случаи
особой жестокости, сры-
вания знаков отличий с
офицеров и издеватель-
ства над ними; не заме-
чал ли попытки со сто-
роны неприятеля скло-
нить наших пленных
евреев, малороссов, ма-
гометан к измене Рос-
сии и что знает по этому вопросу; добивание, ограбление раненых, уби-
тых, зверства над ними равно над мирными жителями»22.
Механизмы передачи слухов «о немецких зверствах» по отношению
к военнопленным и степень их распространения иллюстрируют одно из
расследований. В ЧСК обратилась сестра милосердия, которая со слов
своего умершего от ранения разрывной пулей брата поведала об изуро-
дованных телах русских солдат, якобы найденных его частью после по-
вторного занятия окопов. Дату и место события она сообщить не смогла,
но указала фамилию одного из сослуживцев. Допрошенный, однако, по-
казал, что «много слышал о зверствах немцев, но сам не видел. Если бы
такой факт имел место, мы бы доложили командиру полка»23.
Курсирующие в обществе слухи охотно подхватывали и распростра-
няли корреспонденты газет. ЧСК направляла в редакции регулярные за-
просы о доказательствах неизвестного ей до сих пор факта или о готов-
ности автора заметки подтвердить напечатанное под присягой. Чаще все-
го подобные расследования имели отрицательные результаты. Один из
корреспондентов, опубликовавший заметку о том, что «всех раненных в
1914 г. немцы пристреливали из револьвера», открыто признался, что на-
печатал «слухи, [которые] подтвердить не могу»24. Безрезультатным ока-
залось выяснение источника информации для статьи в «Биржевых ведо-
мостях», которая от имени пленного венгра-гусара сообщала об австрий-
ском «свирепом полковнике», приказывавшем пытать русских пленных
«раскаленным докрасна железом и колоть стальными прутьями». Подоб-
ное поведение командира части якобы подвигло подчиненных на акт
мести — добровольную сдачу в русский плен. На уточняющий запрос
ЧСК редакция отписалась, что заметка принадлежит некоему корреспон-
денту, уже год не состоящему сотрудником газеты и исчезнувшему в неиз-
210
Слухи о немецком плене...
вестном направлении25. Та же участь постигла расследование по поводу
статьи в «Харьковских ведомостях», эмоционально сообщавшей устами
солдата-кавказца о добивании немцами раненых26.
Анонимные рассказы о ситуации в немецких лагерях образуют не-
сколько тематических полей: уже упомянутые «зверства немцев», «голод»,
«предательство евреев», «героизм заключенных». Каждый из данных клю-
чевых слухов, широко освещенный в прессе, определял практические
действия населения, благотворительных организаций и военных ве-
домств.
Несмотря на существенную разницу в обеспечении пленных солдат
и офицеров, а также солдат в промышленных и сельских рабочих коман-
дах, одним из основных мотивов газетных сообщений стала критическая
ситуация с пропитанием в лагерях. И если для общественных организа-
ций «неоднократно проверенные слухи о голоде и тяжелом положении
наших военнопленных»27 являлись стимулом для активизации деятель-
ности по сбору материальной помощи, то представителями военного ко-
мандования, заочно определившими пленных как предателей, подобная
информация интерпретировалась как происки врага. Так, командующий
Северо-Западным фронтом Н. В. Рузский писал: «По полученным сведе-
ниям германцы при изыскании способов доставки из России хлеба в том
или другом виде распространили между прочим в русском обществе слу-
хи, частью через своих агентов, частью путем писем от находящихся в
Германии военнопленных, что последние там голодают, что необходима
самая широкая помощь, хотя бы путем посылок сухарей. Такие слухи
возымели надлежащее действие, и из России стали посылаться массами
посылки. Несмотря на существующий запрет вывоза из России в почто-
вых посылках за границу ряда предметов, в том числе и хлеба, некоторые
почтовые учреждения делают исключения для посылок с сухарями для
военнопленных, таким образом туда ежедневно направляется несколько
тысяч довольно громоздких посылок. Возможно полагать, что едва ли хотя
часть таких посылок доходит действительно до наших военнопленных»28.
Результатом подобного восприятия «слухов» стали всяческое противодей-
ствие военных органов благотворительным учреждениям29, а также распро-
странение «ответной» информации о том, что посылки не достигают адре-
сатов в плену и расхищаются противником.
Поиск «настоящих предателей» — тех, кто добровольно сотрудни-
чал с противником во вред родине и своим товарищам по несчастью,—
стал для пленных одной из форм вытеснения осознания собственной «не-
героичности». Клеймо изменников было приписано пленным еврейского
происхождения, которые в силу своего знания языков привлекались к ра-
ботам в лагерных администрациях. Не понимавшие немецкого языка плен-
ные солдаты были убеждены, что все наказания и лишения являются след-
ствием намеренно неправильной передачи их обращений охранникам и
коменданту30. Соответственно, в большинстве сообщений бежавших из
плена, вернувшихся по обмену инвалидов и даже врачей рассказывалось
О. Нагорная 211
о сотрудничестве евреев с немецкой администрацией, об их издеватель-
ствах над остальными пленными, об организации торговли в лагерях по
завышенным ценам и т. д.31 Степень усвоения традиционных антисемит-
ских клише демонстрирует отсутствие упоминания русских немцев и по-
ляков, также выполнявших канцелярские функции в комендатурах.
Благодаря распространенной в России антиеврейской и антинемец-
кой истерии данные слухи были быстро восприняты военными и полити-
ческими органами и определили ведомственную практику. При опросах
сотрудники ЧСК и военные делопроизводители особо выделяли те места
повествования, которые подтверждали предательское поведение евреев
в плену. Кроме того, комиссия по наблюдению за эвакуацией установила
«надзор за вернувшимися подозрительными инвалидами, прежде всего
легкоранеными и евреями», а сестры милосердия, посещавшие лагеря в
составе нейтральных комиссий, пытались проводить с лагерными пере-
водчиками беседы нравственного содержания32. В результате слухи о мас-
совом коллаборационизме евреев привели к требованиям русской сторо-
ны в адрес германского правительства снять переводчиков еврейского
происхождения с их постов33.
Стигматизация плена как предательства со стороны русских воен-
ных и политических инстанций вынуждала лагерное сообщество выра-
батывать смысловые конструкции, создававшие атмосферу сочувствия и
оправдывавшие попадание к врагу. В средствах массовой информации
пленные старательно культивировали ореол мученичества, которым их
наградила пропаганда, и преувеличивали масштаб «немецких зверств» в
лагерях. Например, представители казачьих формирований, которым
удалось совершить побег из плена, охотно подтверждали особо жестокое
обращение немцев с солдатами из их частей и активно поддерживали
распространенное в обществе мнение о своем героизме, свободолюбии и
исключительной верности царю. Некоторые из них даже приписывали
себе попытку покушения на Гинденбурга в Ковно: «...хотя он мимо про-
ходил, но не было у нас предмета, которым мы могли бы его хватить»34.
В свою очередь пресса, искавшая героические образы, с готовностью пуб-
ликовала подобные рассказы: «...были раненные казаки, которых немцы
вообще в живых не оставляли. Казаки постригли себе волосы и посрыва-
ли лампасы, чтобы их не узнали. Но их все равно увезли. По слухам, их
расстреляли, а выдал их рядовой еврей Островский. Ходили слухи, что
наши пленные его убили за предательство»35. Иногда известия обрастали
леденящими кровь подробностями: «...один рассказчик упоминает, что
казаки теперь срывают лампасы. А не то как попадут в плен, так австрий-
цы им прежде всего на ногах вырезают кожу, как лампасы»36. Образ каза-
ков как героев и мучеников, с помощью которого транслировалось предо-
стережение от сдачи в плен, настойчиво поддерживался высшими воен-
ными органами. Так, начальник Генерального штаба обратился через
газеты к населению с призывом избегать в письмах указаний на принад-
лежность пленных к казачьей части37.
212
Слухи о немецком плене...
Однотипность анонимных рассказов о немецких лагерях, распро-
страненных в прессе, позволяет не только сгруппировать их по тематике,
но и предположить некоторые из конструирующих функций. Во-первых,
через картины плена происходило более четкое определение образа вра-
га и его ужесточение. К примеру, журнал «Илья Муромец» со слов бежав-
шего из плена казака повествовал, как немцы добивали пленных, наме-
ренно заставляя лошадей топтать русских раненых38. Это же издание ци-
тировало письмо офицера, описавшего свое пребывание в австрийском
плену: «...ночь проходила под страшные крики и вопли умирающих...
От холеры лечили в яме, наполненной навозом. Холера уносила сотни и
тысячи жителей. Часто происходят столкновения молодых австрийских
часовых, упоенных властью, с пленными с кровавым исходом. Условия
плена так ужасны, что русские солдаты бегут и бегут»39. «Русское слово»
также со ссылкой на записки пленного офицера рисовало немцев воплоще-
нием не только жестокости, но и пьянства40. Для корреспондентов «Вестни-
ка военного и морского духовенства» рассказы о зверствах немцев над плен-
ными являлись «доказательством их нравственной распущенности»41.
Во-вторых, рассказы о лагерях должны были предотвратить массо-
вую сдачу в плен и настрой на заключение сепаратного мира. Газета «Наш
вестник» на основе опросов бежавших представляла немецкий плен «тяж-
кой долей, по сравнению с которой каторга покажется раем»42. «Русский
инвалид» опубликовал невероятное известие о расстреле немцами пяти
тысяч пленных, надеясь, что «этот факт придаст битве оттенок озлобления
и расовой ненависти»43. Устами сестер милосердия, побывавших в лагерях,
передавались призывы пленных «не спешить с заключением мира, так
как победа необходима и неизбежна»44.
В-третьих, с помощью анонимных сообщений из плена структури-
ровались представления о союзниках, четкий и положительный образ ко-
торых не смогла сформировать предвоенная пропаганда. После начала
военных действий одним из способов создания представлений о равно-
правном боевом товариществе наций стала идеализация взаимоотноше-
ний пленных союзников в немецких лагерях. Во многих публикациях
тематизировались взаимовыручка и совместное противостояние лагер-
ной администрации45. «Русский инвалид» описывал «радость, испытанную
французами при встрече с пленными русскими»46. Это же издание, пове-
ствуя о побегах русских пленных с принудительных работ на Западном
фронте, писало: «Англичане так хорошо приняли бежавших, что один из
наших выразил сожаление, что не украл пулемет в подарок»47.
Еще одной функцией «импровизированных известий» о плене стало
дисциплинирование населения в тылу, прежде всего его женской поло-
вины. Как и во всех воюющих государствах, высшие военные органы в
России опасались, что интенсивные контакты русских женщин в тылу с
военнопленными из стана противника вызовут снижение морального на-
строя солдат на фронте. Соответственно в рамках дискуссии о плене га-
зетные публикации содержали скрытые и открытые послания к солдат-
О. Нагорная 213
кам. Упомянутая выше статья в «Русском слове» завершалась призывом:
«О русские женщины! Быть может в то время, когда вы подносите немец-
ким пленным цветы, ваши отцы, мужья и сыновья падают под ударами
немецких палок»48. Публикация же в «Зауральском крае» в повествова-
тельной форме рисовала готовую модель поведения: «Труд военноплен-
ных предлагали для сельскохозяйственных работ, но солдатки отказа-
лись, потому что в солдатских письмах с театра войны мужья решительно
высказываются против того, чтобы их “заклятый и коварный” враг был
размещен в домах их осиротевших семейств. Как видно из последних сол-
датских писем, озлобление против варварских приемов войны австрий-
цев и германцев растет в рядах нашей армии и прежнее добродушное
отношение к пленным исчезает»49.
Изредка публикации, основанные на сообщениях русских пленных,
содержали прямой призыв к насилию по отношению к немецким колони-
стам и военнопленным противникам в России. Так, газета общества «Воз-
рождение России и борьбы с немецким засильем» в статье под заголовком
«Пора осмелиться» сетовала: «...решительно ничего мы не делаем к тому,
чтобы унять проклятых немцев и облегчить ужасную участь наших не-
счастных, попавших в плен», и указывала на «уверенность немцев в том,
что если они всех перевешают, то никто за них и пальцем не пошевелит.
...Убеждены, что бы ни делалось с русскими пленными, никогда в России
не осмелятся применить репрессии к австро-германским пленным»50.
Публикации в российской прессе о мнимых или действительных
преступлениях против русских пленных вызывали беспокойство немец-
кой стороны, озабоченной своим имиджем на международной арене. Так,
Прусское военное министерство распорядилось проверить сообщение га-
зеты «Варшавская мысль», составленное со слов прибывавших с фронта
раненых, что «немцы ставят русским военнопленным особую печать “во-
еннопленный 1914”, которая никогда не исчезнет. Варварская операция
очень болезненна. Тем самым немцы рассчитывают предотвратить расту-
щий поток русских военнопленных». Комендатурам было поручено «ра-
зобраться, какие обстоятельства на фронте или при транспортировке во-
еннопленных привели к подобным слухам». Расследование на местах по-
казало, что причиной их распространения могла стать практика ставить
пленным на грудь отметки резиновым штемпелем о последовательности
профилактических прививок51.
* * *
С началом первой войны, имевшей признаки тотальной, российская
публичная дискуссия столкнулась с проблемой информационного вакуума
и недостатка объяснительных конструкций, которые не могли быть ком-
пенсированы с помощью официальных источников и каналов. В этой си-
туации слухи о судьбе русских военнопленных в германских лагерях вы-
ступили как важная коммуникативная практика, в которую были вовле-
чены не только сами пленные, корреспонденты газет и широкие круги
214
Слухи о немецком плене...
населения, но и военные и политические органы. В процессе формирова-
ния, распространения и потребления анонимных сообщений вырабаты-
вались и усваивались необходимые образцы толкования целей и длитель-
ности войны, представления о своих и чужих, под их влиянием складыва-
лись групповые и институциональные практики. Воспринятые населением
России слухи о зверствах противника помимо функции заместителя ин-
формации и объяснительных конструкций превратились в мощный побу-
дительный фактор насильственных действий. Однако вопреки надеждам
пропагандистов вектор насилия был направлен не против более сильного
врага на фронте, а против более уязвимых его действительных и вообра-
жаемых представителей внутри страны: военнопленных и национальных
меньшинств.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См., например: Ноте J., Kramer A. Deutsche Kriegsgreuel 1914. Die umstrittene
Wahrheit. Hamburg, 2004.
2 О русской оккупации Восточной Пруссии и реакции немецкого населения см.:
Ян П. «Нечисть царей, нечисть варваров: Русская оккупация Восточной Пруссии
1914 г. в восприятии немецкой общественности // Россия и Германия в XX веке. М.,
2010. Т. 1.С. 176—191.
3 См.: Lohr Е. Nationalizing the Russian Empire. The Campaign Against Enemy Aliens
During World War I. Cambridge, 2003; Nachtigal R. Kriegsgefangenschaft an der Ostfront
1914—1918. Literaturbericht zu einem neuen Forschungsfeld. Frankfurt / M., 2005; На-
горная О. С. Санкционированное принуждение и произвольное насилие по отноше-
нию к российским военнопленным в немецких лагерях (1914—1922) // Проблема на-
силия в истории России. Челябинск, 2007. С. 17—33.
4 Figes О., Kolonitskii В. Interpreting the Russian Revolution. The Language and Symbols
of 1917. New Haven; L., 1999. См. также статью Б. Колоницкого «Вдовствующая им-
ператрица Мария Федоровна в слухах эпохи Первой мировой войны» в данном сбор-
нике.
5 AltenhoenerE Kommunikation und Kontrolle. Geruechte und staedtische Oeffentlichkeiten
in Berlin und London 1914/1918. Goettingen, 2007.
6 По мнению X. Шу, судьба военнопленных являлась в период двух мировых войн
излюбленным мотивом слухов, целенаправленно распространявшихся властными
институтами с целью управления общественным мнением. См.: Schuh Н. Das Geruecht.
Psychologic des Geruechts im Krieg. Muenchen, 1981. S. 37.
7 См., например: Saechsisches Hauptstaatsarchiv (SaechsHStA), 11352, Stellvert.
Generalkommando, Nr. 575; Auszuege aus Briefen der russischen kriegsgefangenen
Offiziere. 14.12.1916; 11248, Saechsisches Kriegsministerium, Nr. 6952; Lager Doebeln.
Geheime Mitteilungen in den Briefen Kriegsgefangenen. 18.7.1915. Nr. 6950; PKMIN
nach «Warschawskaja mysl», Maerz 1915; Рус. инвалид. 1915. 4 июля и т. д.
8 Летопись войны. 1915. № 64. С. 1023.
9 ГАРФ, ф. 3341, on. 1, д. 223, л. 9. Письмо Бакинского отделения союза родных и
близких военнопленных в Центральный комитет помощи военнопленным при
РОКК, 1917 г.
10 См.: Michel A. Restrukturierte Wirklichkeit. Studien zur Kommunikationssituation im
О. Нагорная 215
Konzentrationslager am Beispiel der Geruechtekommunikation im KZ Sachsenhausen. Lit,
2005. S. 26.
11 Cm.: SaechsHSta, 11348, Stellv. Generalkommando, Nr. 158, Kommandantur
Koenigsbrueck.
12 SaechsHSta, 11248, Saechsisches Kriegsministerium, Nr. 7071; PKMIN, 5.7.1918.
13 SaechsHSta, 11352, Stellv. Generalkommando, Nr. 642; Kommandantur Doebeln,
12.3.1918.
14 См.: ГАРФ, ф. 9491, on. 1, д. 59, л. 220. Переписка лагерей военнопленных и Совет-
ского бюро в Берлине, 1920 г.
15 См.: Hauptstaatsarchiv Stuttgart (HStA Stuttgart), M 400/3, Bue. 9, Ausschnitt aus
Telegramm an Kriegsministerium Wuerttemberg, 29.11.1918.
16 См., например: Солдатские письма Первой мировой войны // Красный архив. 1934.
№ 4—5. (1915. № 41); Bayerisches Hauptstaatsarchiv (BayHStA), М Кг., Nr. 1639,
Kommandantur Lechfeld, 21.5.1915; HStA Stuttgart, M 77/1, Bue. 899 Nachrichtenoffizier,
19.9.1917.
17 Cm.: SaechsHSta, 11248, Saechsisches Kriegsministerium, Nr. 7073, Kommandantur
Zwickau, 31.5.1919.
18 Cm.: Geheimes Staatsarchiv Preussischer Kulturbesitz (GStA PK), HA I,Rep. 87 B,
Nr. 16103, Auszuege aus Beschwerden pommerscher Landwirte ueber die Haltung
russischer Kriegsgefangenen, 15.8.1918.
19 Cm.: SaechsHSta, 11348, Stellv. Generalkommando, Nr. 177; Kommandantur Bautzen,
15.6.1918; HStA Stuttgart, M 400/3, Bue. 4, Wuerttembergisches Kriegsministerium,
20.11.1918; РГАСПИ, ф. 70, on. 3, д. 817, л. 56.
20 См.: SaechsHSta, 11248, Saechsisches Kriegsministerium, Nr. 6962; Stellv.GKdo des XIX
A. K., 28.5.1917, Geheim, Nr. 6993; Kommandantur Gnadenfrei, 14.2.1917
21 Cm.: SaechsHSta, 11248, Saechsisches Kriegsministerium, Nr. 6996; Kommandantur
Doebeln, 1917.
22 См.: РГВИА, ф. 2031, on. 4, д. 1751, л. 8. Протокол опроса военнопленных, ЧСК,
1916 г.
23 Там же, ф. 13159, on. 1, д. 124, л. 1—9. Протоколы опросов ЧСК, 1916 г.
24 Там же, ф. 2031, оп. 2, д. 570, л. 97. Переписка ЧСК, февраль 1917 г.
25 Там же, ф. 13159, on. 1, д. 1312, л. 2. Расследование ЧСК по поводу статьи в «Бир-
жевых ведомостях», 1915 г.
26 Там же, д. 59, л. 1. Расследование ЧСК по поводу статьи в «Харьковских ведомо-
стях», 1915 г.
27 ГАРФ, ф. 3341, on. 1, д. 223, л. 9. Письмо Бакинского отделения союза родных и
близких военнопленных в Центральный комитет помощи военнопленным при
РОКК, 1917 г.
28 РГВИА, ф. 2003, оп. 2, д. 545, л. 183. Переписка ГУ ГШ, июль 1915 г.
29 Подробнее см.: Нагорная О. Стигма предательства: русские военнопленные Первой
мировой в восприятии военного командования и государственных институтов
(1914—1917)// Проблемы российской истории. Магнитогорск, 2006. № 1. С. 289—308.
30 SaechsHSta, 11348, Stellvert. Generalkommando, Nr. 158; Kommandantur
Koenigsbrueck.
31 См.: РГВИА, ф. 13159, on. 1, д. 354, л. 24; д. 346, л. 10; д. 1969, л. 25, 26 об. Отчеты
о деятельности Чрезвычайной следственной комиссии, 1915—1916 гг.; Вести. Крас-
ного Креста. 1915. № 4. С. 1255; Румша К. Ю. Пребывание в германском плену и ге-
ройский побег из плена. Пг., 1916. С. 21.
32 См.: РГВИА, ф. 2003, оп. 2, д. 547, л. 136. Отчет о деятельности комиссии по наблю-
дению за эвакуацией инвалидов, 1916 г.
33 См.: ГАРФ, ф. Р-6402, on. 1, д. 1, л. 45—46. Отчеты и доклады комитетов помощи
русским военнопленным. 1914—1916 гг.; РГВИА, ф. 13152, on. 1, д. 1969, л. 1—26.
216
Слухи о немецком плене...
Голос Руси, 7 нояб. 1916 г.; ф. 13159, on. 1, д. 354, л. 24; д. 346, л. 10. Протоколы Чрез-
вычайной следственной комиссии, 1916 г.
34 См.: РГВИА, ф. 2031, оп. 4, д. 1732, л. 35. Доклад начальнику штаба Северного
фронта, май 1916 г.; цитата: on. 1, д. 1020, л. 128. Выдержки из опросов бежавших
пленных, ноябрь 1915 г.
35 РГВИА, ф. 13159, on. 1, д. 346, л. 19 об. Протоколы опросов ЧСК, 1915 г.
36 Воин и пахарь. 1915. № 13. С. 11.
37 Рус. ведомости. 1915.
38 Илья Муромец. 1916. № 12.
39 Там же. 1915. № 2. Можно с определенной долей уверенности предположить, что
австрийские и немецкие цензоры, перлюстрировавшие всю корреспонденцию плен-
ных, просто не могли пропустить письмо подобного содержания в Россию.
40 РГВИА, ф. 13159, on. 1, д. 615, л. 2. Русское слово, 5 сент. 1915 г.
41 Вести, воен, и мор. духовенства. 1915. № 15—16. С. 469.
42 Наш вести. 1915. № 14. С. 3.
43 Рус. инвалид. 1915. 9 июля.
44 Илья Муромец. 1915. № 12.
45 См., например: Якушев Д. В плену у немцев. Письма и рассказы русских военно-
пленных. Пг., 1916. С. 18; Тасин Н. Русские в германском плену // Соврем, мир. 1916.
№ 7—8. С. 102—126; Рус. инвалид. 1915. 6 янв.; Рус. ведомости. 1915. 1 окт.; Юрид.
вести. 1915. № 4. С. 145; Киевский местный отдел помощи русским военнопленным.
Обращение к населению и общественным организациям и учреждениям принять
участие в помощи русским военнопленным. Киев, 1915.
46 Рус. инвалид. 1915. 6 янв.
47 Там же. 19 дек.
48 РГВИА, ф. 13159, on. 1, д. 615, л. 2. Русское слово, 5 сент. 1915 г.
49 Заурал. край. 1915. 21 мая. Цит. по: Суржикова Н. В. Коллизии уральского плена в
зеркале региональной печати (1914—1917) // Проблемы отечественной истории: ис-
точники, историография, исследования. СПб., 2008. С. 90—121.
50 1914 год (Наше воскресенье). Издание «Общества 1914 г. Возрождение России и
борьба с немецким засильем». Пг., 1916. № 13—14. С. 11—12.
51 SaechsHSta, 11248, Saechsisches Kriegsministerium, Nr. 6950, PKMIN. 1.3.1915.
Часть 4.
Опыт содержательной типологизации
неформальных нарративов: светские
и религиозные слухи
Дж. Маннхерц
СЛУХИ О «НЕПОКОЙНОМ» ДОМЕ
В РОССИИ В ЭПОХУ МОДЕРНА*
В конце 1900 г. в доме приходского священника Иоанна Соловьева,
жившего в селе Лыченцы Переяславского уезда Владимирской губернии
(ныне Ярославской области), произошли непонятные явления. Вокруг дан-
ных событий скоро возникло множество слухов.
Различные описания того, что случилось в доме священника, позво-
ляют составить следующий нарратив. Иоанн Соловьев служил в приходе
села Лыченцы около одиннадцати лет. Приход у батюшки был сравнитель-
но богатым, состоял из Лыченцов и трех соседних деревень. В нем жило
около 800 человек1. У священника была семья — жена Дарья Васильевна
и несколько детей, а в 1900 г. в его доме жили также две девушки-служан-
ки. Со своими прихожанами о. Иоанн находился в добрых отношениях,
и когда вследствие произошедших загадочных событий в 1901 г. священ-
ник покидал свой приход, он и прихожане «расставались со слезами»2.
Таинственные события начали происходить 16 ноября, когда че-
тырнадцатилетней Наталье Петровне Рязанцевой, служившей в доме Со-
ловьева нянькой, было велено затопить печку, после чего «дым мгновен-
но повалил в комнату»*6. Соловьев сразу же «бросился на чердак», где об-
наружил, что печная труба забита «овчиной, войлоком, мешком и чем-то
еще, упавшим в оборот»4. Вечером половики, мешки, попона и сапоги
начали сами собой перемещаться по дому. Соловьев «старался объяснить
[семье] эти явления, чем только мог, хотя, откровенно говоря, в мысль
закралось что-то неладное»5. Когда на следующий день батюшка вернул-
ся из деревенской школы, где преподавал, он опять попросил Наталью
затопить печь. На этот раз девушка закричала от страха, потому что выяс-
нилось, что кто-то уже разжег огонь. Соловьев, его «жена и старшая слу-
жанка вбежали и увидали полное пламя в печи и дым в комнате. Трубы
закрыты. <...> В печи горели шерстяные платки и мот[ок] ниток, пере-
витый проволокой»6. После этого неведомая сила грозила жене Соловье-
ва и местной учительнице Александре Петровне Ножевниковой. Учитель-
ница позднее вспоминала: «Железная клюка (кочерга) пролетела из две-
* Выражаю благодарность И. Б. Хмельницкой за помощь в редактировании
дополнительного и переработанного текста на русском языке.
Дж. Маннхерц 219
ри прямо нам на встречу <...> и если бы мы не успели отбежать, угодила
бы в лоб»7. В последующие четыре дня печка продолжала оставаться цен-
тром непонятных событий, и если предметы домашнего обихода пере-
двигались с места на место, то одежда и ткани оказывались в огне. «Вдруг
запахло гарью, бросились к печи, а там уже горели ситцевые и фланеле-
вые кофты. Только их вынули и залили, как через минуту нашли там три
совершенно новых розовых детских платья. <...> В это же самое время в
кухне с шестов снято белье и попрятано в ушат с водой, в который через
минуту незримо для всех затискан был драповый дипломат на меху»8. Со-
ловьев не мог больше скрывать то, что происходило в его доме, и 17 но-
ября обратился за помощью к прихожанам. Вскоре его дом наполнился
любопытными зеваками, которые впоследствии давали показания мест-
ному благочинному, полиции и прессе. Шестидесятилетняя Марфа Тимо-
феевна Ларионова, например, вспоминала, как в пятницу вечером (17 чи-
сла) она пришла в дом о. Иоанна вместе с другими прихожанами «по-
смотреть на те безпорядки, которые происходили в доме священника», и
увидела, «что в зале стулья поставлены вверх ножками, машинка на полу,
две столовые лампы стояли тоже на полу». «Выходя из зала в соседнюю
комнату,— описывала происходившее Марфа Тимофеевна,— [я] услыхала
запах гарью; у двери и у печи в это время стоял народ. Крестьянка Анна
Захарова отворила при мне дверку в печь, и мы увидали, что в печи горят
не пламенем, а как будто искрятся, кофты фланелевые, которые я, Марфа
Ларионова, вытащила голыми руками и бросила на пол; боясь зажечь ви-
севшую рядом одежду, снова их бросила в печь, а рук не ожгла. Принесли
с водой лохань, я снова вынула эти вещи руками из печи, в печи ничего
уже не осталось и горячих углей в печи не было заметно, бросила горелые
вещи в лохань и вынесла на волю. Пока носила я лохань, в печи очути-
лись снова вещи — платья детские, народ в это время стоял около печи и
никто не заметил того, каким образом очутились вещи в печи»9.
Другие также подтвердили, что они обнаружили шерстяные платья,
фартуки, «сверток новины аршин около 8» и наволочки в печке. Трое сви-
детелей показали, что они видели, «как шесть сапогов один за другим,
через небольшие промежутки времени, падали из печной трубы»10. Более
того, очевидцы сообщали, что они нашли на полу опару, которая была
оставлена в кухне для подъема, а также сапоги в коробе с мукой и карман-
ные часы в кувшине с молоком11.
17 ноября во второй половине дня после обращения к прихожанам
о помощи о. Иоанн решил отслужить молебен. Но пока шел обряд, неви-
димая рука обсыпала головы собравшихся сельчан мукой. Ситуация не
разрядилась, наоборот, создалось впечатление, что христианский ритуал
разбудил некую силу, высмеивавшую эти обряды. Пять минут спустя по-
сле совершения молебна о. Иоанн вдруг обнаружил, что кто-то позаба-
вился со священными предметами: «...епитрахиль разослана в длину по
полу, крест лежал посредине ликом к иконам, Евангелие в одной стороне,
а требник отброшен в другую»12.
220
Слухи о «непокойном» доме...
После четырех дней необъяснимых и чрезвычайно пугающих собы-
тий Соловьев отчаялся и 20 ноября послал две телеграммы, одна предна-
значалась епископу Владимирской епархии Сергию, а вторая — автори-
тетному священнику Иоанну Кронштадтскому. В этих телеграммах Соловь-
ев просил обоих иерархов «помолиться о храмине, стужаемой от духов
злобы»13.
Отправив телеграммы, Соловьев почувствовал, что злые явления
поутихли. Однако после полудня, когда местный полицейский инспекти-
ровал дом Соловьева, его фуражка, как и шляпа священника, исчезла.
Епархиальное начальство Соловьева отправило в Лыченцы местного бла-
гочинного Павла Веселовского. Прибыв в деревню на следующий день,
21 ноября, он стал свидетелем еще нескольких возгораний в печи и, как
и полицейский чиновник до него, написал подробный отчет14.
До этого времени события в Лыченцах имели локальный характер.
15 декабря по причинам, оставшимся неясными, «Владимирские епархи-
альные ведомости» опубликовали телеграмму Соловьева епископу Сергию
вместе с отчетом местного благочинного и свидетельствами очевидцев.
После этого о. Иоанн и его «непокойный» дом приобрели всероссийскую
известность. Почти все петербургские газеты, а также спиритуалистиче-
ский журнал «Ребус» воспроизвели отрывки из «Владимирских епархи-
альных ведомостей», а «Русский Листок» отправил на место событий, в
Лыченцы, журналиста Дон-Базилио и в течение девяти дней публиковал
целую серию его очерков15. Статьи Дон-Базилио были, в свою очередь,
перепечатаны в «Ребусе», издателям которого не удалось получить ин-
формацию в самих Лыченцах16. Эта история настолько захватила совре-
менников, что еще до конца 1900 г. владимирская «Типолитография
Вл. А. Паркова» издала оригинальный текст из «Владимирских епархи-
альных ведомостей» отдельной брошюрой в ярко-розовой обложке17.
Что произошло в Лыченцах на самом деле, мы, конечно, не можем
знать. Но дом Соловьева интересен тем, каким образом современники
рассказывали о нем. В этих публикациях, как и в самих лыченцких собы-
тиях, слухи играли важную роль. Ведь информация распространялась
первоначально по местной округе посредством молвы. После того как га-
зеты и журналы опубликовали статьи о лыченцких событиях, отчеты
прессы выступали компонентами общей структуры слухов, служа распро-
странению неустановленной информации о загадочных событиях в селе.
Поданным полицейских отчетов, распространение информации о сверхъ-
естественных событиях продолжалось, в то время как пресса не переста-
вала печатать серии отчетов об этом деле18. Все это стало единым полем
слухов.
И в устных, и в письменных отчетах слухи выполняли разные функ-
ции. Во-первых, ими пользовались как формой выражения для создания
атмосферы таинственности. Текучая, то есть потенциально ненадежная
природа слуха наилучшим образом подходила сообщениям о сверхъесте-
ственном, поскольку и слух, и события были неосязаемыми и неуловимы-
Дж. Маннхерц 221
ми. Дон-Базилио писал о поездке в Лыченцы, что, по мере того, как поезд
приближался к селу, до его ушей доходило все больше и больше слухов о
загадочных вещах, творившихся в доме местного священника. «Я не
предполагал даже,— удивлялся журналист,— что [Соловьев] пользуется
такой широкой популярностью <...> об этих явлениях знали все на про-
странстве сотен верст»19. Неизвестно, действительно ли слышал Дон-Ба-
зилио эту молву в поезде. Но, так или иначе, упоминание о спонтанном и
бесконтрольном распространении неофициальной информации служило
журналисту метафорой стиля, которую он собирался использовать для
описания увиденного. Дон-Базилио и другие журналисты, писавшие об
этом деле, пользовались слухами, чтобы создать впечатление о загадоч-
ном событии и, таким образом, порождали таинственную и потенциально
скандальную ауру происходящего. Более того, они одновременно под-
черкивали ненадежность всей этой истории20.
Во-вторых, характерным качеством сообщений об этих событиях
является их многозначность, то есть одновременное присутствие несколь-
ких интерпретаций, из которых ни одна не могла претендовать на исклю-
чительность или на истину. Тем не менее, каждый слух, чтобы быть ус-
пешным, должен казаться правдоподобным. Поскольку слухи не имеют
единичного автора, а становятся распространенными, то есть «успешны-
ми» или «живыми», только в том случае, если кажутся приемлемыми для
сообщества рассказчиков и слушателей, они предоставляют уникальную
возможность проникнуть в разделяемые этой группой людей предполо-
жения, мысли и представления.
Карл Густав Юнг указывал, что слухи можно рассматривать как про-
цесс обоюдного анализа произошедшего всеми участниками события, в
ходе которого приоткрываются значения рассказа21. Юнг интерпретиру-
ет вариации в показаниях, представленных разными свидетелями, как
признак «интенсивного внутреннего участия» рассказчиков в том, о чем
они говорят. Анализируя слухи, возникшие вокруг сна одной девочки,
Юнг приходит к заключению, что события, как и сны, галлюцинации и
видения, которые сами по себе «совершенно безвредны и никогда ничего
не значат», в пересказанном виде могут превратиться в злую сплетню,
если «дадут подходящее выражение тому, что уже витало в воздухе»22.
В лыченцком случае обстоятельства были аналогичными. Сами по себе
события в доме священника были бессмысленны. Но «слуховые» интер-
претации случившегося придали событиям значение. Они ссылались на
традиционный фольклор, на христианские учения о бесах и о грехах, на
спиритуалистические представления, на рациональные убеждения и на
психологические понятия.
Предметы, забитые в печную трубу, и бунт предметов обихода мож-
но прочитать как аллюзии с домовым. Домовой был связан с животным
миром (считалось, что он гладит и дразнит домашний скот), а наличие
овечьей шкуры и лошадиной попоны могло указывать на это таинствен-
ное существо. О домовом также говорили, что сам он на ощупь шерстист.
222 Слухи о «непокойном» доме...
Владимир Даль описывает, как домовой «шаркает, топает, стучит, гре-
мит, хлопает дверьми, бросает чем попало со страшным стуком; <...> он
иногда подымает где-нибудь такую возню, что хоть беги без оглядки»23.
Однако домовой — это всего лишь один из возможных вариантов
таинственной силы, фигурирующей в слухах и проявившей себя в доме
Соловьева, или, можно сказать, одна из ее ипостасей. Сам Соловьев в сво-
их телеграммах епископу Сергию и о. Иоанну Кронштадтскому упоминал
о «бесах». Этот термин был подхвачен и журналистом Дон-Базилио. По-
лиция в своем описании наводила на представления о дьяволе. Пристав
писал в отчете, что обнаружил на снегу следы: «...ступня левой ноги [сто-
ит] как следует, а правая будто бы вывернута назад (среди местных жите-
лей ни у кого такого нет)»24. Православный требник, где находится моле-
бен, который Соловьев так безуспешно читал в своем доме, соединяет
персонаж домового с христианскими учениями о бесах. Батюшка взывал
к Богу, прося: «...сам владыко, вышши всякаго вреда и искушения, вся
сущыя в дому сем сохрани, избавляя их от страха нощного, и стрелы ле-
тящия в дни, от вещи во тме преходящия, от страща и демона
полуденного»25. Свойство бесов, по христианскому пониманию,— способ-
ность привести людей к греху26.
Итак, источники намекали на якобы испорченный характер пользу-
ющегося популярностью среди прихожан священника. Соловьев сам со-
общал, что до ушей его стали доходить слухи, «будто меня на селе называют
пьяницей, будто и сговорился с прислугою дурачить людей, и пр. и пр.»27.
Как и все слухи, чтобы пользоваться успехом, эти сплетни должны были
быть правдоподобными. На локальном уровне такие суждения могли
приобрести правдоподобность через осведомленность крестьян о том,
будто в прошлом Соловьев и впрямь страдал от пьянства, хотя полицей-
ский чиновник отмечал в своих протоколах, что в течение трех лет ба-
тюшка не прикасался к спиртному28. В сообщениях прессы о бывшей сла-
бости Соловьева к зеленому змию не упоминалось. Напротив, они цити-
ровали Соловьева, который с твердостью характеризовал эти слухи как
беспочвенные. Однако репутация сельских священников в дореволюци-
онной России была неважной, носители ряс часто пили и в общем и це-
лом не обладали безупречной моралью. Этот стереотип вполне мог спо-
собствовать созданию впечатления правдоподобия у тех читателей, кото-
рые знали о деле только из газетных отчетов29.
Сам Соловьев настаивал, что он не пьяница и не сговаривался со
служанкой. Однако батюшка утверждал: «Начало всех ужасов, как я глу-
боко убежден, относится или совпадает как раз с тем временем, когда мою
прежнюю служанку засадили в тюрьму. Наказание это ей было присужде-
но за кражу, совершенную у меня в первый день праздника Св. Троицы»30.
Хотя предыдущая служанка была осуждена за воровство, она «упорно от-
рицала свою вину, несмотря даже на мое [священника] торжественное
обещание простить ее, если она сознается»31. Среди сельчан ходил слух,
что до приведения приговора в силу она «бегала к каким-то местным
Дж. Маннхерц 223
“колдунам”»32. Этот слух отображает одно из возможных объяснений, по-
чему дом священника оказался заколдованным: наказанная служанка Со-
ловьева отомстила за себя, обратившись к колдунам. Такое толкование,
выдвигаемое в этом слухе, аналогично интерпретациям ведовства, кото-
рые были проанализированы Китом Томасом в контексте английской ма-
гии раннего Нового времени33. В антропологически выстроенной интер-
претации Томаса обвинения в ведовстве читаются как выражение вины
со стороны обвинителя, который не сумел исполнить христианский долг
милосердия в отношений обвиняемых. Вероятность магического возмез-
дия толкуется Томасом с точки зрения функционализма как способ под-
держки именно тех ценностей, недостаток которых, как полагалось, дал
основания для колдовства. В деле приходского священника Соловьева
современники, включая и самого батюшку, могли подумать, что клирику
не удалось выказать христианское сочувствие к проворовавшейся при-
слуге. А ее упорное отрицание вины могло также указывать на ее факти-
ческую невиновность, о вероятности чего хозяин даже не задумывался.
Таким образом, слух о том, что бывшая служанка могла выступить источ-
ником ужасных событий в соловьевском доме, не просто обвинял в этом
прежнюю служанку, но также подрывал представления о моральном об-
лике самого священника и в этом отношении играл ту же роль, что и
предположения о пьянстве Соловьева. То есть он указывал на то, что ба-
тюшка не такой уж нравственный, как кажется.
Потусторонний мир, населенный домовыми, бесами, дьяволами и
столь бесцеремонно растревоженный невидимой рукой, также ассоци-
ировался с женщинами и женским началом. Некоторые источники наме-
кали, что Соловьев мог вступить в сексуальные отношения с одной из
служанок.
В лыченцком деле больше всего от сверхъестественных капризов
пострадали кухня и гостиная. Предметы, находящиеся в ведении хозяй-
ки и служанок, были разбросаны неподдающимся нормальной логике об-
разом: особого внимания среди всего этого заслуживают ткани и одежда,
сгоревшие в печи. Но были также разбросаны гребни и предметы с туа-
летного столика, передвинуты кувшины и лохани, разлита пища34. Прав-
да, сверхъестественные силы поиграли и с принадлежностями, связанны-
ми с мужским авторитетом, например, с форменной фуражкой полицей-
ского и епитрахилью о. Иоанна, но все же кухонная утварь и одежда
пострадали заметно больше. Слухи о лыченцких происшествиях с аллю-
зиями с домовым, бесами и дьяволом намекали на то, что в эту женскую
сферу вмешалась некая мужская сила.
Сексуальный подтекст усиливался также и тем фактом, что в таин-
ственные события обычно оказывалась вовлеченной служанка, которая
лишь недавно поступила в дом и своим появлением нарушила устоявши-
еся сексуальные отношения. Как мы уже видели, Соловьев был убежден,
что начало таинственных проделок совпало с заключением под стражу и
уходом прежней служанки. Однако именно в это время произошло еще
224 Слухи о «непокойном» доме...
нечто: в дом Соловьева была нанята прислугой и няней четырнадцати-
летняя Наталья Рязанцева35. Когда загадочные силы проявили себя в
первый раз, печь растапливала именно эта новая служанка Наталья, а не
Евдокия (в некоторых источниках Авдотья) Никитина, вторая, шестнад-
цатилетняя служанка, проработавшая к тому времени у Соловьева более
года. Наталье же было велено растопить печь на следующий день, когда
события приняли более угрожающий характер. Некоторые источники
намекали, что Соловьев, жена которого на тот момент «находилась в по-
следнем периоде беременности», мог вступить в сексуальные отношения
с новым членом семьи. Когда крестьянин Иван Михайлов, находившийся
в наряде в доме Соловьева, пошел спать на кухню, где обычно спали и гор-
ничные, то на печке он «услышал небольшой стук» и увидел, «как с печки
летит на него что-то в виде кошки и падает на грудь. Михайлов вскочил,
перекрестился и схватил эту вещь. Оказалось, что это платок прислуги Ав-
дотьи Никитиной»36. А затем на полу оказались и шапка, и брюки Михай-
лова; и то и другое — атрибуты мужественности. «Точно так же в это время
оказался изорванным сзади от воротника внизу тулуп Михайлова». Поз-
же, ложась спать, Михайлов слышал голос, говоривший ему: «...ты Сотем-
ский (из деревни Сотьмы.— Ю. М.) уходи. <...> ты мне мешаешь»37.
Как и в других эпизодах, описанная здесь сверхъестественная сила
неопределенна. Описания одновременно отсылают нас к разным интер-
претациям, среди которых традиционный фольклор и понимание о бесах
и грехах более очевидны. Кошкоподобное существо, прыгнувшее на Ми-
хайлова, могло быть интерпретировано и как домовой, который, как уве-
ряли, может иногда принимать обличье кота и душить спящих людей,
давя им на грудь38. Как можно предположить из этого эпизода, между
злой силой и слугами присутствовала некая связь, которой мешало при-
сутствие посторонних людей, например крестьянина Михайлова. В этой
связи нет почти никакой разницы, что упавший с печи платок принадлежал
Евдокии, а не Наталье. Намекая на то, что загадочная сила могла нахо-
диться в сексуальных отношениях с женщинами, этот эпизод выявляет
традиционные культурные представления русского фольклора об огнен-
ных змеях. Люди верили в то, что эти существа посещали одиноких жен-
щин — в XVII в. жен солдат и вдов, а в XIX в. жен рабочих-мигрантов —
и вступали в сексуальные отношения с ними39. Бессемейные служанки,
как и жены отсутствующих солдат или рабочих, вели одинокую жизнь.
По мнению современников, они тосковали по телесным отношениям и,
следовательно, были склонны вступать в связь с сверхъестественными су-
ществами. На огненных змей в Лыченцах намекали и рассказы Марфы
Ларионовой о будто бы ненатуральном огне в печке. В фольклоре эти змеи
связывались с необычными формами огня, а сексуальные преступления
намекали на христианское понимание греха и на действия дьявола и не-
чистой силы40.
Этот сексуальный компонент был еще более развит в других случа-
ях, где в доме священников якобы поселялись бесы. В 1897 г. журнал «Ре-
Дж. Маннхерц 225
бус» описывал историю о том, как в доме священника Менайлова однаж-
ды утром в кровати спящего батюшки были обнаружены куклы противо-
положного пола. После этого в доме произошел обычный бунт посуды,
печки и т. д. А когда к Менайлову на помощь пришел архимандрит Адри-
ан, о котором говорили, что он вел самую строгую жизнь аскета, был
«усерднейшим богомольцем, особенно избегал женщин», из печной двер-
цы слетела кукла-баба и глубоко перед архимандритом поклонилась41.
«Ребус» сообщал, что после этого Адриан быстро покинул дом товарища.
Психоаналитическое чтение лыченцкого эпизода подтверждает на-
меки на недоступные сексуальные связи. Когда в Лыченцах произошли
таинственные события, Зигмунд Фрейд только что опубликовал «Толко-
вание снов», где изложил интерпретации сновидений: они многозначны,
но являются выражением скрытых желаний42. По мнению Фрейда, такие
невинные предметы, как печка, кочерга и т. д., играют символическую
роль в снах и часто имеют не такое уж невинное значение. Для «отца пси-
хоанализа» эти символические значения чаще всего связаны с сексуаль-
ностью, потому что эта тема являлась запрещенным предметом, и откры-
тое признание таких желаний или даже обсуждение, следовательно, были
невозможны. Здесь интересно заметить, что первый иностранный язык,
на который была переведена книга Фрейда,— как раз русский, а это мо-
жет говорить о том, что его идеи были созвучны и русской культуре того
времени43.
Сверхъестественные явления в Лыченцах или, скорее, слухи о них
напоминают сны, галлюцинации и видения в том смысле, что они пред-
ставляют собой «огромную герменевтическую неопределенность» (“enor-
mous hermeneutic uncertainty”)44. Более того, эти рассказы не поддаются
обычной логике, нарративная последовательность нарушена, а сама проб-
лема, очевидная уже в самом первом эпизоде, так и не находит решения
в заключении45.
Многозначность казуса Соловьева вела, как упомянуто выше, к цело-
му ряду различных интерпретаций. «Русский листок», в свою очередь, пред-
положил, что злые силы в приходе могли заключаться в самом батюшке.
Сам Соловьев якобы рассказал Дон-Базилио: «...[в одну ночь я] ощущал
ясно, что рядом со мною лежит что-то огромное, бесформенное, мясистое,
отвратительное. Я боялся повернуть в ту сторону голову, потому что чув-
ствовал, что умру на месте, если это существо увижу. Осторожно, не торо-
пясь, я подвинул свою левую руку в ту сторону. Моя рука подтвердила мне
то, в чем я был уверен. Она ощупала, действительно, какую-то грубую мас-
су. С усилием я поднял часть этой массы и положил себе ее на грудь. Затем
быстро открыл глаза: на груди моей лежала моя правая рука, которая непо-
движно все время лежала вдоль моего туловища, сжимая постельное белье...»46
Позже Соловьев добавил: «...[причины самых явлений] мне непонятны, и
в них я вижу наказующий перст провидения за мои грехи»47.
В сообщениях из Лыченцов сквозили спиритические понятия о
сверхъестественных силах. Это касалось служанок. Здесь присутствовали
226 Слухи о «непокойном» доме...
неопределенные намеки на некие медиумические силы, хотя опять не
объяснялось, как именно служанка была связана с ними. Эти имплицит-
ные суждения были вызваны распространившимися по всей Европе в
XIX в. спиритическими представлениями о том, что именно женщины
наиболее предрасположены к роли медиумов, то есть трансляторов, че-
рез которых передается действие сверхъестественных сил. Причина кры-
лась в том, что женщины в глазах спиритуалистов считались более склон-
ными к «самоотречению, которое требуется для медиума»48. И вряд ли
другой род занятий более соответствовал этому требованию и самой при-
роде самоотречения, чем профессия служанки. Влияние таких спиритуа-
листских убеждений очевидно в ремарке из «Владимирских епархиаль-
ных ведомостей» о том, что «г. пристав сии, ничего незначущие факты
приписал проделкам прислуги — спиритизму»49. Полицейский чиновник
явно рассматривал спиритизм как возможную причину случившегося в
Лыченцах, но его протокол указывает на то, что в конечном итоге он все
же отказался от этой мысли, несколько разочарованно отметив, что «спи-
ритизмом в семье не занимались»50.
Были и попытки объяснить события с точки зрения медицины.
Дон-Базилио заключил, что в центре загадочных происшествий лежит
психическая болезнь. Возможность этого допускали и другие коммента-
торы. Полицейский, расследовавший это дело, отказался признать за
всем происходящим что-либо сверхъестественное. Вместо этого он опи-
сывал Соловьева как «человека слабонервного <...> легко подчиняюще-
гося гипнотическому на него воздействию, действовавшего безсознатель-
но в состоянии гипноза»51. Однако пристав был не вполне уверен в своем
предположении, поскольку не мог объяснить, почему никто не заметил,
что загипнотизированный Соловьев все это проделал сам. Дон-Базилио
также размышлял о том, возможен ли был гипноз в Лыченцах, и задавал-
ся вопросом, неужели осужденная за воровство служанка «принадлежала
именно к разряду таких [людей “с огромной внутренней силой”], которые
[могут] вызывать непонятные явления»52. Однако в конечном итоге он
отказался от мысли, что в деревне произошел массовый гипноз, допустив,
впрочем, возможность «массового помешательства»53. Хотя что именно
подразумевалось под этим выражением, так и осталось неясным. В конеч-
ном счете журналист закончил свой репортаж строкой из Шекспира, ко-
торая в то время часто звучала в разговорах о вмешательстве сверхъесте-
ственных сил: «Друг Горацио, много есть вещей на свете, что и не снились
нашим мудрецам»54.
В своих раздумьях и спекуляциях все комментаторы полагались
друг на друга и на современные формы поиска причинно-следственных
связей и признаков правдоподобия. К заведенному полицией делу о про-
исшедшем в Лыченцах была в качестве улики подшита и брошюра «Не-
обычные явления»55. По-видимому, полицейским чиновникам это попу-
лярное издание было нужно для выстраивания собственной оценки слу-
чившегося во вверенном Соловьеву приходе.
Дж. Маннхерц
227
Итак, мы так же, как и их современники, останемся без удовлетво-
рительного объяснения. События, якобы произошедшие в Лыченцах, не
поддавались логическому объяснению, и ни очевидцам, ни комментато-
рам так и не удалось установить, что стало их причиной.
Есть другой подход к этим рассуждениям. Причиной, по которой
Соловьев и его якобы заколдованный дом стали такими заметными в уст-
ных и письменных рассказах, может быть прозаическое обстоятельство:
тогдашним читателям, как и нынешним, нравились истории, щекочущие
нервы, в которых присутствовали тайны и человек, переживавший лич-
ный кризис. Возможно также, что во время поздней империи читателей
привлекали сюжеты, в которых фигуры власти высмеивались невидимы-
ми силами. В этом случае речь шла о священнике — представителе пра-
вославной церкви, одного из столпов царской автократии, который не
сумел навести порядок в собственном доме. Точно так же не смог разо-
браться в вопросе и помочь своему товарищу и местный благочинный.
С полицейским как представителем светской власти обошлись лишь не-
многим лучше. Как мы видели, читатели узнали, что его форменная фу-
ражка исчезла, пока он инспектировал дом Соловьева.
Более того, нечистая сила в Лыченцах укрепляла и возвышала при-
хожан не только потому, что их батюшка обратился к ним за поддержкой,
но и потому, что его репутация зависела от их рассказов. Это чувство значи-
тельности вызвало даже у некоторых сельчан определенные чувства власти,
поскольку распространился слух, «что приедет даже сам Губернатор»56.
Здесь интересно заметить, что Соловьев не был единственным свя-
щенником, в доме которого якобы поселились бесы57. Как и казус Соловье-
ва, все другие примеры произошли после того, как государство начало
платить сельскому духовенству зарплату, то есть после того времени, ког-
да сельчане имели — или думали, что имели — меньше власти над свя-
щенником58. Разговоры о том, что в доме местного батюшки что-то не так,
что священник нуждается в поддержке сельчан, могли быть выражения-
ми стремлений возвратить прихожанам то влияние, которое они якобы
потеряли с тех пор, когда священник стал независим от их финансовой
поддержки.
Итак, слухи, возникшие вокруг необъяснимых явлений в доме свя-
щенника Соловьева, многозначны. В них вошли фольклорные представ-
ления, христианские понятия о бесах и грехах, символические намеки на
сексуальность, спиритуалистические убеждения о медиумических способ-
ностях женщин, медицинские учения о гипнозе и психических болезнях.
Они также могли выражать практическое стремление к достижению вла-
сти или могли являться просто увлекательными рассказами. Ни один из
этих моментов не мог вытеснить другие, все стали одновременно неудов-
летворительными и правдоподобными. Таким образом, слухи о лыченцких
происшествиях — выражение модерного мировоззрения59. То есть выра-
жение того мировоззрения, которое одновременно играет и с чувством
страха и тревоги, и с чувством власти. В этих выражениях мимолетное и
228 Слухи о «непокойном» доме...
эфемерное замещали твердое и надежное. Наличие таких слухов говорит
об отсутствии одной твердой истины и о замещении ее многозначностью
и противоречивостью. Стив Смит указывал, что слухи связаны с сильны-
ми чувствами и эмоциями60. Слухи о Лыченцах и в этом отношении мно-
гозначны. Они выражают опасение за мир, который уже не такой, каким
кажется. Но в то же время эти слухи и их рассказчики играют с неопреде-
ленностью событий. В них присутствует и темное предчувствие современ-
ности, и наслаждение его неосязаемостью. Такое мировоззрение принято
связывать с городской жизнью, которая разрушает традицию. В лыченц-
ком случае такие взгляды были связаны и с сельской жизнью.
Российское общество, рассмотренное с точки зрения лыченцких слу-
хов, оказывается обществом, члены которого мучаются подобными вопро-
сами, как и жители других европейских стран. И там, и здесь современни-
ки отходят от чистого позитивистского мировоззрения и обсуждают вопро-
сы о других, высших, сверхъестественных силах. И там, и здесь они
мучаются противоречиями, которые не могут разрешить. И там, и здесь
современные способы коммуникации — пресса, телеграммы, поезда и др.—
соединяют городские и деревенские, интеллигентские и народные общи-
ны и участвуют в конструкции одной массовой, национальной и много-
значной культуры.
Перевод с английского Ю. Хмелевской
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Владимирская губерния: Список населенных мест, по сведениям 1859 года: сбор-
ник/ под. ред. М. Раевского. СПб., 1863; Добронравов В. Историко-статистическое опи-
сание церквей и приходов Владимирской епархии. Владимир, 1893.
2 ГАРФ, ф. 102, Д-З, оп. 1901, д. 1,47, л. 17.
3 Необычайные явления // Владимир, епарх. ведомости. 1900. № 24. С. 839.
4 Там же. С. 839.
5 Там же.
6 Там же. С. 840.
7 Там же. С. 844. В подобной истории, произошедшей в Казани, вместо кочерги фи-
гурировал нож. Иванов Н. Медиумические явления (письмо из Казани) // Ребус. 1885.
№4(2). С. 16.
8 Необычайные явления // Владимирские епархиальные ведомости. 1900. № 24.
С. 840.
9 Там же. С. 846.
10 Там же.
11 Там же. С. 844, 841.
12 Там же. С. 840—841.
13 Там же. С. 842.
14 ГАРФ, ф. 102, Д-З, оп. 1901, д. 1,47.
15 Дон-Базилио. Наваждение или действительность? Священник, пострадающий от бе-
Дж. Маннхерц 229
сов // Рус. листок. 1901. № 21—29. С. 3. Первая статья о Соловьеве в «Русском листке»
называлась «Священник, пострадающий от бесов» (Рус. листок. 1900. № 360. С. 3).
16 Новые самопроизвольные явления // Ребус. 1901. № 20 (8). С. 71; Рассказ сотрудни-
ка «Русского листка» // Там же. № 20 (10—11). С. 105—06, 117—118.
17 Необычайные явления. Владимир, 1900.
18 ГАРФ, ф. 102, Д-З, оп. 1901, д. 1, л. 47.
19 Дон-Базилио. Наваждение или действительность? ...
20 Высокая вероятность того, что журналист сам стал свидетелем распространения
данных слухов, соотносится со сведениями из других источников. ГАРФ, ф. 102, Д-З,
оп. 1901, д. 1,л. 47.
21 Jung С. G. Freud and Psychoanalysis. L., 1961, С. 35—47.
22 Там же. С. 46.
23 Далъ В. О повериях, суевериях и предрассудках русского народа. СПб., 1996.
С. 18—19.
24 ГАРФ, ф. 102, Д-З, оп. 1901, д. 1,47, л. 14.
25 Требник. М., 1836, С. 169—70.
26 Полный православный богословский енциклопедический словарь. СПб., 1913.
27 Рассказ сотрудника... С. 117.
28 ГАРФ, ф. 102, Д-З, оп. 1901, д. 1, 47.
29 О православном духовенстве и его отношениях с прихожанами см.: Dixon S. The
Church’s Social Role in St Petersburg, 1880—1914 // Church, Nation and State in Russia and
Ukraine. L., 1991. P. 92—167; Dixon S. The Russian Orthodox Church in imperial Russia
1721—1917// The Cambridge History of Christianity. T. 5: Eastern Christianity. Cambridge,
2005. P. 247—325; Freeze G. L. The Parish Clergy in Nineteenth-Century Russia: Crisis, Reform,
Counter-Reform. Princeton, 1983; Freeze G. L. Russian Orthodoxy: Church, people and politics
in Imperial Russia // The Cambridge History of Russia. T. 2. Cambridge, 2006. P. 284—305;
Freeze G. L. Handmaiden of the State? The Church in Imperial Russia Reconsidered //Journal
of Ecclesiastical History. 1985. № 36 (1). P. 82—102; Church, Nation and State in Russia and
Ukraine / (Ed.) G. A. Hosking. L., 1991; Manchester L. Holy Fathers, Secular Sons: Clergy, Intel-
ligentsia, and the Modern Self in Revolutionary Russia. De Kalb, 2008; Shevzov V. Russian Or-
thodoxy on the Eve of Revolution. Oxford; N. Y, 2004.
30 Рассказ сотрудника... С. 105.
31 Там же. С. 105.
32 Там же.
33 Thomas К. Religion and the Decline of Magic. Harmondsworth, 1991.
34 В подобной истории, произошедшей в Казани, предметом выступала, главным об-
разом, пища, в то время как в Лыченцах центральную роль играли ткани. Картовель-
ная колонада// Волж. вести. 1884. № 154. С. 3.
35 ГАРФ, ф. 102, Д-З, оп. 1901, д. 1,47, л. 17.
36 Там же. л. 14.
37 Там же. л. 15.
38 Померанцева Е. В. Мифологические персонажи в русском фольклоре. М., 1975; Далъ В.
О повериях...
39 Максимов С. В. Нечистая, неведомая и крестная сила// Рус. колдовство. СПб., 2002.
С. 304—308.
40 Там же.
41 К. К. (протоиерей). Самопроизвольные медиумические явления в Чернигове в 40-х го-
дах И Ребус. 1897. № 16 (4). С. 34—36.
42 Freud S. Die Traumdeutung. Frankfurt / M., 2007.
43 Эткинд А. Содом и Психея: Очерки интеллектуальной истории Серебряного века.
М., 1996; Miller М. A. Freud and the Bolsheviks: Psychoanalysis in Imperial Russia and the
Soviet Union. New Haven; L., 1998.
230 Слухи о «непокойном» доме...
44 Dreams and History: The Interpretation of Dreams from Ancient Greece to Modern
Psychoanalysis : сборник I (Ed.) D. Pick, L. Roper. Hove; N. Y., 2004. C. 13.
45 В этом отношении лыченцкие события похожи на сновидения. См.: Jung С. G. Freud
and Psychoanalysis... С. 45.
46 Дон-Базилио. Наваждение или действительность? ... № 26.
47 Там же.
48 Owen A. The Darkened Room: Women, Power, and Spiritualism in Late Nineteenth
Century England. L., 1989. Российский спиритуалистический журнал «Ребус» также
подчеркивал роль служанок в статьях о «непокойних» домах.
49 Необычайные явления // Владимир, епарх. ведомости. 1900. № 24. С. 842.
50 ГАРФ, ф. 102, Д-З, оп. 1901, д. 1, 47, л. 17.
51 Там же.
52 Дон-Базилио. Наваждение или действительность? ... № 29.
53 Там же.
54 Там же.
55 Необычайные явления. Владимир, 1900; ГАРФ, ф. 102, Д-З, оп. 1901, д. 1, 47.
56 Там же. Л. 17.
57 О таких случаях см.: Надежный С. Факты прежных лет // Ребус. 1884. № 3 (11).
С. 106—107; Непокойный дом//Ребус. 1893. № 12 (41). С. 393; Донорский А. Непокой-
ный дом в Тобольской губ. // Ребус. 1893. № 12 (45). С. 427—428; К. К. (протоиерей)
Самопроизвольные медиумические явления... С. 34—36; Самопроизвольные явле-
ния // Ребус. 1898. № 17 (44). С. 376; Непокойный дом: Письма из Ланшевского уезда
// Ребус. 1899. № 18 (32—35). С. 279—80, 289—290, 296—297, 303—304; Петров С. М.
Интересный факт// Ребус. 1901. № 20 (24). С. 223; Дон-Базилио. Наваждение или дей-
ствительность? ...
58 Об установлении зарплат духовенству и реакции прихожан см.: Freeze G. L. Parish
Clergy... Р. 461.
59 См.: Berman М. All that is Solid Melts into Air: The Experience of Modernity. New York,
1988; Baudelaire C. The Painter of Modern Life I I The Painter of Modern Life and Other
Essays. N. Y., 1964. С. 1—40; Engelstein L. The Keys to Happiness: Sex and the Search for
Modernity in Ет-йе-81ёс1е Russia. Ithaca, 1996; Morrissey S. K. Suicide and the Body Politic
in Imperial Russia. Cambridge, 2007, C. 346—348; SteinbergM. D. Proletarian Imagination:
Self, Modernity, and the Sacred in Russia, 1910—1925. Ithaca, 2002.
60 На наш взгляд, слухи объясняются не только страхами. В данном случае понима-
ние Смитом природы слухов следует расширить. Smith S. Fear and Rumour in the
People’s Republic of China in the 1950s // Cultural and Social History. 2008. № 5 (3).
P. 269—288.
И. Нарский
КАК КОММУНИСТ ЧЕРТА РАССТРЕЛЯТЬ ХОТЕЛ:
АПОКАЛИПСИЧЕСКИЕ СЛУХИ НА УРАЛЕ
В ГОДЫ РЕВОЛЮЦИИ И ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ*
В воскресенье 19 декабря 1920 г. у пролетарского музея в Уфе собра-
лась толпа обывателей различных вероисповеданий и положений, в кото-
рой интеллигенты соседствовали с торговками, православные — с маго-
метанами. Собравшиеся были возбуждены слухом, что комендант города
хотел расстрелять черта, но тот сбежал и в конце концов очутился в му-
зее. На просьбу публики показать черта, которого якобы должны вот-вот
отправить в Москву, сторож музея в шутку ответил, что тот сидит на вок-
зале в буфете первого класса и в ожидании поезда пьет какао и ест биск-
виты. Несмотря на то что к концу 1920 г.— в разгар «военного коммуниз-
ма» — и первый класс, и буфет, и какао, и пирожные давно отошли в об-
ласть преданий, толпа поверила и рванулась на вокзал. На платформе
люди застали только хвост поезда, уходящего к тому же в восточном на-
правлении. Но и это не смутило зевак. Объяснение тут же было найдено:
«Отправили его в Москву через Японию, вот и все»1.
Эту историю можно было бы записать в разряд бессмысленных курь-
езов, если бы не одно обстоятельство: слух о черте, состоящем в какой-то
связи с местной коммунистической властью и спрятавшемся (или спря-
танном) в музее, имел в Советской России на рубеже «военного коммуниз-
ма» и «новой экономической политики» благоприятную конъюнктуру,
широкую популярность и устойчивый спрос. Через пять месяцев после
странного эпизода в Уфе, 25 мая 1921 г., аналогичную историю, произо-
шедшую на этот раз в Пскове, более чем на 2000 километров западнее
Урала, зафиксировал в своем дневнике молодой литератор, будущий из-
вестный детский писатель К. И. Чуковский: «...в самом музее (Поганки-
ны [палаты] — И. Н.) недавно произошло такое: заметили, что внезапно
огромный наплыв публики. Публика так и прет в музей и все чего-то
ищет. Чего? Заглядывает во все витрины, шарит глазами. Наконец ка-
кой-то прямо обратился к заведующему: показывай черта. Оказывается,
* Статья подготовлена в рамках коллективного проекта «Слухи и насилие в
России (сер. 19 — сер. 20 вв.)» при поддержке РГНФ, проект 07-01-94-001 А/Д,
2007—2009.
232 Как коммунист чёрта расстрелять хотел...
пронесся слух, что баба тамошняя родила от коммуниста черта — и что
его спрятали в банку со спиртом и теперь он в музее. Вот и ищут его в
Поганкиных палатах»2.
Тему этой статьи составляют апокалипсические слухи — апокалип-
сические в первоначальном, доевангельском смысле, то есть раскрываю-
щие сокрытое (в данном случае — трансцендентное) содержание и значе-
ние происходящего в земном мире3. Чтобы понять их небывалую попу-
лярность на Урале в годы революции, Гражданской войны и «военного
коммунизма», представляется необходимым предпринять следующие
усилия: охарактеризовать время и место интенсивной циркуляции слу-
хов, а также обстоятельства и «героев», которые могли обеспечить нефор-
мальной и неподконтрольной коммуникации населения благоприятную
конъюнктуру; выявить место церковно-религиозных сюжетов в общем
массиве популярных неформальных нарративов; сформулировать неко-
торые версии популярности слухов на Урале в 1917—1921 гг.; обнару-
жить главных коллективных участников создания и распространения
слухов; проследить, хотя бы гипотетически, некоторые сценарии движе-
ния слухов и трансформации их содержания по мере распространения.
Время, место и обстоятельства действия: Урал в 1917—1922 гг.
Несомненно, Урал был одним из самых неспокойных регионов ре-
волюционной России, превратившись на первом году революции в один
из эпицентров Гражданской войны. Боевые операции Красной гвардии
против восставших оренбургских казаков начались в ноябре 1917 г.— за
полгода до официального объявления Гражданской войны. Ранним летом
1918 г. Урал, как и огромные территории Поволжья и Сибири, оказался
во власти сформированного из военнопленных Чехословацкого легиона,
восстание которого против Советов во время движения по Транссибир-
ской магистрали в Америку для переброски на Западный фронт содейство-
вало бесславному поражению большевиков на всем пространстве от Пен-
зы до Владивостока. Возникшие на Урале летом 1918 г. региональные
правительства с резиденциями в Екатеринбурге, Оренбурге и Уфе поздней
осенью 1918 г. сменило Временное всероссийское правительство в Омске
во главе с адмиралом А. В. Колчаком. Наступления и контрнаступления
«белых» и «красных» армий в октябре — декабре 1918-го и марте — июле
1919 г. породили чрезвычайно подвижные линии фронтов и многочислен-
ную смену власти во многих населенных пунктах. Крупные уральские го-
рода — Оренбург, Уфа, Пермь, Екатеринбург, Челябинск — неоднократ-
но оказывались на фронтовой линии. Губернии Южного Урала — Орен-
бургская и Уфимская — за два с половиной года переходили из рук в
руки от пяти до семи раз. Уральский регион стал территорией, на кото-
рой отсутствие границ между фронтом и тылом, характерное для любой
гражданской войны, реализовалось столь же радикально, как на Украине,
И. Нарский 233
и на многие месяцы стало повседневной явью. Его городское и особенно
сельское население пережило террор и реквизиции, в которых принимали
участие все, кому не лень: гражданские и военные институции, армейские
части и разрозненные отряды, дезертиры и повстанцы, продотряды и
уголовники. Лишь поздним летом 1919 г. благодаря успехам Красной ар-
мии регион вновь был поставлен под контроль (формальный) большеви-
ков. Однако Гражданская война длилась на Урале и после ее официаль-
ного окончания: вместо мира в регион пришли террор и «крестьянская
война» 1920—1921 гг., которая в момент кульминации значительно пре-
восходила масштабы знаменитой антоновщины в Тамбовской губернии и
была остановлена беспрецедентным голодомором 1921—1922 гг., более
катастрофичным, чем широко известный голод в Поволжье.
Многое свидетельствует о том, что катастрофическая повседнев-
ность уральского населения 1917—1922 гг., определявшаяся экономиче-
ским распадом, удорожанием жизни, ростом дефицита самого необходимо-
го, разгулом эпидемий, взлетом преступности4, вызвала глубокий цивили-
зационный кризис, в первую очередь массовую ценностную дезориентацию
исторических актеров. Повседневная борьба за существование в обстанов-
ке калейдоскопа небывалых событий, сопротивляющихся привычным
объяснениям и рождающих многочисленные опасности и страхи, застав-
ляла усомниться в целесообразности прежних образцов смыслообразова-
ния и поведения.
Среди обстоятельств, содействующих смене настроений населения
и способствующих, как будет показано ниже, популярности апокалипси-
ческих слухов, следует особо выделить, во-первых, хаотичное состояние
властных структур, во-вторых, распад независимых средств информации
и, в-третьих, изменение положения церкви под натиском «сверху», со сто-
роны государства, и «снизу», со стороны паствы.
В основе неустойчивости власти в революционной России лежало
прежде всего сложное, неясное и нестабильное соотношение политиче-
ских сил, малоопытных в делах управления и потому не склонных к поиску
компромиссов и координации действий. Это приводило, начиная с весны
1917 г., к конкуренции среди многочисленных квазигосударственных и
общественных организаций с неясной политической физиономией и не-
померно большими амбициями при малых реальных возможностях. Мно-
говластие на деле оборачивалось анархией.
На Урале органы управления в годы революции, Гражданской вой-
ны и болезненного выхода из нее, при их многообразии и видимой актив-
ности, были не в состоянии обеспечить эффективный контроль и упорядо-
ченность жизни в регионе. Очевидна сквозная и перманентная тенденция
к упадку власти, которой не могли воспрепятствовать ни революционный
энтузиазм большевиков, ни попытки их противников цивилизованно или
жестко навести порядок. Только через три-четыре года после окончатель-
ного установления советской власти на Урале затяжной кризис управле-
ния удалось приостановить.
234 Как коммунист чёрта расстрелять хотел...
Препятствия свободному развитию уральской независимой печати
стали чиниться с приходом к власти большевиков. Гонения на прессу, не
проявлявшую лояльность к «диктатуре пролетариата», вслед за приняти-
ем декрета о печати ощутимо задели и периодику Урала. На территори-
ях, недоступных новой власти, условия существования и перспективы
независимой печати были на первых порах более благоприятны. Газеты
противников большевизма и беспартийная периодика не подвергались
преследованиям. Однако по мере усиления кризиса и тяги к более силь-
ной власти политика в области печати стала приобретать более выражен-
ные репрессивные обертоны и на территориях, подконтрольных «белым»
режимам. После завершения боевых действий на Урале местная пресса
находилась в убогом состоянии. Прежние газеты, рассматриваемые боль-
шевистскими властями исключительно как «белогвардейские», были за-
крыты; новая, лояльная к режиму печать налаживалась с большим тру-
дом. Газеты второй половины 1919 — 1922 г. представляли собой жалкое
зрелище. Серо-бурая бумага, нечеткая или бледная печать, непрочная
краска, оставлявшая грязные следы на руках читателей, скудость выхоло-
щенной информации, понижение удельного веса местных сведений, от-
сутствие минимальной литературной обработки материала — все это дела-
ло чтение газет малопривлекательным. Развал средств связи не позволял
организовать своевременное распространение и этого подобия печати.
Кризис средств массовой информации становился дополнительным фак-
тором дезориентации населения и непреходящего ощущения ненадеж-
ности жизни.
В течение 1918—1922 гг. православная церковь испытала несколько
серьезных ударов со стороны советской власти: в январе 1918 г. был при-
нят декрет об отделении церкви от государства, после чего у нее сразу же
отобрали около шести тысяч храмов и монастырей; осенью 1918 г. на ду-
ховенство обрушилась волна «красного террора»; в 1919—1920 гг. прово-
дилась массированная пропагандистская кампания против религии; на-
конец, весной 1922 г. были организованы показательный процесс над
высшими церковными иерархами и реквизиция церковной утвари из
драгоценных материалов.
На Урале, где в Вятской, Пермской и Уфимской губерниях к началу
революции было 3158 церквей и 77 монастырей, или один храм на 2,5 ты-
сячи православных5, антицерковные действия атеистического государства
отличались особым радикализмом6. С поздней весны 1918 г., за несколько
месяцев до официального объявления централизованного «красного тер-
рора», на Урале поднялась волна репрессий против духовенства, более
масштабная, чем в других регионах России, вследствие превращения
Урала в эпицентр Гражданской войны. В Оренбургской епархии в тече-
ние 1918 г. пострадало не менее 60 священников, из которых 15 были
убиты; 170 священников, или 3% местного клира, погибли от «красного
террора» на территории Пермской и Екатеринбургской епархий. Архи-
епископ Пермский и Кунгурский Андроник был заживо зарыт в землю,
И. Нарский
235
епископ Соликамский Феофан после истязаний и многократного погру-
жения в воду утоплен в Каме7.
Антицерковную агитационную кампанию 1919—1920 гг. на Урале
возглавил Е. М. Ярославский, с сентября 1919-го по март 1920 г. секре-
тарь Пермского губкома партии, а впоследствии крупнейший теоретик и
идеолог советского атеизма. Агрессивности антирелигиозной пропаганде
только что вернувших себе власть в регионе большевиков добавляла ве-
ротерпимая религиозная политика предыдущего режима.
Радикальное наступление на церковь со стороны государства было
бы невозможным, если бы не тектонические сдвиги в отношении насе-
ления к церкви, а также реформистские настроения в среде церковных
иерархов и клира. Нараставшее с 1915 г. негодование против неспособ-
ности старого режима справиться с проблемами военной поры во время
Февральской революции рикошетом ударило и по православной церкви,
которая воспринималась как верный соратник российской автократии.
Опьяненные свободой миряне считали своим долгом предъявить церкви,
как пособнице царизма, счет за все свои несчастья. Впоследствии больше-
вики лишь воспользовались недоверием населения к церкви и направили
его на нейтрализацию и устранение идеологического конкурента.
Паства, особенно сельская, с весны 1917 г. стала отстаивать свое пра-
во на приглашение и смену приходского священника, настаивать на доб-
ровольности оплаты треб, претендовать на церковные земли. По спра-
ведливому замечанию М. Г. Нечаева, «анализ крестьянских требований
по отношению к церкви и к ее имуществу и владениям позволяет сделать
определенный вывод о попытках крестьян в период ослабления власти
реализовать свою главную мечту — создать “дешевую”, “крестьянскую” цер-
ковь. В этой крестьянской церкви контроль и распорядительная власть пе-
решла бы в руки прихожан»8.
Известны многочисленные факты защиты своих церквей прихожа-
нами от реквизиционных мероприятий большевистской власти в связи с
январским 1918 г. декретом об отделении церкви от государства. Они
приобретают кардинально иной смысл в связи с линией паствы на подчи-
нение себе клира и восприятие церкви как объекта своей компетенции.
Не стоит интерпретировать их в качестве проявления преданности при-
хожан церкви. Скорее, напротив, паства, особенно в сельской местности,
поставила церковь под свой контроль и инструментализировала ее для
решения своих нужд, иногда весьма далеких от религиозных. Сельская
местность превратилась в море фактически самостоятельных деревень-
республик, собрания крестьян становились последней инстанцией реше-
ния вопросов собственности, а причты сельских церквей, принимая сто-
рону той или иной местной власти, претендовали чуть ли не на автокефа-
лию, решая важнейшие вопросы духовной жизни, вплоть до отлучения
мирян от церкви.
Учет тенденций, характеризующих состояние государства, СМИ и
церкви на Урале в 1917—1922 гг., представляется важным из следующих
236 Как коммунист чёрта расстрелять хотел...
соображений. Во-первых, многое свидетельствует о том, что население в
те годы испытывало острый дефицит надежной информации, отсутствие
которой благоприятствовало активизации неформальной коммуникации.
Во-вторых, религиозная тематика приобретала особое значение в связи с
преследованиями религии атеистическим государством и изменением
положения православной церкви. Наконец, в-третьих, все три институ-
ции, как будет показано в свое время, выступили важными действующи-
ми лицами в производстве и распространении слухов и сыграли немало-
важную роль в определении сюжетов, запечатленных в неформальной
коммуникации населения.
Сюжетные линии: место церковно-религиозной тематики
в «народной» молве
Несмотря на то что любой исторический факт самой процедурой
его выделения из общего вороха следов прошлого уже содержит исследо-
вательскую интерпретацию, в этой части статьи я попытаюсь, насколько
это возможно, отделить слухи, циркулировавшие на Урале в годы револю-
ции, Гражданской войны, «военного коммунизма» и раннего нэпа, от их
авторской интерпретации и ограничиться их перечислением в назывном
порядке, попутно номинально каталогизируя их исключительно для
удобства изложения материала. К поиску их смысла я обращусь позже.
Следует особо подчеркнуть, что среди сюжетов, зафиксированных в
слухах, явно преобладали светские мотивы. Темами неофициальной ком-
муникации в первую очередь становились угрозы, страхи и надежды, свя-
занные с положением государства и ближайшими перспективами его су-
ществования9.
Российская революция создала благоприятную конъюнктуру для
всевозможных, в том числе самых невероятных слухов. Весь 1917 г. про-
шел под знаком пересудов о запасах продовольствия и коварстве купцов,
о заговоре «темных сил» и происках «международного империализма».
Слухи провоцировали стычки в очередях, обыски торговцев, захваты по-
мещичьих имений и погромы винных складов, являясь в условиях ослаб-
ления власти идеологическим обеспечением самовольных действий/
На Урале еще накануне и в самом начале революции нагнеталась
истерия немецкой угрозы. В конце 1916 — начале 1917 г. в вятской де-
ревне, где к этому времени остались только старики, дети и женщины,
распространился слух о том, что немцы разъезжают по сельской местно-
сти и убивают детей10. Даже подобные слухи-страхи были исполнены на-
деждой: казалось, что если принять меры безопасности против немцев
или изгнать их, жизнь улучшится. Такую же нагрузку имели многочислен-
ные слухи о купцах, придерживающих товары для повышения цен. Упро-
щенная версия причин ураганного роста дефицита на товары массового
И. Нарский
237
спроса питала надежду на скорое облегчение и одновременно предлагала
простейший рецепт перемен.
В автономную группу можно выделить слухи-предупреждения о не-
посредственно грозящей опасности, формулирующие наиболее актуаль-
ные опасения. Пугающие слухи сеяли в населении панику11. Такого рода
слухи предостерегали население от грядущих неприятностей и мобили-
зовали их на защитные контрмеры.
Иногда слухи-предупреждения приобретали налет иронии и пре-
вращались в шутку, свидетельствуя в очередной раз, что юмор умирает
вместе с надеждой. В связи с объявлением «недели ребенка» в Перми в
мае 1920 г. был пущен слух о приближении «брачной недели», а в Тагиль-
ском уезде Екатеринбургской губернии в ноябре того же года циркулиро-
вали слухи, что советская власть будет отбирать у жителей имущество,
организуя для этого «неделю сундука»12.
Однако наибольшей популярностью пользовались слухи — ожида-
ния позитивных перемен. Они были самыми устойчивыми и, видоизме-
няясь в зависимости от конкретной ситуации, возрождались снова и сно-
ва. Население постоянно муссировало слухи о внутренних неурядицах и
кадровых переменах в большевистском руководстве. Ими охотно пользо-
валась антибольшевистская пропаганда во время Гражданской войны13.
Слухи о кадровой чехарде у большевиков имели хождение и по оконча-
нии Гражданской войны на Урале14. Накануне отмены продразверстки, в
феврале 1921 г., в Екатеринбурге ходил слух об аресте Л. Д. Троцкого
В. И. Лениным. Версий мнимого ареста было две. По одной, он был вы-
зван разногласиями по вопросу о профсоюзах, по другой — спекуляцией
Троцкого продуктами, якобы вывезенными из Челябинска в шести ваго-
нах15. Крестьянство Курганского уезда Челябинской губернии в июле
1921 г. возбужденно обсуждало взбудоражившую всех новость — раскол
между В. И. Лениным и М. И. Калининым, который будто бы присоеди-
нился к крестьянским повстанцам16.
Излюбленной темой пересудов было скорое падение советской вла-
сти путем ее насильственного свержения извне. Эти слухи естественным
образом подогревались событиями Гражданской войны, на ход которой
население реагировало очень чутко. Так, жители «красных» территорий
Урала упорно говорили о скором приходе «белых»17.
На исходе «военного коммунизма» и в начале нэпа — во время без-
жалостного проведения последней продразверстки и нарастания кресть-
янского недоверия и сопротивления режиму — популярность слухов о
скором и неизбежном падении власти коммунистов возросла до предела.
Крестьянство Южного Урала было убеждено, что страной все равно будут
править «белые». В Екатеринбурге в связи с крестьянскими восстаниями
в Тюменской губернии распространились слухи, что повстанцы овладели
Тюменью, а восстания охватили всю Сибирь18.
Несмотря на поворот в государственном курсе весной 1921 г. обиды
на власть и неуверенность в искренности отказа от реквизиционной по-
238 Как коммунист чёрта расстрелять хотел...
литики в деревне сохранялись. Повстанческое движение продолжалось,
не исчезли из обращения и антисоветские слухи. В Челябинской губер-
нии циркулировали слухи о том, что Советы уплатили Польше за мир
500 миллионов пудов хлеба, а губерния вместе с Сибирью превратилась в
буферное государство. Летом — осенью 1921 г. этот слух дополнился но-
вым: японские войска наступают, берут один город за другим без боя, а
коммунисты бегут в Россию, запасаясь хлебом. В августе в Перми говори-
ли, что в столицу прибыл А. Ф. Керенский и советской власти больше не
существует19.
Вместе с тем, в конце 1921 г. слухи о падении советской власти, по
свидетельству ЧК, стали встречаться реже. Нетрудно заметить, что с это-
го времени они начали приобретать новую окраску. Надежды на смену
власти все реже связывались с повстанцами и белогвардейцами. Изму-
ченное голодом и неспособное к протесту население надеялось на дипло-
матическое и силовое давление заграницы на советское правительство20.
Во второй половине 1922 г., по мере удаления от ужасов голода,
буйство слухов начало слабеть. Надежды на скорое падение советской
власти иссякли и утратили актуальность. С выходом из экстремальной
ситуации интенсивность циркуляции слухов стала падать. Эмоциональ-
ный фон становился более ровным и вялым.
***
Хотя, как уже отмечалось, религиозная тематика в ландшафте слу-
хов на Урале 1917—1922 гг. занимала довольно скромное место, примеча-
тельно, что среди слухов, которые в условиях падения роли печатного
текста переживали расцвет и демонстрировали народное недоверие к
власти, религиозные интерпретации занимали устойчивые позиции. Не-
малую популярность имели слухи о намерении каждой новой власти по-
куситься на религиозные ценности и ориентиры. Эти слухи можно рас-
сматривать и как проявление настороженности, и как своеобразный за-
прос властям об их намерениях в конфессиональной сфере, требующий
опровержения и заявления о веротерпимости. Так, в апреле 1917 г. во
время проведения в Челябинске окружного съезда духовенства и мирян
местный комитет общественной безопасности вынужден был обратиться
к нему со следующим заявлением: «До Комитета общественной безопас-
ности дошли сведения, что среди темного населения уезда распространя-
ются злонамеренные слухи, будто бы Временное правительство собира-
ется отобрать все православные церкви и дать им новое назначение, на-
пример,—устроить костелы. Комитет... просит обратиться с авторитетным
разъяснением нелепости этих слухов и предложить... Съезду духовенства
внести успокоение»21. На викарном съезде в Челябинске 28 апреля —
2 мая 1917 г. просьба КОБа была удовлетворена22.
Летом 1919 г., когда «красные» в очередной и последний раз овладе-
ли Оренбуржьем, пожилой казак обратился к красноармейцам с вопро-
сом, который, возможно, курсировал в качестве слуха среди местного на-
И, Нарский 239
селения: «А что я вас хочу спросить, товарищи: вот у нас в газетке писали,
что у красных большой налог на иконы наложен, 20 рублей с квадратного
вершка. Как теперь быть?»23
«Красный террор» против духовенства вызвал слухи о судьбе сги-
нувших иерархов. Циркуляция молвы об этом поддерживалась информа-
ционной политикой коммунистических властей, скрывавших факты рас-
правы с популярными церковными деятелями. Так, после держащегося в
тайне убийства в июне 1918 г. пермского архиепископа Андроника на
Урале курсировало несколько версий слухов о том, что с ним произошло.
Согласно одной из них Андроника выслали в одно из сел Архангельской
губернии; другая утверждала, что ему выкололи глаза и водят по россий-
ским городам для устрашения; поговаривали также, что в конце октября
1918 г. в Перми какой-то монах просил прислать теплую одежду и белье
Андронику, который якобы находится на Губахинских каменноугольных
копях; наконец, рассказывали и о том, что 13 декабря 1918 г. около двух
часов дня один из его учеников видел его, шедшего под конвоем красно-
армейцев к Пермской городской тюрьме24.
В период «военного коммунизма» на Урале имели хождение и апо-
калипсические слухи в узком смысле слова, сценарий которых был задан
«Откровением Иоанна Богослова». Население вплетало религиозную сти-
листику нарративов о конце света в слухи о скором конце советской вла-
сти. В Пермской губернии крестьянство поговаривало о близкой и неиз-
бежной войне с антихристом, к которой призывал в Иерусалиме сам
Христос. По рукам ходила безграмотно написанная молитва с требовани-
ем переписать ее и угрозой ослушнику всякими бедами25.
Вероятно, подобные письменные аналоги устной бесконтрольной
коммуникации имели на Урале широкое хождение. Не случайно в февра-
ле 1920 г. секретарь Пермского губкома РКП(б) Е. М. Ярославский в статье
«Черные птицы», опубликованной в местной коммунистической печати
и позднее никогда не переиздававшейся, обратил внимание на жанр
«святых писем». Поводом для статьи стало такое послание, полученное по
почте пермскими красноармейцами. Оно якобы переписывалось с текста,
найденного в Риме под алтарем святого архангела Михаила и составлен-
ного со слов самого Иисуса Христа. В нем, помимо прочего, сообщалось:
«Буду вас наказывать голодом и жаром, огнем и болезнями, не перестану
вас казнить, наказывать громом, пошлю на вас черных птиц, летающих
по воздуху, которые будут есть живых людей. Если кто не верит письму,
тот будет проклят. А кто будет иметь святое письмо и даст читать другим
и показывать, будет счастлив, будет невредим, ни громом, ни молнией,
ни черными птицами»26. Не исключено, что вошедшее в раннесоветскую
атеистическую пропаганду с легкой руки Ярославского обозначение свя-
щенников как «черных воронов» имеет истоком именно эту статью глав-
ного воинствующего безбожника.
В январе 1921 г.— накануне отказа большевиков от крайностей рек-
визиционной политики в деревне — среди крестьян Оренбургской губер-
240 Как коммунист чёрта расстрелять хотел...
нии ходили слухи о пророках, которые якобы точно предсказывают день
падения Советов и о появлении антихриста-коммуниста27. Примерно к
этому времени относится и приведенный в начале этой статьи слух о по-
имке черта уфимским комендантом.
В слухах посюсторонняя и трансцендентная тематики переплета-
лись самым причудливым образом. Ярким примером такого смешения
являются слухи о привилегированном положении в новой России евреев
и их обвинение в бедах, сыпавшихся на голову природных русских как
из рога изобилия. «Коммунисты» и «жиды» часто воспринимались народ-
ным сознанием как синонимы, и крестьянские и казачьи повстанцы виде-
ли свою задачу в том, чтобы перевешать и тех, и других28. Для объясне-
ния нового и непонятного люди возвращались в уютный мир старых и
устоявшихся толкований. Неудивительно, что старый предрассудок о ри-
туальном «кровопийстве» евреев распространился на большевиков как
грабителей и истязателей — «кровопийц» народа в переносном смысле
слова.
О христианской природе юдофобских толкований новой власти сви-
детельствует отсутствие этого интерпретационного клише среди мусуль-
ман Башкирии. Антиеврейские настроения наиболее часто отмечались
среди казачьего населения Оренбуржья, сохранявшего живую связь с ве-
рой, и в крупных городах, где существовали как православные, так и ка-
толические и протестантские общины. Враждебное и морально осуждае-
мое разоблачалось с помощью наклеивания «еврейского» ярлыка. Юдофоб-
ские нарративные конструкции «работали» по образцу теории заговора,
вытесняя массовое распространение аморального поведения — жестоко-
сти, насилия и спекуляции — в область чужих обычаев29. В Оренбурге
весной 1921 г., например, циркулировал слух, что еврейка убила христи-
анского мальчика, но была оправдана, так как судили ее коммунисты, сре-
ди которых абсолютно преобладают ее соплеменники30.
Широкое распространение устной и письменной неформальной
коммуникации среди населения Урала в 1917—1922 гг. нуждается в ин-
терпретации. Чтобы найти смысл этому, на первый и поверхностный
взгляд, бессмысленному явлению, следует задаться вопросами о том, как
объясняли его себе «просвещенные» современники и к каким интерпре-
тационным версиям склоняются современные исследователи, кто созда-
вал слухи и как они распространялись.
Интерпретации слухов современниками
революции и Гражданской войны
Образованным современникам революции и Гражданской войны
на Урале поведение окружающих их людей казалось проявлением како-
го-то умопомрачения. Автор фельетона, посвященного «приключениям»
черта в Уфе в декабре 1920 г., сокрушенно резюмировал событие: «До-
И. Нарский 241
стопримечательно то, что любой прохвост может распустить какой угод-
но слух и этому слуху будут верить. Люди, не задумываясь, ломают себе
шею, бесятся, приходят в исступление»31. Впрочем, для этого нерацио-
нального явления очевидцы событий 1917—1922 гг. находили вполне ра-
циональное объяснение.
Современникам было ясно, откуда ветер дует. Причины популяр-
ности слухов виделись в дефиците достоверной информации и происках
пресловутых «темных сил». Действительно, сведения о стремительно раз-
вивавшихся событиях доходили до населения с опозданием и в искажен-
ном виде или вообще оставались неизвестными. Недостаток надежной
информации и беспрецедентная дезориентация восполнялись слухом,
«затыкавшим» информационные дыры. Отсутствие достоверных сообще-
ний стало особенно остро ощущаться в отдаленных провинциях с самого
начала революции 1917 г.32
По мере развития революции и сопровождавшего ее разрыва свя-
зей между регионами их население все больше ощущало себя отрезанным
от остального мира, а с развитием Гражданской войны и участившимися
сменами режимов окончательно запуталось в происходящем. Информа-
ция приходила в горнозаводскую и сельскую местность с опозданием и
искажениями, вызванными ее эстафетной передачей понаслышке и кре-
стьянскими перетолкованиями33. Окончание Гражданской войны и уста-
новление советской власти на Урале также не содействовали преодоле-
нию дефицита информации из-за организационной слабости и бедности
новых государственных и партийных структур.
Однако в основе популярности слухов лежали другие, более глубин-
ные причины, чем информационный вакуум. Явление, которое воспри-
нималось трезвомыслящими современниками как своеобразная эпиде-
мия безумия, имело на самом деле разумные корни и важное социальное
назначение34.
Слух как коллективный ответ на актуальный вопрос
Слух представляет собой неуловимое явление, ускользающее от точ-
ных дефиниций и отмеченное печатью недоверия, рождаемого его недо-
стоверностью. Пересекаясь с такими разнокачественными продуктами и
носителями коммуникации, как сплетня, непроверенная информация,
клевета, фальсификация и средство массовой информации, слух не совпа-
дает с ними. Слух, в отличие от сплетни, не обладает кажущейся приват-
ностью. Он отличается от информации тем, что многоголосен и в принци-
пе не поддается перепроверке, особенно если сюжетно в нем задействованы
трансцендентные силы; искажения информации в нем не преднамеренны,
как в клевете и фальсификации. Автор одного из первых систематических
культурно-исторических специальных исследований слуха Х.-Й. Нойбау-
ер предложил определение, позволяющее очертить контуры этого фено-
242 Как коммунист чёрта расстрелять хотел...
мена: «Слухи парадоксальны; они образуют общественное мнение и од-
новременно представляют его. Кто их упоминает, одновременно имеет в
виду новость и средство информации, послание и посланца. Этому соот-
ветствует мое определение слуха: я понимаю под ним прежде всего то,
что обозначают этим словом, то есть исторически изменчивую традицию,
которая может подразумевать совершенно различные феномены. Поми-
мо этого, “слух” является информацией, актуально курсирующей в груп-
пе посредством молвы или родственных форм коммуникации; слух — это
не то, о чем все говорят, а то, о чем говорят, что об этом все говорят. Слу-
хи — это цитаты с купюрой. Остается неопределенным, кого они цитиру-
ют; того, кто в них говорит, не знает никто»35.
Слух как феномен культуры многолик, а его функции многообразны
и нуждаются в пристальном внимании исследователей. Пренебрежительное
отношение к нему ничем не оправдано и отражает высокомерие современ-
ного человека, воспитанного в рациональной традиции XIX в. Слух опе-
ративно реагирует на происходящее вокруг и, вместе с тем, оказывает
влияние на него, рождая неожиданные настроения и поступки. Он сигна-
лизирует о поворотах в массовом сознании и обусловливает их. Он явля-
ется средством истолкования, критики, сплочения и сопротивления.
В переходные периоды и в экстремальных ситуациях он отражает и
формулирует многочисленные страхи, являясь первой ответной реакци-
ей, началом процесса освобождения от них36. Слух дает происходящему
толкование, рождающее надежду и ожидание. Смысловой компонент
слуха весомее самой информации, степень достоверности которой в этой
связи второстепенна для ее потребителей. Самые нелепые слухи, слухи,
сеявшие страх, подспудно несут надежду.
Слухи не только восполняют отсутствие сведений и интерпретиру-
ют их, но и являются идеологическим инструментом сопротивления вла-
стям. Сообщая о чем-то, о чем все говорят, слухи в условиях распада цело-
стности общества рождают и демонстрируют солидарность, играют роль
оппозиционного общественного мнения, ободряют пассивный или от-
крытый протест против произвола властей. «Как смех над третьим лицом,
так и разговоры о предполагаемых планах, недостатках или злодеяниях
этого третьего актуализирует социальную напряженность. Поэтому кол-
лектив, распространяющий слух, похож на тех, кто вместе смеется»37.
Слух приобретает функцию стратегии анонимизации коллектива, в
котором он циркулирует, до предела затрудняя борьбу с ним, делая сом-
нительной любую попытку его опровержения. Слух несет потенциаль-
ную угрозу властям, являясь неподконтрольным и альтернативным тол-
кованием происходящего. Он демонстрирует недоверие к правителям и
ставит под сомнение монополию власти. Слух отражает степень дискре-
дитации официальной идеологии и цензуры. В нем воплощается деваль-
вация печатного слова и ренессанс устной коммуникации38.
В революционной России, в том числе на Ургале, слух представлял
собой не только эрзац информации о происходящем. Классическое каче-
И. Нарский 243
ство слуха состоит в том, что он несет информацию особой важности, ко-
торая, однако, не может быть подтверждена: «Сообщение может стать
слухом только тогда, если в состоянии заинтересовать многих людей; в
качестве слуха оно будет курсировать до тех пор, пока не будет подтвержде-
но или опровергнуто общественно признанными авторитетами»39. В 1917—
1921 гг. уральское население ощущало поступательное и, казалось, все-
проникающее вмешательство жестокого государства в жизнь каждого.
Поэтому «злонамеренные», по мнению властей, слухи о намерениях и
действиях государства находились в эпицентре неформального обсуж-
дения.
Однако государство катастрофически быстро теряло статус автори-
тетной инстанции, способной подтвердить или опровергнуть ту или иную
информацию. Утрате уважения содействовали как информационная по-
литика секретности, так и все более явные несоответствия государствен-
ной практики официальным декларациям. Неизменным фоном смен
власти на протяжении 1917—1918 гг., проводившихся под лозунгом улуч-
шения положения населения, было поступательное разрушение основ
повседневной жизни. В этой связи население изверилось, надежды на
лучшее будущее ослабели. Один из уфимских крестьян так сформулиро-
вал настроение деревни поздней осенью 1918 г.: «А у нас прямо говорят:
“Обманывают нас со всех сторон”. Никому не верят...»40 Двумя с полови-
ной годами позже, в мае 1921 г., информационный бюллетень Пермской
губчека констатировал общее настроение рабочих, крестьян и служащих:
«На митинги совершенно никто не ходит, говоря: слыхали мы ваши сказ-
ки, сначала накормите, а потом послушаем, дослушались до голодной
смерти, хоть умирай, да слушай»41.
Слухи на Урале позволяли найти лаконичные альтернативные объ-
яснения происходящего, они предупреждали об угрозе, объединяли, все-
ляли надежду на скорое падение ненавистной власти и провоцировали
на неповиновение или открытую борьбу с ней. Не случайно вторая поло-
вина 1919-го — начало 1921 г.— время возвращения советской власти,
установления режима «военного коммунизма» и пик массового повстан-
чества — на Урале были периодом наиболее интенсивного распростране-
ния слухов о пришествии Антихриста, борьбе с ним и скорой смене вла-
сти. В них воплотилась крайняя степень недоверия к властям и офици-
альному слову.
244 Как коммунист чёрта расстрелять хотел...
Творцы слухов
Главным объектом недоброжелательной неформальной коммуника-
ции и, следовательно, наиболее рьяным их противником, изобличителем
и гонителем являются сильные мира сего. Поэтому государства Нового
времени, вне зависимости от характера политического порядка и уровня
автономности общества, стремятся нейтрализовать потенциально проте-
стное знание «маленьких» людей, чтобы оно не привело к неуправляе-
мым беспорядкам. Общим местом борьбы против слухов является попыт-
ка дискредитировать их как примитивное и ненадежное средство инфор-
мации. Однако сама структура содержащегося в слухах нарратива,
главным элементом которого является формула «все говорят», затрудняет
его официальное опровержение, особенно в условиях дефицита доверия
населения к государственным структурам.
Ситуация в России времен революции и Гражданской войны осо-
бенно благоприятствовала расцвету не контролируемой государством ин-
формации и борьбы с ней, в том числе на Урале, оказавшемся в центре
военных событий в конце 1917 — середине 1919 г. Война создает особые
условия для буйства слухов. Наблюдательные современники подметили
это еще в годы Первой мировой войны: «Война создает ту смесь из опас-
ности и неуверенности, в которой вопросы, предположения и новости
могут облетать целые регионы и народы в форме слухов. Это связано так-
же с особо строгим контролем за информацией: “Государство [во время
войны] требует от своих граждан максимум послушания и самоотвержен-
ности”,— уже в 1915 г. констатирует Зигмунд Фрейд и продолжает: но
оно “заставляет их при этом замолчать чрезмерным утаиванием и цензу-
рой сообщений и выражения мнений, что делает настроение интеллекту-
ально угнетенных беззащитным против любой неблагоприятной ситуа-
ции и любого, самого дикого, слуха”. Война рождает слухи...»42 Военная
цензура и пропаганда сами делают информацию непроверяемой и тем
самым разрушают границу между информацией и слухом.
В революционной России, пожалуй, в большей степени, чем в пред-
революционной, слабые и страдающие от дефицита легитимности поли-
тические режимы болезненно реагировали на неформальную коммуника-
цию. Ведь она циркулировала не вертикально, как официальная инфор-
мация, а горизонтально, среди «своих», воспринимавших государственные
инстанции как внешние, угрожающие и враждебные. Поэтому власти по-
литизировали слухи, а не находя в них политического содержания, испы-
тывали раздражение и, по старой интеллигентской привычке, списывали
их популярность на темноту и невежество «народа», а сами слухи квали-
фицировали как «пережитки» прошлого43.
Особенно пыталась преуспеть в борьбе со слухами советская поли-
тическая полиция, благодаря которой исследователи располагают боль-
шей частью информации о слухах раннесоветского и межвоенного време-
ни44. Симптоматичны устойчивое занесение слухов органами ЧК в разряд
И. Нарский
245
«контрреволюционных» явлений и регулярное помещение их в сводки о
настроениях населения.
Следующий фрагмент из доклада следователя от 11 января 1920 г. в
Екатеринбургскую коллегию губчека о происшествии на Ново-Уткинском
заводе наглядно демонстрирует основные компоненты описания и оцен-
ки слухов структурами, в компетенцию которых входила борьба с этим
«контрреволюционным» явлением: «“Долгогривые” попы с кулаками,
пользуясь несознательностью населения, разносят разные слухи и ведут
провокаторскую работу, тем самым подготавливают сделать вспышку. ...
Разносились слухи о том, что в случае ареста кого-нибудь из нас вы, мол,
мужички; звоните тотчас же в набат и принимайте меры к тому, чтоб во
что бы то ни стало вырвать нас из рук, что ими было сделано»45. В этом
тексте фигурируют классовые враги («попы» и «кулаки»), антисоветская
провокация и записывание в разряд слухов любой враждебной информа-
ции, потенциально мобилизующей на организованное сопротивление.
Вместе с тем, деятельность властей отличалась противоположными
тенденциями: она была направлена на «нейтрализацию» слухов и одно-
временно содействовала их эскалации. Так, в июне 1918 г. пермские вла-
сти скрыли от населения факт убийства местного архиепископа Андрони-
ка, заявив, что тот жив и находится за пределами Пермской губернии.
Это вызвало череду всевозможных слухов. А ранней весной 1922 г., в раз-
гар голодного бедствия в Вятской губернии, губком РКП(б) обратился к
населению с призывом «Будьте начеку!», нагнетая истерию новой граж-
данской войны с помощью ложной информации, которая могла породить
очередную волну страхов и слухов: «...белогвардейцы всех толков и мас-
тей ведут напряженную подготовку, тщательно переформировывают ос-
татки банд Врангеля, Петлюры и в контакте с капиталистами мира и при
поддержке белой Польши и белой Финляндии снова готовятся к удуше-
нию Советской власти. С наступлением весны они готовятся к высадке де-
сантов, готовятся к взрывам складов, железных дорог, мостов, поджогам,
уничтожению зернохранилищ и к предательским убийствам из-за угла, на-
правленным в сердце Советской] России,— вождей революции»46.
Считая себя просвещенными борцами против «пережитков» тем-
ноты населения, власти невольно сами оказывались в нежелательной
роли создателей и распространителей слухов, подтверждая наблюдение
исследователя неформальной коммуникации: «...именно охранители по-
рядка и политики могут проявить себя идеальными распространителями
слухов»47.
246 Как коммунист чёрта расстрелять хотел...
***
До удушения большевиками независимой печати она выступала од-
ним из активных производителей и распространителей слухов. Многие
слухи времен революции и Гражданской войны, в том числе упомянутые
в этой статье, доступны исследователям благодаря их изложению на по-
лосах российской прессы тех лет.
Российские, в том числе уральские газеты 1917 — середины 1919 г.,
не поспевая за стремительно развивавшимися событиями и страдая от
нарушения «нормальных» каналов получения информации, а затем —
и разрыва связей между регионами, были вынуждены прибегать к слухам
как компенсации информационного голода. В 1917 г. многие новостные
заметки начинались с вводного оборота «по слухам», который в ряде газет
стал заголовком хроникальной рубрики.
После начала Гражданской войны, когда почти весь Урал был отре-
зан фронтовыми линиями от центра и других регионов страны, газетные
«утки» стали серьезным инструментом идеологической борьбы и вырази-
телем опасений, владевших населением. Во многих «красных» и «белых»
газетах Урала появились рубрики о жизни за пределами территории,
контролируемой режимом («Там, где нет советской власти», «В умираю-
щей Совдепии», «В Колчакии», «В Болыпевизии», «История одного пре-
ступления» и т. д.), насыщенные не поддающейся проверке информацией
о зверствах врагов — сюжетами, составляющими типичный репертуар
военных слухов.
Излюбленными темами «белых» газетных слухов, наряду с жестоким
преследованием большевиками малейшего проявления дефицита лояль-
ности, были давление советской власти на церковь и неурядицы в боль-
шевистском руководстве. Так, челябинская газета «Вестник Приуралья»
в середине марта 1919 г. сообщала читателям, что «в Совдепии... наложи-
ли на все иконы налог, чем больше икона, тем больше и плати, за каждый
лишний квадратный вершок»48. А камышловская газета «Заря наро-
доправства» в январе 1919 г. по поводу мнимого ареста В. И. Ленина
Л. Д. Троцким опубликовала стихотворение с названием «Соглашатель
Ленин» 49.
Нужно отметить, что большевистская пропаганда, превосходство
которой с завистью и раздражением признавалось политическими про-
тивниками, прилагала немало сил для разоблачения слухов, запущенных
противоположной стороной. Так, в газете «Красный Урал» первой поло-
вины 1919 г. действовали рубрики «Что о нас пишут белые» и «Рассчиты-
вают на дураков», посвященные разоблачению нелепых слухов и непро-
веренной информации из «белой» печати. Среди антикоммунистических
газет Урала особенно выделялся — и был объектом пристального внима-
ния «Красного Урала» — «Вестник Приуралья». После возвращения со-
ветской власти на Урал во второй половине 1919 г. слухи довольно быст-
ро исчезли из газетного «оборота».
И. Нарский 247
***
Поставщиком слухов и материала для конструирования апокалип-
сических нарративов выступала и православная церковь. Хотя в первые
месяцы 1917 г. представители духовенства активно опровергали слухи о
своем консерватизме и «контрреволюционности», по мере радикализа-
ции революции и особенно после ее вступления в фазу Гражданской вой-
ны они — от высших иерархов до рядовых клириков — втянулись в про-
изводство и распространение слухов.
При этом представляется целесообразным делать различие между
тиражированием приводящих в отчаяние или, чаще, обнадеживающих
«мирских» слухов о посюсторонних событиях и апокалипсическими нар-
ративами о трансцендентной сущности переживаемых потрясений и рас-
становке потусторонних сил добра и зла в схватке Гражданской войны.
Так, в проповедях и во время крестных ходов уральские священни-
ки начиная с конца 1917 г. рассказывали пастве о том, что большевики
превращают столичные храмы в конюшни, а немцы заняли Москву и
Петроград. Но одновременно в посланиях высших иерархов, от еписко-
пов до патриарха, устойчиво фигурировали формулы о «всемирной могу-
щественной антихристианской организации», о Гражданской войне как
результате происков дьявола, о большевиках как его слугах, о социализме
как «фальшивой монете... которую выпустил в обращение враг рода че-
ловеческого», о «праведниках социализма» как «лжепророках»50.
На Урале самое деятельное участие в создании нарративов обоих
видов принял энергичный уфимский епископ Андрей. В связи со взятием
Уфы чехословаками летом 1918 г. он выпустил воззвание, в котором меж-
ду прочим сообщалось: «...в Перми, Самаре, Царицыне, Саратове, Астра-
хани и других городах были открыты отделения германского генераль-
ного штаба... <... > Но адская цель Вильгельма была та, чтобы с помощью
глупых большевиков вооружить всех пленных германцев и австрийцев и
сразу объявить всю Россию — немецкою провинциею». В 1919 г., незадол-
го до взятия Уфы Красной армией, епископ Уфимский и Мензелинский в
специальной листовке «Как должно разуметь пришествие антихриста.
Когда придет он» подробно излагал свои представления о связи больше-
виков с антихристом: «Можем ли мы показанные здесь чрезвычайные
черты последнего антихриста найти у кого-нибудь из представителей
враждебного нам большевистского стана? <...> ...Нынешние вожди
христоненавистничества и богоборчества, своей деятельностью уготовля-
ющие последнее великое отступление от Бога, суть действительно анти-
христы; у них видятся отдельные черты последнего антихриста, но все же
это предтечи последнего антихриста»51.
248 Как коммунист чёрта расстрелять хотел...
***
Революция разметала устоявшиеся культурные ориентиры, обессмы-
слила привычные нормы поведения. В условиях стремительного распада
прежнего порядка осмысление происходящего давалось населению с тру-
дом. Картина окружающего страдала фрагментарностью, отдельные яв-
ления стояли особняком и ускользали от обобщения.
Как справедливо считает С. Смит, основываясь на «святых письмах»
и быличках конца 1920-х и 1930-х гг., разрыв коммуникативных процес-
сов в Советской России / СССР межвоенного периода вызвал к жизни нар-
ративы, которые с помощью фольклорного и религиозного языков выра-
жали тревогу и осмысливали неуверенность населения. Эта практика
конструирования действительности была особенно распространена сре-
ди сельского населения, верившего в тесную связь естественного и сверхъ-
естественного миров. «“Истина” этих нарративов заключена не в их спо-
собности проецировать некоторое конкретное видение, а в том, чтобы
представить сверхъестественную реальность более могущественной, чем
повседневность развязанного государством насилия и войны, открыть
трансцендентную суть истории, приуготованную Господом — гораздо бо-
лее значимую, чем замыслы мирских вождей. В ситуации острой неопре-
деленности и надвигающейся катастрофы сверхъестественное, нависшее
над земным миром, начинает представляться все более реальным, начи-
нает подчинять себе верующих в качестве силы, приказывающей им
встать под его знамена. Политическую интерпретацию событий... они
подают аллегорически, замещая политическую реальность большевист-
ского общества религиозными и мифологическими метафорами, разли-
чая руку провидения в трансцендентной борьбе между добром и злом»52.
С. Смит задается вопросом, был ли массовый рост архаического со-
знания и веры в антихриста результатом эластичности традиции или воз-
никновения новой конфигурации верований вследствие обстоятельств
большевистской революции, и склоняется в пользу второго, «ситуативно-
го» тезиса. Возможно, такой выбор правомерен в отношении письменной
и устной неформальной коммуникации конца 1920-х или 1940 г. Но при-
менительно к 1917—1922 гг. такая постановка вопроса представляется не
вполне корректной. Конечно, курсировавшим в годы революции и Граж-
данской войны апокалипсическим слухам и идентификации коммуниста
с антихристом содействовали ситуативные факторы: распад будней, по-
всеместные угрозы самой жизни и, не в последнюю очередь, большевист-
ские нападки на церковь, особо брутальные на Урале 1918 г. Однако сю-
жетный репертуар и интерпретационные матрицы апокалипсических
слухов черпались из живого и эластично приспосабливаемого к новой си-
туации «архива» народной религиозности, содержащего универсальные
образцы осмысления действительности в трансцендентных категориях53.
При изучении народной религиозности в рассматриваемый период
следует учитывать, что внешние проявления набожности, к которым пра-
вославное население всегда относилось с особой серьезностью, во время
И. Нарский
249
революции, Гражданской войны и «военного коммунизма» были затруд-
нены новыми обстоятельствами. В условиях дефицита самых необходи-
мых продуктов и ухудшения качества питания трудно было соблюдать
режим постов. Активное участие в церковных ритуалах было сковано
риском навлечь гнев антирелигиозно настроенных властей и ограничено
ослаблением материально-организационных возможностей и морально-
го авторитета официальных религиозных институтов. Обстановка наси-
лия и жестокости заставляла усомниться в незыблемости духовных нрав-
ственных предписаний.
Вместе с тем, народная вера сохраняла качество и функцию куль-
турного кода, позволявшего интерпретировать непонятные события в
привычных категориях, определявшего поведение в неясной или сомни-
тельной ситуации. Другими словами, религиозные образцы толкования
действительности и поведенческие матрицы составляли своеобразный
культурный каркас простонародной жизни, основу самоидентификации
и ориентации в окружающем, выполняя жизненно важные функции. В этой
связи сломать религиозные мифы, служившие фундаментом культуры
крестьянства, казачества, большей части городского населения — вклю-
чая внешне атеистическую часть «образованного общества»,— было по
меньшей мере затруднительно. Трансформация народной веры может
быть описана как культурная модель «смешения языков»: как и прочие
культурные феномены, привычные религиозные формы культуры не уста-
рели или пришли в негодность, а начали функционировать в новой, не-
обычной ситуации необычным образом.
В испытаниях экстремальными обстоятельствами 1917—1922 гг. на-
родная религиозность не погибла, а подверглась основательной содержа-
тельной трансформации, сохранив статус резервной и альтернативной
культурной системы толкования действительности и выбора моделей по-
ведения. Ее модификация шла в направлении приобретения большей ав-
тономии от официального вероучения и церковной организации. Отно-
сительно самостоятельное существование простонародной набожности
обеспечивало ей оптимальное сочетание гибкости и устойчивости, пре-
вращая во вместительный резервуар оппозиционных или лояльных ре-
жиму — в зависимости от обстоятельств — образцов толкования и моде-
лей поведения, включая производство и тиражирование слухов (апока-
липсических). В связи с ситуативным отрывом народной веры от церкви
религиозные слухи могли получить лишь более выраженный апокрифи-
ческий профиль.
250
Как коммунист чёрта расстрелять хотел...
Путешествия и превращения апокалипсических слухов
Выявление причин популярности, социокультурных функций, кол-
лективных создателей и потребителей слухов оставляет за кадром крайне
важный вопрос о том, как, собственно, они функционируют, как распро-
страняются и каким содержательным трансформациям при этом подвер-
гаются.
В силу ряда обстоятельств ответить на этот вопрос чрезвычайно
сложно. Во-первых, по справедливому мнению исследователей, слухи и
их письменные аналоги представляют собой «своего рода международ-
ный и трансисторический фольклор»54. Они содержат «бродячие сюжеты,
где по сути те же самые сюжетные элементы повторяются в различных
повествованиях», и «обладают обширными жанровыми генеалогиями, от-
части независимыми от социального и политического пространства, в ко-
тором они циркулируют»55. В этой связи крайне сложно с уверенностью
ответить на вопрос, является ли в том или ином случае появление в не-
скольких населенных пунктах идентичного или сходного по содержанию
слуха результатом его перемещения, заимствования или параллельного
творчества на основе общего культурного багажа.
Во-вторых, источниковый комплекс, к которому обращается иссле-
дователь слухов, весьма ненадежен, поскольку система сбора информа-
ции о слухах органами политической полиции была несовершенной. Речь
идет не только о фрагментарности наличного материала, неизбежной в
условиях неустойчивости и смены политических режимов, просеивания
материала современниками-аналитиками, а затем потомками-архивиста-
ми. Нужно учитывать, что некоторые слухи могут представлять собой
факты, изобретенные информаторами и служащими чрезвычайных поли-
тических органов, заинтересованных в регулярном поступлении «пло-
хих» новостей, а также журналистами, ориентированными на повышение
читательского спроса. Так, упомянутый выше слух, якобы популярный
среди оренбургских казаков, о том, что Советы ввели налог на иконы,
размер которого зависит от размера образа, мог быть продуктом «твор-
чества» одного из челябинских журналистов, так как это сообщение два-
жды, весной и летом 1919 г., появлялось на страницах челябинской прес-
сы, сначала «белой», затем «красной».
И все же: можно ли, хотя бы гипотетически, установить, где возни-
кает и как канализируется неформальная коммуникация? В данном слу-
чае многое проясняют концепты, предложенные М. Блоком и Т. Б. Ще-
панской. Французский историк и участник Первой мировой войны вы-
явил непосредственно за фронтовой линией «зону создания легенд», в
которую входили лазареты, походные кухни и лавки56. Сконструированная
или искаженная там информация в фазах между боями, в условиях на-
пряженного ожидания опасности и в обстановке, вызванной вынужден-
ным бездельем скуки, молниеносно разносилась посредством так называ-
емого «солдатского телеграфа». «Кризисная сеть» — концепт, предложен-
И. Нарский;251
ный Т. Б. Щепанской в отношении России конца XIX — начала XX в.,—
представляет собой коммуникационное пространство, которое образуют
паломники (преимущественно женщины-крестьянки), хранители сельских
святынь, профессиональные странники и нищие57. В «кризисной сети» кур-
сируют рассказы странствующих о чудесных происшествиях, случивших-
ся лично с ними или со встречными. Этот концепт С. Смит считает эффек-
тивным и для изучения апокалипсических слухов в светской среде совет-
ской глубинки: «In extremis, когда отсутствие безопасности становится
всепроницающим, сообщества могут реагировать на информацию, цир-
кулирующую в “кризисной сети”, признавая “профессионала”-странника
в качестве пророка»58. К аналогичной версии о носителях слухов в совет-
ской деревне начала 1930-х гг. пришла Л. Вайола: «Женщины кажутся
естественными носителями слухов, особенно апокалипсических, учиты-
вая их большую религиозность, а также социальную и трудовую деятель-
ность, которая заставляла их тесно общаться друг с другом. Сходным об-
разом, логично, учитывая их географическую мобильность, представить
передатчиками такие маргинальные фигуры, как странствующих палом-
ников, нищих и юродивых»59.
На Урале в годы революции и Гражданской войны действовали и
«зона создания легенд», и «кризисная сеть», которые соприкасались вслед-
ствие подвижности и проницаемости фронтовых линий и разрушения
границы между фронтом и тылом. Кроме того, эскалация тотального
дефицита на продукты питания и предметы массового спроса, массовое
мешочничество, просветительская одержимость большевиков, всеобщая
трудовая повинность на «красных» территориях создавали важные до-
полнительные пункты коммуникативной сети, в которой творились или в
которую вбрасывались слухи: продуктовая очередь, вокзал, вагон-теп-
лушка, музей, субботник. Вероятно, не случайно в уфимском и псковском
слухах о черте фигурируют музей и вокзал.
Слух, как уже неоднократно отмечалось, является коллективным
действием. Он порождает потенциально бесконечную цепь интерпрета-
ций, в которой возникают все новые версии. Что же происходит со слу-
хом по мере его распространения? В начале XX в. философ и психолог
В. Штерн, а в 1940-е гг. социологи Г. Оллпорт и Л. Постмэн, исследуя
метаморфозы слухов по мере их распространения, пришли к близким
результатам. Они выделили в трансформации слухов такие фазы, как
изъятие деталей, в ходе которых исчезает привязка рассказываемого в
слухе события к конкретному месту и времени действия, изменение (или
заострение) послания, сменяющего подозрение на уверенность, и, нако-
нец, прибавление (или ассимиляция), в ходе которого содержание слуха
приспосабливается к актуальным обстоятельствам рассказчика60. По мере
распространения слуха из него исчезают двусмысленности, недомолвки
и ненужные детали, рассказ становится проще и выстраивается по мо-
ральным критериям. Добро и зло становятся в слухе более ясными и вы-
пуклыми.
252 Как коммунист чёрта расстрелять хотел...
Исходя из вышесказанного, уфимский слух о коменданте, собирав-
шемся расстрелять черта, может быть интерпретирован как более ранняя
версия, чем псковский. В Уфе советская власть утвердилась значительно
позже, чем в Пскове, после многократных переходов власти от одной про-
тивоборствующей стороны к другой, и террор новой власти в отношении
местного населения здесь был более масштабным и жестким. Констатация
прямой связи коммунистов с антихристом, активно пропагандировавшей-
ся здесь «белым» режимом и церковью вплоть до лета 1919 г., была чрева-
та обвинением в «контрреволюционной агитации». Однако в уфимском
нарративе родство большевистского режима с нечистой силой все же при-
сутствует: комендант был с ней в контакте и, возможно, в сговоре, раз ему
удалось перехитрить «нечистого» после каких-то конфликтов: расстрелы
временных союзников на Урале были будничной политической практи-
кой. Представитель советской власти оказался коварнее черта.
Слух, спровоцировавший «паломничество» посетителей в псковский
музей, не сообщает предположение о том, что коммунист продал душу
черту, а открыто извещает, что новый властитель сам им является и чер-
тей плодит. Доверчивым гражданам (в облике бабы) рекомендуется дер-
жаться подальше от Советской власти, соблазняющей их недавним отка-
зом от политики «военного коммунизма».
Нарратив о пришествии антихриста оказался одним из самых ус-
тойчивых и убедительных интерпретационных клише, к которым прибе-
гало население для лаконичного объяснения тайной сути происходяще-
го. Эта толковательная матрица, применявшаяся в отношении внешних
завоевателей как минимум со времен войны с Наполеоном, пережила но-
вый бум в годы Первой мировой войны, будучи распространенной на
кайзера Вильгельма61. Сформировавшийся к 1917 г. образ «внутреннего
немца» подспудно сообщал и о «внутреннем антихристе», об угрозе при-
хода трансцендентного зла в Россию.
Когда в разгар «военного коммунизма» на Урале была предпринята
кампания по вскрытию святых мощей, верующие уже точно знали, с кем
имеют дело. Когда активисты этой кощунственной акции начали выно-
сить раку с мощами Симеона Верхотурского для вскрытия, их встретили
дружные возгласы «Антихристы!»62. Слух о коммунистах-антихристах ла-
конично артикулировал страхи, объяснял невзгоды, сыпавшиеся на насе-
ление, предупреждал о грядущих опасностях и последствиях сотрудни-
чества с властью, обеспечивал солидарность и мог, при определенном
стечении обстоятельств, мобилизовать на сопротивление.
И. Нарский
253
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Известия (Уфа). 1920. 21 дек.
2 Чуковский К. Дневник // Нов. мир. 1990. №. 8. С. 143.
3 См.: Смит С. Небесные письмена и рассказы олесе: «суеверия» против большевизма
// Антрополог, форум. 2005. № 3. С. 284.
4 Подробнее об этом см.: Нарский И. В. Жизнь в катастрофе: Будни населения Урала
в 1917—1922 гг. М., 2001.
5 См.: Нечаев М. Г. Борьба церкви с крестьянским движением на Урале (февраль —
октябрь 1917 г.) / Классовая борьба на Урале в период империализма и утверждения
диктатуры пролетариата. Пермь, 1989. С. 41.
6 Подробнее см.: Крапивин М. Ю. Противостояние: большевики и церковь (1917—
1941). Волгоград, 1993; Кашеваров А. Н. Государство и церковь: из истории взаимоот-
ношений Советской власти и русской православной церкви 1917—1945 гг. СПб.,
1995; Кашеваров А. Н. Советское государство и русская православная церковь в 1917—
1922 гг. Дис. ... д-ра ист. наук. СПб., 1998; Булавин М. В. Взаимоотношения государ-
ственной власти и православной церкви в России в 1917—1927 гг. (на примере Ура-
ла). Дис. ... канд. ист. наук. Екатеринбург, 2000; Нечаев М. Г. Церковь на Урале в
период великих потрясений: 1917—1922. Пермь, 2004.
7 См.: Нечаев М. Г. Церковь на Урале в период великих потрясений... С. 206—222;
Отечество. 1919. 29 июня.
8 Нечаев М. Г. Церковь на Урале в период великих потрясений... С. 125.
9 Подробнее см.: Нарский И. В. Жизнь в катастрофе... С. 417—424.
10 Вятская речь. 1917. 8 февр.
11 ГАПО, ф. Р-746, оп. 2, д. 47, л. 16, 60.
12 Там же, on. 1, д. 153, л. 12; ЦДООСО, ф. 76, on. 1, д. 70, л. 131.
13 Утро Сибири. 1918. 7 авг.; Заря народоправства. 1919. 26 янв.
14 ЦГАОО РБ, ф. П-22, оп. 4, д. 94, л. 10 об.
15 ОГАЧО, ф. 77, on. 1, д. 344, л. 25 об.
16 Там же, л. 151.
17 ПермГАНИ, ф. 557, on. 1, д. 10, л. 70.
18 ЦДНИОО, ф. 1, on. 1, д. 180, л. 14; Уфим. рабочий. 1921. 16 февр.
19 ПермГАНИ, ф. 557, оп. 2, д. 45, л. 133; ОГАЧО, ф. 77, on. 1, д. 321, л. 9; д. 344,
л. 100, 143.
20 Там же, л. 9, 59, 88; д. 504, л. 18, 73, 105.
21 Цит. по: Боже В. С. Материалы по истории церковно-религиозной жизни Челябинска
1917—1937 гг. / Челябинск неизвестный : краевед, сб. Вып. 2. Челябинск, 1998. С. 114.
22 Нечаев М. Г. Церковь на Урале в период великих потрясений... С. 38.
23 Цит. по: Кобзов В. С., Сичинский Е. П. Государственное строительство на Урале в
1917—1921 гг. Челябинск, 1997. С. 148.
24 Нечаев М. Г. Церковь на Урале в период великих потрясений... С. 201.
25 ПермГАНИ, ф. 557, оп. 2, д. 45, л. 92, 133.
26 Нечаев М. Г. Церковь на Урале в период великих потрясений... С. 274.
27 ЦДНИОО, ф. 1, on. 1, д. 234, л. 6.
28 См.: Шибанов Н. С. «Зеленая война» : ист. очерки. Челябинск, 1997. С. 228.
29 О культурных функциях юдофобии подробно CM. ’.RohrbacherS., Schmidt М. Judenbilder.
Kukurgeschichte antijuedischer Mythen und antisemitischer Vorurteile. Hamburg, 1991.
254 Как коммунист чёрта расстрелять хотел...
30 ЦДНЙОО, ф. 1,оп. 1,д. 234, л. 81.
31 Известия (Уфа). 1920. 21 дек. *
32 См., например: Сафонов Д. А. События 1917 г. й информированность крестьянства
Южного Урала// Исторические чтения. Челябинск, 1998. Вып. 4. С. 15—19.
33 Известия (Пермь). 1918. 22 окт.
34 Информационно насыщенная работа И. В. Побережникова о слухах, циркулиро-
вавших на Урале и в Сибири в XVIII—XIX вв., интерпретирует их преимущественно
как эрзац информации. См.: Побережников И. В. Слухи в социальной истории: типо-
логия и функции (по материалам восточных регионов России в XVIII—XIX вв.). Ека-
теринбург, 1995.
35 Neubauer H.-J. Fama: Eine Geschichte des Geruechts. Berlin, 1998. S. 13.
36 Delumeau J. Angst im Abendland. Die Geschichte kollektiver Aengste im Europa des 14.
bis 18. Jahrhunderts. Reinbek, 1989. S. 247.
37 Neubauer H.-J. Fama... S. 15.
38 Ibidem. S. 15, 131, 155, 169—170.
39 Ibidem. S. 25.
40 Народ (Уфа). 1918. 23 нояб.
41 ПермГАНИ, ф. 577, оп. 2, д. 45, л. 105.
42 Цит. по: Neubauer H.-J. Fama... S. 112.
43 Смит С. Небесные письмена и рассказы олесе... С. 300—301.
44 См., например: ВЧК — ОГПУ о политических настроениях северного крестьян-
ства. 1921—1927 годы. По материалам информационных сводок ВЧК — ОГПУ. Сык-
тывкар, 1995; Неизвестная Карелия: Документы спецорганов о жизни республики.
1921—1940 гг. Петрозаводск, 1997; Советская деревня глазами ВЧК — ОГПУ —
НКВД. 1918—1939. Документы и материалы. В 4 т. Т. 1. 1918—1922 гг. М., 1998;
Продовольственная безопасность Урала в XX веке. Документы и материалы. В 2 т.
Т. 1. 1900—1928. Екатеринбург, 2000 и др.
45 Цит. по: Нечаев М. Г. Церковь на Урале в период великих потрясений... С. 261.
46 Вятская правда. 1922. 16 марта.
47 Neubauer H.-J. Fama... S. 194
48 Цит. по: Нечаев М. Г. Церковь на Урале в период великих потрясений... С. 246—247.
49 Заря народоправства. 1919. 26 янв.
50 См.: Нечаев М. Г. Церковь на Урале в период великих потрясений... С. 94, 157, 164,
177, 188,214, 231.
51 Цит. по: Там же. С. 226, 241.
52 Смит С. Небесные письмена и рассказы о лесе... С. 299.
53 Подробнее о народной набожности на Урале в рассматриваемый период см.: Narskij I.
Volksfroemmigkeit und Kriegserfahrung im Ural (1917—1922) I D. Beyrau (Hg.). Der
Krieg in religioesen und nationalen Deutungen der Neuzeit. Tuebingen, 2001. S. 165—
188.
54 Neubauer H.-J. Fama... S. 119.
55 Смит С. Небесные письмена и рассказы олесе... С. 295—296.
56 Подробнее см.: Bloch М. Reflexions d’un historien sur les fausses nouvelles de la guerre
/ M. Bloch. Melanges historiques. V. 1. P., 1963, P. 41—57; Neubauer H.-J. Fama... S. 109—
133.
57 Подробнее см.: Щепанская T. Б. «Кризисная сеть» (Традиции духовного освоения
пространства) // Русский Север: к проблеме локальных групп. СПб., 1995. С. ПО—
176.
58 Смит С. Небесные письмена и рассказы о лесе... С. 295.
59 Viola L. Peasant Rebels under Stalin: Collektivization and the Culture of Peasant
Resistance. New York, 1996. P. 61; Цит. по: Смит С. Небесные письмена и рассказы о
лесе... С. 295—296.
И. Нарский 255
60 Подробнее см.: Stem W. Zur Psychologic der Aussage. Experimentelle Untersuchungen
ueber Erinnerungstreue I I Zeitschrift fuer die gesamte Strafrechtswissenschaft. 1902.
Bd. 22; Allport G. W., Postman L. The Psychology of Rumor. New York, 1965; Neubauer H.-J.
Fama... S. 201—220.
61 Подробнее см.: Jahn H. Patriotic Culture in Russia during World War I. Ithaca ; New
York, 1995; Norris S. M. Russian Images of War: The Lubok and Wartime Culture. 1812—
1917. Ph. D. diss. University of Virginia, 2002; Андреева T. А. Образ германского импера-
тора Вильгельма II в русской публицистике периода Первой мировой войны // Опыт
мировых войн в истории России. Челябинск, 2007. С. 158—165; Байрау Д. Солдаты
Софьи Федорченко // Траектория в сегодня: россыпь историко-биографических арте-
фактов. Челябинск, 2009. С. 184—217.
62 Урал, рабочий. 1920. 29 сент.
А. Голубев
СЛУХИ КАК ФОРМА БЫТОВАНИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ
О ВНЕШНЕМ МИРЕ В СОВЕТСКОМ ОБЩЕСТВЕ 1920-х гг.
В начале декабря 1922 г. в безлюдной степи где-то в Астраханской
губернии упал небольшой метеорит. Его падение видели, и местные вла-
сти организовали специальную экспедицию. Метеорит найти (по край-
ней мере сразу) не удалось, однако по нескольким губерниям тут же по-
ползли слухи самые неожиданные — например, о том, что метеорит упал
и перебил коммунистов; о том, что упал и не тронул коммунистов, и т. д.
Некоторые из них имели прямое отношение к представлениям о внеш-
нем мире, тем более как раз начался очередной призыв в армию.
Среди зафиксированных вариантов наиболее любопытны три: упал
золотой метеорит, и теперь «Англия объявляет России из-за него войну,
а потому и очередной набор 1902 года»; упал бриллиантовый метеорит,
и, значит, «два года продналога брать не будут — брильянтов из камня
хватит»; упал серебряный метеорит, который «Америка хочет забрать
себе, в противном случае она пойдет на Россию войной»1.
Падение метеорита трудно отнести к событиям обыденным; понят-
но, что оно могло самым неожиданным образом отразиться в традицион-
ном сознании, но характерно то, что значительная часть слухов воспроиз-
водила ожидания войны, столь распространенные в советской деревне
тех лет.
В мифологизированном по преимуществу массовом сознании, по
образному выражению французского историка М. Блока, всегда правил
«Старик Наслышка»2. Изустная передача была гарантом подлинности и
достоверности. Традиционная культура отсекала рациональные, лежащие
за пределами понимания моменты и привносила свои фантастические
трактовки. В огромной степени это относится и к восприятию внешнего
мира, в том числе в межвоенный период, о котором пойдет речь3.
Вместе с тем устоявшееся мнение о том, что слухи свойственны пре-
жде всего традиционному обществу, а в современном обществе им более
подвержены склонные к традиционализму социальные группы (напри-
мер крестьянство), в какой-то степени опровергается современными со-
циологическими исследованиями. Изучая итоги опросов 1990-х гг., соци-
ологи пришли к неожиданному выводу — «чем выше уровень образованно-
А. Голубев 257
emu и выше материальный достаток, тем больше предрасположенность к
слухам»4 (курсивом выделено в источнике).
Как справедливо отмечают российские социологи, «и сами массовые
слухи, и питающая их среда, ментальность — симптомы и продукты раз-
лома стабильного общества, его перехода к иному состоянию... Это по-
слереволюционная Россия, когда эхом социального взрыва по стране
пошли волны слухов и сопровождающих их анекдотов»5. Несколькими
страницами далее, впрочем, они подчеркивают: «Периоды историческо-
го застоя, которому обычно соответствует и особенно жесткая изоляция
от внешнего мира, не только благоприятствуют расцвету слухов — от за-
говаривающих будущее до дразнящей чернухи, но и сами паразитируют
на этой слуховой культуре»6.
Вывод о том, что «периоды исторического застоя» способствуют
«расцвету слухов», представляется сомнительным. Времена, когда в СССР
существовала «особенно жесткая изоляция от внешнего мира» (1930—
50-е гг.), никак не могут быть признаны периодом исторического застоя;
для классической же «эпохи застоя» (1970-е гг.) жесткая изоляция от мира
отнюдь не характерна. К сожалению, социологам, как правило, несвой-
ственно историческое мышление, что лишний раз подтверждает высокую
актуальность конкретно-исторических исследований.
Вместе с тем авторы цитируемой статьи явно преувеличивают роль
слухов: «В дезинформированном обществе, в условиях общественной
стагнации и культурного безвременья любая информация фигурирует
лишь в форме слуха»7. На самом деле ситуация с информацией в постре-
волюционном российском обществе была намного сложнее и отнюдь не
сводилась к состоянию «дезинформированности». Более взвешенной
представляется другая оценка роли слухов, предложенная социологами:
«В условиях фундаментальных изменений объема, структуры, формы по-
дачи, сущностного содержания информационных сообщений, их непол-
ноты, односторонности, неоперативности слухи реализуют функцию са-
моинформирования общества. Они есть вербальная реакция массового,
группового или индивидуального сознания на событие, не получившее
своевременной исчерпывающей официальной интерпретации»8.
Еще одно свойство слухов, которое необходимо иметь в виду, гово-
ря о ситуации 1920-х гг.: «Слухи, как вид коммуникации, распространя-
ются стихийно, но предпочитают “свою” публику, которая приспосаблива-
ет их достоверность к своему опыту и ожиданиям (здесь и далее в цитатах
курсив мой.— А, Г.). Посредством устной речи не просто “движется ин-
формация” внутри одной социальной группы, но противостоящие участ-
ники стремятся переориентировать друг друга, т. е. достичь определен-
ного изменения поведения. Несмотря на то, что слух, распространяясь,
сильно деформируется (“испорченный телефон”), в “тоталитарном” обще-
стве ему доверяют особенно»9.
Если вернуться к исторической конкретике, необходимо подчерк-
нуть, что в начале XX в. происходят без преувеличения революционные
258
Слухи как форма бытования...
изменения в восприятии внешнего мира. Прежде всего, интерес к миру
(а в некоторой степени — и знание о происходящем в мире) перестает
быть привилегией лишь образованных или полуобразованных слоев и
захватывает широкие массы населения. Во-вторых, отмечается постепен-
ное вытеснение традиционных этнических стереотипов стереотипами с
ярко выраженной политической окраской или внешнеполитическими
стереотипами. Другими словами, образ немца, англичанина, поляка в
значительной степени сменяется образом Германии, Великобритании,
Польши как геополитической реальности.
Внешнеполитические стереотипы господствовали в массовом созна-
нии на протяжении всего межвоенного периода. Этому способствовала
политизация массового сознания, вызванная потрясениями начала века.
Сначала — проигранная русско-японская война, заставившая даже тех,
кто никогда не интересовался политическими вопросами, по-новому
взглянуть на место России в мире; затем революция 1905 г. и последовав-
шие за ней изменения в политическом строе государства и жизни дерев-
ни. В еще большей степени на массовое сознание повлияла Первая миро-
вая война.
Однако даже мировая война, при всей своей масштабности, оказа-
лась лишь прологом к гораздо более сильным социальным, политическим,
культурным и, разумеется, психологическим потрясениям — свержению
монархии, возникновению Российской республики, большевистской ре-
волюции, Гражданской войне...
Победа революции привела к дальнейшей мифологизации массово-
го сознания; с другой стороны, возникшее в результате советское госу-
дарство не без оснований некоторые исследователи именовали пропаган-
дистским государством. Советский режим не стремился держать массы в
стороне от политики, напротив, происходила всеобщая, сознательно под-
талкиваемая политизация массового сознания. Уже в первые годы после
революции была создана невиданная в истории система учреждений и
механизмов, преследующих чисто пропагандистские цели. Определен-
ная картина внешнего мира представляла собой неотъемлемую часть
официальной мифологии.
И новый жизненный опыт, получаемый российским обществом, и
все расширяющаяся система официальной пропаганды вели к тому, что
внешний мир, даже в отдаленных районах страны, в сельской «глубинке»,
на национальных окраинах, стал восприниматься как некая реальность,
имеющая отнюдь не абстрактное, а вполне практическое значение для
повседневной жизни (в том числе для ведения крестьянского хозяйства,
поддержания уровня жизни рабочей семьи и т. д.)10.
«Сведения о нашей внутренней и внешней политике, о событиях
международной жизни деревня черпает не из газет»,— говорилось в од-
ной из брошюр 1920-х гг. По мнению автора брошюры, для крестьянства
главным источником информации являлись слухи, которые зачастую со-
знательно создавал и распространял классовый враг.
А. Голубев 259
С этим трудно спорить: понятно, что в стране, где основная масса
населения обладала лишь элементарной грамотностью или просто оста-
валась неграмотной, прежде всего именно слухи оказались формой быто-
вания и проявления внешнеполитических стереотипов.
В брошюре далее подчеркивалось: если по Фрейду сновидение —
это удовлетворение желания, тогда и слух тоже удовлетворение желания,
но желания не индивидуального, а целой группы; при этом он подхваты-
вается и другими группами11.
Любопытно, что современные представления о слухах в общем сов-
падают с теми, которыми оперировал журналист почти девять десятиле-
тий назад: «Слухи есть форма распространения социально значимой ин-
формации в обществе, коллективе, группе. В отличие от официальной
информации слухи, как правило, не обладают достаточной и надежной
информационной основой — наличием установленных фактов, событий
и т. п., рождаются в процессе межличностного общения, в ходе обмена
информацией между людьми. Они выступают в форме суждений, оценок
и прогнозов, для которых характерно наибольшее соответствие ожида-
ниям людей, причем порождаемых как их надеждами, так и страхом пе-
ред будущим»12.
* * *
В современной историографии иногда встречается утверждение,
что слухи лишь в последнее время стали предметом научных, в том числе
исторических, исследований. На самом деле существует достаточно дав-
няя традиция изучения народных слухов в России.
Одними из первых на слухи как источник информации обратили
внимание демократы-разночинцы. Будучи еще студентом Петербургско-
го педагогического института, Н. А. Добролюбов в 1855 г. писал: «Так на-
зываемое общественное мнение не есть ли выражение духа, направления
и понятий народных в ту или другую эпоху? А ведь оно не записывается,
потому что пишут только вещи неизвестные и интересные... каждый день
являются новые вести, сплетни, мнения, задачи, решения, вопросы и от-
веты, словом — слухи, и каждый день они исчезают и заменяются други-
ми, так что и записать их не успеют... А между тем, сколько резких,
живых, характеристических черт в этих эфемерных разговорах! Это не
мертвые числа и буквы, не архивная справка, не надгробная надпись
умершему — нет, это сама жизнь с ее волнениями, страданиями, наслаж-
дениями, разочарованьями, обманами, страстями,— во всей красоте и ис-
тине. Неделя этой жизни научит вас больше, нежели семь томов мертвой
статистики. Десяток живых современных черт объяснят историку целый
период гораздо лучше, нежели двадцатилетние изыскания в архивной
пыли, где он найдет только блестящие реляции о темных делах, указы,
которые никогда не исполнялись, да следствия, в которых невозможно
отыскать причины...»13 И позднее в «Дневнике» Добролюбова народным
слухам отводились целые страницы.
260
Слухи как форма бытования...
Конечно, Добролюбов и его последователи прежде всего интересо-
вались слухами, выражающими революционные настроения народа, свя-
занные, в частности, с ожиданиями отмены крепостного права14. Неуди-
вительно, что и в XX в. основное внимание слухам уделяли исследовате-
ли, занимающиеся историей революционного движения. Так, уже в
1925 г. советский историк С. И. Чернов подчеркивал важность изучения
подобных материалов эпохи Пушкина и декабристов: «Изучение слуха
как исторического источника, можно сказать, едва только ставится. Меж
тем для историка-исследователя он представляет огромный интерес»15.
И позднее работы, посвященные настроениям крестьянских масс, пре-
имущественно в XVIII—XIX вв., широко использовали слухи, отражен-
ные как в мемуарах и публицистике, так и, реже, в разного рода полицей-
ских документах16. Впрочем, слухи, касавшиеся внешнего мира, упомина-
лись в этих работах лишь вскользь (исключением в некоторой степени
является работаА. В. Буганова)17.
Что касается истории 1920-х гг., слухи в той или иной мере присут-
ствуют в большинстве исследований, посвященных общественным на-
строениям, массовому сознанию и т. п.18 В частности, слухи о будущей
войне послужили материалом для ряда исследований, прежде всего по-
священных «военной тревоге» 1927 г.19 Этим слухам уделяется также зна-
чительное внимание в работах М. М. Кудюкиной, посвященных
1920-м гг.20, и в статье В. В. Кабанова21.
* * *
Как подчеркивает В. Г. Базанов, «революционный агитатор обязан
был знать народные толки и опираться на них в своей пропагандистской
деятельности, в своих политических проектах. Помещики тоже по-свое-
му интересовались народными толками, не на шутку боялись народных
разговоров о земле и воле, о праве крестьян на владение землей»22. Важ-
ность слухов как индикатора массовых настроений постепенно осознава-
лась и российскими властями. В самом начале мировой войны, 31 июля
1914 г., губернаторам был разослан циркуляр министра внутренних дел
Н. А. Маклакова, в котором говорилось: «Мною получены сведения, что в
некоторых местностях империи под влиянием вздорных, возбуждающих
и злонамеренных слухов начинаются весьма нежелательные брожения в
среде сельского населения... Время войны есть время особой возбудимо-
сти и нервности населения, лишенного правдивого осведомления о теку-
щих событиях и потому легко воспринимающего всякие слухи, чем и
пользуются злонамеренные лица. Явление это вынуждает власть стать
ныне в особо близкое непрестанное соприкосновение с местным сельским
населением, чутко прислушиваясь к его интересам, осведомляя его, в
пределах возможности, о происходящих событиях и парализуя немед-
ленно вздорные и вредные слухи, проникающие в его среду... надлежит
с особою зоркостью следить за настроением населения и за деятельно-
стью злонамеренных лиц, сеющих в его среде ложные и возбуждающие
А. Голубев
261
слухи с целью вызвать в народных массах недоброжелательство к прави-
тельству и склонить их к нарушению закона и порядка»23.
Однако, несмотря на строгое указание министра, полицейские и
жандармские чины, внимательно отслеживая и пресекая антиправитель-
ственную агитацию, порой не придавали значения слухам как таковым.
Например, в рапорте жандармского унтер-офицера Михеева об отноше-
нии к войне разных слоев населения в Козьмодемьянском уезде Казанской
губернии в ноябре 1916 г. подчеркивалось, что «должностные лица и кре-
стьяне разговаривают разнообразно, большинство из газет; но настроение
терпимое; есть слухи разные и ложные, ни на чем не основанные, вообще чу-
вашская и черемисская сплетня, которая и проходит бесследно и безвредно для
дела». Неудивительно, что в следующем рапорте тот же унтер-офицер дела-
ет уверенный вывод: «Обостренных отношений политического характера и
против войны нигде не замечается. Как ни тяжело материально, терпеть
намерены всюду до лучших результатов войны». Рапорт датирован декабрем
1916 г.24
Как показали события 1917 г., унтер-офицер ошибался не только в
оценке ситуации в целом, но и в роли слухов, которые сыграли в назрева-
нии и начале революции далеко не последнюю роль.
Прошло совсем немного времени, и огромная страна, охваченная сму-
той, рассеченная фронтами, лишенная зачастую сколько-нибудь достовер-
ной и объективной информации, оказалась во власти слухов. Зачастую слу-
хи заменяли газеты, которые накануне и в годы Первой мировой войны
служили основным источником внешнеполитической информации не толь-
ко для города, но и в значительной мере для деревни (например, в одной
из волостей Тверской губернии количество получаемых газет в 1913 г.
составляло 31 тысячу экземпляров. К 1923 г. их количество сократилось
до 2 тысяч экземпляров)25. «Деревня без газеты — это значит, что инфор-
мацию о том, что происходит во внешнем для крестьянина мире, деревня
получает из подозрительных источников, в чудовищно-нелепом, полити-
чески диком освещении»,— отметил партийный журналист в 1920-е гг.
«Борьба, ведомая нами на идеологическом фронте, почему-то главным
образом направлена против “книжно-журнальной” контрреволюции,
словом — против “письменной” идеологии. На самом деле, у нас главней-
шая часть идеологического фронта находится в деревне, где идеологиче-
ская работа наших врагов носит исключительно устный характер... У нас,
где большинство населения неграмотно, устная “словесность” играет осо-
бенно существенную роль»,— утверждалось в цитированной выше бро-
шюре26.
Не случайно поэтому советская власть уделяла настроениям населе-
ния, а следовательно и слухам, особое внимание. Уже в 1920-е гг. была со-
здана развернутая система информирования высшего руководства о ситуа-
ции в стране, настроениях населения.
В ЦК ВКП(б) существовал информационный отдел, созданный по
решению VIII съезда РКП(б) в апреле 1919 г. для сбора и анализа инфор-
262
Слухи как форма бытования...
мации, поступавшей от местных парторганизаций. Чуть позже, в сентяб-
ре 1919 г., был создан отдел особой информации Совнаркома, ВЦИК и
ЦК РКП при РОСТА, который собирал сведения об отношении населе-
ния к советской власти, используя, помимо РОСТА, материалы ВЧК и др.
В конце 1920 г. он был преобразован в информационный подотдел орга-
низационно-инструкторского отдела. Информационный отдел был воссо-
здан постановлением XIII партконференции (январь 1924 г.) в апреле
1924 г., в период борьбы с «новым курсом» Л. Д. Троцкого, для лучшей
постановки «информации о деятельности ЦК и внутрипартийной жизни
вообще»27.
В эти структуры поступали материалы обкомов и крупнейших гор-
комов в виде сводок об отношении коммунистов и населения в целом к
тем или иным кампаниям, изменениям в политике и т. п. Обкомы и гор-
комы в свою очередь получали материалы из райкомов партии, которые
имели своих информаторов. Причем, они, как правило, представляли как
сведения о деятельности парторганизаций, так и высказывания, услы-
шанные в частных разговорах, слухи и толки.
Кроме того, обзоры и сводки о настроениях готовило Главное поли-
тическое управление РККА и ВМФ, а также органы ВЛКСМ, ВЦСПС,
государственные органы, в частности прокуратура, ВЦИК и т. д.
Но, конечно, наиболее полным и в целом достоверным источником
остаются информационные материалы ОГПУ. В частности, готовились
ежедневные или еженедельные сводки о настроениях на уровне губер-
ний, а также объемные сводки «О политическом состоянии и экономиче-
ском расслоении деревни», о низовом советском аппарате и пр. Вершину
этой пирамиды составляли секретные ежемесячные «обзоры политическо-
го и экономического состояния республики», подготовленные информотде-
лом ОГПУ, которые рассылались в несколько десятков адресов. Всего в
Центральном архиве ФСБ РФ (а частично и в партийных архивах) сохра-
нились 82 таких обзора за 1922—1929 гг.28
Понятно, что эти обзоры представляли собой лишь один (хотя, воз-
можно, самый полный и относительно достоверный) канал информации.
И все же, благодаря тому, что нам доступен полный массив этих источников,
мы можем точно представить себе, какое место занимал пересказ слухов
среди всей собранной информации, какое соответственно им придавалось
значение и какие именно слухи больше всего интересовали советское руко-
водство.
Прежде всего, необходимо подчеркнуть, что практически во всех слу-
чаях, где шла речь о настроениях населения, упоминались и слухи (они
обычно характеризовались как «отрицательные», «панические» и «антисо-
ветские»); содержание же слухов могло быть самым различным (например
о повышении или снижении налогов, разногласиях в советском руковод-
стве, нехватке хлеба, военной опасности).
Вместе с тем в обзорах встречаются специальные разделы и подразде-
лы, посвященные слухам. При этом наблюдается практически стопроцент-
А. Голубев 263
ная корреляция между подобными заголовками и их содержанием: почти
во всех случаях, когда слухам посвящены специальные рубрики, речь идет
о так называемой военной угрозе. Общество, только что пережившее две
войны — Первую мировую и Гражданскую,— очень болезненно относи-
лось не только к потенциальной, но даже к призрачной военной угрозе;
с другой стороны, для противников советской власти именно война озна-
чала наиболее вероятную возможность свержения существующего строя.
Обилие рассекреченных спецсводок и специнформаций, в которых
отражались в первую очередь «негативные» с точки зрения властей фак-
ты, привело многих исследователей к выводу, что именно здесь проявля-
лись подлинные настроения широких масс. Однако в реальности все было
гораздо сложнее.
Во-первых, именно на сбор негатива были прежде всего нацелены
как информаторы ОГПУ, так и составители сводок. Если посмотреть соот-
ветствующую партийную информацию, бросается в глаза ее заметно бо-
лее оптимистический характер (тоже «корректировавший» действитель-
ность, но уже в другую сторону).
Во-вторых, повышенное внимание, которое уделялось в той или
иной сводке конкретной проблеме, могло быть вызвано как ее реальной
остротой, так и позицией составителей, которым заранее рекомендовали
обратить внимание именно на этот сюжет.
И, наконец, известно, что руководство ОГПУ «чутко улавливало
смену настроений в ЦК партии и в ряде случаев дозировало получаемую
информацию»29.
При всей очевидности, однако, эти нюансы далеко не всегда учиты-
ваются современными исследователями, что приводит к определенной
односторонности выводов30.
Отдельно стоит сказать о таких источниках, отображавших слухи,
как письма и дневники. В отличие от сводок, претендующих на обобще-
ние, они фиксировали отдельные, иногда нигде больше не встречающие-
ся версии настоящих и будущих событий. К сожалению, пока в научный
оборот введено не так много подобных материалов (особенно это отно-
сится к письмам, если не считать материалов перлюстрации или «писем
во власть»).
* * *
Для советского общества в течение всего межвоенного периода ос-
новным источником информации о внешнем мире служили советская прес-
са и радио. В материалах так называемого Гарвардского проекта31 есть
данные о том, что газеты служили основным источником информации
для 59% служащих, 47% представителей интеллигенции, 30—35% рабо-
чих и 18% колхозников. На втором месте стояла устная информация — про-
ще говоря, слухи, которые служили основным источником информации
для 60% колхозников, 34% представителей интеллигенции, 43% рабо-
чих (для квалифицированных рабочих этот показатель составлял 26%).
264
Слухи как форма бытования...
На третьем месте стояло радио — его в качестве основного источника
указывали от 9 до 22% опрошенных32. Правда, для школьников, как было
установлено одним из обследований 1920-х гг., важнейшим источником
социально-политических представлений являлись как раз слухи, домаш-
ние или уличные разговоры и т. п. (этот источник назвали свыше 20%
опрошенных); занятия по политграмоте и чтение газет и другой полити-
ческой литературы заняли соответственно второе и третье место33. Одна-
ко необходимо учитывать, что применительно к информации о внешнем
мире слухи появлялись преимущественно на основании газетных публи-
каций34.
Подавляющее большинство слухов, связанных с внешним миром, во-
енной угрозой прежде всего, относится к 1927 г. Это связано не только с
тем, что в этот момент слухи о войне получили особенно широкое распро-
странение, но и с повышенным вниманием властей к слухам на эту тему
именно в 1927 г.
В историографии неоднократно отмечалась связь слухов о войне не
только с данной «военной тревогой», но и с коллективизацией. Встречается
даже характеристика подобных слухов как «еще одной формы неприятия
коллективизации». На самом деле слухи о войне сопровождали не только
все внешнеполитические кризисы (иногда достаточно незначительные),
но и буквально все мероприятия советской власти на протяжении всего
периода, с 1922 по начало 1930-х гг.
Так, снятие колоколов с церквей в ходе антирелигиозной кампании
неожиданно напомнило крестьянам о временах Петра: прошел слух, что
колокола снимают, чтобы перелить на пушки. Приезд секретаря ЦК ВКП(б)
В. М. Молотова в Курскую губернию в 1925 г. крестьяне объяснили «не-
ладными взаимоотношениями с западными государствами, в частности с
Америкой», говоря, что «что-то уж больно изъездилась наша власть, вол-
нует их там, что дела СССР плохи, вот теперь и ездят по местам, чтобы
задобрить мужичков, в случае трахнет Америка по голове — то вы, мол,
мужички, не подкачайте...»35 А проведение всесоюзной переписи 1926 г.
было истолковано так: «Наверно, скоро будет война: перепишут, узнают
сколько населения и объявят ее»36.
И применение чрезвычайных мер в процессе хлебозаготовок также
объяснялось подготовкой к войне. Говорили о том, что меняется полити-
ка, вновь вводится продразверстка, что вслед за хлебом последует кон-
фискация скота и инвентаря, так как «скоро будет война, скоро будет го-
лод и поэтому выколачивают хлеб... правительство хочет откупиться от
войны хлебом»37.
Иногда слухи оказывались достаточно экзотическими. Так, избра-
ние в 1925 г. нового немецкого президента (им стал П. фон Гинденбург)
неожиданно породило целую волну слухов о том, что теперь и в России,
которая, как и Германия, пережила революцию, будет избран президент.
Новое слово неожиданно стало очень популярным (при этом часто дела-
лись оговорки, что президент, в сущности, тот же царь, только выборный,
А. Голубев
265
а значит справедливый). «У нас должно быть новое правительство, ибо
Германия, Англия и Польша предложили Советской власти до 1 мая снять
всех коммунистов, взамен же их избрать президента, в противном случае,
если не будет избран президент, а коммунисты не сняты с должностей, то
эти государства на Россию пойдут войной, а разбив ее, установят выбор-
ного президента»,— говорили крестьяне Акмолинской губернии38.
Слухи о начале войны иногда носили совершенно определенный и
конкретный характер — указывались не только возможные сроки, участ-
ники и театры военных действий, но даже и точные сценарии ее начала.
Как правило, оно представлялось либо в виде наступления поляков на
западной границе (или, соответственно, японцев на восточной), либо в
виде англо-французского десанта на Черном или Балтийском море. Все
эти сценарии были хорошо известны, опробованы в ходе Гражданской
войны, да и вообще представлялись самыми логичными. Но наряду с
ними существовали и весьма оригинальные варианты, связанные, пре-
жде всего, с развитием военной техники (о чем, кстати, охотно и подроб-
но писала советская пресса). Например, в Сталинградской губернии в
сентябре 1925 г. рассказывали, что «поляки повели наступление на нашу
границу с танками, из которых выбрасывали усыпляющий белый газ, от
которого красноармейцы засыпали, поляки у спящих красноармейцев
проверяли, есть ли у них кресты, и у кого есть, того оставляли живыми, а
у кого нет — убивали»39.
Вообще химическое оружие, в частности газы, в массовых «сценари-
ях» будущей войны занимало особое место. Это объяснялось как воспоми-
наниями о газовых атаках времен Первой мировой войны, так и старани-
ями прессы, которая постоянно писала об ужасах химической войны. Был
зафиксирован, в частности, такой слух: империалисты хотят «отравить га-
зами всех тех крестьян, которые шли в 1918 и в 1919 году за власть
советов»40.
Причем (тут уже элемент чисто фантастический, ни в какой реаль-
ности или пропаганде не встречавшийся), иногда газы рассматривались
как особое, гуманное по сути оружие: «Скоро Англия и Франция пойдут
войной на Россию, но народ убивать не будут, а лишь будут усыплять и за
это время обезоруживать и убивать коммунистов... Пускают вперед аэро-
планы, которые выпускают усыпляющие зелья, после чего наши войска
обезоруживаются и отпускаются домой... С польской границы Николай
Николаевич ведет наступление на пограничные отряды с помощью газа,
который на людей не действует, а только оружие приводит в негодность...
Уже осаждают Москву, пускают усыпительные газы, и Москва трое суток,
якобы, из-за этих газов уже спала, и у всех коммунистов во время сна
отобрали оружие»41.
Более того, народная фантазия заходила так далеко, что предсказа-
ла и биологическое оружие, которое в то время, кажется, всерьез не пред-
полагалось использовать ни в одной армии: в одном из районов Омского
округа рассказывали о чудесном ребенке, который сразу после рождения
266
Слухи как форма бытования...
потребовал себя окрестить и в процессе крещения предсказал, что «в этом
году будет самая сильная война, такая война, которая уничтожит весь на-
род в Советском Союзе (аэропланами, газами, орудьями и ружьями). Кро-
ме того с аэропланов и вообще будут разбрасываться всякие дурные за-
разные болезни, от которых умрут все мужчины, женщины и дети, но
дети, пожалуй, не все умрут»42.
И аэропланы, тоже явление для деревни непривычное, нередко фи-
гурировали в самых сказочных вариантах слухов. Так, начало войны иног-
да описывалось «в виде налета аэропланов на Москву, Ленинград и дру-
гие крупные города, которые (аэропланы.— Л. Г.) разгонят правитель-
ство, так что никакой мобилизации Советская власть сделать не успеет»43.
Были, впрочем, и такие варианты: «Ходила гражданка в лес, увиде-
ла — летал аэроплан, и ей кричали с аэроплана, если есть у вас, тетка,
дети, собирай их на войну, скоро откроется война и посадят на трон царя.
Будто эта гражданка кричала на аэроплан “бросьте мне кусочек хлебца”
и ей с аэроплана кинули полбуханки...»44
Не менее пестрыми и порой неожиданными были народные
представления о потенциальных противниках СССР в будущей войне.
В 1920-е гг., если верить слухам, вне конкуренции в качестве самого опас-
ного и очевидного противника выступала Англия. В начале 1920-х гг.
представления о грядущей войне с Англией опирались в основном на вос-
поминания о недавней интервенции союзников, в частности, на Севере.
Так, в апреле 1923 г. в Архангельской губернии были зафиксированы слу-
хи о высадке союзного десанта для захвата Архангельска. С другой сторо-
ны, именно признание Англией СССР в феврале 1924 г. рассматривалось
крестьянами Коми области как признак укрепления советской власти45.
Постепенная нормализация англо-советских отношений, тем не ме-
нее, истолковывалась далеко не всегда благоприятным для власти обра-
зом. С 1924 г. постоянно воспроизводились слухи о том, что какая-то часть
Русского Севера будет передана Англии46. Так, в сентябре 1924 г. в Пе-
чорском уезде говорили об уступке Англии Архангельской губернии, в
том числе, естественно, и данного уезда. А летом 1926 г. в Архангельском
уезде той же губернии прошел слух, что «Вологодская, Архангельская и
Олонецкая губернии проданы Соввластью Англии за старые царские дол-
ги, что скоро мы все будем под властью англичан...»47
Однако время шло, передача северных губерний Англии так и не
состоялась, и в связи с обострением англо-советских отношений с весны
1927 г. вновь пошли слухи о войне с Англией. Снова коварный Альбион,
так и не получивший, кстати, долги, требовал у СССР три губернии —
Архангельскую, Вологодскую и Коми АО, угрожая в противном случае
войной48.
Иногда ожидания английской интервенции принимали совершен-
но гротескные формы; так, накануне первомайских праздников 1927 г.
один из крестьян Псковской губернии предупреждал: «Скоро придут из
Китая англичане и всех перережут...»49
А. Голубев 267
Впрочем, ожидаемый приход англичан пугал далеко не всех. Как
утверждали одни, англичане нападут и увезут весь лес. Ничего, возража-
ли другие, «пусть придет Англия, худого нам ничего не сделает. Если ком-
мунисты и в дальнейшем будут так руководить, то мы готовы связаться с
Англией». «Хорошо бы нас завоевала Англия,— восклицали третьи,— что
бы Чемберлену прилететь сюда, наш брат крестьянин всех коммунистов
уничтожит». Но были и другие голоса. «Английские капиталисты знают
безнадежность шансов победы [над] СССР в случае войны, ибо наш Союз
крепок и силен, и при том же, в случае нападения СССР будет поддержи-
вать пролетариат всего мира, поэтому англичане не смеют выступить
против нас»,— уверенно говорил односельчанам один из крестьян Сы-
сольского уезда Коми АО летом 1927 г.50
Характерно, что Германия, несмотря на опыт недавней Великой
войны, в ряду потенциальных противников встречается крайне редко,
и, как правило, лишь в том случае, когда перечисляются практически все
наиболее значимые державы. Иногда в слухах Германия упоминалась
как территория, на которой формируются войска белогвардейцев для по-
хода в СССР (на самом деле на территории Германии воинских формиро-
ваний Белой армии не было).
Порой встречались утверждения, что Германия может начать войну
против СССР под давлением других держав, в частности Англии: «Анг-
лия путем нажима добьется вмешательства в наши дела Польши и Герма-
нии и завоюет наши рынки... Америка и Англия заставляют Германию
начать войну с СССР, на что дают необходимые средства» и т. д.51 И лишь
в единичных случаях Германия присутствовала в массовом сознании в
качестве инициатора новой войны. Даже возникавшие время от времени
осложнения в советско-германских отношениях массовым сознанием вос-
принимались относительно спокойно; по крайней мере, они не приводи-
ли к выводам о неизбежной в самом ближайшем будущем войне (для срав-
нения отметим, что после взрыва в Софии в 1925 г. слухи о войне с Болга-
рией держались несколько месяцев).
Более того, в отличие от других западных государств Германия
иногда фигурировала в качестве вероятного союзника в грядущей войне.
Порой от Германии ожидали не просто нейтралитета, но и прямой воен-
ной поддержки в случае конфликта с западными странами. Например, в
октябре 1926 г., когда в очередной раз появились слухи о войне с Поль-
шей, одновременно распространились и утверждения о том, что «при-
ехавшие в СССР немецкие делегаты призывали русских рабочих соеди-
ниться с ними для совместной борьбы с Польшей»52.
Иногда какое-нибудь рядовое событие, вроде приезда германской
делегации, оказывало позитивное влияние на настроения в СССР. Так
произошло в августе 1925 г., когда буквально по всей стране ходили слухи
то ли о начале, то ли о близости войны, в сводках ОГПУ применительно к
некоторым районам Центральной России подчеркивалось: «Население ис-
толковывает приезд делегации как предотвращение скорой войны»53.
268
Слухи как форма бытования...
Ситуация изменилась лишь после 1933 г., после прихода к власти
нацистов, когда Германия постепенно становится наиболее вероятным
потенциальным противником, сменив в этом качестве Францию и Поль-
шу, Японию и Англию.
Наряду с Германией поразительно незначительное место в ожидани-
ях войны занимала в 1920-е гг. Франция. Слухи о возможной войне между
Францией и СССР встречаются достаточно редко и, как правило, только в
1922—1924 гг.54 Впоследствии лишь однажды Франция упоминается в ка-
честве главного организатора войны против СССР: в марте 1925 г. был от-
мечен слух, что «Францией создан блок против СССР, что решено поставить
в русские цари Кирилла и что свержение Советской власти неизбежно»55.
Конечно, Франция в качестве потенциального противника неоднократно
упоминалась и позднее, но обычно — в перечне всех основных капитали-
стических стран, причем после Англии, Польши, а порой и Америки.
Что касается соседних стран, то, помимо возможности их участия во
всеобщей войне, развязанной Западом против СССР, слухи о войне с ними
возникали постоянно из-за различных пограничных или иных инциден-
тов в двусторонних отношениях.
С большинством непосредственных соседей отношения СССР в
1920-е гг. были по меньшей мере напряженными. Существовали взаим-
ные территориальные претензии (в отношениях с Польшей, Румынией,
Эстонией). На польской, финляндской, румынской границах время от
времени возникали так называемые инциденты, а в сущности — воору-
женные столкновения.
В апреле 1925 г. в Болгарии во время панихиды в Софийском кафед-
ральном соборе взорвались две адские машины. Погибло свыше 150 чело-
век, несколько сотен было ранено, пострадали в том числе и члены пра-
вительства. В стране было введено осадное положение, начались массо-
вые аресты коммунистов. Болгарский премьер-министр А. Цанков
объявил, что найдены документы Коминтерна о назначенном якобы на
15 апреля восстании, сигналом к которому должны были послужить поджо-
ги и взрывы. Впрочем, народный комиссар иностранных дел СССР Г. В. Чи-
черин резко отрицал подобные обвинения и охарактеризовал взрыв как
«яркое проявление отчаяния народа»56.
Постепенно шум вокруг взрывов, по крайней мере за пределами
Болгарии, утих, тем не менее несколько месяцев в СССР ходили упорные
слухи о том, что война с Болгарией либо на пороге, либо уже идет. «Все
иностранные державы по поводу взрыва Софийского собора пришли к
соглашению во что бы то ни стало перебить всех большевиков»,— счита-
ли многие. Причем перспективы Советской России в этой войне оценива-
лись обычно пессимистически. «Болгары не то что наши русские, они сразу
возьмут в работу СССР. Ведь Антанта им разрешила иметь до 10 000 вой-
ска»,— говорили в июне 1925 г. на Северном Кавказе57.
Еще более распространенные и правдоподобные слухи о войне
были вызваны малозначительными пограничными инцидентами. В янва-
А. Голубев
269
ре, июне и июле 1925 г. на Ямпольском участке (город в Винницкой об-
ласти на Днестре) советско-польской границы часто вспыхивали пере-
стрелки. В результате уже в мае слухи о войне были зафиксированы в
18 губерниях, а в сентябре — в 35. «Чаще всего говорят о войне с Поль-
шей, реже — об интервенции со стороны Англии, Франции, Америки»,—
подчеркивалось в материалах ОГПУ58. Изменения цен на хлеб, очеред-
ной призыв в армию, любое появление в небе самолетов ближайшей
авиачасти — все списывалось на войну с Польшей.
Тем не менее, время шло, а война все не начиналась, и в результате
появились новые слухи, объяснявшие на сей раз, в чем причина задерж-
ки войны. Большинство из них сводилось к тому, что власти, боясь вой-
ны, тайно пошли на уступки Западу: «Советская власть держится только
потому, что за все недоразумения иностранцам она платит или золотом,
или хлебом в натуре». Иногда упоминались и более серьезные формы
платежа; так, время от времени утверждалось, что Англии отдали Архан-
гельск, каменноугольную промышленность Донского бассейна и Урала,
а золотопромышленность Сибири и Сахалина передали Японии — «чтоб
не нападали»59.
Один из вариантов такого слуха возник в результате очередного
учета лошадей: «Сейчас каждый год у крестьян будут забирать лошадей,
потому что Советская Россия должна их отдавать англичанам, иначе бу-
дет война»60. Для российского крестьянина, главной ценностью которого
продолжала оставаться лошадь, такое утверждение было, может быть, и
естественным; интересно, однако, что ответили бы англичане, если бы им
в счет уплаты старых долгов предложили табун крестьянских «сивок» и
«гнедков»?..
Иногда причиной того, что война все не начинается, объявлялась
позиция белоэмигрантов, в частности тех же Николая Николаевича и Ки-
рилла, которые «все время ходатайствуют перед этими державами (Анг-
лией и Америкой.— А. Г.), чтобы они пожалели русский народ и не дела-
ли войны»61.
И, наконец, наиболее интересная версия была высказана уже в
1931 г. в Вологде, в очереди за мясом, где обсуждали вопрос о войне.
Одни говорили, что война этим летом неизбежна, а другие — «что войны
не будет, т. к. капиталисты ждут, пока в СССР народ сам с голоду умрет,
доказывая свою правоту тем, что при условии мирной обстановки в следу-
ющем 1932-м году будет жить еще трудней, т. к. у крестьян ничего не оста-
лось, а колхозы в снабжении города сельхозпродуктами не справятся»62.
Дневники прежде всего вели представители интеллигенции, но и
они с большим вниманием относились к слухам о военной опасности. Так,
В. И. Вернадский в августе 1928 г. записал в дневнике: «Говорят (слухи из
разговоров в лесах, где ездил) — в деревнях говорят: вот будет война —
расправимся: коммунисты, интеллигенты, попросту город... Деревня
пойдет на город...»63 Московский историк И. И. Шитц также неоднократ-
но в своем дневнике обращается к слухам: «Опять глухие слухи о войне,
270 Слухи как форма бытования...
опровергаемые официально и на западе, и даже в ближней Польше... Го-
ворят о войне. Или, лучше сказать, не говорят, а носятся с мыслью о ней,
причем газеты так и заливаются криками об “интервенции”. По извести-
ям с запада (об этом передают через третьи руки от лиц, там бывших, или
“сверху”), там смеются над нервностью большевиков, не собираясь вое-
вать. Но у нас в войне уверены»64.
Постоянно фигурировали ссылки на слухи и в дневниках М. М. При-
швина, который, впрочем, воспринимал их достаточно критически и по-
стоянно пытался анализировать. Так, в августе 1929 г., комментируя слу-
хи о начале конфликта на КВЖД, Пришвин писал: «Новая тревога вой-
ны. Все толкователи событий по обыкновению своему ошиблись, упустив
из виду одно обстоятельство. Они говорили, что не будет войны, потому
что наши никогда на нее не решатся. В это и уперлись. Между тем ее на-
чинают китайцы или кто-то там за их спиной»65.
И уже в июле 1930 г. в его дневнике есть любопытное свидетельство
о бытовавших в среде интеллигенции объяснениях затянувшейся «мирной
передышки»: «Говорят, однако, будто европейцы сговорились не трогать
нас и дать возможность продолжить свой опыт для примера социалистам
всего мира»66.
Наконец, как писал в свое время В. В. Кабанов, «слухи о предстоящей
войне не только нервировали людей, но и оказывали прямое воздействие
на экономику, жизненный уровень. Так, в августе 1924 г. в «Крестьянскую
газету» пришло письмо, в котором сообщалось, будто «нэпманы, кулаки и
вообще враги Советской власти» пустили слух, что «война чуть ли уж не
началась, только это скрывают; в связи с этим забронированы продукты:
соль, керосин, сахар и др. предметы первой необходимости. Результатом
такого слуха было то, что все поверившие этому слуху, а их... было очень
много, кинулись за покупкой соли, керосина и т. п., а в особенности соли;
быстро разобрали имеющуюся в кооперативе, и хлынули к нэповцам...»67
Здесь мы подходим к такому феномену, в первую очередь порож-
денному именно слухами, как «военные тревоги» 1920-х гг.
Поводом для возникновения «военной тревоги» могли послужить
любые международные и внутриполитические события, официальные за-
явления властей или те или иные пропагандистские кампании в прессе,
наконец, просто слухи, возникающие, казалось бы, без видимых основа-
ний. В любом случае, однако, «военная тревога» являлась в большей сте-
пени спонтанной реакцией населения, чем результатом целенаправлен-
ной политики властей. Даже тогда, когда, как в 1927 г., «военная тревога»
была сознательно спровоцирована политическим руководством, ее мас-
штабы, проявления и результаты оказались в значительной степени не-
предвиденными и даже, с точки зрения властей, негативными.
При этом «военные тревоги» означали не просто разговоры о войне;
как правило, они влияли на поведение населения самым непосредствен-
ным образом. Например, начинались массовые закупки товаров первой
необходимости, тут же зачастую приводящие к торговому ажиотажу и
А. Голубев 271
росту дефицита; задерживались хлебозаготовки; в некоторых районах
крестьяне, опасаясь мобилизации, продавали лошадей, в других отказы-
вались принимать советские деньги; снижалась общественная активность
населения, наиболее «неустойчивые» граждане выходили из обществен-
ных организаций (пионерской организации, комсомола, иногда даже из
партии)68; отмечались случаи уклонения от службы в армии (вообще в те
годы достаточно престижной, особенно для выходцев из деревни), неко-
торый рост дезертирства, попытки красноармейцев перевестись в нестро-
евые подразделения.
Очевидно, что и в бытовом отношении «военные тревоги» не остава-
лись без последствий (например, они влияли на определение ближайших
планов и расходов в крестьянском хозяйстве или планирование бюджета
рабочей семьи), но эти опосредованные их результаты проследить доста-
точно сложно, и в любом случае это не является задачей данного исследо-
вания69.
* * *
Как утверждает В. В. Кабанов, слухи являются одним из интерес-
нейших источников по изучению общественного сознания; в его учебни-
ке по источниковедению им посвящен специальный параграф70. Впро-
чем, авторы коллективного труда по источниковедению советского обще-
ства говорят о слухах лишь в связи с характеристикой таких видов
источников, как информационные документы власти или мемуары, днев-
ники, письма71. Другими словами, слухи становятся историческим источ-
ником тогда, когда они фиксируются в той или иной форме.
Вопрос о том, являются ли слухи историческим источником или
предметом исследования, носит скорее схоластический характер. Даже
рассматривая слухи в качестве самостоятельного источника, исследова-
тель все равно не может обойти вниманием специфику документа, в кото-
ром они отразились. В любом случае только при комплексном подходе,
учитывающем содержание тех или иных слухов, степень их распростра-
ненности и обстоятельства, при которых они были зафиксированы, мож-
но с достаточной степенью достоверности реконструировать представле-
ния советского общества о внешнем мире.
В современной социологии существует достаточно разработанная
классификация слухов: по содержанию, происхождению, распространенно-
сти, временной ориентации, отношению к реальности, эмоциональной
окрашенности72. С этой точки зрения внешнеполитические слухи 1920-х гг.
поддаются далеко не всем видам классификации: существующая источни-
ковая база позволяет прежде всего говорить об их содержании, а также
временной ориентации, отношению к реальности, эмоциональной окра-
шенности, но о происхождении, как правило, можно только догадывать-
ся, а о степени распространенности — судить по числу упоминаний. При
этом очевидно, что основной наш источник, информационные материа-
лы ОГПУ, ориентирован прежде всего на негативные (по отношению к
272 Слухи как форма бытования...
существующей власти) оценки и высказывания и уже тем самым дает до-
статочно искаженную картину73.
Если говорить о внешнем мире, то слухи о военной опасности не-
сомненно преобладали. Конечно, среди досужих разговоров встречались
и оценки политического или социально-экономического положения на
Западе (иногда разительно отличавшиеся от официальных), и критиче-
ские сравнения, но они вызывали заведомо меньший интерес населения.
Здесь можно ввести еще один классификатор, а именно различать
«слухи» и «толки». При том что эти слова часто употребляются как сино-
нимы, они различаются в одном важном нюансе. Слухи прежде всего не-
сут в себе какую-то информацию, предположительно новую для реципи-
ента; толки же представляют собой обсуждение уже известной информа-
ции, формулирование того или иного отношения к ней. С этой точки
зрения большая часть слухов относилась к теме военной опасности, в то
время как толки трактовали возможные причины и последствия войны,
затрагивая, впрочем, и более широкие сюжеты, связанные с внешним ми-
ром. Конечно, на практике слухи и толки далеко не всегда можно разде-
лить; как правило, слухи уже включают в себя элемент оценки, в то время
как толки, помимо обсуждения, представляют собой и обмен информаци-
ей. И тем не менее, особенно по мере расширения Источниковой базы,
это различие в некоторых случаях стоит учитывать.
Что касается происхождения слухов, существует гипотеза, что зача-
стую ложные слухи распространялись сознательно. Если говорить о та-
ком феномене, как «политика слухов», то она «включает не только переда-
чу заведомо неверной информации. Ей присущи следующие методы дей-
ствий: намеренное сужение спектра информации, сознательное утаивание
части сведений, “флюсовая” конструкция информационных сообщений,
пропагандистская трактовка важных данных»74. С этой точки зрения, ра-
зумеется, информационную политику советской власти вполне можно
охарактеризовать как «политику слухов» или, точнее, политику создания
питательной среды для появления слухов, хотя это являлось скорее по-
бочным эффектом. Однако современная социология и психология край-
не скептически относятся к возможностям искусственного конструирова-
ния слухов как таковых75, а источники — по крайней мере, на сегодняш-
ний день — не дают нам примеров такого конструирования, тем более
конструирования успешного, применительно к 1920-м годам.
Как бы то ни было, изучение слухов, доминировавших в советском
обществе 1920-х гг., позволяет сделать ряд выводов об этом обществе.
Оно предстает расколотым, социально, политически, психологически не-
устойчивым, готовым поверить любым слухам, прежде всего связанным с
военной опасностью. В этом обществе в связи с недоверием значительной
части населения к официальной пропаганде именно слухи оказались ос-
новным средством социальной коммуникации и, одновременно, важным
индикатором, позволявшим власти, что называется, держать руку на пуль-
се общества.
А. Голубев
273
ПРИМЕЧАНИЯ
1 ШафирЯ. Газета и деревня. М. ; Л., 1924. С. 110.
2 Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. М., 1986. С. 77.
3 Подробнее о восприятии внешнего мира массовым сознанием см.: Россия и Запад.
Формирование внешнеполитических стереотипов в сознании российского общества
первой половины XX века / под ред. А. В. Голубева. М., 1998.
4 Хлопьев А. Т. Кривые толки России // Социолог, исслед. 1995. № 1. С. 22.
5 Дубин Б. В., Толстых А. В. Слухи как социально-психологический феномен И Вопр.
психологии. 1993. № 3. С. 77—78.
6 Там же. С. 81.
7 Там же. С. 78. Но и тут авторы вскоре себя опровергают: «Очевидно, что сфера дей-
ствия слухов тоже ограничена и отнюдь — вопреки заверениям или упованиям —
не всеобща» (с. 80).
8 Хлопьев А. Т. Кривые толки России... С. 21.
9 Орлов И. Б. Устная история: генезис и перспективы развития // Отечеств, история.
2006. № 2. С. 145.
10 Подробнее см.: Голубев А. В. Революция в инокультурных представлениях россий-
ского общества И Гражданогенез в России. Кн. 1 / под ред. В. Д. Мехедова, В. Ф. Бло-
хина. Брянск, 2009. С. 144—175.
11 ШафирЯ. Газета и деревня... С. 99.
12 Андриянов В. И., Левашов В. К., Хлопьев А. Т. «Слухи» как социальный феномен // Социолог,
исслед. 1993. № 1. С. 82. См. также содержательную статью В. В. Латыпова: Латыпов В. В.
Слухи: социальные функции и условия появления //Там же. 1995. № 1. С. 12—17.
13 Добролюбов Н. А. Собр. соч. В 9 т. Т. 1. М. ; Л., 1961. С. 108—109.
14 См.: Базанов В. Г. Русские революционные демократы и народознание. Л., 1974.
С. 142—175.
15 Чернов С. Н. У истоков русского освободительного движения. Избранные статьи по
истории декабризма. Саратов, 1960. С. 329.
16 Библиографию см.: Побережников И. В. Слухи в социальной истории: типология и
функции (по материалам восточных регионов России XVIII—XIX вв. Екатеринбург,
1995.
17 Буганов А. В. Русская история в памяти крестьян XIX века и национальное самосо-
знание. М., 1992.
18 См., например: Кузнецов И. О. Социальная психология сибирского крестьянства в
1920-е годы : учеб, пособие. Новосибирск, 1992; Голубев А. В. «Если мир обрушится на
нашу Республику» : Советское общество и внешняя угроза в 1920-е— 1940-е годы. М.,
2008 и др.
19 Баранов А. В. «Военная тревога» 1927 г. как фактор политических настроений в нэ-
повском обществе (по материалам Юга России) // Россия и мир глазами друг друга: из
истории взаимовосприятия. Вып. 4. М., 2007. С. 175—193; Кудюкина М. М. Война,
которой не было: военная угроза 1927 г. И Homo Belli — человек войны в микроисто-
рии и истории повседневности. Н. Новгород, 2000. С. 261—262; Симонов Н. С. «Кре-
пить оборону страны Советов» : «Военная тревога» 1927 года и ее последствия // Оте-
честв. история. 1996. № 3. С. 155—161; SontagJ. Р. The Soviet War Scare 1926—27 //The
Russian Review. 1974. Vol. 34. № 1. P. 66—77 и др.
20 Кудюкина M. М. Запад в представлении российского крестьянства в конце 20-х го-
дов Ц Россия и внешний мир: диалог культур. М., 1997. С. 60—68; Кудюкина М. М.
274 Слухи как форма бытования...
Угроза войны глазами красноармейцев в 1920-е годы // Война и мир в историческом
процессе (XVII—XX в.). Ч. 1. Волгоград, 2003. С. 277—284; Ку дю кина М. М. Красная
армия и «военные тревоги» второй половины 1920-х годов // Россия и мир глазами
друг друга: из истории взаимовосприятия. Вып. 4. М., 2007. С. 153—174.
21 Кабанов В. В. Советская история в слухах // История. 1997. № 29. С. 1—3.
22 Базанов В. Г. Русские революционные демократы... С. 148.
23 Крестьянское движение в России в годы Первой мировой войны. Июль 1914 г.—
февраль 1917 г. : сб. док. М. ; Л., 1965. С. 43—44.
24 Козьмодемьянск в 1914—1916 годах: неизвестные документы по истории города
периода Первой мировой войны // Марийс. археограф, вести. 2008. № 18. С. 117.
25 Большаков А. М. Деревня 1917—1927 гг. М., 1927. С. 300.
26 ШафирЯ. Газета и деревня... С. 5, 113.
27 См.: КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 3.
М., 1984. С. 159.
28 См.: «Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922—
1934 гг.). Т. 1—7. М., 2001—2004.
29 Источниковедение новейшей истории России: теория, методология и практика /
под ред. А. К. Соколова. М., 2004. С. 147.
30 См., например: Ломагин Н. А. Неизвестная блокада. В 2 кн. Кн. 1. СПб. ; М., 2002;
Шинкарчук С. А. Общественное мнение в Советской России в 30-е годы (по материа-
лам Северо-Запада). СПб., 1995; Davies S. Popular Opinion in Stalin’s Russia. Terror,
Propaganda and Dissent, 1934—1941. Cambridge, 1997.
31 В 1950—1951 гг. сотрудники Гарвардского университета опросили несколько ты-
сяч так называемых перемещенных лиц. Материалы этих опросов легли в основу
многих социологических и политологических работ о сталинском обществе, издан-
ных в США в 1950—60-е гг.
32 См.: Кодин Е. В. «Гарвардский проект». М., 2003. С. 143.
33 Бернштейн М., Бельмонт А. Наша современность и дети : Педологическое исследо-
вание о социальных представлениях современных школьников. М. ; Л., 1926. С. 174.
34 Примеры этому см.: Голубев А. В. «Если мир обрушится на нашу Республику»...; Го-
лубев А. В. Формирование образа внешнего мира в СССР. 30-е годы // Российская мен-
тальность: методы и проблемы изучения. М., 1999. С. 178—208; Голубев А. В. «Весь
мир против нас»: Запад глазами советского общества 1930-х годов // Тр. Ин-та рос.
истории РАН. 1997—1998. Вып. 2. М., 2000. С. 286—323; Голубев А. В. «В осажденной
крепости» (к вопросу о предпосылках «холодной войны») // Советское общество: буд-
ни холодной войны. М., 2000. С. 40—56; Голубев А. В. «Царь Китаю не верит...» : Со-
юзники в представлении российского общества 1914—1945 гг. // Россия и мир глаза-
ми друг друга: из истории взаимовосприятия. Вып. 1. М., 2000. С. 317—355 и др.
35 РГАСПИ, ф. 17, оп. 87, д. 187, л. 20; д. 188, л. 1.
36 Центр документации общественных организаций Свердловской области (ЦДООСО),
ф. 4, оп. 5, д. 32, л. 6.
37 Цит. по: Есиков С. Хлебозаготовительный кризис и социально-политическая ситуа-
ция в деревне Центрального Черноземья (1927—1929 гг.) // XX век и сельская Рос-
сия. Токио, 2005. С. 140.
38 РГАСПИ, ф. 17, оп. 87, д. 188, л. 71.
39 Там же, д. 189, л. 114.
40 Кабанов В. В. Советская история в слухах... С. 2.
41 РГАСПИ, ф. 17, оп. 87, д. 195, л. 59 об.; д. 188, л. 70; д. 189, л. 88.
42 Центр документации новейшей истории Омской области, ф. 425, on. 1, д. 287,
л. 20.
43 РГАСПИ, ф. 17, оп. 87, д. 180, л. 96.
44 Цит. по: Кабанов В. В. Советская история в слухах... С. 2.
А. Голубев 275
45 ВЧК — ОГПУ о политических настроениях северного крестьянства. 1921—
1927 годы (по материалам информационных сводок ВЧК — ОГПУ) / под ред. Г. Ф. Доб-
роноженко. Сыктывкар, 1995. С. 60, 68.
46 Эти слухи оказались на редкость устойчивыми: они, в частности, были зафиксиро-
ваны в Архангельске в июне 1944 г. Трудящихся города волновал среди прочего та-
кой вопрос: «Правда ли, что благоустраивают города Архангельск и Молотовск (быв-
ший Северодвинск.— А. Г.) в связи с передачей их в аренду Англии». См.: Голубев А. В.
Советское общество и «образ союзника» в годы Второй мировой войны // Социальная
история. Ежегодник. 2001—2002. М., 2004. С. 444—445.
47 ВЧК — ОГПУ о политических настроениях северного крестьянства... С. 80, 119.
48 Там же. С. 145.
49 «Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922—1934 гг.).
Т. 5. 1927 г. М., 2003. С. 369.
50 ВЧК — ОГПУ о политических настроениях северного крестьянства... С. 146, 148,
152.
51 РГАСПИ, ф. 17, оп. 87, д. 189, л. 85; д. 181, л. 88.
52 Там же, д. 200-А, л. 144.
53 Там же, д. 189, л. 33.
54 См., например: «Совершенно секретно»... Т. 1. 1922—1923 гг. М., 2001. Ч. 1. С. 188;
Ч. 2. С. 689, 826, 833; Т. 2. 1924 г. М., 2001, С. 187; Т. 3. 1925 г. М., 2002. Ч. 1. С. 219—
222, 237; Ч. 2. С. 619 и др.
55 «Совершенно секретно»... Т. 3. Ч. 1. С. 219.
56 Правда. 1925. 22 апр.; Документы внешней политики СССР (ДВП СССР). Т. 8. М.,
1963. С. 242—243.
57 РГАСПИ, ф. 17, оп. 87, д. 188, л. 149, 121.
58 Там же, л. 55.
59 Там же, д. 180, л. 103; д. 188, л. 40.
60 Там же, д. 188, л. 72.
61 Там же, д. 180, л. 108.
62 Вологодский областной архив новейшей политической истории, ф. 1858, оп. 2,
д. 26, л. 154.
63 Вернадский В. И. Дневники: 1926—1934. М., 2001. С. 86—87.
64 Шитц И. И. Дневник «великого перелома» (март 1928 — август 1931). Париж, 1991.
С. 181,248—249.
65 Пришвин М. М. Дневники. Кн. 6. 1928—1929. М., 2004. С. 447.
66 Там же. Кн. 7. 1930—1931. М., 2006. С. 149.
67 Кабанов В. В. Советская история в слухах... С. 2.
68 В одной из информационных сводок ЦК ВКП(б) за июнь 1927 г. этому явлению
был даже посвящен специальный раздел. См.: ЦДООСО, ф. 4, оп. 5, д. 26, л. 21—22.
69 Подробнее см.: Голубев А. В. Советское общество и «военные тревоги» 1920-х годов
// Отечеств, история. 2008. № 1. С. 36—58.
70 Кабанов В. В. Источниковедение истории советского общества : курс лекций. М., 1997.
С. 360—383.
71 Источниковедение новейшей истории России... С. 145, 275.
72 См.: Латыпов В. В. Слухи... С. 12.
73 Подробнее см.: Голубев А. В. «Если мир обрушится...» С. 90—92.
74 Хлопьев А. Т. Кривые толки России... С. 32.
75 См.:Латыпов В. В. Слухи... С. 15.
У.Хун
«КРАСНЫЕ ЦЕРКВИ» И «ПЕЧАТЬ АНТИХРИСТА».
ЦЕРКОВНОЕ ПОДПОЛЬЕ, НАРОДНОЕ ПРАВОСЛАВИЕ
И СЛУХИ В КОНТЕКСТЕ РЕЛИГИОЗНОГО
ВОЗРОЖДЕНИЯ ПОСЛЕ 1943 г.
Тревожные вести сообщал в своем первом докладе московскому на-
чальству представитель Совета по делам Русской Православной Церкви
(РПЦ) Тамбовской области в начале 1944 г. Вместо благодарности за от-
крытие церкви и возвращение епископа среди верующих распростра-
нялось мнение, что новые церкви являются «советскими» или «красны-
ми»: «Зачем вы ходите в церковь антихриста, там молятся за советскую
власть»1.
Поворот политики осенью 1943 г. в отношении религии в сторону
регламентированного возобновления церковной жизни вызвал много-
численные неясности вокруг его воплощения, масштабов и уровня свобо-
ды действий, которые чаще обсуждались в кругу верующих устно. Слухи
и другие новости, распространяемые по принципу молвы (в данном слу-
чае нет нужды в их четком разделении), играли в этом процессе свою
роль, выполняя различные функции. При этом в источниках, созданных
государственными и партийными функционерами, можно обнаружить
лишь следы устной коммуникации, которая побуждала актеров к опреде-
ленным действиям. Иногда в источниках используется и само понятие
«слухи», которое являлось для составителей знаком неприятностей или
даже потенциальной опасности, исходящей из этой неуправляемой фор-
мы коммуникации.
В трех кратких разделах я намерена осветить вопрос о той или иной
функции слухов в контексте изменений в области религиозных практик.
При этом представляет интерес сопряжение двух специфических форм
коммуникации: с одной стороны, традиционного устного обмена инфор-
мацией среди верующего крестьянского населения и, с другой стороны,
сталинского способа управления, который, в свою очередь, использовал в
качестве метода управления устный переговорный процесс и неформаль-
ные каналы коммуникации. Где и как сталкивались обе формы коммуни-
кации? Где, когда и как они воплощались в действие? Где и каким образом
местная и региональная государственная власть реагировала на зафикси-
У. Хун 277
рованные слухи и выраженные в них опасения и надежды, вследствие
чего слухи приобретали функцию «неофициальной почты»?
Используемый материал касается преимущественно Тамбовской об-
ласти в Центральном Черноземье. Для этого есть несколько оснований.
Во-первых, здесь существовала развитая традиция подпольных церков-
ных групп, прежде всего в лице «буевцев», названных по имени епископа
Воронежской епархии Алексея Буя2,—противников лояльности в отно-
шении советского государства, провозглашенной в 1927 г. митрополитом
Сергием. Во-вторых, в этом регионе с XVIII в. действовали различные
православные секты — духоборы, молокане, хлысты и скопцы3, некото-
рые из которых пережили в 1920-е гг. кратковременный расцвет4. Отно-
шения между приверженцами православной церкви Московского патри-
архата, христианами, которые покинули РПЦ из-за ее подчинения госу-
дарственной власти, и членами различных православных сект здесь могли
развиваться более многообразно. В-третьих, преследование и искорене-
ние церковной жизни в Тамбовской области было особенно радикаль-
ным: в 1943 г. там уже не было ни одной действующей церкви. С другой
стороны, в-четвертых, это был один из первых регионов, в котором уже в
декабре 1943 г., всего через три месяца после создания упомянутого выше
Совета по делам РПЦ, вступил в полномочия представитель по делам
церкви5. В январе 1944 г. в епархию был назначен новый епископ Лука
(Войно-Ясенецкий), известный профессор-хирург, который мог активно
использовать свою солидную репутацию для открытия церквей и ожив-
ления приходской жизни6. В-пятых, именно из-за заброшенного положе-
ния епархии и острой нехватки духовенства миряне играли в процессе
открытия церквей особо важную роль7, вследствие чего круг лиц, втяну-
тых в новую церковную политику, был особенно велик.
Религиозная жизнь в подполье и артикуляция религиозных
потребностей в 1941—1943 гг., или Слухи как «неофициальная
почта»: о взаимодействии государственной власти и верующих
Важный рубеж в религиозной политике образовала не столько
встреча Сталина с тремя ведущими епископами страны 4 сентября 1943 г.,
сколько уже дата 22 июня 1941 г. со всеми последствиями войны. Прозву-
чавший в тот же вечер призыв митрополита Сергия Страгородского к
пастве защищать Советский Союз на стороне Красной армии открыл, в
длительной перспективе, возможность доказать РПЦ свою лояльность
атеистическому государству8. Государственное и партийное руководство
охотно воспользовалось помощью в виде денежных и вещевых пожертво-
ваний, организованной церковью, и отблагодарило ее, присвоив диви-
зии, экипированной на деньги верующих, имя святого Дмитрия Донско-
го. Но признание церкви как общественного института произошло лишь
через два года, осенью 1943-го, и то не путем законодательного восста-
278«Красные церкви» и «печать антихриста»...
новления старых прав, а перформативным способом, с помощью встречи
Сталина с ведущими епископами. Создание Совета по делам РПЦ и раз-
решение в 1944 г. избрать нового патриарха создало новых контактных
лиц со стороны государства и церкви. Мотивы этого, относительно позд-
него (учитывая роль РПЦ в мобилизации и снабжении солдат Красной
армии) признания коренились, по общему мнению исследователей, в на-
мерении Сталина использовать РПЦ для организации послевоенного по-
рядка в Европе. Для этой цели необходимо было допустить церковную
жизнь в стране. Новая церковная политика опосредованно поощрялась и
с помощью открытия церквей на оккупированных территориях Герма-
нии9.
Но уже время с июня 1941-го по сентябрь 1943 г. было отмечено мно-
жеством взаимных сигналов между верующими и партийно-государствен-
ным руководством. Отказ от ранней антирелигиозной политики способ-
ствовал возникновению надежды и распространению слухов об открытии
церквей: открытия действительно происходили уже в 1942 г. в некоторых
районах Центральной России и Приволжского региона10. До сентября
1943 г. верующие в своих многочисленных письмах и просьбах указыва-
ли на то, что без действующих церквей у них нет места для поминовения
павших и пропавших без вести вдали от родины11. Одновременно хри-
стиане организовывали и посещали незаконные богослужения и моле-
ния, разрозненные сведения о которых имеются в партийных и государ-
ственных архивах, хотя до основания Совета по делам РПЦ наблюдение
за церковной жизнью (нелегальной) входило в компетенцию исключи-
тельно политической полиции12. Поэтому обнаруженные данные являют-
ся скорее всего лишь «верхушкой айсберга». Можно предположить, что
небольшие молитвенные собрания, моления у святых источников и чу-
дотворных икон были массовым явлением еще до осени 1943 г.13
Эти симптомы религиозных потребностей населения внимательно
регистрировались партийно-государственным руководством, проклады-
вая путь более либеральной политике в области религии.
При этом функционерам государственного и партийного аппарата
было ясно, что каждый сигнал об уступках мог вызвать рост дальнейшей
активности верующих, а также «слухи о предстоящем открытии церквей
по всей стране». Этого опасались, например, в 1942 г. в связи с изданием
книги «Правда о религии в России», которое первоначально было задума-
но в первую очередь для защиты от западной критики14. Именно такое
влияние оказала, в конечном счете, новость о встрече епископов со Ста-
линым, опубликованная в «Тамбовской правде»15. В Тамбове непосред-
ственно за этой новостью последовали прошения об открытии церквей в
адрес партийного руководства Тамбовской области — еще до прибытия
представителя Совета по делам РПЦ и за месяцы до поступления в Там-
бовский облисполком инструкции «О порядке открытия церквей», при-
нятой СНК СССР16. Таким образом, церковное подполье, которое было
единственной формой существования религиозной жизни, особенно в та-
У. Хун 279
ких регионах, как Тамбовщина, где действующие церкви полностью от-
сутствовали, стремилось к легализации. При этом церковное подполье
лишь косвенно может рассматриваться как политическая оппозиция со-
ветскому режиму.
Совет по делам РПЦ, и особенно его председатель Г. Карпов, энер-
гично отстаивали позицию, согласно которой нелегальные богослужения
можно было предотвратить только с помощью открытия церквей17. В этом
смысле слухи о скорой перемене политики в отношении религии, вызы-
вавшие активизацию нелегальной церковной жизни, привели к реорга-
низации отношений между государством и церковью, хотя и не были, как
верно отмечает А. Беглов, определяющим фактором этой реорганизации18.
Сигналы «сверху» усиливали разговоры «снизу» о скором открытии церк-
вей, поэтому о 1941—1943 гг. можно писать как о процессе взаимного
влияния. В целом возрождение церковной жизни в значительной степе-
ни происходило на основе легализации церковного подполья. Это под-
тверждает и тот факт, что те регионы, из которых поступало наибольшее
число прошений об открытии церквей, чаще всего фигурировали в сооб-
щениях о подпольной церковной жизни.
На обочинах православия: народная набожность, чудеса и слухи
Чудеса (и последующее распространение разговоров о них) имеют
собственную конъюнктуру. Либерализация политики в области религии
вместе с социальными потрясениями вследствие войны усиливали ожи-
дания спасения и веру в сверхъестественные события, что, в свою оче-
редь, тщательно фиксировалось вновь созданным Советом по делам РПЦ.
Сообщения о чудотворных иконах, изгнании демонов, явлении святых и
Девы Марии чаще всего формулировались в докладах Совета как слухи.
Тем самым бинарная пара «чудо — слух» отражала соответствующую точ-
ку зрения на то, следует ли понимать то или иное событие как чудо или
только как разговоры о сомнительном событии. По мнению верующих,
вести о чудесах следует передавать дальше. В некоторых рассказах о ви-
дениях содержатся даже пассажи, согласно которым Богоматерь (или со-
ответствующий святой) распорядилась о распространении информации.
С точки зрения государства, озабоченного установлением контроля над
подданными, отношение к чудесам было двойственным из-за их мобили-
зующего потенциала. По этой причине даже в царской России второй
половины XIX в. распространение слухов о «ложных чудесах» каралось
как нарушение закона19.
Интерпретация информации о чудесах вроде чудотворных икон или
видений имела, таким образом, свою традицию. Одновременно использо-
валось специфически советское применение понятия «слух», означающее
«антисоветскую агитацию», особенно применительно к священникам, а
также вообще для обозначения врагов20.
280
«Красные церкви» и «печать антихриста»...
Святой источник в с. Горелое
Тамбовского района Тамбовской области
(Архив Тамбовского епархиального управления)
В то время как с
конца XIX в. известия о
чудесах усиленно распро-
странялись с помощью га-
зет и вероучительной, ду-
ховной литературы, ве-
рующее население СССР
было вынуждено ограни-
чиваться устной комму-
никацией. Паломничества
к чудотворным источни-
кам, камням или местам
чудесных видений были
ограничены местными и
региональными рамками.
Под воздействием сигна-
лов о поступательной ли-
берализации религиоз-
ной политики паломничества и молитвенные собрания превратились в
1941—1943 гг. в массовое явление на местном уровне как по распростра-
ненности и частоте, так и по численности участников21. Целью паломни-
чества были значимые места, вроде святых источников, камней и крестов,
которые издавна почитались в качестве «деревенских святынь» и в позд-
ние военные и первые послевоенные годы заменяли отсутствующие цер-
кви22. Одновременно благодаря устным рассказам о произошедших чуде-
сах возникали и новые места паломничеств23. При этом в составленных
государственными функционерами докладах проводилось различие между
«легендами» об издавна известных местах и «слухами» или «молвой» о но-
вых целях паломничества24. Но во всех случаях представитель Совета по
делам РПЦ стремился выяснить распространителя и подоплеку возник-
новения слуха25.
В форме «слухов» распространялись не только известия о предстоя-
щих молениях в местах паломничества и «деревенских святынь», приуро-
ченных, как правило, к дням определенных святых или к праздничным
дням,— на самих местах паломничества естественным образом обменива-
лись новостями и, в формулировке Т. Б. Щепанской, «кризисной информа-
цией». «“Святые места” становились “банком данных” о характерных для
данной территории несчастьях и способах их преодоления»26. Эту осново-
полагающую функцию «деревенские святыни» выполняли прежде всего в
послевоенные годы: в ожидании исцеления верующие доставляли сюда
больных родственников27. Слухи о чудесных исцелениях привлекали но-
вых паломников28.
Эти неконтролируемые места паломничеств были нежелательны не
только для государства, но и для официальной церкви, поскольку у таких
пунктов, как колодцы, святые источники и озера, собирались и соверша-
У. Хун 281
ли религиозные обряды самозваные или незарегистрированные священ-
ники, бывшие монахини и монахи или особо почитаемые блаженные и
слепцы. Иногда случались физические столкновения, как, например, в селе
Вердеревщино Тамбовской области, где местная жительница хранила у
себя икону из закрытой в 1930-е гг. церкви, регулярно приносила ее на
молитвенные собрания у почитаемого святого источника, но отказыва-
лась вернуть ее во вновь открытую сельскую церковь29. Одновременно
такие места служили местом встреч, где обменивались мнениями о новом
положении церкви и ее подчинении государству. «Агитирует не ходить в
храм[,] попы красные, на колодце читает акафист»,— содержалось в запи-
си об одном таком нелегальном собрании30. По этой причине епархиаль-
ные служители регулярно сообщали представителю Совета по делам РПЦ
о подобных нелегальных сборах и просили принять меры против само-
званых священников31.
После 1943 г. в условиях регламентированного сотрудничества с атеи-
стическим государством чудеса стали для представителей Московского пат-
риархата в высшей степени амбивалентным явлением, поскольку находи-
лись в пограничной, неконтролируемой зоне народной набожности и не-
канонических форм, к тому же дискредитированных в глазах государства.
Для верующих, напротив, паломничества к «чудесным местам» — святым
озерам, чудотворным иконам или местам видений — были возможностью
практиковать свою религиозность и обмениваться новостями. Это выпол-
няло и важную социальную функцию, так как встречи и обмен новостями
служили восстановлению потрясенных войной социальных связей32.
Проведение в жизнь новой религиозной политики после 1943 г.:
неясности, кривотолки и слухи как способ осуществления
государственной информационной политики
Неясности о форме, длительности и реализации новой политики со-
здавали идеальную питательную среду для кривотолков и слухов. Так,
вновь назначенный уполномоченный по Вологодской области жаловался
на просителей, которые в своих требованиях об открытии церквей ссыла-
лись на «непроверенные слухи о каких-то “новых законах” в отношении
Русской Православной Церкви»33. На самом деле действующий с 1929 г.
закон «О религиозных собраниях» остался неизменным и новая церков-
ная политика основывалась лишь на новых инструкциях и распоряжени-
ях, которые по отдельности противоречили закону. Это положение, одна-
ко, улучшилось в результате возвращения к ограничительной церковной
политике34. По той же причине возможность способствовать открытию
церквей путем направления петиций в Совет по делам РПЦ никогда не
была достаточно определенной.
У верующих, в свою очередь, возникали три существенных вопроса
по поводу претворения в жизнь новой церковной политики: какие церк-
282«Красные церкви» и «печать антихриста»...
ви должны быть открыты и каким образом? Какие представители были
«правильными», то есть к кому следовало обращаться? Какие священни-
ки имели право исполнять обряды?
Открытие церквей было сложной, многоступенчатой процедурой,
которая предусматривала множество инстанций на пути ходатайств веру-
ющих, включая областные или краевые исполкомы, центральный Совет
по делам РПЦ в Москве и Совет министров35. Официальным представите-
лям церкви и тем более рядовым местным христианам об этой процедуре,
а также об отклонении их ходатайств сообщалось лишь устно36. Даже пред-
ставители Совета по делам РПЦ в областях получили инструкцию об об-
w 47
ращении с прошениями отчасти намного позже подачи первых петиции .
В результате распределение ходатайств по регионам в первые месяцы су-
щественно варьировалось, поскольку знание об этой возможности еще не
распространилось, и, вопреки намерениям Совета, просьбы были особен-
но многочисленны там, где церкви уже были открыты. Такое неравномер-
ное распределение в пределах области и в надрегиональном масштабе
оценивалось представителями и руководством Совета по делам РПЦ как
проблематичное38. Тем не менее, широкое ознакомление общества с пра-
Слепой Костя. С. Чутановка,
Кирсановский район, Тамбовская область,
1940—1950 гг. (Архив Тамбовского
епархиального управления)
вилами не предусматривалось, так как
открытие церквей рассматривалось
лишь как уступка и «предохранитель-
ный клапан» для религиозных потреб-
ностей, но не планировалось к реали-
зации в широком масштабе. Вслед-
ствие этого для претворения своей
политики в жизнь государственные
представители зависели от распро-
странения информации по таким не-
формальным каналам, как «бродячие
священники» или, например в Сиби-
ри, эвакуированные, которые могли
распространять сведения об открытии
церквей, пришедшие от родственни-
ков из уже освобожденных террито-
рий, и теперь требовали открытия
церквей в Сибири39. Неформальные
каналы информации здесь в известной
степени были необходимы для осу-
ществления государственной полити-
ки. Разговоры об открытии церквей
были, тем самым, выражением меры
свободы действий, которую государ-
ство предоставило на несколько лет.
Информация о том, кому пода-
вать прошения, также распространя-
У. Хун 283
лась устно и без возможности ее перепроверки. Поэтому петиции направ-
лялись во все инстанции — от местного представителя Совета по делам
РПЦ и того или иного епископа до Верховного Совета. Неясности по
поводу правильного адресата приводили порой к курьезным смешениям,
в которых сплавлялись церковные и государственные органы, как, напри-
мер, в случае с петицией в адрес «Святейшего Синода при С.Н.К. СССР»40.
В этом и отражалось представление о новых государственно-церковных
отношениях как о возврате к отношениям до 1917 г. Согласно этому пред-
ставлению церковь вновь воспринималась как часть государственного ап-
парата, так как опыта настоящего отделения церкви от государства у на-
селения не было41. Поэтому не удивительно, что председатель сельсовета
или колхоза нередко давал разрешение на собрания церковного совета и
даже предоставлял ему свое помещение42. В конце концов, реальное со-
трудничество тоже имело место: епископ должен был передавать полу-
ченные ходатайства представителю Совета по делам РПЦ. Иногда пред-
ставители поручали епископу передать верующим решение об отклоне-
нии ходатайств, надеясь тем самым предотвратить дальнейшие подачи.
Это не повышало авторитета епископа среди верующих, что должен был
понимать московский Совет РПЦ43.
Отклонение большинства прошений без сообщения причин вело
к популярности слухов о продажности отдельных представителей Сове-
та по делам РПЦ. В некоторых случаях в качестве уполномоченных по
открытию церквей или их представителей появлялись «бродячие лич-
ности». Они собирали деньги на открытие сельской церкви и бесследно
исчезали44.
Наконец, перед верующими вставал вопрос о «правильных» священ-
никах. С 1943 г. существовало два условия: во-первых, церковное рукопо-
ложение в сан и, во-вторых, государственная регистрация представите-
лем Совета по делам РПЦ, которая также была связана с открытием церк-
ви. В результате сложилась пестрая сеть священников или персон, которым
миряне поручали отправление религиозных функций.
При этом предположительно самую маленькую группу составляли
рукоположенные священники, которые действительно были зарегистри-
рованы при открытых церквах. К ним примыкали нелегальные, с точки
зрения государства, бывшие священники, которые, имея сан, не были за-
регистрированы и поэтому были странствующими священниками и су-
ществовали за счет продуктов и денег, получаемых от населения за предо-
ставляемые услуги. Наконец, наиболее сомнительной группой для офици-
альной церкви были миряне — бывшие пономари, певчие, монахи и
монахини, блаженные, слепцы, исполнявшие религиозные обряды. Этот
круг простирался от мирян с религиозными знаниями, приобретенными
в рамках официальной церкви (бывшие пономари, певчие), до лиц на грани
народной набожности и по ту сторону канонического православия. Чтобы,
несмотря на государственные ограничения, сохранить контроль за теми,
кто предлагает религиозные услуги, ведущие представители церкви пред-
284
«Красные церкви» и «печать антихриста»...
Пасха в Покровском, храме в Тамбове, 1950 г.
(Архив Тамбовского епархиального управления)
принимали различные
попытки поручить свя-
щенникам религиозную
заботу о пастве, незави-
симо от государствен-
ной регистрации.
Так, энергичный
тамбовский епископ Лу-
ка выдавал священни-
кам в своей епархии
свидетельства, которые
подтверждали, что дан-
ные священники нахо-
дятся в канонических
отношениях с еписко-
пом Московского пат-
риархата и могут от-
правлять религиозные службы. При его менее самоуверенном преемнике
такие процедуры более не практиковались, тем не менее официальная
церковь и представители Совета по делам РПЦ и в последующие годы
(примерно до 1946—1947 гг.) имели проблему в лице вдвойне нелегаль-
ных священников, которые предлагали услуги на основании справки
бывшего епископа и совершали богослужения вне церкви45. Даже в нача-
ле 1950-х гг. зафиксированы случаи, в которых предполагаемые священ-
ники ссылались на устное разрешение епископа46.
Другие епископы и, наконец, Святейший Синод также многократно
прилагали усилия для легализации священников, которые могли бы
действовать независимо от числа открытых церквей в качестве «священ-
ников», обосновывая это как меру борьбы против распространения сект.
Однако все эти инициативы были отклонены Советом по делам РПЦ47.
С точки зрения сельских христиан, таким образом, возникал вопрос,
кто из священников узаконен и насколько близок церкви, что было связа-
но с пониманием таинств и, тем самым, с верой в спасение. И все же один
из представителей Совета по делам РПЦ в докладе за 1944 г. в отчаянии
констатировал: «Характерно, что верующие не проявляют необходимой
требовательности к духовным лицам: является ли оно действительно свя-
щенником, имеет ли право служить или нет, безразлично, достаточно на-
звать себя священником и иметь некоторые предметы культа, как верую-
щие целиком доверяются этому человеку, лишь бы таковой провел служ-
бу и удовлетворил их религиозную потребность» 4Й.
Различные категории действительных и самозваных священников в
разной степени стремились к легализации и открытию церквей. В то время
как канонически признанные священники часто подавали прошения, свя-
щенники-«самозванцы» не имели потребности в легализации своих «общин»,
так как это положило бы конец их деятельности. Епископат быстро осознал,
У. Хун 285
что подпольная церковная жизнь вела к поступательному разрушению дог-
матических и канонических норм, и рассматривал в качестве главного
недуга современной церковной жизни «наличие большого количества са-
мозваных священников»49. Для него это было существенным мотивом для
поддержки государственного курса легализации, так что как официальная
церковь, так и представители Совета по делам РПЦ были заинтересованы в
мерах против незаконных и, возможно, неканонических священников. Од-
нако в религиозном подполье по этому вопросу разгорались жаркие споры.
Заключение
В процессе либерализации религиозной политики слухи и нефор-
мальные коммуникативные стратегии имели значение для всех ее участ-
ников: верующего населения, официальной церкви и государственно-
партийного аппарата.
В 1941—1943 гг. слухи из религиозного подполья о скором откры-
тии церквей выполняли функцию сигналов в адрес государственной вла-
сти в связи с отсутствием других, «легальных» возможностей для дискуссии
и обмена мнениями. Эти слухи, в свою очередь, были вызваны сигналами
государственного и партийного руководства, например новым учреждени-
ем старого ордена Александра Невского. Таким образом, здесь можно на-
блюдать процесс взаимного влияния. Возрождение церковной жизни
после 1943 г. могло опереться на активную деятельность религиозного
подполья, которая, в свою очередь, до осени 1943 г. проявлялась и услож-
нялась в ожидании предстоящей легализации. Поэтому слухи из религи-
озного подполья следует рассматривать как «неофициальную почту» в ад-
рес государственного и партийного руководства и, тем самым, как еще
один фактор в изменении религиозной политики.
В среде верующих паломничества к «чудесным местам» — святым
озерам, чудотворным иконам или местам видений — давали возможность
практиковать религиозность, а также обмениваться новостями. Но распро-
страняться «чудесные сообщения» могли только посредством молвы. Од-
новременно «чудесные места» были местом встреч, на которых обсужда-
лась позиция в отношении новой политики в области религии. Ведь цер-
ковное подполье, которое в годы форсированного закрытия церквей и
террора против священнослужителей было единственной формой выжи-
вания церкви, после либерализации сталинской религиозной политики
осенью 1943 г. стояло перед решением, возвращаться ли во вновь допу-
щенную, каноническую, но подконтрольную государству православную
церковь Московского патриархата или оставаться на нелегальном поло-
жении. Слухи о новых «красных церквах» с «печатью антихриста» были
при этом способом выразить несогласие, то есть становились заменой от-
крытой публичной дискуссии.
На третьем уровне, а именно во взаимодействии государственных
представителей, верующих и официальной церкви, реализацию новой
286
«Красные церкви» и «печать антихриста»...
политики в отношении церкви можно описать как устный переговорный
процесс, поскольку в связи с многочисленными неясностями и целена-
правленной политикой замалчивания верующие зависели от устных но-
востей и оценок. Возникали вопросы, в отношении каких церквей стоит
подавать прошения об открытии, к каким уполномоченным следует для
этого обращаться и, наконец, каких священников можно привлекать для
выполнения религиозных обрядов, годятся ли для этого «ненастоящие»,
«самозваные» священники. В то же самое время на фоне лишь частичного
и неохотного осуществления политики либерализации неформальные
пути коммуникации, как это ни парадоксально, оказывались важными и
для государственного аппарата и, более того, активно им использовались.
Это усложнило процесс открытия церквей, но и облегчило впоследствии
отход от данной политики в отношении церкви.
Перевод с немецкого И. Нарского
ПРИМЕЧАНИЯ
1 ГАРФ, ф. 6991, оп. 2, д. 12, л. 12—12 об. Докладная записка уполномоченного по
Тамбовской области в Совет по делам РПЦ, 15.4.1944 г.
2 См.: Шкаровский М. Русская православная церковь при Сталине и Хрущеве. Государ-
ственно-церковные отношения в СССР в 1939—1964 годах. 3-е изд. М., 2005. С. 220.
3 См.: Inikova S. A. The Tambov Dukhobors in the 1760s I I Russian Studies in History.
Vol. 46. № 3. Winter 2007/08. C. 10—39; Дубасов И. И. Очерки из истории Тамбовского
края. Тамбов, 2006. С. 153—170.
4 См.: Редькина О. Ю. Сельскохозяйственные религиозные трудовые коллективы в
1917-м — 1930-е годы. На материалах Европейской части РСФСР. Волгоград, 2004.
5 См.: Чеботарев С. А. Тамбовская епархия 40—60-х гг. XX века. Тамбов, 2004. С. 6.
6 Там же. С. 44—45.
7 См.: Беглов А. В поисках «безгрешных катакомб». Церковное подполье в СССР. М.,
2008. С. 149.
8 См.: Chumachenko ТА. Church and state in Soviet Russia, 1941—1961. Russian Orthodoxy
from World War II to the Krushchev years. Amonk ; New York, 2002. P. 3—6.
9 Cm.: Chumachenko T. A. Church and state... P. 7—9; Беглов А. В поисках «безгрешных
катакомб»... С. 105.
10 См.: ГМИР, ф. 29, on. 1, д. 70, л. 33—34 (старая нумерация листов). Доклад секре-
таря Горьковского областного совета «Союза воинствующих безбожников» к предсе-
дателю центрального совета Э. Ярославскому, 1.4.1942 г.; Там же, д. 40, л. 1, 1 об.
Доклад старшего научного сотрудника Центрального музея истории религии и ате-
изма Зайцева 29.9.1943 г. со ссылками на разрешение молений под открытом небом
местными властными органами в Пензенской и Тамбовской областях.
11 См. письма к Калинину и Сталину в апреле и июне 1943 г.: Колхозная жизнь на
Урале, 1935—1953 / под ред. Г. Кесслера, Г. Корнилова. М., 2006. С. 461, 463; а также
в докладах Совета по делам РПЦ в 1945 и 1946 гг. См.: ГАРФ, ф. 6991, on. 1, д. 30,
л. 73—78, особенно л. 74 об.; д. 63, л. 3—14, опубл. Е. Зубковой: Совет, жизнь. 1945—
1953 / под ред. Е. Зубковой. М., 2003. С. 644—662, особенно С. 648.
12 Так, например, в мае 1943 г. в Пензенской области сто «фанатичных» женщин со-
брались у самозваной «богородицы» и с песнопением и иконами прошли по деревне,
У. Хун
287
а затем направились к сельсовету, чтобы потребовать открытия церкви и роспуска
колхоза. Вслед за тем три женщины были арестованы НКВД. См.: РГАСПИ, ф. 17,
оп. 125, д. 181, л. 10—11, 12—12 об., 13; опубликовано в: Беглов А. В поисках «без-
грешных катакомб»... С. 269—272.
13 Ср.: ГМИР, ф. 29, on. 1, д. 32, л. 26—31 и ф. 29, on. 1, д. 299 (временный номер), л. 6—9.
14 См.: ГМИР, ф. 29, on. 1, №. 299, л. 5, также: Peris D. “God is Now on Our Side”. The
Religious Revival on Unoccupied Soviet Territory during World War II // Kritika:
Explorations in Russian and Eurasian History. 2000. №. 1, P. 97—118.
15 См.: «Прием тов. И. В. Сталиным Митрополита Сергия, Митрополита Алексия и
Митрополита Николая» //Тамбовская правда. 1943. 7 сент. С. 1.
16 Чеботарев С. А. Тамбовская епархия... С. 15. Впрочем, почти одновременно (9 сен-
тября 1943 г.) была вновь открыта первая в Тамбове (и вообще в Тамбовской обла-
сти) церковь, что могло еще более усилить циркулирование новости о встрече Стали-
на с церковным руководством.
17 См., например: ГАТО, ф. 5220, оп. 2, д. 1, л. 30: Письмо зам. пред. Совета по делам РПЦ,
Зайцева, уполномоченному Совета по Тамбовской области Медведеву; 13.10.1944 г., а
также: Беглов А. В поисках «безгрешных катакомб»... С. 106, 108—110, 119.
18 См.: Там же. С. 122: «Не будучи определяющим фактором государственно-церков-
ных отношений, в период перехода к „новому курсу“ церковное подполье создавало
благоприятный для Церкви контекст этих отношений».
19 См.: Shevzov V. Russian Orthodoxy on the Eve of Revolution. Oxford, 2004. P. 176.
20 Об осуждении священников на основе приписанного им распространения слухов
см.: Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Цер-
кви XX столетия. Жизнеописания и материалы к ним / под ред. Д. Орловского. В 7 т.
Тверь, 1992—2002. Например, Т. 7. С. 3—6, 9—36, 41—44, 56—58, 63, 70, 137—141,
150—151 и др.
21 См.: Беглов А. В поисках «безгрешных катакомб»... С. 177—187.
22 См.: Панченко А. А. Исследования в области народного православия. Деревенские
святыни Северо-Запада России. СПб., 1998. С. 77.
23 См.: Беглов А. В поисках «безгрешных катакомб»... С. 185. Также см.: ГАРФ, ф. Р-9401,
оп. 2, д. 170, л. 344—345 с докладом Сталину министра внутренних дел Круглова от
30.8.1947 о том, что в Львовской области вследствие «слуха» на месте, где монахиня
якобы видела богородицу, ежедневно собирается до пяти тысяч человек.
24 См., например: ГАТО, ф. 5220, on. 1, д. 167, л. 134,140: Председатель Дегтянского райис-
полкома уполномоченному Совета по делам РПЦ по Тамбовской области, 26.12.1953 г.
25 См., например: Там же, д. 222, л. 139—148. Справка о состоянии церкви уполномо-
ченного Совета по делам РПЦ по Тамбовской области, 13.6.1958 г.
26 См.: Щепанская Т. Б. «Кризисная сеть». Традиции духовного освоения пространства
И Русский Север. К проблеме локальных групп / под ред. Т. А. Бернштама. СПб.,
1995. С. ПО—176, особенно 119—120. См. также: Панченко А. А. Исследования в об-
ласти народного православия... С. 256—258.
27 См., например: ГАТО, ф. 5220, on. 1, д. 226, л. 166: Уполномоченный Совета по
делам РПЦ по Тамбовской области председателю Левинского совета Моршанского
района, 22.6.1945 г.
28 См., например: Там же, д. 222, л. 104—110, особенно л. 104—105. Справка о рассле-
довании материала на священника настоятеля Троицкой церкви, 19.7.1958 г.
29 См.: Там же, д. 197, л. 68—69. Председатель исполкома Бондарского района упол-
номоченному Совета по делам РПЦ по Тамбовской области, 29.7.1958 г.
30 См., например: Там же, д. 100, л. 130, 131. Список священнослужителей, не имею-
щих регистрационных справок, 4.7.1947 г.
31 См., например: Там же, л. 110. Секретарь епархиальной канцелярии уполномочен-
ному Совета по делам РПЦ по Тамбовской области, 12.10.1947 г.
288«Красные церкви» и «печать антихриста»...
32 См.: Johnston Т. Subversive tales. War rumours in the Soviet Union 1945—1947 // Late
Stalinist Russia. Society between reconstruction and reinvention / (Ed.) J. Fuerst. London,
2006. P. 62—78.
33 См.: ГАРФ, ф. 6991, on. 2,д. 13, л. 136—148, здесь 137. Квартальный доклад уполно-
моченного по Вологодской области в Совет по делам РПЦ, 26.7.1944 г.
34 См.: Chumachenko Т. A. Church and state in Soviet Russia... P. 85f.
35 См. Постановление Совнаркома СССР № 1325 от 28.11.1943 г., опубликованное в
следующем издании: Одинцов М. И. Сталин: «Церковь может рассчитывать на всесто-
роннюю поддержку правительства» // Диспут. Историко-философский религиоведче-
ский журнал. 1992. № 3. С. 142—158, особенно S. 155—157.
36 См.: Chumachenko Т. A. Church and State in Soviet Russia... P. 30—31. По мнению Чу-
маченко, причина этого заключалась, возможно, в том, что прямое вмешательство
государства в церковные вопросы не должно было документироваться из-за зарубеж-
ных контактов Московского Патриархата, поскольку такое вмешательство могло рас-
цениваться как нарушение конституции. Действительно, Совет по делам РПЦ и его
уполномоченные внимательно следили за тем, чтобы верующим не направлялись
письменные отказы. См., например: ГАРФ, ф. 6991, оп. 2, д. 12, л. 18. Информацион-
ные отчеты за 1944 г. Также: ГАТО, ф. Р-5220, on. 1. д. 41, л. 42. Письмо уполномо-
ченного председателям окружного совета, ноябрь 1947 г.
37 До тамбовского представителя инструкция московского Совета «О порядке откры-
тия церквей» дошла лишь в феврале 1944 г. См.: Чеботарев С. А. Тамбовская епар-
хия... С. 15.
38 См.: Беглов А. В поисках «безгрешных катакомб». С. 108—109, 190—191; ГАРФ,
ф. 6991, on. 1, д. 30, л. 73—78. Председатель Совета по делам РПС Карпов Г. Г. Ста-
лину и Молотову о состоянии РПЦ, 21.8.1945 г.
39 См.: Беглов А. В поисках «безгрешных катакомб»... С. 147.
40 См.: ГАТО, ф. Р-5220, оп. 2, д. 5, л. 39. Ходатайство верующих об открытии церкви;
датировано 31.10.1945 г.
41 См.: Peris D. “God is Now on Our Side”... P. 107.
42 См., например: ГАРФ, ф. 6991, on. 2, д. 12, л. 19. Докладная записка уполномочен-
ного по Московской области в Совет по делам РПЦ, 21.4.1944 г.; РГАСПИ, ф. 17, оп. 125,
д. 506, л. 107—109. Доклад председателя Совета по делам РПЦ Г. Г. Карпова в ЦК
Жданову, 9.6.1947 г.
43 Чеботарев С. А. Тамбовская епархия... С. 14, 21.
44 См.: ГАРФ, ф. Р-6991, on. 1, д. 201, л. 45—54. Отчет уполномоченного Совета по
делам РПЦ по Рязанской области председателю Совета, 10.7.1947 г.; ГАТО, ф. Р-5220,
оп. 2, д. 19, л. 67. Сообщение уполномоченного Совета по делам РПЦ к начальнику
управления МГБ, 28.6.1949 г.
45 См.: ГАРФ, ф. Р-6991, on. 1, д. 9, л. 32—33. Уполномоченный Совета по делам РПЦ
по Тамбовской области зам. Пред. Совета по делам РПЦ, 26.9.1944 г.; ГАРФ, ф. Р-6991,
on. 1, д. 27, л. 72 об. Стенограмма кустового совещания Уполномоченных Совета по
делам РПЦ при СНК СССР в г. Москве, 3—6 июля 1945 г.; см.: ГАТО, ф. Р-5220, on. 1,
д. 100, л. 107, 107 об. Секретарь епархии уполномоченному Совета по делам РПЦ.
См. также: Чеботарев С. А. Тамбовская епархия... С. 49.
46 См.: ГАТО, ф. Р-5220, on. 1, д. 124, л. 1—5, особенно 4—5. Справка о наличии совер-
шения нелегальных церковных служб в селах Тамбовской области, 16.10.1952 г.
47 См.: Беглов А. В поисках «безгрешных катакомб»... С. 174—175.
48 См.: ГАРФ, ф. Р-6991, оп. 2, д. 15, л. 123—124; цит. по: Беглов А. В поисках «безгреш-
ных катакомб»... С. 230.
49 См.: ГАРФ, ф. Р-6991, оп. 2, д. 34а, л. 57—59: Журнал заседаний Св. Синода РПЦ,
№ 10, 5.4.1946 г.
Часть 5.
Слухи как инструмент властных санкций,
повод для насилия и массовой мобилизации
Л. Ульянова
СЛУХИ В ИНСТРУМЕНТАРИИ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПОЛИЦИИ. 1880—1905 гг.*
Если говорить о методике получения информации служащими по-
литической полиции дореволюционной России, то, как ни странно это
прозвучит, в своей работе с различными источниками информации, в том
числе и со слухами, полицейские были отчасти схожи с профессиональ-
ными историками.
Здесь уместно вспомнить описание познавательной модели истори-
ков, данное X. Уайтом1, и сравнить упомянутую модель со способами при-
ращения знаний в охранительном ведомстве Российской империи. Объ-
ект анализа политической полиции был задан государством, то есть скон-
струирован. Так историк конструирует предмет изучения под давлением
нередко внешних, пусть и не осознаваемых обстоятельств. Знание об объ-
ектах своего внимания политический сыск получал по опосредованным
(в подавляющем большинстве случаев — письменным) каналам, не имея
возможности для непосредственного наблюдения. Так и историк черпает
сведения из письменных источников, которые, как известно, дают гораз-
до меньше возможностей для адекватного знания о предмете, чем пря-
мой контакт с объектом изучения (см. теорию «насыщенного описания»
антрополога К. Гирца)2. При этом чины политического сыска стремились
выстроить полученную информацию в целостную концепцию, которая
могла бы объяснить поведение объектов их анализа. Историк сталкивает-
ся с той же проблемой, пытаясь создать работающую объяснительную мо-
дель деятельности предмета изучения.
Это сравнение справедливо применительно к слухам. Их ценность
для историка состоит в том, что они содержат определенного рода инфор-
мацию, независимо от того, какую цель в их изучении ставит перед собой
исследователь: понять их ложность (истинность) и опровергнуть (подтвер-
дить) или выявить механизмы их существования и циркуляции, а также
способы воздействия на различные группы общества. Для деятелей по-
литической полиции слухи не только заполняли информационные лаку-
* Статья подготовлена в рамках коллективного проекта «Слухи и насилие в
России (сер. 19 — сер. 20 вв.)» при поддержке РГНФ, проект 07-01-94-001 А/Д,
2007—2009.
Л. Ульянова
291
ны в их знании о состоянии общества, но и служили сигналами того, в
каких общественных слоях и насколько широко были распространены
альтернативные государственным интерпретации политически значи-
мых событий. Анализу этих двух аспектов слухов в инструментарии поли-
тической полиции Российской империи и посвящена данная статья.
Необходимо сделать несколько вводных замечаний.
Во-первых, политическая полиция в конце XIX — начале XX в.
состояла из трех подразделений, по-разному работавших с информацией.
С 1880 г. руководство структурами политического розыска осуществлял
Департамент полиции, входивший в состав Министерства внутренних
дел. Местными органами политической полиции были губернские жан-
дармские управления (ГЖУ) и охранные'отделения. Последние ведали по-
литическим розыском (через службу наружного наблюдения и секретных
сотрудников). В тех губерниях, где не было отделений, политическим ро-
зыском занимались ГЖУ. Основной функцией ГЖУ было проведение рас-
следований — дознаний — по государственным преступлениям3. Охран-
ные отделения и ГЖУ получали информацию из схожих источников.
Среди них были как специфически полицейские (секретная агентура, на-
блюдение), так и взятые из общего для образованного общества инфор-
мационного пространства данные (периодическая печать, книги, уставы
обществ, тексты публичных лекций, слухи, разговоры, пересуды и т. п.).
Департамент полиции по преимуществу оперировал сведениями, кото-
рые доставлялись ему из местных отделений (что, разумеется, не исклю-
чало интереса к периодике, книгам и значимым общественно-политиче-
ским событиям). Кроме того, только в распоряжении чинов департамента
находились материалы перлюстрированных писем. Тем самым служащие
центральной структуры политического сыска могли фильтровать инфор-
мацию, полученную из губерний, оценивая ее с точки зрения «объектив-
ности». Также они могли сохранять либо отвергать нарративные структу-
ры, которыми пользовались полицейские на местах при описании источ-
ников получения информации.
Во-вторых, политическая полиция оценивала свою роль в государ-
ственной системе в качестве фиксатора общественного мнения и доведе-
ния его до центральной и высшей власти, то есть, по сути, в качестве ана-
лога, своеобразного «эрзаца» выборной парламентской системы. Это в
немалой степени отражалось на способе изложения материала как во
внутренней переписке, так и в документах, адресуемых во внешние по
отношению к политическому сыску инстанции. Полученную информа-
цию полицейские-охранники трактовали, с одной стороны, как уникаль-
ную, с другой — как достоверную (что, впрочем, не мешало им чувство-
вать свою отчужденность в рамках государственной системы и недоверие
к себе со стороны руководства)4.
В-третьих, работа с информацией в дореволюционной политиче-
ской полиции значительно отличалась от соответствующей практики
советского времени, в первую очередь, своей сравнительной примитив-
292 Слухи в инструментарии...
ностью и неизощренностью. В Российской империи охранительное ве-
домство занималось сбором сведений, их анализом и доведением до вы-
шестоящих инстанций. На этом, по сути, работа политической полиции
с информацией заканчивалась: ей не были свойственны манипуляции
с информацией, такие как вброс в публичное информационное простран-
ство слухов, заведомо ложных сведений, столь прославившие полити-
ческий сыск более позднего периода (хотя определенного рода «игры»
с информацией были свойственны и для дореволюционного охрани-
тельного ведомства). Не случайно некоторые современные историки
сравнивают механизм функционирования дореволюционной политиче-
ской полиции с огромным компьютером: «Департамент полиции можно
было уподобить... компьютеру. Громоздкому, сравнительно медленно-
му, записывающему информацию на картонные карточки — и тем не ме-
нее действовавшему по тому же принципу, что все вычислительные ма-
шины. На Фонтанку со всех концов империи стекалась информация,
которая обрабатывалась, разбивалась на фрагменты, откладывалась в
ячейках памяти, создавая банк данных. Подобно всем компьютерам,
Департамент полиции не принимал решений самостоятельно; он дей-
ствовал по программе, заложенной свыше — правительством. Если свер-
ху не поступало команды, информация продолжала накапливаться,
чтобы однажды быть использованной или навсегда остаться невостребо-
ванной»5.
В-четвертых, речь в статье пойдет о политической полиции и той
части населения, которую можно обозначить понятием «образованное
общество»6. С культурной точки зрения, это была единая среда. Служа-
щие политического сыска были ее частью ничуть не в меньшей степени,
чем объекты их наблюдения — либералы, радикалы, оппозиционеры
и др. Да и основными источниками получения знаний здесь выступали
открыто циркулировавшие сведения (те же периодика, публицистиче-
ские произведения), а также информация, передаваемая через личные
неформальные коммуникации, в том числе слухи.
Под «слухами» в этой статье понимается информация, которая была
поименована таким образом в делопроизводственной переписке самих
чинов политической полиции. Отмечу, что слухи были важным источни-
ком информации о легальном политическом пространстве для Третьего
отделения и представителей власти7.
В документах политической полиции сложно провести терминоло-
гическое различие между «слухами» и «толками», часто эти понятия сосед-
ствуют, а иногда и подменяют друг друга, что в целом позволяет говорить
об их синонимичности для чинов политической полиции. Так, начальник
Екатеринославского местного отделения писал в 1888 г.: «Циркуляр Ми-
нистерства народного просвещения об ограниченном приеме в гимназию
лиц, не имеющих соответствующих средств, вызвал толки, затем сетова-
ния на “несправедливость и незаконность распоряжения”... Вслед за сим
был пущен слух, будто земство и город прекращают отпуск денег на гим-
Л. Ульянова
293
назии, т. к. большинство плательщиков в земстве среднего и низшего
класса, коим ныне “воспрещается образование детей в гимназиях” и т. п.
... Закрытие Санкт-Петербургского, Московского, Казанского и Харьков-
ского университетов послужило поводом к различным тенденциозным
слухам и рассказам, наконец, было объявлено об открытии Санкт-Петер-
бургского университета и начатых лекциях, но... разнесен был слух (ко-
торому все поверили), будто лекции не начались, ибо профессора универ-
ситета отказались от преподавания и разъехались»8. Начальник Черни-
говского ГЖУ в начале XX в. волновался из-за «толков» в среде либералов.
В марте 1903 г. он сообщал в Департамент полиции: отказ губернатора
рассматривать в губернском комитете Особого совещания о нуждах сель-
скохозяйственной промышленности вопросы московского земского съез-
да мая 1902 г. инициировал «среди либералов... разные толки»9.
Иногда отсылка к слуху — как к информации, конкретный источник
которой неизвестен,— позволяла скрыть незнание полицейским настоя-
щего источника этой информации или была связана с нежеланием его
раскрывать. Например, начальник Смоленского ГЖУ писал в 1903 г. об
одном из местных земских деятелей: «Вороновский имеет за собою поли-
тическое прошлое, смелой болтовней в губернских комитетах снискал ат-
тестацию талантливого человека, почему и был взят в министерство в ка-
честве чиновника IV класса. По слухам, в одном из заседаний министерства
по крестьянскому вопросу Вороновский выступил с возражением против
намеченной реформы и в результате получил предложение оставить служ-
бу. Озабоченный несправедливой оценкой таланта, Вороновский ныне
мутит умы местного общества, усматривающего в его фразах направление
высших сфер»10.
Однако анонимность не была обязательным атрибутом «слухов», о ко-
торых писали в политическом сыске. Наоборот, в задачи политической
полиции входило установление источника происхождения слуха, если не
индивидуального, то хотя бы коллективного. Возможно, по этой причине
служащие политического сыска в большинстве случаев связывали воз-
никновение слухов с целенаправленной деятельностью различных групп
в обществе, которые тем или иным способом демонстрировали свои поли-
тические убеждения. Более того, поиск источника возникновения слуха
был непосредственно связан с представлением, бытовавшим в среде чи-
нов охранительного ведомства, что слухи являются опасным способом
интерпретации общественно-политических процессов. Опасным в силу
того, что они по своей природе выступают альтернативой государствен-
ной интерпретации этих же процессов, функционируют в среде, не под-
контрольной власти, распространяются по каналам и путям, которые также
находятся вне государственного контроля, и являются способом объеди-
нения людей в неформальные группы. Помимо прочего, такое представ-
ление подразумевало рационализацию и упорядочивание анализа того,
каким образом слухи создаются и циркулируют в обществе. Само по себе
использование в переписке служащих политической полиции слова «тол-
294 Слухи в инструментарии...
ки», видимо, было связано с проблемой «перетолковывания», переосмы-
сления интерпретаций власти.
В традиционном обществе с самодержавным государством обсужде-
ние любой деятельности власти (государственного аппарата всех уровней,
в том числе и местного, чиновничества, общей правительственной линии,
конкретных мероприятий и т. п.) воспринималось как нарушение есте-
ственного хода вещей и трактовалось как политическое действие, если и
не прямо противоправительственного, то очевидно не верноподданни-
ческого характера. Публичной политики в современном смысле слова в
Российской империи того времени не было, но разговоры, пересуды, тол-
ки в обществе на политические темы рассматривались в охранном ве-
домстве как первые признаки ее появления, соответственно — как вме-
шательство в ту сферу деятельности, которая по умолчанию находилась в
компетенции власти. Эту сферу можно назвать областью создания поли-
тических смыслов и интерпретаций.
Среди политически активных групп, создававших такие альтерна-
тивные государственным интерпретации, чины политического сыска вы-
деляли либералов, радикалов, марксистов и др., которых, обобщая, часто
называли «оппозиционерами». Особое внимание этой проблеме служа-
щие политической полиции стали уделять с рубежа веков. Так, о цирку-
ляции в обществе «тенденциозных разных вымышленных слухов, указы-
вающих на слабость правительства совладать с революционным движе-
нием и успешность его развития», которые распространяли «местные
либеральные кружки», писал в декабре 1901 г. начальник Витебского
ГЖУ. Эти слухи, по его мнению, были особенно вредны: «Так как они
циркулируют в замкнутой среде и не имеют авторитетного опроверже-
ния, то... пользуются доверием и весьма способствуют тревожному на-
строению общества»11.
Один из самых известных деятелей политической полиции Россий-
ской империи начальник Московского охранного отделения С. В. Зуба-
тов писал о слухах следующее: «Техника агитации... всегда начинается
распространением... каких-либо неизвестно откуда и кем пущенных и
притом всегда враждебных правительственной власти слухов. По посло-
вице “добрая слава лежит, а худая бежит”, слухи эти быстро распростра-
няются, получая, по склонности человеческой природы к греху, почти
всеобщее доверие. Противодействия и опровержения слухи эти обыкно-
венно не встречают»12. Доверительное отношение к слухам в обществе
действительно волновало политическую полицию, хотя и не все ее служа-
щие объясняли эту ситуацию «склонностью человеческой природы к гре-
ху». В большей степени полицейским-охранникам было свойственно
представление о способности российского общества — как аморфного с
политической точки зрения — попадать под влияние организованного
меньшинства. В роли такого меньшинства чаще всего выступали либера-
лы — люди, занимавшие видное общественное положение и руководя-
щие посты в самоуправлении, наиболее крупных центральных и местных
Л. Ульянова
295
органах печати, общественных организациях, библиотеках, а иногда и в
губернской администрации. Так, начальник Тамбовского ГЖУ писал в
1888 г. об «обществе», что в нем «всегда и чуть ли не большинство не име-
ет своих убеждений, а идет по направлению, указываемому представи-
тельными людьми»13.
Слухи, по мнению служащих полиции, были опасны не только пото-
му, что они распространяли противоправительственные настроения, но и
тем, что, как полагали в политическом сыске, могли служить основой для
объединения людей. Тот, кто доверял слухам, расценивался в определен-
ном сегменте общества как «свой», тот же, кто их не поддерживал, вос-
принимался как «чужой». Иначе говоря, слухи обеспечивали индивидов
ориентирами для интеграции их в сообщества и группы, которые расце-
нивались в охранительном ведомстве как политические. А любые объеди-
нения такого рода вызывали пристальный интерес политической поли-
ции. Особенно если речь шла о группе, которая структурировалась по
неформальным критериям, как было в случае с создателями, транслято-
рами и потребителями слухов.
Определенную упорядоченность такой довольно хаотичной карти-
не придавала попытка чинов политической полиции связать эти группы
с формальными организациями, то есть теми институтами, через которые
так называемые «общественные деятели» могли транслировать слухи и
доносить их до различных слоев населения. Для чинов ГЖУ такими ин-
ститутами были самоуправление14 и печать. Так, руководитель Новго-
родского ГЖУ в политическом обзоре 1891 г. писал о земской реформе,
что она «была воспринята населением вначале хотя и не без доверия,
впоследствии не вызвала особого сочувствия благодаря появившимся га-
зетным инсинуациям и кривотолкам местных политиков»15. В охранных
отделениях в первую очередь обращали внимание на деятельность об-
ществ, библиотек, союзов и «товарищеские ужины»16. Начальник Санкт-
Петербургского охранного отделения описывал заседание Союза писате-
лей в ноябре 1897 г. следующим образом: «Все речи были направлены
главным образом против русской цензуры. Предварительно же был рас-
пущен слух, что правительство предрешило уже этот вопрос в утверди-
тельном смысле»17.
Другими словами, целенаправленная попытка отдельных групп в
обществе дискредитировать власть через создание и трансляцию слухов
трактовалась в политическом сыске одновременно как инструмент рас-
пространения этими группами своего влияния. Кроме того, активная об-
щественно-политическая деятельность сама по себе провоцировала цир-
куляцию слухов, в чем служащие политической полиции видели опреде-
ленную угрозу. Например, руководитель Таврического ГЖУ в 1881 г.,
сообщая в Департамент полиции об одном из видных земцев, прямо ука-
зывал, что его общественно-политическая деятельность дает пищу для
слухов. Среди прочего он писал: «В дополнение более подробной харак-
теристики Бларамберга имею честь сообщить Департаменту государствен-
296
Слухи в инструментарии...
ной полиции нижеследующее. В апреле текущего года с подлежащего
разрешения было открыто экстренное симферопольское уездное земское
собрание. В числе прочих вопросов был предложен вопрос о поднесении
императору адреса, составленного Бларамбергом. В адресе этом, после вы-
раженного соболезнования... говорилось, что для искоренения крамолы
необходимо созвать прежде всего сведущих людей, выслушать их мнения,
и затем уже сами обстоятельства укажут, каким образом нужно бороться с
этим злом (речь идет об убийстве императора Александра II.— Л. У.)...
После того как был арестован Винберг (один из близких к народовольцам
деятель.— Л. У.), по городу стали носиться слухи, что Бларамберг предла-
гает поднести Винбергу почетное гражданство и обратиться к министру
внутренних дел с коллективной просьбой об освобождении Винберга»18.
Сообщения о тех или иных слухах часто не вызывали никакой реак-
ции со стороны Департамента полиции. В крайнем случае, если инфор-
мация представлялась важной, его чины требовали проверки сведений
другими путями. При этом отсутствовал какой-либо механизм опровер-
жения слухов, по крайней мере, инициированный политической полици-
ей. Однако сбор сведений такого рода играл определенную роль в общем
контексте — при анализе всей имеющейся в политической полиции ин-
формации по конкретному человеку, кружку, обществу и т. п. Результаты
наблюдения, перлюстрации, данные секретной агентуры, вырезки из га-
зет дополнялись информацией о слухах при составлении аналитических
справок по конкретному вопросу. Аналогично выглядели доклады Де-
партамента полиции в Особое совещание при министре внутренних дел —
инстанцию, которая принимала решение об административных наказа-
ниях по делам о противоправительственной деятельности19.
Таким образом, слухи и другие формы интерпретации обществен-
но-политических процессов являлись инструментами по распростране-
нию общественными деятелями своего влияния. При этом циркуляция
различных слухов отчасти воспринималась полицейскими как неотъем-
лемый элемент развития общественного мнения, свойственный ему неза-
висимо от поведения государства и стабильности общества.
Наряду с этим нередко сами служащие политической полиции вы-
страивали событийные картины и обосновывали собственную позицию в
лингвистических конструкциях, типичных для формулирования слуха.
До известной степени это было связано с некоторыми проблемами в
получении сведений о деятелях легального политического пространства.
Чины местных отделений достаточно часто получали сведения такого рода
из устных источников в виде «отзывов» собственных знакомых, которыми
в большинстве случаев оказывались сотрудники различных государствен-
ных структур, преимущественно общей полиции, губернской админи-
страции и прокуратуры20. Например, жандармский офицер А. П. Мар-
тынов, последний начальник Московского охранного отделения, в воспоми-
наниях так обрисовывал свой круг общения: чины местной администрации,
прокурорского надзора и «кое-кто из обывателей, принадлежавших к
Л. Ульянова
297
“правому” кругу»21. Нередко, сообщая о тех или иных событиях в губер-
нии, служащие ГЖУ называли в качестве авторов сведений чинов общей
полиции. Так, начальник Бакинского ГЖУ получил информацию в 1903 г.
о либерале А. И. Новикове, председателе городской управы, от местного
пристава: «Пристав Осипов в келейном разговоре... объяснил, что Нови-
ков принимает на службу и оказывает материальную помощь только ли-
цам, скомпрометированным в политическом отношении»22.
Однако в большинстве случаев чины местных отделений полити-
ческой полиции в своих донесениях практиковали отсылки к мнениям
«благонамеренных», «совершенно консервативных» людей, лиц, «заслу-
живающих полного доверия»23. Использовались и другие анонимные ха-
рактеристики: «по общим отзывам», «считался», «как здесь говорят», «все
знающие его отзываются», «по отзывам лиц, знавших его», «по мнению
многих», «заслужил репутацию», «все того мнения» и т. д.24 При этом вы-
вод, обоснованный таким способом, не обязательно сводился к утвержде-
нию о противоправительственной направленности того или иного чело-
века или события. Иногда случалось и наоборот, как, например, в ситуа-
ции с архангельским учителем. Начальник местного ГЖУ так писал о
нем: «Петропавловский во время нахождения его в должности учителя в
ставке, кроме знакомства своего со стоящим под негласным надзором по-
лиции врачом Буйко, ничем не проявлял свою противоправительствен-
ную направленность. По общим отзывам, вел себя скромно и считался
лучшим наставником школы»25.
Кроме того, имела место экстраполяция чинами управлений пози-
ции тех самых «совершенно консервативных людей», которые с наиболь-
шей долей вероятности составляли круг общения чинов ГЖУ, на общее
мнение. Так, начальник Московского ГЖУ писал в 1884 г.: «Вся Москва
(курсив мой.—Л. У.) с нетерпением ожидала выборов, надеясь, что новый
состав гласных не будет относиться к своим обязанностям столь равно-
душно, как прежний»26.
Департамент полиции сам инициировал циркуляцию слухов внутри
политической полиции (хотя в общество слухи и не вбрасывались). Мест-
ные отделения, по сути, получали информацию от департамента в форме
слухов. Запросы в ГЖУ и охранные отделения традиционно начинались
фразой: «В Департаменте полиции получены сведения...» Действитель-
ными источниками информации при этом выступали донесения секрет-
ных агентов или перлюстрированные письма, но ГЖУ и охранным отде-
лениям об этом знать не полагалось. Анонимность, основанная на секрет-
ности источников, во многом воспринималась деятелями политического
сыска как необходимое условие успешной работы. Не только потому, что
это позволяло с большей долей вероятности скрыть от разоблачения ис-
точники секретной информации, но и потому, что это означало демон-
страцию высокого уровня доверия внутри политической полиции.
При этом анонимные конструкции при описании источника инфор-
мации употреблялись в докладах директоров Департамента полиции ми-
298
Слухи в инструментарии...
нистру внутренних дел, а также в письмах в другие государственные ин-
станции27. Правда, эти документы носили преимущественно информа-
тивный характер. Не использовалась такая конструкция лишь в докладах
Особому совещанию — то есть в тех документах, которые обладали ис-
полнительной силой.
Таким образом, отношение к слухам в политической полиции было
двойственным. С одной стороны, они воспринимались как сигналы диск-
редитации официальных текстов, проявление недоверия к государству,
инструмент нежелательной мобилизации. С другой стороны, критикуя
общество за склонность к использованию слухов, чины политической по-
лиции активно оперировали ими в собственном инструментарии. Види-
мо, попытки деятелей политического сыска стилистически «спрятаться»
за обобщенные формулировки, избегающие отсылок к конкретным ис-
точникам информации, основывались на их стремлении обеспечить и
постоянно поддерживать в собственных глазах, а также в представлении
служащих других структур свой статус носителей уникального и досто-
верного знания об общественно-политических процессах в Российской
империи конца XIX — начала XX в.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Уайт X. Метаистория. Екатеринбург, 2002. С. 10—12.
2 Об этом см.: Гирц К. Интерпретация культур. М., 2004.
3 Подробнее о структуре и функциях политической полиции см.: Рууд Ч. А., Степанов С. А.
Фонтанка, 16: Политический сыск при царях. М., 1993; Головков Г. 3, Бурин С. Н. Кан-
целярия непроницаемой тьмы. Политический сыск и революционеры. М., 1994; По-
литический сыск в России: история и современность. СПб., 1997; Перегудова 3. И. По-
литический сыск России. М., 2000; Галвазин С. Н. Охранные структуры Российской
империи: формирование аппарата, анализ оперативной практики. М., 2001 и др.
4 Подробнее об этом см.: Ульянова А. В. Политическая полиция как интеллектуальная
среда (конец XIX — начало XX веков) // Пути России. Современное интеллектуаль-
ное пространство: школы, направления, поколения. М., 2009. С. 198—208.
5 Рууд Ч. А., Степанов С. А. Фонтанка, 16... С. 88.
6 Подробнее о понятии «образованное общество» см.: КоцонисЯ. Как крестьян делали
отсталыми. М., 2006.
7 См., например: Письма К. П. Победоносцева к Александру III // Красный архив.
1923. Т. 4. С. 330, 331, 337;Любимов Д. Н. Отрывки из воспоминаний. (1902—1904 гг.)
И Ист. архив. 1962. № 6. С. 80; Мартынов А. П. Моя служба в Отдельном корпусе жан-
дармов // Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004.
Т. 1. С. 30, 31, 68; Россия под надзором. Отчеты III отделения. 1827—1869. М., 2006.
С. 43, 47, 230 и др.; Зайончковский П. А. Кризис самодержавия на рубеже 1870—
1880-х гг. М., 1964. С. 101, 108—110.
8 ГАРФ, ф. 102, 3 делопроизводство, 1888, оп. 84, д. 89, ч. 12, л. 1—2. Также см.: 3 де-
лопроизводство, 1884, д. 88, ч. 35, л. 5; 1885. д. 59, ч. 8; 1887, д. 9, ч. 49, л, 1; 1888, оп. 84,
д. 89, ч. 3, л. 1 об.—4; ч. 12, л. 1—2; д. 235, л. 114—115; 1891, д. 44, ч. 25, л. 6; 1894,
д. 1, л. 268—273; 1897, д. 1499, л. 43; 1900, д. 1886, л. 28 об.; Особый отдел, 1898, д. 2,
Л. Ульянова
299
ч . 3, л. 35—36 об., 76; лит. А, л. 44; лит. Д, л. 37; лит. Г, л. 55; д. 9, ч. 22, лит. В, л. 27;
1900, д. 96, л. 13; 1901, д. 28, л. 18; 1901, д. 987, л. 17.
9 Там же, Особый отдел, 1898, д. 9, ч. 22, лит. В, л. 27. Также см.: 3 делопроизводство,
1900, д. 1886, л. 28 об.; Особый отдел, 1901, д. 28, л. 18.
10 Там же, 1903, д. 2381, л. 7. Также см.: Особый отдел, 1898, д. 2, ч. 3. лит. А, л. 46 об.,
лит. Б, л. 8; 1902. д. 96. л. 7—8; д. 835, л. 8—9.
11 Там же, 1901, д. 987, л. 17.
12 Айнзафт С. Зубатов и студенчество // Каторга и ссылка. М., 1927. № 5 (34). С. 67.
13 ГАРФ, ф. 102, 3 делопроизводство, 1888, д. 89, ч. 3, л. 4. Также см.: 1894, д. 1, л. 384;
Особый отдел, 1898, д. 14, ч. 6, л. 1; 1904, д. 1195, л. 44 об., 45.
14 Там же, 1885, д. 59, ч. 8; 1887, д. 9, ч. 49, л. 1; 1888, оп. 84, д. 89, ч. 3, л. 1 об.—4;
ч. 12, л. 1—2; 1897, д. 1499, л. 43.
15 Там же, 1891, д. 44, ч. 25, л. 6. Также см.: 1884, д. 88, ч. 35, л. 5; 1888, оп. 84, д. 235,
л. 114—115.
16 Там же, 1894, д. 1, л. 268—273; Особый отдел, 1898, д. 2, ч. 3, л. 35—36 об., 76;
лит. А, л. 44; лит. Д, л. 37; лит. Г, л. 55; 1900, д. 96, л. 13.
17 Там же, 1898, д. 2, ч. 3, л. 35.
18 Там же, 1881, д. 343, л. 18—19. Также см.: д. 1567, л. 3—6; Особый отдел, 1898, д. 2,
ч. 3, лит. А, л. 44.
19 Там же, 1898, д. 13, ч. 17, л. 16—18.
20 Там же, 1903, д. 1372, л. 3—4. Также см.: 1895, д. 1719, л. 3; Особый отдел, 1898,
д. 9, ч. 14, л. 27; 1903, д. 2000, л. 1; 1905, 1 отделение, д. 106, ч. 5, л. 18; 2 отделение,
д. 999, ч. 43, л. 196; Мартынов А. П. Моя служба... С. 50, 121; Нардова В. А. Руководи-
тели российских органов городского самоуправления под неусыпным оком полити-
ческой полиции Ц Политический сыск в России: история и современность. СПб.,
1997. С. 139; Иванов А. В. Департамент полиции Министерства внутренних дел Рос-
сийской империи, 1880—1917 гг. Дис. ... канд. юрид. наук. М., 2001. С. 109; Доро-
хов В. Г. Политический сыск в Томской губернии: 1881 — февраль 1917 гг. Дис. ...
канд. ист. наук. Кемерово, 2005. С. 101; Гладышева Е. Е. Политический сыск в России
в начале XX в. (1902 — февраль 1917 г.) на примере Саратовской губернии. Дис. ...
канд. ист. наук. Саратов, 2006. С. 111.
21 Мартынов А. П. Моя служба... С. 196.
22 ГАРФ, ф. 102, Особый отдел, 1903, д. 1372, л. 3—4. Также см.: 3 делопроизводство,
1895, д. 1719, л. 3; Особый отдел, 1898, д. 9, ч. 14, л. 27; 1903, д. 2000, л. 1; 1905, 1 от-
деление, д. 106, ч. 5, л. 18; 2 отделение, д. 999, ч. 43, л. 196.
23 Там же, 3 делопроизводство, 1881, д. 3, л. 54; 1891, д. 44, ч. 25, л. 4—4 об.; 1902,
д. 1, ч. 31, лит. А, л. 9.
24 Там же, д. 1567, л. 4; 1883, д. 163, л. 14; 1891, д. 44, ч. 26, л. 1 об.; 1893, д. 820, л. 77;
1905, д. 1,ч. 23, лит. А, л. 5; ч. 66, лит. А, л. 7; Особый отдел, 1903, д. 2381, л. 1.
25 Там же, 1883, д. 163, л. 14.
26 Там же, 1885, д. 59, ч. 45, л. 2.
27 Там же, 1898, д. 2, ч. 3, лит. А, л. 46 об.; лит. Б, л. 8; д. 13, ч. 17, л. 16—18; 1902,
д. 96, л. 7—8; д. 835, л. 8—9; 1903, д. 2381, л. 7.
Ш. Визе
СЛУХИ И НАСИЛИЕ:
ХОЛЕРНЫЕ БУНТЫ В САРАТОВЕ В 1892 г.
Слухи и погромы
Уже более столетия историки и ученые стараются найти объяснение
феномену погромов в Российской империи. Благодаря этим исследовани-
ям мы знаем, насколько амбивалентную роль сыграло государство, какое
важное значение имел направленный в неверное русло социальный про-
тест и какую прочную основу создала для погромов антисемитская пропа-
ганда1. Однако есть веские основания для дальнейшего изучения погро-
мов. Ибо до сих пор мы не имеем ответа на вопросы: каково соотношение
между причинами и конкретными насильственными действиями? Про-
воцировали ли образы врага насилие, и если да, то как они возникали и
распространялись? Что являлось ориентиром для действий участников
погромов? Какую роль играла «динамика процесса коммуникации и
акции»?2 Как объяснить, что в сходных условиях в одном месте насилие
эскалировало, а в других отсутствовало? Ответ на подобные вопросы
можно найти только при обращении к конкретным случаям и только в
ходе изучения феноменов насильственного действия, вместо того чтобы
от описания причин погрома переходить к подсчету причиненного ущер-
ба3. В моей диссертации, частью которой является данная статья, я хочу
показать, что можно говорить о типе коллективного насилия, причины и
течение которого в значительной степени определяются слухами. Этот
тип коллективного насилия в целом совпадает с тем, который в западной
историографии обычно характеризуется как погром, поэтому я также
придерживаюсь этого определения. Правда, есть и отличия. Так, напри-
мер, большинство «погромов» эпохи Гражданской войны скорее носили
характер бойни4. С другой стороны, и события, которые обычно описыва-
ются другими понятиями, также могут быть вписаны в исследуемую здесь
категорию коллективного насилия и охарактеризованы как погромы. Од-
ним из примеров являются «холерные бунты» 1892 г.
Ш. Визе
301
Понятие погрома
Основная трудность заключается в определении погрома, которое
допускает желаемое «расширение», но одновременно не теряет своей «из-
бирательности». Понятие, с которым работаю я, ориентируется на опре-
деление Вернера Бергмана, а также на определение массовых беспоряд-
ков («riot») Сенешаля де ла Роше и описывает погром как массовые одно-
сторонние и, главным образом, незапланированные нападения одной
группы населения на другую, на которую возлагается коллективная от-
ветственность за что-либо5.
Из коллективного и спонтанного характера вытекают и другие при-
знаки этой формы насилия. Так, погромы, как правило, демонстрируют
специфическую динамику эскалации: они начинаются с собрания толпы,
затем следует первая попытка насильственных действий, во время которой
в равной степени подвергаются проверке готовность к вмешательству и
степень ответных действий государства, а также готовность массы толе-
рантно относиться к насилию и осуществлять насилие6. К характеристике
погромов также относится то обстоятельство, что, как правило, ограни-
ченное количество осуществляющих насилие субъектов защищены и
«узаконены» большим числом одобряющих зрителей, причем обе группы
часто переходят друг в друга. В случае нарастающей эскалации может
быть достигнута высокая интенсивность насилия. В случае погромщиков
и наблюдателей можно констатировать как наличие насильственных
действий, ориентированных на получение личной выгоды, так и эмоцио-
нальное, экспрессивное осуществление насилия.
Несмотря на свое многообразие, погромы имеют структуру и опре-
деленный порядок, на которых я остановлюсь далее. Также будет проана-
лизирована связь погромов со слухами.
Понятие слуха
Сначала необходимо объяснить, что следует понимать под слухом.
Речь идет о рабочем понятии, инструменте познания, который явно не
должен охватывать всю «суть» слуха. В частности, функции, которые вы-
полняют слухи, не должны предварительно включаться в определение,
но должны быть исследованы в ходе эмпирического анализа. Также ответ
на вопрос, распространялись ли слухи намеренно или они скорее возни-
кали как спонтанный продукт коллективного усилия, не следует давать
a priori, а необходимо рассматривать как часть гипотезы. Важно, что пред-
метная неправильность содержания не может являться критерием слуха,
ибо это различие констатируется наблюдателем только задним числом.
Напротив, исторические актеры чаще всего не имели представления о
степени правдивости слухов. В их форме могла распространяться и соот-
ветствующая действительности информация. Категориальные признаки
слуха в этом смысле относятся к передаче и содержанию слуха.
302
Слухи и насилие: холерные бунты...
Содержание слуха не так легко поддается проверке и будет воспри-
нято как попытка описать действительность. Изначально этот критерий
выглядит трудноприменимым. Но он соответствует действительности в
том случае, когда люди действуют на основе слухов. Кроме того, в пред-
ставленной статье я намерен провести различие между слухами-утверж-
дениями (которые описывают, что предположительно произошло) и слу-
хами-объяснениями (которые постулируют причины и мотивации). Слух
распространяется устным путем несколько раз. При каждом последую-
щем рассказе слушатели воспринимают содержание сказанного в зависи-
мости от своего культурного горизонта без возможности в последующем с
уверенностью восстановить точное содержание сказанного. Поэтому суть
слуха «текуча», даже если его рассказчик не меняет ее по собственной
воле. В бытовых ситуациях это обстоятельство не имеет большого воздей-
ствия, потому что участники выслушивания в рамках своих возможностей
критически оценивают, задают уточняющие вопросы или, при высокой
релевантности, обращаются к другим источникам. Как будет показано,
эта схема полностью меняется в чрезвычайных ситуациях7.
Слухи перед погромом
В центре внимания автора данной работы оказывается функциони-
рование, или, если употреблять выражение Бергмана, «интерактивная
динамика коллективного насилия»8. При этом будет поставлен вопрос,
насколько эффективным является объяснение при помощи слухов. Слухи
важны для того, чтобы аспекты окружающего мира были истолкованы
как угроза или как результат вражеских действий. (Если, например, про-
падет ребенок, то это изначально нейтральное обстоятельство благодаря
слухам о ритуальных убийствах может быть перетолковано в преступле-
ние евреев.) Тем самым слухи вносят свой вклад в конструкцию образов
врага и мотивируют людей на коллективное насилие. Кроме того, слухи
модифицируют восприятие повода к погрому у потенциальных погром-
щиков. В особенности необходимо учитывать рассказы об эксцессах, про-
изошедших в других местах. Если они не были остановлены, то, согласно
рассуждениям, снижается риск для потенциальных местных погромщи-
ков. Прогнозы безнаказанности также часто бывают предметом слухов,
которые курсируют перед началом эксцессов (например, слух о разреше-
нии в течение трех дней избивать и преследовать евреев).
Начало погромов часто координируется слухами-объявлениями, в
которых обсуждается время начала приближающихся беспокойств. Если
достаточное количество акторов поверят в «объявление» и таким образом
будут подготовлены к предстоящим беспорядкам, это окажет влияние и
на скептиков, которые примут слух «за чистую монету». Но было бы упро-
щением описывать этот механизм по модели «самоисполняющегося про-
рочества», так как она упускает из виду следующее предположительное
Ш. Визе
303
свойство коммуникации слухов: в принципе, распространение, отклоне-
ние или опровержение слухов доступно каждому. Поэтому слух может в
равной степени служить делу координации потенциальных участников
погрома, выполнять задачу предупреждения потенциальных жертв и по-
буждать власти к превентивному вмешательству. Следовательно, было бы
неправильным рассматривать слух лишь в одной плоскости — например,
как орудие погромщиков9.
Слухи во время погрома
Как уже было замечено, в опасных, требующих действия ситуациях
наиболее ярко проявляется «текучесть» содержания слуха. Внимательное
выслушивание, взвешивание и уточняющие вопросы практически невоз-
можны, если вокруг раздаются выстрелы и разбиваются оконные стекла.
Неясная и опасная ситуация погрома еще более осложняет проверку слу-
хов о локальных происшествиях. Наконец, наличие группы ведет к тому,
что слухи могут быстрее охватывать большое количество людей. Хотя в
исключительных ситуациях слухи в принципе менее заслуживают дове-
рия, но по сравнению с другими средствами информации их значение
растет. Быстрота развертывания событий попросту не дает возможности
распространения всех неустных медиумов. Одновременно, однако, имеет
место чрезвычайно высокая потребность в информации, которая часто
может быть удовлетворена только с помощью слухов.
В связи с этими обстоятельствами все участвующие в погроме груп-
пы акторов (если не исключительно, то все же в значительной степени) по
необходимости связаны в мотивации своих действий со слухами. Особен-
но очевидным это становится, если поставить вопрос о том, как происхо-
дит «маркирование» жертв. При коллективном решении вопроса, прина-
длежит ли та или другая личность к ранее идентифицированной катего-
рии «врагов», решение, как правило, принимается при помощи обращения
к слухам и на основе ключевых «раздражителей» (одежда, телесные при-
знаки, акцент). Локальное исследование, которое я намерен представить,
посвящено холерным бунтам в Поволжье в 1892 г. Плотность материала
(наряду с воспоминаниями и газетами я привлек также документы поли-
цейского департамента и Министерства юстиции) позволяет сделать вы-
воды не только о погромах в локальной местности, но и о распростране-
нии слухов и их значении для начала применения насилия10. Кроме того,
будет показано, что государственные акторы использовали два способа
обращения с угрожающими слухами, которые четко различаются по их
восприятию и воздействию.
304 Слухи и насилие: холерные бунты...
Холерный бунт в Саратове в 1892 г.
Холера: превентивные меры и беспорядки в Астрахани
Холерная эпидемия 1892 г. не была неожиданностью11. С 1830-х гг.
Россия регулярно переживала эпидемии12. На фоне новых научных от-
крытий в обществе росла надежда на то, что с помощью превентивных
мероприятий и благодаря улучшению врачебного обслуживания можно
победить болезнь13. На различных уровнях администрации разрабатыва-
лись планы мероприятий против холеры14. Среди прочих мер были пре-
дусмотрены принудительное размещение заболевших в специальных хо-
лерных бараках и их изоляция от других людей, в том числе от членов
семей. Квартиры подвергались дезинфекции, личные вещи заболевших —
частичному сожжению. Перед погребением умерших от холеры предпи-
сывалось засыпать известью. Из-за опасности заражения запрещалось
проводить традиционные ритуалы прощания и погребения умерших (об-
мывание умерших в присутствии родственников, большие похоронные
процессии, богослужение с открытым гробом)15. Тот, кто в соответствии с
этим распоряжением попадал в холерный госпиталь, не мог видеться
даже со своими родственниками. Если человек умирал от заразной болез-
ни, родственники не получали возможности убедиться в его смерти.
Страх за судьбу заболевших и боязнь идти против религиозных
принципов привели к тому, что, когда заболевания холерой в начале лета
1892 г. начали принимать характер эпидемии, мероприятия по ее предот-
вращению были встречены значительной частью населения с недовери-
ем. Оно не понимало идею превентивного вмешательства, для него было
более логично, что произошедшее сначала (распространение средств дез-
инфекции и т. д.) должно быть причиной последующих событий (заболе-
ваний). Подобные образцы мышления были признаны правильными уже
в ходе предшествовавших холерных эпидемий, и в глазах городских и
сельских низших слоев они не были опровергнуты16. К тому же, голод
1891—1892 гг. истощил значительные группы населения не только телес-
но. Как можно предположить, голод заставил усомниться в социальных
отношениях и потряс всеобщую надежду на благополучный исход вещей.
В любом случае жители Саратова очень быстро установили связь между
голодом и эпидемией17.
В европейской части России первые случаи холеры были зареги-
стрированы в Астрахани18. Среди населения быстро распространились
слухи, целью которых было объяснить появление холеры. По общему
мнению, врачи сами «выдумали» холеру, которой «по-настоящему вовсе
не было», чтобы «морить народ» с помощью их порошков и других средств
(лишь немногие возлагали ответственность за болезнь на местных персов)19.
Говорили, что совершенно здоровых людей отправляли в холерный гос-
питаль, откуда никто не выходил живым. Кроме того, врачи якобы посы-
пали своих пациентов химическими порошками, хоронили заживо. Мо-
Ш. Визе
305
тивы таких поступков врачей первоначально оставались непроясненны-
ми. Правда, предполагалось, что врачи находились в сговоре с местными
властями, отчасти их подозревали в стремлении обогатиться, но какое-
либо последовательное объяснение отсутствовало20. Несмотря на это, 21
и 22 июня, спустя пять дней после регистрации первых случаев заболева-
ния, начались волнения, во время которых возбужденная толпа людей
штурмовала холерные бараки, подожгла их и избила людей, причислен-
ных ею к медицинскому персоналу21. Двенадцать человек были убиты.
Уже накануне волнений многие жители покинули Астрахань, и
только ограничение передвижения водного транспорта помешало массо-
вому бегству из города22. Из следующего губернского города, располо-
женного дальше по Волге,— Саратова — были отправлены войска, кото-
рые должны были образовать своеобразный «санитарный кордон» и пре-
пятствовать распространению болезни. Успешная изоляция холеры,
однако, была иллюзией. В действительности холера уже давно добралась
до Саратова — раньше, чем военные покинули город23.
Саратовские слухи
Вместе с болезнью вверх по реке распространялись и слухи24. В Са-
ратове также говорили о том, что врачи «выдумали» холеру и сами ее рас-
пространяли, что в холерные бараки свозили здоровых людей, что людей
хоронили заживо25. Новым в слухах было то, что, казалось, ясной стала
мотивация врачей. Об этом говорилось в одном из отчетов губернатора:
«Дошедшие до Саратова разными путями вести о беспорядках в г. Астра-
хани породили в среде низшего класса населения толки о том, что будто
бы Государь император прислал много разных пожертвований в Саратов,
но что чиновники пожертвования эти расхитили, и когда Государю угод-
но было проверить действия должностных лиц в этом отношении, то
дабы избежать контроля — выдумали холеру, в действительности не су-
ществующую, врачи же, в угоду чиновникам — стали морить народ»26.
Всеподданнейший доклад сходного содержания Александр III собствен-
норучно пометил: «страшное безобразие»27.
В слухах эпидемия была интерпретирована не только как серьезная
угроза, но и как возмутительная несправедливость, против которой необ-
ходимо протестовать. Возможность протеста оказалась в центре внима-
ния также и благодаря сообщениям о произошедших эксцессах в Астра-
хани, в слухах был назван даже момент возможных беспорядков28 — ию-
ня 28. Непосредственно перед беспорядками в Саратове к тому же
курсировал слух о том, что губернатор отослал на границу Астраханской
губернии не часть, а всех военных, и поэтому можно не бояться наказа-
ния. Когда губернатор узнал об этом слухе, он понял, какую угрозу он в
себе несет, и предпринял попытки опровергнуть его29. О том, что он пони-
мал механизм функционирования слухов, говорит факт выбора им спосо-
306 Слухи и насилие: холерные бунты...
ба информирования: не устное или письменное объявление, а перфор-
манс. Он приказал оставшемуся в городе Кутаисскому полку промарши-
ровать по Саратову вечером 27 июня с музыкой30. Однако саратовцы
поняли «послание» по-своему: «Народ понял, зачем ему показано войско,
но думал, что его хотят обмануть и что войско ночью посажено на пароход,
а потому — возбужденное его состояние не изменилось, и на следующий
день, 28 июня, около 10 часов утра, проявилось в активных действиях»31.
Ход беспорядков в Саратове
Слухи курсировали все быстрее, когда утром 28 июня, в воскре-
сенье, первоначально на улицах и площадях собирались небольшие груп-
пы, выросшие в конечном итоге в «огромную толпу», которая «дожида-
лась только внешнего толчка, чтобы учинить открытые беспорядки»32.
Предположительно, не было места, где погром бы не состоялся потому,
что для него не было повода. В одном случае это была попытка двух по-
лицейских увезти молодую женщину, опустившуюся на обочину дороги
от изнеможения и заподозренную в том, что она больна холерой. Крики,
поднявшиеся в толпе, когда они попытались силой затолкать ее в нена-
вистную «холерную повозку», послужили сигналом33. Полицейский Гусев
и кучер были изувечены, повозка разбита, случайный прохожий — ры-
ночный сторож по фамилии Смоленский — также стал жертвой. Подозре-
ние пало на него, так как он нес полный бутыльков ящик. В толпе закри-
чали: «Вот он, холерный доктор... Бей его!» Толпа бросилась на него с
камнями и кольями и забила до смерти34. Столкновение с толпой в самом
начале беспорядков чуть не закончилось смертью и для ветеринара М. Сно-
ва раздались крики: «Коровьего доктора проучить надо — он заодно с
ними». «К счастью,— комментировал свидетель,— на господине М. была
форменная фуражка с кокардой, почему его приняли не за ветеринара, а
за чиновника». На обычных чиновников народный гнев в Саратове, оче-
видно, не распространялся35.
Следующим в руки толпы попался приехавший из Риги гражданин
Трейгольд. По неизвестным причинам толпа приняла его за врача. Воз-
можно, было достаточно того, что он, как многие врачи, боровшиеся с
холерой, был не местным и (как следует из описания его в источнике)
был одет, как мещанин36. Сын учителя и воспитанник местной реальной
школы Пемуров случайно оказался поблизости и попытался убедить тол-
пу в том, что Трейгольд ни в коем случае не врач. Это, а также его одежда
и книга, которую он имел при себе, оказались достаточными аргументами
для того, чтобы толпа поверила крикам: «Он тоже студент, их взяли в
помощники к докторам!» Трейгольда и юного Пемурова забросали булыж-
никами из мостовой, их тела были изуродованы «до неузнаваемости»37.
Наступила фаза, когда большие группы людей перемещались по го-
роду в поисках врагов. Очевидно, у них были трудности с идентификаци-
Ш. Визе
307
ей и поиском объектов их гнева, так как, хотя полиция не противостояла
толпе и военные еще не были подняты по тревоге, насилие носило спора-
дический характер: здесь разграбили аптеку, там — полицейскую часть,
ворвались в квартиры пяти врачей и разгромили их, но то же произошло
и с квартирой земского чиновника Аничкова, полицмейстера Бочарова и
учителя музыки Достоевского. О последнем сказали, что он прячет у себя
врача38. В гостинице «Столичная» были разбиты стекла на последнем эта-
же, так как предположили, что там спрятался полицмейстер. Было разби-
то несколько холерных повозок39. При этом никто серьезно не пострадал,
потому что потенциальные жертвы незадолго до начала эксцессов каким-
то образом узнали о них и спрятались. Многие врачи попросту убрали
таблички со своих дверей, и толпа не смогла их найти40.
При отсутствии объектов гнева различные группы бесцельно пере-
двигались по городу. В этой ситуации один человек мог легко встать во
главе массы, будь он в состоянии привлечь к себе внимание. Пробил час
мещанина Николая Бурлакова. Он закричал, что полиция уже посадила
его «в собачью повозку», но он сумел за себя отомстить. Якобы только что
он побил на верхнем базаре двух докторов и одного полицейского. На его
призыв к штурму холерного госпиталя толпа «как один человек» закрича-
ла: «Ура!» Слышались призывы: «Вали, ребята, на холерную больницу»,
«Бей и жги!»41 Холерный госпиталь располагался в частном доме на го-
родской окраине. Сначала камнями разбили окна, затем толпа ворвалась
в здание, вынесла 27 больных наружу, где заботливо их расположила.
Большую часть заболевших домочадцы разобрали по домам, а холерный
госпиталь был разрушен. Кроме того, толпа вскрыла несколько гробов,
очевидно, надеясь найти в них живых людей42. Другие больше интересо-
вались бельем и самоваром больницы и вынесли их из здания43. Врачей в
больнице не было, а единственный фельдшер смог укрыться на ближай-
шей колокольне. Одного из служащих госпиталя рок настиг вместе с кри-
ками: «Вот тот самый, который хоронил живых!» На него напали, но он
смог спастись и убежал еще до поджога госпиталя44. Других служащих, а
также присутствовавшего при событиях владельца дома толпа пощади-
ла45. Однако священник, который присутствовал в госпитале для органи-
зации богослужений, был обвинен толпой в том, что он также участвовал
в погребении живых. Как позже описывал сам батюшка, ему удалось спас-
тись только благодаря заступничеству нескольких женщин, которые ува-
жительно о нем отозвались46.
Особая опасность для священника заключалась в том, что его обвинил
мужчина, который утверждал, что он только что освободился из гроба47.
Предположительно это был штукатур Попов, который в тот же день в
другом месте появился даже в испачканной известью простыне, чтобы при-
дать своей истории правдоподобность48. Одновременно в городе ходили слу-
хи о мужчине, который проснулся в гробу еще до творящихся вокруг беспо-
рядков, смог высвободиться и получил от одного из врачей (по различным
версиям, либо от Розенталя, либо от Штейнберга) 15 рублей за молчание49.
308
Слухи и насилие: холерные бунты...
Лишь к 16 часам появились оставшиеся в городе «на случай пожара»
военные (полурота), что позволило пожарной службе предпринять запоз-
далую и напрасную попытку спасти горевший госпиталь50. После этого
военная часть встретилась на одной из центральных площадей с толпой,
которая не реагировала на угрозы со стороны военного командира. Даже
первый, как предполагалось, устрашающий залп без боевых патронов не
достиг желаемого эффекта. Раздались крики: «Ура! Нечего бояться, у них
холостые заряды!» — ив солдат полетели камни. Только после залпа бое-
выми патронами, жертвами которого пали двое из толпы, люди разбежа-
лись51. В толпу стреляли и у городской больницы. Лишь около 15 часов
беспорядки прекратились, в город вошел остаток полка, расквартирован-
ного недалеко от города в летнем лагере52.
Толпа разошлась, но слышались угрозы, что завтра или послезавтра
беспорядки продолжатся, что будут сводиться счеты с врачами, живущи-
ми на дачах недалеко от города, близ Лысой горы. Вследствие этого сол-
даты были отправлены в предместье, где арестовали двенадцать зачин-
щиков беспорядков и предотвратили эксцессы53. Благодаря массовому
присутствию военной силы беспорядки в городе прекратились.
Эпидемия, слухи и государство (1)
При анализе отношения государства к слухам можно констатиро-
вать: первая реакция губернской администрации была нацелена на то,
чтобы покарать «виновных» в распространении слухов. В некоторых слу-
чаях думали застать «распространителей» на месте и наказать их розгами
или бросить в тюрьму54. После беспорядков в Саратове некоторые подоз-
реваемые предстали перед судом исключительно за распространение
«ложных слухов»55. Тем самым борьба со слухами изначально походила на
борьбу с холерой. Здесь также преобладали репрессивные мероприятия
(принудительная изоляция «сомнительных» больных, карантин и т. д.)56.
Многие государственные служащие даже высказывали убеждение, что
слухи и беспорядки являются результатом заговора. Круг подозреваемых
простирался от социалистов (Самара), оппозиционных групп (Таврия) и
локальной интеллигенции (Нижний Новгород) до местных торговцев
(Астрахань)57. Все же другие нередко признавали, что невозможно четко
указать причину распространения слухов58. По предварительным дан-
ным, ни одного «заговора слухмейкеров» обнаружено не было. Ссылка на
таких заговорщиков, скорее всего, была либо выражением беспомощности
перед лицом комплексных процессов, показывающих внутреннюю дина-
мику, либо стратегией, нацеленной на самооправдание служащих, кото-
рые не смогли сохранить общественный порядок. Интересно, что была и
другая, эффективная форма отношения государственных деятелей к слу-
хам, которая будет представлена ниже. Прежде, однако, необходимо по-
яснить, каким образом развивались далее слухи и беспорядки в Поволжье.
Ш. Визе 309
Распространение беспорядков и путешествующие слухи
Инциденты в Саратове вызвали мощный отклик в регионе. В раз-
личных городах и деревнях начались беспорядки: врачам и фельдшерам
угрожали, их избивали, холерные больницы сжигали. Крупные беспо-
рядки с человеческими жертвами произошли только в округе Саратова,
если не брать во внимание независимо возникшие волнения в Донецком
бассейне (Фридгут, Винн). Большинство случаев ограничилось угрозами
и нанесением имущественного ущерба59. Но вскоре по всей Волге вплоть
до Нижнего Новогорода и дальше говорили об эксцессах, и повсюду рас-
пространился слух о том, что врачи убивают простых людей и хоронят их
заживо60. Если же речь шла о причинах врачебных преступлений, слухи
были самыми разнообразными и не совпадали с «объяснениями», попу-
лярными в Астрахани. В окрестностях Саратова говорили о том, что вра-
чи были подкуплены нехристями, в Симбирской губернии объясняли,
что убийства населения — мера по борьбе с болезнью (по аналогии с унич-
тожением заболевшего скота)61. В Казанской губернии рассказывали, что
массовые смерти под прикрытием холеры происходят, так как «нет денег
кормить голодных»62. Кроме того, врачи якобы заключили соглашение с
попами, которые отравили причастие63. В Нижнем Новгороде говори-
лось, что количество врачей в последние годы настолько выросло, что
сейчас им нужно больше земель для жизни, и поэтому убивают людей64.
В отличие от вышеупомянутых локальных слухов-объяснений два
варианта имели межрегиональное значение. Согласно первой версии
вину за распространение холеры возлагали на англичан или их королеву
Викторию, которая в слухах выступает просто как «англичанка»65. При-
чиной широкого распространения слухов в Поволжье, Туле, Риге и Ека-
теринославе было не только их «путешествие», но и возникновение новых
слухов на ту же тему, что особенно хорошо демонстрирует случай Риги.
Слух об англичанах казался убедительным по различным причинам. С од-
ной стороны, были ситуационные подозрительные моменты (например,
делегация британских врачей с начала года находилась в Поволжье и за-
нималась оказанием помощи в лечении различных болезней), с другой
стороны, в деревнях играли важную роль ментальные пресуппозиции,
такие как общее недоверие по отношению к чужим66. Трудно сказать, ка-
кое значение при этом имели сообщения прессы о столкновении интере-
сов Российской и Британской империй на Среднем Востоке, а также вос-
поминания о Крымской войне, на которых обращают внимание некото-
рые исследователи67.
Вторым слухом, получившим межрегиональное распространение,
было объяснение, имевшее хождение в Саратове. Он вобрал в себя воспо-
минания о голоде прошлого года, миф о добром, заботливом царе, недо-
вольство местной администрацией и ее мздоимством, а также непонима-
ние мероприятий по борьбе с холерой: вплоть до Казани и Нижнего Нов-
города рассказывали о том, что губернатор хотел воспрепятствовать тому,
310 Слухи и насилие: холерные бунты...
чтобы царь (или царевич) во время своего визита обнаружил растран-
жиривание денежных средств, выделенных для помощи голодающим, и
способствовал вместе с врачами возникновению холеры, спекулируя на
страхе государя перед болезнью68.
Эпидемия, слухи и государство (2)
Хотя этот слух-объяснение со всей очевидностью был способен по-
дорвать авторитет местной администрации, до крупных беспорядков
дело не дошло. Это было обусловлено не только тем, что губернаторы,
обеспокоенные событиями в Астрахани, Саратове и Хвалынске, реши-
тельно применили репрессии. Гораздо эффективнее было то, что мини-
стерство внутренних дел и губернаторы извлекли уроки из ситуации и
постарались лишить наиболее опасные слухи почвы, и это проявилось в
обращении с заболевшими холерой и умершими69. Больных перестали
насильно забирать из семей, вместо специальных холерных повозок ста-
ли использовать обычные экипажи, а в Нижнем Новгороде, где положе-
ние вследствие традиционной ежегодной ярмарки было особенно щекот-
ливым, рядом с холерным госпиталем соорудили походную церковь, в
которой проводились богослужения по умершим от холеры70. Кроме того,
рядом с местом проведения ярмарки оборудовали медицинские пункты,
в которых обследования людей проводились на глазах у всех. Тот, кто в
Нижнем Новгороде распространял слухи о «холерном заговоре», должен
был без лишних слов отправляться в холерный барак и служить помощ-
ником, чтобы своими глазами убедиться, что там все организовано «по
справедливости»71. Даже самые упорные критики администрации вынуж-
дены были признать, что достигнутая этими мерами открытость повлия-
ла на настроения населения чрезвычайно успокаивающе72.
Ужасные слухи-объяснения о сговоре врачей с губернатором курси-
ровали еще какое-то время, но благодаря новой политике открытости в
«преступления», которые они объясняли (убийства людей врачами, погре-
бение живых), большинство отныне не верило.
Были ли холерные бунты погромом'?
Были ли холерные бунты в Саратове погромом? Если обратиться к
представленному во введении понятию, то ответ будет положительным:
участники действовали коллективно. Не существует подтверждений тому,
что они искали отдельного врача, полицейского или еще кого-либо. Мно-
гие источники, напротив, свидетельствуют, что толпа была нацелена на
коллектив, в частности на «врачей». Тот факт, что погромы не были орга-
низованы в соответствии с планом, подтверждает следующее обстоятель-
ство: толпа не смогла добраться ни до одного настоящего врача, и все
Ш. Визе
311
потому, что те смогли скрыть свое местонахождение, сорвав с дверей вы-
вески. Запланированное восстание выглядит иначе.
Таким образом, ответ на вопрос, можно ли в этом случае говорить о
погроме, однозначно положительный. Однако какое отношение предло-
женное рабочее понятие имеет к погромам, как мы их себе представляем?
Не будет ли слишком легкомысленно повесить знакомую этикетку на за-
ново сконструированный концепт? Обращение к языку источников не
помогает, так как с помощью этого понятия описывались совершенно раз-
личные эпизоды холерных волнений в Саратове73. Слово «погром» обоз-
начало здесь разрушение в достаточно широком смысле. Существенное
отличие предложенного в статье нового определения «погрома» как ана-
литического понятия заключается в том, что этничность не является де-
финирующим признаком. Ведь обычно, если речь идет о «погроме», под-
разумеваются еврейский погром, армянский погром, немецкий погром
и т. п.
В ходе холерных погромов этничность не имела большого значения.
Однако в глаза бросается, что единственные врачи, имена которых назы-
вались во время беспорядков, были Розенталь и Штейнберг. Среди изби-
тых толпой Трейгольд был единственным, о котором мы не знаем, поче-
му толпа приняла его за врача. Возможно, его нерусское происхождение
сыграло свою роль, ибо остальные жертвы насилия имели русские имена
и были причастны к антихолерным мероприятиям (Гусев хотел увезти
больного холерой, Смоленский имел при себе бутыльки, а Пемуров по-
пал под подозрение, так как вступился за предполагаемого врача Трей-
гольда).
Итак, произошедшее в Саратове было не этническим насилием, но
насилием с этнической окраской. Центром конструкции врага, без сомне-
ния, стали врачи. Но, исходя из этого, представления о них были в целом
расплывчаты. Следующей группой жертв стал бы остальной медицинский
персонал. В действительности, один из преследуемых был фельдшером,
была разрушена аптека, Пемуров и ветеринар М. обвинялись в содей-
ствии врачам. С другой стороны, большинство сотрудников холерного
госпиталя не пострадало. Полиция как «исполнительный орган» часто
обвинялась в возникших бедствиях, за что Гусев почти поплатился
жизнью. Тот факт, что ни один полицейский не пострадал, объясняется их
своевременным бегством или сменой униформы на гражданскую одежду74.
Однако толпа штурмовала только один полицейский караул, несмотря на
то, что остальные легко было найти. Отсюда можно прийти к выводу, что
полиция не являлась центральным объектом ее интереса. Согласно дру-
гим отчетам, некоторые погромщики рассматривали в качестве своих
противников «господ»75. Но они не смогли убедить остальных, так как все
нападения, судя по документам, имели непосредственную связь с холе-
рой и мероприятиями по борьбе с ней. Беспорядки не переросли в клас-
совую борьбу. Часто подчеркиваемый религиозный подтекст также не
выразился в соответствующих действиях76. В конце концов слухи об от-
312
Слухи и насилие: холерные бунты...
сутствии губернатора также не переросли в соответствующее насилие. Сам
губернатор делал все, чтобы избежать встречи с толпой. Сначала он лич-
но поспешил в летний лагерь, где затребовал военные части для города.
На обратном пути он, очевидно, не очень торопился, так как возвратился
не ранее, чем 158-й пехотный Кутаисский полк вошел в город77. Проме-
жуточным итогом может стать утверждение, что погромщики в Саратове
руководствовались образом врага, который имел в своей основе одно, по-
видимому, ясное зерно (доктора) и чье точное распространение и предпо-
ложение (этносоциально-религиозное) было, однако, неясным и спорным.
Как в этом ракурсе выглядят еврейские погромы в России? На пер-
вый взгляд, все ясно: линия фронта пролегала между этнорелигиозными
группами. Это четкое представление совпадает с восприятием многих
современников. Но является ли оно верным? Насколько «еврейскими»
были еврейские погромы? К сожалению, до сих пор не существует комп-
лексного исследования, но есть указания на то, что, вопреки ожиданиям,
лагеря не были так четко очерчены.
Позволю себе здесь лишь краткий экскурс. Вероятно, действитель-
ности соответствует наблюдение И. Нарского о семантике слова «еврей» в
окружении «черносотенных организаций» для многих погромщиков: «ев-
рей» было кратким объяснением для всего, что пришло из-за границы и
приносило вред России. «Евреи для монархистов были в меньшей степе-
ни этническим или религиозным сообществом, в большей степени —
враждебным габитусом, неясной опасностью, воплощением зла»78. Соот-
ветственно, часто неугодные не-евреи наделялись еврейскими атрибута-
ми79. Мыслящие правые создали для этих ненавистных персон новые
понятия — «жидорусаки» или, скорее, историческое «жидовствующие»,
другие просто называли их «жидами»80. «Евреями» были объявлены не
только те, кто маршировал под красными флагами, но и иногда те, кто
своими очками и гражданской одеждой вызывал «подозрения»81. Крики
«Бей жидов!» могли быть направлены даже против полиции82. Логично,
что далеко не все жертвы насилия погромщиков были действительно ев-
реями83.
Здесь не будет оспариваться, что в количественном плане евреи ста-
ли доминирующей группой жертв еврейских погромов. Однако необхо-
димо поразмышлять, могут ли погромы описываться как исключительно
«этническое» насилие. Погромщики ориентировались на образ врага,
в центре которого находились евреи как этнорелигиозное сообщество.
Но все же на него наслаивались политические и социальные приписыва-
ния, которые не могут быть оставлены без внимания. Восприятие беспо-
рядков как однозначно этнического конфликта, напротив, закрывает
перспективу этого интересного аспекта еврейских погромов. Таким обра-
зом, различия между собственно погромами и холерными беспорядками
имеют лишь градуальную природу: в обоих случаях этническая принад-
лежность была одним из компонентов образа врага, даже если в отдель-
ных случаях он приобретал различное значение.
Ш. Визе 313
Можно возразить, что насилие при холерных беспорядках было
слишком спорадическим, чтобы говорить о погроме. В действительности,
в Саратове ни один квартал не был разграблен и окна были разбиты
не на всех улицах, как это было в случае крупных еврейских погромов.
Но это не является доказательством, что холерные беспорядки стали чем-
то принципиально отличным. Во многом насилие в Саратове было спора-
дическим потому, что холерные беспорядки имели нечто общее с еврей-
скими погромами — насилие не было слепым. Действующие лица при-
кладывали усилия, чтобы выяснить, соответствует ли человек образу
врага (неясному и неоднозначному, базирующемуся на слухах). Это под-
тверждает случай ветеринара М., которого толпа отпустила, так как при-
няла его за «чиновника». Доля врачей среди населения в целом была не-
значительна, они не проживали в отдельных городских кварталах, и их
местожительство не было известно толпе. В этих условиях толпа, стремя-
щаяся к серьезным злодеяниям, могла прибегать к насилию только спо-
радически. Но в интенсивности совершенного насилия толпа в Саратове
с ее четырьмя брутальными убийствами не отставала от остальных групп
погромщиков. Сопровождение разрушительного насилия грабежом так-
же совпадает со многими описаниями погромов.
Слухи и насилие
Эпидемия холеры приобрела характер катастрофы, которую нельзя
было предсказать и которая принесла множество жертв. В 1892 г. меди-
цина еще не обладала эффективным средством лечения, но с учетом тог-
дашнего состояния науки обеспечение населения даже в таких губерн-
ских центрах, как Саратов, было более чем недостаточным84. Не только
сама болезнь, но и мероприятия борьбы с ней казались большей части
населения непонятными и несправедливыми. Без сомнения, потенциал
протеста уже имелся в наличии. Но объекты, на которые он будет направ-
лен, еще не были определены. Как было показано, первоначально в Аст-
рахани «козлами отпущения» были объявлены персы85. Но в конечном
итоге подозрение пало на врачей, они трансформировались в централь-
ный образ врага, который распространялся с помощью слухов и превра-
тился в итоге в путеводную нить холерных погромов 1892 г. в России в
целом. Беспорядки в Астрахани были восприняты в Саратове как обра-
зец для подражания. Первоначально в народе говорили только о том,
чтобы повторить действия астраханцев, называли возможную дату и уве-
ряли друг друга, что возмездия не последует, так как войска выведены из
города. Губернатор пытался в этот момент противодействовать слухам,
но не смог противостоять перетолкованиям с помощью устроенного по
этому поводу военного парада.
Беспорядки, действительно, начались в тот день, который называл-
ся в слухах. В неуверенной ситуации переполоха молва приобрела новое
314
Слухи и насилие: холерные бунты...
измерение. Отдельные погромщики использовали предшествующие слу-
хи и инсценировали себя как живое подтверждение заговора врачей (на-
пример штукатур Попов). Другие обсуждали сам процесс погромов и рас-
сказывали об уже состоявшихся «актах возмездия» (Николай Бурлаков).
По всей видимости, эти сообщения воодушевили толпу на дальнейшее
насилие. Но справедливо ли здесь говорить о слухе? На основании исполь-
зованных источников это невозможно однозначно подтвердить. Но раз-
мышления о правдоподобности вполне позволяют сделать подобный вы-
вод. Ибо Бурлаков выступал перед значительной массой собравшихся (в ис-
точниках прокуратуры, далеких от преувеличения, речь шла о тысячной
толпе)86. Даже если Бурлаков говорил только с частью этой толпы, в услови-
ях переполоха («со свистом, гиканием и криком») лишь стоящие непосред-
ственно рядом с Бурлаковым могли действительно понять, что он сказал87.
Но, согласно отчетам, после его криков вся толпа начала двигаться. Что
могло произойти в задних рядах? Будет логично предположить, что люди
там спрашивали друг друга, что происходит впереди, обменивались улов-
ленными обрывками сказанного и пытались создать из этих смысловых
фрагментов единое целое. Если происходило именно так, то можно гово-
рить о слухе в том смысле, который был определен во введении к статье.
Следующим важным пунктом стала идентификация жертв в огляд-
ку на распространившиеся ранее слухи. Пример ветеринара М., который
(ошибочно) не был причислен к врачам и поэтому уцелел, показывает,
что слухи действительно играли важную роль и что насилие не было об-
ращено на первого встречного. Весьма вероятно, что и врачи в городе
использовали слухи, чтобы защитить себя. Однако, к сожалению, это
нельзя подтвердить конкретными примерами. Ибо откуда доктора, кото-
рые своевременно убрали вывески, знали о начавшихся погромах? Ис-
точники об этом молчат, но было бы удивительно, если бы слухи не имели
здесь никакого значения. Государство, когда оно в конце концов сумело
стать хозяином положения, также могло использовать слухи, что под-
тверждает успешная отправка армейских частей на Лысую гору.
Холерные погромы распространялись в империи менее драматич-
но, чем сама болезнь. Этому способствовали распоряжения государствен-
ных органов, которые целенаправленно лишали холерные слухи их осно-
вания. При этом подтверждается, что решающим для мобилизации наси-
лия были не сложные объясняющие слухи, а те варианты, которые только
указывали на недостатки и называли предполагаемых ответственных.
Тем самым слухи определили течение погромов. Они придали беспоряд-
кам отличительные черты и собственную рациональность. Относительно
мало известно о том, как воздействуют слухи на социальные интеракции
между конфликтующими этническими и другими социальными группа-
ми. Возможно, дальнейшие исследования в этом направлении помогут
нам лучше понять сами погромы.
Перевод с немецкого О. Нагорной, О. Никоновой
Ш. Визе
315
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Klier J. D., Lambroza Sh. (Ed.). Pogroms. Anti-Jewish Violence in Modern Russian History.
Cambridge, 1992; Aronson M. Troubled Waters: The Origins of the 1881 Anti-Jewish
Pogrom in Russia. Pittsburgh, 1992 и др.
2 Bergmann S. Pogrome // Internationales Handbuch der Gewaltforschung / W. Heitmeyer,
J. Hagan (Hg.). Wiesbaden, 2002. S. 441—459, здесь S. 457.
3 McPhail C. Presidential Adress: The Dark Side of Purpose: Individual and Collective
violence in Riots // Sociological Quaterly. 1994. № 1. S. 1—32, здесь S. 1.
4 См.: Будницкий О. В. Российские евреи между Красными и Белыми. М., 2005. С. 285—
286. О понятии резни, которая характеризуется более мощной организацией дей-
ствующих лиц (в частности благодаря активному участию полиции и военных), см.:
Bergmann S. Pogrome... S. 443.
5 Bergmann S., Senechai de la Roche R. Collective Violence as Social Control // Sociological
Forum. 1996 (11). S. 97—128. Существенное различие состоит в следующем: в этой
статье предпринята попытка показать, что подобное насилие, не имеющее «этниче-
ского характера», может быть описано как погром.
6 Bergmann S. Pogrome... S. 454.
7 Подробнее см.'. Shibutani Т. Improvised News: A Sociological Study of Rumor. Indianapolis;
N. Y, 1966.
8 Bergmann S. Pogrome... S. 457.
9 Horowitz D. The Deadly Ethnic Riot. Berkeley, 2001. P. 74.
10 При цитировании архивных источников применялись следующие сокращения:
МВД — Министерство внутренних дел; МЮ — Министерство юстиции; ДП — Де-
партамент полиции; ГЖУ — Губернское жандармское управление.
11 Проникновение эпидемии в Персию и Османскую империю в 1889 г. привело к
тому, что холеру в России ожидали годом ранее. См.: Верейн Л. Е. Холерный бунт
1892 года в городе Астрахани // Астраханский медицинский институт: 1952. Т. 10.
С. 344—354, цит. С. 348.
12 Павловская Г. Н. Холерные годы в России. Исторический очерк. СПб., 1893.
13 Подробнее об этом см.: Frieden N. М. Russian Physicians in an Era of Reform and
Revolution, 1856—1905. Princeton, 1981.
14 Подробнее о соответствующих работах в медицинском совете и саратовском зем-
стве см.: Henze Ch. Disease, Health Care and Government in Late Imperial Russia.
[Forthcoming]. P. 114, 145.
15 Меры по предотвращению эпидемии освещались подробно в местных газетах. См.:
Саратовский листок. 1892. № 120. С. 2—3; № 123. С. 1—3; № 127. С. 2—3.
16 McGrew R. Russia and the Cholera, 1823—1832. Madison, 1965; Moerters K. «Hurra,
Cholera!» — Die Cholera-Unruhen in St.-Petersburg im Sommer 1831 // Volksaufstaende
in Russland. Von der Zeit der Wirren bis zur «Gruenen Revolution» gegen die
Sowjetherrschaft / H.-D. Loewe (Hg.). Wiesbaden, 2006. S. 397—426 [Forschungen zur
osteuropaeischen Geschichte 65]. Это ошибочное приписывание не является особен-
ностью России. Рихард Эванс утверждает, что в европейском масштабе не холера яв-
лялась причиной беспорядков, а мероприятия по борьбе с ней. См.: Evans R. J.
Epidemics and Revolution: Cholera in Nineteenth-Century Europe // Past and Present.
1988. № 120. H. 1. P. 123—146, здесь P. 136.
17 Саратовская губерния была одной из тех, что более всего пострадали от голода.
См.: Robbins R. G. Famine in Russia, 1891—1892. The Imperial Government responds to a
Crisis. New York, 1975. P. 145.
316 Слухи и насилие: холерные бунты...
18 Пришедшая из Персии холера достигла населенных пунктов, расположенных на
восточном и западном берегах Каспийского моря. В Баку, несмотря на катастрофи-
ческие санитарные условия и соответствующее высокое число жертв, беспорядков не
возникло. Из Баку эпидемия распространилась до Астрахани. 24 июня серьезные
беспорядки возникли в Ташкенте. См.: Sahadeo J. Epidemic and Empire: Ethnicity, Class
and, Civilization in the 1892 Tashkent Cholera Riot // Slavic Review. Spring, 2005. P. 117—139.
19 Корреспонденция в «Новом времени»; перепечатано в: Саратовский листок. 1892.
№ 142. С. 3. Отношения астраханских рабочих с персами уже долгое время бы-
ли напряженными. В 1887 г. дело дошло до межэтнических столкновений: Демья-
нов Г. П. Путеводитель по Волге 1894 г. (От Твери до Астрахани). Н. Новгород, 1894.
С. 248
20 О попытках объяснений см.: Саратовский листок. 1892. № 142. С. 3.
21 В «Астраханском листке» было напечатано, что толпа выискивала «чисто одетых
людей». Перепечатано в: Саратовский листок. 1892. № 137. С. 2.
22 Там же. № 134. С. 2; № 142. С. 2.
23 Имеретинский полк был отведен в направлении Астрахани 23 и 24 июня. См.: Са-
ратовский листок. 1892. № 132. С. 2. После первых случаев заболеваний врачебный
инспектор сообщил общественности, что речь идет не столько о начале опасной «ази-
атской» холеры, сколько о более легкой форме этой болезни — cholera nostras. Позднее
он был вынужден признать, что его заявление было неправомерным. См.: Саратов-
ский листок. 1892. № 128. С. 1; № 134. С. 2.
24 О катастрофических санитарных условиях в Саратове, которые способствовали
распространению холеры, см.: Haefner L. «Leben sie im Graben, fressen sie die Raben».
Politische Partizipation und sozialpolitischer Diskurs im Spiegel der staedtischen Peripherie
und Staedteassanierung in Saratov 1860—1914 // JbfGOE. 2000. № 48. S. 184—209, здесь
S. 191.
25 ГАРФ, ф. 102, on. 49, д. 124, л. 94. Всеподданнейшая записка МВД, 12.7.1892; Сара-
товский листок. 1892. № 137. С. 1.
26 ГАРФ, ф. 102, оп. 49, д. 124, л. 65. Саратовский губернатор министру внутренних
дел, 2.7.1892.
27 Там же, л. 94. Всеподданнейшая записка МВД, 12.7.1892.
28 РГИА, ф. 1405, оп. 93, д. 7492, л. 89об. Саратовский губернатор министру внутрен-
них дел, 2.7.1892; л. 65, 104 об. Записка прокурора саратовской судебной палаты по
делу о беспорядках в г. Саратове 28 июня 1892 года, 27.7.1892.
29 ГАРФ, ф. 102, оп. 49, д. 124, л. 65 об. Саратовский губернатор министру внутренних
дел, 2.7.1892.
30 Саратовский листок. 1892. № 137. С. 1.
31 ГАРФ, ф. 102, оп. 49, д. 124, л. 65 об. Саратовский губернатор министру внутренних
дел, 2.7.1892. С большой вероятностью можно утверждать, что беспорядки начались
уже в 8 часов утра. См.: Саратовский листок. 1892. № 138. С. 1. Предположительно,
губернатор указал неверное время, чтобы уменьшить эффект от своей ошибки.
32 Саратовский листок. 1892. № 137. С. 1. В громящей толпе объединились мелкие тор-
говцы и ремесленники, а также «галаховцы» — жители беднейших кварталов и овра-
гов на краю города. В насильственных действиях «галаховцы» играли ключевую роль.
РГИА, ф. 1405, оп. 93, д. 7492, л. 89, 102 об. Записка прокурора саратовской судебной
палаты по делу о беспорядках в г. Саратове 28 июня 1892 г., 27.7.1892; Там же, л. 114 об.
Список обвиняемых Прокурора Саратовской судебной палаты, 27.7.1892.
33 Несколькими неделями позднее начались холерные бунты в Юзовке: ГАРФ, ф. 102,
оп. 49, д. 124, ч. 8, л. А, л. 47 об. Начальник екатеринославской ГЖУ в МВД, 14.8.1892;
О холерных повозках, вызвавших возмущение, см.: Верейн Л. Е. Холерный бунт
1892 года в городе Астрахани... С. 351; РГИА, ф. 1405, оп. 93, д. 7492, л. 308 об. Про-
курор саратовской судебной палаты в МЮ, 22.2.1893.
Ш. Визе
317
34 Саратовский листок. 1892. № 150. С. 3; ГАРФ, ф. 102, оп. 49, д. 124, л. 65 об, 66.
Саратовский губернатор в МВД, 2.7.1892; ГАРФ, ф. 102, оп. 49, д. 124, ч. 2, л. 41 в.
Цензура корреспонденции из Саратова, 28.6.1892.
35 Саратовский листок. 1892. № 138. С. 1.
36 РГИА, ф. 1405, оп. 93, д. 7492, л. 14. Копия представления прокурора саратовского
окружного суда прокурору саратовской судебной палаты от 28.6.1892; Предположи-
тельно из-за холеры часть медицинского персонала прибыла из других мест. По
крайней мере, эта мера была запланирована. См.: Саратовский листок. 1892. № 125.
С. 1; Трейгольда в других источниках зовут «Клейн», «Клейм» или «Крейнерт». Сара-
товский листок. 1892. № 138. С. 2; ГАРФ, ф. 102, оп. 49, д. 124, л. 65 об. Саратовский
губернатор в МВД, 2.7.1892.
37 Саратовский листок. 1892. № 137. С. 1. Записка прокурора саратовской судебной
палаты по делу о беспорядках в г. Саратове 28 июня 1892 г., 27.7.1892; РГИА, ф. 1405,
оп. 93, д. 7492, л. 94.
38 ГАРФ, ф. 102, оп. 49, д. 124, л. 65 об. Саратовский губернатор в МВД, 2.7.1892.
39 Там же, л. 95—95 об. Всеподданнейшая записка МВД, 12.7.1892.
40 Саратовский листок. 1892. № 138. С. 1; ГАРФ, ф. 102, оп. 49, д. 124, ч. 2, л. 41 в. Цен-
зура корреспонденции из Саратова, 28.6.1892. Согласно обзору медицинского обеспе-
чения в Саратове в 1890 г. только в этом городе имелось в наличии 68 практикующих
врачей: Моллесон И. И. Организация и распределение земской и думской врачебной
помощи в Саратовской губернии к январю м. 1890 года. С указаниями на карте вра-
чебных округов, больниц и фельдшер, пунктов. Вып. 1. Саратов, 1890. С. 52.
41 РГИА, ф. 1405, оп. 93, д.7492, л. 94. Записка прокурора саратовской судебной пала-
ты по делу о беспорядках в г. Саратове 28 июня 1892 года, 27.7.1892; РГИА, ф. 1405,
оп. 93, д. 7492, л. 309. Прокурор саратовской судебной палаты в МЮ, 22.2.1893.
42 Саратовский листок. 1892. № 137. С. 1; ГАРФ, ф. 102, оп. 49, д. 124, л. 66. Саратовский
губернатор министру внутренних дел, 2.7.1892.
43 РГИА, ф. 1405, оп. 93, д. 7492, л. 115 об. Список обвиняемых прокурора саратов-
ской судебной палаты, 27.7.1892. О случаях воровства поступили заявления из квар-
тир, в которые ворвалась толпа: Там же, л. 118.
44 Саратовский листок. 1892. № 139. С. 2.
45 Там же. № 137. С. 1; ГАРФ, ф. 102, оп. 49, д. 124, л. 66. Саратовский губернатор
министру внутренних дел, 2.7.1892.
46 Саратовский листок. 1892. № 139. С. 2.
47 Там же.
48 Там же; ГАРФ, ф. 102, оп. 49, д. 124, л. 50 об. Начальник саратовской ГЖУ в ДП,
4.7.1892.
49 Розенталя обвинили в анонимном письме. См.: ГАРФ, ф. 102, оп. 49, д. 124, л. 356.
О Штейнберге см.: ГАРФ, ф. 102, оп. 49, д. 124, ч. 2, л. 41 в. Цензура корреспонденции
из Саратова, 28.6.1892. Примечательно, что здесь одна и та же сумма — 15 рублей.
50 ГАРФ, ф. 102, оп. 49, д. 124, л. 66—66 об. Саратовский губернатор министру внут-
ренних дел, 2.7.1892.
51 РГИА, ф. 1405, оп. 93, д. 7492, л. 100. Записка прокурора саратовской судебной
палаты по делу о беспорядках в г. Саратове 28 июня 1892 года, 27.7.1892.
52 ГАРФ, ф. 102, оп. 49, д. 124, л. 66 об — 67. Саратовский губернатор министру внут-
ренних дел, 2.7.1892; ГАРФ, ф. 102, оп. 49, д. 124, ч. 2, л. 41 в. Цензура корреспонден-
ции из Саратова; Саратовский листок. 1892. № 137. С. 2.
53 Там же, л. 50 об. Начальник саратовской ГЖУ в ДП, 4.7.1892.
54 ГАРФ, ф. 102, оп. 49, д. 124, л. 77 об. Телеграмма прокурора саратовской судебной
палаты в МВД, 6.7.1892; ГАРФ, ф. 102, оп. 49, д. 124, л. 81. Саратовский губернатор в
МВД, 11.7.1892; Bensidoun S. «L’emeute de cholera» de 1892 dans les provinces du
Tchernozem-Central // Revue historique. 1970. № 2. P. 337—354, здесь P. 350; Елпатъев-
318
Слухи и насилие: холерные бунты...
ский С. Я. Воспоминания за пятьдесят лет. Л., 1929. С. 208. При этом были введены
дифференцированные штрафы для предположительных создателей слухов и тех, кто
их распространял. См.: Колпенский В. Холерный бунт в 1892 г. //Архив истории труда
в России. Т. 1. 1975 [=Репринтное издание «Архива истории труда». Кн. 3. М., 1922].
С. 104—113.
55 РГИА, ф. 1405, оп. 93, д. 7492, л. 21. Телеграмма прокурора саратовской судебной
палаты в МЮ, 6.7.1892.
56 Henze Ch. Disease, Health Care... P. 166, 189.
57 О Самаре: ГАРФ, ф. 102, on. 49, ф. 124, ч. 3, л. 258 об. Копия представления самарского
вице-губернатора самарскому губернатору от 9.7.1892. Очевидно, это объяснение не
могло убедить чиновника МВД, который выделил последние два слова цитаты красным
карандашом и вопросительным знаком. ГАРФ, ф. 102, оп. 49, д. 124, ч. 2, л. 102. Началь-
ник Нижегородского ГЖУ в ДП, 5.7.1892. О Таврии: Bensidoun S. «L’emeute de cholera» de
1892... S. 343. Об Астрахани см.: Колпенский В. Холерный бунт в 1892 г. ... С. 106.
58 ГАРФ, ф. 102, оп. 49, д. 124, ч. 2, л. 80 об. Начальник казанской ГЖУ в ДП, 4.7.1892;
Там же, ч. 8, л. Б, л. 15. Тверской губернатор в МВД, 11.8.1892.
59 В слободе Покровской, расположенной напротив Саратова на другом берегу Волги,
была разрушена больница, а медбрат тяжело ранен. См.: Саратовский листок. 1892.
№ 139. С. 3. В Николаевском Саратовского уезда врачу угрожали. См.: Саратовский
листок. 1892. № 149. С. 2. В Царицыне и Вольске беспорядки были предотвращены
благодаря вмешательству военных. См.: ГАРФ, ф. 102, оп. 49, д. 124, л. 81. Саратовский
губернатор в МВД, 11.7.1892. В Хвалынске разрушили и сожгли во время беспорядков
больницу, толпа насмерть забила врача. См.: ГАРФ, ф. 102, оп. 49, д. 124, с. 92. Началь-
ник саратовского ГЖУ в ДП, 10.7.1892; Саратовский листок. 1892. № 139. С. 3. Кроме
того, жители некоторых деревень Казанской и Симбирской губерний отказались вы-
полнять предписания учреждений и не пустили чиновников. См.: ГАРФ, ф. 102, оп. 255,
д. 22, л. 28 об. Еженедельная записка на 20—27.7.1892; ГАРФ, ф. 102, оп. 49, д. 124,
ч. 8, л. В, с. 81. Симбирский губернатор в МВД, 13.8.1892. Холерные бунты в Донец-
ком бассейне не имеют тесной связи с беспорядками на Волге, потому что эпидемия,
начавшаяся в Баку, распространялась двумя различными путями: через Каспийское
море к Волге и по железной дороге на Запад и в Донбасс. ВерейнЛ. Е. Холерный бунт
1892 года в городе Астрахани... С. 347. О беспорядках меньшего масштаба в цент-
ральной части Черноземной области см.: Bensidoun S. «L’emeute de cholera» de 1892...
Хронологию событий можно найти в: ГАРФ, ф. 102, оп. 255, д. 22 (еженедельные
записки). Обзор беспорядков см.: Frieden N. М. Russian Physicians... S. 144—146.
60 ГАРФ, ф. 102, оп. 49, д. 124, ч. 2, л. 80. Начальник казанского ГЖУ в ДП, 4.7.1892.
О Нижнем Новгороде: Там же, ч. 2, л. 125. Вырезка из газ. «Волгар», 7.7.1892; д. 124,
ч. 2, л. 134. Анонимное письмо; д. 124, ч. 8, л. Б, с. 11 об. Симбирский губернатор в
МВД, 7.8.1892. По Воронежской губернии см.: Там же, ч. 2, л. 85. Телеграмма неизвест-
ного автора из Воронежа, 9.7.1892. По Тамбовской губернии см.: Там же, ч. 2, л. 139.
Начальник тамбовского ГЖУ в ДП, 8.7.1892. По Тверской губернии см.: Там же, ч. 8,
л. В, с. 15. Тверской губернатор в МВД, 11.8.1892. См. об этом также: ВерейнЛ. Е.
Холерный бунт 1892 года в городе Астрахани... С. 353. В Петербурге о бунтах в Аст-
рахани узнали из слухов, и лишь затем были опубликованы сообщения об этом в
прессе, как вспоминала очевидица событий. См.: Паевская А. Командировка на холе-
ру. Из записок женщины-врача// Рус. богатство. 1903. № 7 (июль). С. 121—169, здесь
с. 122. Дискуссионным остается вопрос о том, можно ли доверять многочисленным
сообщениям о «холерных» слухах. Администрации губерний все чаще высказывали
желание разместить у себя дополнительные военные части. Информация о слухах
могла быть полезна для демонстрации угрожающего положения.
61 Саратовский листок. 1892. № 151. С. 3; ГАРФ, ф. 102, оп. 255, д. 22, л. 14 об. Ежене-
дельные записки на 6—13.7.1892.
Ш. Визе
319
62 Там же, оп. 49, д. 124, ч. 2, л. 83. Копия телеграммы и. д. прокурора Казанской су-
дебной палаты в МЮ, 8.7.1892.
63 Там же, оп. 255, д. 22, л. 27 об. Еженедельные записки на 20—27.7.1892.
64 Там же, оп. 49, д. 124, ч. 2, л. 102. Начальник нижегородского ГЖУ в ДП, 5.7.1892.
65 О Симбирске: Там же, оп. 255, д. 22, л. 14 об. Еженедельные записки наб—13.7.1892.
О Хвалынске и окрестностях (Саратовская губерния и Самара): Там же, оп. 49, д. 124,
ч. 8, л. В, с. 22, 26. Самарский губернатор в МВД, 10.8.1892. О Самаре также: Паевская А.
Командировка на холеру... С. 152. О Нижнем Новгороде: Елпатъевский С. Я. Воспо-
минания за пятьдесят лет... С. 208. О Риге: ГАРФ, ф. 102, оп. 49, д. 124, ч. 8, л. В, с. 19.
Начальник ревельского отделения санкт-петербургского жандармского полицей-
ского управления ж. д. в ДП, 13.8.1892. Кроме того, различные примеры, в том числе
из Екатеринославской губернии: Heretz L. Russian apocalypse 1891—1917; popular
perceptions of events from the year of famine and cholera to the fall of the tsar. Ph. D. Diss.
Harvard University, 1993. Версия из Тульской губернии, которая обвиняет, достаточ-
но неопределенно, «другое царство»: Успенский Д. И. «Толки народа (неурожай, холера,
война)» // Этнографическое обозрение. Издание этнографического отдела Император-
ского общества любителей естествознания, антропологии, этнографии, состоящего
при Московского университете. 1893. № 2. Г. 5. Кн. 17. С. 183—189, здесь с. 185.
66 Саратовский листок. 1892. № 119. С. 2.
67 Bensidoun S. «L’emeute de cholera» de 1892... P. 382; Heretz L. Russian apocalypse... P. 190.
68 Казань: ГАРФ, ф. 102, on. 49, д. 124, ч. 2, л. 80 об. Начальник казанского ГЖУ в ДП,
4.7.1892. Нижний Новгород: Там же, л. 47. Рапорт министра внутренных дел импе-
ратору, 3.7.1892; л. 102. Начальник нижегородского ГЖУ в ДП, 5.7.1892. Убеждение
в том, что деньги были растрачены, возможно, связано с тем, что крестьянам во время
голода помощь частично была оказана землей, которую те рассматривали как пода-
рок. Во второй половине июня губернатор во время своих поездок объяснял кресть-
янам, что при первой же возможности нужно будет вернуть помощь, они же воспри-
нимали это как несправедливость. См.: Саратовский листок. 1892. № 134. С. 2.
69 ГАРФ, ф. 102, оп. 49, д. 124, с. 64. Телеграмма МВД губернаторам Астрахани, Сама-
ры, Симбирска, Воронежа, Оренбурга, Пензы, Казани, Тамбова, Вятки от 7.7.1892.
70 О страхе перед беспорядками в Нижнем Новгороде см.: РГИА, ф. 1470, on. 1, д. 217,
л. 26. Вырезка из «Московских ведомостей», № 179; ГАРФ, ф. 102, оп. 49, д. 124, ч. 2,
л. 124 об. Начальник нижегородского ГЖУ в ДП, 7.7.1892.
71 Саратовский листок. 1892. № 138. С. 1; № 144. С. 3.
72 Так, С. И. Мицкевич, приехавший в Нижний Новгород, будучи студентом-меди-
ком, и С. Я. Елпатьевский, который практиковал в городе как свободный врач, хвали-
ли открытость мероприятий, проводимых губернатором. См.: Мицкевич С. И. На гра-
ни двух эпох. М., 1937. С. 111—112, Елпатъевский С. Я. Воспоминания за пятьдесят
лет... С. 208.
73 РГИА, ф. 1405, оп. 93, д. 7492, л. 14 об. Копия представления прокурора Саратов-
ского окружного суда прокурору саратовской судебной палаты, 28.6.1892; д. 7492,
л. 120. Список обвиняемых прокурора саратовской судебной палаты, 27.7.1892.
74 Некоторые полицейские «в штатском» смешались с толпой и задним числом состав-
ляли отчеты ведомствам: РГИА, ф. 1405, оп. 93, д. 7492, л. 96 об. 98. Записка прокуро-
ра саратовской судебной палаты по делу о беспорядках в г. Саратове 28 июня 1892 г.,
27.7.1892.
75 ГАРФ, ф. 102, оп. 49, д. 124, ч. 2, л. 41 в. Цензура корреспонденции из Саратова,
28.6.1892.
76 РГИА, ф. 1405, оп. 93, д. 7492, л. 114 об. Список обвиняемых прокурора саратов-
ской судебной палаты, 27.7.1892.
77 Там же, л. 104. Записка прокурора саратовской судебной палаты по делу о беспо-
рядках в г. Саратове 28 июня 1892 г., 27.7.1892.
320 Слухи и насилие: холерные бунты...
78 Narskij I. V. Feste der uebertriebenen Loyalitaet und Unterwerfung: Symbole und Rituale
der Schwarzhundertschaft im Uralgebiet 1905—1914 I I Imperiale Herrschaft in der
Provinz. Repraesentationen politischer Macht im spaeten Zarenreich I J. Baberowski, D. Feest
and Ch. Gumb (Hg.). Frankfurt/M.; New York, 2008 [Eigene und Fremde Welten.
Repraesentationen sozialer Ordnungen im Vergleich. Bd. 11]. S. 321—330, здесь S. 325.
79 Weinberg R. The Russian Right Responds to 1905: Visual Depictions of Jews in
Postrevolutionary Russia I I The Revolution of 1905 and Russia’s Jews I (Ed.) S. Hoffman
and E. Mendelsohn. Philadelphia, 2008. P. 55—69.
80 NarskijI. V. Feste der uebertriebenen... S. 326. Дело об октябрьском погроме в Симфе-
рополе : судеб, отчет с иллюстрир. прил. на отд. листах. Симферополь, 1907. С. 46.
81 Wynn Ch. Workers, Strikes and Pogroms. The Donbass-Dnepr Bend in Late Imperial
Russia, 1870—1905. Princeton, 1992. P. 225.
82 ГАРФ, ф. 102, on. 233, д. 2000, ч. 1, л. 22. Волынский губернатор в ДП, 22.12.1905.
83 Поэтому неверно, если из чистого соотношения цифр «еврейских» и «христианских»
жертв делаются выводы о насильственной деятельности часто комбинированных ев-
рейских и социалистических групп самообороны.
84 Подробнее см.: Henze Ch. Disease, Health Care...
85 В Ташкенте подобные этнические толкования смогли утвердиться. Sahadeo J.
Epidemic and Empire... P. 128.
86 РГИА, ф. 1405, on. 93, д. 7492, л. 89. Записка прокурора саратовской судебной па-
латы по делу о беспорядках в г. Саратове 28 июня 1892 г., 27.7.1892.
87 Там же, л. 94 об.
Т. Шукшина
«ЗА ВЕРУ, ЦАРЯ И ОТЕЧЕСТВО!»:
СЛУХИ И РАДИКАЛЬНЫЙ ПАТРИОТИЗМ
В РОССИИ ОКТЯБРЯ 1905 г.*
В начале XX в. в Российской империи чрезвычайно быстро стало
расти антимонархическое движение. Год за годом множилось количество
стачек, бойкотов и забастовок. Число политических убийств чиновников
царской администрации постоянно увеличивалось, превращаясь в насто-
ящую травлю. В октябре 1905 г. в Москве началась забастовка, которая
впоследствии охватила всю страну и переросла во всероссийскую октябрь-
скую политическую стачку. Она сильно ударила по основным жизненным
интересам населения. Стояли поезда, на рынках не было продуктов, за-
крылись аптеки, из водопроводных кранов не шла вода, отсутствовало
электричество. Манифест «Об усовершенствовании государственного по-
рядка», подписанный Николаем II 17 октября 1905 г., вопреки ожидани-
ям не привел к умиротворению антимонархического движения. Напро-
тив, с 18 октября на улицах сел и городов стали появляться группы людей,
резко отличавшихся друг от друга по настроению,— тех, кто приветство-
вал царскую милость, и тех, кто торжествовал победу над царской властью
и призывал к дальнейшей борьбе «за свободу». Такая встреча «лицом к
лицу» способствовала резкому росту политической активности населения
и в конечном итоге привела к организационному оформлению радикаль-
но-патриотического движения. Однако в октябре 1905 г. никакой органи-
зованности «правых» не было. Все произошедшее в первую же неделю по-
сле опубликования Манифеста носило совершенно стихийный характер.
За последнее десятилетие в российской исторической науке появил-
ся ряд работ, посвященных правомонархическим организациям дорево-
люционного периода. Из них лишь единичные исследования касаются
радикально-патриотического движения, существовавшего в стране до его
организационного оформления, а следовательно, затрагивают и период
октября 1905 г. В подавляющем большинстве такие труды имеют отно-
шение не к общероссийскому, а лишь к местному уровню событий1. Пожа-
луй, единственным исключением является книга С. А. Степанова «Черная
* Статья подготовлена в рамках коллективного проекта «Слухи и насилие
в России (сер. 19 — сер. 20 вв.)» при поддержке РГНФ. Проект 07-01-94-001 А/Д,
2007—2009.
322
«За веру, царя и Отечество!»...
сотня в России (1905—1914 гг.)», одна из глав которой посвящена октябрь-
ским событиям практически во всех российских губерниях и областях2.
Поданным С. А. Степанова, с 17 октября по 1 ноября 1905 г. беспо-
рядки радикально-патриотического характера произошли в 358 населен-
ных пунктах России; 108 из них пришлись на города, 70 — на посады и
местечки, 180 — на села, деревни и хутора3. Наиболее масштабные экс-
цессы насилия, в основном имевшие место в крупных населенных пунктах
и на железнодорожных станциях, прослеживаются по материалам россий-
ской прессы с 18 октября до первых чисел ноября 1905 г.— это около
120 погромных явлений. Сведения о большинстве сельских и деревенских
столкновений и погромов зачастую можно почерпнуть лишь в архивных
материалах, представляющих собой комплекс дел о помилованиях участ-
ников беспорядков, куда вошли, в том числе, прошения о помиловании,
приговоры судов и проекты записок по второму уголовному отделению
Министерства юстиции. Как те, так и другие источники являются крайне
проблемными. Либеральная и монархическая печать, так же, как и про-
шения о помиловании, пестрят взаимными обвинениями и ругательства-
ми, наиболее популярными из которых стали «черносотенец» и «крамоль-
ник». Однако фактическим сведениям, содержащимся в таких докумен-
тах, нельзя доверять безоговорочно, так как и пресса, и дальнейшие
судебные разбирательства не были свободны от предвзятости, недобросо-
вестности в сборе данных и от использования ненадежных источников
информации.
Вопреки громким заявлениям либеральной печати того времени,
заклеймившей всех участников крайне правых выступлений эпитетами
«сброд» и «отбросы общества», активные «патриоты» в большинстве своем
отнюдь не были выходцами из подворотен и ночлежных домов. Крестья-
не, купцы, рабочий люд, извозчики, солдаты, матросы, казаки, учащиеся,
женщины и дети — от мала до велика, бедные и зажиточные приняли
участие не только в верноподданнических манифестациях, но также и в
стихийно последовавших за ними уличных побоищах и грабежах. Мало-
численные и растерявшиеся перед лицом беспорядков представители
полиции оказались не в силах их остановить. Отмечу также, что те, кого
современники, и мы вслед за ними, называли и называем «черносотенца-
ми», сами себя в подавляющем большинстве случаев с ними не идентифи-
цировали, равно как и не считали себя принадлежащими какой-либо по-
литической партии. Эти люди были стихийно собраны вместе одними
обстоятельствами, а также схожими настроениями или практиками.
Вне зависимости от того, каким образом начинались волнения, не-
маловажную роль в разжигании страстей играли слухи. Именно они зача-
стую становились теми искрами, которые превращали мирную патриоти-
ческую манифестацию в погром, носивший, как правило, антисемитский и
антиреволюционный характер. При этом необходимо отметить, что на
территории, не входящей в черту оседлости еврейского населения, жерт-
вой толпы обычно становились не иудеи, а те люди, к которым ярлык
Т. Шукшина 323
«еврей» привешивался в силу их участия в демонстрациях под красными
знаменами.
Содержание слухов
«Нелепые», «грязные», «вздорные», «возмутительные», «невозмож-
ные» и «небывалые» — именно такими были, по мнению журналистов и
редакторов либеральной и официальной прессы, распространившиеся по
всей России слухи. Они расползались по стране с невероятной скоростью
и в различных уголках имели практически одно и то же содержание. Яв-
ные вымыслы смешивались с причудливо трансформированной челове-
ческим сознанием реальностью и становились тем фундаментом, на кото-
рый опиралось здание общественного насилия.
Слухи разнились, прежде всего, в определении вины и характера
преступлений революционеров и евреев перед русским царем, отечеством
и народом. Коротко все их многообразие можно маркировать нескольки-
ми доминирующими фразами: они — «враги» — стреляют, убивают, рвутся
к власти, добиваются своего господства, попирают святыни, хотят убить
царя и установить свои порядки, а потому и русским дана теперь свобода
бить «изуверов» и «крамольников».
Благоприятная почва для слухов часто возникала благодаря мнимым
или реальным выстрелам в толпу манифестантов, идущих с националь-
ными флагами, иконами и портретами государя. Как правило, эти вы-
стрелы якобы совершались неизвестно кем из (или со стороны) еврейских
домов. В Баку в пятитысячную толпу «патриотов» стреляли из домов, на-
селенных преимущественно армянами и евреями. Озлобленные люди по-
дожгли двенадцать домов, в которых, по слухам, не настраивающим насе-
ление на мирный лад, «разорвалось от огня более пятнадцати бомб, были
слышны взрывы массы патронов и целых ящиков»4. В то же время неко-
торые очевидцы, высмеивая эту информацию, отмечали, что за взрыв
бомб толпа принимала треск бросаемых хулиганами хлопушек и огня в
горевших домах5. Выстрелы и взрывы, мнимые и реальные, порождали
слухи о том, что русских убивают, что в них бросают бомбы, что «царь уже
взял назад» дарованные им свободы и приказал перебить всех «жидов»,
армян, бунтовщиков и т. д. «Рижский вестник», оправдывая беспорядки,
сообщает, что евреи в городе стреляли в людей, а во время молебствия —
по церкви и выходившим из нее молящимся6.
Особым действием обладали слухи о том, что евреи будто бы режут
русских и убивают детей. В газетной статье, опубликованной 25 октября,
сообщалось, например, что «в Вильне распространился слух о готовящем-
ся погроме евреев. Для разжигания народных страстей пущена была
даже басня о девочке, будто бы растерзанной евреями»7. В Ростове-на-До-
ну с того времени, как закончились «ростовские октябрьские дни» и ев-
рейские магазины были до последнего уничтожены, в городе, главным
324
«За веру, царя и Отечество!»...
образом на базарах и по окраинам, упорно распускались слухи, что иудеи
ходят по улицам, расстреливают и убивают встречных русских. В некото-
рых случаях они обвинялись в уничтожении целых православных се-
мей8.
Бытовало мнение, что если евреи в результате манифеста 17 октяб-
ря получат права, то захватят все в свои руки, и житья не будет русским в
своей же родной стране9. Вероятно, эта информация была напрямую свя-
зана с активными антиправительственными выступлениями левых, с
хождениями их по улицам, с тем, что они останавливали народ и требова-
ли снимать шапки перед красными флагами. Люди, привыкшие обнажать
головы перед святынями, не желали воспринимать в качестве них крас-
ные флаги. Так, в Пскове на требование манифестантов снять шапки пе-
ред революционным знаменем толпа отвечала протестующими криками:
«Мы снимаем шапки только перед иконами!»10
Значительное место среди неофициальной информации октября
1905 г. занимали слухи о кощунствах и поруганиях святынь. Говорилось,
что «крамольники» не снимали шапок в церквах, курили в них и грязно
ругались, поджигали монастыри, убивали монахов и даже «выкололи гла-
за Богу»11.
Однако основной массив слухов, связанных с погромами и возмуще-
ниями масс, относился к сфере попрания легитимной императорской вла-
сти и национального величия: например, информация о том, что «они» хо-
тят убить царя, смеются над русской армией и народом, стреляют в порт-
реты императора и императрицы.
Демонстранты порой сами давали повод для рождения слухов. На-
пример, подтверждение слухов о факте повреждения портретов государя
можно найти в саратовских событиях. Там во время заседания городской
думы городской голова и гласные были вытеснены посторонней публи-
кой из зала, после чего во время незаконного собрания кто-то из публики
надрезал портрет императора в самой нижней его части12.
Современники событий понимали опасность слухов. В «Воронеж-
ском телеграфе» предупреждали: «Нельзя забывать, что Манифест 17 ок-
тября не дошел еще до деревни. Не действовали железные дороги, отсут-
ствовало правильное почтовое движение. Нужно опасаться, что сообще-
ния о погроме разнесутся ранее, чем радостная весть о получении всеми
русскими людьми гражданских прав... Вести о погроме пойдут вместе с
теми грязными слухами, которыми богат в настоящее время город, с пояс-
нениями к событию,— но с пояснениями темными и недоброкачествен-
ными»13.
Т, Шукшина
325
Циркуляция слухов
Вторая половина октября — начало ноября 1905 г. стали временем,
когда насилие и слухи явились основными элементами конструирования
общенародной жизни. Идя рука об руку, оба этих феномена не остава-
лись изолированными друг от друга, но оказывали взаимное влияние на
обоюдную возможность существования и развития. На вопрос о том, что
возникало раньше — погром или слух, однозначного ответа дать нельзя.
Часто слухи являлись той искрой, которая из общего недовольства и
раздражения на демонстрантов с красными флагами разжигала антисе-
митские беспорядки. Так, в телеграммах октябрьских газет говорится,
что в Киеве погром евреев возник вследствие того, что во время манифе-
стации на здании думы якобы были сняты инициалы, а в ее зале порван
портрет государя14.
Призывы «бить жидов» можно было услышать на организованных
после опубликования Манифеста собраниях сторонников самодержавия,
которые проходили параллельно с революционными митингами. В Сара-
тове, например, ораторы призывали к избиению «крамольников-жидов»,
которые «хотят уничтожить царя и запечатать церкви»15. В итоге именно
этот слух послужил решающим фактором для нападения одной части на-
селения на другую. Возбуждающую роль играли и слухи о том, что будто
бы погромы, избиения, поджоги уже готовятся и в скором времени про-
изойдут16. В Варшаве, например, это спровоцировало нелепую ситуацию.
30 октября около семи часов вечера часовой, стоявший у военных сараев
на Новокармелитской улице, заметил, что на прилегающих к ней улицах
Островской, Милой и Волынской стали группами собираться евреи. Затем,
сомкнувшись в одну толпу, шумя, бросая камни и стреляя из револьве-
ров, евреи стали подходить к Новокармелитской улице. Часовой, не зная
причины, собравшей их, вызвал наряд из караульного дома. Наряд пред-
ложил толпе разойтись, а когда она не послушалась, сначала пробовал
отогнать ее штыками, а затем дал залп. Толпа разбежалась, на месте оста-
лись раненые: портной Ротенберг, кожевник Дахес, извозчик Монцаш и
сапожник Вайнтрауб. При расследовании выяснилось, что толпа евреев
собралась из опасения погрома, встревоженная каким-то мальчиком, кри-
чавшим, что хулиганы идут бить евреев17.
Слухи настолько гармонировали с общим настроением патриотиче-
ских манифестантов, что даже их официальное опровержение не приводи-
ло к прекращению беспорядков. Они, возникая перед погромами, в даль-
нейшем, по мере развития, разрастались, становясь изо дня в день все неве-
роятнее и подливая масла в огонь бесчинств. Так, в Киеве «распространился
слух, будто евреями сожжен Голосеевский монастырь и перерезаны мо-
нахи. Несмотря на расклеенные объявления о ложности слухов, погром ев-
реев продолжался, происходили крупные схватки на Мариинско-Благове-
щенской улице и на Троицком базаре. На последнем брошены с балконов в
казаков две бомбы. Зарегистрировано 12 убитых и 44 тяжело раненых»18.
326
«За веру, царя и Отечество!»...
«Боевой дух» толпы уже после спада первой волны беспорядков под-
держивали и разговоры о том, что «евреи стреляли». В Феодосии после
дня погрома и убийств, после того как в концертном зале манифестанты
устроили поджог собравшихся там демонстрантов, на следующий день
среди толпы распространился пущенный участниками погрома слух, что
из дома Каронелли стреляли евреи и что выстрелом убита русская жен-
щина. Толпа тотчас же обложила дом Каронелли, но войскам удалось от-
стоять его, причем для успокоения толпы жильцы квартиры, откуда буд-
то бы стреляли, отвезены были в тюрьму. Вслед за этим распространился
другой слух — что евреи стреляли из «Южных номеров». Полиции и вой-
скам удалось отстоять и этот дом, и негодующие обыватели, встретив
здесь противодействие, рассыпались по базару, Сарыгольской и другим
слободкам, громя исключительно еврейские лавки.
Порой слухи появлялись только после эксцессов насилия — уже для
оправдания случившегося. Очевидец беспорядков в Ростове-на-Дону
свидетельствовал, что разговоры об изорванном портрете появились не
во время и не до погрома, а только на следующий день после него19.
Таким образом, видно, что слухи, появляясь на разных этапах раз-
вития погромов, могли не только являться поводом к совершению на-
сильственных действий, но и вдохновлять, поддерживать начавшиеся
беспорядки, давать им новую жизнь или просто оправдывать производи-
мые бесчинства уже после их совершения.
Вместе с тем, справедливости ради отметим, что не всегда слухи ока-
зывались связанными с реальным насилием. Например, когда в Астраха-
ни какой-то извозчик «по злобе» заявил на одного лавочника, будто он
прострелил портрет государя, бывший проездом полицмейстер на глазах
доносчика убедился, что тот лжет, вынес целый, нетронутый портрет, ко-
торый будто бы был поврежден. Благодаря этому люди были успокоены,
и беспорядков не случилось20.
Что касается путей распространения неофициальной информации,
то они различны. Проникая из губернии в губернию, слухи в одной и той
же местности нередко сосуществовали параллельно или комбинирова-
лись. Активными проводниками таких «новостей» были газеты. Либе-
ральные — потому что они их пересказывали, часто с целью опроверже-
ния, промонархические — потому что выдавали их за действительность.
Сведения о погромах газеты начали публиковать с первых же дней после
провозглашения Манифеста 17 октября. Материалы собирались наспех,
преувеличенные, непроверенные. Рассказываемые на улицах, они легко
становились доступными широким слоям населения.
Нередко редакторы газет, ревностно следившие за деятельностью
своих коллег, публиковали статьи, специально посвященные критике
прессы, особенно противостоящей им по политической направленности.
Так, либеральные «Пензенские губернские ведомости» обличали в при-
страстии к слухам промонархическое «Русское слово». Например, отмеча-
лось, что в этой газете было напечатано ложное известие о смерти при-
Т. Шукшина 327
сяжного поверенного еврея Моргулиса, якобы застреленного казаками
при попытке забраться на фонарный столб21.
В «Харьковский листок» от жителей Новочеркасска пришло сообще-
ние о том, что телеграмма Российского телеграфного агентства, опублико-
ванная в газете и гласящая, будто бы все еврейские дома в Новочеркасске
разбиты, не верна. «Мы, жители и уроженцы Новочеркасска, считаем сво-
им долгом заявить, что эта телеграмма не заслуживает никакого доверия
в силу того, что в Новочеркасске, главном городе О. В. Д. (Область Войска
Донского.— Т. Ш.), всего только одно семейство еврея — доктора медици-
ны (окулиста), уважаемого всеми гражданами»22.
То, что слухи распространялись через прессу, подтверждается сви-
детельством очевидца беспорядков в Нижнем Новгороде. Описывая из-
биение торговцами людей «в шляпах», он отмечает, что ему «самому при-
ходилось наблюдать развращающее влияние “Московских Ведомостей”,
выписываемых в почайнинскую чайную общества трезвости. В зале чайной
призывы к избиению интеллигенции читаются из “Московских Ведомо-
стей” вслух, громко самими торговцами-балчужниками»23.
Помимо прессы информация «подозрительного» содержания фик-
сировалась в «подметных письмах» и листовках. В газетных телеграммах
сообщалось, например, что «среди киевлян распространяется письмо, в
котором будто бы имеется благословение какого-то старца Киево-Печер-
ской лавры, где одна часть населения призывается к насилиям над дру-
гой. Епископ Платон Чигиринский опровергает вздорный слух, говоря,
что письмо написано изуверами»24.
В селе Бешево Мариупольского уезда Екатеринославской губернии
20 октября со станции железной дороги явились в село три подозри-
тельные личности. Они показывали крестьянам какую-то бумажку, при-
зывавшую к избиению евреев, и называли ее царским указом. Некоторые
поверили «агитаторам» и вместе с ними начали разбивать еврейскую ла-
вочку25.
В рукописном или печатном виде появлялись на улицах и листовки
антиеврейского свойства. Воззвания к «братьям-товарищам людям пра-
вославным» заключали целый ряд ругательств по отношению к нехристи-
анской части населения подданных русского же царя и призывы опол-
читься против них. Так, в городах и селах Гродненской губернии на про-
тяжении длительного времени распространялись слухи о готовящихся
погромах и насилиях. Сведения эти, передаваемые через листовки и из
уст в уста, естественно, были преувеличены, но, тем не менее, тревожили
все классы населения, хотя и не приводили к крупным беспорядкам26.
Подобные призывы появлялись и в Чите. В воззвании, поступившем в
редакцию газеты «Забайкалье», евреи назывались не только виновника-
ми беспорядков, но и сеятелями зла в учебных заведениях: «Зло это очень
велико не для одних детей, но оно падает на всех вредно и нравственно и
материально. Каждый жиденок ученик, каждая жидовка ученица непре-
менно агитируют, устраивают собрания ночные, придумывают анархи-
328
«За веру, царя и Отечество!»...
ческие планы и внушают выполнение таковых русским детям или жули-
кам во вред русскому обществу»27.
Слухи распространялись и по железной дороге. Подтверждение это-
му находим в географии погромного движения. Так, беспорядки помимо
самых крупных городов происходили в их окрестностях, а также на стан-
циях и в местечках по пути следования поездов. Например, Липецк до
24 октября был лишен газет, а жители довольствовались теми вестями,
которые привезут с вокзала. И хотя погромов в городе не было, тем не
менее, на улицах участились случаи нападений и краж28. Гораздо серьез-
нее дела обстояли на станции Орша Московско-Брестской железной до-
роги, куда 23 октября с одним из пассажирских поездов прибыло пятнад-
цать евреев из Шклова. На станции толпа крестьян, до трехсот человек,
увидев евреев, решила их бить как главных виновников беспорядков в
России. Во время расправы было убито пять иудеев, несколько ранено29.
Информация о погромах, перевозимая пассажирами поездов, обра-
стала в пути невероятными историями и приукрашивалась нелепостями.
«В Городке, например, всего в каких-нибудь 30 верстах от Витебска по
железной дороге в течение двух дней упорно держался слух, что в Витеб-
ске взорвали Николаевский собор, что в Витебске происходит кровопро-
литие. Иногда нельзя не усмотреть явной преднамеренности в распростра-
нении таких слухов: в том же Городке было получено открытое письмо из
Витебска, адресованное неизвестному лицу, проживающему якобы в доме
городского старосты, где сообщалось о тридцати тысячах убитых в Витеб-
ске»30.
Вместе со слухами в ближайшие к крупным городам местечки при-
бывали и участники погромов. 23 октября из Кишинева в Калараш при-
ехала партия подозрительных личностей — человек до тридцати. Вместе
с примкнувшими к ним они стали грабить магазины, поджигать дома и
устраивать насилия над защищавшимися евреями. После того как сгоре-
ло полмесгечка, войскам удалось рассеять толпу, которая тут же устреми-
лась в окружные села, поля и сады31.
Итак, пресса и железнодорожное сообщение были действительно
важными каналами распространения неофициальной информации по Рос-
сии, но лидирующая роль в передаче слухов принадлежала не им. В связи с
волной забастовок, захлестнувшей страну в октябрьские дни, газеты в
ряде мест не выходили неделями, а если и издавались, то о проходивших
погромах рассказывали порой с опозданием или не говорили вовсе. По при-
чине забастовочного движения часть районов в первые дни после опуб-
ликования Манифеста 17 октября продолжала оставаться без железнодо-
рожного сообщения, которое, тем более, было доступно далеко не везде.
Наиболее высокоскоростным в таких условиях являлось телеграфное со-
общение, позволявшее за предельно короткий срок передавать информа-
цию на значительные расстояния. К тому же в начале XX в. общая длина
телеграфных линий превышала протяженность железных дорог пример-
но в пять раз и составляла около трехсот тысяч километров.
Т. Шукшина 329
Свидетельства того, что почтово-телеграфные конторы становились
местами, через которые слухи перемещались по стране, мы находим в
либеральной прессе. Так, редакция «Киевских новостей» попыталась
выяснить, откуда в Киеве взялся слух, что Голосеевский монастырь раз-
граблен и сожжен «жидами», а монахи все перерезаны. По ее мнению, эта
информация происходила из анонимной телеграммы, которая по поли-
цейскому телеграфу была сообщена во все участки: «Для сведения. На Го-
лосеевке евреи подожгли монастырь и на Лысой горе взорвали порохо-
вые воинские погреба»32. 21 октября генерал Карас расклеил опроверже-
ние этого слуха. «Само собою разумеется,— отмечает газета,— что оно
имело очень мало значения, так как слух уже распространился и имел свои
печальные последствия. Телеграмма эта фигурировала, однако, 20 числа в
качестве возбуждающего к погрому средства»33.
Также огромное количество слухов распространялось на близкие
расстояния из уст в уста через очевидцев событий. Казак местечка Во-
роньково Переяславского уезда Игнатий Голуб, например, в своем про-
шении о помиловании пояснял, что в Киеве он стал свидетелем погрома
и слышал, «как полиция и вся городская интеллигенция в толпе кричала:
бей жидов... невольно я себе подумал, на самом деле это и правда»34. Вер-
нувшись домой вместе с другими односельчанами, также побывавшими в
Киеве, он стал рассказывать всем, что в городе велят «бить жидов», велит
же начальство и заставляет полиция. В результате этого и начался погром
еврейских лавок и домов.
Примечательно, что первые погромы возникли 18 и 19 октября в
столицах и наиболее крупных городах. Волнения охватили одновременно
значительную часть России: от Архангельска на севере до Одессы, Екатери-
нодара, Баку на юге; от Пскова, Минска и Киева на западе до Оренбурга,
Екатеринбурга, Тюмени на востоке. Затем же 20—25 октября они рас-
пространились на ряд других крупных и средних центральных городов,
на более мелкие населенные пункты, дойдя на западе до Риги и Гродно,
на востоке — до Красноярска вдоль железной дороги. После 25 октября
и в первых числах ноября количество вновь возникающих беспорядков
явно снизилось, они в большей мере затронули небольшие города и уезд-
ные местечки, на западе достигли Варшавы, на востоке — Владивостока.
При этом для слухов и погромов в подавляющем большинстве слу-
чаев действовало правило распространения: из центра — на периферию.
Праздничные дни, объявленные по случаю выхода Манифеста, собирали
на главные улицы городов не только их жителей, но и крестьян из близ-
лежащих местечек. По мере разорения и уничтожения потенциальных
«жертв» и вытеснения из центра полицией и войсками вошедшие во вкус
погромов люди перемещались на окраины. Однако в таком правиле мож-
но отметить и исключения. Например, в Чернигове и Екатеринославе
беспорядки возникли позже, чем в их окрестностях.
В то же время нельзя однозначно говорить о том, что слухи возника-
ли где-то в одном-двух местах и оттуда уже распространялись по всей тер-
330
«За веру, царя и Отечество!»...
ритории России. Напротив, они во многом рождались стихийно и были
следствием когнитивного диссонанса между мировоззренческими устоя-
ми значительной части городских и сельских жителей и новыми для них
реалиями.
Социальные функции «черносотенных» слухов
В рамках культурно-исторического подхода слухи — это не только
заменитель недостаточной информации, но прежде всего особая культур-
ная и коммуникативная практика, используемая как индивидами и груп-
пами, так и обществом и государством в специфическом историческом
контексте и выполняющая важные социальные функции. К ним относят-
ся формулирование и выражение наиболее распространенных социаль-
ных страхов и ожиданий; артикуляция критики и сопротивления; спло-
чение «несогласных» групп населения; коммуникация, способствующая
формированию социальной идентичности и «чувства принадлежности»;
обеспечение индивидов ориентирами для интеграции их в сообщества и
группы; неофициальное управление обществом, особенно в критических
ситуациях; индикация общественных настроений и диспозиций в условиях
отсутствия или недостаточного развития демократических институтов35.
Ожидания, отраженные в слухах, в октябре 1905 г. касались, преж-
де всего, прекращения «беспорядков». Под «беспорядками» понималась
жизнь, полная нестабильности и неопределенности, революционных вы-
ступлений и режущих слух «свободолюбивых» возгласов. Под ними под-
разумевались различного рода притеснения как морального, так и быто-
вого и экономического характера, которыми была насыщена переломная
эпоха и для борьбы с которыми традиционное сознание требовало персо-
нификации «зла» — четкого определения врага. Смысл циркулировав-
ших слухов состоял в желании их носителей и распространителей очи-
стить отечество от внутреннего неприятеля, окончательно изгнать его или
указать на подобающее ему место. Даже самые нелепые слухи, сеящие
страх, подспудно несут в себе надежду36. В данном случае это была надежда
на возвращение «прошлой Руси».
Слухи в октябре 1905 г. являлись также орудиями критики и сопро-
тивления, так как давали возможность четко очертить границы добра и
зла применительно к конкретной ситуации. Критике подвергалось, пре-
жде всего, революционное и антимонархическое движение, понимаемое
в категориях еврейского заговора, а также все то, что подрывало или ос-
корбляло православную веру и другие устои государства — националь-
ные, военные, нравственные и пр.37 Эти общие настроения в слухах офор-
млялись с помощью конкретных фактов, которые являлись своего рода
инструкцией к деятельности. Слух напрямую указывал причину недо-
вольства и подразумевал, какими должны быть форма и направление воз-
мущения. Если говорить об общей формуле, то слухи октября 1905 г. ука-
зывали, что «врагов» веры, царя и отечества — евреев, студентов, револю-
Т. Шукшина
331
ционеров, интеллигентов и т. п.— необходимо бить, грабить, наказывать,
усмирять и т. д. Определяя границы добра и зла, эта информация позво-
ляла обозначить и опознать «врага», отделить «своего» от «чужого» в окру-
жающей массе людей. Алгоритм «опознания» сводился к экстраполяции
отдельных пороков и предосудительных поступков реальных или вооб-
ражаемых личностей на подобные им по внешним признакам группы об-
щества. Если врагами назывались евреи, то объектом погромов и возму-
щений становились все те, кто антропологически был похож на предста-
вителей этой нации, если студенты или интеллигенты — определяющей
становилась одежда. Спасительным в этом случае для жертв погромщи-
ков могли стать только неопровержимые и, желательно, символические
свидетельства принадлежности данного человека к «нормальной» части
социума. Например, когда в Москве толпа избивала студента — сбила с
ног, порвала пальто, втоптала в грязь фуражку,— кто-то крикнул: «Стой-
те, это доктор, вернувшийся с войны!», так как в петлице пальто заметил
георгиевскую ленточку. В итоге два мастеровых вырвали жертву из рук
толпы, и жизнь человека была спасена38.
Определяя неприятеля и активно побуждая на борьбу с ним, слухи
тем самым способствовали более или менее длительной консолидации
значительной части населения39. Люди, до тех пор не склонные к наси-
лию, заражались общим эмоциональным подъемом и оказывались спо-
собными на участие в погромах или столкновениях. Основой для этого
становилась необходимость определить свое место по ту или иную сторо-
ну баррикад.
Дезориентация обывателей после провозглашения Манифеста 17 ок-
тября и в результате последовавших за этим митингов и других выступ-
лений «левых» сил была усугублена растерянностью местных властей и
силовых структур. Неопределенное молчание с их стороны не способ-
ствовало направлению в нужное русло энергии возмущенной толпы или
спаду эмоциональной напряженности, возникшей в обществе. Отсутствие
информации и инициативы «сверху» приводило к стихийной организа-
ции управления ситуацией «снизу». В этом случае слухи как раз и явились
незримыми режиссерами «беспорядков», которые с их помощью «упоря-
дочивались». Неофициальная информация становилась готовой програм-
мой, на основании которой селяне и горожане могли степенно, размерен-
но, с пониманием дела, без лишней суеты и паники наказывать своих
«врагов». В погромах, таким образом, находилось место как «праведному
гневу», так и ликующему торжеству над поверженным неприятелем.
Слухи, циркулировавшие в России после опубликования Манифеста
17 октября, являются также индикатором того, насколько значительным
было непонимание «черносотенцами» других групп населения империи.
Крайняя агрессивность и недостоверность неофициальной информации,
резкое разделение на «своих» и «чужих» указывают на совершенное отсут-
ствие желания наладить какой бы то ни было конструктивный диалог в
обществе.
332
«За веру, царя и Отечество!»...
***
Таким образом, слухи октября 1905 г., наполнившие страну после
выхода манифеста о даровании гражданских свобод, являлись своеобраз-
ным катализатором погромов. Воспринимаемые зачастую некритично,
они служили поводом для возникновения беспорядков, поддерживали,
структурировали и оправдывали их. Слухи этого времени были рождены
традиционным сознанием — плодотворной почвой для них стали идеа-
лы, обычаи и обряды, а также привычка к насилию. В целом слухи октяб-
ря 1905 г. свидетельствуют о глубоких культурных противоречиях, су-
ществовавших в российском обществе начала XX в.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См., например: Нарский И. В. Революционеры «справа»: черносотенцы на Урале
в 1905—1916 гг. (Материалы к исследованию «русскости»). Екатеринбург, 1994;
Шевцов М. А. Черносотенное движение в провинции в 1902—1906 гг.: на материалах
Саратовской губернии. Саратов, 1997; Станкова М. В. Черносотенно-монархическое
движение в Западной Сибири в 1905—1907 гг. Омск, 1999 и др.
2 Степанов С. А. Черная сотня в России (1905—1914 гг.). М., 1992. С. 49—85.
3 Там же. С. 54—55.
4 Баку. 1905. № 147.
5 Там же. № 148.
6 Рижский вести. 1905. № 229.
7 Виленский вести. 1905. № 730.
8 Донская речь. 1905. № 249.
9 День (Москва). 1905. № 284.
10 Псковские губерн. ведомости. 1905. № 43.
11 Имеется в виду повреждение иконы Иисуса Христа. ГАРФ, ф. 124, оп. 65, д. 69.
12 Саратовский листок. 1905. № 208.
13 Воронежский телеграф. 1905. № 237.
14 Архангельские губерн. ведомости. 1905. № 234.
15 Саратовский листок. 1905. № 207.
16 Нижегород. губерн. ведомости. 1905. № 44.
17 Лодзинский листок. 1905. № 161.
18 Архангельские губерн. ведомости. 1905. 235.
19 Южный телеграф (Ростов н/Д.). 1905. № 1072.
20 Астраханский вести. 1905. № 4831.
21 Пензен. губерн. ведомости. 1905. № 285.
22 Харьковский листок. 1905. № 1917.
23 Волгарь (И. Новгород). 1905. № 285.
24 Забайкалье (Чита). 1905. № 225—666.
25 Приднепров. край (Екатеринослав). 1905. № 2640.
26 Гроднин. губерн. ведомости. 1905. № 43.
27 Забайкалье. 1905. № 224—665.
28 Козловская газ. (г. Козлов Тамбовской губернии). 1905. № 238.
29 День. 1905. № 280.
30 Витебские губерн. ведомости. 1905. № 242.
Т. Шукшина 333
31 Друг (Кишинев). 1905. № 166.
32 Киевские новости. 1905. № 227.
33 Там же.
34 ГАРФ, ф. 124, оп. 65, д. 63, л. 3..
35 Подробнее см.: Слухи и насилие в истории России (сер. XIX — сер. XX в.) (2007—
2009). (Электрон, версия: http://isem.susu.ac.ru/arch/rumors_russia/ 10.11.2009 г.)
36 Нарский И. В. Самообольщение надеждой: Слухи на Урале в 1917—1922 гг. как со-
циокультурный феномен // Проблемы российской истории. Вып. 1. Магнитогорск,
2002. С. 195—206.
37 Интересно здесь отметить различие функций слухов первой русской революции и
Первой мировой войны. Так, неофициальная информация к 1914 г. была во многом
направлена на десакрализацию российской монархии. Подробнее см.: Колоницкий Б. И.
К изучению механизмов десакрализации монархии (Слухи и «политическая порно-
графия» в годы Первой мировой войны) // Историк и революция: сб. статей. СПб.,
1999. С. 72—86.
38 Рус. ведомости. 1905. № 274.
39 О способности слухов создавать формы коммуникативной солидарности см.: Смит С.
Небесные письма и рассказы о лесе: «суеверия» против большевизма // Антрополог,
форум. 2005. № 3. (Электрон, версия: http://anthropologie.kunstkamera.ru/06/2005_3_
rus/10.11.2009 г.).
Т. Шиллинг
«СЛУХИ <...> ШЛИ ИЗ СЕКРЕТАРИАТА КОБЫ»:
НЕФОРМАЛЬНАЯ КОММУНИКАЦИЯ И ГОСПОДСТВО
ПРИ СТАЛИНСКОМ ДВОРЕ
Введение
В исследованиях по истории Советского Союза имя Сталина в связи
со слухами упоминается в двух контекстах. С одной стороны, слухи сопро-
вождают отдельные аспекты жизни диктатора: например, его отца, его
связь с царской охранкой, тайные любовные связи, возможную совинов-
ность или даже соучастие в смерти его второй жены Надежды Аллилуе-
вой, соучастие в покушении на Кирова и многое другое, вплоть до пред-
положения о насильственном характере смерти Сталина1. С другой сто-
роны, известны многочисленные случаи, когда Сталин сам распространял
слухи — прием, которым, как свидетельствует случай во время его пребы-
вания в тюрьме Байловка близ Баку, он овладел уже давно. Там сокамер-
ники избили юного грузина после появления известия о его работе про-
вокатором. Впоследствии выяснилось, что этот слух распространил Коба2.
Но и позже, при дворе диктатора, слухи распускались в стратегических
целях, например, чтобы ввести в заблуждение о его истинных намерени-
ях и заманить в ловушку потенциальных врагов. Кроме того, они служили
Сталину для проверки лояльности и надежности своих приближенных,
для того, чтобы посеять неуверенность и инсценировать подозрение.
Подобные случаи инструментализации слухов постоянно упомина-
ются в историографии сталинизма, но большей частью в качестве анекдо-
тов и без детального анализа их функций или предпосылок3. Поэтому в
данной статье я попытаюсь ответить на вопрос, в какой степени Сталин
использовал неформальную коммуникацию как практику господства и ин-
струмент дисциплинирования по отношению к своей свите и на чем осно-
вывалось властное воздействие этой коммуникативной практики. С этой
целью после подробных размышлений о понятиях будут рассмотрены не-
которые специфические предпосылки для применения техник нефор-
мальной коммуникации как стратегии господства. Далее на примере дела
А. С. Сырцова будет предпринята попытка представить функции нефор-
мальной коммуникации как инструмента господства и дисциплинирова-
Т. Шиллинг
335
ния. В заключение я хотел бы обратиться к вопросу, какую роль техники
неформальной коммуникации играли в сталинской практике господства
и что их связывало с многочисленными легендами, мифами и анекдота-
ми, окружавшими Сталина.
Понятия «слухи», «неформальная коммуникация»,
«сталинский двор»
Как было замечено во введении, в своей функции инструмента гос-
подствования и дисциплинирования слухи по многим причинам не могут
рассматриваться изолированно4. С одной стороны, это объясняется нор-
мативным зарядом различных понятий источника («слухи», «сплетни»,
«толки», «болтовня» и т. д.) — в большевистском словоупотреблении под
этими дефинициями подразумевалась, в первую очередь, форма комму-
никации других. Понимание того, что слухи распускаются врагами и слу-
жат доказательством антисоветских позиций, отразилось, например, в
§ 58/10 советского Уголовного кодекса. В письмах Сталину и в спорах на
партийных собраниях эти понятия также использовались для маркиро-
вания предполагаемо неверной информации5. Тем самым они обознача-
ют очень различные феномены, которые имеют значение для исследуе-
мого контекста и поэтому требуют соответствующего понятийного опре-
деления. С другой стороны, диктатор распускал не только слухи, но и
иные неясно сформулированные действенные императивы, например
«сигналы», которые, в свою очередь, распространялись по неформальным
каналам6. Поэтому необходимо исследовать не только слухи, но и в целом
функцию неформальной коммуникации как стратегии господства7, при
этом под неформальностью здесь подразумевается характер любой актив-
ности вне и наряду с существующими предписаниями, способами поведе-
ния, традициями и культурными правилами8.
Несмотря на это понятийное расширение, стратегически использо-
ванные Сталиным техники неформальной коммуникации имеют ряд
сходств со способами распространения, функциями и воздействием слу-
хов, которые позволяют обратиться к теориям их исследования. Во-пер-
вых, неформальная коммуникация, так же, как и передача слухов, проис-
ходит преимущественно по устным каналам9. Поэтому услышанное нахо-
дит свое отражение в источниках прежде всего в форме стенограмм или
указаний на разговоры. Еще одна аналогия со слухами в узком смысле
заключается в том, что неформальная коммуникация в условиях сталин-
ской диктатуры10 может быть истолкована как неформальная замена из-
вестий и как коллективное решение проблем11. Применявшиеся Стали-
ным техники неформальной коммуникации, намеренно использованные
слухи, двусмысленные сигналы, а также его мастерская коммуникация на
партийных собраниях12 имели одну общую черту — его свита была вынуж-
дена иметь дело с посланием, о значении которого никто не мог утверждать
336«Слухи <...> шли из секретариата Кобы»...
с уверенностью13, но от толкования которого могла зависеть политическая
и впоследствии личная судьба. Амбивалентность и открытость сталинских
сигналов создавали тем самым ловушку между спросом на информацию и
предложением информации, которая, согласно Шибутани, является су-
щественным условием для возникновения слухов14.
Недавно Горлицкий и Моммзен в одной из замечательных статей
указали на то, что понятие «сталинизм» не только распространяется на
политические ценности, коллективные политические идентичности или
специфические формы субъективности, но прежде всего описывает поли-
тическую систему с идентифицируемыми институтами15. Одновременно
их исходная позиция, базирующаяся в основном на формальных структу-
рах, слишком узка, ибо она не охватывает важнейшие измерения сталин-
ской системы господства. Для учета как формальных, так и неформаль-
ных аспектов этой системы господства я предлагаю употреблять понятие
«двор» — не только как метафору16, но и как аналитический концепт. По-
нятие «двор» как таковое указывает на пространственное (двор как место
пребывания политического руководства), социальное (двор как свита гос-
подина), временное (двор как превозносимое ведение жизни) и коммуни-
кативное (определенные способы поведения в окружении господина) из-
мерение17. В качестве аналитического концепта «двор», таким образом,
указывает на определенный пространственный порядок, на более или
менее четко ограниченный круг лиц, а также на множество публичных и
частных ситуаций, формальных (например Политбюро, Центральный ко-
митет и т. д.) и неформальных (рабочий кабинет Сталина, его дача) инсти-
тутов, в которых встречаются члены узкого круга18. Под определением
«двор» подразумеваются не только Кремль и его обитатели, но и любое
силовое поле, в котором актеры вступают и находятся в контакте, в кото-
ром осуществляется господство как социальная практика19.
Наряду с аналитическим определением понятия необходимо упо-
мянуть ряд зависящих от контекста качеств сталинского двора. Так, ста-
линский двор располагался на вершине персонализированной системы
господства20. Этот порядок личных отношений поддерживался прежде
всего теми большевиками, чьи картина мира и система ценностей сложи-
лись под влиянием совместного опыта революционного подполья, пери-
ода революции и Гражданской войны. Их повиновение основывалось не
на тех добродетелях, которые отличают бюрократическое государство, а
на ценностях, которые характеризуют домодерное общество: родствен-
ные связи, верность, честь и лояльность21. Далее, сталинский двор отли-
чался гибкостью границ между частной и публичной сферами жизни.
Этот факт был существенной предпосылкой для способа функционирова-
ния и распространения устно передаваемых известий во внутренних кру-
гах власти. Следующий сущностный признак состоял в том, что Сталин и
его придворные жили в герметически закрытом пространстве, в которое
в идеальной ситуации не получали доступа чужие22. Их взгляд на окруже-
ние, их манера обращения друг с другом, их представление о нормаль-
Т. Шиллинг 337
носги — все это находилось под существенным влиянием пространствен-
ного ограничения. Применение понятия «двор» нацелено, таким образом,
на исследование сталинской практики господства в среде ее возникнове-
ния. В этом смысле сталинский двор был местом взращивания придвор-
ных, местом придания утонченности нравам23, то есть местом, в котором
желающие получить доступ к узкому кругу властвующих изучали прави-
ла интриг, поиска врагов и насилия и должны были доказывать диктато-
ру результаты своего обучения24. С другой стороны, пространственная
близость совместной жизни и деятельности при дворе давала диктатору
возможность, подчинить свою свиту и сеть ее отношений своему мнитель-
ному контролю.
Слухи в большевистской картине мира
Чтобы понять, как слухи и другие техники неформальной коммуни-
кации могут стратегически применяться в условиях персонализирован-
ного осуществления власти, необходимо сначала сделать несколько пред-
варительных замечаний о позиции слухов в картине мира большевиков.
Для большевиков не существовало сомнений в вездесущности врагов и
заговоров. При этом насильственное господство большевиков характери-
зовалось не только тем, что они сами создавали себе врагов и затем начи-
нали их преследовать25. В глазах Сталина и его свиты в слухах отразилось
существование врагов. Слухи содержали неавторизованную информацию,
альтернативные толкования и могли мобилизовать людей на действия,
направленные против властного авторитета26. Однако не только в рус-
ской деревне, но и при сталинском дворе, в тесном кругу его свиты, слухи
пробуждали мнительность диктатора. Отношение Сталина к своим сорат-
никам формировалось под влиянием постоянного недоверия. «Больше-
вистское руководство постоянно подозревало друг друга, так как все мог-
ли выступить только в рамках предписанного языка и предписанного
ритуала дружбы»27. Сталин подозревал даже самых близких сотрудников
в непрямолинейности и тайных интригах против себя: он видел постоян-
ную угрозу в том, что созданная им система из альянсов и связей когда-
нибудь может обратиться против него. Любая информация, любой слух о
возможных изменениях в созданной им сети личных отношений, кото-
рые не были инициированы им самим, пробуждали сталинскую подозри-
тельность28. Когда Мануильский 14 декабря 1928 г. протестовал из Берли-
на против отзыва Нойманна, о котором пошли слухи29, Сталин не захотел
поверить, что речь шла всего лишь о недоразумении. В своем ответе Ма-
нуильскому он в большей степени гадал о том, откуда могла происходить
подобная информация, и подозревал своего ближайшего соратника Ло-
минадзе в переписке с Нойманном, в распускании подобных слухов. Он
завершил свое письмо Мануильскому советом избегать в будущем подоб-
ного общества, от кого бы он этот совет ни получил30. Сталинский сигнал
338«Слухи <...> шли из секретариата Кобы»...
достиг своей цели. После того как Нойманн узнал о сталинских письмах
к Мануильскому, он поспешил опровергнуть обвинения, уверить Стали-
на в своей безграничной лояльности и развеять любое сомнение о приро-
де его отношений с Ломинадзе: «Насчет моего отзыва ни я ни Ломинадзе
это распространяли а примиренцы везде, даже в отдаленной провинции
болтают что закрытое письмо резко осуждает Реммеле и меня и что мой
отзыв решено. <...> Насчет моей переписки с Ломинадзе я вас уверяю,
что абсолютно ничего “группировочного” тут нет. Мы несколько лет сов-
местно работали в трех странах (Германия, СССР, Китай) и стали партий-
ные друзья. Мы со времени VI-го Конгресса 4 или 5 раза переписались;
можно вам показать все письма и вы убедитесь что там никакая особая
“информация” нет»31 [здесь и далее в цитатах сохранена оригинальная
орфография.— Т. Ш.\. Однако Сталин впоследствии никогда не упускал
возможности спросить Нойманна о его связях с Ломинадзе и тем самым
посеять неуверенность, надавить на него32.
Подобной бдительности по отношению к слухам любого рода Ста-
лин требовал и от своей свиты. Тот, кто выказывал недостаточную бди-
тельность, сам попадал под подозрение. Этот роковой опыт приобрел
Абель Енукидзе в связи с «кремлевским делом»33. Кремлевское дело нача-
лось иначе, чем это позволяет предположить его название,— с безобид-
ного разговора, который вели молодые уборщицы во время рабочего пе-
рерыва в маленькой комнате на первом этаже правительственного зда-
ния34. В ноябре 1934 г., еще до покушения на Кирова, НКВД получил
сообщение от одного из информаторов, что уборщики помещений в крем-
левской администрации распространяют контрреволюционную пропа-
ганду. Так, например, сообщалось, что некто А. М. Константинова в при-
сутствии Б. Я. Катынской сказала: «И. С. хорошо ест, а работает мало.
За него люди работают, поэтому он такой толстый. Имеет себе прислугу
и всякие удовольствия»35. Другая, А. Е. Абдеева, поделилась со своей кол-
легой Мишаковой: «И. С. убил свою жену. Он не русский, а армянин,
очень злой и ни на кого не смотрит хорошим взглядом. А за ним все уха-
живают. Один дверь открывает, другой воды подает...»36 Наряду с этими,
на взгляд сегодняшнего читателя, скорее забавными высказываниями, в
которых, прежде всего, отражаются представления простых людей, толь-
ко что переехавших из деревни в город, о власть имущих, приписывае-
мые Б. Я. Катынской слухи имели политический характер. Якобы кроме
того, что Сталин получает много денег, она говорила следующее: «В на-
ших газетах пишут, что заграницей люди с голоду умирают, а когда у нас
умирают, так этого не видят и об этом никогда не напишут. Рабочих об-
макивают во всем и кругом, только чтобы не волновались»37. В глазах
большевиков опасность, исходящая от этих слухов, проявлялась в их со-
держательном совпадении со сценариями крупных заговоров, доминиро-
вавших в картине мира советских властителей38. Во внутренней хронике
НКВД по поводу кремлевского дела это определялось следующим обра-
зом: «Содержание распространявшихся провокационных слухов и клеве-
Т. Шиллинг
339
тических измышлений было аналогично к.-р. клевете, распространяв-
шейся зиновьевцами и троцкистами. Так напремер, провокационный слух
о не политическом характере убийства т. Кирова, троцкистая трактовка,
т. н. завещания Ленина, клевета на тов. Сталина, в связи со смертью Алли-
луевой и т. д.»39.
Енукидзе, которого комендант Кремля Петерсон проинформировал
о происшествии, не придал этому случаю особого значения. Вместо при-
каза об аресте виновных он ограничился распоряжением о дальнейшем
расследовании40. Как сам Енукидзе признался в июле 1935 г., Сталин был
первым, кто распознал, что здесь речь идет не о пустой болтовне, а о серь-
езной контрреволюционной угрозе41. Серьезность отношения Сталина и
следователей НКВД к происшедшему подчеркивается и тем, что даже в
атмосфере беспокойства и угрозы, которая царила в партии после убий-
ства Кирова, значительные личные ресурсы комиссариата были брошены
на поиск источников данных слухов42. По мнению Сталина, в курсирую-
щих слухах проявились тайные интриги врагов советской власти. Поэто-
му поиск источника и раскрытие сетей неформальной коммуникации
приравнивались к разоблачению контрреволюционных заговоров. Одно-
временно реакция свиты на слухи продемонстрировала Сталину, кто дей-
ствительно лоялен, а кто лишь имитирует лояльность и верность.
Эта картина мира имела центральное значение для проявления ста-
линской техники господства. Исходя из вездесущности действительных и
мнимых врагов и заговоров43, большевики были вынуждены прибегнуть
к мерам особой предосторожности: сюда относились постоянная бдитель-
ность и возможно более строгое засекречивание важнейших процессов и
актов44. Комплекс подобных мероприятий описывается в источниках как
«конспирация»45. Но, как будет показано в следующем разделе, к этим
мерам предосторожности относилось и намеренное управление ложной
информацией и слухами с целью ввести в заблуждение и разоблачить вра-
гов. Таким образом, следует расширить границы понятия «конспирация»
по сравнению с теми, что до сих пор имели место в исследовательской ли-
тературе.
Неформальная коммуникация
как стратегия господства: случай Сырцова
Способ функционирования неформальной коммуникации как стра-
тегии господства можно представить на примере С. И. Сырцова. По мне-
нию О. Хлевнюка, подготовка так называемого дела Сырцова — Ломи-
надзе, решившего их политическую судьбу, служит наглядным примером
сталинских методов политической борьбы в той фазе выстраивания еди-
ноличного господства, в которой он еще не был в состоянии открыто рас-
правляться с любым своим соратником46. Причины и контекст этой афе-
ры уже подробно исследованы47. В рамках этой статьи будет лишь показа-
340«Слухи <...> шли из секретариата Кобы»...
но, какие техники неформальной коммуникации были использованы в
деле Сырцова. Преимущество столь прицельного взгляда заключается в
возможности изучения способов функционирования и воздействия техник
неформальной коммуникации на примере конкретного индивидуума48.
Долгое время Сырцов считался восходящей звездой на политиче-
ском небосклоне коммунистической партии49. Первые тучи начали сгу-
щаться над ним уже весной 1927 г., когда в высших партийных кругах
распространился слух, будто Сырцов намеревается поддержать кандида-
туру Рыкова на пост генсека на пленуме Центрального Комитета
(7—12 февраля 1927 г.)50. В одном из писем к Орджоникидзе Сырцов со-
общил, что, по словам Радека, эти слухи шли из секретариата Кобы51. Ха-
рактерно, что они приобрели широкое хождение уже значительно позже
данного пленума, а именно весной 1927 г. Перед этим, в марте 1927 г.,
Сырцов в одной из своих речей перед Сибирской партийной организаци-
ей употребил в отношении среднего крестьянства лозунг «Накапливай в
добрый час!» В этой формулировке он опасно приблизился к бухаринско-
му слогану «Обогащайтесь!»52 Можно с относительной уверенностью
предположить, что Сталин использовал упомянутый выше слух о возмож-
ном партнерстве с Рыковым в связи с речью Сырцова на Сибирской парт-
конференции и распространил его, чтобы вынудить соратника вернуть-
ся на линию сталинского большинства. Ибо, пока действительная пози-
ция Сталина была неизвестна, решающим оставалось мнение, которое,
как могли ожидать на основании сигналов и слухов современники, пред-
ставляет Сталин53. Согласно моему тезису в подобных ситуациях техники
неформальной коммуникации были для Сталина средством управления
личными связями. Ибо при сталинском дворе именно близость к дикта-
тору придавала различным актерам престиж и открывала для них воз-
можности влияния. В этих условиях признаки недоверия или подозре-
ния имели отрицательное значение. Поэтому политические противники
Сырцова в местных партийных организациях восприняли очевидно едва
ли скрываемое недовольство политического руководства как повод в свою
очередь распространить слухи о возможной отставке Сырцова с поста
партсекретаря54. Однако после того, как Сырцов дистанцировался от сво-
их высказываний, Сталин вновь выразил ему свое доверие и объявил, что
он никогда не сомневался в правильности его, Сырцова, политической
линии55. Немного позже Сталин даже назначил его председателем Совета
Народных Комиссаров РСФСР и противопоставил тем самым Рыкову.
Но Сырцов, по-видимому, не оправдал возложенных на него на-
дежд56. Наоборот, даже после отставки представителя правых уклонистов
он продолжал поддерживать тесные контакты с Рыковым57. И чем больше
трудностей возникало в связи с коллективизацией сельского хозяйства,
тем более критично Сырцов высказывался по поводу генеральной линии
партии, например, в своей речи перед Советом Народных Комиссаров и
Экономическим советом РСФСР58. Это поведение не скрылось от Сталина,
как свидетельствует его письмо к Молотову от 7 сентября 1930 г. В нем он
Т. Шиллинг
341
предупреждал, что Рыков пытается заигрывать с Сырцовым59. Случай во
время заседания Политбюро 16 сентября, казалось, подтверждал эти опа-
сения. Используя возможность, Рыков обвинил Политбюро в игнориро-
вании экономических проблем. При этом, как сообщал Сталину Молотов,
Сырцов поддержал его своими оппортунистскими правоуклонистскими
высказываниями60. Без сомнения, в глазах Сталина это была именно та
капля, которая переполнила чашу терпения. Вместе с решением убрать
Рыкова с его поста61 он также занялся проблемой Сырцова.
К этому моменту сталинское господство не было настолько крепким,
чтобы позволить ему без стратегической подготовки решить судьбу любо-
го своего противника62. Поэтому именно в случае с Сырцовым он видел
необходимость еще раз обратиться к целому спектру неформальных ин-
струментов господства. Так, принятое по инициативе Сталина решение
Политбюро от 15 октября (за два дня до этого Сталин вернулся из своего
ежедневного отпуска63) объявило тезисы Сырцова от 30 августа, а также
их публикацию и распространение политической ошибкой, что, без сом-
нения, подразумевалось как сигнал и самое последнее предупреждение64.
Нельзя, правда, однозначно выяснить, оставалась ли к этому моменту у
Сырцова возможность избежать угрожающей ему участи. Ибо одновремен-
но с помощью конспиративных мероприятий Сталин пытался вынудить
Сырцова и его союзников на решающие шаги, что следует из его письма
к жене Надежде Аллилуевой: «Я приеду, конечно, не в конце октября, а
много раньше, в середине октября, как я говорил тебе в Сочи. В видах
конспирации я пустил слух через Поскребышева, о том, что смогу при-
ехать лишь в конце октября. Авель, видимо, стал жертвой такого слуха.
Не хотелось бы только, чтобы ты стала звонить об этом. О сроке моего
приезда знают Татька*, Молотов и, кажется, Серго»65. Хотя Сталин и не
пишет здесь, против кого или с какими намерениями он распространил
слух, скрывающий дату его приезда, но тот факт, что только самое близ-
кое окружение — Молотов и Орджоникидзе — знало об этом, и убежде-
ние Сталина в том, что Сырцов и его сторонники пытаются играть в По-
литбюро66, позволяют предположить, что смысл этого слуха состоял в том,
чтобы вынудить заговорщиков на решающие действия и дезавуировать
их в глазах партийной общественности. Эту интерпретацию подтвержда-
юттакже указания на роль Резникова, который, по официальной версии,
разоблачил группу Сырцова — Ломинадзе 21 октября в письме Мехлису.
В действительности, некоторые несоответствия указывают на то, что уча-
стие Резникова в конспиративных заседаниях группы Сырцова, а также
его попытки вынудить оную на решающие шаги были оговорены с бли-
жайшим окружением, если только не с самим Сталиным67. Поэтому в слу-
чае Резникова можно в меньшей степени вести речь о раскаявшемся до-
носчике, в большей — о стратегически использованном против Сырцова
и его доверенных провокаторе.
* Надежда Аллилуева.
342«Слухи <...> шли из секретариата Кобы»...
Дело Сырцова и Ломинадзе было окончательно решено 4 ноября
1930 г. на совместном заседании Политбюро и Центральной контрольной
комиссии. Дошедшие до нас стенограммы свидетельствуют, как мастер-
ски Сталин с помощью своих ближайших доверенных лиц оборонялся
против обвинений и представил себя, как это уже имело место в противо-
стоянии с Троцким68, лояльным солдатом партии69. Одновременно благо-
даря целенаправленным возражениям в решающие фазы дискуссии он
сумел направить ее в желаемое русло, не привлекая внимания к себе и не
выдав своих намерений. Так, Сталин под занавес заседания, уже после
принятия решения об исключении Сырцова и Ломинадзе из Централь-
ного комитета, невинно осведомился, нельзя ли их всего лишь понизить
до статуса кандидатов, на что присутствующие ответили резко отрица-
тельно70. На основании этого обстоятельства Гетти сделал вывод, что по-
мощники Сталина проводили более жесткую линию в отношении оппо-
зиционеров или уклонистов, чем сам диктатор71. Но при этом Гетти упу-
скает из виду, что уже к началу заседания Сталин в одной из реплик
однозначно определил рамки и направление дискуссии72. С помощью по-
добных сигналов Сталин открывал пространства коммуникации, и тот,
кто сумел понять эти сигналы, знал, по каким правилам он должен был
их наполнять, знал, кто еще принадлежит к «своим», а кто уже поставлен
за черту, кого можно высмеять и освистать.
Однако к моменту аферы Сырцова — Ломинадзе положение Стали-
на в придворных структурах не было столь незыблемым, поэтому он дол-
жен был направлять дискуссию своим вмешательством и даже отражать
острые обвинения73. Истории о мнимых заговорах, например о сближе-
нии Рыкова с блоком Сырцова — Ломинадзе, которые были задуманы
как сигнал к окончательному отстранению Рыкова от власти, Сталин еще
не мог реализовать без стратегического сотрудничества со своей свитой74.
К тому же Сталин, как того требовала олигархическая структура системы
господства75, был еще вынужден принимать во внимание личные связи.
Как было продемонстрировано, в 1927 г., используя личные связи в ста-
линском окружении (имеются в виду Молотов и Орджоникидзе), Сырцов
еще мог обороняться против направленных против него слухов. И даже
на совместном заседании Политбюро и ЦКК 4 ноября 1930 г. Орджони-
кидзе мог еще себе позволить напомнить присутствующим товарищам о
своей прошлой дружбе с Сырцовым и Ломинадзе76. В течение 1930-х гг.
отношение Сталина к своей свите изменилось. Чем больше ему удавалось
подчинить свое окружение правилам неформальной коммуникации и
превратить партийную общественность в паноптикум77, тем меньше он
был вынужден высказываться сам78 и тем сильнее становилось психологи-
ческое давление, которое Сталин оказывал на своих соратников при по-
мощи сигналов, слухов и подозрений.
Т. Шиллинг
343
Заключительные замечания
Вместо заключения я бы хотел ответить на справедливый вопрос,
не играла ли техника неформальной коммуникации как стратегия господ-
ства маргинальную роль и не приписывается ли ей слишком большое зна-
чение благодаря определенному образу Сталина как непроницаемого
сфинкса, как человека со многими и в конечном итоге неразгаданными
лицами79. Хотя не существует эмпирических сомнений в том, что нефор-
мальность представляет собой центральную категорию описания любой
правительственной практики80, одновременно отражение в источниках
неформальных аспектов политических процессов неизбежно менее объ-
емно, чем отражение их формальных сторон. Возможно, многочисленные
эпизоды в мемуарах сталинских соратников относятся к области легенд и
анекдотов, как, например, история о том, как Сталин пригласил первого
секретаря грузинской партийной организации на свою дачу и постоянно
предлагал ему попробовать выращенные им самим лимоны до тех пор,
пока тот не уловил причину настойчивости вождя и не воскликнул: «То-
варищ Сталин, обязуюсь, что Грузия будет обеспечивать лимонами всю
страну!» Сталин якобы на это ответил: «Наконец-то додумался!»81
Стоит возразить, во-первых, что подобные случаи упоминаются не
только в мемуарах, но и в современных Сталину источниках82, а во-вто-
рых, что существование подобного мифа Сталина не противоречит инстру-
ментальному использованию техник неформальной коммуникации, а на-
против, поддерживает и повышает их воздействие. Ибо в своих реакциях
на слухи и другие неформальные сигналы сталинская свита всегда вклю-
чала этот миф в свои ситуативные оценки, что доказывает следующая ци-
тата из записанных Симоновым воспоминаний советского адмирала
И. С. Исакова: «Когда я сказал, что видел Сталина во гневе только не-
сколько раз, надо учесть, что он умел прятать свои чувства, и умел это
очень хорошо. Для этого у него были давно выработанные навыки. Он
ходил, отворачивался, смотрел в пол, курил трубку, возился с ней... Все
это были средства для того, чтобы сдержать себя, не проявить своих
чувств, не выдать их. И это надо было знать для того, чтобы учитывать,
что значит в те или иные минуты это его мнимое спокойствие»83. Таким
образом, существование мифа о Сталине как непроницаемом сфинксе, че-
ловеке с множеством лиц может быть рассмотрено если не как условие
для принципа действия неформальной коммуникации в качестве инстру-
мента господства, то как потенциальный фактор его воздействия.
Поэтому плодотворной является попытка, как предложил Карл Шле-
гель в своей последней книге «Мечта и террор», идти по следам слухов,
анализировать и расшифровывать те следы, которые оставили в источни-
ках тон и атмосфера террора, господствовавшие на партийных собраниях
1930-х гг. Реплика, повышение тона, доносы и инсинуации, подозрения
вместо конкретного доказательства, игра с распространяемыми слухами
и доказательствами — все это относилось к риторической травле на лю-
344 «Слухи <...> шли из секретариата Кобы»...
бом мероприятии84. Сталин изобретал фантастические истории и сцена-
рии заговора, запускал их и пристально наблюдал, кто передавал эти ис-
тории дальше, как они передавались, кто к ним относился скептически и
кто рассказывал их так, что другие в них сразу же верили. Благодаря об-
работке слухов ему удалось создать искусственный мир, который все уча-
стники воспринимали как нормальный или чувствовали себя обязанны-
ми его так воспринимать. Реакция окружения на распространяемые им
слухи позволяла Сталину разоблачать врагов, проводить различие между
лояльными и нелояльными коммунистами («двурушниками») и при необ-
ходимости настраивать сотрудников второго и третьего ранга против ве-
дущих коммунистов. В этом смысле использование неформальной комму-
никации было техникой сталинского господства. При помощи инсцени-
рования подозрения и генерации страха и ужаса он мог вынудить своих
подчиненных на послушание и подчинение. Ибо никто не знал, чего до-
бивался диктатор с помощью какой-либо истории и кому она должна на-
вредить, но каждый знал, что должен на нее реагировать и что именно от
реакции зависело его политическое, а позже и физическое выживание.
Перевод с немецкого О. Нагорной
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Montefiore S. S. Der junge Stalin. Frankfurt/M., 2007. S. XXIII, 123; Service R. Stalin.
A Biography. L., 2004. S. 18, 72, 78f.
2 Верещак С. «Сталин в тюрьме (воспоминания политического заключенного)» // Дни.
№ 1308. С. 2.
3 См., например: Khlevniuk О. V. Master of the House. Stalin and His Inner Circle. New
Haven; L., 2009. S. 22; а также: Hoppe B. In Stalins Gefolgschaft. Moskau und die KPD,
1928—1933. Muenchen, 2007.
4 Об использовании слухов как инструмента политики на сегодняшний день сущест-
вует много публикаций: Figes O.t Kolonitskii В. Interpreting the Russian Revolution. The
Language and Symbols of 1917. New Haven; London, 1999. P. 9—29; Pingel-Schliemann S.
Zersetzen. Strategien einer Diktatur. Berlin, 2002. S. 187—359; Jesse E., Paul M. «Geruecht
als Propaganda: Ursachen, Funktionsweise, Wirkung» Ц Medium Geruecht. Studien zu
Theorie und Praxis einer kollektiven Kommunikationsform / M. Bruhn, W. Wunderlich.
Bern [u. a.], 2004. S. 387—412; Eisenfeld B. Geruechtekueche DDR — Die
Desinformationspolitik des Ministeriums fuer Staatssicherheit// WerkstattGeschichte. 1996.
H. 15. S. 41—53.
5 Традиционные исследования рассматривали слух прежде всего как несоответству-
ющую действительности, неверную и вводящую в заблуждение информацию:
Altenhoner F. Kommunikation und Kontrolle. Geruechte und staedtische Oeffentlichkeit in
Berlin und London 1914/1918. Muenchen: 2008. S. 2; Keil L.-B., Kellerhoff S. F. Geruechte
machen Geschichte: folgenreiche Falschmeldungen im 20. Jahrhundert. Berlin, 2006.
S. 320.
6 Fitzpatrick S. Everyday Stalinism. Ordinary Life in Extraordinary Times: Soviet Russia in
the 1930s. Oxford [u. a.], 1999. P. 24—28.
Т. Шиллинг
345
7 Lesmeister Ch. Informelle politische Kommunikationskultur. Hinter den Kulissen politisch-
medialer Kommunikation (=Univ. Diss. Muenchen, 2007). Wiesbaden, 2008. S. 220.
8 Butz R., Hirschbiegel J. Informelle Strukturen bei Hof. Dresdener Gespraeche III zur
Theorie des Hofes. Ergebnisse des gleichnamigen Kolloquiums auf der Moritzburg bei
Dresden, 27. bis 29. September 2007, veranstaltet vom SFB 537 «Institutionalitaet und
Geschichtlichkeit» und der Residenzen-Kommission der Akademie der Wissenschaften zu
Goettingen (=Vita curialis. Form und Wandel hoefischer Herrschaft, Bd. 2). Berlin, 2009.
S. VII.
9 Наиболее известное предложение уравнять слухи и устную передачу информации
принадлежит Ж.-Н. Капфереру: Kapferer J.-N. Rumeurs. Le plus vieux media du monde.
Paris, 1987. P. 356.
10 Здесь следует учитывать прежде всего практику сохранения тайны: Хлевнюк О. В.,
Квашонкин А. В., Кошелева А. П. Сталинское Политбюро в 30-е годы : сб. документов.
М., 1995. С. 73; а также: Fitzpatrick Sh. Everyday Stalinism... S. 2Iff.
11 Shibutani T. Improvised news. A sociological study of rumor. Indianapolis, 1966. P. 17, 62,
164. К информационной функции слухов в советском контексте см.: Johnston Т.
Subversive tales? War rumors in the Soviet Union, 1945—1947 // Late Stalinist Russia.
Society between reconstruction and reinvention I (Ed.) J. Fuerst. London; New York, 2006.
P. 62—78, здесь P. 62.
12 Лоренц Эррен убедительно указал на то, что процессы на партийных мероприяти-
ях могут быть лучше поняты из перспективы властных технологий, чем как выраже-
ние большевистской традиции (ср.: Unfried В. Rituale von Konfession und Selbstkritik:
Bilder vom stalinistischen Kader // Jahrbuch fuer historische Kommunismusforschung.
1994. S. 148—164) или как ритуалы (ср.: Getty J. A. Samokritika Rituals in the Stalinist
Central Committee, 1933—1938 I I The Russian Review. 1999. Vol. 58. H. 1. P. 49—70).
Cm.: Erren L. «Kritik und Selbstkritik» in der sowjetischen Parteioeffentlichkeit der dreissiger
Jahre. Ein missverstandenes Schlagwort und seine Wirkung//Jahrbuecher fuer Geschichte
Osteuropas. 2002. H. 2. S. 186—194, здесь S. 193f.
13 Knapp R. A psychology of rumor Ц The Public Opinion Quarterly. Vol. 8 (1944). H. 1. P. 22—
37, здесь P. 33; Allport G. W., Postman L.J. The psychology of rumor. New York, 1947. P. 6.
14 Shibutani T. Improvised news... S. 62.
15 Gorlizki K, Mommsen H. The Political Disorders of Stalinism and National Socialism I I
Beyond totalitarianism. Stalinism and Nazism compared I M. Geyer, Sh. Fitzpatrick. N.Y,
2009. P. 41—86, здесь P. 45.
16 Cm.: Montefiore S. S. Stalin. Am Hof des roten Zaren. Frankfurt/M., 2006. S. 874.
17 WinterlingA. Hof ’. Versucheineridealtypischen Bestimmunganhanddermittelaelterlichen
und fruhneuzeitlichen Geschichte // Hof und Theorie. Annaeherungen an ein historisches
Phaenomen (=Norm und Struktur, Bd. 22) I R. Butz, J. Hirschbiegel, D. Willoweit. Koeln,
2004. S. 77—90, здесь S. 78.
18 О понятийном аппарате см.: Khlevniuk О. V. Master of the House...; Медведев P. Ближ-
ний круг Сталина. Соратники вождя. М., 2005. С. 349.
19 Luedtke A. Einleitung: Herrschaft als soziale Praxis // Herrschaft als soziale Praxis.
Historische und sozial-anthropologische Studien (=Veroeffentlichungen des Max-Planck-
Instituts fuer Geschichte, 91) I A. Luedtke. Goettingen, 1991. S. 9—63, здесь S. 12f. Эта
интеракция, происходящая из совпадения упомянутых выше пространственных, пер-
сональных и временных измерений понятия «двор», образует принцип сегрегации
придворной сферы от всего, что ко двору не относится. См.: Wintering A. Hof... S. 79.
20 Easter G. М. Reconstructing the State. Personal Networks and Elite Identity in Soviet
Russia. Cambridge, 2000. P. 221.
21 Baberowski J. Der rote Terror. Die Geschichte des Stalinismus. Muenchen, 2003. S. 86.
22 Этот идеал можно обнаружить, например, в речи Ежова на июньском пленуме ЦК
(1935), на котором разбиралось дело Енукидзе. РГАСПИ, ф. 17, оп. 2, д. 542, л. 56, 86.
346
«Слухи <...> шли из секретариата Кобы»...
23 Elias N. Die hoefische Gesellschaft. Untersuchungen zur Soziologie des Koenigtums und
der hoefischen Aristokratie. Frankfurt/M. 2003. S. 363ff.
24 О символическом воплощении представлений о порядке и о реализации претен-
зий на его значимость см.: Brodocz A. Behaupten und Bestreiten. Genese, Verstetigung
und Verlust von Macht in institutionellen Ordnungen // Institutionelle Macht / A. Brodocz,
Ch. Mayer, R. Pfeilschifter, B. Weber. Genese; Koeln [u. a.], 2005. S. 13—36.
25 Baberowski J. Der rote Terror... S. 115.
26 Viola L. Peasant rebels under Stalin. Collectivization and the culture of peasant resistance.
New York, 1999. P. 45ff.
27 Baberowski J. Der rote Terror... S. 93.
28 Hoppe B. In Stalins Gefolgschaft... S. 81.
29 РГАСПИ, ф. 558, on. 11, д. 763, л. 42 и далее. Д. 3. Мануильский И. В. Сталину
(14.12.1928).
30 Там же, л. 48 и далее. И. В. Сталин Д. 3. Мануильскому (22.12.1928).
31 Там же, д. 776, л. 25 и далее. Хайнц Нойманн И. В. Сталину (30.1.1929).
32 Buber-Neumann М. Von Potsdam nach Moskau. Stationen eines Irrweges. Stuttgart, 1957.
S. 300ff.
33 Кремлевская афера представляет таким образом поворотный пункт, когда пресле-
дования впервые были направлены не на участников или сторонников оппозицион-
ных течений, а против лояльных членов сталинского окружения, которые утратили
большевистскую бдительность. См.: Jansen М., Petrov N. Stalin’s Loyal Executioner.
People’s Commissar Nikolai Ezhov, 1895—1940. Stanford, 2002. P. 34.
34 Лубянка. Сталин и ВЧК — ГПУ — ОГПУ — НКВД, январь 1922 — декабрь 1936 /
под ред. В. Н. Хаустова, В. П. Наумова, Н. С. Плотниковой. М., 2003. С. 600.
35 РГАСПИ, ф. 679, on. 1, д. 103, л. 241.
36 Там же, л. 243.
37 Там же, л. 244.
38 Ritterspom G. Т. The Omnipresent Conspiracy: On Soviet Imagery of Politics ans Social
Relations in the 1930s // Stalinist Terror: New Perspectives / (Ed.) J. A. Getty, R. Manning.
Cambridge, 1993. P. 99—115, здесь P. 100.
39 РГАСПИ, ф. 679, on. 1, д. 103, л. 270.
40 Там же, ф. 17, оп. 2, д. 542, л. 128.
41 Там же, л. 129.
42 Жуков Ю. Н. Тайны «Кремлевского дела» 1935 года и судьба Авеля Енукидзе // Вопр.
истории. 2000. № 9. С. 85.
43 См.: Ritterspom G. Т. The Omnipresent Conspiracy...
44 Fitzpatrick Sh. Everyday Stalinism... P. 2Iff.
45 Сталинское Политбюро... С. 73—82.
46 Chlewnjuk О. W. Das Politburo. Mechanismen der politischen Macht in der Sowjetunion
der dreissiger Jahre. Hamburg, 1998. S. 74.
47 Davies R. W. The Syrtsov-Lominadze Affair I I Soviet Studies. 1981. № 1. P. 29—50;
Кислицын С. А. Вариант Сырцова из истории формирования антисталинского со-
противления в советском обществе в 20—30-е гг. Ростов н/Д., 1992. С. 241;
Hughes J. Patrimonialism and the Stalinist System: The Case of S. I. Syrtsov I I Europe-
Asia Studies. 1996. № 4. P. 551—568; Khlevniuk O. Stalin, Syrtsov, Lominadze: Prepara-
tions for the «Second Great Breakthrough» // The Lost Politburo Transcripts. From
Collective Rule to Stalin’s Dictatorship I (Ed.) P. R. Gregory, N. Naimark. New Haven,
2008. S. 78—96.
48 Cm.: Dahlke S. Die zwei Leben des Emel’jan Jaroslavskij (1878—1943) und die grenzenlose
Liebe zu Stalin I I Kollektivitaet und Individualitaet. Der Mensch im oestlichen Europa;
Festschrift fuer Prof. Dr. Norbert Angermann zum 65. Geburtstag I K. Bruggemann,
N. Angermann. Hamburg, 2001. S. 323—340, здесь S. 325.
Т. Шиллинг
347
49 Hughes J. R. The Irkutsk Affair: Stalin, Siberian Politics and the End // Soviet Studies.
1989. № 2. P. 228—253, здесь P. 233.
50 Квашонкин А. В. и др. Большевистское руководство. Переписка, 1912—1927. M.,
1996. С. 344.
51 Там же. С. 345 и далее.
52 Кошелева Л. /7., Роговая Л. А., Хлевнюк О. В. Стенограммы заседаний Политбюро
ЦК РКП(б) — ВКП(б), 1923—1938 гг. Т. 3. 1928—1938 гг. М., 2007. С. 126.
53 Erren L. «Selbstkritik» und Schuldbekenntnis. Kommunikation und Herrschaft unter
Stalin (1917—1953) (=Univ., Diss. Tubingen, 2003). Muenchen, 2008. S. 177.
54 Квашонкин А. В. и др. Большевистское руководство... С. 345. Быстрота распростране-
ния посланных Сталиным сигналов иллюстрируется на примере Кремлевского дела.
Через несколько дней после июльского пленума секретарь Алтайской партийной ор-
ганизации написал Ежову письмо, в котором предложил отменить переименование
Амбролаурского района в Енукидзенский. См.: РГАСПИ, ф. 671, on. 1, д. 106, л. 29.
55 Стенограммы заседаний Политбюро... С. 126.
56 Khlevniuk О. V. Master of the House... P. 21.
57 РГАСПИ, ф. 669, on. 1, д. 30, л. 192 и далее.
58 Эта речь была опубликована в виде маленькой брошюры, напечатана в: Стено-
граммы заседаний Политбюро... С. 323—346.
59 Письма И. В. Сталина В. М. Молотову, 1925—1936 гг.: сб. док. / под ред. Л. И. Ко-
шелевой и др. М., 1995. С. 214.
60 РГАСПИ, ф. 558, on. 11, д. 769, л. 7.
61 Письма Сталина Молотову... С. 222.
62 Ср. с небюрократическим отстранением Ягоды: Сталин и Каганович. Переписка
1931—1936 гг. / под ред. О. В. Хлевнюка и др. М., 2001. С. 682 и далее.
63 На приеме у Сталина. Тетради (журналы) записей лиц, принятых И. В. Сталиным
(1924—1953 гг.) / под ред. А. А. Чернобаева. М., 2008. С. 36.
64 Khlevniuk О. V. Master of the House... P. 23.
65 «Надежде Сергеевне Аллилуевой лично от Сталина» И Источник. 1993. С. 13.
66 «Играли в переворот, играли в Политбюро и дошли до полного падения»,— писал
Сталин Молотову в письме от 23 октября. См.: Письма Сталина Молотову... С. 231.
67 Подробный анализ этих нелепостей см.: Khlevniuk О. Stalin, Syrtsov, Lominadze:
Preparations for the «Second Great Breakthrough» // The Lost Politburo Transcripts.
P. 78—96, здесь P. 83—85. Еще одна незамеченная пока нелепость: на совместном заседа-
нии Политбюро и Центральной контрольной комиссии 4 ноября 1930 г. Сырцову было
предъявлено обвинение в том, что после доноса Резникова, имевшего место в ночь на
22 октября, его целый день нельзя было нигде найти. (См.: Стенограммы заседаний По-
литбюро... С. 119 и далее.) В журнале посещений Сталина, напротив, можно найти за-
пись, что Сырцов уже в 14:40 был принят Сталиным. См.: На приеме у Сталина... С. 35.
68 Kuromiya Н. Stalin in the Light of the Politburo Transcripts H The Lost Politburo
Transcripts... P. 44f.
69 См. начало сталинской речи на совместном заседании Политбюро и ЦКК: «Товари-
щи, я не буду распространяться обо всем том, что касается лично меня. И тов. Ломи-
надзе и тов. Сырцов, как видно из материалов, находили нужным ругать и поносить
меня. Что ж, это их дело, пусть ругаются. Я к этому привык. Если Кондратьеву и Гро-
ману, если правым уклонистам и троцкистам, разрешено ругать Сталина, почему бы
Ломинадзе и Сырцову не заниматься тем же делом, чем последние хуже первых?
Итак, не будем распространяться о делах личного характера. Предоставим это дело
партии. Я не сомневаюсь, что она рассудит правильно и поставит на место зарвав-
шихся фракционеров» (Стенограммы заседаний Политбюро... С. 178).
70 «Сталин: <...> Слушайте-ка, а если их в кандидаты ЦК перевести, не выйдет?
Косиор: Это новое что-то.
348
«Слухи <...> шли из секретариата Кобы»...
Сталин: Нельзя?
Председатель (Рудзутак.— Т. Ш.): По-моему, мы не правомочны решать этот вопрос»
(Стенограммы заседаний Политбюро... С. 193).
71 Getty J. A., Naumov О. N. The road to terror. Stalin and the self-destruction of the
Bolsheviks, 1932—1939. New Haven, 1999. P. 52.
72 «Орджоникидзе: <...> Спрашивается, можно ли иметь в штабе нашей партии лю-
дей, которые двурушничают?
Сталин: Нельзя.
Орджоникидзе: Я думаю, тут двух мнений быть не может» (Стенограммы заседаний
Политбюро... С. 123).
73 См., например, возражение Сталина на обвинение в образовании в Политбюро
тайных групп: Стенограммы заседаний Политбюро... С. 178.
74 Там же. С. 165 и далее.
75 Wheatcroft S. G. From Team-Stalin to Degenerate Tyranny // The Nature of Stalin’s
Dictatorship: The Politburo, 1924—1953 I (Ed.) E. A. Rees. N. Y, 2004. P. 79—107.
76 Стенограммы заседаний Политбюро... С. 123. В других щекотливых делах Орджо-
никидзе еще сохранял определенную патронажную защиту по отношению к Ломи-
надзе. См.: Khlevniuk О. V. In Stalin’s Shadow. The Career of Sergo Ordzhonikidze, edited
and with an Introduction by Donald J. Raleigh with the assistance of Kathy S. Transchel.
N. Y. [u. a.], 1995. P. 34—39.
77 Erren L. Zum Ursprung einiger Besonderheiten der sowjetischen Parteioeffentlichkeit.
Der stalinistische Untertan und die «Selbstkritik» in den dreissiger Jahren // Sphaeren von
Oeffentlichkeit in Gesellschaften sowjetischen Typs. Zwischen partei-staatlicher Selbstinsze-
nierung und kirchlichen Gegenwelten = Public spheres in Soviet type societies I G. T. Rit-
tersporn, M. Rolf, J. C. Behrends. (Hg.). Frankfurt/M.; Berlin; Bern [u. a.], 2003. S. 131—
163, здесь S. 161ff.
78 О власти молчания см.: Canetti Е. Masse und Macht. Frankfurt/M., 2006 [1960]. S. 346:
«К власти относится также неравное распределение видения насквозь. Власть имущие
могут это делать, но не дают видеть себя насквозь. Самым утаиваемым должен быть
он. Его образ мыслей и его намерения никто не должен знать». Пример власти мол-
чания можно найти в стенограмме Второго заседания немецкой комиссии ИККИ от
4.10.1928 г., на которой разбиралось «дело Витторфа» (РГАСПИ, ф. 495, оп. 47, д. 5,
л. 109—193). По мнению Хоппе, сталинское молчание могло продемонстрировать
присутствующим, что, по мнению советского генсека, не существовало никакой необ-
ходимости продолжать дискуссии (см.: Hoppe В. In Stalins Gefolgschaft... С. 38). Одно-
временно со ссылкой на Канетти сталинское молчание может быть представлено и
как особый инструмент господствования.
79 Чуев Ф. И. Так говорил Каганович. Исповедь сталинского апостола. М., 1992. С. 154.
Ср.: Naimark N. М. Cold War Studies and New Archival Materials on Stalin // Russian
Review. Vol. 61 (2002). H. 1. P. 1—15 и далее, P. 11, а также McDermott K. Stalin.
Revolutionary in an era of war. Basingstoke, 2006. P. 12ff.
80 Lesmeister Ch. Informelle politische Kommunikationskultur... S. 40.
81 Чуев Ф. И. Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. М., 1991. С. 252 и
далее.
82 Георгий Димитров в своем дневнике не раз упоминает, что Сталин со своими шут-
ками и упорными намеками преследовал какую-то цель, которую он, Димитров, не
смог определить. См.: Dimitroff G. Tagebuecher 1933—1943. Berlin, 2000. S. 154, 162f.
83 Симонов К. И. Глазами человека моего поколения. Размышления о И. В. Сталине.
М., 1990. С. 379.
84 Schloegel К. Terror und Traum. Moskau, 1937. Muenchen, 2008. S. 245.
Н. Радина
К ВОПРОСУ О ВОЗМОЖНОСТЯХ АНАЛИЗА
«СФАБРИКОВАННЫХ СЛУХОВ»
В настоящее время в исторической науке все более совершенствуют-
ся технологии сбора историками устных и письменных свидетельств, ме-
тодологически утонченнее становятся способы анализа событий, создаю-
щих историческую ткань развития общества. Вместе с тем более изощ-
ренными стали и манипуляции «историей»: работа политтехнологов с
информацией, «промывание сознания» участников исторических собы-
тий ведется все активнее, а сконструированные «исторические версии»
выглядят вполне управляемыми.
«Печатные источники» вновь оказались в жестких границах полити-
ческой цензуры, что автоматически повысило значимость информации из
«неформальных источников» — слухов. В социально-психологических ис-
следованиях называют две основные функции слухов: разделение мира
на «чужих» и «своих», а также удвоение мира, поскольку слух создает «вто-
рое дно» очевидности. Д. В. Дубин и А. В. Толстых считают, что призна-
ние значительной роли и влияния слухов на «движение» общественного
мнения — определенный социальный «диагностический признак», и рас-
сматривают слухи как симптомы и разломы стабильного общества. То есть
факт активизации слухов может быть исследователем воспринят букваль-
но: есть слухи — есть «разлом»1.
Также важной для анализа, представленного в данной статье, явля-
ется идея стратификации общества при помощи слухов: разделяя мир на
«своих» и «чужих», слухи конструируют не только дистанции, но и иерар-
хии. Не случайно слухи сопровождают как собственно политическую ак-
тивность, так и представление социального доминирования.
Примером могут послужить исследования мнений, представленных
в СМИ. Так, в 2008 г. мы изучали характеристики образа одной из извест-
ных нижегородских женщин, политика регионального уровня. Ее положи-
тельный образ, сконструированный на страницах региональных СМИ, сами
журналисты в кулуарных беседах расценивали как полностью фальши-
вый, при этом сообщалось, что героиня скоро покинет «нижегородский
ОЛИМП».
350 К вопросу о возможностях анализа...
Однако официально журналисты отказывались признавать, что в сво-
их материалах реконструируют «заказной образ», обсуждать содержание
материалов и с удовольствием «дополняли» образ женщины-политика «не-
формальными деталями».
Таким образом, создавалось впечатление, что без анализа содержа-
ния «кулуарных слухов» создаваемый «объективный образ» являлся не-
полным.
Закономерно возникает вопрос: как собрать эту «неформальную ин-
формацию», эти клочки «теневого мира», возникающие «здесь и теперь»,
в неформальной коммуникации. Другой вопрос, требующий не менее
серьезного обсуждения,— специальное конструирование слухов, подме-
на стихийно конструированных «народных слухов» слухами сфабрико-
ванными — созданными PR-специалистами и политтехнологами.
В настоящее время слухи во многом оказываются инструментом, ко-
торый использует власть для успешного «управления своими граждана-
ми». Ю. А. Шерковин и А. П. Назаретян соглашались, что умышленное
распространение слухов ориентировано на идеологическое запутывание
масс и поэтому не могло входить в активный арсенал методов советской
пропаганды, имеющей стратегической целью ясность классового созна-
ния2. Однако сегодня желание «выбить из рук противника это опасное
оружие» — умение самим управлять слухами — стало навязчивой идеей
со стороны «постсоветских служб», отвечающих за «вопросы безопасности».
Сфабрикованные слухи становятся основой формирования текстов
«желтой» прессы, специализированных телевизионных программ и т. д.
Умение «управлять слухами» является обязательным пунктом в списке
профессиональных навыков современных политтехнологов. В управле-
нии слухами спецслужбам невольно оказывают помощь социальные на-
уки, аналитические исследования, где представлено, возможно, не очень
значительное на сегодняшний момент «социальное знание» о слухах.
Как носители «теневой информации» слухи принципиально отлич-
ны от других форм передачи и сохранения информации. Традиционно в
социально-психологических исследованиях указывают следующие разли-
чия между слухом и другими формами информирования (см. таблицу)3.
Таблица
Различия между слухами и другими формами информирования
Форма информирования Отличие от слуха
Сплетня, донос, дезинформация Степень обобщенности
Байка, поверье Привязка ко времени
Легенда, анекдот Наличие свежей новости
Официальная информация «Тайна», неофициальная версия
Н. Радина 351
Согласно таблице сплетня, донос и дезинформация более конкретны
и указывают на фактические стороны. Байка и поверье существуют над
историческим контекстом, в то время как слух вплетен в исторический
контекст. Слух также содержит, в отличие от легенды или анекдота, све-
жую новость. Что же касается официальной информации, в условиях «раз-
лома» она скрывает «тайну» и не вызывает доверия.
В 2005 г. региональные отделения молодежного движения «Наши»
организовали для участников движения обучение в Московском институ-
те управления. Одним из ключевых в данной образовательной програм-
ме был курс «Технологии социальных манипуляций и методы противо-
действия им», в рамках которого рассматривались прикладные вопросы
«конструирования слухов»4.
Рассмотрим на конкретных примерах то «социальное знание», кото-
рое оказывается в руках политтехнологов, стремящихся создавать, моде-
лировать слухи, управлять ими.
В рамках учебного курса «Технологии социальных манипуляций и
методы противодействия им» термин «слух» впервые появляется в кон-
тексте изучения масс и массовых настроений как некий элемент, непо-
средственно зависящий от массовых настроений и одновременно обуслов-
ливающий их. Автор курса указывает две технологические важные харак-
теристики при конструировании слуха в контексте массовых настроений:
слух создается в области интереса и недостатка информации большой груп-
пы. Понимание значимости этих конструкторских элементов позволяет
политическим технологам, конструирующим слухи, предлагать «свои про-
дукты» с максимальным эффектом.
В качестве примеров связи слуха и массовых настроений автор посо-
бия Т. В. Евгеньева рассматривает слухи о смерти Б. Н. Ельцина в сере-
дине 1990-х гг., которые она объясняет массовыми настроениями неудов-
летворенности деятельностью данного политического лидера. Затем,
рассмотрев социально-психологические проблемы толпы как субъекта со-
циального и политического действия и проблемы общественного мнения,
она переходит непосредственно к обучению «управлением» слухами.
Т. В. Евгеньева пытается преподнести слух как элемент именно соци-
ально-психологического знания, представляя для студентов-«наших» науч-
ный контекст данного феномена. Она рассматривает условия возникнове-
ния слухов, их классификации, мотивы распространения слухов, техноло-
гии искажения содержания слуха, а также простейшие техники управления
слухами. Всю теоретическую информацию она снабжает примерами слу-
хов, которые близки слушателям программы и должны вызвать дополни-
тельный интерес к обучению.
«В современной России типичным признаком недоверия к вла-
сти является распространение во многих регионах явления, когда на-
кануне выборов какого-либо уровня стихийно или целенаправленно
распространяются слухи о готовящихся масштабных фальсифика-
352 К вопросу о возможностях анализа...
циях (с рассказами о якобы найденных в штабе конкурента тысячах
фальшивых бюллетеней). Целью такого рода активности может быть
как дискредитация конкурента, так и подготовка общественного
мнения к организации последующих массовых выступлений с тре-
бованием отмены результатов выборов»5.
«К такого рода слухам относятся уже упоминавшиеся слухи,
циркулировавшие в России в конце 80-х — 90-е годы. На примере
этих слухов можно наблюдать еще одно важное явление — явление
самореализации слуха. Механизм его достаточно прост: испуганное
слухами об исчезновении того или иного товара или повышения
цен, население начинает усиленно скупать его, что, в свою очередь,
приводит к его реальному исчезновению, а вследствие дефицита —
к повышению цены. По такой же схеме происходила самореализа-
ция слуха о кризисе ряда российских банков 2004 года»6.
Заслуживают внимание те вопросы и задания, которые рекоменду-
ются автором пособия для разбора на занятиях:
«Какую информацию можно получить, анализируя циркулиру-
ющие в обществе слухи? Каковы основные и дополнительные усло-
вия возникновения слухов? Можно ли распространить в вашем ре-
гионе слух об ожидающемся подорожании верблюдов в Саудовской
Аравии? Почему?»7
Таким образом, практико-ориентированное знание, представлен-
ное на лекции, сразу же вплетается в контекст анализа и предварительно-
го планирования будущих действий участников данного молодежного
движения. После «аналитических тем» идут темы, ориентированные на
практические действия: «Механизмы управления массовым сознанием и
поведением»; «Место и роль массовой коммуникации в управлении массо-
вым политическим сознанием и поведением» и т. д.
Цель подобных образовательных программ — легитимация постав-
ленного на поток производства политтехнологов, которые активно и аг-
рессивно вмешиваются в стихийные социальные явления и процессы,
преследуя собственные цели, пытаются управлять общественными процес-
сами, экспериментируют со СМИ и неформальной коммуникацией. В ре-
зультате стихийные «народные слухи» изменяются до неузнаваемости
или вообще могут быть вытеснены сфабрикованными слухами.
Примером реализации программы «конструирования слухов» для
решения политических задач могут служить события марта 2007 г. в Ниж-
нем Новгороде (разгон «Марша несогласных»).
До проведения марша в городе была проведена существенная ра-
бота по распространению слухов, касающихся данного события: напри-
мер, жители как бы случайно узнавали, что в Нижний в этот день съедут-
ся 3000 бандитов — скинхедов, которые устроят бойню, поэтому желатель-
но не выходить из дома и не появляться в центре города.
Н. Радина 353
Если проанализировать технологию распространения данной ин-
формации, то становится очевидным «ненародное» происхождение дан-
ного слуха. Так, основными каналами его распространения являлись:
• листовки, расклеенные на остановках и электрических столбах;
• государственные служащие, которые как бы между прочим пре-
дупреждали граждан об опасности при проведении различного рода
встреч;
• информация электронных СМИ о действиях милиционеров, кото-
рые якобы снимают с электричек подозрительных граждан, направляю-
щихся к Нижнему Новгороду.
Значительное число каналов, задействованных для распростране-
ния данной информации, свидетельствовало о ее «срочном характере»,
то есть определенном целевом назначении.
Анализ слухов как важнейшей составляющей исторического контек-
ста затруднен их «устной формой» существования. Можно заметить, что в
случае с «Маршем несогласных», когда слух специально конструировался
(«фабриковался»), он передавался устно (за исключением листовок, кото-
рые также вряд ли стали достоянием каких-либо нижегородских архи-
вов). Между тем, ситуация с доступностью «исторического контекста», в
том числе и с доступностью слухов, существенно изменилась с распро-
странением интернет-коммуникации: то, что раньше писали в дневниках
и на заборах, теперь оказывается и в СМИ, и в сети Интернет. Проблема
современного аналитика заключается в том, чтобы научиться анализиро-
вать максимально вариативные источники информации.
Так, некоторые СМИ прямо писали о роли слухов при подготовке
разгона «Марша несогласных»: «Чтобы разрушить планы организаторов
“Марша несогласных”, нижегородские власти устроили детский спортив-
ный праздник. Подростки стали свидетелями разгона мирного шествия с
помощью милицейских дубинок. При этом жители города и некоторые
омоновцы были уверены: в город “едут скины жечь автомобили” или геи —
на парад»8.
Другие материалы содержали только намеки на слухи, предваряв-
шие разгон оппозиции: «Всего в ходе несанкционированного митинга
было задержано 102 человека, из них 25 — непосредственно на площади
Горького. 22 человека из числа задержанных причисляют себя к так на-
зываемым радикальным организациям, отметили в ГУВД»9.
Некоторые материалы в СМИ сами, несмотря на их официальный
характер, фактически указывали на «области социального разлома», вы-
полняя функции слухов: «Чтобы не допустить проведения “Марша несо-
гласных”, власти предпринимают экстравагантные меры. Против акции
в Нижнем Новгороде выступила местная епархия, а на улице, по которой
должен был пройти марш, начались работы по перекладке водовода, пи-
шет газета “Ведомости”»10.
Таким образом, СМИ, привлекая внимание читателей, представля-
ют на своих страницах «слухи» — народные или сфабрикованные полит-
354 К вопросу о возможностях анализа...
технологами, что делает их доступными для дальнейшего исторического
анализа.
Обращение к интернет-источникам изменяет всю логику анализа
слухов. Если слухи существуют в устной форме и отражаются в тех или
иных формах в СМИ (печатных и электронных), то в сети Интернет у слу-
хов появляются вполне серьезные конкуренты с точки зрения их инстру-
ментального значения для исторических и политических аналитиков.
Так, неформальный характер слухам придают многочисленные сви-
детельства очевидцев, которые выкладывают в сети свои размышления,
фото- и кинодокументы по тому или иному событию, участниками кото-
рого они стали. В Интернете находит место информация о любом значи-
мом событии: важно лишь овладеть технологиями поиска в сети и анализа.
Интернет, по сути, заменяет «устный слух» в информационном обществе.
Разделение мира на «своих» и «чужих» реализуется в процессе дискуссий
в чатах, мнений на различных сайтах. Иерархии отражаются в формах и
технологиях подачи материала и т. п.
Так, в процессе противостояния одна сторона может в качестве ил-
люстрации своей позиции выкладывать электронные версии официаль-
ных документов (решения суда, протоколы и т. п.), а также дневники и
фотодокументы, а другая — разоблачения и спекуляции, обличающие оп-
понентов. Например, по итогам «Марша несогласных» некоторые его уча-
стники разместили на своих сайтах дневниковые записи. Согласно данным
записям на поездах в Нижний Новгород среди граждан, подозрительных
с точки зрения сотрудников МВД, прибывали не только «скинхеды»:
«Еще за полчаса до прибытия в Нижний Новгород в моем поезде, как я
узнала позднее, были задержаны несколько человек из Санкт-Петербурга
(у них были документы, удостоверяющие личность, но их все равно задер-
жали на 3 часа “до установления личности” безо всяких оснований). Оказы-
вается, силовые структуры проверили всех, кто покупал “разом” несколько
билетов на поезд»11.
Создается ситуация не недостатка, а избытка информации, что впол-
не реализует другую важную характеристику слуха —удвоение реальности.
Однако интегрированный подход, анализирующий слух как в «ре-
альной» реальности, так и в «виртуальной» (в сети Интернет), требует
специального описания. В данной статье мы остановимся на локальной
проблеме анализа уже идентифицированного слуха. При этом, представ-
ляя схемы анализа слухов, мы возьмем в качестве объекта стихийно воз-
никшие «народные» слухи, а также слухи, сфабрикованные политтехно-
логами.
Итак, согласно социально-психологическим исследованиям, нали-
чие слуха свидетельствует, в первую очередь, о том, что обнаружена «точ-
ка общественного разлома»: слух создается в зоне «проблемы» («интерес»
у Евгеньевой, «разлом» у Дубина и Толстых, «направленность» у Карая-
ни). Таким образом, само наличие слуха как бы свидетельствует: обнару-
жена общественная «болевая точка».
Н. Радина 355
Далее возможно обозначить потребность, которая стоит за слухом:
утилитарная (направлен на достижение конкретной цели), в престиже
(особая информированность), эмотивная (разрядка напряжения), позна-
вательная. На основании удовлетворения той или иной потребности слу-
хи традиционно делятся на информационные (достоверные и недостовер-
ные, стихийные и фабрикуемые) и экспрессивные (слухи-желания, слухи-
пугала, агрессивные и разобщающие слухи)12.
Важным этапом при анализе слуха является определение, стихийный
это слух или сфабрикованный (сконструированный политтехнологами).
А. Г. Караяни уточняет, что возможны и промежуточные формы: на-
пример, слух фабрикуется, но далее, оказываясь на пространстве стихий-
нодействующих социально-психологических механизмов, перестает быть
управляемым.
Один из наиболее простых приемов идентификации сфабрикован-
ного слуха — отслеживание скорости его попадания в СМИ: чем быстрее
слух используют официальные информационные каналы, тем больше ве-
роятность, что он сфабрикован. Существуют специальные техники «сли-
ва» нужных слухов в СМИ, которые преподаются в рамках профессио-
нального обучения PR-менеджерам.
Так, Т. В. Евгеньева в качестве примера использования официаль-
ных каналов для слухов, порочащих чью-либо репутацию, приводит из-
вестное судебное разбирательство между газетой «Коммерсант» и Альфа-
банком: «При анализе взаимоотношений процесса распространения слу-
хов и массовой коммуникации в обществе следует подчеркнуть, что СМИ
нередко осознанно или неосознанно становятся главным источником по-
явления слухов. Например, в 2004 году руководство Альфа-банка обвини-
ло газету “Коммерсант” в том, что именно ее публикации об очередях в
отделениях банка привели к панике среди вкладчиков»13.
Если идентифицированный слух — стихийно сконструированный,
его можно классифицировать теми способами, которые были указаны
выше. Однако, если слух сфабрикован, возможна также идентификация
технологии его создания.
Технология, по которой создается сфабрикованный слух для возве-
личивания кого-либо, носит название «Азазель», для низвержения — «Ко-
зел отпущения» (общая технология — «Наклеивание ярлыков»).
Технология «Рояль в кустах» используется для создания некого ми-
фического образа по конкретному заказу (под ту персону, которая стре-
мится использовать слух-желание).
Технологию «Перенос» используют для демонстрации связи какой-
либо значимой персоны с героем слуха, для переноса характеристик «зна-
комого» авторитета на героя слуха (могут быть как положительные, так и
отрицательные «переносы»).
Технология «Рэкет» по праву может называться «Крошка Цахес», по-
скольку ее содержанием становится приписывание герою слуха поступков
и действий, совершаемых другими лицами.
356 К вопросу о возможностях анализа...
Технология «Блеф» построена на механизме самореализующегося
пророчества.
Технология «Тест» применяется для проверки реакции населения
на события, представленные в слухе14.
Так, уже приведенный пример сфабрикованных слухов о проведе-
нии акции скинхедов или гей-парада в Нижнем Новгороде вместо «Мар-
ша несогласных» можно проанализировать следующим образом.
Общественным «разломом» является противостояние политической
оппозиции и действующей власти. Данные слухи носят утилитарный ха-
рактер (невозможность проведения акции), однако можно предположить,
что они отражают и опасения действующей власти, что нижегородцы мо-
гут выйти на улицы, поддержав «Марш несогласных», то есть слухи осно-
вываются на эмотивных потребностях конструкторов слуха. Отсутствие
внятной информации и эмоциональный накал слуха позволяют его кате-
горизовать как эмоциональный и в отношении нижегородцев, а именно
как слух-пугало (не случайно в основной версии слуха скинхеды приезжа-
ют для массовых погромов).
Учитывая сфабрикованный характер слуха, можно определить и
технологии его создания (по нашей версии):
• «Блеф» (нижегородцев готовят к тому, что на улицах произойдут
аресты);
• «Рэкет» («скины» — плохие, понятны агрессивные действия мили-
ции по разгону митингующих);
• «Тест» (не поверят и выйдут на марш или спрячутся нижегородцы?).
Итак, при анализе слуха особо значимой становится его характери-
стика как стихийного или сфабрикованного.
Событийная, информационная точность или неточность слуха ухо-
дит на второй план. Поскольку слух — лишь отражение понимания и
чувствования, аналитику важно осознание, чье состояние слух отражает.
Если слух — стихийное отражение массовых настроений, его анализ
дает более глубокое понимание «народных настроений», потребностей и
чаяний «народных масс». Если это сфабрикованный слух, анализ дает
принципиально иную информацию. Сфабрикованный слух указывает,
как понимает «горячую проблему» актор — заказчик слуха, в чем он ви-
дит «разлом», как относится к проблеме и какие строит прогнозы, как
использует СМИ, какие технологии выбирают для воздействия на «на-
родные массы» его политтехнологи. Следовательно, это более дифферен-
цированный, глубокий и одновременно опасный анализ.
Н. Радина
357
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Дубин Д. В., Толстых А. В. Слухи как социально-психологический феномен // Вопр.
психологии. 1993. № 3. С. 77—80.
2 Шерковин Ю. Л., Назаретян А. П. Слухи как социальное явление и как орудие психо-
логической войны И Психологический журн. 1984. Т. 5. № 5. С. 41—51.
3 См.: Дубин Д. В., Толстых А. В. Указ, соч.; Караяни А. Г. Слухи как средство инфор-
мационно-психологического противодействия // Психологический журн. 2003. Т. 24.
№ 6. С. 47—54.
4 Евгеньева Т. В. Технологии социальных манипуляций и методы противодействия
им. М., 2005.
5 Там же. С. 42.
6 Там же. С. 44—45.
7 Там же. С. 45—50.
8 Газеты: власти «оживили» скучный марш оппозиции, разогнав и избив его участни-
ков. Режим доступа: http://palm.newsru.com/russia/index.html
9 В Нижнем Новгороде за участие в «Марше несогласных» пойдут под суд 29 человек.
Режим доступа: http://palm.newsru.com/russia/index.html
10 В Нижнем Новгороде на пути «Марша несогласных» власти затеяли ремонт доро-
ги. Режим доступа: http://palm.newsru.com/russia/index.html
11 Полицейский беспредел в Нижнем. Режим доступа: http://www.dspa.info/content/
view/427/98/
12 Караяни А. Г. Слухи как средство... С. 47—54.
13 Евгеньева Т. В. Технологии социальных манипуляций... С. 47.
14 Караяни А. Г. Слухи как средство... С. 47—54.
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ
Визе Штефан
Берлинский университет им. Гумбольдта, докторант
Голубев Александр Владимирович
Институт российской истории РАН, ведущий научный сотрудник, канди-
дат исторических наук
Горбатов Дмитрий Сергеевич
Международный институт компьютерных технологий (Воронеж), доцент,
кандидат педагогических наук
Джонстон Тимоти
Оксфорд, независимый исследователь
Колоницкий Борис Иванович
Европейский университет (Санкт-Петербург), профессор, доктор истори-
ческих наук
Кринко Евгений Федорович
Институт социально-экономических и гуманитарных исследований Юж-
ного научного центра РАН, ведущий научный сотрудник, доктор истори-
ческих наук
Сведения об авторах
359
Д-р Маннхерц Джулия
Ориэл Колледж (Оксфорд), преподаватель истории
Нагорная Оксана Сергеевна
Южно-Уральский государственный университет, доцент, кандидат исто-
рических наук
Нарский Игорь Владимирович
Южно-Уральский государственный университет, профессор, доктор исто-
рических наук
Никонова Ольга Юрьевна
Южно-Уральский государственный университет, доцент, кандидат исто-
рических наук
Побережников Игорь Васильевич
Институт истории и археологии УрО РАН, заведующий отделом, канди-
дат исторических наук
Потёмкина Марина Николаевна
Магнитогорский государственный университет, профессор, доктор исто-
рических наук
Радина Надежда Константиновна
Нижегородский государственный педагогический университет, профес-
сор, доктор политических наук
360
Сведения об авторах
Ровный Борис Игоревич
Южно-Уральский государственный университет, профессор, доктор исто-
рических наук
Сафронова Юлия Александровна
Европейский университет (Санкт-Петербург), слушатель
Ульянова Любовь Владимировна
«Русский журнал», редактор, кандидат исторических наук
Хмелевская Юлия Юрьевна
Южно-Уральский государственный университет, доцент, кандидат исто-
рических наук
Хун Ульрике
Берлинский университет им. Гумбольдта, докторант
Шиллинг Таджио
Берлинский университет им. Гумбольдта, докторант
Шукшина Тамара Александровна
Воскресная школа г. Снежинска, кандидат исторических наук
Эли Марк
CERCEC EHESS/CNRS, сотрудник
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
BayHStA — Bayerisches Hauptstaatsarchiv
HIA— Hoover Institution Archive
HIP — Harvard Interview Project
PR — Public Relations («связи с общественностью»)
SaechsHStA — Saechsisches Hauptstaatsarchiv
АН СССР — Академия наук СССР
АРА — Американская администрация помощи
ВВС — Военно-воздушные силы
ВКП(б) — Всероссийская Коммунистическая Партия (большевиков)
ВЛКСМ — Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодежи
ВМФ — Военно-морской флот
ВЦИК — Всероссийский центральный исполнительный комитет
ВЦСПС — Всесоюзный центральный Совет профессиональных союзов
ВЧК — Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволю-
цией и саботажем
ГААК — Государственный архив Алтайского края
ГАЛО — Государственный архив Архангельской области
ГААРК — Государственный архив Автономной Республики Крым
ГАНО — Государственный архив Новосибирской области
ГАОмО — Государственный архив Омской области
ГАОО — Государственный архив Оренбургской области
ГАОПДФАО — Государственный архив политических движений и фор-
мирований Архангельской области
ГАПО — Государственный архив Пермской области
ГАРФ — Государственный архив Российской Федерации
ГАСО — Государственный архив Свердловской области
ГАТО — Государственный архив Тамбовской области
ГЖУ — губернское жандармское управление
ГПУ — Государственное политическое управление при НКВД РСФСР
ГУВД — городское управление внутренних дел
ГУЛАГ — Главное управление исправительно-трудовых лагерей и трудо-
вых колоний
362 Список сокращений
КВЖД — Китайско-Восточная железная дорога
КОБ — Комитет общественной безопасности
КПСС — Коммунистическая партия Советского Союза
МВД — Министерство внутренних дел
НКВД — Народный комиссариат внутренних дел
ОГАЧО — Объединенный государственный архив Челябинской области
ОГПУ — Объединенное главное политическое управление
ПермГАНИ — Пермский государственный архив новейшей истории
РГАДА — Российский государственный архив древних актов
РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства
РГАСПИ — Российский государственный архив социально-политической
истории
РГВИА— Российский государственный военно-исторический архив
РГИА — Российский государственный исторический архив
РККА — Рабоче-крестьянская Красная армия
РКП (б) — Российская коммунистическая партия (большевиков)
РОСТА — Российское телеграфное агентство
РСФСР — Российская Советская Федеративная Социалистическая Респуб-
лика
РФ — Российская Федерация
СМИ — средства массовой информации
СИ К — Совет Народных Комиссаров
СССР — Союз Советских Социалистических Республик
УК — Уголовный кодекс
ФСБ РФ — Федеральная служба безопасности Российской Федерации
ЦГАОО РБ — Центральный государственный архив общественных орга-
низаций Республики Башкортостан
ЦГИА РБ — Центральный государственный архив Республики Башкор-
тостан
ЦГИА СПб — Центральный государственный исторический архив Санкт-
Петербурга
ЦГИАК (ЦПАК) — Центральный государственный исторический архив
Киева
ЦДНИОО — Центр документации новейшей истории Оренбургской об-
ласти
ЦДООСО — Центр документации общественных организаций Свердлов-
ской области
ЦИАМ — Центральный исторический архив Москвы
ЦК — Центральный комитет
ЦКК — Центральная контрольная комиссия
ЧК — Чрезвычайная комиссия
ЧСК — Чрезвычайная следственная комиссия
заметок
заметок
заметок
заметок
заметок
Сборник статей
СЛУХИ В РОССИИ XIX—XX ВЕКОВ.
Неофициальная коммуникация и «крутые повороты»
российской истории
Редактор: И. Н. Козырева
Художественный редактор: И. В. Купцов
Дизайн обложки: В. Н. Чесноков
Корректор: А. М. Бытов
Верстка: Т. В. Хлёсткина
Издательство «Каменный пояс»
454899, г. Челябинск, ул. Воровского, 13
Телефакс: (351) 260-42-52
http://www.kam-po.ru
E-mail: kampo@hotmail.ru
Формат 70х 100/16. Бумага ВХИ 120 г/м2.
Гарнитура BaskervilleWin95BT
Тираж 800 экз.
Отпечатано с готового оригинал-макета,
предоставленного заказчиком
в ОАО «Челябинский Дом печати»,
454080, г. Челябинск, Свердловский пр., 60.
Сотрудники Центра культурно-исторических исследо-
ваний: И. В. Нарский, О. С. Нагорная, Ю. Ю. Хмелев-
ская, О. Ю. Никонова.
Основными направлениями деятельности Центра яв-
ляются популяризация междисциплинарных иссле-
дований в сфере гуманитарных наук, расширение
межрегиональной и международной научной комму-
никации, организация мастер-классов и коллокви-
умов для молодых исследователей. За десять лет
работы Центра его сотрудниками проведено семь
международных конференций, опубликовано восемь
сборников статей, получивших широкий научный
резонанс.
Более подробная информация размещена на сайте
www.kulthist.ru